Посол московский Димитрий, отличающийся веселым и остроумным характером, рассказывал при громком смехе всех присутствующих, что в недавнее время один поселянин, живший по соседству с ним, прыгнул сверху для отыскания меда в очень большое дуплистое дерево, и глубокая медовая пучина засосала его по грудь; два дня он питался одним только медом, так как голос мольбы о помощи не мог в этих уединенных лесах достигнуть ушей путников. Напоследок же, когда он отчаялся в спасении, он по удивительной случайности был извлечен и выбрался оттуда благодеянием огромной медведицы, так как этот зверь случайно, подобно человеку, спустился туда поесть меда. Именно поселянин схватился руками сзади за крестец медведицы, та перепугалась от этой неожиданности, а он заставил ее выпрыгнуть как тем, что потянул ее, так и тем, что громко закричал.

Когда Иван ездил осматривать свое государство, многие простолюдины и дворяне подносили ему дары. Один честный лапотник, который плел лапотки (Lopkyes) и продавал по копейке пару, не знал, что поднести царю, и просил у жены совета. «Поднеси пару хороших лапотков», — сказала она. «Это не редкость! — отвечал он, — а есть у нас в саду огромная репа. Мы поднесем ему эту репу, а вместе и пару лаптей». Как сказано, так и сделано. Император очень милостиво принял подарок и, износив сам одну пару лаптей, заставил всех дворян покупать у крестьянина лапти по пяти шиллингов пару. Это составило крестьянину состояние, он начал торговать, и скоро так разбогател, что оставил после себя значительное имение. Потомки его получили дворянство и называются теперь Лапотскими (Lopotsky’s). Есть одно дерево, подле которого стоял прежде дом его и на которое проходящие по обычаю бросают свои старые лапти, в память этого лапотника.

Один дворянин, видя, что такая награда получена была за репу, хотел также получить (награду и еще значительнее) за хорошего коня. Но царь, угадав его намерения, подарил ему взамен ту большую репу, которую получил прежде, и таким образом заставил всех над ним смеяться.

Иногда он переодетый приставал к шайке воров и советовал им однажды обокрасть казнохранителя. «Я, — говорил он, — покажу вам дорогу». Но один из воров занес кулак и сказал, ударив его по лицу во всю руку: «Негодяй! Как ты смеешь предлагать нам ограбить нашего государя, который до нас так милостив? Лучше ж мы обкрадем какого-нибудь богатого боярина, который сам расхищает казну царскую». Иван очень доволен был его поступком; расставаясь, обменялся с ним шапкой и велел следующим утром ожидать себя в дворцовых покоях, через которые он проходил. «Там, — сказал он, — я поднесу тебе добрую чарку водки и меду». Вор пришел в назначенное место, и царь, увидев его, подозвал к себе, советовал вперед не воровать, отличил его при дворе и употреблял впоследствии для открытия воровских шаек.

Был Шибарша, и пошел тот Шибарша с отцом в поле, и в поле отец его говорит тому Шибарше: «Вот это нам хорошо пашню пахать». И оный Шибарша сказал: «Нет, батюшка, — это место не угодно!» И нашли при дороге буерак, и Шибарша тому отцу своему говорит: «Вот, батюшка, хорошо здесь с дубиною стоять». И отец ему сказал: «Дурно, это нехорошо делать!» И по дороге вел мужик быка, и оный Шибарша тому отцу своему говорит: «Постой, батюшка, вот я у мужика быка-то украду!» И отец его ему говорит: «Где тебе этого быка украсть!» И оный Шибарша забежал вперед к мужику, и, скинув у себя с ноги сапог, бросил на дорогу. И мужик, нашед тот сапог, поднял его, и оный Шибарша за тем мужиком пошел стороною. И мужик, несчи тот сапог, бросил, и говорит: «Еще-де от этого сапога будет мне худо, — скажут, что будто я кого потерял!» И Шибарша, подняв тот сапог, побежал вперед, и, забежав, тот сапог бросил вперед; и мужик, нашед на тот сапог, поднял, и, подняв тот сапог и привязавши быка к дереву, возвратился поднять другого сапога, который он бросил, и того сапога не нашел, а быка у него Шибарша увел и, отцу приветчи, тому быку отрубил голову, и тое голову в болоте воткнул на кол, а мясо отцу велел варить; а сам пошел у мужика одёжу красть. И мужик, увидев бычачью голову, раздевся, пошел в болото; и Шибарша у него одёжу и сапоги украл, и, обувся, пошел к отцу, и, пришед, говорит тому отцу: «Дай мне, батюшка, кожу, я понесу в лес и высушу, легче будет домой нести». И, набрав в лесу лык, сделал себе кнут, и по бычачьей коже хлопал, и говорил: «Государь-царь, помилуй, не я крал, батюшка крал!» И отец его, услыша то и испужавши и покиня мясо, ушел домой и, пришедши домой, сказал жене своей, чтобы она сына его Шибаршу в дом к себе не пускала. И Шибарша пришел домой и стал в дом к себе проситься, и отец и мать его в дом к себе не пустили и говорили ему: «Поди в Москву, там имеется брат мой родной, Барма, а твой дядя, поди с ним вместе, воруй где хочешь».

И Шибарша в Москву пришел ночью и увидел дядю своего, и дядя ему возрадовался, и пошли к дяде в дом, и тот дядя тому племяннику своему говорил: «Племянник, чему ты горазд?»... И племянник сказал ему, что он ничему не горазд, и говорил ему: «А ты, дядя, чему горазд?» И оный дядя его говорил: «Я умею воровать». И оный же племянник его говорил ему: «Пошли же вместе воровать». И дядя же говорил: «Куды идти воровать?» И племянник говорил же: «Ты в Москве живешь, ты больше знаешь, а я в деревне живу, так в деревне и в селах больше знаю». И дядя ж говорил тому племяннику своему: «Пошли ж в казенную кладовую палату красть». И сделали себе сумы большие, и, пришедчи к палате, стену проломали, и казну покрали, и принесли домой, и стали делить на четыре кучи. И Шибарша дяде своему говорил: «Первая куча мне, другая — тетке, а третья тебе, четвертая — тому, кто тебя учил воровать». И Шибарша дяде своему говорил: «Я сам горазд воровать, не ты меня учил». И говорил ему: «Отдай мне последнюю кучу». И оный дядя его не дал. И в том пошли судиться к царю Ивану Васильевичу, и царь Иван Васильевич приказал последнюю кучу взять тому, кто воровал. И на другую ночь пошли ж в ту палату по-прежнему воровать, и Шибарша стал на карауле, а дядя его полез в палату и попал в котел и в том котле сварился в смоле; и Шибарша ждал дяди своего и не дождался, пошел в ту палату сам, и насыпал теж сумы казны, и стал дядю своего в котле искать и, нашед, у того дяди своего голову отрезал ножом, и принес домой, и отдал тетке, и говорил: «Вот тебе казна и мужа твоего, а моего дяди, голова, поминай его, сварился он в котле, и я, нашед его, голову ему отрезал».

И поутру того мертвого тело нашли в котле караульные солдаты и привезли царю Ивану Васильевичу, и царь Иван Васильевич приказал то мертвое тело возить по Москве, и кто по нем вздохнет или потужит, того хватать: тот-де вор. И Шибарша, увидя то, пришел к тетке и говорил ей: «Хочешь ли ты, тетка, по дяде плакать?» И она говорила: «Как же плакать; видишь — не велят плакать». И оный племянник ее говорит ей: «Налей кувшин молока, и понеси продавать, и поди против него, и как тебя станут от него отбивать, и ты кувшин-ат урони и заплачь, будто о кувшине-то, а сама говори им, пойду на вас суда просить: за что-де вы у меня разбили кувшин молока?» И оная тетка его то и сделала, и караульные напужались, и дали ей денег десять рублев, чтобы она не ходила на них суда просить; и мертвое тело привезли в Москву по-прежнему, и сказали царю Ивану Васильевичу, что по том мертвом никто не плакал и не тужил, только одна старуха несла встречу кувшин молока, и мы стали на нее кричать, чтобы она не ходила, и она кувшин молока разбила и заплакала, будто о молоке, и сама говорила: пойду на вас суда просить, и мы испужались, дали ей денег десять рублев. И царь Иван Васильевич приказал то мертвое тело возить по селам и по деревням и, ежели кто по нем станет плакать и тужить, и вы того хватайте; и они то мертвое тело возили, и никто по нему не тужил и не плакал. И Шибарша, спознав, на который двор им взъехать и ночевать, купил вина бочонок, взъехал на тот двор прежде их ночевать. И как они приехали с мертвым телом и говорят: что-де над ним [телом] часы стоять, или так не замать, и из них некоторые говорили, что стоять часы, а другие говорили: что куды-де мертвому уйтить? И Шибарша, услыша то, лежа на полатях, закричал: «Он-де вор был, он еще у меня лошадь уведет». И оные солдаты на него закричали, не твое-де дело, и Шибарша уснул, и солдаты ж у того Шибарши осмотрели бочонок вина и то вино выпили, и все переуснули; и Шибарша, проснувши, лошадь свою в мертвое тело впряг, и, ворота растворя, тою лошадь с тем телом со двора спустил, а сам лег на полати по-прежнему, и караульные солдаты, проспавшись, хватились того мертвого тела, и говорили — мертвый-де мужик уехал и лошадь ту у мужика-то увел, и Шибарша проснулся и говорит: «И вот-де он вор был, вот-де я вам говорил, пойду-де на вас суда просить». И караульные солдаты испужались, и дали ему денег шесть рублев, чтобы он не ходил бить челом.

И Шибарша от них ушел, и нашед то мертвое тело, взял и привез в дом тетки своей и зарыл в яму на дворе, и, зарывши, говорил: «Ну, тетка, помяни моего дядю, теперь его схоронили». И караульные солдаты пришли в Москву и сказали царю Ивану Васильевичу, что мертвое тело потеряли, и царь Иван Васильевич приказал тем солдатам вора изыскивать, и велел козлу в рога втереть алмазные вещи, а того козла водить по Москве, и ежели кто на того козла поглядит или подивится, и того хватать, тот-де вор. И Шибарша, увидя того козла, нахватавши птиц, посадил в короб и повез против козла, и караульные ему кричали, чтобы ехать дал. И Шибарша говорит им: «Я-де сам к царю Ивану Васильевичу везу заморские птицы». И караульные ж, пришед к нему, говорили ему: «Покажи нам, какие заморские птицы». И он им не показал, и они, взявши у него короб, рубили, и из того короба птицы разлетелись, и он им закричал: «За что-де вы у меня птиц распустили». И они кинулись за теми птицами, и оный Шибарша того козла у них украл, и привел к тетке своей, и, убив его, велел того козла мясо той тетке сварить, и тем мясом до заутрень нищих накормить, и тетка его тех нищих и накормила. И одна-де старушка той Шибаршиной тетке говорила: «Что это — козлячье мясо?» И тетка сказала ей: «Козлячье». И старуха ж спросила у ней: «Нет ли-де у тебя рогов козлячьих». И Шибаршина тетка сказала, что есть, и те рога отдала той старухе, и та старуха с теми рогами ушла с двора, и Шибарша, проснувши, побежал, нагнал тое старуху и расшиб ее нарозно, и рога у нее отнял; и на другую ночь, взяв тое старуху и положа на плечо, и принес к палатам царя Ивана Васильевича и приморозил ее к снегу, и караульные солдаты, увидя тое старуху с рогами, донесли царю Ивану Васильевичу, что старуха-де рога принесла, и царь Иван Васильевич тое старуху и с рогами велел привесть к себе, и караульные сказали ему, что она мертвая, и царь Иван Васильевич велел по кабакам поставить пива и вина, и казны довольно насыпать, и караулы поставить, и приказал: «Кто будет наклоняться или пристально глядеть, того и хватать».

И Шибарша под сапоги насмолил смолы и пошел по кабакам, и тое казны к нему под сапоги много прилипало, а карульные, глядя на казну, говорили: «Кто-де такую казну берет, кажется-де, никто не наклоняется и рук не протягает, а казна пропадает». И Шибарша спился и пьяный лег спать, и караульные на сапогах у подошев те деньги осмотрели, и взял караульный сержант бритву, и обрил ему полголовы и полбороды; и Шибарша поутру проснулся, и выхватил бритву из кармана, и почал пьяных брить, также полголовы и полбороды, и как каруальные сержант и солдаты перепились, и им обрил полголовы и полбороды ж, и караульный сержант, проспався, пошел к царю Ивану Васильевичу объявлять, что он вора поймал, и царь Иван Васильевич спросил его: «Как-де ты вора поймал?» И он сказал ему: «Я-де ему обрил полголовы и полбороды». И царь Иван Васильевич говорил ему: «Ты-де сам вор, у тебя-де полголовы-то и полбороды обрито». И царь Иван Васильевич приказал такого обыскивать, и как стали обыскивать и таких обритых много сыскали, а вора не изыскали; и вечером царь Иван Васильевич пошел сам гулять, и встречу ему попался Шибарша, и окликал его: «Кто-де идет?» И царь Иван Васильевич сказал: «Я-де московский скосырь». И сам его окликал и Шибарша сказался: «Я-де деревенский Лабза». И Шибарша говорил: «Московский скосырь, куда идешь?» И царь Иван Васильевич сказал ему: «Гулять-де иду. А ты-де, деревенский Лабза, куда идешь?» И он сказал ему: «Я-де воровать иду». И царь Иван Васильевич спросил его: «Куды-де идешь воровать-то?» И он сказал ему: «Я-де в Москву иду». И московский скосырь деревенской Лабзе говорил: «Возьми-де с собою воровать-то». И деревенский Лабза говорил же: «Куды-де нам идти воровать-то?» И московский скосырь говорил же: «Пошли-де к царю Ивану Васильевичу воровать». И деревенский Лабза ударил его в щёку и говорил: «Не думай-де на нашего царя Ивана Васильевича лиха, он-де до нас милостив, поит нас, и кормит, и всех жалует, пошли-де к главному министру воровать».

И пошли вместе; и Шибарша, пришедши к главному министру на окошко, и слушал, и министр жене своей говорил: «Жена-де, сделай мне лютого зелья». И жена ж спросила его: «На что-де тебе?» И он сказал ей: «Утре-де ко мне государь будет кушать, я-де ему поднесу чарку лютого зелья, и он-де выпьет, и ему-де от этого смерть случится». И Шибарша, скоча с окна, московскому скосырю говорил: «Полно-де, брат, воровать». И пошли по домам, и московский же скосырь деревенскому Лабзе говорил: «Приди-де ты ко мне ко заутрене». И деревенский Лабза ко заутрене и пришел, и стали с московским скосырем вместе, и вышедший архиерей говорил: «Доселе-де царь Иван Васильевич воров выискивал, а нонче-де сам с ворами знается». И московский скосырь деревенскому говорил: «Надобно-де архиерею насмешку отсмеять». И деревенский Лабза говорил же: «Можно-де отсмеять». И деревенский Лабза, дождавши ночи, надел на себя архиерейское платье, и взял суму болшу, и пошел к архиерею на двор; и, пришедчи на двор, под окошком стукался, и говорил: «Архиерей-де божий, выгляни». И архиерей и выглянул, и спросил его: «Кто-де тут есть?» И деревенский Лабза сказался: «Я-де ангел божий; велено-де тебя на небеса к богу взять». И архиерей говорил же: «Разве-де я умолил?» И Лабза говорил: «Умолил-де, архиерей божий!» И архиерей же говорил: «Как же-де ты меня повезешь на небо-то?» И Лабза говорил же: «Садись-де в эвту суму-то». И как оный архиерей сел, и оный Лабза поднял его на плеча и понес на колокольню Ивана Великого, и архиерей спрашивал его: «Далеко ли-де, ангел божий, до неба?» И он сказал ему: «Недалеко». И взнес его на колокольню Ивана Великого, и с той колокольни в той суме пустил его по лестницам и сам говорил: «Крепись-де архиерей божий, первое тебе мытарство!» И как того архиерея по лестницам же на другую сторону перевернул, то говорил же: «Архиерей-де божий, крепись, второе мытарство!» И потом втретие то ж говорил, и как оный архиерей упал наземь, и оный же Лабза говорил: «На небе-де ты уж, архиерей божий». И, взявши его, положил к себе на плеча, и дошел к Спасским воротам, и на тех воротах в стену вбил железный гвоздь, и повесил того архиерея в той суме, и написал на той суме: «Деревенской Шибарша». И возле той сумы поставил дубину, и на той же суме написал же: «Кто-де в эвти ворота поедет и на той суме подпись увидит, да ежели трижды по суме не ударит, и тот буди проклят отныне и довеку!»

И поутру царь Иван Васильевич, поехавши к заутрене, увидел на той суме тое подпись, и взял дубину, и стал по суме бить, и говорил: «Я-де не хочу в проклятии быть». И которые за ним люди ни были, то также били; и царь Иван Васильевич, отслушавши заутреню, и поехал во дворец домой, и архиерей услышал, что царь Иван Васильевич едет и возмолится: «Батюшко-царь Иван Васильевич, помилуй!» И царь Иван Васильевич спросил: «Кто-де есть в суме?» И он сказал ему: «Я-де архиерей». И царь Иван Васильевич говорил же: «Зачем-де ты сюды зашел?» И он сказал ему: «Приходил-де ангел с неба и сказал-де то, что велено меня на небеса к богу взять, и я-де спросил его: умолил-де я что ли, и он-де мне сказал, что умолил, архиерей божий, и я-де его спросил: как-де ты меня понесешь на небеси, и он-де мне сказал: садись в эвту суму, и понес-де меня, я-де теперя не знаю где». И царь Иван Васильевич сказал ему: «Ты-де теперя в суме-та, на Спасских воротех висишь». И он возмолился ему: «Помилуй-де меня, батюшко царь Иван Васильевич!» И он его из сумы выпустил, и посадил в коляску, и послал его домой, и он домой приехал, и, пожив дома три дня, умре.

Был славный вор в Москве. И блаженной памяти государь император Петр Первый, услыша-де, что имеется славный вор, пошел по Москве ночным временем того вора искать, и нашел того вора на дороге, и стал спрашивать, что-де ты за человек, и оный вор ему, государю, сказал: «Я-де вор». И государь сказал же: «И я-де вор, и пойдем-де вместе с тобою воровать». И пошли они оба вместе к некоторому господину воровать, и у того господина выкрали платье и деньги, и во время-де той кражи государь также и вор услышали, что тот господин, будучи в своем доме с женою своею, говорили: «Надобно-де нам составить зелье, чтоб государя извести». И потом-де из того дому государь такожде и вор пошли вон, и то краденое платье и деньги разделили по себе, и государь, сняв с себя шляпу, и надел на того вора, а с того-де вора шляпу взял и надел на себя. И потом-де государь тому вору говорил: «Заутро-де выходи на то место, где я буду ехать». И тот вор на другой день на то место, где надлежит государю ехать, вышел. И тогда-де господа, которые ехали прежде государя, усмотрели того вора и говорили: «Где-де этот вор такую шляпу взял: он-де собою весь гол, а шляпа-де на нем царская». И потом-де вскоре и сам государь на то же место приехал и взял того вора с собою к обедне, и были у обедни вместе. И тот-де господин, у которого пожитки крали, стал государя звать к себе в гости, и государь-де к тому господину с тем вором и с господами поехал, и оный-де господин теми напитками стал прежде просить государя, чтобы он выпил, и государь-де тому господину говорил: «Выпей-де ты наперед сам». И тому-де господину и жене его нельзя стало, чтоб наперед тот напиток не выпить, — выпили тот напиток сами и в то-де время тот господин и жена его от того напитку умерли. И потом-де государь из того дому поехал с тем вором во дворец. И, едучи дорогою, государь тому вору говорил: «Как-де ты, славный вор, не умеешь ли-де ты такой насмешки сделать, что-де мне архиерей насмеялся». И тот-де вор государю говорил: «Мое-де это дело, я-де тому архиерею насмешку умею отсмеять». И потом-де оный вор отстал от государя и сделал себе из бумаги крылья, и прилетя к тому архиерею в белой рубахе и объявя о себе, якобы он ангел с небеси прилетел по его архиерейскую душу, и оный-де архиерей тому вору в том поверил и отдался ему в руки, и оный-де вор, взяв того архиерея, положил в мешок и понес на некоторое место, где случилось ехать государю. И как-де сперва поехали господа, и, усмотря тот мешок, дивились, и потом же вскоре на то место поехал государь, а велел тот мешок развязать. И как развязали, то государь, усмотря, что в том мешке лежит означенный архиерей, говорил тому архиерею: «Зачем-де ты тут в мешке лежишь, вот-де ты мне насмешку делал, а тебе-де в эвтом мешке каково сидеть».

Царь Иван Васильевич пришел в Сергиев монастырь к бдению и слыша крылошанина гораздо пению; а он сам горазд был пению. И послал к нему боярина своего вопросить: откуда старец? И пришел боярин, сотвори молитву, а старец говорил: «Аминь». — «Царь-де Иван Васильевич велел тебя спросить: откуды старец?» И старец отвещал: «Аз-де отвсюды старец», — и на себя оком окинул. И пришел боярин, говорит: «Государь, я не смею говорить тебе; старец говорит: я-де отвсюду чернец, и сперади и созади». И в другой поем посылает того-же боярина спросить: где пострижен? И боярин спросил с молитвою, по чину, где пострижен; и старец поднял шапочку и рек: «В то пострижен», — и указал на главу.[146] И боярин сказал царю, и царь рек: «Впрямь-де он с главы пострижен». И как почалися[147] псалмы петь, и царь сам пошел к старцу и сотворил молитву, и старец аминя не дал, и царь прочь пошел. И царь опять пришел и сотворил молитву, и старец аминя не дал, царь и прочь пошел. И начали петь алилуія, и царь сотворил молитву, и старец рек: «Аминь с проволокою». И царь молвил: «Что-де ты давеча не отвещал?» — «Здесь-де одного подобает слушати». И царь взошел на крылос, и старцы все роздалися, а головщик не поступился, и царь стал под ним; и как приспело петь поілеилуй, и старец не почал петь, а царь пел; а старец говорит: «Только и умеешь».[148] И царь сошел с крылоса; и как приходит пролог чести, царь говорит архимандриту, чтобы положили исподнею доскою вверх, да обернуть главою вниз, а низом вверх; а чести велел архимандрит тому-же старцу. И старец пошел чести, и отворил книгу, и учал [в]здорное говорить, и, молвя слова два-три и «богу нашему слава», да, поотшед, молвил: «Чтоб-де чисто было в глазах у того, кто книгу положил». А положил книгу уставщик по архимандричью велению; и царь о том был светел. И после пения царь приказал архимандриту покоить головщика пивом и медом, чтобы упился и проспал заутрен[н]ю. И заутро праздник Ивана Богослова, и бысть бдение; и как отдали часы дневные, и царь пошел подслушивать. В келье они крылошены играют, все пьяны, масло колотят, и тот головщик; не чаяли они,[149] что тут играет[?]. И царь, идучи, без архимандричья благословения приказал благовестить; и пришел до звону царь, а головщик стоит на крылосе чинно. И царь пришел, сотворил молитву и говорит: «Чернец, бес ли ты или человек? Топеря тя сказали пьяна, а ты на крылосе стоишь!» И старец рек: «Бес-де не может от зла к добру, а человек преложен естеством и самопроизволен, может ся приложить от зла к добру и от добра ко злу». И на другой день государь после стола глядел сквозь оконницу, а тот головщик идет с погреба сам друг со старцем, а несут по кувшину пива, и как будут против окна, и учали драться, и, дрався, один от другого побежал, и он за ним бросил всем кувшином, и кувшин разбил, и пиво пролил. И царь был светел. И те старцы один другому говорил: «О чем дралися?» И другой говорит: «Не сведаю, о чем». И паки один возрев на церковь, и рек: «Пресвятая Троице, помилуй нас», — весь до конца.[150] И по сем прощение полное получися, и пошли. И царь пошел из монастыря и приказал беречь его архимандриту, и старца призывает к столу в Александрову слободу; а быть ему ни конем, ни пешу, ни в платье и ни нагу. И тот старец пошел с крылошаны; и как будут близ слободы и двора церковного, веле[в]ся оболочи всем старцем мережами, и друг друга несли за кукорки, переменяясь. А царь смотрел сверху; и дивился царь старцеву разуму, и велел за столом посадить, и, покоя гораздо, дати всем им ложки долгие стебли, что не можно самому себе в рот уноровить. И учали старцы есть, друг другу чрез стол в рот подавать. И царю сказали, и царь дивился разуму его. И после многого кушанья велел царь спросить, сыты ли; и они сказали, сыти-де. И велел государь принести к ним пирог свой царский, и они его весь съели. И царь приказал: «Как-де вы, старцы, лжете, сказав сыти, и пирог весь съили?» И головщик говорил: «Как-де бывает хоромина полна людей, а царь идет и молвит: всем тесна, а царю пространная дорога. И так-де и пирог царский». И царь его призвал к себе, и говорит: «Чернец, приказа-де тя архимандриту; чем жаловать?» И он приде: «Государь, немного старцу надобно, только в трое: тепло, мокро и мягко». И бояре дивились, что говорит нелепо пред царем; и государь говорил: «Впрямь-де он просит тепло — келья, и питья нескудного, и мягкого хлеба». И приказал его архимандриту жаловать наипаче всех братий. И опять пошли крылошеня в монастырь, а государь царь Иван Васильевич остался во Александровской слободе.

Бил себе царь да в его три дочки, а 1 син, и жили себе в пущах и такие у них доми хорошие, и приишло до іх в ночи под окно и рече: «Добри вечер тебе, царю!» и говорит под полатами: «Царю! Отдай за мене старшую свою дочар». Царь в полатах озвавшися и рече: «Коли добре, иди в хату». Старшая дочар ево отворила двере и виглянула: и воно ухватило и помчало. Царь же, схватившися ис хором, и ище велми усюди по пущам и не сискал. На другую ночь пришло под окошко и рече царю: «Отдай за мене подстаршую дочар». Царь в полатах озвавшися і рече: «Коли добре, иди в хату». Подстаршая дочар ево вискочила ис хати, и [воно] вхватило и помчало. Цар, схватившися с хором, и ище велми усюди и не сискал и скорбел велми дуже. И умре цар и цариця, и осталься син и меншая дочар, и приде через три дни у глухую ноч под окошко и рече: «Отдай, царевичу, меншую сестру». И царевич в полатах озвавшися: «Коли добре, иди в хату». І меншая сестра ево отсунула окошко и выглянула, и вхватило и помчало, бог знае хто и ведкул. И царевич велми тужил и плакал, искал и не сискал, и пошел искать, и шел 3 недели, и бьются три человека, и говорит им царевич: «За что ви бьетеся?» И вони, смотря на ево красоту, и говорят ему: «За баткевщину». И говорит царевич: «За какую баткувщину?» — «За шкарупелку, за шапку, за чоботи». И он говорит тим человекам: «А якая то шкарупелка, и шапка, и чоботи?» И тіи человеки говорят: «Шкарупелка такая, что куля не пробуе и утешная; а шапка як наложит на голову, то и человека не видно; а чоботи такие, як убуется да и скажет: несет мене, куди я исхочу, то они и понесут». Царевич им говорит: «Пойдете у тое лози и вережте по луку и по стрелце и стреляйте: да кто дале стрелит, тому и шкарупелка, а кто ближе, тому чоботи, а кто ище ближе, тому шапка». А они с радостию поишли у лози, а царевич, шапку на голову наложив, у чоботи убувся, у шкарупелку одевся и сказал: ......[151] Вдарил и говорит: «Знат у тебе бахури ест». Она и сказала: «Что ж? Мой брат приходил, да твоего духу спужался и не знаю, где девался». Он его искат. Как узял плакат и говорит: «Коли б я его наишол! ....» Жена ему говорит: «Что ж? Як ти его найдеш, ти его зальеш, ти его забьеш». И говорит: «Не буду». А он в [за]куте сидел и вишол. «Здоров, зятю!» И он говорит: «Здоров, шурину!» И поздоровкался, стали пит и гулят, и говорит шурин: «Зятю! навчи мене своего лицарства». И он говорит: «Навчу». И вишли ис полат и перекинулись громом и поднялис високо, стали стучет и гремет: учител хорошо, а ученик лутче. И прилетели и стали пит и гулят. И сказал: «Зятю! Прощайте». Они плачутся, не пущают ево; он и пошел за двор, и клонился и пошел и сказал на чоботи: «Несет мене до педстаршои сестры». И ишол он лесом 4 дни и пришол у такие пущи и нетры! И пойшел у тие пущи — и там город каменной, и пошел у той двор, и в том дворе хороми каменние, а его сестра подстаршая на горнице своему мужу сребром хусточки шіе. И вскочила из горницы до ево; он заговорив; до ево собаки сунулись, сестра ево обороняе, он и вскочил на горницу. И поздоровкались, и спрашивает ево сестра: «Зачим ти, брате, сюди заишол?» И говорит: «Ноги занесли». И спрашивает: «За ким ти, сестра моя любезная? Кто твой муж?» И она говорит: «Мой муж дощ. Ох! мой муж лих: как он прилетит, он тебе зальет, он тебе забьет! Где мене тебе и сховати?» Он говорит: «Не бойся, сестро!» Он и летит, вдарился в дворе, и перекинулся молодцом красним, и воишел у хоромы, и говорит: «Что руская кость воня?» А жена ему говорит: «Где бивал, где ти летал, там ти руской кости набрався и тут тобе воня». Он ее в щоку вдарил и говорит: «Знать у тебе бахуры ест?» Она и сказала: «Что ж? Мой брат приходил, да твоего духу спужался, не знаю, где девался». Он стал искат; как узял плакат и говорит, что «коли б я его наишол» .... Жена ему говорит: «Что ж? Як ти ево наидеш, ти его зальеш, ти его забьеш?» И говорит: «Не буду». А он за столом сидел и вишол: «Здорово, зятю!» — «Здорово, шурину!» И поздоровкалис, и стали пит и гулят, и говорит: «Зятю! Навчи мене свого лицарства». И он говорит: «Навчу». И вишли ис полат, и перекинулись дощем, и стали лит, топит села и города: учитель горазд, а ученик лутче. И прилетели, и стали пит и гулят. И сказал: «Зятю! Прощайте». Они плачутся, не пущают ево, он и пошел за двор и поклонился, и пошел и сказал на чоботи: «Несете мене до меншоі сестры». Шол он лесом 8 ден, и в лесу каменной город такой, что не можно перелезть, ни птице перелететь. И пошел у той город, и в том городе каменни полати и ево сестра на горнеци своему мужу хусточку шолком шие, а прикованніе на воротех олень ...... на голове то сем рогов; и скачил на горнецу, и поцеловался с своею сестрою, и спрашивает: «Сестра моя родная! Кто муж твой?» И говорит ему сестра: «Мой муж ветер; где ж мине тебя сховати? Мой муж строг, он тебе забье, он тебе разнесе». Он и летит, и вдарился молодцом и войшел у хороми и говорит: «Что руска кость воня?» Жена: «Где ти бивал, где ти летал, там ти руской кости набрався». Он ее в щеку ударил и говорит: «Цыт! У тебе бахуры есть». Она ему и сказала: «Что ж! Мой брат бил, да твоего духу спужался, не знаю, где девался». Он стал искат, узял плакат и говорил, что «коли б я его изнаишол» .... Жена ему говорит: «Что ж як ти ево найдеш, ти ево забьеш и ветра разнесет». И он говорит: «Не буду». И он сидел на комнатном порозе, и идет, и говорит: «Здоров, зятю!» — «Здоров, шурину!» И поздоровкались, и стали пит и гулят, и говорит: «Навчи мене зятю, своего лицарства». И говорит: «Навчу». И вишли из хором, и перекинулись, и пойшли дуть раздувать, и многіе царства раздувать, и хати перевертат: учител добре, а ученик лутче. И прилетели на двор, и вдарились, и стали молодцами, войшли у хату, и стали пит и гулят. И говорит шурин: «Прощай, зятю, и ты сестра!» И они его не пущают, и плачутся, и говорят: «Живи у нас». И он вишол за двор, и уклонился, и пошел и думае: «Куда ж теперь мене повернутся?» И говорила ему ево родная баба, что ест у ево брат Иван Белой, под белом наметом живет, и говорит чеботем: «Несете мене до брата». И они говорят, что «я ходил во всех царствах и во всех государствах, а того не знаю». И он их, чеботи, бросил под лесом, и воишел в такие пуще и нетре, и в тех натрях город каменной. И он пришол под ворота и стукнул палечкою, из того города вийшол старенкой дед. Он и говорит: «Здорово, деду!» И он говорит: «Здоров, синку! Чего ти сюди заишол?» И он и спрашивает: «Чи не знаешь ли ти, дедусю, мого брата Белого Ивана, под белим наметом?» И он думал и говорит: «Не знаю! Сколки я городов и царств знаю, а того не знаю: хиба мои слуги чи не знают?» И вишол за двор, и свиснул велми, и бежат гади всякія, и говорит им: «Не знаете ли, слуги мои, Белого Ивана, под белим наметом живет?» И оне все восклицаху: «Не знаем!» Говорит им: «Скажете, я вам голови поодтинаю». И говорит: «Не знают, сынку: они б и сказали, а то не знают; пойди, хиба, ест у мене старшой брат, того спроси: той чи не знает?» Он и пошел и шол лесом, йшел 3 неделе и войшел у пуще и в нетре, и в тих нетрих город каменной, и он подойшов под город, и стукнул палечкою у ворота, и вишол старой человек. Он ево и спрашивает: «Чего ти сюди заишол?» Царевич говорит: «Чи не знаеш, мой батку родной! Есть у мене брат родной Иван Белой, под белим наметом живет». И он думал[152] и сказал, что «не знаю, хиба мои слуги чи не знают?» И он вишол за город, и свиснул богатирским гласом, и сбеглися все звери, что есть на свете, и говорит: «Чи не знаете, слуги мои, Ивана Белого, под белим наметом живет?» И они ему отвещавши: «Не знаем». Он им говорит: «Скажите! Я вам голови поотрубаю». И они ему отвещавши, говорят: «Не знаем». И тот старик царевичу: «Они б сказали, та не знают; пойди, есть у мене старшой брат: тот знает». И он пошел лесом и шол 6 [недель?], и войшол в пущи и в нетры. И в тих нетрах каменной город, и в том городе под сребром палати. И стукнул у ворот и вишол старик такой старой, что не можно сказат, и говорит царевичу: «Что ти мене испрашуешь?» И он ему говорит: «Знаеш ле ти моего брата, Ивана Белого, под белим наметом живет?» И он думал три дни и говорит: «Сколки я ходил по государствам и всякого человека знаю, а того не знаю. Есть у мене слуги: чи не знают?» И вишол за ворота и свиснул, и так свиснул, что земля издвигнулась; и злетелись все птице, что есть на свете, и он их спрашивает: «Знаете ви, мои слуги верніи, того человека?» И они им говорят: «Якого?» — «Белого Ивана, под белим наметом живет?» И они ему отвещавши: «Не знаем». И все птице злетелис, толки одной не мает, толки той птице перо и такое перо, что она хоть-де будет, а як станет тое перо на догон палити, то тая птиця прилетит. И он стал палит тое перо, и она прилетела и говорит своему пану: «Что ти мене строго посмикаеш?» И он барзе рассердился. Она ему говорит: «Чего ти сердишся?» — «Знаеш ли ти того человека, от сого парубка брат старший, Иван Белий, под белим наметом живет?» Она ему говорит: «Як нам не знати? Толки ми от него и ......[153] и жыви. И он им говорит: «Смотрете ви, [мои] слуги, поставте от сого человека с ......[154] и они ему говорят: «Наготовь же 50 бочок [мя]са, набій дичини и 50 бочок меду, то ми его и поставимо». Он и наготовил. Они его и понесли, а он той птицы и кидает мясо, и они ему говорят: «Чи видно землю?» Он им говорит: «Не видно». Они его понесли еще више и говорят: «Чи видно?» Он ему говорит: «Не видно». Они его подняли так, что на голове волосья погорело, и говорят ему: «Глянь назад и наперед: чи видно землю?» Он и глянул и говорит им: «И с заду вода, и с переду вода». И они что закричат, то он им и кидае мясо и викидал усе. И они кричат, он урезал своей ноги и бросил им. Они его и пустили и говорят: «Чего ти нам кинул такого на останку солодкого?» Он боится, не каже. Они кажут: «Скажи! не бойся». Он и сказал: «А что ж я своего стегна урезал и вам[155] бросил». Они ему плюнули, а оно и загоилось, а он дивитця назад и наперед: и стоит на острове, а в его билкон, и хорт и сокол. И он себе и здумал: «Как мене зяте своего лицарства учили?» Он перекинулся ветром и охватил своего коня, понес високо и впустил на березе, и вбил, и стал плакать, и стал водою одливат, и одлил, и с[ел], и поехал, и приехал до своего брата Ивана. И он спит, а его богатирской конь жар ест, а хорт зайця, а сокол утку. Он, отогнавши его коня, и приставил сво[его], отогнал хорта и приставил своего, отогнал сокола и приставил своего, и лег у своего брата за плечима спат. И ево брат прокинулся, Иван Белой, и думает себе: «Что се? Чей это кон, и сокол, и хорт? Мой кон на стороне, а той жар іст; мой хорт на стороне, а той зайця іст; мой сокол на стороне, а той утку іст?» Глянул на свою постел: и лежит человек, и он из жалю и схватил свой меч-самосеч, и хотел ему голову отрубати, и раздумал себе: «Не так; каби он худ человек, так он би мне голову отрубал, а то, знать, добр человек». И возбудил: «Устан, человече! Чего ти ко мне зайшол?» Он и встал, и говорит: «Я твой брат меншой тебе, ти мой брат старшой, Белой Иван». Он говорит: «Я Иван Белой». И поздоровкались, и стали пить и гулять.

И пришло до Белого Ивана писмо: «Скрипливеи ворота, похилая шапка! Ступай на батал». И он говорит: «Зараз». И он пошел под мост и стал гострить свой меч-самосеч, и просит его брат, Ивана Белого: «Дай я, брате, пойду за тебя на батал». — «Брате! Ест тут и с трома головами змей: он те[бе] изрубае». И он говорит: «Уже ж пойду». [Го]ворит ему: «Всех рубай, толки т[и] не рубай, что с трома головами». И по[шел], и стал рубать, и порубал все веско; один зостался, думае себе, «что скольки я тисящ погубил?» и поляг на своего богатирского коня и той не втече, а той не нажене: раступилась гора, он у гору ушел, той и вернулся и пріехал до своего брата Ивана. И той питается: «А что, брате, порубал?» — «Порубал». Через 3 дни пришло писмо: «Скрипливеи ворота, похилая шапка! Ступай на батал» И он говорит: «Тотчас». И пошел гострит свой меч-самосеч, и просит его брат, Ивана Белого: «Дай я, брате, пойду за тебе на батал». «Брате! Есть тута и с трома[156] головами змей: он тебе изрубае». И он говорит: «Уже же пойду». И говорит ему: «Всех рубай, толки того не рубай, что и с шестяма головами». И пошел, и стал рубат, и порубал все войско, один зостался; и думае себе, что «скольки я тисящ порубал?» И поляг на своего богатирского коня, и той не втече, а той не дожене: раступилась гора, и он у гору ушел. Той и вернулся и пріехал до своего брата Ивана. И той питается: «А что, брате, порубал?» — «Порубал». Через три дня пришло писмо до Белого Ивана: «Скрипливеи ворота, похилая шапка! Ступай на батал». И он говорит: «Зараз». И взял свой меч-самосеч, и пошел под мост гострить, и гострил трое суток. И говорит: «Дай, брате, я за тебе пойду на батал». «Брате! Есть тута и с 12 головами змей: он тебе изрубае». И он говорит: «Уже ж пойду». И пошел, и винял свой меч-самосеч, и махнул на обе сторони, и так рубае тое войско и с переду, як песок, а и заду, як покоси. И вирубал, и зостался тот змей, что с 12 головами, и он себе подумал: «Что, боже мой милостивой! Сколки я тисящ всего порубал, а то вже мене сего не зрубати?» И поляг на своего богатирского коня и так за ним бежит, что под ним земля стугнет. И той не втече, а той не дожене, и прибегли до той гори болшой, и тая гора расступилась и той змей у гору ушел. И той царевич, своего богатырского[157] не вдержав, и вбег у тою гору, куди змей, и тая гора и сступилась.

Тиі все змеи в....кричали: «А тут ти, прокляти с[ыну], что хотел нас порубати!» И в тех горах горниця, и на той горнице тиех трех змеев родная сестра рубашки своим братам шие. И тіи змеи говорят: «Теперь ти нам попався, ми тебе убьем; лез до нашей сестри, спочивай». Он и полез, и там они себе поздоровкались, и она ему говорит: «Зачим ти сюди заехал?» И он говорит: «Мене сюда кон мой занес». И она ему говорит: «Чи возмиш мене за себе, то мои брати тебе не вбьют, а як не возмиш, то вбьют». И он говорит: «Возьму». И заприсяг, что возьму. Тута и кричит змей: «Лезь сюди битси». Он и полез. И он говорит, змей: «Дми тичок, будем молотити». И он говорит, он ему говорит: «Твой дом — твоя воля; дми ти». И он говорит: «Дми, вражій сыну; я тебе убью». Царевич дмухнул посребрив, а той дмухнул помедив, и стали биться, и он змея убил. Другій говорит: «Озбави ж ти, уражій сыну, нам брата; лезь и спочивай». Он и полез и спочивае. И говорит: «Лезь биться». И полез он. И говорит: «Дми тичок, будем молотити». И он говорит: «Дми ти». — «Дми, вражій сыну, я тебе убью». «Твой дом — твоя воля, дми ти, змею!» — «Дми, царевичу! Я тебе убью». Царевич дмухнув помедив, а змей дмухнув посребрыв, и стали биться. И тот змей як [дмухнул] у зеленой меды, так его неякими мерами не может убыти. Так ево сестра дала царевичеви два ножа булатних, и он змея ударил теми ножами под руки, и убил. И полез на горницу спочивати, и говорит змеивна: «А что убил?» И он говорит, что убил. Он и пошел по всех коморах; и она ему говорит: «Усюди ходи, толки не иди [в тую], что золотою печаткою запечатана». Он-таки не утерпил и думае, что «боже мой милостивой, как мене.....» И там висит еі батко родной за ребро железним крюком, и под ним горит огон великой, а на том огне казан смоли кипит. И он говорит: «Прими от тую смолу». Царевич говорит: «Не будешь бытси?» Он говорит: «Не буду». Царевич и приняв. Он ухватил и говорит: «[На] що ти моих сынов побив? тепер я тебе у смалу в тую укину». Царевич говорит: «Ходим». И пойшли. Змеивна ему говорит: «А що я тебе говорила, что не иди». Царевич говорит: «Як мне его убити?» Она говорит: «Его не можно никому убить, он увесь каменной». Она ему такого песку дала, что, аби одно зерно упало в око, то вискочит увесь вид. Старой змей кричит: «Иди биться». Он и пошел, и стали биться. Царевич ему песку у вечи кинул, он и умер.

И пошел до своего брата Белого Ивана, под белим наметом живет, и говорит: «Ей здоров, брате старшій!» И он говорит: «Здоров, брате!» И стали пити и гуляти. «Нумо ми брате..... женитися». И он говорит: «Нумо». И он меншій брат поихал, и оженився, и привез до старшего брата свою жинку, и пьют и гуляют. И меншой брат говорит: «На тобе, брате старшій, от сюю жинку». Он говорит: «А тобе?» Он говорит: «Я себе найду Семикрасу». Тот старшой брат узял за себя. А тот меншой брат поехал и взял тую змеівну Семикрасу, и пріехал, и стали пити и гуляти, отца и матер поминати, и говорят: «Богу нашему слава во веки веков, аминь».

Глупенькая старушка, будучи в церкви, выменя две свечки, одну поставила пред образом святого Михаила, а другую, не рассмотря, пред пораженным демоном. Дьячок, увидя, сказал ей: «Ах! Что ты делаешь, бабушка, ведь ты эту свечку ставишь перед диавола». Она на то: «Не замай, батюшка, не худо иметь везде друзей: в раю и в муке; мы еще не знаем, где будем».

Некоторый старик имел много у себя детей, и, будучи при смерти, призвал их пред себя, и, раздав им по пучку прутьев, спросил: «Можете ли вы оных одним разом переломить?» Но как они от того отказались, называя то невозможным делом. Тогда отец им сказал: «Отселе научитеся, мои детки, что ежели вы станете жить единодушно, то будете счастливы и страшные вашим неприятелям, а если не согласно, то ослабеете и легко можете быть в порабощении».

Некоторый пастор, приказав своему слуге Давиду взять в долг у мясника для обеда кишок, сам пошел в кирку. Будучи в оной, приводил он для изъяснения своей проповеди многих пророков, и в заключение того сказал громко. «Посмотрим, слушатели, что нам скажет на то Давид».

Слуга лишь пришел тогда в кирку и, думая, что поп говорит ему, закричал: «Батько! Ведь мясник не дает без денег кишок».

Двое — русак да поляк, будучи в трактире, спросили ужинать. Хозяйка им сказала, что у ней только осталось небольшой кусок вареной баранины и одна жареная куропатка. Каждому хотелось съесть оную дичинку, и, долго о том между собою ссорясь, напоследок согласились поесть только баранины, а куропатку съесть завтре тому, кому из них привидится лучший сон, и пошли спать. Русак, приметя, где положена была та птица, и, встав ночью, ее убрал. Поляк, выдумав поутру сказать великолепный сон: «Я, брат был ангелами взят на небо в вечное блаженство, и тебе не удастся видеть так хорошего сна». — «А я видел, как ты полетел в рай,— отвечал русак, — и после того съел куропатку, думая, что ты уже оттуда не возвратишься».

Мужик покупал из своего дневного промысла по пяти хлебов в неделю, и воспросившему, для чего так он делает, сказал: «Один я беру (т. е. для себя), другой бросаю (т. е. дает своей теще), третий отдаю (т. е. возвращаю моему отцу), а остальные два даю взаймы (т. е. для пропитания его сыновей в надежде, что они ему их когда-нибудь отдадут)».

Некий мызный пастор похоронил на кладбище любимую свою собаку. Епископ хотел было его наказать за такое беззаконие. Но поп, ведая, что он корыстолюбив, объявил: «Ваше преподобие! Ежели бы вы знали, как эта собака была умна, вы бы ее почли за разумное животное: она сделала духовную, по которой вам оставила серебряную чашу, из коей она ела, и так я вам ее вручаю». Епископ, убежденный сим подарком, предал тот грех забвению.

Старуха жила в деревне, в городе и в селе никогда не бывала, колокольного стуку не слыхала. Как дождалась своих внучат, захотела их потешить, поехала к празднику к обедне. Приехала рано, легла на могилу да уснула. Вдруг ударили в колокол, старуха, прежде не слыхав колокольного крику, закричала: «А, государь мой телепень, ты не бей меня, теперь родилась не была, умру не пойду!»

У крестьянки ленива была дочь, затем ее никто замуж не брал. Работать не хотела, щи варить, хлебов печь, рубашки шить не умела. Сыскался проворный жених, стал свататься, мать ее жениху сказала: «На что тебе? Она худая будет хозяйка, ведь она у меня ничего не работает». Жених сказал: «Матушка, отдай за меня, мне ее работа не надобна, у меня кот в избе варит и жарит, рубашки шьет и моет». Недолго думав, свадьба совершилась, принес молодой жене часть мяса, сказал: «Жена, вели коту сварить щи». Умница часть взяла, коту отдала. Кот стал над частью ворчать, а хозяин молчит. Как кот часть всю обрядил, то хозяин заговорил: «Нет, кот, я с тебя дурь собью, ведь это тебе не у матушки дурить». Сказал жене: «Вот, жена, как ты ко мне в дом пришла, так на моего кота блажь нашла». Скинул с жены сарафан, посадил кота к жене за пазуху, почал плетью кота сечь: кот ворчит, а жена кричит. На другой день принес другую часть мяса, сказал: «Вели коту сварить мясо, а ежели он щи не сварит, то я ему больше дам дранья». Пошел сам на работу. Жена не стала дожидаться кота, сварила мужу щи. Муж жену похвалил и всему ее таким порядком научил.

Мужик поймал в лесу журавля. Принес домой, сказал жене: «Зажарь, жена, журавля, а я пойду гостей звать, всю твою родню». Жена журавля поставила в печь жарить. В то время пришла к ней кума. Услышала в избе мясной дух, спросила: «Что у тебя, кумушка, жареным пахнет)» Хозяйка отвечала: «Журавль в печи». Гостья просила: «Дай мне ножку съесть. Ты знаешь, что я брюхата, мне брюхом захотелось». Хозяйка поставила всего журавля. Гостья с бабьих прихотей всего съела. Хозяйка сказала: «Ну, кума, как муж меня будет бить, ты приди меня отымать». Кума от того не отреклась. Хозяин, пришедши с гостьми, сказал: «Подай-ка, жена журавля дорогим гостям покушать». Жена отвечала: «Никак ты, муж, взбесился, я и во сне журавля не видала». Муж с женою спорил, а гости, рассмеявшись, разошлись по домам. Как пришла ночь, муж, взявши в руки плеть, сказал жене: «Теперь пришло время, я тебе насмешку отсмею. Приходи ко мне в клеть спать». Хозяйка побежала к куме и сказала: «Кумушка! Муж не верит, что ты журавля съела, поди к нему в клеть и скажи, что ты журавля съела, брюхом захотела». Кума сдержала свое слово: пришла к мужику в клеть, сказала: «Виновата я перед тобою, журавля съела». Мужик думал, что жена, зачал жену сечь, приговаривая: «Не ешь журавля, не вводи меня в стыд». Кума долго кричала, а после замолчала. Мужик вытолкал ее из клети вон. Поутру пришел к жене в избу, увидел, что жена весела, подала ему горячего киселя, сказала: «Поешь, хозяин, я, чаю, ты озяб». Мужик подумал себе: «Какую я незлобивую жену имею, что она, терпя несносные побои, весело со мною говорит». Сказал жене: «Прости меня, пожалуй, что я тебя вечер больно сек». Жена сказала: «Право ты, муж, взбесился, никак тебе скоро умереть, все ты огневицу болтаешь. Вчера меня поклепал журавлем, а теперь говоришь, будто и бил». Сняла с себя рубаху, показала мужу спину. Увидя, что нет на ней ни рубца, мужик тому долго дивился, и подлинно взбесился, так что не стал, наконец, и людей звать.

Дедушка у внука спросил: «Что ты так весел?» — «А я, государь, сего дня затравил своею лебедкою медведя». Спросил дед: «Разве маленького?» Отвечал внук: «А вот, дедушка, как он был мал. Когда же кожу сняли, то шестеро дровни покрыли». Дед внуку сказал: «Поди, мой друг, я тебя поцелую: хотя ты и молод, да начал хорош лгать». Внук сказал: «Еще тому, дедушка, не конец, триста почек вынули». Дед спросил: «Что так много?» — «Для того, — отвечал внук, — медведь триста лет жил. Ведь у них всегда бывает, что год, то почка вырастает, сто двадцать пуд сала вынули». Дед сказал: «По такой величине быть может». — «А в сале нашли мешок с осьмину». Дед, вскоча, спросил: «С чем, мой друг?» Отвечал внук: «С пулями, дедушка, с пулями. В триста лет медведева веку много охотников по нем стреляло, и пули, все собравшись в одно место, заросли салом». Дед внуку сказал: «Пожалуй, мой друг, не всякому сказывай: кто не знает, так и не поверит. Когда я был в твои лета, у меня была покойная Нахалка, сильная собака, скакала за зайцем, давши промах, круг пня три раза обвилась, как змея, и, ухватя хвост в зубы, умерла. Вот тебе даю благословение, ее шкуру». Внук спросил: «А как, дедушка, пень был толст?» Старик сказал: «Охвата в три». Внук, подивяся, сказал: «Подлинно, государь-дедушка, я ваш истинный внук».

Старик шел с сыном чрез узенький мост. Навстречу им — солдат, толкнул старика. Сын за отца вступился, солдату сказал: «За что ты отца моего толкнул?» Сняв с себя руковицы, заткнул за пояс, приготовился солдата бить. Солдат отвечал: «Что за диковинка, что я его толкнул?» Сын солдату сказал: «Не хочешь ли ты его ударить?» Солдат молвил: «Разве диковинка?» Сын сказал: «Ударь-ка, я посмотрю». Солдат старика треснул, так что он повалился. Сын, подымая отца, сказал: «Вставай, батюшка, поскорее, пойдем, он и меня еще ударит». Старик, вставши, сыну сказал: «Плут, сукин сын, ты меня бил, а не солдат. Когда бы ты его не дразнил, так бы я на старости суходушины себе от него не видал. Как бы собака смирна ни была, а когда ее дразнить станешь, так она укусит. Меня за то бог наказал, что я сам своего отца в голодные годы, посадя на лубок, со двора стащил под гору. А ты был еще маленький, взявши тот лубок, притащил на двор. Я тебя спросил: „На что ты лубок взял?“ Ты мне тогда сказал: „На то, батюшка, как ты стар будешь, так я тебя на нем стащу, как и ты своего отца“. Сие твое слово так сильно меня поразило, что я принужден был отца своего по-прежнему взять в дом свой, прося у него прощения, поил и кормил по смерть его. Знай же и ты, сын мой, что моя давнишняя суходушина тебе даром не пройдет. Долг платежом красен бывает. Чем поиграешь, тем и зашибешься».

Крестьянин имел дочь и сына. Как пришла девка в возраст, стали свататься женихи. Девка стала о том больше помышлять. Пошла на реку платья мыть. Вымыв платье, на берегу села, стала неутешно плакать и выть голосом. Слышала мать, подошед к ней, спросила: «О чем ты, родимая, плачешь, чего ты, милая, хочешь?» Умница отвечала: «Сударыня матушка, как мне не плакать, сватается за меня Карпушка, а как я выду за него замуж, порожу сына Иванушку, он, ходя по бережку, упадет в реку да утонет». Мать посчувствовала несносную печаль, начала дочери вспомоществовать и неутешно слезы свои проливать. Услыша старик, старухин муж, подошед, обеих спросил, о чем они плачут. Печальные две дуры сказали старику предыдущее несчастье. Старик был участником сей несносной печали, начал проливать слезы. Пришед сын с работы, видит, что в доме никого нет, спросил соседей: «Где мои домашние?» Отвечали соседи: «Поди на реку, все трое неутешно плачут». Пришед, сын спросил их: «О чем вы плачете?» Печальные должны были сказать. Сын едва их мог ввести в резон, привел домой, сказав им: «Живите вы, как хотите, а я пойду искать моего счастья». Пришед в небольшой город, увидел изрядный дом, в котором под окном сидит госпожа, бросая хлеб, кормит свинью с поросятами. Мужик снял шляпу, госпоже сделал поклон. А госпожа думала, что мужик кланяется свинье с поросятами. Мужика спросила: «Разве ты, мой друг, свинью мою знаешь, что ей кланяешься?» Мужик увидел, что госпожа так же глупа, как и его домашние, госпоже отвечал: «Как, сударыня, мне не знать, она жене моей сестра родная. Я затем к вам и пришел милости у вас просить, чтоб вы дозволили ей ко мне на несколько времени погостить, и с новорожденными детками». Госпожа сказала: «Пожалуй, возьми, мой друг, разве она давно с сестрой не видалась?» Отвечал мужик: «Давно, матушка». Поклонясь госпоже в землю, погнал свинью с поросятами домой. Пришед, отцу сказал: «Вот, батюшка, тебе свинья с поросятами». Спросил отец: «Где ты взял?» Отвечал сын: «Бог мне ее дал, нашел в городе госпожу, которая еще глупее всех вас». И начал сказывать им свою историю.

К госпоже приехал муж ее, почтенный судья из мудрого приказу, обедать. Жена встретила мужа, поцеловав его. «Сказать ли тебе, мой батька, новую премудрость, какой ты еще ни от кого не слыхивал?» Сказал муж: «Ври, дура, тебе уже давно воля дана». Отвечала жена: «Ты, хотя мудрым слывешь и в премудром приказе сидишь, а такой диковинки не слыхал. Приходил ко мне мужик и просил, чтоб я любимую свою свинью с поросятами отпустила к нему погостить. Он женат на ее сестре родной». Судья, будучи голоден, слышав такой вздор, збил жену с двора. «Гори ты огнем со своей свиньей и с поросятами, поди куда хочешь, а мне ты больше не надобна, я уже от твоей глупости, не дожив века, состарился. Подлинно мне умные люди правду говорили: платье на грядке, а урод на руке; чему быть, то будет; как бы кто ни умничал, суженый урод будет у ворот; богатство полюбится, и ум расступится; кому повешену быть, тот никогда не утонет; легче сделать из белого черное, нежели из черного белое; как бы кто умен ни был, дураку ума подарить нельзя».

В одной деревне жил старик. Древность его свидетельствовала лысина, с которой от долговременного ношения шапки слезли все волосы. Словом сказать, она в доме его служила ночью вместо месяца. Помощницу у себя имел он равных лет; но разнствовала она от него горбом. Однако речь у нас идет не до статей их, а до сына их Тимоши, который был малый проворный, но еще ни чему не научен, как только играть в сопелку. Старику казалось, что, послушавши музыки, напоследок захочется есть и что сопелкино свистанье худая для желудка пища; а чтоб попищавши не лечь с порожним брюхом спать, вздумал он отдать его какому-нибудь рукомеслу учиться. Но прежде надлежало о том посоветовать со старухою, которой он о сем доложа, требовал ее мнения и представлял, что он желал бы его отдать из двух рукомесл одному: кузнечному или портному. «Нет! — сказала старуха, — ни тому, ни другому. Кузнец хотя около огня и сажи марается, и тем больше походит на чёрта, нежели на человека. Разве хочешь ты его сделать пужалом? А портное, правда, хотя изрядное художество, но, сидя согнувши, ведь не долго, друг мой, получишь чахотку». — «Ну! Да чем уж ты думаешь учить его», — вскричал старик. «Надобно, — отвечала она, — отдать его золотарству, или малярству, или тому подобному». — «Но ведаешь ли ты, — перервал старик речь ее, — сколько надлежит заплатить за таковую науку денег? Наших животов столько не станет». И так долго споря, чуть не дошло у них до драки. Сердитая старуха уже́ вооружилась было кочергою. Но скучно описывать их ссору, а лучше сказать, что наконец согласились они отдать сына тому мастеру в науку, который первый попадется встречу. Итак, старик, взял с собой положенный на сыновнее научение десять рублев и провождаем Тимонею, выступил. По случаю первые с ним встретились два родных брата, питающиеся поддорожной пошлиной, а притом и искусные портные, кои толь проворно владели своими иглами, что раз стегнет, то шуба да кафтан; а просто сказать они были разбойниками. Старик, поздравя их, спросил, не художники ли они? «О! весьма искусные», — отвечали ему разбойники. «А какое ваше ремесло?» — спрашивал старик. «На что тебе?» — сказали они. «Я хочу отдать сына в науку», — говорил старик. «С радостью, — вскричали они, — мы берем на себя научить сына твоего, чему умеем сами. Ремесло наше называть тебе не для чего; но ведай, что тужить не будешь, отдав нам его в ученики». — «Но сколько вам, мои родимые, надобно за труды?» — примолвил старик. «Не менее двадцати рублев», — отвечали мастера. «Ох! Где ж мне взять столько! У меня только и денег, что десять рублев»,— говорил старик. «Ну! добро, подай хотя и те сюда. Уж не что с тобой делать! Быть так, хотя десять рублев», — сказали они. Старик, отдавши деньги, препоручил им в научение сына своего и хотел было уж домой идти; но, вспомнив, что надобно узнать, где они живут, воротился и следовал за ними. Дом их находился в превеликом лесу, где они жили с сестрою девкою. По прибытии туда с Тимони сняли худой деревенский кафтанишко и одели в хорошее платье, а старика попотчевали винцом. И так старик с большим удовольствием оставил их жилище.

По наступлении ночи удальцы вздумали показать Тимоне первый опыт своего искусства. Почему, вооружа Тимоню, как и себя, рогатиной и большим ножом, вышли на дорогу. Тут один из учителей сказал ученику: «Когда нападут на нас какие люди, что ты, Тимоня, будешь делать?» — «А это что? — отвечал он, выхватя нож, — с ним мне мало и десяти человек!» — «Ну, будет же в тебе путь, — молвили разбойники. — Но прежде лучше испытать тебя не над таким опасным делом, каковое обыкновенно бывает при требовании с проезжащих пошлины. А пойдем, залезем вблиз стоящем монастыре в архимандритову кладовую; тут будет чем нам поживиться». — «Как изволите, — сказал Тимоня, — куды мастер, туды и ученик». Итак, они отправились в чужую клеть песен петь. По прибытии в обитель закинули они железный крюк за кровлю кладовой, куды Тимоня по веревке и отправился, и первый раз доказал, что он ученик понятный. В кровле сделалась тотчас скважина; в кладовой сундуки отверзаются, мешки с деньгами восстают с ложа, лишается хозяин долголетенных трудов своих, с коими собирал он и копил свои денежки; мешки спускаются из кладовой на землю, которые прибирают Тимонины учителя. Все дело шло по порядку, если б Тимоня был поглупее; он узнал, что они как учителя в деньгах не дадут ему части. Почему вытащил для себя из сундука архимандритову шубу на собольем меху. А как он ее сбросил, то один из наставников вздел оную на себя. Тимоня, спустясь, начал искать шубы по земле ощупью, ибо темно было. Учителя его спросили, чего он шарит? «Шубы своей», — отвечал он. «Какой своей! — сказал один. — Вот она на мне.» — «Да почему она тебе надлежит?» — «Потому, — отвечал он, — что я взял ее для себя, а не для вас». — «Но мы твои учителя, — говорили они, — так тебе тут ни в чем нет участи». — «О! Нет! — закричал он громко, — я для вас достал деньги: там мне части нет, а шуба моя». — «Врешь ты, дурак!» — молвили они. «А когда так, я пойду просить архимандрита; кому он отдаст, того и шуба», — сказал Тимоня. «Посмотрим, как ты пойдешь», — говорили они. «А! Вот как! Только чур не робеть», — отвечал он и побежал к окну архимандритовой кельи, у которого спал его келейник, малый забавный, и притом сказочник. Тимоха послушал: келейник еще не спал, а архимандрит храпел во всю глотку. Он стукнул в окошко; келейник, оное открывши, выглянул; но лишь хотел спросить, кто тут, Тимоня схватил оного обеими руками за уши, выдернул вон, завязал ему платком рот и отдал под караул своим учителям, а сам, с осторожностью влезши в окно, лег на постелю келейникову. Погодя немного, на́чал он будить архимандрита. Учителя, стоящие под окном, услыша, что он будит архимандрита, просили его, чтоб он вышел вон. «Провались ты, — говорили они, — чёрт с тобою и с шубою! Мы беды с тобою дойдем». Но он не слушал их и кричал: «Отец архимандрит! Ваше высокопреподобие!» — «Что?» — отвечал оный томным голосом спросонья. «Я видел сон дурной, — сказал Тимоня, — будто бы воры залезли к вам в кладовую и побрали деньги. А между тем взяли и шубу вашу. Тот, который лазил красть, взял оную из сундука для себя. Деньги он отдал все товарищам, а сам желает одной только шубы, но и той ему не дают. Кому бы вы приказали оную отдать?» Архимандрит считал его за келейника своего, почему и сказал: «Ох, как ты скучен! Куды ночь, туды и сон. Пожалуй, не мешай мне спать». Тимоня, несколько помолчавши, как архимандрит стал засыпать, опять его раскликал и спросил: «Да кому ж вы шубу-то отдать велите?» — «Экой ты несносный человек, — сказал сердито архимандрит, — не кому, что тому, кто красть лазил. Но, пожалуй, дай мне покой». И так Тимоня, дав ему заснуть, вылез вон и без спору учителей своих надел шубу на себя, которые притом еще и хвалили его вымысел. Они возвратились домой, а пришед, во-первых, припрятали добычу. После чего господа учителя начали между собою разговаривать о ученике своем Тимоне. Проворство и вымыслы его крайне им понравились. Они, надеясь от него впредь большей себе помощи, чтоб удержать его при себе, вздумали отдать за него сестру свою, которая была собой недурна, о чем и Тимоне объявлено. Тимоня не упрямился для столь выгодной женитьбы, ибо дали за нее немалое приданое. Он женился и, став их зятем, учинился уже́ не ученик, но товарищ.

По нескольком времени сказала ему жена: «Худо нам, муж, жить с ними: они воры отъявленные. Сверх того, знаешь ты пословицу: „Сколько вору ни ликовать, а палачевых рук не миновать“, так мое желание и совет, лучше нам от них отойтить. Хотя не столь богати, но с покоем будем мы в доме отца твоего». Тимоне совет сей понравился. Он желание свое открыл шуринам своим, господам обдираловым. Хотя им слышать то было и досадно, но удержать его не могли. Они отпустили на условии, дав ему свинью, с тем, что если они в будущую ночь оную у него украдут, то с него им взять 200 рублев, если ж не украдут, то ему толикое ж число заплатить. Когда ж украдут, то бы ему не отходить от них до тех пор, как заработает на них означенное число денег. «Очень хорошо! — говорил Тимоня, — я посмотрю, как вы свинку-то у меня украдете». После чего, забрав свое, переехал с женой в дом к отцу своему.

По прибытии в дом замесил он в корыте для свиньи корм на одном вине, которая, наевшись досыта, сделалась бесчувственно пьяна. Тимоня тотчас одел оную в сарафан и положил на печи в углу, где оная растянулась неподвижно, а сам лег с женой в клети спать. Лишь только они заснули, воры искали уже́ по всем клевам и закутам, но, не сыскав желаемого, подошли к избе. Тут услышали они, что нечто сопит. Тотчас один из них вскочил в избу и потихоньку щупал свинью; но, ощупав сарафан, без памяти выскочил вон. «Что ты?» — спросил оного товарищ. «Эх, брат, — отвечал он, — ведь я было беду сделал! Это сопит-то старая хрычовка, сватьюшка наша: я ее хватил за бок, как не проснулась! и такая от ней вонь, что я чуть было не затхнулся. Однако постой: я знаю, что теперь делать. Пойду спрошу у сестры, она мне спросонья скажет». Он влез тихонько на клеть, прокопал крышку и, пошевеля сестру свою шестиком, сказал: «Жена! где мы свинью-то дели?» «Как ты не помнишь, — отвечала она, — что в избе положили на печь, одевши в сарафан».

Услыша сие, спрыгнул он с клети, как бешеный, бросился в избу на печь, сволок оттуда пьяную чушку, которая беспрестанно опорожняла излишек пищи, что гораздо неприятно было для воровских носов. Однако ж они сволокли ее с двора долой и, отшед подале, связали ей ноги, продели между оных шест и помчали оную на плечах во всю рысь. Ехать на шесте ведь не в качалке: растрясло обожравшуюся свинью и учинило из ней обоюдный водомет, который без остановки орошал воров, и тем изобильнее, чем ускоряли они походом. Воры каялись, что выдумали таковой способ к возвращению Тимони в свое жилище, но, опасаясь лишиться двухсот рублев, терпели они все сие жестокое искушение и поспешали дорогою.

Тимоня после отъезда свиньи скоро проснулся, а, заспав, не вспомнил, куда он дел свинью. «Жена! Жена! — вскричал он, толкая ее под бок, — где мы свинью-то спрятали?» — «Долго ли,— сказала она, — тебе у меня о том спрашивать, ведь я сказывала тебе, что лежит на печи в сарафане». — «Когда ты мне сказывала?» — вскричал он с ужасом. «Недавно, — отвечала она, — конечно, ты заспал». — «Ну! Прощай же наша свинка! Конечно, ее спровадили», — кричал он, вскоча с постели, и побежал в избу. Но на печи вместо свиньи ощупал нечто мягкое и совсем несходствующее на приятный запах. Сие было то, что свинья оставила ему из благодарности за похмельное его потчеванье. Затряслись у Тимони подколенки, но опасность жить у воров работником принудила его, отложа бесплодное уныние, искать средств к поправлению беды. Он бросился на лошадь и поскакал догонять путешествующую свинью, что ему и удалось. Он догнал их скоро при самом входе в лес и ехал за ними потихоньку. Довольно темная ночь препятствовала ворам его увидеть, которые, весьма уставши, вздумали отдохнуть, бросили с сердцем свинью о землю и один из них сказал: «Тьфу! Пропасть какая! Уморила! Но из двухсот рублев потрудиться можно». Другой отвечал ему: «Теперь бы брат не пожалел рубля за подводу, чтоб нам эту стерву довесть». Тимоха между тем привязал свою лошадь, отведши в сторону, а сам, подойдя потихоньку, зачал бренчать удилами узды, скинутой с лошади. Один из воров, услышавши, сказал: «Брат! Послушай-ка, никак спутанная лошадь ходит». Тимоха продолжал бренчать, вор уверился и без дальних околичностей бросился ловить лошадь, а другой между тем отдыхал, сидя близ свиньи. Тимоха от вора подвигался вперед, который следовал за ним, желая поймать клячу. Нечувствительно завел он его далеко, где и оставил, а сам побежал к другому. Приближаясь к нему сажень в десять, стал он кликать его, говоря: «Пособи, брат, расковать лошадь». Тот, представляя его своим братом и идучи к нему на помощь, отвечал: «Экой ты, детина! Не можешь распутать лошади». А Тимоня, будто бы не смогая удержать лошади, подвигался прочь, и как отвел его от дороги подалее, оставил оного искать своего брата, который искал попусту лошади, и бежал к свинье. Подхватя оную, сел на лошадь и увез домой, где привязал оную за ногу к стоящему посреди избы своей жернову, в круг насыпал ржи, и так свинья начала, кушая рожь и ходя кругом, молоть в жернова. Тимоня же опять отправился на постель и, ни о чем не думая, заночевал спокойно.

Между тем воры сошлись вместе. Один спрашивал, где лошадь, другой отвечал, что оные и в глаза не видал. «Как! Ведь ты меня кликал пособить распутать?» — промолвил первый. «Ты бредишь, — отвечал тот, — я и сло́ва не говорил». — «Ну! — сказал он, — знать это Тимоха подшутил над нами! Пойдем и посмотрим, тут ли свинья». Но долго искавши, не могли найтить, почему догадались, что она в провождении зятя их возвратилась обратно в дом свой, куда и они опять побежали.

Пришед на двор, подошли к избе, и один из них сказал: «Пропали, брат, наши 200 рублев! Ведь уж старая-то хрычовка проснулась; вот чу! она жернова налаживает, знать, молоть хочет. Однако побегу опять к сестре и спрошу у ней подавешнему, где свинья, может, оная и не в избе». Итак, влезши по-прежнему на клеть, разбудил и спросил ее: «Жена! а где свинья?» — «Экой ты сонный, — отвечала она, — разве ты забыл, что привязана в избе к жернову». Узнав, где свинья, бросился вор в избу и, подхватя добычу, побежал с братом своим, говоря: «Нет, теперь он научил уже нас и не обманет».

В то время Тимоня опять проснулся и вскочил посмотреть свинки; но, вшед в избу, узнал, что оная украдена вторично. Нечего ему было больше делать, как бежать их догонять и изыскивать опять способ к обману. Он бежал порожняком; сверх того, поотдохнувши, был посвежее; следственно, ему не трудно было догнать усталых воров, везущих на себе свинью. Он шел за ними полегоньку до самого леса.

По приходе во оный сказал один вор своему товарищу, чтоб тут отдохнуть. Но другой отвечал: «Нет, брат, тут Тимоня, догнавши нас, опять как-нибудь обманет; а перешед лес, помнишь ли, что близ дороги пустая изба, там мы можем отдохнуть без опасности». В чем они и согласились.

Услышав сие, Тимоня бросился стороною вперед и, вымаравши лицо свое грязью, прибежал в избу и сел в развалившуюся печь, прибрав в руки по кирпичу. Недолго дожидался он их тут: пришедши в избу, бросили они свинью на пол. «Ну! брат, — сказал один, — теперь почти дело сделано. Дай-ко выкурим по трубке табаку». — «Изрядно», — отвечал другой, вынимая огниво, но, долго рубя, не мог трут зажечь. «Экая беда, — сказал он, — трут отсырел, как я по росе в лесу за пострелом-та Тимонькою гонялся».— «А ты поди к устью печному, может быть, к саже прилипнет искра», — говорил другой. Тот подошел к печи и на́чал опять рубить. Между тем Тимоня, выглядывая на него, щелкал зубами. Вор, услышав, что нечто пред ним щелкает, на́чал пуще рубить и при освечивании огня поглядывал в печь. Тут присел он со страха на землю, увидя Тимонино личико; он счел его за чёрта, и от ужаса не мог больше произнести, как только прерывающимся голосом: «Ах! ... братец ... чёрт!» Тогда Тимоня, застучав на печи, пустил кирпичный перун в другого вора, который бросился было в двери, но, ударившись лбом о притолоку, растянулся без чувств. Тимоня, схватя у одного из них дубину, начал потчевать оною шурьев своих толь исправно, что они скоро пришли в память и обратились в бегство. Трясущиеся от ужаса но́ги их принуждали неоднократно спотыкаться, а Тимоня провождал их кирпичною пальбою. Прогнавши оных, взяв свинью, понес домой, куды прибыл уже на рассвете.

Воры едва отдохнули, как первый разговор их обратился до заклада с зятем их. «Ну! — говорили они, — теперь свинью-то хоть чёрт съест, но Тимоне она не достанется, и мы возьмем его опять к себе жить». Потом пошли они прямо в дом к нему, для того что уже́ рассветало; но, пришедши, узнали, что заклад проиграли, и что не чёрт был в пустой избе, а зять их. «Экой ты плут, — сказали они, — ведь мы было померли со страху». — «Что ж делать, братцы, — отвечал он, — вам хотелось взять с меня двести рублев, а теперь вы мне оные заплатите». Наконец, взял он с них деньги и начал жить добропорядочно.

Хотя известно, что цыганы домов не имеют, а весь свет служит им ночлегом; однако неизвестно, каковым случаем жил в некоторой деревне цыган своим домом. Случилось ему ехать в лес за дровами, куды он прибывши, влез на высокий дуб, желая обрубить на оном ветви. Но был столько глуп, что начал рубить самую ту ветвь, на коей стоял. Когда упражнялся он в сей работе, ехал мимо него русский мужик также за дровами и, приметя оную цыганову глупость, сказал: «Цыган! Что ты делаешь? Ведь ты убьешься!» — «А ты что за чёрт? — отвечал ему цыган; неужли ты вещун? Почему ты ведаешь, что я убьюсь? Поезжай, куды едешь». — «Ну! Хорошо, — сказал мужик, — будешь ты и сам скоро не лучше чёрта». — «А убирайся ж до матери вражей», — говорил цыган, продолжая рубить. Мужик удалялся, но не отъехал еще ста сажен, как подрубленная ветвь оборвалась с цыганом, который хотя был не пернатый, но слетел проворно; только садиться на землю, сказывают, было ему неловко. По счастью убился он не больно. Полежав несколько и опамятовавшись, побежал он, как бешеный, догонять мужика, говоря притом: «Конечно, мужик сей был вещун, что узнал о моем падении!» Догнав оного, стал пред ним на колени и просил объявить, скоро ли его смерть будет. Мужик, приметя глупость его, выдумал над ним пошутить. «Очень скоро конец твой, — сказал он ему. — Вот когда ты, наклад воз дров, повезешь домой и, поднимаясь на известный тебе крутой пригорок, кобыла твоя трожди испустит ветр, тут твоя и смерть». Бедный цыган завыл голосом, тужил и прощался заочно со своей родней, с домом и лошадьми. Считая ж судьбу свою неминуемою, приготовился расстаться с светом. Пошел он к своей лошади, наклал воз дров и поехал домой весьма тихо, ведя лошадь под узду, а на гору пособляя. Приближаясь к крутому пригорку, лошадь его поднимаясь, дважды уже́ испустила ветр. Цыган от того был едва жив и кричал в отчаянии: «Прости, моя мать — сыра земля! Прости, женка, детки! Уже́ я умираю!» Но, взъехав на гору, ободрился, думая, что мужик солгал ему о смерти. Он, сев на воз, стегнул лошадь плетью, которая, подернув воз, гораздо громко выпалила. Тут цыган вдруг упал с воза, сказав: «Теперь-то уж я за истинную умер». И так лежал на земле неподвижно. Лошадь его сошла с дороги в сторону и начала есть траву. Уже́ смеркалось; цыган не думал встать, считая себя мертвым. Около полуночи пришли волки и, поймавши лошадь, начали есть. Цыган при месячном сиянии, видя сие, приподнял голову и, покачавши оною, говорил: «Ну, если бы я жив был, я сбегал бы домой за ружьем и всех бы сих волков побил, а шкуры бы выделал и сшил бы себе добрую шубу». Пото́м опять растянулся в положении, пристойном мертвому. Волки, конча ужин, разошлись, а цыган лежал до самого утра. На зоре ехал мимо оного ме́ста драгунский объезд. Бывший при оном капрал, увидя лежащего человека и близ оного съеденную лошадь, счел и его за мертвого. Для чего и послал одного из подчиненных своих осмотреть, а сам, остановясь, дожидался. Драгун, подъехав и увидя, что лежит не мертвое тело, а живой цыган, спросил его: «Что за чёрт ты?» Цыган, вскинув на него глазами презрительно, сказал: «Много ли у тебя таковых чертей! Ты не слеп, что я мертвый». Драгун, рассмеявшись, отъехал и донес капралу, что он нашел не мертвое тело, а живого цыгана, который называет себя мертвым. «Постойте ж, ребята, — сказал капрал, — мы тотчас его воскресим». Итак, подъехав, велел драгунам слезть с коней и, заворотя кафтан, сечь его плетьми. Драгуны начали; цыган молчал. Но как проняли его гораздо, он говорил сперва: «Пане капрале, чуть ли я не жив». Однако, не дождавшись ответа, вырвался у них и побежал домой. Приближаясь к деревне, встретился он с мертвым телом, которое несли погребать. За гробом шла горько плачущая мать умершего. Цыган прибежал к ней, запыхавшись, и, заскоча с глаз, вскричал: «Пожалуй, не плачь, старуха. Если хочешь видеть сына своего в живых, вели его несть на тот проклятый Крутояр, там и я был мертв, да ожил». Оказав старухе столь важную услугу, пошел он спокойно в дом свой.

Чрез несколько недель случилось сему цыгану быть в городе. В то время одна цыганка ходила просить к воеводе за непочтение на сына. Воевода послал с нею рассыльщиков, чтоб сына ее привели. Цыганка сия, идучи домой, пожалела о сыне своем и, не хотя ввести оного в побои, не знала, что делать. По бессчастию встретился с ними оный, недавно из мертвых восставший цыган. Тогда она показала рассыльщикам на него, сказав им, что сей сын. Тотчас схватили его под руки и потащили к воеводе. По приведении пред судиею, начал оный говорить ему: «Для чего ты не почитаешь мать свою?» — указывая на старуху. Цыган, взглянув на нее, закричал: «Чёрт ее возьми! Какая она мне мать!» — «О-хо-хо! — сказал воевода, — так ты и при мне то делаешь, что и дома. Плетей, плетей!» — закричал он. Бедный цыган, как ни отговаривался, не верили ему и, растянув, начали взваривать. Цыган терпел свою участь, но расчел, что ему не отделаться, и закричал: «Ах! Господин воевода! Теперь я признался, что моя мать родимая». — «Но будешь ли ты ее впредь почитать?» — сказал воевода. Цыган клялся ему в том от всей цыганской совести. Воевода согласился ему поверить, приказал перестать; но в знак покорности и смирения велел ему мнимую мать свою нести на плечах своих до дому. Цыган не смел противиться и потащил оную на руках с двора воеводского. На дороге встретился с ним мужик из той деревни, откуда и сам он был, который спросил его, какую он ведьму везет на себе. «Ши... Молчи, молчи, сосед, — отвечал цыган. — Се моя родная матушка». — «Какая твоя родная матушка: я знаю, что у тебя оныя нет», — сказал мужик. «Поди ж спроси у господина воеводы, — продолжал цыган, — он был на моих родинах». И так донес цыган старуху, куда она приказала, и не ходил уже́ в город, коим начальствовал толь прозорливый воевода.

В одном месте жил такой человек, который довольно не строго наблюдал осьмую заповедь. То есть он считал все имение ближних себе принадлежащим. В таковом расположении земли́ не пахал и хлеба не сеял. У него был родной племянник, оставшийся сиротою после его брата, который, пришед в леты, удобные к рассуждению, усмотрел, что дядя его, не исправляя работ по примеру прочих мужиков, живет оных достаточнее. Почему, пришед к нему, просил неотступно о научении таковому ж искусству. «Дядюшка,— говорил он ему, — я вижу, что ты живешь воровством, а сие рукомесло кажется мне не очень хитро; так, пожалуй, научи меня красть». — «Как, дурак, красть! — сказал дядя, — знаешь ли, что воров вешают?» — «Неправда, дядюшка, вешают только дураков, кои мало крадут. Например, третьего дня видел я в городе повесили крестьянина за то, что он, умирая с голоду, украл у скупого богача четверть ржи. А старый наш воевода украл у короля 30 000 рублев, его только сменили с места и не велели впредь к делам определять. Но ему и нужды в том нет: деньги-то остались у него почти все, за некоторым расходом. А из того заключил я, что и повешенный крестьянин, если б украл ржи 30 000 четвертей и притом не у судьи, а у самого короля, то бы его только сменили с места, то есть парламент дал бы ему за это шпагу. Итак, красть очень прибыльно; нужно лишь уметь концы хоронить». Дядя, приметив из рассуждения его довольную остроту его разума, согласился взять труд поучить его, чему сам горазд.

Первый урок назначен в следующее утро, и приказано ученику явиться часа за два до света. Тороватый племянник, пододевшись на легкую руку, не преминул исполнить повеление и выступил с учителем своим на подвиг. Шедши мимо де́рева, увидели они на оном сидящую на яйцах в гнезде сороку: «Вот учись, — сказал дядя, — надобно украсть из-под сороки яйцы, чтоб она того не слыхала. Полезай, а я буду тебя поправлять в ошибках». — «Нет, дядюшка, — отвечал он, — ты должен мне показать сию хитрость, а я стану присматриваться твоему проворству». Дядя согласился и полез на дерево. Племянник (которого звали Фомкою) между тем весьма искусным образом облупил у дядиных сапогов подошвы и снял с него портки, так что он ничуть сего не почувствовал. Вор, украв яйца, опустился. «Вот, Фомка! Так-то учись, — сказал он племяннику, — соро́ка не слыхала, как я подобрал яйцы». — «А ты, дядюшка, не слыхал, как с тебя портки сняли и обрезали у сапогов подошвы», — говорил племянник, показывая ему оные. Вор удивился. «Ну, друг мой! — сказал он, — ученого учить, лишь портить. Я вор славный, а ты преславный: лучше будь ты мне не ученик, а товарищ». Итак, заключа с ним договор вместе воровать, пошли домой.

Проходя лес, увидели они крестьянина, ведущего на веревке корову. «Вот добрая говядинка, — сказал дядя. — Если б можно, отведал бы этого мясца». — «А для чего ж не можно, — спросил племянник. — Я украду корову». — «Вот какой вздор, — сказал дядя, — можно ли из рук у мужика украсть ее!» — «Посмотри только», — молвил Фомка и тотчас, скинув с себя новый сапог, обмарал оный калом и, забежав вперед мужика, бросил на дороге, а сам, спрятавшись за куст, примечал, что мужик с сапогом сделает. Который, нашед на оный, хотел было поднять, но, обмарав руку, бросил, и продолжал путь. Фомка, скинув другой сапог, забежал еще вперед, также бросил на дороге. Крестьянин, нашед еще сапог, сказал: «Э! Как жаль, что я не поднял сапога, вот ему пара; однако вернусь, он лежит недалеко». Итак, привязав корову к дереву, побежал назад. А Фомка между тем проводил корову в сторону, где оную с помощью дяди убил и, облупя кожу, набил ее травою и, занеся в болото, неподалеку от дороги находившееся, втоптал в трясину, оставя наруже только хвост, где дяде своему велел прореветь несколько раз коровою.

Мужик, нашедши сапоги, потерял корову. Он не думал, чтоб оную украли, а считал, что оная, отвязавшись, забрела в лес. Почему пошел искать, однако долго ходил и кликал понапрасну, ибо в то время содрали уже с нее кожу и набивали травою. Исправясь же, дядюшка Фомкин из куста в болоте начал мычать коровою. Мужик, услыша голос сей, бросился к тому месту и, увидя хвост, кричал: «Эк тебя чёрт куды занес проклятую». Но, пришед и потянув за хвост, нашел не корову, а родимое ее платьице, набитое травою. Горе его было велико, но нечем пособить. Он взял кожу и побрел домой, а дядюшка с племянничком, разделя добычу, кушали за здоровье его говядину.

Фомке скоро случилось быть праздну, и для того, пришед к дяде, звал он его на промысел. «Куды же ты думаешь? — сказал дядя, — я не ведаю, где бы нам пошататься». Фома, подумавши, вскричал: «Постой! Я вздумал сделать шутку с соседним дворянином». — «Какую?» — спросил он. «Я, — отвечал Фомка, — украду ночью с него и с жены его рубашки и утащу из-под них постель». — «Вот какую небылицу болтаешь ты, — говорил дядя,— сходно ли с разумом из-под живых людей унесть постель и снять с них рубашки?» — «Ты увидишь, что я не лгу», — молвил Фомка и пошел на промысел. Прибыв в дом того дворянина, вошел в хоромы, неся с собой целый горшок квасной гущи. Вступя в передспальню, спавших в оной двух девок сшил ниткою очень крепко за косы, и так оставя оных, вшел в спальню и вылил гущу между дворянином и женою его. Пото́м, спрятавшись за печку, дожидался начала комедии. Дворянин, повернувшись, ощупал нечто сходствующее на свиной конфект, коим у него и у жены его были вымараны рубашки, и, кроме того, между ними находилось оного довольное количество. Он счел, что либо сам или жена его сей грех учинила. «Девки, девки!» — вскричал он, как бешеный, растолкал жену, харкал, плевал, вскочил с постели. Девки, услыша зов, хотели встать, но, будучи сшиты косами, столкнулись друг с другом и упали на пол. Связанные их косы тянули исправно их волосы. Девки спросонья сочли, что подруга ее с умыслу за косу тянет. Вдруг вцепились они обе друг другу в волосы и начали драку с криком. Опачканный дворянин, не дождавшись девок, сбросил с себя рубашку и выскочил нагой разнимать девок. Барыня равномерно в том ему последовала. Фомка, дав им свободу судить, мирить и тузить, выбросил постелю и рубашки в окно, куда и сам отправился. Он к великому удивлению дяди своего принес добычу.

По прекращении ссоры дворянин крайне изумился, не нашед в толь короткое время постели своей и скинутых рубах. Он, разговаривая о том поутру, сказал, что дал бы десять рублев тому, кто бы объявил ему причину сей чудной пропажи. Слух о сем дошел до Фомки, ибо он, ходя около двора оного дворянина, наведывался, что в нем происходит. Почему велел доложить о себе дворянину, что имеет до него надобность, и был допущен. Вошед, говорил он: «Я слышал, сударь, что вы желаете знать, каким образом сделалась у вас пропажа, так ведайте, что это мое дело». И требовал в награждение обещанные деньги. Дворянин, узнав от него подробности происшедшего, сказал вору: «Постой, мой друг, увериться сему по одним словам твоим не можно. Ты должен доказать то явным опытом твоего искусства. Если украдешь ты в нынешнюю ночь с конюшни моей стоялого жеребца, я заплачу тебе обещанные деньги вдвое». — «Очень хорошо, — сказал Фомка, — наше это дело». С чем от него вышел.

Дворянин, призвав своего конюшего, приказал оного жеребца чрез всю ночь держать двум человекам за поводы, а третьему за хвост. Сделавши сие учреждение, думал он: «Теперь посмотрю я, как он проворен! Хотя б то и сам сатана был, не обманет троих человек, с таковою осторожностию стерегущих коня моего».

Фомка, высмотря все распоряжение, побежал и купил целый бочонок вина, который подкатил конюхам. По счастью его были они гораздо неопасные неприятели вину. Запах оного тотчас предстал ноздрям их, по коему они, как добрые гончие собаки, добрались к бочонку и, не долго размышляя, принялись все трое оный опоражнивать. От сильного прилежания отнялись у них ру́ки, но́ги и чувствы, и они, попадав на землю, отдались беспечно во власть сна. Фомка, вошед в конюшню, двоим пьяным дал в руки по поводу, привязавши узду к яслям, а третьему вместо хвоста вручил горст пеньки; жеребца ж проводил он домой. Исправя сие, пришел поутру к господину, который должен был устоять на дворянском слове, прибавя некоторый выкуп и за жеребца.

Спустя несколько дней начал Фомка звать дядю своего воровать в столицу тамошней земли́ короля. «Мы там можем иметь лучшие случаи красть хорошие куски, а здесь по нашему искусству добыча мала, — говорил Фомка. — Всякое ремесло имеет расположение, и мало-помалу доходит до совершенства. Например, подьячий, притесняя челобитчиков, берет сначала только алтынами, достигнув в секретари, счет его составляют рубли. А если учинится он судьею, что и необходимо с теми, кои искуснее грабили, тогда уже́ целые мешки управляют его совестью. Мы также совершили уже́ подвиг подьячих, алтыни и рубли у нас есть, а теперь время подражать нам старому воеводе». Дядя согласен был, и путь начат.

Проходя сквозь один город, Фомка с умыслу учинил драку, чтоб доставить тем дяде своему способ у сбежавшегося смотреть народа что-нибудь из карманов повытаскать. В чем им был хотя и добрый успех, но Фомку, как зачинщика драки, взяли под караул и повели к воеводе того го́рода. Фомка, шед дорогою, поднял немалый камень и положил оный за пазуху. По прибытии в судебное место начался донос. Во время слушания оного Фомка показывал почасту воеводе сквозь кафтан камень. Воевода счел оный за мешок денег и думал, что тем его подарить хочет виноватый, если его оправить. Завидливые судейские глаза́ разгорелись: страсть ко взяткам принудила его делать все в пользу Фомкину. Тотчас изгнаны доносчики, яко пришедшие из пустяков утруждать воеводу. Оставшись наедине с Фомкой, правосудец просил его дать за труд обещанное. Фомка, приняв на себя суровый вид, сказал, что у него и в мыслях не бывало дарить его. «Как! Что ж ты мне показывал из-за пазухи?» — молвил воевода. — «Камень, — отвечал он, — коим я грозил тебе проломить голову, хотя б ты мало потянул не на мою сторону». Нечего было делать обманутому судье, как вытолкать оного в шею, что он и учинил с великим прилежанием. Итак, Фомка с дядей своим продолжали путь.

Наконец пришли они в столицу. Ходя по городу для примечания, где бы можно что сорвать, узнали, где лежит королевская казна, при коей весьма слабый караул находился, как-то обыкновенно случается в государствах, где парламент строго следует похищения и не находит покраденного. «Вот! — сказал Фомка с радостию, — тут-то можем мы понагреть ру́ки!» По наступлении глубокого ночного времени пришли они для осады кладовой и долго спорили, кому из них идти на приступ. Дядя то предпринять очень боялся, однако Фомка, быв его проворнее и отважнее, взял сей труд на себя. Влез туды, сломавши в окне решетку с стороны, где часового не было, и взял столько денег, сколько мог поднять. Они ушли, и никто им не препятствовал.

Чрез несколько дней осмотрели нецелость денежной казны, о чем весть дошла и до самого короля. Он велел оставить разломанную решетку, так как оная есть, чтоб показать, будто бы покража не примечена. Но под окном поставили котел растопленной смолы. Воры не преминули чрез несколько дней вторично посетить казну. Но как была очередь лезть дяде, то он, вскоча в окно, втюрился по самые уши в смолу. Фомка, долго ожидая возвращения своего дяди, догадался, что он попался, и полез туды осмотреть, что с ним случилось. Опустясь в окно осторожно, узнал он его несчастие. Но, приложа всю возможность, вытянуть из смолы не мог, а только удушил его до смерти. Приметив, что уже́ дядя его успе, отрезал ему голову, а туловище оставил в смоле. После чего набрав еще денег, ушел благополучно с мертвою головою, которую зарыл в землю, ибо не надеялся от ней ни помощи, ни свету. Поутру в кладовой увидели две диковинки: не целую казну, да человечье туловище без головы. И так, узнали, что не один был вор, но два, из коих вставший, имея к товарищу большую дружбу, когда не мог вытащить из смолы самого, то взял его голову. Хотя и велено всеми мерами проведывать, не явится ли в покраже сей какового подозрения, но все способы и выдумки были без успеха.

Наконец, король, сожалея о утрате своей казны, а не меньше стараясь о истреблении воров, предпринял сам идти проведывать, для чего и переоделся в простое платье, только забыл снять свою, вынизанную жемчугом и дорогими камнями шапку. По наступлении ночи вышел он из дворца. Люди уже не ходили по улицам, и в городе всюду владычествовали тишина и сон. По случаю встретился король с вором Фомкою, которого и узнал он по шапке, для того что видел оного в ней днем. Король спросил его, что он за человек. «Вор», — отвечал Фомка. «А ты что за человек?» — говорил он королю. «Я тем же питаюсь промыслом,— сказал король, — станем вместе воровать». — «Очень изрядно, — отвечал Фомка. — Но куда же мы пойдем красть?» — «Пойдем к королю в казенную палату», — сказал король. При сем слове Фомка дал ему такую оплеуху, что едва на ногах устоял. «Как! Негодница! — сказал он, — кто нас поит, кормит и охраняет, а ты к тому хочешь идти красть. Пойдем лучше к тому вельможе, коего дом против самого дворца». Нечего было королю больше делать, как согласиться на желание вора, ибо боялся, чтоб оный его не зарезал. Итак, они пошли туда. Пришед к дому, дал Фомка королю железные свои когти, с помощию коих лазил он по стенам, как кошка, и принуждал короля лезть по стене в кладовую, которая была в третьем жилье над спальнею вельможи. Король насилу мог от того отговориться, и Фомка принял труд сей на себя. Лезучи мимо окна, услышал он, что говорят в спальне. Желая узнать, в чем состоит тот разговор, услышал следующее. «Ну, жена, — говорил вельможа, — завтра произведем мы в действие наше намерение». — «Как оное возможно!» — сказала жена. «Вот как, — продолжал вельможа, — ведаешь, что завтре праздник. Короля после обедни позову я на чарку водки, и так дам ему толь смертную отраву, что он, выпивши, на том же месте падет мертв». Услышав сей разговор, Фомка оставил свое предприятие, и, спустясь на землю, стал на колени пред королем, и смело говорил ему: «Государь! Я знаю, что ты наш король, прости мою дерзость, что я так с вами давече поступил, а теперь я услышал ужасную противу вас измену». После чего объявил ему разговор вельможи с женою. Король оторопел, но, одумавшись, сказал ему: «Я за давешнее се́рдца на тебя не имею, а за теперешнее обязан моею жизнию. Не сумневайся в моей милости». Причем снял с головы своей драгоценную шапку, надел ее на вора, примолвя: «Сей мой подарок да будет тому залогом. Завтре я прошу тебя к себе в гости. И если то в самом деле так, как ты мне донес, то знай, что ты больше, нежели думаешь, почувствуешь мою на себе благодарность». С словом сим они расстались.

Поутру во время обедни, когда король со всеми своими придворными и оным зломыслящим вельможею был в церкви, появился Фомка в королевской шапке. Он шел, ее не снимая, прямо к королю. Приближась к оному, сказал: «Здравствуй, король!» — и без всяких околичностей стал с ним рядом. Король принял его толь ласково, что все предстоящие удивились и не знали, что о том подумать.

По окончании обедни вельможа оный для исполнения своего злоумышления позвал короля к себе в гости, на что он и согласился. По прибытии к нему в дом вельможа поднес королю рюмку с изготовленным ядом. Но король сказал ему: «Нут-ка, братец, по старине сам на здоровье», Вельможа запялся и начал было отговариваться, что ему не довлеет пить прежде государя, но король принуждал его неотменно выпить. Вельможа увидел свою погибель, упал в яму, кою сам ископал. Он выпил яд, сочтя лучше умереть скорою, чем мучительною смертию. Едва отнес он рюмку от рта, сила оного яда повергла его на землю бездушна. Тут уверился король в правде сказанного ему вором. Он повелел жену вельможи казнить. А Фомку пожаловал на место вельможи, отдав ему все умершего имение и женя на дочери его, которая не знала о злом умысле родителей своих. И так Фомка из бедного вора учинился знатным вельможею. Фортуна нередко делает таковые игрушки!

В некоем царстве, в некоем государстве жил-был царь по имени Ахридей, и тот царь жил с своею супругою Дариею много лет, а детей не имел, и уже приходили они к старости, тогда начали молиться богу, чтоб он даровал им детища. Скоро после того царица Дария обеременела, и чрез обыкновенное время родила дочь прекрасну, которую назвали Луною. Чрез год царица Дария родила еще одну дочь, которая красотою своею гораздо превосходила сестру свою, почему и назвали ее Звездою. Сии две прекрасные царевны воспитаны и учены с великим попечением, и когда большая царевна была по пятнадцатому, а меньшая по четырнадцатому году, то в некое время пошли они в зеленые сады гулять с своими нянюшками и мамушками и гуляли они там весьма многое время, как вдруг поднялся превеликий вихрь и унес обеих царевен из глаз их нянюшек и мамушек. Нянюшки и мамушки, испужавшись, побежали к царице Дарии и сказали ей ту великую и горькую печаль. Царица Дария чуть не умерла с той горькой ведомости и после сказала о том своему супругу, царю Ахридею, который не меньше ее был опечален о таком случае. Тогда царь Ахридей начал клич кликать: кто дочерей сыщет, то за того отдаст замуж одну из своих дочерей, которую тот пожелает. Однако никто такой человек не сыскался. После того Ахридей собирал волх<в>ов и у них спрашивал о дочерях своих, но и те отреклись от того, потому что и они не ведали, где царевны Луна и Звезда тогда находилися. И так царь Ахридей тужил долгое время о дочерях своих и напоследок начал паки просить бога, чтоб он даровал ему при старости его детище, которое бы по смерти его осталося наследником, и роздал великие и щедрые милостыни бедным и по церквам и по монастырям. Тогда бог услышал Ахридееву молитву и даровал ему сына — прекрасного юношу, которого назвали Иваном-царевичем. И тот Иван-царевич растет не по годам, а по часам, так как пшеничное тесто на опаре киснет, и когда пришли совершенные его лета, то обучился он разным рыцарским наукам. И проведал Иван-царевич, что есть у него две сестрицы родные, которые без вести пропали, для того вздумал он проситься у отца своего и у матери, чтоб ехать в дальние государства и проведать о любезных и единокровных сестрах своих. Он пришел в своему родителю и поклонился ему до земли, и стал проситься, говоря так: «Милостивейший государь батюшка, ваше царское величество! Я пришел к тебе не пир пировать, не совет советовать и не крепкую думушку думати, а пришел я у тебя просить благословения, чтоб ты дал мне для того, что я хочу идти в дальние государства и проведывать о моих любезнейших сестрицах, которые без вести пропали». «Ох, ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич, — сказал ему царь Ахридей, — куда тебя бог несет и в какую пойдешь ты сторону? Ведь ты еще млад и к дорожным трудам не привычен». Однако Иван-царевич начал отца своего просить неотступно со слезами, чтоб отпустил его. Тогда Ахридей, приметя в нем великую охоту к тому пути, благословил Ивана-царевича и дал ему власть идти, куда он похочет.

Тогда Иван-царевич господу богу молится, на все четыре стороны кланяется, и с отцом своим и матерью прощается, и после пошел один, как перст, без провожатого. И идет он путем-дорогою несколько месяцев, и случилось ему в некое время идти через большой и густой лес, и услышал в стороне шум, на который и пошел он великим торопом, и когда на то место пришел, то увидел, что два леших дерутся. Он подошел к ним, ничего не испугавшись, и у них спросил: «Послушайте, о чем вы деретесь, скажите мне, я вас тотчас помирю?» Тогда один леший ему сказал: «Добрый человек, рассуди, пожалуй, нашу ссору. Вот посмотри, мы двое шли дорогою и нашли вот эту шляпу-невидимку и эти сапоги-самоходы, да еще такую скатерть, которую ты на земле видишь и которую ежели развернешь, то двенадцать молодцев да двенадцать же девиц из нее выпрыгнут, и наставят на ту скатерть разных кушаньев и напитков, и станут потчевать того, кто скатерть развернет. Они потчевают также и других, ежели им приказано будет. Так из этой находки беру я себе сапоги да шляпу, а скатерть товарищу моему отдаю, а он хочет, чтоб всем завладеть, и для того начал со мною драку». Иван-царевич на то ему сказал: «Хорошо, я дело ваше разберу, только дайте и мне долю». — «Пожалуй, возьми, — сказал ему другой леший,— только рассуди наше дело хорошенько». Тогда Иван-царевич им сказал: «Побегите ж вы теперь по этой дороге изо всей своей мочи, и кто кого на трех верстах опередит, то тому достанется вся находка». Оба лешие на то с радостию согласились, и побежали по показанной Иваном-царевичем дороге. И как скоро убежали они из виду, тогда Иван-царевич надел на себя сапоги-самоходы и шляпу-невидимку и стал невидим, а скатерть взял под мышку и пошел в путь свой. Лешие ж, один другого перегнав, пришли на то место, где лежала их находка; но как не нашли ни Ивана-царевича, ни своей находки, то бросились они в лес, чтобы сыскать Ивана-царевича.

Однако хотя они на него и находили, но не могли его видеть, потому что на нем была надета шляпа-невидимка. И так они, бегав по всему лесу, напоследок разошлись по своим местам, а Иван-царевич шел путем-дорогою несколько дней и увидел на дороге, что стоит маленькая избушка к лесу передом, а к нему задом. Тогда Иван-царевич, подошед к избушке, молвил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне обернись передом». Вдруг избушка обернулась к лесу задом, а к нему передом, и вошел он в ту избушку, и увидел в ней Егу-Бабу, которая сидела на полу, уперши ноги в потолок, и пряла шерсть. Ега-Баба, увидя Ивана-царевича, сказала: «Фу, фу, фу, как доселева русского духу слыхом не слыхано, а нынече русский дух в очью совершается. Зачем ты, добрый молодец Иван-царевич, сюда зашел? Волею или неволею? Я здесь живу уже сорок лет, а никакой человек мимо не прохаживал и не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала, а ты как сюда забрел?» — «Ох ты, глупая старая баба, — в ответ сказал Иван-царевич, — ты прежде меня, доброго молодца, напой да накорми и тогда уже спрашивай». Ега-Баба тотчас вскочила, собрала на стол, напоила и накормила Ивана-царевича, и в баньке выпарила, и стала опять спрашивать: «Как ты сюда зашел, добрый молодец, и волею или неволею?» Ответ держал Иван-царевич: «Сколько волею, а вдвое того неволею, иду я искать моих родных сестриц Луну и Звезду, и где мне их сыскать, сам не ведаю». — «Добро, Иван-царевич, — молвила Ега-Баба, — молися богу и ложись спать, утро вечера мудренее». И тогда Иван-царевич лег спать, и от дорожного труда заснул весьма крепко. Поутру, лишь только что стало на дворе рассветать, то Ега-Баба начала его будить: «Вставай, добрый молодец, пора тебе в путь ехать». Тогда, встав, Иван-царевич умылся, оделся, богу помолился, на все четыре стороны поклонился и начал с Егою-Бабою прощаться. Тогда Ега-Баба ему сказала: «Что ж ты, Иван-царевич, со мною прощаешься, а не спросишь, куда тебе надобно и в которую сторонушку? Поезжай ты вот по этой дороженьке и увидишь в чистом поле палаты белокаменные; и в тех палатах живет твоя большая сестрица Луна. Только трудно тебе ее взять будет, потому что живет с нею нечистый дух, который приходит к ней медведем и после оборачивается человеком, как скоро к ней придет».

Тогда Иван-царевич простился с Егою-Бабою, надел на себя сапоги-самоходы и пошел в путь. На третий день увидел он в чистом поле белокаменные палаты, и когда к ним пришел, то вошел он на широкий двор и, ходя по всему двору, не видал ни одного человека, ни скота. Тут надел он на себя шляпу-невидимку и пошел в палаты, и ходил по всем комнатам, и, наконец, вошел в спальню прекрасной царевны Луны, любезной его сестрицы. В то время царевна Луна лежала на своей тисовой кровати и опочивала крепким сном. Иван-царевич подошел к кровати, начал будить родную свою сестрицу, скинув с себя шляпу-невидимку. Прекрасная Луна от сна пробудилась и, увидя пред собою молодого юношу, сказала: «Кто ты таков и зачем сюда пришел?» (Потому что она не знала еще своего брата). Тогда Иван-царевич ей в ответ сказал: «Любезная моя и единокровная сестрица, прекрасная царевна Луна! Не злодея и не иного кого видишь ты пред своими очами, но любезного своего брата Ивана-царевича, который принес тебе челобитье от батюшки твоего царя Ахридея и от матушки твоей Дарии: они вельми по тебе и по сестрице нашей царевне Звезде сокрушаются сердцем своим». Тогда прекрасная царевна Луна вскочила с постели и во слезах начала обнимать Ивана-царевича, и целовалися они и миловалися долго время, а после того царевна[158] Луна Ивану-царевичу сказала: «Вселюбезнейший мой братец, Иван-царевич! Я несказанно рада, что вижу тебя пред своими очами; но опасаюсь, чтоб не пришел сюда медведь, который меня содержит в сих палатах, и тебя бы не съел». — «Не крушись о том, — молвил ей Иван-царевич, — я этого не боюсь». Скоро после того поднялся вихрь, тогда прекрасная царевна Луна Ивану-царевичу сказала в великом страхе: «Любезнейший мой братец, Иван-царевич! Скоро придет сюда медведь, то спрячься ты куда-нибудь, а то съест он тебя, конечно». — «Не бойся», — сказал ей Иван-царевич, а потом надел на себя шляпу-невидимку и сел на стул.

Медведь, как скоро вошел в ту комнату, то закричал человеческим голосом: «Фу, фу, фу, русского духу слыхом доселева не слыхано, а нынче и здесь русским духом пахнет. Конечно, Луна, у тебя кто-нибудь есть?» — «Ах, мой свет, — сказала медведю царевна Луна, — тебе стыдно о том говорить, откуда быть здесь русскому духу? Ты по Руси бегаешь и там русского духу набрался, так тебе и здесь тоже чутится». — «Да не пришел ли к тебе брат твой Иван-царевич? — спросил ее медведь, — ведь он давно уже родился». — «Я от роду никакого брата не знаю, да и есть ли у меня брат, и того не ведаю. Однако если бы брат мой сюда пришел, так не съел ли бы ты его?» — «Нет, — сказал ей медведь, — я никогда бы того не сделал, да и за что мне его съесть, ведь я знаю, что он тебе мил, так и мне мил по тебе так же». — «Нет, я этому не верю, — молвила царевна Луна, — да по тех пор не поверю, покуда ты мне не присягнешь». — «Я тебе клянусь всем, чем ты хочешь, — сказал медведь, — что ничем его не трону». — «Когда так, — сказала Луна, — то брат мой здесь и сидит возле тебя». — «Что ты лжешь, — сказал ей медведь, — как же я его не вижу?» — «Он, право, сидит возле тебя», — сказала Луна. Тогда медведь встал со стула, ударился о землю и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и молвил: «Иван-царевич, не прячься от меня, я для тебя не злодей и ничего тебе не сделаю худого, и вместо того еще рад я тебе буду». Тут Иван-царевич скинул с себя шляпу-невидимку и показался медведю. Тогда медведь разговаривал с Иван-царевичем весьма ласково, и начал его потчевать всякими питьями и кушаньями, и забавлял его всякими веселостями. После того Иван-царевич медведю сказал: «Не хочешь ли моего дорожного кушанья и напитков отведать?» Потом развернул он свою скатерть, тотчас двенадцать молодцев и двенадцать девиц наставили на ту скатерть разных кушаньев и напитков и начали Ивана-царевича, царевну Луну и медведя потчевать. Медведь весьма удивился такому чудному делу и спрашивал Ивана-царевича, где он взял ту скатерть. Тут Иван-царевич обо всем ему рассказал. Как скоро они все напились и наелись, Иван-царевич свернул опять свою скатерть.

И таким образом Иван-царевич жил тут три месяца, и когда собрался он в путь, то спрашивал у царевны Луны про меньшую свою сестру царевну Звезду, где она находится. «Она живет отсюда не очень далеко, — сказала ему Луна, — только, братец, не чаю я, чтоб мог ты ее увидеть, потому что живет она с морским чудовищем, который содержит ее в медном замке, и вокруг того замка стоят караульные все водяные черти, и они, конечно, тебя в замок не пустят и убьют до смерти». — «Хотя сам я умру, а увижу мою сестру, и какие бы опасности ни были, однако пойду, зачем подпел». Тут простился Иван-царевич с прекрасною Луною и с медведем и пошел в путь. На другой день увидел он тот медный замок, вокруг которого стояли вместо стражей водяные черти. Иван-царевич подошел к одному чёрту, который держал на плече пушку, и у него спросил: «Давно ли ты стоишь на страже?» Чёрт ему сказал, что стоит слишком тридцать лет бессменно на одном месте и что не приказано ему от морского чудовища никого в замок пропускать и велено всех мимоходящих убивать до смерти. На то сказал ему Иван-царевич: «Слушай, я нарочно в этот замок иду, чтоб вас всех сменить с караула». — «Нет, — сказал ему чёрт, — я боюсь тебя туда пропустить, ведь меня за это морское чудовище накажет больно строго».— «Не бойся ничего, — молвил Иван-царевич, — и надейся на меня крепко, что он тебя ничем не тронет». — «Когда так, — молвил чёрт, — то ступай, только у ворот еще есть застава, и я не думаю, чтоб тебя там пропустили, а вместо того береги своего живота». Чёрт пропустил Ивана-царевича, а Иван-царевич взял у него пушку, которую он в руках держал, и бросил в море, а чёрта отпустил и сказал ему, чтоб он шел куда хочет, а потом пошел к воротам замка. У ворот стояли на карауле два чёрта, которые на плечах держали пушки, и не пропускали в ворота Ивана-царевича, и хотели его убить до смерти. Иван-царевич им сказал: «Для чего вы меня в замок не впущаете? Ведь я нарочно пришел, чтоб вас всех сменить с такого тяжелого караула». — «Нет, нет, — закричали черти, — ты нас обманываешь, да нам и пропускать в замок никого не велено под строгим наказанием. А ежели хочешь войти в замок, то полезай чрез стену, и то если чудовище морское узнает, так на нас не говори, что мы тебя видели, а правду сказать, что и через стену тебе трудно перелезть будет, потому что по ту сторону стены подведены струны, и как скоро хотя чуть дотронешься до одной струны, то пойдет гром по всему замку и морю, тогда морское чудовище, услыша тот гром, выйдет из моря и тебя, конечно, жива не оставит».

Иван-царевич ничего не устрашился и полез в сапогах-самоходах через каменную стену, он перешагнул так хорошо, что не задел за струны ни рукою, ни ногою, а зацепил немного своим платьем, отчего пошел гром превеликий. Иван-царевич вошел с торопом в палаты и нашел любезную свою сестрицу прекрасную царевну Звезду, спящую на постели. Он разбудил ее тотчас, и как скоро она проснулась, то закричала: «Кто ты таков и зачем сюда пришел?» Иван-царевич в ответ ей сказал: «Вселюбезнейшая моя и единородная сестрица, прекрасная царевна Звезда! Не злодея и не иного кого видишь ты пред своими очами, но возлюбленного брата Ивана-царевича, который принес тебе челобитье от батюшки твоего царя Ахридея и от матушки твоей царицы Дарии. Они вельми по тебе и по сестрице нашей Луне сокрушаются сердцем своим». Прекрасная царевна Звезда вскочила с постели своей и в слезах начала целовать и миловать Ивана-царевича, а после того она, услышав гром, который от струн происходил, сказала: «Вселюбезнейший мой братец, Иван-царевич, спрячься ты куда-нибудь, скоро придет сюда морское чудовище, и как скоро тебя увидит, то съест, конечно». — «Не крушись о том, — молвил ей Иван-царевич, — я этого не боюсь». Потом надел он на себя шляпу-невидимку и сел на стул.

Как скоро вошел морское чудовище, то закричал человеческим голосом: «Фу, фу, фу, как доселева русского духу слыхом не слыхано, а нынче русским духом здесь пахнет. Конечно, Звезда, у тебя кто-нибудь есть русский!» — «Ах, мой свет, — сказала ему царевна Звезда, — кому у меня быть, да русский человек сюда и зайти никак не может, ведь у тебя стоят на карауле строгие стражи, а мне кажется, что это от того, что ты по Руси-то бегаешь и там русского духу набрался, так и здесь тоже тебе чутится». — «Полно, не пришел ли к тебе брат твой Иван-царевич? — спросил ее чудовище. — Ведь он давно уже родился». — «Я от роду моего никакого брата не знаю, — сказала царевна Звезда, — да и есть ли у меня брат, и того не ведаю. Однако если бы случилось брату моему сюда зайти, так не съел ли бы ты его?» — «Нет, — отвечал ей чудовище, — я никогда бы того не сделал, да и за что мне его съесть, ведь он мне ничего не сделал. Да я же знаю и то, что он тебе мил, так и мне мил по тебе так же». — «Нет, я этому не поверю, — молвила царевна Звезда, — и по тех пор не поверю, покуда ты мне в том не присягнешь». — «Я тебе клянусь всем, чем ты хочешь, — сказал чудовище, — что ничем его не трону». — «Когда так, — сказала Звезда-царевна, — то брат мой здесь и сидит против меня на стуле». — «Что ты лжешь, — сказал ей чудо морское, — как же я его не вижу?» — «Он, право, здесь», — сказала Звезда. Тогда чудовище встал со стула, ударился о землю и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и молвил: «Иван-царевич, не прячься от меня, я тебе не злодей, и ничего худого тебе не сделаю, и вместо того еще рад я тебе буду». Тут Иван-царевич скинул с себя шляпу-невидимку и показался чудовищу. Тогда чудовище разговаривал с Иваном-царевичем весьма ласково, и начал его потчевать всякими питьями и кушаньями, и забавлял его разными веселостями. После того Иван-царевич чудовищу сказал: «Не хочешь ли ты моего дорожного кушанья и напитков отведать?» Потом развернул он свою скатерть, тотчас двенадцать молодцев и двенадцать девиц наставили на ту скатерть разных кушаньев и напитков и начали Ивана-царевича, Звезду-царевну и чудовище морское потчевать. Чудо же подивился той скатерти и спрашивал Ивана-царевича, где он ее взял? Иван-царевич обо всем ему рассказал. Когда же они все напились, то Иван-царевич свернул опять свою скатерть, и тогда начали они веселитися всякими забавами.

И таким образом Иван-царевич жил у меньшей своей сестры близ года. Когда морского чудовища не было дома, то Иван-царевич часто говаривал любимой своей сестрице Звезде, чтоб она с ним ушла в свое отечество. Но она ему говорила, что ежели она с ним уйдет, то чудовище их нагонит и обоих вместе убьет до смерти. «Так как же мне тебя и сестру нашу Луну выручить можно?» — спросил Иван-царевич у Звезды-царевны. «Ежели ты хочешь меня и сестру нашу Луну-царевну выручить из рук сих духов, — сказала Звезда-царевна, — то надобно, чтоб сходил ты за тридевять земель в тридесятое государство, а тем государством владеет Царь-девица! Только трудно тебе туда пройти будет, потому что к тому государству есть мост калиновый и чрез тот мост не пропускает ни конного, ни пешего змей двенадцатиглавый, который живет под тем калиновым мостом и пожирает всех, кто ему ни попадется, а ежели кому удастся того змея убить и чрез мост пройти в государство Царь-девицы, то за того Царь-девица выйдет замуж, и она-то может меня и сестру нашу Луну-царевну выручить».

Иван-царевич, выслушав от сестры своей Звезды-царевны таковые словеса, простился с нею и пошел за тридевять земель в тридесятое государство. Он надел на ноги сапоги-самоходы, почему и поспел в третий день прийти к калиновому мосту. Иван-царевич зашел прежде в кузницу и велел себе сковать меч-кладенец да палицу боевую в сорок пуд. Кузнецы тотчас ему сковали и меч и палицу, Иван-царевич заплатил им за работу деньги и пошел к калинову мосту битися со змеем двенадцатиглавым. Змей тотчас выбежал из-под моста и бросился на Ивана-царевича, чтоб проглотить его вместо цыпленка. Но Иван-царевич приостерегся и, выхватив свой меч, отсек ему одним разом три головы. Змей опять на него бросился, а Иван-царевич ударил его палицею и сшиб вдруг шесть голов. Змей испустил из себя пламя огненное и хотел сжечь Ивана-царевича, но Иван-царевич увернулся проворно, и ударил змея мечом своим, и рассек его надвое. Потом наклал костер дров и зажег, и положил змея и все головы его на огонь, а сам пошел через калиновый мост и скоро пришел на другую сторону. Он увидел, вдруг вышли из ворот градских двенадцать голубиц, и те голубицы пришли на берег той реки, чрез которую был калиновый мост, и все вдруг ударились о землю и стали прекрасные девицы. Они тотчас разделись донага и начали в реке купаться. Иван-царевич надел на себя шляпу-невидимку и стал в стороне и смотрел на девиц, что после от них будет. Девицы скоро выкупались и оделись, а Иван-царевич в то время скинул с себя шляпу, и, подошед к девицам, поклонился, и сказал: «Честные девицы, скажите мне чужестранцу, кто владеет сим прекрасным местом?» Тогда девицы с великим удивлением его спросили: «Добрый кавалер! Как ты сюда зашел?» — «Я пришел сюда чрез калиновый мост, — отвечал им Иван-царевич, — и по ту сторону моста убил змея о двенадцати головах». Лишь только Иван-царевич выговорил сии слова, то двенадцать девиц подхватили его под руки и сказали: «Когда ты убил стража нашего государства, то должен ты быть нашим государем». Потом повели его к Царь-девице. Когда они пришли в царские палаты, Царь-девица вышла встречать Ивана-царевича; принимала его за белые руки, сажала за столы дубовые, за скатерти браные, и разговаривала с ним любезными словесами полюбовно. И в тот же день Иван-царевич женился на Царь-девице.

Когда прошло несколько дней после их брака, Иван-царевич начал просить свою любезнейшую супругу, чтоб освободила она из рук поганых духов любезных его сестриц Луну и Звезду царевен. Царь-девица на то ему сказала: «Вселюбезнейший мой друже и супруг драгий, Иван-царевич. Для единыя только твоея просьбы сие я сделать могу, а если бы кто иной о сем меня просил, то я бы никак того не учинила». Потом, оборотясь к своим девицам, сказала: «Пойдите, приведите ко мне того проклятого духа, который заключен у меня в темном погребе». Девицы тотчас ушли и чрез малое время пришли и привели с собою превеликого роста и страшного собою духа, который, став перед Царь-девицей на колени, сказал: «Что требуешь, милостивая государыня, от слуги своего?» — «Проклятый страмец, — сказала ему Царь-девица, — ежели ты исполнишь мою волю и сослужишь ту службу, которую я тебе скажу, то выпущу я тебя вечно на волю, а ежели не сослужишь службы, то я заключу тебя навеки в погреб». — «Милостивая государыня, — сказал ей дух, — изволь говорить, что тебе от меня надобно». — «Вот что я тебе скажу, — сказала Царь-девица, — есть в море морское чудовище, да еще медведь, которые оба такие же поганые духи, каков сам ты. И у тех духов есть по одной царевне, которые родные сестры, одна называется Луна, а другая Звезда, то достань мне тех царевен, так я и тебя вечно на волю выпущу». — «Я для тебя все сделаю, — сказал ей дух, — и те оба духа состоят под моей властию». Проговоря сии слова, дух вышел из палаты вон и обратился вихрем, помчался, куда ему надобно. Он примчался прежде, где Луна-царевна обреталась, и, призвав к себе медведя, и ему сказал, чтоб он отдал ему без всяких хлопот Луну-царевну. Медведю хотя и не хотелось с нею расстаться, однако принужден был ее ему отдать. Дух взял царевну Луну и помчался с нею к царевне Звезде. И когда туда он прибыл, то и морского чудовища призвал к себе и велел без хлопот отдать царевну Звезду. Чудовище морское не мог ослушаться приказу того духа, принужден был отдать прекрасную царевну Звезду. Дух, взяв обеих царевен, обратился опять вихрем, и примчал их к Царь-девице. Тогда Иван-царевич кланялся своей любезнейшей супружнице Царь-девице за такую ее великую милость и начал у ней проситься, чтоб отпустила она его на малое время к родителям его, дабы отвезть к ним сестер своих. Но Царь-девица столько много его любила, что не могла без него быть ни малой минуты, и для того его не отпустила, а велела Луну и Звезду царевен отнесть туда своему духу, а Ивану-царевичу сказала, чтоб он написал к родителям письмо и отдал бы оное сестрам своим.

Как скоро Иван-царевич о здравии своем к родителям письмо написал и отдал его сестрам своим любезным, тогда Царь-девица приказала опять духу, чтобы отнес царевен в их отечество и принес бы оттуда весть о здоровье царя Ахридея и царицы Дарии. Дух тотчас подхватил их и вмиг туда перенес. Царь Ахридей и царица Дария вельми обрадовались, увидев любезнейших своих дочерей, но напротив того впали в кручину великую, что Иван-царевич там остался. Они написали к Ивану-царевичу письмо о своем здоровье и отдали духу. Дух, взяв письмо, превратился вихрем и скоро примчал к Царь-девице и отдал ей письмо. Тогда Царь-девица отпустила того духа на волю вечно. И таким образом Иван-царевич жил с прекрасною Царь-девицею в превеликой любови и дружбе множество лет.

Был-жил старик со старухою, и жили они несколько лет, а детей не было, и уже к великой старости приходили, как начали молить бога, чтоб даровал им детище, которое б было в старости их помогой в работе. И молятся они год, молятся другой, молятся третий и молятся четвертый, молятся пятый и молятся шестой, а не вымолят ни единого детища; однако чрез семь лет старуха понесла и после родила вдруг семь сынов, которых назвали всех Семионами. И когда старик со старухою умерли, то остались Семионы сиротами, и были они тогда все по десятому году, и пахали свое поле уже сами, и не уступали своим соседям.

В некое время случилось мимо той деревни ехать царю Адору, который был самодержавец всей той области, и увидел работающих на поле семи Семионов. Он весьма удивился, что такие малые ребята пашут и боронят свою пашню, чего ради и послал к ним старшего своего боярина, чтоб спросить, чьи они дети? Боярин, пришедши к Семионам, спрашивал: для чего они, такие малые ребята, работают такую тяжелую работу? На то ему ответ держал старший Семион, что они сироты и что за них работать некому, и притом сказали, что всех их зовут Семионами. Боярин пошел от них и сказал о том царю Адору, который весьма удивился, что столько много родных братьев называются одним именем, для чего и послал к ним того ж боярина, чтоб их взять с собою во дворец. Боярин государев приказ исполнил и взял всех Семионов с собою.

Когда царь приехал во дворец, тогда собрал он к себе всех своих бояр и думных дьяков и спрашивал у них совета таковыми словесами: «Господа мои бояра и думные дьяки! Вы видите сих семь сирот, которые не имеют у себя никаких родственников, я хочу сделать их такими людьми, чтоб после они меня благодарили, для чего и требую у вас совета: в какую науку или художество мне их отдать должно учиться?» На сие отвечали все так: «Милостивейший государь! Как теперь уже они на возрасте и в разуме, то не рассудите ли за благо спросить их каждого особливо, кто в какую науку или художество пожелает пуститься».

Царь принял сей ответ с радостию и начал большого Семиона спрашивать: «Слушай, друг мой, в какую науку или художество пуститься желаешь, то в такую я тебя и учиться отдам». Семион на то ему отвечал: «Ваше царское величество! Я ни в какую науку, ни в художество пуститься не желаю, а ежели бы вы приказали посреди вашего царского двора построить кузницу, то сковал бы я вам столб до самого неба». Царь, видя, что этого Семиона учить не для чего, потому что он и так уже кузнечное ремесло довольно искусно знает, однако не верил, чтоб он мог сковать столб до самого неба, и потому приказал в скором времени посереди своего царского двора построить кузницу. Потом спрашивал другого Семиона: «А ты, мой друг, какой науке или художеству учиться желаешь, то в такую я тебя и отдам». На сие Семион ему сказал: «Ваше величество! Я ни в какую науку, ни в художество пуститься не хочу, а ежели большой мой брат скует железный столб до неба, то я по тому столбу взлезу на самый верх и стану смотреть во все государства и буду тебе сказывать, что в котором государстве делается». Царь рассудил, что и того Семиона учить не надобно, потому что он и так мудрен. После спрашивал третьего Семиона: «Ты, мой друг, какой науке или художеству учиться желаешь?» Семион на то ему сказал: «Ваше величество! Я никакой науке, ни художеству учиться не хочу, а ежели бы мой большой брат сковал мне топор, то я тем топором тяп-ляп, тотчас бы сделал корабль». Царь[159] на то ему сказал: «О! Мне корабельные мастера надобны. Итак, и тебя иному учить уже больше не должно». Потом спросил он четвертого Семиона: «Ты, Семион, какой науке и художеству учиться желаешь?» — «Ваше величество,— сказал ему на то он, — я никакой науке учиться не желаю, а ежели бы мой третий брат сделал корабль, и когда бы тому кораблю случилось быть в море и напал бы на него неприятель, то б я корабль взял за нос и повел бы его в подземельное государство, а когда бы неприятель ушел прочь, то б тогда я опять корабль вывел на море». Царь удивился таким великим четвертого Семиона чудесам и сказал ему: «И тебя учить не надобно». Потом спросил пятого Семиона: «А ты, Семион, какой науке или художеству учиться желаешь?» — «Я ничему учиться не желаю, ваше величество! — сказал Семион. — А ежели большой мой брат скует мне ружье, то я тем ружьем, ежели увижу хоть как далеко птицу, хотя бы она была за сто верст, но только в моем виду, то я ее подстрелю». — «Ну, так ты исправный будешь у меня стрелец», — сказал ему царь. После спросил шестого Семиона: «Ты, Семион, в какую науку вступить желаешь?» — «Ваше величество! — сказал ему Семион. — Я ни в какую науку, ни в художество вступить не желаю, а ежели мой пятый брат подстрелит птицу на лету, то я ее до земли не допущу и, подхватя, принесу к тебе». — «Великий ты у меня вместо легавой собаки в поле служить можешь». После спросил царь последнего Семиона: «А ты, Семион, какой науке или художеству учиться желаешь?» — «Ваше величество! — отвечал ему он. — Я никаким наукам, ни художествам учиться не желаю, потому что я и так ремесло имею предорогое». — «Да какое ж ты имеешь ремесло? — спросил его царь. — Скажи мне, пожалуй!» — «Я хорошо умею воровать, — сказал ему Семион, — да и так, что никто против меня не сворует».

Царь весьма осердился, услыша о таком дурном его ремесле, и говорил потом к своим боярам и думным дьякам: «Господа мои! Чем присоветуете мне наказать сего вора Семиона, и скажите, какою казнию казнить его должно?» — «Ваше величество! — сказали ему все они, — на что его казнить? Может быть, он вор с именем, и такой, который в случае будет вам надобен». — «Да почему это?» — спросил царь. «А вот потому, что ваше величество уже десятый год как достаете себе в супруги царевну Елену Прекрасную, а достать не можете, и притом много силы и войска потеряли и множество казны и прочего издержали, а этот Семион-вор, может быть, царевну Елену Прекрасную вашему величеству как-нибудь украдет». Царь на то им сказал: «Друзья мои, вы правду мне говорите». Потом обернулся он к Семиону-вору и ему сказал: «Что, Семион, можешь ли ты съездить за тридевять земель в тридесятое государство и украсть мне царевну Елену Прекрасную, а я в нее весьма крепко влюблен, и ежели ты мне ее украдешь, то я тебе сделаю великое награждение». — «Это наше дело, ваше величество, — отвечал седьмой Семион, — и я вам ее, ежели только прикажете, украду». — «Не только чтобы тебе приказывать, — сказал ему царь, — но я еще о том и прошу; и теперь не медли больше при дворе моем и бери себе силы войска и золотой казны, сколько тебе надобно». — «Мне ни силы твоей, ни войска, ни золотой казны не надобно. Отпусти нас всех братьев вместе, а я тебе царевну Елену Прекрасную достану, без того ж нельзя». Царю не хотелось со всеми Семионами расстаться, однако хотя то и жалко ему было, но принужден был отпустить их всех вместе.

Между тем кузница на царском дворе была состроена, и большой Семион сковал железный столб до самого неба, а другой Семион взлез по тому столбу на самый верх и смотрел в ту сторону, где было государство отца царевны Елены Прекрасной, и после закричал он с вершины столба царю Адору: «Ваше величество! Как за тридевять земель в тридесятом государстве царевна Елена Прекрасная сидит под окошечком, и у ней из косточки в косточку мозжечок переливается». Тогда царь еще больше красотою ее прельстился и потом вскрикнул к Семионам громким голосом: «Друзья мои! Отправьтесь в путь как можно скорее, ибо я не могу жить без царевны Елены Прекрасной!» Почему большой Семион сковал третьему Семиону топор, а пятому — ружье; и после того взяли с собою несколько хлеба на дорогу, а Семион-вор взял с собою кошку, и потом пошли в путь свой. Кошку же ту Семион-вор так к себе приручил, что она везде за ним бегала, как собака, и ежели когда он останавливался на дороге или в ином каком месте, то та кошка становилась на задние лапы, а потом терлась около его и мурныкала.

И так, шли они путем-дорогою несколько времени и, наконец пришли к морю, чрез которое надобно было им переехать, а не на чем. Они ходили долго по морскому берегу и искали какого-нибудь дерева, чтоб сделать себе судно, и после нашли один дуб превеликий. Третий Семион взял свой топор и срубил тот дуб по самый корень, а потом по нем же тяп да ляп — тотчас сделал корабль, который стал быть оснащен, а в корабле очутились разные драгие и драгоценные товары. Все Семионы сели на тот корабль и поплыли в путь, и чрез несколько месяцев прибыли благополучно в то место, в которое им надобно было. Как скоро въехали они в корабельную пристань, тотчас бросили якорь.

На другой день Семион-вор взял свою кошку и пошел в город и, пришедши к царскому дворцу, остановился против окон царевны Елены Прекрасной; в то же самое время кошка села на задние лапы, а потом начала около его тереться и мурныкать. Надобно ж знать, что в том государстве совсем не знали и не слыхивали, что есть за зверь кошка. Царевна Елена Прекрасная в то самое время сидела под окошечком и, увидя кошку, тотчас послала своих нянюшек и мамушек, чтоб спросить у Семиона, что то был за зверек, что не продаст ли он его и что ежели продаст, то какую за него просить цену? Нянюшки и мамушки тотчас выбежали на улицу и спрашивали Семиона именем царевны Елены Прекрасной: «Какой это у тебя зверек, и не продашь ли ты его?» Семион на то им отвечал: «Государыни мои! Извольте доложить ее величеству Елене Прекрасной, что этот зверек называется кошкою и что я его не продаю, а ежели ее высочество пожелает этого зверька иметь у себя, то я оного ей дарую без всякой платы». Нянюшки и мамушки тотчас побежали в палаты и донесли о том ей, что от Семиона слышали. Царевна же Елена Прекрасная обрадовалась чрезвычайно, то услыша, и выбежала сама из палат и спрашивала Семиона, не продаст ли он кошки? Семион и ей сказал: «Ваше высочество! Я сию кошку не продаю, а если она вам угодна, то я ее вам дарую». Царевна, взяв кошку к себе на руки, пошла в палаты, а Семиону приказала идти за собою. Когда они пришли в палаты, царевна пошла к своему батюшке царю Саргу, и показала ему кошку, и сказала, что ей подарил некакой чужестранец. Царь, увидя такого чудного зверька, весьма обрадовался и приказал призвать к себе Семиона-вора. Когда же он к нему пришел, то царь хотел его наградить казною за кошку, но как Семион не хотел принять от него ничего, то царь ему сказал: «Друг мой! Живи покуда в моем доме, и между тем временем кошка при тебе лучше может привыкнуть к моей дочери». На сие Семион также не согласился и сказал царю: «Ваше величество! Я бы с радостию великою мог жить в вашем доме, когда бы не было у меня корабля, на котором я в ваше государство приехал и который препоручить мне некому, а ежели прикажете мне, то я буду ходить к вашему величеству всякий день и стану кошку приучать к вашей любезной дочери».

Итак, царь приказал Семиону, чтоб ходил он к нему всякий день. Семион начал ходить к царевне Елене Прекрасной, и в некоторый день он ей сказал: «Милостивая государыня, ваше высочество! Я уже давно к вам хожу, а вижу, что вы никуда прогуливаться ходить не изволите; хотя бы ко мне на корабль пожаловать изволили, а я бы показал вам такие дорогие парчи и прочие товары, которых вы никогда еще не видывали». Царевна тотчас пошла к своему батюшке и начала проситься погулять на корабельную пристань. Царь ее отпустил и сказал, чтоб она взяла с собою нянюшек и мамушек. Царевна тотчас взяла нянюшек и мамушек и пошла с Семионом. Как скоро пришли они на корабельную пристань, то тотчас Семион просил царевну на свой корабль, а когда она на оный вошла, то Семион-вор и прочие его братья начали царевне показывать разные товары. После того Семион-вор сказал Елене Прекрасной: «Ваше высочество! Теперь извольте приказать своим нянюшкам и мамушкам сойти с моего корабля, потому что я хочу вам показать такие дорогие товары, которых не должны они видеть». Царевна тотчас приказала своим нянюшкам и мамушкам сойти с корабля, а как скоро сошли, то в то же самое время Семион-вор велел тихонько своим братьям отрубить якорь и пуститься в море на всех парусах, а сам между тем начал царевне развертывать некоторые товары, из которых и подарил ее некоторыми.

Времени прошло уже часа с два, как он показывал царевне свои товары, и наконец она ему сказала, что ей время уже и домой идти потому, что царь, ее отец, дожидаться ее будет обедать. Потом вышла она из каюты и видит, что корабль на ходу и что берегов уже совсем почти не было видно. Тогда она, ударив себя в грудь, вдруг оборотилась лебедем и полетела. Пятый Семион взял тотчас свое ружье и подстрелил лебедя, а шестой Семион и до воды ее не допустил и принес ее опять на корабль, где царевна стала по-прежнему девицею. Нянюшки же и мамушки, которые стояли на корабельной пристани, увидя, что корабль отвалил от берега и с царевною, тотчас бросились все к царю и пересказали ему о том Семионовом обмане. Царь тогда ж нарядил целый флот за ними в погоню, и когда тот флот начал нагонять Семионов корабль гораздо близко, тогда четвертый Семион взял свой корабль за нос и увел его в подземное государство. Когда же корабля совсем не стало видно, то флот, увидя, как оный ушел на дно, думал, что корабль потонул и с царевною Еленою Прекрасною, почему и возвратился назад и донес царю Саргу, что Семионов корабль и с Еленою Прекрасною потонул. Семионы же, прибыв благополучно в свое государство, вручили царевну Елену Прекрасную царю Адору, который за такую великую Семионов услугу отпустил их всех на волю и дал им довольно злата и серебра и драгоценного каменья, а сам женился на прекрасной Елене и жил с нею многие лета благополучно и мирно.

В некотором государстве был царь, по имени Сунбул, у него был один только сын Игнатий-царевич. У Игнатия-царевича был дядька, который за ним ходил и разуму учил, и у того дядьки был сын, который с Игнатием-царевичем всегда вместе игрывал, потому что оба они были во младенчестве.

В один день, когда они играли, Игнатий-царевич вышиб нечаянно камушком глаз дядькину сыну, и с тех самых пор дядька начал на Игнатия-царевича иметь превеликую злобу, и думал, как бы его извести. Когда Игнатий-царевич вошел несколько в возраст, то дядька его наговаривал царю Сунбулу на него всякие небылицы и, наконец, сказал, будто Игнатий-царевич похваляется съездить за тридевять земель в тридесятое государство и достать яблоков моложавых, которые от всякой болезни пользу делают. Царь Сунбул, услыша от дядьки о тех чудных яблоках, весьма их у себя иметь захотел, потому что царица, его супруга, была в тяжкой болезни. Он велел призвать к себе Игнатия-царевича, и когда он к нему пришел, то царь ему сказал: «Любезнейший мой сын, Игнатий-царевич! Я слышал, что ты на стороне похваляешься съездить за тридевять земель в тридесятое государство и хочешь достать яблоков моложавых; то поезжай же ты туда, я даю тебе мое родительское благословение». Игнатий-царевич ему сказал, что он сим вовсе не хвастал; однако царь ему сказал, что ежели он яблоков не достанет, то велит его казнить злою смертию. Игнатий-царевич пошел от отца своего с великою кручиною и, пришедши в конюшню, начал выбирать себе доброго коня, и выбирал вот как: когда он положит на коня руку и конь падет на колени, то тот конь ему не годился. Итак, ходил Игнатий-царевич по всем стойлам, однако не мог найти себе коня по мысли, и пошел с царского двора весьма кручинен.

Когда он шел по улице с заплаканными глазами, попалась ему навстречу старуха и ему сказала: «Что ты, Игнатий-царевич, ходишь кручинен? Скажи мне свою кручину, авось либо я тебе помогу». Игнатий-царевич ей молвил: «Как мне, бабушка, не кручиниться! Посылает меня мой батюшка за тридевять земель в тридесятое государство доставать яблоков моложавых, и я не могу себе найти доброго коня по мысли». — «Ах! Ты гой еси, младой юноша, Игнатий-царевич, — сказала старуха, — есть в чистом поле каменная гора, поди ты туда и увидишь в той горе дверь железную, и за той дверью еще будет одиннадцать дверей железных же, и все те двери заперты двенадцатью замками железными, и за теми дверьми есть конюшня, а в той конюшне стоит добрый конь ровно тридцать лет, и на том коне ездил покойник дедушка твой, а батюшка твоего батюшки, отбей ты те двери, то и коня получишь, а лучше того коня нигде тебе не сыскать будет». Игнатий-царевич поклонился старухе и пошел в чистое поле к каменной горе, и, пришедши туда, сбил двенадцать замков железных, и отпер все двери, вошел в конюшню и увидел доброго коня богатырского и всю сбрую богатырскую. Он оседлал коня и надел на себя весь богатырский убор, выехал в чистое поле попробовать проворство доброго коня своего...

Он ездил по мхам, по болотам, по горам и по водам, и тот конь весьма ему полюбился, и приехал к царю Сунбулу, взял у него родительское благословение, также и от матери своей царицы Бендулы взял благословение, а потом поехал куда глаза глядят, потому что не знал дороги, куда ехать надобно. И ехал он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, и приехал он к избушке, и та избушка стоит к лесу передом, а к нему задом. Игнатий-царевич сказал: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Избушка тотчас поворотилась и стала к нему передом. Игнатий-царевич в нее вошел и увидел там Егу-Бабу. Ега-баба закричала: «Как доселева русского духу слыхом не слыхано, а ныне русский дух в очью совершается, зачем ты, Игнатий-царевич, сюда приехал, сюда ворон и костей не занашивал?» — «Глупая ты, старая баба, — сказал ей Игнатий-царевич, — ты прежде напой меня, доброго молодца, и накорми, да тогда спрашивай». Ега-Баба тотчас его накормила и напоила, и спать положила, и начала спрашивать: «Куда ты, Игнатий-царевич, едешь и в которую дальну сторонушку, и волею или неволею?» — «Сколько волею, а вдвое того неволею, — отвечал он, — послал меня мой батюшка за тридевять земель в тридесятое государство достать яблоков моложавых». — «О! Игнатий-царевич, — молвила Ега-Баба, — далеко еще тебе ехать, однако молись богу и ложись спать, утро вечера мудренее». Поутру, лишь чуть стало рассветать, Ега-Баба начала будить Игнатия-царевича: «Вставай, Игнатий-царевич, пора тебе, доброму молодцу, в путь ехать». Игнатий-царевич встал, умылся, оделся, богу помолился и на все четыре стороны поклонился, оседлал своего доброго коня и стал прощаться с Егою-Бабою. Ега-Баба ему сказала: «Прощай, Игнатий-царевич, вот тебе шарик, возьми его, и когда выедешь в чистое поле, брось этот шарик на землю, и куда он покатится, то и ты туда же за ним поезжай. И после приедешь ты к моей середней сестре, может быть, она тебе скажет, как достать яблоков моложавых».

Игнатий-царевич выехал в чистое поле и бросил шарик; шарик покатился, а Игнатий-царевич за ним поехал, и приехал к другой избушке, и та избушка стояла к лесу передом, а к нему задом. Игнатий-царевич сказал: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Избушка тотчас повернулась к нему передом, и он в нее вошел, и увидел там другую Егу-Бабу, которая сказала: «Как доселева русского духу слыхом не слыхано, а ныне русский дух в очью совершается, зачем ты, Игнатий-царевич, сюда приехал, здесь ворон и костей не занашивал?» — «Глупая ты, старая баба, — сказал ей Игнатий-царевич, — ты прежде меня, доброго молодца, напой да накорми и тогда уже спрашивай». Ега-Баба его накормила, напоила, в бане выпарила и спать положила, и стала спрашивать: «Зачем ты, Игнатий-царевич, сюда заехал, волею или неволею?» — «Сколько волею, а вдвое того неволею, послал меня батюшка за тридевять земель в тридесятое государство доставать яблоков моложавых». — «О! Игнатий-царевич, — молвила Ега-Баба, — далеко еще ехать, однако молись богу и ложись спать, утро вечера мудренее». Поутру, лишь чуть стало рассветать, Ега-Баба начала будить Игнатия-царевича: «Вставай, Игнатий-царевич, пора тебе, доброму молодцу, в путь ехать». Игнатий-царевич встал, умылся, оделся, богу помолился и на все четыре стороны поклонился, оседлал своего доброго коня и стал прощаться с Егою-Бабою. Ега-Баба ему сказала: «Прощай, Игнатий-царевич, вот тебе мячик, возьми его и брось на землю, и куда он покатится, туда и ты поезжай, он тебя доведет до большой моей сестры, и она тебе скажет, как достать яблоков моложавых».

Игнатий-царевич выехал в чистое поле и бросил мячик; он покатился, а Игнатий-царевич за ним поехал и приехал к третьей избушке; та избушка стояла к лесу передом, а к нему задом. Он сказал: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Избушка тотчас повернулась к нему передом, и он в нее вошел, и увидел Егу-Бабу гораздо тех старее. Ега-Баба сказала: «Как доселева русского духу слыхом не слыхано, а ныне русский дух в очью совершается. Зачем ты, Игнатий-царевич, сюда заехал, здесь ворон и костей не занашивал?» — «Глупая ты, старая баба, — сказал он ей, — ты прежде меня, доброго молодца, напой да накорми, и тогда спрашивай». Ега-Баба его напоила, накормила, в бане выпарила и спать положила, и стала спрашивать: «Зачем ты, Игнатий-царевич, сюда заехал, и волею или неволею?» — «Сколько волею, а вдвое того неволею, — сказал он.— Послал меня мой батюшка за тридевять земель в тридесятое государство достать яблоков моложавых». — «О! Теперь недалек путь тебе ехать, однако молись богу и ложись спать, утро вечера мудренее». Поутру, лишь чуть стало рассветать, Ега-Баба начала будить Игнатия-царевича: «Вставай, Игнатий-царевич, пора тебе, доброму молодцу, в путь ехать». Игнатий-царевич встал, умылся, оделся, богу помолился и на все четыре стороны поклонился, оседлал своего доброго коня и начал прощаться с Егою-Бабою. Ега-Баба ему сказала: «Прощай, Игнатий-царевич, вот тебе клубочек, возьми его, и когда выедешь в чистое поле, брось клубочек на землю, и куда покатится, туда и ты поезжай, и как ты приедешь к белой каменной стене, то разъяри своего доброго коня и перескочи чрез стену, то очутишься ты у ворот того сада, где растут яблоки моложавые, и у тех ворот прикованы два льва свирепые, и когда те львы не станут впускать в сад, то брось им по части мяса, которое возьми с собою, и как они утолят свой голод, то и тебя в сад пропустят».

Игнатий-царевич простился с Егою-Бабою и поехал в путь свой, и когда выехал в чистое поле, то бросил клубочек; клубочек покатился, а Игнатий-царевич за ним поехал. И ехал он, близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, и приехал к белой каменной стене и начал коня своего разъяривать, бил его по крутым бедрам, а конь осержается, от земли отделяется, подымается выше лесу стоячего, что пониже облака ходячего, и, разбежавшись, перескочил через каменную стену. Когда он начал подходить к садовым воротам, то два льва не пускают его в сад, а Игнатий-царевич бросил им по части мяса, тогда и львы его пропустили. Он нарвал яблоков моложавых, сколько ему было надобно, и вышел из саду и сел на своего доброго коня, и перескочил назад чрез стену, и поехал в свое государство.

Когда он приехал к отцу своему на широкий двор, то царь Сунбул вышел из своих царских палат и принимал Игнатия-царевича за белые руки, целовал его во уста сахарные и повел его в палаты белокаменные к своей супруге, а его матери. Игнатий-царевич отдал отцу своему яблоки моложавые, и царь Сунбул несказанно был рад, что получил их. Тогда царь Сунбул отдал те яблоки супруге своей и велел ей скушать для здравия; но царица все их скушала, однако легче ей нимало не было. Тогда дядька Игнатия-царевича опять стал царю Сунбулу наговаривать, будто бы Игнатий-царевич похвалялся съездить за тридевять земель в тридесятое государство и достать живой воды и мертвой; и теми-де водами ежели спрыснуть больного человека, то он будет здрав. Царь Сунбул, услыша от дядьки, тотчас велел призвать к себе Игнатия-царевича и ему говорил сии слова: «Любезнейший мой сын Игнатий-царевич! Я слышал, что ты на стороне похваляешься съездить за тридевять земель в тридесятое государство и достать живой воды и мертвой, так поезжай же ты туда, я даю тебе родительское мое благословение». Игнатий-царевич ему отвечал, что он никому тем не похвалялся, но царь Сунбул не слушал его отговорок и велел ему ехать.

Игнатий-царевич взял у отца своего и у матери благословение и поехал на том же коне, и ехал он, долго ли, коротко ли, и приехал к той же избушке, в которой живет большая сестра Ега-Баба. Избушка стояла к лесу передом, а к нему задом, то Игнатий-царевич ей сказал: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Тотчас избушка к нему передом повернулась, и он в нее вошел. Ега-Баба ему сказала: «Игнатий-царевич, зачем ты опять ко мне приехал?» — «Глупая ты, старая баба, — сказал ей он,— ты прежде меня, доброго молодца, напой да накорми и тогда уже спрашивай». Ега-Баба накормила его и напоила, и в бане выпарила, и стала спрашивать: «Зачем ты, добрый молодец, опять ко мне приехал, скажи мне, авось я тебе помогу в твоей нужде?» — «Бабушка, — сказал ей Игнатий-царевич, — послал меня мой батюшка за тридевять земель в тридесятое государство доставать живой воды и мертвой». — «Тебе ехать недалеко, — молвила Ега-Баба, — однако утро вечера мудренее, молися богу и ложись спать». Поутру, лишь чуть стало рассветать, Ега-Баба начала Игнатия-царевича будить: «Вставай, Игнатий-царевич, пора тебе, доброму молодцу, в путь ехать». Игнатий-царевич встал, умылся, оделся, богу помолился, на все четыре стороны поклонился и, оседлав своего доброго коня, начал с Егою-Бабою прощаться. Ега-Баба ему сказала: «Добрый путь тебе, доброму молодцу, вот тебе два пузырька: один для живой воды, а другой для мертвой, а еще вот клубочек, и когда ты выедешь в чистое поле, то брось клубочек на землю, и куда он покатится, то туда и ты поезжай, и когда приедешь ты к белой каменной ограде, то разъяри своего доброго коня и перескочи через ту ограду, и когда перескочишь, то увидишь там под зеленым дубом два колодца, в одном колодце живая вода, а в другом мертвая, и у того дуба прикованы два тигра, и когда те тигры не будут тебя пускать черпать из колодцев воды, то ты налей им из ручья воды, и когда они утолят свою жажду, то и тебе дадут черпать воду из колодцев».

Игнатий-царевич простился с Егою-Бабою и поехал в путь, и когда выехал в чистое поле, бросил клубочек на землю; клубочек покатился, а он за ним поехал. И ехал он, долго ли, коротко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, и приехал он к белой каменной ограде, и начал коня своего разъяривать: он бил его по крутым бедрам, и конь осержается, от земли отделяется, подымается выше лесу стоячего, что пониже облака ходячего, и перескочил через каменную ограду, и увидел под зеленым дубом двух тигров, и те тигры не пускают его из колодцев воду черпать. Игнатий-царевич по сказанному, как по писанному, принес тиграм из ручья воды, и когда они утолили жажду, то и Игнатия-царевича к колодцам подпустили. Игнатий-царевич налил в один пузырек живой воды, а в другой мертвой, и сел на своего доброго коня, и перескочил через ограду, и поехал во свое государство.

Когда он приехал к отцу своему на широкий двор, царь Сунбул вышел из своих царских палат, встретил Игнатия-царевича, целовал его во уста сахарные и брал его за белые руки, и повел в палаты белокаменные. Игнатий-царевич отдал отцу своему пузырьки с живою водою и мертвою, и царь Сунбул весьма был рад, что получил те воды. Царь Сунбул отдал пузырьки супруге своей и велел ей, чтоб она живою водою прыскала себе тело, и царица всю ту воду на себя испрыскала, однако не было ей легче. Тогда дядька Игнатия-царевича начал на его опять царю Сунбулу наговаривать, будто бы Игнатий-царевич хотел съездить за тридевять земель в тридесятое государство и достать человека-невидимку, которого зовут Сувор-мужичок, и тот-де невидимка горазд лечить всякие болезни. Царь Сунбул призвал к себе Игнатия-царевича и ему сказал: «Любезнейший мой сын, Игнатий-царевич! Слышал я, что ты на стороне похваляешься съездить за тридевять земель в тридесятое государство и достать Сувора-мужичка невидимку, то поезжай же ты туда, я тебе даю мое родительское благословение». Игнатий-царевич сказал своему отцу, что он никому о том не хвастал, однако царь Сунбул не принял от него никаких отговорок и велел ехать.

Игнатий-царевич взял от отца своего и от матери благословение, поехал в путь на том же коне, и ехал он, долго ли, коротко ли — неизвестно, и приехал к той же избушке, где живет большая сестра Ега-Баба, Игнатий-царевич в нее вошел и увидел Егу-Бабу. Она его начала спрашивать: «Зачем ты, Игнатий-царевич, опять ко мне приехал?» — «Глупая ты, старая баба,— молвил он, — ты прежде меня, доброго молодца, напой да накорми и тогда уже спрашивай». Ега-Баба тотчас напоила и накормила, и в бане выпарила, и стала спрашивать: «Зачем ты, добрый молодец, опять сюда заехал, скажи мне, авось либо я тебе в чем и помогу?» Игнатий-царевич ей отвечал: «Послал меня мой батюшка за тридевять земель в тридесятое государство достать Сувора-мужичка невидимку». — «О! Игнатий-царевич, — сказала Ега-Баба, — далече еще тебе ехать и опасно его доставать тебе, однако молися богу и ложись спать, утро вечера мудренее». Поутру, лишь чуть стало рассветать, Ега-Баба начала будить Игнатия-царевича: «Вставай, Игнатий-царевич, пора тебе, доброму молодцу, в путь ехать». Игнатий-царевич встал, умылся, оделся, богу помолился и на все четыре стороны поклонился, оседлал своего доброго коня и начал с Егою-Бабою прощаться. Ега-Баба ему сказала: «Прощай, Игнатий-царевич, вот тебе клубочек, возьми его и брось на землю и куда он покатится, то туда и ты поезжай, и как приедешь ты до палат белокаменных и въедешь на двор, то коня своего поставь в заднюю конюшню, а сам поди в палаты белокаменные и пройди два покоя, а в третьем покое сядь за печку и дожидай, к тебе приедут прежде двенадцать молодцев и все в малиновых кафтанах, напьются, наедятся и уйдут. После их приедут еще двенадцать молодцев в голубых кафтанах, и те напьются, и наедятся, и уйдут, а после тех еще приедут двенадцать молодцев в смурых кафтанах, напьются, наедятся и уедут, то тогда ты выдь из-за печки и сядь за стол и скажи: «Сувор-мужичок, дай мне попить и поесть». Тогда Сувор-невидимка наставит тебе на стол всякого кушанья, и после, как ты покушаешь, зови Сувора с собою, он тебе в том не откажет, потому что худо ему жить у тех молодцев».

Игнатий-царевич простился с Егою-Бабою и поехал в путь, и когда выехал в чистое поле, бросил клубочек на землю, и клубочек покатился, а Игнатий-царевич за ним поехал. И ехал он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли — неизвестно, и приехал к палатам белокаменным, и, выехав на широкий двор, поставил коня своего в заднюю конюшню, и насыпал ему белой ярой пшеницы, и налил чистой ключевой воды, а сам пошел в палаты белокаменные, и в третьем покое сел за печкою. Лишь только он уселся, как вдруг пришли двенадцать молодцев в малиновых кафтанах и, севши за стол, закричали: «Сувор, дай нам попить да поесть». Сувор-невидимка тотчас их всех накормил и напоил, и те молодцы ушли. После пришли молодцы в голубых кафтанах и так, как и первые, напились и наелись и ушли, а после тех пришли двенадцать молодцев в смурых кафтанах, напились, наелись и ушли. Тогда Игнатий-царевич вышел из-за печки, и сел за стол, и сказал: «Сувор-мужичок, дай мне, доброму молодцу, попить да поесть». Сувор тотчас собрал на стол и наставил всякого кушанья, и когда Игнатий-царевич напился и наелся, сколько ему хотелось, то начал Сувора звать с собою. «Ах! Ты, добрый молодец, Игнатий-царевич, — сказал ему Сувор-мужичок, — я радехонек идти с тобою, потому что мне здесь житье весьма худо и тяжко от тех молодцев, которых ты сам видел; и ежели ты меня хочешь взять с собою, то поезжай поскорее, а я от тебя не отстану, и когда тебе я понадоблюсь, то скажи только: „Ах! Где-то мой Сувор-мужичок?“ — то я тотчас тебе откликнусь». Игнатий-царевич вышел из палат и, выведши своего доброго коня из конюшни, сел на него и поехал в путь.

Он ехал несколько времени, увидел подле дороги превеликий сад, и в том саду были все дорогие деревья, Игнатий-царевич тут сказал: «Ах! Где-то мой Сувор-мужичок?». Тогда откликнулся ему невидимка, и спросил: «Зачем ты, Игнатий-царевич, меня спрашиваешь?» — «Мне хочется в этот сад заехать, — сказал ему Игнатий-царевич, — и там отдохнуть». — «Пожалуй, поезжай, — ответил Сувор, — только не кушай винограду, который в саду растет, а также не ложись на постелю, которая в саду стоит под тенью, а то худо тебе будет, и в ту пору и я тебе не помогу». Игнатий-царевич пошел в сад, а коня своего пустил по траве. Когда он ушел в сад, и гулял в нем весьма долго, и увидел виноградное дерево, на котором растет виноград самый крупный. Игнатию-царевичу весьма захотелось того винограду отведать, и он забыл заповедь Суворову, и сорвал две виноградные ягодки и скушал, и вдруг после того захотелось ему спать. Он увидел под тенью одного кудрявого дерева кровать, которая усыпана была разными цветами, и лег на ту кровать, и лишь только что на нее лег, то вдруг провалился сквозь землю, и летел он под землею ровно три дни и три ночи, и когда почувствовал, что лежит уже на месте, тогда он отдыхал целые сутки, потому что отшиб себе обе руки и ноги.

Когда он встал с места, на котором лежал, и пошел куда глаза глядят, и шел он три дни, и вспомнил про Сувора-невидимку, и сказал: «Ах! Где ты мой Сувор-мужичок?» Но Сувор ему уж не откликается. И пошел Игнатий-царевич в великой кручине, и попался ему на поле пастух, и спрашивал он пастуха: «Друг мой, скажи мне, пожалуй, чье это государство?» Пастух ему сказал: «Это подземельное государство, а владеет им царь Мидор». Игнатий-царевич его спросил, далеко ли ему идти до дворца царя Мидора, и когда пастух ему указал, в которую сторону идти надобно, тогда он туда и пошел и, пришедши к царю Мидору, сказал о себе, что он пришел из царства Сунбула-царя и что он сын того царя Сунбула, и что зовут его Игнатием-царевичем. Царь Мидор премного был рад, что пришел к нему русский царевич.

У царя Мидора было три дочери, и меньшая из них была несказанная красавица, которая называлась Хитрою. Царь Мидор начал с Игнатием-царевичем советовать, чтоб взял за себя любую его дочь из трех. Игнатий-царевич до крайности распалился любовию к прекрасной царевне Хитре, и сказал царю Мидору, что он охотно желает вступить в брак с меньшею его дочерью. Царь Мидор весьма обрадовался, что Игнатий-царевич хочет жениться на его дочери, и тотчас приказал сотворить пир велик; а как у царя не пиво варить, не вино курить, потому что все всегда в запасе есть, то тотчас веселым пирком да и за свадебку. И когда Игнатий-царевич женился на царевне Хитре, то после свадьбы их было веселие великое целый месяц. Игнатий-царевич, пожив у тестя своего полгодичное время, начал помышлять, как бы ему выехать на святую Русь и повидаться с своим отцом и с матерью. Он советовал о том с своею вселюбезнейшею супругою, царевною Хитрою, и она ему сказала, чтобы он просил о том дозволения у ее родителя, а у своего тестя, и когда он отпустит, то она знает уже, как из подземельного государства выбраться. Игнатий-царевич пошел к своему тестю и начал у него проситься: «Милостивый государь мой батюшка! Отпусти ты меня на малое время повидаться с моими родителями, они теперь при глубокой старости находятся». — «Хотя мне и великая будет кручина с тобой расставаться, — сказал ему царь Мидор, — однако поезжай с богом и с моею дочерью, а твоею женою, вместе. И вот я благословляю тебя сею подзорною трубочкою, она тебе в случае поможет, и вот как: когда на тебя нападет какой неприятель, то ты посмотри в один конец сей трубочки, тогда увидишь перед собою великое войско со всеми начальниками и предводителями, и они все тебе покорны будут, и хоть какую великую силу побить могут, а потом, когда тебе в них более нужды не будет, то посмотри в другой конец сей трубочки, тогда все твое войско вберется опять в сию трубочку». Игнатий-царевич, взяв от тестя своего подзорную трубочку, пошел к своей супружнице и сказал ей, что царь Мидор их обоих отпустил. Царевна Хитра сказала тогда Игнатию-царевичу: «Любезный мой друже и приятель Игнатий-царевич! Возьми ты теперь ружье, и поди в чистое поле, и настреляй гусей и лебедей, и насоли ими три чана больших, а я выпрошу у батюшки моего Нагай-птицу, которая нас вынесет отсюда на святую Русь».

Игнатий-царевич взял ружье, и пошел в чистое поле, и настрелял гусей и лебедей, и насолил три чана, а царевна Хитра выпросила у батюшки своего Нагай-птицу, и та Нагай-птица так была велика, что уставились на ее спине три чана со гусями, и уселся Игнатий-царевич с своей супружницею. Когда Нагай-птица поднялась кверху, то царевна Хитра сказала Игнатию-царевичу: «Друже мой любезный, когда Нагай-птица будет оглядываться назад, то ты тотчас бросай ей в рот по гусю или по лебедю, а ежели не будешь ей бросать, то она нас с себя сбросит и мы убьемся до смерти оба». Игнатий-царевич бросал Нагай-птице всякий раз, когда она оглядывалась, и она летела двои сутки, и всех тех гусей и лебедей съела, и оглядывалась назад много раз, и Игнатий-царевич увидел, что она есть хочет, а в чанах ничего уже не было, то, вынув нож, и вырезал себе икры у ног своих, и бросил в рот Нагай-птице, и после того скоро Нагай-птица вынесла их на святую Русь. Когда она села на землю в самом том саду, откуда Игнатий-царевич провалился сквозь землю, сказала Игнатию-царевичу, чтоб он с нее слез долой, но без икр он не мог на ноги встать. Нагай-птица его спросила: «Для чего ты встать не можешь на ноги?» Игнатий-царевич ей сказал, что вырезал у себя у ног икры, которые ей бросил в рот. Нагай-птица харкнула ему на ноги и тотчас икры его стали, как и прежде, а потом полетела Нагай-птица прочь. Когда она улетела, Игнатий-царевич поймал своего доброго коня, а после сказал: «Ах! Где ты мой Сувор-мужичок?» Сувор тотчас ему откликнулся и сказал: «Игнатий-царевич, ведь я тебе сказал, что не вкушай винограду и не ложись на кровать; однако садись на своего доброго коня и поезжай в свое отечество и отомсти своему дядьке, который на тебя намучал батюшке твоему».

Игнатий-царевич сел на своего доброго коня с своею супружницею, и поехал в путь, и, не доезжая до государства отца своего за три версты, остановился, и слез с своего доброго коня, и вынул подзорную трубочку, и посмотрел в нее в один конец. Вдруг очутилось на поле против его великое войско, и воины все стояли в ружье, а начальники их приготовлялись отдать честь Игнатию-царевичу, а после старший подошел к Игнатию-царевичу и спрашивал, что прикажет им делать. Тогда Игнатий-царевич выбрал одного из них и послал послом к родителю своему требовать виноватого, не приказав о себе сказывать. Когда посол прибыл к царю Сунбулу и требовал от него виноватого, царь Сунбул испугался, услыша, что под его государство подступила великая сила и требует виноватого, и не знал, кто у него есть виноватый, почему и поехал сам с поздравлением к Игнатию-царевичу. Когда начал подъезжать к войску, тогда Игнатий-царевич, увидя отца своего, отдал ему честь всеми своими полками и, подошед к своему родителю, обнял его с великою любовию. Царь Сунбул спрашивал своего сына, какого он требовал виноватого, а Игнатий-царевич ему сказал, что требовал от него своего дядьку, который на него ему намучал. Царь Сунбул тотчас приказал дядьку призвать, и когда он туда пришел, Игнатий-царевич с дозволения отца своего велел его расстрелять. Когда это было учинено, пошли все в город, где Игнатий-царевич посмотрел в другой конец подзорной трубочки, и в миг войско его все исчезло.

Царь Сунбул весьма дивился той чудной трубке и спрашивал Игнатия-царевича, где он ее достал. Тогда Игнатий-царевич обо всем ему рассказал, как достал Сувора-мужичка невидимку; как был в том прекрасном саду, который был на дороге, как провалился он в подземельное государство, как попал к своему тестю, царю Мидору, как женился на прекрасной царевне Хитре, как получил в подарок ту подзорную трубочку[160] от тестя своего и как вышел на святую Русь. Тогда царь Сунбул целовал невестку свою прекрасную царевну Хитру во уста сахарные, и брал ее за руки белые, и повел во свои палаты царские, где встретила их царица, и сына своего Игнатия-царевича, и любезную свою невестку прекрасную царевну Хитру обнимала весьма умильно, и целовала их, и сажала за столы дубовые, за скатерти браные, и они все пили, ели и прохлаждалися. Потом Игнатий-царевич отдал родителю своему Сувора-невидимку мужичка, которому приказывал служить так верно, как и ему служил. Царь Сунбул недолго царствовал и возложил на главу Игнатия-царевича золотой венец свой, и тогда начал Игнатий-царевич царствовать в великой славе и чести.

Был-жил старик, у него <было> три сына: двое умных, а третий дурак, которого называли Иванушкою-дурачком. Он никакой другой работы не делал, как только пас у отца скотину. Старик был колдун и перед смертью своей приказывал всем своим сыновьям ходить каждую ночь к нему на могилу по очереди.

Когда же он умер, то по жеребью досталось на первую ночь идти большому брату. Он знал, что отец его был колдун, то и боялся идти к нему на могилу, почему начал нанимать меньшого своего брата Иванушку-дурачка, чтоб сходил вместо его. Иванушка-дурачок спросил его: «Что ты мне за то дашь, ежели я за тебя пойду к отцу на могилу?» Тот ему обещал дать старые онучи; а дурак на то с великою охотой согласился, и, взяв с собой хлеба, пошел к отцу своему на могилу, и, пришедши туда, лег на нее. В самую полночь вдруг камень с могилы свалился, да и могила раскрылась, а оттуда вышел старик, отец Иванушки-дурачка, и спросил: «Который сын пришел ко мне сию ночь?» Дурак отвечал: «Я, батюшка, пришел, большой твой сын Фома». Старик на то ему сказал: «Спасибо, что ты пришел, и за то надобно тебя наградить». Лишь только что старик вымолвил сии слова, вдруг крикнул громким голосом своим: «Гей, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь его бежит, ажно земля дрожит, из ушей дым столбом, из ноздрей пламя пышит. Старик тому коню в ушко влез, напился, наелся, а из другого вылез, и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать. Тут сказал он своему сыну Иванушке-дурачку: «Возьми, мой любезный сын, этого коня себе, он тебе пригодится». Потом, оборотясь к коню, сказал: «Конь ты мой добрый, Сивка-бурка, послужи ты моему сыну верою и правдою, так как мне служил». Потом влез опять коню в ушко, разрядился, а в другое вылез, стал опять по-прежнему, и отпустил коня. Как скоро петухи пропели, старик упал в могилу, а Иванушка-дурачок положил на нее камень и пошел домой, лег спать в печку, потому что он всегда в ней спал. Поутру вставши, большой брат его спросил: «Что, дурак, привиделось тебе на отцовой могиле?» — «Ничего, — отвечал он, — я как пришел на могилу, и лег на ней спать, и проспал до самого рассвета».

На другую ночь досталось по жеребью идти к отцу на могилу середнему брату, и тот так же был труслив, как и большой, начал равно нанимать дурака, чтоб сходил вместо его к отцу на могилу, и обещал ему за то дать старые лапти. Дурак был доволен и лаптями, взял хлеба, и пошел на могилу, и лег на нее, как и прежде. В полночь могила раскрылась, и старик из нее опять вышел и спросил, который сын к нему пришел. Дурак сказал что средний. Тогда старик опять крикнул громким голосом: «Гей, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. Старик тому коню в ушко влез, напился, наелся и нарядился, а из другого ушка вылез, стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сказал своему сыну: «Сын мой любезный, возьми этого коня себе, владей им, так как я владел: это последнее тебе от меня благословение». Потом, оборотясь к коню, сказал: «Слушай, Сивка-бурка, служи ты моему сыну, так как мне служил». Тогда старик влез опять коню в ушко, разрядился, а из другого вылез, и стал по-прежнему, и отпустил коня в чистое поле. Когда же петухи пропели, старик упал в могилу, а дурак наложил на нее камень, пошел домой и лег в печке спать. Поутру середний брат начал спрашивать дурака: «Дурак, что тебе в сию ночь у отца на могиле приснилось?» Дурак ему сказал то же, что и большому брату.

На третью ночь пришла очередь Иванушке-дурачку идти к отцу на могилу, он, дождавши обыкновенного часа, пошел туда, взяв с собою хлеба, и, пришедши на кладбище, лег на отцову могилу. В самую полночь опять камень с могилы свалился и могила раскрылась, а оттуда вышел старик, его отец, и спросил: «Который сын сию ночь ко мне пришел?» Иванушка-дурачок ему отвечал: «Я, батюшка, дурак, меньшой твой сын к тебе пришел». Тогда старик крикнул своим громким голосом: «Гей, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. Старик влез коню в ушко, напился, наелся и нарядился, а из другого ушка вылез, стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сказал своему сыну, Иванушке-дурачку: «Сын мой любезный, возьми себе вместо последнего моего благословения этого коня и владей им, так как я владел, он тебе пригодится». Потом старик влез опять коню в ушко, разрядился и в другое вылез, стал опять по-прежнему, и отпустил доброго того коня в чистое поле, в зеленые луга гулять, и когда петухи пропели, старик упал в могилу, а Иванушка-дурачок, наложив на нее камень, пошел домой и лег спать.

Царь той области, именем Гестон, имел у себя дочь, прекрасную Бастру, которую вздумал сочетать браком с достойным ее женихом, чего ради начал клич кликать, кто его дочь, прекрасную царевну Бастру, поцелует сидящую в окне и поменяется с нею перстнем (покои же высотою до окна двенадцать венцов), за того обещает дочь свою в супружество отдать, и положен был срок на три месяца. Когда услышали про то в иных землях царевичи и королевичи и все знатные князья и бояры, то съезжалися на срок ко двору царя Гестона. Когда же наступил день, чтоб доставать царевну за двенадцать венцов, то братья Иванушки-дурачка начали сбираться идти смотреть того позорища. Иванушка-дурачок сказал своим братьям: «Братцы, возьмите и меня с собою». Братья его на него закричали: «Куда тебя, дурака, нелегкое несет: сиди-ка лучше дома и лежи в печи». Дурак им сказал: «Дайте мне хоть корзинку, я пойду в лес да грибов вам наберу». Они дали ему корзинку, и пошел дурак в чистое поле, в зеленые луга, положил корзину под кустик и крикнул своим громким голосом: «Гей ты, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит, и, прибежав к Иванушке-дурачку, сказал: «Какая служба, какая нужда? Сказывай мне скоро и садись на меня, на доброго коня». — «Ах! Ты гой еси, мой добрый конь! — сказал ему Иванушка-дурачок. — Царь наш клич кликал, чтоб поцеловать его дочь, прекрасную Бастру, за двенадцать венцов и перстнями с нею поменяться, то сослужи ты мне эту службу». Вымолвил сии слова, влез он к тому коню в ушко, напился там, наелся и хорошенько нарядился, а в другое вылез и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сел он на коня, и начал бить коня по крутым бедрам. Конь осержается, от земли отделяется, выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, долы и горы хвостом устилает, малые речки меж ног пускает, большие реки переплывает, и так он разъярился, что прекрасную царевну Бастру только за два венца не достал. Тут царь Гестон закричал: «Держи, держи!» Однако не могли Иванушку-дурачка удержать, он ускакал в чистое поле, в зеленые луга, и как приехал на то место, где на коня сел, то слез с своего доброго коня, потом влез ему в ушко, разрядился, а в другое вылез, стал опять по-прежнему, и отпустил своего доброго коня гулять, а сам взял корзинку, пошел в лес и, набрав грибов, принес домой. Братья его, пришедши вскоре после него, начали между собой разговаривать: «Куда, братец, какой сегодни один был молодец, — сказал один другому, — что чуть было царевну не достал». — «Да ведь и я там был», — подхватил речь его Иванушка-дурачок. «Где тебе там, дураку, быть, — сказали ему братья, — лежи в печи, да молчи».

Царь Гестон опять начал клич кликать, чтоб съезжалися все цари-царевичи, короли-королевичи, князья и бояра, и когда пришел реченный день, то братья Иванушки-дурачка опять начали собираться идти смотреть того позорища. Дурак стал братьев просить, чтоб его взяли с собою, но они его не взяли и сказали ему на то, как и прежде. Когда же дураковы братья ушли, то Иванушка-дурачок взял корзинку и пошел в чистое поле, в зеленые луга, и положил корзинку под кустик, крикнул громким голосом: «Гей ты, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, из ноздрей пламя пышит, и, прибежав к нему, сказал: «Какая служба, какая нужда? Сказывай мне скорее и садись на меня, на доброго коня». — «Ах! ты гой еси, мой добрый конь! — сказал ему Иванушка-дурачок. — Царь Гестон клич кликал, чтоб его дочь, прекрасную Бастру, поцеловать и перстнями обменяться чрез двенадцать венцов, то сослужи ты мне эту службу». Вымолвив сию речь, Иванушка-дурачок влез коню в ушко, напился, наелся и нарядился, а в другое ушко вылез, стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сел на своего доброго коня, и бьет его по крутым бедрам. Конь осержается, от земли отделяется, выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, долы и горы хвостом устилает, малые речки меж ног пропускает, большие реки переплывает, и так он разъярился, что прекрасную царевну Бастру только за один венец не достал. Царь Гестон тогда закричал: «Держи, держи!» Однако не могли Иванушку-дурачка удержать, он ускакал в чистое поле, в зеленые луга, и как приехал на то место, где на коня сел, слез с своего доброго коня, потом влез ему в ушко, разрядился и в другое ушко вылез, стал по-прежнему, и отпустил своего доброго коня гулять, а сам взял корзинку и, набрав грибов, пошел домой. Братья его, пришедши скоро после него, начали меж собою разговаривать: «Куда, братец, какой сегодни один молодец был, что лучше еще вчерашнего, и за один венец только царевну не поцеловал». Дурак, перебив их разговор, сказал: «Ведь и я там был». — «Где тебе, дураку, там быть, — закричали на него братья, — лежи на печи, да молчи».

Царь Гестон в третий раз начал клич кликать, чтоб съезжались все цари-царевичи, короли-королевичи, князья и бояра; и когда пришел реченный день, то братья Иванушки-дурачка опять начали сбираться идти смотреть того позорища. Дурак стал братьев просить, чтоб его взяли с собою, но они его не взяв, сказали ему, чтоб он сидел дома. Когда же они ушли, то Иванушка-дурачок взял корзинку, и пошел в чистое поле, в зеленые луга, и, положив корзинку под кустик, крикнул своим громким голосом: «Гей ты, мой Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит; седельце на нем черкасское, а уздечка шелку шемаханского, и, прибежав к Иванушке-дурачку, сказал: «Какая служба, какая нужда? Сказывай скорей и садись на меня, на доброго коня». «Ах! Ты гой еси, мой добрый конь! — сказал ему Иванушка-дурачок, — царь Гестон клич кликал, чтоб дочь его, прекрасную Бастру, чрез двенадцать венцов поцеловать и перстнями поменяться, то сослужи ты мне эту службу». Вымолвив сию речь, влез коню в левое ушко, напился, наелся и нарядился, а в правое ушко вылез и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сел на своего доброго коня, и бьет его по крутым бедрам. Конь его осержается, от земли отделяется, выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, долы и горы хвостом устилает, малые речки меж ног пропускает, большие реки переплывает, и так он разъярился, что перескакнул чрез все двенадцать венцов и прекрасную Бастру в сахарные уста поцеловал и перстнями поменялся. Царевна же Бастра влепила ему в лоб алмазную звезду и сама уже закричала: «Держи, лови, лови!» Однако не могли Иванушку-дурачка никак поймать, он ускакал в чистое поле, в зеленые луга, и как приехал на то место, где на коня сел, то слез с своего доброго коня, потом влез ему в правое ушко, разрядился, а в левое ушко вылез, стал по-прежнему, и отпустил своего доброго коня гулять, а сам взял корзинку и набрал грибов, а потом, перевязав голову тряпкою, чтоб не видно было во лбу алмазной звезды, пошел домой. Братья его пришли скоро после него, начали меж собою разговаривать: «Куда, братец, какой сегодни молодец был, что лучше еще и вчерашнего, и за все двенадцать венцов перескочил и царевну поцеловал и перстнями с нею поменялся, да и конь под тем молодцем какой славный, что так высоко скачет». Иванушка-дурачок им сказал на то: «Да ведь и я там был». — «Где тебе, дураку, там быть, — закричали на него братья, — лежи на печи да молчи: видно, ты с кем-нибудь дрался, что голову тряпкою обвязал». Дурак им на то сказал, что будто бы он угорел.

В то самое время, как Иванушка-дурачок поцеловал царевну Бастру и поменялся перстнем, и царь велел его держать, однако не удержали. Тогда царь Гестон отдал приказ, чтоб ко всем градским воротам приставить крепкие караулы и никого из города не выпускать, кто б таков ни был, а другой приказ отдал, чтоб на другой день со всего города все князья и бояра и жители градские мужеска полу от старого до малого сбиралися во дворец к царю Гестону. На утрие начали по сему приказу сбираться во дворец все приезжие цари-царевичи, короли-королевичи, князья и бояра и все жители градские. Братья Иванушки-дурачка также начали сбираться идти во дворец, а Иванушку-дурачка с собою не берут. Когда же они ушли, то Иванушка-дурачок вылез из печи, сказал: «Стань, печка, на куриные ножки и ступай за мной». Печь тотчас стала на куриные ножки и пошла за ним. Он пошел ко дворцу царя Гестона, и печка за ним туда же, и, пришедши Иванушка-дурачок ко дворцу, против окна остановился, и, затопя печку, начал печь блины. Когда же все жители градские мужеска полу собрались во дворец, тогда прекрасная Бастра каждого человека призывала к себе поодиночке и давала всем награждение денежное. Как скоро она всех пересмотрела, тогда столь печальна стала, что не нашла возлюбленного, своего обруче. Она пошла в свою спальню, села под окном, пригорюнившись, и нечаянно взглянула на улицу и увидела Иванушку-дурачка, что блины печет, тотчас приказала его привесть пред себя. Когда же его привели пред нее, то спросила она Иванушку-дурачка, для чего у него голова обвязана тряпкою. Он ей сказал, что голова болит. Однако царевна скинула у него с головы тряпку и увидела ту алмазную звезду, которую она ему в лоб влепила, тотчас взяла его за руку, повела к своему отцу, царю Гестону, и ему сказала: «Милостивейший государь батюшка, ваше величество! Вот мой обрученный жених, я его нашла». Царь Гестон весьма обрадовался и начал Иванушку-дурачка спрашивать, какого он роду и какого отца сын, и как его по имени зовут. Иванушка-дурачок сказал ему о себе точь-в-точь. Царь Гестон приказал тотчас Иванушку-дурачка одеть в драгоценное платье и отвесть во дворце особливые покои, где б ему до брака жить можно было.

Потом послал по дурачковых братьев, и когда они к нему пришли, то приказал и им жить во дворце, и после пожаловал их царь всех знатными чинами. Братья Иванушки-дурачка весьма тому дивилися, что брата их дурака хочет царь женить на своей дочери, прекрасной Бастре. Царь Гестон приказал делать заготовление к свадьбе, и когда все было приготовлено, тогда повезли Иванушку-дурачка в церковь вместе с прекрасною царевною Бастрою, и обвенчали, и, приехав от венца, посадили их за столы дубовые, за скатерти браные. И тогда на том пиру все пили, ели и прохлаждалися и разными разговорами забавлялися, а потом повели Иванушку-дурачка с прекрасною царевною Бастрою в брачную горницу, и положили их на ложе брачное с великою честию, и для такой великой радости были великие забавы во всех городах царя Гестона сряду месяц целый. Братья же Иванушки-дурачка как скоро получили чины, то сделались такими грубыми, что все придворные господа начали на них иметь великую злобу, и старались, как бы их отдалить от двора царя Гестона. Один из придворных господ выдумал для того вот что: он пришел к царю Гестону и ему сказал: «Милостивейший государь! Любезные ваши зятья похваляются, будто бы могут они достать вашему величеству яблонь золотую, на ней растут яблоки золотые и серебряные, да и листья на ней золотые ж и серебряные, а растет она за тридевять земель в тридесятом царстве, в заповедных лугах». Царь Гестон обрадовался, услышав о сем от своего придворного, и захотелось ему весьма той яблони, для чего призвал к себе двух больших братьев зятя Иванушки-дурачка и сказал им: «Зятевья мои любезные! Я слышал, что вы похваляетесь достать мне золотую яблонь с золотыми и серебряными листочками и яблочками, то берите себе казны, сколько вам надобно, и поезжайте туда, куда вам надобно». Братья Иванушки-дурачка сказали царю Гестону, что они совсем тем не похвалялись. Однако царь им сказал, что ежели они той яблони ему не привезут, то велит их обоих казнить злою смертию. Они, устрашась казни, взяли по доброму коню и золотой казны на дорогу, поехали, не зная сами куда.

Иванушка же дурачок, услышав, что братья его поехали доставать золотую яблонь, то и он не утерпел, чтоб не ехать, и, пришедши к царю Гестону, своему тестю, начал проситься, чтоб и его отпустил. Царь не хотел было его отпустить, однако отпустил, и Иванушка-дурачок взял вместо доброго коня коростовую кобылу и сел на нее задом к голове, а передом к хвосту, и, взявши за хвост, поехал с царского двора, и когда он выехал в чистое поле, разорвал кобылу пополам, повесил на шест и закричал: «Сбегайтесь, серые волки, слетайтесь, черные вороны, вам царь Гестон свежего мяса прислал». А после вскрикнул своим громким голосом: «Гей, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит, и, прибежав к Иванушке-дурачку, сказал: «Какая служба, какая нужда? Сказывай мне скоро». Иванушка-дурачок ему сказал: «Царь Гестон посылает меня за тридевять земель в тридесятое царство и велел достать и ему привезть золотую яблонь, то сослужи ты мне эту службу». Тогда конь молвил: «О! Это не служба, а службишка, служба еще вся впереди. Возьми ты с собою веревку, и когда приедешь к той яблоне, то привяжи веревкою к самому корню одним концом, а другим к моему хвосту, тогда я ту яблонь вытащу из земли и с корнем». Иванушка-дурачок влез коню в ушко, напился, наелся и нарядился, а в другое ушко вылез, и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сел на своего доброго коня, и бьет его по крутым бедрам. Конь его осержается, от земли отделяется, выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, долы и горы хвостом устилает, малые речки перескакивает, широкие реки переплывает.

И так он ехал на коне, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, и наконец приехал за тридевять земель в тридесятое царство, в заповедные луга. И стоит там яблонь золотая, как красное солнышко, и весь луг освещает. Иванушка-дурачок по сказанному, как по писанному, взял веревку, привязал одним концом под корень яблони, а другим к хвосту своего доброго коня. Тогда добрый конь его разбежался вдруг и выдернул ту золотую яблонь, а Иванушка-дурачок взял ее в руку, поехал назад и, не доезжая до государства царя Гестона, остановился на той дороге, по которой братьям его ехать должно было, слез с своего доброго коня, пустил его по траве, а сам лег подле него, а яблонь поставил поодаль от себя. Братья его ездили несколько лет по разным государствам, не могли проведать о той золотой яблоне, а ехали уже назад, чтоб принять казнь от царя Гестона, которую он им обещал, и наехали вдруг на своего брата Иванушку-дурачка; однако его не узнали и увидели ту золотую яблонь, весьма ею прельстились и говорили между собою: «Конечно, эта та самая яблонь, за которою нас царь Гестон посылал». Потом, подъехав к Иванушке-дурачку, начали его спрашивать: «Добрый молодец! Не продашь ли ты нам сию золотую яблонь?» Иванушка-дурачок им молвил: «У меня эта яблонь не продажная, а заветная, и завет вот какой: ежели вы отрубите у себя на руке по пальцу и мне их отдадите, то я вам и яблонь отдам». Братья его долго о том думали, а после на то согласились, отрубили у себя с рук по пальцу и отдали Иванушке-дурачку, а яблонь взяли и поехали к царю Гестону в великой радости.

Как скоро они из виду от Иванушки-дурачка уехали, тогда он встал с травы и, сев на своего доброго коня, поехал к царству своего тестя, и когда приехал на то место, где на коня сел, слез с своего доброго коня, влез ему в ушко, напился, наелся, а в другое вылез, стал по-прежнему, и отпустил своего доброго коня в чистое поле гулять, а сам настрелял сорок и ворон, и пошел на царский двор, и, пришед на двор, начал кормить собак сороками и воронами, потом пошел к прекрасной царевне Бастре, своей супружнице. Она начала мужа своего уговаривать, чтоб он не дурачился, а Иванушка-дурачок ей сказал: «Прекраснейшая моя и всего света любезнейшая царевна Бастра! Пожалуй, не учи меня, я знаю сам, что делаю». Скоро после того братья Иванушки-дурачка приехали и вручили золотую яблонь царю Гестону. Царь весьма был рад, что получил такое сокровище, и наградил зятьев своих за то золотою казною и чинами. Братья Иванушки-дурачка, как скоро получили новые чины, то пуще сделались грубыми против всех придворных господ и думали, что уже лучше их никого у царя нет. Придворные господа начали за то на них иметь превеликую злобу и старались, как бы их совсем отлучить от двора царя Гестона, то один из придворных господ выдумал еще для того вот что: он пришел к царю Гестону и ему сказал: «Ваше величество! Любезные ваши зятья похваляются, что будто бы могут достать свинку-золотую щетинку, которая клыками землю пашет и хвостом засевает, а ходит она за тридевять земель в тридесятом государстве, в заповедных лугах». Царь Гестон обрадовался, услышав о том от своего придворного, и весьма хотел той свинки-золотой щетинки, для чего призвал к себе двух больших зятьев и им сказал: «Зятья мои любезные! Я слышал, что вы на стороне похваляетесь достать свинку-золотую щетинку, то берите себе казны, сколько вам надобно, и поезжайте, а ежели ту свинку мне не привезете, то я вас злою смертию казнить велю». Братья Иванушки-дурачка устрашились казни и, взяв себе по доброму коню и золотой казны на дорогу, поехали и сами куда не знают.

Иванушка же дурачок, услышав, что братья его поехали доставать свинку-золотую щетинку, не утерпел, чтоб не ехать, и, отпросясь у царя Гестона, сел на коростовую кобылу задом к голове, а передом к хвосту, и, взявши кобылу за хвост, поехал в чистое поле, и когда туда приехал, то разорвал кобылу надвое и, бросив на землю, сказал: «Сбегайтеся, серые волки, слетайтеся, черные вороны, вам царь свежего мяса прислал». После вскрикнул громким голосом: «Гей, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит, и, прибежав к Иванушке-дурачку, сказал: «Какая служба, какая нужда? Сказывай мне скоро». Иванушка-дурачок ему сказал: «Царь Гестон посылает меня за тридевять земель в тридесятое царство доставать свинку-золотую щетинку, то сослужи ты мне эту службу». Тогда конь ему молвил: «О! это не служба, а службишка, служба еще вся впереди. Возьми только с собой опять веревку и сделай из нее петлю, и когда мы приедем к той свинке, то ты на всем скаку надень на нее петлю, то и получишь». Иванушка-дурачок влез коню в ушко, напился, наелся и нарядился, а в другое вылез и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сел на своего доброго коня, и бьет его по крутым бедрам. Конь его осержается, от земли отделяется, выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, долы и горы хвостом устилает, малые реки меж ног пускает, большие реки переплывает.

И ехал Иванушка-дурачок на коне своем, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, и приехал за тридевять земель в тридесятое государство, в заповедные луга, и ходит там по лугу свинка-золотая щетинка, от щетин ее как от солнечных лучей сияет. Иванушка-дурачок по сказанному, как по писанному, сделал из веревки петлю, а потом разъярил своего доброго коня, и на скаку надел петлю на шею свинке, и, привязав ее к стременам, поехал назад, и, не доезжая до государства царя Гестона, остановился на той дороге, которой братьям его ехать надобно, слез с своего доброго коня, пустил его по траве, а сам лег подле него, а свинку также пустил по траве гулять. Братья ж его ездили несколько лет по разным государствам, не могли проведать о той свинке-золотой щетинке, и ехали уже назад, чтоб принять казнь от царя Гестона, которою он им грозил, и наехали вдруг на своего брата Иванушку-дурачка; однако его не узнали, и, увидев ту свинку, весьма на нее прельстились, и говорили между собою: «Конечно, это та свинка, за которою нас царь Гестон посылал». И, подъехав к Иванушке-дурачку, начали его спрашивать: «Добрый молодец! Не продашь ли ты нам сию свинку-золотую щетинку?» Иванушка-дурачок им молвил: «У меня эта свинка не продажная, а заветная, и завет вот какой: ежели вы отрубите у себя у ног по пальцу и мне их отдадите, то я вам и свинку отдам». Братья его долго о том думали, а после на то согласились и отрубили у ног по пальцу, отдали Иванушке-дурачку, а свинку взяли и поехали к царю Гестону в великой радости.

Когда они уехали, то Иванушка-дурачок встал с травы и, сев на своего доброго коня, поехал к царству своего тестя, и когда приехал на то место, где на коня сел, слез с своего доброго коня, влез ему в ушко, а в другое вылез, и стал по-прежнему, и отпустил своего коня в чистое поле гулять, настрелял опять сорок и ворон, и пошел на царский двор, и, пришед туда, начал кормить собак сороками и воронами, потом пошел в палаты к прекрасной царевне Бастре, своей супружнице. Она начала мужа своего уговаривать, чтоб он не дурачился. А Иванушка-дурачок ей сказал: «Прекрасная моя и всего света любезнейшая царевна Бастра! Пожалуй, не учи меня, я знаю, что делаю». Скоро после того братья его приехали и вручили царю Гестону свинку-золотую щетинку. Царь весьма был рад, что получил такое сокровище, и наградил зятьев своих за то золотою казною и чинами. Братья Иванушки-дурачка, как скоро получили новые чины и награждение от царя Гестона, то еще грубее стали против всех придворных господ и думали, что уже точно лучше их никого у царя нет. Придворные господа начали за то на них иметь превеликую злобу, и так, что старались их совсем искоренить. Тогда один из придворных пришел к царю и ему сказал: «Ваше величество! Любезные ваши зятья похваляются, что будто могут достать кобылицу златогривую с двенадцатью жеребятами златогривыми ж, а ходят они все за тридевять земель в тридесятом государстве, по заповедным лугам». Царь Гестон обрадовался, услыша о сем от своего придворного, и пожелал иметь ту кобылицу с жеребятами, для чего призвал к себе двух больших зятьев и им сказал: «Зятья мои любезные! Я слышал, что вы на стороне похваляетесь достать мне кобылицу златогривую с двенадцатью жеребятами златогривыми ж, то берите себе казны, сколько вам надобно, и поезжайте, а ежели той кобылицы с жеребятами мне не приведете, то я вас злою смертию казнить велю». Братья Иванушки-дурачка устрашились казни, взяли себе по доброму коню и золотой казны на дорогу и поехали, сами куда не знают.

Иванушка же дурачок услышал, что братья его поехали доставать кобылицу златогривую с двенадцатью жеребятами, то и он не утерпел, чтоб не ехать, и, отпросясь у царя Гестона, сел на коростовую кобылу, поехал в чистое поле. И как туда приехал, разорвал кобылу надвое и закричал: «Сбегайтеся, серые волки, слетайтеся, черные вороны, вам царь свежего мяса прислал». Потом крикнул громким голосом: «Гей, Сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит, и, прибежав к нему, сказал: «Какая служба, какая нужда? Сказывай мне скоро». — «Ах! Ты гой еси, мой добрый конь, — молвил Иванушка-дурачок, — послал меня царь Гестон за тридевять земель в тридесятое царство и велел достать в заповедных лугах кобылицу златогривую с двенадцатью ее жеребятами златогривыми ж, то сослужи ты мне эту службу». Как возговорит добрый конь: «Ох! Ты гой еси, добрый молодец, удалая твоя головушка! Вот то-то пришла мне, доброму коню, служба, да и тебе также. Однако бог милостив: возьми ты с собою палицу железную в 20 пуд, и как приедем мы туда, то вырой ты яму четвероугольную, в длину и ширину по десяти саженей, и заклади хворостом и травою, и, когда кобылица на тебя бросится, тогда я поскачу из всей моей силы, и, прибежав к яме, вдруг повернись в сторону, тогда кобылица упадет в ту яму, а ты палицею бей ее изо всей своей силы, то и кобылица тебе сдастся и с жеребятами». Иванушка-дурачок, выслушав коневу речь, влез ему в ушко, напился, наелся и нарядился, и стал такой молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать, ни в сказке сказать, и сел на своего доброго коня, и бьет его по крутым бедрам. Конь его осержается, от земли отделяется, выше лесу стоячего, пониже облака ходячего, долы и горы хвостом устилает, малые реки меж ног пускает, большие реки переплывает.

И ехал Иванушка-дурачок, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, и приехал за тридевять земель в тридесятое государство, в заповедные луга, и тогда начал Иванушка-дурачок рыть яму, какую конь его ему приказал, и заклал хворостом и травою, и лишь только, что успел яму вырыть и на своего коня сесть, увидела его кобылица златогривая и бросилась на Иванушку-дурачка, как лев злой. Иванушка-дурачок по сказанному, как по писанному, разъярил своего доброго коня, и тогда конь его поскакал, как стрела, изо всей силы, а кобылица за ним. И бегала за Иванушкой-дурачком по всему лугу, но не могла нагнать, а наконец прибежал конь к яме и вдруг повернул в сторону, а кобылица за ним не успела и упала в яму. Тогда Иванушка-дурачок начал кобылицу в яме бить палицею и до тех пор ее бил, покуда сама сдалась ему и с жеребятами своими. Иванушка-дурачок надел на нее узду, и, вытащив из ямы, привязал к своему коню, и поехал назад, а жеребята сами за кобылицею побежали. Иванушка-дурачок, не доезжая до государства царя Гестона, остановился на той дороге, по которой братьям его ехать надобно, слез с коня, пустил его с кобылицею и с жеребятами по траве гулять, а сам лег подле их. Братья его ездили несколько лет по разным государствам, не могли проведать о той златогривой кобылице, ни о жеребятах, и ехали уже назад, чтоб принять казнь от царя Гестона, которою он им грозил, и наехали вдруг нечаянно на своего брата, и его не узнали, и, увидя кобылицу златогривую и с жеребятами, весьма на нее прельстились, и говорили между собою: «Конечно, это та кобылица с жеребятами, за которою нас царь Гестон посылал». И, подъехав к Иванушке-дурачку, начали его спрашивать: «Добрый и храбрый молодец! Не продашь ли ты нам сию кобылицу с жеребятами?» Иванушка-дурачок им отвечал: «У меня эта кобылица с жеребятами не продажная, а заветная, и завет вот какой: ежели вы вырежете у себя из спины по ремню и мне их отдадите, то я вам кобылицу и с жеребятами отдам». Братья его долго о том думали, а после на то согласились, и дали ему самому у себя вырезать из спин по ремню. Иванушка-дурачок, вырезав у них по ремню, положил их в карман, а кобылицу с жеребятами отдал. Братья его, взяв кобылицу с жеребятами, поехали к царю Гестону в великой радости.

Когда они уехали, то Иванушка-дурачок встал с травы, и, сев на своего доброго коня, поехал к царству своего тестя, и как приехал на то место, где на коня сел, слез с своего доброго коня и влез ему в ушко, а в другое вылез, и стал по-прежнему, и, отпустив своего коня в чистое поле, в зеленые луга гулять, настрелял опять сорок и ворон, и, обвесив их около себя, пошел на царский двор, и, пришед туда, начал кормить собак сороками и воронами, а после пошел к прекрасной царевне Бастре, своей супружнице. Она стала мужа своего со слезами уговаривать, чтоб он не дурачился. А Иванушка-дурачок ей сказал: «Прекраснейшая моя и всего света любезнейшая Бастра! Пожалуй, не учи меня, я знаю сам, что делаю». Скоро после того братья его приехали и вручили царю Гестону кобылицу златогривую и с жеребятами. Царь несказанно был рад, что получил такое неоцененное сокровище, и за то наградил своих двух зятьев великою казною и сделал их первыми при себе.

После сей поездки царь Гестон приказал вытопить баню, и когда она была совсем готова, тогда царь Гестон пошел в баню, приглася с собою всех зятьев, хотя большим его двум зятьям и не гораздо хотелось с царем вместе идти париться, потому что у них в спинах вырезано было по ремню. Однако не могли в том царю отказать и с ним пошли. Когда они пришли в баню и все разделись, тогда Иванушка-дурачок сказал царю Гестону: «Ваше величество! Не прикажи казнить, прикажи слово вымолвить». Царь ему на то отвечал: «Говори, любезный мой зять, что тебе угодно». Тогда Иванушка-дурачок начал говорить: «Посмотри, государь, что это у братьев моих спины не целы?» Царь весьма удивился, когда увидел, что у них по ремню вырезано было, и спрашивал у них, что тому причиною. Но Иванушка перехватил его речь и молвил: «Ваше величество! Ведь не они тебе достали золотую яблонь с золотыми и серебряными листочками и яблочками, не они достали свинку-золотую щетинку, не они тебе достали и кобылицу златогривую с жеребятами, а я трудился и их доставал. Вот тебе ремни из спины их и пальцы от рук и от ног их». Тогда Иванушка-дурачок рассказал царю обо всем, как что было: как он доставал яблонь, свинку и кобылку с жеребятами и как братьям отдавал. Тут царь Гестон разъярился на двух своих зятьев, и приказал их расстрелять, и мясо их псам отдать за то, что его обманывали, а Иванушку-дурачка наградил до избытка золотою казною, и при старости лет своих возложил на главу его венец свой, и он начал управлять царством его разумно, и подданные любили его как своего отца.

Жил-был царь, по имени Хатей, и у того царя Хатея были три сына: первый Асир-царевич, другой Адам-царевич, а третий Сила-царевич, который был меньшой брат. И начали два больших брата у отца своего, царя Хатея, проситься в иные государства погулять, людей посмотреть и себя показать. Царь Хатей их с своим родительским благословением отпустил и дал им по кораблю, на которых бы им в чужие государства ехать можно было. Меньшой брат Сила-царевич, узнав, что его братья отъезжают в иные земли, и весьма сам захотел вместе с ними ехать и посмотреть иностранных мест. Он пришел к отцу своему, царю Хатею, и стал со слезами у него проситься, чтоб его отпустил с братьями вместе. Царь Хатей ему сказал: «Сын мой возлюбленный, Сила-царевич! Ты еще млад и к дорожным трудам необычен, и для того советую тебе лучше остаться дома и о том не помышлять, о чем ты думаешь». Однако Силе-царевичу так сильно захотелось посмотреть иных государств, что неотступно у отца своего просился. Царь Хатей, видя, что сын его меньшой имеет желание к путешествию, принужден был и его отпустить и дать ему корабль.

Когда три царевича сели всякий на свой корабль, скоро после того приказали отвалить от берега, и как выехали они на чистое море, то большой брат, Асир-царевич, поплыл вперед на своем корабле, средний брат, Адам-царевич, за ним, а Сила-царевич позади всех. На третий день их мореплавания плывет мимо корабля Асира-царевича по морю гробница, на коей были железные обручи, и Асир-царевич видел ту гробницу и не приказал ее взять на свой корабль. Адам-царевич также гробницу видел и не приказал ее взять, а как скоро Сила-царевич гробницу увидел, то тотчас приказал спустить бот и, переняв ее, привезть на свой корабль. Матросы скоро ту гробницу переняли и привезли на корабль. Тогда Сила-царевич приказал ее поставить к месту. После того на другой день поднялся превеликий ветр, которым корабль Силы-царевича с пути сшибло и занесло в незнаемую сторону и прибило к неизвестному крутому берегу. Тогда Сила-царевич приказал спустить бот и в него положить гробницу, и сам сел в тот же бот, и переехал с корабля на берег. Он велел ту гробницу с обыкновенными похоронами зарыть в землю, и когда ее зарыли, тогда Сила-царевич приказал своему корабельщику, чтоб он на том месте, где остался его корабль, дожидал его один год, а когда чрез год его не дождется, то дожидался б и другой год, а когда и через два года не дождется, то дожидался б его третий год, а ежели чрез три года не дождется, то отправился бы в свое государство.

Когда Сила-царевич отдал своему корабельщику такой приказ, пошел сам куда глаза глядят один-одинешенек. Он шел путем-дорогою три дни и на четвертый день услышал за собою бегущего человека, так как бы кто за ним прытко гнался. Он оглянулся и увидел человека в белой одежде, который его нагонял. Сила-царевич, выхватив свой острый меч, остановился, думал, что не злодей ли какой его догоняет. Как скоро тот человек нагнал Силу-царевича, бросился к нему в ноги и, целуя их, благодарил его за свое избавление. Сила-царевич его спросил, за что он ему кланяется и за какую милость, и говорил ему, что он совсем его не знает. Тогда человек в белой одежде вскочил на ноги и Силе-царевичу сказал: «Ох, ты гой еси, младой юноша, Сила-царевич! Как мне тебя не благодарить? Ведь я лежал в той гробнице, которую ты велел взять в море и после похоронить на берегу, и если бы не ты, то я может статься и вечно плавал по морю в той гробнице». — «Да как же ты в ту гробницу попал?» — спросил его Сила-царевич. «Я тебе об всем теперь же расскажу, — молвил незнакомый человек. — Я называюсь Ивашка-белая рубашка, и был я великий еретик. Мать моя узнала, что я ересью моею делал некоторый вред людям, то велела сделать ту гробницу, и, меня в нее положив, закрыла крышкою, и, законопатив щели, велела набить железные обручи, а после, проклянув меня, бросила в море. И по тому морю плавал я слишком два года и никто меня не взял, а теперь бью челом тебе за мое избавление, и за то хочу быть тебе вечно верным слугою и помогать во всяких опасных случаях. Еще же хочу тебя спросить: ежели хочешь жениться, то я знаю одну прекрасную королевну Труду, которая достойна быть твоей супружницею». Сила-царевич ему сказал, что ежели та королевна собою хороша, то он на ней жениться хочет. Ивашка-белая рубашка на то ему сказал, что Труда первая красавица на свете. Сила-царевич, услыша о такой ее красоте, распалился к ней любовью всем сердцем своим и просил Ивашку, чтоб он в то государство с ним пошел.

И так, они пошли путем-дорогою, и шли, близко ли, далеко ли, скоро ли, долго ли, неведомо, и пришли к тому государству, вокруг которого стояли тычинки, так как бы палисадом обнесено было все государство, и на всякой тычинке воткнуто по голове богатырской, а только на одной тычинке не было воткнуто головы. Сила-царевич, увидя те головы, ужаснулся и спрашивал Ивашку-белую рубашку, что бы все то значило? Ивашка-белая рубашка на то ему сказал: «Честный кавалер Сила-царевич! Это все головушки на тычинках богатырские, которые сватались за прекрасную королевну Труду». Сила-царевич весьма испужался, услыша такое чудо, и хотел возвратиться в свое отечество, не показываясь в государстве Трудина отца, которого звали Саломом, но Ивашка-белая рубашка ему сказал, чтоб он ничего не боялся и шел бы смело с ним вместе. Сила-царевич его послушался и пошел с ним. Когда они вошли в государство, то Ивашка-белая рубашка сказал Силе-царевичу: «Слушай, Сила-царевич, я у тебя буду вместо слуги, и когда ты придешь в царские палаты, то поклонись королю Салому пониже, тогда он тебя будет принимать за белые руки весьма ласково, и начнет спрашивать, откуда ты пришел, и из какого государства, и которого отца сын, и зачем, и как тебя по имени зовут; то ты ему скажи обо всем, не утая и того, что пришел ты свататься на его дочери, которую желаешь взять себе в супружницы, и он с великою радостию за тебя ее отдаст». Сила-царевич по сказанному, как по писанному, пошел во дворец, и как скоро король Салом его увидел, то вышел встречать, принимал его за белые руки и повел в палаты белокаменные и начал его спрашивать: «Ох, ты гой еси, младой юноша! Откуда ты пришел, и из какого государства, и которого отца сын, и зачем, и как тебя по имени зовут?» — «Я пришел из царства царя Хатея, и есмь сын его, и зовут меня Сила-царевич, а пришел я к тебе свататься на твоей дочери, прекрасной королевне Труде». Король Салом был весьма рад, что такого славного царя сын хочет быть его зятем, и для того велел готовиться своей дочери к браку.

Когда настал день, в который должно было Силе-царевичу венчаться, то король Салом приказал собраться ко двору всем князьям и боярам, и когда все собрались, то поехали в божию церковь, и Сила-царевич обвенчался с прекрасной королевной Трудою, и когда приехали от венца, то садились они за столы дубовые, за скатерти браные, пили-ели, прохлаждалися и всякими забавами веселилися. Когда же должно было Силе-царевичу идти в брачную горницу, то Ивашка-белая рубашка, отозвав его к стороне, и тихо ему сказал: «Слушай, Сила-царевич, когда ты ляжешь на постелю с твоей супружницею, то не моги ты до нее прикаснуться, потому что ежели прикаснешься к ней, то жив не будешь, и головушка твоя будет воткнута на оставшей тычинке; хотя она тебя и станет целовать, и миловать, и крепко к сердцу прижимать, однако ты ничего с нею не твори». Сила-царевич его спросил: «Для чего это ты мне сказываешь?» — «Для того, — отвечал Ивашка, — что она любится с одним нечистым духом, который к ней каждую ночь приходит во образе человека, а по воздуху он летает в образе шестиглавого змея. Так, пожалуй же, послушай слов моих, — повторил Ивашка, — и ничего с нею не твори, а когда она наложит на твою белую грудь руку свою и тебе будет тяжело, то ты вскочи с своей постели и бей ее палкою гораздо до тех нор, пока она всех сил лишится, а я буду в то время стоять на карауле у дверей твоей спальни». Сила-царевич, выслушав слова сии, пошел в брачную горницу с прекрасною королевною Трудою и лег с нею на постелю. Королевна Труда начала его целовать и принуждала его, чтоб он сотворил с нею любовь обычайную. Однако Сила-царевич не хотел того сделать. Тогда королевна Труда наложила на его грудь свою руку и так сильно его давнула, что он насилу опомнился. Сила-царевич вскочил с своей постели и, взяв палку, которую Ивашка нарочно уже приготовил, начал бить королевну Труду и перестал уже тогда, как она растянулась на полу замертво. Скоро после того поднялся вихрь и влетел в их спальню змей шестиглавый, и хотел Силу-царевича пожрать, но Ивашка до того не допустил и взял острый меч и начал с тем змеем драться; они бились равно три часа, и Ивашка срубил у змея две головы, и тогда змей улетел опять от них прочь, а Ивашка велел Силе-царевичу ложиться спать и ничего не опасаться. Сила-царевич послушался его, лег спать и проспал до самого утра. Поутру король Салом послал проведать, что жив ли его зять любезный, Сила-царевич, и когда ему сказали, что он жив и благополучен, то король весьма был рад, что первый еще он спасся от дочери его, и велел потом призвать его к себе, и когда он к нему пришел, то пили они и ели весь тот день и прохлаждалися и разными забавами веселилися.

На другую ночь Ивашка-белая рубашка сказал Силе-царевичу, чтоб он и ту ночь также поступил с своей супружницею, а сам стал за двери, как и прежде. Когда Сила-царевич лег с Трудою на постелю, то она опять наложила на него свою руку и начала его давить, тогда Сила-царевич вскочил и бил опять по-прежнему, а после того прилетел змей и хотел Силу-царевича пожрать, Ивашка же выскочил из-за двери с мечом и начал опять с ним драться, и срубил ему еще две головы, и тогда змей улетел, а Сила-царевич лег спать. Наутро король Салом еще велел призвать к себе Силу-царевича и веселился с ним весь день.

На третью ночь Ивашка-белая рубашка тоже приказывал Силе-царевичу, что прежде, и Сила-царевич исполнил то как надобно, а Ивашка срубил змею последние две головы, и сжег их с туловищем, и пепел развеял по чистому полю. На четвертую ночь Сила-царевич спрашивает Ивашку, что можно ли ему с своею супружницею любовь сотворить? Но Ивашка ему сказал, чтоб он того не делал, а погодил до тех пор, покуда он ему не скажет. И так Сила-царевич жил у тестя своего короля Салома целый год и не творил любови с своею супружницею. Тогда Ивашка-белая рубашка ему сказал, чтоб он у тестя своего просился в свое отечество с родителями повидаться, а Сила-царевич его послушался и пришел проситься к королю Салому. Король Салом его отпустил и дал для провожания два полка из своего войска. Тогда Сила-царевич простился с своим тестем и, взяв с собой свою супружницу, поехал в свое государство.

На половине дороги Ивашка-белая рубашка сказал Силе-царевичу, чтоб он приказал полкам своим остановиться лагерем. Сила-царевич его в том послушался и приказал разбить палатки. На другой день после того Ивашка наклал перед палаткою Силы-царевича костер дров и зажег их, а после вывел королевну Труду из палатки, и выхватил из-под полы меч свой, и разрубил Труду надвое. Сила-царевич испужался весьма и заплакал горькими слезами, а Ивашка ему сказал, что она опять жива будет. Как скоро тело королевны Труды развалилось надвое, то из чрева ее поползли всякие гады, которых Ивашка побросал всех в огонь, а потом сказал Силе-царевичу: «Видишь ли, Сила-царевич, какая чистота была во чреве у твоей супружницы? Это ведь все злые духи в ней зародились». Потом, когда все гады из чрева ее выползли и Ивашка-белая рубашка их всех пережег, тогда Ивашка-белая рубашка Трудино тело сложил вместе и спрыснул наговоренной водою, и королевна Труда в ту же минуту сделалась живою, и стала столь смирна, сколько прежде была зла. Тогда Ивашка-белая рубашка сказал Силе-царевичу: «Ну, Сила-царевич, теперь даю тебе волю творить с твоей супружницею, что хочешь, потому что уже ты не можешь ничего опасаться». После сего он ему еще сказал: «Теперь прощай, Сила-царевич, ты меня больше никогда не увидишь». Сказав сии слова, он стал невидим, а Сила-царевич приказал снимать палатки, и как скоро их сняли, то поехал в свое государство, и когда он приехал к тому месту, где корабль его дожидался, то сел он на тот корабль с прекрасною королевною Трудою и поплыл в путь, а полки отпустил назад.

Как же скоро прибыл он в свое государство, то встретил его с пушечною пальбою, а царь Хатей вышел из своих палат белокаменных, и принимал его и прекрасную королевну Труду за белые руки, и повел в палаты белокаменные, и сажал их за столы дубовые, за скатерти браные, и они пили, ели, прохлаждалися и всякими забавами веселилися. И жил Сила-царевич у отца своего два года, а после поехал в королевство своего тестя, короля Салома, и принял от него златой венец, и начал тем королевством владеть, а с прекрасною королевною Трудою жил в великой любви и дружбе.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был король, и у этого короля было три сына: первый назывался Василий-королевич, другой Федор-королевич, а третий Иван-королевич. И как уже все три королевича были в совершенном возрасте, а отец их был в весьма старых летах, то в один день призвал к себе своих детей и стал им говорить: «Любезные дети! Вы видите, что я весьма стар, то, любя меня, сделайте удовольствие. Я слышу, что есть за тридевять земель в тридесятом царстве, в Подсолнечном государстве живая и мертвая вода, притом же есть в саду яблонь, на которой растут такие яблоки, от которых можно и старому сделаться молодым». Дети, выслушав от отца своего такую просьбу, стали думать, кому из них прежде ехать. Тогда старший брат, который назывался Василий-королевич, говорил своему отцу: «Милостивый государь батюшка! Позвольте мне прежде начать сие путешествие». Отец позволил ему сие с великою радостию. После чего приказал оседлать себе королевич лучшего коня, и взял с собой довольное число денег, и на другой день отправился в путь. И ехавши долгое время путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец, приметя, что дорога та кончилась, по которой он ехал, а в правой стороне увидел маленькую тропинку, то принужден был по ней ехать, и, ехавши долгое время, не видал ни одного человека, у которого б мог спросить про то государство, в которое он ехал. Наконец увидел впереди себя такие горы и пропасти и леса непроходимые, весьма изумился и не знал, что делать, ехать ли ему далее или возвратиться назад, и как опасался он более того, чтоб не потерять дороги, то и решился ехать назад к своему отцу и сказать, что нет такого государства нигде. В сих мыслях возвратился в свое государство и приехал во дворец к своему родителю, и как скоро услышал король о возвращении своего старшего сына, то, забыв свою старость, встретил его в комнатах с великою радостию, и думал, что уже верно привез он все то, за чем он ездил; но сын его подошел и сказал: «Милостивый государь мой батюшка! Езда моя не принесет вам никакого удовольствия, потому что, хотя я и прилагал крайнее старание, чтоб найти то государство, в котором находится живая вода и мертвая и моложавые яблоки, но, однако, нигде найти не мог». Король, услыша такую печальную для себя ведомость, погрузился в отчаяние и не выходил из своих комнат, что видя другой сын, который назывался Федором, вздумал опробовать своего счастия и, пришедши к своему отцу, сказал: «Милостивый государь мой батюшка! Позвольте мне съездить в тот же путь, куда ездил старший мой брат, может быть, я буду счастливее его и привезу вам то, чего вы столь нетерпеливо желаете». Король, видя усердность своего сына, с великою радостию позволил ему ехать. И как скоро королевич вышел из покоев своего отца, то и приказал оседлать себе лучшего коня и, взяв с собой довольно денег, поехал вон из государства; но по случаю наехал на ту же дорогу, по которой ездил брат его, следовательно, и приехал к тем же опасностям; но как и он опасался, чтоб не потерять дороги, то и возвратился обратно в свое государство и уверял своего отца, что подлинно нет такого государства. Король, услыша от другого сына своего такую печальную ведомость, отдался совсем отчаянию и не выходил из своих покоев. Подданные, видя короля своего столько печального, весьма сожалели, а особливо меньшой его сын Иван-королевич принимал участие в отцовской печали. Наконец, побуждаем будучи усердностию к своему отцу, вознамерился ехать в тот же путь, куда ездили его братья. В сем намерении и пошел к своему отцу, начал говорить: «Милостивый государь мой батюшка! Позвольте мне съездить и увериться, что подлинно ли нет такого государства, как уверяют вас мои братья». Король, видя любезного своего сына, толико принимающего участие в его печали, говорил ему: «Любезнейший мой сын! Ты еще млад и не можешь снести такого трудного пути». Но, будучи убежден неотступною просьбою своего сына, наконец отпустил его.

И Иван-королевич, как скоро получил себе от отца своего позволение, то и приказал оседлать себе доброго коня и взял с собою довольное число денег, отправился в путь. Но он совсем поехал не по той дороге, по которой ехали его братья, и таким образом ехал он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал он в некоторую весьма чистую и ровную долину. Посредине той долины увидел он избушку на курьих ножках, сама повертывается; то как подъехал к этой избушке и сказал: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». После сих слов избушка остановилась, а Иван-королевич слез с своего коня и привязал его, а сам взошел в ту избушку и увидел в ней сидящую Бабу-Ягу, спрашивающую у него сердитым голосом: «Доселева русского духу слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нонече русский дух в очах проявляется. Что ты, волею или неволею?» Иван-королевич отвечал, что сколько неволею, а вдвое того своею охотою. Потом рассказал ей, куда он ехал. И как скоро услышала Баба-Яга от него, то сказала ему: «Жаль, что я не могу тебе сказать, однака побудь здесь до завтрашнего дня, а завтрашний день я переменю твоего коня, ибо он очень устал». И так он препроводил весь день у нее, а на другой день, как скоро Иван-королевич встал, то Баба-Яга повела его в свою конюшню и показала ему коня, велела его оседлать и сказала: «Поезжай, королевич, прямо, там увидишь ты такую же избушку, как и моя, в ней живет сестра моя, и ты скажи ей, что я тебя к ней послала, и ежели она знает, то верно скажет, как тебе получить живую воду и мертвую. А в благодарность мне ты, королевич, как получишь и поедешь обратно назад, то отдай мне в целости моего коня». Иван-королевич обещался все исполнить и, поблагодаря ее за наставление, поехал в путь.

И, ехавши долгое время, наконец, приехал он, как ему сказывала Баба-Яга, к такой же избушке, которая также повертывалась, а Иван-королевич сказал те же слова: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Избушка остановилась. Иван-королевич слез с своего коня и привязал его, а сам взошел в избушку и в ней увидел такую же Бабу-Ягу, которая спросила у него: «Что ты, королевич, волею или неволею, и зачем едешь?» Иван-королевич отвечал, что сколько неволею, а вдвое того своею охотою, и сказал ей, куда и зачем он едет, притом сказал, что сестра ее прислала к ней, и просит, чтобы дала ему наставление, как достать то, зачем он ехал. Баба-Яга, выслушав, сказала ему: «Жаль мне, королевич, что я тебя не могу уведомить, однако останься ты у меня до завтрашнего дня, я тебе дам некоторое наставление, а притом и переменю твоего коня». И так, королевич пробыл весь день тот у Бабы-Яги, а на другой день, как скоро Иван-королевич встал, то Баба-Яга повела его в конюшню, показала ему коня и приказала ему оседлать, а после сказала: «Поезжай ты прямо по этой дороге, там увидишь ты такую же избушку, как и моя, в ней живет сестра наша, и ты скажи ей, что я тебя послала; и она, верно, тебе скажет о том, что ты ищешь». Притом же приказывала ему, чтоб он, когда поедет назад, то чтоб привел ее коня в целости. Королевич обещался сие исполнить и, поблагодаря ее за наставление, поехал в путь свой и ехал долгое время. Наконец увидел он такую ж избушку, стоящую на курьих ножках, сама повертывается. Королевич проговорил опять такие ж слова, как и прежде, и избушка остановилась. А королевич слез с своего коня и вошел в избушку, в которой увидел сидящую Бабу-Ягу и спрашивающую у него весьма сердитым голосом: «Доселева русского духа слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нонече русский дух в очах проявляется. Что ты, королевич, волею или неволею?» Тотчас ответствовал Иван-королевич, что сколько неволею, а вдвое того своею охотою. Потом рассказал ей, зачем он едет, и что прислали сестры ее к ней, чтоб она дала ему наставление. Баба-Яга, выслушав от королевича все то, переменя свой сердитый вид на ласковый, сказала ему, что она с великою охотою о всем его уведомит, только просила, чтоб он препроводил весь тот день у нее. Королевич принужден был на сие согласиться. А на другой день повела его Баба-Яга в свою конюшню и сказала: «Вот тебе конь, поезжай на нем, а своего оставь у меня». Потом сказала ему, что дорога сия приведет прямо к тому государству, в котором есть живая вода и мертвая, также и моложавые яблоки. «И тебе никак более нельзя приехать, как ночью, то и надобно, чтоб ты перескочил прямо через городовую стену, хотя она и покажется тебе очень высока, но, однако, конь этот перескочит. И как скоро ты будешь в городе, то поезжай прямо к садовым воротам, и в саду увидишь ты ту яблонь, на которой растут моложавые яблоки, и подле этой яблони увидишь ты два колодца, в которых живая и мертвая вода, и когда ты все это получишь, то немедля возвратись из саду, и как поедешь опять через городовую стену, то как можно берегись, чтоб конь твой не зацепил ни за одну струну, которые приведены к той стене. Ибо как скоро ты хотя за одну тронешь, то во всем городе сделается колокольный звон и барабанный бой, пушечная пальба и веретенная стрельба, отчего и встревожится весь город, и тогда уже нельзя никак тебе будет уехать».

Королевич, благодаря ее за наставление, обещался все исполнить и поехал в путь. И, ехавши долгое время, наконец приехал в ночь к тому государству. Итак, не останавливаясь, перескочил через городовую стену и поехал прямо к саду. А приехавши к садовым воротам, увидел столб, в котором ввернуто было два кольца, одно золотое, а другое серебряное, то он не знал, к которому кольцу привязать своего коня. Однако ж продел узду в оба кольца, а сам пошел в сад. Ему нетрудно было сыскать ту яблонь, на которой росли моложавые яблоки, потому что она отличалась ото всех своими яблоками. И как скоро нашел он ту яблонь, то нарвал довольное число яблоков и увидел те колодцы, в которых была живая вода и мертвая. Тогда, налив в склянки той воды, пошел вон из саду и пришел к тому столбу, где привязан был его конь. Иван-королевич отвязал своего коня и поехал из города; и как стал перескакивать городовую стену, то никак не мог уберечься, чтоб конь его не зацепил за те струны, которые протянуты были к стене, отчего и сделался во всем городе колокольный звон, барабанный бой, пушечная пальба и веретенная стрельба. И как скоро услышали в городе, то все встревожились, почему и догадалась Царь-девица, что хранящиеся в саду ее драгоценности похищены. Тотчас приказала оседлать своего коня; а как скоро оседлали и привели, то Царь-девица немедля погналась за королевичем, а он в то время был уже у первой Бабы-Яги, которой рассказал, каким образом он достал все то, зачем ехал. И как скоро сказал, что он, ехавши назад, зацепил за те означенные струны, то Баба-Яга, не медливши, вывела ему того коня, на котором он прежде к ней приехал, и сказала: «Поезжай, королевич, как можно скорее, потому что Царь-девица сама за тобой в погонь едет». После чего Иван-королевич поскакал к другой Бабе-Яге, а Царь-девица вскоре после его приехала к первой, у которой Иван-королевич переменял своего коня, спрашивала у нее: «Не видала ли какого проезжающего или проходящего человека?» На что Баба-Яга отвечала, что не видала; притом просила ее учтиво, чтоб от такого дальнего и трудного пути успокоилась; также уверяла Царь-девицу, что, верно, она догонит. Царевна склонилась на ее просьбу и препроводила весь тот день, а на другой день поехала опять за королевичем в погоню, а он был уже у другой Бабы-Яги, у которой, переменя своего коня, поехал весьма поспешно к третьей; а Царь-девица приехала к другой Бабе-Яге и спрашивала, что не видала ли она кого проезжающего? На что Баба-Яга отвечала ей, что никого не видала и просила ее также с учтивоетию, чтоб от такого пути успокоилась. Царевна, склонясь на ее просьбу, отдыхала весь тот день у нее, а на другой день поехала за королевичем. Но как Иван-королевич не имел отдохновения, то уже был у последней Бабы-Яги, у которой переменил коня, и, поблагодаря ее за вспомоществование, поехал поспешно в свое государство. А как приехала после него Царь-девица к третьей Бабе-Яге и испрашивала о нем, то она сказала, что никого не видала, и просила ее с учтивостию, чтоб успокоилась от такого пути. Царь-девица, склонясь на ее просьбу, препроводила весь день, а на другой день поехала опять в погоню, но, однако, уже королевич был близ своего государства. И когда приехал на свою границу, то Царь-девица, остановясь, сказала: «Счастлив ты, королевич, что не попал в мои руки, однако будь уверен, что я к тебе в гости буду». Королевич, услыша сие, рассмеялся и думал сам в себе: «Когда уже не умела меня в своем государстве ловить, а теперь я и не думаю». После сего королевич поехал уже тише без опасения, а Царь-девица поехала в свое государство.

Иван-королевич как скоро приехал в город, и король, отец его, услышал о приезде своего сына, весьма обрадовался. Забыв свою старость, встретил его с великою радостию, а еще и больше обрадовался, как услышал, что Иван-королевич привез все то, чего он столь нетерпеливо ждал. Королевич вынул из кармана две скляночки, в которых была живая и мертвая вода, и сказал: «Прими, милостивый государь батюшка, сии драгоценные воды». Потом приказал подать блюдо, на которое положил моложавые яблоки, и подал своему отцу. Король, приняв от своего сына такие драгоценности, обнял его с великим восхищением и радостию, потом говорил ему: «Любезнейший мой сын! Теперь я должен тебе моею жизнею и в благодарность мою отдаю тебе мое королевство». После сего король съел несколько яблоков и приметил, что он сделался помоложе. На другой день для такой радости сделал король великий банкет, который и продолжался несколько дней. После чего жили благополучно долгое время, а Иван-королевич и не думал о той царевне. Как в один день у короля во дворце было великое торжество, и все были на оном трое его детей, то нечаянно король взглянул в окошко и увидел в заповедном своем лугу раскинутую палатку, тотчас оборотясь к своим министрам, спросил: «Кто бы таков столь дерзок был, чтоб осмелился раскинуть свою палатку в моем заповедном лугу?» Но как все сказали королю, что не знают, то послал он своего министра осведомиться, кто таков приехал. Посланный от короля поехал в заповедные луга, и как скоро подъехал, сошел с коня и снял шляпу. Подошед к палатке, увидел в ней сидящую отменной красоты девицу, министр учтивым образом сказал: «Милостивая государыня! Здешнего государства король желает знать, кто вы таковы и зачем приехали?» Царь-девица (ибо это она была) сказала министру, что король после узнает, кто она есть, а что она приехала затем, чтобы король выдал из сынов своих виноватого; ежели выдаст виноватого, то отойдет она от города и оставит короля в спокойствии, а ежели не выдаст, то весь ваш город до основания разорит. Посланный министр возвратился обратно во дворец и, представши пред короля, объявил ему все сказанное Царь-девицею. И как скоро услышал король от министра, то весьма опечалился, да и веселие все пресеклось. Потом король, оборотясь к старшему своему сыну Василию-королевичу, говорил: «Поезжай, сын, и оправдайся, не ты ли виноватый». Королевич принужден был ехать и немедля отправился к Царь-девице, и как скоро подъехал к ее палатке, слез с своего коня и, подошед к ней, учтивым образом сказал: «Милостивая государыня! Король, мой отец, прислал к вам с тем, что не я ли виноватый, которого вы требуете?» На что Царь-девица сказала королевичу, что не он, и ехал бы спокойно, а прислал бы виноватого. Королевич с радостию поехал, что он не виноват, и как приехал во дворец, то рассказал отцу все сказанное Царь-девицею. Король приказал Федору-королевичу ехать, что и он ездил, то не его ли требуют. Федор-королевич принужден был ехать, и немедленно отправился к Царь-девице, которая также и ему сказала, что не он виноватый. И как скоро королевич услышал, то с радостию поехал обратно во дворец, где и сказал королю, своему отцу, что не его требуют.

Тогда догадался меньшой сын Иван-королевич, что приехала Царь-девица и что требует его, то, подошед к своему отцу, говорил: «Милостивый государь мой батюшка! Я признаюсь вам, что меня требуют, ибо я виноватый; только прикажите сделать мост от нашего дворца и до той палатки и чтоб убить весь тот мост золотою парчою». Король, любя своего сына, приказал сие сделать, и как мост совсем поспел, то Иван-королевич приказал собрать тридцать человек ярыжных, которым приказал, что как выйдет он из дворца и вступит на мост, то чтоб все вдруг запели песню и позади его всю бы парчу рвали и делили по себе, а наперед бы не выскакивали. После чего вышел королевич из дворца и пошел по мосту, то все ярыжные запели песню и зачали рвать парчу и делить по себе, а Царь-девица смотрела, и как пришел к палатке и сказал ей: «Милостивая государыня! Я пришел к вам тот виноватый, которого вы требуете». Царь-девица сказала ему: «Когда ты виноват, то что мне с тобою делать?» Королевич ей сказал: «Что вам угодно». Потом Царь-девица ему сказала: «Когда ты был столько хитр, что похитил мои драгоценности, которые с великим рачением я хранила, то я желаю быть вашею женою, ежели не противно». Королевич, услыша сие, весьма обрадовался, после чего Царь-девица подала ему свою руку и они в провожании ярыжных пошли во дворец, где и встретил их сам король. Царь-девица подошла к нему и с учтивостию сказала: «Милостивый государь! Я приехала не с тем, чтоб нарушить ваше веселие, но чтоб умножить оное». Потом рассказала королю, что в том она намерении приехала, чтобы выйти замуж за Ивана-королевича.

Король, услыша сие, весьма обрадовался и приказал изготовить брачную церемонию, и как скоро все было готово, то к великой радости своих подданных и женился Иван-королевич на Царь-девице. Король для такой радости сделал великое торжество, а для простого народа выставлены были с разными винами чаны, и так празднуемо было всеми сие бракосочетание целую неделю. Потом Царь-девица говорила Ивану-королевичу: «Любезный супруг! Ты видишь, что у короля, отца твоего, есть и кроме тебя наследников двое, то поедем в мое государство, там я тебе вручу его в полное владение». Королевич после своего бракосочетания жил у короля, отца своего, шесть месяцев, а потом стал проситься, чтоб его уволил в женино государство. Король, хотя с великим сожалением, однако его отпустил, после чего Иван-королевич отправился с своей супругою в ее королевство, где по прибытии сделался королем, потом учинил великое торжество для всех подданных, после чего жили благополучно.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был король и имел у себя одного сына и трех дочерей, и как уже король был в старых летах, то в один день призвал к себе всех детей, потом говорил Ивану-царевичу: «Любезнейший мой сын! Я чувствую, что скоро принужден буду вас оставить, то вручаю тебе правление сего государства, также и сестер твоих, а моих дочерей; наблюдай их и будь им вместо меня, а по возрасте их отдай в замужество за достойных женихов». Иван-царевич, услыша сие от отца своего, стал неутешно плакать; после чего король в скором времени умер, а Иван-царевич отправил сию печальную церемонию весьма великолепно, а после начал править государством.

И как уже долгое время жил благополучно, то в один день сестры его стали просить Ивана-царевича, чтоб пошел с ними в сад погулять. Иван-царевич, любя своих сестер, согласился на их просьбу и пошел с ними в сад. И как пришли, то и гуляли по аллеям и по першпективным дорогам. Как вдруг восстал великий ветр и небо помрачилось от нахождения превеличайшей тучи, потом пошел сильный дождь. Иван-царевич в то время с своими сестрами возвращался из саду во дворец, почему, видя такую непогоду, поспешил скорее, и как взошел в покои и лишь вступили в залу, как в ту ж минуту сорвало крышку с того зала. Потом увидел Иван-царевич и с сестрами влетевшего в залу превеличайшего орла, который, летавши в зале долгое время, наконец ударился об пол, сделался из орла прекрасным мужчиною, а как Иван-царевич и сестры его стояли в великом изумлении, то он, подошед к царевичу, говорил: «Милостивый государь мой, Иван-царевич, красота вашей большой сестрицы привела меня в ваше государство, почему и прошу вас, чтоб вы отдали ее мне в замужество, а я со своей стороны уверяю, что вы после узнаете, кто я таков, и не будете раскаиваться, что выдадите за меня вашу сестрицу». Иван-царевич отвечал, что он еще не мог оплакать своего родителя, как принужден будет проливать слезы о своей сестре, но, будучи убежден его просьбою и притом уверяем, что сие замужество для сестры его весьма выгодно, наконец согласился. И как скоро Иван-царевич объявил ему свое согласие, то сей незнакомый, превратясь опять в орла и подхватя свою невесту, в ту ж минуту полетел с нею из государства.

Иван-царевич, оплакав свою сестру, жил целый месяц благополучно; как в один день опять стали просить сестры его, чтоб пошел с ними в сад. Царевич склонился на их просьбу, и как пришли в сад, то гуляли довольное время, потом пошли обратно во дворец. Как вдруг восстал великий ветр и нашла превеликая туча, потом пошел сильный дождь. Иван-царевич, поспешая идти от такой непогоды во дворец, взошел в покои, и как скоро вступил с сестрами своими в залу, то увидел, что крышку с оного зала сорвало, а после того увидели влетящего ворона, который, долгое время летая по зале, наконец ударился об пол и превратился в молодого мужчину. Но как Иван-царевич и с сестрами своими стоял в великом изумлении, то он, подошед к царевичу, сказал: «Милостивый государь, красота средней вашей сестрицы привела меня в ваше государство, почему и прошу вас, Иван-царевич, чтоб вы отдали ее мне в замужество, а притом уверяю вас, что вы, когда узнаете, кто я таков, и не будете раскаиваться». Царевич говорил ему, что он недавно отдал свою сестру замуж, за кого и сам не знает, то еще и о той неизвестен, где она находится, как принужден будет, лишиться и другой. Но, убежден будучи от сего незнакомого неотступными просьбами, а притом уверяем от него, что сие замужество весьма выгодно будет для его сестры, наконец Иван-царевич согласился. И как скоро объявил ему свое согласие, то сей незнакомый, подхватя свою невесту и превратясь опять в ворона, полетел из государства, а царевич остался во дворце и с меньшею сестрою проливать слезы.

После чего жили несколько времени благополучно, и по прошествии нескольких месяцев сестра Ивана-царевича просила его, чтоб вместе с нею пошел в сад. Царевич, любя свою сестру, согласился на ее просьбу, и пошел с нею в сад, где гуляли довольное время. Потом пошли опять во дворец. Как вдруг сделался великий ветр и нашла великая туча, потом пошел сильный дождь. Царевич, видя такую непогоду, поспешая с сестрою своею в покои скоро, вступил в зал, то в ту ж минуту сорвало с той залы крышку и увидели влетящего сокола, который, летая долгое время по зале, наконец ударился об пол и превратился в молодого мужчину. А как царевич и с сестрою своею стоял в изумлении, то сей незнакомый, подошед к царевичу, говорил: «Милостивый государь, Иван-царевич, красота вашей сестрицы привела меня в ваше государство, почему и прошу вас, чтобы вы отдали за меня ее в замужество». Царевич говорил ему, что он уже двух сестер лишился, о которых не имеет никакого известия, на что незнакомый царевичу отвечал, что сестры его живут благополучно, притом просил его неотступными просьбами, чтоб в требовании его сестры ему не отказал. Царевич, убежден будучи его просьбою, наконец согласился, и как скоро незнакомый услышал, что царевич согласен, то, превратясь опять в сокола и подхватя свою невесту, полетел с ней из государства и оставил царевича проливать слезы о своих сестрах.

После сего Иван-царевич жил в своем государстве несколько месяцев, но безызвестность о сестрах своих столь его тревожила, что принял твердое намерение ехать и осведомиться о них. В том намерении призвал всех своих министров, и, выбрав из них одного, поручил ему правление государства, и приказал всем министрам его почитать. Потом приказал привести себе доброго коня, и как привели, то клал на него седелечко черкасское, подпружечку бухарскую, двенадцать подпруг с подпругами шелку шемаханского; шелк не рвется, булат не трется, яровитское золото на грязи не ржавеет. И как оседлал своего доброго коня, то приказал подать себе копье булатное, палицу боевую и меч-кладенец. И как все было принесено, то сел Иван-царевич на своего коня, бил коня по крутым бедрам, пробивал черное мясо до белых костей. Конь осержался, от земли отделялся, подымался выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, долы и горы меж ног пропускал, а маленькие речки хвостом застилал, и ехал путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал в чистое поле, в широкое раздолье, в котором увидел множество побитого войска. Иван-царевич, желая знать, кто побил столько войска, въехал в средину сих трупов, вскричал громким голосом: «Кто это войско побил?» После чего увидел Иван-царевич, что весьма израненный человек, приподнявши голову, сказал ему: «Милостивый государь! Это войско побила Марья Маревна, Кипрская королевна». Иван-царевич удивился, когда услышал, что побила женщина оное войско, то спросил оного раненого, куда она поехала. И как указал он царевичу дорогу, то немедля Иван-царевич и поехал.

И, ехавши долгое время, увидел побитого войска еще больше. Иван-царевич, желая знать, кто побил это войско, въехал в середину тех трупов, вскричал громким голосом: «Кто это войско побил?» Тогда один весьма раненый, находясь промежду тех трупов, приподнявшись, ему сказал, что это войско побила Марья Маревна, Кипрская королевна. Иван-царевич еще и более удивился ее силе и храбрости. Потом спрашивал царевич, куда она поехала; и как раненый указал царевичу дорогу, то немедля Иван-царевич и поехал; и, ехавши долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, наконец приехал в чистое поле, в широкое раздолье, где увидел премножество побитого войска. Иван-царевич желал знать, кто это войско побил, но как узнал, что это войско Марья Маревна, Кипрская королевна побила, то поехал немедленно, побуждаем будучи любопытством видеть Марью Маревну, Кипрскую королевну. И, ехавши три дни, а на четвертый день увидел впереди себя раскинутую палатку, то Иван-царевич, подъехав к палатке, слез с своего коня и привязал его, а сам, взошед в палатку, увидел сидящего молодого и прекрасного богатыря. Марья Маревна (ибо это она была) приняла Ивана-царевича весьма учтиво, потом спрашивала царевича, куда он имеет намерение ехать и которого он государства? Иван-царевич рассказал ей о себе, и как упомянул свое имя, то Марья Маревна прервала его речь и сказала: «Ах! Иван-царевич, я наслышалась о вашей храбрости, почему и хотела ехать к вам в государство, а как теперь я вижу вас в моей палатке, и ежели не противно будет вам взять меня в замужество и быть Кипрским королем». Иван-царевич, видя Марью Маревну пред собой лицом весьма прекрасну, с радостию согласился; после чего Марья Маревна собрала свою палатку, потом сели на своих добрых коней, поехали в Кипрское государство, где и встретили Ивана-царевича все министры. И как приехали в город и взошли во дворец, то Марья Маревна на другой день приказала делать приготовления к свадьбе, и сделали сию свадьбу весьма великолепно. Потом Иван-царевич сделал великий пир, на котором были все министры, а для простого народа велел выставить с разными напитками великие чаны, после чего жили благополучно.

В один день Марья Маревна говорила Ивану-царевичу, что она намерена ехать к Колхидскому королю, биться с его армиею, притом сказала ему: «Любезный супруг, Иван-царевич! Ежели сил моих не будет биться с ним, то я препоручу вам, а теперь прошу меня уволить». Иван-царевич ее отпустил, а Марья Маревна ему сказала: «Пойдем, любезный супруг, я тебе покажу, в которую комнату тебе не ходить». Иван-царевич пошел с нею к той комнате и увидел, что двери у нее были без всякого украшения, почему Иван-царевич уверял ее, что он не пойдет в эту комнату, после чего Марья-царевна поехала, препоручив Ивану-царевичу все государство. После ее отъезда царевич в один день пошел по всем комнатам гулять и, как прошедши все комнаты, дошел до той, в которую ему не велела входить Марья-царевна, то Иван-царевич остановился и думал сам себе: «Когда мне поручено все государство, почему ж запретила она входить мне в эту комнату?» Потом полюбопытствовал, что в этой комнате есть, а как ключ был у него, то Иван-царевич отпер дверь и взошел в комнату, где увидел прикованного к стене четырьмя цепями престрашного змея. Царевич, как скоро увидел змея, то хотел возвратиться назад, но змей говорил ему: «Иван-царевич, дай мне стакан зелена вина, а я тебе дам другой век жить». Царевич, услыша сие, подумал сам себе: «Ежели с такой красавицей, как Марья Маревна, два века жить, то как весело буду я препровождать жизнь свою». Почему царевич немедля пошел и принес ему стакан зелена вина. И как скоро змей выпил, и после сказал царевичу, чтоб он отнес стакан обратно. Царевич понес стакан, а змей сорвался с цепей и полетел из государства. Царевич отнес стакан, а потом пошел гулять в сад и совсем забыл запереть ту комнату, в которой был змей, а как гулявши довольно в саду, возвратился во дворец, то на другой день стали съезжаться все министры во дворец и все в черном платье. И как царевич увидел их, то спросил: для чего они оделись в черное платье? На что министры отвечали: «Милостивый государь, наш, Иван-царевич! Мы печалимся о том, что вы потеряли свою супругу, а нашу королевну». Иван-царевич спросил их: «Почему?» То министры сказали царевичу, что змей, которого он выпустил, есть Еракский король и влюблен был в Марью Маревну уже несколько лет, а как он теперь свободен, то уже и Марья Маревна, конечно, у Еракского короля в государстве.

Иван-царевич как скоро выслушал от своих министров, то приказал привесть себе доброго коня, и как привели, то клал на него седелечко черкасское, подпружечку бухарскую, двенадцать подпруг с подпругами шелку шемаханского; шелк не рвется, булат не трется, яровитское золото на грязи не ржавеет и на огне не горит. Потом Иван-царевич садился на доброго коня, бил коня по крутым бедрам, пробивал черное мясо до белых костей; конь осержался, от земли отделялся, подымался выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, горы и долы меж ног пускал, маленькие речки хвостом застилал, и ехал путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец увидел впереди себя город, то как царевич не знал, где то Еракское государство, в котором находится любезная его Марья Маревна, то и принял намерение заезжать во всякий город: почему и поехал прямо во дворец, и как скоро приехал во дворец, где увидел стоящую на крыльце большую свою сестру и встречающую его. Царевич слез с своего коня, ни к чему его не привязывает и никому не приказывает, пошел во дворец и стал целоваться с своей сестрою. Потом увидел перед окнами дворца посажены двенадцать превеличайших дубов, то говорил своей сестре: «Любезнейшая сестрица! Для чего посажены сии дубы?» То царевна говорила: «Это для того посажены, что когда мой муж, орел, прилетает в свое государство, то прежде садится на те двенадцать дубов, а потом превращается в человека и входит во дворец». Вскоре после сих слов сделался великий ветр и нашла превеличайшая туча, потом пошел сильный дождь, и вдруг увидели превеличайшего орла, который сел на те двенадцать дубов. Иван-царевич приметил, что дубы от часу были ниже, и как уже ушли по самые макушки в землю, то орел ударился о землю и сделался мужчиною, в котором узнал царевич своего зятя. И как скоро взошел во дворец и увидел Ивана-царевича, то весьма обрадовался, и начали целоваться, потом зять его спрашивал, куда он намерен ехать? Иван-царевич сказал, что он желает видеть и тех двух своих сестер. Зять его обещал туда проводить, где находятся его сестры, а после рассказал ему Иван-царевич, как он лишился своей Марьи Маревны и что едет ее искать. Зять его говорил царевичу, чтоб он не ездил, потому что Еракский король имеет у себя такого коня, что всякого победит, но Иван-царевич положил или умереть, или возвратить свою Марью Маревну, только просил царевич своего зятя, чтоб проводил его к тем двум сестрам. Зять его превратился опять в орла, а Иван-царевич сел на своего доброго коня и простился с своею сестрою, поехали из дворца.

И как ехавши долгое время, наконец увидели впереди себя такой же город, и как приехали прямо во дворец, то встретила его другая сестра и повела в покои. Царевич весьма обрадовался, увидев сестру свою, и притом еще и благополучну. Потом увидел Иван-царевич перед окнами дворца двенадцать дубов, спрашивал о них у своей сестры, на что она сказала: «Любезный братец, Иван-царевич! Когда мой муж прилетает в свое государство, то прежде садится на сих дубах, а потом уже превращается в человека и входит во дворец». Вскоре после того сделался великий ветр и нашла великая туча, потом пошел сильный дождь, и вдруг увидели прилетевшего ворона, который сел на те двенадцать дубов, и дубы стали уходить в землю, и как уже ушли по самые верхушки, то ворон ударился о землю и превратился в мужчину, в котором узнал Иван-царевич своего зятя. И как взошел во дворец и увидел Ивана-царевича, обнял его с великою радостию, потом спрашивал его, куда он намерен ехать? Иван-царевич сказал ему, что желает видеться с последнею сестрою, а после искать свою Марью Маревну. То и этот стал его уговаривать, чтоб он не ездил к Еракскому королю и уверял, что непременно убьет его, но Иван-царевич, не слушая их, положил твердое намерение ехать. Потом просил своих зятьев, чтоб уведомили его, где живет третья сестра. Зятья его обещали проводить к ней, после чего оба царевичева зятя, превратясь один в орла, а другой в ворона; Иван же царевич сел на своего доброго коня и простился с своею сестрою, поехал с ними.

И как ехавши долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехали к тому городу, в котором жил третий зять Ивана-царевича. И как приехали прямо во дворец, то встретила его сестра с великою радостию и повела Ивана-царевича в покои. И перед окнами дворца увидел те ж двенадцать дубов, но царевич не спрашивал, ибо знал уже, на что они посажены. Вскоре после их приезду сделался великий ветр и небо померкло от нахождения превеличайшей тучи, потом пошел сильный дождь, и вдруг увидели прилетавшего сокола, который сел на двенадцать дубов, и как те дубы ушли в землю по самые верхушки, то сокол ударился о землю, сделался прекрасным мужчиною, и царевич узнал своего зятя. А как взошел во дворец и увидел Ивана-царевича, то с великою радостию его обнял, потом стал царевича спрашивать, куда он едет? И как Иван-царевич сказал, что едет искать свою Марью Маревну, то все три его зятя стали просить царевича, чтоб он не ездил к Еракскому королю, но Иван-царевич положил твердое намерение, что или лишиться жизни, или возвратить свою Марью Маревну. Зятья его, видя, что Иван-царевич не склоняется на их просьбу, просили его, чтоб он оставил им такие вещи, по которым бы можно было узнать, где он будет находиться, что и сделал Иван-царевич по их просьбе, и дал одному табакерку, а другому часы, а третьему перстень и сказал им: «Ежели вы, любезные зятья, захотите узнать обо мне, то посмотрите всякий в подаренную от меня вещь, в коих и увидите, где я буду находиться, в счастии или в несчастии».

После чего вышел из дворца и сел на своего доброго коня, бил коня по крутым бедрам, пробивал черное мясо до белых костей; конь осержался, от земли отделялся, подымался выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, горы и долы меж ног пускал, а маленькие речки хвостом застилал, и ехал путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал к Еракскому государству и увидел, что ворота городские заперты, но как узнал, что самого короля нет, то дождался, когда отперли ворота. Иван-царевич поехал прямо во дворец, где увидела его из окошек Марья Маревна и с великою радостию выбежала к нему навстречу. Иван-царевич слез с своего коня и пошел во дворец. Потом стал спрашивать, где король Еракский, на что она отвечала ему: «Любезный супруг, Иван-царевич! Король Еракский поехал биться с Бабой-Ягой на поединок, он приезжает в год только на три дня, а по прошествии трех дней уезжает опять на целый год». Иван-царевич сказал ей: «Когда нет короля Еракского, то поедем мы в наше государство». Марья Маревна с великою радостию приказала подвести лучшего иноходца и поехала с Иваном-царевичем.

И как ехали долгое время, то после их отъезда прошло несколько месяцев, как приехал король Еракский в свое государство и спросил, где Марья Маревна, Кипрская королевна? И министры сказали: «Милостивый наш государь! Марью Маревну увез Иван-царевич, тому уже несколько месяцев, как они уехали». Король, услыша сие, сказал: «Подите на конюшню к моему коню и спросите его, скоро ли надобно в погоню ехать?» Посланные пришли на конюшню и спрашивали его, то конь им отвечал: «Скажите королю, чтоб приказал пашню спахать, да хлеба посеять, и как хлеб поспеет, то обмолотить да и пива наварить, и когда пиво то выпьют, тогда Ивана-царевича поедем догонять». Потом пришли министры к королю и пересказали все, что им конь говорил. И как король выслушал от них, то приказал, чтоб все это исполнить. И когда пиво то выпили, в то время король приказал оседлать своего коня и поехал за Иваном-царевичем в погоню, и догнав его, сказал король: «Слушай, Иван-царевич, вот тебе тот век, который я тебе обещал». Потом отняв у него Марью Маревну, и сказал царевичу: «Ежели ты приедешь впредь за нею, то я тебя в мелкие части изрублю». После того поехал король Еракский обратно в свое государство, а царевич остался на том месте и проливал слезы.

Потом вздумал еще в другой раз ехать за ней в Еракское государство, и дал отдохнуть своему коню, поехал опять к Еракскому королю, и ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал к Еракскому государству и узнал, что король из государства уехал. Иван-царевич приехал прямо во дворец, а Марья Маревна как скоро увидела его, то выбежала к нему навстречу. Иван-царевич слез с своего коня, пошел с ней в покои и стал спрашивать, давно ли уехал Еракский король? Марья Маревна сказала ему, что третий день как он уехал. После чего Иван-царевич просил ее, чтоб поехала с ним. Марья Маревна сказала: «Я с охотой, Иван-царевич, согласна с тобою ехать, только жалею о тебе, что как король Еракский нас догонит, то уже, верно, тебя изрубит». Однако царевич упросил ее, чтоб она поехала с ним. Спустя после их отъезда несколько месяцев приехал король Еракский и спросил министров, где Марья Маревна? И министры ему сказали, что увез ее Иван-царевич. И как скоро услышал король, то сказал министрам, чтоб сходили к его конюшне и спросили бы, как скоро надобно ехать в погоню за Иваном-царевичем. Посланные пришли на конюшню, спрашивали у него, скоро ли надобно ехать за Иваном-царевичем в погоню? На что конь сказал, чтоб приказал король пашню спахать и хлеба посеять, и как хлеб поспеет, то чтоб обмолотить да и пива наварить, и когда пиво то выпьют, в то время поедем догонять Ивана-царевича. Посланные пришли к королю и пересказали все, что им конь сказывал. И как услышал король от своих министров, то приказал исполнить. И после того, как пиво сварили и выпили, то Еракский король оседлал своего коня и поехал за Иваном-царевичем в погоню, и как нагнал, то, выхватя свой меч, изрубил его на мелкие части и с конем, а после, положа Еракский король нарубленного Ивана-царевича в бочку, на которую набил железные обручи, и, засмоля ее, пустил в море, а сам поехал обратно в свое государство и взял с собой Марью Маревну.

Уже прошло несколько времени, как Иван-царевич лежал изрубленный в бочке и плавал по морю. Потом зятья его вспомнили о Иване-царевиче и всякий, посмотря в свою вещь, увидели, что его нет в живых, почему, слетевшись вместе, согласились его искать. Однако они по своему искусству знали, где была та бочка, в которой лежал Иван-царевич, то и слетелись, и думали, каким образом достать из моря ту бочку. Однако они по своему искусству сделали ветр, и море взволновалось, и как орел был силен, то ударил своими крыльями и, ухватя бочку, вытащил на берег. После сего думали они, каким образом ее разбить. Тогда сокол, подхватя бочку, полетел с нею под облака и, налетев на превеличайший камень, пустил ее сверху, то бочка, как ударилась о камень, и расшиблась в мелкие части. А ворон полетел за тридевять земель в тридесятое царство, в Подсолнечное государство за живой водой и мертвой, с которою и прилетел вскоре, и принес живую воду и мертвую, и начали они складывать изрубленное тело Ивана-царевича, и как собрали все части, то спрыснули мертвою водою, и все тело срослось, потом спрыснули живою водою, то Иван-царевич встал, как от сна пробудился, и говорил им: «Ах, любезные зятья! Как долго я спал!» На что они ему отвечали: «Да, ежели бы не мы, то бы спать тебе было вечно». Потом рассказали ему, что они с ним делали. Иван-царевич, отблагодаря их, потом сказал, что он опять намерен к Еракскому королю ехать за Марьей Маревной, на что зятья ему сказали, что «мы ехать не запрещаем, только ты ее не увози, а попроси, чтоб она спросила у короля, где он такого коня достал и каким образом». Выслушав от них, Иван-царевич простился с ними и пошел в Еракское государство пешком, потому что коня у него не было, а пришедши в некоторый городок, купил себе лошадь и поехал.

И, ехавши долгое время, наконец приехал в Еракское государство, и узнавши, что короля Еракского нет, то поехал во дворец. И как скоро Марья Маревна увидела его, то выбежала с великою радостию к нему навстречу. Иван-царевич слез с своего коня и пошел в покои, где Марья Маревна стала спрашивать, каким образом он ожил. Иван-царевич сказал ей, что он за это должен благодарить своих зятьев. Потом рассказал ей, зачем он приехал; Марья Маревна сказала ему, что «Еракский король будет через три дни в государство, потому что уже год как он уехал, а по приезде его я как-нибудь выспрошу». И как три дни прошло, то Марья Маревна спрятала Ивана-царевича в отдаленные комнаты, о которых король и совсем не знал. После чего вскоре Еракский король приехал; тогда Марья Маревна встретила его с притворною радостию. И по приезде своем сделал он великий пир, на который звал всех своих министров, и как за столом довольно подвеселилися, то, встав из-за стола, говорил Марье Маревне, чтобы просила она, чего хотела. Марья Маревна, получивши такую для себя радость, вставши, говорила королю: «Милостивый государь! Когда вы обещаете все, чего я ни попрошу, то пожалуйте скажите, где вы такого драгоценного коня взяли и каким образом его доставали?» Король не хотел ей о сем сказать, но как дал слово, что все исполнит, чего ни потребует, то говорил, что конь тот стоит ему дорого, потому что он у Бабы-Яги за него пас сам табун лошадей три дни; притом сказал, что «без щита и платка моего никак нельзя дойти до ее жилища». И как скоро Марья Маревна сие выслушала, то, как день прошел, а ночь настала, она взяли щит и призвала мастера, которому приказала, чтобы точно такой же сделал щит, и чтоб был готов к утрему, также и платок велела принести точно такой же, какой был у Еракского короля. И как щит принесли, то она, переменя щит и платок, отдала Ивану-царевичу, а король после трех дней поехал из государства, а Иван-царевич после его стал выбирать коня, и не выбрал по себе, пошел пешком.

И шел он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец пришел в превеликий лес, и как он шел несколько дней не евши, есть ему очень хотелось. И в один день взглянул он нечаянно на одно дерево, на котором увидел улей со пчелами, то Иван-царевич, не зная, что с голоду делать, вздумал разломать тот улей и хотя медом несколько утолить свой голод. Но как скоро влез на дерево, то и выползла из улья матка, которая ему говорила, чтоб он не трогал ее улья, а поел бы хотя гнилого дерева, потому что она ему некогда будет надобна. Иван-царевич слез с дерева и пошел далее в путь свой, а улей со пчелами не трогал. И как вышел из лесу, то пошел через великие горы, и как шел он несколько времени, то увидел впереди себя престрашную медведицу, но как был при нем меч, то Иван-царевич хотел ее изрубить и утолить свой голод. Медведица же Ивану-царевичу говорила: «Не бей меня, царевич, потому что я тебе впредь пригожусь, а лучше поешь какой-нибудь травы, а тебе уже немного идти остается». Царевич отошел от медведицы прочь и оставил ее безвредну, пошел далее в свой путь, а медведица побежала. И как шел долгое время, то увидел сидящего близ себя сокола; царевич, подняв камень, хотел его убить, но сокол говорил ему, чтоб он его не трогал, обещаясь услужить ему за то. Царевич думал сам себе: «Когда я уже терпел голод долгое время, а малое потерплю». Тогда сокол ему сказал: «Когда будешь, Иван-царевич, подходить ко дворцу Бабы-Яги, то за десять верст будет огненная река и через нее мост, и тебе непременно надобно идти будет по тому мосту; и станет тебя опалять происходящий от той реки огонь, а как ты имеешь при себе щит, которым и можешь укрыться от сего пламя, и тебе ничто не может вредить». После того сокол полетел на воздух, а царевич продолжал путь свой далее.

Итак, пришедши к той пламенной реке и прикрыв себя тем щитом, перешел мост и не чувствовал пламя. После того вскоре приблизился он к тому дворцу, где жила Баба-Яга, и увидел царевич, что кругом дворца обведена была железная рогатка. Иван-царевич, подошед, откинул рогатку, взошел во дворец, и увидела его Баба-Яга, приняла его ласково, потом спросила Ивана-царевича, зачем он пришел. Царевич сказал ей весьма учтиво: «Милостивая государыня, я пришел к вам пасти ваше стадо». Баба-Яга сказала: «Я с охотою тебя приму, только ежели хотя одной не будет кобылицы в моем стаде, то будешь лишен жизни». Иван-царевич на оное согласился, и на другой день Баба-Яга вывела из конюшни пятьдесят кобылиц и одного жеребца, отдала ему на руки. И как Иван-царевич отворотил ворота, то все кобылицы побежали в разные стороны и ушли из виду. Царевич, ходя по полю, искал и кричал, но ниже одной кобылицы не нашел, то весьма испугался и думал, что уже, конечно, лишен будет жизни. В сих мыслях лег он на траву и уснул. Потом услышал, что его очень больно укусило, почему проснувшись, увидел с великою радостию, что его был табун цел и на всякой кобылице премножество было пчел. Иван-царевич встал и увидел пчелиную матку, которая ему говорила, что она службу свою сослужила. Царевич, поблагодаря ее, погнал свой табун, а она полетела назад.

И как Иван-царевич пригнал всех кобылиц, и отдал Бабе-Яге, а на другой день погнал опять все стадо в поле, и кобылицы все разбежались по-прежнему в разные стороны. Царевич искал их везде и не мог найти, весьма опечалился. И как время пришло почти то, в которое надобно было гнать стадо, то вдруг видит бегущих своих кобылиц прямо к нему, а позади их бегущую и гонящую его табун ту медведицу, которую он хотел в горах убить. И как пригнала к нему оная медведица его табун, то сказала царевичу, что она службу свою отслужила. Царевич, поблагодаря ее, погнал свой табун и, пригнав, отдал его Бабе-Яге.

Потом на третий день погнал опять их в поле, и кобылицы по-прежнему все разбежались. И как царевич не мог их найти, то с грусти лег отдохнуть и уснул. В то время прилетел сокол и пригнал царевичев табун, и как царевича разбудил, то с крайнею радостию увидел он, что табун его цел. Поблагодарил сокола, погнал домой. И в том табуне был один жеребец, который и говорил Ивану-царевичу, чтоб он пришел в конюшню ночью, где и получит того коня, которого он желает. Царевич, пригнав табун, отдал Бабе-Яге и, дождавшись ночи, пошел в конюшню, где увидел лежащего в яслях жеребенка, и тотчас подхватя его, побежал из дворца весьма поспешно, потому узнала о сем Баба-Яга и вскоре погналась за ним в погоню. Иван-царевич наконец прибежал к той огненной реке, и, перебежав мост, потом оборотился назад, и вынул тот платок из кармана, который ему дала Марья Маревна, махнул оным по реке, и тот мост в ту ж минуту пропал, а Баба-Яга осталась на той стороне. После чего Иван-царевич вздумал отдохнуть, потому что очень устал, и положил своего жеребенка подле себя. Но, как отдохнувши, хотел идти, то жеребенок сказал: «Постой, Иван-царевич, дай мне на этом поле три дни погулять, а после уже поедем, и ты, верно, свое получишь». Царевич на то согласился, и жеребенок его гулял. По прошествии же трех дней царевич увидел, что из маленького жеребенка сделался прекрасный конь. И как Иван-царевич оседлал доброго своего коня, бил коня по крутым бедрам, пробивал черное мясо до белых костей; конь его осержался, от земли отделялся, подымался выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, горы и долы меж ног пропускал, а реки и заливы хвостом застилал, а маленькие ручейки и речки песком засыпал, и куда прежде приезжал в месяц, туда поспевал в день, а где проезжал день, то уже только час.

Итак, в короткое время приехал к Еракскому государству. Узнал, что короля нет, поехал прямо во дворец, а Марья Маревна, как скоро увидела Ивана-царевича, то выбежала к нему навстречу. Иван-царевич слез с своего доброго коня; ни к чему его не привязывает, никому и не приказывает, потом взошел в покои и говорил Марье Маревне, что он достал того коня, потому просил ее ехать в свое государство, на что Марья Маревна говорила, что с великою охотою. Хотела приказать, чтоб оседлали ей коня, но Иван-царевич уверял ее, что и один их отвезет. Итак, вышли из дворца и поехали. После их отъезда вскоре приехал Еракский король в свое государство и спросил, где Марья Маревна? Министры сказали, что Иван-царевич увез. Тогда послал король на конюшню спросить у своего коня, скоро ли надобно ехать в погоню? И как посланные пришли к коню и стали его спрашивать, то конь сказал, что в чем король есть, в том чтоб и поезжал. Король, услыша сие, сел поспешно на своего коня и погнался за Иваном-царевичем, и ехавши долгое время, не мог их догнать. Почему Еракский король спросил своего коня: «Для чего, любезный конь, ты не догонишь Ивана-царевича?» На что конь отвечал королю, что «хотя я и догоню, однако ты будешь изрублен на мелкие части от Ивана-царевича, ибо нет при тебе ни щита твоего, ни платка, в которых хранилась твоя непобедимость». Еракский король, не веря ему, просил только, чтобы догнал Ивана-царевича. Тогда Еракского короля конь побежал и догнал в короткое время Ивана-царевича. А как увидел царевич Еракского короля, то, вынув свой меч, изрубил его в мелкие части, а коня его взял и посадил на него Марью Маревну. Итак, оба поехали в Кипрское государство, и ехали долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехали в свое государство, и по приезде своем Иван-царевич послал уведомить своих зятьев о благополучном приезде. А в Еракском государстве велел править своему министру, и послал его туда немедленно. После чего сделал великий пир, на который званы были все министры, а для простого народа выставлены были чаны с разными напитками; во дворце же продолжалося сие торжество целый месяц, после чего жили благополучно.

Бельский и Дурлахский короли были между собой смежны своими границами и долгое время жили в согласии, но потом произошло между ими несогласие. Итак, прекратя мир, Бельский король писал к Дурлахскому королю, чтоб платил ему дань. Дурлахский король, как скоро принял грамоту от посла и призвал всех своих министров, показал им грамоту и просил от них совету, платить ли дань Бельскому королю или войною идти. Министры все советовали королю, чтобы идти войною, и король, послушав их совета, отписал Бельскому королю, что дани платить не хочет. И как тот король получил грамоту, то, собрав многочисленную армию, пошел в Дурлахское государство. Дурлахский же король, услышав о пришествии Бельского короля, приказал собирать войско; и назначили место и день сражения. Потом как сошлись близко обе армии и начали сражение, то сперва победа была сомнительна, а после Бельский король победил Дурлахского короля и пошел в его королевство; а как подступил под город, то разорил его до основания. Дурлахского ж короля и с королевою взял в полон и с детьми, ибо он имел у себя трех сыновей, только весьма малолетних, и повез их в свое государство, а по приезде своем Бельский король приказал Дурлахского короля и с королевою посадить в особливую темницу, а детей их в другую. Дурлахский король не мог перенести такого удара, в скором времени умер, а королева после его вскоре ж с печали померла. Итак, остались только их малолетние дети, которые как скоро пришли в те лета, то стали их учить всему тому, чему учат королевичев. И как пришли в возраст, и им хотя было в темнице и всякое довольство, однако не выпускали их никуда, то им сия темница была несносна, почему претерпевали великую скуку.

В один день Бельского короля дочь ездила по городу прогуливаться, и как случилось ей ехать мимо той темницы, где содержались три королевича, в то время смотрели они все трое в окошко, которое было сделано на улицу, почему и увидели ту карету, в которой ехала королевская дочь. Тогда три сидящие королевича, согласясь меж собою, осмелились закричать: «Милостивая государыня! Избавь невинных от сей темницы». Принцесса, услыша их голос и выглянув из кареты, увидела тех королевичев, приказала остановиться. Потом велела призвать к себе от той темницы караульного офицера, и как посланный привел, то принцесса спрашивала у него, что за люди сидят в темнице? Офицер отвечал ей: «Милостивая государыня! В сей темнице сидят безвинные три королевича, бывшие Дурлахского короля дети, и содержатся за то, что их отец имел войну с моим королем, а вашим батюшкою». Королевна, выслушав от офицера, приказала карете ехать во дворец и приняла твердое намерение просить отца своего о них. А как приехала во дворец, то пошла в покои к своему отцу, и вошла в тот покой, где был король, отец ее, то, подошед к нему и став на колени, говорила: «Милостивый государь батюшка! Осмеливаюсь я вас просить...» Король, не дав ей докончить речь, сказал: «Дочь моя любезная! Что тебе угодно, все для тебя сделаю». Потом поднял ее, и королевна говорила: «Милостивый государь батюшка! Я прошу вас о трех королевичах, которые содержатся в темнице». Король, услыша сие, сказал: «Дочь моя любезная! Их отец воевал против меня, потому и нельзя их выпустить». Но дочь его отвечала: «Милостивый государь мой батюшка! Ежели вы против кого воевать будете и он вас победит и возьмет меня в полон, то я тогда чем буду виновата?».

Король, не могши отказать ее просьбе, призвал к себе министра и приказал ему выпустить королевичев с тем, чтобы ни одной минуты они не медлили в городе[161] и вышли бы вон, а ежели промедлят хоть один час, то будут отвечать своею жизнию. Министр тотчас пошел к темнице и, выпустив их, все им пересказал, что король приказывал. Королевичи, обрадуясь тому, что их выпустили, пошли по городу; но как вспомнили приказание, чтоб им не быть в городе, то весьма запечалились и думали, что им делать, ибо они не знали, куда идти. В сих печальных мыслях шли они улицею мимо купеческого дома, и оный купец сидел на галерее и увидел трех королевичев шедших, а притом приметил, что они все трое плачут, тотчас послал слугу спросить, кто они таковы, и просить их в дом. Слуга, догнав королевичев, просил их к своему господину, и королевичи, согласясь, пошли к оному купцу, и как пришли в покой, тогда купец стал их спрашивать, кто они таковы? На что старший королевич отвечал: «Мы три несчастные королевича, бывшего Дурлахского короля дети». И рассказал ему, как они содержались в темнице и как их выпустили. Потом сказал королевич: «Велено нам немедленно выйти из сего города». По окончании сих слов стали королевичи неутешно плакать. Купец после сего встал с своего места, сказав им: «Милостивые государи! Простите меня, что я вас не узнал. Родитель ваш меня очень жаловал, а я, помня его милость, буду служить вам, сколько моих сил будет, и ежели вам не противно будет назваться моими племянниками, то я могу скрыть вас в моем доме, а как вы ни к чему более не склонны, как к службе, то я, может быть, чрез благодетелей моих доставлю вам хорошие места при дворе». Королевичи, благодаря оного купца чувствительнейшими слезами, с великою охотою согласились назваться его племянниками. Потом оный названный их дядя отвел им особливые покои и дал для услужения довольное число слуг.

Спустя несколько времени после того сделал купец у себя в доме великий банкет, на который звал первого министра и множество других гостей, ибо этот купец почитался первым богачом по городу и был знаем самим королем. А как съехались к нему все гости и пришло время обеденного стола, то все сели за стол и кушали, а откушавши, пошли в другой покой и сели по местам. Тогда оный купец, подошед к первому министру, стал его просить: «Милостивый государь! Я, надеясь на вашу ко мне милость, прошу вас о трех моих племянниках, чтоб их определить в какой-нибудь должности при дворе, ибо отец их, а мой брат, быв на море с товарами, утонул, а они приехали ко мне». Первый министр, выслушав оную просьбу от купца, сказал: «Я с охотою для тебя сделаю, только теперь нет никаких порожних мест при дворе, кроме трех истопников, и я думаю, что те места для тебя не покажутся». Притом просил первый министр оного купца, чтоб показал ему своих племянников. Купец тотчас пошел сам к королевичам, рассказал им, что он просил первого министра, и какие есть порожние места при дворе, спрашивал их, согласны ли они, притом уверял, что долго в этой должности не будут. Королевичи согласились на его представление, и купец повел их к первому министру и представил пред него. Министр, посмотря на них, сказал, что они весьма прекрасны, а особливо меньшого брата выхвалял, потому что он был обоих братьев прекраснее. И как спросил их, желают ли они в означенные должности, уверяя, что они долго в тех должностях не будут, то они сказали, что желают. Тогда он велел купцу привести их на другой день поутру во дворец и дожидаться его. После чего начали опять веселиться, и как гости все разъехались, то купец говорил им: «Любезные принцы! Хотя вы определитесь к такой должности, но, однако, я о вас буду стараться и просить первого министра, и уверяю вас, что вы произведены будете в скорости». На другой день оный купец повез всех королевичев во дворец, где и дожидался первого министра; и как скоро он приехал, тотчас отвел большого в комнату к фрейлинам, среднего к штатс-дамам, а меньшого в комнату королевской дочери и велел им быть при должностях, уверяя, что он об них стараться будет. После того всякий королевич принялся за свою должность. Меньшой брат, который назывался Эдуардом, истопил печку в королевниной комнате, сел на стул и читал книжку. Принцесса прошла к королю, и он, отдав ей поклон, по выходе ее опять читал книжку; но как принцесса, шед обратно от отца своего, взглянула на королевича и спросила его, давно ли он у нее в комнате истопником? На что королевич ответствовал: «Милостивая государыня! Я еще только первый день, как имею честь быть вашим истопником». Королевна после того спрашивала, какого он отца сын? Эдуард ответствовал, что он купеческий сын. После того королевна призвала егб в свою комнату, и разговаривала с ним очень долго, и, видя его лицом прекрасна, весьма его полюбила.

Спустя несколько времени случилось быть у короля великому банкету, то королевна не преминула просить своего отца, чтоб сделал ее истопника пажом. Король по ее просьбе его пожаловал и велел быть при ней. В некоторое время Эдуарда послала принцесса, и ему случилось идти по дворцу, тогда встретили его братья и пеняли ему, что он про них и забыл. Эдуард уверял своих братьев, что ему время нет с ними видеться, потому что принцесса его никуда не отпускает. Потом просили они его, чтоб о них постарался, что он и обещал, и, простясь с ними, пошел к принцессе в покои. После того еще случился быть у короля другой пир, на котором было множество министров. Принцесса просила опять о Эдуарде, чтоб пожаловал Эдуарда камер-пажом. Итак, принцесса, пришедши в свой покой, поздравила его камер-пажом. Эдуард благодарил ее чувствительнейшими словами, потом просил принцессу о своих братьях. Королевна тотчас выпросила у короля, отца своего, им пажеские чины. И как Эдуард, увидясь на другой день с своими братьями, поздравил их пажами, они, благодаря, просили его, чтоб и впредь постарался об них. Эдуард сказал им, что сколько его будет сил, то со всею охотою будет стараться, но он не знал, что они его хотят погубить, ибо они из зависти не могли его терпеть. В один день Эдуард стал у принцессы проситься побывать к дяде, но как принцесса весьма его любила, то и не хотела его отпустить, однако по усильной его просьбе отпустила, а притом сказала, что ежели он через три часа не будет обратно во дворец, то непременно будет наказан. Эдуард пошел, а королевна положила часы на стол с тем, что придет ли Эдуард в назначенные часы. И как братья его узнали, что Эдуард отпросился у принцессы и пошел к дяде, то, перерядясь они в другое платье, пошли и стали на мосту, где непременно было Эдуарду идти. И как скоро его увидели, то с притворной радостию бросились обнимать его, потом спрашивали, куда он идет? Эдуард сказал им, что он «был у дяди, а теперь поспешает во дворец, ибо меня принцесса дожидается». Братья говорили ему; чтоб постоял и поговорил бы с ними. И он, не хотя огорчить своих братьев, остановился и разговаривал с ними, а братья его, приметя, что по краям того моста перил не было, почему, остораниваясь будто от проезжающих, подходили к краю. Эдуард того и не примечал, что он был у самого края моста, и так, разговаривая они с ним, вдруг толкнули его с оного места в воду, а сами тот же час побежали. Эдуард, упавши в воду, непременно бы утонул, ежели бы не приметил одну сваю, которая не в дальном была от него расстоянии, почему, ухватившись за нее, кричал жалостным голосом, чтоб вытащили. И как услышали его крик, то немедленно подъехали к нему на лодке и вытащили его из воды, потом привезли на берег. Эдуард, наградя их щедро, сам побежал обратно к дяде; и как названный дядя увидел Эдуарда в таком состоянии, то спросил, где он измочил все платье? Эдуард, не хотя сказать на своих братьев, говорил, что шел по мосту, и как уже тот мост, по которому он шел, был очень ветх и не приметил он впереди превеличайшую скважину, то и упал и едва не утонул, потом, снявши с него все платье, начали сушить.

В то время прошли уже те три часа, в которое надобно было возвратиться Эдуарду во дворец. Принцесса, видя, что его нет, послала премножество слуг его искать. А братья его были во дворце. А Эдуард как скоро увидал, что его платье не так, как прежде, мокро стало, потому что немного повысохло, то, с поспешностию надев на себя, побежал во дворец. И как уже приближался к тому мосту, с которого братья его столкнули в воду, тогда посланные от принцессы слуги увидели Эдуарда, говорили ему, что принцесса их послала его искать, и притом угрожали ему, что она весьма на него гневается. Эдуард рассказал им, какое с ним сделалось несчастие; потом поспешал с ними во дворец, и как скоро прибежал во дворец и вошел к принцессе в комнату, то королевна спросила его с великим гневом, где он был. Эдуард, пад пред нею на колени, говорил: «Милостивая государыня! Я возвращался назад прежде назначенных вами мне трех часов, но к несчастию упал сквозь мост, потому что мост был худ». Принцесса, выслушав от него, тотчас послала за смотрителем тех мостов, и приказала, чтоб непременно был к ней. Посланный тотчас привез того смотрителя во дворец, и принцесса говорила ему, для чего ж он старые мосты не починивает или не делает новых, «ибо паж мой едва не утонул». Тогда смотритель отвечал: «Милостивая государыня! У меня все мосты крепки и ни одного худого нет». Тогда королевна сказала ему, что «ежели завтрашний день я поеду прогуливаться по городу и увижу хотя один мост худой, то уже господин смотритель в то время берегись». Смотритель, выслушав от принцессы такое приказание, поехал из дворца и осмотрел все мосты, которые были хотя мало попорчены, то все починить велел в тот же день. А на другой день приказала принцесса заложить карету и, посадя с собою Эдуарда, поехала прогуливаться по городу. Потом приехали к тому мосту, с которого Эдуард брошен был в воду, говорил: «Милостивая государыня! Вот тот мост, с которого я упал». Принцесса, видя, что он починен, по приезде во дворец благодарила смотрителя, что он приказание ее исполнил. После того спустя несколько времени просил Эдуард принцессу о своих братьях, чтоб сделала их камер-пажами. Королевна по просьбе его выпросив у короля, отца своего, камер-пажеские чины обоим его братьям.

Потом у короля было веселие и великий пир, и как множество было во дворце министров и все кушали, тогда принцесса не преминула просить отца своего о Эдуарде, чтоб для такого торжества пожаловал его чем-нибудь. Король приказал его привести пред себя, и как пришел Эдуард, то король пожаловал его в чин генеральский и велел быть при дворе. Эдуард благодарил короля чувствительнейшими словами, и после того Эдуард надел на себя по королевскому приказанию кавалерию,[162] и пошел благодарить принцессу за ее милость. Притом просил ее о своих братьях, чтоб их произвести. Принцесса обещалась просить о них отца своего, и по прошествии несколько времени пожаловали большого брата главным смотрителем у стола, а середнего главным же смотрителем у напиток. И так жили все братья благополучно. Потом спустя несколько времени Эдуард стал проситься у принцессы, чтоб уволила его проехать верхом по городу, но она сказала, что ежели хочет он прогуляться, то она прикажет заложить карету и поедет сама с ним. Но Эдуард усильными просьбами просил, чтоб позволила ему проехать верхом, и, наконец, по неотступной просьбе она его уволила, и велела, чтоб взял с собою несколько придворных лакеев для охранения себя. Лакеям же приказала, чтоб как можно берегли его здравие, и притом приказала послать к главному конюшему, чтоб оседлал лошадь, самую смирную. Братья же его, узнавши, что он едет верхом прогуливаться, тотчас пошли и попросили главного конюшего, чтобы брату их дал лошадь молодую и малоезженную. Конюший, зная, что братья Эдуардовы имели должность при дворе и несли от короля некоторую милость, захотел им услужить и велел оседлать лошадь молодую и малоезженную, и как привели ту лошадь, то Эдуард вышел из дворца и сел на нее и поехал, а за ним поехали четыре человека лакеев верхами. И как Эдуард прогуливался по городу, то братья его, взяв у того же конюшего двух самых лучших лошадей, как говорится старинная пословица, чтоб убить да уехать, и, надев на себя серые кафтаны, поехали его искать. И как нашли Эдуарда, по которой он ехал улице, то, заехав с другого конца, поскакали они навстречу Эдуарду. Лакеи, которые были за Эдуардом, кричали, чтоб они ехали тише, однако они, невзирая на них, скакали во всю прыть, и как поравнялись против Эдуарда, то один ударил Эдуарда лошадь и другой то ж ударил, и после того поскакали прочь. Лакеи все поскакали без памяти; Эдуард, оробев, упал с нее долой на мостовую и расшиб себе голову, отчего и лежал на том месте без памяти несколько часов. В то время случилось ехать по той улице, на которой лежал Эдуард, одному старому придворному министру. И как ехал он весьма тихо, то и увидел на мостовой лежащего Эдуарда, тотчас приказал карете своей остановиться. Потом послал посмотреть, что за человек лежит на мостовой и весь в крови. Посланный как скоро посмотрел, то сказал своему господину, что лежит какой-то генерал. Министр полюбопытствовал сам посмотреть и, вышед из кареты, подошел к Эдуарду, и узнал его, что он был при дворе, и с помощью слуг положил его в карету, и повез во дворец. А как приехал, то взяли Эдуарда из кареты и повели его в комнаты. Принцесса же, как скоро узнала о Эдуардовом несчастии, весьма сожалела о нем и приказала призвать к себе лекарей и докторов и велела им как можно стараться, чтоб его вылечить, за что обещала им награждение. Доктора и лекаря прилагали крайнее старание, осмотрели его рану и уверяли королевну, что Эдуардова рана не опасна. И по прилежному их старанию вскоре Эдуарда вылечили. А как уже он выздоровел, то принцесса спрашивала его, каким образом сделалось с ним такое несчастие. На что ответствовал Эдуард: «Милостивая государыня! Я сам не знаю, что были за люди, которые испугали мою лошадь». Потом она сказала, что те лакеи, которые были за ним, посажены в темницу. Эдуард стал просить принцессу, уверяя ее, что они не виноваты, но она не хотела и слышать, чтоб их без наказания выпустить. Однако Эдуард усильными своими просьбами упросил ее, что приказала выпустить. Потом уже принцесса никогда не отпускала Эдуарда, а ежели когда вздумается, то вместе поедут в карете.

В один день принцесса приказала заложить карету и, взяв с собою Эдуарда, поехала в сад. И как приехали, то карету отпустили назад, а оставили только одного лакея, пошли и гуляли по саду. Потом ей захотелось пить, ибо тогда день очень был жарок, принцесса же просила его, чтоб послал к своему брату за медом. Эдуард тотчас призвал лакея и приказал ему, чтоб принес для принцессы бутылку меду. И как лакей пришел к Эдуардову брату и сказал, чтоб отпустил для королевны меду, в то время и другой брат его был тут же. И как спросили они лакея, где их брат с королевною, лакей отвечал, что гуляют в саду. Тогда средний брат отпустил ему одну бутылку меду и всыпал в нее сонный порошок. Лакей, взяв мед, пошел в сад к Эдуарду, и как принес, то Эдуард, взяв бутылку и налив стакан, поднес принцессе; она, приняв, выпила, после того и он выпил, потом спустя несколько времени стали оба дремать, а наконец и уснули. После того Эдуардовы братья как отпустили лакея и, зная действо порошка, что они прежде трех дней не проснутся, пошли оба к королю, а, пришедши пред него, пали пред ним на колени и говорили: «Милостивый государь! Мы пришли вам объявить некоторую тайну». Король, услыша от них, выслал всех, потом спрашивал: «Что за тайна?» То они говорили: «Милостивый государь! Брат наш Эдуард с нашею королевною, а с вашей дочерью одни гуляют в саду и никого с ними нет». Король, не разобрав порядочно их речей, взошел в великое сердце. В то время случилось быть тому старому министру во дворце, который поднял лежащего Эдуарда с мостовой, как он упал с лошади, то король велел подать его карету и, взяв с собой того министра и обоих Эдуардовых братьев, поехал прямо в сад, и, взошед в беседку, увидел их спящих. Дочь его лежала на софе, а Эдуард сидел подле нее и также спал. Король, будучи в великом сердце, вынул свою шпагу и хотел заколоть свою дочь, но старый министр его не допустил, а притом говорил: «Милостивый государь! Пощадите свою дочь, чтоб после вам не сожалеть, может быть, они и безвинны, а ежели вам кажутся они подозрительны, то прикажите сыскать пустой корабль, у которого чтоб обрубить парусы и руль, и посадить их в него, и пустить по морю, и ежели они виновны, то, конечно, корабль тот потонет, а ежели не виноваты, то будут живы». Король, приняв его совет, препоручил ему сие сделать, а сам возвратился во дворец и с Эдуардовыми братьями. Старый министр кликнул своих служителей, приказал положить принцессу и Эдуарда в карету и велел ехать домой. Потом, сыскав корабль, обрубил на нем парусы и руль, и как все приготовил, то, положа их в каюту, пустил в море.

И плыли они два дни, а на третий день проснулся сперва Эдуард и, видя себя с принцессою в каюте, удивился. Потом пошел посмотреть, где он находится, и как вышел на палубу и увидел, что они на корабле, взошел опять в каюту. В то время принцесса проснулась и, видя себя в незнакомом месте, спросила Эдуарда, где они находятся? На что ответствовал он: «Милостивая государыня! Мы посажены на корабле». А принцесса, не веря ему, тотчас пошла посмотреть, точно ли правда. И как увидела, что корабль, на котором они были, был без руля и без парусов, то спросила, каким образом они тут очутились, но он отвечал, что и сам не знает. Потом пошли они по каютам ходить и увидели в одной каюте книжку. Эдуард, взяв ее в руки, сказал: «Вот еще какой добрый человек был, что и книжку нам оставил от скуки почитать». Потом увидел еще премножество кушанья и напитков, и так благодаря того заочно, развернул Эдуард ту книжку, которая была у него в руках, и увидел, что вдруг появились два молодца, и говорили: «Что прикажете?» Эдуард, увидя их, весьма удивился и сказал, что ему ничего не надобно. Тотчас те два молодца пропали, как он закрыл книжку; а принцесса, увидев кушанья и напитки, сказала, что хотя они посажены на таковом корабле, но она ни о чем не тужит, только б были вместе. После того ехали они несколько времени благополучно, и корабль хотя был без руля и без парусов, но как увидели впереди город и корабельную пристань, то корабль их, никем не управляем, приставал сам к пристани, что видя народ весьма изумился. Потом, пристав к пристани, Эдуард с принцессою вышли на палубу, и тотчас подъехали к ним на лодках, и взяли их с корабля. Эдуард не забыл взять свою книжку, и как стали все говорить о их корабле, то скоро тот слух дошел до королевы, ибо короля в том городе не было. Королева, как скоро услышала, то приказала заложить карету и поехала на пристань, где, увидев тот корабль, весьма удивлялась. Потом, подошедши к ней, Эдуард весьма учтиво просил позволения жить в ее государстве. Королева с великою радостию ему позволила. Потом просила его, чтоб объявил о себе, кто он таков. Эдуард сказал, что он Бельского королевства генерал и что с ним вместе приехала на корабле дочь Бельского короля. Королева, как скоро услышала, что у нее в государстве находится принцесса, тотчас просила Эдуарда, чтоб показал ей принцессу. Эдуард тотчас подвел ее к ней, ибо она тут же была непрестанно. Королева, увидя принцессу, весьма обрадовалась и просила ее и Эдуарда, чтоб жили у нее во дворце. Принцесса и Эдуард охотно на сие согласились, и так королева, посадя их в карету, поехала во дворец, и как приехали, то королева отвела им покой. После того королева для их приезда сделала во дворце великий пир, на котором было множество министров, и все кушали у королевы во дворце и довольно веселились.

Потом спустя несколько времени после того стал Эдуард проситься у принцессы идти по городу прогуляться, но она, помня прежде случившиеся с ним несчастия, сказала, что никак его не отпустит. Эдуард употребил всевозможные старания и, наконец, усильными своими просьбами упросил ее, что она отпустила только на малое время. Эдуард дошел по городу и смотрел всякие редкости, наконец вышел в форштадт. Уже день клонился к вечеру, и как сделалось поздно, то Эдуард поспешил в город. Но как подходил почти к городским воротам, то выстрелили из пушки, и по выстрелу заперли все ворота, ибо там было такое обыкновение, что как пробьют зорю, то уже нет никому пропуску ни в город, ни из городу, ворота все запрут, и так оставляют до утренней зари. Эдуард, видя, что ворота заперты, просил часового, чтоб его пропустил, но часовой его не пускал, хотя он и сказывал, что из дворца, и угрожал ему королевою. Наконец, Эдуард говорил с ним ласково и давал ему деньги, часовой сказал, что хотя сама королева пойдет в ночное время, то он не пустит. Эдуард, видя, что его часовой не пускает, пошел с горестию прочь, думал больше о принцессе, нежели о себе, ибо знал, что она весьма о нем беспокоится. В сих печальных мыслях вышел он в поле и вспомнил о своей книжке, которая была всегда у него в кармане, вынул ее и раскрыл, в тот час предстали пред него два молодца и говорили: «Что прикажете?» Эдуард сказал им: «Други мои! Я имею теперь в вас нужду: ежели вы можете, то сделайте, чтоб была на сем месте палатка, кровать и ужин». Лишь только он сказал, как вдруг они оба пропали и в минуту принесли палатку, кровать и стол с кушаньем. Эдуард весьма сему обрадовался, сел в палатку и отужинал и хотел ложиться спать, но увидел подошедшего к его палатке престарелого старика, который, сгорбясь, просил его, чтоб он позволил переночевать ему в своей палатке. Эдуард был весьма рад старику, потому что ему будет охотнее, и велел ему войти, а потом спросил, не хочет ли он ужинать? Старик охотно на сие согласился и сел за стол, а Эдуард развернул свою книжку, и как предстали пред него те двое слуг, то он приказал им принести для старика кровать. Тотчас по его повелению принесли кровать и поставили в палатке, а старик все примечал. А после, как встал из-за стола, просил Эдуарда, чтоб поменялся своею книжкою на его палку. Эдуард сказал старику, усмехнувшись: «На что мне твоя палка?» Но старик говорил: «Милостивый государь! Вы не знаете, что в моей палке хранится великое сокровище». Потом просил его выйти с ним из палатки, и как вышли, то старик оборотил палку верхним концом книзу и начал бить в землю. Вдруг услышал Эдуард в стороне преогромную музыку; потом увидел бесчисленную армию, и как скоро поравнялись против палатки, то все генералы и полковники подъехали к старику и ожидали его повеления. Эдуард чрезвычайно желал владеть сею палкою, но притом не хотелось ему лишиться и книжки, однако решился, наконец, отдать ему свою книжку и взять у него палку. Старик, после того тотчас оборотя опять палку, так как обыкновенно, начал бить в землю, и тотчас войско пошло назад и начала играть музыка, и как вся армия пропала, то старик сказал Эдуарду: «Видишь ли, милостивый государь, моя палка не хуже твоей книжки, но мне она не годится, потому что я старик, так мне твоя книжка надобна для того, чтобы пища всегда была мне готова». И так Эдуард отдал ему свою книжку, а себе взял его палку, после того старик не захотел уже у его в палатке ночевать, сказав, что он и сам может поставить. Потом, простясь старик с Эдуардом, пошел в путь, а Эдуард после него оборотя палку, начал бить в землю, в тот час увидел идущую армию, и все полковники подъехали к Эдуарду, и ожидали его повеления. Эдуард подозвал к себе конного полковника, велел ему выбрать лучших солдат и послать вслед за стариком, и как его догонят, то чтоб отнять у него книжку и привести к нему. Полковник, получив от Эдуарда такое приказание, тотчас послал за тем стариком, которые, догнав его, отняли у него книжку и привезли ее к Эдуарду, а он благодарил их за услугу, и всю ночь любовался над своим войском, потом распустил их, а сам лег отдохнуть. И как он ночь всю препроводил без сна, то весь день проспал, и как встал, то уже было на дворе очень поздно.

Эдуард поспешал обратно в город и уже был почти у самых градских ворот, как выпалили из пушки и заперли ворота. Эдуард, видя, что принужден был опять возвратиться в поле, приказал поставить палатку и стол; потом увидел пришедшего старика, который просил его, чтоб он дозволил ему ночевать в своей палатке. Эдуард велел ему войти и, посадя его за стол, приказал своим слугам принести ему кровать; и как старик все то видел, что Эдуард делал, то, встав из-за стола, просил Эдуарда, чтоб поменялся книжкой на его платок. Эдуард спросил, что в его платке хранится? Старик отвечал, что ежели хочет увидеть, то чтоб вышел из палатки. Эдуард вышел со стариком из палатки. Тогда вынул старик платок и махнул им в правую сторону, и вдруг увидели преогромный дворец. Эдуард пошел и смотрел со стариком бывшие во дворце все украшения. И Эдуарду очень хотелось иметь при себе такой платок, то отдал ему книжку в том намерении, что он опять велит отнять, а от него взял платок. И после того старик немедля пошел в путь свой. И после того как старик от него ушел, то он начал своею палкою бить землю, и вскоре заиграла преогромная музыка, с которой шла его армия. Потом как подъехали к Эдуарду генералы и полковники, то он приказал им, чтоб послать за стариком в погоню несколько солдат и отнять у него книжку, что слыша генералы и полковники тотчас по его повелению и выбрали лучших солдат и послали за стариком, а они, как старика догнали, то отняли у него книжку и прислали ее к Эдуарду.

Эдуард, оставшись во дворце, уже не спал, опасаясь того, чтоб опять не проспать. И как стало рассветать, то Эдуард, вышед из дворца, махнул платком в левую сторону, то дворец пропал, а сам пошел в город и, дождавшись, как ворота отперли, то пошел прямо во дворец. Пришедши же в комнаты к принцессе, увидел, что она была весьма в печальных мыслях о его отсутствии, и как скоро появился, то весьма обрадовалась, увидя его, и сказала, как она печалилась о его безызвестности. Потом спросила его, где он был? Эдуард рассказал, что с ним случилось, и показал ей палку и платок, которые отнял у стариков. Потом сказал: «Милостивая государыня! Теперь я вам скажу о себе, что я более не купеческий сын, но королевский, бывшего Дурлахского короля». А принцесса, услыша сие, весьма возрадовалась и говорила: «Теперь и я тебе признаюсь, что я никогда не верила, чтоб ты был купеческий сын, а все думала, что ты какого-нибудь короля». Потом говорил Эдуард ей: «Милостивая государыня! Ежели вам не противно, то поедемте к вашему батюшке и там с позволения его примем законный брак». Принцесса охотно на сие согласилась. Итак, Эдуард, вышед на крыльцо, приказывал своим служителям, которые были в его книжке, чтоб как принцесса ляжет спать, то б перенесли в Бельское государство. После того как день клонился к вечеру, то кушали принцесса и Эдуард во дворце вместе с королевою, а потом пошла принцесса спать, и как скоро уснула, то Эдуард вышел и раскрыл свою книжку, а как предстали пред него слуги, то Эдуард приказал принцессу и себя нести в Бельское государство, и в минуту они были перенесены. Тогда Эдуард махнул своим платком в правую сторону, то и явился дворец; потом Эдуард стал бить в землю палкой, то заиграла преогромная музыка и пришла бесчисленная армия, которая окружила весь его дворец. На другой день Бельский король как скоро встал, то и увидел поставленный Эдуардом дворец, весьма удивился и, призвав к себе первого министра, брата Эдуарда, ибо после Эдуарда братья были у короля в великой милости, говорил ему: «Поезжай осведомься, кто таков приехал и как осмелился поставить дворец в моем заповедном лугу?» Министр по приказанию королевскому поехал к Эдуарду и, подъезжая ко дворцу, увидел бесчисленную армию, весьма удивился, а как въехал во дворец, то взошел с великой робостию в комнаты и велел о себе доложить. Однако Эдуард, увидя своего брата, велел ему взойти в тот покой, где он был, спрашивал его, зачем он приехал? На что с великой робостию отвечал министр: «Милостивый государь! Я прислан к вам от моего короля спросить, кто вы таковы?» Эдуард сказал своему брату, что он сам королю скажет, кто он таков, «а ты поезжай к своему королю и проси его, чтоб пожаловал со всей свитой ко мне откушать». Брат Эдуардов поехал к королю и рассказал все подробно, и просил его от имени Эдуарда, чтоб пожаловал откушать. Король не знал, что делать, ехать или нет, но по совету министров своих поехал и с обоими Эдуардовыми братьями.

И как приехал ко дворцу, то Эдуард встретил его на крыльце и с великой учтивостию проводил в покои, но король не мог его узнать, также и братья его не узнали. А как сели за стол, кушали, а потом разговаривали, то Эдуард говорил королю: «Милостивый государь! Осмеливаюсь вас спросить, есть ли у вас наследник?» Король вздохнул тяжко и сказал: «Была у меня одна дочь, но и той лишился я по некоторому приключению, и теперь не имею по себе никого наследником моего королевства». Тогда Эдуард встал из-за стола и пошел в тот покой, где находилась принцесса. А пришедши, ей сказал: «Милостивая государыня! Пожалуйте к своему батюшке, он вас нетерпеливо желает видеть». Принцесса, услыша сие, весьма обрадовалась и пошла с Эдуардом в ту залу, где кушал король, ее отец. И как взошла она с Эдуардом и король на нее взглянул, то в ту ж минуту ее узнал и, забыв свою старость, встал с поспешностию из-за стола, обнимал свою дочь с великим восхищением. После ж того, оборотясь к Эдуарду, говорил ему: «Любезный Эдуард! Прости ж ты меня в моей несправедливости, и я за твою невинность отдаю тебе в награждение мою дочь, а притом объявляю тебя Бельским королем». Эдуард благодарил короля чувствительнейшими словами за оказание ему милости, а потом говорил: «Я думаю, вы, милостивый государь, верите, что я точно купеческий сын и племянник известного вам купца, как я прежде всем сказывал; но теперь вас уверяю, что как я, так и братья мои, а ваши первые министры, принцы, бывшего Дурлахского короля дети». Король, выслушав сие от Эдуарда, весьма обрадовался, потому что дочь его будет за принцем, а не за купеческим сыном. После того просил Эдуард короля, чтоб позволил послать за тем министром, который сажал их на корабль. Король охотно согласился, и Эдуард послал за ним карету, в которой его и привезли. Эдуард, встретил его с великой честию, благодарил его за старание, ввел его в покои. После того как у Эдуарда множество было министров, то король праздновал их свадьбу с великим великолепием, а на другой день Эдуард сделал в своем дворце великолепный пир, который и продолжался несколько дней. После того король, как уже очень был стар, то и вручил правление своего королевства Эдуарду, и сделал его королем, а Эдуард для такой радости простил своих братьев и делал великие банкеты, а король удалился на покой и оставил Эдуарду полную власть в правлении государства. И Эдуард, быв королем, жил с принцессою благополучно.

В некотором царстве, в некотором государстве, в Кельском было королевстве, жил-был король, и у того короля была одна дочь. В один день сделал король великий пир, на который звал всех министров, и как съехались все во дворец, то садились за стол и кушали, потом как встали из-за стола, то король говорил им: «Любезные министры! Я хочу из вас одного послать на службу, чтоб съездил во Индейское[163] государство и увез бы у Индейского короля коня семиногого, кобеля борзого и сокола златокрылого; и ежели кто из вас захочет мне услужить и съездить, то я в награждение ему половину своего царства и дочь свою отдам». И как министры от короля услышали, то прятались старый за малого, а малый за старого. В то время был у короля во дворце министерский сын, именем Панфил, который, став пред королем, говорил: «Милостивый государь! Я могу вам сим услужить, и поеду в Индейское государство, только вы сдержите свое слово». Король ему сказал, что он слова своего не переменит. После чего Панфил просил короля, чтоб приказал выбрать двадцать человек таких, чтоб ростом и лицом все были так, как он. Король тотчас приказал по всему государству таковых людей изыскивать, а как набрали, то и представили Панфилу, а он, посмотря на них, сказал, чтоб выбрали одинаких лошадей, и как все было готово, то приказал вывесть своего доброго коня. И как вывели его коня, то клал на него седелечко черкасское, подпружечку бухарскую, двенадцать подпруг с подпругами шелку шемаханского; шелк не рвется, булат не трется, яровитское золото на грязи не ржавеет.

Потом как оседлал, то, простясь Панфил с королем и с своею нареченною невестою, вышел из дворца и сел на своего доброго коня; бил коня по крутым бедрам, пробивал черное мясо до белых костей; конь осержался, от земли отделялся, поднимался выше леса стоячего, ниже облака ходячего, горы и долы меж ног пускал, а маленькие речки хвостом застилал, и ехал путем, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал к Индейскому государству и велел товарищам раскинуть свои палатки в заповедном королевском лугу. И как раскинули, то пустили своих лошадей по полю гулять. Король Индейский как скоро на другой день встал, то и увидел из дворца в своем заповедном лугу поставлены палатки, изумился, потом приказал к себе позвать министра своего. И как пришел его министр, тогда король говорил ему: «Поезжай ты, министр большой, и спроси, кто таков приехал, царь ли царевич, или король-королевич, или из иных земель грозен посол за моих дочерей свататься (ибо у Индейского короля было три дочери), или сильный могучий богатырь, и зачем он приехал?» Министр его большой поехал на тот заповедный луг, где стояли Панфиловы палатки, и как подъехал, то увидел Панфила, стоящего возле своей палатки, и, подошед к нему, с учтивостию говорил: «Милостивый государь! Король мой желает знать, кто вы таковы приехали, царь ли царевич, или король-королевич, или из иных земель грозен посол, или сильный могучий богатырь?» Панфил, ничего ему не говоря, ударил его в щеку и в другую, и понес потаскивать, разбил его в прах, а потом сказал: «Поезжай ты, министр большой, к своему королю и скажи, что я ни царь-царевич, ни король-королевич, ни из иных земель грозен посол свататься за его дочерей, и не сильный могучий богатырь, а скажи ему, что я приехал из Кельского государства вор украсть у вашего короля коня семиногого, кобеля борзого и сокола златокрылого». Министр большой, выслушав от Панфила, поехал обратно в город, и как приехал во дворец, то пошел к королю, и король увидел министра своего большого всего разбитого, спрашивал, кто его так прибил? На что министр ответствовал: «Милостивый государь! Прибил меня Панфил». И потом рассказал ему, зачем он приехал. Король, услыша сие, весьма задумался, потом собрал совет, на котором были все министры, и король их спрашивал, что ему присудят с Панфилом делать, войско ли против его высылать, или город запереть и приставить караулы к тем трем вещам. Тогда один министр говорил: «Милостивый государь! Ежели вам армию посылать, то когда он смело поступает, то, верно, уже богатырь, и армия наша будет побита от него, а лучше прикажите все градские ворота запереть и песком засыпать и чтоб был по всему городу бесчисленный караул». Король, приняв его совет, приказал сделать все так, как министр ему советовал, т. е. город заперли и песком ворота засыпали, и стоял по всему городу бесчисленный караул.

А Панфил дожидался ночи, и как скоро пробило одиннадцать часов, то велел он товарищам ловить своих лошадей и седлать, а как скоро пробило двенадцать часов, то велел садиться всем, и сам сел на своего доброго коня, и поехали прямо к городу, и, увидя, что все ворота заперты, перескочили через городовую стену и поехали к конюшне, то все спрашивали часовые: «Кто едет?» На что ответствовал Панфил, что вор едет воровать. И так приехал к конюшне, часовых всех перебил, а коня из конюшни вывел и отдал его своим товарищам. Потом поехал на псарний двор, где, также перебив всех часовых, и взял кобеля, отдал его своим товарищам, напоследок поехал на соколиный двор и перебил всех часовых, взял сокола и, посадя его на руку, поехал назад. И как ехал он мимо дворца, то, остановясь, сказал: «Я еще не могу назваться вором, когда не побываю во дворце у короля». Потом слез с своего коня, пошел во дворец и, прошед все покои, дошел до королевской спальни, отворил немножко дверь и увидел дремлющего сказывальщика, сидящего на софе, то Панфил взошел тихонько в спальню и подошел к сказывальщику, ударил его в голову столь легко, что он и не пикнул, потом сунул его под софу, а сам сел на его место. После того вскоре король проснулся и говорил, чтоб он сказал сказку. Панфил говорил: «Милостивый государь! Я хочу вам сказать новую сказку, только позволите ли?» Король сказал, что очень хорошо. И так Панфил начал сказывать про себя: «В некотором было царстве, в некотором было государстве, в Кельском было королевстве был король, и сделал великий пир». И потом сказывал далее, что уже в заглавии сей сказки написано, и так досказал до того места, как он коня, кобеля и сокола украл, а притом сказал Панфил королю Индейскому: «А теперь, милостивый государь, он вам сказку сказывает». Король не слыхал порядочно последних слов. И как Панфил перестал сказывать, то король весьма хвалил сию сказочку и говорил, что он никогда такой сказки не сказывал, ибо король думал, что это сказывальщик сказывал.

Потом король вскорости уснул, а Панфил опять пошел вон из спальни, и как вышел из дворца к своим товарищам, сел на своего коня и, взяв от них сокола на руки, поехал с ними из города. И так выехал в поле, то собрали свои палатки, поехали немедля в свое государство. И ехали путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, наконец приехали в свое государство. Панфил приехал прямо во дворец и пошел к королю; и как скоро увидел его король, то весьма обрадовался, а Панфил говорил королю: «Милостивый государь! Чего вы с великою нетерпеливостию желали, что я то все привез, притом прошу вас, чтоб вы устояли в своем слове». Король уверял его, что он обещания свои исполнит; потом вышел король с Панфилом смотреть коня семиногого, кобеля борзого и сокола златокрылого, и, видев все, приказал коня отвести на конюшню, а кобеля на псарный двор, а сокола оставил у себя во дворце; Панфила же на другой день сочетал с своей дочерью законным браком. Но оставим Кельского короля праздновать Панфилову свадьбу, а посмотрим, что делается в Индейском государстве.

На другой день после Панфилова отъезда съехались все министры во дворец, и как король к ним вышел, то министры с печальными лицами пересказали королю, как Панфил ночью был в городе, и кто коня, кобеля и сокола украл. Король, услышавши сие, вспомнил ту сказку, приказал искать своего сказывальщика, и как нашли его в спальне лежащего под софою, то говорил своим министрам: «Так он был и у меня в спальне и сказывал мне вместо сказки про себя правду». Все удивлялись его проворству. Король просил совета у своих министров, войско ли послать в Кельское государство или послать с грамотою к Кельскому королю о выдаче Панфила, на что ответствовал королю тот же министр, который советовал, чтоб от Панфила запереть город: «Милостивый государь! Ежели послать войско в такой дальний путь, то мы еще не знаем, может быть, король Кельский и не будет за него биться и его выдаст, то и будет напрасное затруднение нашему войску, а лучше сперва послать к Кельскому королю посла с грамотой». Индейский король принял от него сей совет и велел написать грамоту, в которой угрожал Кельскому королю разорением королевства, ежели не пришлет к нему Панфила, и, выбрав посла, отправил его в Кельское государство. Но как приехал посол и подал грамоту Кельскому королю, то король, приняв грамоту, прочитал и не знал, что делать, ибо жаль ему было Панфила, но и боялся Индейского короля. В то же самое время вошел Панфил и увидел у короля грамоту и посла Индейского, спрашивал, что за грамота? Король подал Панфилу грамоту, и как скоро Панфил прочитал, то говорил: «Милостивый государь! Не думайте ничего, я поеду к Индейскому королю». А потом сказал послу: «Поезжай и скажи своему королю, что я скоро к нему буду».

После того приказал собрать Панфил тех прежних товарищей, и как собрал их, то сказал, что ехать надобно опять в Индейское государство, и они ему отвечали, что с великою радостию. И как совсем изготовились, то Панфил стал прощаться с королем и с своею супругою, и хотя король уговаривал его, однако он уверял их, что возвратится благополучно. Итак, простившись, поехал из государства, и ехал путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал к Индейскому государству и приказал разбить свои палатки в другом заповедном лугу. И как на другой день Индейский король из дворца увидел разбитые палатки, то, призвав опять министра своего большого, говорил ему: «Поезжай ты в заповедный луг и спроси, кто таков приехал, царь ли царевич, или король-королевич, или из иных земель грозен посол свататься за моих дочерей, или сильный могучий богатырь?» Министр большой поехал в заповедный луг и, как приехавши к палаткам и подошел к Панфиловой, говорил: «Милостивый государь! Король мой желает знать, кто вы таковы приехали, царь ли царевич, или король-королевич, или из иных земель грозен посол свататься за его дочерей, или сильный могучий богатырь?» Панфил, ничего ему не говоря, ударил его в щеку и в другую, начал его бить, и так, разбив его в прах, сказал ему: «Поезжай ты к своему королю, и скажи, что я ни царь-царевич, ни король-королевич, и не из иных земель грозен посол свататься за его дочерей, и не сильный могучий богатырь, а я прислан от Кельского короля вор Панфил с повинною к нему». Министр, выслушав от него, поехал обратно в город, и приехал во дворец, и как увидел его Индейский король, то спросил, кто его так прибил? Министр ответствовал, что Панфил, и потом пересказал королю все, что говорил Панфил; и как услышал, то приказал собраться всем министрам. Потом как все съехались, то король просил у них совету, как взять Панфила? На что ответствовал ему тот же министр, который и прежде советовал: «Милостивый государь! Хотя их и двадцать один человек, однако все делает один, а как они все одинаковы как ростом, так и всем, то и нельзя узнать его, а вы извольте послать за ним и попросить его с товарищами кушать, сказав, что дочь ваша будет делать бал, и как дочери ваши очень разумны, то и заметят его, и уже ему никак нельзя избавиться». Король, приняв его совет, пошел в покои к своей большой дочери, и как пришел, то говорил: «Любезная дочь! Я прошу тебя, чтоб ты сделала завтрашний день у себя в покоях бал, на который позови Панфила с его товарищами, и приметь его». Дочь его обещала сие исполнить. И на другой день послала своего пажа к Панфилу, чтоб приехал к ней и с товарищами. Паж поехал и, приехавши к Панфилу, просил его именем королевской дочери на бал. Панфил обещался быть с великою охотою.

И как пришел тот час, то Панфил приказал им седлать своих коней, и, оседлавши, поехали во дворец, а по приезде и взошли в комнаты. Увидел король и все министры, что они были рост в рост, так как один. После того сели за стол; по их обыкновению должна была королевская большая дочь потчевать, потому что она делала бал, и как кушали, то королевна, ходя вкруг стола, и по своей хитрости вплела ему так искусно в голову серебряный волосок, что и Панфил сколько ни был хитр, однако не слыхал; потом как откушали, то пошли гулять в сад, и как Панфил гулял с своими товарищами, то, отдаляясь в сторону, спрашивал их, что нет ли какой на нем приметы? Товарищи стали его везде искать и нашли в голове серебряный волос; и как сказывали Панфилу, то он говорил им: «Пустое, ребята». Потом стал гладить всех рукою по голове, и как на которого руку ни положит, то у всякого по серебряному волоску было в голове. После того пошли во дворец и, посидя немного, стали подыматься домой. Но король их остановил и сказал, что надобно в них найти виноватого. Потом стала дочь его искать у каждого в голове и, видя, что у всякого было по серебряному волосу, то и не могла узнать Панфила. После того Панфил вышел изо дворца и поехал с товарищами к своим палаткам. На другой день просил король свою середнюю дочь, чтоб сделала у себя бал. Королевна тотчас послала пажа своего к Панфилу просить на бал, и Панфил обещался быть, а как пришел тот час, Панфил приказал, чтоб оседлали коней, а потом поехали в город. И как приехали во дворец и взошли в покои, то сели за стол и кушали, а королевская середняя дочь их начала потчевать, и во время стола вплела Панфилу в голову золотой волос. После как встали из-за стола, то пошли в сад, и Панфил, отдалясь с товарищами ото всех, спрашивал у них, нет ли какой приметы на нем? Тотчас начали искать везде и нашли в голове у Панфила золотой волосок, сказали ему. На что он отвечал: «Пустое, ребята». И начал их гладить каждого рукою по голове, и как на которого руку наложит, то у того и был в голове золотой волосок; и так у всякого было в голове по золотому волосочку. После того пришел Панфил с товарищами во дворец и, побыв немного, стали подыматься домой, но король, остановя их, сказал: «Постойте, и дайте мне сыскать из вас одного виноватого». Потом пошла королевская дочь искать у каждого в голове и, видя, что у всех было по золотому волосу, весьма удивилась и не могла Панфила узнать. И так Панфил поехал обратно к своим палаткам.

Потом на другой день послала пажа своего звать Панфила с товарищами кушать уже меньшая королевская дочь; и как приехал паж к Панфилу и стал просить его на бал, то Панфил обещался с великою радостию. И как пришел тот час, в который надобно было ехать во дворец, то, оседлав коней, поехали. И, приехав во дворец, взошли в комнаты, а потом сели за стол. Меньшая королевская дочь потчевала их во время стола, и как ходила она кругом гостей, то Панфил не слыхал, как она ему воткнула самую маленькую булавочку под воротник. После того как встали из-за стола, пошли в сад, то Панфил, отдалясь с своими товарищами в сторону, велел искать, нет ли какой на нем приметы? Товарищи стали его обыскивать и не могли никак найти, и сказали, что нет ничего. Тогда говорил им Панфил: «Теперь-то меня поймают, и я вас в последний раз прошу, когда вы меня любите, то избавьте меня от смерти, ибо меня уже теперь не выпустят изо дворца; но я вас оправдаю, и вы будете отпущены в свое государство, и когда вы поедете, то вы знаете, что есть неподалеку от третьего заповедного луга лес, и вы остановитесь за тем лесом и раскиньте свои палатки, слушайте, когда я заиграю первый раз в рожок, то вы седлайте коней, потом как заиграю во второй раз, то вы садитесь и приезжайте к городу, а как заиграю в третий раз, то вы поспешайте ко мне скорее и рубите всех, а ежели вы того не сделаете, уедете в свое государство, то Кельский король вас всех переказнит, что вы без меня приедете». Товарищи его обещали исполнить все по его приказанию, и как вошли во дворец и, посидев немного у короля, стали подыматься, то король их остановил и сказал, что ему надобно сыскать в них виноватого. Тотчас они остановились, а королевна пошла их обыскивать, и как посмотрела у крайнего, что нет, а потом у другого и третьего, и так дошла до Панфила и говорила: «Вот, государь батюшка, тот виноватый, которого вы ищите». Потом король спросил Панфила: «Ты ли тот вор, который лишил меня толиких драгоценностей?» На что отвечал Панфил, что он. Король приказал его посадить в темницу, и Панфил тому не противился, а спросил только, чтоб отпустил его товарищей безвредных, ибо Панфил говорил, что не виноваты. Король по его просьбе отпустил их благополучно, а после того собрал всех министров и просил у них совета, как казнить Панфила. На что ответствовал тот же министр, который и прежде советовал королю: «Милостивый государь! Такого славного вора надобно славною смертию казнить, чрез что и вам будет великая честь, и как никто не знает из нас, как его казнить, то пошлите кого-нибудь к Панфилу, чтоб он сам выбрал какую себе смерть». Тотчас приказал король идти в темницу министру своему большому к Панфилу и спросить его, какой он смертию желает умереть? Министр по королевскому приказанию пошел к Панфилу в темницу и спрашивал его, какою смертию желает умереть? На что Панфил говорил: «Ежели король делает мне такую милость, что велит выбрать мне свою смерть, то скажи ему, чтоб приказал поставить в своем третьем заповедном лугу три виселицы: у первой чтоб были столбы вызолочены и повешена была золотая петля, а у другой виселицы столбы были б серебряны и петля серебряная, а третью простую и петлю пеньковую». Министр, выслушав от Панфила, пошел во дворец и, пришедши к королю, пересказал все, что говорил Панфил, и король приказал сделать три виселицы такие, какие хотел Панфил.

И как все было готово, и пришел тот день казни, то пришли к Панфилу в темницу и одели его в белое платье и распустили ему волосы по плечам, повели его к тому месту, где поставлены были виселицы. И как народ его увидел, то весьма сожалел о нем, что такого прекрасного и молодого человека ведут на казнь, а король ехал позади Панфила с королевой и с дочерьми в карете, и как шел Панфил, и, прошед несколько улиц, остановился и сказал: «Чтоб была за диковинка, что на мою смерть столько народа смотрит?». Сказав сие, пошел опять. Король подозвал тотчас тех, которые шли от Панфила неподалеку, спросил их, на что Панфил остановился? И они королю пересказали, что говорил Панфил. Потом пришли уже к тем виселицам, и повели Панфила по лестнице на эшафот, и как переступил он три ступени, то, оборотясь к королю, сказал: «Милостивый государь! Я прежде был великий охотник в рожок играть, то позвольте мне стакан меду выпить и в рожок поиграть». Однако король не велел ему играть, а велел, чтоб скорее повесили. Но большая его дочь пала пред ним на колени, говорила: «Милостивый государь мой батюшка! Сделайте ему милость хотя для меня и позвольте ему поиграть». Король не мог отказать дочерней просьбе, велел ему подать стакан меду и рожок. Панфил выпил меду стакан и заиграл в рожок такую печальную песню, что весь народ прослезился, даже и сам король был тронут его игрою. А товарищи его услышав, седлали своих коней и дожидались, когда Панфил заиграет в другой раз. Потом Панфил перестал играть и переступил еще три ступени вверх, оборотясь опять к королю, говорил: «Милостивый государь! Позвольте еще один раз в рожок поиграть и стакан меду выпить». — «Нет, нет, — говорил король, — ты уже и так привел всех в жалость своею игрою, ведите его скорее». Но середняя его дочь просила: «Милостивый государь батюшка! Позвольте ему поиграть хотя для меня». Король, не могши отказать просьбе своей дочери, позволил Панфилу подать стакан меду и в рожок поиграть. И как подали мед, то он выпил, и взял рожок в руки, стал играть такую печальную песню, что и пуще привел всех в жалость. И, услышав его товарищи в другой раз его игру, сели на коней и поехали к городу. Потом перестал Панфил играть и взошел еще вверх три ступени, говорил королю: «Милостивый государь! Позвольте мне уже в последний раз подать стакан меду выпить и в рожок поиграть». — «Нет, нет, — говорил король, — ты уже всех в слезы привел, ведите его поскорее». Но меньшая его дочь пала на колени и просила, чтоб позволили ему в рожок поиграть. Король не мог отказать ее просьбе, велел ему подать стакан меду и в рожок поиграть. Панфил мед выпил и заиграл в рожок; в то время прискакали его товарищи и зачали всех рубить. Панфил, увидя их, оборотился к королю и сказал: «Смотри, как мои воробьи твою пшеницу клюют». Король, оборотясь, увидел, что его народ рубят Панфиловы товарищи, весьма сробел и не знал, что делать.

Панфил в то время сбежал с лестницы, и, подойдя к королю, говорил: «Вот, милостивый государь, вы как король, то и петля вам золотая, а королеве вашей серебряная, а министру твоему большому пеньковая». Индейский король стал просить Панфила с униженностию, а притом и дочери его просили, чтоб помиловал отца их. Панфил, склонясь на их просьбу, простил, виселицы велел сломать, а того министра, который подавал всегда советы Индейскому королю, одарил деньгами. Потом говорил королю, чтоб он впредь его не беспокоил и платил бы Кельскому королю дань. После того отправился Панфил с товарищами в свое государство и, ехав долгое время, наконец приехал. И как увидел его Кельский король, то весьма обрадовался, также и супруга Панфилова, и для приезда его сделал великий пир, и все были во дворце министры и чрезвычайно веселились. После того Панфил одарил своих товарищей и распустил их по домам. А потом уже жил Панфил с своею супругою благополучно и получал с Индейского государства ежегодную дань.

В некотором царстве, в некотором государстве, в Пароском было королевстве, жил купец, у него был сын, которого звали Иваном. И как уже он был лет семи, то купец, отец его, отдал учиться его грамоте; и как учился он несколько лет и не мог порядочно выучиться, то отец, видя, что он не понимает, взял его от учителя и отдал его учиться мастерству. Однако он не мог никакого мастерства выучить, и как видя отец сына своего так непонятного, то и перестал его учить, а жил он у отца своего в доме и только делал, что резвился с ребятами на улице. Потом отец его уже сделался чрезмерно стар, то в один день призвал купец к себе свою жену и сына и говорил сперва ему: «Любезнейший мой сын! Как я тебя не мог ничему выучить, потому что ты ни к чему понятия не имел, но мне уже жить немного остается, то отказываю тебе триста рублев денег, кои ты когда хочешь взять, тогда от матери своей и возьмешь». Потом говорил своей жене, чтоб она дала сыну деньги триста рублев, когда он ни потребует и на что ни издержит, ей чтобы нужды не было. После того спустя несколько времени оный купец умер, и его похоронили честно. Потом жил Иван-купеческий сын с своею матерью долгое время, и в один день вышел он на улице к ребятам играть и видел у некоторых ребят деньги, стал у них просить, но они ему говорили, у тебя, дескать, мать есть, так поди к ней и попроси, может быть, тебе она и даст денег. Иван-купеческий сын вспомнил тогда, что отец отказал ему триста рублев, то, пришедши домой, говорил: «Матушка, пожалуйте мне сто рублев денег, я пойду завтра в город и что-нибудь куплю». На что мать ему сказала: «Что тебе надобно покупать? Ты сыт, обут и одет, то на что тебе деньги?» Но сын ей говорил: «Я ведь не ваших денег прошу, но батюшкиных, и батюшка приказал вам, когда я ни попрошу, то чтоб мне их отдать». Мать принуждена была дать ему сто рублев.

Итак, на другой день пошел он очень рано в город с деньгами и, шедши по улицам, наконец случилось ему идти мимо охотного ряду, и увидел он одного человека, у коего была на веревке большая старая собака, то Иван-купеческий сын, подошед к тому человеку, спрашивал, что за собаку он держит? Человек отвечал купеческому сыну, что это самая лучшая легавая собака. И начал ему выхвалять так, как барышник на площади, потому что ежели барышник продает какую вещь, то хотя она и ничего не стоит, однако он изо всех сил ее хвалит, только чтоб кого-нибудь обмануть, так и этот человек выхвалял свою собаку купеческому сыну, что она самая лучшая собака и первая по всему городу. Иван-купеческий сын, не зная ничего, спросил того человека, что он просит? Продавец сказал, что он просит дешево, только сто рублев (хотя он намерен был прежде продать живодеру за гривну). Иван-купеческий сын немедля отдал ему деньги, а от него взял собаку, повел ее в дом, и как привел домой, то сделал ей конуру и начал за ней ходить и кормить. Мать же не спрашивала, что он купил на те деньги; и в один день ходила она по двору и увидела ту собаку, спрашивала она сына, что на дворе за собака? Иван-купеческий сын говорил: «Это, матушка, моя собака, я купил и заплатил за нее сто рублев». Мать начала его бранить, но потом рассудя, что отец сказал, чтоб ей нужды не было, на чтоб он ни истратил свои деньги. Потом спустя после того несколько месяцев стал он еще просить сто рублев у матери, но она ему говорила: «На что тебе деньги?» Но сын ей говорил, что пойдет в город и купит что-нибудь себе. Мать больше ничего ему не говорила, а дала ему сто рублев.

На другой день, встав поутру очень рано, и пошел в город; и как шел он по одной улице, увидел мужика, который нес на плече мешок; Иван-купеческий сын спросил, что он в мешке несет? Мужик ему отвечал, что несет самого лучшего кота. Иван-купеческий сын опять спросил, что он просит? Мужик отвечал, что сто рублев. Иван-купеческий сын тотчас отдал ему деньги, а взял от него мешок, пошел домой. И как пришел в дом, то высадил из мешка кота, пустил его в горницу. Мать его спрашивала, что он принес за кошку? Но сын говорил: «Я купил и заплатил сто рублев». Мать его начала бранить и говорила ему, что она его и с охотой сгонит со двора, но сын говорил, что уже денег не возвратить. Итак, Иван-купеческий сын начал ходить за своей охотою и кормить ее. Потом спустя несколько времени стал просить последние сто рублев. Мать ему говорила: «На что деньги тебе, сын? Ведь ты сыт, обут и одет, ты и те деньги как в печь кинул». Но сын не переставал просить у нее денег. Мать его, наконец, отдала последние деньги и говорила, чтоб больше не требовал, потому что его денег уже нет.

Потом на другой день пошел очень рано в город, и как шел он одной улицей, то увидел старика, который шел ему навстречу. Иван-купеческий сын поклонился старику весьма учтиво, также и старик ему поклонился, потом спросил его старик, куда он идет? Иван-купеческий сын отвечал, что он идет что-нибудь купить. Потом старик его спрашивал, что много ли у него денег? На что купеческий сын отвечал старику: «Сто рублев». Старик говорил: «Пойдем за мною, я тебе продам такую вещь, которая стоит ста рублев». Купеческий сын пошел за стариком, а старик вел его долгое время по улицам и наконец вывел его за город. Иван-купефеский сын вздумал то, что куда его ведет старик, говорил ему: «Дядюшка, куда ж ты меня ведешь?» Старик ему сказал, чтоб он ничего не боялся. Итак, привел его наконец к горе, подле которой увидели маленькую тропинку, по которой и пошли. И, шедши несколько времени, наконец привел его старик к некоторой пещере, то и пошли в оную пещеру, и шли долгое время; потом ощупали железную доску с медным кольцом, тут старик остановился и, подняв доску, сказал купеческому сыну, чтоб он оставил ему свои деньги и пошел бы по лестнице вниз. «Там увидишь ты, — говорил старик, — мертвую женщину, у которой на правой руке перстень, то перстень сними, и ежели он тебе покажется, то возьми его себе, а если не покажется, то отдай его мне, а я тебе отдам твои деньги». Купеческий сын на оное согласился, отдал старику деньги, сам пошел по той лестнице, и как скоро ступил он вниз ступени три, то старик и закрыл его доскою. Хотя Иван-купеческий сын и оробел, но шел по лестнице, а сошед вниз, увидел дверь, то он, отворя ту дверь, взошел в комнату, у которой стены, пол и потолок убит весь черным сукном. Потом увидел стоящих двенадцать человек людей, которые одеты были все в черное платье, и как скоро он взошел в комнату, то они все ему учтиво поклонились, и он вздумал их спросить, чей этот дом и что за такая печаль в доме? Но лакеи ничего ему не отвечали. Иван-купеческий сын подумал, что они глухи, кричал во все горло, но они ему ничего не отвечали, а только кланялись и показывали ему руками, чтоб он шел вперед. Купеческий сын не знал, что об них подумать: или ничего не слышат, или немы, или совсем языка его не знают; вздумал ударить одного по плечу, и как скоро ударил одного, тотчас все и пропали. Иван-купеческий сын удивился, что они пропали, однако пошел в другую, а там в третью, а потом взошел в четвертую комнату, в коей убор также был печальный, и увидел шесть девушек, кои были одеты также в печальное платье. Весьма обрадовался он и думал, что уже они, верно, ему скажут, чей этот дом, и, подошед к ним, спрашивал, чей дом? Но они ничего ему не отвечали, а только кланялись и показывали ему руками, чтоб он шел далее. Купеческий сын не знал, что подумать о них, наконец вздумал он до одной дотронуться рукой, и как дотронулся, то все шесть девушек пропали, чему он весьма удивился и не знал, что делать, идти ли ему далее или нет. Наконец, пошел он в другую комнату, в которой увидел гроб, и кругом того гроба горело двенадцать свеч, также несколько и лампад, отчего и происходил довольный свет, и Иван-купеческий сын мог видеть все, что было в комнате. Потом он, подошед к гробу, увидел в нем лежащую женщину, у которой увидел на руке пребогатый перстень. Он долгое время думал, снять ли у нее перстень или нет, однако, наконец, снял тот перстень и пошел назад, потому что далее не осмелился идти.

Итак, прошед все комнаты, наконец пришел к той лестнице, по которой он прежде шел в то подземельное жилище, пошел по ней и дошел до той доски, которая была вместо двери. Иван-купеческий сын начал стучать в ту доску, чтоб старик ее открыл; старик тотчас отворил дверь и говорил купеческому сыну, чтоб отдал перстень, но купеческий сын говорил, что ему самому надобен. Старик уговаривал его и давал купеческому сыну сверх его ста двести рублев, но он старику отвечал, что не надобно ему денег. Старик, видя, что он ему не отдает перстня, говорил, что «закрою крышку, а сам уйду, и ты принужден будешь тут умереть, ибо никак уже не выйдешь». Купеческий сын, не зная, что делать и боясь того, чтоб не остаться ему в подземельном жилище, наконец сказал старику, что он отдает ему перстень, только чтоб выпустил его из того жилища. Но старик сперва просил перстень, а потом хотел его выпустить. Купеческий сын тотчас снял с руки перстень и подает старику, но весьма удивился, когда он того старика не видал, хотя он в то время и кликал и стучал в ту доску, но не мог его докликаться. И как видя купеческий сын, что нигде нет старика, то и надел тот перстень опять на свою руку, в том намерении, что уже старик на него рассердился и ушел. И как надел он тот перстень, то в ту ж минуту явился опять старик и говорил купеческому сыну, чтоб отдал перстень. Он отвечал, что «я тебе отдавал, но тебя не было». Старик сказал: «Мне в то время было другое дело, а теперь я уже здесь». Иван-купеческий сын снял с руки перстень и подает старику, но еще больше прежнего удивился, как увидел, что старика нет, хотя он и кликал и стучал в ту доску, но старик ему не откликался. Потом Иван-купеческий сын надел опять перстень на свою руку, и как скоро надел, то старик опять появился и просил перстеня. Иван-купеческий сын стал уже догадываться и, наконец, сказал старику, что он перстень не отдаст. Старик, рассердясь на него, хлопнул доскою и сказал, что он никогда отсюда не выйдет, потом ушел. А Иван-купеческий сын сел на то место и не знал, что делать; потом снял с своей руки перстень, любовался на него, в тот час увидел перед собою двух слуг, которые с покорностию ему говорили: «Что прикажете?» Купеческий сын, не зная, что им сказать, наконец спросил, что они за люди, а они отвечали ему, что они слуги того перстня, который у него. Купеческий сын спросил их с великою радостию, могут ли они его вывести из сего жилища; слуги ему отвечали, что когда угодно, то его выведут, но купеческий сын говорил, что уже ему и то скучно быть в этом жилище, и просил их, чтоб скорее его вывели. И как сказал, то слуги его в тот час открыли ту доску и вывели его в минуту в поле.

Купеческий сын, видя, что уже в поле, то надел перстень на свою руку, и как надел, то и слуги его пропали, а он, видя, что их нет, снял опять перстень с правой руки и взял в левую, то слуги эти опять явились. Купеческий сын спрашивал их, что когда они ему понадобятся, то как к себе их призвать; на что они сказали, чтоб с правой руки взял в левую, то они тотчас и явятся. Купеческий сын после того надел опять перстень на правую руку, пошел домой, и как пришел в дом, то мать его весьма обрадовалась, потому что он пошел со двора поутру очень рано, а пришел уже ввечеру. Потом спрашивала его, где он весь день был, на что сын ее сказал, что он ходил за покупкою. Потом показал ей перстень; мать его спрашивала, что он заплатил, а он сказал: «Матушка, я заплатил за него сто рублев». Мать его похвалила, что он недорого заплатил, а потом сказала: «Ну, любезный сын, ты и те двести рублев возвратишь, которые ты дал за кота и за собаку, когда продашь этот перстень». Но сын ее говорил, что он его не продаст. Потому как день прошел и ночь наступила, то, поужинавши, пошла мать его спать; а сын ее, вышед на крыльцо, снял с руки перстень, и взяв в левую руку, тотчас предстали пред него слуги и ожидали его приказания. Иван-купеческий сын сказал им: «Други мои, нынешнею ночью сделайте из этого старого дома к утрому преогромный каменный дом, и чтоб в нем было пребогатое украшение». На что слуги ему ответствовали, что будет все готово. Купеческий сын после того пошел спать, а поутру, проснувшись, увидел себя в пребогатой спальне, и как он знал, что по его приказанию сделано, то благодарил своих слуг. Потом как проснулась его мать и, видя себя в таком преогромном доме, думала, что видит все сие во сне, протирала себе глаза. Потом встала и оделась и подошла под окошко, смотрела на улицу в том намерении, чтоб посмотреть на соседские дворы, и, видя, что та же улица, в которой был ее дом, но не уверялась и не смела выйти из спальни. И в то время взошел к ней в спальню ее сын, она спрашивала его: «Где мы находимся?» Он ей сказал, что «этот дом наш». Мать спросила его: «Как наш? Ты знаешь, что дом наш был маленький, а этот дом, видишь, какой преогромный». Но сын ее уверял, что «точно дом наш». Потом повел ее по всем комнатам и показывал ей все богатые убранства, которые были в том доме, а после того стал жить весьма роскошно, и начали к нему ездить от королевского двора министры.

Потом слава произошла, что Иван-купеческий сын первый богач по всему городу. В один день говорил он: «Милостивая государыня матушка! Съездите вы завтрашний день к королю и просите его дочь в замужество». Мать его весьма удивилась, когда услышала от него такие речи, и говорила: «Что ты, любезный сын, в своем ли ты разуме, подумай, можно ли тому статься, чтоб отдал король дочь свою за тебя замуж?» Но сын ей сказал: «Я знаю, матушка, король обо мне думает, что я первый по городу купец, то может статься и отдаст, а ежели вы того не сделаете и не поедете к королю, то и меня не увидите». Мать его, видя, что нельзя никак его уговорить, принуждена была согласиться, но только сказала, что надобно королю подарок; а сын ей сказал, что подарок будет готов. И как день тот прошел, то Иван-купеческий сын снял с руки своей перстень и взял в левую, в тот же час явились его слуги и ожидали его приказания. Купеческий сын сказал им, чтоб к утрому принесено было серебряное блюдо, осыпанное бриллиантами, а сверх того, чтоб на том блюде было множество драгоценных же камней. Слуги его в тот час пропали, а он пошел в свою спальню. На другой день встал поутру очень рано и увидел блюдо, наполненное драгоценными каменьями, благодарил своих слуг, что они его приказания исполняют. Потом пошел к своей матери и говорил: «Поезжайте, матушка, к королю, уже подарок от меня готов». Мать тотчас оделась и поехала во дворец, а сын ее остался дома, ожидая ее возвращения. И как приехала мать его во дворец, то которые министры ездили к Ивану-купеческому сыну, тотчас доложили они королю, и король приказал ее к себе позвать, и как пришла она пред короля, то поклонилась, как должно, потом поднесла ему в салфетке то блюдо. Король принял от нее подарок и, разверня салфетку и увидев блюдо, весьма удивился, а потом спросил король у нее, чего она желает? Мать Ивана-купеческого сына пала пред королем на колени и говорила: «Милостивый государь! Ежели прошение мое вам противно, то прошу вас помиловать меня и спасти мою жизнь». Но король велел ей сказать свою просьбу и обещался все ей сделать. Мать Ивана-купеческого сына говорила: «Милостивый государь! Сын мой осмеливается просить дочь вашу в замужество». А как король прельстился на те каменья, которые она принесла, то сказал, что он с своей стороны согласен и чтоб просила она королеву, его супругу.

Ивана-купеческого сына мать вышла изо дворца и поехала с великою радостию в свой дом, а приехавши, пересказала сыну все, что король говорил с нею. Сын ее сказал: «Завтре поезжайте к королеве, а я приготовлю подарок». Итак, на другой день принесли слуги такое ж блюдо, а он отдал его матери. Мать его, принявши блюдо, поехала к королеве во дворец, и как доложили о ней, то королева приказала ее впустить. Мать купеческого сына, подошед к королеве, поклонилась ей, как должно, а потом подала блюдо, которое было завернуто в салфетке. Королева, разверня салфетку, увидела столько драгоценных камней, весьма удивилась, потом сказала: «Я слышала, что ты просишь о моей дочери, чтоб выдать за твоего сына, ибо мне король, мой супруг, сказывал; поди домой, и я на это согласна, только надобно, чтобы и дочь наша была согласна, потому что мы ей никакого принуждения не сделаем».

После того Ивана-купеческого сына мать вышла изо дворца и поехала домой, а приехав в дом, пересказала сыну все, что говорила королева с нею. Сын ее сказал: «Завтре поезжайте к королевской дочери, а я приготовлю ей подарок». И как день тот прошел, то, вышед Иван-купеческий сын на крыльцо и сняв с правой руки перстень, взял в левую, тогда явились пред него слуги и ожидали его повеления, а он сказал им: «Други мои! К завтрашнему дню приготовьте пребольшое блюдо, осыпанное бриллиантами, и чтоб на оном положено было самых лучших драгоценных каменьев множество». Слуги ему отвечали, что будет готово. После того Иван-купеческий сын пошел спать, а на другой день, как проснулся, то увидел, что блюдо было с каменьями готово, в тот час пошел к матери и говорит: «Милостивая государыня матушка! Поезжайте к королевской дочери и отвезите ей подарок». Мать его принуждена будучи ехать, поехала во дворец, и как приехала, то доложили о ней королевской дочери, и принцесса приказала ее призвать. Как скоро мать его пришла к принцессе, то поклонилась, как должно, а потом подала ей блюдо. Принцесса приняла, и увидела столько драгоценных каменьев, и, прельстясь на них, сказала матери Ивана-купеческого сына: «Очень хорошо, скажи ему, что я согласна выйти за него». Хотя оная принцесса и обещалась прежде принцу Карельскому, чтоб выйти за него замуж, но, прельстясь на драгоценность сих каменьев, позабыла свое слово, а матери Ивана-купеческого сына сказала: «Я согласна идти за твоего сына, только скажи ему, чтоб он против самого батюшкина дворца в заповедном лугу сделал свой дворец, и чтоб от его дворца и до батюшкина дворца был хрустальный мост, и чтоб убит был весь мост золотою парчою, но притом чтоб было можно ездить по нем, и когда все сие будет готово к утрому, то завтрашний же день и свадьба наша будет».

Мать Ивана-купеческого сына, выслушав все от принцессы, поехала домой, а по приезде в дом пересказала все сыну, что принцесса ему приказывала сделать. И после того Иван-купеческий сын в тот же час снял с правой руки перстень и взял в левую, в то же время предстали пред него слуги. Иван-купеческий сын им говорил: «Друзья мои! Я вас прошу еще, сделайте к завтрашнему дню против королевского дворца в его заповедном лугу дворец, и чтоб всем он был лучше, как убранством, так и прочим, да еще чтоб был сделан хрустальный мост, и убит бы весь был золотою парчою, да и крепок, чтоб было можно на нем ездить, а притом к завтрашнему дню были бы самые лучшие кареты и лошади, также довольное число лакеев, и чтоб платье на них было пребогатое». И как все приказал им, то слуги его сказали, что хотя и трудно, однако будет все готово. Купеческий сын после того пошел спать, а слуги его по приказанию все сделали, и на другой день, поутру вставши, спросил своих слуг, что все ли сделано? Слуги ему отвечали: «Все готово». После того Иван-купеческий сын оделся в пребогатое платье, потом пошел к матери и говорил ей: «Милостивая государыня матушка! Я теперь еду в новый мой дворец, а вас оставляю здесь, только прошу вас, прикажите, чтоб собаку и кота моего кормили и за ними бы ходили». Мать его обещала сие сделать, а Иван-купеческий сын, простясь с своею матерью, поехал в свой дворец; и как приехал, то увидел премножество лакеев, которые были одеты в пребогатое платье. Потом велел он подвести самую пребогатую карету, в которую Иван-купеческий сын сел и поехал к королю. И как приехал, то король, смотря по его карете и по лошадям, думал, что какой-нибудь приехал к нему принц, но Иван-купеческий сын говорил королю: «Милостивый государь! Я приехал к вам не принц, как вы думаете, а тот Иван-купеческий сын, которому вы обещали дочь свою в замужество». Король обнял его и повел в покои своей супруги, но так же и королева встретила его с великого радостию. Потом как принцесса оделась, то их в тот же день и обвенчали, а свадебные пиры были празднованы в новом дворце Ивана-купеческого сына, и оные пиры продолжались целый месяц.

Потом несколько месяцев жили благополучно и, может быть, они бы и вечно жили благополучно, ежели б не вспомнила принцесса о прежнем своем обещании, которое дала она принцу Карельскому, чтоб выйти за него замуж, а вспомнивши, каялась она, что вышла за купца и обманула принца. Вздумала она выспросить у Ивана-купеческого сына, отчего он делал такие удивительные дела. Как вздумала, так и сделала. В один день, когда Иван-купеческий сын весьма был весел, то говорила она: «Любезный супруг! Я уже несколько месяцев живу с тобой, а до сих пор не знаю, отчего такие удивительные дела ты делаешь?» Иван-купеческий сын, не знав ее хитрости, по простоте своей сказал, что вся сила состоит в его перстне, без коего он ничего не может сделать. Принцесса спросила его, как же он делает перстнем? Тогда Иван-купеческий сын, сняв с правой руки перстень, и взял в левую руку, тотчас явились пред него двое слуг, а он ей сказал: «Вот, любезная супруга, приказывай им, что хочешь». Но она сказала, что ей ничего не надобно. Потом Иван-купеческий сын надел опять перстень на правую руку, и после того веселились, а потом как день прошел и Иван-купеческий сын пошел спать, и как уснул, то принцесса, встав, сняла тихонько с руки его перстень, пошла в другую комнату, и как взяла в левую руку, то в ту же минуту предстали пред нее те слуги, которые служили Ивану-купеческому сыну. Принцесса говорила им с великою строгостию: «Слушайте, чтоб сей час этот дворец был перенесен и с хрустальным мостом в Карельское королевство, а этого пьяницу оставьте здесь в лугу». Слуги тотчас сделали по ее приказанию, а Ивана-купеческого сына кинули в лугу, дворец же и с мостом перенесли в Карельское королевство.

На другой день король проснулся, и он имел такое обыкновение, что каждый день как встанет, то и смотрит в окошко на дворец своего зятя, то в тот день, подошед под окошко, выглянул на то место, где был дворец, и как не видал, то весьма удивился и думал, что как встал со сна, то и не может приметить, начал протирать себе глаза, и смотрел опять в окошко, и как не видал он дворца, то призвал первого министра и говорил ему: «Посмотри ты в окошко и уверь меня, что тут ли стоит дворец зятя моего, ибо я со сна ничего не могу видеть». Министр посмотрел и видел, что нет никакого дворца, и сказал королю: «Милостивый государь! Я вас точно уверяю, что нет никакого дворца в вашем заповедном лугу, и где был дворец вашего зятя, то ни даже его дворца, но ниже знаку нет, где оный был». Король, не уверясь его словам, послал в заповедный луг с тем, что ежели дворца его нет, то ищите его самого, и как найдут, то чтоб привести пред него. Посланный от короля приехал на то место, где был Ивана-купеческого сына дворец, и, не видя оного дворца, весьма удивился. Потом, ездя по лугу и нашед его спящего, разбудили и спрашивали его о королевской дочери, но он весьма удивился, когда увидел себя лежащего на земле, также не видя и дворца своего, а притом услышал, что и принцесса, его супруга, пропала со дворцом. Но как взглянул на свою руку, и, не видя перстня, весьма испугался, и не знал, что делать. Посланные спрашивали его о принцессе, но он говорил им со слезами, что не знает, что видя посланные взяли Ивана-купеческого сына и повели его к королю. И как увидел его король, то спрашивал его грозным видом: «Где дочь моя?» Иван-купеческий сын пал пред ним на колени и говорил: «Милостивый государь! Я ничего не знаю, что со мною сделано прошедшею ночью». Но король, не принимая его ответа, приказал его, оковав всего цепями, посадить в темницу, что и было сделано. И сидел он в той темнице три дни, а на четвертый день повели его опять к королю. И как скоро привели, то король опять Ивана-купеческого сына спрашивал: «Где принцесса?» А он, пад на колени пред короля, говорил со слезами: «Милостивый государь! Я совсем того не знаю, где дочь ваша находится». Потом стали за него просить министры короля, чтоб дал ему сроку, и король по их просьбе согласился ему дать сроку на год, однако ж с тем, чтоб не выпускать его из темницы. После того приказал его отвести в темницу. Мать его услышала о несчастии своего сына и приехала навестить его в темнице. Сын ее весьма обрадовался, как увидел свою мать, но она ему говорила: «Любезный сын! Ежели б ты женился на какой другой, а не на принцессе, то бы не претерпевал такого несчастия». Иван-купеческий сын говорил: «Уже не докучайте вы мне в такой горести». После того мать, посидевши у него в темнице, поехала домой; потом навещала его каждый день.

И как уже прошло тому несколько месяцев, как Иван-купеческий сын сидел в темнице, то в один день выскочил кот его из покоев на двор, и, подбежав к собаке, говорил: «Что ты, вислоухий, в конуре лежишь, а ничего не знаешь. Хозяин заплатил за нас по сто рублев, то стоим ли мы того, да и теперь он нас поит и кормит. А ведь ты не знаешь, что хозяин наш сидит уже несколько месяцев в темнице, ведь принцесса-то его обманула и унесла тот перстень, которым он делал все, что хотел. Нам теперь надобно его выручить. Пойдем теперь в то государство, где находится принцесса». Собака говорила, что она готова. Потом кот и собака побежали сперва к своему хозяину в темницу. Кот в тот час к окошку и начал мяукать. Иван-купеческий сын увидел своего кота, весьма обрадовался, открыл окошко и впустил. Потом услышал у дверей, что визжит его собака, впустил и ее, и весьма обрадовался, а они около его ластились и, побыв у него в темнице, побежал кот опрометью вперед, а собака за ним, и лишь только уши трясутся. И так бежали, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец прибежали к некоторой реке, то кот говорил собаке: «Ну-ка, вези меня на себе через реку». Собака принуждена была везти, а кот ухватил ее когтями и сел ей на спину, а собака поплыла с ним через реку, и, переплыв оную, побежали опять в Карельское государство. И так бежали долгое время, наконец прибегали в то государство, то кот говорил: «Слушай, вислоухая собака, когда мы прибежим в тот дом, то ты смотри, беги прямо на кухню, сперва тебя будут бить, то ты терпи, а когда главный кухмистер велит принести кому дров, то ты первый беги и принеси, а когда он закричит, чтоб подали кастрюлю, то ты то ж подавай ему прежде всех, и, наконец, уже тебя не будут бить, а будут любить». Потом побежали они прямо на двор.

И в то время у Карельского короля был бал, и премножество было карет, и как увидели кучера и лакеи кота и собаку, то бросились все их бить, но кот бросился через кареты и прямо прибежал к ключнику в погреб, а собака под кареты, прибежала в кухню и легла под лавкою. Повара, ее увидя, начали бить, но она сжалась под лавкою и лежала. И видел главный кухмистер, что собака ничего не блудит в кухне, не велел ее бить, и так лежала собака под лавкой. После того велел кухмистер подать кастрюлю, и мальчики было бросились по кастрюлю, но собака как бросилась, то все испугались, и побежали от нее прочь, а она, схватя кастрюлю, подала ее кухмистеру, что видя кухмистер весьма удивился. Потом велел он принести дров, тотчас собака, бросясь прежде всех, принесла дров. Кухмистер, видя ее услужливость, ласкал ее и прикармливал; потом что бы ни велел кухмистер подать, то она первая ему подавала. Так же и кот на погребе у ключника услуживал, когда пришли на погреб к нему за напитками, то кот все то подавал, чего ни потребуют. Ключник, видя его услужливость, весьма был ему рад. И так, пожили они дни три при таких местах, наконец узнали о них во дворце, а там мало-помалу узнал и сам король, и пожелал их видеть. Тотчас их привели, и они подавали все то, что потребует король или принцесса, а особливо кот более услуживал принцессе, которая столько кота полюбила, что велела сделать ему маленькую постелю, и спал кот в спальне у короля и у принцессы. Кот приметил, что принцесса перстень тот носила днем на руке, а ночью клала в рот, и так ему никак нельзя было его украсть. Собаке же сделана была то ж маленькая постеля, и спала она в зале. А как кот спал в спальне, то в одну ночь увидел он вышедшую из угла пребольшую мышь, то вдруг бросился кот, и поймал ее, и как начал ее давить, то мышь ему говорила: «Послушай, кот, я знаю, зачем ты здесь: ты желаешь получить перстень у принцессы, но ты его не получишь, ежели меня умертвишь, а ежели ты пустишь живую, то получишь нынешнюю же ночь». Кот опустил ее из своих когтей, а притом просил ее, чтоб она постаралась. Тогда мышь говорила коту, чтоб втащил ее на постелю к королю и принцессе. И кот ухватил ее поперек и втащил на постелю, а как мышь уже была на постели, то, протянув она свой хвост, всунула принцессе в нос, стала им шевелить, отчего принцесса тотчас чихнула, и перстень выскочил у нее изо рта. Кот, подхватя перстень, в ту ж минуту побежал из спальни и, прибежав в зал, сказал собаке: «Беги за мною, перстень у меня».

Собака тотчас побежала за котом, и как бежали они, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец прибежали они к той реке, через которую и прежде собака перевозила на себе кота. Тогда кот говорил ей: «Вези меня на себе через реку». Собака принуждена была везти, а кот ухватился за нее лапами крепко, и она поплыла. И как выплыла на середину реки, то остановилась и говорила: «Слушай, кот, отдай мне перстень, а ежели не отдашь, то я тебя кину в воду». Кот, видя, что собака хочет его в воду кинуть, говорил ей: «Послушай, ведь перстень я украл, а не ты, но ежели ты желаешь, чтоб я тебе отдал его, то ты привези меня на берег, я тебе там и отдам». Но собака никак не соглашалась и кидала его в воду, говоря, что «хозяин будет тебя благодарить, а не меня». Кот, видя, что ему никак нельзя, чтоб не отдать того перстня, боясь того, чтоб не утонуть в реке, говорил ей, чтоб она разинула свой рот. Собака разинула, а кот выпустил его из зуб<ов>, но она не могла поймать перстня, и оный перстень упал в воду. Тогда-то кот закричал на нее и начал драть своими когтями, притом говорил: «Что ты сделал? Ты погубил теперь хозяина, и король его непременно казнит». Собака тотчас переплыла и с котом на берег; потом кот говорил собаке: «Ну, поди ты теперь к хозяину, а я уже не пойду». А собака говорила: «Когда ты не пойдешь, то и мне нечего делать, а куда ты пойдешь, туда и я с тобой».

Потом ходили они у реки той по берегу, наконец увидели они маленький шалаш, и пришли к оному шалашу, а в нем увидели старика, который сидел в том шалаше. Кот и собака тотчас вбежали к нему в шалаш; кот сел к нему на колени, а собака стала подле его и начали ластиться. Старик, видя их к себе так ласкающихся, весьма им обрадовался, потом их накормил и ласкал их. И как день тот прошел, то старик на другой день пошел ловить рыбу, ибо он был рыбак, то кот и собака пошли за ним же, и как старик наловил довольно рыбы и пошел обратно в свой шалаш, то и они за ним. И так жили они у него несколько дней, и старик так в них уверился, что они ничего не сблудят, все оставлял без прибору. В один день как старик был на ловле, то поймал пребольшую щуку и принес домой, но как не хотел он, чтоб ту щуку продать, а вздумал сам съесть, то и начал ее потрошить, и как разрезал ей брюхо, то и вынул из нее перстень тот самый, который был надобен коту и собаке. Старик его смотрел, потом сказал: «Когда я поеду домой, то подарю этот перстень своей дочери». Ибо он в то время для рыбной ловли далеко заехал от своей деревни. Кот тотчас увидел перстень и, выскоча из палатки, сказал своему товарищу. Потом он приметил, что старик положил тот перстень на полочку. А как на другой день пошел старик на рыбную ловлю, то кот и собака пошли за ним, а потом побежали назад, и, прибегши в шалаш, тотчас кот бросился на полочку, и, схватя перстень, побежал кот вперед, а собака за ним.

И так бежали долгое время, наконец прибежали в тот самый город, а потом уже прибежали к тюрьме, где сидел Иван-купеческий сын. Кот тотчас бросился к окошку и начал мяукать. Купеческий сын, видя своего кота, весьма обрадовался и впустил его. Потом услышал, что и собака его скучала у дверей, то, встав, и ее пустил. Тотчас бросились они к нему и ласкались. Потом кот вынул Ивану-купеческому сыну изо рта перстень, а он, как увидел свой перстень, весьма обрадовался и ласкал как кота, так и собаку чрезмерно. Потом сказал: «Теперь я опять все возвращу».

И как день тот прошел и ночь настала, то Иван-купеческий сын снял с правой руки перстень и взял в левую, то в ту ж минуту предстали пред него слуги и говорили: «Что прикажете?» Иван-купеческий сын говорил им: «Прежде всего, друзья мои, выведите меня из сей темницы». Слуги, тотчас подхватя его, вынесли из темницы. Потом он приказал им, чтоб к утрому принесен был дворец с принцессою и с королем Карельским. Слуги его тотчас ушли в Карельское государство, и как скоро прибежали, то, подхватя они дворец, понесли его в то государство, где дожидался их Иван-купеческий сын, и принесли дворец еще за час до свету, и по приказанию Ивана-купеческого сына поставили его на прежнем месте. И как поставили, то Иван-купеческий сын взошел во дворец и увидел принцессу и Карельского короля спящих. Купеческий сын, не тревожа их, пошел в другие комнаты, а поутру как король проснулся, то и увидел прежнего своего зятя дворец, тотчас призвал к себе первого министра и говорил: «Посмотри, любезный министр, в окошко, точно ли стоит прежний дворец моего зятя?» Министр, посмотря в окошко, как видел Ивана-купеческого сына дворец, то уверял короля, что, точно, стоит дворец. Король, услыша сие, весьма обрадовался и приказал поскорее заложить карету. Тотчас по королевскому приказанию и заложили, и король, не посылая никого, сам поехал, желая с нетерпеливостию видеть дочь свою.

В то время встала уже принцесса и с Карельским королем, и узнав, что они находятся во власти Ивана-купеческого сына, то вошли в ту комнату, где был купеческий сын, и пали пред ним на колени. Принцесса просила, чтоб простил ее измену, а Карельский король просил, чтоб спас его жизнь. В то самое время приехал король, отец принцессин. Иван-купеческий сын вышел тотчас королю навстречу, и как встретил, то повел он короля в покои и ввел в ту комнату, где была его дочь и Карельский король. И Иван-купеческий сын говорил королю, своему тестю: «Вот, милостивый государь, теперь спросите дочь свою, где она находилась и с дворцом». После того рассказал он королю, как принцесса сняла у него с руки перстень и как он возвратил его опять. Притом говорил: «Милостивый государь! Я теперь вам признаюсь, что без сего перстня ничего не могу сделать». Король, выслушав все от Ивана-купеческого сына, извинялся перед ним, что он, не знавши, поступал с ним столь жестоко, а на дочь свою весьма рассердился. Но Иван-купеческий сын стал его просить и, наконец, усильными просьбами довел до того, что король простил свою дочь. Потом сказал Ивану-купеческому сыну: «Любезный зять! Я отдаю Карельского короля тебе в полную власть». А Иван-купеческий сын положил на него ежегодную дань, на что Карельский король с охотою согласился и немедля поехал в свое государство. После того Иван-купеческий сын сделал великий пир в своем дворце, и все были у него министры и чрезмерно веселились, также и писателю сих сказок досталось тут попировать, ибо и он мед-пиво пил, по усам-то текло, а в рот не попало. И как веселие то отошло, и король был в старых летах, то и отдал правление своего королевства зятю своему Ивану-купеческому сыну. А Иван-купеческий сын сделался королем и жил благополучно.

В некоторой деревне жил мужик, и у него было три сына: два были умные, а третий дурак. И как отец их весьма был стар, то призвал к себе всех троих сыновей и говорил им: «Любезные дети! Я чувствую, что мне недолго жить, то, когда я умру, вы сделайте мне последнее удовольствие, ночуйте каждый из вас по ночи на моей могиле. Например, большой сын первую ночь, а средний вторую, а меньшой последнюю ночь». Дети обещались по его приказанию исполнить. Потом отец их вскоре после того умер, а дети похоронили его, как должно.

Потом пришла первая ночь, и надобно было большому брату идти на отцовскую могилу ночевать, но как он был женат, то говорил своей жене: «Дай дураку пирог, так он и пойдет за меня на могилу к батюшке ночевать». Невестка тотчас кликнула дурака и сказал ему: «Вот тебе пирог, поди и ночуй на могиле за моего мужа». Дурак взял от невестки пирог, и положил на плечо дубину, и пошел к своему отцу на могилу. Как пришел и сидел несколько времени, потом увидел дурак, что отец его из могилы встает, то говорил: «Куда ты, батюшка, встаешь?» Отец его спросил: «Кто пришел ночевать?» Дурак сказал: «Я, батюшка, сын твой дурак». Тогда отец сказал: «Ну, дурак, когда ты пришел ко мне ночевать, то я тебе подарю за то подарок». После того старик свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламят пышит. И как конь прибежал, то и встал перед стариком как вкопанный, а старик сказал: «Вот, любезный сын, тебе конь, которым ты владей по смерть свою». Потом показал он дураку весь прибор, как-то: копье, палицу боевую и меч-кладенец. Дурак, видя такого прекрасного коня, благодарил своего отца. После того старик лег опять в могилу, а дурак просидел на его могиле всю ночь. Поутру же пошел домой, и как пришел, то братья его спрашивали: «Что, дурак, где ты был?» Дурак им отвечал: «Как где? Я ночевал у батюшки на могиле». Потом как день прошел, и пришла другая ночь середнему брату идти ночевать на могиле, то он говорил дураку: «Поди и ночуй за меня у батюшки на могиле, а я за работу тебе дам пирог». Дурак взял с радостию пирог и дубину и пошел на могилу, а пришедши на могилу, сидел несколько времени. Потом увидел дурак, что отец его встал и говорил: «Кто пришел ночевать?» Дурак отвечал: «Я, батюшка, сын твой дурак». Тогда говорил старик: «Когда твои братья заленились прийти по одной ночи ночевать на моей могиле, то я тебе подарю еще другого коня гораздо лучше первого». Потом старик свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал перед стариком как вкопанный. Потом старик говорил дураку: «Вот, любезный сын, и другой конь, и когда он тебе понадобится, то и ты также свистни». Дурак, видя, что конь этот лучше первого, благодарил своего отца. Потом старик отпустил коня и после того лег опять в могилу. И как ночь прошла, то дурак пошел домой.

А на третью ночь, когда пришел его черед идти ночевать, то ему уже не дали пирога, а горелую корку хлеба. Дурак взял корку, пошел к отцу и, пришедши, сел на могиле. Потом увидел, что отец его встал и спрашивал его: «Ты ли, дурак, пришел ночевать?» Дурак отвечал, что он. Тогда старик сказал: «Ну, любезный сын, когда ты и в последнюю ночь пришел ко мне ночевать, то также и я последнего коня тебе подарю». Потом старик свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, и стал перед стариком как вкопанный. А старик говорил: «Вот, любезный сын, тебе третий конь, которым ты повелевай, как тебе угодно, но только не сказывай ничего твоим братьям, а моим детям». Дурак говорил, что он им не скажет, а притом видел, что этот конь гораздо лучше тех двух. После того старик, простясь со своим сыном, сказал: «Ну, любезный сын, теперь уже больше меня не увидишь». Потом лег старик в свою могилу, а дурак, просидев всю ночь, пошел домой и, придя, ничего не сказывал своим братьям. После того стали братья делить отцовское имение и, разделив по себе, дураку ничего не дали. То он и говорил: «Что ж, братцы, а мне-то что?» Но они говорили ему: «Ты будь, дурак, тем доволен, что мы тебя будем кормить». После того жил дурак с своими братьями согласно.

И неподалеку от той деревни, где жил дурак, был город, в котором жил король и имел у себя трех дочерей, которые были уже невесты. В один день король призвал к себе дочерей и говорил: «Любезные дочери! Вы как теперь все уже невесты, то время вам думать о замужестве». На что отвечали ему дочери, что они находятся в его повелении. А король говорил им, что он отдает выбор женихов им самим. Тогда меньшая его дочь говорила: «Милостивый государь батюшка! Когда вы делаете такую милость и позволяете нам выбирать женихов, то прикажите мне отвесть лобное место и на оном месте поставить двенадцать венцов, и кто пожелает взять меня себе в замужество, тот должен непременно перескочить на лошади все двенадцать венцов, а вы, государь батюшка, извольте послать по разным государствам ведомости, чтоб все съезжались, и назначьте срок, к которому дню съезжаться». Король, любя свою дочь, не отказал ее просьбе и приказал отвесть лобное место, а на оном поставить двенадцать венцов. После того послал по разным государствам ведомости к разным королям и назначил срок, к которому дню съезжаться.

Сей слух прошел по всему городу, что будут съезжаться короли, и сильные могучие богатыри, и из иных земель грозные послы, и, наконец, слух тот дошел и в ту деревню, где жил дурак с своими братьями. Но как стал приходить тот срочный день, то начали собираться его братья в город, чтоб посмотреть, как на лобном месте будут перепрыгивать на лошадях разные короли и сильные могучие богатыри чрез те двенадцать венцов, которые поставлены были по просьбе меньшой королевской дочери. И как дурак увидел, что братья его сряжаются ехать, то он, сидя на печи, спросил их: «Братцы, куда вы едете?» А братья ему отвечали, что едут в город посмотреть разных королей и богатырей. Дурак им говорил: «Возьмите, братцы, и меня с собою». Но они на него закричали: «Куда тебе, дураку, ехать и что ты знаешь, или тебя взять вместо чучелы?» Он больше им ничего не говорил, а они, собравшись, поехали в город. И как уехали, то дурак слез с печи и говорил своим невесткам: «Дайте мне лукошко, я хоть с горя пойду в лес да наберу грибов, когда братья не взяли меня с собою». Невестки дали ему лукошко, а дурак пошел в лес за грибами. И как пришел, скинул с себя лукошко и повесил на дерево, потом свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал перед Иваном-дурачком как вкопанный. Потом дурак в ушко влез, а в другое вылез и стал молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером написать. Потом сел на своего доброго коня, и поехал прямо к городу, и нагнал своих братьев, кричал им, чтоб они посторонились. Братья его тотчас дали ему дорогу, но он как скоро поравнялся с ними, то и начал их бить плетью. Братья его просили со слезами, чтоб их помиловал, а притом говорили, что они никакой вины за собой не имеют, но он говорил им, для чего они не посторонились. И так бив их долгое время, потом поехал от них в город, и как приехал к тому лобному месту, где уже было множество королей и сильных могучих богатырей, и оное место всюду окружено было рогатками. Зрители, увидя такого прекрасного богатыря, в ту ж минуту откинули рогатки и его впустили. Но как увидели короли, и богатыри, и грозные послы дурака, то все удивились как коню, так и ему, потому что ни у кого такого коня не было, да и никто не имел такой красоты, как дурак, все наперерыв старались на него посмотреть, притом желали знать, коего он государства. Но дурак казал угрюмый вид, почему всякий и опасался его спросить. Потом пришел тот час, в который начали перепрыгивать чрез двенадцать венцов, то никто не мог перепрыгнуть больше трех венцов. И как пришел черед до дурака, то он, проехав сперва по лобному месту несколько раз, потом поскакал к тем венцам и прыгнул. Но конь его не мог перепрыгнуть всех двенадцати, а только перепрыгнул шесть венцов. Тогда короли и богатыри весьма ему удивились. Но дурак, видя свою неудачу, пустился с лобного места назад в свою деревню, что есть духу, и в минуту ускакал у всех из глаз. Приехав к своему лесу, слез с своего коня и скинул с себя панцирь и латы, также и коня расседлал и, завязав коню второка, пустил его гулять и сказал: «Ну, добрый конь, ступай и гуляй по чистым полям и по зеленым лугам, а когда я спрошу, то ты будь готов». После того надел он свое платье, также и лукошко снял с дерева и пошел по лесу искать грибов, а как он брал всяких, то вскоре набрал целое лукошко и принес домой. Невестки его, посмотря на грибы и видя, что все почти были скрипицы да мухоморы, которые никуда не годятся, весьма рассердились на дурака и говорили: «Что ты, дурак, набрал таких грибов, разве тебе их есть». И начали его бранить. Но дурак говорил им: «Вот еще, поди да набери грибов, да и то еще не угодишь». Потом приехали его братья и начали сказывать, что они видели множество королей и сильных могучих богатырей, и какие были у них кони, а после сказывали и про дурака, ибо они его не узнали тогда, как он их бил, то и говорили: «А как один приехал богатырь, сам он лицом прекрасный, платье на нем было драгоценное, а конь был под ним такой прекрасный, что все удивились, да притом такой озорник, что нас на дороге прибил немилосердно за то, что мы не посторонились с дороги». Дурак, сидя на печи, говорил своим братьям: «Это, братцы, полно, не я ли вас бил?» Братья на него закричали: «Что ты, дурак, врешь, тот богатырь весьма прекрасен, и притом чрезвычайно силен, а ты, дурак, сиди на печи, ничего не говори, а то кто-нибудь услышит, то тебя свяжут, да и нам не уйти».

Потом как день тот прошел, то братья его стали собираться опять в город, что, видя, дурак спросил их: «Куда вы, братцы, едете?» Братья ему говорили: «Мы едем в город смотреть съезду королей и сильных могучих богатырей». Дурак просил их, чтоб они взяли его с собой, но они не взяли и поехали одни. Дурак после их отъезда слез с печи и взял лукошко, пошел за грибами. А как пришел в лес, то скинул с себя лукошко и повесил на дерево. Потом свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал как вкопанный. Тогда дурак в ушко влез, а в другое вылез, и стал молодец, ни вздумать, ни взгадать, ни в сказках сказать, ни пером написать. Потом сел на своего коня и поехал в город. И как ехал он очень скоро, то и догнал своих братьев, и кричал им издали, чтоб дали ему дорогу. Братья услышали, что он кричал, посторонились, а он как скоро поравнялся с ними, то и начал их бить плетью, и, бив их довольно, поехал в город. Потом приехал к лобному месту, в тот час откинули ему рогатки, и дурак как скоро въехал, то и отдал всем богатырям поклон, и стал с прочими в ряд. А как пришло то время, в которое надобно было перепрыгивать чрез те венцы, то и начали разъезжаться многие богатыри и прыгать через те венцы, то ни один не мог перепрыгнуть и на шесть венцов. Потом дошел черед до дурака. Он выехал на средину лобного места, проехал по оному месту несколько раз, а после поскакал к тем венцам и прыгнул на своем коне на девять венцов. И, видя дурак, что конь его не перепрыгнул всех двенадцати, то и поскакал обратно в лес. А как приехал к лесу, то, расседлав своего коня, снял с себя панцирь и латы, завязал коню второка и пустил его гулять. После того надел на себя мужичье платье и снял с дерева лукошко, пошел в лес за грибами, и, набрав всяких, пошел домой, и отдал невесткам. Невестки, видя те грибы, которые принес дурак, стали его бранить и говорили: «Разве тебя только кормить этими грибами». Дурак, ничего им не говоря, влез на печь и сидел. После того приехали его братья и стали рассказывать, как они видели на лобном месте множество королей и богатырей, потом говорили: «А как один приехал богатырь, то-то молодец, а притом конь такой прекрасный, что ни у кого такого не было, но притом такой озорник, и нас прибил на дороге за то, что мы не посторонились». Дурак, сидя на печке, говорил: «Полно, не я ли вас бил?» Братья закричали на него: «Что ты, дурак, мелешь, ну ежели кто-нибудь услышит, то тебя свяжут, да и нам не уйти». Дурак замолчал и сидел весь день на печи.

На другой день братья его стали опять собираться в город, а дурак, видя, говорил: «Возьмите, братцы, и меня с собою». Но они ему говорили: «Куда тебя, дурака, взять разве повезти вместо чучелы, и чтоб все смеялись». Дурак замолчал, а братья его поехали. И после их дурак слез с печи и взял лукошко, пошел за грибами. А как пришел в лес, то скинул с себя лукошко, повесил на дерево, сам свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал перед дураком как вкопанный. Потом дурак в ушко влез, а в другое вылез, и стал молодец, ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером написать, и надел на себя платье богатырское, сел на коня и поехал. И, не доехав до города, нагнал на дороге своих братьев, и кричал, чтоб они посторонились и дали ему дорогу. Потом, как поравнялся дурак с ними и стал их бить плетью без милосердия, братья его стали просить: «Помилосердуй, милостивый государь! За что ты нас бьешь, мы тебе ничего не сделали». Но дурак им говорил: «Для чего вы не посторонились с дороги до тех пор, пока я стал кричать». И бил столько, сколько ему было угодно. Потом поехал от них в город и приехал к лобному месту; смотрители тотчас откинули рогатки, и дурак приехал, королям и сильным могучим богатырям отдал всем поклон, и стал с ними в ряд. А они как увидели приехавшего дурака, то не могли надивиться коню его, также видя, что и сам дурак был собою отменно хорош, и всякий желал знать, коего он государства. Но как он ни с кем не говорил, то и к нему никто не смел подъехать и его спросить. Потом как прошел тот час, то стали все богатыри выезжать и перепрыгивать чрез те двенадцать венцов. Но изо всех богатырей ни один из них не мог перепрыгнуть и девяти венцов. Наконец дошел черед до дурака, и он проехал прежде несколько раз по лобному месту, потом поехал он к тем двенадцати венцам, и как разъярил своего коня, то и прыгнул на все двенадцать венцов прямо к принцессе, ибо она там сидела и смотрела на всех королей и богатырей. А как дурак перескочил все двенадцать венцов, то принцесса ударила его печатью в лоб, отчего и сделалась у него на лбу как звезда, и происходило от нее чрезмерное сияние. Дурак в ту ж минуту поскакал опять в свою деревню, после чего все короли и богатыри его хвалили.

Потом сошла меньшая королевская дочь с двенадцати венцов, и король говорил ей: «Дочь моя любезная, теперь хотя ты желаемое получила, но где ты сыщешь этого прекрасного жениха, ибо никто не знает, которого он государства, да притом, может быть, он уже женатый? Итак, лучше, любезная дочь, я тебе советую, чтоб выбрать жениха из приезжих королевичев, что сестры твои уже сделали». Но меньшая его дочь говорила: «Милостивый государь мой батюшка! Когда вы уже позволили выбирать нам женихов по своей воле, то прошу вас не принуждать меня к замужеству». И как сие происходило в городе, то дурак в то время приехал с лобного места прямо к лесу и слез с своего доброго коня, снял с себя панцирь и латы. Потом расседлал своего коня, пустил его гулять, а сам надел на себя мужичье платье, и взял лукошко, пошел по лесу искать грибов, и как он брал всякие, какие ему ни попадались, то вскорости и набрал. Лоб же свой завязал тряпицею, чтоб не видать было печати, и пошел домой, а пришедши, отдал своим невесткам грибы, которые он набрал, а те, посмотря, начали его бранить, что он таких набрал грибов, но дурак, ничего им не говоря, влез на печь. В то время приехали братья его из города и стали хвалить бывших там королей и богатырей, а потом говорили, что «уже один приезжал богатырь, сам весьма прекрасен, и конь отменный, и все ему удивлялись, но притом такой озорник, нас на дороге немилосердно уже три раза бил». Дурак, сидя на печи, говорил: «Полно, не я ли вас бил?» Братья на него закричали: «Что ты, дурак, врешь?» Потом как братья стали обедать, то дурак развязал свой лоб и осветил всю избу своею печатью. Братья его, видя, закричали: «Что ты, дурак, делаешь?» Но он говорил, что ничего. И так делал он сие несколько раз.

В городе же у короля было великое веселие, ибо в то время отправлялися свадьбы двух его больших дочерей, а после того веселья поехали все короли и сильные могучие богатыри по своим государствам. И после их отъезда просила меньшая дочь короля, своего отца, чтоб публиковал по всему государству, съезжались бы все министры и министерские дети во дворец, ибо принцесса думала, что она в них найдет своего жениха. Король, любя свою дочь, послал указы, и министры в назначенный день съехались и кушали во дворце; но она не могла найти своего жениха. Итак, просила еще своего отца, чтоб приказал быть всякому простому народу, и назначить для них домы, и сделать обед: «Ибо у вас, государь батюшка, есть такие домы, в коих можно им до того срочного дня и быть». Притом говорила: «И кто меня уверит, государь батюшка, я не знаю, может статься мой нареченный жених и из простых, или может скрывает себя в черном народе?» Король долго не склонялся на ее просьбу, однако наконец согласился и публиковал по всему государству, чтоб всякий черный народ сходился и съезжался к назначенному сроку. И как дошла публикация в ту деревню, где жил дурак, то братья его начали собираться, чтоб ехать в город; дурак стал их просить, чтоб взяли его с собою, но они его ни за что не хотели взять. Тогда стали просить о дураке их жены, чтоб взяли они его с собою. Но братья говорили: «Ну, как мы возьмем, и он что-нибудь станет там говорить, то его свяжут, да и нам не уйти». Дурак стал им божиться, что он ничего говорить не станет. Итак, братья согласились его взять с собою. Потом как совсем собрались, то взяли дурака и поехали в город, и как приехали, то остановились нарочно для них в приготовленных домах.

И как пришел тот срочный день, и съезжалось всякого черного народу многое множество, то и сделан был для них обед, и как посадили их всех за стол, то после кушанья меньшая королевская дочь стала обносить всех напитками, и как дошла до того стола, где сидел дурак, то, обнеся всех, наконец, и тому дураку, и как поднесла ему кубок напитку, и увидела у дурака, что лоб был у него завязан тряпицею, спрашивала у него: «Что у тебя завязан лоб?» Дурак отвечал: «Я, сударыня, ходил в лес за грибами, да упал и ушиб себе лоб». Принцесса, не доверяя ему, говорила: «Развяжи, а я посмотрю». Дурак не знал, что делать, однако упрямился и не хотел развязывать, но принцесса принудила его. Итак, дурак принужден был отвязать тряпицу, а как отвязал, то и осветил всю палату. Принцесса тотчас велела ему выйти из-за стола, потом утерла его платком и повела его к королю. А как привела, то говорила: «Милостивый государь батюшка! Вот мой жених, которого я искала». Король, посмотря на дурака, весьма удивился и сказал: «Что ты, дочь моя, ты видишь, что это дурак, а тот был молодой и прекрасный богатырь». Но дочь говорила, что это точно тот, который приезжал на лобное место, и просила его, чтоб он выдал ее за дурака замуж. Король, сколько ни уговаривал свою дочь, однако никак не мог ее уговорить и принужден был выдать за дурака замуж. А как свадьба их кончилась, то король им отвел особые комнаты, и говорил своей дочери, чтоб ее мужа Иванушку-дурака не видал.

Итак, меньшая его дочь жила в своих покоях с дураком несколько времени. После того король услышал, что в его заповедных лугах бегает олень златорогий и на ногах у него по трубачу трубят, то он, желая иметь у себя такого удивительного оленя, говорил своим зятьям: «Зятья мои любезные! Услужите мне и поймайте златорогого оленя, который бегает по моим заповедным лугам». Зятья его не хотели прогневить и приказали оседлать себе двух верховых лошадей, а как оседлали, то два королевича простились с своими женами и поехали в заповедные луга. Меньшая ж королевская дочь, придя в свои покои, говорили дураку: «Что ты сидишь дома и ничего не знаешь, те два батюшкины зятя поехали искать в заповедных лугах оленя златорогого, а ты сидишь». Дурак говорил: «А почему я знаю? Поди и попроси у короля, отца своего, чтоб он дал мне какую-нибудь водовозницу». Жена его пошла к своему отцу и говорила: «Милостивый государь мой батюшка! Пожалуйте моему мужу какую-нибудь лошаденку, может статься, что он на свое счастие поймает того оленя, которого вы желаете». Король приказал дать ему самую плохую лошаденку. Потом принцесса пришла в покои к дураку, говорила ему: «Поезжай, я у батюшки выпросила тебе лошадь». Дурак вышел на крыльцо и увидел, что ему хотят ее оседлать, то он не велел, а сел на нее без седла и поехал в поле.

И как отъехал от города версты две, то слез с лошади, ухватил ее за хвост и содрал с нее кожу, кинул на поле и сказал: «Вот вам, сороки и вороны, от короля гостинец». Потом свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал как вкопанный. Дурак в ушко влез, а в другое вылез, и стал молодец, ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером написать. Потом клал на коня седелечко черкасское, подпружечку бухарскую, двенадцать подпруг с подпругами шелку шемаханского; шелк не рвется, булат не трется, аравитское золото на грязи не ржавеет. И как сел Иванушка-дурачок на коня, то поскакал по заповедным лугам, как птица. В скором времени нашел он оленя златорогого и поймал его. Потом привязал за рога и вывел на дорогу, где раскинул себе полотняный шатер и привязал коня и оленя, сам лег отдохнуть. Два же королевича ездили по полям и нигде не могли найти того оленя, возвратились назад с тем намерением, чтоб донести королю, что нет такого оленя. А как ехали они по той дороге, где был шатер, то и увидели у шатра привязанного оленя, и говорили промежду собою: «Вон, видишь ли, братец, стоит шатер того богатыря, который приезжал на лобное место, видишь ли и привязанного оленя, поедем к нему и попросим из учтивости, чтоб продал нам его за какую б то ни было цену». А как и другой охотно согласился, то они, подъехав к шатру и сняв с себя шляпы, взошли в шатер и поклонились дураку весьма низко, говорили: «Милостивый государь! Мы приехали к вам купить вашего оленя». Дурак им отвечал: «Я бы с радостию вам его продал, но как я стал его ловить, то не обещался его продавать, а положил завет». Тогда королевичи спросили его, что за завет он положил? Дурак им сказал, что завет его невелик, только с ноги по пальцу; притом говорил им, что как он из дальнего государства, то никто и не сведает, что они не сами его поймают. Королевичи совсем его не узнали, а почитали его из дальних государств приехавшего, притом, желая услужить королю, своему тестю, согласились дать ему с ноги по пальцу. Итак, разулись они оба, а дурак отрезал им по пальцу, после того они обулись и, взяв с собой оленя, поехали в свое государство.

Дурак после их отъезда собрал свою палатку, а пальцы положил в карман, и сел на своего коня, поехал к тому месту, где он кинул королевскую лошаденку. А приехав к тому месту, слез с своего коня и пустил его гулять, потом увидел, что на том падалище множество было ворон и сорок, то, схватив палку, кинул в них и ушиб премножество ворон и сорок, и, навязав их на веревку и кожу, потащил с собою, принес все во дворец. А как у короля было великое веселие для того, что зятья привели ему оленя, то дурак, подошед под окошки, закричал весьма громко: «Милостивый государь! Вы мне пожаловали лошадь, но она меня не свезла, так я привез вам ее кожу, а притом и дичи для вашего веселия». Король и те две дочери весьма смеялись над ним, но двум королевичам было не до смеху, ибо отрезанные пальцы не давали им покоя. А дурак кинул дичь, пошел в свои покои. После того пришла его жена и говорила ему, как над нею смеялись ее сестры, что она вышла за него замуж, но дурак ей говорил: «Пускай смеются, будет то время, что и ты над ними посмеешься». Потом вскоре после того времени услышал еще король, что бегает по его заповедным лугам свинка-золотая щетинка и с двенадцатью поросятами, то призвал к себе двух умных зятьев и говорил им: «Любезные мои зятья! Когда вы меня любите, то съездите в заповедные луга и поймайте свинку-золотую щетинку и с двенадцатью поросятами». Зятья не хотели его ослушаться и приказали оседлать двух верховых лошадей, и как оседлали, то и поехали за свинкой. Принцесса пришла к дураку и говорила: «Что ты сидишь дома? Батюшка послал тех зятьев за свинкою в заповедные луга, то поезжай и ты, может статься, что на твое счастье ее и поймаешь». Дурак говорил: «Да на чем я поеду?» Принцесса пошла к своему отцу и стала просить дураку лошади. Король сказал ей: «Дочь моя любезная! Мне не жаль дать лошади, а только жаль, что все смеются над тобою». Но дочь говорила: «Милостивый государь батюшка! Пускай кто хочет, тот и смеется». Король не мог отказать усильной ее просьбе, приказал дать ей лошадь. А дурак как услышал, что дана ему от короля лошадь, то не велел ее седлать, а сел так и поехал изо дворца.

Потом проехал весь город, и как выехал в поле, то содрал с нее кожу, кинул в поле и сказал: «Вот вам, сороки и вороны, от короля гостинец». А сам свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал как вкопанный. Иванушка-дурачок в ушко влез, а в другое вылез, и стал молодец, ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером написать. Потом оседлал своего коня, сел и поехал в чистые поля и заповедные луга, и вскоре поймал свинку-золотую щетинку и с двенадцатью поросятами, и повел ее за собою. Потом выехал на дорогу, раскинул полотняный шатер и привязал к шатру коня и свинку, а поросята уже никуда не бежали от своей матки. Дурак лег отдохнуть в палатке. А как посланные два зятя не могли найти нигде свинки, то возвратились назад и ехали они по той дороге, где стоял Иванушки-дурачка шатер, то и увидели свинку, и говорил один другому: «Вон, братец, тот опять богатырь, у которого мы купили оленя, поедем к нему и попросим его, не продаст ли он нам ее». Итак, согласились оба и поехали к его шатру. И как подъехали, то слезли с своих коней и сняли с себя шляпы, взошли в шатер и поклонились ему с учтивостию, стали его просить, чтоб продал им свинку. Но дурак им отвечал, что свинка его не продажная, а заветная. Королевичи спросили его, что завету? Дурак им сказал, что с руки по пальцу. Тогда они не знали, что и делать: не хотелось им дать по пальцу, но притом хотелось, чтоб и королю услужить. Но дурак говорил им, что никто не сведает, потому что он из дальних государств, а во дворце могут они быть в перчатках, а если король их и спросит, что они в перчатках, то можете сказать, что у вас болят руки, и, наконец, довел их до того, что они согласились дать ему с руки по пальцу. Дурак отрезал у них с руки по пальцу и отдал им свинку-золотую щетинку с двенадцатью поросятами.

Королевичи уехали, а дурак по отъезде их собрал свой шатер, а пальцы положил в карман, и поехал к тому месту, где он кинул королевскую лошадь. И как приехал, то слез с своего коня и пустил его гулять. Потом увидел на падали множество сорок и ворон, то, подхватя палку, побил их премножество, и, навязав на веревку, взял с собою кожу, и пошел во дворец. И как пришел, то во дворце у короля было великое веселие, и премножество было министров, а дурак закричал: «Вот, милостивый государь, какую вы мне дали лошадь, что не могла меня довезти опять в город, и вот вам ее кожа, а для веселия вашего я привез дичины». После того дурак пошел в свои покои. Потом пришла принцесса и сказывала, как смеялись над нею ее сестры. Дурак говорил ей: «Пускай смеются, будет то время, что и ты над ними посмеешься». Потом спустя несколько времени призвал опять король к себе двух зятьев и говорил им: «Есть за тридевять земель в тридесятом царстве, в Подсолнечном государстве сосна вся золотая, а ветви на ней серебряные, и на ней сидят птицы райские и поют песни царские, а ежели кто желает тою сосною владеть, и хотя сломит одну веточку, и привезет в свое государство, и посадит ее, то на другой же день такая же, как и в том государстве, вырастет, то прошу вас, любезные зятья, сделайте сию услугу и привезите мне сию сосну, за что я вам половину своего королевства отдам». Зятья его, желая получить половину государства, а притом и ослушаться его не хотели, и приказали оседлать себе двух верховых лошадей, и, простясь с своими женами и с королем, поехали в путь. Потом вошла в покои к дураку его принцесса и рассказала ему, как король, отец ее, послал тех двух зятьев за тридесять земель в тридесятое царство, в Подсолнечное государство за сосною, и что он обещал им в награждение. Дурак сказал ей: «Поди ж и мне попроси у короля какую-нибудь лошаденку». Принцесса пошла к своему отцу, а пришедши, говорила: «Милостивый государь мой батюшка! Пожалуйте моему дураку какую-нибудь лошадь». Король сказал ей, усмехнувшись: «Дочь моя любезная! Дурак твой хочет перевести у меня во дворце всех лошадей». Но дочь его говорила: «Любезнейший родитель! Я вас прошу в последний раз». Король не мог более отказать ее усильной просьбе, велел дать дураку лошадь, а принцесса, поблагодарив своего отца, пошла в покои к дураку и сказала, что она ему лошадь выпросила. Дурак как скоро услышал, то пошел на крыльцо и велел подвести лошадь; а как хотели ее оседлать, то он не велел, а сел на нее без седла и поехал из города в поле.

И как выехал за город, то слез с лошади и ухватил ее за хвост, содрал с нее кожу и кинул в поле, закричал: «Вот вам, сороки и вороны, от короля гостинец». Потом свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал как вкопанный. Дурак в ушко влез, а в другое вылез, и стал молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером написать. После того клал он на своего коня седелечко черкасское, подпружечку бухарскую, двенадцать подпруг с подпругами шелку шемаханского; шелк не рвется, булат не трется, аравитское золото на грязи не ржавеет. И как оседлал, то сел на своего коня, бил коня по крутым бедрам, пробивал черное мясо до белых костей, конь осержался, от земли отделялся, подымался выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, горы и долы меж ног пускал, а маленькие речки хвостом застилал. Ехал он путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал он к тому государству, а потом поехал прямо уже в сад, где была та сосна. И как взошел в сад, то и увидел ту, удивления достойную, сосну, и, подошед к ней, сломил одну веточку. Потом увидел подле нее два колодца, в которых была живая и мертвая вода, то наполнил теми водами бывшие у него в кармане две скляночки; после того немедля пошел вон из саду. Потом сел на своего коня и поехал обратно в свое государство. И ехал он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец приехал в свое государство и, не доезжая до города, остановился и раскинул свой полотняный шатер при большой дороге, а сосну посадил подле своего шатра, сам же лег отдохнуть. А как два королевича, любимые королевские зятья, ездили и ничего не получили, то и возвратились назад в свое государство. И как ехали они по той дороге, где был его шатер, то и увидели ту сосну, которая посажена была подле его шатра. А как их желание было получить то, зачем король их посылал, то, согласясь между собою, поехали к тому шатру, и как подъехали, то слезли с своих лошадей, и, сняв с себя шляпы, вошли в шатер, и поклонились ему с учтивостию. Потом говорили: «Милостивый государь! Мы пришли к вам спросить, не продажная ли у вас та, удивления достойная, сосна, которая посажена подле вашего шатра?» Но дурак им сказал, что она у него не продажная, а заветная. Королевичи спросили: «Что завету?» Дурак сказал, что его завет невелик, только из спины вырезать у них по ремню. Королевичи, услыша такой завет, весьма задумались и не знали, что делать. Но как им очень услужить хотелось королю, а притом дурак их уверял, что никто не сведает, как они дадут ему завет, «но только везде про вас будут говорить, что вы его достали». Королевичи, наконец, согласились и начали раздеваться, а дурак вырезал у них по ремню и положил в карман; после того отдал им ту веточку. Королевичи взяли и поехали в город, куда приехав, отдали они ту веточку королю. Король, получа такую драгоценность, весьма обрадовался и сделал великий пир, на который званы были многие министры.

И как во дворце было великое веселие, в то время дурак собрал свой шатер и поехал к городу, и приехал на то место, где лежала данная ему от короля лошадь. И как увидел на ней премножество лежащих сорок и ворон, то, подхватя палку, бросил в них и перебил множество; потом навязал их на веревку и взял с собою с той лошади кожу, пошел во дворец. Король, увидя дурака, засмеялся, а он говорил королю: «Милостивый государь! Вы мне пожаловали лошадь, но она меня не довезла к вам и во дворец, так вот вам ее кожа, притом же и для вашего веселия принес я дичи». Сказав сие, кинул навязанных сорок и ворон, а сам пошел в свои покои. Потом пришла к нему принцесса и пересказала ему, как над нею смеялись, а особливо сестры ее. Дурак говорил: «Потерпи, будет то время, что и ты над ними посмеешься». Потом спустя несколько времени в один день говорил дурак принцессе: «Завтрашний день оденься ты в самое драгоценное платье». Принцесса спрашивала его, на что ей одеваться? Дурак не сказывал ей ничего, а только говорил, чтоб она в тот день оделась. И как пришел тот день, то дурак пошел изо дворца, и как вышел он за город в поле, то свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит. И как прибежал, то и стал как вкопанный. Дурак в ушко влез, в другое вылез, и стал молодец, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать. Потом сел на своего коня и поехал в город.

В то время у короля во дворце был великий пир и множество было у него министров. Дурак как скоро выехал в город и как приехал во дворец, то король вышел ему навстречу с двумя своими зятьями и со многими министрами и встретил его с великою честию. Потом повел его в пировальную палату и посадил его за столы дубовые, за ества сахарные, за питья медвяные, и начали за столиком пить, есть и веселиться. Потом как все сидевшие за столом довольно уже подвеселились, то и стали разговаривать. А как дурак сидел вместе с королем, то и говорил он королю: «Милостивый государь! Я слышал, что у вас было три дочери, и они все в замужестве, двоих ваших зятьев я вижу, а третьего не вижу». Король отвечал: «Друг мой! Дочь моя меньшая вышла замуж за дурака, так я от стыда не велю ему выходить из своих покоев». Дурак, не сказывая о себе, говорил: «Милостивый государь! Я нарочно ехал в ваше государство, чтоб взять за себя вашу меньшую дочь себе в замужество». Король, услыша сие, весьма обрадовался и сказал, что он того дурака выгонит вон из государства. Но он в то время встал с своего места и говорил: «Милостивый государь! Вы хотите для меня выгнать из государства вон дурака, вашей меньшей дочери мужа, но прежде узнайте, кто я таков». Король смотрел на него весьма долго, но никак узнать его не мог, да и нельзя было его узнать, потому что в то время был на нем панцирь и латы, а притом же он был лицом весьма прекрасен. И как никто узнать его не мог, тогда говорил дурак королю: «Узнайте ж меня, милостивый государь, что я меньшой ваш зять, дурак». Король, слыша сие, весьма обрадовался и начал его любезно целовать; потом подошла его супруга, которую он с восхищением обнимал.

А как у тех двух королевичев руки были в перчатках, то говорил дурак королю: «Милостивый государь! Позвольте спросить, для чего ваши любезные зятья сидят за столом в перчатках?» Король отвечал, что у них руки болят, а дурак говорил, что он искусный доктор. Потом просил короля, чтоб приказал им снять с рук перчатки. Король им приказал, и они долго отговаривались, наконец принуждены были снять с рук перчатки. И как сняли, то и увидели все, что у них на руках не было по пальцу. Король, видя сие, спросил их, где у них на руках пальцы? Королевичи не знали, что ответствовать ему, но Иван-дурачок говорил: «Милостивый государь! Я знаю, отчего нет у них по пальцу на каждой руке». Потом вынул тотчас из кармана и сказал королю: «Вот их пальцы, которые они мне дали за свинку-золотую щетинку». После того просил Иван-царевич короля: «Теперь прикажите разуться». Король тотчас приказал, и принуждены были сделать. И в то время увидели, что у них не было на каждой ноге по пальцу. Иван-дурачок тотчас показал ему те пальцы, которых у них не было, и говорил королю: «Милостивый государь! Вот их пальцы, которые они мне дали за златорогого оленя». После того просил короля, чтоб приказал им раздеться. Король приказал, и зятья разделись, то Иван-дурачок показал королю, что у них на спинах вырезано было по ремню, и говорил: «Милостивый государь! Видите, вот их ремни». И тотчас вынул из кармана и показал. Король, видя сие, весьма на них разгневался, а Иван-дурачок вынул из кармана две скляночки, в которых была живая и мертвая вода, то он, взяв оба ремни, и приложил к их спинам, спрыснул мертвою водою, то они приросли в ту же минуту, а как спрыснул живой водой, то не было никакого знаку, где были вырезаны у них ремни. Потом взял пальцы и приставил к их ногам и спрыснул мертвою и живою водою, то пальцы те приросли, и не было никакого знаку, что они были отрезаны. Потом также и к рукам приставил им пальцы посредством живой и мертвой воды. И как королевичи вылечились, то, пад пред Иваном-дурачком, благодарили его, а притом просили у него прощения, что они, не знавши, прежде над ним смеялись. Иван-дурачок всех простил великодушно, и король сделал во дворце великий пир, на который званы были все министры, и было великое веселие, а после того Иван-дурачок с своей принцессою благополучно царствовал тем государством, а отец зятьев отпустил в их отечества.

В некотором государстве жил мужик, и было у него три сына: два-то были умные, а третий дурак. И как было тогда летнее время, то и было у старика несколько стогов сена; и как он был очень скуп, то боялся того, чтоб не покрали у него сена, вздумал послать одного из своих сыновей оные стеречь. То и говорил большому сыну: «Любезнейший мой сын! Ты знаешь, что у нас теперь в поле много в стогах стоит сена, но ежели кто-нибудь все это сено в поле украдет, то что тогда будет? И для того прошу тебя, чтоб ты пошел в поле и покараулил бы сено, чтобы его ночью никто не украл». Сын его отговаривался, и хотя не хотелось ему очень идти, но принужден был слушаться своего отца и пошел в поле. И как пришел к стогам, то во всю ночь караулил, чтоб кто не украл сена. Потом на другой день пошел домой, и как пришел, то сказал своему отцу, что все цело. И как день тот прошел, то на другую ночь стал посылать старик другого, среднего своего сына, и говорил ему: «Поди, сынок, в поле и покарауль сено, ведь ты не знаешь, что там все наши пожитчишки». Сыну его хотя весьма не хотелось, но принужден был идти, и, дождавшись вечера, пошел к стогам, и сидел всю ночь. Но как у всякого мужика в то время свои были покосы, то никто и не думал, чтоб воровать его сено. И так поутру на другой день пришел сын его домой и пересказал отцу, что он в поле был и что сено все цело. Отец его похвалил. Потом как пришла третья ночь, то старик стал посылать опять большого сына, но сын ему говорил: «Что ж, батюшка, мы и работаем все, а дурак ничего не делает, пускай хотя он будет караулить в поле сено». Дурак говорил, сидя на печи: «Да и ведома, когда я ничего не делаю, так хотя пойду за братьев-то караулить в поле сено». Старик закричал на него: «Где тебе, дураку, караулить, иной и тебя украдет». А дурак говорил: «Нет, батюшка, я еще лучше умного укараулю». Старик сколько ни спорил, однако принужден был послать дурака, потому что он сам просился.

И дурак пошел в поле, а пришедши, сел подле стогов и смотрел, не приедет ли кто. И надобно думать, что неподалеку от тех стогов был лес, ибо увидел дурак, что из лесу бежала лисица и прямо к его стогам. Дурак, притаясь, молчал, а лисица, ухватя клочок сена, побежала обратно в лес. И как она ушла, то дурак сам себе говорил: «Ведь я правду батюшке говорил, что я лучше еще умного укараулю, видишь ли, братья-то мои ничего не видали, а я уже и увидел; но я дома-то не скажу до тех пор, когда поймаю». Потом дурак просидел всю ночь и не видел после лисицы никого. А поутру пошел домой, и как пришел, то отец его спрашивал: «Что, дурак, все ли сено цело и не был ли кто?» Дурак говорил: «Нет, батюшка, не было никого, и сено все цело». Старик, не уверясь ему, пошел сам, и осмотрел все стоги, и, видя, что сено цело, дурака похвалил. А как на четвертую ночь надобно было идти к сену опять большому брату, но как дураку хотелось поймать лисицу, то он и говорил отцу своему: «Батюшка, пускай братья мои отдыхают, а я пойду караулить сено, ибо я ничего не работаю». После того пошел он в поле и сел у стогов, увидел опять лисицу, которая, ухватя сенца клочок, побежала в лес, а после никого уже всю ночь не видал. И поутру пошел домой и сказал отцу: «Все цело».

И как день прошел, а ночь настала, то дурак сделал силки и пошел к стогам, и поставил те силки в том месте, куда лисица прибегала. Потом как уже смеркалось, то дурак увидел опять, что бежит лисица, а он притаился, и как она прибежала к стогам, то и попала в те силки, которые дурак поставил. И дурак увидел, что лисица попала в силки, то, подошед, ее вынул и привязал подле себя. Лисица стала просить дурака, чтоб он ее отпустил, но дурак говорил: «Нет, я тебя завтре отвезу домой и отдам тебя батюшке, что он хочет, то с тобою и делает». Лисица говорила дураку: «Что тебе будет прибыли, что ты меня отведешь к себе домой? Ежели продадите меня, то немного денег возьмете». Но дурак был неупросим. Лисица, видя, что никак упросить его не может, говорила ему: «Послушай, дурак, отпусти ты меня, я тебя за то сделаю королем и женю на барской дочери». Дурак, слыша сие, говорил: «Нет, лисица, ты меня обманешь». Но лисица уверяла его, что она в своем обещании твердо будет стоять. Дурак, поверя ее словам, отпустил, а она говорила дураку, что на другой день к нему ввечеру прибежит. Дурак после того просидел всю ночь, а поутру пошел домой, но он ничего не сказывал. И как день прошел, то дурак к вечеру пошел опять к стогам, а пришедши, сел и дожидался лисицы, которая и прибежала к нему вскоре и, поговоря с ним, сказала, что уже, верно, она своего обещания не переменит. Потом говорила ему, чтоб он не называл себя Иванушкой-дурачком, а называл бы Иваном-королевичем. После того побежала опять в лес, а дурак остался у стогов и, просидя всю ночь, поутру пошел домой.

А лисица как у него была, то на другой день бежала по лесу без памяти, и навстречу ей попался медведь, который спрашивал: «Куда ты, лисица, так бежишь?» Лисица говорила ему: «Вот как я для вас стараюсь и ищу вас, потому что князь здешнего владения делает нынешний день великий пир и на оном пиру хочет вас, медведей, посмотреть». Медведь побежал по лесу и тотчас собрал множество медведев и привел к лисице, а она повела их к тому князю. И как пришли в город, то народ, увидя их, весьма испугался, но они шли за лисицею весьма смирно и наконец пришли ко дворцу. Лисица их оставила, а сама пошла в покои и, взошед к князю, говорила: «Милостивый государь! Красота вашей дочери принудила ехать Ивана-королевича из дальних государств, и он, приехав в ваш город, посылает вам зверей в подарок и просит, чтоб отдали дочь свою за него в замужество». Князь говорил, что он с великою радостию отдает свою дочь за Ивана-королевича, притом сказал, что он с великою нетерпеливостию желает его видеть. После того князь приказал медведев загнать в зверинец, а лисица побежала к дураку. И как прибежала к тем стогам, то спросила его: «Тут ли ты, дурак?» Он ей отвечал, что тут. Тогда лисица говорила: «Слушай, дурак, дело твое идет на лад, только что-то будет мне от тебя?» Дурак говорил: «Все, что потребуешь».

Потом лисица, поговоря с ним, побежала в лес, а на другой день она опять бегала по лесу, и навстречу попался ей волк и спрашивал: «Куда ты, лисица, бежишь?» На что лисица сказала: «Я вас, волков, ищу, но не могу найти, видите, как об вас стараюсь. Князь здешнего владения делает нынешний день великий пир, и при таковом веселии хочет вас, волков, видеть». Волк, услыша сие, побежал по лесу и в минуту привел к ней пребольшое стадо волков, а лисица повела их к тому князю. И как привела их в город, народ, увидя, весьма испугался, но они шли за лисицею смирно и никого не трогали. А лисица привела их перед окошки дворца и велела им тут дожидаться, а сама пошла в покои и, взошед к князю, говорила: «Милостивый государь! Иван-королевич прислал вам еще зверей в подарок». Князь взглянул в окошко и увидел премножество волков, то, оборотясь, говорил лисице, что он чрезмерно доволен Иваном-королевичем, только сожалеет о том, что сам к нему не приедет. Лисица отвечала: «Милостивый государь! Вы принимайте прежде от него подарки, а потом увидите и самого Ивана-королевича». Князь приказал всех волков загнать в зверинец. После того лисица была у князя во дворце, а на вечер побежала к дураку, и как прибежала к стогам, то спрашивала: «Тут ли ты, дурак?» На сие дурак ответствовал, что тут. Тогда лисица сказала ему: «Ну, дурак, князь отдает дочь за тебя с охотою». Дурак стал ее благодарить за ее старание. Потом лисица побежала опять в лес, а дурак, просидя у стогов всю ночь, пошел домой.

Лисица же на другой день бегала без памяти по лесу, то навстречу ей попалась такая же лисица, как и она, и спрашивала: «Куда ты так, сестрица, шибко бежишь?» На сие отвечала дуракова сваха: «Видите, как я для вас стараюсь; князь здешнего владения делает нынешний день великий пир, и при таком веселии желает нетерпеливо видеть нас, лисиц, а как я больше бываю в городе, нежели здесь в лесу, то мне и поручена сия комиссия, и для того поди и собирай всех лисиц, которые находятся в этом лесу». Лесная лисица тотчас побежала по лесу и через минуту привела премножество лисиц перед дуракову сваху, а она повела их в город и, приведши их ко дворцу, велела им себя дожидаться, а сама пошла во дворец. И как вошла в те покои, где был князь, то говорила: «Милостивый государь! Иван-королевич прислал вам еще подарок, извольте встать и посмотреть в окошко». Князь тотчас встал и посмотрел, и как увидел премножество лисиц, то говорил: «Любезная лисица! Я уже слишком доволен Иваном-королевичем, только сожалею о том, что он сам не приедет во дворец». Тогда лисица говорила: «Милостивый государь! Я скажу вам правду, для чего он не приедет к вам. Ибо когда за него многие короли сватали своих дочерей, то всем отказывал; но как произошедшая слава о красоте вашей дочери дошла, наконец, в то государство, где был Иван-королевич, и он вздумал удостовериться, точно ли ваша дочь такая красавица, как о ней говорят. И притом хотел сделать так, чтоб вы о нем не знали. И для того, взяв с собою одного только слугу и довольное число денег, поехал из своего государства и продолжал свой путь благополучно. А как уже был близ вашего владения, то в один весьма жаркий день вздумал он отдохнуть и увидел неподалеку от той дороги, по которой они ехали, лес. Иван-королевич поехал к тому лесу, и, приехав, слез с своего коня, и лег под деревом от жару отдохнуть. Во время же его сна напали на них разбойники, слугу его убили, потому что не спал, а Ивана-королевича всего ограбили. И как он проснулся, то увидел, что слуга его убит, а он, будучи ограблен, не знал, что делать. Потом решился идти в ваше государство, а пришедши в ваш город, живет теперь в весьма бедном состоянии, и в таком виде стыдится пред вами явиться». Потом говорила лисица: «Вот вам вся история Ивана-королевича, для чего он к вам не едет».

Князь, выслушав от лисицы все, весьма сожалел, что в его владении разбойники ограбили Ивана-королевича, а потом говорил: «Ну, любезная лисица, покажи же ты теперь нам, где живет он, а я пошлю с тобой мою придворную карету, также платье и людей, и ты непременно привези его с собою». Лисица на все согласилась охотно. И как карета и все было готово, то лисица побежала вперед, придворная карета ехала за нею, и как неподалеку был город от той деревни, где жил дурак, то и приехали скоро к тем стогам, где он караулил сено. Лисица прибежала к нему, и карета остановилась. Потом говорила она дураку: «Милостивый государь, Иван-королевич! Князь здешнего владения прислал к вам сию карету, которую вы видите, и просит вас к себе». После того начали ему волосы чесать, а потом и одевать, и как совсем его одели, то лисица села с ним вместе в придворную карету, и поехали в город. Лисица, сидя с ним в карете, научала его, как ему подойти к князю, княгине и к нареченной своей невесте и как ему говорить. Потом приехали во дворец, и князь вышел сам к нему навстречу, дурак, тотчас подошед к князю, говорил: «Милостивый государь! Я стыжусь пред вами явиться в таком состоянии». Но князь, прервав его речь, говорил: «Не напоминайте о своем несчастии, я уже от лисицы все слышал». Потом повел его князь в свой покой, и стали разговаривать. После того князь велел позвать дочь свою, которая вскоре и вошла в те покои, где был князь с дураком (но мы уже будем вперед называть его Иваном-королевичем). Иван-королевич встал со стула и поклонился весьма учтиво дочери князя. Потом говорил князь своей дочери: «Любезная дочь! Я призвал тебя за тем, чтоб объявить счастие: Иван-королевич делает нам великую честь и хочет взять тебя в замужество. Согласна ли ты?» А как он был собой очень недурен, то дочь его без всякого отвращения согласилась. И князь на другой же день праздновал их свадьбу с великим торжеством. А после того отвел им в своем дворце покои, где они и жили благополучно, провождая дни свои в великом веселии.

И как уже прошло тому несколько месяцев, как Иван-королевич жил с своею супругою у князя, то в один день говорила ему лисица: «И что ж ты не думаешь ехать в свое государство?» Он отвечал ей: «Любезная лисица! Где мое государство, ты знаешь сама, что у меня не только целого государства, но ниже двора нет, и куда я поеду?» Но лисица говорила: «Когда я тебе обещала княжескую дочь в замужество, так разве ты не помнишь, что я обещала сделать тебя королем. Итак, я хочу свое обещание исполнить в завтрашний день. Скажи князю и княгине, что ты намерен ехать в свое государство, а притом проси и их, чтоб поехали с тобой и посмотрели твое государство» Иван-королевич на другой день, вошед к князю и княгине в покои, говорил: «Милостивый государь! А я у вас живу несколько уже месяцев в городе, а теперь имею намерение ехать в свое государство, то прошу вас пожаловать со мной вместе и посмотреть мое государство». Князь и княгиня с охотою на сие согласились и велели приготовить все нужное к сему путешествию. Потом как все приготовили и сказали князю, княгине и Ивану-королевичу, и при отъезде своем князь сделал у себя великий мир, я множество было министров, и выбрал из них одного, препоручил ему правление своего владения, а после того отправились благополучно.

Лисица же побежала вперед и велела всем за собою ехать. И так ехали они, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Потом как лисица бежала впереди, то и увидела, что пасут пастухи бесчисленное стадо рогатого скота. Увидев сие, лисица подбежала к ним и спрашивала: «Коего вы государства?» Пастухи ответствовали, что они Расимского государства. Потом лисица спрашивала, кто у них король? А пастухи сказали, что у них король Риген. Тогда лисица говорила им: «Слушайте вы, пастухи, ежели вы скажете еще кому-нибудь, что король у вас Риген, то за мною едет Иван-королевич, сильный богатырь, который вас всех до смерти убьет». Пастухи, слыша от нее такие речи, весьма испугались и просили ее, чтоб она сказала, как им сказываться, лисица же говорила: «Когда вы увидите едущих мимо вас премножество карет, и ежели станут вас спрашивать, коего вы государства, то вы скажите, что вы Расимского государства, славного богатыря Ивана-королевича; да помните же, а ежели вы скажете, что король у вас Риген, то тут же всех и изрубят». Потом побежала лисица от них в свой путь. Вскоре после ее увидели пастухи едущих премножество карет, и как скоро подъехали к пастухам, то князь, увидя столько рогатого скота, желал знать, которого они государства, приказал остановиться карете и велел кликнуть пастухов. А как пастухи подошли к карете, то князь спросил их: «Которого вы государства?» Пастухи ответствовали: «Милостивый государь! Мы Расимского государства, славного богатыря Ивана-королевича». А он, слыша, что его называют, говорил так: «Это точно моего государства».

Потом поехали далее за лисицей, и князь удивился таким прекрасным лугам. А лисица увидела еще пастухов, которые пасли бесчисленное множество лошадей. Лисица подбежала к ним и спрашивала, которого государства? Пастухи отвечали, что Расимского государства, славного короля Ригена. Тогда лисица говорила: «Слушайте, пастухи, позади меня едет сильный, могучий богатырь Иван-королевич, и ежели вас спросят, коего вы государства, то вы скажите, что Расимского, славного короля Ивана-королевича, а своего короля отнюдь не упоминайте, а как скоро помяните, то он вас всех велит перерубить». Пастухи, убоявшись ее речей, обещали так сказать, как она им велела. Лисица побежала от них, а вскоре после ее приехал Иван-королевич с князем и со всеми министрами. Князь, увидя столько лошадей, захотел знать, которого государства, и, позвав пастухов, спрашивал их. Но как они научены были лисицею, как им говорить, то отвечали: «Милостивый государь! Мы государства Расимского, славного богатыря Ивана-королевича». Князь, оборотясь, говорил: «Ну, любезный зять, надобно признаться, что мое владение ничто против твоего государства». Потом поехали за лисицей в путь, а лисица увидела город, побежала к городу, а потом побежала прямо во дворец, и как вбежала в те покои, где был король Риген, ибо это точно его владение, и как увидел Риген лисицу, то спрашивал ее: «Зачем ты?» А лисица, притворясь, будто испугалась, говорила королю: «Ах, милостивый государь! Спрячьтесь вы в потайное место, чтоб вас не могли найти, ибо едет в ваше государство сильный, могучий богатырь Иван-королевич и хочет вас изрубить». Король, испугавшись, не знал, что делать. Потом говорил: «Любезная лисица! Я лучше его встречу со всеми моими министрами». Но лисица говорила: «Ах! Лучше и не кажитесь и поскорее спрячьтесь, ибо он уже недалеко от вашего города. А министрам прикажите, чтоб его встретили как возможно лучше и называли бы его своим королем; также и по всему городу публикуйте, чтоб называли его королем, а о вас чтоб и не поминали. И хотя он приедет, но как все будет в угоду его сделано и вас он не найдет, то и выйдет из вашего города благополучно». Король Риген приказал публиковать всему народу, чтоб называли Ивана-богатыря королем, а его не поминали. Министрам же своим приказал, чтоб как возможно лучше встретить Ивана-королевича. Потом говорил король: «А я, любезная лисица, спрячусь вот в этот дуб» (ибо перед окнами его дворца поставлен был дуб, но верхушка была с него срублена, и в нем было пусто, и потому называлась оно дупло). Лисица ему сказала, что очень хорошо. И король спрятался в то дупло, а лисица послала Ивану-королевичу навстречу многих министров.

И как скоро въехал он в город, то встретили его все министры. Потом препроводили его во дворец. И как взошел Иван-королевич в покои и с князем, то князь удивлялся убранству покоев. Потом весь день препроводили в веселии. И как на другой день сделали великий пир, то лисица отвела Ивана-королевича в особливые комнаты и говорила ему: «Слушай, прежде прикажи это дупло прострелить, которое стоит пред окнами дворца, а потом уже веселись». Иван-королевич по научению лисицы, вышед к министрам, говорил: «Мне кажется, что это дупло стоит не у места, однако я хочу видеть, пролетит ли сквозь его из ружья выпаленная пуля». Министры хотя знали, что находился их король, но застращены были от лисицы, что он имел великую силу, то и не смели ему ничего говорить и по приказанию его прострелили то дупло несколько раз, а в нем убили и Расимского короля Ригена. После того день тот весь веселились, а как ночь наступила, то лисица велела то дупло срубить и тайно похоронить короля, по смерти коего он сделался настоящим королем, и для того сделал великий пир и многих министров награждал деньгами, а кого чинами. Потом веселились несколько месяцев, и после того веселья князь поехал в свое владение, а Иван-королевич остался в своем Расимском государстве, и жил благополучно с супругою своею, провожал дни свои в веселии, а лисица жила уже оставшееся время в покое за свои услуги.

В некоторой деревне жил весьма богатый мужик, который имел у себя двух сыновей и одну дочь. И как уже большой сын его был на возрасте, то он его и женил, но не дожил до тех лет, чтоб ему женить и меньшого сына при себе. И в одно время призвал к себе обоих сыновей и дочь и говорил большому сыну, ибо он его больше любил, нежели меньшого сына и дочь: «Любезный мой сын! Мне уже недолго остается жить, итак, отказываю тебе весь дом и со скотом также и землею». А меньшой сын стоял и слушал. Видя, что ему отец ничего не отказывает, сказал: «Что же, батюшка, отказываете вы все брату, а нам-то с сестрою что?» Старик, взглянув на него, сказал: «Ах! Любезный сын, я тебя и позабыл. Но как все уже отказано мною большому брату, то я и не знаю, что тебе отказать». И, подумав немного, сказал: «Вот тебе отдаю в наследство, любезный сын, старую баню и сестру; притом помни мое приказание, чтоб ты баню топил и сестру кормил». Меньшой его сын, который назывался Иваном, сказал, что приказание его исполнять будет.

После того вскоре отец их умер, а дети, похороня его порядочно, жили несколько времени благополучно. Потом большой брат стал говорить меньшому своему брату: «Братец! Я думаю, пора тебе идти в свою баню, которую тебе отказал батюшка». Иван-мужичий сын (ибо он все себя так называл) сказал своему брату: «Очень хорошо, братец, я пойду». И, взяв с собою свою сестру, пошел в свою баню, а пришедши к ней, взошел в баню и говорил: «Вот, любезная сестрица, мы тут останемся жить с тобою». Но сестра ему говорила: «Что мы будем есть? Ты пахать не умеешь, а хотя бы и умел, так нет у нас ни лошади, ни сохи, и ничего, и мы принуждены будем умереть с голоду». Но брат ей говорил: «Не тужи, сестрица, когда я буду жив, то и ты будешь сыта. Я теперь же пойду в лес и нагну полозьев, так вот у нас и хлеб будет». Сестра, сие услыша, говорила ему: «Спасибо, братец, пока ты будешь ходить в лес, то я принуждена буду с голоду умереть». — «Нет, сестрица, — говорил он, — я приду назад и с деньгами к обеду». — «Как ты придешь к обеду, — сказала ему сестра, — когда уже нет ближе лесу, как верст за полтораста и более, то надобно тебя ожидать чрез неделю». Но он уверял ее, что будет точно к обеду. После того пошел он из бани, и выпросил у соседа большую веревку, и пошел в лес. А как он сверх безмерной своей силы имел такое дарование к скорой ходьбе, что он в час по сту верст уходил, и как шел часа полтора времени, то уже те полтораста верст, кои были до лесу, перешел; а пришед в лес, стал искать для полозьев дубу; и как нашел, то ломал его руками, ибо с ним ни топора, ничего не было. То он, который дуб возьмет за верхушку и пригнет его к себе, а потом уже и сломит, и наломал он в короткое время столько, что уже и на двух лошадях невозможно было увезти. Но он, опутав веревкою, положил за плеча, пошел в свою деревню; а пришедши, продал те полозья и деньги принес домой и отдал своей сестре, притом говорил: «Вот, любезная сестрица, деньги, поди и купи, что надобно для пищи». Сестра его, увидя деньги, спрашивала: «Где ты, братец, взял?» — «Как где, — говорил брат, — был в лесу и нагнул полозьев, да и продал, а деньги тебе принес». Сестра его весьма удивлялась скорой его ходьбе, потом пошла и искупила все то, что им для пищи было надобно.

А как день тот прошел, и на другой день брат ее пошел опять в лес за полозьями, и как наломал, то и продал, а деньги отдал своей сестре. Потом Иван-мужичий сын продолжал свою работу несколько месяцев. То в один день говорил своей сестре: «Теперь у нас есть хлеб и все нужное для пищи, также есть и деньги, и ты теперь, любезная сестрица, нужды не имеешь ни в чем, то я завтрашний день пойду подале и поищу другого лесу, где бы больше было дубу». Сестра его думала, что он хочет ее оставить вовсе, стала плакать, но он говорил, что он взавтре же ввечеру назад и возвратится. Потом как день тот прошел, то на другой день пошел Иван-мужичий сын в лес, и как прошел он дорогою часа три, то уже был слишком за триста верст от своей деревни, и наконец увидел впереди себя превеличайший лес, в который взошел искать для полозьев дубу. И как шел он по тому лесу все далее, а лес становился от часу чаще, и наконец увидел Иван-мужичий сын, что лес был так част, что уже ему никак нельзя было далее идти. Но как он имел в себе великую силу, то и начал выдергивать деревья и прочищать себе дорогу. И так он трудился в сей работе несколько времени, потом вышел на чистую и ровную долину и весьма удивился, что в середине такого дремучего леса была такая ровная долина. Потом увидел выстроенный на той долине превеличайший дом. Иван-богатырь (так мы будем впредь его называть) не знал, на что подумать, однако, как он не знал, что есть страх, то и говорил сам себе: «Пойду я осведомлюсь, кто тут живет». И как пошел он к тому дому, а подошедши к оному, увидел, что окошки того дома были все закрыты, то он пошел к воротам, и как видя, что и ворота были заперты, то начал стучать в том намерении, что кто-нибудь на стук его выйдет, но, однако, сколько он ни стучал, но никто к нему не выходил. Иван-богатырь, отошед от ворот, пошел вокруг того дома, и как он больше смотрел на окошки, то и увидел, что одно было оставлено не закрыто и к нему приставлена была лестница. Иван-богатырь вздумал влезть по лестнице в то окошко, а как вздумал, так и сделал. Влез по той лестнице в покои и растворил во всех комнатах окошки, потом ходил по тем комнатам и видел премножество стоящих сундуков, в которых лежали разные парчи и материи, а иные были наполнены серебром и золотом. Иван-богатырь, хотя и был мужичий сын, однако знал, что для него надобно, потому что в то время была у него за плечами плетенная из лыка плетушка, которую он взял из дому, чтоб набрать в лесу грибов, но тут он вместо грибов наполнил ее золотом. Потом пошел по другим покоям и наконец увидел в одной комнате стоящий пребольшой чан. Иван-богатырь, подошед к чану, увидел, что плавал по тому чану пребольшой ковшик, чан тот наполнен был вином, он же, не зная, что есть вино, а как ему хотелось пить, то он, взяв ковшик в руки, и выпил, и то вино показалось ему отменно хорошо. Иван-богатырь выпил и другой ковшик, а потом уже и третий, а и как третий он ковшик выпил, то и сделался уже навеселе. Потом сел подле чана и запел песню.

В то самое время приехали хозяева того дома в тридцати кибитках, и их было шестьдесят человек, и все были разбойники; и как скоро подъехали, то приказал атаман, чтоб один пошел и отпер бы ворота. И как посланный подбежал к окошкам и увидел, что все окошки были раскрыты, то побежал назад и сказал своему атаману, что окошки все раскрыты. Атаман сказал: «Конечно, как давеча собрались ехать, то забыли закрыть». Потом послал одного, чтоб влез в окошко и отпер ворота. Но Иван-богатырь, услыша их разговор, сказал им: «Постойте, господа, я вам отопру». И как скоро увидели его разбойники, то весьма на него рассердились и кричали ему, чтоб он скорее отпер. Иван-богатырь вышел из покоев и отпер ворота. Разбойники въехали на двор, а он пошел в ту комнату, где был, и сел подле чана да потягивал винцо. Разбойники же начали делить дуван середи двора, и как разделили, то атаман велел для благополучного выезду выкопать несколько бочек вина, и как выкатали, то всякий пил столько, сколько хотел. Потом как уже напились все пьяны, то некоторые вспомнили про Ивана-богатыря и говорили: «Что за смельчак пришел к нам в дом?» И, сговорясь между собою, пошли несколько человек в покои с тем, чтобы его там убить, и как вошли в ту комнату, где был Иван-богатырь, то и стали его спрашивать весьма грубо: «Зачем ты сюда зашел?» Иван-богатырь говорил: «Я, не знавши, зашел в ваш дом, но вы еще должны меня благодарить, что я без вас берег ваше добро». Но разбойники стали его задирать, сперва подошел один и его ударил, а потом другой, а затем третий. Иван-богатырь весьма на них рассердился, и начал их без милости бить и перебил всех до единого. В то время атаман, приметя, что не все его разбойники, спросил их, тогда отвечали ему, что они пошли в покои за тем, чтобы выгнать того человека, который отпирал ворота. «Так это по сих пор не могут его выгнать? — сказал атаман. — Подите посмотрите, что они там делают». Разбойники вошли в ту комнату, где был Иван-богатырь, и, видя товарищей своих перебитых и лежащих на полу, весьма на него рассердились и бросились его бить. Иван-богатырь начал их без милости бить и перебил их всех. Потом, вышед из покоев, подошел к атаману и говорил: «Прощай, господин хозяин, я теперь пойду домой». Атаман, увидя его, весьма на него рассердился и бросился на Ивана-богатыря, но он с одного разу убил того атамана до смерти. Потом начал бить всех разбойников, что видя, их есаул весьма испужался и спрятался в потаенное место.

Между тем Иван-богатырь перебил всех разбойников и спрятался в удобное место; потом запер ворота и все окна, пошел в свою деревню, а лестницу спрятал в лесу, и пришел уже к себе в дом ввечеру. Сестра, его увидя, весьма обрадовалась, и спрашивала у него, где он был? Иван-богатырь отвечал: «Я, сестрица, был далеко и нашел себе дом». Сестра его спросила: «Какой дом и где ты нашел?» Но он отвечал: «Где б ни нашел, только дом мой». После того говорил: «А я тебе, сестрица, принес гостинец». И снял с себя плетушку с деньгами, отдал ей. Сестра, увидя столько золота, весьма удивилась, а брат ей говорил: «Взавтре ты, сестрица, сделай хорошенький обед, и позови брата с невесткой и угости их хорошенько, а я пойду и посмотрю мой дом, так может статься и не скоро буду». Потом как день тот прошел, то на другой Иван-богатырь пошел осматривать тот дом, где он перебил разбойников, а сестра его закупила все то, что было нужно к обеду. И как все было готово, то пошла она звать к себе брата и невестку, и как пришла к ним в дом, то говорила невестке, потому что брата не было дома: «Пожалуй, любезная невестушка, сделай милость, когда братца нет, то хотя ты к нам отобедать». А как невестка была весьма богата, то и говорила: «Глупенькие, к чему вы зовете меня и мужа моего обедать, вам, я думаю, и самим нечего есть». Но как она неотступно ее просила, то невестка, наконец, и сказала, что приду, думая в мыслях то, что «я пойду, дескать, для того, чтоб над ними посмеяться». И как пришло то время, то пошла невестка к ней в баню, и как пришла, то сестра ее встретила. Потом увидела богатая невестка, что у них в бане все было порядочно и обед был так же хорош. Невестка, видя все, весьма изумилась и спрашивала у нее: «Скажи, помилуй, любезная золовка, отчего вы стали так жить хорошо?» На сие отвечала ей золовка: «Ты думаешь, что мы без вас и голодны будем, но мы всегда бываем сыты, да и богатее вас». Потом показала она плетушку, которую брат ей принес из разбойнического дома, насыпанную золотыми червонцами, а невестка как скоро увидела столько денег, то и не стала больше сидеть, а пошла домой. Как пришла в дом, то муж ее был уже дома, и спрашивал, где она была? Но она ему говорила: «Вот как тебя отец любил, ты обрадовался тому, что он тебе отказал дом и скот; нет, ты поди и посмотри, сколько у дурака денег, то и ты удивишься, сколько отец ваш ему отказал». Муж говорил: «Постой и не кричи, я сам пойду и попрошу его, чтоб со мною поделился». Потом пошел он к меньшому своему брату, а в то время Иван-богатырь пришел уже из лесу, и, видя, что идет большой брат, встретил его с великою радостию. Потом посадил за стол; ели, пили и веселились, а потом как встали из-за стола, то большой брат говорил: «Пожалуй, братец, я слышал, что ты имеешь у себя после батюшки плетушку с деньгами, то, как я брат, и прошу разделить пополам». Иван-богатырь сказал: «Когда тебе, братец, надобно, так я тебе всю ее подарю». И взял плетушку, отдал большому брату и сказал: «На, братец? чем нам делить, так владей ты один ею». А притом сказал: «Возьми, братец, я уже тебе отдам и эту баню, ибо у меня есть свой дом». И хотя брат унимал его, чтоб он жил в бане, но Иван-богатырь сказал, что он будет жить в своем доме, только не сказывал, где его дом. После того большой брат понес домой деньги, а Иван-богатырь на другой день говорил сестре своей: «Пойдем, сестрица, отсюда в мой дом». И как сестра его хотела взять что-нибудь с собою, то он говорил: «Не надобно ничего, там всего будет довольно».

Потом пошел с сестрою своею из деревни, и как прошел верст пять, то сестра его говорила: «Братец, я не могу далее идти». Иван-богатырь сказал: «Ну, сестрица, когда ты не можешь идти, так я понесу». И, посадя на плечо, пошел. А как уже выше сего сказано, что он имел дарование к скорой ходьбе, то и пришел вскорости к тому дому, который был построен в лесу разбойниками. Потом влез по лестнице в окошко, и отпер ворота, и ввел сестру свою в покои. И как раскрыл все окошки, то повел ее по комнатам, и сестра его, увидя такие драгоценные уборы в комнатах, весьма удивилась. А брат ей говорил: «Вот, сестрица, наш дом, и нам будет жить хорошо». Потом как жили они в том доме с неделю, то Иван-богатырь ходил по комнатам и нашел такую комнату, где было премножество саблей, ружей и пистолетов. А притом нашел он множество пороху, то и вздумал ходить в лес стрелять. И на другой день стал собираться, то сестра его стала просить, чтоб он не ходил стрелять, говорила, что она боится остаться одна в таком пустом доме. Но брат ее уверил, что когда он жив, то никто ее не обидит. После того пошел стрелять, и, быв недолго в лесу, пришел вскорости домой. Сестра, увидя его, весьма обрадовалась, и весь день тот провели в разговорах. А на другой день Иван-богатырь пошел опять стрелять; и так каждый день он ходил по нескольку часов в лес для стреляния птиц.

И как в один день ушел он в лес, то сестра его пошла гулять по двору и увидела мужчину, который, как скоро ее увидел, то вдруг подбежал к ней и пал пред нею на колени, говорил: «Милостивая государыня! Избавьте меня, несчастного». Ивана-богатыря сестра сперва, было, испугалась, но, видя, что он стоит пред нею на коленях, спросила его: «Чего ты требуешь?» Есаул (ибо это был точно тот, который в то время спрятался в потаенное место, как Иван бил разбойников) пересказал все, как Иван-богатырь перебил его товарищей и как он избавился. Потом говорил: «Теперь я не смею выйти отсель, чтоб не попасть ему в лесу». А как есаул был лицом очень недурен, то и понравился сестре Ивана-богатыря, которая ему говорила: «Небось ничего, кого ты боишься, то это брат мой, а мы пойдем в покои». Но есаул говорил: «Ах! Милостивая государыня, ежели ваш братец меня увидит, то в ту ж минуту убьет». Но она уверяла его, что брат его и не увидит. Потом повела его в свои покои и разговаривала с ним во все то время, пока был брат ее на охоте. А как увидели, что Иван-богатырь шел домой, то она спрятала его в отдаленных комнатах и встречала уже своего брата не с такою радостию, как прежде. А потом дни чрез три, как брат ее ушел опять на охоту, то она спросила есаула, что не знает ли он, как ее брата умертвить? Есаул говорил: «Милостивая государыня! Я знаю один дом, который состоит отсель в трехстах верстах, а в нем живет триста человек разбойников, а вы притворитесь больною и попросите его, чтоб сходил в тот дом и принес бы белого налива яблоков». Она послушала его, и как скоро Иван-богатырь пришел с охоты, то сестра его лежала на постели и охала, и он, видя ее, что она лежала, подумал, что в самом деле больна, спрашивал, что ей сделалось? На что она отвечала, что чрезмерно больна. Иван-богатырь, любя свою сестру, спрашивал, что ей надобно? И сестра говорила: «Послушай, любезный братец, я слышала, что в расстоянии от нашего дома в трехстах верстах есть дом, в котором есть сад, а в том саду есть яблонь, на которой растут яблоки белого налива, то ежели ты меня любишь, любезный братец, — говорила его сестра, — пожалуй, сходи и принеси тех яблоков, может быть, мне от них будет легче». Иван-богатырь, любя ее очень много и не зная ее лукавства, с охотою согласился. Потом взял с собою для яблоков лукошко, пошел из дому. И как прошло часа три времени, то и пришел к тому дому, куда его послала сестра. Иван-богатырь, видя, что дом тот был весьма каменный и вокруг его обведена была стена каменная же, а ворота были железные. Иван-богатырь, видя, что ворота были заперты, пошел вокруг того дома искать какой-нибудь калитки, и как нашел калитку, то и взошел на двор, и увидел премножество рогатого скота. Потом взошел Иван-богатырь в сад и нашел ту яблонь, на которой росли белого налива яблоки. И так нарвал он яблоков, вышел вон из саду и хотел идти домой; но потом вздумал и говорил сам себе: «Нет, я не пойду, а дождусь хозяина, и поблагодарю его за яблоки, и скажу ему, чтоб не почитал меня за вора, и когда надобно, так я ему заплачу деньги». Вскоре после того приехали хозяева, и один из них вбежал в калитку и отпер ворота, и как въехали на двор, то и начали делить середи двора дуван. И как разделили, то атаман их приказал выкатить несколько бочек вина и велел всем пить, и разбойники напились все допьяна. А атаман их пошел в покои с прекрасною девицею, которую он привез с собою с добычи. Иван-богатырь, спрятавшись в потаенном месте, видел все. Потом вздумал он, что сестра его дожидается, то и вышел из того места, и как увидели его разбойники, то и бросились все его бить, но он схватил от ворот железный запор и начал их бить без милости. Потом как перебил их всех, то пошел в покои к атаману и, ухватя его за волосы, выкинул его в окошко. Девица же, видя сие, весьма испугалась; потом пала пред ним на колени и говорила: «Милостивый государь! Помилуйте меня». — Ибо она думала, что Иван-богатырь и ее убьет. Но он говорил: «Небось, красавица, я тебя не трону». Притом спрашивал, чья она? Девица ему отвечала: «Милостивый государь! Я купеческая дочь, и как мой отец поехал с товарами в другой город, то я, любя своего отца, поехала с ним; но нечаянно напали на нас в дороге разбойники и всех перебили и товары наши взяли себе, а я понравилась атаману, то он не допустил тех разбойников меня убить, а взял меня к себе». Иван-богатырь, выслушав все от нее, говорил: «Очень хорошо, хочешь ли ты жить у меня в доме? Я имею у себя родную сестру, а ты будешь мне названная сестра, и вам будет двум охотнее». Девица с великою охотою на сие согласилась, а он ей говорил, чтоб она не называла его никак иначе, как братом.

Потом запер ворота того дома и сказал, что ему ничего не надобно, ибо «у меня есть и в моем доме много богатства». И как запер кругом тот дом, то и пошел к своему дому. И как шагнул раз десять, то и ушел от сестры из виду, и принужден был ее дожидаться, а сестра как подошла к нему, то говорила: «Я, братец, устала и не могу далее идти». Иван-богатырь сказал: «Когда ты устала, так я тебя понесу». Потом посадил ее к себе на плечо и понес домой, и как подходил к своему дому, то есаул увидел его из окошка и говорил: «Ах! Милостивая государыня, братец ваш идет, пожалуйте, спрячьте меня поскорее». Сестра тотчас отвела его в отдаленные комнаты и спрятала, а сама вошла в ту комнату, где она жила с своим братом, легла на постелю и охала. Иван-богатырь взошел на двор, а потом и в покои, и вел с собою названную свою сестру. И как взошли в ту комнату, где была родная его сестра, то говорил ей Иван-богатырь: «Вот тебе, сестрица, те яблоки, которых ты желала, да еще привел я к тебе подругу, а мою названную сестрицу для того, чтобы вам было охотнее». Сестра родная сквозь зубы отвечала, что очень хорошо.

После того стали есть те яблоки, которые принес Иван-богатырь, и хвалили, что они отменно были вкусны. Потом будто сестре его родной стало легче, и мало-помалу будто оправилась. И как выздоровела его родная сестра, то Иван-богатырь стал собираться стрелять, что видя названная его сестра стала плакать и просить, чтоб он не уходил стрелять. Но Иван-богатырь говорил: «Что тебе, сестрица, чего бояться? Вас останутся две, а я скоро буду назад». После того пошел он в лес, сестры его остались дома, и родная его сестра сказала своей подруге, что она пойдет прогуливаться по комнатам, и просила ее, чтоб она без нее посидела. Потом пошла она по покоям, а названная сестра осталась в той комнате. Родная же сестра ходила по комнатам и зашла к любезному своему есаулу, стала разговаривать, потом просила его, чтоб он сказал, как умертвить ей своего брата. Но он сказал ей, что не знает. Потом, поговоря она с ним, пошла в свой покой, где была названная сестра. Вскоре после того пришел и брат их, и сестры обе, увидя его, обрадовались, а потом весь день препроводили в разговорах. А на другой день пошел Иван-богатырь на охоту, родная же его сестра пошла к есаулу, а названная сестра стала примечать за нею вслед. И как первая подошла к той комнате, где был есаул, и велела ему отпереть дверь, ибо он ее запирал, и как есаул услышал ее голос, то и отпер. Она, взошед к нему в комнату, начала с ним разговаривать, а названная сестра подошла к двери и слушала их разговоры, и разговаривали они между собою; потом говорила родная сестра есаулу: «Скажи ты, друг мой, не знаешь ли ты какого средства, чтоб брата моего умертвить?» На что ответствовал ей: «Послушай, надобно сделать обман. Умеет ли брат в карты играть?» Но она говорила, что он и не знает, что есть карты. Есаул говорил: «Очень хорошо. Когда он не умеет, так надобно с ним сесть играть в карты „в дураки“, и уговор такой положить: кто дурак, тому руки назад завязать. И вы позовите его поиграть, и когда он сядет, и уговор такой положите, тогда вы возьмите волосяной канат и свяжите ему руки назад, и не развязывайте, пускай он сам разорвет. А как перервет первый канат, то играйте в другой, и когда посадите его дураком, то возьмите другой канат, который гораздо крепче первого, и свяжите ему руки, и когда уже и другой канат перервет, то играйте в третий раз. И когда обыграете, то возьмите третий канат волосяной же, и вяжите ему руки, и как свяжете, то велите ему самому перервать, и ежели перервет, то уже прошу вас, милостивая государыня, чтоб в то время меня отпустить, а ежели не перервет, то вы дайте мне знать, и в то время наша над ним будет воля. А канаты те возьми в той комнате, которая вышла к воротам, и в нее никто не ходил». Названная сестра, выслушав сии речи, пошла в свою комнату, а после ее вскоре пришла и та сестра.

Потом возвратился с охоты и брат их, и, пришедши, стал он им показывать, каких он стрелял в лесу птиц. После того сели за стол и отобедали; а после обеда названная его сестра пошла по комнатам и нашла столик, в котором было премножество карт, то она взяла одну колоду и пришла в ту комнату, где был Иван-богатырь и сестра, то села она подле его, потом ему говорила: «Умеешь ли ты, братец, играть в карты?» Но он ей отвечал: «Я и не знаю, сестрица, что есть за карты». Тогда названная его сестра стала ему показывать, которые бубны, которые жлуди, а которые черви и вини. И как он затвердил, как которую масть называть, то показывала она ему, которая шестерка, семерка и осьмерка, и так далее, и в сем учении день тот прошел. А на другой день стал Иван-богатырь собираться на охоту, то сестра названная ему говорила: «Нет, братец, я тебя не отпущу на охоту, пока не выучишься играть в карты». И к тем речам присовокупила свою просьбу и, наконец, упросила, что он не пошел на охоту, а остался с сестрами дома. И названная сестра учила его весь день играть в карты. И так сестра его названная учила играть в карты целые три дни, а на четвертый говорила ему родная его сестра: «Братец, ты умеешь уже теперь в карты играть, сыграем со мной в дураки». Иван-богатырь сказал: «Изволь, сестрица». Но сестра ему говорила: «Нет, братец, я играть стану с тобою на уговоре: кто будет дурак, тому руки назад завязывать». Брат же, не знавши ее лукавства, говорил: «Очень хорошо».

Итак, сели они за стол, и Иван-богатырь говорил своей названной сестре: «Сядь и ты, сестрица, с нами и поиграй». Но она сказала, что у ней голова болит, и пошла по всем комнатам, и как вошла в ту комнату, в которой были всякие шпаги и сабли, ружья и пистолеты, то выбрала она самую вострую из всех саблю, и говорила она брату: «Позволь мне, любезный братец, взять сию саблю себе». Иван-богатырь сказал: «Пожалуй, сестрица, возьми хоть и еще две». После чего положила она ту саблю на постелю и стала смотреть, как они играли в карты. Иван-богатырь посадил сестру свою первый раз дурочкою и завязал ей руки платком, и то весьма слабко. Потом как стала она просить, чтоб развязать ей руки, брат ее тотчас развязал ей руки. А потом опять сели играть, и уже обыграла Ивана-богатыря сестра его. И как она сделала его дураком, то и побежала в ту комнату, где лежали волосяные канаты, и принесла один, который был всех тоне, и говорила: «Любезный братец! В тебе как много силы, так я свяжу руки этим канатом». Иван-богатырь, не зная ее хитрости, дал ей связать руки, то говорила: «Что, братец, разорвешь ли ты этот канат?» А он отвечал, что это безделица. Потом как пожал плечами Иван-богатырь, то канат тот разлетелся на мелкие части. После того сестра села с ним еще играть; а как и в другой раз посадила дураком, то принесла другой канат, который был гораздо толще первого, и связала ему руки весьма крепко. Потом говорила: «Теперь, братец, можешь ли развязать этот канат?» Но он говорил: «Нет, сестрица, этот канат толст». Но сестра принуждала, чтоб он его перервал. Иван-богатырь пожал плечами и разорвал тот канат на мелкие же части.

После того сели они опять играть; а названная сестра смотрела на них и ничего не говорила. И как третий раз обыграла она его, то принесла она самый толстый канат и связала ему руки крепко-накрепко. Потом говорила: «Ну-ка, братец, теперь окажи свою силу и разорви этот канат». Иван-богатырь пожал плечами и видит, что ему не разорвать, просил родную свою сестру, чтоб она развязала ему руки, но она, видя, что уже не может он разорвать, тотчас побежала в ту комнату, где был есаул, и сказала ему, что брат ее стоит связан. Есаул как скоро услышал, то пошел в ту комнату, где были сабли, и взял одну из них, пошел к Ивану-богатырю. Но в то время названная сестра вскочила с постели и, вынув из ножен саблю, стала у дверей той комнаты, где был Иван-богатырь. И как есаул шел наперед, а сестра Ивана-богатыря шла позади, и лишь только вступил он в ту комнату, как названная сестра Ивана-богатыря ударила есаула саблею из всех сил и отрубила ему голову. Иван-богатырь, видя сие, весьма рассердился и в сердцах рванул из всей силы своими руками и разорвал тот канат на мелкие части. Потом, ухватя свою сестру, отрубил ей голову, а перед названною сестрою пал на колени и благодарил ее за сохранение его жизни.

После того прибрал он есаула и сестру в удобное место. Потом говорил названной сестре: «Любезная сестрица! Я теперь буду почитать тебя вместо родной сестрицы и буду все то делать, что мне велишь». — «А когда ты говоришь, что будешь все то делать, что я тебе велю, то первое и прошу тебя, чтоб ты не ходил на охоту». Потом говорила: «Пойдем по комнатам и станем искать книг». Иван-богатырь послушался ее, и стали ходить по всем комнатам и, наконец, нашли премножество книг, в том числе были и учебные, по которым можно было учить грамоте. И так сестра его выбрала учебные книги и начала его учить грамоте. А как Ивану-богатырю было только с небольшим двадцать лет, и к тому же он был чрезмерно понятен, то и мог в скорое время обучиться совершенно писать и читать. После того говорила она: «Любезный братец! Пойдем и поищем, нет ли в сундуках здесь каких платьев». Иван-богатырь пошел с нею, и стали искать во всех сундуках, и, наконец, нашли премножество драгоценного платья, как мужского, так и женского. И сестра его, выбрав для Ивана-богатыря самое лучшее платье, велела ему в другой комнате одеться, и как Иван-богатырь оделся и вышел к своей сестре, то она подвела его к большому зеркалу и велела ему в него смотреться, притом говорила: «Видишь ли, любезный братец, ты теперь стал гораздо лучше». Потом сказала, чтоб он всякий день так одевался. А после того стала его учить говорить. И как он скажет когда-нибудь по-мужичьи: «Я тебя баил, сестрица», то она его оговаривала и говорила: «Тебе, братец, надобно сказывать: я вам сказывал, сударыня сестрица, или как-нибудь иначе, и надобно помнить, как я тебя учила, а мужицкую речь ты позабывай, ибо ты теперь будешь не мужик, а знатный господин, и ежели ты будешь в городе, то тебя за такие речи будут подымать насмех». И так сими и другими подобными речами довела до того, что он в год так выучился, как и самый городской господин. После того говорила ему сестра: «Любезный братец! Время мне уже тебе сказать о себе, кто я такова. Ты, я знаю, думаешь, что я купеческая дочь, как я тебе прежде сказывала; но теперь я тебе сказываю о себе, что я дочь королевская, славного короля Ракера. Итак, прошу тебя, любезный братец, поедем в наше Гуниадское королевство к моему батюшке, и как приедем в наше королевство, то я буду просить короля своего, чтоб отдал меня тебе в замужество». Иван-богатырь, слыша сие, весьма обрадовался и с великою охотою согласился ехать с нею в ее государство.

Потом начал приготовлять все; а как было тут в конюшне премножество лошадей, то он выбрал самых лучших, и запряг несколько кибиток и одну коляску для королевской дочери. Кибитки все наполнил серебром, золотом и драгоценными каменьями, а как совсем приготовились, то Иван-богатырь запер кругом дом и поехал с принцессой в Гуниадское государство. Принцесса сидела в коляске, а Иван-богатырь шел пешком, ибо он шел пешком, да не тише лошадей. И так ехали они, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец стали подъезжать к Гуниадскому королевству и въехали в город. Иван-богатырь нанял для принцессы пребольшой и огромный дом, который был весьма богато украшен, а на другой день по приезде своем послала принцесса Ивана-богатыря в город купить дорогой материал на платье. И как все то было исправлено, то отдала принцесса портному сделать для Ивана-богатыря пребогатое платье, так же и для себя. Потом приказала принцесса, чтоб сделать пребогатую карету, а для людей пребогатое платье, и нарядить несколько гайдуков, скороходов и несколько вершников. И как все было приготовлено, то принцесса сказала Ивану-богатырю: «Любезный братец! Завтрашний день поедем к моему батюшке во дворец». Иван-богатырь, слыша сие, весьма обрадовался, и на другой день оделся в пребогатое платье, и взошел в покои к принцессе, поздравил ее с благополучным днем, за что принцесса его благодарила. Потом приказала подать ленту; и как принесли ленту, то она, подавая ему оную ленту, говорила: «Прими, любезный братец, я тебя поздравляю от сего времени генералом за твои услуги». Потом приказала подать карету, и как подвезли ее к крыльцу и принцесса села с Иваном-богатырем в карету, то поехали во дворец. Народ, видя такую пребогатую карету и видя, что впереди ехали вершники и бежали скороходы, и все были в пребогатом убранном платье, бежал за каретою кучею. И как приехали во дворец и подъехали к крыльцу, то Иван-богатырь вылез из кареты и потом высадил принцессу, и пошли вместе во дворец. И как вошли в покои, то и встретил их сам король, и лишь только взглянул на принцессу, то и узнал ее, и столько обрадовался, что от радости вскричал: «Ах! Любезная дочь! Тебя ли я вижу?» Принцесса припала к его ногам и проливала от радости слезы. После того король спрашивал свою дочь, каким случаем она отдалилась от них и столько времени пропадала? На что принцесса отвечала: «Милостивый государь мой батюшка! Вам небезызвестно, что я поехала в то время с вами на охоту и, увидев оленя, погналась за ним. И как не могла его догнать, то и возвратилась назад, но я не могла уже найти той дороги, по которой я гналась за оленем. Итак, ездя по лесу долгое время, потеряла дорогу. Потом наехали на меня в том лесу разбойники, и взяли меня с собою, и привезли в свой дом, а что вы теперь видите меня, государь батюшка, пред собою, то за сие должна благодарить сего генерала, ибо когда они меня привезли в свой дом, в то время зашел к ним этот Иван-богатырь, разбойников всех перебил, а меня взял с собою, и как вы теперь видите, привез к вам во дворец, я ж в благодарность за его услуги обещала выйти за него замуж».

Король, выслушав все от своей дочери, благодарил Ивана-богатыря и с радостию подтвердил дочернее обещание. Потом велел делать приготовление к брачной церемонии. И как все приготовили, то с великим великолепием сочетали их законным браком, и во дворце у короля было великое веселие для всех министров. А потом уже как король был в великой старости, то вместо себя сделал королем Ивана-богатыря и поручил ему правление всего Гуниадского королевства. Иван-богатырь как уже был королем, то сделал великий пир и веселие, а после того веселия жил уже Иван-богатырь со своею супругою благополучно.

В некотором царстве, в некотором было государстве жил король, и у того короля не было жены; но он имел у себя трех любимиц, от которых получил по сыну. Король сему весьма обрадовался и сделал великий пир для всех министров. Потом отдал их воспитывать с великим рачением. А как уже взошли все трое его дети в совершенный возраст, то король любил их всех равно, как одного, так и другого, и не знал, которому из них поручить вместо себя правление государства. Но матери их жили между собою не согласно, ибо всякой хотелось, чтобы сын ее был наследником. Король же, видя их несогласие, не знал, как сделать, чтоб они были в согласии. Наконец, выдумал король, и призвал к себе всех трех сыновей, и говорил им: «Любезнейшие дети! Вы теперь все на возрасте, то время вам думать о невестах». Дети его отвечали: «Милостивый государь наш батюшка! Мы находимся в ваших повелениях, и что вы нам прикажете, то мы и будем делать». Тогда король говорил им: «Сделайте, любезные дети, себе по стреле и надпишите на них надпись; выдьте из города в заповедные луга и выстрелите в разные стороны; чья стрела в которую полетит сторону, в какой город и в чей дом — в министерский или генеральский, то уже та и невеста, и тот город отдается в полное тому владение». Дети, выслушав от него все и будучи весьма довольны его выдумкой, сделали себе по стреле и надписали надпись.

А после как они совсем поспели, то вышли они в заповедный луг, и прежде выстрелил большой брат в правую сторону, середний в левую, а меньшой брат, который назывался Иван-богатырь, пустил свою стрелу прямо; но она полетела в сторону. После того пошли все братья к своему отцу и рассказали ему, который в которую сторону пустил свою стрелу. Отец, выслушав от них, приказал им идти искать своих стрел. И так дети пошли в разные стороны. Большой брат нашел свою стрелу у одного министра в доме, у которого была дочь великая красавица, и принц взял ее и повез к своему отцу. Середний брат нашел свою стрелу в доме одного генерала, у которого была дочь также прекрасная, и принц взял ее и повез к королю, своему отцу. И как приехали оба принца, то король с великим торжеством праздновал их свадьбы.

Но меньшой его сын не мог найти своей стрелы, и был чрезвычайно печален, и положил намерение, чтоб не возвращаться к отцу до тех пор, пока не найдет своей стрелы. И ходил два дни по лесам и по горам, а на третий день зашел в превеличайшее болото. И как шел он по тому болоту дале, то и начал вязнуть. Иван-богатырь, видя такую опасность, не знал, что делать, и стал смотреть на все стороны, где бы лучше ему было выйти из того болота. Наконец увидел сделанный из тростнику маленький шалашик, весьма удивился и говорил сам себе: «Конечно, тут какой-нибудь живет пустынник или пастух, который отстал от своего стада». И чтоб увериться точно, то стал тихонько подходить к тому шалашу. И как подошел и взглянул в тот шалаш, то и увидел в нем пребольшую лягушку, которая держала его стрелу во рту. Иван-богатырь, увидя лягушку, хотел бежать от шалаша и отступиться от своей стрелы, но лягушка закричала: «Ква, ква, Иван-богатырь, взойди ко мне в шалаш и возьми свою стрелу». Иван-богатырь весьма испужался и не знал, что делать, но лягушка говорила ему: «Ежели ты не взойдешь ко мне в шалаш, то не выйдешь вечно из сего болота». Иван-богатырь ответствовал ей, что ему нельзя войти в шалаш, потому что не может пройти за малостию шалаша. Лягушка, не говоря ему ни слова, перекувырнулась, и в то самое время сделалась из шалаша раскрашенная беседка. Иван-богатырь, видя сие, весьма удивился и принужден был взойти в ту беседку, в которой увидел пребогатую софу и сел на нее. Лягушка тотчас ему говорила: «Я знаю, Иван-богатырь, что ты имеешь нужду в пище, потому что ты третий день как не ел» (что и в самом деле было, ибо как он искал свою стрелу, то и не ел все три дни). Лягушка тотчас перекувырнулась, и в ту ж минуту принесли стол со всяким кушаньем и напитками. Иван-богатырь сел за стол, а лягушка во все то время, как он ел, сидела на земле. Потом как встал он из-за стола, то лягушка опять перекувырнулась, и в тот час стол вынесли. После того лягушка говорила: «Слушай, Иван-богатырь, стрела твоя попала ко мне, то и должен ты взять меня в замужество».

Иван-богатырь весьма опечалился и думал сам в себе: «Как мне взять за себя лягушку; нет, я лучше скажу ей, что мне ее взять за себя никак нельзя». Но лягушка говорила: «Ежели ты не женишься на мне, то уверяю тебя, что ты не выйдешь из этого болота никогда». Иван-богатырь больше прежнего запечалился и не знал, что делать. Наконец, вздумал он ее обмануть и говорил ей: «Послушай, лягушка, я тебя возьму за себя замуж, только наперед отдай мне стрелу, и я отнесу ее к моему отцу, и скажу, что моя стрела попала к тебе». Но лягушка говорила: «Нет, ты меня обманываешь и хочешь взять у меня стрелу, а потому уже и не придешь. Но я уверяю тебя, что ежели ты не возьмешь меня за себя, то тебе не выйти из этой беседки». Иван-богатырь испужался и думал сам в себе: «Конечно, эта лягушка какая-нибудь волшебница, — притом не знал, что делать. — Когда уже я столько несчастлив, что моя стрела попала к ней, то уже так и быть, что брать ее за себя». Напоследок сказал лягушке, что он соглашается взять ее за себя. И как скоро проговорил сии слова, то лягушка спустила с себя ту кожу и сделалась великою красавицею. Потом говорила: «Вот, любезный Иван-богатырь, какова я есть, но что я ношу на себе лягушечью кожу, то это только будет днем, а ночью я всегда буду так, как теперь меня видишь». Иван-богатырь, видя перед собою такую красавицу, весьма обрадовался и подтверждал ей клятвенно, что он возьмет ее за себя.

После того разговаривали они между собою довольное время, а потом говорила она ему: «Теперь время уже тебе идти во дворец, а я превращусь опять в лягушку, и ты меня возьми и неси с собою». После того надела она на себя ту лягушечью кожу и сделалась лягушкою. Иван-богатырь увидел в беседке старенькую коробченку, и, посадя в нее лягушку, вышел он из беседки и пошел в свое государство. И как пришел он в город, а потом во дворец, король, увидя его, весьма обрадовался о его возвращении. И как Иван-богатырь взошел в покои, то король спрашивал его о стреле, но сын ему отвечал с печальным видом: «Милостивый государь мой батюшка! Моя стрела попала к лягушке, которую я и принес по вашему приказанию. Ибо вы приказывали, чтоб всякий из нас по найдении своей стрелы привез бы вам свою невесту, то я и принес свою лягушку». Братья и невестки его стали над ним смеяться, а король начал его уговаривать, чтоб он бросил лягушку и взял бы генеральскую или министерскую дочь. Невестки стали ему представлять — одна свою племянницу, а другая свою сродственницу. Но Иван-богатырь просил своего отца, чтоб позволил ему жениться на лягушке. И как король не мог его уговорить, то и позволил. И как пришел тот день, в который Иван-богатырь должен был жениться, то он поехал в карете, а лягушку понесли на золотом блюде во дворец. После того как Иван-богатырь откушал во дворце и пошел в свои комнаты, и как ночь наступила, то лягушка сняла с себя кожурину и сделалась красавицею; а как день наступил, то сделалась опять лягушкою. Иван-богатырь жил с своею лягушкою несколько времени благополучно и нимало не огорчался тем, что жена его была днем лягушкою.

После того спустя долгое время после их свадьбы в один день приказал король призвать к себе всех сыновей. И как дети его пришли, то он говорил им: «Любезные дети! Вы теперь все трое женаты, то желаю я износить от ваших жен, а моих невесток по рубашке, и чтоб поспели к завтрему». Потом король дал им по куску полотна. Дети приняли от него полотно, и всякий понес к своей жене. Большие Ивана-богатыря братья принесли полотно к своим женам и сказали: «Батюшка велел вам сшить из этого полотна по рубашке, и чтоб к завтрему поспели». Жены их приняли полотно и стали кликать нянюшек, мамушек и сенных красных девушек, чтоб помогли им сшить по рубашке. Тотчас нянюшки их и мамушки прибежали и начали делать: которая кроила, а которая шила. А они между тем послали к лягушке девку-чернавку посмотреть, как она будет шить рубашку. И как девка пришла к Ивану-богатырю в комнаты, в то время принес он полотно и, будучи весьма печален, положил его на стол. Лягушка, видя его печальна, говорила: «Что ты, Иван-богатырь, так печален?» А он ей отвечал: «Как мне не быть печальному: батюшка приказал из этого полотна сшить себе рубашку, и чтоб к завтрему поспела». Лягушка, выслушав от него, сказала: «Не плачь, не тужи, Иван-богатырь, ложись да спи, утро вечера мудренее, все будет исправно». После того лягушка схватила ножницы и изрезала все полотно на маленькие лоскуточки, потом отворила окошко, бросила на ветер и сказала: «Буйные ветры! Разнесите лоскуточки и сшейте свекору рубашку». Девка-чернавка пришла к ее невесткам и говорила: «Ах, милостивые государыни! Лягушка все полотно изрезала в маленькие лоскуточки и кинула за окошко». Невестки смеялись заочно над лягушкой и говорили: «Что-то муж ее завтре к королю принесет». Потом начали они шить свои рубашки; и как день тот прошел и Иван-богатырь встал, то лягушка подала ему сорочку и сказала: «Вот, любезный Иван-богатырь, понеси сорочку своему батюшке». И как Иван-богатырь взял сорочку и понес ее к своему отцу, вскоре после его принесли братья свои сорочки. И как проснулся король, то и вошли все трое его дети, и сперва поднес большой брат своему отцу сорочку, и король посмотрел на нее и говорил: «Эта сорочка сшита так, как обыкновенно шьют». Потом посмотрел у другого сына сорочку и сказал, что и эта сшита не лучше той. А как подал ему меньшой сын свою сорочку, то король не мог довольно надивиться, ибо нельзя было найти ни одного шва, и сказал: «Эту сорочку подавайте мне в самые торжественные праздники, а те две сорочки наряду с прочими подавайте».

Потом спустя несколько времени призвал к себе своих сыновей и говорил им: «Любезные дети! Я желаю знать, умеют ли ваши жены золотом и серебром шить, и для того вот вам серебра, золота и шелку, и чтоб из этого сделан был ковер и поспел бы к завтрему». Дети приняли от него золото, серебро и шелк, и братья Ивана-богатыря отнесли к своим женам и сказали, чтоб к завтрему вышили по ковру. Жены их начали кликать нянюшек и мамушек и сенных красных девушек, чтоб пособили вышивать им ковры. Тотчас девушки пришли и начали вышивать ковры, кто золотом, кто серебром, а кто шелком. Между тем послали девку-чернавку посмотреть, что делает лягушка. Девка-чернавка по их приказанию пошла в комнаты Ивана-богатыря; в то время принес он от отца своего данное ему для ковра золото, серебро и шелк и весьма был печален. Лягушка, сидя на стуле, говорила: «Ква, ква, ква, Иван-богатырь, что ты так запечалился?» Иван-богатырь ей отвечал: «Как мне не печалиться; батюшка велел сделать из этого серебра, золота и шелку ковер, и чтоб к завтрему поспел». Лягушка говорила: «Не плачь, не тужи, Иван-богатырь, ложись спать, утро вечера мудренее». После того взяла лягушка ножницы, шелк весь изрезала, серебро и золото изорвала, и бросила за окошко и сказала: «Буйные ветры! Принесите мне тот ковер, которым батюшка мой окошки закрывал». Потом лягушка хлопнула окошком и села опять на стул. Девка-чернавка, которая прислана была от тех двух невесток, видя, что больше ничего нет, пошла и сказала: «Ах! Милостивые государыни, я не знаю, за что лягушку хвалят; она ничего не умеет сделать, и данное для ковра Ивану-богатырю она все изрезала, изорвала и бросила за окошко, притом сказала, чтоб ветры принесли ей тот ковер, которым ее отец окошки закрывал». Невестки, выслушав все от девки-чернавки, вздумали сами так сделать, ибо они знали, что, по ее словам, ветры сшили ей и рубашку, то они думали, что и им так же ветры будут послушны, как лягушке, и вышьют им по ковру. Потом взяли золото, серебро и шелк, изрезали, изорвали и кинули за окошко, притом кричали: «Буйные ветры! Принесите нам те ковры, которыми батюшки наши окошки закрывали». После того закрыли окошки, сели и дожидались ковров. Но как они ждали долгое время, и видя, что ветры ковры их не несут, принуждены были послать в город, чтоб купить золота, серебра и шелку. И как принесли, то сели обе невестки и кликнули девушек и начали вышивать, которая шелком, которая серебром, а которая золотом. И как день тот прошел, а на другой день Иван-богатырь как скоро встал, то лягушка подала ему ковер и сказала: «Возьми, Иван-богатырь, и отнеси к своему отцу». Иван-богатырь взял ковер, понес во дворец и дожидался своих братьев, ибо у них ковры еще не поспели. Но как их дошили, то и принесли его братья свои ковры. И как король проснулся, то дети вошли с своими коврами, и король принял прежде от большого своего сына и, посмотря, сказал: «Этот ковер годится во время дождя лошадей покрывать». Потом посмотрел у середнего своего сына ковер и сказал: «Этот ковер постилать надобно в передней комнате, и чтоб приезжающие во дворец обтирали об него ноги». Потом принял от меньшого сына, Ивана-богатыря, ковер, и, смотря на него, весьма удивился, и сказал: «Этот ковер надобно постилать в самые торжественные дни ко мне на стол». Потом приказал Ивана-богатыря ковер спрятать и беречь, а те ковры отдал назад Ивана-богатыря братьям и сказал: «Отнесите свои ковры к женам и скажите им, чтоб они берегли их для себя».

После того говорил король всем детям: «Теперь, любезные дети, хочу я иметь по хлебу, их руками испеченному, и чтоб к завтрему поспели». Дети, выслушав от короля, пошли в свои покои, и два брата Ивана-богатыря, пришедши в покои к своим женам, сказали, что король велел им испечь к завтрему по хлебу. А они как услышали от своих мужьев, то послали девку-чернавку к лягушке посмотреть, как она будет делать. Девка-чернавка пришла по их приказанию в комнаты Ивана-богатыря, и в то время пришел Иван-богатырь в свои комнаты весьма печален, что видя, лягушка говорила: «Ква, ква, ква, Иван-богатырь, что ты так запечалился?» Иван-богатырь ей отвечал: «Как мне, лягушка, не печалиться: батюшка приказал, чтоб ты испекла хлеб, то кто испечет вместо тебя?» Лягушка как услышала, то говорила: «Не плачь и не тужи, Иван-богатырь, я все сделаю». Потом велела принести муки, квашню и воды; и как все было принесено, тогда лягушка всыпала муку в квашню, а потом влила воду и растворила раствор, и вылила в холодную печь, и заслонила заслонкой, и сказала: «Испекись, хлеб, чист, рыхл и бел, как снег». После того села лягушка на стул, а девка-чернавка высмотрела все, пошла обратно к ее невесткам, а пришедши, сказала: «Милостивые государыни, я не знаю, за что лягушку хвалит король, она ничего не умеет делать». Потом рассказала девка-чернавка, что лягушка делала; а они, выслушав все, вздумали сами так сделать, как и лягушка, и приказали принести муки, квашню и воды; и как все было принесено, всыпала каждая в свою квашню, развели холодною водою, вылили в холодные печи, потом закрыли заслонками печи и сказали, чтоб испеклись их хлебы чисты, рыхлы и белы, как снег. Но как растворили они на холодной воде, а притом влили в холодные же печи, то растворы их расплылись по печам, что видя, они приказали опять принесть муки, и растворили уже на горячей воде, и велели истопить печки, и посадили свои хлебы. Но как они очень спешили, то у одной весь хлеб сгорел, а у другой совсем сырой; лягушка же вынула свой хлеб из печи и чист, и рыхл, и бел, как снег. Иван-богатырь взял у лягушки хлеб и понес к своему отцу. Потом пришли и братья и принесли свои хлебы, и как скоро король встал, то и вошли они с своими хлебами. Король, приняв от большого сына хлеб и посмотря на него, сказал: «Этот хлеб можно есть людям только от нужды». Потом принял от середнего сына хлеб и, посмотря на него, сказал: «Этот хлеб также не хорош». Потом принял от меньшого сына хлеб и, посмотря на него, сказал: «Этот хлеб подавайте мне к столу, когда у меня будут гости». После того, оборотясь к тем двум сыновьям, сказал им: «Надобно признаться, любезные дети, что хотя ваши жены и прекрасны, но с лягушкою сравнить их нельзя».

Потом говорил: «Любезные дети! Как ваши жены для меня сделали все то, что я приказывал, то в благодарность им прошу вас, чтоб завтрашний день вы привезли их ко мне во дворец откушать». Так же и Ивану-богатырю приказал, чтоб и он привез свою лягушку. После того дети пошли по своим комнатам, и как пришел Иван-богатырь, весьма запечалился и думал сам в себе: «Как я повезу ее с собою во дворец?» Лягушка, сидя на стуле, говорила: «Ква, ква, ква, Иван-богатырь, что ты о чем так запечалился?» Иван-богатырь отвечал: «Как мне не печалиться, батюшка приказал всем нам завтрашний день приехать к нему во дворец кушать с женами, то как я повезу тебя к батюшке?» На что лягушка сказала: «Не плачь и не тужи, Иван-богатырь, утро вечера мудренее, ложись да спи». Иван-богатырь более ничего не говорил, и на другой день как стал собираться во дворец, то лягушка говорила: «Ежели король увидит какой богатый экипаж и пойдет сам встречать, то ты скажи ему: „Не трудись, батюшка, это, дескать, тащится, знать, моя лягушенька в коробчонке“». После того Иван-богатырь собрался совсем и поехал во дворец, а те две ее невестки послали опять девку-чернавку посмотреть, в чем лягушка поедет. Девка-чернавка пришла в комнаты и смотрела, что лягушка делала; в то время лягушка открыла окошко и кликнула громким голосом: «Ох вы, буйные ветры! Полетите в мое государство и скажите, чтоб приехала та пребогатая парадная карета со всем прибором и чтоб были те лакеи, гайдуки, скороходы и вершники, которые езжали в параде с моим батюшкой». После того лягушка хлопнула окошком и села на стул. И вдруг девка-чернавка увидела, что приехала пребогатая карета, а с нею приехали лакеи, гайдуки, скороходы и вершники, и все были в пребогатом платье. И пошла девка-чернавка к ее невесткам, и пересказала им все, а они, выслушав от нее, вздумали и сами так же сделать, и открыли окошки, и начали кричать: «Буйные ветры! Полетите и скажите, чтоб приехали те пребогатые парадные кареты и чтоб были те лакеи, гайдуки, скороходы и вершники, которые езжали с нашими батюшками в параде». После того закрыли окошки и дожидались; но ветры их не слушались, и кареты их не ехали, что видя, они приказали заложить уже своих лошадей и поехали во дворец.

И как уже все съехались и дожидались лягушки, то вдруг увидели, что скачут вершники, бегут скороходы; потом ехала пребогатая парадная карета. И как король увидел, то подумал, что какой-нибудь едет король или принц, и пошел сам встречать. Но Иван-богатырь говорил: «Не трудись, батюшка, и не ходите, это, знать, тащится моя лягушонка в коробчонке». И как подъехала та карета ко крыльцу, то и вышла из кареты Ивана-богатыря жена прекрасная, и как взошла в комнаты, то все удивились, и король весьма обрадовался, увидя меньшую свою невестку. После того сели за стол и стали кушать, то лягушка, что не допьет, то за рукав льет, что не доест, то кости за другой клала. Что видя те две ее невестки, стали и они так же делать, что не допивали, то за рукав лили, а что не доедали, то кости за другой клали. Потом как встали из-за стола, то заиграла преогромная музыка, и лягушка пошла танцевать; и как одним рукавом махнула, то вдруг сделалось на аршин высоты воды в той зале, потом как махнула другим рукавом, то поплыли по воде гуси и лебеди, что видя, все не могли надивиться ее хитрости. И как она оттанцевала, то все оное и пропало. Тогда пошли танцевать те две невестки, и как махнули своими рукавами, то всех облили и обрызгали, а потом как в другой раз махнули своими рукавами, то костьми всем глаза повыбивали, что видя, все стали смеяться над ними. И в то время Иван-богатырь вздумал сжечь жены своей лягушечью кожу, думая, что как кожицы не будет, то и останется она такова, какова была во дворце. И для того притворился больным и поехал изо дворца в свой дом. И как приехал, то взошел в комнаты и нашел лягушечью кожу, тотчас ее сжег. В то время узнала его жена и притворилась больною; поехала домой, и как приехала, то бросилась искать своей кожуринки, и, не нашед ее нигде, говорила: «Ну, Иван-богатырь, когда ты не мог потерпеть малое время, то теперь ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве, в Подсолнечном государстве, и знай, что меня зовут Василиса Премудрая». После сих слов она пропала, и Иван-богатырь плакал неутешно. Потом поехал к своему отцу во дворец и рассказал ему про свои несчастия. Король, слыша от него, весьма сожалел о потере своей невестки.

Иван-богатырь сказал королю, своему отцу, что он намерен идти искать свою супругу. Король ему не прекословил, и Иван-богатырь пошел ее искать. И шел он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец пришел он к избушке, которая стояла на курьих ножках, сама повертывалась. Иван-богатырь говорил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». И по его речам избушка остановилась, Иван-богатырь взошел в избушку и увидел, что сидела Баба-Яга и говорила сердитым голосом: «Доселева русского духа слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нынече русский дух в очах проявляется». Потом спрашивала у него: «Что ты, Иван-богатырь, волею или неволею?» Иван-богатырь отвечал, что сколько волею, а вдвое того неволею. Потом рассказал, чего он ищет. Тогда Баба-Яга говорила: «Жаль мне тебя, Иван-богатырь, изволь, я тебе услужу и покажу тебе твою супругу, ибо она ко мне прилетает каждый день для отдыху. Только смотри, как она будет отдыхать, то ты в то время старайся ее поймать за голову, и как поймаешь, то она начнет превращаться лягушкой, жабой и змеей и прочими гадами, то ты все не опускай, а напоследок превратится она в стрелу, то ты возьми ту стрелу и переломи ее на колено: тогда уже она будет вечно твоя». Иван-богатырь благодарил ее за наставление. После того Баба-Яга спрятала Ивана-богатыря, и лишь успела его спрятать, то и прилетела к ней Василиса Премудрая. Иван-богатырь вышел из того места и подошел тихонько к Василисе Премудрой и ухватил ее за голову, что видя, она начала оборачиваться лягушкою, жабою, а потом и змеею. И Иван-богатырь испугался и опустил. Тогда Василиса Премудрая в ту же минуту пропала, а Баба-Яга ему говорила: «Когда ты не умел ее держать, то поди ж к моей сестре, к которой она летает отдыхать».

Иван-богатырь пошел от нее и весьма сожалел, что он упустил Василису Премудрую, и шел долгое время, наконец пришел к избушке, которая стояла на курьих ножках, сама повертывалась. Иван-богатырь избушке говорил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». И как избушка остановилась, то Иван-богатырь взошел в избушку и увидел, что в переднем углу сидела Баба-Яга и говорила сердитым голосом: «Доселева русского духу слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нынече русский дух в очах проявляется». Потом спрашивала его: «Что ты, Иван-богатырь, волею или неволею?» Иван-богатырь отвечал: «Сколько волею, а вдвое неволею». И рассказал ей, зачем он пришел. Баба-Яга, выслушав от него все, говорила: «Слушай, Иван-богатырь, я тебя уверяю, что ты здесь увидишь свою супругу, только ты смотри и не опусти ее». Потом спрятала его Баба-Яга, и лишь успела спрятать, то и прилетела Василиса Премудрая к ней отдыхать. В то время Иван-богатырь вышел и подошел тихонько к Василисе Премудрой, ухватил ее за руку. Тогда она начала оборачиваться разными гадами, то Иван-богатырь все держал, а как Василиса Премудрая обратилась ужом, то он испужался и опустил ее из рук. Как Иван-богатырь опустил, то Василиса Премудрая в ту ж минуту пропала. Тогда Баба-Яга говорила: «Ну, Иван-богатырь, когда ты не умел ее держать, то поди ж теперь к третьей нашей сестре, потому что она уже к ней будет прилетать».

Иван-богатырь пошел от нее весьма печален, и шел он путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец пришел он к избушке, которая стояла на курьих ножках, сама повертывалась. Иван-богатырь говорил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Избушка остановилась, а Иван-богатырь взошел в избушку и увидел в переднем углу сидящую Бабу-Ягу, которая говорила весьма сердитым голосом: «Доселева русского духу слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нынече русский дух в очах совершается». Потом спрашивала: «Что ты, Иван-богатырь, волею или неволею?» Иван-богатырь отвечал, что сколько волею, а вдвое того неволею. Потом рассказал ей, чего он ищет. И как выслушала Баба-Яга, то сказала: «Слушай, Иван-богатырь, жена твоя прилетит ко мне в нынешний день для отдыху, то ты в то время лови ее за руку, и как скоро поймаешь, держи ее крепче и не упускай. Хотя она и будет оборачиваться разными гадами, но ты держи и не упускай, а как она превратится в стрелу, то ты возьми стрелу и переломи ее надвое, и тогда она уже будет вечно твоя. Ежели ж ты, Иван-богатырь, опустишь ее, то уже, никогда не получишь». Иван-богатырь благодарил ее за наставление, и Баба-Яга спрятала его, и лишь только успела его спрятать, то и прилетела к ней Василиса Премудрая для отдыху. В то самое время Иван-богатырь вышел из того места, где он был спрятан, и подошел тихонько, ухватил Василису Премудрую за руку, что видя, она стала оборачиваться лягушкою, жабою, змеею и прочими гадами, но Иван-богатырь уже не выпускал ее из рук. Видя Василиса Премудрая, что никак ей нельзя освободиться, оборотилась, наконец, стрелою, и Иван-богатырь взял стрелу и переломил ее надвое. В то самое время предстала пред него Василиса Премудрая и говорила: «Ну, любезный Иван-богатырь, теперь я отдаюсь в твою волю». Иван-богатырь, видя ее, весьма обрадовался, и весь день тот препроводили в великом веселии, а на другой день Иван-богатырь стал просить Василису Премудрую в свое государство, но она говорила: «Любезный Иван-богатырь, когда я сказала, что отдаюсь в твою волю, то я готова всюду ехать, куда ты желаешь».

Потом стали советоваться, как им ехать и на чем, ибо у них не было ни одной лошади, что видя, Баба-Яга тотчас подарила им ковер-самолет и сказала, что «этот ковер отнесет вас скорее гораздо ваших лошадей, и вы не более пролетите до своего государства, как три дни». Иван-богатырь и Василиса Премудрая благодарили ее за подарок. После того раскинули ковер и простились с Бабою-Ягою, полетели в свое государство, и пролетевши три дни, а на четвертый день опустился ковер по их повелению прямо во дворец. И Иван-богатырь и Василиса Премудрая пошли в покои. И как скоро король услышал о возвращении своего сына и невестки, весьма обрадовался, и встретил их сам с великою радостию. И для их возвращения сделал король великий пир, и после того отдал правление своего королевства Ивану-богатырю и сделал его вместо себя королем. И Иван-богатырь сделал у себя во дворце великое веселие, и на оном веселии были его братья и множество было министров. По окончании ж того веселия братья Ивана-богатыря разъехались по своим домам, а Иван-богатырь остался с своею супругою и правил королевством после отца своего благополучно.

В некоторой было деревне, жил мужик, и у него было три сына: два были умные, а третий дурак, которого звали Емельяном. И как жил их отец долгое время, то и пришел в глубокую старость, и призвал к себе всех сыновей, говорил им: «Любезные дети! Я чувствую, что мне недолго жить, то и оставляю вам дом и скотину, которые вы разделите на равные части, также оставляю вам денег на каждого по сто рублев». После того вскоре отец их умер, и дети, похороня его честно, жили благополучно. Потом вздумали Емельяновы братья ехать в город и торговать на те триста рублев, которые им отказаны были их отцом, то и говорили они дураку Емельяну: «Послушай, дурак! Мы поедем в город, возьмем с собой и твои сто рублев, и когда приторгуем барыш, то купим тебе красный кафтан, красную шапку и красные сапоги, а ты останешься дома; ежели что тебя заставят сделать наши жены (ибо они были женаты), а твои невестки, то ты сделай». Дурак, желая получить красный кафтан, красную шапку и красные сапоги, отвечал братьям своим, что он делать будет все, что только его невестки заставят. После того братья его поехали в город, а дурак остался дома и жил с своими невестками.

Потом спустя несколько времени, в один день, когда было зимнее время и был жестокий мороз, тогда говорили ему невестки, чтоб он сходил за водой, но дурак, лежа на печи, сказал: «Да, а вы-то что?» Невестки закричали на него: «Как, дурак, мы-то что? Ведь ты видишь, какой мороз, что и мужчине в пору идти». Но он говорил: «Я ленюсь». Невестки опять на него закричали: «Как ты ленишься, ведь ты же захочешь есть, а когда не будет воды, то и сварить ничего нельзя». Притом сказали: «Добро ж, мы скажем своим мужьям, когда они приедут, что хотя они и купили ему красный кафтан и все, но чтоб они ничего не давали». Что слыша дурак и желая получить красный кафтан и шапку, принужден был идти. Слез с печи и начал обуваться и одеваться, и как совсем оделся, и взял с собою ведры и топор, пошел на реку, ибо и деревня их была подле самой реки. И как пришел на реку, то и начал прорубать прорубь, и прорубил чрезвычайно большую, потом почерпнул в ведры воды и поставил их на льду, а сам стоял подле проруби и смотрел в воду. В то самое время увидел дурак, что плавала в той проруби пребольшая щука. Емеля сколько ни был глуп, однако пожелал ту щуку поймать, и для того стал он понемножку подходить, и, подошед к ней близко, ухватил вдруг ее рукою, и вытащил из воды, и положил ее за пазуху, хотел идти домой, но щука говорила ему: «Что ты, дурак, на что ты меня поймал?» — «Как на что? — говорил он. — Я тебя отнесу домой и велю невесткам сварить». — «Нет, дурак, не неси ты меня домой, а пусти ты меня опять в воду, я тебя за то сделаю богатым человеком». Но дурак ей не верил и хотел идти домой. Щука, видя, что дурак ее не отпускает, говорила: «Слушай, дурак, пусти же ты меня в воду, я тебе сделаю то, чего ты ни пожелаешь, то все по твоему желанию исполнится». Дурак, слыша сие, весьма обрадовался, ибо как он был чрезвычайно ленив, то и думал сам себе: «Когда щука сделает то, что чего я ни пожелаю, то все будет готово, и я уже работать ничего не буду». Потом говорил он щуке: «Я тебя отпущу, только ты сделай то, что ты обещаешь». На что отвечала щука: «Ты прежде меня пусти в воду, а я обещание свое исполню». Но дурак говорил ей, чтоб она прежде свое обещание исполнила, а потом уже он ее отпустит. Щука, видя, что он ее не хочет отпустить в воду, говорила: «Ежели ты желаешь, чтоб я тебе сказала, как делать то, чего ты ни пожелаешь, то надобно, чтоб ты теперь сказал, что ты хочешь». Дурак говорил ей: «Я хочу, чтоб мои ведры с водой сами пошли на гору (ибо деревня та была на горе), но чтоб вода из них не расплескалась». Щука тотчас ему говорила: «Помни же, Емельян, те слова, которые я стану тебе сказывать. И вот в чем те слова состояли: по щучьему веленью, а по моему прошенью ступайте, ведры, сами на гору». Дурак после ее говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошенью ступайте, ведры, сами на гору». И в тот час ведры и с коромыслом пошли сами на гору. Емеля, видя сие, весьма удивился, потом говорил щуке: «Все ли так будет?» На что щука отвечала, что «все то будет, чего только пожелаешь, но не забудь только те слова, которые я тебе сказывала». После того пустил он щуку в воду, а сам пошел за ведрами. Соседи его, видя, удивлялись и говорили между собой: «Что это дурак делает, ведры с водой идут сами, а он идет за ними». Но Емеля, не говоря ничего с ними, пришел домой, и ведры сами взошли в избу и стали на лавку, а дурак влез на печь.

Потом спустя несколько времени говорили ему опять невестки: «Емеля, что ты лежишь? Ты бы пошел да дров нарубил». Но дурак говорил: «Да, а вы-то что?» — «Как мы? — вскричали на него невестки. — Ведь теперь зима, а ежели ты не пойдешь рубить дров, так тебе же будет холодно». — «Я ленюсь», — говорил дурак. «Как ленишься? — говорили ему невестки. — Ведь ты же озябнешь». Притом они говорили: «Ежели ты не пойдешь рубить дров, так мы скажем своим мужьям, чтоб они тебе не давали ни красного кафтана, ни красной шапки и сапогов». Дурак, желая получить красный кафтан, шапку и сапоги, принужден был нарубить дров, а как был он чрезвычайно ленив и не хотелось ему слезать с печи, то он и говорил тихонько, на печи лежа, сии слова: «По щучьему веленью, а по моему прошенью, ну-ка, топор, поди и наруби дров; а вы, дрова, сами в избу идите и в печь кладитесь». Топор откуда ни взялся выскочил на двор и начал рубить, а дрова сами в избу шли и в печь клались, что видя, его невестки весьма удивлялись Емельяновой хитрости. И как каждый день, когда только дурак велел нарубить дров, то топор и нарубит, и жил он с невестками несколько времени.

Потом говорили ему невестки: «Емеля! Теперича у нас нет дров, то съезди в лес и наруби». Дурак им говорил: «Да а вы-то что?» — «Как мы? — отвечали невестки. — Ведь лес-ат далеко, а теперь зима, так холодно ехать нам в лес за дровами». Но дурак им говорил: «Я ленюсь». — «Как ленишься? — говорили ему невестки. — Ведь тебе же будет холодно. А ежели ж ты не поедешь, то когда приедут твои братья, а наши мужья, то мы не велим тебе давать ни кафтана красного, ни шапки красной, ни сапог красных». Дурак, желая получить красный кафтан, шапку и сапоги, принужден был ехать в лес за дровами. И встал с печи, начал обуваться и одеваться, и как совсем оделся, то вышел на двор и вытащил из-под сарая сани, взял с собой веревку и топор и сел в сани, говорил своим невесткам: «Отворите ворота». Невестки, видя, что он едет в санях да без лошади, ибо дурак лошади не запрягал, говорили ему: «Что ты, Емеля, сел в сани, а лошади для чего не запряг?» Но он говорил, что лошади ему не надобно, а только чтоб отворили ворота. Невестки ему отворили, а дурак, сидя в санях, говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошенью, ну-тка, сани, ступайте в лес». После сих слов сани тотчас поехали со двора, что видя, живущие в той деревне мужики удивлялись, что Емеля ехал в санях и без лошади, и так шибко, что хотя бы пара была запряжена лошадей, то нельзя бы шибче ехать. И как надобно было дураку ехать в лес через город, то и поехал он по оному городу. Но как он не знал того, что надобно кричать для того, чтоб не передавить народ, то он ехал по городу и не кричал, чтоб посторонились, и передавил народу множество. И хотя за ним гнались, однако догнать его не могли, и Емеля уехал из города, а приехал к лесу, остановил свои сани. Дурак вылез из саней и говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошенью, ну-ка, топор, руби-ка дрова, а вы, поленья, сами в сани кладитесь и вяжитесь». Лишь только сказал дурак сии речи, то топор начал рубить дрова, а поленья сами клались в сани и веревкой вязались. После того как нарубил он дров, то велел еще топору вырубить одну дубинку, и как топор вырубил, то он сел на воз и говорил: «Ну-ка, по щучьему веленью, а по моему прошенью поезжайте, сани, домой». Сани тотчас и поехали весьма шибко, и как подъехал он к тому городу, в котором он уже передавил много народу, то и дожидались его люди, чтоб поймать. И как въехал он в город, то они его и поймали, и стали тащить его с воза долой, притом начали его бить. Дурак, видя, что его тащут и бьют, потихоньку сказал сии слова: «По щучьему веленью, а по моему прошенью, ну-ка, дубинка, отломай-ка им руки и ноги». В тот час выскочила дубина и начала всех бить, и как народ бросился бежать, а дурак поехал из города в свою деревню, и дубина, когда всех перебила, то покатилась вслед за ним же. И как приехал Емеля домой, то и влез на печь.

И после того как он уехал из города, то и стали об нем везде говорить, не столько о том, что он передавил множество народу, сколько удивлялись тому, что он ехал в санях и без лошади. И мало-помалу сии речи дошли до двора и потом и до самого короля. И как король услышал, то чрезвычайно захотел его видеть, и для того послал одного офицера, и дал ему несколько солдат, чтоб его сыскать. Посланный от короля офицер поехал немедленно из города и напал на ту дорогу, по которой ездил дурак в лес. И как приехал офицер в ту деревню, где жил Емеля, то призвал к себе старосту и сказал ему: «Я прислан от короля за вашим дураком, чтоб взять его и привезти к королю». Староста тотчас показал ему тот двор, где жил Емеля, и офицер взошел в избу, спрашивая: «Где дурак?» А он, лежа на печи, отвечал: «На что тебе?» — «Как на что? Одевайся скорее, я повезу тебя к королю». Но Емеля говорил: «А что мне там делать?» Офицер на него рассердился, что он неучтиво отвечал, и ударил его по щеке. Дурак же, видя, что его бьют, сказал потихоньку: «По щучьему веленью, а по моему прошенью, ну-ка, дубинка, отломай-ка им руки и ноги». Дубинка тотчас выскочила и начала их бить, и перебила всех, как офицера, так и солдат, и офицер принужден был ехать назад.

И как приехал в город, то и доложили королю, что дурак всех перебил. Король весьма удивлялся и не верил тому, чтоб мог он перебить всех; однако выбрал король умного человека, которого и послал с тем, чтоб как возможно привезти дурака, хотя обманом. Посланный от короля поехал, и как приехал в ту деревню, где жил Емеля, то призвал к себе старосту и говорил ему: «Я прислан от короля за вашим дураком, чтоб его взять, а ты призови мне тех, с кем он живет». Староста тотчас побежал и привел его невесток, и посланный от короля спрашивал их: «Что дурак любит?» А невестки ему отвечали: «Милостивый государь! Наш дурак любит, что ежели станешь его просить неотступно о чем, и он откажет раз и другой, а в третий раз уже не откажет и сделает. А не любит он того, когда с ним грубо поступают». Посланный от короля отпустил их и не велел сказывать Емеле, что он призывал их к себе. После того, накупя изюму, черносливу и винных ягод, пошел к дураку, и как пришел в избу, то подошел к печи и говорил: «Что ты, Емеля, лежишь на печке?» И дал ему изюму, черносливу и винных ягод, и говорил: «Поедем, Емеля, со мной, я тебя отвезу к королю». Но дурак говорил: «Мне и тут тепло». Ибо он ничего, кроме тепла, не любил. А посланный начал его просить: «Пожалуйста, Емеля, поедем, там тебе будет хорошо». — «Да, — говорил дурак, — я ленюсь». Но посланный стал его еще просить: «Пожалуйста, поедем, там тебе король велит сшить красный кафтан, красную шапку и красные сапоги». Дурак, услыша, что красный кафтан велят ему сшить, ежели поедет, говорил: «Поезжай же ты вперед, а я за тобой же буду». Посланный не стал ему более докучать, отошел от него и спрашивал тихонько у его невесток: «Не обманывает ли меня дурак?» Но они уверяли, что он уже не обманет. Посланный поехал назад, а дурак после его полежал еще на печи и говорил: «Ох! Как мне не хочется к королю ехать, но так уже и быть». Потом говорил: «Нут-ка, по щучьему веленью, а по моему прошенью поезжай-ка, печь, прямо в город». Тотчас изба затрещала, и печь пошла вон из избы, и как сошла со двора, то и поехала печь столь шибко, что догнать нельзя. И он догнал еще на дороге того посланного, который за ним ездил, а с ним приехал и во дворец.

И как король увидел, что приехал дурак, то вышел со всеми своими министрами его смотреть, и, видя, что Емеля приехал на печи, весьма король удивился. Но дурак лежал и ничего не говорил. Потом спрашивал его король, для чего он столько передавил народу, как ездил за дровами в лес? Но Емеля говорил: «Я чем виноват? Для чего они не отсторонились?» И в то время подошла к окошку королевская дочь, и смотрела на дурака, а Емеля нечаянно взглянул на то окошко, в которое она смотрела, и, видя дурак ее весьма прекрасну, тихонько говорил: «Что кабы по щучьему веленью, а по моему прошенью влюбилась едакая красавица в меня». И лишь только сии слова выговорил, то королевна, смотря на него, и влюбилась, а дурак после того сказал: «Ну-ка, по щучьему веленью, а по моему прошенью ступай-ка, печь, домой». В тот час печь и поехала изо дворца; и выехал за город, поехал домой; а приехавши, печь опять стала на прежнее место. И Емеля жил после того несколько времени благополучно.

Но в городе у короля происходило другое, ибо по дураковым словам королевская дочь влюбилась и стала просить своего отца, чтоб выдал ее за дурака в замужество. Король за то весьма рассердился на ее и на дурака и не знал, как его взять. В то время доложили королю министры, чтоб послать того офицера, который и прежде ездил за Емелей и не умел его взять, то за вину, что он его не взял, послать. Король по их совету приказал представить того офицера, и как офицер пред него предстал, тогда король говорил ему: «Слушай, друг мой, я тебя прежде посылал за дураком, но ты его не привез, то за вину твою посылаю я тебя в другой раз, и чтоб ты привез его неотменно. Ежели привезешь, то будешь награжден, а ежели не привезешь, то будешь наказан». Офицер, выслушав от короля, поехал немедленно за дураком, и как приехал в ту деревню, то призвал опять старосту и говорил ему: «Вот тебе деньги, искупи все то, что надобно завтре к обеду, и позови Емелю, и как будет он к тебе обедать, то пой его до тех пор, когда ляжет здесь спать». Староста, зная, что он приехал от короля, принужден был его послушаться и, искупив все то, позвал и дурака. И как Емеля сказал, что будет, то и дожидался его офицер с великою радостию.

И на другой день пришел дурак, то и начал его староста поить, и напоил его так, что Емеля лег спать. Офицер, видя, что он спит, в тот час связал и приказал подать кибитку, и как подали, то положили дурака. Потом сел и офицер в ту кибитку и повез его в город. И как подъехал он к городу, то повез его прямо во дворец. Министры доложили королю о приезде того офицера, и как скоро король услышал, то немедленно приказал принести большую бочку, и чтоб набиты были железные обручи, что тотчас же и было сделано, и принесена была оная бочка к королю, и король, видя, что все готово, приказал посадить в ту бочку свою дочь и дурака и велел их засмолить. И как их посадили в бочку и засмолили, то король при себе же велел пустить ту бочку в море, и по его приказанию немедленно ее пустили. Король возвратился в свой город, а бочка, пущенная по морю, плыла несколько часов, и дурак во все то время спал, а как проснулся, и видя, что темно, то спрашивал сам у себя: «Где я?» Ибо он думал, что он один, но принцесса ему говорила: «Ты, Емеля, в бочке, да и я с тобой посажена». — «А ты кто?» — спросил дурак. «Я королевская дочка», — отвечала она и рассказала ему, за что она посажена с ним вместе в бочку. Потом просила его, чтоб он освободил себя и ее из бочки. Но дурак говорил: «Мне и тут тепло». — «Сделай милость, — говорила принцесса, — сжалься на мои слезы и избавь меня из сей бочки». — «Как же не так, — говорил Емеля, — я ленюсь». Принцесса опять его начала просить: «Сделай милость, Емеля, избавь меня от сей бочки и не дай мне умереть». Дурак, будучи тронут ее просьбой и слезами, сказал ей: «Хорошо, я для тебя это сделаю». После того потихоньку говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошенью выкинь-ка ты, море, эту бочку, в которой мы сидим, на сухое место, только чтоб поближе к нашему государству. А ты, бочка, как на сухом месте будешь, то сама и расшибися». Лишь только успел дурак выговорить сии слова, как море начало волноваться, и в тот час выкинуло бочку на сухое место, а бочка сама и рассыпалась. Емеля встал и пошел с принцессою по тому месту, куда их выкинуло.

И увидел дурак, что они были на весьма прекрасном острове, на котором было премножество разных дерев со всякими плодами. И принцесса, все то видя, весьма радовалась, что они на таком прекрасном острове, а после того говорила: «Что ж, Емеля, где мы будем жить, ибо нет здесь ни шалаша, ничего». Но дурак говорил: «Вот ты уж и многого требуешь». — «Сделай милость, Емеля, вели поставить какой-нибудь домик, — говорила принцесса, — чтоб можно нам было где во время дождя укрыться». (Ибо принцесса знала, что он все может сделать, ежели только захочет). Но дурак сказал: «Я ленюсь». Она опять начала его просить. И Емеля, будучи тронут ее просьбою, принужден был для нее сделать и, отошед от нее, говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошенью будь среди сего острова такой дворец, чтоб вдвое был лучше королевского и чтоб от моего дворца до королевского дворца был хрустальный мост, а во дворце чтоб были разного звания люди». И лишь успел выговорить сии слова, то в ту ж минуту и появился преогромный дворец и хрустальный мост. Дурак взошел с принцессой во дворец и увидел, что в покоях было весьма богатое убранство и было премножество людей, как лакеев, так и всяких разночинцев, которые ожидали от дурака повеления. Дурак, видя, что все были люди как люди, а он был один только не хорош и глуп, захотел, чтоб сделаться получше, и для того говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошению, кабы я сделался такой молодец, чтоб мне не было подобного и чтоб был я чрезмерно умен». И лишь успел выговорить, то в ту же минуту сделался так прекрасен, а притом и умен, что все удивлялись.

После того послал Емеля из своих слуг к королю, чтоб звать его к себе и со всеми министрами. Посланный от Емели поехал к королю по тому хрустальному мосту, который сделал дурак. И как приехал во дворец, то министры представили его пред короля, и посланный от Емели говорил: «Милостивый государь! Я прислан от моего господина с покорностию просить вас к себе кушать». Король спрашивал: «Кто таков твой господин?» Но посланный отвечал: «Я не могу вам сказать, милостивый государь (ибо дурак ему не велел сказывать про себя, кто он таков), о моем господине ничего; а когда вы сами будете кушать, в то время он вам и скажет о себе». Король, любопытствуя знать, кто прислал его звать кушать, сказал посланному, что он будет непременно, и посланный возвратился назад. А когда пришел тот час, то король поехал со всеми министрами к дураку по тому мосту. И как приехал король во дворец, то вышел Емеля навстречу к королю и принимал его за белые руки, целовал в сахарные уста, вводил его в свой белокаменный дворец, сажал его за столы дубовые, за скатерти браные, за ества сахарные, за питья медвяные, и за столом король и министры пили, ели и веселились. А как встали из-за стола и сели по местам, то дурак говорил королю: «Милостивый государь! Узнаете ли вы меня, кто я таков?» И как Емеля был в то время в пребогатом платье, а притом и лицом был весьма прекрасен, то и нельзя было его узнать, почему король и говорил, что он не знает. Но дурак говорил: «Помните ли, милостивый государь, как дурак к вам приезжал на печи во дворец, и вы его, засмоля в бочку и с дочерью, пустили в море? И так, узнайте теперь меня, что я тот самый Емеля».

Король, видя его пред собою, весьма испужался и не знал, что делать. А дурак в то время пошел за его дочерью и привел ее пред короля. Король, увидя свою дочь, весьма обрадовался и говорил дураку: «Я перед тобой весьма виноват, и за то отдаю тебе свою дочь в замужество». Дурак, слыша сие, с покорностию благодарил короля, и как у Емели все было готово к свадьбе, то в тот же день и праздновали ее с великим великолепием, а на другой день дурак сделал великолепный пир для всех министров, а для простого народу выставлены были чаны с разными напитками. И как веселие то отошло, то король отдавал ему свое королевство, но он не захотел. После того король поехал в свое королевство, а дурак остался в своем дворце и жил благополучно.

Некоторый купец, имея постоялый двор и будучи до слушания сказок великий охотник, пускал путешествующих ночевать, с коих вместо платы брал сказки. Но как они не суть вещество, то купец наш никогда обогатиться ими не мог. Некогда, к прекращению сей его привычки, случилось идти отставному солдату, который, захвачен будучи в сем селении ночною темнотою, принужден был просить ночлега у купца. Купец сим случаем был весьма обрадован, наслышась от своих собратий, что отставные солдаты сказывать сказки превеликие мастера, чего для и пустил солдата с тем условием, чтобы он всю ночь забавлял его сказками. Прохожий нимало с своей стороны сею должностью не обеспокоился, но только с тем обещался оную исполнить, чтобы никто ему в сказывании не мешал, а если, паче чаяния, подтвердил он, кто преступит сей договор, тот должен сам сесть на его место. После такого условия вошел он в избу.

Хозяин тщательно старался приказывать, чтобы все его домашние наблюдали осторожность в то время, как начнутся сказки. Однако ж сие его повеление осталось без успеха. После ужина все легли по местам, а солдату сего сделать было нельзя потому, что он долженствовал как купца, так и все его семейство во всю ночь забавлять сказками. Сперва он думал, что хозяин в рассуждении сна, который таковым людям весьма надобен, от сей должности его уволит, однако ж дело шло не на ту сторону. Итак, солдат, не хотя быть нарушителем своего обещания, начал повествовать: «Сыч сидит на сосне, а сова на ели... Сыч сидит на сосне, а сова на ели...» Таковое повторение продолжалось более часа. Хозяин, пришед в нетерпеливость слушать более сей вздор, закричал: «Ну к чёрту, что за сказка, неужели у тебя только и будет?» — «Хо! хо! хо! — отвечал солдат, — того-то мне было и надобно, чтоб тебе сказка моя наскучила. Спасибо, что избавил ты меня от сего труда, сказывай же теперь сам». Хозяину нельзя было от сего отговориться. «Ну, слушай, — сказал он, — изрядно же ты меня поддал. Быть так, сказывать сказку, только с таким же условием, чтоб никто не перебивал». И начал: «Где чёрт не носит, а к нам ночевать... Где чёрт не носит, а к нам ночевать...» Сии слова повторяемы были с полчаса. «Прямой ты чёрт, — закричала жена, лежа на печи, — по моему мнению, и черти-то так не врут, кроме бешеных». — «Хорошо, жена, — отвечал купец, — ежели я говорю по-чертовски, сказывай же ты по-человечьи». Выговорив сие, отправился на полати. Купчиха, боясь побоев, начала: «Каков чёрт хозяин, таков и прохожий». Сии слова препроводили весь остаток ночи, ибо никто препятствовать им не отважился.

В некоторой деревне жил неубогий крестьянин, имевший у себя одну дочь, которая не была еще в замужестве. Она в одно время пошла на реку для нужд домашних с ведрами за водой, где встретился с нею один молодой человек и, поравнявшись с нею, взглянул на нее с таким видом, который изъявлял некоторое о ней будто сожаление. Крестьянская девушка, приметя сие и будучи от природы любопытна, просила неотступно, чтоб он объявил ей, что заметил из ее лица достойного сожаления. Молодой человек, испуская печальный вздох и как будто бы не хотя открыть, сказал ей: «Ах! Если б ты знала, дражайшая девица, какого ты достойна сожаления и какой ты имеешь угрожающий тебе великий прискорбием на лице твоем призрак. Он показывает, что как ты отдана будешь замуж, то родишь сына, после чего муж тебя оставит, а сын твой умрет». Простосердечная девушка, услышав сие, поверила сему угадчику и начала неутешно плакать, а пришед домой, рассказала слышанные ею от молодого человека предречения отцу своему и матери, которые, также поверя сему, начали обще проливать все трое неутешные слезы.

Во время сего плачевного происшествия в их доме сын их находился в поле и, возвращаясь, застал сие печальное позорище. Пришед в изумление, спрашивал у своих родителей о причине такого неутешного их плача. На что они ему так единогласно наперерыв кричали: «Ах, любезный наш сын! Ты еще не знаешь, что наша дочь, а твоя сестра родилась несчастною, и главное ее злополучие есть то, что как она выйдет замуж, то родит сына, после чего муж ее оставит, а сын умрет». Крестьянский сын, выслушав от них все сие, сказал: «Боже мой! Сколь вы легкомысленны. Дочь ваша еще не замужем и сына не родила, а вы уже плачете. Пойду от печального сего собрания и оставлю вас одних. Но притом объявляю вам, если найду на свете и еще легкомысленнее вас, то возвращусь к вам, а ежели не найду, то вечно вы меня пред собой не увидите». — «Ах, мой сын! — вскричал отец. — Как нам не плакать, когда сердце наше то предчувствует, что наша дочь несчастна, а ты еще более умножаешь нашего прискорбия и оставляешь нас одних восчувствовать более то несчастие». — «Я вас уверяю, — отвечал брат простосердечной девушки, — что вы ни в чем не премените моего намерения, но еще к скорейшему исполнению моего намерения меня приводите». Выговоря сие, он пошел, попрощавшись с своими родителями, благополучно из деревни, расположен искать легкомысленнее своих родителей.

Оставивший свою семью крестьянский сын в тот же самый день пришел в одну деревню, принадлежащую какому-то господину, который страстный был охотник до звериной ловли. Крестьянский сын увидел, что с господского двора вышла большая чуцкая свинья. Он тотчас выдумал изрядную для своей пользы хитрость и начал свинье весьма низко кланяться. Госпожа, которая сидела тогда под окном, увидев мужика, кланяющегося ее свинье, отворила оное и спросила: «Прохожий, для чего ты кланяешься сей скотине?» — «Милостивейшая государыня, — отвечал крестьянский сын с притворною робостию, — сия свинья моей матери сестра, а мне родная тетка. Но как ныне у нас в деревне небольшой праздник, то я пришел звать ее к родителям на пирушку». Госпожа была столь легкомысленна, что приказала взять мужику свинью. Крестьянин, дабы еще более уверить госпожу, начал вторично кланяться свинье и просить к обеденному столу. Однако ж, видя, что она противится его желанию, сказал госпоже: «Милостивая государыня! Она не хочет идти пешком».— «Ну, так возьми себе у меня лошадь, — отвечала госпожа, — на которой бы не стыдно было тебе в свою деревню с нею показаться». Все служители, видя легкомысленность своей госпожи, присовокупили к сему всевозможную проворность: положа свинью в телегу, приказали мужику ехать поскорее, дабы не попался ему навстречу их господин. Крестьянин, приехав в лес, поставил лошадь в сторону, а сам, выбежав на дорогу, похаживал взад и вперед. Но оставим сего крестьянина и обратимся к господину, возвратившемуся уже с звериной ловли.

Лишь только крестьянин наш выехал из деревни, как приехал муж той, которая ему отдала свинью. Сей, будучи на сей раз весьма сердит, что неудачно препровождал свою охоту и не имел ни малейшего удовольствия, кричал и бранил всех своих псарей. Но супруга, хотя его развеселить, вознамерилась уведомить его о сем чудном приключении. «Послушай-ка, мой батюшка, что я тебе скажу. К нашей свинье приходил какой-то мужик и объявил мне, что он пришел ее просить к себе на пирушку, ибо он был ее родной племянник. Я его просьбе не противоречила, приказала запрячь лошадь и положить свинью на телегу. И так отправила свою свинью к нему в гости». — «Ах, глупая, — вскричал вспыльчивый господин, — как может быть человек племянник свинье?! Но по крайней мере знаешь ли ты, по которой дороге поехал сей обманщик?» Супруга с великим страхом показала ему оную, и он, не медля нимало, приказал оседлать самую борзую лошадь, на которую сев, надел на руку плеть и пустился скакать за крестьянином.

Он скоро приехал в тот лес, в котором похаживал племянник барской свиньи, коего он лишь только увидел, то и спросил, не видал ли он мужика, везущего на телеге свинью? «Видел, сударь», — отвечал он. «Но куда же он поехал?» — «Да вам, сударь, его не догнать, — сказал мужик, почесывая голову, — разве дадите мне свой кафтан, лошадь и плеть, то, может быть, я, догнав мужика, возвращу свинью». Господин на сие с великою охотою согласился, а крестьянин, оставя его в одном камзоле и взяв за руку, начал стегать своею плетью, приговаривая при всяком разе, дабы впредь не гонялся за мужиком. Господин клялся всячески, что впредь гоняться не будет, однако ж крестьянин до тех пор не перестал его плетью стегать, покамест господин не упал на землю. И таким образом крестьянин наш возвратился домой с двумя лошадьми и с свиньею, а господин с испещренною спиною.

Некоторый король в один день приказал собраться во дворец всем своим придворным министрам для выслушивания приказания, кои тот же час собрались. По собрании оных король начал им говорить следующее: «Решите мне, господа министры, три сии загадки, то есть: Первую, сколько на небе звезд? Вторую, сколько глубоко море? И что у меня в то время будет на уме, как вы с ответом ко мне приедете?» Министры, приняв каждый позволение от короля, разъехались по своим домам, где всякий из них старался решить королевские загадки. Но сколько ни старались, труд их был тщетен, ибо они совсем были мыслям человеческим не объемлемы. Наконец, принуждены были они опять собираться во дворец с извинением, что не успели в решении оных. Король, услышав их извинения, весьма рассердился, но они ему отвечали: «В<аше> В<еличество>, сих загадок никто не может решить, кроме Гандана» (так было имя одного философа, которого король весьма любил). Вспомня о том философе, король тотчас призвал его и предложил ему те же загадки, требуя от него исполнения. Сей философ, сколь ни был остроумен, однако ж не мог сего узнать. Он испросил на сие у короля сроку и поехал в загородный замок, дабы там с своими мыслями лучше мог посоветовать. И, отъехав несколько верст, он был остановлен одним мельником, который просил его неотступно заехать к нему. Философ на сие ответствовал: «Не беспокой меня теперь, пожалуй, я нахожусь весьма в глубоких мыслях». — «Ах, милостивый государь! — вскричал мельник, — объявите мне оные, может быть, я вам подам некоторую в том помощь». Гандан из одного только любопытства вознамерился ему оные открыть, но мельник лишь только услышал от него причину его глубокомыслия, то и сказал: «Если вам королевские загадки кажутся к истолкованию невозможными, то позвольте мне завтра ехать во дворец с решением оных». Философ, сколько ни был обременен задумчивостью, однако ж при сих словах не мог удержаться от смеха. «Возможно ли, — вскричал он, — чтобы такой незнающий человек, как ты, мог отваживаться на столь трудные решения, когда уже я, просвещен будучи науками и довольно обращающийся в свете, не без затруднения к оным приступаю и сомневаюсь в успехе решения, хотя мои уши более наслышаны науками, нежели как твои, кои, кроме шуму вод, ни к чему не привычны!» — «Не сомневайтесь, — вскричал мельник, — чтоб я сего сделать не мог. Я вас уверяю, — продолжал он, — что король, выслушав мои слова, будет оными весьма доволен». Наконец, многими своими просьбами получил мельник от философа дозволения ехать во дворец.

Наутро мельник, надев на себя философское платье, которое он ему оставил, поехал во дворец. Королю нетрудно было почесть его за своего любимца, ибо мельник весьма был похож на него. Он, увидев мнимого Гандана, с радостным восторгом спросил его: «Исполнил ли приказание?» — «Исполнил, В<аше> В<еличество>», — отвечал мельник. — «Ну, так много ли ж на небе звезд?» — спросил король. «Пятьсот тысяч», — отвечал он. «Как, столь мало?» — спросил король с удивлением. «В<аше> В<еличество>, ежели сомневаетесь, то извольте принять труд сами пересчитать». Король, зная, что звезд на небе ему считать нельзя, поверил словам мнимого философа. «Сколько ж глубоко море?» — «Шестьсот тысяч сажен», — отвечал мельник. Король и тут немало сомневался, но мельник, видя оное, сказал также, что ежели и сему не верят, то освидетельствовал бы сам. «Однако ж, — говорил король, — оставим сие, но скажи, что у меня теперь на уме?» — «В<аше> В<еличество>, — отвечал он, — вы почитаете меня за философа, но я действительно с мельницы мельник». Сия выдумка столь королю понравилась, что он приказал дать угадчику в награждение немалую сумму денег. Итак, мельник, получа оную, оставил свое художество, начал жить в сем городе.

Некогда были такие два молодца, что хотя самый прекрасный день, но один говорит: «На дворе дождь», а другой закричит: «Какой дождь — снег!» Если один скажет: «Я имею такую вещь, что во всем городе подобной не сыщешь», а другой подтвердит: «Не довольно во всем городе, но и в целом свете такой нет».

В одно время вознамерились они путешествовать до тех пор, пока не найдут хорошего для себя места, что и исполнили таким образом. Отошед несколько верст от города, пришли они в одну деревню, в коей господин говорил всем своим крестьянам, ежели кто из них принудит его сказать: «Неправда», то тот получит от него самое лучшее место при его доме. Но путешественникам нашим нетрудно было сего исполнить, ибо один умел хорошо лгать, а другой лучше того подлыгать. Итак, первый из сих начал следующими словами: «Мой батюшка имел такую капусту, что во время дождя мог целый эскадрон под одним листком оной укрыться». — «Это не диковинка», — отвечал господин, поелику если б не так сказал, то б должен был исполнить свое обещание. «Нет, а как я вам, сударь, что скажу, — прервал речь другой, — мой батюшка был страстный охотник до пчел, коих и имел у себя около пятидесяти ульев, они были все у меня под смотрением. Некогда пропала из них одна пчела. Отец, узнав о сем, согнал меня со двора, приказывая непременно сыскать пчелу. Я, заплакав, пошел в лес, но в каком же был тогда удивлении, когда увидел пчелу, сражающуюся с волками такою храбростию, что в короткое время победила она волков с пятьдесят. Я хотел было поймать свою пчелу, но она, сев мне на нос, столь сильно ужалила, что у меня нос отвалился, а на месте оного вырос вот другой». Господин, слушав довольно сию ложь, в забытии своего условия, сказал: «Неправда!» И лишь только выпустил он сие из своих уст, то два путешественника просили, дабы исполнил он свое обещание. Господин не мог уже от сего отговориться, почему производил последнему по сту рублей в каждый год жалованья.

В некотором царстве, в некотором государстве жил король с королевою, у которых был тридцать один сын, в один рост, в один голос и на одно лицо. Как они пришли в совершенный возраст, то начали все проситься у своих родителей, чтобы позволили им поехать в иные королевства посмотреть, как цари с царями съезжаются и короли с королями видятся. Король, родитель их, отпустил детей своих, дав им благословение. Они оседлали добрых коней, съезжали с широка двора и ехали долгое время путем-дорогою, наконец приехали к забору, у того забора стоял тридцать один столб, у тех столбов тридцать колец серебряных, а одно железное. Братья слезли со своих добрых коней и стали между собою спорить, кому привязать коня к железному кольцу. «Не шумите, братцы, — говорил им Василий-королевич, — я привяжу своего коня к железному кольцу». И таким образом прекращен был их спор. Привязав коней, пошли они искать ворот, нашедши оные, взошли на широкий двор и пришли в покои, в которых лежала из угла в угол Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок, губы на притолоке висят. Она, увидя их, сказала: «О! Русского духу давно слыхом не слыхано и видом не видано, а нонеча русский дух в очах совершается. Зачем вы, добрые молодцы, пришли сюда, — спросила Баба-Яга, — волею или неволею или молодецкою своею охотою?» — «Волею, тетушка-сударыня! — отвечали королевичи. — Вы видите, что нас тридцать один брат, то мы ищем, где бы нам найти столько же родных сестер, на коих бы нам пожениться». Выслушав сие, Баба-Яга сказала им, что у ней только десять родных дочерей, а двадцать падчериц. «Поезжайте вы к середней моей сестре, не знаю я, нет ли у нее столько дочерей». Потом проводила их с широка двора и указала им дорогу. Королевичи, поблагодаря Ягу-Бабу, сели на своих коней и поехали путем-дорогою. Ехали они долгое время, наконец приехали к забору, и у того забора стоял тридцать один столб, в тридцать столбов вколочены кольца золотые, а у одного серебряное. Братья опять между собой начали шуметь, кому из них привязать своего коня к серебряному кольцу. «Не шумите, — сказал им Василий-королевич, — я привяжу своего к серебряному кольцу». Чем и прекратили спор. Потом, привязав коней, взошли на широкий двор и пришли в покои, в которых лежала из угла в угол Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок, губы на притолоке висят. «О! Русского духу давно слыхом не слыхано и в виду не видано, — сказала Баба-Яга, — а нонече русский дух в очах совершается. Зачем вы, добрые молодцы, пришли сюда, волею или неволею, или молодецкою своею охотою?» — спросила она. «Мы все родные братья, тетушка-сударыня, — отвечали королевичи, — и ищем себе невест, которые чтобы все были родные сестры». — «Жаль, дитятки, что у меня только двадцать родных дочерей, а тридцать падчериц. Когда вы ищете таких себе невест, то поезжайте к моей большой сестре, у которой тридцать одна родная дочь да пятьдесят падчериц, но только я не знаю, чтобы вы оттуда живы могли выехать». Потом Баба-Яга проводила их с широка двора и указала дорогу, куда ехать. Королевичи, ее поблагодаря, сели на своих добрых коней и поехали. Ехали они путем-дорогой долее прежнего, напоследок приехали к воротам, у которых был врыт тридцать один столб и вбиты в тридцать кольца из разных каменьев, а в один золотое. Королевичи начали между собою спорить, кому привязать коня к золотому кольцу. «Не шумите, братцы, — говорил Василий-королевич, — я своего коня привяжу к золотому кольцу». И, привязав коней, взошли на широкий двор, где у крыльца стояли шестьдесят две тычинки с молодецкими головами, а тридцать одна тычинка пустая. Королевичи взошли в покои, в которых лежала из угла в угол Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок, а губы на притолоке висят. «О! Русского духу слыхом не слыхано и видом не видано, — сказала Баба-Яга, — а теперь русский дух в очах совершается. Зачем вы, добрые молодцы, пришли сюда, волею или неволею, или молодецкою охотою?» — спросила Яга-Баба. «Нас, тетушка-сударыня, тридцать один брат, и ищем себе невест, тридцать одну родную сестру». — «Очень хорошо, — сказала Баба-Яга, — у меня есть дочери», — и вывела им всех дочерей. Василью-королевичу досталась меньшая дочь Марья Ягинишна, которая была всех мудрее. Как скоро королевичи обвенчались, то они пошли в разные чуланы. Баба-Яга надела на дочерей своих колпаки. И когда отходили они спать, то Марья Ягинишна сказала Василью-королевичу: «Слушай, Василий-королевич, скажи своим братьям, что как скоро они лягут спать и сестры уснут, то бы сняли с них колпаки и надели на себя». Королевич объявил о сем своим братьям, которые обещались исполнить и исполнили.

Лишь только наступила полночь, то Яга-Баба пошла по всем чуланам, и которую голову ощупает без колпака, то оную отрубала, и таким образом тридцати дочерей лишила голов. Наконец, подошла к чулану, где спал Василий-королевич. Стучалась в двери, и как не могла отворить, то с сердцем говорила: «Помни ты, сука! Это все твоею хитростью». После чего ушла в свой покой. На другой день Марья Ягинишна сказала Василию-королевичу, чтобы они все шли благодарить тещу свою. И как все королевичи пришли в покой Яги-Бабы и благодарили ее, то она, видя зятевьев своих живых, обмерла и упала вдруг на землю. В сие самое время Марья Ягинишна говорила Василью-королевичу: «Если ты меня не покинешь, то вы все будете живы». Королевич уверял ее, что никак ее не покинет. Потом сказала она: «Вам надобно теперь отсюда удалиться». Дала ему гребешок, щеточку и платочек, приказав притом, как скоро мать ее за ними погонится вслед, то б кинул он сперва гребешок, потом щетку, а напоследок платочек.

Таким образом, распрощаясь с Марьею Ягинишною, Василий-королевич с братьями своими поехал с широка двора. И они долгое время ехали, наконец кони под ними устали, они пустили их в чисто поле, а сами пошли пешком. Шли несколько времени, как вдруг увидели пыль столбом. «Братцы, — сказал Василий-королевич, — посмотрите, как наша теща едет». Братья, увидя сие, испугались и не знали, что делать. И как уже Баба-Яга была в близком от них расстоянии, то Василий-королевич бросил гребешок и сказал: «Стань перед нами широкий путь, а за нами непроходимые горы, чтобы ни пройти, ни проехать, ни птице пролететь» — что вдруг и сделалось. Баба-Яга, подъехав к горе и увидев, что не можно проехать, воротилась назад, взяла пешню и начала ломать. Пока она ломала, то королевичи шли далее путем-дорогою. Между тем Баба-Яга, разломав гору, поскакала за ними и опять нагнала. Видя сие, Василий-королевич бросил щеточку, говоря: «Перед нами стань чистый путь, а за нами непроходимые леса, чтобы ни пройти, ни проехать, ни птице пролететь». Как Баба-Яга подъехала к лесу и, видя, что невозможно проехать на своей ступе, воротилась назад, взяла топор и, прорубя себе дорожку, погналась за ними вслед. Королевичи приближались уже к королевству, но Яга-Баба от них не отставала. Напоследок подошли они к морю и не знали, что делать. Василий-королевич тотчас бросил платочек и сказал: «Перед нами будь калиновый мост, а за нами моря и реки». И так перешли они благополучно. Баба же Яга, прискакавши к морю, кричала им: «Вы думали от меня уйти, не надейтесь; я вам отомщу за моих дочерей». Потом начала пить море, пила, пила и, выпив более половины, лопнула. Королевичи, видя сие, весьма обрадовались и возвратились благополучно к своему родителю, где поженились и стали жить да быть.

В некотором царстве, в некотором королевстве жил-был один дворянин, у которого было три дочери, меньшая из них называлась Марья Премудрая. В некоторое время отец их вздумал ехать в столичный город и, пришед к своим дочерям, говорил им: «Дочери мои милые, дочери мои любимые! Я еду теперь в город, что мне прикажете для себя купить?» Большая и середняя дочери просили, чтобы он купил драгоценное платье, а Марья Премудрая просила своего отца, чтобы купил финифтяное перышко ясного сокола, ибо знала она, что в сие превращен был Иван-королевич. Отец обещался удовлетворить просьбам дочерей своих и, приехав в город, все искупил. Потом возвратился и привез каждой желаемое. Марья Премудрая наиболее всех благодарила своего родителя. Как она финифтяное перышко принесла к себе в покой, то с того самого времени начал к ней летать Иван-королевич ясным соколом: накупил ей платья наидрагоценнейшего и сделал карету золотую. По наступлении праздника обе сестры ее, нарядившись в свое платье, поехали к обедне, вздумала и Марья Премудрая туда же ехать. Сестры, увидя ее, весьма удивились и рассуждали между собою, откуда она могла получить такое платье. После обеда вздумали они пойти в ее покой и посмотреть, не ходит ли к ней кто-нибудь; и как подошли к дверям, то услышали ее разговаривающую с мужчиною. Они постучались в двери, в сие время Иван-королевич, оборотясь в ясного сокола, выпорхнул из окошка, сказав ей, что скоро опять будет к ней. Марья Премудрая отперла двери, и взошли к ней в комнаты, но не видали никого; догадались, что непременно кто-нибудь к ней летает. Посидев несколько, вышли вон из покоев сестры своей и согласились между собою через несколько времени прийти и подсмотреть. Марья же Премудрая, дожидаяся Ивана-королевича, облокотившись на стол, вздремала. В сие самое время подошли ее сестры к окну и натыкали на оном вилок и ножей, сами же ушли. Спустя после сего Иван-королевич, оборотясь в ясного сокола, подлетел к окошку, и, видя спящую Марью Премудрую и натыканные ножи, бился несколько у окна открытого, и весь изрезался так, что кровь текла ручьями по окошку, но, не могший разбудить Марью Премудрую, написал на окне: «Прощай, Марья Премудрая! Когда хочешь меня искать, то ищи за тридевять земель в тридесятом королевстве», — и улетел. Марья же Премудрая, пробудясь от сна, увидела на окошке кровь и надпись, догадалась, что был Иван-королевич и что это подшутили над ним из ненависти ее сестры. Прочтя надпись и не объявляя никому, пошла в кузницу, заказала сковать трое чёботов железных, три костыля и три просвиры чугунные. Как скоро сие все было исполнено, то пошла искать Ивана-королевича, оставя своего родителя и всю родню.

Шла путем-дорогою, долго ли, скоро ли, близко ли, далеко ли, уже истоптала одни чёботы, переломила палку и изглодала чугунную просвиру. Напоследок пришла к избушке, которая стоит на двух курьих ножках, повертывается, откуда ветер ни потянет. Подошед к ней, сказала: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом!» Избушка тотчас перевернулась. И как только Марья Премудрая взошла в избушку, то в ней лежит Баба-Яга, костяная нога, из угла в угол, нос в потолок, губы на притолоке висят. Увидя Марью Премудрую, сказала: «А! Доселева русского духу слыхом не слыхано и видом не видано, ныне же русский дух в очах совершается. Что ты, красная девица, волею или неволею?» — «Сударыня бабушка, — отвечала Марья Премудрая,— сколько волею, а вдвое того неволею», и рассказала ей о всем обстоятельно. «Знаю я Ивана-королевича, — говорила Яга-Баба,— он мне племянник родной. Далеко же тебе идти! Я слышала, что он сосватался уже». По сем выпарила Яга-Баба Марью Премудрую, угостила и дала ей серебряное блюдечко, на котором само катается золотое яичко ежеминутно; потом отпустила ее. Марья Премудрая, отблагодаря Ягу-Бабу, пошла путем-дорогою; и шла-шла, наконец истоптала другие чёботы, изломала палку и изглодала чугунную просвиру и подходила также к избушке, которая, стоя на курьих ножках, повертывается. Подошед к ней, Марья Премудрая сказала: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом». Избушка тотчас обернулась, и она, вошед в нее, увидела Бабу-Ягу, которая лежит из угла в угол, нос в потолок, губы на притолоке висят. Яга-Баба закричала: «А! Доселева русского духу слыхом не слыхано и видом не видано, а теперь русский дух в очах совершается. Зачем ты, красная девица, пришла, волею или неволею?» — «Сударыня бабушка, — отвечала Марья Премудрая, — не столько волею, сколько неволею». Потом рассказала ей о всем обстоятельно. Баба-Яга, выслушав ее, сказала: «Знаю я Ивана-королевича, он мне родной племянник, я слышала, он уже скоро женится, поди и заставай его». По сем в баньке ее выпарила, угостила и подарила скатерть, которую как скоро расстелешь, то всякие представятся яствы сахарные и напитки крепкие. Марья же Премудрая, отблагодаря Бабу-Ягу, пошла далее. Шла-шла, истоптала третьи чёботы, изломала палку и изглодала чугунную просвиру. Напоследок подошла к избушке, которая, на курьих ножках стоя, повертывается, и сказала: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом!» Избушка тотчас обернулась. Марья Премудрая взошла в нее, увидела Бабу-Ягу, костяную ногу, которая лежала из угла в угол, нос в потолок, губы на притолоке висят. «А! — закричала Яга-Баба, — доселева русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а теперь русский дух в очах совершается. Что ты, красная девица, волею или неволею сюда пришла?», — спросила Яга-Баба. «Не столько, сударыня бабушка, волею, сколько неволею. Ищу я Ивана-королевича». — «Знаю я его, — отвечала Баба-Яга, — он мой родной племянник, и уже женился». По сем выпарила в баньке, угостила и подарила ей шириночку, которую как скоро развернешь, то разные увеселения и забавы представятся. Потом приказала ей Баба-Яга: «Как скоро ты придешь в то королевство, то сядь в королевском саду и подарки сестер моих и мой ни за что не продавай, а только отдай за то, чтобы позволила тебе королева ночь просидеть над сонным Иваном-королевичем». Марья Премудрая, отблагодаря Ягу-Бабу, пошла путем-дорогою, и, пришед в то королевство, которым управляет Иван-королевич, пришла прямо в сад королевский, и, седши в оном, вынула блюдечко серебряное, на котором перекатывалось золотое яичко. Увидя сие, придворные донесли королеве. «Милостивая государыня! Какая-то женщина, у которой по серебряному блюдечку перекатывается само яичко золотое». Она тотчас пошла в сад посмотреть и, увидя это, спросила, не продаст ли она сего. «Никак мне продать не можно, — отвечала Марья Премудрая, — а если угодно вашему величеству, то я отдам, только с тем, чтобы мне позволили посидеть ночь над сонным королем». Королева, выслушав сие, засмеялась и, возвратяся к королю, сказала ему: «У женщины, батюшка, находится серебряное блюдечко, на коем перекатывается само собою золотое яичко, я покупала оное, и женщина не продает, а только просит, чтобы позволить ей посидеть ночь над сонным тобою». — «Очень хорошо, — сказал король, — для чего же ей сего не позволить? Она не укусит меня». И таким образом королева позволила ей прийти во дворец. Между тем королева старалась короля напоить напитками крепкими допьяна, чтобы он не мог во всю ночь пробудиться. Король же в сем случае взял предосторожность, и, несколько рюмок вылив вина, притворился бесчувственно пьяным, и пошел спать. По наступлении же ночи королева ввела ее в спальню королевскую и посадила. Как скоро все вышли из спальни, то Марья Премудрая села к кровати Ивана-королевича. «Батюшка мой! Иван-королевич, финифтяное мое перышко! Проснись, пробудись! Я к тебе пришла, Марья Премудрая, троя я чёботы железные истоптала, три палки изломала, три просвиры изглодала, все тебя, мой свет, искала». Иван-королевич, притворившись крепко спящим, ничего ей не отвечал. Таким образом Марья Премудрая проводила первую ночь. А за скатертку также вторую ночь проводила в спальне, не получа никакого ответа. На третий день разослала она свою шириночку, и королева, увидя всякие забавы и увеселения, спросила у нее, не продаст ли она. «Никак нет,— отвечала Марья Премудрая, — а когда вам угодно, то позвольте мне и третью ночь посидеть над сонным королем». Королева же с позволения короля на сие согласилась и приказала ей прийти во дворец. Как скоро наступило время, король пошел почивать, то туда же введена была и Марья Премудрая. И как все вышли из спальни, то она опять, подошед к кровати, говорила Ивану-королевичу, чтобы он проснулся. Он тотчас встал и всю ночь провел с нею в разговорах. В следующий же день приказал Марью Премудрую опять в драгоценное нарядить платье и, собрав своих всех министров, вывел пред ними обеих своих жен и сказал: «Государи мои! С которою женою вы лучше присудите жить, с такою ли, которая мужа искала и претерпевала различные опасности, или с тою, которая его продала?» Министры же, не зная сему причины, недоумевали, что отвечать, напоследок решились донести королю, что с тою женою лучше жить, которая его искала, нежели с тою, которая его продавала. Король весьма доволен был мнением своих министров и, оставя свою королеву, начал жить с Марьею Премудрою благополучно.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был король с королевою; у того короля было три дочери, из которых самая меньшая называлась Катерина Сатерима, которая была прочих сестер своих прекраснее и умнее. Неподалеку же от их королевства жил король, который приехал в их королевство единственно за тем, чтобы посмотреть красоты дочерей сего короля. В один день, прогуливаяся по садам королевским, увидел в оном сидящих королевен, которые, не видав короля, разговаривали между собою. Большая сказала им: «Послушайте, сестрицы! Если бы женился на мне Буржатский король, то бы я его королевство больше распространила». — «Нет, сестрицы, — подхватила середняя сестра, — если бы он на мне женился, то я бы в его королевстве весьма славную устроила армию». Катерина же Сатерима, слушая сие, сказала: «Куда вы, сестрицы, глупы! Если бы меня взял за себя Иван-королевич (так он назывался), то я бы ему родила двух сынов по локоть руки в золоте, по колено в серебре, на каждом волоске по жемчужинке». Король, выслушав все и не показываясь им, возвратился в свой дом и, нимало не мешкав в сем королевстве, отправился в свое.

Несколько спустя вздумал он отправить послов в Каржатское королевство, в котором жила Катерина Сатерима, и просить короля, чтобы он добровольно отдал за него свою меньшую дочь; а когда он сего не сделает, то войною пойдет против его. Король Каржатский, получа грамоту от послов Буржатского королевства, не знал, что делать; и вдруг отписал королю в ответ, что он без всякой ссоры отдает за него свою дочь. Как скоро Буржатский король получил таковой ответ, то, нимало не медля, поехал в то королевство жениться. Сестры Катерины Сатеримы весьма досадовали на нее и старались всеми силами ей за сие отомстить. Потом приехал король Буржатский в Каржатское королевство, где торжественно праздновал бракосочетание. После сего король с своею королевою возвратился в свое королевство, куда и сестры Катерины Сатеримы выпросились у своих родителей.

По прошествии полугодичного времени Буржатский король поехал на войну противу другого короля, который обеспокоивал его многими частыми набегами и разорениями некоторых городов; королева же после его осталась беременною. И как король долгое время находился на войне, то королева и разрешилась без него от бремени двумя сыновьями, по локоть руки в золоте, по колено в серебре, на всяком волоске по жемчужинке. Сестры же ее по прежней злобе отписали королю, своему зятю, что сестра их разрешилась от бремени двумя уродами. Король, получа такое известие, поверил сему и, не желая видеть уродов, послал к верховному своему министру повеление, чтобы он до его приезда жену его с двумя рожденными сынами посадил в бочку, засмолил и пустил бы их по морю. Министр в точности исполнил повеление короля своего, удивился, за что так король вдруг прогневался на свою супругу.

Между тем года три плавали они в бочке, и королевичи росли не по годам, а по часам; и, будучи в совершенных летах, спрашивали у своей матери, из какого они рода и за что посажены в сию бочку. Королева же начала им рассказывать о всем обстоятельно. «Я дочь короля Каржатского и выдана в замужество за короля Буржатского, которому я обещалась родить двух сыновей, что ясных соколов, по локоть руки в золоте, по колено в серебре, на каждом волоске по жемчужинке. И когда король, ваш отец, а мой муж, отъехал на войну, а я осталась беременною после него и родила вас, тогда сестры мои, а ваши родные тетки, отписали к нему, что я родила двух уродов, то король, рассердясь на меня, приказал и с вами посадить в бочку, засмолить и пустить по морю». Рассказывая сие, королева сама проливала горькие слезы. Наконец бочку их принесло к острову, и королевичи, упершись в дно, вышибли оное. Потом, вышед все на остров, состроили себе отменный терем.

По окончании войны король, приехав в свое королевство, вознамерился жениться на середней сестре Катерины Сатеримы и, нимало не медля, совершил оное. Торжество было несказанное. По прошествии некоторого времени вздумалось королю погулять по взморью; и приехав на остров для стреляния неких птиц заморских, остановился и пришел в некоторое изумление, увидя на оном похаживающих двух молодцев, у которых руки по локоть в золоте, по колено ноги в серебре, на всяком волоске по жемчужинке. Не терпя более король и будучи мучим любопытством, подошел к сим молодцам и спрашивал, кто они таковы и зачем здесь гуляют? «Мы дети короля Буржатского, — отвечал один из сих, — и живем здесь с нашею матерью». По сем пересказал подробно всю повесть, каким образом они попались на сей остров. Король, выслушав сие, догадался, что они его родные дети; и просил сих молодцев, чтобы они показали ему свою мать. Они взвели его в терем, и король, увидя свою супругу, прослезился; после чего взял их с собою во дворец всех. Как скоро они приехали, то король приказал нарядить их в драгоценное платье, и стал с ними жить да быть, а сестер обеих Катерины Сатеримы велел повесить на воротах и расстрелять.

В некотором царстве, в некотором королевстве жил-был старик со старухою; у них было три дочери, а четвертый сын, из коих две большие сестры очень ненавидели своего брата, а меньшая столь горячо его любила, что ни на минуту не могла быть с ним в разлуке. В некоторое время выпросились они все четверо у своих родителей в лес за ягодами; отец и мать отпустили их, только приказали наблюдать меньшого брата, чтобы он не ушибся и не заблудился в лесу. И как они сошли со двора и подходили к лесу, то откуда ни взялся сизый орел, спустился на землю, и, когтями своими схватив брата их, поднявшись в воздух, полетел и вскоре потом пропал из глаз из их. Сестры, видя сие, от страха не знали, что делать, плакали, кричали и употребляли все то, до чего отчаяние всякого довести может, однако сим нимало помочь не могли. По сем возвратясь домой, стали сказывать своему отцу и матери, что сизый орел унес их брата. Старик и старуха, выслушав сие, неутешно плакали и досадовали на самих себя, что отпускали маленького сына в лес. На другой день большая дочь начала проситься у своих родителей: «Государь мой родной батюшка и государыня моя родная матушка! Отпустите меня погулять в чисто поле и там поискать своего братца родимого». Старик и старуха, любя сердечно своего сына, позволили дочери идти в чистое поле и искать тамо брата ее родимого, а своего сына любимого. Девица, вышед из двора, шла путем-дорогою и подошла к белой березе, которая возговорила ей человеческим голосом: «Красная девица, обдери березу, возьми себе, оставь и мне, я тебе сама пригожусь вовремя». — «Есть мне время обдирать тебя, — сказала девица, — и можно надеяться, что ты мне когда-нибудь пригодишься». Сказав сие, нимало не останавливаясь, пошла далее. Шла долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, не скоро дело делается, а скоро сказка сказывается; потом подходила к яблоньке, которая также человеческим голосом промолвила к девице: «Красная девица! Отряси меня, яблоньку, возьми себе яблочков и оставь мне, а я тебе сама пригожусь». Девка с гордостию отвечала: «Есть мне когда заниматься такою безделицею, мне не до яблоков, я ищу своего брата родимого». Проговорив сие, пошла далее. После сего подошла она к печуре, коя говорила ей человеческим голосом: «Красная девица! Замети печуру, напеки проскур, себе возьми и мне оставь». — «Досужно мне заметать тебя, печь проскуры, брать себе и оставлять тебе: я иду искать своего брата родимого». Проговоря сие, пошла далее. Наконец пришла в чистое поле, где стоит избушка на курьих ножках, куда ветер повеет, туда она и поворотится. Девица, подошед к ней, сказала: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом». И лишь только она промолвила сии слова, то избушка стала к лесу задом, а к ней передом, и девица, взошед в оную, увидела, что у дверей сидит кот казанский, разум астраханский, ус усастерский, песни поет и сказки сказывает; а брат ее, сидя на бархатном стуле, по серебряному блюдечку перекатывает золотое яичко. Взошед подалее, усмотрела она, что лежит из угла в угол Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок, губы у притолоки висят, которая закричала: «О! Русского духу давно было слыхом не слыхано, видом не видано, а теперь в очах совершается. Зачем ты пришла сюда, красная девица, — спросила Баба-Яга, — волею или неволею, или своею охотою, не братца ли ищешь своего родимого?» — «Бабушка сударыня! — отвечала девица. — Я гуляла по чисту полю, и заблудилася, и зашла в сию избушку переночевать, а брата у меня никакого нет». — «Хорошо,— сказала ей Баба-Яга, — отдохни. Да не умеешь ли ты в голове искать? Когда умеешь, то, пожалуй, поищи меня».— «Извольте, бабушка сударыня», — отвечала девица и, взявши гребень, начала искать. Искав довольно времени, приговаривала: «Спи глазок, спи другой». Вдруг Баба-Яга захрапела. В сие время девица, подхватя своего брата, побежала из избушки с великою поспешностию и, прибежав к печуре, говорила: «Печура, печура, схорони меня». Печура отвечала ей, что «нельзя мне тебя схоронить, девица, ты сама не замела печуру, не напекла проскур, себе не взяла и мне не оставила». Девица, не медля на сем месте, побежала далее и, подошед к яблоньке, просила ее: «Яблонька, яблонька, схорони меня». Яблонька отвечала ей: «Нет, девица, я сего для тебя сделать не могу, ты не отрясла яблоньки, себе не взяла яблоков и мне не оставила». Девица, видя, что все безуспешно, пошла далее и наконец, уже пришед к березе, говорила: «Береза, береза, схорони меня». — «Никак не можно мне сим тебе услужить, девица, — отвечала ей береза, — я тебя просила, чтобы ты ободрала березу, но ты сего не исполнила». Девица, надеяся, что уже недалеко до их селения, побежала с братом поскорее. Между тем Баба-Яга проснулась и подкликала к себе кота Еремея, чтобы он продрал ей глаза; и как увидела, что девка унесла брата, то, вышед в чисто поле, кричала: «Орел сизый, спеши домой, сестра пришла, брата унесла». Орел, услышав сие, прилетел скоро в избушку и спрашивал у Бабы-Яги, давно ли сестра унесла брата. «Не очень давно», — сказала Баба-Яга. Сизый орел полетел и, прилетев к печуре, спрашивал: «Печура, печура, не пробегала ли мимо тебя девчура с мальчиком?» — «Только теперь пробежала», — отвечала печура. Орел полетел вслед за нею далее и, прилетев к яблоньке, спрашивал: «Яблонь, яблонь, не пробегала ли мимо тебя девчура с мальчиком?» — «Только теперь прошла», — сказала ему яблонь. Наконец орел прилетел к березе и спрашивал: «Береза, береза, не пробегала ли мимо тебя девчура с мальчиком?» — «Только сейчас пробежала», — отвечала ему береза. Орел полетел прямо к той деревне, из которой унес мальчика, и, нагнав девчуру, всю ее исцарапал, а мальчика, опять ухватя в когти, понес с собою в избушку. Потом высек его, приговаривая, чтобы он не уходил от него, и, посадя опять на бархатный стул, поставил перед него на столике серебряное блюдо и дал золотое яичко; сам же, нимало не мешкав, улетел в чистое поле.

Между тем девка, возвратясь в дом свой, сказала отцу и матери, что ходила по чистым полям и по всем дремучим лесам, но не нашла своего братца родимого. Сие самое привело старика и старуху в несказанную печаль, и, видя лицо у своей дочери исцарапанное, спрашивали, отчего это. «Ходя по дремучим лесам, исцарапалась о сучья», — отвечала девка. В следующий же день середняя дочь просила своих родителей, чтобы отпустили ее погулять во чисто поле, поискать там брата своего родимого. Они отпустили ее, и девка таковой же <в> сем деле получила успех, какой и большая сестра ее, кроме того, что лицо ее гораздо более исцарапано. Напоследок меньшая дочь начала проситься у своего отца и матери: «Государь мой родной батюшка и государыня моя родная матушка! Отпустите меня погулять во чисто поле, поискать там братца своего родимого». Отец и мать долгое время не соглашались, но усильные ее прошения склонили их на ее сторону.

И так она благополучно вышла из своего дома и, прошед всю деревню, вышла в чисто поле. И как шла мимо белой кудрявой березы, которая говорила ей человеческим голосом: «Красная девица! Обдери березу, возьми себе, оставь и мне». Она остановилась и начала драть березу, взяла себе, оставила и ей. «Спасибо тебе, красная девица, что ты потрудилась ободрать меня, за что я тебе во время пригожусь». По сем девица пошла далее и, немного отошед, поравнялась с яблонью, которая к ней также человеческим голосом воскликнула: «Красная девица, отряси меня, яблоньку, возьми себе яблочков, оставь и мне». Девица в сем случае не отказалась оказать услуги своей яблоньке, которая ее благодарила и сказала, что она сама ей за то при случае не откажется услужить. По сем девица пошла своим путем и, пришед к печуре, которая к ней возговорила человеческим голосом: «Красная девица! Замети печуру, напеки проскур, возьми себе, оставь и мне». Она вскоре исполнила требование печуры, и сия ей также обещалась услужить. По сем вышла девка в чисто поле, раздолье широкое, увидела избушку на курьих ножках, которая туда и сюда повертывается. Девица, подошед к ней, сказала: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом». Избушка тотчас повернулась к лесу задом, а к ней передом. Она, вошед в нее, увидела, что у двери сидит кот Еремей, песни поет и сказки сказывает. Девица дала ему проскур, мяса и молока, который был столько тому рад, что перестал песни петь и сказки сказывать. Потом взошла она в другую комнату, где из угла в угол лежит Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок, а губы на притолоке висят, подле которой сидел ее брат на бархатном стуле, по серебряному блюдечку покатывал золотое яичко, и, увидя ее, Баба-Яга сказала: «Ба! Ба! Русского духу слыхом давно не слыхано и видом не видано, а ныне русский дух в очах появляется. Зачем ты, красная девица, пришла сюда или ищешь брата своего родимого?» — «Бабушка сударыня! — отвечала девица. — У меня никакого брата нет, а гуляла по чисту полю и в лесу заблудилась, и пришла сюда отдохнуть». — «Очень хорошо, — сказала Яга-Баба, — да не умеешь ли ты поискать в голове?» — «Извольте, бабушка сударыня!» — сказала девица. И как начала искать Ягу-Бабу, то приговаривала: «Спи глазок, спи другой». Баба-Яга захрапела. В сие время топилася у Бабы-Яги печка и растапливалась смола, которою девица залила ей глаза; а сама между тем, ухватя своего брата, побежала из избы вон.

Баба же Яга, проснувшись, чувствовала необычайную боль и не могла продрать себе глаза, кликала кота Еремея, чтобы он продрал ей глаза. «Я не хочу тебе продирать глаз, — отвечал кот Еремей, — потому что у тебя живу столько лет и не видывал не только мяса, но и куска хлеба: красная же девица принесла мне мяса, молока и проскур». Баба-Яга, осердясь за сие на своего кота Еремея, не требуя более его помощи, пошла слепою. И лишь только вышла из избушки, то, оступясь, упала в яму, в которой лежа начала кричать: «Орел сизый, лети домой, сестра пришла, брата унесла», — и раза два крикнула. Орел, сие услыша, прилетел и спросил у Бабы-Яги: «Давно ли девка ушла?» — «Очень недавно», — отвечала Баба-Яга.

Девица же, в сие время с братом своим прибежав к печуре, говорила: «Печура, печура, схорони меня с братом». — «Изволь, красная девица!» — отвечала печура и вдруг развалилась, а девка с братом своим стала в середку оной. Лишь только они успели схорониться, как прилетел к печуре сизый орел и спрашивал у ней: «Печура, печура, не проходила ли мимо тебя девчура с братом?» — «Не видала», — отвечала печура. «Да что ты так развалилась?» — примолвил орел. «Я почуяла ненастье», — сказала печура. Орел, не говоря более ни слова, возвратился в избушку к Бабе-Яге и начал ее бить, приговаривая, зачем она пускала девку в избушку и для чего ее не съела. Но девка между тем с братом своим побежала и, прибежав к яблоньке, говорила: «Яблонька, яблонька, схорони меня с братом». — «Изволь, красная девица», — отвечала яблонька, и тотчас распустила свои плоды и поставила девицу с братом в середину. Сизый орел, побив Ягу-Бабу, полетел нагонять девицу с мальчиком и, прилетя к яблоньке, спрашивал: «Яблонька, яблонька, не пробегала ли мимо тебя девчура с братом?» — «Нет, сизый орел, я не видела», — отвечала яблонька. «Да что ты так распустила свои плоды?» — продолжал орел. «Или ты не знаешь, — сказала яблонька, — что уже пора-то приходит». Орел с великим огорчением полетел к Яге-Бабе, которую без всякой пощады начал бить и царапать лицо когтями. Между тем девка с братом прибежала к белой березе, которой говорила: «Береза, береза, схорони меня с братом». — «Изволь, красная девица», — отвечала береза. Тотчас распушилась, а ее поставила с братом своим в середину. Орел, потом прилетя к березе, спрашивал: «Береза, береза, не проходила ли мимо тебя девчура с братом?» — «Никак нет», — отвечала береза. «Да что ты так распушилась?» — спросил ее орел. «Разве тебе не известно, сизый орел, что ныне то время», — говорила береза. Орел, не зная, где более искать девчуры с братом, возвратился к Яге-Бабе в избушку, а девка с братом благополучно дошла в свою деревню. Отец и мать, увидя ее с сыном, чрезмерно обрадовались. И с тех пор сына своего до самого совершенного возраста никуда не пускали, и стали жить-быть да добра наживать.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был крестьянин, у него родился сын, у которого было медвежье ухо, почему и назван он был Ивашкой-медвежьим ушком. Но как Ивашка-медвежье ушко начал приходить в совершенный возраст, то стал ходить на улицу рогатицу с робятами играть: и кого ухватит за руку, то оторвет руку прочь, кого за голову, то оторвет голову. Крестьяне, не стерпя таковых обид, начали говорить Ивашкину отцу, чтобы он унимал своего сына или бы не пускал со двора на улице играть с робятами. Отец долгое время бился с Ивашкою, но, видя, что сын его не унимается, наконец, решил его сослать со двора, сказав ему: «Поди от меня куда хочешь, а я тебя держать в доме своем не стану, я опасаюсь, чтобы мне не нажить от тебя какой себе беды». И так Ивашка-медвежье ушко, простясь с своим отцом и матерью, пошел путем-дорогой. Шел он долгое время, потом подошел к лесу, увидел человека, копающего дубовые пенья. Он, подошед к нему, спросил: «Добрый человек, как тебя зовут?» — «Дубынею», — отвечал сей, и они с ним побратались, и пошли далее. Подходя же к каменной горе, увидели человека, копающего каменную гору, которому сказали: «Бог на помочь тебе, добрый молодец! Как тебя зовут?» — спросили они. «Имя мое Горыня», — отвечал сей. Они также назвали его своим братом и предложили ему, чтобы он, оставя рыть гору, согласился идти с ними вместе: он согласился на их предложение, и пошли все трое вместе путем-дорогой, и шли несколько времени. Идучи по берегу реки, увидели человека, сидящего и имеющего превеликие усы, которыми он ловил рыбу для своей пищи. Они все трое сказали ему: «Бог на помочь тебе, брат, ловить рыбу». — «Спасибо, братцы», — отвечал он. «Как тебя зовут?» — спросили они. «Усыня», — отвечал он. Они и сего назвали своим братом и звали Усыню с собою, который не отказался.

И таким образом они все четверо шли, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Напоследок, подойдя к лесу, увидели избушку на курьих ножках, которая туда и сюда повертывается. Они, подошед к ней, сказали: «Избушка, стань к лесу задом, а к нам передом». Избушка им повиновалась, и, взошед в оную, стали советовать, как бы им жить да быть. Потом пошли все в лес, набили дичи и настряпали для себя кушаньи. На другой день оставили Дубыню для стряпни, а сами пошли в лес для промыслу. Дубыня, приготовя кушанья, сел под окошко и дожидался своих братьев. В то самое время приехала Баба-Яга на железной ступе, пестом погоняет, а языком след заметает и, взошед в избушку, говорила: «Доселева русского духу слыхом не слыхивала и видом не видывала, а ныне и слышу, и вижу». Оборотясь же к Дубыне, спросила: «Зачем ты сюда, Дубыня, пришел?» Потом зачала его бить и била до полусмерти, по сем приготовленную пищу всю поела, а сама уехала. Как пришли товарищи Дубынины с охоты своей, то требовали от него кушанья, и он им, не объявляя, что его прибила Яга-Баба, сказал, что занемог, а потому и ничего не стряпал. Таким же образом поступила Баба-Яга с Горынею и Усынею.[164] Напоследок досталось сидеть дома Ивашке-медвежьему ушку; он остался, а товарищи его пошли на добычу. Ивашка всего наварил и нажарил и, нашедши у Бабы-Яги кринку меду, сделал у печи столб, сверху воткнул клин и мед пустил по столбу, а сам сел на печи, спрятался за оный столб, приготовя три прута железные. Несколько спустя приехала Баба-Яга и закричала: «Доселева русского духу слыхом не слыхивала и видом не видывала, а ныне и слышу, и вижу. Зачем ты, Ивашка-медвежье ушко, сюда пришел да еще наругаешься моим добром?» И начала по столбу лизать языком мед, а как стала доставать языком по трещине, то Ивашка вынул из столба клин, и, прищемя ей язык, вскочил с печи, и до тех пор сек ее теми железными прутьями, пока начала она просить, чтобы он ее отпустил, и обещалась с ним жить мирно, и к нему более не ездить. Ивашка согласился исполнить ее просьбу, освободил язык и, положа Ягу-Бабу под угол, сам сел под окошко, дожидаяся своих товарищей, которые вскоре пришли и думали, что и с ним также поступила Яга-Баба. Но, увидя, что у него кушанье все приготовлено, весьма сему удивились. После обеда рассказал им, как он поступил с Ягой-Бабою, и смеялся им, как они сладить не могли с нею. Напоследок, желая им показать избитую Ягу-Бабу, повел их под угол, но уже ее не было, почему вознамерились за нею идти следом, и пришли к камню, который подняв, усмотрели глубокую яму, и они вздумали туда опуститься. Но как никто из его товарищей не осмеливался сего учинить, то согласился Ивашка-медвежье ушко, и начали вить веревки, сделали люльку и опустили его в яму. Между тем Ивашка приказывал им дожидаться себя целую неделю, и если в сие время не получат от него никакого известия, то бы более не ждали. «Когда же я буду жив и потрясу за веревку, то вытащите люльку, если будет легко, а когда тяжело, то отрубите, дабы вместо меня не вытащить Яги-Бабы». И, простясь с ними, опустился в ту глубокую подземную пропасть.

Он ходил там долгое время, наконец пришел к одной избушке, в которую взошед, увидел трех прекрасных девиц, сидящих за пяльцами и вышивающих золотом, и оные были дочери Яги-Бабы. И как они увидели Ивашку-медвежье ушко, то спросили: «Добрый молодец, зачем ты сюда зашел, здесь живет наша мать Яга-Баба, и как скоро она сюда придет, то уже теперь не быть живому, она тебя умертвит, но если ты нас освободишь из сего жилища, то мы тебе дадим наставление, как спасти свою жизнь». Он обещался их вывести из сей пропасти, и они сказали ему, что «как скоро мать наша приедет, то бросится на тебя и станет с тобой драться, но она потом устанет и побежит в погреб, в котором у ней стоят два кувшина с водою, в синем кувшине сильная вода, а в белом — бессильная». Лишь только дочери Яги-Бабы окончили свой разговор, то услышали, что мать их едет на железной ступе, пестом погоняет, а языком след заметает, и сказали о сем Ивашке. Приехав же, Баба-Яга закричала: «Доселе русского духу слыхом не слыхала и видом не видала, а ныне и слышу, и вижу. Зачем ты, Ивашка-медвежье ушко, пришел сюда? Ты и здесь уже вздумал меня беспокоить?» Бросилась вдруг на него, и начали драться; долгое время дрались оба, и напоследок упала на землю. Баба-Яга, полежав несколько, вскочила и побежала в погреб, куда за ней следом бросился Ивашка, и она, не рассмотря, ухватила белый кувшин, а Ивашка синий, и пили. После сего вышли из погреба и начали опять драться: Ивашка ее одолел и, схватя за волосы, бил Бабу-Ягу ее же пестом. Она стала просить Ивашку, чтобы он ее помиловал, обещаяся с ним жить мирно, и что сей же час выйдет из сего места. Ивашка-медвежье ушко на сие согласился и перестал бить Ягу-Бабу.

Как скоро она уехала, то он, подошед к ее дочерям, благодарил их за наставление и сказал им, чтобы они приготовлялись к выходу из сего места. Как они собрались, то он, подошед к веревке, и потряс за оную, тотчас его товарищи опустили люльку, он посадил большую сестру и с нею приказал, чтобы их всех вытаскали. Товарищи Ивашкины, вытаща девицу, удивились, но, известясь от нее обо всем, и прочих сестер ее перетаскали. Напоследок опустили люльку за Ивашкою, и как он в то время наклал в люльку много платья и денег, к тому же сел и сам, то товарищи его, почувствуя тяжесть, думали, что это села Яга-Баба, отрубили веревку и там Ивашку оставили. Между тем согласились на тех девицах жениться, что исполнить не замедлили.

Между тем Ивашка-медвежье ушко долгое время ходил по сей пропасти и искал выхода, наконец к счастью нашел в темном месте железную дверь, которую отломав, шел долгое время по оной темноте; потом вдали увидел свет и, шедши прямо на оный, вышел из пропасти. По сем вознамерился искать своих товарищей, которых вскоре нашел, и они уже все трое поженились. Увидя их, стал им говорить, для чего они его оставили в пропасти. Но товарищи, испужавшись, говорили Ивашке, что Усыня отрубил веревку, которого Ивашка убил, а жену его взял за себя, и стали все вместе жить-быть да добра наживать.

В некотором царстве, в некотором государстве, в Дурасском славном королевстве жил-был король с королевою; а как у них не было детей, то они со слезами молились богу и просили его, чтобы дал он наследника. Спустя несколько времени дал бог им сына, которому нарекли имя Иван-королевич. По рождению сего королевича король, призвав волхвов, спрашивал у них, долго ли проживет новорожденный сын их Иван-королевич? Волхвы, будучи мужи искусные в отгадывании и прорицании, справясь по своим книгам, объявили королю, что если доживет он до двадцати лет и не увидит бела света, то проживет долго. Король, утверждался на их словах, приказал построить палаты белокаменные без окошек с троими только дверями; и с самых пеленок заключил туда Ивана-королевича, приставя к нему дядьку и учителей, которым приказал настрого, когда Иван-королевич придет в возраст, то бы не выпускали его на широкий двор.

Как королевич приходил в возраст, то стал расспрашивать у своего дядьки: «Любезный мой дядька, что бы такое значило, что мы все при огне сидим?». Дядька кое-как ему сказал, однако не мог отбиться от того, чтобы не открыть истину, и сказал королевичу, что «когда ты родился, то родитель ваш, а наш король призвал волхвов и спрашивал, долго ли вы проживете? Они ему сказали, что если он будет вас держать в темном месте, то вы будете живы». — «Как! — вскричал Иван-королевич. — У меня есть родитель? Не хочу жив быть, чтобы вы меня к нему сей час не пустили». Дядька не смел без приказания королевского сего исполнить и, пришед к королю, став на колена перед ним, говорил: «Ваше величество, милостивый государь, осмеливаюсь вам донести, что Иван-королевич просится посмотреть бела света». Король, подумавши несколько, приказал выпустить королевича и представить к себе. Дядька, с радостию возвратясь к Ивану-королевичу, взял его за руку и повел к королю. Он, увидя своего сына, весьма ему обрадовался, начал с ним разговаривать о разных вещах и показывать ему то, чего он не видывал; наконец, повел его с собою на конюшню и показывал самых лучших лошадей, примолвя при том, что они служат для езды. Королевич спросил у своего родителя, каким образом на них ездят? Для удовлетворения любопытства своего сына король приказал оседлать двух лошадей, одну для королевича, а другую для его дядьки. Королевич, седши на лошадь, как скоро съехал со двора, то поскакал во всю конскую прыть и ехал все прямо. Дядька говорил королевичу, что время возвратиться назад ко двору. «Поезжай себе один, — отвечал королевич, — а я не хочу». Почему и дядька принужден был с ним ехать. И наконец, ехавши по дороге, увидели старика, сидящего при дороге, просящего милостыню. Королевич спросил дядьку своего: «Что это сидит за человек и качает головою, или мне смеется?» Дядька сказал ему, что «это сидит бедный человек, не имеющий пропитания, и просит у вас, чтобы вы ему что-нибудь из милости пожаловали на пищу». Королевич, выслушав сие, вынул из кармана червонец и бросил старику, а сам поехал далее путем-дорогою. Ехали они долгое время, напоследок приехали в один город и увидели, что у одного двора стоит великая толпа народа. Королевич, желая б сем узнать, послал своего дядьку, чтобы он разведал, зачем народ стоит у оного двора. Дядька, повинуясь приказанию королевича, подскакал к народу и спрашивал, какая причина сему, что народ собрался у сего двора? Отвечали ему, что сей дом был одного знатного купца, но ныне он по смерти его находится пуст, и никто не смеет войти в оный, потому что ночью происходит великий стук и гром. Дядька, возвратясь к королевичу, пересказал ему о всем обстоятельно. Королевич, услышав сие, вознамерился ночевать в оном доме, и, подъехав ко двору, слез с своей лошади, и пошел прямо на двор. Взошед в переднюю покоев, не видя никого, пошел в другую комнату, в которой стоял стол и на нем лежали книги. Он сел на стул подле стола и начал читать книгу. День клонился уже к вечеру; и как стало в покоях темно, то он высек огня и засветил свечи, которые расставил на всех окнах покоя. Около полуночи слышит он голос, из трубы происходящий: «Ох! Батюшка! Упаду, ушибусь». Королевич, услыша сие и схватя со стола свечу, подбежав к печи, говорил: «Ну, падай скорей, кто ты?» Вдруг видит он, упала сперва одна нога, потом другая, далее голова, а, наконец, и все туловище, которое мало-помалу начало сдвигаться; и напоследок сдвинувшись, встал перед ним престрашный старик. Королевич, увидя его, сказал ему: «Ах! Ты старый шут! Теперь явился здесь, а давеча, на дороге сидя, просил милостыню» (он думал, что это нищий). Королевич взял его за руку, повел с собою в комнату, посадил его подле себя и начал читать книгу, говоря: «Слушай, старик, что я буду читать». Старик, несколько посидя, схватил зубами за плечо королевича и очень его ловко щипнул. Королевич, оборотясь к нему, сказал ему: «Что ты, старый шут, взбесился; ведь я тебя убью». После чего опять начал читать. Старик же спустя немного в другой раз схватил зубами королевича за плечо, который насилу мог промолвить: «Что ты, старый шут, разыгрался», и, вскоча со стула, ухватил старика за волосы, и начал таскать его. Совсем бы старик умертвил Ивана-королевича, если бы, к счастию его, не запел петух. Как скоро он запел, то Иван-королевич одержал победу над стариком, который вдруг ему заговорил с почтением: «Не бей меня, добрый кавалер! Пойдем со мною». Королевич согласился на сие. Старик, идя с ним из покоев, говорил: «Милостивый государь! Я хозяин сего дома». Потом вывел его в сени, отпер железные двери, и взошли в светелку, в которой на правой стороне разложен был огонь, а на левой лежало все его имение. Королевич набрал себе довольное число драгоценных каменьев, после чего говорил старик: «Милостивый государь! Извольте выходить вон из сего покоя, потому что приходит тот час, в который должно ему претерпевать наказание от духов». Как скоро королевич пошел вон, то старик за ним так сильно ударил дверью, что оторвал у него полу от кафтана. Королевич, обернувшись, сказал старику: «Что, брат! Надавал ты мне подарков, да и опять тебе жаль стало». После чего королевич вышел из двора и рассказал дядьке своему о всем том, что с ним в ночи ни приключилось. Напоследок, севши на свою лошадь, поехал с дядькою в свое королевство, куда приехав, стал жить благополучно; и по кончине своего родителя принял правление престола, которым управлял благоразумно, любим был своими подданными.

В некотором селении жил-был старик со старухою, которая беспрестанно ворчала и бранила своего мужа, что он только все сидит дома, а ничем не промышляет: хотя бы на старости своих лет бродил в лес и ловил каких ни есть птиц. Старику наскучили ежедневные старухины журби и ворчания; и так в один день, вставши, он поранее пошел в лес, где расставил для поймания птиц тенета, сам же притаился за куст. По счастию его в скором времени попал журавль. Старик с несказанною радостию выскочил из-за куста и, подходя ближе к тенетам, говорил сам себе: «Ну, слава богу! Теперь старуха на меня не будет ворчать; я ей принесу журавля, которого убьем, наварим, нажарим и вместе съедим». Журавль, услыша сие, возговорил старику человеческим голосом: «Почтенный старик! Не носи ты меня домой и не бей, но выпусти из тенет и дай мне свободу; будь ты мне отцом, а я тебе буду сын. Когда же старуха твоя за сие будет на тебя сердиться и ворчать, то приходи ко мне». По сем, указав ему лужайку, говорил: «Вот мое жилище, я всегда пребываю на сем месте». Старик долгое время занимался глубоким размышлением и не хотел лишиться своей добычи, думая, что журавль его обманывает; напоследок по усильном прошении журавля согласился удовлетворить ему и, выпустив его из тенет, сказал: «Слушай, сынок! Будь в своем слове крепок». Журавль же, напротив, утверждал с клятвою, что он никак не переменит своего данного слова и старика не только будет называть своим отцом, но и никогда не оставит его в нужде. Таким образом, старик, нимало не медля в поле, возвратился в свой дом, куда пришед, говорил своей старухе: «Ну, жена, я ныне поймал журавля». — «Очень хорошо, батька, — отвечала старуха с веселым духом. — Вот чем тебе сидеть дома, почаще бы ты ходил, то чтобы-нибудь хотя помаленьку носил, и то бы все годилось для домашнего. Да где же у тебя журавль?» — спросила потом старуха. «Я его опять отпустил, — отвечал старик, — он называл меня своим отцом и уверял с клятвою, что ни в чем меня не оставит». Сии слова столько раздражили старуху, что она ругала немилосердно старика, и, наконец, вышед из границ благопристойности, ухватя кочергу, начала ею ворочать старика, приговаривая: «Поди, старый хрыч, от меня со двора долой и живи у своего сына журавля». Таким образом согнала его она со двора. Бедный старик шел путем-дорогою, проливая горькие слезы, напоследок достигнул лужайки, по которой журавль, сын его, похаживал; и он, увидя своего отца, подбежал к нему с торопливостию и учтиво спрашивал: «Все ли ты, батюшка, в добром здоровье?» — «Не очень, — отвечал старик, потупя глаза, — меня старуха, как чёрта, изворочала всего кочергою и сбила со двора долой, сказав, поди живи у сына своего журавля». О таковом несчастии старика журавль весьма сожалел; и потом взял своего отца в избушку, накормил и напоил. Угостив таким образом отца своего, отпустил его благополучно из своего дома, дал ему в подарок сумку, приказывая, что если ему потребуется что-нибудь, то бы только закричал: «Два из сумы!», а когда доволен будет, то бы сказал: «Два в сумы!», прося притом, чтобы он шел прямо домой к своей старухе, никуды не заходя.

Старик, отблагодаря своего сына журавля, пошел путем-дорогою и шел немалое время чистым полем, вздумалось ему узнать, что такое находится в сумке. Середи самого поля закричал он: «Два из сумы!» Вдруг выскочили два молодца, поставили середи поля чистого дубовый стол, разостлали скатерти браные, наставили яствы сахарные и напитки пьяные. Старик, видя действие сумки, удивился и, будучи несколько разгорячен напитками, вознамерился зайти к своей куме, которая жила на дороге и к которой он никогда прежде не хаживал. Как скоро он пришел в дом своей кумы, которая его приняла не очень ласково и спрашивала, где он побывал и как вздумал ее навестить. «Я был у сына своего журавля, — говорил старик, — который меня подарил сею сумочкою». — «Да что это за сумка?» — спросила кума. «Ха! ха! ха! — отвечал старик. — Садись за стол, то увидишь прок». Лишь только кума с стариком сели за стол, то он вдруг закричал громким голосом: «Двое из сумы!» Тотчас выскочили два молодца, накрыли на стол скатерти браные, поставили яствы сахарные и напитки пьяные. Кума, приметя сие, желала нетерпеливо сумку сию присвоить себе и вдруг сказала своему куму очень ласково: «Любезный куманек, я думаю, ты устал от дороги, то не истопить ли для тебя баню?» — «Не худо, кумушка», — отвечал старик. Тотчас баня была изготовлена; и как пошел в оную мыться, то кума его в сие время точно же такую сшила сумку и повесила на стенку, а настоящую отнесла в свой чулан и заперла накрепко. По сем, как старик выпарился и вымылся в бане, вышел из оной и, поблагодаря куму свою за угощение и приязнь, взяв подложную сумку на плечо, с радостию поспешал к своей старухе, рассуждая сам с собою, что она уже более на него ворчать также и бить не будет.

В сих мыслях дошел он до своего двора и лишь только взошел в горницу, то закричал: «Старуха! Встречай меня». — «Что такое, старый хрыч?» — говорила с сердцем старуха. «Не бранись, старуха, — продолжал бедный старик, — я был у сына своего журавля, который меня подарил драгоценным подарком, и я надеюсь, что ты на меня во всю свою жизнь более ворчать не будешь». По сем сказал он ей: «Садись за стол, я тебя накормлю и напою». И как старуха села за стол в передний угол, также и старик подле ее присел, то он, думая, что у него сумка не обменена, закричал по-прежнему: «Два из сумы!» Но ничего не было. Он крикнул раз, другой и более, и, не видя прежнего действия сумы своей, догадался, что кума ему обменила, и, не говоря более ничего, вышел вон из-за стола. Старуха сочла сие, что муж над нею насмехается, начала на него ворчать, а напоследок, ухватя кочергу, потчевала его, приговаривая: «Поди, старый пес, к сыну журавлю, живи у него, а ко мне не ходи». И по-прежнему согнала его со двора долой. Старик, проливая горькие слезы, шел полем и по немногом времени пришел к сыну своему журавлю, который уже не очень ласково его встретил и спрашивал: «Все ли ты, батюшка, в добром здоровье?» — «Не очень, сынок, не очень здоров, меня старуха избила и опять согнала со двора». Потом рассказал он сыну своему обстоятельно о всем, как он заходил к своей куме и парился у ней в бане, которая у него подменила сумку. Журавль посердился немного на своего отца и выговаривал ему, для чего он не послушался его слов и заходил к своей куме, а лучше бы шел прямо к своей старухе в дом. После всего взвел своего отца в избушку, накормил, напоил и подарил ему еще сумку, с которою поступать советовал так же, как и с первой. Потом приказывал, чтобы он до двора своего не кликал из сумы и никуды не заходил, а шел бы прямо к своей старухе. Старик, отблагодаря сына своего журавля, обещался исполнить его приказание. Но лишь только вышел подалее в чистое поле, то не мог вытерпеть того, чтобы не полюбопытствовать, и закричал: «Двое из сумы!» Тотчас выскочили два молодца, растянули старика и начали сечь, приговаривая: «Слушайся сына своего журавля!» Старик, чувствуя жестокую боль, едва сквозь зубы мог проворчать: «Два в суму!» Вдруг оба молодца сокрылись. Вставши, пошел далее и, желая отомстить своей куме за подмену прежней сумки, пошел прямо к ней. Кума, увидя старика, весьма ласково встретила и спрашивала, где он побывал. «У сына своего журавля, — отвечал старик, — который мне подарил еще сумку». Кума, не говоря ничего, сказала куму своему, чтобы он попарился и помылся в бане. «Очень хорошо, кумушка», — отвечал старик. Потом лишь только успел выйти из горницы, как кума его, желая любопытствовать, что в сей сумке заключается, сев за стол, закричала: «Два из сумы!» Тотчас выскочили два молодца, растянули ее по полу и начали сечь, приговаривая: «Отдай старикову сумку!» Дети кумы его, видя, что мать их жестоко наказывают, побежали к старику в баню, и большая дочь просила его,[165] чтобы он поспешил выйти из бани и запретил бы мать их более сечь. Выслушав сие, сказал старик: «Погоди, друг мой, я еще не парился». Спустя несколько прибежала другая дочь, просила его, что мать ее хуже становится. «Повремени, друг мой! Я еще не мыл головы». Напоследок третья дочь прибежала и говорила, что уже мать ее совсем умирает. «Очень хорошо, — сказал он, — я уже голову вычесал и совсем иду». Потом, пришед в горницу, закричал: «Два в суму!» Вдруг два молодца схоронились. Между тем кума насилу встала и, пошед в чулан свой, вынула оттуда сумку и отдала старику. Старик, взяв обе сумки свои, простясь с кумою, шел с радостию к своему дому и, пришед, по-прежнему говорил: «Старуха, встречай меня». Старуха на него ворчала: «Что ты, старый пес, бесишься». Напоследок он принудил старуху, чтобы она села за дубовый стол, а подле ее и сам сел, и вдруг закричал: «Два из сумы!» Тотчас выскочили два молодца и накрыли на стол скатерти браные, ставили яствы сахарные и напитки пьяные, старуха весьма развеселилась; а старик между тем встал из-за стола и, вынеся сию сумку в чулан, на место оной повесил другую и вышел вон. Старуха же думала, что та же сумка висит, закричала: «Два из сумы!» Тотчас выскочили два молодца, растянули старуху по полу и начали ее сечь, приговаривая: «Не брани старика, не бей старика, живи с ним ладно!» По сем старик вошел в горницу, и старуха просила его, чтобы он ее помиловал, обещалася, что с сих пор не будет с ним браниться. Вдруг закричал старик: «Два в суму!» Тотчас молодцы убралися. После сего старик с старухою начали жить-быть хорошо да добра наживать.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был король, который имел у себя трех дочерей, меньшая из них называлась Василисою Премудрою. Король, их отец, отъезжая на войну, приказал всем дочерям сшить по шириночке и вызолотил на теремах их маковки золотом. Прощаясь с ними, сказал: «Слушайте, дочери мои любимые! Если которая из вас будет жить непорядочно, у той потускнеет маковка». После сего выехал из своего королевства. Соседственный король Бархат-королевич, узнав об отсутствии короля, отца и, вскоре приехал в их королевство под неизвестным именем и, нарядясь в нищенское платье, пошел к большой королевской дочери и начал просить у нее милостыни. «Милостивая государыня! — говорил он,— ради своего родителя сотворите мне милостыньку». Она приказала ему высыпать чашку гороху, и Бархат-королевич подбирал оный до самого вечера, по наступлении коего стал проситься, чтобы пустила его ночевать в терем. Королевна, не знав сего, приказала его пустить. И как он взошел в терем, то скинул с себя нищенское платье, объявил королевне, что он не нищий, а Бархат-королевич. Королевна не знала, что делать, наконец решилась его оставить ночевать в своем тереме. Как скоро поутру встала она, то увидела, что маковочка на тереме ее почернела, почему говорила она Бархату-королевичу, чтобы он пошел и к прочим ее сестрам. На другой день пошел он к середней сестре и просил у нее также милостыни, которая велела высыпать чашку конопляного семя. Как наступил вечер, то он просился ночевать к ней в терем, которая согласилась его пустить: он и ей также объявил, что он не нищий, а Бархат-королевич, которая, не зная, что делать, решилась напоследок его оставить у себя в тереме. Поутру вставши, увидела она, что маковка на ее тереме почернела, о чем она весьма сожалела и просила Бархата-королевича, чтобы он пошел к меньшей их сестре Василисе Премудрой. Он, пришед к терему ее, начал просить милостыню: «Милостивая государыня, Василиса Премудрая, ради своего батюшки сотвори мне милостыньку». Она, узнав о сем, приказала высыпать чашку ему маку, который он подбирал до самого вечера; по наступлению коего просился он к ней в терем ночевать. Она его пустила; и как он вошел, то, скинув нищенское платье, объявил ей, что он не нищий, а Бархат-королевич. «Очень хорошо, — отвечала Василиса Премудрая, — я прошу покорно со мною вместе опочивать». Бархат-королевич, услыша сие, сказал сам себе: «Говорили, что Василиса-королевна премудрая, а она простее всех». По сем Василиса Премудрая, вышед вон, приказала послать постелю над ямою и помостить драночками; а притом кровать убрать весьма великолепно. Между тем, взошед в терем, сказала: «Бархат-королевич, время почивать, извольте идти со мною в спальню». Он согласился, и только лег на кровать, то и провалился в яму, где весь изрезался о стекла; а она ушла в терем и легла благополучна почивать. Бархат же королевич, лежа в яме и несколько опамятовавшись, начал стонать. Дядька, услыша его голос, вытащил его из ямы и, принеся на квартиру, искал доктора.

Сестры же Василисы Премудрой, вставши поутру, увидели, что маковочка у ней не почернела, весьма за сие на нее досадовали. Между тем Василиса Премудрая, узнав, что ищут доктора для Бархата-королевича, одевшись в мужское платье, взяла с собою чесноку и натолкла хрусталю. Приехав в дом, сказала лакеям, чтобы доложили Бархату-королевичу, что приехал доктор. Бархат-королевич сему обрадовался, и доктор, осмотря раны, сказал: «Прикажите истопить баню, где я к ранам вашим приложу живительного пластыря». Как скоро сие было исполнено, то Василиса Премудрая в раны наклала ему хрусталя с чесноком; по сем вышла вон и, сев в карету, уехала домой. После сего Бархат-королевич начал кричать, слуги, пришед, и видя его одного, испугались; вскоре побежали опять за доктором, который, приехав, увидел хрусталь и чеснок в ранах, принялся лечить и вскоре его вылечил.

По прошествии некоторого времени возвратился король, родитель их, с войны и увидел, что у обеих дочерей на теремах маковки почернели, а у Василисы Премудрой как жар горит. Отец за сие на них посердился. Потом от Бархата-королевича получил грамоту, в которой он пишет, чтобы отдал ему король половину своего королевства или бы вел с ним войну. Такое известие опечалило крайне короля, и он не знал, что делать. Между тем большая дочь пришла к нему и, видя его печальным, спрашивала, что его беспокоит. «Как мне не печалиться, любезная дочь, — говорил король, — сына у меня <нет>, а я уже стар, но Бархат-королевич прислал ко мне грамоту и просит, чтобы я ему отдал или половину своего королевства, или бы шел противу его войною» — «Ах! Батюшка сударь! — говорила большая дочь, — есть о чем печалиться, я противу его пойду». — «Очень хорошо, — отвечал король, — я этим буду очень доволен, что ты переменишь мою старость». Потом королевна приказала оседлать коня богатырского и, одевшись в мужское платье, поехала в королевство Бархата-королевича. Король, желая испытать мужество своей дочери, превратясь в столб огненный, стал посереди дороги. Королевна, увидя сие, пришла в великий страх и, оборотя лошадь свою, не доезжая до королевства Бархата-королевича, воротилась назад к отцу своему, которому сказала, что лишь только она въехала в королевство Бархата-королевича, то он чрезмерно испугался и просил прощения, что вас осмелился беспокоить. Она еще не успела окончить своих слов, как от Бархата-королевича прислана вторичная грамота, чтобы король или согласился отдать половину своего государства, или бы шел противу его войною. Середняя дочь, узнав о сем, просила своего родителя, чтобы позволил ей ехать в королевство Бархата-королевича; отец долго отговаривался, но наконец позволил. Она, одевшись в му<ж>ское платье и сев на богатырского коня, поскакала. Король, превратясь в страшного зверя, забежал вперед и стал на дороге; а дочь его, увидя сие и не доезжая до королевства Бархата-королевича, возвратилась назад и так же пересказала отцу, как и большая дочь. Она еще не докончила своих слов, как от Бархата-королевича прислана третья грамота такого ж содержания. Узнав о сем, Василиса Премудрая просила своего отца, чтобы позволил ей ехать в королевство Бархата-королевича. Король не соглашался, но напоследок не мог оставить усильных прошений своей дочери. Она, одевшись в воинское платье и сев на коня богатырского, поскакала. Король, желая испытать мужества и храбрости своея дочери, превратясь в страшного льва, забежал наперед и стал на дороге. Василиса же королевна, зарядя пистолет, ударила по льву и выстрелила ему один глаз; потом поскакала далее.

Как скоро приехала в то королевство, то Бархат-королевич встретил ее с честию, думая, что какой-нибудь приехал королевич. Она назвалась Иваном-королевичем и объявила Бархату-королевичу, что приехала просить мира с королем Загорским (который был их отец). При ней находилась постельная собачка, которая все пересказывала Василисе Премудрой, что ни слышала. У Бархата-королевича была мать, которая приметила, что это была девка, а не королевич, и объявила о сем своему сыну, который никак сему не верил. «Слушай, Бархат-королевич, — говорила ему мать его, — я испытаю, девка ли это приехала или королевич. Я приказала на поварне сварить кашу, в которую накласть жемчугу; и если приехал королевич, то будет бросать на пол, а когда девка, то станет выбирать и класть на тарелку». Собачка же, услышав сие, пересказала все Василисе Премудрой. На другой день Бархат-королевич звал к себе Василису-королевну обедать. Она не отказалась; и как поставили на стол кашу, то она жемчуг, сбирая ложкою, бросала под стол и потом сказала: «Как вам не стыдно, Бархат-королевич, что в вашем королевстве не достает круп; когда вам угодно, то я пришлю вам из нашего королевства». По окончании стола Бархат-королевич выговаривал своей матери, что она его привела только в стыд. «Послушай меня, Бархат-королевич, — говорила его мать, — позови к себе завтра после обеда Ивана-королевича и прикажи в комнате по одну сторону посадить девок, чтобы вышивали разными шелками и золотом, а по другую накласть все оружие кавалерское. И когда он девка, то бросится прямо смотреть на девок, а если королевич, то примется за оружие». Собачка, подслушав сие, все пересказала Василисе Премудрой. В следующий день Бархат-королевич позвал к себе Василису Премудрую и, между прочим, ввел ее в ту комнату, где на одной стороне сидели девки и вышивали шелком и золотом, а на другой лежали оружия. Василиса Премудрая, взошед, взглянула на сабли и пистолеты, подошла к ним и, любуясь, говорила: «Где ты, братец Бархат-королевич, мог достать такое сокровище?» Бархат же королевич стал хвалить, что девки очень прекрасно вышивают шелком и золотом. «Как тебе не стыдно, Бархат-королевич, любоваться на девок, вот наша молодецкая охота», — указывая на ружья, сабли и пистолеты. После сего Бархат-королевич, пришед к своей матери, говорил: «Вот, матушка! Ты только меня приводишь в стыд». — «Слушай, любезный мой сын! Завтрашний день позови с собою в баню Ивана-королевича, когда он не девка, то не откажется с тобою идти, а если девка, то за какими-нибудь причинами отговорится». Собачка, услышав сие, пересказала Василисе Премудрой. На другой день Бархат-королевич, пришед в комнаты Василисы Премудрой, предложил ей: «Не угодно ли вам, Иван-королевич, со мной пойти в баню?» — «Очень хорошо», — отвечала Василиса Премудрая; и лишь только Бархат-королевич вышел из ее комнаты, то она тот же час пошла, смочила голову и начала опять одеваться. В сие самое время Бархат-королевич шел только в баню, а Василиса Премудрая говорила ему: «Куда вы долго сбираетесь, не по-кавалерски». Бархат-королевич, пришед к своей матери, сказал ей, что она не девка, а истинный королевич. После сего заключил вечно мирный договор с Загорским королем. Василиса Премудрая, получа оный и распростясь с Бархатом-королевичем, поехала на пароме через реку; и как она переехала на другую сторону, то приказала канат отрубить, и стоявшее войско на пароме Бархата-королевича все потопила; потом сказала: «Знай, Бархат-королевич, что у тебя в гостях был не королевич, а Василиса Премудрая». По сем, приехав в свое королевство, отдала отцу мирный договор, заключенный вечно Бархатом-королевичем.

Между тем Бархат-королевич приехал в их королевство и стал свататься за Василису Премудрую. Сестры же ее сделались беременными и просили Василису Премудрую, чтобы она съездила к Бархату-королевичу в сады и попросила у него яблоков. Она, одевшись в такое платье, какое у Бархата-королевича, и, приехав в сад его, приказала садовнику нарвать яблоков; и как он сие исполнил, то сказала, чтобы он изрубил весь сад. Потом возвратилась к сестрам и отдала им яблоки. Вскоре за нею приехал в сад Бархат-королевич, спрашивал у садовника, на что он порубил все дерева. Садовник отвечал, что сие исполнил по вашему приказанию. Бархат-королевич догадался, что проворила сие Василиса Премудрая, сказал садовнику: «Слушай, братец, вперед не исполняй моего приказания, я часто бываю в задумчивости». Сестры, досадуя, что Василиса Премудрая не попадется в руки к Бархату-королевичу, просили ее вторично, чтобы она съездила к Бархату-королевичу и попросила у него пеленок и свивальников. Она от сего не отказалась и, приехав к Бархату-королевичу, который был дома, говорила ему, что сестры приказали у него просить пеленок и свивальников. Он, получа сей случай, сказал ей: «Очень хорошо, Василиса Премудрая, что ты мне попалась в руки», и тотчас поставил скамейку с кольцами и говорил, чтобы она ложилась. Василиса Премудрая повиновалась ему, то он, видя, что она не так ложится, сказал ей, чтобы она ложилась так, и сам лег, показывая ей пример. Как только он лег на скамейку, то она захлестнула кольцы и начала его сечь, приговаривая: «Давай пеленки и свивальники!» Он показал ей укладку, и она, взявши пеленки и свивальники, села в карету и уехала, а его оставила в кольцах растянутого. Бархат-королевич начал кричать, дядька, вошед к нему и увидев его в кольцах, сказал: «Что это с вами такое приключилось?» — «Василиса Премудрая подшутила надо мною», — отвечал Бархат-королевич. Дядька его развязал, а Василиса Премудрая между тем приехала во дворец и отдала сестрам пеленки и свивальники. Поблагодаря сестры Василису Премудрую за такой труд, просили, чтобы она съездила к нему на погреб и попросила меду. «Хорошо», — сказала она и, переодевшись в мужское платье, тотчас поскакала; и, приехав на погреб, призвала ключника, которому приказала, чтобы налил бутылку меду, а после сего все бы напитки выпустил. Ключник исполнил ее приказание, а она, взявши бутылку с медом, привезла к сестрам. После сего Бархат-королевич приехал на свой погреб и, увидя, что напитки все выпущены, спросил у ключника, для чего это он сделал. «Вы приказали», — отвечал ключник. «Пожалуйте, братцы, меня впредь не слушайте, потому что я часто бываю в задумчивости».

Спустя несколько Бархат-королевич отправил своего министра к королю, родителю Василисы Премудрой, чтоб он отдал за него дочь свою Василису Премудрую. Отец дал верное слово Бархату-королевичу, и день был назначен к торжественному бракосочетанию. Бархат-королевич приготовлялся к браку и портному своему приказал для себя сшить из драгоценной материи платье. Василиса же Премудрая, узнав о сем, приехала в му<ж>ском платье к портному и спрашивала, сшито ли платье. Портной отвечал, что готово. Она, взяв, примерила и говорила, что сшито нехорошо, приказала все при себе изрезать в самые мелкие лоскуточки. Как скоро портной изрезал платье, то Василиса Премудрая села в карету и уехала домой. После ее приехал Бархат-королевич и спрашивал, сшито ли платье, на что ему отвечал портной, что оно было готово, но по его приказанию изрезано в самые мелкие лоскуточки. «Не слушайте, братцы, вперед меня, я бываю в задумчивости». Потом приказал сшить другое из той же материи. По сем Василиса Премудрая поехала к Яге-Бабе и просила ее, чтобы она ей пособила, потому что уже никак не может избежать рук Бархата-королевича. Баба-Яга дала ей куклу, налитую разными напитками, и сказала: «Слушай, Василиса Премудрая! Когда ты в спальне останешься одна, то сама ляжь под кровать, а куклу поставь пред кроватью и дергай за проволоку и говори только в ответ Бархату-королевичу: „Виновата, сударь“. Когда же он срубит кукле голову и выйдет в другой покой, то ты не опасайся ничего, ложись на кровать». Она поблагодарила Бабу-Ягу и привезла куклу с собою домой. День уже наступил бракосочетания, и Бархат-королевич приготовлялся к оному, королевна же, переодевшись в мужское платье, приехала в его поварню и говорила главному повару: «Слушай, друг мой! Как скоро мы приедем из церкви с Василисой Премудрой, то ты разорви тотчас собаку и подай сердце трепещущее на стол».

По наступлении того часа, в который надлежало ехать к церкви венчаться, Василиса Премудрая оделась в драгоценное платье и, приняв от родителя своего благословение, поехала. По окончании же брачной церемонии король и королева приехали во дворец, и как только сели за стол, то главный повар принес собачье живое сердце и поставил на стол. Бархат-королевич, увидя сие, приказал снять. Как скоро стол окончился, то гости все разъехались, а королевна пошла раздеваться в спальню, где уже приготовлена была кукла. Бархат-королевич, раздевшись в другой комнате, пришел в спальню, лег на кровать и, положа возле себя саблю, говорил ей: «Слушай, Василиса Премудрая, сколько ты мне виновата! Первая твоя вина, ты уронила меня в яму и всего изрезала стеклами; вторая твоя вина, растравила мои раны чесноком и хрусталем битым; третья твоя вина, потопила у меня войско; четвертая вина, порубила весь сад; пятая вина, напитки все выпустила; шестая вина, меня высекла; седьмая вина, платье у меня изрезать велела; и напоследок осьмая твоя вина, приказала ты на стол подать собачье сердце». Она, лежа под кроватью, отвечала ему: «Виновата, сударь». Окончив сие, схватил он саблю и отрубил кукле голову, и напитки, брызнувшие из куклы, попали ему на язык. Он вскочил с кровати и, вышед в комнату к дядьке, говорил, проливая слезы: «Я срубил голову Василисе Премудрой, и кровь попала мне ее на язык, которая не похожа на кровь, а как самые дорогие напитки». Между тем как Бархат-королевич разговаривал с дядькою, то Василиса Премудрая легла на кровать, убравши куклу. Потом он с дядькою вошед в спальню и, увидя Василису Премудрую на кровати, весьма обрадовался; забыл все ее вины и начал с ней жить весьма благополучно.

В некоторой деревнишке жила старушка, которая имела у себя одного только сына. Малый, пришедши в совершенный возраст, упражнялся в крестьянской работе и тем доставал себе с матерью пропитание. Как в летнее время сын отошел на свой промысел в соседственную деревню, то мать его, в отсутствие его, купила себе курочку-тарарушечку несушечку, которая каждый день по пяти яиц ей несла. Несколько по сем спустя времени старуха курочку свою выпустила по улице гулять: она и пропала в ту же минуту. Старуха, высуня язык, без памяти бегала по соседям, спрашивала свою курочку, но нигде не нашла; почему, пришед домой, начала плакать и выть. Услыша сие, ближняя ее соседка пришла к ней и спрашивала: «О чем ты, соседушка, плачешь?» — «Как мне, матушка, не плакать, — говорила старуха, — была у меня курочка-тарарушечка, которая каждый день несла мне по пяти яиц, и я выпустила ее погулять по улице, а она пропала». Соседка, выслушав сие, принялась вместе с старухою плакать и выть.

В сие самое время возвратился с работы старухин сын, который, увидя мать свою, обнявшись с соседкою, неутешно плачущих, спрашивал: «О чем ты, матушка, плачешь?» — «Как мне, дитятко, не плакать, — отвечала старуха, — была у меня курочка-тарарушечка, несла мне по пяти яиц на день, но она пошла по улице гулять и пропала». Сын, видя, что мать его уже растеряла свой ум, утешал ее, чтобы она перестала плакать, обещаяся ей купить такую же курочку-тарарушечку несушечку. Старуха послушалась своего сына и прекратила свой вой.

Спустя несколько после сего в один день затопила старуха печь и, уроня с шестка полено, начала плакать, говоря сама себе: «Ну если бы сын у меня был женат и невестка моя родила бы сына, которого бы я посадила подле шестка греться, и сим поленом убила бы его до смерти, то какая бы нам была всем печаль» И, брося свою стряпню, пригорюнясь, стояла против печи и плакала. Сын, вошед в избу, спрашивал мать свою, о чем она плачет. «Как мне не плакать, милое мое дитятко? Я уронила с шестка полено, и если бы ты был женат и у тебя бы сын был, который бы сидел подле шестка, то бы я его до смерти убила». Окончив сгие, больше начала плакать. Сын, видя, что мать его не имеет здравого рассудка, сказал ей: «Ну, матушка, я пойду ходить по белу свету, и если в оном найду глупее тебя, то я к тебе возвращуся, а когда не найду, то не ожидай меня никогда». Выговоря сие, простился с нею и пошел с широкого двора долой, взяв с собой на дорогу несколько денег. Шел он путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, не скоро дело делается, а скоро сказка сказывается. Напоследок пришел в одну деревушку, жители которой все были на поле, и во всей деревне нашел он одну только престарелую старушку, у которой попросился отдохнуть. Старуха с радостию приняла прохожего и, между прочим, спросила его, не хочет ли он поесть. «Очень хорошо, бабушка!» — отвечал прохожий. Она налила ему чашку щей, потом подала кашу и сказала: «Прохожий, поешь ее с молоком». Сей, видя, что на столе стоит одна только каша, а молока и в духу нет, спросил у старухи: «Да где же, бабушка, молоко?» — «В погребе, батюшка», — отвечала старуха. — «Пожалуй, принеси сюда немножко», — примолвил прохожий. «Как, батюшка, добрый человек, можно принести, ведь горшка-та не поднимешь?» — «Как же вы едите кашу с молоком, бабушка?» — спросил прохожий. «Мы захватим ложку каши, — говорила старуха, — и побежим в погреб прихлебнуть молока; у нас во всей деревне такой обычай». Прохожий, видя, что еще на первой встрече попались ему люди глупее его матери, по сем спросил у старухи, где у них погреб, и, взяв чашку, налил в оную молока, и, принеся в горницу, начал хлебать оное с кашею. Старуха, приметя, благодарила его за наставление и просила, чтобы он остался жить у них в деревне. Прохожий на сие не согласился и, переночевав в доме старухи, поутру вставши и отблагодаря ее за хлеб, за соль и за все ласковое угощение, пошел далее.

Продолжая свой путь, случилось ему идти чрез поле, где женщины жнут рожь не серпами, а зубами отгрызают солому. Он весьма удивлялся глупости народа и, проходя их, по обыкновению сказал им: «Бог на помощь вам, добрые люди». — «Спасибо тебе, прохожий». Сожалея о них, постоял он несколько и поглядел; потом, не говоря им ни слова, пошел в кузницу и велел кузнецу, чтобы он сковал серп. Кузнец, услыша сие, пришел в изумление и спрашивал прохожего, что такое за серп. Он ему растолковал, и кузнец по научению его сковал серп. Прохожий, взяв сие орудие, нужное для жнецов, пошел на поле, с которого народ сошел в свои домы для обеда. Он в сие время нажал довольное количество и, связав снопы, заткнул в один из них серп. После чего сам ушел в ближайший лесок и, влезши на дерево, смотрел, догадается ли кто-нибудь из крестьян, что сие служит в их пользу. Вскоре по сем собрался народ на поле и, увидя снопы связанные, закричали: «Ах! Сколько червяк попортил хлеба у нас». Один из них казался похитрее и, увидя серп, заткнутый в сноп, сказал: «Братцы! Вот еще и червяк-та здесь». Всякий стремглав побежал в свой дом, кто за шестами, кто за баграми, кто за веревками, и, пришед опять в поле, не осмеливались приближаться к снопу, опасаясь, чтобы червяк не переел их самих. Разумные крестьяне начали сперва серп потрогивать шестами и баграми, желая его отдернуть от снопа: напоследок закинули мертвую петлю, и удалось им оною зацепить за серп; потом несколько человек, ухватись за веревку, тащили червяка сего к реке топить. Серп же, будучи сам по себе леток, от скорого тащения крестьян то вскакивал, то зацеплялся за кочки, они удивлялись сему и переговаривали между собою, что червяк мечется на них. Наконец, по несчастию их как-то серп вскочил на шею одному мужику и зацепился. Крестьяне, желая пособить сему горю, чтобы червяк не заел мужика, сильно веревкою тянули серп, которым перерезали шею бедному крестьянину. Прохожий, сидя на дереве, взирал на безумие сих поселян с крайним соболезнованием, что гораздо глупее на свете есть его матери. Между тем мужики мнимого своего червяка благополучно притащили к реке и, бросив между собою жребий, кому достанется переплыть с веревкою на другой берег. Роковой от сего не ушел, которого избрали переезжать на другой берег, посадили его на бервно, но как бервно начало волнами туда и сюда качаться, то они, опасаясь, чтобы не утонул у них парень, догадались: взяли веревку и опутали оною ему ноги, потом толкнули бервно от берега. Лишь только он отплыл на бервне несколько от берега, то вдруг и перевернулся: почему ноги одни только торчали кверху. Стоявшие же на берегу не могли догадаться, что их парень утонул, и закричали на него: «Как, брат, тебе не стыдно, что ты бережешься обмочить ноги, хотя бы несколько и обмочил онучи, то мог бы их высушить дома». Но крестьянин, не внемля их выговорам, пошел, как ключ, ко дну и, плывя с бервном, втащил за собою и серп. Крестьяне радовались, что утопили червяка, а того приметить не могли, что погубили двух крестьян. Прохожий же по окончании сего слез с дерева и, не показываясь сим глупцам, пошел далее.

Между тем шел прохожий несколько времени чистым полем, широким раздольем, и потом лежала ему путь-дорога мимо лесочка, где, увидев несколько человек, сидящих в кружке и обедающих, подошел к ним и, поклонясь, сказал: «Хлеб да соль вам, добрые люди!» Они пригласили его к себе обедать. Прохожий, садясь подле них, рассуждал сам в себе, что нашел умных людей. И как только все пообедали, то мужики просили прохожего, чтобы он пересчитал их, все ли они тут. «Мы уже раз двадцать считались сами, — говорили крестьяне, — но все одного не досчитались». Сие самого прохожего привело в удивление, и он спросил их: «Сколько вас было?» — «Нас из двора, батюшка, пошло десятеро, — отвечали мужики, — а теперь по нашему счету только осталось девятеро: и мы не можем домекнуться, кого из нас нет; кажется, по виду мы все, а по счету не все». Прохожий велел им при себе сделать счет, и который считал, тот себя никак в число не включал. Прохожий, засмеявшись глупости сих людей, перечел их, и они были сим довольны. После чего просили также они прохожего, чтобы он с ними лег отдохнуть, объявляя ему, что они, как пошли из двора, восьмые уже сутки ни на одну минуту не могли сомкнуть своих глаз, отчего все остолбенели; причиною же сему то, что никому не хочется лежать с краю, а всякому желательно быть в середине. Прохожий, выслушав сие, говорил сам себе, что еще не случалось ему видеть таковых глупцов нигде. По сем обещался их всех положить в середине, и что никто из них с краю спать не будет. Выбрал он одну кочку, для сего способную, и головами их положил на оную кругом, отчего они все казались быть в середине. Они за сие его благодарили и просили, чтобы он пошел с ними жить в их селение, где его будут почитать наипаче отцов и матерей. Прохожий от сего отказался и возвратился к своей матери, которой сказал: «Ну, матушка! Сколько я по белу свету ни ходил, а умнее тебя не нашел». С сих пор стал в деревне жить да быть и принялся за прежний свой промысел, чем доставал себе пропитание.

В некоторой деревне жил-был крестьянин, который имел у себя столь ленивую жену, что скучно ей было что-нибудь сработать на самую себя. Крестьянин с великим прискорбием взирал на свою жену, но пособить было нечем. Он приметил, что на жене его изорвалась вся рубашка, сказал ей в одно время: «Надобно, жена, тебе переменку; вот я завтре пойду на торг и куплю тебе рубашку». Жена весьма сему обрадовалась, что муж о ней имеет попечение. Крестьянин на другой день, вставши поутру, пошел на торг, на котором вместо рубахи жене купил гуся. Жена его в сие время топила печь и, увидя в окно, что муж ее несет белое, сочла то за рубашку, и, снявши, черную бросила в печь, а сама осталась в одном только сарафане. Лишь только муж ее вошел в горницу, то жена требовала от него рубашки. Он отвечал ей, что вместо рубахи купил гуся, которого и приказал зажарить. Как наступало время обеда, то муж ее, желая более уличить жену свою в лености, позвал к себе кума, который от того не отказался.

Между тем ленивица говорила своему мужу: «Оставь мне, муж, гуся, а я лягу на полати и схоронюсь от кума». Муж обещался ей оставить. И как пришел кум, то сели они двое за стол и начали есть. Ленивица, лежа на полатях, приметила, что уже гуся доедают, думала рукой достать себе кусок мяса; и лишь только свалилась с полатей, то совсем и упала на пол. Кум, вскоча из-за стола и ухватя оглоданного гуся, начал оным бить куму свою, не зная, что это была она. Кума просила милости, говоря, что это она. Муж, видя, что кум все кости и ребра перещупал его жене, вскочил из-за стола и отнял у него жену. В сие время кум, схватя шапку свою, сказал: «Прощай, кум, я у тебя с сих пор никогда в доме не буду».

На другой день крестьянин стал собираться к своему тестю, куда звал и жену свою, которая отговаривалась, что ей не в чем ехать. «И, глупенькая! — говорил муж. — Я оберну тебя в солому и положу в сани, а как приедем к матери твоей, то она даст тебе рубашку». И, завернув ее в солому, положа в сани, поехал. И на ту пору прежестокий был мороз. И как он приехал к тестю на двор, то, вынув жену свою из саней, поставил ее в углу, а сам вошел в горницу, где тестем и тещею принят был очень ласково. И прошло сему уже много времени, между тем теща его вышла на двор и услышала, что кто-то стонет; взошла в горницу и говорила своему мужу, что у них кто-то стонет на дворе. Зять, вскоча из-за стола, говорил теще своей: «Ах! Матушка сударыня! Я позабыл вам сказать, что это жена моя, у которой нет рубашки», и потом рассказал проказы все жены своей. Мать, сожалея о своей дочери, взяла ее в избу, надела на нее рубаху и шубу, а она, весьма озябнув, просила у матери льну прясть. Мать ей отсоветовала в тот день работать, но твердила ей, чтобы она не ленилась. И таким образом муж ленивую свою жену призвал к работе, и стали жить-быть да добра наживать.

В чистом поле жили да были волк с лисою, которая волка назвала своим кумом, а он ее кумою, и жили очень ладно. Как только наступила зима студеная, то задумали кум с кумою построить себе по избушке. Волк построил лубяную, а лисица ледяную. По прошествии зимы растаяла лисицына избушка, и она, придя к волку, сказала: «Куманек батюшка! Пусти меня обогреться: я сама лягу на приступочке, а хвост положу под приступком». — «Хорошо, кумушка, — отвечал волк, — ложись». Лисица сперва легла на приступок, но немного погодя вскочила на печь, а напоследок, забравшись на полати, начала в волка метать поленьями, говоря: «Вон отсюда, долгохвостый чёрт, это не твоя, а моя избушка». Волк, не стерпя побоев, вышел вон и, стоя у дверей, плакал. В сие время бежал косой заяц, который, увидя, что волк плачет, остановясь, спросил его: «О чем ты, волк, плачешь?» — «Как мне не плакать, — говорил волк, — мы построили с лисою избушки, она ледяную, а я лубяную. Но как ее избушка по наступлении весны растаяла, то она, пришед ко мне, просилась обогреться, я ее пустил, а она теперь и меня из нее выгнала». — «Не плачь, волк, — сказал косой заяц, — я пойду ее выгоню». Тотчас заяц вскочил в избушку и говорил: «Лиса, поди вон». — «О, косой пес! — закричала лисица с полатей, — еще ты пришел сюда. Я выпущу из-за куста кустов черных соболей, велю тебя по клочкам разорвать». Заяц, испугавшись сего, выскоча из горницы мимо волка, побежал опрометью. Волк же, видя худой успех, начал опять плакать. Между тем бежит медведь, который, остановясь, спрашивал волка, о чем он плачет. Волк ему пересказал, так же как и зайцу. «О! — сказал медведь, — не плачь, волк, я ее пойду выгоню». Лишь только он взошел в избушку и сказал: «Лиса! Поди вон», она, бросив в медведя полено с полатей, закричала: «Как, и ты, толстомясый, пришел сюда; да я выпущу из-за куста кустов черных соболей, велю тебя по клочкам разорвать». Медведь насилу мог от страха выйти из избушки и мимо волка пробежал без памяти. Волк, видя сие, пуще заревел и пошел прямо куда глаза глядят. Лишь только он немного отошел от своей избушки, проливая слезы, то попался ему навстречу шмель, который спрашивал волка, о чем он плачет. Волк ему рассказал о своем несчастье. Шмель, выслушав волка, сказал ему: «Полно, волк, плакать, пойдем, укажи мне избушку, я лису из нее выгоню». Волк не надеялся сего от шмеля, говорил: «Где тебе выгнать, когда заяц и медведь не могли сего сделать». — «Пойдем, — говорил шмель, — увидишь, что будет». Волк послушался шмеля и пошел с ним к избушке. Волк остановился на дворе, а шмель влетел в избушку и говорил: «Лиса! Поди вон». — «Ах ты, негодный, — отвечала лисица, — смеешь ли ты мне так сказать, я выпущу из-за куста кустов черных соболей, велю тебя всего изорвать». Шмель, несмотря на ее угрозы, влетел на полати и впился лисе в ухо, начал ее жалить. Она, более не стерпя сего, вскочила с полатей и побежала без памяти из избушки. Волк же со шмелем остались в оной полными хозяевами и поныне живут ладно.

В одном небогатом городе жил-был купец, который торг производил рыбою и тем пропитание доставал всему своему семейству. В одно время вздумалось ему со снетками поехать в ближайшую деревню, и как он ехал по полю, то лиса легла по середине дороги, притворясь мертвою. Купец ударил ее раз и другой своим бичом, но она не только не вставала, ниже пошевелилась. Купец, почитая ее мертвою, слез с саней и поднял лисицу, положил ее к снеткам, чему лиса была и рада. И как еще не близко было ехать до деревни, то лисица прогрызла дырочку у саней, выкидывала понемногу снетки на дорогу и потом, наевшись сама досыта, выпрыгнула из саней и убежала в лес. Приметила она, что простосердечный купец далеко уже отъехал, выбежала из леса и начала подбирать раскиданные ею снетки, которые собрав, побежала опять в лес, и села на пенечек, и кушала. Случилось в то время идти мимо Лисы Ивановны серому волку, который, подошед к ней, сказал: «Бог на помощь тебе, кумушка Лиса Ивановна!» — «Спасибо, куманек батюшка!» — отвечала лиса. «Что ты делаешь, кумушка?» — спросил серый волк. «Снеточки кушаю», — говорила лиса. «Дай-ка мне отведать, каковы они вкусом, я их сроду своего не едал». — «Изволь, куманек», — и дала ему несколько снетков. «Какое же прекрасное кушанье! Да где ты их, кумушка, взяла?» — «Наловила, друг мой! Я не так ленива, как вы лежебоки». — «Сделай со мною такую милость свою, кумушка, научи меня, как ловить рыбу, за что я тебе вечно буду обязан». — «Очень хорошо, — говорила лиса, — поди промысли где-нибудь кузов, и пойдем вместе к проруби». Волк, выслушав сие, с поспешностию побежал в селение, и в одной пустой избенке нашел превеликий кузов и, ухватя оный, прибежал к лисе, которая, приведя его к проруби и привязав кузов к хвосту, велела опустить оный в воду и ему сидеть. Волк долгое время сидел, а лиса, около его похаживая, говорила: «Ясни, ясни на небе, мерзни, мерзни волчий хвост в проруби». Сии слова повторила раз до пяти. Услыша волк, что лиса говорит, ходя около него, спросил: «Что ты, кумушка, говоришь?» — «Я говорю, — отвечала лиса, — чтобы рыбка скорее попадала в кузов». — «Дай бог, лисанька», — говорил волк. По сем лиса велела волку приподняться и, видя, что еще хвост не примерз к проруби, приказала, чтобы еще немного подождал. Но как уже хвост примерз твердо к проруби, то она говорила, что «время уже вытаскивать из воды кузов, чай, много нашло в него рыбы». Волк сколько ни силился вытащить хвоста своего из воды, но никак не мог, и старание его оставалось тщетно, и он начал реветь и кричать. Крестьяне, услыша такой рев необычайный, сбежались с кольями на реку и, видя, что волк приморозил хвост, начали его бить. Он столь сильно вдруг дернул его, что большую половину оторвал оного, и бросился без памяти в лес. Лиса, видя таковое несчастие, случившееся с волком, и опасаяся, чтоб он ее с сердцов не изорвал, побежала в деревню и, прибежав в одну избушку, в которой у добренькой старушки стоял раствор, Лиса Ивановна несколько оным утолила свой голод, потом, окунувши в крынку голову, всю тестом себя вымазала. После сего выбежала навстречу изуродованному волку, который на нее сперва озлился, но, видя, что она избита, спрашивал: «Что это такое с тобой сделалось, кумушка?» — «Вот, куманек, я в чужом пиру приняла похмелье: ты ходил ловить рыбу, а мне до мозгу голову разбили». — «Ах, жаль мне тебя, кумушка, — говорил волк, — да не знаю, чем пособить». — «Так и быть, куманек, — отвечала лисица, — я буду помнить твою хлеб-соль». Между тем предложила волку: «Бросим, куманек, жеребий, кому кого из нас достанется на себе нести, ибо оба мы изувечены». По жребию досталось волку везти на себе лисицу, которая, севши на него, говорила: «Битый небитого везет», и сие повторила раз до трех. Волк слышал, что лисица ворчит, но не понял ее слов и спросил: «Что ты, кумушка, говоришь?» — «Я говорю, — сказала лиса, — что битый битого и везет». — «Правда твоя, кумушка», — отвечал простосердечный волк. Но как им путь лежал через лужок, то и пролетела птичка, которую увидя, волк сказал: «Куда эта хороша птичка, желал бы я претвориться в оную». — «Это неудивительно, — говорила лиса, — когда хочешь, я тотчас это сделаю, потому что и сию птичку я сделала из зайца». — «Сделай такую со мною милость, кумушка, — просил волк лисицу, — преобрази меня в птичку». — «Очень хорошо, — говорила лиса, — поди теперь в деревню, приноси зажженный пук лучины и приходи на сие место», — указывая ему на стог сена. Волк побежал в деревню за огнем и лучиною, а лисица в середину стога прорыла дырку небольшую, только бы пролезть волку, намереваяся его в оном сжечь. Как скоро волк принес лучину с огнем, то лиса приказала ему забиться в середину стога и, обложа кругом огонь, зажгла оный, а сама побежала с поспешностию в лес, желая уйти от волка. Бегучи дорогою, говорила она сама себе: «Ушки мои, послушай-ка меня, кому вы служите?» — «Тебе, Лиса Ивановна». — «Глазки мои, проводники мои, кому вы служите?» — «Тебе, Лиса Ивановна».— «Ножки мои, скороходки мои, кому вы служите?» — «Тебе, Лиса Ивановна». — «А ты, пес, хвост, кому служишь?» — «Я служу волку, — отвечал хвост, — и мешаю тебе бежать за тем, чтобы тебя серый волк нагнал и съел». — «Хорошо... сын, я с тобой управлюсь», и, прибежав к лесу, в дупло села, а хвост выпустила наружу, для того чтобы оный оторвал волк за его непокорность. Между тем серый волк, сидя в середине стога, почувствовал чрезмерный жар, выскочил из оного и бежал искать Лису Ивановну, желая ее съесть. Пробегая мимо дупла, увидел хвост лисицы, подбежал к дуплу, схватил лисицу за хвост и съел оную, а сам пошел в лес, где и поныне гуляет, не имея ни малейшего знакомства с лисицами и прочими зверями.

Крестьянин пошел в Благовещенье к обедне с женою. Поп по окончании литургии сказывал проповедь, в которой увещевал прихожан своих к подаянию милостыни. Между прочими убеждениями, что должно подавать ради имени божия, доказывал он, что бог всегда сугубо награждает подаяние, и этот довод подействовал на крестьянина. «Жена, — говорил он, выходя из церкви, — вслушалась ли ты, что говорил батько? Коли бог с такою лихвою назад отдает, то я отдам нашу корову ради имени его; она ж нам немного дает молока, как ты думаешь?» — «И вестимо, — отвечала баба, — коли мы вдвое получим». Итак, муженек решился и, отвязав свою корову, повел ее к попу, которого усильнейше просил взять ее. «Она только одна у меня и есть, — говорил он, — да я отдаю ее тебе ради имени божия». С этими словами всунул он веревку попу в руки. Поп весьма похвалил такой поступок своего прихожанина и от всего сердца желал, чтоб казанье его таковое же действие произвело в сердцах всех его слушателей.

Когда ушел крестьянин, то поп велел полученную корову отвести в хлев и связать рогами с его коровою, дабы они свыклись вместе. По исполнении того попова корова покойно ела, но другая, дичась, стала дергаться, чтоб отвязаться. Наконец, удалось ей вытащить другую из хлева. Оттуда поволокла она ее из поля в поле домой, до самого прежнего своего хлева. Крестьянин, увидев их обеих издали, закричал жене, чтобы вышла подивиться на чудо. Они радовались оба, что отдали свою корову, и верили, что поп не обманул их, сказывая им, что господь всегда сугубо воздает. Но как хлев их был тесен для двух коров, то они положили сбыть с рук вновь прибылую, и подлинно: крестьянин, не мешкав, повел ее на базар и продал.

1. <О поселянине и медведице>. «Указатель», 1900 А («Медведь вытаскивает человека из дупла»). Близких вариантов в русском сказочном репертуаре не зарегистрировано, если не считать заключительного эпизода в сказке «Небылицы в лицах, или не любо — не слушай, а лгать не мешай» (Собрание русских народных сказок. М., 1820, стр. 1—23, отд. пагинация; переп.: Сказки XIX в., 2), где, однако, человек спасается от медведя-лакомки, убивая его топорищем. По родственному сходству ряда мотивов и деталей ср. «Указатель», 1877*В («Человек в дупле»), 1875 («На хвосте у волка»), 1900*В («Волк вытаскивает человека из болота»). Дополн.: Левшин. Вечерние часы, 1, стр. 118; С. В. Савченко. Русская народная сказка, Киев, 1914, стр. 62.

В стихотворном изложении сказка-небылица о русском крестьянине, угодившем в огромное дупло с медом и спасшемся оттуда с помощью медведя, фигурирует в латинской поэме Севастиана Фабиана Кленовича «Роксолания», изданной в 1584 году (См.: А. В. Стороженка. С. Ф. Кленович и латинская его поэма Роксолания. Киев, 1881, стр. 35—37).

Печатается по сочинению Павла Иовия Новокомского (XVI век) «Книга о московском посольстве» (пер. А. И. Малеина, 1908), стр. 266—267; текст записан со слов царского посла и толмача Димитрия Герасимова во время его пребывания в Риме с ноября 1525 по июль 1526 года.

Характерно, что эпизод с дуплом излагается рассказчиком как подлинный факт, на что обратил внимание В. Бахтин в кн.: Господин леший, господин барин и мы с мужиком. Записки о сказочниках Дм. Молдавского и сказки, собранные Вл. Бахтиным и Дм. Молдавским. М. — Л., 1965, стр. 347.

Подробно о сказке-небылице см. настоящий сборник, стр. 7—10.

Две сказки (№№ 2 и 3) в записи Самуила Коллинза извлечены нами из его сочинения «Нынешнее состояние России» (Лондон, 1671), переведенного с английского на русский язык П. В. Киреевским и напечатанного в ЧОИДР, кн. 1, 1846 (отд. «Материалы иностранные»).

2. <Иван Грозный и лапотник>, стр. 15. «Указатель» (дополн.: Пропп), *921 II («Горшеня»). Ср. немецкий вариант «Репа Людовика XI» («Спутник и собеседник веселых людей», I, 103).

В басне В. Майкова «Повар и портной» вместо царя выступает важный пан, едущий из гостей домой; за остроумный ответ он награждает встречного повара, а завистливого и глупого портного наказывает (в сказке наказание несут бояре). В русской сказочной традиции сюжет в ряде случаев связывается с личностью царя Ивана Грозного и носит острый антибоярский характер (Афанасьев, 325; Ончуков, 7).

Не исключено, что современники Коллинза сказку об Иване Грозном и лапотнике воспринимали как историческое предание, на что указывают, между прочим, такие места в тексте, как происхождение дворянской фамилии Лапотских или забрасывание «по обычаю» прохожими старых лаптей на дерево в память о лапотнике.

О сказке см.: Ф. И. Буслаев. Исторические очерки народной словесности и искусства, т. I. СПб., 1861, стр. 512—515; А. Н. Веселовский. Сказки об Иване Грозном. «Древняя и новая Россия», 1876, № 4, стр. 313—316; Молдавский. Русская сатирическая сказка, стр. 246—249.

3. <Иван Грозный и вор>, стр. 16. «Указатель», 951 («Царь и вор»). Характерно, что в тексте Коллинза вор предлагает переодетому царю ограбить не казну «нашего государя», а «богатого боярина» и за то вознаграждается, тогда как в вариантах поздних записей вор или исполняет задуманное, или, отправившись к боярскому дому, подслушивает там заговор против царя и за сообщение об этом царю награждается.

В русских сказках на сюжет «Царь и вор» в качестве мнимого вора могут выступать Иван Грозный (см. настоящий сборник, № 4), Петр I (№ 5), безымянный царь или король (№ 23).

См.: А. Н. Веселовский. Сказки об Иване Грозном, стр. 316—322.

Кроме этих двух сказок, Коллинз записал (очевидно, также в кратком пересказе по памяти) следующие прозаические произведения, относящиеся к разряду исторических преданий или анекдотов и легенд.

а) Иван Васильевич (прозванный Грозным, the Tyrant) был хорошим государем, но много имел странностей. Однажды он пришел к своему дьяку и подал ему бумагу, в которой просил его, чтобы он сделал одолжение, заготовил к назначенному времени 200 000 человек войска со всем нужным оружием; потом прибавил, что он очень ему будет благодарен и будет молиться за его здоровье и подписался: «Твой покорный слуга, Ванька Московский (Josky of Moscua)».

б) Иван Васильевич был любим народом, потому что с ним обходился хорошо, но жестоко поступал со своими боярами. У него был жезл с острым наконечником, который он иногда во время разговора вонзал своим боярам в ноги, и если они выносили удар, не вздрогнув, то оказывал им после большое предпочтение.

в) Однажды послал он в Вологду за меховым колпаком (Colpack) и положил на ее жителей пеню за то, что прислали этот колпак не в надлежащую меру.

г) На одном празднике он делал различные шалости, над которыми некоторые иностранки, т. е. голландки и англичанки, смеялись; заметя это, он призвал их во дворец и, приказав раздеть их донага в своем присутствии в больших покоях, велел рассыпать перед ними четыре или пять мешков гороху и заставил их все подобрать. Когда они кончили эту работу, он напоил их вином и сказал, чтобы они были осторожнее и вперед не смели смеяться в присутствии императора.

д) Он послал однажды в Казань за одним дворянином, которого звали <Тарас> Плещеев (Plesheare), что в произношении русских звучит как плешивый, а воевода (Vayod), не расслышавший приказания, подумал, что он велел привести полтораста плешивых людей, потому что его имя сходно было звуками со словом полтораста (polteraste). Итак, собрав 80 или 90 человек плешивцев, воевода поспешно отправил их, извиняясь, что больше не мог найти в одной области. Увидя такое множество плешивых, император перекрестился от удивления; наконец, когда один из присланных подал ему бумагу, он спросил у своего дьяка: что он писал к воеводе? Дьяк показал список с письма, и таким образом ошибка открылась. Поив плешивых три дня до пьяна, царь отослал их назад.

е) Когда пожаловались на другого воеводу за то, что он в виде взятки принял гуся, наполненного червонцами (дукатами), царь, казалось, не обращал внимания на жалобу, но, проходя однажды мимо Пожара (Poshiarr), открытой площади, сходной с Смитфильдом, на которой обыкновенно бывают казни, он велел палачу отрубить этому воеводе руки и ноги и спрашивать при каждом ударе: «Вкусен гусь?».

ж) Иван Васильевич велел одному французскому посланнику пригвоздить шляпу к голове. Сир Иероним Баус (Sir Jerom Boze, Bowes), который вскоре после того приехал сюда в качестве нашего посланника, явился перед царем в шляпе, и когда он с гневом спросил у него, знает ли он, как наказан был французский посланник, сир Иероним отвечал: «Тот посланник был представителем малодушного французского короля, а я посол непобедимой королевы английской, которая не обнажает головы ни перед одним государем, и, если кто-либо из ее министров подвергнется оскорблению за границей, она в состоянии за него отомстить». — «Взгляните на него! — сказал Иван Васильевич своим боярам. — Вот молодец! Он смело говорит и действует за свою государыню; кто же из вас для меня то сделает?» Эти слова навлекли зависть на сира Иеронима и придворные уговорили императора, чтобы он дал ему объездить дикую лошадь. Сир Иероним исполнил приказание, так утомил лошадь, что она мертвая пала на землю; и потом спросил у его величества: не нужно ли объездить еще нескольких диких лошадей. Впоследствии император относился к нему с большим уважением, потому что любил таких удальцов, да к тому же еще отчаянного рубаку.

з) Переодевшись однажды, Иван просил ночлега в одной деревне, невдалеке от города, и никто не хотел принять его, кроме одного бедняка, жена которого мучилась тогда родами, и родила в то самое время, как царь был у ее мужа. Царь на другой день до свету ушел и обещал своему хозяину хороших кумовьев. Исполняя данное слово, он вскоре явился с множеством бояр и, богато наградив своего хозяина, сжег всю деревню, кроме его дома, советуя жителям быть вперед гостеприимнее; и сказал им: «Вы отказали страннику в приюте, за то сами теперь должны искать пристанища, и теперь узнаете, каково оставаться на дворе».

Ввиду того что перевод П. Киреевского записей Коллинза не всегда точен, на это в свое время указал М. П. Алексеев в статье «К анекдотам об Иване Грозном у С. Коллинза» («Советский фольклор», 2—3, М. — Л., 1936, стр. 325), мы сверили публикуемые тексты с их английским печатным оригиналом и внесли в них некоторые стилистические исправления.

4. Сказка о Шибарше. «Указатель (дополн.: Пропп), 1525 Д («Ловкий вор»), 950 («Дядя и племянник»), 951 В («Царь и вор»), 1737 («Поп в мешке поднимается на небо»).

Текст взят из журн. «Русский архив» (вып. 5 и 6, 1863, стр. 444—451), где он напечатан в сопровождении кратких примечаний от редакции и небольшого предисловия И. В. Беляева (стр. 451—452).

«Сказка эта, — говорится в примечании, — записана около 1740 года, в грозные времена бироновщины. Приставам тайной канцелярии велено было доносить не только о действиях заключенных, но и записывать их разговоры, и даже сказки, которые они друг другу сказывали. Этому обстоятельству мы обязаны сохранением печатаемой сказки» (стр. 451).

Вопреки утверждению И. В. Беляева сказка о Шибарше вызывает не только исторический, но и несомненно литературный и, мы бы добавили, большой фольклористический интерес. Записанная неизвестным писцом, со слов неизвестного рассказчика, сказка тем не менее и по подробностям содержания, и по стилю изложения чрезвычайно близка к народной (а в некоторых местах и сливается с ней), поэтому слова того же исследователя об утрате ею «всего живого литературного букета, которым так дороги для нас народные сказки, выхватываемые сочувственными народу собирателями из живых уст народных рассказчиков», нам представляются сильно преувеличенными. Во всяком случае нельзя сомневаться в тщательности и добросовестности писца, записавшего сказку, и талантливости неизвестного рассказчика (очевидно, простолюдина), с чьих слов была эта сказка записана.

Сказка об искусном воре в русском репертуаре встречается в сочетании весьма разнообразных сюжетов (см. настоящий сборник, №№ 3, 5, 21, 23).

5. <Петр I и вор>. «Указатель», 951 В («Царь и вор»). Ср. №№ 3, 4, 21. 23.

Текст взят из журн. «Живая старина>, 1903, вып. I—II, стр. 226—227 (отд. оттиск: П. К. Симони. Сказки о Петре Великом в записях 1745—1754 годов, I—IV. СПб., 1903). Вместе с этой сказкой, записанной в 1754 году, здесь же обнародованы П. К. Симони еще три сказки на ту же тему (варианты), зафиксированные: первая — в 1745, а две другие — в 1752 году (стр. 225—226). Чтобы дать читателю наиболее полное представление об этом любопытном собрании, приведем тексты остальных сказок.

а) Колодник в тюрьме говорил своим товарищам: «Слушайте, я скажу вам сказку: блаженныя и вечно достойныя памяти первый император Петр Алексеевич ходил по Москве и, сошедшись с вором, ходили красть деньги. Боярин один хотел его известь, а Петр велел боярину первую чарку выпить; и как выпил, так его, боярина, и разорвало».

Рассказчик был наказан кнутом и сослан на каторгу в Оренбург.

б) В 1730 году в Симбирске колодник говорил товарищам: «Сказать ли вам сказку?» — «Сказывай».

«В Москве был вор Барма, и наш император (но не выговоря который), нарядясь в мужицкое платье, и ночью из дворца ходил того Барму искать. И как-де он, государь, того Барму нашел, то-де тогда спросил того Барму, что-де он за человек, и тот Барма государю сказал, что он вор Барма; и государь стал того Барму звать красть из государевых палат денежную казну, и тот-де Барма государя ударил в рожу и сказал скверно: „Для чего ты государеву казну подзываешь красть, лучше-де пойдем боярина покрадем“. И государь-де с тем Бармою ходил, и боярина покрали, и государь покраденные пожитки все отдал Барме, и дал тому Барме с себя колпак, и велел ему на другой день с тем колпаком прийти в собор, и как-де на другой день тот Барма в собор пришел, то-де государь его Барму узнал и стал его Барму за то, что он не захотел государевой казны воровать, при себе держать в милости».

в) Ходил государь Петр Великий по Москве, по городу, в ночи один, и встретился с ним вор, и государь спросил его: что он за человек. И оный вор сказал, что он вор. И вор-де государя спросил: «А ты-де что за человек?» И государь сказал: «Я-де такой же вор, как и ты». И государь с тем вором побратался крестами, и вор назвался большим братом, а государь меньшим, и стал-де тот вор его государя звать воровать, и государь-де сказал: «Разве-де идти воровать во дворец». И за то-де тот вор государя бил дубиною и говорил государю: «Пойдем-де воровать лучше к сенатору». И пошли к тому сенатору, и по приходе вор влез на окно и слушал, что говорят, и прислушал-де, что тот сенатор говорит: «Завтра-де надобно мне звать государя к себе в гости и отравить до смерти». И вор-де прикликал государя, чтобы он те слова слышал, и государь влез на окно, и, слышав те же слова и слезши-де с окна, подошли в кладовую палату, и покрали денег, сколько им надобно было, и стали на пути, и вор-де государю говорил, что те деньги между собою разделить, а государь сказал: «Понеси-де ты деньги домой, а я завтра их возьму для того, что-де теперь мне домой принести и нельзя». И вор-де государю говорил: «Ты-де меня завтра где найдешь». И государь тому вору говорил: «Как-де государь в Кремле пойдет к обедне и все-де люди станут на колени, а ты-де на колена не вставай, и потому-де я тебя и узнаю». И поутру-де так тот вор и сделал, и взят-де тот вор.

В заметке, предпосланной сказкам, П. К. Симони указывает, что к нему они попали от Л. Н. Майкова, которому в свою очередь их передал Г. В. Есипов. Сказки извлечены из показаний обвиняемых на допросе в Тайной канцелярии Преображенского приказа.

Судя по датировке записи, автор заметки полагает, что «приурочение действующих лиц сказок, или, точнее, одной и той же сказки в нескольких распространенных вариантах, к Петру Великому и его эпохе, и особенно к покушению на его жизнь, должно бы быть отнесено к московскому еще периоду Петровской истории и ко времени стрелецких бунтов и других настроений, т. е. к концу XVII века» (стр. 223).

Подробно о сказках см.: П. К. Симони, ук. соч., стр. 223—224.

6. Сказка о Грозном и старце. В «Указателе» сказка аналогичного содержания не зарегистрирована; относится к циклу сказок «Умный юноша или девушка» («Указатель», 920—929); задача царя старцу: прибыть к столу «ни конем, ни пешу, ни в платье и ни нагу» и способы выполнения ее см. «Указатель» 875 («Семилетка»).

Текст взят из статьи А. Н. Веселовского «Сказки об Иване Грозном» (стр. 322—323).

«Сказка эта, — пишет А. Н. Веселовский, — доставлена Л. Н. Майкову Е. И. Якушкиным, который нашел ее в одном, принадлежащем ему рукописном сборнике XVIII века» (там же, стр. 321, подстрочные примечания).

Ср. иносказательный (умный) разговор царя Ивана Васильевича Грозного с мужиком-пахарем в сказке, записанной в 1826—1827 годах в Ярославской губ. и напечатанной под заглавием «Предание о царе Иване Васильевиче — из неопубликованных записок И. Ф. Рукина» («Русская старина», 1880, т. XXVIII, стр. 148—149).

Безымянный исполнитель этой сказки, вводя в нее исторический персонаж (Иван Грозный) и определяя конкретное место действия (Сергиев монастырь, Александрова слобода), явно стремился придать произведению характер исторического повествования.

7. Сказка об Иване Белом. «Указатель», 552 («Животные зятья») и 301 («Три царства: золотое, серебряное и медное»).

Текст взят из книги «Летописи русской литературы и древности», т. III. М., 1861, стр. 8—15 (отд. III «Смесь и библиография»). В редчайшей старинной записи сказка сохранена в рукописной собрании Н. Тихонравова (Отд. рукоп. ГБЛ. Сб. Е. Д. Филимонова). По датировке заговоров на оружие, входящих в эту же рукопись (напечатаны в тех же «Летописях русской литературы и древности», т. II. М., 1859, стр. 103—105), можно предполагать, что сказка зафиксирована в 60-х годах XVIII века.

На сказку «Об Иване Белом» (в рукописи сказка заглавия не имеет, оно дано издателем и, как отмечает С. Ф. Елеонский, «едва ли удачно») неоднократно ссылались исследователи (Афанасьев, Савченко и др., в том числе украинские. См.: А. Назаревский. До студій над давывою украінською повістю, у Київі, 1923, стр. 10), однако более или менее подробную характеристику она получила в статье С. Ф. Елеонского «Сказки в быту и рукописной литературе XVIII века», стр. 102—104. На основе анализа содержания и формы сказки, выдержанных в строго традиционном народном духе, исследователь пришел к заключению, что это авторская запись самого сказочника, по всей видимости, харьковского происхождения, на что указывает не только приписка владельцев рукописи (например, «1766 году генваря 12 дня я ниже подписавшийся города Харкова житель тарас данилов сын поддубной»), но и встречающиеся в ней многочисленные украинизмы языка.

Сказка печатается с воспроизведением языковых особенностей текста.

8. Про дурня. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1696 А («Набитый дурак»). Ср. дополн.: Никифоров, 5.

Текст взят из сб. «Былины в двух томах», т. 2. Подгот. текста, вступ. статья и комм. В. Я. Проппа и Б. Н. Путилова. М., 1958, стр. 436—443.

Точное воспроизведение текста в сб. «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». Издание подготовили А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов. Отв. ред. Д. С. Лихачев. М. — Л., 1958, стр. 481—483. Там же см. комм., стр. 631.

В устном бытовании сказка известна главным образом в прозаической форме. В сокращенной литературной обработке см.: Л. Н. Толстой. Дурень (стихи-сказка). Собрание сочинений в двадцати томах, т. 10, М., 1963, стр. 48—54.

Известная книга Н. Курганова, которую сокращенно принято называть «Письмовник», очень быстро сделалась настолько популярной в различных слоях русского общества, что уже в XVIII веке выдержала несколько изданий. Само слово «Письмовник» в заглавии появляется лишь при повторном издании (1777). Рассказы и анекдоты литературного и отчасти фольклорного происхождения размещаются в книге под рубрикой «Краткие замысловатые повести» и заполняют «Присовокупление» № 2. В первых двух изданиях «Письмовника» количество их достигает 321, в последующих (а таковых только в XVIII веке было пять) — 353.

9. <Старуха в церкви>, 88. «Указатель»,* 1625 («Баба ставит свечку богу и чорту»); относится к циклу анекдотов «О хитрых и ловких людях» с явно антиклерикальной окраской. Ср.: «Спутник и собеседник веселых людей», I, 94 («Простота деревенской бабы»), где вместо церкви — кирка, дьячка — капуцинский монах; на вопрос монаха баба отвечает: «Надобно, честный отец, везде искать себе друзей, ведь не знамо, где кто пригодится».

10. (Наставление отца детям), 170. В «Указателе» притча не зарегистрирована; относится к чрезвычайно распространенным произведениям; подобно пословице, чаще всего употребляется применительно к конкретному жизненному случаю или ситуации и всегда с назидательной целью. См., например: Записки Н. Н. Муравьева-Карского («Русский архив», 1888, № 3, стр. 417; изложение содержания воззвания к туркменскому народу от 1821 года); Открытое письмо М. Погодина к М. Максимовичу по поводу происхождения Руси («Москвитянин», 1841, № 5, стр. 216); Господарев, стр. 7. Ср. в литературной обработке: Л. Н. Толстой. Отец и сыновья (басня). Собрание сочинений в двадцати томах, т. 10, М., 1963, стр. 80—81.

11. <Пастор и его слуга>, 226. «Указатель», 1833 («Что говорит Давид»). Встречающиеся в тексте слова (кирка, пастор) как будто указывают на западный источник. Вместе с тем пастор называется также попом и батькой. Эти и некоторые другие элементы несомненно придают рассказу русский народный колорит.

12. <Лучший сон>, 227. «Указатель», *2100 («Лучший сон»), из цикла «Анекдоты об иноплеменниках».

13. <Умный мужик>, 233. «Указатель» (дополн.: Пропп), *921 I А («Куда тратятся деньги»), из цикла «Умные ответы». Дополн.: Никифоров, 7. См. также рукоп. сборник конца XVIII века (Отд. рукоп. ГБЛ, ф. 218, № 900). Ср.: «Спутник и собеседник веселых людей». I, 54.

Данный текст сказки изложен до предела сжато. В вариантах обычно вопросы задает царь, а крестьянин загадочно отвечает на них; последний свою разгадку продает за деньги боярам.

14. <Духовная собаки>, 262. В «Указателе» анекдот не зарегистрирован. Близкий вариант: Русское народно-поэтическое творчество против церкви и религии. М. — Л., 1961, 107. Ср.: «Спутник и собеседник веселых людей», I, 19 («Разумная собака»); Поджо Браччолини. О священнике, который похоронил собачку. В кн.: «Итальянская новелла Возрождения». М., 1957, стр. 316.

Приводим еще один вариант анекдота из рукописного сборника конца XVIII века (Отд. рукоп. ГБЛ, ф. 218, № 900, лл. 99 об.—103).

Один деревенский пастор имел у себя собачку, которую он смертельно любил. Случилось, что та бедная скотина занемогла, а через несколько дней умерла. Пастор в честь ее памяти заблагорассудил погребсти ее так, как христианина. Епископ, услышавши о таком деле, приказал пастору тотчас явиться к себе. Как скоро оный пришел, то он, учиня ему жестокий выговор, хотел его лишить сана за то, что он обесчестил их орден. «Ваше преосвещенство, — ему сказал пастор, — если бы вы изволили услышать разум бедной той собачки, сказанный не только прежде, но и при самом исходе от временного сего света, и если бы вы видели приятную ее ... то, конечно бы, вы не отказали дать ей место и в главном кладбище». — «А почему это?!» — вскричал епископ. «Ваше преосвещенство, — сказал пастор, — как она почувствовала приближающийся к себе конец, то послала по нотариуса, приказала написать духовную. „Епископ нашей епархии, — сказала она, — находится в нужде, и я приказываю ему выдать по духовной сто ефимков“. Потом, оборотясь ко мне, просила меня, чтоб я исполнил последнее ее соизволение, на которое я не могши отречься, принес теперь оные деньги все сполна для вручения вашему преосвещенству». Епископ, принявши деньги и рассудивши получше, нежели как прежде думал, разрешил пастору: духовная ему весьма хороша показалась, и погребение не противно их ордену.

Сборник «Бабушкины сказки» включает 31 текст. Далеко не все из них относятся к собственно сказкам; в подавляющем большинстве — это бытовые рассказы, анекдоты и пр., иногда несомненно почерпнутые составителем из устного бытования и, вероятно, преимущественно в городской среде.

Сборник посвящается Прокофию Акинфиевичу Демидову (1710—1786), одному из трех сыновей Акинфия Никитича Демидова, крупнейшего промышленника-миллионера России XVIII века. Огромные богатства, доставшиеся по наследству от отца, позволили Прокофию Акинфиевичу вести праздную и беспечную жизнь, полную чудачества и приключений. Вместе с тем он известен как щедрый меценат, чьи пожертвования распространялись на различные общественные нужды.

Подтверждением того, что П. А. Демидов проявлял любительский интерес к произведениям народного творчества и способствовал их собиранию, служит не только свидетельство Друковцова, но и сборник Кирши Данилова, происхождение которого самым тесным образом связывается с его именем (См.: Предисловие С. К. Шамбинаго к сб. «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». М., 1938, стр. VIII—XI). О П. А. Демидове и его «странной жизни», породившей массу анекдотов, см.: С. Н. Шубинский. Русский чудак XVIII столетия. В кн.: «Исторические очерки и рассказы С. Н. Шубинского», изд. 4. СПб., 1903, стр. 327—343.

Посвящая «Бабушкины сказки» П. А. Демидову, С. Друковцов вместо предисловия обращается к нему со следующими словами:

«Любезный благодетель!

Я, разбирая стародавние свои бумаги, нашел Бабушкины сказки, которые, тебе, благодетелю моему, вручаю; а я с почтением моим пребуду: Ваш верный и покорный слуга Сергей Друковцов.

Генваря 1 дня 1778».

Все сказки в сборнике нумерованы; заглавия не имеют. Второе издание «Бабушкиных сказок» относится к 1781 году.

15. <Глупая старуха>, 21. В «Указателе» анекдот не зарегистрирован; относится к циклу рассказов «О дураках».

16. <Про ленивую жену>, 24. «Указатель», 1370 («Ленивая жена»). Зарегистрирован вариант, записанный на Украине (бывш. Екатеринославская губ.): ленивая жена сваливает вину на кота, который-де не мог приготовить обеда; муж велит жене держать кота, бьет его железными прутьями; кот царапается, жена его упускает, за что наказывается мужем и таким образом исправляется (П. П. Чубинский. Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край, т. II. СПб., 1878, Отд. II, 34).

17. <Хитрая жена>, 28. В «Указателе» сказка не зарегистрирована; относится к циклу анекдотических сказок «О супругах».

18. <Дедушка и внучек>, 30. «Указатель», 1920 А («Лгала и Подлыгала»); ср. 1960 («Большое животное или большой предмет»). Ср.: Хомяков. Забавный рассказчик, I, стр. 133—136 (см. настоящий сборник, № 42 и комм.).

19. <Отец и сын>, 31. «Указатель» (дополн.: Пропп), *982 («Дедушка и внучек»). В украинском варианте (Афанасьев, 449) разрабатывается только та часть сказки, которая у Друковцова входит как притча в рассказ старика-отца. Как там, так и здесь деда стаскивает отец мальчика «под гору» (или пускает «у самый низ» глубокого яра) на лубке; очень сходен и ответ мальчика на вопрос отца: «На что ты лубок взял?»

«Сава, ночная птица» — второй «фольклорный» сборник Друковцова. Он состоит из прозаических произведений (общим числом 25), близких по характеру к произведениям рассмотренного сборника «Бабушкины сказки».

В предисловии к сборнику, обращенному к тому же П. А. Демидову, мы читаем:

«Любезный благодетель и друг Общества![166] Вручил я Вам Бабушкины сказки, которые тебе, другу моему, не были угодны. Я оные принужден был отослать на бумажную фабрику промыть, из чего вышла, как просушили листы, Сава. Пожалуй, прочти, чем меня много одолжишь, а я Ваш, любезного благотворителя и друга общества, верный и покорный слуга Сергей Друковцов. В Москве июля 8 дня 1779 года».

Все сказки «Савы, ночной птицы» пронумерованы, но так же, как и в сборнике «Бабушкины сказки», названий не имеют.

20. <Про хитрого парня>, 20. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1384 («Муж ищет людей глупее жены»), *1541, I («Мужик выпрашивает у барыни свинью в гости»).

Сказки с разработкой сюжетов 1384 и * 1541 I см.: «Забавный рассказчик», I, стр. 78—87 (см. настоящий сборник, № 40); Зеленин. Пермск., 26; Худяков, 35.

Судя по дневниковой записи А. В. Храповицкого, личного секретаря Екатерины II, анекдотический рассказ о глупой жене, сокрушающейся о несчастной судьбе еще не родившегося ребенка, циркулировал и в придворной среде. Этот рассказ как иллюстрацию к словам «о разных опасностях» он изложил в следующей лаконичной форме:

«Мужик, вошед в избу, повесил на стену топор; вдруг жена его заплакала. Он спрашивает ее, и она говорит: когда я буду брюхата и рожу реренка, то может случиться, что поставлю тут колыбель, а топор упадет и разрубит младенца». «Дневник А. В. Храповицкого 1782—1793». СПб., 1874, стр. 10 (запись от 30 мая 1786 года).

В вариантах сказки, как правило, занятия барина не уточняются (у Друковцова он — «почтенный судья из мудрого приказу»), который к тому же оказывается не менее глупым, чем его жена: вместо наказания последней (у Друковцова судья «сбивает жену со двора») он пускается вдогонку за хитрым парнем и сам оказывается в дураках (см.: «Указатель», 1528 «Сокол под шляпой»).

Три сказки, которые мы печатаем ниже, открывают вторую часть сборника В. Левшина «Русские сказки» и помещаются под общей рубрикой «Сказки народные». В этом обширном собрании они занимают очень скромное место. Над каждой сказкой вместо заглавия стоит слово «Сказка» и указывается (римскими цифрами) ее порядковый номер (I, II, III).

21. <О воре Тимоне>, стр. 2—24. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1525 Е («Воры и их ученик») и *1525 I («Кому должна достаться шуба?»). В такой контаминации см.: Худяков, 98; Зеленин. Вятск., 61 (частично). Ср.: Сказки XIX в., 56 и в настоящем сборнике №№ 3, 4, 5, 23.

Сказка в изложении Левшина удерживает многочисленные бытовые подробности и натуралистические описания (см., например, эпизод с увозом ворами свиньи), вообще говоря, чрезвычайно показательные для народных сказок цикла «Ловкий вор».

Обращает на себя внимание колоритно разработанная сцена ограбления богатого монастыря и хищения у сонного архимандрита собольей шубы.

22. <О цыгане>, стр. 24—32. «Указатель», *1610 I («И чужую мать матушкой назовешь»).

Добродушно подсмеиваясь над глупостью цыгана, сказка в то же время не без лукавства и иронии изображает скоропалительный и неправый суд воеводы, что переключает ее в план популярных сатирических повестей XVII—XVIII веков типа «Шемякин суд».

23. <О племяннике Фомке>, стр. 32—53. Сказка, сложная по композиции, включает ряд сюжетов и мотивов из двух циклов: «О разбойниках и ворах» и «О хитрых и ловких людях»:

а) Обучение воровству (в то время как дядя ворует из-под сороки яйца, племянник незаметно срезает у него подошвы сапог и снимает портки) — мотив, обычно разрабатывающийся в сказках «Дядя и племянник». «Указатель» (дополн.: Пропп), 950.

б) Подбрасывание на дорогу сапог с целью обмана мужика и увода от него коровы. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1525 Д («Герой обманывает воров»). Ср. со «Сказкой о Климке» («Старая погудка», стр. 3—26).

в) Искусное похищение у барина и барыни ночных рубашек и постели; увод из барской конюшни жеребца. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1525 А. Ср. со «Сказкой о Климке» («Старая погудка», стр. 3—26); Никифоров, 57.

г) Обман судьи-воеводы («Камень за пазухой»). «Указатель» (дополн.: Пропп), 1660 («Шемякин суд»).

д) Воровство королевской казны; гибель дяди. «Указатель» (дополн.: Пропп), 950 («Дядя и племянник»).

е) Царь и вор. «Указатель», 951 А, В.

Ср. также: Сказки XIX в., 56 и в настоящем сборнике №№ 3, 4, 5, 21.

Судя по количеству изданий, сборник «Лекарство от задумчивости» пользовался огромной популярностью у читателей последней четверти XVIII — начала XIX века. В неизменном составе шести волшебных сказок, вошедших в первое издание 1786 года, он под тем же заглавием переиздавался в 1791 году, а затем с несколько измененным названием — в 1793, 1815, 1819, 1830 и 1839 годах (см.: Сказки XIX в., стр. 24).

Сказки (кроме первой — «История о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче и его храбрости и невообразимой красоте царевны Анастасии Вахромеевны», стр. 1—97, которую мы опускаем) имеют отдельные шмуцтитулы; пагинация общая.

24. Сказка о храбром и смелом кавалере Иване-царевиче и о прекрасной супружнице его Царь-девице, стр. 98—131. «Указатель» (дополн.: Пропп), 518 («Обманутые лешие») и 301 («Три царства: золотое, серебряное и медное»). Ср. лубок начала XIX века (Ровинский, I, 36; переп. с сокращениями — Афанасьев, 562). В таком сочетании сюжетов в русском репертуаре сказка не зарегистрирована. Разработку сюжета «Три царства» см.: «Сказка о золотой горе, или Чудные приключения Идана, восточного царевича» (СПб., 1782); «Сказка о золотом, серебряном и медном государствах» (Ровинский, I, 47, лубок начала XIX века), а также настоящий сборник, №№ 7, 47. Ср. дополн.: Никифоров, 79, 131.

В нашей сказке наряду с персонажами, наделенными искусственными именами,— Ахридей (царь), Дария (царица), Луна и Звезда (царевны) — действуют Иван-царевич, Царь-девица, Баба-Яга (зд. Ега-Баба); довольно последовательно проводится троичность, сохраняются типичные сказочные ситуации и традиционные формулы.

25. Сказка о семи Семионах, родных братьях, стр. 132—151. «Указатель» (дополн.: Пропп), 653 («Семь Симеонов»); переп с некоторыми изменениями в лубке (Ровинский, I, 56; то же: Афанасьев, 561).

Текст сказки устойчив. В вариантах семь Семионов — братьев искусников, решая аналогичную задачу (украсть для царя из другого государства Елену Прекрасную), также приходят на помощь друг другу своим чудесным «ремеслом».

Адор и Сарга (цари) — искусственно введенные в сказку имена.

О несостоятельности попытки Д. Ровинского сблизить сказку «О семи Симеонах» с итальянской сказкой из сборника «Пентамерон» Базили см.: И. М. Колесницкая. Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 200—201.

26. Сказка о Игнатье-царевиче и о Суворе-невидимке мужичке, стр. 152—188 «Указатель» (дополн.: Пропп), 551 («Молодильные яблоки»); усложнена мотивами сюжета 465 А («Пойди туда, не знаю куда»); ср. также 301 («Три царства: золотое, серебряное и медное»). В вариантах герой сказки «Молодильные яблоки» выполняет не три, а одну задачу царя, связанную с добыванием чудесных средств для возвращения молодости (см. настоящий сборник, № 29 и комм.). Сказка стройна по композиции, проста и красочна по стилю и языку изложения, в котором преобладают общие места и устойчивые формулы. Помимо имен, присущих русской народной сказке (Игнатий-царевич, Ега-Баба, Сувор-невидимка мужичок, Нагай-птица), в ней встречаются и такие искусственные, как Сунбул и Мидор (цари), Бендула (царица), Хитра (царевна).

27. Сказка о Иванушке-дурачке, стр. 189—236. «Указатель» (дополн.: Пропп), 530 *В («Сивка-Бурко»). Дополн.: Никифоров, 125. В кратком пересказе: Афанасьев, 564. Ср.: «Сказки русские» П. Тимофеева, стр. 173—218 (см. настоящий сборник № 34).

Сказка излагается по довольно устойчивой схеме; строго ограничены традицией и функции персонажей; фигура главного героя Ивана-дурака выписана колоритно, в народном духе. По простоте и красочности языка сказка не могла не нравиться читателям XVIII — начала XIX века, и потому не случайно один из них не удержался и написал чернилами на полях перед ее заглавием слова: «Сия сказка весьма хороша» (см. экземпляр сборника изд. 1786 года в библиотеке Ленинградского отд. Института истории АН СССР).

28. Сказка о Силе-царевиче и о Ивашке-белой рубашке, стр. 237—254. «Указатель» (дополн.: Пропп), 507 В («Благодарный мертвец»). Переп с некоторыми изменениями в лубке (Ровинский, I, 41; то же в сокращенном виде: Афанасьев, 575).

Сказка входит в репертуар русских сказочников, но варианты немногочисленны. Основные эпизоды сказки постоянны; различие между ними — в способах обработки. Благодарность мертвеца во всех без исключения случаях герой заслуживает своим человеческим к нему отношением.

У Абрама Новопольцева (Садовников, 5) сюжет «Благодарный мертвец» разрабатывается в рамках сказки «Волшебное кольцо» («Указатель», 560).

Персонажи: Елена Прекрасная, Ивашка-белая рубашка, Сила-царевич встречаются в народных сказках поздней записи. Хатей (царь), Салом (король), Асир и Адам (царевичи), Труда (королевна) — искусственно введенные в сказку имена.

При перепечатке сказки в лубке, очевидно, по цензурным соображениям вместо «поехали в божию церковь» (стр. 118) напечатано: «поехали в кирку».

Сборник «Сказки русские» П. Тимофеева в первом издании 1787 года представляет большую библиографическую редкость. Насколько нам известно, он сохранился всего лишь в двух экземплярах: один — в ГБЛ, другой — в библиотеке Ленинградского отд. Института истории АН СССР.

Сборник открывается следующим посвящением П. Тимофеева:

«Государю моему, ярославскому купцу, Артемию Ивановичу, господину Саратову всеусерднейшее приношение». За ним идет обращение издателя к читателю, написанное стихами:

После стихотворного обращения следует «Предуведомление к читателю», в котором говорится:

«Любезный читатель! Причина, побудившая меня собрать сии сказки, есть следующая: известно, что много находится таких людей, которые, ложась спать, любят заниматься слушанием или читаемых каких-либо важных сочинений, или рассказывания былей и небылиц, а без сего никак не могут уснуть. Почему я, желая услужить охотникам до вымышленных вздоров, постарался собрать столько, сколько мог упомнить, и сказать оные в свет.

За излишне почитаю напамятовать читателю, чтобы таковые рассказывания, мною издаваемые, были хотя мало правдоподобны, но они основаны на лжи и выдуманы для препровождения скучного и праздного времени; по пословице, сказка ложь, а песня быль.

В заключение же прошу тебя, любезный читатель, заниматься чтением сих сказок, естли ты охотник, а когда противной, то, пожалуй, оставь оные и не брани меня».

Всего в сборник входит десять волшебных сказок; сказки имеют общую пагинацию; объем каждой из сказок колеблется от 21 до 45 страниц.

В XVIII веке сборник «Сказки русские» переиздавался в 1790 и 1800 годах под названием «Веселая старушка, забавница детей, рассказывающая старинные были и небылицы»; появлялся он и в первой половине XIX века также с изменением в заглавии: в 1804, 1842 и 1847 годах — «Деревенская забавная старушка, по вечерам рассказывающая простонародные веселые сказочки и разные старинные небылицы»; в 1838 году — «Русские сказки» (М., в тип. А. Евреинова). Во всех переизданиях состав сказок оставался неизменным, но в них вносились многочисленные поправки, преимущественно стилистического характера: по вкусу издателей одни слова заменялись другими, производилась перестановка отдельных слов в предложении, некоторые фразы сокращались, другие, наоборот, дополнялись и пр. Кроме того, имя первого издателя и составителя сборника не упоминалось, а посвящение и обращение к читателю опускались.

29. Сказка первая о трех королевичах, стр. 1—22. «Указатель» (дополн.: Пропп), 511 («Молодильные яблоки»).

Одна из популярных в России волшебных сказок. Уже в XVIII веке известны три печатных варианта. Кроме «Сказок русских» П. Тимофеева, она вошла в сборники «Дедушкины прогулки» (№ 3) и «Лекарство от задумчивости» (№ 4; см. настоящий сборник, № 26).

Непосредственно от народных исполнителей сказки на сюжет «Молодильные яблоки» впервые записали в 40—50-х годах XIX века П. И. Савваитов и Д. И. Баласогло (см.: Сказки XIX в., 54, 83, 85).

О несостоятельности попытки Д. Ровинского возводить сказку «О трех королевичах» к западноевропейскому источнику см.: И. М. Колесницкая. Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 202—203.

30. Сказка вторая о Иване-царевиче, стр. 23—62. «Указатель» (дополн.: Пропп), 552 («Животные зятья»), 554 («Благородные животные»).

Схема сказки устойчива. В некоторых вариантах роль необыкновенных зятьев также исполняют орел, ворон и сокол, а героиня-богатырша именуется Марьей Маревной (Афанасьев, 519; Худяков, 22). Сказка изложена последовательно и с соблюдением традиционной стилистической обрядности; в отдельных местах (особенно в описании седлания коня) чувствуется воздействие былинной традиции.

О несостоятельности попытки Д. Ровинского рассматривать сказку «О Иване-царевиче» как перевод из сборника «Пентамерон» Базили см.: И. М. Колесницкая. Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 199—200.

31. Сказка третья о Эдуарде-королевиче, стр. 63—103. «Указатель» (дополн.: Пропп), 569 («Сумка, шляпа и рожок»).

Начало сказки содержит повествование о трех братьях-королевичах, из которых два старших, завидуя младшему, строят против него различные козни, — мотив, характерный для сказки «Конек-горбунок» («Указатель», 531). Известен сказочной традиции и эпизод расправы над героем и героиней посредством отправки их в открытое море на пустом корабле с отрубленными парусами и рулем. Несмотря на книжный язык, господствующий на протяжении всего повествования, вторая часть сказки (сюжет 569) все же изложена в более фольклорной манере, чем первая.

32. Сказка четвертая о Панфиле, стр. 104—129. «Указатель» (дополн.: Пропп), *946 («Балдак Борисьевич»).

В сказке довольно строго соблюдается традиционная стилистическая обрядность: троичность (три дочери у короля, три виселицы, три заповедных луга и пр.; как отступления от этого канона — очевидно, с целью некоторого сокращения сказки — может рассматриваться эпизод добывания героем трех волшебных предметов не за три, как обычно, а за одну поездку); устойчивые стилистические формулы. Формула седлания коня и чудесная поездка на нем, по всей видимости, былинною происхождения; она встречается также в сказках позднейшей записи, главным образом на Севере России, что некоторыми исследователями рассматривается, и не без основания, как результат прямого воздействия былинной традиции.

33. Сказка пятая о Иване-купеческом сыне, стр. 130—171. «Указатель» (дополн.: Пропп), 560 («Волшебное кольцо»). Дополн.: Никифоров, 82.

Варианты многочисленны. К стабильным ситуациям большого количества сказок относятся следующие: покупка героем чудесных животных (обычно собаки и кота), добывание волшебного кольца (перстня), женитьба на царской (королевской) дочери, похищение кольца женой-изменницей, возвращение кольца с помощью чудесных животных. Наша сказка развивает те же типичные ситуации, но, как правило, с большими подробностями (см.: например, сцены добывания волшебного кольца героем, посещение королевского дворца его матерью-свахой и некоторые другие). Близкий вариант, с рядом совпадающих деталей: Афанасьев, 190. В поздних записях сказки преобладает герой «низкого» происхождения (сын бедных родителей, вдовий сын и пр.), что позволяет углубить социальный конфликт между мужем и женой и с большим основанием мотивировать ее измену. Примечательно, что сумма в 300 рублей и порядок ее расходования героем по частям твердо удерживается в ряде вариантов (Афанасьев, 190; Худяков, 65; Зеленин, Вятск. 117; Смирнов, 34, 301).

34. Сказка шестая о Иванушке-дурачке, стр. 173—218. «Указатель» (дополн.: Пропп), 530 *В («Сивко-Бурко»). Дополн.: Никифоров, 111. Ср. настоящий сборник, № 27.

Наша сказка изложена искусно и в той несколько наивной манере, какая свойственна народным исполнителям. Хорошо выписан в ней образ иронического дурака, как, впрочем, и всех других персонажей (его двух братьев и невесток, короля, королевской дочери, зятьев короля); соблюдена троичность (три брата, три ночевки на могиле отца, три попытки доскакать до королевской дочери, три задания короля и т. п.); сохранены общие места и устойчивые формулы, из которых особенно выделяется своей полнотой и красочностью многократно повторяемая в тексте формула вызова коня и его седлание (Ср.: Афанасьев, 296; Зеленин. Пермск., 2; Соколовы, 144; Смирнов, 6).

35. Сказка седьмая о лисице и дураке, стр. 219—240. «Указатель» (дополн.: Пропп), 545 В («Кот в сапогах»).

Начальный эпизод — поочередное дежурство трех братьев у стога расхищаемого сена и поимка вора — характерен для сказок типа «Конек-горбунок» («Указатель», 531). В сказке «Козьма Скоробогатый» (Афанасьев, 164) вором также является лиса, но герой ловит ее в своем «худом домишке», куда она забирается, чтобы полакомиться курами. Великодушное отношение героя к пойманной лисице-воровке мотивирует ее дальнейшие действия, направленные на то, чтобы высватать за своего освободителя княжескую (царскую) дочь и наделить его богатством. В вариантах (Афанасьев, 163; Худяков, 70) лиса приходит к герою по собственной инициативе, очевидно, только из-за сострадания к его бедности и одиночеству. Как главный персонаж сказки — хитрая, находчивая и невероятно пронырливая лиса, так и цепь ее фантастических проделок типичны для русских сказок на сюжет «Кот в сапогах».

Риген (царь) и Расимское (государство) — искусственно введенные в сказку имя и название.

36. Сказка восьмая о Иване-богатыре, мужицком сыне, стр. 241—279. «Указатель» (дополн.: Пропп), 315 А («Звериное молоко»).

Близкие варианты: Афанасьев, 203; Смирнов, 229. В народной передаче эта сказка, твердо сохраняя общий сюжетный каркас, чрезвычайно подвижна по составу действующих лиц и характеру ситуаций. Главным ее героем может быть брат или сын и соответственно этому изменницами — его сестра или мать; соблазнителем сестры (матери) часто выступает змей-оборотень, в ряде же вариантов — атаман разбойников или, как в нашей сказке, есаул; различны и помощники героя, среди них чаще всего встречаются чудесные животные (волк, медведь и пр.). В зависимости от действующих лиц и связанных с ними ситуаций сказка приобретает различные оттенки: иногда она до того насыщается жизненно бытовыми элементами, что напоминает собой не волшебную, а новеллистическую сказку. Именно к такому виду принадлежит и комментируемая сказка, которую, однако, на наш взгляд, ошибочно исключать из числа волшебных и считать новеллистической (И. М. Колесницкая. Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 204) хотя бы потому, что главный герой ее Иван-богатырь наделяется таким «дарованием», как необыкновенная для простых смертных скорость передвижения («он в час по сту верст уходил») и «сверх безмерная сила», позволявшая ему легко расправляться с многочисленными разбойниками, ломать и гнуть руками на полозья дубы, вырывать деревья, расчищая себе дорогу в непроходимом лесу, переносить огромные тяжести, рвать на себе крепчайшие «волосяные канаты» и пр.

Сказка не лишена ряда специфических народных слов и выражений (например, про вино говорится, что оно «отменно хорошо»; в обращении к тому или иному лицу часто употребляется ласкательная форма: братец, сестрица, невестушка и пр.).

37. Сказка девятая о лягушке и богатыре, стр. 280—311. «Указатель» (дополн.: Пропп), 402 («Царевна-лягушка») и 400 А («Муж ищет исчезнувшую или похищенную жену»). Ср. дополн.: Никифоров, 55.

Сюжет «Муж ищет исчезнувшую или похищенную жену» ср. в «Сказке о Ливиане-богатыре» («Продолжение повествователя русских сказок». М., 1787, стр. 57—97), среди действующих лиц которой упоминается Баба-Яга и Кощей Бессмертный.

38. Сказка десятая и последняя о Емеле-дурачке, стр. 312—345. «Указатель» (дополн.: Пропп), 675 («По щучьему веленью»), Дополн.: Никифоров, 10.

Сказка отличается стабильностью. Тип героя во всех вариантах выдерживается с большой последовательностью. Большинство сказочников сохраняет и его имя — Емеля. Чрезвычайной устойчивостью обладает формула обращения: «По щучьему веленью, по моему прошенью».

Можно предположить, что известное унифицирование сказок об Емеле в записях XIX—XX веков произошло под воздействием лубочной литературы, где они в начале XIX века перепечатывались почти в неизмененном виде из сборника П. Тимофеева (Ровинский, I, 59).

О несостоятельности попытки Д. Ровинского возводить данную сказку к «Пентамерону» Базили см.: И. М. Колесницкая. Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 200.

Книга издана в двух частях. Посвящение (ч. I) подписано цифрами: 80. 600. В кириллическом обозначении они соответствуют инициалам автора: П. Х. (Петр Хомяков). Повествование ведется от лица офицера. Он же передает и сказки, рассказываемые ему солдатом. К прослушиванию сказок офицер прибегает с целью разогнать тоску, временно забыться, «избежать горести» в разлуке с любимыми женой и дочерью.

Всего в книге (ч. II) восемь сказок: 1. О любителе сказок и прохожем солдате («Указатель», *1376 В); 2. О мертвеце и разбойнике (*1588, 1654*); 3. О голобоком волке (121); 4. О путешествующем солдате (Ср. *1730 III); 5. О воре и мошеннике (*1525 I); 6. О двенадцати бутылках; 7. О ведьме; 8. О прохожем мальчике (гри последние сказки в «Указателе» не зарегистрированы).

Сказки, очевидно, фольклорного происхождения. В изложении их встречается много подлинно народных слов и выражений, например: утирка ( = полотенце), «тузить волка», «зелено вино», паголенок ( = голенище чулка), «буйная головушка», «люди гомозят» ( = суетятся, копошатся, толкутся) и др.

Естественно, что рассказчик из солдат придает сказкам и свою специфическую окраску, и потому совсем не случайно, что в трех из них главным действующим лицом выступает хитрый и находчивый (к тому же в двух случаях отставной) солдат; в сказочное описание вкрапляются отдельные элементы армейского быта; упоминаются некоторые предметы, относящиеся самым непосредственным образом к военной службе.

Все эти сказки в большей или меньшей мере прошли литературную обработку, поэтому утверждать, что слог их есть «слог русских сказок», как это делается в предисловии к ним (стр. 1), нельзя. В духе литературной традиции XVIII века в отдельные сказки вводятся искусственные имена — Легкомысл («О мертвеце и разбойниках»), Алисар и Милолика («О двенадцати бутылках»); персонаж греческой мифологии — Пан («О голобоком волке»);[167] в значительной степени изменяется стиль.

39. <Солдат-сказочник>, II, стр. 2—6, «Указатель» (дополн.: Пропп), *1376 В («Солдат рассказывает сказки»). Дополн.: Никифоров, 95.

В большинстве вариантов рассказчиком выступает солдат, которого пускают на ночлег с условием, чтобы тот всю ночь забавлял хозяина (купца, богатого мужика и пр.) сказками. Как уговор «не перебивать», так и нарушение этого уговора слушателями составляет неотъемлемую черту такого рода сказок.

Примечательно, что в нашем варианте купец с радостью пускает солдата на ночлег, ибо, как говорится, он «наслышался от своих собратий, что отставные солдаты сказывать сказки превеликие мастера».

Книга Е. Хомякова «Забавный рассказчик» открывается следующим «дружеским приношением» капитану Христофору Николаевичу Попову:

«Государь мой!

Стремясь давно уже с вожделенным желанием оказать Вам, государю моему, несомненный знак моей к вам дружбы, вознамерился я ныне произвесть оное в действо, сими слышанными от рассказчика и собранными мною сказками, которые я вам как другу моему предлагаю, вы их можете хвалить и хулить по своему рассуждению, а я оным исполнил свое намерение доказать вам, что я есмь:

Ваш государя моего всегдашний друг и слуга, Евграф Хомяков».

Далее за «приношением» следует обращение «К читателю», подписанное «Е. Х. Житель города Москвы», в котором утверждается, что, издавая книгу, автор не имел «никакого другого намерения, как только чтобы сделать удовольствие тем, кои охотно читают сказки». В оправдание же того, что в его труде «найдутся недостатки красноречия» автор пишет: «Но я объявляю, что не хотел потерять того слога, каким повествовал мне рассказчик мой».

В заключение обращения дается беглая характеристика рассказчика, который «не из числа был тех, у коих головы наполнены одними лишь сказками», и потому сказки его можно было бы прослушать в один вечер, но тогда на другой пришлось бы «узнать долготу ночной тьмы и скуки».

Вся книга делится на вечера. Всего их 34. Как правило, одна «сказка» рассказывается в течение нескольких вечеров и лишь в отдельных случаях одна-две небольшие сказки занимают один вечер. Начало и окончание некоторых вечеров сопровождаются ремарками слушателя (автора). Например:

«Успех сей сказки, сказал мой рассказчик, произошел от вина, следовательно, и мне должно выпить рюмку. Я не довольно рюмку, но и стакан ему велел приполнить, он, выпив и разгладя бороду, начал ее таким образом» (начало, Вечер 15, ч. I, стр. 88), или: «В сие время столь сильно овладел мною сон, что я окончание сей сказки принужден был отложить до следующего вечера» (окончание, Вечер 6, ч. I, стр. 42).

Среди историй, сказок, повестей и анекдотов «Забавного рассказчика», почерпнутых из устной традиции, есть и переводные (см.: например, Вечера 17—19, 21), что составителем специально оговаривается.

Из четырех сказок, отобранных для перепечатки из «Забавного рассказчика», мы помещаем здесь три, поскольку четвертая («Хозяин в деревне». «Указатель», 1775 «Голодный поп или барин на ночлеге») уже печаталась в сборнике Сказки XIX в., 8, как впервые появившаяся в литературе в первой половине прошлого столетия. На ошибку в датировке произведения нам в свое время справедливо указала Э. В. Померанцева (Судьбы русской сказки, стр. 69), однако исследовательница неправильно назвала книгу «Похождение некоторого россиянина», к которой будто бы восходит данный текст.

Об авторе книги «Забавный рассказчик» см.: Э. В. Померанцева. Судьбы русской сказки, стр. 54—56; В. В. Пухов. И все-таки он был. «Русская литература», 1966. № 3, стр. 204—206.

40. Победа крестьянская над господином, I, стр. 78—87. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1384 («Муж ищет людей глупее жены») и *1541 I («Мужик выпрашивает у барыни свинью в гости»).

В пересказе народной сказки Е. Хомяковым гораздо четче, чем у Друковцова (см. настоящий сборник, № 20), выражаются антибарские настроения и ставятся в глупое и смешное положение не только барыня, но и сам барин (господин), над которым к тому же мужик учиняет грубую физическую расправу.

41. Угадчик, I, стр. 104—110. «Указатель» (дополн.: Пропп), 922 («Беспечальный монастырь»). Дополн.: Никифоров, 15. Ср.: «Спутник и собеседник веселых людей», I, 9.

Сюжет был популярен как в России, так и во многих других странах Запада и Востока. Русские рассказчики обычно действие сказки переносят в «Беспечальный (или Беззаботный) монастырь», что придает ей антиклерикальный характер, а в качестве действующих лиц часто выставляют Петра I, монаха (игумена) и мельника. Задаваемые «мудрые» вопросы и ответы на них стереотипны, и количество их в сказке, как правило, колеблется от трех до четырех.

42. Два приятеля, I, стр. 133—136. «Указатель», 1920 А («Лгала и Подлыгала»), 1960 Д и 1960 *А I («Большое животное или большой предмет»). Дополн.: Молдавский. Русская сатирическая сказка, стр. 108—110. Ср.: Друковцов. Бабушкины сказки, 30 (см. настоящий сборник, № 18). Ср. также: Смирнов, 106 (на капустном листе через реку переезжает «четыре тысячи солдат»). Мотив: пчела (шмель), сражающаяся с волками, см.: Афанасьев, 422.

Сборник «Старая погудка» открывается «Предуведомлением от писавшего сию книгу», где говорится:

«Зная много людей, кои большую имеют охоту до старых погудок, из них некоторые желательны были, чтоб иметь несколько забавных и шутливых повестей, собранных в одно место, которые б и были изданы в свет; и так я во удовлетворение их желания столько, сколько мог заимствовать от разных рассказчиков, снабдивших меня сею матернею, собрал и читателям моим сообщаю».

В состав сборника входит 42 сказки и повести; издание осуществлялось по выпускам, причем каждый выпуск оформлялся в виде отдельной книжки со своими выходными данными и собственной пагинацией. Количество сказок и повестей в выпуске колеблется от одной до четырех. Судя по отметкам, только восемь выпусков, составивших главным образом III часть сборника, были отпечатаны в 1795 году, все другие в 1794 году. Таким образом, в трех частях «Старой погудки» объединились выпуски сказок и повестей, издававшихся в типографии А. Решетникова в течение 1794—1795 годов отдельными небольшими книжками.

Сам отбор и группировка в выпусках и в сборнике в целом носили случайный характер и преследовали чисто коммерческие цели.

Из всех трех частей сборника наиболее редкой является II часть, которую вообще не мог разыскать С. В. Савченко. Не случайно и то, что сказки этой части, объединенные позднее Ефремовым в отдельный сборник, чуть не приняты были В. И. Чернышевым за вновь открытые (В. И. Чернышев. Русские сказки в изданиях XVIII в., стр. 604—606), а И. М. Колесницкая ошибочно отнесла их к первому из двух, будто бы осуществленных в XVIII веке, изданий «Старой погудки» (И. М. Колесницкая. Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 217).

Отметим, что II часть «Старой погудки» значится в описи книг библиотеки А. С. Пушкина. См: Б. Л. Модзалевский. Библиотека А. С. Пушкина (Библиографическое описание). СПб., 1910, № 367, стр. 99.

Ниже перепечатываемые 12 сказок из «Старой погудки» мы группируем по их жанровой принадлежности. Тексты отобраны нами с известным учетом критических отзывов о них В. И. Чернышева (Русские сказки в изданиях XVIII в., стр. 598—600).

43. Сказка о Василье-королевиче, II, 12. «Указатель» (дополн.: Пропп), 327 В («Мальчик с пальчик у великана»). Дополн.: Никифоров, 120.

Некоторые сказки данного типа начинаются с чудесного рождения либо самого младшего из братьев (например, восьмого по счету: Смирнов, 172), либо всех братьев (Афанасьев, 105, где их насчитывается сорок один, причем последний носит имя Заморышек). Характерно, что в народных вариантах происхождение братьев связывается не со знатной (королевской), а с простой — чаще всего бедной — мужицкой семьей.

Достаточно устойчивой для сказки «Мальчик с пальчик у великана» является разработка двух эпизодов: подмена одежды у спящих дочерей Бабы-Яги (людоеда и пр.) и бегство братьев от преследователя с помощью чудесных предметов (гребешка, платка и т. п.).

Мастерство безымянного рассказчика «Старой погудки» проявилось как в сохранении сюжетного рисунка сказки, так и в передаче многих композиционно-стилистических особенностей. Обращает на себя внимание, например, описание поездок братьев к трем Ягишням, в котором сохраняется поэтический прием троекратного повторения. В ряде случаев троекратное повторение дается с последовательным наращиванием (градацией) эффекта. Так, у первой Бабы-Яги оказывается только десять родных дочерей, а двадцать падчериц; у второй — двадцать родных дочерей и тридцать падчериц; у третьей — тридцать одна дочь и пятьдесят падчериц. В зависимости от порядка посещения Ягишен меняются в их заборах «широких дворов» и кольца, к которым герои привязывают своих коней: у первой Бабы-Яги к тридцати одному столбу привешено тридцать колец серебряных и одно железное; у второй — тридцать колец золотых, а одно серебряное; у третьей — тридцать колец «из разных каменьев», а одно золотое.

Народный язык удерживается преимущественно в разговорной речи и в передаче «общих мест» сказки.

44. Сказка о финифтяном перышке ясного сокола, II, 11. «Указатель» (дополн.: Пропп), 432 («Финист — ясный сокол»). В русском сказочном репертуаре встречается не часто.

Близкие варианты: Афанасьев, 234; Худяков, 39; в них также младшая из трех сестер просит отца привезти ей в подарок чудесное перышко Финиста — ясного сокола, а не аленький цветочек, как в отдельных сказках на ту же тему — поиски невестой исчезнувшего жениха (Афанасьев, 235).

В нашем тексте довольно рельефно выступают такие черты сказочной обрядности, как традиционные формулы (см., например, обращение Марьи Премудрой к избушке на курьих ножках, диалог между ней и Бабой-Ягой, описание многотрудного путешествия героини), троичность, которая, правда, проводится не всегда последовательно и полно. Так, в отличие от сказок (Афанасьев, 234; Худяков, 39) отец совершает не три поездки в город за подарками дочерям, а всего лишь одну (то же: Зеленин. Вятск., 74; Зеленин. Пермск., 67), о пребывании же Марьи Премудрой перед дворцом и во дворце во вторую ночь весь рассказ сводится буквально к констатации факта («А за скатертку также вторую ночь проводила в спальне, не получа никакого ответа»).

Слова о том, что героиня, заказывая себе чудесное перышко, знала, что «в сие превращен был Иван-королевич», очевидно, присочинены самим составителем сборника; по его же воле, возможно, перенесено и действие сказки из обычной семьи «старика и старухи» (крестьянской, купеческой) в королевскую.

45. Сказка о Катерине Сатериме, I, 7. «Указатель» (дополн.: Пропп), 707 («Чудесные дети»). См. раннюю запись А. С. Пушкина (Сказки XIX в., 9) и публикации в «серых» изданиях начала XIX века (там же, 1, 3).

Судя по имени героини (Катерина Сатерима), И. Сахаров (без уточнения конкретного источника) считал сказку новейшим переводом с французского языка; к французскому же источнику — легенде о Женевьеве — возводил ее и Д. Ровинский. Однако И. М. Колесницкая на основе сравнительного анализа сказки показала ошибочность такого рода заключения (Русские сказочные сборники XVIII в., стр. 201). Она установила отличие сказки «Старой погудки» от ее западных вариантов не только в сюжете, но и в стиле, языке, образах. Несомненно чисто русскими являются формула, характеризующая чудесных сынов («по локоть руки в золоте, по колено в серебре, на каждом волоске по жемчужине»), зачин («В некотором царстве, в некотором государстве жил-был»), концовка («Стал с ними жить да поживать, а сестер ее обеих велел повесить на воротах и расстрелять») и ряд других сказочных выражений и простонародных оборотов речи.

В данном пересказе сказка сильно сокращена главным образом за счет нарушения троичности (так, вместо обычных трех поездок на чудесный остров купцов совершается лишь одна поездка самого короля, в которой он и соединяется со своей женой и сыновьями).

Королевства Буржатское и Каржатское — искусственно введенные в сказку названия.

В народных вариантах обычно изображается не королевская, а царская семья и чудесные дети подменяются не уродами, а «неведомыми зверюшками» (запись Пушкина), щенками, котятами и пр.

46. Сказка о сизом орле и мальчике, II, 8. «Указатель» (дополн.: Пропп), 480 *Е («Мачеха и падчерица»). Сказка особенно популярна на русском Севере: в записях А. И. Никифорова она представлена в десяти вариантах (см.: Опись сказочного собрания А. И. Никифорова. В сб.: Севернорусские сказки в записях А. И. Никифорова, стр. 377). По замечанию. В. И. Чернышева, «замечательные, частию более близкие мотивы дают „Индийские сказки“ С. Ф. Ольденбурга, №№ 3, 9 и 13» (В. И. Чернышев. Русские сказки в изданиях XVIII в., стр. 600).

47. Сказка о Ивашке-медвежьем ушке, I, 10. «Указатель» (дополн.: Пропп), 650 А («Иван-медвежье ушко») и 301 А, В («Три царства: золотое, серебряное и медное»). Дополн.: Никифоров, 109.

В таком сочетании сюжетов сказка пользуется повсеместным распространением не только в России, но и на Украине, в Белоруссии.

Разработку сюжета «Три царства» см. настоящий сборник, №№ 7, 24.

В отличие от многочисленных вариантов в сказке «Старой погудки» опущен начальный (как правило, подробно разрабатываемый) эпизод чудесного рождения Ивашки-медвежьего ушка от человека и медведя, а также его пребывания в медвежьей берлоге. Во всем остальном тип героя выдерживается в традиционной трактовке. Медвежье ушко наделяется непомерной силой. Уже в безобидной игре с деревенскими ребятами он наносит им непоправимый урон («кого ухватит за руку, то оторвет руку прочь, кого за голову, то оторвет голову». Ср. с аналогичной формулой в сказке об Еруслане Лазаревиче), а в единоборстве с Бабой-Ягой (не в пример великанам Горыне и Дубыне) легко одерживает победу.

Вторая часть сказки («Три царства») изложена несколько схематично. Так, путешествия героя поочередно к трем девицам подземного царства заменены одним (он застает их всех вместе в одной избушке). Видимо, с той же целью сокращения изменен и конечный эпизод (в вариантах «на белый свет» героя выносит чудо-птица, что предполагает разработку ряда дополнительных деталей).

48. Сказка о Иване-королевиче, II, 6. Точной аналогии «Указатель» не приводит.

Сказка представляет соединение книжных вариантов старинной повести о Варлааме и Иоасафе и отрывков из редко встречающейся в русском репертуаре сказки о молодце, который учился страху («Указатель», 326 А. См.: В. И. Чернышев. Русские сказки в изданиях XVIII в., стр. 598).

49. Сказка о старике и сыне его журавле, I, 3. «Указатель» (дополн.: Пропп), 564 («Чудесные дары»). Дополн.: Сказки XIX в., 7. Ср.: Ровинский, I, 64 (перепеч.: Афанасьев, 565), но здесь в качестве дарителя выступает не журавль, а полуденный ветер; похитителем же чудесного предмета является дворянин, который в конце концов жестоко наказывается.

Близкие варианты нашей сказки: Афанасьев, 187; Ончуков, 16; Смирнов, 308 (в схематическом и неполном изложении).

50. Сказка о Бархате-королевиче и Василисе Премудрой, II, 7. «Указатель», *875, II («Хитрая девушка»), 884 *В («Василиса Поповна»).

В таком сочетании сюжетов в русском репертуаре сказка не зарегистрирована. Поэтому заключение В. И. Чернышева (Русские сказки в изданиях XVIII в., стр. 599), что в сборнике Н. Е. Ончукова (145 — «Иван-царевич и купеческая дочь») представлен «относительно полный, художественно обработанный вариант» ее, может относиться только к сюжету «Хитрая девушка».

Зачисление сказки в группу «новеллистических сказок» нужно рассматривать как условное, поскольку содержание ее не лишено ряда чудесных черт. Так, от «непорядочной жизни» у двух сестер чернеют рубашки (Ончуков, 145), «тускнеют маковки» (в нашем варианте); в нашем же варианте король, чтобы испытать мужество и храбрость своих трех дочерей, превращается попеременно в «огненный столб», «страшного зверя», «страшного льва», а Василиса Премудрая пользуется советами своей говорящей собачки.

Из имен действующих лиц в позднейших записях сказки встречаются: Бархат — не король, а царь (Афанасьев, 316); Василиса — не Премудрая и королевна, а поповна (Афанасьев, 316), купеческая дочь (Смирнов, 260), дочь старика и старухи (Садовников, 16); Баба-Яга (почти во всех вариантах, но в различных ролях).

Героиня из знатной (царской) семьи зафиксирована только в одном из семи текстов (Зеленин. Вятск., 21).

51. Сказка о старушке и ее сыне, II, 9. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1384 («Муж ищет людей глупее жены») с последующей контаминацией анекдотов о пошехонцах: 1263 («Едят кашу с молоком»), 1202 («Пошехонцы жнут»), 1287 А («Не могут сосчитаться»), 1289 («Каждый хочет спать в середине»), *1292 I («Пошехонец, привязанный к бревну, перевертывается в воду»). Ср. настоящий сборник, №№ 20, 40.

Рассказы о пошехонцах в литературной обработке: Левшин. Вечерние часы, 1, стр. 111—128; В. Березайский. Анекдоты древних пошехонцев. СПб., 1798. См.: Д. М. Молдавский. Василий Березайский и его «Анекдоты древних пошехонцев». В кн.: Молдавский. Русская сатирическая сказка, стр. 236—245.

52. Сказка о ленивой жене, III, 14. «Указатель», 902 А*, *В.

Из цикла сказок «Муж исправляет жену».

В «Указателе» дается ссылка на два варианта: в одном разрабатывается сюжет 902 А* (Иваницкий, 662), в другом (украинском) — 902 *В (И. Рудченко. Народные южнорусские сказки, вып. I. Киев, 1869, № 65).

53. Сказка о волке и лисице, II, 10. «Указатель» (дополн.: Пропп), 43 («Ледяная и лубяная хатка»). Дополн.: Никифоров, 62, 69. Ср.: Смирнов, 248; Чернышев, 37, но здесь страдает от лисицы не волк, а заяц; изгоняет же лисицу в первом случае петух, во втором — бобр. Ср. также: «Указатель» (дополн.: Пропп), 213 («Коза лупленая»), особенно: Афанасьев, 62, где в роли избавителя выступает пчела.

54. Сказка о сером волке, II, 13. «Указатель» (дополн.: Пропп), 1 («Лиса крадет рыбу с воза»), 2 («Волк у проруби»), 3 («Лиса замазывает голову сметной»), 4 («Битый небитого везет») и 8 («Медведь или волк хочет покраситься»). Ср. дополн.: Сказки XIX в., 30, 38; Никифоров, 46, 96.

«Любопытно, — пишет В. Чернышев, — что здесь обладатель рыбы — купец (не мужик), волк привязывает для ловли рыбы корзину к хвосту (деталь, редкая в наших сказках), хочет обратиться в птицу (мотив, русским сказкам неизвестный, кроме данного текста)». (Русские сказки в изданиях XVIII в., стр. 600).

Несмотря на это различие, установленное В. Чернышевым, «Сказка о сером волке» из сборника «Старая погудка» как по действующим персонажам — животным (глупому волку — «куманьку-батюшке» и «кумушке Лисе Ивановне»), так и по языку и стилю изложения носит народный характер.

55. Попова корова, № 12, стр. 227. «Указатель», 1735 («Кто отдаст последнее, получит десятерицею»); переп.: И. П. Лупанова. Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX века. Петрозаводск, 1959, стр. 55—56. В варианте данной сказки коровы достаются мужику без каких-либо предварительных условий; обычно же с условием: кто первый пожелает другому доброго утра. Сказка антиклерикального содержания; входит в обширный цикл русских сказок о попах («Указатель», 1725—1874); пересказана не только с сохранением основного содержания, но и ряда стилистических особенностей народной новеллистической сказки.