— Решено! Оперативный план командование утвердило, и нам пора вырывать у Муста зубы.

Григория Максимовича Жура, подтянутого, стройного, подчиненные ценили за точность в оперативных расчетах и поистине отцовское отношение к начинающим чекистскую службу. Майор Жур готовился принять руководство над отделом борьбы с бандитизмом и нацподпольем Наркомата внутренних дел Эстонии. Сейчас он знакомился с обстановкой в Вильяндиском уезде и выверял разработанный в Таллинне план ликвидации банды лесных братьев.

Антс Муст, бывший полицейский в волости Кыпу при буржуазных правителях и при гитлеровцах, вместе со своими подручными, видимо, укрывался на краю болот за городком Сууре-Яани и вот уже несколько месяцев терроризировал уезд. За короткий срок — шестнадцать террористических актов и тринадцать ограблений сельских кооперативных магазинов, отдельных хуторов. В деле о банде Муста содержалась пометка: «Представляет особую опасность для уезда, в банде задают тон гитлеровские агенты, которые специализировались на поисках и арестах партизан в Польше, Литве и Эстонии. Действует обычно с использованием военной формы солдат и офицеров Советской Армии. Характеризуется изуверской жестокостью». Было известно, что, расправившись с хуторянином-бедняком Петерсоном, банда вернулась в его дом, чтобы поиздеваться над осиротелыми детьми и женщинами. Муст и его подручные стреляли, воровали, жгли…

А хуторяне уже готовились к уборке урожая. Тяжелые колосья клонились до земли…

Майор Жур перехватил нетерпеливый взгляд капитана Грибова, возглавлявшего оперативную группу, не очень весело усмехнулся:

— Да ты не беспокойся, Алексей Иванович, подвигов на всех нас хватит. Только прошу учесть: поимка банды — дело важное, не зря же нас торопят и руководство наркоматов и ЦК партии. Важное, но не единственное в этой операции. Тебе не кажется, что банду направляет довольно опытная рука? Средневековое изуверство — будто напоказ. Бьют по нашим лучшим людям. И надо определить эту руку. Так что извини, капитан, для этого и прибыл.

Грибов засмеялся:

— Плохо прочли мои мысли, товарищ майор. Мне людей не хватает — обученных рядовых, чтоб всю округу обшарили. А насчет того, кто движет бандой… так не исключено, что в ней эсэсовцев для закваски оставили…

— Есть еще одна дьявольская рука, — Жур посмотрел в сторону группы молодых солдат, как бы приглашая их подойти поближе. — Перехвачено распоряжение № 2 Эстонского комитета, окопавшегося в Швеции. Главари националистов из-за моря слезно взывают к эстонцам: истинные соплеменники, организуйте в тылу у большевиков отряды лесных братьев, поддерживайте эстонскую самозащиту. На кого рассчитываете?

Подметив движение в группе, в которой стояли рядом два чем-то неуловимо схожих молодых оперативных работника, он всмотрелся в их глаза:

— Да, да, товарищи чекисты. Высокой политикой нам предстоит заняться. Слыхали о Канарисе? Был такой руководитель абвера. Был и вроде бы сплыл, а наследство свое кому-то оставил. Определенно оставил. А ты, капитан, пошли-ка их, Соосаара и Мюри, на хутор, куда однажды Муст заявился. Пусть исследуют.

Оперативники приосанились.

— Спокойнее, товарищи, — улыбнулся майор. — Вам предстоит войти в контакты со многими жителями. Позвольте напомнить вам одно обстоятельство, о котором писалось на днях и в республиканских газетах: надо отличать честных людей от нечестных; надо всячески поощрять тех, кто проявлял в тяжелые годы верность советскому строю, народу. Уяснили? Тогда, капитан Грибов, начинайте операцию!

…Новые приятели лежали в засаде за городком Сууре-Яани, наблюдая за тем, что происходит на хуторе Йооста. Посылая их сюда, капитан Грибов напомнил: «Вертушка вам в дупле раздвоенного дуба поставлена. Просигналить сумеете. Но лучше, ребята, упустить случайную залетную птаху, чем спугнуть коршуна».

Коршун не появлялся. Не было видно и хозяина. Лишь востроносая девчонка шныряла между срубом и сараем, гремела бидонами, доила корову, таскала сено и убегала в дом. Так продолжалось уже двое суток.

— Муст, — спросил Пауль, — кличка или настоящая фамилия?

Альберт Соосаар заворочался в кустарнике, видать, колючий репейник в кожу впился. В этой операции он уже участвовал два месяца и знал о ней, понятно, больше Пауля.

— По-настоящему он Хирве, — отозвался Альберт. — Майор обещал, что часть допросов снимать буду я, хотя пока не с кого. В волости Кыпу еще при Пятсе была пущена кличка — Адольф из Кыпу. Это как раз о Хирве. Ну, а при немцах он еще пуще стал свирепствовать. По нашим данным, с ним действует десяток самых настоящих бандитов. В основном кулачье. И, заметь, все прошли службу в батальонах полиции или в эстонском легионе.

Пауль не вытерпел:

— Черт побери, долго нам еще тут загорать?

Молодой помощник оперуполномоченного Альберт Соосаар и сам уже не раз задавал себе этот вопрос, но не преминул подкусить товарища:

— Майор Жур учил нас: «Кто думает, что в нашей службе главное — вовремя прыгнуть на врага и скрутить его, тот отстал на полвека. Главное, ребята, это думать».

Они обменялись хитрыми взглядами и продолжали наблюдение.

Молодые чекисты пришлись друг другу по душе. Пауль Мюри был более высок, телом крепок, его крупное лицо дышало энергией, глубоко посаженные глаза смотрели из-под густых бровей испытующе, а иногда пронзительно. Говорил он с паузами, не торопясь, но при случае имел наготове острое словцо. Альберт выглядел менее порывистым, тонкие черты его лица, мягкая округлость подбородка, губ могли свидетельствовать о флегматичности. Как и Мюри, он прошел хорошую боевую выучку, бил гитлеровцев и получил от них пулю в предплечье в схватке на Сырве. После госпиталя вернулся в свой полк, а из него уже — к чекистам.

— Ты кого вспомнил? — Альберт перехватил мечтательную улыбку спутника.

— Хорошего человека. — Пауль вздохнул.

Альберт задумался.

— Хороших людей полно. В бою под Ярцево нас из всего полка осталось в живых четверо. Весь десятый класс нашей школы уже занесли в погибшие. А я жив и воюю… К нам в дом ходил старенький почтальон. Он полгода искал меня, списывался с госпиталями, с фронтами… Ну, и спас мать от горя.

Снова — томительное ожидание.

— А что, если допросить девчушку? — тоскливо протянул Альберт. — Не хитрее же она нас… — И тут же забраковал свое намерение: — Спугнем. Вдруг просигналит своим…

Пауля осенило:

— Послушай, Альберт. Но если на хуторе бандитская явка, старый Йоост ни за что не оставил бы племянницу надолго одну.

— Ты думаешь, на хуторе кто-то есть?

— Точно.

— И у них есть укрытие?

Пауль помедлил.

— А ты за двое суток видел, чтобы девчонка хоть раз куда-то отлучилась? Разве что за сеном.

Альберт раздумывал, вертелся, вдруг сел:

— Ах за сеном?

Пауль смотрел недоуменно.

— Ну да, за сеном… Что с тобой?

— Ты стог сена в ложбинке видишь? — медленно и с легким торжеством спросил Альберт. — Вон тот, что справа. Девчонка вчера поутру к нему прибежала, схватила охапку — и назад.

— А в охапке лежал Муст, — подшутил Пауль.

— Муст там не лежал, — спокойно парировал Альберт. — Но зачем девчонке стог в низине, если у нее полно насушенного сена за сараем?

Они долго молчали.

— Значит, так, — предположил Пауль. — Если ты прав… Она могла подкинуть в стог записку и даже завтрак.

Дождавшись ночи, подползли к стогу с двух сторон, оставляя для себя удобную дорогу для быстрого отхода. Ворошили сено тихонечко: один отваливал пласт за пластом, второй караулил поодаль. «Похоже, пустой номер», — шепнул Альберт, когда они менялись местами. Но через несколько минут он поманил к себе товарища: сквозь тугую паутину сена пробивался свет, похожий на лампадный.

…Запищала в дупле вертушка, где-то за десяток километров поднялись с коек солдаты.

Мюри и Соосаар успели увидеть сквозь лаз бункера, замаскированного стогом, одинокую фигуру старика, который лежал на низких нарах, и почти бесшумно скатились вниз. Хозяин хутора Йоост присел, щурясь от света фонарика, ударившего в лицо, застонал. Чекисты почувствовали острый запах прели, копченостей и водочного перегара. В углу валялись немецкие автоматы.

— От кого охраняете хутор, Йоост? — вежливо осведомился Соосаар.

Пауль впервые почувствовал ноты профессионализма в голосе своего спутника. До приезда Грибова Альберт успел добиться от старика признания, что Муст держит его в страхе.

— Они растерзают Роози! — всхлипнул старик. — Я их знаю.

Старик объяснил, что к нему с неделю назад заявился Томбак, правая рука Муста, не человек, а дьявол. Велел подготовить машину с шофером и щедро вознаградить его за недельный простой. «Машина должна быть наготове круглые сутки, — страшно осклабившись сказал он и поднес к волосам Роози горящую лучину. — А чтоб незваные гости тебя, Йоост, не засекли, — как наймешь водителя, заберись в бункер и нос не высовывай наружу».

Прибыли Жур и Грибов.

— Что у вас, молодые-необученные?

Соосаар и Мюри доложили о своих наблюдениях, передали рассказ старика. Жур велел привести стог в порядок, чтобы все было как прежде. Узнал у старика, с кем из шоферов тот договорился, велел в случае прихода бандитов дать им адрес сговорчивого водителя.

План окружения и ликвидация банды Муста вступил в действие. Оперативными мерами, комбинированной ловушкой для связных главаря были выведены из-под удара Йоост и Роози. Правда, и Муст оказался не простачком и подсылал к старику людей, случайно повстречавшихся ему на дорогах. Медленно раскручивалась пружина оцепления банды, рядом с чекистами бесстрашно действовали жители хуторов, пострадавшие от набегов Муста, бойцы батальона народной защиты, актив сельсоветов.

Мюри пришлось на время выехать в Таллинн, Соосаар продолжал участвовать в допросах связных Муста. Когда Пауль вернулся в распоряжение оперативной группы, Альберт рассказал, что все оперативные данные уже собраны, скоро можно бы и «невод вытягивать на берег». Выявилась любопытная деталь. Йоост и некоторые другие связники Муста слышали, что в беседах бандитов фигурирует таинственный гость. Йоост уверял, что Томбак даже обозвал его человеком с другой планеты.

— Капитан Грибов сейчас едет допрашивать одного пастора, — предупредил Альберт. — Берет меня. Упроси разрешить и тебе послушать. Все-таки школа.

Грибов довольно легко согласился. Он понимал, что пускать в дело молодых работников отдела придется скоро. Образованный офицер, тонкий психолог, контрразведчик высокого класса, Алексей Иванович обладал незаурядным даром снимать самые первые допросы, ведя внешне легкую непринужденную беседу.

Хуторяне Сымерпалуской волости Вырумааского уезда прослыли людьми невозмутимыми и консервативными. Еще в 1642 году, когда один из местных землевладельцев возвел на реке Выханду мельницу, жители не замедлили ее разрушить, чтобы уберечь святую реку от осквернения. Этот стихийный вызов вылился в довольно мощное крестьянское восстание.

Да, невозмутимы они, люди Сымерпалу. Но когда по волости, а потом и по всей республике пронеслось известие о страшном преступлении, совершенном 13 марта 1946 года бандитами, засевшими в здешних лесах, гнев и боль охватили самых невозмутимых. Тринадцать жертв — советские и партийные работники, комсомольцы, новоземельцы. Лесные братья не пощадили даже двух детей — пионеров Хелью и Харри.

Состоялось специальное заседание Центрального Комитета партии с участием секретарей укомов, парторгов ряда волостей, ответственных сотрудников правительственного аппарата, руководителей МВД и МГБ республики. Секретарь ЦК, проводивший совещание, заключил его жестко и кратко:

— Народ не простит нам, если мы выпустим из своих рук инициативу. Люди хотят очистить леса от пакости. И мы должны это сделать. Кто хочет вернуться к труду — милости просим. Кто намерен бесчинствовать, уповая на приход белого корабля, пусть получит народное возмездие. Батальоны и взводы народной защиты должны стать главной вооруженной силой в борьбе с буржуазно-националистическим подпольем и его бандами.

В этот же день министры Резев и Кумм провели совещание с опытными чекистами и отдельно собрали курсантов школ, новичков службы безопасности.

— Товарищи чекисты! — обратился Александер Резев к молодежи. — Момент сейчас трудный, и коллегия министерства приняла решение прервать на время вашу учебу в резервных частях. Будете доучиваться в боевой обстановке. Рассылаем вас по уездам, где враг проявляет себя активно. А одну группу, более подготовленную, направляем в Выру.

В зачитанном списке имен чекистов, командируемых в Выруский уездный отдел милиции, был назван и Пауль Мюри. Эту группу попросили остаться. Сначала Резев, а потом Жур и Грибов рассказали об обстановке в уезде, о зверствах банды Аво Пресса, убившей тринадцать человек.

— Пресс сейчас мечется, — пояснил Борис Кумм. — Он сам или один из агентов иноразведки, на которого выходит банда, безусловно будут пытаться задействовать сбитых с толку хуторян. Бандиты попытаются за счет мелких групп и одиночек численно увеличить свой состав, расширить «хутора прикрытия», а заодно создать у местных жителей представление, что подпольные силы действуют безнаказанно и способны сопротивляться.

Пауль Мюри назначен оперуполномоченным, сейчас он едет в край своих предков.

В уездном отделе молодого чекиста встретили приветливо. Пауль уже знал, что отдел предстоит возглавить капитану Зубченко, смельчаку и жизнелюбу, одно имя которого наводило страх на бандитов в Крыму, в предгорьях Кавказа. Пауль нашел здесь своего приятеля Альберта Соосаара. Добродушный и не очень разговорчивый старший лейтенант Иван Яковлевич Осока оказался щедрым на дружбу, а главное — незаменимым в разработке и проведении оперативных комбинаций. Наверное, многому его научила ленинградская блокада и служба в СМЕРШе. Переводчик Лео Баркель, привлекательный, с внушительной шевелюрой, обладал остротой восприятия, мягкими манерами. Страстный рифмоплет, он комментировал стихами главные события дня. В общении с ними Пауль чувствовал себя увереннее, все казалось простым и ясным.

Неясности начались, когда Пауль прибыл в волость Сымерпалу и попытался начать розыски следов банды с расспросов о родственниках или былых друзьях Пресса. Одни отмалчивались, другие откровенно уклонялись от ответа. Высокий, худой, как жердь, хуторянин глянул на юношу, видно, оценил его малый опыт, тихо обронил:

— Возьми в расчет, товарищ, наш характер. Мы это зверье при встрече оглоблей прикончим… А наводчиков среди нас не ищи. Не из того теста слеплены.

— А вот они из того… — грустно отозвался Пауль. — И наводчики, и грабители, и убийцы! И оглоблей, уважаемый человек, вы с ними не справитесь.

Повернулся, пошел по тропинке с хутора. Не сделал и десятка шагов, как крестьянин остановил его:

— Не торопись. Нашему мужику такие скорости, как ты развиваешь, не в привычку. — Догнал Пауля, потоптался рядом. — Говоришь, оглобли им ничто? Так, так… Чем я тебе могу помочь? Не свояк я этому Прессу, а чужак… Прошел у нас на хуторах слушок, что люди Пресса про Велло Тауми справки наводят. А Велло родом отсюда, говорят, прячется от милиции под Канепи. Чего ему, безлошаднику, прятаться — бес его знает. Может, с этого бока зайдешь?

Пауль благодарно пожал руку хуторянину.

Из Сымерпалу он дозвонился до уездного отдела. Постарался в туманных выражениях — опасался подслушивания — передать, что версия о намерениях Пресса слиться с группой Тауми и другими шатающимися в ближних лесах подтверждается. Просил разрешить перебраться в Канепи. «Смотри только, чтоб версия не увела тебя за сто верст от главного объекта!» — кричал в трубку капитан.

В Канепи добирался и на молочном фургоне, и на телеге-попутке, да и ногами глину дорожную месил. Прибыл он в предрассветной полутьме, в поселковом Совете никого еще не оказалось. Уселся на крылечке, прислонившись к двери, вздремнул. Услышав легкий прерывистый стук, поднялся, всмотрелся в мужчину, который пересекал дорогу, опираясь на костыль.

— Председатель будете? — уже знал, что тот хромает.

— Так точно, — по-военному отозвался подошедший. — Видишь, под Великими Луками немцы подбили, да не добили. Кто, откуда, зачем?

Завел в комнату, проверил документ, выслушал уполномоченного, задумался.

— Верно, болтается у нас где-то по соседству этот Тауми еще с двумя парнями. Особо плохого за ними не водится, правда, продукты пару раз из лавки утащили. Говорят, в девчонку какую-то был влюблен, вроде поет она в хоре, а девчонка на другого зарится. Но, может, обычные пересуды…

— А кто руководит местным хором? — спросил Пауль.

— Понимаешь, товарищ, — председатель замялся. — Знаменитости наши довоенные разбрелись кто куда, и мы временно это дело церковному органисту доверили. Они с пастором поочередно и занимаются с желающими.

— Значит, песни нам церковь дарить будет?

— Временно это, — опечалился председатель. — Моя промашка.

Оставив свой нехитрый скарб у председателя и сменив гимнастерку на легкую рубашку, Пауль отправился с визитом в канепискую церковь… Услышал протяжные звуки органа, вошел в темный притвор, из него — в молельню. Молящихся не было, и он, стараясь не стучать сапогами, подошел к органисту. Услышав шаги, музыкант снял руки с клавиатуры, обернулся к вошедшему.

— Чему обязан? — мягко спросил он. — В Канепи я вас не встречал.

Пауль назвался братом некоего парня из Сымерпалу. Сохнет тот по местной девушке, старшим людям свести их надо бы… Плел-плел, пока органист довольно сухо не прервал его:

— Молодой человек, вся эта история довольно запутанная, но причем здесь, собственно, я? Среди моих знакомых нет названных вами лиц.

Мюри вежливо попрощался. Он почувствовал, что его провели: «Зачем он поторопился заявить, что не знает таких? Я же еще не спросил об этом».

Приехал Лео Баркель, посланный Зубченко, выслушал Пауля:

— Значит, он что-то уловил и насторожился. Если хочешь, я подступлюсь к этому хору с заднего крыльца.

Красавец с пышной шевелюрой назвался в хоре представителем столичного певческого общества, легко завоевал симпатии молодых участниц хора, сочинив экспромт. После этого вступления в стихах Лео Баркель попросил их взять у органиста список всех участников хора. Получив этот список, а затем уточнив в поселковом Совете, где работают молодые певуньи, Лео и Пауль начали обходить их — одну за другой. Наводили на разные истории, но парнем из Сымерпалу никто не интересовался. И вдруг… Одна из девушек, заглянув в список, что держал в руках Пауль, весело воскликнула:

— Почему нашей Айме здесь нет? Господин органист забыл внести ее…

Айме работала на почте. Тонколицая, голубоглазая, она показалась Паулю искренней с первого взгляда. И говорила она приветливо, с легкой безмятежной улыбкой. «Ничего не значит, — одернул себя Пауль. — Первое впечатление может быть обманчиво, как первая версия».

Вопросы Пауля привели к тому, что она замкнулась, посуровела. Он мягко улыбнулся: «Все правильно. Посторонний человек пытается проникнуть в душу. Есть такие трудные профессии на земле: врач, юрист, учитель. Я ни тот, ни другой, ни третий, а желаю вам добра. Честное слово. Мы не попробуем поговорить с вами откровенно?» В ее взгляде настороженность уступила место интересу.

Айме не скрыла, что отлично знает Велло Тауми. В Сымерпалу она была частой гостьей: там живут ее родичи. И тех двух парней, что бродят с ним по лесам, — Андреса и Юло — тоже знает. Велло посватался к ней, и все могло быть хорошо. Но недавно на хуторе завязалась потасовка, Велло обвинили в краже какого-то ожерелья, в пособничестве какому-то кулаку, в ранении сельского уполномоченного. Его стала разыскивать милиция, и он скрылся в лесу с двумя друзьями. За все эти месяцы Айме получила от него всего одну записку: «Я ни в чем не виноват. Ни перед тобой, ни перед властью. Подлецы — другие. Но чему быть — того не миновать».

— Что-то здесь не так, — сказал Пауль решительно. — Но я найду правду.

Это были изнурительнейшие дни для молодого чекиста. Он обходил десятки хуторов в Сымерпалу в поисках людей, знавших историю, которая приключилась с Велло Тауми. Из Выру требовали ускорить завершение дела «Тройка», как был назван возможный вывод группы Тауми из леса. А Пауль Мюри созывал сельских уполномоченных, хуторян, посылал комсомольцев из батальона народной защиты на поиск людей, знавших Велло. И, наконец, он доставил в Выру неопровержимый материал: Велло провели кулаки, нарочно проиграв ему в карты янтарное ожерелье с платиновой отделкой, выкраденной бандой в городе. А потом они напоили парня до потери сознания, да еще внушили, что в потасовке он ранил сельского уполномоченного. Сильный человек сопротивлялся бы, слабый сбежал в лес.

— Кому-то нужны были они в лесу — и я узнаю, кому и зачем, — закончил свой доклад Пауль Мюри.

Его просили уложиться в трое суток: готовилась операция по окружению Пресса.

Пауль явился к Айме и рассказал ей, как побудили ее жениха к бегству в леса.

— Айме, — сказал он, — у меня нет и часа больше. Либо вы приведете ко мне Велло, и я постараюсь сделать так, чтобы все хорошо кончилось. Либо придется брать его силой.

…Когда заросший бородой человек, которому, несмотря на его двадцать лет, можно было дать все тридцать и даже сорок, осторожно ступая, вошел в сопровождении Айме в ее дом, Пауль, сидевший у печки, не сдвинулся с табурета, даже не оглянулся на вошедших. Коротко приказал:

— Все оружие — автомат, пистолет, если есть, нож — сложи на пол. Потом начнем разговор.

Велло сделал, как ему велели. Пауль впервые посмотрел на него, на Айме, взглядом попросил ее выйти. Чекист и лесной брат беседовали два с лишним часа. Когда Айме разрешили вернуться, Велло сказал тихо:

— Айме, я обязан этому человеку жизнью. И сейчас я должен сделать для своих ребят то, что он сделал для меня.

На другой день Тауми и два его спутника пришли в уездный отдел милиции. Их показания были тщательно запротоколированы и немедленно отосланы в Таллинн. Выяснять отношения с органистом пошли Лео Баркель и Пауль Мюри. Органист оказался бывшим видным чиновником при президенте Пятсе. Поначалу он все отрицал. И лишь когда Велло Тауми напомнил, что господин органист лично наводил его на грабеж магазинов, тот ухмыльнулся: «Я тебя проверял, простофиля». Но он категорически заявил, что ни о каком Госте не слышал и никаких его распоряжений о слиянии с группой Пресса не передавал, что мальчишке Велло что-то померещилось.

— Как говорится, — сказал Баркель, не давая органисту опомниться, — я не видел, я не слышал. А чье имя могло послышаться Велло, если не Пресса?

— Может, Пихо? — предположил в смятении органист, выбирая из двух зол меньшее, и съежился. — Нет, не знаю…

— Пихо? Болотная банда? — перехватил инициативу Пауль. — Значит, о нем говорил Гость?

— Не знаю я гостя! — органист чуть не завопил. — Пихо должен был страховать тылы группы Пресса.

Хоть это признание получили!

Органиста увезли в Таллинн, а Пауль Мюри и Лео Баркель были подключены к оперативной группе, выходившей на банду Пресса. Данные о расположении ее основного бункера расходились.

Велло Тауми знал только от органиста, что в случае согласия объединиться им втроем надлежало на рассвете первого апреля 1946 года выйти на берег одного озера в окрестностях Урвасте, имея при себе автоматы, обоймы к ним, динамитные шашки, и медленно брести по кромке берега против солнца. Их окликнут в нужный момент: сигнал — крик выпи. По возможности бесшумно нужно будет двинуться на звук. Пароль: «Вагула».

— Хитро придумано, — Зубченко сощурился. — Можно назначить встречу и не явиться, или явиться и, при малейшем подозрении, покончить с тремя парнями.

— Я бы сам сел с ними в лодку, — забасил приехавший из Таллинна Грибов, — да говорят, вы меня «косой саженью» за глаза прозвали. За мальчишечку не сойду.

Соосаар и Мюри встали почти одновременно и почти разом выпалили:

— Разрешите…

— Не имею права, — Зубченко помотал головой. — Чтобы чекиста ввести в банду, мне нужен хотя бы месяц для разработки легенды. А у нас и трех дней нет. Группу Тауми отпускать в логово Пресса без нас — страшный риск. Найдите мне нейтрального человека — такого, чтобы тянулся к смелому делу, ну, и само собой, чтоб находчивостью обделен не был.

— У меня такой человек на примете есть, — после небольшого раздумья доложил Пауль. — Через два часа он будет у вас, товарищ капитан.

— Кто такой? — испытующе спросил Зубченко.

— Мати Паоранд. Немного похож на Андреса из группы Тауми.

С Мати его связывала дружба. Новоземелец, скорее подросток, чем юноша, Мати Паоранд в сорок четвертом году стал одним из первых организаторов комсомола в Выруском уезде. Его отец и мать были зверски убиты нацистами. Когда на лесных дорогах волости появилась банда, в которой верховодил один из убийц его родителей, Мати заманил бандитов на выпивку в поселковую столовую, заранее договорившись с милиционером, что тот постучит в полночь в дверь. Мати помог бандитам бежать через служебный выход, ушел с ними в лес и при первой же возможности прикончил главаря Сийбера.

Вызвав к себе Мати, Пауль спросил:

— Присягу бойца народной защиты еще помнишь?

Мати кивнул:

— Повторить? «Клянусь зорко оберегать мой народ от террористических нападок и насилий бандитов, оберегать социалистическую собственность и имущество граждан, бороться с враждебными слухами, помогать быстрейшему восстановлению моей Родины». Продолжать?

Пауля Мати понял с полуслова:

— Готов хоть сейчас.

— Сейчас ты не готов, — нахмурился Пауль. — Вызубришь к завтрашнему дню все данные про Андреса и еще съездишь в Пылва и высмотришь, как там все выглядит. И не вздумай брякнуть при начальстве, что ты уже во всеоружии.

Грибов и Зубченко два часа беседовали с Мати, при этом он держался спокойно, сдержанно, но только в конце разговора допустил промашку. Зубченко ему озабоченно сказал:

— Разрешаю оставить у меня весточку родным или невесте…

Пауль уже понял, какой последует ответ, хотел остановить приятеля взглядом, но не успел. Мати мотнул головой и улыбнулся:

— Излишне, товарищ капитан. Тауми будет меня беречь. Иду в бандитское логово в хорошей компании и с полной ясностью, что как будет.

— Значит, не готов, — резко сказал Грибов. — Ясности, да еще полной, дружище, в таких делах заранее не бывает. Мюри, потренируй парня, перед выходом хочу еще раз его услышать.

Капитан ударил больно и сознательно.

Когда они остались вдвоем с Мати, Пауль лишь сказал:

— Экзамен по жизни Андреса и жизни в Пылва ты сдашь мне на «пять» — иначе и не приходи!

После второй беседы с Мати Грибов удовлетворено кивнул:

— Готовность уже лучшая. Благодарю, Мюри. Будете страховать эту группу вместе с Соосааром. Ознакомьтесь с оперативным планом. А об изоляции банды Пихо позаботится командир взвода Поронин.

…Наступило первое апреля. Ночь еще боролась с розовыми вестниками рассвета, пронзительно дул с севера сердитый ветер, когда три темные фигуры двинулись по тропинке, вьющейся вдоль поросшего сосняком склона берега. Людям приходилось часто останавливаться: поклажа на плечах была тяжела. Достигнув болотистого участка, погрузились по колено в хлябь, но поклажу не оставили. И только дойдя до сухого места, осторожно опустили груз на землю.

— В случае чего, не переговариваться, но и не медлить, — предупредил старший из них.

Они репетировали свои роли две ночи. Андрес, родом из Пылва, был действительно схож с Мати и сложением, и длинными льняными волосами. Да и подготовили его основательно. Расспросив Андреса о его жизни, Мати поспешил в Пылва, походил по улочкам поселка, все высмотрел, запомнил.

Медленно бредет тройка вдоль тростниковых зарослей озера.

Чутко прислушиваются парни к звукам, пробираясь то вдоль крутого, то покатого берега, но кроме свиста ветра ничего они не слышали. «Надули!» — шепнул Юло. «Не торопись, — отозвался Мати-Андрес. — У нас еще есть время».

«Над ними нависает обрыв. А мы удобная мишень, — подумал Велло, — для того, кто захочет в нас пульнуть с верхотуры». И будто отвечая его мыслям, откуда-то с выси донесся до них гулкий и отчаянный крик выпи. Он был трижды повторен, словно раненая птица взывала о помощи.

— Карабкаться вверх, — приказал Мати.

Они бредут по густому сосняку, спускаются в небольшую ложбину. Никого. Поваленное дерево словно приглашает к передышке. Сверху звучит хриплый гортанный голос:

— Явились? Кто такие?

— Вагула! — отвечает Мати-Андрес.

— Оружие на землю! — приказывают сверху. — Считаю до трех.

— Рады вашему приезду, товарищ Яласто, — председатель Выруского уездного исполкома крепко сжал руку гостю, предложил ему садиться. — Что же, ревизовать нашу сельхозкооперацию самое время, деньги мы еще считаем плохо. Но и у нас к банку накопились просьбы.

Прийдик Яласто, немного грузный, уже в летах, бухгалтер кооперативного банка, созданного в январе сорок пятого одновременно с управлением сельскохозяйственной кооперации, достал из потертого портфеля большой блокнот раскрыл его, сделал пометку, разъяснил:

— Правление банка, зная о ваших трудностях, согласно выделить вам некоторые дополнительные кредиты. — Сочувственно спросил: — Что, очень расшумелись лесные братья? Убийц тринадцати изловили?

— Дело идет к тому, — уклончиво заметил председатель. — А что кредиты увеличите — жалеть не будете. Так с чего начнете?

Яласто пожал плечами:

— Финансовую ревизию проведу выборочно. Порекомендуйте хозяйства, где дела похуже.

Их беседу прервал телефонный звонок. Председатель взял трубку, что-то выслушал, долго молчал.

— Знал я Аугуста… На части, значит, порубили… Говоришь, кулак к Прессу сбежал? Сам пойду на эту мразь, запиши в добровольцы. — Тяжело задышал. — А сельского уполномоченного из Вастселийна отдать тебе сейчас не могу. У меня, может, всего три агронома в уезде ему под стать. — И с досадой: — Ну, зайди, секретарь, поговорим…

Со вздохом положил трубку.

— Вот как у нас. Мир строим, а стрельба еще идет… Значит, куда поедете? С транспортом туго, но поможем. На обратном пути обговорим все поточнее.

Прошел день, другой и третий, а Яласто в исполкоме не появился. Председатель обзвонил несколько кооперативных товариществ. Бухгалтер, оказывается, уже успел проверить финансовую отчетность в поселках Вярска, Ряпина. Потом машина у него забарахлила, и Яласто отправился дальше уже на попутном транспорте.

Бухгалтер добрался до Выру через неделю и нещадно ругал размытые дороги. Он познакомил руководителей уезда со своими выкладками, обсудил с ними условия дотации.

— Побольше бы нам таких работников, — сказал председатель, когда Яласто выехал в Таллинн. — А ведь начинал с нижней ступеньки. В буржуазное время бегал в курьерах у какого-то банкира, потом кассиром на кожевенной фабрике, а бухгалтерские премудрости самоучкой освоил.

Стокгольм уходящего 1946 года готовился к рождественским дням.

…Худощавый седовласый старичок, встав в зеркальных дверях гостиной своей крошечной виллы в восточном пригороде Стокгольма, отвешивал любезные поклоны гостям. Называвший себя «Божьим проповедником», уже приобрел опыт как изощренный агент четырех разведывательных служб капиталистических держав и снискал у них «ласкательные прозвища»: Гибрид Божьей Коровки и Тигра, Речистый Виллем, Младший Брат Целлариуса, Полковник Святых Врат…

Близкий родственник военного министра буржуазной Эстонии генерала Лайдонера, Виллем Саарсен был направлен им в военную разведку. При гитлеровцах пробрался он в «Бюро Целлариуса», работал на абвер, на «Интеллидженс сервис», на финнов — на всех, кто платил. После войны, не порвав ни с одной из своих тайных служб, осел в Швеции. Пробился к церковной кафедре, наставлял прихожан и ткал под звон церковных колоколов новые преступные замыслы.

И все, кто собрался у Саарсена в этот декабрьский вечер, прошли путь, весьма схожий с деяниями Полковника Святых Врат.

Угасающий от неизлечимой болезни, один из бывших буржуазных премьеров Эстонии профессор Юри Улуотс, принявший все-таки приглашение посетить виллу Саарсена, считал себя в этом эмигрантском сборище единственным «осколком старой культуры». Но присутствующие помнили, как этот «осколок» ползал на коленях перед генеральным Комиссаром Эстонии Лицманом, как умолял заменить своей персоной главу марионеточного «самоуправления» Хяльмара Мяэ.

Дипломат буржуазной Эстонии, бежавший в Швецию уже в сороковом, а в сорок третьем создавший в Стокгольме Заграничный центр Национального комитета Эстонской Республики, велеречивый хитрющий агент «Интеллидженс сервис» Аугуст Рей в разные годы пропагандировал разные идеи. При фашистах он возопил: «Место каждого честного эстонца в Эстонском легионе!» При отступлении фашистов: «Кто бегает — марш в леса! Кто ковыляет — марш за море!» И спустя год после освобождения Советской Эстонии: «Белый корабль» англичан уже в пути!» Когда лопнули все идеи. Рей решил взять денежный куш у разведок Запада и затеял эту театральную встречу, возведя ее в ранг Военного совета армии.

Примчался сюда и еще один агент английской разведки по кличке Роберт, он же — агент американской разведки по кличке Бридж, бывший оберштурмбанфюрер СС Альфонс Ребане. Воспитанник СС посчитал, что его «деяния» на Псковщине, под Ленинградом, в Чехословакии, где он устраивал засады против партизан, — входной билет на занятие в эмигрантском эстонском «правительстве» под вывеской Эстонского Комитета в Швеции поста военного министра. Не оставил здесь своего коллегу Харальд Рийпалу: это его, карателя по призванию, командира батальона Эстонского легиона, еще три года назад рейхсмаршал Гиммлер самолично поздравил с Рыцарским крестом. Рийпалу явился сюда как председатель «Эстонского общества в Англии». И, наконец, третий партнер, научившийся отлично работать на три разведки и получивший три своеобразные клички — Месяц Август у «Интеллидженс сервис», Лакки у американцев и почему-то Торшер в Западной Германии — это бывший посол буржуазной Эстонии в Англии небезызвестный Аугуст Торма.

Пожалуй, лишь у одного из этой компании рыцарей кинжала и провокаций, у Арво Хорма, завязавшего еще в пору работы при Пятсе дружбу с американскими бизнесменами, не было пока клички: он только учился, стратегическая разведка США сочла его эстонцем, не наделенным большой любовью к эстонцам, но зато перспективным шпионом и поручила установить теснейшие связи с эстонскими эмигрантами.

Серьезный соперник многих из них — бывший генеральный инспектор полиции и СС в Эстонии невысокий Иоханнес Соодла, правая рука палача Мяэ, обосновался после войны в Триесте, но, не мешкая, примкнул к старым друзьям.

Считая, что они сбежали от прошлого, и не видя перед собой будущего, все эти люди тем исступленнее рвались к самым бесстыдным сделкам и провокациям теперь, когда война кончилась. Им уже мерещились нагрудные кресты и субсидии от своих новых покровителей. Марионетки на привязи, они были способны облаять, искусать, взорвать покой спящих. Обреченные на безвластие и духовное вымирание, они еще таили опасность…

Чтобы не привлекать внимания прессы, старые партнеры объявили предлогом встречи сочельник.

— Господа, — елейно начал Саарсен, пригласив к столу собравшихся, — вознесем молитву к Господу нашему, ниспославшему нам радость лицезреть плоды наших деяний…

— Плоды до этого выращивают, полковник, — безапелляционно прервал его Альфонс Ребане, дав сразу понять, что он желает взять быка за рога. — Что мы собираемся, господа, высаживать на землях наших отцов?

Саарсен подошел к этажерке, снял с верхней полки цветную фотографию и обратил ее к собравшимся: на ней стремительно мчалась, разевая зубастую пасть, гигантская акула…

— Позвольте напомнить вам, господа, — с торжеством в голосе пояснил Саарсен, — что в древнем Риме преследуемые за веру христиане извещали своих единоверцев о тайном собрании рисунком рыбы. Разведслужба США выбрала этот знак в качестве символа вторжения.

…Страсти вокруг рождественского стола разгорались уже второй час. Сначала неясен был вопрос, кому положено председательствовать на этом сборище бывших. Проповедник Саарсен заметил, что некоторые господа отсиживались в тихой Швеции, пока они, истинные сыны Эстонии, на ее земле выпалывали сорняки безверия и красной крамолы.

Каждый из гостей считал себя по меньшей мере премьер-министром, а на худой конец министром иностранных дел. С большим трудом удалось договориться, что Альфонс Ребане возглавит генеральный штаб мифической армии, а попросту, будет ведать засылкой лазутчиков, диверсантов и провокаторов на эстонскую землю со стартовых площадок всех, кто захочет платить. И что временно два Аугуста, — Рей и Торма, бывшие послы, возьмут на себя иностранное представительство.

Бывший дипломат Ларетей и пропагандист петли Рийпалу начали выторговывать ведомство пропаганды, седенький Саарсен в ярости, что его обходят, грозил самостийно возложить на себя пост министра внутренних дел. «Вас некому будет охранять, — съязвил Соодла. — Наци уже убрались из Эстонии».

— Господа, — раздался надтреснутый голос из кресла-качалки, — стыдно… Где наша культура? И притом… вы уходите от основных вопросов. «Балтийское море», господа!

Юри Улуотс почувствовал себя в университетской аудитории, но ему быстро дали понять, что он не в Тарту. Правда, напоминание об операции «Балтийское море» вызвало некоторое замешательство среди участников рождественского банкета. Ведь эта операция была задумана для вывоза эстонцев в Швецию, но провалилась, как и другие подобного рода мероприятия.

— К черту иллюзии! — жестко бросил Ребане. — Миграция ползет вниз. Большевики закрыли людям глаза газетными простынями. Наш святой долг, господа, найти способ, чтобы сорвать пелену с глаз эстонцев.

Он осушил бокал вина и высокопарно объявил:

— Вы напомнили фотографией акулы, Виллем, что наша цель — вторжение. И я начинаю его подготовку. Как главком освободительной армии диктую в вашем присутствии обращение к своим солдатам и к гражданам старой доброй Эстонии. Запомните, господа, эту историческую минуту!

Закончив с обращением, он повернулся к Рею и Торма:

— Дело теперь за вами, господа. Обратитесь к друзьям Эстонии во всем мире, к дипломатам, служителям церкви, концернам. Нам нужны плавучие средства, нам нужны деньги. На доверие Запада, господа, мы ответим интенсивным сбором информации о тяжком положении наших братьев на эстонской земле, массовой засылкой своей агентуры на нашу древнюю землю, единением лесного братства. Это и будет нашей первой акулой!

— Слова, слова, — простонал Улуотс. — Сколько раз они губили нас! Где эти агенты, где они, я вас спрашиваю?

— С одним из них, — улыбнулся Ребане и взглянул на часы, — господа, имеющие отношение к агентуре нашего Национального комитета, будут иметь честь познакомиться через восемь минут.

— Надеюсь, — предупредил он, пригласив в соседнюю комнату Аугуста Торма, — ваши вопросы к этому человеку не будут касаться условий конспирации.

И вот перед ними появился малорослый улыбающийся человек с большой рыжей копной волос и огромным, тоже рыжим, платком, на две трети торчащим из верхнего пиджачного кармана. Вновь вошедший слегка наклонил голову в знак приветствия, легонько, будто снимая паутину с лица, провел ладонью от глаз до подбородка, и вдруг перед ними предстало другое лицо — лукавое, удивленное, точно увидевшее седьмое чудо света. Еще одно неприметное движение рукой — и это лицо уже страдальческое, болезненное. Но вот улыбка возвращается на губы человека, и глаза его смотрят доверчиво, безмятежно.

— Вы в душе клоун? — с улыбкой спросил Торма.

— Вы угадали, — вежливо ответил новый визитер. — Последние годы жизни в Америке мне приходилось работать и в передвижном цирке. Я мим, эксцентрик, немножко акробат.

— А кем вы были до отъезда из Эстонии? — поинтересовался Торма.

— Ресторан «Золотой лев», — бесстрастно произнес циркач. — Ночная программа. У меня было два выхода. Говорят, на этом месте — развалины.

Торма и Ребане переглянулись. Ребане мягко сказал:

— Мы все там бывали, господин… господин Йыги, если я не ошибся.

— Ивар Йыги, к вашим услугам, — склонил голову артист.

После легкой паузы Аугуст Торма вкрадчиво спросил:

— Что вынудило вас, сын мой, покинуть родные берега?

Улыбка сбежала с лица Ивара, но голос его был ровен:

— Новая власть в сороковом году сочла отца кулаком. Он был выселен из Эстонии, мать помешалась от горя. Я протестовал, писал… Меня хотели лишить профессии… Сестра была замужем за американцем и вызвала нас с братом к себе.

— А как вы надеетесь устроиться в Эстонии?

— О, для мима и эксцентрика, — с сарказмом отозвался Йыги, — работы хватит и в мире капитала, и на половине, где греет солнце социализма.

Ему ответили смехом, клоун нравился.

— Но вас могут опознать, — спохватился Ребане.

— У меня есть легенда в легенде, мой полковник, — Йыги говорил безмятежно, легко. — Глупый избалованный мальчишка поддался враждебной пропаганде, оставил в горе мать, невесту. Его съедала тоска. А когда он вступился в Техасе или Оклахоме за свою партнершу-негритянку и его едва не вздернули вместе с нею на первом же дереве, этот мальчишка принял твердое решение вернуться на родину.

— Есть ли у вас программа действий? — спросил Торма.

— Вернуть Эстонию в исходное положение, сэр, — нарочито напевно произнес он, вновь вызвав смех Ребане.

Почему-то шутка Йыги не понравилась бывшему эстонскому послу.

— На кого вы намерены работать? — грубо спросил Торма.

— Мистер Лакки, разве вы не помните присказку одного известного разведчика: всегда работай на себя и немного на того, кто тебе платит.

Торма побагровел, насупился:

— Кто вам дал право? Я… я…

— Вам не следует со мною обращаться как с клерком, господин Торма, — лицо у Ивара приняло надменное выражение, тон стал ледяным.

Ребане разрядил обстановку:

— Мы злоупотребляем своим временем, господа. — И высокопарно добавил: — Первый шаг сделан. Советизированная Эстония скоро почувствует удары нашего движения.

Он проводил гостя до двери:

— Счастливого плавания, Улыбка.

— Благодарю, Бридж. Значит, у вас есть для меня только один адрес?

— Пока один, но он идет еще от людей Канариса.

— Не оставляйте меня без прикрытия, Бридж.

Генерал Кумм подошел к окну, всмотрелся в снежное месиво, сказал:

— Неймется метели… Твоему парню, майор, что дежурит сейчас за Ряпина, потруднее будет.

Жур встал, улыбнулся:

— Однако потруднее придется и тем, кто выслеживает моего парня. Диалектика.

— Диалектика, говоришь? Да ты садись, садись…

В кабинете, кроме министра и начальника отдела по борьбе с бандитизмом, находились заместитель Кумма Пастельняк, министр внутренних дел республики Резев и один из офицеров пограничной службы. Письмо из Гётеборга молодого врача к своей таллиннской «тетушке» обсуждалось уже несколько раз. В конверт с письмом была вложена и шведская газета. Собственно, нарушителем спокойствия было крошечное объявление, помещенное в ряду других:

— Будем стоять на почве реальных фактов, — предложил Кумм. — До сих пор эти объявления нас не подводили, и их автор, мечтающий вернуться на родину, в свое время сам предложил нам свои услуги для срыва националистических авантюр. Сейчас он довольно определенно предупреждает, что эстонская эмиграция в Швеции готовит против нас опасные акции. Располагает — на руках — фактами и считает полезнее свое пребывание здесь. Что же странного вы находите, Павел Пантелеймонович, в его новой информации?

— А странно то, — забасил Пастельняк, и его широкое лицо осветилось не то добродушной, не то хитрой усмешкой, — что в кафе «Анкарен» на набережной Нормальма бар как раз есть. А наш корреспондент должен был назвать должность, не существующую в данной закусочной точке. Это значит, Борис Гансович, что либо он ошибся, либо шифровал извещение провокатор и нам подкидывают тухлую наживку.

— Что же, расставим капканы, — согласился Кумм. — Но главного «повара», желающего устроиться на морском побережье, вы уж не спугнете. А точнее, запишите его лично за мною. Это, — заметил он офицеру пограничных войск, — на данном этапе, вероятно, скорее к вам относится.

— Вас понял, — поднялся офицер. — Гостя пропустим. Разрешите быть свободным?

Оперативное совещание подходило к концу, когда Кумм снова вернулся к событиям вокруг Ряпина.

— Не знаю, как вас, — обратился он к Резеву, — а меня волнует не столько оружейный склад этого ряпинаского Вихма, сколько его связи с иноразведчиками.

— Подержать их еще немного в лесу, — заметил Пастельняк, — не столь уж хитрое дело.

— Предложение товарища Пастельняка, — несколько виновато начал Резев, — напомнило мне один день… Мы встретились с Куммом на прогулке в тюремном дворе. Вы тогда засмотрелись, Борис Гансович, на крону высоченной липы за кирпичной стеной, где свили гнездо птицы… Наверно, вам очень хотелось иметь в ту минуту крылья. Может быть, люди, которых нам с вами надо задержать в лесу, тоже думают сейчас о крыльях для возвращения домой.

Пастельняк тяжело заворочался в кресле и шутя поднял две руки кверху. Кумм широко улыбнулся, но тяжелый кашель вдруг вырвался из его груди, лицо генерала побледнело. Он сделал несколько глубоких вдохов, остановил надвигающийся приступ.

— В этом я ваш союзник, — сказал Кумм, обращаясь к Резеву. — Но, как говорят рыбаки, хочешь рыбу съесть — надо в воду лезть. Майор Жур со своим отделом поищет все возможные пути выхода на иноразведку. И пусть познакомит своего младшего лейтенанта с очередным донесением этого невидимого Диска.

— Майор еще не успел получить его, — пробасил Пастельняк. Извлек из кармана кителя листок, расправил его, со значением в голосе прочел:

— Коллекционера и его семью уберечь от случайностей! — распорядился Кумм.

А человек, которому министры мысленно желали успеха, как раз в эти часы испытывал состояние какой-то безысходности. Пауль понимал, что выход Вихма из лесу отнюдь не приближает чекистов к убежищам резидентов. Внешность незнакомца, вызвавшего Вихма через посредство жены, ни сам Пеэтер, ни Ыйе не могли толком описать. Все лицо его закрывала борода, он носил солдатскую ушанку, стеганый ватник. Вдобавок ко всему этому Пауль прозевал связника.

А дело было так. Вихм спросил Пауля, может ли он прежде, чем начнет говорить со своими людьми о возвращении по домам, навестить жену и детей. Пауль подумал и дал согласие, предупредив комсомольцев из народной защиты, чтоб на ночь караульный пост с хутора Вихма отодвинули. На этом и споткнулся. На другой день Пеэтер мрачно сказал ему, что когда он возвращался на рассвете в лес и спускался по тропке с хутора, из-за толстого ствола вяза его окликнул незнакомый голос, велел остановиться и повернуться к дереву спиной. Решился ли Вихм на предложение господина? Если решился, то лучше всего подпалить конюшню соседнего колхоза.

— Что ты ответил? — нетерпеливо спросил Пауль.

— А что я мог ответить? — горько усмехнулся Пеэтер. — Что мой Айвар работает на конюшне? Что я когда-то помогал ее строить? Ну, сказал, мол, подумаю, с ребятами посоветуюсь. Пусть он через ночь подойдет к месту, где три сосны из одного корня вверх полезли, — там и буду. Так мы с тобой договорились?

— Так. А он что?

— А ничего. Сказал, что сам меня разыщет, и велел сматываться. И чтоб я помнил о детях.

Мюри доложил по телефону о случившемся в Выру, вскоре его вызвали в Ряпина. В бывшем господском доме Ряпинаской мызы, где сейчас звенели голоса техникумовских ребят — будущих садоводов, Пауля провели в кабинет директора, где он застал майора Жура, капитана Зубченко и еще одного молоденького лейтенанта. Выслушав рапорт Пауля, Жур заходил по комнате. Зубченко нахмурился:

— Не буду скрывать, Пауль переоценил свои возможности и связника проморгал.

Прибывший с начальством лейтенант вдруг весело засмеялся:

— Извините, товарищ капитан, но Вихма домой и я бы наверное, отпустил. И посты бы ослабил. Ибо хуторянин мог принять эти посты за недоверие к себе, за домашний арест семьи — и тогда мы бы его потеряли.

Жур похлопал Пауля по плечу:

— Сильно не огорчайся. Хотя Зубченко, с одной стороны, прав, но и Эльмар Вяртмаа, с другой стороны, тоже прав. Но теперь будь внимательным.

Они вышли из здания и медленно двинулись по широкой аллее вниз, к озеру и запруде. С обеих сторон аллеи сновали молодые люди. Один из подростков, узнав издали Мюри, подбежал к нему:

— Здравствуйте. Вы меня помните? Я Айвар. Айвар Вихм.

— Как же мне тебя не помнить, — улыбнулся Пауль, — если ты первым на хуторе поверил мне. А здесь ты как очутился?

— Учусь. По утрам. А днем — с лошадьми. Дядя Пауль, можно я спрошу: отец скоро будет с нами?

— Скоро, — сказал Пауль. — Только ты вот что — об этом ни с кем ни слова. И вообще — не заговаривай сейчас с незнакомыми людьми и обходи их.

— Ладно, — сказал Айвар. — Как скажете.

Он весело махнул шапкой и побежал к ребятам.

— Запомнил его? — спросил Жур у Эльмара. — Станешь его тенью. К хутору, Андрей Иванович, — приказал он Зубченко, — приставь, кроме групп защиты, Соосаара.

События ноября сорок седьмого разворачивались стремительно. Первым, как и предугадал Жур, подвергся нападению Айвар.

Случилось это как раз в Ряпинаском старом парке, когда мальчик направился, чтоб укоротить путь, по уединенной дорожке к боковой калитке. Он скользнул между высокими кустами, тронутыми легкой изморозью, и в ту же секунду почувствовал, как грубые шершавые руки сдавили его горло. Хотел закричать, но не смог. Земля заплясала перед ним и, последнее, что он услышал, хрипя и задыхаясь, был пистолетный выстрел.

Пауль, еще не зная всего этого, сидел в болотном студне, начинающем покрываться мерзлой коркой, и терпеливо поджидал своего подопечного. Пеэтер Вихм явился к ночи, был обеспокоен, вздрагивал, все к чему-то прислушивался.

— Предчувствие у меня недоброе, — поежился он. — Оружие мои люди нашли. Один был против, пришлось его… — не договорил. — Ты вот что, начальник. Жди нас на хуторе. К утру будем. Как это у вас на объявлениях написано? Явка с повинной.

— Буду ждать. — И, вспомнив приказ Жура, осторожно, боясь спугнуть хуторянина, усилить его смятение, спросил: — А как вы двинетесь из лесу?

— Ты это к чему? — Пеэтер насторожился. — Засаду нам, гражданин начальник, хотите учинить? Или что?

— Процессии рекомендую не устраивать, Пеэтер. Кто его знает, этого бородача?

— Извини, начальник, — отчеканил Пеэтер. — Мои люди по одному не выйдут. Народ они отчаянный и не сильно доверчивый. Друг за дружкой следят в оба. Примешь всех сразу.

Испытывая беспомощность, кляня себя, что исподволь не готовил к этому часу хуторянина, Пауль нырнул в темноту. Добрался до песчаной заводи, идти стало легче. Прошел с километр, залег за старым вязом, не доходя развилки дорог. Заухал по-совиному. Услышав шагах в двадцати от себя шорох, повторил уханье. Мальчишеский голос негромко его окликнул: «Я — Балтика, ты — кто?» «Я — Таллинн», — отозвался Пауль и облегченно вздохнул. Двое парней ползком пересекли лесную тропу.

— Мы из народной защиты, — зашептал один. — Комсомольцы…

— Посты выставлены уже вдоль всей трассы, — доложил второй. — А ежели те болотом проскочат?

— Болотом не двинутся, — ответил Пауль. — Груз у них. Ребята, вы оба хутора по дороге осмотрели? Чужаков нет?

— Всё, как инструктировали. Ваш товарищ, красивый такой, — Пауль понял, что паренек говорит о Соосааре, — передает, что бандиты напали на Айвара. Просил учесть.

— Что значит «учесть»?! — всполошился Пауль. — Айвар ранен? Жив?

— Насчет этого не говорил.

Весть обожгла. «Учесть… Учесть… Учти с этими упрямцами! Значит, резидент не дремлет, ему страшен выход этой банды. Как сказать о сыне Пеэтеру?»

…Люди показались на дороге, когда уже все было высветлено. Впереди жалкая тощая кляча тащила тяжелую груженую повозку. За ней цепочкой тянулись хуторяне. Пауль ждал их возле хутора у дороги. Он узнал по широкому треуху и длиннополой шинели Пеэтера, который шагал рядом с повозкой.

И в ту же секунду откуда-то с верхотуры ударил пулемет, цепочка рассыпалась. Люди попадали в снег. Привыкшие ко всему, они быстро откатывались на обочину дороги. Только одно тело осталось недвижно распростертым на снегу. Лошадь заржала и стремительно понесла.

Ошеломленный неожиданностью, Пауль потерял несколько драгоценных секунд. Потом он услышал новый звук, схожий с лязгом, и скорее догадался, чем увидел, что он идет с чердака: забравшись туда, плечистый мужчина одной рукой придерживал автомат, другой — тянулся к запасному диску. Несколькими прыжками добравшись до хлева, Пауль выхватил из-за пазухи пистолет и разрядил обойму в бандита. Тот захрипел и начал оседать на сеновал…

Пауль побежал к дороге. Хуторяне медленно расползались в разные стороны.

— Товарищи! — крикнул он. — Возвращайтесь! Предатель убит. Пеэтер, ты меня слышишь?

— Слышу, — после долгого молчания отозвался Вихм.

— Кто у вас ранен?

— Мурус! — мрачно крикнули с обочины. — У него двое детей! Ты на это нас звал?

— А ты думаешь, — вскипел Пауль, — мне не хочется жить нормально? Ты думаешь, мне неохота учиться, семью иметь? Мне, что ли, охота шкуру свою под пулю подставлять, в болотной жиже мокнуть, пока ты соображать начнешь? Тебе же это нужно, темный ты человек!

Ему не ответили. Но слова до этих растерянных людей дошли. Медленно они потянулись к дороге. Пауль обыскал убитого бандита, ничего в карманах не обнаружил. Горько сказал себе: «Проворонил именно ты, младший лейтенант! Не мальчишки из народной защиты, а ты. Офицер и чекист!»

Отделы МВД по борьбе с бандитизмом и нацподпольем были переданы в подчинение Министерству госбезопасности. Группу чекистов из Вырумаа вызвали в Таллинн, в здание на улице Пагари.

К Кумму прошел секретарь Вырумааского укома партии, загадочно посмотрел в сторону Зубченко и его группы, но ничего не сказал. Вот уже час они не выходили из кабинета. Дважды к генералу входил Пастельняк. Наконец в кабинет министра проследовал новый начальник отдела полковник Таевел, высокий, жилистый человек с лицом суровым, напряженным, но с озорной смешинкой в глазах, и два его заместителя, Белянин и Грибов.

Наконец, появился адъютант и попросил ожидающих к генералу. Когда все расселись, Кумм сдержанно заметил, что товарищи из уезда неплохо поработали в первые послевоенные годы и некоторые из них переводятся в центральный аппарат министерства (было названо и имя Мюри), иные, с повышением в должности, — в другие уезды. Заметив оживление в кабинете, министр предостерегающе поднял палец, с легкой иронией сказал:

— Товарищи чекисты, во-первых, вы переводитесь не на отдых. Во-вторых, смею напомнить, что вы превосходно оборвали все возможные связи с Планетным Гостем и его Тесьмой, а уж тут я вас в покое не оставлю, пока вы мне их на блюдечке не подадите.

Остро глянул на Вяртмаа и Мюри: значит, помнит их «невезучки». Но лишь усмехнулся и продолжал, обращаясь ко всем:

— Положение республики укрепилось. Даже недруги чувствуют это. Мы перехватили сообщение одного главаря эмигрантов из Стокгольма, некоего Бриджа, своему агенту в Эстонии по кличке Улыбка. Подозреваю, что Бридж и Ребане — одно лицо. Пересылает ему листовки Загранцентра и просит заверить эстонцев в скором приходе «белого корабля». Послушайте, что ему отвечает Улыбка.

Кивнул Пастельняку, тот встал, раскрыл папку, зачитал:

— «Улыбка — Бриджу. Мифы о белом корабле даже в школах не изучаются». — Прокомментировал: — Агент оценил их непопулярность в народе. Не зря же говорят, что свой сухарь вкуснее чужих пирогов. Далее… «Учтите, что мою акклиматизацию тормозит отсутствие обещанных адресов английских поваров…» — по-видимому, хотят выйти на британскую разведку. «Где обещанный партнер в застолье?» Значит, радист ему позарез нужен.

— Вопросы есть? — предложил министр, — и не без легкой иронии: — Или сразу перейдем к действиям, обнаружению и захвату вражеской резидентуры?

— Разрешите? — поднялся Пастельняк. — Я указал в рапорте на интересный план, разработанный в отделе.

— Задержитесь, Павел Пантелеймонович. И отдел пригласите.

Когда в кабинете, кроме министра и его заместителя, остались сотрудники отдела, Кумм зачитал поданный ему рапорт, опуская второстепенные детали.

— И вот предложения: «Целесообразно развить план, осуществляемый нами на юго-востоке республики, дополнить его рядом комбинированных операций. План содержит интересные и неожиданные элементы — особенно важные в связи с усилением преступных действий бандой Рихо Рандметса в районе Вериора. Предлагаю реализовать этот план при общем руководстве майора А. Грибова. Пастельняк».

Кумм взял авторучку:

— Эту операцию утверждаю. Только помните о безопасности семей тех, кого выводите из леса.

— Два с лишним года испытанные чекисты бьются над разгадкой этих таинственных планетных чертяк и дисков, а просвета не вижу.

Полковник Дмитрий Таевел, проводивший оперативное совещание сотрудников отдела, поглядывал то на подчиненных, то на лежавшее перед ним распоряжение министра.

— Что, у этой Тесьмы или Диска — проколов нет? — с досадой спросил он. — Есть у кого-нибудь своя версия, хотя бы о происхождении кличек? Грибов, Мюри!

Пауль покраснел. У него сложилась версия. Но вот метод ее проверки, который чекисты окрестили «ложной миной», казался ему схожим с уловкой забывчивого школьника, подменяющего умножение двух цифр их многократным сложением. Чтобы не вызвать смеха товарищей, он начал с примет резидентов.

— Больше всего мы знаем о Диске. В триумвирате шпионов, судя по перехваченным шифровкам, он занимает самое подчиненное положение. Маневрирует между Выру и Таллинном. У него хорошие манеры, представителен. Кличка, по словам Лахта, связана с сомнительным заведением, которым он когда-то владел. Я уже расспрашивал старых таллиннцев, не помнят ли они владельцев таких заведений, — в комнате грянул смех, и Пауль запнулся. — Пока данных нет.

После небольшой паузы он продолжил:

— Есть еще две косвенные улики. Хотя не знаю, о чем они говорят. Рандметс — помните его спичечный коробок? — заинтересовался концертом в Выру. Может быть, стоит кое-кого в доме культуры просветить рентгеном. — Собравшиеся знали, что это любимое выражение министра. — И еще одна наводка на цель: обещание Рандметса, что его друзья помогут Эрике Ярвекюлг. Но, увы, адресами в Таллинне ее не снабдили. Придется ждать случая. А чтобы нам не тянуть за хвост только одну версию, я предлагаю оттолкнуться от клички Тесьма и кому-нибудь побродить по кружевным, пошивочным и прочим дамским ателье.

Все понимали, что в его предложениях главная роль отводится случаю.

— Нет, нет, — сказал Белянин. — На случай надеяться нельзя!

— Разнести любое предложение и я умею, — обронил Таевел. — А вы предложите, Белянин. Лейтенант вот не побоялся и предложил. Сразу говорить «нет» не хочу. Попробуйте обосновать, Мюри, свой план не одной ссылкой на случай. Есть ли у вас на примете кандидат для вхождения в мир дамского конфекциона?

— Пока нет, товарищ полковник. Но, видимо, будет, как только завершим трудоемкую операцию «Мнимые англичане».

— Жду. Но независимо от развязки «Мнимых англичан», вам придется с Эльмаром Вяртмаа выполнить поручение генерала и собрать все возможные данные, — наклонился к своему блокноту, перевернул страничку, — об Эстер Тийвел. Все свободны.

Операцией «Мнимые англичане» руководили в эти февральские дни 1949 года Пастельняк и Грибов. Целью был разгром в Пярну-Яагупи группы лесных братьев, пытавшихся выйти на английскую разведку. То были изощренные садисты и грабители. Главарь банды Жигурс-Румянцев был младшим сыном врангелевского офицера. Его отец в свое время бежал в Париж, позднее женился на владелице скорняжного ателье в буржуазной Эстонии. При немцах Жигурс-Румянцев служил в гестапо. Он заработал даже у своих хозяев, мастеров пытки, кличку «Виртуоз петли». Позднее в звании штурмбанфюрера СС возглавлял карательный батальон. С приходом Советской Армии сколачивал в лесах из остатков эсэсовских офицеров бандитские группы, вырезал свастику на коже захваченных им новоземельцев. Тыниссон-Багровый тоже был свиреп до осатанения. В банде считался идеологом. Владелец крупного кулацкого хозяйства под Выру, он еще в сороковом бежал в Германию. Вернувшись в войну в Эстонию, громогласно именовал себя «геббельсовским советником по переориентации эстонцев». Он служил при генеральном комиссаре Эстонии Лицмане, оставил после себя сотни трупов в Выру, Тарту, Пярну. Сбежать за море не успел и присоединился к Жигурсу-Румянцеву. Он пытался составлять воззвания к крестьянам, изображая себя в глазах Запада министром пропаганды лесного братства.

Теперь эти самовлюбленные лжеминистры и помешанные на разбое «идеологи» получили аудитории в 10—15 человек. Их «лекционные» часы были сочтены, что вызвало острое беспокойство в некоторых спецслужбах Запада. В начале февраля 1949 г. чекисты перехватили директиву ответственного сотрудника «Интеллидженс сервис» Скотта, явно адресованную своей эстонской агентуре:

Бандиты были обложены, но чекисты считали необходимым отделить хуторян, шантажом и угрозами заманенных в банду, от группы эсэсовцев. Удалось разыскать сельскую учительницу Альвине Лауба, муж которой Артур, вероятно, не думал не гадал, что окажется среди функционеров СС. К ней направили Пауля Мюри.

Альвине Лауба оказалась молодой женщиной, рослой, хорошо сложенной, в фигуре которой угадывалась многолетняя привычка к физическому труду. Выросла она в семье среднего достатка на хуторе близ Выру. С молодых лет всегда тянулась к знаниям. Шла в школе первой ученицей, легко усваивала языки. Она сумела окончить учительскую семинарию и с увлечением преподавала в начальной школе. Приняв предложение агронома Артура Лауба выйти за него замуж, Альвине в сорок шестом переехала к нему на хутор вблизи Михкли. Детей своих у молодых супругов пока не было.

Все шло хорошо, пока в доме не появились чужие люди и не пригрозили Артуру расправой, если он не снабдит их мясом и хлебом. Боясь за жену, стариков-родителей, Артур достал лесным братьям продукты, которые те ночью забрали. Вернувшись вновь, они поняли с первых же слов агронома, что он им не помощник. Тогда они заявили, что их главарь Жигурс-Румянцев располагает материалами, которые могут вызвать у властей интерес к Альвине. В годы войны у нее якобы были какие-то дела с капитаном Тибером. Артур разительно переменился. Он стал угрюм, объяснений с женой избегал, на его веснушчатое лицо упала тень тревоги. Не очень понятная угроза «Виртуоза петли», видимо, вынудила Артура пойти на сделку с совестью. Запутавшись в одной комбинации по расчету с лавкой, получив вызов из милиции. Артур попрощался запиской с родными и ушел с бандитами в лес.

Беседуя с Альвине, Пауль почувствовал в этой немногословной женщине сильную волю, а также способность понять те причины, что загнали ее мужа в лес. Но она не спешила раскрываться перед незнакомым человеком. Пауль при первой же встрече четко объяснил, что его цель — вывести из-под удара крестьян, насильственно втянутых в банду, а уже затем — ликвидировать эсэсовское гнездо. Альвине загадочно улыбалась, изредка кивала, соглашаясь с собеседником, — и только.

Пауль ушел раздосадованный. Но к следующей встрече с молодой учительницей подготовился основательно.

— Вам говорит что-нибудь имя Иоханнеса Пайзо? — сразу же спросил он. — Нет? А командира партизанского отряда Юку по прозвищу Тулеохтлик (Огнеопасный)?

На губы женщины набежала улыбка.

— И отлично, что вспомнили, — бодро продолжил Пауль. — Юку стал инженером, сейчас он отдыхает с семьей на Черном море. Наши товарищи с ним созвонились, Юку тоже отлично помнит вас и то, как вы помогли отряду расправиться с каким-то гитлеровцем. За что вы ненавидели того типа?

— Спросите у холма Мялестусмяэ! — вырвалось у нее. — У яра за нашим хутором! Земля там долго еще шевелилась после того… Капитан Тибер был правой рукой начальника выруского «Омакайтсе» и префекта полиции. Тибер был среди них самой хитроумной ищейкой и изобретателем самых страшных пыток.

— Я не знаю, чем напугал Жигурс-Румянцев вашего мужа, — задумчиво произнес Пауль.

— До Румянцева эта история дошла так, как о ней знали в нашей волости. Шла молва, что я была в близких отношениях с этим Тибером. А Тибер заезжал на наш хутор чаще, чем на другие, потому что связал мою девичью фамилию с одной богатой семьей, она тоже из Вырумаа. У них в роду дипломаты, фабриканты, разные политические деятели. Одного даже, я слышала, Петроградский ревтрибунал судил. Поначалу для нас это было спасением. Тибер устроил так, что нам надо было сдавать меньше норму, не должны были ходить на лесоразработки. А потом он стал требовать от нас разных сведений, чтоб мы шпионили за соседями, сообщали, у кого родные в Красной Армии. Это стало невыносимым. Я разыскала партизан.

— Но Румянцев думает, — быстро добавила Альвине, — что я была обвенчана с Тибером. Мы и впрямь разыграли с Юку такой спектакль, чтоб изловить эсэсовца. Только невесту сыграла не я, а моя подруга, к которой вязался Тибер. Может, этим Румянцев и пронял мужа. — Вздохнула, неприметно смахнула слезу. — Теперь вы все знаете.

Они долго молчали.

— Какая же ваша девичья фамилия? — спросил, наконец, Пауль.

— Вессарт, — пояснила она. — Среди тех Вессартов, у которых в роду знать, тоже была Тийу, как и моя мать, и был Густав — тезка моего отца. Дома иногда подшучивали, что нам по ошибке может перепасть их наследство. Нет, не перепало.

Пауль пошел к двери, обернулся:

— Мне нужна ваша помощь, Альвине. Спешно. Если вы хотите, чтобы Артур был дома…

И столько убежденности было в голосе молодого офицера, что женщина растерялась. Встала, подошла к комоду, потом резко обернулась и сказала задорно:

— Ладно. Говорите. Как я могу вам помочь? Я справлюсь.

Она вывела из леса Артура и еще двух хуторян. Они сообщили точное расположение бункера. Артур даже зарисовал все подходы к нему.

Как ни пытались Грибов и Мюри с помощью этих людей установить связи главаря с иностранной разведкой, не получалось. Клички Планетный Гость или Диск при них не назывались. Зато Артур вспомнил один разговор Тыниссона с Румянцевым. Однажды, полагая, что в бункере, кроме них, Никого нет, Тыниссон достал из кармана фотографию и гордо заявил: «Для него живу, Жигурс. Мой мальчишка. Мать — красивейшая актриса. Наши определили сына в лучший пансион Швейцарии. И мой счет перейдет к нему. Но если надуют Ребане и Торма…» Тыниссон скрипнул зубами, умолк.

…В ночь на 27 февраля вызванные для оцепления солдаты и члены оперативной группы во главе с майором Грибовым вышли на укутанную сугробами извилистую дорогу Пярну-Яагупи — Михкли.

Прижатая к непроходимому болоту, банда лесных братьев нашла себе бесславный конец. В нагрудном кармане тыниссоновского мундира был обнаружен обгоревший портсигар, а в нем чудом уцелевший снимок мальчишки, на обороте которого был девятизначный номер.

…Лейтенант Мюри представлял свою новую помощницу Альвине Лауба заместителю министра и руководителю отдела:

— Товарищ Лауба готова помочь нам в поисках резидентуры спецслужб Запада.

— Альвине Лауба, — поспешил пояснить Мюри, — урожденная Вессарт. А дипломата и шпиона Вессарта в двадцать втором году судил Петроградский ревтрибунал. У меня целая тетрадка выписок из «Петроградской правды» и «Красной газеты» того времени. Разрешите привести только одно место.

Перехватил одобрительный взгляд Пастельняка, извлек из планшета школьную тетрадь, прочел:

— Вы в родстве с этим Вессартом? — после некоторого молчания спросил заместитель министра.

— Никак нет, — ответил за Альвине Пауль. — Но их родство мы легендируем. Составлена легенда и о дружеских связях Альвине Лауба-Вессарт с деятелями «Омакайтсе». Наконец, кто сможет опровергнуть то, что в ее доме побывал как-то Тыниссон-Багровый и в знак доверия к Альвине оставил ей фотографию своего сына.

— Все у вас просто получается, — ворчливо отозвался Пастельняк. — Вошел к ней в дом, расчувствовался, видите ли, снимок сынка преподнес…

— На хранение отдал, — предположил Пауль.

— С каких же это радостей? Нет, лейтенант, Запад рвет и мечет по поводу потери своего «багрового кадра». Его эмиссары сто раз взвесят вашу версию. Извольте прочесть вслух, раз любите это занятие, свежую директиву одного из них своему эстонскому партнеру. — Протянул ему сообщение. — И товарищ Лауба пусть выслушает. Наша служба — опасная, уважаемые мечтатели.

Пауль читал быстро:

— Метод лечения Жанны д’Арк — это что? — несмело спросила Альвине.

— Огонь, пытка, допрос с применением уколов, — они на все способны. Не одну спецшколу у нацистов прошли, — жестко пояснил Пастельняк и испытующе спросил: — Может быть, не будем продолжать?

— Будем, — Альвине раскраснелась от волнения.

— И ты того же мнения? — спросил Пастельняк у Пауля.

— Вас смущает, товарищ полковник, — произнес вместо ответа Мюри, — что Тыниссон доверил Альвине свою, что ли, тайну? А кому было ее доверить? Тыниссон чувствовал, что конец близок.

— Погоди, погоди, Мюри. Зачем ему кому-то что-то доверять? Ну, сгорела бы карточка вместе с ним.

Вот когда Пауль до конца раскрыл свою догадку:

— Он не только карточку доверил. Он доверил Альвине номер своего банковского счета в Швеции или в Швейцарии — по цифрам на обороте снимка это не сложно определить. Тыниссон хотел, чтобы Альвине напомнила его западным патронам об их обязательстве перед его сыном. Кому же было и довериться, как не своей связной, да еще женщине с учительским образованием?

— А если это просто какое-то другое число? — после раздумья спросил Пастельняк. — Мало ли что еще… Телефонный номер…

— Товарищ полковник, — вытянулся Мюри. — Вы сами в свой жизни риск не исключали…

И снова в комнате повисло молчание.

— А вы оба не перегибаете палку? — осведомился, наконец, Пастельняк. — Вы что скажете, товарищ Лауба? Кстати, как у вас с иностранными языками?

— Владею немецким, английским.

Он бегло спросил ее о чем-то по-английски, столь же легко она ответила.

Отпустив Лауба, Пастельняк попросил Мюри задержаться.

— С Вессарт ты придумал отлично. Где выкопал эту историю?

— Лауба рассказала. Потом попросил в Ленинграде в газетах поискать. И повезло.

— Так вот, Мюри, — предупредил уже строже заместитель министра. — Здесь тебе повезло. Но дальше фантазию свою обуздывай. Враг не дурее тебя и каждую нашу придумку сто раз выверит по разным каналам. Я доложу генералу, окончательно пусть он решает, а пока помогай Вяртмаа.

У Альвине не выходило из памяти побелевшее лицо Артура, его расширенные зрачки в минуту их прощания. «Я и не знал, — глухо сказал он, — что моя жена… в общем такая сильная». «Имей в виду, — предупредила она, — тебя могут проверить и проверят. Теперь от твоей силы и выдержки зависит моя жизнь. Повтори, как ты вылез из окружения».

Легенда была проработана тщательно, ее рассматривали со всех сторон опытнейшие контрразведчики, «прокол» находили лишь в том, что хутор, который велел поджечь Тыниссон-Багровый, «загорелся» двумя днями позже ликвидации банды. Но решили, что кто захочет убедиться в факте поджога и обнаружит обугленную овчарню, не станет уже скрупулезно сверять даты.

Формальным поводом для приезда Альвине Лауба в Таллинн явился месячный семинар учителей начальных школ, на который уезды направили своих лучших педагогов. План для Альвине был разработан тщательный. Семинар, визит к одной из подруг, по дороге — два-три магазина, и только. Где можно — пояснять, что она из Михкли. Изредка интересоваться, разрешается ли наследникам владельцев иностранных вкладов переводить последние на свое имя.

Проходил день за днем, ее не примечали. В дамских ателье Альвине начала подавать небольшие реплики с обязательным зачином: «Михкли не Париж, но и у нас хотят модно одеваться». Название местности, которое из-за недавних налетов Тыниссона-Багрового и Жигурса-Румянцева в эти дни было у всех на устах, пугало и настораживало.

Пауль, заглянувший в поздний час в общежитие к Альвине, подбодрил ее, объяснил, что не следует ожидать от противника немедленной реакции.

— Апрель уже звенит в воздухе, — тоскливо протянула Альвине, — мои ребята диктанты должны писать, яблони на хуторе подкормки просят, а я по Таллинну брожу, будто странница…

— Бродите, любуйтесь таллиннской стариной, — сочувственно сказал Пауль. — Завтра приезжает из отпуска мой друг Мати. Вы будете держать с нами связь через него.

Пауль не добавил, что у Мати в друзьях добрая половина молодых продавцов, кулинаров и обслуживающего персонала кафе и закусочных столицы, куда он полтора года назад, еще до прихода в органы безопасности, был переведен на комсомольскую работу. В задуманной операции это немаловажный фактор.

Сведения от учительницы по-прежнему поступали неутешительные. Никто к ней интереса не проявлял. Не зная, куда себя деть, она начала заходить в музеи. Апрель выдался ветреным, много по улицам не походишь.

Принеся Паулю очередной отчет, Мати однажды сказал:

— Сегодня один пижон тянул глинтвейн, а сам глаз не сводил с учительницы — она пообедала в «Лайне».

— Пижон мог пялить глаза от пустого любопытства, — охладил его пыл Пауль.

— А мог и по заданию.

Пастельняк вызвал к себе Мюри:

— Звонили из Выру. Завтра в газете появится статья о деле Вессарта и уроках из него. Нельзя ли нам извлечь из этого побольше пользы?

Комбинировали, прикидывали так и этак, но сошлись на том, что придется ожидать ответного шага противника.

— Эх, проследить бы нам, кто ухватится за этот номер! — помечтал Пауль.

Анвельт задумчиво сказал:

— Многое вертится вокруг Ратушной площади. Люди Рихо Рандметса, напившись, болтали, что коронуют Эрику на Ратушной площади… Обед в «Лайне», где учительницу, по данным Паоранда, фотографировали… Мы могли бы оставить одну газету у гардеробщика в «Лайне», вторую — на прилавке аптеки магистрата… Там всегда полно людей. Проследить путешествие номеров газеты будет трудно, но возможно…

На другое утро Эльмар Вяртмаа уже вернулся с несколькими экземплярами районной газеты. Статья была написана так, что можно было предположить: Альвине Вессарт имеет отношение к нечистым делам своей родни.

К вечеру были получены первые данные о странствиях газет. Экземпляр, который лежал на стойке у швейцара в кафе «Лайне», попал в руки музейного сторожа, но, по всем данным, этот человек далек от политики. Номер, что был в аптеке, взяла пожилая уборщица. Фармацевту показалось, что у женщины в руках был пакет с сельдью, и ей явно нужна была более надежная обертка. Уборщицу еще предстоит разыскать.

Мати уже не хвалился своими наблюдениями, строго придерживался фактов:

— Целый квартал за нашей подопечной вышагивал весьма респектабельный гражданин с толстой тростью.

— Респектабельный, наверное, вдовец и ищет для горчичников и утюжки штанов невесту, — предположил Пауль. Но ему и самому хотелось верить, что лед тронулся.

Однако их обвели вокруг пальца. Мати ворвался в отдел запыхавшийся:

— Пауль, ты никуда ее не отсылал? Ее нет ни в общежитии, ни в центре… Я сам наблюдал, как она вошла в подъезд школы, где у них семинар. До часа дня ни одна слушательница не показывалась…

Через час они сидели вчетвером — лейтенанты Мюри, Вяртмаа, капитан Анвельт и старшина Мати Паоранд — колдуя над картой Таллинна.

— Я успел побывать в общежитии, — доложил Эльмар, — У слушателей семинара первое занятие сорвалось, заболел лектор. Двором они перебежали в соседнее кафе.

— Или нам очень повезло, — предположил Анвельт, — или Лауба сейчас в большой беде.

— Боюсь, что и одно и другое соседствуют, — Пауль был непохож на себя, обеспокоенный, настороженный.

Стремительно разворачивалась пружина оперативных мер в борьбе за Альвине Лауба.

К концу дня группа подводила первые итоги поисков. Игорь Анвельт, недовольный собой и всеми, сообщил, что нашел школьную уборщицу, она сидела с вязанием у окна. В ворота въехала легковая машина и остановилась возле молодой женщины, одетой не по дождливой погоде, в одном костюме. Из машины вылезли два пассажира и заговорили с учительницей. Та уселась с ними в машину, вроде бы без всякого принуждения. В марках автомобилей уборщица не разбирается, эта была темно-синего цвета.

— Там есть вторые ворота, — Мати был бледен. — Провели меня. И лектор заболел некстати…

— А те и про лектора, и про вторые ворота знали, — обронил как бы невзначай Грибов.

— Из ресторана в Кадриорге, — докладывал Мати, — до меня дозвонился официант и сказал, что двое посетителей угощали обедом учительницу. Ее фото я показывал. Все трое уехали на синей «эмке». Номер машины «РР 26—62». Официант еще слышал, что водитель хотел заправиться, а второй остановил его и сказал, что хватит им и того бензина, что в баке.

— Ну, ты и даешь, Мати! — не удержался Эльмар. — То промах, то «в яблочко». Это же ценная новость!

— Очень серьезный вопрос, — остановил его Анвельт, — надо ли их сейчас ловить.

…А пока велся этот оперативный поиск, Альвине Лауба переживала, может быть, самые трудные часы в своей жизни. Людей, которые подъехали к ней на машине, она никогда раньше не встречала. Парень, модно одетый, с лицом, тронутым оспой, голова у него была насажена на удивительно длинную шею и напомнила качающийся горшок на коле изгороди, Альвине его почему-то сразу прозвала «Качалкой». Второй — несколько постарше, с рыхлой и дряблой кожей, под шляпой ни волоска: «Лысый», — сказала себе Альвине, в ту минуту она еще могла шутить. Лысый больше слушал, задавал вопросы Качалка.

— Госпожа, — вежливо спросил он, — вы из Михкли, не так ли?

Она подтвердила, Качалка попросил ее назвать себя, объяснить цель приезда. Слушал, вертел головой, будто ненароком спросил, зачем она интересуется частными вкладами в иностранных банках. Альвине пожала плечами, в свою очередь спросила, принято ли в столице так расспрашивать каждую приезжую. Наконец вмешался Лысый, печально сказал, что за местечком Михкли погиб его большой друг. Не знала ли его дама из Михкли?

…В паузе между блюдами он выложил на стол пачку снимков, спросил, не найдет ли госпожа Лауба среди заснятых лиц их общего друга. Карточка Тыниссона была десятилетней давности, но его оттопыренные уши, маленькие буравящие глаза Альвине узнала сразу.

— Теперь расскажите мне все о последних днях Тыниссона-Багрового, — предложил Лысый, — и о том, что его связывало с вами.

Легенда задвигалась, заиграла. Альвине передала все так, как ее учили, но Вессарта придержала на закуску. Она видела, что сомнения их не рассеяны, что они не очень понимают, почему этой сельской простушке Тыниссон доверил свои последние мысли и надежды. И тогда пошли в дело хутор, «подожженный» ее мужем Артуром, ее «дядя» Вессарт, расстрелянный в Петрограде, ее «близкий друг» по Выру в годы пребывания здесь немцев руководитель «Омакайтсе» капитан Тибер, которому она помогала в розыске советских активистов.

— За что вы невзлюбили Советы? — тихо спросил ее за обедом Лысый.

— Я учительница, — так же тихо сказала она. — Я не хочу учить детей русскому языку и биографиям баррикадных героев. Я — эстонка, понимаете?

Когда они перешли к десерту, снова заговорил Качалка:

— Допустим, мы поверим вам. Но не странно ли, госпожа, что после всего случившегося власти доверяют вам?

— Учитель начальной школы — что за пост? И вот что я вам еще скажу, господа: если не приспосабливаться к режиму — как прикажете жить? Снова в лес? Леса себя изживают. Уж лучше я буду учить наших юных эстонцев эстонскому языку. Вы со мною согласны, господа?

Кажется, они были согласны. И попросили уважаемую госпожу Лауба-Вессарт стать гостьей их близкой родственницы госпожи Ээвы Мартсон, пока они обсудят все услышанное и решат, как могут использовать силы и знания ее и мужа.

— Охотно, — сказала она. — Только достаньте мне какую-нибудь справку для семинара.

Пауль потом уверял, что более сильного хода с ее стороны придумать было нельзя.

Снова они в машине. Лысый любезно попросил разрешения у учительницы завязать ей глаза до входа в дом госпожи Мартсон. Снял с нее повязку, когда они, поднявшись по лестнице, вошли в комнату. Она осмотрелась: окон нет, один диван и одно кресло, в котором восседает темноволосая женщина с седой прядью, не старая и не молодая, с властным надменным лицом, сильными, длинными руками. Женщин знакомят, и спутники Альвине быстро удаляются.

— Режим у меня такой, госпожа Лауба-Вессарт, — тоном, не допускающим возражений, изрекает хозяйка, — из комнаты не выходить, шума не производить. — Она свистнула, и в дверях появился огромный песочной масти дог с белой грудкой. — Вам стоит сделать шаг по лестнице, и мой Зевс разорвет вас на клочья.

Она вышла, замкнув снаружи дверь на ключ.

Ночь прошла неспокойно. Утром хозяйка поставила перед Альвине поднос с бутербродами и кувшин с питьем. Альвине пыталась поесть — кусок не лез в горло. Отпила, показалось, настойка, голова закружилась.

Когда она пришла в себя, то прежде всего обнаружила, что раздета, а уже потом — что привязана к креслу. Хозяйка стояла в дверях с большим хлыстом в руке, у ног ее нежился дог.

— Милая Альвине, — предложила Ээва Мартсон, — меня попросили задать вам несколько вопросов. Чем искреннее вы будете, тем быстрее мы разойдемся, что в ваших прямых интересах.

— Я не понимаю вас, госпожа Мартсон, — явно испуганно сказала Альвине. — На что я должна ответить и зачем все это?

— Сейчас поймете, — отозвалась Мартсон. — Вопрос первый. Кто с вами связан из службы безопасности? Кто передал вам снимок от нашего Тыниссона?

— Да он сам!

Она не успела договорить. Острый хлыст разрезал воздух и, кажется, ее тело. Удар отозвался острой болью, красной полосой на груди, едва не вырвавшимся из горла, криком. Мартсон с интересом наблюдала за ней.

— Вопрос второй, — чеканила она. — Кто придумал эту чушь насчет вашего родства с Вессартом?

— Господин Вессарт, который погиб в Петрограде, мой родной дядя.

Свист, удар, дог оскаливает зубы.

— Вопрос третий, Альвине. Кто вывел из леса вашего мужа и еще двух предателей до окружения банды?

Кажется, хлыстом она владеет мастерски. Кем она была — укротительницей в цирке или надзирательницей в концлагере?

— Тыниссон просил, чтоб вы подняли его сына… От кого это я могла узнать, кроме него?

— Сына?.. Он сказал вам о сыне?

Мартсон на секунду теряется.

— Кажется, высказались все, — секретарь Центрального Комитета партии посмотрел на свои пометки, и скорее в порядке раздумья, нежели осуждения заметил:

— В одном-двух выступлениях промелькнула мысль, что по мере успехов нашего социалистического строительства нацподполье и бандитизм будут себя изживать. Так-то оно так, но закономерности явления можно ускорить, а можно занять позицию стороннего наблюдателя. Коммунисты такой сторонней позиции никогда не придерживались и придерживаться не будут. Тем более, что Запад преподносит нам сюрприз за сюрпризом.

Извлек из папки лист бумаги:

— Эмигрантские националистические круги и их западные покровители разработали новый план атаки на Советскую Прибалтику. В этот дьявольски хитроумный план — почерк ЦРУ и непосвященный определит — входят попытка поднять повторную волну движения лесных банд, соединить террористические акции с оголтелой антисоветской обработкой населения. Их средства нам известны. Товарищ Кумм, вы хотели познакомить членов секретариата и руководителей районных органов безопасности с последними документами. Десяти минут вам для этого достаточно?

— Уложусь.

Министр лаконично сообщил, что в печати проскользнул намек обозревателей о разработке новой директивы Совета национальной безопасности США. Предлагается оказывать военную поддержку любым некоммунистическим силам для расправы с коммунистами и идущими за ними людьми.

— В один голос с этими «охранителями безопасности», — желчно продолжал Кумм, — запел наш добрый Сэнди, подозреваю — он же полковник Мак-Кибин, начальник Прибалтийского отдела британской спецслужбы. В перехваченной нами шифровке, отправленной им для эстонской агентуры через Стокгольм, некий Фредди от имени Сэнди прозрачно заявил: «Тяжелые потери паствы мы относим за счет самообольщения Планетного Гостя и его партнеров, а также дезинформации своего духовника (читай: британской разведки). Укрепляйте дух верующих в юго-восточных приходах». И Ребане побоялся отстать. В инструкции агентам он слезно взывает: «Уничтожать надо всех коммунистически настроенных людей». Круг сомкнулся, националисты, рядившиеся в тогу защитников независимости Эстонии, встали на путь убийств и расправ, превратились в обыкновенных уголовников.

Кумм сел, первый секретарь ЦК добавил:

— Вынужден напомнить, что Бюро ЦК широко распространило опыт отрядов народной защиты. Письмо секретариата ЦК по подрыву базы буржуазно-националистических элементов было доведено до сведения всех горкомов и укомов республики. Все рекомендации должны последовательно учитываться на местах.

Обрисовав конкретные задачи партийного актива, секретарь ЦК обратился к Кумму:

— ЦК просит вас направить в Юго-Восточную Эстонию свои самые опытные кадры, поскольку именно на этот район противник делает сейчас ставку. Все, что касается партийной поддержки на местах, обеспечим.

Шел сорок девятый год. Отдел Министерства госбезопасности по борьбе с бандитизмом и подпольем проводил две крупные операции: чекисты их назвали «Переводчица» и «Отец шестерых». Заместитель министра Александр Васильевич Чернышев созвал совещание сотрудников отдела сразу после вызова руководителей министерства в ЦК Компартии Эстонии, кратко обрисовал задачи, поставленные Центральным Комитетом перед органами государственной безопасности республики.

— Коллегия министерства, — пояснил Чернышев, — поручила мне с группой сотрудников возглавить борьбу коммунистов Вырумаа и батальона народной защиты уезда с зашевелившимися остатками лесных банд. Со мною выезжают Анвельт, Мялло, Мюри и Конников. Вяртмаа и Труу, по просьбе майора Грибова, командируются для создания заслона в Михкли. Пока же попрошу доложить, что конкретно принесла нам операция «Переводчица».

…После десятидневного отсутствия Альвине Лауба появилась на семинаре. Вид у нее был болезненный, на кисти левой руки повязка, но глаза смотрели спокойно, лицо выражало решимость. Мати Паоранду, который навестил ее в общежитии, четко изложила все происшедшее, живописно представила Качалку, Лысого и надзирательницу Тартуского концлагеря. Заключила: «Поверили… Назвали явку под Вастселийна. Рудольф Илу должен свести меня с братьями Вяэрси».

Координаты дачного строения, куда связники резидента могли доставить Альвине, были «вычислены» капитаном Анвельтом с точностью до полукилометра. Была найдена эта заколоченная дача, владельцы которой уехали и которую на сутки облюбовали истязатели. «Эмка», выкраденная в поселке за Таллинном, оказалась брошенной на берегу моря. «Словесные портреты» связников и неизвестной уборщицы, приходившей за газетой в аптеку, были разосланы по отделениям Таллиннской милиции, но откликов пока не поступало. Разыскивали и дога. В этом обещал помочь один владелец другого дога и посмотреть в своей картотеке породистых собак.

— Я получил замечание от товарища Грибова за промедление в поисках людей, охотившихся за номерами районной газеты, — признался Мюри. — Поднял на ноги многих. Лично побывал у сторожа исторического музея — газета эта валялась у него на столе, вся в пятнах жира и разорванная. Судя по его словам, он взял газету, чтоб скоротать перед сном время, а заодно узнать, что делается в Выру, там учится его племянник. Мой помощник прогулялся с фармацевтом по улице Пикк, но старуху-уборщицу они не обнаружили.

— Не маловато для такой мощной бригады? — спросил Чернышев, внимательно всматриваясь в лица чекистов.

— Разрешите рассказать об одной странности? — спросил Мюри и, подметив кивок замминистра, продолжил: — Я запросил сведения о случившихся за последнее время происшествиях в магазинчиках. Ничего подозрительного не было. Только цветочный магазин остался без уборщицы: два дня она не появлялась. Женщина в летах, могла простудиться. Живет в Копли одиноко, к ней не достучались. Соседи говорят, иногда она у племянника сидит, внука нянчит — ищем племянника.

— И долго еще будете искать? — не удержался Грибов.

— Пока не найдем, — четко доложил Пауль.

Чернышев что-то обдумывал:

— Пожалуй, улов у нас есть, — посмотрел на часы. — Автобус на Вастселийна нам подадут в четырнадцать ноль-ноль. Участников операции прошу подготовиться.

Пауль забежал домой, побрился, в зеркальце перехватил выжидательный взгляд жены.

— Наши товарищи на рыбалку собрались, — бодро сказал он. — Зовут с собой. А у меня как назло совещание.

— С запасной обоймой?

Человек, которого Ивар Йыги называл Суве, не мог до конца разобраться в том, что его притягивает к личности этого всегда веселого, жизнерадостного и остроумного акробата-эксцентрика с забавной рыжей копной волос и выразительной мимикой. Яласто в глубине души даже желал ему выйти победителем из маленьких хитростей и ловушек, которые он расставлял неординарному юноше по приказу своих тайных хозяев.

Когда Яласто, получивший инструкции, предложил ему участвовать лично в одной небольшой диверсии на строительстве комбината, Ивар смерил его острым взглядом, подсел к столу и при нем же составил донесение о провокационном поведении резидента национального комитета.

Яласто воззвал к своему «старшему партнеру» и вскоре показал Ивару отпечатанный на пишущей машинке текст:

Ивар только спросил:

— А что, талантливая ли мадам нами управляет?

Яласто пожал плечами. На его рыхловатое, чисто выбритое лицо набежало подобие усмешки, но глаза за большими роговыми очками не смеялись, тонкие, в строчку вытянутые, губы слегка приоткрылись, обнажив на секунду редкие зубы с желтизной, и тотчас же сомкнулись.

Йыги прибыл в Эстонию с самостоятельным заданием. Но его старший партнер из разведки США, некий Бен-младший, посоветовал ему входить в контакты с лесными братьями через посредство старой резидентуры, людей Канариса и Мак-Кибина. «Я не верю во все эти лесные игры, — откровенно признался он Ивару, — но экономический потенциал советизированной Прибалтики и любая информация о недовольстве эстонцев — это сейчас наш хлеб, и ваш хлеб, мистер Улыбка».

Доставленный в Эстонию без особых приключений на моторной лодке, Ивар не стал скрываться, а явился в ближайшее отделение милиции, поведал свою судьбу согласно разработанной еще в Нью-Йорке легенде. К Йыги присматривались, на первое время предложили место рабочего в отделе аттракционов, потом включили в концертную бригаду, выступавшую в Пярну. Артистическая одаренность Йыги, его безупречная исполнительская техника, отличные контакты со зрителями привлекли внимание, и его пригласили в Таллинн.

«Акклиматизация» продолжалась более года. И только почувствовав себя, очевидно, в относительной безопасности, Ивар начал связываться с агентурой англичан. Последние не отличались сговорчивостью. Но чем больше сил набирала Эстония и чем меньше «щелей» оставалось для пропагандистской машины ревнителей «холодной войны», тем настойчивее становились притязания ЦРУ к Прибалтийскому отделу английской разведывательной службы. Несколько окрепло и положение Ивара Йыги. Яласто начал снабжать его информацией об акциях лесного братства, давать отдельные поручения.

Видимо что-то в досье смешливого разведчика беспокоило старых агентов Канариса, и они настойчиво просили Яласто провести очную ставку Ивара Йыги с его довоенными друзьями. Они же обнаружили и «невесту клоуна» Эстер Тийвел. Йыги как мог оттягивал это свидание, но, наконец, уступил.

Эстер им отворила сразу. Кремовая блуза удачно оттеняла смуглость ее кожи. Взгляд больших глаз легко скользнул по незнакомому человеку, деликатно отступившему в сторону, задержался на почтительно склонившем голову Иваре, губы ее изогнулись в насмешливой улыбке.

— Прошу вас, уважаемый гость… и тебя, Ивар.

Ее мастерская служила одновременно и гостиной. Освободив два кресла от карандашных и акварельных эскизов, Эстер любезно предложила гостям сесть, непринужденно заговорила о своей новой работе.

Йыги спохватился, представил своего дядю. Яласто отвесил почтительный поклон молодой женщине, в несколько старомодной манере заговорил о трудных военных скитаниях племянника, о его полуголодном существовании, изнурительной работе сначала на медных рудниках, потом в бродячем цирке. И всегда, подчеркнул Яласто, Ивар хранил воспоминания о прекрасной Эстер и лелеял надежду…

На этом месте Ивар с язвительной усмешкой вставил:

— Мой дорогой дядюшка, вот тут вы не очень точны. Акробат и эксцентрик Ивар Йыги уже не лелеял надежду. На небосклоне Эстер, если не ошибаюсь, летом сорокового появился вполне преуспевающий эскулап Калью Ояла и еще более выгодная партия в лице архитектора Отто Сангела…

— Вот как, ты пронес через рудники не только мое имя, но и их имена, Ивар?

— Эстер, довоенный воздыхатель Ивар явился в твой дом не для ревнивых воспоминаний… Я соскучился по всему эстонскому, по нашим полям, дорогам и даже по этому дому. Я согласен жить бедняком, но со всем этим.

— Но говорят, ты не бедняк, Ивар, — Эстер не спускала с него взгляда. — Твое имя на афишах крупнейших залов. А почему не цирка? Или карьера клоуна тебе импонирует меньше карьеры акробата-эксцентрика?

Громкий смех вырвался у Ивара. Его лицо, только что исказившееся на мгновение болезненной гримасой, стало походить на маску дьявольски улыбающегося сатира.

— Клоун, я?.. Ха-ха… Почему не в цирке… ха-ха-ха… Милая Эстер, не ты ли однажды утром, когда Ивар Йыги пригласил тебя на свой дебют, сказала: «Ивар, дебют это прекрасно… Но как ты считаешь, называться женою клоуна это тоже прекрасно?»

Маска циркача улетучилась, и на смену ей пришла озабоченность, замешанная на боли.

— Знаешь, сидя в Эстонии, это трудно понять. Но, когда десяток оклахомских парней высыпает на арену, чтобы линчевать твою черную партнершу…

— Да, ты прошел не один круг ада, — Эстер задумалась.

— Брось, — Ивар махнул рукой. — Я слышал, что и ты. Эстер, пережила в войну всякое. Верно это, что Мяэ приглашал тебя оформить театр к юбилею фюрера и будто ты пропела ему: «Кукареку, шут!»

— Я, правда, не кукарекала, — фыркнула Эстер, — но что-то ему сказала такое, что он забыл ко мне дорогу.

Яласто поднялся, наклонил круглую, как арбуз, голову:

— Благодарю вас за то, что вы не приняли моего племянника с возможной при этих обстоятельствах суровостью. Разрешите откланяться.

Долго еще после его ухода они молчали. И вдруг:

— Почему ни слова о брате, Ивар? По-моему, твой близнец Ильмар увлекался стихами. Смешно, столько лет прошло, а две его строчки помнятся мне: «Человек не должен Мирозданью…»

— «Ну, разве Доброту и Пониманье», — медленно закончил Ивар, — Ильмар был милый чудак, романтик, простодушный и нежный. Он не выдержал эмигрантской жизни…

Он изредка заходил к ней, по старой дружбе. Несколько раз заставал у нее знакомых, коллег, встретил и Отто Сангела, некогда архитектора, а сейчас, как представила его Эстер, «основной фигуры в нашей сельской кооперации». Сангел рассмеялся, сказал, что Эстер всегда переоценивала его и, каждый раз убеждаясь в этом, отвергала сделанное ей предложение.

Когда Ивар узнал от Эстер, что у Сангела крупные неприятности на работе и он может слететь, он предложил свою помощь. У него есть друзья в министерстве строительства.

В этот вечер он информировал одного из своих адресатов:

Спустя две или три недели после этого разговора, встретив как-то Ивара в доме у Эстер, Сангел сам захотел с ним переговорить.

— Я бы вас не беспокоил, товарищ Йыги. Но я попал в замкнутый круг. Ситуация такова: кто-то пустил утку, что Сангел, распределяя кредиты, оказал протекцию нескольким бывшим землевладельцам. Чушь, навет, но немедленно возникает ревизия, одна, другая. Короче: мне предлагают перейти на скромную должность в уезд. Это с моим опытом! Но у меня, наконец, есть и своя основная профессия. Я архитектор, я строил особняки. — Остро глянул: — Кто у вас есть в министерстве строительства?

Йыги уклончиво ответил, что знакомых у него много и он может взяться помочь уважаемому архитектору. Но для этого он должен во всех деталях знать, в чем именно обвиняют товарища Сангела, в чем он прав, а в чем промахнулся.

Отто Сангел вскоре получил должность руководителя группы по проектированию одного сооружения на острове Сааремаа. А через месяц огорченный Ивар положил перед Сангелом текст интервью, которое неизвестный ему корреспондент взял, якобы, у Сангела. Корреспондент собирайся поместить его в какой-то шведской или американской газете. Сангел внимательно прочел интервью, узнал свои же интонации, вспомнил свой разговор с артистом, усмехнулся:

— Зная немного западную прессу, я полагаю, писака желает получить мзду, чтобы спрятать эту беседу в карман.

— Наверное, — небрежно отозвался Ивар. — Но его больше устроит пустячная информация о вашей работе. Тем более, — заспешил он, — что секретов в ваших сельских домах, как я понимаю, нет.

Он выдержал тяжелый испытующий взгляд архитектора.

— Пожалуй, секретов в нашей работе, действительно, нет, — медленно ответил Сангел, и Ивар понял это как начало их нового сотрудничества.

Эльмар и Пауль объездили поселки Ряпина, Вериора, Леэви в поисках какой-нибудь «зацепки» для выхода на банду Яана Роотса, но пока все их усилия были тщетны. Налеты банды в этой местности были не частыми, но довольно болезненными для хуторов и колхозов.

Главари банды, чтобы сбить с толку преследователей, перебирались с нею из уезда в уезд. За ночь люди Роотса были способны проделать шестьдесят-семьдесят километров. Когда Кумм доложил в секретариате ЦК, что еще двое суток назад банда растерзала председателя колхоза в Ряпина, а нынешним утром ограбила магазин в Антсла, задушив сторожа, — один из секретарей в сердцах заметил: «Да примите вы в народную защиту спортсменов — уж они-то обгонят этих убийц!»

К Яану Роотсу уже давно потянулись алчные взоры иностранных разведок, эта банда стала разменной монетой в переговорах эстонских националистов, бежавших в Скандинавию, с Западом.

И, наконец, на пресс-папье, лежавшем на столе скромного бухгалтера банка Прийдика Яласто, сохранился зеркальный отпечаток со словами «Десятый Зеленый». А чекисты хорошо Помнили, что молодой авантюрист, повеса и политический Шарлатан Яан Роотс получил первую эсэсовскую выучку в «Десятом Зеленом батальоне», который еще в сорок четвертом сколотили из сынков кулаков и националистов Выруского уезда двое нацистских офицеров.

…После ликвидации банд Пресса и Вяэрси, возвращения из леса на свои хутора большой группы крестьян и выхода чекистов на долгожданного Диска наступило странное затишье. Но Пауль считал, что в один прекрасный день все версии сотрудников отдела «заиграют», и преследование врагов республики можно будет перевести в стадию оцепления. Во всяком случае пока что версии подкреплялись оперативными мероприятиями. Велось наблюдение за действиями Яласто-Диска. Успешно внедрялась в среду вражеской агентуры Альвине Лауба. Продолжались поиски людей, учинивших мучительный допрос учительнице. Версии, резервы, домыслы…

А расследование обстоятельств гибели уборщицы застопорилось. С самого начала, допустив промедление в поисках явившихся за газетами «почтальонов», Мюри испытывал острое чувство вины. Ему все время казалось, что он что-то упустил.

Пауль глубоко вник в материалы следствия по делу уборщицы, не раз беседовал с патологоанатомом. Он подтверждал, что смерть ее наступила в результате удушья, но не обнаружил следов насилия на теле покойной. «А она не могла пойти за охапкой дров и свалиться в сердечном приступе?» — настойчиво спрашивал Пауль. — «Сердце у нее было не в безнадежном состоянии, — пожимали плечами врачи, — но теоретически такая возможность имеется». «Если бы, — возражал следователь, — кто-то не запер сарай снаружи».

Пауль переговорил с опытными криминалистами. Они посоветовали провести повторное изучение места происшествия. Племянника разыскали, он был потрясен случившимся, уверял, что тетя была олицетворением доброты и никаких врагов или недоброжелателей иметь не могла. В цветочном магазине никто раньше не интересовался, был ли еще какой-нибудь приработок у уборщицы Линды. Приятельниц ее назвать не могли. В соседних конторах и магазинах утверждали, что женщина по имени Линда в уборке помещений им не помогала.

Терзаясь этой загадкой, Пауль проходил как-то мимо Исторического музея и снова заглянул сюда в расчете повидать сторожа, но ему сказали, что у сторожа тяжело заболела родственница и для ухода за нею он на месяц взял отпуск. Пауль пожал плечами, но что-то точило, беспокоило.

Были свои причины для тревог и раздумий и у Эльмара Вяртмаа. Отправляя его и Эдгара Труу на хутор под Михкли, майор Грибов очень лаконично обрисовал их задачу: «Подстрахуйте обоих Лауба… В чрезвычайной ситуации станьте их ангелами-хранителями, в обычной просто тенями. Мелких пташек лучше бы к кормушке не допускать, перед крупными хищниками дверь дома должна быть открыта». Эльмар и Эдгар, не сговариваясь, пришли к одному выводу: их дело в нужный момент подсказать супругам, как себя вести. С Артуром договорились легко: Эльмар, помоложе и в плечах поуже, приставлен к нему от колхоза учиться агротехнике, а Эдгар — родственник Альвине, из Выру погостить приехал.

Никто в дом Лауба не приходил, разве что фургон из волостного центра объезжал хутора, крестьянам предлагались кооперативные товары: посуда, галантерейные мелочи, бижутерия для женщин. Артур тоже вышел к фургону, выбрал для себя безопасную бритву, для жены — косынку, перебросился двумя-тремя словами с продавцом. Узнав, что фургон едет в Пярну-Яагупи, попросил шофера взять его с собой, собирался сортовые семена для колхоза высмотреть. Шофер посадил его в фургон, а в последнюю секунду на развилке какой-то широкоплечий верзила, махая бумажкой, напросился в кабину, объяснил, что жена в Пярну-Яагупи рожает. Позднее Эдгар Труу рассказывал, он и был этим широкоплечим верзилой, что шофер за дорогу и слова не молвил, машину вел ладно, не останавливаясь. Высадил попутчика, не доезжая поселка, сказал, что им не велено брать посторонних. От денег отказался, вышел из кабины, отомкнул заднюю дверь в фургоне, молча выпустил Артура Лауба. Потом быстро захлопнул дверцу, сел за баранку — и был таков.

Артур держал в руках тонкий металлический браслет и странно улыбался.

— Ты что? — недоумевал Эдгар. — Купил? Чему радуешься?

— Не купил, — замотал головой агроном. — В подарок дали. Для Альвине.

— Какой подарок? Кто там сидел?

— Их двое было, продавец, а второй — кассир, что ли, кто его разберет… Кассир в темном углу сидел, он мне экзамен и учинил. — Заулыбался: — Прошел я экзамен, дорогой товарищ, иначе бы ты меня мог не увидеть.

«Кассир» поначалу назвался сотрудником органов госбезопасности и строго спросил, кто дал право агроному нарушать указания госбезопасности и отлучаться далеко от дома. Сообразив, что таких указаний не было и что на хуторе у него уже дежурят двое чекистов, Артур на эту примитивную удочку не поймался. Почувствовав, что с этой стороны агроном непробиваем, «кассир» переменил тон, назвался другом покойного Тыниссона и начал «потрошить» Артура Лауба уже по высокому счету.

Наиболее трудной для агронома частью допроса, как и предполагали чекисты, был его уход из бункера незадолго до окружения банды и дальнейшие планы Артура на житье-бытье. О «подожженной» им овчарне задававший вопросы, видно, уже был осведомлен. Он интересовался, дал ли Тыниссон для Лауба какие-либо городские явки, и, получив отрицательный ответ, очевидно, испытал удовлетворение, ибо сказал продавцу на довольно хорошем немецком языке: «Он молчал до конца». Артур едва не попал впросак, отвечая на вопрос, когда он впервые увидел фотографию сына Тыниссона, но вовремя вспомнил, что по легенде она была вручена Альвине самим Тыниссоном. А о будущем своем сказал кратко: «Чем смогу, отомщу им за бункер, за друзей, за Эстонию… И семена их, колхозные, прорастать будут плохо!» Расстались мирно, и он даже получил подарок для Альвине.

Труу и Лауба отправились в поселок порознь. Вновь встретились через час.

— Дело обстоит так. Никакого фургона уездная кооперация в Михкли не присылала. Они хорошие артисты, не хуже тебя. Фургон же у кого-то стянули.

— Да я же сам к ним напросился, — недоумевал Артур.

— Не смеши людей. Не зря они приехали прямиком на твой хутор. Не сел бы ты в машину сам, усадили бы силком, только нам тогда хуже пришлось бы.

— Я его узна́ю, — обещающе произнес Артур. — Лица в темени не видел, а по голосу узнаю. Глухой такой, грубоватый, и яду в этом голосе много.

Эльмар и Эдгар внимательно рассматривали браслет. Трехрядные серебряные колечки скрепляла цепь легких тонких пластин, на каждую из которых был нанесен какой-либо национальный орнамент. Орнамент выдавал высокий вкус мастера по металлу, глубокие этнографические знания.

— Допустим, найдем мы мастера, — рассуждал Эльмар, — он таких браслетов за свою жизнь, небось, сотни сделал. Да разве он сам продает их?

Мысль о том, что в этой встрече агронома с противником они упустили что-то главное, сверила мозг Эльмара Вяртмаа.

Далеко позади остался дом Антса Киви, а ему все идти и идти. Сын Олев, прощаясь с отцом, сказал ему по-мужски серьезно: «Учитель считает, что у меня склонность к географии. Ты не возражаешь, отец, если я буду поступать сразу после школы в университет? А на севе и покосе я тебе всегда помогу». Анете, провожая мужа с хутора, жалостливо протянула: «Возвращайся живой. Гляди, и сын у тебя ладный, и в доме все спорится, а уж лучше наших мест нет, Антс».

Никто не ждет его ни в болотах за Вериора, где укрылись в засадах люди Роотса, ни в летучих песках под Вярска, прозванных Сетумааской Сахарой. А дойти нужно.

На границе между песчаной пустошью и заболоченной низиной, у кромки леса, притулился крошечный домик сестры Антса. Суетливая Майму и муж ее, широкой кости, коренастый, исподлобья глядевший Тийт Калле, встретили гостя удивленно и без большой радости.

— А говорили, Антс, ты все еще в лесах обитаешь, — мрачно изрек Тийт. — Не привел за собою хвост?

— Ты не хвоста бойся, Тийт Калле, — так же резко ответил Киви. — Ты тюрьмы бойся. Дошел до моих людей слушок, что ты хорошо тут кое с кем спелся. Приехал я сестру свою спасать.

У Тийта даже челюсть от страха отвисла. Зашипела, запричитала Майму.

— Я что? — наконец пришел в себя Тийт. — Взял ружьишко и шмыгнул в лес. А сестре твоей я не помеха, пусть к тебе переезжает или еще куда.

— Как это ко мне? — усмехнулся Антс. — Меня самого обложили, как зверя в берлоге. Слушай, Тийт Калле, а не уйти ли нам вдвоем к лесным братьям? Мои парни разбежались из отряда по домам, один я, как волк неприкаянный, мотаюсь с места на место…

Тийт тупо смотрел в одну точку.

Ночью он уходил, Антс слышал, как скрипнула калитка, глухо заворчал, заворочался в кухоньке тощий черный пес. Вернулся хозяин с рассветом, завалился в чем был на лавку, даже сапоги, в иле замазанные, не стащил с себя. Майму поутру ругала его, пилила, он беззлобно отмахнулся:

— Все одно — привыкать пора. Ты вот что, свояк, — обратился он к гостю. — Пока вали отсюда. Свои дела мы с Майму сами обдумаем. Нельзя нам сейчас отсюда. Никак нельзя.

Антс понял, что банде нужна явка. Потянулся, хрустнул пальцами:

— Ладно, если так. За сестру опасался…

— Отваливай, — повторил Тийт. — Ну, а если припрет тебя вконец… Через месяц притопывай — может, что и получится в здешних местах. — Скривился. — А Анете твою… не тревожит власть?

Киви уже догадался, что банда его поверяет.

— Тревожит, — повторил он за шурином. — Боюсь, подойду к хутору, а там ветер один гуляет…

— Извести как-нибудь… Письмецом или через верного человечка. — Тийт глянул в окно, закряхтел. — К дождю идет. Двигай, свояк, чтоб поспеть по сухоте.

Майму бросилась к печке, картофелины румяные с противня на стол скатила.

— Пожуешь в леске — сестрицу добрым словом помянешь.

В ноздрях защипал запах шпика, запеченного в картошке… Антс Киви поблагодарил, поклонился, натянул картуз, схватил свой мешок, карабин и отправился.

Когда он вошел, Анете накрывала на стол, он глянул: три прибора — и его не забыла. Жена расцвела улыбкой.

— Заходил один товарищ, ждет в сельсовете. Велел передать — можно и к ночи, еще лучше будет.

Пауль выслушал его рассказ, задумался.

— Посоветуюсь с товарищами, но, видно, придется твоей семье для спокойствия на время уехать.

— А куда переведете их, начальник?

— Забудь ты это слово «начальник», — вырвалось у Пауля, — делаем с тобой одно дело, значит, друзья и товарищи. А переведем твою семью на время в Таллинн. За судьбу их не беспокойся.

Антс Киви благодарно глянул, нерешительно сказал:

— Начальник… тьфу, друг… В общем — товарищ Пауль. Скажи: если меня продаст какая-нибудь вонючая шавка… Олева сделаешь человеком?

Пауль сжал губы, потер голову:

— Понимаешь… У нас принято: на операцию не выпускают человека, если у него нет полной уверенности в успехе.

— Брось на весы случай, — возразил Киви.

Взял его руку в свою, с хрустом сжал.

— Олева сделаю человеком. Слово чекиста. А чтоб тебе бодрее было встретиться с Яаном Роотсом, мы тебе придадим еще один «подвиг». Буквально на днях какой-то бандюга влез в лавку, застрелил нашего человека. Славный был парень, только что первое офицерское звание получил, недавно женился, ребенка ждали. Нет его. Запишем на твой счет. Бандюгу взяли. Подробности оговорим.

Антс слушал внимательно, в конце беседы предложил место, где от него вестей ждать.

— Договорились. А в доме сестры, имей в виду, по четвергам и субботам застанешь Эльмара. Я тебя с ним знакомил.

Крестьянин задвигался, недоуменно спросил:

— Шутишь, Пауль? Калле и не думает в лес уходить.

— Завтра передумает, — успокоил его Пауль.

Мюри не с потолка взял, что Тийт Калле сбежит в лес. Через несколько дней после этого ночного разговора в дом к Калле постучались и на пороге появилась спортивного вида женщина, одетая на городской манер, в зеленой вязаной шапочке, такого же цвета куртке. По ее сплошь забрызганным грязью сапогам можно было судить, что она довольно длинный путь проделала пешком.

Независимо, не представляясь, присела у краешка стола, внимательно осмотрела насторожившихся хозяев, не особенно вежливо заметила:

— Ты — Тийт Калле, ты — Майму Калле. Так? Я у вас заночую. А ты, Тийт, сегодня же пробежишься… знаешь куда… и скажешь, что пришел человек от Диска и желает переговорить с самим Яаном, понял? Если не поверят, передай эту записку.

Достала из кармана куртки аккуратно сложенный обрывок листовки, на котором сохранились слова «Десятый зеленый батальон» и размашистая подпись, по всей видимости, штурмбанфюрера СС Онгуара.

— А где тот человек? — в остолбенении спросил Тийт.

— А я тот человек, — спокойно ответила Альвине.

Тийт вернулся под утро, ничего не сказал. И женщина не лезла с вопросами. Прошел день-другой, ночью Тийт ее растолкал, велел одеваться. Шли по вереску, по хлюпи, забрались в темный лес, ни зги не видно, ночь выдалась безлунная. А Тийт находил дорогу по каким-то одному ему известным приметам, спотыкался, чертыхался, но шел. Помощи спутнице не предлагал, только когда она спотыкалась, поджидал ее в трех шагах. Лишь один раз, когда в кустарнике она застряла, завозилась, мрачно отпустил:

— Я свою бабу на такое мужское дело не пошлю, нет…

— А ты свою бабу, — зло отбрила она, — хоть на яйца заместо курицы сажай, мне-то что с того! У тебя своя голова, у меня, гражданин подследственный, своя, и не дурнее, будь уверен.

Он не ожидал такого отпора, несколько шагов прошел молча, вдруг спохватился:

— Это с чего же я подследственным стал?

— А с того же, что за братом твоей жены уже охота идет, он эмгебешника какого-то уложил, ну и до сестры его, — твоей жены, то есть, — докатятся… Его-то жену, должно, уж с хутора гонят.

— Врешь! — выпалил он.

— Ты со мной осторожнее! — прикрикнула Альвине. — А насчет высылки и остального тебе другие объяснят.

Он замолчал, ошеломленный, раздавленный привезенными ею новостями.

Проводник остановился, когда послышался легкий плеск воды и за толстыми стволами деревьев скорее начала угадываться, чем проступать поверхность озера. Они оба молчали, неизвестно чего ожидая. Так прошло с четверть часа. Впереди раздался звук, похожий на плеск крупной рыбы, но равным образом, подумала Альвине, звук мог быть и ударом весла. Шурша, врезалась в мягкий прибрежный ил лодка и в ту же секунду откуда-то сверху брызнул огонек карманного фонарика и негромкий голос предупредил:

— Не двигаться, руки поднять!

Из лодки вышел, в сопровождении еще одного вооруженного мужчины могучего сложения человек, приблизился к пришедшим, осветил их лица зажигалкой — Альвине успела подметить лишь длиннополую немецкую шинель и густую с проседью бороду — предложил посланнице Диска сесть на поваленный ствол, а Тийту отойти подальше, расположился рядом, отрывисто спросил:

— Почему фрау удостоена столь высокой и трудной миссии?

Она объяснила сдержанно, лаконично, в свою очередь задала вопрос:

— Почему не пришел Яан? Мое поручение касается лично его.

— Вам придется либо уйти, фрау Лауба, либо иметь дело со мной. Яан не выходит ни на какие встречи. Конспирация, фрау. Его интересы представляет майор Онгуар, к вашим услугам. И поверьте, у Яана нет от меня ровно никаких секретов.

Он говорил по-эстонски довольно свободно, но с немецким акцентом.

— Хорошо, — после непродолжительного молчания сказала Альвине. — Но я прошу вас, герр майор, передать Яану данные мне инструкции слово в слово.

Онгуар наклонил голову. Для Альвине началась самая сложная часть операции. Инструкции, которыми снабдили ее Диск и, через его посредство, Тесьма, были предельно категоричны: усилить террор в отношении советских и партийных работников; участить крупные диверсии в колхозах, зернохранилищах, на железной дороге; укрупнить отряд, слиться с другими группами лесных братьев, если таковые окажутся по соседству. Пастельняк, услышав о таком поручении, пожал плечами: «Кажется, мумии из Загранцентра и те начали понимать, что сегодняшний эстонский крестьянин устал от войны… Передай все это им: «усилить», «участить», «укрупнить»… Слова оставьте, а смысл переверните. Только не искажайте на сто процентов директивы иноразведки, достаточно и пятидесяти».

Но это было сказано в кабинете, выходящем окном на тихую улочку. Альвине же находилась в лесной чаще, в окружении бандитов, лицом к лицу с изощренным гитлеровцем.

Она начала с того, что сделала комплимент Онгуару как опытному бойцу нацподполья и автору воззваний, а также его более молодому другу Яану в их бескомпромиссности перед крестьянскими массами и умении не останавливаться перед массовым террором, чтобы держать население в страхе. Онгуар облегченно вздохнул, и Альвине поняла, что попала в цель.

«А теперь смелее, Альвине, — приказала она себе, — у твоего противника нет тыла! Начни, как говорит Пауль, с «каскадной» фразы, при подозрениях она сослужит службу».

— Но, конечно, надо всегда и во всем учитывать эстонский характер, усталость людей после войны. Национальный характер, господа!

Онгуар пока поддакивал. Альвине начала разделываться с инструкциями бухгалтера. Возмездие может исходить от лесных братьев, но оно должно носить выборочный характер: убить хуторянина на дороге — значит, восстановить против себя волость. Акт террора — извольте, но как исключительная мера. Есть другие: оклеветать, подбросить подметное письмо, выкрасть документы, подвести под удар милиции. Диверсии — да, но пусть они исходят от самих крестьян: дело Роотса и его друзей уговорить, подбросить материал для разжигания страстей, расклеить листовки на дорожных столбах…

— Фрау! — вдруг резко оборвал ее Онгуар. — А те, кто послали вас, не обрекают таким образом нас на бездействие?

— Те, что послали меня, герр штурмбанфюрер СС, — она пошла напрямик: — Просили напомнить, что за спиною вашей уже не войска СС, а эстонские крестьяне, и ориентир должен быть не на «Майн кампф», а может быть на прозу Эдуарда Вильде и стихи Лидии Койдула.

Чтобы подсластить пилюлю, более миролюбиво заметила:

— В ваших кругах, если не ошибаюсь, считалось, что речи Геббельса и поджог рейхстага тоже лили воду на мельницу национал-социализма. Вам предлагается более современная стратегия, майор Онгуар.

Он задумался, и она продолжила рекомендации. Суть — не в диверсии, а в подготовке общественного мнения для ее свершения. Объединение с другими группами поощряется, но именно на группу Роотса возложены особые надежды эстонских друзей и пусть она представляет как бы самостоятельный кулак. Почувствовав, что хоть в этом угодила Онгуару, поспешно добавила, что исключения могут быть и что, по ее данным, их связник Калле обвинен в пособничестве лесным братьям и лучше бы его по соображениям конспирации забрать к Роотсу.

— Разрешите нам, — язвительно пояснил он, — избежать провалов вопреки желанию ваших шефов, фрау Лауба, преподносить Загранцентру или «Интеллидженс сервис» раздутое число лесных братьев. Все, что вы передали, мы обсудим. Надеюсь, наши коррективы — это уже прозвучало насмешливо, но без яда, — не будут восприняты вашими руководителями как бунт в подполье?

— Я, как и вы, сейчас всего лишь передаточная инстанция. Мне не дано права что-либо менять в инструкциях наших более опытных друзей. Помните, национальный характер, господа! — закончила она опять «каскадной» фразой.

Ей показалось, что он тихонько чертыхнулся, но после небольшой паузы довольно миролюбиво попросил доставить к ним рацию, пулеметы, пишущую машинку. Альвине обещала все это передать господину Диску.

На обратном пути Калле молчал, но изредка начал предлагать своей спутнице руку, которую она демонстративно не замечала. Мгла высвечивалась, и к домику они подходили уже с первыми бледными лучами солнца. Альвине несколько часов поспала и собралась в дорогу. Калле тоскливо спросил:

— Так мне… уходить, госпожа, в лес? Как велите?

— Уходить, — жестко сказала она, — если не хочешь загреметь.

Альвине добралась до Таллинна, разыскала Прийдика Яласто и быстро отчиталась о поездке. При этом не преминула подчеркнуть, что потребовала от Онгуара учитывать при совершении диверсий и акта террора эстонский национальный характер и чисто человеческую усталость хуторян, но что Онгуар, кажется, пропустил это мимо ушей, равно как и совет объединиться с другими группами.

— Скотина! — рассвирепел Яласто. — Типичная немецкая скотина, думающая, что она — пуп земли. Устарел, мешает… Что мы сообщим шефу, друзьям? Спасибо за все, мадам Лауба, но мне придется послать туда же Йыги с более жестким ультиматумом и вызвать на связь самого Яана. Вашу встречу с Иваром Йыги я организую.

У нее возникла страшная мысль: не разоблачит ли ее Йыги, узнав, какие инструкции она передала банде Роотса? Сразу же сообщила своим через Мати, что «не смогла приласкать мальчишечку (Яана Роотса) и охладить его папашу (Онгуара), а это и лучше, папаше дадут отпуск для лечения нервной системы. Шурина (Калле) там приютят. Иво решил отдохнуть там же, да не испортил бы он посаженных мною цветов (инструкций для Роотса). Племянница».

Ее донесение позволило старшему лейтенанту Мюри внести предложение:

А Улыбка, наделенный этим щекотливым поручением, спешит известить Дедушку:

Пауль потускнел, замкнулся. Война отняла немало близких друзей, но не одела сердце в защитную броню от новых потерь. Трагическую развязку в деле с уборщицей он приписывал своему промаху. Гибель Антса Киви, подробности которой он узнал намного позднее, что-то надломила в нем. Любопытный и немного восторженный взгляд крестьянина преследовал Пауля по ночам.

Кумм встретил лейтенанта в коридоре, подошел, сдавленно сказал: «Товарищ Мюри, все, что нужно сделать для семьи растерзанного в банде Роотса крестьянина, делайте. Поезжайте к вдове, передайте… Словом, на мою помощь можете всегда рассчитывать».

Надо же такое! Именно он должен принести в семью Киви страшную весть. Пауль как мог оттягивал этот визит, да и дела требовали его присутствия в «глубинке». Но, наконец, он все же выбрался в рыболовецкий колхоз, который дал временное пристанище Анете и Олеву.

Пауль с трудом выдавил из себя, еле ворочая языком, ставшим вдруг сухим и жестким:

— Мало что знаем… Но Киви уже нет. Честно жил, честно погиб.

— А нам что за честь? — вырвалось у Анете.

Она затряслась в рыданиях.

Мальчик неловко подошел к ней. Непохожий на себя, словно охваченный жаром, он обнял мать. И выкрикнул прерывисто, отчаянно, но удивительно гордо:

— Я с тобой буду, мама. И отец будет с нами!

— Пусть этот человек сейчас уйдет, — шепнула Анете.

— Мама! Отец верил дяде Паулю. Значит нужно было так.

Пауль протянул Анете прощальное письмо Антса Киви, которое он оставил в тайнике, когда уходил в банду.

— Читай, Олев, — приказала женщина. — Громко читай. Теперь всем можно знать.

Они проводили его до автобусной стоянки. Олев растерянно сказал:

— Я уж не буду, дядя Пауль, поступать в университет…

— Министр просил передать, — оборвал его Мюри, — что государство берет тебя на свое обеспечение, пока ты будешь учиться. Отец видел тебя географом — стань им. И вам, Анете, поможем.

До отхода ее автобуса в Гётеборг оставалось пять часов. Альвине была одна в квартире тетушкиной подруги, когда зазвонил телефон. Глуховатый голос что-то спросил по-шведски, она ответила, что не понимает. Тогда ее спросили на хорошем эстонском языке, не госпожа ли Лауба-Вессарт взяла трубку. После этого предложили спуститься вниз, сесть в «форд» цвета слоновой кости и проехаться с другом господина Диска.

Она оставила хозяйке записку, что прибудет к отходу автобуса, и отправилась.

В машине, кроме шофера, сидел человек с сильной проседью в каштановой шапке волос. Он поцеловал гостье руку и заявил, что счастлив приветствовать от лица своего патрона Альфонса Ребане истинную дочь Эстонии на гостеприимной земле Швеции. После этого краткого предисловия седой подал знак шоферу, замолчал и лишь изредка обращал внимание своей спутницы на местные достопримечательности.

«Я должна знать это лицо, — мучительно раздумывала Альвине о своем спутнике. — Где-то я его видела».

И тут Альвине осенило. Пастельняк как-то обратил ее внимание на один снимок, помещенный в эстонской эмигрантской газете, издающейся в Швеции. Худощавый мужчина нагловато смотрел на читателей, под фотографией было крупно подписано: «Я ненавижу даже гранатовый плод потому, что он красный». Пастельняк прокомментировал: «Арво Хорм, ярый антисоветчик. Бежал из Эстонии. По нашим данным, проходит подготовку в спецслужбе США. Словно в насмешку, получил после этой публикации кличку «Гранат». Начитан, знаток достопримечательностей европейских городов, любит этим щегольнуть, слегка картавит».

Машина легко и бесшумно подкатила к древней церквушке. Спутник молча провел ее в алтарное помещение, отсюда они поднялись по нескольким крутым ступеням в комнату. Здесь находились двое мужчин. Как по команде, они наклонили головы в знак приветствия. Альвине пыталась сравнить лица этих людей со снимками, которые видела у Пастельняка. «Красавчик с усиками, — припоминала она, — не иначе как Альфонс Ребане. Но как полысел и мешки под глазами… А кто это жмется в угол с лицом лорда и улыбкой сатаны — не иначе неувядающий Торма».

— Всевышний призвал паству к доверию, — вдруг сорвалось у Торма. — С этого и начнем, госпожа Лауба-Вессарт.

Лицо Альвине стало настороженным, губы плотно сжались:

— К доверию? Я могла бы вам рассказать, господа, как встретили мое желание послужить национальным интересам эстонцев ваши люди. — Она закатала рукав жакета и протянула к ним руку, иссеченную шрамами. — Мадам Мартсон, господа, и ее дог.

— Ужасная женщина, — закатил глаза Ребане. — Я с нею работал. Обещаю вам от лица Эстонского комитета в Швеции: насилия и догов здесь не будет. Но мы должны немножко понять вас, госпожа Лауба, мы хотим знать ваши взгляды на борьбу, вашу оценку перспектив нашего движения.

Альвине говорила около четверти часа. Слушатели были недвижимы. Вопросы начал Хорм:

— Вам не показалось странным, госпожа Лауба: не успела тетушка прислать вам открыточку с просьбой навестить ее, как выездная виза у вас уже на руках. Не совсем привычные скорости.

— За три месяца до тетушкиного приглашения, — довольно безразлично отозвалась Альвине, — ее домашний врач сообщил мне, что дни ее жизни сочтены. Желаете взглянуть на телеграмму?

Хорм бегло пробежал текст, вежливо вернул, улыбнулся:

— Кто из НКВД вам протежировал?

— Музейные работники, — невозмутимо продолжала Альвине. — У тети хранятся письма Лидии Койдула, в Эстонии надеются, что я привезу их.

— Вопросы сняты, — хохотнул Арво Хорм.

— Вы говорите, что были близки в войну с помощником начальника выруской «Омакайтсе» капитаном Тибером? Но Тибер не говорил нам этого.

— Он и не мог сказать, — спокойно пояснила Альвине. — Партизаны его уже в сорок четвертом повесили.

— Тогда кто это может подтвердить?

— Его вестовой. Сейчас он скрывается в лесу. Господин Йыги получил его подтверждение.

Ее спутники переглянулись, Хорм любезно сказал:

— Подтверждение Йыги это уже нечто. Оставим тему войны. Вы учительница, жена новоземельца, агронома. Что вы сделали в своей округе — я имею в виду Михкли — для укрепления лесного и вообще национального братства в нашем с вами понимании? Ваших разъяснений на пресс-конференции мы, разумеется, касаться не будем.

— Отчего же не касаться, — Альвине вздернула голову. — Прислали на конференцию несерьезного человека, квакающую лягушку, а мне что прикажете — в одно болото с ним влезать? И слово мне дали неожиданно.

— Пожалуй, в этих условиях в лужу вы его должны были посадить, — признал Хорм. — Тем не менее, не вздумайте нас уверять, что обучая своих питомцев стихам Пушкина и письмам железного Дзержинского, вы служите нашему общему делу…

Друзья ее повторяли: в момент, когда они потребуют от вас супер-акции, топните ногой, это подействует. И она «топнула»:

— Вы оторваны от реальных условий нашей работы в Эстонии, господа. Вы не знаете, в какой обстановке слежки и недоверия нам приходится проделывать свой каждый шаг. Мы не лесные братья, мы легализованы, и мы должны заниматься не диверсиями, не потравой колхозного стада, а объединением сил движения и воспитанием нового поколения на наших идеях. Я могла бы давно стать директором школы, но я предпочитаю делать из наших детей завтрашних бойцов. У меня наготове уже три боевых отряда юнцов, господа, — это был заготовленный козырь, — они пойдут со мной в огонь и воду. Они уже расклеивают листовки и иногда связывают с нами лесных братьев. Если это мало, господа, то что может быть много?

Ее речь ошеломила, заставила их что-то заново обдумать.

— А что делает ваш супруг? — нежно прошелестел Ребане. — Он вышел из братства, ему доверены колхозные поля.

Альвине махнула рукой:

— Вы читаете «Рахва хяэль»? А надо бы! В одном из августовских номеров была заметка их спецкора, он писал, что посевы под Михкли горят, уборочные работы необъяснимо растянуты, агрономическая культура хромает. Вы полагаете, это обошлось без агронома Лауба?

И снова она заставила их отступить.

Хорм небрежным движением рассыпал на журнальном столике пачку фотографий.

— Пожалуйста, госпожа Вессарт, отберите из них те, где засняты ваши родственники.

Он просмотрел отложенные ею снимки, улыбнулся.

— Все совпадает. Тогда вы легко узнаете своего живого родственника.

Поднял со столика колокольчик, легко им звякнул.

В дверях появился рослый, широкий в плечах мужчина, один глаз его был закрыт черной повязкой, второй поблескивал, сверля женщину, толстые пухлые губы по были вытянуты вперед, отчего в лице проступало что-то рыбье. «Сом, — сказала себе Альвине. — Вот будет номер, если он окажется шурином или племянником этого висельника Вессарта. Тогда кто же он мне?»

— Ну, здравствуй, племянница, — строго сказал Сом. — Вот и встретились на чужбине. Только загвоздочка получилась небольшая: в Выру у нас с братом такой племянницы не было.

Пастельняк, Анвельт, Мюри предупреждали: не спеши, не горячись, дай высказаться родственнику или провокатору. Помни, что ты знаешь обо всех Вессартах даже больше их самих.

Ее долгое молчание собравшиеся расценивали по-разному. Торма сухо обронил: «Дочь моя, если прегрешения завели вас на дорогу дьявола… Все поправимо». Хорм саркастически улыбался. Альфонс Ребане бросил вновь пришедшему:

— А вы вообще кто, господин?

— Эмигрант, — скривился тот. — До войны и еще в пору жизни старшего братца, казненного большевиками, владел лесным угодьем в Вырумаа.

— Ну, хватит! — Альвине и сама не заметила, что в эти слова вложила искреннее презрение. — У петроградского Вессарта не было ни родного, ни двоюродного брата — лесопромышленника. Да и кроме моих родителей и еще двух сестер, в Выру у него родных не было.

— Позвольте, позвольте, любезная родственница, — ее «разоблачитель» усмехнулся. — Вы были слишком малы и, возможно, не помните свою тетю Меэту, которой я приходился мужем, а стало быть петроградскому Вессарту — пусть не прямым братом, но все-таки кузеном. И с вашим папа́, — он произнес это слово на французский манер, — с Густавом Вессартом я имел честь заключать сделки на перепродажу льна-сырца…

«Про Густава он наслышан», — отметила она для себя.

— Бунтарская натура, — продолжал Сом, закатывая глаза. — В сороковом встречал большевиков цветами, в сорок втором отвергал немецкую помощь.

— В сороковом отец пролежал полгода, и без цветов, в Тартуской больнице, — оборвала его Альвине. — А в сорок втором, действительно, отказался объединить свое крошечное дело с немецкой фирмой.

Перехватила напряженные взгляды собравшихся:

— О, господа, отнюдь не из приязни к Советам. Отец был убежденным сторонником того, что Эстония должна сама избирать свою судьбу, что ей незачем жить по иностранным рецептам. Ему это обошлось потерей выгодных сделок, но принцип восторжествовал, господа!

— Браво! — Арво Хорм хлопнул в ладоши. — Очко в вашу пользу, госпожа Вессарт. Что у вас есть еще в кармане, любезный?

Человек с завязанным глазом отвесил легкий поклон.

— Разрешите вернуться к военным годам, уважаемая. Ваша версия о трогательной дружбе с капитаном Тибером как-то противоречит всему, что случилось с ним перед приходом русских. На хуторах говорили, что вы, именно вы, сударыня, свели его со своей закадычной подругой, затеяли не то вечернику, не то помолвку — и вот совпадение: налет партизан, казнь достопочтенного капитана, а через месяц-другой ваша подруга уже оказывается женою какого-то босяка. Это удивило всех. Не говорю уже о пасторе Таломаа, который, по его словам, был втянут вами в странный церковный обряд…

— Представляю, каково бы мне пришлось, — хмыкнула Альвине, — если бы господа Йыги и Яласто не предупредили, что вас могут интересовать мои связи в войну. Не хотелось об этом говорить, но придется. Капитан Тибер был моим женихом, господа.

— Лжешь! — выпалил Сом. — Пастор Таломаа…

— Не надо о пасторе! — жестко оборвала его Альвине. — Пастора здесь нет, но у меня сохранилось его письмо.

И она запустила руку в сумочку.

— Разрешите? — бесцеремонно протянул руку Торма. — Пастор Таломаа был моим другом, я знаю его почерк.

Альвине протянула ему измятый надорванный лист бумаги, сложенный пополам. Торма не спеша развернул его, впился взглядом в мелкую вязь слов: «Дочь моя, — пробормотал он, — желание капитана Тибера и ваше для меня более, чем достаточно, однако нужно ли афишировать предстоящий обряд? Ограничьте круг приглашенных, насколько это будет возможно, моя милая Альвине».

— Его почерк, его слова! — подтвердил Торма. — Рука Таломаа!

«Да только невеста из другого теста», — хотелось добавить Альвине. Сом начал старательно обозревать дверь.

— Вы хотите извиниться перед госпожой Вессарт? — грубо спросил его Ребане.

— Отнюдь нет! Обращаю внимание своих земляков на то, что мои кузены — таллиннские Вессарты не имеют в своих альбомах ни одной фотографии госпожи Альвине. Не странно ли?

— Да вы-то, — распалилась Альвине, — знаете ли хоть одного брата Вессарта, знаете, что они делали?

Сом склонил голову набок, облизал пересохшие губы.

— Годы, само собой, вытравили… Наш средний, — зашевелил губами, — портновское дело имел. Как же его?.. Юхан или Яак?..

— Сами вы Юхан или Яак, — передразнила его Альвине. — Эдуард Вессарт был скрипач, Мадис Вессарт мельницей владел… — И нанесла последний удар. — Если вы муж Меэты, то скажите, где пребывает сейчас ваша дочь и как ее называли в доме?

— Каролине, — пробормотал он, — я звал ее Карла… Со мной скитается, бедняжка…

— Мы звали ее в семье Лолой, скиталец! — поддела его Альвине. — В программах театра «Эстония» вы найдете среди солисток имя своей дочери… мнимый папа́, — она вернула ему его французский акцент.

В комнате возник смех. Торма хохотал надсадно и протяжно. Но по виду Сома Альвине почувствовала, что у него приготовлена еще одна подножка. Да и не очень понравилось учительнице слабое место, обнаруженное в легенде: ни одного ее снимка и впрямь не было в альбомах «тех» Вессартов.

— Теперь мой черед задавать вопросы, — довольно дерзко заявила Альвине. — Считаю это своим долгом в память о Тыниссоне-Багровом. Его сыну было обещано, причем вами, господа, достойное положение в обществе. Что вами сделано для этого? Добились ли вы перевода сбережений Тыниссона со счета?..

Выдержав эффектную паузу, она назвала номер счета. И выложила на стол фотографию, обнаруженную в портсигаре Багрового.

Ее собеседники нахмурились. Хорм небрежно заметил, как бы отделяя себя от членов эмигрантского сообщества:

— Это уже ваши внутренние дела, господа, — подал Сому знак, и тот выскользнул из комнаты.

— Когда мы передаем вам информацию об Эстонии, — продолжала свою атаку на Хорма Альвине, — вы называете это защитой прав человека. Когда мы просим — не оплаты, нет, — маленького внимания к тем, кто добывает вам эти факты с риском для жизни, — вы заявляете, что это наши внутренние дела. Если так, что побуждает вас за десятки тысяч километров…

— Не зарывайтесь, госпожа, — лениво процедил Арво Хорм. — Как к вам попал номер счета в Стокгольмском банке?

— Для Тыниссона он был музыкой. Он записал его для меня, точнее — для сына.

Ребане кашлянул.

— Полагаю, любезный Хорм, мы можем приступить к делу, предварительно извинившись перед госпожой Лауба-Вессарт за систему тестов, которым мы ее подвергли.

Раздался хрип Августа Торма:

— Примите мои… и так далее. Альфонс, друг мой, берите быка за рога! Я хочу знать мнение госпожи Вессарт о наших кадрах.

— Здесь я плохой советчик, — Альвине решила для себя, что «топить» бухгалтера и акробата, о которых она уже извещала чекистов, было бы нелепо. — Диск отдает нашему движению много сил, его знают в лесных кругах, доверяют. Йыги — человек, безусловно, одаренный, изобретательный. Сейчас он делает ставку на Роотса, и это правильно.

— А другие? — спросил Ребане.

— Мне довелось сталкиваться с крестьянином из-под Вастселийна Рудольфом Илу. К его слову люди прислушиваются. Спасал группу Вяэрси. Жаждет отомстить большевикам, которые в дни окружения группы взяли заложником его сына. Проницателен, дерзок на язык, смел, умеет таить в себе националистические идеи. Других не знаю. Впрочем, нет, — спохватилась она. — Об одном много слышала — Эндель Казеорг. Он мог бы стать, если пользоваться красным словарем, крепким идеологом нацподполья. Прекрасно укрывался в университете, играл роль наставника молодежи, но что-то вскрылось в его досье, какая-то утечка научной информации. Его командировка в Англию отложена.

Альвине посмотрела на ручные часы. Ребане ее успокоил взглядом.

— Я доставлю вас быстро на место. Все директивы мы передадим тогда, когда вы возвратитесь из Гётеборга. Сейчас я предлагаю одобрить деятельность госпожи Лауба-Вессарт и сообщить ей, что отныне она может считать себя эмиссаром нашего Эстонского комитета. Полагаю, что в сфере ваших интересов, милая Альвине, будут лежать прежде всего…

— Прежде всего, — экономическая и культурная информация, — властно перебил его Хорм. — Экономика села, развитие образования. Продолжайте, коллега.

Ребане проглотил эту пилюлю.

— Далее, госпожа. Вы поможете нам в объединении лесных братьев и, насколько сумеете, в подрыве колхозного движения изнутри.

— Если уж подбираться к колхозам, — уже более миролюбиво вставил Хорм, — то со стороны финансирования и снабжения. Ударьте по кредитам, и вы выиграете сражение.

…Альвине вспомнила предупреждение Пастельняка: «Они наобещают семь чудес света, а дадут вам с собой одни директивы. В этом случае заявите, что смысла в вашей встрече не усматриваете». Она так и сказала Ребане, когда он сообщил ей при втором свидании в Гётеборге, что явки у нее пока останутся старые.

— Что же изменилось? — дерзко спросила она. — Зачем вы подсылали к тетушке нотариуса с просьбой выяснить, действительно ли она завещала мне письма Лидии Койдула? Как вы помогаете расширять наше движение?

— Я не один, — невнятно произнес Ребане. — Другие осторожничают. И не все сразу, Альвине. Постепенно мы введем вас в курс всех наших дел. — Вдруг он оживился. — Послушайте, теперь вы будете диктовать лесным братьям стратегию действий. Вы и этот физик Казеорг. Я приготовил для вас и для него символы особого доверия.

И он подал ей несколько картонных квадратиков с отпечатками дорожных знаков.

— Этого мало. Я нуждаюсь в явке и связнике в Пярну.

— Запомните, — легко согласился Ребане, — фрау Мартсон… Наш испытанный кадр. Она свяжется с вами.

Между заболоченным озерцом и лесом друзья нашли укромную ложбинку, где их никто не мог увидеть. Взгляд Эльмара бесцельно блуждал между озерцом и густыми зарослями кустарника. По внешнему виду он мало чем отличался от крестьян, забравшихся в леса.

— Понимаешь, — наконец признался Эльмар, — я никогда не думал, что многонедельное ожидание в бункере плюс полнейшее бездействие могут так измотать.

Вяртмаа сорвал кувшинку, помял в руке, вдохнул глубоко и выжидающе посмотрел на друга.

— Дело такое. Встретился мне на озерном бережку путник, шагов за десять остановился, негромко сказал: «Хочу пристать к верным людям. Называли мне имя Казеорга. Не слыхал? И не надо. Только, если встретишь его, скажи, что многие к нему придут, когда будут знать, где его дружок Хиндрихсон». С этим и ушел.

Пауля будто автоматная очередь с земли сорвала.

— Да это же начало переговоров! Кому дать знать?

— Вручи нам доказательство непричастности Энделя к истории с Хиндрихсоном, а уж прохожие бродяги найдут нас.

— Доказательства заготовят, наверное, Грибов и Труу, — раздумывал вслух Пауль. — На меня навалилась гора загадок. Следующая встреча — у лесничего.

Когда Мюри пришел в дом по улице Пагари, он по ухмылкам товарищей понял, что есть неплохая новость.

— Анекдот, — махнул рукой Грибов. — К нам попало письмо Альфонса Ребане к Арво Хорму и ответ американского разведчика на сетования этого полководца без армии. Драчка в эмигрантских кругах. Честно говоря, это хлеб для газет, но в письмах есть несколько оперативных данных, к тому же генерала беспокоит, не заподозрит ли эта братия в добывании писем Альвине, хотя она тут ни при чем. Если хочешь, ознакомься.

Пауль понял, что́ задело Ребане. Хорм пробивался через голову Эстонского комитета и так называемый Заграничный центр Национального комитета Эстонской Республики к их агентам, действующим в ЭССР, желая получать информацию из первых рук. Кроме того, он связался с помощниками Мак-Кибина, намекая, что его «фирма» была бы полезнее английской спецслужбе, чем дряхлеющие стокгольмские эмигранты.

Хорм ответил безапелляционно:

…Выслушав просьбу Вяртмаа, Грибов вызвал Эдгара Труу и предложил проехать с ним в исправительно-трудовой лагерь, где по определению суда содержался Хиндрихсон. Сейчас нужно было продолжать легенду о славном житии коммерсанта в аргентинских пампасах.

Хиндрихсон, как обычно, вылощенный, чисто выбритый, поглаживающий щегольские усики, встретил офицеров как добрых знакомых, шутил. Но, услышав о цели их приезда, принял вид обиженного ребенка:

— Мы так не договаривались.

— Но вы заявили на суде, — напомнил Грибов, — что готовы чистосердечно искупить свою вину и помочь другим, таким же, как вы, выйти из леса.

Хиндрихсон сдался. Правда, первый вариант своего письма к Казеоргу-старшему он начал откровенно фальшиво: «Я нахожусь сейчас, мой друг, на террасе своей виллы в Буэнос-Айресе, залитой солнцем…»

— Нельзя ли реалистичнее? — предложил Труу. — Напишите, что устроиться трудно, что вы ищете себе дело, что скучаете по Эстонии и так далее.

Словом, письмо становилось правдоподобным. На конверт была наклеена подлинная аргентинская марка, и, как сострил Эдгар, она начала делать рекламу пляжей залива Ла-Плата в бандитских болотах.

Пока же Грибов предложил Мюри заняться Сангелом.

— Собери данные о Сангеле в управлении сельхозкооперации, улови суть этого непростого человека. Наконец и побороться за него стоит.

Побеседовав с сотрудниками управления сельхозкооперации о бывшем заместителе председателя, Пауль неожиданно для себя выяснил, что Сангел и сейчас еще иногда заходит сюда, просматривает свои старые бумаги.

— Ощущение, что Сангел запутался. Может, вы подключите к этому делу других, — взмолился Мюри. — Меня ждут Эльмар, лесничий.

— Быть по-твоему, — миролюбиво согласился Грибов. — Сангелом займется Анвельт. Кстати, Пауль, мне сказали, что перехваченную на днях шифровку ты соотносишь с уборщицей. Не произвольно ли?

— Может, и произвольно. Текст там такой, я уж его наизусть помню: «Тесьма просит помочь нашей соседке в течение дня переселиться. Опасно недооценить поручение. Диск».

— Да, отсюда многого не выжать. А что показывает племянник погибшей?

Племянник, припоминая разные подробности жизни тетки, рассказал, что у Линды хранилась старая фотография, она была снята в каком-то богатом доме разносящей гостям прохладительные напитки. Старушка даже уверяла, что встретила своего бывшего хозяина, весельчака и кумира их, горничных, поздоровалась, но, видно, обозналась, тот прошел мимо, даже не взглянув.

— Возможно, — предположил Анвельт, — ее бывший хозяин прячется от прошлого. Не повод ли это, чтобы расправиться с нежданным свидетелем?

— Для человека с проблесками совести — конечно нет, — отозвался Пауль. — Для шпиона и бандита — да.

— Что же, — посоветовал Грибов, — попробуй по снимку определить дом, где служила горничная.

И конечно, не меньше занимала Пауля книга с металлическими застежками. Заинтересовался он ею случайно. Неожиданный уличный эпизод вызвал в памяти несколько странную ассоциацию. К газетному киоску подъехал автомобиль. Шофер выскочил и отнес киоскеру увесистые пачки газет. Затем вынес из машины тяжелую толстенную книгу и подал женщине, чтобы она расписалась в получении газет. «Ты бы, приятель, еще потолще фолиант притащил!» — ухмыльнулся про себя Пауль.

И тотчас мысль запрыгала, завертелась, понеслась в маленькую захламленную комнатку сторожа Исторического музея, где на столе, между чайником и тарелкой с остатками копченой рыбы, — как запомнились все эти мелочи? — лежала толстая книга с застежками, в твердом глянцевитом переплете. Он еще принял ее вначале за Библию, но подойдя поближе, схватил взглядом запись на переплете: «Для от…» Для ответа? Для отправления? Для отзывов? Часть надписи прикрывала газета. Но застежки… Он где-то их уже видел. Где?

Решив проверить себя, он вновь отправился к сторожу домой. Позвонил в знакомую дверь. Ответили не сразу, потом лязгнул засов, показалось заспанное лицо сторожа, он долго смотрел на посетителя, спросил:

— Входить будете или что?

Пауль шагнул за стариком.

— Может, помните меня? Я газету одну искал…

— Много вас, и все чего-то ищете, ищете, — бормотал старик, приваливаясь на стул к стене. — Ну, а теперь что?

— Да книжечку у вас одну занятную увидел. — Пауль понял, что дело его дрянь, ибо старик сразу прикрыл морщинистые веки, будто сном привороженный. — Толстенная, в черном переплете.

— Да уж и не помню такой, — старик все не раскрывал глаз. — Может, старуха молитвенник заносила, да унесла, а может, племянник из библиотеки чего нанес…

Пауль готов был поклясться, что старик помнит, о какой книге шла речь.

Сторожа не нашли. Он как в воду канул. Соседи только помнили, что неделю назад он встретился им на лестничной площадке с огромным рюкзаком за плечами и охотничьим ружьем. Мюри прикинул, что как раз в эти дни из музеев были затребованы книги отзывов. Хозяева могли приказать связнику-сторожу убраться из Таллинна, а могли и сами его «убрать», как сделали это со старой тетей Линдой. И о ней новых сведений не поступало.

Дешифровщики ежедневно появлялись у Грибова и докладывали ему, что отмеченные им записи «не разгадываются».

— Да нет же такой клинописи, — кипятился Грибов, — которую нельзя понять современникам. Даже знаки древних майя на камнях начинаем читать.

Начальник шифровальной службы однажды зашел в отдел и хмуро пояснил:

— Дело в том, Алексей Иванович, что все известные нам способы шифровок донесений строятся либо на химической обработке бумаги, что в данном случае, очевидно, исключается, либо на сложных комбинациях букв и цифр, в которых мои коллеги разбираются прилично. А раз они подняли руки вверх, значит здесь применен иной ключ. Существует еще шифровка, основанная на соотнесении текста записи с известным литературным произведением или справочником. Сейчас наши товарищи работают в этом направлении. Но вы же сами сказали, что вряд ли у связников хватило бы на все это времени. Нет, нет тут что-то было иначе.

Повертел в руках фотокопии нескольких отзывов.

— Совершенно стандартный набор фраз: «Рассказ экскурсовода оставил у нас огромное впечатление…» Я бы давно вам сказал, что разгадка лежит не здесь, да экспертиза обнаружила схожесть почерков у двух «зеленых». Правда, автор записей одну делал правой рукой, другую — левой, старый фокус.

— Вот видите, товарищ капитан, — загорелся Пауль. — Дважды человек не будет без особой нужды записывать свои впечатления в одну и ту же книгу. — С надеждой спросил: — А может секрет не в самом тексте, а в манере начертания букв?

— По нашей просьбе графическая экспертиза подвергла отзывы анализу на так называемое самоискажение. Кроме одного случая нет этого искажения.

Задумался, развернул фотокопии веером, как игральные карты.

— Попробуем еще дедовский способ… Подстановка в шифрограмму предполагаемых имен, географических мест.

Грибова вызвали по телефону из Тарту. Повесив трубку, майор с досадой сообщил:

— Комбат народной защиты звонил. В Тартуским уезде живет семья Оясоо. Хуторяне как хуторяне, но маленькая накладка вышла: их облыжно обвинили в кулацких замашках. А теперь вокруг Оясоо подозрительные типы забегали и, по данным комбата, двое братьев исчезли из дому. — Хлопнул ребром ладони по столу и чертыхнулся.

Пауль молчал, зная, что сейчас и до него дойдет очередь.

— А ведь переигрывают нас господа националисты, не иначе! С чего бы братьям деру давать? Между прочим, это дело в нашем плане стояло, кто-то имел честь даже в докладной на имя генерала писать о них… Оформляйте командировку в Тарту, Мюри!

Элегантный, улыбающийся Отто Сангел легкой упругой походкой подошел к столу секретаря, извлек из портфеля коробку шоколадных конфет, пододвинул ее молодой женщине, изогнулся в молчаливом вопросе.

— Вы меня балуете, как и прежде, — улыбнулась секретарь. — Ваш преемник в отъезде, он разрешил вам посмотреть отчеты, но в кабинете сейчас телефонный мастер.

Мельком взглянув на монтера, возившегося в углу со шнуром, Сангел подошел к шкафу, достал с полок несколько папок, разложил их на письменном столе и углубился в работу. Он не заметил, как телефонист перешел на другую сторону комнаты и оказался у него за спиной. Почувствовал Сангел что-то неладное, лишь услышав почти над головой щелчки, какие издает спуск затвора фотоаппарата.

— Что вы делаете? — воскликнул он в ужасе.

Монтер, человек уже не первой молодости, но с ясным открытым взглядом, аккуратно положил фотоаппарат в свою сумку с инструментами, сел напротив архитектора и невозмутимо ответил:

— Согласитесь, товарищ Сангел, должны же мы когда-нибудь узнать, что вы выдираете из подписанных вами же бумаг.

— Кто вы? — голос архитектора снизился до шепота.

— Я мог бы сказать, что представляю ревизионное управление, но это ни к чему. Вами усиленно интересуются по меньшей мере две иностранные разведки, и согласитесь, это могло обеспокоить наши органы безопасности. Капитан Анвельт, к вашим услугам.

Архитектор на минуту задумался, как видно, пришел в себя.

— Меня оболгали. Мне нужны были цифры…

— Цифры вашей ошибки, которая обернулась пособничеством кулакам?

— Вот и вы тоже, — обиженно загудел Сангел…

Анвельт дал ему выговориться, раскрыл свой блокнот:

— Если бы мы считали вас врагом, товарищ Сангел, меры были бы приняты, наверное, более крутые. Но вы очень мягко квалифицируете свои промахи в кредитовании новоземельцев. Среди друзей и знакомых вы распустили слухи, что вас упрекают за гуманность. Естественно, это вызвало интерес к вашей особе у иноразведчиков.

Сангел вяло промолвил:

— Поверьте… Я сам хотел убедиться, что был неправ.

— А вы передавали кому-либо из чужих эти материалы?

— Ни одной секретной бумаги — никому.

Архитектор начал багроветь.

— Вы правы в другом… Однажды мое брюзжание по поводу снятия с поста заместителя председателя, мои обиды кто-то записал на магнитофонную пленку. Мне передали, что мои слова могут быть напечатаны на Западе.

— Как вам об этом стало известно?

— Мне сообщил об этом по телефону незнакомый голос. Я стал нервничать, понаделал глупостей…

Прощаясь, Анвельт предупредил:

— Мы можем с вами остаться по одну сторону баррикады, а можем оказаться на разных ее сторонах. Все зависит от вас.

Докладывая об этой беседе заместителю министра, Анвельт с легкой досадой заметил:

— Он не все, конечно, рассказал. Ни слова об Иваре Йыги, но я не настаивал. Как мы и договорились, Павел Пантелеймонович, важно было убедиться, что в нем что-то проснулось.

— Талантливый человек, хороший архитектор, — с сожалением заметил Пастельняк, — а вот споткнулся и никак не может прийти в себя. Дадим ему шанс подняться, капитан.

Отпуская Анвельта, приказал:

— Как только вернется из Тарту Мюри — ко мне его. Дешифровщики прочли уже два отзыва с этими, как выразился Пауль, элементарными ошибками. Оказалось, что «стрельчатые окна 1410 года» прочитываются как «противник двинулся по следу переселенной уборщицы». Так и до резидентши скоро доберемся.

Но первым до резидентши довелось все-таки добраться другому человеку.

Как-то вечером, сидя в ресторане, Ивар Йыги вдруг почувствовал на своей спине колючий взгляд. Сделал резкий поворот, засек легкое движение мужчины, сидевшего у ближнего столика, невольно вгляделся в его спутницу, женщину в летах: дородную, с высокой прической, сказал себе, что где-то ее видел, прикрыл на мгновение глаза…

И только позже он вспомнил, что не эту женщину, а очень похожую на нее, годившуюся ей в младшие сестры, с таким же профилем древней римлянки, с таким же лбом, нависшим над глазницами, и несколько утяжеленным подбородком, он встретил, поднимаясь по лестнице к бухгалтеру Яласто. Ему бы и в голову не пришло, что женщина идет от него, если бы Диск не обронил мимоходом: «Им бы обеим, сестрам Мартсон, за морем отсиживаться, а они в Таллинне, ослицы, дефилируют». Потом об одной из Мартсон он услышал от Альвине Лауба, при случае запросил на нее досье у Бриджа и узнал, что обе сестры давно бы сбежали в Новую Зеландию или на острова Океании, не окажись сын одной и муж другой в английской тюрьме. «Интеллидженс сервис» решила воспользоваться с помощью обыкновенного шантажа услугами сестер Мартсон. Но если младшая, Ээва, была в чести у эсэсовцев, то роль старшей, Лонни, оказалась несколько скромнее, она занимала всего лишь должность стенографистки в фашистском директорате Хяльмара Мяэ. Младшая была объявлена военной преступницей, старшую власти не преследовали.

А все же почему сверлил Ивара взглядом ее спутник? Этот эпизод вызвал в нем неясные ассоциации. Кто-то уже разыскивал довоенные афиши циркача Йыги…

Дождавшись ухода интересовавшей его пары, Ивар незаметно последовал за нею. Они вошли в трехэтажный дом неподалеку от церкви Олевисте. Постояв напротив и дождавшись, пока зажглись два окна на втором этаже, он отправился к себе.

С самого утра Ивар помчался за цветами и привез букет Эстер Тийвел по случаю дня ее рождения. У калитки он встретил Сангела.

— Я знал, что вы не преминете поздравить Эстер, — заговорил Сангел. — Всего два слова, Йыги. Вы очень обязали бы меня, вернув мне переданные вам снимки. Я хотел бы расторгнуть наш уговор.

Ивар как-то странно посмотрел на него:

— Снимки уже не у меня, Отто. Но дело, как я понимаю, не только в них. Есть еще, простите, проклятое интервью, есть несколько цифр — скажем мягко — трудностей роста кооперации.

Отто кивнул.

— Я знал, что вы так скажете. Я догадывался, что вы не очень-то сын Эстонии и будете меня бессовестно шантажировать. Но несколько дней назад я почувствовал, что есть ценности подороже личного благополучия.

Ивар сочувственно сказал:

— Вернемся к этому разговору, скажем, через месяц. Я не столь уж жесток, как вам кажется. И хотя бы во имя дружеских чувств Эстер к вам, я постараюсь…

— Я буду ждать фотографии, господин Йыги, — церемонно поклонился Сангел.

…Полдня Ивар Йыги крутился возле церкви Олевисте, наблюдал за людьми, которые входили в здание, что-то полезное высмотрел для себя. На другое утро, дождавшись, пока дородный степенный мужчина, которого он приметил в ресторане, зашагает по улице Лай, проскользнул в облюбованное парадное.

Ему открыла уже знакомая по ресторану женщина. Она стояла в маленькой прихожей, собираясь надеть парик. Взгляд ее темных, с легкой поволокой глаз в недоумении обежал всю фигуру раннего визитера.

— Кажется, я вас узнаю. Акробат? Не ошиблась?

— Да, вы не ошиблись, госпожа Лонни Мартсон.

— Простите, мое имя Леонтина Килп.

— Килп? Возможно, по мужу… В конторе Мяэ вас знали как Лонни Мартсон. Могу я войти? На десять минут.

Молча она посторонилась. Ивар снял шляпу, прошел в маленькую гостиную. Женщина плотно притворила за собой дверь.

— Уже не впервые, — деловито заметил он, — прыгун и эксцентрик замечает интерес, который проявляет к его скромной особе ваша семья, госпожа Мартсон. Причины?

— О господи, — кажется у нее отлегло от сердца, — это проще простого. Мы с Роби просто обожаем эстраду. Мы до сих пор помним вас, господин Йыги, по довоенному цирку.

Да, не иначе эта пара и наводила о нем справки!

— В таком случае, объясните мне, Лонни Мартсон, — он упорно цеплялся за это имя, — зачем вы или ваш Роби выпытывали мою подноготную у ресторанной прислуги? Кто из вас ходил разыскивать старые довоенные афиши с моим бенефисом? Объясните все это, и я уйду.

Женщина потянулась к пачке сигарет, лежавшей на столике, извлекла одну, щелкнула зажигалкой, затянулась, выпустила из ноздрей тонкую спираль дыма.

— Может быть, лучше об этом спросить у мужа? — предложила она. — Роберт Килп возвращается в пять часов.

Йыги широко осклабился.

— Возможно, это было бы и лучше. Но Роберт может не захотеть мне ответить. А вы захотите. Непременно захотите.

— Я не понимаю вас, — нерешительно сказала она. — Почему у нас с Роби должны быть разные… позиции, что ли?

— А потому, что не у Роберта Килпа, вашего второго мужа, а у вас, у Лонни Мартсон, сын заключен в тюрьму для особо опасных преступников одного из британских доминионов, заключен как глава мафии по транспортировке наркотиков. Но даже британцы не знают того, что знаем я и один мой друг. Они не знают, что этот юноша с благородными манерами и открытым счетом в двух столицах Европы лично сжег в концлагере барак с пленными английскими парашютистами, захваченными наци. Пояснить вам, с какими заголовками выйдут английские газеты, если вы…

Он, как кошка, отпрыгнул в сторону, и почти в то же мгновение зажигалка «выплюнула» пулю в то место, где он только что находился.

— Напрасно, — он выбил из ее рук пистолет-зажигалку. — Вы ослышались, я сказал, что в курсе этого также мой друг. Он отомстит за бедного Йыги. Так я жду.

Она опустилась на стул, ее лицо было сплошной гримасой.

— Что вам надо?

— Тайну за тайну, Лонни Мартсон. Кто такая Тесьма?

— Понятия не имею, — она твердо выдержала его взгляд.

Он поднял с пола шляпу, пошел к двери, обернулся.

— Ивар Йыги еще никогда не нарушал данного им слова. Либо я услышу в течение минуты ответ, либо через час на столе у редактора «Таймс» будут лежать отчеты о сожжении английских парашютистов.

— Но как это облегчит ваш поиск этой дамы? — хрипло вырвалось у нее.

— Ну, я полагаю, — улыбнулся он, — в этом случае мадам Тесьма начнет меня разыскивать, так сказать, для расчета, и мы встретимся.

— Она и так рассчитается! — выпалила Лонни. — Когда надо, мы умеем кусаться. Считайте, что вас нет.

— Глупо, госпожа, — лицо Йыги приняло лунообразное состояние, — глупо: нет меня — нет и вашего отпрыска.

Дав ей время оценить сказанное, лениво добавил:

— А то, что вы умеете кусаться, Лонни Мартсон, мы поняли, прослышав про задушенную в сарае старушку-уборщицу.

— Не я! — поежилась женщина. — Она содержала наш магазин в завидной чистоте.

— По-моему, милиция ищет именно вас…

— Чертово сходство! — простонала она.

— А, значит, ваша сестрица Ээва! Впрочем, свои семейные дела улаживайте сами. Мне пора.

— Да, ладно. — Она на что-то решилась. — Роби Килп… Если он узнает, что я выдала Тесьму, он прикончит меня. Я ни слова не скажу ему.

— Пожалуйста, без предисловий.

— Роби Килп и есть Тесьма.

День выдался трудный. Нещадно трещала голова. Только к вечеру сложился текст депеши к Дедушке:

Особой дружбы с Самуэлем Цернаском, с лесником, Ааре Казеорг никогда не водил. Тем более было удивительным, что Цернаск зачастил к старику. Несколько странным было и то, что в свои короткие наезды Цернаск стал интересоваться личной жизнью Ааре, его братьями, его довоенными друзьями. Казеорг сообщил об этом «прорабу», который на следующий день передал старшему лесничему набор цветных открыток с аргентинскими пейзажами и попросил к очередному визиту Цернаска выставить их на видном месте рядом с письмом Хиндрихсона. Старик все это проделал добросовестно, даже оставил Самуэля на несколько минут одного в комнате, и по раскрытому письму понял, что Цернаск в него заглядывал.

Дальше уже пошло легче. Цернаск стал намекать Казеоргу, что можно хорошо заработать, надо, мол, только найти кормушку, у него есть люди смелые и находчивые. Казеорг делал вид, что не понимает смысла сказанного, хотя и ему и чекистам стало ясно, что Цернаск связан с бандитами.

Наконец в присутствии Цернаска была разыграна интермедия между лесничим и «прорабом», шипевшим из-за задержки на полторы недели зарплаты рабочим. «Всему лесхозу задержали, не только вам, — пояснил Казеорг. — Шестого июня банк, говорят, произведет выплату».

Было решено задублировать обе легенды — и о письме Хиндрихсона, и о дне выдачи зарплаты — для сведения банды Роотса.

— Нет у нас гарантии, — добавил Мюри, — что Цернаск связан именно с Роотсом. Давайте пригласим кассиров других учреждений в банк на шестое, оповестим их телефонограммой. Наконец, аппетит Роотса «подогреет» наш бункер.

— Роотс хитер, — заметил заместитель министра Чернышев, прибывший в уезд. — Откуда у засевшего в бункер ученого может появиться информация о дне выплаты зарплаты рабочим лесхоза?

— Пусть тогда Вяртмаа, — нашелся Анвельт, — будет назван Роотсу как сбежавший рабочий лесхоза.

— Это уже лучше, — Чернышев побарабанил пальцами по оконному стеклу. — Ну, и как запасной вариант? Если не ошибаюсь, старший из братьев Оясоо работает в каком-то тартуском стройуправлении. У нас есть еще время. Переведите его в лесхоз, и вот вам возможный источник информации для младших братьев, а через них — для бункера Энделя Казеорга.

Дольше пришлось провозиться с составлением убедительной легенды по поводу письма коммерсанта. Ради чего, собственно, аргентинские переживания Хиндрихсона отец будет пересылать сыну в бункер? Возникло остроумное решение: коммерсант знаком не только с Ааре, но и с его братом в Швеции, переписывается с тем. Вполне естественно, что Тобиас мимоходом указывает ему в письме на примере Хиндрихсона, как плохо не иметь протекции в западном мире.

— Что-что, а поучать бизнесмены любят, — аргументировал Анвельт.

Приготовления к встрече с Роотсом шли и в бункере «Дубль-Э», как шутливо называли его чекисты в честь обитателей бункера Энделя и Эльмара. Физик и чекист стремились предусмотреть все возможные варианты. Яан Роотс через своих доверенных людей уже дал согласие на переговоры с Казеоргом, но потребовал, чтобы условия встречи были оговорены им и чтобы более одного лесного брата вместе с физиком на встрече не присутствовало. Но Яан их на этот раз перехитрил. Когда Эльмар и Эндель вышли в полночный час умыть лицо и руки, на них набросились несколько человек. Они скрутили их, заткнули им рты, пронесли с километр, втолкнули на заднее сиденье легковушки, ожидавшей на лесной дороге, и та помчалась, подпрыгивая на корневищах деревьев. Потом машина остановилась, сидевший с водителем человек распахнул дверцу, выскочил, его место занял другой.

— Я Роотс, — сказал он. — Прошу извинить за меры страховки. Сейчас вас развяжут. Кто из вас Эндель Казеорг?

Они разминались, ворочались, жадно вдыхали лесные запахи.

— Я Казеорг, — сказал, наконец, Эндель. — Прошу больше таким образом не шутить. Ваши люди оставили следы борьбы у бункера. Оставляйте их, если вам нравится, у своего убежища, господин Роотс.

— Хорошо, — покорно согласился Роотс. — Следы будут затерты. Я хотел бы знать ваши намерения. Но, если помните, мой посланец предупредил, с чего я хочу начать нашу встречу. Случайно ли ваше имя связывают с исчезновением Хиндрихсона? Зачем молодой ученый сбегает из университета?

Эндель достал из кармана куртки письмо дяди. Водитель посветил фонариком, Яан внимательно прочел послание Тобиаса, раз и другой, долго разглядывал конверт, медленным движением вернул его Казеоргу.

— А что, — с любопытством вдруг спросил он, — вы и впрямь похитили какие-то расчеты, чтобы передать их англичанам?

— Не собирался, — отмахнулся Эндель. — Дело обстоит проще. Кто-то позарился на мое место, анонимка. И вообще, господин Роотс, — жестко сказал он, — мы будем воевать за интересы своего народа, а не чужого! Я нахожу в себе силы помочь нашему движению — только поэтому я ушел из науки. Вы способны это понять?

После долгого молчания Яан Роотс сказал: «Да».

Они обсудили многое. Роотс спросил, как мыслят себе друзья Эстонии переброску их и соседней лесной группы на острова, кто обеспечит их переправу через пролив и есть ли вообще в этом смысл. Эндель пояснил, что сейчас изучает эти возможности, действия на островах будут кратковременные. А Загранцентр обещал прислать катера. «Браво! — отметил Роотс. — Катера — это вещь… Если не надуют, как бывало». Когда речь зашла о директивах резидента, Роотс твердо заявил, что не бросит своих последних людей на схватку с милицией или батальоном народной защиты. Он сам заговорил о лесхозе, как о более легком, но достаточно эффектном наказании местного большевизма, но сомневался в достоверности данных своего связника.

— Об этом больше меня знает Херберт Йоала, — Эндель небрежно кивнул на своего спутника. — Вместе учились на младших курсах, потом его вышибли, работал на ряпинаских делянках.

Шофер осветил его лицо фонарем, Эльмар залепил ему оплеуху, тот ругнулся, Роотс хохотнул.

— За что тебя вышибли, парень?

— Пристегнули к делу о порнографических открытках. А насчет лесхоза, я так скажу, Энделя на это дело не очень тянет, он у нас чистоплюй. Но полмиллиончика для нашего лесного братства, пока мой друг не отоварился в шведском банке, будет как раз. Старший из братьев Оясоо подтверждает дату, шестое июня.

— При чем тут старший? — настороженно спросил Яан.

— Олава перебросили в Ряпинаский лесхоз.

Вмешался Эндель.

— Собственно, я не против этой вылазки, — пояснил он. — Но пусть люди говорят не об уголовщине, а о политическом акте.

— У нас для такой политической демонстрации, — сказал Роотс, — недостает пустяка: армии. Кто нам обеспечит тылы со стороны деревни и со стороны озера? — На него вдруг нахлынуло острое чувство беспокойства, подозрительности: — Кто проверит, нет ли засады в доме?

— Засады — это моя забота, — разъяснил Вяртмаа. — Моя и моих людей. Оясоо уверяет, что уже сколотили отряд, он перекроет обе дороги к лесхозу.

— С Оясоо я встречусь, — хмуро пообещал Роотс. — Кажется, всё. Извините, что обратно вам придется пешком. Не будем дразнить гусей. Итак, шестого июня, в восемнадцать часов.

До бункера они шли молча. И только спустившись в свое жилье, Эльмар сказал:

— За такой зевок мне пять нарядов вне очереди полагается. Надо же — вдвоем вылезать из бункера!

— Но если бы не твой зевок, — возразил Эндель, — не было бы и встречи.

Роотс сумел разыскать двух братьев, которых его люди доставили к берегу Чудского озера.

— Ты пойдешь со мною? — спросил Яан у Арво.

— Так, — сказал Арво.

— Так, — повторил Айвар.

— Вы сможете перекрыть дороги?

— Сможем, — сказали братья.

Роотс заходил, вдруг яростно бросил:

— Если что… и дом сожгу, и мать.

— Не надо так с нами, — сказал Арво.

— Не надо, — повторил Айвар.

Подобной атаке подвергся на другой день и сам Роотс. Роберт Килп, который встретился с ним на краю болота, потребовал ударить разом по лесхозу и исполкому волостного Совета. В ответ на все уговоры Килпа, на все его напоминания о принесенной клятве главарь банды отвечал только одно:

— У меня не армия, у меня всего полтора десятка человек, и я каждым дорожу.

Пряча скрытую ненависть к этому мужику, вообразившему себя эстонским фюрером, Килп предложил:

— Если уж брать штурмом лесхоз, то с фейерверком, Роотс, чтоб пол-леса сгорело.

— Лес наше богатство, — усмехнулся Роотс, — с чем мы останемся без него? А вы эстонец, господин Тесьма?

Роберт Килп смачно сплюнул:

— Ты вот что… Я был эстонцем, еще когда ты соску жевал. Я буду ждать здесь, Роотс. Ежедневно в четыре, на почте в Выыпсу. Значит, твое впечатление о Казеорге-младшем?

— С ним можно поднимать людей, — обронил Роотс. — Я извещу вас через Сторожа.

Роберт Килп неловко помялся.

— Планетный Гость доверил мне известить тебя, Яан Роотс. После первой же крупной акции ты вправе рассчитывать на политическое убежище в Швеции. Тебе открыт счет в шведском банке.

— Гарантии… И хотелось бы знать номер своего счета. Знать до акции, господин Тесьма.

Наступило шестое июня 1950 года.

А в тесных комнатах выруского отдела Министерства государственной безопасности сотрудники оперативной группы по ликвидации банды Роотса снова прикидывали, подсчитывали, спорили и снова возвращались к задуманному и перепроверенному.

— Жизнь сложнее любой заданной схемы, — сказал кто-то.

И тут позвонил дежурный и доложил: звонили из Тарту, сообщили, что исчезла мать братьев Оясоо.

Обнаружил это командир батальона народной защиты Ханс Матик. Придя на хутор, он увидел, что дверь в дом распахнута. На столе, придавленная кувшином, лежала записка: «Если все будет по уговору, со старухой Оясоо ничего дурного не случится. Слово Яана твердо». Стало понятно, что, верный своей подозрительности, Роотс заручился заложницей.

Заместитель министра проанализировал ситуацию.

— Отменять операцию сейчас невозможно, — высказал свое мнение капитан Анвельт. — Подобных благоприятных условий для захвата всей банды целиком мы уже никогда не получим. Пока что не будем тревожить братьев, а постараемся побыстрее найти мать.

Младшие Оясоо уже несколько дней назад пришли к старшему брату.

Однако ничего нельзя было поделать. Роотс позаботился, чтобы новость дошла до братьев. Уже позвонил Арво и сообщил, что Айвар отправился искать Роотса.

Главарь банды рассчитал точно. Он внес смятение в жизнь братьев Оясоо и в случае западни их неожиданные действия могли бы ему кое-что прояснить. И погоня Айвара за Роотсом как раз и означала верный прокол всей операции.

Полковник Аверкиев, офицер находчивый и решительный в действиях, предложил:

— Как ни жаль, но я вижу единственный выход в том, чтобы разыскать и укрыть Арво и Айвара и продолжить наши действия по плану.

— Не только уезд, но и республика, товарищи, — сказал председатель уездного исполкома, — ожидает известия о разгроме самой, пожалуй, коварной банды из всего гитлеровского охвостья. Наверное, мы не вправе обмануть ожидания республики…

— Оправдать ожидания республики, — вдруг вырвалось у Мюри, — по-моему, прежде всего, означает уберечь жизни тех людей, которые пошли за нами.

— А ведь старший лейтенант прав, — секретарь укома партии обвел всех внимательным взглядом. — Тут-то и можно проверить нашу стратегию. С тактикой, не сомневаюсь, у нас все ладно, а как насчет стратегии?

Чернышев изредка вскидывал взгляд на говорившего. Когда все высказались, он встал.

— Правы из вас и те, и другие…

«Не то говоришь, — сказал он себе. — От тебя ждут не рассуждений, а приказа. Но так ли это? Люди должны знать, почему им отдают не приказ «Вперед на врага!», а приказ «Глядеть в оба!» Что им сказать?» И вдруг вспомнилось письмо Дзержинского из Сибири к жене. Дзержинский писал: он должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожидания республики. Он и начал свой разговор с этого письма.

— О чем тревожился тогда Феликс Эдмундович? — спросил Чернышев своих офицеров. — О том, чтобы его рапорт был доставлен первым? Нет, друзья. Он видел паровозы, вставшие из груд металлолома на рельсы. Он думал о голодающих людях, о тех, кому предстояло строить новую жизнь. Вот и мы подумаем о старой крестьянке и ее сыновьях, а уже потом — о нашем оперативном плане.

Резким движением отодвинул карту уезда на край стола, словно она ему в данную минуту мешала.

— Капитан Анвельт, поднимите на ноги весь батальон народной защиты Ханса Матика. Женщина укрыта, без всякого сомнения, в ближнем лесу, на соседнем хуторе. До пятнадцати ноль-ноль Эльма Оясоо должна быть разыскана и находиться под нашей защитой. У нас в запасе девять часов до начала операции.

Обратился к секретарю укома:

— Вы у нас из гвардейцев корпуса, поднимите по-гвардейски весь свой актив — не милиционерам же и чекистам гоняться на виду у всех в поисках братьев.

Мучительно текли минуты и часы. Телефон молчал. Но вот раздался звонок. Чернышев схватил трубку. Из Таллинна сообщили данные об исчезнувшем стороже: до сорокового года он был владельцем склада деревянной тары, при немцах открыл лавку скобяных товаров, предположительно поддерживал связи с гестапо.

Через некоторое время позвонили, что братья находятся в надежном месте.

В два часа один из постов наблюдения передал для Мюри, что на шоссе, ведущем из Антсла, с грузовой машины соскочил человек, похожий на Роотса. Он движется к центру города.

— Передавать человека от поста к посту: ни на минуту не терять его из виду! — приказал Мюри.

Но от Анвельта и Ханса Матика — ни слова, ни звука.

А поиск продолжался. Бойцы народной защиты уж исходили, кажется, все ближние лесные тропы вокруг Кассинурме.

После четырнадцати в Выруский отдел позвонили из Кассинурме и сообщили:

— Разыскиваемую нашли. Целехонька. Сторожила ее хуторянка из кулачья.

Едва Мюри успел братьям Оясоо рассказать об этом, как пришло новое сообщение.

В пятнадцать двадцать «центральный» выруский пост доложил, что человек, похожий на Роотса, бродит у стоянки такси. Группе офицеров и солдатам Аверкиева приказано занять места в грузовой машине, поданной к подъезду. Новый звонок:

— Похожий взял такси.

— Что и требовалось доказать, — довольно спокойно изрек Чернышев. — По коням!

До Тарту Роберт Килп не проронил ни слова. И только, когда Ивар заправился у бензоколонки и медленно вывел машину за пределы города, Килп неожиданно спросил:

— Я все раздумываю, Йыги, не возвели ли вы поклеп на Прийдика Яласто. Мы проработали с ним десяток лет, и он никогда не проявлял трусости.

Лицо Ивара сморщилось в смеющуюся маску.

— Трусость и уход, от погони, Килп, как учил меня Бен-младший, это не одно и то же! Когда у тебя на пятках сидят люди из НКВД, не очень-то будешь щепетилен.

— А с чего это Прийдик полез к Оясоо? — раздраженно спросил Килп.

— Вот уж не скажу, коллега.

Ивар газанул, машина рванулась вперед.

— Если хотите знать, — рассуждал как бы сам с собою Йыги, — он объективно сыграл на руку чекистам. А история с Кооператором? Да Сангел же ел у меня как белка — с ладони… И вдруг Прийдик перед самым моим отъездом в Выру сам выходит на Сангела. Где это видано? Если я узнаю, что он получил от ворот поворот, я сообщу своему Центру, Килп, что имею дело либо с человеком, одержимым манией величия, либо с перевербованным резидентом.

Килп потер переносицу, кивнул:

— Логическую линию вы выстраиваете правильно.

— Послушайте, Йыги, — Роберт Килп вернулся к одолевшей его мысли. — Не думаю, чтобы такой опытный разведчик, как вы, мог относить все провалы на счет одного Яласто.

Не снимая левой руки с баранки, Ивар правой пошарил в ящичке под ветровым стеклом, извлек смятую записку, протянул, не оборачиваясь, листок назад.

— Как вы расцениваете такое предложение, Роберт? Узнаете почерк своего партнера?

Килп жадно схватил, хотя очень не хотелось ему верить в измену своего компаньона:

Он прочитал этот текст дважды, опустил боковое стекло, подставил разгоряченный лоб бьющим ударам ветра. Йыги протянул назад руку, и Килп вложил в нее записку.

Ивар почувствовал, что Килп проявил первые признаки панического настроения.

— Он перевербовался, Йыги, — лихорадочно заговорил Килп, — вы правы. Он знал о разгроме Роотса еще до разгрома. Эти «оставшиеся грешники» — его подачка своим бывшим партнерам: мне, вам, Альвине Лауба… Потрясающая сволочь! Я должен его немедленно увидеть, Йыги. Сразу после Кадриорга.

— А разве мы мчимся в Кадриорг? — удивился Йыги.

— Я не сказал? Да, сначала туда, к музею.

Обычно сдержанный, хладнокровный, не щедрый на слова, Килп сейчас ворочался, как медведь, которого жалят пчелы, покряхтывал, что-то бормотал. Проезжая Пайде, Йыги подвел машину к холму Валлимяги.

— Зачем вы выключили мотор? — зашипел Килп.

— Не валяйте дурака, — впервые окрысился Йыги. — У меня здесь свой информатор. Вот вам советую пригнуться.

Он смешался с людьми и быстро вернулся.

— Надежный партнер, — изрек он, — для разведчика и дом и крепость.

С языка Килпа, который думал о Яласто, сорвались проклятия и в адрес владельца рулетки, и тех, кто его перевербовал, и даже тех, кто его вербовал впервые. Может быть, это была первая и последняя жалоба шпиона Роберта Килпа на удел, который ему достался в жизни, на профессию, которая лишила его обычных людских утех, ничего не дав взамен.

Когда Ивар поставил машину у ворот старинного дворца, Килп приказал:

— Ждите меня здесь.

— Болтаться на виду у всех было бы не очень умно, мой господин, — с иронией сказал он и посмотрел на часы. — Если вам хватит на осмотр комнат час, то вы найдете меня здесь.

— Через сорок минут, — брякнул Килп и проскользнул в зеркальные двери подъезда.

Йыги смотрел ему вслед, убедился, глядя сквозь стекло дверей, что Килп и не думает проходить дальше, а крутится вокруг столика с книгой отзывов. После этого Йыги отправился погулять по парку. Через четверть часа к его локтю осторожно прикоснулся незнакомый человек с сединой на висках и вполголоса сказал:

— Итак, вы в полном доверии у Бена-младшего, а скоро будете — и у Мак-Кибина. Поздравляю.

— Вы успели расшифровать этот сигнал доверия? — осторожно спросил акробат.

— Конечно, мы уже руку на этом набили.

Молча подал ему записку, дождался, пока Ивар ее прочтет, отобрал. Ивар бесстрастно заметил:

— По-моему, из людей Роотса уцелел один музейный сторож. По непроверенным данным, переметнулся на Сааремаа. Мне бы сейчас в самый раз знать, не удалось ли англичанам выжать что-либо из Кооператора.

— Исключено. Между прочим, сорвались они на попытке уверить Сангела, что в их возможности помочь ему заполучить Эстер. Вот еще что… Откреститься от спутника советую возможно позднее.

Не прощаясь, человек ушел.

Ивар сделал круг, прежде чем вернулся к машине. Он повторял про себя: «Свидетельствую свое почтение Планетному Гостю, вмешательство Диска лишило нас духовном поддержки братьев (Оясоо) и кооперативного идеалиста (Сангела). Отправляюсь проверить возможности Диска к переориентации и прозорливость Улыбки, который вывез меня из опасной зоны и способен заменить Диска. Уточню по каналу экстремального назначения. Тесьма. 7 июня».

Когда Ивар включил зажигание, задняя дверца распахнулась, тяжелое тело плюхнулось на сиденье. Голос Килпа срывался:

— Вы опоздали на семь минут! Немедля — к Яласто. От него на вокзал. После всего этого везите меня куда хотите, но на обратном пути позаботьтесь о супруге. Ей придется трудно, очень трудно.

Он едва не завыл.

…На звонок им открыли не сразу, только через три минуты на лестнице раздались осторожные шаги и низкий голос бухгалтера спросил:

— Кто так поздно?

— Ревизия, — насмешливо отозвался Роберт Килп.

Дверь распахнулась. Яласто стоял в прихожей, с плащом, переброшенным через руку. Другой рукой он держал высоко над собой канделябр с зажженной свечой. Бухгалтер наклонил голову, приглашая гостей в комнату. Уже войдя, Килп подозрительно осмотрелся, ткнул пальцем в сторону сложенного чемодана.

— В дорогу готовишься, дружище?

Яласто с тревогой взглянул на Йыги.

— Что это значит, Роби? Ты допрашиваешь меня?

— А если бы и так! — вскипел Килп. — Да тебя после всего случившегося на немецкой растяжке надо допрашивать!

Выслушав обо всем, что произошло неподалеку от Выру, бухгалтер начал пространно объяснять предысторию готовившегося выступления Яана Роотса.

— Так дело не пойдет, — решительно оборвал его Килп.

— Все это я знаю не хуже тебя. И ты, и Вессарт подтвердили в последнем донесении, что Оясоо готовы стать рядом с Роотсом. Какого лешего ты сунулся к ним? — Судорога перекосила его лицо, и он взвизгнул: — Да, да, какого лешего?!

— Я и не думал к ним обращаться, — недоумевал Яласто. — У меня была возможность передать Яану Роотсу весточку, и я посоветовал ему застраховаться от колебаний братьев. Йыги, да разве не от вас исходила информация об их метаниях?

— От меня? — Ивар захохотал. — Ну, и номера вы выдаете, бухгалтер Яласто. Вы же сами послали меня под Ряпина почти накануне решающих событий!

— Возможно, я спутал… Может быть, Вессарт…

— А может быть, Борис Кумм тебе подсказал эту уловку? — рявкнул Килп. — Выкладывай, чего уж там…

Яласто схватил со стола очки, надел их, вгляделся в Килпа.

— Роби, тебе нездоровится… Кто тебе наплел все это?

Килп махал перед его лицом пальцем:

— Факты против тебя на сей раз! Оттолкнув Оясоо, Роотс попал в западню, и не было заслона, и не было тыла.

— Но не мой же совет…

— Твой, именно твой! — заорал Килп. — Не раскрывай больше глотку, если у тебя нет фактов, или я просто впущу в нее пулю и на том разойдемся.

Яласто сел за стол, в лице его появилась сосредоточенность.

— В чем ты еще меня обвиняешь?

— Ты удивительно точно умеешь наводить на нас хвосты. Чем тебе помешала старая Линда?

— Ты же не младенец, Роберт! — Яласто искоса взглянул на Йыги. — Оказывается, она помнит и наши вальпургиевы ночи, и, к сожалению, меня.

— Разве тебе мало было переправить ее в деревню? Кажется, я распорядился точно. «Переселить», а не «перевести в святую обитель»!

Под жгучим взглядом Килпа бухгалтер испытывал беспокойство.

— Считай, Роберт, — он жалко улыбнулся, — я немного застраховал себя.

— И вызвал огонь на всех нас! — Килп сжал пальцы в кулаки. — Идиот, свое скудоумие ты нажил с девками в Париже, а кто тебя рекомендовал разведке? Может, когда ты явился в мою лавку, вопреки всем запретам Планетного, ты уже тогда тащил за собой хвост?

— Ты забыл, Роберт, информация не могла пролежать у меня и ночь: одна за другой проваливались группы Пресса, Пихо, Вихму… Суди нас, боже, не за мелкие прегрешения наши…

— Давай о крупных! — Килп говорил жестко, лицо его выражало свирепость. — Что ты выудил у Кооператора?

Яласто задумчиво смотрел на партнера.

— А что, Роби, у тебя не было ни одного прокола доселе?

— Ты хочешь сказать, — Килп чуть на задохнулся от негодования, — что уже сидящую на крючке рыбу ты выпустил в озеро?

— Улыбка, — мягко, почти просительно обратился к Йыги бухгалтер, — поясните моему коллеге неточность его формулировки.

Ивар сконфуженно улыбнулся.

— Мне очень жаль, бухгалтер, но я не хотел бы, чтобы мои донесения за океан вы перечеркивали одним неуклюжим шагом. Я получил у Сангела весь цифровой материал по сельской кооперации, кое-какие планы их ЦК по застройке островов и даже фотоматериал. Не вы ли отобрали у меня эту рыбку на крючке?

Яласто ударил кулаком по столу.

— Все это пахнет провокацией, Килп.

Маска добродушия слетела с лица Ивара, оно вытянулось и превратилось в ехидну, готовую укусить.

— Провокацией? — переспросил он. — Но с чьей стороны? Да Сангел же идейный недоброжелатель обидевшей его власти, а вы… вы… Кто вас дернул сболтнуть, что вы сделаете его непревзойденным соперником всех женихов Эстер Тийвел? Он понял, что вы несерьезный человек, Яласто. А он, имейте в виду, варил всю жизнь бизнес с людьми серьезными.

Килп обошел стол, положил свою тяжелую руку на плечо Яласто:

— Ты говорил с ним о Тийвел? Отвечай!

— Говорил, а что с того? — дернулся бухгалтер. — Не такой уж он аристократ и бессребреник, каким его изображает Йыги. Борец за идею, как же! Сытая, хитрая и самовлюбленная поросятина!

— Так вот, — припечатал Килп. — У меня тоже бывали проколы. Но не десяток за неделю. Роотс, Оясоо, Кооператор, а до этого уборщица, — начал он перечислять и сорвался, перешел на бешеный шепот. — Безмозглый перестраховщик, труха! Шкуру свою хотел спасать, перевербовку затеял?

— Эти шуточки ты оставь, — Яласто сбросил с себя руку Килпа. — Чужой грех мне не шей!

Шепот Килпа принял драматический оттенок:

— Вот как? Чужой грех? А кто писал об остатке людей Роотса за три дня до его разгрома? Кто?

Яласто потер лоб, напряженно вспоминал:

— Что-то в этом роде я написал… Для Альвине или Йыги… Речь шла о переводе их на Сааремаа… Да. Но имелись в виду остатки других групп… Одиночки, шатающиеся по лесу… — Он встретился взглядом с Килпом. — Ты что, вообще не веришь мне? Столько лет…

Килпа затрясло, он хотел что-то сказать и вдруг пошел к двери, обернулся.

— Цианистый калий при тебе? Это последнее, что я могу для тебя сделать.

Ивар первым увидел пистолет в руке Яласто и, не успев решить, кто из двоих для него важнее, прыгнул и выбил оружие из рук бухгалтера. В то же мгновение почти бесшумно хлопнул выстрел, и Прийдик Яласто начал медленно оседать. Ивар попытался поддержать его, проверил, куда вошла пуля, шепот Килпа остановил его:

— Я стреляю классно, Йыги. И классно вешаю перебежчиков на самой короткой тесьме.

…На вокзале он поднялся вместе с Йыги в комнатушку медпункта, попросил у дежурной фельдшерицы книгу регистрации заболевших.

— Месяц назад здесь мне оказали первую помощь, — задыхаясь, каким-то чужим голосом прошептал он. — Хочу поблагодарить… письменно… Да палец вот ушиб. Не откажите записать — я продиктую.

Его блуждающий взгляд, нервное подергивание бородки пугали. Дежурная робко взялась за карандаш…

— «Выражаю глубокую благодарность…» — начал он диктовать рваным скребущим голосом…

Через какой-нибудь час Йыги будет знать, какое место в тайной войне окончательно отвел ему Килп:

На двадцатом километре за Таллинном Йыги затормозил, выключил зажигание, проверил ручной подсос.

— Пожалуй, горючим лучше запастись здесь, — предложил он. — В трехстах метрах живет знакомый механик…

Когда Йыги поднялся на холм, машине уже преграждал путь мотоцикл, а дверцу открывал дежурный милиционер.

— Вы нарушили правила, — пояснил он. — Попрошу документы.

Роберт Килп уже не мог достать из кармана пальто оружие. Услышав слова старшего лейтенанта Мюри: «Резидент иностранной разведки Роберт Килп, именем народной власти, вы арестованы!», Килп громко захохотал, а его ноги начали дергаться, как у пляшущей марионетки.

— Народ! Демос! — кричал он. — Почему я стрелял в друга? Почему мы все стреляем друг в друга? Вива всем, кто стреляет! Мой адмирал, вот мы и встретились…

Экспертиза определила: «Делирий профессиональный, хронический, сопровождаемый изменениями головного мозга».

Голоса в эфире безуспешно разыскивали на планете Планетного Гостя, Тесьму, Диска. Они словно сквозь землю провалились. Некий Фредди по поручению двух джентльменов «С» из Лондона взывал к обитателям прихода Святого Тоомаса в Стокгольме:

После некоторой паузы первым объявился Улыбка, сообщивший через Фредди двум лондонским джентльменам «С» и Бриджу:

Зная о беспокойном характере Дедушки, Улыбка и его не оставил вниманием:

На этом рапорте появилась резолюция:

Пастельняк вызвал к себе Грибова и весь отдел, попросил сообщить о ближайших оперативных планах по делу инорезидентуры, выслушал, пододвинул к себе настольный календарь, с хрустом перевернул страницу:

— Сводка за вчерашний день — не столь уж утешительная. В окрестностях Выру, как будто, поутихло. Но кто-то расправился с бойцом народной защиты неподалеку от Пярну. Снова зашевелилась банда Ильпа на Сааремаа. Все «омакайтчики», фашисты и их подручные. Десять террористических актов и двадцать три вооруженных ограбления кооперативов, колхозов и крестьян-единоличников, поджог нескольких хуторов. И все это в течение лишь одного года.

Зашелестел стопкой депеш, выхватил одну.

— В Лондоне спецслужба начеку. Планетный Гость получает уведомление: «Трагический финал летних каникул позволяет принять план Улыбки по рассредоточению верующих, — читай: банды — временное укрытие одной-двух групп на островах». Им во что бы то ни стало нужно спасти Яана Роотса и усилить за чей угодно счет банду Ильпа… Во имя этого они готовы живодера Роотса возвести в святые, а заурядного вора Ильпа — чуть ли не в президента Сааремаа. Да вы послушайте: «При этом кое-кто склонен рассматривать Скакуна — так они прозвали Ильпа — как карманника, для нас же он лидер лесного царства». Ишь ты, лидер.

— И короновать его, — насмешливо продолжил Пастельняк, — поручено Улыбке, а чтобы тот не колебался — в одном из своих донесений намекают, что вскоре потребуют от него отчет: «Сообщите Улыбке, что с ним в дни визита в брюссельский Королевский музей изящных искусств встретятся балтийские друзья». Ясненько, что его где-то в Европе поджидают руководители Прибалтийского отдела английской спецслужбы. У них все расписано, а мы еще выжидаем.

Встал из-за стола, могучий, крупный, чем-то недовольный.

— Не исключаю, что выход на Ильпа приведет нас к убежищу резидента. «Ассистентов» у него уже практически нет. Диск застрелен, из Килпа умного слова не выжать, хотя Планетный Гость требует от Мартсон проверить и Килпа — то есть не способен ли сболтнуть лишнее, а заодно и вязальщицу — возможно, нашу Эрику Ярвекюлг. Какой-то еще связной Алекс у него сохранился, этот должен отвезти доверенных — не иначе, лидеров братьев — на заброшенные плантации: проще — свяжет с бандой на Сааремаа.

Пастельняк вернулся к столу.

— Алексей Иванович, вы начали операцию при участии Эрики Ярвекюлг. Считаете ли вы, что операция перспективна?

— Так точно, — поднялся Грибов. — У Планетного Гостя тает агентура. Эрика на днях получила открыточку, ее просят погостить неделю в Таллинне. Конкретного адреса не сообщили.

В Таллинне Эрика находилась уже несколько дней. Приютила ее знакомая семья, живущая в деревянном доме по улице Койдула — по странной иронии судьбы, как раз наискосок от здания, в котором размещалось в войну «Бюро Целлариуса». Привезла она на продажу детские шерстяные изделия своей вязки, деревенской выделки мужские и женские свитера. Адресом ее снабдил Пауль. Хотела она хозяев квартиры отблагодарить, несколько вя́занок своих предложила, но немногословный хозяин вежливо отвел ее предложение.

— Зовите меня Акселем, — представился хозяин. — Я работаю с вашими давними друзьями Паулем и Эльмаром. И давайте без церемоний.

Ей было в этой семье хорошо, надежно. Присмотрелась к ценам на рынке. Днем гуляла по Вышгороду или улочкам Нижнего города. Заходила в музеи. Опасалась и в то же время ждала того, что с ней заговорят.

— Почему со мной не согласовали? — голосом, не предвещавшим ничего доброго, спросил Пастельняк.

— Вы были в командировке, товарищ полковник, — пояснил Грибов. — Я согласовал вопрос с министром.

— Другой табак, — кивнул Пастельняк и заключил: — Прошу внимания… Подполковнику Белянину контролировать события на Сааремаа постоянно, майору Грибову — подключаться по мере надобности. В группу подстраховки Эрики вводятся Мялло, Анвельт, Мюри, Паоранд. Прошу не забыть, что в легенду и для Вессарт, и для Казеорга-младшего входит временный перевод одной-двух банд на острова. Все свободны. Старшим лейтенантам Вяртмаа и Мюри задержаться.

— Вы новенькое начальству заготовили? — спросил он офицеров. — Если нет, тогда я вам кое-что предложу. Попытался подобраться к Планетному Гостю со стороны стиля его распоряжений. Заметьте, языковая точность, научная аргументация изложенного. Из памяти не выходят все его «эпсилон-окрестности», «берущиеся интегралы»… Мы бы с вами написали: «Ударьте по пункту Н.», а он — по-ученому, и этак небрежно велит Килпу: «Ответьте ударом в эпсилон-окрестности…» Будто маклер Килп с детства только и занимался высшей математикой. Значит, это привычный язык для Планетного Гостя? Уловили? Это не делец от рулетки и даже не гравер. Может, ученый, а?

Дал собеседникам время оценить сказанное и задумчиво добавил:

— Один наш общий знакомый отправляется на гастроли за рубеж. Возможно, он привезет нам какой-нибудь адресок. А пока поднимитесь на Вышгород. Посоветуйтесь в Академии. Кто знает, может Планетный Гость и действует на ниве науки…

Референт ввел их в кабинет академика-секретаря. Пожилой человек встретил их как давних знакомых и без всяких предисловий начал:

— Товарищ Пастельняк поставил передо мной задачу высокого класса трудности. Да. По крайней мере четыре ныне существующих института могут соотноситься с поисками… именно так… планетных или инопланетных сюрпризов. Начните с Института геологии. Институт химии и Институт промышленных проблем. Рекомендую Институт физики и астрономии в Тарту. Научный секретарь подготовит вам списки секторов и изучаемых проблем. Так. В науке есть правило: как сеть закинешь — таков улов и получишь. Простите, но вы расставляете сети чересчур широко… Чересчур.

На пути в Нижний город Эльмар и Пауль по-братски поделили между собою институты.

Зашли за Ильмаром и втроем отправились на давно обещанный обед к Эстер. Эльмар и Пауль с торжеством извлекли из портфеля бутылку коньяка, кулинарную книгу и альбом довоенных фотографий каждого из молодоженов, чем привели их в совершеннейший восторг.

Немного позднее Эстер пояснила гостям, что еще до войны чувствовала, как относился к ней Ильмар, какие трогательные знаки внимания — цветок, открытку, стихотворение — передавал ей через брата, с которым она познакомилась раньше. В чем-то они были схожи, но Ивара отличал более деспотичный характер, более резкие манеры, да и всегда его преследовало сильно развитое честолюбие. Тем не менее, он был проницателен, прощаясь с Эстер перед отъездом в Америку, как бы небрежно заметил: «Не знаю, сойдутся ли дороги братьев Йыги с прекрасной барышней Тийвел. Учти только, что ты сможешь выбрать любого из братьев. И, кажется, Ильмар в нашем дуэте более пылок и надежен».

Эстер оставила мужчин, чтобы заварить кофе. Ильмар заметил:

— Брат был неистощим на выдумки. Но… налетел на хищников. К слову говоря, — это я о хищниках — что собой представляет сам Ильп? Интеллектуал, политик или бандит чистых кровей? Что ни говорите, а моя дорожка лежит к нему.

— Фигура странная. — Пауль задумался. — Я могу тебе пересказать несколько документов. Еще при гитлеровцах на Сааремаа выходила уездная газета «Мейе маа». В начале 1944 года в ней была помещена в разделе хроники заметка «За взлом — в тюрьму». Это как раз об Ильпе. Он, оказывается, и раньше имел судимости, произвел новый взлом, «украл разное имущество, чтобы это впоследствии реализовать на материке. Суд приговорил Ильпа к 6 месяцам тюрьмы…»

— А вот еще оценка, — продолжал Пауль. — Один наш сотрудник, занимавшийся этой бандой, утверждал, что в ней собрались предатели, которые бежали в свое время из Красной Армии, пособники фашистских оккупантов, активные деятели «Омакайтсе», воры, мародеры, истязатели.

— Объясни, — нетерпеливо спросил Йыги, — неужели этот карманник и пустобрех мог заинтересовать Запад?

— А на кого им прикажешь ставку делать?! Тем более, что эмигрантское руководство решило представить Ильпа в глазах английских спецслужб этаким крестьянским самородком, глашатаем независимой Эстонии. Анекдот! Даже палач Хяльмар Мяэ разразился бранью в адрес Альфонса Ребане, мы все хохотали над этим письмом: «Почему свою службу в СС ты считаешь чище моего руководства Эстонским самоуправлением? Почему ты не включил меня в свой Эстонский комитет? Но зато от его лица, проклятый двурушник, поздравил известного на Сааремаа вора, развратника и дешевого демагога Ильпа с мифическим захватом острова?»

В этот вечер Эрика решила, что и она нынче сходит в театр. Днем пошла покупать билет, но объявление на окошечке кассы возвещало, что все билеты на сегодня проданы. На всякий случай, переспросила в кассе, и, услышав ответ, скорчила недовольную гримасу. Стоявший чуть поодаль молодой человек с прилизанной прической на маленькой, схожей с птичьей, головке громко рассмеялся и предложил Эрике лишний билет.

Места их оказались, как и предполагала Эрика, рядом. Ее сосед был модно одет, темно-коричневый костюм сидел на нем безукоризненно, на галстуке эффектно примостилась янтарная заколка. Он молча поклонился ей, почти неприметно окинул взглядом ее терракотовое, тонкой вязки, платье, к которому удивительно шел медальон, обрамленный ажурной платиновой оправой, но на протяжении всего спектакля не проронил ни слова. Когда вспыхнул свет, он встал и предложил:

— Вы позволите взять ваш номерок? Как-то положено, чтобы спутник дамы помог ей одеться.

Они вышли вместе. Он любезно спросил, не может ли он проводить даму. Эрика пояснила, что остановилась у знакомых на улице Койдула и трамвай ее довозит почти до самого дома. Спутник кивнул, но продолжал держаться рядом.

— Извините, — вдруг заметил он. — От вас веет удивительной силой. Я не удивлюсь, если мне скажут, что вы отлично управляетесь с ножом. — И с лукавством: — Кто вас научил обращаться с холодным оружием?

— Отец рыбачил. Сколько себя помню, мы сидели вечерами за столом и разделывали океанскую рыбу. Но последнее время я ножом не пользовалась.

«Кажется, начинается, — сказала себе Эрика, и каким-то холодком полоснула ее волна вечернего воздуха, по спине пробежали мурашки. — Аксель советовал заводить разговор о Рихо Рандметсе не сразу».

Сделала еще несколько шагов и вдруг услышала долгожданное:

— Медальон вам удивительно подходит. Как в ваше Сымерпалу попала эта старинная безделушка?

«Ага, ты уже знаешь, птицеголовый, что я из Сымерпалу», — с торжеством отметила Эрика, не подозревая, что она дала кличку своему спутнику по тем же признакам, что некоторое время назад его окрестила Качалкой Альвине Лауба.

— Бывают в жизни такие случайности, в которые трудно поверить, — сказала она, словно отмахиваясь от воспоминаний.

— А если я попрошу доверить мне эту случайность? — вдруг жестко отрезал он всякую иллюзию на отсрочку, промедление.

— А кто вы мне, чтобы просить или приказывать? — возмутилась Эрика.

— Я друг Рихо. Точнее, был его другом. Таким же, как вы, — выпалил ее спутник.

«Один ноль в мою пользу», — с удовлетворением отметила Эрика. В ту же минуту рядом заскрипели тормоза и у самой обочины тротуара остановился тяжело пыхтевший «Опель». Дверца распахнулась, и птицеголовый мягким, но властным движением подтолкнул Эрику к машине. Длинные сильные руки втянули ее в салон, следом уселся ее спутник.

«Один — один, — утешила она себя. — А все же для деревенщины совсем неплохой счет». Повернулась влево и узнала по описанию Лысого. Он смотрел на нее цепким жалящим взглядом. Спустя несколько секунд, оценив ее независимую усмешку, дерзкий взгляд больших серых глаз, упрямую складку, прорезавшую крупный лоб, вдруг с легкой зевотой предложил:

— Вам придется объяснить друзьям Рихо, госпожа Ярвекюлг, какую роль вы сыграли в его жизни и за что удостоились столь высокого доверия.

Она молчала, и с той же ленцой он подал ей наглазную повязку. «Пять минут, — начала она отсчет времени, — едем пока медленно… Наши не упустят, может, они уже мчатся следом…»

Эрика не ошиблась. Друзья уже спешили ей на помощь…

Все это уже было: вход в уединенную виллу, и комната с заколоченными ставнями, и неожиданное появление женщины с ледяным голосом и ухватками типичной эсэсовки в сопровождении дога песочной масти. Только до сего дня это существовало для нее всего лишь в изложении Пауля Мюри и Эльмара Вяртмаа, которые сами услышали этот кошмарный рассказ из уст другой женщины. А сейчас все это ей, Эрике Ярвекюлг, предстоит испытать, пережить, вынести самой, на собственном опыте и, может быть, на своей коже.

— Малейший крик, шум, намерение выйти отсюда, — отчужденно, без всяких эмоций произнесла Ээва Мартсон, почесывая ухо пса, — и вы можете считать себя попавшей в рай или ад.

Эрика независимо уселась на диван и, смерив недобрым взглядом стоявшую в дверях женщину, сказала:

— Пригласите сюда тех, кто меня привез, или больше слова от меня не услышите.

— Да ты!.. — из уст Мартсон чуть не сорвалось грязное ругательство, но она сдержалась, потянула дога за ошейник, захлопнула дверь.

Эрике показалось, что за дверью из маленького коридорчика доносится приглушенный шепот. Чтобы немного успокоить себя, она достала из сумочки пудреницу, провела пуховкой по носу, сама себе сказала:

— Надо же. Тридцать три несчастья… Час с лишним мчаться в темень в чужой машине, чтобы тебя еще и догом пугали…

Дверь открылась, заглянул ее театральный спутник.

— Что вы там бормочете, барышня?

— Тридцать три сюрприза! — гневно крикнула она. — Сначала билет в оперу, потом машина, эта сумасшедшая гонка на какую-то пустынную дачу, опереточная старуха с песочным догом, угрозы, предупреждения…

— Эрика! — попытался остановить ее Качалка. — Вы доказали свой природный ум, сметку, умение действовать в весьма сложных условиях. Дайте же возможность нам убедиться, что за эти месяцы вы остались той же Эрикой Ярвекюлг.

— С помощью дога? — с презрением вырвалось у нее.

Он опешил, развел руками:

— Поймите нас. Как можно поверить, что молодая женщина, не державшая в руках оружие, да еще напившись допьяна с людьми Рихо, так ловко сразила офицера милиции?

— Однако Рихо поверил! — швырнула ему записку Рандметса, раскрыла крышку медальона: — Это его мать! Он завещал мне носить его! Этого мало вам, мало?

Он знаком показал, что ознакомит с запиской партнеров, тихо прикрыл за собой дверь. Она услышала зычный голос Ээвы Мартсон: «Эта девка набита доказательствами, что уже само наводит на подозрение. Дайте мне ее хоть на пять минут!»

— Тридцать третий сюрприз! — крикнула Эрика, смотрясь в пудреницу. — Сейчас меня начнут шпиговать!

Мартсон ворвалась в комнату в тот самый момент, как в дом застучали, и голос, усиленный рупором, крикнул:

— Предлагаю сдаться! Дача окружена! Через минуту здесь останутся только одни трупы!

В коридорчике заметались. Входную дверь прошила автоматная очередь. В руках Мартсон появился пистолет, но в ту же секунду Эрика выбила его ударом ноги. Мартсон набросилась на девушку, ее руки протянулись к горлу своей жертвы. Эрика отчаянно сопротивлялась. Раздался глухой лай дога, ударил выстрел, и в комнату ворвался капитан Анвельт.

— Ээва Мартсон! — крикнул он, оторвав ее от Эрики. — Не много ли для вас убийств? А, старая эсэсовка! — заорал он, потому что та вцепилась зубами в его палец, и оттолкнул ее с такой силой, что Ээва отлетела в угол.

Встав на ноги, прерывисто дыша, Мартсон дико захохотала:

— Вы ошиблись, господин капитан. Я слишком осведомлена, чтобы стать в разряд старух. Ваше начальство, уверяю вас, оценит меня выше этой деревенской девки.

В комнату ввели в наручниках Качалку и Лысого. Оба были смертельно бледны. Капитан Мялло подошел к Мартсон, она с усмешкой протянула ему навстречу руки.

— Передайте мне сначала записку — она должна быть при вас! — потребовал капитан. — Ту самую, которую два часа назад вы зашифровали и должны были закопать под деревом на Вышгороде.

Медленным движением она достала из лифа лоскуток бумаги, Мялло прочел вслух:

— Снова Планетный Гость, — задумчиво произнес Мялло.

— Его знал один лишь адмирал Канарис, — с торжеством в голосе ответила Мартсон. — Никто из нас никогда его не видел и с ним не разговаривал.

Арестованных вывели в сад.

— Как она сказала? — Анвельт помог Эрике подняться с дивана. — Ее оценят «выше деревенской девки»? Наша дорогая подруга, наш боевой соратник, лично мы оцениваем вас очень высоко. В особенности, когда мы ловили по рации ваш «тридцать третий» позывной…

Теми же июльскими днями 1950 года Ивар Йыги тоже искал возможность как можно скорее оповестить своих. Но было это уже в расплавленном безжалостным солнцем Брюсселе.

А сначала был Париж. Концерты советских артистов проходили в переполненных залах. Йыги хорошо запомнил свое первое выступление в огромном, забитом людьми зале. Публика бесстрастно взирала на его эксцентрические движения. Он проделал каскад своих обычных упражнений и в ближних рядах раздались жидкие хлопки. «Это тебе не Москва и не Таллинн!» — сказал он себе со злостью и «выдал» сверх программы, до своего финального сальто, стремительную комбинацию прыжков и вертящихся «колес». И опять кто-то из мальчишек заорал с галереи «Бис! Бис!», и опять первые ряды сдержанно наградили его аплодисментами.

«Где же ваша живинка, французы, — лихорадочно спрашивал он себя, готовясь к финалу. — Черт возьми, я должен иметь право на зарубежные гастроли!»

Настал черед тройного сальто. Он вложил в него все искусство, накопленное за годы выступлений, странствий, тревог и надежд. По залу пронесся одобрительный шепот и тотчас смолк. После чего неистовый шквал рукоплесканий загремел под сводами. Ивар Йыги стоял среди этого многоголосья, всплесков, тайфуна, благодарный, растроганный, онемевший от счастья.

Утренние выпуски парижских газет вышли с заголовками: «Крупный успех советского артиста!» Некий журналист, выражая свой восторг, даже написал, что Ивара Йыги следовало бы наградить цирковым «Оскаром».

— Поздравляю вас, Йыги! — раздался рядом с Иваром баритональный голос. Он стоял на набережной Сены у одного из букинистических лотков. Услышав свое имя, названное вполголоса, оглянулся. Окликнувший его человек по покрою костюма походил на американца. Арво Хорм уже считал себя таковым.

— Друг мой, — значительно произнес Хорм, — в Брюсселе с вами встретятся довольно высокие персоны. Мы работаем с вами на одну фирму и заинтересованы в агентуре англичан. Меня просили еще на Потомаке передать вам, что если вас поставят перед выбором утопить это ничтожество Ребане, но зато расширить свои связи, — топите его. Но это не значит, что нужно бросить тень на все эмигрантское движение, поэтому не преуменьшайте масштабов лесной войны.

— Это либо большая провокация, либо маленькая глупость, — прыснул Йыги и учтиво откланялся.

В Брюсселе парижский вариант встречи советских артистов не повторился. Местные газеты вышли в день премьеры с гостеприимными обзорами, были опубликованы даже интервью с Иваром Йыги. Его первое выступление в Бельгии прошло с подъемом и принесло ему удовлетворение.

На следующий день советских артистов повели в Королевский музей изящных искусств.

К плечу посетителя робко прикоснулась рука:

— Господин Улыбка, если вы ожидаете приглашения… Я от Роберта. Послезавтра вы не заняты в спектакле. Вас просят пожаловать к восьми утра по этому адресу…

Перед глазами артиста появилась визитная карточка: некий месье Андре Годдар, «Салон мужских и дамских шляп». Вкрадчивый голос над ухом Ивара произнес певуче, даже игриво:

— Сэр, Бен-младший желал бы вас видеть в аптеке напротив вашего отеля в любой из удобных для вас дней. Честь имею.

Выбритый до синевы, благоухающий в своем легком кремовом костюме, с цветком в петличке пиджака и огромным платком, небрежно спадающим из верхнего кармана, Йыги медленно движется по шумным улицам бельгийской столицы.

В модном салоне Годдара хозяин проводит гостя в свои личные апартаменты. Окно комнаты, куда его приглашают, плотно задрапировано шторами. При виде Йыги поднимаются из кресел трое — Альфонс Ребане и два офицера: по форме — британские военно-морские силы. Четвертый, в котором Йыги при первом же взгляде угадывает одного из заместителей Мак-Кибина — «разведчик должен знать в лицо всех сколько-нибудь крупных разведчиков», — остается сидеть полуотвернувшись, его крупное лицо с раздутыми ноздрями чем-то неуловимо напоминает Уинстона Черчилля, только губы более тонкие.

— Рад видеть вас в здравии, Роберт, — беспечно замечает Йыги. — Много о вас доброго слышал, полковник Скотт, — продолжает он. — Здравствуйте, джентльмены. Как будем строить нашу беседу? Начнем с моих претензий или ваших?

На тонкие губы полковника набегает улыбка, но он непроницаем. Ребане обеспокоен… «Видать, давно не кредитовали», — замечает про себя Йыги.

— Ивар… Улыбка, — Ребане пытается придать предстоящему не очень приятному объяснению характер салонной беседы, — я поручился за вас перед нашими друзьями. Мы с вами готовы рассеять любые их недоумения — не так ли?

На лицо Йыги набегает плутоватая маска.

— Мы с вами, Роберт? Вы из Стокгольма… я из глубинки Эстонии. Неравное положение и должны быть разные ставки. Не так ли, джентльмены? Но впрочем, давайте рассеивать…

Офицер, которого Йыги назвал для себя Бекон — за его полноту и жирные щечки, любезно предлагает гостю стул.

— Господин Улыбка, позвольте вас так называть для удобства? Наша служба готова вас выслушать и готова более эффективно, чем ранее, помочь несчастной Эстонии. Однако нас кое-кто удивляет.

— Улыбка, — перехватывает инициативу офицер, которого Йыги назвал для себя Старшим. — У нас была возможность сравнить несколько ваших депеш для нас и для некоего Бриджа или некоего Бена-младшего. Сдается, что ваши заокеанские друзья получают менее тухлый товар.

— Они и наняли меня, джентльмены, несколько ранее, и, простите, были более исправны в поставках радистов и аппаратуры.

— Тем не менее, — продолжает допрос Бекон, — ваше, а стало быть и наше движение теряет одного за другим свои лучшие опорные силы: Рихо Рандметса, Тыниссона-Багрового, братьев Вяэрси, а недавно и Яана Роотса. А вы, получивший некоторый доступ к английской кухне, хотите уверить нас, что все эти провалы обошлись без новых функционеров?! Без рекламируемых вами Казеоргов, Вессартов?!

— Спокойствие! — Йыги поднял руку, как бы защищаясь. — Все эти провалы произошли вопреки новым функционерам, а не благодаря им! И, если быть абсолютно точными, то благодаря определенному традиционализму в мышлении некоторых ваших старых агентов. Роберт, — обратился он к Ребане, — надеюсь, джентльмены ознакомились с моей шифровкой, где я попросил осовременить методы господ Диска и Тесьмы?

— Это донесение я помню, — признал Старший. — Что вы вменяете им в вину конкретно?

— Неуважение к эстонским традициям, — спокойно перечислял Йыги, — ставку на одни террористические акты, непонимание психологии современного эстонского крестьянина.

— И поэтому их изловило МГБ? — грубо спросил молчавший до сей поры Скотт.

— Частично поэтому, — не уступил Йыги. — Диск хотел, чтобы братья Оясоо пропустили себя через мясорубку ради спасения Роотса, и они прекратили с ним контакты. Тесьма требовал от Роотса дублирования действий нациста Онгуара и этим погубил очень способного и нужного нам человека.

Бекон возмущенно воскликнул:

— Погубил! А кто погубил самую Тесьму, то есть Роберта Килпа? Кто уверял нас, что вывезет его в Швецию?

— Несправедливо, джентльмены, — отразил этот выпад Йыги. — Такое извещение было, видимо, подтверждено самим Килпом.

Он попал в точку, все эти люди из спецслужбы великолепно помнили последние сообщения Килпа.

— У меня стоял подготовленный мотобот со шкипером, — продолжал Йыги. — Но в Килпе перевесила жажда отомстить бывшему партнеру, и мы потеряли дорогое время. А потом — этот чудовищный приступ безумия в самый решающий момент и разложение личности.

— Вы уверены, что это не выдумка чекистов? — спросил Старший.

— Абсолютно, — он произнес это категоричным тоном и сразу же нанес англичанам удар. — Тем не менее, джентльмены, я бы не стал на вашем месте ради свежего медицинского бюллетеня подсылать в клинику бывшую эсэсовку Ээву Мартсон, за которой давно уже охотились чекисты, и отнять у всех нас еще одного связника.

— Как? Мартсон у них в руках? — быстро спросил Скотт.

— Да, полковник. И за это вы вправе спросить с джентльменов, обвиняющих меня в неточности.

Водворилось минутное молчание.

— Наконец, два слова и о личной обиде, — протянул Йыги. — Целых два месяца я ловил случай, отыскивая единственного человека из лесного отряда Вяэрси, уцелевшего после разгрома группы. Оказывается, вы, господа, или ваши посланные отлично знали его координаты и прятали их от меня. Право первооткрывателя? Извольте. Но когда я разговорился с этим крестьянином Илу, он прямо сказал, ваши люди сообщили, что в его услугах более не нуждаются.

— Был слух, что он переметнулся к Советам, — начал припоминать Старший.

— Слух еще не факт, — отрезал Йыги. — Не будет служить крестьянин той власти, которая чуть не отняла у него одного сына и лишила права учительствовать другого… Рудольф Илу ищет дела, и с ним вы провалились, господа.

— Послушайте, Улыбка, — елейно обронил Бекон. — Допустим, все, что вы утверждаете, правда. И наши люди что-то напороли. Но как же так: вы мчитесь с Килпом к морю, чекисты вашего спутника забирают, а Улыбку с улыбкой отпускают на все четыре стороны. Где ваша логика разведчика?

Йыги нарочно задержал ответ: пусть думают, что загнали его в угол, хотя атака с этой стороны уже «отражалась» в доме на Пагари. Альфонс Ребане завозился в своем углу. Скотт слегка повернул голову в сторону Йыги, Бекон самодовольно улыбнулся. И вдруг раздался оглушительный хохот Йыги. Офицеры недоуменно переглянулись.

— Странно! — Йыги даже слезы утер от смеха. — Этот вопрос задают офицеры службы, двое из которых вынырнули из гитлеровского лагеря смерти, где пятьдесят остальных десантников остались лежать…

Он уже не улыбался.

— Согласитесь, у каждого разведчика есть свой шанс удачи, свои запасные мосты. Но мой запасной мост — не в работе на чекистов. Приступ с Килпом начался за десять километров до того, как машину, в которой он сидел, задержала автоинспекция. Мне пришлось из чувства самосохранения пересадить его во вторую нашу машину, таким образом я просто-напросто объехал милицейскую группу.

— А кто вел вторую машину? — быстро спросил Бекон.

— Лесничий Ааре Казеорг, джентльмены, отец нашего Энделя Казеорга. Милиции была подброшена версия, что Ааре Казеорг нашел Килпа, валяющимся в беспамятстве на дороге. Это подтвердил водитель молочного фургона, которого Казеорг специально дождался до того, как отправиться дальше. Так как же насчет логики разведчика, господа офицеры?

Скотт поднялся, подошел к вскочившему со стула Йыги, улыбаясь, протянул ему руку.

— Господин Йыги, — весело сказал он, — чутье меня редко подводит, а я почувствовал в вас союзника. Вы работаете вдохновенно, — он оглядел офицеров, — чего хочется пожелать всем нам. Вы получите, господин Йыги, необходимых связников, радиста и, на первых порах, скромный кредит, который будет возрастать по мере нашего общего продвижения. Я испрошу для вас у начальства также канал связи с нашим основным агентом в Эстонии Планетным Гостем. Разрешите напоследок удовлетворить личное любопытство, господин Йыги.

Полковник задумчиво потер подбородок, взглянул Йыги в глаза:

— Вас увезли в Америку совсем в юном возрасте. Что побудило вас вернуться в Эстонию в этой миссии? Жажда расплаты, денег, честолюбие?

Йыги напустил на себя сконфуженность.

— И то и другое, — пробормотал он. — А в общем я вернулся за невестой. Поверите ли, я сгорал от любви, полковник, и недавно получил согласие на брак.

— Мои поздравления вашей жене, господин Йыги.

Теперь заулыбались все присутствующие.

Эта ситуация повторилась через день в аптеке, в гостях у Бена-младшего, который без всяких предисловий усадил Йыги в кресло, подсоединил к нему с помощью проводов «детектор лжи», запустил в движение узкие бумажные ленты и бесцеремонно начал:

— Мы могли бы поладить и попроще, если бы какая-то нечистая сила не затащила вас в компанию довольно высоких чинов британской разведки. Что от вас хотел Скотт и прочие джонни? Поехали…

Прощаясь, он угрюмо сказал:

— Кажется, с вами все в порядке. Просто слишком много проколов в этих советизированных республиках. Эти свиньи и в самом деле оставили вас без связников и рации. Я все доложу, как есть, Улыбка. Жмите теперь на экономическую информацию, на человека из Вастселийна и этого сааремааского скакуна: по мне хоть карманный вор, хоть медвежатник, лишь бы он в советский бульон вливал керосин.

В рефектории бывшего епископского замка мимо Бориса Лоо прошли три экскурсионные группы — Курессааре принимал столичных архитекторов, художников, историков. Оперуполномоченный Лоо уже сам мог бы рассказать посетителям обо всех этих колоннадах и обо всем прочем, что здесь можно было увидеть и что видно не было. Но нужный ему человек не появлялся. Оставалось предположить, что запущенный в банду хуторянин либо не мог выбраться в Курессааре, либо Ильп его разгадал и расправился с ним.

Испытывая чувство острого беспокойства, Борис Лоо спустился по каменным ступеням во двор. И в крепостном дворе его человека не было.

На Сааремаа Лоо приехал по командировке ЦК комсомола республики. Товарищи оценили его природную наблюдательность, отвагу, Борис не раз выезжал с отрядами народной защиты на операции по предупреждению бандитских вылазок. А вскоре уком партии рекомендовал Лоо на работу в органы государственной безопасности. Он стал оперативным уполномоченным на Сааремаа. Молодой офицер участвовал в некоторых операциях по обезвреживанию банды Ильпа, но все попытки чекистов и бойцов народной защиты пока наталкивались на обостренную интуицию главаря, умевшего обходить расставленные ему ловушки. Были у чекистов отдельные удачи, но банда перегруппировывала силы и уходила от преследований.

У ворот младшего лейтенанта дожидался невысокий черноволосый юноша с живыми чертами крупного энергичного лица. Оперативник и переводчик уездного отдела, Федор Тедре был восьмым ребенком в семье. Когда на остров вторглись немцы, в числе других советских активистов был расстрелян и его отец Юхан Тедре, скромный почтальон, которого знали все в Курессааре. Разнося почту, он пересказывал каждому, кого встречал, содержание газет и таким образом знакомил с декретами и распоряжениями молодой советской власти в Эстонии. Гестапо расправилось с ним за пропагандистскую работу на большевиков. Федор, в то время ученик инструментальщика, участвовал в сборе нужной информации для командования фронта. В сорок четвертом он попросил использовать его для борьбы с лесными братьями, совершил с добровольцами ряд смелых налетов на лесных бандитов в районе Выру и здесь, на Сааремаа.

— Что, явился ваш парень, товарищ младший лейтенант? — спросил Тедре у Лоо.

— Нет, — и, подумав, добавил: — Как бы не пришлось нам но нем тризну справлять.

— Дурные мысли прогонит утреннее солнце, — философски отозвался Тедре. — Значит, пока будем ждать привета от Илу?

— Выходит, так.

Они пошли молча в уездный отдел. Начальник отдела капитан Василий Дмитриевич Закрывалов, плотный черноволосый сибиряк с лицом, осыпанным оспинками, и его заместитель старший лейтенант Иван Ильич Гураев, которые начинали свою чекистскую службу в Эстонии в Выру, при виде вошедших подняли головы. Удрученный вид Лоо не требовал пояснений.

— Все дело в том, — сказал Закрывалов, — что многие крестьяне Сааремаа судят о силе нашей власти по тому, как мы обуздываем Ильпа. А он звереет не по дням, а по часам, кровь льется на острове. — Помрачнел. — В секретариате ЦК спрашивали, не помочь ли нам свежими силами. Скажу откровенно, это не знак большого доверия.

Гураев осторожно сказал:

— Мы немного увлеклись внедрением в банду людей. Часть их была мало подготовлена для схватки с позиций психологии и тактики. Возможно, Рудольф Илу окажется в этом отношении более подходящим человеком.

— От Илу тоже ни ответа ни привета, — отозвался Лоо, — хотя, судя по обговоренным срокам, он прибыл и уже бродит в группе Туула.

— А с самим Ильпом он виделся? — настойчиво спросил Закрывалов.

Последовало молчание.

Закрывалов повздыхал и спросил у Лоо:

— А как до этого, внедренные нами люди быстро о себе подавали знать? Опыт что говорит, опыт?

Борис Лоо стал вспоминать. Юло Нийнепуу из волости Лейзи вышел из лесу, легализовался, предложил свои услуги сам. Чем-то оттолкнул его Ильп. Но главарь с ним свел счеты раньше, чем Нийнепуу назвал его явки. Харри Сийлак из волости Пёйде успел больше — он провалил одного из надежнейших людей Ильпа. Были и другие парни, разобрались в обстановке и решили жить одной жизнью с народом. Одних Ильп «достал», о других не подозревает. Поредели ряды бандитов. Если бы не Туул и его предприимчивость, остался бы Ильп вдвоем со своей сожительницей. Подавали о себе вести добровольные помощники чекистов по-разному: одним требовались дни, другим — недели. Но что важнее — о явке бандитов на тот или иной хутор все сообщали буквально за несколько часов, а то и за полчаса до этого.

Между тем Ильп после долгих уговоров Туула согласился встретиться с Рудольфом Илу, но оговорил условия: во-первых, ничего определенного заранее обещать пришельцу с континента не желает; во-вторых, потребовал, чтобы Рудольф Илу с момента их первой же встречи признал Ильпа безусловным главарем будущей объединенной группы лесных братьев, а в-третьих, представил доказательства своего участия в последних операциях Вяэрси. Когда Туул сообщил обо всем этом своему спутнику, он ожидал взрыва негодования, но услышал другое:

— Я уже тебе сказал, Алекс, за почестями не гоняюсь. Все же нашими будущими ударами один Ильп распоряжаться не будет. Есть ты, есть я, есть люди вроде Казеорга, есть, наконец, наши друзья, — многозначительно напомнил он, — которые помогали нам из-за моря советами, присылали передатчики, направляли к нам связных. Если у Ильпа короткая память, напомни ему об этом сам. Остальное мы уладим.

И вот теперь они встретились. Ильп не торопится. Он долго всматривается в лицо нового для себя человека, размышляет. Не просто принять решение — «впустить» к себе незнакомца. Да и дела у него, неуловимого Ильпа, из рук вон плохи. Что из того, что чекисты числят за ним сорок нападений на хуторян, что он безжалостно расправлялся в деревнях, на дорогах, лесных делянках. Он потерял за эти годы лучших своих людей. Доверившегося ему главаря крошечной банды, великолепного водителя Харди Ааслайда, 24 июня, как раз в Иванов день, заманили в ловушку. Харди ринулся на грабеж продуктового магазина и был, как дурак, схвачен вдруг выскочившими из-за прилавка парнями из батальона народной защиты. Юрго Метс сгорел в бункере — вот судьба! Его младшего брата Аренда Ильп всегда опасался и недолюбливал. То ли случайно, то ли «по наводке», Аренд, уже захваченный на хуторе у своей родни чекистами, был предательски застрелен из засады Алексом Туулом.

Эрбо Кяй, прятавшийся за женской юбкой от службы в армии и нашедший со своей любовницей приют у него, у Ильпа, был тоже убит во время грабежа хутора Тильга в окрестностях Каарма. Но кем? Самим Ильпом. На этот раз автомат в руке главаря не подвел — подвело мимолетное сходство вдруг метнувшегося Кяйа с кем-то знакомым по допросам в милиции. Когда не стало Кяйа, Лаура Куузе заявила, что ей нечего больше делать в лесу, она жила ради любви, ушел Кяй — ушла любовь. Ильп уговаривал, грозил, но однажды женщина исчезла. Старого Туула «увели» у Ильпа из-под самого носа. И увел его родной племянник, вызванный чекистами с далекой дальневосточной службы. Он объяснил дяде, что все его иллюзии о переезде в Швецию бред, а ему дается, может быть, последний шанс выбраться из опасной игры. Знал старик, что кое за что придется ответить, но знал и то, что Ильп не очень долго терпит в отряде старожилов и людей пообразованнее и подальновиднее себя. Гибель Аренда Метса ему на многое открыла глаза. И он ушел.

Да, приходят новые люди. Явился в банду и Феликс Вахемяэ, который заменил ему для «хождения» сбежавшего партнера. Простой паренек, из крестьянской семьи, тихий ремесленник, как говаривал Ильп, выше навозной кучи нос не задерет. Такие его устраивали, но это не лесные братья первых послевоенных лет.

Все это пронеслось подобно вихревому потоку, пока он приглядывался к этому Рудольфу Илу, его рослой крепкой фигуре, хорошей осанке и красивой аккуратно подстриженной русой бороде. Представил своих спутников — Феликса и Реэт. Протянул руку, сразу почувствовал себя в тисках великана, хмыкнул:

— Гляди ты, какие у вас на материке водятся… Что у нас на островах ищете, лесные братья? Может, угри у наших берегов жирнее?

— В Эстонии за жиром еще по свету не гоняются, — с достоинством ответил Рудольф.

Главарь банды вскинул голову, повернулся, тяжело ступая, зашагал назад в рощу, через пять шагов остановился, махнул всем рукой: мол, чего стоите, следуйте за мной.

Разговор Ильп продолжил сам, и довольно остро:

— Так вот, Рудольф Илу, надо бы вам поначалу объяснить этому островному простаку Ильпу, каким образом чекисты не ухлопали вас вместе с Вяэрси. Чего не сделали они — успею, имейте в виду, я.

«Раз на «вы» — так на «вы», — решил для себя Рудольф Илу. — А поначалу спесь я с тебя, недоумок, собью». Пригладил бородку, начал:

— Власти обидели моих лучших друзей, Ильп. Я говорю об Оясоо. Потом спохватились, не всех же стричь под одно… А с Вяэрси мы братались кровью. Еще подростками. Много Рихард для меня сделал, да и я не оставался в долгу. Продукты в его отряд завозились через меня…

— Слушок появился, — испытующе процедил Ильп, — клял тебя Рихард за что-то.

— И средь братьев бывают размолвки, — невозмутимо ответил Рудольф. — Приезжали к нам разные люди, и все по-разному говорили. Господин из Эстонского комитета велел колхозные посевы жечь, господин из Загранцентра — нападения на сельских активистов участить. А я посоветовал Рихарду на время притаиться, чуял, что нас загоняют. И сам бы попал с ними в силок, да случилось так, что господин Казеорг — слыхивал про такого? — чтоб сбить парней из НКВД со следу, подсунул мне пригласительный билет на уездное совещание по полеводству. Хорошо, Туул предупредил о вашей осторожности — пригласительный билет при мне. Нужен? Как раз, пока я на совещание ездил, Вяэрси и обложили.

Полез в нагрудный карман куртки, извлек картонку, подождал, пока Ильп посветит себе фонариком, прочтет в сумерках, сверит в уме даты.

— Там мое выступление внизу обозначено, — добавил Рудольф и вдруг, после этой спокойной тирады, жарко выдал главарю: — Но ежели ты еще раз, вожачок, мне пулей пригрозишь, я первый стрельну. Это заруби на своем горбатом носу!

Ильп вскочил, хотел взяться за оружие. Туул отвел его руку:

— Прав он, Ильп. Не горячись, прав он.

— Прав? — тяжело дыша прохрипел Ильп. — Пришел проситься ко мне и с этого начал совместное дело?

— Не он начал, Ильп, а ты.

— Я проверяю. Имею на то право.

— Он не меньше тебя по лесу шастал, — Туул не уступал. — И проверять надо умом, а не угрозой. Илу хорошо ответил, и пригласительный билет его не подделка. Есть отчеты в газетах.

Ильп долго молчал, прислонился к дереву.

— Обидчивые вы, на материке, — наконец с иронией продолжил он беседу. — Независимые… А как же с этой независимостью и обидчивостью приказы мои намерены выполнять? Или в моей группе два командира будет?

— Командир будет один, — сухо ответил Рудольф. — Будете этим командиром вы. И приказы командира готовы выполнять. Но не все, как на ладошке. Время нелегкое, многие из нас растеряли своих парней. Бороться, как боролись сразу после войны, — глупо. Окрепла власть, новые пути искать надо. Может, вам самому будет легче, если все главные вопросы нашего братства обсудим вместе — вы, Туул, я… Вызовем к нам Казеорга, человек знающий, у него сильные связи с Западом. Будет вроде коллегии: как у Тыниссона-Багрового, Рандметса. А все приказы — за вами.

И снова Ильп раздумывал, подносил фонарик к пригласительному билету, который все держал в руке, к лицу Туула, Рудольфа.

— Все хорошо, милый, — шепнула Реэт.

— Закрой фортку, — лениво процедил он и повернулся к Феликсу. — Как тебе этот красавчик, по душе?

— А по душе, — резанул Феликс. — Все по правде говорит.

— Ой ли?

— А тогда чего мне от вас нужно? — вмешался Рудольф.

— А шкурку мою повыгоднее продать, — сощурился Ильп.

— Хозяйство у меня справное, хватает.

— А явку с повинной себе облегчить, — продолжал его прощупывать главарь.

— Да какая же явка, ежели я уже давно легализован, — засмеялся Рудольф. — В том-то и штука, папаша Ильп, что руководим мы своими парнями из вполне легального хутора. Была бы охота, стали бы землю вспахивать, а с остальным — под завязку, и никуда ходить не надо.

Ильп оторопел, перевел взгляд на Туула, тот кивнул.

— Другое дело, — немного веселее заметил Ильп. — Мог бы с этого и начать.

«Мы уже перешли на «ты», — отметил для себя Рудольф.

Эльмар Ильп стал неузнаваем, приступы бешенства, которые и раньше охватывали его, сейчас, после засады в Сагаристе, казалось, не покидали его вовсе. Реэт Томп получила ранение в плечо — это она вскрикнула в можжевельнике и спаслась лишь благодаря тому, что Ильп мощным рывком буквально выдернул ее из кустов и стремительно поволок за здание молельни. Потом они скатились в какой-то ров, где их догнал Феликс, прикрывший отход главаря.

К бешенству примешивались страх, притаившееся в глубине сознания чувство обреченности. Понимая, что с таким настроением людей за собой не поведешь, Ильп на засаду чекистов ответил несколькими кровавыми расправами. Ворвавшись на хутор Сельямяэ в окрестностях Вальяла, бандиты захватили и прикончили сельских активистов, работавших на заготовке дров. Среди них был и председатель сельсовета Вальяла.

Никому не доверявший, видевший во всех предателей, Ильп решил привлечь в банду откровенных уголовников, надеясь, что они-то наверняка не пойдут на контакты с чекистами. Так под его началом появились Калев Кепп и Август Сякк. Для них несложным делом было в считанные секунды обчистить магазин или раздеть в мороз человека донага и закопать его в сугроб. Они не знали, что значит угрызения совести. Именно такие люди нужны были сейчас Ильпу.

Он не забыл о страшных минутах в можжевельниковых зарослях и при первом удобном случае вызвал к себе на беседу Алекса Туула и Рудольфа Илу. Надеялся, что услышит об исчезновении Илу и тогда все сразу станет ясно. Но на встречу, назначенную у земляного вала древнего городища Каарма, явились оба. Главарь упорно смотрел себе под ноги, будто в них и была разгадка тревожной ночи 25 июля. Позади него Феликс Вахемяэ будто случайно поигрывал пистолетами.

— Что у тебя за счеты с Реэт? — насмешливо спросил Ильп Рудольфа, пытаясь себя сдержать. — За что она получила от тебя пулю в плечо?

— Я все понимаю, командир. — Илу отвечал медленно, с сочувствием. — Единственной у нас женщине досталась пуля, приготовленная для мужиков. Но командир даже в горести не должен выходить из берегов. Мы так условились.

— Ты неглупый человек, Рудольф, — желчно возразил Ильп, и желваки заходили на его заросшем щетиной лице. — Давай с тобой без крутежа разберемся. Когда мы говорили о переходе отряда, нас было трое: я, Туул и ты. Больше никто о маршруте не знал. Так? Святым духом такие сведения к чекистам не залетают. А это значит…

Он впервые поднял голову, но Рудольф смотрел не на него — он смотрел на Туула, покусывавшего в эту минуту травинку.

— Ты что хочешь сказать? — грозно спросил Ильп, поднимаясь с земли.

— Я если что хочу — говорю, — невозмутимо отозвался Рудольф. — Вот тебе помнится, Ильп, что нас было тогда трое. Нет, Ильп, нас было четверо.

И он снова обратился взглядом к фигуре Алекса, прислонившегося спиною к стволу дерева.

— Загадками стал разговаривать, Илу, — Ильпа что-то заинтересовало. — Когда вступал ко мне — напрямик резал.

— Да я и сейчас готов напрямик, — не сдавался Рудольф, — но люди говорят, тебя переубедить невозможно, если уж что вбил в голову. — Взорвался: — А я не желаю, чтобы ты пакостно думал про меня.

— Не желаешь — открой карты, — повелительно бросил главарь. — Где ты нашел четвертого?

— Да там же, где мы сидели и сговаривались о переходе. На Бабьем болоте. Сидели втроем, это точно. А кого Туул за валуном страховать нас посадил? Призови-ка его, он тебе все разъяснит, и насчет Реэт, и насчет можжевельника.

— Кого ты подсадил к нам, Алекс? — ахнул Ильп.

Туул тоскливо отшвырнул изжеванную травинку.

— Кого-кого… Оскара Койта, больше никого не было. Другие — в разгоне находились, а место открытое, сам видел.

— Слова могли долететь до него?

Туул уткнулся лицом в траву.

— Мы уже проверяли с Рудольфом… Если ветер за валун тянул — могли.

Ильп даже почернел лицом.

— Вот и призови Койта, — посоветовал Туул.

Кроме Ильпа, только один Рудольф Илу знал, что умельца по плетению корзин Оскара Койта, метавшегося между спокойной работой на хуторе и бандитской судьбой, уже нет в живых. Рудольф узнал об этом случайно, посетив хуторского соседа покойного и услышав от него, как ворвался к нему посреди ночи Ильп с Феликсом и Реэт и все пытался выяснить, не рассказал ли Койт соседу о бункере и местах, где скрываются члены банды. Говорил — не говорил, да проговорился. По словам Оскара Койта, на обочине дороги, ведущей к бункеру банды, раньше других мест появлялись из-под снега ранние цветы. Незначительная и не сразу объяснимая примета сыграла существенную роль в чекистском розыске.

Но про то, что выболтал Оскар соседу, а сосед счел нужным передать Рудольфу, до главаря банды не дошло. Тем не менее Ильп, нагрянувший ночью, куражился. Чтобы пуще напугать хозяина, а может спьяну — почти бочонок пива они в ту ночь втроем опорожнили — проговорился, что Койт у него уже на дне колодца с ангелами общается. «Сам же и предложил, — хохотал Ильп, и ему вторили Феликс и Реэт. — «Меня уговаривают тебя продать, Ильп, — признался этот корзинщик, — а ты отпиши им в волость, что прикончил меня, они и перестанут меня искать…» Ну, я и отписал его в колодец!» И, узнав это, Рудольф испытал и боль, потому что Койта вызвал на контакты как раз он, потому что поверил в него и собирался выяснить через него дорогу к бункеру. А раз уж Койта не было, то лучшего алиби ему, Рудольфу, было не найти.

И по тому, как зловеще замолчал вдруг Ильп и дробным смешком отозвался на предложение Туула сидевший за спиной главаря Феликс, о чем-то догадался Алекс Туул, поднял голову, уставился на главаря:

— Чего сотворил с ним, Эльмар?

— Воду он уже пьет в колодце, — наконец разъяснил Ильп. — У нас говорят, в двух заливах разом не искупаешься, а он хотел разом… Ну, кончили с этим, парни. Есть поважнее дела. Хольгер Йыэрси к нам просится. Слыхали про такого?

— Слыхали, — лениво откликнулся Туул. — Вступив в «Омакайтсе», ходил в облавы на красных комиссаров, потом детей плодил, пока кто-то не накапал на него. Да ведь и Койт держался с людьми из «Омакайтсе».

Ильп окликнул Рудольфа:

— Ну, а ты что замолк? Снова обиделся?

Рудольф мучительно вспоминал, от кого он впервые услышал имя молодого парня Хольгера Йыэрси. Было при нем оно названо, было. Но кем? Когда? Чтобы не возбудить подозрений, Рудольф неопределенно развел руками: «Состав наш редеет… Но к этому человеку присмотреться надо. Поручи Кеппу или своей Реэт — чего ей без дела маяться?»

И уже после того как они разошлись, вспомнил, что когда перебирался сюда на пароме через пролив Суур-Вяйн, рядом с ним на скамейке оказался незнакомый молодой человек в футболке — ну, не иначе нападающий сборной Сааремаа! Сначала порассуждал об играх сезона, потом сказал, что он «от Веселого» (а для Рудольфа это был позывной уездного отдела), шепотом назвал несколько хуторов-прикрытий для Илу и, кажется, именно среди них промелькнуло имя старого чудака Йыэрси и его сына.

Хольгер Йыэрси и его жена Теэле были находкой старшего лейтенанта Гураева. Он набрел на эту семью, можно считать, случайно, прослеживая прошлое одного грязного деятеля «Омакайтсе». В его досье он обнаружил записку-поручение какому-то Хольгеру передать оружие на один определенный хутор. Разыскал в ближних деревнях трех Хольгеров, долго беседовал с ними, пока не добился от одного признания, что записка была адресована ему. Хольгер уверял, что участвовал всего в одной облаве на советских работников и что давно уже хотел смыть с себя это пятно. «У меня двое хороших мальчишек. Незачем ребятне знать, что их отец был в «Омакайтсе». Помогите себя показать».

Гураев дал ему такую возможность. Был разыгран фарс с преследованием Хольгера. Теэле безутешно жаловалась на соседних хуторах: «А я им говорю: «Не было его здесь!» Говорю: «Не было!» Теэле оказалась отличнейшей артисткой. Отвозила бидоны на маслозавод, и где-нибудь на подходе к поселку ее перехватывал выбегавший из лесу Хольгер и передавал для Гураева очередные вести. Самой приятной был прием Хольгера в банду Ильпа. Он действовал в группе жуликов Кеппа и Сякка или, как их именовал в своих донесениях неизвестным начальникам Алекс Туул, в «дуэте борцов за чистый облик эстонца». Даже бандиты, услышав о себе однажды подобные эпитеты, в замешательстве тупо ухмыльнулись.

Благодаря Хольгеру удалось предотвратить грабеж группой Кеппа-Сякка магазина в Кыльяла. Можно было и засаду устроить, но держали Хольгера для большего.

На остров прилетел сам Пастельняк, выслушал Гураева и Лоо, в основном согласился с их планом. В летнюю ночь, о которой предупредил Хольгер, в Кыльяла прибыли солдаты и участники самодеятельных коллективов. Молодые люди пели, плясали, водили хороводы. А где-то поблизости засела часть ильповской банды, тщетно ожидая, пока придет ночная тишина. Да так и не дождалась, убрались ни с чем.

А все же ударили чекисты и их добровольные помощники по банде, но ударили с неожиданной стороны, отсекли от нее разом довольно сильную группу прикрытия. Рудольф знал о готовящемся ударе и желал остаться в стороне от него, по крайней мере в глазах главаря Ильпа. Он уговорил Туула, с которым вместе скрывался и бродил, забраться ночью в поселковую библиотеку — перелистать подшивки газет, чтобы подготовить материалы для западных радиостанций. И пока они оба при свете карманных фонариков ползали по газетам, разложенным на полу, оперативная группа терпеливо дожидалась на чердаке домика Йыэрси прихода на чаепитие Хольгера с группой бандитов.

Рудольфу Илу удалось внести свой пай в успех оперативной группы. Он улучил момент, пока Туул выбирался через окно из дома, и оставил на видном месте записку для директора местной школы:

Группа Лоо ждала долго, терпеливо, предусмотрела разные мелочи, помня просчеты в зарослях можжевельника. Большой рыжеволосый человек, напоминавший медведя, но двигавшийся удивительно легко, быстро, командир отделения народной защиты Вамбола Кивистик расставил своих парней на дальних подходах к дому. Пограничники выделили радиста с рацией, прислали инструктора с овчаркой. Штурмовая группа ворвалась в комнаты в тот момент, когда Кепп, развалившись за столом, смаковал пряную самогонку, отставив автомат в сторону. Чтобы не вызвать у него подозрений к Хольгеру Йыэрси, защелкнули наручники и на руках молодого хозяина хутора, а у машины инсценировали нападение на солдат двух неизвестных, «отбивших» Хольгера. Через некоторое время молодой Йыэрси привел чекистов к укрытию Сякка и его родственников — пособников банды.

Теперь Туул и Илу, вернувшиеся с «ночных чтений», потребовали у Ильпа объяснений. Главарь чувствовал себя в западне. Его речь становилась бессвязной. Он признал, что разъединение банды себя не оправдало, согласился укрупнить группы, но наотрез отказался входить в их состав. Накинувшись на подброшенную Рудольфом приманку, одобрил сводки, составленные им и Туулом для западных радиостанций, и в душе, кажется, даже обрадовался, что Рудольф выезжает на материк для форсирования переброски сюда своей группы и доклада об их действиях Казеоргу. Независимость и трезвый ум Илу начинали его раздражать.

— Отдохнешь от нас, а мы — от тебя, — брякнул Ильп и, перехватив недовольный взгляд Туула, попытался смягчить пилюлю. — Верно, соскучился по своим местам? Говорят, ты мастер по деревяшкам… То-то я замечаю, что ты можешь подолгу на сосенку тощую пялиться или ржавый можжевельник.

— Без природы нет человека, — спокойно отозвался Рудольф. — Красота — она поднимает.

— А к чему тебе красота? — издевательски спросил Ильп. — Чтобы голову размозжить колхозному председателю, много ли красоты нужно?

Феликс от удовольствия завизжал по-поросячьи. Рудольф улыбнулся:

— Не век же нам сечь головы, Ильп. Самые длинные войны и те кончаются.

Перед отъездом привалила еще одна неожиданная удача.

Алекс, скрытный, избегавший любых упоминаний о своих связях с внешним миром, вдруг предложил спутнику свои услуги для быстрейшей передачи радиодепеш о сааремааских лесных братьях.

— Да у тебя же нет рации! — отвел его совет Рудольф.

— Зато у меня есть чудесные книги отзывов, — усмехнулся Туул. — Храню их на озере Каали.

Рудольф сделал вид, что не понял, махнул рукой: мол, делай, как знаешь. Туул следил за его сборами, за тем, как он намыливает щеки, сбривает щетину, набивает вещевой мешок лекарственными травами. И неожиданно грустно сказал:

— Если не встретимся — взорви этот шарик. Жить на нем невмоготу, Илу. Совсем невмоготу.

А Рудольф мысленно уже складывал сообщение для своих, надеясь передать его со связным на пароме: «Как попаду на озерный берег, товарищ директор школы, так впишу вам благодарность за учение (указание на существование книг отзывов Туула в районе озера Каали). Отец шестерых».

После отъезда Рудольфа Алекс долго обдумывал, надо ли обо всех своих наблюдениях сообщать человеку, которого высоко ставил, но и побаивался. Потом решил, что надо.

Кое-что удалось выяснить. Под Печорами нашли семью родом из той же сибирской деревни, откуда были Уйбомяэ. И специально откомандировали туда оперативника с фотографией Каарела Уйбомяэ. Едва взглянув на снимок, старик-агроном закивал: «Каарел, он… Морщинки нажил и волосом поредел, но наш». Так отпала возможность подмены. Мало ли что в военное время на бумаге могло случиться.

С Мартином Воксеппом тоже начинало кое-что проясняться. Оказалось, он иногда отвозил на хутор под Йыгева группу студентов, которым читал спецкурс. У знакомой семьи, давшей ему приют в войну, еще хранились старинный граммофон и пластинки, которые коллекционировал Мартин. Студенты с восторгом вспоминали эти музыкальные «воскресники». А сбежал Мартин из Таллинна потому, что сосед его служил в «Омакайтсе» и донес в гестапо на увлечение Мартина «большевистскими запевками». И хотя среди них преобладали романсы Вертинского и песни цыган петербургского «Яра», но Воксеппу не очень улыбались объяснения с гестапо, он предпочел отсидеться в глуши. На хуторе он выдавал себя за дальнего родственника, исправно работал на земле, а когда им заинтересовалась местная «Омакайтсе», вернулся обратно в Таллинн и предложил свои услуги как наладчика радиоаппаратуры смешанной немецко-эстонской компании. Имелись, правда, «белые пятна» в этих переездах, провалы по времени, да и чересчур легко спасся Мартин от немецкой мобилизации. Но во всем этом была своя житейская логика.

Анвельту посчастливилось разыскать друзей семьи Рейна Ханга. Они отлично помнили, что при немцах его выгнали с последнего курса университета за протест против преследования ученых, которые ранее сотрудничали с советскими вузами. Он сразу же уехал доучиваться в Осло, где положение отца защищало от наскоков гитлеровцев. Конечно, проверить круг его знакомств в Осло не представлялось возможным.

— Но притаился же среди них один «инопланетянин», — вздыхал Пауль. — Пора уже нам, пора вызвать метеоритный взрыв, чтобы этот Гость, наконец, показался!

— У вас есть в запасе для этого взрывное устройство? — иронически спросил Анвельт.

— Есть Эрика Ярвекюлг. Ее легенда противником проглочена. Ну, и мы немного помогли. Заставили Лысого поднять репутацию Эрики. Он на все согласился — известил Планетного Гостя, что Эрика «вписывается в наш национальный декор». И как раз в сообщении, где указывает, что владелица дога — это Мартсон — подхватила при посещении больного (Килпа) затянувшуюся инфекционную болезнь. Яснее не скажешь об аресте. Словом, я жду разрешения Пастельняка на «запуск» в операцию Эрики.

Пастельняк советовался с министром, с отделом, вызвал к себе четырех офицеров, основных участников операции, и высказал свое опасение:

— Кажется, к финалу с этим делом подходим. Тем более нельзя подвергать опасности такого чудесного помощника как Эрику Ярвекюлг. Вы учитываете, что резидент может попросту ее застрелить?

— Учитываем, Павел Пантелеймонович, — Пауль явно помрачнел. — Факты заставляют. На днях он отравил своего агента — некоего администратора кинотеатра. Именно тот подал из Тарту, через ресторанную книгу отзывов, сигнал Улыбке о готовности Планетного Гостя к встрече. Обнаружил это капитан Анвельт: ему удалось сличить почерк администратора с записью в ресторане. Резидент заметает следы, он взвинчен до предела. И пока он не передумал заполучить нового связного, я за то, чтобы мы ввели в дело Эрику.

— Кто мне гарантирует ее безопасность? — цепко держался за свою мысль Пастельняк.

— Весь личный состав отдела, — быстро ответил Анвельт.

— Мы ювелирно отработаем эту часть операции, — добавил Пауль.

— Перед нами не просто хищник, — в голосе Пастельняка почувствовалась гордость за своих подчиненных и товарищей. — Это — бронтозавр. Тем более меня беспокоит выход Эрики на возможного Планетного Гостя. Договоримся, товарищи: риск для Эрики свести до минимума. Вяртмаа выводит Ярвекюлг на Мартина Воксеппа, Анвельт организует ее встречу с Рейном Хангом, Мюри — с Каарелом Уйбомяэ. Проработать создание ситуации случайности встреч и в то же время внушить подозреваемым лицам, что они обложены со всех сторон.

…Эрика Ярвекюлг решила, было, что о ней забыли, когда в Сымерпалу пришла телеграмма от знакомой тетушки с просьбой привезти в Таллинн пряжу и детские свитерки. Уже на следующий день она была в столице республики и вскоре очутилась вместе с Вяртмаа в маленьком кафе, куда любил заходить и Мартин Воксепп. Завидев по соседству Мартина, сидевшего, видимо, со студентами, Эльмар весело ему помахал рукой и пригласил подсесть к ним. Эрику Ярвекюлг он представил как свою девушку. Вскоре между ними уже шла оживленная беседа о прелестях сельской жизни и преимуществах городской, о народных инструментах и современных танцах. Выждав время, Эльмар извинился перед спутниками и отлучился позвонить по телефону. Воксепп был в ударе, и разговор не смолкал. Эрике, наверно, не удалось бы и слова вымолвить, если бы он не поперхнулся. Тогда, зацепившись за его последние слова, она живо вставила:

— Вот вы сказали «коллекция» — это как книжка по истории. Я слышала, что у вас интересная коллекция старых пластинок. Вот это, я считаю, дело!

— Кто вам рассказал про мою коллекцию? — удивился он.

— Госпожа Ээва Мартсон.

Она выдержал его взгляд, показавшийся ей напряженным, потом Воксепп пожал плечами.

— Не имею чести быть знакомым. — Рассмеялся: — Кто она? Фольклорист? Музыкант?

Эрика отвлекла его каким-то вопросом, и, кажется, Мартин забыл про некую Ээву. Во всяком случае держал он себя свободно, непринужденно. Между прочим, поинтересовался, не хочет ли Эрика послушать с его друзьями новые интересные пластинки и как он смог бы договориться с ней о часе встречи. Девушка ответила, что должна навестить больную тетку в Тарту, а остановится где-нибудь в гостинице или у подруги. Воксепп предупредил, что с местами там трудно, посоветовал от его имени обратиться к билетному кассиру на автобусной станции. Он и сам собирается в Тарту. Развлекал новую знакомую как мог, рассказал забавный анекдот о двух умалишенных, которые вообразили себя психиатрами и до того заморочили головы врачам, что прибывшая комиссия приняла последних за больных.

Приметив подходившего Эльмара, Мартин весело воскликнул:

— У нас не беседа, а игра в буриме. Я цитирую умалишенных, а милая Эрика — древнеримскую жрицу Мартсон.

Оба — Эльмар и Эрика — сошлись на том, что никакого беспокойства при упоминании связной резидента Воксепп не испытывал. Лейтенанта лишь настораживало, что ученый довольно быстро выудил, казалось бы, безразличную ему информацию: собирается ли задержаться Эрика в Таллинне.

Капитан Анвельт, чей черед настал действовать, сказал не то шутя, не то серьезно:

— Если принять за истину, что Воксепп выдержал искус, хотя бы с оговорками Вяртмаа, то наш следующий визит к Рейну Хангу не столь уж безопасен.

— Вы будете искать другую партнершу, — с вызовом спросила Эрика, — или я сгожусь?

Офицеры расхохотались.

Встреча Эрики с Хангом, по плану капитана Анвельта, должна была произойти на Тартуском почтамте, куда молодой исследователь обычно заходил по четвергам за письмами от отца или коллег из Норвегии. Многолюдье в почтовом зале позволяло и Анвельту находиться неподалеку от места встречи.

Разговор получился неожиданный. Эрика, которая заменила одну из сотрудниц, протянула Хангу письмо, тот вежливо поблагодарил, собираясь отойти, и тогда молодая женщина спросила:

— Вы ничего не хотели бы передать мне? Я та самая Эрика Ярвекюлг, которая могла бы заменить вам госпожу Ээву Мартсон.

Он наклонился к окошечку, его глаза насмешливо блеснули:

— Милая девушка, среди моих подруг не было еще ни одной Ээвы, да и ваше имя я никогда не слышал. Если это современный способ знакомства, то, простите, мне он не подходит.

— Жаль, — парировала она. — Ээва Мартсон, которую я видела последней, сказала, что я вам просто необходима.

— Это уже другое дело, — его лицо сузилось, как у хищной птицы, в голосе появился металл. — Подобная настойчивость с вашей стороны должна быть вознаграждена, гражданка Ярвекюлг. Пригласите, пожалуйста, сюда начальника почты.

Эрика бросила взгляд на Анвельта, подошедшего к окошку. Он покачал головой.

— В таком случае я просто обозналась, — грустно сказала она, — и прошу меня извинить. Поверьте, я не из тех девушек, что заводят уличные знакомства.

— Хорошо, — согласился после некоторого раздумья Ханг. — Не собираюсь вам портить репутацию. Допустим, произошло недоразумение. Но какого дьявола вам понадобилось приплетать к разговору эту не знакомую мне женщину? Что, она знает меня?

Эрика задумалась, но лишь на секунду, чтобы дать собеседнику еще один шанс, если он — т о т  с а м ы й.

— Просто у меня и у Ээвы были одни и те же мысли, взгляды… ну и представления о настоящих мужчинах. — Она улыбнулась. — Видите, как могут не совпадать зрительные впечатления мужчины и женщины.

Он испытующе взглянул на нее, побарабанил пальцами по стойке.

— Мне очень жаль, госпожа Ярвекюлг, — с легким сожалением сказал он, — но я, как и вы, никогда не завожу уличных знакомств. А теперь я признаюсь вам, что у меня склочный характер, и если я не вызвал сюда ваше начальство, чтобы проучить вас за назойливость, то лишь потому, что увидел на вас медальон редкой работы — пожалуй, двойник того, что я преподнес своей невесте в Осло. Если не секрет, кто удостоил вас этим королевским подарком?

— Был один король, — усмехнулась Эрика. — Его звали Рихо. Теперь, знаете ли, мужчины уже не делают женщинам королевские подарки.

— Догадываюсь, — улыбнулся он. — Итак, мы расстаемся мирно.

Анвельт потом подшучивал над Эрикой и уверял, что еще минута — и Ханг пал бы к ее ногам. Эрика же ответила на это, что еще минута — капитан Анвельт упал бы на Ханга, так близко он приблизился к нему из боязни чего-то не услышать.

До встречи с третьим претендентом Пауль снова побывал у заместителя министра и спросил разрешение задублировать показания агронома из-под Печор. Он хотел послать фотографию Уйбомяэ в ту сибирскую деревню, в школу, где он учился.

План встречи Эрики с тартуским ученым Мюри предложил довольно логичный. Уйбомяэ помнил, что Пауль приезжал в Тарту по рекомендации известного ученого, Пауль пришлет ему с каким-нибудь посыльным фотоснимки метеоритных камней, сделанные в музее, и попросит уточнить текстовки для иллюстрированного журнала, в который он послал свой маленький репортаж. Посыльный же, это может быть молодая женщина, уже уходя, обронит, что она разговорилась в автобусе с соседкой и ей показалось, что по странному совпадению та разыскивает однофамильца товарища Уйбомяэ. О соседке она знает только, что ее зовут Эрика и она из Сымерпалу. Эрика приглашала ее в гости к своей подруге, в единственный сохранившийся нетронутым со времен войны дом на улице Лилле. Такой ход хорош и тем, что уже будет свидетель возможного прихода Эрики Ярвекюлг к Уйбомяэ, и тот вряд ли посмеет поднять на девушку руку. А предлог появления Эрики у Уйбомяэ — исследователь занимал однокомнатную квартиру в доме по улице Эмайыги — весьма простой: поручение Ээвы Мартсон.

Когда чекисты обсуждали этот вариант, Пастельняк выразил сомнения в двух пунктах.

— С какой стати Мартсон будет направлять Эрику к Каарелу Уйбомяэ, если она и не слыхивала о нем и не видела его? Не забывайте, Планетный Гость для нее — всего лишь кличка, хотя он и резидент, и босс.

— Эта часть легенды подработана, Павел Пантелеймонович, — сообщил Пауль. — Нам известно, что Ээва Мартсон прорывалась в палату к Роберту Килпу, но только мы с вами знаем, что она туда не попала. По легенде, Килп на какое-то время пришел в сознание, велел ей срочно разыскать Уйбомяэ, сообщить о провале, а еще попросил вывезти его жену в безопасное место. Экстремальность ситуации и психическое состояние Килпа объясняют нарушение конспирации.

— Да ведь Планетного Гостя мог знать один Канарис!

Оказывается, капитан Мялло припрятал на этот случай контрдовод:

— Килп сам имел выход на британскую разведку. Учитывая критическую ситуацию, ему вполне могли сообщить почтовые координаты Планетного Гостя.

— Допустим, — согласился, наконец, Пастельняк. — Все это с нашей позиции. А какой резон Уйбомяэ открывать себя розыском Эрики и приглашением посетить его?

— А тот резон, — вставил Пауль, — что он отлично понимает: раз девушка знает его фамилию и приехала в Тарту, она отыщет его, да к тому же сто человек по дороге расспросит, поднимутся перетолки… И не думаю, чтобы Планетный Гость вышел напрямую. Он опять использует агентов для организации такого свидания.

И Пастельняк дал согласие на проведение всей операции.

События разворачивались, как по расписанию. Эрика терпеливо дожидалась уведомления о встрече. Но его не было. Вместе этого в квартиру явилась паспортистка из домоуправления и строго спросила, почему здесь живет непрописанный народ. Предложила Эрике пройти с ней в ближайшее отделение милиции. Дорогой была словоохотлива. Узнав, что Эрика разыскивает какого-то Уйбомяэ, вызвалась отвести ее к одному знакомому ученому с такой фамилией. Как раз на улице Эмайыги их встретила подгулявшая компания, которая усиленно приглашала паспортистку домоуправления и ее спутницу распить с ними бутылочку и поклялась дождаться их у дверей дома, в которые они проскользнули. Так коллеги Пауля решили предвосхитить возможность трагического исхода встречи.

А она проходила довольно странно.

На звонок дверь открыл сам Уйбомяэ. Эрика ожидала встретить человека в летах, но на пороге появился довольно моложавый, несколько сухощавого сложения человек, темноволосый, с тонкими чертами лица, с проницательным и даже мягким взглядом. Он с удивлением осмотрел посетительниц, впустил их в прихожую, несколько отрывисто, но с умеренной вежливостью спросил: «Чем могу помочь?» Паспортистка объяснила. Уйбомяэ кивнул, отпустил ее и устремил вопросительный взгляд на Эрику.

Она представилась, кратко изложила причины своего визита, добавила лишь, что по поручению Ээвы Мартсон находилась в больничном вестибюле, когда та нанесла визит к Килпу. То ли Ээва собиралась уезжать, то ли из чувства предосторожности, но, уходя, она в нескольких словах передала Эрике поручение Килпа.

— Чушь какая-то, — пожал плечами Уйбомяэ. — Я и знать-то из них никого не знаю. Вам как меня назвали?

— Просто Уйбомяэ, — растерянно сказала Эрика. — Из Тарту.

— Ну, вот видите, — улыбнулся хозяин квартиры. — «Просто Уйбомяэ…» В Тарту таких может быть с десяток. А еще могли перепутать фамилии — есть Уйбомаа, Уйбоайды…

— Ээва сказала только: «Уйбомяэ из Тарту. Специалист по метеоритам».

— Глупость. Почему я? — В его глазах колыхалась усмешка. — Мадис Уйбомаа — астрофизик, Яан Уйбуайд — занимался тем же, что и я. Но полагаю, что и они только посмеются, услышав вашу детективную историю. Прошу извинить, с минуты на минуту я жду гостя…

Она кивнула.

— Этот бедняга Килп, — засмеялся он, — не мог передать вам всем частицу своего больного воображения? Что, он уже потусторонний жилец?

— Он редко приходит в сознание. Вот при Мартсон…

— Да оставьте вы эту Мартсон, — нетерпеливо махнул он рукой. — Фантасмагория какая-то, массовый психоз.

Эрика извинилась, понуро направилась к выходу.

— Когда вы разговариваете с человеком от науки, — заметил он ей в виде напутствия, — во всем должна быть логика. Даже если предположить, что ваша знакомая дама хотела меня повидать, зачем ей посредница.

— А затем, что ее взяли за углом больницы на моих глазах.

— Положительно, меня втягивают в какие-то дурацкие детективные истории, — вздохнул Каарел Уйбомяэ. — Присядьте на минуту, пожалуйста.

— Скажу вам откровенно, госпожа Ярвекюлг, — суховато цедил слова Уйбомяэ. — Я задержал вас, чтобы выяснить причину несколько удивительного — не знаю, как лучше это назвать — интереса к моей особе со стороны абсолютно чужих мне людей. Я получаю приглашение на встречу с ветеранами-саперами 354-го полка Эстонского корпуса, хотя я в корпусе не служил. Пионерский отряд просит у меня мои детские фотографии. Но я никакой не герой, уверяю вас! А теперь являетесь вы. Я вправе спросить: от кого вы явились? Только не надо ссылаться на эту Мартсон. Кстати, где именно ее взяли? Вы говорили, эта больница где-то на холмах Палукюла?

Эрика помнила все, что случилось неподалеку от холмов Палукюла на заброшенной даче, но помнила и то, что не упоминала о Палукюла в беседе с Уйбомяэ.

— Из Палукюла мы уехали с Мартсон вместе, — пояснила она. — Впрочем, что вам до нее, раз я ошиблась с вашей фамилией. Вы правы и еще раз прошу меня извинить.

— И вообще я думаю, — продолжал он задумчиво, — что если этот Килп душевнобольной, на него не могло найти озарение в момент появления вашей подруги. Тут что-то не так!

— Я знаю такие случаи, — безразлично сказала Эрика, теребя медальон. — Человек потерял память, но встречает друга военных лет и все вспоминает. Где же мне искать того правильного Уйбомяэ?

Он пожал плечами.

— У вас открылась крышка медальона, госпожа Ярвекюлг… Красивая женщина. Ваша матушка?

— Нет. Даже не родня. Случай…

— Да. Так вот, — прервал он ее, — я попробую расспросить своих коллег. Где вы остановились?

Эрика помедлила.

— У подруги. На улице Лилле.

— Вот и отлично. Погуляйте по городу…

Когда Мюри доложил обо всех этих историях, Пастельняк заключил:

— Считай, что ни один из трех «претендентов» нам не открыл лика. А вокруг Уйбомяэ кто-то из вас наследил. И естественно, что он взволновался. Это хоть кого выведет из себя. Между прочим, и его вопрос о холмах Палукюла закономерен, там неподалеку находится отделение психоневрологической клиники. Из троих Уйбомяэ вызывает у меня меньше всего тревоги. Ну а в дальнейшем — если захотят, то сумеют отыскать Эрику.

И отыскали. Под подушкой она обнаружила напечатанную на машинке записку с просьбой вписать в книгу жалоб и предложений бани на улице Эмайыги благодарность. Текст прилагался.

В тот же день заместителю министра доставили дешифрованный текст сообщения: