© Самаров С.В., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Осенние опавшие листья сплошным ковром укрыли лес и узкую дорогу, больше похожую на тропу. Дорога эта идет в сторону села и круто уходит вниз параллельно горному хребту, спускающемуся туда же справа. Листья по большей части желтые, березовые, но порой встречаются и красные, осиновые. Кое-где по обе стороны дороги густой синеватой зеленью светятся елки.

Шестнадцать бородатых мужчин шли по дороге к селу. Глядя на их усталую походку, можно было бы подумать, что они возвращаются после работы домой, если бы в руках у этих мужчин были лопаты, бензопилы или топоры. Но эти шестнадцать, по крайней мере большинство из них, несли автоматы Калашникова, причем разной модификации, от «АК-47» калибра 7,62 миллиметра до «АК-12» калибра 5,45 миллиметра, и только у троих мужчин крепкие кисти сжимали американские карабины «М-4»[1] калибра 5,56 миллиметра, что соответствует оружию стандарта НАТО, а грудную клетку всех шестнадцати мужчин прикрывали бронежилеты с надетыми поверх них «разгрузками»[2]. Двое с американскими карабинами были чернокожими, а третий обладал арабскими тонкими чертами лица и крупным грубым носом. Внешний вид троицы явственно говорил о том, что они простые наемники, «дикие гуси», как зовут их во всех странах, где идет война, да и в других странах, от войны далеких, тоже.

Имея характер, полностью соответствующий его имени, эмир отряда Нариман[3] Бацаев всегда славился осторожностью в больших и важных делах. Иногда, конечно, по мелочи он мог себе позволить ввязаться в какую-нибудь авантюру, понадеявшись на свою удачу, и удача обычно его не подводила. Кое-кто говорил, что Нариман излишне доверяется обстоятельствам и рискует слишком часто понапрасну. И интуиция у эмира всегда была в рабочем состоянии, но сейчас, как он сам считал и откровенно говорил, дело ему было поручено очень большой важности, поэтому требуются особая осторожность и аккуратность. В самом деле, его небольшому, по сравнению с теми, что были в Ираке и в Сирии, отряду, состоящему из лучших моджахедов, которых ему удалось собрать под свое крыло из разрозненных отрядов организации «Аджнад аль-Кавказ»[4], было приказано перейти незаметно границу, определить место для будущей дислокации большого отряда и подготовить для него плацдарм-базу. Для самого Наримана Бацаева это было значительным личностным ростом, поскольку именно он должен был возглавить новое формирование. Раньше большими отрядами совершалось немало попыток прорваться на территорию Дагестана или Чечни, закрепиться там и начать новый виток войны на Северном Кавказе. Обстоятельства в Сирии и Ираке складывались довольно плачевно, моджахеды гибли еще до того, как успевали сделать первый выстрел, гибли под ударами по большей части авиации, против которой они оказывались практически бессильны, как были бессильны и против ракет, не имея собственной развитой системы ПВО. Но эти попытки всегда завершались неудачей. Крупные отряды быстро себя обнаруживали и так же быстро уничтожались подразделениями Российской армии. И чем крупнее был отряд, тем быстрее его уничтожали. То ли из опасения, то ли по причине неповоротливости большого подразделения, его неспособности уйти от преследования и чрезмерной надежды на собственные силы выход крупных подразделений на другую сторону границы обычно оказывался неудачным.

Эмир Нариман Бацаев шел в своей небольшой группе последним, а прямо перед ним быстро перебирал короткими, толстыми и очень кривыми ногами карлик Абубакир, постоянно находившийся при эмире и выполнявший, по сути, обязанности оруженосца, хотя свое оружие Нариман обычно носил при себе. Карлик был для эмира почти привычным атрибутом, он везде следовал за ним, как хвост за собакой. Хотя это сравнение не всегда оказывалось верным, потому что хвост следует за собакой, а карлик обычно идет впереди, протаптывая дорогу по песку пустыни или по горному снегу.

Однажды Нариман Бацаев после того, как на территории России был разбит и уничтожен очередной отряд, высказался по поводу засылки в Россию крупных отрядов на шуре[5] полевых командиров группировки «Аджнад аль-Кавказ», входящей в ИГИЛ[6] и потому считающейся в России вне закона. Он предложил сначала заслать на Северный Кавказ небольшую мобильную группу самых опытных бойцов, которая оценит обстановку и определится с местом перехода границы для большого отряда. Или даже с несколькими местами, если большой отряд придется разбить на части. Передовой малый отряд подготовит базу для большого отряда, а когда большой отряд соберется, Нариман Бацаев возглавит его. То есть, по сути, он должен подготовить все для себя и своего будущего. Сам он давно уже считал, что ему в тридцать девять лет, имея значительный боевой опыт, пора бы уже найти более значимую должность, чем эмир небольшого отряда. А Нариман даже свой отряд в шесть сотен бойцов, с которым он пешком прошел почти весь Ирак и большую часть Сирии и где он каждого знал не просто по имени, но еще и по характеру, считал маленьким и мысленно готовил себя к командованию большим по силам подразделением, способным воевать и жить в более сложных условиях, чем те, что сложились в Сирии. Более того, эмир Нариман мечтал возглавить войну своего народа с московскими правителями. Хотя и в самой Сирии жизнь была отнюдь не сахаром посыпана. Никогда нельзя понять заранее, с какой стороны можно и следует ждать неприятностей. Были откровенные враги: сирийцы из правительственной армии, преданные президенту Асаду, и русские. Американцы с турками и лучшие американские друзья – курды – вели себя непонятно и непредсказуемо. Могли поддержать, а могли сами атаковать в самый неподходящий момент. Но особенно много неприятностей постоянно доставляли российские самолеты. Бомбили часто, и бомбы, как и ракеты, попадали точно. Словно люди руками управляли ими, а не инфракрасные самонаводящиеся головки.

– Эй, там, впереди! – крикнул вперед Ваха Чохкиев, единственный чеченец среди шестнадцати бойцов – эмир не слишком любил чеченцев, но Чохкиева, как опытного моджахеда и отличного снайпера, в свой передовой отряд все же взял. – Под ноги лучше смотрите. Под листвой легко мину не заметить…

Ваха шел перед эмиром рядом с Абубакиром, положив на плечо свою снайперскую винтовку «ТКБ-0145К» с оптическим прицелом, который Ваха не любил каждый раз снимать, убирать в чехол, а потом опять ставить на место. Он, когда находился поблизости от эмира, любил громко давать указания моджахедам. И со стороны трудно было угадать, от себя говорит Ваха или громко повторяет команды эмира, который вообще не говорил громко. Но задумывались об этом моджахеды только после того, как команду выполняли. И Вахе казалось, что к его мнению прислушиваются. Так, ему думалось, он приучает других слушаться именно его.

– Здесь, пожалуй, мин и не должно быть, – по привычке тихо сказал эмир Нариман. – Их русские рядом с большим селом ставить не будут. Село-то мирное, да и время сейчас в Дагестане мирное.

– А им плевать, мирное оно или нет, – с неопределенной и непонятной злостью отозвался Ваха. – Взорвутся дети и женщины или нет. Лишь бы взорвались. И они за это себе плюсик поставят. Мы для них не люди. А все потому, что мы своему богу молимся, а они своему, если вообще молятся…

– Что-то я тебя, Ваха, ни разу в мечети не видел… – вполголоса заметил Абдул-Меджид, самый пожилой моджахед в отряде эмира Наримана и его односельчанин, который узнал, что за время его отсутствия дома у него родились два внука, и торопился их обнять и с ними познакомиться, пока их спать не уложили. Хотя, скорее всего, уже уложили или, по крайней мере, к моменту прибытия группы в село должны будут уложить. Но тогда дед хотя бы посмотрит на спящих мальчиков. – Кстати, а у тебя разве дети или жена взорвались? Насколько я помню, твои дети в Норвегии учатся.

С Вахой у старого односельчанина эмира (впрочем, как и со многими) отношения не сложились. Постоянно пытаются друг друга уколоть. Но обычно Нариман на это внимания особого не обращал, он хорошо знал, что если собираются вместе несколько дагестанцев, там обязательно будет скрытая борьба за власть, если в группе еще нет явного лидера. А уж если рядом окажутся дагестанец и чеченец, то эта борьба станет явной. Но эмир считал, что это не та борьба за власть, а борьба за место рядом с командиром. Отсюда и громкие команды Вахи Чохкиева, и ехидная реакция на них Абдул-Меджида.

Эмир Нариман рассчитывал, что в родных краях в военной обстановке чувствовать себя он будет лучше, увереннее, чем чувствовал в последнее время. Он и местность здесь знал, и людей, и его самого знали – не должны были так быстро забыть некогда лучшего в районе пехлевана[7], как и бывшего его тренера и наставника Абдул-Меджида, который в свое время тоже был известным борцом и даже когда-то входил в сборную СССР, становился чемпионом СССР по вольной борьбе, выигрывал первенство Украины по джиу-джитсу, а потом стал заслуженным тренером сначала Советского Союза, а потом и России и воспитал несколько чемпионов мира по разным видам борьбы. И эмир рассчитывал, что его самого тоже, как и прежде, уважали, рассказывали про него сказки и легенды. И на местных мирных жителей эмир рассчитывал как на самого себя. Считал, что его никто не захочет подводить. И противник здесь только один – Российская армия. Справиться с солдатами, по мнению Наримана, было гораздо проще, чем с кем-либо еще. Если в Сирии Российская армия представлена в основном спецназом и летчиками, а воевать отлично умеют и те, и другие – обучены хорошо, да и опыт имеют немалый, – то здесь воевать отряду Наримана Бацаева придется нечасто, но с простыми, необстрелянными солдатами, не имеющими за своими плечами ничего – ни тяжелых боев, ни безвыходных положений. Кто же будет ради такого небольшого отряда спецназ в Дагестан подгонять? Разве что ментовский спецназ попытаются использовать, но это для самого ментовского спецназа нехорошо. В подготовку «ментов» эмир не верил и считал, что их могут только пригнать на заклание, как овец. Нариман просто не знал, что неподалеку от Махачкалы на постоянной основе базируется сводный отряд спецназа военной разведки. Да и на поддержку местного населения эмир, как он предполагал, может вполне опереться. Набрать бойцов к себе в отряд, возможно, будет сложно. Кто желал за веру воевать, те давно уже уехали в другие мусульманские страны и нашли себе применение или в рядах ИГИЛ в Ираке, или в Сирии, или среди талибов[8] в Афганистане, или в других тождественных организациях. Но, по крайней мере, разведку Нариман сможет с помощью местных жителей отладить, а кое-что он уже сделал – например, построил базу для большого отряда. Где какая армейская часть пройдет или проедет – ему сразу позвонят и доложат. А он успеет подготовиться и организовать засаду.

Устраивать засады эмир Нариман умел и любил. Именно такой тактикой он и прославился в свое время и за это получил прозвище Волк. Волки же всегда загоняют свою добычу в засаду, составленную из самых матерых своих представителей. Устроить продуманную и правильно организованную засаду, нанести противнику значительный урон в живой силе и в материальной сфере, а потом уйти группами по заранее просчитанным маршрутам, не ввязываясь в продолжительный бой с превосходящими по численности и вооружению силами противника, потому что у противника всегда может оказаться под рукой резерв. У эмира такого резерва обычно не было. Увязнешь во встречном бою, полагаясь на свой опыт и на опыт подчиненных моджахедов, а тебе в тыл забросят вертолетом резервную группу. Лучше уж отойти вовремя, чем принимать бой на два фронта. Сначала следует дать снайперам возможность проявить себя – уничтожить офицеров, командующих отрядом. Офицеры всегда первыми подлежат отстрелу – этого правила эмир всегда придерживался и наставлял в этом своих снайперов и простых моджахедов. Потом сделать пару выстрелов из «РПГ-7»[9] осколочными гранатами по рвущимся в бой за медалями солдатам, покинувшим БТР или грузовик – в зависимости от того, на чем они поедут в горы. Если удастся и обстоятельства будут способствовать, то и имеющийся в отряде «РПГ-18»[10] можно использовать. Хотя у гранатометчика с «РПГ-18» мало в наличии гранат и их лучше поберечь для какого-нибудь крупного дела. И тем более «РПГ-18» против современных танков имеет слабоватый заряд, не способный пробить лобовую гомогенную броню. Значит, следует отметиться таким нападением, перебить как можно больше простых солдат и покинуть поле боя, оставив там только тубу от «РПГ-18», поскольку этот гранатомет одноразовый, и пустые гильзы от автоматных патронов. А в заранее обозначенном месте, по мере выхода на безопасную дистанцию, отряду предстояло снова объединиться, чтобы моджахедам, уже всем вместе, отправиться на отдых, «на лежку», о местонахождении которой никто посторонний не знает. И самые опытные поисковики найти отряд не смогут, пока сами взбучку от эмира не получат. А когда получат, основной отряд уже на другое место перебазируется – эмир на такой случай и вторую базу успел подготовить, хотя и меньшего размера и с меньшими удобствами. Тактика старая и много веков назад еще проверенная, когда из ниоткуда вылетали вдруг конные лучники, пускали по несколько стрел и тут же, неуловимые, скрывались в лесной чаще. И такие наскоки совершались в нескольких местах дневного перехода, отнимая у противника нервные и физические силы. Эмир Нариман Бацаев не зря когда-то преподавал в школе не только физическую культуру, но и историю. Много полезного для себя из старины взял…

Вечерние сумерки наступили минут на десять-пятнадцать раньше, чем эмир Волк рассчитывал, когда составлял карту маршрута и выверял время передвижения. Не учел он одной местной особенности, о которой должен был бы помнить: в сирийских и иракских пустынях, где он воевал все последнее время, закат солнца длится долго. Сперва оно неторопливо скрывается за горизонтом, а потом еще целый час, если не больше, длятся такие же неторопливые сумерки. Зимой в Сирии солнце прячется за ливанскими горами, но летом, в первой половине осени и поздней весной закат длится долго. За семь лет, проведенных на войне, вдали от дома, к этому легко привыкаешь. Но в настоящих Кавказских горах, да еще и поздней осенью, все происходит совсем иначе. Здесь небесному диску бывает достаточно по-быстрому нырнуть за дальний, самый высокий в округе хребет, и наступает темнота, только виднеются причудливые очертания хребта – солнце его подсвечивает снизу. Уже стемнело, а села все еще не было видно. Тропинка-дорога, хотя и расширилась стараниями овечьей отары, которую недавно здесь прогоняли на зимнее пастбище, из леса так и не вышла.

В селе уже должен был зажечься свет в домах. Но эмир Нариман хорошо помнил, что впереди, как только закончится старый, густой, заросший кустами лес, дорогу перекроет большая скала, еще в детские годы Наримана возвышавшаяся высоким и достаточно широким столбом. И мальчишки, в том числе и будущий эмир, постоянно на эту скалу забирались, чтобы обозревать окрестности – подъем на самый верх считался удальством и отвагой. Там, на высоте, голова кружилась – у кого-то из-за высоты скального столба, у кого-то от собственного осознания победы. Но у Наримана никогда не кружилась. Он лучше других понимал, знал и чувствовал, что он рожден для победы, а покорение скалы – это только промежуточный этап большого пути, поэтому, забираясь на скалу, он стремился всех обогнать. Потом, во время землетрясения, эта скала упала и легла боком прямо на дорогу, перекрыв ее и расколовшись в середине на две почти равные части. Теперь из-за нее не видно огней села. Их можно увидеть, если обогнуть скалу так, чтобы от села отделял только лежащий в низине колхозный яблоневый сад. Сейчас сад, как поговаривают, принадлежит какому-то важному человеку в Махачкале. Яблоки собирают и отправляют тремя грузовиками в Каспийск, там в новом цехе их пускают под пресс, делают из урожая сок, а потом в другом новом цехе разливают по упаковкам. Нариману не нравились все эти важные дельцы, и он бы с удовольствием приказал вырубить или сжечь весь сад. Но сад давал работу многим жителям, и, как говорили, большой и важный человек из Махачкалы даже платил заработную плату работающим в саду людям. Наверное, и жена Наримана, Гульнара, тоже в саду работала, она ведь когда-то была простой колхозницей и делала все, на что ее пошлют, когда Нариман еще разрешал ей работать. Это позже он, уже имея значительный счет в банке, приказал жене дома сидеть и заниматься воспитанием детей. Гульнара вынужденно согласилась, не смея перечить мужу, как и положено у них в народе. А потом, когда он уехал, она снова работать пошла, потому что семья привыкла к определенному уровню жизни, а того, что Нариман присылал жене, для поддержания этого уровня было мало. Больше он прислать не мог, денег едва хватало на содержание отряда. К тому же Нариман оставил значительную сумму у друга детства, и тот должен был через определенные промежутки времени что-то Гульнаре передавать. Но передавал он или нет – вопрос оставался открытым. У жены эмир Волк об этом не спрашивал. Подойдет время, думал, спросит у самого друга детства. Так что торопиться с вырубкой сада он не стал. Требовалось еще разобраться в необходимости таких кардинальных мер.

– Зимой здесь спускаться трудно, – определил крутизну спуска Ваха, – а взбираться еще труднее – снег. Ноги поедут, и не удержишься, скатишься…

– Доедешь только до ближайшего дерева, которое своей костлявой задницей и сломаешь, – через плечо, не оборачиваясь, ответил ему идущий впереди Абдул-Меджид.

– Зимой здесь не ходят, – пресекая возникший ненужный и недобрый спор, ответил за Ваху эмир Нариман. – Зимой с горы лавина сойти может… Угробит любого. Я еще пацаном был, классе во втором или в третьем, помнится, учился, когда тракториста вместе с бульдозером завалило. Пока место нашли, пока откопали, он уже задохнулся. Лавина деревья валит, а человека-то и подавно по камням размажет… Бульдозер гусеничный с дороги метров на двадцать сдвинуло, чуть со скалы не сбросило. Никому проверять не советую.

– До зимы еще далеко, – сказал Ваха, не собираясь вроде бы отвечать на грубость Абдул-Меджида.

Тот тоже, кажется, не пожелал продолжать, только сказал:

– Помню, Нариман, случай этот. А как не помнить, когда тракторист тот, покойный, на моей старшей сестренке женат был.

Про Ваху он, как показалось, забыл и продолжать пикировку словами не пожелал. Оба отлично знали привычку эмира Наримана время от времени пресекать всякие ссоры в отряде самыми простыми словами. А потом следовало выделение спорщиков в одну команду для отправления на какое-нибудь задание, желательно опасное. И там уже жизнь одного зависела от другого. И никто в этом случае никого не подводил. Общее дело скрепляло моджахедов в единую команду. А как иначе, если одно дело делать совместными усилиями и зависеть друг от друга?

Отряд обогнул упавшую скалу и остановился. По строю передали:

– Видно огни села. Пришли…

– Пришли… – с удовольствием повторил Нариман Бацаев, и ему очень захотелось выпить чашку горячего чая. Того чая, что всегда так хорошо заваривала его мать. Соседи пили чай обычно из пиал, но мать Наримана предпочитала чашки. И воду для чая брала только из дальнего колодца, расположенного в другом конце села рядом с мечетью. Волк даже представил себе чуть вяжущий вкус этого чая у себя на основании языка и словно бы услышал слова матери:

– Пей, сынок. Кто ж тебя там, в дальних краях, чаем угостит?..

Так мать провожала сына, готовящегося поехать в далекий Ирак. Но прежде следовало еще перейти границу между Россией и Грузией. А по ту сторону границы его должны были встретить нужные люди. Точнее, люди, которым был нужен он. Но границу Нариман намеревался перейти официально, со всеми необходимыми документами, и потому не думал здесь встретить препятствий…

Разведроту подняли по боевой тревоге, хотя спали бойцы после возвращения с задания чуть меньше двух с половиной часов. Командир роты капитан Василий Николаевич Одуванчиков просил командира сводного отряда спецназа военной разведки Северного Кавказа подполковника Репьина дать солдатам поспать еще хотя бы полчасика, поскольку рота до этого вела тяжелый суточный встречный бой, а потом в рукопашной схватке перекрывала ущелье, не позволяя местной вооруженной банде прорваться на открытое пространство и спрятаться в тугаях[11].

– Спать мы все на пенсии будем, – ответил подполковник. – Если до пенсии доживем… Но, говорят, и в могиле хорошо спится, когда никто не беспокоит. Правда, что там не беспокоят, я не вполне уверен…

Он носил руку на перевязи, сооруженной из двух связанных между собой камуфлированных бандан взамен обычной бинтовой перевязи, которую вместе с гипсом наложил военврач в госпитале: подполковник Репьин словил левым плечом пулю снайпера во время недавней операции по уничтожению бандитов, а снайперы, известное дело, в первую очередь ставят в прицел командиров и вообще офицеров, поэтому офицеры предпочитают одеваться как простые солдаты, и определить их можно только по наличию портупеи, которую многие в боевой обстановке предпочитают носить постоянно. Тем не менее даже после этого ранения подполковник продолжал лично участвовать в нескольких операциях подчиненного ему сводного отряда спецназа и вполне имел возможность не дожить до пенсии, поскольку предпочитал первым подниматься в атаку, увлекая за собой остальных. Но камуфлированная бандана все же не так «светилась», как обыкновенный медицинский бинт, даже затертый и не совсем свежий, и Репьин, чтобы хотя бы частично удовлетворить требования категоричного врача, повязку на территории военного городка не снимал. А загипсованное плечо легко пряталось под кителем, поверх которого были надеты еще бронежилет и «разгрузка». Держать двумя руками автомат командир сводного отряда пока не мог. Он от природы был левша[12], но не имел возможности прижимать приклад в левому плечу: после первого же выстрела рана открывалась, и начиналось кровотечение. Однажды раненый подполковник сумел почти в упор дать очередь в снайпера бандитов, у которого после этого забрал «АПБ»[13]. Это оружие позволило Репьину не только производить одиночные выстрелы, но и вести автоматическую стрельбу по противнику, поскольку проволочный приклад упирался в плечо выше места вхождения пули. Боль при стрельбе все равно присутствовала, при каждом выстреле Репьин сильно морщился, но рана не получала удара отдачи и не открывалась, а подполковник говорил, что приток крови к ране только помогает ей быстрее зажить.

Капитан Одуванчиков оказался человеком понятливым, настаивать на своей просьбе не стал, а сразу объявил роте подъем по тревоге. По тревоге – значит, рота должна встать в строй при оружии, которое солдаты быстро получали у дневального, который открывал оружейную горку и стоял рядом с решетчатой дверью с ключами в руках, запуская бойцов внутрь. Все делалось быстро и с толком. Капитан Одуванчиков не стоял ни у кого над душой с секундомером в руке, как бывало при учебных тревогах, и не подгонял солдат, которые сами понимали ответственность момента и все выполняли точно и уверенно.

Сказывалось присутствие в казарме и командира отряда подполковника Репьина. Само его присутствие словно бы говорило об ответственном задании, которое предстоит выполнить разведроте. Но командир отряда всей роте давать задание не стал. Он просто прошелся перед строем, заставил несколько человек попрыгать, как делал это порой сам командир роты, проверяя, не гремит ли что-то в экипировке, и убедился, что рота готова к выполнению задания и никто из бойцов не сетует на то, что не удалось выспаться.

В это время в окнах казармы показался свет узких маскировочных фар нескольких машин. Услышав шум двигателей, особенно хорошо различимый в ночи, командир сводного отряда словно бы стряхнул с себя какое-то оцепенение и произнес резко и громко, как обычно отдавал команды на плацу:

– Короче… Рота – по коням! Три первых взвода – к машине! Два последних – бегом на вертолетную площадку! Там вас уже ждут. Командир – быстро в оперативный отдел за проработкой вводной на задание и за получением всей дальнейшей информации! Поторопись, пока оперативники там не уснули. Начштаба ждет тебя там же. Сам летишь на вертолете. Все! Все вперед!

Подполковник двинулся первым в сторону выхода из казармы, впрочем, шагая не слишком быстро, хотя и широко. Капитан Одуванчиков обогнал подполковника в дверях, через которые в это время уже выходил первый взвод, а второй стоял в очереди, чтобы не создавать суеты. Разведрота располагалась на первом этаже четырехэтажной казармы как подразделение, наиболее часто поднимаемое по тревоге. Правда, не реже приходилось покидать казарму и пилотам боевых вертолетов-ракетоносцев, которые занимали четвертый этаж, но вертолетчики, как старшие офицеры, жили в отдельных «кубриках», каждый из которых был рассчитан на одного человека, и именно эти «кубрики» по воле архитекторов были расположены на четвертом этаже. Правда, были «кубрики» и на других этажах, в том числе и на первом, где жили офицеры – командиры взводов и командиры отдельных рот. Но такие «кубрики» обычно вмещали по несколько человек и предназначались для младших офицеров.

– К машине! – проходя мимо, скомандовал капитан Одуванчиков командиру первого взвода старшему лейтенанту Анисимову. – Сережа, за меня с тремя взводами остаешься. Я сам на вертолете лечу с двумя другими. Жди «проработку операции» у ворот. Я подойду. Принесу план и карту.

Старший лейтенант скороговоркой дважды повторил команду для бойцов своего взвода, первое отделение которого уже забралось в кузов «ЗИЛ-131» и расселось в глубине под тентом. И только тут командир разведроты обратил внимание на необычно высокие борта кузова автомобиля. Такие же борта были и на двух других грузовиках. Но вопросов об этом Василий Николаевич не задал, да и задавать было некому. Подполковник Репьин задержался на высоком крыльце казармы и разговаривал там с другим подполковником – пилотом вертолета, только-только спустившимся с четвертого этажа. А спрашивать у водителя машины было бесполезно. Тот, конечно, мог и знать, но, вероятнее, все-таки не знал. А ответ в последнем случае мог быть только один: «Что-то опять поставили. Мы же для командования – на испытательном полигоне служим. Все на нас что-то испытывают. Как в Сирии…» Борта грузовиков были прикрыты какими-то плитами, по форме похожими на плиты стандартного утеплителя, но даже невооруженному глазу было заметно, что они более жесткие и даже по цвету напоминают больше керамику.

Капитан Одуванчиков, так ни у кого и не спросив про новинку, широким маршевым шагом двинулся к штабному корпусу, где перед лестницей поднятой рукой поприветствовал дежурного по штабу, уже засевшего за свою высокую стойку, за которой было удобно спать прямо в кресле, вытянув ноги, – все равно никому не видно, а сержант, помощник дежурного, всегда готов старшего офицера разбудить при приближении начальства – например, командира сводного отряда или начальника штаба, сурового и всегда нахмуренного майора Алексея Викторовича Смурнова, очень, похоже, свою фамилию уважающего и всем своим поведением подтверждающего свою «смурность».

– Репьин за мной идет… – не останавливаясь, предупредил Одуванчиков дежурного.

– Он к себе спать отправится. Так сказал… – лениво и сонно ответил дежурный, но сержант положил руку ему на плечо, и дежурный вовремя встал. По лестнице спускался старый служака и великий знаток и любитель безуклонительного выполнения всех воинских уставов майор Смурнов, которому Одуванчиков на ходу отдал честь.

– В оперативный отдел? – спросил майор.

– Так точно, товарищ майор.

– Поторопись. А то они уже зевают там, боюсь, уснут прямо за столами. Заждались… – Смурнов резко развернулся, желая двинуться вслед за командиром разведроты. – Пойдем. Может, и я что подскажу… Я давно этого Бацаева знаю. Лично знаком, еще со времен спорта. Хороший был когда-то боец…

Одуванчиков, до этого шагавший через ступеньку, сбавил темп, давая возможность начальнику штаба догнать его.

– Что фамилия эмира означает, знаешь? – спросил майор.

– Никак нет, товарищ майор.

– «Бац» по-аварски – «волк».

– Значит, по-русски он кто-то типа Волкова? – задумчиво произнес Василий Николаевич. – Обычно у полевых командиров и кличка бывает по фамилии. Волк… Что-то я слышал про такого эмира. Не помню только от кого…

– Из твоей бригады кого-то в Сирию отправляли? – прямо спросил Смурнов, давая действенную подсказку.

– В Сирию нет. А вот в Ираке наши бывали. Точно… – стукнул Одуванчиков себя по лбу. – Когда наши из Ирака вернулись, они рассказывали про эмира по кличке Волк. Говорили, что грамотно засады выставляет и в бой не ввязывается, а сразу после обстрела уходит. И так несколько раз за один маршрут. Из-за этой его манеры выставлять засады потери были большие. Мы даже специально разбирали этот метод и учились ему противодействовать.

– Вот-вот. На этом его и следует ловить. Это он и есть, – усердно закивал головой начальник штаба. – Мы с оперативным отделом именно это и разрабатывали.

Майор Смурнов был в отличном расположении духа и потому много говорил, хотя обычно он предпочитал молчать и только отдавал приказы. А Одуванчиков в присутствии начальника штаба ощущал некоторую неуверенность. Он даже рассчитывал проскочить мимо майора и без него посетить оперативный отдел, но Смурнов неожиданно решил вернуться.

Капитан Одуванчиков неуверенно пожал плечами. Он хорошо знал, что офицеры оперативного отдела обычно в мельчайших деталях прорабатывают план предстоящей операции, предусматривают все возможные варианты, стараясь учесть любую даже минимальную возможность хоть как-то изменить ситуацию и повернуть ее к участникам другим боком, не соответствующим правилам и нормам. Но реальность преподносит сюрпризы, и командиру роты потом приходится самому принимать необходимые решения и отдавать собственные приказы, не опираясь на разработки оперативного отдела.

– Что плечами пожимаешь, капитан? – понимая ситуацию лучше других, недовольно проворчал начальник штаба. – Опять будешь говорить, что оперативный отдел зря хлеб ест?

Оперативный отдел отряда входил в прямое подчинение майора Смурнова, и Алексей Викторович, как обычно, готов был с пеной у рта отстаивать достоинства своих подчиненных офицеров. Зная это, капитан Одуванчиков предпочел промолчать, тем более что лично начальнику штаба он такого не говорил, а что тому передали, он не знал, и, чтобы скрыть свое смущение, намеренно споткнулся о ступеньку, отлитую из шлифованного бетона, перемешанного с мраморной крошкой, и покрытую ковровой дорожкой.

На третьем этаже они вместе свернули в коридор направо, миновали половину длинного и пустого из-за ночного времени суток коридора, и майор Смурнов без предварительного стука толкнул дверь кабинета оперативного отдела.

– Сидеть… – махнул Смурнов рукой, заметив, что оба сидевших за своими столами капитана начали вставать, а старший уже набрал в грудь воздух, чтобы произнести традиционные уставные слова доклада, такие любезные уху майора. – Только что расстались… Продолжайте работать.

Капитаны переглянулись, синхронно вздохнули и сели. На столах перед ними были разложены карты с различными отметками и стрелками.

– Василий Николаевич, подойди ближе, – потребовал майор, остановившись перед столом капитана Мимохожего и разворачивая на столе карту так, чтобы север смотрел вверх и строго на настоящий север – капитан Одуванчиков слышал, что майора Смурнова много раз пытались проверять, но компас у него, похоже, находился в голове, он никогда не ошибался. Из руки капитана Мимохожего Смурнов мимолетным жестом вытащил красно-синий, заточенный с двух сторон карандаш, чтобы использовать его вместо указки. – Вот, смотри. Это родное село Наримана Бацаева. Здесь у него проживают мать, старший брат, жена и трое детей – два сына и дочь. Сыновья еще малолетние. Дочь, старшая из них, собирается замуж за местного участкового, старшего лейтенанта МВД Мухаммеда Даниялова. В настоящий момент отряд Бацаева, – майор посмотрел на свои наручные часы, – уже должен был вступить в село. В селе трое полицейских, и это вместе с участковым – вся защита мирных жителей. О том, что там в настоящий момент происходит, можно только догадываться. Никакими данными мы не обладаем. Но Мухаммеда Даниялова мы предупредили, он должен организовать оборону. Вопросы? – не спросил, а потребовал Смурнов. – По лицу вижу, что они назрели.

– Первый вопрос естественный. – Капитан Одуванчиков в самом деле только и ждал, когда майор закончит говорить, не желая перебивать начальника штаба. – Численное количество банды Бацаева.

– По данным пограничников, которые отряд через границу по нашей просьбе пропустили без боя, пятнадцать-семнадцать человек. Точно рассмотреть помешала темнота. Данные у наблюдателей не сошлись. Небольшая ошибка допустима как в одну, так и в другую сторону.

– Вооружение?

– Ночной оптический прицел дает только приблизительные данные. Да еще пограничники жалуются, что заряд аккумулятора у их снайпера сел – плохо видно было, а определить вооружение поручили именно ему. Но у всех или автоматы Калашникова, или американские карабины «М-4». Два гранатомета. Гранатометы не парные – «РПГ-7» и «РПГ-18». Два снайпера, один молодой, со старенькой «СВД», но с мощным французским прицелом. Второй – в возрасте, более, видимо, опытный, с «ТКБ-0145К»[14] с таким же прицелом, что и у первого. Это снайпер пограничников в свой «ПСО-1»[15] хорошо рассмотрел. Он, видимо, толк в прицелах знает. Для крепления французских прицелов на обе винтовки кустарным способом специально установлены планки Пикатинни[16]. Прицелы стоят намертво – видимо, качественно пристреляны. Снайпер «погранцов» обратил внимание даже на то, что планки Пикатинни установлены кустарным способом – молодец! Все, кого пограничникам удалось рассмотреть, имеют при себе пистолеты и ножи. Теперь мое личное предположение: я достаточно хорошо знаком с Бацаевым, поэтому смею думать, что такой небольшой отряд он сформировал из бывших бойцов ММА или же просто бойцов различных единоборств, поскольку сам является одним из сильнейших в мире спортсменов среднего и полутяжелого веса. Начинал в среднем, потом устал вес гонять, невмоготу стало, и перешел в полутяжелый, хотя и там ему пришлось немного сбросить. Но немного – это допустимо. В общем, не рекомендую вступать с его отрядом в рукопашную схватку. Можно на непредвиденные обстоятельства нарваться.

– У меня в строю сто двадцать семь солдат и сержантов, считая троих легкораненых, которые пожелали остаться в строю. Трое раненых сегодня находятся в гарнизонном госпитале. Повторяю, сто двадцать семь человек. И это не считая офицеров. И все с «рукопашкой» дружат. Мы их просто весом и количеством задавим, товарищ майор.

Капитан Одуванчиков отлично помнил, что сам майор Смурнов когда-то умел совмещать активные занятия спортом со службой в спецназе и, хотя так и не стал профессиональным спортсменом, все же умудрился выступить в нескольких крупных профессиональных турнирах. И потому он чувствовал некоторый пиетет перед профессиональными бойцами ММА. Так майор сам себя, грубо говоря, приподнимал над окружающими. Но у капитана Одуванчикова на этот счет было собственное мнение. Он ставил профессиональных бойцов на одну планку со своими солдатами, но никак не выше. А кое-кого из наиболее подготовленных бойцов, особенно из числа контрактников, которых в разведроте было три четверти от общего состава, и выше профессиональных спортсменов. Поэтому рукопашной схватки он не опасался. Он, конечно, понимал разницу в весовых категориях и отдавал себе отчет в том, что маловесящий боец спецназа военной разведки не сможет справиться даже с полутяжеловесом в скоротечной схватке, но за счет своей направленной тренированной выносливости сумеет, если будет держать дистанцию, вымотать противника и в итоге победить. К тому же бойцы разведроты спецназа ГРУ не имели тех ограничений в весе, какие, скажем, приняты в воздушно-десантных войсках, где вес определялся максимальным весом парашютиста[17], и встретить крупнокалиберного спецназовца было вполне реально, хотя сам капитан Одуванчиков обычно предпочитал набирать к себе в роту бойцов средней комплекции или даже худощавых, но при этом жилистых, объясняя свой выбор тем, что у тяжеловесов и «качков» обычно хромает выносливость. Это и понятно: носить на ногах или перемещать на руках длительное время излишнюю тяжесть сложно.

Но выкладывать свои соображения майору Смурнову дополнительно капитан не стал. Это было бы легким принижением того, чем начальник штаба сильно гордился. Тем более майор как раз в это время позвал Одуванчикова за собой.

– Пойдем ко мне спустимся. Карту тоже забери. Я тебе кое-что про Бацаева дополнительно расскажу. Карты, говорю, захвати! Не зря же капитаны половину ночи за ними просидели.

Половина ночи еще не прошла, но Одуванчиков опять не стал возражать.

Кабинет начальника штаба размещался на первом этаже неподалеку от стойки дежурного, напротив двери шифровального отдела. Дежурный капитан из комендатуры опять был разбужен рукой сержанта, коснувшейся его плеча, и смотрел осоловелыми и мало что понимающими глазами на Смурнова и Одуванчикова, ожидая какого-то приказа, которого так и не последовало. Смурнов только «смурно» посмотрел на дежурного и прошел мимо, и командир разведроты проследовал за ним.

Майор открыл дверь в кабинет своим ключом, который обычно носил на связке рядом с другими, и широко распахнул ее перед командиром роты, словно приглашая его войти и устроиться поудобнее за не слишком длинным столом для заседаний. Затем закрыл дверь за капитаном плотно и аккуратно, без стука.

– Я вот что хотел тебе рассказать… – слегка смущаясь, начал Смурнов и снова посмотрел на часы. – Времени у нас мало, поэтому буду краток. Короче говоря, дело обстоит так. Как только мы сообщили старшему лейтенанту Мухаммеду Даниялову о том, что к селу приближается банда Волка, он сразу позвонил в райотдел полиции и запросил в помощь взвод ОМОНа. Мы держали трубку Даниялова на «прослушке», и я лично сразу связался с начальником райотдела и запретил Мансуру Ниязовичу высылать ОМОН в село.

– Почему, товарищ майор? – не понял капитан Одуванчиков. – Пока мы туда доберемся, Волк успеет дел натворить…

– А нам и нужно, чтобы он натворил дел. Он вернулся в свою республику, где его знают и помнят. Вернулся, ощущая себя народным героем. А нам необходимо его поставить на место, представить натуральным бандитом и террористом. Пусть Волк Нариман или сам это сделает, или кому-то поручит – короче говоря, он должен убить Даниялова и стать врагом еще и для своей дочери, невесты Мухаммеда. Разлад в семье обязательно внесет разлад и в его душу. Он превратится из героя в простого убийцу, в бандита, каким он на самом деле и является. И многие тогда от него отвернутся.

– А как же сам Мухаммед, как его невеста? – спросил капитан.

Майор Смурнов перед ответом долго не думал:

– Я запросил устную характеристику на Даниялова. Хорошего полицейского терять было бы жалко даже нам, потому что хороший участковый – это значительная поддержка на месте. Но этот старлей ничего интересного собой не представляет. Начальник райотдела даже вынужден был перезвонить сначала домой начальнику службы участковых, а потом и мне. Он сам не знает, что у него в подчинении есть такой старший лейтенант. Ради полного уничтожения банды Волка начальник райотдела согласен пожертвовать одним участковым.

– А что за человек эмир?

– Трудно сказать. Я с ним встречался только на взвешивании, где проводили «дуэль взглядов», а потом только в бою. Взгляд у него тяжелый, недобрый. Но на самом деле на «дуэли взглядов» он таким и должен быть, он должен пугать противника. А в бою он меня чуть не задушил. Я вовремя успел постучать по его руке[18].

«Некрасиво майор хочет рассчитаться», – подумал капитан Одуванчиков, который видел в этом вопросе несправедливость, хотя капитан и знал старую поговорку, что бандит и в Африке остается бандитом.

– А теперь выслушай свою задачу. Мы надумали накрыть банду Волка. Всю, целиком, чтобы никто не вывернулся…

Отряд дождался, когда эмир Нариман спустится к упавшей скале. Кто-то из моджахедов сидел на камнях, кто-то полулежал прямо на сухих листьях. Карлик Абубакир, неуклюже переступая короткими кривыми ногами, сразу же сгреб несколько охапок листьев под самой скалой, куда их намело ветром, и положил позади эмира, чтобы тому было удобно присесть или, по желанию, даже прилечь, чем Бацаев сразу же и воспользовался. Поблагодарив карлика, эмир сбросил с плеч рюкзак и лег на бок.

В принципе отряд не опоздал. Единственное – стало невозможно в темноте рассмотреть все, что хотелось, с помощью бинокля. А бинокля с тепловизором у Наримана Бацаева не было. Он давно хотел себе приобрести такой. Один раз ему даже принесли мощный семидесятикратный японский бинокль с эффектом ночного видения, но Нариман категорически отказался за него платить довольно большие деньги. Дело в том, что такое значимое увеличение давало ясную картину только при использовании штатива. А повсюду таскать с собой штатив было бы просто смешно. Слишком легко таким образом превратиться в мишень для снайпера противника. Да и простой автоматчик в подобную мишень не побрезгует дать очередь, сообразит, что со штативом будет работать только непростой человек. А Бацаев трепетно относился к своему телу, справедливо считая каждое ранение, даже пулевую царапину, бедой, которая когда-нибудь, в критической ситуации, может и сказаться. А пули снайперов, чаще всего, не ранят, а сразу отправляют человека к праотцам, особенно если стреляют из крупнокалиберной винтовки. Например, пуля снайперской винтовки «Корд» способна разорвать человека на несколько частей. Такое в практике эмира Наримана уже случалось. Только что, казалось, вполне здоровый и сильный мужчина нес свой пулемет на позицию после смены перегревшегося ствола, но пуля снайпера из одного сильного человека сделала двух бессильных, даже неживых. Эмир Нариман считал, что лично ему навещать своих предков еще рановато. И он в случае обстрела предпочитал укрываться.

Устроившись на куче листьев поудобнее, он раскрыл свой объемный обвислый старый туристический рюкзак, отличающийся от солдатских камуфлированных рюкзаков моджахедов его группы, и вытащил оттуда кожаный офицерский планшет – памятный трофей, снятый в Ираке с убитого наемника-англичанина, напоминающий о первой и весьма удачной засаде. Англичанин был когда-то офицером SAS[19], профессиональным парашютистом и хладнокровным убийцей, который получал удовольствие от того, что отрезал пленному сирийцу голову своим хорватским ножом с трубчатой титановой ручкой. Он с этим ножом никогда не расставался и даже с его помощью учил Бацаева метать ножи. Когда англичанина убили в бою, эмир забрал его планшет и нож в придачу к своему метательному – мертвому такое оружие ни к чему, справедливо рассудил Волк. А всякие бредни про карму и наследие, передаваемые через оружие, он попросту отмел, выбросил из своей головы. Сейчас Нариман раскрыл планшет, и все, кто стоял или сидел ближе, увидели планкарту. По очертанию ближайших гор нетрудно было догадаться, что это планкарта села, на окраине которого отряд и находится.

Эмир согнутым заскорузлым пальцем подозвал к себе Ваху Чохкиева и Гаджи-Гусейна Рамазанова, двух снайперов своего отряда.

– Загляните в карту. – Он выровнял потрепанные на сгибах листы карты ребром ладони, положил перед собой трубку с включенным компасом, совместил изображение на ней с реальными сторонами света. – Вот здесь сейчас мы. Вот этот дом, рядом с сельсоветом, когда-то был занят милицией. Думаю, их опорный пункт до сих пор на месте, хотя милиция давно уже превратилась в полицию. Найдите мне этот дом и посмотрите, что там сейчас. Иначе придется или по всему селу искать, или захватывать кого-то, кто подскажет. А мне не слишком приятно на односельчан нажимать.

– Понятно, эмир, сейчас глянем… – отозвался более разговорчивый и приветливый Гаджи-Гусейн.

Оба снайпера попросили помощи у товарищей. Их подсадили на плечи, приподняли, и Рамазанов, более молодой, взобрался на лежащую на боку скалу, протянул руку и втащил наверх Чохкиева. Вдвоем они долго рассматривали в прицел лежащее в низине село.

– Ого! – не выдержал Гаджи-Гусейн и сказал предельно громко: – В том доме, что ты, эмир, нам показал, окна и дверь забаррикадированы мешками с песком. Такое впечатление, что нас там ждут. Ой-ой-ой, а это кто там еще?

– Женщина… С одним из «ментов» – женщина! – ответил Чохкиев, тоже отыскавший в прицел нужный дом. – «Мент» сердится, прогоняет ее, а она уходить не собирается. Смелая девка… Жена, наверное. С мужем погибнуть готова…

– Молода вроде бы для жены… Хозяйство такой доверить сложно. Я бы подумал, что ученица старших классов, – ответил Рамазанов, не отрываясь от своего прицела.

– У меня дочь нынешней весной одиннадцатый класс окончила, – так же громко, даже непривычно громко для себя, поддержал разговор эмир, стараясь быть услышанным снайперами. – В институт поступать ее мать не пустила – пандемия кругом. Решила поберечь дочь от всяких болячек. Да и зачем девчонке институт? Я лично против… Замуж ее выдать надо бы. Пусть жена подходящего жениха ищет. Я так и скажу ей.

В это время громыхнул выстрел винтовки «ТКБ-0145». Он именно громыхнул, потому что изначально был более громким, нежели выстрел из «СВД». Но и «СВД» тут же отметилась.

– Попал! – с каким-то восторгом сказал Ваха. Хотя ему давно пора было привыкнуть к тому, что он почти не промахивается. – Снял одного «мента». Того, что за пулеметом в дверях сидел. Прям через бойницу пуля прошла. И в голову.

– И я попал! – доложил менее экспрессивный, но более разговорчивый любитель комментировать свои удачные выстрелы Рамазанов. – Того, что пулемет подхватить хотел. Пулемет-то на крыльцо вывалился. Теперь там и лежит… Я тоже стрелял через бойницу. Через ту самую.

– Мой был сержантом, – доложил Чохкиев.

– А мой – младшим сержантом, – в тон ему сообщил Гаджи-Гусейн. – Осталось только до старшего лейтенанта добраться. Но его женщина постоянно прикрывает, не в нее же стрелять!

– А почему же не в нее? – высказал свое мнение Ваха. – Можно и в нее… Подстилка ментовская! – и тут же послал следующую пулю. – Попал, кажется. Только теперь никого не видно. За мешки присели.

– Ты ей в предплечье попал, – сообщил Рамазанов. – Старший лейтенант ее перевязывает. Сумка с красным крестом в бойнице мелькнула. Я выстрелить в сумку не успел, а хотел прямо в центр красного креста.

– Все, гонит он ее. Категорично гонит. Эх, спрятался… Только я прицелился…

– Короче! Все ко мне… – распорядился эмир и шире разложил перед собой планкарту поселка. – Теперь мы знаем, где «мент» сидит. И из троих он один остался. Мы туда не пойдем. Нам вообще к этому дому не надо. Абдул-Меджид, даю тебе ровно три часа. Засекай время. Навести свой дом, посмотри на внуков, поговори с сыновьями. Может, они захотят к нам присоединиться. Я тоже схожу, свою семью навещу. Через три часа вернусь с новостями. Ваха и Гаджи-Гусейн, оставайтесь на местах. Подкараульте этого старлея. С «ментами» у нас разговор должен быть коротким. Остальные – будьте готовы. Выставите посты. За меня остается Нажмутдин Омаров. Смотри! Никакой самодеятельности!

Нажмутдин поднялся во весь свой гигантский рост.

– Понял, эмир, – мрачно ответил он, умышленно приглушая свой тяжелый басистый голос.

Эмир Нариман давно уже присматривался, какой у Нажмутдина рост. Однажды даже спросил. Омаров в ответ только неуверенно пожал плечами:

– В школе еще, в десятом или одиннадцатом классе, был двести шестнадцать. Тогда перед физкультурой меня специально измеряли. Но потом еще, кажется, подрос. Сейчас, думаю, под двести двадцать уже вытянулся. Штаны слегка коротковаты стали.

Слово «слегка» явно было из другой истории. Все в отряде хорошо знали, что штаны – это обычная беда Нажмутдина Омарова. К счастью, он имел не слишком большую ступню, и обувь ему всем отрядом, бывало, добывали в бою, специально охотясь на крупных людей. А если она не подходила, то просто обрезали задники. Но вот сами ноги у Нажмутдина были чрезвычайно длинные, и штаны подобрать ему никак не удавалось, поэтому он всегда ходил в коротких штанах, спускающихся ему едва-едва ниже колена. Но даже с короткими штанами у гиганта всегда были проблемы. Кажется, не было такого боя, чтобы шальная пуля не порвала их в каком-нибудь месте. Могла ведь и в тело запросто угодить! Тем более гигантские размеры Омарова не позволяли ему как следует спрятаться в укрытии. Однако пули все равно рвали только штаны, иногда задевая по касательной сами ноги. Нажмутдин давно к подобному привык. Выглядела его фигура достаточно смешно, но смеяться над гигантом никто не решался. Омарову стоило только посмотреть на кого-то серьезно, как человек готов был откусить себе язык – такая во взгляде гиганта была сила. Этот взгляд становился добрым и понимающим только тогда, когда великан смотрел на карлика Абубакира. Нажмутдин Омаров прослыл человеком мрачным и злобным, хотя никому специально старался зла не причинять и не вступал в споры с братьями по оружию.

Эмир Нариман ценил этого гиганта за его крупные, почти слоновьи уши, которые часто слышали то, чего не слышал никто. И если подкрадывался враг, Нажмутдин первым объявлял тихую и незаметную тревогу, что уже несколько раз выручало и спасало от беды отряд, позволяя скрыто подготовиться к встрече противника. А уж про исполнительность гиганта и говорить не стоило. Он являлся доверенным лицом эмира и всегда с честью справлялся с поставленной перед ним задачей. И сейчас, оставляя Нажмутдина вместо себя, Волк знал, что в отряде все будет спокойно.

Поднявшись первым и погладив по голове карлика Абубакира, которого он оставил в отряде из-за странной внешности, которую родственники эмира могли попросту не принять, Бацаев двинулся в сторону села, краем глаза заметив, что за ним поднялся и пошел возрастной Абдул-Меджид. Но бывшему тренеру было не совсем по пути с эмиром. Нариману следовало пройти прямо целый квартал после первого перекрестка, тогда как Абдул-Меджиду на том же перекрестке следовало сразу повернуть направо. Но до перекрестка они все же дошли вместе, и, прежде чем разошлись, прозвучал выстрел из громкой снайперской винтовки Чохкиева.

С гребня скалы послышались голоса. Можно было узнать голоса Вахи и Гаджи-Гусейна, но слов разобрать было невозможно.

– Будем надеяться, что Ваха подстрелил того старлея-«мента»… – сказал эмир.

– А что, если этот старлей – жених твоей дочери? – ответил старый тренер. – Что тогда? Что, если ее ранили?

– Да ну… – отмахнулся Нариман. – Наговоришь еще… Мне бы жена насчет жениха давно сказала. Я же по два раза в месяц звоню ей.

Эмир Нариман рассчитывал увидеть за углом квартала свой старый дом, который он покинул долгие семь лет назад, ровно через год после смерти от неизлечимой болезни своего престарелого, исхудавшего от болезни отца. И до калитки его тогда проводила только мать Джавгарат. Такой он и запомнил ее: еще не старой женщиной, стоящей у калитки и вытирающей уголком платка слезы. Дальше провожать себя сын не разрешил, иначе Джавгарат прошла бы до окраины села и увидела бы, с кем он уходит. А он этого не желал. И сейчас, подходя к углу улицы, Волк ожидал увидеть все те же металлические ворота с калиткой. Может быть, даже и саму Джавгарат, снова стоящую в прежней позе, как тогда, когда он, уходя, обернулся, чтобы бросить на мать прощальный взгляд. Но она, как и положено женщине, смотрела в землю, а не вслед сыну. Да и жену рядом с матерью тоже увидеть хотелось бы. Все-таки он не зря же звонил домой, предупреждал о своем появлении. Его должны были ждать и, как он надеялся, должны были встречать. Но, наверное, не брат, у которого своих забот хватает. Брат держал в селе собственный магазин, в котором торговал продуктами и стройматериалами. А с тех пор, как у него жена умерла от какой-то болезни, на нем держалось воспитание пяти дочерей. При живой жене брат дочерям времени почти не уделял, ему было не до них. А теперь пришлось самому детьми заниматься.

Нариман Бацаев подходил к углу и чувствовал, как замедляются его шаги и как он теряет уверенность в себе. Это было для него совершенно новым ощущением. Он привык всегда и во всем ставить себя и свои интересы впереди всего остального. Даже когда был не прав, он легко мог убедить себя в обратном. И всегда другим говорил: «Главное – самому себе верить. А все остальное само придет и на свое место встанет». И оно, это «все остальное», всегда приходило. Но вот сейчас, в последний момент, уже почти на пороге родного дома, Нариман Бацаев впервые задумался: может быть, он был не прав, что на долгих семь лет оставил семью и уехал в дальние края? Для чего он это сделал? Этого Нариман и сам объяснить бы не сумел. Уж точно он поехал не деньги зарабатывать. За время своего чемпионства Нариман сумел скопить солидную по меркам своего села, да и, пожалуй, республики в целом сумму. И даже брату на строительство и открытие магазина сумел выделить. И не веру он отстаивать поехал, сам себе Нариман отвечал на это однозначно. Он был, конечно, верующим человеком, но отлично понимал, что его вера больше рассчитана на людей. Он слышал, как ревели зрители, когда он после очередной победы в «шестиугольнике» ложился в поклоне на пол и благодарно целовал брезентовое покрытие, местами пропитанное чужой кровью, словно это оно принесло ему победу. Многие зрители и болельщики его за это уважали, но многие и негодовали. Но Нариман знал, что и те, и другие купят билеты и придут на его следующий бой. Одни – с целью поддержать его, другие – в надежде увидеть его первое поражение. Но его не интересовали их цели и надежды. Бацаев вместе со своим тренером Абдул-Меджидом выработал себе манеру поведения, которой легко было придерживаться, потому что она отвечала его сущности. Нариман никогда не опускался до такого популярного в современных спортивных единоборствах «треш-тока», то есть никого и никогда не оскорблял, не бил себя кулаком в грудь и не бросался на противника во время обязательной после взвешивания «дуэли взглядов». Но при этом и не уступал никому, не устраивал провокаций и не поддавался на них, справедливо считая, что поединок всех рассудит и все расставит по своим местам. Даже жесты после боя были рассчитаны и отработаны перед зеркалом.

– Это все деньги, – объяснял Абдул-Меджид. – Пойми, жесты создают твой имидж точно так же, как и кулаки. А имидж делает деньги… И еще много потом найдется желающих повторить пусть и не тебя, потому что это невозможно, но хотя бы твои жесты. Но им при этом будет казаться, что они повторяют не твои жесты, а именно тебя. Будь к этому готовым.

Нариман соглашался легко. Он никогда не был жадным до денег человеком, но желал жить безбедно, получая от жизни удовольствие.

Но значительно выше, нежели наличие денег на счету, для него было положение в обществе. И именно поэтому он и возглавил собственный отряд сначала в Ираке, а потом, когда в Ираке почти все относительно крупные отряды были уничтожены, по приказу командования перебрался в Сирию. Завершив выступления в «шестиугольнике» в соответствии с возрастом, Нариман чувствовал усталость от постоянных тренировок. Но вместе с этим он чувствовал, что его былые достижения постепенно отодвигаются куда-то назад, начинают забываться не только окружающими людьми, но даже им самим, словно это все происходило не с ним, а с кем-то другим и вообще события происходили в каком-то ином измерении, что ли. Однажды он заговорил об этом с Абдул-Меджидом, и оказалось, что тренер сам через это прошел. Будучи когда-то знаменитым спортсменом, он рассчитывал, что слава его будет длиться всегда. Но она окончилась быстро и неожиданно – однажды на первенстве республики по вольной борьбе его просто не узнали на входе и не хотели пропускать без пригласительного билета, который он оставил дома – просто привык к тому, что его узнают. Ладно хоть неподалеку оказался президент республиканской Федерации вольной борьбы. Услышав громкий спор, он подошел, проверил список приглашенных и от руки вписал в него еще одну фамилию.

– Извините, мы забыли вашу фамилию внести в список… – извинился президент и поспешил дальше по своим делам. Может быть, еще кого-нибудь в список вносить у другого входа. Но ни список, ни пригласительный билет не могли заменить простого узнавания лица, которого немолодой уже мужчина так желал.

Абдул-Меджид тогда понял, что время его былой славы давно прошло, как уходят силы некогда отлично тренированного тела, и он со своим опытом прошлых побед уже мало кому нужен. Что было вчера, так вчерашним днем и останется, а сегодня день уже новый. Вот тогда бывший борец и решил стать тренером. Но тренер, даже воспитавший нескольких чемпионов мира, никогда не имеет такой славы, как его воспитанники. И только вместе с Нариманом Бацаевым былая популярность вернулась к Абдул-Меджиду. Его снова стали узнавать на улицах, парни стали указывать в его сторону, говоря о нем своим девушкам, и уважительно здоровались с ним, прижимая к груди правую руку, хотя он мало кого из них помнил. Да, скорее всего, даже и не знал никогда. Может быть, когда-то и где-то поздоровался, но чисто «за компанию». Может быть, даже руку кому пожал, коснулся щекой его щеки, как это принято на Кавказе, однако для человека это значило многое, и помнить он об этом будет долго.

Свою историю Абдул-Меджид рассказал Нариману, и тот загорелся:

– Давай придумаем вместе что-нибудь такое, что о нас всегда помнить будут! – предложил Бацаев. – Ты же умеешь придумывать! Придумай…

Абдул-Меджид пообещал пораскинуть мозгами. И пораскинул. Дважды он предлагал Нариману уйти в моджахеды. Официально это называлось «поехать на учебу в исламский университет в Турцию». Но все прекрасно знали, что это за учеба. Знал это и Нариман и даже объяснял свой отказ вполне здраво. Простых моджахедов в ИГИЛ воюют десятки, если не сотни или даже тысячи. И едва ли кого-то из них помнят дома, в родных городах и селах. И едва ли уважают их и гордятся ими. В этом было у Наримана большое сомнение.

– Если поехать туда, чтобы возглавить какой-нибудь отряд… – вырвалось у Наримана совершенно случайно.

– Я поговорю с братом, когда он будет снова звонить, – пообещал Абдул-Меджид.

Старший брат тренера, уже очень старый Камил, был известным имамом. Все в селе знали, что он служит в ИГИЛ, и даже свою мечеть имеет где-то на Ближнем Востоке, то ли в Ираке, то ли в Сирии, и там ведет свои службы для моджахедов. Камил тоже окончил исламский университет в Медине, только учился на факультете богословия.

Необдуманная фраза тренера автоматически значила, что два первых предложения, высказанные Абдул-Меджидом, тоже шли от Камила, и одновременно предполагала, что это было сказано только вскользь, не совсем серьезно. Но Камил, видимо, хорошо представлял, что многие из эмиров захотят иметь среди своих моджахедов такого бойца, как он. Это сильно подняло бы авторитет любого эмира. Но Нариман отводил себе другую роль, стремился к другому. Он давал сам себе оценку и хорошо знал, чего стоит одно его имя.

Но если первые два предложения, высказанные Абдул-Меджидом, пришли довольно быстро и одно за другим, то новое предложение затянулось. Даже сам Нариман уже начал было забывать о своем высказанном желании. А Абдул-Меджид задал вопрос:

– А меня к себе в отряд возьмешь?

– А ты не слишком стар для войны? – спросил Нариман.

– Ты и сам знаешь, что здоровья мне еще хватает.

Однажды Абдул-Меджид приволок Нариману на цепи противника для спаррингов – молодого медведя в наморднике и со срезанными когтями. Но сила у медведя была не в зубах и когтях, а в мощных лапах. И Нариман по настоянию тренера вынужден был с медведем бороться. Причем борьба эта была настоящей борьбой за жизнь. В итоге Нариман медведя просто задушил болевым приемом, предварительно сломав ему лапу. Но уже тогда будущий эмир прекрасно понимал, сколько сил требовалось тренеру, чтобы этого мощного, несмотря на возраст, зверя притащить в спортивный зал, если даже цыгане на ярмарках водят такого за кольцо, продетое в нос, и обычно вдвоем, а Абдул-Меджид притащил его за цепной ошейник и в одиночку. И даже, как он сам потом рассказывал, на зверя намордник надевал. Значит, силушка у него еще имелась немалая.

Майор Смурнов пошел проводить капитана Одуванчикова на плац, который давно уже стал вертолетной площадкой – строить отдельную не захотели, использовали стандартный проект военного городка. Это было правильным решением, поскольку традиционный плац сводному отряду спецназа военной разведки был без надобности. Для проведения строевых занятий у бойцов просто не было времени. Строевой учебной подготовкой солдаты занимались в своих бригадах, а на Северный Кавказ приезжали только воевать.

Два взвода роты должны были ждать командира в двух вертолетах «МИ-24». Но по дороге майор с капитаном, чтобы потом не возвращаться, свернули к воротам, где стояли три грузовика и где командир разведроты должен был передать карту и инструкции оставленному вместо себя командиру первого взвода старшему лейтенанту Анисимову.

– Кого вместо себя оставишь? – поинтересовался начальник штаба, как показалось командиру роты, излишне заинтересованно.

– Как всегда, командира первого взвода старшего лейтенанта Анисимова.

– Не слишком ли он мягкий? – выразил майор свои сомнения.

– Он самый толковый, и по выслуге пора уже ему свою роту получать. А мягкость его… она…

– Мягкость с женщинами хороша, – не дал ему Смурнов завершить фразу. – А с солдатами пожестче надо! Так они лучше понимают!

Одуванчиков снова не стал спорить, только пожал плечами, оставляя свое мнение при себе. Сам он всегда старался вести себя с солдатами как можно мягче. А женщины в его роте не служили.

– Ты это… Василий Николаевич… – начал было майор, но остановился, видимо не решаясь затронуть тему.

– Что, товарищ майор? – Одуванчиков уже, кажется, понял, что хотел сказать начальник штаба и на какую тему желал перевести разговор.

– Да, я хотел с тобой поговорить о твоей семейной жизни… Извини уж, что на ходу, просто к месту пришлось.

– Я слушаю, товарищ майор, – Одуванчиков внешне оставался невозмутим, но внутренне весь напрягся аж до боли в мышцах. Он понял, что вести, а точнее, как он сам их называл, сплетни, дошли уже даже сюда, до командования отряда, и наверняка как-то скажутся на его службе. А служба для капитана была не менее важна в жизни, чем семейные отношения.

– Ты, случаем, не стремишься подставить старшего лейтенанта Анисимова?

– Напротив, товарищ майор. Я стремлюсь предоставить ему возможность зарекомендовать себя с наилучшей стороны. Добавляю ему ответственности, а также предоставляю возможность показать себя в качестве командира роты. Я правда считаю, что он давно уже этого достоин.

– С одной стороны, это мудро. Анисимов себя отлично проявит, ему дадут очередное звание и отправят дослуживать в другую бригаду на первую же свободную должность. При этом твое решение и благородно. Как ни поверни, ты все равно в выигрыше. Но с другой стороны, а если со старшим лейтенантом что-то случится? Как ты тогда себя будешь чувствовать?

– Что с ним может случиться, товарищ майор? Вы о чем?

– Ну, у нас же боевые действия идут… Случиться может всякое…

– Мы все под богом ходим. И Анисимов, и я, и вы. И подполковник Репьин тоже не смог от пули спрятаться. Вы правильно говорите, у нас идут боевые действия. И никто не застрахован от ранения или смерти. Если с Анисимовым что-то случится, значит, судьба так распорядилась. И я отнесусь к этому так же, как к потере другого командира взвода, не больше.

– А разговоры пойдут… Ты сам понимать должен…

– Так что же мне, собой Анисимова закрывать прикажете, товарищ майор? Он единственный старший лейтенант среди других командиров взводов. Есть еще один, командир саперного взвода, но он летит со мной в одном вертолете. И именно Анисимов, я считаю, должен меня заменять в роте. А от вражеской пули я защищен не больше, чем он.

– Ну смотри, Василий Николаевич. Мое дело – предупредить. А твое – обдумывать каждый свой ход.

– Спасибо за заботу, товарищ майор, – сухо и сдержанно, с некоторой обидой в голосе, ответил капитан Одуванчиков.

Но подумал он о другом. Майор Смурнов жаждет рассчитаться с Нариманом Бацаевым за свое старое поражение в «шестиугольнике». Но использовать желает не собственные силы, а силы разведроты, многократно превосходящей банду по численности. Если Бацаев погибнет, что будет чувствовать Смурнов? Удовлетворение? Радость? Все это как-то не вязалось в голове командира разведроты с понятием о благородстве бойца.

Три тентированных грузовика стояли перед воротами. Там же был сержант из комендантского взвода, готовый по команде дежурного по КПП прапорщика распахнуть ворота. Последний в ряду грузовик, обладавший иными осветительными приборами в отличие от двух первых, светил рассеянным зеленым светом.

– Прислали на испытания светодиодную ленту. Пока поставили на одну машину, – объяснил майор Смурнов, опережая вопрос капитана. – Мы же здесь как подопытные кролики, все на нас испытывают, только вот за сами испытания недоплачивают… На всем экономят.

– А почему поставили только на одну машину? – спросил командир разведроты.

– На другие просто еще не успели.

Зеленый свет выходил из фар узкой маскировочной полосой, как только допускали специальные накладки на фары.

Старший лейтенант Анисимов вышел из кабины переднего грузовика, едва заметив приближение командира роты и начальника штаба сводного отряда.

– А что с кузовом? Тоже испытания? – спросил Одуванчиков.

– Да. Керамические противопулевые панели высотой в человеческий рост. Теперь борт можно прострелить только из крупнокалиберной снайперской винтовки или из крупнокалиберного пулемета. Но такое оружие даже бронетранспортер рвет, как бумагу. Считай, что машину значительно бронировали, при этом практически без утяжеления. Панель легкая, руками ставится.

– Проверим, – согласился капитан. – Надеюсь, сгодится, – и протянул руку старшему лейтенанту Анисимову, словно давно с ним не виделся.

– Товарищ майор, – согласно Уставу внутренней службы обратился Анисимов к старшему по званию, – разрешите обратиться к товарищу капитану?

– Обращайся, – махнул рукой Смурнов, вытаскивая свою старенькую кнопочную трубку и набирая под светом фонаря у ворот какой-то номер.

– Товарищ капитан, три вверенных мне взвода ждут команды. Все сидят по машинам, – доложил Анисимов.

Одуванчиков разложил на ступеньке кабины передового грузовика карту с отметками оперативного отдела.

– Сюда смотри, Сергей Николаевич, – показал капитан пальцем. – Вот этот поворот дороги в оперативном отделе оценили как идеальный для осуществления засады. Предполагают, что эмир Волк устроит ее именно здесь. – Одуванчиков посмотрел на свои командирские часы – подарок после выпуска из училища. – Ты должен ехать не спеша. Скорость не более тридцати пяти километров в час. Тогда прибудешь вовремя. Засада будет тебя ждать, обстреляют. Ты высадишься в кювет – он там достаточно глубокий, как полнопрофильный окоп, и развернешь взводы к обхватной атаке. Предупреди бойцов, чтобы стрельба велась только понизу, потому что сверху ударим мы. У нас как раз времени останется на высадку и на марш-бросок. Мы практически на бегу в бой ворваться должны. Если успеем, местность заминируем. Это значит, что твоим трем взводам глубокое наступление противопоказано. Все понял?

– Так точно, командир. Все ясно.

– Тогда сам пересядь в кузов и других командиров взводов пересади. А в кабину усади заместителей командиров взводов. Эти места пустовать не должны. Бронежилеты у всех завкомвзводов есть?

– Так точно. Все к бою готовы.

– Выполняй!

Майор Смурнов как раз убрал в карман свою трубку, завершив разговор. А со стороны гаража уже слышалось лязганье гусениц.

– Обнаружил, что БМП в строю нет, – объяснил майор. – А мы запланировали прикрытие для роты. Вот позвонил дежурному по автороте. Оказывается, машина уже выехала… Вон она. Зря звонил, деньги тратил…

– Так деньги-то на трубке, наверное, казенные, как у всех офицеров отряда? – заметил капитан Одуванчиков, которому фраза о деньгах резанула слух.

– Куда их потратить, мы бы нашли… – отмахнулся Смурнов.

Боевая машина пехоты как раз пристроилась за последним грузовиком и грозно пошевелила спаренной с пулеметом тридцатимиллиметровой пушкой на башне, подтверждая свои намерения выступать в виде прикрытия и бороться со всякой угрозой.

Майор махнул рукой в окно КПП, где его команду ждал дежурный прапорщик, приблизившись для лучшего обзора к стеклу. Прапорщик, в свою очередь, вышел на крыльцо и дал команду сержанту комендантского взвода, который сразу распахнул ворота. Грузовики двинулись на выезд, а БМП последовала за ними, по-прежнему пошевеливая пушкой вместе с башней – то ли с преждевременной угрозой неведомо кому, то ли просто проверяя механизм после ремонта. Начальник штаба только головой покачал:

– Едва отремонтировать успели, и сразу в бой. Когда только новую технику пришлют? А то все обещают и обещают… А ты все – «деньги, деньги». Пойдем, что ли, на площадку…

Когда офицеры приблизились к бывшему плацу, два вертолета «МИ-24» уже были готовы к взлету, их лопасти крутились, создавая ветер. Но этот ветер не поднимал пыль, потому что вертолеты отсюда взлетали по несколько раз в день и всю пыль давно уже разогнали в стороны…

Место для командира роты было забронировано у передней стены, рядом с дверью в кабину пилотов. Там располагались три кресла от пассажирского самолета. То, что лететь пришлось спиной вперед, Василия Николаевича ничуть не смущало. Он легко переносил любые перелеты и связанные с ними неудобства. Возраст и физическая подготовка позволяли не считаться с ними.

Пожав на прощание руку начальнику штаба и ничего не разобрав за шумом лопастей из того, что майор говорил, Одуванчиков закрыл дверь. Бортмеханик, проверив дверь, ушел в кабину, и вертолет почти сразу загудел натужнее, готовясь набрать высоту. Усевшись в кресло, он рассмотрел солдат, расположившихся на боковых раскладных сиденьях – не слишком удобных, особенно если сидишь с парашютом за спиной. Но в этот раз парашютов у бойцов не было, но стандартные рюкзаки тоже мешали. Более того, парашют носится так, что на нем можно даже сидеть, чего нельзя себе позволить, используя рюкзак. Он и носится значительно выше и вообще содержит в себе предметы, которые можно раздавить собственным весом. Командир осмотрел бойцов, убедился, что все спокойно, и закрыл глаза, мечтая уснуть и увидеть тот же сон, что снился ему, когда Одуванчикова подняла «тревога», через дежурного объявленная командиром сводного отряда подполковником Репьиным.

Но приятный сон возвращаться не желал. Вместо этого перед закрытыми глазами вставало мягкое и спокойное, даже отчасти красивое лицо с правильными чертами – лицо старшего лейтенанта Анисимова. И такое же правильное, почти кукольное лицо жены капитана Александры. С этим капитан Одуванчиков и уснул, приказав себе проснуться, когда вертолет будет сбрасывать высоту и приближаться к месту высадки спецназа. Он хорошо знал, что тренированное подсознание разбудит его строго в нужный момент, как бывало всегда. Точно так же, как командир, спали и бойцы разведроты, обученные тем же Одуванчиковым засыпать по приказу и просыпаться в нужный момент.

Кому-то снился дом, домашнее застолье, когда вместе собираются за столом по случаю какого-нибудь праздника отец, мать и сестра, кому-то снилась его девушка, любящая и ждущая возвращения солдата со службы. Кому-то снился его собственный сын – был в роте и такой солдат, которому пришлось отправиться служить, оставив дома жену с ребенком, причем служить в спецназ военной разведки этот призывник напросился сам, поскольку подходил для такой службы по всем физическим параметрам[20].

А самому командиру разведроты снилась, если только можно было назвать сном его полубредовое состояние, естественно, его красавица-жена. Снился ему и командир первого взвода, и другие солдаты и офицеры, которые, конечно же, не могли не заметить, что старший лейтенант Анисимов начинает неровно дышать, стоит только ему увидеть Александру. Началось это давно, еще с тех времен, когда Одуванчиков получил под свое командование разведроту и приехал из другого региона в военный городок. Старый командир роты не только передавал новому свои дела, он еще и оставлял ему свое жилье – половину дома на две семьи в ДОСе[21]. А вторую половину дома занимал со своей семьей немолодой уже старший прапорщик Михаил Юрьевич Шевченко, служивший в должности старшины той же разведроты и носивший среди солдат кличку Лермонтов – за имя и отчество.

Когда прибыл контейнер с вещами, Александра встретила его на семейной машине на станции и сопроводила грузовик до места назначения, после чего позвонила на службу мужу. Тот хотел было попросить помочь с разгрузкой старшего прапорщика Шевченко, чтобы тот и сам занялся физической работой, и солдат свободных подогнал, но старший прапорщик оказался занят: в ротной каптерке раскладывал для солдат нижнее белье – рота, как оказалось, готовилась к бане. Одуванчиков еще в дверях каптерки понял, что он со своей просьбой пришел не вовремя – старшина роты обычно сопровождает солдат в баню, это его прямая обязанность, – и не стал ни о чем просить Михаила Юрьевича. Вместо этого он обратился с просьбой о помощи к оказавшемуся там же командиру первого взвода старшему лейтенанту Анисимову. Тот пообещал подойти, взяв с собой несколько солдат из взвода.

– Да у меня вещей мало, половина контейнера едва набралась, – успокоил командир роты старшего лейтенанта, видя его недовольное лицо. – Вдвоем бы справились.

Но Анисимов не только пришел раньше Одуванчикова, он все же взял с собой парочку солдат крупного телосложения, и, когда капитан подошел к своему дому, разгрузка контейнера уже была завершена, а старший лейтенант, стоя у калитки палисадника, разговаривал о чем-то с Александрой. При этом лицо у старшего лейтенанта было красное, как у рака, и капитан Одуванчиков сначала списал это на физическую работу, к которой Анисимов был непривычен, хотя и имел разряды по нескольким видам спорта. Но вскоре он свое мнение переменил.

– Уже завершили? Опоздал я… Начальник штаба батальона задержал, – словно извиняясь за опоздание, проговорил Одуванчиков.

– Представляешь, Вася, а мы с Сережей не только земляки, мы еще и в одной школе учились, только я на два года младше, – отчего-то смущаясь, стала что-то объяснять Александра. – И вот, надо же, где встретиться довелось…

– Так вы что, незнакомы? – спросил Василий Николаевич.

– Знакомы… – покраснев еще сильнее, хотя, казалось, больше уже и некуда, сказал старший лейтенант.

– Хорошо знакомы, – добавила Александра многозначительно.

Это ее «хорошо» наверняка что-то значило, но капитану Одуванчикову было не до расспросов. Он сам смутился от своего опоздания и от того, что всю работу уже сделали без него. Его смущение не позволило ему сразу выяснить отношения. Тем более неподалеку, на крыльце дома, стояли два солдата из взвода Анисимова. А выяснять отношения при посторонних капитан никогда не любил.

Он прошел в дом мимо солдат, вытянувшихся по струнке перед новым командиром роты, пожал им руки и поблагодарил, чем несколько смутил парней – обычно офицеры подобные услуги воспринимают как обязательные. Александра прошла за ним в дом и сразу направилась в кухню, где уже был накрыт стол.

– Сначала солдат накорми, им в баню надо торопиться… – остановившись в дверях, сказал ей Одуванчиков.

В ответ жена только сердито громыхнула какой-то посудой.

В тот день она все сделала, как он просил. Накормила сначала солдат, для которых домашнее застолье было праздником после гарнизонной столовой, потом позвала в кухню мужа и Сергея Николаевича. За столом все прошло обыденно, без каких-либо эксцессов.

Эксцессы начались через несколько дней, когда Василий Николаевич пришел домой пообедать чуть раньше, чем обычно, и увидел, как входит в дом его жена – с растрепанными волосами и в слегка порванном на груди платье.

– Что-то случилось? – спросил Одуванчиков.

– Случилось, – коротко и сердито ответила жена.

– Что такое?

– В магазин пошла, очередь отстояла, все нормально. Потом заходит эта ненормальная, хватает меня за волосы и при людях таскать начинает! Вон, платье порвала! Ладно хоть один мужчина в магазине оказался, оттащил ее. А то ведь убить обещала, если я от ее мужа не отстану! А я его и видела-то за все последние годы только один раз, когда контейнер с вещами пришел! Не знаю уж, что он ей наговорил!

– Кто? – не понял Одуванчиков.

– Да твой Анисимов! Старший лейтенант.

Василий Николаевич вспомнил красную физиономию Анисимова в тот самый день и понял, что покраснел старший лейтенант не от физической работы. Вспомнил он и то, как непривычно вела себя тогда же и сама Александра, и ему многое стало понятно.

– Между вами раньше что-то было? – спросил он более серьезно, чем тема разговора того заслуживала.

– Еще не хватало, чтобы и ты меня сейчас начал за волосы таскать и бить! – Александра поддержала тон разговора и ответила так же: – Ну, было когда-то… Это же школьная любовь. Дела давно прошедших дней… Об этом сейчас и вспоминать нечего. – Она вдруг резко сменила тон разговора и на какой-то момент стала прежней, хорошо знакомой и нежной: – Но ведь сейчас у меня есть ты. Самый лучший на свете, самый любимый и любящий. И я ни на кого тебя менять не собираюсь. А то, что раньше было, – это детство.

– День вчерашний, – в свою очередь сменив тон разговора, сказал он и обнял жену.

– День вчерашний, – твердо повторила Александра и прижалась лицом к плечу мужа. – Но ты все же поговори с Анисимовым. Пусть он свою жену утихомирит. А то я и в магазин выходить не смогу…

– Поговорю… – пообещал Одуванчиков, даже не понимая, как и с какой интонацией он заведет подобный разговор со своим командиром взвода. – Завтра же поговорю. Обещаю…

Конечно, Абдул-Меджид во время борьбы на тренировках во всем уступал Нариману – и в силе, и в скорости проведения приемов, и в быстроте принятия решений, и во многих других компонентах, но когда однажды возникла проблема с партнерами по спаррингам, тренер бросил клич среди односельчан. Легко набралось полтора десятка желающих потренироваться вместе с Бацаевым, тогда еще не носившим звание чемпиона промоушена, но уже ставшим двукратным чемпионом мира. Абдул-Меджид сам отбирал подходящих через тренировочные схватки с самим собой. Он победил всех до последнего, хотя сам к завершению испытания дышал как загнанная лошадь. А завершив последнюю схватку, долго сидел на ковре, засунув голову в волосатые колени, и встал на ноги только после того, как Нариман подошел к нему, протянул руку и поднял. Тем не менее троих для спаррингов с Нариманом тренер все же выбрал. Правда, на следующий день один из них не пришел на тренировку, сославшись на то, что «старик сильно поломал» его накануне и он повредил спину. И Абдул-Меджиду пришлось самому заменить молодого парня и вспомнить, что и он когда-то был молодым.

– А функционал[22] тебя как, не подведет? – спросил Нариман.

– У меня есть то, чего многим молодым не хватает.

– И чего же им не хватает?

– Силы духа! В этом компоненте я и с тобой могу еще потягаться при необходимости.

– Да, здесь я, пожалуй, соглашусь, – раздумчиво ответил Бацаев, отлично знающий характер своего бывшего тренера, его упорство и упрямство и нежелание признавать себя побежденным.

– Ну так что, Абдул-Меджид, ты готов мне что-нибудь предложить?

– Что я тебе могу предложить? Я просто наемный работник, которому ты платил зарплату. Я никогда не был твоим менеджером и не знаю твои финансовые возможности. Я только тренировал тебя. Да и то лишь в одной борьбе. А, скажем, боксу тебя другие люди обучали – сначала колумбиец, потом мексиканец. А теперь, в нынешние времена, все упирается в деньги, как мой брат говорит. Так уж повелось. Каждый эмир создает и вооружает свой отряд на свои собственные средства. Я знаю, что ты не беден, но и не знаю, настолько ли ты богат, чтобы создать отряд. Для начала хотя бы небольшой, хотя бы в сотню человек. А потом, если будешь людям хорошо платить, они сами к тебе потянутся. Ты будешь зарабатывать на этих людях. Тебе решать.

– Я должен посчитать, как долго я смогу платить. Да и семью без денег я держать не могу. Дома тоже что-то оставить следует. Не все же на брата взваливать…

– Посчитай… – мрачно откликнулся бывший тренер. – Если потянешь, я беру на себя всю организацию. И тоже свои возможности посчитаю. Может, смогу тебе чем-нибудь помочь. Может, даже взаймы дам…

– Ты или твой брат? Это разные вещи.

– Я с его помощью. И людей тебе подобрать берусь. Главное – их не обманывать. Иначе получится, что обманщик – я. Наобещаю одного, а на деле совсем другое выйдет. А обратного пути уже ни у кого не будет. Оттуда не бывает обратной дороги. Я надеюсь, что это только до поры до времени, но кто-то иначе думает…

Считал Нариман недолго. Как раз в село приехал из Ирака друг детства Наримана, простой моджахед по имени Батал. Приехал якобы в отпуск. Батал так много и красиво рассказывал про свою жизнь, такую развеселую и беззаботную, что Бацаев невольно задумался, не является ли он простым вербовщиком, никогда не покидавшим территорию Турции или Саудовской Аравии, а теперь заехавшим в родное село за новой добычей. Тогда же был убит и капитан МВД, сельский участковый, собиравшийся выйти вскоре на пенсию. Участкового многие уважали и его убийство не одобряли. И тогда же исчез из села Батал вместе с несколькими молодыми парнями, оформившимися на учебу в исламский университет Медины. Нариман подумал, что Батал вернулся в Турцию или в Ирак. А тут и для него самого пришло предложение с той стороны. И Нариман собрался в дорогу вместе с Абдул-Меджидом…

Визу они оба оформляли, естественно, в Турцию, чтобы избежать лишних вопросов. А оттуда уже собирались перебраться в Саудовскую Аравию. В документах, предоставляемых в многофункциональный центр, целью поездки обозначили обучение в исламском медресе. Относительно Наримана заявленная цель поездки сомнений не вызвала. Хотя он и был уже немолод, но в студенты еще годился. Но вот возраст Абдул-Меджида вызывал сомнения. Разные женщины несколько раз переспросили тренера, не поздно ли ему учиться. Абдул-Меджид возмутился:

– А вам какое дело? Я с возрастом только, может быть, мудрости набрался. У меня с Америкой никогда проблем не возникало. На каждый бой своего ученика Наримана летал, секундировал ему. А тут соседняя Турция, и что-то не так… Выпускать не желаете!

Женщины в многофункциональном центре разом повернули головы и посмотрели на Наримана. Хотя они были женщинами, то есть существами далекими от всяких мужских забав вроде спортивных единоборств, имя Наримана Бацаева они от мужей и братьев многократно слышали. Да и от детей тоже. Но не подумали, что это тот самый знаменитый боец. После этого документы были оформлены сразу, оставалось только наведаться к турецкому консулу. Но и там никаких вопросов не возникло. Консул, похоже, отлично знал, что представляет собой исламское медресе, кто едет туда и с какой целью.

Так тренер вместе с учеником оказались сначала в Турции, потом в Саудовской Аравии, а потом и в Ираке…

Нариман Бацаев намеренно сбавил шаг, оттягивая до последнего момент, когда будет виден его родной дом. В палисаднике углового дома, что располагался через дорогу, росло несколько деревьев винной ягоды. Когда Нариман уходил из дома, деревья были еще молодыми. Теперь они выросли, составляли в высоту около четырех метров и закрывали половину окна на втором этаже.

Несмотря на осеннее отсутствие листвы, Нариман свой дом не сразу увидел. И вдруг загорелся свет. Загорелся там, где окна никогда раньше не было. Нариман подумал было, что ему привиделось, но нет. За окном показалась девичья фигурка, которая задвинула плотные тканевые шторы. Но свет пробивался и сквозь них. Что это было за наваждение, он не понимал. Может быть, просто отражение окна? Но тогда свет должен отражаться в какой-то поверхности. Он остановился и замер. И, как оказалось, остановился вовремя. Из-за угла вышел пожилой человек, едва-едва передвигающий шаркающие ноги, и двинулся в сторону Наримана. Не остановись Нариман вовремя, он бы просто мог в темноте столкнуться со стариком и уронить его, поскольку старик смотрел только себе под ноги, а по весу он был, наверное, вдвое легче эмира.

– Здравствуйте! – сказал Нариман, не узнавая старика, может быть, просто потому, что за семь лет успел забыть многие лица. Да еще и темнота мешала узнаванию.

– Здравствуй, сынок, – ответил старик, с трудом переводя дыхание и глуша слова кашлем. – А ты кто такой и чего по ночам тут шляешься? – и посмотрел на автомат, что висел на плече Бацаева. Автомат в темноте старик все же рассмотрел.

– Я домой иду. Я Нариман Бацаев. Вон мой дом, за углом, через дорогу. А вы кто? – спросил Нариман, хотя по кашлю уже узнал старого Абдурагима Нажмутдинова, хозяина углового дома, мимо калитки которого он только что прошел и сын которого был в детстве лучшим другом Наримана.

Старый Абдурагим сам, как говорили, не знал, сколько ему лет, как не знали этого и односельчане старика. Но еще в те давние времена, когда Нариман отправлялся в Ирак, Абдурагим был уже очень стар, и Бацаев не думал даже, что застанет старика в живых. Впрочем, он никогда и не вспоминал о нем так, как вспоминал иногда других своих соседей.

– Родители меня назвали Абдурагимом, – ответил старик, слегка замысловато подтверждая предположение Наримана. – А у отца моего фамилия была Нажмутдинов, и он мне ее оставил незапятнанной. И я оставляю ее своему сыну такой же в отличие от тебя.

– А чем же я запятнал фамилию своего отца? – Нариман расправил во всю ширину свои мощные плечи. Его сильные руки сжимали автомат до боли в пальцах. А у старика в руках был только посох, на который он опирался при ходьбе, чтобы не упасть. Но и посох был тяжел, и старик с большим и заметным трудом его носил, часто останавливаясь, чтобы прокашляться.

Старик положил на автомат Бацаева сначала только взгляд, а потом и руку:

– Хорошее у тебя оружие. Нам бы в войну такое! Мы бы немцев быстро прогнали.

– Всему свое время… – ответил Бацаев, только чтобы избежать молчания, во время которого мысли его начинали метаться. Трудно было сообразить, чего старик хочет и как ему самому себя с ним вести. – А автомат и правда хороший, еще советский. Тогда умели делать хорошее оружие. Это не сейчас…

Старик, казалось, смягчился от этих слов и предложил:

– Ладно. Домой ты еще успеешь, пойдем-ка ко мне, чайку попьем. Сын, думаю, не откажется тебя принять, раз уж я не отказался. Вы же с ним в детстве дружили. А Наби друзей не бросает. Он тоже поговорить захочет. Пойдем, не бойся, мы не кусаемся.

Нариман думал было отказаться – все-таки с женой провести время ему казалось более правильным, но последняя фраза задела его за живое. Больше всего на свете Бацаев опасался прослыть трусом, поскольку он не был таким никогда. Тем более что зайти к Наби он все равно хотел чуть позже. А до визита дома или после – какая в принципе разница. Сразу даже лучше – потом, когда уже будет поздно, людей не беспокоить.

– Я ничего и никого не боюсь, – все же сказал он.

– Тогда пойдем. – Старик положил ему руку на плечо. В какое-то мгновение Нариман представил, как сбивает эту руку ударом своей правой руки, левая при этом захватывает рукав и дергает его на себя, одновременно разворачивая неустойчивое на ногах тело, а правая рука, продолжая движение, делает круг и захватывает старику горло. Дальше, когда левая рука цепко хватается за запястье правой, следует элементарный удушающий прием. Только нельзя отпускать старика даже после того, как он, если знаком с этой командой, постучит по своему телу или по телу противника, демонстрируя полную сдачу. А на землю следует опустить уже бездыханное тело. Никто не сможет доказать, что сделал это именно Нариман Бацаев, хотя и можно будет подтвердить его присутствие в селе в момент убийства старика. Но его присутствие не может быть доказательством. И что с того, что Бацаев владеет приемами борьбы, опасными для жизни? Да этими приемами владеет каждый третий дагестанец! Неслучайно же говорят, что дагестанцы рождаются с разрядом по борьбе. В таком случае подозревать следует всех жителей села мужского пола, исключая разве что ровесников старика, если таковые найдутся, и малолетних детей. Но в том-то и крылась правда, что только один эмир Волк мог за совершенное осудить себя. И он бы осудил.

Так что Нариман выбросил из головы только что промелькнувшее представление. Он, как и любой представитель его народа, умеет уважать возраст. И он не трус, а убийство беззащитного старика было бы поступком труса. Это наваждение, подступившее так внезапно и резко, длилось всего долю секунды. В итоге Нариман понял, что никогда не сделает то, что ему пригрезилось. Воспитание требовало от него уважительного отношения к старшим по возрасту, особенно к настолько старшим.

– Ну пойдемте… – принял Нариман приглашение, хотя чувствовал от него некоторую угрозу. Но это была, скорее, угроза сло́ва, которое старик готов был произнести конкретно для него, Наримана Бацаева, прозванного в далеком Ираке эмиром Волком. Но он же откровенно назвал себя, он представился старику, назвался его соседом. И теперь дело сводилось к тому, что старик может позволить себе сказать ему что-нибудь в укор. А какой может быть укор? Да, Нариман стал боевым эмиром, а отнюдь не мирным правителем; да, он стал бороться за создание исламского государства доступными ему средствами и методами. И это был его личный выбор. Выбор стоит перед каждым человеком. Хотя бы раз в жизни, но перед каждым. На какую сторону встать? Рисковать ли своей жизнью и своим благополучием ради каких-то идеалов? А чьи это идеалы – вопрос не самый главный. Нариман хорошо помнил рассказы отца про своего прадеда, отцовского деда, который во время революции встал на сторону большевиков не потому, что сам был большевиком, а только потому, что видел за большевиками будущее. И прадед отточил шашку, доставшуюся ему от отца, и пошел воевать. Это было будущее его народа, так ему думалось. А Нариман выбрал свою стезю. И кто имеет право корить его этим?

Хотя толика сомнения в его рассуждениях была, хотя он сознательно стремился эту толику приглушить, сделать полностью ничтожной и малозаметной, он понимал прекрасно, что отправился воевать только потому, что хотел возвращения своей былой славы. Точно так же, как хотел этого его тренер Абдул-Меджид, который тоже не желал стать всеми забытым и жить вчерашним днем. Не хотелось самому стать вчерашним днем.

Старик Нажмутдинов пошел первым, толкнул калитку своего двора из тонкого профилированного стального листа. Калитка оказалась незапертой и легко поддалась несильному нажатию. Они вошли во двор, и за их спинами пружина калитку закрыла. Во дворе была полная темнота, сгущенная кронами ветвей. Уличные фонари еще не зажглись – датчики освещенности, как и датчики движения, в селе еще не вошли в обиход, и свет во двор проникал только от такого же темного неба, по большей части затянутого тучами, только две или три звездочки светились на горизонте, но их свет до двора старого Абдурагима не доставал. Старик громко постучал своим посохом в ворота из того же профилированного стального листа, и во дворе сразу же загорелась ярким белым светом светодиодная лампочка.

Абдурагим взошел на крыльцо под низким козырьком, поставленным на прогнившие и трухлявые укосины-упоры.

– Укосины сменить бы надо… – заметил Нариман словно бы между делом, наклоняясь при входе на крыльцо, чтобы не задеть головой почти падающий козырек. – А то ведь и свалиться на голову может. Зимой снегом сверху придавит, и все…

– Да тут столько сделать надо… – ответил старик. – Моей пенсии вместе с зарплатой Наби и на половину ремонта не хватит. Да и не зимой же ремонт делать. Сейчас вот надо дров купить. А то мерзнуть будем. Постоянно топить денег не хватит, но время от времени греться тоже надо. Особенно мне, старику. Не все же под одеялом лежать… – И Абдурагим снова надолго занялся кашлем. – А весной уже ремонтом займемся. Может, и денег подкопим…

В тесных сенях под низким потолком старик легко, на ощупь, привычным движением руки нашел выключатель, щелкнул им и показал гостю на низкую дверь, обитую старым изодранным одеялом, прибитым по периметру и через центр гвоздями через обычную дранку. Дверь тоже не говорила о богатстве хозяев. По крайней мере, в любом доме полуразрушенного Ирака или Сирии, даже если в доме отсутствовала самая необходимая мебель, дверь все равно старались поставить красивую, кто-то даже в зависимости от достатка ставил инкрустированную. Правда, Нариман не бывал в домах, где жили простые иракцы или сирийцы. Он по долгу службы навещал наиболее целые дома, где обосновалась различная инфраструктура «Аджнад аль-Кавказ» или самого ИГИЛ. Но туда вполне могли переставить любую дверь от любой квартиры. Поэтому его мнение было субъективным – судить Нариман мог только по тому, что он сам видел. И он не утверждал, что в Ираке и в Сирии жить лучше. Просто все везде живут в силу своих возможностей и потребностей. Если старый Абдурагим Нажмутдинов говорит, что на полный ремонт его пенсии и зарплаты Наби вместе не хватит, значит, дверь и на будущий год останется такой же непривлекательной. Они просто не могут себе позволить новую, даже при огромном желании. При этом Бацаев думал о том, что, привыкнув у себя в отряде разговаривать с моджахедами исключительно на «ты», он сейчас ощущал смущение и разговаривал со стариком только на «вы». Сказывалось его традиционное воспитание и непременное уважение к старшим по возрасту и жизненному опыту. Это было у эмира Наримана Бацаева в крови, а бороться против зова крови он не умел.

Нариман попытался вспомнить, какой была эта дверь раньше, когда он еще мальчишкой приходил в этот дом и открывал ее. Но память отказывалась ему служить. Казалось, что дверь и тогда уже была такой старой, только обита была другим одеялом, не настолько изношенным и ободранным. Он попытался вспомнить, зажигался ли свет во дворе при входе, но вспомнить не смог и пришел к выводу, что никогда не приходил в этот дом в темноте, хотя, скорее всего, и такое тоже бывало. Друзья-одноклассники часто навещали друг друга в разное время, а часто и школьные уроки делали вместе.

Эмир потянул на себя дверь, вошел и сразу оказался лицом к лицу с Наби, который желал, похоже, выйти, чтобы встретить отца. Друга он узнал не сразу. Наверное, сказались обильная седина в голове Наби и борода, которой раньше не было вообще, они делали друга детства старше своих лет. Но все же общие черты сильно вытянутого лица сохранились. Наби же, напротив, сразу узнал Наримана, который за семь лет тоже, скорее всего, изменился, и раскинул руки для объятий. Впечатление складывалось такое, что Наби знал о том, что Нариман обязательно зайдет к нему в гости, пожелает навестить друга детства. Одного из немногих, кто с ним действительно дружил, невзирая ни на что. Он значительно отличался от тех парней, что окружали Наримана в расцвете славы и пели ему дифирамбы, называя себя его друзьями. Наби был простым сельским парнем, незамысловатым что в словах, что в поступках. Но он был из тех, кто никогда не смог бы ударить в спину или отвернуться от человека, которому плохо. Даже от незнакомого бы не отвернулся и протянул руку помощи. А где сейчас все те, кто в расцвете славы окружал Бацаева? Он никого из них не позвал с собой, когда отправлялся за границу. Может быть, следовало кого-то позвать, с кем-то посоветоваться. Но он не позвал с собой даже Наби Нажмутдинова, хотя и поговорил с ним перед отъездом. Наби казался Нариману самым надежным из всех, кого он знал. Только ему можно было довериться. И Нариман доверился. Он хорошо знал привычку своей жены тратить деньги, которые есть у нее на руках. Как-то экономить и распределять средства на длительный срок она не умела вообще. Всегда была уверена, что Нариман еще заработает и даст ей столько, сколько она попросит. Но он сам приучил ее к такой жизни и с себя вину не снимал. Но деньги оставил не дома у жены, где они кончились бы чуть ли не сразу, а у своего товарища, будучи уверенным, что тот не потратит большую часть на себя. И даже распорядился, какие суммы выдавать жене и через какое время. Это должно было бы ее приучить к более рачительному расходованию средств. Жена, естественно, была в курсе, но ей этого не хватало, и она вынуждена была пойти работать.

Капитан Одуванчиков, как и обещал своей жене Александре, уже на следующий день, прямо с утра, пригласил командира первого взвода в ротную канцелярию. Дождался, когда выйдет командир четвертого взвода, сапер, старший лейтенант Слава Скорогорохов, вздохнул и слегка невнятно и неуверенно, даже мягко, приступил к разговору:

– Сережа… Короче, что тебя с Александрой связывает?

– Мы же с ней, командир, в одной школе учились…

– Это она мне уже сообщила. И сообщила, что у вас в школе любовь была. Первая, такая легко забывается. Все, наверное, через это прошли. По крайней мере, я за собой такой грех тоже помню.

– Это хорошо, командир, – слегка смутившись, ответил старший лейтенант. – Вопрос только в том, помнит ли твоя первая любовь тебя и твои чувства.

– Не помнит, наверняка не помнит, – ответил Одуванчиков, – просто потому, что она об этом ничего не знает. Я никогда не говорил с ней о своих чувствах. И этим, видимо, отличаюсь от тебя.

– Да, наверное, – сразу согласился Анисимов.

– Ты так говоришь, словно знаешь еще одно отличие – главное.

– Про главное отличие я промолчу, – спокойно ответил командир первого взвода, – чтобы тебя, командир, не задевать за живое. Но ты можешь на меня положиться, я тебе никакой подлости не сделаю, это я могу твердо обещать. Я по своей натуре на предательство не способен.

Одуванчиков знал, в чем это отличие состоит. Александра рассказывала ему когда-то про свою школьную любовь, что она тогда считала, будто это на всю жизнь. А получилось все иначе. Анисимов уехал учиться и женился, будучи курсантом второго курса. И она в его отсутствие тоже вышла замуж. Даже раньше, чем он женился. И этим спровоцировала его на заключение брака. Сначала она вышла за своего однокурсника из медицинского института, с которым развелась, не прожив вместе и года, – не смогла вытерпеть его постоянной беспричинной ревности. Потом вышла за Василия, которого встретила случайно уже после развода. О Сергее она Василию рассказывала, но он даже не предполагал, что тот тоже служит в спецназе военной разведки. Александра только кратко упоминала, что тот окончил Рязанское училище воздушно-десантных войск, а какой факультет, она и не знала. Или не говорила, хотя Василий спрашивал. А ведь мало ли в такой большой стране офицеров десантных войск! Оказалось, Анисимов окончил факультет военной разведки, то есть был курсантом девятой роты, в которой учился и служил сам Одуванчиков, только двумя курсами старше, и знакомы они не были. И вот судьба свела их всех троих в военном городке.

– Ладно, Сережа, – произнес тогда Василий Николаевич. – Я тебе верю, и Александре тоже. Понимаю, что ни ты, ни она меня не предадите. Только у меня к тебе есть просьба. Это даже не моя просьба, а просьба Александры. Ты уж, пожалуйста, со своей женой поговори. Приструни ее, что ли. А то Александра боится даже в магазин выходить. Ты слышал, наверное, историю о том, что в магазине произошло?

– Не только слышал, но и синяк под глазом своей ненаглядной видел. Саня тоже в долгу не осталась, теперь уже моя пусть ее боится! И синяк пусть бодягой выводит. А поговорить я могу, но только это к обратному результату приведет. Моя Валентина – это же бестия! Она сама не знает, какой фортель через минуту выкинет. Вся на эмоциях живет. Уже девять лет с ней мучаюсь. А сейчас она вообще взбеленилась!

– Рассказал что-нибудь не то? Сравнивать начал?

– Примерно это, командир. Сказал, что на ней женился, потому что Саня замуж вышла…

– Но ты все же попробуй как-то помягче поговорить, иначе мне придется взять инициативу в свои руки. Припугни моей суровостью, что ли, у меня же репутация не самого мягкого офицера. Это я только с солдатами мягок…

– Попробую. Пообещаю ей свои неприятности по службе. Это, наверное, единственное, что может ее остановить.

В этот момент в дверь канцелярии постучали.

– Войдите! – крикнул командир роты.

Вошел старший сержант Горидзе, заместитель командира второго взвода:

– Товарищ капитан, разрешите взять из стола документы? Командир взвода лейтенант Громорохов прислал.

– Бери, Автандил Гочиевич, – разрешил Одуванчиков, которому доставляло удовольствие произносить имя-отчество старшего сержанта.

Старший сержант выдвинул верхний ящик стола и быстро нашел среди бумаг то, что ему требовалось.

– Разрешите идти?

– Иди. Только дверь за собой закрой, – ответил старший лейтенант, знающий привычку этого замкомвзвода оставлять дверь открытой. – А то дует…

Командир роты ожидал, что Анисимов потребовал закрыть дверь, желая еще что-то сказать, но тот молчал. Молчал и Одуванчиков, посчитавший разговор завершенным.

Но вопрос решен до конца не был. Оказалось, что даже в сводном отряде спецназа военной разведки, куда разведрота была просто прикомандирована, начальник штаба знает о взаимоотношениях командира роты и командира первого взвода. Знает, естественно, поверхностно, но тем не менее, если слухи дошли уже сюда, значит, в родной бригаде они на слуху и языках у сослуживцев. Это радовать, естественно, не могло.

Капитану Одуванчикову досталось в вертолете, с одной стороны, самое удобное место – все-таки кресло пассажирского самолета обладает определенными удобствами, с другой стороны, самое шумное, потому что за тонкой стенкой прямо за его спиной располагался двигатель и вращающиеся валы шумели беспрестанно.

Вертолет начал идти на снижение, и это капитана Одуванчикова разбудило окончательно. Командир роты убрал с коленей и отставил в сторону свой автомат, уперев объемный глушитель в спинку своего же кресла, и раскрыл кожаный офицерский планшет, чтобы заглянуть в просчитанное в оперативном отделе отряда боевое задание. После чего посмотрел на часы и знаком подозвал к себе сидящего среди бойцов взвода старшего лейтенанта Славу Скорогорохова.

Четвертый взвод, вместе с которым летел капитан, считался в роте саперным, хотя бойцы, помимо знания минного дела, мало чем отличались от простых солдат спецназа военной разведки – они и тренировались вместе с другими бойцами, и занимались вместе со всеми. Замкомвзвода в звании старшины и со значком специалиста первого класса на груди первым заметил знак командира роты, коснулся локтя своего командира взвода и что-то прокричал ему в ухо. Старший лейтенант Скорогорохов сразу поднялся и пересел в свободное кресло рядом с командиром роты.

Одуванчиков переложил планшет на колени к командиру саперного взвода и стал водить по раскрытой на нем карте пальцем:

– Смотри, Слава, вот дорога, по которой поедут наши три взвода. Вот здесь дорогу пересекает просека, по которой тянется ЛЭП. На просеке дорога круто поворачивает, делает петлю. Я не знаю, почему так, но думаю, что это из-за ландшафта. Предполагается, что именно здесь, на повороте дороги, будет выставлена засада эмиром Волком. В долгий бой Волк вступать не любит. Он просто подорвет передовую машину и обстреляет наши силы. А потом постарается исчезнуть. Попросту смыться. У него даже сил для мощной засады нет. Естественно, что-то он получит в ответ – наши парни тоже стрелять умеют. После этого Волк, как я уже сказал, сразу предпочтет отступить. Отступать он будет, предположительно, по опушке просеки, если не по самой. Но просека еще свежая, не успела зарасти лесом. Там укрыться будет негде. Отсюда и предположение, что Волк отступать будет по опушке. Даже по двум опушкам, скорее всего, по обе стороны просеки. Это самое удобное место для прохода и одно из немногих проходимых. И рассредоточиться есть где. Во всех других местах банде придется карабкаться по скалам, а это не всем бывает по вкусу. Тем более во время карабканья неудобно отстреливаться, а сами бандиты при этом будут прекрасной мишенью. Причем почти статичной, потому что скорость передвижения снижается. Задача твоего взвода – заминировать опушку леса вдоль просеки. На это тебе отпускается тридцать пять минут. Значит, все мины взвод должен приготовить еще в полете. Время остается только на то, чтобы их выставить. Приступай!

Скорогорохов только успел перебросить данные бумажной карты на свой офицерский электронный планшет и понимающе кивнуть.

– Задачу понял, – добавил старший лейтенант, но Одуванчиков понял его слова только по движению губ, потому что двигатель вертолета зашумел неимоверно, как всегда шумит при маневрах, а вертолет как раз сейчас маневрировал между двумя извилистыми горными хребтами. Но этот шум не помешал и капитану перебросить данные на планшет, по наличию которого, пожалуй, только и можно было снайперу противника определить офицера. Поэтому в бою офицеры зачастую предпочитали пользоваться своим планшетом только в укрытии, спрятавшись за каким-нибудь большим камнем или толстым пнем.

От выстрелов снайпера чаще всего спасал стандартный металлокерамический бронежилет шестого класса от костюма оснастки «Ратник-3». У бандитов чаще всего встречались снайперские винтовки «СВД», пули которых металлокерамический бронежилет выдерживает в отличие от старого, более тяжелого металлического бронежилета, передние пластины которого порой пропускают пулю в тело, и она пролетает насквозь и ударяется в заднюю стенку бронежилета, которую преодолеть не может, рикошетит и возвращается снова в тело, кувыркаясь и наматывая на себя внутренности человека. Это, естественно, означает смерть, и хорошо тому, кто погибает сразу, не мучаясь от переворотов пули. При попадании же пули в металлокерамические листы она, бывает, ломает ребра, но застревает в самих листах и в тело не проникает.

Еще снайперы бандитов любят стрелять на свет, идущий от офицерских электронных планшетов. При этом даже в темноте, без тепловизоров, легко вычисляют, где обладатель планшета должен находиться. Эти снайперы знают, что солдатские планшеты-приемоиндикаторы обычно носятся на руке наподобие часов, хотя их размеры ближе к большому смартфону, чем к часам. Но солдаты бандитских снайперов мало интересуют, поскольку им изначально ставится задача стрелять по офицерам. Без офицеров, как считается, любое воинское подразделение превращается в плохоуправляемое безголовое стадо. Обычно подразделение даже не знает собственной задачи, на выполнение которой их послали. А уж организованных действий от них ждать не приходится. Именно поэтому капитан Одуванчиков всегда наставлял командиров взводов особо доверять своим заместителям и готовить их к замещению офицеров в любой обстановке.

Капитан Одуванчиков был предупрежден о манере ведения боевых действий со стороны банды эмира Волка. И поэтому невольно думал о том, как ему уберечь себя и солдат своей роты. К чести капитана, за себя он не слишком опасался. Если уж выбрал себе профессию военного разведчика, то обязан быть ко всему готовым. И он был готов. Другое дело – отношение к жизням своих бойцов. Хотя каждый из них по своему характеру был точно таким же, как и командир разведроты, все же ответственность за их здоровье и жизни капитан предпочитал брать на себя. Он проявлял повышенную заботу об уровне их существования, не допускал никаких нарушений, главным из которых считалась пресловутая «дедовщина». Но с тех пор, как срок воинской службы был сокращен до одного года, за который настоящего спецназовца, говоря откровенно, можно подготовить только наполовину, о «дедовщине» в армии стало почти не слышно. Но покой и жизни своих бойцов Василий Николаевич все равно старался оберегать по мере своих возможностей. Частично настоящую «дедовщину» Одуванчиков в армии еще застал, хотя в подразделениях спецназа ГРУ она пряталась под личиной наставничества. Каждый боец за полгода до окончания своей службы брал на себя обязательства подготовить себе замену из тех бойцов, что прослужили еще только полгода. Одуванчиков, будучи еще командиром взвода, взял себе за правило прикреплять молодых солдат исключительно к «контрактникам». Молодой офицер, выбирая «контрактников» для наставничества, пытался облегчить службу «срочникам», за которых он чувствовал особую ответственность. А тут еще начальник штаба отряда на него попытался возложить ответственность за жизнь командира первого взвода старшего лейтенанта Анисимова. Даже не зная подробностей отношений двух офицеров, хотя выглядело это несколько смешно. Теперь капитан Одуванчиков в самом деле почувствовал личную ответственность за жизнь того, кого он считал своим полновесным заместителем. А заместителю следует доверять, потому что он в любой обстановке обязан заместить командира. И капитан Одуванчиков доверял старшему лейтенанту Анисимову, как доверял самому себе.

– Скорогорохов! – окликнул капитан командира взвода саперов, когда тот знаками, даже не пытаясь перекричать звук вертолетного двигателя, созывал в круг бойцов взвода.

– Слушаю, командир. – Старший лейтенант сразу оказался рядом.

– Как твой снайпер поживает?

– Который? У меня во взводе каждый боец – снайпер. Любой стреляет на девяносто девять из десяти.

Девяносто девять очков из десяти выстрелов по мишени – это, вообще-то, норматив снайпера. Отличному снайперу, конечно, полагается из десяти выстрелов выбивать сто очков. Но чтобы получить оценку «отлично» при выпуске из школы снайперов на экзамене по боевой подготовке, бывает достаточно выбить девяносто девять очков. А чтобы весь взвод, да к тому же еще и саперный, так стрелял – это было нонсенсом. Старший лейтенант пояснил:

– У сапера и снайпера характеры должны быть идентичны. Спокойствие, никакой суеты, если жить хочешь. Вот поэтому я своих мальчишек и «натаскивал» вместе со штатным снайпером. Он им свой, теоретический, опыт передавал, а я свой, практический. Я же тоже когда-то школу снайперов окончил. Постреливал, пока не пришлось за женщиной-снайпером охотиться. После этого и ушел в саперы, благо характер позволял. Но лицо вот ее долго потом снилось. Я ей в глаз попал. Вблизи снилась, без прицела… Красивая была, сука, а я ей в глаз…

– А почему же «сука»?

– Так столько парней стоящих положила!.. Так тебе, командир, какого снайпера из моих надо? Штатного?

– Да, который из «Корда»[23] стреляет. Надеюсь, у тебя на него никаких планов нет? Ничего я не нарушаю?

– Нет, командир. Старший сержант Наруленко! – На сей раз старший лейтенант успешно перекричал двигатель винтокрылой машины, и снайпер услышал его, обернулся и по знаку капитана подошел к командиру роты вместе со своей длинноствольной винтовкой. Капитан показал на кресло рядом с собой, недавно покинутое старшим лейтенантом Скорогороховым. Старший сержант качнул мощным дульным тормозом винтовки и с невозмутимым, почти сонным видом, как и полагается снайперу, занял предложенное ему кресло.

– У меня для тебя отдельное задание есть, старший сержант. Можно считать это личной просьбой.

– Слушаю, товарищ капитан. Готов к выполнению и выполню, если это в моих силах. Обычно мне доверяют только то, что я сделать смогу…

– Вот и отлично, – согласился командир разведроты. – Дело, значит, такое. В банде есть два снайпера – специалиста по охоте на офицеров. У одного при себе «СВД» с французским прицелом. У второго – «ТКБ-0145К» с таким же прицелом. Знаешь такую винтовку?

– Слышал. Бронежилеты, говорят, запросто щелкает. Но самому стрелять из такой не доводилось.

– Я тоже про бронежилеты слышал. Как думаешь, наш бронежилет выдержит? – Капитан похлопал себя по груди выше верхней застежки «разгрузки», где виднелись налегающие друг на друга горизонтальные пластины бронежилета.

– Мой «Корд» проблем иметь не будет даже с полутора километров. Да, пожалуй, и с двух, если только попаду. А вот насчет «ТКБ» ничего не скажу. Просто не знаю. Но снайпер будет не в бронежилет стрелять, а в голову. Голова пулю точно не выдержит, это могу гарантированно обещать. И даже каска не спасет, она только на пистолет рассчитана [24].

– Вот этого я и опасаюсь. И поэтому именно к тебе с твоей винтовкой обращаюсь. Я не знаю, как бандиты вычисляют офицеров. Может, интуиция, может, еще что-то. Но факт тот, что они их словно носом чуют. Когда бандиты сядут в засаду, ты сразу должен будешь отыскать снайперов еще до того, как они остановят нашу колонну машин. А как только остановят, как начнется заварушка, ты сразу в дело и вступай. И помни: главная твоя задача – не дать снайперам подстрелить старшего лейтенанта Анисимова.

– Извините, товарищ капитан, но в роте поговаривают, что вы Анисимова… того… сами застрелить готовы… и все ждут этого… – Старший сержант, видимо, смягчил то, что у него уже вертелось на языке.

Похоже было, что и начальник штаба отряда думал точно так же. «Плохого же они мнения о командире разведроты», – подумал про себя Василий Николаевич. Но ответил старшему сержанту так, словно его слов и не слышал:

– Короче говоря, так, Наруленко. Головой своей отвечаешь за жизнь старшего лейтенанта Анисимова. Понял, старший сержант? Твоя задача – снять в первую очередь снайпера с «ТКБ», за ним – снайпера с «СВД». Твоя винтовка, кажется, так и называется – «антиснайперка»…

– Так точно, товарищ капитан. Я понял. Отработаю.

Наруленко, кажется, даже обрадовался нестандартному поручению.

– Заходи, Нариман. – Наби посторонился, пропуская гостя в кухню с низким дощатым потолком, часть досок которого провисла или от тяжести лежащего на них утеплителя, или просто от старости, а может быть, оба фактора сыграли свою роль. – Садись… То есть присаживайся.

Сын старика Абдурагима вытащил табурет из-под стола, и гость аккуратно присел на краешек, сам удивляясь своему стеснению. Вроде бы и стесняться нечего, он рассчитывал, что его примут как героя, но во взгляде друга детства были холодность и отчуждение, и это сильно смущало эмира Волка. Однако он отнес эту холодность к тому, что Наби потратил оставленные ему деньги в значительной степени на себя и теперь смущается, ожидая вопросов. Но на что же он их мог потратить, если дом его отца почти падает? На развлечения? Но Наби не из тех, кто безответственно предается развлечениям. Хотя время может с человеком сделать все, что угодно. Такие примеры были известны эмиру Нариману.

В кухне стояла газовая плита, но она была накрыта металлической эмалированной крышкой – значит, ею не пользовались. Может быть, газа не было, не завезли баллоны, может, еще что-то.

Абдурагим сразу прошел в дом, прошамкав на ходу беззубым ртом:

– Я сейчас чайник вскипячу…

Эмир понял, что в доме стоит простая электроплитка. Или же чайник электрический.

«Что же, Наби не мог отцу зубы вставить?» – между делом подумал Нариман и не постеснялся спросить об этом.

– А ты знаешь, сколько это у нас стоит? – воскликнул Наби в ответ. – Ты думаешь, зубных врачей только по созвучию зовут «зубными рвачами»? Они не только зубы рвут, но и большие деньги, которых у нас нет… И не только зубные врачи! К ним лучше в руки не попадать! У меня у самого тут недавно печень разболелась. Пошел я в платную клинику в райцентре – в районную не решился. Там пандемия, говорят, свирепствует. Так меня в этой клинике заставили всех почти врачей пройти! И все за деньги! Пришлось кредит в банке брать… До сих пор не расплатился. А проценты тикают…

– Банк я беру на себя. Но я же тебе деньги, помнится, оставил… – сказал Нариман.

– Ты оставил для своего дела. Подожди пару секунд. Я сейчас… – Наби встал и вышел в соседнюю комнату.

Пара секунд растянулась на целую минуту. Наконец Наби вернулся с конвертом в руках. Нариман сразу узнал этот конверт. Именно его он оставлял Наби, когда уезжал. Только тогда конверт был новый и толстый, раздутый от пачек с деньгами, а теперь он стал тощим, будто спущенный мяч, и сильно затерся по углам, даже слегка помялся. Наби вытащил из него сложенный вчетверо листок бумаги с какими-то пометками. Больше в конверте ничего не было, это можно было понять с одного взгляда, даже не заглядывая внутрь.

– Вот. Отчет о тратах за пять лет. Это все, на что денег хватило. Дальше твою жену снабжал финансами твой брат, и сама она что-то зарабатывает…

– И еще я ей на карточку переводил… И через посыльных передавал… – добавил Нариман.

– На себя я ничего не потратил, как и на отца, – продолжая отчет, Наби передвинул бумажный лист Нариману. Тот посмотрел поверхностно, не вникая, и, свернув лист дополнительно, сунул его себе в карман «разгрузки», устроил рядом с «рожком» от автомата – на досуге можно будет посмотреть.

– А что же ты на себя ничего не потратил? Я же тебе говорил, что ты имеешь на это право. Конкретную сумму, правда, не называл, полагаясь на твою скромность…

– Твой брат не велел. Я ему рассказал и сумму назвал. Он все рассчитал прямо при мне. И сказал, чтобы я сумму на пять лет распределил.

– А ты сказал ему, что я тебе разрешил брать себе столько, сколько посчитаешь нужным?

– Я сказал, только он словно бы и не слышал. Мимо ушей пропустил. Только свое указание дал.

– А откуда он вообще про деньги узнал? Я же не говорил ему.

– Я сам виноват, что не удержался и сказал твоей жене. А она, думаю, в свою очередь уже Омахану. А он все просчитал и высказал свои требования.

– Может быть, – согласился эмир. – Но я с него сам спрошу, – строго пообещал он. Знал, как трепетно брат относится к деньгам. И не только к своим. – Но я зашел не поговорить. Твой отец меня пригласил, а я даже дома еще не был. Не успел просто дойти. Встретились у вашей калитки.

В это время в кухню вошел старый Абдурагим Нажмутдинов с подносом в руках. На подносе стоял большой заварочный чайник, пустые чистые чашки, а в отдельной крупной пиале с голубой каемочкой лежали разносортные конфеты-карамельки – вместо сахара. Судя по «разнокалиберности» конфет, это были остатки от разных чаепитий. Поднос был старинный, посеребренный и от времени потемневший и, как помнил эмир Нариман, доставался из кухонного шкафа только для приема дорогих гостей. Значит, его уважают, раз принимают как дорогого гостя. Это добавило ему уверенности и авторитета в собственных глазах, и эмир расслабился, сел на табурете уже поудобнее и даже позволил себе слегка развалиться, что было для него привычным делом среди бойцов своего отряда.

– Ну рассказывай, как и чем живешь, – предложил старый Абдурагим Нажмутдинов, разливая чай по чашкам и неуклюже, как все пожилые люди, присаживаясь на табурет, который ему заботливо подставил сын, сам оставшись стоять, поскольку больше табуретов в кухне не было.

– Да как живу… Как обычно. Воюем помаленьку.

– А с кем конкретно? – в голосе старика прозвучали строгие нотки.

– Кто против нас выходит, с теми и воюем… Да с кем придется, нам не привыкать. Даже против всех, случается. И с американцами, бывает, и с турками, и с русскими. Чаще всего с местными сирийцами и с курдами.

– А эти-то сирийцы и курды чем тебе не угодили? Вроде бы единоверцы…

– Вот это как раз и есть вопрос веры. И я сейчас не намерен на эту тему устраивать дискуссию, – отмахнулся эмир Нариман. – Не в том я состоянии, чтобы умные разговоры надолго растягивать.

– А вот это ты зря. Я сам человек верующий, и отец твой верующим был, хотя мы каждый день в мечеть не ходили, только пятничные намазы старались не пропускать. Но и это уже с возрастом пришло. А по молодости-то по-всякому бывало. Но вот я ни на одной проповеди не слышал, чтобы неверному или просто неверующему следует отрезать голову.

Это уже было откровенным обвинением в излишней жестокости. Такого эмир не любил.

– Я никому голову и не отрезал, – ответил он.

– Конечно. Ты только приказывал. Ты же эмир. Пачкаться чужой кровью тебе не к лицу, когда у тебя есть люди, которые это возьмут на себя.

– И приказов таких я не отдавал, – сказал Нариман и едва не поперхнулся чаем. И даже раскашлялся, разжевывая карамельку.

Он вспомнил того самого англичанина, бывшего офицера SAS, чей планшет из натуральной кожи он забрал себе и чей нож с трубчатой титановой рукояткой, неизвестным способом приваренной к лезвию, он носил на поясе. Эмир Нариман своими глазами видел, как англичанин отрезал голову захваченному в плен лохматому кучерявому ливанцу из «Хезболлы»[25], что воевала на стороне правительственных сил. Эмир наблюдал за глазами англичанина и видел в них наслаждение мучениями этого шиита. Но мучения эти длились недолго. Англичанин сначала проколол ему горло в районе сонной артерии, позволил крови стечь в песок, а потом взял жертву за волосы и отрезал всю голову. Шиитов в отряде Наримана, естественно, не было, только сунниты. Шииты были в «Хезболле» и в Иране, да еще в Йемене, Азербайджане, Афганистане, Бахрейне и в некоторых других странах.

Но ведь делал это не кто-то из моджахедов Наримана, а англичанин, представитель европейской цивилизации. Значит, с Европы и спрос за происшедшее. Это она воспитывает таких диких людей. А то, что он носит в своем рюкзаке кожаный планшет этого англичанина и на поясе его метательный нож в кожаных ножнах, не говорит ни о чем, кроме как о его практичности. Не пропадать же добру только потому, что этого дикого убили! И своей вины Нариман здесь не видел. Но на всякий случай спросил старого Абдурагима:

– А как вы вообще к шиитам относитесь?

– В Священном Коране Всевышний говорит нам: «Крепко держитесь за вервь Аллаха все вместе и не разделяйтесь. Помните о милости, которую Аллах оказал вам, когда вы были врагами».

– То есть вы осуждаете шиитов за то, что они отделились от большинства мусульман мира?[26]

– Я не берусь никого осуждать. Но ты ведь, Нариман, сам воюешь за разделение. Ты воюешь за воинствующих ваххабитов. Ведь именно воинствующий ваххабизм встал во главе ИГИЛ. Есть же и относительно не воинствующий ваххабизм. В той же Саудовской Аравии это, кажется, государственная религия. Хотя она там называется салафизм. А теперь хочешь и домой к себе принести их идеи.

– Я сам читал в Коране слова о том, что любых неверных следует жестоко преследовать.

– А ты знаешь, что в королевской типографии Эр-Рияда печатают Коран с современными добавлениями, чтобы оправдать свои поступки?

– Об этом я впервые слышу и думаю, что это ложь.

– Ты меня называешь лжецом? – вскипел старик. – Я сам держал в руках два издания Корана! Одна книга была старой и затертой, она принадлежала нашему муфтию[27], который одолжил ее мне на время. А он, да будет тебе известно, был улемом![28] И я только повторяю его слова. А вторая книга была новой, с современными дополнениями. Коран из королевской типографии Эр-Рияда. Книга даже типографской краской пахла. Король Салман аль-Сауд сам воевать не хочет, но хочет, чтобы за него воевали другие, и поэтому в его типографии печатают такие книги. Это специально для таких, как ты, кто настоящий Коран в руках не держал, а себя называет мусульманином.

– Не понимаю, почему я должен верить вам, а не имаму Камилу, брату моего верного Абдул-Меджида, – спокойно, сдерживая себя из уважения к старшему, хотя горячая кровь в теле играла и била в голову, ответил эмир Волк. – Имам Камил читал мне на арабском языке выдержки из Корана.

Старик внезапно успокоился, прокашлялся и сказал тихо:

– Так вот откуда ноги у твоей поездки растут. Значит, имам Камил… Ну что же, он давно уже разыскивается по линии Интерпола как уголовный преступник, организатор нескольких убийств. Именно как уголовный преступник. И ты нашел пример для подражания. Хочешь по его стопам пойти. Ну что же. Автомат у тебя под рукой. Убей меня, убей моего сына, твоего верного друга детства. Свою дочь убей за то, что она полицейского полюбила, и жену тоже убей за то, что она выбор дочери одобрила. Можешь даже головы нам всем отрезать – я вижу нож у тебя на поясе. Он как раз для этого дела подойдет. Скорее всего, тонкий и очень острый. Убей, мы даже сопротивляться не будем. Я – потому что был другом твоего отца, мой сын – потому что был твоим другом.

– Я до сих пор считаю Наби своим другом и не смогу его убить, как не смогу убить вас, уважаемый Абдурагим, и как друга моего отца, и как отца моего друга. С дочерью и с женой мне предстоит еще разобраться, но это после. Но убить я и их не могу. Хотя вы меня больно ударили своим сообщением. Но я умею терпеть боль, я мужчина. А вас я сейчас попрошу не говорить мне обидных слов. Все-таки я еще и воин. Я сам сделал свой выбор. Может быть, он был неправильным, я ничего не отрицаю и не утверждаю. Но это был мой выбор. И у меня теперь, я понимаю и чувствую это, нет обратной дороги. Скажу честно, я рассчитывал на другой прием дома. Встреча с вами поставила меня на место. Наверное, когда я перейду дорогу, меня и там встретят не так, как я ожидаю. Я это предвижу. И поэтому сейчас нахожусь в раздумьях, а стоит ли мне туда идти.

– Стоит, – тихо сказал старый Абдурагим. – Ты же мужчина, ты сумеешь все вынести. И плечи у тебя крепкие. Они любой груз вынести смогут. Иди и не сомневайся. Лучше все сразу узнать, чем гадать и раздумывать.

– Иди, – добавил и Наби.

– Да, я пойду… – решил Нариман и встал из-за стола, отставив от края подальше недопитый чай, затем взял стволом в пол свой автомат. – Пойду… – повторил эмир, словно пригрозил сам себе.

Он шагнул в сторону двери, на пороге остановился, обернулся, посмотрел на таких непохожих друг на друга отца и сына Нажмутдиновых и выговорил единственное, что смог, потому что в горле встал ком:

– Спасибо за угощение и вразумление.

Он наклонил голову перед низкой дверью, толкнул ее вперед прикладом автомата и вышел, спиной чувствуя взгляды хозяев дома. Уже во дворе он зачем-то сунул руку в карман брюк, нащупал там нераспечатанную пачку стодолларовых купюр и подумал, что надо бы отдать эту пачку Наби. Но тут же в голове возникла сценка, в которой Наби отказывается взять у него деньги, и Нариман подумал, что так могло бы случиться и в действительности. И он бы почувствовал в такой момент унижение. А унижения эмир не любил ни своего, ни чужого.

Лампочка во дворе еще горела. Но Нариман и без нее нашел бы калитку. Тем более на улице уже зажглись фонари, и их легкий свет доходил до двора, несмотря на то что небо было прикрыто кронами деревьев. Он вышел за калитку, увидел на ней почтовый ящик и сунул туда пачку долларов. Найдут, станут гадать – догадаются. А возьмут или не возьмут – это уже их дело.

Все-таки шум вертолетного двигателя мешал капитану Одуванчикову сосредоточиться. Он уже много раз ловил себя на этом, но пока с подобным раскладом приходилось мириться. Естественно, он бы с большим удовольствием поехал на грузовике с тремя первыми взводами роты, но, видимо, начальник штаба сводного отряда майор Смурнов принял другое решение. Поскольку четвертый взвод роты считался саперным, а пятый вообще взводом связи, к тому же самым малочисленным в роте, начальник штаба, видимо, решил, что два самых сложных и узкопрофильных взвода следует дать под прямое командование самому опытному офицеру роты. А самым опытным является, без сомнения, капитан Одуванчиков. Ведь майор Смурнов не знает, что бойцы саперного взвода выбивают на стрельбище девяносто девять очков из ста, а командир взвода связи был пару лет назад призером чемпионата мира по боевому самбо – пусть и бронзовым, но это тоже немало значит. Однако капитан Одуванчиков всегда был дисциплинированным офицером и привык выполнять приказ в том виде, в каком его получил. Он не стал посылать кого-то вместо себя в «вертолетную группу».

По разведданным, имевшимся в оперативном отделе, эмир Волк уже успел завербовать несколько осведомителей, которые сразу позвонят ему, как только через их село поедет автомобильная колонна. Колонну умышленно запустили по сложному маршруту, чтобы два осведомителя сумели передать результат. Этих осведомителей, естественно, сразу после звонка задержат, и запись послужит хорошим доказательством их вины в сотрудничестве с бандитами. Но главное – взглянув на карту, эмир поймет, что это его банду пытаются отрезать от лесистых гор на границе между Дагестаном и Чечней. Выставят заслоны, а потом плотно сожмут с других сторон и попытаются выдавить прямо на заслоны. Волк считает себя очень хитрым зверем. Но порой он становится хитрее самого себя. Бацаев еще не знает, что на действия его банды в Ираке и в Сирии составлено подробное досье. Не догадывается, что его манеру выставлять засады уже подробно описали и изучили и теперь на этом пытаются поймать его самого. Он обязательно устроит новую засаду. Тем более на дороге есть место, которое на такое действие просто само напрашивается. Там прямо через горный лесистый хребет тянется просека, по которой протянули линию электропередачи, питающую окрестные села. И прямо на повороте дороги ее просека пересекает и уходит в сторону хребта, с которого затем резко падает в ущелье, где бежит торопливая горная речка. Лучшего места для засады найти сложно. Во-первых, машины перед крутым поворотом резко сбросят скорость, став отличной мишенью для небольшой по численности банды. Во-вторых, опушкой просеки легко будет уйти на одну из запасных баз, где можно будет, как наверняка думает эмир, спрятаться и отлежаться под землей. Волк же не знает, что база уже известна и, более того, заминирована и изнутри, и на скрытых подходах.

Эмир Нариман Бацаев не догадывается, что все его передвижения сразу после перехода границы тщательно отслеживались подразделением спецназа погранвойск «Сигма», которое малой группой продвигалось по следу банды и наблюдало, как та строит базу для более крупных сил и вторую базу про запас. Как только бандиты ушли, парни из «Сигмы», передав координаты баз смежникам из спецназа военной разведки, сразу их и заминировали. Но капитан Одуванчиков рассчитывал, что относительно малочисленную в сравнении с его ротой банду он сумеет уничтожить, не допуская до базы. На это рассчитывали и два капитана из оперативного отдела сводного отряда Мимохожий и Лискутов, они даже расписали весь процесс уничтожения на бумаге двумя строчками, которые с усмешкой прочитал капитан Одуванчиков.

Вертолетам, чтобы не попасть в поле обзора осведомителей эмира Наримана Бацаева и моджахедов его банды, предстояло сделать большой круг, что, впрочем, проблем, кроме лишнего сжигания горючего, не вызвало. Чтобы на фоне неба никто вертолетов не заметил, лететь старались низко, лавируя между горными хребтами и обходя стороной долины, в которых располагались села.

Но место для высадки спецназа, выбранное по карте, оказалось непригодным для посадки вертолета, о чем капитану Одуванчикову сразу сообщил, выйдя из кабины, второй пилот.

– Будем десантироваться по тросам? – спросил Одуванчиков.

– Сначала поищем другое место. Может, сумеем там сесть, – ответил пожилой майор, заглядывая в свою карту с многочисленными метеорологическими отметками. Одуванчиков такие карты видел многократно, но ничего в этих отметках понять ни разу так и не сумел. Но тем не менее пилотам были понятны именно такие карты. – Посмотрим, что на второй машине скажут. Там поиском и заняты. У нас-то канат есть. Можем вас десантировать. Но на второй машине его с собой не взяли. На посадку рассчитывали.

Второй пилот вернулся в свою кабину, а капитан пересел в другое кресло, поближе к иллюминатору, чтобы видеть происходящее за бортом. Ему стали видны мигающие габаритные огни второго вертолета.

Вертолеты некоторое время кружили среди гор, пока наконец не нашелся подходящий перевал. В распахнутой двери кабины снова появился второй пилот и что-то громко сказал, повернувшись в сторону командира роты капитана Одуванчикова. Тот за шумом двигателя и хлопаньем лопастей слов разобрать не сумел, но понял, что место найдено.

В дверях пилотской кабины появился «бортач»[29] в меховом летном комбинезоне без погон, тронул за плечо второго пилота, требуя освободить проход, двинулся к боковой двери-люку и начал открывать ее.

– Взвод! Приготовиться к высадке! – подал громкую команду старший лейтенант Скорогорохов. У него снова легко получилось перекричать шум двигателя.

Бойцы без суеты, по отделениям выстроились в очередь, а бортмеханик лег на пол, высунув наружу голову, и стал что-то говорить, прижимая двумя пальцами плотнее к горлу полосу ларингофона[30]. Видимо, корректировал сложную посадку на склон перевала. Посадка была, похоже, и в самом деле сложная. По крайней мере, вертолет занял отнюдь не идеальную горизонтальную позицию. Уклон чувствовался даже внутри вертолета.

– Могли бы зависнуть в полутора метрах от земли, – проворчал капитан Одуванчиков и покинул борт первым.

Второй вертолет уже высадку завершил. Взвод связи был самым малочисленным в роте, едва набирал два отделения, и ему не требовалось много времени на высадку.

– Все в порядке, лейтенант? – спросил Василий Николаевич командира взвода связи, всегда розовощекого Антона Саморукова.

– В порядке, командир. Взвод в полном составе готов к выполнению задания.

– Вижу, у тебя один боец прихрамывает…

– Неудачно из вертолета выпрыгнул. Камень под каблук попал. Сержант Симоненков! Ногу себе разработай!

Сержант выбрал на склоне валун покрупнее, сел на него и начал растирать себе камбаловидную мышцу на икре. После чего стал догонять спускающийся с перевала взвод, уже почти не хромая.

Старший лейтенант Скорогорохов покинул вертолет последним и остановился за спиной командира роты. Сухо кашлянул один раз, обозначая свое присутствие. Одуванчиков обернулся к старшему лейтенанту:

– Ну что, мины приготовлены?

– Так точно. Все в порядке. Я проверил. Осталось только взрыватели поставить. Они в последнюю очередь ставятся, – словно новичку в военном деле, объяснил старший лейтенант командиру разведроты.

– Не забудь на планшете отметить места установки мин. Потом снимать придется. А то, не дай бог, свои наступят. Все! Погнали! Марш-бросок в высоком темпе! Дыхание будем переводить на месте! – Командир посмотрел на свой электронный планшет, куда уже внес данные о конечной точке маршрута, и отправил данные на солдатские планшеты-приемоиндикаторы и на все офицерские планшеты. Это автоматически означало, что его карта будет получена командирами трех взводов в грузовиках, что движутся к цели по дороге.

Здоровье еще позволяло капитану сначала догнать последних бойцов, спускающихся по склону, потом и передних и дальше самому задавать темп марш-броска по пересеченной местности. Снег в горах уже установился, но был еще неглубоким, пластовым и не слишком цеплялся за ноги, хотя тоже снижал скорость передвижения.

Над головой прошумели вертолеты. Не задирая голову, Василий Николаевич определил по звуку, что обе машины удачно взлетели, хотя ранее обе стояли под уклоном, так не рискуют приземляться только гражданские пилоты, привыкшие к выровненным по строительному уровню поверхностям аэродромов. Но пилотам военным часто приходится рисковать и сажать свои машины в условиях, о которых гражданские и думать боятся. Но все обошлось и в этот раз. Хотя даже в эту командировку капитан Одуванчиков уже слышал, что из аэропорта Каспийска вызывали гражданский большегрузный «МИ-26», который на внешней подвеске переносил на другое место «Ночной охотник», не имеющий возможности зацепиться за разряженный воздух на высокогорном плато. Операция завершилась удачно. А вообще, за несколько командировок в регион Северного Кавказа Одуванчикову приходилось пару раз слышать о подобных эксцессах.

Но его службы это касалось мало. А касался его службы просчет оперативного отдела, который пожелал посадить вертолеты там, где совершить посадку невозможно, в результате чего двум взводам пришлось добавить к маршруту марш-броска лишние полтора, если не два, километра. Кроме того, капитаны в оперативном отделе почему-то посчитали, что идти двум взводам придется по жухлой траве и по земле, а не по снегу. Но снег в горах уже выпал, и это добавило трудностей и, в общей сложности, выдало задержку минут на пять-шесть. Поэтому капитан Одуванчиков задавал скорость, на которую банда эмира Волка рассчитывать просто не могла. Моджахеды на ногах держались уверенно, но быстрого передвижения не любили, хотя эмир Бацаев тренировал своих бойцов, заставляя время от времени совершать стремительные переходы. Это ставило жирный плюс эмиру как командиру и со стороны противника, и со стороны командования ИГИЛ, но заставляло ворчать его сподвижников, эмиров других бандформирований, с которых начали требовать того же.

Капитан Одуванчиков ходить быстро умел. И своих бойцов учил тому, что умел сам. А его самого однажды научил знакомый сосед-альпинист, который был уже в возрасте и после инфаркта, но ходил на «семитысячники», как назывались в просторечье вершины высотой больше семи тысяч метров. Однажды этот сосед, вернувшись с гор, рассказал Василию Николаевичу про одно свое восхождение. Был у них в группе возрастной профессор-медик, который, если вставал во главе группы и начинал торить тропу, мог заменять трех-четырех человек, не чувствуя усталости.

– Такой выносливый? – удивился Одуванчиков. – Или на каких-то препаратах ходит? Мне как-то рассказывали, что во время вьетнамской и в начале афганской войны нашим солдатам давали таблетки «Экстази». Тогда считалось, что они безвредные и не дают привыкания.

– Нет. Никаких препаратов. Просто он мозг умеет отключать. О чем-то другом думает. Это разновидность самогипноза. Профессор – гипнотизер.

Капитан тогда так пристал к своему соседу-альпинисту, что тот согласился сопроводить Одуванчикова в соседнюю область, где тот профессор возглавлял психиатрическую клинику и преподавал в медицинской академии гипнологию. Профессор оказался человеком нежадным и без сомнений поделился с Одуванчиковым своим методом, даже провел с ним несколько индивидуальных сеансов по введению в состояние самогипноза. Сложность была в том, что офицеров спецназа ГРУ обучают не поддаваться влиянию гипнотизеров. Но профессор сумел обойти выставленные блоки и научил Одуванчикова своему методу. С тех пор капитан пытается обучить этому же методу солдат. «Контрактники» его уже освоили и ходить могут не хуже, чем сам командир роты. Вот со «срочниками» дела обстоят хуже. Они обычно только к завершению срока службы начинают втягиваться. И капитан Одуванчиков жалеет, что старик-профессор живет в соседней области. Иначе можно было бы его задействовать в обучении солдат. А у военных медиков не хватает необходимых навыков для обучения солдат самогипнозу. Но тем не менее что-то бойцы все-таки могут. И Василий Николаевич, задав темп марш-броска, этот темп постоянно увеличивал, посматривая в электронные часы своего планшета. Необходимый запас времени ему создать все же удалось. И теперь можно было не сильно торопить старшего лейтенанта Скорогорохова и бойцов его взвода, обычно неторопливых и размеренных, работающих с чувством, с толком и с расстановкой.

Два взвода разведроты под командованием капитана Одуванчикова прибыли на место предполагаемой засады раньше, чем Василий Николаевич получил уведомление о том, что банда Волка выступила к месту своей засады. Такое уведомление ему должен был выслать начальник штаба сводного отряда майор Смурнов. Путь пешком от села, в которое, предположительно, вошла банда, до места засады занимал не меньше пятидесяти минут. Значит, время у Одуванчикова было. Но была и еще одна сложность, которую предстояло решить. Хорошо, если банда двинется по дороге, тогда проблем не возникнет. Но ведь она может прямиком отправиться через горы. Тогда выходить к месту засады она будет, спускаясь по просеке. Если мины выставить заранее, то бандиты смогут на них сразу попасть. Тогда в дальнейшем они будут вдвойне осторожны и смогут отступить на незаминированный участок. Оперативный отдел эту ситуацию не рассматривал. Капитаны Мимохожий и Лискутов однозначно решили, что банда двинется по дороге. А вот Одуванчиков в аналогичной ситуации повел бы свою роту через горы. Так и время минут на десять сокращается, и исключается возможность неожиданной встречи с другим противником.

Привыкший за годы службы, что в армии все решают командиры, капитан связался с начальником штаба, который во время любой воинской операции, в которой принимали участие подчиненные ему спецназовцы, спал, положив свой планшет и шлем с гарнитурой связи рядом с подушкой на табуретку. И никогда не обижался, если его будили среди ночи. Даже чувствовал некоторый душевный подъем от того, что в его компетенциях возникла необходимость. Это автоматически означало, что на пенсию Смурнову собираться еще рано, хотя жена его, как поговаривали и как жаловался сам майор, почти настаивает на этом.

Недовольство проявил один лишь дежурный по штабу, через которого только и возможно было связаться с начальником. Но словосочетание «срочно нужен» прогнало из глаз и из голоса дежурного сонливость, и он сразу соединил капитана с майором.

– Рад тебя слышать, Василий Николаевич, – бодро, словно и не спал совсем, ответил Смурнов. – Просто обстановку докладываешь или какое-либо решение требуется?

– И то и другое, Алексей Викторович.

– Слушаю.

– Прибыл в заданный район составом двух взводов.

– Быстро же ты добрался. – Майор, видимо, посмотрел на часы. – Надеюсь, без эксцессов все прошло?

– Без. Не считая того, что вертолеты на выбранной площадке приземлиться не смогли и им пришлось искать другую. Это слегка удлинило наш маршрут, но в пределах терпимого. Дальше нам пришлось идти по щиколотку в снегу, что тоже нехорошо для скорости передвижения. И скользко, и торможение лишнее – талый снег за каблуки цепляется.

– Но, если верить прогнозу, снег в горах еще не выпадал… – возразил начальник штаба.

– Однако, товарищ майор, мы шли не по прогнозу, а по снегу. Только когда ниже спустились, снежный покров исчез. А теперь главный вопрос.

– Слушаю тебя, капитан. Если смогу разрешить, разрешу.

– Товарищ майор, банда Волка село еще не покидала?

– По моим данным, еще нет. По крайней мере, телефон Волка находится или рядом с его домом, или в самом доме. Здесь погрешность определяется аппаратурой оператора сотовой связи. А оператор местный. У него аппаратура дает погрешность в сорок метров. Это в Москве хорошо, там погрешность в три метра максимум. Иногда даже этаж выяснить удается. Здесь это невозможно. Тем более в селе.

– Это, товарищ майор, неважно. Нас этаж не волнует. Но меня сильно интересует, каким путем Бацаев двинется.

– А у него есть выбор?

– Конечно. Как и у всех. Он, во-первых, может пойти по грунтовой дороге. Тогда доберется до места предположительно за пятьдесят минут. Но может и двинуть прямиком через горы. Тогда время пути сократится минут на десять.

– А он не побоится по снегу идти? Может не пожелать оставлять явные следы.

– Он до снежного уровня подниматься не будет. Ему это незачем.

– Да, капитан, мы с оперативниками такой вариант пропустили. Просчитались. И моя вина в этом тоже есть. И капитаны недодумали. Что ты предлагаешь?

– Пока я ничего не предлагаю. Но опасения у меня все же есть.

– Выкладывай.

– Согласно расчетам оперативного отдела, я должен заминировать опушку просеки с двух сторон.

– Да. Это я помню. Что тебя смущает?

– Я приказал старшему лейтенанту Скорогорохову, командиру саперного взвода, еще в вертолете подготовить мины.

– Все правильно. Так и было рассчитано.

– Но в случае, если банда Волка пойдет через горы, они сразу выйдут на минное поле, и после первого же взрыва засада будет отменена.

– Да-а, это мы просчитались… – майор Смурнов задумался. – Какие будут твои предложения? – спросил он почти виновато.

– Ждать вашего сообщения о том, где пойдет банда. Если пойдет через горы, то ее следует пропустить и лишь потом, прямо под носом у бандитов, ставить мины. Иного варианта я не вижу.

– А смогут твои саперы так тихо отработать?

– Не берусь утверждать. Но они постараются. И я постараюсь. Не отменять же операцию.

Слегка помедлив, ожидая, что его окликнут, позовут, чтобы что-то еще сказать, объяснить, чтобы расставание было более мирным, эмир Нариман вышел за калитку, постоял несколько секунд, прислушиваясь к тому, что происходит в доме, который он только что покинул. Но ничего не услышал. Дом словно вымер, хотя, помимо старого Абдурагима и Наби, там должна была находиться еще жена Наби Аймесей с двумя дочерьми и двумя сыновьями, которых он в этот свой визит так и не увидел и не услышал. Старшего сына он видел еще ребенком. О рождении второго жена сообщила Нариману по телефону, между делом. Может быть, за семь лет отсутствия Наримана Аймесей еще успела кого-то родить – этого Нариман не знал, и Гульнара ничего ему не сообщала – может быть, просто не сочла это важным. Малышу в любом случае положено уже спать. Тогда понятна тишина в доме. В окне второго этажа только что покинутого эмиром дома горел слабый приглушенный свет. И Нариман Бацаев живо представил себе картину: в маленькой комнатке спит на диване малыш, а неподалеку стоит горящий торшер, на котором висят детские стираные заштопанные колготки, которые по очереди носили старшие братья. А Аймесей склонилась над малышом и что-то шепчет ему на ушко. Может быть, даже поет колыбельную песню. У нее же, помнится, глубокий и низкий грудной голос, которым сама Аймесей даже гордится. Но эта картина только промелькнула перед мысленным взором эмира и даже не заставила его остановиться. Он вдруг осознал, что представляет Аймесей по-прежнему молодой, какой видел ее когда-то, а ведь она, скорее всего, постарела так же, как и Наби. И седины в волосах, скорее всего, у нее не меньше, чем у мужа, – они же, кажется, ровесники, или даже жена чуть старше. Но ему не было до нее дела. В молодости Аймесей была статной, фигуристой женщиной, чем сильно отличалась от всегда полноватой Гульнары, жены Наримана. Но у Гульнары было светлое привлекательное лицо и ярко-синие, обычно не свойственные дагестанкам, глаза. А у Аймесей лицо было ничем не примечательное, обыденное, смуглое и слегка унылое. Нариману когда-то очень хотелось, чтобы жены живущих через дорогу друзей тоже подружились, но женщины как-то не тянулись друг к другу, и дружбы между ними не возникло. Слишком разные они были. Гульнара – радостная, живая, улыбчивая, Аймесей – всегда жалующаяся на судьбу, на своих родителей, на мужа, на родителей мужа и всех считающая виноватыми, что у нее не сложилась судьба. А ведь она когда-то надеялась стать известной артисткой, певицей. Что с ней стало теперь? Во что превратила ее жизнь? Впрочем, Наримана и это мало волновало. Ему было о чем думать.

До него только сейчас дошли слова старого Абдурагима о том, что его дочь собирается замуж за полицейского. Эта мысль вытеснила из головы все остальные. Раньше, когда еще Нариман жил дома, в селе было только двое полицейских: капитан-участковый и его помощник с погонами младшего сержанта. Сегодня, когда Нариман показывал снайперам планкарту поселка с обозначением опорного пункта правопорядка, как назывался кабинет участкового, там оказались трое полицейских. Старший лейтенант, видимо, был участковым, а двое других – его помощниками. Сколько их должно быть в штате, Нариман не знал. И вполне возможно, что один из убитых снайперами являлся женихом его дочери. И он, отец, распорядился стрелять в полицейских. Но ведь со старшим лейтенантом была еще девушка. Может быть, жена, а может быть, невеста. Снайперы еще говорили, что она слишком молода для жены. И пуля Вахи Чохкиева попала ей в предплечье. Что, если это дочь эмира? Что, если Ваха попал в руку именно Алмагуль? Когда Нариман удалился от упавшей скалы вместе с Абдул-Меджидом, Ваха снова стрелял. Звук его винтовки с другим не спутаешь. В кого он стрелял? Старшего лейтенанта «выцепил» или снова посадил на пулю девушку? Почему-то в голове настойчиво стучала мысль, что это была именно его дочь Алмагуль, во что ему верить не хотелось. Никаких прямых свидетельств тому не было. Другом или даже женихом дочери мог оказаться любой из двух других полицейских, сержант или младший сержант. Но отец приказал снайперам стрелять по «ментам», а они привыкли приказ выполнять всегда. И выполняли его обычно с отменным качеством, не тратя зря патроны. Даже то, что Ваха Чохкиев попал девушке в предплечье, а не убил ее, было ненормальным явлением, непривычным. Обычно одна пуля равнялась одной человеческой жизни. Да и нестандартных шестимиллиметровых патронов у Вахи было не так много, чтобы иметь право промахиваться. Кажется, всего два десятка. Но если это была дочь эмира Алмагуль, то что-то подтолкнуло снайпера под руку, что-то отвело в сторону его ствол. Как тут не задуматься о высшей справедливости, от человека не зависящей? Зачем-то все это произошло. Знать бы только зачем.

Алмагуль не могла не понимать, что отец наверняка будет против такого брака. И ее мать Гульнара тоже хороша, ничего не сообщила мужу. И что же теперь получается? Убили участкового или нет? Если убили, если выстрел Вахи был удачным, то, с одной стороны, это хорошо, это в корне пресекло намерения дочери, а у самого Наримана одним врагом стало меньше. С другой стороны, Наримана, возможно, ждут домашние разборки не самого приятного характера.

Но что гадать? Вон дом, уже рядом. Стоит только последние три шага до угла улицы сделать, и дом будет видно. А потом улицу, по которой движения никогда не бывает, перейти, открыть калитку и войти в просторный двор, где слева стоит двухэтажный дом из красного кирпича, а справа раньше стояли две теплицы. Следует только войти. И тогда все станет ясно. Эмир Нариман не из тех людей, кто откладывает неприятные события на потом, предпочитая узнавать все сразу – и хорошие новости, и неприятные.

Нариман последние три широких шага хотел сделать энергично, но уже после двух шагов увидел стоящую через дорогу большую машину со светящимися задними фонарями. Машина была высокая – микроавтобус белого цвета. Задние распашные дверцы были распахнуты, поперек шла широкая красная полоса с какой-то надписью, плохо различимой в полумраке. Эта машина заставила эмира Бацаева остановиться, поднять автомат, опустить предохранитель и передернуть затвор. После этого он без сомнений шагнул вперед и только тогда полностью разглядел машину и понял, что это «Скорая помощь». Значит, кому-то в доме стало плохо. По возрасту плохо могло стать только Джавгарат, матери, когда-то родившей на белый свет его, Наримана Бацаева. Она, скорее всего, переволновалась, ожидая сына. А он, получается, не поспешил к ней. Он, появившись в селе, пошел навещать соседний дом через дорогу.

Нариман остановился и замер, прислонившись к толстому стволу изломистого татарского клена, что рос в траве, еще не покрытой снегом. Эмир Волк всегда славился своей осторожностью в боевых действиях и поэтому даже сейчас не ринулся вперед, предпочитая сначала хладнокровно понаблюдать и только потом решиться на действия. Конечно, в молодости он вел себя иначе. В молодости он побежал бы через дорогу к машине «Скорой помощи», чтобы обнять свою престарелую мать.

Хотя он вовсе не был уверен, что машина приехала именно к матери. Боевой опыт подсказывал эмиру Бацаеву, что «Скорая помощь» могла приехать только из райцентра. Оттуда же к опорному пункту правопорядка должна была приехать вторая «Скорая помощь», ведь не факт, что «менты» погибли, а не просто ранены. Кроме того, к полиции обязательно должна была прибыть помощь из состава районного ОМОНа или СОБРа. И кто-то из полицейских, двое или трое, мог находиться внутри «Скорой помощи» вместе с ранеными. Эмир не побоялся бы вступить в схватку и с пятью «ментами», но в схватку рукопашную, без оружия. А с одним автоматным стволом против трех таких же стволов нечего ловить, кроме пули… Для «ментов» эмир отряда, который остался рядом с селом дожидаться возвращения своего командира и Абдул-Меджида, будет слишком жирной добычей. Ведь вся дальнейшая деятельность отряда Волка завязана на одном эмире и его трубке сотовой связи, через которую с ним должны связываться из Сирии. А ведь он даже трубку никому не оставил…

И он стоял, прячась за стволом дерева, и наблюдал, как сначала раскрылась калитка, потом закрылась снова, с леденящим душу скрипом открылась одна створка металлических ворот, и два человека в голубой униформе – похоже, водитель или фельдшер с санитаром – пронесли к машине носилки. Прямо перед домом стоял вкопанный в землю рядом с проезжей дорогой бетонный фонарный столб, которого не было, когда Нариман жил дома, и на столбе горел невыразительный фонарь. Но даже под его неярким светом Нариман сумел рассмотреть человека, которого уложили на носилки. Это была молодая девушка с обильно забинтованной рукой. Кровь выступила сквозь бинт, который уже успел основательно сбиться или из-за неумелого наматывания, или из-за желания девушки встать или хотя бы сесть.

В голову Нариману словно «прилетел» чей-то кулак, и он «поплыл», впал в состояние «грогги», когда и голова ничего не соображает, и сделать ничего не можешь, и даже ноги стали как вареные макаронины. Но перед этим он все же осознал, что девушка на носилках – это действительно его дочь Алмагуль и что пуля снайпера Вахи Чохкиева изуродовала ей руку. Возможно, если кость предплечья перебита, то рука искалечена на всю жизнь. Но эмир Нариман ни в чем не винил Ваху, который только выполнял приказ своего командира. Он винил себя. Однако разве же он мог предположить, что его дочь пожелает свести свою судьбу с местным участковым в звании старшего лейтенанта? Да и сам старший лейтенант разве не знал, что она дочь сирийского полевого командира Наримана Бацаева по прозвищу Волк? Возможно, он специально познакомился с Алмагуль, чтобы выйти на отца, устроить ему ловушку и поймать такую добычу, благодаря которой запросто могут из старших лейтенантов сразу произвести в майоры, минуя капитанское звание. О таких переменах Волк слышал многократно. Старший лейтенант МВД должен думать о своей карьере. И его начальство обязано смотреть за своими участковыми – с кем они якшаются, с кем любовь крутят. Следовательно, руководство районного УВД должно знать, что старший лейтенант имеет или изображает отношения с Алмагуль Бацаевой, дочерью полевого командира Волка. Может быть, руководство и послало специально старшего лейтенанта сюда с конкретным заданием. Это, кстати, можно использовать в будущем разговоре с Гульнарой и с Алмагуль, которую отец обязательно навестит, причем так, чтобы никто в больнице об этом не знал. Нет ничего проще, чем устроить засаду в том старом здании, где располагается районная больница, и именно там схватить Волка.

Эмир в напряжении ждал, когда уедет «Скорая помощь». Он видел, как истерично разговаривает с врачом Гульнара, желающая ехать с дочерью в больницу. Кулаки перед грудью держит сжатыми, словно готовится ими бить врача в грудь до тех пор, пока тот не поймет, что ей надо, просто необходимо ехать. Врач что-то объясняет ей, успокаивает, потом достает из чемоданчика шприц, и вместе с женой они уходят в дом. Возвращается врач уже один, держит около уха телефон. В другой руке шприц. Видимо, поставил Гульнаре укол какого-то успокаивающего средства. Но около машины еще стояли пожилая мать Наримана и его брат Омахан со старшей из своих дочерей. Они что-то спрашивали у санитара, который отвечал очень неуверенно, не слишком понимая, что отвечать. Эмир, устав ждать, уже собрался было рискнуть и перейти дорогу, когда медики, подчиняясь команде врача, сели в машину, задние дверцы «Скорой помощи» захлопнулись с металлическим лязганьем, и машина, резко рванув с места, поехала в сторону райцентра.

После этого эмир Нариман, по-прежнему чувствуя неуверенность в ногах и потому слегка, как пьяный, пошатываясь, двинулся через дорогу. И сразу заметил, как насторожился его брат Омахан, увидев в свете фонаря фигуру с автоматом, смотрящим пока в землю, но имеющим возможность в любой момент быть поднятым. Мать Джавгарат шагнула на газон навстречу вооруженному человеку, престарелая и сильно исхудавшая за семь лет.

– Нариман… – наконец произнесла мать, узнав фигуру даже не глазами, а каким-то внутренним ощущением, а он по ее голосу понял, что она его ждала, что она была предупреждена Гульнарой о его приезде. Мать ждала сына как человека всемогущего, который сумеет все происшедшее отменить и изменить. Она всегда так к нему относилась, всегда верила в его всемогущество. Нариман знал и помнил это.

Сын встретил мать почти на середине дороги и обнял ее, обхватив своими сильными руками, прижал к себе и ощутил тепло ее дыхания. Подошли и брат Омахан с дочерью. Брат протянул руку и слегка наклонился, желая щекой коснуться щеки Наримана, не больше. Но эмир обхватил и Омахана, и его дочь – благо руки имел длинные, как у обезьяны, – и вместе с матерью закрутил их прямо на дороге. Вылетев из рук, упал в газон автомат эмира, а он, сдвигаясь в сторону дома вместе со своими родными, наступил на него ногой в районе приклада, и автомат сам по себе дал короткую очередь, пробивая пулями тонкий металл забора рядом с воротами. Эмир от этой очереди словно очнулся, пришел в себя и отстранился от матери, Омахана и его дочери.

– Нариман, у нас несчастье, – сказала Джавгарат. – Алмагуль кто-то руку прострелил. Ее на «Скорой помощи» в район увезли. Руку теперь отрежут. Так врач сказал.

– Да это и не врачи вовсе были, – заявил вдруг Омахан. – Это «менты» или военные. Тоже мне, целители известные. Они только взятки брать и убивать умеют. Может, настоящий врач посмотрит, и еще не отрежут… А я тебя давно уже заприметил, – сказал Омахан брату. – Видел, как ты из-за угла вышел и за дерево встал. Молил Аллаха, чтобы он надоумил тебя не выходить к машине. Я видел на поясах всех троих пистолеты, а у водителя в кабине короткий «ментовский» автомат. Они бы тебя убили. Они тебя ждали и никак не уезжали. А потом им позвонили, и они уехали. Но я разговор слышал. Правда, только самый конец. Тот, что врачом представился, кому-то в трубке ответил: «Слушаюсь, товарищ подполковник». Он думал, нам всем не до него и не до его разговоров.

– А тебе до него было? – спросила вдруг старая Джавгарат непривычно строго.

– А я все привык замечать, – с вызовом, словно призывом к ссоре, ответил Омахан. – И слышу все, что говорят.

– Ну, хватит! – словно зная, что произойдет дальше, прервал разгорающийся конфликт Нариман. – Что с Алмагуль произошло, мы разберемся. А к вам сын и брат приехал! И муж. Где моя жена? Почему мужа не встречает?

– Ей укол поставили. Она все рвалась со «Скорой помощью» уехать. Спит, должно быть… – сказал Омахан. – И хорошо, что поставили. А то поехала бы с ними, в дороге ее убили бы.

Вместе они двинулись в сторону распахнутых ворот. Дверь дома тоже была распахнута. Только сейчас Нариман заметил, что дом из двухэтажного превратился в трехэтажный – третий этаж выделялся более свежим цветом кирпича и более широкими оконными проемами и значительно расширился. Там, где раньше было пустое место, где эмиру привиделось, как он думал, окно, оно в самом деле было. И свет за шторкой горел. Там, наверное, жила одна из его племянниц, и скорее всего, именно та, что встретила его на дороге вместе со своим отцом. А справа от ворот, где раньше располагались теплицы, теперь стояло одноэтажное здание гаража с наглухо закрытыми воротами. Видимо, брат Омахан сильно развернулся, и его бизнес имел успех, подумал эмир.

Они вошли в дом. В просторной прихожей, которой раньше не было, стоял диван, а на диванные подушки откинулась голова Гульнары. Рукав свитера был подтянут выше локтя. Укол ей, видимо, ставили в плечо. И укол мощный, раз она не проснулась от появления мужа, которого не видела долгих семь лет.

– Как здесь все изменилось! – с удивлением воскликнул Нариман, проходя из прихожей в просторную комнату, которая раньше была двумя комнатами. – Я и дом не узнаю. Здесь сейчас, как в незнакомых горах, заблудиться можно.

Он действительно был удивлен, не понимал, зачем столько простора нужно в одном доме, и невольно сравнивал свой дом с домом через дорогу, что принадлежал отцу и сыну Нажмутдиновым. Здесь даже потолки были высотой не меньше трех метров, а в том старом доме Волк постоянно опасался развалить головой потолок.

– Строим понемногу, – сказал Омахан. – У меня же свои кирпичный и асфальтобетонный заводы. И своя строительная фирма. И еще дорожный участок – дороги тоже строим.

– Денег девать некуда? – резко спросил Нариман.

– Деньги всегда есть на что потратить, так лучше их вложить во что-то дельное, – нравоучительно произнес Омахан.

Нариман хотел спросить брата, как ему удалось обобрать Наби Нажмутдинова, но в это время в кармане эмира зазвонил телефон, и он торопливо вытащил трубку. Посмотрел на определитель номера, но тот не показался знакомым даже отдаленно.

– Нариман, – голос, однако, был знаком.

– Я слушаю.

– Это Камил Мансуров звонит. Ты просил предупреждать тебя. Так вот, сейчас мимо моего дома по дороге едут три военных грузовика с солдатами и боевая машина пехоты. Скорость – чуть больше тридцати километров в час. БМП – это явное прикрытие. Кто-то важный едет, не иначе. У меня все. Все, жена из котельной идет. Уголь подбрасывала. Я с ее трубки звоню.

И говорящий отключился настолько стремительно, насколько позволяли ему его руки. Эмир Волк словно ожил. От него требовалось действие, а его натура именно действия и желала. Причем действие это было именно такое, к какому он привык.

Камил Мансуров – давний поклонник Наримана Бацаева. Никудышный и ленивый борец, небольшой любитель изнурять себя тренировками и сгонкой веса, что и не позволило ему добиться хоть какого-то более-менее значимого результата, любил просто находиться рядом с известными личностями. Такого завербовать в осведомители ничего не стоило. И эмир Нариман этим воспользовался, просто надавив своим авторитетом.

Но сообщение было интересным. Если автомобильная колонна проехала мимо Камила, значит, следует ждать второго сообщения. Дальше дорога раздваивается, и по какому направлению поедут грузовики с БМП? Эмир Волк не стал убирать трубку в карман, но в ожидании звонка положил ее на журнальный столик. Звонок и в самом деле раздался меньше чем через минуту. Теперь определитель номера показал имя и фамилию звонившего – Надир Садыков.

Но, взяв в руку трубку, эмир нечаянно поднял взгляд. На лестнице, положив головы на перила, стояли в одинаковых позах два мальчика в одинаковых пижамах – один девяти лет, второй на пару лет старше – его сыновья. Старшего эмир даже узнал, он мало изменился. Но мальчики, похоже, его не узнали.

Однако телефон звонил, и, прежде чем позвать сыновей к себе, требовалось ответить. Нариман сказал чуть торопливо:

– Да, Надир, рад тебя услышать. Что ты желаешь мне сообщить по тем машинам?

– Я вижу, ты уже все знаешь. Три грузовика. Похоже, груженные солдатами. Едва-едва ползут. Не торопятся. Свернули на южную дорогу. В прикрытие с ними едет БМП.

– Спасибо, Надир. За мной должок не заржавеет. На следующей неделе решу твою проблему. Скорее всего, во вторник или в среду.

Решить вопрос с Надиром было даже проще, чем с Камилом. Надир занимался предпринимательством и задолжал одному человеку значительную сумму. Эмир Нариман пообещал Надиру, что сам разберется с кредитором и пришлет Надиру расписки с подписями о погашении задолженности. Это и в самом деле было нетрудно. Когда человеку к затылку приставляют автоматный ствол, ему становится не жалко никаких денег, лишь бы большой палец автоматчика не опустил предохранитель, а палец указательный занялся своим прямым делом и куда-то на что-то указал вместо того, чтобы нажимать на спусковую скобу. А потом звучит короткая очередь, и все кончается. Пусть после этого правоохранительные органы разбираются, куда и на что кредитор потратил полученные от должника средства, раз не отдал и даже не обмолвился о них жене – это на случай, если жена в его дела лезет, что тоже порой случается, жены-то у всех разные. А вчерашний должник при таком раскладе живет себе припеваючи и только показывает правоохранителям полученные от кредитора расписки с отметкой о погашении долга. На такую сделку Надир согласился с великой вселенской радостью. А эмир Волк радовался, что так легко заполучил осведомителя-агента, чьи окна выходят на дорогу республиканского значения.

Он убрал трубку в карман камуфлированных брюк и опять посмотрел на лестницу. Мальчиков там уже не было.

– Антон, – подозвал Василий Николаевич лейтенанта Саморукова.

– Слушаю, товарищ капитан. – Командир взвода связи тут же оказался рядом. Он вообще был человеком легким на подъем и быстрым в решениях.

– Скажи-ка мне, Антон Петрович, ты, случаем, не знаком с Нариманом Бацаевым?

– С Бацаевым… Так это ж другое поколение. До меня дело было.

– Можешь что-нибудь хорошее про него сказать?

– Конечно. Отличный был боец. В бою за чемпионский титул против ударника один раунд отработал как ударник и выиграл. Потом снова полез в борьбу и победил с помощью удушения. Я, кстати, по записям его боев учился кое-чему.

– А что плохого про него сказать можешь?

– Да, пожалуй, ничего…

– А справиться с ним сейчас сможешь?

– Не знаю… Я не знаю, в какой он сейчас форме. Да и весовые категории у нас с ним разные. Он же в полутяжелой категории выступал, а я в легкой.

– Поначалу он был в среднем весе.

– Да, по молодости в среднем, но окончил в полутяжелом. На измор я его, пожалуй, смогу взять. Но кто смотреть будет, как один за другим гоняется, а поймать не может?.. А к чему все эти разговоры, а? Командир?

– А что ты знаешь о полевом командире ИГИЛ по кличке Волк?

– Бацаев? – прямо спросил Саморуков.

– Да, – коротко ответил Одуванчиков.

– По-аварски «волк» – «бац», кажется…

– Да.

– И нам сегодня против него работать?

– Да, – в третий раз повторил ответ командир роты.

– Ну что ж, у каждого своя судьба, – рассудил лейтенант. – Надо моих мальчишек предупредить, чтобы никто не нарвался по небрежению. Разреши, командир.

– Иди, предупреждай.

Еще какое-то время капитан Одуванчиков наблюдал, как лейтенант Сухоруков показывает бойцам своего взвода, как лучше всего защищаться от удушающих приемов, которыми Бацаев особенно славился в свои лучшие времена. Но сам командир роты отлично знал, что только лишь за счет теоретических знаний выбраться и спастись от удушающего приема невозможно. И поэтому он остался доволен, когда увидел, что посоветовал своим бойцам командир взвода. А посоветовал он никому не оставаться в стороне, если кто-то один попадется на удушение. Когда руки у душащего заняты, его самого легко ухватить тем же самым приемом. Бойцы стали отрабатывать разные варианты.

В этот момент командира разведроты капитана Одуванчикова вызвал на связь начальник штаба сводного отряда спецназа военной разведки майор Смурнов.

– Слушаю вас, товарищ майор, – отозвался Василий Николаевич.

– Как дела, капитан?

– Практически ждем у моря погоды.

– Заканчивается твое ожидание.

– Есть новости?

– Иначе я бы на связь не вышел. Разве я похож на любителя поболтать просто так, без всякой на то причины?.. Что молчишь, капитан?

– Жду, когда вы причину сообщите.

– Причина у нас с тобой одна может быть – Бацаев выступил в нужном направлении.

– Каким путем?

– Сначала двинулся по дороге. Потом резко свернул в горы.

– Это, судя по всему, какой-то третий путь, о котором мы не знаем?

– Знаем. По нашей просьбе ФСБ республики подняла с постели руководителя туристического клуба, и он дал точную карту своего последнего маршрута, которым Бацаев частично и пошел. Думаю, в банде есть кто-то из бывших туристов или их проводник. Но это неважно. Нас сейчас сам Волк должен интересовать, и никто другой. Его новый маршрут мы в оперативном отделе рассчитали. Он сократит свой путь минут на двадцать. В самом конце свернет на просеку, в ее середине выйдет. Идет он с северной стороны на юг. Тебе с твоими двумя взводами лучше перейти просеку, которая тянется в западном направлении, и остаться ждать прибытия банды Волка где-нибудь в кустах. А потом аккуратно и быстро выставить минные заграждения. Новая дорога, как я понимаю, тоже считается верхней.

– Понял, товарищ майор. У вас все?

– Лови карту их маршрута. Конец связи.

– Поймал. Загрузил. Работаем. Конец связи.

Хоть какое-то действие началось, и это уже было хорошо. Капитан Одуванчиков всегда больше уставал от бездействия и в ожидании, чем от самой тяжелой и опасной работы. Наблюдать за процессом распределения обязанностей среди борцов взвода связи он уже устал. Подготовку мин саперным взводом проверил. В самом деле, осталось только установить эти мины и ввинтить взрыватели. Задачу перед снайпером с крупнокалиберной винтовкой «Корд» капитан поставил еще в вертолете. Больше дел до сообщения майора Смурнова не оставалось. Но наконец и оно пришло.

Сохранив новые данные на планшете, Василий Николаевич собрал вокруг себя бойцов двух взводов и объяснил им задачу – перейти просеку и спрятаться на противоположной стороне с максимальной эффективностью. И сам первым, показывая пример, пошел, стараясь не сломать ни одной ветки на кустах, которыми просека обильно начала зарастать минувшим летом. Видя его старания, пошли и солдаты. Только снайпер в костюме «Леший»[31] попросил разрешения остаться в середине просеки.

– Меня все равно за куст примут. И пусть считают, что здесь такой растет. Если он позже появится, это может привлечь внимание. А с колена стрелять мне лично удобнее, чем из положения «лежа». Тем более лежать придется вниз головой. Лучше уж кустом стану. А не шевелиться я могу несколько часов.

– Есть в твоих словах резон, – согласился Одуванчиков. – Только повыше поднимись, метров на сорок. – Он заглянул в свой планшет, где сохранил маршрут банды. – Да, они выйдут там, где мы только что были. Поднимись на сорок метров. Для твоей винтовки это ничего не решает, но так они тебя увидят издали и не сумеют среагировать. А всю просеку проверить у банды времени не будет. Им еще позицию выбирать.

Снайпер послушно стал подниматься выше по просеке, считая шаги: он хорошо знал, что сорок метров – это приблизительно семьсот шестьдесят семь шагов.

Капитан Одуванчиков увел остальных бойцов в глубину кустов, довел до места, где начинались скалы, лично проверил каждого, кто как спрятался, и после этого торопливо вышел на середину просеки и посмотрел оттуда. Двум бойцам сделал замечание, после чего они подкорректировали свою позицию. Только после этого капитан сам выбрал позицию для себя и застыл с автоматом в руках, готовый к ведению боя.

Рассвело уже почти полностью. И, как часто бывает в горах в это время года, на открытых местах начал скапливаться туман. Наличие тумана было на руку и военным разведчикам, сидящим в засаде, и банде, намеренной устроить засаду на автомобильную колонну. Да и бойцам колонны проще было спрятаться и не попасть под пули.

Василий Николаевич, время от времени поглядывая на свои наручные часы, продолжал следить за действиями снайпера. Времени для выбора позиции ему хватило. Но едва снайпер устроился, капитан периферийным зрением заметил на противоположной опушке просеки движение. Среди кустов мелькало что-то мелкое, издали похожее на собаку. Но о наличии собаки в банде Волка разговора не было. Конечно, он мог прихватить собаку в родном селе у кого-нибудь из своих давних знакомых. Но тогда, скорее всего, пришлось бы брать с собой на боевую операцию и хозяина собаки, иначе животное могло убежать домой. Да и выдать засаду лаем собака вполне в состоянии. Нет, собаки в банде быть не должно, решил капитан Одуванчиков и стал присматриваться внимательнее. И увидел, как между кустами промелькнула какая-то низкорослая фигура, напоминающая детскую.

– Еще не хватало, чтобы эмир в разведку ребенка отправил… – проворчал командир разведроты в микрофон своего шлема.

– Товарищ капитан, – отозвался снайпер, хотя его и не спрашивали, – это не ребенок. Это карлик. Мне в прицел его хорошо видно.

– А, это уже что-то новое. Про карлика мне не говорили, – отреагировал капитан. – Ну, пусть будет карлик. В такого стрелять не так обидно, как в ребенка. А эмира не видно?

– Эмир еще не показался. Виден только какой-то великан, рост явно выше двух метров, штаны чуть ниже колен. Великан на колени встал, ладонь к уху прикладывает, слушает что-то у земли. Оборачивается, что-то говорит… Еще трое вышли. Спускаются к дороге, торопятся, почти бегут. Великан, похоже, машины услышал… Я понял! Это у бандитов разведка такая! Великан – слухач, карлик – малозаметный. Остальная банда, видимо, по склону идет, за пригорком, поэтому их и не видно… Точно! Две головы за пригорком промелькнули. Тоже в сторону дороги спускаются.

– Взвод Скорогорохова, готовьсь! Скоро вам выдвигаться. Повторяю для особо непонятливых: никакой спешки! Все аккуратно выставить и вернуться, не вступая в перестрелку. Если стрелять по вам начнут, не отвечать. Залечь в возможное укрытие. Стрелять перестанут – перебежка «челноком». При короткой дистанции допустимо использование ножей. Удар следует наносить строго в горло, чтобы единственным звуком было клокотание крови.

– Понятно, командир, – за всех ответил старший лейтенант Скорогорохов.

Все дальнейшие действия проходили по плану, разработанному в оперативном отделе штаба сводного отряда. Изгиб дороги капитану Одуванчикову хорошо был виден в бинокль с тепловизором. Ветви деревьев не сильно мешали.

Три грузовика, натужно подвывая изношенными двигателями, неторопливо ползли в гору. Позади, словно страхуя от скатывания назад с крутой дороги своим тяжелым бронированным телом, ползла боевая машина пехоты и угрожающе пошевеливала башней с тридцатимиллиметровой пушкой, спаренной с пулеметом калибра 7,62 миллиметра.

– Старший лейтенант Анисимов! – позвал по связи Одуванчиков.

– Слушаю, командир. Мы на позиции. Бандитов не видим.

– Сейчас по вам стрелять начнут. Будьте готовы.

– Мы ждем. Давно готовы. Все бойцы у заднего борта готовы покинуть машины.

– Сережа, мы залегли вплотную к банде. Иначе минное поле получилось бы слишком далеким. Прикажи своим солдатам не стрелять высоко, в нас попасть могут.

– Понял, командир. Все слышали пожелание командира роты? То-то же… В рукопашку прорываться. На МСЛ[32] их брать.

Позиция бандитов просматривалась плохо даже через тепловизор. Видимо, мешали неровности склона и туман. Но, как поднялась большая туба «РПГ-7», Одуванчиков хорошо увидел. Хорошо видел он и противопулевые листы, прикрывающие кузов, хотя их верхняя часть была покрыта брезентом.

– Скорогорохов! Вперед! – прозвучала команда. – Мины ставить на возможном пути отступления. Большую часть за пригорком, где бандиты выходили на позицию. Инстинкт заставит их уходить тем же путем, которым они пришли.

Одуванчиков отдавал команду ясно и громко, чтобы слышно было также бойцам внизу, на дороге, – так они могли ориентироваться в происходящем.

Старший лейтенант первым побежал вперед. За ним сразу устремились около двух десятков бойцов. В руках у старшего лейтенанта Скорогорохова был только автомат с глушителем. Остальные бойцы автоматы частично оставили среди кустов, частично перебросили через спину, чтобы руки были свободны. Все растворились среди деревьев и кустов, и, не будь на бинокле капитана Одуванчикова тепловизора, он не сумел бы никого рассмотреть. Но он рассматривал поочередно всех, кто оказался по эту сторону пригорка.

Первыми вниз спустились два бойца – сержант и ефрейтор, опытные «контрактники». Они ставили свои взрывные устройства прямо за спинами бандитов и не могли не издавать шума. Но бандиты, не ожидавшие ловушки и такой наглости вообще со стороны федералов, видимо, посчитали, что шум исходит от кого-то из своих. Один из моджахедов даже крикнул что-то резкое. К своему счастью, обернуться не додумался, иначе получил бы удар ножом в горло или пулю – командир взвода страховал бойцов с автоматом в руках, для устойчивости прижавшись плечом к дереву на склоне. Но предельно острые ножи были у всех саперов. Остроту их лезвий командир взвода постоянно проверял лично. Нож для сапера – такой же инструмент, как для простого бойца автомат. На многих взрывных устройствах требуется зачищать перед соединением провода, обрезать излишки лески при установке растяжек, да и в рукопашной схватке нож – не последний вид оружия.

– Старший сержант Наруленко, задачу помнишь? – спросил по связи капитан Одуванчиков.

– Так точно, товарищ капитан. Уже слежу за обоими снайперами. Они вместе залегли. Удобно. Мне искать их не требуется.

– Саперы! Кто работу выполнил – отходите, – скомандовал Одуванчиков в микрофон шлема.

Отход взвода контролировал старший лейтенант Скорогорохов. Вся работа была выполнена идеально.

Едва последний из саперов, как раз командир взвода, вернулся на свою позицию, громыхнул выстрел из «РПГ-7». Сразу взорвался двигатель передовой машины. Грузовик остановился, и из кузова как горох посыпались солдаты спецназа. Из кузовов двух других машин тоже. Все дружно залегли в глубокий кювет и открыли огонь.

Автоматы спецназовцев были с глушителями, поэтому слышно было только лязганье затворов, хотя, как хорошо знал капитан Одуванчиков, когда лежишь в строю или в засаде и стреляешь из автомата, слышишь и свои выстрелы, и соседние. Не бывает глушителей, которые полностью убирают звук выстрела. Даже выстрел из официально бесшумного пистолета ПСС «Вал», производимый специальным патроном «СП-4», выталкивающим пулю с помощью поршня и этим же поршнем запирающим гильзу, не выпуская наружу горячие газы – причину громкого звука, все же слышен на короткой дистанции. Но был в запасе у капитана еще один звук, более громкий, чем издает тридцатимиллиметровая пушка БМП, начавшая стрелять одновременно с пулеметом.

– Наруленко! Пора!

– Понял, товарищ капитан, – отозвался старший сержант.

Два выстрела его громоподобной винтовки раздались с интервалом в две секунды. Снайперы бандитов в самом деле залегли рядом друг с другом, и перевод ствола много времени не занял. Две секунды ушли только на передергивание затвора.

– Готово, отработал, – сообщил по связи старший сержант Наруленко. – Из двух снайперов четыре получилось. Пополам разрубил и того, и другого. «Расчлененка» у меня, а не винтовка!

Бандиты, видимо, поняли, что «попали в оборот», поскольку раздались два таких громких выстрела. Прозвучала плохо слышная команда, произнесенная, скорее всего, не на русском языке, и бандиты начали отступление прямо под поднятые в их сторону автоматные стволы, более чем всемеро превосходящие противника численностью. «Корд» ударил еще два раза. Тут же взорвалась первая мина. Кто-то, похоже, испуганно шарахнулся в сторону и активировал взрыватель второй. Два взрыва, судя по всему, унесли три жизни. А тут еще солдаты с грузовиков пошли в атаку, хотя почти не стреляли, а если и стреляли, то исключительно прицельно. И бойцы двух технических взводов патронов на бандитов не жалели.

После пробежки банды по минному полю капитан Одуванчиков послал взвод саперов снять уцелевшие мины. Таковых оказалось семь штук. Операция была завершена успешно. Саперы вместе со связистами выложили в ряд тела убитых бандитов. Командир роты прошелся мимо них.

– И который из них эмир Бацаев? Кстати, Наруленко, ты мне говорил о карлике и гиганте за два метра. Я среди убитых таких не вижу.

– Ушли, наверное… – ответил старший сержант.

– Были и карлик, и гигант, и еще двое. Один грузный, уже в возрасте, второй помоложе, более спортивный, легкий. Они проскочили мимо горящей передовой машины и ушли вниз по просеке, – объяснил командир второго взвода лейтенант Громорохов.

– А преследование? – возмутился капитан Одуванчиков. – Юрий Юрьевич, а кто преследование будет организовывать, когда командир роты на другом участке занят? – строго спросил капитан.

– Так старший лейтенант Анисимов с тремя бойцами своего взвода пошел в преследование, – объяснил стоящий тут же заместитель командира второго взвода старший сержант Горидзе. – Меня за старшего оставил.

– Ладно. От Анисимова они не уйдут, – смягчился капитан. – Так кто мне скажет, который из убитых – Бацаев? Или мы его упустили?

Убитых было двенадцать человек. Два разрубленных крупнокалиберной пулей снайперской винтовки тела не трогали, просто рядом с ними сложили остальные. Но и других убитых переносить было не слишком приятно, потому что почти все тела были сильно изрублены осколками и очередями, а несколько попросту были без ног – мины постарались. Одну оторванную в колене ногу принесли и положили рядом с одним из бандитов. Но нога, показалось капитану, была не его. Обувь на правой и левой ногах была разная.

– Так что, никто не сумеет Бацаева опознать? – еще раз спросил капитан.

– Я его только молодым помню, – сказал, отчего-то краснея щеками-яблоками, лейтенант Саморуков. – Но мне кажется, его здесь нет. Разве что вон тот, крайний слегка похож. Тоже скуластый. Тип лица спортивный. Но я не уверен. Времени-то прошло лет десять. За это время отца родного как зовут забудешь.

– Отец тебе твое отчество в имени передал. Ты, если не ошибаюсь, Петрович.

– Это я так, образно говорю… – смутился командир взвода связи, и щеки его покраснели еще сильнее.

Командир роты подошел к крайнему бандиту, стволом автомата приподнял выбившуюся из-под камуфлированных штанов клетчатую рубашку, зацепил мушкой оружия бронежилет и «разгрузку», увидел мощные кубики тренированного брюшного пресса.

– Да, этот спортивный. Только рост для полутяжеловеса маловат. По весу, пожалуй, не больше чем на средний потянет, а если он его еще и «гонял»… Мне кажется, это не Бацаев.

Капитан нагнулся и вытащил из нагрудного кармана рубашки убитого трубку и паспорт. Паспорт был на арабском языке, но с дубляжом на английском. Попробовал прочитать:

– Какой-то гражданин Саудовской Аравии Абу аль-Бербер. У Бацаева должен быть российский паспорт. У нас нет данных, что он сменил гражданство.

В это время над головами бойцов роты прошумел вертолет.

– Следственная бригада прилетела, – решил Одуванчиков. – С ними должен пожаловать и майор Смурнов. Он знает Бацаева в лицо, дрался с ним когда-то. Сумеет, надеюсь, опознать.

Так и не дождавшись, когда его жена придет в себя после мощного успокоительного укола, эмир Нариман Бацаев собрался покинуть родной дом, показавшийся ему чужим. Он обнял мать Джавгарат, пожал руку брату Омахану, постоял рядом с Гульнарой, поправил плед на ее ногах, посмотрел на часы и взял за цевье свой автомат.

– Мне пора. Дела не ждут, и люди ждать не будут. На днях еще раз загляну, тогда и поговорим.

Он бросил взгляд в сторону Омахана, словно предупреждал о предстоящем разговоре его одного, и вышел. Проводить его пошла только старая Джавгарат, и эмир невольно подумал, что, кроме матери, он в этом доме никому больше не нужен. Даже жене, которая скрыла от него связь дочери с полицейским. Может быть, и сыновья не ждут возвращения отца. И чего Гульнара добилась своим поведением? Только того, что дочь будет теперь однорукой. Может быть, она просто не хотела расстраивать отца, но результат остался прежним – прострелена рука девушки.

Его даже не интересовало, жив или мертв старший лейтенант полиции, якобы жених Алмагуль. Это «якобы» появилось и укрепилось в голове эмира после того, как его посетила мысль, что старший лейтенант познакомился с его дочерью специально, чтобы устроить охоту на ее отца.

Старая Джавгарат снова проводила его только до калитки, дальше ей идти он запретил.

– Не ходи, мама. У меня мужские дела, которые не делаются в присутствии женщин.

– Когда ты дрался в клетке, разве в зал женщин не пускали? Я видела по телевизору, там были и женщины.

– Это, мама, совсем другое. Там спорт. И я был просто боец. А сейчас я боец другого качества. Я дерусь насмерть. Я волк. Меня так и зовут – эмир Волк. А женщинам бывают не по вкусу волчьи бои, где главенствует смерть. В живых останется победитель.

– Ты специально пугаешь меня, Нариман? Я разве заслужила такое к себе отношение? Один сын думает только о том, как бы заработать побольше. Другой думает, кого бы убить, кому бы по-волчьи вцепиться в глотку. А что мне остается? Что я должна делать? Ждать, когда сыновья насытятся? Твой брат никогда не остановится. Ему всегда мало. Он хочет весь мир, и сразу. А когда насытишься ты? Когда прольется много крови? По твоей вине прольется кровь ни в чем не повинных людей, как сегодня пролилась кровь твоей дочери. Когда ты насытишься, скажи мне, сын, когда? Только сытый волк не жаждет крови. Когда же наконец ты будешь сыт?

Джавгарат ухватила его под локти и стала трясти, а он и не сопротивлялся. Он трясся в ее руках, тряслись плечи, голова. Ей казалось, что она сильная, что она в состоянии остановить сына, не дать ему идти дальше тропой Волка. Наконец Нариману это надоело. Он слегка напрягся, и Джавгарат вдруг увидела, что ее сын больше не трясется.

– За что мне все это? Зачем мне такие сыновья? – Она села прямо на утрамбованную землю перед калиткой и заплакала. – Я ведь когда-то мечтала гордиться своими сыновьями. И отец об этом мечтал. Слава Аллаху, он не дожил до времен, когда кто-то по вине его сына стреляет в его внучку.

«Откуда она знает?» – возник вопрос в голове эмира. Он знал о своей вине, но не хотел этого афишировать. Но и спрашивать мать о чем-либо он тоже не хотел. Не хотел заставлять ее даже думать об этом. Женщина многое чувствует. Это ей дано от природы. Но Джавгарат начнет накручивать ситуацию, и неизвестно, к какому выводу она может прийти и что надумает сделать. Также эмир не желал оправдываться. Сказать честно, что он отдал приказ снайперам расстрелять «ментов», невозможно. Он же не отдавал приказ стрелять в Алмагуль! Это была личная инициатива Вахи. Но он Ваху не остановил. А ведь мог же! Эмир чувствовал, что совсем запутался в ситуации, ему захотелось присесть рядом с матерью перед калиткой, вытереть слезы на ее глазах и сказать ей, что он никуда не пойдет. После этого вместе с ней войти в дом, попросить брата спрятать автомат так, чтобы эмир сам не смог его найти, и навсегда остаться дома. Пусть даже в подвале или на чердаке, но дома.

Но что тогда станет с его пятнадцатью людьми, которые поверили в него и пришли сюда вместе с ним? Что станет с Абдул-Меджидом, который вернется к отряду раньше, чем он, эмир, который сам дал старику только три часа, чтобы увидеть внуков? Разве можно их всех бросить на произвол судьбы? Маленький уродец Абубакир, такой верный и преданный вот уже столько лет. У него ведь только тело уродливое, а душа живая, тонко все чувствующая. Или мрачный великан Нажмутдин Омаров, такой наивный и ранимый, несмотря на грозный вид, хмурый тяжелый взгляд и внешность непробиваемого великана. Или снайпер Ваха Чохкиев, готовый пустить пулю в сердце любому, кто скажет слово против эмира Волка или Абдул-Меджида – старика, но все же учителя и наставника Волка. Разве можно оставить их и всех тех, кто поверил ему и пошел за ним в его родное село?

Нет, на предательство своих друзей Нариман не пойдет. Не такой он человек. Он останется тем же эмиром Волком, каким был и прежде. Что бы ни говорила мать. Ведь мать – это просто женщина. А на Кавказе мужчина привык считать себя главным. К матери он относился с уважением, но она все равно лишь женщина со всеми ее слабостями и слегка истеричным характером.

– Кто они для тебя? – спросила вдруг Джавгарат.

Нариман подумал, что или он размышляет вслух, или она научилась читать его мысли. Матери, наверное, и на такое способны.

– Что значат все эти люди, что пришли вместе с тобой, неся в нашу жизнь смерть и разрушение? Что они в сравнении с теми, кто все долгие семь лет ждал тебя здесь – с твоей матерью, женой, братом, детьми? Неужели ты готов предать родных, выбрав чужих людей? Совсем-совсем чужих…

Она по-прежнему сидела на голой земле перед калиткой и простирала к нему свои темные, худые, натруженные, жесткие и слегка шелушащиеся на предплечьях руки. Он опять проникся к ней жалостью, но вместе с ней в его душе шевелилось и непонимание.

– Мама, ты же сама говорила, что хотела гордиться мной. И отец тоже хотел. Но разве вы простили бы мне предательство людей, которые мне доверились? Здесь, в селе, мне места уже нет, пойми это и ты. Меня посадят в тюрьму пожизненно, если до этого не убьют. Не могу же я остаток своих дней прятаться в доме брата или еще где-то? Я ухожу, прощай, мама. Через несколько дней – не знаю еще, когда именно, – я вернусь, навещу вас, тогда и поговорим. Прости меня и прощай. Я ухожу к своим людям, к своей жизни, которую сам выбрал. Прости. От помощи семье я не отказываюсь. Я буду, как и прежде, переводить деньги Гульнаре на карточку. И звонить. И дочь в больнице навещу. А пока я ухожу. Прости.

Он резко развернулся и, оставив мать в той же позе на голой утоптанной земле, пошел прямо через газон, через дорогу, к угловому дому Нажмутдиновых, сжимая в руке цевье автомата. Не посмотрев на калитку двора Нажмутдиновых, прошел мимо и вышел на дорогу, выходящую из села. Двинулся туда, где его ждали.

В селе начал моросить мелкий, настоящий осенний дождь. В какое-то мгновение в голове Волка мелькнуло понимание того, что мать осталась там, под этим осенним дождем, и может промокнуть и заболеть. Нариман даже остановился, обернулся, думая вернуться, но подумал о том, что мать снова будет умолять его остаться дома, с родными или хотя бы позовет на сыновей посмотреть, которых он видел только мельком перед важным телефонным разговором. И это могло бы сломать его решимость. А раз уж принял решение, сделал выбор, то его следует придерживаться…

На улице, которую выбрал эмир Волк, отсутствовали электрические фонари. А небо, звезды и полная луна, которую Нариман разглядывал недавно, были затянуты тучами. Поэтому он не сразу заметил большую группу людей, торопливо идущих ему навстречу. Кто были эти люди и куда они спешили, эмир Волк не знал, поэтому без стеснения перед мокрой травой залег в ближайший газон за густым кустом сирени, которая дольше всех держала листву и одной из первых распускала ее по весне, и передернул затвор автомата. Потом снова поднял предохранитель, посчитав, что всегда успеет опустить его – это занимает долю секунды. Но опускать предохранитель не потребовалось – группа людей приблизилась, и даже в темноте эмир смог узнать гигантскую фигуру Нажмутдина Омарова и семенящего рядом с ним кривоногого карлика Абубакира. Впереди шел, указывая всем дорогу, старый Абдул-Меджид.

– В такое время прогуляться решили? – спросил эмир, выходя из тени.

– Эмир! – удивился бывший тренер неожиданной встрече.

– Наш эмир! – радостно взвизгнув, Абубакир обнял Наримана за бедро, поскольку выше дотянуться попросту не мог.

Встреча была радостной, и эмир Волк остался доволен. Старая Джавгарат такой радости не смогла бы понять.

– Куда вы направляетесь? – спросил он.

– Тебя спасать, – объяснил Абдул-Меджид. – Снайперы в свои прицелы видели, что приехала целая машина ОМОНа. Трех омоновцев они подстрелили. Но всех же не перестреляешь! Их там море. Мы подумали, что тебя захватили. Сначала думали попасть к тебе домой, узнать, что с тобой случилось. Ты же сказал, что через три часа вернешься, а уже прошло четыре. Мы и пошли…

– Разворачиваемся! – скомандовал эмир Волк. – У нас важное дело есть.

Он в нескольких словах пересказал, какие получил сообщения, раскрыл карту и при свете фонарика в маленькой зажигалке стал водить по ней своим заскорузлым пальцем, объясняя, где лучше всего организовать засаду. После чего, убрав карту в кожаный планшет, а планшет спрятав в рюкзак, повел весь свой небольшой отряд к выходу из села.

Дождь кончился в тот момент, когда моджахеды прошли около пяти километров, и эмир, прекрасно знающий окрестности, решил, что пора сворачивать в горы. Судя по всему, в селе дождь, наоборот, усилился. Эмир невольно подумал о том, ушла ли в дом старая Джавгарат. Она ведь могла остаться под дождем. А Омахан даже не подумает, что мать сидит рядом с калиткой на холодной земле, и не уведет ее.

Горы в месте поворота были лесистые, заросшие елками и частично молодыми березами. Листва шуршала под ногами, но идти по ней все же удобнее, чем по снегу, который грозился вот-вот выпасть. По крайней мере, хмурое небо это обещало, да и старые ранения у многих моджахедов начали ныть, вещая о перемене погоды. А поздней осенью перемену ждут только в одну сторону. Приближение зимы ощущалось в воздухе. Хотя ныть раны могут и из-за нагрузки – все-таки эмир Волк задал своему отряду высокий темп передвижения.

Он шел, как обычно, первым, регулируя скорость и время от времени посматривая на светящиеся зеленым фосфором стрелки часов. Подсветку циферблата эмир не включал, считая это неуместной демаскировкой. Группа прошла два перевала. Второй отряду дался особенно трудно, подъем и спуск были довольно крутыми, а при подъеме приходилось даже хвататься за ветви кустов, подтаскивая свое тело вперед. На этом перевале отряд растянулся в одну длинную линию, и эмиру, так и не уступившему никому место ведущего, пришлось ждать, когда все соберутся. Последними поднялись гранатометчик с «РПГ-7» и его второй номер, несущий рюкзак с запасом гранат. Стандартный солдатский рюкзак второго номера гранатометного расчета вмещает только три гранаты, и их, по мнению Волка, слишком мало для той жизни, к которой он готовил свой отряд. Эмир заставил второй номер сшить себе специальный рюкзак из двух стандартных, куда помещались шесть гранат. Хотя «РПГ-7» и зовется ручным противотанковым гранатометом, гранаты у отряда были только китайские, осколочные, противопехотные. Радовало только то, что эти гранаты чуть легче бронебойных. Тем не менее второй номер расчета тащил рюкзак с трудом, хотя внешне был парнем крепким и физически подготовленным.

«Наверное, нужно было шить рюкзак на пять гранат или хотя бы на четыре», – подумал эмир, но вслух ничего не сказал, только придвинулся вплотную к первому номеру расчета и, как обычно, дал ему указание:

– Стреляешь по двигателю передовой машины, чтобы она встала и перегородила дорогу. В завершении колонны идет БМП, второй выстрел в нее. Знаю, что броню не пробьет, но осколки рикошетом полетят в солдат. Все последующие выстрелы – по живой силе. В самую гущу не стреляй, там осколкам разлететься будет сложно. Троих покрошат основательно, остальным ничего не достанется. Дай осколкам простор. Они себе цель сами найдут. Они умные. Не дурнее нас с тобой.

Эмир говорил это гранатометчику перед каждой засадой. Он считал парня глуповатым и потому каждый раз все повторял заново. А в отряд он его взял за удивительную точность при стрельбе гранатами. Решил, что это может пригодиться.

Как Бацаев и предполагал, вышли они в середине верхней части просеки. Но эмир с основными силами сразу идти на открытое место не решился, хотя только недавно в открытую разгуливал по селу. Как обычно, он послал на разведку маленького, малозаметного карлика Абубакира и гиганта Нажмутдина Омарова. Никого не обнаружив, они вернулись быстро, однако Нажмутдин не зря имел «слоновьи» уши. Он услышал приближение грузовиков. И эмир Волк, чтобы не искать потом другое место для засады и не бегать по горам, опережая автомобильную колонну, поспешил направить свой отряд на позицию. К этому моменту в лесу как раз уже почти рассвело, но качественно спрятаться все еще было реально.

Все шло как обычно. Снайперов эмир Нариман настропалил на поиск и отстрел офицеров, для чего предложил им занять позицию в нескольких метрах от себя – в случае чего он сумеет дать подсказку. А карлик с Нажмутдином устроились неподалеку, по другую сторону от эмира, рядом с Абдул-Меджидом.

Бацаеву ожидание всегда давалось труднее всего. Это еще со времен большого спорта пошло, когда каждому бою предшествовало длительное представление бойцов, судей, и бойцы – по крайней мере, с Нариманом всегда так было – теряли за это время свой боевой настрой. Порой даже мотивация пропадала, и требовалось двух-трех минут первого раунда боя, чтобы себя разозлить и начать драться в полную силу. Вот то же самое иногда бывало и в засаде.

Эмиру нравился начальный момент применения оружия. Нравилось даже издали всматриваться в лица людей, попавших в засаду. Что в действительности выражали эти перекошенные лица, испуганные взгляды, догадаться было несложно. Тем более воображением эмира Волка Аллах не обидел. А потом уже было все обыденно – простой бой, самый обычный, почти будничный, когда никто не знает, что смерть проходит рядом и на кого-то указывает пальцем, а люди ее не видят. И там же, точно так же показывая на кого-то пальцем, бродит между бойцами жизнь. Порой эмиру Волку казалось, что он видит жизнь и смерть в реальности, видит, как они ходят между теми, кто попал в засаду, и теми, кто засаду устроил, и не видят друг друга. Или же просто делают вид, что не видят. И показывают пальцами на тех и на других. Может быть, именно поэтому Волк не любил продолжительных боев, что опасался указующего перста смерти в свою сторону. Обычно после первой атаки, которая, как правило, оказывается самой продуктивной, Эмир давал команду к отходу. Это было отнюдь не бегством и даже не отступлением. Это был отлично организованный и грамотный отход на заранее подготовленную позицию.

Но в этот раз все пошло как-то не так. В последнее время засады устраивались в Сирии чаще всего против сирийской правительственной армии. Испуганные сирийцы, выпрыгнув из машины, кривили лица и бежали кто куда. Некоторые даже с заранее поднятыми руками, хотя им никто не предлагал сдаться. Примерно такая же картина была при засаде на курдов или на турок. Сложнее дело обстояло с американцами, которые любили подраться и пострелять и тянули время в надежде, что к ним подоспеет помощь, которую они вызывали сразу же. Хуже всего было устраивать засаду на русских. Во-первых, русские вообще любители подраться и без тяжелого боя никогда не сдаются. Во-вторых, в Сирии воевал в основном российский спецназ, имеющий высококлассную подготовку. Его сложно застать врасплох. Складывалось такое впечатление, что русские спецназовцы или вообще не спят, или готовы драться даже во сне.

Эмир Волк ожидал, что машины будут военными. Простую Российскую армию, с которой он до этого никогда не сталкивался, эмир ставил ненамного выше армии сирийской. Но после выстрела из «РПГ-7» по двигателю передовой машины кузов грузовика покинули явно не простые армейцы. Эмир видел, как ловко они выпрыгивают и сразу, так же ловко, занимают позицию в глубоком кювете, где сидят, как в окопе, и их трудно достать пулей. Даже машины они покидали организованно, словно были уже готовы к тому, что попадут в засаду. Над головой эмира тут же засвистели пули, срезали ветви с деревьев, и одна ветка упала на голову Волку, заставив его пригнуться сильнее, но очередей он не слышал, только лязганье затворов. Это означало, что автоматы снабжены глушителями, а снабдить ими всю армию, все ее автоматы – задача не выполнимая ни для одного государства, даже для такого богатейшего, как США. Глушители на автоматах может себе позволить только спецназ. Значит, умышленно или нечаянно, но отряд эмира Волка «подставили». Те два осведомителя, что звонили Нариману, солдат не видели, и поэтому их обвинять в чем-либо глупо. Они только сообщили о трех грузовиках в сопровождении БМП. Но когда откуда-то из-за спины раздался сдвоенный выстрел крупнокалиберной снайперской винтовки, эмир понял, что он привел отряд в специально подготовленную для него ловушку. Кто-то основательно изучил его тактику проведения засад и противопоставил ей тактику собственной разработки, призванную свести на нет весь успех засадной войны, какой ее видел эмир Волк.

Он сразу понял, что направление отступления ему уже отрезали, ведь никто не выставит одного снайпера с крупнокалиберной дальнобойной винтовкой на пути отступления отряда. У снайпера обязательно будет массированное прикрытие, которое, скорее всего, выставило мины. Два взрыва уже прогремели. И раздались они там, куда ходили разведчики Абубакир и Нажмутдин. Но разведчики не подорвались. Значит, мины устанавливались уже тогда, когда отряд занял позицию. Так работать может только спецназ.

– Отходим! – дал команду эмир.

Он поднялся на колени. Тут же пуля чиркнула ему по предплечью, и он невольно вспомнил о ранении своей дочери. Это вернуло его мысли к Вахе. Эмир посмотрел в сторону и увидел, что Ваха Чохкиев и его напарник, второй снайпер отряда Гаджи-Гусейн Рамазанов, превратились в четыре куска разрубленных пополам тел. Лицом вниз лежали и оба гранатометчика отряда, рядом с ними валялось их оружие – «РПГ-7» и «РПГ-18». Выстрелить из своего гранатомета второй так и не успел, получив пулю в голову. На затылке было слишком большое для входного от пули отверстие. Пуля, похоже, попала гранатометчику в лоб, а вышла через затылок.

Моджахеды отход начали так, как и планировали изначально – в сторону базы для большого отряда, построенной под руководством Бацаева. Но эмир не сразу сообразил, что следует дать дополнительную команду – туда отходить нельзя, следует по просеке отступать вниз, через строй спецназовцев. И, словно в подтверждение его мыслей, почти сразу раздались один за другим два взрыва, а через короткий промежуток времени и третий. Проход через опушку просеки спецназ успел заминировать – когда только успел? Ведь Нариман со своими людьми только что прошел здесь, и не было ни одного взрыва! Это значило, что российский спецназ настолько обнаглел, что выставил целое минное поле, когда отряд Волка уже сидел в засаде. Это было единственное объяснение происходящему, и оно подтверждало первоначальные мысли эмира Волка.

Но эмир не зря был когда-то высококлассным бойцом. Он умел не только думать, но и быстро действовать. «Хоть бы кого-нибудь спасти!» – промелькнула мысль в голове человека, не желавшего остаться в горном лесу одному, как волк-одиночка. И он бросился к лежащим справа от него Абубакиру, Нажмутдину и Абдул-Меджиду.

– Вниз! За мной! – скомандовал он, пробегая мимо них, и, описывая полукруг, устремился к дороге, которой достиг всего в несколько длинных скачков.

Вертолет совершил посадку прямо на дороге. Первым винтокрылую машину покинул «бортач», поставивший под распахнутую дверцу короткую металлическую, местами покрытую ржавчиной лесенку с одной-единственной перилой, такой же ржавой, как и вся лесенка. Но бортмеханик, видимо, гордился тем, что его вертолет имеет такой «трап», и смотрел на выходящих пассажиров почти гордо.

Первым вышел совершенно седой мужчина с висящим на груди большим фотоаппаратом. Будь он представителем какого-нибудь из местных народов, его обильная седина никого бы не удивила: люди на Кавказе седеют рано. Но лицо мужчины было явно европейским. За мужчиной сразу на дорогу, не желая ступать на лесенку, спрыгнул майор Смурнов и резко направился к командиру разведроты, ожидающему появления начальника штаба и командиров взводов. За майором пошел человек в гражданской одежде. Его капитан Одуванчиков видел впервые.

– Смирно! – При приближении майора капитан Одуванчиков вовремя вспомнил о пристрастии Смурнова к исполнению уставных положений и решил вести себя, как и полагается по уставу. – Товарищ майор, состав вверенной мне роты отдыхает после операции по уничтожению банды эмира Волка.

– Вольно! – дал команду майор и сразу прошел к сложенным в ряд телам убитых бандитов. Сосчитал их, тыча пальцем. – Только двенадцать человек. Должны быть еще трое или пятеро, где они?

– Четверо, товарищ майор. Они ушли по просеке в противоположную сторону. Старший лейтенант Анисимов с тремя бойцами организовал преследование. Думаю, догонит.

– Я не увидел тела самого эмира Волка. Его среди убитых нет.

– Он, предположительно, как раз и ушел с тремя сподвижниками, товарищ майор.

– Плохо, капитан. Очень плохо. Пограничники сообщают, что по ту сторону границы сконцентрированы три части одной большой банды. Они держат друг с другом связь, которую «погранцы», к счастью, отслеживают. Одна часть банды расположена в Грузии, две – в Азербайджане. Есть предположение, что они намерены прорываться на помощь эмиру Волку. Если хотя бы одна сумеет прорваться, у Волка будут свежие силы и он снова станет опасен. Даже более опасен, чем был раньше, поскольку старую поговорку никто не отменял…

– Какую поговорку, товарищ майор? – спросил Одуванчиков, сообразив, что Смурнов слегка оттаял при мысли о том, что пограничники контролируют связь бандитов.

– «За одного битого двух небитых дают». Так что дело обстоит, прямо скажем, плохо. Хотя я должен тебя похвалить, ты сделал большое дело, уничтожив двенадцать бандитов.

– Не я лично. Это рота… – Капитан проявил приличествующую моменту скромность и не снял с себя вины за то, что эмиру Волку удалось ускользнуть. По крайней мере, не пытался оправдываться, что майору Смурнову было явно по душе.

– Тем не менее под твоим командованием…

– А эмира Волка я вам, товарищ майор, из-под земли достану. Найду и предоставлю. Обещаю. Слово офицера. А оно до сих пор кое-что значит, насколько я понимаю. Ночи спать не буду, пока не поймаю.

– Это все хорошо, и я твоему слову верю. Только один ты с такой задачей едва ли справишься. Эмир очень хитер и мудр, как настоящий волк. И потому я тебе в помощь привез старшего следователя республиканского Следственного комитета. – Майор показал рукой на человека, который прошел за ним от вертолета к убитым моджахедам. – Прошу любить и жаловать – полковник юстиции Вострицын Сергей Николаевич. Зовут его так же, как твоего командира первого взвода. Запомнишь легко.

Полковник после представления лишь слегка наклонил голову. Возрастом он был только на пару лет старше капитана Одуванчикова, но уже носил звание полковника, что капитану не слишком понравилось, даже при том, что он отлично понимал разницу между служебным званием, которое дается сотрудникам МВД, и воинским, как у него.

Майор Смурнов между тем продолжил:

– Сергей Николаевич даже в Ирак и в Сирию ездил, специально изучал деятельность эмира Волка. Имеет на него обширное досье. Он тебе поможет найти правильный выход на эмира… Эй! Что это там такое случилось?

– Где? – не понял Одуванчиков.

Он проследил за указующим перстом начальника штаба сводного отряда и увидел, как через просеку трое человек несут на брючных ремнях четвертого. Расстояние не позволяло рассмотреть лица, но предчувствие подсказало капитану Одуванчикову, что солдаты несут командира взвода.

– Разрешите, товарищ майор, узнать…

– Узнай, – «смурно» ответил Смурнов. Он уже все понял.

Капитан бросился навстречу солдатам, встретил их в полусотне метров перед дорогой и убедился, что солдаты действительно несут тело старшего лейтенанта Анисимова.

– Как так получилось, что не уберегли?

– А как его в такой ситуации убережешь… – недовольно ответил ефрейтор контрактной службы.

Одуванчиков перехватил из руки ефрейтора второй конец брезентового ремня, переброшенного через спину старшего лейтенанта и выходящего под мышкой. Двое других солдат перебросили свои ремни через бедра своего командира и придерживали тело там.

– Рассказывай, что случилось! – потребовал капитан у ефрейтора.

– А что тут рассказывать? Проскочили они мимо, быстро, через дым от машины. Сереня вон дал очередь, – кивнул ефрейтор в сторону одного из солдат, – но не попал. Очередь-то короткая, в два патрона[33]. Старший лейтенант в преследование первым рванул, нас за собой позвал. Мы чуть-чуть отстали. Я на бегу стрелять пытался, но тоже не попал. Да и что за стрельба на бегу получается, когда дышишь, как загнанная лошадь? Только ствол вверх-вниз ходит… – Капитан Одуванчиков отметил про себя, что в дальнейшем на занятиях ему следует уделять внимание стрельбе на бегу. – Они цепочкой бежали, один за другим. Первым бежал тот парень, что первым и сорвался.

– Эмир Волк, – подсказал командир роты.

– Не знаю точно. Может быть, он и эмир. За ним длинный бежал – здоровенный парень в коротких штанах. Потом старик. А последним то ли ребенок, то ли просто человек маленького роста.

– Карлик, – снова подсказал капитан.

– Может, и карлик. Короче, после моей очереди они с просеки в лес свернули. Мы за ними хотели, а тут тот старик, что третьим бежал, обернулся и над головой карлика очередь дал. И прямо в лоб товарищу старшему лейтенанту. Сразу наповал. Мы остановились. Сначала думали, что помочь сможем. А потом просто понесли…

– Ладно. Сейчас все расскажешь начальнику штаба отряда. Он как раз прилетел по душу эмира. С ним полковник юстиции, тоже за эмиром охотится с самой Сирии. Им все расскажи. Вон они стоят, ждут.

– Ну что я тебе могу сказать, Василий Николаевич, упустил ты эмира Волка! А я на тебя особые надежды, честно говоря, возлагал. И сразу предупреждаю, что в рапорте на имя командования я обязан буду этот факт отметить. Покрывать я никого не намерен. – Майор повертел задом, словно ввинчиваясь в сиденье кабины эвакуатора, что прибыл в сопровождении бронетранспортера за обгоревшей подбитой машиной и согласился забрать начальника штаба с собой. – Будь также готов к тому, что с тебя и за гибель старлея Анисимова спросят. Неприятности у тебя будут обязательно. Если даже командование ничего не предпримет, семейные разборки тебе, думаю, гарантированы.

– Что же мне, собой его прикрывать прикажете? – возмутился Одуванчиков. – Так я на другом участке был задействован…

– Это с тебя ответственность не снимает. Ты оставил Анисимова старшим трех передовых взводов… И вообще, капитан, запомни на будущее: где начинается женщина, там заканчивается логика. Что бы ты ни начал жене объяснять, она все по-своему воспримет, со своей колокольни.

Майор Смурнов явно очень мало знал и об Анисимове, и тем более об Александре.

– Сдается мне, товарищ майор, у вас неверная изначальная информация, поэтому вы все видите в искаженном свете, – сказал капитан предельно жестко.

Майор Смурнов неожиданно пошел на попятную:

– Может быть, может быть. Хорошо, коли так. Но тебе дальше с женой жить, ты и разбирайся.

– Мы уже, товарищ майор, разобрались. И с ней, и со старшим лейтенантом Анисимовым, когда он еще был жив и здоров. Поговорили, пришли к общему знаменателю.

– Ну и добро. Но в рапорте я все же обязан отметить, что ты упустил эмира Волка. Уж не обессудь. Но отмечу и то, что ты обещал мне его достать из-под земли. Твоя командировка еще четыре месяца продлится, моя закончится на месяц раньше. Так что сроку тебе – три месяца.

В отрядный городок разведроту доставили только к вечеру, когда появились свободные вертолеты. До этого капитан Одуванчиков разрешил солдатам отоспаться в лесу, на свежем воздухе, благо к нижней части рюкзака каждого солдата был приторочен специальный коврик из тонкого поролона, с одной стороны обклеенный фольгой, чтобы можно было спать даже на снегу и при этом не простыть.

Правда, выспаться солдатам не удалось. Уже через полчаса заморосил мелкий дождик, а потом полил сильный ливень, готовый, судя по темному беспросветному небу, перейти в снегопад. Так и произошло. Только снегопад начался, когда вертолеты уже шли на посадку в военном городке спецназа. Снег валил такой густой, что ограничивал видимость. Гражданские вертолетчики испытывали бы большие сомнения в возможности посадки и, скорее всего, предпочли бы лететь до самого Каспийска, где находится аэродром гражданский и имеется специальная снегоуборочная техника. Военные же пилоты, привыкшие летать в любых условиях дня и ночи, на осадки внимания не обращали. Только на вертолетной площадке загорелись дополнительные прожекторы. Но за это пилоты должны были благодарить диспетчера, который постарался облегчить им посадку.

Так что досыпали солдаты в казарме, считая справедливой поговорку «Солдат спит – служба идет». Но капитан Одуванчиков, уйдя к себе в кубрик и приняв душ, уснуть никак не мог, хотя он не смог выспаться и в предыдущую ночь, после боевой операции. Так на него подействовала нелепая гибель старшего лейтенанта Анисимова. Ведь капитан специально настроил снайпера и выставил его со специальным заданием охранять старшего лейтенанта. Без конца вспоминались слова снайпера о разговорах в роте. Если уж солдаты думали, что капитан сам застрелит Анисимова, то что же говорить об офицерах. Наверняка они, молча принявшие гибель командира первого взвода, подумали, что командир роты вполне мог как-нибудь приложить к этой гибели руку. Но ведь любой должен понимать, где в момент гибели старшего лейтенанта находился капитан. Конечно, командир роты мог бы послать и дополнительные силы в погоню за беглецами. Но что это изменило бы? Анисимов уже почти догонял беглецов и поэтому получил пулю в голову. А дополнительная погоня даже первую четверку, возглавляемую старшим лейтенантом, догнать не успела бы. Бандиты свернули бы в лес, где их искать стало бы во сто крат сложнее. И результат, скорее всего, был бы тем же самым. Хотя тогда, возможно, эмир Волк не сумел бы уйти. Но и просто так он бы не сдался. Были бы еще и дополнительные потери. А потерь в живой силе разведрота давно уже не имела. Были только раненые. Три человека находились в госпитальном стационаре, а несколько легко раненных пожелали остаться в строю, даже прекрасно зная, что щадить их в боевой обстановке и считаться с их состоянием здоровья и боеспособностью никто не будет. Если ты пожелал остаться в строю, значит, ранение тебя не беспокоит, и будь любезен никак не мешать остальным. Выполняй те же действия, так же бегай, прыгай, стреляй и не жди поблажек. Это известный закон спецназа, бойцы которого беречь себя не умеют и того же требуют от товарищей по оружию.

Провалявшись с час и устав ворочаться с боку на бок, больше утомившись от лежания, чем отдохнув, капитан Одуванчиков тихо встал, заправил постель и вышел в канцелярию, где открыл сейф и вытащил свою трубку смартфона, которую на боевую операцию не брал, но хранил вместе с трубками бойцов роты на отдельной полке. Набрал номер телефона жены. Александра ответила сонным недовольным голосом – видимо, только недавно уснула:

– Да, Вася, слушаю тебя…

– Как ты там?

– Тебя жду, как еще?

– У нас несчастье…

Он намеренно сказал «у нас», понимая, что жену гибель старшего лейтенанта Анисимова непременно тронет. Она, такая тонкая и чувствительная, просто не сможет остаться равнодушной к этому событию. Если Александра близко воспринимает ранение любого бойца, которого она даже не знает, плачет от чужих страданий, то уж о гибели человека, которого она хорошо знает и тем более этого человека, будет переживать гораздо сильнее.

– Что случилось?

– Сережа Анисимов погиб. Пулю в лоб получил. Преследовал бежавшего с помощниками эмира, и один из них дал очередь.

– Жалко Сережу… – Александра, видимо, пустила слезу. Это Одуванчиков определил по голосу жены. – С тобой-то все нормально?

– Почти…

Она чутко уловила его настроение:

– Что значит «почти»? Не поняла! Ты ранен?

– Нет. Просто на задание я вылетал вертолетом, а Анисимова оставил вместо себя возглавлять автоколонну.

– Ты сам выбрал для себя место?

– Нет. Это был приказ начальника штаба.

– И что?

– Начальник штаба удивился, что я Сережу вместо себя оставил. Слухи о наших… вернее, ваших отношениях уже до Северного Кавказа добрались. А кого я мог оставить? Он единственный старлей среди командиров оставшихся взводов. Самый опытный из всех. Я даже снайпера специально настропалил, чтобы он охранял Анисимова. Он и охранял – убрал двух снайперов бандитов.

– А не твой ли снайпер в Анисимова попал?

– Бойцы видели, как стрелял пожилой бандит. А у нашего снайпера винтовка крупнокалиберная. Она бы просто голову снесла. Нет. Это бандит, пожилой. Я же говорю, солдаты видели, как он стрелял.

– И что теперь? Тебя обвиняют в чем-то?

– В чем меня могут обвинить? Только в том, что эмира Волка упустил – в этом обвиняют. Но я не мог же одновременно в двух местах находиться. Я, согласно приказу, был со взводом связи и со взводом саперов.

– Но Анисимова все равно жалко. Как теперь его жена-то? Я утром схожу к ней, поговорю. Скажу, что ты звонил. Не возражаешь?

– Не возражаю. Ну, ладно. Мне еще поспать пару часиков следует. С утра буду роту тренировать в стрельбе на бегу. Чтобы больше ни один эмир уйти не смог.

– Спи. Только я теперь не усну… – глотая слезы, сказала Александра. – Да и вставать пора уже. Через двадцать две минуты будильник зазвонит. У меня сегодня дежурства нет, я будильник завожу, чтобы выработать привычку вовремя просыпаться…

Обратно в кубрик капитан Одуванчиков не пошел. После разговора с женой он просто распластал по столу руки, на них уложил голову и так и уснул.

Проснулся от того, что кто-то его трогает за руку. Капитан открыл глаза. Перед ним стоял полковник юстиции Сергей Николаевич Вострицын. В полумраке комнаты полковник показался Одуванчикову старше, чем утром в лесу. И у капитана уже не возникло недоумения по поводу высокого звания старшего следователя республиканского Следственного комитета.

– Уже день к вечеру приближается, товарищ капитан, – вяло, почти лениво произнес полковник, только что не зевнул.

– Да, я с этой службой день с ночью перепутал, – проворчал Василий Николаевич. – У вас что-то срочное?

– Как посмотреть! Для одного это может показаться срочным, для другого – нет. Короче. Среди бандитов, захваченных сегодня утром, один оказался тяжело раненным. Ему ногу миной оторвало. Когда их всех в вертолет погружали, тогда только обнаружили, что жив. До этого мужик просто без сознания был. Лежит сейчас в тюремном лазарете в Махачкале. Сделали операцию, остатки ноги ампутировали, но охрану от него не убрали.

– Он что, может на одной ноге сбежать? – слегка ехидно спросил капитан Одуванчиков, немного радуясь тому факту, что он нашел, к чему придраться.

– Ну, сам он вроде бы о побеге не думает. Он после операции еще под наркозом. Но вот те четверо, что сумели убежать, думаю, могут попытаться свидетеля убрать. Одноногий он им не нужен, а рассказать про банду и ее планы, надеюсь, сможет. Как только он будет в состоянии давать показания, мне позвонят, и я сразу поеду. Возражений нет?

– Возражений нет, есть только соображения. Во-первых, бандиты должны узнать, что один из них остался в живых. А как бы им это узнать? Во-вторых, в тюремный лазарет, насколько мне известно, просто так не попасть. Это не местечковая больница. Я имел с этим дело, знаю, что говорю. Только в кино преступники все знают и все могут. В действительности дело обычно обстоит не так. А вот как помочь бандитам получить информацию, следует еще подумать. Тогда можно будет им и ловушку в том же лазарете устроить.

– Если вы, товарищ капитан, все знаете, то должны знать и случай, который произошел в том же лазарете в позапрошлом, кажется, году. Ситуация была аналогичная. Захватили свидетеля, доставили в лазарет. Выставлять постового у послеоперационной палаты посчитали лишним. Бандиты захватили мужа и малолетних детей старшей медсестры и приказали ей поставить раненому укол со смертельной дозой гидрохлорида морфина[34], если она желает своих родных увидеть живыми. Медсестра оказалась ответственная, она сразу обратилась к начальнику режима и ампулу с морфином отдала ему. В результате из окна дома через дорогу отработали снайперы, и все трое бандитов были уничтожены. Стекла в квартире старшей медсестре пришлось, кстати, за свой счет вставлять – при ее-то мизерной зарплате! Вот чтобы снова кому-нибудь стекла на свою зарплату вставлять не пришлось, мы и решили выставить у двери палаты пост.

– Полиция? – с прежним сонливым недовольством спросил Одуванчиков.

– Росгвардия.

– Это уже немного легче… – вздохнул командир разведроты. – У Росгвардии ответственность выше. А что от меня требуется?

Полковник кашлянул себе в кулак:

– Как я понял, вы, товарищ капитан, взяли на себя повышенные обязательства достать эмира Волка из-под земли.

– Да. Намерен это сделать.

– Тогда вас должны интересовать все факты из жизни Наримана Бацаева. Особенно те, что касаются сегодняшнего дня. И я готов такими фактами поделиться…

Эмир Волк проскочил мимо горящей машины, на бегу дал очередь в водителя, который с помощью огнетушителя пытался сбить с двигателя пламя. Но очередь ушла в сторону, не задев солдата, который даже не пытался задержать эмира, хотя и бросил в него уже почти пустой огнетушитель и угодил Нариману в плечо.

Волк шарахнулся в сторону от очереди, которую попытался дать в него другой солдат, и побежал по-волчьи легко, быстро переставляя ноги, а уклон горы на просеке позволял ему совершать длиннющие волчьи скачки. Откуда-то со стороны дороги снова прилетели пули, просвистели рядом с плечом и ударили в ствол березы, растущей на опушке. Эмир Волк, не останавливаясь, обернулся. Отстав на несколько метров, за ним бежал Нажмутдин, а на три метра отставая от великана, бежал, тяжело дыша, старый Абдул-Меджид с красным от натуги лицом. За стариком быстро перебирал короткими ножками карлик Абубакир. А за ними бежали четверо военных. Время от времени они на ходу пытались дать по убегающим очередь.

Но каково давать очередь на бегу, Нариман Бацаев уже убедился, когда стрелял в водителя с огнетушителем. Руки ходуном ходят, ствол «гуляет» во все стороны. В цель можно попасть только случайно. Пули Волк по большому счету не боялся, хотя ему нравилось, как сидит на его широких плечах внешне довольно приятная и в чем-то даже симпатичная голова. Поэтому подставляться под случайную очередь ему не слишком хотелось. Догнать его и сбить с ног может только шальная пуля. Или же кто-нибудь из преследователей остановится, переведет дыхание, спокойно прицелится и выстрелит. Тогда пуля точно ударит Волка между лопатками. Конечно, бронежилет защитит, но он не настолько прочный, чтобы защитить полностью. Будут и переломанные ребра, и ушибы. Но главное – бежать будет уже намного труднее. Все полученные травмы приплюсуются одна к другой и станут одним большим затруднением.

Подумав, эмир свернул в лес, покинув просеку. В лесу бежать было сложнее. Если на опушке росли в основном кусты и молодые деревья, то в лесу стволы попадались толстые, стояли часто, а между ними приходилось лавировать. Но делать это эмир Волк умел хорошо. Он сразу вспомнил, как Абдул-Меджид, когда тренировал его, заставлял на полной скорости бегать по лесу, маневрируя между деревьями – отрабатывать дриблинг. А сам стоял с секундомером в руках и всегда оставался недоволен медлительностью Наримана. Зато все эти тренировки сказались потом в клетке: когда противник видел перед собой постоянный дриблинг, он не мог не то что сделать захват или ударить – он сам не успевал защититься от нападения, поскольку не знал, с какой стороны оно последует.

Бежать через лес было трудно. Но прицельно стрелять было еще труднее.

В лесу эмир чуть притормозил и обернулся. Нажмутдин почти догнал его, а вот Абдул-Меджид отстал, и теперь его догонял карлик Абубакир. Раздалась очередь. Стрелял Абдул-Меджид, никогда меткостью не блиставший и читавший любой текст исключительно в очках. Эмир больше ждал стрельбы от Нажмутдина, в руке которого автомат казался веточкой, или даже от Абубакира, который держал автомат как большую пушку, а приклад при стрельбе засовывал себе под мышку или упирал в бедро чуть повыше колена, и отдача при этом часто сбивала карлика с ног. Приклад всегда мешал коротышке, и эмир все собирался обрезать приклад у одного из автоматов или добыть в бою какой-нибудь пистолет, к которому вместо приклада приставляют кобуру[35]. Второй вариант был предпочтительнее, потому что для Абубакира был великоват даже «тупорылый» «АК-74У». Но в этот раз Абдул-Меджид отличился.

– Попал! – воскликнул он. – Кажется, прямо в лоб переднему угодил. Они остановились. Передний, похоже, офицером был…

Эмир Волк остановился, стал всматриваться через лес в просеку, но ничего увидеть не сумел.

– Они его на ремни хотят взять, – пропищал Абубакир. – Все, взяли. Назад понесли. Нет больше погони.

– А я только было подумал остановиться, – поддерживая свой авторитет, громко произнес эмир. – Их четверо, и нас четверо – отчего бы не схватиться? Тем более первый выстрел за нами.

Он сделал с десяток шагов в сторону просеки, выглянул из-за крайнего дерева и увидел, как трое бойцов несут четвертого. Поднял автомат, прицелился, но стрелять не стал. Во-первых, далековато. Во-вторых, спецназовцев на дороге много, в погоню за ними может устремиться целый взвод. Лучше уйти по-тихому, не провоцируя новое преследование.

Пройдя сотню метров по лесу, эмир Волк сел под березой и прислонился спиной к ее толстому стволу. Принялся восстанавливать дыхание, как учил его когда-то Абдул-Меджид: развел руки во всю ширину, сделал глубокий до боли в ключицах вдох, а потом полный до хрипа в горле выдох. Он заметил, что его тренер обучает тому же методу и карлика с великаном.

На восстановление ушло чуть больше минуты. Когда эмир почувствовал, что дышит ровно, а легкая «ватность» в ногах прошла, он повернулся к другим:

– Теперь будем искать, где бы нам устроиться. Куда пойдем?

– На базу. Зря, что ли, строили? – за всех троих ответил Нажмутдин.

– Туда нельзя, – категорично возразил Волк. – Если нам здесь, на дороге, ловушку подстроили, значит, знали, куда мы отступать будем. Следили за нами уже давно. Сейчас там, на базе, или спецназ, или полиция. Нас ждут. Куда еще?

– Ко мне нельзя, – заявил Абдул-Меджид. – Меня сыновья даже в дом не пустили. Даже на внуков посмотреть не дали. Младший сын сейчас в сельсовете работает, замглавы. Боится за себя и за свою должность. Я для них позор семейства. Даже старуха моя выйти ко мне не пожелала.

– Зря, значит, ходил, – констатировал Волк. – Семь лет семью не видел, а тебя так приняли. Почти как… – Он хотел сказать «как меня», но выдал другое: – Как чужого.

– Так уж приняли. – Абдул-Меджид повесил на грудь седую голову и покраснел.

Ему было стыдно за свою семью. Но понимает ли их бывший тренер Волка? Он даже осуждения не проявил.

– У меня в вашем селе никого нет, – сказал Нажмутдин. – А до моего села двести верст пешком топать. Да и то не знаю, примут или нет. Двести верст мы бы как-нибудь одолели, не впервой, но вот нужен я там кому-то или нет – это вопрос. Я брату столько раз звонить пытался, а он трубку бросает, не разговаривает со мной. А кроме него, у меня никого не осталось.

– А я вообще из другой страны, – тонким голоском сообщил Абубакир. – Но дома надо мной всегда издевались. И сейчас издеваться будут, если вообще пустят. Только, я думаю, пустили бы меня одного, без вас. Просто побоятся, что вы за меня заступаться начнете.

– Конечно, мы тебя в обиду не дадим, – сказал эмир Волк. – Я сам расстреляю любого, кто посмеет над тобой издеваться.

– А я ему нос сплющу, – пообещал Нажмутдин и поднял к носу свой пудовый кулак.

– А я шею сломаю, – добавил старый тренер. – Это я умею хорошо.

– Спасибо, – тем же тонким голоском поблагодарил Абубакир. – Я знаю, что вы мои верные друзья. Но не надо. Я теперь сам умею за себя постоять. Меня эмир научил стрелять. И я умею убивать не хуже любого из вас. Так куда же мы пойдем, эмир? Ты лучше нас знаешь эти места.

– Меня дома тоже приняли ненамного лучше, чем Абдул-Меджида. Старая Джавгарат, правда, сильно плакала, просила меня не менять в такое тяжелое для семьи время домашних на вас, но разве я могу вас оставить и предать? Как вы меня не бросили, так и я вас не брошу.

– Кто такая Джавгарат? – спросил Абубакир, давая понять, что он недоволен словами Джавгарат.

– Это моя престарелая мама, – даже в том, что Волк назвал Джавгарат не матерью, а мамой, чувствовалось его отношение к старой женщине и любовь к ней. Но развивать эту тему он не захотел, удовлетворившись таким простым коротким ответом.

– А что за тяжелое время сейчас? – спросил Нажмутдин. – Я понимаю, что для всех нас оно тяжелое, но что тяжелого выпало твоей семье?

– Скорее, не им, а мне. Но их это тоже коснулось сильно…

Эмир выдержал длительную артистическую паузу, и никто его не торопил, потому что все понимали, что он подбирает слова.

– Вы должны помнить, как наш отряд, тогда еще в полном составе, спустился с горы к селу. И остановились мы около упавшей скалы.

– Помним, – за всех ответил Абдул-Меджид.

– Что я тогда сказал? – спросил Волк.

– Ты, эмир, достал карту, показал снайперам дом, где должны были собраться «менты», и разрешил стрелять по ним. И снайперы стреляли, – вспомнил Абубакир.

– Когда мы с Абдул-Меджидом ушли, был еще один выстрел. В кого стрелял Ваха?

– Он стрелял в старшего лейтенанта полиции.

– А попал?

– Попал в руку девушке и через ее кисть в плечо «менту», – рассказал Абубакир. – Пуля пробила кисть насквозь.

– Это была моя дочь Алмагуль, – сказал Волк жестко, но без осуждения снайпера. – Жена скрыла от меня, что жених дочери – местный участковый, – теперь в его голосе явственно звучали нотки осуждения жены. – Алмагуль весной окончила одиннадцатый класс. Поступать в институт жена ей не разрешила из-за пандемии. А я сказал, что девушке следует жениха хорошего подыскать. А жених, оказывается, уже был. И этот жених – «мент».

– Может, он специально с твоей дочерью познакомился, чтобы на тебя выйти? – предположил гигант Нажмутдин. При глупом лице и маленькой для крупного тела голове у великана порой рождались дельные мысли.

– Я уже думал об этом, – сообщил Нариман. – И полагаю, что правда в этом есть. Наверное, его специально сюда прислали, чтобы меня выманить, скажем, на свадьбу дочери или на ее защиту от посягательств «мента» и здесь сцапать. Так что с ним, Ваха не убил его?

– Нет, только ранил. Ваха предположил, что оторвал ему большой плечевой бугор, это кость такая, из трех частей состоит. Он мне потом объяснял, когда мы шли тебя выручать, – объяснил Абдул-Меджид. – Я специально его спрашивал, в кого он стрелял.

– А потом?

– Почти сразу, как только мы ушли, твоя дочь, эмир, тоже ушла. Старлей ей руку перевязал как смог. В нее снайперы стрелять не стали, хотя она шла по открытой площадке. Пожалели, что ли, не знаю. Потом приехала «Скорая помощь». Не ведаю уж, кто вызвал – может, сам старлей, может, Алмагуль. Старшего лейтенанта на носилках загрузили. Но снайперам его не видно было за машиной, а то обязательно подстрелили бы. Только краешек носилок промелькнул. Машина неудачно встала, прямо задом к крыльцу. Но «Скорая помощь» еще отъехать не успела, как приехала целая машина СОБРа и ОМОНа. Всех, должно быть, в райцентре собрали, так что райцентр опустел. Но мы пешком туда все равно не успели бы, да и подсказать некому было. Собровцы халаты с двух врачей сняли, на себя надели и на «Скорой» куда-то поехали. Мы решили, что к твоему дому – Алмагуль забрать и тебя поискать. Понятно же, кто устроил обстрел «ментов». Грузовик с «ментами» тоже вроде как за ними собрался, но снайперы его отвлекли, стали стрелять, и грузовик остался. «Менты» кто-где залегли, стали ждать атаки. Троих подстрелили. А тут и я пришел. Подождал и повел отряд к твоему дому. На полпути тебя и встретили.

– Понятно, – ответил Волк. – Получается, мне еще повезло, что меня старый Нажмутдинов с сыном Наби решили чаем напоить. Вовремя отвлекли от дома. А то попал бы в руки «ментам». Но у водителя, мне брат сказал, тоже автомат был.

– Это «пугач», холостыми стреляет. Сейчас всем машинам «Скорой помощи» выдают такие. Наркоманов распугивают, – объяснил Нажмутдин.

– А что у тебя, эмир, с женой? Увиделся? – спросил Абдул-Меджид.

– Я ее видел. Она меня – нет.

– Это как?

– Она с дочерью рвалась в больницу поехать. Ей «мент», который врачом назвался, сказал, что Алмагуль руку ампутировать будут, она и захотела поехать. Они ей вкололи сильное лекарство, и она уснула. Я пришел, а она уже спала.

– Ну, хотя бы сыновей увидел… – заметил старый тренер. – Они у тебя еще молоды, чтобы свое мнение иметь. Но отцом они гордиться должны.

– Я их увидел на лестнице, когда по телефону разговаривал. А когда разговор окончился, они ушли. Следовательно, я их и не видел почти. По крайней мере, они меня не узнали, хотя старший мог бы, наверное… И никто меня папой не назвал! Это больше всего обидно…

– Так что, куда пойдем? – снова спросил Абубакир.

– Я думаю, в райцентр надо податься, – рассудил Абдул-Меджид. – Там у меня есть надежный человек. Бывший ученик. Временно спрячет.

– Будь по-твоему, – согласился Волк, вытащил трубку смартфона, снял заднюю крышку и отсоединил батарею. Хотел выбросить в разные места и батарею, и трубку, но подумал и положил их в разные карманы штанов. После этого поднялся, потянулся и первым двинулся вдоль просеки вниз, но на саму просеку выходить не стал, чтобы его со спины не заметили с дороги. У спецназа ведь в каждом взводе по своему снайперу имеется…

До райцентра группа добралась уже в преддверии вечерних сумерек. Сначала залегли в тугаях на берегу реки, дожидаясь полной темноты, в которой привыкли жить и работать. Пропустили трех девушек с медными кувшинами к реке за водой, а потом, когда совсем стемнело, Абдул-Меджид повел их к своему бывшему ученику.

Волк про себя отметил, что большой трехэтажный дом мог бы, наверное, поспорить в просторности с домом Омахана, брата эмира. На калитке висел звонок. Старый тренер нажал на кнопку. Вышел охранник – человек, по мнению Волка, совершенно лишний и способный их предать, сообщив в полицию.

– Хозяина позови, – потребовал Абдул-Меджид.

– Кто его спрашивает? – поинтересовался охранник и покосился на автоматы, которые ни эмир, ни его команда спрятать не догадались.

– Скажи, бывший тренер приехал издалека, встретиться хочет.

– Подождите минуту. – Охранник прямо перед носом Абдул-Меджида закрыл калитку на внутренний засов и еще на ключ, который провернул в замке с металлическим шумом.

Ждать пришлось не минуту, а целых десять минут. Наконец послышались шаги двух человек. Шаги охранника существенно отличались от шагов хозяина дома. Охранник ступал твердо на каблуки, а хозяин шаркал тапочками по красивой и узорчатой каменной разноцветной плитке. Оба не сильно спешили.

Калитка долго не хотела открываться – заело задвижку.

– Ты винт затянул, – сказал высокий мужской голос.

– Я не затягивал, – ответил охранник. – Он сам, бывает, стопорит…

Наконец калитка открылась. Рядом с худеньким охранником стоял высокий, но на голову ниже Нажмутдина, невероятно толстый человек, сильно щурящий глаза. Он с явной опаской рассматривал людей, пришедших с оружием. В конце концов его взгляд остановился на Абдул-Меджиде. По лицу хозяина расплылась улыбка.

– Узнал старика… – в ответ улыбнулся Абдул-Меджид. – И то хорошо. Уже пятнадцать лет, если не больше, прошло с нашей последней встречи. Все мы изменились. Ты, помнится, когда-то Бацаевым восхищался. А сейчас его даже не признал. – Абдул-Меджид протянул руку, показывая на Волка, но хозяин дома испугался этого жеста, кажется, больше, чем оружия в руках у нежданных гостей.

– Нариман Бацаев, человек из всероссийского розыска! – это явно было сказано для охранника. – И ты привел его ко мне в дом!

– Мы пришли к тебе за помощью, – сказал Абдул-Меджид. – Чтобы ты спрятал нас у себя на несколько дней. Ты же настоящий аварец! В нашем народе не отказывают тем, кто просит помощи. Я и пришел к тебе как аварец к аварцу.

Хозяин, качнув животом, посмотрел на охранника, потом на своего бывшего кумира, затем остановил взгляд на тренере.

– Если вас здесь найдут… Сразу скажу: мне есть что терять. Я председатель районного спорткомитета. Мой тесть Мансур Ниязович – начальник районной полиции. Он может в гости заявиться даже ночью. Что тогда? Нет, Абдул-Меджид. Ты уж извини меня, но мне в самом деле есть что терять. Я не могу тебя принять. Это и для вас опасно.

– Нам бы только крышу над головой. Мы бы где-нибудь и в сарае могли бы заночевать. Всего одну хотя бы ночь, – просил Абдул-Меджид, но эмир Волк уже взял его под руку и, не прощаясь с хозяином дома, повел в сторону. С другой стороны Абдул-Меджида взял за руку маленький, все понимающий Абубакир.

Калитка закрылась, а хозяин дома, шагнув по дорожке, вытащил из кармана телефон, нашел в адресной книге нужный номер и, не обращая внимания на охранника, набрал номер.

– Вечер добрый, Мансур Ниязович! Тут у меня дело одно щекотливое…

– Куда дальше двинем? – спросил Волк.

– К другому моему ученику, – ответил Абдул-Меджид. – Мы рядом. Рискнем еще раз, что нам терять.

– Пойдем, – подал голос Абубакир. – А то я уже спать хочу…

Через двадцать шагов они остановились напротив деревянной калитки в таком же деревянном невысоком заборе, через который с уличного тротуара был виден одноэтажный дом – небогатый, но ухоженный.

Абдул-Меджид постучал. Вышла женщина средних лет.

– Мужа позови, – сразу потребовал бывший тренер.

– Рагим! – крикнула женщина и опасливо посмотрела на автоматы в руках бандитов.

Вышел мужчина среднего роста. Узнав Абдул-Меджида, протянул ему руку и уважительно щекой коснулся его щеки.

– Заходите, гости дорогие! В моем доме гостям всегда рады! А ну, кыш! – шикнул мужчина на трех мальчишек и девочку, которые вышли на порог. – Это ко мне гости! – Он поочередно поприветствовал всех четверых так же, как поприветствовал своего бывшего тренера. – Чему обязан таким визитом?

– Рагим, нам нужна помощь, – сказал Абдул-Меджид.

– В моем доме никому в помощи не отказывают. Вы, Абдул-Меджид, обратились по адресу.

– Факты, конечно же, интересуют. – Капитан Одуванчиков сел прямо и указал наконец-то полковнику на свободный стул.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил полковник юстиции, придвинул стул к себе и сел на него верхом, поджав кисти рук под мышками и наклонив голову ближе к столу. – Я начну издалека. Семь лет назад, накануне отъезда Наримана Бацаева на учебу в исламское медресе, в его родном селе был убит местный участковый, по званию капитан, как и вы. Человек предпенсионного возраста, уже оформлявший документы на пенсию.

– Бацаев? – прямо спросил Одуванчиков.

– Скорее всего, нет. Главный подозреваемый – штатный вербовщик ИГИЛ, пропавший сразу после этого убийства вместе с несколькими молодыми безработными парнями из того же села. Они накануне как раз оформляли документы на учебу в том самом пресловутом медресе Стамбула. Предположительно, вербовщик его и убил. Дело в том, что капитан уже написал рапорт и получил приказ проследить за вербовщиком. Тот, думается, слежку заметил и решил обрубить концы. А обрубают концы все бандиты одним методом.

– А при чем здесь Бацаев? – спросил капитан.

– Ни при чем, если не считать того, что он вскоре тоже уехал, а потом объявился в Ираке, уже во главе банды, которую сам финансировал. Часть средств с карточки снял и уехал. Есть подозрения, что наличные деньги он оставил брату – тот сразу после его отъезда сильно развернулся, сделав из маленького магазинчика большой супермаркет и открыв несколько заводов по производству стройматериалов. Но это только предположение, доказательств у нас нет. Омахану Бацаеву предъявить нечего. Обыкновенный предприниматель… После убийства капитана участкового в село назначили нового, он прослужил пять лет и ушел на повышение в райотдел. И тогда участковым стал старший лейтенант Мухаммед Даниялов.

– Про этого я слышал, – сказал Одуванчиков. – Майор Смурнов рассказывал. Мухаммед – жених дочери эмира Волка.

– Да, жених Алмагуль. Но ее мать не решалась сказать отцу про предстоящую свадьбу, хотя выбор дочери поддерживала – Мухаммед казался ей надежным парнем.

– Вы в курсе событий… – заметил капитан Одуванчиков.

– Конечно. Я с ними со всеми разговаривал не единожды. Даже не одобрил план майора Смурнова относительно поимки эмира Волка.

– Мне план тоже показался несколько неблагородным. Так подставлять старшего лейтенанта! Я был против, но у нас в армии приказ командира значит слишком много, возразить я не мог. Тем более план майора был утвержден сверху.

– Кем утвержден? – спросил полковник.

– Начальником райотдела полиции, который даже не знал о таком участковом, как Даниялов. Он согласился не присылать ему в помощь районный ОМОН. То есть готов был пожертвовать участковым ради поимка Бацаева.

– Утверждать план спецназа ГРУ начальник райотдела попросту не мог – права не имеет. Утверждается он только Республиканским антитеррористическим комитетом или коллегией ФСБ республики. Но и то лишь в том случае, если план требует утверждения. А он не требовал. Это была рядовая операция. Тем не менее, обдумав ситуацию и получив по телефону два сообщения из села – одно от самого старшего лейтенанта Даниялова, второе от председателя сельсовета, – Мансур Ниязович выслал целую машину-грузовик с ОМОНом и СОБРом – все, что смог собрать за короткое время. Но полицейский спецназ был обстрелян снайперами и, забрав своих раненых, уехал ни с чем. Но тут есть один маленький аспект. Командир и один из бойцов СОБРа в халатах врачей «Скорой помощи» и на их же машине навестили дом эмира Волка, откуда забрали его раненую дочь, поместили ее вместе с раненым старшим лейтенантом Данияловым и отвезли их в районную больницу, где и старшего лейтенанта, и девушку срочно оперировали. Из плеча Мухаммеда извлекли пулю, сломавшую кость и застрявшую в ней, а девушке удалили раздробленную кисть руки. Та самая пуля раздробила ей на множество мелких осколков крючковидную и головчатую кости. Рентген показал, что в той же кисти сильно повреждена и кость-трапеция. Таким образом, Алмагуль, заботами майора Смурнова, осталась теперь однорукой. Вторая рана у нее не опасна – пуля прошла через мягкие ткани предплечья и застряла в стене… Убиты сержант и младший сержант полиции, чего полицейские, естественно, эмиру Волку простить не смогут никогда. «Менты» – народ мстительный, и за своих они предпочитают жестоко рассчитываться. Приказ снайперам открыть огонь по полицейским отдал, по показаниям раненого, сам эмир. Правда, он не знал, что в опорном пункте полиции находится и его дочь. Он только сообщил своей банде, что у него есть дочь на выданье. Другой информацией и сам Волк не располагал.

– И где же он сейчас находится? Где же его искать? – спросил командир разведроты. – У него же, кажется, телефон при себе был. По телефону же можно отследить человека. По биллингу – кажется, так это называется.

– Да, можно по биллингу. Только сотовый оператор у Волка турецкий, нашим законам не подчиняется. Запрос мы отправили, ответа до сих пор нет. Мне бы сообщили. Практика показывает, что на такие запросы нам обычно отвечают в течение трех дней.

– За три дня можно всю республику пешком пересечь! – возмутился капитан Одуванчиков. – Вся надежда на хакеров.

– Но это же противозаконно, – глядя капитану в глаза, сказал полковник юстиции. – Если только вы сами сможете что-то организовать. А я могу вам адресок такого хакера подбросить. Правда, не знаю, как мое руководство на это посмотрит. Хакер берет дороговато.

– Хакера я сам найду. А вы мне данные телефона и сотового оператора дайте.

Капитан придвинул к полковнику чистый лист бумаги и ручку. Но тот хитро улыбнулся и вытащил из кармана другой лист, сложенный вчетверо, где на принтере были набраны номер телефона Волка и данные сайта турецкого оператора сотовой связи.

Полковник был в перчатках, и никаких отпечатков пальцев на бумаге не осталось. А идентифицировать принтер едва ли возможно. Сергей Николаевич желал, видимо, оставаться в стороне от сомнительных методов расследования, за которые руководство по головке не погладит, разве что кирпичом. Но капитана спецназа эти методы не смущали, и он от руки дописал на том же листке временной промежуток, в который следовало отслеживать телефон эмира.

– Спасибо, – ответил на действия полковника капитан Одуванчиков. – Вы мне, товарищ полковник, очень помогли.

После ухода полковника Вострицына капитану Одуванчикову больше спать не хотелось. За годы службы он привык к тому, чтобы спать в сутки по четыре часа. К такому режиму приучила его жизнь офицера-спецназовца. То учебный марш-бросок с ротой, то еще что-нибудь. И если капитан спал дольше, то вставал разбитым и ленивым, с болью в мышцах. Но полусон в сидячем положении – это тоже, по сути, сон. Капитан вполне выспался, сидя в канцелярии. На часы Одуванчиков посмотрел только после ухода полковника. Он нашел, что время еще только подходит к обеденному и полковник юстиции сильно преувеличил, заявив, что день приближается к вечеру. Скорее всего, он слишком рано поднялся утром, успел за день много всего сделать, и поэтому ему показалось, что время уже позднее.

Выйдя в казарму, командир роты отдал приказ дневальному поднимать роту на обед, а сам пошел в штабной корпус. Шифровальный отдел находился в том же крыле первого этажа, где и кабинет начальника штаба. Одуванчиков нажал кнопку звонка. На звонок вышел возрастной старший прапорщик Макаревич.

– Мне нужен Игорь, – сказал Одуванчиков.

– Обедать ушел. В столовую.

– А ты?

– А я во вторую смену пойду, когда он вернется.

Капитан Игорь Исмаэлян, начальник шифровального отдела сводного отряда, был одним из немногих офицеров, кто жил в военном городке постоянно. Связано это было, как говорили, с тем, что передача материалов и шифров занимает слишком много времени, чтобы начальников шифровальных органов отправлять на Северный Кавказ в командировку. В реальности же все знали, что большинство документов и шифров носило грифы «совершенно секретно» и «особой важности», поэтому подлежало строгому учету. И чем меньше людей имело к ним доступ, тем лучше. А Игорь Исмаэлян сам по себе был еще и известным в отряде хакером и ремонтником компьютеров. Все сломанные компьютеры, офицерские планшеты и даже солдатские приемоиндикаторы на починку несли именно сюда. Рабочий стол Исмаэляна всегда был завален различными приспособлениями и деталями, стол был во многих местах прожжен паяльником. Игорь часто что-то паял и перепаивал, но если капитану выпадала работа хакера, то все ремонтные работы на время отодвигались в сторону. Хакерскую работу Исмаэлян любил больше любой другой, не без оснований считая себя в ней редким специалистом, и отдавался ей всерьез, мечтая со временем перебраться на службу в Москву, в хакерский отдел Главного управления Генерального штаба, как с недавних пор стало называться ГРУ.

Не застав в кабинете капитана Исмаэляна, командир разведроты надумал искать его в офицерской столовой, которая располагалась в том же здании, где и столовая солдатская, то есть сразу за вертолетной площадкой и с отдельным от солдатской столовой входом.

Кормили в офицерской столовой вполне сносно, а пользовались услугами штатных поваров только те офицеры, кому было лень готовить самостоятельно. Таких в сводном отряде было большинство. Это в своей родной бригаде можно было сходить на обед домой, поскольку большинство офицерских жен предпочитали не работать и быть кормилицами своих мужей и детей. А в условиях командировки офицеры обычно по очереди дежурили и готовили на всех нехитрый обед – что-нибудь типа макарон с тушенкой или простой яичницы-глазуньи. Благо в офицерском кубрике для этого были и место, и стол, и даже электрическая плита. Но все же в офицерской столовой можно было пообедать более качественно, поэтому Одуванчиков позвонил командиру второго взвода лейтенанту Громорохову, который по графику должен был сегодня дежурить, и поставил его в известность, что он сегодня на обед не придет, а пообедает в офицерской столовой, где его ждет капитан Исмаэлян. Исмаэлян, естественно, Одуванчикова не ждал, но это и неважно.

– А мы думали сегодня Сережу Анисимова помянуть… – сказал в ответ Юрий Юрьевич. – Но мы тебе командирские сто грамм оставим.

– Договорились.

Прямо на крыльце столовой среди курящих солдат стояла группа офицеров. Исмаэлян был среди них.

– Игорь… – позвал его Одуванчиков.

Капитан подошел сразу. Долго объяснять начальнику шифровального отдела стандартную задачу не требовалось, он такие задачи выполнял много раз. Исмаэлян быстро понял, что от него нужно, Одуванчикову осталось только передать ему листок с номером телефона и веб-адресом оператора связи.

– Международного скандала, надеюсь, не случится? – на всякий случай спросил Василий Николаевич.

– Обижаешь, командир. С восточными операторами не в первый раз сталкиваться приходится. У них защиты на сайтах, по сути, никакой. Как что-то добуду, сразу тебе позвоню.

Исмаэлян не стал продолжать офицерскую беседу, затушил сигарету, бросил ее в металлическое автомобильное колесо, заменяющее урну, и пошел в сторону штаба.

Капитан Одуванчиков все же сходил в столовую, пообедал. В столовую пришел старший прапорщик Макаревич. Значит, Исмаэлян уже трудится у себя в кабинете. Он переложил трубку смартфона из внутреннего кармана кителя, откуда ее долго было доставать, в свободный карман «разгрузки», где обычно носил свой командирский планшет, и направился в штаб, чтобы спросить начальника шифровального отдела об успехах. Однако в коридоре его перехватил начальник штаба майор Смурнов, только вышедший из своего кабинета.

– Что у нас, капитан, с поисками эмира Волка?

– Ищем, товарищ майор. Вместе со старшим следователем полковником юстиции Вострицыным. Он со своей стороны, я со своей.

– Он заходил к тебе?

– Так точно, товарищ майор. Заходил.

– Он от меня к тебе сразу направился. Раненого Вострицын уже допросил, не знаешь?

– Ждет звонка из лазарета. Как только закончится действие наркоза, ему позвонят.

– Я в курсе. А от турецкого оператора сотовой связи ответа он не дождется, я думаю. Ты бы Исмаэляна попросил. Может, он сможет негласно помочь.

– Я, товарищ майор, как раз с этой просьбой в шифровальный отдел направляюсь.

– Правильно. Мне-то это не с руки, я по должности должен наблюдать за порядком, чтобы все было по закону. На мою просьбу Исмаэлян может не отреагировать. Подумает, что проверка. А ты с ним, кажется, в дружеских отношениях. Попроси. Если что, сошлись на меня. Дескать, начальник штаба не возражает.

– Понял, товарищ майор. Сделаю.

Больше всего Одуванчиков опасался, что Исмаэлян позвонит в момент разговора и тогда станет понятно, что командир разведроты уже договорился с начальником шифровального отдела и просто обманывает начальника штаба. Звонок и в самом деле раздался. Под напряженным взглядом майора Смурнова Одуванчиков вытащил телефон, посмотрел на определитель номера и вздохнул полной грудью:

– Жена. Я ей сообщил о гибели Анисимова. Она хотела сходить к жене Сережи, чтобы не оставлять ее наедине с такой вестью.

Майор кивнул, одобряя действия Александры. Капитан ответил:

– Да, Саша, слушаю тебя.

– Вася, я сейчас у Вали, жены Сережи. Ей с сердцем плохо. Я «Скорую» вызвала и помогла чем смогла. Если ее в больницу увезут, а везти надо – состояние предынфарктное, я их сына из садика заберу к нам на время. Ты не возражаешь?

– Да, конечно, не возражаю. Я и сам думал тебя попросить.

– Ну и хорошо. Я пошла. Кажется, «Скорая» приехала. Сейчас кардиограмму снимут, и все станет ясно. Буду держать тебя в курсе. Пока!

Он отключился и убрал телефон снова в карман.

– О чем ты хотел сам попросить? – спросил Смурнов.

– Валентине после такой вести с сердцем плохо стало. Саня «Скорую помощь» вызвала, и, если Валю увезут, Саня младшего Анисимова из садика к нам домой заберет. Об этом я и хотел попросить, но она сама догадалась. Общая беда… – сказал Одуванчиков.

– Общая беда, – «смурно» согласился майор Смурнов и пошел по своим делам.

А в кармане у капитана снова заголосил телефон. Теперь уже звонил Игорь Исмаэлян.

– Слушаю тебя, Игорь, – сбавляя голос, чтобы не слышал удаляющийся майор Смурнов, сказал капитан Одуванчиков.

– Я тут посмотрел кое-что. В первый промежуток времени из твоего списка телефон был в лесу недалеко от просеки. Потом там же выключился и до сих пор не включен. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Такое сообщение звучит сначала на английском языке, а потом на арабском. Но я поставил телефон на контроль, как только он включится, я тебе сообщу. Даже дам точные координаты.

– Спасибо, Игорь. Еще просьба. Можно ли определить номера других телефонов, которые находились рядом, когда телефон эмира Волка выключился?

– Я постараюсь. Теоретически это нетрудно. Не знаю только, как получится с чужим оператором. Если бы у них на сайте все разделы были только на английском, я бы легко справился. Но там большинство на арабском и только краткий машинный перевод на английский. А я с арабским не дружу.

– Кстати, майор Смурнов сам направил меня к тебе с той же просьбой. Ему самому обращаться вроде как неудобно, он ведь обязан за порядком следить. А тут прямое нарушение закона.

– Но мы же с тобой знаем, что закон – это дышло. И остальное тоже знаем. Поэтому не сильно переживаем.

– Хорошо. Я жду твоего звонка. Предупрежу следственный комитет. Пусть держат наготове группу захвата. А то мы у них весь хлеб отобьем.

Капитан Одуванчиков вышел из штаба и уже на улице сумел дозвониться до старшего следователя Вострицына.

– Что-то вы, товарищ полковник, не отвечаете, я уж думал бросить затею вам дозвониться.

– Я был в следственном изоляторе. Здесь телефоны положено сдавать.

– Даже следователям?

– Даже старшим следователям, – напомнил полковник юстиции о своей должности.

– Строго!

– Были неприятные прецеденты. Особенно это условие касается медицинского блока, прецеденты были именно там. Кроме того, в этом блоке много электронных приборов, и сотовая связь может сбить их работу.

– Значит, если я вас правильно понял, вы посетили лазарет?

– Вы правильно меня поняли, товарищ капитан.

Старший следователь говорил сухо и сдержанно, то ли обидевшись на что-то в словах Одуванчикова, то ли не собираясь при ком-то раскрывать итоги допроса, который он должен был провести в лазарете. Одуванчиков предпочел думать о втором варианте.

– Я сейчас выйду и перезвоню из машины, – сказал полковник юстиции.

– Хорошо. Я буду ждать, – без проблем согласился командир разведроты. – Даже телефон в карман убирать не стану.

Видимо, машина полковника Вострицына стояла далеко от тюремного лазарета. Одуванчиков успел дойти до казармы и войти в офицерский кубрик, когда Сергей Николаевич все же позвонил.

– Извини, капитан, со мной рядом постоянно крутился прапорщик из числа местных «вертухаев», и я при нем ничего рассказывать и тем более спрашивать про хакера не хотел, – подтвердил полковник юстиции догадки командира роты. – Сейчас могу говорить открыто. Что у тебя?

Полковник перешел в разговоре на «ты», словно ожидая подобного и от командира разведроты, но капитан при своем звании на это не решился и предпочел лавировать между словами, избегая прямого обращения на «вы» или на «ты».

– Мне хакер уже сообщил, что эмир Волк отключил свой телефон вскоре после убийства старшего лейтенанта Анисимова. Скорее всего, он просто вынул аккумулятор, а трубку не выбросил, иначе она бы еще какое-то время работала на месте. Сейчас телефон на контроле. Как только включится, компьютер определит местонахождение гаджета, и мне сообщат. Рекомендую на всякий случай держать под рукой группу захвата. Я передам координаты.

– У нас всегда несколько групп дежурят. Уже много раз убеждались, что даже двух групп в такой беспокойной республике может в какой-нибудь особо острый момент не хватить.

– Добро! А что в лазарете? Допрос прошел удачно?

– Трудно сказать. О чем-то раненый поведал. Относительно отдельных вещей говорить отказался.

– Это касается настоящего местопребывания эмира Волка?

– И это тоже. Но не только. Относительно местопребывания я тебе могу сказать, что Волка вчера вечером видели в райцентре. Тренер Бацаева, некий Абдул-Меджид, привел группу к своему бывшему ученику, просил помощи и приюта. Тот – ныне председатель районного спорткомитета и зять начальника районной полиции – не догадался закрыть бандитов где-то в подвале или в сарае, а просто отказал им в приюте. Но когда они ушли, позвонил в полицию и сообщил тестю о гостях. Машины с ОМОНом выехали сразу, но никого перехватить не успели. Даже патрульные машины, которые перекрыли ближайшие улицы, никого не заметили. Поэтому есть предположение, что бандиты спрятались где-то в районе неподалеку. Там стоят два заброшенных дома и один недостроенный. ОМОН вместе с СОБРом все три строения обыскал, но никого не обнаружил. В настоящий момент проверяются списки всех учеников тренера Абдул-Меджида, которые могут жить неподалеку. Однако время позднее, всех найти быстро нереально. И еще под усиленную охрану взята районная больница, где лежит дочь эмира Волка. Больница расположена в том же районе. Раньше там был только один рядовой постовой, сидел прямо на втором этаже хирургического корпуса, сейчас там выставлены трое росгвардейцев. Настропалили их основательно. Парни ко всему готовы. Будут стрелять по всему, что приближается. Я даже боюсь за дежурную медсестру.

– Да, думаю, что меры для определения местонахождения эмира Волка приняты достаточные, – сказал капитан Одуванчиков, остановившись в центре кубрика и принимая из руки командира второго взвода лейтенанта Громорохова стакан со ста граммами водки, чтобы помянуть старшего лейтенанта Анисимова. Капитан выпил водку, убирая в карман «разгрузки» смартфон, который отключил после своей последней фразы.

Рагим оказался гостеприимным хозяином. Он сразу отправил послушную, как и положено женщине в мусульманской культуре, жену на кухню готовить плов, мясо для которого уже было готово и хранилось в холодильнике, словно Рагим был заранее готов к приему гостей.

– Ко мне тесть обещал сегодня из села приехать, я готовился, но пару часов назад он позвонил и сказал, что у жены спину прихватило. Решили они поездку на неделю перенести. А тут вы пожаловали, не пропадать же добру!

Плов был приготовлен в казане. Баранина оказалась достаточно старой и жесткой, но гости остались довольны – они так давно не ели нормальной домашней пищи, что им все казалось вкусным. И конечно, застолье не обошлось без национального дагестанского овечьего сыра, слегка отдающего карамелью и летними травами.

Меньше всех, как ни странно, ел великан Нажмутдин. Казалось бы, такому большому человеку требуется много пищи, но соратники хорошо знали, что великан всегда ест мало, словно боится поправиться, и не удивлялись. А вот маленький Абубакир, напротив, ел много и жадно, словно опасался, что ему чего-то не достанется. Видимо, сказывалась привычка. Абубакира с детства обижали родные люди, отнимали у него пищу. Часть угощения с общего стола хозяйка переложила на большой поднос и унесла детям, которых за общий стол не позвали. Отец посчитал, что детям ни к чему знакомиться с посторонними вооруженными людьми. Дети могут что-то где-то ляпнуть, не подумав о последствиях.

После ужина эмир Волк задумался. К нему сразу же подсел Абдул-Меджид:

– Вижу, эмир, что тебя беспокоит. Меня это тоже волновало бы. Ты, как я понимаю, в больницу к дочери решил сходить? Подожди, разведку надо сначала послать. А то тебя там ждать будут. Это наверняка. Пусть разведка поищет нормальный вариант. Хоть через окно, хоть через дверь – все равно. Главное, чтобы было безопасно.

Старый тренер отошел к карлику с великаном, стал шептаться с ними. Потом пересел к Рагиму, тот быстро сходил в детскую и вернулся с младшим сыном, мальчишкой лет семи-восьми. Абдул-Меджид положил руки мальчишке на плечи и что-то зашептал ему в ухо, после чего мальчишка вышел вместе с Абубакиром и Нажмутдином, которые взяли с собой автоматы.

– Куда они? – спросила Рагима жена, беспокоясь за сына.

– Не спрашивай, Адиля, – осадил жену Рагим. – В мужские дела не суйся, женщина.

Адиля молча ушла в кухню, закрыв лицо уголком платка. Абдул-Меджид заметил, что она этим уголком вытерла слезы, и прошел за ней, чтобы успокоить.

– Не плачь, Адиля, не плачь. Твой сын вырастет настоящим мужчиной, таким, как его отец. А сейчас он только покажет нашим людям, где больница, и вернется. Ничего страшного.

– А зачем тогда автоматы взяли? – спросила она об Абубакире и Нажмутдине.

– На всякий случай. Для личной безопасности.

– А что им грозит?

– Просто убьют, и все. Всех когда-то смерть ждет. Одних раньше, других позже.

– Но все почему-то хотят, чтобы она пришла позже, – заключила Адиля. – Вот вы человек немолодой, много в жизни повидавший. Что против вас мой сын? Ему только восемь лет на прошлой неделе исполнилось. Он еще ничего в жизни не видел и не знает. Разве вас можно рядом поставить? И не для того я мучилась, вынашивала его, а потом рожала, чтобы пришли чужие люди и распорядились его жизнью только потому, что всех когда-то смерть ждет. Он еще мужчиной стать не успел. А что такое настоящий мужчина?

– Это человек, который не откажет попавшему в беду другому человеку. Который руку помощи всегда другому протянет.

– А ведь говорят, что каждый мужчина должен за свою жизнь построить дом, посадить дерево и родить сына.

– Мало ли что говорят, – рассердился Абдул-Меджид и ушел, сердито нахмурив брови.

Маленький сын Рагима и Адили вернулся один минут через пятнадцать. Адиля вышла во двор встретить его.

– А где те двое, что с тобой пошли?

– Они у больницы остались, а меня отправили домой.

– По дороге кто-нибудь вас видел?

– Только тетка Рабият встретилась сразу за калиткой. Она еще меня спросила, куда я так поздно один пошел. Абубакир с Нажмутдином еще выйти не успели. Нажмутдин даже присел, чтобы его не было видно.

– И что ты сказал?

– Сказал, что к Али пошел про домашнее задание спросить.

– Это правильно. С чужими взрослыми тебя видеть не должны.

– А потом, на соседней улице, мимо нас полицейская машина проехала. Мы за кустами легли, и нас не заметили. А когда я назад шел, та же машина в обратную сторону ехала. Меня остановили, спросили, почему я вечером в темноте шляюсь. Я снова сказал, что к Али за домашним заданием ходил. Меня отпустили. Я что-то неправильно сделал?

– Ты все правильно сделал, мужчина мой настоящий. – Адиля похвалила сына и потрепала его по голове. – А тетка Рабият куда пошла?

– Не знаю. Наверное, к себе домой.

Адиля посмотрела на окна соседнего дома, где жила тетка Рабият, которая обо всех всегда все знала. Света в ее окнах не было. Но пойти Рабият могла куда угодно, а могла и просто не включать в доме свет и из темных окон наблюдать за домом соседей. Поэтому Адиля подошла к забору и, прячась в тени деревьев своего сада, стала наблюдать. И увидела, как через пять минут за дверь вышла тетка Рабият, закрыла дверь на ключ и, застегнув свою куртку на замок-«молнию», куда-то заспешила. Конечно, она могла пойти и по своим делам, но Адиля подумала, что береженого Аллах бережет, и бросилась в дом.

Абдул-Меджид расспрашивал маленького сына Рагима и удовлетворенно кивал. Адиля быстро рассказала о тетке Рабият и о своих подозрениях.

– Чтобы она без света сидела… Явно в наши окна из темноты смотрела. И так спешила, так спешила! Прямо опаздывала куда-то!

Абдул-Меджид повторил фразу, которая сидела в голове у Адили:

– Береженого Аллах бережет. Надо уходить. Только куда?

– Сначала в больницу, – решил эмир Волк, почти весь вечер молчавший за столом и думавший свою думу.

– А если нас там ждут? – опасливо возразил бывший тренер. – Там идеальная ловушка.

– Там Абубакир с Нажмутдином. Они сюда вернутся, а здесь полиция. Нельзя так с друзьями. Их следует перехватить.

– Да, так нельзя, – согласился старик. – Но и в больницу тоже нельзя.

– Со стороны виднее. Глянем сами. Я дорогу помню, – решил эмир Волк. – Нам показывать не надо. А ты, Адиля, убери все со стола, в холодильник спрячь. Или лучше в подпол. Если полиция пожалует, ничего и никого здесь не было. А плов ты готовила, ждала, что отец с матерью приедут. А отец позвонил и дату приезда на неделю перенес. Пусть отцу звонят, выясняют. Но детей ты все же накормила – не сидеть же им голодными.

Эмир взял в руки автомат и кивнул своему тренеру и соратнику:

– Пойдем. Мы должны двигаться быстрее, чем ходит тетка Рабият, и быстрее, чем ездят полицейские машины. Мы с тобой даже бегать умеем!

Полностью улицы освещались только в середине районного центра, поскольку именно там сновало больше всего машин и людей. На улицах окраин расстояние от одного столба до другого было видно только днем в хорошую погоду. В темное время суток горящие фонари были прикрыты кронами деревьев, которые никто никогда не обрезал.

Эмиру Волку и его старому тренеру это было только на руку. Один раз им навстречу проехала полицейская машина с включенным проблесковым маячком, но с выключенной сиреной. Но заросли в траве позволяли не опасаться машин. В райцентре не было ни снега, ни дождя, следовательно, не было и грязи, и эмир со своим тренером не пачкали одежду, находясь в лежачем положении. А кусты были настолько густыми, что мужчины не боялись быть замеченными. Только один раз по пути к больнице они заметили свет фар автомобиля, но на всякий случай решили залечь. Оказалось, проезжала какая-то, с виду гражданская, машина. Рассмотреть номер они не успели: машина ехала слишком быстро. Эмиру показалось, что номер синий, то есть полицейский. А Абдул-Меджид увидел, что это черный, военный номер. Но встречаться ни с полицией, ни с армией ни тому, ни другому не хотелось. А лежать на вялой и жухлой траве приходилось недолго, и перетерпеть это было можно.

Эмир посмотрел на часы. Абубакир с Нажмутдином должны были уже возвращаться. Чтобы не вставлять в свой телефон аккумулятор, эмир Волк попросил трубку у Абдул-Меджида и набрал номер Нажмутдина, поскольку у карлика телефона нет. Ему было некуда звонить, кроме как домой, но и туда звонить Абубакир ни разу желания не выказывал.

– Мною там не интересуются, – просто отвечал он на вопросы Бацаева, если тот спрашивал. – Мама умерла, а папа с братьями и сестрами надо мной всегда только смеялись и издевались, – и на глазах у карлика появлялись крупные, как его выпученные глаза, слезы.

– Нажмутдин… – сказал Нариман в трубку.

– Я… – настороженно отозвался гигант. Он не узнал голос эмира, поскольку Нариман никогда ему не звонил.

– Это Волк, – тихо сказал эмир. – Мы с тренером навстречу вам идем по тротуару. К ученику Абдул-Меджида не возвращайтесь, там опасно.

– Что-то случилось?

– Соседка высматривала нас из своего окна. А потом куда-то заспешила.

– В полицию?

– Точно не знаю. Может быть, и в полицию. Короче, там теперь опасно. Поэтому мы ушли… Вон, Абдул-Меджид знак подает, он вас видит.

Абдул-Меджид в самом деле махал рукой, призывая эмира повернуть за угол. Он стоял как раз на углу и видел обе стороны. С одной стороны к тренеру приближался эмир Волк, с другой – великан и карлик, моджахеды.

– Мы его тоже видим, – сообщил Нажмутдин и отключился.

Когда они встретились, Бацаев посмотрел на эту странную пару – великана и карлика – и почувствовал тепло и благодарность в груди. Эти двое были, пожалуй, самыми верными эмиру людьми во всем отряде. Каждый из них готов был отдать за Наримана свою жизнь, с радостью пошел бы на мучения вместо него. И эмир ценил это. Конечно, он ценил и Абдул-Меджида, своего бывшего тренера и наставника не только в спорте, но и по жизни. Но Абдул-Меджид все равно оставался почти равным Нариману человеком и смог бы устроить жизнь и без своего подопечного – пусть и не в родном селе и даже не в Дагестане, даже, может быть, не в России. Он известный тренер и всегда может найти себе ученика. За Абдул-Меджида эмир Волк был спокоен. А к великану и карлику эмир относился как к любимым домашним питомцам, которые не смогут прожить без хозяина. Они оба совершенно не приспособлены к реалиям современной жизни. Их нельзя бросать на произвол злодейки-судьбы. Значит, эмир должен жить дольше, чем они. В это он верил и считал, что так и будет. И на это они оба надеялись, забывая о том, что они на добрый десяток лет моложе своего эмира.

– Что там, в больнице? – сразу спросил эмир Волк.

– В палате мы не были. Там трое парней у двери сидят с автоматами.

– Их – трое, нас – четверо, – решился Волк. – Сразу дать по короткой очереди, и все кончится. Мне нужна минута, чтобы с дочерью поговорить, потом я быстро уйду, пока «менты» не приехали. У охраны автоматы должны быть на предохранителях, пока они еще их снимут. А мы снимем заранее.

– Рискованно… – выдавил из себя Абдул-Меджид.

– Кто не рискует, тот не похмеляется по утрам шампанским, – измененной поговоркой ответил Волк, хотя сам, как истинный мусульманин, никогда в жизни не пил и не представлял себе, что такое настоящее похмелье.

– Как скажешь, – ответил тренер. – Тебе решать.

И все четверо решительно направились в сторону районной больницы.

– Там на первом этаже дежурная медсестра сидит. – Нажмутдин посмотрел на часы на своем телефоне. – Без пяти семь. Через пять минут закончится посещение больных. Как будем проходить?

– А как вы прошли? – спросил Волк.

– Мы не прошли. Я Абубакира себе на плечи посадил, он на второй этаж с торца здания заглянул. Как раз до окна достал, сильно не высовываясь. Три охранника сидят справа в пяти шагах за лестницей. Абубакира они не видели, дремали. Потом мы автоматы в кусты спрятали, зашли и спросили у медсестры, как здоровье Алмагуль Бацаевой. Она нам сказала, что руку ампутировали, наркоз прошел, но лежит еще одна в послеоперационной палате, к ней пока посторонних не пускают, могут зайти только близкие родственники. Мы, конечно, расстроились, что не пускают. Спросили, когда пустят. Она ответила, что, возможно, завтра. Мы вежливо поблагодарили и ушли. Обещали завтра заглянуть. А получается, что уже сегодня! Обманем, получается!.. Рядом с ее столом – дверь в кабинет дежурного врача. Ее нужно будет заблокировать.

– Что делать с медсестрой будем? – повышая голос, чем, как ему казалось, он возвращал разговор в первоначальное русло, спросил команду эмир Волк. – И с врачом? Хотя это уже после…

– Медсестру связывать нельзя – закричать может. Рожа у нее упертая, тетка как с базара, – сказал Абубакир. – Такая обязательно кричать будет.

– Что делать, что делать… – проворчал Абдул-Меджид. – В первый раз, что ли? В лоб прикладом, и пусть отдыхает, сколько захочет, пока отдыхать не устанет. Врач, если на шум выйдет, отправится туда же.

– Тебе и бить, – решил Волк, распределяя обязанности. – Скотч с собой не захватили. Я у Рагима на подоконнике видел целый моток…

– Я у медсестры в ящике стола видел, – сообщил Нажмутдин. – У нее ящик выдвинут был, и там целый моток лежал. Для себя, похоже, готовила.

– Найдешь и заклеишь медсестре рот, руки тоже свяжи, – распорядился Волк. – То же самое и с врачом, если высунется. Идем. Время посещений вышло.

В самом деле, из больницы, разговаривая между собой, вышли двое мужчин – видимо, последние посетители. Один при этом сильно жестикулировал. Бандиты дождались, когда мужчины удалятся, после чего бегом направились в двухэтажный хирургический корпус.

Первым ворвался Абдул-Меджид. Он, как и намеревался, ударил прикладом поднявшуюся было со стула медсестру прямо в лоб. Она упала на руки Нажмутдину, а тот положил ее под стол. Маленький Абубакир прислушался к двери кабинета врача.

– Тишина… – сказал он.

Нажмутдин, закончив свою работу, отодвинул карлика и приложил к замочной скважине свое слоновье ухо.

– Спит мужик, похрапывает… Счастливых ему сновидений. Лучше так спать, чем после удара прикладом.

– Предохранители опустите! – скомандовал эмир Волк. – На второй этаж!

До лестницы, которая располагалась в середине здания, было полтора десятка шагов. Бандиты не бежали, а скакали, но старались при этом не шуметь. Только маленькому Абубакиру пришлось бежать. Точно так же, перескакивая сразу через три ступени, поднимались по лестнице. Выскочили в коридор второго этажа. Абдул-Меджид дал короткую очередь в голову ближайшему бойцу Росгвардии, сразу отбросив его к стене. Далее дал одиночный выстрел эмир Волк – тоже в голову, а за ним уже и Абубакир с Нажмутдином. Они стреляли в одного бойца, все пули угодили в лоб.

С охраной было покончено меньше чем за пару секунд. Такой стремительной атаки охранники, естественно, не ожидали. Любой человек, которого сначала бьют, а потом и убивают, рассчитывает на какой-то разговор, на некое объяснение. А тут не было никакого объяснения, только четыре выстрела – больше чем требовалось. Бандиты все вместе устремились к двери палаты, но вперед, к кровати, прошел только отец раненой.

Нажмутдин протянул руку и нашел на ощупь выключатель. Алмагуль, щурясь от яркого света, который резанул ей глаза после темноты, испуганно села, не понимая, что происходит. Она, конечно, слышала сквозь сон выстрелы, но не знала, что это такое, и не могла понять, кто ворвался к ней в палату.

– Алмагуль, деточка моя, доченька… – Нариман быстрым привычным движением поставил автомат на предохранитель и отставил его к тумбочке, потом взял перебинтованную руку дочери и намеренно сжал, надеясь, что боль скорее вернет ей осознание того, что произошло. Но она то ли от боли, то ли от чего-то еще руку вырвала и спросила с удивлением:

– Кто вы? Что вам от меня нужно?

– Ты меня не узнаешь? Доченька! Я твой папа…

– Папа? – переспросила Алмагуль. – Папа сейчас далеко. Вы чужой человек, который хочет выдать себя за моего папу. Я чувствую, что вы чужой человек. Чувствую… Мой папа добрый… Вы не он.

– Доченька… Доченька… – только и мог выговорить эмир Волк.

Он осознавал, что за его спиной стоят его моджахеды, перед которыми он должен не только казаться, но также и быть храбрым, неумолимым, жестким человеком. Он не хотел, чтобы они видели его слабость, а он сейчас чувствовал себя именно слабым и беспомощным перед дочерью, как недавно чувствовал сомнение и слабость перед матерью.

Волк обернулся, желая потребовать от своих бойцов, чтобы они вышли из палаты, но увидел, что дверь распахнута, а на пороге стоит с автоматом худощавый человек в больничном халате и водит стволом, не зная, на кого его навести. Эмир Волк понял, что это один из больных, потому что через расстегнутый больничный халат у него виднелась перевязка, идущая поперек груди и через плечо.

– Беги, Мухаммед! – крикнула Алмагуль. – Они убьют тебя! Беги!

И Волк понял, что перед ним старший лейтенант полиции Мухаммед Даниялов, тот самый старший лейтенант, из-за которого пострадала его дочь. Эмиру казалось, что этот «мент» должен бояться встречи с ним. Но Нариман не видел страха в его глазах, которые уже не искали цель, а смотрели прямо на него. И Нариман серьезно сказал, шагнув в сторону все еще распахнутой двери:

– Я эмир Волк, отец Алмагуль, и я сейчас убью тебя, старший лейтенант. Как приказал своим снайперам убить твоих помощников, сержанта и младшего сержанта.

– Так это ты приказал их убить! – воскликнул Даниялов. – Ты приказал им стрелять в свою дочь! Ты не отец! Ты подлец!

Он поднял ствол автомата и навел его на эмира. Эмир видел, что предохранитель находится в нижнем положении. Значит, оружие готово к стрельбе. Но в этот момент старый Абдул-Меджид показал, что реакция у него еще оставалась прежняя. Он шагнул вперед и, когда старший лейтенант нажал на спусковой крючок, закрыл эмира Волка собой. Очередь показалась Нариману Бацаеву очень длинной. Тогда он сделал то единственное, что должен был сделать. Увидев простреленное горло, он швырнул тело престарелого тренера прямо на ствол автомата старшего лейтенанта и резко шагнул назад к своему отставленному оружию. Он успел опустить предохранитель, поднять ствол и даже нажать на спусковой крючок. Но заметил в последний момент, что Мухаммед Даниялов смотрит не на него, а на кровать. Раздались еще две очереди, теперь в спину старшему лейтенанту – стреляли Нажмутдин и Абубакир. Эмир Волк посмотрел на дочь. Пуля прошла, похоже, насквозь через горло Абдул-Меджида, но полетела не в потолок, куда должна была попасть, и даже не в стену, а срикошетила о шейную кость и попала прямо в сердце девушке. Алмагуль умерла сразу.

Выпили еще по сто грамм, не чокаясь, как и положено на поминках. Отдельный стакан с водкой стоял на столе, покрытый по обычаю кусочком хлеба – как и полагается, для Анисимова. Хотя Сережа, насколько знал Одуванчиков, не пил вообще из принципа. Даже поминая друзей, не пил и не курил.

– Может, еще за водкой сбегать? – предложил лейтенант Громорохов. – Что скажешь, командир? Я мигом сгоняю.

– Отставить пьянку! – распорядился капитан Одуванчиков. – А то скоро музыку запросишь и дневальному прикажешь баб доставить.

Капитан отошел от стола, сел на свою кровать, вытащил из кармана смартфон и положил его на подушку. Телефон сразу зазвонил. Определитель показал номер Александры.

– Еще раз здравствуй, – сказал Василий Николаевич и глянул в окно. – Добрый вечер, хотя он и не совсем добрый. По крайней мере, не для всех.

– Что-то не так? – спросила она.

– Все не так. Но это временно. Я себе поставил задачу найти убийцу Анисимова. Главного, не того, который стрелял, а того, по чьему приказу. И сейчас вот думаю, что бы еще предпринять… Ты просто так звонишь или случилось что-то?

– Ты выпил, что ли?

– Двести грамм. Помянули с офицерами Серегу. А ты запах чувствуешь через трубку?

– Чувствую, – сказала Александра серьезно. – Больше не пей… А мне воспитательница в садике Ивана отдавать не хотела. Даже за заведующей ходила. Та стала в больницу звонить. Ей там сказали, что Валентину госпитализировали. После этого заведующая стала звонить в штаб бригады. Там ей сказали, что старший лейтенант Анисимов – в командировке в районе боевых действий. Что убит, не сказали. Но уже одного того, что он в командировке, хватило, чтобы мне отдали Ванечку. Только заведующая мой паспорт зачем-то сфотографировала. Все заполненные страницы и с фотографией, и с регистрацией по месту жительства, и с регистрацией брака, и даже с группой крови.

– Это ты зря разрешила. Сейчас мошенников развелось море. Получит по фотографиям из паспорта кредит на твое имя – я потом не расплачусь. Или продаст их кому-нибудь.

– По-другому Ванечку не отдавали. А так он вот сидит у нас на кухне, рисует что-то. Войну, что ли… Я ему на диване постелила. Обещал сказать, когда спать захочет. Говорит, что дома поздно всегда ложится… Но я теперь из-за кредита спать не буду! Всю ночь буду думать. Ты же меня знаешь, зачем так сказал?

– Чтобы ты в следующий раз внимательнее была, не поддавалась. Ладно. Думаю, со стороны заведующей садиком это мера безопасности. Она же тебя не знает?

– Не знает.

– Ну, вот видишь… А кому попало они ребенка отдать не могут. Мало ли кто ты такая? Может, ты похитительница детей! Страшный и жуткий маньяк!

Александра засмеялась в трубку:

– Наверное, похожа. Я же без тебя даже не крашусь. Считаю, не для кого.

– И этим меня радуешь, – ответил командир разведроты. – Ладно. Мне кто-то на второй номер дозвониться пытается. Не унывай. Занимайся ребенком.

Номера его второй сим-карты никто в сводном отряде не знал, и никто дозвониться капитану не пытался, просто он не любил длинных разговоров, когда сказать уже нечего, а беседа все вяло тянется, поэтому посчитал, что пора заканчивать пустую болтовню.

Но не успел Одуванчиков положить телефон снова на подушку, как раздался новый звонок. На сей раз определитель показал номер начальника шифровального отдела капитана Игоря Исмаэляна.

– Сережа, ты?

– Я, Игорь.

– Еле-еле тебе дозвонился. Слушай, короче, внимательно. Рядом с телефоном эмира Волка в момент убийства старшего лейтенанта Анисимова находились еще два телефона, очень близко. По твоим данным, с эмиром было трое человек, но я допускаю, что у кого-то из них телефона нет. В настоящий момент эти два телефона снова находятся рядом, где-то возле райцентра.

– Я понял. Давай адрес.

– Адрес я дать не могу. У меня карта на компьютере без номеров домов. Но могу дать точные координаты.

– Говори. Я включу диктофон.

Игорь продиктовал координаты.

– Все. Передаю данные в Следственный комитет. Спасибо, Игорь! Ты сделал большое дело. Если что, я тебе еще позвоню.

– Хорошо. Всегда готов быть полезным. Я телефон буду под рукой держать. Если что понадобится уточнить, звони. Правда, я сейчас домой ухожу на ужин. Но мне недолго в городок вернуться.

Последних слов капитан Одуванчиков уже не слышал. Он торопливо поспешил в канцелярию, достал из сейфа свой планшет, внес в него координаты и нашел нужный адрес. Дом, где находились телефоны фигурантов, в самом деле располагался в районном центре. Еще несколько запросов выдали, что дом принадлежит некоему Рагиму Шахмахадову.

Прямо оттуда же, из канцелярии, Одуванчиков набрал номер телефона полковника Вострицына. Полковник, что-то жуя, ответил не сразу.

– Сергей Николаевич, известны два номера телефонов, которые находились рядом с эмиром Волком сразу после убийства Анисимова. Сейчас они в райцентре, в доме Рагима Шахмахадова… Диктую, записывайте… – Капитан продиктовал адрес. – Я заказываю машину и выезжаю туда. Но до райцентра от Махачкалы ближе, чем от меня. Да и мне все равно ехать через Махачкалу. Там от дороги одно название. Если ехать напрямую, то где-нибудь и застрять недолго. В горах местами дожди прошли, местами – снег. Встанет машина где-нибудь на перевале, и все. Если вы поспешите, то можете успеть намного раньше. А лучше, если позвоните прямо в райцентр, и они захватят фигурантов своими силами. У них быстрее получится.

– Если вообще получится… – прекратив жевать, ответил старший следователь. – Не верю я в способности всяких местных доморощенных «Рембо». Они просто всех там перестреляют, и все. Некому будет показания давать. Лучше я сам машину вызову, со своей группой захвата. Я сейчас дома, в сторону райцентра надо проехать мимо меня. Они меня захватят. Я прямо на дорогу выйду, встречу их.

– Ваше дело – выбрать вариант. Но, я думаю, нам нужно поспешить.

– А я не думаю. Они наверняка в том доме собрались ночевать. Кстати, фамилия Шахмахадов мне знакома. Вроде бы она есть в том большом списке. Кажется, был у Абдул-Меджида такой ученик. Я проверю, но это сейчас не самое важное.

– А что важно?

– Дело сделать! Удачно завершить начатое.

Капитан Одуванчиков сразу после разговора со старшим следователем позвонил майору Смурнову.

– Слушаю тебя, Василий Николаевич, – сонно ответил начальник штаба.

– Не разбудил, товарищ майор? – спросил капитан аккуратно, ни на чем не настаивая.

– Рано еще спать. По любым меркам рано…

– Но вы же и прошлую ночь почти не спали, к нам в лес полетели. Не грех и отоспаться.

– Служба у нас такая. На том свете отоспимся. Или на пенсии, если доживем. Что у тебя? По голосу понимаю, что-то срочное.

Капитан Одуванчиков объяснил ситуацию, не забыв похвалить Исмаэляна, к которому майор Смурнов и направил командира разведроты. Оказалось, направил по нужному адресу, иначе сейчас оставались бы в неведении.

От дифирамбов в свой адрес Смурнов окончательно проснулся.

– Понял! Что от меня требуется?

– Машину надо, до райцентра доехать. И вооруженную группу. Если разрешите, я возьму с собой офицеров своей роты. Они горят желанием рассчитаться за Анисимова.

– Ладно, бери своих офицеров и выходи из казармы. Машина сейчас будет. Если в гараже свободной нет, пришлю свою. Но Волка мне добудь!

Капитан Одуванчиков вернулся в кубрик и осмотрел офицерское застолье напряженным взглядом. Кажется, в его отсутствие больше не пили. По крайней мере, щеки лейтенанта Саморукова еще не приобрели цвет красного кирпича, как это бывает от чувствительной дозы спиртного.

– Впятером в машине поместимся? – спросил капитан общество.

– Смотря какая машина… – щуря глаза за горящими щеками-яблоками, ответил командир взвода связи. – У нас в отряде есть только «уазики».

– В «уазик» поместимся, не впервой, – за всех ответил старший лейтенант Скорогорохов.

– Всем собираться и выходить в полной выкладке, при оружии! За старшего в роте остается прапорщик Шевченко. Громорохов, позвони ему, предупреди. Если что, дневальный с ним свяжется.

– Есть позвонить с предупреждением… – вяло ответил Юрий Юрьевич.

Они со старшиной роты давно уже были, что называется, на ножах, с трудом переносили один другого, и именно поэтому капитан Одуванчиков приказал лейтенанту сделать этот звонок. Шевченко, естественно, заинтересуется, куда и по какой причине отправились все офицеры роты, Громорохов вынужден будет что-то объяснять – может, найдут общий язык…

«Уазик» пришел быстро. Все расселись. Только вот водитель, молодой солдат-«срочник», никак не хотел ехать из-за того, что у него лишний пассажир и его могут из-за этого якобы лишить прав.

– А что такое боевая необходимость, ты ни разу не слышал? – спросил его командир разведроты. – Это понятие даже инспекторам ВАИ знакомо. Садись, и поехали. Времени на разговоры и уговоры нам не отпущено. Или я сам за руль сяду, а ты завтра за отказ выполнять приказ в боевой обстановке пойдешь под суд.

Такого нахрапа водитель не выдержал и сел за руль настолько стремительно, что капитан Одуванчиков едва успел сесть в машину.

Поехали быстро. На КПП дежурные были предупреждены и ворота открыли сразу, едва «уазик» к ним приблизился.

– Раньше на чем ездил? – спросил Одуванчиков водителя.

– На старенькой «Волге». В такси работал.

– Ну, раз таксист, значит, быстро ездить умеешь. Гони во всю прыть.

Водитель погнал. Резина колес истерично визжала на поворотах. Один раз оба колеса с левой стороны оторвались от дороги, но водитель коротко вильнул рулем, и машина выровнялась. До столицы республики добрались почти мигом. Махачкалу «уазик» тоже миновал быстро, проехав даже не по краю города, где дорога была хуже, а по улицам, близким к центру. Но ни ВАИ, ни ГИБДД им не встретились. Дальше, уже на основательно разбитой дороге, пришлось все же скорость сбросить, чтобы совсем не прикончить амортизаторы, а то они, как сказал водитель, и без того пробитые. Но даже притом, что они ехали достаточно быстро, догнать машину Следственного комитета они так и не смогли.

Вскоре они миновали поворот на грунтовую дорогу в родное село эмира Волка. О том, что машина Следственного комитета уже проехала, включив проблесковый маячок и сирену, капитану Одуванчикову сообщили на посту при въезде в райцентр, сразу за мостом через мелководную речку, где вместе с автомобилем ГИБДД стояла дежурная машина ППС полиции – это, как объяснили Василию Николаевичу, чтобы бандиты, если надумают покинуть райцентр, не могли выехать по главной дороге. Здесь их встретили бы автоматы полиции.

– А все боковые дороги на эту стекаются, как ручейки в реку, – сообщил не лишенный поэтического дара дежурный майор ГИБДД. – Из райцентра только три выезда, и все они плотно контролируются. Правда, есть еще проезд через болото, но там в это время года и вездеход застрянет, даже гусеничный. Ровно год назад одного чудака на «Прадике»[36] вытаскивали тремя бульдозерами. Он решил, что сможет проехать, и встал.

– Добро, – сказал капитан. – Тогда мы за «следаками» и двинем. Я дал точный адрес и даже назвал хозяина дома.

– Рагима, что ли? – спросил майор. – С ним осторожнее. Он три года в Китае жил. Говорит, что изучал там Дим Мак[37]. Это такая хитрая штука…

– Я знаю эту хитрую штуку, сам изучал. Правда, не в Китае, – признался капитан и увидел во взгляде майора ГИБДД уважение. Только не понял, относится это уважение к нему или к Дим Маку.

Военный «уазик» успел отдохнуть после сложной дороги, легко набрал скорость и ехал по навигатору, который капитан включил на своем планшете, держа его в руках, поскольку липкие ленты-присоски не желали цепляться к лобовому стеклу автомобиля.

Полноприводной микроавтобус «Фольксваген Панамерикана» водитель и капитан заметили почти одновременно, выехав из-за поворота. Вернее, сам микроавтобус виден не был, только мерцали сине-красные огни его проблескового маячка и подвывала сирена. Все это хорошо различалось в темноте достаточно ровной и ухоженной улицы.

– Догоняй! – распорядился капитан Овчинников. – И фарами помигай. Иначе они своей сиреной всех бандитов распугают.

Старший следователь полковник юстиции Вострицын словно услышал его слова и, видимо, дал команду. Одновременно выключились и сирена, и проблесковый маячок. Миновали еще пару кварталов, и микроавтобус остановился рядом с другой полицейской машиной, светящей вдоль улицы ближним светом фар, чтобы не ослеплять идущий навстречу транспорт.

Полковник Вострицын остановился около деревянной калитки, выпуская со двора какого-то низкорослого полицейского в форме и его сопровождение из трех «собровцев», выводящих в наручниках мужчину и женщину, за подол платья которой цеплялся мальчик лет семи-восьми и кричал, чтобы маму не трогали. Но пока Вострицын разговаривал с полицейским, мальчика подняли за талию и затолкали в заднюю дверцу полицейского «уазика», куда ранее затолкали его отца с матерью.

Все это увидели подъехавший капитан Одуванчиков и офицеры его роты.

– Мальчишку-то отпустили бы. Он-то здесь при чем, если его родители приняли «гостей»? – сказал старший лейтенант Скорогорохов.

– Если задержали, значит, и он при чем-то, – ответил водитель за капитана Одуванчикова. – Ценный, наверное, свидетель.

Капитан тем временем покинул машину и подошел к старшему следователю, беседующему с местным полковником.

– Вот, познакомьтесь, – представил Сергей Николаевич капитана, – это и есть тот самый командир разведроты спецназа Главного управления Генерального штаба, который уничтожил почти всю банду эмира Волка. А теперь Василий Николаевич охотится за самим Волком. Хороший он охотник. Даже республиканский Следственный комитет не сумел определить, где спрятался Волк со своими остатками банды, а спецназ ГРУ определил и дал нам адрес. Мы выехали, но, к сожалению, опоздали. Волк ушел, Василий Николаевич. Но он здесь был. Сейчас снимают отпечатки пальцев в доме, хозяева молчат. Но вот соседка видела в окно и Волка, и троих его подручных, она поспешила в полицию.

Соседка толкалась здесь же, у калитки.

– Видела я, все и всех видела, – быстро затараторила она. – И карлика видела, и длинного видела, и двух других. Мальчишка этот, хулиган местный, карлика с длинным куда-то увел. Я как раз домой шла, заметила, как длинный за забором прячется. А потом, когда к себе во двор зашла, потихоньку выглянула. Мальчишка повел карлика и длинного в ту сторону. – Она показала рукой. – Больше они не приходили. Но когда машина мимо проезжала, фарами светила, я видела издали, как они все втроем в кустах спрятались. А машина была полицейская! Нет бы сразу в этот дом заехать!

– Да кто ж тогда знал, Рабият Басировна… – сказал местный полковник полиции. – Рагим всегда был на хорошем счету. Не пьет, не буянит, работает как может. Четверых детей тащит. И жена у него молодец. И у ее отца целый рынок в подчинении. Уважаемая семья.

– Больше не будет уважаемой, – заявила немолодая Рабият Басировна. – Родителей посадят, детей в детский дом отдадут.

Капитан Одуванчиков понял, что женщина ненавидит всех, кто живет лучше, чем она. И этого полковника полиции ненавидит, и старшего следователя, которого, скорее всего, даже не знает. И его, капитана разведроты спецназа военной разведки, ненавидит. А все только потому, что подозревает: они лучше живут.

– Я у себя в доме свет включать не стала, – меж тем продолжила Рабият Басировна. – Из темноты светлые окна хорошо видно, а людям меня – нет. А они и занавески задвинуть забыли. Я как автоматы увидела, сразу поняла, что это бандиты, и побежала в полицию – мобильника-то у меня нет, а домашний телефон не работает. Но я автоматы еще у первых двоих видела, у карлика с длинным.

– А что за длинный, какой у него рост? – спросил местный полицейский полковник.

– Да, пожалуй, больше двух метров будет… – ответила немолодая женщина.

– Заметный. В нашем районе таких в розыске не числится. Скорее всего, из другого района.

– А что мальчишка говорит? – спросил местного полковника капитан Одуванчиков.

– В том-то и беда, что молчит, только мать отпустить просит. Но мы его на этом и сломаем. Узнаем, где они. Ради матери скажет, никуда не денется.

– Товарищи полковники, – сказал вдруг Одуванчиков, – не надо мальчишку ломать. Может быть, я сумею узнать…

Он отошел в сторону, вытащил телефон и набрал номер Игоря Исмаэляна.

– Игорь, в доме, кроме хозяев, никого не застали. Можешь посмотреть, где сейчас эти телефоны находятся?

– Я сейчас дома. Через пять минут буду в штабе. Если через забор, то быстрее. Но за забором – склады с военным имуществом и часовой. Он, говорят, постреливает время от времени в солдат, которые через забор за водкой бегают.

– Не надо через забор. Ты нам живой нужен. Беги. Мы дождемся.

Исмаэлян отключился. Капитан Одуванчиков живо представил, как Игорь сует в рот бутерброд, запивает его остатками остывшего в стакане чая и на ходу надевает шинель, которую обычно носит в отличие от офицеров, облачающихся в бушлат. Второпях забывает закрыть на ключ квартиру, возвращается, преодолев уже целый пролет лестницы, закрывает дверь, сует связку ключей в карман и спешит в штаб.

– Минут через десять-пятнадцать будет результат, – сообщил капитан двум полковникам.

Но результат пришел именно через пять минут. Капитан Исмаэлян позвонил и сказал, что он в штаб вернулся все же через забор. Часовой был знакомым, стрелять не стал – узнал капитана и простил ему торопливость.

Оба телефона, интересующие капитана Одуванчикова, находятся в районной больнице, в старом хирургическом корпусе. Игорь объяснил, что в больнице есть и новый, кирпичный и тоже двухэтажный корпус, и предостерег, чтобы их не перепутали, иначе бандиты могут успеть уйти, как и в первый раз. Василий Николаевич тут же передал полученные сведения полковникам. Те, толком не дослушав, бросились к своим машинам, стремясь оказаться у больницы как можно быстрее, чтобы, во-первых, схватить эмира Волка и его помощников и, во-вторых, чтобы предотвратить возможную беду.

– Там на посту трое парней из Росгвардии. Они отобьются. По крайней мере, до нашего приезда продержатся, – сказал старший следователь местному полковнику полиции, слишком сильно надеясь на бывший ОМОН, из которого Росгвардия и состоит.

– Должны продержаться, – ответил Мансур Ниязович. – Наш парень, которого они сменили, сказал, что ребята бравые, крепкие, толковые.

Путь до больницы оказался недолгим. Одуванчиков приказал своему водителю ехать за машинами полиции, которые указывали дорогу. Водитель легко обогнал бы точно такой же, как у него, «уазик» полиции за счет своей манеры вождения и менее изнасилованной машины, но приказу подчинился. Тем более он и не знал, где находится районная больница.

Машины свернули к воротам больницы. Стоящий впереди микроавтобус посигналил. В будке медленно поднялся на ноги охранник-полицейский. Начальник районной полиции темперамент все же имел отменный и не постеснялся его продемонстрировать. Он не выдержал неторопливости охранника, подбежал к воротам и начал их трясти, что-то крича и требуя пошевеливаться. Охранник сразу узнал Мансура Ниязовича и побежал бегом, сильно косолапя и покачивая животом. А потом долго не мог попасть ключом в замочную скважину большого висячего замка. Наконец ворота распахнулись с помощью полковника.

– Где хирургический корпус? – спросил полковник, садясь в свой «уазик».

Охранник махнул рукой в сторону двухэтажного кирпичного здания, где почти на всем втором этаже горел свет. Полицейский «уазик» рванул туда.

– Где старый хирургический корпус? – спросил, жестом остановив машину, капитан Одуванчиков. Охранник растерянно показал в противоположном направлении.

Два полковника поторопились и не дослушали, что говорил им капитан спецназа возле дома Рагима Шахмахадова, и поэтому один ошибся и поехал сначала не туда, куда следовало, а второй чудом ошибки избежал. Старший следователь хотел позволить сначала ввязаться в перестрелку людям Мансура Ниязовича, чтобы дать потом своим парням из группы захвата блеснуть мастерством, поэтому не погнал свою машину вперед. И поэтому вовремя увидел, как разворачивается «уазик» спецназа военной разведки.

Эмир Волк умел соображать быстро и обычно делал правильные выводы – к этому приучил его спорт. Он сразу понял, что старший лейтенант полиции не желал попасть в Алмагуль. Но «мент» видел, что на старом Абдул-Меджиде под «разгрузкой» – бронежилет. И когда тренер бросился между участковым полиции и своим лучшим и знаменитым учеником, пытаясь защитить не столько своего эмира, сколько результат своих трудов, Даниялов приподнял ствол, желая выстрелить в голову, но приподнял недостаточно, только до уровня горла. А с другой стороны горла расположен шейный отдел позвоночного столба, который пуля задела боком. Еще не до конца поверив в случившееся, Волк шагнул к дочери, приложил два пальца к месту, где сонная артерия проходит через горло, но пульса не уловил. Алмагуль была мертва, как мертв был и ее жених.

– Бежим, эмир! – вдруг резко позвал Нажмутдин. – Полиция едет!

Эмир мысленно вернулся к реальности и услышал сирену полицейской машины, которая притормозила перед воротами, сигналя и требуя, чтобы дежурный побыстрее открыл ворота.

– Бежим, эмир! «Менты»! – визгливо повторил за товарищем карлик Абубакир.

– Сюда, за мной! – скомандовал великан, выскочил за дверь и свернул вправо, не в сторону лестницы.

Эмир, выскочив за дверь перед карликом, сразу понял намерения великана. На первом этаже уже слышались торопливые шаги бегущих людей, и шаги эти приближались к лестнице. В конце коридора располагались одна напротив другой две палаты, окна которых должны были выходить в торец здания. Но если они не выходят туда, так даже лучше, потому что тогда окна находятся рядом с углом, за которым легко спрятаться, попав в слепую зону, в которую невозможно стрелять прицельно. Спрыгнуть с высоты второго этажа несложно, тем более что потолки в старом здании районной больницы высотой не отличались. Нажмутдин мог бы при необходимости достать до потолка локтем руки.

Нажмутдин выбрал дверь по правой стене, ударом ноги распахнул ее, и из-за двери сразу послышался женский визг – правая сторона была, видимо, женской. Но это значения не имело, а время терять не хотелось. После трагической гибели Алмагуль ничто не имело значения, кроме жизни. И хотя бежал эмир Волк почти лениво, перед дверью он все же обернулся и дал в коридор непривычно длинную для себя очередь. Длинную потому, что она была неприцельной, только прикрывающей, пугающе-предупреждающей и не позволяющей преследователям, которые уже дышали в спину, проскочить с лестницы в коридор. Но какое-то движение Волк все же заметил. Однако теперь, после длинной очереди, преследователи на какое-то время застрянут и потеряют важные секунды.

– Иди за Омаровым, – подтолкнул Волк в шею карлика, направляя его в палату, а сам дал в коридор еще одну такую же длинную очередь.

– Еще один… – раздался за спиной эмира женский голос. – Уродец какой-то…

– Двое даже, – почти в унисон с первым прозвучал и второй голос, поддерживающий первый.

Эмиру стало обидно за доблестного маленького человечка.

– Сама ты уродина, – сказал он, обернувшись. Тут же услышал молодой смех из угла палаты и понял, что попал в точку.

– Это я-то уродина? – возмутилась женщина. – Ах, ты… Ты… Да ты знаешь, кто мой муж? – Эмир увидел, что ему в голову летит подушка, и легко поймал ее левой рукой.

Тут же, уже сидя на подоконнике, дал очередь в потолок Абубакир, и отдача выбросила его за окно. Женщины испуганно замолчали, и подушками больше никто не бросался, опасаясь новой стрельбы. Вылет карлика за окно не мог не показаться простым цирковым трюком – так красиво и ловко все было сделано. А эмир Волк, за дверь не выглядывая и никого не слыша, дал уже третью длинную очередь и в три шага добрался до подоконника, на который легко вскочил, и хорошо, что посмотрел вниз перед тем, как спрыгнуть, потому что рисковал бы попасть на плечи Нажмутдину, несущему на руках карлика Абубакира. Из коридора донеслись шаги бегущих людей.

– Поберегись! – крикнул эмир великану и спрыгнул на траву позади него.

– За угол, быстрее! – скомандовал эмир, побежал вперед, потом прислонился спиной к стене, переводя дыхание.

Нажмутдин так и нес карлика на руках. Тот, видимо, неудачно приземлился и был без сознания. Великан встал рядом с эмиром.

– Остановись, – сказал ясный голос на чистом русском языке. – Они уже ушли. Их теперь не догнать. За угол свернули, попали в слепую зону и спокойно ушли. Куда – никто не знает.

– Все равно я Волка достану! Как ты говорил, из-под земли! – ответил ему второй русский голос. – С того света вытащу! Из могилы подниму!

– Пойдем лучше росгвардейцев осмотрим. Может, кому-то еще помочь можно.

Первый голос был более рассудительным и миролюбивым. Хотя в нем слышалась смесь твердости и легкой насмешливости.

Прозвучала мелодия-звонок. Человек отошел от окна. Этот разговор эмир уже не слышал. Второй человек громко выругался и, похоже, спрыгнул с подоконника в палату.

– Они же, кажется, на машине приехали? – тихим шепотом спросил Волк Нажмутдина.

– Кажется, на трех, – так же тихо ответил хорошо слышащий великан.

– Тем более. Одна – явно для нас. Пойдем.

Они обошли здание с противоположного бока. Бацаев осторожно выглянул из-за угла, проводя рекогносцировку обстановки. Кроме водителей, в машинах никого не было. Нажмутдин по-прежнему нес на руках Абубакира, который так и не проявлял признаков жизни.

– Что с ним? – шепотом спросил эмир, кивнув на ношу великана.

– Из окна вывалился, а я поймать не успел. Был бы третий этаж, успел бы. Он затылком об оконный слив на первом этаже ударился. Переворачивался кувырком, когда падал. Врачу бы его показать, раз в больнице находимся.

– Пойдем к врачу, – решил эмир. – Он уже, надо полагать, проснулся.

Осторожно, стараясь не попасться на глаза водителям машин, Волк с Нажмутдином проскользнули в больницу. При этом ни тот, ни другой не заметили, что под столом, где оставили медсестру, ее нет. Эмир открыл ногой дверь с надписью «Ординаторская» и сразу увидел медсестру. Но он увидел также и бойца ОМОНа, которому врач перевязывал простреленное плечо. Боец был по пояс голый, его автомат был прислонен к противоположной стене. Увидев бандитов, омоновец протянул было руку, но у эмира реакция была на порядок лучше. Он поднял свой автомат, шагнул вперед и ударил омоновца стволом в лицо, предпочитая пока не стрелять, чтобы не привлекать к первому этажу внимание других омоновцев.

– Тихо! – приказал эмир.

Голос его предупреждал о невозможности сопротивления и о готовности нажать на спусковой крючок. Воспаленные, красные от боли глаза омоновца горели ненавистью, но сделать он ничего не мог. Врач же смотрел спокойно и миролюбиво, почти безропотно. Эмир Волк подумал, что с тем же взглядом врач и смерть примет, если на него навести ствол.

– Нажмутдин! – только сказал Волк, а великан уже положил карлика на кушетку рядом с омоновцем.

– Он со второго этажа упал. Затылком ударился, – сказал Нажмутдин.

Тонкие пальцы врача осторожно сняли с головы Абубакира вязаную шапочку и ощупали затылок. Карлик, кажется, боль почувствовал, зашевелил головой.

– Кости затылка целые. Это единственное, что я в состоянии сейчас сказать. Для точности рентген нужен.

– Нет на это времени. Сотрясение есть? – спросил эмир как знаток разного рода травм, которых и он не избежал в свое время.

– Я же не невропатолог, я хирург, могу сказать о сотрясении только по глазам. А они у вашего коротышки закрыты.

Эмир хорошо знал способ проверки, когда врач водит в разные стороны перед глазами каким-либо предметом и заставляет человека смотреть на него. При сотрясении мозга обычно бывает больно смотреть в сторону.

– Бери его, пойдем, – распорядился эмир, захватил автомат омоновца и двинулся к выходу.

В коридоре, уже у дверей, он услышал выстрел из пистолета, обернулся и, держа свой автомат одной рукой, дал короткую очередь. Омоновец вывалился из дверного проема с простреленной головой. Пистолет из его рук выпал и отлетел в сторону.

Нажмутдин морщился.

– Он попал в тебя? – невозмутимо спросил Волк.

– Бронежилет выдержал. Но ребра, кажется, сломаны.

– На выход. Быстрее.

Эмир уже слышал топот ног на лестнице. Несколько человек торопливо спускались на первый этаж, услышав выстрелы.

– В микроавтобус!

Они выскочили на улицу. Волк обернулся и дал в сторону лестницы длинную очередь, после которой мало найдется желающих сразу же выскочить из проема. Раздался звон разбитого стекла.

Нажмутдин, по-прежнему держа на руках Абубакира, вскочил в микроавтобус. Волк наставил на пожилого водителя автомат и, ухватив за шиворот и за волосы, выбросил наружу, лицом в асфальт, а сам занял его место. Поворот ключа, и дизельный двигатель довольно застучал. С автоматической коробкой передач Нариман ездил только в Америке, когда готовился там к соревнованиям. Но легко все вспомнил и справился без усилий.

Микроавтобус легко развернулся и двинулся в сторону больничных ворот. Крупный животастый «мент»-охранник бегом бросился открывать ворота. Ему с неожиданной для его массивной фигуры ловкостью удалось увернуться от бампера микроавтобуса, который пожелал его зацепить и сбить.

– Куда же теперь, эмир? – с отчаянием в голосе спросил Нажмутдин и сам же дал ответ: – Только в лесу или в горах можно спрятаться.

– Поедем в село. Мать спрячет. Ругаться будет, но спрячет. Где-нибудь в подвале отсидимся, пока все не уляжется. Сейчас главное – выехать из райцентра. Дороги наверняка заблокированы.

– Нашу машину могут и не остановить. Включи «сигналку».

– А где она включается?

– А кто же ее знает, – поморщился Нажмутдин и стал снимать «разгрузку», а за ней и бронежилет. Все это было надето поверх спортивной майки, что вместе с короткими штанами выглядело достаточно комично. Толстые и очень длинные пальцы великана принялись искать в бронежилете застрявшую пулю. Наконец Волк увидел в салонное зеркало заднего вида, что пуля найдена, а пришедший в себя Абубакир, уложенный на соседнее сиденье, вытащил из ножен и протянул товарищу свой узкий тонкий нож.

– Проверь коротыша на сотрясение мозга, – попросил эмир.

Он сам когда-то после недалекого взрыва мины проверял великана, у которого болела голова, и надеялся, что Нажмутдин все помнит.

Эмир Волк, оторвав взгляд от зеркала, стал искать, где включаются сирена и проблесковый маячок. С четвертой попытки ему удалось найти кнопку и тумблер. Механизмы «сигналки», как оказалось, включались по отдельности. Теперь была надежда, что на выезде из райцентра их не остановят. А если остановят, придется принять бой. Обычно на посту дежурит только машина ГИБДД. Эмир не знал, что посты усилены и дополнены машинами патрульно-постовой службы. Но «сигналка» на крыше микроавтобуса просто обязана сыграть свою роль. Иначе придется остановиться и дать несколько очередей.

Так все и получилось. Вернее, почти так. «Менты» из машины ППС и не думали останавливать машину Следственного комитета, которая к тому же через их пост по дороге в райцентр уже проезжала. Но дежурный старший лейтенант ГИБДД, только-только заступивший на пост, в последний момент вдруг решил поднять свой жезл и, когда микроавтобус проехал дальше без остановки, бросился к своей машине, желая начать преследование. Но сержант ППС остановил его жестом и словами:

– Да наши это, наши. Они уже в поселок проезжали. Теперь назад спешат. Спать им, похоже, пора… А нам тут до утра торчать…

Старший лейтенант вернулся на дорогу, вдали показались новые фары. А сзади светили другие, причем вторая машина ехала с включенной сиреной и проблесковым маячком, словно гналась за первой. Это автоматически значило, что переднюю машину следовало остановить.

– Пронесло! – сказал Нажмутдин и перевел дыхание. – Сработала «сигналка». – И он отложил в сторону автоматы.

Великан намеревался стрелять через открытую сдвижную дверь сразу с двух рук. Два автомата, собственный и убитого в больнице омоновца, лежали под рукой и у эмира. Он намеревался стрелять так же, благо сильные до сих пор руки позволяли ему это делать. Отличие заключалось в том, что Нажмутдин держал автоматы при стрельбе так, как держал бы пистолеты, и они не казались бы со стороны тяжелым оружием. А Нариману пришлось бы подсовывать приклады под локти и прижимать к своим бокам.

Третий автомат, раньше принадлежавший водителю микроавтобуса, лежал за сиденьем, и эмир видел только его раструб. По нему он опознал «тупорылый» «АК-74У». Оставлять оружие в машине эмир не собирался. Думал, когда все завершится, следует подарить автомат Абубакиру, который больше подойдет ему по росту, чем полноразмерный автомат.

Эмир Волк напряженно всматривался в освещенный светодиодными фарами участок дороги, притормаживая перед ямами, которые дорогу усеивали излишне обильно. Но скорость если и сбавил, то только незначительно.

Достаточно быстро они добрались до поворота в родное село эмира, куда вела полностью грунтовая дорога, местами посыпанная мелким гравием, который в жаркую погоду нещадно пылил. Но сейчас погода была нежаркая, и пыли не было – результат недавнего дождя.

– Как думаешь, эмир, они за нами свернут или в Махачкалу двинут? – тонким голосочком спросил Абубакир.

Эмиру показалось, что после удара головой голос карлика стал еще более высоким, чем прежде. Так бывает. Волк помнил ситуацию, когда рядом с одним из его моджахедов упала американская ракета. Упала, воткнулась в песок, но не взорвалась. Моджахед после этого заговорил женским голосом и никак не мог переучиться. Родной басовитый тембр к нему так и не вернулся. Через неделю он был убит и похоронен в песках пустыни во время засады на американский патруль.

– А зачем им за нами сворачивать? Они уже знают, что мы были в селе и ушли несолоно хлебавши. Подумают, что в Махачкале у нас есть где спрятаться. Попытаются по дороге догнать. Кстати… – Волк выключил сирену и проблесковый маячок. – Нас так издалека видно. Но они уже не увидят… Хорошо, что у нас машина полноприводная и просвет большой. А то по такой-то дороге…

– «Уазики» тоже полноприводные, – заметил Нажмутдин. – И клиренс у них повыше нашего, пожалуй, будет.

– Зато движок послабее… Значит, поступим так. Машину спрячем в лесу. Я знаю место, куда редко кто ходит. В яму заеду, а сверху ветками забросаем, чтобы издали не бросалось в глаза. Веток в стороне нарубим. А далее пешком пойдем. Напрямую это не так и далеко. Конечно, чуть дальше, чем от упавшей скалы, но ненамного. Нас мало. Мы незаметно пройдем. Это не всем отрядом светиться, – распорядился Волк.

В нужном месте он переехал неглубокий кювет и углубился в лес. Потом начал медленно спускаться под уклон и вскоре остановился.

– Выходите. Я в яму заеду.

Эмир ночью в лесу, казалось, видел как настоящий дикий волк. И ориентировался он не хуже лесного зверя. Но яма показалась Абубакиру мелковатой, о чем карлик тут же и сообщил. Даже предложил свои услуги, памятуя о том, что он умеет быстро переставлять ноги, и вообще желая как-то реабилитироваться за то, что его другу-великану пришлось нести его на руках.

– Может, я вокруг пробегусь, поищу что-нибудь поглубже?

– Глубже поблизости ничего нет. В эту я в детстве лазил. Тогда она казалась мне глубокой. Наверное, в детстве все ямы глубже, а сугробы выше… Отойдите в сторону!

Медленно, притормаживая, он спустился в яму. При этом съехал так, словно машину берег и собирался ее еще использовать. Но Нажмутдин и Абубакир ничего у эмира не спросили, а он сам ничего объяснять не стал.

Выбравшись из кабины, эмир достал короткоствольный автомат «АК-74У» и почти торжественно вручил его карлику:

– Держи. Тебе этот кстати будет. Такой тебя отдачей с подоконника не собьет.

Абубакир хотел было что-то сказать в свое оправдание, но промолчал. Тем более эмир уже отвернулся и быстрым шагом двинулся параллельно дороге в село.

– За мной! – прозвучала команда.

На этот раз эмир Волк выбрал другую дорогу. Он шел по селу и невольно вспоминал свое детство. Именно по этой дороге он когда-то ходил в школу. Свернешь на боковую улицу – и окажешься прямо возле школьного деревянного забора.

Около одного из домов Волк остановился. Здесь когда-то жил его школьный враг Темирхан. Темирхан был на три года старше и часто старался задеть то плечом, то локтем строптивого и дерзкого Наримана, не желавшего признать власть более сильного противника. Обычно это завершалось дракой, победителем в которой выходил старший. Но Нариман никогда и никому не жаловался. Он учился бороться и драться. Потом, годы спустя, Нариман испытывал даже благодарность к Темирхану за то, что тот воспитал в нем характер настоящего бойца. Сейчас старенький дом Темирхана почти падал. Он требовал основательного и обстоятельного ремонта. И будь у Наримана сейчас деньги, он обязательно выделил бы их Темирхану. У Волка когда-то была в кармане единственная пачка стодолларовых купюр, этого хватило бы на ремонт дома. Но ту пачку он положил в почтовый ящик дома Абдурагима и Наби Нажмутдиновых. И сейчас он все еще не был уверен, что они эти деньги примут. Может быть, стоило их оставить для Темирхана? Однако что сделано, то сделано – это давно уже стало девизом Волка, и он старался от этого девиза не отступать.

От воспоминаний о детских беззаботных и не очень годах на душе стало легче, отпустили тяжелые мысли.

После визита в больницу Волк заставлял себя не думать о гибели дочери. Ведь это всего лишь особа женского пола, чужая невеста, которой следовало вот-вот покинуть отчий дом и стать женой какого-то старшего лейтенанта полиции… Там, в палате, когда дочь предлагала «менту» убежать, он не убежал. Может быть, он и в самом деле любил Алмагуль. Тогда эмир об этом не подумал. Он думал только о том, что этот «мент» строит ловушку ему, хитрому и осторожному Волку. Что ж, может быть, этот старший лейтенант полиции был и неплохим парнем.

Но эмиру Волку гораздо ближе был убитый Данияловым Абдул-Меджид. Абдул-Меджид закрыл своим телом эмира и умер как герой. Он настоящий герой, и надо будет позвонить и сказать об этом его сыновьям, которые накануне не дали ему даже посмотреть на внуков. Кто же настоящие люди? Абдул-Меджид или его сыновья, которые наверняка считают себя таковыми?

Эмир Волк двинулся дальше. Нажмутдин и Абубакир, стоявшие до этого за его спиной, пошли за ним. Нельзя же так отдаваться воспоминаниям! Перед ним стоит задача позаботиться не только о себе, но и об этих двоих – таких разных внешне, но одинаковых в душе. А потом принять еще несколько отрядов, перешедших границу, потом еще, еще и устроить в республике настоящую войну. Может быть, войну эту он проиграет, но о нем долго еще будут помнить, как до сих пор помнят о Шамиле.

Эмир и сам не заметил, как дошел до своего дома. Пришел в себя только перед калиткой, когда уже протянул руку к звонку. Нажал три раза подряд, как всегда звонил раньше, ожидая, что в доме все спят и ему не скоро откроют. Рассмотреть окна – горит ли свет – мешал высокий забор. Но шаги послышались почти сразу, как только эмир опустил руку. Калитка открылась, и за ней оказался брат Омахан – все в том же отутюженном костюме с иголочки, такой же причесанный, каким был в прошлую ночь, когда они встретились спустя долгие семь лет отсутствия Наримана.

– Опять ты! – произнес Омахан недовольно, когда эмир Волк уже переступил порог из тяжелого стального уголка.

Брат собирался закрыть калитку, не желая пускать во двор Абубакира и Нажмутдина, но старший брат подставил под калитку ногу, чтобы его верные друзья тоже вошли. Омахан с уважением посмотрел на габаритного Нажмутдина, потом лицо его скривилось, когда он обратил внимание на его короткие штаны. На карлика Омахан посмотрел с откровенным отвращением.

– Может, мы на улице подождем? – спросил чуткий Абубакир.

– Нет. – Эмир был категоричен. – Вы мои самые верные, самые лучшие друзья, и вы идете со мной. Омахан, позови мать.

Он намеренно сказал не «маму», а «мать», потому что это слово звучит грубее. А Волк хотел оправдать свои ожидания предстоящего жесткого разговора с ней. Тем не менее он надеялся, что старая Джавгарат прибежит сразу, однако ждать пришлось около пяти минут. Может быть, Джавгарат просто не торопилась. Может быть, она спала, хотя почти во всех окнах первого этажа горел свет. А может, сам Омахан не слишком спешил позвать мать.

Наконец тихо открылась главная дверь дома и вышла серьезная, одетая в белые одежды, похожие на траурные[38], старая Джавгарат.

– Мама, кто умер? Что случилось? – спросил Нариман, не успела мать подойти к нему.

– А ты не знаешь? – вопросом на вопрос ответила старая Джавгарат.

Эмир Волк промолчал. Он, честно говоря, не думал, что в доме уже знают о смерти Алмагуль. На дворе поздний вечер, кто будет сообщать трагическую весть? Нет, здесь что-то другое… Гульнара не вышла встретить мужа. Может, с ней что-нибудь случилось? У нее давно были проблемы с сердцем. Остановилось? Если так, то очень вовремя…

– Мама, просьба большая, спрячь меня и моих друзей! Желательно куда-нибудь в подвал или на чердак, – попросил Нариман. – Хотя бы до утра! Утром мы уйдем.

Уходить утром он не думал – ожидал, что мать не отпустит его.

В голове у Волка настойчиво стучала одна мысль. Он надеялся, что спецназовцы и росгвардейцы, представленные ОМОНом, посетят палату Алмагуль и найдут ее с пулей в сердце. Конечно, экспертиза определит оружие, из которого пуля была выпущена, и станет понятно, как она попала в грудь девушке. Но это произойдет не сразу, по ночам экспертизу не делают. В первую очередь подумают на отца и его соратников. Решат, что они убили Алмагуль за ее выбор жениха. А старший лейтенант полиции пытался им помешать, но успел застрелить только одного. И кто же подумает, что, убив дочь своими или чужими руками, отец придет прятаться в дом, где она выросла? Если сюда спецназ и заявится, то постесняется войти в дом, где объявлен траур, и уж тем более не надумает проводить здесь обыск. А если одновременно с Алмагуль умерла и Гульнара, то траур уже объявлен. Спецназ или «менты» просто поговорят с Омаханом, который брата, естественно, не сдаст, со старой Джавгарат побеседуют и удалятся. А мать поймет, что жизнь сына в опасности, и не отпустит его от себя. Для начала эмир Волк даже поупирается – дескать, он не желает подвергать опасности жизни матери и брата. Но мать будет стоять на своем, и тогда он согласится прожить в подвале еще несколько дней, пока ситуация не уляжется.

Мать задумалась.

– Мама, спрячь нас…

– Вот я думаю, где бы вас спрятать… Подожди…

Джавгарат решительно пошла в дом. Но не через главный вход, а через боковую дверь. Вернулась быстро, держа в руках большую связку ключей. Прошла мимо сына и его друзей, подошла к гаражу и стала подбирать ключ. Эмир Волк подтолкнул в плечо карлика:

– Помоги ей…

Абубакир, всегда готовый услужить любому, тут же оказался рядом с пожилой женщиной, взял в руки связку ключей и сразу по одному лишь виду нашел нужный. Сунул ключ в замочную скважину, дважды провернул, и ворота распахнулись. Джавгарат в благодарность погладила его по голове. Коротышу, возможно, было больно, но он, отвыкший от материнской ласки, даже не поморщился. В гараже стоял пикап «Мерседес-Бенц». Видимо, брат Омахан в самом деле сумел хорошо развернуться, если на такой машине ездит!

– За кузовом – лаз в подвал, – объяснила Джавгарат.

– А если на чердак? – поинтересовался Волк. – Там, наверное, теплее…

– На чердаке Омахан бильярдную устроил. Там дверь не закрывается. Сидите здесь уж. Рано утром Омахан поедет на базу за продуктами, не пугайтесь. Он знает, где вы.

Старуха внезапно выхватила у сына один из автоматов. Проверила наличие патронов в магазине, демонстрируя свое умение пользоваться оружием. Волк понял, что она желает забрать один автомат себе.

– Зачем тебе? – спросил он прямо.

– Тебя застрелить, – беззубо улыбнулась Джавгарат.

Он принял это за неуместную шутку и предложил:

– Ну, стреляй…

– Потом, – отмахнулась она.

Забирать автомат у матери Волк не стал.

– Моя мама тоже была такая же немногословная и деловая, – уже в подвале мечтательно протянул Абубакир.

– А кто тебе сказал, что моя именно такая? – поинтересовался Волк.

– Я же вижу, – ответил карлик.

– За ними! – скомандовал старший следователь.

Вовремя успел заметить перемену в направлении движения и полицейский «уазик».

Резина на колесах «уазика» спецназа была почти лысая, и поэтому, когда автомобиль затормозил перед дверьми, он прямо по тротуарной плитке проехал еще несколько метров. А у микроавтобуса Следственного комитета резина была почти новая, поэтому он остановился ровно там, где надо. Сдвижная дверца уехала вбок, и парни в черной униформе, в бронежилетах и при оружии выскочили раньше спецназовцев. Таким образом, группа захвата первой ворвалась в здание. Следом за микроавтобусом подлетел к зданию и «уазик» местной полиции. У него тормозная система тоже оказалась не в лучшем состоянии, и автомобиль ударил стальным, мощным и тяжелым бампером входную дверь. Местные омоновцы старались не отставать от своих коллег из столицы республики. Мансур Ниязович торопливо посторонился, пропуская в здание спецназ военной разведки – все офицеры спецназа были вооружены автоматами, а у полковника при себе имелся только штатный пистолет Макарова с его восемью патронами. Но затворную раму своего пистолета он успел передернуть еще на подъезде к хирургическому корпусу, чем заставил сопровождавших его омоновцев думать и действовать быстрее.

Бойцы ворвались в коридор первого этажа. В то же время вышел в коридор заспанный дежурный врач, мужчина солидного возраста, на ходу натягивающий белый халат. Окончательно проснулся он только после того, как полицейский «уазик» выбил дверь и посыпалось разбитое стекло. Он благополучно проспал стрельбу на втором этаже. Увидев лежащую под столом дежурную медсестру, он бросился к ней на помощь, стал разматывать скотч, а в это время сама медсестра пыталась что-то сказать, но получалось только мычание, поскольку полоска скотча не позволяла ей разговаривать. Руки были развязаны, и с лежащей медсестрой тут же поравнялись парни из группы захвата. Она тут же сорвала полоску скотча со рта и показала пальцем направление:

– Они туда побежали, к лестнице! На второй этаж!

Видимо, после нападения она сознания не теряла, но сейчас, приложив широкую пухлую ладонь себе ко лбу, почувствовала кровь – приклад автомата рассек ей кожу. Только сейчас медсестра начала терять сознание. Пожилой врач растерянно смотрел на вооруженных военных и не знал, что делать. Он хотел было встать и двинуться вместе с омоновцами и спецназом в сторону лестницы, но жест и твердая рука капитана Одуванчикова остановили его.

– Ей помощь окажите, – показал командир роты на медсестру.

– Да-да… – согласился врач.

Он попытался поднять раненую на руки и унести, но сил откровенно не хватило. Врач вздумал протащить медсестру к себе в кабинет волоком и взял ее за подмышки, отчего у нее с ноги свалилась домашняя тапочка – медсестра на службе переобувалась.

Тут на помощь врачу подскочил старший лейтенант Скорогорохов. Он поднял объемную медсестру на руки и хрипло спросил врача:

– Куда?

– В ординаторскую… – ответил врач и первым вошел в кабинет, который только что покинул, не забыв пошире раскрыть дверь перед старшим лейтенантом с медсестрой на руках. – Вот сюда ее уложите, я ее накрою. Спасибо.

Одуванчиков поворачивал на лестницу вслед за омоновцами. Бойцы торопились – на втором этаже только что стреляли. В кого и по какому поводу, было непонятно, поскольку трое росгвардейцев, судя по всему, не смогли остановить бандитов. Два человека из группы захвата уже были в коридоре второго этажа, когда оттуда донеслась первая автоматная очередь. Один из бойцов сразу залег за кушетку и спрятался за телом убитого росгвардейца. Второй тут же выскочил на лестничную площадку и показал всем остальным, что у него прострелено плечо.

– К врачу! На первый этаж! – резко распорядился старший следователь.

После второй автоматной очереди он резко впрыгнул в коридор и тоже залег, за вторым убитым. В руках у Вострицына был только пистолет, его грудь не защищал бронежилет, но тем не менее Сергей Николаевич рвался в бой.

После третьей длинной очереди вперед бросился и капитан Одуванчиков. Он успел заметить автомат, который спрятался за косяк последней двери по правой стене, и дал короткую очередь туда, но попал только в торцевую стену, с которой посыпалась штукатурка, и побежал вперед, слыша позади себя шаги – так грохотали обувью только омоновцы, его офицеры-спецназовцы умели передвигаться беззвучно.

Перед дверным косяком командир разведроты резко затормозил, ожидая очереди из больничной палаты. Выставил за косяк ствол автомата.

– Не стреляйте, они в окно ушли, – быстро сказал из-за угла спокойный женский голос.

Мысленно удивившись спокойствию голоса и хладнокровию его обладательницы, капитан пожалел, что никого не выставил под окна, а ведь пары омоновцев вполне хватило бы для эффективной засады. Но кто же знал, что бандиты находятся на втором этаже, а старый хирургический корпус настолько длинный? И как определить, из какого окна они захотят выпрыгнуть? Никто изначально предположить не мог, что они пришли сюда, чтобы посетить именно эту отдаленную палату. Ведь убитые бойцы Росгвардии лежали рядом с другой дверью…

Подоспевший старший следователь сразу запрыгнул на подоконник и посмотрел вниз, словно выбирая место, куда бы спрыгнуть.

– Остановись, – сказал Одуванчиков, левой рукой хватая полковника за брюки. – Они уже ушли. Их теперь не догнать. За угол свернули, попали в слепую зону и спокойно ушли. Куда – никто не знает.

– Все равно я Волка достану! Как ты говорил, из-под земли! – ответил Вострицын. – С того света вытащу! Из могилы подниму!

– Пойдем лучше росгвардейцев осмотрим. Может, кому-то еще помочь можно.

В это время капитану позвонила жена:

– Я тебя ни от чего не отвлекаю?

– Я на боевой операции, – сказал он и отключился от разговора.

Осматривать росгвардейцев не пришлось. Свободные омоновцы вместе с Мансуром Ниязовичем уже закрыли им глаза, проведя по лицу ладонью. Дверь в охраняемую палату была открыта настежь. Сразу за порогом лицом вниз лежал молодой парень с простреленными спиной и головой. Кровь еще не успела запечься, но парень уже не дышал. В руках у него был зажат автомат. Один из местных омоновцев опознал его:

– Старший лейтенант Даниялов. Похоже, убил вон того бандита.

– Разберемся, – ответил Мансур Ниязович. – Если так, представим к награде, посмертно. Парень, похоже, героем был.

Физически очень крепкий, полностью седой – и густые волосы, и борода – бандит тоже лежал лицом вниз, по направлению старшего лейтенанта полиции. Крови из пробитого горла вытекло столько, что прощупывать пульс смысла не было. Капитан Одуванчиков перевернул тело лицом вверх и вытащил из кармана телефон. Набрал из всех присутствовавших только ему известный номер.

– Игорь, Одуванчиков беспокоит. Пробей номер, с которого я звоню.

– Понял. Две секунды… Так… Так… Это один из тех двух номеров, которые находились рядом с Волком в момент убийства Анисимова и позже.

– Понятно. А где сейчас второй номер?

– Там же, в больнице. Или где-то рядом. Скорее – рядом. Но больницу я тоже не исключаю.

В это время на первом этаже раздался пистолетный выстрел, а следом за ним и короткая автоматная очередь.

– Там второй телефон! За мной! – скомандовал капитан.

По лестнице уже бегом спускались местные омоновцы и полковник Мансур Ниязович. Однако очередная длинная очередь, разбившая дверь с лестницы в коридор первого этажа, заставила их остановиться и позволила офицерам спецназа первыми выскочить на этаж.

– На выход! – скомандовал командир разведроты. – Там машины без охраны!

Группа бегом устремилась к дверям, перепрыгнув через распростертое тело убитого омоновца, которому не успели полностью перевязать плечо. Вытянутая рука бойца тянулась, но так и не дотянулась до лежащего в стороне пистолета. Но пистолет – слабое оружие в схватке с автоматчиками. Хотя многое зависит от умения стрелять. Есть специалисты, которые пистолет предпочитают автомату.

На столе у дежурной медсестры зазвонил телефон. Позже, анализируя ситуацию, Одуванчиков и сам не мог сказать, что заставило его остановиться и снять трубку.

– Слушаю вас, – сказал капитан торопливо.

– Извините, это Джавгарат Бацаева вас беспокоит, бабушка Алмагуль, – прохрипел старческий женский голос. – Ее сегодня должны были оперировать. Можно узнать, как ее самочувствие?

– Она лежит в палате с простреленной грудью. Ее родной отец и его люди убили вашу внучку, – ответил командир разведроты. – Мы его в настоящий момент преследуем.

Он не положил, а прямо бросил трубку на аппарат и побежал догонять своих офицеров.

Когда спецназовцы выскочили на улицу, машина уже стремительно отъезжала. Бандиты уехали на микроавтобусе Следственного комитета, скрывшись за углом районной поликлиники.

Чтобы покинуть районный центр, бандитам предстояло проехать мимо поста ГИБДД рядом с мостом. Мансур Ниязович сразу стал звонить дежурному по своему управлению, чтобы тот связался с ГИБДД, но номер был постоянно занят. А номер районного ГИБДД полковник не помнил. Наконец ему удалось дозвониться, отругать дежурного за долгий разговор с женой, выслушать оправдание («вам такого подарочка, как моя мегера, не желаю») и только потом передать сообщение.

В это время в погоню за беглецами устремился «уазик» военной разведки вместе со старшим следователем Следственного комитета республики. А начальник райотдела полиции вдруг вспомнил, что у него в машине сидят задержанные Рагим и Адиля Шахмахадовы с малолетним сыном. Он высадил их под охраной трех омоновцев с приказом остановить любую машину, доставить задержанных в райотдел и посадить в «обезьянник» до его приезда. При попытке к бегству – стрелять на поражение, даже в ребенка. При этом, как ему самому показалось, полковник достаточно грозно посмотрел на задержанную Адилю, от которой больше всего и ждал неприятностей. Далее он посадил своих бойцов на заднее сиденье и группу захвата Следственного комитета на места для задержанных и выехал вслед за машиной спецназа.

«Уазик» спецназа благодаря мастерству вождения водителя оторвался от машины полиции. Но на прямой улице, перед выездом из райцентра, второй «уазик» начал догонять первый. Дистанция значительно сократилась.

Около поста ГИБДД машина спецназа остановилась, но выходить Одуванчиков не стал, просто открыл дверцу.

– Почему микроавтобус не остановили? – спросил он грозно.

– Они с сигналкой ехали, – за всех ответил старший лейтенант ГИБДД. – Нам потом уже позвонили, когда они проехали.

– Гони! – распорядился Одуванчиков, толкнув водителя под локоть и на ходу закрывая дверцу.

– Полковник полиции взял в подкрепление машину ППС, – сообщил старший лейтенант Скорогорохов, которому с заднего сиденья было видно, что происходит позади.

– Плюс четыре ствола, – рассудил капитан. – Стволы лишними не бывают! Только вот куда Волк направляется, как бы узнать?..

– Если в Махачкалу, мы его потеряем. На прямой дороге догнать не сможем. А в городе он на какой-нибудь «лежке» отсиживаться будет неделю, – предположил старший следователь. – А потом убивать начнет.

– Хорошо бы домой свернул. На проселочной дороге у нас больше шансов его догнать, – рассудил Скорогорохов.

– У него может не оказаться «лежки» в Махачкале. Но дом – это один из лучших вариантов. Хуже, если он просто в лес уйдет. Тогда искать будет трудно. А родительский дом – это лучшее место, – рассудил капитан Одуванчиков. – Мы это проверим.

Около поворота в село «уазик» по приказу Одуванчикова остановился. Он вышел из машины и принялся при свете фонарика исследовать землю, отыскивая возможные следы. Стали светить и другие офицеры роты. В это время подъехали еще два «уазика» с символикой полиции. Дополнительные фары и фонарики стали подсвечивать дорогу.

– Эх, был бы сегодня дождь! – размечтался вслух Мансур Ниязович. – Тогда бы сразу определили! Но дождь никогда, как показывает практика, вовремя не приходит. Всегда или слишком рано, или слишком поздно… Давайте разделимся! Мы двумя машинами поедем в сторону Махачкалы – вдруг догоним. Там тоже пост ГИБДД на въезде есть. Я уже позвонил, если что – задержат. А вы в село загляните. Хорошо бы друзей Волка прошерстить, но уже почти ночь – где их найти?..

– Да, так и сделаем, товарищ полковник, – согласился Одуванчиков.

В это время в кармане капитана зазвонил телефон. Василий Николаевич быстро вытащил его, второпях уронил, но тут же поднял и нажал кнопку ответа.

– Слушаю тебя, Игорь.

– Не догнали?

– Еще гонимся… А ты откуда знаешь?

– Я это все на мониторе вижу. Телефон движется медленно по селу. А вы на повороте дороги стоите. Рекомендую вам в село ехать.

– Спасибо, Игорь. В село приедем – я тебе позвоню.

– Жду. Из кабинета не выхожу, разве что в туалет сейчас сбегаю, пять минут. А то я чаю перепил…

– Договорились. К машине!

На сей раз в машине вшестером рассаживались почему-то дольше. Видимо, каждый желал себе выкроить побольше удобства. Старший следователь уселся на колени к лейтенанту Громорохову. Так и поехали.

До села было уже недалеко. Только на подъезде к первой улице водитель внезапно затормозил.

– Ты чего? – спросил Одуванчиков.

– Там след. Микроавтобуса. В лес сворачивает.

– Где? – зазвучали голоса с заднего сиденья.

Открылась левая дверца, и первым «уазик» покинул полковник Вострицын с фонариком в одной руке и пистолетом в другой. Стал светить на обочину, рассматривая что-то в траве.

– Что там, товарищ полковник? – выйдя из «уазика», спросил командир разведроты.

– След протектора. Свежий. Трава только-только выпрямляться начала. След резины похож на наш. Жалко, что водителя мы с собой не взяли, он бы свою резину определил.

Подошел ближе водитель спецназа. Присмотрелся.

– По крайней мере, резина новая, как у вас, – сделал он заключение.

Василий Николаевич вытащил телефон, набрал номер Исмаэляна и сразу включил громкоговоритель, чтобы слышали все. Игорь ответил сразу.

– Значит, ситуация такая. Телефон находится на территории двора дома Бацаевых. Но сигнал очень слабый. Я с такой ситуацией однажды уже сталкивался… Дай бог памяти… Точно! Тогда бандит прятался в железобетонном подвале. Бетон и арматура сильно экранируют. Здесь, похоже, то же самое. Человек с телефоном прячется в каком-то подвале. Только учти, я не сказал, что это эмир. Волк может быть с этим человеком, а может быть и где-нибудь в другом месте.

– Я понял, Игорь. Но у нас тут некоторые сложности возникли. Мы нашли след микроавтобуса, на котором бандиты уехали. Он ведет в лес. Не можешь посмотреть весь путь телефона?

– Никаких проблем. Значит, от дороги в село в сторону леса?

– Да, неподалеку от первой сельской улицы.

– У тебя планшет с собой?

– В машине лежит.

– Отправляю тебе карту с маршрутом телефона. Лови.

Капитан Одуванчиков достал из машины свой командирский планшет.

– Ловлю. Отправляй… Готово. Есть карта.

Маршрут телефона выглядел довольно странно. Микроавтобус, в котором его везли, похоже, сильно вилял. Вилять он начал сразу после того, как выехал с дороги.

– Что он такие кренделя выписывает?.. – обратился непонятно к кому полковник.

– А как иначе через лес проедешь? Между деревьями ведь ехать приходится. Да еще и в темноте, – оценил странный маршрут водитель «уазика» спецназа. – От фар в лесу толку мало. Что по бокам, все равно не видно. Мне вообще сдается, что они искали место, где можно спрятать машину.

– Ну, тогда поехали искать обладателя телефона, – решил полковник Вострицын. – Нечего время терять. Ночь уже на дворе.

– А если они разделились? – проявил осторожность капитан Одуванчиков. – Двое в машине остались, а один пошел в дом Бацаевых.

– Какой им смысл разделяться? – возразил полковник. – И в дом мог пойти только Нариман. К машине мы до утра успеем вернуться. Пошли в дом.

Дом опять искали по планшету командира роты. Нашли без труда. «Уазик» поставили у ворот, подошли к калитке, позвонили и долго ждали, когда в доме кто-нибудь на звонок отреагирует. Но реакции никакой не было.

Капитан Одуванчиков хотел было позвонить еще раз, но старший лейтенант Скорогорохов, стоявший у командира роты за спиной, остановил его и приложил палец к губам:

– Т-с-с-с… Слушайте… – Капитан вместе с полковником прислушались и услышали легкий металлический звук.

– Где-то ворота открывают… – едва слышно прошептал капитан. – Похоже, гаражные.

Задвижка на гаражных воротах громко проворачивалась. Она, видимо, была плохо смазана, поэтому повизгивала. Это дало возможность спецназовцам военной разведки и группе захвата Следственного комитета рассредоточиться по бокам от ворот. Ворота наконец открылись, и человек за ними ругнулся, увидев стоящий впереди «уазик». По другую сторону стоял шикарный пикап «Мерседес-Бенц». Обладатель дорогого авто хотел выйти за ворота, но увидел сбоку людей при оружии. Он шагнул назад и попытался ворота закрыть, но сильные тренированные плечи уже надавили на створки с другой стороны.

– Мама! – позвал человек и тут же получил профессиональный удар в челюсть от розовощекого лейтенанта Саморукова.

Человек свалился прямо под колеса «Мерседеса». Два омоновца из группы захвата тут же заломили ему руки за спину и нацепили наручники.

Капитан Одуванчиков с полковником Вострицыным устремились к распахнутым воротам гаража. Два бойца из группы захвата бросились за ними. У ворот капитан с полковником притормозили.

– Ну что, Волк, ты сыт? Напился наконец-то крови? – услышали они из темноты гаража хриплый женский голос.

– О чем ты говоришь, мама? – спросил мужской голос.

– Я спрашиваю тебя, сыт ли ты, Волк, или все еще хочешь пролить чью-нибудь кровь?

– Ты же знаешь, мама, что волк никогда не бывает сыт. А попав в овчарню, он убивает всех овец, хотя уносит только одну. Я Волк, мама. И ты скоро будешь гордиться, что произвела меня на свет. Шамиль станет никем перед эмиром Волком.

– Не будет этого, Нариман, – ответила она.

– Ты не веришь в меня? Почему не будет?

– Потому что я убью тебя сейчас.

– Не посмеешь, мама. Я же твой сын!

– Посмею. Еще как посмею. И именно потому, что ты мой сын. Только я одна и посмею это сделать. Я уже готова. Отвернись лицом к стене.

– Зачем?

– Отвернись. Прошу тебя.

– Я привык любую опасность встречать с открытым лицом.

– Тебя же старая мать просит, отвернись!

– Стреляй! – вдруг крикнул Волк.

Капитан Одуванчиков понял, что эта команда не относится к матери эмира. Он заметил в темноте на уровне пола какое-то шевеление и дал туда очередь. Тут же включились подствольные фонари бойцов группы захвата, которые осветили люк подпола, куда попытался спуститься Волк. Полковник Вострицын успел вытащить из кармана гранату «Ф-1» и бросил ее, попав точно в люк.

Три бандитских тела вытащили из подвала гаража и переложили в кузов приехавшего грузовика. Ранее увезли на допрос старую Джавгарат и ее сына Омахана. Полковник Вострицын обещал капитану Одуванчикову, что против пожилой женщины не будет возбуждено уголовное дело, поскольку она, по сути, заманила эмира Волка в ловушку и, хотя грозилась убить его, все же не сделала ни одного выстрела. А что касается Омахана Бацаева, то тут полковник ограничился фразой:

– Посмотрим. Он же все-таки укрывал брата…