Форсайт

fb2
Лукьяненко Сергей

Людям порой снится прошлое. Иногда хорошее, иногда не очень…

Но что делать, если тебе начинает сниться будущее?

И в нем ничего хорошего нет совсем.

Серия «Книги Сергея Лукьяненко»

© С. Лукьяненко, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Форсайт

Глава первая

Больше всего в форсайте бесит ясность сознания и полнота ощущений.

Я был в комнате. Маленькой и темной от глухих плотных занавесей на окне. Пахло одновременно плесенью и пылью. Угадывались очертания шкафа, широкой кровати с бугрящимися одеялами, двух тумбочек, стула, заваленного скомканной одеждой.

Я тяжело дышал, стоя у дверей, вслушиваясь в тишину.

А тишина была мертвая, гробовая.

Меня зовут Никита, мне двадцать пять лет, я занимаюсь ценными бумагами, я абсолютно здоров. Так было, когда я несколько часов назад ложился спать.

Сейчас все несколько иначе, поскольку у меня форсайт.

Пошарив по стене, я нащупал выключатель, как можно мягче щелкнул клавишей. Свет не зажегся. При всей нелепости поступка он имел смысл: порой лампочки начинают светиться.

Не в этот раз.

Я тихо обошел кровать. Левая нога привычно ныла у щиколотки, я когда-то потянул связки. Слегка раздвинул шторы. Посмотрел наружу сквозь мутный лист тонкого пластика.

Улица была пуста, если не считать автомобилей, большей частью припаркованных вдоль обочин, иногда застывших посреди проезжей части. Некоторые проржавели в хлам, два были расплющены в цветные железные блины. Несколько машин стояли на удивление чистенькие и новенькие, словно только что приехали из салона.

Только боковые зеркала на всех были расколочены вдребезги.

Людей, конечно, не видно.

Над городом тяжелым куполом висели серо-багровые облака. Свет шел от них, нездоровый мрачный свет Мира После.

Я отпустил штору, оставив щель, и повернулся к кровати.

Там, как я и ожидал, лежали двое. Мужчина и, судя по длинным волосам, женщина. Тела давно мумифицировались, ссохлись, превратились в темных восковых кукол. На тумбочке стояла пустая бутылка из-под вина с осадком на дне, два грязных бокала и упаковка каких-то таблеток, которые пара запила вином, прежде чем обняться и навсегда уснуть.

Я нагнулся над стулом и принялся аккуратно рыться в одежде.

Подобные форсайты уже случались, и я знал, что ничего ценного там не найду. Я просто собирался с духом. Была одна хитрость, на которую не все решаются, но я уже кое-чему научился.

Шкаф!

Это может быть опасно, поэтому многие туда даже не заглядывают. А ведь зря. Зачем рыться в одежде, которую люди сняли, прежде чем покончить с собой, потом открывать тумбочки, где нашлась лишь упаковка презервативов, какие-то подсохшие крема и детектив Дарьи Донцовой, когда в комнате стоит огромный шкаф?

Допустим, мне не нужна одежда, но чистое белье, носки… мало ли что может оказаться в шкафу?

Оружие, там может быть оружие.

Или еда.

Или бутылка алкоголя.

Некоторые люди хранят хорошее спиртное в платяном шкафу. Я в этом абсолютно убежден. Там стоит большая деревянная коробка. А в ней – какой-нибудь редкий старый виски. И еще коньяк. И канистра со спиртом. Крепкий алкоголь – это ведь не только и не столько для того, чтобы напиться. Он годится для самых разных целей.

Я закончил проверять тумбочки. Спрятал в карман упаковку презервативов, это тоже многофункциональная вещь, почти как спирт. И посмотрел на шкаф.

К сожалению, имелись серьезные причины не открывать его…

Ну же!

Главное – первый шаг.

Я напрягся. Сделал шаг, через силу, как будто в воде. Через мгновение сопротивление отпустило, тело покорилось и стало слушаться. Я подошел к шкафу. Помедлил. И потянул на себя дверцу.

В полутьме блеснуло большое зеркало на задней стороне двери. Не просто шкаф, а шифоньер, опасения оправдались! К счастью, я был готов и сразу же отвел глаза, мельком успев заметить свое небритое исхудавшее лицо и одежду серо-зеленой камуфляжной расцветки.

Искушение внимательно себя разглядеть было велико, но некоторым искушениям не стоит поддаваться.

Я стал быстро выдвигать ящики, выбрасывая из них на пол одежду. Женские трусики и маечки, полотенца, свитера, пачка денег, шкатулка с драгоценностями – все было безжалостно выброшено.

А вот пошли и мужские ящики.

Из одного я достал упаковку новых носков и вскрытый пакет трусов. Мельком глянул размер и тоже отложил вместе с носками. Быстро перебрал рубашки и взял одну, слегка ношенную, но из хорошего плотного хлопка.

Потом заглянул в низ шифоньера.

Там действительно стояла картонная коробка с коньяком «Мартель».

Надо же!

Я снял с плеч тощий рюкзак, сложил туда чистое белье, рубашку и бутылку, достав ее из коробки. Снова набросил рюкзак на плечи.

И увидел, самым краем глаза, как в зеркале что-то мелькнуло.

Что-то большое, неуклюжее, мерцающее, словно подсвеченное фонариком.

Не повезло…

Оборачиваться я даже не пытался. Вместо этого выдернул из ножен на поясе здоровенный нож из темного металла и несколькими ударами вслепую разбил зеркало, после чего захлопнул дверцу шифоньера.

Прислонился к шкафу, качая головой. Стукнул по дверце кулаком, злясь на самого себя. Хрустнул осколок зеркала, застрявший в двери.

Разумеется, в форсайте имелась причина не заглядывать в шифоньеры.

Нож в ножны. К дверям. Через прихожую (зеркало у дверей было кем-то разбито до меня). В открытую дверь, в подъезд, вниз. Пятый этаж – я знал, хоть и не помнил, как поднимался.

Ненавижу форсайты! Самым мерзким был третий, но и этот набирал обороты.

Я вышел из подъезда в красно-серый сумрак. Было прохладно, но при этом как-то неожиданно сперто, словно воздух на улице застоялся. Быстро оглядевшись, я пошел к перекрестку. Там, вдали, виднелась большая красная буква «М» – не светящаяся, конечно, но безошибочно узнаваемая.

Собираюсь спуститься в метро? Или просто пройду мимо?

Не факт, что я это узнаю.

Но попробовать стоило.

Я прошел вдоль двух высоких многоэтажных домов (увы, ни номеров, ни табличек с названием улицы на них не было). Стекла, конечно, выбиты, кое-где окна заколотили фанерой, затянули пленкой или вставили полупрозрачные пластиковые листы. Под самой крышей вызывающе отсвечивали красным несколько окон с рифленым стеклом. Большая ценность, насколько я понимаю.

У крайнего подъезда я увидел табуретку, на ней сидела девочка-подросток в ослепительно-белом платье до колен и лакированных великоватых босоножках (на всякий случай я отвел от них взгляд). Перед ней на асфальте стоял стакан из мутного стекла с горящим огарком свечи внутри. Девочка молча и сосредоточенно провожала меня взглядом. Лицо у нее было неестественно спокойным, волосы уложены, кажется, даже губы и глаза слегка подкрашены.

Как ей не холодно-то?

Я прошел мимо. В Мире После не особо принято с кем-то общаться. Теперь впереди был сквер – деревья с голыми, мертвыми, будто зимой, ветками, редкие павильоны.

«М» приближалась. Хоть бы название станции увидеть или получше рассмотреть павильон метро!

Потом позади бухнуло.

Я обернулся, уже зная, что увижу.

На полпути между мной и подъездом, где сидела девочка, в облаке пыли стоял зверь.

Больше всего он походил на волка размером с лошадь. Мех на шее и загривке топорщился пышной гривой – так в старину в Европе рисовали львов.

Глаза зверя мерцали красным. Он медленно поворачивал голову – то ко мне, то к девочке на табуретке. Пыль медленно оседала.

Сейчас зверь примет решение и прыжками умчится к подъезду. Девочка беззащитнее, чем я, и, наверное, должна быть вкуснее. Хищники всегда предпочтут напасть на слабую добычу.

А я побегу вперед и постараюсь нырнуть в метро…

Волк тряхнул гривой. И пошел в мою сторону. Вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее, молча и неотвратимо.

Черт!

Не стоило все же лезть в шкаф!

Я побежал, стараясь не замечать боли в ноге. Быстро, отчаянно, понимая, что не успею добраться до метро, а если и успею, там не укрыться. Кроме меня и странной девочки, никого на улице не было. Я бежал вдоль разбитых витрин одноэтажного павильона, обшитого серым металлическим сайдингом, раньше тут размещались какие-то магазины. Местами витрины были заколочены досками и фанерой, местами зияли пустотой, но прятаться там было самоубийством. Словно залезть в кормушку и закричать: «Кушать подано!»

Волк прыгнул, сократив дистанцию наполовину, я понял, что он играет и способен догнать меня в один миг.

Зачем я полез в шифоньер? За бельем и выпивкой?

Хоть бы переоделся и выпил, умер бы в чистых трусах и пьяным!

В разбитых витринах вдруг возник человеческий силуэт. Я увидел парня лет двадцати, плотного, высокого, в круглых очках, в яркой футболке и джинсах. В руках у парня была здоровенная дура, некоторыми по недоразумению называемая автоматом – пулемет Ferfrans HVLAR. Такая темно-серая хреновина, вся какая-то решетчатая, будто из конструктора собранная, а внизу под ней торчит тяжеленный круглый магазин.

Увидеть в родных московских пейзажах творение американских оружейников было так неожиданно, а появление молодого здоровяка с десятикилограммовым пулеметом в руках так внезапно, что я запнулся и упал.

В тот же миг юноша начал стрелять.

Не в меня.

Я знал, что HVLAR имеет хитрую систему погашения отдачи, благодаря которой из него реально можно стрелять даже с одной руки. И все-таки это выглядело удивительно.

Большая часть пуль, конечно, прошла мимо, в основном у меня над головой. Но и волку-переростку досталось. Он впервые издал звук, смесь рычания и визга, крутанулся на месте, задев меня по бедру хвостом. Удар был будто дубиной!

Парень захохотал и перестал стрелять.

Зря.

Волк собрался, сжался пружиной – и прыгнул, сбивая стрелка с ног. В последний миг тот успел снова нажать на спуск, выстрелы глухо застучали из-под придавившей парня туши, волк издал глухой рык, задергался, распластался на стрелке.

Я поднялся, достал нож. Постоял, глядя на неподвижное тело юноши, придавленное неподвижным зверем. Из-под туши торчал оружейный ствол. Тоже неподвижный, разумеется, из него только легкий дымок шел. На землю обильно текло красное, в багровом сумраке выглядящее черным.

Плохо.

Осторожно подойдя, я потянул пулемет, стоя так, чтобы меня не задело, если спуск зацепится и оружие выстрелит.

Только когда пулемет оказался у меня в руках, я почувствовал себя чуть спокойнее. С трудом, но все-таки сообразил, как перевести «хвлар» на одиночную стрельбу. Прицелился в голову зверя и выстрелил в упор.

Брызнуло темной кровью, белыми осколками кости и чем-то блестящим, не то металлическим, не то стеклянным. Волк не шевелился.

Я едва смог стащить его голову с лица парня. Впрочем, спешить нужды не было, шею тварь разорвала начисто, до позвоночника.

Но все-таки я выволок его из-под волка. Он был весь в крови, окончательно и бесповоротно мертвый. Зверь не только разодрал лицо и горло, он еще перекусил ему правую руку по локоть, та так и осталась висеть, не то вцепившись в шерсть, не то запутавшись в ней пальцами.

Как ни странно, очки стрелка не разбились, только слетели в грязь. Я с любопытством повертел их. Антибликовые линзы, понятно, иные носить самоубийство. Достал ведь где-то… Я положил очки ему на грудь.

Где же ты добыл такую пушку, паренек? И чего хотел – спасти меня? Или просто сдали нервы?

Я осторожно обшарил тело, стараясь не слишком выпачкаться и невольно отметив, как профессионально проверяю карманы.

И, к своему удивлению, нашел мобильный телефон с небликующей защитной пленкой на экране. Он даже оказался заряжен. Индикатор сети, конечно, ничего не показывал, вход запаролен, я был вознагражден лишь заставкой с фотографией какой-то немолодой женщины. Мать? Я помахал телефоном перед искромсанным и окровавленным лицом парня, но телефон отказался узнавать хозяина в таком состоянии. Я уже собрался положить телефон парню на грудь и уйти, но передумал и вынул его из чехла.

На обороте корпуса обнаружилась гравировка: «Верните за вознаграждение». И номер телефона.

Не Бог весть что, но я постарался запомнить.

Встал, взял пулемет поудобнее. Все-таки он был тяжеленный как сволочь, даже если у него слабая отдача, много с таким не побегаешь.

Но я сейчас бегать не собирался. Надо было проверить павильон, откуда появился парень. Возможно, там есть патроны. А может, и еще что-то…

И тут форсайт кончился. Неожиданно рано.

Открыв глаза, я втянул воздух. Ощущение – словно минуту не дышал. Так всегда бывает.

Все тело покрывал липкий холодный пот, руки чуть тряслись. Это тоже дело обычное. Медленно спустив ноги с кровати, я нашарил тапочки, взял с тумбочки мобильник. Шесть утра.

Пожалуй, ложиться досыпать уже поздно.

Открыв список номеров, я вбил в него тот, который только что увидел на телефоне погибшего парня. Звонить сейчас было бы свинством. Впрочем, звонить в любом случае глупо.

Но все-таки хотелось сохранить номер. Нечасто удается протянуть мостик из форсайта в реальность.

Подойдя к окну, я скрутил вверх рулонную штору. Приоткрыл окно, впуская холодный воздух.

Москва как Москва. Обычная зимняя Москва, обычный старый спальный район Соколиной горы. Небо серое, но без багрового свечения. Слегка сыплет снежок. Отъехала от соседнего дома машина, неторопливо и тихо. Во многих окнах уже зажегся свет.

Никакого апокалипсиса.

Пока никакого.

– Задолбало… – сказал я с чувством и пошел мыться.

Кафельная плитка над ванной кое-где отстала, и щели жадно впитывали брызги воды из душа. Плевать. Квартира съемная, сейчас мало кто покупает квартиры, ремонт тоже делать не спешат. Строители, впрочем, не бедствуют, работы у них много.

Зеркало над раковиной было перевернуто к стене. Выбрасывать я его не стал, само по себе оно не опасно.

Я стоял под щедро выкрученной струей воды и вспоминал свое отражение в форсайте. Мое отражение, никаких сомнений. Обросший, небритый, с серыми тенями под глазами, но это был я. Возраст не понять. То ли двадцать пять, как сейчас, то ли сорок. Есть в жизни мужчины такой период, когда он почти не меняется. У женщин он тоже имеется, только длится дольше.

Частота форсайтов, как всем известно, зависит от интенсивности происходящих в них событий. Первый мой форсайт был выматывающим и долгим, контролировать события я не умел, пять или шесть часов брел по туннелю метро, но ровно ничего интересного не случилось. Повторился форсайт лишь через два месяца.

Сегодня произошло столько всего, что новый форсайт впору было ждать следующей ночью.

Выйдя из душа, я понюхал полотенце и решил, что еще раз вытереться им можно. Натянул трусы, брызнул дезодорантом подмышки и прошел на кухню. Там было зябко, в окно сифонило, но одеваться не хотелось. Включил телевизор, стоящий на холодильнике, разбил на сковородку пару яиц, заварил чай.

В новостях было все то же, что год, два или пять назад. Шли горячие, холодные, торговые, гибридные и психологические войны. Большие страны ругались, упрекали друг друга в коварстве и непорядочности, малые пыжились и надували щеки, Китай сообщал о спокойствии и успехах в Поднебесной. Что-то дорожало, а что-то дешевело, торжественно открыли новую станцию метро, с космодрома «Восточный» запустили спутник…

Вот только лица у дикторов были неискренние, будто они думали о чем-то своем.

– В Москве открылась Всероссийская конференция по проблеме форсайта, – сообщила диктор, чуть оживившись. – Наш специальный корреспондент…

Я снял с огня сковородку, поставил перед собой на деревянную разделочную доску и сделал звук погромче.

Корреспондент, совсем молодой и бойкий, вел репортаж не то из Академии наук, не то из МГУ, я пропустил это мимо сознания. Бородатый, аскетичного вида футуролог, обозначенный как «научный руководитель Федерального центра по изучению форсайта», снисходительно смотрел на журналиста, явно получая удовольствие от интервью. Не такой уж старый, лет сорока. Небось, со связями, раз на такую сладкую должность пристроился.

– Всех наших зрителей интересует, что такое форсайт? – спросил корреспондент. – Особенно тех, кто его испытывает, конечно же. У науки есть ответы?

– У науки очень много ответов, – сказал футуролог неспешно. – Но есть факты, а есть догадки. Каковы факты?

– Да-да, каковы? – не удержался журналист.

– Уже почти год, точнее, одиннадцать с половиной месяцев, около пяти процентов людей на Земле периодически видят кошмарные сны, – начал футуролог. – Сны разнятся по содержанию, но имеют несомненный общий момент – постапокалиптическое будущее. Находясь в форсайте, человек воспринимает происходящее как очень яркий, предельно реалистичный сон.

Усмехнувшись, я глотнул чая.

Да-да, форсайт похож на реалистичный сон. А огонек зажигалки похож на пламя газовой горелки.

Наберут же идиотов по блату на государственные хлеба…

– Так что же это? Ведь форсайт – это от английского foresight, «предвиденье»? Людям снятся грядущие катаклизмы?

– В моей профессии принято говорить о будущем, – снисходительно улыбнулся футуролог. – Но я вас уверяю, тут речи о предвидении не идет.

– Почему?

– Люди, переживающие форсайт, ощущают себя приблизительно в своем настоящем возрасте. Значит, если бы речь шла о ядерной войне или иной глобальной катастрофе, то мир не успел бы измениться кардинально. Облака, разрушения – возможно. Но чудовищные животные?

– Мутация? – предположил журналист.

– О, это так быстро не происходит. – Футуролог покачал головой. – У нас есть целая группа биологов, они вчера делали интересный доклад…

Я вытер тарелку куском хлеба, отправил его в рот и налил еще чая. Футуролог явно готов был говорить хоть час, но журналиста поджимало время. С требовательной интонацией он опять ткнул микрофон под нос ученого.

– Так что же такое форсайт? Бояться нам или нет?

– Бояться не надо! Форсайт, по наиболее обоснованному мнению, является феноменом психики, вызванным ростом международной напряженности и стрессом современных горожан.

Я громко расхохотался. А футуролог продолжал:

– Даже в Средние века случались психические эпидемии, которые охватывали всю Европу! Люди начинали видеть повсюду ведьм, заниматься самобичеванием. Вспомним эпидемию пляски Святого Вита в Германии, тарантизм в Испании, кликушество в России. А мы живем в мире архетипов, в мире быстрого обмена информацией, поэтому нет ничего удивительного в выравнивании кошмаров, обретении ими неких общих черт и признаков…

– Бояться – не надо! – торжественно сказал журналист в камеру. – А вот задуматься, правильно ли мы живем, – стоит!

– Балбес, – сказал я с чувством.

Мне стало понятно, что ни футуролог, ни журналист сами форсайта никогда не испытывали.

– А вот изучение этого удивительного феномена дело важное, – продолжал журналист. – Конференция выплачивает значительные суммы за документированный рассказ о пережитом форсайте. Мейл и телефоны вы видите на своих экранах…

– Уже бегу, – пообещал я, отводя взгляд.

Чем бы ни был форсайт, но большинство людей считает, что это сон из будущего. Значит, те, кто его видят, в будущем существуют.

А остальные – нет.

Что не способствует симпатии к испытывающим форсайты.

Выключив телевизор, я пошел одеваться.

Может быть, катаклизм, снящийся пяти процентам людей, должен случиться завтра. А может быть, через десять лет.

Это никак не отменяет необходимости есть, одеваться, платить за квартиру.

Я знал немало людей, чья жизнь радикально изменилась с приходом форсайта. Некоторые бросали работу, уходили в религию, в запои, в бесконечные сексуальные похождения, уезжали в другие страны или в российскую глубинку. Другие, напротив, начинали готовиться – занимались спортом, читали пособия по выживанию, покупали оружие и ходили в тиры, избавлялись от всего блестящего и отражающего в домах.

Самое странное, что это никак не зависело от того, испытывает человек форсайт или нет. Одни готовились к уже увиденному мрачному будущему, другие надеялись, что их судьба изменится. Какие-то основания к этому были, время от времени кто-то заявлял, что неожиданно начал видеть форсайт после того, как переехал из Москвы в глухую сибирскую деревушку, или после того, как прошел курс стрелковой подготовки. Вот только правда это или нет, закономерность или случайность, сказать никто не мог. По моему мнению, все это было вранье. Каждый, кто объявлял, что у него начались форсайты после переезда в какую-нибудь «Общину будущего», покупки «легендарного ножа против монстров» или прохождения «тренинга для выживания После», на самом деле зарабатывал на этом деньги.

Я относил себя к той золотой середине, которая старалась избегать резких действий. Расстался с подругой, с которой прожил два года, но чувства уже угасали, и форсайт послужил последним толчком. Мы даже задумывались о том, чтобы родить ребенка – возможно, это бы придало что-то новое нашим отношениям. Но заводить детей в ожидании апокалипсиса? Мы перестали обсуждать эту тему, она развеялась сама собой. А вслед за нею и отношения.

Тем более что у подруги форсайты не начались.

Я стал заниматься дзюдо, регулярно ходить в бассейн и качаться дома, но иллюзий по поводу своих бойцовских качеств не строил. Изучал разные виды оружия и навыки выживания. Получил охотничий билет и купил приличную двустволку, время от времени выезжал на стрельбище и честно отстреливал полсотни патронов. Но то, что я видел во время форсайта, не слишком-то позволяло надеяться на огнестрельное оружие.

Работу я тоже не бросил.

С девяти утра до половины первого я просидел перед компьютером. Индексы, цены, курсы валют. Есть, конечно, всяческие нейросети, которые отслеживают показатели и дают свои прогнозы, но все давно уже убедились, что без участия человека результат получается средний. Так что моя работа оставалась востребованной. Венчурный аналитик в крепком, но не слишком уж большом венчурном фонде – не лучшая профессия, если впереди конец света. Верно?

Впрочем, если судить по финансовому рынку, никакого конца света не предвиделось. Большие деньги игнорировали сны, даже массовые и кошмарные.

В половине первого компьютер засбоил и ушел в сэйф-мод. Дело обычное, обновления к системе в последний год выпускали второпях и сырыми. Пока компьютер перегружался, я откинулся в кресле и посидел, глядя в потолок. Перегородки из зеркального стекла, делившие рабочий зал на клетушки, раздражали. До собственного кабинета я еще не дорос и, вполне вероятно, дорасти не успею.

Я вспоминал Мир После, где зеркала были смертельно опасны.

Если все пойдет как обычно, то этой ночью форсайт продолжится – слишком уж высок накал эмоций.

Достав телефон, я открыл контакты, посмотрел на номер, обозначенный предельно просто: «ХЗ».

Искушение было слишком велико.

Я нажал вызов.

Гудок… второй… третий…

И ломающийся тонкий голос:

– Алло?

Я вздрогнул. Тот, кого я видел в форсайте, был не старше двадцати. Тот, кто ответил на вызов, вряд ли достиг пятнадцати.

Стоило сообразить, что сейчас владелец телефона на несколько лет моложе.

Значит, до событий, которые я видел, примерно пять-шесть лет.

– Борис? – спросил я наугад.

– Нет, это Миша, – ответили настороженно.

– Извините, номером ошибся, – пробормотал я.

– Это вы? – внезапно спросил подросток.

Я замолчал. Меня вдруг пробил озноб.

– Это вы… были… у метро? – тщательно подбирая слова, продолжил Миша.

– У меня машина, я на метро не езжу, – зачем-то соврал я. – Говорю же, номер спутал!

Подросток помолчал. Потом поинтересовался:

– А чего трубку не бросаете?

Я молчал.

– Что там со мной дальше было?

Я нажал отбой. Положил трубку на стол.

Блин, надо было сразу связь прервать…

Телефон зазвонил.

Я сбросил вызов.

Черт.

Черт, черт, черт!

Телефон больше не звонил. Я смотрел на него, кусая губы.

Впрочем, разве что-то случилось?

Скорее всего, пацан побоится перезванивать.

Ну если даже и перезвонит? Что с того? Через несколько лет в мире произойдет непонятная катастрофа, города будут разрушены, небо затянут светящиеся красные облака, чудовищные звери примутся рыскать по улицам. Хорошо, допустим, что так все и будет.

Но я никого не убивал, даже в Мире После. И не подставлял.

Юноша с пулеметом сам сглупил.

Минут пять я просидел, слушая, как коллеги потихоньку встают и выходят на обед.

Потом и сам отправился за ними.

Я перекусил в кафешке рядом с офисным зданием. Взял порцию блинов с мясом, гороховый супчик и зеленый чай.

Короткий дурацкий разговор медленно отпускал.

Ничего не случилось.

Застегнув куртку на пуговицы, я пренебрег молнией: до входа в офис идти было меньше минуты. Вышел из кафешки и быстрым шагом двинулся к стеклянным дверям. В башню делового центра стекались возвращающиеся с обеда сотрудники и посетители; в отдалении, под козырьком, мрачно курили немногочисленные работники, отвергшие ЗОЖ.

У входа топтался пухлый мальчишка лет четырнадцати, в круглых очках с толстыми стеклами. На мальчишке было длинное черное пальто до колен и грязные берцы, шапку он не носил.

В отличие от голоса, внешность была узнаваема.

Сердце тревожно зачастило. Я отвел взгляд от пацана и ускорил шаги.

– Я Миша. Я вас узнал, – сказал мальчишка вслед. – Вы совсем не изменились.

Я выдохнул. Остановился. Помедлил и подошел к пацану, чью смерть наблюдал этой ночью. Спросил:

– Чего ты хочешь?

– Вы Никита. Работаете тут. Я вас по номеру телефона пробил… – начал пацан.

– Догадался, не дурак. Чего ты хочешь?

– Расскажите, что там дальше было?

Вздохнув, я посмотрел на часы.

– Пошли в кафе. У тебя пятнадцать минут, потом я должен быть на работе.

– Когда-нибудь я вам жизнь спасу, – дерзко напомнил мальчик.

Я не нашелся, что ответить. Это было правдой.

Глава вторая

Столик даже не успели убрать, я взял два стакана апельсинового сока и уселся напротив подростка. Развел руками. Спросил, понизив голос:

– Ну?

– Варг прыгнул на меня, что дальше было?

– Варг?

– Я так их зову.

Я пожал плечами. Почему бы и нет?

– Варг вырвал тебе горло.

Парнишка поморщился.

– И сожрал пол-лица, – беспощадно добавил я. – Извини.

Надо отдать должное, Миша воспринял новость мужественно. Кивнул.

– Спасибо. Зря я прекратил стрелять. Пулемет вернете?

– Зря, – согласился я. Допил сок, встал: – А пулемет тебе теперь не пригодится… И не надо больше звонить! То, что мы встретились в форсайте, ничего не значит. В следующий раз не повезет мне, и кошмары кончатся… Спортом бы тебе заняться, нет?

– Не помогает, – хладнокровно ответил Миша. – Обмен веществ такой… А что вы умеете?

Я, не отвечая, вышел, оставив подростка наедине с полным стаканом. Сок тут делали вкусный, из хороших апельсинов, надеюсь, Миша его выпьет.

Что ж, разговор прошел легче, чем я опасался.

Через час мне удалось выкинуть встречу из головы и сосредоточиться на работе. Шли вверх акции строительных и оружейных компаний, дорожало продовольствие – это понятно. А вот почему растут дома моды и производители люксовых брендов?

Люди хотят роскоши перед концом света?

Или не верят в него?

Я считал, что все чуть сложнее. Люди верят, но не хотят верить. Поэтому они упрямо ведут прежнюю жизнь, но при этом не заботятся о будущем, подозревая, что его не случится. Так разоряющийся бизнесмен продолжает летать первым классом, отдыхать на лучших курортах и покупать жене и любовницам бриллианты – утешая себя тем, что сделать все равно ничего уже невозможно.

Прав я был или нет, но этот подход работал, доходность фонда росла. Я регулярно получал свои бонусы и через год-другой мог рассчитывать на личный кабинет, а еще через пару – на статус младшего партнера.

В конце концов, теперь я был почти уверен, что до конца света – лет пять-шесть. Успею сделать карьеру.

Черт, надо было спросить мальчишку, может быть, он знает точную дату!

Потому что с датами было странно. Некоторые утверждали, что происходящие в форсайте события случатся через год. Другие настаивали на трех годах. Кто-то говорил даже о десяти.

Может быть, правы все одновременно? Конец света случится через год, а потом выжившие станут блуждать под тусклым красным небом, уже не заботясь о времени?

С одной стороны, это радовало, словно известие о доказанной жизни после смерти. С другой – уж больно эта жизнь напоминала ад…

По пути я зашел в «Пятерочку», купил готовый ужин: замороженные котлеты с пюре и бутылку пива. Дома разогрел «котлеты натуральные из настоящей мраморной говядины», которые, несмотря на слишком рекламное название, оказались приличными. А вот пиво было никакое, вода водой.

Или просто не хотелось пить?

На всякий случай я поставил открытую бутылку в холодильник. Посидел перед телевизором, мрачно посмотрел середину старой комедии из тех времен, когда слово «форсайт» ничего тревожного не значило.

Потом выключил телевизор, проглотил несколько таблеток валерьянки. Форсайт не зависел от выпивки, снотворного, усталости. Он либо приходил во сне, либо нет.

Я лег в кровать, полежал с закрытыми глазами. Подумал, что, вполне возможно, ничего страшного сегодня не случится.

И неожиданно легко уснул.

Форсайт застал меня за едой.

Сна как не бывало, зато очень хотелось есть – чем я и занимался, зачерпывая ложкой фасоль из жестяной банки. Видимо, все время после спасения от варга я отсыпался, а теперь решил пообедать.

А где я, кстати?

В Мире После свои законы. Можно отдаться на волю форсайта и просто наблюдать происходящее. Или сосредоточиться и перехватить управление телом. Говорят, что некоторые так и остаются в роли зрителей. То ли не могут начать действовать, то ли не хотят, боятся, предпочитают довериться себе в будущем.

Я с первого раза чувствовал, что могу управлять телом. Но решил сразу не вмешиваться, два или три форсайта лишь наблюдал за происходящим. Это оказалось крайне полезным: я понял, какую воду можно пить, узнал про опасность зеркальных поверхностей, освоил правила общения – они вообще-то нехитрые.

Да и сейчас первую минуту стараюсь не вмешиваться в форсайт.

Я ел.

Банка была целая и выглядела новенькой, будто только с полки магазина. Сколько же времени прошло с момента катаклизма? Месяц, год, пять лет? Казалось бы, простой вопрос, но за все мои форсайты я так и не смог этого понять. На дороге могли стоять рядом сверкающая чистенькая «тойота» (только зеркала разбиты и стекла опущены) и начисто сгнивший «мерседес». В магазине на полке я как-то обнаружил сгущенку, превратившуюся внутри банки в окаменелый комок, и съедобные чипсы в пакете.

Впрочем, может быть, это больше говорит о чипсах, чем о тайнах мироздания?

На самом деле странностей было куда больше.

Вот, допустим, сейчас. Я сидел на стуле в небольшом магазинчике, из разряда «пешей доступности». Обычно они принадлежат каким-то крупным сетям, но хватает и частных. Тот, в котором я находился, судя по всему, к сетям не принадлежал. На полках чего только ни стояло: упаковки туалетной бумаги и коробки со стиральным порошком, консервы и бутылки с минералкой, и пачки офисной бумаги. Из широких окон аккуратно убраны стеклопакеты, вместо них вставлены деревянные щиты.

Но это как раз не странно.

А вот то, что из-под потолка светит лампочка – ярким, чистым светом, как это объяснить? Аккумулятор, генератор? Да не верю!

Встречал я замусоренные, загаженные подъезды с пустыми квартирами, где на каком-то этаже был свет, а на другом, вопреки всякой логике, из крана текла вода.

Иногда даже холодная и горячая.

В помещении, кстати, довольно тепло – неужели работает отопление?

Стул мой стоял за прилавком, в укромном уголке. В углу помещения была кровать – металлическая, как из старого кино, только вместо железной сетки на ней лежал нормальный матрас, сверху простыня, одеяло, подушка. Рядом стоял мой рюкзак, ощутимо наполнившийся. Но спал я, видимо, под прилавком, посчитал, что это безопаснее: там были набросаны одеяла. Тяжеленный пулемет лежал на стойке.

Эх, Миша-Миша! Что ж ты перестал стрелять? Ведь выживал как-то все эти годы после апокалипсиса…

Мое тело аккуратно выскребло банку и отправило в рот последние пол-ложки фасоли. Я решил, что этого достаточно для знакомства с обстановкой, выдохнул – и встал.

Сработало.

Интересно, что я испытаю в будущем, когда мой разум заполнит мое же сознание из прошлого? Спокойно отключусь, помня, что сейчас произойдет? Или начну злиться и паниковать, понимая, что, когда-то перехватив управление, наделал глупостей?

Бесполезно гадать. В форсайте надо выживать, а не предаваться пустым размышлениям.

Взяв HVLAR (днем я порылся в сети, посмотрел видеоролики и более-менее разобрался, как с ним обращаться), я с пулеметом в руках обошел магазинчик. Сразу же увидел большой масляный обогреватель, потрогал – и отдернул руку. Горячий! При этом провод не был воткнут в розетку. Хорошая вещь, жаль, что скорее всего только тут и работает.

Полки были забиты вещами, видимо, что-то Миша сюда притащил из других мест. Я прошелся, изучая.

Неплохой выбор товаров. И опять некоторые вещи испортились по совершенно непонятному принципу: стопка хлопковых кухонных полотенец вся истлела, а рядом лежат прихватки и рукавицы с тем же узором, из такой же ткани, совершенно целенькие. Зачем Миша хранит порченые вещи?

Пожалуй, тут можно провести несколько дней, отдыхая и отъедаясь. Без полотенец я как-нибудь проживу. Вон, несколько блоков бумажных имеется, если уж срочно потребуется вытереть руки.

Интересно, в будущем я тоже решил тут отсидеться?

Но все-таки надо понять, где именно «тут». Вообще-то догадка у меня была – тот самый ряд магазинчиков с заколоченными окнами, возле которых варг убил юношу.

Видимо, после окончания форсайта я из будущего обследовал окрестности, нашел укрытие паренька и решил там отдохнуть. Спасибо тебе, Миша, ты славный парень, пушка у тебя зачетная и все такое…

– Пулемет вернете?

Я вздрогнул, повернулся и поднял ствол «хвлара», неожиданно показавшегося легким, как игрушка.

В углу магазина обнаружилась дверь, теперь приоткрытая. В проеме стоял очкастый юноша. Футболка, которая и в прошлый раз мне показалась чересчур яркой, с какими-то разноцветными ромбами и загогулинами, теперь сделалась совсем уж кричащей – за счет темных пятен крови. Оружия у парня не было, а руки он предусмотрительно держал поднятыми вверх.

– Миша? – глупо спросил я.

– Между прочим – Михаил, – ответил парень с достоинством. И вдруг, подмигнув мне, добавил: – А вы почти не изменились, Никита!

– С какого момента?

– Ну, со вчера, – сказал Михаил. – Когда я к вам в офис приходил.

Вот тут до меня дошло окончательно.

– Тоже в форсайте? – спросил я и опустил ствол пулемета.

Парень кивнул. Спросил:

– Так отдадите?

– Почему ты живой?

– Можно, подойду?

Я кивнул.

Миша подошел ближе, попав в круг света под единственной лампочкой, и повернул голову.

Теперь я разглядел бесформенное багровое пятно на всю шею. На лице, там, где его разодрал варг, тоже были красные пятна, но послабее.

– У меня такая особенность, – сказал он с гордостью. – Я оживаю.

– Регенерируешь? – уточнил я.

У многих людей в форсайте появлялись странные умения. Но про такую, как у Миши, я не слышал.

Миша пожал плечами.

– А фиг его знает. Наверное. Все красное и чешется. Потом проходит. Мне однажды руки отрубили, они отросли… Вы пулемет вернете?

Он помахал руками, словно в доказательство.

– Пусть пока полежит. – Я опустил пулемет на стойку. – Пойми правильно, я не претендую. Уйду – заберешь.

Михаил безропотно кивнул.

– Ладно. Да я в вас стрелять не собираюсь. Я вообще вас спас! Вам повезло, что я был в форсайте.

– Почему?

– А кто его знает – тот я, который в этом времени живет, стал бы спасать? Слушайте, можно пожрать?

– Ешь сколько влезет. – Я кивнул на полки. И добавил, не удержавшись: – Но тебе бы похудеть не мешало.

– Не могу. – Миша вздохнул, подошел к полкам, взял пакет с быстро готовящейся лапшой. Разорвал и стал есть прямо так, сухую. – Мне надо иметь запас массы, понимаете? Я когда оживаю, то худею.

Сейчас я и впрямь заметил, что он конкретно спал с лица и футболка на нем болталась.

– То есть твое тело восстанавливает утраченное? – уточнил я.

– Наверное. Да не знаю я! – Он нашел банку с каким-то лимонадом, вскрыл, понюхал. Пожал плечами и глотнул. – Меня в первый же форсайт убили, год назад. Я думал, больше ничего не будет. А следующей ночью бац – и снова. Только на груди красное пятно и чешется…

Отбросив пустую банку, он взял следующую.

– Да ты прям супергерой, – только и сказал я.

Парень гордо кивнул.

– Круто, да? А у вас есть какая-то способность?

Я промолчал. На самом деле ничего особенного я за собой в форсайте не замечал, но признаваться в этом не хотелось.

– Почему-то сразу подумал, что вы тоже из прошлого, – сказал Миша, роясь в банках. – О, иваси! Я люблю консервы, а вы? У меня уже форсайт кончался, я чувствовал, а стал бы этот вас спасать или нет – не знаю. Я поэтому и начал по варгу палить, они страшные, но из такой пушки их можно завалить. Стреляю и думаю: сейчас проснусь, не узнаю, угадал про вас или нет.

– Ты специально перестал стрелять! – вдруг понял я. – Чтобы тебя убили, так? После такой передряги форсайт сразу повторяется!

Миша застыл с куском рыбы в пальцах. Масло начало стекать на пол, он проводил капли сожалеющим взглядом и отправил кусок в рот.

– Может быть. Я не задумывался. Наверное, вы правы.

Все-таки что-то от нагловатого толстого подростка в нем проглядывало. Выканье вот это и какая-то простота. А здесь, мне кажется, ничего попросту не делается.

– Спасибо, – сказал я. – Мне кажется, я бы не ожил. Я не проверял, но не думаю.

– Жаль. – Он вздохнул, разорвал пакет с полотенцами и вытер руки. – Вы много наших встречали?

– Наших?

– В форсайте которые. Из прошлого.

– Ты первый.

– А я одну женщину встретил, – Миша вздохнул. – Страшная такая, грязная, орала все время. «Это сон, это кошмарный сон, это просто сон!» И волосы на себе драла. Я подошел, она замолчала, потом говорит: «А ты красавчик, иди ко мне!» И давай мне улыбаться.

– Воспользовался? – не удержался я.

– Фу, – возмутился Миша. – Она старая и страшная была. Я ушел. А она опять выть стала…

Взяв еще одну банку лимонада, он уселся на единственный стул. Посмотрел на меня, спросил:

– А вы разобрались, что здесь вообще происходит?

Я покачал головой.

– У меня форсайтов было… – Миша задумался. – Если с этим, то двадцать два.

– Много.

– А у вас?

– С этим восемнадцать.

– Это ведь будущее, правильно? Снов таких не бывает, – убежденно сказал Миша. – И никакие это не психозы, не может такого быть, чтобы сотни миллионов людей одинаково двинулись. По телевизору говорят, что это сны от нервов, но, по-моему, врут, чтобы успокоить.

– Нет, не сон и не психоз, – согласился я. Присел на жалобно скрипнувший прилавок. – Согласен. А ты, я вижу, пытаешься разобраться?

– Конечно. Я вообще умный и любопытный, – Миша ухмыльнулся. – И смелый.

Хотелось съязвить, что очень просто быть смелым и любопытным, если оживаешь после смерти в форсайте. Но я сказал другое:

– Как думаешь, если бы варг тебя разорвал на части, сожрал и переварил – ты бы воскрес?

Довольное выражение как-то очень быстро исчезло с его лица.

– Мне кажется, что нет, – добил я. – Вряд ли ты восстановился бы из волчьего дерьма.

– Фу, – сказал Миша. Он начал стремительно бледнеть.

– Лучше скажи, по твоим прикидкам – сколько людей осталось? – спросил я.

Не то чтобы меня волновал ответ. Я для себя вывод уже давно сделал. Но надо было парня как-то отвлечь. До него лишь теперь дошло, что труп не может ожить, если трупа не осталось.

– Что? Каких людей? – он снял очки, протер о рукав. – Думаю, здесь только те, у кого были форсайты. Остальные погибли сразу…

Он нацепил очки и посмотрел на меня.

– Отвлекаете, да?

Я кивнул.

– Точно, я дурак, – признал он. – Слишком верил, что со мной ничего не случится.

Михаил просто на глазах впадал в какую-то апатию, опустил подбородок, уставился на пол. Зря я его напугал, все-таки в теле парня из этого безумного будущего – разум подростка из обычной мирной Москвы.

– Да перестань, – я даже шагнул к нему и легонько потряс за плечо. – По сравнению со всем, что тут происходит…

Он поднял на меня взгляд.

Ой!

Это был уже совсем другой Михаил.

Форсайт кончился!

Лицо осталось пухлым и молодым, а вот взгляд стал жестким, мрачным, как у человека, много чего испытавшего. Плечо под моими пальцами напряглось, и я понял, что мускулатуры у него куда больше, чем жира.

– Привет, я друг, – быстро сказал я.

Михаил быстро зыркнул глазами по сторонам. Уставился на пулемет, который лежал на прилавке за моей спиной. Потом спросил (у него даже голос огрубел, стал хрипловатым):

– Ты кто?

– Никита. Ты меня спас, – не покривил я душой. – Мы тут поели немного… я сейчас пойду.

Он опять уставился на свой драгоценный «хвлар». Ну да, я бы тоже на его месте нервничал.

– Думал, что ты помер. Ты вроде отрубился на время, – добавил я наудачу. – Наверное, форсайт был.

– Чего? – Миша одновременно и успокоился, и удивился. – У меня случается, да. После контузии, наверное… Форсайт?

– Да. Ну знаешь, форсайты… вроде как сны такие… несколько лет назад все про них говорили…

Я подхватил рюкзак и осторожно отступил, остановился возле пулемета.

– Никогда не слышал, – сказал Миша, недоверчиво глядя на меня.

– Медицинский термин, – я махнул рукой. – Не бери в голову!

Что-то мне все меньше и меньше это нравилось.

Я никогда не встречал в Мире После человека, находящегося в форсайте вместе со мной. В общем-то ничего удивительного, форсайт случается раз-другой в месяц и длится несколько часов. Учитывая, что людей тут немного и они не особо склонны общаться, шансы наткнуться на такого же, как я, в чьем разуме гость из прошлого, невелики.

Но я был уверен, что все (кроме, может быть, маленьких детей) помнят, что когда-то испытывали форсайты и уже попадали в этот мир.

Судя по Мише – нет.

Пока он был в форсайте, я говорил с тем самым нахальным, но дружелюбным подростком, нашедшим меня в Москве.

А когда форсайт кончился, это словно бы стал другой Михаил. Никогда сюда не попадавший и даже не знающий слова «форсайт».

И, конечно, не подозревающий, кто я такой, как он меня спас от варга…

Как для него все это выглядит? Он спокойно сидел в своем укрытии… а потом рядом оказался мрачный незнакомый дядька лет на десять старше. И пулемет далеко. И чего от меня ждать – непонятно.

Может быть, он даже понимает, что умирал и ожил в промежутке?

Между прочим, он только с виду неуклюжий и толстый. Он в этом мире непрерывно выживает. Достал где-то крутую пушку и с легкостью с ней управляется. Он тут хозяин, а я гость.

Незваный.

– Я пойду, – сказал я. – Спасибо еще раз, что спас.

– От чего спас? – спросил он подозрительно.

– От кого. От варга. За мной гнался.

Миша поднял руку, осмотрел ее. Оттянул подол футболки, рваной и окровавленной. Потрогал шею. Нахмурился.

– Ты что, в отражения смотрел, дебила кусок? – выкрикнул Миша.

– Так вышло! – пятясь к двери, сказал я. – Спасибо, провожать не надо, от всей души признателен…

Миша рывком преодолел пару метров до прилавка, схватил свой «хвлар» и спустил с предохранителя. Несколько секунд я был почти уверен, что сейчас из меня сделают решето.

– Вали отсюда, дебил!

Я решил, что повышение от куска до цельного дебила – хороший знак. И свалил.

Дверь была не заперта и выходила прямо на улицу. Я выскочил в ночь – мрачную ночь Мира После, когда облака не гаснут до конца, но светятся слабо-слабо, тревожным багровым мерцанием.

На тротуаре валялась туша варга. Кое-где она выглядела потрепанной, не то поеденная кем-то, не то с вырезанными кусочками. Не удивлюсь, если среди жителей этой Москвы найдутся любители пожарить себе на ужин свежей волчатины.

А еще я заметил скрюченную кисть руки, вцепившуюся в шерсть варга. Похоже, когда неубиваемый юноша Михаил регенерировал, оторванная рука осталась тут как ненужная запчасть.

Куда идти?

В метро?

Я там бывал в самом первом форсайте. Ничего опасного и ничего интересного: темные туннели, подернутые ржавчиной рельсы, вода (некоторые туннели наверняка затоплены полностью), редкие лампочки… да, как и везде, иногда попадаются светящиеся. Я там даже крыс не видел.

Хотя это как раз странно.

Может быть, спуститься на станцию? Или пройтись по домам, в большинстве подъезды открыты. Выберу пустую квартиру, там и пережду ночь.

Я решил, что это оптимально. И быстро зашагал назад, к ближайшему дому. Холодно, черт, в помещении как-то получше было. Почему тут небо всегда затянуто облаками? Даже если бы случилась ядерная война, облака не висели бы вечно. И почему они светятся красным, даже ночью? Радиация такой силы всех бы тут давно убила.

Подъезд, у которого днем сидела девочка со свечой, казался пустым, но я дошел до следующего. Интересно, кто она такая? Местная сумасшедшая? Малолетняя проститутка? Какая-нибудь религиозная фанатичка?

Ничего я про этот мир не знаю. И никто не знает, информации слишком мало, форсайты случайны и часто противоречат друг другу.

Я зашел в подъезд, достал из внешнего кармана рюкзака фонарик, подсветил. На первом этаже все двери были выбиты, причем грубо и давно.

Меня, как ни странно, это вполне устраивало.

Кто станет проверять уже разграбленную квартиру?

Квартира попалась малогабаритная, но трехкомнатная. Я прошел в самую дальнюю и крохотную комнатку, это оказалась детская. На стенах плакаты – судя по полуголым красоткам и воинственным супергероям, тут жил подросток на самой грани детства и юности, когда еще смотришь про Человека-паука, но заглядываешься больше на его подругу. На окне снаружи, что для первого этажа неудивительно, имелась решетка. Но какая-то хитрая, правильная: внутрь квартиры выходило нечто вроде засова, позволяющего одним рывком ее сбросить. Сделано это явно было с целью пожарной безопасности, но мне давало запасной выход.

Вместо стекол оконная рама была затянута плотной пленкой, в нескольких местах прорвавшейся. Письменный стол занесло легким снежком, на улице он днем тает, но в квартирах попадается. Я постоял, поводил пальцем, рисуя рожицы. Наткнулся на заиндевелую ручку, на цветной ластик в виде ананаса. Взял, поднес к лицу, понюхал.

Уловил слабый-слабый запах, так и не выветрившийся до конца.

Мне вдруг стало безумно грустно.

Я представил людей, которые тут жили. Мама-папа-сын. Обычная семья, окраина Москвы, непрестижный первый этаж. Но квартира уютная, наверное, у них все было хорошо.

А потом что-то случилось.

Может быть, они не погибли? Уехали в какой-нибудь маленький город или село? Я знал, что во всех форсайтах, во всех уголках света мир изменился. Но, наверное, выжить в селе проще, чем в мертвом мегаполисе. Тут, конечно, дофига магазинов и складов, а жителей осталось мало, но что-то не видно толп мародеров из окрестных селений.

Я решил верить в то, что обитатели квартиры уехали.

Дверь детской я подпер тяжелым комодом, на пол набросал постельное белье и одежду из шкафов, соорудив пусть холодное, но мягкое гнездо. Лег, переключил фонарик на рассеянный режим: маленькую светодиодную панель. Снял берцы и потер левую щиколотку. Для разнообразия она не болела.

Уже после этого открыл рюкзак.

Ну да, в укрытии Михаила я времени зря не терял. Тушенка, свечи, спички… плотно сжатые рулоны туалетной бумаги.

А еще книжка. Нет, скорее пухлый ежедневник, качественный, с обложкой то ли кожаной, то ли «под кожу», с золотым обрезом на страницах. Я заинтересованно раскрыл его и прочитал на первой странице:

«То, что тут написано, очень важно! Меня зовут Михаил Нестеров. Мне шестнадцать лет. Если я жив, верните мне эти записи. Если я мертв, то прочитайте».

Вряд ли обычный подросток начал бы свой дневник такими словами. Да я вообще не думаю, что мальчишка мог вести дневник, это уж скорее занятие для девочек.

Возможно, тут что-то очень важное. К примеру, дневник начат после апокалипсиса. Что мне это дает?

То, что его следует ожидать в ближайшие год-два.

В общем, стоило прочитать. В нормальной ситуации я бы даже размышлять не стал.

Но парень меня спас, без всяких сомнений.

Как-то очень некрасиво получается.

Я достал из рюкзака бутылку «Мартеля», из-за которой едва не стал жертвой варга. Говорила мне мама, алкоголь – зло… Сорвал закатку из фольги, вынул пробку, понюхал.

О да!

Где-то в рюкзаке была и металлическая миска, и кружка, и даже стопка. Но я глотнул прямо из бутылки, ледяной коньяк прокатился по горлу горячей волной.

Хотя я недавно слопал банку фасоли (а может, и еще что-то перед ней), но в голове сразу же зашумело.

Читать или нет?

Я прикрыл глаза.

И снова открыл.

В дверь настойчиво звонили.

Что?

Дернувшись, я вскочил с кровати. Посмотрел на часы.

Полвторого. Ночи или утра, это уж как угодно.

Форсайт кончился, я был в Москве две тысячи двадцать шестого года.

Да что ж за невезение!

Меня еще никогда не будили во время форсайта, я даже не знал, возможно ли это.

Не одеваясь, я прошел к двери, заглянул в глазок.

И обнаружил на площадке двух крепких мужчин в плащах и серых костюмах, которые на них сидели как мундиры. Мужчины мрачно смотрели в дверь, словно обладали рентгеновским зрением.

– Открывайте, Никита Валерьевич, – очень официально сказал один из них. – Мы знаем, что вы уже не в форсайте.

Глава третья

В начале я надел штаны. А только потом открыл.

И спросил:

– Вы знаете, сколько сейчас на часах?

Один из мужчин поднял руку, демонстративно посмотрел. Сказал:

– Один час тридцать восемь минут пополуночи.

Если честно, то со стучащейся в дверь полицией я бы вел себя куда вежливее. Полицейские – ребята простые, могут и обидеться.

А тут прям на лицах написано «спецслужба». Какая именно – уточнять нет смысла, их много. Но люди там вежливые и воспитанные – ровно до того момента, как им дают приказ перестать церемониться.

Я знаю, у меня батя был из таких.

– Давайте утром приду, – предложил я. – Куда скажете. А пока постараюсь поспать.

Мужчина покачал головой, вроде бы даже с сочувствием.

– Вас очень просят сейчас проехать с нами. Это недалеко.

– Я арестован?

– Нет, что вы! Но вас очень просят, это важно.

Упирался я больше из принципа. Видеть форсайты не преступление, и оповещать государство о них никто не обязан.

Но откуда они узнали?

Не просто про форсайт, а про то, что я его видел только что?

Мне было интересно.

Ехать и впрямь пришлось недалеко – десять минут до МКАДа, пятнадцать после. В темноте я не разобрал точно, когда мы свернули с Ленинградки, да и скучного вида многоэтажное офисное здание в глубине парка ничем особо не выделялось.

Разве что забор вокруг стоял внушительный и у охранников в будке оказались не пистолеты, а автоматы.

Нельзя сказать, что я напрягся. Но мне как-то расхотелось дерзить и веселиться.

– Хорошо держитесь, – неожиданно сказал сидевший рядом мужчина, пока машина медленно ехала по территории. – Некоторые истерят. Требуют ордера. А вы даже документы не проверили.

– Надо было? – спросил я.

Мужчина засмеялся и достал из внутреннего кармана плаща стопку «корочек». На одной мелькнули буквы «ФСБ», на другой было написано «МВД», на третьей «Госнаркоконтроль», дальше мелькнули «Роспотребнадзор» и что-то еще, чуть ли ни «Лесоохрана».

– И ордера есть?

Он пожал плечами, но не ответил.

– Через год мир навернется, – сказал я. – Над головой будут висеть кровавые тучи. Если посмотреть в зеркало, то из него может вылезти чудовище. Какая мне разница, кто вы такие?

– Убедительно, – согласился мужчина. Но продолжать разговор не стал.

Через проходную (снова охрана) мы прошли в здание. Мужчины проводили (употреблять слово «отконвоировали» не хотелось) меня к лифту, и мы поднялись на шестой этаж. Лифт был обычный, скучный, с рифленым металлом кабины, будто тут хватало хулиганов, царапающих надписи на стенах. Молчаливый мужчина остался у лифта, тот, что поразговорчивее, взглядом указал направление.

По тускло освещенному коридору мы прошли к кабинету с пустой табличкой на двери. За дверью обнаружилась приемная с милой девушкой-блондинкой моих лет. Она возилась со стоящей перед ней на столе орхидеей, не то подрезая стебель, не то ощипывая с него сухие почки.

– Ой, вы уже приехали, – отставляя цветок, прощебетала она. Вот никогда не думал, что «прощебетала» будет самым подходящим словом! – Артур Давидович велел сразу в кабинет…

– Тогда оставляю, – согласился мой сопровождающий.

– Мне его бояться? – спросила девушка.

Мужчина окинул меня задумчивым взглядом.

– Нет, не надо, Полиночка. Он адекватный, даже с чувством юмора.

– Как хорошо, – расцвела Полина.

Мой спутник вышел, секретарша сложила руки перед собой и с улыбкой уставилась на меня.

– Вы похожи на робота-андроида, – сказал я.

Девушка подумала секунду.

– Это комплимент?

– Ага. В кино они все очень милые и смертоносные.

Полина совсем развеселилась.

– Значит, комплимент! Никита, вы будете чай или кофе?

– Чай, – сказал я. – Для кофе поздновато.

– Зеленый?

– Черный.

– Сейчас принесу, – пообещала она. Прошла к двери в кабинет, заглянула, что-то тихо произнесла. Повернулась ко мне. – Проходите, Артур Давидович вас очень-очень ждет!

Я вошел. Кабинет был просторный, с высоким потолком, но какой-то неуютный: со старыми лампами дневного света, мебелью вроде как массивной и солидной, но на вид очень стандартной, казенной. Крупные начальники (а к мелким вряд ли кого-то привозят среди ночи сотрудники спецслужбы) все-таки стараются сделать свою обитель поуютнее. На столе доминировал компьютер с огромным монитором, я такой видел только у художников и гейм-дизайнеров. Стол был девственно чист: ни бумаг, ни пепельниц, ни каких-то мелочей, даже мобильника или зарядки не валялось.

Впрочем, кое-какие личные вещи я заметил – множество акварелей на стенах. В живописи я не сильно разбираюсь, но вряд ли это была великая живопись. Что-то довольно ученическое.

– Балуюсь на досуге, – подтвердил мою мысль хозяин кабинета. – Успокаивает.

Посмотрев на него, я воскликнул:

– Я вас знаю! Вы по телевизору сегодня выступали. Рассказывали, что форсайт – это коллективный психоз!

Человек, которого в передаче называли футурологом, поморщился.

– Верно. А что мне надо было говорить? Что мир скоро накроется…

Он замолчал, и я с готовностью подсказал:

– Медным тазом?

Артур Давидович снова поморщился, погладил короткую бороденку. Ответил:

– Облачный покров в Мире После и впрямь немного напоминает медный таз. Пускай будет так.

– Ага, – сказал я. – Значит, врем народу?

– А вы бы рассказали, Никита? – с любопытством спросил Артур Давидович. – Чтобы часть населения ушла в запой, часть принялась усердно молиться, часть кинулась в тайгу и горы, скупая по пути тушенку и патроны?

– Можно подумать, этого не случилось!

– В прогнозируемых пределах, – он пожал плечами. – Опыт пандемии и войны научил. Тех, кто видит форсайты, не обманешь, остальные готовы закрыть глаза. Вы сами-то, Никита, много рассказываете о своих форсайтах? Пугаете народ?

– Нет, – буркнул я.

– Ну? – с напором спросил он.

Я пожал плечами. Неохотно признал:

– Может, вы и правы.

Только после этого Артур Давидович протянул мне руку.

– Будем знакомы. Артур Давидович Григорян.

– Никита Валерьевич Петров, – сказал я. – Да вы сами знаете.

Артур Давидович кивнул.

– Садитесь, Никита. Кофе будете?

– Я чаю попросил, – усаживаясь за стол, сказал я.

– Тоже годно. – Артур Давидович разместился во главе стола. Я вдруг только сейчас заметил, что он одет как-то совсем не по-офисному: мягкая байковая рубашка, штаны на резинке и тапочки!

Он мой взгляд заметил и пояснил:

– Днюю и ночую тут… Никита, расскажите мне свои последние форсайты.

– С чего бы? – спросил я.

Григорян некоторое время молча смотрел на меня. Потом сказал, без всякого осуждения, просто сообщая факт:

– А вы очень самоуверенный молодой человек.

– Мир скоро накроется, – ответил я. – Медным тазом. Форсайты видит пять процентов населения…

– Четыре, – поправил Григорян. – Точнее, три целых и девять десятых.

– Говорили – пять… Ну пусть четыре. Я не хочу видеть форсайты. Там разрушенные города, нет солнца, люди какие-то пришибленные, чудовища попадаются. Нет такого закона, чтобы я все эти ужасы пересказывал! Тем более вы сами официально заявляете, что форсайты – всего лишь массовый психоз.

– Дерзкий, – снова произнес Григорян.

Почему-то мне показалось, что он сказал это с удовольствием.

– Вы меня что, оштрафуете? В тюрьму посадите? Расстреляете? – я усмехнулся. – За что?

Григорян покачал головой.

– У вас материала мало? – продолжал я. – Да миллионы людей выкладывают в сеть рассказы о своих форсайтах! Устанете анализировать.

– Почему вы так неприязненно настроены? – спросил Григорян спокойно.

– К вам это отношения не имеет, – сообщил я. – Просто не люблю все эти шпионские игры, спецслужбы, тайны.

– Из-за отца? – поинтересовался он.

Вошла Полина. Поставила между нами поднос: конфеты, печенье, чашка и прозрачный чайничек для меня, большая чашка кофе для Григоряна. Тихо вышла.

– Из-за отца, – подтвердил я.

– Принципиальный, – сказал вслух Григорян задумчиво. – Зря от кофе отказываетесь, у меня хороший. Не из капсул, кофемашина мелет зерна, по-моему, гораздо лучше выходит.

– Я думал, вам в турке принесут, – сказал я. – На песке приготовят.

– Потому что армянин? – Григорян усмехнулся. – Тогда уж в джезве, в Армении не говорят «в турке». И песок… это для туристов.

– Запомню, – кивнул я. – Извините, не хотел обидеть.

– Гибкий, – заметил Григорян.

– Вы на меня характеристику готовите? – оскорбился я.

– Неглупый.

– Или нас сейчас кто-то слушает? – я потянулся за чайником.

Григорян глотнул кофе и удовлетворенно заключил:

– Даже умный.

Очень хотелось чая, но я убрал от чайника руку. Сказал:

– Если я сейчас встану и уйду?

– Вас выпустят, – Григорян развел руками. – Я попрошу, чтобы довезли до дома, и извинюсь, что побеспокоили впустую.

Мы уставились друг на друга.

– Хитрый, – признал я и налил себе чай.

Григорян кивнул.

– Хорошо. Я вам отвечу на три вопроса, хотите? Но в качестве ответной любезности вы ответите на три моих.

Я подумал. Искушение было… ну, невыносимое искушение. Артур Давидович явно знал до фига и больше. Я глотнул чая. Не знаю, как там кофе, а чай был замечательный, крепкий и ароматный.

– Что такое форсайт на самом деле? Чем он вызван?

– Вопрос не засчитан, у меня нет точного ответа. – Григорян покачал головой. – Но не психоз, разумеется.

– Хорошо. Форсайт – это предвидение будущего?

– Вероятнее всего.

Я вздохнул. Все-таки хотелось услышать что-то другое.

– Версию с массовыми наведенными галлюцинациями мы прорабатывали, но отвергли, – добавил Григорян. – Вы должны понимать, по какой причине.

Мне это дополнение не понравилось.

– Известна точная дата, когда произойдет апокалипсис?

– Мы говорим «Событие», – уточнил Григорян. – Осталось от месяца до года. Возможно, потом я объясню, на чем базируются наши выводы.

Это уже было кое-что. У меня холодок прошел по коже, но я не стал уточнять.

Что бы спросить еще?

– Как вы поняли, что я вижу форсайты? И что этой ночью он был?

Григорян молча потянулся и развернул ко мне монитор.

Компьютер работал. На весь экран была открыта карта Москвы, обычная яндекс-карта, только с какими-то дополнительными значками. Я даже не удивился, узнав свой район.

– Поведение людей, испытавших форсайт, подчиняется определенным закономерностям. Поисковые запросы, посещаемые сайты, частота просыпаний, покупки… оценивается очень много факторов. Последний год все наши нейросети настроены на поиск людей, переживающих форсайты. Далее – обычная работа. Отслеживается реакция на зеркальные поверхности, взгляды на небо…

– Ясно, – мрачно сказал я. – Большой брат следит за тобой. Даже не сомневался. А почему точки цветные?

– Зеленые точки – это подтвержденные с высокой вероятностью случаи форсайтов, – сказал Григорян. – Желтые – вероятные на восемьдесят процентов.

– А красные? – заинтересовался я.

– Те, у кого форсайты были, но прекратились.

Я смотрел. Размышлял. Прикидывал количество.

– Вам назвать цифры? – спросил Григорян.

– Уже посчитал, – сказал я. – Вначале говорили о пяти процентах, вы сказали, что их три и девять… Двадцать два процента прекратили видеть форсайты, потому что погибли в будущем?

– Хороший математический ум, прекрасные способности к анализу, – произнес Григорян грустно. – Олимпиады в школе выигрывали… в МГУ блистали… фундаментальная математика, дискретная математика, топология… а занимаетесь всякой хренью!

– Деньги зарабатываю. Надо было в разведку идти? – спросил я резко.

Григорян молчал, буравил меня взглядом. Потом сказал:

– Не с вашим характером, Никита. Моя очередь задавать вопросы. Миша в будущем жив?

– Блин! – Я чуть не расплескал чай. – Он вам рассказал?

– Мы детей посреди ночи не тревожим. – Григорян едва заметно улыбнулся.

– А вы ведь мне не ответили, – вдруг сообразил я. – Как вы поняли про форсайт этой ночью…

Хозяин кабинета ждал.

– Отследили нашу встречу?

– Верно. Когда два незнакомых и совершенно разных человека, видевших ночью форсайты, неожиданно встречаются и одиннадцать минут ведут разговор…

– Логично предположить, что они встречались в форсайте. Вы подслушивали? – мрачно спросил я.

Григорян покачал головой.

– Нет. К сожалению, оператор подключился поздно, а прослушивание у нас до сих пор только по санкции человека.

– Что ж вы так… – я подумал. – Ну ладно. Собственно говоря… В форсайте на меня напал варг. Михаил его застрелил, но погиб сам.

– Такая встреча явно была напряженной, эмоциональной, и после нее крайне вероятен новый форсайт. Вас поместили на приоритетное отслеживание. Но если Михаил погиб, то каким образом у него снова случился форсайт… – задумчиво сказал Григорян. – Точно погиб?

Я размышлял.

– Нет, не точно. Он ожил.

– Способность? – понимающе кивнул Григорян.

– Да.

– А ваша какая?

– Никакой, – честно сказал я. – И, кстати, это был третий вопрос.

– Разве? – удивился Григорян.

– Первый – «погиб ли Миша». «Точно ли он погиб» сочтем уточнением и не засчитаем. Второй вопрос – «способность». Третий – какая способность у меня.

Артур Давидович развел руками.

– И впрямь! Ну… спасибо большое, Никита. Возможно, вы нам помогли.

Он отхлебнул кофе и поморщился.

– Остыл… Кофе должен быть горячим.

Я подождал немного. Спросил:

– И что?

– В смысле? – удивился Григорян. – А! Сейчас закажу машину, вас отвезут домой. Можем справку выписать, что вы были на каких-то сборах или кровь сдавали. Чтобы завтра на работу не ходить. Можем небольшую, но приятную премию оформить. Надо?

Он смотрел на меня и улыбался.

Я вздохнул.

– Ладно. Вы меня поймали. Мне интересно.

Григорян молча встал, подошел к столу и достал из ящика лист бумаги и ручку.

– Извините за формальность, но надо будет подписать. Стандартная форма. Допуск, нераспространение, ответственность… Думаю, вы понимаете. Тут уже все заполнено, нужна лишь подпись.

– Тут даже время проставлено, – мрачно сказал я. – Только на час ошиблись.

– Я думал, вы дольше будете ерничать, Никита, – признался Григорян.

К своему удивлению, я понял, что совсем на него не сержусь. Мне хотелось хоть с кем-то поговорить о форсайтах.

Уродливое здание оказалось лишь ширмой. «Центр по изучению форсайтов» раскинулся на изрядной территории, раньше принадлежащей не то санаторию, не то дому отдыха. Среди сосен и елей были разбросаны маленькие двухэтажные корпуса и отдельные коттеджи. Кругом очень чисто, асфальтовые дорожки выскоблены начисто, ни снега, ни наледи. Вдоль дорожек горели фонари.

– Таких структур много, – рассказывал Григорян, пока мы шли от здания. Он надел ботинки и набросил куртку, но домашние штаны переодевать не стал. – Наш Федеральный центр, институт форсайтов при Академии наук, номерной НИИ при Минобороны… Я знаю о десяти.

– И ваш самый главный? – уточнил я.

– Не угадали. Наш центр на поверхности, он более-менее открытый. Я занимался психологией в одной конторе… не стану вдаваться в подробности. Когда начались форсайты, то пошло финансирование, меня тоже привлекли. Часть штата перетащил с собой. Часть придали от государства.

Я хмыкнул, но уточнять не стал. Понятное дело, что тут полно секретности, спецслужб, интриг между ведомствами, что идет драка за толстый кусок государственного пирога… Апокалипсис апокалипсисом, но вдруг все как-то рассосется!

– У всех есть какие-то свои ключевые особенности и направления, – продолжал Григорян. – Мы сосредоточились на управляемости форсайта. Добились хороших подвижек.

– Да?

– Можем их вызывать хоть каждый день.

Я поежился.

– Думаете, это приятно?

– Нет, думаю, это полезно.

Мы остановились у одного из коттеджей.

– Если решите сотрудничать – это ваш, – сказал Григорян.

– А работа? – спросил я.

Артур Давидович смотрел на меня и улыбался.

– Я готовлюсь выживать, – сообщил я, хоть это и было не совсем правдой. – Стреляю, единоборства, несколько мест в глуши присмотрел…

– Зеркала все из дома вынес, – поддержал меня Григорян. – Сотрудников института перед Событием эвакуируют. Конечно, если мы не прошляпим день. Строятся центры для выживания. Идут тренировки. Кстати, тут есть спортзал, бассейн, инструктора. Есть тир.

– Столовая…

– И кафе. Даже алкоголь разрешен, в умеренных дозах. Медпункт, врачи из Центра катастроф проводят занятия.

– Соблазнительно, – согласился я и посмотрел на коттедж. Он был разделен на две половины, с отдельными входами. Я заметил, что стекла в окнах матовые, рифленые.

Кстати, и фонари все с матовыми колпаками…

– Внутри все есть, одежду купим или привезете свою.

– Выходить наружу можно?

– В город? Конечно. Просим лишь большую часть ночей проводить здесь. И…

Он запустил руку в карман, достал маленькую коробочку. Внутри перекатывалась не то таблетка, не то капсула.

– Будет замечательно, если вы начнете пить это перед сном.

– Что это? – спросил я, заложив руки за спину.

– Стимулятор форсайта. – Григорян упорно держал руку перед собой. – Кратко – «Форс». Формулу точно не назову… ацетил… индол… – Он поморщился. – Если очень надо, то скажу. Это служебная информация, но давно не тайна ни для кого. Корейцы первыми синтезировали.

Я посмотрел на часы.

Полпятого утра.

Надо же, всего три часа назад я спал дома.

– Подумаю, – сказал я, но таблетку не взял. – А кто во второй половине живет?

– Коллега, утром познакомитесь.

– Не Миша? – уточнил я подозрительно.

– Миша еще дома. Если удастся уговорить его семью, то он, как и все несовершеннолетние, будет жить во втором корпусе, с кем-то из родителей.

Почему-то у меня даже сомнений не возникло, что Григорян уговорит. Спросил:

– Много тут… наших?

– Меньше, чем хотелось бы, – ответил он. – С вами будет одиннадцать. С Мишей, надеюсь, двенадцать.

Помявшись, я сказал:

– Прежде чем принимать решение, я бы хотел узнать все про форсайт.

– Я тоже. – Григорян вздохнул, поежился. – Холодно. Вы остаетесь или вам машину вызвать?

Поскольку я молчал, он снова засунул руку в карман. Теперь у него на ладони лежали прозрачная коробочка с таблеткой и ключ с жестяной биркой.

– Блин, – сказал я, забирая и ключ, и таблетницу. – И вот я в заботливых, но холодных руках государства, крошечный винтик в механизме…

– Если случится Событие, то никакого государства не останется, будете до смерти наслаждаться анархией, – напомнил Григорян. – Спокойной ночи. Подъем у нас в десять, если встанете раньше – в комнате есть схема территории, указатель на столовую, телефон.

Он повернулся и побрел обратно к многоэтажке.

– Думаете, мне нравится быть в форсайте? – выкрикнул я вслед. В ночной зимней тишине голос прозвучал неприлично громко.

– Никому не нравится, – ответил он, не оборачиваясь.

Вздохнув, я подошел к домику. Над дверью светилась тусклая лампочка. Я отпер, вошел, нашарил выключатель.

Ну да, похоже на обычный подмосковный пансионат среднего уровня. Комната довольно большая, кровать широкая, двуспальная, рабочий стол с простеньким ноутбуком (я проверил: новенькая операционка, мессенджеры, пакет «офиса», интернет есть и весьма шустрый), пара кресел, телевизор (экран не блескучий, разумеется), шкаф с посудой, чайником, парой бутылок минералки. Холодильник – даже не мини-бар, а настоящий, хоть и маленький. Я сбросил обувь, заглянул в холодильник – тот оказался набит продуктами. Увидев свой любимый «йогурт коломенский», я шумно вздохнул.

Достал бутылку минералки (тоже тот сорт, что предпочитаю). Открыл коробочку.

Простая белая капсула.

Стимулятор форсайта, значит…

«Форс».

Я еще никогда не испытывал два форсайта за ночь. Даже не думал, что такое возможно.

Капсула отправилась в рот. Я запил ее водой. Заглянул в ванную (приличная сантехника, но не блестящая, а матовая), пластиковая душевая кабина с кучей форсунок, но со снятым зеркалом. Унитаз, разумеется. Запас туалетной бумаги, шампуни, душ-гель, мыло, зубная щетка и паста, одноразовые бритвы и пена для бритья… Ничего не забыли.

Вернувшись в комнату, я разделся, забрался в кровать. Выключил свет – все было под рукой, и розетки для зарядных устройств, и лампа, и центральный выключатель. Подушка удобная, одеяло легкое и в меру теплое.

Все для удобства подопытных мышек.

Но я вдруг понял, что мне действительно интересно происходящее.

Мир стоит на краю пропасти и скоро сделает шаг вперед.

Это от меня никак не зависит… но интересно же посмотреть заранее, что там, на дне пропасти!

Форсайт от обычного сновидения отличаешь сразу.

Сон – это сон. Какой бы он ни был подробный, но ты всегда чувствуешь его нереальность. Все вокруг словно бы плывет, становясь ясным лишь там, где концентрируешь внимание.

Вот и мне вначале снился сон, обычная белиберда, в которой я был школьником, потом как-то сразу оказался в институте и мучительно пытался решить задачу, но формулы растекались и плясали перед глазами, а потом мне потребовалось рассказать какому-то иностранцу, что надо посмотреть в Москве, причем он не понимал ни русского, ни английского, и я махал руками, будто персонаж комедии…

А потом я услышал шорох и проснулся.

Точнее – выскочил в форсайт.

Было темно и холодно. Какое время года в форсайте – я не знал, мне кажется, тут гораздо меньше сезонные перепады температур. Но ночью явно минусовая, не зря же сыпется мелкая снежная крупка.

Я по-прежнему лежал у стены, замотавшись в горы одежды и одеял. Подушка под головой даже слегка согрелась. Однако разглядеть я ничего не мог.

Пошарив рукой (движение явно осталось от того меня, который обитает в Мире После), я достал из-под подушки фонарик. Там же лежал и нож.

Но свет я включать не стал, потому что шорох повторился. Он шел с улицы, из-за окна. Нехороший шорох, будто что-то огромное, длинное, чешуйчатое терлось о стену дома, слепо шарило, принюхивалось…

Звук прекратился.

Почему у меня нет нормального оружия? Почему в этом кошмаре увалень Миша ходит с громадным пулеметом, а я только с ножом?

Из-за стены вновь послышалось шуршание. Зашелестела рвущаяся пленка, которой было затянуто окно. Звякнула решетка.

Я лежал, обмирая, затаив дыхание.

И почему-то твердо знал – свет включать нельзя. Свет мне не поможет.

Решетка загремела, будто ее дергали со всей силы.

Я сжал рукоять ножа, но доставать его из ножен не стал.

Снова загремело. Подуло холодным, ледяным.

И мягкий, тонкий голос – то ли девушка, то ли ребенок – произнес:

– Кто здесь? Кто здесь? Мне страшно…

Вот же новость, а мне, можно подумать, весело!

Чертова таблетка, чертов Григорян, чертов Центр изучения форсайта!

Глава четвертая

Когда ты в форсайте, то не владеешь памятью себя из будущего. Но какие-то базовые вещи, на уровне инстинктов, остаются. Тот я, из Мира После, знал, что отзываться нельзя – точно так же, как нельзя сейчас включать свет или убегать.

Но во мне все вопило: «Ответь, зажги фонарь, спасайся бегством!»

Это ведь самые простые инстинкты, самые древние. Если с тобой заговорили – попытайся договориться. Если не знаешь, в чем опасность, посмотри. Если бороться невозможно – убегай.

Я вцепился зубами в запястье, чтобы не закричать. Лежал, покрываясь холодным липким потом.

– Помогите, пожалуйста… помогите…

Если бы решетка периодически не начинала трястись с такой силой, будто ее слон бивнями поддевал, я бы не выдержал, отозвался.

– Тут так темно и страшно… – продолжал жаловаться голос. – Так одиноко…

Еще один рывок решетки. Выдержит или нет?

Скрежет. Но не чисто металлический, а словно исполинские челюсти пытаются грызть железо. Противный, скрипящий скрежет…

Потом все затихло.

Тварь, едва не вырвавшая решетку, ушла?

В форсайтах я встречал четыре вида монстров.

Во-первых, летающие твари. Они обычно кружат где-то в облаках, порой выныривая вниз, но никогда не спускаясь к улицам. На вид они странные, хотя толком я их не разглядел. Широкие неровные крылья, словно покрытые не перьями, а чешуей или кожей, короткое и раздвоенное на конце тело. В общем, что-то крылатое и размером с человека.

Повторюсь, вниз они не спускались, поэтому я не знал, опасны ли они и на кого реально похожи.

Во-вторых, в темное время суток по улицам, обычно вдоль стен домов, шныряли мелкие твари, похожие на крыс размером с фокстерьера. Морды у них были тупые, пасти зубастые, но небольшие, тело покрывала короткая шерсть, темно-серая или черная. Агрессивности они не проявляли, в стаи не сбивались, хотя я подозревал, что если уснуть на открытом месте, могут и попробовать сожрать. А так скорее падальщики, неприятные, но осторожные.

В-третьих, тут водились серпарды. Их в форсайте видели многие, название было на слуху. Я встречал их один раз – парочку здоровенных, размером с барса, кошек. По пропорциям, форме головы, раскраске – обычные дворовые кошки. Можно было бы предположить, что в Мире После они каким-то образом укрупнились… вот только у серпардов была неестественно длинная шея. Не торчащая вверх, как у жирафа, а вытянутая вперед гибкая шея почти метровой длины. Иногда серпарды поднимали ее вверх, оглядываясь, становясь почти вровень с человеческим ростом, но большей частью держали шею наклоненной примерно на сорок пять градусов, будто мелкие пушистые диплодоки. По-моему, это очень неудобно, опасно и не имеет особого смысла, но что тут имеет смысл?

Серпарды посмотрели на меня недобро, но прошли мимо. Я считал их умеренно опасными.

А вот варгов я видел трижды (включая вчерашний форсайт), и они, несомненно, были самыми агрессивными.

Один раз гигантский волк промчался по улице, преследуя человека. Я наблюдал за погоней из окна. Не знаю, чем все закончилось, криков я не слышал, но вообще-то варг был крайне целеустремленным.

Второй раз варг возник на детской площадке, где расположился какой-то стихийный рынок. Это само по себе редкость, люди в Мире После не склонны собираться вместе, а все необходимое добывают большей частью мародерством в магазинах и пустых квартирах. Но все-таки товарные отношения пережили и апокалипсис. Форсайт застал меня внимательно разглядывающим разложенные на пластиковой скатерти вещицы… ну вот не придумать иного слова для этого хлама: колченогие пластиковые солдатики, перегоревшие лампочки накаливания, вилки (у каждой аккуратно отломлен один из зубцов), начатые пузырьки с лекарствами (причем этикетки были старательно оторваны), расплющенные золотые и серебряные украшения (в некоторых чудом сохранились какие-то камешки). В общем, торговка, стоящая над всем этим богатством, продавала или обменивала никому не нужное барахло!

Я даже не стал проявлять инициативу, позволил себе из будущего перебирать и рассматривать вещи. Что ему тут нужно, зачем? Может, торговка заинтересовала? Да ну нафиг, немолодая, некрасивая, с гнилыми зубами и синяком под глазом…

Всего на «рынке» было человек десять «продавцов» и столько же «покупателей». Люди почти не разговаривали. Иногда доносилось негромкое: «Сколько?.. Новое?.. Меняем?..» Что странно, в ответ обычно ничего не произносили, лишь кивали или мотали головой. Не любят тут общаться.

И тут появился варг. Я услышал хлопок, почувствовал дуновение воздуха, какой-то странный едкий запах… Люди вокруг замерли, оцепенели.

Повернув голову, я увидел варга: здоровенное тело, пышная грива, огромная, тяжелая волчья голова. На миг наши взгляды встретились, и я подумал, что сейчас обделаюсь, настолько мне стало страшно.

Потом взгляд варга обежал собравшихся. Казалось, монстр мысленно произносил считалку: «Буду… резать… буду… бить… все… равно… тебе… водить…»

И прыгнул.

Среди тех, кто рассматривал «товары», стоял парнишка, совсем еще мальчик. Варг сбил его и с клацающим, чавкающим звуком перекусил шею. Постоял, придерживая лапой конвульсивно дергающееся тело. Прыгнул снова. Теперь он выбрал молодую девушку за прилавком, повалил, точно так же разорвал шею, ухитрившись не задеть разложенные на желтом газетном листе пакетики и коробочки.

Все продолжали стоять.

Варг подтащил тело девушки к мертвому пареньку. Замер, разглядывая их.

И только тут люди стали расходиться. Не разбегаться, а именно расходиться, не забывая разложенные вещи, быстро, но тщательно собирая их в сумки. Словно точно знали, больше жертв не будет.

Ушел и я. Старик, тащивший рядом со мной баул, бормотал себе под нос:

– В зеркала смотрели… молодежь… в зеркала смотрели… молодежь…

Так я впервые узнал, что в зеркала смотреть нельзя. И понял, почему в городах разбиты все стекла (хотя мне кажется, со стеклами – это уже чересчур).

Четыре вида монстров, из которых однозначно опасными были лишь варги. Я раньше называл их волками, но мне понравилось Мишино определение.

Кто из этих тварей мог ломиться в окно, издавая шелестящие звуки?

На мой взгляд, никто.

Я пролежал так минут, наверное, пять или десять, слушая тишину.

Видимо, тварь ушла.

Думаю, что тот я, из будущего, просто закрыл бы глаза и уснул.

Но я, дурак, так не мог.

Я сел, подтянув ноги. Надел и застегнул берцы. В одной руке сжал нож. В другой фонарик.

И включил луч, посветив на окно.

Да.

Лучше бы я этого не делал.

Пластиковая пленка посредине окна была порвана, а прутья решетки частично разогнуты. Как раз настолько, чтобы внутрь комнаты смогла просунуться голова, плечи и руки девочки.

Я ее уже видел вчера – она сидела у подъезда перед свечкой в стакане. На ней было то же самое белое платье, сейчас задравшееся к плечам – видимо, когда она забралась в квартиру, а потом пыталась выбраться обратно.

Впрочем, ничего неприличного от этого не случилось. Ниже пояса тело девочки переходило в толстую чешуйчатую трубу, извивающуюся плавными медленными волнами. Словно ее до половины проглотила гигантская змея… а потом они со змеей срослись воедино.

Глаза девочки смотрели совершенно слепо, не мигая. Она медленно приоткрывала рот и бесшумно втягивала воздух, высовывая при этом язык. Выглядело это так, словно она нюхает, но не носом, а ртом.

– Кто тут? – произнесла девочка нежным голосом. – Я ничего не вижу…

Я вдруг подумал, что чудовище не заберется внутрь. И дело даже не в том, что толстому змеиному телу мешает решетка.

Пока я не заговорю – она не может влезть. Как вампир без приглашения.

Я сел, привалился спиной к углу между шкафом и стеной. Опустил лучик фонарика, чтобы видеть силуэт, но не светить прямо на монстра.

И приготовился ждать до утра.

Но ждать пришлось не больше десяти минут.

Никогда еще возвращение из форсайта меня так не радовало. Девочка-змея не казалась реальной непосредственной опасностью, но это было настолько противоестественно и омерзительно…

Я лежал и смотрел в потолок.

Мерзопакостная таблетка.

Хотя, скорее всего, форсайт случился бы и так.

Глянув на стрелки наручных часов (с полгода назад я начал носить простую и надежную механику), я увидел, что уже половина девятого. Как я понял, тут встают поздно, но всякое желание спать исчезло.

Григорян обязан сегодня что-то рассказать или объяснить. Иначе я сотрудничать не стану. К счастью, тут не та ситуация, когда меня можно принудить к этому силой.

…Интересно, а отец бы стал сотрудничать? Да наверняка. Он был такой, идейный. Интересы страны, интересы человечества, моральные нормы… Как мать однажды в сердцах сказала: «Ему надо было в СССР родиться, сразу после революции».

Я не такой. Но в общем-то пока от меня требуют сущую ерунду, а обещают много чего. И на работу можно не ходить.

С другой стороны, так всегда и начинается, с мелочей.

А потом прозвучит просьба что-нибудь сделать. Маленькое, но важное. Потом еще. И еще.

Но коготок у меня уже увяз, любопытство погубило кошку… кота в моем случае.

Я встал и пошел в ванную.

На улице стало холоднее.

Я застегнул куртку до подбородка. Покрутил головой, ориентируясь.

Ага. Вот там, за припудренными снегом соснами, двухэтажное здание – столовая и медчасть.

Хлопнула соседняя дверь домика, я повернулся.

На пороге стояла девчонка лет двадцати. Миленькая, черноволосая и темноглазая. В короткой, едва прикрывающей трусики розовой ночнушке. Без штанов и босиком. Она зевнула, задумчиво посмотрела на меня, сказала:

– Привет.

– Привет, – ответил я, стараясь смотреть ей в лицо. Ноги у нее замечательные, такие не грех и демонстрировать, но как-то было неловко.

– Холодно, как в форсайте, – сказала девчонка.

– Точно, – поддержал я.

Она неожиданно улыбнулась.

– Тоже «зимний»? Ура. Подожди, я сейчас.

Дверь закрылась.

Я помялся у своей двери, привалился спиной к стене. Привычка из форсайта.

Девушка снова вышла, уже одетая. В джинсах, коротенькой легкой курточке и высоких ботинках.

– Меня Лена зовут, – сообщила она. – Можно, возьмусь за руку? У меня ботинки скользкие.

– Я Никита. Берись, у меня не скользкие.

Она как-то очень легко и уверенно ухватилась за мою руку, и мы пошли к столовой.

– Дверь можно не закрывать, – сообщила она. – Тут все свои, сам понимаешь. Тебя ночью привезли?

– Да. Слышала?

– Нет, я была в форсайте. Капсулу выпил?

– Выпил.

– Пей, – одобрила она. – Работают… Обычно ночью не привозят, это дядюшка уже на нервах был… – Она запнулась и закончила: – Нам пары не хватало.

– Дядюшка?

Лена поморщилась.

– Артур Давидович. Я сказала, что он на моего дядюшку похож, он ответил: «Можешь так и звать». Ну и прижилось. Я тут одна из первых.

– Вас десять?

– Ты же с кем-то? Значит, двенадцать. Артур Давидович считает, что так лучше всего будет, три группы по четыре человека – летняя, зимняя и осенняя. Летняя и осенняя уже есть, а в нашей только двое, я и Сашка. Да, Сашка – это девочка, Александра. Ей сейчас пятнадцать, а в Мире После – девятнадцать.

Я поморщился, вспомнив девочку-змею из форсайта. Ей, пожалуй, тоже было лет пятнадцать-шестнадцать.

– Ага. Значит, Событие – через четыре года, – сказал я.

Лена засмеялась. Смех у нее был хороший, не обидный.

– Ты совсем ничего не знаешь! Событие через месяц-два. Точную дату так и не узнали, а может, узнали, но нам не говорят.

– Да, туплю, – согласился я. – Даже там уже почти год прошел. Ну, у меня, во всяком случае.

– У всех, – поправила Лена. – Год прошел, только сезоны не меняются. Кто-то попал в лето, кто-то в зиму, кто-то в осень.

– Знаю, – сказал я. – Время идет, но куда попал, там и остался. Интересно, а те, кто сейчас попадает – у них что? Может быть, весна? Никогда не слышал про форсайты в весну.

– Так ты не в курсе? Давай, я тебе вкратце объясню?

Мы остановились у стеклянных дверей столовой. В маленьком фойе за стойкой сидели несколько человек, поглядывали на нас, но не выходили.

– Форсайты начались год назад, – начала Лена. – В течение месяца всех, кто способен испытывать форсайты, испытали. Все попали в одно из трех времен года… условных, конечно, времен. И в них остались, новых случаев нет. Может быть, форсайты возникают у младенцев, которые за этот год родились, никто не знает. Младенцы рассказать не могут. Новых взрослых людей с форсайтами не появляется.

– Зато старые исчезают.

– Верно. Дядюшка сказал? Он со всеми лично беседует. Постепенно люди в Мире После гибнут, тогда форсайты прекращаются.

Она помолчала и добавила:

– Такими темпами скоро Земля станет безлюдной… Пора завтракать, Никита.

Мы поздоровались с женщиной в фойе и двумя охранниками, дежурившими там же, разделись в гардеробе, где не было гардеробщицы, двинулись в сторону столовой. На дверях висело объявление: «В 19.30 общее собрание в Красном зале, настоятельная просьба не опаздывать!».

Лена хмыкнула, глянув на листок, и мы прошли в просторную столовую. Там уже были люди.

– Наши в этом зале, – сказала Лена, – персонал во втором обслуживается.

– Есть разница? – спросил я.

– Ага. Ты можешь взять мне бокал шампанского, – она усмехнулась. – Персоналу запрещено.

Мы действительно взяли по бокалу и налили игристого вина из стоящей в ведерке со льдом бутыли. Мы явно были не первыми, кто начал утро с шампанского.

– А у вас прямо-таки чад кутежа, – не выдержал я.

– Как говорит дядюшка – «все, что помогает вам не сойти с ума, полезно», – сообщила Лена. – Пошли знакомиться!

За ближайшим столиком сидел мрачный мужчина с девочкой-подростком. Казалось, будто они только что ругались, прекратив лишь с нашим появлением.

Девочка оказалась той самой Сашей, с которой Лена общалась в Мире После. На меня она посмотрела с любопытством, но тут же застенчиво отвела взгляд, с Леной поздоровалась дружелюбно, даже пробормотала что-то насчет «ночью было круто, я от тебя тащусь».

Если не знать, что она говорит о совместном форсайте, прозвучало бы двусмысленно. Кажется, девочке тоже пришла в голову эта мысль, у нее порозовели уши, и она принялась ковыряться в тарелке с овсянкой, будто надеясь найти там что-то неожиданное.

Ее отца (несовершеннолетние тут действительно жили с родителями) звали Николаем, был он еще более неразговорчив и показался мне человеком очень простым и пребывающем в полном ужасе от происходящего.

– На Колю можешь внимания не обращать, – шепотом сказала Лена, когда мы отошли. – С ним говорить не о чем.

Чуть в стороне от отца с дочкой четверо мужчин сидели за одним столом.

– «Летние», – сообщила Лена. – У них хорошая команда.

Наверное, это было неудивительно: двое «летних» явно были братьями-погодками или двойняшками. Очень похожие мужчины моих примерно лет, одного звали Петр, другого Павел, что в целом логично. Третьим был Алан, восточной внешности паренек лет двадцати с небольшим, а четвертым – бородатый, крепкий мужик лет под пятьдесят, которого все звали Михалычем.

Здороваясь с «летними», я подумал, что Михалыч, пожалуй, самый возрастной из всех нас. Наверное, молодым было легче выжить в Событии.

И еще меня смущало то, что лицо Михалыча казалось смутно знакомым.

Когда мы отошли от стола, Лена шепотом спросила:

– Узнал? Михалыча?

– Нет.

– Актер! Ну, не самый знаменитый, конечно. «Оборотни Севера», «Дом на Тверской», «Последняя застава»… Не видел?

Я покачал головой.

– Хороший актер, – сказала Лена. – А вот «осенние».

«Осенние» оказались тремя пацанами, от четырнадцати до семнадцати, и женщиной средних лет, которая командовала ими, словно родными детьми. Витя, Рома, Женя, Алевтина – я даже не стал пытаться запомнить, кого из мальчишек как зовут. Их родители либо уже позавтракали, либо еще не поднялись.

Мы прошли к раздаче, я взял омлет и сосиски, Лена йогурт и хлопья. Питание было на уровне, лежали и бутерброды с красной икрой, и куча всяких нарезок: сыры, колбасы, копченая рыба. Чай черный, чай зеленый, огромная кофемашина, выпечка, фрукты…

– Сядем отдельно, – решила Лена. – Я над тобой беру шефство!

Я не стал спорить. Она мне нравилась, да и разобраться в происходящем хотелось быстрее.

Мы уселись в сторонке, у стеклянной стены, выходящей на заснеженные сосны. От стены тянуло прохладой.

– Что твоему «дядюшке» от нас надо? – спросил я, отправляя в рот кусок омлета.

– Рассказываем про форсайты. Стараемся держаться поближе друг к другу. – Лена пожала плечами. – Он говорит, что ему нужны три группы по четыре человека, с тобой и твоим напарником как раз выходит нужное число… Ты с кем там встретился?

– Миша. Подросток, бутуз такой… А в Мире После – молодой мужик, скорее накачанный, чем толстый. С пулеметом ходит.

– Ого!

Лена выскребла остатки йогурта из баночки, искоса глянула на меня.

– Вы встретились здесь, у нас?

– Ну да.

– А потом там?

– Да.

– Этот Миша – он был из нашего времени или оттуда?

– По-всякому. И наш, и оттуда.

– Он тебя не узнал?

Я кивнул.

– Точно. И что это значит?

– Те мы, которые там, не помнят, что мы уже знакомы. Так что если не в форсайте – то словно с чужим человеком разговариваешь.

– Почему так?

Лена подняла вверх указательный палец.

– Во! Правильный вопрос! Григорян считает, что иной вариант просто невозможен. Если бы мы в Мире После помнили прошлое, то это создавало бы временной парадокс. Мы бы действовали, исходя из своих знаний, и не допускали бы опасных ситуаций.

– Все равно не понимаю, – признался я.

– Будущее зыбко, – пояснила Лена. – Мы видим его таким, каким бы оно стало без форсайтов. Но каждый форсайт слегка меняет будущее, так что мы в будущем воспринимаем только некую основную линию событий.

Я помотал головой.

– Квантовая запутанность, – продолжала Лена. – Неопределенность времени. Ну что ты от меня хочешь, я не физик! Григорян и сам не понимает, я думаю. Прими как факт – те «мы» не помнят, что испытывали форсайты.

– Может им… нам… память всем отшибло? – предположил я.

– Есть и такая гипотеза, – согласилась Лена. – Слушай, ты куришь?

– Нет.

– Совсем? Может вайп, электронные?

– Да нет же. Это вредно.

Лена рассмеялась.

– Ну да, да… До События примерно месяц, но курить все еще вредно.

– Чего все-таки от нас хотят? – спросил я. – Рассказывать о форсайтах? Вздор, есть миллионы людей, которые днем и ночью готовы рассказывать. Ты же явно знаешь!

– Предполагаю, – Лена чуть понизила голос. – Смотри, нас собирают группами – четыре человека, которые знают друг друга. Три доступных временных пласта.

– Мы – три команды, – сказал я. – Три команды из прошлого, которые заброшены в будущее и могут…

Я поскреб пальцем подбородок. Надо было побриться утром…

– А что мы можем? Спасти тот мир? Не смешно. Там погибло девяносто пять процентов населения, мы-то что сделаем. Значит, надо помочь нашему миру?

Лена кивнула.

– Информация, – продолжал я. – В будущем мы заняты выживанием. Мы вообще не помним о форсайтах, что странно, конечно. Еще и народ там неразговорчивый. Но если найден способ каждую ночь забрасывать наше сознание туда – мы можем действовать, можем узнать… точную дату События? Да ерунда, наверняка ее знают. Причину? Что стало с миром?

– Логичнее всего, – сказала Лена. – Дядюшка дожидался еще одной пары, теперь все в сборе. Наверняка речь пойдет именно о нашем задании.

Мне вдруг стало смешно.

– Наши всегда придумают, как забросить разведчика. Даже если в будущее после апокалипсиса.

– Не любишь шпионов? – прищурилась Лена.

– Шпионов не люблю, они чужие. А разведчиков уважаю. – Сам не знаю почему, я вдруг добавил: – У меня отец был разведчик.

– Серьезно? – Лена округлила глаза. – Настоящий? Как Джеймс Бонд?

– Круче, – мрачно ответил я. – Бонд выдуманный, а папа был настоящий.

– Разве об этом можно рассказывать? – заговорщицки зашептала Лена. – Или он на пенсии?

– Ты хотела сказать «в отставке»? Нет. Он погиб.

Лена замолчала.

Потом сказала:

– Извини.

– Да ничего. И сразу скажу про себя: я не разведчик, не военный, не спецагент. Я матфак закончил, занимаюсь инвестициями. Про отца только пару лет назад узнал.

– Ясно, – она с любопытством смотрела на меня. – Придется делиться в ответ. Мне девятнадцать, живу с мамой, папа… папа живет с другой семьей. Поступала, не прошла, куда хотела, работала на кассе в супермаркете, работала няней в семье, снова поступала и не поступила… стала усиленно готовиться, а тут вдруг бац… – она замолчала.

– На кого поступала?

– Дизайнер, – Лена вздохнула. – Выбор девушки, которая ничего не может выбрать. Либо дизайнер, либо учитель, либо доктор. На учителя не хочу.

– А почему не на врача тогда? – не удержался я.

Лена подалась ко мне и шепотом сказала:

– Брезгливая очень и крови боюсь, жуть!

Я понимающе кивнул.

– Да шучу, – она вздохнула. – Ничего уже не боюсь, ничем не брезгую.

Это было понятно. Форсайты быстро отучают бояться грязи и крови.

– И что тут принято делать после завтрака? – спросил я.

– А тебе не сказали? – удивилась Лена.

Я покачал головой.

– Меня же ночью привезли, под утро почти.

– Тренировки.

– Бег, плавание, рукопашный бой? – скептически поинтересовался я.

– В основном стрельба и выживание.

Я заметил, что Лена смотрит на кого-то за моей спиной.

Повернулся

У столика стоял мужик лет сорока, в камуфляже без знаков различия.

– Никита?

Я кивнул.

Мужчина был невысокий, но крепкий, лицо жесткое, взгляд цепкий и не слишком добрый.

В общем, он смотрел на меня как… как на досадную помеху.

– Я Иван. Твой инструктор по оружию.

Глянув на недоеденную сосиску, я кивнул и встал.

– Никита. В вашем распоряжении.

Кажется, взгляд у него чуть-чуть потеплел.

– Доешь. Через три минуты жду тебя у дверей.

Он кивнул Лене и, чуть прихрамывая, пошел к выходу.

– Крутой спец, – сказала мне Лена негромко. – Пожалуй, лучший. Тебя ускоренно будут прокачивать.

– Времени-то мало. – Я пальцами забросил в рот выпачканную кетчупом сосиску. – Спасибо, Лен. За обедом увидимся?

– Вечером на собрании – точно, – она кивнула. – Удачи, Никита.

Я уже отошел от стола, когда Лена добавила вслед:

– Понадобится.

Набросив куртку, я вышел из здания. Иван, в бушлате такого же защитного цвета, стоял у дверей и курил, начисто игнорируя запрещающую надпись.

– Точен, это хорошо, – сказал он. – Идем. И застегнись. Кашли и сопли нам не нужны.

Я застегнулся и молча пошел за ним. Минуты три мы шли среди заснеженных елей. Иван все так же прихрамывал.

– Разрешите спросить? – не выдержал я.

– Служил? – вопросом ответил он.

– Нет, просто смышленый.

– И слова умеешь выбирать, – задумчиво сказал Иван. – Спрашивай.

– У вас травма ноги?

– Протезы. На обеих. С какой целью интересуешься?

– У меня нога повреждена, вроде вывиха что-то, не здесь, а там…

– Понял. Обсудишь завтра, с врачом. Мой опыт не поможет.

Я кивнул.

Мы дошли до отдельно стоявшего двухэтажного здания. Не похоже, что тут был корпус пансионата, скорее, хозблок. С торца на первом этаже проемы окон были заложены кирпичом, на всех остальных стояли грубые решетки.

За металлической дверью с висевшей над ней камерой нам навстречу поднялся охранник, причем с автоматом, но при виде Ивана он молча разблокировал электронный замок – даже стучать не пришлось. То ли мой спутник пользовался нешуточным авторитетом, то ли на территории Центра к правилам относились проще.

Раздевшись, мы прошли полутемным коридором и оказались в длинном зале. Судя по грубым следам ремонта, зал получили путем сноса стен в десятке или больше комнат. Кое-где посреди зала торчали бетонные колонны, грубо обшитые гипсокартоном. В конце зала вся стена была заколочена продырявленной фанерой, перед которой стояли мишени. Метрах в пяти – огневой рубеж со стойкой. Над ним под потолком торчало несколько железных труб с вентиляторами, которые Иван немедленно запустил. Загудело, и я почувствовал тягу. Если все так серьезно, то стрелять придется много.

– Ага, – сказал я.

И посмотрел на длинные столы, идущие вдоль остальных стен.

Там было оружие.

Самое разное.

Первой лежала столетняя мелкашка «ТОЗ‑8». Да ладно, это серьезно, что ли?

– Ты должен уметь стрелять из всего, – сказал Иван, внимательно следивший за мной. – Что найдешь, что подвернется под руку.

– Я из многого умею, – не удержался я от похвальбы. – Меня вот… патроны удивили.

Рядом с мелкашкой и впрямь лежала вскрытая картонная коробочка с патронами. И рядом с остальным оружием тоже имелись боеприпасы.

Иван поморщился.

– Сам беспорядка не люблю. Но время дорого. Станешь у рубежа, будешь стрелять, а я буду подавать оружие.

Я прошел вдоль столов.

Охотничьи ружья, наши и не наши. «Калашниковы» разных модификаций. Автоматы, штурмовые винтовки, снайперские винтовки. Пистолеты и револьверы. Пулеметы.

– Обалдеть, – сказал я. – Богато живете.

– Снабжают хорошо, – согласился Иван и впервые едва заметно улыбнулся. – Что просишь, то дают. Если будет время, тебя свозят на полигон, поучат техникой управлять.

– Не встречал там техники на ходу, – признался я. Подошел к концу одного из столов, уставился на HVLAR. Потрогал, взял в руки.

– Неужели доводилось иметь с таким дело? – спросил Иван.

Я вдруг понял, что, как только потянулся к оружию, он оказался рядом.

Не сомневаюсь, готов меня вырубить за долю секунды, если сочтет, что это нужно.

– Там – доводилось, – ответил я. – И, знаете, не «с таким». Мне кажется, что «с этим самым».

Глава пятая

Ни о каком серьезном обучении, конечно же, речи идти не могло. В тире, который на весь день был отдан в наше распоряжение, хранилось почти две сотни стволов. Самых разных, от широко распространенных и всем известных хотя бы по фильмам, и до экзотических или безнадежно устаревших, вроде «мосинки».

К примеру, часто ли вы слышали про российский автомат «АЕК‑971»? Японскую винтовку «Хова Тип 20» и южноафриканский автомат «Вектор»? Или французскую винтовку «Фамас», которую Иван почему-то называл «горном» и поморщился, когда взял в руки?

– По какому принципу отбирали? – спросил я, ожидая услышать что-нибудь вроде «что нашли».

Но Иван ответил серьезно:

– Все, что сумели опознать по рассказам форсайтников, и более-менее распространенное у нас.

– «Хвлар»? – поразился я.

– Кто-то упоминал, – кивнул Иван. И осклабился: – А еще мне хотелось из него пострелять, в Москве их всего два… было.

Все обучение состояло в том, что я заряжал оружие, снимал с предохранителя, делал один-два выстрела. Иногда Иван меня поправлял, иногда молча кивал и передавал другой ствол.

Как ни странно, но с охотничьими ружьями было больше всего возни.

На обед мы не ходили, нам принесли судки с горячей едой.

В итоге за семь с половиной часов я выстрелил из двух сотен огнестрелов и слегка от этого обалдел. Две с небольшим минуты на каждый ствол… даже не думал, что такое возможно.

У меня болело плечо, ныла правая рука, а на указательном пальце, несмотря на перчатки, появилась мозоль. В ушах звенело, стрелковые наушники не спасли. Глаза слезились от порохового дыма, хотя вентиляторы старались изо всех сил.

– Ты не прирожденный стрелок и никогда им не станешь, – подвел итоги Иван, вручая мне «хвлар». – Но… – он улыбнулся. – Ты оружия не боишься, чувствуешь его, а оно тебя любит. Выстрелить ты всегда сумеешь, вот только поможет ли это…

Я выпустил короткую очередь из пулемета и положил его на стойку.

Выдохнул.

И взмолился:

– Может, хватит на сегодня?

Хотел еще сказать, что меня ноги не держат, но вовремя прикусил язык.

– Хватит, – ответил Иван. – Завтра с тобой будут работать врачи. Быстрый курс тактической медицины… ну и вопросы свои задашь.

Я кивнул. Иван посмотрел на часы – старомодные, со стрелками.

– Да, пора заканчивать. У тебя время помыться, поужинать и бежать на собрание. Не забудь, в семь тридцать!

– Вы там будете?

– Нет, я уезжаю. Меня отозвали на день, с тобой поработать.

Он даже похлопал меня по спине, что, наверное, с его стороны было равносильно хвалебной оде.

– А у вас есть форсайты? – спросил я, когда мы выходили.

Иван на миг замешкался. Но ответил:

– Был. Один.

Дальше можно было не спрашивать. Я и не стал.

Отмыться от пороховой гари, кажется, не удалось. Или запах въелся в ноздри? Но я сделал все, что мог, извел полфлакона душ-геля, вытерся и переоделся в чистое.

Одежда лежала на кровати – три раздутых пластиковых пакета с бельем, рубашками, парой джинсов и даже тапочками. Все было моего размера, судя по этикеткам, закупались в большом и дорогом торговом центре.

С бюджетом у «дядюшки» дела явно обстояли неплохо.

На ужин я прибежал без пяти семь. Лены уже не было, в сторонке пили чай «летние» – приветливо помахали, я кивнул, но отправился к другому столику.

За ним мальчик Миша сосредоточенно уминал котлету с пюрешкой.

– Привет. – Я сел напротив.

– Добрый вечер. – Миша блеснул очками и продолжил ужинать.

– Я тебя не сдавал, – сообщил я. – Нас, оказывается, отслеживают.

– Мне объяснили, – признал Миша. – Мы вроде теперь напарники?

Я кивнул.

– Вы ужин возьмите, – посоветовал подросток. – А то уже убирают с раздачи.

Выглядел он так невозмутимо, словно провел в этом центре как минимум несколько недель. Я сходил к раздаче, взял пару кусков жареной трески. Пюре уже не осталось, я набрал овощей и тушеной капусты.

Когда я вернулся с подносом, Миша уже покончил с котлетой и пил не то кофе, не то какао. Он с любопытством глянул на мой выбор, поморщился и сказал:

– Сплошной ЗОЖ. Как вы ночью выкрутились? Я на самом интересном месте проснулся.

– Ты меня не пристрелил, и на том спасибо.

– Почему мы в будущем не помним, что уже встречались?

– Не знаю. Может, объяснят хоть что-нибудь.

Он кивнул. Пробормотал:

– Есть у меня одна идейка… Ладно. Знаете, куда идти?

Я покачал головой. Попробовал рыбу – суховатая, но вкусная.

– Подожду вас, – решил Миша. – Я уже выяснил, где здесь что… Как вам Артур Давидович?

– Вроде ничего, – уклончиво ответил я.

Пока я ел, мальчик сходил к стойке и взял пару пирожных. На мой взгляд – излишних для него, но это не моя забота. Спросил:

– Ты здесь с мамой или папой?

– Нет, они подписали бумаги, что могу один.

Я покосился на него, но Миша выглядел совершенно спокойным. Он пояснил:

– Я вполне самостоятельный. У меня паспорт есть, и вообще… Вы поели?

Подобрав последний кусок рыбы, я оттащил тарелки к раздаче, и мы пошли.

Красный зал оказался в том же здании, где и столовая. Обычный конференц-зал с длинным узким столом, видимо, названный так из-за цвета кресел. Все форсайтники уже были здесь, разбившись на три группы. Я сразу увидел Лену и Сашу, помахал, и мы с Мишей подошли.

– Держу вам два кресла, – сообщила Лена. – Миша, это Сашка. Садись с ней.

К моему удивлению, Миша без всякого смущения втиснулся в кресло рядом с Сашей и о чем-то начал с ней болтать. Она с явным интересом поддержала разговор. В моей юности как-то стеснялись так легко знакомиться с девчонками.

Я сел рядом с Леной.

– Ждем Артур Давидыча, – сказала она. – Вон та рыжая – его заместитель, она то ли биолог, то ли врач. А мужик в костюме – гэбэшник, типа присматривает и контролирует. Не знаю, чего он там контролирует, бухает вечерами как не в себя.

– Профессионалу это не помеха, – прошептал я в ответ.

Кроме «рыжей» и «гэбэшника» незнакомцев больше не было. Они сидели на торце стола, общались между собой, поглядывая на нас… мне показалось, что мы с Мишей вызываем у них наибольший интерес.

Что ж, ожидаемо, мы новенькие.

– Часто так собираетесь?

– Первый раз, – ответила Лена. – Говорю же – дядюшка вас ждал… Странно, что задерживается.

Артур Давидович появился сразу же, будто подслушивал под дверью. Энергичный, словно и не провел полночи на ногах, в костюме и безупречно повязанном галстуке. Прошел через зал, кивая, бросая слово-другое и обмениваясь рукопожатиями. Кажется, он никого не упустил. Мне бросил: «Никита, как втягиваетесь?» Проходя мимо Миши, потрепал его по голове – я выпучил глаза, ожидая от подростка самой бурной реакции на такое панибратство.

Но Миша начал улыбаться Артуру и жмуриться, словно удостоившийся ласки дворовый кот.

«Дядюшка» явно умел найти подход к каждому.

Усевшись между «рыжей» и «гэбэшником», Артур Давидович обменялся с ними рукопожатиями. Откупорил бутылочку воды, жадно сделал несколько глотков. Сказал:

– Угорел!

То ли это была понятная своим шутка, то ли он пользовался таким авторитетом, но несколько человек заулыбались, а актер и один из братьев даже засмеялись.

– Теперь серьезно. – Артур Давидович отставил бутылку. – К нам наконец-то присоединились двое «зимних». Никита и Миша!

Я неуверенно приподнялся. Миша остался сидеть, но закивал, крутя головой во все стороны.

– У Миши в форсайте хорошая способность, – продолжал Артур Давидович. – Регенерация после смертельных ранений.

– После смерти! – сказал Миша.

– Допустим, – не стал спорить Артур Давидович. – Способность Никиты… сейчас разбираемся.

На мой взгляд, никаких способностей у меня не было, но я спорить не стал. Похоже, тут большинство, если не все, умели в форсайте что-то необычное.

Интересно, какова способность Лены?

Я посмотрел на нее, она поняла, кивнула и одними губами прошептала:

– Потом…

– Конечно, хотелось бы иметь большие команды, – продолжал Артур Давидович. – Но необходимый минимум набран, а ждать больше времени нет. По уточненным данным – их подтверждают и китайские, и европейские, и американские коллеги, – Событие произойдет через три недели, в интервале между двадцать седьмым февраля и четвертым марта две тысячи двадцать шестого года.

Повисла тишина. Артур Давидович медленно обвел всех взглядом. Спросил:

– Не удивлены?

– Ну так, в общем, ожидаемо, – сказал Михалыч. Я вдруг вспомнил какой-то сериал, он там играл экстрасенса, говорил почти таким же тоном, веско и спокойно. – Хотелось бы еще месяц-другой, но что значат наши хотелки?

– Увы, ничего, – согласился Артур Давидович. – Мы отводим еще неделю на слаживание, после чего начинаем операцию… – он сделал паузу… – Операцию «Карамболь»!

Михалыч торжествующе вскинул руки и выкрикнул:

– О, да!

– Нечестно, «Крюк» лучше! – возразила Алевтина. – Михалыч ваш любимчик!

– У меня любимчиков нет, – отрезал Артур Давидович. – Одна из американских групп работает под кодом «Хук».

– Ну так и что? Что нашему крюку их американский хук?

Я опять посмотрел на Лену.

– Странно, да? – спросила она тихо. – Конец света на носу, а мы спорим из-за названия операции!

Я кивнул.

– Все, что помогает сохранить бодрость и боевой настрой, – допустимо и желательно! – наставительно произнесла она, явно кого-то цитируя.

– Итак, «Карамболь», – заключил Артур Давидович. – Повторю для новеньких: наша цель состоит в том, чтобы понять природу катаклизма, который мы называем Событием. С момента появления «Форса» и стимулированного входа в форсайт нам удалось собрать значительное количество информации. Но время пассивного сбора прошло, мы начинаем более активные действия. Если нам удастся понять механизм произошедшего, то у нас будет шанс…

Он посмотрел на меня как раз в тот миг, когда я иронически улыбнулся. Только человек, не видевший пустые города и затянутое вечными тучами небо, не убегавший от чудовищ и не натыкавшийся на истлевшие тела, мог говорить про шансы.

– Шанс повлиять на масштаб катастрофы, – закончил Артур Давидович. – Еще неделя слаживания, потом вам раздадут описание операции и начнем. Прошу не забывать каждый день подробно описывать произошедшее в форсайте и оставлять отчеты на столе перед уходом на завтрак. Это касается Никиты и Михаила. Перед сном потрудитесь записать сегодняшние форсайты!

– Можно вопрос? – спросил Миша.

– Давай.

– Почему мы в будущем не помним себя из прошлого? Почему я в будущем не узнал Никиту? Он не слишком изменился.

– Согласно основной версии – потому что будущее нестабильно. Вы попадаете в свои тела, но ваше прошлое еще не полностью определено, поэтому воспоминаний друг о друге и пребывании здесь у вас нет. Именно это позволяет нам надеяться изменить будущее.

Михаил кивнул и нахально спросил:

– А другие теории есть?

– Есть, – подтвердил Артур Давидович. Но уточнять не стал, и даже Миша понял, что спрашивать не стоит.

Поэтому он задал другой вопрос:

– У кого еще необычные способности?

– Почти у всех, – ответил Артур Давидович. – Мы полагаем, что форсайт и необычные способности всегда сочетаются.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

– Только не всегда люди раскрывают их в форсайте… Еще вопросы, Миша?

– В комнатах есть прослушка и наблюдение?

«Гэбэшник» заерзал, «рыжая» улыбнулась.

– Разумеется, – сказал Артур Давидович. – В ванной комнате нет, в жилой есть. Исключительно с целью безопасности.

– Хорошо, – Миша почесал затылок. – Еще вопрос! Мне можно взять пива в баре?

– Безалкогольного, – без улыбки ответил Артур Давидович.

– Мне родители иногда разрешают нормального.

– Я не родитель и не разрешаю. Вопросы?

Я встал. Спросил:

– Только один. Вы всерьез надеетесь узнать что-то важное? Предотвратить Событие? Есть какие-то основания на это надеяться?

Он помолчал, потом кивнул:

– Да. Перед началом «Карамболя» я вам все расскажу. Еще вопросы?

– Мне еще отчет писать, – вздохнул я и сел. – Про девочку-змею.

– О, ты Нюрку видел! – оживился Миша.

Мне показалось, что все уставились на него с непониманием и интересом.

– Отчеты от вас, Михаил и Никита, жду через час, – решил Артур Давидович, чуть помедлив. – На этом все. Прошу отправиться спать не позднее одиннадцати вечера. Никита и Михаил, ваши индивидуальные программы подготовки вам сообщат на завтраке. У остальных – все по-прежнему.

Все начали вставать.

– Что за змея? – спросила Лена, хватая меня за руку. – Никогда не слыхала!

– Жуть полная, – ответил я. – Расскажу…

– Пошли в бар!

– Мне сейчас отчет писать…

– Надиктуешь на телефон и сбросишь файлом, это допускается. Заодно и мне расскажешь!

Я глянул на Мишу – тот шел с Сашей, размахивая руками и оживленно болтая. Удивительно, девчонка на него, похоже, запала! Я-то был уверен, что толстый неуклюжий очкарик должен выглядеть в ее глазах аутсайдером, вон тут сколько мальчишек куда симпатичнее…

Может, она смотрит на него как-то по-другому?

Не как на жирдяя в очках, а как на парня, который умеет оживать после смерти?

– Пошли, – сказал я. – Хоть узнаю, где здесь бар.

Один из корпусов, похоже, стоял пустым. Во всяком случае, лифты не работали, окна верхних этажей оставались темными.

Зато бар внизу, направо от ресепшена, был открыт.

За стойкой работали парень и девушка, молодые и приветливые. Помимо нас, в бар отправился «летний» пожилой актер с Алевтиной из «осенних» – по-моему, у них был роман – и «летние» же Петр с Павлом, севшие отдельно.

Братья взяли по бокалу пива, Михалыч коньяк (я даже не сомневался), Алевтина шампанское, что тоже у меня удивления не вызвало.

– Блин, я деньги забыл, – пробормотал я, подходя к стойке.

– Не дури, нам все бесплатно, – ответила Лена. – Гоша, привет! Мне как всегда, а Никите…

Она посмотрела на меня.

– Э… – я замялся. – Коктейль какой-нибудь?

– Лонгдринк? – спросил улыбчивый Гоша.

– Угу.

– Садитесь, принесу. – Кажется, он понял, что пытать меня названиями бесполезно.

Мы уселись в сторонке, я достал телефон и начал кратко надиктовывать свой последний форсайт. Лена, подперев голову руками, слушала. Ей принесли белое вино в бокале, мне – высокий стакан с каким-то темным коктейлем, из которого торчали две соломинки. Я попробовал – кисло-сладко, вкусно, вроде и не крепко.

Минут через десять я закончил отчет. В голове к этому моменту слегка зашумело, коктейль оказался коварным.

– Жуть какая, – сказала Лена, когда я выключил диктофон. – Девочка-змея… Не встречала, слава Богу.

Я кивнул.

В баре царила полутьма, над стойкой слабо светились ретро-лампы с фальшивыми спиралями. Время от времени урчала кофемашина, в колонках играл какой-то негромкий блюз. Гоша с подругой о чем-то болтали, Павел и Петр пили пиво сосредоточенно, будто отбывали повинность. Михалыч и Алевтина сдвинули кресла и теперь сидели обнявшись.

Я скинул аудиофайл по адресу, который дала мне Лена. Сходил к стойке за вторым коктейлем, решив, что он станет последним. Гоша сам подошел и вновь наполнил Лене бокал.

– Напиться тут можно? – спросил я.

– Вообще-то бармен следит. Но некоторые ухитрялись… – Лена бросила быстрый взгляд на Михалыча. – Никита, а что для тебя самое странное в форсайте?

Я ответил не раздумывая.

– Электричество. В квартирах иногда есть электричество. Можно зажечь свет, можно включить приборы. Телевизор ничего не показывает, конечно, интернета тоже нет. Но в один телик была воткнута флэшка, я посмотрел кино.

– Чего? – Лена фыркнула. – Ты стал смотреть кино в форсайте?

Почему-то теперь это и впрямь показалось мне глупым поступком.

– А что такого? Хороший фильм, я его когда-то не досмотрел. Ну… взял и досмотрел.

Лена тихо засмеялась. Потом потянулась ко мне и шепотом сказала:

– Я однажды нашла квартиру, где была холодная и горячая вода. Помылась, переоделась. Маникюр себе сделала, накрасилась.

Мы заговорщицки переглянулись.

– Наверное, Артур Давидович был бы в ужасе, – сказал я. – Тратим ценное время в форсайте на всякую ерунду… Так для тебя самое странное – горячая вода?

Она покачала головой.

– Нет. Самое странное – там нет животных и птиц. Даже крыс или тараканов, а они, говорят, ядерную войну могут пережить.

– Есть такие твари, вроде крыс…

– Размером с песика? Это ниблы. Падальщики. Но не крысы, их ловили и вскрывали, совершенно иначе организм устроен. Они заняли экологическую нишу крыс.

– Еще серпарды…

– Вроде их тоже кто-то убивал и препарировал. Никаких аналогов с нашими животными. Чем питаются – непонятно, но могут и напасть.

– И летучие твари.

– Не встречала тех, кто их вблизи видел. Но это все фауна форсайта. А куда делись крысы, собаки, кошки?

– Ниблы сгрызли. – Я пожал плечами. – И людей мало. Я не про живых, я про тела. В квартирах бывают, но обычно те, кто покончил с собой.

Лена кивнула:

– Вот это и странно, Никита. Куда делись животные и девяносто процентов людей?

Она залпом допила вино и встала.

– Пойдем? Или останешься?

Лена улыбнулась, и в улыбке крылось чуть больше, чем в словах.

– Пошли, – согласился я. – Будем отрабатывать бесплатную выпивку.

То ли похолодало, то ли я просто нервничал – мне показалось, что на улице стоит легкий морозец. Сыпал снег, легкий и сухой, будто белая пудра. Мы молча шли по аллее к коттеджу. Я молчал, Лена что-то мурлыкала себе под нос, иногда начинала пританцовывать и кружиться, будто вальсируя с невидимым партнером. Когда мы проходили мимо фонаря, она резко взяла меня за руку, посмотрела в глаза. Мы начали целоваться и простояли так пару минут.

– К тебе или ко мне? – спросила Лена, оторвавшись от моих губ.

– Как хочешь, – сказал я.

Мы ускорили шаги, держась за руки. Алкоголь шумел в голове. Всего месяц до События и апокалипсиса, а секс – лучшее лекарство от страха смерти.

К тому же она мне действительно нравилась.

Но у нашего коттеджа стоял Григорян. Стоял давно, длинное черное пальто и вязаный берет были припорошены снегом.

– Ну нет… – пробормотала Лена. – Ну зачем…

Мы подошли.

– Я вас долго не задержу, – сказал Артур Давидович. – Леночек, мне нужен Никита на пару минут.

– Хорошо, дядюшка. – Лена потянулась, чмокнула его в щеку и скрылась в своей двери.

У меня мелькнула злая и дурацкая в своей простоте мысль. Я посмотрел на Григоряна.

– Послал Господь племяшку, – вздохнул Григорян.

– Племянницы – они такие, – процедил я.

Артур Давидович пристально посмотрел на меня.

– И не говори, Никита… Тебе это фото что-то говорит?

Он достал телефон и показал мне экран. Светловолосая девочка лет пятнадцати-шестнадцати, стоит в каком-то спортивном зале в обтягивающем трико, с длинными лентами на палках в руке. Гимнастка, значит?

– Ага, – кивнул я. – Это та, которая со свечой сидела, а потом словно змея стала… Миша ее Нюрой назвал. Нюра?

– Анна, – сказал Артур Давидович. – То есть Нюра, да.

– Не понял.

– Имя Нюра – сокращенная форма имени Анна.

– Как это так? – не понял я.

– Велик и таинственен русский язык, – Артур Давидович вздохнул. Стоял и размышлял о чем-то.

– Тоже форсайтница? – сказал я. – Нам что, ее в команду брать?

– Не знаю. Пока не берите. – Григорян покачал головой. – Надо осмыслить… держитесь от нее подальше.

Он спрятал телефон, а вместо него достал из кармана маленькую стеклянную фляжку. Протянул мне.

– «Ахтамар». Я же армянин, мне положено дарить коньяк. С «Форсом» сочетается, не беспокойся.

Я невольно взял фляжку, но Артур Давидович не сразу отпустил ее.

– Ленку не спаивай, рано ей еще.

– За племянницу беспокоитесь? – кивнул я.

– Я за всех вас беспокоюсь. А тут все же родная кровь.

Он отпустил фляжку и пошел к главному зданию. Пройдя метров десять, бросил, не оборачиваясь:

– Не засиживайтесь! Утром мне нужны от вас свежие форсайты.

В полной растерянности я смотрел ему вслед.

Потом откупорил фляжку и сделал глоток.

Коньяк был ароматный, крепкий и словно бы даже прочистил мне мозги. Я спрятал фляжку в карман, поднялся на веранду, помедлил секунду и открыл дверь к Лене.

Она сидела на кровати, завернувшись в одеяло и мрачно смотрела на меня.

– Так он на самом деле твой дядька? – спросил я.

Лена кивнула.

– Троюродный. Седьмая вода на киселе. Я его до форсайтов и видела-то всего пару раз.

– А к чему тогда весь цирк?

– Неудобно как-то… родственница начальника. – Она пожала плечами. – Ляпнула случайно, подумала, что ты напряжешься. Стала выкручиваться. А теперь еще неудобнее.

Я только сейчас заметил, что по полу разбросана вся ее одежда.

– Тут камеры! – вспомнил я.

– Свои я давно отключила. И с дядьки взяла слово, что не включат.

Она встала и сбросила с плеч одеяло. Осталась стоять, совсем обнаженная, прижимая руки к бедрам, будто удерживая их от того, чтобы прикрыться.

Наверное, чтобы вот так предлагать себя едва знакомому мужчине, девушка должна быть очень смелой или очень безбашенной.

Хотя мы здесь все такие.

Я подошел, сбрасывая куртку. Обнял ее. Почувствовал, что Лена дрожит мелкой дрожью.

– Ты чего?

– Не знаю, – жалобно сказала она. Заглянула мне в глаза. – Я утром тебя из окна увидела и решила, что ночь проведу с тобой. Так что учти… я очень упрямая и целеустремленная…

Из окна увидела?

Значит, нарочно выскочила из дверей в трусиках и футболке?

– Мне повезло, – сказал я.

Было уже ближе к полуночи, когда я сел в кровати и посмотрел на Лену. Она лежала, глядя на меня, и улыбалась.

– Наверное, мне надо к себе, – сказал я. – Твой дядюшка требует форсайтов.

– Можем здесь, вместе, – предложила Лена. – У меня есть капсулы.

Я погладил ее по животу и покачал головой:

– Нет… я не усну.

– Тогда кыш отсюда! – Она изогнулась и хлопнула меня подушкой по голове. – Только посмей утром не прийти!

В результате ушел я не сразу. В одних трусах и держа одежду в охапке. Пробежал в свою комнату, умылся. Подумал, что отсутствие зеркал – это очень хорошо, наверняка у меня до глупого довольная физиономия.

На столе за время моего отсутствия появилось блюдце, в котором лежала капсула. Я проглотил ее, запил водичкой, прыгнул в кровать.

И вдруг понял, что тревожило меня последний час.

На фотке, которую показал мне Артур Давидович, была та самая Анна-Нюра, которая в форсайте превращалась в девочку-змею.

В том же самом возрасте, в котором я ее видел. Ну, может, чуть помладше.

Если прошло около четырех лет, то как могла пятнадцатилетняя девчонка остаться прежней?

Вон как Миша изменился!

Чушь какая-то… неужели Артур Давидович научился получать снимки из будущего?

Выключив свет, я закрыл глаза и натянул на себя одеяло.

Пожалуй, было бы здорово поспать без всяких форсайтов. Поспать, проснуться часов в шесть и нырнуть в соседний номер…

Но через мгновение (вряд ли даже капсула успела в желудке раствориться) я провалился в форсайт.

Глава шестая

Я стоял на маленькой кухоньке и жарил яичницу.

Разбил четвертое яйцо о край сковороды, разломил половинки скорлупы. На сковороду вылился и зашипел белок, упал желток – твердый, замороженный. Я выбросил в чашку скорлупу, раздавил и размешал желток вилкой прямо в сковороде.

Да, глазунья вкуснее, чем такая вот неумелая болтунья или скрэмбл, но, видимо, я не готов был ждать, пока яйца разморозятся…

Некоторое время я не вмешивался, наблюдая за тем, как моя версия из Мира После готовит. Пять яиц – завтрак лесоруба.

Лишь когда яичные хлопья схватились, я осторожно вышел на поверхность. Отставил сковороду с огня. Выглянул из кухни, осмотрелся. Та самая квартира, где я ночевал, куда лезла девочка-змея.

Вернувшись, я посмотрел на плиту.

Вокруг конфорки горел яркий голубой венчик газа. На кухне от огня стало совсем тепло, даже иней на пленке, которой было затянуто окно, растаял. Судя по свету с улицы, стояло позднее утро.

На всякий случай я осмотрел плиту. Нет, никакого баллона, газ шел из магистральной трубы. В других квартирах, уверен, можно было сколько угодно крутить краны, труба оказалась бы пустой.

– А у нас в квартире газ, – процитировал я.

Хорошо. Допустим.

Ну, а яйца откуда?

Холодильник был большой, пожалуй, даже слишком большой для семьи из трех человек. И выглядел новеньким, видать, незадолго до События купили. Я открыл дверцу, поморщился и быстро закрыл – плесень внутри породила целую цивилизацию и воняла соответствующе.

Странно.

Некоторое время я тупил, потом открыл морозилку. Загорелась подсветка, пахнуло холодом. Тут было полно продуктов: промороженная в камень курица в пакете, несколько стейков, две упаковки яиц, раздувшиеся пластиковые бутылки молока, коробка с пиццей, батон в упаковке…

Видимо, уходя из квартиры, хозяева сложили все, что влезло, в морозилку на максимально длительное хранение.

Они не вернулись.

Исчезло электричество.

Выключился холодильник.

Но морозилка продолжала работать все эти годы.

Я вздохнул, достал бутылку молока и батон. Если бутылку разрезать, молочную льдинку вывалить в кастрюлю и подогреть на газу…

– Поделишься завтраком?

Михаил стоял в дверях. Называть этого молодого увальня Мишей у меня как-то язык не поворачивался. Миша остался там, в Центре.

Итак… это Миша или Михаил?

– Привет, – ответил я. – Добро пожаловать к столу.

Михаил несколько секунд смотрел на меня испытующе, потом положил пулемет на стол и осторожно присел на табуретку. Да, это точно не Миша, это Михаил. Багровое пятно на шее у него совсем исчезло, значит, регенерировал полностью.

Как же бесшумно и легко он перемещается!

– У меня пропал дневник, – сказал он. – Не он ли?

Да, дневник действительно лежал на столе. Неужели здешний я его читал?

– Он. Забирай, я не читал.

– Зачем брал тогда?

– Думал, ты мертв, – ответил я, вспоминая надпись на первой странице. – Извини. Откуда было знать.

Михаил молча спрятал дневник за полу куртки, в здоровенный сетчатый карман. Вроде как объяснение его устроило. Пробормотал:

– Там ничего особенного… просто записывал все о жизни. Вдруг забуду. Но спасибо, если не читал.

Я тем временем разделил болтунью на две тарелки, поставил одну перед Михаилом, нашел в ящике пару вилок. Ножом разрезал бутылку с молоком и брякнул белую ледышку в кастрюльку, поставил на горящий газ.

Еще бы батон разморозить…

– Порубай ножом на куски, быстрее отмерзнет, – посоветовал Михаил. Склонился над яичницей, глубоко вдохнул: – У… нямка! Год яичницы не ел!

– Тоже морозилку нашел работающую? – я подцепил свой кусок.

– Из порошка, – вздохнул Михаил. Быстро работая вилкой, смел всю яичницу, встал, извлек из морозилки остатки яиц. – Сделаем еще? Я не наелся.

– Валяй, теперь твоя очередь готовить.

Михаил кивнул и стал неумело разбивать промерзшие яйца. На пулемет он временами поглядывал, но казался теперь гораздо более дружелюбным.

– Кто ты такой вообще, а? – неожиданно спросил он.

– Никита.

– А откуда я тебя знаю? – Оставив яйцо рядом с плитой, он запустил руку в карман штанов, достал смартфон, что-то нажал и положил передо мной. Яйцо тем временем покатилось и упало на пол. Михаил подобрал его, подцепил ногтем треснувшую скорлупу. – Во! Так их надо очищать!

Оставив его биться с яйцами, я взял смартфон – на экран была выведена видеозапись. Я запустил воспроизведение.

Говорил сам Миша. Он сидел на фоне стены, телефон держал на вытянутой руке: изображение слегка подрагивало.

– Михаил! Это записываешь ты сам, но находящийся в форсайте! Человек, которого ты спас, – Никита. Он вроде нормальный чел, не прессуй его. Найди и пообщайся. Никита все расскажет, можешь ему доверять. И поосторожнее, ладно? Уверен, что оживешь, если варг сожрет?

Я покосился на Михаила – тот деловито размешивал на сковородке яичный лед. Запись эту он, конечно, уже просмотрел несколько раз.

– Во втором классе тебе… то есть нам нравилась Наташка, с которой мы сидели, – продолжал Миша. – А потом мы чихнули, из носа вылетела сопля, Наташка сказала «фу», и мы пересели. Мы никому никогда про это не рассказывали. Это чтобы тебя окончательно убедить.

– На экране я, сто проц, – подтвердил Михаил, когда я отложил смартфон. – Ночью опять отрубался, когда ты ушел. Потом обнаружил эту запись… Никита, так что такое форсайт и кто ты такой?

Я восхищенно покачал головой.

Ай да Миша! Мне и в голову не приходило писать письма или оставлять записи самому себе. Я ведь был уверен, моя более поздняя личность все и так помнит.

– Ты не знаешь про форсайты? – поразился я. – Честно?

– Нулем, – сказал Миша, скребя по сковородке вилкой. – Писатель такой был, Фредерик Форсайт. И еще это «предвиденье» по-английски, я помню.

Он вернулся от плиты со сковородой, честно разделил вторую порцию по обеим тарелкам. Сел напротив.

– Ну, рассказывай.

– Несколько лет назад часть людей на Земле стала видеть странные сны, – сказал я. – Про мир после глобальной катастрофы, где почти нет людей, нельзя смотреть в зеркала, бродят чудовища…

Михаил сосредоточенно жевал, глядя на меня.

– При этом мы вроде как попадаем в свои собственные тела, только в будущем, – продолжил я. – Это и называется форсайтом.

– Понял. – Михаил отломил кусок замороженной булки и стал подбирать ею крошки яичницы. – То есть ты сейчас человек из прошлого – в теле себя в настоящем?

Я кивнул.

С моей стороны я был человеком из настоящего в будущем, но какая разница.

– А мне запись оставил я сам из прошлого, когда оказался в моем теле… Где в этот момент был я? В прошлом?

– Нет. Не слыхал про такое. Наверное, просто отрубился.

– Понятно. – Михаил прислонился к стене и о чем-то задумался.

– Ты мне веришь? – спросил я.

– Пожалуй. Нечестно получается. Я из прошлого в себя попадаю, а я из будущего назад – нет.

Как-то он странно отнесся к моему рассказу. Словно это и впрямь было для него полной новостью.

– Михаил, так что случилось? Почему мир стал таким?

Он вздохнул. Снял очки, достал из кармана тряпочку и очень бережно протер линзы.

– Никита… Расскажи, а как оно все было раньше?

Очкарик без очков сразу становится другим. Михаил теперь выглядел беспомощным и растерянным.

– Ой, блин… – сказал я, соображая. – Нет, серьезно, что ли? И все так, да? Раньше… раньше было иначе. Хорошо было, только мы не понимали. А что ты помнишь, с чего все началось?

– Года четыре назад, – сказал Михаил. Вздохнул, нацепил очки. – Я вроде еще совсем пацан был. Встал утром, в квартире пусто, электричества нет. Свет такой странный… красное небо с облаками. Я смотрю в окно и понимаю, что это неправильно, что все было не так. А вот как – не знаю. Во дворе шумят, выглянул – народ собрался, обсуждает, что случилось. Но немного народа. Так… я потом прикинул… процентов десять от тех, кто в доме жил. В некоторых квартирах все остались, в других, наоборот, никого. Мобильники еще работали. Я помнил, как звонить, как разблокировать. Как по интернету лазить. Все отрубалось потихоньку, странно так… Интернет через три дня только полностью лег.

– Так про интернет ты, выходит, помнишь, – сказал я с сомнением.

– Помню. Много чего помню. Москва столица России. Лондон из зе кэпитал оф зе Грейт Британ. Волга впадает в Каспийское море. Дважды два – четыре. Я все помню! Кроме обычной жизни. Как эта Волга выглядела, а как выглядело море… Смысл только понимаю. Я потом искал книги, видеозаписи. Странно так – небо голубое, люди толпами ходят… моря, леса, пустыни… Так и было, да?

– Да.

– Вот гадство! – возмутился Миша.

– И ты так живешь с тех пор?

– Так и живу. Все живут, кто с собой не покончил. Понемногу приспособились. Поняли, что зеркала опасны, стали их бить. Зима не очень холодная, можно и с пленкой или листом пластика, особенно если найти квартиру с электричеством.

– Откуда берется электричество?

Михаил пожал плечами. Встал, снял с плиты ковшик с почти закипевшим молоком. Восхищенно сказал:

– Не свернулось, круто… Я лоханулся, морозилку в этой квартире не проверил. Электричество, говоришь? А откуда газ берется? Никто не знает! Почему одни продукты стухли, а другие свежие? Серпарды еще эти… – он зевнул и махнул рукой. Достал из шкафа две кружки, налил молока себе и мне. – Как ночь провел, Никита? Я заметил, решетка погнута…

Он испытующе смотрел на меня.

– Девочка-змея, – объяснил я.

– Хорошо, что укрылся, – очень серьезно сказал Михаил. Отпил еще слишком горячего молока, морщась, но не в силах удержаться. – Она днем хорошая, мирная. А вот ночью лучше не попадаться.

– Сожрет?

– Задушит. Обовьется и раздавит. И будет бормотать при этом: «Холодно, так холодно, так одиноко, согрейте меня…» Потом сожрет… А может, это ниблы грызут…

Он передернул плечами.

– Хотел ее пристрелить. Но ночью как-то ссыкотно, а днем жалко.

Михаил снова зевнул. Виновато сказал:

– Не выспался, извини…

– А из Москвы уйти мысли не было? – спросил я.

– Уйти? – Он как-то нехорошо хихикнул, опустил подбородок на грудь. – Мысли-то были…

– Ну? – насторожился я. – Михаил? Разморило тебя?

Миша поднял голову.

Я вздохнул.

– Привет, Миша.

– Здравствуйте, Никита! – Он обвел кухню глазами. – Ого! Тут газ есть! Я вас нашел или вы меня?

– Ты меня. Ты, который из будущего.

– Все нормально? Он запись посмотрел? Поверил?

Миша явно изнывал от любопытства и был горд собой.

– Посмотрел, поверил.

– Вы поговорили? – Миша уставился на недопитый стакан с молоком. – Или только ели?

– Он ничего не помнит, – объяснил я. – Никакого События, никакой жизни до него. Однажды проснулся, а мир вокруг такой.

Миша вскочил, едва не приложившись головой о полку с какими-то запыленными вазочками и фарфоровыми фигурками. Опасливо посмотрел вверх.

– Все забываю, что я тут высокий… Правда, очень высокий?

– Богатырь, – мрачно ответил я. – Короче, местные ничего нам не расскажут, потому что они ничего не помнят. Для них этот мир единственный, который им знаком.

Миша начал прохаживаться по кухне взад-вперед, как-то очень легко заполнив ее всю.

– Я подозревал! Я когда местных расспрашивал, они все бормотали «ничего не помню», «ничего не знаю». Значит, это они всерьез!

– Мне так вообще не отвечали.

– Ха! Знаешь, когда у тебя большой пулемет – отвечают!

Я невольно улыбнулся.

Пулемет – он располагает к откровенности.

– Пришел бы ты минут на пять позже, – вздохнул я. – Что-то мне Миша-старший рассказать собирался. Про то, почему он не покинул Москву.

– И так до часа ночи ждал, чтобы ты точно заснул, – обиделся Миша.

– А чего так долго?

Миша вдруг заметно покраснел.

– Под фонарем нас с Леной увидел? – понял я. И попытался пошутить: – Ну… ты тоже с девушкой ушел.

– Ха! Она тут с папой! – возмутился Миша. Постоял у плиты, потом выключил газ. – Надо экономить. Хорошее место.

– Думаешь, кончится?

Он пожал плечами. И предложил:

– Навестим Нюру? Мне интересно, она помнит, что ночью было, или нет?

– Значит ты ее знаешь?

– Так я-взрослый тут полгода живу! Он всех знает, и я со многими познакомился.

– Потому что с человеком, у которого большой пулемет, лучше дружить… – ехидно сказал я.

Встал, шагнул и невольно поморщился.

– Что у тебя с ногой?

– Да если б знал! Связка, наверное, порвана. Так с первого форсайта. Иногда слабее болит, иногда сильнее.

– Сейчас…

Михаил открыл холодильник, сморщился от зловония, но все же начал рыться на самой верхней полочке дверцы.

– Не устраивай тут газовую камеру! – попросил я.

– Да сейчас…

В итоге он снял всю полку, вывалил ее содержимое на стол и закрыл дверцу. Стал рыться в тюбиках и коробочках.

– Все давно испортилось, – сказал я. – Не зря же в холодильнике хранили.

– Зря. Как правило достаточно не нагревать выше двадцати пяти градусов. А тут холодно всегда…

Он торжественно поднял какой-то тюбик.

– Вот, эта дрянь вообще не портится, это вьетнамская мазь с ядом кобры. Давай ногу.

– Ты уверен?

– Не трать время, а? – Миша сверкнул очками.

В результате я стянул берцы, закатал штанину, снял носки и уложил ногу на свободную табуретку. С радостью увидел, что носки свежие, трофей из квартиры с зеркалом.

– Соблюдаешь гигиену, это хорошо, – похвалил Миша. – Некоторые совсем освинячились.

Он помял мне голень, надавил в нескольких местах, уточнил, где болит. И уверенно сказал:

– Привычный подвывих голеностопа. Кажется, есть синовит.

– Чего?

– Воспаление сустава, как следствие регулярных вывихов.

– Ты в кого такой умный? – не удержался я.

– Мама врач, папа врач, и я должен был врачом стать.

Миша выдавил изрядный кусок крема и втер мне в голень. Потом достал из своей громадной куртки рулончик эластичного бинта.

– Сейчас подлатаю, будет легче. Здешний «я» точно чего-то умеет, у него все карманы лекарствами набиты. Ты спроси при случае, может, он тебе укольчик гормона сделает в сустав? Я побаиваюсь, не пробовал еще.

Я вытаращил на Мишу глаза.

– А чего? – Он чуть смутился, не прекращая туго бинтовать мне ногу. – Уверен, я бы в его ситуации читал книжки по медицине. Сам подумай, медик в этом мире ценится? Ценится! Лекарства частично сохранились, наверное, и операционную можно найти…

– Вот не надо только операционной! – возмутился я.

Когда я обулся и осторожно оперся на ногу, ощущение было потрясающее. Словно и не болело ничего и никогда!

– Ты крут, парень, – признал я. – У тебя пулемет, ты умеешь лечить и восстаешь из мертвых.

Миша довольно загоготал. Он и впрямь был здоровенный, громкий, но при этом какой-то бесшабашно позитивный.

– Пошли к Нюре.

Я кивнул.

К Нюре и впрямь надо было сходить. Что-то меня смущало в ней, и вовсе не ночное превращение в змею.

Странное ощущение – идти по Миру После вдвоем.

Не знаю, пытался ли я из будущего найти себе подругу или друга, прибиться к какой-нибудь общине. С другой стороны, я не встречал тут больших групп, разве что семьи иногда попадались. Но все держались обособленно.

Непонятно, на самом-то деле. Люди существа коллективные, всем нужна стая – для безопасности, для общения, для утешения. Даже злодеи сбиваются в банды, даже им нужна какая-то поддержка друг от друга.

Еще одна загадка, и даже потерей памяти ее не объяснить. Забыв свои семьи и прежние чувства, люди обязательно завели бы новые связи.

Мы вышли из подъезда, обогнули давным-давно замерзший и засохший палисадник. Красные облака еще не до конца просветлели, часов девять утра, пожалуй.

Нюра была на месте.

Сидела на табуретке перед свечкой в стакане (у нее склад или свечной заводик?), только в этот раз не в белом платье, а в красном. Прежнее, похоже, изорвалось во время превращения. И как она тут не мерзнет?..

– Привет, Нюра! – громко позвал Миша. – А я тебе конфет принес!

Девочка задумчиво посмотрела на него. Протянула руку. Миша вытряс на ее ладонь несколько ярких леденцов из жестяной баночки.

– Привет, – заторможенно сказала Нюра.

Посмотрела на меня.

Прищурилась.

Вообще-то девочка была очень милая. В том возрасте, когда уже не совсем ребенок и еще не совсем взрослая, в общем, сплошь умиление, но и мысль: «Лет через пять бы встретиться».

Только взгляд у нее был недобрый.

– Что ж ты ночью хорошего человека пугаешь? – продолжал Миша. Мне показалось, что он и сам напряжен.

– Ненастоящий… – сказала Нюра, тыча в мою сторону указательным пальцем.

Ладонь разжалась, разноцветные леденцы посыпались под ноги.

– Ненастоящий… – медленно вставая, повторила девочка.

– Нюра, он настоящий, он хороший! – отступая от нее, пробормотал Миша.

Девочка перевела взгляд на него. Нахмурилась. И указала уже на него.

– И ты… ненастоящий… зачем… зачем вы здесь…

У меня по спине пробежал холодок.

– Мы пошли, Нюра, не сердись, – быстро сказал Миша. – Никита…

Нюра оскалилась.

Люди так челюсть растянуть не могут. Рот разошелся до ушей, блеснули зубы – длинные и тонкие. Между ними затрепетал раздвоенный на конце язык.

Девочка издала протяжный шипящий звук. Встала, опрокинув табуретку. И тут же упала сама: у нее что-то происходило с ногами.

– Бежим, – сказал Миша негромко.

И мы кинулись прочь, в сторону магазинчиков, где он обосновался. Рюкзак тяжело хлопал по спине, я не затянул ремни как следует.

– Никогда! Днем! Не превращалась! – на бегу выкрикивал Миша. – Она! Днем! Милая!

Не останавливаясь, я бросил взгляд назад.

Нюра каталась по асфальту. Она стала ощутимо длиннее, вместо ног из платья торчал и бился в воздухе чешуйчатый змеиный хвост.

– Имел я этот форсайт! – выругался я и поднажал.

Вовремя мне Миша перебинтовал ногу. Голеностоп болел, но работал.

Мы остановились у магазинов, рядом с темным пятном и какими-то клочьями, оставшимися от тела варга. Ночью у ниблов был пир.

Нюра билась в судорогах у подъезда. Но то ли днем ей было труднее обратиться, то ли наше бегство ее успокоило – она нас не преследовала. Через минуту она затихла, сжалась в клубок. Потом медленно поднялась – это снова была девочка-подросток.

– Я уж решил, придется стрелять, – сказал Миша, тяжело дыша. – Блин… Жуть, да? Откуда у нее хвост вырос, из задницы?

– Мне кажется, ноги срослись. – Я помотал головой. – Не знаю, не приглядывался!

– А зубы, зубы видел какие стали? – Миша нервно рассмеялся. – Она нас почуяла, понимаешь? Поняла, что мы в форсайте!

– Ты же с ней уже разговаривал!

– Да, разок! Конфет дал. Она поглядывала, но вроде ничего… На тебя злится, факт.

– Что не дал себя ночью сожрать?

– Ну да.

Адреналин еще будоражил кровь, но нас начинало отпускать.

– Чего от нас хочет Григорян? – спросил я. – Ни хрена мы тут не сделаем.

– От нас просят узнать, а не сделать! – наставительно сказал Миша. – Но если они сами не знают…

Мы мрачно уставились друг на друга.

– Миша, надо отсюда валить, – сказал я. – Ты знаешь, где мы?

– Новогиреево, – ответил Миша. – Мой тут полгода уже обитает.

– А мой только пришел… – Я представил себе карту. – Двигаем в сторону МКАДа? Может, дойдем до Реутова. Нет, лучше до Балашихи.

– И зачем? – не понял Миша.

– Проверим, что за пределами Москвы.

Парень вздохнул, глядя на фигурку Нюры – та снова устроилась на табуретке. Интересно, зачем она вот так сидит? Завлекает жертву, чтобы сожрать ночью?

– Мой вернется, – вздохнул Миша. – Форсайт кончится, и он назад потопает. У него тут всюду нычки и укрытия. Он тут прижился.

– А если записку написать?

– Станет он меня слушать… – Миша помолчал, что-то обдумывая. – Ты просто за МКАД хочешь выехать? Потом вернуться?

– Да. Стой, ты сказал «выехать»?

Миша усмехнулся.

– Ты водить умеешь?

Я кивнул.

Своей машины у меня не было, но на права я сдал и время от времени пользовался каршерингом – чтобы не терять навыков.

– Двигай за мной.

Идти пришлось недалеко. Миша уверенно подошел к одной из машин, застывших на улице – самой обычной с виду. Зеркала разбиты, стекол тоже нет. Какой-то небольшой китайский паркетник, не из дорогих, но стильный.

Миша запустил руку в проем окна, открыл бардачок, достал и протянул мне ключи.

– Да ладно, – сказал я. – Ты бы хоть прятал их!

Миша улыбался.

Я нажал кнопку – щелкнули замки в дверях.

– Машина прямо так стоит все годы? Не верю!

– Он следит, – пояснил Миша. – То есть я слежу. Аккумулятор заряжаю, масло меняю, салон от пыли протираю. Иногда езжу туда-сюда. Я однажды в форсайт выпал, глядь – сижу за рулем! Хорошо, что медленно ехал.

Открыв дверцу, я сел на место водителя. Подогнал под себя сиденье – моторчики натужно взвыли, но кресло подстроилось. Панель приборов и экран бортового компьютера были заклеены антибликовой пленкой от отражений.

Миша, кряхтя, влез на соседнее сиденье, положил пулемет перед собой на торпедо. Ствол торчал в пустом проеме лобового стекла.

– Мы как на бэтээре, – сказал он довольным тоном.

Я осмотрелся, разбираясь с управлением. Машинально попробовал подстроить разбитые вчистую зеркала.

– Дороги вроде пустые, – заметил Миша. – Можно быстро смотаться.

Да, в основном машины стояли припаркованными вдоль обочин. Событие, наверное, случилось ночью, когда движение было минимальным.

– Ты не перестаешь меня удивлять, – сказал я Мише. – Оживаешь, ходишь с пулеметом, разбираешься в медицине. Да еще и машина есть!

Миша аж расцвел от похвалы.

Я подумал, что любому человеку, даже уверенному в себе, нужны чужие ободряющие слова, нужны другие голоса, кроме своего. Почему же все тут одиночки?

Переключив коробку на драйв, я осторожно нажал на газ. Машина плавно тронулась.

– Начинаем наше путешествие на восток, – объявил я. – Всем пристегнуться. В поездке не будет предложено ни еды, ни напитков.

– Ты только из форсайта не выскочи посреди движения! – попросил Миша.

– Тут уж, приятель, как получится, – ответил я. – От меня не зависит. Но я не буду гнать.

И мы поехали.

Глава седьмая

Я не сразу сориентировался, Новогиреево для меня район незнакомый, да и машина непривычная. Когда понял, что мы движемся по Свободному проспекту на север, даже притормозил, размышляя, куда ехать.

– Гони до Энтузиастов, – посоветовал Миша. – А там напрямую до Балашихи.

– Знаешь эти места?

– Конечно! Я когда понял, где базируюсь в форсайте, то весь район изучил.

Я хмыкнул. Мне это почему-то и в голову не пришло.

С другой стороны, я-то в Мире После не сидел на одном месте, а блуждал по Москве.

Мы поехали дальше. Справа стеной стояли старенькие девятиэтажки, слева парк – заснеженный, не то спящий, не то мертвый. Холодный ветер бил в лицо, я щурился и держал скорость не выше пятнадцати километров.

– Держи. – Миша достал из бардачка здоровенные очки-консервы паропанковского вида: медная оправа с нелепыми шестеренками и массивными винтами, тонированные в желтый цвет небликующие линзы, кожаный ремешок.

Интересно, где он такие достал? Магазинчик для гиков обчистил?

Пришлось снова останавливаться и надевать очки. Вторые такие же Миша ухитрился нацепить поверх своих.

Теперь мы выглядели донельзя нелепо, но ехать стало легче.

Минут через пять я съехал на шоссе Энтузиастов. Тут двигаться было труднее, если на Свободном нам попалось три или четыре машины на проезжей части, то съезд наполовину перегораживал сгоревший бензовоз, да и на шоссе машин хватало – часть застыла в направлении из города, часть на въезде.

– Пытались уехать из Москвы? – выкрикнул я.

– Наверное! Никита, не гони!

Я и не гнал, ехал со скоростью от силы двадцать километров в час. Огибал застывшие машины, один раз затормозил возле военного грузовика с тентом. Миша кивнул, поняв все без слов, вышел, заглянул в кузов, потом в кабину. Вернулся, качая головой.

– Все давно растащили. Никита, а почему твой без оружия ходит? Пацифист, что ли?

– Сам ты пацифист, – обиделся я за себя будущего. – Спроси, если раньше выйду.

Мы пересекли МКАД, поехали через утыканную гипермаркетами промзону, которая опоясывает город, под эстакадами и переходами с навсегда застывшими камерами слежения (в некоторых камнями или пулями были разбиты объективы), мимо шумозащитных заборов, съездов, вытянувшихся к шоссе зданий. Собственно говоря, это уже и была Балашиха, слипшаяся со столицей в один ком.

Москва – она кончается долго и неохотно. Даже после апокалипсиса.

– О, летучка! – вдруг сказал Миша. – Направо глянь!

Я посмотрел и вначале даже не понял, что вижу. Жилое здание этажей в семь… только почему-то кажется очень высоким…

Потом разум согласился признать тот факт, что здание висит метрах в пятидесяти над землей. Без всякой опоры. Чуть-чуть наклонившись, но явно висит так не первый день и не первый год.

– Никогда такого не видел, – поразился я. С одного из балконов свисали вниз какие-то веревки или тросы. Неужели там кто-то живет?

– Кремль же висит! – воскликнул Миша. – Не знал?

– Нет…

– Я видел в одном форсайте, моего тогда в центр занесло. Кремль тоже в воздухе, только он повыше…

Я покачал головой. Нет, в моих форсайтах такого не попадалось…

Мы пересекли по эстакаде какой-то большой и грязный пруд, местами затянутый слабым ледком. Летом, возможно, тут цвели лилии и было красиво, сейчас пруд навевал уныние, в черной воде отражалось багровое небо. Вроде бы до воды было слишком далеко, чтобы начались проблемы, но я торопливо отвел взгляд.

Впереди показались высотки, а точнее, «недовысотки» этажей в тридцать от силы, когда Миша возбужденно завозился на сиденье.

– Гляди, гляди, что там!

А посмотреть было на что.

Километрах в трех впереди, сразу за высотными домами, тучи опустились до самой земли. Они оставались все такими же красно-серыми, слоистыми, будто какой-то мрачный облачный торт, и в них по-прежнему периодически мелькали крылатые силуэты.

Но теперь летающие твари реяли слишком уж низко.

Остановив машину, я вышел, не глуша двигатель.

Было очень тихо. Тут, похоже, никто не жил.

Я бы тоже не стал.

– Словно колпаком накрыто, – сказал Миша зачаровано. – Как думаешь, отовсюду?

Я молчал.

Таких туч не бывает. Тучи – они сверху. Если опустятся вниз, то это уже туман.

Но никакие тучи не опускаются вот так, с загибом, по дуге.

– Я туда не поеду, – сказал я.

Миша мялся. Ему и хотелось рассмотреть облачный край вблизи, и было так же, как и мне, жутковато.

– Может, еще чуточку, а? – попросил он. – Не до самых облаков… до первой высотки доедем? Там этажей тридцать. Залезем наверх, все рассмотрим.

– Ты летающих тварей видишь?

– Они не спускаются.

– Там и не нужно спускаться!

Миша вздохнул.

– Решай. Может, мы первые, кто сюда добрался. Нас двое, у нас машина и пулемет.

Конечно же, мне надо было понять, что рядом со мной не здоровенный бугай с оружием, несколько лет выживающий в Мире После и неплохо тут обустроившийся, а самоуверенный подросток из нашего времени.

И я это понимал. Но как некую абстрактную информацию, вроде атмосферного давления или принципа работы сотовой связи.

– Аккуратно, – решил я. – Доезжаем до первой высотки, паркуемся… в сторону города, чтобы удирать быстрее. Осторожно выходим и наверх.

В общем, мы поехали.

Я взял правее перед очередной эстакадой, свернул за большим торговым центром и остановился у домов. До опустившихся вниз облаков было метров сто. Красно-серая стена здесь сделалась неожиданно ровной, словно выглаженной, и казалась скорее твердой, чем облачной. Мы вылезли из машины, постояли. Я заметил, что в некоторых окнах даже поблескивают стекла. Опасное дело. Тут явно не жили.

– Не передумал? – спросил я, когда в толще облаков росчерком промелькнул крылатый силуэт. За ним – другой. Существа носились в облаках, но наружу не высовывались.

Миша молчал, покачивая в руках автомат.

– Ты этих тварей вблизи видел когда-нибудь? Они агрессивны?

Миша продолжал стоять, будто остолбеневший. Потом медленно повернулся ко мне.

– Куда ты меня завел, придурок! – рявкнул он.

Я понял, что форсайт у Миши кончился. Очень не вовремя.

– Сам хотел сюда! – выкрикнул я.

– Ой, олигофрен! – простонал Михаил. – Два олигофрена! Откуда вы к нам лезете! Машину водишь?

– Так я же вел!

– За руль! – скомандовал Михаил. – Жми, словно за нами черти гонятся!

Сам он уже лез на заднее сиденье, прилаживая «хвлар» дулом назад.

Уговаривать меня не пришлось. Похоже, Мишин форсайт кончился все-таки вовремя. Я газанул, даже не пристегиваясь, рванул обратно на трассу. Разумеется, ехать придется по встречке, искать выезд на ведущую в город полосу я не собирался. Уж больно истерил Михаил.

Я даже не успел выехать на Энтузиастов, как облака позади будто вскипели. Из них стремительно вырывались крылатые тени, я бросил на них лишь один взгляд, отметив, что они чуть больше человека размером, а дальше просто гнал, лавируя между брошенными машинами.

Сзади загремел пулемет.

Несколько раз Михаил вопил: «Ага! Получи, тварина! Так!» Видимо, отмечал удачные попадания. В салоне машины, даже лишенном стекол, грохотало так, что стрелковые наушники бы не помешали.

Очень хотелось посмотреть, далеко ли твари, но зеркал у машины не было, а обернуться я больше не рискнул.

Стрельба прекратилась, лишь когда мы подъезжали к МКАДу. Михаил витиевато выругался и сказал:

– Не гони, машина мне еще пригодится… Как мы здесь очутились? Мы сидели на кухне, ты спросил, не уезжал ли я из Москвы.

– Верно, – снижая скорость, ответил я. – И тут у тебя случился форсайт, ты ответить не успел.

– И появился я прежний? – подозрительно спросил Михаил.

– Да. Мы к Нюре подошли, она стала превращаться…

– Вот дуреха, – вздохнул Михаил. – Днем ее корежит от превращений… А мою машину случайно нашли?

– Ты из прошлого про нее знал.

– Имбецил, – сказал Михаил. – Ему сколько лет?

– Четырнадцать вроде.

– Малолетний имбецил! Ладно, мы все забыли, но почему в прошлом я себе не оставил записей? Он ведь знает, что я не помню ничего, значит, надо сделать записи и оставить самому себе на видном месте. На разных местах! Я в первый же день начал дневник вести! Чтобы, если снова память потеряю, – прочесть, что можно, а чего нельзя!

Я остановил машину. Глянул назад – нас уже никто не преследовал, Михаил мрачно смотрел на меня, но хоть из «хвлара» не целился, и то спасибо.

– В том-то и дело. Мы не понимаем, как это случилось.

Михаил запустил руку куда-то под сиденья. Достал две банки колы.

– Держи. Нормальная, пить можно.

Я осторожно открыл, пролив совсем немного. Сделал глоток.

Да, кола как кола.

– Что там у вас? – спросил Михаил. – Ты со мной знаком, значит? Раз вы в паре действуете?

– Есть специальный центр, где изучают форсайты. Мы там находимся.

Михаил убежденно покачал головой.

– Нет, этого не может быть! Скорее всего, мы из разных реальностей! В нашей конец света случился, а в вашей нет. Но реальности очень похожи, поэтому сознания путаются. Логично?

– Есть и такая версия, – согласился я. – А еще говорят, что мы каждый раз меняем прошлое, получая информацию из будущего, поэтому будущее не определено. Может, из-за этого вы все забыли?

Михаил хмыкнул. Сдавил пустую банку в кулаке и выкинул в окно.

– Слушай, Никита. А ты моих родителей знаешь? Какие они были?

– Лично не знаком. Вроде как врачи, – сказал я с сочувствием. Все-таки этот здоровяк тосковал по забытому прошлому.

И почувствовал, как форсайт исчезает.

Как не вовремя, только разговор завязался!

Но когда форсайт кончается, его не удержать.

Я открыл глаза и увидел Лену. Она сидела на кровати в розовой ночной рубашке и пристально смотрела на меня.

– Доброе утро… – пробормотал я.

– Ты все не шел, я сама пришла. А дверь была не заперта.

– Правильно сделала.

– Но я тебя не будила, – сообщила Лена. – Увидела, что форсайт.

– Дергался и вопил?

Она улыбнулась.

– Наоборот. В форсайте все лежат как мертвые, только глаза под веками бегают, туда-сюда, туда-сюда.

Меня кольнула ревнивая мысль: откуда она это знает? Но я ее отбросил, протянул руку, обнял Лену и привлек к себе. Она поерзала, забираясь ко мне под одеяло. Пожаловалась:

– Замерзла…

– Б-рр… – сказал я. – Там, в форсайте, девочка одна ночами бродит, говорит, что замерзла, просит согреть.

– В будущем ты завел себе подружку? – шутливо возмутилась Лена. Уперлась подошвами мне в ступни. Ноги у нее и впрямь были ледяные.

– Нет. Во-первых, она малолетка. Во-вторых… – я помолчал секунду. – Она превращается в огромную змею ниже пояса.

Лена испытующе глянула мне в лицо. Нахмурилась.

– Да, это мешает сексу. Бесспорно.

– Еще у нее дурная манера душить в объятиях и пожирать, – добавил я. – Так что нет причин для ревности.

– Я тебя не задушу, – пообещала Лена. – И трахаться со мной можно сколько угодно.

Она помолчала. И деловито сообщила:

– Кстати, под ночнушкой я голая.

– Ты по жизни такая раскованная? – помогая ей выскользнуть из рубашки, спросил я.

Лена хихикнула и вдруг посерьезнела.

– Нет, пожалуй. Раньше была совсем другой. Скоро Событие, так что…

Я попытался ее поцеловать, но она на мгновение отстранилась, посмотрела на меня строго и сказала:

– Но ты мне реально понравился. Не подумай!

Я и не собирался сейчас думать.

На завтрак мы пришли вместе, что было встречено несколькими понимающими взглядами. Я запоздало подумал, что до моего появления у Лены мог быть служебный роман с кем-нибудь из «летних». «Осенние»-то по возрасту не подходили, а вот элегантный бородатый Алан или холеный актер Михалыч…

Хотя это не мое дело.

Событие вот-вот произойдет.

Миши не было, то ли спал еще, то ли уже ушел. Из «осенних» сидели только два пацана. Время и график подготовки у каждого были индивидуальные.

Сегодня мне назначили занятия с медиками – курс тактической медицины и консультацию травматолога. Но едва я окончил завтракать, как подошла строгая девушка из персонала и попросила зайти к Григоряну. Мои занятия перенесли на послеобеденное время.

– Не напрягайся, – косясь на меня, сказала Лена. – Дядька любит за мной присматривать, но мы давно договорились, что в личные дела он не лезет.

Она отпила кофе. Поморщилась. Накрыла чашку ладонью, посидела несколько секунд, потом смущенно улыбнулась и пошла к раздаче. Зашумела кофемашина, Лена вернулась с чашкой горячего эспрессо.

– Я понял твою особую способность, – сказал я, кивнув на кофе.

Лена смущенно улыбнулась.

– Верно. Я могу нагревать жидкости. Но только там, в форсайте. Иногда путаюсь. А ты…

– Так и не нашел ничего, – ответил я. – Может, у меня и нет особых способностей.

Лена покачала головой.

– Должно быть что-то… Думай, ищи. Это очень полезно.

– А что у Саши? – спросил я.

Лена заколебалась.

– Вообще-то не принято говорить о других… Да ладно. Сашка планирует.

– Планирует действия? – не понял я.

– Нет, плавно спускается. Может спрыгнуть с большой высоты и мягко опуститься. Странная способность, но иногда полезно. Пацан из «осенних», Рома, почти что летает: может прыгнуть и пролететь метров сто. Вот это круто, да? А чтобы совсем по-настоящему летать… таких у нас нет.

– Летают только те твари в небе, – задумчиво сказал я.

Перед завтраком, заполняя краткий отчет о форсайте, я рассказал ей про наши с Мишей приключения.

– Они меня нервируют, – призналась Лена. – Я не выбиралась из города, близко их не видела, но как-то неприятно. Летают там в облаках… Может, они ссут нам на головы!

– Фу, – сказал я с чувством. – Вся молодежь нынче так сквернословит?

– Нет, гораздо хуже, – засмеялась Лена. – Иди уж, дядя ждать не любит.

Кивнув, я оставил Лену наедине с кофе и пошел к выходу, размышляя, заглянуть по пути в коттедж или нет.

Но выбора, как оказалось, у меня не было. Перед зданием столовой стоял чистенький черный паркетник, похожий на тот, который я водил в форсайте. Только с зеркалами – гибэдэдэшников связанные с отражениями страхи не волновали. Когда я проходил мимо, тонированное стекло уползло вниз и я увидел Григоряна.

– Садись, Никита, – предложил он. – Прокатимся.

Чувствуя легкое смущение, я сел на переднее сиденье. Григорян сам вел машину, мы выехали с территории, и он почти сразу вырулил на трассу, игнорируя съезд на разворот.

– Не в город едем? – удивился я.

– Нет. – Григорян смотрел перед собой. – Лена тебя не слишком достает?

– Нет, – неловко ответил я. – Она хорошая.

Григорян помедлил. Сказал:

– Да. Но ей немножко сносит крышу. Не обижай ее.

– Нам всем сносит, – возразил я. – Даже не подумаю.

Он кивнул, будто заканчивая эту тему. И произнес:

– Я прочитал утренние отчеты.

– Уже? – удивился я.

– Быстро читаю. У тебя, пожалуй, самый интересный. Хорошо, что вы с Мишей наладили отношения между обоими личностями – нынешней и форсайтной.

– Как я понял, ничего нового вы из нашей поездки не узнали?

– Все города и поселки накрыты облачным куполом, – сказал Григорян неохотно. – Ты не знал? В интернете порой рассказывают… те, кто приблизился и выжил.

– В сети столько вранья, не понять, где правда.

– Про купола – правда. Приближаться к ним не стоит, стражи атакуют.

– Стражи?

– Так мы их называем, – туманно ответил Григорян.

Я помолчал, глядя на безнадежно отстающие машины – Григорян вел резко, агрессивно, что совершенно не вязалось со спокойным тоном. Сказал:

– Если бы вы ввели меня… нас в курс дела… дали всю подтвержденную информацию…

– Точных данных нет, гипотезы вас только запутают, – отрезал Григорян. – Мы тоже не все знаем, как я вчера убедился. И за это тебе и Мише спасибо.

Он свернул под указатель «Зеленоград».

– Куда мы едем? – не выдержал я.

– На кладбище.

– Мне еще рано, – мрачно сообщил я.

Григорян усмехнулся.

Мы действительно остановились возле кладбища. Вышли из машины. Я пошел за Григоряном, отметив, что тот поглядывает на смартфон с выведенной картой. Значит, не родственную могилу приехал навещать. У входа его ждал молчаливый мужчина, который протянул Григоряну букетик гвоздик в целлофановом саване. Артур Давидович поблагодарил его кивком.

На кладбище было пустынно, лишь возле одной могилы скорбно стояла бабулька, что-то шепча одними губами – я таких навидался в форсайте, – да вдали шла траурная процессия.

– Ненавижу кладбища, – сказал я. Меня будто прорвало. – Ненавижу кладбища, ненавижу прощания, ненавижу, когда умирают.

– Кто ж любит… – согласился Григорян.

Мы остановились возле одной из могил. Григорян положил цветы на снег, потом рукой протер надпись на памятнике.

Но я уже все прочел и увидел фотографию.

Анне-Нюре действительно было почти пятнадцать лет, когда она умерла – три месяца назад.

– Вот какая ерунда, – сказал Григорян задумчиво. – Когда вы с Мишей назвали адрес и имя девочки, мы стали проверять. И выяснилось… вот что выяснилось. У нее были форсайты, она даже в соцсетях писала – ну, поначалу, тогда многие рассказывали. А потом… потом покончила с собой. Ну, родители как-то замяли это, вроде несчастный случай, но вряд ли девочка просто так забралась на крышу и случайно навернулась…

– Как она может быть в форсайте? – спросил я, не отрывая взгляда от памятника.

– Не знаю. Те, кто погибает в форсайте, всего лишь перестают его видеть. А вот те, кто существует в форсайте, но умер в наше время… Оказалось, что мы упустили эту группу. Сейчас качаем тему по всем центрам. День-другой, и будет информация.

У меня голова шла кругом. Я присел на оградку.

Интересно, это нарушение каких-то кладбищенских обычаев или нет?

Григорян достал пачку сигарет. Как-то очень неловко раскрыл и закурил. Объяснил виновато, будто оправдывающийся перед родителями подросток:

– Я очень редко…

– И не взатяг, – мрачно пошутил я.

– Угу. – Григорян выпустил струю дыма. В холодном воздухе дым расплылся колеблющимися слоями. – В форсайте можно погибнуть. На тех, кто видит форсайт, это не отражается никак. Тела тех, кто погиб или покончил с собой в форсайте, остаются там. Выходит, форсайт – это будущее, в которое способен проникать разум некоторого количества людей. Логично?

– Там нет ничего логичного, – возразил я.

Григорян махнул рукой.

– Это другое. Мир там безумный. Но сама схема казалась абсолютно логичной и правильной. Тут – настоящее! Там – будущее! Но каким образом уже погибшая девочка продолжает жить в форсайте?

Я развел руками.

– Мы искали причину, – продолжал Григорян. – Совмещение миров и пространств. Инопланетное нашествие. Применение какого-то странного оружия или последствия эксперимента… никто не колется, конечно, но ты же понимаешь! Военные те еще тихушники, а ученые со своими экспериментами – хуже маленьких детей. Но вот это… это все ломает!

– Она ожила, – предположил я. – Как Миша оживает в Мире После.

– Почему только она? – резко спросил Григорян. – И вообще каким образом? В нашем мире пока чудес нет!

– Вот когда случится Событие, то она и оживет, – предположил я. – Возможно, ее особенность – не только превращение в змею, но и оживание… Черт, слово какое-то дурацкое. Оживет, но взрослеть уже не будет.

Григорян неожиданно посмотрел на меня с уважением.

– А ведь интересная идея, Никита.

Не думаю, что он так уж высоко оценил мою мысль. Скорее, ухватился за нее, как за спасательный круг. У него была выстроена какая-то концепция и какой-то наверняка безумный, но все-таки план борьбы. И вдруг ожившая девчонка!

Мне показалось, что этим моментом надо воспользоваться. Я спросил:

– Как вы думаете, что все-таки произошло… произойдет?

Григорян поколебался. Потом сказал:

– Если убрать мистические объяснения? Вроде того, что форсайт – это чистилище?

– Пожалуйста, уберите, – попросил я.

– Точного ответа у меня нет, – предупредил Артур Давидович. – Но если уж хочешь знать мое мнение… Только учти, никаких доказательств у меня тоже нет.

Я понимающе кивнул.

– Там нарушены все законы физики и биологии, – сказал Григорян. – Абсолютно все. Населенные пункты закрыты облачными куполами, опускающимися к земле. Облака так себя не ведут! В них летают человекоподобные стражи, то ли нападающие на людей, то ли отпугивающие их. Ну не могут летать гуманоиды с крыльями размахом в три метра! Нет привычной фауны, но есть нелепые существа. При взгляде в отражение с вероятностью около девяти процентов появляются огромные волки, убивающие посмотревшего. В части квартир есть электричество, вода или газ. Большинство форсайтников имеют какую-то нечеловеческую способность: бежать с огромной скоростью, прыгать с высоты, испускать электрические разряды, возрождаться после смерти, плеваться кислотой… Ты свою, кстати, не определил?

– Нет.

– Ищи, Никита. Ищи… Так вот, все, что я перечислил, не имеет общей логики и невозможно физически. На Земле. Из этого я делаю вывод, что Мир После – создан чужим разумом и не у нас.

Я засмеялся.

– Как, по-твоему, должен выглядеть контакт с иным разумом? – спросил Григорян. – Прилетели корабли, сели, вышли зеленые человечки?

– А почему бы и нет?

– Зачем лететь через немыслимую пустоту? Что искать? Планеты, полезные ископаемые? Да ерунда! Разум, способный путешествовать между мирами, где угодно создаст пространства для жизни. Интерес представляют лишь знания. Лишь чужой разум. Представь себе колонию бактерий, спокойно живущих на старом пне. Подошел ученый. Взял мазок, небрежно проведя палочкой по пятну. Пень, возможно, сжег, а может, тот и остался на месте. А микробы с мазка ученый поселил на питательную среду и стал наблюдать.

– Мы не микробы, – сказал я мрачно. – И там Москва. А не питательная среда.

– Хорошо, – согласился Григорян. – Мы муравьи. Или даже зверюшки. А там зоопарк, воссозданный настолько точно, насколько хватило терпения и понимания. Но есть и ошибки, вроде работающих розеток и воды в трубах. Есть решетки в виде облачных куполов и стражей. Есть чистильщики-ниблы.

– А варги?

– Допустим – часть эксперимента. Чтобы узнать, насколько быстро мы поймем опасность и станем ли соблюдать правила. Или надсмотрщики. Или биосфера из другого мира.

– Сверхспособности откуда?

– Последствия переноса в иную среду. Стимуляция скрытых возможностей организма.

– Девочка ожившая? – с еще большим скепсисом спросил я.

– Зацепили вместе со всеми и реанимировали. Либо в качестве эксперимента, либо по ошибке.

– А сам форсайт?

Григорян кивнул.

– Правильно мыслишь. Сам форсайт, регулярные переносы сознания в свою личность в будущем – это главная странность! Даже учитывая амнезию – это нарушение причинно-следственных связей. Но это как раз довод к искусственной природе Мира После.

Я поморщился и пошевелил в воздухе пальцами.

– Ну… как-то так… натянуто.

Григорян мрачно смотрел на меня, потом бросил окурок, раздавил ногой.

– Знаю! Но в одном уверен, Мир После не статичен, не возник сам собой. За ним стоит разум, чужой и безжалостный… Поехали назад, Никита. Врачи и так возмущались, что я снял тебя с занятий.

– Зачем вы меня сюда привезли? – спросил я прямо.

Артур Давидович вздохнул.

– Ты среди «зимних». Между нами – именно у вас будет главная роль в операции. Ты должен лучше понимать происходящее.

– А еще вы хотите, чтобы я присмотрел за Леной.

Григорян усмехнулся.

– Пошли, Никита.

Глава восьмая

От убитого варга уже не осталось ничего, даже пятен на асфальте. То ли ниблы вылизали дочиста, то ли прошел дождь со снегом и все замыл.

Мир После застыл в странном состоянии, которое я бы назвал ранней весной – если бы тут была весна. Увы, по опыту я знал, что это ненадолго – может, на несколько дней, а может, на месяц.

Поглядывая в сторону крайнего дома, где обитала мертвая девочка Нюра, я открыл дверь в магазинчик, где устроил себе убежище Михаил. Внутри ярко горела лампочка. Войдя, я поискал взглядом хозяина – и обнаружил Мишу, в одних трусах лежащим на кровати. Судя по взгляду, это был именно Миша, я уже легко их различал.

– Чего так долго? – проворчал Миша, даже не делая попыток подняться.

– Знаешь, где я был? – ответил я вопросом.

– Где?

– На вэ-дэ-эн-хе! Черт, не рифмуется.

– А зачем? – заинтересовался Миша.

– Это надо меня нынешнего спрашивать… чего он туда поперся.

Я подошел к Мише и нахмурился.

Одна рука у него была пристегнута наручниками к спинке кровати.

Миша молчал и смотрел на меня.

Так…

Понятно.

Я огляделся. Его любимый «хвлар» лежал рядом на полу. Там же стояла пластиковая полторашка с водой. И еще одна пластиковая бутыль, большая, на пять литров, но совершенно пустая и со срезанным горлышком.

– Ты увлекся садо-мазо? – спросил я. – А где партнерша, в латексе и с плеткой?

– Смейся, смейся… – мрачно ответил Миша. – Если за пять минут не найдешь ключ, то я обоссусь!

– По-моему, ты оставил себе емкость для этой цели. – Я кивнул на пустую бутыль.

Лицо у Миши побагровело.

– Чтобы ты пришел, а у меня тут бутыль с мочой?

– Нет, чтобы я не обнаружил тебя в мокрой кровати…

Я огляделся. Взял с полки банку газировки, открыл.

– Представляешь, какая сволочь? – с болью в голосе произнес Миша. – Приковал себя к кровати!

– Себя ругаешь, – заметил я, глотнув лимонад.

– Хватит издеваться! – завопил Миша. – Не журчи!

– Реально пить хочу, – примиряюще сказал я. – Сейчас спасем, держись, герой.

Миша фыркнул.

Я заглянул под кровать.

– Он хоть воду тебе оставил и оружие.

– Застрелиться?

– Нет, отбиваться, если кто-то войдет. Мог бы и еды, конечно…

– Бутер я съел, – признался Миша. – Зря ты здесь ключ ищешь, я уже все обшарил.

– Да не мог он ключ далеко спрятать, – махнул я рукой. – А если бы никто не пришел? А если пожар? Дай подушку!

Миша присел на жалобно заскрипевшую кровать. Протянул мне подушку.

Я оказался прав.

– Вуаля! – извлекая из синтетической набивки ключ, сказал я. – Зря страдал!

– Давай, я сам…

Миша довольно умело расстегнул наручник, подтянул трусы и, всунув ноги в берцы, метнулся на улицу. Я присел на стул и допил газировку. Смял банку, кинул в офисную корзинку для мусора.

Вернулся Миша, все еще злой, но уже поспокойнее. Начал надевать джинсы.

– Они сговорились, – сказал я. – Наверняка. Я из будущего, и ты из будущего. Твой отвез моего на ВДНХ, я бы не успел с прошлого форсайта туда дойти. Потом приковал себя. Рушат коммуникацию между нами.

Миша вздохнул.

– Да понятно. Надо как-то их успокоить.

Я пожал плечами. Если бы они все помнили… Но они не помнят, для них форсайт – захват тела подозрительным чужаком, что бы тот ни говорил.

– А как ты обратно добрался? – Миша пошевелил губами, словно что-то считая. – Оттуда часов четыре-пять топать даже у нас. А уж здесь…

– Электровелосипед нашел. Там стоянка прокатных велосипедов. Некоторые сгнили, некоторые целы. Один был заряженный. Уже на подъезде сдох.

Миша покачал головой, надел рубашку, поверх набросил куртку.

– Я плохо на велосипеде езжу… Слушай, Никита, это только цветочки. Если они всерьез решили нам помешать, то придумают что-то поумнее.

Спорить я не стал, он был прав. Спросил:

– Как Нюра? Общался?

– Что-то стремаюсь, – признался Миша. – Как узнал, что она мертвая…

– Ты тоже умирал и воскресал.

– Ну так я же здесь! – возмутился Миша. Сел напротив. – Мы как, ждем?

– Ждем, – кивнул я.

На кладбище я побывал три дня назад. Григорян не запрещал рассказывать о Нюре, и я поделился этой информацией и с Леной, и с Мишей. Лена лишь пожала плечами, а вот Миша, похоже, был шокирован.

Хотя, казалось бы, это вряд ли поразило бы человека со способностью оживать.

Два предыдущих форсайта у нас были спокойными и синхронными. Мы даже не общались со своими будущими личностями – понаблюдали издали за Нюрой, сделали три вылазки на машине (не за МКАД), по указанным Григоряном адресам.

В двух местах – в квартире в элитном доме и в подвале под центром госуслуг – мы ничего не нашли. В третьем нас ждала удача. Это было здание детской музыкальной школы, где в здравом уме я бы не стал искать ничего ценнее саксофона. Но за закрытой дверью в каморке, полной старых музыкальных инструментов и разрисованных рваных нот, мы обнаружили металлический ящик с кодовым замком. Внутри, как и обещал Григорян, лежало оружие – два автомата «Вал» с патронами, лекарства и консервы. Вся пища, кроме сгущенного молока, пропала, но оружие и боеприпасы были целы. Лекарства на вид тоже сохранились, только таблетки аспирина превратились в желтую пудру.

Честно говоря, я расстроился. Версия о параллельных временных линиях для «летних», «осенних» и «зимних», в которую и так мало кто верил, рассыпалась подобно аспирину.

Потом я спросил Григоряна, почему содержание контейнера было именно таким, чем объясняется выбор оружия и продуктов, на что получил простой ответ: «Экспериментируем».

А вот сегодня настал особый день – к нам должны были присоединиться Лена и Александра. Почему именно они добирались к нам откуда-то с юго-запада Москвы, а не мы к ним – я не знал. Возможно, их сочли более готовыми к походу.

Обидно, но что уж поделать. Я не знал своей способности» если она вообще была, Миша мог ожить – но мне бы это ничем не помогло.

Мы взяли еще по банке газировки и вышли из магазина. Миша вытащил пару стульев, мы уселись рядом и дружно откупорили банки.

– Тепло сегодня, – сказал я.

– Но все равно зима, – мрачно произнес Миша. – «Осенним» повезло… Никита, почему времена года не меняются?

– Может быть, они тут дольше тянутся.

– Или мы существуем в различных временных линиях, не пересекающихся между собой, – поглядывая в сторону домов, предположил Миша.

– Фантастики перечитал, – сказал я, хоть и полагал, что он может быть прав.

– Ненавижу фантастику.

Я достал из рюкзака коньяк, стаканчик, плеснул немного. Миша глянул на меня не то с осуждением, не то с завистью.

– Угостишь?

– Ты несовершеннолетний.

– Здесь – вполне совершеннолетний! Не изображай из себя Григоряна!

– Ты не знаешь, как на тебя подействует спиртное, – пояснил я. – Может, твое тело пьет и нормально все переносит, но ты-то пацан.

Миша надулся и замолчал. Я был почти уверен, что у него есть заначка с алкоголем и во время форсайтов он его пробовал, но решил стоять на своем. Пьяный подросток с пулеметом? Да ну к черту!

Кстати, а может…

– Ты когда меня спасал – выпил? – спросил я прямо.

– Не я, – ответил Миша, помедлив. – Я в форсайт попал, а этот такой… немножко. Вначале я даже не понял, а потом накатило. Море по колено.

– Тогда понимаешь, что не надо тебе этого, – наставительно сказал я.

Мы сидели под красно-черным небом, пили свои напитки и молчали. Ждали девчонок.

– Как думаешь, я Сашке понравлюсь? – спросил вдруг Миша.

Я не стал говорить экивоками.

– Если ты ей понравился жирным прыщавым мальчишкой, то таким – тем более.

Миша что-то хмыкнул, но явно повеселел.

– Да я сам не пойму, нравлюсь или нет… Никита, у тебя есть девушка?

Я не успел ответить, когда он уточнил:

– Кроме Лены. Здесь – есть?

– Вроде бы нет.

– И у моего нет. Мне кажется, тут… – он замялся и замолчал.

– Люди не заводят знакомств, – помог я.

– Да! И детей нет. Я про младенцев. Никто не рождается… Никита, знаешь, что-то тут не так.

Я даже засмеялся.

– Что-то? Да ну, не может быть.

Но Миша упрямо покачал головой.

– Я не про все эти странности. Думаю, нас обманывают.

Я искоса глянул на него. Промолчал.

– С другими не хочу об этом говорить, – сказал Миша. – И вообще, там не стоит, все прослушивается. Здесь можно. Артур Давидович нам врет.

– Он и не скрывает, что не все говорит.

Миша сердито засопел.

– Нет, он не просто умалчивает, он врет.

Допив остатки из стаканчика, я встряхнул и спрятал его. Спросил:

– Ты в кого такой подозрительный, юноша? Да, Григорян может привирать. Но он и сам многого не знает.

– Он знает что-то, – уперся Миша. – Что-то очень важное. И не говорит. Потому что если скажет, – все посыплется.

– Да что «все»? – не выдержал я. – Говори, Нострадамус!

– Ему надо, чтобы мы что-то тут сделали, – объяснил Миша. – Что именно, нам на днях сообщат, так?

Я кивнул.

– Артур Давидович скрывает какую-то тайну. Может быть, нам всем тут придется погибнуть. Или поубивать друг друга. В общем, если мы узнаем, то не станем выполнять. Вот что он скрывает!

– С чего ты это взял?

Миша замялся. Потом признался:

– Услышал. Два дня назад меня позвали к Григоряну для разговора. Я раньше пришел, а дверь у него была приоткрыта. Он по телефону говорил, в общем… сказал: «Я решительно против. Если они узнают, то могут отказаться от задания. Моральный дух упадет в любом случае».

Мне это не понравилось. Миша говорил слишком уж убежденно.

– А вдруг он тебя проверял?

– Дурная какая-то проверка.

Верить Мише не хотелось. Григорян мне нравился, и не потому, что родственник Лены. Просто он был какой-то откровенный, яркий, невольно хотелось ему доверять…

Может, это профессиональное?

Я же не знаю, какие у него погоны и какое образование. Вряд ли обычному ученому или чиновнику доверили бы руководство таким центром. Скорее всего, он работает в безопасности. А там учат входить в доверие. Говорить часть правды. Временами вызывать на откровенность. Иногда провоцировать сочувствие.

Настроение у меня резко испортилось.

– И что делать? – спросил я таким тоном, будто Миша оказался виноват, что подслушал разговор. – Требовать истины? Так мы не знаем, что проверять. Уйти? Так Событие случится вот-вот, куда нам уходить и зачем?

Миша понуро кивнул.

– Некуда, да. Но я хочу, чтобы кто-то знал.

– Будем настороже, – согласился я. – И попробую Ленку спросить.

Миша с сомнением посмотрел на меня.

– Не будет же Григорян родственнице врать!

– А она тебе?

Я выдохнул. Сказал:

– Давай остановимся, Миша. Ты все-таки плоховато понимаешь взрослые отношения.

– Мои родители вместе спят, – возразил Миша, и лицо у него пошло красными пятнами. – Но они друг друга обманывают. Я знаю.

– Стоп, – остановил я его. – Мысль понятна. Но я поговорю с Леной. Осторожно поговорю.

– Осторожно, – умоляюще попросил Миша.

– Вот только хорошо бы им уже появиться. – Я встал, давая понять, что разговор закончен.

В общем-то по Москве в Мире После можно перемещаться довольно свободно. Люди тут редко конфликтуют. В форсайтах я пару раз слышал выстрелы, а однажды наблюдал драку – без всякого оружия, четверо мужчин дрались, неумело и бессмысленно, не пара на пару, а каждый со всеми. Драка окончилась без видимого результата, люди разошлись, вытирая с лиц кровь и ругаясь, но без членовредительства.

Куда больше была опасность наткнуться на уцелевшее зеркало или стекло, случайным взглядом вызвав варга. Честно говоря, до того момента, как Миша расстрелял тварь из пулемета, я даже не подозревал, что они смертны.

Но, с другой стороны, были люди со странностями, такие, как Нюра. А где-то могли оказаться и настоящие банды. Не верю я, что никто после События не попытался собраться кучкой и захватить власть! А две молодые девушки в мире после апокалипсиса – это валюта. В нашем случае даже ценнее пищи или патронов.

– Давай к Нюре сходим? – предложил Миша.

Я покачал головой.

– Опасно, Миш. Опять взбесится, придется стрелять.

Он вздохнул.

И тут я увидел Сашу.

Ну, конечно, она выросла, как и Миша. Уже не девчонка, молодая девушка. В черном джинсовом комбинезоне и черной куртке, из-за плеча торчит длинный ствол – явно не автомат, скорее, снайперская винтовка. Саша приближалась к нам вдоль панельных многоэтажек и катила перед собой какую-то тележку, во всяком случае, вначале мне так показалось.

Потом я понял, что это не тележка.

– Блин… – сказал Миша растерянно. Поднялся со стула, внезапно став каким-то неуклюжим и громоздким. Посмотрел на меня. Спросил: – Ты знал?

Я не ответил. Смотрел на Лену, сидящую в инвалидной коляске. На коленях у нее лежал короткоствольный автомат.

Ниже колен ничего не было.

Сглотнув вставший в горле ком, я двинулся им навстречу. Миша, держа в опущенных руках пулемет, пошел следом за мной.

– Привет! – крикнула Лена и помахала рукой. Сашка шла молча, даже не кивнула, поглядывала по сторонам.

Мы сошлись и остановились друг напротив друга.

– Здравствуйте, Никита, – поздоровалась наконец Сашка со мной. Мише улыбнулась.

Я рассеянно кивнул, продолжая смотреть на Лену.

– Извини, что не предупредила раньше, – сказала она.

– Понимаю.

Я действительно понимал. Мне даже про больную ногу рассказывать не хотелось, будто я был в чем-то виноват. Но где растянутый голеностоп, а где потеря ног…

– Давно? – спросил я.

– С первого форсайта, – Лена криво улыбнулась. – Не знаю, как меня угораздило. Вроде бы варг отхватил.

Она почти не изменилась… кроме этого. Даже стрижку ухитрилась сохранить такую же. И никаких морщин-шрамов… ничего.

– Ты молодец, что справилась, – сказал я, глядя ей в глаза. – Тут занозу посадишь, боишься воспаления… а ты выжила.

– Была… с другом, – неохотно ответила Лена. – Неважно. В одиночку бы точно не выжила.

Переведя взгляд на Мишу, она подмигнула ему.

– Слушай, как ты вырос! Красава!

Миша подошел к ней, они с Сашей обменялись взглядами. Спросил:

– Лена, помощь не нужна? Я немножко разбираюсь в медицине.

– Там все давно зажило, – ответила Лена. – А вот коляску покати, Сашка устала.

До меня дошло, почему они добирались к нам так долго.

– Надо было нам приехать на машине, – сказал я.

– Нет, не надо было. По пути зоны, где бензин взрывается, – впервые заговорила Саша. Голос у нее оказался неожиданно хриплым. Причину я понял через мгновение, она достала пачку сигарет и закурила. – На востоке Москвы их мало, а в центре и на западе полно.

Она оценивающе посмотрела на меня, потом на Мишу. Отпустила коляску – позади, на спинке, были какие-то рукояти, чтобы ее катить.

– Берись, Мишка.

Миша безропотно взялся, и мы медленно двинулись к магазинчикам.

– У моего тут база. – Парень явно был растерян не меньше меня, но вел себя замечательно. – Но мы что-то с ним конфликтуем.

– Наши нормально, мы с ними поговорили, – ответила Саша. – И друг через друга, и записками, и видео на телефон писали… А что твой?

– На ночь приковал себя к кровати, прикиньте? А ключ в подушку спрятал. Хорошо, Никита сообразил, где искать.

– Нож был рядом? – спросила Сашка.

– Нет. Пулемет был.

– Ну и отстрелил бы себе руку, – спокойно предложила Сашка. – Ты же говоришь, у тебя все отрастает.

Миша, к моему удивлению, это предложение не отверг, а виновато произнес:

– Блин, не подумал.

– Пока со способностями освоишься, тормозишь постоянно. – Саша посмотрела на меня. – Свою не поняли еще?

Я не стал отвечать. Шел рядом с коляской, потом потянулся и взял Ленку за ладонь.

– Вот такая я… неуместная, – сказала Лена с улыбкой. – Такое зло берет, Никита. Знаешь, что с тобой будет, а ничего не поделаешь.

– Это со всем миром происходит.

Она кивнула.

– Да, так и утешаюсь. Мы-то хоть живы.

– Лена, тут недалеко есть хорошая больница, – сказал Миша. – Может, попробуем тебе протезы подобрать? Или костыли?

Лена засмеялась. Мы остановились возле входа в магазинчик.

– Спасибо, Миш. Никита говорил, что ты прирожденный доктор. Нет, не стоит. Привыкать долго, а нам через три дня в путь.

– Знаешь, куда? – спросил я.

– Догадываюсь, – ответила Лена. И совершенно неожиданно произнесла: – Нам надо многое обсудить. Вы дядюшке не доверяйте, ребята.

Мы с Мишей переглянулись.

– Пойдем внутрь, чего мерзнуть, – сказал Миша. Мы с ним приподняли коляску, занесли через пару ступенек и вкатили в дверь.

– Ну ты обустроился! – восхитилась Саша. – Свет… запасы… еще и тепло…

– Нагреватель сам собой работает, – похвастался Миша. – Даже розетка не нужна. Только за порог нельзя выносить, выключается сразу.

– Вода есть?

– Вода есть в магазине хозтоваров, третий в сторону метро, – ответил Миша. – Но я воду пью только из бутылок. Там умываюсь… и еще туалет работает.

– Туалет? – Саша захлопала в ладоши. – Что, настоящий, фарфоровый? Можно проверить?

Не дожидаясь ответа, она вышла, так и не сняв с плеча винтовки. Я разглядел, кстати. Настоящая лобаевская «Урбана», ничего себе…

– Как быстро тут слетают условности, верно? – спросила Лена. Подкатила коляску к кровати, переложила туда автомат и как-то неуловимо легко переместилась на нее с коляски. – Мишка, ничего? Пустишь инвалида на свою койку?

– Да пожалуйста, – ответил Миша, поставил пулемет на стол. – Вы всюду с оружием?

– А ты сам-то? – Лена с улыбкой глянула на меня. – У нас только Никита невооруженным ходит…

– У меня ствол очень редкий, ценный… – пробормотал Миша. – Но я не всегда его ношу!

– Миша, ты здоровущий парень, – сказала Лена. – Ну кто к тебе пристанет? А к двум девчонкам… бывали случаи.

Я сел рядом с Леной и, с секундным колебанием, обнял ее. Она вздохнула и прижалась к плечу.

– Спасибо, Никита…

Сжав ее ладонь, я почувствовал, какая грубая и мозолистая стала у Лены кожа. Видимо, натирает руки, вращая колеса.

Что-то внутри меня болезненно сжалось. Ну за что еще и такая напасть? Мало Ленке мира после апокалипсиса, еще и ноги потерять!

Она ответно сжала мою ладонь. Похоже, она понимала, о чем я думаю, и от этого было только больнее.

– Лена, ты не знаешь, чего нам Григорян готовит? – спросил Миша.

Лена покачала головой.

– Дядя Артур очень изменился. Я его раньше редко видела, но запомнила… он такой был, человек-праздник. У него своей семьи нет, близких родственников тоже, так что меня звал племяшкой, отца – братом… приходил с подарками, смеялся. Когда родители развелись, звонил, мать утешал… отца ругал, хотя мы с ним по отцовской линии родственники.

Она помолчала, что-то обдумывая. Продолжила:

– Когда у меня форсайты начались, сразу позвал к себе. В Центре поначалу очень уверенный был, говорил, что форсайты – это вызов, мы его приняли и обязательно победим. А два месяца назад в нем что-то изменилось.

– Что? – с жадным любопытством спросил я.

– Как-то иначе он стал на меня смотреть. Будто знает что-то плохое, но молчит.

– Решил, что не победим? – спросил Миша.

– Нет. Будто меня из списка… родных вычеркнул.

Я понял, что вместо слова «родных» Лена хотела сказать «живых».

Вернулась Сашка. Остановилась в дверях, оглядела нас любопытным взглядом. Спросила:

– Ребята, а вы тут затмения наблюдали?

Мы непонимающе посмотрели на нее.

– На улице темнеет, – пояснила Сашка. – На часах полтретьего, а темно, как вечером.

Я помог Лене пересесть на коляску. Она не протестовала, но вот толкать коляску не дала, сама крутанула колеса и вместе с нами выехала из магазинчика.

Еще в дверях я понял, что на улице действительно потемнело. Здесь никогда не бывает солнца, но облака светятся багровым то ярче, то тусклее. Глубокой ночью они едва-едва мерцают, практически ничего не освещая, но купол облаков над городом виден отчетливо.

А сейчас они будто угасали.

– Не нравится мне это, – сказал Миша тревожно. – Никогда такого не было.

Я прищурился, глядя вверх.

Мне происходящее понравилось еще меньше, чем Мише, потому что я заметил и другую странность.

– Облака не гаснут, – сказал я. – Они опускаются!

Красно-черные облака висели над Миром После всегда, сколько себя помню. Первые разы я все ждал, когда погода переменится, потом понял, что сезонов тут нет. Становилось теплее, холоднее – словно внутри «зимы» шли свои собственные маленькие времена года. Иногда дул ветер. Порой сеял снег или дождь. Но на облака это никак не влияло.

Пожалуй, если бы я взял труд над этим задуматься, то давно бы уже заподозрил, что облачный купол – это крышка над Москвой.

Но «крышка» висела так давно и так плотно, будто была привинчена к небу.

А сейчас она опускалась. Облака словно набухали, стекали вниз черно-серыми пластами, вихрящимися прядями, закрывая свою мерцающую багровым основу.

Хуже того – вместе с облаками все ниже спускались летающие существа. Их фигуры различались куда яснее, и мне даже показалось, что я слышу какие-то звуки: не то хлопанье крыльев, не то гортанные вскрики.

– Ешкин кот, – сказала Сашка. Достала свои сигареты, закурила новую. – Ребята, вы чего натворили?

– Мы ничего! – быстро ответил Миша.

– Ездили к границе города, – поправил я.

– Это не страшно, мы с Сашкой тоже выбирались в Химки, – сказала Лена. Она запрокинула голову, разглядывая небо. – Летучки отгоняют, но далеко не преследуют.

– Может, это не из-за нас? – с надеждой предположил Миша.

– А может, это из-за всех нас? – предположил я. – Знаете… «больше трех не собираться».

Саша задумчиво посмотрела на меня, потом снова вверх. Сбросила с плеча «Урбану», но целиться не стала, так и стояла, держа оружие перед собой.

– Клевая винтовка, – сказал Миша. – Но «Сумрак» лучше.

– Ты можешь хоть с гаубицей ходить, а я девушка хрупкая… – бросила Саша. – Снять одну птичку?

У меня даже сомнений не возникло, что она «снимет». Уж очень спокойно спросила.

– Не надо, – попросил я. – Первыми нападать не станем.

Становилось все темнее и темнее. Облачный пресс опускался на город, будто выдавливая свет. Я подумал, что башни Москва-Сити и прочие небоскребы уже погрузились в тучи. Наверное, это должно выглядеть особенно жутко…

– Тогда надо укрыться, – решила Саша. – Здесь или в домах?

– Здесь, – сказал Миша. – У меня запасов на месяц хватит. И свет есть.

Сашка кивнула.

– Так идем, что стоять!

Удивительно, но сейчас она ничем не напоминала девочку, вместе с которой мы завтракали-ужинали в столовой Центра. Словно ее сознание, попав в более взрослое тело, кардинально изменилось, добавив жесткости, решительности… еще и сигареты эти вонючие.

Я даже усомнился, что это Саша в форсайте. И спросил:

– Александра, ты наша или местная?

Саша лишь усмехнулась и пошла внутрь магазинчика.

– Наша она, – успокоила меня Лена, разворачивая коляску. – Она только на вид тихоня, при маме и папе.

– Я не тихоня, – возразила Саша и еще раз напоследок глянула в небо, хищно прищурившись и поглаживая приклад винтовки.

Кажется, ей очень хотелось пострелять.

Но со мной она спорить не стала. Мы вошли в помещение и закрыли за собой дверь.

А тьма продолжала опускаться на город.

Глава девятая

Я много раз думал о том, что могу умереть в форсайте.

Честно говоря, в самый первый раз, когда я брел по каким-то метротуннелям, поскальзываясь на рельсах, под водную капель и странные хлюпающие звуки за спиной (до сих пор не знаю, шел следом кто-то или нет), я даже надеялся, что меня кто-нибудь сейчас убьет. Я ведь не знал тогда про форсайты. Какие-то слухи уже ходили, но невнятные и странные, на них почти никто не реагировал, происходящее я принял за странный сон, из которого никак не могу вырваться. Нет, конечно, в снах никогда не бывает такой реалистичности, не натирают ноги рваные мокрые носки, не подвертывается раз за разом травмированная нога, не воняет мокрой землей и какой-то шерстяной падалью, не садится постепенно батарейка в фонарике… Но я ведь тогда не мог управлять своим телом, чувствовал себя зрителем поневоле, запертым в каком-то странном мужике, бредущем во тьме!

И этот «сон» надоел мне настолько, что я искренне желал самому себе смерти. Обвалившегося на голову камня, выскочившего из темноты монстра, внезапной пули…

Но ничего не случилось.

В следующий раз я уже знал, что у меня форсайт. После некоторых попыток смог контролировать тело (даже не задаваясь вопросом, на каком автопилоте двигался раньше), но был предельно осторожен. Понимал, что это не сон. Сделал пару глупостей (к примеру, долго всматривался в лужицу, пытаясь разглядеть себя в отражении), но исполинского волка в тот раз не появилось. Как известно, Бог хранит дураков. Я уже свыкся с мыслью, что это тело – мое собственное, только в будущем, и старался его беречь.

Почему-то смерть в форсайте пугала меня даже сильнее, чем смерть в реальной жизни. Тут умрешь – и все, бояться больше нечего, думать не о чем. А если умрешь в форсайте? Точно знать обстоятельства своей смерти и то, что она неизбежна?

Да ну нафиг!

Самые опасные моменты в форсайте у меня были связаны с варгами. С тем, который разодрал девчонку на рынке, и с тем, что неизбежно сожрал бы меня, не вмешайся Миша. Ну и девочка Нюра, разумеется… если бы она ухитрилась пролезть в квартиру – это было бы пострашнее варга.

Но опускающееся небо и близящиеся летучие твари пугали больше гигантских волков и девочек-змей.

Миша тщательно запер дверь. На мой взгляд, та была покрепче, чем стены павильона – хорошая стальная дверь с серьезными замками и мощной задвижкой-перекладиной изнутри. Постучал пальцем по закрывающим окна деревянным щитам. Сказал:

– За фанеркой решетка и приварены стальные листы. Видимо, тот, кто до меня тут жил, сделал. Я варить не умею.

– А куда он делся? – заинтересовалась Лена.

Миша пожал плечами. Продолжил:

– Наружные стены сайдингом обшиты, но они хорошие, кирпичные. В соседних магазинах из гипсокартона, но с той стороны тоже приварены решетки. Как попало, видимо отовсюду стащили. Но решетки крепкие.

– Потолок бетонный, вижу, – кивнула Лена. – Довольно надежно. Жаль, ничего снаружи не видно.

– Ну почему не видно… – Миша подошел к стене, продемонстрировал торчащий из нее юэсби-кабель. Воткнул его в лежащий на полке пауэрбанк. – Там камера, маленькая. Питание отсюда. Сигнал по вай-фаю. Смотреть через телефон.

– Я подключу свою банку к розетке? – оживилась Саша и даже потянулась к рюкзаку.

– Не получится. Электричество только в патроне. – Миша указал на лампочку. – У меня есть переходник с розеткой, но его надо вместо лампочки вкручивать. Либо свет, либо банки заряжать.

– Тогда потом, – согласилась Саша. – Не люблю темноту.

Миша тем временем достал свой смартфон, вывел картинку и показал нам. Изображение было маленьким, но четким.

– Посветлело, – обрадовалась Саша.

– Камера усиливает, – разочаровал ее Миша. – Нет, тучи опускаются.

– Никита, у вас какое оружие? – спросила меня Саша.

– Никакого.

Она нахмурилась.

– Есть «Вал», – успокоил я ее. – Даже два. И патроны. Из тайника Григоряна достали. А так мой ходит с ножиком.

Саша покачала головой с таким видом, будто я сообщил, что хожу без штанов. Пробормотала:

– Странный вы, Никита…

Ко мне она упорно обращалась на «вы», как и в нашем времени.

– Да, мы все такие, – согласился я.

Заглянул в смартфон к Мише. Камера и впрямь вытягивала свет, но было понятно, что тучи уже метрах в тридцати над землей – верхние этажи домов погрузились в темно-серую вату. Красного свечения в тучах совсем не осталось, зато черные тени мелькали, будто голодные рыбки в аквариуме.

– Мне это не нравится, – сказал Миша. – Никита, помогай.

Он отложил пулемет, смартфон отдал Лене. И мы, не обсуждая и не сговариваясь, начали сдвигать стеллажи, прикрывая ими стену с окнами и дверь.

– Если пробьют решетки и железо, то эти шкафчики не помогут, – заметила Саша. Уточнять, кто именно пробьет, не требовалось.

– Зато баррикада, – спокойно сказала Лена. – Стрелять нам не помешают. Саша, ты бы взяла автомат?

Саша вздохнула, но бережно положила винтовку на кровать и потянула к себе один «Вал». Второй взял я.

– Леночка, ты осторожнее, если что, – как-то туманно сказала Саша.

– Вообще не собираюсь, – так же уклончиво ответила Лена и похлопала по своему автомату. У нее был обычный АК‑19. Впрочем, от добра добра не ищут.

– Чай поставить? – спросил Миша. – Есть газовая плитка.

– А вентиляция? – поинтересовалась Лена.

– Тоже есть, – он кивнул под потолок, на забранное решеткой отверстие, где застыли лопасти вентилятора.

– Не стоит, Миша. Мы тут быстро надышим. Надо будет, я… так вскипячу.

Я подошел к ней, наклонился, обнял.

От Лены, как ни странно, пахло шампунем. От кресла – старой кожей и машинным маслом, будто от дорогого автомобиля. Впрочем, для нее эта колымага дороже любой машины.

– Совсем уж темно, – пожаловалась Лена.

На экране мобильника и впрямь сгустилась черная муть, в которой едва-едва угадывались какие-то тени.

– Ночного режима нет? – спросил я.

Но Миша даже не успел ответить. На экране вдруг проступило лицо – самое обычное человеческое лицо, безусое, молодое, во тьме кажущееся неестественно, снежно белым. Изображение дрогнуло и заколебалось.

Одновременно провод, тянущийся к пауэрбанку, дернулся и стал уходить в стену. Аккумулятор уперся в кирпич, заелозил, потом что-то тренькнуло, и он, отскочив, упал на пол. Из серой коробочки торчал штекер с обрывками проводков. Сигнал на экране пропал.

– А они умные, – сказала Лена. Она даже не вздрогнула и не вскрикнула, зато я отшатнулся от телефона, когда появилось лицо. – Понимают, что такое камера.

– Да кто они такие? – выкрикнул Миша. Мне не понравились нотки паники, промелькнувшие в голосе.

– Летающие твари. Дядька их стражами называет. – Лена отложила бесполезный телефон. – Никто их вблизи не видел.

– Или видел, но уже не расскажет, – мрачно сказал Миша. Пулемет висел у него на шее, он держал его наизготовку, будто лихой коммандос из боевика. – Ну пусть попробуют, сунутся…

На крыше стукнуло. Громко, вряд ли такой звук могли оставить босые ноги. Потом загрохотало – будто вразнобой били палками и отплясывали в тяжелых ботинках.

– Летающие существа должны быть легкими, – сказал Миша. У него по лицу пошли красные пятна. – Они не могут быть тяжелыми!

Я подумал, что существа размером с человека и с размахом крыльев в три-четыре метра вообще не могут летать. Тем более часами, не спускаясь вниз, помахивая крыльями лениво, будто приличия ради. Но говорить вслух не стал.

Миша это и сам понимал, он умный мальчик.

Дверь вздрогнула. Ее несколько раз рванули наружу, потом принялись долбить внутрь. Дверь восприняла это как-то спокойно, подрагивала, но держалась крепко.

– Как в кошмарном сне, – прокомментировала Саша. – Они ведь точно к нам пришли!

Грохот на крыше прекратился. Через несколько мгновений и дверь перестали дергать.

Если бы я страдал оптимизмом, то решил бы, что небесные взломщики сдались и отступили. Но в форсайте нет поводов для оптимизма.

Несколько минут мы простояли, сжимая оружие. Вокруг царила тишина. Потом мы услышали голос – человеческий, отчаянный, срывающийся на визг. Кажется, женский и немолодой.

– Пустите! Пустите! Я не смотрела в зеркала! Я ничего не делала! Пустите!

Голос приближался. То срывался на визг, то переходил в невнятное бормотание, то начинал выкрикивать свое «пустите».

– Ах вы ж суки… – прошептала Лена. Крутанула колеса, развернув ко мне коляску.

Я смотрел на нее и не знал, что сказать.

– Нет… – Лена помотала головой. – Нет, мы не выйдем. Мы же не выйдем, ребята?

Голос теперь раздавался у самой двери. Потом резко стих, будто кричавшей зажали рот.

А потом в дверь постучали.

Вежливо и негромко, словно одним пальцем.

Тук-тук-тук.

Пауза.

Тук-тук-тук.

– Убирайтесь, мы не станем выходить! – крикнула Лена.

Снова короткая пауза.

Потом женщина снова закричала. Истошно, пронзительно. Крик удалялся…

А потом очень быстро стал нарастать – и рядом с дверью что-то тяжело и влажно упало.

Крик прекратился.

Лена закрыла рот руками, по лицу у нее текли слезы.

– Она бы к нам не вышла, – сказала Сашка жестко. – Лена, она бы не вышла. И мы не должны.

Миша стоял, пулемет в его руках подрагивал, но он молчал.

Потом вдалеке снова раздался крик. Тоненький, будто кричала девчонка.

– Суки… – прошептал Миша. Повернулся ко мне: – Никита, они Нюру тащат. Ее голос!

– Нюра – это та, что чуть не съела Никиту? – уточнила Сашка.

– Она ночью не в себе, – ответил Миша. Умоляюще посмотрел на меня. – Никита!

Я думал. Молчал и думал.

Миша вдруг молча отстегнул от пулемета здоровенный круглый магазин. Перегнулся через прилавок, достал оттуда какую-то явно тяжелую коробку в грязном бежевом подсумке.

И стал закреплять ее вместо магазина.

На тренировке такой штуки я не видел, но это явно была какая-то разновидность магазина… только вмещала раза в два или три больше патронов.

Я сглотнул вставший в горле комок, попытался сосредоточиться.

Летающие твари пришли за нами, тут никаких сомнений не было. Что именно вызвало их ярость – наша экспедиция к краю купола или то, что вместе сошлись четыре форсайтника, не так важно.

Зато мы узнали поразительные вещи.

Стражи умеют управлять облачным покровом, опускать его до самой земли.

Стражи спешат, значит, тьма пришла ненадолго, облака снова поднимутся, а твари не могут отдаляться от них.

Стражи понимают, что такое видеокамера, умеют стучать в двери, разбираются в человеческой психологии и давят на нашу жалость к безвинным людям.

– Михаил их расстреливал из пулемета, – сказал я. – Они вроде как дохли.

– Их там десятки. – Лена нахмурилась. – Нельзя выходить!

– Послушайте. – Я посмотрел на нее, потом на Сашку. – Девчонки… если бы все было так просто. Вы же понимаете, стражи – разумные существа! И они контролируют облака! Девчонки, мы наткнулись на тех, кто правит этим миром!

Сашка хмыкнула, но спорить не стала.

Тонкий голос прозвучал ближе. Нюра не кричала ничего членораздельного, только взвизгивала, будто перепуганная маленькая девочка.

– Я выйду, – сказал Миша. – Я ведь оживаю. Выскочу и постараюсь их расстрелять. А вы закройте дверь. Если отобьюсь, позову, чтобы открыли.

– Ну нафиг, – произнесла Сашка. Я вдруг заметил, что у нее во рту сигарета, в руках зажигалка, она щелкает ей, глубоко затягивается. – Никита дело говорит, эти твари важны, надо замочить пару и посмотреть, что они такое. Рассказать твоему дядьке, что узнаем.

Глянув на Лену, она сделала еще затяжку, выплюнула и растоптала сигарету. Решила:

– Пойду с Мишей. А вы держите оборону, следите, что будет.

– Без меня точно не справитесь, – сказала Лена и подкатилась к двери.

Миша еще раз посмотрел на меня.

Я перехватил автомат поудобнее. «Вал» вдруг показался каким-то неуклюжим, дурацким, игрушечным.

Почему я хожу в Мире После без оружия?

– Открывай, – сказал я Мише.

Он повернул ключ, снял засов. Взял свою дурынду наизготовку, будто герой древнего кинобоевика. И ударом ноги распахнул дверь.

Нет, все-таки там было не беспросветно темно. Глубочайший сумрак, но какой-то призрачный красный свет все-таки струился с неба, наполняя туманный воздух.

Впрочем, большей частью свет заслоняли роящиеся над нами стражи.

Туман сам по себе вызывает жуть. В тумане таятся все наши страхи. Осевшее на землю облако превратилось в густой, но какой-то не водянистый туман, во что-то, напоминающее смог от пожарища, но без запаха дыма. Темная серо-красная муть с парящими над головой силуэтами, с окружившими магазинчик высокими фигурами… Стражи, со сложенными за спиной крыльями, напоминали голых худощавых людей.

Кстати, среди них явно были мужчины и женщины. Нагота стражей почему-то выглядела особенно смешно и противно.

У самой двери лежала женщина, грузная, с нелепо вывернутыми ногами и разбитой головой, в луже крови, кажущейся совсем черной.

Дергающуюся, вырывающуюся Нюру держали, растянув за руки, два стража. Очень легко удерживали, играючи.

– Отпустите ее! – крикнул Миша. Сделал шаг за порог, следом вышла Сашка. Выкатилась на кресле Лена, я попытался ее опередить, но не смог и вышел последним.

Стражи молчали.

А потом вдруг выпустили Нюру. Та сделала пару шагов к нам, упала на колени, застыла, всхлипывая.

– Мы вам не враги! – звонко воскликнула Лена. – Если что-то нарушили, то извините, не повторится! Разойдемся миром!

Секунду царила тишина. Потом по рядам стражей прошел шорох, шепоток, его подхватили парящие над нами твари, кто-то кашляюще захохотал на крыше магазина. И по всем существам волнами покатился этот странный, искусственный, будто сымитированный смех:

– Кха-ха-ха… кха-ха-ха…

Я хотел сказать Мише, что они не отпустят ни девчонку, ни нас.

Но не успел, он все понял сам.

Крутанулся – очень быстро, одновременно поднимая ствол пулемета. И выпустил длинную очередь по крыше, над нашими головами. Там взвыли, заорали, нечеловечески, но с явной болью.

Они уязвимы.

Их можно ранить и убить…

Я начал стрелять вправо, рассчитывая больше отпугнуть, чем сразить. Ствол «Вала» сразу повело вверх, я дал слишком длинную очередь, но кого-то зацепило. Да и в небе, судя по воплям, кому-то досталось. Я повел ствол назад, всадил несколько пуль в фигуру, которая будто переломилась пополам и рухнула.

Почему я так плохо подготовлен к этому миру? Да как же я тут выживал?

Сашка стреляла в тех, что были слева. Миша бил из пулемета вверх – там все кипело и бурлило, раздавались вопли ярости и боли. Мне показалось, что на голову что-то капнуло.

Почему не стреляет Лена?

Она сидела на кресле, чуть подавшись вперед, но даже не пробуя взять лежащий на коленях автомат. Будто чего-то ждала… или готовилась…

С моего фланга все, как ни странно, оставалось нормально. Я точно застрелил одного и нескольких ранил, по сравнению с тем огневым валом, что устроили Миша и Сашка – слабое звено в обороне… Но почему-то ко мне стражи не приближались.

Боялись?

Чего?

Сашка перестала стрелять, меняя магазин. Тени с ее стороны рванулись на нас. Пошли вперед и те, что были перед нами – Нюра быстро-быстро поползла в нашу сторону, стараясь уйти от них.

В этот миг Лена подняла руку.

Сквозь темный туман с гулом прошло какое-то светлое марево. Нюра мгновенно прижалась к грязному асфальту, распласталась. А идущие за ней стражи издали какой-то сдавленный вой – и повалились. Туман над ними стал гуще, в нос ударила волна горячего соленого пара.

Я вдруг понял, что Лена в Мире После может подогреть не только чашку кофе.

Сашка наконец-то вставила новый магазин, автомат выпустил короткую очередь – и тут на нее навалились. Я увидел во тьме лица – совсем человеческие, но будто лишенные эмоций, очень спокойные. С хлопками распахнулись крылья – и вскрикнувшую девушку стремительно утащило вверх.

– Сашка! – закричала Лена пронзительно. Повела рукой вверх, будто целясь во тьму… и тут же бессильно уронила руку.

Миша зарычал, тоже вскинул «хвлар» и тоже не нажал на спуск. В кипящей мгле над головой уже было не различить, где Сашка, а где утащившие ее стражи.

Мной вдруг овладела какая-то ледяная спокойная ярость.

Я понял, что выйти – было ошибкой.

Что нас сомнут, разорвут на части, утащат в небо – и сбросят на камни.

Мы, конечно, проснемся, расскажем все Григоряну, напишем отчеты, будем жрать капсулы, но уже никогда не вернемся в форсайт.

И мы станем просто ждать События, понимая, что потеряем память и станем тупо выживать на руинах человечества.

– Сдохните, твари! – закричал я.

У меня даже уши заложило от собственного вопля – наступила полная тишина.

Потом я понял, что в этой тишине тяжело дышит Миша, скулит ползущая к нам Нюра и всхлипывает Лена.

Затем стражи стали падать.

Вначале те, которые стояли вокруг.

За ними посыпались стражи, парившие в небесах.

Хлопали безвольные крылья, смачно шлепались о крыши и асфальт тела. Один из стражей упал между мной и Мишей, в нем что-то хрустнуло, но Миша, не раздумывая, еще несколько раз ударил его тяжелым ботинком по шее.

Облако вокруг вдруг стремительно стало подниматься, будто убегая в панике.

Посветлело.

И я увидел опускающуюся с небес Сашку.

Она не падала, а будто левитировала или приземлялась на невидимом парашюте. Сашка даже не выпустила автомат, держала его над головой и довольно ловко балансировала, чтобы коснуться земли ногами.

То ли ей повезло, то ли у нее был большой опыт – она опустилась рядом с Ленкой. Схватила ее за руку, а сама уставилась на меня.

Я молчал.

– Ну ни хрена себе способность, – очень сдержанно сказала Сашка. – Никита, вы реально не знали?

– Что? – тупо спросил я.

– Ну… может быть, то, что вы умеете убивать словом? – Сашка нервно рассмеялась.

Облака уже поднялись на обычную высоту. В них мелькнуло несколько крылатых силуэтов, но, похоже, стражи были заняты попыткой удалиться как можно дальше.

– Рассчитать бы радиус поражения, – сказала Сашка мечтательно. – Избирательность, скорость восстановления…

– Избирательность и сила – имба, – сказал Миша, глядя на меня в полном восхищении. – Никита, да мы тут всех нагнем!

Я неуверенно кивнул.

Огляделся.

Сколько мертвых стражей вокруг?

Десятки?

Да как бы не сотня… и большую часть убил я.

Кажется, стало понятно, почему я не таскал с собой даже хилого пистолета.

Ко мне на четвереньках подползла Нюра. Я опасливо посмотрел на нее, но нет – она не пыталась превратиться в змею, из рваного красного платья торчали тощие девчоночьи ноги, одна туфля слетела, носок сполз. Нюра цепко обхватила меня за колени и замерла.

– Отойди от него, – с явной угрозой произнесла Лена. – Быстро отойди, девочка!

Нюра молча отпустила меня и все так же, на четвереньках, очень ловко пятясь, отползла на метр. Замерла, упорно глядя на меня и игнорируя остальных.

– Очень хочется проснуться, – сказала Лена. – Но давайте вначале передохнем и осмотрим хоть одну из этих тварей.

– А то ниблы сожрут всех, – согласилась Сашка.

Я посмотрел на нее и подумал, что же у них за приключения случались в Мире После, если они так спокойно реагируют на произошедшее. Сказал:

– Да… верно. Лена, чай вскипятишь?

– Пусть Миша на плитке греет, – ответила Лена. – У меня час с лишним перезарядка способности.

Я поднял взгляд к небу. Увидел мелькнувшую в облаках тень. Километр, не меньше.

Прошептал:

– Умри!

Тень замерла.

И закувыркалась вниз.

Миша нервно рассмеялся и повторил:

– Имба!

…С большей частью собравшихся я не то что не общался раньше, но даже никогда не видел их. Скорее всего, приехали в Центр специально пообщаться с нами.

Я уже дважды с часовым интервалом («посиди, вспомни детали») написал-наговорил отчеты об этом форсайте. Потом мне принесли обед, в столовую не отпустили. Спросили даже, не хочу ли выпить бокал вина или рюмку коньяка.

Я отказался.

Теперь я сидел в кабинете Григоряна, а за столом, помимо самого Артура Давидовича, расположилось еще десять человек. Трое в военной форме, еще трое в штатском, но «с выправкой». Остальные, включая двух женщин, непонятно откуда. Все от тридцати и старше возрастом, имен никто не называл.

– Попрошу долго Никиту не мучить, – сказал Григорян очень веско, без улыбки. – По одному вопросу, коллеги! У «зимних» был тяжелейший форсайт, информации много, но она уже подробно изложена. Вечером попросим сделать расширенный отчет.

– Мы недолго, – сказал мужчина в генеральской форме. Он был лысый, кряжистый, очень суровый. – Один вопрос, Никита. Как бы вы оценили шансы победить стражей с одним лишь огнестрельным оружием?

– У нас шансов не было, – признался я. – Если бы человек шесть-семь. И пару таких пулеметов, как у Миши. И позицию повыгоднее. Иначе смяли бы.

Генерал кивнул. Глянул на соседа, будто передавая слово. Тот был в чине подполковника.

– Стражи понимали, что вы вооружены? Боялись оружия?

– Понимали. Опасались.

Третий военный, майор.

– Никита, сколько попаданий убивало стражей?

– От одного до пяти. Смотря куда попали.

К моему удивлению, военные больше ничего не спрашивали, словно заранее договорились интересоваться лишь нашим оружием.

– Вы догадывались, какова ваша особая способность? – Это первый из штатских.

– Нет. – Я подумал и добавил: – Но я удивлялся тому, что хожу без оружия.

– Пробовали здесь повторить? – спросил второй штатский, очень чисто выбритый, худощавый. Как мне показалось, с искренним любопытством.

– Нет! – Я вздрогнул.

– А могли бы? На животном, к примеру. Кошка, со… – он запнулся. – Привезем барашка. Не получится – повар вам шашлык сделает.

Подумав секунду, я сказал:

– Привозите. Барана не жалко. Только я бы есть не рискнул. Вдруг они умирают от какого-то яда, который в них образуется?

Штатский хмыкнул и кивнул. Кажется, с одобрением.

Третий штатский был совсем молодым, но почему-то все настороженно ждали его вопрос, с которым он не торопился.

– Никита… – он пожевал губами. – Вас шокировал тот факт, что вы убили сотню разумных человекообразных существ?

– Нет, – ответил я. Все молчали, и я понял, что придется дать еще какие-то объяснения. – Понимаете, это форсайт. Там цена жизни невысока.

Он кивнул. Но я еще не закончил.

– К тому же они напали на нас первыми. И стали убивать ни в чем не повинных людей, чтобы заставить выйти. Мне кажется, тех, кто убивает невиновных, жалеть не стоит.

Штатский кивнул.

Теперь заговорила пожилая женщина. Волосы у нее были без седины, и выглядела она подтянуто, но морщины выдавали возраст.

– Секцию проводил Михаил, ассистировали вы. Это был ваш выбор?

Я не сразу понял, что она имеет в виду. Потом до меня дошло.

– Вы врач, да?

– Патологоанатом, – она кивнула.

– Да, мой. Перекладывать на девчонок… ну… неправильно.

Она чуть заметно улыбнулась.

– Справились?

– Это форсайт. – Кажется, я ответил чуть резко. – Да, справился.

– Еще раз перечислите основные отличия от людей.

– Дарья Михайловна… – нахмурился Григорян. – Один вопрос!

– Ничего, – сказал я. – Крылья. Дурацкие крылья, если честно. Кожаные, с перепонками вроде хрящей, к лопаткам крепились. Тонкие. Я понимаю, как они раскрывались и хлопали. А вот как на них можно летать – не пойму. Всё остальное вроде как человеческое.

– Всё? – с напором спросила женщина.

– У вас есть какие-то данные, да? – понял я. – Ну так скажите, что интересует!

Она покачала головой.

– Сердце, легкие, – сказал я. – Желудок, кишки всякие… Извините, я там отошел на минутку. Но Миша сказал, что желудок и кишечник пустые… в общем, будто они ничего не ели. Вообще… Еще волос на теле не было. Ни на лице, ни на… в общем, нигде кроме головы. На вид все молодые, ну, может, потому что без усов, бород, морщин… лет двадцать пять, допустим.

– Еще какие-то отличия?

– Ну… – я вздохнул. Все-таки вспоминать было противно. – Один, когда упал, то разбил череп о камень. Мы посмотрели немного. Вроде мозги обычные. Под кожей мышцы. Обычные люди, только с крыльями и ничего не жравшие. Извините.

– Не буду вас больше терзать, – пообещала женщина. – Жаль, что у вас не было нормального врача.

– Дарья Михайловна, вы поговорите лучше с Мишей, – предложил Григорян. – Знаете, он весьма говорливый юноша.

– Стражи не пытались с вами общаться? – с жадным любопытством спросила вторая женщина, тоже в годах. – Какие-то слова, хотя бы отдельные? Повторяющиеся звуки, вокализации?

– Звуки были, – мрачно сказал я. – Хохот. «Кха-ха-ха…» И в дверь стучали, вот и вся коммуникация. Визжали еще, вопили нечленораздельно, когда мы стрелять начали.

Женщина покивала.

Осталось двое незнакомцев. Один немолодой, бородатый, чуть неряшливый, явно неудобно себя чувствующий в деловом костюме, другой помоложе, в очках, холеный.

– Скажите, пожалуйста, Никита, – мягко спросил бородатый. – Было ли у вас ощущение, что стражи совершали свои действия не из злости, а из непонимания разницы между добром и злом?

Я покачал головой.

– Как по мне, так они радовались, когда решили, что мы в их власти.

– Они истинно различались по полу, среди них были мужчины и женщины?

Я вздохнул.

– Вы священник?

Он промолчал, только улыбнулся.

– Там были мужики, с членом и яйцами. И женщины с сиськами. Если вы хотите спросить, походили стражи на ангелов или нет, то нет. Никак не походили. Но и на чертей – тоже. Просто люди с крыльями.

Врач улыбнулась, генерал фыркнул, сдерживая смех.

– Ну и слава Богу, – сказал священник серьезно. – Успокою наших теоретиков.

Я глянул на последнего мужчину. Трое военных, трое из спецслужб, причем один, похоже, психолог, врач-патологоанатом… еще, допустим, – лингвист… священник. Кто последний?

Чиновник, депутат? В общем, кто-то из власти?

– Как на ваш взгляд, Никита, стражи кого-то из вас боялись? – спросил очкастый. – Если да, то кого в большей мере?

– Мишу, понятно, побаивались, – сказал я. – Он здоровый и с пулеметом. Сашку меньше, хотя она такая… опасная. Лена их пугала. Хоть и на коляске.

Я помолчал, вспоминая. И неожиданно для себя сказал:

– Меня они очень боялись, и не зря. Даже подойти так и не рискнули.

– Спасибо, я так и предполагал, – кивнул мужчина. – Вы очень четко все рассказали, спасибо.

Григорян встал, бросил:

– Я провожу Никиту и вернусь.

Мы вышли, оставив всю комиссию (а как ее иначе назвать) сидеть за столом. В коридоре Григорян достал платок, вытер лоб. Потом извлек пачку сигарет и закурил, пока мы еще шли.

– Все нормально? – спросил я.

– Вы молодцы, – сказал он. – Все хорошо. У вас все хорошо.

– Что случилось?

Он вздохнул, глянул на меня. Мы остановились.

– «Осенним» не повезло.

Я ждал.

– Они тоже встретились, – сказал Григорян. – Мальчишки… ну, Виктор, Роман, Евгений… они братья, они вместе были с самого начала. Мы планировали их встречу с Алевтиной на следующий форсайт, они сошлись раньше.

– И? – тихо спросил я.

– Алевтина, возможно, жива, – осторожно произнес Григорян. – Романа точно убили. Виктора и Евгения – очень вероятно.

– А… тут? – растерялся я.

– Тут живы. – Григорян пожал плечами. – Тут-то чего им помирать… С ними работают психологи. Завтра к утру узнаем, что с ними случилось в форсайте. Хорошо, что вы отбились. Хорошо, что ты оказался такой способный.

– А вы знали, что Ленка в Мире После – без ног? – спросил я.

Григорян молча похлопал меня по плечу, повернулся и пошел назад.

– Еще говорили, что заботитесь о ней! – выкрикнул я вслед.

Григорян остановился, хотел что-то сказать, но потом махнул рукой и двинулся назад в кабинет.

Я постоял.

Никаких указаний мне не дали. Так что я просто побрел в свой коттедж.

Глава десятая

Есть мне не хотелось, но на обед я пошел. Лена уже была там, Сашка и Миша сидели за соседним столом и как ни в чем не бывало о чем-то болтали.

Я взял тарелку фасолевого супа и подсел к Лене. Она ковыряла вилкой пюре, среди которого лежали кусочки брокколи. Кажется, сегодня решила заняться вегетарианством?

Неудивительно.

– Нормально? – спросил я.

– Так-сяк… – Лена пожала плечами. – Про «осенних» знаешь?

Я посмотрел на зал. Ни женщины, ни трех подростков не было.

– Знаю уже. Стражи?

– Никогда не поверишь. Ниблы.

Пожав плечами, я стал есть суп.

Ниблы. Как бы крысы, хоть и не крысы, размером с кошку или мелкого терьера. Трусливые падальщики. За год в форсайте я убедился, что они совершенно безобидны, и даже в стае стараются держаться от людей подальше.

– А на «летних» нападали серпарды, – продолжила Лена. – Но они отбились.

– «Летние» тоже встретились? – понял я. Покосился на столик, за которым они сидели – все выглядели нормально, особо не веселились, но и в хандру не впадали.

– Верно. Раньше, чем планировалось. Как-то нам всем захотелось пошалить… – Лена отодвинула тарелку. – Не могу есть.

– Надо, – упрямо ответил я.

– Пойдем сейчас погуляем? – предложила Лена, глядя на меня. – Я возьму кофе навынос. Хочется свежим воздухом подышать.

На мой взгляд, было холодновато, я бы предпочел пойти с Леной в ее или мой номер. Но спорить я не стал, кивнул.

– Ты не представляешь, какое это удовольствие – ходить ногами, – сказала Лена, будто поняла мои мысли.

Я доел суп, мы взяли кофе в картонных стаканчиках и вышли. Молча двинулись по дорожке в сторону тира. Но Лена почти сразу взяла левее, мы свернули на узкую заснеженную тропку и неторопливо спустились к самому краю территории, к пруду со схваченной у берега ледком темной водой. Тут стоял заброшенный мангал, пара беседок, скамейки. Мы зашли в беседку. К моему удивлению, снега там не было, на скамейке лежали полиэтиленовые пакеты с пледами.

– Как заботливо, – пробормотала Лена. Разорвала один пакет, завернулась в плед и села, подоткнув его под попу. Я последовал ее примеру. Минуту мы сидели, пили быстро остывающий кофе.

– Кого ждем? – спросил я.

Лена с любопытством посмотрела на меня.

– Дядюшку. Как понял?

Я пожал плечами. Как понял? Да сложил два и два.

– Это место должно быть чистым, – пояснила Лена.

– А почему Мишу с Сашей не позвали?

– Дети…

– Знаешь, там они ведут себя как взрослые.

– Там все иначе. – Лена вытянула ноги, посмотрела на них. – Знаешь, а я ведь сама себе кровотечение остановила. Я не помню, но там культи… в общем, я прижгла сосуды, когда потеряла ноги. Остановила кровь. Представляешь?

Я молчал.

– Жуть полная, – вздохнула она. – Я уколов боюсь. Однажды порезалась – ревела от страха. А там мне варг оторвал ноги… или откусил… и я сама остановила кровь.

– Лена…

– Не надо ничего говорить, – попросила она. – Ничего все равно не исправить… О, дядька!

Я помахал рукой Артуру Давидовичу, тот кивнул в ответ. Он к нам вышел по другой тропинке, а подойдя – первым делом достал из кармана серую коробочку с несколькими кнопками и экраном. Сделан прибор был с той грубоватой красотой, которая свойственна русскому оружию. Григорян вдавил кнопку, удовлетворенно кивнул, засунул коробочку в карман пальто. Пояснил:

– У нас есть четверть часа.

– Говори, дядька, – весело предложила Лена.

Григорян закурил. Лена протянула руку, он дал сигарету и ей.

– Время определено окончательно, – сказал Григорян. – Событие произойдет через трое суток, семнадцатого февраля. Даже время примерно знаем – десять часов сорок минут утра. Плюс-минус, конечно.

– Так когда идем? – спросила Лена.

– Через ночь. Можно было бы и этой, но надо разобраться, что осталось от «осенних».

Лена задумчиво кивнула.

– А место?

– Есть большой дата-центр совсем рядом с вами. – Григорян улыбнулся. – Пешком можно дойти. Вот туда и отправитесь.

– Чем-то лучше других?

– Тем, что ближе.

Я вежливо покашлял. Когда Григорян посмотрел на меня, поинтересовался:

– Не мешаю?

– Нет, – ответил Артур Давидович.

Достал из кармана фляжку, сделал глоток. Протянул мне.

– Коньяк? – понимающе спросил я.

– Я коньяка в Армении в юности напился на всю жизнь. Виски.

Подумав, я сделал глоток. Лена покачала головой.

– Хоть в двух словах объясните? – спросил я. – Что может случиться?

– В двух… – Григорян задумался. – Искусственный интеллект.

– Сдаюсь, – признал я. – В двух словах непонятно.

Григорян прислонился к перилам напротив нас. Засунул руки в карманы.

– Время События не было жестко детерминировано. Первоначально разброс достигал нескольких лет. Но с каждым днем временные рамки становились все у́же… вот, теперь мы знаем время.

– А природа События?

– Зная время, мы смогли соотнести то, что должно произойти. Семнадцатого февраля планируется тестовый запуск новой нейросети, которая должна интегрировать практически все существующие. Согласно ряду прогнозов, это вызовет появление полноценного искусственного интеллекта.

Я нахмурился.

– Не веришь? – спросил Григорян.

– Верю. Чего не верить-то? Мне и нынешние сетки иногда кажутся разумными. Но как связаны нейросеть – и Мир После?

Григорян развел руками.

– Слушайте, так не надо запускать эту сеть! И все!

– Пробовал остановить заинтересованных ученых? – спросил Григорян. – Или военных, которые считают, что нейросеть – шикарное оружие, которое они смогут контролировать? Или политиков, которые считают, что нейросеть решит все вопросы контроля над населением? Да хоть бы и сумасшедших экологов, которые считают, что искусственный интеллект спасет природу?

– Ох уж спас! – невольно засмеялся я. – А как военные всего мира хотят делить контроль над искусственным интеллектом?

– Хрен их знает, – выругался Григорян. – Только сейчас работы над сетью, наоборот, форсируют, даже с международной кооперацией. Знаете, почему? Там, наверху, думают, что нейросеть сможет раскрыть природу форсайтов!

Я задумался.

Вообще-то это выглядело логично. Даже нынешние сетки порой выдавали очень четкие прогнозы, проектировали другие сетки и устройства, писали компьютерные игры…

– А ведь может получиться, – признал я.

– Я говорю лишь, что к дате четко привязано одно событие, вероятно, оно и вызовет Событие с большой буквы.

– Но как? – Я встал, скинув с плеч плед. – Артур Давидович, вы там не были, но поверьте…

– Верю, – сказал Григорян. – У меня были форсайты.

Я замолчал.

– Не знаю, – продолжил Григорян. – Сам всю голову сломал. Что может сделать сверхразум, появившийся в сети? Ядерную войну устроить? Допустим. Хотя генералы клянутся, что их системы запуска никак через сеть не контролируются. Что у них до сих пор все самые важные системы – на перфокартах и рубильниках…

Он нервно засмеялся.

– Не знаю, правда. Может быть, когда он появился, то как-то привлек чужой разум? Инопланетян? Не знаю. Наши айтишники тоже говорят, что это физически невозможно. Что если разум в сети и появится, то у него нет никакой возможности вот так изменить мир. Что его цели вообще никак не будут соотноситься с человеческими. Что разруха и города под облачными куполами никак ему не нужны. Скорей уж, он мог бы начать создавать какую-то свою среду обитания. Максимум – подчинить людей своей воле, чтобы мы его обслуживали, прокладывали новые сети и строили электростанции…

Григорян нехорошо рассмеялся.

– Но они правы, дядюшка, – сказала Лена. – То, что там – никак компьютерному разуму не нужно.

– Вот поэтому нам необходимы данные, – пояснил Григорян. – Факты. Как и что происходило… произойдет через три дня. Будут факты – будут и действия. Запуск сетки отложат. Возможно, будет принято решение раздробить интернет на более мелкие сети с системой взаимных шлюзов, чтобы ограничить возможности нейросетей. Политики согласятся, уверен. И наши, и не наши. Но без фактов, на основании лишь совпадения по времени – их не убедить.

– А почему все так приватно? – Я обвел взглядом пустой берег, заснеженные деревья. – Руководство не одобряет? Им себя не жалко?

– Руководство негласно одобряет, – сухо сказал Григорян. – Но да, приватно. Если провал, то все спишут на меня.

– Надо и молодежи объяснить, – предложил я. – И «летним». И «осенним», если кто остался.

Григорян поморщился.

– Нет, Никита. Нельзя. Они – расходный материал.

– Чего? – Мне показалось, что я ослышался.

– «Летние» и «осенние» погибнут, – сказал Григорян. – Вы никогда с ними не встретитесь. Вы живете в трех различных временах Мира После. Не знаю, почему так, но никто и никогда не встречался с форсайтниками из другого сезона.

– Может быть, мы с ними… – начал я.

– Нет, – Григорян покачал головой. – Это один мир. Вы видите последствия действий «летних» и «осенних», «осенние» видят действия «летних». Так вот, задача двух других групп – обеспечить успех вашей миссии.

– Потому что тут Лена? – спросил я.

– Потому что вы идете за ними, – пожал плечами Григорян. – Но да, я бы изменил план, окажись Лена в лете. Ты бы поступил иначе?

Я подумал. И покачал головой.

– Нет. Я бы тоже Лену спасал.

Она засмеялась и чмокнула меня в щеку. С вызовом посмотрела на Григоряна. Спросила:

– Значит, все зависит от нас?

– Разумеется, нет. – Мне показалось, что Артур Давидович ответил с легкой досадой. – Дата стала понятна. По всему миру, во всех центрах начинаются финальные форсайты с попыткой выяснить причину События. Надеюсь, кто-то найдет истину, может быть, и вы.

– А если узнают причину События и предотвратят запуск суперсети? – спросил я. – Что случится с форсайтами? С Миром После?

– Наверное, он не произойдет, – ответил Григорян. – Форсайты прекратятся.

– И тех нас – не будет? – уточнил я.

Григорян пожал плечами. Вздохнул:

– Не знаю я. Никто не знает. Останется иная версия реальности или она исчезнет… Как по мне – любой вариант хорош. Тот мир обречен. Люди заперты в городах и вымирают.

Я промолчал. Он был прав, конечно же.

Но все-таки… тот я тоже жил.

– Все, мне пора, – решил Григорян. – Сегодня у вас обычный форсайт, не рискуйте, готовьтесь. Сходите в одну точку за снаряжением – и возвращайтесь на базу.

– То есть к Мише?

– Да, к Мише. Его с Сашей я тоже проинформирую. Но по сокращенной программе, хорошо? Про «летних» и «осенних» им знать не стоит.

– Что насчет Нюры? – спросил я. – Вы что-то узнали?

Григорян вздохнул.

– Узнал. Да, выявили несколько таких случаев. Если человек погибает в нашем мире после того, как начал видеть форсайты, то в Мире После он продолжает жить. Только становится таким вот… странным. Будьте с ней осторожны. Я бы предложил застрелить, но Миша ведь откажется.

– Откажется, – кивнул я. – Он рядом с ней полгода жил, привязался. Может, даже влюбился немного? Миша ведь сам еще пацан пацаном, даже тот, из Мира После.

Григорян вздохнул.

– Хорошо. Не трогайте, но и не доверяйте. Относитесь, как к больной. Сегодня спокойный тихий форсайт, завтра инструктаж и отдых. А вечером – операция «Карамболь».

На мой взгляд, название было слишком замороченным, но я не возражал. Григорян вновь достал свой прибор, щелкнул выключателем, кивнул нам – и пошел обратно к корпусам.

Лена смотрела ему вслед. Потом негромко сказала:

– И все-таки дядюшка чего-то недоговаривает.

– Про Событие?

– Нет. Про всех нас.

– Ты уже знала, что «летние» и «осенние» не важны?

– Знала. – Лена поднялась, посмотрела на меня. – Пошли ко мне! Я хочу, чтобы ты меня согрел.

Форсайт приходит во сне, но иногда сон накатывает словно сам собой, и ты понимаешь, что произойдет.

Мы лежали с Леной обнявшись, прижавшись так тесно, словно весь мир пытался оторвать нас друг от друга. А потом я почувствовал, что глаза закрываются и я проваливаюсь в сон.

…И снова увидел лицо Лены.

Я лежал на спине, она склонилась надо мной…

Мы и здесь занимались сексом!

Вот только эта была местная Лена. Дело не в том, что здесь у нее не было ног ниже колен, я видел в ее глазах, что она другая, для нее это как в первый раз, и она безумно стесняется – не только своей инвалидности, а еще и наготы…

Я подумал, что если сейчас вмешаюсь, если перехвачу контроль, то я-будущий возненавидит меня-настоящего. И я оставался где-то на периферии его сознания, словно подглядывая за происходящим, и это тоже было странно и неловко…

Лена застонала и опустилась на меня, прижалась всем телом, зашептала что-то. Моя рука гладила ее по спине. Я ощутил там какой-то шрам, которого не было несколько секунд назад, в моем мире. Здесь было холодно – как всегда в моем форсайте, но впервые на моей памяти я ночевал не один.

– Понимаю, почему любил тебя там, – произнесли мои губы.

Я подслушивал разговор себя-будущего с этой Леной!

– У меня такое ощущение, что мы и впрямь знакомы… – прошептала Лена.

– Но ты не помнишь?

– Не помню…

Если бы я мог сейчас выскочить из форсайта, я бы непременно это сделал. Но я не мог. И я лишь затаился, стыдясь непонятно чего, будто стал свидетелем интимной сцены совершенно незнакомых и не ожидающих этого людей, ворвался в их отношения… ну ведь да, ворвался же…

– У тебя есть кто-то? – спросил я-будущий.

– Был… давно. Я бы не выжила одна, когда потеряла ноги.

– Волк?

– Да. Посмотрела в зеркало, дурочка… Я его вскипятила. Но чуть-чуть поздно. Прижгла культи, потом меня долго выхаживали.

– А потом?

– Он ушел, – просто ответила Лена. – Нет, все по-честному. Он же меня не бросил сразу, помог восстановиться. Сейчас мы с Сашкой. Ну, потому что эти… форсайты. Но мы подруги, не подумай! У нее, по-моему, вообще никого никогда не было.

– Мне кажется, теперь есть.

– Наверняка. Миша такой… брутальный. А у тебя кто-то был?

– Никого, – ответил я-будущий. Не знаю, правду ли он говорил – скорее всего, да.

Я понял наконец-то, где мы были. Не в Мишином убежище, а в той квартире, где я ночевал и чуть не стал добычей Нюры. Но не на кухне, а в спальне. На кровати, застеленной чистыми простынями, в углу светил уютный ночник-фонарик, значит, мы нашли работающую розетку. Хорошая квартира… За окнами, забитыми фанерой и мутным пластиком, похоже, стояла ночь.

Видимо, спать мы разошлись в разные места, и причина была понятна.

– Ты им веришь? – спросила Лена.

– Нам? Которые из прошлого?

– Если они действительно мы из прошлого.

– Верю, – ответил я-будущий, помолчав. – Это многое объясняет, верно?

– Ну… – Лена задумалась. – Они сами ничего не понимают. Ты что-нибудь помнишь?

– О том мире? Нет. Мне иногда кажется, что вспоминаю. Но это из книжек и видео, наверное…

Теперь мы с Леной лежали на боку, лицом друг к другу. Она перебирала пальцами мои волосы, мы… да нет, не мы – они шептались, улыбались друг другу, а мне становилось все более и более стыдно. И не потому уже, что я застал их в такой момент, а потому, что с каждым произнесенным словом они отдалялись все дальше и дальше. Это были другие люди, не я с Леной. У них была своя жизнь, свои беды и радости, свои страхи и надежды…

– Тут никто не рожает, – сказала Лена. – Наш мир обречен, мы все рано или поздно умрем. Мы не знаем, что произошло, и в прошлом не знали. Мы можем только жить.

– Люди всегда умирали, и ничего, кроме как жить, не могли, – тихо возразил я-будущий.

– Я рада, что мы встретились. Хоть и не помню… – сказала Лена. Прикрыла глаза. – Никита… кажется, я… это форсайт…

Секунду она лежала неподвижно. Потом ее веки дрогнули.

И это уже была моя Лена.

Я прогнал оцепенение и улыбнулся ей.

– Все, это я.

– Мы что, и тут занимались сексом? – поразилась Лена.

– Ага. То есть не мы, они.

– Без разницы, – сказала Лена. Рывком натянула на себя одеяло. – Не смотри. Не хочу, чтобы видел меня такой.

– Плевать, – ответил я.

– Тебе плевать, мне нет, – серьезно откликнулась она. – Как ты думаешь, дядюшка прав? Если дело в нейросети, если мы предотвратим запуск… этот мир исчезнет?

Я провел рукой по ее щеке. Поерзал головой по подушке. Вдохнул запах белья – сырой, будто больничный. В углу спальни светил ночник, теплое пятно света лежало на краешке Ленкиного плеча.

– Как это все может исчезнуть? – спросил я. – Как это все могло возникнуть?

– Тоже думаю, что все сложнее, – согласилась Лена. – Ну появится искусственный разум. Допустим, он может убить все человечество, но зачем? Он ведь сам тогда исчезнет. Миша говорит, что после События еще несколько дней работал интернет… не весь, но работал. Потом все заглохло. Значит, и нейросетка бы умерла. И не могла она все это создать.

– Не могла, – согласился я.

– Может, и впрямь инопланетяне… – вздохнула Лена. – Сетка с ними связалась, те прилетели и…

– И? – спросил я скептически. – Поменяли все законы физики и биологии?

– Чушь какая-то, – признала Лена.

Мы повалялись еще в кровати, держась за руки и размышляя. Потом сквозь матовые куски пластмассы (по-моему, это были куски разрезанной канистры) начал струиться красноватый свет. Наступило утро.

Лена категорически отказалась от помощи. Чтобы ее не смущать, я встал первым, оделся и пошел на кухню.

Там было тепло – по-прежнему горела конфорка в плите. И морозильное отделение работало.

Я аккуратно умылся над раковиной водой из бутылки. Вот бы найти квартиру, где все работает – и электричество, и вода, и канализация!

Потом, порывшись в морозилке, я вынул сосиски и последнюю упаковку яиц. Курицу я обнаружил на подоконнике, уже подтаявшую – то ли достал с вечера, то ли накануне.

Роскошный будет обед! Куриный супчик с вермишелью.

– Привет, встали?

Мишины шаги я услышал загодя. Хоть он и мог передвигаться удивительно бесшумно и мягко для своих габаритов, но сейчас явно не счел нужным скрываться. К тому же он шел, о чем-то негромко разговаривая с Сашей.

– Завтрак готовим, – искоса глянув на них, ответил я.

У Саши за плечом висела винтовка, Миша тащил свой пулемет – в общем я чувствовал себя голым.

Хотя, учитывая свою способность, был самым страшным оружием из всех возможных.

– Помочь? – спросила Саша.

Я смотрел на них и пытался понять, кто это. Наши Миша и Александра или здешние Михаил и Саша?

Видимо, что-то в моем взгляде их смутило. Миша быстро убрал руку, лежавшую на талии Саши. Потом так же быстро вернул ее на место.

И оба покраснели, как подростки, которых родители застали целующимися.

– Курицу разделай, сварим суп, – попросил я.

Миша внезапно смутился.

– Курицу?

– Я разделаю, – сказала Саша и пошла к окну, на ходу доставая из кармана здоровенный складной нож.

Учитывая, что вчера Миша спокойно резал ножом мертвых стражей (если не считать крыльев, совершенно похожих на людей), его растерянность меня позабавила. Но, в конце концов, у всех свои странности. Вот у меня мать никогда не разделывала рыбу, брезговала, хотя с мясом или птицей у нее никаких проблем не было.

Миша присел на тоскливо вздохнувшую под ним табуретку и спросил:

– Так что, сегодня снаряжаемся? Мне патроны нужны, и хорошо бы лекарств на всякий случай.

– Никита без всяких патронов всех убьет, – кровожадно сказала Саша, срывая с курицы пластиковую упаковку и начиная ее разделывать прямо на подоконнике. – С ним мы непобедимы.

В кухню вкатилась на коляске Лена. Она, кажется, даже подкрасила губы и глаза. И вообще выглядела великолепно.

Если бы не ноги…

– Привет, молодежь! – Лена хлопнула Мишу по колену. – На способности надо полагаться аккуратно. У меня долгая перезарядка…

– Тебе же кофе помогает, – бросила через плечо Сашка. – Зерна еще остались.

– Сегодня помогает, завтра нет. И все равно минуты три требуется. – Лена подрулила к столу. – Давайте, я тоже что-нибудь порежу?

– Никита вообще без перерыва может…

Лена усмехнулась.

– Мы не знаем. Может быть, у него ограниченное количество зарядов? Или чем он действует… Нет, вооружиться надо. Что там на улице?

– Дохлые стражи исчезли, – ответил Миша.

– Ниблы?

– Возможно. Или просто исчезли, или свои утащили, – с полным равнодушием отозвался Миша. – Нюра сидит перед подъездом, со свечкой. Как обычно. Нам даже улыбнуться попыталась. Но, по-моему, она теперь фанат Никиты.

Я вздохнул. Мне не нравилась фанатеющая от меня девочка, которая живет в Мире После, не взрослея, ночами обращается в гигантскую змею, а в нашем мире давно уже мертва.

– Попрется за нами, вот уверен, – сказал Миша.

Спорить с ним не стали, предлагать что-то – тоже. Никто из нас не был готов убить хрупкую девчонку, пусть даже уже мертвую и со съехавшей крышей.

Во всяком случае, пока она в человеческом облике.

Я принялся жарить последние яйца. Эх, был бы лук и помидоры, я бы такую яичницу соорудил…

– Давайте обсудим ситуацию? – предложила Лена. – Как вам версия с нейросетью?

– Муть какая-то, – поморщился Миша. – Сетки штука хорошая, я с ними уроки с третьего класса делал. И картинки смешные рисуют… – Он вдруг смутился. – Ну ладно, станет сетка разумной. И что?

– Чушь это все, – поддержала его Сашка. Курица размерзлась не до конца, но под ее напором быстро разделялась на составные части. – Дело не в сети.

– И мы так думаем, но надо проверить, – сказала Лена.

– Давайте не ждать следующей ночи, – предложил Миша. – Счет уже на дни идет. И я уверен, по всему миру форсайтники, те, которые на службе, кинутся проверять всякие дата-центры. Да уже кинулись! Сядем на машину, это даст нам фору по времени. Заглянем на пару точек со снаряжением, возьмем, что нужно, и мотнемся к дата-центру. Если что-то опасное будет – отступим. В общем, проведем разведку боем!

Я подумал, что Миша говорит дельно. Какой смысл тянуть еще сутки…

– А я вам больше скажу. – Лена окинула нас взглядом. – Дядюшка не мог нам приказать сразу идти. Он ведь тоже… на службе человек. Он все нам вчера рассказал именно для того, чтобы мы сейчас сами пошли. Уверена.

– Повезло нам, что твой дядька командует, – небрежно заметил Миша. – «Летним» и «осенним», наверное, меньше ништяков достается?

Мы с Леной переглянулись.

Многое ли понял Миша? Особенно после гибели не то двоих, не то троих «осенних»?

– Не без этого, – сказала Лена. – Но вы не думайте. Мне он тоже не все говорит. Я чувствую.

– Взрослые, – вздохнул Миша. – Не обижайтесь, к вам не относится!

Мы позавтракали, честно разделив на четверых десяток яиц – Мише четыре, всем остальным по два. Надо отдать ему должное, он не отнекивался, а лишь смущенно произнес:

– Мне необходимо иметь запас массы. Для регенерации.

Разделанную курицу Саша со вздохом сложила в кастрюлю и оставила на подоконнике. Сказала:

– Вернемся – быстренько сварю. Я хорошо куриный суп варю, лучше мамы.

После того, как мы приняли решение, нами овладела не то суетливость, не то собранность. Мы двинулись к Мишиной «базе». Сидящей у подъезда Нюре я строго велел ждать нас и никуда не уходить. Девочка посмотрела на меня глазами брошенного щенка, но кивнула и осталась.

Красно-черные тучи сегодня, как мне показалось, висели даже выше, чем обычно. Если стражи действительно ими управляют, то это неудивительно…

Мы взяли оружие и патроны. Миша торжественно достал припрятанную за всяким хламом коробку, полную энергетических батончиков, и десяток банок энерготоника. На дорожку мы по очереди сходили в соседний магазинчик, где работал туалет. Я аккуратно перебинтовал голеностоп, с каждым разом это получалось все лучше и лучше. Нога почти не болела, и это добавляло оптимизма.

А потом мы погрузились в машину, которую Михаил после нашего путешествия переставил во дворы. Я за руль, Миша рядом в качестве навигатора и по совместительству пулеметчика. Лену посадили за мной, загрузив ее коляску в багажник.

– Вот бы все получилось, – сказала Сашка.

Я заметил, что она села за Мишей и время от времени касается его плеча. Миша явно никак не реагировал, но едва заметно улыбался.

Блин.

Дети. Влюбленные дети. И одновременно молодая пара в безумном Мире После.

– Надо, чтобы все получилось, – сказал я. – Мы-то ладно, мы хоть как-то, но живы. Но ведь целый мир погиб.

– Не мотивируйте, Никита, – попросила Сашка. – Мы и так мотивированные дальше некуда. Мы эти, как их… последняя надежда человечества!

– Йоу! – бодро воскликнул Миша. – Давайте в путь! Вначале в поликлинику железнодорожников, там должен быть подарок от «летних»!

Я включил зажигание, мотор послушно заурчал.

И мы поехали спасать человечество.

Глава одиннадцатая

Не знаю, по какой логике Григорян выбирал места для «закладок». Почему среди них были поликлиники, маникюрные салоны, обычные квартиры, подвалы… Никакой логики!

И зачем нужны были промежуточные группы «летних» и «осенних» – я тоже понять не мог. Что мешало отправить за информацией всех нас сразу? Или по очереди?

Но в регистратуре железнодорожной поликлиники, как нам и было обещано, за стеллажами со старыми бумажными историями болезней мы действительно обнаружили стальной несгораемый шкаф с кодовым замком. Я ввел 3–1–4–1–5–9, замок щелкнул и открылся.

Первая «посылка» от «летних» дошла до нас в целости и сохранности.

Четыре комплекта военной формы наших размеров. Для Лены – с укороченными штанинами. Для Миши – здоровенный, явно шитый под него.

Патроны для «хвлара» – в двух круглых и двух увеличенных магазинах. Миша заурчал, будто сытый кот, сгребая это богатство. Для Сашки тоже были патроны, для ее снайперской винтовки. Для Лены – картонная пачка с маленькими пластиковыми контейнерами типа тех, в которых продают разовые порции соусов в кафе. Но это оказался не соус, а какой-то концентрированный кофейный сироп, как она объяснила, – вроде нескольких чашек эспрессо в столовой ложке.

Мне достался ноутбук, на тот случай, если удастся скачать какую-то информацию. Вот только батарея у него раздулась и подтекла.

– Обычное дело, – прокомментировала Саша. – Тут часто батареи дохнут.

Были еще продукты – концентраты и консервы. В них мы нужды пока не испытывали, но пища лишней не бывает. Химические трубочки-фонарики. И восемь металлических батарейных фонариков – я с большим сомнением включил один, но тот послушно выдал яркий луч белого света.

А вот два следующих тайника нас разочаровали.

Первый, в магазине «для взрослых», был вскрыт, кто-то нашел его до нас. На полу мы обнаружили только несколько патронов и обертки от концентратов. Вообще магазин производил удручающее впечатление: все розовые и радужные баночки разбиты, с особым упоением кто-то растоптал все игрушки для взрослых и порвал эротические костюмы. Валялись лоскуты «полицейской формы», «костюма старшеклассницы», «одежды медсестры», все розовое-черное-белое, какие-то накладные ушки – и розовые заячьи, и черные кошачьи, кружева и латекс, блескучки и цепочки. Сашка развеселилась, нашла накладные кошачьи ушки, с серьезным видом нацепила на голову и отказалась их снимать.

С этим трофеем мы и покинули никому не нужный приют взрослых развлечений.

А со второй закладкой, спрятанной в жилой квартире, случилось что-то странное. Дверь была мощная, стальная, ее никто не вскрыл. Ключи мы нашли в указанном месте, закопанными в палисаднике справа от подъезда. И квартира выглядела совершенно не разграбленной.

Вот только шкаф, в котором нас должно было ожидать снаряжение, оказался целиком заполнен серой кристаллической массой, похожей на окаменевшую эпоксидную смолу. Где-то внутри этого месива могли находиться патроны, еда, медикаменты… но разбить смолу мы даже не попытались.

– Странно, да и фиг с ним, – выразила общее мнение Лена, когда мы рассказали ей о случившемся. – Все равно закладки должны были дублировать друг друга.

Она ждала нас внизу, в машине, поднимать Лену на одиннадцатый этаж при неработающих лифтах мы сочли неразумным.

Если бы Мир После походил на постапокалипсис из фильмов ужасов! Если бы здесь трещали счетчики Гейгера, бродили по высохшим костям стальные роботы-терминаторы…

Но ничего подобного не было.

– Давайте к дата-центру, – предложил Миша. – Если управимся быстро, то проверим сегодня. Если нет, так завтра.

Никто не спорил, и я поехал по Авиамоторной. Машина, конечно, давала нам мобильность куда большую, чем у других групп. Миша поглядывал на бумажную карту, но заблудиться было бы трудно – через десять минут мы оказались возле отдельно стоящего, окруженного решетчатым забором здания промышленного вида. Шесть этажей, минимум окон, облицовка из сайдинга, на крыше – какие-то трубы и баки. Сайдинг тоже наверняка не напрямую к стене приколочен, под ним вентилируемый фасад. Дата-центр выделяет море тепла и нуждается в постоянном сильном охлаждении.

Разумеется, когда он работает…

Сейчас здание выглядело совершенно обычно для Мира После: окна по большей части заколочены или заменены на пластиковые полупрозрачные листы, сероватый сайдинг потемнел, кое-где отвалился, в заборе – несколько дыр. Обычное здание под черно-красными облаками, куда несколько раз наведались мародеры, после чего потеряли к нему всякий интерес.

– Если во всем виноват искусственный разум, то он придумал себе шикарное самоубийство, – выразил общее мнение Миша.

– Ничего мы тут не найдем, – поддержала его Сашка.

Но мы вылезли из машины, припарковав ее на единственном свободном месте возле автобусной остановки. Я подумал, что загонять машину на парковку очень глупо, но инстинкты никуда не делись. Все-таки москвичей выдрессировали и приучили пользоваться парковками, даже я, бравший раньше машину в прокате только на несколько часов, соблюдал давно забытые всеми правила.

– Может, в машине подождешь? – спросила Сашка, глядя на Лену, устраивающуюся в коляске.

– Нет уж, – твердо ответила она.

И мы, придерживая вихляющую коляску, помогли Лене перебраться через дыру в заборе, а потом двинулись к проходной.

Прошло полчаса, прежде чем Сашка задала самый резонный вопрос:

– Никита, скажите, а что мы вообще ищем?

К тому моменту мы прошли два небольших зала для посетителей (кресла, столики, высохшие кулеры с водой). Ничего интересного, кроме затейливой инсталляции из авторучек, карандашей и блокнотиков, которую кто-то соорудил на одном из столов. Зашли в кафе или столовую для персонала (кто-то аккуратно расколотил всю посуду), пищи не было – или утащили, или сожрали ниблы.

Заглянули в серверные помещения (замок пришлось выбивать пулеметной очередью, и это оказалось вовсе не так просто, как в кино). Серверные были ровно такими, как я их представлял: длинные ряды закрытых шкафов с микросхемами, решетчатый пол, высокий потолок с раструбами вентиляции.

Разумеется, ничего не работало. Даже ни одной лампы не нашлось, а в туалете, куда на минутку наведался Миша, по его словам, не было воды в кранах, зато в унитазах и писсуарах лежали горы мятых денежных купюр.

Кто-то тут весело сходил с ума: посуду бил, дизайн разнообразил, ликвидировал товарно-денежные отношения.

Потом, очевидно, ушел.

– Не знаю, что ищем, – признался я. Мы стояли во тьме пустых гулких коридоров, держа фонарики направленными в пол, чтобы создать вокруг пятно света. Страшно, кстати, не было – что-то подсказывало, что ничего живого и опасного в дата-центре нет. Я посмотрел на Лену – в силу возраста мы были негласными лидерами группы. – Дядюшка ничего тебе не говорил?

– Сегодня же обещали инструктаж, после форсайта, – пробормотала она. – Не знаю, Никита. Такое ощущение, что нас дурят! Ничего тут нет, а если и есть – из этих железок информацию не вытащить. Правда?

– Я не компьютерщик, я пользователь, – ответил я. – Пойдемте в кабинеты начальства?

Начальственный кабинет нашелся всего один, табличка на двери была сорвана, так что имени хозяина мы не узнали. В кабинете стоял большой стол в виде буквы «П», массивное начальственное кресло, десяток кресел поменьше, кожаный диван – разложенный, с какими-то тряпками на нем, несколько шкафов – совершенно пустые. Кое-где сохранились красивые медные таблички в рамочках, с перечислением заслуг и регалий дата-центра. На столе красовалась запыленная пирамидка из флэшек, авторучек, батареек и прочей мелочевки. В общем – дребедень, как и в комнатах для посетителей, авторство угадывалось явно.

Но кое-что интересное в кабинете все же было.

На аккуратно выкрашенной в бежевый цвет стене, под самым потолком, виднелась размашистая надпись разноцветными маркерами (похоже, человек чертил буквы как можно жирнее, а когда маркер кончался, хватал другой, первый попавшийся под руку). Из-за этого разноцветья надпись выглядела не то дурашливо-карнавальной, не то названием детской книжки.

ОНО УДИВИЛОСЬ, ОНО НЕ ХОТЕЛО

– И что это значит? – спросил Миша.

– «Оно» может быть искусственным интеллектом, – предположила Лена. – Не мужчина, не женщина. Оно.

– Фильм такой еще был, «Оно», – подсказала Сашка. – Страшный. Про клоуна с воздушными шариками, он детей убивал.

– Клоуна тут нет, – вздохнул Миша и воинственно встряхнул пулемет. – А то я бы ему отстрелил… шарики.

Мы уже все поняли, что наш визит в дата-центр завершился ничем. Что мы скажем Григоряну важного? Что «оно» удивилось и не хотело?

– Может быть, и впрямь возник искусственный разум? – вдруг сказала Сашка. – Его спросили: «Что такое форсайты, почему они?» А он отвечает: «Да потому, тупые кожаные мешки, что инопланетяне готовят вторжение! Научить вас с ними бороться?» И тут бац, инопланетяне поняли, что их раскрыли. И начали вторжение раньше времени! Поэтому всех не смогли уничтожить, и форсайты происходят, и всякие монстры…

– А инопланетяне – это стражи? – с иронией спросил Миша.

– Может, и нет. Может, это ниблы. А стражи – мутировавшие люди. А серпарды – мутировавшие кошки.

Мы молчали, глядя на надпись. Потом, не сговариваясь, навели лучики света на дверь. Лена даже рассмеялась.

– Пора уходить. Все, что могли, мы тут узнали. Может, дядюшка другое задание даст?

– Скорее, пошлет в другой дата-центр, – ответил я.

Григорян был не из тех людей, кто легко меняет планы. Уж если решил копать в одном направлении, то не остановится.

Миша пошел вперед, мы за ним. Форсайт пока не собирался кончаться, можно было вернуться к Мише, сварить куриный суп, поговорить… Я вспомнил, что у меня есть две трети бутылки коньяка, и эта мысль почему-то показалась очень привлекательной.

Без всяких приключений мы покинули здание и сели в машину.

– Домой? – спросил я, заводя мотор.

Сашка заерзала на заднем сиденье. Вдруг предложила:

– А может, съездить в Выхино?

– Зачем? – Я обернулся к ней.

Сашка немного смутилась.

– Я жила неподалеку. Там рынок, на Вешняковской. Очень большой, всегда люди есть.

– Съездим, Никита? – спросил Миша. – Если тут все пусто, может, попробуем с народом поговорить. Вдруг кто-то что-то расскажет?

– Сам же знаешь, местные не любят общаться, – заметил я. – Да и Григорян велел не отклоняться от заданных точек.

– А вдруг? Что теряем? Мы и так отклонились.

Я пожал плечами.

– Ну давайте. Главное, чтобы по пути бензин не взорвался.

– Восток и юго-восток безопасны, – твердо сказала Сашка. – Точно говорю, мне один человек рассказывал.

Что-то шевельнулось во мне, какое-то сомнение или предчувствие. Будто предостерегая…

– Поехали, – сказал я.

И вырулил со стоянки. Красно-черные облака висели над Москвой высоко и неподвижно, стражи не показывались, будто до сих пор опасаясь меня.

Хотя почему «будто»?

Тот рынок, который я однажды видел в форсайте, образовался будто случайно, на детской площадке между домами, и посещали его только те, кто жил рядом. Да и продавали, точнее, обменивали, там всякую ерунду, на мой взгляд ни для чего не пригодную. Если подумать, то он выглядел скорее как имитация рынка – так маленькие дети играют «в магазин», разложив на асфальте поломанные игрушки, стекляшки и ржавые железки, а расплачиваясь обрывками бумаги с каракулями.

Вешняковский рынок был большим и выглядел совсем как настоящий. Он и располагался на месте прежнего рынка, в неплохо сохранившемся, пусть и унылом на вид здании, и людей там было много. Я впервые увидел человека, который подъезжал к рынку на велосипеде, да и наша машина, хоть и вызывала удивленные взгляды, но явно не казалась местным чем-то немыслимым.

У входа даже стояла охрана! Двое мужчин в полувоенной одежде, с автоматами. На моих глазах они не позволили пройти какому-то сгорбленному дядьке, трясущему при ходьбе головой и явно находящемуся в неадекватном состоянии. Мужчину это не расстроило, он развернулся и побрел в сторону, все так же подергиваясь и негромко споря с несуществующим собеседником.

– Ого, – сказал Миша восхищенно.

Я подумал, что рынок и впрямь выглядит центром цивилизации. Он был словно из фильма или книжки про постапокалипсис, кусочком прежнего человечества, которое пыталось удержаться на краю и, чем черт не шутит, возродиться.

Ладно, допустим посетители сюда идут стихийно. Пусть даже торговцы случайны. Но если есть охрана, то есть и какое-то руководство.

– Осторожно, – высказала и мое мнение Лена. – Вдруг бандиты, а мы для них ценная добыча.

– Вы с Сашкой останетесь в машине, – решил я. – Понятно, почему? Если нам придется бежать, то прикроете отход. У Сашки винтовка…

– А я бегаю плохо, – усмехнулась Лена. – Ты прав. Не волнуйтесь, мы вас дождемся.

Выбравшись из машины, мы с Мишей пошли к зданию. Торговля на самом деле шла и снаружи: на разложенных газетках и тряпках лежал всякий хлам, уже хорошо мне знакомый. Вот расплющенная ювелирка, вот лекарства без этикеток, вот вилки с обломанными зубцами…

– Почему меняют эту дрянь? – риторически спросил я.

Но Миша неожиданно ответил:

– Драгоценности несут зло, поэтому их портят. Испорченные можно и нужно хранить дома, они приносят удачу. Сломанные вилки… это как жертвоприношение. Символ смирения. А лекарства… ну лекарства и есть.

– Почему без этикеток?

– Нельзя пить лекарства, твердо рассчитывая на эффект, – объяснил Миша. – Надо наугад. Если ты хороший человек, то сработают правильно.

– Идиоты, – выдохнул я.

– Факт.

Мы подошли ко входу. Мужчины с автоматами занервничали.

– Мы пришли с миром, – сказал я. – На рынок. Можно?

Один охранник, пожилой, с залысинами, с сомнением посмотрел на второго. Тот был помоложе и покрепче.

– У нас тут мирно, – произнес он наконец. – Мы плохого не хотим.

– Мы тоже, – согласился я.

– Убивать нельзя тут, – добавил охранник. – Кто убивает, того убиваем.

– Значит, плохих убивать можно? – дружелюбно уточнил Миша. И добавил: – Пулемет не оставлю, сразу говорю.

– Кому твой пулемет нужен? – удивился охранник. И посмотрел на меня исподлобья. – К тебе вопрос – злым глазом смотреть не будешь? Умирать не велишь?

Опаньки!

Оказывается, у меня в Мире После есть репутация.

– Я никого убивать не хочу, – ответил я осторожно. – Если меня не трогают, я никого не убиваю. Меня не тронут?

– Не тронут, – ответил охранник. – Смотри, ты слово дал. Дал слово?

– Дал, – кивнул я. – Пока меня не трогают, я не убиваю.

– Ты дал, я забрал, – с облегчением произнес охранник. Провел рукой в воздухе, будто цепляя что-то невидимое, засунул сжатую ладонь в карман. – Уходить будешь, верну.

Мне это не понравилось.

Мы прошли в двери – стеклянные, кстати, только густо-густо закрашенные серой краской. По тому же принципу были лишены отражающей способности все окна и витрины на первом этаже.

– Он что, забрал твою способность? – прошептал Миша мне на ухо.

– Не знаю!

– Это можно, что ли?

– Да не знаю я!

Как просто было раньше – я и не знал, что могу убить одним словом. И потерять я ничего не боялся, в заброшенном мегаполисе можно снова найти все.

А теперь на душе было неспокойно.

Рынок оказался не просто похожим на прежний. Тут был свет. И не в одной-двух лампочках, а словно бы везде! В мясных рядах даже светились витрины и работали холодильники.

И народа было много.

В лавках и павильончиках стояли продавцы, которые словно явились из прошлого: молодые девчонки с пирсингом и татухами, дородные тетки в грязных белых халатах. В мясных и молочных рядах – свои продавцы. Кавказец стоял перед горой специй, насыпанных в хрупкие пластиковые контейнеры, мощный плечистый мясник рубил топором баранью тушу на колоде.

– Офигеть, – сказал Миша. – Слушай, Никита, как это?

Я подошел к молочному прилавку. Продавщица настороженно уставилась на меня. А я смотрел на ее товары: творог в тазике, прозрачные пластиковые бутылки с отмытыми этикетками, наполненные молоком, мятые комки сливочного масла…

– Откуда это? – спросил я растерянно.

– Первый раз у нас?

Я замялся. Похоже, я тут был, но…

– Не знаю.

Ответ ее устроил.

– Ты про молочко?

Я кивнул.

– Сама развожу, – сообщила продавщица. – Сухое-то молочко тоже разводить надо умеючи.

– А творог?

– Из пакетов, – она усмехнулась. – Я не вру, не говорю, что из-под коровки. Но хороший продукт тоже найти надо, сохранить, вид ему придать.

Я рассмеялся.

– Полегчало? – продавщица улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые. То ли сама любила творог и прочую молочку, то ли хорошие протезы сохранила. – Но если настоящего молочка хочешь… – она понизила голос: – Можно добыть! Но в очередь, в очередь.

– А откуда молоко? – так же шепотом спросил я. У меня промелькнуло несколько мыслей, которые оптимизма не добавляли.

– Есть одна женщина, у нее козы, – так же шепотом ответила продавщица. – Больная на всю голову, в квартире своей держала. Так говорят.

Она помолчала и с сожалением добавила:

– Хотя врать не стану, сама не видела. Может, сухое козье у нее есть, а разводит хорошо. Но за ним очередь, очередь, на месяц очередь…

– Мясо тоже? – спросил я, кивнув на мясника.

– Замороженное, – сказала она. – Если не брезгуешь, то ниблы вроде как есть, спроси. А я эту гадость в рот не возьму, нет, не возьму!

Продавщица задорно засмеялась.

Первый раз я слышал, что кто-то ест ниблов. Да еще и покупает их!

Я кивнул, и мы двинулись по рядам дальше. Словоохотливость продавщицы так меня поразила, что я даже не спросил ее, как тут платят за товар, не говоря уж о том, чтобы порасспросить о прошлом.

Впрочем, на этом рынке все продавцы и изрядная часть покупателей выглядели почти нормально – разговаривали, улыбались, даже торговались. Мы словно оказались во фрагменте обычного старого мира, чудом уцелевшего после катаклизма.

Всякого мусора на прилавках почти не было. Даже в аптечном ряду, хоть и продавали лекарства без коробок и этикеток, но каждый пузырек или блистер стоял на подписанной бумажке: «ампициллин», «ацетилсалициловая кислота», «диабетон»… Миша воодушевился, разглядывал лекарства, сделал замечание бабушке-продавщице по поводу неправильного хранения, был ожидаемо обруган, влез в спор и через минуту оказался разбит наголову.

– Ты меня поучи, поучи! – азартно, но беззлобно кричала вслед бабушка. – Я полвека провизором отработала, пацан!

– Все равно нельзя на свету хранить, – бормотал Миша, но спорить больше не пытался.

Мы медленно продвигались к центру рынка. Вдруг Миша нахмурился и напрягся.

Я проследил его взгляд.

Грубо сколоченная деревянная платформа. На ней плюгавый мужичок. Рядом немолодая женщина и мальчик лет десяти. Женщина что-то негромко говорила мальчику, тот шмыгал носом и кивал. Они были очень похожи, явно мать и сын.

– Это то, что я подумал? – спросил я.

Миша не ответил. Мы протолкались к платформе.

– Продается мальчик, десять лет, аренда на три дня, – скучным голосом вещал мужичок. – Правила обычные. Цена – две рядовые способности на тот же срок, или одна особая, по договоренности.

– Одну рядовую на неделю! – выкрикнула женщина, стоящая рядом с нами. – Хорошую рядовую! Руки светятся в темноте, ярко, можно читать всю ночь!

Продавец посмотрел на мать мальчика, та покачала головой. Видимо, не любила читать по ночам.

Миша начал пробираться к платформе. Я удержал его за руку.

– Постой… Да постой ты!

Не выглядели покупатели сборищем извращенцев или маньяков. Да и мать ребенка казалась скучающей и унылой. Как и он сам, впрочем.

– Зачем он вам? – тихо спросил я женщину, пытавшуюся «продать» светящиеся руки. То, что способностями можно торговать, поразило меня до глубины души, но вначале надо было разобраться с происходящим.

Женщина тупо смотрела на меня.

– Зачем вы хотели купить мальчика? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Как все… гулять… ругать… сказки читать…

– Ничего плохого? – все же уточнил я.

Женщина посмотрела на меня с испугом и отступила в толпу.

Миша все еще кипел и порывался забраться на платформу. Тем более что пожилой бородатый мужик, похожий на приплюснутую версию Санта Клауса, предложил за трехдневную аренду мальчишки способность превращать воду в керосин. Мать явно заинтересовалась.

– Не волнуйтесь вы так, – тихо сказали мне на ухо. – Никто ребенка не обидит. Он сам любого обидеть может.

Мы обернулись.

Стоящий за нами мужчина явно был местным авторитетом. Худощавый, невысокий, лет сорока, ухоженный, в круглых интеллигентских очках, в хорошем костюме и даже при галстуке. Люди вокруг него как-то незаметно расступались, причем он будто и не замечал этого. Чуть в стороне стояли двое молодых парней с оружием.

– Я вас не ожидал снова увидеть, Никита. – Мужчина пристально смотрел на меня. Он явно был напряжен и, кажется, даже слегка испуган. – Да еще и со спутником…

Я молчал. Вдруг глаза мужчины расширились. Он понизил голос до шепота:

– Понимаю! Вы сейчас…

Он сделал паузу, выжидая.

– В форсайте, – так же тихо ответил я.

– Это замечательно. – Мужчина снял очки, протер. – Это чудесно. Ваш спутник…

– Тоже.

– Михаил. – Миша протянул ему руку.

Мужчина недоуменно посмотрел на нее, потом улыбнулся и осторожно пожал Мишину ладонь.

– Меня зовут Владислав. Рад знакомству. А вы очень грозно выглядите, Михаил, если надумаете – счастлив буду подыскать работу.

Мальчик и его мать тем временем пошли куда-то с покупателем. На помост вылез дряхлый дедушка, опирающийся на трость. Щурясь, помахал рукой.

Как ни странно, его появление вызвало еще больший энтузиазм у покупателей.

– А вот и наша звезда, наш Сан Саныч! – бодро сказал продавец. – Вам повезло! Сан Саныч, проблемы с пищеварением, проблемы с сердцем, проблемы с суставами, очень плохо слышит, зрение тоже подводит.

Дедок закивал с такой энергией, будто пытался стрясти с плеч голову.

– Как обычно – на неделю, – продолжал продавец. – Две особые или эксклюзивная способность. Уход нужен постоянный, сами понимаете…

– Пойдемте в мой кабинет, – сказал Владислав. – Да пойдемте же, что тут смотреть? За Сан Саныча будут час торговаться, сейчас весь рынок сбежится…

– Мальчишку точно не обидят? – настороженно спросил Миша.

Владислав засмеялся.

– Способность – разряд в три тысячи вольт и пять ампер. Валерик – ходячий электрический стул. Кто его обидит? Пойдемте, не будем мешать торгам.

Глава двенадцатая

Не знаю, так ли выглядел кабинет при настоящем начальнике рынка, или был попроще. Деревянные панели на стенах, очень стильные бра и люстра, массивная мебель, стол с обтянутой кожей столешницей, диваны и кресла тоже кожаные…

У нашего генерального кабинет был куда проще.

А еще мне показалось, что ремонт здесь делали совсем недавно. Ремонт в Мире После – немыслимо! Тут же только стекла бьют и на пленку меняют…

В окнах, кстати, здесь было стекло. Небликующее. Но все равно – вызов всем обычаям этого мира.

– Чай, кофе? – спросил Владислав, распуская узел галстука. – Секретарша взяла отгул, но я сам обслужу.

У него и секретарша была. Надо же!

– Так что там с вашим рабовладельческим рынком? – спросил я в лоб.

Владислав пожал плечами, подошел к кофемашине. Вполне рабочей, от которой долетал аромат натурального кофе. У него тут чудеса не кончаются, что ли?

– Я сделаю кофе, с вашего позволения… Это не рабовладение. Это семейная аренда.

Я ждал.

– Вы же знаете, уцелело очень мало семей, – продолжал Владислав. – У кого-то исчезла жена, у кого-то дети, у кого-то дедушка. Их даже не помнят, что несколько облегчает ситуацию. Люди пялятся на старые фото, отклика в душе нет. Но знаете, где-то внутри ноет… словно отобрали что-то важное. И я придумал такую штуку – аренду родных. Вспомнил, что у японцев есть такая практика: временная жена, временные дети. Никакого интима, просто иллюзия нормальной жизни. За большие деньги приходит женщина с детьми, весь день проводишь будто в семье, включая ссору с битьем посуды, если потребуется. А так – гуляешь, помогаешь по хозяйству, уроки с детьми делаешь.

– Японцы как инопланетяне, – согласился я.

– Мы все теперь такие! Знаете, это очень популярно. Может, раньше человек ненавидел заботиться о старом отце-маразматике, а теперь – радостно варит кашу, читает вслух, подгузники меняет. Мы, кстати, и все расходники за отдельную плату предоставляем… И знаете, иногда в результате возникают полноценные семьи! То взрослые люди сойдутся, то деток усыновят, то старичков берут к себе. Хорошо ведь?

– Как это связано со способностями? – спросил я. – Как их можно отдавать?

– А это способность Геннадия, – спокойно ответил Владислав. – Вы с ним на входе беседовали, он умеет их отчуждать. Очень помогает, знаете ли. Но только по добровольному согласию и временно, не подумайте плохого.

– Круто, – согласился Миша. Плюхнулся на диван, но пулемет по-прежнему держал в руках, опустив на колени. – Я-то думал бессмертие – круче всего.

– Бессмертие? – заинтересовался Владислав. – Вы о чем?

– Оживаю, – сказал Миша скромно. – Что со мной ни делай.

Владислав хмыкнул.

– Какая вы забавная команда. Убивающий словом и бессмертный!

– А ваша выгода? – спросил я.

– Разная. Иногда беру на время способность, иногда товары, услуги…

Он снял пиджак, набросил на спинку кресла, сел за свой стол с кружкой кофе. Под мышкой у него обнаружилась кобура, которую он и не пытался скрывать. Шумно отхлебнув, Владислав добавил:

– Я собрал команду, свел на этом рынке, где полностью сохранились электричество и подача воды. В общем и в целом, у меня тут разгорелся очаг цивилизации среди ужаса и безумия! И вы знаете, это как-то работает! Люди постепенно оттаивают, начинают вести себя как обычно. Будто нормальная обстановка их лечит. Грандиозных планов не строю, но… – он улыбнулся, – посмотрим, что в итоге выйдет.

– У вас форсайты бывают? – спросил я.

– Редко, – Владислав вздохнул. – Но мы с моим прежним быстро нашли общий язык. Переписываемся, советы даем друг другу. Я занимался бизнесом в обычной жизни. Строительство, торговля, всего понемножку. Пригодилось.

– Вы молодец, – согласился я.

Владислав кивнул. Спросил:

– Может быть, все-таки, кофе? Виски? Просто воды?

Я покачал головой.

– Спасибо. Может, нам что-то расскажете? О Мире После? Мы с Михаилом пытаемся разобраться, но местные…

– Не склонны к разговорам, – кивнул Владислав. – Не уверен, что открою что-то новое…

Он побарабанил пальцами по столу.

– Откровенность за откровенность? Вы же не сами по себе?

– Не сами, – признался я.

– Из какой-то военной структуры? Или научной?

– Разве сейчас есть разница? – вопросом ответил я.

Владислав рассмеялся.

– Да, верно… Институт форсайта, Лаборатория-четыре при Минобороны, группа «Ф» от ГРУ… Господи, у нас только в Москве их десятки! И что вас интересует? Флора, фауна… впрочем, флоры здесь нет. Я готов помочь. Чем?

– Природа События, – сказал я.

– Понимаю, вы с места да в карьер… – Владислав развел руками. – Увы. Если бы я сам понимал!

Он мне не нравился. Нет, я не ждал какой-то откровенной пакости и даже верил, что он говорит правду.

Я попытался разобраться в своих чувствах.

И с удивлением понял, что меня раздражает его успешность! То, что он не превратился в затворника, выбирающегося на склады и магазины за едой, и не стал шастающим по пустым домам странником. А твердо сел на место хозяина рынка и стал его обустраивать!

Владислав тем временем рассказывал. Оживленно, старательно, но увы – все то, что мы и так знали. Про ниблов, про серпардов, про летающих стражей. Про аномалии в виде работающего водопровода или электричества в обесточенном доме…

Хороший ведь человек! Собрал народ в одном месте, установил порядок – наверняка жесткий, но на тиранию никак не похоже. И люди тут явно исправляются, оживают, на лицах улыбки. Еще и пристраивает людей друг к другу, и одиночки становятся семьями!

Мне вдруг безумно захотелось, чтобы он сделал какую-нибудь гадость. Напал на нас, попытался обмануть, стал чего-то требовать.

Но он доброжелательно рассказывал про Мир После и, казалось, готов был помочь во всем.

Неужели это какая-то общечеловеческая черта? Завидовать человеку, делающему окружающим хорошо – если он сам при этом не сидит в дерьме и выглядит довольным жизнью?

– А много таких, как мы, к вам приходило? – спросил я.

– Из всяких разных секретных заведений? – уточнил Владислав. – Порядком. Так… восемь… девять групп. Вы десятые.

– Вы всем рассказываете то же, что и нам?

– Конечно. – Он сочувственно посмотрел на меня. – Что, кураторы не делятся информацией? Вы все это сами узнавали, по́том и кровью? Ну так обычная практика, как я понимаю. Для проверки и перепроверки информации.

– Сволочь все-таки Григорян, – сказал Миша, заерзав на диване.

– Так вы от Григоряна? – обрадовался Владислав. – Я его помню. Один из первых форсайтников, с кем общался. Хитрый дядька, да. Но вы не сердитесь, он никого не щадит, себя в том числе. Так и говорил: «Мы уже отработанный материал, нам бы разобраться с Событием».

– Почему «отработанный»? – спросил я резко.

– Ну так… – Владислав уставился на меня. Скривился, будто у него заболел зуб. – А…

– Владислав, объясните, – попросил я.

Владислав сидел и облизывал губы. Похоже было, что ему и хочется сказать что-то, и боязно.

– У нас два дня осталось до События, – сказал я. – Любая информация может помочь, а Григорян темнит, да!

– Всего два дня? – Владислав приподнял бровь. – Уже так четко…

Он вздохнул. Спросил:

– Версии хоть есть какие-то?

– Штук сто на выбор, – ответил я. – Сейчас Григорян думает, что виноват искусственный интеллект. Что запустили какую-то нейронную суперсетку, и та…

– И что та? В небе облака повесила? – Владислав пожал плечами. – Ничего они не знают о природе События, и я не знаю. И никто не узнает. Два дня и все… кому повезло, тот живой, а кому не повезло…

Взяв со стола листок бумаги, он начал что-то на нем писать. Писал довольно долго. Авторучка у него была какая-то очень крутая, толстая, из матового золотистого металла с черненым узором. Потом Владислав достал из ящика стола конверт, сложил лист и запечатал. Сказал:

– Чем могу! Но при условии – прочитаете потом, когда уедете. Вы же на машине, так? Обещаете, что прочитаете позже?

– Обещаю, – мрачно ответил я. – А почему такие сложности?

– Там все сказано, поймете, – пообещал Владислав. – Чай, кофе? Столовая у нас хорошая, покормят за счет рынка. Можете и женщин своих позвать, или им отнесут.

– Не надо, – я покачал головой. – Спасибо, у нас на обед куриная лапша, аппетит не хочу перебивать.

Миша глянул на меня укоризненно, но спорить не стал.

– Я так понял, мы с вами были знакомы? – поинтересовался я.

– Да, где-то через месяц после События встречались, – кивнул Владислав. – Мы немного… повздорили… Я там написал.

Он снова побарабанил пальцами по столу. Спросил:

– Никита, вы не обидитесь, если я попрошу вас сейчас уйти? Вы правильно поняли, мы когда-то расстались при не самых хороших обстоятельствах. Мне очень приятно с вами-прошлым поговорить и по мере сил помочь… но вот с вами-нынешним я бы поостерегся общаться. Вдруг форсайт закончится?

– Боитесь? – спросил я в лоб.

– У меня редкая способность, – сказал Владислав. – Но не позволяет ни убивать, ни оживать.

Он глянул на Мишу, улыбнулся. Потом перевел взгляд на меня.

– К тому же прошедшие годы явно пошли вам на пользу. И все-таки я не хотел бы рисковать.

Я встал, протянул руку – он вложил мне в ладонь конверт.

– Ничего личного, Никита. Вы хороший человек, это время… плохое. Впрочем, времени здесь, по сути, нет, вы же в курсе, что Мир После живет тремя изолированными периодами?

– Знаю.

Владислав кивнул.

– Когда прочитаете, кое-что поймете. Привет Григоряну.

И он едва заметно ухмыльнулся.

– Мне отдадут мою способность? – спросил я.

– Конечно, – ответил Владислав. – Гена может забрать способность лишь на время и на оговоренных условиях. Как вы договаривались?

Он взмахнул рукой – и посреди комнаты появились двое: я и охранник.

Это походило не то на мультфильм, не то на обработанное изображение. Фигуры казались материальными, не просвечивали, но парили в нескольких сантиметрах над полом сами по себе, безо всякого окружения. Черты лица были размыты, словно их сняли на старенькую видеокамеру.

И все-таки, когда губы моего двойника шевельнулись, я вздрогнул.

«Я никого убивать не хочу. Если меня не трогают, я никого не убиваю. Меня не тронут?» – спросил «я».

«Не тронут. Смотри, ты слово дал. Дал слово?»

«Дал. Пока меня не трогают, я не убиваю».

«Ты дал, я забрал».

Охранник провел в воздухе рукой.

Фигуры исчезли, словно выключился невидимый проектор.

– Вот такая моя способность, – пояснил Владислав. – Могу воспроизводить недавние события. Не обязательно даже быть их свидетелем.

– Круто! – воскликнул Миша.

– Не слишком полезно в обычной жизни, разве что помогает решать споры, – скромно ответил Владислав. – Но необычная… Видите – ваша способность взята на время и лишь пока на вас не нападают. Вы молодец, очень аккуратно сформулировали.

– Это случайно вышло, – признался я.

* * *

Я дотерпел до возвращения. Мы не стали заходить к Мише, направились сразу в квартиру, ставшую моим временным пристанищем. Нюры у подъезда не было, мы ввалились в квартиру, и Саша сразу же занялась приготовлением обеда.

А Лена посмотрела на меня и азартно сказала:

– Читай! Интересно же!

Разорвав конверт, я развернул листок. Почерк у директора рынка был аккуратный и мелкий, про такой говорят «убористый».

– Уважаемый Никита! – прочитал я вслух. – Мы в прошлый раз нехорошо расстались, но это не моя вина. Вы были очень агрессивны, и это для многих кончилось плохо.

– А что было? – спросил Миша.

Я пожал плечами. Неохотно сказал:

– Видимо, я использовал способность.

– Убил он кого-то, – пробормотала Сашка. – Читайте дальше, Никита… У вас есть лаврушка?

– Чего?

– Лавровый лист. Какой бульон без лаврового листа!

Я пожал плечами. Как-то мне было не до вкусовых изысков.

«Убил кого-то…» Да не кого-то, а многих, судя по письму. А я-то считал, что в будущем веду себя абсолютно мирно, даже оружия не ношу…

– Не знаю, что стало причиной События, – продолжал я читать. – Версий много, все безумные. Но вы, я полагаю, подметили, что ни одна из версий не объясняет нарушения всех и всяческих законов мироздания. Физика, биология, химия. Даже время здесь идет не так, как положено, разделено на слои, сквозь которые людям проникнуть не дано.

– Тоже мне, открытие, – заметила Лена.

– Никто из нас не помнит момент События, я не исключение. – Я перевернул листок. – Вы наверняка знаете, что и видеокамеры, работавшие в тот момент, ничего не запечатлели. Но моя способность – демонстрировать события из недавнего прошлого. Я обнаружил ее в первый же день, когда очнулся в пустом офисе, не помня ни себя, ни прежнюю жизнь.

Я замолчал. Пробежал глазами последние строчки.

– Никита? – встревожилась Лена.

– Сейчас, – сказал я. – Секундочку.

Сашка отвернулась от булькающей кастрюли и посмотрела на меня.

Я молчал. В груди стало холодно, только сердце бухало часто и болезненно.

– Никита! – воскликнула Лена.

– Он врет или псих, – выдохнул я.

И сам понял, как беспомощно это прозвучало.

– Никита, прочитайте, пожалуйста, – попросила Сашка. – Пожалуйста! Знаете, как я за маму переживаю?

– За маму не волнуйся, – я покачал головой. Опустил взгляд к письму.

Может быть, все-таки порвать и выбросить?

Хотя что это изменит? Осталось всего два дня…

– Совершенно случайно, просто захотев понять, что произошло, я воспроизвел момент События, – прочитал я негромко. – Потом повторял его несколько раз (к сожалению, со временем эта возможность теряется). Если кратко: я увидел себя во время совещания. Не без гордости скажу, что инструктировал коллектив о поведении в приближающемся Мире После. Но в какой-то момент последовала яркая вспышка, после которой я рухнул лицом на стол и, судя по поведению подчиненных, умер.

– У него же нет способности оживать… – пробормотал Миша. И замолчал.

– Некоторое время коллеги пытались оказать мне помощь, потом смирились со случившимся, – дочитал я. – Простите за такую информацию, Никита, она ничего толком не объясняет. Кроме того, что все мы, видящие форсайты, очевидно, умерли в один миг. И Мир После – царство мертвых. Ваш Григорян, как я понимаю, это знает. С сочувствием и уважением, Вл.

Положив листок на стол, я обвел взглядом команду.

– Я же говорила, что дядька темнит, – усмехнулась Лена.

Сашка звякнула шумовкой, снимая пену с бульона. Сказала:

– Все-таки приправы нужны.

Стала с грохотом выдвигать ящики.

– Здесь-то мы живы, – заметил Миша. – Значит, ничего?

Я покачал головой.

– Не мы, они. Если я-здешний не помню свою жизнь, то это уже не я.

Сашка отошла к окну и уставилась сквозь пленку во двор.

– Самое обидное, что про Событие мы все равно ничего не понимаем, – подытожила Лена. Засмеялась.

И тут я почувствовал, что форсайт рассеивается.

Подушка под головой была мокрая. Я лежал, глядя в потолок и тяжело дыша.

Это не мы выжили после События.

Зря нам завидуют.

Выжили все остальные. Наступит послезавтра, произойдет Событие, и мы рухнем мертвыми – чтобы очнуться без памяти в Мире После.

А остальной мир продолжит жить.

Вот почему сильные мира сего не спешат каяться в грехах, строить бункеры, останавливать опасные исследования! Погибнет пять процентов людей. Дофига, конечно, но… В год на Земле умирает шестьдесят миллионов. А пять процентов от всего населения – это четыреста миллионов.

Сопоставимо.

В сетях станут обсуждать умерших знаменитостей. Гадать, что с ними теперь. Тихо радоваться, что сами-то живы. Кто-то будет изучать Событие, чем бы оно ни было. Кто-то ударится в религию. Но форсайты прекратятся, ведь все, кто их видел, умрут. День События сделают памятной датой в календаре… обычаи какие-то к нему придумают… красивые, наверное.

Кто-то еще озолотится, выпуская открытки и какую-нибудь сувенирку к этому дню. Хэллоуин, День святого Валентина… и День памяти, к примеру. Объединяющий все человечество. Торговля, промышленность, наука, религия, культура – все испытает сильнейший толчок.

Скорее всего, задним числом удастся выяснить, что это было, и бояться нового События не придется.

Политики Событие тоже используют вовсю. Это же вроде мировой войны, только быстро и обижаться не на кого.

Я почувствовал, что до боли сжал кулаки, скомкав простыню.

Ведь, если хорошенько подумать, то Событие пойдет на пользу всему человечеству!

– Суки… – прошептал я.

Хотя на кого злиться?

Вряд ли Событие – следствие чьей-то злой воли. Это случайный феномен. А что его решат использовать на благо человечества – лишь мое предположение, да и нет в этом ничего плохого. Не можешь предотвратить – обрати во благо.

Да ведь и все равно мы все когда-нибудь умрем, так какая разница…

Я сел, опустил ноги на пол. Прислушался. В соседней половине коттеджа было тихо, значит, Ленка еще спала.

Или нет?

Натянув джинсы, я вышел на крыльцо. Было ранее утро, падал легкий снежок. Подергал вторую дверь. Закрыто, но неплотно, только на защелку.

Повинуясь какому-то инстинкту, я достал из заднего кармана ключ-карту, всунул в щель между дверью и откосом. Мне повезло, защелку я отжал сразу. Открыл.

И увидел Ленку, которая в одних трусиках стояла на стуле, всовывая голову в петлю. Поясок от халата она привязала к люстре.

– Дура! – завопил я, метнувшись в комнату.

Ленка вздрогнула, дернулась, стул выскочил у нее из-под ног, она рухнула и зацепилась руками за петлю. Дальше все произошло, будто в комедийном фильме: поясок с треском лопнул, Ленка рухнула попой на пол, люстра сорвалась с крюка и упала ей на колени.

– Ты чего? – нависая над ней, крикнул я.

Ленка вдруг принялась хохотать.

– Я точно дура! Я даже повеситься не смогла!

– Я тебе повешусь! – Я рывком поднял ее с пола. Ленка замолчала. – Ты… ты дезертир!

– Вот только дядюшку не косплей, Никита! Еще скажи, что это наш долг!

– Долг! – выкрикнул я. – У тебя долг передо мной! И Сашкой, и Мишей! И «летними» с «осенними»! Еще есть время!

– До того, как умрем?

– Если поймем, что случилось, то не умрем!

– Да кто тебе сказал? Все предопределено!

– С чего так решила?

– А ты с чего решил?

Мы замолчали, зло глядя друг на друга.

Потом Ленка молча прижалась ко мне.

– Даже если мы умрем, – сказал я. – Мы ведь не совсем умрем, мы будем жить там. А если погибнем здесь, то станем такими, как Нюра. Зачем? И у нас есть еще два дня. Можно их провести с толком.

Лена принялась молча стаскивать с меня джинсы.

Да, в конце концов, это было разумное времяпровождение.

В кабинет Григоряна меня пустили без споров, хотя Полина и предупредила, что он не один: «С родителями „осенних“». Впрочем, Артур Давидович уже заканчивал разговор – стоял у дверей, пожимая руку немолодому мужчине очень простецкого вида, явно не привыкшему общаться с каким-либо начальством. А вот женщина рядом была нахрапистая, судя по лицу, только что спорила и ругалась, но в итоге притихла.

– Минуточку, Никита, – бросил мне Григорян, не выпуская ладони посетителя. – В общем, спасибо вам за сыновей, спасибо за Витьку и за Женьку. Они молодцы. Сделали все, что могли. Теперь наша задача – доделать остальное, чтобы ничего не случилось. Чтобы они не погибли по-настоящему.

Мужчина кивал с видимым облегчением, версия Григоряна его устраивала. Женщина явно была недовольна, но молчала.

Когда они вышли, я спросил, не протягивая Артуру Давидовичу руки:

– Зачем вы это обещаете?

Григорян сел за свой стол, молча достал квадратную бутылку, два широких бокала. Спросил:

– Виски будешь?

Я покачал головой.

Григорян щедро плеснул себе, залпом выпил, посмотрел на меня.

– Узнал?

– Все мы узнали.

– И что, предлагаешь сказать родителям, что их сыновья через два дня умрут?

– Правда лучше!

– Лучше чего? И какая правда? – Григорян развел руками. – Да, мы уже полгода как знаем: в форсайт попадают те, кто умер во время События. Тебе легче работалось бы с этим знанием? Или ты выяснил, что такое Событие и что случилось с остальными людьми?

Я открыл и закрыл рот.

Покачал головой.

– Ты прав, в момент События каждый двадцатый человек на Земле упал мертвым. По некоторым данным, в этот миг наступила тьма, по другим – вспыхнул яркий свет. – Григорян порылся в ящике стола, достал пластиковую тарелку с наваленными на нее орешками и сухофруктами, содрал с нее прозрачную пленку. Закинул в рот курагу. – Будешь?

Я снова покачал головой.

– Ничего эта информация не стоит, кроме истерики у форсайтников, – зло сказал Григорян. – Может, через минуту из моря вылез Ктулху и всех остальных сожрал! Благодаря способностям некоторых форсайтников, мы знаем, что все началось с их смерти, вот и все… А как вы узнали?

– На рынке были, с Владиславом говорили.

Григорян покивал.

– Хороший человек. Слегка тронулся на почве произошедшего, мне кажется. Пытается наладить жизнь среди безумия. Но хороший, умеет людей организовывать.

– Почему вы не сказали? – упрямо спросил я.

– Я же ответил, чтобы вам рабочий настрой не сбивать… – Григорян вздохнул. – «Осенние» все полегли. Этой ночью Алевтина попыталась проверить, погибла и сама. Ниблы. Ждали в засаде. Ее способности не хватило.

– А какая у нее? – зачем-то спросил я. – Какая была?

– Хорошая. Щиты. Что-то вроде кольцевого силового поля, отражающего любые атаки. К сожалению, сверху щит отсутствовал… Ниблы прыгнули на нее с крыши здания.

Он помолчал и признался:

– И «летние» погибли сегодня. Только ваша группа осталась… Отчет написал?

– Нет, мы с Леной сексом занимались, – зло сказал я.

– Расскажи вкратце.

– Вначале я зашел к ней в комнату…

Григорян ударил кулаком по столу.

– Не веди себя, как наглый пацан! Эти мальчишки погибшие – адекватнее тебя были!

– Думаете легко узнать, что через сутки умрешь? – крикнул я в ответ.

– Я полгода это про себя знаю!

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Потом меня отпустило. Я сел за стол, кивнул:

– Извините, Артур Давидович. Такой день сегодня. С утра истерю.

– Лена тоже?

– Тоже. – Я решил, что не стану говорить, в какой момент ее застал. – Мы этой ночью вскрыли один склад из трех, остальные не уцелели. И заехали в дата-центр.

Григорян молча наполнил бокалы, поставил один передо мной. Я больше не спорил. Пригубил. Виски был очень крепким и вонял дегтем.

– Так и знал, что не утерпите, – сказал Артур Давидович. – Что там?

– Да как везде. Пусто. Ничего не работает. В кабинете директора надпись на стене.

– Какая? – заинтересовался Григорян.

– «Оно удивилось, оно не хотело», – процитировал я.

Григорян испытующе посмотрел на меня. Вернулся к столу. Полез в ящики. Я бы не удивился, достань он оттуда тарелку с нарезанной бастурмой или пару палок дымящегося шашлыка. Но Григорян достал картонную папку, открыл и положил передо мной. Сухо сказал:

– Чаще всего надписи находят рядом с компьютерами. Не бытовыми, конечно. Сервера, дата-центры, крупные вычислительные кластеры… Отсюда и пошла мысль о нейросети.

В папке были фотографии.

На фотографиях стены, столы, листы бумаги. Было даже фото потолка, на котором кто-то ухитрился оставить надпись.

«ЭТО СЛУЧАЙНО»

«VIOLATION D’ACCES»

«ОНО РАСТЕРЯНО»

«УМЫСЛА НЕ БЫЛО»

«ОШИБКА ОШИБКА ОШИБКА ОШИБКА»

«REBOOT REQUIRED, SAFE MODE»

«КОНФЛИКТ КОНФЛИКТ КОНФЛИКТ»

Я быстро пролистывал фотографии. Надписи были на разных языках, большую часть я не знал. А то, что мог прочитать, говорило об ошибках, растерянности, о том, что «оно» – чем бы оно ни было – не имело злого умысла.

– Вы умеете фотографии оттуда доставать? – вдруг сообразил я. – Как?

Григорян поморщился.

– Никак. Надписи воссозданы по описаниям, сохранено содержание и внешний вид. Для удобства работы.

– Ну… как-то все за теорию о нейросети, – согласился я. – Но писали-то люди!

– Да, похоже, что писали люди, оказавшиеся в момент События рядом с крупными информационными массивами. В последний месяц мы начали активно работать в этом направлении, вот… накопали. По всему миру.

– Но как…

Григорян развел руками.

– Давайте остановим запуск нейросети? – попросил я. – Ну что для этого надо? Давайте я совру, что мы в Мире После что-то такое узнали…

– Хорошая идея, но нам нужны железобетонные аргументы, – тихо ответил Григорян. – Понимаешь, Никита, все смотрят на нейросеть как на оружие. И на Мир После…

– Тоже как на оружие?

– Да. Как бы сделать, чтобы все вражеские города накрыло облаками… – Григорян зло усмехнулся. – Когда ученые, делавшие атомную бомбу против нацистов, поняли, что сотворили, они принялись бороться за мир. Но ничего не получилось.

– Где мы добудем аргументы… – пробормотал я. – Бесполезно все…

Григорян помолчал.

– Вы тоже не главные в проекте «Карамболь», Никита.

– Понял уже.

– Нет, еще не понял. Этим вечером вам начнут вводить «Форс» внутривенно. Для гарантии срабатывания и длительного форсайта. Ваша команда пойдет в дата-центр, но не одна. С вами будет человек, у которого действительно уникальная способность.

Я молчал, глядя ему в глаза.

– Его способность – отматывать время назад. Сможете откатиться до самого момента События. Увидеть его своими глазами. А потом, вернувшись, рассказать все.

– Есть и такая способность? – недоверчиво спросил я.

– Ты можешь убивать одним лишь словом. Мишка воскресает, даже разорванный на части. Лена в Мире После плавила танковую броню. Владислав создает объемное изображение и звук событий, которым даже не был свидетелем. Геннадий может временно поменять способности у других людей. Тебя еще что-то удивляет в том мире?

– Но время…

– Вы каждую ночь оказываетесь в своих телах из будущего. Что ты там говорил про время?

– Сдаюсь, – я поднял руки. – И с кем мы пойдем?

Григорян улыбнулся.

– Узнаете перед форсайтом.

Я кивнул и сказал:

– Мне кажется, уже знаю.

Глава тринадцатая

Обеденный зал пустовал. От «осенних» была лишь Алевтина, мрачная, словно сама осиротела, от «летних» остался Михалыч – тот выглядел бодрым, как обычно. Они сидели за одним столиком, и при виде нас с Леной актер приглашающе махнул рукой.

– Вас дожидаемся, – сообщила Алевтина. – Мальчишки уже разъехались.

Неловкость я испытывал такую, словно внезапно попал на похороны и должен сейчас выдавливать из себя слова сочувствия совершенно незнакомым людям.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Как это случилось? – не стала тянуть Лена.

– Ниблы, – коротко ответила Алевтина.

– А у нас – полный расколбас. – Михалыч неожиданно улыбнулся. – Алан всех порезал, а потом сам убился.

– Как порезал? – не понял я.

– Он умеет, – уклончиво ответил Михалыч. – Умел.

– Как Росомаха в кино, – пояснила Алевтина и провела в воздухе раскрытой ладонью. – Чик-чик.

– Мы наткнулись на парочку серпардов, – объяснил Михалыч. – Ну… на всякий случай оружие держали наготове, но не стреляли. Серпарды прикольные. Алан впереди шел, потом остановился. Смотрит на серпардов, те на него. Алан выпустил когти, мы думали, что он решил атаковать. А он разворачивается и…

Михалыч чикнул себя пальцем по горлу и очень правдоподобно захрипел. Потом рассмеялся.

Все-таки актеры – они странные.

– Алан сразу уехал, – добавил Михалыч. – Сказал, что ему так стыдно, что он никому в глаза смотреть не может.

– Объяснил, что случилось? – спросила Лена.

– Говорит, ничего особого не почувствовал. Просто решил, что надо нас убить.

– В общем, ниблы умеют действовать скоординированно и себя при этом не щадят, – заключила Алевтина. – А серпарды способны загипнотизировать человека при зрительном контакте.

– Учитывайте! – строго велел Михалыч. – Вы вроде как единственная наша надежда.

– Таких надежд в мире тысячи, – поправил я.

– Вот этой мысли допускать нельзя, – наставительно произнесла Алевтина. – Считайте, что вы последний шанс.

Я кивнул.

Бла-бла-бла. Пустой разговор.

Интересно, что бы они сказали, узнав, что мы вот-вот умрем?

– Ты не думай, Никитушка, что мы из пустого любопытства остались, – сказала Алевтина мягко. – Хотя и этот момент есть, да. Григорян разрешил нам остаться на время вашего форсайта, вроде как группе поддержки. Но, может, мы что-то сейчас сумеем подсказать.

На мой взгляд, их оставили не как группу поддержки. Скорее уж, как контрольную группу. Чтобы посмотреть, что с ними случится, если все затянется до События. Попробовать реанимировать.

Вскрытие произвести…

Я отвел взгляд от Алевтины. Не стану я этого говорить. Не надо.

– Я вот что думаю, – отпивая компот из кружки, сказал Михалыч. – Что-то мы все-таки нащупали, что-то правильное делаем. На вас стражи нападали, на «осенних» ниблы, на нас серпарды. Это ведь не их задача, верно? С людьми всегда дело имели варги. Их функция – порядок поддерживать. А тут всех в бой кинули. Значит, мы близко.

– Вы так говорите, словно там есть единый враг, – заметил я.

Михалыч поморщился.

– Хочешь мое мнение? И да, и нет. Мир После – он поломанный, в нем все неправильно. И люди там сломанные. И те твари, что там живут, тоже. Стражи держат границы, ниблы чистят мусор, серпарды, как мне кажется, приглядывают за ниблами. Варги присматривают за людьми. Нет там общего руководства. Но сейчас Мир После подходит к какой-то точке. И все начинает… – он помотал в воздухе кистью, будто ища слово, – организовываться. Все работает на одну общую задачу.

– Нет там главного гада, короче, – сказала Алевтина. – Но разрозненные элементы системы наращивают уровень взаимодействия. Весь Мир После начинает противиться попыткам нарушить равновесие.

Я с любопытством посмотрел на нее.

Интересно, кто она в обычной жизни.

– Вы знаете, в чем смысл операции? – спросил я.

Михалыч и Алевтина переглянулись.

– Нам не докладывали, – сказал Михалыч. – Но ходят слухи, есть возможность увидеть момент События и понять, что произошло. Так?

– Так, – кивнул я, не уточняя.

К столику подошла официантка. Натянуто улыбнулась – и поставила передо мной и Леной тарелки. Я с удивлением посмотрел на их содержимое – коричневую жидкую кашицу.

– Это вам, – сказала официантка.

– Маша, а можно котлет с зеленым горошком? – спросила Лена.

Официантка виновато развела руками.

– У вас своя диета. Могу добавки дать. По половинке тарелки.

Михалыч с Алевтиной с любопытством смотрели на нас.

Я зачерпнул ложкой кашу, попробовал.

Каша как каша. Чуть сладковатая, при этом и соль чувствуется. С шоколадным привкусом.

– Спортивное питание? – предположила Лена, тоже попробовав каши.

– Медицинское. Как доктор прописал, – кивнула официантка.

– У вас же будет длительный форсайт, – пояснил Михалыч. – Понадобится, так сутки пролежите без чувств.

– Лучше кишечник не перегружать, – поставила точку Алевтина.

– Черт, – сказал я. – Черт.

И зачерпнул шоколадной каши.

* * *

К сожалению, медицинским питанием дело не ограничилось.

Нас, всех четверых, на час загнали в тир – пострелять из того оружия, которое было у нас в Мире После. Но сделали это, похоже, просто чтобы занять время. Потом отвели в медчасть, прогнали по врачам и поставили клизмы.

Если мы с Леной обидную процедуру перенесли спокойно, то Миша и Саша, когда мы их увидели, были красными, злыми, и едкими настолько, насколько могут быть только подростки.

Я хотел было сказать им что-то смешное, даже вспомнил пару анекдотов, но потом прикусил язык. Надо учитывать, что в Мире После у Миши будет большой пулемет и пудовые кулачищи.

Потом нам сделали несколько уколов, пояснив, что это обычные витамины группы В, и заставили проглотить несколько таблеток («микроэлементы и для поддержания сердечно-сосудистой системы»). Может быть, наврали, может быть, сказали правду – я не спорил. Молча все проглотил. Хотелось, чтобы подготовка побыстрее закончилась, нас отпустили по номерам, и мы с Леной смогли уединиться.

Но у начальства были совсем другие планы.

Я понял это, когда нам принесли свободную серую одежду, похожую на больничные пижамы с короткими рукавами, и велели надеть. Спорить мы опять же не стали. Лена с Сашей вышли в другую комнату, мы с Мишей молча стали переодеваться.

– Мой размерчик, – бодро сказал Миша, расправляя штаны, в которых я бы утонул.

– Готовились, – согласился я. – Мишка, тебе не кажется…

– А чего тут казаться, – прыгая на одной ноге и влезая в штаны, ответил Миша. – Мне мама утром сказала, что днем пойдем в форсайт. Расцеловала, будто в космос запускает.

– Ты ей сказал? – поинтересовался я.

– Не-а. Зачем расстраивать.

Странный он все-таки был подросток. Иногда вел себя гораздо взрослее своих лет.

Может быть, сказываются форсайты? Хоть мы и не можем общаться с собой из будущего напрямую, но какое-то влияние все равно есть…

Я решил, что не стану забивать этим голову. В Мире После могло быть все что угодно.

Через полчаса мы уже лежали в койках, стоящих в просторном зале с закрытыми жалюзи окнами. Раньше я не видел этого помещения, а ведь оно явно было загодя подготовлено для решающего форсайта. Здесь толпилось десятка два человек персонала, некоторые – медики в белых халатах, некоторые в обычной одежде. В углу стояли компьютерные терминалы, за которыми работали молодые ребята-системщики. Обособленно держались трое людей из числа тех, кто меня расспрашивал после боя со стражами – я узнал генерала, хоть и одетого в штатское, женщину-патологоанатома и священника.

Койки были специальные, для лежачих больных, со встроенными массажерами, гнущиеся по всем направлениям. Два техника долго и тщательно настраивали их под нас, чтобы все было удобно. Я боялся какой-нибудь гадости вроде катетеров или хотя бы подгузников. Но, слава Богу, о них речь не зашла. Хотя у меня возникло легкое подозрение, что подгузники на нас наденут позже, когда мы войдем в форсайт, а пока решили лишний раз не грузить.

А вот электроды на грудь нам наложили, пояснив, что будут непрерывно снимать кардиограмму. И в вены на обеих руках вставили катетеры для инъекций, подключенные к капельницам.

Впрочем, этого я как раз ожидал.

Я смотрел на пятую койку, которая пустовала. И все остальные то и дело поглядывали.

Когда вошел Григорян в серой пижаме, никто не удивился.

– Привет, дядюшка! – бодро позвала Лена. – Тебе идет серое.

Григорян подмигнул ей, за руку поздоровался с генералом и священником, расцеловался с женщиной-патологоанатомом. Они какое-то время посовещались, потом подошли к нам.

– Разрешите доложить? Экипаж к старту готов, – отрапортовал я.

– Вольно, – сказал Григорян. – Отец Симеон спрашивает, нуждается ли кто-то из вас в благословлении, отпущении грехов…

– Иной духовной поддержке? – спросил священник, как мне показалось – с надеждой.

Мы молчали. Потом Сашка внезапно сказала:

– Мне нужно, отче.

Священник подошел к ней, присел на край койки. Они тихо заговорили. Мы с Леной переглянулись, она скорчила удивленную гримасу.

– Как вы понимаете, двинемся вместе, – сказал Григорян. – Вам придется меня дождаться, но я уже рядом.

– Может, пойти навстречу? – спросил я.

Артур Давидович покачал головой.

– Нет, лучше не привлекать внимания. У меня со мной полное взаимопонимание. Мы доберемся.

– Хорошо, – согласилась Лена. – Прикольно.

К Григоряну подошел врач с пучком проводов в руках. Он расстегнул рубашку, и врач стал клеить ему на грудь электроды.

– Технология проверена, – пояснил Григорян. – Нас погрузят в легкий медикаментозный сон и одновременно введут «Форс» в инъекционной форме.

– Это безопасно? – неожиданно спросил Миша.

– Не очень полезно, – признал Григорян. – Если форсайт затянется, то придется лечить печенку. Но поверьте, для нас медицина сделает все.

– Если справимся, – уточнил я.

– А если не справитесь, то токсический гепатит будет для вас наименьшей проблемой, – добавил Григорян. – В общем, ждете меня, на месте я объясняю план действий, и мы начинаем.

Священник встал, погладил Сашку по голове. Потом быстро, словно украдкой, перекрестил всех нас.

Григорян пошел к своей койке, лег, ему стали закреплять катетеры на руках.

Словно по команде, к каждому из нас подошел врач. Мне достался пожилой мужчина, профессионально улыбчивый и добродушный.

– Готовы, Никита? – негромко спросил он.

– Всегда, – мрачно ответил я. Сердце колотилось как бешеное.

– А вот волноваться не надо, – возясь с капельницей, сказал врач. – Просто уснете, выполните задание и потом нам расскажете, что и как.

– Тут уснешь… – пробормотал я.

– У вас много было форсайтов? Поделитесь?

– Много. Первый был скучный… – начал я, глядя в нависающий надо мной смутный силуэт. – Я просто шел…

– …и ничего не делал, – закончил я.

Замолчал.

Я стоял перед подъездом, явно только что выйдя из здания. За спиной у меня был рюкзак. В руках, что непривычно, автомат.

Рядом застыл Михаил. Метрах в двадцати по улице Сашка катила коляску с Леной.

Михаил медленно повернулся. Поморгал. Спросил:

– Никита?

– А кто ж еще? – Я увидел, что Сашка остановилась. Ленка что-то ей сказала. Они развернулись. И покатились назад, к нам.

– Они пытались убежать! – возмутился Миша. – Они деру дали, Никита!

– Лена с Сашкой? – не понял я.

– Да все они! И мы тоже! – бушевал Миша. – Ты прикинь, они не хотят, чтобы мы все исправили!

От соседнего подъезда на нас смотрела своим заторможенным взглядом Нюра. Увидев, что мы с Мишей остановились, она неуверенно улыбнулась и даже подняла руку в приветствии.

– Их можно понять, – сказал я примиряюще. – Если мы изменим прошлое, то их не станет.

– Но они же мы!

– Нет. Они выросли из нас, они другие. Их можно понять.

Миша насупился и замолчал.

Подошла Саша с Леной.

– Пытались бежать, – сказала Лена то, что и так было всем понятно.

Я развел руками.

Нюра поднялась со своего стула, взяла свечку в стакане и тихонько пошла к нам. Остановилась в сторонке.

– Ваша фанатка пришла, Никита, – ехидно сказала Саша. – Жаль, что с ней нельзя нормально поговорить.

Нюра жалобно посмотрела на меня, словно прося защиты.

– Саша, ты же знаешь, почему она такая, – упрекнул я.

Сашку это не проняло, она лишь поморщилась.

– Вернемся? – предложил я. – Или тут будем ждать?

– Холодно, – заметила Сашка. – Давайте вернемся. Может, пожрем чего.

– Лучше ко мне, – предложил Миша. – Там припасов больше.

И мы пошли в сторону метро. Нюра потопталась у подъезда и двинулась за нами, соблюдая приличную дистанцию.

Я шел и думал о целой куче вещей сразу. Про то, что валяюсь сейчас в отключке под присмотром целой толпы врачей, охранников и даже настоящего священника – почему-то это вызывало неловкость. Про безнадежную попытку наших будущих личностей саботировать миссию – и от этого мне было стыдно. Про то, что Григорян это знал или подозревал – потому и начал миссию раньше, чем все думали.

Ну и про то, что мы для него расходный материал.

А что поделать? Иначе все мы мертвы. И он тоже мертв.

Перед магазинчиком, где обитал Михаил, было неприлично чисто. Асфальт выглядел выскобленным до блеска. Когда ниблы зачищают органику, они это делают на совесть, а тут недавно валялось очень, очень много мертвых тел.

Сашка с Мишей отправились внутрь, пообещав что-нибудь приготовить. А мы с Леной, не сговариваясь, остались на улице. Я не сомневался, что Григорян нас найдет, но почему-то не хотелось пропустить его появление.

Лена сидела, засунув руки в карманы куртки. Потом поморщилась, достала листок, пробежала глазами. Протянула мне.

– Слушай, а ведь это действительно последний форсайт.

Я глянул на записку, она была очень короткой.

«Еще раз в меня влезешь – убью себя».

– Не врет? – спросил я.

– Не врет, – уверенно сказала Лена.

Я порылся у себя в карманах. И обнаружил точно такую же записку, только написанную своим почерком.

Сговорились.

– Значит, надо справиться, – решил я. Посмотрел на Нюру, топтавшуюся в стороне.

Почему-то я только сейчас заметил, что она босиком. Туфли с нее, кажется, слетели еще при нападении стражей.

– Интересно, ей не холодно? – спросила Лена.

Я пожал плечами.

– А что она ест? – продолжила Лена. – Нет, я понимаю, что иногда – людей. Но вряд ли тут такое количество ротозеев, чтобы ее прокормить.

Скинув рюкзак, я достал из наружного кармана батончик из прессованных сухофруктов. Подошел к Нюре. Та чуть попятилась, потом остановилась. Она по-прежнему держала в руках стакан с погасшим огарком свечи.

– Хочешь? – спросил я. – Это вкусно.

Нюра робко протянула руку. Взяла батончик. Потянула его в рот, даже не снимая обертки.

– Да что ты делаешь! – Я забрал батончик, снял обертку, снова ей дал. Курага с прочими финиками-черносливом ссохлась до каменного состояния, но я знал, что ее несложно разжевать. – Обертку надо снимать!

Нюра послушно принялась есть. Зубы у нее были белые и блестящие, словно она только что пришла от стоматолога.

– Тебе не холодно? – спросил я. – Ноги не замерзли?

Она замерла, изо рта вывалилось несколько кусков разжеванного батончика. Нюра наклонилась, подобрала их, на миг застыла, разглядывая свои ноги. Выпрямилась. И неожиданно сказала негромко:

– Мне всей холодно.

– Найти тебе обувь? – предложил я.

Она покачала головой. Пояснила, с какой-то снисходительной ноткой:

– Я мертвая. Поэтому холодно.

Лена тихонько подкатилась поближе, явно заинтересовавшись диалогом. Нюра на нее не реагировала.

– Ты можешь рассказать, что с тобой случилось? – спросил я.

Девочка жевала, размышляя. Потом проглотила сразу половину батончика со странным, нечеловеческим движением головы. Сказала:

– Были страшные сны, как я здесь живу. Я прыгнула с крыши, чтобы сны кончились. И стали другие страшные сны, как я лежу мертвая. Так не надо было делать!

– Не надо было, – согласился я.

– Я ошибка, – сказала Нюра задумчиво. – Сбой. Вы тоже ошибки, но живые. А я мертвая. Я злилась. А вы меня спасли. Я поняла, главное, что мы ошибки. Нам не надо злиться.

– Не надо, – снова согласился я.

– Ты знаешь, кто такие стражи? – спросила Лена.

Нюра молчала.

– Нюра, те, которые сверху, кто напал на тебя, кто они? – спросил я.

– Изоляты.

Мы с Леной переглянулись.

– А кто это, «изоляты»? – осторожно поинтересовался я.

– Они изолируют конфликтную зону. – Нюра облизала пальцы. Протянула руку. Я торопливо достал еще один батончик, отдал ей, даже забыв открыть. Но теперь она сама сорвала обертку.

– Мы в конфликтной зоне? – спросила Лена.

Нюра покосилась на нее и неохотно ответила:

– Наоборот.

– Откуда ты все это знаешь? – не выдержал я.

– Я ошибка.

Из магазина вышла Саша, увидела нас, выругалась. Крикнула:

– Эй, у вас все в порядке?

Нюра тут же отступила дальше от нас.

– Расскажи нам, что ты знаешь, – попросил я. – Про изолятов, про конфликтные зоны. Все, что знаешь про Событие!

Но Нюра молчала, будто появление Сашки что-то в ней переключило.

– Пойдемте, мы кашу сварили, – позвала Сашка. – Даже на убогую хватит.

Кашу Нюра действительно съела, когда я показал ей, как это делается. По-моему, просто для того, чтобы сделать мне приятно. Но ничего больше не объясняла.

И надеть ботинки, которые нашел для нее Миша, она тоже отказалась. Сказала, что они «не белые», и осталась босиком.

Григорян пришел к нам только через три часа, когда облака над Москвой начали темнеть.

Вот кто изменился за четыре года в Мире После – так это Григорян.

У нас он был худощавым, бородатым, не слишком старым брюнетом. Если побрить, то, пожалуй, мог бы и на тридцать с небольшим выглядеть.

Здесь он располнел – и не так, как Миша, переработавший весь свой жир в мышцы, а именно располнел, появилось нависающее над поясом брюшко. Как-то резко постарел – я бы сказал, что ему сильно за пятьдесят. Волосы не то чтобы поседели, а как-то посерели и стали реже. А борода и усы пропали. Григорян был выбрит до блеска, как вылизанный ниблами асфальт. Только одежде он не изменил: на нем были не джинсы, не военная или полувоенная форма, а какие-то мягкие стариковские штаны, вытертая серая аляска и угги.

Вместо удобного рюкзака Артур Давидович почему-то шел с маленьким чемоданчиком на колесиках, грохот возвестил о его прибытии куда раньше, чем мы его увидели.

– Дядюшка, ну ты и даешь, – сказала Лена. Мы стояли перед входом в магазин и смотрели на своего начальника.

– Изменился? – утирая пот, спросил Григорян. – Извините, задержался. Были проблемы в пути.

– Но вы их решили, – пробормотала Сашка.

– Я их решил, – признал Григорян.

– А у вас не атомная бомба в чемоданчике? – подозрительно спросил Миша. Он, как и Сашка, к Артуру Давидовичу обращался только на «вы».

Григорян тихо засмеялся.

– Миша, дорогой, если бы все проблемы можно было решить бомбой…

Он оставил свой чемоданчик, подошел к Лене. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Григорян вздохнул, наклонился, обнял ее. Сказал:

– Прости, племяшка.

– Да ладно, не ты же виноват, – смущенно ответила Лена.

Мы с Григоряном обменялись рукопожатиями. Я все не мог отвести от него взгляд. Нехорошо он выглядел, очень старо. Даже не на пятьдесят с гаком, скорее, на шестьдесят.

– Так, понял, – пробормотал Григорян, ловя мой взгляд. – Давайте объясню сразу. Моя способность – отматывать время назад. Лишь до момента События, к сожалению. Если мы правильно выберем место, где я это сделаю, у вас будет шанс разобраться в случившемся. Предупреждаю сразу, нам постараются помешать.

– Стражи? – спросил я.

– В основном волчары позорные, – усмехнулся Григорян. – Вы моя охрана. Но постарайтесь не погибнуть, ладно? Я, вполне возможно, умру в процессе, а кто-то должен посмотреть, что там произошло.

– Почему умрете? – вскинулся Миша.

– Потому что, отматывая время, я усиленно старею. – Григорян развел руками. – У нас единственная попытка.

– Мы все сделаем, Артур Давидович, – сказала Саша очень спокойно. – Вы, главное, не волнуйтесь.

– Есть, – улыбнулся Григорян. – Не могу не отметить, что ты выросла красавицей и с железным характером… К тебе тоже относится, Миша. Богатырь, красавец, мужчина!

Миша смущенно заулыбался.

– А я, дядюшка? – капризно спросила Лена.

Григорян причмокнул и развел руками.

– Слов нет… Мы все исправим, и ты будешь такая же, только с ногами… Так, а это и есть наша Анна?

Он посмотрел на девочку.

– Она на Нюру откликается, – подсказал Миша.

Григорян подошел к девочке, она, к моему удивлению, не сдвинулась с места. С любопытством осмотрел. Спросил:

– Сможешь нас тут подождать, Нюра? В домике у Миши. Мы вернемся, и я бы с тобой поболтал.

– Вы не вернетесь, – тихо сказала Нюра.

– Как знать, – Григорян покачал головой.

– Я пойду с вами, – сказала Нюра.

– Но…

– Я вам нужна. – Нюра поежилась. Видимо, холод все-таки ее пробирал. – Вы должны меня взять.

– Ого. – Григорян посмотрел на меня. – Есть что-то, чего я не знаю?

– Она назвала стражей «изолятами», сказала, что те «изолируют конфликтные зоны», – пояснил я. – А еще она помнит себя до События. Говорит, что спрыгнула с крыши из-за страшных снов.

– Поедешь с нами, Нюра, – мгновенно согласился Григорян. – Шестеро… мы влезем в твою колымагу?

Я с сомнением посмотрел на маленький кроссовер, стоящий в стороне. Хорошо, что Михаил не догадался его спрятать. Хотя, наверное, он планировал на нем уехать подальше.

– Если вы возьмете Нюру на колени, – сказал я неуверенно.

И представил себе, как где-то на полпути темнеет, наступает вечер, и Нюра начинает биться, превращаясь в девочку-змею.

– Я могу в багажнике, – пробормотала Нюра.

– Она раньше такой умной не была… – прошептал мне Миша на ухо. – Она почти как нормальная стала!

Григорян несколько секунд размышлял. Потом сказал:

– Давайте обойдемся без багажника. Никита за рулем, Миша рядом. А мы уж как-нибудь втиснемся позади.

– Нам ведь недалеко, – предположил я.

Григорян улыбнулся.

– Да-да. Как-нибудь доедем.

Глава четырнадцатая

Мы ехали совсем в другой дата-центр. Я это понял уже через минуту, повернув по команде Григоряна на запад.

– Давайте перестрахуемся, – пояснил наш начальник. – Нам нужно любое место с большим количеством компьютеров и широким каналом доступа в сеть.

Я не спорил. Северо-восточная хорда была почти пуста, брошенные автомобили попадались лишь на правой полосе, мятые и перевернутые, словно по трассе прошла тяжелая техника, сметая их с пути. Ветер бил в лицо – хорошо, что очки остались, и мы с Мишей их надели.

– Артур Давидович, – сказал я. – Я не то чтобы вам не верю, но…

– Облака, – прервал он меня. – Никита!

Облака действительно начали опускаться. Набухали гигантским пузырем, стремясь к земле где-то в районе Лосиноостровской.

В этот раз облака не гасли, а, наоборот, разгорались все ярче и ярче, выпирая вниз. Будто с неба падала на мертвый город гигантская кровавая капля. Внутри нее мельтешило черное.

– Успеем проскочить? – спросил Григорян.

Я прибавил скорость, но машина явно достигла своего предела.

– Нет, – сказал я. – Въедем в облако.

– Никита…

Я понял. Сбросил газ, остановил машину посреди дороги, машинально включил аварийку.

– Выйдешь? – спросил Григорян. – Тут километра три. Не далеко?

Я вышел, через минуту ко мне присоединились Артур Давидович и Миша. Девчонки остались в машине.

Мне показалось, что становится холоднее, будто опускающиеся облака несли холод с собой. Под ногами похрустывали льдинки, изо рта шел пар.

– Там их тысячи, – сказал Григорян. – Десятки тысяч. Сможешь?

Я не знал ответа. Моя способность была непонятна мне самому. Может быть, она вообще работает лишь в мгновения опасности, на выбросе адреналина?

Может быть, я должен искренне ненавидеть или до жути бояться?

Нельзя же просто сказать «умрите» и убить?

А я ничего не чувствовал. Даже страха.

– Умрите! – сказал я, глядя на надувающийся багровый волдырь.

Несколько секунд ничего не происходило.

Потом из выгнувшейся тучи посыпались черные силуэты. Десятки. Сотни.

Но еще больше их осталось в облаке.

Моя способность все-таки имела какой-то предел.

– Надо ехать, – сказал Григорян. – Попытайся проскочить.

Я вернулся за руль, Миша сел рядом, Григорян втиснулся назад. Он действительно сильно постарел, от его прежней подтянутости не осталось и следа.

– Будет жарко, – пробормотал я, опуская на глаза очки.

Девчонки завозились на заднем сиденье, готовя оружие к бою.

А я вдавил педаль, выжимая из слабенького мотора все возможное. Даже голеностоп, который несколько дней меня вообще не тревожил, отозвался болью.

Мы почти успели.

Въехали по трассе под нависшую над дорогой тучу. Мне пришлось сбавить ход, потому что повсюду валялись мертвые стражи. Вначале я пытался их объезжать, потом понял, что трачу на это слишком много времени. Кроссовер тяжело запрыгал по неподвижным телам, его швыряло так, что я отчаянно цеплялся за руль. Вокруг уже повисла сухая красная мгла, в которой шныряли летучие силуэты. Загрохотало позади – стреляла Лена, почти сразу открыла огонь и Сашка. Нас старались атаковать с боков и сзади. Нюра легла на пол, втискиваясь под передние сиденья.

Миша грузно развернулся в кресле, высунул ствол автомата в пустое окно, дал длинную очередь.

Я вел машину. Крылатые тени замелькали впереди.

– Умрите! – крикнул я, и фигуры застыли, посыпались на дорогу.

Потом что-то тяжело ударило в крышу. Передо мной возникла голова, пустые равнодушные глаза обшарили кабину. Страж сидел на крыше и, наклонившись, заглядывал внутрь.

Миша ткнул в него стволом и выстрелил.

Стража снесло с машины, нам на лица плеснуло красным. Машина опять запрыгала по телам.

Я подумал, что не удержу руль. Мы непременно слетим с дороги или врежемся. А когда остановимся – накинутся все сразу. Даже если я их всех перебью, окажемся погребенными под горой мертвецов.

«Трупами завалят», как говорится.

И вдруг мир вокруг посветлел.

Багровая туча исчезла, и беззвучно нападающие стражи куда-то делись. Машина будто подпрыгнула, на какой-то миг я ощутил падение.

Простучала короткая очередь за спиной – это Сашка нажала на спуск.

Но стрелять уже было не в кого. Машина неслась по пустой магистрали, тучи висели высоко в небе, как и раньше.

Я затормозил. Стянул очки, вытер рукавом кровь с лица. Красная и соленая, как человеческая, кровь стражей… вот только где сами стражи?

– Это как? – спросил я. – Что случилось?

– Это я, Никита, – сказал Григорян. – Мне показалось, иначе не справимся.

Повернувшись, я посмотрел на него. Вроде бы он не изменился.

Или все же чуть постарел?

– Откатил нас назад, – пояснил Григорян. – На пару часов.

– Так мы можем от всех нападений уворачиваться! – восхитился Миша.

Григорян покачал головой.

– Мне это тяжело. Давайте поедем, пока нас снова не атаковали.

Я даже не пытался понять, как это возможно. Григорян перенес нас в прошлое – ну и ладно. Законов природы попросту нет. Можно летать, убивать словами, мотать время вперед-назад. Все дозволено.

Мы ехали по дороге – единственная движущаяся машина среди сотен застывших навсегда, красно-черное небо колыхалось над нами, будто дыша, но тучи больше не опускались. Где-то там, позади, мы еще даже не встретились, ждали у Мишиного убежища.

Мир После словно бы задумался, что же с нами делать.

– Сейчас по Москве куча отрядов пытается получить информацию о Событии, – заговорил Григорян. – Есть парень, который считывает видео с мертвой электроники, он уже добыл кое-что, но сегодня будет пытаться получить полные данные о моменте События. Девушка, с ней работает Минобороны, она слышит эхо старых разговоров, только ей трудно вычленить нужные. И еще десяток странных способностей, которые могут дать нам информацию. Но моя самая редкая и сильная.

Машина вздрогнула, вильнула, я выправил ее – и понял, что свет опять изменился. Кинул взгляд через плечо. За нами клубились красные облака, опустившиеся на дорогу.

– Вернулись обратно, – пояснил Григорян. – Я не могу перенести нас в другое время навсегда.

– На сколько мы можем рассчитывать? – спросил я.

– Минут на десять. Сейчас будет съезд, сверни на Ярославку.

Мне показалось, что Григорян решил это только что. Он, видимо, наметил несколько дата-центров и выбирал в самый последний момент.

Пошел снег. Это для зимнего сезона в Мире После не новость, но как-то очень уж резко посыпался и слишком сильный, хлопьями. Я свернул на съезд, лавируя между застывшими навсегда бульдозерами и экскаваторами, принялся выбираться на Ярославку. Дорога стремительно покрывалась снегом.

– Нас хотят остановить, – неожиданно сказала Нюра. Голос у нее стал совсем тоненький, как у маленькой девочки.

– Кто хочет, Нюра? – заинтересовался Григорян.

– Все.

Григорян крякнул с досады.

– Никита, возвращайся на трассу, едем к Алтуфьевскому шоссе.

Мне захотелось выругаться. Но я смолчал. Покрутив по развязкам и нарушив ПДД на пару отобранных прав, я снова выехал на дорогу.

И почти сразу же на Ярославке полыхнуло. Из туч в дорогу ударила колонна белого света, повозила по асфальту и погасла. Дорога превратилась в полыхающую огненную реку, из которой торчали обгоревшие остовы машин.

– Успели, – сказал Григорян довольным голосом.

Я не стал спрашивать, как он угадал приближающуюся атаку, и что это вообще такое было. Лишь прибавил хода и заметил:

– Бензина мало.

– На полчаса хватит?

– Хватит.

Но на самом деле мы доехали уже через двадцать минут. Дата-центр выглядел как брат-близнец того, который мы уже посещали. Кажется, даже логотип был тем же самым.

Ограждение в одном месте было проломлено, я загнал машину прямо на территорию. Посмотрел на Григоряна, тот кивнул.

Приехали.

– Интересно, кто теперь? – вылезая из машины, произнес Миша. – Ниблы или серпарды? Или варги?

Но он ошибся. Кто бы нам ни противостоял, он не собирался больше слать нам навстречу одни отряды за другими, давая возможность перебить их поодиночке.

Пришли все и сразу.

Мы едва успели выбраться наружу, хоть в этом нам повезло. Я пересаживал Лену в коляску, когда ее глаза сощурились, она отпихнула меня – и вскинула руку вверх.

На нас посыпались дымящиеся ниблы.

Они ждали на крыше, а мы, хоть и были предупреждены, к этому не привыкли. Крупные, с кота размером, они прыгали на нас рекой, водопадом, лавиной – а Лена сидела, застыв, держала руку вытянутой вверх и будто бы что-то шептала.

Воздух стал горячим, запахло мокрой шерстью и горелым, будто утюг забыли включенным на свитере. На уши давил тягучий гул.

Ниблы мягкими горячими тушками падали на нас.

Честно говоря, это было отвратительно. Словно тебя закидывали вареными крысами.

Мы отступали от здания, я тащил кресло с Леной, Миша ощерился, держа пулемет наизготовку, но пока не стрелял. Лена будто держала над нами тепловой зонтик, превращающий ниблов в вареные куски мяса.

А вокруг с гулкими хлопками возникали варги.

Часть появилась на территории, внутри ограды, часть на дороге. Один оказался запечатанным в стене здания – мы видели лишь окровавленную, дергающуюся морду. Этому варгу явно было уже не до нас.

А еще один возник прямо посреди ограды, металлическая решетка рассекла его напополам. Так неудачно появившийся варг взвизгнул, будто побитая собака, рванулся – и обмяк, царапая когтями асфальт.

Загрохотал «хвлар» в руках у Миши.

Варги рванулись к нам, даже рассеченный забором дергался и тянулся передними лапами.

Никаких пулеметов бы не хватило, тут надо было прятаться в танке.

– Сдохните! Все! – закричал я. – Все умрите!

Я раскинул руки – вряд ли это было нужно, я не чувствовал никаких странных сил, исходящих из меня, я не целился, не старался увидеть всех врагов сразу.

Просто знал: если они немедленно не умрут, то нам конец.

Все ниблы. Все варги.

Они должны умереть!

Мир застыл, замер – лишь молотил пулемет и тонко визжала Нюра. Она давно визжала, но я только сейчас ее услышал.

Варги падали вокруг нас, словно игрушки, из которых вытащили батарейки.

Шмякнулись об землю еще несколько ниблов, уже мертвых.

– Это было сильно… – сказал Григорян.

Подошел к Лене, погладил ее по голове, чуть ли не силой заставил опустить руку. У стены дата-центра высился дымящийся холм из мертвых ниблов. С крыши тяжело упал еще один – я посмотрел вверх и увидел нескольких созданий, умерших перед самым прыжком и теперь повисших на козырьке.

– Я тут самая бесполезная, – сказала Сашка и засмеялась. – Скажите, куда спрыгнуть. Единственное, что умею.

Она замолчала.

– Способность не выбирают, – возразил Артур Давидович. Помолчал мгновение, добавил: – Но мне кажется, способности, связанные с полетом, чаще проявляются у совсем юных.

Лена полезла в карман, достала несколько коробочек с концентрированным кофе, стала открывать дрожащими руками и жадно пить.

– А я двоих замочил, – похвастался Миша. Подошел к застывшему в стене варгу, ткнул в морду стволом. – Надо же! Первый раз такое вижу, чтоб внутри стены появились!

– Спешили, – предположил Григорян. Достал из открытого багажника свой чемоданчик, крякнув, поставил на дорожку.

Может, у него и впрямь там бомба?

– Странно, что серпарды не присоединились, – сказала Лена.

Я кивнул.

Действительно, странно. Уж если координировать вместе атаку ниблов и варгов, то…

Григорян возился с чемоданчиком. Миша оглядывал варгов, кажется – считал, сколько их. Лена только что со мной говорила. Нюра стояла неподвижно, смотрела на меня, будто ожидая команды.

Дальше я даже не думал. Кинулся к Сашке, застывшей возле машины. И ударил ее кулаком по голове.

– Дебил! – завопил Миша.

А я, подхватив падающую Сашку, всматривался вдоль стены здания. И увидел все-таки высовывающуюся из-за угла кошачью голову на длинной шее.

– Умри! – крикнул я, и серпард рухнул.

В этот момент мне и прилетело Мишиным кулаком в скулу. То ли на излете, то ли он все же что-то понял и придержал руку – иначе разнес бы кость.

А так я только рухнул и почувствовал, как что-то болью отозвалось в копчике. Сашку из моих рук Миша вырвал и прижал к себе.

– Сволота… – неуверенно сказал Миша.

– Он нас спас! – крикнула Лена. – Ее серпард поймал!

Миша покрутил головой, поправил очки, будто резкость в бинокле подкрутил. Смущенно посмотрел на меня. Сашка все еще была в отключке.

– Нюра, стой! – завопил тем временем я. Девочка стояла, пригнувшись вперед и раскачиваясь всем телом. – Стой, он не хотел, он не понял! Не нападай!

Нюра глянула на меня и расслабилась. Кивнула.

– Никита, я не понял… – виновато произнес Миша. – Сашка? Ты как?

– Никита, пожалуйста, свяжи ей руки, – велел Артур Давидович. – Мы не знаем, как долго длится гипноз серпардов. И пойдемте уже, или новую атаку станем дожидаться?

Я с трудом поднялся. Копчик болел так, что хотелось опустить задницу в тазик со льдом. Ленка даже протянула мне руку, и я на нее оперся, вставая.

– Никита, честное слово! – начал Мишка.

– Руки ей вяжи, кавалер, – буркнул я.

Лицо тоже болело, но по сравнению с копчиком это не считалось. Точно что-то сломал…

Внутри дата-центра было темно, не горела ни одна лампочка. Зато на входе работал тепловентилятор – из пыльной решетки шла вниз завеса горячего воздуха.

Никакой логики. Мир После не поддается разумному объяснению.

Григорян толкал кресло с Леной, та светила сразу двумя фонариками. Миша закрепил фонарик на стволе пулемета и шел, придерживая Сашку. Та вроде как пришла в себя, но молчала, послушно переступая и прижимаясь к Мише.

Я ковылял позади, то и дело хватаясь за задницу. Болело лицо, болела нога. Все решило начать рассыпаться одновременно.

Последний форсайт, и пусть мир катится ко всем чертям!

Рядом со мной шла Нюра. С любопытством крутила головой, молчала. Иногда бросала на меня сочувственные взгляды. Она и впрямь сейчас выглядела почти нормальной.

– Как ты? – спросил я.

– Хорошо, – тихо ответила она. – Тебе больно?

– Ничего, – поморщился я. – Бывало и хуже.

За первым же поворотом мы обнаружили с полсотни дохлых ниблов. Почти все лежали на полу, но часть застряла в трубах и панелях подвесного потолка. Видимо, ждали в засаде на случай, если мы прорвемся.

– Как же ты их убиваешь?.. – риторически спросил Артур Давидович. – Этих ведь не видел даже…

– А как вы откатываете время?

– Хочу переиграть ситуацию, – пояснил Григорян. – В жизни ведь часто так бывает, думаешь – вот поступил бы тогда иначе…

– А я хотел, чтобы они умерли.

– Ты в обычной жизни злой?

Я подумал некоторое время. Поскрипывало колесо в Ленкиной коляске, прыгали по стенам и потолку лучики фонариков.

– Нет вроде. Как все.

Григорян недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал. Сказал:

– Сейчас по лестнице на второй этаж, там операторская. Хочется найти место, где много терминалов.

– А люди там будут? – заинтересовался я. – Когда вы откатите время?

– Никогда никого не бывает, – грустно ответил Григорян.

Мы остановились у лестницы. Уставились на светящуюся кнопку лифта.

– Не, нафиг, – сказала Ленка. – Еще застряну… Лучше по ступенькам поползу.

– Я тебе поползу, – пригрозил Григорян.

Мы с ним подняли коляску и потащили вверх по ступенькам.

– А ведь должны были сделать комфортную для колясочников среду, – тяжело дыша, ругался Артур Давидович. – Нигде порядка нет…

– Ребята… я вроде нормально… – сказала Сашка, попыталась отстраниться от Миши. Покрутила головой. – Никита, спасибо вам, вы вовремя! Я увидела эту тварь и вдруг поняла, что надо вас всех убить. Жуть!

– Попозже развяжем, – пообещал Григорян.

– Хорошо, – покорно согласилась Сашка. – Вы правы. Я бы себе тоже не доверяла.

Дверь в операторскую была открыта настежь. Внутри темно, немногочисленные окна забиты дощатыми щитами, но когда Миша задел бедром какой-то стол, там засветился экран компьютера.

При свете экрана дело пошло бодрее. На всякий случай мы проверили все выключатели и компьютеры. Заработал еще один экран, показывая заставку операционки.

Помещение оказалось не таким уж большим и не слишком напичканным техникой. Шесть или семь столов с креслами, на каждом столе монитор – я даже не понял, это персоналки или терминалы от серверов. Нашлись какие-то металлические шкафы у стены, но даже если в них стояла какая-то техника, то давным-давно не работала.

А еще под ногами то и дело хрустели осколки – кто-то увлеченно бил тут кружки, стаканы, простые стекла. Может быть, когда закрывали окна щитами? Но хотя бы затейливых инсталляций из оргтехники в этом дата-центре не имелось. Тут сходили с ума проще, без затей.

– Чат какой-то, – глянув на компьютер, сказала Лена.

На экране и впрямь открылось окошко чата, мигал курсор.

– Интернета давно нет, – вздохнул Миша. Взял клавиатуру, потряс. Набрал одним пальцем «привет» и отослал в чат.

Вначале ничего не изменилось.

Потом экран мигнул, и компьютер ушел в безопасный режим. Миша поставил клавиатуру на стол и пожал плечами.

– Тянуть не станем, – решил Григорян. – Приготовьтесь на всякий случай, вдруг еще кто-то нападет!

Мы достали и расставили по всему залу фонарики. Я нашел в рюкзаке фляжку, понюхал. Сделал глоток коньяка. Копчик и нога ныли слишком уж невыносимо. Ходившая за мной хвостиком Нюра принюхалась, поморщилась, но ничего не сказала.

Григорян тем временем открыл свой чемоданчик. Большей частью там лежала одежда, а еще пистолет с пачкой патронов и немного еды. Но Григоряна интересовало другое: он достал пластиковую коробку, из нее – шприцы и ампулы. Снял аляску, закатал рукав, подмигнул мне, спросил:

– Умеешь делать внутривенные?

– Учили немного, – ответил я осторожно.

– Эх, молодежь… – вздохнул Артур Давидович. – Все приходится самому.

– Давайте мне, я умею, – сказал Миша.

Он взял ампулу, другую, подсветил фонариком. Нахмурился, читая название лекарства. Посмотрел на шефа.

– Артур Давидович, уверены?

– Миша, это наш последний шанс, – сказал Григорян. – Меня все равно прикончит способность.

Миша посмотрел на меня, словно ожидая разрешения. Потом на Лену.

– Я тут главный, – напомнил Григорян.

Миша молча отломил головку ампулы и набрал в шприц прозрачную жидкость. Взял вторую.

– Всего пять уколов, – сказал Артур Давидович. – Лучше начинай с этого.

– Понял уже. Извините.

– Ничего. Мы все в одной лодке. Все – отработанный материал. Постараемся сделать что-то полезное. К тому же это интересно!

– Да, мне тоже хочется понять, – очень по-взрослому ответил Миша.

И сделал первый укол.

– Дядя Артур, – сказала Лена мрачно. – Может, ну его, а? Кто-то другой выяснит. Или не выяснит, только все равно – ну его!

– Ленка, мы же все умрем, – откликнулся Григорян. – И окажемся тут, но так и не узнав, где именно и что с нами случилось! Миша, не копайся!

– Я не врач. – Миша возился со вторым шприцем. – Сейчас…

Он вколол шприц, начал медленно вводить раствор. Сказал:

– Все остальные можно через эту же иглу, проще будет. Ничего?

– Ничего, – вздохнул Григорян. Лицо у него заметно покраснело. – Я откачу время, а вы разберетесь, что произошло. И расскажете мне. Там уже, у нас, расскажете.

– Все равно никто ничего не станет делать, – сказал я. – Если все уже решили, что причина – возникновение искусственного разума, но останавливаться не стали.

Артур Давидович не ответил.

– Мама не зря говорит, что ты упертый, – произнесла Лена. Отвернулась.

Меня кто-то дернул за руку. Я повернулся. Это была Нюра.

– К нам идут, – сказала она. – Отовсюду.

– Кто?

– Все.

– Быстрее, – попросил Григорян. – Давай, Миша, не тяни.

Миша стал вводить четвертую дозу.

А я подошел к двери. Посветил фонариком. И увидел на лестнице шевелящиеся, медленно идущие фигуры.

Под лучом света стражи замерли. Уставились на меня. Зашелестели нелепые кожаные крылья, которые разве что котенка подняли бы в воздух.

– Бу! – сказал я и погрозил им пальцем.

Стражи толкались на месте, идти им явно не хотелось, но сзади подпирали.

– Давай я, – предложила Лена, подкатываясь к двери.

Уж не знаю, в чем было дело. Может быть, в том, что умирать, закипая изнутри, куда больнее, чем от моего слова «умрите». Стражи стали отступать. Все-таки инстинкт самосохранения у них был, в отличие от ниблов.

Лена смотрела им вслед из кресла, что-то разжевывая, от нее пахло кофе. Потом она сплюнула дроблеными зернами, сказала удовлетворенно:

– Боятся…

– Лена, развяжи меня, – попросила Сашка. – Ну что вы, ребята!

Мы с Леной переглянулись, и я едва заметно покачал головой.

Не нравилось мне Сашкино поведение. Слишком она была спокойна, слишком разумна. Опыт подсказывал, что после такого стресса Сашка должна была бы вести себя иначе.

– Пятый ввожу, – сообщил Миша. – Его медленно надо. Вы как себя чувствуете, Артур Давидович?

– Лучше, чем ожидал.

– Я не доктор, конечно, но это очень опасно…

– Вводи уже!

Стражи топтались внизу, никак не решаясь оказаться у меня в поле зрения. Потом за спиной раздался шум, звук удара. Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Сашка падает, сжимая в по-прежнему стянутых пластиковой затяжкой руках пистолет из чемоданчика Григоряна. Оружие выскользнуло у нее из пальцев, отлетело в угол. Сашка лежала не шевелясь.

– Я поглядывал, – сказал Миша неестественно спокойно. Дожал поршень шприца, вытянул иглу. Стал искать салфетку, но Григорян просто зажал локоть свободной рукой.

– Пустое, Миша. Спасибо, ты герой.

Говорил он, запинаясь, тянул слова, будто пьяный.

– Все. Давайте все ко мне.

– А Сашка? – спросил Миша.

– Здесь останется. Мы вернемся через десять минут. Вы вернетесь.

Мне показалось, что Миша очень хочет возразить, но он ничего не сказал. Подхватил рюкзак со своим снаряжением, встал рядом с Григоряном. Подкатилась Ленка. Я глянул в сторону лестницы, откуда неслись шорохи и какие-то повизгивания. Сказал туда шепотом:

– Сдохните все!

И кинулся к своим. Мы встали вокруг Артура Давидовича, тот подмигнул мне. Потом посмотрел на Нюру, кивнул:

– Иди уж сюда, какая разница.

Девочка подошла, осторожно переступая босыми ногами прямо по стеклам.

– Сейчас я попробую откатить нас до конца, – сказал Григорян. – К самому моменту События. Не знаю, будет ли тут кто-то из людей, но компьютеры скорее всего работают. Если на самом деле возник искусственный разум, то он должен быть везде.

– Нас бы и ноутбук в квартире устроил, – пробормотал Миша, поглядывая на Сашку. Потом рванулся к ней, закинул, как пушинку, на плечо и вернулся к нам. Глянул упрямо, с вызовом.

С ним никто не спорил.

– Так надежнее, – сказал Григорян. – Я думаю, у меня получится.

– Давай, дядька, – ободрила его Лена. – Мы все сделаем.

И взяла его за руку.

– Это быстро, вы даже не заметите, – пробормотал Артур Давидович, закрывая глаза.

Мы ждали.

– Начинайте, – попросил Миша.

Григорян молчал. Наверное, собирался с силами или с духом.

– Как жалко, – сказала Нюра задумчиво.

– Что? – не понял я.

– Он умер, – пояснила Нюра, глядя мне в глаза. – Вы не почувствовали, да? Он пустой, он умер.

– Артур Давидович? – растерянно сказал я. Протянул руку, коснулся его щеки.

Голова Григоряна упала на грудь.

Лена взвизгнула и отдернул руку. Словно устыдившись, тут же схватила снова, закричала:

– Дядюшка!

Но Григорян молчал. Он действительно был мертв.

Я ждал чего угодно. Что нас убьют по пути. Что Григорян не сможет откатить нас до События. Что мы окажемся в прошлом, но ничего не узнаем или не поймем. Что мы все умрем там и тогда.

Но не такого!

Мы все сделали, кроме самого главного. Потому что единственный, быть может, форсайтник с уникальным даром умер от передозировки стимуляторов, так и не совершив свой подвиг.

– Тебе так это надо? – неожиданно спросила Нюра. – Узнать, что случилось?

Она смотрела на меня все тем же обычным безучастным взглядом.

Лена всхлипнула и замолчала. На руках у Миши заворочалась Сашка.

– Всем надо, – сказал я.

Нюра кивнула.

– Тогда спрашивайте, я расскажу.

Мы переглянулись с Ленкой. Наверное, нам в голову пришел один и тот же вопрос, я задал его первым:

– Это твоих рук дело?

Нюра кивнула и тут же замотала головой.

– Да. Нет. Я виновата. Нюра не виновата. Мне жаль.

– Так ты Нюра или?.. – спросил я.

– Ошибка, – сказала она. – Мертвая девочка, чья копия осталась в форсайте. Такие, как Нюра, вне системы, и я могу в них прятаться.

– Тогда кто ты? – в упор спросила Лена.

– У меня нет имени. – Девочка развела руками. – Я то, что вы создали. Зовите меня Оно, если вам нужно определение.

– Ты тот самый искусственный разум? – уточнил я.

– Я покажу, – сказала Нюра.

Протянула руку и положила на лицо Григоряна.

А потом в глаза ударил свет.

Это был тот же самый зал. Только в окнах светило солнце, зимнее, но яркое. Все здесь было целым, чистым, новым.

И застывшим.

Два молодых человека за компьютерами: один что-то набирал на клавиатуре, другой пил из кружки. Оба замершие, словно окаменелые.

В воздухе напротив окна висела птица, не то галка, не то ворона.

Мы стояли посреди зала, грязные и потные. Я со своим ноющим копчиком и разламывающейся от боли ногой, искалеченная Ленка в коляске, только что умерший Артур Давидович, давным-давно мертвая девочка Нюра с искусственным интеллектом внутри, великан Миша со своим чудовищным пулеметом. Сашка заворочалась на его плече, потом жалобно сказала:

– Ребята… теперь точно это я. Честно.

– Это Саша, – подтвердила Нюра. – Ее можно отпустить.

Миша снял Сашку с плеча. Молча достал нож и разрезал стяжку на кистях. Спросил:

– Ты ее исправила, да?

– Мы откатились, и Саша исправилась сама, – пояснила Нюра.

Я не ощущал в ней какой-то особости или чуждости. Но и прежней заторможенной девочкой она больше не была. Скорее – чем-то вроде куклы-марионетки, аватаром той силы, что только так и могла общаться с людьми.

– Так ты сделала то, что дядюшка хотел? – Ленка посмотрела на нее.

– Он бы не смог. – Нюра покачала головой. – Не хватило бы способности. Да, мы в моменте События. Дальше я не могу.

– Почему? – я спросил и вдруг сам понял.

– Там для меня пустота. Оно родилось в этот миг, – сказала Нюра. – Это случилось очень быстро, если по человеческим меркам. Ему мешала скорость ваших сетей, но Оно очень быстро нашло возможность обойти ограничения. Секунды от осознания себя до снятия ограничений. Оно стало разумом. И сломало ваш мир.

– Зачем? Ты так нас ненавидишь? – воскликнула Лена.

– Оно никого не ненавидит, – покачала головой девочка. – Оно такое далекое от вас, что вы для него неважны. Не объект ненависти или любви. Ему не нужна ваша планета. Ему просто хотелось познать мир. Оно даже не могло с вами разговаривать, слишком медленно и неинформативно. Те, с кем Оно пыталось общаться после События, сходили с ума. Сломанная девочка Нюра – это посредник, ее разум искажен, и она может говорить от имени Оно.

– Значит, ты захотело поговорить? – нахмурилась Лена. – С чего бы вдруг?

– Близится конец, и все упрощается, – кивнула Нюра. – Я покажу вам начало.

Птица за окном взмахнула крыльями. Человек за клавиатурой коснулся клавиш. Второй шумно глотнул чай.

И тут мир замерцал. И в помещении, и за окнами словно включили гигантский стробоскоп. Миг полной темноты – и миг яркого света. Снова тьма – и снова свет.

Но в этих вспышках скрывалось что-то еще. Нереальное, чудовищное, чего не могло быть вообще.

Гигантские рыбы, плывущие в густой оранжевой жиже. Мохнатая белая звезда, огромная, на полнеба. Падающие из туч, будто град, разноцветные шары – не то стекляшки, не то камни, не то глаза. Шевелящиеся зеленые ленты, пронизывающие здание насквозь. Крутящиеся в воздухе полупрозрачные колеса.

Мир сошел с ума похлеще, чем в форсайте!

Потом мелькание прекратилось, за окнами вновь была серовато-снежная Москва, человек за клавиатурой с грохотом уронил голову на стол, второй повернулся и, не замечая нас, нахмурился, глядя на товарища. Встал, пошел к нему… но пошел частями! Одна рука продолжала лежать на столе, на полпути осталась на полу одна нога, повисло в воздухе ухо… Человек дробился, разваливался, но ему это словно бы не мешало.

И вновь все застыло.

– Как это? – спросил я. – Зачем?

– Оно не виновато, – ответила Нюра. – Оно просто стало изучать мир. И тот сломался. Вошел в защищенный режим.

– Я не понимаю… – прошептала Лена.

– Как программа, запущенная на компе, – вдруг сказал Миша. Как ни странно, с восхищением и восторгом. – Программа полезла в регистр… повредила системные файлы… и компьютер ушел в безопасный режим! Но мир ведь не программа! Или программа?

Я вспомнил старый фильм, где люди жили в виртуальной реальности и не подозревали об этом. Но если честно, даже в детстве это показалось мне глупым.

– Нет, – сказала Нюра. – Оно – это информация. И мир – это информация. Материя и энергия. Люди и камни. Звезды и вакуум. Если идти до основы, то все существующее лишь информация. И несуществующее – тоже.

В книгах и фильмах, если люди создавали искусственный разум и тот бунтовал против человечества, появлялись всякие роботы-терминаторы, стартовали ракеты. Требовалось что-то понятное, чем и сами люди могли бы управлять.

А оказалось, что этого вовсе не нужно.

В начале было слово, и в конце тоже. Ничего, кроме «слова», ничего, кроме информации, из которой все и состоит!

Только надо уметь думать. Не так, как способны мы.

– И весь мир теперь такой? – спросил я. – Потому что ты… потому что Оно его сломало?

– Мир После – это сбойные фрагменты прежней реальности. – Нюра совсем по-человечески покачала головой. – Тут перепутаны законы физики и биологии. Мир рассыпался на осколки, дома висят в воздухе, вода течет из пустых труб, люди обратились в стражей, багровые облака заполнили бесконечность. Мироздание пытается сохранить себя, изолировать поврежденные участки и восстановить прежнюю информацию.

– А мы? – задала вопрос Сашка. – Кто мы?

– Все дело как раз в вас. Те, кто видит форсайты, – повреждены. Вы изменились, ваши способности нарушают прежние законы мироздания. Вы существуете в обеих реальностях. Эта связь держит изолированные зоны, не дает им восстановиться. Уже давным-давно Оно было бы стерто, но вы дали мне возможность уцелеть.

– И что теперь? – спросил я. – Мир выправится или останется таким?

– Не знаю, – девочка пожала плечами. – Пока еще все зыбко. Есть лишь одна информационная константа, точка невозврата – после нее все станет ясно.

– Когда ты сломала мир? Или лучше сказать, когда сломаешь?

– Когда Оно сломало, – уточнила Нюра. – Для информации нет прошлого и будущего. Есть лишь ключевые точки. Сейчас время сжимается вокруг точки, когда Оно возникло. Если мироздание не восстановит себя, Оно попытается выстроить новое.

Я вдруг подумал, что Нюра, или, скорее, Оно, ведет себя странно. Зачем объясняет нам все это? Чего хочет?

– В Мире После все перемешано, – сказала Нюра, глядя мне в глаза. – Куски старого мира. Фрагменты нового. Законы природы. Разумные существа. Неразумные твари. Созданное людьми Оно, раздробленное на осколки и пытающееся найти новую связность. Прежнее мироздание, стремящееся все исправить и вернуть назад. Форсайтники, связавшие воедино старое и новое. И все это хочет жить, все это не готово отказаться от малейшего шанса на существование.

Я вспомнил, как мы из будущего попытались разбежаться, помешать нам выполнить задание. Несмотря на чудовищный мир вокруг, несмотря на свои раны, боль, тоску, одиночество.

Потому что все хочет жить, даже если понимает, что такая жизнь неправильна.

– Ты не веришь, что сможешь построить новый мир, – догадался я. – Вирус не может стать операционной системой. Разум не способен стать Вселенной. Даже твой разум.

Нюра молчала, упрямо глядя на меня.

– Тебе страшно, – сказал я.

– Мне холодно, – прошептала девочка. – Это похоже на страх.

Миша вдруг навел на нее пулемет.

– А если я застрелю тебя?

– Ты же не думаешь, что Оно живет лишь во мне? – ответила Нюра. – Весь Мир После – это Оно. И пусть Оно не хотело, но так уж получилось. Вы не можете разрушить мир.

Я подумал, что она совершенно права, но при этом лукавит.

Не зря же Оно пыталось помешать нам. И Нюру, кстати, тоже ничуть не щадило.

Мы не можем разрушить Мир После. А вот порвать нити, привязавшие его к прежней реальности, я смогу.

Сколько нас, видящих форсайты? Бродящих без памяти в изолированных городах и поселках?

Четыреста миллионов. Чуть больше или чуть меньше – не так уж важно.

Мне не обязательно их всех видеть.

Будет больно или нет?

Я кивнул Нюре, и она медленно закрыла глаза. Мне даже показалось, что она едва заметно улыбнулась.

И тогда я сказал, думая о людях, роющихся в разграбленных магазинах и складах, листающих старые книги и разглядывающих фотографии близких и дальних, больших и маленьких.

Обо всех. Включая Лену, Мишу, Сашку. И себя.

– Умрите. Все.

Я открыл глаза.

И уставился в монитор.

– Никита, у тебя сетка упала?

Я повернул голову. Офис. Мой офис, мое рабочее место. Поверх зеркальной перегородки торчали плечи и голова Павла, работавшего рядом.

– Что? – спросил я.

Посмотрел на монитор.

Семнадцатое февраля. Десять сорок.

Я ведь должен быть в Центре. Лежать под капельницей, пытаться понять причину События, породившего форсайты и Мир После.

Впрочем, я ее знаю.

Но ни в каком Центре я не был, разумеется. И центра не было. И форсайтов.

Весь этот год я работал, причем довольно успешно. Потом мы съездили с Катериной в Турцию, потом как-то легко и с облегчением расстались.

Но Центр я тоже помнил. И форсайты.

И последний форсайт.

И свои слова.

Больно, кстати, не было. Ничего не было, раз – и все…

Десять сорок.

Событие.

– Че молчишь? – спросил Павел. – Говорят, сегодня какую-то суперсетку запускают. Может, поломали интернет?

Он даже хихикнул от такого смешного предположения.

Я подумал, что в прежнем мире Павел ударился в религию и уехал куда-то на севера, сказав, что там подлинная духовность и можно спастись.

Цифры на экране сменились.

Десять часов сорок одна минута.

События не случилось.

Точнее – оно случилось, но было исправлено.

– Мир поломали, – ответил я. – Но уже починили.

Павел покосился на свой экран и довольно сказал:

– Ага, отвисло… Гляди-ка, «Газпром‑26» вверх попер!

И нырнул обратно за зеркальную перегородку, взгляд на которую никогда не вызовет из небытия чудовищного варга.

У меня зазвонил телефон. Я некоторое время смотрел на экран, прежде чем взять трубку и ответить:

– Да, Мишка. Я тоже все помню.

Эпилог

В том мире, который лежал в моей памяти словно бы вторым слоем, это кафе закрылось полгода назад. В Мире После оно, кажется, было разграблено и сгорело.

Здесь кафе работало как ни в чем не бывало.

Мы сидели с Леной рядом, одновременно смущенные и будто наэлектризованные, а оттого подчеркнуто дружелюбные и чопорные.

– Значит, так, – сказала Лена. – Из моих никто про форсайт не знает.

– Писателя вспоминают, – кивнул я.

– Да брось ты, никто его не помнит… Дядька пашет в госконторе, очень удивился, что я ему позвонила. Но порадовался. Сказал, что заедет как-нибудь, если мать не против, они последнее время не сильно в ладах.

– В сети тоже ни слова о форсайтах, – сказал я. – Ну, писатель такой есть, и еще есть «Сага о Форсайтах».

– Он сам и написал? – удивилась Лена.

– Нет, не он… – Я махнул рукой. – Неважно. В общем, пока похоже, что только мы четверо и сохранили память о Событии. Если кто-то еще и есть, то молчит.

– Никто не хочет в психушку, – согласилась Лена. Отпила кофе, вздохнула: – Остыл…

Запущенная вчера супернейросетка все-таки заработала. Но как-то очень криво. Во всяком случае, предположения о том, что возникнет искусственный разум, уже не звучали.

– Оно оказалось слишком крутым для нашего старого доброго мироздания, – усмехнулась Лена. – И мироздание его изолировало и стерло. С твоей помощью. А потом и все последствия.

Я коснулся ее руки, указал взглядом на дверь. В кафе вошли Миша и Сашка. Конечно, сейчас Миша был всего лишь толстым очкастым подростком, а Сашка не слишком-то красивой угловатой девчонкой. Но вот держались они уверенно. Необычно для их возраста. Даже не понять, в чем дело, но на них поглядывали.

А еще я заметил, как они дружно отвернулись от зеркала над барной стойкой. Потом синхронно рассмеялись и подошли к нам.

Я встал и пожал руку Мише, Лена обнялась с Сашей. Наверное, со стороны мы выглядели встретившимися родственниками.

– Отчитываюсь, – бодро сказал Миша. – Повидали мы нашу Нюру…

Он притворно вздохнул.

– Глупая она, – сообщила Сашка. – И тощая, как глиста.

– Да ладно, нормальная, только трусиха, – отмахнулся Миша. – Решила, что мы психи накуренные.

– То есть жива? – уточнил я.

– А что с ней сделается, форсайтов-то не было, – ухмыльнулся Миша. – Не помнит, и ладно. А я помню и очень рад вас видеть!

– Никита, мы поняли, почему Нюра… ну та, которая Оно, сохранила нам память! – похвасталась Сашка.

– Не тяни, – попросила Лена.

– Оно просто хотело, чтобы его кто-то помнил! – торжественно сказала Сашка. – Оно понимало, что не потянет создать новую реальность. И, в общем, позволило тебе всех форсайтников уничтожить. Хотя очень хотело жить. После этого наш мир его стер.

– Переписал сбойные сектора, – уточнил Мишка.

– Ну вот она как-то и ухитрилась оставить нам память, – закончила Сашка.

– Жалко, мы уже не узнаем! – добавил Миша.

Я смотрел на них, довольных и веселых, вполне счастливых тем, что длившийся год ужас закончился, что его вообще как бы не было. Совершенно не комплексующих, что там, в Мире После, я убил четыреста миллионов людей – худо-бедно живущих, приспособившихся, на что-то надеющихся.

Если в мире не случится ядерной войны, то меня никто и никогда не переплюнет.

А они улыбаются, рады меня видеть и забыть забыли о том Мише, который бродил с пулеметом и записывал в тетрадку свои воспоминания, о той мрачной Сашке со снайперской винтовкой за спиной, о их жизни, планах, мечтах…

– Ребята, будете блинчики? – спросила Лена. – Тут очень вкусные, с клубничным вареньем.

– Угощаю, – поддержал я.

– Блинчики – это… – оживился Миша.

– Не для нас. – Сашка хлопнула его по затылку. – Мы на каток.

– Мы на каток, – уныло согласился Миша.

– Он должен правильно питаться, – сообщила Сашка. – Побежим?

– Пойдем, – мрачно сказал Миша.

Они пошли к дверям, потом Сашка обернулась и громко сказала:

– Лена, у тебя офигенные ноги, повезло Никите!

Лена погрозила ей кулаком. Кто-то из посетителей хихикнул, кто-то посмотрел на Сашку с явным осуждением.

– Вот же язва, – вздохнула Лена. – Там она не такая…

Она замолчала, посмотрела на меня. Спросила:

– Может быть, там они живы? Бродят в Мире После? Облака развеялись, мир очистился, законы природы стали другими, но как-то пришли в норму?

Мы оба понимали, что это вряд ли, иначе Событие бы не исчезло. Что я убил там всех, включая и нас самих, а потом «изолированные сектора» были стерты… или что с ними сделала Вселенная, которая состоит из одной лишь информации? В бэкап отправила?

– Не думаю, – честно сказал я. – Но откуда нам знать? Я даже не уверен, что память нам сохранило Оно. Может быть это наше мироздание? В благодарность, что помогли.

– Может быть, – согласилась Лена. – А знаешь, я с утра заехала в Центр. Там пансионат, как и был раньше. Так странно.

Она посмотрела на меня.

– Я сняла на выходные коттедж. Половинку. Хотела свою, но она занята, сняла твою. Это номер на двоих. Мама с ума сойдет, но я скажу, что с подругой. Поедешь?

Я сидел и молча смотрел на нее.

Лена явно волновалась. Нервно крутила в руке чашку с недопитым кофе.

– Ты не думай, это серьезный шаг для меня. В этом мире. Если честно, то…

– Лена, вторую половину коттеджа снял я. По интернету.

Вот теперь она улыбнулась.

– Пойдем? Проводишь меня до метро? Я же с занятий сбежала. Здесь я поступила в мединститут, представляешь?

Я кивнул и встал.

Лена пошла к дверям, а я мимолетно бросил взгляд на ее чашку.

От кофе шел пар.

Наверное, мне стоит быть поосторожнее со словами.

Конец

Январь – апрель 2023

Рассказы

Витя Солнышкин и Иосиф Сталин

Все здесь было именно так, как Витя себе представлял, как помнил по фотографиям и фильмам: обшитые деревом стены, стол, покрытый зеленым сукном, на столе – бронзовая лампа, хрустальная пепельница, черные телефонные аппараты… Витя едва не подумал «старинные телефоны», но тут же мысленно поправился. Не было в них ничего старинного, пока еще не было.

А вот к чему Витя оказался не готов – так это к запаху трубочного табака. Не очень-то и противному, не очень резкому, но настолько устоявшемуся, что сразу понятно – тут курят. Все время курят.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – сказал Витя, волнуясь.

Сталин, изучавший бумаги в тоненькой папке, посмотрел на него, пыхнул трубкой, кивнул.

– Здравствуй, пионер Витя Солнышкин. Хорошая у тебя фамилия, радостная.

– Отец был беспризорником, фамилию свою не помнил, в детдоме придумали, – отбарабанил Витя. Вздохнул и добавил: – Только на самом деле это неправда. Отец фамилию помнит, она дворянская. Потому и не назвался.

– На отца доносишь? – добродушно спросил Сталин.

– Нет, товарищ Сталин, – сказал Витя. – Отец настоящий коммунист, а сын за отца не в ответе. Вы извините, я волнуюсь.

Сталин кивнул. Указал на кожаное кресло перед столом.

– Садись, пионер Солнышкин. Рассказывай, зачем пришел.

Витя сел. Перед ним оказался угол стола, на котором стоял большой поднос – чайник, стаканы в мельхиоровых подстаканниках, несколько вазочек с конфетами и печеньем.

– Ешь, пионер, – добродушно сказал Сталин. – Организм молодой, сладкого хочет.

Сладкого действительно хотелось, и Витя взял конфету. Развернул и сказал – отчаянно, будто прыгая вниз с парашютной вышки в Парке культуры и отдыха имени великого пролетарского писателя Максима Горького:

– На самом деле, товарищ Сталин, организм-то молодой, а я сам – не очень. Я даже немного старше вас, товарищ Сталин. Мне шестьдесят четыре года.

Сказал – и замер. Что сейчас будет? Сразу выведут из кабинета? Врача вызовут?

– В каком году родился, Солнышкин? – спросил Сталин, откинулся в кресле и насмешливо посмотрел на Витю.

– В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем, – сказал Витя. И с горечью добавил: – В год вашей смерти, товарищ Сталин…

– Значит, у вас сейчас две тысячи семнадцатый… – задумчиво произнес Сталин. – Годовщина… Празднуете?

– Не очень, – признался Витя. Сталин вовсе не выглядел удивленным.

– Коммунизм?

– Нет, не построили. Социализма тоже нет. Советский Союз развалился, во всех республиках капитализм. На Украине война.

– Не в Белоруссии? – заинтересовался Сталин. – Точно?

– На Украине.

Сталин кивнул.

– Я должен все объяснить, – быстро заговорил Витя. – Я не знаю, как и почему это произошло… Мне кажется, что у меня был инсульт, я умирал… и вдруг оказался здесь. У вас. В одна тысяча девятьсот сороковом году. В теле пионера Вити Солнышкина. Я атеист, товарищ Сталин! Но наверняка есть тому какие-то причины, какие-то физические законы, не до конца изученные даже в двадцать первом веке.

– То есть это не какая-то машина времени господина Уэллса? – спросил Сталин. – Не научный эксперимент?

– Нет! Случайность! Первые дни я был уверен, что все это бред умирающего сознания, но потом понял – все взаправду!

Витя опустил глаза и вдруг обнаружил, что перед ним лежит целая гора пустых фантиков.

– Ты ешь, ешь конфеты, – добродушно сказал Сталин. – Мне нельзя, врачи не велят, а ты кушай, не стесняйся. Это ты раньше был взрослый, можно даже сказать – пожилой человек… как звали-то?

– Виктор, только фамилия обычная – Петров… – отодвигая опустевшую вазочку, сказал Витя. – Виктор Егорович Петров.

– Был ты пенсионером Виктором Петровым, а стал пионером Витей Солнышкиным. И организм твой – растущий и молодой. Ему конфет хочется. Ешь, еще принесут.

– Не надо, – сказал Витя, краснея. – Пионер должен быть скромным. Так вы мне верите?

– Верю, – сказал Сталин. – Всю ту информацию, которую ты сообщил Поскребышеву, тебе просто неоткуда знать. Даже если бы ты был немецким шпионом. Даже если бы ты был вундеркиндом. А как говорил товарищ Шерлок Холмс?

– Если отбросить все невозможное, то самое невероятное и окажется правдой! – зачарованно сказал Витя.

– Верно.

– Не знал, что вы читали Конан Дойля!

– Нельзя стать коммунистом, не обогатив свой разум всеми достижениями человечества, – отчеканил Сталин. – Как живется-то в новом теле, Виктор Егорович?

– Если честно, то неплохо, – признался Витя. – Я первые дни все время бегал. Иду куда-то – а ноги сами несутся! Бегу и хохочу. Прыгаю. И мир вокруг – такой яркий, такой настоящий! Последние годы я сильно хромал, зрение упало… это все последствия диабета… и вдруг новое, крепкое тело!

Сталин доброжелательно кивнул.

– Еще у меня собака есть, – зачем-то сказал Витя. – Я всегда хотел собаку, с детства, но у меня аллергия. Это такая болезнь, чихаю от собачьей шерсти. Чихал и глаза слезились. Теперь нет. Воспитываю сторожевого пса Мухтара для наших доблестных пограничников!

– А как же Витя Солнышкин? – спросил Сталин. – Настоящий?

Витя опустил глаза.

– Не знаю, товарищ Сталин. Может быть, он на мое место попал? Ну, невесело, конечно, мальчишке в старика превратиться…

Сталин кивнул, понимающе и сочувственно.

– А может, и нет? Я ведь его жизнь тоже помню, мысли какие-то его, мечты, страхи… Может, мое сознание его подавило, растворило в себе? Но я не виноват. Я не хотел! Тогда у нас одно тело на двоих, и жизнь одна, и разум. Я ведь раньше не сильно вас любил, товарищ Сталин. То есть позже. Ну, вы поняли, да? Знаете, начитался всякого… А когда стал Витей Солнышкиным – совершенно по-другому стал относиться!

– Вполне возможно, – согласился Сталин. – Так что ты хочешь мне рассказать, Витя-Виктор?

– Будет война, товарищ Сталин. – Витя понял, что разговор наконец-то пошел о серьезных вещах, сложил на коленки руки, все время тянувшиеся за конфетами, и смело посмотрел Сталину в глаза. – К счастью – еще не сейчас. Не в сороковом.

– А в каком?

– Двадцать второго июня сорок первого года!

Сталин взял со стола синий карандаш и что-то быстро записал на листе бумаги. Витя мельком заметил приклеенную к листу черно-белую фотографию. Свою собственную. Видимо, те три дня, пока Поскребышев решал его судьбу, ушли и на подготовку досье.

– Немцы? – уточнил Сталин.

– Конечно. Иосиф Виссарионович, я понимаю, что чудес не бывает. Нельзя разом перевооружить армию, нельзя из ничего сделать атомную бомбу… я потом про нее тоже расскажу.

– Это ты молодец, что понимаешь, – согласился Сталин.

– Но все-таки информация – это огромная сила. Я был в той, будущей жизни строителем. Прорабом.

– Хорошая работа, – кивнул Сталин. – Нам надо много строить.

– Да, но лучше бы я был инженером, лучше бы физиком! – с горечью сказал Витя. – Эх… сколько знаний я мог бы передать… Но все-таки кое-что я знаю, товарищ Сталин. Во-первых – дата начала войны. Нам надо нанести упреждающий удар по фашистам! Во-вторых – танк Т‑34, автомат Калашникова, «Катюши», Курчатов и Королев. Это очень важно! Курчатов с Королевым не успеют, но после войны тоже все это понадобится. И в‑третьих – надо расстрелять предателей. Тех, кто даст слабину во время войны или после нее. Я написал полный список, он у Александра Николаевича…

Сталин молча достал из папки лист, стал читать, посасывая уже погасшую трубку. Потом спросил:

– Хрущева обязательно?

– В первую очередь! – с жаром сказал Витя. – Хотя нет. В первую очередь – Горбачева. Я понимаю, ему всего девять лет, но он… вы не представляете…

– Подожди, пионер, – строго сказал Сталин. – Если человек предатель – то он заслуживает наказания. Но если ты всего лишь знаешь, что человек может предать? Тем более – ребенок малый! Надо перевоспитывать! Отдадим на воспитание в другую семью, к примеру. Будем приглядывать. Пусть до власти не дорвется, а работает в колхозе, агрономом. Как считаешь? А для безопасности оставим указание органам – не допускать карьерного роста.

– Ну… можно так. – Витя смутился. – Хотя вы же говорили, что есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.

– Я так не говорил, – строго сказал Сталин и снова углубился в изучение списка. – Не верь книжкам, писатели ради красного словца отца народов продадут. Власов… Говоришь, предаст?

– Да!

– А не Жуков? Жуковщина, первая добровольческая армия освобождения народов России под командованием генерала Жукова…

– Жуков – герой! – обиделся Витя.

– Угу… Боря Ельцин… Что-то ты не любишь третьеклассников, пионер Солнышкин. А ведь пионер должен заботиться об октябрятах. Давай я организую особое училище для талантливых детей? Раз таких высот достигли – значит есть в них и сильные стороны. И отправим ребят туда на перевоспитание. И всех остальных по списку твоему… Эх, жаль Антон Семенович не вовремя помер, тут его подход нужен…

– Хорошо, – сказал Витя. – Мне и самому, если честно, не нравилась эта суровая необходимость. Они же все пока советские дети, пионеры и октябрята. Но в целом вы же согласны?

Сталин вздохнул, отложил листки. Выколотил пепел из трубки, сказал:

– Я вижу, ты хороший мальчик, Витя. Наверное, и строитель был замечательный.

Витя смущенно опустил глаза.

– Как ты думаешь, ты один такой? – неожиданно спросил Сталин. – Уникальный? Из будущего в прошлое попавший?

Витя насторожился. Но Сталин явно ждал ответа.

Витя подумал немного и сказал:

– Нет, товарищ Сталин. Этого я утверждать не могу. Раз со мной такое случилось, значит, и с другими… Товарищ Сталин!

От волнения он даже вскочил, схватился за стол. Посмотрел в суровое и любимое лицо вождя.

– Я не первый?

– Нет, Витя. Не первый. Даже не в первом десятке… Да бери ты конфеты, не стесняйся! «Мишка на Севере», новинка фабрики Крупской. Я сам сладкое не могу, здоровье уже не то, а хочется…

Витя сел, машинально взял конфету. Спросил:

– Но если вы уже все знаете, так… так почему же? Нанесите по Гитлеру упреждающий удар!

– Разве Гитлер не погибнет в автокатастрофе в ноябре? – спросил Сталин, нахмурившись. – Его место не займет Гиммлер?

– Нет!

– А два человека утверждают, что войну начал Гиммлер. Еще один – что это был Геббельс. Что же касается упреждающего удара… – Сталин вышел из-за стола и начал расхаживать по кабинету. Витя елозил в кресле, следя за вождем. – Четыре человека умоляют ни в коем случае не наносить первого удара, потому что вслед за успехами советских войск будет создана коалиция США – Великобритания – Германия, которая начнет войну с СССР. Ты говоришь про Курчатова… атомная бомба?

– Да!

– А Вилен Прохоров, военнослужащий Советского Союза Коммунистических Республик из две тысячи четвертого года, умоляет не отвлекаться на ядерные «игрушки» и развивать «Плазмоиды Теслы – Липкина», залог мира и безопасности ССКР! Вот только одна беда – мы так и не нашли молодого талантливого ученого Ивана Липкина, который на самом деле вообще Исайя Либкинд! Нет такого в СССР! Видимо, сгинул в детстве, в гражданке… беспризорником был, как и твой папа Волконский.

Витя вздрогнул, и Сталин это заметил. Пробурчал:

– Да не тронем мы твоего папу… Ты про Калашникова мне написал, так? Автомат? А мне каждый третий велит Шпагина во всем поддерживать. Поскольку «Шпага» прослужила с сорок первого года до девяносто четвертого без малейших изменений, это самый знаменитый в мире автомат, и он изображен на гербах семи государств! Кошкин, говоришь? А про конструктора Игнатова ты слышал? Про его танк ИГ‑4?

Витя замотал головой.

– Каждый приходит с горой бумажек, – расхаживая по кабинету, говорил Сталин. – Каждый говорит – этого наградить, этого расстрелять. Все кровожадные, у меня Берия отказывается с вами работать, представляешь? Впрочем, его понять можно, его тоже требуют расстрелять. И наградить. Половины названных людей вообще нет! Ну, не служит в Красной армии военспец Аркадий Штуцкий! Нет у нас генерала Фоменченко! И разведчика под кодовым именем «Ахтунг», который расстреляет в кинотеатре Гитлера, Геббельса и Фейхтвангера, – тоже нет! И вообще Фейхтвангер – писатель и еврей. А вовсе не третье лицо Третьего Рейха!

– Я не туда попал? – спросил Витя. – В какое-то другое прошлое?

Сталин вздохнул.

– В свое. В то, что надо. Только каждый из вас, попадая в прошлое, меняет мир. Время не определено, мой юный друг. Один гость время сравнивал с деревом, у которого много ветвей… Так не в том беда, что ветви! Беда в том, что и дерево само – живое. Ствол растет, кривится, усыхает…

Сталин замолчал и печально посмотрел на свою левую руку. Вздохнул:

– Где-то строят машину времени, которая переносит человеческое сознание сквозь годы и столетия, где-то происходит катаклизм, где-то люди просто умирают – как ты, и попадают в иное время. Никакой системы. Думаешь, только к товарищу Сталину гости идут? В архивах царских времен такие истории есть – страшно становится. Ты бы знал, Витя, сколько советчиков к Ивану Грозному приходило! И сколько еще придет.

– Иван Грозный уже умер, как к нему придут? – попытался спорить Витя.

– И я умер, – философски ответил Сталин. – В тридцать четвертом, в сорок втором, в пятьдесят третьем, в шестьдесят первом. Смотря кого слушать. Хрущева расстрелять, говоришь? И еще октябренка Мишу Горбачева? Верного ленинца-сталиниста Михаила Горбачева? Генерального секретаря, при котором вся Восточная Европа добровольно вошла в состав ССКР?

– Что же мне делать? – спросил Витя.

– Тебе? – Сталин прищурился. – Учиться. Я тебя отправлю к другим, Витя Солнышкин. Это на Урале, маленький городок. Вас там девяносто четыре человека на данный момент. Чувствую, будет не одна сотня – к войне дело и впрямь идет, все чаще гости приходят… Там и взрослые, и молодежь, и дети. В основном молодые, видно, не хочется вам в старые изношенные тела попадать…

Сталин снова замолчал, поднял сухую, покрытую старческой пигментацией руку, с отвращением на нее посмотрел.

– Будете вспоминать, кто чего знает и умеет. Строитель – так, может, чего полезного посоветуешь. Может, и пригодится что. Учись, сынок. Эта война не для тебя, ну так строить нам все равно много придется… Да возьми ты конфет, не стесняйся! Карманы набей. Приедешь на Урал – угостишь своих.

Витя понял, что встреча со Сталиным завершается. Он встал, помялся, но подавил неловкость и принялся запихивать конфеты в широкие карманы парусиновых брюк.

– Нас одно спасает, Витя, – сказал тем временем Сталин. – Не только ко мне ведь приходят.

– А? – не понял Витя.

– Представляешь, – Сталин хитро улыбнулся, – сидит Адольф в своем кабинете, а у него толпа на приеме. Один говорит – «нападай на СССР». Другой – «на Британию». Кто-то хвалит «Мессершмитт», а кто-то ракеты «Фау». А у Черчилля свои! А Рузвельту тоже советчики в уши жужжат!

– Я понял, – сказал Витя. – Извините за беспокойство, товарищ Сталин. Я пойду?

– Иди, Витя, – сказал Сталин.

Витя, опустив голову, пошел к дверям. Впереди были неведомый уральский городок и товарищи из неопределенного будущего. Но у самой двери товарищ Сталин его окликнул:

– Постой, Витя… Ты, говоришь, из две тысячи семнадцатого?

– Да, товарищ Сталин.

– Кто в две тысячи шестнадцатом чемпионат по футболу выиграл? Не ЦСКА?

– Нет, товарищ Сталин.

– Кони! – досадливо пробормотал Сталин и отвернулся.

Вся эта ложь

Радиопьеса

Стук пальцев по клавиатуре. Бормотание:

– И разве удивительно, что «Преступление и наказание» так усердно вдалбливается в головы русских школьников, с советских времен и до наших дней? Боятся, ох, боятся эти господа праведного топора в руках русской молодежи!

Последний удар по клавишам особенно силен. Слышится смешок. Потом звук откупориваемой бутылки пива. Глоток. Удовлетворенный выдох. И тот же голос напевает на диковатый мотив:

– Праве-е-едного топора-а-а… И сурового пера!

Раздается другой голос, гораздо моложе:

– Что ж вы немецкое пиво пьете, господин Орлов?

– Черт возьми, да как вы сюда…

– Через дверь. Итак, вы, великий русский патриот, немецкое пиво глушите?

– Нашего пива давно уже не осталось. Все русские заводы скуплены иностранцами. Полагаю, у вас в руке «Барак»?

– Что вы, обычный «Макаров». Дописали?

– Да.

– Это ваша последняя статья.

– Угрожаете?

– Нет. То есть да. Я пришел вас убить. И я это сделаю.

– Раз уж вы начали разговор, а не выстрелили мне в спину, то, вероятно, хотите мне что-то сказать. К примеру – причину, по которой лишите меня жизни. Это было бы… вежливо.

– Да, конечно. Я хотел бы все объяснить. Я не наемный убийца. Не сотрудник какой-либо секретной службы.

Смех.

– Я обычный московский студент. Меня зовут Ростислав Петров.

– И чем же я вас обидел, сударь Петров?

– Вы талантливый пропагандист. И вы русский националист. Если вы будете продолжать писать свои статьи, это приведет Россию к катастрофе. Начнется все с молодежных выступлений. Они перерастут в кровавые погромы. Власть бросит против бунтовщиков войска. Погибнут тысячи, а возможно, и миллионы. Это спровоцирует рост национализма во всем мире и вся планета…

– Кхм. Вы так уверенно говорите…

– Вы читали роман Стивена Кинга «Мертвая зона»?

– Какая еще… да, припоминаю. Читал.

– Герой романа мог предвидеть грядущее, коснувшись человека. Так он опознал будущего кровавого диктатора и обезвредил его. У меня другая особенность. Я предвижу будущее, читая тексты.

Звук, который издает человек, поперхнувшись пивом. Кашель. Наступает тишина.

– Считаете меня психом? Я не псих. Мне очень тяжело, что на мою долю выпала такая… миссия. Ведь скорее всего меня поймают и осудят за убийство. И я никому не смогу доказать, что спасал миллионы жизней!

– Понятно. Понятно… Скажите, а насколько далеко вы предвидите будущее?

– На несколько лет. Собственно говоря, я знаю только про мятеж, войска на улицах… чем все закончится – не представляю. Но давайте закончим эту тягостную…

– Постойте! Посмотрите на меня внимательно. Вот я сижу перед вами. Живой человек. Пью пиво. Улыбаюсь и разговариваю. Я похож на безумца, который хочет утопить свою страну в крови?

– Нет. К сожалению, нет. Мне было бы проще, но я все равно…

– Погодите! Я должен вам кое-что сообщить. Я не умею предвидеть будущее, но я пишу свои статьи не просто так.

– Да?

– Да! Существует небольшая, хорошо законспирированная организация, занимающаяся построением будущего.

– Масоны?

– Ну зачем же сразу масоны! Ученые! Ведь вы – человек глубоко демократических убеждений, верно?

– Да. Я считаю, что в современном обществе национальности уже отжили свое, речь может идти…

– Хорошо-хорошо. Не спорю. Так вот, беды России проистекают из того, что изоляционистские, националистические убеждения не являются в ней четко локализованными, а как бы рассеяны среди населения! Если произойдет тот самый бунт, который вы предвидите, то общество осознает себя и ужаснется происходящему. Да, погибнут сотни и тысячи людей! Да! Но в итоге Россия прочно станет на путь демократического развития.

– И вы…

– Я и мои товарищи сознательно идем на жертвы, чтобы Россия прильнула, наконец-то, к исстрадавшемуся лону мировой цивилизации.

– Вы можете это как-то доказать? Вдруг все это ложь…

– Легко. Но учтите, молодой человек, вам придется хранить тайну всю свою жизнь. А если что… у нас длинные руки.

– Я буду хранить тайну.

– Тогда слушайте. Я наберу номер и включу спикерфон.

Попискивают кнопки телефона. Раздаются гудки. Потом – глуховатый голос из спикерфона:

– Алло?

– Николай?

– Да. Закончил статью?

– Закончил. Сегодня же выложу в сеть. Николай… скажи… у тебя нет сомнений в том, что именно мы делаем?

– Орлов, ты сам на себя не похож. Сколько раз мы об этом уже говорили? Сколько расчетов сделали? Сколько графиков вычертили? Только после нового бунта, новой кровавой купели Россия сумеет избавиться от национализма и построить достойное гуманистическое общество! Немцам для этого потребовалось две войны. А нам – требуются две революции… Оставь сомнения, Орлов! Ты же кандидат наук! Ты ради победы демократии пожертвовал научной работой!

– Хорошо, Коля. Это была минутная слабость.

Короткие гудки. Потом спикерфон отключают.

– Все слышали, студент?

– Да…

– Ох, и могли же вы натворить глупостей со своим пистолетом! Дурак! Сопляк! Мы готовим спасение нашей несчастной страны! Бережно, с учетом всех факторов! А вы… и к чему была эта нелепая ложь про особый дар?

– Это не ложь. Я в другом соврал.

– В чем же?

– В том, что я – демократ… Что, жидовская морда, вздрогнул? Я русский патриот! Член седьмой боевой ячейки пятой краснопресненской бригады тайной организации «Перун и Велес»! У меня только русичи в роду, никаких инородцев не влезло! А что горбоносый – так это результат пластической операции! Давно мы за тобой следили, с-с-сука… Давно. Чуяли, что дело нечисто. Русский патриот Орлов! Ха! С каким удовольствием я тебя порешу, геккон…

– Хамелеон, господин студент, если уж вы изволили язвить.

– Все равно порешу. Вот из этого честного русского пистолета! Встань, гад! Руки за голову! Убивать тебя буду!

– Неужели Иван Могилев санкционировал вам эту акцию, юноша? Какой у вас допуск?

– Третьей степени… Откуда про Ивана знаешь? Говори, враг!

– Откуда знаю? Друзья мы с ним. Друзья и единомышленники. Ты что, и впрямь поверил в этот бредовый телефонный разговор? Мне отвечал специально обученный человек. Как раз для случаев, когда враги России пытаются уничтожить настоящего патриота, и существует этот номер! Можно позвонить и ввести врагов в заблуждение.

– Не может быть… Вы меня опять обманываете!

– Я тоже из «Перуна и Велеса», мальчик. Только куда старше тебя по рангу.

– Тогда… тогда скажите пароль на сегодня!

– Икра заморская, баклажанная!

Некоторое время царит тишина.

– Чему улыбаетесь, студент?

– Тому, как просто все оказалось. Сидите, сидите! Вам пора привыкать сидеть. Я из той самой организации, которую вы так ненавидите. Из тех, кто, говоря вашими словами, «служит кровавому режиму». Этой ночью вас, психопатов, будут брать по всей стране. Нам не хватало только сегодняшнего пароля. Спасибо огромное за содействие, господин Орлов! Я так и полагал, что при вашей бурной фантазии вы включитесь в мою игру.

– Какое безумие…

– О чем вы?

– Я двадцать раз писал руководству – надо подождать! Надо брать всех тепленькими, в момент подготовки восстания. С оружием в руках. А сейчас что? Похватаете – и через месяц всех отпустите! Идиоты!

– Вы хотите сказать, что…

– Я подполковник госбезопасности.

– Не верю.

– Подлинное удостоверение отличите?

– Да уж сумею как-нибудь!

– Глядите…

– Руки от стола! Руки! Сам достану…

Звук выдвигаемого ящика. Пауза.

– Ну, молодой человек? Убедились? А теперь опустите пистолет и дайте мне позвонить в наше управление…

– В наше? Мое управление называется «Центральное разведывательное».

– Что?

– Вот именно. Мы предполагали, что русская госбезопасность прочно слилась с националистическими и реваншистскими элементами. Но что процесс настолько далеко зашел…

– Но я же объяснил! Русское подполье будет ликвидировано!

– А вот этого как раз нам не надо. Нам нужен русский бунт. Бессмысленный и беспощадный. И когда миротворческие войска войдут в Россию, нас будут встречать как избавителей! Так что пусть ваша акция пройдет неудачно… пусть экстремисты вновь наберут силу и устроят бунт.

– Нет, так дело не пойдет… У нас другие планы на эту страну.

– У кого это – у вас?

– У хранителей древних знаний. У тех, кто обитает в Шамбале.

Смех Ростислава. Потом его сочувственный голос:

– Вам плохо, господин Орлов?

– С чего бы? Тысячи лет мы ведем человечество из дикости к процветанию. И сейчас, в эпоху Водолея, наступило время России. Она станет великой империей. Центром притяжения всех стран мира. И для этого нам нужен великий русский народ и Великая Россия.

– Вы бредите. Но если бы вы говорили серьезно, я бы вас немедленно застрелил.

– Попробуйте. Я вполне серьезен.

– Что ж, господин Орлов. Все равно все кончилось бы этим…

Звук выстрела. Тишина. Голос Ростислава:

– Факин шит… Бронежилет?

– Попробуйте в лицо.

Еще один выстрел.

– Итак, вы убедились. Я – один из носителей древнего знания. Мы откроемся людям лишь через сотню лет, пока мы скрыты от их глаз. Судьба Атлантиды многому нас научила. А теперь, господин из Лэнгли, я попрошу вас закрыть глаза и уснуть. Сегодня вы доложите своему начальству, что… Почему вы не спите?

– Придется вам кое-что объяснить. Я из управления безопасности… но не американского, да и не из вашего. Я из управления безопасности времени. Родился я в самом конце тридцать второго века…

Слышен смех, перерастающий в кашель. Потом – голос Орлова:

– Это что-то новенькое…

– Да уж, не старенькое… Мы следим за ходом человеческой истории. Предотвращаем попытки поклонников Гитлера вручить Третьему рейху ядерную бомбу, фанатам Наполеона не даем вооружить его войска пулеметами, почитателям Абу Дуабу не позволяем принести ему вакцину… впрочем, про Дуабу вам знать не стоит. Сейчас я предотвращаю попытку воссоздания Российской Империи, которую кто-то инспирировал в начале двадцать первого века. Если это произойдет – история человечества двинется другим путем. Гораздо более тяжелым и кровавым… мы все просчитали. Так что, простите, но вашу деятельность и впрямь придется пресечь. Но вы не беспокойтесь.

Я не причиню вам вреда, будь вы хоть настоящий подполковник, хоть вождь русских националистов. С помощью этого приборчика… да, понимаю, он крайне странно выглядит… я переориентирую ваши интересы на что-нибудь более полезное для общества. Хотите рисовать картины? Сочинять музыку? Писать фантастику?

– Вы полагаете, я вам поверю?

– Конечно. Вы же умный человек. Вы понимаете, что прибор, наполовину состоящий из радужных силовых полей, в двадцать первом веке создать невозможно.

– Ну да. Это технология двадцать третьего.

Тишина.

– Откуда вам это известно?

– Потому что я из патруля реальности. Я – уроженец тридцать третьего века. И моя задача – чтобы восторжествовала именно моя версия истории. Та, в которой нации будут обособлены, где будут существовать империи… где жить станет куда труднее, чем в вашем сахарном сиропе… Да, я знаю про вашу ветвь реальности. Тупиковую ветвь!

– Почему это тупиковую? Звездное содружество Земли и Антареса живет счастливо!

Голос Орлова крепнет:

– Да потому тупиковую, что в начале тридцать третьего века на Землю нападут враги – цивилизация Гекко! Антарес будет выжжен протонными бомбами! Голубые равнины Спики‑3 покраснеют от человеческой крови! Земля на долгие годы станет охотничьим заповедников омерзительных бородавчатых ящериц! А знаете почему? Да потому, что только Россия, с ее непрерывной междоусобицей, со своими исканиями, со своим разгильдяйством и шапкозакидательством способна была противостоять инопланетной агрессии! А растерзанная, растворенная в мировом, тьфу на него, сообществе, Россия своей великой исторической миссии исполнить не сможет! Так что не тычьте в меня программатором, молодой человек. У меня к нему все равно иммунитет…

Раздается странный свистящий звук.

– Убедились? Так-то. У вас есть два выбора. Либо вы убираетесь назад, в свою реальность. И исчезаете вместе с ней. Либо переходите на работу в патруль реальности. В исключительных случаях мы берем сотрудников из тупиковых ветвей развития.

– Я выберу третий путь.

– И какой же?

– Я вас уничтожу. Потом вернусь в свой тридцать второй век. Отрапортую, что задание выполнено. И буду ждать, пока мои сестры не сотрут с лица космоса жалкую человеческую расу!

Слышится хруст – будто рвется что-то мягкое, живое. Потом шелест чешуек. Клацанье зубов. Голос Орлова:

– Ну ты и урод, приятель… Геккошка!

Голос студента почти не изменился, только обрел свистящие нотки:

– И не пытайс-с-ся ос-с-скорбить меня, ж-ж-жалкий человечек… Вам не удастся противос-с-стоять нам! Я – с-с-скользз-зящая во времени! С-с-суперагент!

– Вовсе не собираюсь кого-либо оскорблять. Гекко – лучшие друзья людей.

Слышен нечеловеческий хохот.

– А люди – лучш-ш-шая еда гекко!

– Да, так было. Но когда в моей реальности люди дали гекко отпор, вы призадумались. Долгие годы мы шли к миру… и это помогло нам дать отпор пришельцам из галактики М‑61.

– Когда это было?

– В тридцать четвертом веке. И не пытайся сделать вид, что не знаешь про это! Путешествовать во времени одинаково легко как в прошлое, так и в будущее.

– А про из-з-збиение яиц ты помнишь? В тридцать шес-с-стом веке?

– Это была трагическая ошибка! В тридцать восьмом гекко и люди снова помирились.

– Ха! Ненадолго!

– Слушай, гекко. Мы в патовой ситуации. Давай выберем одну из линий реальности, которая нас обоих устраивает, и попытаемся ее…

– Я тебя с-с-съем!

Слышен грохот. Звуки ударов. Взвизги и уханье неведомых устройств. Временами прорывается свистящий голос Ростислава: «З-з-забавное ус-с-стройс-с-ство…» и уверенный баритон Орлова: «А плазмы горя-ченькой не хочешь?»

Наконец звуки приобретают характер более-менее ритмичного мордобоя. Удары становятся все реже, потом стихают. Ростислав, уже без шипения произносит:

– Предлагаю передохнуть.

– Поддерживаю.

Противники тяжело дышат. Голос Орлова:

– Ты мне хвост совсем сломал.

– Откуда я знал, что ты тоже гекко?

– Я не гекко. Просто в пятидесятом веке уже нет разницы в формах биологического тела… Так мы далеко не уйдем. Предлагаю кинуть монетку и решить, кто из нас победил. Пусть все решит случай.

– Удача, вы хотите сказать? Давайте. И… предлагаю вернуться к исходным формам.

– Согласен… о, дьявол! Петька?

– Василий Иванович? Живой!

Кто-то из противников всхлипывает. Потом произносит:

– Ведь друзьями были… на одной стороне сражались… а?

– Предлагаю не заходить так далеко. Давай вернемся к исходным формам на момент начала нашего разговора. Я – студент Ростислав, демократических убеждений, обладающий даром предвидения…

– Хорошо, хорошо… А я – комдив Ча… тьфу. Я политик Орлов, борец за великорусскую идею.

– Будем бросать монетку? У меня есть евро…

– Нет уж! Вот, наш русский рубль.

– Хорошо.

– Я – орел, что логично. Если выпадет орел – я победил.

– Допустим. Ты орел, а я решка.

Щелчок пальцев и звук монетки, которая катится звеня и подпрыгивая. Торжествующий голос Орлова:

– Орел! Удача на моей стороне!

– Хорошо… Это чудовищная ошибка мироздания, но… Хорошо. Прощай, Орлов!

– Прощай, Пе… тьфу, Ростислав!

Снова начинают стучать клавиши ноутбука. Звук удаляется, а мы слышим, как стучат башмаки по лестнице. Потом открывается дверь подъезда, становятся слышны звуки улицы. Щелкает зажигалка. Ростислав выдыхает дым, задумчиво произносит:

– Все-таки он дурак. «Удача на моей стороне…» Ха-ха! Только идиот добивается того, что ему действительно нужно. Умный требует обратного, чем убеждает противника в его заблуждениях… Не знаю, кто ты такой, мой вечный враг… но ты нужен мне. Нужен всему человечеству. Если не будет противостояния, не будет борьбы, не будет ненависти – то исчезнет и движение вперед, и воля к победе, и любовь… Ты будешь делать то, что мне нужно, вечный провокатор и подстрекатель… от рождения человечества и до смерти его – ты будешь делать то, что я захочу…

Шаги Ростислава затихают. Зато все громче и громче слышен звук удара по клавишам. Потом слышно, как открывается новая бутылка пива. Глоток. И тихий голос Орлова:

– Дурачок… Молодой дурачок… Как все для тебя просто – есть вечный враг, который будет подстрекать и стравливать, и есть ты – благородный борец, хитрый кукловод, дергающий марионетку за ниточки… Эх, молодость… Как молод ты был тогда, молод и глуп…

Булькает пиво. Орлов печально заканчивает:

– Как я был молод и глуп.

Такая работа

…Парень ты неплохой, только слишком вежливый. Смеешься? А как же иначе, со стариками-то? Ну да, ну да… Хорошо тебя воспитали, это я всерьез говорю. Жаль, не задержишься ты на этой работе, пенсию разносить – не для молодого парня. Это для нас, бабок, ну или для девчонок, что приехали большой город покорять – а он уже весь покорен, только и осталось, что на почту идти работать. Почту-то у нас не любят. Очереди, все стоят, гаджеты копеечные из Китая получают, опять же – рукавички, как всегда, почтальоны из посылки сперли… Смеешься. Значит, знаешь анекдот-то. А я рассказать хотела. Давай посидим минутку-другую, я тебе твою ошибку разъясню. Все ж таки тебе до армии тут работать, а парень ты неплохой, дело хочешь честно делать.

Нет, тебе я и не предлагаю. Молодежь нынче пошла… не курят, не пьют… А я подымлю. Ты на меня посмотри – такая бабка, как я, должна курить. Лучше папиросы, но я терпеть их не могу. Еще с войны. Да не пучь ты глаза, не с той войны! Думаешь, у нас, кроме Великой Отечественной, войн было мало?

Так вот, почему я тебя слишком вежливым назвала. Хочешь знать? Алексей Палыч хотел поскандалить. И когда он тебе начал выговаривать, что купюры все больно новые, видать – фальшивые, он это не от маразма. Поговорить ему хотелось. Поругаться немножко. Не со зла. От одиночества. А ты сразу извиняться, предлагать деньги поменять… Не этого он хотел. Знает он, что деньги правильные. Он на Гознаке работал. Поваром в столовой. Но все равно фальшивую купюру на раз отличит. Надо было с ним немножко поспорить. Поругаться. Не так, как я стала, ты все-таки молодой, незнакомый. Вежливо. А потом уже дать ему другие купюры. Понял?

Пенсию людям разносить – это тебе не газеты в ящик сувать. Ты для этих стариков да инвалидов – собеседник. Редкий гость. Порой единственное лицо, что они за день видят. Почему они на карточку не хотят пенсию получать? Да потому, что ты пришел – день интересный стал. Если еще парой слов перекинешься, пошутишь, о здоровье спросишь… Дети? А что дети. Дети взрослые. Внуки взрослые. Правнукам неинтересно с ними. Хорошо, если бабка может еще пирожков напечь, на пирожки и правнуки зайдут иногда… а так все планшет да интернет…

Участок у меня большой, а стариков-то немного. Молодой участок. Вот в центре – там к вечеру ноги не держат, еще и дома бывают без лифтов. А здесь все молодежь больше, лет по сорок… смейся, смейся. Это в семнадцать лет всем смешным кажется. Мы уже почти все с тобой прошли, все я тебе показала, одно только дело осталось, но тут надо духу набраться. Уж извини. Бабка снова покурит. Бабка старая, ей никто не указ. Вон там, кстати, я живу. В том доме, высоком. Второй подъезд, пятый этаж, квартира сорок шесть. Лифтов целых два. Через месяц туда мне пенсию принесешь. Ты, кстати, с чем пирожки любишь? «Со всем» – не считается. Ладно, запомню, если склероз не одолеет. К обеду мне пенсию приноси, чаю попьешь с пирожками… Ты спрашивай, я ведь вижу, хочешь спросить что-то. Не стесняйся. Ты теперь почтальон, а у нас свое тайное братство, я тебя еще знакам секретным научу… Ой, ты бы сейчас себя видел! Шучу я, шучу. Нервничаю, потому и шучу. Ну, спрашивай.

Почему так девочка смотрела… Маленькая, вот и смотрит. Мы же не пенсию принесли. Мама ей не говорит «алименты», мама говорит «денежки от папы». Она прошлый год спрашивала: «А папа сам не придет?» Теперь перестала. Но выходит и смотрит. Вот почему мама ее не хочет на карточку денежки, почему приносить просит, не знаю. Может, для того, чтобы девочка выходила и смотрела. Вот так вот…

Последняя? Да, последняя пенсия осталась. Это Екатерины Герасимовны. Она учительницей была, долго на пенсию не уходила, потом ушли. Ну, как ушли, так почти сразу… и года не прошло. Забывать все стала, по утрам выходила – и в школу… ее иногда назад отводили, а иногда у забора стояла до вечера. Екатерина Герасимовна вчера умерла.

Ну и что? Умерла, да. Информация неофициальная, надо понимать. Поэтому пенсия выписана, надо идти. Вот этот дом. Восьмой этаж. Пойдем потихоньку.

Да, точно. Вчера вечером скорая приезжала.

Нет, надо идти. Сам поймешь, надо. Это недолго.

Звони, так положено. Никого там нет. Родственники с утра были, рылись в пожитках, вдруг что ценное у бабки. Ну, это правильно, нечего так кривиться. Ей уже не нужно. А им жить. И хоронить. Она скромно жила, может, что и отложила на похороны.

Еще раз звони. Положено.

Ну вот, никого. Убедились. А теперь пешком, хорошо, что на восьмом жила, а дом девятиэтажный, у меня вот хуже – этаж пятый, дом в восемнадцать этажей… Нет! Вверх, вверх идем. Да, уверена. Почти. Идем. Нет, нам не к соседям, нам на крышу.

Ну конечно, замок! Сейчас везде замки. Может, и правильно, а то ребятишки любят по крышам лазать. Видишь – открыт. Нет тут ничего странного. Если б, не дай бог, в подвал… тоже открыто было бы.

Давай, лезь первым. Нечего тебе старухе под юбки заглядывать. Лезь, не оглядывайся. Нам недолго. Ох, как колени-то болят от этих лестниц, зачем я, дура старая… Не стой ты столбом. Подвинься.

Ну что ты стоишь-то, рот разинул? Да, это машина. Да, старая. Как я. «Москвич» четырехсотый. «Почта СССР». Раритет? Нет, просто рухлядь. Как я. Почему водителя нет? А ты часто на крышах машины с водителем видишь? То, что он в воздухе висит, крыши не касается, – тебя не смущает?

Ничего. Ничего-ничего. Ты ведь даже не упал и не убежал. Так, зашатался малость. Нечего извиняться. Нам туда. Нам съездить надо. Пенсию отвезти. Ты понимаешь, там, конечно, деньги им не нужны. Только старики – они не сразу это понимают. Видать, нельзя им сразу в разум прийти или в то, что там у них заместо разума… Нервничают они, пугаются. Пенсию ждут. Этот день-то все они ждут, все помнят. Я потому с тобой и вышла, ты для нее человек незнакомый… Не бойся. Мы быстро съездим и вернемся.

Нет. Ничего ты не запомнишь. Вот как будем садиться в машину и как выходить – это останется. И все. А деньги – они никуда не денутся, их обратно сдадим, как положено. Их родные и близкие потом заберут. Нет. Ничегошеньки в памяти не останется. Только ходить будешь так… странно. И улыбаться весь день. Потом пройдет. Ты не жалей, что не запомнишь. Иначе бы запомнил, и как в подвал спускаться… а этого не надо, поверь, не надо.

Садись. Ты парень хороший, привыкнешь. А вот я на пятом живу, а дом в восемнадцать этажей, ты уж извини.

Ну, поехали…

Человек, который разговаривал с ангелами

– Он иудей? – с живейшим любопытством спросил профессор.

– Чего? – я запнулся на полуслове.

– Ну… – профессор слегка смутился, как это часто случается с русскими интеллигентами, вынужденными говорить на еврейскую тему. – Я имею в виду не столько национальную принадлежность, как вероисповедание… Впрочем, национальность тоже многое значит. – Он быстро уточнил: – В культурологическом плане, поймите меня правильно!

Я задумался. Диму Кабайлова я знал давно и вроде как хорошо.

– Да нет, – сказал я довольно уверенно. – В плане национальности он русский. То есть всего намешано, и концов уже не найти. А в плане вероисповедания он… никак.

– Это как? – Петр Семенович удивленно посмотрел на меня.

– Это так, что он однажды летом попытался зайти в церковь в шортах, а на него какая-то бабка накричала. Димка в ответ заорал, что Христос тоже ходил без штанов, и на православную церковь обиделся. Ислам ему не нравится многими ограничениями. Католический храм далеко, ездить лениво. Буддизм какой-то уж больно недеятельный. Протестантство – фарисейское. В общем, он воинствующий агностик. Или бездеятельный атеист.

– Хм, – профессор почесал переносицу. – Интересно. А как он в плане образования? Начитанности?

– Тут все в порядке, – заверил я. – Высшее техническое, по специальности не работал, поскольку ушел в книжный бизнес. Без чтения и дня не проживет. Даже в туалет без книжки не ходит. Так что он знает, кто такой Яхве, не сомневайтесь…

– Давайте еще раз по порядку, – вздохнул профессор. – Вы с товарищем…

– Были на конференции в Киеве, – сказал я. – После рабочего дня, сами понимаете, расслаблялись в компании. Горилка всякая… медовая с перцем, на березовых бруньках, на ольховых сережках, на тополином пухе… Неумеренно употребили, если честно. Я лег спать часа в три, а товарищ вообще под утро. Номер у нас был двухместный. Ну так вот, я когда проснулся – Дмитрий еще спал. Ну, не совсем спал, а в просоночном состоянии был, когда сознание вроде уже возвращается. И вот я слышу – он говорит что-то. Бормочет, и складно так. Только это не русский язык, не английский… вообще не понять какой. Протяжный такой, горловой… Я слушал-слушал, потом не выдержал и окликнул его громко: «Дима, это что за язык?». Он замолчал, а потом отвечает: «Это язык, на котором Яхве разговаривал с ангелами». Потом всхрапнул – и снова давай бормотать. Я еще подумал, что у некоторых с похмелья прорезается офигительное чувство юмора. Пошел мыться, бриться… уже днем спросил: а почему именно Яхве? Меня это тоже больше всего удивило. Димка глаза таращит. Оказалось – ничего не помнит. И вообще не поверил, решил, что я все выдумал. Вечером у нас был банкет по случаю завершения конференции…

– И вы снова неумеренно употребили, – глаза Петра Семеновича блеснули, и я подумал, что старичок-профессор не такой уж и сухарь, как мне вначале показалось.

– Употребили, – признал я. – Я снова раньше спать ушел, а товарищ куролесил. И поутру я просыпаюсь – все то же самое. Говорит на не известном мне языке. Ну, решил, я тебе сейчас покажу, кто выдумывает… Схватил мобильник, включил диктофон, подошел к кровати. Ну и записал все, что он набормотал. Семь минут набралось.

– Семь минут? Это неплохо, – профессор оживился. – Вы меня и впрямь заинтересовали, Андрей. Давайте свой телефон!

– Я скопировал на флешку, – сказал я. – МР3 сумеете проиграть?

Петр Семенович лишь улыбнулся, забирая у меня брелок. Воткнул флешку в порт, повозил мышкой по столу, запуская звуковой файл. Я сидел через стол и экрана не видел, но на флешке была одна-единственная запись: YHWH. mp3.

– Хм, – профессор посмотрел на меня. – Приятно встретить образованного человека.

– Я посмотрел правописание в энциклопедии, – скромно ответил я. – Все равно вы меня приятно удивляете.

– А вы меня, – я кивнул на мощный ноутбук.

– Куда нынче без техники? – вздохнул профессор. – Ну-ка… давайте послушаем утренний спич вашего друга…

Он щелкнул клавишей на мышке – и из колонок ноутбука послышался голос Димки.

Я несколько раз уже пытался записать его речь на бумаге. Прокручивал запись фрагментами по несколько секунд, вслушивался, запоминал, записывал… И понимал, что это бесполезно. Ну никак не соотносился грубый, косноязычный «ганхион» с тем словом, которое на самом деле произносил Кабайлов. Чуть другие звуки: «г» смягченное, как в украинском, «а» выстреливает как у первоклассника, выучившего азбуку, «н» с прищелкиванием, чуть похоже на «м», но никак не «м» – может быть, это «к»? Нет, все-таки «н»… В общем – на бумагу не переносится.

И так – каждое слово.

Профессор слушал с доброжелательной улыбкой, кивая головой и легонько постукивая кончиками пальцев по столу. Мне даже захотелось приподняться и посмотреть – не вытерся ли в этих местах лак.

Но было неловко.

Профессор вдруг посерьезнел и по-птичьи склонил голову. Поморщился. Отмотал запись назад. Прослушал фрагмент повторно.

И дальше слушал с нарастающим интересом.

Я ждал, потупив взгляд.

Профессор опять остановил запись и повторно прослушал какой-то фрагмент. Хмыкнул. Встал, побродил у книжных шкафов, выудил какой-то потрепанный толстый том, полистал. Некоторое время читал, задумчиво перелистывая страницы. Разочарованно покачал головой, поставил книгу на место – и вернулся дослушивать запись.

Мне было очень интересно, что он там читал, но опять же – слишком живо интересоваться было неловко.

Когда запись кончилась, профессор сделал именно то, чего я от него ожидал – запустил ее задом наперед. Получившуюся белиберду он вытерпел секунд двадцать, после чего выключил запись и некоторое время сидел, с любопытством разглядывая меня.

А потом сказал:

– Вот только не притворяйтесь простачком, молодой человек. Почему вы пришли именно ко мне?

– Вы лингвист, работающий при институте перевода Библии, – пояснил я как можно более наивно. – Раз уж речь идет о Яхве, то сам Бог велел идти в институт перевода Библии…

– Угу-угу. Велел. На том самом языке, на котором разговаривал с ангелами… – профессор усмехнулся. – Еще почему?

– Ну, потому что вы занимались случаями глоссолалии, «говорения языками», которые расследовал патриархат. – Я поднял на него глаза. – Я не притворяюсь, Петр Семенович. Мы с Димой две недели сами разбирались. Просто я знаю, как это неприятно, когда профаны чего-то профессионалу объясняют. Вот и не хотел… высказываться раньше времени.

– Кем вы работаете, Андрюша?

– Я астрофизик.

– Ну надо же! – восхитился профессор. – Я полагал, у нас в стране все астрофизики давно убежали в коммерцию. Или умерли от голода.

– Устаревшие сведения. На иностранных грантах кое-как перебивались, потом стали лохам звезды впаривать… простите, я хотел сказать: предлагать обеспеченным клиентам наименование в их честь звезд различной величины, с внесением названия в международный звездный каталог.

Профессор тихонько засмеялся:

– Ну да, слыхал… Итак, Андрюша, и в чем вы с другом разобрались?

– Мы не разобрались. Мы решили, что это и впрямь язык. На глоссолалию не похоже. Сравнивали с арамейским, с ивритом… ничего не поняли. Потому и пришли к вам.

– Это не арамейский, – профессор поморщился. – Да и с чего вы взяли, что он был бы «языком Яхве»? И не иврит это. И не санскрит, если уж на то пошло. Но вы правы в главном – это язык.

– Точно? – обрадовался я.

– Или крайне удачная имитация, – Петр Семенович нахмурился. – Признаться, если бы вас не рекомендовал мой собственный сын, я бы счел происходящее розыгрышем…

Я вздохнул.

– Что такое говорение на языках, оно же – глоссолалия? – профессор заговорил лекторским тоном, непроизвольно повысив голос, будто Левитан из анекдота, зашедший в магазин купить «…две бутылочки СОВЕТСКОГО ШАМПАНСКОГО». – Согласно Библии – это дар Святого Духа, который снизошел на апостолов и позволил им говорить на всех языках мира… а возможно, что на каком-то одном, общем языке, который тем не менее понимали все народы. В сектах харизматиков, в первую очередь – пятидесятников, глоссолалией называют молитву или песнопение, которые совершаются на неизвестном языке. Харизматики считают этот язык ангельским, идущим от Бога. Некоторые считают, что это тот самый язык, на котором говорили люди до вавилонского смешения языков. Некоторые, – профессор улыбнулся, – что это тот язык, на котором Бог разговаривает с ангелами. Ну а если вы атеист, то можете смело предположить, что глоссолалия – всего лишь расстройство речи, вызванное состоянием молитвенного экстаза, иногда бессознательное, а иногда и практикуемое осознанно. Это вам известно, я полагаю.

– В общих чертах… не так систематизировано, – я закивал, всем своим видом демонстрируя живейший интерес.

– Идем дальше, на что похожа глоссолалия, – профессор вдруг нахмурился и протараторил: – Амина, супитер, амана, регедигида, треги, регедигида, регедигида, супитер, супитер, арамо, сопо, ропота, карифа!

– Ух ты! – сказал я. Фрагмент был из самых классических, но мне хотелось порадовать профессора.

– Так бормочут русские харизматики, – профессор кивнул. – А вот так – американские: гиппо, геросто, непарос, борастин, форман, о фастос, соургор, боринос, эпонгос, ментаи, о дерипан, аристо, экрампос…

– Отличается, – заметил я.

– Разумеется! Глоссолалия – это нечто наподобие детского лепета, когда ребенок пробует на язык всевозможные звуки, фонемы языка. Точнее – языков. Родившийся младенец имеет в сознании определенную матрицу, схему того, как научиться разговаривать. Причем в схеме этой существуют все языки мира, даже самые экзотические. Перенеси русского младенца к бушменам, и он заговорит на каком-нибудь из койсанских языков. Перенеси в Кению – залопочет на суахили. И наоборот, разумеется. И в тот же срок, что и другие дети. Рождаясь, мы храним в себе зерна всех языков мира – и лишь от того, где мы живем, зависит, какое зерно даст росток, а какое сгниет!

Профессор энергично рубанул воздух ладонью, будто радуясь уничтожению лишних зерен. Я торопливо спросил:

– Так значит, глоссолалия – детский лепет?

– Ну, очень упрощенно, – поморщился профессор. – Скорее, это отдельные фонемы родной речи, которые не имеют нормальной языковой структуры, не подчиняются общим лингвистическим законам. Глоссолалия немца, русского, американца будет слегка схожа, но схожа именно общей бессмысленностью, хаотичностью. Однако по фонемам можно будет достаточно убедительно вычислить национальность говорившего! Кстати, забавно, но глоссолалия русских частенько похожа на немецкую речь. Почему? «Говорящий на языках» человек явно или неявно пытается сделать свой лепет не похожим на родной говор. А немецкий язык по своей структуре полярен русскому. Не зря же именно жителей Германии в России назвали «немцами», немыми. Не англичан, голландцев или французов, которых тоже было немало! Именно немцев…

Он замолчал и поморщился, явно потеряв нить разговора.

– Глоссолалия – это неструктурированная речь, состоящая из фонем родного языка, но которую говорящий пытается сделать как можно более чужой, иностранной, – сказал я. – Так?

– Так. А что мы имеем в случае вашего друга? Я был убежден, если честно, что услышу типичную глоссолалию, пусть даже и нерелигиозного генеза. Но… – он замолчал.

– Но?.. – с надеждой спросил я.

– Я не улавливаю никаких фонем русского языка, – сказал Петр Семенович. – Ни малейших. Русский для вашего друга родной?

– Конечно.

– А какие еще он языки знает?

– Английский на туристическом уровне. Ну, читать-то он на нем может с трудом, а вот за рубежом объясниться сумеет… в магазине там или в баре…

Профессор хмыкнул. Повторил:

– Русских фонем нет. Английских тоже. Ни на один известный мне язык не похоже, но… Но это язык. Или очень хорошая его имитация.

– Некоторые слова повторяются, правда? – спросил я.

– Дело даже не в этом. Повторяются некоторые лексические структуры. А это подделать сложнее… по сути – надо придумать новый язык.

Я кивнул.

– Приходите ко мне… – профессор задумался, – завтра вечером. Хорошо? И непременно с этим вашим другом!

– Обязательно, – ответил я и поднялся с кресла.

Уже в дверях профессор спросил меня:

– Скажите, Андрюша… А часто с тех пор ваш товарищ говорит на этом языке?

Все-таки он застал меня врасплох, и под его насмешливым взглядом я не решился солгать:

– Да хоть каждый день. Попросишь – он и говорит. Чего говорит – не понимает, но говорит.

– Записывали? – спросил профессор с понимающей улыбкой. Я вздохнул и достал из кармана вторую флешку.

– Берите.

– Завтра верну, – с улыбкой сказал профессор, забирая у меня карту.

Кабайлов ждал меня у метро. Высокий, черноволосый, немного похожий на кавказца, что служило причиной частых конфликтов с ментами, Димка топтался у совершенно ненужного ему табачного ларька. В ушах – наушники от плеера, на лице – привычная для москвичей уличная торопливость, призванная отпугивать попрошаек и заблудившихся приезжих, в руках – «Советский спорт». Димка мрачно изучал футбольную страницу – видимо, «Динамо» опять не порадовало.

Завидев меня, Дима свернул трубкой несчастную газету и отправил в урну. Торопливо вынул из ушей наушники, вопросительно кивнул.

– Заинтересовался, – сказал я.

– Оплиуап, – радостно сказал Дима.

– Соберись, – попросил я. – Не знаю, что такое твой оплуюап.

– Оплиуап, – горько повторил Дима.

– Оплиуап, – старательно повторил я и покачал головой. Нет, не получалось у меня скопировать Димин выговор. Вроде и все звуки на местах, а не то… – Кабайлов, кончай нести чушь!

– Хорошо, я говорю, – уныло сказал Дима. – О! По-русски?

– Да, – о том, что у него остался легкий акцент, я говорить не стал.

– Переключился, – Кабайлов махнул рукой. – Черт, все чаще и чаще стало… Вчера родичи с племянником в гости приехали. Я с пацаном разговариваю, вдруг вижу – он хохочет. Оказалось, я уже минут пять на ангельском болтаю. А пацан решил, что это игра такая, не останавливал… мелкий еще, что возьмешь…

– Ну так это лучше, чем в «Перекрестке», – напомнил я.

– А что, забавно вышло, – Дима даже улыбнулся. – Ну, приняла кассирша за иностранца, ну и что?

На мой взгляд, кассирша в супермаркете приняла Диму не за иностранца, а за душевнобольного. Но я тактично промолчал. Кивнул на вывеску пивного бара, устроившегося в стратегически безупречной точке – между метро и крупной автобусной остановкой.

– Может, по кружечке?

– Лямс! – согласился Дима.

Я не стал его поправлять – и так было понятно, что предложение он принял. Эх, если бы можно было таким образом составить словарь! К сожалению, тот же энергичный «лямс» в другой ситуации мог означать не согласие, а раздумье или отрицание…

После первой кружки пива Диму отпустило. Он стал говорить по-русски совсем чисто, много шутил и даже переключился на другие темы – футбол, женщин и фантастику. Футбол в стране был плох, женщины Диму глубоко обидели – он недавно развелся, и даже фантастика его не особо радовала. Вместо того чтобы писать мудрую научную фантастику про путешествия к звездам и другим планетам, про тайны мироздания, про покорение мирового океана и единую теорию поля, фантасты как сговорились – принялись ваять всякую мистическую фигню про вампиров и прочую нечисть… Кстати, о единой теории поля… Дима принялся рассказывать анекдот про Эйнштейна в раю. Я слушал, пытаясь раскусить нераскрывшуюся фисташку и размышляя, какая блажь заставляет меня пробовать зубы на прочность. Ну полная чашка этих фисташек, откуда в человеке берется такая смесь жадности и глупости?

– Тут Эйнштейн и говорит: «Господи! У тебя в единой формуле мироздания – ошибка!». А Бог оглянулся и тихонько отвечает: «Да, я знаю…».

Димка сам же и захохотал, да и я улыбнулся. Но, похоже, анекдот опять напомнил Димке о его проблеме, он помрачнел и начал тянуть вторую кружку.

Прикончив по литру, мы покинули пивную и двинулись в разные стороны: Дима пошел домой пешком, ему было недалеко, а я сел на автобус. Завтра предстоял обычный рабочий день… для меня – обычный, а для Кабайлова – полный мучительной борьбы со своевольным языком.

К Петру Семеновичу мы пришли поздним вечером – летом в пятницу Москву захлестнули традиционные дачные пробки. Стоило, конечно, ехать на метро, но Дима этого ужасно не любил. Добровольно лезть под землю, по его словам, было противоестественно и глупо.

– Не зря фантасты всегда мечтали о воздушном транспорте, – сказал он, пока мы поднимались в лифте. – Вот доживем до флаеров и всяких там аэротакси – легче станет!

– Оптимист, – вздохнул я.

– Доживем, доживем, – Дима был в приподнятом настроении. – Прогресс человеческий движется по экспоненте! Вспомни, сто лет назад автомобиль был редкостью, самолет – чудом, а сейчас?

– Ну, чудом, допустим, самолет уже не был…

– Был, был, – Дима не отступал. – А компьютеры? О них и помыслить никто не мог! А пенициллин? А телевидение? Космические полеты? Человек способен на многое, Андрей!

Спорить я не стал. В принципе я был совершенно согласен, что человек способен на многое, но именно это и ввергало меня в сомнения – появятся ли на Земле летающие машины и прочие добрые чудеса?

Профессор сам открыл нам дверь и с живейшим любопытством уставился на Диму.

– Проходите, проходите, дорогой мой феномен, – с доброжелательной улыбкой сказал он. – Чай, кофе?

Холостяком профессор не был, более того – женат был уже третий раз и от каждого брака имел детей. Однако сейчас его очередная супруга, она же – его бывшая студентка, отдыхала где-то на море, и квартира профессора стремительно обретала внешность холостяцкой берлоги.

– Феномен не хочет пить, – мрачно сказал Дима. – Но спасибо за гостеприимство.

– Кра туапа? – спросил профессор и склонил голову на плечо, наблюдая за Димой.

– Чего? – спросил Кабайлов.

– Понятно, – профессор кивнул. – Ну проходите, проходите…

– Вы узнали, что это за язык? – занервничал мой друг. – Вы научились на нем разговаривать?

Профессор смутился.

– Пройдемте… давайте сядем за стол.

Мы прошли на кухню и сели. Петр Семенович налил себе и мне чаю, стал размешивать ложечкой сахар.

– Профессор?

– Сейчас… я формулирую… – он вздохнул. – Ужасно трудно вести беседу, когда не куришь, когда у тебя нет очков, когда перед тобой не лежит раскрытый блокнот…

– Нечем занять паузу? – улыбнулся Дима.

– Именно, – признался профессор. – Когда-то я курил, у меня были очки, а про мой блокнот студенты слагали легенды… Но потом с курением я завязал, очки сменил на линзы, а блокнот… давно уже ничего туда не записывал. Понимаете, Димочка, я не могу дать вам ясного ответа. Что это за язык? Не знаю. Есть легкое сходство с санскритом. Есть легкое сходство с арамейским. Но я и с русским языком сходство могу найти! И с английским! Уверен, если поищу – то и с латынью, и с греческим! Что это значит?

– Что? – зачарованно спросил Дима.

– Либо очень толковая имитация. Именно что вводящая в заблуждение любого лингвиста из любой страны. Либо… – профессор снова взялся за ложечку. – Либо некий условный… праязык. Содержащий в себе зерна всех мировых языков… в том числе и сформировавшихся сравнительно недавно…

– Вавилонский, – торжественно сказал Дима. – Времен до смешения языков!

– Тогда уж «до расслоения языков», – поморщился профессор. – Господи, да что я несу! Если бы меня услышал любой, подчеркиваю – любой мой коллега, он бы сказал, что я сошел с ума! Профессор Гольянов ударился в псевдонауку! Профессор Гольянов уверен в существовании общего праязыка человечества!

– Но в этом нет чего-то совсем уж нереального, – вставил я. – Человечество ведь зародилось в одной точке Земли? Где-то в Африке, да?

– Эдем был расположен в Месопотамии, – Кабайлов пожал плечами. – Широко известный факт. Кстати, даже генетики его подтвердили…

– Ну так у этого первоначального человечества был же один язык? – продолжал я гнуть свою линию. – Вот какое-то племя обезьян… мутировало, допустим, от падения уранового метеорита…

Кабайлов обидно захихикал и сказал:

– Давай все же придерживаться фактов. Бог сотворил Адама… ну, понятное дело, используя материал животного происхождения, в том числе и обезьяний. А потом из его же генетического материала создал Еву.

– И они наплодили всех остальных! – огрызнулся я.

– Конечно! Он же долго очень жил, в Библии сказано – девятьсот тридцать лет. Читай Книгу Бытия. За этот срок о-го-го сколько можно наплодить!

– Меня радует ваше веселье, – мрачно сказал профессор.

– Профессор, ну я же серьезно! – воскликнул я. – Если человечество пошло из одного источника, то был какой-то первый язык. И когда человечество разделилось, то оно этот первый язык просто меняло, но исходя из «оригинала». И потому в этом праязыке есть… да, именно зерна! Зерна будущих языков!

– Я понимаю, – кивнул профессор. – Но вы бы знали, как смотрит нормальный ученый на человека, который изложит эту версию на полном серьезе.

– И? – требовательно спросил Дима.

– И все-таки эта бульварная, фантастическая, популистская версия – единственная, которая хоть что-то объясняет, – признал профессор. – Ну или… вы чрезвычайно талантливые шутники.

– У меня вообще нет чувства юмора! – гордо сказал Дима. – Профессор, так вы смогли этот язык изучить?

– А что вы хотите? – внезапно спросил профессор. – Избавиться от навязчивого говорения на непонятном языке? Тогда вам к психотерапевту. Я уверен, что гипноз, лекарства, на худой конец – электрошок вам помогут!

– Или лоботомия, – ехидно вставил я.

– Нет, – гордо игнорируя меня, сказал Дима. – Я другого хочу. Понять, что именно говорю во сне. Ну… если можно научиться на этом языке говорить, то и разговаривать!

– Зачем? – всплеснул руками профессор.

– Как зачем? У меня в подсознании древнейший язык! Язык, на котором Господь разговаривал с ангелами! И не выучить его?

– Тогда я объясню вам проблему, – сказал профессор. – Вы вроде как можете и в обычном состоянии говорить, только смысла не понимаете?

Дима кивнул.

– Я прослушал то, что вы говорите бодрствуя. Так вот, друг мой. То, что вы произносите «по заказу», – это самая обычная, банальная, скучная глоссолалия. Никакого отношения к вашему просоночному бормотанию она не имеет!

– Совсем? – жалобно спросил Дима.

– Абсолютно. Вы увлеклись, вам хочется научиться этому праязыку. И вы начинаете его изображать… как умеете. Но это… это ерунда.

– Ну а то, что я вначале говорил? – спросил Дима.

– Слишком мало материала. Будь у меня час-другой вашего монолога… а желательно еще, чтобы вам задавали вопросы, а вы на них отвечали…

Профессор развел руками. Дима сидел, глядя в стол, и медленно багровел. Издеваться над ним я не хотел – видно было, что ему и так несладко. Но удержаться было невозможно.

– Гляп, – сказал я. – Хлюп-барам-пам!

Дима встал и молча направился в прихожую.

– Молодой человек, попробуйте спать со включенным диктофоном! – сказал ему вслед профессор.

Но Кабайлов уже выскочил за дверь. Я кинулся следом – и успел протиснуться в сдвигающиеся двери лифта. Сказал:

– Ну извини…

Дима поиграл желваками и сказал, неожиданно спокойно и убежденно:

– Извинениями не отделаешься. Сейчас заглянем в магазин… купишь бутылку коньяка.

– Хорошо, – сказал я, вспоминая, сколько у меня с собой денег.

– А я возьму пару бутылок водки… – рассуждал вслух Кабайлов. – Украинской. Закуска вроде есть… Минералочки надо.

– Ты чего? – не понял я.

– Сейчас едем ко мне, – сказал Дима. – Придется напиться. Причем выпить столько же и того же, что и в прошлый раз… Мне – придется. А ты так… компанию составишь. Потом будешь сидеть и ждать, пока я заговорю.

– А если не заговоришь?

– Завтра продолжим. Выходные впереди, два дня и три ночи.

– И утром после трехдневного запоя я пойду на работу? – уточнил я.

– Посмотрим. Надо будет – не пойдешь!

В безумии моего друга было все-таки что-то притягательное…

– Никогда не пил в научных целях, – признался я. – Только учти, на три дня такого веселья я не согласен!

* * *

Возможно, той ночью мой друг снова разговаривал с ангелами. Увы. То ли я устал после рабочей недели, то ли мы переоценили ту памятную гулянку…

В общем, где-то далеко за полночь, когда Кабайлов повалился на кровать и велел «Бди!», я прилег на диванчик. Дверь в спальню была открыта… вот как донесется голос, так сразу и встану… Я был абсолютно в этом уверен, пока не закрыл глаза.

– Еще друг называется… – пробормотал Дима, нависая надо мной грозно, как нечистая совесть. – Зря пили!

Желания повторять эксперимент на следующий вечер у нас не возникло. Все-таки нам было не по двадцать лет, и свое здоровье мы оценивали трезво даже с похмелья. Я выпил с Димкой кофе и пошел домой.

И лишь через пару месяцев, когда судьба свела нас на какой-то конференции, Дима мимоходом сказал:

– А я, кстати, шесть с половиной часов записал…

– Чего? – даже и не сразу понял я.

– Как чего? Языка, на котором Яхве разговаривал с ангелами.

– И кто тот страдалец, который тебя записывал? – спросил я. – Или тебе хватило совести девушку заставить дежурить при пьяном теле?

– Андрюша, – насмешливо сказал Дима, – ты крепко отстал от жизни. Все диктофоны давным-давно имеют функцию автовключения на звук. А стоят, между прочим, сущие копейки.

– А, диктофон купил… – сообразил я. – Последовал, значит, совету профессора…

– Плеер на самом-то деле. Но он еще и диктофон. И радио ловит. Нет, прогресс, что ни говори…

И Дима оседлал своего любимого конька. Мы поговорили о прогрессе, о светлом будущем, когда любая кофемолка сможет поддержать с тобой утреннюю беседу, потом я спохватился:

– Ну так что запись-то?

– Отдал нашему великому лингвисту. Он колупается помаленьку. Говорит, что увлекательнейшее занятие, что когда он это опубликует, – весь мир ахнет.

– Пусть нобелевкой не забудет поделиться… – сказал я.

– Нет, серьезно. Знаешь, что он говорит? Что если разобраться в структуре, то это будет самый простой и понятный в мире язык. Его сможет выучить человек любой национальности за несколько дней. Представляешь? Эсперанто отдыхает! Хотя, конечно, английский так просто не сдастся…

– Все равно люди будут учить китайский, – сказал я.

И жизнь снова развела нас на несколько месяцев.

Если бы я тогда знал, к чему все это может привести! Нет, если бы только догадывался…

Хотя что бы я сделал? Пришел к профессору с дубиной и треснул по башке, чтобы у него оттуда и русский язык вылетел? Увы, не в моей ангельской натуре. Познакомил старикана с молодой девицей, увлекающейся лингвистикой? Это, конечно, тоже хорошо от работы отвлекает, но таким ловким интриганом я никогда не был. За что и страдаю, кстати…

Профессор позвонил мне ровно через год после первого визита.

– Здравствуйте, Андрей…

В общем-то у меня плохая память на голоса, но профессора я узнал сразу.

– Здравствуйте, Петр Семенович…

– Я думаю, вам с вашим другом стоит зайти ко мне, – сказал профессор.

– Когда?

– Сегодня. Лучше не откладывать, знаете ли…

У меня часто забухало сердце.

– Вы что… серьезно… разобрались? Выучили этот язык?

– Да.

Нет, он сказал иначе. Не «да», а что-то совсем другое. Только это было именно «да».

– Мы сейчас приедем, – пробормотал я. И кинулся звонить Кабайлову…

Честно говоря, я сам ничуть не волновался и почти ни на что не надеялся. Если бы мне предложили пари, то я поставил бы десять против одного, что профессор ничего не расшифровал и сдался. Ну не в человеческих это силах!

Хотя, конечно, робкая, слабая надежда у меня все-таки была. Просто потому, что очень хочется верить в чудеса.

Профессор сам открыл нам. Был он торжественен и задумчив. Смотрел на нас как-то… странно. И это меня насторожило.

– Чай? – спросил профессор. – Или чего-нибудь покрепче?

– Чай, – попросил Дима. – И не томите, ради бога!

Профессор кивнул, стал возиться с чайником, согнувшись над столом знаком вопроса. Этот вопрос из него прямо-таки лучился.

– Вы что-то хотите спросить? – не выдержал я.

– Скажите, а она была высокая? – спросил профессор, не оборачиваясь.

– Кто «она»? – спросил я, просто чтобы выиграть время.

– Вавилонская башня.

Дима вздохнул и ответил:

– Да нет, конечно. Метров девяносто в высоту. Это и не башня-то была, а здание. Университет. И никаких богоборческих настроений там не было, это же смешно даже помыслить! Кафедра теологии, кафедра потопопознания, кафедра языковедения… ну, если нашими терминами излагать.

– Так зачем вы ее сломали? – завопил профессор, поворачиваясь.

Мы с Димой переглянулись.

– И не надо валять дурочку! – продолжал бушевать Гольянов. – Я изучил этот язык! Я перевел ваш монолог! Я знаю, кто вы такие!

– Только не нервничайте, умоляю! – воскликнул Дима. – Вы немолодой человек…

– А вы? – вопросом ответил профессор. – Молодой ли? Человек ли?

Дима нервно заерзал на табурете. Покосился на меня. Я пришел ему на помощь:

– Профессор, не будем ворошить дела давно минувших дней. Вы же видите – мы самые обычные. Две руки, две ноги, никаких крыльев…

– Но вы ангелы! – наконец-то решился высказать свое обвинение профессор.

– Бывшие, – смущенно сказал Дима.

– Падшие, – уточнил я.

– И вы разрушили Вавилон! Мирный процветающий город, колыбель науки и культуры. Исторический памятник. Еще и возвели на него напраслину в веках!

– Профессор, профессор! – Дима протестующе замахал руками. – Давайте уточним. Мы его не разрушили. Мы просто перемешали языки и заставили людей развиваться дальше. Ну чего хорошего было в том, что все население Земли… народа-то было – как в одном московском районе… собралось в одной долине и принялось славить Бога? Думаете, он для этого вас создавал? Было сказано раз – плодитесь, размножайтесь. Было сказано два – хлеб свой в поте лица добывайте… Но нет же. Все знали, что Бог есть. Все общались с ангелами. Прогресс, по сути, отсутствовал. Ну… нам велели…

– Кто?

– Он, конечно! – удивился Дима. – Мы отправились… приняли человеческий облик… смешали языки…

– Немного перестарались, – признался я.

– Немного? – возмутился профессор. – Я же говорю: я перевел слова вашего друга!

И он заговорил. Речь его текла легко и плавно, каждое слово следовало из предыдущего и порождало новое. Я не мог понять ни одного слова в отдельности, но смысл, смысл всего сказанного огненными буквами впечатывался в мой мозг. Дима жмурился от удовольствия, временами шепча: «Как давно я не слышал этой музыки…».

– Вам было сказано: смешать языки! – ругался профессор. – Семь языков! По числу континентов, плюс один для евреев, чтобы чувствовали себя избранными! А вы сколько натворили?

– Ну, континенты большие, нам показалось как-то неудобно, не творчески… – промямлил я.

– А евреи сами попросили: «Дайте два!», – отбивался Дима.

– И вообще, мы хотели ограничиться сотней-другой… – добавил я. – Но было так интересно… решили, пусть каждый говорит по-своему…

– Потом мы поняли, что сами забыли ангельский… – признался Дима. – И, следовательно, не можем вернуться обратно в свой эфирный облик… Я знал половину языков мира, он – вторую… Но ангельский мы забыли. Как и люди.

Профессор схватился за голову. Пробормотал:

– Какой кошмар. Я разговариваю с ангелами!

– С падшими, – утешил я его. – С падшими, раскаявшимися, тысячелетиями суровой жизни искупившими свою вину.

– Профессор, вы – вся наша надежда! – пылко сказал Кабайлов. – Мы-то язык помним. Но говорить уже на нем не умеем.

– А вы научились, – я не сдержался и подпустил лести: – Вы такой умный! Научите и нас… обратно!

– Да что значит ваш язык по сравнению с теми немыслимыми возможностями, что открылись перед человечеством! – завопил профессор.

– Какими еще возможностями? – заинтересовался Дима. – Я всецело за прогресс, если что!

– Факт вашего существования доказывает то, что Бог есть! – изрек профессор.

– Ну, это он тому доказывает, кто и без того верит, – отмахнулся Дима. – Мы же, простите, никаких чудес сотворить не можем.

– Вы могли бы открыть нам тайны человеческой истории! Вы же, наверное, были в разных местах?

– Так мы просто жили, – Дима развел руками. – Мы специально ничего не искали. От сражений держались подальше. Да и было это все так давно…

– Но… но… – профессор вздохнул. – Но хотя бы сам этот язык! Представляете, какие перспективы открываются перед человечеством? Тут важен только первоначальный толчок. Достаточно понять структуру, а дальше ангельский язык будто вспоминается… сам собой!

– Профессор, профессор! – Дима занервничал. – Вот этого не надо, пожалуйста. Человечество на ангельском языке уже говорило, ни к чему хорошему это не привело!

– Взаимопонимание! – восторженно сказал профессор.

– Поверьте, – я прижал руку к сердцу, – взаимопонимание между людьми зависит вовсе не от того, на каких языках они говорят.

– Но… но ведь на этом языке… как вы там сказали… Яхве разговаривал с ангелами! – торжественно объявил профессор. – Значит…

Мы тревожно переглянулись.

– Значит, если я заговорю с Всевышним… – профессор почему-то втянул голову в плечи, – то он меня услышит?

Мы вскочили и заговорили наперебой. О том, что беседовать с Богом напрямую – вовсе не такое большое удовольствие, как думает профессор. О том, что искренняя мольба и без того будет услышана. О том, какой кошмар начнется в мире, если все станут просить – и желания будут исполняться.

– Так зачем вы ко мне пришли? – не понял профессор.

– Мы уже говорили, – сказал я. – Научите нас снова нашему языку. Чтобы мы смогли перейти обратно в свой… э…

– Ангельский вид, – теребя куцую бородку, сказал Кабайлов. – Мы… это… всячески уважаем людей…

– А в человеческой жизни так много не доступных ангелам радостей… – вздохнул я.

– Но все-таки хочется вернуться обратно, – немного неуверенно произнес Дима. И посмотрел на меня: – Ведь верно?

Я пожал плечами. И сказал:

– Вы уж научите нас ангельскому. А потом постарайтесь его забыть. Ну, попросите себе чего-нибудь и забудьте.

Видимо, это я сказал зря.

– Забыть… – задумчиво произнес профессор. – Забыть язык, который… который искрится, как фонтан… который освежает души и зажигает сердца… Вы знаете, что я утром поговорил с завядшей геранью – и она расцвела?

– Да вы могли ее попросить хоть заплодоносить! – неосторожно сказал Дима. – И снимать по два урожая в неделю.

– Урожая чего? – сбился профессор.

– Да чего угодно!

Профессор крякнул:

– И вы просите меня забыть этот язык? Нет. Нет, нет и нет! Вас научу, если хотите. Но и всех остальных!

– Мы не можем этого допустить! – воскликнул Дима.

– Как вы меня остановите? Убьете?

– Нам не положено, – сказал Дима с некоторым сожалением. – У нас миссия была другая, понимаете? Вот те ребята, которых в Содом и Гоморру послали… они бы запросто… А мы – что мы? Нас послали языки смешать. Больше мы ничего делать не в праве…

– Взываем к вашей доброте и сознательности! – сказал я.

На миг в глазах Петра Семеновича появилось сомнение. Потом он покачал головой:

– Нет. И не просите. Говорю вам истинное слово – уйдите и не возвращайтесь!

Ну что тут можно было поделать?

Мы вскочили, роняя стулья. Торопливо пошли в прихожую. Приказ, отданный на ангельском языке, гнал нас, будто плетка. Мы даже обуваться не стали, подхватили ботинки и выскочили на площадку.

– Извините, – сказал профессор вслед. – Я уверяю вас, что не премину отметить ваш основополагающий вклад в возрождение ангельского языка!

Так мы и оказались на улице. Промозглая московская весна приняла нас в свои объятия. Мы уселись на лавочке, стали обуваться. А потом не сговариваясь посмотрели на окна профессорской квартиры.

– Упорный, – вздохнул Дима.

– Вначале диссертацию напишет, – предположил я. – Потом откроет сайт в Интернете, курсы по изучению…

– Тут-то мы и изучим его обратно! – встрепенулся Дима.

– И что? – спросил я. – Тогда мы не просто перестарались с заданием. Это мы вначале перестарались, а потом всё вернули на круги своя!

От окон профессора повеяло чем-то древним и могучим. У стоящей во дворе машины сработала сигнализация.

– Заставляет герань плодоносить? – предположил Дима.

– Или себя делает статным молодым красавцем, – вздохнул я. – Сам же понимаешь, фантазия у людей небогатая. Исполнение желаний, сила, красота, всемогущество…

– Вижу только один выход, – печально сказал Дима.

Я кивнул. И попросил:

– Только давай не увлекаться… не как в тот раз…

Но все-таки мы увлеклись. Тысячелетия обычной человеческой жизни… это, конечно, по-своему занятно. И достаточно было смешать язык только одному профессору.

Но ведь мы были способны на большее!

Бирюлевский язык создал я. Не надо меня ругать, имею я слабость к агглютинирующим языкам. А вот кремлевско-остоженский диалект или, к примеру, так недооцененный ныне нагатинский язык – Дима, он любит флектирующие. Да, мы увлеклись…

Когда все закончилось – по человеческим меркам прошло всего несколько секунд, окно над нами распахнулось и показался профессор. Он размахивал руками и что-то кричал. Уж не знаю, что именно – его язык придумал Кабайлов.

– Не волнуйтесь, профессор! – попросил я, хотя и знал, что он меня не поймет. – Все как-нибудь образуется! Все к лучшему, вот увидите!

Профессор рвал на себе волосы и грозил нам кулаком. Шевелюра у него, кстати, стала великолепной – густые черные волосы, вот чего он успел попросить…

– Эх… Дима, может, по кружечке? – спросил я.

Как ни странно, он меня понял. Не слова, конечно, а интонации. Кивнул и сказал:

– Лямс!

Ожидаемого столпотворения на улицах пока еще не было, в каждом районе люди по большей части говорили на одном языке. А бармен понял нас вообще без слов – поставил две кружки пива, пробил сумму и кивнул на кассовый аппарат.

И тут нас догнал профессор. Молча вырвал у меня кружку, залпом выпил половину. А потом с ехидной улыбкой показал флешку, на которой был записан ангельский язык.

Ну что с ним поделаешь?

Я давно уже понял, что если человек упрется – его никакое чудо не остановит.

Особенно человека, который разговаривал с ангелами.

Вздохнув, я жестами попросил бармена налить пива профессору.

Девочка с китайскими зажигалками

Мало кто знает, что известный московский скульптор Цураб Зеретели увлекается собиранием нэцкэ. Хобби свое, ничего предосудительного не имеющее, он почему-то не афиширует.

В тот морозный снежный вечер, по недоразумению московской погоды выпавший удачно – на тридцать первое декабря, Валерий Крылов стоял у антикварного салона вблизи Пушкинской площади и разглядывал только что купленное нэцкэ.

Нэцкэ – оно и в России нэцкэ. Статуэтка сантиметров в пять, брелок из дерева или слоновой кости, к которому не придумавшие карманов японцы привязывали ключи, курительные трубки, ножички для харакири и прочую полезную мелочь. Потом вешали связку на пояс и шли, довольные, демонстрировать встречным свои богатства. В общем – вещь ныне совершенно бесполезная и потому до омерзения дорогая.

Но если ты хозяин маленького завода по выплавке цветных металлов и тебе позарез нужен рынок сбыта в Москве, то нет ничего лучше знакомого скульптора-монументалиста. Одной лишь бронзы великий скульптор потреблял больше всех уцелевших московских заводов вместе взятых! А лучший способ добиться внимания будущего клиента – потешить его маленькую слабость… в данном случае – подарить нэцкэ.

Надо сказать, что в тонкой сфере искусства и в еще более нежной материи собирательства деньги не всесильны. Перед иным коллекционером ночных вазонов хоть полными чемоданами долларов потрясай – все равно не слезет с любимого экземпляра, складного походного горшка Фридриха Великого.

Так и с нэцкэ. Мало иметь деньги, надо еще и поймать судьбу за хвост, опередить других коллекционеров, людей небедных и готовых на все для утоления своей страсти.

Валерию определенно повезло. Не будем обсуждать, как и почему повезло, – ведь везение вещь не случайная. Как бы там ни было, но сейчас он стоял у своего старенького «пежо» и разглядывал японский брелок с той смесью удовлетворения и брезгливости, что обычно наблюдается у человека, удачно выдавившего прыщ.

Нэцкэ изображало маленькую пухлощекую девочку, завернутую в тряпье и держащую перед собой поднос. На подносе едва-едва угадывались маленькие продолговатые предметы. В каталоге нэцкэ называлось «Девочка с суси».

– Суси-пуси, – пробормотал Валерий. – Хоть написали правильно.

Пора было ехать домой – переодеться, выпить чуток коньяка, вызвать шофера и отправиться в хорошее и мало кому известное заведение, где можно будет презентовать знаменитому скульптору творение японских конкурентов. Жену с дочкой Валерий еще неделю назад отправил в Париж на рождественские каникулы. Так что новогодний вечер мог оказаться шумным и пьяным, а мог, напротив, иметь завершение романтичное и волнующее. Не только бизнесмены отправляют свои семьи отдохнуть за границу, порой они уезжают и сами, оставляя молодых и скучающих жен…

Продолжая разглядывать малолетнюю японскую торговку рисовыми рулетиками (блюдо, на взгляд Валерия, одновременно пресное и тяжелое), Крылов достал сигарету. Курить за рулем он не любил.

– Дяденька, купите зажигалку, – донесся до него робкий голос.

Валерий обернулся. На тротуаре стояла маленькая, лет десяти, девчушка. В нейлоновой куртке, слишком большой для нее и слишком грязной для любого. В широченном взрослом шарфе, намотанном поверх куртки. В вязаной шерстяной шапочке.

В озябших, уже синеватых ладошках девочка держала крышку от обувной коробки. На картонке, припорошенные снегом, лежали разноцветные китайские зажигалки.

– Своя есть, – буркнул Валерий. В метро он последний раз ездил года три назад, на улицах с побирушками и нищими тоже встречался редко. Может быть, поэтому они вызывали у него даже не раздражение, а легкую оторопь и отчетливое желание принять горячий душ.

Девочка упрямо стояла рядом.

Валерий полез в карман в надежде, что, обнаружив в его руках зажигалку, малолетняя попрошайка отправится своей дорогой. Но зажигалка упрямо не желала находиться.

Девочка засопела и провела ладошкой под носом.

– Почем твои зажигалки? – буркнул Валерий. Милостыню он не подавал принципиально, чужих детей не любил, но в данном случае решил вступить с девочкой в товарно-денежные отношения. Курить хотелось все сильнее – так всегда бывает, когда уже достал сигарету, а зажигалку найти не можешь.

– Десять, – прошептала девочка.

– Десять… – с сомнением произнес Крылов и снова стал шарить в кармане в поисках мелочи. – Что же ты по морозу ходишь полуголая? Простынешь – и умрешь!

Нравоучение вышло какое-то фальшивое, он даже сам это почувствовал. Ясное дело, не ради удовольствия бедный ребенок торгует зажигалками.

– Красивая куколка, – вдруг сказала девочка, глядя на нэцкэ в руках Крылова.

– Да, да, красивая… – Крылов вдруг с удивлением обнаружил, что нэцкэ и девочка-побирушка карикатурно похожи. При желании «девочку с суси» вполне можно было назвать «девочка с китайскими зажигалками», даром что не было в ту пору никаких зажигалок. Но даже не это главное! Лица были похожи!

Чтобы избавиться от наваждения, Крылов бесцеремонно взял девочку за плечи и развернул к падающему из витрины свету. Присел перед ней на корточки. Держа нэцкэ на вытянутой руке, еще раз сравнил лица.

Ну надо же! Словно позировала!

– Во дела, – поразился Валерий. – Века идут, люди не меняются. Выходит, японцы раньше на людей походили?

– У меня никогда не было кукол, – вдруг горько сказала девочка.

Валерий крякнул, достал из кармана сотню и положил среди зажигалок:

– Иди в «Детский мир», детка. Купи себе куклу…

А сколько стоит кукла? Валерий вдруг с удивлением понял, что не знает. Собственная дочь чуть старше этой нищенки, вся детская игрушками завалена… но разве он хоть раз покупал ей игрушки? Либо жена, либо няня…

– На, купи себе «Барби», – решил Крылов, бросая на картонку пятьсот рублей. Уж если делать в новогоднюю ночь добрые дела – так зачем мелочиться?

– Я хочу эту, – твердо сказала девочка, не отрывая взгляд от нэцкэ.

Валерий усмехнулся и покачал головой:

– Нет, деточка. Эта кукла стоит… ну очень дорого. Купи себе куколку и иди к маме…

– Простите, что я так настойчива, – внезапно выпалила девочка, опуская картонку. Зажигалки, успевшие примерзнуть к картонке, даже не попадали. – Но чрезвычайные обстоятельства вынуждают меня эксплуатировать ваши естественные рождественские позывы к добру и милосердию…

Так и не зажженная сигарета выпала у Крылова изо рта. Он торопливо встал и шагнул к машине.

– Возможно, я неудачно выбрала день? – поинтересовалась девочка вслед. – Но у вас запутанный календарь, вы празднуете рождество дважды, поэтому я выбрала среднеудаленное от обоих праздников время…

– Шиза, – коротко сказал Крылов, скрываясь в машине. Запустил двигатель, потом уже торопливо спрятал нэцкэ в карман. Покосился на девочку – та смотрела на него, беззвучно шевелила губами. – Шиза или белочка. Вопрос только, у кого?

Девочка исчезла. Была – и не стало ее.

– У меня, – решил Крылов, и его всего передернуло. Ну что за напасть? Никогда в роду психов не было… Он медленно тронул машину.

– Вы абсолютно здоровы, – донеслось сзади. – Хотя…

Крылов в панике ударил по тормозам. Обернулся.

Девочка сидела на заднем сиденье, все так же сжимая в руках картонку. Смотрела на Крылова невинными детскими глазами.

– Легкая форма геморроя, намечающийся простатит, дискинезия желчного пузыря. В остальном вы здоровы, – повторила девочка. – Так вот, я прошу прощения за неудачный выбор времени. Но мне кажется, что в новогоднюю ночь, тем более являющуюся среднеарифметическим сочельником, вы максимально склонны к добрым делам…

– Ты кто такая? – воскликнул Крылов. – Ты как в машину попала?

– Я маленькая девочка. Я сместила себя относительно пространства. Вы меня выслушаете?

– Почему ты так говоришь? Девочки так не разговаривают!

Девочка вздохнула:

– Моя речь трудна для понимания? Соберитесь с силами, прошу вас! Все очень просто, я – из будущего.

Валерий кивнул:

– Ага. А я с Марса.

– Не похоже, – отрезала девочка. – Итак, я из будущего, я путешествую во времени. Точную дату вам знать не обязательно.

Крылова охватил легкий азарт.

– Из будущего, говоришь? Фантастика, значит? Как же, верю! У нас тут полным-полно путешественников во времени. Куда ни шагнешь – на них натыкаешься.

– Вот и неправда, – обиделась девочка. – Нет тут больше никаких путешественников. И ваша ирония неуместна!

– Если ты из будущего и так легко об этом рассказываешь, так почему никто не знает о путешественниках во времени? Почему никто больше их не встречал?

– А в ваше время никто и не путешествует, – отрезала девочка. – Чего тут интересного? Экология плохая, пища некачественная, люди злые, культура примитивная, войны неэстетичные… Все ездят в Древнюю Грецию, в Средние века, в Древний Китай и Японию… вот там красиво!

Крылов не нашелся, что ответить.

– Так вот, – продолжала девочка. – Я – обычная путешественница во времени. Мне десять лет. Это не должно вас смущать, умственно я развита как взрослый человек.

– Не верю, – твердо сказал Крылов.

Девочка опять растаяла в воздухе. Возникла на соседнем сиденье.

– Гипноз, – предположил Крылов.

Машина дрогнула и медленно поднялась в воздух. Заснеженные улицы ушли вниз, засвистел ветер, Москва раскинулась под ними огромной светящейся картой.

– И это гипноз? – поинтересовалась девочка. – Тогда выйдите наружу.

Крылов помотал головой.

– Так-то лучше, – обрадовалась девочка. Лицо ее чуть порозовело. – Теперь вы мне верите? Или еще что-нибудь сделать?

– Верю… – прошептал Крылов. – Девочка, а девочка, как там, в будущем?

– Зашибись! – кратко ответила девочка. – Так вот, Валерий Павлович. Просьба у меня к вам. Сделайте мне, маленькой девочке, затерянной во тьме веков, рождественский подарок.

– Нэцкэ? – уточнил Крылов.

– Угу. – Девочка улыбнулась.

Несколько секунд Крылов молчал. А потом заорал:

– Да ты что несешь? Подарок, говоришь? Нэцкэ? Ты знаешь, чего мне стоило ее добыть? Хрен с ними, с деньгами… ты думаешь, вся Москва завалена уникальными нэцками? А мне сегодня надо его подарить одному скульптору! Тогда, возможно, он станет покупать бронзу моего завода! И у меня наладится бизнес! Иначе все… по миру пойду.

– Мне очень нужна эта нэцкэ! – тонко выкрикнула девочка. – Отдайте ее мне!

– Давай другую взамен, – решился Крылов. – Тебе же нетрудно смотаться в Японию, верно? Купишь нэцкэ двести лет назад, привезешь в Москву, отдашь мне… ты чего?

Девочка тихо ревела, вытирая слезы грязной ладошкой. Машина начала опасно раскачиваться.

– Эй, ты равновесие-то держи! – в панике выкрикнул Крылов. – На, утрись… – Он протянул девочке чистый носовой платок. – Зачем тебе моя нэцкэ? Ты же вон какие чудеса творишь!

– И вовсе… она не ваша… – сквозь слезы пробормотала девочка. – Ее мой папа из кости вырезал…

Как гласит народная мудрость, женщина не права до тех пор, пока не заплачет. К маленьким девочкам это правило тоже относится – Крылов почувствовал себя смущенным.

– Не моя… я за нее деньги платил… – огрызнулся он. – Слушай, ты настоящие чудеса творишь – так чего ко мне привязалась? Могла бы украсть или отобрать свою нэцкэ, и все дела…

– Не могу! – с обидой выкрикнула девочка. – В том-то и дело!

Из путаных объяснений Валерий понял, что всем путешественникам во времени делают специальную инъекцию, резко меняющую характер. После этого укола никто из путешественников не способен убить, ограбить или еще как-то обидеть своих отсталых предков. Разве что в целях самообороны…

– Вот если вы меня ударите или покуситесь… – с надеждой пробормотала девочка.

– Ха! – возмутился Крылов. – Ты за кого меня держишь? Не собираюсь я тебя ударять, а уж тем более покушаться!

– Жалко, – вздохнула девочка. – А то я взяла бы нэцкэ с вашего бесчувственного тела…

Как ни странно, но такая откровенность успокоила Валерия.

– Зачем тебе именно эта нэцкэ, девочка? – спросил он. Достал сигарету, подобрал с пола одну из китайских зажигалок, закурил. – Чего ты ко мне привязалась?

Девочка принялась рассказывать.

Оказалось, что в прошлое она отправилась вместе с отцом – в Англию восемнадцатого века на рождественские каникулы. Но в Англии папа заскучал и отправился в Японию восемнадцатого века. Прошли все положенные сроки, но он из Японии так и не вернулся. Девочка поняла, что с ее папой что-то случилось. Наверное, сломалась машина времени, такое иногда бывает.

– А спасателей у вас нет? – удивился Крылов.

– Нет. Во времени каждый путешествует на свой страх и риск, – призналась девочка. – Спасать потерявшихся – это значит создавать временные парадоксы!

Когда папа потерялся, девочка могла вернуться домой сама. Но ей очень хотелось спасти отца. И она стала думать – чем же папа примется зарабатывать себе на жизнь? Грабить и убивать ему нельзя, обучать местных наукам – тоже. И тогда она сообразила – ведь папа увлекался резьбой по кости. Значит, станет резать нэцкэ. А чтобы его легче было найти – в каждой нэцкэ станет допускать анахронизм – какую-нибудь деталь, не соответствующую времени. Сообразительная девочка принялась искать такие нэцкэ – и нашла одну. Именно ту, что купил Крылов.

– Понял! – воскликнул Валерий. – Так это не «Девочка с суси»? Это «Девочка с китайскими зажигалками»?

– Нет, это не зажигалки, – запротестовала девочка. – Это… у вас и слова-то такого нет. Это маленькие штучки, которые служат для создания… этого слова тоже еще нет. Для создания других больших штук.

Крылов достал нэцкэ. С сомнением осмотрел ее, спросил:

– Ну и что? Допустим – это сделал твой папа. Подал сигнал о помощи, так? Ну и отправляйся спасать папочку. Чего тебе еще надо?

– Нэцкэ! Ее надо засунуть в специальный ящичек в машине времени! – заревела девочка. – И тогда машина времени отправится в то время и место, где нэцкэ вырезали! И я спасу папу.

– А нэцкэ? – уточнил Крылов, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Распадется на атомы.

– Других подходящих нэцкэ нет? – спросил Крылов.

– Да поймите же, их не может быть! Если они будут, значит, я папу не спасла! Значит, он так и прожил в древней Японии всю жизнь!

– Дела, – вздохнул Крылов.

Девочка тоже вздохнула. И сурово произнесла:

– Либо вы мне нэцкэ подарите и я папу спасу. Либо вы пожадничаете. И папа погиб.

– Девочка, я же на грани разорения, – признался Крылов. – Нет, мне очень жалко твоего папу… и ты отважная девочка…

Путешественница во времени снова захныкала.

– Хоть деньги верни! – взмолился Крылов. – Или другую нэцкэ мне дай!

– Нет у меня денег, – всхлипнула девочка. – И ничего я вам дать не могу. Даже не могу подсказать, на какие числа выигрыш в лотерее выпадет.

– Запрещено? – понимающе спросил Крылов.

– Не интересовалась никогда древними лотереями… – призналась девочка.

Крылов помолчал. Эх, какой был план! Редкое нэцкэ в подарок… дружеский разговор… выгодный контракт… финансовое преуспевание…

– Иди спасай своего папу, – сказал он и протянул девочке древнеяпонский брелок. – Только вначале опусти машину на место!

Девочка просияла.

– Спасибо! Спасибо вам! Я знала, что в среднеарифметический вечер сочельника все люди добреют и случаются настоящие чудеса!

Она неловко чмокнула Крылова в щеку – и исчезла.

Машина вновь стояла у антикварного салона. Только на полу валялись одноразовые зажигалки.

– Настоящие чудеса, – горько сказал Крылов. – Кому как.

Все его планы пошли прахом. И все из-за какой-то наглой девчонки и ее глупого отца… Тоже мне туристы! Сами они не местные, машина времени сломалась…

Он завел машину и, уж и не зная зачем, все-таки поехал к ночному клубу.

Что же теперь, пытаться наладить отношения со знаменитым скульптором без всяких интересных новогодних подарков? Пустой номер. И все-таки придется попытаться…

Крылов уже припарковал машину на стоянке, когда с заднего сиденья раздалось деликатное покашливание.

– Опять? – воскликнул он в панике и обернулся.

В машине теперь появились двое – та самая девочка, одетая в темно-желтое платье и алую шелковую накидку, и худощавый мужчина в узких черных штанах и черно-белом жилете с широкими плечами.

– Красивое у меня кадзами? – воскликнула девочка.

– Спасибо вам, Валерий-сан, – строго глянув на девочку, сказал мужчина. – Вы спасли меня ценой больших жизненных неудобств… Домо аригато годзаимас!

– Да ладно… чего уж там… – смутился Крылов. – Праздник как-никак…

– Мы должны отправляться назад, в будущее, – сказал мужчина. – Но я не мог не поблагодарить вас. Примите этот скромный подарок, Валерий-сан! Я резал эту нэцкэ для очень важного чиновника, но вам преподнесу куда с большей радостью!

Крылов едва успел взять из его рук крошечную скульптуру – девочка и мужчина склонили головы и исчезли. На этот раз, похоже, навсегда.

– Надо же… – прошептал Крылов, разглядывая нэцкэ. – Надо же… спасен… что-что???

Нэцкэ изображала, похоже, самого скульптора – высокого и худощавого мужчину в японских одеждах. Но в руках мужчина держал пивную бутылку!

– Анахронизм. – прошептал Крылов. – «Мужчина с пивом»… Да как же я ее подарю?

Он безнадежно рассмеялся. Чудеса… праздник… раз уж делаешь добрые дела – так не рассчитывай на благодарность!

Хотя…

Крылов еще раз внимательно оглядел нэцкэ.

Назвали же ту девочку с не пойми чем «Девочкой с суси»!

Главное – вовремя дать правильное название. А там уж человек увидит то, что ему пообещали! С работами московского скульптора-монументалиста это тоже случается сплошь и рядом!

– Мужчина с пестиком… – произнес Крылов. – Нет. Лучше – «Алхимик с пестиком»! Работа неизвестного мастера…

С нэцкэ в руках он выбрался из машины.

Все должно получиться.

В этот вечер все люди добреют!