— Здравствуй.

— Привет.

— Вот мы и встретились.

— Да. Трех месяцев не прошло.

— Прошло два, — в голосе девушки прозвучал заметный упрек, смотрела она укоризненно.

— Семьдесят три дня.

Укор из взгляда исчез, глаза живо засияли вместе с появившейся улыбкой. Никлас тоже в ответ улыбнулся невольно. Не то чтобы он считал дни, прошедшие после их единственной встречи; он вообще в целом дни считал — дни, месяцы, недели. Даже часы иногда, рассчитывая время приемов эликсиров и препаратов блокады. Считал потому, что теперь ему это было жизненно важно — с того самого момента, как он стал мутантом рода человеческого. Симбионтом или репликантом, как называли таких новых людей в Е-Зоне. В Новом Рейхе таких как он называли übermensch. В Московской империи же общепринятым названием было…

— Господи, так ты же ведьмак!

Есения наконец обратила внимание на серо-стальную, неестественную радужку его глаз. Она не кричала, но из-за застигшего ее внезапно озарения сказано было довольно громко. Этого оказалось достаточно: звон посуды, стук приборов и негромкий гул голосов вокруг стихли как не было.

— Ой.

Это уже девушка произнесла совсем тихо, понимая, что ее услышали все. Никлас осмотрелся — в зале ресторана присутствовало чуть больше двух десятков гостей, и никто на него сейчас не обернулся. Но всеобщее внимание теперь безальтернативно было обращено к встретившейся у углового столика паре молодых людей.

Оно и до этого к ним было обращено, впрочем, просто не так акцентированно. Все же совсем юный корнет в парадной форме вольноопределяющегося Пограничной стражи и молодая девушка в мундире Минской… нет, уже Московской императорской железной дороги, увидел Никлас изменившуюся эмблему на лацкане кителя Есении, здесь — в одном из самых дорогих ресторанов Южного берега Петербурга смотрелись несколько необычно. Вызывающе даже можно сказать смотрелись, на фоне остальной гораздо более почтенной публики.

Ресторан этот Никласу посоветовал корнет Григорий Соколов, как подходящее место для того чтобы произвести впечатление на девушку. Есения, впрочем, совершенно не впечатлилась — что хорошо подтверждало давнюю догадку Катрин о ее принадлежности к высоким сословиям. Представители которых зачастую получали учебную практику на тех местах, где обычно на службе находились люди из особых ведомств с погонами от капитана и выше.

Есения, которую Никлас видел впервые после мимолетной встречи в Зверине, сейчас смотрела на него широко открытыми глазами. Он ожидал самой разной реакции на свои изменения, вплоть до того, что она сейчас выдернет руки и убежит. Или еще что-нибудь нечто подобное, но девушка только головой покачала.

— Так вот почему мне никак было не получить твой адрес!

Отвечать Никлас не стал, лишь кивнул. Отодвинул стул с приглашающим жестом, Есения благодарно улыбнулась и присела. Не касаясь меню, внимательно оглядывала Никласа, словно еще не веря своим глазам.

— Особое отделение, значит.

— Да.

— Может быть, Алексей Кириллович, ты мне свое настоящее имя скажешь? Это ведь тогда был намек на Вронского, да?

Никлас кивнул, еще раз сдержанно улыбнулся. В Зверине он действительно представился ей именем Вронского, играя роль путешествующего инкогнито студента-бонвивана.

— Может быть и ты мне свое настоящее имя скажешь? Есения Кайгородова, о которой по номеру телеграмма не найти никакой информации даже в закрытой базе? — вопросом на вопрос ответил Никлас.

Девушка заметно смутилась, отвела взгляд. Отвечать не стала, открыла меню. Когда закрыла, уверенно захлопнув, предупредительный официант почти сразу встал у стола. После того как сделали заказ, Есения продолжила разговор как ни в чем не бывало.

— Почему вы в мундире Пограничной стражи, Алексей Кириллович?

— Во-первых, вот поэтому, — кивнул Никлас в сторону зала, в котором еще никто так на пару в углу и не посмотрел открыто.

Есения оглянулась, широко улыбнулась. Ей, похоже, понравилась реакция притихшей публики. Никлас же в этот момент в воображаемом табеле о рангах постепенно ставил ее все выше и выше. Слишком уж свободно она себя ведет здесь, в этом ресторане, где количество князей и самых высоких гражданских чинов прямо пропорционально увеличивается при заполнении зала гостями. Нет, ему давно уже было понятно, что «практикантка» принадлежит к высоким сословиям, но похоже находится она довольно далеко от нижнего основания пирамиды власти.

— Во-вторых? — снова повернулась к нему Есения.

— Для опричника считается дурным тоном носить черный мундир до момента окончания стажировочной практики.

— Ты еще проходишь полигонные тренировки?

— Да, — кивнул Никлас, удивленной степенью детальной осведомленности сидящей напротив девушки.

— Когда у тебя сдача экзамена?

— Пока не знаю.

— Ты не знаешь дату? — заметно удивилась Есения. — Так же не бывает⁉

— Бывает, если речь идет о пересдаче. Да, моя группа пару дней назад провалила экзамены перед Высокой комиссией, — покивал Никлас в ответ на удивленный взгляд. — Сейчас я в недельном отпуске, пока решается вопрос о возможной смене наставников и начале нового тренировочного цикла.

Есения, судя по виду, после последних его слов была уже не просто удивлена, а по-настоящему ошарашена.

— Ты мне какие-то странные вещи рассказываешь. Прости, но это похоже на сказки.

— Почему?

— Как можно получить недельный отпуск после того провалил экзамен перед Высокой комиссией?

— Можно. У меня вот получилось.

— Не верю! Я слышала про ленинградского обер-прокурора князя Салтыкова. Исходя из того, что слышала, предположу, что за несданный экзамен можно головы лишиться, а не отпуск выделить. Ты сидишь здесь, а значит…

«Рогов у тебя нет — значит выбор невелик», — едва не рассмеявшись, вспомнил Никлас шутку про Техас из просмотренного совсем недавно старого фильма.

— Мироздание часто преподносит самые разные сюрпризы, — пожал он плечами. — Я бы рассказал тебе причины, но пока даже примерно не знаю кто передо мной, раскрывая подробности я могу раскрыть и государственную тайну, — сделал Никлас беспроигрышный ход.

Есения покачала головой, потом подвинулась ближе вдоль круглого столика, чуть склонилась над столом. Взглядом показала Никласу сделать тоже самое; он не сразу понял, но догадался — сделал так же, протянул руку внизу, под столешницей. Ощутил, как Есения ему передала свой перстень.

Выпрямился, аккуратно раскрыл ладонь. Посмотрел на герб и цвета печатки личного перстня девушки. Впечатлился — не каждый обладатель первого ранга в Табеле может позволить себе такой герб и такие цвета. Наверное, уровень светлейшей княжны как минимум — Никлас, как приезжий, пока не досконально разбирался в сословном делении, тем более на таком уровне.

— У меня близкий родственник работает в Кремле не на последней должности, — совсем негромко произнесла Есения, забирая под столом у Никласа перстень. Который она, понятно теперь почему, не носила на людях будучи в мундире практикантки императорских железных дорог.

— Недельный отпуск моей группе выделил лично обер-прокурор князь Салтыков. Сделал он это потому, что некоторые члены Высокой комиссии во время сдачи зачетов отнеслись к своим обязанностям предвзято: проваленный экзамен не является следствием недостаточной подготовки моей группы. Они, эти члены, в свою очередь отнеслись к моей группе предвзято потому, что…

Никлас прервался. Он сейчас раздумывал, стоит ли говорить об истинной причине.

— Потому что что?

— Потому что испытывали ко мне личную неприязнь. Обер-прокурор князь Салтыков не стал опротестовывать результаты, это дорого и долго, а решил пойти другим путем — вывести этот случай в публичную плоскость. Князь не только выделил мне недельный отпуск, а убедительно попросил отметить проваленный экзамен так, чтобы это мимо прессы не прошло. Я снял ресторан в «Национале» на сутки, и почти всей Константиновской командой мы приехали туда кавалькадой на пятнадцати взятых в аренду…

— Подожди, подожди…

— Жду.

— Так ты тот самый граф Бергер⁉

Никлас только плечами пожал, улыбнувшись и признавая очевидное. Невольно отметив, что звон посуды, стук приборов и возобновившийся было гул голосов снова стихли.

— Я думала, что… А говорят… Я тебя по-другому представляла, в смысле не тебя, а графа Бергера, нет, вернее тебя как… — Есения окончательно запуталась и замолчала.

— Какой есть, — Никлас только руками развел.

— Господи боже, да в Москве только и разговоров, что о тебе!

— Все действия, которые послужили этому причиной, я предпринимал не по своей воле.

— А какая разница?

— Ну да, не поспоришь.

Есения громко рассмеялась, Никлас тоже улыбнулся. Несмотря на совсем недолгое знакомство, ему было очень легко с ней. Легко разговаривать, шутить, смеяться. Обед как начался, так и прошел в приятной обстановке непринужденных разговоров.

После вышли на улицу и направились прогуляться в Нижний парк Петродворца; погода стояла удивительно прекрасная для середины января — яркое солнышко под лучами которого блестел белоснежный снег, легкий морозец. Настолько легкий, что после тепла ресторана Никлас даже шинель не запахнул, так хорошо было.

Поначалу, когда с середины декабря только-только ударили аномальные для Петербурга морозы — температура в течении трех недель часто опускалась даже ниже минус двадцати, выросший в Африке Никлас едва не взвыл от такого холода. И не только он — местные говорили, что тридцать лет таких морозов не было.

Но постепенно к холоду Никлас привык, научился тепло одеваться, и сейчас даже иногда наслаждался такой погодой. Если столбик термометра ниже минус пяти не опускался, конечно. И если надолго на улицу не выходить, а перед выходом хорошо и тепло одеться. И если просто идти на прогулку, а не на тренировки на полигон.

Спустившись в Нижний парк, сначала они с Есенией просто гуляли, взявшись за руки. Потом — как-то естественно получилось, начали дурачиться, играть в снежки. Разгоряченная Есения глубоко дышала, щеки ее зарумянились. В попытке закинуть Никласу снега за воротник она оказалась слишком близко, после чего так же естественно, как и начало игры случились спонтанные объятия и первый, осторожный и изучающий поцелуй.

Они долго стояли в центре аллеи у памятника Петру Великому, наслаждаясь друг другом и не спеша размыкать объятия. Когда громко загудел звук аварийного оповещения офицерского планшета Никласа, от неожиданности вздрогнули оба. Объятия не размыкали, но посмотрели друг на друга так, словно застигнутые врасплох за чем-то неприличным — о чем не преминула сказать Есения. Со смехом, почти бегом, вернулись к выходу из Нижнего парка, направились к стоянке где стоял черный как ночь и тонированный в ноль джи-ваген Никласа, который совершенно случайно стал его машиной еще в Новом Рейхе.

— Если бы я видела на чем ты приехал, я бы сразу все про тебя поняла, — хмыкнула Есения.

— Ну да, он здесь такой один. Тебя куда подвезти?

— Едь уже, я справлюсь, — мимолетно обняв и поцеловав в щеку Никласа, Есения развернулась и махнула рукой. Из проездов неподалеку выкатился массивный «Platinus» с хромированными радиаторными решетками.

— Если бы я видел твою машину, я бы тоже все про тебя понял, — хмыкнул Никлас.

— Я в Петербурге в командировке, еще три дня здесь. Пиши, если получится быстро закончить с делами, — сжав на прощание руку Никласа, Есения запахнула шубу и быстрым шагом двинулась в сторону подкатывающего ближе тяжелого автомобиля, использовавшегося только высокими сословиями империи.

Еще до того, как Есения подошла к своему «такси», Никлас уже сел в машину и без прогрева сразу рванул с места. Включив недавно установленные проблесковые маячки-стробоскопы, он выскочил на Царскую дорогу и низко полетел в расположение Отдельной Константиновской команды, куда ему нужно было прибыть «…со всей возможной срочностью согласно активированного протокола экстренного сбора», как гласило полученное сообщение.

— Никлас. Леди Катрин. Мною получено специальное задание от Сергея Сергеевича как от резидента Особой Экспедиции, и с этого момента опричная группа Бергера поступает в мое распоряжение. Все необходимые приказы уже есть у вас в почте, поэтому прошу отнестись к услышанному со всей серьезностью.

Инспектор Горчаков, который сейчас стоял у большой — во всю стену, карте территорий Санкт-Петербурга и прилегающий областей, определенно относился к происходящему со всей серьезностью. Настолько, что у него даже проблемы с речью пропали.

Кроме Горчакова, в комнате для совещаний Отдельной Константиновской команды присутствовали только Никлас и Катрин, которые внимательно слушали инспектора, проникшись озвученным превью. Потому что задание от резидента Особой Экспедиции, выдавшего им офицерские патенты, совсем не то задание, которое можно игнорировать или относится к нему без должной серьезности.

Горчаков между тем начал показывать на карте населенные пункты западнее Стены, ограждающей территории Санкт-Петербурга.

— Ямбургский уезд и его центр, город Кингисепп, — обвел на карте инспектор Горчаков территорию уезда, показав отдельно город. А вот это, — переместилась указка восточнее, ближе к Стене: — Закрытый город Сосновый Бор. Да-да, тот самый, где находится Ленинградская атомная станция, которая п-питает энергией все п-прилегающие области, а также лахтинский технополис с его небоскребами. А вот это… — переместилась указка примерно в центр расстояния между Кингисеппом и Сосновым Бором. — Это озеро Копанское, излюбленное место отдыха гражданской администрации как закрытого города Сосновый Бор, так и Ямбургского уезда.

— Только гражданской администрации? — уточнила Катрин.

— Да, так сложилось, что военная аристократия все больше в сторону Ревеля отдыхает. Итак, вот здесь, на идущей вдоль берега озера лесной дороге неподалеку от деревни П-пейпия, сегодня утром был обнаружен автомобиль п-прокатной конторы «Белка», арендованный в Калининградской губернии. Рядом с автомобилем найдено тело п-погибшей женщины.

Горчаков рассказывал, но Никлас осмыслял его слова параллельно с тем, что думал о вернувшихся к инспектору проблемах с речью, которые исчезали у него лишь в случаях сильного психоэмоционального напряжения. Получается, что серьезен и собран Горчаков был только во время передачи информации о командировке группы в свое распоряжение? А после этого расслабился?

У Никласа, пока он низко летел сюда из Петергофа, мелькали мысли, что срочный вызов — это просто реакция на его поцелуй с Есенией, но они показались ему дурацкими, ерундовыми. Сейчас тоже казались ерундой, но казались уже не столь категорично.

Нет, понятно, что они как опричная группа, вместе с инспектором Горчаковым — в некотором роде птенцы резидента Особой Экспедиции. Но… Получается, им сейчас нужно ехать за сотню километров, выезжая за Стену и покидая территории Санкт-Петербурга? Как будто там рядом никого компетентного нет, а у Сергея Сергеевича в окрестностях только они из доверенных лиц.

Странно. Версия того, что причина вызова — именно в поцелуе с Есенией на аллее Нижнего парка, а трагедия у озера — лишь предлог, чтобы отправить его от города подальше на несколько дней, становилась в восприятии все весомее. Горчаков между тем продолжал:

— П-по какой-то п-причине жертва остановилась на безлюдной лесной дороге и вышла из машины, п-после чего на нее было совершено нападение. П-предположительно — блуждающая пара хищных волкособов, пришедшая с юга, и ушедшая в ту же сторону. Личность п-погибшей установлена, это Люси Шнайдер, возраст сорок три года, гражданка третьей категории из Вольного имперского города Франкфурта. Работает внештатным корреспондентом газеты «BILD», приехала в Нарву по редакционному заданию. Как оказалась рядом с деревней П-пейпия, не ясно. Местный участковый инспектор такими вопросами не задавался, он п-просто организовал п-поиск собак п-по горячим следам…

— Волкособов же?

— Уничтожение хищных волкособов п-по горячим следам, оставив на месте трагедии все как есть в ожидании нашего п-прибытия, — повторил мысль неожиданно задумавшийся Горчаков.

— Что-то не так? — поинтересовалась Катрин.

— В рапорте участкового инспектора, п-первым оказавшимся на месте, я п-прочитал, что это были хищные волкособы. В докладе от станового п-пристава, который п-по указанию сверху взял дело личный п-под контроль, фигурировали бродячие собаки. Ладно, п-пока неважно, думаю на месте разберемся — покачал головой Горчаков.

— Сергей Сергеевич полагает, что эта внештатная гражданка шпионила? — неожиданно спросила Катрин.

Никлас, который все это время думал больше о губах Есении и ее горячем дыхании, хорошо ощутимом на морозе, встрепенулся. Версия о поцелуе снова отодвинулась на дальний план, потому что предположение об участии погибшей в шпионаже меняло дело, тем более что там ведь закрытый атомный город рядом.

— Сергей Сергеевич сказал мне лишь только то, что по его п-предчувствию это дело не очень хорошо п-пахнет и ему нужен свежий взгляд с земли, — кивнул Горчаков Катрин, после перевел взгляд на Никласа, переходя на язык официоза: — Корнет граф Бергер, ваша группа отправляется на это задание без афиширования принадлежности к опричной службе. Мундиры вольноопределяющихся на всех, сами не забудьте взять капли хамелеона. Все остальные технические детали на ваше усмотрение. У меня есть лишь рекомендация: ехать в две машины, взяв оба штатных УАЗа, вокруг Копанского озера не везде хорошие дороги. Свадебную катафалку черную убедительно попрошу оставить на базе. Колесница эта ваша уже настолько известна, что ее могут узнать и за Стеной, что в свою очередь легко нивелирует эффект переодевания вашей группы, — последние фразы Горчаков произносил, не скрывая раздражения.

«Колесница эта ваша настолько известна…» — мысленно пародируя интонацию Горчакова, покачал головой Никлас. Всего-то то дал корнету Соколову порулить, а тот не справился с нюансами управления зимой на летней резине и в витрину свадебного салона въехал. И все бы прошло незамеченным, если бы Григорий Соколов своими щегольскими усами не очаровал владелицу салона настолько, что речь даже в ворохе слухов зашла о свадьбе, что подхватили все петербургские бульварные издания, широко разнося в деталях обычное в общем-то дорожно-транспортное происшествие.

— Задача ясна?

— Более чем.

— Тогда за работу, товарищи. Жду сообщения о готовности к выезду в самое ближайшее время.

«Вы, товарищ, нам не товарищ», — хмыкнула Катрин, глядя в закрытую Горчаковым дверь, повторяя расхожую присказку опричников в адрес своих штатных жандармских инспекторов.

— Как свидание? — обернувшись, с живым интересом поинтересовалась она у Никласа.

— Так… приемлемо.

— Могло быть и лучше?

— Могло быть и хуже, — пожал Никлас плечами.

— Ясно, — поджав губы, кивнула мгновенно растерявшая всю веселость Катрин. — Пойдем?

Голос у ведьмы вдруг стал холодным, взгляд серых глаз колючим. После инициации во время клятвы у нее такая резкая перемена настроения случалась часто, так что Никлас уже привык и не обращал внимания.

Через десять минут вся группа Бергера собралась у машин в полном составе и в готовности. Никлас вспомнил, как они стояли здесь больше двух месяцев назад перед ним нестройной шеренгой — все разнородно одетые, оглядывающиеся, настороженные новизной происходящего. Сейчас, после прохождения полигонных тренировок, группа уже выглядела словно единое целое.

Даже кот-искатель на месте — Василий по прозвищу Черный сидел на экспедиционном багажнике Буцефала, в экипаже которого формально числилась водителем Александра фон Губер. Фактически же она большую часть времени занималась ведением документации, которой для группы из двух экипажей полагалось по мнению Никласа не просто много, а очень много. За руль буханки же все больше садился брат Павел.

Вся группа в отличие от прошлого раза была единообразно одета — в зимней форме линейных отрядов Пограничной стражи, все с погонами вольноопределяющихся. Вяземский, Тришкин — рядового звания, Мейер, Долохов-Крестовоздвиженский, брат Павел и баронесса фон Губер — унтер-офицерского. Униформа ратников опричной группы, как и индивидуально пошитые мундиры Никласа и Катрин пока лежали нетронутые, ждали своего часа. Из неуставных вещей — только клетчатые черно-белые повязки, платки-шемаги, которые Никлас с Катрин уже привыкли носить. Ведьма закрывала уродующие шрамы, Никлас — непривычный к местному климату, прятал лицо от холода, закрываясь до самых глаз. Сейчас повязку он спустил, похлопав в ладоши и привлекая внимание.

— Отправляемся в Ямбургский уезд, это за Стеной, километров сто отсюда на запад. Едем как сопровождающие инспектора Горчакова, работать будем в его подчинении в интересах жандармского ведомства. Поездка на один-два дня, двадцать минут на сборы, время пошло.

Все — кроме одноглазого кота Василия, Крестовоздвиженского и брата Павла быстро разошлись. Крестовоздвиженский и Павел, которым Никлас сделал знак остаться, подошли ближе, смотрели ожидающе. Кот-искатель с места не двинулся, просто поднял заднюю лапу и принялся демонстративно вылизываться. Никлас достал свой командирский планшет, открыл карту местности.

— Копанское озеро, место отдыха гражданской администрации Соснового Бора и Кингисеппа, это города здесь и здесь. Вот это деревня Пейпия. Сегодня ночью в ее окрестностях убита гражданка Е-Зоны, внештатный корреспондент газеты из Рейха, была в Нарве по редакционному заданию. Как на озеро попала пока неясно. Вчера или сегодня ночью остановилась на лесной дороге, зачем-то вышла из машины, где и осталась после нападения двух блуждающих хищных собак или волкособов, тоже пока неясно. Участковый место огородил и почти не трогал, с утра ждет нас.

«С утра», — вдруг подумал Никлас. То есть приказ спустили с утра, а срочный вызов поступил Никласу уже после полудня. Сергей Сергеевич думал и искал, кому дурно пахнущее дело поручить?

Версия о том, что происходящее — следствие поцелуя, и несчастная погибшая просто предлог, маячила так и не покидая пределы видимости, то удаляясь, то приближаясь.

— Настолько невтерпеж, что не доехать пару минут до… — между тем задумчиво пробормотал Крестовоздвиженский, показывая на базу отдыха рядом с местом гибели женщины. — Ну а зачем еще ночью в лесу из машины выходить? — поднял он взгляд на остальных.

— Встречаться с кем-то, — кивнул Никлас.

— С кем-то, кто смог убежать после нападения собак? — поинтересовался Крестовоздвиженский.

— Или он же их на нее и натравил, — высказала вдруг версию Катрин.

— Участковый инспектор указывал в рапорте волкособов, потом вроде как поменяли на собак, — вдруг вспомнил слова Горчакова Никлас.

Значимая разница: принятая классификация делила блуждающих хищников не по породам, а по возможности участия человека. Волкособами нападавших хищников записывали, когда речь шла о диких стаях, полностью исключая человеческий фактор в подноготной произошедшего, бродячими собаками — когда предполагали возможное участие людей. Одна из многих как специально для врагов созданных путаниц Московской империи, к которым Никлас уже давно привык, только поначалу удивляясь.

— Сегодня всю ночь шел снег… — теребя в задумчивости бороду, покачал головой брат Павел. Говорил он негромко, но голос его все равно зычно и гулко звучал в окружающей тишине. — Температура околонулевая, снег мокрый, так что следов рядом, даже если место огорожено, не будет. Мне кажется, это дело дурно пахнет, — посмотрел брат Павел на Крестовоздвиженского, в голосе его чувствовался вопрос.

Крестовоздвиженский отвечать ему не стал, перевел взгляд на юного командира.

— Пан Бергер, если вам интересно наше мнение, то берем двойной боекомплект и еще пулемет обязательно, а также оставляем леди Александру на базе.

— Ваше мнение услышал, — кивнул Никлас после небольшой задумчивой паузы и пошел к себе собираться.

Вышел к машинам он последним — некоторое время понадобилось на разговор с баронессой фон Губер, которая перспективу остаться на базе продолжать отпуск восприняла без восторга. Прямо оспорить решение не пыталась, просто смотрела как котенок своими огромными зелеными глазами, что было даже хуже. Поэтому Никлас потратил несколько минут, чтобы не оставлять девушку обиженной, пытаясь зарядить ее необходимостью остаться и бдить здесь, на базе. Кот Василий, кстати, при разговоре присутствовал — и, судя по реакции, решение Никласа поддерживал, поэтому баронесса довольно быстро смирилась.

Когда Никлас вышел на улицу, брат Павел, Вяземский и Тришкин стояли рядом с Буцефалом. Мейер и Крестовоздвиженский ждали у Боливара, к которому и направились Катрин с Никласом. По пути он с удовлетворением отметил, что кот Василий — только недавно мелькавший в коридорах казармы, уже сидит в теплом салоне прогретой машины. Это хорошо, разумный кот-искатель лишним в составе выездной команды точно не будет.

— Нико! Нико!

Обернувшись, Никлас увидел спешащего к ним широким шагом Григория Соколова. Виделись они в последний раз два дня назад, когда корнет удалился из ресторана отеля «Националь» сразу с тремя девицами из кабаре, причем невероятным образом на ходу обнимая сразу всех. Факт чего, кстати, запечатленный в виде передаваемых из уст в уста слухов, и положил конец пересудам о его грядущей свадьбе с владелицей свадебного салона.

— Мальбрук в поход собрался? — подкручивая щегольский ус, поинтересовался Соколов, кивая на ратников группы Бергера у машин.

— Есть такое.

— До вечера вернешься? Мы же в бридж договаривались сегодня сыграть, забыл?

— Ч-черт, — поморщился Никлас. — Не уверен.

— А что такое?

— Да в соседней области странная женщина погибла при странных обстоятельствах, возможно криминал. Все, по коням, по коням! — похлопал Никлас в ладоши, увидев, как Горчаков выходит из здания штаба Отдельной команды.

Перед выездом произошла небольшая перетасовка в составе экипажей. Мейер с Крестовоздвиженским, которые обычно ездили на Боливаре с Никласом, перешли в Буцефал. Горчаков отправил, сославшись на необходимость работать по дороге со служебными документами. Никлас, правда — как и остальные, догадывался, что он просто хочет ехать в салоне один, в комфорте.

До озера Копанского оказалось не сто, как рассчитывал Никлас, а больше полутора сотни километров. Он навскидку рассчитал расстояние по прямой, но совершенно забыл, что пункт назначения находится за Стеной Внешнего Периметра территорий Санкт-Петербурга. Поэтому пришлось сначала ехать строго на юг до форта «Гатчинский», делая крюк, и только потому уже поворачивать в нужную сторону на запад, на Ямбургский императорский тракт. Проехав по четырехполосной, широкой и удобный магистрали полсотни километров, свернули в сторону Цитадели Копорье.

Съезд с трассы в ту сторону был по пропускам — Закрытая Пограничная зона, еще и с атомной электростанцией, но удостоверение Горчакова с ордером-приказом сработало. После Копорья, где располагался штаб одной из отдельных бригад Одиннадцатого Ленинградского легиона, до места оставалось меньше тридцати километров. Эту часть дороги преодолели за самое долгое время. Ехали небыстро — густо повалил снег, по нечищеной дороге рулить было непросто.

Никлас, который поначалу расстраивался, пересев из комфортного джи-вагена в буханку-Боливара, теперь только порадовался предусмотрительности Горчакова. Если по уездной дороге по такой погоде ехать непросто, то на проселках вокруг озера на джи-вагене и подавно делать нечего будет, только на тросу если.

Деревня Пейпия, возле которой произошла трагедия, находилась на северо-западной оконечности длинного, вытянутого с севера на юг Копанского озера. Дорога привела к нему снизу, с юга, так что пришлось объезжать, тоже немало времени потратили. По пути остановились на пару минут — Никлас и Катрин закапали себе «Хамелеон» — глазные капли, убирающие на время неестественно серо-стальной цвет радужки, свойственный ведьмакам и ведьмам.

Въехав в деревню — безлюдную, в которой коттеджи за высокими заборами казалось соревновались в дороговизне вида, свернули направо и покатили по занесенному снегом проселку вдоль берега замерзшего озера. Проселок вел к базе отдыха, до которой судя по указателям было пара километров, но проехали совсем немного — трагедия произошла недалеко от деревни.

Дело уже постепенно шло к вечерним сумеркам, снег и низкие облака яркости света уходящего дня не способствовали, но желтые линии скотча, огораживающие место гибели гражданки Е-Зоны, заметили издалека. При появлении едущих бампер в бампер двух буханок зажглась люстра фар на стоящем на обочине микроавтобусе на высоких колесах.

«Горностай» — узнал Никлас модель машины нижегородского автозавода. Стандартный транспорт для полицейских ведомств, так же как УАЗы для Пограничной стражи. Из «Горностая» уже появился жандарм, встречая прибывших. На улицу навстречу ему вышли только Никлас, Катрин и Горчаков — все остальные ратники вторую буханку не покидали, команды не было.

— Коллежский секретарь Сергей Владимирович Разумовский, становый пристав Ямбургской полицейской стражи, — представился жандарм, оказавшийся далеко не простым сотрудником, а аж главой полицейского отдела по всей окрестной территории. Похоже, Сергей Сергеевич убедительный приказ спускал, раз сам становой пристав здесь с утра группу ожидает.

— Андрей Борисович Горчаков, Транспортный надзор, — пожал Горчаков протянутую руку. Бергеров он представлять не стал, а сами они держались поодаль. Капли уже начали действовать, радужка глаз поменяла цвет, вернув прежний, до изменений после инициации — у Никласа карий, у Катрин светло-голубой. Но лишний раз все равно они внимание не привлекали.

— Рассказывайте, Сергей Борисович, — прошел вперед Горчаков, подлезая под намотанными полосами желтого с черным скотча, огораживающим место трагедии.

Становой пристав Разумовский, после того как Горчаков представился инспектором из Транспортного надзора, на несколько мгновений посмотрел на него с недоумением, но переспрашивать не стал. Более того, жандарм похоже вдруг понял, что Горчаков еще более непрост, чем ожидалось. Поэтому рассказывать Разумовский начал обстоятельно и подробно.

— Гражданка Люси Шнайдер, внештатный корреспондент газеты «BILD», прибыла из Нарвы четыре дня назад, сразу после новогодних каникул. Сняла домик на близлежащей базе отдыха на пять дней, — махнул становой пристав дальше по дороге в сторону берега озера. — Четыре провела практически не выходя из номера, лишь один раз ее видели в бане. Вчера вечером собрала вещи, за день до планового отъезда сдала ключ от домика. Больше из всех опрошенных ее никто не видел.

— Нашли ее только утром?

— Да. Машина стояла не на дороге. Выглядит так, как будто не справилась с управлением.

«Или кто-то хочет, чтобы это так выглядело», — совсем негромко произнесла Катрин обращаясь к Никласу, обозревая белую поляну, в другом конце которой был заметен превратившийся в контурный сугроб небольшой внедорожник. Ни следов вокруг не видно, ничего — и поляну, и машину покрывал приличный слой нападавшего за ночь и утро снега.

— Машину, как и нашу красную шапочку, обнаружил водитель доставки, который вез на базу свежий хлеб…

— Красная шапочка? — удивился Горчаков.

— Да, неподалеку от тела нашли разодранный головной убор красного цвета.

— Ясно. Дальше?

— После обнаружения тела подняли тревогу по Ямбургскому и окрестным уездам, после чего все усилия были прошены на поиски блуждающей пара хищных собак.

— Так собаки или волкособы?

— Неясно пока.

— Блуждающая п-пара?

— Да. Появились как призраки из ниоткуда, туда же и исчезли. У нас четыре борта сейчас в воздухе сетку нарезают, даже ни намека на следы.

— Жертва до сих п-пор там, п-под снегом?

— Да. Поступило указание на месте гибели ничего не трогать, — пожал плечами становой пристав.

— Вы его, конечно же, нарушили, — практически без вопросительной интонации произнес Горчаков.

— Очень аккуратно, — внимательно посмотрел на него Разумовский после недолгой паузы. Явно раздумывая перед этим, что именно можно рассказывать пришлому инспектору, а что нет.

— Что сделали?

— Эксперт напылил машину и…

— Напылил? — быстро переспросил Горчаков.

После этого вопроса взгляд Разумовского заметно изменился. Он определенно понял, что инспектор из Транспортного надзора к криминальному следствию отношения никогда не имел, и не имеет. Но высказывать ничего вслух не стал, объяснил:

— Снял отпечатки пальцев, в машине и с чемодана. Все принадлежат жертве, чужих не обнаружено. Также, когда утром я прибыл сюда, дал указание очистить выпавший снег, его тогда совсем немного было, и отфотографировал место гибели.

— П-посмотреть можно?

— Да, конечно, — кивнул Разумовский и достал свой планшет.

На улице темнело все быстрее, так что экран планшета в руках станового пристава высветился довольно ярко. Словно портал во времени — в более яркий период этого дня, потому что место на фотографиях было то же. Разумовский принялся листать фотографии одну за другой, демонстрируя картины произошедшего. Отдельно показал и красную шапку, которая больше напоминала изодранную тряпку.

— Стойте-стойте, — остановил Никлас станового пристава, который вознамерился было листать дальше. — Где это лежит?

— Ну… вот здесь, — примерно прикинул Разумовский.

Никлас аккуратно прошел вперед, ногой сдвинул сугроб в указанном месте, присел и дальше почистил руками. Поднял мокрую тяжелую тряпку, расправил.

— Это не шапка. Пока его не разорвали на много кусков, это был шаперон, причем женский — капюшон с длинной пелериной, почти плащ. За рулем в нем определенно неудобно, а значит наша жертва его надела перед выходом и куталась, закрывая лицо и шею от холода. Определенно кого-то ждала. Как вы говорите у нее фамилия?

— Шнайдер.

Никлас только головой покачал, удивившись тому, как ему пригодились самые неожиданные знания, полученные еще в подростковом возрасте.

— Вещи ее можно посмотреть?

Прошли в сторону полицейского микроавтобуса, открыли боковую дверь. Чем застали врасплох двух сотрудников из группы станового пристава, которые судя по виду только-только наполнили небольшие серебряные чарки.

— С утра здесь сидим, бензина в баке уже совсем мало, греемся редко, — оправдываясь перед Горчаковым за своих людей произнес Разумовский. Тот даже внимание не обратил, просто показал на чемодан в салоне.

— Это ее?

— Да.

— Открывать можно? — спросил Никлас.

— Да, все уже проверили.

«А, ну да», — едва не выругался Никлас, подумав, что можно было не идти в машину, а просто спросить.

— Золотую брошь в виде декоративной иглы находили?

— Так точно. Но не золото, позолота. И там еще камешек, но стекло, не драгоценный.

— Тогда даже смотреть не надо, — кивнув «греющимся» сотрудникам, Никлас закрыл дверь и отошел от машины. Катрин, Горчаков и Разумовский подошли ближе, внимательно на него глядя.

— Если речь заходила о проститутках, то мой первый наставник всегда говорил: «Ребята, я в этом шарю». Шнайдер — фамилия переводится как «портной». Так?

Никлас только начинал учить немецкий, но слово запомнил.

— Так, — кивнула Катрин.

— В Е-Зоне есть немало регионов, где профессия проститутки распространена и весьма уважаема. И в этих регионах у девушек есть два пути — булавок и иголок. Булавки — путь благочестивых леди, а иголки выбирают проститутки, я уже не помню, как это все обосновывается. Кроме того, в двух городах — Берне, и Цюрихе, подобный красный шаперон это отличительная черта внешнего вида проституток, которую они часто украшают золотой брошью в виде иглы.

Никлас ощутимо почувствовал, как все трое смотрят на него с нескрываемым удивлением. Похоже, выражение: «Ребята, я в этом шарю», касательно проституток восприняли все без привязки к первому наставнику Никласа, а прибавили именно к его личной характеристике. Никлас, когда догадался об этом, хотел было отпустить саркастическое замечание, но сдержался.

— То есть, — между тем повернулся к Разумовскому Горчаков. — У нас есть бывшая п-проститутка из газеты «BILD», которая скорее всего и не Люси Шнайдер. Она п-прибыла сюда, четыре дня жила на базе отдыха, п-после чего п-поехала в лес, где свернула с дороги и кутаясь в красный капюшон вышла прямо на блуждающую хищную пару.

— Так точно, — кивнул Разумовский.

— П-прелестно. П-просто п-прелестно, — фыркнул Горчаков с очень странным выражением лица.

Кроме выражения, в его голосе послышалась и весьма странная интонация. Никлас присмотрелся к инспектору — все еще думая о реалистичности версии их прибытия сюда из-за состоявшегося поцелуя с Есенией. Несмотря на первичное впечатление ерундовости, он все больше приходил к выводу, что именно в этом и состоит истинная причина. А Горчаков, который получил задание просто привезти его сюда и изолировать на пару дней, изображая расследование «странного» случая, сейчас сам удивляется, что случай оказался действительно странный.

— Так, ладно, и кого же наша Люси могла здесь ждать?

Горчаков, во время задаваемого Разумовскому вопроса, чуть отвлекся и запнулся. Никлас посмотрел по направлению его взгляда и увидел, что рядом с накрытым сугробом телом жертвы сидит кот Василий. Единственный желтый глаз кота-искателя смотрел на Катрин, словно бы кот хотел ей что-то сказать.

Кота заметили и Горчаков, и Никлас, и Катрин. Все заметили, кроме Разумовского, который стоял к искателю спиной и сейчас рассуждал вслух.

— В Пейпии находятся дачи очень многих чиновников гражданской администрации Соснового Бора. Но ни на одной вчера и сегодня не было хозяев, только персонал.

— То есть ей могли назначить встречу здесь специально, чтобы в случае чего направить поиски за забор П-пейпии? А учитывая, что деревня элитарная, проверка каждого дома займет немало времени, так?

— Похоже, так.

— Что здесь еще рядом? Только одна деревня и база отдыха?

— На западном берегу баз отдыха несколько. На восточном — частная территория, поместье барона Волчанинова.

— Это у нас кто такой? — поинтересовался Горчаков.

— Московский чиновник, вышел на пенсию и приехал сюда восемь лет назад.

— Это же закрытое озеро, не для всех. Как какой-то, извините, барон, здесь частую территорию заимел? — удивился Горчаков.

— А это тоже считайте база отдыха, просто на нее приезжают без официальной регистрации.

— Кто приезжает?

— Куда приезжает? Ох, я это вслух сказал? Не обращайте внимания, какую-то ерунду ляпнул случайно, — весьма натурально удивился Разумовский.

Никлас только удивился, как умело можно сказать что-то, не говоря об этом прямо, взяв способ заметку. Горчаков между тем достал свой планшет, вбил имя в поисковую строку, посмотрел результат открывшегося досье.

— Владислав Незабудко, после получения титула за особые заслуги взял фамилию Волчанинов. До возведения в дворянское достоинство, с лета семь тысяч шестьсот двадцать третьего по лета семь тысяч шестьсот тридцать третье, работник российского посольства в Берне.

Разумовский, который стоял рядом, с трудом удержал бесстрастное выражение лица. Он, конечно, подозревал что гости не такие уж и простые, но уровень доступа к данным у Горчакова его заметно поразил.

— Работник посольства в Берне, где проститутки носят красные апшероны, — фыркнула Катрин. — Сколько нашей Люси лет?

— Сорок три.

— То есть ей было с двадцати трех до тридцати трех в тот период, когда Волчанинов работал в Берне.

— Он тогда еще не был Волчаниновым, — пожал плечами Горчаков. — Титул он получил сразу после того, как покинул Берн.

— А за что?

— Суд по официальной информации, почти «просто так». Значит, было за что, — задумчиво пожал плечами Горчаков.

— Поехали заедем к барону? — посмотрел на инспектора Никлас. Ему хотелось уже побыстрее решить все с этим непростым случаем и отправиться обратно в Петербург, где Есения пробудет еще три дня. Не то, чтобы он соскучился по ощущению тонкого стана в объятиях, горячему дыханию и мягким губам, но версию о вызове сюда из-за состоявшегося поцелуя хотелось проверить.

Ну, и соскучился конечно тоже.

— И что мы скажем барону? — задумчиво поинтересовалась Катрин.

— Просто поздороваемся, осмотримся. Спросим, не знал ли он Люси Шнайдер, — пожал плечами Горчаков.

«Если занервничает, вы же заметите?» — буквально читалось во взгляде инспектора. Он внимательно смотрел на ведьму, а она уверенно кивнула — в последние недели ее способности ворожеи начали уже пробиваться, и при необходимости она хорошо чувствовала эмоции других людей. Правда, после короткого усилия пока приходила в себя по несколько часов, но вряд ли беседа с бароном столь затянется.

Становой пристав Сергей Разумовский присматривался к Никласу и Катрин, и похоже понемногу начинал понимать, что перед ним не просто сопровождающие инспектора Горчаков.

— Как удобнее объехать озеро, через северную оконечность или южную? — отвлек Разумовского Горчаков, пока тот до чего-нибудь лишнего не додумался.

— Отсюда вам примерно одинаково по расстоянию будет. Но за ворота вы скорее всего не попадете. Волчанинов живет затворником, без ордера вам не откроют.

Разумовский произнес это с полувопросительной интонацией. Горчаков задумался — определенно над тем, запрашивать ли ордер, или же полностью раскрывая полномочия группы сходу признать, что они действуют с санкции Особой Экспедиции.

— Зачем объезжать? — вдруг пришла Никласу в голову совсем простая идея. — Давайте напрямик, зря что ли на буханках сюда ехали? — показал Никлас в сторону другого берега озера. — У него же береговая полоса забором не окружена?

— П-по льду мы п-проедем?

Никлас взял паузу, направился по сугробам в сторону берега неподалеку. Он совсем недавно катался по глади озера в Красном селе, чтобы научиться управлять машиной на скользкой поверхности, поэтому такая мысль и пришла. Вышел на лед, прошел метров сто по сугробам влажного тяжелого снега, вернулся обратно.

— Промчимся, как на оленях. Колеса чуть подспустим только на всякий случай.

Никлас, который два месяца назад чувствовал себя неуверенно в грязевой колее монастырского полигона, прошедшее время зря не терял, способности буханок на бездорожье изучил досконально. Он больше не хотел оказаться в ситуации, когда не знает, что и как желать с нежелающей ехать по сложной поверхности машиной, поэтому учился усердно.

— Хорошо. Сергей Владимирович, давайте тогда возвращайтесь в Кингиссеп, я с вами свяжусь. Мы скорее всего остановимся на ночлег на той самой базе, где жила Люси Шнайдер.

— Понял. Нужно забрать тело, и я дождусь здесь…

— Отправляйтесь сейчас, у вас мало бензина и вы замерзли. За телом п-пришлите участкового инспектора, или кого там присылать нужно.

Горчаков еще раз совершенно спокойно и буднично продемонстрировал не только агрессивное незнание работы криминальной полиции, но и возможность демонстрировать это свое незнание, учитывая собственные полномочия.

— Но по протоколу…

Во взгляде Горчакова, даже в сгустившимся и близком к темноте полумраке, ясно и определенно читалось, куда и как становый пристав может употребить нарушение принятого порядка действий. Спорить больше Разумовский не стал — определенно решил, что настоящая должность и ведомственная принадлежность Горчакова не располагает. Судя по тому, как он старался не смотреть на Катрин, несмотря на обычный цвет глаз Разумовский скорее всего догадался, что она ведьма. И что они сейчас собираются здесь делать.

Когда становой пристав сделал было шаг к машине, он приостановился. Видимо, принял еще одно непростое решение.

— Андрей Борисович, есть один момент, — повернулся он к Горчакову. — Я думаю, это важно.

— Да?

— Приказ обеспечить сохранность места гибели Люси Шнайдер до прибытия особой следственной группы я получил от генерал-губернатора лично через час после обнаружения тела. И когда незамедлительно прибыл сюда, у меня сложилось впечатление… впечатление, это не обвинение, что местный участковый инспектор изначально был заинтересован в скорейшем закрытии дела, подойдя к вопросу совершенно формально, хотя и максимально профессионально при этом.

— Благодарю за информацию, Сергей Владимирович. По коням? — обернулся Горчаков к Никласу и Катрин.

Смотрел инспектор на Бергеров, но фраза его при этом была обращена больше Разумовскому. Они втроем даже к машине не пошли, так и остались стоять на месте. Когда «Горностай» с сотрудниками полиции уехал, провожающий его взглядом Горчаков внимательно посмотрел на Катрин. А потом на кота Василия, который — оправдывая свое звание искателя, уже лапами отбрасывал снег с тела погибшей девушки. Не весь — освободил только место на спине, у основания шеи.

Катрин вздохнула — она давно поняла, что без слов предлагал разумный кот. Скинула шинель, подошла к телу жертвы, присела рядом на одно колено. Положила ладонь на очищенный от снега участок кожи, закрыла глаза. Кивнула сама себе и своим мыслям, достала из кармана небольшой пузырек без надписей.

Выдохнула, выпила, после встала на колени рядом с погибшей. Катрин приняла так называемую позу Будды: сев ягодицами на пятки, положила ладони сверху на бедра. Спина ровная, плечи расправлены, глаза закрыты.

В такой позе Катрин просидела несколько минут — за это время лицо ее стало белым почти как снег на поляне; даже шрамы побелели. Не открывая глаз, Катрин едва изменила позу, положив скрещенные ладони на очищенный от снега участок кожи жертвы.

Почти минуту ничего не происходило, на поляне стояла полная тишина. Нарушенная пронзительным криком Катрин — ведьма, распахнув страшные, закатившиеся глаза отшатнулась и в попытке встать с колен упала спиной в снег.

Никлас уже был рядом, поднял крупно дрожащую девушку. Катрин прерывисто вздохнула, застонав; ее буквально трясло, так что она обхватила себя руками. Подошел и Горчаков, держа поднятую шинель ведьмы.

Около минуты Катрин потребовалось, чтобы прийти в себя. Потом она, все еще стуча зубами — и совсем не от холода, открыла глаза. Нормальные.

— Пойдем в машину, тебе надо согреться…

— Нет-нет, подожди, — помахала головой Катрин.

Закрыв глаза, прошлась по поляне, встала. Сделала несколько шагов назад, словно отступая перед лицом опасности, потом махнула рукой, словно отбрасывая что-то.

— Там, — только и сказала она, показывая в ту сторону. — Перед смертью она отбросила что-то в ту сторону.

Никлас дал команду, и через несколько минут вся группа — кроме Катрин, которая грелась, планомерно очищала поляну от снега, высвечивая фонарями землю. Искомое нашли через десять минут — Вяземский поднялся, держа в руке карту с номером «208» и металлическими засечками.

— Ключ от вокзальной камеры хранения, — предположил Горчаков, оборачиваясь к вышедшей на улицу Катрин.

— Да, похоже. Она его сжимала в кулаке, а потом откинула в сторону.

— Что вы еще помните?

— Страх. Боль, — произнесла смертельно бледная Катрин, глядя перед собой невидящим взглядом. — Я не могу, я не помню, я не…

Голос ведьмы начал срываться, Никласу пришлось ее обнять. Горчаков подошел ближе, протянул небольшой пузырек.

— Что это?

— Естественный стимулятор, на травах. Поможет прийти в себя сегодня.

— Сегодня? — Никлас почувствовал в словах инспектора некоторую недосказанность.

— Завтра будет не очень хорошо, но нам ведь нужно чтобы вы вернулись в тонус сейчас.

Катрин спорить не стал, выпила. Лицо ее почти сразу порозовело, возвращая нормальный вид.

— Поехали? Я в норме, — посмотрела на Никласа она через несколько секунд после того, как прислушалась к себе.

Прежде чем садиться за руль, Никлас подспустил все колеса Боливара. Потом, съехав с дороги, вломился в невысокий кустарник и выехал на лед озера. Буцефал с братом Павлом за рулем двигался следом, выдерживая небольшую дистанцию.

Буханка ехала по сугробам без особого напряжения. Не быстро, но вполне приемлемо — мысленно охарактеризовал Никлас.

— Ник, — вдруг странным и напряженным голосом заговорила Катрин.

— Да?

— У меня на душе словно кошки скребут. В горле как будто комок и муторно как-то… В справочнике ворожеи подобные предчувствия не классифицированы, но это что-то схожее с легким предчувствием опасности. Андрей, это может быть эффект от вашего стимулятора?

— Может. Но лучше отнестись к вашему предчувствию с максимальной серьезностью.

— Предупрежден, значит вооружен, — попробовал подбодрить ведьму Никлас. — Не волнуйся, мы…

— Я и не волнуюсь, ты же со мной.

— Отлично. Заряди мне в дробовик пулевые с картечью поочередно.

— Сейчас сделаю.

— И себе.

— И себе сделаю.

Кивнув, Никлас достал сверху из держателя микрофон рации на витом шнуре.

— Павел, par le flanc gauche, прием.

— Понял командир, пар лю флян гуш, — аккуратно и раздельно по слогам повторил Павел.

Никлас осваивал строевую подготовку в Танжере, в пехотной школе Французского легиона. Две простые команды: «parle le flanc droit» и «par le flanc gauche», были аналогами русских «Направо!» и «Налево!» Но для опытных ратников группы Бергера — брата Павла, Мейера и Крестовоздвиженского эти команды давно несли скрытый смысл.

«Направо», — означало расслабиться, потому что все идет по плану. «Налево» — наоборот. А то, что дурно пахнущее дело стало пахнуть еще более дурно, и впереди ждет довольно крутой левый поворот, у Никласа сомнений уже не было.

Он, кстати, был сейчас совершенно спокоен. Со всеми обстоятельствами — в том числе с полевым спиритическим сеансом от Катрин, он даже не заметил, как пришел и ушел страх, привычно исчезнув на периферии сознания. Оставляя вместо себя только ясность мыслей, собранность и легкость в теле.

Выехав на лед, первые пару десятков метров пути Никлас очень внимательно прислушивался к поведению и отклику машины. Потом заметно успокоился — Боливар выгребал по снегу уверенно, проблем никаких не ощущалось. Обе машины уже обогнули выступающий мыс с базой отдыха, и сейчас ехали по озеру пересекая его по диагонали — забирая южнее в сторону поместья барона Волчанинова.

В этот момент Никлас решил наконец спросить Горчакова о том, что ему не давало покоя с момента, как окинули Петербург.

— Господин инспектор, а вас ничего не смущает в происходящем?

— Меня что-то должно смущать?

— Например многосоставная сложность этого дурнопахнущего случая.

— Я не очень понимаю, о чем вы говорите.

Никлас и сам не понял, что за словесную конструкцию про «многосоставную сложность» задвинул, но полагал что общий смысл Горчакову определенно понятен. И кроме того, Никлас не мог не отметить, что инспектор пусть и «не понимал» о чем идет разговор, но «п-придыхание» из его речи ушло, что свидетельствовало о максимальной сосредоточенности.

— Вызов экстренного сбора группы застал меня в довольно интересный момент свидания с девушкой, которая носит золотой перстень белой аристократии. И, если честно, у меня были и есть определенные подозрения, что весь этот вояж за Стену — просто способ таким образом прервать наше свидание.

Катрин медленно повернулась к Никласу, внимательно на него глядя. Он это краем глаза заметил, потому что сам смотрел в салонное зеркало на Горчакова. А инспектор молчал, никак не реагируя на вопрос.

Долго молчал — уже озеро почти пересекли, и впереди отчетливо виделись очертания выстроившихся вдоль берега многочисленных построек поместья.

— Остановите машину, — произнес вдруг Горчаков.

Никлас лишних вопросов задавать не стал, остановился — предварительно несильно ударив два раза по педали тормоза, чтобы мигнуть идущей следом машине стоп-сигналами.

Горчаков уже зажал трость между коленями, достал из кармана небольшой флакончик. Крышка открылась со смачным «чпокающим» звуком, инспектор вылил в себя прозрачное содержимое пузырька. Посидев немного с полузакрытыми глазами, Горчаков убрал пустой сосуд в карман, после чего отставил трость. И только после этого посмотрел на уже давно обернувшегося к нему Никласа.

— Моя жизнь тоже знает интересные моменты свиданий с девушкой, которая носила золотой перстень белой аристократии. Результат, конечно, не налицо… — задумчиво покачал головой Горчаков; Катрин моментально побледнела, шрам ее сразу налился багрянцем. Но инспектор говорил не для нее, для Никласа: — Результат не на лице, но вы наверняка обратили внимание, что он гораздо более плачевный. Например, я никогда больше не смогу без помощи стимуляторов ходить как обычный человек. Сергей Сергеевич мне помог, удержав на самом краю пропасти. Вот только к несчастью произошло это уже после того, как я столкнулся с проблемами отношений с девицей носящей золотой перстень. Вам, Никлас, повезло получить его покровительство до той отсечки дистанции пути, до которой прошел я. Советую серьезно подумать над этим.

Никлас, глядя в глаз инспектору, действительно серьезно раздумывал над услышанным. Горчаков увидел изменившееся выражение его взгляда, кивнул.

— Я сейчас выйду из машины и пойду вперед. Сомневаюсь, что вокруг поместья врублена полоса полыньи, но вдруг. Езда со скоростью моего шага, если что, спасет впередиидущую машину от утопления. Впрочем, главная опасность состоит в том, что охрана барона может нас расстрелять превентивно. Понятно, что виновников потом повесят, но нам от этого легче не станет. В мой же мундир стрелять не будут, это приговор для них для всех сразу. Так что иду вперед, вы катитесь следом, выдерживайте дистанцию за мной метров в десять. Вторую машину оставьте здесь, на всякий случай, да и не нужно толпу создавать и тем более афишировать количество ратников. Когда будем на берегу, берите карабины, не дробовики, чтобы не вызывать лишних подозрений.

— Понял.

Кивнул, Горчаков вышел из машины на лед — уже без трости. Весьма бодро, после употребленного содержимого флакончика, пошагал вперед, к виднеющимся впереди огням главного здания баронского поместья. Никлас передал подъехавшему брату Павел указание инспектора, после чего сам медленно покатил за ним следом.

Несколько сотен метров Горчаков прошел довольно быстро. Никлас, подъезжая к вмерзшим в лед причалам, включил люстру дополнительных фар, установленных на крыше, на экспедиционном багажнике. Светодиодные фонари ярко высветили окружающую местность — пологий берег, несколько лодок и катеров на прицепах, вытащенные на зиму из воды и стоящие близ трех довольно крупных эллингов, воротами выходящих прямо на воду.

Неожиданных и нежданных гостей встречали вооруженные охранники с эмблемами герба барона на форме. Трое, стояли не скрываясь. Но кроме них явно были еще люди неподалеку, как минимум рядом с прожекторами — светящиеся лучи которых сейчас скрестились на Горчакове, машине и вышедших из нее Бергерах, которые встали по разные стороны от инспектора.

Троица охранников прошла вперед. В центре пожилой мужчина с пустыми руками — судя по виду, начальник охраны. Двое моложе, с короткими дробовиками — без прикладов, с пистолетными рукоятками. Впрочем, что-то иное и более серьезное дворянской охране иметь на вооружение просто запрещено.

— Господин жандарм, вы находитесь на частной территории, и я убедительно прошу вас ее покинуть, — произнес шагнувший вперед пожилой начальник охраны.

— Уважаемый, согласно Водного и Земельного кодекса для водоемов устанавливается береговая полоса общего пользования, на которой я сейчас и нахожусь. Вы желаете оспорить законы Империи? — легко парировал Горчаков.

Начальник охраны только чуть головой покачал.

— Десять метров, не буду препятствовать.

— Природоохранная зона двадцать метров.

— Как скажете, господин жандарм. Спешу напомнить, что законы Империи обязывают вас представиться. Или вы сейчас действуете как частное лицо?

— Если я пройду тридцать метров? — неожиданно спросил Горчаков, чем сильно удивил начальника охраны, который на мгновение заметно смешался.

— Тогда я зафиксирую факт ваших незаконных действий, и уже завтра утром барон Волчанинов отправит жалобу на ваши действия в службу Прокурорского надзора. Если же вы попробуете проникнуть в дома или иным способом нарушить законы о частной собственности, то я вызову полицию и буду вынужден выполнять все необходимые действия для защиты вверенной мне частной собственности во время отсутствия барона.

— Его благородие сейчас не в своем имении?

— Нет.

— Когда ждать?

— Не имею никакого понятия.

— Тогда будьте добры, передайте пожалуйста его благородию, что у меня есть к нему важный разговор. Очень важный, поэтому я все равно так или иначе задам ему несколько вопросов. И его воля выбирать — сделаю ли я это прямо сейчас, либо же в удобное мне и неудобное ему время, когда вернусь сюда с ордером. В четыре утра, например.

— Господин инспектор, вы собираетесь представиться? От кого конкретно мне…

— Уважаемый, вы тупой или бесстрашный?

Лицо начальника охраны закаменело.

— Как вам будет угодно. Я передам его благородию.

Несколько минут стояло молчание. Не происходило ничего. Вообще ничего. Горчаков молчал, замерев и глядя на начальника охраны. Начальник охраны молчал, замерев и глядя на Горчакова. Никласу было прохладно, но вида он не подавал. Осматривался по сторонам, рукой чуть придерживая СКС за правым плечом, будучи готовым сорвать его в любой момент.

Странное молчаливое ожидание затягивалось. Причем Горчаков и Бергеры были в более выигрышном положении — они в зимней одежде, а вот начальник охраны и его спутники в обычной униформе, в которой из дома выбежали навстречу неожиданным гостям. Никлас сейчас жалел только о том, что неуставную повязку-шемаг не надел, так вообще уютно было бы стоять и ждать непонятно чего.

— Разрешите поинтересоваться… — наконец заговорил начальник охраны, обращаясь к Горчакову. — Вы чего-то ждете?

Похоже, вопрос с «непонятностью» странного ожидания интересовал не только Никласа.

— Да, я жду, когда вы озвучите барону мою просьбу, а после передадите мне ответ его благородия. Если в течении пяти минут этого не случится, я дам приказ выставить дежурный пост на дороге у ворот поместья, а сам закажу сюда мясо, мангал и угли с доставкой, устрою здесь на берегу пикник до завтрашнего утра, к которому мне как раз оформят ордер. И после этого я пройдусь по всему поместью с обыском так, что вы просто…

Горчаков говорил совершенно спокойно, но все его слова вели к тому, что сейчас окружающие услышат очень экспрессивное выражение. Но не случилось — начальник охраны прервал инспектора, перебивая:

— Ставлю вас в известность, что наш дальнейший разговор будет записан посредством аудио и видео для дальнейшей подачи жалобы в Прокурорский надзор.

— Ваше право, — кивнул Горчаков, после чего достал планшет и быстро настучал сообщение, нажав кнопку «отправить».

— Ставлю вас в известность, что я отправил своему непосредственному начальству просьбу сформировать официальный запрос барону на получение создаваемых сейчас вами аудио и видео записей для прикрепления к материалам следствия.

Такой ход уже заметно выбил начальника охраны из колеи. Никлас же поразился тому, насколько умело Горчаков дал понять начальнику охраны, что его руководству с этого момента известно где инспектор находится, а также факт ведения аудио и видео записи происходящего. Очень недвусмысленный намек на то, что если с ними сейчас вдруг что случится, то поместье по камешку разберут в поисках вдруг пропавшего жандарма.

— У вас нет оснований для проведения обыска поместья, — вернул уверенность в голос начальник охраны.

— Вы желаете проверить? Давайте сыграем в эту игру, я готов. Но если проиграете, вы же понимаете последствия, а мое утреннее настроение можете сами представить. Обещаю, что обыск я буду проводить более чем пристрастно. Так, что восстанавливать случайно испорченное от излишнего усердия имущество устанете. Более того, я вам обещаю: разнесу здесь вообще все к чертям собачьим и сделаю это с чувством, с толком, с расстановкой.

Говорил Горчаков по-прежнему был совершенно ровно и спокойно, отчего смысл его слов на контрасте чувствовался максимально ярко. Начальник охраны был в замешательстве. Похоже, повысив ставки до сообщения о записи разговора, он никак не ожидал подобного ответа. И выглядел он сейчас как игрок в карты, который садясь за карточный стол рассчитывал поставить пару сотен на кон, но вдруг увидел, что игра идет на десятки тысяч и теперь не знает что делать чтобы и деньги не потерять, и лицо сохранить.

Еще около минуты прошло в молчании, после чего из дома выбежал человек. Запахнув куртку, он подбежал к начальнику охраны. Прошептав ему что-то на плечо, поеживаясь от вечернего морозца, посыльный почти сразу же убежал.

— Его благородие барон Волчанинов только что вернулся в имение из поездки, он ждет вас. Прошу за мной, — ровным бесцветным голосом произнес начальник охраны и развернувшись, двинулся в сторону главного здания поместья.

Отошли от берега, прошли по аккуратным расчищенным дорожкам, вдыхая запах дыма из трубы топящейся бани — Никлас с момента прибытию в Московскую империю уже успел ценить прелесть этого действа зимой. Прошли мимо собачьих вольеров, вокруг которых весь снег был вытоптан следами; рядом стояло несколько пустых саней с упряжками.

За проходящими мимо людьми внимательно наблюдали десятки пар желтых и голубых глаз. Послышался разрозненный лай, замахали синхронно хвосты. Никлас не разбирался в северных породах, но видел, что перед ним ездовые собаки — маламуты или хаски. Высунутые языки, дружелюбные взгляды — похоже, появление гостей было воспринято собаками с энтузиазмом близящейся прогулки. И расстройством, когда люди прошли дальше, к высокому крыльцу деревянного здания. Терем самый настоящий, Никлас такие раньше только на картинках видел.

Когда вошли внутрь, начальник охраны приостановился — мимо с заливистым тявканьем проскочил небольшой щенок черно-белого окраса. За щенком с гиканьем пробежал довольно крупный, выше Катрин ростом, но… да, ребенок — судя по лицу, там лет двенадцать, не более. С громкими азартными криками размахивающий руками большой ребенок скрылся в соседней двери, преследуя щенка. Начальник охраны, остановившийся чтобы дать ему дорогу, двинулся дальше.

По широкой лестнице с резными деревянными перилами поднялись на второй этаж, зашли в кабинет, где за столом сидел барон Волчанинов, вышедший на пенсию чиновник из Москвы. Волосы черные с проседью, блестят льдом светло-голубые глаза, взгляд колючий. Прямо как у рейхсграфа Брандербергера, вспомнил Никлас. Вот бывает так: увидел человека и сразу ощутил неприязнь с первого взгляда. Барон Волчанинов, для Никласа, именно так воспринимался на подсознательном уровне.

— Господин жандарм. Чем обязан?

Голос у барона Волчанинова тоже оказался неприятный. Негромкий, словно бы скрипучий, но при этом ровный до полной бесцветности от эмоций.

— Добрый вечер, ваше благородие. Андрей Борисович Горчаков, Транспортный надзор Варшавского военного округа. Я прибыл сюда в целях проверки информации о Люси Шнайдер. Вам знакомо это имя?

— Нет.

— Гражданка третьей категории из Е-Зоны, сорок три года. Погибла после нападения хищной пары сегодня ночью на другом берегу озера.

— Люси Шнайдер, значит? Имя не знал, но об этой трагедии слышал. И не понимаю, о чем может идти речь и почему вы пришли ко мне. Извольте объясниться, будьте так любезны.

— Я прибыл сюда из Белостока, расследуя дело о промышленном шпионаже, в ходе которого гражданка Шнайдер, пользуясь своей должность внештатного корреспондента газеты «BILD», пыталась шантажировать некоторых сотрудников Минской железной дороги. Может быть, она пыталась шантажировать и вас? Если это так, прошу вас не скрывать информацию, потому как служба Транспортного надзора сейчас плотно работает с этим делом, все тайное все равно так или иначе станет явным.

Никлас мысленно поразился тому, как умело вплел ложь в правду Горчаков, выводя барона на эмоции специально для Катрин. Но Волчанинов, судя по лицу, остался совершенно спокоен.

— Я ничего не слышал об этой гражданке, и никаких поползновений в мою сторону она не предпринимала. Транспортный надзор и лично вы, господин инспектор, можете быть совершенно спокойны.

— Может быть среди ваших людей есть те, кто мог быть объектом ее интереса?

— Я сегодня же опрошу всех и каждого с необходимым на то пристрастием.

— Тогда завтра около полудня я нанесу вам очередной визит. Вы же не против?

— Я живу затворником, господин Горчаков, мне не очень приятно людское общество. Давайте я отправлю вам своего начальника охраны с полученными результатами, какими бы они не были. Вы где остановились?

— Пока не знаю, господин барон, мы включились в расследование с колес. Скорее всего, встанем на постой где-нибудь неподалеку.

— В Кингисеппе есть много неплохих гостиниц, могу дать совет.

— Мы останавливаемся только в ведомственных местах, господин барон.

— Ах да, точно. Давно не на службе, запамятовал, как это происходит.

Голос барона по-прежнему звучал негромко, неприятно, но без каких-либо читаемых эмоций.

— Благодарю, что уделили время на беседу. Ждите меня завтра, после полудня.

— До свидания, господин инспектор.

Горчаков и Бергеры покинули кабинет в полной тишине, спустились по лестнице. Обратно их сопровождал один из охранников, молча слушавший разговор начальник охраны остался в кабинете барона. На нижних ступеньках широкой лестницы остановились — снова мимо пробежал большой ребенок, который гнал лающего щенка в обратную сторону.

Вот только случившееся дальше Никласу совершенно не понравилось: забегавшийся щенок на скользком паркете не вошел в поворот, проскользив лапами и преследователь его наконец догнал. Пнул ногой так, что щенок пролетел несколько метров и ударился в стену. Большой ребенок подскочил к нему, присел и ударил по морде ладонью, наотмашь.

— Что я тебе сказал, а? Что я тебе сказал⁈

Кричал он так громко, визгливо и пронзительно, что у Никласа зазвенело в ушах. На краткий миг зазвенело, сменившись почти полной ватной тишиной. Восприятие действительности сузилось настолько, что не пропускало больше никакие звуки. Нечто подобное с Никласом было после контузии, но сейчас причина крылась совершенно в другом: на месте этого щенка он словно бы увидел себя.

Мгновенно ушли все чувства, мысли, эмоции. А все детские кошмары, все испытанные ранее страхи, наоборот, словно вернулись эхом памяти. Все детство Никласа сейчас уложилось одним единственным образом в картинку того, как испуганный загнанный щенок, пытаясь махать хвостом, замер в страхе перед преследующим его мучителем, который скорее всего был его хозяином.

Семьей был, можно и так сказать.

— Андрей, подержите, пожалуйста, — скинул Никлас СКС с плеча, отдав его не глядя Горчакову. Отпустил руку, услышал, как карабин ударил прикладом в пол — похоже, инспектор принимать оружие не хотел или не успел, поймал не сразу. Никлас уже, не оборачиваясь, направился в угол просторного холла, туда где съежился скулящий от страха и боли щенок, под которым уже расплывалась лужица.

— Что ты наделал⁈ Что ты наделал⁈ — заорал большой ребенок, выпрямившись и попытавшись пнуть щенка ногой.

Он замахнулся довольно широко, размашисто, но Никлас не дал удару состояться: подходя сзади, выставил ногу. Большой ребенок, который был в легкой обуви, попав по высокому и жесткому ботинку Никласа, вскрикнул от неожиданности.

— Привет, — улыбаясь одними губами, поздоровался с ним Никлас. — Меня зовут Николай, а тебя?

— Ты кто? — полувзвизгом поинтересовался большой ребенок, делая шаг назад.

— Я тот человек, который знает, что такое эмпатия. Ты знаешь, что это такое?

— Нет!

— Давай покажу и расскажу. Эмпатия, это… — протянул руку Никлас.

— Уйди! Уйди! — пронзительно закричал было большой ребенок, но Никлас быстро и резко, практически невидимым для взгляда взмахом хлестнул его пальцами раскрытой и расслабленной ладони по губам.

Орущий большой ребенок моментально замолчал, оцепенев — не сколько от боли, сколько от неожиданности.

— Эмпатия — это способность понимать испытываемые другими чувства и страдания, в результате чего рождается сопереживание и сострадание. Запомнил?

— Нет! Я…

Еще один резкий и практически невидимый взгляду удар прервал пронзительный крик.

— Давай я тебе помогу понять. Смотри, я сейчас беру и сжимаю тебе руки, и ты начинаешь чувствовать боль… Вот так, чувствуешь? — с этими словами Никлас начал сжимать кисти большого ребенка в районе костяшек, что было очень больно. И большой ребенок бы закричал от боли, но Никлас недавно ткнул его в солнечное сплетение, лишая возможности издавать звуки.

— Ты сейчас испытываешь боль, как и щенок, которого ты мучал. Смотри, ты даже обмочился так же, как и он. Молодец, ты правильно все понял, ощутил и повторил, теперь дело за малым — научиться сопереживать и сострадать. Выучи, пожалуйста, определение эмпатии и подумай над тем, что это что такое. Я завтра заеду, спрошу у тебя ответ. Хорошо? — одними улыбнулся Никлас открывшему рот в беззвучном крике большому ребенку. — А собаку я у тебя заберу. Верну, когда ты меня убедишь, что знаешь, что такое эмпатия.

После этих слов сторонние звуки и ощущение реального мира вернулось, холодно звенящая в ушах ярость ушла. Краски окружающего мира тоже вернулись, и подхватив забившегося в угол щенка, который не пытался убегать и поскуливал от страха, Никлас поднялся. Развернулся обратно к лестнице, увидел у ее подножия заметно запыхавшегося начальник охраны.

Бежал, похоже.

— У вас не очень воспитанные дворовые дети, — обратился к нему Никлас как ни в чем не бывало с так и застывшей на губах холодной улыбкой.

Лицо начальника охраны было бледным как полотно, но сделать он ничего не мог. Нет, вернее мог бы, но нападение на служивого человека наказывалось десятью годами каторги в самом снисходительном варианте, что его и удерживало сейчас от прямого вмешательства.

— Это сын барона, — голос начальника охраны дрожал от напряжения.

— Да? Тогда передайте его благородию, что он очень плохо воспитывает своих детей. Передадите, я могу в этом на вас рассчитывать?

— Вы можете рассчитывать на то, что барон сегодня же отправит жалобу в штаб Пограничного округа на ваши действия. И это вам уже стоит готовиться к тому, чтобы снять погоны и сушить сухари перед тем, как отправиться на…

Такой недавно уверенный в себе мужчина все же совсем потерял лицо вместе со спокойствием. Никлас только хмыкнул: можно понять, ответственность за мокрые штаны баронского сына — это личная ответственность начальника охраны, за такое и плетьми высечь могут.

— Господин барон может даже отправить требование сатисфакции, — показал свой перстень черной аристократии Никлас, который так и не сменил несмотря на получение пусть и формального, но все же как никак графского титула.

Увидев расширившиеся глаза начальника охраны, Никлас холодно улыбнулся и аккуратно перехватив скулящего щенка, направился к выходу. Он при этом хорошо чувствовал спиной взгляд, который не сулил ему ничего хорошего. И это не был взгляд начальника охраны — откуда-то сверху по ощущениям за ним наблюдали, с темной галереи.

Когда вышли из дома и двинулись к берегу по расчищенным дорожкам, Никлас снова весьма ярко почувствовал на себе чужой взгляд. Но это не было недавним отзвуком глухой злобы. Нечто другое: вот сейчас и вовсе возникло ощущение, как будто по лицу чем-то мягким и пушистым махнули.

Как будто кошачьим хвостом, — вдруг понял Никлас. Оглянувшись, он увидел на коньке крыши бани небольшое темное пятно с поблескивающим желтым глазом. Кот-искатель, а это — без сомнений, был одноглазый Василий, вдруг махнул лапой, показывая Никласу в сторону берега, а сам развернулся в противоположном направлении и исчез как не было.

Неожиданно. Похоже, разумный кот решил остаться на территории баронской усадьбы и осмотреться. Пройдя мимо вольеров с вновь приветливо залаявшими собаками, троица молча подошла к буханке-Боливару. Никлас передал поскуливающего щенка Катрин, после чего сел за руль и дождавшись пока остальные хлопнут дверьми, не разворачиваясь — задом, по колее, поехал прочь от берега.

— У него лапа сломана, — произнесла Катрин, включив салонный свет и осматривая так неожиданно подобранную собаку.

— Приедем, разберемся, — ровным голосом произнес Никлас. — Брату Павлу покажем, не думаю, что латать собак сложнее чем людей.

— И куда мы приедем? — сдержанно поинтересовался Горчаков.

В голосе инспектора отчетливо звенела сдерживаемая злость. Он определенно не одобрял поступок Никласа, но, похоже, решил оставить разбирательство на потом. Сейчас же просто негодовал без предъявления претензий.

Правильно негодовал, конечно — он был главным, но Никлас в недавней ситуации просто не мог повести себя иначе. И о случившимся не сожалел ни капельки.

— Куда-нибудь да приедем. Вы здесь главный, командуйте, — пожал он плечами.

— Катрин, вы почувствовали какой-либо отклик от барона? — Горчаков острую тему пока оставил.

— Я почувствовала абсолютное ничего. Пустота, никаких эмоций.

— Ясно. Значит, он наверняка замешан в этом деле, просто так эмоции не скрывают. Тогда Никлас, давайте на базу отдыха, где жила Шнайдер, — принял решение Горчаков, провожая взглядом подъезжающую и встающую сзади следом буханку с братом Павлом за рулем.

— Доедем, а там решим, вызывать подкрепление или самим закрыть вопрос, — подытожил рассуждения Горчаков. — Я уже вызвал станового пристава Разумовского, его патрульные экипажи должны перекрыть дороги к усадьбе чтобы его благородие вдруг не сбежал. А нам нужно обсудить план того, как и когда будем брать барона.

— Так может сразу вызвать подкрепление? — поинтересовался Никлас, который так и не отставил мыслей о возможности вернуться в Петербург хотя бы к завтрашнему утру.

— Нас здесь восемь человек, из которых трое элитные ратники. Еще, кроме прочего, у нас есть пулемет. При таком убедительном раскладе вы так легко готовы отказаться от призовых? — в голосе Горчакова явственно чувствовался яд раздражения, в которое определенно перешла злость после выступления Никласа со щенком.

— Каких-таких призовых? — удивился он.

Горчаков в ответ на это только вздохнул. Поймал взгляд Никласа в зеркале заднего вида, покачал головой. Еще раз вздохнул.

— Вы, получив офицерский патент, нанимаете, вооружаете и экипируете ратников за свои, а также ежемесячно платите им оговоренную контрактом сумму. Так? Так. А размер своего личного оклада знаете? — разозленный недавно своеволием Никласа инспектор даже не скрывал язвительного раздражения в голосе.

— Эм… — Никлас задумался и вдруг понял, что у него не просто нет никакого оклада, а даже разговора о нем пока не было. По крайней мере во время тренировочных сборов. Причем Никлас ведь об этом совершенно не думал: полученный компенсацией за нападение ксеносов и наградой за визит в Карточный домик миллион марок — а это больше, чем триста тысяч рублей, сделали его, пусть и не слишком надолго, обеспеченным человеком. Потому о денежной стороне вопроса опричной службы он пока даже не задумывался — других проблем и требующих решения вопросов хватало с избытком. Особенно учитывая, что он — как не местный, постигал большинство реалий Империи с нуля.

— Не удивлен, что размер своего оклада вы не знаете. А знаете почему? Потому что его нет! — Горчаков так и язвил, даже не стараясь скрывать раздражение.

— Хм, и действительно. Сестра, а у тебя есть оклад? — посмотрел Никлас на Катрин.

— Три тысячи рублей в месяц, от петербургского отделения Ковена. Это базовый, без премий и надбавок за сроки службы, — кивнула ведьма. — Плюс тридцать тысяч императорских подъемных, неделю назад на счет пришло.

— Три тысячи в месяц, плюс тридцатка подъемных⁈ Вот это ничего себе кучеряво ведьмы живут! — не скрыл удивления Никлас, с трудом сдержавшись от более ярких выражений. Горчаков, кстати, сзади тоже смотрел удивленно — он, похоже, не знал порядок сумм вознаграждения ведьм, и сам сейчас был немало удивлен.

— А мой тогда где? У ведьмаков дискриминация по финансовому признаку? СКС дали и крутись как хочешь? — озадаченно обратился к инспектору Никлас.

— Вы, как командир опричной группы, нанимаете, вооружаете, экипируете и содержите ратников за свой счет. Сами же оплату получаете либо после выполнения контрактов от местных военных или гражданских администраций, либо же после оценки Особой финансовой комиссии по факту выполнения поставленных задач, либо же можете рассчитывать на получение самых разных материальных благ, которые вдруг остаются без владельца.

— Это как так?

— Это если вы кого-нибудь повесите, например, и после этого останется имущество без хозяина.

— Вот так, просто возьму и повещу?

— Не просто, а за шею, — недавно взбешенный Никласом Горчаков все еще язвил. — Если бы вы интересовались этой стороной вопроса, то непременно бы узнали, что все имущество барона фон Губер, казненного в июле прошлого года, ушло командиру опричной группы, который разбирался с этим делом и судил барона по обвинению в государственной измене. Именно поэтому наша леди Александра и заинтересована в том, чтобы узнать мотивы казни своего отца, явно подозревая личный интерес вынесшего приговор опричника. Впрочем, по секрету могу сказать, что большая часть населения Империи о чем-то таком постоянно и подспудно подозревает.

— Так-так-так, постойте, — Никлас не смог сдержать удивления. — Я бы тоже о чем-то таком подозревал! Это ведь получается, что если мы сейчас поймаем этого Волченогова…

— Волчанинова.

— Не суть. Если мы поймаем его на преступлении, казним его если проступок окажется значимым, то после этого всё его имущество перейдет к нам?

— Не всё, но в общем если ваша мысль двигается в правильном направлении. И не к нам, а к вам. Вы командир опричной группы, и сами решаете, как распоряжаться полученными средствами.

— Так это значит, что можно колесить по стране, щелкать разных баронов, надо только найти таких, чтоб без покровителей в Москве были, и получать…

— Нет.

— Почему? У всех уже покровители есть?

— Не в ту сторону смотрите. Дело не в покровителях: после каждого случая вынесения подобных приговоров перед начислением призовых происходит внутреннее разбирательство, в котором участвуют представители от Матери-Церкви и Жандармского Корпуса. Но прежде каждый опричник проводит беседу с главной ворожеей округа, которая проверяет его помыслы. Если они не чисты, дело может закончится даже без участия контролирующих органов. Как закончится, сами понимаете.

Никлас кашлянул. Он помнил, как «Изольда» — оказавшаяся на самом деле Татьяной Розановой, ведьмой-валькирией Отдельной Константиновской команды, легко улавливала его мысленные импульсы. И Татьяна ведь ведьма-валькирия, не ментально сильная ворожея — а это значит, что главная ворожея округа если уж не прямые мысли, то мотивы поступков уж точно считывать может.

«Вот это поворот», — удивился Никлас полученному откровению.

— Никлас, надеюсь вы понимаете, что затронутая тема — совершеннейшее табу для обсуждения, и слово «призовые» можно употреблять только в самом узком кругу самых доверенных людей. И даже так делать это необходимо с осторожностью.

— Конечно понимаю, — кивнул Никлас, который об этом аспекте даже и не подумал.

Машины между тем уже пересекли озеро. Сначала ехали по старым следам, а сейчас свернули в сторону, направляясь к административному зданию базы отдыха, многочисленные коттеджи которой виднелись дальше в лесу.

Заехали на пологий берег, объезжая далеко выдающиеся вперед и вмерзшие в лед пустые причалы, преодолели наметенные сугробы и подъехали к одноэтажному зданию, в окнах которого горел теплый желтый свет. Оставили машины на стоянке, вышли — уже всей группой, направились к крыльцу.

Внутри никого не было. Вообще никого, пусто. Само административное здание изнутри оказалось совсем небольшим — стойка регистрации неподалеку от входа, а остальное пространство занимал кафетерий с прилавком и небольшим служебным помещением кухни.

Никлас сбил с подошв снег, прошел вперед и хлопнул по настольному звонку на стойке регистрации. Раздался мелодичный перезвон, но никто ниоткуда не появился. Никлас осмотрелся, перегнулся через стойку, потрогал чашку с чаем. Полная, еще остыть не успела. Еще два чашки, тоже теплые — как сообщил Крестовоздвиженский, стояли на одном из столиков кафе.

— У меня очень плохое предчувствие, — вдруг шепотом произнесла Катрин.

Голос ее подрагивал, ведьма почти мгновенно побледнела, шрамы ее налились багрянцем. Не удержавшись на ногах, она оперлась на стол, глядя перед собой невидящим взглядом — широко открытые глаза ее при этом заметно отливали алым.

— Темное… что-то темное, опасное, словно за спиной стоит… Стоит… нет, ползет к нам! Не вижу, не могу понять, что это…

Даже если в классификаторе ведьминских предчувствий отсутствовала расшифровка озвучиваемых Катрин видений, было ясно, что группе грозит опасность. Никлас бросил взгляд на Горчакова — который сейчас казался несколько потерянным. В недавней словесной дуэли с начальником баронской охраны инспектор выглядел превосходно, чувствуя себя как рыба в воде, а сейчас заметно растерялся, не зная, что предпринять. Явно замерев между двумя вариантами — или готовиться встретить опасность здесь, кто бы или что бы это ни было, либо же бежать прочь пока есть время.

— Ползет! Нет, уже бежит! — вдруг выкрикнула Катрин заламывая руки и закатывая глаза. — Оно приближается!

От пронзительных криков ведьмы, которая закатив глаза лишилась чувств — и упала бы, если бы Никлас не подхватил, шел мороз по коже. Ну, теперь и выбора особого нет — бежать или нет, Никлас предчувствиям Катрин склонен был верить. Допуская при этом где-то на краю сознания, что это может и ничего не значить — вполне может оказаться следствием шока после спиритического сеанса в лесу, помноженное на побочный эффект стимулятора.

Но допуская подобное, Никлас уже принялся раздавать приказы. Почти сразу пара Мейера и Крестовоздвиженского залетела в служебные помещения кухни — докладывая криком, что и там пусто. Тришкин и Вяземский под руководством брата Павла добежали до машин, забрав все оружие, и сейчас присоединились к Мейеру, Крестовоздвиженскому и Никласу, баррикадировавшим окна и двери. Шкафами, столами — всем, что попадалось под рукой.

Никлас обратил внимание, что пока Вяземский нес два стула, широкоплечие брат Павел и Тришкин несли к окнам по два стола. Пока Вяземский двигал один стол, брат Павел с Тришкиным подвинули и поставили вертикально массивный холодильник с посыпавшимися внутри полками и пирожными, полностью закрыв им одно из окон.

Здание администрации представляло из себя узкий вытянутый в длину бревенчатый сруб. В восточной и западной его части было по одному оконному проему, в южной — направленной к озеру, где находилось дверь, тоже два. В северной стене, направленной к лесу, окон было аж четыре штуки, рядом с которыми стояли столики кафе. Ими, а также вырванной и выломанной из пола стойкой регистрации сейчас закрывали оставшиеся окна. Из подсобки доносился грохот и ругань — это баррикадировали дверь кухни Мейер с Крестовоздвиженским.

В центре зала, на сдвинутых двух столах, было сложено принесенное из машин оружие. Дробовики и патронташи, карабины и подсумки; пулемет был уже в руках брата Павла, только что Вяземский примчался из машины с двумя коробами, которые сразу не принесли.

Вообще пулемет опричной группе не был положен совершенно никоим образом. Но брат Павел не являлся контрактором, а выполнял данный обет служения, при этом не будучи уволенным с наставнической монастырской службы. И, учитывая его — не раскрываемую правда, должность в монастырской иерархии, имел право использовать пулемет. Правда, право это полагалось ему по закону только для защиты монастыря. Но в оружейном кодексе не было точно указано, что защита монастыря должна обязательно проходить в переделах территории монастыря; поэтому, после консультации с юристом, пулемет у опричной группы Бергера все же появился. Пусть и без возможности его применять невозбранно, но ситуация когда «пулемет есть» гораздо лучше, чем ситуация когда «пулемета нет».

За консультацию и заключение юристов пришлось выложить круглую сумму, но у Никласа не было проблем с деньгами. Поэтому у его группы не только пулемет был, кроме этого все его ратники были экипированы настолько, насколько позволяли сдерживающие нормы оружейных законов Империи. И сейчас свет в здании выключили, а на карабинах брата Павла, Крестовоздвиженского, Мейера и Тришкина уже были закреплены массивные ночные прицелы.

Брат Павел и Крестовоздвиженский расположились у северной стены, напротив леса и подъездной дороги, Мейер с западной — только к лесу обращенной, Тришкин с восточной, частично смотрящей на берег. Сам Никлас занял позицию неподалеку от двери с южной стороны, до рези в глазах всматриваясь в пустую и ровную гладь озера. У него на карабине ночного прицела не было, но он ему и не требовался — сразу после того, как Катрин упала в обморок он влил в себя зелье «Кошка», и сейчас мир для него уже выкрасился во все оттенки серого.

Вяземский с Катрин, которая уже постепенно приходила в себя, сейчас находились в центре зала. Они оба пусть и были неплохими стрелками, но в Вяземском Никлас не был до конца уверен, а Катрин просто не хотел подвергать ненужному риску. Горчаков, который употребил еще один флакончик стимулятора, тоже был рядом с ними, но он присутствовал в качестве резерва.

— Кать, как у тебя с предчувствиями? — спросил Никлас, видя, что Катрин уже вернулась в нормальное состояние.

— Пусто, по нулям. Меня как выжали.

— Что это было? Кого ты видела?

— Не могу понять. Как будто злая масса приближается — причем она вроде ползет, но при этом бежит.

— Ксеносы? — вспомнил Никлас, как его атаковали передвигающиеся по слизи твари.

— Нет, точно нет. Оно живое. По-настоящему живое, я имею ввиду.

— Понял, принял.

Несколько долгих минут прошло в молчании. Слышно было только негромкое поскуливание щенка, которого брат Павел — осмотрев сломанную лапу, положил пока в коробку, закутав в одеяло.

Никлас уже начинал нервничать. Причем нервничал он не столько от неизведанной пока опасности: он все больше допускал, что предчувствие Катрин может быть эффектом наложения эмоций после спиритического сеанса и употребления стимулятора от Горчакова. Но даже если ее предчувствия верны, то к ним идет что-то «по-настоящему живое». А если брать что-то «по-настоящему» живое, то здесь действовал оружейный кодекс империи, который ограничивал даже опричные группы, а личные баронские дружины ограничивал намного больше.

У охранников барона, если представить, что это они сейчас собрались нападать, просто нет шансов. Как не будет шансов, например, у группы Бергера, если они встретятся в чистом поле с обычным отделением легионных мотострелков. Не говоря уже о бойцах императорской гвардии, которые опричников могут размотать даже не заметив в их лице препятствия.

Нервничал Никлас все больше по другому поводу: он сейчас переживал, не поспешили ли они. Когда представил, что сейчас к дому подойдут отлучившиеся было хозяева, почувствовал себя неуютно. Очень. В этот момент неожиданно громко прозвучавший шорох заставил его вздрогнуть. Обернулся — это невозмутимый Мейер употреблял сухой паек.

— Если на нас решат напасть, у них есть еще не более четверти часа, — заговорил Горчаков. — Дальше уже подъедет Разумовский, с ним будет как минимум четыре патрульных экипажа, а если я вызову поддержку с воздуха…

— Командир, разрешите вопрос? — спросил вдруг Мейер.

Удивились все — бывший молодой перспективный чиновник, после суда и военной каторги ставший старым солдатом, говорил настолько редко, что каждый такой случай был запоминаемым событием. Тем более как сейчас, когда он перебил Горчакова.

— Спрашивайте.

— Если я увижу что-то подозрительное, я могу открывать огонь?

— Да.

— Спасибо.

Продолжения не последовало, но все напряглись. Никлас, всматриваясь в белую — даже в серых цветах посветлевшей ночи, гладь озера, вдруг заметил быстро перемещающееся темное пятнышко.

— Кот, — шепнул он и сказал уже повысив голос: — Кот Василий возвращается, бежит по озеру.

Массивный кот-искатель залетел в приоткрытое окно черным росчерком молнии. Распушив хвост, зашипел, глядя на Никласа; шерсть его встала дыбом на спине, и весь вид говорил о том, что разумное животное взволновано.

— Василий, что случилось?

Кот-искатель продолжал шипеть.

— Ах да, вы же кот, говорить не умеете, — не удержался Никлас.

Василий отвернулся от Никласа — взглядом единственного глаза явно показав, что сарказм здесь и сейчас совершенно не уместен. В пару прыжков оказался рядом с Катрин, снова громко зашипел. Но при этом — явно осмотревшись и увидев готовность группы, выглядел кот гораздо более уверенно. Сейчас он запрыгнул на стол и сел рядом с ведьмой, после чего принялся что-то показывать лапой.

— Говорит, что идут в обход по лесу вдоль озера, — расшифровала его жесты Катрин.

— Кто идет?

Неожиданно Василий поднял обе лапы и прислонил их к голове, словно показывая уши, а потом пару раз открыл пасть, издав мяукающие звуки, которые отдаленно походили на лай.

— Волки? Собаки? — продолжала спрашивать у него Катрин. — Хищная стая?

Кот кивнул, и больше ничего «рассказать» не успел — вдруг неподалеку от здания раздался громкий вой, постепенно усиливающийся настолько, что словно ввинчивался в мозг. Никлас, закричав от обездвиживающей боли, завалился на бок. В глазах все стало темно-серым, а после пошло размытой рябью словно экранные помехи. Пара секунд, и он ничего не видел и не ощущал кроме ошеломляющей боли и тяжести — которая происходила оттого, что его руки и ноги вдруг онемели.

Морок снял пронзительный крик, вернее даже визг Катрин. Причем завизжала она так сильно и громко, что на несколько мгновений все звуки окружающего мира пропали, а картинка перед глазами словно поплыла; как будто круги пошли от камня, брошенного на идеально ровную водную поверхность.

Катрин сейчас стояла на коленях, широко раскинув руки и открыв рот теперь в уже беззвучном крике — не слышимом в наступившей абсолютной тишине. Мир вокруг Никлас по-прежнему видел в гамме серого, но появилось в нем и яркие цвета: глаза Катрин. Они сдержанно сияли красным даже сквозь веки, будучи закрытыми.

Невероятное зрелище.

Вдруг резко открыв глаза, Катрин ошалело осмотрелась. Она уже перестала кричать, и с прекращением ее пронзительного визга моментально вернулись и все звуки окружающего мира.

Освободился от морока с помощью вмешательства Катрин не только Никлас — помогло и остальным. Мейер и Крестовоздвиженский как раз вскочили на ноги, и оба практически одновременно начали стрелять. Выругался брат Павел, подхватывая карабин, испуганно закричал Тришкин: в забаррикадированные окна лезла хищная стая. Захлебываясь лаем, слюной и яростью — совершенно обезумевшие животные даже не лезли, а буквально перли. Звенело стекло разбитых окон, трещали под напором массы тел спешно созданные баррикады.

Вот что имела ввиду Катрин, говоря про «ползущую массу, которая бежит». Стая действовала как единый организм — безумно слившись в слепой ярости. Никлас вдруг понял, что до них пытаются добраться собаки из вольеров поместья барона — те самые, ездовые, которые недавно смотрели на него такими дружелюбными к человеку взглядами. Но сейчас что-то, или даже скорее чья-то злая воля лишила таких недавно красивых животных разума, превратив их в тупую массу, бросая в самоубийственную атаку на людей. Обезумевшие собаки лезли в забаррикадированный дом как обезьяны, проталкивая тела навстречу выстрелам.

Оглушительно гремели выстрелы — Мейер и Крестовоздвиженский уже расстреляли магазины карабинов, подхватили дробовики. Целиться почти не было нужды: в шерстяную и зубастую массу, которая не щадя себя пыталась пробиться в забаррикадированные окна, не промахнуться.

Равномерно захлопал карабин в центре зала — Горчаков тоже подключился к стрельбе. Пронзительно закричал Тришкин — расстреляв весь магазин, он прикладом убил двух лезущих в дом собак, и не увидев перед собой целей зачем-то высунулся наружу в открытое окно. Там его приняли моментально — несколько собак тут же напрыгнули снизу, прихватили за плечо и за руку, пытаясь вырвать из дома на улицу.

Тришкин вырвался, вваливаясь обратно с собаками на плечах; раздалось несколько выстрелов — это Горчаков убил одну, которая сорвалась с плеча Тришкина, второй крестьянский сын перебил хребет ударом кулака.

Горчаков, отбросив карабин Вяземскому для перезарядки, уже взял следующий, расстреливая собак, полезших в оставленное Тришкиным окно. Стреляли уже почти все — Мейер, Крестовоздвиженский, брат Павел, Горчаков; даже Тришкин с разорванной клыками щекой вскочил, и кулаком прибив запрыгнувшую в проем очередную собаку, подхватил свой дробовик. Снова высунулся в окно — необучаемый, о чем крикнул ему Горчаков, и с воплем ярости сейчас стрелял из дробовика.

Тришкин высадил магазин быстро, вылез обратно из окна. Никого следом за ним не появилось, да и стрельба постепенно затихала. В обезумевшей стае — показавшейся сначала такой огромной, оказалось всего несколько десятков собак, и большая их часть уже была перебита.

В ушах осталось только эхо выстрелов, сменяясь скулежом и рычанием — не все обезумившие чужой волей собаки были убиты сразу, многие только ранены. Ни единого выстрела за все это время не сделали только приходящая в себя Катрин и студент Вяземский. И Никлас: с его стороны, со стороны озера, в дом не пыталась проникнуть ни одна обезумевшая от ярости собака. И наблюдая за отражением атаки, будучи готовым вмешаться, он периодически поглядывал в сторону озера. Не зря: только что заметил вдали тень движения, поднял бинокль.

Не видно ничего. Зажмурился, проморгался, подкрутил настройку фокусировки. Вот, так лучше. Присмотрелся и понял, что с территории поместья на лед озера выкатился… трактор. Обычный трактор, с огромными рубчатыми колесами, стеклянной будкой кабины и массивным отвалом впереди. Точь-в-точь такой же синий трактор территорию базы Отдельной Константиновской команды каждое утро во время снегопадов расчищал.

Синий этот трактор иди нет, непонятно — для Никласа сейчас все было как для кота ночью, серое. Но цвет в принципе неважен: главное, что трактор ехал прямо по льду не сворачивая, расчищая дорогу. Было видно, как рядом с отвалом громоздится высокий сугроб. Никлас отвлекся от бинокля — за спиной раздалась пара выстрелов, но это ратники добивали серьезно раненых собак. Которые уже растеряли морок безумия, бросивший их в яростную атаку на укрепившихся в доме людей.

Только что брат Павел добил еще одну — с раздробленным картечью тазом и позвоночником. Пес смотрел на человека непонимающим, угасающими небесно-голубым взглядом, из которого уже ушла безумная ярость, а глаза брата Павла — заметил Никлас, влажно поблескивали.

Никлас снова поднял бинокль, посмотрел на другой берег озера. Заметил, что в одном из эллингов уже открылись ворота, из которых прямо сейчас выкатывался самолет. Небольшой биплан на широких колесах-дутиках, рядом с ним суетилось несколько человек. Никлас модель самолета с такого расстояния не узнал, но понял, что барон может уйти прямо сейчас; видел он подобные самолеты в А-Зоне, они с небольшого пятачка взлететь могут.

Трактор между тем разворачивался — проехав в одну сторону по прямой, он ехал обратно, делая расчищенную полосу еще шире. Самолет — рядом с которым бежало несколько человек, толкая за крылья, уже выкатился к ее началу.

Решение, в общем-то, пришло довольно быстро.

— Павел! Пулемет! — с криком обернулся Никлас.

Брат Павел вопросов задавать не стал, просто перебросил ему пулемет. Причем, безошибочно уловив требуемую срочность в крике Никласа, сделал это быстро. Очень быстро — шагнув вперед, взялся за переносную рукоятку сверху и бросил оружие из согнутого положения снизу. Почти как шар для боулинга.

Пущенный таким образом пулемет прилетел Никласу прямо в грудь. Хорошо еще боком, иначе мог воткнуться как копье или прибить прикладом. Никлас пулемет, конечно, поймал, но брат Павел обладал столь недюжинной силой, что переданная импульсом броска она приложила Никласу спиной в стену. Он при этом ударился затылком, и едва не потерял сознание; от такого казуса его удержало лишь волевое усилие и мысль о том, как это будет выглядеть со стороны.

«Лежит на асфальте солдат из стройбата, не пулей убит, а замучен лопатой», — как любил повторять его первый наставник.

Взбодренный так счастливо миновавшей возможностью создать ходячий анекдот, став его главным героем, Никлас уже выскочил за дверь. Пробежав к стоянке — первые метры чуть петляя после удара головой в бревна стены, запрыгнул в буханку. Бросил пулемет на пассажирское сиденье, уже завел — как, сам даже не понял; вдавив в пол педаль газа, поехал задом и назад почти не глядя по зеркалам.

Не смотрел, потому что в глазах пока еще чуточку двоилось — даже если попробовать смотреть в зеркало, можно только само зеркало четко увидеть, но не отражение в нем. Тем более чего там смотреть — Никлас хорошо помнил, что позади чисто должно быть до самого берега. Раздался треск и грохот, буханка подскочила, что-то переезжая. Ну, может не все запомнил, подумал Никлас, выворачивая руль и мельком глянув на только что сбитый информационный щит.

Машина, гребя рубчатыми высокими колесами по сугробам, развернулась и взревев мотором понеслась по ровному озеру. Фары Никлас не включал — буханка, которая пока так и была в родном светло-сером заводском окрасе, на глади озера не сильно привлекает внимание, поэтому он надеялся, что пока остается незамеченным. В салоне стало холодновато — глянув в зеркало заднего вида Никлас понял, что, ударив массивный щит, умудрился разбить одно из стекол в задней двери.

Трактор между тем выехал на берег, расчистив взлетную полосу. Винт самолета уже раскрутился — Никлас даже услышал работу двигателя, по чистому пространству замерзшего озера звук далеко разносится. Он сейчас пытался выжать из машины все что можно, тем более ехал по уже накатанной двумя машинами колее. Стрелка спидометра медленно, но неуклонно двигалась вправо.

Если бы самолет взлетал сразу, Никлас бы точно не успел. Но пилот чего-то ждал. Кого-то, вернее — увидел Никлас, как к самолету подлетел примчавшийся с другого берега снегоход, и с него спрыгивает мужчина. Захлопывал за собой дверь он уже на ходу — самолет тронулся с места, начиная разгон для взлета.

Никлас перекрыть полосу не успевал, хотя и был уже недалеко. Понимая это, он вдавил в пол педаль тормоза, выкрутил руль до упора и одновременно наклонившись, дернул рычаг ручника. Буханка сорвалась в скольжении разворота, а Никлас уже — вместе с пулеметом, непонятным образом оказался сзади в салоне. Нет, понятно, как — он выпрыгнул из сиденья назад и вбок, приземляясь на кожух двигателя, одновременно с этим схватив пулемет и совершив кувырок назад. Вот только скорее всего дай задание ему повторить это специально, подготовившись на свежую голову, вряд ли бы смог повторить подобное снова, тем более так идеально.

Никлас уже высунул ствол пулемета в разбитое окно, зацепив ножками сошки за дверь. Прицелился в отрывающийся от земли самолет, на выдохе выпустил короткую очередь. Подкорректировал прицел по черточкам трассеров, зарядил еще одной короткой очередью, второй. Он не умел стрелять из пулемета — и, если бы нужно было брать боковое упреждение, скорее всего не попал бы. Но самолет сейчас катился по расчищенной полосе почти прямо на Никласа — он видел попадания, видел, как пули выбивают редкие искры из кабины, двигателя и винта. Но не видел никакого эффекта — поэтому стрелял уже длинными очередями.

Самолет оторвался от земли и с гулом прошел почти над машиной, исчезнув из вида — только последние черточки трассеров, оставшиеся за хвостом, в небо уходили. Никлас вывалился на снег озера через заднюю дверь, находясь в полном недоумении и расстройстве. Но даже еще не глянув вслед самолету, уже услышал изменение в звуке двигателя; а сейчас и увидел, что самолет прекратив набирать высоту начал заваливаться на крыло. Несколько секунд, и он уже врезался в деревья на западном берегу озера.

Никлас вернулся за руль, поехал к месту падения. Не по прямой, сначала подъехал к берегу, после покатил вдоль него. В посаженном с помощью пулемета самолете вполне могли быть выжившие, поэтому бросаться туда по прямой и получить приветственную пулю Никласу совершенно не хотелось.

Остановился он, не доезжая до места падения примерно пару сотен метров, вышел на машины. Из оружия у него были только пулемет с почти расстрелянным коробом и взятый как трофей у рейхсграфа Брандербергера вальтер в кобуре, с которым Никлас так и не расставался.

Аккуратно, перебежками от дерева до дерева, Никлас направился к месту крушения. Понял, что не ошибся — между деревьев успел увидеть, как согбенная фигура копошится рядом с белеющем переломанным фюзеляжем. Не сразу Никлас понял, что именно пострадавший выживший пытается сделать. А когда понял, было уже поздно — оказывается, тот намочил ветошь в керосине и уже бросил ее на двигатель.

Пламя сразу занялось, отчего выживший отшатнулся — довольно странно, едва не упав при этом. Как вампир от святой воды — пришло Никласу на ум невольно сравнение. Выживший вроде бы бросился бежать, по широкой дуге огибая самолет, но стоило Никлас поднять пулемет, как тот вдруг почти исчез из вида.

Никлас ошибся — пассажир пусть и был согбенный, но это не было результатом травм. Он почти прошел трансформацию — частично обратившись в зверя. И сейчас широкими прыжками, почти не замечая сугробов, он летел прямо на Никласа размытым росчерком.

Этот размытый росчерк броска летящего в прыжке оборотня вдруг, на пару мгновений, приобрел довольно четкие очертания. Время словно чуть замедлилось, как будто давая возможность Никласу поймать нечеловечески быструю тварь в прицел.

Хлестнула пулеметная очередь, оборотень сломался в прыжке, рухнув на землю и прокатившись по сминаемому снегу. Никлас, даже в ясном состоянии бесстрашия хорошо понимая, что ему сейчас очень, ну просто очень повезло, расстрелял оставшиеся патроны, целясь оборотню в ноги и живот. Измененное трансформацией тело изгибалось, человекообразный хищник хрипел и дергался в конвульсиях, постепенно затихая.

Никлас поставил пулемет на снег, достал вальтер. Держа потрепанного оборотня на прицеле, подошел ближе. Серость ночи вновь раскрасило яркими пятнами: желтым горели звериные глаза барона Волчанинова.

— Ведьмак, значит. С-с-ска, как я сразу не догадался, — булькая кровью, прохрипел он.

— Волколак, значит. С-собака ты бешеная, как я сразу не догадался, — в тон ему ответил Никлас. — Ничего напоследок сказать не хочешь?

— Чтоб ты сдох!

— Все там будем, — пожал плечами Никлас, глядя уже в стекленеющие глаза, теряющие желтый отсвет и окрашивающиеся в окружающую серость ночи.

Прикрывая рукой лицо от нарастающего жара горящего самолета, Никлас подхватил пулемет и вернулся к буханке. Понял, что его уже давно вызывают по рации. Когда отвечал, прямо насчет себя и своего отношения к делу ничего не услышал, но понял все по тону прекрасно.

Расстроился, но не сильно — его сюда, к самолету, словно выдернул некий импульс. Непонятно, то ли провидение, то ли просто бесшабашная дурость. А то, что он совсем забыл про рацию — ну так в голове до сих пор после удара в стену шумит, хорошо хоть перед глазами не двоится больше.

С такими мыслями достал трос, привязал к фаркопу. Бросил трос прямо на снег, так и проехал на берег к месту крушения. Побуксовал в сугробах немного враскачку, проехал сминая молодую лесную поросль, остановился рядом с телом барона-оборотня. В салон или на крышу он его закидывать даже не собирался — трех месяцев не прошло, как один труп уже восстал из мертвых практически при нем, не нужно больше такого счастья.

Привязав тело Волчанинова за ноги, Никлас развернулся и поехал в сторону базы отдыха. Выехав на лед, моргнул несколько раз фарами, обозначаясь. Когда подъехал к берегу, его уже ждали — у вмерзших в лед причалов.

Встретили молча, поглядывая… внимательно поглядывая. Ну, он командир, так что оценочных комментариев насчет его забега в одиночку по-прежнему никто отпускал, даже Горчаков. Никлас вышел из машины, прошел назад — к сугробу, в который превратилось волочащееся по снегу тело. Руками лезть не стал, вернулся и достал из-под водительского сиденья сметку для стекла. Очистил мертвому барону лицо, жестом подозвал остальных.

Брат Павел, который оказался ближе всех, уже присел рядом с телом.

— Волколак, — удивленно произнес он, присмотревшись. После чего поднялся и вдруг плюнул на труп, позволив себе несколько выражений, которые совершенно точно не являлись богоугодными. Никлас его прекрасно понимал — небесно-голубые глаза умирающего пса, который очнувшись от морока совершенно не понимал, что происходит, теперь долго ему будут вспоминаться.

Горчаков, который до этого молча стоял рядом, сочно выругался — впервые за все то время, которое Никлас его знал.

— Андрей? — удивленно повернулся к нему Никлас.

Горчаков, невиданное дело, еще раз выругался.

— Вы когда-нибудь слышали об инквизиции? — поинтересовался он у Никласа.

— Слышал, но только в общих чертах.

— Я сейчас сообщу о случившемся, и у нас у всех появится возможность инквизицию увидеть.

— Инквизиция занимается оборотнями?

— Брат Павел ошибся — барон Волчанинов не волколак. Он волчий пастырь, а это меняет дело. Инквизиция не занимается оборотнями, она занимается ересью. А ересь — это совсем не дураки-студенты, которые листовки про добрый и чуткий Сверхразум по столбам расклеивают, так что инквизиторы здесь будут очень скоро. Я надеюсь, ни у кого нет замолчанных тяжких грехов? Если есть, нужно скорее решать вопрос с исповедью.

— Все так плохо? — насторожился Никлас.

— Нет. Все гораздо хуже, это же инквизиция, — покачал головой Горчаков. — Нам теперь всем на допросах душу вынут, вывернут, выжмут и повторят так не один раз.

Брат Павел, который поднялся от тела оборотня-барона, только кивнул согласно. И вдруг насторожился; не только он один — раздались характерные звуки взятого наизготовку оружия.

— Студент? — вопросительно посмотрел Никлас на Вяземского, на котором лица не было. Похоже, что-то из тяжелых грехов за ним определенно числилось.

— Медленно положи оружие на землю и сделай два шага назад, — раздался спокойный голос Крестовоздвиженского. Именно он и Мейер первые заметили оцепенение Вяземского, а сейчас держали его на прицеле.

— Рассказывай, — произнес Никлас, когда Вяземский положил на снег карабин и отошел на два шага назад.

— Й-й-й-йа… Й-й-й-йа…

— Говори! — вдруг хлестнул всем по ушам крик Горчакова.

— Я часто смотрю с вожделением на разных дам высоких сословий и позволяю себе представлять, как я с ними воплощаю самые разные… самые разные сексуальные фантазии, которые определенно не одобрят в Инкви…

— Ну студент, ну ты дебил, — Крестовоздвиженский уже опустил оружие. Мейер тоже карабин опустил — промолчав, но невольно рукой лицо закрыв.

— Альберт, вот скажите, — тяжело вздохнул Горчаков. — Вы же умный, образованный, эрудированный. Мы же с вами не далее как три дня тому поэзию серебряного века обсуждали с такой глубиной погружения, которое не от каждого университетского преподавателя ждешь. — Почему вы иногда несете такую…

Договаривать Горчаков не стал, только рукой махнул и уже обернулся к Никласу, переходя на язык официоза:

— Корнет граф Бергер. Я уже официально вернул вам командование группой, вам нужно зайти в личную почту и подтвердить получение…

Никлас в этот момент махнул рукой, и все ратники побежали к машинам. Даже все еще ошарашенный Вяземский, которого, впрочем, Крестовоздвиженский за собой потянул. Горчаков дождался пока все исчезнут, кивнул, продолжил.

— За время, пока не прибудет Инквизиция, нам нужно попасть в дом барона и официально наложить арест на его имущество. Такое поместье на дороге не валяется, тем более может быть это не все его имущество, — совсем негромко добавил он.

— Такое поведение и помыслы не входят в число тяжких грехов? — поинтересовался Никлас.

— В список тяжких не входит, — хмыкнул Горчаков.

— Смотрите, — ровным голосом произнесла Катрин, показывая рукой в сторону другого берега.

Обернувшись, увидели на что показывала ведьма: занимающееся огненное зарево в стороне баронского поместья.

— Похоже терем запалили перед отлетом, — предположил Горчаков.

— Вот с-собака бешеная! — не удержался Никлас.

— Скорее всего, там сейчас горит вся документация и фактура по поводу места отдыха, которого нет.

Никлас не сразу понял о чем речь, потом вспомнил о чем упоминал Разумовский, говоря о причинах получения простым бароном столь дорогой земли под поместье.

— Ну, там может баня уцелеть, — пожала плечами Катрин.

— Трактор там еще есть, надеюсь его не спалили, — добавил Никлас.

— Тем более что сама земля тоже немалых денег стоит, правильно? — Катрин посмотрела на Горчакова.

— Да.

— Такие же мысли тоже не входят в число тяжких грехов? — поинтересовалась ведьма.

— В число тяжких не входят. Но вам бояться нечего, вы ведьма, вас Инквизиция допрашивать не имеет права, только если на беседу позовут.

— Да? Какая приятная неожиданность, — взметнула брови Катрин.

— Время, время. Поехали, надо сначала забрать шкуру убитого волка, и только потом ее делить, — поторопил их Горчаков.

Они успели. Доехали до поместья, вошли красиво сразу с двух сторон. Впрочем, опасности никакой не было — весь персонал поместья, после попытки бегства барона, выстроился на улице и сопротивляться не собирался, явно готовясь давать показания.

Трактор уцелел. Баня тоже не сгорела, как и несколько отдельных, прячущихся в глубине леса коттеджей; а ведь были еще лодки, яхты и катера — осматривал Никлас «шкуру убитого волка».

Пришлось, правда, хорошо побегать всей группой, обливая стены и не допуская распространения огня на хозяйственные постройки. Потом уже, когда прибыли пожарные команды из Соснового Бора, Никлас с Катрин устроились в сторонке на штабеле с дровами в укромном уголке. Сидя уже привычно в обнимку, они наблюдали как догорают остатки терема, вокруг которого раскатывали рукава из машин пожарные.

— Человек может вечно смотреть на три вещи — как горит огонь, как льется вода, и как работают другие люди. Идеальный вариант: пожар, — невесело хмыкнул Никлас. Его ощутимо потрясывало — только сейчас полностью приходило понимание, что он ведь едва не погиб от зубов волчьего пастыря.

— Неправильная сказка, — негромко проговорила Катрин, которая в это время думала о чем-то своем.

— Что?

— Красная шапочка. В сказке все закончилось хорошо, а здесь…

— Нет.

— Что «нет»?

— В оригинале сказки красную шапочку волк убил. Причем там аллегорическая история, смысл которой в том, что молодым и глупым леди не стоит связываться со старыми и прожженными джентльменами. Только потом уже сказку облагородили сначала Перро, потом братья Гримм, последовательно убирая из нее садизм, каннибализм, растление малолетних и вот это все, закончив дело счастливым концом с охотниками или дровосеками.

— Да? Но тогда ведь получается, что оригинал сказкой и не был?

— Получается, так. Словно бы в пространственно-временном континууме образовалась петля, возвращая суть явления к его истокам.

— Это ты сам сейчас, или цитата?

— Частично. Серию статей-миниатюр читал недавно, про…

Катрин вдруг встрепенулась и выпрямилась, поднимая голову с плеча Никласа. Он посмотрел по направлению ее взгляда, увидел подходящего Горчакова. Действие стимулятора уже прошло, инспектор снова хромал, отчего был заметно зол и раздражен.

— На подлете, — сообщил Горчаков, и одновременно с его словами Никлас услышал характерный звук винтокрылых машин.

Спрашивать: «Кто?» не было нужды. И так понятно, что инквизиторы прибыли.

— Надеюсь, у вас нет важных дел в ближайшие несколько суток? — с вернувшимся в голос ядовитым сарказмом поинтересовался Горчаков, глядя как первый из двух вертолетов с прибывшей на место командой инквизиторов заходит на посадку.

Никлас только вздохнул, промолчав — уже четко понимая, что свидание с Есенией в эту ее командировку продолжения точно не получит. Не то, чтобы он не держал в уме предупреждение Горчакова. Но чувствовал, что эта история далеко не закончена и он собирается или поставить в ней точку, или продолжить приятное знакомство.

Словно некий подталкивающий импульс внутри ощущал — непонятно, правда, то ли воли провидения, то ли просто бесшабашной… смелости, например.

Статский советник по делам Царства Польского, резидент Особой Экспедиции по Варшавскому военному округу Сергей Сергеевич Иванов шагал по кремлевскому коридору. Второй раз за неполные три месяца он приезжал в Москву, и второй раз по одному и тому же поводу.

Бергеры.

Не то, чтобы его настораживало происходящее, но постепенно Сергей Сергеевич начинал уже понемногу размышлять, а не проще было бы вообще не связываться с Никласом Андерсоном и Катрин Брандербергер.

Два лейб-гвардейца в парадной форме синхронно распахнули двери и статский советник не замедляя шаг зашел в кабинет, где его уже ждали. Прошел вперед, встал у стола — навытяжку. В этот раз ручка императора ровный ритм в такт недавним шагам не отбивала, лежала в стороне. И это хорошо.

— Я примерно в курсе, что произошло, — глянули серо-стальные глаза на визитера. — Но пока не могу понять, как во всем этом… буйстве событий, так скажем, главным лицом оказался твой Бергер.

— Началось все с того, что в Высокой комиссии присутствовала пара клиентов канцлера, которые решили сделать ему приятное и завалить группу Бергера на экзаменах.

— Об этом я в курсе. Общался с Милославским, он сам от такого поведения не в восторге, мягко говоря. Его клиенты ныне имеют бледный вид, а с князем Салтыковым я разговаривал после, он уже придержал коней. Ты сам эту тему тоже больше не трогай, считай закрыли вопрос.

— Понял. Но для понимания произошедшего важна причина, почему клиенты Милославского решили завалить Бергера на экзамене: он ведь пришлый, на первый взгляд ни гроша за душой. При этом сам Бергер подозревал, что к нему на экзамене могут отнестись предвзято, из-за чего внешне вся его группа до сих пор выглядит так, словно использует только штатное материальное обеспечение. Хотя средства он вложил немалые, просто не афишируя сей факт. И завалили Бергера на экзамене не просто так досадить, а с конкретной целью пробить дыру в финансах.

— Вот оно что.

— Подобную ошибку, только с более фатальными последствиями, сделал и барон Волчанинов.

— Вот на этом месте поподробнее. Давай только без «подробного доклада у вас на столе», словами расскажи, что произошло.

— Двойной агент оказался тройным.

— Даже так?

— Да, государь. Барон Волчанинов, до получения титула — Влад Незабудко. Из потомственных мещан, получил в Москве университетское образование. Сделал неплохую карьеру, отправился в Берн как консульский работник. Был завербован немцами после того, как в целях улучшения организма пришел в частную клинику за нелегальной процедурой омоложения, но неожиданно для себя оказался инфицирован, прошел несколько трансмутаций и стал волчьим пастырем. После вербовки сразу пришел к нам — не ко мне, но в наш Варшавский округ, сдаваться. Взяли в разработку, помогли с получением титула и посадили на берег Копанского озера организовывать досуг со сбором компромата на чиновников третьей руки Соснового Бора.

— Это как тот англосаксонский остров, который все сейчас обсуждают?

— Нет, государь, никоим образом. Рыбалка, охота, баня, обычный отдых вдали от жен. Девять из десяти чиновников даже любовниц на озеро никогда не привозили, мы ж знали куда его сажать, чтобы не слишком нагружать работой. Кто-то попадался, кто-то специально попадался, — выделил интонацией слово Сергей Сергеевич. — После отслеживали попытки вербовки, рабочая рутина. До того момента, как четыре дня назад Волчанинов собственноручно не убил заезжую гражданку Е-Зоны. Сейчас, когда раскрутили цепочку, стало ясно: гражданка прибыла совсем не к Волчанинову. Она с ним даже не пересекалась и не рассматривала как объект интереса, а работала в паре с кем-то на подстраховке. В паре с тем, кто шантажировал пока неизвестное нам лицо в Москве. Самого шантажиста найдем вряд ли, его скорее всего уже в кислоте растворили — перед тем, как он выдал свою подельницу. И вот убрать ее и замести следы дали указание Волчанинову, потому что сделать это нужно было срочно — у нее был доступ к компромату, и она уже собралась бежать.

— И кто же дал Волчанинову это указание срочно заметать следы?

— Мы пока не знаем, государь, работаем на этим.

Несколько секунд стояла тишина, взгляд серых глаз изучающе смотрел на резидента Особой Экспедиции.

— Мы п-плотно работаем над этим, — невольно повторил «п-придыхание» Горчакова Сергей Сергеевич.

— Да уж конечно. Сначала рутина, потом плотная работа, как интересно… Ладно, давай пока дальше по Бергеру твоему.

— У Волчанинова все должно было пройти незамеченным, местный участковый инспектор уже по сути закрывал дело, но на место по моему указанию прибыли Бергеры с Горчаковым. И в этот момент повторилась практически такая же история, как и с ошибочным оценочным суждением на экзамене Высокой комиссии.

— Ну-ка.

— Осмотревшись на месте убийства, Бергер с Горчаковым решили нанести визит Волчанинову. Приехали на двух голых буханках, в форме вольноопределяющихся. Кроме того, Горчаков в беседе с Волчаниновым не стал афишировать свою принадлежность к Особой Экспедиции, представился инспектором Транспортного надзора, ведущим дело о шпионаже на Минской железной дороге, в котором фигурирует убитая гражданка. Волчанинов, почувствовав вокруг себя нездоровое движение, решил сбежать, предположительно в Королевство Свериге. Но прежде, недооценив потенциал группы Бергера как боевой единицы, попытался уничтожить его по мотивам мести.

— Мести?

— Да, Бергер в ходе визита избил его сына.

— Ты сейчас мне рассказываешь какую-то фантастику, — поднял брови Император.

— Бергер стал свидетелем того, как сын барона мучает щенка и вмешался, рассказав тому об эмпатии методом прямого воздействия с помощью пары оплеух.

— Ну вот, а то — избил. Теперь главный вопрос: а почему Бергеры вообще на это озеро по твоему прямому приказу поехали? Ты же ни к Ленинградской губернии, ни к Волчанинову никоим образом и никаким краем, о чем у меня на столе сразу две папки «не могу не доложить», и еще одна «не могу не сообщить» почти сразу появились.

— Держа на личном контроле общение Бергера и небезызвестной вам Есении Кайгородовой, я заранее отметил в сводке произошедшее убийство на озере как повод отозвать Бергера со свидания. Когда ситуация действительно начала переходить некоторые границы…

— Какие границы?

— Они… целовались.

Император отвел взгляд в сторону, вздохнул. Помолчал немного, поджал губы, покачал головой.

— Знаешь, у выдающихся военачальников есть прозвища разные, даже официально используемые. Ты не военачальник, но я тебя теперь буду называть Сергей «поборник морали и нравственности» Сергеевич. Ладно, понятно с тобой все. Что с этой таинственной фигурой в Москве, по которой вы плотно работаете? Результаты работы будут?

— Обязательно, работаем по двум направлениям. Волчанинов, уходя на самолете, создавал ложный след — вызывая внимание на себя. Его жена и сын скрылись в неизвестном направлении, но мы их найдем.

— Или нет, как того шантажиста, которого в кислоте растворили.

— Еще у нас есть ключ от банковской ячейки.

— Который внучка Дитриха на месте нашла?

— Именно.

— Из Инквизиции мне докладывали, что это ключ от вокзальной камеры хранения.

— Неправильно докладывают, — не сдержал легкую улыбку Сергей Сергеевич. — Это ключ от банковской ячейки в Metzler Bank, что в Вольном имперском городе Франкфурте. Я пока туда никого не отправлял, потому что это будет самоубийство для агента, кто бы он ни был. Планирую выждать немного.

— Намекаешь, что я дам тебе указание сейчас отправить Бергера во Франкфурт? Идея заманчивая, но с этим стоит повременить. Ты этого юношу сюда привез, ты и расхлебывай, так просто теперь с этого не соскочишь.

Император сделал паузу, присмотрелся к статскому советнику.

— Говори, что спросить хочешь.

— Государь, если вы мне дадите посмотреть папки с докладами об отсутствии какой бы то ни было моей связи с Волчаниновым, работать по этому делу я буду сразу в трех направлениях.

Подумав немного, Император открыл ящик стола, достал и положил на столешницу две папки.

— Для третьей у тебя зубы пока не такие острые. Да и не нужна она тебе, поверь мне на слово. С Есенией что, разобрался с ее тягой к поцелуям?

— Вчера она узнала нечто компрометирующее, и с Бергером больше общаться не желает.

— Совсем не желает?

— Обратимо. Компромат на уровне устойчивых, но при желании легко опровергаемых слухов.

— Хорошо. Пока оставь как есть — я все же обещал Тамаре девочку вырастить и выдать замуж без принуждения. Посмотрим, как сложится. Отправь только своего Бергера куда-нибудь подальше, туда где волки в лес ходить боятся. На месяц-другой, так чтобы я о нем пока не слышал, мне эта фамилия уже немного надоедать начинает.

— Будет сделано, государь.

Никлас впервые видел Катрин в униформе ведьмы. И зрелище, надо сказать, впечатляло — даже черная кожаная куртка не столько скрывала, сколько подчеркивала очертания фигуры. Кроме того, волосы Катрин постепенно начали светлеть, все больше приближаясь к пепельно-белому цвету. Если бы не закрывающий лицо клетчатый черно-белый платок, Никлас ее бы и не узнал — ну идет и идет какая-то ведьма по территории базы Отдельной Константиновской команды. После четырех с половиной суток, проведенных в допросных комнатах инквизиции, ему было плевать на всех ведьм в мире, вместе взятых. Ну, почти на всех.

Катрин, увидев заходящую в открытые ворота группу ратников, сначала сбилась с уверенного шага, а потом — заметив Никласа, вдруг сорвалась с места, подбежала и буквально упала к нему в объятия.

— Наконец-то тебя выпустили! — прошептала Катрин.

Никлас обнял девушку, пораженный ее неприкрытыми эмоциями — раньше внучка рейхсграфа подобного, тем более на людях, себе не позволяла. Но сейчас ей, похоже, на мнение других было наплевать — она крепко прижималась к Никласу, словно не желая отпускать.

Ратники группы Бергера на объятия Катрин с Никласом не смотрели, глядя по сторонам и рассматривая так знакомую базу Константиновской команды. Из здания гостиницы между тем выскочила Александра фон Губер — баронесса в вояже к озеру участия не принимала, так что допросов избежала. Сейчас опальная баронесса быстрым шагом подошла к остальным и встала, молча ожидая указаний от Никласа.

Он же ждал, пока схлынет эмоциональный порыв Катрин — она, похоже, это поняла и отстранилась. Когда взгляды их встретились, Никлас отметил, что глаза у Катрин глубоко запавшие, с синяками от недосыпа, а сама она — после того как прошла эмоциональная вспышка, выглядит крайне утомленной.

— Ты вообще спала пока нас не было? — негромко спросил Никлас.

— Когда-то давно я умела это делать, — нижнюю часть лица Катрин закрывала клетчатая повязка-шемаг, но было понятно по мимике, что сейчас она улыбнулась. Кивнув Катрин, Никлас обернулся к ратникам группы.

— Войчех, леди Александра. Завтра в семь утра жду вас в канцелярии группы. Остальным — два дня выходных, быть на связи. Брат Павел, вы ответственный.

Без лишних вопросов ратники разошлись. Даже Войчех Мейер с Александрой фон Губер вопросов не задавали, хотя удивились оба — никогда еще Никлас не ставил их в пару, и не обсуждал вопросы только лишь с ними. Хотя, удивляться было нечему: Никлас решил использовать совместные знания старого чиновника и юной аристократки — для того, чтобы оценить перспективы владения имуществом барона и организовать, а также проконтролировать все необходимые процессы передачи прав собственности. Размер «призовых» как раз сейчас решался, и немаловажную роль в этом должен был играть Горчаков, который из допросных камер инквизиции сразу убыл в Москву, в Особую Финансовую комиссию.

Когда все ратники разошлись, Никлас повернулся к Катрин.

— Наконец-то вернулся, — снова под закрывающей лицо повязкой улыбнулась она, так и не отпуская его руки.

— Вернулся, да, так что сегодня у тебя все со сном получится. Пойдем, может пообедаем, или так и будем…

— Мне прямо сейчас надо в штаб Ковена, Островская вызывает, — кивнула Катрин в сторону ворот. Никлас обернулся и заметил ожидающий черный представительский автомобиль неподалеку. Модель незнакомая, но выглядит ничуть не хуже того, на котором Есения после свидания уезжала.

— Зачем вызывает?

— Откуда ж я знаю, — пожала плечами Катрин. — Судя по тому, что вызывает лично, что-то важное. Но к полуночи, надеюсь, вернусь.

Когда Катрин уехала на присланной за ней главной ворожеей Пограничного округа машине, Никлас — не заходя в «канцелярию группы», как уже давно именовал и использовал выделенный себе номер, отправился в отделение почты.

Много времени визит не занял. И успеха не принес, скорее даже наоборот — вышел из почтового отделения Никлас несколько выбитый из колеи. Но обдумать произошедшее и сделать каких-то выводов пока не успел, потому что почти сразу встретил корнета Григория Соколова и вместе они направились в столовую пропустить по кружке чая.

— Как ощущения? — сходу поинтересовался Соколов.

— Тебе когда-нибудь зуб вырывали, медленно-медленно и никуда не торопясь?

— Бог миловал, мне вообще зубы не вырывали.

— Мне тоже не вырывали. Но я полагаю ощущения примерно схожие.

— Да? — корнет Соколов задумчиво подкрутил щегольский ус. — Хорошо, что я ни разу не попадал в лапы к инквизиторам.

Соколов сказал что-то еще, но Никлас пропустил мимо ушей, все еще находясь под впечатлением от недавнего визита в почтовое отделение.

— Что, прости? — понял он вдруг, что Соколов задал вопрос и сейчас ждет ответа.

— Ты меня вообще не слушал сейчас? — удивленно смотрел тот на Никласа.

— Да нет, просто…

— Настолько все плохо?

— Нет-нет, не в этом дело. Скажи, что значит: «Абонент в сети не зарегистрирован?»

— Это значит, что абонента с таким номером цифр телеграмма просто не существует.

— Так как так, если еще недавно я отправлял на этот номер сообщения? Причем у одной и той же телеграфистки, она даже в истории их нашла, как и квитанции об оплате именно с этим номером…

— У-у-у… — протянул Соколов, вновь взявшись за ус. — Поздравляю, тебя отшили.

— Что?

— Занесли тебя, как отправителя, в черный список. Так иногда бывает, мой юный друг — поэтому мой тебе совет, в отношениях всегда держи руку на пульсе и будь готов первым сделать…

— Но ведь номер могли просто заблокировать, или…

— Так-так-так, сударь, ну-ка оставить страдания юного Вертера! — хлопнул ладонью по столу Соколов. — Не тешь себя иллюзиями. Если номер был заблокирован хоть указом самого Государя-Императора, с него даже в этом случае можно включить переадресацию. То, что твоя возлюбленная просто не удосужилась этого сделать, говорит о том, что в этот раз не ты, а тебя.

— Неожиданно, — потер подбородок Никлас, неприятной удивленный услышанным.

— Не переживай. Запомни главное: в море рыбы больше, чем кажется. Расслабься, если не получилось с одной, то рядом всегда есть другие…

Соколов вдруг осекся, замолкнув на полуслове и выпрямляясь на стуле, на котором он только что сидел благодушно развалившись. Никлас, глядя на собеседника, вопросительно поднял брови. И вдруг понял, что в столовой сейчас вообще повисла полная тишина, нарушаемая лишь негромким стуком каблуков.

Заметив направление взгляда корнета, Никлас обернулся в сторону выхода, где только что появилась ведьма-валькирия Отдельной Константиновской команды Татьяна Розанова. Изольда, как он ее называл в некоторые моменты встреч наедине.

Татьяна — впервые на его памяти, была без плаща, в повседневной униформе: сапоги-ботфорты на невысоком каблуке, обтягивающие черные кожаные штаны, широкий черный же кожаный пояс, ярко-алая блузка с высоким воротником стойкой и расстегнутыми верхними пуговицами; в созданном таким образом декольте был хорошо заметен ведьминский медальон с крупным и ярким зеленым изумрудом.

Ведьма-валькирия прошла через притихший зал и подошла ко столу с двумя опричниками. При ее приближении у Соколова, как отметил Никлас, даже усы чуточку опустились.

— Корнет граф Бергер, я жду вас в своем кабинете, — ледяным голосом произнесла Татьяна.

Несколько секунд постояв рядом, глядя на Никласа и только на него лучистыми неестественно-зелеными глазами, валькирия развернулась и направилась к выходу, демонстративно покачивая обтянутыми лосинами бедрами и ягодицами. Вообще к такой повседневной форме ведьмам полагалась и куртка, но Татьяна ей пренебрегла, а указать ведьме на нарушение формы одежды было просто некому.

— Татьяна Игоревна… — вслед ей неуверенно произнес Никлас.

Ведьма-валькирия обернулась, заметно сверкнув зелеными глазами, посмотрела вопросительно.

— А когда вы меня ждете?

Брови Татьяны сначала нахмурились было, глаза сощурились, но уже через пару мгновений лицо ведьмы приняло крайне приветливое выражение.

— Сегодня хотя бы до полуночи соизволите подойти? — ангельским голосом спросила Татьяна.

— До полуночи смогу, — кивнул Никлас.

Корнет Соколов едва слышно зашипел — вопрос был мало того, что риторический, но еще и пропитан неприкрытым ядовитым сарказмом. Никлас это конечно же понял и отвечал осознанно, а вот Соколов за товарища-опричника определенно начал беспокоиться.

— Вот и прекрасно. Не забудьте, пожалуйста, что я вас жду, — мило улыбнувшись, ведьма-валькирия развернулась вышла из столовой.

— Страшная женщина, — прошептал Соколов. — Ты вообще как, осознаешь реальность? Зелье смелости употребил, что так с ней…

— Какая же она страшная? Или наши понятия о красоте…

— Я не про внешность! Какая разница как она выглядит, если ты рядом с ней беспомощен как будто в ледяной воде?

— Это как?

— Не обращай внимания, вырастешь — поймешь. На вашем месте, граф Бергер, я бы уже переходя с быстрого шага на бег торопился бы за Татьяной Игоревной следом, пока она еще больше не разозлилась.

— А она разозлилась? — попробовал изобразить натуральное удивление Никлас.

— А я-то все думаю, вроде не новичок, но отчего ж ему так в карты везет? — произнес Соколов, закрывая лицо руками. — Беги уже! Если заставишь ее ждать, никакой князь Салтыков не спасет, это ж валькирия, не ворожея!

Никлас в ответ только головой покачал, думая какова была бы реакция Соколова, если бы он узнал об их истинных отношениях с ведьмой Татьяной. Под удивленно-сочувствующе-обеспокоенным взглядом Григория Никлас допил чай — горячий еще, а оставлять жалко, поднялся и направился следом за валькирией. На улице Татьяны уже не было. Поеживаясь на стылом ветру, несущем мелкий колкий снег — как она только в своей полурасстегнутой блузке здесь шла, Никлас пробежался через двор. Зашел в здание штаба, поздоровался с дежурным, поднялся на третий этаж. Дошел до самого конца коридора, стукнул три раза.

— Войдите.

Никлас зашел, закрыл за собой дверь. Татьяна сидела за широким рабочим столом, закинув на него ноги и откинувшись на спинке кресла. Сапоги на месте, красная блузка на месте. Похоже, сейчас действительно будет обсуждаться рабочий вопрос…

Татьяна показала Никласу на шкаф со стеклянными дверцами, в котором стояло несколько бутылок. Так, возможно рабочий вопрос и будет обсуждаться, но не слишком официально — немного расслабился Никлас. Пока открывал бутылку и разливал вино — красное сухое, Татьяна поднялась из-за стола и прошла к выходу. Закрыла дверь на замок, подошла к Никласу, приняла из его рук бокал.

Мысли о том, что сейчас вообще будет обсуждаться какой-то рабочий вопрос, у Никласа уже совсем пропали: из одежды на Татьяне, от того образа в котором она появилась в столовой, сейчас остались только сапоги, блузка и медальон. Широкий пояс и штаны исчезли, как не было. И это замечательно — такие обтягивающие штаны снимать всегда было непросто и не очень удобно. Хорошо, что в этот раз ведьма сама заранее озаботилась.

Татьяна все это время, пока Никлас размышлял о ее внешнем виде, смотрела ему в глаза, периодически делая небольшие глотки из бокала. Отставив в сторону вино, она расстегнула Никласу китель, помогая снять; потянула через голову рубашку, отбросила ее в сторону. Положила Никласу ладони на грудь, поцеловала влажными от вина губами.

Поцелуй не затянулся — ведьма попыталась укусить Никласа за губу, а когда отшатнулся отстранился, совершенно не сдерживаясь его толкнула. Никлас в последний момент — перед тем как полететь в стену, успел довернуть корпус, перехватил руки ведьмы. Развернулся в пируэте, прижал ее лицом к стене, успев еще и звучно хлопнуть по ягодице мимоходом.

Валькирия зло вскрикнула, пытаясь вырваться, но Никлас рванул плотную алую блузку — спуская с плеч вниз, в пару движений спутывая руки на запястьях. Подхватил зло шипящую ведьму, не доходя пары шагов бросил — метко и аккуратно, на диван, прижал к спинке. Татьяна, снова зашипев как кошка, попыталась вырваться, но после очередного рывка уткнулась лицом вниз, и выгнула спину — сопровождая это выражениями, которые благонравные девицы себе не позволяют. Впрочем, Татьяна была ведьмой, поэтому рамками благонравного поведения себя совершенно не ограничивала.

С самой первой их встречи занятия любовью больше напоминали — по крайней мере в прелюдии, борцовский поединок. И с каждым разом ведьма-валькирия использовала все более сильные техники — физически она была слабее худощавого, но жилистого Никласа, но вот ее ведьминские способности сомнений не вызывали. Он конечно давно подозревал, что, если она включит всю свою истинную ведьминскую силу, исход прелюдий предугадать будет сложно, поэтому тему не поднимал.

Довольно нескоро после того как «поединок прелюдии» закончился, они — выдохшиеся, лежали на полу. Путь, который начался на диване, провел их по всем двум комнатам кабинета ведьмы — с дивана через рабочий стол к бару, потом через кресло у журнального столика, после завел обратно к дивану, а закончился на полу, на брошенных на ковер двух мягких шубах.

— Охо-хо-хо-хо-хохоюшки, — негромко выдохнула ведьма, которую только недавно прекратила бить крупная дрожь.

Никлас предполагал, что за просьба после этого последует, поэтому не дожидаясь поднялся, прошел к вешалке и достал портсигар из куртки ведьмы.

— Дай обычную сигарету, не сигариллу, — попросила Татьяна.

Никлас уже знал, что сигарилла — это свернутая из крупных листов табака, почти сигара, а сигарета — из табака мелконарезанного. И знал, что сигарилла курится долго, а сигарета — быстро. Сигариллы ему нравились больше — они хотя бы не так воняли; но спорить не стал. Прикурил — поморщившись, тонкую сигарету, передал ее ведьме. Раздался негромкий треск, когда она затянулась, огонек осветил лицо — на улице уже потемнело, а свет в кабинете не включали. Никлас еще раз не скрываясь поморщился, разгоняя от себя сигаретный дым.

— В сейфе, он открыт, достань документы, ознакомься. Давай, прямо сейчас, у нас уже мало времени, — не открывая глаз, произнесла Татьяна. И добавила, предваряя вопрос Никласа: — Скоро вернется Катерина, а мне не хотелось бы, чтобы она заподозрила о нашей связи.

— Почему?

— Ты сам не понимаешь?

— Нет.

— Если это нужно объяснять, значит это не нужно объяснять. Наши, ведьминские дела, не обращай внимания, — открыв глаза, Татьяна приподнялась на локте и мягко тронула Никласа за руку. — Стряхни пепел, пожалуйста.

Никлас поставил пепельницу рядом с лежащей на полу ведьмой, снова — не скрываясь морщась, разогнал рукой сигаретный дым. Поднялся, подошел к массивному сейфу в углу, приоткрыл тяжелую дверцу.

— У меня есть для тебя три важных слова, — в этот самый момент неожиданно произнесла Татьяна, снова приподнимаясь на локтях.

Говорила ведьма чувственно, с придыханием. Глядя в ее лучистые зеленые глаза Никлас серьезно напрягся — услышать сейчас слова любви от ведьмы ему совершенно не хотелось. Понимая, что ситуация становится более чем сложной, понимая теперь подноготную нежелания Татьяны о том, чтобы Катрин не узнала об их…

— Ты едешь в Медвежьегорск.

Пространные размышления о трех важных словах прервались несколько неожиданно. Никлас даже не сразу нашелся что сказать, молча и с невысказанным вопросом глядя на ведьму. Она же смотрела на него ангельским взглядом, как и в столовой не так давно.

— Что? — вкрадчиво спросил все же Никлас.

— Ты. Едешь. В Медвежьегорск. Приказ уже в канцелярии.

— А зачем?

Татьяна, закрыв глаза, снова легла на спину и протянула руку вверх. Никлас достал из сейфа бумаги, подошел и потянул ведьму на себя, помогая подняться.

— Не отпускай, а то меня ноги не держат. Давай за стол, я тебе сейчас подробно расскажу зачем. Не просто же так я тебя в кабинет позвала, а не в квартиру, где гораздо удобнее. Только сначала помоги штаны найти, пожалуйста, я их по-моему вон туда выкинула.

— Выкинула?

— Ну да, торопилась. Боялась не успеть создать образ пока ты придешь.

Никлас отвечать не стал, но вспомнил, как уверенно выглядела Татьяна, когда сидела, положив ноги в сапогах на стол. Надо же, оказывается она торопливо раздевалась перед этим, забавно.

— Граф Бергер, вы со мной? — ведьма вдруг пощелкала пальцами у него перед лицом.

— Да-да, я здесь.

— Ты едешь на два месяца, командовать дальней отряд-заставой. Вот сюда, — показала Татьяна точку на карте прилично севернее Медвежьегорска. — Вопросы?

— А блузку ты надевать будешь?

— Смущает?

— Не без этого.

Из кабинета Татьяны Никлас вышел только после одиннадцати вечера. Пока принимал душ у себя в комнате, слышал, как в номер заходила вернувшаяся из штаба Ковена Катрин. Из душа Никлас не выходил долго — словно смывая с себя воспоминания о допросных камерах. После направился в номер к Катрин. Она уже лежала в кровати — рядом раскрытая книга, но глаза у девушки были полузакрытыми.

— Вообще все эти дни без тебя заснуть не могла, — пробормотала Катрин пребывающая в заметно сонном состоянии. — Стоит только едва-едва провалиться в сон, как сразу возвращалась на поляну, когда на меня…

Голос девушки начал подрагивать, но Никлас не дал ей договорить — просто прислонил палец к губам, заставляя замолчать.

— Все. Я здесь, не бойся. Спи.

Когда Никлас разделся и лег, Катрин развернулась к нему спиной. Прижалась, явно ожидая пока Никлас ее обнимет. Заснула практически моментально, а сам он еще довольно долго лежал, задумавшись.

На Катрин сейчас была только шелковая ночная рубашка. Обнимая девушку, Никлас размышлял о том, что, если бы ведьма-валькирия недавно не высосала бы из него все соки, ему было бы очень непросто заснуть. Сейчас же усталость — и приятная, и мутная тяжесть после допросных камер инквизиции, ощутимо пересилила, так что вскоре он провалился в сон.

Просыпались четыре раза — от криков Катрин, к которой приходили кошмары. На пятый, в шесть тридцать утра — Никлас позволил себе подольше поспать, решив отказаться от завтрака, разбудил его звонок будильника.

— Собирайся, мы едем в Медвежьегорск, — похлопал Никлас по плечу Катрин, которая после пяти суток без полноценного сна под утро разоспалась и на будильник даже не обращала внимания.

— Что? — не открывая глаз, пробормотала Катрин.

— Медвежьегорск, Кемская волость! Вставай, труба зовет!

— Какая труба? — глаз девушка так и не открывала.

— Иерихонская!

Катрин похоже в полудреме решила, что происходящее ей снится и попыталась закрыть голову подушкой, прячась от источника раздражения. Разбудить ее так и не получалось, пришлось нести в душ, что заняло некоторое время — отчего Никлас едва не опоздал на назначенную встречу с Войчехом Мейером и Александрой фон Губер.

Утро начиналось как-то не очень гладко, но Никлас не слишком расстраивался — даже несмотря на недосып, у него все равно было прекрасное настроение. Впереди, что следовало из вчерашних объяснений Татьяны, ожидалась спокойная и необременяющая командировка. Можно даже сказать — небольшой отпуск на два месяца, которому он несказанно радовался: Медвежьегорск, должность-синекура командира затерянной в лесах отряд-заставы подальше от начальства.

Казалось бы, что могло пойти не так.

Выходные дни для ратников группы Никлас отменять не стал. Не видел смысла — полученное назначение, если верить Татьяне, никакой срочности не несло. Поэтому он принял решение ехать в Медвежьегорск на джи-вагене неполным составом. Очень неполным — втроем, вместе с Катрин и Александрой. Да, баронесса фон Губер все же ехала вместе с Никласом в Медвежьегорск — он такой вариант в принципе допускал уже вчера вечером, после разговора с Татьяной, а утром утвердился в решении взять баронессу с собой, видя расстройство девушки — и так пропустивший вояж на озеро.

А вот кот-искатель Василий по прозвищу Черный в этот раз оставался на базе. Учитывая специфику возложенной миссии, Никлас просто не мог его взять с собой — об этом вчера Татьяна ему несколько раз напомнила.

Войчех Мейер, прибывший утром вместе с Александрой в «канцелярию» Никласа, оставался на базе. Вернее, облеченный полномочиями от командира группы, он должен был найти Долохова-Крестовоздвиженского и взяв буханку-Боливара, вместе с бывшим офицером крылатых гусар отправиться на озеро Копанское. Никлас отправлял его туда наблюдать и контролировать идущие в поместье барона Волчанинова процессы, чтобы не растащили оттуда ничего до того момента, как переход имущества будет оформлен в качестве призовых.

Изначально, вчера, Никлас планировал возложить эту миссию на баронессу, дополнив ее образование опытом Войчеха Мейера, но переиграл на ходу. Оставалась на базе и буханка-Буцефал — вместе с братом Павлом, который после выходных должен был взять Тришкина и Вяземского и направиться следом за командиром группы. Инспектору Горчакову, по планам Никласа, в Медвежьегорск и далее до вверенной опричной группе отряд-заставе добираться предполагалось либо с братом Павлом, либо самостоятельно.

Кроме того, спасенный на озере щенок также передавался на попечение брата Павла. Юный собак, за которым четыре дня присматривала баронесса фон Губер, несмотря на сломанную лапу был весел, жизнерадостен, но из-за пережитых потрясений оказался изрядно труслив — на любое повышение голоса пытаясь убежать или спрятаться.

Разговор с Мейер и фон Губер, а также приготовления к поездке забрали прилично времени, так что с территории базы выехали только после девяти утра. И почти сразу пришлось пусть и не возвращаться, но делать крюк — Никлас получил на свой командирский планшет оповещение, что из Москвы на поезде прибыл Горчаков. Инспектор с перрона станции «Царское село» сел в джи-ваген, и неожиданно для себя прибавил к утренним шестистам километрам пути от Москвы еще столько же до Медвежьегорска уже на машине.

После того как забрали Горчакова, выехали наконец-то в путь. В поздний утренний час долго тянулись за грузовиками по загруженной дороге до форта «Московский», московских ворот в просторечии, через которые все же покинули Внешний Периметр территорий Санкт-Петербурга. Никлас только после этого облегченно выдохнул. Хорошее утреннее настроение уже давно как ветром сдуло и ему все казалось, что опять возвращаться придется.

По магистральной объездной, движение где было ненамного свободнее чем на московском шоссе, доехали до Кировска, после свернули на мурманскую трассу «Кола». В Сясьстрое Никлас решил сделать первую остановку на ранний обед — ужинать он собирался уже в месте назначения.

Подъехал к ресторану на обрывистом берегу реки, разбудил Катрин и Александру, которые в этот раз ехали на заднем сиденье. И ведьма, и баронесса всю дорогу после вокзала в Царском селе проспали — Катрин отсыпалась за бессонницу в несколько суток, а Александра тоже отсыпалась, но неизвестно за что. Горчаков во время пути привычно бодрствовал, но за все три с лишним часа они с Никласом не сказали друг другу ни слова, после того как побеседовали на вокзале. В ходе той краткой беседы Горчаков сообщил Никласу, что заседание финансовой комиссии не состоялось, а активы барона Волчанинова заморожены на два месяца с возможностью продления срока. Никлас, усвоив услышанное, сначала размышлял как заморозка имеет прямое отношение к его назначению, ну а потом как-то разговор не начался и промолчали всю дорогу.

Пообедали — на вкус Никласа, яичница оказалась слишком жирновата от большого количество сала, как и колбаски, а вот картошка с ребрышками определенно удались. С удовольствием перекусив и взявшись за кружку с кофе, Никлас наконец расслабился.

Из-за кошмаров Катрин ночью он плохо выспался, потом суета утренняя сменила хорошее настроение на плохое, но сейчас, после жирной и калорийной еды, он пришел в себя, возвращая бодрость и расположение духа. Так что глотнув кофе, активировал свой командирский планшет, увеличил карту и принялся объяснять неозвучиваемую ранее цель выезда.

— Медвежьегорск. Вот, это здесь. А вот здесь, чуть на восток если, начинается Особая Повенецкая экономическая зона, считайте ворота Беломорканала, нам как раз в нее и надо. В этой зоне действует «Положение об усиленной охране», так что сегодня в Медвежьегорске мне нужно посетить ротмистра Бойцова, командира Медвежьегорского отдела Пограничной Стражи и получить у него все необходимые пропуски и допуски.

— Группа командирована в его подчинение?

— Нет, — покачал головой и не стал ничего уточнять Никлас. — Ночуем мы сегодня по плану здесь, — увеличив, Никлас показал изрезанных бухтами район побережья восточнее Медвежьегорска. После повел вдоль границы экономической зоны севернее: — Допуск нам нужен для того, чтобы попасть вот сюда, в форт «Сапеница». До этого здесь находилась отряд-застава, но из-за того, что там совершенно нечего делать, кроме бани и рыбалки, три месяца назад форт передали в ведении территориальной обороны. Сейчас снова передают пограничникам, то есть нам. Да, мы едем туда не как опричная группа — я назначен исполняющим обязанности командира заставы…

— Может быть начальником заставы? — уточнил Горчаков.

— Нет. Командиром, — Никлас снова не стал ничего объяснять.

Татьяна вчера несколько минут потратила на то, чтобы объяснить ему нюансы назначения, и возвращаться к этому он не хотел. Широта толкования бюрократических тонкостей российского государства Никласа уже совершенно не удивляла — он давно прошел стадию принятия и теперь просто принимал услышанное к сведению.

Никлас сейчас только паузу сделал, глядя в глаза Горчакову — судя по взгляду, копию приказа, подписанным лично статским советником С. С. Ивановым, он еще не получал.

— Я приказ вам потом покажу, поймете по формулировкам почему так. В форт «Сапеница» мы едем два месяца. В ситуации с нашим якобы проваленным экзаменом нет и не будет виноватых, поэтому двухмесячная служба будет альтернативой сданным зачетам. Ну а вообще я уверенно полагаю, что таким образом меня просто отправили из Петербурга на пару месяцев, чтобы не отсвечивал сильно из-за зубов сына канцлера Милославского. И еще полагаю, что таким образом принято решение погасить общий фон после нашей вечеринки в «Национале».

На самом деле это не Никлас предполагал, это ему ведьма Татьяна вчера прямым текстом сказала, поэтому он и ехал в Медвежьегорск со спокойной душой.

— Значит, так п-порешали, — покивал задумчиво Горчаков.

— Да. Порешали, или мягко вырулили ставшую неудобной для всех ситуацию, как я вчера услышал. Итак, наша отряд-застава совсем небольшая. Судя по описанию там была полная синекура, потому гарнизон и убрали. Сейчас в форте вообще всего один участковый инспектор сидит от территориальной обороны. При этом есть некоторые проблемы, куда ж без них. Проблемы некритичные, но именно ими формально обусловлено мое назначение: находится застава между тремя обособленными общинами. Первая — американеры, живут религиозной коммуной, полгода назад прибыли из С-Зоны по программе трудового переселения. Вторая — местная родоплеменная община язычников. Почитают Велеса, поклоняются тотемам Медведя и Рыбы. Если кратко — между американерами и язычниками возникли некритичные трения, разногласия и споры. До прямых конфликтов пока не доходило, но обстановка вскоре может стать напряженной. На местную власть рассчитывать сложно: содержание каждой общины — это в первую очередь преференции и субсидии из столицы. Кроме того, американеры очень крупно вложились в рыбную ферму, поэтому если их отселять, им придется платить компенсации. Наша задача состоит в том, чтобы поучаствовать в жизни обеих общин, оставшись на заставе на два месяца, и по итогу составить доклад с обоснованием необходимости, или отсутствием необходимости, отселения общины американеров. Нам поэтому и кота с собой было брать нежелательно, — бросил Никлас взгляд на Александру.

— Потому что какую-нибудь важную рыбу может сожрать? — с неожиданным интересом предположила Катрин. Баронесса в этот момент наоборот, слегка смутилась, опустив взгляд огромных глаз.

— Нет, потому что нас могут заподозрить в предвзятом отношении к американерам и симпатии к язычникам, раз с нами разумный кот. Это, вообще-то, экземпляры штучные, их ведь не существует почти так же, как и медвежьей кавалерии.

— Медвежьей кавалерии действительно не существует!

— О чем и речь. Ладно, там в отношениях этих двух общин сложно все, меня вчера долго нюансами грузили. Смотрите, кроме американеров и язычников, вот здесь, еще дальше на север, расположено закрытое административно-территориальное племенное образование, в котором живут ведмеди, участвующие в патрулировании лесов вдоль Беломорканала. Вот в такое место мы и направляемся на два месяца.

— Ты сказал, нам необходимо будет собрать фактуру за или против отселения американеров, — поинтересовалась Катрин.

— Да.

— Об отселении язычников речи, как понимаю, не идет?

— Это их родовая земля. Поэтому нет, не идет.

— Мы только втроем на заставу едем?

— Прибудем, осмотримся. Думаю, Павел через три дня приедет следом за нами вместе с Тришкиным и Вяземским. Мейер и Долоховым — по ситуации, как с поместьем барона дела будут. Общая картина ясна? Отлично. Тогда вопросы, предложения?

Несколько минут потратили на обсуждение технических вопросов, потом расплатились за завтрак и направились к выходу. В Медвежьегорск приехали после семи вечера — оставшиеся четыреста километров пути времени заняли прилично, погода не баловала. Никлас высадил всех у ресторана на главной площади, расчищенной от падающего мокрого снега, там и припарковал джи-ваген.

Оставив ключи Катрин, сам Никлас сразу двинулся через дорогу, в сторону здания штаба Медвежьегорского отдела Пограничной стражи. Почти сразу услышала за спиной девичий вскрик; обернулся — выходя из машины, заспанная Александра упала. Баронесса поскользнулась на высоком сугробе, оставшемся после недавней очистки дороги от снега, и съехала по нему прямо под машину. Катрин уже пыталась ей помочь, Горчаков — который после долгой дороги сам выбрался из машины с трудом, просто стоял рядом, облокотившись на капот джи-вагена. Никлас уже знал, что чем дольше инспектор сидит, тем ему тяжелее и больнее потом ходить, поэтому понимал, почему он на помощь не пришел — ему сейчас, без обезболивающего, стоять даже непросто.

Возвращаться Никлас не стал, решив, что и без него справятся. Проходя через сквер площади, ориентируясь на постамент с танком, у здания штаба обернулся еще раз — в этот раз на звонкий девичий смех. Катрин все же достала Александру из-под машины, и сейчас обе смялись над произошедшим; Горчаков уже хромал в сторону входа к ресторану.

В штабе дежурный унтер-офицер без лишних вопросов — похоже, его ждали, проводил Никласа на пятый этаж, к кабинету командира Медвежьегорского отдела. Ротмистр Дмитрия Александрович Бойцов, несмотря на поздний час, оказался на месте, хотя Никлас на это в глубине души не очень рассчитывал.

Стукнул три раза размеренно, услышал ответ-приглашение, толкнул дверь. В кабинете царил полумрак — зеленоватый свет давала только неяркая настольная лампа. Ротмистр сидел, откинувшись в высоком кожаном кресле. Молодой — для командира отряда, не старше тридцати пяти на вид; близко посаженные голубые глаза, короткие соломенного цвета волосы, заметно уставшее выражение лица.

Никлас прошел вперед, щелкнул каблуками.

— Господин ротмистр, корнет граф Бергер, согласно предписанию явился…

Под взглядом едва-едва влажно поблескивающих глаз ротмистра Никлас замолчал. Атмосфера ему не понравилась — вязкая словно: полумрак, еще и воздух тяжелый, заметно спертый — недавно здесь сильно накурено было.

— Корнет граф Никлас Александрович Бергер, — негромко и с очень странной интонацией произнес командир Медвежьегорского отряда Пограничной Стражи, разглядывая гостя. Смотрел ротмистр на Никласа тоже с очень странным выражением. Как будто стараясь скрыть отстраненную брезгливость.

— Скажите, корнет, вы кому-то что-то сильно плохое сделали? Или же вы из московских мажоров, которые любую проблему могут щелчком пальца решить, открыв денежный кран?

Очень неожиданное начало разговора. Никлас вдруг ощутил себя словно в декорациях блеклого и тягучего нуар-фильма. Очень странная ситуация, и он пока вообще не понимал, что происходит. Понятно, что он сюда ехал не как опричник, без метлы на джи-вагене, но неужели такое отношение к вольноопределяющимся вполне обыденность?

Никлас довольно долго молчал, даже не зная, что ответить. Ротмистр Бойцов, наблюдая за его удивлением, только усмехнулся.

— Приказ о вашем назначении пришел прямо из Москвы, я подобное впервые вижу. Вот мне и интересно, почему и зачем вы здесь очутились. Просветите пожалуйста, не сочтите за труд.

— Господин ротмистр. Я примерно понимаю, о чем идет речь, но пока не понимаю, как и в каком тоне продолжать с вами беседу после такого неожиданного начала, — осторожно произнес Никлас.

— Расслабьтесь, корнет. Присаживайтесь, не стесняйтесь, давайте я вам сейчас подробно объясню всю глубину наших глубин.

Никлас подошел ко столу, присел на указанное место. Все еще недоумевая и пока так и не понимая, что вообще происходит и как себя вести. Ротмистр Бойцов между тем открыл карту волости, увеличил масштаб. И заговорил, причем объяснять принялся определенно не с начала «глубины всех глубин», а доводил он информацию фрагментарно, словно изюм из булки выковыривая.

— Вот здесь, здесь, вот здесь, здесь, здесь, это все побережье, вот здесь еще, здесь и здесь, это все сплошь рыбхозяйства. Рыбные фермы. Контролирует производство несколько семей, не буду их называть, в нашей волости они слишком для этого известны. Недавно, волею готовящегося уходить в отставку генерал-губернатора — дедушка старый, ему уже все равно, у нас появилась община американеров, которые сюда приехали жить трудовой коммуной и рыбу выращивать. Американеры, корнет, если вы не знаете, они ведь как муравьи — если одна община появляется, сразу же рядом другие вырастают, словно муравейник растет. Скажите мне, что в войне главное?

Бойцов снова посмотрел на Никласа поблескивающими глазами. Полумрак кабинета, странный тон разговора, удивительные прыгающие с одного на другое темы — Никлас находился в некотором, мягко скажем, недоумении. Все больше утверждаясь ощущениями, что в сюжете фильма-нуар оказался — темном, вязком. Подавил желание потрогать кобуру с вальтером, заговорил ровным голосом:

— Я пока не обладаю нужной компетенцией, чтобы категорично отвечать на такие непростые вопросы. Но если воспользоваться утверждениями фон Клаузевица, которому я доверяю, то война — это продолжение политики. Политика же — концентрированное выражение экономики. Исходя из этого, главное в войне я бы искал примерно в этом направлении.

Взгляд ротмистра неуловимо изменился. Помолчав немного, Бойцов кивнул сдержанно, продолжил. И из его слов стало понятно, что Никлас неожиданно озвучил что-то созвучное его мыслям.

— Американеры здесь не просто пришлые. Они чужие. Не потому, что культура разная. А потому, что рыбу они готовы продавать не по два рубля, а по рублю — я сейчас условно цифрами оперирую, но порядок понимаете. И если волость наша будет прирастать их общинами, в такой ситуации рано или поздно, сами понимаете, к местным уважаемым людям в Москве могут возникнуть вопросы. Так что американеры здесь не нужны никому кроме генерал-губернатора. Они и ему, я по секрету скажу, не нужны. Ему, как злые языки говорят, перед пенсией себе еще орден хочется за укрепление дружбы и сотрудничества — ему просто на наградную планку одной ленты для ровного счета не хватает. А он у нас перфекционист, любитель прямых линий.

Никлас едва-едва покачал головой, глядя в поблескивающие глаза Бойцова. Вязкая атмосфера фильма-нуара, в котором он словно вдруг оказался, становилась все темнее, происходящее все абсурднее. Но тягостное впечатление разрушил сам Бойцов, который выпрямился в кресле и вдруг заговорил вполне деловым тоном.

— Теперь давайте посмотрим на ситуацию с другой стороны. Вот здесь, здесь, вот здесь и дальше на север и восток, где начинаются границы военной тайны, находятся отряд-заставы моего отряда. Вот здесь форт «Сапеница», в котором до недавнего времени тоже взвод моего отряда недавно располагался. Знаете, почему там сейчас один участковый инспектор сидит?

— По моей информации никакой работы на заставе не было, и поэтому она была передана…

Ротмистр даже не дал Никласу договорить, только рассмеялся хрипло.

— Вот здесь, — постучал ногтем по карте Бойцов в отдалении от форта «Сапеница». — Именно здесь два месяца назад погибли три моих бойца. А вот здесь, — прочертил он несколько линий на карте, — контрабандисты от Беломорканала в сторону Свериге как у себя дома от спальной до уборной ходят. Вот как раз мимо форта «Сапеница», проходя через земли язычников.

Никлас, глядя на карту, уже начинал понимать — фрагментарная подача информации ротмистра наконец-таки постепенно складывалась в общую картину. И Никласу эта картина, честно сказать, совершенно не нравилась. Но ротмистр говорил дальше, прибавляя мрачных штрихов все больше и больше:

— Местным уважаемым людям, я уж не буду слишком известные фамилии называть, американеры со своей общиной как кость в горле. Не только с рыбой, они ведь и тропы налаженные заняли, пришлось многие маршруты перестраивать. Американеров отсюда выживут, рано или поздно. Причем, что важно: соседям-язычникам на них, единственным в округе, в общем-то совершенно наплевать, но именно через язычников общины будут сталкивать. Если вы попробуете вмешаться в происходящее, ваши люди тоже начнут гибнуть от рук контрабандистов. Или непосредственно вам башку прострелят, причем вероятен вариант, что произошедшее запишут как небрежное отношение с оружием.

— Господин ротмистр, вы мне сейчас что-то удивительное рассказываете, — не сдержался Никлас. Бойцов улыбнулся, комментировать его слова не стал, просто продолжил погружать в тему.

— Американеры все еще здесь по двум причинам. Первая — генерал-губернатор пока не получил свой орден. Вторая — неясно, за чей счет будет оплачиваться банкет по отселению общины. Вот поэтому я и спрашиваю, вы сюда за какой-то залет прибыли, или вы из мажоров, приехали в баньке на два месяца с девушками попариться?

Никлас вдруг окончательно все понял: очень похоже, что ротмистр видел их прибытие — все же окна его кабинета на площадь выходят. И сделал выводы, о которых догадаться несложно: ведь черный джи-ваген внимание сам по себе привлекал. А учитывая обстоятельства — шинели Катрин и Александры остались в машине, так что обе даже на таком удалении выглядят безальтернативно молодыми и красивыми; кроме того, сонная Александра ведь свалилась под машину поскользнувшись, а Горчаков — который мало того что находясь рядом ей не помогал, так вообще нетвердой походкой двигался в ресторан, пока Катрин баронессу пыталась вытащить под аккомпанемент звонкого смеха.

Ротмистр Бойцов определенно решил, что все трое пассажиров джи-вагена в дороге весело проводили время — сейчас отправившись в ресторан за продолжением банкета. Поэтому и беседу начал соответственно первому впечатлению, приняв Никласа и его спутников за компанию веселых залетных мажоров.

— Честно сказать, господин ротмистр, я вполне допускаю, что меня сюда как в терновый куст забросили. Но исходя из той информации, которую я получил, отправляли меня все же на синекуру, чтобы я несколько месяцев просто не показываться на глаза большому московскому начальству. Да, и если вы наблюдали наше прибытие, тот момент, когда я парковал машину у ресторана, то могли сделать неверные выводы. Это совершенно не то, чем кажется на первый взгляд.

— Интересный случай, — покачал головой Бойцов, внимательно глядя на собеседника.

— Скажите, господин ротмистр… — все еще никак не мог свыкнуться с услышанным Никлас. — Я ведь получал назначение с участием, как вы говорите, весьма уважаемых людей, фамилии которых тоже не буду называть. Скажу только, что в названии этого ведомства есть слово «Особая», а еще есть слово «Экспедиция»…

Бойцов чуть наклонил голову и посмотрел на Никласа уже не скрывая явного интереса.

— И если меня сюда не на плаху отправили, что я могу допустить, но всерьез в это не верю, получается, что на уровне аж руководства Пограничными округами командование остается в неведении о происходящем? Я ведь, получая весьма подробный инструктаж, ни слова не услышал хотя бы намеком на то, что вы мне только что довели про глубину ситуации.

Бойцов невесело улыбнулся, покачал головой.

— Ох, корнет. Кто командует Ленинградским Пограничным округом?

— Обер-прокурор князь Александр Иванович Салтыков.

— Кто командует Северо-Западным Пограничным округом?

— Обер-прокурор Артем Михайлович Бюллер.

— Прекрасно. А теперь смотрите, пять отличий: буквы «ка», «эн», «я», «зэ» и «мягкий знак». Не поняли? — улыбнулся Бойцов, и вдруг широко расставил руки по столу. — Вот здесь, представьте, Москва, — постучал он левой ладонью, а после хлопнул по столешнице уже правой: — А вот здесь, тысяча триста километров от, отряд-застава «Сапеница». Начальник заставы докладывает мне, своему непосредственному командиру, что его люди выполняют задачи вопреки всем законам физики и логики. Я докладываю — об этом, среди прочего, бригадному адьютанту. Командир бригады идет на доклад к командующему пограничным округом…

По мере того как ротмистр Бойцов говорил, его широко расставленные руки сдвигались. Вернее, двигалась левая рука в сторону неподвижной правой, которой он изначально указал местонахождение Москвы.

— … и таким вот образом информация, пройдя по цепочке, в Москву доходит в том виде, что в Северо-Западном Пограничном округе все прекрасно, а Медвежьегорская бригада и вовсе образцовое соединение, краса и гордость Пограничной Стражи. А происходит так, господин корнет, потому что у командующего Ленинградским Пограничным округом есть пять букв, обозначающих титул, а у обер-прокурора А. М. Бюллера этих букв пока нет. И если у обер-прокурора А. М. Бюллера все будет плохо, этих букв у него никогда и не появится. Если же во вверенном ему волею Бога-и-Императора округе все будет прекрасно и образцово… понимаете, да?

— Теперь да.

— Отлично, я рад что не ошибся в вас, вы мне почти сразу с порога показались крайне сообразительным. На заставе сейчас находится милицейский участковый инспектор Сергей Хорев, он с нетерпением ждет вас завтра с утра, чтобы дела передать. Хорев довольно… своеобразный человек, можно сказать типичный служака, но человек неплохой, если общий язык с ним найдете. Теперь еще я объясню вам кое-что напоследок, сами ведь спрашивать все равно не станете. Откровенен я с вами сейчас не потому, что в небе ярко-красная комета взорвалась и на меня сия магнитная буря и триста грамм коньяка подействовали. Если вы здесь за залет, что бывает, просто поедете на заставу предупрежденным. Если же вы из московских мажоров, и сюда в баньку заехали чтобы не попадаться на глаза кому-то два месяца, то вы, если в здравии отсюда уедете, можете напрямую доложить отправившим вас сюда серьезным людям о настоящем положении дел здесь, на земле. У меня за последние полгода в отряде семь человек погибло, но не в этом основная трагедия. Трагедия в том, господин корнет, что я знаю кто в этом виноват, но сделать ничего не могу. А очень хочется. Знаете, чтобы как в сказках, когда добро побеждает зло.

Никлас не отвечал. Он только после слов о «трехстах граммах» понял, что ротмистр пока ждал его, употребил и в том числе поэтому сейчас не очень сдержан на язык. Хотя выглядел Бойцов на первый взгляд вроде трезвым как стекло. Да и на второй тоже — если не считать чуть влажного блеска глаз.

— Канцелярия на месте, я дал команду задержаться, так что вы не спешите, сегодня все точно успеете.

— Почему не спешить, господин ротмистр? — не понял задумавшийся Никлас.

— Так завтра нам всем все равно сюда к семи утра снова на службу, к чему уже торопиться?

Никлас только сейчас понял сарказм. Похоже, зрелище выходящих из джи-вагена девушек все же серьезно запало в восприятие Бойцова, и он по-прежнему считал Никласа вольноопределяющимся сынком-мажором с купленным титулом и званием, даже близко не подозревая о его статусе опричника.

«В Москве только и разговоров, что о тебе», — вспомнил Никлас слова Есении. Похоже, эти разговоры кого надо разговоры — если до командира отряда информацию о принадлежности Никласа к Особому Отделению не довели, а сам он при этом про «графа Бергера» слыхом ни слыхивал.

Щелкнув каблуками и попрощавшись, Никлас вышел из кабинета. В канцелярии его действительно ждали, так что со всеми формальностями закончил быстро. В машине спутникам рассказывать ничего пока не стал, но на него поглядывали — заметив по виду, что что-то изменилось.

По сверкающим иллюминацией проспектам выехали из Медвежьегорска. Уже после десяти вечера приехали в техноград Салмагуба, выстроенный на полуострове и представляющий из себя комплекс одинаковых зданий, напоминавших зеркальные кубы. В одном из таких оказался отель «Технология», где и остановились на ночлег.

После заселения собрались в номере Никласа — он позвал и баронессу, и инспектора, после чего подробно и обстоятельно рассказал об услышанном от капитана Бойцова. Когда закончил, замолчал, ожидая комментариев. И они последовали — через пару минут раздумий заговорил Горчаков.

— П-полагаю, нам нужно п-прибыть на заставу, осмотреться, собрать конкретику и п-подготовить доклад для Сергея Сергеевича. П-потому что даже если все так п-печально, как говорит ротмистр Бойцов, п-поднимать п-панику п-прямо сейчас мне не кажется целесообразным. Можем выглядеть глупо и недееспособно.

— Не совсем согласна, — покачала головой Катрин. — Считаю, что нужно составить сжатый отчет на основе услышанного от ротмистра, и отправив его указать дополнительно, что выдвигаемся на место для сбора и проверки полученной информации.

— Имеет смысл, — не стал спорить Горчаков. — Но в любом случае, п-полагаю, что неплохо было бы уже сегодня вызвать сюда брата Павла. И п-пусть п-пулемет возьмет, лишним точно не будет. Если что-то п-плохое начнется, лучше п-пусть это начнется, когда п-пулемет п-под рукой есть.

Никлас только вздохнул. В Инквизиции из него с этим пулеметом душу отдельно вынули, выжали и обратно вставили, повторив несколько раз. Но спорить не стал, внутренне соглашаясь с Горчаковым.

У юной баронессы комментариев никаких не было, и вскоре все разошлись по номерам. Вернее, разошлись Горчаков и фон Губер, а Катрин осталась вместе с Никласом. Даже с кресла не поднималась, когда Горчаков с фон Губер встали и прощались. Когда за ними закрылась дверь, в ответ на вопросительный взгляд Катрин пояснила:

— Я могла бы сейчас пойти к себе, посидеть там две минуты, а потом вернуться. Но все и так уже знают, что мы с тобой всегда в одной комнате спим, смысл комедию ломать?

— Для приличия, — пожал плечами Никлас.

Катрин комментировать не стала, только вздохнула показательно протяжно.

Будильник Никлас поставил на семь утра, решив поспать подольше, но разбудил его вполовину седьмого громкий стук в дверь. Колотили не прекращая и не щадя кулаков.

— Откройте, господин Бергер! Господин Бергер, откройте, срочно!

Никлас — в трусах, футболке и с вальтером в руке аккуратно приоткрыл дверь. В коридоре стоял посыльный в форме территориальной обороны с погонами прапорщика.

— Беда, господин Бергер, беда!

— Что случилось? — Никлас еще не совсем полностью отошел ото сна.

— Ведмедь девку американскую задрал! Срочно ехать надо, вашвысблагородие, иначе беда будет, большая беда!

— Мне ехать?

— Так этож… отож… — заметно удивился ополченец вопросу.

— Без меня беды не избежать? — Никлас спросонья не скрывал раздражения, еще не совсем понимая, что происходит.

— Так мы звонили в Медвежьегорск городскому коменданту, а он нас к вам отправил, говорит вы теперь главный в Сапенице и ответственный за американеров…

— Вот с-с-ска, — беззвучно выдохнул Никлас, понимая, что недавно казавшийся идеальным отпуск превращается в пусть и локальный, но похоже идеальный шторм.

Из отеля выезжали торопливо, без завтрака, на бегу похватав вещи. Дальше было полчаса езды по вполне приличной дороге, столько же по заметенной лесной — на которой джи-ваген чудом не остался в ожидании трактора, и наконец подъехали к воротам небольшого форта «Сапеница». Никлас посигналил, ворота — с некоторой задержкой, начали открываться. За отъехавшей в сторону створкой — не автоматически отъехавшей, боец милиции откатил, прибывших сразу встречал невысокий плотный мужчина с пушными усами, в серо-синей форме.

— Участковый инспектор Сергей Анатольевич Хорев, — представился он, осматривая выходящих из машины визитеров.

Причем смотрел инспектор совершенно не пытаясь скрыть удивление — если мягко называть спектр читаемых в его глазах эмоций. Поглядывал Хорев и на черный как ночь джи-ваген, и на мундиры вольноопределяющихся — в основном на девушек, оценивая их возраст.

Никлас прекрасно понимал, что в глазах участкового инспектора — как и в глазах ротмистра Бойцова недавно, смотрятся они сейчас компанией юных городских мажоров, которые словно на пикник приехали. Из всей группы более-менее возрастным и опытным только Горчаков выглядит, и то из-за трости и увечий — но он только-только подошел, обходя машину, так что на общий фон первого впечатления не повлиял.

Участковый инспектор между тем заметно покраснел, губы оказались поджаты в гримасе сдерживаемой злости. Не на прибывшую команду, а вообще на ситуацию, похоже; и еще похоже, что сейчас его эмоции с каждой секундой прибавляли градус. Никлас решил, что ситуацию нужно как можно скорее поворачивать в свою пользу, поэтому сходу взял быка за рога, представляясь и представляя остальных:

— Корнет граф Николай Бергер, командир опричной группы Бергера. Моя сестра леди Катрин, ведьма-ворожея петербургского Ковена. Леди Александра, баронесса фон Губер, ратник опричной группы. Андрей Горчаков, инспектор опричной группы, специальный агент Особой Экспедиции.

Имена, титулы и должности произвели на участкового инспектора должное впечатление. В его взгляде Никлас больше не видел злости от безнадежности, но смотрел Хорев на прибывших по-прежнему с самыми разными эмоциями. Никлас же продолжал.

— Основная часть группы еще в Петербурге, мы же прибыли сюда изначально не намереваясь афишировать истинные должности, а с целью рассмотреть назревающий конфликт американеров и язычников изнутри. И скажу так, что сегодня утром мы оказались несколько застигнуты врасплох случившимся, из гостиницы бегом выезжали, поэтому наш вид, сами понимаете…

Никлас сделал паузу, просто не став объяснять дальше. Видя реакцию Хорева, замолчал он с внутренним удовлетворением — от того, как получилось играя словами превратить чужой просчет в кажущийся почти идеальным тактический замысел. Главное теперь, чтобы все остальное так же хорошо получилось.

— Понимаю, — протянул Хорев. — Прошу простить, вашвысблагородия, сразу не понял, но вы уж…

— Понимаю, — в тон ему ответил Никлас. — Пойдемте, введете в курс дела.

Вошли в главное здание — двухэтажный бревенчатый сруб с узкими окнами-бойницами, поднялись на второй этаж, зашли в кабинет к инспектору. Здесь было ощутимо жарко — в высокой цилиндрической печи до потолка, встроенной в стену и отапливающей сразу несколько комнат, потрескивал живой огонь.

Никлас осмотрелся, удивляясь контрасту обстановки: дровяная печь, узкие окна-бойницы, бревенчатые не обшитые стены, два телефонных аппарата с кнопочным набором, при этом современная оргтехника с монитором, высвеченная белым светом светодиодной настольной лампы.

К столу инспектор Хорев и направился, первым делом включив видеотрансляцию из камеры временного содержания, как гласила подпись в углу картинки. На черно-белом изображении было видно, что в углу помещения — сгорбившись и закрыв морду лапами, сидит массивный ведмедь. Не такой массивный, впрочем, как взрослый — оценил Никлас размеры зверя относительно стола и койки в камере. Ведмедь молодой, но при этом уже принятый в боевой клан — судя по трем косым белым полосам на лобастой голове.

— Вот он. Михаил Потапов, собственной персоной, — кивнул на монитор Хорев.

— Это его настоящее имя?

— Нет конечно. Так всегда в протоколах ведмедей записывают, — покачал головой Хорев, после чего раскрыл папку и принялся выкладывать на стол фотографии. — А вот она, Мэри Смит. До, ну и после того, как…

Никлас всмотрелся в первую, прижизненную фотографию девушки. Лет двадцати, широкая белозубая улыбка, пышные светлые кудряшки. На других фотографиях волосы были забрызганы кровью, но кудрявые локоны пышность сохраняли.

— Мэри отмечала праздник дня рождения с тремя подругами. После полуночи компания поехала кататься на подаренной родителями машине, предварительно употребив немало алкоголя. В районе двух часов ночи девицам пришла мысль заехать посмотреть на ведмедей — машина была остановлена на КПП границы племенной территории. Девицы — числом три, были задержаны и вскоре доставлены в вытрезвитель при каталажке в Медвежьегорске. Вот только Мэри перед самым КПП вышла из машины и отправилась в лес присесть под куст. Ее задержанные подруги сообщать о том, что их было четверо, не стали — думали, что она вернется к машине и уедет домой. А Мэри, пока непонятно каким образом, проникла на закрытую племенную территорию. Прошла по лесу несколько километров, минуя датчики движения, забрела в одно из зданий мужской половины, где в это время не было ни одного ведмедя. В доме, находясь явно в неадекватном состоянии после выпитого, некоторое время чинила некоторые непотребства, после чего забралась в медвежье ложе и заснула.

С этими словами Хорев выложил на стол еще несколько фотографий, глядя на которые Никлас только головой покачал.

— Потапов, — кивнул участковый на изображение задержанного зверя, — прибыл домой рано утром после патрульного рейда, прошел в свою комнату-берлогу. При попытке лечь в кровать разбудил Мэри. Она испугалась, он испугался. Она вскочила, с криком врезала ему ногтями по морде, он испугался, врезал ей когтями в ответ. У ведмедя нос поцарапан, у девицы сами видите, убил он ее нах… простите, вашблагородия, с одного удара уконтрапунктил, — вздохнул Хорев.

— Это, п-простите, про совместный испуг, вам сам ведмедь рассказал? — поинтересовался Горчаков.

— Нет, не сам. Мы вещего варга от язычников вызывали, он с ведмедем на своем разговаривал.

— Варг от язычников?

— Так точно.

— Варг мог лукавить? Ну, как-то в п-попытке выгородить ведмедя…

— Вы что, вашбродь, это ж варг! — эмоционально прервал Горчакова Хорев.

Никлас коротко глянул на Катрин, она кивнула, подтверждая сказанное. Видимо, у язычников свои правила, так что Никлас версию о ложных показаниях от варга пока отставил.

— Самое главное, вашвысбродь, что американеры узнали, что-девку-то их медведь задрал. Причем как узнали — неведомо, непонятно. Но это предмет разбирательства, а сейчас главное, что если быстро не отреагировать, кровь будет, много крови. Пастор у американеров человек вполне адекватный, он сейчас их на проповедь собирает, и есть вариант что уговорит не пороть горячку, особенно если Михаила казнить. Но если Михаила казнить, язычники красного петуха американерам пустят, а у них там ведь у каждого оружие в доме, тут бойня будет. Если же Михаила помиловать, тогда американеры попытаются ведмедям отомстить, зуб даю. В общем, что так, что так — вилы.

— А за что ведмедя казнить? — не понял Никлас.

— Так это ж… человека убил!

— Подождите-подождите. То есть, если ко мне в дом вломится пьяная девка, навалит мне кучу на обеденный стол и ляжет в мою кровать, а потом, когда я усталый приду домой и она в темноте на меня набросится… Получается, что если я ее застрелю, меня тоже казнят?

— Вы из военной аристократии, вашвысбродь, у вас проблем не будет. А вот у обычного человека, да, возникнут проблемы.

— Какие-такие проблемы?

— Превышение необходимой самообороны. Если она в вас стрелять начнет, а вы в ответ — это допустимо. Если она на вас с ножом, а вы с ножом в ответ — это тоже допустимо. Но если она на вас с голыми руками в темноте, а вы ей в голову из дробовика, то по закону это неправильно, и неважно наложила кучу она вам на стол, или нет.

— Так у меня же дома!

— Это тоже не важно, — негромко произнес Горчаков.

— Дикость какая, — ошалело покачал головой Никлас.

— Закон суров, но это закон, — пожал плечами участковый инспектор. — Так что делать будем, вашблагородия? Если ведмедя сейчас этапировать отсюда под стражей, американеры могут войну начать — подумают, что от наказания увозят. И далеко не факт, что преподобный их в границах разума удержит. Если Мишку казнить, уже язычники могут дел натворить, не говоря уже о ведмедях, что у них на уме будет — я не знаю. Мы, если вмешаемся, сами здесь в лесу и останемся — нас или язычники пеплом по ветру пустят, или американеры закопают так, что не найдет никто и никогда.

Никлас молчал, постепенно понимая, что ситуация действительно находится в стадии «Большая беда», как ее посыльный прапорщик милиции охарактеризовал.

— П-почему вы не доложили о п-происходящем так, как есть, а не так, как…

— Я доложил, господин инспектор, — чуть сощурясь и агрессивно встопорщив усы, посмотрел Хорев на Горчакова. — И, если честно, ожидал прибытия гораздо более представительной группы для усиления.

Никласу сразу все стало понятно. Что бы сейчас, сегодня, с ведмедем не случилось, с американерами здесь определенно попрощаются. На это похоже и есть расчет — тем более крайний, исполняющий обязанности командира отряд-заставы, очень вовремя приехал, а ведмедь очень вовремя забравшуюся к нему в дом девицу задрал.

— Вилы, значит, — повторил недавно услышанное Никлас. — Предложения есть, господин инспектор? Мы ведь вроде как в одной лодке пока.

— Американеры у себя в церкви как раз сейчас собираются. Вам желательно бы туда прибыть и успокоить их на время расследования.

«А кто будет проводить расследование?» — хотел было спросить Никлас, как вдруг сам себе и ответил: он сам и будет. Есть, конечно, вариант поднять панику, связаться с Сергей Сергеевичем, но этот вариант означает расписаться в своей недееспособности.

Он — командир опричной группы, облеченный властью волей самого Бога-и-Императора, кого сюда еще для расследования присылать? Никлас вздохнул, посмотрел прямо перед собой, прокачивая в голове самые разные варианты событий.

Мысли, на удивление, были свежими и чистыми от эмоций; в момент серьезного напряжения у Никласа помимо легкости в теле неожиданная ясность сознания проступила, отодвигая чувства на дальний план, не препятствуя холодному анализу ситуации. Обдумав еще раз пришедший на ум и кажущийся самым лучшим вариант, Никлас кивнул своим мыслям.

— Так, нас здесь пятеро. Сергей Анатольевич, — посмотрел Никлас на Хорева. — Довожу до вашего сведения, что вы выступаете свидетелем со стороны обвинения. Катрин, Александра, Андрей, назначаю вас членами суда, сам беру на себя обязанности председателя. Леди Александра, — снял перстень Никлас, запустив его по столешнице в сторону юной баронессы. — Выслушав стороны и рассмотрев все обстоятельства дела, суд приговаривает ведмедя Михаила Потапова к смертной казни. Оформите обвинительный акт, мелким шрифтом укажите, что казнь будет проводиться путем зачисления в штрафной отряд, в них все равно все рано или поздно умирают. Мы с товарищем Горчаковым сейчас поедем к американерам, попробуем их успокоить хотя бы на время информацией о том, что ведмедя я приговорил к казни. Вы, Сергей Анатольевич, — посмотрел Никлас на Хорева, — если будут проблемы с язычниками, объясните их старшим, что ведмедя я по факту помиловал.

— Отправка ведмедя в штрафной отряд невозможна, такой практики в Империи просто нет, а американеры могут это воспринять как попытку уйти от наказания.

— Вот первую часть своей фразы — решение есть, а практики нет, вы и объясните язычникам, если у них возникнут вопросы. Упирая на то, что ведмедя мы, пока, избавили от наказания. Хронологический размер временного «пока» будет зависеть от их поведения. Это ясно?

— Так точно.

— Отлично. Сам я сейчас поеду к американерам, только направление покажите. Там я расскажу всем, что приговорил ведмедя к смертной казни, и в ближайшее время сделаю все, чтобы он пал смертью храбрых. Господин Хорев, вы лично сейчас выделяете машину, нужно отправить леди Катрин и леди Александру обратно в Салмагубу.

— Нам туда зачем? — вкрадчиво спросила Катрин.

— Не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности, если здесь все же начнется война или с американерами, или с язычниками.

— С язычниками не начнется. Я — ведьма, если ты вдруг забыл.

Хорев в этот момент покивал мелко. Никлас, глядя на это, поморщился. Да, этот момент он упустил — язычники к ведьмам относились с особым уважением, и присутствие Катрин здесь для переговоров наоборот в плюс.

— Хорошо, оставайся здесь. Андрей, поехали.

Прощаться Никлас не стал, просто кивнул всем. Причем отметил что Катрин — судя по взгляду, и хотела бы сейчас поехать вместе с ним, но сдержала порыв. Действительно, ведьме заходить в церковь, тем более к американерам из религиозной общины, дело мягко говоря непредсказуемое.

Поэтому Катрин даже слова не сказала, хотя было заметно, что очень хочет. Горчаков, судя по взгляду — когда они сели вдвоем в джи-ваген, тоже многое бы хотел сказать Никласу. Но ограничился лишь одним вопросом.

— Никлас, у вас есть план?

— Конечно, как не быть. План есть, и я его придерживаюсь.

В другой ситуации Никлас, скорее всего и рассказал бы Горчакову о своей задумке. Но стоило выехать за ворота, как он оказался всецело прикован вниманием к дороге. Ведущий к американерам проселок был не слишком накатанным, в колеях лежал рыхлый и местами глубокий снег, и существовал совершенно неиллюзорный вариант того, что джи-ваген до места не доедет, а останется среди зимнего леса. И с американерами придется разговаривать на дороге, когда они сами поедут на отряд-заставу в поисках ответов на вопросы.

Несмотря на опасения Никласа, до общины американеров доехали, причем довольно быстро. Миновали распахнутые и неохраняемые ворота, покатили по расчищенной дороге среди аккуратных одноэтажных домиков. На улицах поселка было совершенно пусто — похоже вся община собралась на проповеди.

Длинное здание миссионерской церкви было — единственное на всю общину, покрашено в белый цвет. Единственное покрашенное и самое большое — высотой в два этажа, оно возвышалось над всеми остальными домами. Неподалеку от церкви на площади аккуратным рядом стояло больше десятка машин.

Когда Никлас припарковался, на улице по-прежнему не наблюдалось ни одного человека. Вышли из джи-вагена, направились ко входу в церковь. Горчаков со своей тростью на вытоптанном до плотного и скользкого состояния снегу запаздывал. Никлас остановился его подождать, взялся за ручку. Выдохнул, зажмурился, собираясь с духом.

«Иудина правда погибельна, а ложь иногда необходима», — прошептал он, готовясь к поединку смыслов.

— Никлас, вы что собираетесь делать? — поинтересовался заметно напряженный Горчаков, который наконец подошел.

— Поговорим немного, — одними губами улыбнулся Никлас.

Открыв глаза, он резко толкнул дверь, заходя внутрь. В момент их появления пастор — в белой с красным мантии, что-то говорил собравшимся. Но сразу осекся, едва увидев гостей. Никлас уловил только, что пастор говорил на русском — и только сейчас понял, что в его плане был некоторый изъян: если бы американеры русского языка не знали, сейчас было бы непросто.

Обстучав ноги от снега, Никлас с Горчаковым двинулись по центральному проходу между рядов скамей с прихожанами, приближаясь к алтарю. Слева от него стояла деревянная стойка с закрепленными портретом улыбающейся Мэри Смит — та же фотография, только увеличенная, которую Никлас уже видел; справа — небольшая стойка-кафедра для выступлений, за которой расположился пастор. Высокий, худощавый, с длинным крючковатым носом.

Преподобный молча смотрел на визитеров — причем в его взоре не было неприязни. Скорее, как определил Никлас, во взгляде пастора теплилась надежда. Подойдя ближе и кивнув ему, Никлас вопросительно показал на кафедру. Стараясь не допускать при этом внешне ни малейшей тени неуверенности. Сработало — пастор, не задавая вопросов, отступил, освобождая место.

Никлас оперся руками на стойку, осмотрел присутствующих. Самые разные лица, самые разные взгляды — от сдержанного интереса до откровенной злобы, с которой смотрел, например, вон тот мужчина с залысинами и в клетчатой рубашке.

— Меня зовут Никлас Бергер. Граф Никлас Бергер. Московский Государь-Император счел нужным выдать мне патент офицерского звания и вверить мне командование группой ратников. Я прибыл сюда за справедливостью, и я, как и вы, верю в Бога.

Ложь далась Никласу легко. Может быть потому, что это и не ложь — вдруг подумал он. Сделав небольшую паузу, Никлас выдохнул — как перед прыжком с десятиметровой вышки. Продлевая паузу — последний раз собираясь с мыслями, открыл лежащий на кафедре псалтырь. Он не видел расплывающиеся буквы — взгляд его был сейчас направлен вглубь воспоминаний, в очередной раз прокручивая сцены в памяти. Но сквозь эту картинку перед внутренним взором вдруг проступили строки, и Никлас неожиданно для себя прочитал:

— Тогда одно утешит нас, что мы все вместе в трудный час, взываем к Богу…

Сделав долгую паузу, Никлас резко захлопнул псалтырь. Подняв глаза от книги, он еще раз осмотрел сидящих перед ним людей. Самые разные люди, самые разные взгляды.

— Часто ли мы говорим Господу: «Мы любим тебя?» — громко и звонко в наступившей тишине прозвучали слова Никласа. — Каждое воскресение. Эти слова даются нам легко и свободно. А знаете, о чем люди не любят говорить? О ненависти. Мне хорошо знакомо чувство ненависти. Оно зарождается здесь, глубоко внутри, — похлопал по левой стороне груди Никлас. — Здесь оно зреет, наливается силой, а потом выплескивается наружу вместе с дыханием. Зубы скрипят так, что кажется будто они раскрошатся. Я ненавижу тебя, Господи! Я ненавижу тебя! — громко закричал Никлас, с силой хлопнув ладонью по стойке кафедры.

Он заметил, как расширились глаза слушателей, как многие из них вздрогнули; злобно смотревший на него мужчина с залысинами даже отшатнулся, с громким звуком ударившись спиной в спинку скамьи.

— Вы наверняка произносили эти слова раньше, я в этом уверен. Мы все их произносили…

Никлас продолжал говорить. Американеры продолжали слушать.

Сразу после того, как опричная группа Бергера приступила к тренировкам, Никлас получил на свой командирский планшет большой архив информации с грифом «Для служебного доступа», где содержались закрытые к свободному ознакомлению знания цивилизации прошлых веков. Самая разная подборка, от учебников до произведений массовой культуры, в числе которой был сериал «Карточный домик», созданный в США — могущественном государстве погибшего мира. Сериал был рекомендован для просмотра опричникам как исторический, и его обсуждению полагалось сразу несколько лекций с комиссарами; а сцену, когда американский политик выступает в церкви перед общиной американеров — еще той, старой Америки, Никлас смотрел с десяток раз и произнесенный героем текст накрепко запомнил. Несознательно, просто так получилось — слова остались в памяти словно не желая уходить.

Сейчас Никлас этот текст, прошедший через конец света и более чем сто лет, повторял практически дословно. Была лишь одна разница — главный герой сериала врал и лицемерил для получения собственной выгоды, а Никлас сейчас говорил искренне. И цели он преследовал не сугубо личные — он просто хотел избежать резни.

Легко вспоминая слова, Никлас видел, что завладел вниманием слушателей. Краем глаза видел взгляд пастора — периодически кивающего после некоторых его фраз. Задача сейчас стояла простая — имея решение о смертном приговоре ведмедю, успокоить этим фактом общину и не допустить перерастания ситуации в открытый конфликт. Никлас уже, с чужой помощью неизвестных авторов нажав на нужные струны души слушателей, рассказывал, что простая казнь хищного зверя не принесет пользы, а отсроченная — путем отправки в штрафные отряды, послужит на благо собравшихся, ибо так угодно Господу.

Длинная речь уже подходила к концу, и Никлас видел, что у него все получается — постепенно чувствуя, как нарастает внутреннее удовлетворение. Он смог, у него все получилось. Причем это оказалось неожиданно легко — все же играть словами это не тяжести таскать, определенно…

— В конце концов, для чего нам нужна вера, если она не выдерживает испытаний, которыми мы подвергаемся? Мы никогда не поймем, зачем Господь забрал Мэри, или зачем забирает других дорогих для нас людей. И хотя Господь не дает нам никаких ответов, он наделил нас способностью любить…

— П-пар лю флян гуш, — услышал вдруг Никлас, как шипит из-за спины Горчаков.

Осекшись на полуслове, Никлас замолчал. Огляделся, понимая, что последние пару десятков секунд смотрел не на окружающих, а только на себя. Но стоило прекратить самолюбование, как стало понятно: ситуация странно изменилась. Вокруг по-прежнему сидели самые разные люди, но у большинства были теперь одинаковые взгляды. Никлас отчетливо понял, что внимание аудитории полностью утеряно — на него почти никто больше не смотрел.

На скамейке первого ряда сидела небольшая и хрупкая бабушка-одуванчик с пышной прической седых волос. Она, до этого момента внимательно глядящая на Никласа и периодически кивающая, теперь глядела в пространство безжизненным взглядом. Женщина слева от бабушки-одуванчика, по лицу которой недавно текли слезы, уже сидела с широко раскрытыми глазами, замерев и так же глядя в пространство. Вдруг послышался глухой звук падения — кто-то свалился со скамьи в центре зала.

— Что происходит? — прозвучал из-за спины тихий и заметно обеспокоенный голос пастора.

Одновременно с этим раздался чпокающий звук открываемого флакончика. Сразу — практически одновременно, второй. Даже не оборачиваясь, легко было догадался по характерным звукам, что это Горчаков влил в себя две дозы стимулятора.

Никлас отвел руку назад, отщелкнул клапан кобуры. Сидящая напротив него бабушка в этот момент конвульсивно дернулась, открытые глаза ее закатились. Она начала было клониться в сторону, но ее еще раз дернуло словно в конвульсиях, а потом бабушка-одуванчик замерла в неестественной и неудобной полупозиции. Не упала — через пару мгновений начала вставать со скамьи.

Постепенно — дергано, как болванчики в руках кукловода, поднимались на ноги и остальные. Но Никлас внимательно смотрел на бабушку, которая сейчас уже стояла и — глядя белесыми глазами, прислушивалась словно хищник. Вернее, как будто принюхивалась: склонив голову, недавний божий одуванчик медленно вела носом, пока невидящий взгляд ее белых глаз не остановился на Никласе.

— Преподобный, что происходит? — раздался обеспокоенный голос из центра зала.

Вопрос был задан на английском, со странным акцентом — слова словно проглочены до того, как сказаны, но смысл возгласа Никлас понял. И сразу же после вопроса послышался крик ужаса — на подавшего голос испуганного американера, которого не затронула странная трансформация, неожиданно набросилось сразу несколько человек. На него одномоментно прыгнули трое или четверо, послышался глухой рык, визжание, а после истошный крик.

Бабушка-одуванчик вдруг прыжком оказалась у самой кафедры, совсем рядом с Никласом. Он уже достал вальтер — раздался выстрел. Пуля прилетела прямо в лоб, сухонькое тело откинуло — голова назад, ноги вперед.

Бабушка была лишь первой — обезумевшие американеры уже превратились в безумную толпу. К счастью, не все они поперли сторону алтаря, к стоящим на возвышении Никласу, Горчакову и спрятавшемуся за ними пастору. В церкви осталось некоторое количество оставшихся нормальными людей — четверть, может быть даже треть, и сейчас именно на них нападали обезумевшие до состояния звериной ярости остальные члены общины.

Гремели выстрелы — каждый уважающий себя американер носит с собой оружие; но те, кто стрелял, делал это совсем не так, как Никлас — чтобы сразу наглухо, без раздумий. Ведь перед ними сейчас были друзья, родственники, соседи; кто-то стрелял в воздух, кто-то пытался только ранить нападавших. Исход был один — каждого, кто оказался зажат в толпе проходов между скамьями, погребали под собой обезумевшие прихожане. Слишком много людей, слишком мало места для маневра.

Но и замерших у алтаря Никласа, Горчакова и пастора вниманием не обделили. Их уже атаковали — не массой, иначе смели бы, но довольно приличной толпой. Никлас почти сразу выпустил весь магазин, ни разу не промахнувшись — головы безумцев откидывались одна за другой, как мишени в тире. Удивительная точность, которой было объяснение — Никлас сейчас отчетливо чувствовал, что время для него словно бы замедлилось. Исчезла неотвратимая стремительность, а движения окружающих приобрели необычную медленную плавность.

Очень странное чувство — о природе которого он пока даже не задумывался. Некогда было — даже несмотря на замедлившийся бег времени, события развивались стремительно.

Патроны кончились, Никлас перекинул вальтер в левую руку — медленно; движения давались с трудом — не так, как в воде на глубине, но ощущения схожие. Держа пистолет в левой руке, правой он уже доставал из кармашка кобуры запасной магазин. Получилось сделать это быстро, но время было потеряно — на Никласа уже прыгнул дородный мужчина с бородой лопатой, в типичной для местных клетчатой рубашке и белой майкой под ней.

Никлас толкнул ногой стойку кафедры вперед, но она, врезавшись в бородача, лишь замедлила его, не остановила. Выгаданное мгновение даром не прошло — Никлас успел перезарядить пистолет, выстрелил два раза. В грудь — белая майка окрасилась кровью. Но даже так нападавший не остановился — он пронесся мимо, врезавшись в ограждение скамей хора, сейчас пустого. Никлас прикончил бородача выстрелом в затылок, снова развернулся к напирающей массе американеров.

Преподобный им что-то кричал — на английском, Никлас не разбирал. Кричал совершенно зря, делая только хуже — его крики как приманка действовали. Был бы рядом, Никлас бы вырубил пастора, но тот стоял далеко, за спиной Горчакова.

Спасало пока собравшихся у алтаря то, что в зале еще оставались обычные, не обратившиеся люди. Некоторые из них все же начали стрелять по своим. Но не у всех было достаточно пространства, и не было никакой возможности перезарядиться. У одного из сохранивших разум Никлас увидел револьвер, только что щелкнувший звучно бойком вхолостую, после чего его владелец тут же исчез, погребенный под массой тел.

Патроны в вальтере снова кончились.

Рядом со свистом мелькнуло размытое движение — Горчаков, в отличие от Никласа, даже еще не достал оружие, отбиваясь своей тростью, перевернув ее так, что тяжелое навершие работало как ударный элемент. Как раз сейчас Горчаков размозжил голову прыгнувшей на них — со скамьи, как лягушка, недавно такой милой женщине. Когда она — изгибаясь с кровавой пеной из перекошенного рта, упала к ногам Горчакова, он сделал шаг назад, вырвал из кобуры пистолет и вдруг бросил его Никласу.

У Горчакова был служебный «Грач» с магазином на восемнадцать патронов. Вновь загремели выстрелы — Никлас, в приостановившемся тягучем времени, стрелял метко, головы прущих вперед безумцев откидывались одна за другой. Мелькала трость Горчакова, кричали в центре зала умирающие под массой обезумевших тел.

Патроны снова кончились. Безумцы нет. Еще пара мгновений, и отбивался Никлас уже двумя пистолетами, перехватив их за стволы — пытаясь при этом избежать объятий толпы. Время по-прежнему текло чуть медленнее, чем привычное восприятие, при этом краски мира теряли яркость — на периферии зрения у Никласа уже все было серым, а перед глазами мелькали багряные размытые пятна.

Казалось, что происходящее не закончится никогда — потерявшие разум американеры все лезли и лезли толпой. Которая — когда под ноги Никласу упал убитый Горчаковым невысокий рябой мужик в свернутой набок кепке, вдруг закончилась.

Вокруг остались только лежащие грудами десятки тел, нагроможденные на лесенке к алтарю, а также хриплый звук запаленного дыхания. Сквозь который пробивался голос пастора — обернувшись, Никлас увидел, что тот стоит на коленях и молится.

В схватке пастор участия не принимал. В принципе, Никлас мог его понять — когда обезумевшие прихожане поперли вперед, многие из сохранивших разум американеров тоже не принимали участия в схватке. Одно дело убивать незнакомых людей, которые явно хотят убить тебя, а другое…

Время вдруг стремительно ускорилось — Никлас чуть не упал при этом. Вроде просто стоял, но от осознания вновь вернувшейся быстроты привычного течения времени даже покачнулся, едва удержавшись на ногах.

Около минуты ничего не происходило — пастор продолжал молиться, Никлас с Горчаковым просто переводили дух. Инспектор стоял согнувшись, опираясь на трость обеими руками как дровосек на топор; Никлас подошел к ограждению для хора, прислонился плечом к перилам.

Вздохнув сквозь зубы, Никлас поднял взгляд к потолку. Он не хотел смотреть вниз — чувствовал, что у него руки по локоть в крови. Буквально. Ему срочно нужно было на свежий воздух — с трудом сдерживаясь чтобы не побежать, Никлас — перешагивая через тела, направился на улицу.

Следом двинулся Горчаков, придерживая пастора. На свежем воздухе Никлас чуть расслабился. Был бы завтрак в нем, вышел бы, а так — просто глубоко дыша, Никлас присел на ступеньки церкви. Наконец набрался сил посмотреть вниз, на руки. Он вдруг понял, что никак не может отпустить пистолеты, которые до сих пор с силой сжимает.

Никлас смотрел на свои окровавленные руки, но видел мелькание искаженных лиц, пустые глаза нападавших. Сквозь мутную пелену истощения — вызванного, определенно, ускорением во времени, постепенно проступала неожиданная догадка. Он неожиданно понял, что уже видел нечто похожее.

Атака ксеносов в поезде.

— Я полагаю, надо срочно сообщить о случившемся, — произнес в этот момент Горчаков. — Кто из нас будет отправлять…

— Они действовали тупо и бесхитростно. Как низшие твари смартмассы, — перебивая Горчакова, Никлас поднял взгляд. — Напишите сами Сергей Сергеевичу, сделайте одолжение, — попросил Никлас, не глядя на Горчакова показав ему свои руки. Потом поднялся с крыльца, прошел в сторону, отпустил все же пистолеты — усилием разжав пальцы, сел на колени в сугроб и принялся оттирать ладони снегом.

— Сообщение я напишу, но здесь нет покрытия сети, — вдруг произнес Горчаков, глядя в свой планшет.

Так. Неприятно, но неудивительно — подумал Никлас. Никто ради небольшой заставы и нескольких общин вышки закрытой связи ставить не будет. Жизнь в Петербурге — когда из любого угла можно написать служебное сообщение в любом месте, его в этом плане расслабила. Как и Горчакова, кстати, который тоже не подумал о таком изначально.

— Нам нужен телефон, — повернулся между тем инспектор к преподобному.

Пастор выглядел ошарашенным, похоже потеряв дар речи, но восприятие все же сохранил. Кивнул, повел их за собой. Привел в административное здание — в котором не было никого. Похоже вообще вся община находилась в церкви на службе. Что-то в этом предположении — «вся община», Никласу казалось неправильным, но он пока не мог понять, что. Не хотелось думать, тяжело уже было — как на Горчакова по его рассказам откат после стимулятора догонял, его похоже сейчас нечто подобное накрывало после ускорения времени.

Телефон в администрации общины оказался необычный, с дисковым набором. Никлас такие раньше только на картинке видел. Горчаков накрутил диск два раза, набирая номер «07», недолго подождал ответа телефонистки.

— Сударыня, здравствуйте. Внимательно пожалуйста. Телефон: сто один три нуля, код семьдесят восемь, разговор первостепенной важности, — произнес Горчаков в трубку. Ответа пришлось ждать не так долго, с Москвой соединили быстро. Взгляд напряженно ожидающего Горчакова изменился — видимо, услышал голос статского советника.

— Да, Сергей Сергеевич. Горчаков. Мое… наше сообщение вчера получили? Да, именно так. Но все оказалось гораздо хуже, чем можно было предположить. Нет-нет, проблему с язычниками решили, но здесь, по первичному выводу, скрытый очаг Сверхразума. Ясно. Понял, ждем. Американеры? Нет, их больше нет. Да, совсем нет. Так получилось.

Положив трубку, Горчаков увидел взгляд пастора, извиняющееся пожал плечами.

Слов ни у кого больше не было, и чуть погодя не сговариваясь вышли из здания на свежий воздух. Здесь Никлас сел, даже почти свалился на крыльцо. Сил не было никаких, внутри полное опустошение.

Вдруг через площадь Никлас заметил движение, напрягся, насторожился. Сощурился, пытаясь сфокусировать взгляд слезящихся на легком морозце глаз. Присмотрелся: к ним шла девушка. Нет, не девушка, а девочка-подросток.

Кутаясь в накинутую поверх куртки шаль, девочка прошла через площадь и подошла к крыльцу здания. Расширенными глазами посмотрела на забрызганных кровью Никласа, Горчакова; долго всматривалась на кровавые кляксы на белой мантии пастора. Тот молчал, явно не зная, что сказать ребенку.

Точно — Никлас только теперь понял, что показалось ему странным. Община американеров — они ведь без детей не бывают. А ни одного ребенка в церкви Никлас не видел. Значит, что на время общего собрания детей собрали в другом месте, и где-то сейчас они все ждут, пока вернутся взрослые.

Общины американеров больше нет, а вот их дети здесь остались.

— Преподобный, что случилось? — полушепотом, заметно дрожащим голосом между тем спросила девочка-подросток. Никлас при этом внутренне — если так можно назвать это чувство, обрадовался. Потому что спросили не его.

— Н-на на… — пастор не сразу справился с голосом. — На нас напал сам дьявол, — произнес он с усилием.

— Вы… победили?

Несколько раз преподобный пытался ответить, и каждый раз ему не хватало сил что-то сказать.

— Он не победил. Но мы проиграли, — наконец произнес пастор.

Никлас набрал пригоршню снега, растер, закрыл лицо руками. Начинала болеть голова, во всем теле разливалась неприятная слабость. Холод ладоней приятно ощущался на горячем лбу, придав немного бодрости.

— Я, если честно, п-просто не верил, что мы выживем, — присел вдруг рядом с Никласом Горчаков, вытягивая ногу. Судя по болезненной гримасе, к инспектору начала возвращаться привычная немощь.

Помолчали, глядя как пастор обнимает девочку-подростка и что-то тихо ей говорит.

— Вы п-прекрасно справились, Никлас. Ваша речь была беспроигрышна, мое п-почтение, — негромко произнес Горчаков после недолгой паузы.

— Смысл? — пожав плечами, глухо произнес Никлас, понимая, что все зря.

— Смысл в том, что американеры оказались лишены разума как раз в тот самый момент, когда стало п-понятно, что вы их убедили.

Горчаков уже протянул Никласу свой подобранный из сугроба «Грач», а также запасной магазин.

— Это значит, что… — начал понимать Никлас, быстро перезаряжая оружие.

— Это значит, что тот, кто это сделал или инициировал, скорее всего наблюдал за нами. Преподобный! — окликнул Горчаков уходящего с ребенком пастора. — Отправьте ребенка обратно, а вас я попрошу остаться.

— Что-то случилось? — подошел обеспокоенный пастор.

— Чтобы еще чего-то не случилось непоправимого, держите пожалуйста руки на виду, и не делайте никаких резких движений.

Через полтора часа на месте было почти все командование Северо-Западного округа. Мелькнул и ротмистр Бойцов — в сопровождающей обер-прокурора Бюллера группе офицеров. Еще через пару часов прибыл Сергей Сергеевич вместе с обер-прокурором князем Салтыковым и ворожеей Марией Островской. Прибыл и генерал-губернатор — дедушка действительно был старый, но похоже ему уже было далеко не все равно, если вспоминать хлесткие слова-характеристику Бойцова.

Пастора-американера увезли в неизвестном направлении, детей вывезли в Медвежьегорск — на попечении освобожденных из каталажки трех девиц, которые вдруг внезапно для себя стали старшими в общине; Горчакова после обеда увели в неизвестном направлении.

Никласа никто всерьез не допрашивал и почти никто ни о чем не спрашивал — учитывая его опустошенное состояние, смысла в этом особого не было. Отвезли его в техноград Саламгуба — Катрин в этот раз за рулем джи-вагена ехала. Ночевали они в том же самом номере, из которого утром выбегали в спешке. Вот только этой ночью уже не Никлас успокаивал Катрин после мучавших ее кошмаров, а наоборот.

Вот уже несколько дней Никласа мучала нерешенная проблема: назначенная на штатную должность водителя баронесса Александра фон Губер не очень хорошо умела управлять вверенным автомобилем. Нет, по ровным дорогам общего пользования ездила она прекрасно, но вот на сложном покрытии и тем более на бездорожье у нее даже на буханке — которая по мнению Никласа едет даже там, где не едет ничего больше кроме трактора, начинались сложности.

Александре фон Губер мешала неуверенность — невозможность заставить себя полностью использовать ресурс машины, неумение уйти от излишней аккуратности и боязни повредить технику. Никлас помнил, как помогал ему решать эту проблему — когда у него самого возникли подобные сложности, его первый наставник.

«Медведи! В цирке! На велосипеде! Одноколесном!»

Восклицания эти наставник сопровождал усиливающими магию убеждения эмоциональными междометиями, так что проблема с неуверенным вождением у Никласа очень быстро ушла. Гораздо проще было заставить себя рвать вперед машину, разгоняя ее на максимальных оборотах до пика возможностей, чем снова стоять перед разъяренным наставником.

Стоило об этом сейчас вспомнить, как снова голос наставника — зычный, с хрипотцой, зазвучал в ушах эхом из прошлого, вот прямо очень отчетливо. Но также очень отчетливо Никлас понимал, что с юной баронессой подобное не прокатит — слишком уж она ранима и восприимчива. В мыслях он ассоциировал большеглазую девушку со шпагой: острая, крепкая, но если об колено, то можно и сломать. По этой же причине Никлас пока не собирался снимать ее и с должности водителя. Тем более что и не планировал ее сажать за руль во время боевой работы, пусть дальше с бумагами сидит, а за рулем Буцефала брат Павел уже привычен. При этом — пусть по плану баронесса и должна заниматься административной работой, но должность ее — значит и соответствовать должна на уровне.

Да, в иной ситуации проблема не стоила бы и выеденного яйца. В иной ситуации это вообще не было бы проблемой, но так получилось, что сейчас Никлас старался разнообразить жизнь как мог. Какое окружение, такие и проблемы — а окружение уже не менялось вторую неделю. Третья даже сегодня пошла, как они торчат среди медвежьегорских лесов без каких-либо известий о своей дальнейшей судьбе как опричной группы.

Из состава группы в форте не было Горчакова — инспектор как убыл в Москву «на консультации» почти сразу после бойни в церкви, так и не объявлялся, а также Мейера с Крестовоздвиженским, остававшихся на озере Копанском в поместье барона Волчанинова.

Сразу после отъезда Горчакова из гостей в форте «Сапеница» побывал лишь Дмитрий Бойцов. Бывший ротмистр, бывший командир Медвежьегорского отдела Пограничной стражи. Привез тогда с собой ныне подполковник и только что назначенный командир бригады ящик дорогущего шампанского.

Пообщались с ним коротко, полунамеками — в Медвежьегорск после бойни в церкви прибыли очень высокие чины, в числе которых был и Иванов Сергей Сергеевич, представляющий Особую Экспедицию. И похоже, в команде статского советника появился еще один верный человек, примеривший сразу после знакомства должность комбрига. Но ничего по ситуации тогда ясно все же не было, поэтому прямо Никлас с Бойцовым ничего и не обсуждал, обошлись дежурными реверансами.

Подполковник только намекнул Никласу, что похоже ему дают карт-бланш на действия в районе, но пока он в это не слишком верит; теперь — по истечении второй недели, становилось ясно, что новый комбриг все же делал свою сказку былью. Судя по слухам, «добро» все же побеждало «зло»: в Кемской волости за минувшие недели происходило весьма много настолько громкого, что даже до затерянной в лесах отряд-заставы эхо событий докатывалось. Например, генерал-губернатор на пенсию ушел без двадцатой медальной ленты на орденской планке, ну и дальше по мелочи — несколько публичных казней, многочисленные сообщения об арестах и отставках в официальной прессе, которая пусть с опозданием в несколько дней, но до форта доезжала.

Из-за отсутствия каких-либо развлечений, кроме тренировок, Никлас на тему происходящего довольно много спорил с подкованной в политических реалиях Катрин. Сам он отстаивал позицию, что в данном случае добро все же торжествует, Катрин же утверждала, что это лишь одна команда управленцев меняет другую, оставляя на местах своих доверенных ставленников и пользуясь возможностью убирая чужих людей.

В вечерних беседах этих — в основном молчаливо, принимали участие Александра фон Губер и брат Павел, которые категоричного мнения не сформировали, лишь изредка отпуская комментарии.

Кроме диалектики с Катрин, Никлас ударился в тренировки. Причем не только в привычных умениях: прокачивал он свою новоприобретенную способность управлять и манипулировать людьми с помощью слов. И сейчас как раз выполнял поставленную задачу улучшить навык вождения Александры фон Губер. Делая это довольно нетривиальным образом — сделав ее саму зрителем, а за руль буханки посадив Вяземского, планируя через грядущую беседу с ним опосредованно воздействовать на юную баронессу.

Надо было только дождаться, пока Вяземский покажет, что умеет. Ждать пришлось недолго — недавний студент довольно быстро намертво засадил буханку, вывесив ее брюхом на гребне глубокой колеи, так что колеса вхолостую воду грязевых луж месили.

Наблюдали сейчас за этим — с небольшого пригорка, вчетвером. Никлас, Катрин, Александра, а также всем видом демонстрирующий презрение окружающему миру одноглазый кот Василий. Брат Павел оставался на заставе за главного, Вяземский сидел за рулем в буханке в одиночестве, Тришкин расположился на опушке неподалеку: был занят ведмедем и щенком — который уже прилично подрос, и сейчас нарезал круги по лесу серыми росчерками, обозначая свое местоположение заливистым лаем.

Никлас поманил девушек за собой, спустился с пригорка. С усталым выражением лица остановился рядом с буханкой-Боливаром, у которой уже виновато мялся Вяземский, выпрыгнувший из машины и оценивающий дело рук своих.

— Скажите, Альберт, — мягко начал Никлас. — У вас был когда-нибудь опыт близкого общения с девушкой?

Вопрос застал Вяземского врасплох — он зарделся и опустил взгляд. Никлас, впрочем, знал, что бывший студент далеко не мальчик, так что как-то задеть нежные струны его души совершенно не боялся. Пока Вяземский краснел и смущался, не зная что ответить на такой вопрос, Никлас почувствовал удивленные взгляды Катрин и Александры.

— Так опыт был? Альберт?

— Так точно.

— Успешный, надеюсь?

— Д-да, — совсем замялся бывший студент.

— Прекрасно, значит вы сможете понять аналогию. Поднимите взор, вы же на атакующих бешеных собак смотрели без боязни, чего сейчас смущаетесь? Вот, отлично. Итак, представьте, что вы впервые остались наедине с приятной и симпатизирующей вам девушкой. Вино уже все выпито, дело постепенно идет к кульминации. Вы подходите ближе, плавно снимаете с подруги блузку, расстегиваете пряжку бюстгальтера, потом кладете одну руку ей на грудь, второй мягко прижимаете красавицу к себе, слышите ее негромкий томный вздох, ваши губы соприкасаются…

Никлас, когда произносил эти фразы, сопровождал их плавными движениями.

— Секрет успеха, Альберт, в том, что действовать нужно в первую очередь уверенно, но при этом аккуратно, плавно. Слышали выражение: «На кошках тренироваться?» Оно именно про это — попробуйте кошку погладить, сразу поймете, о чем речь. Только кота Василия не гладьте, его хоть и не видно, но он нас сейчас определенно слышит и может показать характер если к нему полезете… Так, о чем я вообще? Ах да, об уверенной нежности. Смотрите, если вы безо всякой прелюдии дернете со своей пассии блузку на разрыв, а потом схватите ее за волосы и будете волохать ее голову туда-сюда в попытке поцеловать, вряд ли у вас получится продолжить вечер на одной волне. При этом! — Никлас поднял палец, указывая на важность дальнейших слов. — При этом, когда градус возбуждения уже повышен, иногда совсем не стоит слишком аккуратничать. Если ситуация уже горяча, нужно действовать уверенно, иногда не лишней будет и нежность на грани грубости. По ягодице там шлепнуть, за волосы взять — только делать это нужно так, чтобы причинять не боль, а наслаждение. Нужно уверенно управлять процессом, понимаете? У-ве-рен-но, — по слогам произнес Никлас и обернувшись, крикнул в сторону опушки: — Михаил, будьте любезны!

Ведмедь, который сидя у дерева грыз яблоки — беря их из плетеной корзинки, закусывая мандаринами, которые ему Тришкин очищал, грузно поднялся и на четырех лапах направился к буханке, избегая грязевых луж. Никлас, перепрыгнув через заполненную водой глубокую колею, забрался на водительское место, завел двигатель. Дождавшись, пока ведмедь столкнет машину с горба колеи, выехал из грязевой лужи поднимая водные столбы из-под колес. Задом сдал к собравшейся на обочине проселочной дороги ожидающей его группе. Все трое, что интересно, были заметно смущены — и если у Катрин просто побагровели шрамы, то лица юной баронессы и бывшего студента густо залиты румянцем. Похоже, озвученные недавно аналогии струны души у всех троих все же затронули.

— Садитесь, — махнул рукой Никлас, и дождавшись пока все залезут в салон, снова начал менторским тоном. — Смотрите, Альберт, если я сейчас ударю по педали…

Никлас сделал паузу и вдавил педаль в пол, бросая сцепление. Из-под колес выкинуло комья грязи, буханку повело в сторону. Два колеса съехали в колею, машина встал косо, опасно наклонившись. Никлас уже топнул по педали тормоза, обернулся к пассажирам.

— Вот я сейчас действовал так, словно сразу же в порыве страсти начать дергать за сись… ну, грубо дергать в общем, неважно. Сходу подобные действия могут привести к грустным последствиям. Смотрите, теперь о чем я говорил, про уверенную аккуратность…

Воткнув первую передачу, Никлас выехал из лужи. Сделал круг по леску, смяв небольшой куст и преодолев небольшую канаву, после чего поехал к тому же месту, где засел Вяземский. Увеличил скорость и с разгона проскочил высокий гребень колеи, подняв высокие водяные крылья брызг из глубокой лужи. Не останавливаясь, закрутил руль — и загнал выбрасывающую из-под колес комья травы и грязи буханку на пригорок. Наверху вжал педаль тормоза, и пока машина еще скользила вперед, уже воткнул заднюю передачу, практически сразу же съезжая вниз под уклон обратно.

Пассажиров в салоне болтало, юная баронесса звучно ойкнула, ударившись обо что-то. Никлас между тем развернулся, приехал на полянку на обочине где недавно все собирались. Остановился — уже медленно и аккуратно.

— Видите, начал я предельно спокойно, но, когда уже разогнался, действуя по обстановке совсем не стеснялся втыкать педаль в пол до упора на пониженной передаче. Более того, действуя иначе я бы просто не пролетел сложное место и не заехал бы наверх, — показал Никлас на пригорок. — Уясните для себя: если в одной ситуации слишком резкие движения явно лишние, то в другой — это совершенно необходимо для успеха. Запомните это, Альберт, и примеряйте это знание на недавно приведенные мною аналогии. Теперь давайте снова за руль, попробуйте пройти маршрут еще раз. Леди Александра, займите переднее пассажирское место, проконтролируйте действия Альберта.

Баронесса фон Губер — с пунцовыми от румянца щеками и красным следом от удара на лбу, торопливо вышла на улицу, чтобы пересесть. На Никласа она старалась не смотреть. Когда буханка, порыкивая двигателем, поехала на очередной круг, Катрин проводила машину взглядом и повернулась к Никласу.

— Это вот сейчас что было?

Никлас оглянулся, отметил что шрамы на лице Катрин все еще заметно багровеют.

— Мне нужно было дать понять Александре, что она неправильно делает, когда находится за рулем.

— Александре?

— Да.

— А Вяземского зачем в краску вгонял?

— Ну, объяснял ему на понятных аналогиях.

— Почему Саше не объяснил напрямую?

— Если бы сменил полярность аналогий, это бы уже порнография получилась, а не легкая эротика. К тому же мне было интересно попробовать новый способ опосредованного обучения, давай назовем его так.

— Несколько экстравагантный способ, — усмехнувшись, пожала плечами Катрин.

— Не спорю. Теперь давай посмотрим, действенный ли.

Вяземский, кстати, уже вполне подтвердил действенность способа — больше не стесняясь выжимать из машины все возможное, он демонстрировал прогресс просто на глазах. Нет, бывший студент опять конечно засадил буханку на том же самом месте, но сделал это уже гораздо более уверенней чем в первый раз. Но самое главное, что и баронесса, когда Никлас пересадил ее за руль, начала вести себя заметно иначе, для чего собственно все и затевалось. Никлас уже было собрался устроить вторую часть опосредованного обучения, как пиликнул оповещением его командирский планшет.

Пришло сообщение о том, что вернулся Горчаков.

Оставив всех — и людей, и зверей, добираться самостоятельно, Никлас вместе с Катрин уехали на припаркованном поодаль джи-вагене. На его колеса уже давно были надеты комплекты цепей, так что откровенной беспомощностью в грязи внедорожник не страдал, до форта доехали быстро. Здесь их ожидал сюрприз — во дворе стоял массивный грузовик с кунгом, а рядом два внедорожника в раскраске линейных частей Пограничной Стражи.

Похоже, Горчаков вернулся и со сменой для опричной группы, и с принятым решением по ведмедю. Ничем иным наличие грузовика с таким кунгом — явно для перевозки зверя, объяснить было нельзя.

Догадки подтвердились: начальником отряд-заставы назначался пожилой вахмистр, который первым делом передал Никласу ящик с коньяком и приветом от подполковника Дмитрия Бойцова, который на словах сообщал, что к вящему сожалению не имеет свободного времени чтобы лично попрощаться с графом Бергером, покидающим Северо-Западный Пограничный округ.

Ящик с коньяком, звякнув бутылками, встал в багажник джи-вагена, после чего к нему в компанию прозвенел и нетронутый ящик с шампанским — у Никласа на заставе действовал сухой закон. Кроме банных дней конечно, но шампанское после бани — моветон, Никлас даже без углубленного знания хороших манер об этом догадывался.

После краткого разговора с прибывшим на смену вахмистром Никлас направился в главное здание форта, где его уже ждал Горчаков. Инспектор, как обычно после долгой дороги был заметно усталым и явно раздражен — чем дольше он сидит, тем труднее ему потом ходить, а стимуляторами каждый раз пользоваться не лучший вариант.

Кивнув вместо приветствия, насупленный Горчаков без слов запустил по столешнице в сторону Бергеров сразу два плотных конверта с золотыми вензелями. Передав один Катрин не глядя, Никлас аккуратно вскрыл второй, достал белую гербовую бумагу и принялся читать.

«Корнету гр. Никласу Бергеру, командиру специального штрафного отряда „группа Бергера“, получением сего письма надлежит…»

— Штрафного отряда? — поднял голову озадаченный Никлас.

— Штрафного отряда, — кивнул Горчаков.

Никлас опустил взгляд, пробежал глазами оставшийся текст, предписывающий ему не позднее понедельника прибыть в Сергиеву слободу для получения дальнейших приказов от командующего Ленинградским Пограничным округом.

— Объясните? — посмотрел Никлас на инспектора.

Его удивление от формулировки про «штрафной отряд» было настолько велико, настолько он этим озадачился, что даже напрочь забыл о второй бумаге в руках Катрин, с содержанием которой пока даже не ознакомился.

— Ведмедя, согласно вашему п-приговору, девать п-просто некуда. П-поэтому, учитывая учиненный нами мясницкий разгром в общине американеров, п-принято решение создать специальный штрафной отряд, куда и определить зверя.

— Кем принято решение?

Горчаков отвечать не стал, просто показал пальцем в небо.

— Но ведь… — Никлас хотел было возразить, но осекся на полуслове.

— Как вы п-понимаете, информацию о п-паразитическом п-поражении и п-подчинении части общины американеров в общий доступ никто п-пускать не собирается. Так что с одной стороны — это решение есть признание некомпетентности вашей группы и вас лично как командира. С другой стороны, — кивнул Горчаков на бумагу в руках Катрин. — Первого апреля вы приглашены на прием на дачу графа Толстого, где вам за проявленную доблесть будет вручено золотое оружие.

— За доблесть, проявленную… когда? — Никлас вопросительно кивнул в сторону ворот заставы, подразумевая бойню в церкви.

— Нет конечно, — покачал головой Горчаков. — На приеме будут отмечены ваши заслуги во время отражения нападения ксеносов на поезд Минской железной дороги. Вручать золотое оружие вам будет Сергей Сергеевич, как статский советник по делам Царства Польского, на территории которого имели место события.

— То есть с одной стороны меня шельмуют, с другой награждают.

— Так точно. Более того, принято решение отдать вам полностью все имущество барона Волчанинова, и теперь постоянная база специального штрафного отряда «Группа Бергера» будет располагаться на озере Копанском.

— И делается все это не кулуарно, а с афишированием в обществе.

— Так точно.

— И это как-то… награда и наказание, не совсем стыкуется, верно?

— Так и задумано, в п-принципе, чтобы никто не догадался о вашем истинном статусе.

— А каков мой истинный статус?

— П-попроще вопрос, п-пожалуйста.

— Ясно, — протянул Никлас, хотя ему было совсем не ясно. — Что с американерами?

— П-пастор возглавит выживших. Для обеспечения деятельности рыбной фермы, до той поры пока не подрастут оставшиеся подростки, московская администрация выделит группу работников.

— А сам пастор, он что получается, ни при чем? Кто тогда приказ отдал, кто превратил людей в зомби?

— Ясного ответа нет, и скорее всего в ближайшее время не будет. П-предположительно, п-процесс изменения был активирован одним из тех, кого мы убили. В телах п-погибших обнаружен вживленный вирус-п-паразит, с п-подобным наша наука еще ни разу не сталкивалась. У тех, кто выжил, этого вируса нет. Уже по всей империи запущена масштабная п-проверка всех п-переселенцев на п-предмет наличия п-подобных п-подарков, также в экстренном п-порядке начинает работать усиленный входящий контроль. П-полагаю, впрочем, что никто ничего не найдет, а община американеров была п-первой и единственной ласточкой.

— Чего?

— П-попытки п-противника раскачать ситуацию в стране изнутри.

— Это Сверхразум смартмассы?

— Не факт, — после задумчивой паузы ответил Горчаков. — С одной стороны выглядит слишком топорно. С другой — может быть так топорно и задумывалось. С третьей — нельзя отметать возможность и стороннего участия, — бросил Горчаков взгляд на Катрин. — П-природа п-паразита, который взял под контроль разум людей, инородна смартмассе, так что это может быть п-привет от наших ближайших соседей.

«Новый рейх», — догадался Никлас.

— С четвертой стороны? — чуть погодя спросила Катрин.

— Эту сторону вслух обсуждать может быть слишком дорого, — отводя взгляд, произнес инспектор.

— Но она также в списке? — больше с утверждающей, чем с вопросительной интонацией произнесла ведьма.

— Да, — коротко ответил Горчаков после заметно долгой паузы.

Никлас, который сначала на понял, что за «четвертая сторона», теперь догадался: речь идет об измене, или внутренней игре противоборствующих имперских элит. Если бы недавно они с Катрин не обсуждали часто нюансы назначения Бойцова на должность командира бригады и последовавшие за этим процессы — как часть аппаратной борьбы властных групп, он об этом — о возможности внутренней провокации, даже и близко не подумал бы.

Вздохнув, Никлас прикрыл глаза на несколько секунд. Как все просто было тогда, когда он сидел за рулем машины, едущей в Пекле в составе конвоя. Сейчас же — командир штрафного отряда с золотым оружием, ввязавшийся непонятно во что.

Посидели, помолчали немного. Вскоре, судя по звукам, буханка в ворота заехала — оставшаяся в лесу часть группы, чье передвижение замедлял не помещающийся в машину ведмедь, прибыла. Горчаков, который даже не старался скрывать плохое настроение от долгой дороги, остался за столом. Никлас с Катрин чуть погодя — не дождавшись больше от инспектора никаких комментариев кроме язвительных, пошли организовывать выезд.

Выезжали в ночь — слишком в небольшом форте стало тесно после прибытия замены. Грузовик с ведмедем и Боливар с братом Павлом, Тришкиным, Вяземским, котом и собакой ехали сразу в Копанское. Ведмедя Никлас отпускал спокойно — Тришкин со зверем общался лучше всех, они словно на одной волне были, нашли друг друга. Ведмедь приказы Никласа выполнял, а вот Тришкина слушался. Ну, или прислушивался по крайней мере.

Быстро растущему щенку, прозванному за отсутствие смелости «Трусливым Псом», было все равно с кем и куда ехать — главное, чтобы с собой взяли. Кот Василий отправлялся в бывшее имение барона Волчанинова в уведомительном порядке: Никлас поручил ему в свое отсутствие следить за местностью и вообще быть за старшего.

Сам Никлас задерживаться на заставе тоже не собирался, без сожаления прощаясь с местом, где провел такие спокойные две недели. Но и в ночь до Петербурга без остановок ехать не планировал. Вскоре после того, как с лесной дороги выехали на асфальтированную, грузовик с буханкой поехали дальше, а Никлас остановился снять цепи с колес. После он — не став догонять ушедшие вперед машины, почти сразу свернул в техноград Саламгуба, решив переночевать там.

Приехал Никлас в ту самую гостиницу, где останавливались в феврале. Сам он чувствовал себя прекрасно, и поехал бы в Петербург с остальными двумя машинами, но хорошо видел, как мучается Горчаков. Инспектор и так в дороге из Москвы много времени провел, поэтому Никлас решил сделать ему приятное. Вслух и прямо об этом не сказал, конечно, но заметил, как Горчаков ему благодарно кивнул. Сразу стало видно, что у инспектора сходу настроение улучшилось — язвительность пропала и лицо от раздраженных морщин разгладилось.

Вместе ужинать не стали — день у всех был длинным, так что направились сразу по номерам. Включив воду в душе, Никлас очень долго в клубах пара стоял под горячими струями — успел уже соскучиться по благам цивилизации. Баня — это, конечно, хорошо, но как разовая акция. Ванная комната все же лучше, тем более что к хорошему — в виде нелимитированной горячей воды, очень быстро привыкаешь, и отвыкать сложно.

Никлас с наслаждением принимал душ ровно до того момента, как не услышал из комнаты странный хлопок. Насторожился, выскочил из душевой кабинки, уже с пистолетом в руке осторожно выглянул в комнату.

Осмотревшись, почти сразу опустил оружие: на стуле перед зеркалом трюмо сидела Катрин, не торопясь расчесывая мокрые волосы. Пока не понимая природу хлопка, Никлас, все еще настороженный, вскоре увидел рядом с ней открытую бутылку шампанского. Теперь уже совсем расслабился, убрал пистолет. Прикрыл дверь ванной комнаты, насухо вытерся и накинув гостиничный белый халат, вышел в комнату.

— Ты же не против, я открыла одну? — обернувшись, спросила Катрин, после чего отхлебнула прямо из горлышка. Напиток сразу вспенился, шипящие струйки потекли по подбородку ведьмы вниз на шею.

Катрин расстроенно цокнула языком, отставила бутылку и вытерлась — воротником своего халата. Снова сделала — уже аккуратнее, несколько глотков. И еще несколько.

— Из бокалов удобнее, — прокомментировал Никлас, озадаченно глядя как Катрин заливает в себя маленькими глотками большую дозу шампанского.

— А тут в баре нет бокалов. Стаканы только, но для такого шампанского это оскорбление.

В голосе ведьмы Никласу послышались странные интонации, еще ни разу до этого момента не слышанные. Он подошел ближе, забрал у Катрин бутылку. Сам сделал несколько глотков, и тоже не очень аккуратно — напиток не вспенился сильно, но в нос газами ему ударило так, что аж глаза заслезились. Поморгав и поморщившись, он увидел, как глядя на него улыбается Катрин.

— Как у тебя со спиной? — спросила она вдруг, убирая улыбку с лица.

За последние две недели, так получилось, они почти не ночевали вместе. В форте было слишком мало места, и Катрин вместе с Александрой ночевали в командирском жилом домике, остальные расселились в казарменных помещениях главного здания.

Не отвечая на вопрос вслух, Никлас приспустил с плеч халат и развернулся спиной к ведьме: камень-фамильяр, вплавленный ему под кожу во время произнесения клятвы, уже практически растворился. Катрин положила руку Никласу в основании шеи, подержала немного, словно прислушиваясь.

— Да, у меня в таком же состоянии.

Руку со спины Никласа Катрин так и не убирала. Более того, она вдруг шагнула вперед, встав совсем рядом, прижавшись к его спине. Но почти сразу отстранилась немного — забрав бутылку и сделав еще несколько глотков шампанского.

Никлас услышал, как Катрин фыркнула, услышал, как пенится напиток — похоже, снова на себя пролила. Но вытираться в этот раз не стала.

— Все вокруг давным-давно думают, что мы с тобой спим, — вдруг негромко сказала ведьма.

Никлас не сразу нашелся что ответить. Подтвердить? Но это и так понятно. Опровергнуть? Но зачем? С некоторого времени, как Никлас понял силу слов, думать начал о них по-другому, стараясь всегда думать, что говорит. А слова Катрин сказаны ведь с определенной целью, главное теперь понять, что именно она сейчас имеет ввиду.

— Скажи, а ты на меня вообще как на женщину не смотришь? Нет? Потому что я… уродка, да?

Мысли о силе слов ушли как не было. Никлас резко обернулся, посмотрел во влажно поблескивающие глаза ведьмы. Она стояла прямо, говорила ровно, но только теперь он хорошо понял, что это уже явно не первая ее бутылка шампанского. Катрин между тем опустила взгляд, наклонив голову чуть в сторону — с заметным смущением пряча от его взгляда изуродованную шрамами половину лица.

Аккуратно взяв ведьму за подбородок, Никлас заставил Катрин поднять голову. Шрамы ее заметно побагровели, а вот румянец со щек исчез, кожа побелела. Никлас наконец понял, почему ему незнакомы странные интонации в голосе Катрин: он ни разу еще не видел и не слышал ее пьяной.

— Это вторая или третья? — спросил он, кивнув на шампанское.

— Третья. Прости, я… — попыталась отстраниться Катрин, но Никлас ее удержал, заставил снова посмотреть себе в глаза.

— Ты же почувствуешь, если я сейчас тебе совру?

— Наверное.

— Наверное?

— В голове шумит немного, — пожала плечами Катрин, пытаясь снова отхлебнуть из бутылки. Никлас не дал, забрал шампанское, сделал пару глотков и с громким нечаянным стуком — от которого Катрин заметно вздрогнула, поставил на трюмо.

— Нет, ты не уродка. До того, как на лице у тебя появились шрамы, ты была красива особенной красотой. Про себя я назвал тебя: «чувственная валькирия». Если бы твое лицо было кукольным, как у девочки-конфетки, возможно шрамы действительно могли бы тебя изуродовать. Сейчас я не могу сказать, что они делают тебя краше, но они определенно добавляют тебе особого шарма. К тому же, как я и раньше говорил, у тебя божественная фигура.

— Которая тебя совсем не привлекает, — поджав губы, снова опустила глаза Катрин.

— Так мы же родственники⁈ — вообще не понял о чем речь Никлас.

— Если бы даже у нас было с тобой родство, то оно — двоюродное, и только по деду. А ты на меня ни разу не глянул с интересом, даже когда…

Катрин — в третий раз за все то время, как Никлас ее знал, утратила спокойствие, находясь явно на грани истерики. Голос ведьмы подрагивал, взгляд ускользал, лицо то краснело, то бледнело.

— Во-первых, когда я смотрел на тебя в спокойной обстановке, я всегда отмечал твою красоту, не нагнетай. Во-вторых, я воспитан в большой религиозной семье, у меня в этом плане блок стоит, я просто не могу воспринимать сестру как объект интереса. В-третьих… были и другие немаловажные факторы, которые, так скажем, сильно отвлекали мое внимание.

Никлас вовремя подумал, что не стоит говорить Катрин о том, что возможное напряжение в общении с ней просто выходило как пар в свисток во время встреч с ведьмой-валькирией Татьяной, которая буквально все силы из него заранее высасывала.

— Какие-такие факторы? — сощурившись, спросила Катрин.

— Немаловажные. Усталость от тренировок, например, или…

— Татьяна? — поджала губы Катрин.

— Да, — не стал опровергать Никлас.

Катрин промолчала, но глаза ее при этом заметно сверкнули алым отблеском. Никлас, неожиданно, только сейчас обратил внимания на один момент в недавних словах ведьмы.

— Подожди, ты сказала, что: «Если бы даже у нас было с тобой родство». Это что значит, что…

— Это значит, что никакого родства по крови у нас с тобой нет.

— Откуда ты знаешь?

— Сходила в лабораторию, запросила анализы.

— Когда?

— Когда мы медосмотр после принесения клятвы проходили.

— То есть ты все знала с самого начала?

— Да.

— А почему не сказала?

— Потому что ты на меня даже с тенью интереса не смотрел! — вдруг повысила голос Катрин почти до крика. — Ты сегодня, когда рассказывал про нежность и уверенность в общении, я хотела под землю провалиться! С какими-то шлюхами можешь устраивать нежное родео на грани грубости, а на меня ноль внимания! Сколько я перед тобой ходила голая, сколько пыталась хоть один заинтересованный взгляд поймать…

Ведьма говорила и говорила, постепенно понижая голос с крика до шепота, а сейчас и вовсе замолчала, увидев изменившееся выражение лица Никласа. Он же словно новым взглядом смотрел на Катрин.

После того как она недавно вытиралась воротником, халат остался частично распахнут. Пояс завязан слабо, полы все сильнее расходятся, видны следы ручейков недавно пролитого шампанского на шее и в ложбинке груди. Никлас сухо сглотнул, поднял взгляд на чувственные, словно припухшие губы — влажные от шампанского, отметил блеск внутреннего алого отблеска ее глаз.

Шагнул вперед, Никлас погладил ведьму по распущенным мокрым волосам. Катрин зажмурилась, попыталась отвернуться: лицо ее заливало краской — это было заметно даже сейчас, когда она опустила голову. Никлас медленно и аккуратно забрал у нее бутылку с шампанским. Сделал несколько хороших глотков, опустошая, поставил бутылку на стол, другой рукой потянул пояс халата Катрин. Распустил, расправил — так, что халат мягко скользнул с плеч на пол.

Ведьма, так и не открывая глаз, вдруг сжалась и прикрылась руками, заметно стесняясь. Никлас — удивленный таким поведением, ведь сколько раз она безо всякого стеснения перед ним ходила обнаженной, приобнял ее, а потом поднял на руки и донес до кровати.

Катрин так и не открывала глаз, будучи заметно напряженной — вся ее недавняя смелость высказываний прошла. Она заметно нервничала, все еще будучи внутренне зажатой. Никлас пока так и не понимал причину ее состояния, обнимая и очень осторожно ее целуя — в висок, щеку, шею. Катрин лежала почти не шевелясь, только задышала громче и чаще.

Никлас впервые сталкивался с подобным — весь его прежний опыт заключался в общении с совершенно по-иному ведущими себя девушками, крайне уверенными в себе и своих действиях.

— Ты можешь не переживать, — зашептал он ей в ухо. — Теперь я в любом случае будут смотреть на тебя совершенно по-другому. Не знаю только, к добру это или…

Договорить Никлас не смог — Катрин обняла его и буквально впилась в губы. Целовалась ведьма жадно, но несколько неумело — как будто в первый раз. Никлас так удивился этому осознанию, что замер, едва не отстранившись. Катрин — она все же была ведьмой-ворожеей, почувствовала его эмоции, приоткрыла глаза.

— Да, целуюсь с мужчиной в первый раз. Еще вопросы?

Никлас не стал отвечать, просто убрал с ее лица несколько упавших локонов, озадаченно покачав головой.

— Я по-взрослому целоваться училась только с сестрой в пансионе, а после этого меня дед держал как будущую жену, с кем бы я по твоему мнению могла…

Никлас приложил палец ей к губам, заставляя замолчать. Катрин снова напряженно сжалась, отвернувшись — стараясь скрыть изуродованную шрамами половину. Никлас приобнял ее, потянул себе. Медленно и нежно поцеловал в лоб, в нос, в щеку. В губы. Катрин снова постепенно расслабилась — словно пружина разжималась, снова сама потянулась к нему. Обнимая так крепко, словно не собиралась отпускать.

До этого момента Никлас думал, что по накалу страсти ничто не может сравниться с тем, что было у него Татьяной. Уже к середине ночи он понял, что ошибался.

Под утро — как сильно ошибался.

Рассвет они встречали с распахнутой балконной дверью, разгоряченные, наслаждаясь холодным воздухом. Катрин лежала поперек кровати, положив голову Никласу на грудь и глядя ему в глаза. Он смотрел в окно на алеющее — как и глаза ведьмы, рассветное небо, и не думал ни о чем.

— Если ты меня бросишь, я умру, — вдруг негромко сказала Катрин.

— Не драматизируй. Это у тебя сейчас от того, что…

— Я не драматизирую. И это совсем не от того, что у меня сейчас после шампанского голова ужасно болит.

Говорила Катрин ровным, спокойным голосом. Глаза ее при этом все сильнее наливались алым сиянием. Никлас вдруг впервые за ночь подумал, а не совершил ли он ошибку? Может быть стоило попробовать оставить все как было?

— Не драматизируй, — вдруг усмехнулась Катрин, отводя взгляд. — Я не претендую. Просто… я уже тебе говорила — куда ты, туда и я. Ты слышал это, воспринимая как оценку обстоятельств в нашей общей ситуации, в рабочем можно сказать формате. Просто не допуская мысли, что я давным-давно в тебя влюбилась.

— Давным-давно?

— Да. В тот самый момент, когда ты меня второй раз убить обещал.

— Когда это я тебя вообще убить обещал?

— Первый раз сразу после того, как скинул Кристину вниз. Потом поднял меня на руки… — Катрин потянулась, разворачиваясь и крепко прижимаясь к Никласу. — Ты меня тогда так аккуратно нес, что я подумала — а парень ничего. Потом, когда ты мне первую помощь оказывал, и обещал убить во второй раз, решила: все, люблю без вариантов, надо брать. А потом…

— А потом? — спросил Никлас, когда пауза затянулась.

— Потом увидела себя в зеркале и догадалась: план конечно хорош, но есть проблема.

— Все равно это может быть влюбленностью. Не спорь, у меня опыта больше, — легкомысленно произнес Никлас, после чего Катрин сразу же укусила его за плечо, оставив заметный красный след.

— Эй, полегче!

— Я сказала, что не претендую, но это не значит, что буду спокойно слушать о твоих шлюхах!

— Я не о них совсем!

— А о ком?

— О чем. О любви — я по этой теме много умных книг читал, и знаю больше чем ты. Любовь — это сложный процесс, считай биохимия, так что твои чувства могут быть связаны как с давлением обстоятельств, так и банально продиктованы инстинктами, вшитыми тебе в ДНК из глубины веков, и поэтому…

— В книжках не пишут, что я ведьма.

— Это имеет значение?

— Конечно. Если я влюбилась, то навсегда.

— Когда ты влюбилась, «давным-давно» как сама сказала, ты же не была ведьмой.

— А какая разница?

Негромкие звуки музыки, калейдоскоп лиц. Вежливые полупоклоны, приторно слащавые улыбки.

— Господин Бергер, как я рада знакомству с вами…

— Очень приятно…

— Мое почтение…

— Ах как приятно наконец вас лицезреть воочию…

— Спешу представить вам…

— Для меня большая честь…

Еще и к наградной шашке на поясе не привыкнуть никак. Пограничная Стража формально принадлежала к кавалерийским частям, а корнет граф Бергер — по странной бюрократической коллизии со штрафным отрядом, формально больше принадлежал Пограничной Страже, чем Особому отделению. Поэтому вместо жандармского кортика ему была вручена немаленького размера шашка, с выгравированной на золотом эфесе надписью: «За Храбрость».

Зато Никлас сегодня впервые появился на публике в черном с серебром мундире опричника. Это был единственный приятный момент вечера, остальное его раздражало так же, как раздражают измазанные в варенье липкие руки. Совсем не так он представлял этот великосветский прием, оказавшийся ярмаркой тщеславия и смотринами, на которых его персона — недавно высвеченная софитами в погруженном во время церемонии в полутьму зале, стала лишь декорацией вечера.

Никлас уже начал скучать по затерянной в медвежьегорских лесах заставе. Ему было душно под крышей особняка, безликая и приторная толпа его раздражала; если торжественная процедура награждения оружием еще как-то укладывалась в рамки официоза, то последующее всеобщее внимание его напрягало. Улыбки, порхание вееров, самые разные взгляды — среди которых читался весь спектр чувств от восхищения до скрытого презрения.

Справедливости ради — многие едва скрытые за вежливыми улыбками неприязненные взгляды относились не только лишь персонально к Никласу. Секрета, в принципе, никакого давно уже не было — в последние месяцы С. С. Иванов, статский советник по делам Царства Польского, прочно засел в Москве, и во вверенном ему царстве практически не появлялся, оставив все формальные мероприятия на регента.

Вот уже второй месяц как немаленького размера команда из Варшавского и Калининградского военных округов постепенно перемещалась в Москву вслед за статским советником, не просто занимая многочисленные должности, но и подвигая казавшиеся до этого момента нерушимые и устоявшиеся группы влияния.

Горчаков совсем недавно рассказал Никласу, что отставка генерал-губернатора Кемской волости — лишь один из эпизодов, которых сейчас набирается немало. Отчего общество заметно лихорадит, как всегда происходит во время передела сфер влияния.

Впрочем, осознание, что неприязнь во взглядах относится не к Никласу самому, а к новой — ломающей старые устои команде, которой он принадлежал, от ощущения нахождения в террариуме не избавляло. Несмотря на это, сам Никлас вежливо всем улыбался, дежурно отвечал на дежурные вопросы, делал дежурные комплименты и произносил дежурные шутки — в большинстве подслушанные у корнета Соколова, конечно же, который в этом толк знал.

Рядом с Никласом, не прекращаясь, работал самый настоящий конвейер. Пусть очередей и не было, но подчиняясь неписанным правилам люди курсировали по залу, выдерживая очередность для возможности появиться в центре внимания корреспондентов и — если повезет, попасть в виде фотографии на обложки светской хроники как минимум, или же попасть на глаза нужным людям как максимум. На таких приемах встречаются самые разные люди, и многие из них стараются не упускать открывающиеся возможности.

Понемногу Никлас все же начал привыкать к происходящему. Тем более, когда вспомнил, как «хорошо» было в Пекле под африканским солнцем. Расслабился, растекся — мысленно начал клеймить себя Никлас. Взгляды неприязненные ему не понравились, нашелся страдалец… Смешно. Настроение при этих мыслях моментально улучшилось. Вдруг Никлас вздрогнул и замер, увидев среди гомонящего калейдоскопа безликой толпы знакомые черты.

Есения Кайгородова.

Она смотрела на Никласа — прямо сейчас. Вернее, нет, она смотрела не на него. В его сторону, но при этом словно сквозь, демонстративно не замечая. Улыбнувшись — по-прежнему глядя сквозь Никласа, так как будто он был невидимкой, Есения повернулась к своему кавалеру и что-то сказала ему на ухо. Никлас только в этот момент невольно обратил внимание на ее спутника. Знакомое лицо. Вспомнить получилось не сразу, но вспомнил — сын канцлера Милославского… Радим, старший — поднапрягшись, припомнил имя Никлас. Тот самый, что пытался вытолкнуть его за двери коттеджа «Карточный домик». Тогда он, правда, выглядел несколько иначе — не так официально, в строгом костюме и не узнаешь сразу.

Радим Милославский тоже сейчас глянул на Никласа; причем целенаправленно посмотрел — похоже, Есения ему что-то сказала. Девушка между тем вместе с кавалером двинулась вперед, проходя совсем рядом с Никласом, но так и не обращая на него внимания.

В иной похожей ситуации — с другим человеком, Никлас скорее всего так же продемонстрировал бы полное равнодушие, постаравшись забыть и отпустить ситуацию. Но не сейчас, не с ней — поэтому вопросительно смотрел прямо в глаза приближающейся девушке, чуть склонив голову. Когда Есения проходила мимо, все так же целенаправленно его не замечая, Никлас заговорил.

— Есения, какая неожиданная встреча! — с полупоклоном произнес он не просто не принимая правила игры, а на ходу придумывая свои.

Удивились, похоже, все — и седовласый глава какой-то местной администрации, который вместе с супругой сейчас что-то рассказывал Никласу про возможность совместного участия в районных мероприятиях, и несколько случайных пассажиров рядом, оставшихся для Никласа безымянными, и Есения с кавалером.

— Здравствуйте… — сдержанно произнесла Есения, явно не понимая пока для себя, как отреагировать. Но остановилась все же, обратила скучающее внимание. С вежливой улыбкой поздоровалась с безымянными гостями — несколько из них, похоже, были в курсе кто сейчас стоит перед ними: по ощущению Никласа были бы у них хвосты, сразу завиляли бы в попытке выразить уважение и приязнь.

Несколько приветственных фраз, легкая шутка, натянутый смех — постепенно вокруг начал собираться народ, окружая и Никласа, и Есению с Милославским. Седовласый мужчина из местной администрации слегка замялся, спутница его быстро нашла нужные слова и пара исчезла из поля зрения. Освободившиеся места тут же занимали жаждущие пообщаться не столько с Никласом, сколько попасть на глаза людям, внимание которых в иной ситуации добиться непросто. А Милославский и Есения к таким определенно относились.

— Скажите, господин Бергер, а что у вас за медали? Впервые вижу подобные, — заполняя одну из пауз, спросила какая-то симпатичная дама.

— Награды Французского легиона. «Крест Воинской доблести» и «Крест Военного ранения».

— То есть вы у нас уже герой со стажем? — кокетливо прикрывшись веером, улыбнулась дама.

— Нет-нет, что вы. Вся моя доблесть в той стародавней истории уложилась в том, что я смог выжить при подрыве фугаса, на который сам же и наехал, будучи за рулем бронеавтомобиля, ну а крест за ранение как понимаете комплектом шел.

Слова про «стародавнюю историю» вызвали ожидаемую реакцию — учитывая, насколько Никлас молодо выглядел. Послышалась пара дежурных шуток, раздался дежурный смех.

— То есть во Французском легионе медали раздают безоглядно и кому ни попадя? — неожиданно спросил Радим Милославский, который так и остался непредставленным.

«Ах ты ж с-собака бешеная», — вежливо улыбнулся ему Никлас. От близости Есении он немного потерял голову и просто забыл, что сейчас за словами надо следить как никогда.

— Простите, я не знаю вашего имени…

— … — Милославский, сразу не найдя что ответить, открыл было рот, но Никлас его опередил.

— Впрочем, неважно. Вы кого-нибудь знаете в армии?

Радим Милославский — один из немногих, был на приеме в гражданском костюме, не мундире. И он, как и его младший брат Ратмир — Никлас знал об этом, являлись офицерами корпуса госбезопасности, к армейским частям никакого отношения никогда не имея. И сейчас Радим смотрел на Никласа с холодной злостью во взгляде — а те люди, которые занимали освободившиеся ранее места после ухода седовласого чиновника с супругой, начали задумываться не совершили ли они ошибку.

Никлас тоже задумывался, а не совершает ли он сейчас ошибку, но без особого энтузиазма — уже все сделал, раньше надо было задумываться. Он снова улыбнулся вежливо, развел руками.

— Я может быть не совсем правильно выразился, давайте объясню: если брать детали, то после подрыва фугаса я, едва очнувшись, убил разыскиваемого тремя разведками военного преступника, который в тот момент, так случилось, просто пробегал мимо меня. И здесь, видите ли, важен угол взгляд на произошедшее — для обычного солдата, монотонно выполняющего боевую работу, это вполне рутинное событие. Но для гражданского человека — несомненно доблесть. Поэтому кажущееся небрежение к полученной награде это не обесценивание своего поступка, а скорее дань уважения тем солдатам, которые демонстрируя настоящий героизм наград за это не получили.

Никласа слегка понесло, он это чувствовал. Разум ему сейчас говорил остановиться и кричал о последствиях — тех самых, которые принесли Горчакову увечья после отношений с девушкой, носящей золотой перстень. Но Никлас не остановился, продолжил говорить — внутреннее понимая, что этот фарш обратно будет уже не провернуть:

— Кроме того, есть еще немаловажный момент. В армии — если рассматривать ее как явление, после любого чрезвычайного происшествия главная задача командования — не выйти на самих себя в поиске виновных. Поэтому любую оплошность при возможности всегда стараются в подвиг обратить, оттого и случаются совершенно неожиданные награждения. Нет-нет, я понимаю, что в московских легионах конечно же все совершенно не так! Тем более что даже слышал мельком: в Кемской волости сейчас проходит череда арестов, что явно свидетельствует о способности системы к самоочищению…

Никлас холодно улыбнулся, видя, как некоторые стоящие рядом люди заметно напряглись, а некоторые — наоборот, воодушевились. Вот она, та самая для них возможность в нужный момент вставить нужную фразу, для того чтобы получить новую возможность. Но Никлас, случайно начавший этот монолог, затеял и продолжал его сейчас совершенно для другого. Поэтому, не давая никому и слова вставить, повернулся к Есении и коснувшись медалей на левой стороне груди, снова заговорил:

— Но я абсолютно уверен, что даже в России бывают ситуации, когда в ходе доклада изначальная информация превращается совершенно во что-то другое, кардинально меняя картину в глазах смотрящего.

Есения после этих слов заметно смутилась. Лицо Милославского окаменело — похоже, от опричника он подобной отповеди совершенно не ожидал. Никлас, если честно, и сам от себя не ожидал.

— Простите, я что-то углубляюсь в политику, — обратился Никлас к безликим собеседникам, отворачиваясь наконец и от Милославского, и от Есении. Задумался, как теперь выруливать после всего того что только что наговорил, но ничего делать не пришлось: буквально несколько секунд, и пространство вокруг начало очищаться — создавая словно полосу отчуждения вокруг него. Мало того, что группу людей рядом как ветром сдуло, так и идущие в сторону Никласа гости приема начали сворачивать с пути, взгляды их соскальзывали, теряя интерес, редкая толпа вокруг еще более рассосалась. Исчезла и Есении со спутником — куда и как они ушли, Никлас даже не заметил.

Почувствовал спиной знакомый взгляд, понял в чем дело и невольно улыбнулся.

— Ну наконец-то, — почти не размыкая губ, произнес Никлас, оборачиваясь и глядя в алеющие глаза Катрин. — Ох простите. Леди Мария, — поцеловал он протянутую руку главной ворожеи Ленинградского Пограничного округа, которая стояла рядом с юной ведьмой.

Катрин предупреждала Никласа, что, не появляясь перед публикой будет рядом вместе с группой поддержки и сразу появится, если ему будет нужна помощь. Но вот о том, кто именно будет состоять вместе с ней в группе поддержки, Катрин не предупреждала.

— Я вас, сударыни, если честно заждался.

— Судя по виду, тебе нравилось быть в центре внимания, — улыбнулась ему Мария.

— Похоже я перестарался, пытаясь произвести подобное впечатление. Если ко мне будет применена еще одна похожая пытка обществом, сразу начну вести себя непотребно, чтобы вы сразу приняли мою просьбу о помощи.

Мария легко рассмеялась, беря под руку Никласа и Катрин и направляясь вместе с ними к выходу. Снова Никлас ощутил себя в перекрестье взглядов, только в это раз смотрели не совсем на него. Ведьмы — в черно-красной парадной форме Ковена, безальтернативно привлекали всеобщее внимание. Впрочем, как это обычно и бывает.

Никлас поначалу думал, что Мария ведет их прочь с приема, но ошибся — главная ворожея вскоре свернула с главного прохода, минуя ряды колонн. Немного не доходя до небольшой ниши в стене, где собралась группа самой разной молодежи, она остановилась.

— Здесь я вас оставлю. Ведите себя прилично, — напутствовала Бергеров ворожея, после чего удалилась. Никлас невольно обернулся — все же парадная форма ведьм очень агрессивно привлекала внимание, не обернуться невозможно.

— Смотри, — негромко произнесла Катрин, разворачивая Никласа обратно к нише.

Вглядевшись в разнородную толпящуюся группу, он вдруг увидел одиноко стоящую у стены девушку в простом светлом платье. Нет, не в простом — сейчас видно, что на ткани россыпь тончайших цепочек, поблескивающих ярким сиянием многочисленных бриллиантов.

На губах девушки у стены, когда Никлас на нее посмотрел, появилась легкая улыбка. Лицо незнакомое — тонкое, точеное, почти подростковое; на контрасте — чуть припухшие, как и у Катрин, яркие губы, огромные глаза, длинные распущенные волосы.

Не отрывая взгляда от Никласа, незнакомая девушка медленно, словно стесняясь, двинулась вперед. Никлас вдруг понял — что-то очень знакомое сквозит в ее облике, но пока не мог понять, что именно.

— Привет, — подойдя ближе, произнесла странная незнакомка. — Отлично выглядите.

— Марша! — только сейчас понял Никлас кто перед ним.

Не стесняясь взглядов окружающих, он крепко обнял девушку. На несколько мгновений Марша прижалась к нему, потом сделала шаг назад. Улыбка не уходила с ее так изменившегося — вернувшегося к норме лица. Похоже, Марша переживала о том, как начнется встреча, но благожелательность Никласа эти переживания испарили. Вернув — несмотря на изменившуюся внешность, привычную Маршу.

— Катёныч! — с улыбкой посмотрела юная глава торгового дома на Катрин, крепко обнимая уже ведьму. — Как же я по вам скучала!

Звучно чмокнув Катрин в щеку, Марша взяла обоих за руки.

— Слушайте, вы мне столько всего должны рассказать! Вы же не против, если я вас украду? Я так заманалась тут у стены статую изображать, да и кушать хочется аж переночевать негде… Поехали в ресторан, а? Ребят?

— Это Петербург, Марша. Сегодня суббота — мы столик не найдем свободный в приличном месте. Можно поехать к…

— Я столик еще неделю назад забронировала.

— Да? Тогда вопросов нет, поехали.

Нахождение на приеме для Никласа жестко регламентировано не было, наградное оружие получено, так что — после вмешательства Марии, больше здесь его ничего не держало. Поэтому он без сожалений покинул гостеприимный особняк «Дача Толстого» вместе с девушками. Поехали втроем на джи-вагене — сопровождаемом буханкой-Боливаром, в которой в качестве сопровождения выступала пара Мейера с Крестовоздвиженским.

Поехали в ресторан «Империал» — похоже, именно его рекомендовали всем как лучший ресторан Южного берега. Зал предсказуемо был полон, но Никлас в черно-серебряной форме опричника, Катрин в парадном мундире ведьмы и Марша в бриллиантовом платье — внимание привлекли сразу.

Забронировала Марша как оказалось не столик, а отдельную кабинку, где уже все было готово к приему гостей. И хорошо, можно будет посидеть и поговорить спокойно — подумал Никлас.

— Ну что, рассказывайте, как вы тут без меня, — сходу начала Марша.

Никлас только плечами пожал, даже не зная, с чего начать. Посмотрел на Катрин, и после этого ведьма довольно последовательно рассказала, мало что умалчивая, об их пути после расставания в Белостоке. Потом говорила Марша, рассказывая о себе и о Торговом Доме Юревича. Беседа растянулась уже на третью бутылку вина, не собираясь прекращаться. Никлас больше молчал, слушая девушек — с интересом подмечая как обе, при необходимости, заметно обходили многие острые углы повествований, используя эзопов язык.

Из рассказа Марши ему стало понятно, что становление столь кардинально изменившейся внешне девушки главой Торгового Дома Юревич — один из шагов, которые постепенно делает вольный город Троеградье не таким уже и вольным. Судя по намекам Марши, процессы эти шли давно, но в недавнее время ускорились — вплоть до того, что охрану стен города теперь осуществляли ветераны московских легионов, собранных в частные военные компании. Сразу три, конкурирующие друг с другом. При словах «частные» и «конкурирующие» Марша делала своеобразные жесты руками, показывая двух зайчиков — обозначая кавычки.

В какой-то момент Никлас решил отлучиться, вышел из приватной комнаты в общий зал. Когда возвращался, оглядываясь по сторонам, сбился с шага: на него — сидя за столиком у окна, пристально смотрела Есения. В отличие от зала приемов, сейчас девушка смотрела на него прямо, внимательно. Как раньше. И когда их взгляды встретились, она совсем никак не отреагировала на слова Радима Милославского, который ей сейчас что-то говорил. Сын канцлера заметил это, резко замолчал. Обернулся, посмотрел по направлению взгляда Есении, увидел замершего Никласа.

После Милославский перевел взгляд обратно на девушку, оценил выражение ее лица. Потом — надо отдать должное, все понял, но истерик и скандалов устраивать не стал. Поднялся, бросил на стол несколько крупных купюр, и не прощаясь с Есенией вышел из ресторана. Никлас к нему в этот момент нешуточное уважение почувствовал. Ведь старший сын канцлера — поняв, что Есения его просто использовала, лицо удержать сумел. Никлас не был уверен, что у него самого в подобной ситуации так бы получилось.

При этом всем Есения даже не обратила ни малейшего внимания на ушедшего спутника. Она так и смотрела на Никласа — видимо, последние его слова запали ей в душу. Никлас решил, что раз она осталась одна, можно все же попробовать внести ясность — и несмотря на снова звучащие в памяти голосом разума слова мудрого Горчакова, подошел ко столу.

— Сударыня, я прошу простить непреднамеренное вмешательство в ваше свидание. Но позвольте узнать: я вам какое плохое зло сделал, что вы вычеркнули меня из жизни без объяснения причин? Или я просто проходил по разряду «случайного развлечения», и оказался в черном списке после потери симпатии и интереса?

Никлас сам, конечно, догадывался о причинах произошедшего, но прямо спрашивать об этом не стал. Тем более, может быть его догадки и неверны, а причина в чем-то другом, а не в слухах о них с Катрин.

Есения между тем поджала губы, лицо ее побледнело от холодной ярости.

— Да как ты смеешь?

— Смею… что?

— Как ты смеешь как ни в чем не бывало предъявлять мне какие-то претензии!

«Как ни в чем ни бывало», — в принципе, догадки подтверждались. Но Никлас — сила недавно появившейся привычки, продолжал играть словами.

— Я не очень понимаю природу вашей реакции, и не вижу причин почему нельзя было хотя бы объяснить причину столь резко оборванного общения. Тем более учитывая вашу попытку показать мне как я вам безразличен, для участия в которой вы аж Ратмира Милославского привлекли.

— Радима, — машинально поправила Есения.

Девушка произнесла это негромко, спокойно; вспышка ярости у нее прошла, но в голосе звенел лед. Никлас же чертыхнулся мысленно — все же его привычка играть словами, манипулируя людьми, настолько въелась, что он уже машинально это делал, даже без прямого желания. Он ведь специально назвал неправильное имя, ожидая что Есения исправит, рассчитывая направить беседу в нужное русло:

— Радим, Ратмир, какая разница? Хотя нет, разница есть: Радим старше, умнее и по-видимому мудрее, потому что как только понял, что вы его используете сразу ушел, причем без скандала. Ратмир мог об этом просто не догадаться, и у нас с вами не появился бы недоброжелатель, которых и так достаточно. Так что, мне кажется надо было выбирать младшего.

Есения, только сейчас и похоже неожиданно для самой себя обратила внимание на отсутствие рядом кавалера. Смутилась на мгновение, но сразу взяла себя в руки.

— Я просто поражена твоей наглостью, тем что ты еще имеешь совесть спрашивать меня, о чем речь!

Есения повысила голос, глаза ее заблестели. Никлас в ответ только руками развел.

— У меня нет проблем с совестью, поэтому да, я считаю, что у меня есть подобное моральное право.

— Встречаясь со мной, ты спал со своей сестрой!

А вот это очень громко было сказано. Очень — в зале, пусть и не во всем, смолкли голоса. Но прошло несколько секунд — и уже во всем зале воцарилась тишина. Те, кто слышали слова Есении, замерли, остальные замолчали постепенно осознавая, что что-то случилось.

Никлас вдруг вспомнил: берег Финского залива, голова Катрин у него на плечах. Вспомнил, как он тогда сказал новообращенной ведьме что любой рывок наверх, любая попытка что-то исправить словно толкает их в итоге еще дальше на глубину.

Вот как сейчас — ну что стоило просто мимо пройти.

Ну, гулять так гулять, — вдруг подумал Никлас, испытав чувство сродни с приступом бесшабашности. Внутри — непривычно, не было ни тени страха. Наоборот, появилось самая настоящая радость — от возможности повышения ставок в этой игре.

— Из зала вышли, — громко произнес Никлас, оглядывая присутствующих.

Несколько секунд после сказанных слов в зале повисла пауза. Потом поднялись несколько человек, потом еще несколько. За ними начали подниматься остальные, уже массово.

Меньше чем через минуту зал опустел. Вряд ли в произошедшем ключевую роль сыграла форма опричника; скорее всего, первые из вышедших хорошо знали, кто такая Есения, ну а глядя на них — о ее истинном положении могли знать только люди весьма авторитетные, к выходу потянулись и остальные.

— Уважаемый, вам особое приглашение необходимо? — спросил Никлас у единственного оставшегося в зале человека.

— Не отказался бы, — кивнул корнет Григорий Соколов, подкручивая ус. Никлас его до этого не видел, но сейчас стало понятно, что сослуживец проводил время в большой компании, которая зал уже покинула.

— Будьте любезны, корнет, для вас приватная кабинка, — показал Никлас на комнату, откуда недавно вышел.

Улыбнувшись, Соколов поднялся — и, прихватив с собой две бутылки со стола, двинулся в указанном направлении. Никлас проводил его взглядом, присел напротив Есении.

— Наши с тобой отношения начались с того, что я общался с тобой предельно открыто, озвучивая вещи, которые никому другому бы не озвучил. Так получилось, и ты знаешь, что это правда…

Никлас внимательно смотрел на Есению. На ее лице во время того как он говорил не дрогнул ни один мускул, взгляд она не отвела. Нет, надо как-то по-другому, решил он.

— Ладно, не суть. Давай по-простому, попробуем смоделировать ситуацию в обратном порядке: есть девушка, которая мне очень нравится, и в которую — можно уверенно сказать, я влюблен. Эта девушка, я уверен, всегда была со мной предельно откровенна, пусть мы и не очень долго знаем друг друга. И вот кто-то из друзей-знакомых-товарищей, пусть даже пользующихся моим доверием и непреложным авторитетом, по секрету мне сообщает: а ты знаешь, что девушка, которая тебе так нравится, спит со своим братом? Что я испытаю при этом? Шок, трепет, это естественно. Но вот дальше — с этим же нужно что-то делать. И у меня есть два варианта действий. Первый — так как отношения с этой девушкой изначально у меня строились на полной откровенности, как бы я не доверял своим источникам, я прошу ее о встрече и прямо глядя в глаза, задаю прямой вопрос. Сообщаю о своих подозрениях, и дальше действую по ситуации — делая так просто потому, что она мне небезразлична. Второй вариант — принимаю безоговорочно на веру дошедшие до меня слухи, и моментально рву едва начавшиеся отношения. Но тогда у меня, к самому себе, возникает другой вопрос — а была ли влюбленность?

Поджав губы, Никлас вопросительно посмотрел на Есению. Девушка все так же сидела с непроницаемым лицом, внимательно на него глядя. Никлас выждал полминуты в тишине, потом кивнул себе и своим мыслям, собираясь подняться и уходить.

— Надеюсь, когда ты ответишь сама себе на вопрос, и когда на душе станет полегче, мы сможем поговорить снова, чтобы остаться хотя бы друзь…

— Допустим, я бы встретилась с тобой и задала прямой вопрос.

— И получила бы прямой ответ, что все тобою услышанное — слухи, возникшие в результате стечения обстоятельств.

— Поясни.

— Смысл? Все уже случилось.

— Смысл в том, что это было нечто большее.

— Не понял. Большее, чем что?

— Нечто большее, чем влюбленность. Я действительно услышала эту информацию от человека, которому доверяю, и приняв на веру, пережила серьезный стресс. Я не только не хотела общаться с тобой, но и не имела желания больше жить. Это… было очень непросто, и эта яма была довольно глубока. Настолько, что я — как ты правильно заметил, даже приехала сюда из Москвы, чтобы показать насколько ты мне безразличен. Конечно, это не так — мне сейчас горько и больно ничуть не меньше, чем было месяц назад. Видишь, я тоже с тобой откровенна.

Никлас на пару мгновений прикрыл глаза, раздумывая о том, как глупо все получилось.

— Слухи о том, что я сплю со своей сестрой, начали распространяться в результате стечения обстоятельств. Нападение ксеносов в поезде, за которое я сегодня награду получал — это попытка убить нас с Катрин. Вторая за несколько часов, первая случилась сразу же после посадки в Белостоке, через полчаса после того как мы с тобой познакомились. И в обоих случаях нас спасла лишь удача, которую можно назвать и чудом. Поэтому мы с Катрин постоянно в гостиницах брали две комнаты, а ночевали в одной, минимизируя риски. Кроме того, ты, наверное, видела шрамы у нее на лице — она получила эти увечья совсем недавно, и каждую ночь ее мучали кошмары, она постоянно просыпалась от криков. А если не просыпалась, то стонала во сне — и именно эти ее стоны послужили почвой для возникновения слухов. В придорожных гостиницах очень тонкие стены.

Есения смотрела на Никласа широко раскрытыми глазами, в которых — он это видел, читалась надежда. В ответ он только головой покачал, не став томить девушку.

— Ну и другие важные вещи есть. Например, информация о том, что Катерина — моя сестра, не соответствует действительности. Как и информация о том, что я с ней тогда спал.

Лицо Есении, разгладившееся было, вновь закаменело.

— Тогда? — едва слышно произнесла она.

— Да. Тогда, — кивнул Никлас. — После того, как прошел месяц с нашего разрыва, Катрин мне все же сообщила, что между нами нет родственной связи. До этого момента я думал иначе, и речи о каких-бы то ни было отношениях между нами не шло. Тогда не шло, и… в общем, ты поняла.

Около минуты за столом стояло молчание. Есения сохраняла лицо, но Никлас увидел, что по щеке у нее течет одинокая слезинка.

— Да. Я поняла, — резко поднялась с места девушка. Так резко, что покачнулась и едва не упала. Никлас, даже со своей нечеловеческой скоростью, едва успел ее подхватить.

— Не волнуйся. По второму разу пережить все это мне будет гораздо проще, — усмехнулась Есения. — Проводи до машины, пожалуйста.

Вышли из ресторана на крыльцо, вокруг которого группками столпились замолкнувшие при их появлении гости. Есения улыбнулась Никласу — неживой вежливой улыбкой, после чего сбежала по ступенькам крыльца к подъезжающему «Платинусу».

— Прошу простить за доставленные неудобства, — обратился Никлас к людям вокруг, старательно делающим вид, что происходящее их не касается. — Можете возвращаться.

Не дожидаясь реакции, сам он вернулся в отдельную комнату. Уже приближаясь, проходя по пока пустому залу, слышал из приоткрытой двери громкий смех — Григорий завладел вниманием девушек, как раз сейчас заканчивая очередной анекдот.

Когда Никлас зашел, Катрин увидела его состояние, взяла за руку. Григорий — пусть и несколько натянуто, продолжал поддерживать видимость беседы. Если бы Никлас его не знал хорошо, фальшь бы не почувствовал; но он знал его отлично. К счастью, Григорий был весьма сообразительным — выдержав нужную паузу, не больше и не меньше, пригласил Маршу танцевать, и они удалились.

Когда парочка вышла, Катрин посмотрела на Никласа вопросительно.

— Как понимаю, Есения Кайгородова?

— Именно так.

— И ты с ней поговорил, выгнав при этом всех из зала.

— Да.

— До чего договорились?

Катрин сейчас смотрела на него почти так же, как Есения недавно перед тем самым моментом, когда он сказал словно «тогда». Неуверенно, но с надеждой.

— Договорились о том, что ее ввели в заблуждение. Я ей рассказал о наших с тобой отношениях, она пожелала нам счастья и деток побольше.

— А ты? — со странной интонацией произнесла Катрин.

— Что я? Проводил ее до выхода.

— Я не про это.

— А про что?

Катрин, едва прикусив губу, молча смотрела на Никласа.

— Кать, я не понимаю. Давай ты будешь словами говорить, а не многозначительными взглядами.

— Я знаю, кто она.

— И кто?

— Любимая племянница Императора.

— Ясно. Почему мне не сказала?

— Ты не спрашивал.

— Отличный аргумент, мне нравится! — раздраженно фыркнул Никлас. — Теперь буду тоже пользоваться. Ладно, ты это к чему?

— Она из золотого круга, расположенного прямо перед троном. В твоих, моих и наших интересах, чтобы ты с ней… ну, ты понимаешь.

— Не понимаю.

— Мы с тобой можем… прекратить наши отношения, и ты…

— Ты сейчас что вообще говоришь? Я же сказал, что я тебя не брошу.

— Я… не это имею ввиду. Мы с тобой можем просто оставить условно-родственные отношения, а с ней ты можешь… Ну, все как раньше. Тем более что ситуация складывается такая, что если…

— Ты сейчас что такое несешь?

— Озвучиваю тебе взвешенную позицию.

— Ты хочешь, чтобы я сейчас уехал догонять племянницу императора и объяснять ей, что у нас с тобой было минутное приключение, а ее я люблю и давай все начинать сначала?

— Если подходить к делу с холодным разумом, то это идеальный вариант.

— Я вопрос по-другому задал.

— Конечно не хочу, но речь не об этом.

— Речь именно об этом.

— Я…

Никлас взял Катрин за подбородок, поцеловал в губы.

— Просто заткни свой холодный голос разума. Это так не работает.

По щеке Катрин сейчас стекала одинокая слезинка — точь-в-точь как у Есении несколько минут назад. Зажмурившись, ведьма обняла Никласа. Он же закрыл глаза — так муторно на душе как сейчас, ему не было раньше никогда.

Вскоре вернулись Соколов с Маршей, возобновился разговор. Никлас в нем даже участвовал — пусть и находясь мыслями совсем не здесь. Ему хотелось вскочить и куда-нибудь бежать, неважно куда; можно просто кругами, или куда-нибудь подальше, только чтобы никого рядом не было. Он уже собрался было попрощаться и сославшись на плохое самочувствие прогуляться в одиночку, но не успел.

— Ребят, я хотела попросить вас о помощи, — произнесла вдруг Марша. При этом она ткнула пальцем вверх и сделала такие большие глаза, что стало понятно — просьба не совсем личная.

— Ну наконец-то, — мягко произнесла Катрин. — Я уж думала, что ты к делу и не перейдешь.

Прежде чем начать говорить, Марша глянула на Никласа и взглядом показала на Соколова. Никлас только рукой махнул, давая понять, что все свои и говорить можно.

— У меня есть подруга, Зоя. Она дочь купца первой гильдии, состоящего в городском совете Троеградья. Уже полтора месяца Зоя катается по городам в составе музыкальной группы, а отец очень хочет ее вернуть домой и обратился ко мне за помощью.

Никлас удивленно посмотрел на Маршу, не понимая пока суть проблемы — что и показал взглядом. Марша кивнула, продолжила:

— Дело в том, что Зоя влюбилась в гитариста, а когда отец ее не отпустил вместе с ним в тур, она сбежала из дома вместе с группой.

— Марша, я не очень понимаю. Как может дочь городского совета сбежать с какими-то скоморохами? Нет, понятно, что теоретически это возможно, но, если есть задача ее вернуть, это ведь дело нескольких часов, так? Ну да, так, а ты говоришь эта Зоя уже полтора месяца дома не появлялась.

— В этом-то все и дело. Отец в Зое души не чает и понимает, что у нее сейчас ветер в голове. Они прежде чем она сбежала сильно поссорились, и он очень просит сделать так, чтобы Зоя пожелала вернуться самостоятельно. В персонале группы сейчас несколько человек заряжены деньгами для того чтобы за ней следить, кроме того рядом постоянно находятся четыре частных детектива. Но просто взять ее и отвезти обратно не получится, она и так уже с отцом в серьезных контрах, выступает категорически против возвращения. Если просто забрать ее и выгрузить на месте, отношения с отцом только ухудшатся.

— Какая печальная история.

— Да, хорошего мало.

— Что за артисты? — спросила Катрин.

— ТППТ, — очень быстро произнесла Марша.

— Как? — переспросил Никлас, не поняв.

— Тэ Пэ Пэ Тэ, — медленно произнесла Марша.

— Это вообще кто? Песни, пляски, чем они занимаются? — задумчиво поинтересовался Никлас.

— Вы не знаете? — удивилась Марша.

Никлас с Катрин переглянулись, и одновременно покачали головой отрицательно.

— Я эту группу знаю, — произнес вдруг Соколов. — Я там с одной певицей… дело имел полгода назад, по служебной необходимости.

Никлас только хмыкнул сдержанно, представляя себе эту служебную необходимость.

— С кем? — с интересом спросила Марша.

— Такая, с платиновыми короткими волосами, имени вот не помню.

— Григорий, вы общались с певицей группы ТППТ и не знаете, как ее зовут? Не верю, простите, — покачала головой Марша, явно провоцируя.

— Зря не верите. И не «не знаю», а не запомнил просто. Хотите секрет расскажу: она мне говорила, что название придумали, составив рядом друг с другом похожие буквы, чтобы логотип можно было нарисовать хороший за недорого. Потом уже, среди своих, начали называть группу: «Танцы плюс поющие трусы». Можете потом проверить у своей подруги Зои, она наверняка в курсе.

— Слушайте, ну это каждый знает. Может быть вы тогда в курсе, почему…

— Марш, давай к делу, — перебила ее ведьма.

— Катён, ну…

— Марша!

— Ой все, не сверкай так глазами. В общем, с гитаристом группы сейчас путешествует девочка, на дюймовочку похожая. У нее натуральный цвет волос — рыжий, но она скорее всего сейчас в синий перекрашена. Фотографий у меня нет, никаких документов я с собой не брала, так как дело сугубо конфиденциальное. Вряд ли сейчас Зоя откликается на свое настоящее имя, но такая дюймовочка там у них одна, ошибиться будет сложно, к тому же она с гитаристом должна постоянно рядом быть. Сейчас группа в Череповце, у них продолжается гастрольный тур. Концерт сегодня, и после они там пробудут еще два дня. Потом едут дальше, в Вологду, потом в Буй и в Кострому, но в идеале сделать все завтра-послезавтра, потому что в Череповце администрация… дружелюбная, сами понимаете, — показала пальцем в небо Марша, явно намекая на статского советника Сергея Сергеевича. — В Вологде и дальше уже не будет такой свободы маневра, желательно все сделать быстро.

— Ты откуда знаешь, что администрация там лояльная? — переспросил на всякий случай Никлас.

— Птичка принесла. В клювике, — фыркнула Марша, но потом под взглядом Никласа округлила глаза и еще раз показала пальцем в небо, словно бы говоря: «Ну а откуда еще я должна это знать?»

— То есть это не совсем отца Зои просьба? — еще раз, чтобы уж наверняка, уточнил Никлас.

Марша еще раз покосилась на Соколова.

— Да говори спокойно, — махнул рукой Никлас.

— Да, можно сказать, что это не только отца Зои просьба, а сами знаете кого из числа наших общих знакомых, — негромко сказала она, теперь уже прямо намекая на статского советника С. С. Иванова.

— И давно у тебя этот разговор состоялся?

— Вчера вечером. И фьють, сегодня я уже здесь, меня на военно-транспортном самолете прямо сюда доставили очень важную персону, прикиньте?

Катрин начала что-то говорить язвительно, удивляясь заявленной срочности в стиле: «Нужно как обычно вчера». Никлас не слушал, только вздохнул. Очень похоже, что необходимость вернуть странную девушку домой — очередной повод удалить его из Петербурга, чтобы встреча с Есенией не получила продолжения. Возможно. А может быть все действительно без двойного дна случилось, потому что Марша как раз рассказывала, что информацию о пропаже дочери члена городского совета появилась совсем недавно. С ее слов выходило что отец, который отпустил дочь в загул мятежной юности, довольно хорошо сумел сохранить информацию об этом на протяжении полутора месяцев, потому и такая срочность вместе с деликатностью.

— Ну если срочно, тогда не вижу причин, почему бы не поехать прямо сейчас, — пожал плечами Никлас, откупоривая и вливая в себя флакон слезы — стимулятора, снимающего все симптомы опьянения.

— Прямо сейчас ехать? — озадаченно произнесла Катрин.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Никлас.

На душе у него по-прежнему было муторно и пусто после бесед как с Есенией, так и с Катрин — он пока даже не знал, как относиться к ее недавним словам. И тяжелых мыслей было так много, что они буквально давили на плечи — хотелось куда-нибудь сорваться, чтобы в движении сбросить с себя этот груз. Поэтому Никлас и не имел ничего против того, чтобы прямо сейчас выдвинуться в Череповец.

— Вот прямо встаем и едем? — переспросила Марша.

— Да. Раньше выйдем, раньше вернемся.

— Я прямо сейчас не могу, у меня завтра утром аттестация, — покачала головой Катрин.

— По ведьминским практикам? — обернулась к ней Марша.

— Закрытая информация, извини, — пожала плечами Катрин.

Никлас виду не показал, но слова Катрин его порадовали. Он хотел побыть один — но сказать об этом ведьме, значит серьезно ее обидеть сейчас. Похоже все складывалось неплохо, поэтому он посмотрел на юную главу Торгового Дома Юревич.

— Марша. Ты здесь проездом, или погостишь?

— Лицом торговать мне в течении следующей недели точно не нужно, важных мероприятий нет. Не думаю, что мое отсутствие будет критичным, так что съездим в Череповец и я бы с вами потом здесь погуляла.

— Отлично. Тогда… Катрин, остаешься за главную. Марша, Григорий о тебе позаботится. Пока завтра Катрин разбирается со своей аттестацией, он покажет тебе город. В Череповец я один поеду. Кать, после аттестации бери Маршу и покажи ей нашу загородную фазенду. Григорий, если вы сможете взять увольнение со службы, прошу вас помочь девушкам развеять скуку времяпрепровождения. Послезавтра я полагаю из Череповца вместе с этой Зоей вернусь и дальше уже по ситуации. Вопросы?

— Тебя какая муха укусила? — удивилась Марша. — Давай я с тобой поеду, я знаю Зою, и…

— Марша, не обсуждается. Не обижайся, так будет лучше. В каком отеле они остановились, есть у тебя информация?

— Отель «Металлург», — произнесла заметно расстроенная Марша.

— Хорошо, спасибо. Все, я пошел, — поднялся Никлас. Подмигнул Марше, отбил кулак Соколову, наклонился и приобнял Катрин. Когда выпрямился, она его сразу не отпустила, придержала за руку.

— Если тебе так нужно проветриться и побыть одному, возьми с собой Долохова. Пожалуйста, я хотя бы переживать не буду.

Надо же, похоже ведьма прочитала его эмоции как открытую книгу. Подумав немного, Никлас кивнул и вышел из помещения. В общем зале обратил внимание, что столик, за которым недавно сидела Есения пуст. По-прежнему небрежно лежат брошенные Милославским купюры, стоят нетронутые блюда и шампанское в ведерке с растаявшим льдом. Посетители на идущего через зал Никласа демонстративно не смотрели, ну и он на них внимания не обращал.

На стоянке перед рестораном — в дальнем конце, стояли джи-ваген и буханка-Буцефал, в которой расположились Мейер и Крестовоздвиженский. Постучав в окно, Никлас подождал пока оба выйдут на улицу.

— Войчех, в мое отсутствие сопровождайте леди Катрин, отвечаете за нее головой. Влоджимеш, нам с вами сейчас предстоит путь до Череповца. Готовы?

— Так точно.

— Отлично, поехали.

Крестовоздвиженский только забрал из буханки свой карабин с дробовиком и перекинул их в джи-ваген. Не прямо сразу в Череповец выдвинулись, конечно — Никлас сначала заехал в казармы Константиновской команды, переоделся в гражданскую одежду и забрал тревожный рюкзак, после чего по построенному маршруту в навигаторе командирского планшета выехал в путь.

По дороге он понял, что совет Катрин взять с собой Крестовоздвиженского оказался очень к месту. За все время пути бывший офицер, а ныне ратник опричной группы ни сказал ни единого слова, давая возможность Никласу побыть наедине с собой и своими мыслями.

В Череповец заезжали ранним утром, быстро миновав полупустые КПП. Проехав мимо возвышающегося по левую руку комплекса многочисленных небоскребов с эмблемой Северстали на большинстве зданий, покатили по улицам технополиса, оказавшимся — вне делового квартала, малоэтажным и спокойным городом. Как будто в пасторальной провинции оказались, а не в деловом и промышленном центре земель под властью Москвы.

Увидели по дороге до гостиницы несколько афиш группы «ТППТ» на театральных тумбах с датами вчерашнего выступления. Если концерт состоялся вчера, значит сегодня утром встречаться с музыкантами надеяться было бы опрометчиво — решил Никлас. Сразу в номера к ним он ломиться не хотел — пока не хотел, поэтому снял в отеле «Металлург» на сутки двухкомнатные апартаменты и завалился спать. Не без проблем снял — пришлось показать перстень, и пройти идентификацию как сотрудник Особого отдела, иначе мест просто не было. После перстня, конечно, нашлись из резерва, так что Никлас едва приняв душ, почти сразу завалился спать. Но прежде отправил Крестовоздвиженского на дежурство в ресторан — с задачей разбудить и сообщить Никласу, когда музыканты соизволят выйти позавтракать.

Разбудил Крестовоздвиженский Никласа около четырех часов пополудни — зайдя в комнату предусмотрительно с кружкой кофе в руке. Никлас поднялся — зевая, с тяжелой головой, как почти всегда и бывает после дневного сна. Выслушав доклад о том, что все нужные персонажи на месте и у группы начинается вечерняя развлекательная программа, Никлас зевнул и отхлебывая горячий кофе выдал Крестовоздвиженскому часть плана. Тот слушал спокойно, молча. Когда Никлас закончил, только кивнул в подтверждении, что свою роль понял.

— Мнение? — поинтересовался Никлас.

— Мнение? — задумчиво хмыкнул бывший офицер крылатых гусар. — Стильно, модно, молодежно. Необычно, мне нравится.

— Отлично, тогда работаем. Когда меня арестуют, ты не вмешивайся если угрозы жизни не будет. А вот если через час не отпустят, пиши с моего планшета Горчакову, сообщай что произошло, пусть вытаскивает.

— Принял, — кивнул Крестовоздвиженский.

— Тогда пойдем, — допив кофе и зевая на ходу, пытаясь согнать сон, двинулся Никлас к выходу.

Перед тем как покинуть апартаменты он закапал в глаза капли-хамелеон — выставив дозатор на минимальную дозу, чтобы ничего не выдавало его положения в обществе. Вниз к ресторану спускались вместе, но уже на лестнице Крестовоздвиженский понемногу отстал и исчез из поля зрения. Никлас же прошел через холл и подошел к дверям ресторана. Закрытым дверям — охраняемых двумя сотрудниками отеля из службы безопасности.

— Уважаемый, прошу прощения, ресторан закрыт для проведения частного мероприятия. Вы можете воспользоваться услугами второго нашего ресторана, я могу вас проводить или показать дорогу…

Никлас, прерывая сотрудника, поднял палец прижимая его к губам. Так, чтобы на руке было видно перстень военной аристократии с гербом.

— Мужчины, давайте так, — осмотрел он обоих охранников. — Я сейчас захожу внутрь, а вы сообщаете начальнику службы безопасности о ввалившимся на частное мероприятие неадекватном аристократе. Либо же, — перебил он попытавшегося заговорить сотрудника. — Либо же я сейчас причиняю вам телесные повреждения легкой и средней тяжести, так и так захожу внутрь, и после этого вы все равно поставите в известность начальника службы безопасности о ввалившемся на частное мероприятие агрессивном неадеквате. Какой вариант выбираем?

— Первый, ваше благородие.

— Отлично, вы сразу оба показались мне крайне сообразительными. Тогда я пошел, а вы, большая просьба, не забудьте сказать своему начальнику, чтобы обязательно вызвал экипаж патрульной полиции, потому что я представляю опасность для общества и меня срочно нужно арестовать. Могу на вас рассчитывать?

— Так точно, ваше благородие.

— Отлично, тогда я пошел творить бардак, — со всей возможной приязнью улыбнулся Никлас и прошел мимо сотрудников, толкая дверь. Доносящиеся из ресторана звуки музыки сразу стали громче, буквально обволакивая. Играло что-то электронное, как в клубах Авиньона, которые он посещал.

Никлас закрыл за собой дверь и задержался у входа, привыкая к расцвеченному светомузыкой полумраку и решая, что делать. Вернее, что делать он знал уже давно, обдумывал он сейчас как именно это делать. Ничего пока так и не придумав, решил импровизировать и двинулся в глубину зала, осматриваясь.

За пультом на сцене стоял молодой парень с густой копной заплетенных в косички волос, и — даже отсюда заметно, подведенными глазами. Создавая музыку, парень еще и пробовал петь периодически, но на взгляд Никласа получалось у него это не очень хорошо.

Несколько девушек танцевало — как на сцене, так и в зале; в дальнем конце помещения, за сдвинутыми несколькими столами, расположились музыканты, еще несколько отдельных столиков занимали сотрудники их команды, пара десятков человек. Никлас пока в ту сторону не пошел — подошел к сцене и помахав рукой, привлекая внимание певца за пультом, приветливо ему улыбнулся.

— Здравствуйте, уважаемый! Можете потише сделать ненадолго⁈ — громко, в попытке перекричать музыку, прокричал Никлас.

— Что? — чуть склонившись, произнес музыкант.

Никлас его не услышал, по губам прочитал. Да, перекрикиваться точно не вариант. Не очень понятно, зачем такая громкая музыка — сидящие за столом явно почти никого не слышат, видно как говорят, наклоняясь друг другу к ушам. Удивительно. И для Никласа не очень удобно — ему нужно впечатление произвести, а с этой долбежкой ничего не получится. Поэтому Никлас легко вскочил на невысокую — чуть ниже пояса, сцену, под удивленным взглядом музыканта за пультом подошел к нему ближе и попытался закричать на ухо:

— Можешь потише сделать ненадолго? Мне нужно поговорить с вашим…

Уже на первых словах музыкант с подкрашенными глазами отстранился от Никласа, как от прокаженного, явно удивленный его маневром с прыжком на сцену.

— Пошел на… отсюда… фуле ты… тут ходишь… обсос! — уловил Никлас некоторые из обращенных к нему слов.

Вежливо улыбнувшись повелителю электронной музыки, Никлас согласно кивнул и спрыгнул со сцены. Обернулся, еще раз — задумчиво, глянул за музыканта за пультом. Тот, заметив взгляд Никласа, засунул себе в глубоко рот выставленный средний палец, а потом вытащил его — наверное, с чмокающим звуком, неслышимым сейчас, и оскорбительным жестом показал Никласу.

Ну, вот и способ привлечь к себе внимание нашелся — успокоился Никлас. Он смотрел сейчас на повелителя музыки и улыбался, тот засмеялся в ответ. Не убирая с лица улыбку, Никлас краем глаза выцепил спешащего через зал официанта и в несколько шагов преградил ему путь. Выхватил бутылку шампанского из ведерка со льдом, которое нес официант и резко развернувшись, швырнул ее в сторону сцены. Повелитель музыки упал как срубленный — только ярко-зеленые подошвы кроссовок мелькнули.

Официант даже удивиться не успел, как Никлас резко вырвал у него из рук и ведерко со льдом. Его он запустил почти сразу же, раскрутившись как метатель ядра. Пульт управления мелодией откинуло после попадания на несколько метров — заискрили провода, колонки выдали разочарованное угасающее «у-у-у-у-уррр», а мгновением позже в зале наступила тишина. Разорванная, впрочем, почти сразу же множеством возмущенных голосов.

— Послушайте, уважаемые, у меня есть к вам деловое предложение, — обрывая возмущенные крики вскакивающих музыкантов и их команды, миролюбиво поднял ладони Никлас. — Но первым делом, прошу вас, скажите своей охране, чтобы отошли, или все будет гораздо хуже. У вас осталось секунд три… два…

Вместо слова «раз» Никлас легко избежал захвата подбежавшего сзади охранника, уклонился от трескающего шокера второго, после чего двумя короткими резкими ударами вывел обоих из строя. Без сильных повреждений — просто оба на колени упали, вдруг забыв зачем пришли.

Собравшиеся за столом музыканты даже не успели ничего даже толком заметить, кроме череды размытых движений. Все они смотрели сейчас или на Никласа, или на мягко оседающих охранников, открывавших рот как рыбы в безуспешных попытках вздохнуть. Когда Никлас подошел ближе к общему столу, навстречу ему поднялся полный мужчина в возрасте, похоже распорядитель всего этого вокально-инструментального ансамбля. Мужчина явно хотел что-то важное сказать, но почему-то начал с оскорблений, так что Никлас аккуратно ткнул его двумя пальцами в горло, сбивая возмущенный крик вместе с дыханием.

— Да что ж вы все такие невежливые! — с усталым раздражением спросил Никлас. — Послушайте ребят, как вас там… поющие трусы, да? В общем смотрите, сейчас сюда залетит полицейский патруль, и вы скажете сотрудникам охраны правопорядка что никаких проблем нет, и мы с вами нормально поговорим. Либо же, если меня сейчас забирает полиция, я уже не буду так вежлив и предупредителен, когда мы встретимся снова. У вас есть некоторое время на раздумывание, и…

Никлас, когда говорил, осматривал всех собравшихся, пытаясь найти кого-то авторитетного. Но под его взглядом либо глаза отводили, либо ни грамма адекватности в ответ он не видел — было заметно, что большая часть бродячего по городам и весям ансамбля уже нагрузилась меняющими сознание веществами, причем не только алкогольными.

Синеволосую девочку-дюймовочку Никлас тоже увидел, как и длинноволосого парня рядом, ее обнимающего. Гитарист был заметно навеселе, а вот девушка вполне адекватна — но Никлас на нее старался не смотреть, чтобы лишний раз не привлекать внимание к ее персоне. С этой ней нужно разговаривать только наедине, а сейчас хорошо бы найти другого, хоть кого-то адекватного.

В этот момент двери ресторана распахнулись, раздались предупреждающие крики. Надо же как быстро: Никлас ожидал прибытие патруля чуть-чуть позже. Подняв руки, и не оборачиваясь, он внимательно посмотрел на распорядителя группы, который понемногу приходил в себя. Но тот молчал, ошарашено поглядывая то на упавший пульт и пытающегося встать повелителя музыки с окровавленным лицом, то на Никласа, то на приближающихся полицейских.

— Так что? Мы будем с вами разговаривать вежливо, или…

— Руки за голову! — послышалось сзади. Женский голос, надо же — похоже, здесь в отличие от пограничных округов в полиции женщины служат.

— Так как решим? — негромко спросил Никлас у грузного мужчины, медленно поднимая руки за голову и не оборачиваясь при этом к полицейским. В принципе, от распорядителя реакции и не ожидал, был готов к аресту. Первый акт мероприятия завершался в общем-то так, как он и планировал.

Полицейские дежурного патруля уже были рядом. Медленно разворачиваясь по команде, Никлас сильно зажмурился — избавляясь от действия хамелеона, после чего посмотрел на старшего в патруле.

— Эм… вашбродь, — увидев глаза Никласа тот заметно замявшись. — Вы задержаны за неподобающее поведение, и я должен сейчас…

— Да-да, конечно. Делайте свою работу.

Старший патруля держал Никласа на прицеле шокера, а женщина-сержант подошла ближе. Похлопав по карманам, заставила его опустить руки, заводя за спину и стягивая запястья пластиковыми стяжками. Действовала сержант быстро, но настороженно. Да и старший патруля смотрел озадаченно — полицейский явно получили информацию и о его перстне, и о его предупреждении, так что не совсем понимали, что происходит.

— Давайте меня сразу к главному по городу. Раньше сядем, раньше выйдем — так ведь? — негромко обратился Никлас к полицейским, внося некоторую ясность.

Взяв Никлас под локти — довольно аккуратно, патрульные повели его к выходу, а женщина-сержант осталась брать с музыкантов объяснения. Когда выходили из ресторана, мимо пробежала бригада медиков, заставив выходящих посторониться.

— Вашбродь? — спросил старший патруля, когда машина отъезжала от гостиницы.

— Да?

— Вы за что-музыканта-то так жестко?

— Вот скажите, как можно исполнять песню, зная, что она выходит за пределы твоего вокального диапазона? Там же понижение на целую октаву было!

Отвечать патрульные не стали, просто переглянулись, явно не понимая, о чем речь. Никлас, впрочем, сам тоже слабо понимал — у него две сестры музицированием занимались, и он сейчас просто взял несколько запомнившихся с того времени слов и на скорую руку сложил их в многозначительную фразу.

— Ладно, не смотрите на меня так. Я просто попросил его сделать на минутку потише, а он меня обозвал довольно грубо, еще и жест оскорбительный показал прилюдно. Долго нам еще ехать, кстати?

— Да уже почти приехали, вашбродь.

— Так это же не отдел полиции? — произнес Никлас, оглядывая куб зеркального здания-аквариума, к которому подъезжала машина.

— Приказано вас сюда доставить. Тем более вы сами сказали, чтобы к старшому сразу везли.

— Тогда понятно, — протянул Никлас, осматривая внушительное здание.

Когда патрульная машина проезжала мимо крыльца зеркального здания-аквариума, на входе Никлас мельком увидел табличку. «Государственное бюджетное учреждение искусства и культуры…» — успел прочитать он, после чего табличка из вида исчезла, а машина заехала за угол. И еще раз. И еще один поворот, уже когда автомобиль по пологому спуску заехал на ярко освещенную подземную стоянку.

Никлас больше вопросов не задавал, полицейские так же ничего больше не комментировали. Патрульная машина заехала в закрытый бокс — здесь Никласа встретили двое мужчин в строгих костюмах. Полицейские передали его с рук на руки, и как только машина выехала, наручники с него сразу сняли. Никто по-прежнему ничего не говорил, все происходило в полной тишине.

Встречающие молчали, Никлас тоже ничего не спрашивал — уже примерно понимая, куда и зачем приехал. Молча поднялись на лифте на пятый этаж, прошли по безликим коридорам. Сопровождающие довели его до кабинета почетного шеф-директора Череповецкого краеведческого музея Бориса Георгиевича Виноградова, как гласила табличка. Оба провожатых остались снаружи, а внутри Никласа встретил заметно пожилой, но подтянутый человек в строгом костюме и с усталым взглядом серых глаз. Сидел Борис Георгиевич за столом, а за спиной у него располагалось широкое панорамное окно, через которое было прекрасно видно небоскребы делового квартала.

— Николай Александрович, полагаю, — произнес сидящий за столом мужчина, рассматривая гостя.

— Так точно. Борис Георгиевич, полагаю?

— У меня к вам два вопроса, — проигнорировал слова Никласа мужчина. — Первый: зачем, а также второй, самый главный, собственно: нахера вы это сделали?

Вот так вот без вступлений и лишних словесных кружев — сероглазый шеф-директор краеведческого музея Никласу сразу понравился. Несмотря на то, что был он заметно зол и раздражен — пусть и умело старался это скрывать, агрессии или неприязни от него Никлас не чувствовал.

— Мне нужно было произвести определенное впечатление.

— Могу сказать, у вас это получилось, — поджал губы Борис Георгиевич. — Теперь по существу давайте.

— Подруга и спутница гитариста этих поющих трусов. Миниатюрная девушка с синими волосами. Вы знаете, кто она?

Сразу отвечать шеф-директор музея не стал. Заглянул в планшет, пролистал немного, показал фотографию Никласу.

— Эта?

— Да.

Шеф-директор еще пролистнул пару страниц на планшете, прочитал:

— Девица Ширко Варвара Ипполитовна, двадцати трех лет, гражданка первой категории из…

— А настоящее ее имя знаете?

Борис Георгиевич посмотрел на Никласа чуть сузившимися глазами, так что стали заметны многочисленные морщинки. Отрицательно покачал головой, показывая, что ожидает продолжения.

— Я на самом деле тоже точно не знаю. Зовут Зоя, и она дочь важного человека из политики в Е-Зоне, на которого прямо сейчас завязаны государственные интересы московской администрации. Зоя сбежала из дома поссорившись с отцом, а он не хочет еще больше портить с ней отношения, дав относительную свободу и приспустив родительский контроль. В команде персонала группы несколько его человек, плюс рядом крутятся четыре, как знаю, частных детектива.

— Так вот что за кадры. А мы-то голову ломаем, что за пассажиры приехали, — негромко произнес Борис Георгиевич, сглатывая заметными паузами ругательства между короткими фразами. Раздражение и злость на Никласа у него явно еще не ушли, несмотря на появившийся деловой интерес.

— Мне поручено вернуть ее домой в самое ближайшее время.

— Вернуть.

— Да, забрать и отвезти домой.

— И все?

— Да.

— Слушайте, Николай Александрович, — в удивлении развел руками Борис Георгиевич. — Если вам поручено ее вернуть, могли бы сначала приехать ко мне, а потом уже идти и отправлять в больницу популярного, между прочим, музыканта. У него завтра утром эфир должен был быть в телевизоре! И да, на свои вопросы я, между прочим, ответа так и не получил.

— Вы их музыку вообще слышали? — вдруг выдал Никлас неожиданно сам для себя. — Я пока ночью ехал, по радио послушал, это же преступление против хорошего вкуса…

— Вас это не оправдывает.

— Не слышали.

— Слышал. Но все равно не оправдывает.

— Дело срочное, крайне деликатное, поэтому я хотел произвести впечатление на Зою, потому как она немного не в себе. Девушка живет в манямирке, из которого ее нужно срочно достать, прежде чем передать отцу с рук на руки. Но ситуация в ресторане немного вышла из-под контроля, и я был вынужден импровизировать.

— Импровизация на пять с двумя плюсами, конечно. Знаете, Николай Александрович… Есть наглость, есть сверхнаглость, а есть петербуржский стиль. Вы, простите, там у себя в резервации северной столицы совсем… границы вежливости и воспитания потеряли? Я, мягко скажем, взвинчен и раздосадован произошедшим и не знаю, что меня все еще удерживает от звонка вашему патрону.

— Прошу простить.

Шеф-директор извинения принял, но по взгляду было видно, что он думает об искренности сказанного.

— Борис Георгиевич, мне нужна ваша помощь.

— Ах удивительно дело, — хмыкнул шеф-директор.

— Продолжая отвечать на заданные ранее вами вопросы: дело, прямо скажем деликатное. Девица с норовом, не очень адекватно воспринимая реальность, в чем отец ей потворствует. Я получил задание вчера как срочное, и просто зашел поговорить с ней… ну да, не просто так конечно, а рассчитывая показать, что она не у себя дома и не на вершине пищевой цепочки, а скорее ближе к ее концу. Сделать я это планировал цивилизованно, но меня сходу обложили так, что я тоже, как и вы оказался слегка взвинчен и раздосадован, так что случилось, что случилось.

— Как у вас все складно получается, Николай Александрович. Так что вы хотите от меня?

— Задержите всех участников группы, найдите что-нибудь запрещенное. Они там по виду почти все уже упоролись хорошо, можно сразу на горячем брать. Закройте всех в каталажку, подержите пару часов чтоб нужное настроение настоялось, после дайте мне и моему человеку пообщаться с девушкой и гитаристом группы. Думаю, пару часов мне хватит, так что до полуночи я уже уеду.

— Как прям… ух, — ошеломленный наглостью запроса, покачал головой Борис Георгиевич.

— Так я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Я могу рассчитывать, что к завтрашнему утру вы уедете туда, откуда приехали?

— Без сомнений. Если не получится девицу уговорить нормально по-человечески, я ее просто к себе заберу и в клетку посажу, пока ума не прибавится.

— Я сейчас все сделаю, Николай Александрович. Вы только решите, у кого из вас передо мной должок останется — у вас лично, или у Сергея Сергеевича.

— Не могу сказать, что я обладаю широкими возможностями, но, если вам нужно будет кому-нибудь кинуть бутылкой в голову, всегда к вашим услугам, — ответил Никлас, внутренне ругаясь на себя.

Действительно, натворил достаточно на кураже после ночной дороги, можно ведь было все изящнее сделать. Но уже поздно горевать, что сделано то сделано. Шеф-директор, кстати, после слов Николаса рассмеялся, заметно расслабившись и отпустив еще пару замечаний про интересную манеру вести дела в Петербурге.

Организовал все необходимое Борис Георгиевич довольно быстро и без проблем. Пока арестованные музыканты настраивались на нужный лад в камерах, Никлас и Крестовоздвиженский отужинали в открытом для посещения ресторане, посмотрели на танцевальную программу и послушали живую музыку — на сцене выступал местный коллектив со старыми песнями. Некоторые, такие как «Туман» или «Кукла колдуна», Никлас слышал впервые и весьма впечатлился.

После ужина, не сильно торопясь, доехали до отдела полиции. Здесь их уже ждали — Крестовоздвиженского повели в подвал, где в камере сидел гитарист. Никлас же следом за провожатой — той самой женщиной-сержантом из патруля, поднялся на четвертый этаж, где его подвели к двери кабинета.

В помещении — в одиночестве, за столом располагалась заметно нервничающая синеволосая дюймовочка. Глаза заплаканные, на щеках черные дорожки туши, волосы взъерошены; руки за спиной, на запястьях — наручники. Ноги примотаны скотчем к ножкам стула — заметил Никлас чуть погодя. Однако. По-видимому, девушка успешно поведением доказала, что заслуживает особого отношения, которое ей и было по запросу предоставлено. Провожатая дверь за Никласом уже закрыла, оставшись в коридоре, но он почти сразу же выглянул обратно в коридор.

— А можно с нее наручники снять?

Сержант без слов зашла, срезала скотч с ног, потом сняла с девушки наручники.

— Chwała wam dobrzy policjanci! — без тени благодарности на польском произнесла Зоя, сощуренными глазами глядя на женщину. В тоне девушки Никласу послышалась явно читаемая насмешка.

— Господин ведьмак, — вдруг обернулась сержант к нему. — Вы же после разговора заберете эту девицу с собой?

— Что, простите? — не понял Никлас сразу вопроса.

— Вы планируете увезти ее из города, не привлекая к ответственности по закону?

Вопрос был не очень удобен, поэтому Никлас вслух отвечать не стал, просто глаза прикрыл — так, чтобы Зоя не заметила.

— Большая к вам просьба… — поняла ответ сержант. — Не могли бы вы дать нам полминуты наедине?

Странная просьба — причем судя по тону сержанта, если он согласится, сейчас здесь будут кого-то бить. Никлас вопросительно поднял бровь, похлопал ладонью по сжатому кулаку, глянул вопросительно. Сержант кивнула, глядя с настороженностью. Никлас задумчиво хмыкнул, вышел, прикрыл за собой дверь. Почти сразу же услышал из кабинета звонкий звук пощечины, потом раздались глухие звуки ударов, оборвавшие возмущенные девичьи крики, быстро перешедшие в болезненные стоны.

— Большое спасибо, господин ведьмак, — выходя в коридор, произнесла сержант с каменным лицом. Никлас заглянул в кабинет: стонущая от боли Зоя лежала на полу широко открыв рот и уткнувшись лицом в пол.

— Упала? — поинтересовался Никлас.

— Сначала зачем-то дала сама себе пощечину, а потом споткнулась и свалилась на пол.

— Два раза падала что ли? — оценил Никлас как именно Зоя уткнулась лицом в ковер, не обращая внимания ни на что кроме своего состояния, потом посмотрел на сержанта: — Хочу понимать за что именно.

— Она сказала, на польском: Хвала вам добрые полицейские. Если брать первые буквы, то это расшифровка аббревиатуры, которую используют для маскировки грязного ругательства.

— Какого?

«Мужской половой орган в зад полиции», — легко уловил смысл Никлас, когда сержант воспроизвела на польском корневую расшифровку аббревиатуры — на слух от русского варианта произношение почти и не отличается. Кивнув, Никлас зашел в кабинет и закрыл за собой дверь. Произошедшее, неожиданно, вполне укладывалось в разрушение хрустального дворца манямирка, в котором оказалась Зоя при потворстве своего отца. Приходила она в себя довольно долго, около десяти минут. Потом поднялась, глядя с нескрываемой злостью.

— Вы все, твари, у меня за это ответите, я вас…

— Любое действие вызывает последствия, — перебивая, только и пожал плечам Никлас. — Странно, что ты этого не понимаешь: это ж какой степенью ума надо обладать, чтобы так спокойно императорскую полицию оскорблять в лицо. Привет, кстати. Меня зовут Николай, а тебя?

— Да мне насрать как тебя зовут!

— Вы в своем вокально-инструментальном ансамбле все такие невежливые?

Зоя наконец узнала его — заметно напряглась, привстав с места и собираясь закричать. И закричала бы наверняка, если бы недавно не «дала сама себе пощечину и не упала случайно на пол».

— Спокойнее, спокойнее! Я с тобой только поговорить хочу, — произнес Никлас, делая успокаивающий жест опуская ладони вниз.

— Нам не о чем с тобой разговаривать!

— Уверена?

— Уверена.

— Отлично, тогда давай без лишних предисловий. Я прямо сейчас разобью тебе нос, сфотографирую, потом перешлю фотографию твоему отцу с просьбой отправить миллион марок через три дня. И письмом предупрежу, что в случае отказа в следующий раз отправлю ему не фотографию, а отрезанный палец.

Видя недоверчивый презрительный взгляд, Никлас улыбнулся самой холодной улыбкой, которой умел. Поднялся, обошел стол и достал нож. Показав клинок уже заметно испуганной Зое, вдруг воткнул его в столешницу — совсем рядом с рукой девушки. Зоя от громкого звука вздрогнула, запаниковала — вскочив в попытке убежать, упала вместе со стулом. Никлас сделал шаг вперед, намереваясь помочь ей подняться, но Зоя похоже предположила, что он идет ее добивать, так что попыталась сбежать на четвереньках, толкая перед собой стул и визжа от страха. Никлас постоял немного, глядя как она барахтается, поднимается, упираясь спиной в стену и испуганно на него смотрит.

— Можешь в окно выпрыгнуть, тут всего лишь четвертый этаж, — показал Никлас взглядом. Зоя дернулась было в сторону окна, взялась даже за ручку, но с запозданием поняла все же услышанное про четвертый этаж.

— Ладно, расслабься, я пошутил.

«Это очень плохая шутка!» — примерно так выразилась девушка, оборачиваясь. Глаза ее блестели злостью, лицо искривлено в гримасе ярости.

— Да, я конечно же не буду тебя бить. И никто больше не будет, если ты не будешь полицию оскорблять так грязно. Нам нужно поговорить.

— Ты не знаешь, с кем связываешься!

— Кстати, а ты ведь почти права! Я знаю только, что ты дочь какого-то члена совета или что-то около, и еще знаю, что тебя зовут Зоя. Но ни имени твоего отца, ни даже твоей фамилии не знаю. Знаешь, почему? Потому что мне плевать на тебя, на твоего отца, твою фамилию и торговую компанию. Продолжаем разговор?

Не отвечая раздувая ноздри Зоя с ненавистью, страхом и злостью смотрела на Никласа.

— Слушай, ну прекращай ты уже. Давай ты сделаешь лицо попроще, и мы поговорим, что ты как маленькая себя ведешь?

Зоя заметно смутилась. Сжав зубы, играя желваками, она опустила взгляд. Никлас вдруг тоже смутился — вспомнив, как еще несколько месяцев назад робел в преддверии любых важных разговоров. Робел, потел, мандражировал и далее по списку, а сейчас ведет себя так, как никогда бы и представить не мог.

— Скажи, Зоя… Ты любишь своего отца?

— Так это он все устроил? Как он мог, чудовище…

— Молчать! — рявкнул Никлас, хлопнув ладонью по столу. — Ты можешь нормально слушать и отвечать, а не вести себя как белка-истеричка?

— Ты мог нормально попробовать поговорить?

— Так я пробовал, целых два раза. И оба раза меня обозвали и сказали убираться — что друзья твои, что ты только что.

— Если тебя оскорбили, это не повод, чтобы кидать человеку бутылкой в голову!

— Действительно. Надо было бритвой — чик, и по горлу, чтобы остальные впредь думали, что за слова отвечать надо, — фыркнул Никлас. — Так что, ты будешь меня слушать, или будем дальше в слова играть?

— Говори.

— Я не знаю твоего отца. Ни разу его не видел и не слышал, но уже знаю, что он тебя любит настолько, что позволил шляться с шайкой павианов и гамадрилов столько времени.

— Ты хамло и невежа!

— Ты обозналась, — не скрывая разочарования произнес Никлас. — Я сама вежливость и эрудиция.

— Павианы — это род приматов, а гамадрилы — вид павианов. Неуч!

— Ой все, не цепляйся к словам. Если бы твой отец тебя не любил, не позволил бы шляться по стране с шайкой павианов и гомодрилов, — исправился Никлас, выделяя буквы «о» в последнем слове. — Так понятно?

— Хамло.

— Так вот, знаешь почему отец тебя любит? Потому что он в первую очередь смотрит на тебя как на дочь, а не как на актив. Другой бы давно вернул домой и посадил под замок, а он очень переживает за твои чувства, дав возможность уехать с любимым гитаристом шляться по стране в поисках себя. И, если бы у тебя не было хорошего друга, это в скором времени могло привести к страшной трагедии.

— Что за хороший друг?

— Неважно пока. Я мысль не закончил, разреши продолжить?

— Разрешаю.

— Так вот, о чем я…

— Страшная трагедия.

— Ах да… Представляешь, вот в девять лет стишок похабный выучил, до сих пор помню что никак не сотрешь, а что говорил только что иногда забываю. Как это работает, не пойму. Так вот, страшная трагедия. Дело в том, что твой отец обладает положением и влиянием, и тебя могут использовать как инструмент для воздействия на него. Очень хорошо, что первым об этом узнал я, а не другие люди. Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что твой отец сейчас вовлечен в процессы раздела власти. И кто-то может захотеть использовать тебя как инструмент. Например, как объект шантажа — украдет, посадит в подвал и будет диктовать ему свою волю угрожая твоему здоровью. Или можно сделать более тонко: украсть твоего гитариста…

— Его Властимил зовут!

— Да мне совершенно плевать, как его зовут. Так вот, посадить твоего гитариста в подвал, и отправить тебя к папочке чтобы через тебя диктовать ему свою волю. Вопрос фантазии, способов как тебя использовать много. Но кроме этого, самый реальный вариант состоит в том, что тебя просто убьют в самое ближайшее время — и сделают это те, кому не нужен управляемый человек на месте твоего отца.

Никлас вслух не говорил, что вероятнее всего это могут сделать не столько враги, сколько союзники, плавно подводя к такому варианту. Но, похоже, Зоя его почти не слышала, все еще находясь на своей волне несмотря на недавние потрясения.

— Мой отец вас всех здесь в бараний рог…

— Да что за детский инфантилизм, ты с какой планеты розовых пони сюда прилетела! Твой отец далеко, забудь о нем! В этом здании, в кутузке, сидит вся ваша музыкальная группа, и при обыске в ваших комнатах нашли много всякого интересного. Как ты думаешь, кто из них первым — вместо того, чтобы уехать на пожизненную каторгу за хранение в больших размерах, согласится дать тебе при случае хмурый вместо кокоса, чтобы ты «случайно» умерла от передозировки?

Никлас сделал жест пальцами, показывая кавычки — совсем как Марша вчера. Взгляд Зои вдруг замер, она явно поняла, о чем речь — и похоже представив ситуацию оказалась несколько ошарашена услышанным. Никлас, кстати, в веществах совсем не разбирался, но недавно посмотрел кино «Криминальное чтиво», где как раз такое случилось с подменой порошка, потому и привел такой пример. Неожиданно оказавшийся для Зои удивительно понятным.

— Делов на пять минут, и все — ты лежишь вся в пене изо рта, и, самое главное, мертвая. Несчастный случай, закрыт вопрос.

— Ты чудовище, — подняла девушка взгляд, снова возвращаясь к прежнему агрессивному состоянию отрицания.

— Да брось, не говори ерунду. Просто кто-то из нас двоих еще мал, глуп и не видал больших проблем, и это точно не я. Скажи, ты предлагала своему кавалеру остаться в Троеградье, или этот вопрос даже не поднимался?

— Это личное.

— Как думаешь, если ты ему предложишь бросить группу и остаться с тобой, что он ответит?

— Это личное.

— Откажется конечно же, даже спрашивать не надо. Вот только есть нюанс: ты готова ради него поменять золотой дворец на рай в шалаше, а ему рай с тобой в золотом дворце совсем не нужен. Зачем, у него и так все есть. А вот ты готова сорваться по его слову куда угодно, опьяненная влюбленностью. В общем, у меня сейчас для тебя есть три варианта действий. Ты предлагаешь гитаристу пожениться, вы вместе едете в Троеградье и там строите молодую семью. Готова попробовать?

— Второй вариант?

— Мой коллега сейчас разговаривает с твоим возлюбленным от лица врагов твоего отца. Договаривается, чтобы твой гитарист тебя скомпрометировал. Можешь пока ему ничего не говорить, посмотрим, продаст он тебя или предупредит. Если продаст — можешь сразу возвращаться домой, среди сопровождающих группу около десяти человек — люди твоего отца, просто пальцем щелкнешь и дома уже. Ты не знала? — отреагировал Никлас на удивленный взгляд.

— Нет.

— И даже не подумала об этом? Ну, Зоя, ты даешь. Я же тебе сказал — твой отец тебя любит, потому и дал возможность путешествовать в поисках себя, оберегая по мере сил. Вот только он не учел одного: если маленькая рыба решает, что может плавать везде, не думая о последствиях, есть шанс встретить большую и голодную рыбу.

— Ты это про себя? — фыркнула Зоя.

— Слушай, тебе мало, что я в больницу вашего музыканта отправил, закрыл всю группу в кутузку и сейчас после этого стою перед тобой в отделе полиции как ни в чем не бывало? Или мне реально надо кого-то насовсем убить, чтобы ты меня всерьез начала воспринимать? Ты понимаешь, что я тебя здесь на полоски разрежу, и никто меня не спросит ни о чем, удовлетворившись объяснением что ты сама так сюда пришла! Включи ты голову наконец!

Зоя заметно напряглась, похоже понемногу все же начиная проникаться сказанным.

— Вот, молодец. Итак, давай по новой. Предлагай своему гитаристу замуж, уезжайте в Троеградье. Или подожди, пока он не признается, что хочет продать тебя конкурентам твоего отца, и уезжай домой со спокойной совестью.

— Третий?

— Что третий?

— Третий вариант. Ты сказал их три.

— Сама не догадалась? Я же говорил, что ты умрешь, причем скоро. Пойми, что ты — инструмент для воздействия на своего отца. Но и твой отец — инструмент для воздействия на других людей, именно так работает политика. Если твой отец уязвим, уязвимость нужно закрыть. Каким способом — не суть важно, что вернуть тебя, что убить. Ты уже с момента возвышения твоего отца, покинув Троеградье в составе группы бродячих артистов, находишься в большой опасности, и тебе просто очень повезло, что…

В этот момент раздался стук в дверь, после чего в комнату зашел Крестовоздвиженский. Ничего не говоря, он прошел ко столу и положил яркий планшет. Никлас его забрал, активировал экран. Посмотрел первую фотографию, хмыкнул, перелистнул на вторую, третьим было видео. Никлас включил воспроизведение с черного экрана, но сразу после характерных женских стонов выключил. Сделал звук потише, снова включил, посмотрел немного, потом — не выключая воспроизведения, передал планшет Зое.

Она — расширенными глазами, досмотрела видео до конца. Потом перелистнула несколько фотографий, отложила планшет, посмотрела на Никласа. Тот в свою очередь перевел взгляд на Крестовоздвиженского.

— Мы не первые, этот гитарист уже заряжен. Собранные материалы, порочащие честь молодой леди, он должен передать через неделю в Костроме в условном месте. Довольно быстро раскололся, я даже толком и допрашивать не начал, — в голосе Крестовоздвиженского послышалось легкое разочарование. — Леди, там в файлах последним идет запись беседы. Я этого певца уже Борису Георгиевичу передал, чтобы вычислили кто его зарядил, — кивнул Крестовоздвиженский Никласу и повернулся к Зое: — Леди, Борис Георгиевич передал, что вы можете сейчас поговорить со своим кавалером, если имеете на то желание.

Зоя на слова Крестовоздвиженского не обратила внимания — перелистывая фотографии и включая некоторые видео. Потом дошла до видеозаписи допроса гитариста, включила воспроизведение. Просмотрела от начала и до конца. Запись оказалась не очень длинной, и Крестовоздвиженский не соврал — он гитариста даже не ударил ни разу, практически на испуг взял.

Правда, хорошо так взял — у Никласа холодок по коже пробегал от манеры общения Крестовоздвиженского, который хорошо знал методики экспресс-допроса и сразу подавил волю у музыканта, так что тот моментально поплыл. Причем в прямом смысле тоже — почти сразу намочив штаны от страха; за что, впрочем, Никлас его совсем не порицал — Крестовоздвиженский был весьма убедителен, и пусть в гитариста бросит камень презрения только тот, кто сам оказывался в подобной ситуации.

— Зоя? — обратился к девушке Никлас, когда видео допроса закончилось. — Ты видела, твой гитарист быстро во всем сознался, но первый вариант еще в силе. Можешь как раз спросить его, выйдет ли он за тебя замуж с переездом в Троеградье. Ну ошибся человек, бывает, кто знает, чем его шантажировали что он тебя продать решил…

— Женится.

— Что?

— Правильно говорить: «женится», а не «замуж выйдет». Неуч.

— Je parle mal russe, s’il te plaît, pardonne-moi, — на французском ответил Никлас, извиняясь за свой несовершенный русский язык.

— Поехали отсюда, — не обратила на его слова внимания Зоя.

— Что, прости?

— Отвезите меня домой.

— Мы тебе не такси.

— Не поняла?

— Мы здесь не по заданию твоего отца, я тебе уже говорил. Мы выполняем просьбу…

— Да мне плевать! Везите меня отсюда куда-нибудь подальше! Пожалуйста, очень вас прошу, — вдруг изменила тон Зоя, едва сдерживаясь чтобы не заплакать. Никлас вдруг понял, что испытываемое ей сейчас состояние очень сильно похоже на то, с каким он сам поехал сюда сразу из ресторана. Только у девушки эмоциональный шок намного, намного больше.

Без лишних сборов вышли из здания полицейского отдела, сели в джи-ваген и сразу покинули город Череповец — даже с Борисом Георгиевичем не попрощались. Никлас лишь передал пожелания доброго здоровья и приглашение заходить в гости если вдруг шеф-директора музея оказия в Петербург занесет. Зоя даже вещи из гостиницы не забирала — с ее слов, там не оставалось ничего, что ей нужно. Так и поехали в ночь.

Остановились всего один раз, чуть позже полуночи — поужинали шашлыками в придорожном круглосуточном кафе, рассчитывая завтракать уже на озере Копанском. Только там Зоя узнала, что везут ее для начала не домой, а в Ленинградскую область, в поместье Никласа. Спорить даже не стала, будучи полностью опустошенной событиями.

К воротам поместья подъезжали около десяти утра. Лесная дорога вела вдоль озера, по сосновому бору. Весна уже полностью вступила в свои права, максимально приближая лето — пели птички, ярко светило солнце, зеленела трава и листья, слышались пронзительные девичьи крики… Так, какие-такие крики? — опомнился полусонный и расслабленный от близости дома Никлас, притормаживая.

Открыв полностью окно, прислушался. Потом свернул с дороги, и объезжая сосны редколесья выехал к береговой линии. Как раз в тот момент, когда по мелководью — поднимая кучи брызг, огромными скачками пронесся ведмедь Михаил, на спине которого сидела закутанная в белую простыню Марша и кричала что-то непотребное. Следом за ведмедем бежало с десяток девушек и молодых людей в простынях, банных шапочках, некоторые из них махали вениками или бутылками с шампанским. Некоторые махали снятыми с себя простынями.

Необычное зрелище — отметил про себя Никлас. Джи-ваген, мягко выползший из леса, никто из веселящейся компании не заметил.

— Марша⁉ — узнала Зоя всадницу на ведмеде. — Это Марша?

— Да, — просто подтвердил Никлас.

— Это она — тот самый добрый друг, который…

— Да.

— Вот с-сучка!

— Во-первых у нее были благие намерения, а во-вторых по результатам…

— Я не про это! Она могла бы сказать, что здесь такое веселье⁈

Никлас только вздохнул. Кто бы ему самому сказал, что здесь такое веселье. Он медленно сдал задом, отъезжая от берега, вернулся обратно на дорогу. Поехал к воротам усадьбы сдерживаясь, чтобы не позволить себе лишнего в комментариях — когда он просил Григория Соколова занять девушек в свое отсутствие, разгоняя скуку, совсем не имел ввиду устраивать здесь подобный вертеп.

Сразу за воротами Никлас понял, что в принципе недооценил Соколова. И теперь точно не удержался от комментариев: во дворе стояло несколько десятков самых разных машин, бродили странные люди разной степени одетости и опьянения, тянуло запахом шашлыков, бегал взмыленный персонал поместья. Зоя, едва дождавшись пока машина остановится, направилась в сторону берега — откуда слышались крики возвращающейся компании. Судя по виду, девушка явно желала поговорить с Маршей.

Никлас вышел из машины, потягиваясь и разминая ноги. К нему почти сразу направился Войчех Мейер — похоже, сидел в здании охраны за главного, и прибытие Никласа, когда джи-ваген въехал в ворота, увидел. Но не доходя нескольких метров приостановился. Увидев направление его взгляда, Никлас понял почему — из дома вышла Катрин, быстрым шагом подошла ближе. Ведьма была в повседневной форме, выглядела немного устало, но сразу заметно, что полностью трезва. В веселье, похоже, участия не принимала совсем.

— Не рано начали? — не скрывая раздражения показал Никлас в сторону берега, где дымило сразу несколько мангалов.

— Они и не заканчивали. Это со вчерашнего дня праздник продолжается.

— Стесняюсь спросить, кто же это все организовал?

— Пойдем, — поманила за собой Никласа Катрин.

Он обернулся, жестом показав Крестовоздвиженскому, что тот может отдыхать, прошел следом за так странно ведущей себя ведьмой. Зашли в дом, где в гостиной находилась компания человек из двадцати, играя в фанты и заливаясь шампанским, поднялись на второй этаж. Выглядело все вокруг так, что сомнений не было — действительно со вчерашнего дня гуляние продолжается.

— Ты мне можешь объяснить, что, черт побери, здесь происходит? — негромко спросил Никлас сквозь сжатые зубы.

— Подожди секунду, сейчас сам все поймешь.

Катрин привела Никласа в его кабинет, зашла вместе с ним. Здесь ожидал сюрприз — в кресле в углу расположилась главная ворожея Ленинградского Пограничного округа Мария Островская. Впервые Никлас видел ее не в форме ведьмы, в обычном платье, но узнал сразу.

— Приветствую, — улыбнулась ворожея, поднимаясь из кресла.

— Доброе утро.

— Никлас, прошу простить некоторый сознательный беспорядок, и прошу простить организовавшего его Соколова. Он сделал это по просьбе Катерины, а она попросила его после моей просьбы. Все это нужно лишь для того, чтобы скрыть мой визит к вам сюда.

Сразу после этих слов Никласу все стало ясно — когда в поместье прибывает такое количество народа на таком количестве машин, главной ворожее действительно легко было заявиться сюда инкогнито.

— Чем могу? — спросил Никлас, присаживаясь за стол.

Мария как будто ждала этого момента — подошла к Никласу и села на столешницу прямо рядом с ним, глядя сверху-вниз.

— У меня есть к вам просьба.

— К нам или ко только мне? — уточнил Никлас, глянув на бесстрастную Катрин.

— Лично к вам.

— Просьба?

— Именно так. Просьба, — снова лучезарно, но без капли теплоты улыбнулась ведьма, со щелчком положив перед Никласом золотой перстень с гербом Бергера. Золотой перстень с золотой печаткой. Однако — не скрыл удивления Никлас.

— Это перстень может стать вашим, если вы выполните приказ, который вам отдаст сегодня Сергей Сергеевич. Если же во время исполнения его приказа вы выполните мою просьбу, перстень этот вы в самое ближайшее время вряд ли получите. Но зато у вас будут мое расположение и признательность. Готовы дальше слушать?

— У меня есть выбор?

— Конечно. Дело в том, что в Москве начинается серьезная фаза борьбы за влияние и место у трона, и в ближайшие несколько месяцев будут определяющими в том, по какому пути развития направится страна. Вы можете сейчас сказать мне, что не готовы выслушать, и я сразу пойму, что мы с вами на разных сторонах баррикады. Но ничего не мешает вам меня выслушать, и после этого доложить Сергею Сергеевичу о произошедшем между нами разговоре, укрепив еще более свое положение как его человека.

— Ясно. Ну что ж, я весь внимание.

— Катрин, посмотрите пожалуйста, чтобы к нам никто не зашел, — подняла взгляд главная ворожея на молодую ведьму.

Когда Катрин вышла, Мария снова опустила взгляд, глядя на Никласа.

— На аэродром в Гостилицах совсем скоро сядет специальный борт с Горчаковым, который сегодня же заберет вас и сопроводит обратно в Москву. Там вы получите приказ вмешаться в одно очень деликатное дело. Просьба же моя будет заключаться в том, чтобы восторжествовала справедливость.

— И…

— И все.

— Как-то подробнее может быть?

— Никлас. Это очень, очень деликатное дело. Видите ли, Сергей Сергеевич не обладает ведьминским чутьем, но, если я подробно объясню в чем дело, он прекрасно может понять по вашим эмоциям, что вы уже в курсе происходящего.

— Возможно. Но справедливость для каждого своя, и я могу просто неправильно истолковать ваши слова.

Ворожея улыбнулась, головой покачала.

— Когда вы по ходу выполнения приказа вникнете в суть дела, сразу поймете, для кого именно я хочу справедливости. Не ошибетесь. Теперь прошу простить, мне надо поскорее уезжать отсюда, чтобы наша встреча осталась в тайне.

Улыбнувшись Никласу напоследок, ворожея накинула плотный плащ и вышла. Почти сразу обратно вошла Катрин. Сосредоточена, губы сжаты до белизны, взгляд настороженный. Подошла ближе, села к Никласу на колени, обняла его.

— Во что мы опять ввязались? — негромко спросил Никлас.

— Не знаю. Но, похоже, во что-то очень серьезное, — шепотом ответила Катрин.

— Да у нас как-то с самого момента встречи все очень серьезное, — хмыкнул Никлас.

— Факт.

Во дворе раздавались визги Марши, громкие пьяные крики, хлопки открываемого шампанского. Праздник продолжался, но только не для Никласа, которому снова предстоял дальний путь — о чем и сообщил звуковой сигнал планшета, на который пришло сообщение Горчакова о скором прибытии.

Никлас вдруг, прокручивая только что состоявшийся разговор, понял, что речь ведь идет только о нем, не о группе. А это получается, что он сейчас куда-то отправляется, а Катрин остается здесь как заложница.

— За меня не переживай, я разберусь. Давай только договоримся… о месте встречи, если что вдруг, — прошептала ведьма, явно почувствовав его мысли.

«Ненавижу полеты», — тяжко выдохнул Никлас, когда самолет наконец замедлился и медленно покатился по взлетно-посадочной полосе.

— Что, п-простите? — тут же обернулся к нему Горчаков.

«Я это вслух сказал?»

— Быстро долетели, говорю, — кривовато улыбнулся Никлас.

Горчаков, судя по взгляду, явно заметил, что улыбка получилось натянутой. Неудивительно — пока заходили на посадку, винтовую машину ощутимо болтало боковым ветром и Никлас сжимал челюсти так сильно, что мышцы сейчас едва не сводило.

— Да, быстро, — согласился Горчаков и добавил чуть погодя: — Люблю летать, знаете ли. Особенно если п-получится п-поспать: глаза закрыл в П-петербурге, а открыл уже Москве. П-прямо как п-портал п-получается.

— Угу. Одна нога здесь, другая там, — пробормотал Никлас, у которого до сих пор холодок страха спину морозил. Впрочем, через пару секунд он невольно хмыкнул — вспомнив недавно рассказанный Соколовым анекдот про балерину, Бологое и «одна нога здесь, другая там».

Самолет наконец закончил рулежку и остановился. Спускался на землю по откидному трапу Никлас с невероятным облегчением — все же полет отнял немало душевных сил, серьезно утомив ментально. Привычный страх, который Никлас давным-давно научился гасить и отодвигать, во время полета никуда уходить не собирался: чувствуя себя во власти пилота и стихии Никлас так и не мог обуздать эмоции, понимая собственную беспомощность. Юные годы прямо отчетливо вспомнил, снова прочувствовав как это бывает, когда не получается справиться с мерзким липким ужасом.

Из-за накатившего облегчения от благополучного завершения полета (не надо больше ему даром таких порталов, уж лучше поездом), дорогу до места назначения расслабившийся Никлас практически не запомнил. Обратил внимание лишь, что столицу — судя по пейзажам за окном, даже не заезжали полноценно. Обогнули город по предместьям, после чего машина въехала на охраняемую территорию коттеджного поселка.

Прокатив мимо череды высоких заборов, за которыми виднелись самые настоящие дворцы, автомобиль медленно вкатился в открывшиеся ворота внушительной резиденции. Вышли на улицу, Горчаков провел Никласа в холл здания где остался, а Никлас направился в указанный инспектором кабинет. Стукнул три раза, дождался ответа, толкнул дверь.

Статский советник по делам Царства Польского С. С. Иванов выглядел заметно усталым. Он откинулся на спинку кресла и прикрыв глаза, явно пользовался появившимся моментом отдыха. Видимо настолько устал, что даже не подумал скрывать свое утомленное состояние от гостя. И только когда Никлас подошел ко столу и щелкнул каблуками, Сергей Сергеевич выпрямился и сосредоточился — заметным усилием. При этом тень усталости на его лице осталась.

— Николай Александрович, добрый вечер. Прошу извинить некоторую суету и поспешность вашего вызова, но в последнее время на меня навалилось немалое количество дел… Неважно, впрочем. Вы здесь потому, что у меня для вас есть весьма серьезное задание.

Статский советник, глядя в глаза Никласу, после такого несколько скомканного начала выдержал паузу, ожидая комментариев. Никлас промолчал, Сергей Сергеевич — все больше включаясь после недавней минуты слабости, окончательно принял деловой вид, кивнул себе и своим мыслям, продолжил.

— Задание не просто важное, более того — это задание является делом государственной важности. Кроме прочего, миссия ваша весьма деликатная в нюансах, и в ходе ее выполнения вероятно вы столкнетесь с довольно шокирующей информацией. При этом общаться в процессе вы будете с людьми, которые умело могут считывать эмоции, поэтому в подробные детали я вас посвящать не буду, чтобы вы не выдали имеющееся у вас знание.

Никлас с трудом удержал бесстрастное выражение лица. Все тоже самое, только чуть другими словами, ему говорила несколько часов назад главная ворожея Мария Островская: «У меня есть для тебя задание, но какое — пока не скажу».

— Сегодня, сейчас, задачу я вам озвучу только в общих чертах. Итак, к вечеру вы уже должны быть в поезде «Россия», билет вам выписан до Владивостока.

Никлас даже губу прикусил изнутри, чтобы сдержать наползающую улыбку, когда ему вспомнились недавние мысли о том, что на поезде лучше, чем самолетом. Забавно оказалось получить такой привет от мироздания, причем почти сразу. Интересно, сколько из Москвы во Владивосток по железной дороге ехать?

— Поездка по плану займет у вас семь дней, — продолжая речь, невольно ответил на мысленный вопрос Никласа Сергей Сергеевич. — По легенде вы — командированный офицер, который после, так скажем, залета, как мы с вами будет считать случившуюся в Череповце историю, получил неофициальное взыскание в виде поездки на Дальний Восток туда и обратно по пустяковому поводу, дабы было время подумать о своем поведении. Командировка ваша уже оформлена и проведена, все документы в штабе Константиновской команды. Теперь собственно к делу: в соседнем с вашим вагоном будет располагаться банкир из Нового Рейха, господин Бертольд фон Хоффман со своей молодой супругой Женевьевой, прислугой и сопровождающими. Фон Хоффман выкупил сразу все шесть княжеских люкс-вагона, отдельно еще, специально для него, прицеплен вагон-клуб. Супруги отправляются в туристическую поездку по России на поезде «Россия», делают они так уже не впервые. Вам важно знать, что отношения у супругов, будем говорить откровенно, сугубо платонические — Бертольду фон Хоффману девяносто один год, и он передвигается-то самостоятельно с немалым трудом. Леди Женевьеве, напротив — двадцать лет, это юная, жизнерадостная и полная энергии сил и здоровья девушка. Как говорят злые языки, вышла замуж она в первую очередь за капитал Бертольда — он в недавнем прошлом один из самых богатых нетитулованных людей в Рейхе, да и сейчас что-то у него определенно осталось. Ваша задача состоит в том, чтобы как можно ближе оказаться рядом с Женевьевой, вызвать приязнь и удостоится ее близкого расположения.

— Насколько близкого? — поинтересовался Никлас весьма сдержанно, но уже догадываясь, о чем идет речь. Сергей Сергеевич хорошо это заметил и медленно кивнул, взглядом словно говоря: «Вижу, понимаю, сейчас все объясню».

— Николай Александрович, напомню — это задание государственной важности, так что прошу отнестись к нему крайне серьезно, рассматривая все мною сказанное через призму этого знания. Познакомиться с леди Женевьевой вам нужно максимально близко, вплоть до совместного посещения постели. О ее любвеобильности ходят устойчивые слухи, так что вам, полагаю, с вашей внешностью и обаянием не составит никакого труда привлечь внимание супруги фон Хоффмана. Но есть нюанс: пусть Женевьева и не ведьма, но у нее есть весьма интересные способности. Она обольстительница, и может — причем буквально, взять под контроль практически любого мужчину, лишая его воли и диктуя свою. Именно так, в общем-то, Женевьева женила на себе фон Хоффмана пять лет назад. Ему к тому времени, чтобы вы понимали, уже лет сорок женщины кроме как для помощи в быту не нужны были, а тут вдруг сподобился на свадьбу. Довольно обсуждаемая тема была, газетчики Рейха и Е-Зоны несколько месяцев эту кость как только ни глодали, обсасывая со всех сторон. Теперь же самое главное, почему для этого задания выбраны именно вы. Потому что вы, благодаря особенностям своего развития как ведьмака, обладаете способностью противостоять подобному шарму и всем видам ментальных атак силы обаяния, которые может использовать и применить к вам леди Женевьева. Не сомневайтесь, это достоверная информация: проверки проводились уже несколько раз под патронажем самой Марии Островской, и именно она дала полную гарантию, что Женевьева никак не сможет взять вас под контроль.

«Вот значит как. Похоже, поэтому Мария и в курсе дела» — едва кивнул себе и своим мыслям Никлас, вспоминая недавний тайный разговор. При этом понимая, что до сих пор никак не приблизился к знанию о том, о какой же именно справедливости говорила главная ворожея.

— При этом! — для убедительности поднял палец Сергей Сергеевич, откидываясь в кресле. — Ваша первичная задача заключается в том, чтобы убедить Женевьеву, что вы находитесь во влиянии ее чар. Добейтесь ее расположения, после дождитесь момента, когда она раскроет вам свои планы и доложите мне. В поезде будут доверенные люди — они вам представятся, как только появится возможность, после чего покажут способы быстрой или экстренной связи со мной. Ну а теперь последнее, что вам необходимо знать: следующим поездом, на расстоянии четырех часов пути, за вами будет двигаться инспектор Горчаков вместе с подчиненной группой специалистов, будучи в готовности оказать вам в случае необходимости силовую поддержку. Вопросы?

— Вы упомянули, что по легенде я — командированный офицер. Но дело в том, что я не только по легенде офицер, и некоторые аспекты полученного задания, скажем прямо, идут вразрез с понятием офицерской чести и этики.

— Николай Александрович, — слегка поморщился Сергей Сергеевич. — Я понимаю ваше беспокойство, но мы с вами ведем речь о деле государственной важности, и здесь нормы этики и морали неприменимы. Это во-первых. Во-вторых… как вы думаете, почему именно вы отправились в Череповец вручать купеческую дочь Зою? Ведь забрать ее из бродячего шабаша мог бы и Борис Георгиевич по моей просьбе. И сделать это без скандала с прекращением тура бродячих артистов, один из которых после попадания в голову бутылкой еще пару месяцев будет изъясняться максимально простыми фразами по типу «ням-ням» и «пи-пи».

— Полагаю потому, что у вас какие-то планы по Троеградью, включающие мою персону.

— Вы правы. Но планы не только по Троеградью, смотреть нужно гораздо шире. Видите ли, дело в том, что за вами уже давно всерьез начал охотиться Культ Пути, особенно после того, как попытки покушения в поезде провалились. За это время всерьез активизировалась спящая агентура, и мы уже сумели предотвратить несколько покушений на вас с Екатериной. Более того, есть основания предполагать, что бойня в церкви американеров — тоже попытка покушения именно на вашу жизнь, просто ситуативно встроенная в другие процессы, когда была получена команда вас уничтожить. Вы сейчас, не замечая этого, идете по лезвию бритвы, находясь под дамокловым мечом — для вашего устранения Рейхом в целом и Культом в частности задействованы просто невероятные по масштабу ресурсы, им дальше только войну Москве объявлять. Но не все так плохо: в ближайшее время, есть такая возможность, в Рейхе могут случиться серьезные изменения, и к этому времени у вас должны быть налажены нужные контакты. Купеческая дочь Зоя Розенфельд — одна из персон, которая важна для вашей будущей карьеры в Европе. Ее отец, благодарный вам за спасение дочери из бродячего вертепа, занимается денежными делами немалой части черной аристократии Рейха. Это вам к сведению. Кроме того, сблизиться и, возможно, стать союзниками — или противником, уж как пойдет, Женевьевы и Бертольда фон Хоффман, это также один из ваших шагов обратно на запад. Шагов, которые вам все равно предстоит делать, потому как ни Культ, ни кайзер не отступятся, и, если ничего не пытаться сделать, ассасины рано или поздно до вас доберутся. Так более понятна ваша предполагаемая мотивация?

— Да.

— Хорошо, тогда я вас больше не задерживаю. Поезд отходит через два часа, багаж вам подобран, собран, вместе с парадным мундиром доставлен в купе. Успехов вам, Николай Александрович.

Никлас вышел из кабинета в некоторой растерянности. Беседа с ворожеей Марией настроила его на получение ответов по прибытию в Москву, сейчас же у него — вместо ответов, появилось еще больше вопросов. Вдобавок еще это недвусмысленное указание закрутить интрижку с замужней женщиной буквально на глазах у ее мужа…

Прекрасно, просто прекрасно. Никлас вдруг вспомнил, как совсем недавно объяснял Зое природу отношений во взрослом мире: «Потому что твой отец сейчас вовлечен в процессы раздела власти. И кто-то может захотеть использовать тебя как инструмент…» Слова очень четко в памяти прозвучали, и при этом Никласа нагнало весьма странное ощущение — едва сутки прошли, а используемым вслепую инструментом уже стал он сам.

Неприятно как.

Из окруженного лесом закрытого поселка Никлас выехал в Москву на все той же машине, вместе с Горчаковым. По дороге сначала молчали, Никлас только собирался с мыслями, но и после въезда в город разговор не начался. Оглядываясь по сторонам, Никлас даже немного забыл о полученном задании, настолько его впечатлила столица Империи. Огромные районы невероятных высотных домов, широкие — заполненные автомобилями проспекты, толпы людей, деловые районы с небоскребами, снующие по рекам водные трамвайчики, мчащиеся по эстакадам поезда, летающие над дорогами беспилотники в раскраске городского транспорта — Никлас словно попал в фантастическое будущее, как его в книгах описывали. Из окна автомобиля он в изумлении наблюдал совершенной иной от привычного мир, никогда не виденный раньше. В этом городе, похоже, людей было много больше, чем во всей вместе взятой Африке.

Машина, проехав по заполненным транспортом широким городским проспектам, даже простояв в заторе недолго, привезла Никласа на Ярославский вокзал, где он попрощался с Горчаковым — инспектор отправился за группой поддержки. Вот вокзал Никласа, в отличие от виденных по дороге панорам столицы, не впечатлил. Все вполне обычное и привычное, даже в Зверине недавно построенное здание вокзала выглядело внушительнее. Тем более что от вокзала Зверина составы уходили в путь по диким землям и выглядели соответствующе, дорога же до Владивостока проходила по благополучным территориям, и поезда обычные — вагоны не выглядят бронекапсулами.

Никлас знал, что на некоторых перегонах по пути на восток вместе с меняемыми локомотивами прикрепляли и вагоны с эскортом конвоя и боевыми площадками, но от Москвы поезд «Россия» выезжал без такого сопровождения. Ради интереса пройдясь вдоль состава Никлас отметил двухэтажные купейные вагоны первого и второго класса, и прошелся мимо шести вагонов княжеского класса-люкс с отдельным клубом-рестораном.

Зашел в свой вагон, поздоровался с проводницей, прошел идентификацию перстня. Заглянул в купе, проверил обещанное наличие мундира и багажа. Сергей Сергеевич не обманул — действительно дорожный чемодан был подготовлен с учетом всех мелочей. Несколько комплектов одежды, все необходимые принадлежности с учетом мелочей — от зубной щетки и ополаскивателя для рта до тактической аптечки.

Отужинал Никлас ресторане в здании вокзала, после чего за полчаса до отправления вернулся в свой вагон и проведя вечер за чтением свежей прессы просто лег спать. Впереди неделя пути, так что спешки никакой нет, возможность познакомиться с объектом столь странного задания решил искать с завтрашнего дня.

Спать Никлас лег, но сон поначалу совсем не шел — лезли мысли обо всем произошедшем за сегодняшний день. Только сейчас Никлас вдруг понял, что впервые за все время службы Московской Империи него на руках нет ни одного приказа. До этого все его действия — с самого момента принесения клятвы опричника, были прописаны буквами на бумаге, преимущественно гербовой, будучи заверены подписями вышестоящего начальства. Сейчас же — ничего. Вообще ничего, только слова. И от главной ворожеи, и от статского советника.

Но с другой стороны, это можно обратить в плюс — без внятного ТЗ результат может получиться посредственный, есть такое правило. Тем более, что — повела дальше Никласа мысль: Сергей Сергеевич озвучил ему предстоящую миссию как «задание государственной важности». Но ведь даже после каждого вполне обычного задания — особенно если имеют место имущественные отношения, например, каждый опричник проходит проверку помыслов ведьмами. А это значит — с очень большой долей вероятности, что в его случае проверку будет проводить лично Мария Островская. Так что, если он выполнит ее просьбу, у него определенно будет возможность пропетлять в объяснениях, представив ситуацию в выгодном для себя свете и ворожея его версию поддержит. Если же он просьбу не выполнит — кто знает, как понимает понятие справедливости Мария Островская, и соответствует ли ее представление представлению Никласа, тогда… тогда можно будет попросить у статского советника перевод в другой округ, например. Тем более что главная ворожея вряд ли солгала, когда сообщила что в случае успеха Никлас может рассчитывать на золотой перстень.

В общем, несмотря на странную ситуацию, определенное пространство для маневра есть, так что не все так страшно — решил Никлас и с этими мыслями вскоре уснул. Спал он довольно долго, и проснулся весьма поздним утром — когда лучи встающего солнца уже заглянули в купе. Удивился тому, насколько разоспался, привел себя в порядок и направился в вагон-ресторан — в обычный, а не выкупленный фон Хоффманом. Заказал яичницу с беконом, кофе и неторопливо завтракал, глядя в окно на проплывающие мимо русской равнины пейзажи.

После завтрака заказал себе еще кофе и ожидая пока напиток остынет начал уже раздумывать, как бы «невзначай» познакомиться с соседями, которые выкупили сразу два княжеских люкс-вагона. Вопрос, впрочем, решился сам собой — в вагон ресторан только что зашел довольно странный человек. Очень странный — сразу напрягся Никлас, особенно когда понял, что идет этот человек именно к нему.

Незнакомец был в черном классическом костюме, белоснежной рубашке и тонком красном галстуке. Высокий, широкоплечий. Полностью лысый и блестящий череп — буквально отражающий свет настенных канделябров. Лицо непроницаемо, лишено каких-бы то ни было эмоций; тяжелые надбровные губы, глубоко посаженные глаза, массивный подбородок. Взгляд холодных глаз уперся в Никласа, причем смотрел лысый безо всякого выражения.

Внешне оставаясь расслабленным, внутренне Никлас напрягся — от незнакомца исходила странная «неживая» аура, Никлас такого ощущения не испытывал никогда раньше. Он опасался этого человека (а человека ли?) и жалея, что оставил вальтер в купе (очень умный поступок), приготовился в случае чего плеснуть лысому в лицо кофе и уже рассчитывал, как будет лучше воткнуть вилку в глаз.

— Доброе утро, Николай Александрович, — с полупоклоном произнес странный незнакомец. — Герр Бертольд фон Хоффман передает вам наилучшие пожелания и со всем сопутствующим уважением приглашает вас сегодня на обед. Приходите в княжеский вагон-клуб после полудня и до полуночи в любое время.

У странного мужчины был ярко выраженный немецкий акцент. А вот голос звучал совершенно бесцветно, как будто машина разговаривает. Не дожидаясь ответа, лысый отошел от стола и двинулся дальше по вагону ресторану.

— Доброе утро. Герр Бертольд фон Хоффман приглашает вас сегодня на обед в княжеском вагоне-клубе после полудня, — услышал Никлас, как он обращается к сидящей через несколько столиков компании.

Похоже, зовут некоторых пассажиров из вагонов первого класса, правда форма обращения к этим двум господам в гражданских костюмах отличается от формы приглашения Никласа — отстраненно отметил он. Отстраненно, потому что более всего его сейчас занимала сама фигура лысого посыльного от фон Хоффмана.

Никлас смотрел на него и испытывал очень и очень странное чувство, сложное к описанию — как будто взгляд этого человека видит, но при этом нет ощущения того что замечает; фокусироваться на фигуре лысого приходится с некоторой долей усилия. Пусть и не обладая настоящим ведьминским чутьем, которым славились ворожеи, Никлас уже давно понял, что ощущает слабую ауру других людей. Настолько слабо, впрочем, что почти и не обращал на это внимание. Но не в этом конкретном случае — сейчас от дворецкого он не ощущал вообще ничего, и именно столь ярко-выраженная пустота привлекала внимание.

Похоже, лысый дворецкий — а это скорее всего дворецкий фон Хоффмана, выполняет функцию охранника или даже телохранителя. И, кроме прочих способов защиты, он закрыт и от ментального воздействия. У самого Никласа с этим проблем не было, в связи с официально подтвержденной «природной» устойчивостью (о том что это последствия жизни в постоянном страхе Никлас так никому и не говорил), а вот в подготовке бойцов легионов и тем более среди опричников подобные навыки тренировались. Лысый же, очень похоже, достиг в этом направлении серьезных успехов. Настолько серьезных, что его аура вообще из возможного поля ментального воздействия исключена.

Идти на обед Никлас решил к часу, и вернувшись в купе принялся за просмотр видеозаписей и шедевров кинематографа старого мира, которые в списке к ознакомлению даже не думали заканчиваться. За четверть часа до назначенного времени Никлас переоделся в парадный черный с серебром мундир опричника и направился по приглашению. Едва миновав межвагонный переход и пройдя в услужливо распахнутую «пустым» дворецким дверь клуба-ресторана, Никлас окунулся в атмосферу праздника.

Вагон был превращен в зал для приемов — стояли столы, звучала живая музыка, сновали выступающие в роли официанток… горничные? — присмотрелся Никлас к девушкам. Униформа характерная: строгие черные платья с длинным рукавом, белые фартуки и чепчики. Причем присматриваясь к снующим между столом девушкам, Никлас испытал странное ощущение ускользающей догадки; ощущение, что не хватает буквально одного штриха — и сразу понятно будет, что именно это за наряды, которые лишь похожи на униформу горничных. Но окруженный гомоном голосов, звуками музыки и многочисленными незнакомыми лицами, на которые не обращал внимания, Никлас так и не мог пока понять, что это за недостающий штрих.

Между тем одна из девушек уже подошла к нему, гостеприимно улыбаясь. Когда она оказалась рядом, Никлас вдруг понял, что кроме странных нарядов внимание его к официанткам-горничным еще кое-что. Слишком много людей вокруг, до этого сразу не почувствовал, а сейчас хорошо ощутил: ощущение от них схожи с тем, что Никлас испытывал рядом с лысым дворецким. Пустота, взгляд словно проваливается.

Ближайшее окружение фон Хоффмана — очень непростые люди, определенно. Хотя, учитывая его благосостояние, неудивительно, что рядом с ним собраны высококлассные профессионалы, защищенные в числе прочего от ментального воздействия. Интересно, учитывался ли подобный фактор как дополнительный риск при планировании интрижки с супругой фон Хоффмана?

Улыбающаяся «пустая» девушка, которая явно была больше чем горничная и официантка, уже проводила Никласа ко столу, к месту прямо напротив Бертольда фон Хоффмана. Ошибиться невозможно — Никлас увидел перед собой очень старого человека, которого не пощадило время. Голова фон Хоффмана чуть подергивалась, подбородок дрожал, глаза — влажно поблёскивающие, смотрели отсутствующе. На Никласа фон Хоффман глянул мельком, и стало заметно как при попытке сфокусировать взгляд его голова задергалась активнее.

Похоже, один из в недавнем прошлом богатейших нетитулованных людей Нового Рейха слабо представлен ясным сознанием в этой реальности. И может быть это сборище профессионалов — не его окружение, а свита его супруги? Словно получая ответ на появившиеся мысли, Никлас — так и не присевший пока, увидел, как через небольшую толпу, образованную двумя беседующими группами гостей, проходит сама хозяйка приема.

Женевьева фон Хоффман предстала перед Никласом во всем великолепии. Даже оставив за скобками предупреждение Сергея Сергеевича о ее превосходящих обычные человеческие способности обольщения, девушка приковывала взгляд, блистая и будучи главным источником света в вагоне. Выглядела леди фон Хоффман просто сногсшибательно: белое шелковое платье с открытой спиной, серебряная диадема в черных как смоль волосах и накинутое на плечи белоснежное меховое манто, что вкупе с осанкой и заметным умением себя держать создавали истинно королевский образ. Женевьева не шла, а плыла через зал как белый лебедь.

— Граф Никлас Бергер, герой двух континентов! Огромная честь находиться рядом с вами, и я благодарю вас что снизошли до приглашения в нашу скромную компанию, — чарующим голосом произнесла леди фон Хоффман, подходя ближе и делая реверанс.

Громкими словами она привлекла все внимание уже к персоне Никласа, а сам он от подобного приветствия неожиданно смутился. В немалой степени оттого, что Женевьева, глядя на него лучистыми глазами, похоже говорила совершенно серьезно — ни тени иронии в словах, никакого намека на фальшь. Ну, или по крайней мере никакого намека, который он бы смог почувствовать.

— Добрый день, — с полупоклоном приветствовал Никлас Женевьеву, целуя девушке руку. Выпрямившись, он слегка замялся, глянув на фон Хоффмана и думая, как лучше с ним поздороваться.

— Берти глух как пробка, но, когда приходит в себя, умеет читать по губам, — отреагировала на его взгляд Женевьевы.

— Что? — вкрадчиво переспросил Никлас, подумав, что неправильно понял услышанное.

— Мой муж совершенно глухой, — мягко коснувшись руки Никласа, приятно улыбнулась Женевьева. — Если хотите ему что-то сказать, убедитесь, что он смотрит на вас ясным взглядом, после чего говорите медленно, так он точно прочитает по губам. Если же Берти смотрит в сторону, тогда он никак вас не услышит, увы…

Как раз в этот момент взгляд Бертольда нашел Никласа, их глаза встретились.

— Здравствуйте, господин фон Хофф… — начал было Никлас, но седовласого старика в этот самый момент заметно дернуло и перекосило. Рот его искривился, выпуская тонкую ниточку слюны, голова склонилась и тремор стал еще заметнее.

— Зибен! — коротко крикнула Женевьева, оборачиваясь.

Кричала она зря — лысый дворецкий был уже совсем рядом. Стремительно — при этом быстро и бесшумно подойдя к Бертольду, Зибен аккуратно и практически неуловимым движением вытер ему салфеткой подбородок, поправил склонившуюся голову, придерживая ее в нормальном положении. Фон Хоффман что-то промычал, глядя на Никласа.

— Берти наслышан о ваших подвигах и очень раз вас видеть, — сразу же перевела Женевьева.

— Наслышан, — негромок фыркнул вдруг кто-то в стороне, после чего раздался громкий дружный смех. Сказано было совсем негромко, но у Никласа был очень хороший слух. Он резко обернулся, но в толпе смеющихся гостей — те самые две группы, через которые недавно протискивалась Женевьева, не понял кто именно отпустил такую шутку.

Бертольд фон Хоффман увидел направление взгляда Никласа, обратил внимание на смеющихся гостей. Улыбнулся сам — лицо его перекосило, отчего тремор головы снова усилился. Смех в другом конце вагона стал громче. Никлас смотрел на происходящее в недоумении — слишком уж выглядело неуважительно к старому банкиру. Он с немым вопросом посмотрел на Женевьеву, она же взгляд отвела, перехватывая одну из девушек в черно-белой униформе.

— Эльза, на тебе персональная задача ухаживать за нашим важным гостем.

После этого Женевьева как ни в чем ни бывало пригласила Никласа присесть, сама обошла стол и заняла место напротив, садясь рядом с Бертольдом и лучезарно улыбаясь гостю. Выгадав момент, она поцеловала Бертольда в щеку и принялась за ним ухаживать, предлагая разные блюда.

Действия молодой супруги банкира — Никлас так подозревал, вызвали очередной взрыв смеха поодаль. В этот раз он не услышал комментарий, послуживший причиной, но сомнений у него почти не осталось — гости смеются над формальным хозяином приема, над Бертольдом фон Хоффманом. Никлас обернулся и откинулся на спинку стула, выглядывая из-за ряда соседей и запоминая лица веселящихся гостей. Не то, чтобы он воспылал симпатией к немощному старику — ни капли, особенно учитывая, что тот банкир Нового Рейха. Просто смеяться над людьми в подобной ситуации идет вразрез с любыми правилами приличий, и хотелось бы видеть кто так развлекается.

Происходящее здесь Никласу постепенно казалось все более странным.

Между тем понесли горячее и на некоторое время громкие разговоры поутихли — будучи разбавлены звоном посуды. Столы ломились от самой разнообразной еды, горничные-официантки сновали по вагону, люди ели, пили, общались и веселились. Женевьева поначалу уделяла много внимания непосредственно Никласу, ведя с ним светскую беседу, и только сейчас упорхнула. Едва она встала из-за стола, всё движение, казалось, теперь происходило вокруг девушки — она была истинной хозяйкой мероприятия, успевая улыбнуться и пообщаться с каждым.

Никлас, от нечего делать, только сейчас начал обращать внимания на гостей персонально. В клубе на колесах собралось несколько десятков человек — среди которых, судя по словам Женевьевы, преобладали в основном представители финансового сектора Рейха и окраинных территорий под властью Москвы. Некоторые из мужчин и дам были Никласу представлены по ходу обеда, но ни одного известного и находящегося на слуху имени он не услышал.

Вскоре, впрочем, понял почему. Вернувшаяся после обхода гостей Женевьева просветила: Бертольд, или Берти, как она его постоянно называла, безумно любил железную дорогу, во всех ее проявлениях. И вот уже несколько лет — договорившись с московской администрацией, он как минимум один раз в год садился на поезд «Россия» и отправлялся в двухнедельное путешествие, выкупая в поезде все билеты первого класса. С собой он забирал как правило своих друзей и старых работников — к которым, как стало понятно в ходе разговора, Женевьева не испытывала никакого пиетета.

Никлас же в этой компании оказался потому, что ему — как отправляющемся в командировку офицеру, билет выдали по брони военного ведомства, перед которым пасовали даже договоренности старого банкира с администрацией железной дорогой. Только сейчас Никлас понемногу начал понимать, почему Сергей Сергеевич до посадки на поезд не довел до него практически никакой информации — потому что происходящему вокруг Никлас откровенно удивлялся и видел, что Женевьева это прекрасно замечает. Хотя с другой стороны, Женевьева смотрела на него не только с искренним интересом, но что-то периодически проскальзывало в ее взгляде.

Ну да, не нужно обладать большим умом, чтобы догадаться — он здесь не просто так и не случайно билет ему выдали именно в этот поезд. При мыслях об этом Никлас почувствовал поднимающееся раздражение. Главная ворожея и статский советник, отправившие его сюда, супруга фон Хоффмана — похоже, все в курсе о происходящем вокруг, кроме него самого. Раздражение как поднялось в груди, так и не стихало — накрадываясь на недавние мысли об «инструменте», когда все что он говорил Зое, вдруг оказалось применимо к нему.

В этот самый момент наивысший точки тщательно сдерживаемого раздражения кто-то из гостей неподалеку упомянул «дедушку, который устал». Снова раздался взрыв смеха, неявно направленный в сторону фон Хоффмана — который к этому моменту задремал, низко опустив голову.

После жеста Женевьевы лысый дворецкий Зибен подошел, аккуратно выкатывая из-за стола кресло, чтобы увезти формального хозяина приема. Вслед ему негромко раздавались смешки, отчего Никлас уже не сдержался.

— Женевьева, у меня есть вопрос… — повернулся он к юной супруге старого банкира. — Как вы считаете, допустимо ли говорить о человеке за спиной то, что не можешь сказать ему в лицо?

Эти слова Никлас произнес довольно громко, отчего большинство разговоров за столом оборвалось. А через несколько секунд и вовсе в салоне повисла тишина — даже те, кто не слышал слова Никласа отреагировали на изменение обстановки.

— Конечно же это противоречит правилам хорошего тона, — моментально ответила Женевьева. Говорила она чуть громче чем обычного и похоже специально, так что ее звонкий голос отчетливо слышали все.

— Вот и я об этом думаю, — согласился Никлас. — Скажите, а как ваш муж относится к дуэлям?

— В молодости Бертольд был завзятым бретером. На его счету одиннадцать дуэлей, и он проиграл всего в семи, — улыбнулась Женевьева.

Никлас не мог не отметить несколько забавную форму ее ответа. И он был уверен — в иной ситуации смеялся бы весь вагон, но сейчас по-прежнему сохранялось молчание.

— Ах вот как… Как вы думаете, если я вызову кого-нибудь из гостей на дуэль и случайно убью, господин фон Хоффман сильно будет расстроен?

— Нет-нет, что вы! Думаю, ему это доставит невероятное удовольствие! — неожиданно даже захлопала в ладоши Женевьева, в заметном возбуждении приподнимаясь с места. — Берти возит с собой целую свору массовки, которая только жрет и веселится за его счет, создавая нам общий фон для поездки. Одним меньше, одним больше — не страшно, зато нам будет чем развлечься. Правда же, друзья⁈ — оглядела гостей девушка.

Никлас закусил губу в недоумении. Неожиданно — он-то думал, что своим выступлением про дуэли сейчас «перевернет стол», если образно выражаясь, но ответ на его подачу от Женевьевы оказался более впечатляющим.

— Дорогие гости, что вы замолкли-то? Кушаем, смеемся, веселимся! — похлопала Женевьева в ладоши, и вдруг резко крикнула: — Schneller-schneller!

Очень неожиданно для Никласа гости послушались, причем быстро-быстро, как и скомандовала Женевьева. Громкий гул праздника вернулся, а супруга банкира с вернувшийся на уста ангельской улыбкой вновь повернулась к Никласу, присаживаясь и поправляя манто на плечах.

— Вы уже выбрали кого собираетесь вызвать?

— Пока нет, только присматриваюсь.

— Очень большая просьба: сообщите мне, как только определитесь с кандидатурой. Некоторые из нашей компании мне все-таки немного нравятся, и, если будет позволено, я бы попросила, чтобы вы обидчика не до смерти убивали. Снизойдете вниманием до моей скромной просьбы?

— Всенепременно.

— Спасибо! Я знала, что вы не откажете даме, — заметно зарумянилась Женевьева.

Никлас по-прежнему не чувствовал от нее ни грамма фальши. И ему стоило большого труда сохранить бесстрастный вид, настолько произошедшее его удивило. Некоторое время Никлас еще посидел за столом, потом начал откланиваться, сославшись на усталость после трудной недели. Приглашение остаться на ужин не принял, отговорившись опять же усталостью и покинул гостеприимный вагон — отметив уходя, что музыка за его спиной стала громче.

Зайдя в купе, Никлас повесил на двери табличку «не беспокоить». Завалился на кровать и лежал, отдыхая телом и душой. Мысли о банкире и его супруге он пока отбросил, почитав немного, а потом просто безо всяких мыслей наблюдая в окно за пробегающими пейзажами и станциями на которых поезд периодически останавливался.

До позднего вечера его никто не беспокоил, а вот уже после наступления темноты раздался стук в дверь. С некоторым недоумением — о табличке «Не беспокоить» Никлас помнил, пошел открывать. За дверью оказался начальник поезда, который передал Никласу ключ-карту и оживив терминал связи в стенной нише, показал и рассказал, как им пользоваться.

Едва начальник поезда ушел и Никлас снова устроился у окна, опять раздался стук в дверь. Негромко выругавшись — только сел опять вставать, Никлас вновь открыл дверь. За ней оказался один из проводников, который показал Никласу как если что вызвать силовую поддержку. Как оказалось, кроме Горчакова в следующем на расстоянии четырех часов поезде, группа силовой поддержки была и в этом составе, несколько человек в вагонах второго класса.

После того как проводник ушел, Никлас в очередной раз уже устроился у окна и только подумал, что хождения похоже закончены, опять раздался очередной стук в дверь. Не такой размеренный и уверенный как предыдущие, этот скорее звучал аккуратно и мягко.

Никлас чертыхнулся, снова поднялся и пошел открывать. Когда увидел, кто за дверью, даже языком цыкнул от догадки. Он наконец понял, кого ему напоминала прислуга банкира фон Хоффмана — католических монашек! Теперь, когда белый фартук исчез, а на голове у стоящей на пороге девушки был характерный головной убор — покрывающий плечи белый воротник и черный капюшон, сомнений в принадлежности наряда не оставалось.

Не догадался днем Никлас об этом только потому, что платья прислуги были довольно коротки — в отличие от обычного монашеского платья, у девушек свиты фон Хоффмана длина была в районе колен, что и сбило Никласа с толку в поисках того самого недостающего штриха, который мешал ему догадаться об истинной природе нарядов официанток-горничных. Платье же гостьи, навестившей его в столь поздний час, было стандартной для облачения католической монашки длины.

И был еще один нюанс, который Никлас отметил как важный: в темном скромном наряде монашки перед его дверью стояла Женевьева фон Хоффман собственной персоной. Приподняв брови, отметив изучающий взгляд Никласа, она перенесла вес с одной ноги на другую.

Вдруг оказалось, что наряд ее вовсе и не скромный — когда Женевьева выставила ногу, стало понятно, что у длинного платья совсем не пуританский разрез, причем чуть ли не до пояса. И после того как девушка переменила позу, сменив образ от скромного на вызывающий, стало видно и широкую кружевную резинку чулок, и полоску молочно-белой кожи бедра. Никлас почувствовал, как сердце громко застучало в груди — он и не думал, что образ распущенной монашки может выглядеть настолько сексуально привлекательно.

— Впустишь? Я не кусаюсь, — негромко произнесла Женевьева чарующим и обволакивающим голосом.

Некоторое время Никлас раздумывал над вопросом Женевьевы, вполне серьезно рассматривая вариант закрыть дверь перед носом гостьи. Довольно долго раздумывал, если брать эти несколько секунд молчания пока они с девушкой смотрели друг на друга. Не было бы «задания государственной важности», скорее всего закрыл бы без лишних душевных терзаний. Скорее всего закрыл бы, — еще раз мысленно повторил Никлас, убеждая себя, после чего открыл дверь и сделал шаг в сторону.

— Леди Женевьева… прошу, проходите.

Девушка — с легкой загадочной улыбкой, чуть склонила голову в благодарном кивке. Прошла ко столу, развернулась, уперевшись ягодицами в край столешницы, оперлась на нее широко расставленными руками. Вызывающую позу дополнило то, что разрез платья вновь разошелся, открывая взгляду длинную ножку с ажурной резинкой чулок.

Никлас пока оставался у двери, рассматривая юную жену старого банкира. Посмотреть было на что — вызывающий наряд явно был индивидуального пошива, сидя идеально; что, вкупе с красотой и умело демонстрируемой природной грацией девушки создавало сногсшибательное впечатление.

— Чем обязан визиту?

— Прежде чем мы перейдем к делу, хотела бы познакомиться поближе, — чарующим голосом произнесла Женевьева, снимая головной убор. Собранные под капюшоном волосы рассыпались густой волной; вместе с капюшоном Женевьева сняла и белый воротник, открывая оголенные плечи.

Движением руки девушка убрала рассыпавшиеся локоны за спину, отчего у Никласа мурашки по спине побежали — настолько жест был преисполнен картинной грации. В обычной жизни так почти не бывает, он сейчас словно кино смотрел. Но происходящее было только началом: когда Женевьева потянулась и наклонилась к креслу, чтобы положить на него головной убор, декольте разошлось и стало хорошо видно, что нижнего белья под платьем у девушки нет. С заметной задержкой Женевьева негромко ойкнула, увидев взгляд Никласа и только сейчас якобы поняв, что грудь частично оголилась.

«Поменьше чем у Катрин, но побольше чем у Татьяны», — невольно отметил Никлас. Осматривая с интересом девушку с головы до ног и чувствуя поднимающееся жаром влечение, Никлас не мог понять — работает ли это ее образ, или уже действует наваждение обольстительницы. Подняв наконец глаза, с заметным усилием отведя внимание от аккуратной груди, Никлас столкнулся с темным взглядом Женевьевы — глаза ее влажно поблескивали, манили.

Женевьева между тем очень аккуратно — специально замедляя движения, поправила платье скрывая грудь, улыбнулась смущенно, заметно зарумянилась даже в полумраке ночника. Никлас, несмотря на готовность к происходящему, уже ощущал буквально животное влечение — и серьезного труда ему стоило справиться с собой, чтобы не броситься вперед словно изголодавшийся самец на самку. Женевьева пока просто красовалась перед ним, а у него уже голова понемногу отключается. Или не просто красуется, а уже обещанное обольщение действует?

— Вы не против? — прошептала Женевьева.

«Не против что?» — не сразу понял, о чем речь Никлас. Потом вспомнил: она же вроде как зашла познакомиться поближе перед тем как перейти к делу.

— Не против, — ответ прозвучал с заметной хрипотцой. Кашлянув, Никлас добавил уже нормальным голосом: — Не против, но начал бы я все же делового разговора.

— Вот как? — негромко произнесла Женевьева. Ее чарующий голос обволакивал, заставлял сердце биться чаще, а взгляд затуманиваться. В буквальном смысле — Никлас сейчас четко видел только фигуру девушки, сфокусировавшись лишь на ней, очертания меблировки оказались размыты.

— Меня сложно ввести в искушение, — снова кашлянув, произнес он, решив сломать сценарий обольщения. Ему не понравилось ощущение беспомощности, и сейчас словно защитная реакция сработала.

«Не нужны мне такие задания и близкие сближения», — пульсировала в голове мысль.

— Законно молить Бога, чтобы он не дал нам впасть в искушение; но незаконно избегать тех искушений, которые нас посещают, — проворковала Женевьева, отталкиваясь руками от края стола — отточенным жестом выставив грудь вперед на пару мгновений, и мягко подходя ближе к Никласу.

— Это цитата? — зацепился он за первую мысль, которая находилась не в плоскости поднимающегося в груди, и не только, влечения к девушке.

— О да, — Женевьева уже перешла на шепот.

— Чья же?

Никлас выставил руки, взяв девушку за плечи и придержал на расстоянии. Огромные поблескивающие глаза посмотрели на него с недоумением — похоже, Женевьева была серьезно удивлена.

— Роберт Луис Стивенсон, — проворковала она.

Неважно что говорила Женевьева. Важно, как она это говорила — Никлас чувствовал и понимал, что у него реально плавится сознание — совсем как мороженое в жаркий день на пляже. Женевьева попыталась сделать еще шаг вперед, а Никлас — некоторым усилием, все же удержал ее за плечи, преодолев великий соблазн привлечь к себе.

Если бы не копившееся в груди раздражение — на ворожею и статского советника, если бы не сравнение себя с бессловесным и безвольным инструментом, Никлас может и поддался бы очарованию, как было велено. Но сейчас он решил не плыть по течению, и повинуясь импульсу сделал шаг назад.

— Нет.

Сказано было сухим и деловым тоном, отчего Женевьева удивленно распахнула глаза. Шум в голове сразу прекратился, окружающая реальность стала гораздо четче. Женевьева взметнула брови, шагнула следом и глядя огромными лучистыми глазами, взяла Никласа за руку и положила его ладонь себе на грудь.

«А вот это запрещенный прием», — оценил он ее действие, чувствуя, как снова возвращается шум в ушах и опять восприятие реальности начинает плавиться как мороженое на жаре.

— Что «нет»? — шепотом спросила девушка.

— Добрый Боже, дай мне целомудрие и умеренность… — в тон ей негромко проговорил Никлас, и чуть погодя добавил: — Но не сейчас, о Боже, еще не сейчас!..

Когда он заговорил, на лице Женевьевы заиграла легкая улыбка понимания, что цели она добилась. Но когда Никлас произнес последние слова и убрал руку с ее груди (значительным усилием, словно отдирая), удовлетворение сменило заметно недоуменное выражение, особенно когда он снова заговорил сухим и деловым тоном.

— Святой Августин показал нам путь… но я не готов по нему идти, так что давайте все же к делу, — Никлас чуть повернул Женевьеву и показал ей на кресло, сам проходя и усаживаясь в другое.

Женевьева смотрела на Никласа откровенно, совсем не скрывая удивления во взгляде. Задумчиво кивнув, она прошла и присела на кресло. Но сделала это с акробатической грацией, все еще явно продолжая «атаку»: закинула ноги на подлокотник, сев боком и скрестив ноги, мгновенно открытые сползшим вниз платьем.

— Значит сразу к делу, — негромко произнесла девушка.

— Так точно, — на оголенное до самой ягодицы бедро Никлас старательно не смотрел.

— Несмотря на то, что у вас есть выбор?

— Не понял.

— Я предложила вам… себя. Вы отказались. У вас есть выбор. Это важно.

— Выбор есть всегда.

— Да неужели? — в голосе Женевьевы неожиданно послышались плохо скрываемые горечь и злость. — Высокопарные слова, произнося которые никто даже не задумывается о смысле сказанного, — девушка фыркнула, показывая свое отношение. — Выбор есть всегда! Я ни разу в жизни не слышала ничего более глупого!

Наваждение пропало, снова Никлас видел четко все вокруг, а не только фигуру Женевьевы — заметно злой и раздраженной. У девушки даже губа приподнялась, как у рассерженной рыси. При этом в голове еще чуть-чуть шумело — остаточное следствие наваждения, которое он смог преодолеть, хотя и был на грани.

Женевьева, сидящая боком и закинувшая ноги на подлокотник кресла, словно сошедшая в своей позе с плаката в стиле пин-ап, по-прежнему казалась Никласу красивой и безумно привлекательной — силой запретного образа, но взгляд на нее больше не затмевал разум. Особенно сейчас, когда девушка уже скинула ноги вниз, села ровно и заговорила серьезно.

— Скажите, был ли выбор у святой блудницы?

Никлас не очень понял, о чем речь, сейчас пытаясь вспомнить известных ему святых блудниц.

— Феодора из борделя, — заметив его нахмуренные брови, подсказала Женевьева. — И попробуйте ее осудить, как вы сейчас пробуете осудить меня.

Никлас понял о чем речь, кивнул: знаменитая византийская императрица в детстве и юности была артисткой цирка, что в то время было синонимом проституции. Вот только он не понял, почему блудница в наряде монашки сейчас сравнивает себя с этой великой женщиной.

Судя по изменившемуся выражению лица, Женевьева или прочитала его мысли, или просто догадалась о его выводах. Лицо девушки изменилось, приобрело хищные черты. Двигаясь плавно — перетекая как вода, она вдруг поднялась с кресла, в несколько шагов оказалась рядом и неожиданно опустилась вниз — оказавшись у ног Никласа словно рабыня перед господином. Глядя снизу-вверх, взяв его за руку, заговорила негромко:

— Я сравниваю ее с собой потому, что в отличие от других блудниц, принятых в лоно церкви, Феодоре никогда не нужно было раскаиваться в своих поступках.

Никлас смотрел в глаза Женевьевы, превратившиеся в два бездонных провала и чувствовал ощущение полета. Судя по ответному взгляду ставших черными глаз, Женевьева ощущала нечто подобное. Время замерло, но наваждение прошло, когда девушка дернулась, едва не упав — Никлас успел ее удержать.

«Что это было?» — совсем не понял он, почему она оказалась на грани обморока.

Благодарно кивнув, между тем заметно смущенная Женевьева поднялась и неровной походкой направилась к выходу. По пути подхватила головной убор и воротник, надела на ходу. Чуть приостановившись и наклонилась — проделав за пару мгновений несколько манипуляций с подолом платья, вжикнув молнией.

Вызывающий и откровенный наряд в результате этих действий за короткое время снова превратился в обычное монашеское одеяние — подол удлинился, вырез исчез, распущенные волосы скрылись под головным убором, а глубокое декольте под широким белым воротником. Женевьева, все еще заметно находящаяся слегка в прострации, обернулась.

— Благодарю за уделенное время.

Голос девушки был сух и официален, а в ее виде больше не было ни малейшего намека на недавнюю всепоглощающую агрессивную сексуальность. Коротко поклонившись, молодая жена старого банкира вышла, оставив Никласа одного.

Он зажмурился и покачал головой, смаргивая выступившие слезы. Пришло понимание, что давление, которому он только что противостоял, могло уложить штабелем с десяток обычных мужчин, заставив их пускать слюни и мычать как общающийся с соской малый ребенок. Как фон Хоффман — пришло на ум сравнение, когда он вспомнил пускающего слюнки банкира.

Вот уж действительно неординарные способности — переводя дыхание, подумал он. Остался только вопрос — а приходила-то Женевьева зачем? Ну, кроме того, чтобы познакомиться поближе, перед тем как перейти к делу? Вдруг в дверь раздался короткий стук, и в купе снова появилась заметно смущенная Женевьева.

— Прошу простить. Была так очарована вами, что забыла упомянуть самое важное.

«Она? Очарована мной?»

— Слушаю.

Спросил Никлас ровным голосом, не выдавая бушующих эмоций.

— У меня никогда не было выбора на моем пути. У вас он есть. И когда вы получите приказ и будете выбирать — выполнить ли его, помочь ли мне, или же просто остаться в стороне, помните — мне никогда не было нужды раскаиваться в своих поступках.

Кивнув на прощание, Женевьева покинула купе, оставив Никласа в полнейшем недоумении.

— И что вот это вот сейчас было? — спросил он сам себя.

Подумал, и добавил несколько крепких выражений, выражая сожаление, что ничего не понимает в происходящем. С того самого момента, как он зашел в свой кабинет усадьбы на Копанском озере — где его ждала ворожея Мария, перед ним чередой становились сплошные вопросы в вуали недоговоренностей, среди которых не появилось ни одного ответа. Никлас вдруг почувствовал острое желание догнать Женевьеву и заставить ее рассказать все, что та знает. Применив, если будет нужно, форсированные методы ведения допроса. Быстро справился, впрочем, понемногу успокаиваясь.

— Сами придут и сами все расскажут, — решил Никлас.

Несмотря на решение и обретенное вроде бы спокойствие, ночь Никлас практически не спал. Просто не смог заснуть, то ворочаясь на кровати, то глядя в окно и выходя подышать воздухом на некоторых станциях. Утром — несмотря на почти бессонную ночь, довольно бодро отправился на завтрак, где получил дежурное приглашение от лысого дворецкого Зибена.

Следующие два дня прошли совершенно одинаково: подъем, зарядка, завтрак, утренние чтение или просмотр видеофильмов, потом обеды в салоне фон Хоффмана; перерывы на посещения тренажерного зала, ужины в салоне фон Хоффмана, который на обеде обычно засыпал, к ужину просыпался, но после пробуждения выдерживал не очень долго, до темноты никогда не досиживая.

Женевьева на людях общалась с Никласом так же, как и при первой встрече — благожелательно и предупредительно. Безымянные гости — ни с кем из сопровождающей фон Хоффмана массовки Никлас так и не счел нужным познакомиться, поглядывали опасливо. В его присутствии больше никто не пытался шутить над глухим банкиром, так что на дуэль Никлас никого так и не вызвал.

Сам формальный хозяин приемов выглядел по-разному — иногда покидал странное сборище сразу, иногда просиживал довольно долго. Но заканчивалось и днем и вечером все всегда одинаково — усиливающийся тремор, нитка слюны и лысый Зибен, который увозил кресло с банкиром в его личное купе. После чего гулянка приобретала широту и размах — пассажиры оттягивались во время пути буквально на все выделенные деньги. Никлас предполагал, что, когда он покидал вагон, сборище и вовсе теряло человеческий облик.

Женевьева к Никласу с разговорами, визитами и близким общением больше не приближалась, но чары скорее всего применяла. Исподволь и незаметно, но Никлас чувствовал иногда самое настоящее животное влечение при взгляде на нее. С затмевающим разум желанием — постепенно копящимся подспудно, справлялся в тренажерном зале. Как правило пустующем, редко кого было можно там встретить.

На четвертый день пути фон Хоффман уехал на кресле-каталке довольно поздно, уже заметно вечерело. Никлас, завидев отбытие хозяина вечера, тоже собрался уходить, но на него с беседой насело сразу несколько человек — среди которых было три дамы, явно флиртующих. После того как он не вызвал никого на дуэль, отчуждение и опаска понемногу начали проходить, так что Никлас с каждым днем чувствовал на себе все больше внимания. Бирюка из себя не строил, и сейчас не стал обрывать общение на середине, задержался приняв участие в разговоре. А потом вдруг, когда все же направился к выходу, его перехватил Зибен, глядя уже привычным пустым взглядом.

— Герр Бертольд фон Хоффман со всем уважением приглашает вас посетить его личные апартаменты.

Голос безэмоциональный, ледяной; как и вся аура этого странного человека. Никлас просьбе удивился — судя по тому как выглядел Бертольд фон Хоффман четверть часа назад, он вряд ли мог кого-нибудь куда-нибудь пригласить. Но отказываться Никлас не стал, поэтому последовал за бездушным лысым дворецким. С некоторой опаской ожидая сюрпризов и в готовности в любой момент выхватить вальтер из кобуры.

Насчет сюрпризов предчувствие не обмануло: Бертольд фон Хоффман в своем просторном купе встретил Никласа сидя за столом с чашкой кофе в руках. Которую отставил и поднялся с кресла, жестом радушного хозяина разводя руки в стороны.

— Николай Александрович, безмерно рад что откликнулись на приглашение, и мы наконец-то можем пообщаться с вами нормальным образом. Кофе, чай? Сигару может быть?

— Нет, благодарю.

Никлас ответил ровным голосом, но внутри у него снова колыхнулось готовое перейти в злость раздражение первых дней, понемногу забытое. Мало того, что главная ворожея, статский советник и молодая жена банкира водили вокруг него хороводы со смыслом: «мы такое важное знаем, но пока тебе ничего не скажем», так еще и этот трясущийся обычно в треморе старичок придуривался всю дорогу.

«Старичок», кстати, реакцию Никласа похоже или почувствовал, или предугадал.

— Вижу и понимаю ваше расстройство. Согласен, исполняемый мною маскарад может показаться неуместным и лично для вас оскорбительным. Но позвольте я вам все сначала объясню, а после вы уже решите, продолжать со мной разговор или нет. Как вам вариант?

— Приемлемо, — удержавшись от более резкого высказывания, сдержанно кивнул Никлас.

— Отлично. Очень рад. Присаживайтесь, прошу вас. История долгая, но я попробую уложить ее покороче. Итак, меня все именуют «банкиром», но по факту к банковскому делу я вот уже около десятка лет не имею прямого отношения. Компромиссная и удобная фигура, не более того. Так получилось потому, что в какой-то момент в моем банке сошлось столько самых разных денежных потоков от самых разных правительств, министерств, организаций и отдельных так называемых уважаемых людей, что для того чтобы выйти сухим из воды, как вы русские говорите, мне оставалось только умереть. Мне подобная перспектива не очень понравилась, и я выбрал иной вариант, стал — сами видите, кем. Да, меня лишили большей части состояния, оставив в правлении уже не моего банка и в министерстве как живую ширму. Неожиданно я оказался весьма востребованным в этой роли, а мой банк — то, что осталось после всех санаций и разделов, давным-давно превратился в самую настоящую помойку. Чем я, собственно, ни разу не опечален. С одной стороны, меня конечно лишили большей части моего капитала. С другой — если смотреть из нынешнего моего положения… Скажите, для вас миллион рублей — большая сумма?

— Немалая.

— А миллиард?

— Побольше, — пожал плечами Никлас.

— И то, и то много, понимаю. Вы не общались плотно с большими, по-настоящему большими деньгами, и не видите разницу во всей полноте картины. Объясню: если взять крупные купюры — ну, например, по десять рублей, и начать их сжигать, тратя на каждую по десять секунд, можно уложиться в двадцать три дня, если жечь по двенадцать часов без перерыва на обед. Меньше месяца. А вот чтобы в таком темпе сжечь миллиард, мне потребуется шестьдесят три с половиной года. Несмотря на то, что меня ободрали как липку, сбережений у меня осталось поболее чем на миллиард, если брать рублевый эквивалент. Я, в своем нынешнем положении, просто физически не смогу распорядиться всеми своими средствами до кона жизни. Вижу в ваших глазах некоторое недоумение от столь долгого предисловия, но это необходимый штрих, чтобы вы понимали некоторый фундамент моей мотивации для достижения цели.

— Я должен спросить, что это за цель, полагаю.

— Нет-нет, это я сейчас должен вас спросить — будете ли вы все-таки чай, кофе, или примете мои извинения и сочтете нужным закончить разговор.

— Кофе, пожалуйста.

Фон Хоффман сделал знак, после чего почти сразу же из-за ширмы появилась одна из девушек свиты с подносом. Сейчас она была в униформе горничной — которая, как Никлас уже успел убедиться, быстро могла трансформироваться в монашеское одеяние. В разные виды монашеского одеяния, в том числе и в «монашеское», прямо вот так в кавычках и с чарующим придыханием, как умеет говорить леди Женевьева, вызывая бег мурашек по позвоночнику.

— Капучино, как вы любите, — показывая осведомленность во вкусах Никласа, улыбнулся фон Хоффман, потом повернулся к горничной. — Эмма, задержись.

Девушка мгновенно остановилась, развернулась и застыла в неподвижности. Замерла как манекен — отметил Никлас невольно.

— Николай Александрович, я осведомлен о ваших нечеловеческих способностях. В России таких как вы называют ведьмаками, в Е-Зоне — симбионтами и репликантами. В Рейхе новый вид человека, к которому вы принадлежите, зовется übermensch. Полагаю, вы слышали об этом?

— Не очень понимаю, о чем речь, — Никлас сделал вид, что удивлен. Без особого усердия демонстрировал удивление, что отметил и фон Хоффман кивком с понимающей полуулыбкой.

— А слышали ли вы о программе «Untermensch»?

— Унтерменш? — переспросил Никлас, не уверенный что точно расслышал.

— Да, унтерменш. Недочеловек.

— В Грязном Рейхе лет двести назад что-то такое пытались… но тогда это было лишь частью идеологии, если я не ошибаюсь?

— Именно так, тогда людей делили по факту происхождения. Сейчас же в Новом Рейхе, если так выразиться, перешли от слов к делу, уже не идеологией, а рукотворно создавая новые виды человека. В отличие от путаницы с названием таких как вы, с именованием программы «Унтерменш» и в России, и в Е-Зоне царит единодушие. И в России, и в Е-Зоне таких как Эмма называют клонами, — показал фон Хоффман на замершую манекеном девушку.

— Бездушные! — вдруг озвучил вслух догадку Никлас. Тут же выругался про себя, злясь что не сдержал эмоции — настолько был удивлен простотой объяснения отсутствия ощущения ауры у прислуги фон Хоффмана.

— Именно так, все верно. Бездушные клоны, — между тем кивнул старый банкир. — Организм-функция. Несмотря на название — «недочеловек», по очень многим характеристикам клоны обычного человека превосходят, причем значительно. Нечувствительность к боли, эмоциональная устойчивость, превосходящая физическая мощь и прочая и прочая. Любая из моих девочек выдержит пятиминутный спарринг с любым московским легионером, а уж Зибен — если один на один в одинаковых условиях, будет сильнее в подавляющем большинстве случаев. Не уверен, что даже у вас в случае чего при прочих равных получится с ним справиться. Не воспринимайте это как угрозу, прошу вас, просто информация к сведению.

— Пуля в голову его остановит?

— Без сомнений. Но в голову еще нужно попасть, а от двойки в грудь Зибен даже не сильно кашлянет, практически не теряя в моменте боевой эффективности.

— Буду иметь ввиду, спасибо.

— Всегда пожалуйста, обращайтесь. Итак, продолжу вводить вас в курс дела моей мотивации: Сверхразум смартмассы и Москва идут своими выбранными и кардинально разными путями развития, Рейх же в этой модели — находясь между двумя сторонами противостояния, является кроме всего прочего и исследовательским полигоном. Семеро клонов — шесть девушек, предназначенных для помощи в быту и один боец-телохранитель, были приставлены ко мне давным-давно. Кое-кто в Культе Пути думает, что контролирует их, и в случае чего мои якобы слуги и помощники меня убьют. Ошибочно предполагают. Это для вас тайное знание от меня в качестве извинения за маскарад недавних дней. Можешь идти, Эмма, — кивнул фон Хоффман девушке-клону, после чего она скрылась за ширмой.

— Вы слышали об академиях смерти? — снова повернулся банкир к Никласу.

— О Вевельсберге?

— О нем все слышали, кузница элиты Нового Рейха как-никак. Но подобных мест на территории Рейха уже много более сотни. Вевельсберг — это место, где закаляют сталь германской нации. А вот куют железо в иных местах, большинство их которых сейчас скрывается под вывесками детских домов или больниц. Именно в таких секретных заведениях проводятся многочисленные эксперименты: в Рейхе огромное количество новых программ, нацеленных на изменение видов рода человеческого. Собственно, именно мой банк оказался занят финансированием большинства подобных заведений, которые никоим образом не должны быть официально связаны с государственной властью. Именно после того как я неосторожно влез в этот вопрос, не в силах остаться в стороне, я и оказался перед выбором — попробовать бежать, умереть… или превратиться в пускающий слюни овощ. Вижу, это все довольно долгая и, возможно, скучная для вас история, поэтому остановлюсь подробнее на двух моментах. Первое — Женевьева. Информация о том, что она меня обворожила, не является достоверной. Так получилось, что эта девочка мне не чужая. Это дальняя родственница моей любимой женщины, которую я потерял много лет назад, после того как она сгинула в кузнице человеческого материала. Факт жрецами Культа тщательно скрывался, моя женщины считалась пропавшей без вести, но добрые люди показали, где именно копать.

— Добрые люди из московской разведки? — тут же догадался Никлас.

— Да. Но сейчас это уже не имеет особого значения, потому что после того как я узнал то, что сейчас знаю, факт гибели моей любимой женщины в лабораториях вивисекторов занимает лишь часть от той ненависти, которую я испытываю от обладания знанием в целом. Шесть лет назад я нашел Женевьеву, и вытащил ее из одного из номерных заведений…

Увидев, что Никлас нахмурился при слове «номерных», фон Хоффман пояснил:

— Такие места как Вевельсберг — нацелены на выпуск. Именные академии смерти, так их называют. А еще есть академии номерные, откуда никто из воспитанников как правило не возвращается после того как зайдет за ворота. Именно там разрабатывается большое количество программ, работающих в числе прочего на создание узкоспециализированных новых видов человеческих организмов. Вы же, как ведьмак, сейчас следуете программе приема препаратов первого года? Задумайтесь, сколько жизней стоило это знание. И еще можете подумать, откуда это знание у Москвы — если никаких экспериментов над людьми в той форме, в какой это происходит в Рейхе, Москвой не проводится и никогда не проводилось.

— Шпионаж?

— В числе прочего, конечно же. Но это не основной источник информации.

— Перебежчики?

— Именно. Среди них присутствует доктор Оберхойзер, который за годы карьеры занимал место главы сразу трех номерных академий смерти, а после получивший в ведение целый департамент, вместе с мантией высшего жречества Культа Пути. Доктор Оберхойзер стал активным участником аппаратной борьбы за место, приближенное к трону кайзера и оказался в составе партии проигравших. Большинство его соратников повесили, а вот он смог избежать такой участи. Оберхойзер — один из самых ценных осведомителей, что бежали в Россию, информацию обменяв на гарантии неприкосновенности. Он лично проводил эксперименты над сотнями детей и подростков. К нему попала и Женевьева, причем два раза: в юном детском возрасте она стала участницей программы «Verführerin», что в переводе значит «соблазнительница». Одна из самых перспективных объектов, Женевьева демонстрировала невиданные успехи. Но русские ведьмы — а это программа была направлена в первую очередь против Москвы, практически сразу же научились вычислять подобных Женевьеве, так что продолжения программа не получила, принеся только убытки и будучи закрытой. В результате чего многие девушки были в один момент просто уничтожены, и этот день сейчас считается черным в ведьминском кругу.

— Цеховая солидарность? — догадался Никлас, вспомнив слова главной ворожеи о справедливости.

— Именно. Культ потерял всего лишь одно из многих разрабатываемых направлений, а вот ведьмы потеряли больше двух сотен своих потенциальных сестер.

— Почему их убили?

— Потому что русские ведьмы таких сразу вычисляли, на территориях же Сверхразума смартмассы соблазнительницы бесполезны, сами понимаете почему. А вот внутри границ Рейха такие девушки могли представлять опасность и для окружения кайзера, и для Культа Пути — не подвержены влиянию соблазнительниц оказались только арбитры. Вы сами, наверное, прочувствовали, что под натиском такой девушки как Женевьева можно легко подавить волю обычного человека, создав послушную марионетку. Эти девушки оказались опасными для власти, став экзистенциальной угрозой.

Никлас поджал губу — ему как-то не верилось, что пусть даже сотня соблазнительниц может поставить государство на грань уничтожения, если он правильно понял слова про экзистенциальную угрозу.

— Николай Александрович, — вздохнул фон Хоффман. — Да, с вами у Женевьевы не получилось, как она ни старалась — даже наоборот, девочка до сих пор не может в себя прийти от шока. Но, прямо скажем, вы ведь и не обычный человек.

— Хм. Аргумент.

— Продолжая про Женевьеву. Уничтожены были не все участницы программы «Соблазнительница». Те девушки, кто не достиг возраста восемнадцати лет, отправились в номерные академии смерти, где их задача состояла лишь в том, чтобы послужить материалом для экспериментов. Именно таким образом в пятнадцать лет Женевьева снова попала к доктору Оберхойзеру. В иной другой ситуации у меня бы никак не получилось ее вытащить, но на столе вивисекторов она оказалась как раз в тот момент, когда группа элит к которой принадлежал Оберхойзер проиграла аппаратную битву. Многие закачались в петлях, а сам он в это время бежал на восток, спасая жизнь. Можно сказать, повезло.

Фон Хоффман сделал паузу, и тяжело вздохнул, глядя в пространство. Никлас молчал, выжидая пока старый банкир справится с эмоциями — было видно, что рассказ дается ему непросто.

— Так вот, возвращаясь к теме нашей беседы, — вскинулся, словно избавляясь от оцепенения фон Хоффман и заговорил преувеличенно бодрым голосом. — Вот уже четвертый год весной и осенью я, пользуясь историей о своей безумной любви к железным дорогам, путешествую по России на поезде «Россия», и каждую поездку ко мне в поезд подсаживается сразу несколько агентов Особого Отделения. Московским спецслужбам конечно известно, что к доктору Оберхойзеру у Женевьевы есть личные счеты: сами понимаете, она была и объектом, и материалом сразу в двух его заведениях, так что осадочек остался. Мы знаем место, где он живет — недалеко от Читы, и от нас каждый раз ожидают, что Женевьева попытается сойти с поезда и попробовать предъявить доктору Оберхойзеру претензии за свое несчастливое детство. Тем более что во время каждого нашего путешествия Женевьева берет под контроль отправляемых вместе с нами агента или агентов. Нет-нет, не смотрите так, слухи о ее любвеобильности — это только слухи. Женевьева настолько сильна в своем нечеловеческом даре, что для того чтобы взять под контроль человека ей достаточно лишь слов и игры взглядов, ей для этого совсем не нужно укладывать кого-то в постель. Но несмотря на то, что приставленные к нам опричники всегда попадали под ее ментальный контроль, каждый раз я, понимая бессмысленность мероприятия, останавливал ее от попытки встретиться с Оберхойзером. Понимаете, мне все же удалось внушить Женевьеве мысль, что менять свою жизнь на смерть доктора Оберхойзера — это невыгодная сделка. К тому же все эти годы он определенно испытывает некоторый дискомфорт, зная о ее намерении нанести ему визит, и наверняка с волнением наблюдает график движения поездов, в которых мы путешествуем. Но вот в этот раз… — изменил тон фон Хоффман. — В этот раз я получил информацию из надежных источников, что у нас с Женевьевой… не то, чтобы есть возможность на вас рассчитывать, но есть надежда, что вы не будете препятствовать справедливости.

— Ах вот оно как, — протянул Никлас, получая теперь ответы на большинство вопросов.

— Именно так.

— Надежда, но не уверенность.

— Так точно.

— Вы сейчас очень сильно рискуете, рассказывая все это мне.

— Да ну что вы, — усмехнувшись, развел руками фон Хоффман. — Что вы сейчас можете доложить своему начальству? Рассказанное мной? Доложить, что Женевьева хочет убить доктора Оберхойзера? Так это уже давно секрет Полишинеля. Или вы пойдете прямо сейчас к ней в купе, чтобы превентивно обезвредить бедную девушку? Так даже если сумеете справиться со всеми охраняющими ее клонами — это международный скандал. Вас под трибунал отдадут даже несмотря на слухи о том, что вы в скором времени можете породниться с императорской семьей.

«Чего?» — оцепенел Никлас, добавив к мысленно сказанному еще несколько усиливающих смысл междометий. Внешне он, впрочем, сумел сохранить бесстрастный вид, слушая продолжающего речь фон Хоффмана:

— Сегодня вечером, когда вы доложите о нашем разговоре, и мы будем подъезжать к Чите, вам наконец-таки поставят задачу. Полагаю, что приказ — как и во все предыдущие наши поездки, будет состоять в том, чтобы попытаться остановить Женевьеву если она попытается проникнуть на территорию резиденции доктора Оберхойзера, а при невозможности этого — обезвредить ее, никоим образом не допустив гибели девушки. Так что… — развел руками фон Хоффман, — решение и выбор поступков за вами. Хотите еще кофе?

— Не откажусь. Кроме того, мне бы хотелось услышать от вас побольше информации.

— Какой, например?

— О ведьмаках и ведьмах, Культе Пути, академиях смерти и номерных проектах. По возможности хочу услышать все то, что дало право кататься по землям Москвы, выкупая несколько вагонов первого класса в поезде «Россия».

Фон Хоффман после этих слов весело и задорно рассмеялся.

— Мне совершенно не жалко, тем более всегда приятно побеседовать с умным человеком. Особенно с таким молодым умным человеком, не сочтите за неуклюжий комплимент, просто констатация факта. Но прежде спрошу: готовы ли вы будете нести такой груз знаний? Не опасаетесь, что он может утянуть вас на дно своей тяжестью? Тем более что у вас-то возраст не позволит изображать пускающего слюнки полоумного деда.

— Раз уж я влез во все это дерьмо, прошу простить мой французский, то желательно получше ориентироваться в происходящем.

— Отлично, Николай Александрович, просто отлично. Мне нравится ваша оценка ситуации. Эмма, девочка моя, принеси нам еще кофе… — обернулся в сторону ширмы фон Хоффман.

В купе Никлас вернулся в совершенном смятении после разговора. Даже то, что за столом ожидая его сидит Женевьева, совсем не вызвало удивления — внутренне он предполагал нечто подобное.

Дальняя родственница, как оказалось, Бертольда фон Хоффмана, для которой главная ворожея Ленинградского Пограничного округа Мария Островская требовала справедливости, встретила Никласа молча, вопросительным взглядом.

Женевьева сейчас была в вызывающем варианте наряда католической монашки, сидя в кресле положив ногу на ногу. Скользнув по девушке взглядом, Никлас прошел к стенной нише за которой скрывался терминал связи, достал наушники. Убедился, что Женевьева сидит так, что не видит происходящего на экране, активировал срочный вызов.

Сергей Сергеевич ответил почти сразу же, даже минуты не прошло. Никлас довольно коротко доложил о появившейся у него информации о супругов фон Хоффман свести счеты с доктором Оберхойзера. Подспудно ожидал услышать от статского советника сейчас то, что ему совсем недавно говорил фон Хоффман: взять на контроль передвижения Женевьевы и попытаться предотвратить покушение на доктора Оберхойзера, не допустив гибели девушки. Вот только от Сергея Сергеевича, выводя Никласа из спокойного состояния, прозвучало довольно неожиданное:

— Николай Александрович, я рад что вы сумели узнать все обстоятельства происходящего. Теперь вам нужно будет окончательно закрыть этот вопрос. Леди фон Хоффман полагает, что вы находитесь под ее чарами?

— В некотором роде, — не соврал Никлас. Девушка действительно производила на него впечатление, видела это и нельзя было полностью отрицать, что она думает будто он в некотором роде находится во власти ее чар.

— Сопротивляться влиянию можете?

— Да.

— Отлично. Тогда вместе с леди Хоффман сойдите в Чите с поезда, отправляйтесь в замок доктора Оберхойзера и когда она попытается его убить, устраните ее.

— Физически?

— Николай Александрович, вы в здравом уме и трезвой памяти?

— Так точно.

— Тогда повторяю: сохраняя впечатление, что находитесь под воздействием чар леди фон Хоффман, вместе с ней проникните на территорию замка доктора Оберхойзера и когда леди фон Хоффман попытается его убить, устраните ее физически. Так задача ясна?

— Более чем.

— Отлично. Доктор Оберхойзер уже предупрежден и ожидает вас в замке. На вокзале вас будет ждать машина с доверенными людьми, они отвезут вас к месту назначения. Также будут предприняты все меры по изоляции замка, случайные люди и службы там не появятся, вся ночь в вашем распоряжении.

— Понял. Принял.

Когда Сергей Сергеевич отключился, Никлас некоторое время осмысливал услышанное, и только после этого посмотрел на Женевьеву.

— Пятый год одно и то же, — вздохнула девушка. — Пресечь и аккуратно обезвредить? — чарующим голосом спросила гостья, одновременно перекидывая ногу на ногу — очень медленно и очень грациозно.

Смотрела она при этом в глаза Никласу. Взгляд он не опустил — с некоторым усилием; в этот момент снова показалось, что глаза Женевьевы потемнели, став черными провалами, явно выделяясь на фоне белоснежной кожи.

— Не совсем.

— Не совсем?

— Я получил указание сопроводить тебя в замок Оберхойзера, и дождавшись попытки покушения на его жизнь, устранить.

Никлас легко перешел на ты — раз уж тут такие вопросы обсуждаются.

— Вот как? — озадаченно произнесла Женевьева, выпрямляясь в кресле.

— Именно так.

— Прости, я не очень понимаю, — потерла девушка ладонями лицо. — Не мог бы ты чуть более развернуто передать мне суть полученного приказа? Просто в прошлые поездки, сам понимаешь, я получала информацию дословно, а сейчас… сам понимаешь, немного не в курсе.

Женевьева тоже легко перешла на «ты», даже не акцентируя на этом внимания.

— Поддавшись наваждению, я должен сойти с поезда и отправиться с тобой в замок Оберхойзера, где он нас уже ждет. Дождаться того, как ты попытаешься его убить, после этого тебя устранить. Физически, закрыв этим вопрос.

— Уточню еще раз. Я правильно поняла: мы вместе приходим в замок к Оберхойзеру и когда я пытаюсь его убить, ты меня устраняешь?

— Именно так.

— Тогда… У меня есть для тебя предложение.

— Слушаю внимательно.

— Мы сейчас займемся любовью и после, как и предполагается, сойдем с поезда и вместе отправимся в замок доктора Оберхойзера…

Женевьева говорила довольно долго, разъясняя суть предложения. Никлас внимательно слушал. Дождался, пока она закончит, обдумал услышанное.

— Хочу уточнить. Нам обязательно с тобой заниматься любовью?

— Конечно. Я же соблазнительница и должна очаровать тебя, чтобы все заинтересованные стороны не смогли после тебя обвинить, если ты все же выберешь вариант справедливого решения.

— У меня есть иммунитет от твоего ментального воздействия, и об этом знают все заинтересованные стороны.

— Вот как? — Женевьева заметно озадачилась.

— Вот так. У меня тоже есть для тебя предложение.

— Внимательно слушаю.

— Все что я услышал от тебя, и от Бертольда фон Хоффмана — только слова, я не могу их никак проверить и тем более безоглядно поверить услышанному. Мое к тебе предложение заключается в том, что мы вместе едем в замок доктора Оберхойзера. Там я поговорю с ним, пообщаюсь. Видишь ли, если уж волею судьбы мне выпала роль и судьи, и палача, при вынесении приговора нужно выслушать все стороны.

— Приговора кому?

— А вот это уже вопрос дискуссионный.

— С кем будем дискуссию вести?

Никлас глубоко вздохнул. Ситуация начала ему понемногу нравится — он наконец-таки вышел за очерченные пределы бессловесного исполнителя чужой воли, получив возможность самому принимать решения. Поэтому позволил себе немного картинности в фразах:

— Я призван Богом-и-Императором защищать человеческий род, и в этом деле, перешагнув за грань человечности…

В ушах у Никласа неожиданно зашумело: он сейчас начал повторять слова главной ворожеи, которые она произносила перед ритуалом клятвы, и которые намертво отпечатались у него в памяти. И которые неожиданно нашли столь сильный отклик в душе и сущности ведьмака, что Никлас осекся, удивляясь эффекту. Женевьева же в этот момент заметно напряглась — она почувствовала что-то, подобралась как готовый к атаке хищник. Никлас, сбрасывая наваждение, изменил тон и заговорил совсем другим голосом.

— Говорят, что у каждого человека за правым плечом стоит ангел-хранитель, а за левым — бес-искуситель. Вот с ними я и поговорю.

— Ясно. Тогда встречаемся здесь, перед остановкой в Чите?

— Да.

— Я… пошла?

— Да, подходи, когда будем к вокзалу подъезжать, — недвусмысленно указал Никлас на дверь.

Женевьева встала, прошла к выходу. Остановилась взявшись за ручку двери, обернулась.

— Не говори, что я тебе не нравлюсь.

— Не буду. А в чем дело?

— Я уже несколько раз прямым текстом предлагаю тебе… себя, а ты отвергаешь мое предложение. Причем я же вижу, чувствую, что ты еле сдерживаешься. Тебя тянет ко мне, меня тянет к тебе! — Женевьева заметно заволновалась. — Почему ты отказываешься?

— У меня девушка есть.

— Твоя девушка — ведьма! Кому как не ей этого не понимать⁉

— В этом-то все и дело, — усмехнулся Никлас. — Видишь ли, человек — не животное. Мы живем по часто странным правилам, подчиняясь в числе прочего странным законам. Вот была бы ты животным, стала бы класть свою жизнь на алтарь ради мести, или бы выбрала иной путь?

После вопроса повисла довольно долгая пауза.

— Аргумент, — наконец кивнула Женевьева. — Ладно, тогда я пошла…

— Да.

— Тогда до скорой встречи.

— Au revoir.

Из вагона Никлас и Женевьева вышли уже после того, как поезд тронулся после стоянки на вокзале Читы. Выпрыгивали на ходу, налегке; Никлас оставил свой багаж в купе, переодевшись в удобную гражданскую одежду и прихватив уже ставший привычным вальтер как оружие. Женевьева была в пристойной версии наряда монашки. Под которым, правда, во время прыжка с поезда — когда девушка высоко подобрала подол платья, Никлас заметил у нее черный облегающий комбинезон. Похоже, при случае Женевьева от маскирующего наряда монашки может избавиться, оставшись в специальной функциональной одежде.

Покинув поезд, они пробрались через пути и двинулись вдоль рядов заборов окружающей железную дорогу промзоны, через которую вернулись к вокзалу в обход по городским улицам. Женевьева попросила о таком способе высадки — аргументировав тем, что так клонам Бертольда, наблюдающих за вокзалом, проще будет обнаружить лишних людей, испытывающих интерес к их персонам.

К парковке у небольшого аккуратного здания вокзала подходили со стороны большого собора. Ожидающих «доверенных сотрудников», обещанных Сергеем Сергеевичем, Никлас вычислил сразу же — заметив слегка растерянных людей в штатских костюмах рядом с двумя тонированными микроавтобусами. Посмотрел на Женевьеву — она прижимала рукой миниатюрный наушник, видимо слушая доклад по факту стоянки поезда. Глянула на Никлас, успокаивающе кивнула — никого лишнего ни на перроне, ни на вокзале клоны не заметили. После Женевьева достала наушник, бросила его на асфальт и раздавила каблуком.

— Пошли сдаваться?

Улыбка у девушки получилось кривоватой. Нервничает. Подмигнув ей, Никлас взял девушку за руку, и они двинулись через вокзальную площадь. Встречающие, собравшиеся у двух черных микроавтобусов, были все в солнцезащитных очках — в стеклах которых сейчас отражалось яркое заходящее солнце, уже готовое скрыться за крышами домов привокзальной площади. Поэтому по взгляду особо не прочтешь отношение к такому появлению.

— Добрый день, я граф Бергер. Меня ждете?

Ответа не последовало, только распахнулась боковая дверь микроавтобуса. Ни комментариев, ни вопросов отправленные Сергеем Сергеевичем доверенные люди не задавали — проверив лишь перстень Никласа идентификатором, после чего выехали с площади.

Никлас только сейчас поймал себя на мысли, что до сих пор даже не знает, где находится место обитания доктора Оберхойзера. Слышал только, что живет он в «замке», но вот где именно тот находится — даже не предполагал. Спрашивать не стал — все равно в другое место не привезут, а от ответов на вопрос дорога короче не станет. Понимая, что впереди непростая ночь, как минимум, уперся головой в стекло — благо дорога ровная, а машина едет плавно, и задремал.

Когда его разбудила Женевьева, тронув за руку, глянув на часы увидел, что проспал он около двух часов. Ехали, судя по экрану навигатора в салоне, в сторону Борзи. Где — как Никлас знал, располагался штаб одного из восточных легионов. Еще Никлас знал, что Борзя в последние несколько десятилетий стала одним из ключевых перевалочных пунктов для товаров из промышленного кластера материкового Китая, и население города уже превышало более полумиллиона.

«Борзя — жемчужина Востока», как было указано в описании города в вестнике Забайкальской губернии. Неизвестно как насчет «жемчужины», а вот по поводу транспортного хаба описание соответствовало — по широкой трассе навстречу сплошным потоком шли грузовики, также машина постоянно обходила по левому ряду такие же фуры, двигающиеся в попутном направлении. Продолжалось, правда, это недолго — Женевьева разбудила Никласа уже на подъезде, так что вскоре машина свернула с широкой трассы на узкую, но заметно ухоженную и аккуратную дорогу. Впрочем, от других — если это не проселок в лесу, Никлас на территории московских земель уже отвык.

В темноте между сопок сбоку мелькнуло зарево большого города. Зрелище впечатляло — действительно город немаленький, вон зарево какое. Но к Борзе не приближались — проехали мимо двух поселков, где похоже устраивали резиденции те, кто мог себе позволить отдельную усадьбу. Еще несколько минут езды и машина выехала в чистое поле, заметно увеличив скорость. Мчались вперед, в густую темноту, и Никлас посмотрел вопросительно на Женевьеву.

— Почти приехали, — прошептала девушка.

Действительно почти приехали — еще пара минут, и машина подкатила к темному склону одной из сопок. Никлас присмотрелся — темнота для его взгляда не преграда, у него как у кошки ночью все серое. Удивленный, он покачал головой — доктор Оберхойзер жил на отшибе и особняком, но жил весьма нескромно. Слово «замок» характеристикой его резиденции не было преувеличением: машина действительно приехала к кованым воротам настоящего замка, неотличимого в темноте от средневекового, возвышающегося впереди по склону.

У ворот остался один микроавтобус сопровождения, второй — вместе с Никласом и Женевьевой, проехал через автоматические створки. Никлас еще обратил внимание, как ворота начали закрываться сразу же как только машина проехала на территорию. Сейчас микроавтобус медленно катил по парку, петляя между аккуратно подстриженными кустарниками, воздушными беседками, каменными композициями скульптур и фонтанов.

Темноту вокруг разгоняли редкие фонари, освещая парк призрачным светом, так что деревья с густыми кронами казались живыми. Замок, к которому приближалась машина, расположился на крутом склоне, как будто на краю утеса; не очень вписывающийся в окружающую местность пейзаж. Оглядываясь, в стороне поодаль Никлас заметил несколько кирпичных строений — судя по очертаниям старых, фабричных. Похоже отреставрированные и использующиеся для хозяйственной деятельности здания какого-то производства, располагающегося раньше на этом месте.

Остановилась машина у главного крыльца высокого, тянущегося шпилем главной башни к небу, здания замка. Сидящий напротив сопровождающий, так и не снявший темные очки — наверное, как визор работают, иначе что он там в них в темноте видит, откатил в сторону боковую дверь. Выпрыгнув на брусчатку, сопровождающий ожидающе посмотрел на пассажиров, глядя в глубину салона.

Никлас придержал за руку Женевьеву, и достал флакон стимулятора — у Горчакова позаимствовал еще в Москве. С громким чпокающим звуком открыл крышку, вылил в рот содержимое — лишним не будет, потом убрал пустой флакончик в карман.

Сопровождающий никак на его действия не отреагировал. Никлас, не дожидаясь второго приглашения, вышел на улицу и подал руку Женевьеве. Когда девушка покинула салон, и они поднялись по ступеням высокого и широкого крыльца к закрытым дверям, Никлас снова принялся оглядываться по сторонам в ожидании.

Глядя отсюда, ему стало понятно, что резиденция-замок построена на месте старого разреза, у которого когда-то давно было расположено фабричное производство. Вон поодаль даже две трубы видны на фоне более светлого неба.

Пока Никлас осматривался, послышался скрежет тяжело открываемых высоких дверей — Женевьева при этом ощутимо вздрогнула. Да, она в отличие от Никласа сюда приехала решать вопрос жизни и смерти, это для него по сути просто поездка с развилкой выбора. Пусть и судьбоносного во многом, но жизнь на кону не стоит. По плану, по крайней мере, а там уж как пойдет — хмыкнул Никлас, вглядываясь в появляющиеся фигуры встречающих.

От высоких дверных створок парадного входа к ним вышло двое мужчин в классических костюмах. Оба лысые, оба с глубоко посаженными глазами и массивными подбородками — выглядят как братья-близнецы Зибена, клона-телохранителя фон Хоффмана.

Машина в это время, негромко рыкнув мотором, от широкого крыльца отъехала. Встречающие — двое из ларца, одинаковы с лица, уже подошли ближе. Один из них жестом показал Женевьеве завести руки за спину, после чего зафиксировал ей запястья пластиковой стяжкой. Сделал он это довольно резко и не совсем аккуратно — Никлас отметил, как девушка поморщилась. Одновременно с этим второй клон подошел к девушке спереди. Вжикнул неприятно скотч и рот Женевьевы заклеила широкая полоска. Тоже манипуляция была проделана без должного уважения к гостье.

— Уважаемые, я убедительно прошу вас вести себя аккуратнее с леди, — обратился к клонам Никлас.

Один из них вообще никак не слова не отреагировал, второй в ответ лишь мазнул рыбьим взглядом пустых глаз. Взяв Женевьеву за локоть, он повел девушку за собой, следом пошагал второй клон. Никлас негромко выругался себе под нос — это не люди, с ними разговаривать сродни тому, как пытаться радио переубедить. В пару шагов догнал Женевьеву и ведущих ее лысых клонов, проходя через проем двери, пошел рядом в ногу, осматриваясь. Замок внутри производил впечатление не хуже, чем снаружи. Холл — огромный, с галереями этажей; сделано все в старом стиле, но по некоторым признакам заметно, что новострой.

Клоны уже вели Женевьеву к широкой парадной лестнице. Поднявшись на четыре пролета, вышли на открытую галерею. Двигаясь вдоль ряда выставленных у стены средневековых доспехов, оказались у двери, ведущей еще на одну лестницу, уже в главную башню — шпиль которой возвышался так, что голову сильно задирать надо на улице, чтобы его увидеть.

По опоясывающей башню винтовой лестнице поднялись на несколько этажей, и вскоре — на последнем, вышли в просторный обеденный зал, завешенный гобеленами. Здесь был накрыт длинный стол, рядом с которым в ожидании замерло несколько клонов-горничных. Неотличимых от тех, что были в поезде.

Никлас помнил, что о таких девушках говорил фон Хоффман — при случае выстоят в спарринге с любым легионером, так что наблюдал за прислугой внимательно. Лиц девушек из прислуги фон Хоффмана в памяти Никласа просто не сохранилось, но все равно опасаться их определенно стоит. Лысые клоны-телохранители между тем уже провели Женевьеву ко столу. Накрытому, но за которым не было никого — все стулья пустые.

— Здравствуйте-здравствуйте! — вдруг раздался из-за спины жизнерадостный голос.

Никлас обернулся и увидел, как встречая гостей — из неприметной ниши, появился хозяин замка. Это был невысокий дородный мужчина, увенчанный благородными сединами. Выглядел доктор Оберхойзер никак не как вивисектор, сотнями губивший безымянные номерные судьбы, если верить фон Хоффману и Женевьеве, а как вполне добропорядочный бюргер.

— Для меня большая честь принимать вас у себя в скромной обители, — Оберхойзер обращался к Никласу, голос его звучал приветливо, а глаза лучились приязнью.

— Здравствуйте. Доктор Оберхойзер, полагаю?

— Правильно полагаете, правильно! Николай Александрович, как же я рад вас видеть! Как я рад видеть вас, и видеть наконец этот опасный организм в безопасном состоянии!

Слово «организм» Никласу неприятно царапнуло слух. Доктор же, в радостном возбуждении, прыгающим шагом подошел ближе к Женевьеве и вдруг — поетряв контроль над эмоциями, со всего размаха влепил ей пощечину.

— Ничтожество! Как у тебя только смелости хватило пытаться мне угрожать⁉ Ка-а-ак мало я тебя учил! Ну ничего, теперь ты…

Что она теперь, так и осталось неясным: Оберхойзер замялся, не найдя быстро слов, но не прекращая дела — после краткой паузы еще одна пощечина прилетела Женевьеве по другой щеке. Экспрессия в словах и действия мгновенно растерявшего весь благообразный вид такого добропорядочного на вид мужчины настолько удивила Никласа, что он даже оцепенел на несколько мгновений. Совсем не так он представлял возможный разговор и свою роль как судьи.

Женевьева после второй пощечины сжалась, пытаясь отстраниться, но лысые клоны держали крепко. По щекам девушки уже текли слезы, глаза расширились от страха. Может быть она и была великой соблазнительницей, могущей брать под контроль любых мужчин одним движением взгляда, но стоически ловить удары лицом она явно не привыкла.

— Стоп! — резко произнес Никлас, останавливая третий замах Оберхойзера.

— Да-да? — как ни в чем не бывало повернулся тот к Никласу. — Простите, эта маленькая стерва выпила у меня столько крови, что трудно контролировать эмоции. Еще раз простите великодушно. Так, уведите ее, — повернулся Оберхойзер к клонам, говоря уже со стальными нотками в голосе. Да, добродушный добропорядочный вид этого господина весьма обманчив.

— Стойте! — произнес Никлас в спину уводящим Женевьеву клонам.

Ожидаемо ни один из них даже не приостановился.

— Остановите их! — обернулся Никлас к Оберхойзеру. Тот в ответ посмотрел на него с недоумением, явно не желая отдавать указание своим прислужникам.

Никлас выругался негромко, а после — очень легко, из-за принятого стимулятора, вошел в боевой транс ускорения. Он и в обычном состоянии достиг в этом умении небывалого прогресса, а под воздействием эликсира так и вовсе сейчас намного перешагнул грань человеческих возможностей. На периферии зрения все оказалось размыто, движения стали тяжелее — Никлас словно пробивался через воду на глубине, преодолевая сопротивления тела, двигавшегося в замедлившемся для него времени.

Два выстрела слились в один — и когда оба клона заваливались вперед с простреленными затылками, Никлас уже, серьезным усилием преодолевая сопротивление неготового к такому ускорению собственного тела, повернулся к стоящим у обеденного стола горничным.

На них он потратил пять патронов — одна так и осталась в неподвижности, поймав пулю в голову, а вот вторая успела среагировать, сорвалась с места. Пришлось сначала приостанавливать ее двумя выстрелами в грудь, от которых она затормозила, но не упала. Фон Хоффман не соврал — серьезные противники.

Усилием, подавив сильный приступ тошноты — как всегда после такого ускорения на стимуляторах с ним бывало, Никлас вернулся в обычное состояние. Для Женевьевы и Оберхойзера, которые не обладали ведьмачьими возможностями, случившееся уложилось в краткое мгновенье: вот вроде бы все еще в порядке, но уже звучат слившиеся в один гул выстрелы, и сразу как клоны-телохранители, как и горничные, начинают заваливаться на пол.

И для Оберхойзера, и для Женевьевы произошедшее оказалось сюрпризом. Судя по выражению лиц, разной степени приятности — от крайне отрицательной до сугубо положительной. Но если Оберхойзер стоял оцепенев, ошарашенный случившимся, то Женевьева едва глянув на Никласа, уже пыталась высвободиться из хватки конвоиров. Для этого ей пришлось рвануться с силой — сначала в одну сторону, так что оторванный по плечо рукав платья остался в сжатых пальцах падающего первого клона. Они даже в смерти не отпустили девушку, а второй клон так и упал, сжимая ткань, заставив Женевьеву наклониться. Отрывать второй рукав ей пришлось, упершись клону ногой в плечо.

— В-в-в-вы… — между тем обрел дар речи Оберхойзер, ошарашенно глядя на происходящее. Рот его приоткрылся, нижняя губа мелко затряслась.

— Без паники, — быстро поменяв магазин, примирительно поднял руки Никлас. — Все в порядке, не волнуйтесь. Я получил недвусмысленный приказ устранить Женевьеву фон Хоффман, когда она попытается вас убить…

Как раз в этот момент в широкие двери залетело еще два клона-телохранителя. Никлас — благодаря обострившемся до предела чувствам, давно услышал их шаги, поэтому был готов и снова вошел в боевой транс ускорения. Раздались два выстрела, мелькнули лакированные ботинки — еще бегущие вместе с ногами вперед, когда лысые головы уже начали откидываться назад.

«Спасибо фон Хоффману за предупреждение», — сопроводил взглядом падающие фигуры Никлас.

— Доктор! Лучше остановите свои организмы! — заговорил Никлас, снова оборачиваясь к Оберхойзеру. — Напоминаю, что я здесь по приказу императорской власти для решения вашего вопроса! Просто я всего лишь попросил ваших клонов оставить леди фон Хоффман с нами, потому что без нее не смогу выполнить полученное указание! Если еще кто-то попытается меня атаковать, я восприму это как ваше нападение на меня лично и приму решительные меры.

Пока выдавал эту тираду, Никлас лихорадочно размышлял, а сколько здесь вообще может быть клонов? Хватит ли у него если что патронов — к вальтеру оставалось три неполных магазина.

— М-ммм-мм!! — промычала что-то Женевьева из-под полоски скотча.

— Леди, вас пока никто не спрашивает, — посмотрел на нее Никлас. — Так что, доктор? Давайте жить дружно?

Оберхойзер, который заметно впал в панику при виде легко истребляемых клонов, так и стоял с открытым ртом. Взгляд его бегал, но похоже выглядящий добропорядочным бюргером вивисектор уже начал осмыслять сказанное Никласом.

— Да вы хоть знаете, сколько стоит каждый из этих организмов? — посмотрел Оберхойзер на безжизненные тела клонов.

— Не знаю и знать не хочу. Более того, мне плевать. Еще раз, последний, прошу вас меня услышать: у меня есть задание, я намерен его выполнить. Если леди Женевьева будет находиться в камере где-то в ваших подвалах, она не сможет попытаться вас убить, а я не смогу ее устранить. Вы это понимаете?

— Я рассчитывал на…

— Мне плевать, на что вы рассчитывали.

— Я буду жаловаться на вас в канцелярию…

— Если не прекратите истерику, я вам сейчас выбью четыре передних зуба, и фавофаться вы на меня будете фначала фтоматологу. Ферштейн?

Никлас краем уха — у него был очень хороший слух, услышал, как хмыкнула под замотанным скотчем Женевьева. Оберхойзер же в этот самый момент охнул от наглости сказанного. Он открывал рот как выброшенная на берег рыба — но уже не от испуга, а краснея от ярости и сходу даже не найдя, что ответить.

— Доктор, честно сказать я не испытываю к вам приязни, но я сейчас на вашей стороне как простой исполнитель воли государства, — успокаивающим тоном произнес Никлас. — И давайте вы не будете мне в этом мешать. Как насчет ужина?

— Ужина? — оторопело повторил Оберхойзер.

— Ужина. Дорога к вам долгая, я успел поспать и проголодаться, а у вас вон стол как дорого-богато накрыт.

— А…

— Ну вот и славно, тогда давайте уже садиться.

— А…

— Да-да, конечно, попросите кого-нибудь убрать тела. Если ваши организмы, как вы их называете, не будут делать резких движений, когда появятся в зале, я не буду в них стрелять.

Женевьеву Никлас усадил спиной ко входу в зал, сам сел напротив, положив пистолет на белоснежную плотную скатерть. Оберхойзер, находясь в заметной прострации, вернулся на место во главе стола. Когда все расселись, двое клонов-горничных медленно и без резких движений зашли в зал и поочередно вытащили тела на лестницу. Больше ничего убирать не пришлось — крови на полу не было. Вообще.

Когда убитых клонов убрали, Никлас с нескрываемым удовольствием принялся за еду, отдавая должное мастерству повара. Оберхойзер на контрасте вяло ковырялся в тарелке, переваривая все только что случившееся и заметно при этом нервничая, покрывшись потом. Никлас его понимал — в такой ситуации он и сам бы заметно нервничал. С другой стороны, Никлас и вивисектором никогда бы не стал, так что вряд ли бы в такой ситуации оказался бы.

— Доктор, скажите, а как вы относитесь к справедливости? — поинтересовался Никлас, откладывая последнюю тонкую кость от порции великолепно приготовленных ребрышек, буквально таящих во рту.

— Сч-ч-читаю, что справедливость — это торжество закона.

Оберхойзер не сразу справился с голосом — пока Никлас ел, он заметно перенервничал. Но смотрел прямо, не опуская взгляд. Заметно злясь при этом — похоже, понемногу начиная в уме прокручивать варианты как и кому он будет жаловаться на действия столь много возомнившего о себе специального агента Особого Отдела, устроившего здесь самодеятельность.

— Хм, интересно. Первый раз слышу такую интерпретацию справедливости. А какого закона, божьего или человеческого? — поинтересовался Никлас, тщательно вытирая пальцы, жирные после ребрышек.

— Законов государства, конечно же!

— Ну да, ну да, — покивал Никлас. — А я вот все же бы хотел поговорить с вами о другом. Слышали, наверное, из Евангелия: когда сын человеческий придет со своими ангелами, тогда он воздаст каждому по делам его. Получается, что в божьих законах есть прямой запрос на справедливость?

— Чушь! Ерунда! — Оберхойзер вспылил и даже хлопнул ладонью по столу.

— Не очень понял, что здесь чушь?

— Вы верующий?

— О нет-нет, что вы, я разве похож на верующего? С религией я разошелся много лет назад! — эмоционально взмахнул руками Никлас, видя, как разглаживаются черты взъярившегося было доктора.

— Я давно разошелся с религией, более того — с детства я поклонник творчества Артура Кларка. Слышали о таком писателе?

— Молодой человек, в иной ситуации я мог бы счесть оскорбительным подобный вопрос.

— Прошу простить, просто как иллюстрация сравнения, — примиряющееся поднял руки Никлас. — Так вот, Артур Кларк, как вы наверняка знаете, был атеистом и считал все формы организованной религии худшей формой «вируса разума»…

Никлас говорил и видел, как доктор удовлетворенно кивает.

— Так вот, я это к чему. С момента поступления на опричную службу я получил доступ ко многим закрытым документам. И вот недавно в журнале столетней давности прочитал интервью сэра Артура, где в частности были такие слова: «Одна из величайших трагедий человечества заключается в том, что мораль была захвачена религией»

— Без сомнений, — легко согласился доктор. — Сэр Артур был умным человеком, одним из…

— Еще сэр Артур сказал, — перебил Оберхойзера Никлас. — Еще сэр Артур сказал, что основа морали на самом деле очень проста и вообще не требует религии. И звучит она так: «Не делай никому того, чего не хотел бы, чтобы делали тебе».

После этих слов наступило полное молчание. Никлас с замершей на лице полуулыбкой смотрел в окаменевшее лицо Оберхойзера, который явно осмыслял услышанное. Женевьева — которая так и сидела за столом с закрытым скотчем ртом, взглядом показывала, что тоже хочет принять участие в разговоре. На ее взгляды Никлас, впрочем, внимания старался не обращать.

— Вот о чем и веду речь, — взял Никлас аппетитно выглядящий круассан с большого блюда. — Я же не зря спросил вас о справедливости. Получается, что и в религии — вплоть до самых крайних форм обскурантизма «око за око», так и в образованном просвещении в высшей его форме прогрессивности, а мы думаю можем считать труды сэра Артура именно этой самой формой, есть запрос на справедливость. Так ведь, доктор?

— Николай Андреевич, мне хочется знать, к чему именно вы ведете.

— Александрович.

— Что?

— Да не важно, — махнул надкушенным круассаном Никлас. — Вы не волнуйтесь, доктор. Мое мнение о справедливости никого не интересует — как бы я к вам не относился внутренне, называя мысленно вивисектором или душегубом, например — это же надо, детей потоком на лабораторном столе убивать во имя собственных амбиций, у меня есть прямой приказ и я готов его выполнить. Вы в жерновах государственной машины, так что ваше будущее уже предопределено. Сейчас Женевьева фон Хоффман примется вершить свою месть, делая это с патетической речью на устах, я попытаюсь ее остановить и убью в процессе, а вы вернетесь к приятной беззаботной жизни, забыв случившееся сегодня как страшный сон… кстати, попробуйте съесть еще вот этих мягких французских булок, рекомендую. Удивительно, насколько вкусные.

— Это круассаны, — машинально поправил Оберхойзер.

— Я знаю. А это панграмма.

— Что⁈

Похоже, доктор уже начинал терять самообладание — последний вопрос прозвучал резким вскриком. Машинально поправив Никласа про круассаны, он только сейчас начал понимать смысл только что им сказанного.

— Панграмма. Короткий текст, использующий все буквы алфавита, не повторяя их. Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей чаю — фраза для проверки шрифтов, которая будучи отображенной на экране показывает, как будут выглядеть все буквы в написа…

— Что вы несете⁉

— Я? Сейчас я несу тяжкое бремя вершителя судеб, как бы это патетически не звучало. Причем, могу даже под запись сказать, что предпочел бы просто носить пулемет, но увы, увы… Доктор, ладно, да не нервничайте вы так. Я просто поддерживаю разговор, не о погоде же беседу вести. Или вы предпочитаете ждать развязки событий в молчании? Женевьева, вы вот что думаете? — обернулся Никлас к привязанной к стулу девушке.

— У-у-у-у, у-уу, уу-у-у-уу, — промычала она, взглядом определенно пытаясь сказать что-то Никласу, но он не совсем понял, что именно.

— Ну, я так и думал, — согласно кивнул Никлас Женевьеве, оборачиваясь к Оберхойзеру. — Учитывая анамнез, диагноз очевиден: у пациента заклеен скотчем рот, поэтому речь невнятная, слов не разобрать. Доктор, так что насчет справедливости, вам есть что сказать?

Действие стимулятора понемногу проходило, оставляя за собой расслабленное состояние эйфории. Еще два флакона с эликсиром у Никласа было наготове, но пока ситуация к его приему не располагала, все шло, как и планировалось — по тому плану, что предлагала ему Женевьева недавно. Принимать или нет этот план Никлас рассчитывал по итогу разговора с Оберхойзером, но выводы сделал, пусть больше основанные на эмоциях, сразу после того, как девушка получила пощечину вместо приветствия. Подействовало вместо тысячи слов, даже никакой сделки с совестью не потребовалось для того, чтобы принять предложение Марии Островской о том, чтобы посодействовать торжеству справедливости.

Оберхойзер между тем на вопрос Никласа не отвечал. Услышав недавно о себе прямую характеристику и увидев истинное отношение гостя, он молчал, явно находясь в процессе лихорадочного осмысления ситуации. Периодически косясь на лежащий на белоснежной скатерти пистолет. Никлас же поглощал уже третий круассан. Мягкие, воздушные, просто незаметно залетали.

— Николай Андреевич, хочу поинтересоваться… — наконец подал голос Оберхойзер.

— Александрович.

— Что?

— Николай Александрович. Но вы можете называть меня просто: «молодой человек», так не будете меня раздражать тем, что отчество уже второй раз путаете.

— Николай Александрович, — сглотнул Оберхойзер. — Чего мы ждем?

— Доктор, да… да хрен его знает, если честно, чего ждем.

Ответ Никласа вверг Оберхойзера в откровенный ступор. Никлас же улыбнулся, настроение его еще сильнее улучшилось — похоже, кратковременная эйфория скоро закончится. Дальше по плану придет головная боль и мерзкая общая разбитость, но пока состояние прекрасное, а настроение хорошее.

— Николай Александрович, вы специально надо мной издеваетесь?

— Нет-нет, что вы, как можно? — поспешил успокоить Оберхойзера Никлас. — Не то, чтобы у меня нет плана. Он есть: предположительно, сейчас Женевьева должна показать свои намерения, на вас наброситься с ножом, например, и только после этого я ее убью. Элементарно, как…

— Так она же связана⁈

— Вот, доктор, в этом-то все и дело! Как я могу ее убить, если она не пытается на вас напасть?

Никлас прервался, услышав — как ему показалось, отзвук стрельбы снаружи. Оберхойзер снова начал было что-то говорить, но Никлас прервал его резким взмахом.

— Чу! Я слышу пушек гром! — неожиданно даже для себя произнес Никлас громко, вспомнив давным-давно рассказанный ему Соколовым анекдот.

Доктор Оберхойзер, кстати, упомянутого косвенно анекдота или не слышал ранее, или — уже, с некоторым опозданием услышав звучи стрельбы, просто не обратил на это внимание. Поднявшись с места, сжимая и разжимая кулаки, он смотрел то на расслабленного Никласа, то на сверкающую глазами Женевьеву, которая сидела неподвижно. Суть погодя взгляд Оберхойзера скользнул по лежащему на скатерти пистолету.

— Вы собираетесь что-нибудь делать? — звенящим голосом спросил доктор, глядя на Никласа.

— Конечно! Я же вам сказал — у меня задание: как только Женевьева попытается вас убить, я ее прикончу. Успокойтесь, попробуйте лучше еще вот этих ваших французских булок. Просто чудо какое-то, ни разу в жизни такого не ел, ваш повар — просто волшебник!

— Да что ты несешь⁈ У тебя приказ, давай, убей это чудовище! — Оберхойзер все же не выдержал.

Никлас закинул в рот остатки круассана и заговорил, не очень внятно произнося слова с начала фразы:

— Вы в жерновах государственной машины, доктор. Она, как и мельница богов, мелет медленно, но муку дает превосходную. Понимаете, о чем речь?

— Меня продали?

— Да бросьте, какая чушь! — фыркнул Никлас. — Просто в государственной машине слишком много шестеренок. Не все из них бездушные инструменты…

Тут Никлас споткнулся на середине фразы, и задумался. Очень глубоко задумался — ведь слова ворожеи Марии о справедливости он принял как данность, отталкиваясь именно от них в своих действиях. Но только сейчас он подумал, что доктор Оберхойзер живет здесь уже какой… пятый год? Получается, что возможность у ведьм восстановить справедливость появилась только сейчас? Или это просто удобная возможность для решения своих проблем, избавившись от доктора и использовав для этого самого Никласа? Он прикрыл глаза и вздохнул. Как просто было раньше, когда он просто крутил руль патрульного скаута, идущего в составе конвоя по африканскому Пеклу.

Стрельба между тем стала громче, а Оберхойзер что-то заорал, захлёбываясь словами. Никлас даже не прислушивался сильно, погруженный в свои мысли.

— Убей ее! — услышал он отчаянный вопль, который вернул его в реальность.

Никлас сморгнул, в недоумении посмотрел на Женевьеву на стуле.

— Почему я должен ее убить? Гражданка соседнего государства сидит перед вами связанная, причем это сделали ваши подручные вопреки всем законам гостеприимства, угрозы для вас не представляет. Она даже сказать ничего не может, у нее вон рот заклеен. То, что к вам на территорию вломилась банда преступников, не имеет к ней никакого отношения, просто вот так получилось. Тем более потом станет ясно, что эти нападающие — на одно лицо с вашими прислужниками, откуда я знаю, кто тут кому злобный Буратино.

Доктор Оберхойзер на слова Никласа внимания больше не обращал. Вскочив — прежде еще раз глянув на пистолет рядом с Никласом, он побежал прочь. Рванувшись не к выходу, а неприметной нише, откуда появился в зале. Никлас, не сильно торопясь, прихватив бутылку вина за горлышко, швырнул беглецу вслед. Попал он Оберхойзеру в ногу, и сила броска была столь сильна, что тот рухнул как подкошенный. Никлас все так же не торопясь поднялся, прихватив с собой еще один круассан, обошел вокруг стола. Заметил на полу моток серебристого армированного скотча — надо же, после клонов остался.

Поднял скотч, потом присел рядом с пытающимся подняться Оберхойзером, обмотал ему щиколотки в несколько мотков. Когда тот понял, что происходит, его руки уже были за спиной и серебристый скотч с характерным звуком уже оборачивался вокруг запястий. Поток ругательств Никлас отсек широкой полосой, наклеенной Оберхойзеру на рот, после чего поднялся.

Заглянул в приоткрытую дверь в стенной нише — именно сюда стремился Оберхойзер, осмотрелся. К залу примыкал кабинет с панорамным остеклением, открывающим вид на освещенный многочисленными фонарями парк. У стола Никлас отметил открытую стенную нишу, за которой располагается несколько широких мониторов, где транслировалось изображение уличных камер.

— На нас напали! — с истеричными нотками закричал доктор, пытаясь подняться.

— Какая неожиданность! — негромко фыркнул Никлас, оборачиваясь.

Комментарий его больше относился к доктору, который каким-то образом сумел избавиться от полоски скотча на лице — наверное, прибег к активной мимике. Отдавая дань способностям Оберхойзера, Никлас наклеил ему на лицо еще одну полоску скотча, уже более качественно. Взял доктора за воротник, проволок по полу ближе к рабочему столу, всмотрелся в мониторы слежения. Краем глаза при этом отметив, что Женевьева уже поднялась из-за стола, сейчас стоит у стены кабинета в тени, наблюдая и за ним, и за Оберхойзером.

Никлас же смотрел на широкие черно-белые экраны, где было хорошо видно, как к крыльцу замка — перебежками, перемещается группа людей. Изображение было довольно-таки размытым, но по одежде Никлас разобрал, что в нападении принимают участие все семь клонов фон Хоффмана — шесть монашек и лысый Зибен. Действовали клоны весьма грамотно, разделившись на две пары и одну тройку, возглавляемую лысым.

Защитников, неожиданно, на территории замка было немало: семеро клонов рубились в парке с фигурами в рабочей униформе. Похоже еще одна модель клонов кроме «телохранителя» и «горничной». Садовники, наверное, и похоже у них просто стоит запрет на вход в замок — предположил Никлас, наблюдая на экранах за войной клонов. Защитники, впрочем, быстро оказывались уничтожены, и семерка во главе с лысым двигалась все дальше вперед, уже заходя в холл.

Звуки стрельбы сразу стали громче, нападающие приближались. Похоже, теперь семерке клонов сопротивлялись оставшиеся в живых клоны-горничные. Оберхойзер на полу все это время мычал, дергаясь так активно, что напоминал бьющуюся об лед рыбу. Никлас придавил его ногой — чтобы вдруг не поранился, сам в это время продолжая наблюдать за происходящим на экранах.

Звуки стрельбы стали еще громче — клоны поднялись на галерею, уже поднимаясь по винтовой лестнице башни. Все, стихла стрельба. Еще пара десятков секунд и семеро клонов фон Хоффмана появились на пороге обеденного зала. Это Никлас видел на мониторах, а потом обернулся, когда клоны подошли к кабинету Оберхойзера.

Зибен выглядел как обычно — классический костюм, блестящая в свете люстр лысина, непроницаемое выражение лица. «Монашки» же разительно изменились: головных уборов не было, блестящие от лака волосы у всех туго стянуты в пучок на затылке. Как у гимнасток, чтобы не распались. Кроме того, черные платья сильно укорочены — подол у каждой остался длиной чуть больше мини-юбки, открывая ноги, обтянутые кожей функционального комбинезона. Такого же, как и у Женевьевы.

Выглядели все семеро клонов — на экранах недавно, буквально машинами для убийств, которые не остановить. Но сейчас Никласу стало хорошо заметно — несмотря на кажущуюся легкость продвижения к цели, досталось им немало. Многочисленные следы попаданий пуль, разорванные платья «монашек», в прорехах ткани виден черный материал облегающих комбинезонов. Одна из монашек серьезно хромала — ткань комбинезона на бедре порвана, как и нога. Рана выглядела серьезно, при этом ни капли крови, как и у убитых ранее клонов — они, похоже, несколько по-иному от обычных людей функционируют.

Монашки между тем встали вокруг Женевьевы, настоящим живым щитом, а вот Зибен, не обращая ни малейшего внимания на Никласа, прошел через кабинет. Наклонившись, лысый клон подхватил отчаянно мычащего Оберхойзера за воротник, поволок его за собой. На полу при этом оставался широкий влажный след — вивисектор обмочился от страха.

Вконец уже поняв к чему конкретно идет дело, Оберхойзер утробный взвыл. Полоску скотча он снова как-то сумел частично сорвать и сейчас бесновался, брызгая слюной невнятным криком. Но безрезультатно — Зибен держал его железной хваткой. Не обращая внимания на крики и визги Оберхойзера, лысый клон даже не замедляя шаг выстрелил несколько раз в панорамное стекло кабинета. Приблизившись, ногой выбил одну секцию массивного стекла, после чего без лишних задержек запустил Оберхойзера в полет.

Никлас уже подошел ближе, встав на самом краю и наблюдая как фигура визжащего вивисектора летит вниз. Придержал Женевьеву — которая подбежала к краю разбитой секции так быстро, что могла бы и следом выскочить. Переживает, похоже.

Неудивительно, впрочем — сейчас ее смысл жизни к земле летит. Вот прилетит, и ей ведь придется думать, как и зачем дальше жить — философски и немного лениво размышлял Никлас, наблюдая за полетом доктора. Действие стимулятора уже почти прошло — слишком много ресурсов он использовал для убийства клонов в самом начале, и сейчас эйфория окончательно переходит в утомленную негу, за которой совсем скоро последует крайне неприятный откат.

Полет Оберхойзера продолжался недолго — визжащий крик уже прервало касание земли, снизу донесся глухой звук удара.

— Мене, текел, фарес, — эпитафией произнес Никлас, глядя как скатывается, а чуть погодя съезжает по склону изломанная падением фигура.

«Взвешен. Обмерен. Ничтожен», — недавняя речь о запросе на справедливость возродила в памяти библейские мудрости, одну из которых он только что и произнес. Обернувшись и отходя от окна, Никлас достал нож, разрезал Женевьеве пластиковую стяжку на руках, после чего рванул полоску скотча с лица. Это определенно было больно и неприятно, но девушка не обратила внимания. На губах ее играла легкая улыбка, глаза возбужденно поблескивали.

— Спасибо, — произнесла девушка, улыбка на ее лице стала еще шире. — Мне никогда не было так приятно, никогда! Это такое чувство, что даже словами не передать, и я благодарна тебе за…

Женевьева не договорила — в зале вдруг погас свет. Парой секунд позже включилось аварийное освещение, окрашивая все вокруг алым багрянцем.

— Это что? — спросила Женевьева.

— Скорее всего ничего хорошего, — напряженно произнес Никлас, который сам просто не успел задать только что озвученный Женевьевой вопрос. Вот ведь незадача — он, на краткий миг, когда загорелся красный свет понадеялся, что это она ему объяснит, что происходит. Ведь ее смысл жизни только что в окно улетел, она досконально изучала жизнь и историю Оберхойзера, а сам Никлас здесь вообще проездом.

В это самый момент экраны, транслирующие все происходящее на территории замка, погасли. Ненадолго: уже через секунду каждый загорелся алым светом, на котором был изображен оскаленный черный череп, очертаниями далекий от человеческого.

В дополнении к происходящему по всем залам башни и замка разнесся механический голос. Слова звучали на немецком, Никлас ничего не понимал даже приблизительно — кроме первого слова «Ахтунг». Впрочем, про полный «Ахнунг», который наступает вокруг, даже и без этого было ясно.

С привычным чпокающим звуком отлетела пробка флакончика ведьмачьего эликсира — Никлас решил, что лишним стимулятор сейчас точно не будет. Через пару мгновений еще раз с чпокающим звуком вылетела пробка, уже вторая. Потому что Никлас вдруг ощутил плохое, даже можно сказать поганое предчувствие. И пользуясь имеющейся — пока имеющейся возможностью, решил, что и два стимулятора друг на друга принять лишним не будет.

Женский механический голос так и продолжал повторять одну и ту же фразу, звучащую на резком немецком языке, непонятном Никласу. Мимо него только что пробежал Зибен и начал один за другим вырывать из держателей в стенной нише системные блоки, разбивая.

Зачем он это делает — просто уничтожает или пытается вытащить носители информации, Никлас спрашивать не стал. Тем более что Женевьева уже кричала, призывая срочно уходить. Схватив девушку за руку, выбегая из кабинета, Никлас даже не подумал у нее спросить, что именно звучит в транслируемом сообщении — во-первых и так понятно, что наступает полный «ахтунг», а во-вторых даже если Женевьева и переведет, не факт, что можно верить вещающему голосу, может дезинформация.

Поэтому Никлас не забивая голову вытащил Женевьеву в зал и уже бежал к лестнице. Клоны — все шесть «монашек», устремились следом. Зибен так и остался в кабинете доктора, продолжая уничтожать технику. Довольно правильное решение — если активированный со смертью Оберхойзера аварийный протокол подразумевает уничтожение здания, клон примет свою судьбу, оставшись здесь. Если же нет, то уничтожение хранителей информации дело нужное, видеозаписи произошедшего в зале ни Никласу, ни Женевьеве точно не нужны.

Спускались по винтовой лестнице башни быстро — перескакивая по несколько ступеней сразу. По узкой лестнице бежали вниз неорганизованной гурьбой, но оказавшись на широкой галерее, группа перестроилась: трое девушек-клонов стремительно ускорились, обгоняя Никласа и Женевьеву, еще трое остались позади. Пробежали мимо рядов доспехов, выбежали на широкие ступени парадной лестницы, ведущий вниз огромного замкового холла.

Когда преодолели два из четырех пролетов, Никлас — несмотря на неуходящее поганое предчувствие, понемногу начал верить, что как минимум им удастся быстро и без потерь покинуть замок — вон и дверь видна, до нее два пролета и всего десяток метров. Тем более что в холле никого не видно. Пусто, ни души — ни живой, ни искусственно созданной, всех клонов Оберхойзера уже перестреляли за вечер, новых не завезли.

Когда бегущая группа пробежала по широкому третьему пролету и оказалась перед нижним, последним, одна из «монашек» — идущая последней, вдруг опережая всех прыгнула через перила, оказавшись внизу самой первой. Приземлилась она на мраморные плиты мягко, как кошка — довольно изящно коснувшись рукой пола. Никлас на бегу — перепрыгивая через ступеньки, наблюдал, как клон выпрямилась, осматриваясь.

Успел заметить, как «монашка» вдруг насторожилась, после чего резко обернулась, вскидывая оружие. Мгновением позже раздался громовой удар, по полу пролетели ошметки выбитой двери в глубине холла, где-то вне зоны видимости. Девушка-клон уже начала стрелять, но это не помогло — раздался дробный быстрый топот и ее просто смела огромная, сгруппировавшаяся в прыжке фигура.

Несмотря на немалый размер, двигалось «это» невероятно стремительно. Никлас даже несмотря на употребленный стимулятор увидел произошедшее практически размытым пятном. Которое, замедляясь, уже скользило по полу, и в центре него замелькали руки — странный монстр сначала попытался располосовать жертву под собой когтями, но ткань комбинезона поддавалась плохо, поэтому тварь уже после пары первых ударов начала буквально вбивать «монашку» в пол, огромными кулаками круша и ломая кости.

Загремели выстрелы — но только после того как несколько пуль, как бы даже и не с десяток, прилетело монстру в голову, он прекратил удары и начал тяжело заваливаться вперед, погребая под собой уже безжизненную девушку-клона.

Наблюдая за этим, Никлас больше не бежал вниз, наоборот — пятился по ступенькам вверх. Потому что в холле, передвигаясь стремительными прыжками, появилось еще несколько аналогичных монстров — так же, как и первая тварь, дробно топающих костяными наростами на босых ногах.

Два-четыре-пять… еще двое…

Оценив количество, Никлас понял, что до этого момента серьезно недооценивал масштаб приближающегося «ахтунга». Вальтер в руках показался вдруг совершенно бесполезным; да и перед лицом такой опасности даже пулемет спокойствия бы не добавил сильно.

Блестящий мраморный пол холла немного помог — стремительные твари, передвигающиеся с дробным костяным перестуком, на гладких плитах тормозили плохо. И первые пять из них, разогнавшись, проскочили мимо лестницы — упав сейчас на четыре конечности и шлифуя со скрежетом когтями в попытке остановиться. Двое бегущих в конце группы монстров, увидев такой промах собратьев в тактике, не замедляя бега в этот момент упали на все конечности и в прыжке практически синхронно взлетели вверх.

Когти одного громко проскрежетали по мраморному полу — прыжок не удался, одна лапа (нога?) поехала и тварь рухнула вниз, не взлетев высоко. Второй же монстр со скрежетом когтей вцепился в перила, и рванулся с ревом в попытке перебросить массивное тело на лестницу. Загремели выстрелы — стреляли монашки, целясь твари в голову и грудь. Получив несколько десятков пуль — из которых половина в голову, монстр начал заваливать обратно. Но перед этим он замер на мгновение, так что Никлас сумел его рассмотреть.

Перед ним сейчас во всей своей ужасающей красе замерла монструозная тварь. Это определенно было когда-то человеком. Когда-то. И в отличие от клонов, появившиеся монструозные твари вполне себе теряли кровь — только она была странного, темно-зеленого цвета. Существо, на которое сейчас смотрел Никлас, явно искусственно превращено в машину для убийств, в инструмент ближнего боя.

Весь вид монстра буквально кричал об этом: абсолютное отсутствие волос, широкий плечевой пояс, атрофированные половые признаки — это была самка, определенно, но понять можно не сразу — грудь практически невыраженная; лицо безносое, глаза вразлет, прикрытые тяжелыми надбровными дугами. Тонкие губы ощерены в гримасе боевого безумия, открывая немалых размеров клыки. На пальцах когти, кулаки массивные, а в районе костяшек и тыльной стороны ладони видны вросшие костяные пластины. Вот почему спрыгнувшая вниз монашка так быстро превратилась в кровавое месиво, буквально в блин раскатанная ударами похожей твари.

Краткий миг — растянувшийся для Никласа в моменте приостановившегося времени, когда он рассматривал монстра, закончился, события вновь понеслись вскачь. Остальные ворвавшиеся в холл твари уже справились с первой неудачей скользящего заноса и неслись по лестнице, длинными прыжками преодолевая по несколько ступенек. Хлопали выстрелы, но даже две-три пули, попавшие точно в голову, эффекта не приносили. Каждой твари нужно было буквально развалить черепную коробку, чтобы лишить жизни или хотя бы дееспособности. Сам Никлас только что выстрелил в монстра совсем рядом с собой и с поднимающимся внутри отчаянием увидел, как пуля ломает и рвет челюсть, но монстр даже выражение лица не поменял при этом, и не приостановил бег вверх ни на йоту.

Мелькнула черная фигура с красным росчерком тонкого галстука и блеснувшей лысины — откуда-то сверху прилетел Зибен, упав прямо на ступеньки перед Женевьевой. Приземлился он не очень удачно — Никлас отчетливо слышал хруст сломанной кости, но клон не обратил на это внимание — не поднимаясь на ноги, начал стрелять. Причем в руках у него был немалого размера серебристый револьвер, каким и медведя остановить можно. Вот только перед ним были не медведи — монструозных тварей шестью выстрелами даже проредить заметно не удалось. Только одна погибла с разорванной в клочья головой, а остальные — отброшенные было револьверными выстрелами, снова с ревом и скрежетом когтей поднимались с пола в атаку.

Зибен принялся перезаряжать револьвер, но несмотря на скорозарядник, не успевал. И они бы погибли под новой поднимающейся атакующей волной, если бы не одна из «монашек». Девушка-клон, стоящая ниже всех по лестнице, только что расстреляв все патроны, даже не стала — в отличие от других, менять магазин. Когда сгруппировавшиеся после появления Зибена монстры снова бросились вперед, она выждала момент и прыгнула им навстречу. Прыгнула так же, как пловцы ныряют после стартового выстрела, вот только после толчка она сгруппировалась на лету. Попала «монашка» под ноги бегущей сейчас первой твари, подловив монстра в момент касания ступеньки опорной ногой.

Монструозная тварь, лишившись опоры в самый момент прыжка, оступилась и тяжело рухнула, скатываясь вниз по ступенькам и образовывая кучу-малу из монстров, из которой уже полетели ошметки одежды и девушки-клона. Три твари перепрыгнули через завал из тел, но их встретили громкие револьверные выстрелы — момент был утерян.

Никлас не успел сильно обрадоваться. Грохнуло еще три выстрела, и у Зибена кончились патроны к револьверу, — судя по тому, что серебристое оружие широким броском уже улетело в голову одному из монстров.

Это была всего лишь отсрочка.

Мгновением позже Никлас, Женевьева, хромающий Зибен и две «монашки» бежали обратно по лестнице. Еще две девушки-клона — безо всякой команды, остались умирать на площадке пролета, подарив остальным лишние секунды жизни. Отметив в мыслях этот момент, Никлас при этом совершенно не понимал, куда эти секунды потратить: он уже расстрелял все свои патроны, а в рукопашной с монстрами шансы свои оценивал как ускользающе-призрачные.

Пока еще запрещая себе впадать в отчаяние, но находясь очень близко к этому состоянию, Никлас слышал снизу звуки скоротечной схватки, в которой погибали внизу клоны. Что делать, может попытаться забаррикадироваться в башне? Единственный вариант, который казался ему хоть сколько-нибудь реальным. До того момента, как снизу не послышался приближающийся скрежет — оставшиеся внизу «монашки» умерли, не сумев надолго задержать монстров.

Догонят, не успеют они до двери добежать. Даже несмотря на то, что еще две девушки-клона готовы остаться прикрывать. Сметут и не заметят. Или обойдут просто, слишком далеко впереди по галерее дверь в башню.

Взгляд Никласа в этот момент — он даже не оборачивался назад, чувствуя спиной приближение монстров, как раз сейчас упал на выстроенные на галерее доспехи. Выскакивая из общей — устремившийся к лестнице в башню группы, он прыжком оказался рядом с ближайшим доспехом, который стоял, скрестив руки на массивном полуторном мече. Меч, к радости Никласа, оказался не бутафорским — и был использован практически в этот же момент: невероятным прыжком одна из тварей запрыгнула на галерею, перепрыгнув через последний пролет.

Увидев на периферии зрения появление рядом монстра, с резким криком-выдохом Никлас — в пару шагов размахнувшись по широкой дуге, сверху-вниз обрушил клинок на тварь, уже перекидывающую массивное тело через перила. Меч раскроил череп до самой шеи, и булькнувшая рыком тварь рухнула кулем вниз.

— Н-на… — закричал Никлас, добавляя более крепкие выражения, которые заглушили хлопки запалов. Это Зибен катнул по ступеням лестницы пару гранат, после чего сам, припадая на сломанную ногу, метнулся в сторону.

Загремело железо падающих доспехов, когда лысый клон забрал у стоящего неподалеку рыцаря двуручный меч. Сам Никлас уже позаимствовал шит, забрав его со следующих доспехов. За это время раздалось два взрыва, сопровождаемые яростным рыком — гранаты не убили ни одной твари, лишь немного задержав.

Монстров как-то вдруг стало больше — по парадной лестнице прыжками поднималось сразу несколько групп, навскидку не меньше двух десятков. При виде этого зрелища внутри у Никласа все опустилось — и только привычка загонять страх и эмоции на самый дальний край сознания помогла ему сохранить самообладание.

Женевьева и оставшиеся в живых двое «монашек» между тем пробежали дальше по галерее, забирая с доспехов холодное оружие — патроны кончились у всех. Зибен уже широким ударом встретил первого из монстров, вырвавшегося в беге вперед.

Никлас подскочил с другой стороны, попытался ударить второго, пытающегося обойти Зибена. Не очень удачно — тот успел отреагировать, и не обратив внимания на глубокий порез от меча на плече, отмахнулся массивным кулаком. Целилась монструозная тварь Никласу в голову, но попала в поднятый щит. Удар оказался настолько силен, что Никласа отбросило к стене. Пролетев несколько метров, он врезался спиной с такой силой, что из груди выбило весь воздух, а в глазах потемнело.

Если бы не Зибен, который вращая двуручным мечом убил уже двух тварей, всем настал бы конец. Но лысый клон дал так необходимое время, для того чтобы Никлас осознал простую вещь — в рукопашной схватке с применением тяжелого холодного оружия каждый удар должен наноситься без оглядки на остаток сил. Бить нужно как в первый и последний раз — просто касание мечом противника, даже глубокий порез, из строя среди монстров никого не выводит.

Осененный этим знанием, находясь в очень странном состоянии — приглушенном после удара головой, и приподнятым от сразу двух эликсиров, Никлас пошел вперед. Чувствуя очень отчетливо, как из разбитого затылка обильно стекает на шею кровь. Пройдя несколько шагов, Никлас ускорился и бросился вперед — щитом врезаясь в бок спрыгнувшего с перил монстра, сбивая его разбег. Широко размахнувшись, Никлас подрубил ему ногу, после чего отбросив щит, обрушил меч на голову твари.

Увидев сбоку смазанное движение, откатился в сторону, вновь подхватывая щит, вторым перекатом уходя от прыжка следующего монстра. Тот приземлился на место где только что был Никлас, звучно вбив кулаки в пол. Зибен в этот момент снес замершему на миг монстру голову, а Никлас — проходя мимо, обрушил раскалывающий череп удар на другую тварь. И еще удар.

Мелькали зеленые вееры брызгающей крови, хрипели умирающие твари. Довольно легко умирающие — казавшиеся совсем не такими неуязвимыми, как это было в самом низу, во время первого столкновения. Эти, подкрепление, как-то попроще выглядят, и не такие огромные.

Где-то на периферии зрения Никлас видел двух «монашек», закрывающих щитами Женевьеву, к ним же сейчас пробивался свирепствующий с двуручным мечом Зибен. Никлас старался держаться неподалеку, но при этом не подходя близко — Зибен махал мечом так широко, что формат «дружеского» попадания исключать нельзя, такой удар просто и не остановишь если что.

Очередная тварь бросилась на Никласа, но теперь обманным движением — подкатываясь под ноги. Он подпрыгнул, пригвоздил монстра к полу, услышав и прочувствовав при этом как проскрежетало острие меча по плитам пола. Едва пригвоздив тварь, отскочил назад, избегая удара когтями по ногам, перекатившись и снова поднимаясь на ноги. С некоторым трудом поднимаясь; не прошло еще даже пары минут боя, а Никлас уже смертельно устал, чувствуя, что теряет силы от махания смертоносной железякой.

Схватка проходила на самом пределе человеческих возможностей, тем более что монстры даже от серьезных ран не падали, и чтобы вывести их из строя требовались неимоверные усилия.

Первые волны монстров уже умерли — не меньше двух десятков их лежит по лестнице и галерее. Но твари не заканчивались, еще одна группа с ревом поднималась по парадной лестнице. К счастью, в схватку вступили «монашки», давшие возможность Никласу отойти назад, переводя дыхание. Перед глазами у него уже темно-багровая пелена опускалась, с летающими перед взором мушками, так что нужна была хоть какая-то передышка.

Переводя дух и возвращая способность более-менее мыслить, Никлас окончательно осознал, что нападающие твари стали заметно слабее. Не то, чтобы они стали слабыми — каждый монстр легко раскидал бы и нашинковал когтями несколько обычных людей, но они определенно были много слабее самого первого десятка, что чуть было не разорвал их всех в самом начале. Немного придя в себя — перед глазами еще чуть плыло из-за удара головой, но темная пелена близящейся потери сознания рассеялась, Никлас снова вступил в бой.

Да, монстры стали слабее — теперь они не казались ужасающими машинами для убийств. Серьезный противник, не более. Третья волна тварей была уничтожена на галерее, навстречу четвертой они уже пошли вниз сами. Устрашающие одним своим видом стремительные чудовища кончились, сейчас атаковали троицу обычные искусственно созданные «солдаты» — как только появилось время подумать, Никлас, как ему показалось, понял саму природу монструозных тварей.

Снова, как и несколько минут назад, они спускались вниз тесной группой, но теперь уже уменьшившейся наполовину. Обходя тела тварей — добивая на всякий случай, прошли мимо растерзанных девушек-клонов. В клочья просто.

Монстры все еще появлялись — волнами, примерно по десятку каждая. Но последняя группа, пусть и выглядели твари устрашающе, комплекцией уступали даже Зибену. Это совсем уже не были стремительно и смертельно-опасные великаны первой волны нападения, не были и серьезными противниками; теперь нападали на группу уже почти обычные, просто превращенные в мутантов люди.

Недавняя смертельная схватка на пределе сил неожиданно превратилась в рутину: мелькали мечи, хрустели кости, брызгала странная темно-зеленая кровь. Когда Никлас и Зибен спустились наконец на первый этаж, обходя останки самой первой погибшей от рук тварей девушки-клона, поток монстров наконец-то иссяк. Появлялись они, теперь это стало понятно, из коридора под лестницей, дверь в который недавно была выбита — одна створка висела покосившаяся, вторая разлетелась в щепки.

Группа остановилась. Стояли в полной тишине, слышалось только тяжелое дыхание. Оповещение с «ахтунгом» заткнулось, и когда это случилось, Никлас даже не заметил. Никого рядом больше не было, ни один монстр не появлялся.

Все, закончились.

Еще несколько долгих секунд прошло в неподвижности и молчании, после чего Зибен выпустил громко звякнувший об пол меч. Потом упал сам — мягко осев. И умер. Никлас хорошо видел его лицо с распахнутыми глазами, сомнений никаких не было — клон просто полностью отдал все силы схватке, и упал как загнанная лошадь. Позволив себе уйти только тогда, когда счел что опасность для объекта его охраны миновала.

Никлас глянул в сторону выхода из замка, потом посмотрел в сторону коридора, из которого появлялись монстры, перевел взгляд на Женевьеву. Все без слов. Она — так же без слов, его прекрасно поняла, кивнула благодарно. Ей, чтобы спасти жизнь и сохранить свободу, срочно нужно уходить. Никласу — без понимания, что именно произошло, и откуда появлялись волнами монстры, уходить сейчас никак нельзя. И вопрос сохранения жизни и свободы, учитывая обстоятельства, для него второстепенен.

— Эмма, ты со мной, — обернулась к одной из монашек Женевьева. — Эдит, оставайся вместе с Никласом, охраняй его как меня.

Обняв и торопливо поцеловав Никласа на прощанье, шепнув что-то горячо, что он даже не расслышал, Женевьева быстрым шагом, почти бегом, направилась в сторону выхода. Никлас проводил девушку взглядом и развернулся в сторону выбитой двери, откуда недавно появлялись монструозные твари.

Вздохнув — чувствуя тяжелую накатывающую усталость, Никлас сделал первый шаг, преодолевая себя. Потом вдруг представил, как люди сражались в то время, когда не было огнестрельного оружия. Сразу стало чуть легче переносить тягости и лишения, и перехватывая меч и поправляя в руке щит, он двинулся вперед уже пободрее. Эдит — на взгляд Никласа никак не отличающаяся от остальных клонов, как только Женевьева их различает, шла чуть позади, взяв меч в левую руку и щитом прикрывая его с правой стороны.

Миновав выбитую дверь и пройдя немного по коридору, они оказались на ведущей в подвал лестнице. Дверь здесь — металлическая, массивная, была открыта, поверху моргали красные лампы аварийного освещения.

Произошедшее для Никласа выглядело теперь вполне очевидно: если доктор Оберхойзер создавал клонов и изменял людей в своих академиях смерти и лабораториях, то что мешало ему заниматься подобной деятельностью здесь? И в момент его смерти просто запертые в подвале монстры оказались выпущены по сработавшему протоколу. Теперь нужно просто увидеть откуда и как они появились.

Ответ на то, как именно — в техническом плане исполнения, рождались монстры, Никлас получил уже совсем скоро, зайдя в лабораторию. Здесь так же, как и наверху вход открывали разъехавшиеся в стороны автоматические массивные створки, давая доступ в лабораторный зал. Сразу после них Никлас увидел многочисленные колбы — каждая под размер крупного человека. Большинство из них были открытыми, стекла явно поднимались автоматически, высвобождая находящихся там пробужденных монстров.

По всему освещенному белым светом залу была разлита густая зеленая жидкость. Неприятного, резко-яркого кислотного цвета. Никлас почти сразу понял, что она ему напоминает — по консистенции один-в-один голубой гель, в который он сам был погружен в ложементе перед проведением неудачной операции замены и вытеснения души.

Пройдя по залитому тягучей жидкостью полу, Никлас с Эдит дошли до сохранившихся и пока закрытых колб. Здесь измененные люди дозревали — было видно, что организмы мутантов еще не полностью сформировавшиеся. Никлас поморщился — не очень приятное зрелище, когда в роли эмбриона для создания монструозной твари используется обычный человек.

Никлас быстро подсчитал число открытых капсул. Шестьдесят четыре, и еще тридцать шесть закрытых, с организмами разной степени готовности. Похоже, первый десяток монстров — которые их едва не уничтожили в ноль стремительным натиском, был создан изначально и довольно давно, успев хорошо развиться. И только потом программа получила продолжение. В поддержку этой версии было заметно и различие капсул — первые десять явно менее технологичные, судя по виду чуть ли не на коленке собранные из отходов и палок, в отличие от остальных.

Еще один вопрос, который у Никласа крутился в голове, постепенно звучал все чаще и громче: а смог бы доктор Оберхойзер сделать все это самостоятельно? И вот этот вопрос, похоже, по-настоящему вопрос жизни и смерти. Ведь получается, что первым был выращен десяток монстров, потом они были продемонстрированы… кому? Кому-то, кто после одобрения дал программе продолжение и финансирование. Или же программа выведения мутантов просто получила продолжение, а первое финансирование состоялось уже в тот момент, когда Оберхойзер поселился в этом замке?

Вопросы, вопросы.

— Пошли обратно, — глянул на Эдит Никлас. Он увидел все, что нужно. Вернее — мысленно исправил он сам себя, увидел все, что не нужно ему было видеть.

В холле замка получилось найти оружие. Странно, что перед тем как идти в подвал, Никласу мысль об этом даже не пришла. После того как осмотрел тела погибших девушек-клонов, у Никласа оказался пистолет-пулемет и три магазина к нему. Эдит он отпустил, отправив следом за Женевьевой, а сам сходил в дальнюю часть парка и запалил одну из хозяйственных построек с техникой — гореть ярче будет, далеко видно. Потом устроился на крыльце замка и принялся ждать, наблюдая за разгорающимся огнем.

Решение остаться в замке далось Никласу очень непросто. После того, что он увидел в подвале лаборатории, было понимание — оставаться здесь значит поставить на кон свою жизнь. Если выращивание монстров проводилось под патронажем и в интересах государства, то Никлас скорее всего просто исчезнет. Но от того, чтобы уйти в темноту следом за Эдит Никласа остановили в основном два предположения.

Первое — он уже понял, что к убийству Оберхойзера его прямо подталкивали и главная ворожея, и статский советник. Пусть Сергей Сергеевич и делал это довольно странно, от противоположного, но иного объяснения его поведению и способу постановки задачи у Никласа просто не было. И скорее всего, оба они о лаборатории в замке не знали. Иначе бы по-другому для него все устроили и организовали. Наверное.

Кроме того, вторая причина — если он сейчас уйдет, то появившаяся здесь группа поддержки скорее всего в полном составе станет ненужными свидетелями, увидев лабораторию. И если это зрелище не предназначено для лишних глаз, то подставлять Горчакова и тех, кто придет с ним Никлас совсем не хотел.

Инспектор прибыл через двадцать минут — группа залетела в парк на четырех машинах, выбив ворота. Из первой машины легко выбрался Горчаков и совсем не хромая, явно находясь под воздействием стимулятора, подошел к Никласу. Остановился, посмотрел на горящее поодаль здание, в котором уже чадила черным дымом техника, осмотрел потрепанного Никласа.

— Стесняюсь спросить, зачем вам… вот это… — Горчаков показал на щит и меч, забрызганные зеленой кровью, темной в ночи. Никлас только хмыкнул, подтянув к себе меч и опираясь на него, поднялся. Горчаков смотрел вопросительно, Никлас криво улыбнулся и покачал головой.

— Если вам дороги должность, чин, жизнь и здоровье, я бы посоветовал не спрашивать меня вообще ни о чем. Кроме того, я посоветовал бы вам сейчас организовать охрану замка по периметру, не допустив входа сюда пожарной команды, и параллельно — очень большая просьба, как можно скорее организовать мне разговор с Сергеем Сергеевичем.

Горчаков ничего говорить в ответ не стал — видя взгляд Никлас, отдал несколько указаний и достал свой планшет. Специалисты из группы Горчакова — Никлас не увидел среди них ни одного опричника, по команде инспектора расселись по машинам и выдвинулись обратно к воротам замка, со стороны которых уже раздавались звуки сирен подъезжающих машин пожарных команд.

Сергей Сергеевич не отвечал. «На совещании, похоже», — сказал Горчаков, показывая пальцем в ночное небо, намекая на важность совещания. Никлас задумался. Это плохо, что на совещании. Раз сразу не получается связаться, теоретически лучше было бы прямо сейчас делать ноги и лишь уйдя «в леса», после попытаться связаться с ворожеей Марией или статским советником Ивановым. Никлас даже прикинул такую возможность: Горчаков пусть под стимулятором, но вряд ли будет усердно его догонять, рядом больше никого нет, так что, наверное, это было бы неплохим вариантом….

Поздно: с неба послышался шум винтов.

Даже если сейчас попытаться сбежать, с воздуха все равно найдут и загонят как зайца. Положив щит и меч у крыльца, сняв пистолет-пулемет с плеча и устроив его сверху на щите, Никлас присел, прислонившись спиной к стене и решил просто отдохнуть те несколько минут, пока его не заберет к себе в работу Специальная Служба Дознания, иначе называемая — в разговорном общении, инквизицией. В том, что это инквизиция по его душу прибыла — сомнений у Никласа не было, на вертолетах здесь никто больше летать не будет в это время.

От мощных ламп настолько сильно веяло жаром, что Никлас уже вспотел. Некоторое облегчение прохлады лишь приносило то, что одежда была рваной в некоторых местах — после заключения под стражу переодеться ему так и не дали. Так и оставался в том, в чем убивал мутантов в замке Оберхойзера.

Одно хорошо — откат после стимуляторов ушел, как не было. Летели из Борзи на военно-транспортном самолете, и Никлас весь пролет пропустил, провалившись в беспамятство. Как портал — про себя подумал он, под конвоем выходя на бетон взлетно-посадочной полосы в Петербурге. Потом — спасибо хоть осмотреться позволили, дав понять куда привезли, последовал мешок на голову, посадка в машину, недолгая дорога и вот он в допросной камере, только в которой мешок с его головы сдернули.

Бьющий в глаза свет оказался настолько ярок, что причинял неудобства даже через закрытые веки. Зажмурившись, Никлас попытался отвернуть голову, но примотали к стулу с высокой спинкой его крепко — голову в том числе, так что не пошевелиться.

Сидел Никлас здесь уже несколько минут, но никто его ни о чем не спрашивал. Он даже не уверен, есть ли кто-то рядом — яркий свет буквально выжигает возможность ощущать чужие ауры. Минуты под ослепляющим светом тянулись и тянулись, и, по ощущениям времени, уже около получаса прошло. Забыли его что ли? — подумал он, заранее зная ответ. Нет, не забыли, просто готовят к допросу.

Второе посещение инквизиции разительно отличалось от первого: если тогда сразу его начали допрашивать несколько меняющихся следователей, детально и по крупицам воссоздавая картину произошедшего, а после в ходе многочасовых бесед пытаясь вывести на несоответствие, то сейчас ничего подобного не происходило.

— В прошлый раз я сюда ходи-и-ил, но сегодня как-то не удалось, не удалось, — негромко пробормотал Никлас себе под нос.

Похоже, именно этого — если иметь ввиду хоть какую-то реакцию, от него и ждали. Потому что практически сразу же Никлас почувствовал движение позади себя, рот ему резко залепили скотчем, а парой секунд позже — встряхнув, причем буквально встряхнув, вместе со стулом, в кабинете заиграла музыка. Выкрученная на такую громкость, что от ритма тело ощутимо вздрагивало, пробивал звук до самого нутра.

Слепящий свет стал еще ярче, уже обжигая до дискомфорта и болезненных ощущений даже при закрытых глазах; громкие и постепенно усиливающиеся звуки музыки били по ушам так, что чувствовалась физическая боль.

«В следующий раз я сюда не пойду», — мысленно попытался взбодрить себя Никлас, пытаясь сохранить внутреннее самообладание. Через — по внутреннему ощущению, еще примерно полчаса пытки, проведенных под ярким выжигающим светом и в центре болезненной музыкальной трансляции, Никлас понял: перед тем как произнес фразу, послужившую триггером ко включению музыки, он немного ошибался про неприятные ощущения. Тогда, в сравнении, еще было весьма комфортно, в отличие от нынешнего момента.

Время болезненно тянулось, пытка светом и громкой музыкой продолжалась — причем закрывшие его в допросной инквизиторы, как назло, без конца гоняли одну и ту же песню группы ТППТ с незатейливым мотивом и припевом, только от которого можно было взвыть. Ни яркого света, ни болезненно громкой музыки даже не нужно, и так сойдет психологической атакой.

Свет с музыкой оказались выключены настолько внезапно для ощущений, что Никлас невольно вздрогнул. Звенящая тишина ощутимо давила на уши — гулким шумом эха, а вот отсутствие обжигающего света дарило самое настоящее блаженство. Посидев несколько минут, Никлас чуть-чуть приоткрыл веки. Санкций не последовало, и он понемногу открывал слезящиеся глаза, сквозь мутную пелену пытаясь рассмотреть стоящего перед ним человека, присутствие которого почувствовал сразу после того как исчез обжигающий свет.

Вот когда заметно приоткрыл глаза и сощурился, начав присматриваться, действие снова повлекло последствия — на голову опять нахлобучили тканевый мешок, который сразу же плотно замотали скотчем. Похоже, дознаватель совсем не хотел, чтобы Никлас его увидел и запомнил. Как подтверждение такой версии — голос, который зазвучал, явно будучи искусственно искаженным.

— Граф Николай Александрович Бергер.

Никлас промолчал. Он знал этот прием и понимал, что любое сказанное слово сейчас будет использовано против него. Но происходящее его все же, хоть чуть-чуть, но порадовало: дознаватель скрывал свою личность. А это значит, что он возможно рассматривает шанс того, что Никлас отсюда выйдет. Когда-нибудь.

— Николай Александрович. Ну что же вы молчите? — снова прозвучал искаженный механический голос. — Рассказывайте.

— На балу в Петербурге знаменитая балерина… — Никлас заговорил, плохо слыша свой голос. Кашлянул, прочистив горло, продолжил: — Знаменитая балерина в толпе поклонников делится впечатлениями о жизни и выступлениях, и под конец жеманно произносит: «В общем, я постоянно в разъездах — Петербург, Москва, одна нога здесь, другая там…» Корнет Оболенский, подкручивая ус, произносит: «Хотел бы я оказаться где-нибудь в Бологом». Тут к компании подходит поручик Ржевский, не слышавший начала разговора, и произносит громко: «Бывал я в этом вашем Бологом — дыра, доложу вам, редкостная!»

В допросной камере — неожиданно, раздался громкий смех. Который, из-за искажения голоса до механического звучания, выглядел довольно странно и неприятно.

— Хороший анекдот, не слышал, — произнес дознаватель. — Отличное начало разговора, Николай Александрович. Теперь, прошу вас, расскажите детально, не упуская ни единой мелочи, все подробности вашего путешествия из Москвы, которое привело вас в окрестности города Борзи. Начните, пожалуйста, с момента посадки на поезд «Россия».

— Я не могу комментировать и разглашать детали операции без разрешения руководства, — ответил Никлас запомнившейся фразой из развлекательного фантастического фильма, девять частей которого просмотрел в поезде.

— Ах, то есть это была операция? Это ведь полностью меняет дело! — даже в механических интонациях было слышно заметное удивление.

«Какой же я идиот», — примерно так можно было охарактеризовать поток мыслей Никласа, которые появились оценочным суждением результата сказанной фразы. И даже то, что голова гудела и после сражения в замке Оберхойзера, и после пытки светом и звуком, его никак не оправдывало.

— Операция, значит, — в голосе дознавателя все еще слышалось удивление. — Тогда, прошу вас, расскажите детально и не упуская ни единой мелочи, все подробности вашего путешествия в Борзю, начиная с момента получения приказа и ознакомления с планом операции.

— Я не могу комментировать и разглашать детали операции без разрешения руководства, — снова повторил Никлас, все еще мысленно ругаясь на себя самыми резкими словами.

— Николай Александрович, — в каркающем механическими нотками голоса дознавателя послышалось разочарование. — Мы же с вами понимаем оба, что нет стойких людей, есть лишь недостаточное усердие при проведении допроса. У меня есть разрешение на применение специальных методов, и, если вы не будете говорить, максимум через семьдесят два часа я буду знать вообще все. Даже то, что знать не очень-то и желаю. Понимаете меня?

Никлас промолчал. Он понимал правоту дознавателя. Более того, он отнюдь не был уверен, что продержится даже половину от обещанных семидесяти двух часов. При мысли об этом он чувствовал, как внутренне обмирает — представляя, что впереди ему предстоит самая серьезная проверка устойчивости при применении специальных методов.

«Хотя бы сутки продержаться», — обреченно подумал Никлас с ожесточением отчаяния. Он молчал, дознаватель тоже молчал. Странно. Более того, молчание затягивалось — у Никласа в ушах по-прежнему стоял белый шум, эхо недавней музыки, что вместе с надетым на голову мешком не помогало ориентироваться в происходящем в кабинете. Никлас не слышал и не мог никак понять, что делает дознаватель и чем он сейчас занят. Тот же больше никак себя не проявлял.

Вдруг раздался громкий шум открываемой двери, дохнуло более-менее свежим, хотя бы не спертым воздухом. Никласа почти сразу же отвязали от стула, подняли и повели по длинным коридорам. Лестница вниз, после спуска по которой Никлас ощутил неприятно-холодный воздух подвала, потом послышался скрежещущий шум открывающейся массивной двери. С головы сорвали повязку, сразу же последовал толчок в спину, позади громко лязгнула закрытая дверь.

Осматриваясь все еще слезящимися глазами, Никлас понял, что оказался в одиночной камере — без окон, размером чуть больше бельевого шкафа. Первые несколько часов он провел сидя на откидной койке — без белья, просто отполированные чужими телами доски. Сидел как на иголках, ожидая обещанных методов специального допроса.

Но время шло, никто не появлялся.

После долгого, очень долгого ожидания, по ощущениям день закончился и началась ночь. Свет от ламп под высоким потолком не погас, оставаясь довольно ярким. Без матраса и подушки, на жестких неприветливых досках Никлас кое-как все смог заснуть; скорее, даже, провалился в беспамятство.

Проснулся он от резкого стука. Оказалось, звук исходит от двери — в специальной вращающейся выемке, которая исключала визуальный контакт заключенного с тюремщиками, появился легкий завтрак в виде миски овсяной каши и куска подсохшего черного хлеба. Через часов двенадцать — очень сложно было ориентироваться во времени, находясь в замкнутом пространстве одиночной камеры, появился легкий ужин по такому же рецепту, как и завтрак.

В тесном пространстве камеры потянулось заключение, разбавленное лишь редкими и скудными приемами пищи, а также нескончаемыми тренировками — физическими, ментальными и умственными.

Никлас совсем не понимал, что происходит. В строимых им версиях причины происходящего преобладали две: непонимание что именно с ним делать, и просто использование одного из специальных методов допроса. По итогу нескольких суток заключения — оценочно, чувство времени в пенале камеру у него уже сбоило, Никлас попробовал долбить в дверь, требуя о встрече с дознавателем.

Ничего, никакой реакции.

Дождался момента, когда вращающаяся секция подарила ему очередную тарелку каши с краюхой хлеба, Никлас принялся стучать по двери, обещая во всем признаться и уже требуя дознавателя. Опять безрезультатно.

По мере того, как проходили растянувшиеся в одинаковую бесконечность дни, все сильнее в груди зарождался тяжелый комок страха: у Никласа ведь не было препаратов блокады. Последний раз, навскидку, он принимал сдерживающие мутации компоненты больше двух недель назад, и вот-вот в его организме уже должны начаться изменения. И если его решат здесь оставить — забыв, или забив на него, совсем скоро ему наступит конец, потому что изменения в определенный момент станут необратимыми. Потом надо будет просто или отмыть камеру от лужи вязкой биомассы, или прибить тупого монстра, в которого он здесь превратится.

Когда Никлас впервые полностью осознал подобную перспективу, к горлу подступил комок страха, а лоб покрылся холодным липким потом. Впервые за долгое время накатила сметающая все чувства и эмоции волна животного страха, которую пришлось сдерживать, отодвигать на периферию сознания волевым усилием. Теперь время ожидания — чего, неизвестно, из бесконечного и тягостного ожидания превратилось в бесконечное и крайне мучительное ожидание, разбавленное постоянным страхом.

Во время одной из тренировок — отжимаясь, Никлас вдруг услышал легкое шипение. Вскочил на ноги, почувствовал странный запах; понял вдруг, что сознание туманится и его неотвратимо тянет в сон. Ощущая, как ноги отказываются держать и глаза закрываются, он пересилил накатывающее беспамятство и направился к двери, пытаясь закричать.

Не дошел — перед глазами стало темно и сознание погасло.

Пришел в себя Никлас в странном состоянии. Не сразу осознал где он, не сразу понял, что находится в лежачем положении. Прислушиваясь к себе и к окружающим звукам догадался, что его куда-то везут. На машине, скорее всего нечто по типу кареты скорой помощи — с койкой-носилками в салоне, на которых сейчас по ощущениям он и лежит.

Рядом определенно находилось несколько человек — он их чувствовал, ощущал; слух обострился, так что хорошо слышал чужое дыхание. Попробовал, очень медленно и аккуратно, пошевелиться. Неудачно — и руки, и ноги плотно привязаны к носилкам.

Иллюзий Никлас не питал: похоже карьера опричника окончена и его просто вывозят подальше от города, а сейчас он доживает последние часы жизни. Мозг — затуманенный последствиями недавнего беспамятства, лихорадочно работал в поисках выхода.

Страх, затопивший его при осознании грядущей участи, неожиданно не просто придал сил, а трансформировался в энергию. Сознание очистилось от мути недавнего беспамятства, появилась привычная легкость в теле. Несколько минут Никлас собирался с силами и выжидал момента, а потом — почувствовав, как машина на повороте накренилась, рванулся в сторону что было сил.

С хлопком оторвались металлические дуги носилок, к которым были привязаны его руки и ноги, в лицо ударил пол машины, послышались удивленные ругательства. Сверху на него упало, судя по ощущениям, несколько человек, но Никлас не обращая на них внимания уже извернулся — и упираясь в стенку кабины согнутыми ногами, оттолкнулся. Он правильно угадал направление — вылетел на ходу вместе с распахнутыми от сильного удара задними дверьми.

Страх, рожденный бессилием и неизвестностью оказался настолько сильным, что мобилизовал организм. До такой степени, что не устояли закрытые двери фургона, легко им выбитые. Вывалившись на ходу и прокатившись по асфальту, хорошо чувствуя его плечами, локтями и коленями, Никлас вскочил на ноги одновременно срывая с головы повязку.

«Как-то неудачно получилось», — успел лишь подумать он, сквозь яркий свет фар увидев лобовое стекло микроавтобуса и удивленное лицо за ним.

Похоже, везли его сразу в несколько машин, колонной. И перед одной из машин сопровождения он сейчас и оказался, вывалившись из задних дверей фургона. Сразу после понимания этой неприятности последовал глухой удар и сознание — второй уже раз за короткий промежуток восприятия времени, погасло.

Только погасло оно очень странно — если в прошлый раз, у двери камеры, Никлас проваливался в темноту, то сейчас ухнул словно в пространство, заполненное ярким голубым всепоглощающим светом.

«Зовите меня Флэш, что в переводе на русский означает Вспышка», — придумал Никлас несмешную шутку, когда понял, что очнулся снова и начал постепенно осознавать себя в мутной плавающей пелене беспамятства.

Органы чувств еще не работали полноценно, сознание вернулось еще не совсем, он словно находился на грани сна и яви, отстраненно вспоминая произошедшее. Пока сосредоточившись мыслями о том, что такое долгое однообразное заключение в узкой камере-пенале прервалось сразу двумя такими разными погружениями в беспамятство, и двумя однотипными пробуждениями. Дальше сосредотачиваться было непросто — сознание словно по крупицам собиралось, с трудом.

Постепенно, с большим трудом, Никлас выбирался из беспамятства, словно пытаясь вынырнуть из вязкой трясины. Но чувствовал, как все же получается понемногу прийти в себя. И по мере того как возвращались ощущения, ему становилось понятно, что обстоятельства пробуждения разные: в этот раз никакого обездвиживания, никаких едущих машин и повязок на голове. Кожей чувствуется чистое постельное белье, телу удобно на мягкой кровати, закрытые глаза ощущают мягкий и неяркий, свет. Комфортный свет — в отличие от состояния тела, как будто через камнедробилку пропущенного.

Полежав немного, слушая тишину вокруг, Никлас осторожно приоткрыл глаза и осмотрелся. Помещении погружено в полумрак, который разгоняет мягкий приглушенный свет ночника. Рядом заметно немалое количество медицинского оборудования, но это точно не палата. При этом и не обычная комната — не квартира, не номер гостиницы, не комната казармы. Помещение похоже на келью — вдруг пришел Никлас к неожиданному выводу.

Повернув голову в другую сторону, продолжая осматриваться, он увидел самое главное — на кресле возле кровати дремала Катрин. Лицо у ведьмы заметно осунувшееся, под глазами синяки усталости, скулы — и так широкие, высокие, сейчас очерчены гораздо более ярко чем обычно, подчеркнутые сильно впалыми щеками. Отчего еще больше выделяются чувственные губы — неестественно яркие, словно обветренные и с красными нитями трещин.

Что-то в облике спящей Катрин Никласа озадачило. Что-то было неправильно — не только ее болезненный и утомленный вид, а что-то такое, что совершенно выбивается из образа. Никлас смотрел на ведьму несколько секунд, но понять, что именно в Катрин изменилось, он не успел. Потому что запал усилия кончился, и он снова закрыл глаза, опуская голову обратно на подушку. А потом вдруг словно плотину прорвало, и он начал вспоминать, и — холодея от осознания, понимать, что после того его ударил идущий в колонне микроавтобус, он… В этом месте мысль оборвалась. Просто не было пока смелости идти дальше.

Он шагнул очень и очень далеко за грань человеческого, сформулировал наконец Никлас, даже про себя не в силах охарактеризовать случившееся словом «умер».

Воспоминания пришли сразу все, массивом, и сейчас Никлас постепенно двигался по картинкам памяти. Понимая, что в момент, когда его — выпрыгнувшего из машины, сбил едущий следом микроавтобус, человеческое сознание отключилось. Но воспоминания простирались дальше и дальше от этого момента, потому что с ним, похоже, произошло то же самое, что произошло с сестрой Катрин Кристиной Брандербергер, когда она упала с галереи и разбилась.

Смартмасса, инфицировавшая организм Никласа, перехватила контроль над его телом, и сейчас Никлас в оцепенении вспоминал, что делал «он» после «смерти» на дороге. Никаких чувств, эха эмоций, размышлений или переживаний с того момента не осталось — только картинки. Словно документальная хроника, снятая с преобладанием синего цвета и транслируемая на экране с большим количеством помех.

Никлас смотрел в воспоминаниях, как он покинул широкую дорогу дамбы, ведущей от южного берега Петербурга к Кронштадту. Далеко от берега не отъехали, так что после того, как он стал… особью смартмассы — признался сам себе Никлас, он сумел сбежать, прыгнув в темную свинцовую воду. Скрывшись в воде от преследователей, он после выбрался на берег и двинулся по лесам на запад. Вот только его нашли и догнали, причем довольно быстро.

Самое удивительное, что в картинках этих воспоминаний — когда погоня его настигла, фигурировали бойцы его команды. И не только — первым выследил его ведмедь, на котором, вот удивление, восседала ведьма-валькирия Татьяна Розанова.

Удивление, впрочем, у Никласа быстро прошло — когда он вспомнил, что именно Татьяна установила с ним незримую связь после ритуала клятвы. Похоже, только благодаря этой связи его в лесах и нашли. Валькирия его догнала, потом подошли и остальные ратники группы Бергера — схватив его и обездвижив.

Потом, после того как Никласа — вернее особь смартмассы, в которую он превратился, вывели из леса, в картинках воспоминаний появилась Катрин. Вместе с мельтешением, суетой, криками — беззвучных в картинках воспоминаний. Потом была какая-то деревня, кровать… А потом две ведьмы, Татьяна и Катрин, что-то делали с ним — Никлас наблюдал мелькание голых женских тел перед взором, чувствовал пробивающееся ощущение жара, вместе с которым из картинок памяти постепенно уходило преобладание синего, а воспоминания приобретали теплоту цвета. Потом, вроде бы, появилось еще несколько ведьм — лиц не различить, лишь смазанные образы белых волос перед взором.

Здесь уже у Никласа картинки воспоминаний смазывались, превращаясь в мутную вереницу нераспознаваемых образов. В попытке понять и вспомнить что было дальше напрягся так, что голова загудела — заболев с такой силой, что казалось вот-вот и расколется. Последний ясный образ — лицо Катрин и ее горячий, очень горячий в ощущениях воспоминаний поцелуй. Обжигающий даже, Никлас даже ощутил фантомную боль — он, противясь целующей его ведьме, кричал так, словно ему в рот обжигающе-горячую воду заливали.

Здесь уже воспоминания совсем смешались. Но продираясь постепенно через мутные образы и вспоминая вернувшиеся отголоски чувств и эмоций, Никлас вдруг понял, что Катрин каким-то образом сумела вдохнуть в него жизнь, отдав часть своей. Выжгла из него синеву льда, в которую он прекратился, вернула теплоту жизни.

Слово «воскресила» Никлас даже мысленно не смог произнести.

Попытка вспомнить забрала у него немало сил. Обливаясь холодным потом, он лежал, вновь балансируя на грани сна и яви. И размышлял — о том, что произошедшему, конечно же, есть рациональное объяснение. Смерть была, допустим, клиническая — смерть его человеческой сущности, а Катрин просто провела реанимацию, задействовав свои способности во время проведения ведьмами ритуала. Да, вот так, наверное, и будет правильно — принял объяснение Никлас. После усилием снова открыл глаза — слезящиеся от накатившей головной боли, посмотрел в лицо спящей Катрин, а потом глаза закрыл и со спокойной душой заснул. Не провалился в беспамятство, а именно заснул — почувствовав мимолетное удовлетворение от этого факта.

Проснулся в следующий раз он уже утром, когда келья была пуста. В неширокое окно виден кусочек синего неба, зелень деревьев, заглядывают солнечные лучи. Лампочки на медицинской аппаратуре перемигиваются, все тихо и спокойно.

Прислушался к организму — вроде все в порядке, руки-ноги целы. Шевелится все, если попробовать. Полежал немного, подождал. Никто к нему не шел, никакого движения рядом. С трудом, кряхтя как старый дед, усилием преодолевая сопротивление деревянных мышц, Никлас приподнялся и сел на кровати. Было непросто, но он справился — и настроение его улучшилось.

Теперь можно попробовать вообще с кровати подняться и куда-нибудь сходить.

Пока Никлас сидел и собирался с мыслями, готовясь встать на ноги, в келью зашла Катрин, открыв дверь плечом — в руках у нее был поднос с завтраком. Увидев очнувшегося Никласа, она вздрогнула и поднос выронила. Не обращая внимания на расплескавшийся по полу чай и разбитый чайник, Катрин смотрела на Никласа. Причем в глазах ее было довольно странное выражение. Понятно, что во взгляде читалась гамма чувств, самых разных, но вот кое-что Никласа встревожило.

Настороженность и даже испуг в ее взгляде, вот что его встревожило, понял он.

— Привет, — нарушил тишину Никлас.

Катрин, с заметно повлажневшими глазами, подошла ближе, присела на колени перед кроватью, взяла Никлас за руку.

— Ты в порядке?

— Могло быть и лучше, конечно, — пожал он плечами. — Но, наверное, грех жаловаться. Ты чего на меня так смотришь?

Катрин, не отвечая, еще крепче сжала ладонь Никласа, а чуть погодя вдруг прянула вперед, обнимая Никласа за ноги и положив ему голову на колени. Он хотел было что-то спросить, но потом увидел, что плечи девушки вздрагивают. Молча ожидая, пока она закончит плакать, он долго сидел и просто гладил ее по волосам.

Не спрашивал пока ничего — все же самому надо прийти в себя, мысли пока почти такие же деревянные, как и мышцы. Когда ведьма успокоилась и выпрямилась, садясь рядом, Никлас посмотрел ей в глаза. И от неожиданности вдруг не удержался от удивленного комментария: глаза обычные.

Светло-голубые, как летнее утреннее небо; те самые глаза, в которые он смотрел впервые в особняке Дитриха Брандербергера, затерянном в лесах у Грайфсвальда. Более того, Никлас только сейчас вдруг осознал, что он смотрит не просто в те же самые глаза, но и лицо девушки теперь прежнее — шрамы исчезли как не было.

— Кать, а… что с лицом? Что случилось?

— Много всего случилось, — опустила взгляд Катрин.

— Мне в пару слов хотя бы. Где мы, например? Что с тобой произошло? Что со мной, как я выжил?

— Меня просили не объяснять тебе все сразу, а позвать, как только ты придешь в себя.

— Кто просил?

— Давай я сначала накормлю тебя завтраком, а потом уже перейдем к делам насущным?

Никлас сначала хотел было возразить, а потом подумал: да какого черта? Почему бы и не позавтракать? Тем более что в животе вдруг потянуло, и при мысли о еде он почувствовал буквально зверский голод.

— Давай позавтракаем, — легко согласился Никлас.

Катрин собрала остатки чайника и первого завтрака — видимо только ей предназначенного, ушла. Вернулась быстро, с подносом побольше, уже с двумя порциями. Пока завтракали, Никлас удивительно быстро приходил в себя — чувствуя, как возвращаются силы. Когда Катрин уже наливала чай, в кабинет заявился Горчаков. Сдержанно поздоровался с Никласом, сдержанно высказал радость по поводу встречи — правда в простых дежурных словах между строк читалось что-то большее, отошел в угол небольшого помещения, устроившись в кресле.

Горчаков не хромал, не испытывал проблем с речью — принял стимулятор, похоже, перед важным разговором. Очень интересно. После инспектора, через несколько минут — когда Никлас уже допивал чай, в комнату зашел согбенный годами монах в когда-то черной, а сейчас ставшей темно-серой от времени рясе. Никлас узнал его почти сразу — это был тот самый святой отец, который присутствовал во время принесения клятвы опричника, будучи наблюдателем за ритуалом от Матери Церкви.

Горчакову и Никласу монах приветственно кивнул, Катрин неожиданно учтиво поцеловал руку. По спокойной уверенности жестов было видно, что дворцовый этикет для него вещь привычная. Да и харизма, которую не могли скрыть годы и простой скромный наряд, из облика никуда не ушла с момента прошлой встречи.

— Теперь я наконец узнаю, что вообще происходит? — после того как монах присел за стол напротив, поинтересовался Никлас.

— За этим я и пришел. Правда, в пару слов не уложусь, мне придется начать издалека. Вы не против?

— У меня есть выбор?

— Нет, я просто предупредил.

— Хорошо, давайте к делу.

— Николай Александрович, скажите… Как вы относитесь к религии?

— Я к ней не отношусь, — практически без раздумий покачал головой Никлас.

— Весьма смелое утверждение, — улыбнулся монах. — А как вы относитесь к вере в бога?

— Наверное, я могу назвать себя агностиком и могу пространно порассуждать на эту тему. Это нужно?

— Нет-нет, благодарю вас. Вы слышали о Карле Гейзенберге?

Вопрос монаха застал Никлас врасплох, заставив напрячь память.

— Американский учитель химии? — не очень уверенно предположил он, вспомнив героя одного из просмотренных недавно сериалов.

Теперь уже ответ Никласа застал монаха врасплох.

— Что, простите? — нахмурил он седые брови.

— «Во все тяжкие», сериал из старой Америки, — неуверенно произнес Никлас.

— А, вот вы о чем, — покивал священнослужитель. — Нет-нет, я говорю о Карле Гейзенберге, физике, об одном из создателей ядерного проекта. Ему предписывается цитата: «Первый глоток из стакана естествознания делает атеистом, но на дне стакана нас всегда ожидает Бог»

— То есть это может быть и не его цитата?

— Возможно и не его, просто они часто вместе упоминаются. Так как вы эти слова оцениваете?

— Мне кажется, что это сомнительное утверждение.

— Скажите, а как вы сами понимаете веру в бога?

— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос, если честно. Кроме того, я не очень понимаю, о чем сейчас вообще идет речь, и от какого именно «издалека» мы начали разговор.

Собеседник едва улыбнулся, кивнул себе и своим мыслям, после чего похоже попробовал подступиться к главной теме беседы с другой стороны.

— Если вы настроены критично к обсуждению вопросов веры, к которому мы вскоре все равно так или иначе вернемся, давайте поговорим чуть о другом. Давайте начнем с того, что я представлюсь: вы сейчас разговариваете с одним из творцов и создателей нынешней формы государственной власти. Можно даже безо всякого преувеличения сказать, что я один из отцов-основателей Московской империи. Если бы вы были чуть более внимательны, то возможно увидели бы фамильное сходство между мной и портретами ныне правящего императора. Все же требовать от вас узнать портретное сходство с тем человеком, которого почти пятьдесят лет назад Земской собор возвел на престол, было бы опрометчиво.

— Ни… чего себе, — не сдержался Никлас. — Вы…

— Да-да, это я. Кроме прочего, я — один из тех людей, кто создал нынешний вариант идеологии культа Бога-Императора, и именно я стоял у истоков…

— Простите… — прервал Никлас монаха.

— Да?

— Вариант культа Бога-и-Императора? — уточнил Никлас, говоря медленно и сделав ударение на соединяющем слова предлоге «И».

Монах, он же царь-батюшка в относительно недавнем прошлом, усмехнулся и покачал головой.

— Нет. Культ Бога-Императора, безо всякого «и». Видите ли, Николай Александрович, я же не зря начал с вами разговор о вере. Дело в том, что еще Жан-Поль Сартр говорил, что у каждого человека в душе есть дыра размером с бога. А один из первых московских опричников однажды сказал, что у каждого человека есть пустота в душе, а смысл жизнь заключается именно в том, что заполнить эту пустоту. Все довольно просто: именно то, чем вы заполняете эту пустоту — карьера, деньги, развлечения, любовь — это и есть вера. Или свой личный бог, если хотите. Культ Бога-Императора, созданный на развалинах старого мира, подошел лучше всего для консолидации разрушенной катаклизмом страны. Это оказался идеальный вариант для создания смысла жизни для растерянных людей, только пытающихся найти себя на развалинах старого мира. И как видите, у нас это неплохо получилось. Вы помните три пункта из списка самого важного для любого московского легионера?

— Первое — Бог-Император, второе — тоже Бог-Император, и еще что-то третье, — повторил Никлас старую шутку, которая в разных интерпретациях часто применялась для шуточной характеристики мировоззрения легионеров.

— Да-да, именно так. Видите, как все просто — мы дали людям веру и смысл, они взамен построили нам Империю.

— Скажите, а вы создавали культ Бога-Императора уже будучи священнослужителем, или…

— Нет конечно. Естественно, я занимался этим, будучи в самом центре машины государственного управления, сидя за ее рычагами. Создавая эти самые рычаги, так будет гораздо более правильно сказать. В то время я даже и не предполагал нисколько, что сложу с себя царские обязанности и отправлюсь в Сергиеву слободу простым монахом.

— Вы сейчас здесь как серый кардинал, или отдыхаете от трудов прошлой жизни?

На вопрос собеседник отвечать не стал, только легко улыбнулся, покачав головой.

— После того как я передал корону сыну, после провозглашения им Империи, я стал руководителем рабочей группы, изменявшей людей, превращающей их в ведьмаков и ведьм. Император — сам ведьмак, вы знали об этом?

— Нет.

— Об этом вообще мало кто знает. Мой сын один из первых, кто шагнул за грань человечности. Мы начали делать это для того, чтобы попытаться получить паритет в грядущей войне со Сверхразумом, контуры которой — ни для кого не секрет, уже давно маячат на горизонте. Человечество стоит на пороге великой битвы за то, какой будет наша планета, битвы за окончательный вариант цивилизации. Или это будет построенный умной массой победивший девятнадцать-восемьдесят четыре… читали Оруэлла?

— Нет.

— Почитайте, гораздо полезнее чем сериальные истории про учителя химии, взявшего псевдоним «Гейзенберг» для преступной деятельности. Так вот, после последней битвы грядущей войны цивилизаций наша планета или станет миром тотального контроля, к которому уже пришли в Е-Зоне, или победит возрожденный Третий Рим, концепцию которого мы используем в построении Империи.

Некоторое время Никлас помолчал, осмысливая услышанное.

— Зачем вы это все сейчас мне рассказываете?

— Я начал издалека, создавая фундамент для понимания вами всех граней обсуждаемого вопроса. Вы готовы слушать дальше?

— Да.

— Хорошо. Президент одной из великих держав незадолго до конца света сказал, что начало мудрости — это осознание того, что ты — не бог. Осознание того, что ты не всесилен. Облеченные властью мировые элиты уже тогда опасались не столько нового вида человека, сколько отсутствия контроля при его создании, потому как технические возможности для этого уже были в наличии. Опасения сбылись: именно путь к преодолению новой ступени эволюции привел наш мир на грань уничтожения, а после катастрофы, названной концом света, сохранившиеся осколки цивилизации лишились даже неписанных правил. Новый вид человека был создан, даже не один, сразу несколько ступеней эволюции были преодолены. Вот только куда ведут эти наскоро собранные лестницы — одному богу ведомо. Поэтому я, как и многие другие, наблюдаю за ведьмами и ведьмаками. Пытаясь, по мере сил, наставлять и направлять.

— Если быть честным, я не очень заметил ваше наставление и направление.

— Так вы даже не пережили первый год в новом качестве, — покачав головой, вздохнул собеседник. — Вы ведь даже полноценным ведьмаком еще не стали. Да, меня рядом с вами — заметным присутствием, не было, но все это время за вами присматривало несколько специально обученных, достойных и всесторонне подготовленных людей, взаимно дополняющих друг друга.

Никлас ожидал, что монах сейчас глянет на Горчакова, но не дождался. Сложивший с себя корону царь-батюшка смотрел только на него, не отводя взгляд. Кроме того, Никлас обратил внимание, что Горчаков и сам сохранил бесстрастное выражение лица.

— Брат Павел? — вдруг догадался Никлас.

— От Матери Церкви да. А еще господин Андрей Горчаков, ведьма-валькирия Татьяна Розанова, князь Григорий Соколов — четыре человека далеко не последних талантов год жизни должны были посвятить только тому, чтобы контролировать и оберегать вас с Катериной на вашем пути.

Про Соколова для Никласа стало сюрпризом, но не сказать, чтобы ошеломляющим. Он хотел было спросить про остальных своих ратников, но собеседник заговорил первым.

— Теперь давайте перейдем непосредственно к делу, к обсуждению вашей фигуры и собственно масштаба личности. Факт первый: за вами с Катериной вот уже почти полгода как охотится лично кайзер.

— Чем я его обидел?

— В Культе Пути существуют самые разные направления деятельности, создающие таких людей как знакомая вам леди Женевьева, например — с узконаправленными способностями. В частности, в Культе развито направление предвидения и предсказания, так что кайзер целиком и полностью ориентируется на мнение своих авгуров. Которые, по нашей информации, предсказывают что вы лично можете стать причиной конца существования Нового Рейха. Именно поэтому за вами развернулась такая охота, что мы уже нейтрализовали шесть попыток покушений.

— Шесть?

— Не считая тех двух, которые были совершены на железной дороге, с которыми вы справились сами. Да, шесть, так что не зря князь Григорий Соколов, один из способнейших ведьмаков страны, почти постоянно находился рядом с вами в полной боевой готовности вместе со своей командой, одной из лучших на западе страны.

Никлас вспомнил некоторые моменты «полной боевой готовности», и с трудом сдержал усмешку. Собеседник между тем сделал паузу, давая возможность задать мучающий Никласа вопрос.

— А Мейер с Крестовоздвиженским, баронесса фон Губер, Тришкин с Вяземским? Они тоже приставлены ко мне специально? Весь этот ажиотаж с пустыми биржами наемников, когда мы…

— Нет-нет, никакого отношения, — прервал монах рассуждения Никласа. — Когда вы набирали ратников в Супрасльском монастыре, не было еще ни шести покушений, ни информации о предсказаниях авгуров кайзера, ни пророчества ведьм. Это все ваши люди, и более того, я сейчас вам очень важную вещь скажу. Все они, включая ведмедя, пошли за Катрин, когда она предложила им выбор или оставаться на службе Москвы, или же пойти против государства, напав на конвой инквизиторов. Да-да, если бы вы не покинули машину тем способом, которым покинули, уже через несколько километров вас бы освободили.

— Вот как, — огорошенный свалившимся знанием, протянул Никлас. — И даже кот решил пойти против государства?

— Кот? — нахмурился монах. — А, вы про кота-искателя баронессы фон Губер, — вспомнил он и вопросительно посмотрел на Катрин. Девушка кивнула, подтверждая, что и кот тоже. Монах перевел взгляд на Никлас, улыбнулся и кивнул.

— Все они поверили в вас, и пошли против всей мощи государства, Николай Александрович. Даже кот.

— Неожиданно.

— Неожиданности только начинаются. Давайте дальше, факт второй: вас назвал избранным Ведьминский Ковен. Это важно, потому что предсказания, сделанные ворожеями во время конклава в весеннее равноденствие, всегда сбываются. Нет, конечно ведьмы не предсказывают результаты футбольных матчей, но каждое из сделанных Ковеном пророчеств до этого момента оправдывалось, попадая очень близко по смыслу событий. Логического объяснения этому нет, только мистические, но государственная администрация принимает это как данность… ну или как Божью волю если угодно. И факт третий, многократно подтвержденный: будучи частью любого чужого плана, вы это план ломаете, изменяете и переформатируете. Всегда. Без исключений. Как священнослужитель, я бы снова объяснил это божьей волей. Как физик по образованию, я бы предположил, что Вселенная — квазиживой организм, и выстроил бы теорию на фундаменте аналогий похожести нейронных связей в человеческом мозге и компьютерной симуляции крупномасштабных структур Вселенной, например.

— Не совсем понял, — слегка слукавил Никлас, потому что он совсем не понял только что сказанное.

— Если брать структуру систем, начиная от человеческой клетки и до галактик Вселенной, то сходство иногда выглядит похожим вплоть до полного смешения. Еще проще если, то в человеческом организме можно найти модель нашей вселенной в миниатюре.

— Ясно.

— Так вот, в рамках этой теории, о квазиживой Вселенной, рассматривая нашу планету как живой организм, я бы сделал предположение, что вы являетесь аналогом фагоцита, продуктом работы иммунной системы. Или же… что вы являетесь вирусом, например.

— Про фагоцит мне больше вариант нравится.

— Мне тоже, Николай Александрович. Мне тоже. И сейчас я уже непосредственно перехожу к делу. Когда вы покинули фургон инквизиции, вывалившись на дорогу и попав под колеса идущей следом машины, вы стали особью смартмассы — перехватившей контроль над вашим организмом.

— Я умер?

— Какой ответ вы от меня ждете, Николай Александрович?

— Правды, я полагаю.

— Вскрытие показало, что пациент умер от вскрытия. Слышали такое выражение?

— Теперь слышал.

— У меня нет и не будет прямого ответа на ваш вопрос. А правда, Николай Александрович, заключается в том, что после пророчества ведьм есть планы вашей женитьбы на девушке, известной вам как Есения Кайгородова. Это моя любимая внучка, племянница правящего Императора. Сам он, из-за того, что шагнул за грань человечности одним из первых, и шел по неизведанному пути, детей иметь не может. И один из рассматриваемых им вариантов будущего заключается в том, что вы станете следующим Императором, и тогда информация о вашем воскрешении будет частью легенды, частью веры в божественность императора среди элит, подтвержденная доказательствами. Если же вы станете врагом Москвы, эта информация будет опасна для государства, поэтому никакого воскрешения и в помине не было, это все вражеские домыслы, дезинформация для полных дураков. Как вам такая правда?

— Испытываю невероятно сильные чувства удивления и растерянности, — произнес Никлас вслух, хотя имел невероятное желание уложить эмоции в одно слово из шести букв.

— Так вот, продолжим. Попав под колеса идущей следом машины, вы стали особью смартмассы — перехватившей контроль над вашим организмом. При этом человеческое начало в вас еще оставалось, душа не умерла. Чем и воспользовалась Катерина, вдохнув в вас жизнь, отдавая свою…

Никлас посмотрел на бледную Катрин, понимая, что правильно догадался недавно, наблюдая «чужие» воспоминания. Девушка на его взгляд не ответила — явно почувствовала, что он смотрит, но продолжала сидеть опустив взгляд.

— После того как вас обоих в безжизненном состоянии, находящихся на пороге жизни и смерти, доставили сюда, пока вы лежали в беспамятстве, а лучшие врачи и ведьмы боролись за ваши жизни, я в это время выяснял что вообще произошло. И узнавая суть произошедшего за последний месяц, который — mea culpa, прошел совсем без моего пригляда за вами, я… Как вы там недавно выразились? Я испытывал невероятно сильные чувства удивления и растерянности. В общем, осознавал, что события без моего участия понеслись вскачь. Но вот когда я полностью оказался в курсе происходящего, возникла проблема. Дело в том, что вас — вас лично, в общем-то спасли сразу. А вот спасти Катерину не было практически никакой возможности, она постепенно покидала этот мир. И возвращать вас к жизни, чтобы потом сообщить, что Катерина погибла, не было правильным для государственных интересов вариантом — узнав, что именно послужило причиной ее гибели, вы бы нам, это я сейчас говорю от лица государства, этого никогда бы не простили. Катерина, кстати, в это до сих пор не верит, так что было бы неплохо, чтобы вы это при ней озвучили.

— Не простил бы, — кивнул Никлас. — А что послужило причиной ее гибели?

— Да вся ваша ситуация, в общем-то. Череда ошибок при планировании и отсутствие понимания, что вы ломаете любой чужой план, будучи его частью без сопутствующего знания. По итогу мы смогли спасти Катерину, за что нужно благодарить вашу старую знакомую, к этому мы тоже еще вернемся. Пока же насчет того, что я узнал в процессе выяснения всех обстоятельств, которые привели к вашему появлению на пороге монастыря в таком плачевном состоянии. Вы, лично вы, были объектом операции, разработанной под патронажем государя-императора и осуществляемой статским советником Сергеем Сергеевичем Ивановым, с прямым участием Петербургского ведьминского Ковена. Операция являлась частью глобального плана для создания внутри Рейха оппозиции кайзеру и высшему совету жрецов Культа Пути. Согласно плана, если кратко, вы должны были стать врагом московского государства, бежать в Рейх и там возвыситься на политическом олимпе.

Увидев вопросительный и в немалой степени ошарашенный взгляд Никласа, собеседник кивнул, объяснил чуть подробней.

— Этот план появился и был оформлен во время вашего медвежьегорского сидения на дальней заставе. Непосредственное исполнение началось с череповецкого вояжа, как понимаете, когда у вас получилось вернуть домой Зою Розенфельд. После этого последовало задание по оказанию помощи леди Женевьеве фон Хоффман, в котором ваша реакция была безошибочно смоделирована. Вы должны были поступить по справедливости, вернуться в Петербург, получить от Соколова известие о грядущем аресте, после бежать вместе со своей командой в Троеградье. Но… как обычно, все пошло не по плану, не буду углубляться. Скажу лишь, что наличие измененных мутантов в подвале замка стало неожиданностью для многих.

— Это был государственный проект? — задал Никлас важный вопрос.

— Это был, так скажем, большой государственный сюрприз, — поджал губы собеседник, глядя Никласу в глаза. — Может быть поговорим об этом с вами когда-нибудь позже. Так вот, после того как вас закрыли в допросных камерах службы дознания, дальше план вернулся в свою примерную колею. Ведьма Татьяна Розанова, которая как вы помните выстроила с вами ментальную связь, ощутила, что вы крайне печально себя чувствуете. Она — якобы, отправилась к Катерине с этим знанием.

— Якобы?

Никлас перевел взгляд на Катрин, но девушка глаз по-прежнему не поднимала.

— Якобы, потому что как и Катрин, так и Татьяна с того момента как вы отправились по России на поезде «Россия», были в курсе плана по организации вашего бегства в Троеградье. Татьяна и Катерина вместе и разработали план вашего спасения — во время так удачно проводимой транспортировки машину с вами должна была перехватить ваша группа в полном составе, и вывезти вас в Троеградье по заранее организованному пути отхода. После этого, как противник московской власти, вы по плану должны были приобрести влиятельных союзников и стать частью высокого круга Культа Пути. О том, что все это — допросы в застенках и умелое бегство, лишь искусственно созданные условия, вы должны был узнать от Катерины уже после того, как оказались бы в рядах элиты Рейха, пройдя все необходимые фильтрационные мероприятия.

— Мне этот план не кажется сильно жизнеспособным, — произнес Никлас просто для того, чтобы не произнести что-то еще более резкое.

— Николай Александрович. Я же не зря с самого начала вашей беседы вел речь издалека. Всему есть объяснения, и я вам их постепенно даю, просто слишком широк спектр обсуждаемого вопроса, не могу озвучить сразу все его аспекты. Для вас же не секрет, что арбитры смартмассы принимают участие в деятельности Культа Пути в Новом Рейхе?

— Не секрет.

— И вы наверняка полагаете, что арбитры смартмассы внедрены Сверхразумом в структуры Нового Рейха в рамках индоктринации этого искусственного государственного образования, для получения контроля над Культом Пути. На деле же все обстоит совсем иначе: уверен, для вас будет неожиданным узнать, что некоторая часть арбитров смартмассы создали оппозицию, еще будучи частью Сверхразума. Видите ли, дело в том, что Сверхразум — это несамостоятельная структура. Это так называемый искусственный интеллект, рукотворная система, созданная людьми старого мира с определенными задачами и по-прежнему действующая в рамках этих задач. Сто лет назад, когда начался период, прозванный после Катаклизмом Катастроф, искусственный интеллект просто выполнял задачу по геноциду определенной части человечества в интересах отдельной группы мировой элиты. И эту задачу, так или иначе, обретший ограниченную самостоятельность Сверхразум — потому что та группа элиты в земле уже давно гниет, все еще пытается завершить. При этом, важный момент: все арбитры — максимально самостоятельные высшие особи смартмассы. Они ведь изначально люди, а не созданные из биомассы особи в отличие от жнецов, плакс, прядильщиков и прочих высших особей. Вы об догадывались?

— Я просто не думал об этом.

— Ясно. Нет-нет, я без претензий, понятно, что вопрос непростой. Так вот, об оппозиции в рядах умной массы. Как вы считаете, что является главным фактором самоопределения человека как человека?

— Человек разумный… — после некоторого раздумья произнес Никлас. — Разум?

— В том числе. Но ведь при окончательном обращении в особь смартмассы разум остался бы с вами. Холодный разум.

— Эмоции? — предположил Никлас.

— Может быть, но мне кажется это несущественным. Вы сохранили свою человечность только благодаря…

— Любви? — снова предположил Никлас.

Только в этот момент он увидел, как Катрин подняла взгляд. И только сейчас понял — по выражению лица, по ее блестящим глазам, что она все это время боялась его осуждения.

«Ты нормальная?» — спросил одними губами Никлас, постучав пальцем по виску.

Катрин только в ответ плечами виновато пожала, несмело улыбнувшись. Никлас поднялся, подошел к Катрин и взял ее за руку, присаживаясь рядом на подлокотник кресла. Девушка — так необычно выглядящая после того как у нее с лица исчезли шрамы, а глаза вернулись в прежнему виду, сжала его руку. Никлас приобнял Катрин, успокаивая, после чего вернулся на место. Горчаков и монах наблюдали за этим молча. И когда Никлас вернулся на место, собеседник продолжил говорить, как ни в чем не бывало:

— Эмоции, в том числе любовь, мне кажется это все же признаки человечности, а не человека. В общем-то я пытался получить от вас ответ, звучащий как: воля и разум. Вот что делает человека человеком, поднимая его над остальными живыми организмами.

— Воля и разум? — задумался Никлас. — Вопрос дискуссионный, я бы сказал.

— В таком случае, если начинать дискуссию, я бы привел вам доказанный факт: часть арбитров смартмассы преодолели свою бесчеловечность благодаря силе воли. Им совсем неинтересен путь, которым их ведет Сверхразум — путь, который в случае успеха закончится самоуничтожением человеческой цивилизации, воцарением тотального контроля и постепенного сокращения населения до нуля. Здесь надо понимать главное: Москва осуществляет экспансию на планете по имперской модели и концепции Третьего Рима. Что означает не уничтожение или замену, а инкорпорацию местных элит на всех присоединяемых территориях. И группа арбитров смартмассы уже несколько лет ведет переговоры с государем-императором, предварительно оговорив предполагаемые права и привилегии на сохраняемых за собой территориях в имперском мироустройстве. Именно поэтому, учитывая столь серьезных союзников, в Троеградье — а после в Рейхе, в самом его сердце, вас должны были и принять, и защитить от карающей руки Москвы, якобы пытающейся преследовать вас и вернуть назад, чтобы судить за предательство.

— Звучит несколько… — Никлас не сразу смог найти слово, чтобы выразить недоверие к сказанному.

— Несколько что?

— Несколько… фантастически, странно, опрометчиво, не знаю даже как сказать. Слишком смело, мне просто не верится, что такой план возможен к реализации.

— Конечно, именно так это и звучит. До того момента, как вы не видите все детали этой картины, — кивнул святой отец, после чего обернулся к Катрин: — Катерина, будьте любезны…

Катрин кивнула и вышла. Никлас с интересом смотрел на дверь, ожидая увидеть там все что угодно. Все что угодно и кого угодно, кроме вошедшей следом за вернувшейся Катрин Кристины Брандербергер. Сестра-близнец Катрин — в повседневном функциональном одеянии жрицы Культа, с эмблемой в виде кадуцея с венчающей его восьмеркой бесконечности, прошла ко столу и села рядом с монахом.

Никлас всмотрелся в бесстрастное лицо девушки. Сходство между ней и Катрин сейчас хорошо заметно, особенно потому, что лицо Катрин больше не было изуродовано шрамами. Волосы у обеих белоснежные и между девушками, кроме одежды, сохранилось лишь одно только отличие — глаза белой жрицы Культа блестели голубым сдержанным отсветом, а у Катрин радужка вернулась к обычному человеческому виду.

— Арбитры смартмассы из числа тех, у кого воля сумела вернуть человеческое начало, сопротивляясь холодному разуму, чуть больше месяца назад отправили в Москву Кристину для проведения переговоров. Именно это и послужило причиной того, что я упустил вашу персону из вида. И именно Кристина, пусть и опосредованно, спасла ваши с Катериной жизни: она, в качестве одного из доказательств своей лояльности и подтверждения широты полномочий для проведения переговоров, привезла с собой ваши нулевые геномы. Благодаря этому мы и смогли вернуть Катерине жизнь, которую она вам отдала в попытке спасти из власти смартмассы.

Теперь Никласу стало понятно, почему у Катрин исчезли шрамы. Нулевой геном — генетический паспорт, создаваемый в Рейхе по программе «Лебенсборн». Необходимый для того, чтобы — кроме прочего, избавиться от инфицирования синей слизью смартмассы и нанитами, вернув тело к первоначальному состоянию.

— Также через Кристину мы получили информацию о том, что в течении ближайших двух месяцев в Рейхе произойдет военный переворот, в ходе которого к власти придет Культ Пути. Кайзеру осталось совсем недолго, и когда он будет повешен или бежит, у вас будут реальные возможности вместе с Катериной вернуться в Грайфсвальд, после чего занять свою нишу в политической жизни, продвинувшись в карьере по линии новой военной администрации Рейха.

— Москва не будет вмешиваться?

— По возможности максимально останется в стороне на первом этапе.

— Почему?

— Слишком опасно — если сейчас в это влезать, вполне реален вариант получить военный переворот и у себя. И территории Е-Зоны, и Рейх, и Империя построены на фундаменте старого мира, но это развалины старого мира, поэтому фундаменты непрочные. Не стоит списывать со счетов интересы Французского Легиона, Югороссии и набирающих силу кланов Северной Америки, которые могут вмешаться, если мы влезем во внутренние разборки Рейха напрямую.

— Какова, по плану, была лично моя задача?

— Новый Рейх, потеряв власть кайзера волей арбитров в составе Культа Пути, должен окончательно стать оружием Сверхразума в грядущей войне с Москвой. Ваша задача по-прежнему состоит в том, чтобы при поддержке оппозиции смартмассы это оружие оказалось направлено не на восток, а на запад.

— Довольно амбициозный план.

— Так вы и человек необычный.

— Аргумент.

— Вот и я о том же. Итак, во избежание новой поломки всех связанных с вами планов, я полностью — насколько это сейчас возможно, открыл вам все обстоятельства. И предлагаю сейчас вам ступить на путь становления частью новой политической элиты германской нации, в составе которой вы уже будете инкорпорированы в Московскую империю, если конечно мы победим. Сегодня вечером, под покровом темноты, вы отправитесь в сторону Кронштадта, где вас будет ждать гидросамолет. Он доставит вас в Данциг, откуда — с помощью денег фон Хоффмана, связей торгового Дома Юревич купца Розенфельда, а также поддержки от высшего жречества Культа Пути в лице Кристины, вы после военного переворота вернетесь в Грайфсвальд. И уже оттуда начнете свою политическую карьеру в Германии, для того чтобы в случае успеха повести за собой армию Рейха на запад чтобы уничтожить сердце Сверхразума как максимум, или же не допустить начала войны с Москвой как минимум. И сейчас, когда наша беседа подходит к концу, я обязан вас спросить: вы готовы к этому, Николай Александрович?

— Нет, конечно. Но разве у меня есть выбор?

— Сейчас, вы правы, нет. Да-да, понятно, что выбор есть всегда, но другие варианты мы конечно же не рассматриваем, они все быстро завершают остальные линии вашей жизни. Теперь же самое главное: весь этот долгий разговор, начатый издалека, я затеял лишь для того, чтобы сказать о том, что вы можете достичь невиданных высот. После чего перед вами встанет обязательный выбор — принять себя как Бога, или же принять Бога в себе. Ну или же, если угодно, остаться атеистом, не отвергая основополагающие ценности, лежащие в основе традиционной морали — а лучше, как известно, пока человечество ничего не придумало. Как нам говорит пророчество ведьм, а также подтверждают прогнозы лучших московских аналитиков, от этого вашего выбора скорее всего и будет зависеть будущее человеческой цивилизации.

— Вы не боитесь?

— Чего я должен бояться?

— Вы отправляете меня в центр бури, сознательно понимая, что я могу стать… большой проблемой для московской государственности, например.

— Николай Александрович. В Божью волю вы не верите, но теория про фагоцит в организме квазиживой Вселенной, как вижу, пришлась вам по душе. С этой точки зрения — если не вы, так появится другой такой же человек, которого мироздание выберет в качестве своего инструмента и нового объекта пророчества. В вас я уверен хотя бы потому, что вы в первую очередь назвали любовь тем фактором, что делает человека человеком. В вас верят все ваши спутники — настолько, что, не зная ничего из того, что я вам сейчас рассказал, решили встать на вашу сторону и пойти против московского государства. Они в вас верят, я в вас верю тоже. Нормальное объяснение?

— Приемлемое.

Уважаемые читатели, всех приветствую.

Сейчас испытываю странное чувство — практически никогда стараюсь не оправдываться, потому как не сильно люблю это делать. Но с другой стороны, перед кем как не перед читателями мне оправдываться после незапланированного и внезапного месячного перерева в выкладке?

Так что сейчас начну это делать, и начну, наверное, по порядку.

Серию «Культ Императора» (она именно так называется), я планировал написать трилогией. Названия для каждой книги — 2133, 2134 и 2135, по плану соотвествовали годам рассказываемых событий. Но, в прочессе написания второй книги пришло понимание, что в одну книгу 34-й год просто не влезет. Так что в планах по 34-му году теперь две книги — «2134 Элемент» и «2134 Система».

Кроме того, во время написания этой книги я столкнулся с некоторыми довольно серьезными проблемами. Дело в том, что планировал писать так, чтобы сложная конструкция событий виделась для читателя максимально просто. Но, как оказалось, при выкладке раз в неделю реализовать эту задумку оказалось не просто непросто, а очень даже сложно, поэтому и взял некоторый перерыв. Были — в процессе творчества, и некоторые иные сложности, когда уже написанное становилось слишком злободневным и главу приходилось переписывать, чтобы не получилось некрасиво и конъюнктурно. Спасибо царице Феодоре — которая выручает, когда не знаешь что делать, если нужно написать про волю рока и вот это вот все, например.

Помимо этого, включились и другие проблемы, не связанные с исполнительским мастерством. У меня в принципе неплохое зрение (после коррекции методом смайл), но один глаз видит чуть хуже вдали, а второй — чуть хуже вблизи. Так что на мир я смотрю чуть-чуть размыто на любых дистанциях. Именно что чуть-чуть, ни на одном из глаз нужды в усилении зрения линзами нет, все довольно остро. Никаких неудобств мне это не доставляет, вернее не доставляло, пока я в попытке сделать «качественно и быстро», просидев две недели перед монитором почти не вставая, не поймал неделю жуткой головной и глазной (не знаю как она точно называется) боли, когда в процессе работы, при взгляде в текст, у меня слезы текли почти не переставая. Это я не жалуюсь если что никоим образом, тем более мне грех жаловаться, просто чтобы вы понимали — я не пачкой груши околачивал все это время, хихикая над комментариями жаждущих продолжения читателей.

По итогу, так сложилось, что во время этого месяца, во время которого работал над текстом каждый день, я пришел к некоторым выводам. Чтобы больше впредь не оправдываться, не подводить ничьих ожиданий и не оказываться в подобной ситуации, нарушая свои обещания о сроках выкладки, книги этой серии — как минимум книги этой серии, я больше не буду выкладывать в процессе написания, а на сайте они будут появляться только лишь после завершения работы над текстом. Так что в ближайшее время выкладки продолжения не ждите, прошу понять и простить.

Если остались вопросы — по ситуации, по сюжету, да и вообще по любому поводу, добро пожаловать в комментарии. Но, важная ремарка: все комментарии я просматриваю и по возможности на все отвечаю, если озвучен вопрос. Поэтому если не ответил, это не значит что я проигнорировал, просто не увидел. Не стесняйтесь, спросите еще раз. Дело еще в том, что мне не приходят прямые оповещения о ваших ответах даже если вы отвечаете на мой комментарий на странице книги, и я не могу его найти по прямому оповещению через колокольчик. Не говоря уже о том, что после случайного обновления страницы, например, новый комментарий легко пропустить.

Теперь, как всегда, последнее по списку, но одно из самых главных по критерию важности, стоящее даже выше трех пунктов из последней главы. Спасибо всем за внимание к творчеству, покупки, награды, комментарии и ла-ла-лайки. Не всегда отвечаю или отмечаю ваши действия, реагируя, но практически всегда замечаю, просматривая все уведомления. Еще раз спасибо. Держите котика:

Ну и, традиционно, да пребудет с нами сила!

Amen.

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

2134: Элемент