Контрудары сороковой и двадцать первой армий не имели никаких шансов на успех. Сильно ослабленные в предыдущих боях за Киев, они даже после пополнения не обладали достаточной пробивной мощью для того, чтобы прорвать кольцо окружения и вновь открыть коридор к остаткам трех попавших в котел армий. Однако это был тот самый случай, когда победить невозможно, но вступать в бой все равно надо — о том, чтобы оставить погибать в котле двести тысяч человек никто в Ставке даже думать не хотел.

Вычислитель бесстрастно выдавал сухие цифры расклада сил. Специальных программ для прогнозирования исхода сражений в его памяти не имелось. Они остались на лунной базе, где мне с легкостью рассчитали бы вероятность успеха каждой из сторон, оптимальную стратегию и тактику за обоих противников и математическое ожидание потерь. Тем не менее, кое-какие оценки можно было сделать и с помощью имевшихся в моем распоряжении средств.

Времени на то, чтобы разбираться с управлением сателлитами у меня оставалось не так много, но я старался его все-таки находить. Дело продвигалось с ощутимым скрипом. Если в инструкциях мне что-то оказывалось непонятно, а такое случалось довольно часто, попросить помощи было не у кого. Мое базовое образование совершенно не предназначалось для решения тех задач, которые я перед собой ставил. Интерфейс управления сателлитами подразумевал наличие у оператора знаний определенного уровня, и инструкции тоже рассчитывались на людей, этими знаниями обладавших. В результате некоторые термины я просто не понимал. Вычислитель спасательной капсулы в отдельных случаях умудрялся помочь мне, давая справочную информацию, но его базы данных тоже составлялись не для управления научными спутниками, и уж тем более не для помощи пилоту в создании программ для анализа боевых возможностей армий докосмической эры.

Основам программирования меня учили. Считалось, что как пользователь многочисленных симуляторов космического боя, пилот должен иметь представление о том, как они работают. Никто, понятно, не рассчитывал на то, что я полезу в исходный код менять под свои цели какие-то параметры или искать недокументированные возможности программ, но разработчики учебного курса считали, что принципы принятия решений вычислителем должны быть мне понятны хотя бы в общих чертах.

Предмет, казавшийся мне поначалу совершенно бесполезным, неожиданно меня заинтересовал, просто как неплохое упражнение для мозга, и я даже на какой-то период им увлекся, чем сильно удивил руководителя учебной части. Потом, за текущими делами, я забросил это занятие, но кое-какие навыки остались, и теперь я был искренне рад тому давнему увлечению.

Моим непосредственным начальником стал старший майор госбезопасности Судоплатов — фигура, пользовавшаяся в наркомате Берии огромным авторитетом и почти безграничным доверием, заслуженным опасными, но убийственно эффективными операциями по устранению главы украинских националистов Евгения Коновальца и личного врага Сталина Льва Троцкого. Честно говоря, я Судоплатова опасался, и мне не хотелось сообщать ему результаты моих размышлений, заставлявших меня весьма скептически смотреть на идею деблокады окруженных под Киевом войск ударом сороковой и двадцать перовой армий. Вот только обвинения в пораженческих настроениях мне и не хватало.

Однако просто заниматься текущими делами, наблюдая за тем, как одна за другой проваливаются попытки контрударов, я не мог. Вообще, я понял для себя одну простую вещь — эта война постепенно перестает быть для меня чужой. Раньше в качестве своих я воспринимал только непосредственно окружавших меня красноармейцев и командиров, с которыми вместе шел в бой, но чем дальше, тем больше я начинал понимать, что это понятие стремительно охватывает все большее и большее число людей. В какой-то момент своим для меня стал взвод ПВО, потом весь сводный батальон генерала Музыченко, дальше в эту же категорию попала трехсотая дивизия, артполк подполковника Цайтиуни, а теперь, похоже, и весь Юго-Западный фронт, разорванный сейчас немцами на две части и разделенный на окруженных и тех, кто оказался вне котла.

Мне стоило немалых трудов заставить работать в связке искусственный интеллект, оставшийся в спасательной капсуле, и бортовые вычислители спутников. До разрушения лунной базы они никак между собой не взаимодействовали, и считалось, что взаимодействовать и не должны. Теоретически, имеющиеся у меня коды доступа позволяли подружить между собой эти устройства, но на практике я возился с этой задачей много часов. Зато теперь обучение искусственной нейронной сети, созданной мной для моделирования действий русских и немецких армий, происходило гораздо эффективнее. И главное, процесс этот не требовал моего непосредственного участия. Прямой доступ к базам данных сети сателлитов позволил вычислителю капсулы черпать оттуда все необходимые сведения о ходе сражений и маневров, практике применения того или иного оружия, способностях и умениях командиров, в общем, все, что требовалось скормить нейронной сети для ее тренировки на исторических данных.

Саму нейронную сеть я, конечно же, создавал не с нуля. Такой объем программирования был бы мне просто не по силам, да и не справился бы я с этой задачей с моим уровнем квалификации. На мое счастье интерфейс пользователя сети сателлитов предлагал большой выбор готовых блоков, из которых, как из деталей конструктора, можно было собирать нужные мне программы. Конечно, какими-то основами этого процесса владеть все же требовалось, и, как оказалось, моего уровня подготовки едва хватило — задачка мне попалась весьма нетривиальная.

Обучение сети заняло трое суток. Я проверил результат и убедился, что при тестировании на уже отгремевших сражениях моя программа дает вполне приемлемые по точности прогнозы. Оставалось надеяться, что и с прогнозированием хода предстоящих битв она тоже справится.

Как я и опасался, Судоплатов видел в моих способностях, прежде всего, отличную возможность для формирования сверхэффективного диверсионного отряда. Возможно, он даже смог убедить Берию в том, что именно так и нужно нас использовать. Во всяком случае, все первые дни нас обучали именно по программе подготовки диверсантов.

Меня это, естественно, не устраивало. Я не собирался всю войну бегать по немецким тылам, взрывая мосты и захватывая «языков». В принципе, против такого использования моего отряда я ничего не имел, но только в качестве одного из направлений, причем вспомогательного, не более. Однако подходящего момента для выяснения отношений с новым руководством не подворачивалось, да и весомых аргументов у меня не имелось. Теперь же, после провала нескольких попыток деблокады окруженных, они появились.

— Товарищ старший майор госбезопасности, разрешите обратиться, — остановил я своего непосредственного начальника после очередного инструктажа.

— Слушаю вас. — Судоплатов был не в духе. Видимо, дела на фронте не располагали к оптимизму.

— Насколько я могу судить, попытки пробить коридор к окруженным под Киевом войскам пока не принесли положительных результатов, — негромко произнес я, чтобы кроме нас моих слов никто не слышал. — Сороковая и двадцать первая армии, я полагаю, были вынуждены отойти на исходные позиции, а то и отступить дальше на восток…

— Откуда вам это известно, старший лейтенант? До вас текущее положение на фронте не доводилось, — остро посмотрел на меня Судоплатов.

— Товарищ Берия несколько дней назад показывал мне карту района Киевского котла с актуальной на тот момент обстановкой. Я много думал на эту тему и пришел к выводу, что имеющихся у нас сил совершенно недостаточно для прорыва кольца окружения.

— Даже если это так, какое это имеет отношение к нашим текущим задачам, старший лейтенант? К чему вы все это мне говорите?

— Самое прямое, товарищ старший майор госбезопасности. Если вы уделите мне десять минут, я все объясню, но лучше делать это не здесь.

— Хорошо, идемте. В моем кабинете нам никто не помешает, — ответил Судоплатов и быстро зашагал по коридору.

Пока мы шли, я еще раз разложил по полочкам детали плана, родившегося в моей голове сегодня утром, и окончательно обсчитанного вычислителем как раз к концу занятия.

— Как я понимаю, у вас есть какие-то конкретные соображения, — произнес Судоплатов, усаживаясь в кресло за своим столом и жестом предлагая мне занять одно из мест для посетителей. — Времени у меня немного, так что переходите сразу к делу.

— Есть две основных проблемы, которые не дают сороковой и двадцать первой армиям достичь успеха. Это преимущество противника в подвижности и в средствах связи. Немцы замкнули кольцо с помощью моторизованных соединений. Кроме того, у них хватает и пехоты из армии Вейхса и из накопленных на Кременчугском плацдарме пехотных дивизий. В результате, любой намечающийся успех наших войск противник достаточно легко сводит на нет быстрой переброской танков и артиллерии на угрожаемый участок.

— Это не новость, — пожал плечами Судоплатов. — Такое положение дел мы наблюдаем с самого начала войны.

— Вы, безусловно, правы. Однако в данном случае концентрация подвижных соединений у противника в разы выше, чем это обычно бывает. Фактически, нашим армиям противостоят две танковых группы, пусть и несколько потрепанных в предыдущих боях и растянутых на довольно широком фронте. Если просто пытаться нащупать слабину в их обороне и пробовать пробить в этом месте брешь, ничего не получится, только людей и технику потеряем.

— Допустим, — не стал спорить старший майор, — но никаких конкретных предложений я пока так и не услышал.

— Единственный способ обеспечить успех прорыва — дезорганизация управления войсками противника. Непосредственно перед атакой извне и изнутри кольца необходимо нанести удар по штабам немецких моторизованных корпусов.

— Отличный план, — ядовито усмехнулся Судоплатов, — И как же вы хотите это сделать, старший лейтенант? Может быть, вам известны места размещения этих штабов? Или вы считаете, что немцы дадут нашей авиаразведке обнюхать каждый квадратный метр своей территории? Вы не забыли, у кого сейчас господство в воздухе?

— Товарищ Берия говорил мне, что у него есть очень интересные фотографии, — спокойно ответил я, никак не реагируя на издевку в голосе непосредственного начальника. — Там изображено то, что осталось от немецкой колонны после ночного бомбового удара одного из ТБ-3, пилоты которого получали мои команды с земли. Я находился в десяти километрах от этого места, однако бомбы попали в цель.

Я замолчал, но знаменитый диверсант не торопился с ответом и лишь внимательно смотрел на меня, ожидая продолжения.

— Мне нужен скоростной самолет-разведчик с опытным пилотом и тройка истребителей для прикрытия. А потом, когда стемнеет, десяток дальних бомбардировщиков ТБ-7 и Ер-2 из тех, что в августе летали бомбить Берлин.

— А пару армий в усиление вам не требуется, старший лейтенант? — Судоплатов откинулся на спинку кресла, разглядывая меня, как экзотическую диковинку, — Мы, если вы заметили, здесь занимаемся несколько иными вопросами, весьма далекими от пустых прожектов. У меня всего месяц на то, чтобы сделать из вас настоящих диверсантов, способных проходить немецкие заслоны, как нож сквозь масло, и я это сделаю! А вы, товарищ Нагулин, предлагаете мне нарушить приказ, прервать подготовку группы, и заняться продвижением вашей авантюры, из-за которой мне придется отвлечь от важных дел очень серьезных людей.

— В Киевском котле ждут помощи двести тысяч наших бойцов и командиров, — медленно произнес я, выделяя голосом каждое слово. — И они останутся там навсегда. Их рассекут на части и добьют по отдельности, если, конечно, мы ничего не изменим в текущих планах прорыва. Вы опытный командир, товарищ старший майор государственной безопасности, и отлично знаете, что я прав. Мне нужны всего сутки — один день и одна ночь. Вы — мой непосредственный начальник, и кроме вас мне не к кому обратиться. Прошу вас вспомнить мост через Днепр и последующие события. Мне тогда тоже поверили далеко не сразу.

Судоплатов поднялся и смерил меня нехорошим взглядом. Я тоже встал, но он жестом велел мне сесть на место.

— Жди здесь, — приказал старший майор, неожиданно перейдя на «ты», и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

— Итак, вы его упустили, — к удивлению Рихтенгдена, генерал произнес эту фразу совершенно спокойным голосом, — Вы не смогли вырвать майора Шлимана из рук русских диверсантов, и теперь мы вынуждены считать, что все, что он знал, знает и противник. Все это весьма прискорбно, не находите, полковник.

— Вся ответственность за эту неудачу лежит исключительно на мне, герр генерал, — четко ответил Рихтенгден, глядя начальнику прямо в глаза, — Все мои люди и привлеченные бойцы «Бранденбурга» проявили себя исключительно компетентными специалистами, и только мои ошибки привели к срыву выполнения задания.

— Не торопитесь себя оговаривать, — усмехнулся уголком губ генерал. — Адмирал Канарис поручил мне провести расследование этого инцидента, и, поверьте мне, я выполнил его приказ со всей тщательностью. Мы восстановили всю картину произошедшего, подробно опросив всех участников событий, от ваших людей, до жандармов и пехотных офицеров, выполнявших ваши приказы. Тех, кто выжил, естественно…

Генерал некоторое время помолчал, потом задумчиво плеснул себе в стакан воды из графина и сделал пару глотков.

— Никто из заслуживающих доверия специалистов, ознакомленных с этим делом, не нашел в ваших действиях серьезных ошибок. Такое редко бывает, ведь некоторые из них знают вас лично, и не всегда ваши отношения с этими людьми безоблачны. Однако их оценки сходятся — ваши действия в тех обстоятельствах были верными. Возможно, вам просто не хватило везения. Как, кстати, ваша рука? Не беспокоит?

— Уже лучше, герр генерал. Благодарю.

— Пожалуй, впервые на этой войне мы столкнулись с фактором, выходящим за рамки нашего понимания, — продолжил генерал. — Ваше своевременное прибытие в окрестности Кременчуга вернуло противодиверсионную операцию в нужное русло. Вы верно оценили действия противника и вывели своих людей на след вражеской группы. Если бы не эта ночная бомбардировка, предвидеть которую не мог никто, русские не имели бы возможности посадить транспортный самолет на нашей территории, а затем и поднять его в воздух. Тем не менее, даже в этих обстоятельствах вы смогли нанести повреждения русскому транспортнику. В результате он разбился при аварийной посадке, но, к сожалению, произошло это уже на территории, занятой советскими войсками, и пассажиры, видимо, уцелели.

— Это в любом случае провал, герр генерал, — покачал головой Рихтенгден, — причем уже не первый, если вспомнить, по чьей рекомендации вы подключили к операции майора Шлимана.

— Что-то вы не в себе, полковник, — нахмурился генерал. — Или на вас так ранение повлияло? Мы с вами, похоже, поменялись ролями. Это вы сейчас должны искать аргументы в свою защиту, а я все сделал за вас, так вы еще и пререкаться со мной вздумали.

Рихтенгден молчал. Возражать у него уже не было ни сил, ни желания.

— То-то же, — немного успокоился генерал, внимательно оглядев подчиненного. — Приказ на уничтожение русского стрелка, а теперь, как выяснилось, и корректировщика, никто не отменял. Агентурной разведке уже поставлена задача установить его местонахождение, но, думается мне, это будет непросто и не особенно быстро. Майор Шлиман в плену, и теперь вы остались единственным сотрудником Абвера, хорошо знающим повадки нашего противника. Я хочу услышать ваши соображения о том, каких действий нам жать от него дальше. И ваши предложения, если, конечно, они у вас есть.

— Киевский котел, — не раздумывая ни секунды, ответил Рихтенгден.

— А конкретнее?

— Русским не взломать нашу оборону. Моторизованные корпуса группы армий «Центр» не дадут им прорвать фронт, если только…

— Продолжайте, полковник.

— Стрелок показал себя мастером наведения на цель тяжелой артиллерии и авиации. У гаубиц не хватит дальности, чтобы поддержать удар, направленный изнутри кольца, да и наша артиллерия спать не будет — не дадут русским спокойно громить наши войска. В воздухе господствует наша авиация, и никакие ТБ-3 или пикировщики красных не смогут обеспечить поддержку наступающим советским частям даже при гениальном корректировщике. Но это днем.

— Считаете, они пойдут на прорыв ночью?

— Я в этом уверен. Под Уманью русские уже применяли этот прием, и тогда у них почти получилось.

— Да. Но, как вы верно заметили, именно «почти».

— В тот раз у них не было поддержки с воздуха, а теперь она будет. Однажды я уже прочувствовал на себе всю прелесть ночного бомбового удара, и, поверьте мне, не хотел бы еще раз испытать такое на собственной шкуре.

— Я вижу, вы много думали над сложившейся ситуацией, — генерал поднялся и подошел к карте, отражавшей текущее положение на восточном фронте, — Вы правы, русские уже совершили две попытки прорыва из окружения, сопровождавшиеся встречными ударами извне. Обе закончились безрезультатно и сопровождались большими потерями с их стороны. В результате положение окруженных только ухудшилось. Сейчас наши войска рассекли их на два изолированных котла, и по оценкам генерал-фельдмаршала фон Бока хоть какие-то шансы на прорыв имеют только части противника, еще удерживающие небольшую территорию западнее города Ромны.

— Они ударят этой или следующей ночью, герр генерал, — уверенно произнес Рихтенгден, — и если русский стрелок будет там, а я в этом не сомневаюсь, то наши войска подвергнутся атаке ночных бомбардировщиков. Стрелок всегда использует повторно тактические приемы, которые однажды доказали свою эффективность. Вспомните ситуацию с мостом через Днепр. Почти сразу после его уничтожения русский снова применил тяжелые гаубицы для уничтожения заслона, выставленного майором Шлиманом. Теперь он получил положительный опыт с бомбардировщиками. Я абсолютно уверен — он захочет его повторить, но уже на новом уровне и в других масштабах.

— И вы знаете, как этому помешать, полковник?

— Мы уже сталкивались с подобной проблемой, — кивнул Рихтенгден. — Английские бомбардировщики летают бомбить наши города именно по ночам, и люфтваффе неплохо наловчилось ссаживать с неба «веллингтоны» королевских ВВС. У меня есть знакомый — майор Хельм, я сталкивался с ним по некоторым делам еще до войны. Сейчас он занимается вопросами внедрения в систему ПВО наших городов последних достижений в области радиолокации. Он сообщил мне, что в начале августа в Рехлине успешно завершились полигонные испытания бортовой РЛС «Лихтенштейн», и группа инженеров из «Телефункена» установила несколько таких станций на ночные истребители, базирующиеся в Леувардене. Поначалу наши пилоты кривили лица, когда на их самолеты навешивали слишком много внешних антенн. При этом машина действительно теряет в скорости, а утяжеление носовой части приводит к ухудшению управляемости. Однако обер-лейтенант Беккер[1] на своем «дорнье», оборудованном бортовой РЛС, в ночь с девятого на десятое августа сбил «Веллингтон», летевший бомбить Гамбург. В следующих ночных вылетах он одержал еще пять впечатляющих побед.

— И вы предлагаете мне убедить командование люфтваффе перебросить эти самолеты под Киев?

— Не только их, герр генерал. Стрелок наводит бомбардировщики на цель, используя радиосвязь. Нам потребуются лучшие системы постановки помех, какие только можно найти в Рейхе, если, конечно, мы действительно хотим спутать русским карты.

— Это будет непросто, полковник, особенно в части ночных истребителей. Боюсь, согласование придется получать на самом верху.

— Русский почти наверняка будет на борту одного из бомбардировщиков. Он не может знать о наличии у нас истребителей, способных выходить на цель без подсветки прожекторами с земли, и это дает нам шанс закрыть вопрос стрелка раз и навсегда.

Генерал в задумчивости прошелся по кабинету и вновь остановился у карты.

— Пожалуй, я найду нужные слова для адмирала Канариса, — кивнул он собственным мыслям. — Ликвидация окруженных под Киевом русских войск сейчас считается важнейшей задачей на всем Восточном фронте, и ставить ее решение под угрозу никто не захочет. Готовьтесь, полковник. Вы сегодня же вылетаете во вторую танковую группу Гудериана. В течение часа жду от вас подробный план операции со списком всего необходимого.

— Обрати внимание, у этой пушки есть своя специфика — высокая начальная скорость пули. Соответственно, при стрельбе по воздушной цели ты должна делать гораздо меньшее упреждение, чем обычно.

Лена серьезно кивнула, но было видно, что для нее это только слова, которые она пока не понимает, как воплотить в практику.

— Ну, раз все ясно, тогда давай стрелять по деревяшкам.

По моей просьбе Игнатов изготовил довольно грубую деревянную модель «мессершмитта». Детальное воспроизведение вражеской машины мне не требовалась, а вот соотношение размеров макета и настоящего истребителя нужно было соблюсти точно. Проводить практические стрельбы по самолетам мы, естественно, возможности не имели, но зато могли вдоволь развлекаться имитацией этого увлекательного процесса.

— Еще раз напоминаю, модель в сорок раз меньше реальной цели, но и расположена она к тебе гораздо ближе, так что когда ты будешь стрелять по реальному противнику, выглядеть он будет ровно таким же, каким ты видишь его сейчас. С помощью вот этого нехитрого устройства, — я показал Лене две тонких планки примерно метровой длины, полужестко скрепленных с макетом, — я буду имитировать полет «мессершмитта». Ты наводишь ружье на цель с учетом упреждения и нажимаешь на спусковой крючок. Выстрела, естественно, не будет, но каждый раз я буду говорить тебе, попала ты или промахнулась.

Я, наконец, придумал, как использовать свои возможности для обучения нашего снайпера стрельбе по воздушным целям. В конце концов, обещания нужно выполнять, и дальше тянуть с этим я не счел возможным. Вычислитель подсказывал мне, правильно ли наведено оружие в момент выстрела, и Лена могла тренироваться сколько угодно, вернее, ровно столько, сколько начальство позволяло нам этим заниматься.

«Самолет» выполнил стандартный разворот, заходя на цель, и я услышал сухой щелчок спускового механизма.

— Промах! Упреждение нужно еще уменьшить. Кроме того, пуля прошла чуть выше цели. Начинаем заново. Мне нужно, чтобы ты не просто попадала в корпус самолета, а могла по моей команде поразить кабину, мотор или топливный бак. Начали!

Щелчок!

— Мимо! Упреждение — норма, но пуля прошла ниже. Ты неправильно учла угол подъема машины при выходе из атаки. Еще раз!

Щелчок!

— Попадание! Уже лучше, ты пробила ему хвостовой киль. Цель, к сожалению, сохранила боеспособность. Готова? Продолжаем!

— Промах!

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!

Я обернулся. У выхода во внутренний двор стоял сержант Никифоров.

— Вам приказано немедленно прибыть в кабинет товарища старшего майора.

Это могло означать только одно — решение по моему предложению, наконец-то, принято. Теперь бы еще понять, какое. Я кивнул Лене и быстрым шагом направился к зданию.

Странности начались ближе к концу дня. Сначала из штаба авиадивизии поступил приказ готовиться к вылету и ждать прибытия спецпредставителя НКВД, которого нужно принять на борт и обеспечить ему доступ к средствам наблюдения.

Лейтенант Калина всего несколько часов назад посадил свой двухмоторный Пе-2р на аэродром, и отлично знал, что редкие разрывы в низкой облачности дают очень мало шансов что-то рассмотреть внизу. Кроме того, немцы просто свирепствовали. Хорошо, что переоборудованный в разведчика бомбардировщик почти не уступал в скорости «мессершмиттам», но все равно им дважды пришлось удирать во все лопатки и даже немного пострелять. Какие-то фотографии они, конечно привезли, но сам Калина четко понимал, что, по большому счету, вылет прошел зря.

И вот теперь снова в небо. Опять нырять в этот облачный кисель, подставляясь под огонь с земли и постоянно опасаясь нападения вражеских истребителей. Да еще этот спецпредставитель, принесла же его нелегкая…

От размышлений лейтенанта отвлек гул моторов. На посадку заходил транспортный ПС-84, эскортируемый тремя истребителями. «Яки», к удивлению лейтенанта, не ушли на свой аэродром, а вслед за транспортником начали заходить на посадку.

— Это твое прикрытие, лейтенант, — сообщил незаметно подошедший со спины командир эскадрильи, кивнув в сторону «яков».

— И за что мне такая честь, товарищ капитан? — Калина стянул летный шлем и взъерошил рукой волосы.

— Это не тебе, — хмыкнул командир, — на время полета переходишь в подчинение старшего лейтенанта госбезопасности. Фамилию этого товарища нам с тобой лучше не знать, но любой его приказ для тебя закон.

От остановившегося транспортника к ним уже быстрым шагом направлялся довольно молодой командир в форме НКВД. Калина вновь надел шлем и приготовился докладывать по всей форме.

Командующий немецким Африканским корпусом генерал танковых войск Эрвин Роммель мрачно наблюдал за погрузкой своих дивизий на транспортные корабли. Порт Триполи был забит танками, орудиями, тягачами и другой военной техникой. Прибывшие из Франции и Италии пехотные дивизии должны были временно сменить его войска, уже проверенные и успевшие набраться опыта боев в пустыне. Им предстоял неблизкий путь в Россию — на Восточный фронт.

Приказ Фюрера оказался для Роммеля громом с ясного неба. В Африке наметился настоящий успех. Моральный дух англичан и австралийцев был сломлен сокрушительными поражениями в весенне-летней кампании, в результате которых они оставили Бенгази, Сиди-Омар и Эс-Салум, а глубоководный порт Тобрук немецко-итальянские войска взяли в плотную осаду.

И вот теперь на всех этих победах можно ставить жирный крест. Не будет нового наступления в Египте, не будет решительного штурма Тобрука. Несмотря на полученный из Берлина однозначный приказ, Роммель не знал, как смотреть в глаза итальянским генералам. Он ощущал себя предателем, хотя решение о замене его танков пехотой принимал не он. И еще генерал не мог отделаться от чувства, что у него украли победу — настоящую большую победу, которая могла стать вершиной его полководческой карьеры.

Что ж, наверное, из Берлина виднее, и Москва действительно гораздо важнее Тобрука, Эль-Аламейна и даже Каира, но в данный момент Роммелю от этого понимания было ничуть не легче.

Пе-2 оторвался от земли, когда до заката оставалось не больше пары часов. Бомбардировщик, переоборудованный под цели авиаразведки, легко набирал высоту. Я указал командиру экипажа курс и занял место стрелка-радиста.

Пе-2. Советский пикирующий бомбардировщик времен Второй мировой войны. В советских ВВС имел прозвище «Пешка». Изначально разрабатывался, как скоростной высотный истребитель. Использовался не только в качестве бомбардировщика, но и как самолет-разведчик. Максимальная скорость 540 км/ч. Практический потолок 8700 м. Практическая дальность 1200 км. Бомбовая нагрузка до одной тонны. Стрелковое вооружение (на 1941 г.) — четыре пулемета ШКАС (7,62 мм).

Три истребителя, составлявших наше прикрытие, держались немного выше, внимательно следя за воздушной обстановкой. Мы шли над самыми облаками, ставшими к вечеру немного менее плотными, и в их разрывах иногда мелькала земля. Местами облачность становилась многослойной, и тогда мы на какое-то время теряли из виду свой эскорт.

Линию фронта прошли более-менее спокойно, но дальше сразу начались проблемы. Ни лейтенант Калина, ни пилоты истребителей пока не видели опасности, но служба воздушного наблюдения у противника была организована на должном уровне, и наш пролет над передовыми позициями немцев не остался незамеченным.

С юго-запада к нам приближались четыре «мессершмитта». Они были еще довольно далеко, но шли уверенно, а встречаться с ними в мои планы никак не входило.

— Курс северо-северо-запад, — приказал я пилоту и продублировал команду по рации «якам».

Конечно, я не собирался реально вести разведку местности — для этого гораздо лучше подходили спутники, но легенда требовала от меня, по крайней мере, посетить те районы, по которым впоследствии будут наноситься бомбовые удары, иначе мне опять пришлось бы отвечать на массу неудобных вопросов. Кроме меня об этом, естественно, никто не знал, и все остальные действующие лица, включая немцев, воспринимали происходящее с полной серьезностью.

Противник крайне негативно отнесся к идее нашего разведывательного полета над своей территорией. Изменение нами курса привело к тому, что высланные для перехвата «мессершмитты» нас просто не нашли. Тем не менее, мы попадали в поле зрения все новых наземных наблюдателей, и вскоре вычислитель оповестил меня о появлении в опасной близости еще трех пар вражеских истребителей.

Я, конечно, ставил помехи, но совсем заглушать немцам связь, честно говоря, не хотел. Я и так несколько раз злоупотребил этой возможностью, когда другого выхода просто не было, но ведь немцы не идиоты, и вполне способны сложить два и два и понять, что проблемы со связью у них возникают именно в тех местах, где появляется этот странный русский. Впрочем, чуть позже я собирался отбить у них эти мысли, устроив десяток другой подобных аномалий в разных местах, включая не только Восточный фронт, но и Европу и даже Африку. Об этом, безусловно, следовало позаботиться раньше, но что уж теперь…

Примерно через полчаса стало ясно, что от очередной неприятной встречи мы уклониться не сможем. Нас банально зажали, и теперь оставалось только выбрать наиболее неудобный для немцев курс, что я и сделал. В результате основная часть преследователей вытянулась за нами в длинную цепочку из машин, шедших с разных направлений и на разных высотах, зато уклониться от пары «мессершмиттов», заходившей нам, практически, в лоб, мы не имели никакой возможности.

— «Дрозды», внимание! Противник на два часа. Высота два с половиной, — предупредил я наше прикрытие. — Курс не меняем.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, может лучше сменить курс? — командир экипажа пока противника не видел, но ставить информацию о нем под сомнение не решился, — Если нас обнаружат, здесь через десять минут будет целая толпа мессеров.

— Курс прежний, — спокойно повторил я. — Немцы и так о нас знают. Времени мало, а я увидел еще далеко не все, что мне требуется.

— Есть, — Калина счел за лучшее больше не возражать спецпредставителю НКВД, но было видно, что про себя он только укрепился в мысли, что этот полет — бессмысленная авантюра. Я командира экипажа прекрасно понимал. Разрывы в облаках встречались редко, и он, как опытный авиаразведчик, отлично знал, что по этим отрывочным фрагментам составить картину обстановки на земле совершенно невозможно.

— Вижу противника! — пришел доклад от одного из «Дроздов». — Пара «худых». Нас заметили. Атаковать не торопятся — нас больше.

— Если полезут — свяжите их боем.

— Есть!

Я понимал мотивы поведения немцев. Бросаться в атаку вдвоем против троих, не имея фактора внезапности, пилотам противника не хотелось. Они считали, что мы никуда не денемся, ведь к месту событий уже спешат другие пары истребителей, поднятые с полевых аэродромов.

С минуту мы продолжали полет в прежнем направлении, а ситуация, между тем, становилась все более угрожающей. Преследовавшие нас истребители медленно сокращали дистанцию, а режим дополненной реальности рисовал мне метки все новых самолетов противника, подключавшихся к охоте. На мой взгляд, немцы реагировали излишне бурно, демонстрируя уж очень болезненную реакцию на наш рейд.

— Курс на север, — приказал я, понимая, что мы уже находимся над территорией, занятой окруженными войсками Юго-Западного фронта, и углубляться дальше на запад нет никакого смысла.

За пару секунд до смены курса я все-таки заглушил эфир полностью. Только для немцев, естественно. Наш эскорт продолжал принимать мои команды. Таким способом я надеялся на какое-то время обмануть тянущийся за нами хвост преследователей и заставить их некоторое время двигаться прежним курсом, теперь уже расходящимся с нашим. Минут через десять я собирался повернуть на восток — оставаться в воздушном пространстве противника становилось слишком опасно.

— «Худые» атакуют! — услышал я выкрик кого-то из летчиков нашего эскорта.

Пилоты вышедшей на нас пары «мессершмиттов» быстро сообразили, что их доклады об изменении русскими курса никто не слышит, и решили сами связать нас боем, чтобы не дать уйти далеко.

Забравшись на приличную высоту, немцы в пикировании атаковали наш эскорт. В воздушном бою, особенно при местном уровне технологий, элемент случайности играет весьма значительную роль.

Ведущий мессер открыл огонь с двухсот метров. Попасть с такой дистанции непросто, но немцу повезло. Очередь перечеркнула кабину ведущего тройки «яков», и «Дрозд-1», перевернувшись через крыло, свалился в неуправляемое падение.

Ответные очереди наших истребителей цели не достигли, как, впрочем, и выстрелы ведомого немецкой пары. Но теперь соотношение сил выровнялось, если конечно, не считать за боевую единицу наш Пе-2, а немцы его всерьез не воспринимали.

Несмотря на отсутствие связи, несколько вражеских истребителей из группы преследования продолжали нас догонять. Возможно, они получили визуальное целеуказание с земли или просто решили расширить сектор поиска, но факт оставался фактом — финт со сменой курса и глушением связи удался лишь частично.

Воздушный бой, тем временем, продолжался, и боевая удача сегодня явно была не на стороне советских летчиков. Командир авиадивизии уверял меня, что выделяет для сопровождения лучших пилотов, но, лишившись ведущего, они, похоже, все-таки потеряли самообладание. Вторая атака мессеров вновь оказалась результативной. На этот раз, правда, безоговорочной победы им одержать не удалось, но за одним из «яков» потянулся темный шлейф дыма, хотя управления самолет, вроде бы, не потерял.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, нужно уходить! — в голосе командира Пе-2 слышалось отчаяние. — Разрешите сменить курс!

— Прекратить панику! — рыкнул я на лейтенанта, — «Дрозд-3», что с самолетом?

— Двигатель поврежден, но пока тянет, — услышал я напряженный голос пилота, — Масло забрызгивает фонарь кабины. Обзора нет почти.

— «Дрозд-3», выйти из боя! «Дрозд-2», тяни «худых» на меня!

— «Дрозд-2» команду не понял! Прошу подтвердить приказ! — немедленно отозвался пилот последнего целого «яка».

Штурман Пе-2 тоже смотрел на меня, как на сумасшедшего. Лейтенант Калина не мог отвлечься от управления самолетом, но и он дернулся в своем кресле, услышав мою команду.

— «Дрозд-2», мне нужно чтобы ты затащил немцев в сектор обстрела моего пулемета задней полусферы. Теперь ясно?

— Выполняю, — спустя секунду отозвался пилот истребителя, но по его голосу было понятно, что мой приказ он считает полным бредом. Впрочем, ему быстро стало не до слетевшего с катушек спецпредставителя НКВД — на его «як» насели сразу два мессера.

Тем не менее, приказ летчик выполнил. Бой между истребителями происходил примерно в километре над нами, и «Дрозд-2», в очередной раз атакованный сверху, попытался оторваться от немцев в крутом пикировании. Направление он выбрал с таким расчетом, чтобы севшие ему на хвост «худые» в какой-то момент оказались над нашим Пе-2, немного от него отставая. Немцев такой расклад тоже вполне устраивал, давая им, при некоторой удаче, возможность в одном заходе покончить и с последним русским истребителем, и с неповоротливым, но довольно быстрым бомбардировщиком.

— Курс не менять! Маневров уклонения не совершать! — приказал я лейтенанту Калине, занимая место за пулеметом, — Собьете мне прицел — пойдете под трибунал!

— Есть не менять курс, — сдавленно ответил пилот.

Пулемет ШКАС на момент своего создания, несомненно, являлся одним из ярких образцов инженерной мысли. Его конструкторам Шпитальному и Комарицкому удалось собрать вместе лучшие на тот момент решения, применявшиеся по отдельности в других образцах автоматического оружия. В результате получился пулемет, обладавший очень высокой по тем временам скорострельностью — тысяча восемьсот выстрелов в минуту. После устранения ряда «детских болезней» надежность ШКАСа удалось довести до вполне приемлемого уровня, но он по-прежнему очень плохо относился к любым загрязнениям, что в реальных боевых условиях приводило к частым отказам и к провалу попыток использовать его где-либо, кроме авиации.

Свой ШКАС я внимательно осмотрел еще перед вылетом, и нашел его состояние вполне удовлетворительным. Дело другое, что винтовочный калибр этого пулемета был все же маловат для сорок первого года. Этот недостаток не искупала даже высокая скорострельность. Увеличение мощности авиационных двигателей позволило немецким конструкторам заметно усилить бронирование «мессершмиттов», неплохо защитив пилота и наиболее важные узлы истребителя. Именно поэтому я приказал командиру экипажа не дергать самолет на курсе — мне требовалось максимально возможная точность стрельбы, поскольку поразить самолет противника я мог только в уязвимые места, а туда еще нужно было попасть.

Вдохновленные удачным началом боя, немцы решили не тянуть с уничтожением русских и распределить цели между собой. Не знаю уж, как в условиях отсутствия связи они об этом договорились, но ведущий пары «худых» продолжил преследование «яка», а его ведомый слегка подправил курс, заходя в хвост нашему Пе-2.

На дистанции четыреста метров немецкий пилот чувствовал себя достаточно комфортно, не слишком опасаясь пулеметов русского бомбардировщика. Сам стрелять он тоже не торопился — все-таки расстояние велико, а запас патронов не бесконечен. Я немного довернул пулемет на турели и выпустил в сторону противника короткую очередь. Она получилась не слишком прицельной, но дала вычислителю много информации для внесения поправок в систему наведения.

Немец даже не дернулся, когда правее и выше его машины промелькнуло несколько трассеров. Лента моего пулемета была вперемешку заполнена патронами с бронебойными, зажигательными и бронебойно-трассирующими пулями. Считалось, что такой подход способствует комбинированному поражению самолета противника, хотя я бы предпочел ограничиться только бронебойными боеприпасами.

Триста пятьдесят метров. Еще немного, и противник попытается скрыться в мертвой зоне, где моему огню будет мешать хвост собственного самолета. Допускать этого я не собирался. Очередь! Попадания видны даже невооруженным глазом. Я целился по кабине, благо мессер снижался, опустив нос, и мотор ее не заслонял. Спустя секунду противник исчез из моего поля зрения. Выстрелов с его стороны так и не последовало, но его метку вычислитель перекрасил только в желтый цвет — видимо, в оценке результатов стрельбы он уверен не был.

— «Дрозд-2», жив? — маркер последнего «яка» тоже окрасился желтым, однако спустя пару секунд вновь приобрел зеленый цвет.

— Дыр в крыльях наделал, поганец, — ответил пилот. — Самолет рулей слушается. Мотор тянет.

Ведущий пары мессеров прекратил преследование «яка» и пристроился к своему ведомому, с трудом удерживающему машину в воздухе. Сам самолет серьезных повреждений, похоже, не получил, но пилот, по всей видимости, был ранен. Истребитель рыскал из стороны в сторону и все больше прижимался к земле. Вычислитель перекрасил его отметку в серо-желтый цвет, считая цель практически небоеспособной.

— Возвращаемся домой, — приказал я, и тут немецкий пилот окончательно потерял управление своей машиной.

Внизу распустился огненный цветок взрыва — ведомый пары мессеров упал в лес. Я тихо выругался про себя. Предсказать, что теперь будет делать уцелевший противник, было несложно.

Я наскоро оценил обстановку. Мы вновь резко изменили курс, и остальные преследователи нас, видимо потеряли. До линии фронта оставалось лететь еще минут пять, но было понятно, что привязчивый мессер нас просто так в покое не оставит.

— Лейтенант, прижимайся к земле! «Дрозд-2», не давай ему зайти на меня сбоку — пусть пытается атаковать сзади.

Сбоку немец нападать не стал. Пользуясь тем, что у земли наша скорость не превышала четырехсот пятидесяти километров в час, мессер набрал высоту около километра и бросился в атаку сверху-сзади. Гибель своего ведомого он, видимо, счел случайностью, безумным везением, за которое стрелок русского бомбардировщика должен поплатиться жизнью.

— Жду приказа! — напомнил о себе пилот «яка».

— Поднимись чуть выше и атакуй его, если он вздумает изменить курс и зайти с другой стороны.

— Понял. Выполняю.

Пилот и штурман Пе-2 молчали. После уничтожения одного из мессеров желание вмешиваться в управление боем или как-то оспаривать мои действия у них пропало напрочь.

— Здесь «Дрозд-2». Сильная вибрация при наборе высоты. Мотор теряет мощность!

— «Дрозд», продержись немного. Ты мне нужен здесь еще пару минут.

— Высота шестьсот.

— Достаточно. В атаку не лезь. Просто пусть немец тебя видит.

До противника пятьсот метров. Далековато. Попасть, конечно, можно, но на таком расстоянии убойная сила пуль ШКАСа уже не та. Пе-2 тянет к линии фронта, прижимаясь почти к верхушкам деревьев небольшого лесного массива. Облачность как назло поредела, и немец падает на нас сверху, как на учениях.

Четыреста метров. Наверное, все-таки рано — не хочется спугнуть врага. Если он откажется от атаки и попробует зайти сбоку, будет гораздо сложнее — в обороне Пе-2 это еще одно слабое место.

Триста.

— Здесь «Дрозд-2»! Разрешите атаковать! Он сейчас вас расстреляет!

— Отставить!

Дистанция двести пятьдесят. Пожалуй, пора. Прицельные маркеры совместились на вражеском самолете. Вычислитель на краю поля зрения высвечивает цифры вероятности поражения цели. Почти девяносто процентов. Очередь! Уже начинает темнеть, и трассеры расцвечивают небо яркими росчерками. Промах! Как он успел?! Что почувствовал? У меня нет ответа, но в последний момент мессер дернулся в сторону, и очередь прошла мимо. Вот сейчас он скроется в мертвой зоне, и это будет совсем плохо. Раненый «як» нам не помощник, а значит…. Очередь! От нашего собственного хвоста летят какие-то лохмотья — пара моих пуль зацепила киль. В сотне метров от нас прямо в небе разгорается жаркий костер. Пригодились-таки зажигательные пули, способные поджечь даже протектированный бензобак. Немец стреляет в ответ. Похоже, просто наугад, но наш многострадальный хвост ловит еще одно попадание.

— Как машина?

— Рулей слушается, — слегка охрипшим голосом отвечает лейтенант Калина.

Внизу под нами вспухает яркая вспышка — подбитый мессер встретился с землей.

* * *

Старший сержант Силин, позывной «Дрозд-2», проследил за посадкой бомбардировщика и тоже повел свой истребитель к земле. Машина слушалась неохотно, как будто самолет вдруг потяжелел на многие сотни килограммов. Стойки шасси вышли штатно, хоть в этом проблем не возникло, и «як» тяжело покатился по укатанному грунту взлетно-посадочной полосы.

Чуть в стороне Силин заметил самолет младшего лейтенанта Кострова, весь почерневший, с забрызганным маслом фонарем кабины. Значит, дотянул-таки Иван до аэродрома, и даже смог посадить подбитую машину. Уже легче, хотя командира, конечно, не вернешь.

Тяжело выбравшись из кабины, старший сержант сделал пару шагов навстречу бегущим к нему людям.

— Не ранен? — спросил Силина подбежавший первым незнакомый техник.

— Нет, — отрицательно мотнул головой летчик, — а вот машина, судя по всему, нуждается в серьезном ремонте.

— Нехило вам досталось.

— Командира потеряли. Первой же очередью — не повезло. Но и мы двоих свалили.

— Ну, если эти подтвердят, — техник кивнул в сторону Пе-2, то, думаю, вам обе победы засчитают. Кто отличился-то?

— Они и отличились, — кривовато усмехнулся Силин.

— Не понял…

— А что тут понимать? Обоих фашистов вогнал в землю стрелок Пешки. Вот так оно бывает.

Как еще утром сообщил мне Судоплатов, Ставка и без моих гениальных советов уже подготовила очередной план деблокады войск, окруженных в Киевском котле. Одновременные удары извне и изнутри кольца на этот раз предполагалось нанести ночью, чтобы на начальной стадии операции свести на нет немецкое господство в воздухе.

Берия долго колебался, прежде чем озвучил мое предложение Сталину, но оно не требовало внесения в уже разработанный план практически никаких изменений, и глава НКВД решил, что хуже не будет.

После больших потерь, понесенных советской дальней авиацией в начале войны, Верховный запретил использование ТБ-7 без его прямого разрешения, поэтому наркому внутренних дел пришлось решать этот вопрос напрямую с Вождем. Несмотря на опасения Берии, Сталин почти не колебался.

— Действуйте, товарищ Берия, — кивнул он, выслушав доклад наркома. — Мы обязаны использовать любую возможность для увеличения наших шансов на успех операции. В разумных пределах, конечно, и под вашу личную ответственность.

В результате воплощение моего плана оказалось в ведении НКВД, и отчитываться я по-прежнему должен был перед своим непосредственным начальником.

— Товарищ старший майор государственной безопасности, — начал я доклад, как только мы остались одни, — разведывательный полет проведен успешно. Данные для ночного бомбового удара собраны в достаточном объеме. Потерян один истребитель. Пилот погиб. Остальные самолеты получили повреждения разной степени.

— Удивительно, что вы вообще оттуда вернулись, — мрачно ответил Судоплатов. — Отметь на карте то, что увидел, и можешь пару часов отдохнуть. ТБ-7 и Ер-2 будут над нашим аэродромом ровно в ноль часов. К этому моменту ты уже должен быть в воздухе.

План ставки был неплох, но шансов на успех не имел в силу неверности исходной информации, положенной в его основу. Разведка РККА не смогла вскрыть замысел немцев и не заметила, как четвертая танковая группа вермахта, до этого наступавшая на Ленинград, неожиданно исчезла из-под осажденного города и была переброшена на Московское направление. Хитрые гансы оставили под Ленинградом одного из радистов танковой группы, имевшего специфический легко узнаваемый почерк, и радиоразведка не выявила резких изменений в составе немецких войск.

Противник готовился к удару на Москву, собирая в единый кулак практически все свои танковые силы, за исключением первой танковой группы Клейста, отправившейся на юг захватывать Донбасс. Но и без нее на Московском направлении сконцентрировались такие силы, противопоставить которым двадцать первая и сороковая армии ничего не могли. И это если не считать уже загружающихся в эшелоны дивизий генерала Роммеля, только что прибывших во Францию из Северной Африки, пополненных новыми танками и другой техникой и готовившихся к переброске под Брянск и Вязьму.

Всю эту армаду в данный момент сдерживала от броска на советскую столицу только необходимость ликвидировать, наконец, окруженную и уже расчлененную на две части группировку советских войск под Киевом.

Однако советское командование всего этого не знало, и сейчас две армии готовились нанести деблокирующий удар, а войска Брянского фронта должны были активными действиями сковать силы немцев, чтобы затруднить противнику переброску резервов на угрожаемые направления. Армии в котле собирали для прорыва немногие боеспособные соединения. Мехводы заливали в баки нескольких десятков уцелевших танков последние литры горючего, а артиллеристы выскребали с полевых складов жалкие остатки боеприпасов для весьма немногочисленных исправных орудий. Я понимал, что вытащить всех не удастся, но собирался дать шанс хотя бы части окруженных.

Когда аврально отремонтированный Пе-2 лейтенанта Калины оторвался от земли, весь горизонт на западе уже громыхал взрывами и светился белым химическим заревом от сотен, если не тысяч «люстр», подвешенных нашими и немцами над полем боя.

Взлетели мы как раз вовремя. В паре километров позади нашего самолета на высоте шесть тысяч метров к линии фронта приближались два звена ТБ-7 и четверка Ер-2. Всего десять дальних бомбардировщиков, как я и просил. Все вместе они несли сорок тонн фугасных бомб весом от двухсот пятидесяти килограммов до тонны.

Пока армиям Кузнецова и Подласа сопутствовал успех. План предусматривал два мощных сходящихся удара в общем направлении на Ромны. Обоим командующим удалось в сумерках скрытно вывести на позиции приданные им дивизионы БМ-13. Немцы, уверенные в эффективности своей воздушной разведки, не ожидали массированного артиллерийского огня, и обрушившийся на их головы шквал реактивных снарядов буквально смел передовые позиции противника.

В образовавшийся разрыв устремились танковые бригады, выделенные Ставкой для этой операции. Они примерно наполовину состояли из Т-34 и КВ, с которыми противотанковые средства немцев справлялись с большим трудом.

Тем не менее, первоначальный успех грозил быстро сойти на нет. Информация о направлениях ударов уже достигла немецких штабов, и прямо сейчас начинал раскручиваться отлаженный механизм противодействия советским контрударам, до мелочей отработанный вермахтом за первые месяцы войны.

Ввиду темного времени суток авиацию задействовать противник не мог, но немцам было не впервой воевать в погодных условиях, препятствующих полетам их истребителей и бомбардировщиков, и для отражения атаки они располагали множеством других эффективных средств, главным из которых, являлись 88-миллиметровые зенитные орудия, выводимые на прямую наводку, и моторизованные соединения, которые можно было быстро перебросить к местам прорыва для нанесения фланговых ударов по прорвавшимся советским войскам.

Именно этот сценарий развития событий я и намеревался предотвратить.

— «Акула-1», здесь «Шершень». Готовы принять координаты целей?

— «Шершень», здесь «Акула-1», — без задержки отозвался командир группы тяжелых бомбардировщиков, — Слышу вас нормально. К приему координат готов.

Командир третьей танковой дивизии вермахта генерал фон Швеппенбург выслушал доклад начальника штаба и быстрым шагом перешел в комнату, где на столе были разложены карты района боевых действий. Несколько больших деревянных домов, из которых предварительно выселили жителей, были заняты штабом дивизии, что обеспечивало хотя бы минимальный комфорт в тех варварских условиях, с которыми так часто приходилось мириться фон Швеппенбургу в этой дикой стране.

На этот раз русские ударили ночью. О такой возможности генерал слышал вчера в штабе второй танковой группы. Правда, предупреждение исходило не от генерал-полковника Гудериана, а от какого-то берлинского хлыща из Абвера, так что фон Швеппенбург не стал принимать его слишком уж всерьез. Как выяснилось, абверовец говорил дело.

На карту уже были нанесены места ударов советских войск. Замысел красных не отличался оригинальностью. Ночной атакой проломить фронт в двух местах, отстоящих друг от друга на тридцать километров, потом ввести в прорыв танковые бригады, соединиться за спиной попавшей в мешок пехотной дивизии, блокировать ее, рывком достичь внутреннего периметра котла и ударом с тыла по удерживающим его пехотным частям пробить коридор к своим окруженным армиям.

— Соедините меня со штабом пятого танкового полка! — потребовал Швеппенбург.

— Телефонная связь нарушена, герр генерал! — доложил через минуту дежурный связист. Устранение неисправности уже ведется, но потребуется время.

— Так свяжитесь по радио! Я должен учить вас вашей работе, штабс-фельдфебель?

— В эфире помехи, герр генерал. Мы непрерывно вызываем штаб пятого полка, но ответа пока нет.

— Тогда отправьте делегата связи с приказом полковнику Брауну немедленно поднимать полк по тревоге. В два часа тридцать минут я хочу видеть его танки вот здесь! — повернулся Швеппенбург к начальнику штаба, показывая точку на карте, из которой начиналась стрела русского танкового удара, — Эту дорогу необходимо как можно быстрее перерезать и деблокировать сорок четвертую пехотную дивизию. Австрийцы — неплохие солдаты, но мне не хотелось бы долго испытывать их стойкость в условиях окружения…

Речь генерала прервал нарастающий свист, хорошо различимый даже через закрытые окна. Ни одна из четырех пятисоткилограммовых бомб, сброшенных с двухкилометровой высоты, не попала непосредственно в здания штаба, но этого и не требовалось. Ударная волна сравняла с землей деревянные строения, своротив с фундаментов даже каменные печи и похоронив под грудой обломков командира дивизии и офицеров его штаба.

Наверное, командирам идущих в атаку бригад и дивизий, да и простым красноармейцам и танкистам, пытавшимся в ночном бою взломать немецкую оборону и пробиться к своим окруженным товарищам, казалось, что пока операция развивается по плану, враг отходит, а местами и откровенно бежит. Нужно еще поднажать, и сопротивление противника будет окончательно сломлено.

При взгляде с орбиты картина вырисовывалась совершенно иная. Соотношение сил складывалось совсем не в пользу советской стороны, особенно в танках и подвижных соединениях. Получив болезненный, но далеко не смертельный удар, вермахт начинал разворачиваться в сторону обидчика, чтобы нанести ему сокрушительное поражение.

— «Акула-3», здесь «Шершень». Семь с половиной градусов влево. Вы практически над целью. Удар двумя ФАБ-500. Ждите команды.

— «Акула-3» приказ понял. Жду.

— «Акула-3», десять секунд!.. Сброс!

Корректировать удары одновременно десяти бомбардировщиков я просто не успевал. Иногда их приходилось выводить на второй, а то и третий заход. Точность сброса бомб тоже не всегда позволяла поразить цель с первого раза. Иногда мои команды выполнялись с небольшими задержками или не вполне точно, и тогда опять же приходилось атаковать цель повторно, а это означало, что немцы внизу уже знали об опасности, что снижало эффективность ударов.

Тем не менее, сложный армейский организм немецкой группы войск под Киевом сейчас напоминал могучего великана, хлебнувшего не летальную, но весьма изрядную дозу нервно-паралитического газа. Какие-то команды успевали доходить до подразделений и частей, другие обрывались на полпути, упираясь в разрушенные штабы и узлы связи. Танковые и моторизованные части выдвигались в разных направлениях, зачастую имея только приказ на марш, но не получая дальнейших указаний. На весь этот хаос накладывалось ночное время и невозможность провести авиаразведку. Однако вермахт был силен не только своими генералами. Инициативных и квалифицированных офицеров среднего звена у немцев тоже хватало, и, несмотря на частичную потерю управления войсками, противодействие ведущим наступление советским армиям постепенно нарастало.

Наибольшую проблему для противника представляли два ударных кулака, состоявших из танков КВ и Т-34. Стандартная тактика артиллерийских засад с использованием зениток, способных пробить их броню, сейчас давала сбои. Двигавшиеся к месту прорыва колонны тягачей с 88-миллиметровыми пушками попадали под редкие, но неожиданно точные бомбовые удары, упирались в разрушенные мосты через небольшие речки и овраги или просто не поучали вовремя приказов на выдвижение.

У окруженных войск, ударивших навстречу сороковой и двадцать первой армиям, дела шли хуже. Их малочисленные танки, собранные в одну группу прорыва, смогли сделать очень немногое, лишь прорвав первую линию обороны противника. Этот удар не стал для немцев неожиданным, и они успели подготовиться к его отражению. Тем не менее, получив по радио сообщение об успешном продвижении танковых бригад, советские войска изнутри кольца усилили нажим. Даже более слабая часть окруженных, блокированная немцами севернее Лохвицы, предприняла попытку прорыва, причем не в восточном направлении, как ожидал противник, а в северном, надеясь соединиться с основными силами окруженных.

— «Шершень», вас не слышу! Сильные помехи!

Из моего приемника тоже раздался треск и завывание. Я отвлекся от управления разошедшимися уже очень далеко друг от друга бомбардировщиками и сосредоточился на поиске источника помех. Похоже, противник, решил затруднить мне координацию действий авиагруппы. Внизу одновременно заработали девять генераторов помех, забивая известные немцам частотные диапазоны, на которых велся радиообмен между советскими летчиками. Проблема эта вылезла очень не вовремя, и хотя способ ее решения лежал на поверхности, мне требовалось время для перехода на заранее оговоренные резервные частоты и перестройки схемы передачи команд на ретрансляцию через спутники. А времени этого, как оказалось, у меня не было.

— «Шершень», …сь «Акула-8»… атакован вра……ребителем. Повреж……ль. Теряю выс….

Я ругался про себя на трех языках, проклиная собственную тупость и непредусмотрительность. Как я мог проглядеть эти самолеты? Пять «дорнье», переоборудованных в ночные истребители, вошли в зону действия моих ТБ-7 и Ер-2. Связь, наконец, наладилась, но легче от этого не стало.

— Здесь «Акула-4». Веду бой с истребителем противника. Я ничего не вижу, а он стреляет прицельно! Сбрасываю остаток бомбового груза!.. Попадание в третий двигатель! Правое крыло горит! Падаем! Экипажу, покинуть самолет!

Откуда они здесь взялись? Я знал, что у немцев в составе сил противовоздушной обороны городов есть ночные истребители, но эти машины не могли действовать сами по себе, без наведения по радио с земли и без подсветки цели десятками, если не сотнями прожекторов.

— «Акулам» пять, девять и десять курс строго на восток! Третий и шестой — северо-восток! Бомбы не сбрасывать, они еще пригодятся, — я пытался вывести свои самолеты из-под удара, но вражеские «дорнье» тоже изменили курс, догоняя не слишком быстрые тяжелые бомбардировщики.

— Лейтенант, курс на юго-запад! — крикнул я Калине. Сейчас в небе над полем боя кроме моего Пе-2 никто не мог помешать немцам безнаказанно расстреливать наши ТБ-7 и Ер-2.

Я продолжал отдавать команды бомбардировщикам. На данный момент они уже освободились от двух третей бомбового груза, но целей внизу еще хватало, причем не просто хватало, а имелось в избытке.

— «Акула-6», три градуса влево. Приготовиться сбросить весь остаток бомб!

Я видел, что бомбардировщику от преследования не уйти — он забрался слишком далеко, и мой Пе-2 просто не успевал прийти к нему на помощь, но жестокая арифметика войны требовала от меня с максимальной эффективностью использовать бомбовый груз обреченной машины.

— «Акула-6», семьдесят метров вправо…. Сброс!.. Шестой, через пару минут вас атакует немецкий истребитель. Я постараюсь вас прикрыть, но мне нужно время. Противник зайдет сзади-снизу. Вы его не увидите, но по моей команде откроете заградительный огонь — пусть думает, что обнаружен. Ваша задача — продержаться десять минут.

— «Шершень», здесь «Акула-6». Принято. Жду приказа.

Моего внимания одновременно требовали восемь самолетов, и мне элементарно не хватало времени, чтобы разобраться с причинами происходящего. Я наскоро сформулировал вычислителю задачу проанализировать вооружение и оборудование истребителей противника. Они как-то ориентировались в полной темноте и при отсутствии связи с землей, а значит, имели на борту что-то такое, что раньше немцами не применялось.

— «Акула-6», открыть заградительный огонь!

Я все-таки не успел. К моменту прибытия моего Пе-2 к месту воздушного боя, бомбардировщик уже горел, а экипаж покидал обреченный самолет. Уловка со стрельбой куда-то в сторону вражеского «дорнье» подарила ТБ-7 немного времени, заставив немца промахнуться в первом заходе и выстрелить не слишком точно во втором. Однако в третьей попытке вражеский пилот свой шанс не упустил.

Обер-лейтенант Беккер не слишком разбирался в стратегии и тактике действий наземных войск. Его стихией было небо, причем, как показала практика последних месяцев, именно ночное небо. Тем не менее, даже ему, пилоту ночного истребителя, быстро стало ясно, что на земле что-то идет не так, как того хотелось бы господам генералам.

Гул канонады доносился и с запада, и с востока. Радиоэфир был забит помехами, и команду на взлет Беккеру принес фельдфебель, присланный из штаба авиагруппы, к которой временно прикрепили его штаффель. Русские ночные бомбардировщики, о которых обер-лейтенанта предупреждал полковник Рихтенгден, уже висели над зоной боевых действий, и командиры наземных частей вермахта, не стесняясь в выражениях, жаловались на болезненные удары с воздуха. Судя по количеству и взаимному расположению пострадавших подразделений, Беккеру и еще четырем «дорнье» из его эскадрильи предстояло иметь дело с десятком-другим противников. Обер-лейтенанта это не смущало — в небе над немецкими городами ему приходилось встречаться с куда большим количеством англичан, а русские не ждут эффективного противодействия и станут легкой добычей.

Бодро разогнавшись по взлетной полосе, тяжелый двухмоторный истребитель оторвался от земли. Пожалуй, Беккер предпочел бы идти в бой на «мессершмитте» Bf.110, но их еще не успели оборудовать радиолокаторами, и приходилось довольствоваться тем, что имелось в наличии. «Дорнье» тоже показал себя неплохим бойцом в ночных условиях, и, по большому счету, обер-лейтенант своей машиной был доволен.

Сделав разворот над аэродромом, Беккер взял курс на место последнего авиаудара, информация о котором пришла всего за несколько минут до взлета. Остальные истребители его штаффеля получили другие цели — недостатка в них не было, разгневанные вопли из штабов всех уровней приходили по линиям связи непрерывным потоком, хотя, как подозревал Беккер, достучаться до узла связи его авиагруппы удавалось далеко не всем.

— Вот они! — коротко доложил обер-ефрейтор Гёнслер, — выполнявший одновременно функции борт-механика и радиооператора. Локатор их видит! Судя по размеру отметки, это четырехмоторный тяжелый бомбардировщик. У русских их всего несколько десятков. Будет большой удачей, если мы его завалим.

— Не если, а когда, Вильгельм, — усмехнулся Беккер. — Включай инфракрасный прожектор. Радиолокатор — штука хорошая, но ночной прицел дает больше деталей, хоть и действует на меньшем расстоянии.

— Комплекс «Спаннер-1» готов, герр обер-лейтенант, — сосредоточенно отозвался бортмеханик, проверив работу связки прицел-прожектор, — Противник меняет курс! Они пытаются уйти!

— Случайность, — отмахнулся Беккер. — Русские не могут нас видеть. У них нет ничего похожего на наше оборудование. Просто сменили курс для захода на следующую цель. Никуда они от нас не денутся — у «дорнье» скорость в полтора раза выше, чем у этого лаптя.

Далеко впереди земля покрылась вспышками взрывов.

— Ну, точно! — кивнул сам себе Беккер, — на новую цель заходили, потому и курс сменили. Жаль, не успели мы их свалить до того, как они отбомбились.

Вот он, русский бомбардировщик. Огромный, даже по сравнению с двухмоторным тяжелым истребителем, но это ему не поможет… В ночном прицеле самолет, подсвеченный инфракрасным прожектором, выглядел очень контрастно, и обер-лейтенант чуть приподнял нос своего самолета, вгоняя в прицел силуэт ТБ-7.

ТБ-7 (другие названия: Пе-8, АНТ-42) — советский тяжелый бомбардировщик дальнего действия. Максимальная скорость (на 1941 г) — до 350 км/ч. Бомбовая нагрузка до 5000 кг. Практическая дальность 3600 км. Практический потолок 9300 м. Стрелковое вооружение: четыре пулемета (ШКАС, УБТ), две пушки ШВАК (20 мм).

Внезапно впереди замелькали вспышки, и росчерки трассеров прочертили небо сначала справа и выше, а затем в десятке метров под самолетом Беккера.

— Шайсе, — выругался обер-лейтенант, дергая самолет в сторону и одновременно открывая огонь из курсовых пулеметов.

— Русские повреждений не получили, — с беспокойством в голосе произнес борт-механик. Курс не меняют. Похоже, они все-таки видят нас, герр обер-лейтенант.

— Если и видят, то плохо. Стрельба была неприцельной, но ты прав, они о нас знали.

Второй заход тоже не принес ожидаемого результата. На этот раз Беккер решил зайти сбоку, но тут русский бомбардировщик встретил его огнем сразу из двух пулеметов. Испытывать судьбу обер-лейтенант не стал, и, обстреляв противника с предельной дистанции, снова пристроился ему в хвост. Немецкий пилот чувствовал досаду. Он точно знал, что русские стрелки его не видят и палят просто «куда-то туда», но нарваться на шальную очередь Беккеру совершенно не хотелось.

Третий заход вышел удачнее. Кормовая пушечная установка бомбардировщика стреляла совсем не в тот сектор, откуда подбирался к своей цели «дорнье» Беккера, и обер-лейтенант открыл огонь почти в упор, всадив в огромную тушу русского самолета две длинные очереди.

— Горит! Русский горит! Поздравляю, герр обер-лейтенант!

— Их здесь еще много, Вилли. Сегодня у нас будет тяжелая ночь, — улыбнулся Беккер.

— Еще одна метка! — неожиданно изменившимся голосом выкрикнул бортмеханик. — Что-то небольшое, вроде нашего «дорнье».

— У русских есть двухмоторные дальние бомбардировщики. Кажется, Ер-2, или как-то так.

— Не похоже, герр обер-лейтенант. Скорость слишком большая. Он быстрее нас летит!

— Пе-2? Пикировщик? Русские изначально разрабатывали его, как высотный истребитель, а потом переделали в бомбардировщик, но приличная скорость у него осталась. Давай курс — будем валить.

— Он сам идет к нам, командир! — озадаченно ответил Гёнслер, — Дистанция километр.

— Вижу его! — русский самолет уже был вполне различим в ночном прицеле, — точно, Пе-2. Что-то уж больно смело он идет.

Обер-лейтенант Беккер был опытным пилотом, и излишней самоуверенностью не страдал. Он помнил, как странно вел себя экипаж сбитого бомбардировщика, откуда-то узнавший об опасности еще до того, как его «дорнье» открыл огонь. Немецкий пилот сделал выводы. Беккер решил, что у русских тоже появилось что-то вроде радиолокатора, но весьма несовершенного, не позволяющего точно определить направление на цель. Поэтому он просто сменил курс, чтобы атаковать Пе-2 сбоку.

— Русский тоже повернул! — тут же выкрикнул бортмеханик. — Дистанция четыреста!

— Спокойно, Вилли, — ровным голосом ответил Беккер, хотя сам уверенности уже не испытывал.

— Триста метров!

Впереди замелькали вспышки. Росчерки трассеров проходили впритирку к пилотской кабине. Беккер услышал резкие хлопки, которые ни один опытный пилот ни с чем не спутает — с таким звуком пули пробивают корпус самолета.

Вскрикнул бортмеханик. Мигнули и погасли неоновые лампы аппаратуры радиолокатора. Заглох и тут же вспыхнул правый двигатель, а безжалостные очереди русского стрелка продолжали бить в корпус и кабину самолета. Каким-то чудом в Беккера пока не попала ни одна пуля. Обер-лейтенант бросил взгляд на бортмеханика. Вилли был мертв, это не вызывало никаких сомнений, а избитый «дорнье» с каждой секундой терял управляемость.

— Экипажу покинуть машину! — Сам себе приказал Беккер.

Фонарь кабины отлетел в темноту, выбитый сработавшим пиропатроном. Невероятным усилием обер-лейтенанту удалось перевернуть горящий «дорнье», и он просто выпал из кабины вниз, в обжигающе холодный на этой высоте воздух.

— «Интересно, кто там внизу», — подумал Беккер, раскачиваясь под куполом парашюта. Попасть в руки большевиков ему совершенно не хотелось.

* * *

Бортовой радиолокатор, да еще и с ночным прицелом и инфракрасным прожектором в придачу! Вот зараза! Почему я об этом не знал? Наверное, потому, что уследить за всем просто невозможно. Немцы только что довели свой радар до рабочего образца. Этот «Лихтенштейн» еще даже в серию не пошел, и вот он здесь, под Киевом, вместо того, чтобы где-нибудь в небе Берлина защищать от налетов англичан столицу Рейха.

Немцы знали! Они ждали нас и готовились, а я не смог просчитать их планы, и это стоило и так поредевшей дальней авиации РККА новых потерь. Пять тяжелых дальних бомбардировщиков в обмен на три немецких «дорнье». Еще двое ушли — я просто не успел до них добраться…

— Товарищ старший майор государственной безопасности, задание выполнено. Бомбовые удары по штабам, узлам связи и ключевой инфраструктуре противника нанесены. Потери авиагруппы — три ТБ-7 и два Ер-2. Уничтожено три ночных истребителя противника, оснащенных новейшим оборудованием, дающим им возможность атаковать наши самолеты без подсветки прожекторами и без команд с земли.

— Пять дальних бомбардировщиков? — было темно, но я заметил, как изменилось выражение лица Судоплатова. — Ты потерял половину доверенных тебе уникальных самолетов и докладываешь об успешном выполнении поставленной задачи?

— Задание выполнено, товарищ…

— Молчать! Старший лейтенант госбезопасности Нагулин, вы арестованы! Сдайте оружие.

— Товарищ нарком внутренних дел, ваш приказ выполнен. Старший лейтенант государственной безопасности Нагулин арестован мной лично прямо на аэродроме и доставлен в Москву.

— Очень хорошо, — кивнул Берия, внимательно глядя на Судоплатова. — Проходите, Павел Анатольевич, присаживайтесь. Я вижу, у вас есть вопросы по этому делу, и готов на них ответить.

— Да, собственно, вопрос-то у меня всего один, — Судоплатов пожал плечами и опустился на стул за столом для совещаний. — Зачем?

— Он опасен, — коротко ответил Берия, и выражение его лица старшему майору очень не понравилось.

— Полностью с вами согласен, Лаврентий Павлович, — твердо ответил Судоплатов, которого не так просто было привести в смущение, — он чрезвычайно опасен. Для наших врагов.

— Сейчас да, но это сейчас. Я смотрю на ситуацию шире и под другим углом зрения. В данный момент у Советского Союза и у гражданина Нагулина общий враг, и пока это так, он действует, как наш союзник, но он здесь чужой, Павел Анатольевич. Подумайте сами. Вы, я, все наши товарищи — советские люди, выросшие, получившие образование и сделавшие карьеру в СССР. Да, старшее поколение помнит царскую Россию, но это было давно. С тех пор изменилось само представление о жизни, сформировались новые ценности, и мы за эти ценности ведем беспощадную войну с врагом. Нагулин здесь чужой. Наш строй, все достижения Революции для него просто слова, за которыми ничего нет.

— Это не означает, что он враг, — не согласился Судоплатов.

— Не означает, — кивнул Берия, — но весь мой опыт подсказывает, что он воюет не за СССР, не за товарища Сталина, даже не за Россию. Нагулин преследует какие-то свои, только ему известные цели, а мы все для него являемся лишь средством их достижения.

— Не слишком ли жестко вы к нему подходите, Лаврентий Павлович? — осторожно возразил Судоплатов, но было видно, что слова наркома внутренних дел заставили его задуматься, — Его вклад в борьбу с врагом…

— Я знаю, — остановил подчиненного Берия, — если бы не это, он давно бы валил лес где-нибудь за Уралом или получил высшую меру — очень уж не по-советски он себя вел все это время. С учетом же заслуг, Нагулин сидит во вполне приличной одиночной камере на Лубянке, а следователям строго приказано не применять к нему никаких мер физического воздействия.

— И что дальше?

— А вот это будет зависеть от того, что произойдет в ближайшие дни. Как ни крути, пять тяжелых дальних бомбардировщиков твой Нагулин угробил, а результат их действий пока не вполне ясен. Там такая мешанина сейчас…

— Но ведь коридор к окруженным пробили!

— И какие у меня основания считать это заслугой Нагулина? Коридор пробивали наземные войска, и действительно пробили. А вот откуда там взялись немецкие ночные истребители, да еще оснащенные новейшими средствами радиолокации и ночными прицелами? Молчите, Павел Анатольевич? А я отвечу. Немцы знали об операции Нагулина и готовили засаду, стоившую нам в итоге больших потерь. Здесь есть только два варианта — преступная ошибка или предательство. А мне еще товарищу Сталину об этом докладывать — самолеты авиации дальнего действия нам, между прочим, выделили под мою личную ответственность.

— Три истребителя Нагулин сбил лично, — не сдавался Судоплатов, которому арест подчиненного с самого начала встал поперек горла, но полученный приказ он исполнил без колебаний.

— Я знаю. В экипажах ТБ-7 были наши сотрудники, и подробную информацию о ходе операции я получил, когда бомбардировщики были еще в воздухе. Потому и отдал вам приказ арестовать Нагулина по формальному, но вполне весомому поводу. Поймите, Павел Анатольевич, мы не знаем предела его возможностей. В этом ночном бою он опять продемонстрировал способности, которыми нормальный человек обладать не может. У него ведь, в отличие от немцев, радиолокатора не было, а выслеживал он вражеские истребители, как будто его на них наводили по радио, да еще и днем при ясной погоде! Вы понимаете, что это значит? Никакие умения считать, анализировать и прогнозировать здесь бы не помогли. Он просто знал, где находятся немецкие самолеты! Знал, и все! А значит, он скрывает от нас часть своих возможностей. А зачем ему их скрывать, если он не враг?

— В других обстоятельствах, я мог бы вас поздравить, полковник. Вы провели блестящий анализ ситуации и точно предсказали планы русских.

— Спасибо, герр генерал, — ровным голосом ответил Рихтенгден, — К сожалению, верного прогноза действий русского стрелка для победы оказалось совершенно недостаточно. Это несколько расходится с тоном официальных сводок, но то, что произошло под Киевом, я не могу назвать иначе как катастрофой.

— Я не был бы столь категоричен, — досадливо поморщился генерал. — Скажем так, все могло быть гораздо хуже, и в том, что мы отделались только прорывом из котла примерно половины окруженных войск противника, есть немалая ваша заслуга. Атака ночных истребителей не смогла полностью сорвать планы русских, но она предотвратила уничтожение десятков наших штабов и узлов связи и позволила оставшимся в живых генералам относительно быстро восстановить управление войсками.

— Оставшимся в живых… — медленно повторил Рихтенгден, словно бы пробуя эти слова на вкус. — Мы потеряли высших офицеров, прошедших Польшу и Францию, громивших англичан, сотнями тысяч окружавших и бравших в плен русских. Катастрофа именно в этом, герр генерал, а не в вырвавшейся из котла толпе деморализованных иванов, бросивших всю свою технику и артиллерию.

— Сбито пять русских бомбардировщиков, — сменил тему генерал, не желая продолжать неприятную дискуссию, — Нашими войсками взяты в плен восемь членов экипажей этих самолетов. Не всех удалось разговорить, но кое-что все же прояснилось. Вы опять были правы. Русский стрелок находился на борту одного из бомбардировщиков — на единственном Пе-2, задействованном противником в этой операции. Изначально он не должен был участвовать в нанесении бомбовых ударов, да и вообще в боевых действиях, но после появления наших «дорнье» взял на себя роль ночного истребителя, что послужило для наших летчиков крайне неприятным сюрпризом.

— Я в курсе наших потерь, герр генерал, — кивнул Рихтенгден.

— Потери не были напрасными, полковник. Сбитые пилоты противника подробно рассказали о том, как русский корректировщик руководил действиями бомбардировщиков. Скажу честно, это отдает мистикой и вызывает желание попросить у рейхсфюрера СС Гиммлера разрешения обратиться за помощью в его «Аненербе», — генерал едва заметно усмехнулся. — Ни на Пе-2, ни на тяжелых бомбардировщиках не было ничего похожего на радиолокатор, однако у всех пленных летчиков сложилось впечатление, что их наводили на цели с помощью какого-то невероятно точного устройства, которое «видело» не только самолеты противника, но и распознавало цели на земле.

— Не думаю, что такое устройство существует, — покачал головой Рихтенгден.

— Я тоже, — согласился генерал, — вернее, оно существует, но в единственном экземпляре. Я убежден, что русский стрелок сам является этим устройством.

— Если это так, а я склонен согласиться с вашим выводом, то не вполне ясно, что нам делать дальше. При таком раскладе мы можем ожидать сокрушительных ночных ударов в любой точке фронта и даже в нашем тылу. Герр генерал, вы хорошо представляете себе последствия прямого попадания двухтонной бомбы с русского ТБ-7 в какой-нибудь из наших стратегических объектов? А этот самолет способен нести их две…

— Есть одна зацепка, полковник. Я говорил вам, что агентурной разведке дано задание установить личность и местонахождение русского стрелка. В быстрый результат я не верил, но иногда случаются и приятные неожиданности.

Рихтенгден ничего не ответил, но чуть подался вперед, внимательно слушая генерала.

— Случайность, конечно, но она хороша тем, что сыграла в нашу пользу. В обслуге аэродрома, откуда вылетал Пе-2 с русским стрелком, оказался наш агент. Мелкая сошка, в общем-то, но с мозгами и фантазией, хотя эти подробности не важны. Главное, ему удалось подслушать разговор стрелка с неким старшим майором НКВД, судя по всему, его непосредственным начальником, причем разговор исключительно важный. Стрелок доложил о выполнении задания и потере пяти бомбардировщиков, после чего майор его арестовал. Странное решение, с учетом явного успеха действий стрелка, но нам оно только на руку. Кроме того, теперь мы знаем фамилию и звание нашего фигуранта — старший лейтенант госбезопасности Нагулин. По косвенным данным, собранным все тем же агентом, арестованного стрелка отправили самолетом в Москву. У нас есть агент на Лубянке, но это очень ценный кадр — глубокое внедрение начала тридцатых годов. Должность не самая высокая. Тем не менее, у него есть доступ к серьезным документам, и информацию о Нагулине он добыть сможет. Мы, естественно, стараемся задействовать такого специалиста только в исключительных случаях, но сейчас как раз такой и есть. Фюрер в ярости. Он объявил русского стрелка своим личным врагом, вызывал герра адмирала к себе, и тот, судя по всему, услышал от Фюрера не самые приятные слова о нашей службе. В общем, санкция на подключение к работе агента «Гость» у нас теперь есть, и задача ему уже поставлена, причем очень жестко. Нагулина необходимо ликвидировать. «Гостю» переданы контакты нескольких «спящих» агентов в Москве. Он должен собрать из них группу и подставить стрелка под их удар. Если это не сработает, ему придется устранить Нагулина лично.

— А какова здесь моя роль, герр генерал? — Вы ведь не зря все это мне рассказываете.

— Стрелок не будет долго сидеть под арестом. Русские, конечно, очень любят по любому поводу обвинять в шпионаже и измене своих же товарищей, но не до такой же степени! Нагулин для них ценен, и слишком много сделал для СССР, чтобы просто так его шлепнуть. В общем, «Гость» может и не успеть, и тогда стрелок вновь появится на фронте, и я хочу, чтобы мы были к этому готовы. Думайте, полковник. Думайте и готовьтесь. Вы уже не раз правильно предугадывали действия противника, и сейчас я жду от вас столь же точного прогноза.

Совершенно неожиданно у меня появилось много свободного времени. В первый день следователи еще проявляли какую-то активность, дергая меня на допросы, где я подробно отвечал на их вопросы о ходе операции, целях бомбовых ударов и обстоятельствах потери мной пяти самолетов.

Следователи попадались разные, и хотя вел я себя подчеркнуто корректно и отвечал на все вопросы максимально полно, у некоторых из них явно чесались руки надавать мне по шее для стимулирования процесса чистосердечного признания. Тем не менее, никто меня и пальцем не тронул. Мало того, задавая мне всякие нехорошие вопросы, сотрудники НКВД даже голос повышать не пытались, что, видимо, стоило им немалых усилий, так что на второй день я оказался предоставленным самому себе — допросы прекратились.

Судоплатов больше не появлялся. Я так и не понял, сам он принял решение о моем аресте, или получил приказ сверху. Впрочем, сейчас это было уже не слишком важно — даже если инициатива исходила от старшего майора, наверху ее явно одобрили.

Некоторое время я потратил на наблюдения за последствиями своих ночных действий. Нанесенные нами бомбовые удары на некоторое время дезорганизовали систему управления немецкими войсками под Киевом. Этого хватило, чтобы танковые бригады, приданные сороковой и двадцать первой армиям, пробились к окруженным, а подтянувшаяся пехота смогла укрепить стенки узкого коридора, по которому немедленно начали выходить из котла предельно измотанные остатки пятой, тридцать седьмой и двадцать шестой армий.

Уйти, к сожалению, удалось не всем. Части РККА, находившиеся в малом котле под Лохвицей, смогли прорваться к основным силам окруженных, но немцы довольно быстро закрыли образовавшуюся брешь, и отрезанным войскам помочь не мог уже никто — просто не было сил. Полностью эвакуировать основной котел тоже не удалось. Кому-то пришлось остаться, чтобы прикрывать отход, да и противник после прекращения бомбовых ударов с каждым часом все быстрее приводил в порядок линии связи и восстанавливал командную вертикаль.

Коридор продержался всего сутки, но этого хватило, чтобы вывести из котла около ста тысяч человек. Эти войска, к сожалению, были абсолютно небоеспособны. Их требовалось срочно отвести в тыл на переформирование, так что помочь понесшим потери сороковой и двадцать первой армиям они почти ничем не могли. Немцы же, озверев от полученной оплеухи, предприняли контрудар и сильно потеснили наши соединения на внешнем фронте окружения, окончательно решив судьбу почти ста тысяч красноармейцев и командиров, не успевших выйти из Киевского котла.

Подумав немного над сложившейся ситуацией, я решил ничего не предпринимать. Немедленно расстреливать меня явно не собирались, обвинений в измене я тоже так и не услышал, хотя намеки на это в словах следователей и проскальзывали, но кому в таком деле интересны намеки? В общем, я решил потратить появившееся время на обдумывание дальнейших планов, на случай, если меня отсюда все же выпустят.

Еще бегая вместе с Игнатовым по лесам и полям под Уманью, я решил, что этому миру нужен Космос. Вот именно так, с большой буквы. Это единственный известный мне способ если и не предотвратить, то хотя бы отсрочить гибель местной цивилизации, свернуть ее в сторону с пути самоуничтожения, которым до нее уже прошли десятки других миров, включая, к сожалению, и мою Шестую Республику.

Сейчас об этом, конечно, говорить рано. Люди на Земле нашли себе увлекательнейшее занятие — Вторую мировую войну, но как это ни печально, именно война всегда дает мощный толчок технологиям, и упускать такую возможность было бы нелепо.

Могу ли я подтолкнуть развитие именно той сферы научных и инженерных разработок, которая в дальнейшем выведет людей в космос? Думаю, да. Конечно, ни о какой прямой передаче чудо-устройств инопланетного происхождения речи не идет, но у меня хватает и других возможностей. В некоем обозримом будущем, я, несомненно, задействую имеющиеся в моем распоряжении высокотехнологичные материалы и изделия для обеспечения мощного научного прорыва, но сделаю я это не раньше, чем буду уверен в полном контроле над ситуацией. Ни товарищ Сталин, ни, тем более, Гитлер или Рузвельт с Черчилем никаких внеземных артефактов не получат, по крайней мере, пока именно им принадлежит власть над соответствующими частями планеты.

Тем не менее, Советскому Союзу я помогать буду. Изначально я выбрал именно эту страну, как обладающую самой большой территорией на Земле, а также богатейшими природными и людскими ресурсами. Кроме того, СССР смог подняться на приличный по здешним меркам уровень индустриализации. При этом он управлялся не аморфным демократическим механизмом, а не слишком эффективным в экономическом плане, но зато хорошо отлаженным тоталитарным режимом. Правда, сейчас ко всем этим соображениям добавился еще один важный фактор — люди. Не людские ресурсы, а именно живые люди, с которыми я вместе шел в бой, защищая их Родину и постепенно начиная относиться к ней, как к своей.

Ладно, опустим лирику. Итак, что нужно человечеству на данном этапе, чтобы приблизить выход в космос? Ответ очевиден — все, что связано с реактивным движением и ракетными технологиями. В идеале стоило бы обратиться к историческому опыту моей Шестой Республики, но в памяти вычислителей спасательной капсулы и сателлитов никакой информации о том периоде развития техники не нашлось, а сам я оружием и технологиями докосмической эры никогда не интересовался, так что придется использовать местные наработки.

Поехали. Что мы имеем здесь и сейчас? Я открыл интерфейс поиска и зарылся в базы данных сети сателлитов. Выборка по странам продемонстрировала мне повсеместный и всеобъемлющий примитив в искомой области, что, впрочем, для этого уровня развития совершенно нормально.

СССР, к сожалению, оказался в ракетном деле далеко не в первых рядах, хотя кое-какие подвижки имелись и здесь. Вспомним, к примеру, дивизион БМ-13, накрывший реактивными снарядами немецкий моторизованный батальон, и спасший, тем самым, мой взвод под Уманью. Но это далеко не все. Велись в Советском союзе работы и над турбореактивными двигателями, но с началом войны все они были свернуты. Правда, еще в тридцать третьем году, как раз в год прихода Гитлера к власти, в Москве по приказу Реввоенсовета был основан Реактивный научно-исследовательский институт, переименованный в тридцать седьмом в НИИ-3.

Люди в этом заведении собрались разные, однако нашлись среди них и несомненные таланты. Занимался институт созданием двигателей и ракет на твердом и жидком топливе и, в первую очередь, естественно, вел разработки для армии. Помимо уже упомянутых реактивных снарядов, третий отдел института занимался крылатыми ракетами.

С этого места мне стало заметно интереснее. Первый полет «ракеты 212» состоялся в начале тридцать девятого года, а через полтора месяца были проведены повторные испытания. На удивление, крылатая ракета имела даже собственный блок управления на основе гироскопического автомата стабилизации, а дальность ее полета составляла восемьдесят километров. На это расстояние она могла забросить боеголовку весом до тридцати килограммов. Не так много, да и точность, несмотря на гироскопы, оставляла желать лучшего, но разработка являлась, несомненно, перспективной, и я был удивлен тем, что исследования на этом и остановились.

Причина выяснилась довольно быстро. Главный конструктор «ракеты 212» Сергей Павлович Королев был арестован летом тридцать восьмого года, как и многие другие работники НИИ-3. До испытаний ракету довели уже без него, а дальше, видимо, старые наработки закончились, а двигаться вперед без идей Королева изрядно поредевший коллектив оказался не в состоянии.

Конструктора обвинили во вредительстве и участии в троцкистской организации. Свидетелями и обличителями, как водится, стали его же коллеги из института. Королев прошел Бутырскую тюрьму в Москве, пересыльный пункт в Новочеркасске, и в апреле тридцать девятого года, всего через полтора месяца после второго испытательного полета разработанной им крылатой ракеты, конструктор оказался на Колыме на золотом прииске Мальдяк.

После многочисленных злоключений и тяжелой болезни Королева перевезли обратно в Москву, где его дело было пересмотрено. Новый суд состоялся в сороковом году. Конструктор был приговорен к восьми годам заключения и его поместили в спецтюрьму НКВД, где вместе с другим заключенным, Андреем Николаевичем Туполевым, Королев занимался разработками самолетов Ту-2 и Пе-2, того самого, на котором я летал в разведку и на сопровождение бомбардировщиков.

Я взял себе эту историю на заметку и решил вернуться к ней позже. Крылатые ракеты, конечно, штука очень серьезная, но к таким разработкам меня никто допускать не станет — рылом не вышел. Сначала нужно доказать свою состоятельность на чем-то более простом и, вместе с тем, востребованном в данный момент.

Следующим объектом моего интереса стала Германия. Здесь разработки шли заметно бодрее. Еще в начале лета тридцать девятого состоялся первый в истории человечества полет реактивного самолета «хейнкель» He-176, а всего месяц назад, первого сентября сорок первого, свой первый вылет совершил ракетный перехватчик «мессершмитт» Me-163. Летные характеристики этих аппаратов, прямо скажем, не слишком впечатляли. Что можно сделать за восемь минут в воздухе? А на большее просто не хватало топлива. Зато прямо сейчас на заводах фирмы «Мессершмитт» готовился к испытаниям опытный образец экспериментального истребителя «Ме-262» с двумя турбореактивными двигателями BMW-003. До серийного производства немцам было еще далеко, но где-нибудь через год они вполне могли рассчитывать получить очень серьезную машину, способную поставить массу неприятных вопросов перед врагами Рейха.

Очень перспективно, но опять слишком сложно для того, чтобы с этого начинать. Смотрим дальше. Кроме самолетов немцы не забыли и о реактивных снарядах. Свой шестиствольный «небельверфер» они разработали еще в начале тридцатых годов. Изначально он создавался для стрельбы дымовыми и химическими снарядами, но в реалиях Второй мировой войны использовались только осколочно-фугасные. Конструктивно немецкие снаряды отличались способом стабилизации в полете, но ничего особо прорывного для этой эпохи гансы не придумали, и их система в целом оказалась хуже русской «Катюши», даже несмотря на более высокую кучность стрельбы. Для меня «небельверфер» пока очевидно бесполезен. Отложим его в сторону.

Так, теперь гордые британцы. Чем они у нас в реактивной области занимаются? Ну вот, опять самолеты. Первый полет «Глоссер Метеор Mk.1» состоялся в мае сорок первого. Турбореактивный двигатель у англичан есть, но от немцев островитяне явно сильно отстают, хотя в целом идут тем же путем. Не интересно. Что у них с реактивной артиллерией? Аналогов «Катюш» и «небельверферов» у них нет… О! Зенитные ракеты! К сожалению, неуправляемые и до безобразия примитивные — пригодны только для ведения заградительного огня. В общем, мусор.

Как ни странно, оригинальная разработка в области реактивной авиации нашлась даже в Италии. Их «Капрони Кампини N.1» со странным гибридом поршневого и реактивного двигателей даже сумел совершить успешный полет, однако кроме печальной улыбки эта конструкция никаких эмоций не вызывала и оказалась для меня еще более бесполезной, чем британские зенитные ракеты.

Ладно, оставим Европу. Что у нас творится за океаном? Реактивными самолетами ВВС США не заинтересовались. В тридцать девятом фирма «Локхид» попыталась было обратиться к ним за финансированием исследований в этой области, но получила отказ. На этом все и застопорилось. Сейчас, правда, американские военные вроде бы начали менять свое мнение, но пока ничего стоящего так и не сделали. Реактивная артиллерия тоже на зачаточном уровне, хотя потенциал кое-какой имеется… Так, а это что? Вот такого на данный момент нет больше ни у кого! Пехотный противотанковый гранатомет М1, он же «базука». Кумулятивная граната с ракетным двигателем, калибр шестьдесят миллиметров, эффективная дальность стрельбы сто тридцать метров. Конструкция… Н-да. Однако все могло быть и хуже. Для РККА и советской промышленности в таком виде, конечно, не подойдет, но на то у меня и есть вычислители…

Мои размышление прервали лязг засова и скрип открывающейся двери.

— Арестованный Нагулин, на выход!

— Как продвигается следствие по делу Нагулина? — Берия выглядел усталым.

— Показания с него сняты четырьмя следователями, — четко ответил Судоплатов. — Вопросы формулировались так, чтобы было непонятно, что именно нас в наибольшей степени интересует. Ответы Нагулин давал подробные и развернутые. Сразу после завершения допросов мы начали работу с летчиками и штурманами уцелевших бомбардировщиков, а также с теми, кто выжил из экипажей сбитых машин. Сейчас их опрос уже завершен. Проводим детальный анализ. На первый взгляд, показания Нагулина их словам не противоречат.

— Предварительные выводы есть?

— Так точно, — кивнул Судоплатов, — Нагулин придерживается версии, что не знал о немецких ночных истребителях, и начал реагировать на их появление только после сообщения по радио о нападении на бомбардировщики.

— Как он находил и сбивал немцев? — Берия слегка прищурился под стеклами пенсне.

— Он утверждает, что выходил в район действий истребителей противника, ориентируясь на известное ему текущее положение атакованных ТБ-7 и Ер-2. Ну а дальше вступало в действие его феноменальное ночное зрение, исключительные возможности которого подтвердили наши медики. Но даже эти возможности не беспредельны. Именно по этой причине он не смог сбить все «дорнье». Двоих он просто не нашел.

— Откуда немцы узнали об операции?

— На этот вопрос точного ответа у Нагулина нет, кроме его заверения, что никому из посторонних о предстоящем вылете он не сообщал. Тем не менее, он высказал предположение, что немцы сами могли прийти к выводу о возможности применения нами под Киевом ночных бомбардировщиков, поскольку мы однажды уже продемонстрировали им нечто подобное при эвакуации группы капитана Щеглова.

Берия молча встал и прошелся по кабинету.

— Три часа назад я был у Верховного, — негромко произнес нарком. — Докладывал об операции и о потерях.

При упоминании Сталина Судоплатов тоже поднялся и повернулся к Берии в ожидании продолжения, но нарком молчал, и Павел Анатольевич решился задать интересовавший его вопрос.

— А об аресте Нагулина вы тоже доложили, товарищ…

— Пока не доложил, — прервал его Берия. — И, видимо, уже и не придется.

— Что-то произошло?

Берия молча подошел к своему столу и взял с него лист бумаги с отпечатанным на нем текстом.

— Ознакомьтесь, Павел Анатольевич. Это пришло сегодня днем по дипломатическим каналам.

С минуту Судоплатов внимательно читал машинописный текст, после чего поднял удивленный взгляд на Берию.

— Лаврентий Павлович, эта информация проверена?

— К настоящему моменту она подтверждена и другими источниками.

— Но это же…

— Да. Вы все понимаете правильно. Товарищ Сталин лично поздравил меня с успехом операции и просил проследить за тем, чтобы все ее участники были представлены к государственным наградам. Под бомбами авиагруппы Нагулина погибло шесть немецких генералов, и среди них родоначальник немецких танковых войск, символ стратегии молниеносной войны генерал-полковник Гудериан.

— Нагулин ликвидировал «быстроходного Гейнца»? — переспросил Судоплатов, до сих пор не веря до конца в услышанное.

— Именно так, Павел Анатольевич, именно так.

— И что теперь?

— Забирайте вашего подчиненного у следователей, — пожал плечами Берия. — Дело прекратить за отсутствием состава преступления.

— Ты еще и рисуешь? — правая бровь Лены поползла вверх, когда она увидела меня за столом с карандашом и линейкой в руках, сосредоточенно вычерчивающим что-то на листе бумаги.

Я отложил карандаш и посмотрел на только что проснувшуюся подругу. Судоплатов дал мне два дня отпуска, который удивительным образом совпал с увольнительной, предоставленной сержанту Серовой за успехи в боевой и политической подготовке. За пределы охраняемого периметра мне, правда, выходить запретили, и, узнав об этом, Лена тоже предпочла остаться на казарменном положении, в моей комнате.

— Это не рисунок, — улыбнулся я, глядя на ее удивление, — Возникла одна идейка, и я пытаюсь сделать чертеж. Честно говоря, никогда раньше этим не занимался, поэтому получается с трудом. Вот, нашел в библиотеке руководство по черчению. Осваивать приходится прямо по ходу работы.

— И что это такое? — Лена выглядела немного разочарованной, и я еще раз улыбнулся, но теперь уже про себя.

— Пока только сырые наброски, — ответил я уклончиво, — Сделаю — покажу. Давай я лучше твой портрет нарисую.

— А сможешь? — подруга посмотрела на меня с легким недоверием.

— В детстве рисовал вроде неплохо, — пожал я плечами.

— Ну, попробуй. Только подожди, я сейчас себя в порядок приведу.

Этот процесс оказался небыстрым и потребовал от Лены посещения ее комнаты, так что у меня образовалось еще почти сорок минут, которые я использовал на борьбу с карандашом и листом бумаги. Хорошо, что мне помогал вычислитель и импланты, иначе изготовление эскизов потребовало бы куда больше времени.

Идея американских инженеров мне очень понравилась. Им первым пришло в голову соединить в одном изделии кумулятивный снаряд, безоткатное орудие и ракетный двигатель, причем сделать этот комплекс компактным и пригодным для использования в бою одним человеком.

Дело другое, что, на мой взгляд, они перемудрили со сложностью конструкции. Электрическая система воспламенения реактивного заряда гранаты, включающая в себя сухие элементы питания, сигнальную лампочку и электропроводку, была в этом оружии совершенно лишней. Нет, американцы, возможно, могли себе это позволить, но мне нужно было по-настоящему массовое противотанковое оружие пехоты, а это означало, что оно должно быть простым, как валенок, и до безобразия дешевым в производстве, но при этом достаточно эффективным в бою.

Еще одним недостатком американской разработки, сразу бросившимся мне в глаза, был совершенно недостаточный калибр гранаты. Что такое шестьдесят миллиметров? Лобовую броню местных танков такая штука пробьет только в условиях, близких к идеальным, а таковые в бою почти не встречаются.

В общем, прикинув так и этак, я скормил вычислителю исходные данные и заставил его заниматься оптимизацией американской конструкции. Повозиться пришлось изрядно. Искусственный интеллект — не человек. На пальцах ему такую задачу не объяснишь. Все, что требует хоть какого-то творческого подхода, будь добр придумывать самостоятельно и формализовывать свои придумки в виде конкретных алгоритмов, а уж вычислитель подберет оптимальные размеры и наилучшие конструкционные материалы, причем такие, чтобы на заводах, где все это будут изготавливать, народ за головы хвататься не начал.

Прежде всего, я выкинул из изделия всю электрику — гранатомет прекрасно обойдется и классическим ударно-спусковым механизмом с предохранителем. Вторым вопросом стал калибр. Увеличивать диаметр пусковой трубы мне не хотелось, да и не нужно это — надкалиберные боеприпасы известны со времен Русско-японской войны, так что довести диаметр гранаты до ста миллиметров можно достаточно легко. А вот с расчетами угла кумулятивной воронки, толщины ее стенок и прочих параметров конструкции пусть разбирается вычислитель — он это сделает на несколько порядков лучше меня. Как, впрочем, и с составом взрывчатого вещества, под который будет рассчитываться конструкция гранаты. С помощью различных неочевидных добавок заряд нужно сделать уникальным и трудновоспроизводимым, чтобы тупое копирование гранатомета врагом приводило к существенному ухудшению его характеристик.

Немного подумав, я дал искусственному интеллекту некоторую свободу воли в выборе формы пусковой трубы и самой гранаты. Пусть поиграет с формами, отличными от простого цилиндра и конуса — может, что-то и найдет. При этом оценка времени, необходимого для расчетов, резко скакнула с двенадцати часов до трех суток, но я решил, что оно того стоит.

— Ну что, готов, художник? — ехидно спросила Лена, выскальзывая из-за приоткрывшейся двери.

Я поднял на нее взгляд и, судя по довольной улыбке подруги, выражение моего лица выдало меня с головой. Лена почти не пользовалась косметикой, но сейчас она слегка отступила от этого правила, правда, я так и не заметил, где именно она применила те хитрые женские приемчики, которые позволяют из просто красивого лица сделать нечто совершенно неотразимое.

Над прической она тоже явно поработала, хотя для меня осталось загадкой, как в условиях сурового казарменного быта ей все это удалось. Глядя на полученный результат, я подумал, что затраченные на его получение сорок минут — срок просто ничтожный.

— У меня нет слов, — совершенно искренне заявил я, убирая со стола чертежи и доставая чистый лист бумаги.

— А вот это зря, — ответила Лена, продолжая хитро улыбаться, — мы, женщины, любим слова, особенно когда они касаются нашей красоты и исходят от сильных и небезразличных нам мужчин. — Давай уже начнем. Мне не терпится посмотреть, что у тебя получится.

Лена поставила стул у двери, где в моей комнате было самое свободное и при этом нормально освещенное место, и опустилась на него, сохраняя на лице легкую улыбку.

— Чуть-чуть поверни голову влево и немного наклони. Нет, в другую сторону. Вот так в самый раз, — я внимательно посмотрел на Лену и заставил вычислитель сделать несколько снимков. — Ну что ж, приступим.

Скользнув в боевой режим, я доверил имплантам почти всю работу. Сам я рисовать толком не умею, и мои таланты художника ограничиваются обычными детскими рисунками. И уж точно карандаш и бумагу я впервые взял в руки только здесь, на Земле.

Весь процесс создания портрета занял минут двадцать, причем три четверти работы пришлось на последние пять минут. Почти все остальное время ушло на адаптацию имплантов к непривычному занятию. Лена все это время неподвижно сидела на стуле, стараясь не менять выражения лица и не шевелиться. Для вида я изредка поглядывал на нее, отвлекаясь от рисования, и, честно говоря, чувствовал себя немного некомфортно, понимая, что в чем-то вновь обманываю близкого мне человека. Впрочем, на подобные неприятные ситуации я уже привык не обращать особого внимания.

— Готово, — сказал я и даже не успел взять в руки лист с рисунком, как Лена уже оказалась у стола и горячо задышала мне в ухо, встав сзади и внимательно разглядывая свой портрет.

— Ну, ты даешь, Нагулин. Слушай, а есть что-то в этой жизни, чего ты не умеешь?

— Конечно. Я не умею писать стихи и сочинять музыку, пою песни голосом мартовского кота, ничего не понимаю в целой куче гуманитарных наук, и вообще я человек с военно-техническим уклоном — этакий продвинутый солдафон, интересующийся в основном разным стреляющим железом и умеющий с ним неплохо обращаться.

— Не прибедняйся, солдафон. Так нарисовать портрет… — Лена замолчала, продолжая рассматривать рисунок. — Знаешь, я не могу отделаться от ощущения, что смотрю сейчас не на картину, а на фотографию. Все передано с такой невероятной точностью…

— Все верно, Лена, я ведь не художник. Твердая рука, фотографическая память, натренированный с детства глазомер… И все. Настоящий художник изобразил бы тебя иначе. Сходства было бы чуть меньше, хотя узнаваемость никуда бы не делась, но на его картину можно было бы смотреть часами, как на произведение искусства. А я нарисовал, то, что видел, в точности и со всеми мельчайшими деталями, но, ты знаешь, мне кажется, что и так неплохо получилось — уж очень хорош оригинал.

— Ну вот, — усмехнулась Лена, отбирая у меня портрет, — а говоришь «нет слов». Все ты можешь, когда захочешь.

Специальный представитель президента США в Великобритании Уильям Гарриман с подчеркнутым вниманием выслушал очередной вопрос высокопоставленного собеседника, слегка задумался и ответил, тщательно подбирая слова:

— Господин премьер-министр, вы, несомненно, в курсе, что в Соединенных Штатах очень сильны изоляционистские настроения. Заверяю вас, что господин президент эту точку зрения не разделяет, и считает, что Гитлера необходимо остановить, задействовав для этого все силы и средства наших государств. Тем не менее, немедленное вступление Соединенных Штатов в войну в данный момент невозможно по упомянутым выше причинам.

— Я понимаю господина президента, — кивнул Черчиль. — Идти против большинства в Сенате действительно непросто. Однако в августе на конференции в Арджентии господин Рузвельт дал мне понять, что приложит все усилия к изменению внутриполитической ситуации в стране. Я не жду мгновенного результата этих усилий, но надеюсь на увеличение объема военных поставок из США в Великобританию.

— В настоящее время уровень производства танков, самолетов и другой боевой техники в Соединенных Штатах не позволяет увеличить размер нашей помощи Великобритании без урезания поставок русским, — напомнил Гарриман. — Сейчас в Москве как раз идут переговоры об объеме нашей помощи Советскому Союзу, который, как вы помните, связывает на Восточном фронте почти три четверти наиболее боеспособных соединений вермахта.

Черчиль пристально посмотрел в глаза спецпредставителя США и усмехнулся уголком губ.

— Господин Гарриман, я еще раз хотел бы напомнить вам выводы, к которым мы с господином президентом пришли на конференции в Арджентии. Уже в августе нам было ясно, что Советский Союз долго не продержится, а теперь это стало еще очевиднее. Катастрофические поражения начального периода войны подорвали силы русских, и сейчас деградация их армии только усиливается. Несколько дней назад окончательно разгромлен их Юго-Западный фронт. Катастрофа под Киевом открыла Гитлеру путь на Москву. Есть ли смысл помогать Советам, если их столица падет максимум через пару месяцев?

— Наша разведка оценивает положение на Восточном фронте не столь пессимистично, господин премьер-министр, — осторожно возразил Гарриман. — Осенью русские продемонстрировали свою способность к сопротивлению. Можно вспомнить хотя бы контрнаступление двух их армий под Ельней, да и победа под Киевом стоила немцам гибели Гудериана и весьма ощутимых потерь в живой силе и технике.

— Все это так, — согласился Черчиль, — но, боюсь, ваша разведка еще не в курсе последних изменений в Северной Африке. Возросшее сопротивление русских, собравших свои последние силы для предотвращения окончательного обвала фронта, спровоцировало Гитлера на принятие радикальных мер, которых от него никто не ждал. Немецкий Африканский корпус убыл во Францию вместе со всеми своими танками. Его сменили пехотные дивизии, и это открывает перед нами большие перспективны, но я сейчас не об этом. Буквально на днях я получил достоверные данные о том, куда именно направляются танковые дивизии генерала Роммеля, пополненные новыми машинами с заводов Рейха. Они едут в группу армий «Центр», чтобы усилить ее перед решающим броском на Москву.

Уильям Гарриман с ответом не торопился. Информация о переброске немцами на Восточный фронт дополнительных сил действительно оказалась для него неожиданной. Не дождавшись возражений, Черчиль продолжил.

— Господин Гарриман, я бы хотел, чтобы вы передали президенту Соединенных Штатов мои опасения по поводу судьбы тех танков, самолетов, автомобилей и военных материалов, которые он собирается поставить в ближайшие месяцы в Советский Союз. Если немцы вновь обрушат русский фронт, а я не сомневаюсь, что так и будет, вся эта техника может в скором будущем стать трофеями Гитлера, и тогда мы проиграем дважды — потеряем то, что могли бы использовать в той же Африке, и усилим врага за наш собственный счет.

Гарриман задумался. В словах Черчиля, несомненно, имелось рациональное зерно, но решать такие вопросы самостоятельно спецпредставитель президента США уполномочен не был.

— Господин премьер министр, — официальным тоном произнес Гарриман, — я немедленно передам содержание нашего разговора в Вашингтон. Уверен, ответ президента США по столь важному вопросу последует в максимально сжатые сроки.

В конце первой декады октября выпал первый снег, но это был только предвестник зимы. Тонкое белое покрывало быстро растаяло, и из низких туч полились непрерывные дожди.

Дороги, как по заказу, раскисли именно в тот момент, когда изготовившиеся к броску на Москву танковые группы вермахта перешли в наступление. Однако быстро стало понятно, что распутица мешает далеко не только противнику. Технически немцы оказались лучше подготовлены к преодолению непролазной грязи. Многочисленные полугусеничные тягачи, входившие в состав моторизованных частей, помогали им вытаскивать застрявшую технику и буксировать тяжелые орудия.

Что касается советской стороны, то ей распутица мешала оперативно реагировать на угрозы и перебрасывать войска к местам немецких прорывов. В итоге ситуация сложилась в пользу вермахта, что в немалой степени определялось беспрецедентной концентрацией сил на главных направлениях.

Немецкое наступление началось с удара второй танковой группы, которой раньше командовал Гудериан. Стремясь отомстить за гибель командира, немцы шли в бой с удвоенной силой и быстро продвигались южнее Брянска в направлении на Орел. Одновременно севернее Брянска советскую оборону прорвали пехотные дивизии вермахта. Командующий Брянским фронтом генерал Еременко не смог правильно определить ни направления, ни силу главных ударов противника. Наиболее боеспособные соединения он держал в районе Брянска для отражения фронтальной атаки на город, однако немцы не стали штурмовать Брянск в лоб и, взяв Орел, повернули на север и ударили по городу с тыла. С падением Брянска замкнулось кольцо вокруг трех советских армий, а во фронте в очередной раз образовалась огромная дыра, открыв немцам дорогу на Тулу и далее на Москву.

Не лучше обстояли дела в районе Вязьмы. Здесь в наступление перешли третья и четвертая танковые группы противника. Советское командование полагало, что главный удар немцы нанесут вдоль Минского шоссе, что с учетом вошедшей в полную силу распутицы выглядело вполне логично, но немецкая разведка обнаружила, что на этом направлении их наступающие войска ждет очень плотная эшелонированная оборона, насыщенная орудиями и долговременными укреплениями. В результате противник ударил севернее и южнее шоссе, не считаясь с трудностями движения по пересеченной местности, и это решение принесло немцам успех.

Сотни танков с крестами на башнях при поддержке артиллерии и моторизованной пехоты двумя группами рванулись вперед по сходящимся направлениям, обойдя главные силы Западного и Резервного фронтов, и двадцать пятого октября замкнули кольцо окружения в районе Вязьмы. В котел попали четыре советских армии, и теперь между авангардами немецких танковых дивизий и Москвой оставались только разрозненные части НКВД и Можайская линия обороны, еще не занятая советскими войсками.

Я внимательно наблюдал за разворачивающейся трагедией и ничего не мог сделать. Личным приказом Берии мне было запрещено пересекать линию фронта. Похоже, нарком внутренних дел боялся моего попадания в руки противника больше немецких танковых клиньев и поддерживавшего их второго воздушного флота люфтваффе.

— Это что? — Судоплатов с недоверием посмотрел на стопку листов с эскизами, лежавшую перед ним на столе.

— Динамореактивный ручной гранатомет. Предназначен для уничтожения живой силы и техники противника, включая танки.

— Старший лейтенант, вы все время забываете, чем мы с вами здесь занимаемся. Я не член Комиссии по вооружению РККА, не сотрудник Артиллерийского управления. Я диверсант. Зачем вы мне это принесли? Насколько я знаю, существует установленный порядок инициативной разработки новых видов оружия. Оформляйте заявку и подавайте в соответствующую комиссию. Если нужна рекомендация, я подпишу.

— Это долго, — я отрицательно качнул головой, — После стольких поражений и потерь в РККА имеет место катастрофическая нехватка противотанковой артиллерии. Быстро ее восполнить наша промышленность не в состоянии, особенно в условиях эвакуации военных заводов, а моя разработка позволит в короткие сроки насытить войска дешевым и эффективным средством борьбы с вражеской бронетехникой.

— Не буду спорить, я не конструктор-оружейник, — Судоплатов слегка отодвинул от себя стопку эскизов, — Но при чем здесь НКВД? Чем еще я могу помочь, кроме рекомендательного письма?

— Я уверен, что у наркомата внутренних дел есть свои собственные оружейные мастерские, причем очень неплохо оснащенные. Было бы странно, если бы дело обстояло иначе. Ручной гранатомет с прицельной дальностью триста метров может использоваться не только пехотой. Это просто идеальное оружие для диверсантов и партизан. Обстрелять колонну противника или железнодорожный состав, уничтожить высокопоставленного вражеского офицера, передвигающегося под сильной охраной в бронированной машине. Организовать нападение…

— Достаточно, — кивнул Судоплатов, — я понял ход ваших мыслей. Вы хотите использовать наши возможности для создания нескольких экземпляров нового оружия и проведения полигонных испытаний, а потом предоставить в Комиссию по вооружению не просто чертеж, а готовый образец.

— Все верно, товарищ старший майор госбезопасности. Только полигонными испытаниями я бы ограничиваться не стал. Это ведь будет разработкой НКВД, так что полевые испытания в боевых условиях мы можем организовать и сами.

Судоплатов задумался. Его сомнения были мне вполне понятны. В качестве конструктора-оружейника я никогда раньше выступать не пытался, и принесенные мной эскизы могли оказаться одним из многих утопических проектов, которыми народные изобретатели в избытке заваливали Комиссию по вооружению. С другой стороны, старший майор, вроде как, не имел оснований сомневаться в серьезности моих слов — я пока ни разу не бросал их на ветер.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы изготовить один прототип гранатомета? — мой непосредственный начальник, видимо, принял для себя какое-то решение.

— Это зависит от ресурсов, которые наркомат сможет мне выделить. Нужно два-три грамотных инженера, соответствующий станочный парк и квалифицированные рабочие. При их наличии опытный образец будет готов через неделю.

— Вы не переоцениваете свои возможности? Вы ведь раньше никогда не занимались разработкой оружия.

— Если я сам буду участвовать в изготовлении прототипа, мы уложимся в указанные сроки.

— Ну, вот что, старший лейтенант, — Судоплатов поднялся, аккуратно сложил эскизы в стопку и убрал их в портфель, — я покажу эти чертежи нашим специалистам. Сопроводительную записку к документам вы приложили, так что, думаю, они разберутся. Если все действительно так, как вы говорите, я отдам соответствующие распоряжения. Такое оружие в нашем деле действительно может оказаться полезным.

Как бы хорошо ни были подготовлены немецкие моторизованные соединения, русская распутица все же изрядно тормозила их продвижение. Плохая погода сильно ограничивала применение авиации, и окруженные под Брянском и Вязьмой советские армии получили небольшую передышку. Сдаваться они не собирались и регулярно предпринимали попытки прорыва на восток и даже на юг. Оставить у себя в тылу столь значительные силы РККА немцы не могли, и им приходилось удерживать периметр котлов, используя для этого свои лучшие части, которые в иных обстоятельствах можно было бы сосредоточить для дальнейшего наступления на Москву.

Не предусмотренные никакими планами дополнительные две недели, потерянные вермахтом под Киевом, внесли в действия немцев серьезные коррективы. Гитлер и его генералы понимали, что до наступления холодов, которые заставят землю замерзнуть и сделают русские дороги более проходимыми, о быстром броске на Москву думать будет сложно.

Тем не менее, наличие в резерве группы армий «Центр» только что прибывшей из Африки танковой группы Роммеля давало немецкому командованию дополнительные возможности. На самом деле, на полноценную танковую группу войска Роммеля не тянули. Скорее, это был усиленный танковый корпус, но в условиях, сложившихся на Московском направлении, почти четыре сотни танков, поддержанных моторизованными войсками и пехотными дивизиями, могли сыграть решающую роль.

Можайскую линию обороны в сотне с небольшим километров от Москвы спешно занимали курсанты столичных военных училищ и вновь сформированные дивизии. Этим войскам в ближайшее время предстояло вступить в бой с передовыми частями вермахта, которые немецкое командование смогло выделить для продолжения наступления на Москву.

Тем не менее, вынужденная пауза в немецком наступлении, возникшая из-за распутицы и сопротивления войск, окруженных под Брянском и Вязьмой, дала советскому командованию столь необходимое время. Под Москву перебрасывались части с других участков фронта, а из тыла прибывали вновь сформированные стрелковые дивизии и танковые бригады. Немалую роль сыграли и сто тысяч бойцов и командиров, сумевших вырваться из Киевского котла и полных решимости поквитаться с врагом за ужас окружения и почти потерянную надежду на спасение. Сведенные в десять полнокровных дивизий, они представляли собой реальную силу, значительно укрепившую советскую оборону на пути к столице.

Спутники подсказывали мне, что до холодов осталось меньше двух недель, и было совершенно ясно, что как только ударят морозы, сражение за Москву вступит в решающую фазу.

Из Москвы мы выезжали по бывшему Владимирскому тракту, а ныне шоссе Энтузиастов. Нашей целью был закрытый полигон под Балашихой, где планировалось провести испытания первого опытного образца динамореактивного гранатомета.

Москва менялась буквально на глазах, превращаясь в угрюмый прифронтовой город. На улицах возводились баррикады и противотанковые заграждения, низко над крышами нависали серые туши аэростатов, дома смотрели на улицы заклеенными крест-накрест окнами.

Мы ехали на восток, и наш путь совпадал с направлением потока людей, стремившихся покинуть столицу и эвакуироваться куда-нибудь в более безопасное место. Не могу сказать, что этот исход выглядел, как паническое бегство. Тем не менее, довольно плотный поток машин, забитых гражданскими и груженых мебелью, какими-то матрасами и прочим домашним скарбом, производил гнетущее впечатление. Многие шли пешком, и я не понимал, на что эти люди рассчитывают, но на усталых лицах москвичей отражалась решимость, и было понятно, что никакие аргументы на них сейчас не подействуют.

Нашей небольшой колонне приходилось продираться через это печальное шествие, но люди узнавали машины НКВД и предпочитали уступать дорогу. Впереди двигался грузовик с взводом охраны, в середине ехала «эмка» Судоплатова, в которой находились мы со старшим майором, а за нами двигался небольшой автобус, с разнообразным оборудованием и тремя техниками во главе с капитаном Хватовым, одним из самых толковых инженеров-оружейников наркомата внутренних дел.

Судоплатов молча смотрел в окно, и на его лице застыло мрачное выражение. В отличие от меня, он ежедневно бывал в городе и, по идее, это зрелище не было для него чем-то новым, но, видимо, привыкнуть к такому даже опытному диверсанту оказалось непросто.

— Не верят, что наша армия удержит город, — негромко произнес старший майор и неожиданно продолжил. — Я их не осуждаю. После стольких громких слов до войны, а потом стольких чудовищных поражений… Я бы, наверное, тоже не поверил.

— На самом деле в общей массе москвичей их не так много, — ответил я нейтральным тоном, — А город мы удержим. Не хватит немцам сил его взять. Ну, может, ворвутся в одном-двух местах на окраины, да и то вряд ли.

— Вы так думаете, старший лейтенант? — Судоплатов оторвал взгляд от вереницы беженцев и коротко взглянул на меня.

— Уверен, — позволил я себе легкую улыбку, — Все наши жертвы принесены не напрасно. У врага остались ресурсы на один мощный удар, а этого мало, чтобы взять штурмом столицу Советского Союза.

— Мне бы вашу уверенность…

Мы, наконец, выехали из Москвы и, спустя минут тридцать, свернули с шоссе на дорогу, ведущую к полигону. Нам оставалось ехать еще километров десять, когда резкий зуд за ухом оповестил меня о приближающейся опасности.

Вычислитель предупредил меня слишком поздно. Враги были одеты в советскую форму, и определить в них противника искусственный интеллект смог только когда их действия стали откровенно враждебными по отношению к нашей колонне.

Я нырнул в боевой режим, и впереди на дороге сразу же подсветился оранжевым цветом управляемый фугас. К сожалению, он был уже очень близко.

— Стой! Впереди засада! — выкрикнул я, вглядываясь в мельтешение человеческих фигурок в ближайшем перелеске.

— Егорыч, сигналь остановку! — мгновенно сориентировался Судоплатов.

Водитель «эмки» резко дал по тормозам, одновременно сигналами клаксона приказывая грузовику и автобусу остановиться. К сожалению, приказ запоздал, да и водитель грузовика среагировал на него не сразу.

Увидев, что колонна резко тормозит, противник привел фугас в действие. Впереди, перед самым капотом грузовика вырос огромный столб огня, смешанного с выброшенным грунтом. Взрывчатки диверсанты не пожалели. Полуторку отбросило назад и перевернуло. Возможно, кто-то из бойцов взвода охраны и уцелел, но вряд ли они сейчас были способны вступить в бой.

С опушки леса ударил пулемет и его тут же поддержал еще один — с другой стороны дороги. Очереди скрестились на грузовике. Видимо, эту цель диверсанты считали наиболее опасной.

Судоплатов выкатился из машины одним слитным движением. Я даже не успел заметить, когда он открыл дверь. Я тоже не стал дожидаться, когда пулеметчики противника перенесут огонь на «эмку», и выпрыгнул из автомобиля в другую сторону, мгновенно скрывшись в неглубокой канаве.

Мое укрытие находилось метрах в ста пятидесяти от вражеского пулемета. Достать противника из нагана не стоило и пытаться — только позицию свою обозначу, а другого оружия у меня не было.

Следующей целью нападавших стала «эмка». Пули застучали по машине, выбивая стекла и дырявя корпус. С громким шипением сдулась покрышка, и автомобиль осел, перекосившись на один бок.

С нашей стороны я выстрелов не слышал. Кто-то с шумом сполз в канаву рядом со мной. Я обернулся и увидел капитана Хватова. Глаза у него были совершенно дикие, а в руке он сжимал здоровенный кофр.

— Товарищ Нагулин, — прошипел капитан, — это немецкие диверсанты! Нужно спасать экспериментальный образец!

— Как ты его спасешь, капитан? — я постарался ответить спокойно. — Только высунься из канавы — сразу срежут.

На дороге полыхнуло пламя — загорелся бензин, вытекший из пробитого бака «эмки».

— Значит, нужно его уничтожить! Нельзя, чтобы прототип достался врагу! — Хватов начал суетливо возиться с застежками кофра.

Ситуация ухудшалась с каждой секундой. Под прикрытием пулеметов к дороге с разных сторон начали выдвигаться стрелки с автоматическим оружием — нашими ППШ. Было их немного, по пять человек с каждой стороны, но при текущем раскладе нам могло хватить и этого, особенно если у них есть гранаты, а они у них есть, кто бы сомневался.

— Дай сюда! — я вырвал из рук Хватова кофр и быстро откинул крышку, — Осколочный заряжай!

Для испытаний гранатомета мы успели изготовить только четыре выстрела — два осколочных и два кумулятивных. Ни я, ни, тем более, Хватов из этого оружия никогда не стреляли, да и в деле оно проверено еще не было, но в ситуации кошки, загнанной в угол, остается кусаться и царапаться всем, что есть в наличии.

Пока капитан возился с гранатометом, я переполз метров на двадцать вдоль канавы, оценил ситуацию взглядом с орбиты и быстро высунулся над невысоким земляным отвалом. Три выстрела из нагана почти слились в один. До противника было еще далеко, да и не надеялся я ни в кого попасть. Все три пули прошли мимо, но пулеметчик засек мою позицию и начал бить по ней с удвоенной силой.

Под аккомпанемент посвистывания и вязких шлепков пуль, входящих в землю, я вернулся к Хватову и отобрал у него уже заряженный гранатомет. Не останавливаясь, я пополз дальше, стремясь уйти еще на десяток метров от засвеченной позиции.

Главная проблема состояла в том, что для прицельного выстрела из гранатомета мне требовалось высунуться из укрытия гораздо сильнее, чем при стрельбе из нагана. Даже используя взгляд с орбиты, я никак не мог выбрать подходящий момент, чтобы иметь внятные шансы не только выстрелить, но и успеть укрыться до того, как меня нашпигуют пулями.

От второго пулеметчика меня прикрывала горящая «эмка», но мне бы вполне хватило и того, который засел с моей стороны дороги — граната, к сожалению, долетает до цели не мгновенно.

Словно поняв мои затруднения, мне на выручку пришел капитан Хватов. Честно говоря, я от него такой прыти не ожидал, но инженер меня приятно удивил. Пока я менял позицию, он тоже отполз метров на пять в сторону, и чуть приподнявшись над краем канавы, открыл огонь из револьвера.

Упускать такой шанс я не имел никакого права. Боевой режим имплантов позволил мне почти мгновенно приподняться и занять исходную позицию для стрельбы. Первым меня заметил не пулеметчик, занятый Хватовым, а один из стрелков с ППШ, но реагировал он слишком медленно, и я его просто проигнорировал.

Освобожденный спусковым крючком боек бьет по капсюлю-воспламенителю. Вспыхивает порох в стартовом заряде, гранату выбрасывает из пусковой трубы, одновременно поджигая пороховой замедлитель ракетного двигателя. Назад, прямо в горящую «эмку» бьет мощная реактивная струя из сопла пусковой трубы, срывая распахнутую дверь и зашвыривая ее куда-то в противоположный кювет. Включается собственный двигатель гранаты, и одновременно раскрываются перья стабилизатора. Огненным росчерком осколочный боеприпас уходит к цели. Я это вижу уже только в режиме дополненной реальности, лежа пластом в грязи на дне канавы.

Не слишком громкий на таком расстоянии хлопок гранаты. Пулемет с нашей стороны дороги молчит, слышен только треск очередей ППШ. Перевожу взгляд на Хватова. Капитан мертв. Пуля попала в голову, не оставив инженеру никаких шансов.

Я подхватываю выпавший из его руки револьвер, заряжаю оба нагана, бросаю короткий взгляд на поле перед шоссе и резко приподнимаюсь над краем канавы. Пять врагов примерно в семидесяти метрах от меня. Мои руки действуют сами, практически, в автоматическом режиме. У нагана на этом расстоянии рассеивание такое, что даже при идеальном наведении в цель попадает только каждая вторая пуля. Но пуль у меня четырнадцать, а противников пять. Арифметика работает на старшего лейтенанта Нагулина.

Убиты не все — кто-то только ранен, но с этой стороны дороги боеспособных врагов больше нет, зато на противоположной стороне дела совсем плохи — противник подобрался слишком близко. Судоплатов жив, как жив и один из техников, успевший найти укрытие до того, как вражеские пулеметчики перенесли огонь на автобус, но сделать они ничего не могут — пулемет прижимает их к земле, не давая высунуться.

Вторая и последняя осколочная граната с характерным щелчком фиксируется в пусковой трубе гранатомета. Меня от врагов отделяет изрешеченный автобус и горящая «эмка». Прикрываясь дымом и остовом автомобиля, я выползаю на дорогу и пристраиваюсь за спущенным колесом. Противник меня не видит. Я бы тоже не различил его сквозь дым, но спутникам дым не мешает. Выстрел! Граната уходит к цели. Спасибо тебе, инженер Хватов, ты и твои люди хорошо подготовили оружие к испытаниям. Хлопок, дымное облачко, и последний вражеский пулемет замолкает.

Судоплатов мгновенно реагирует на изменение обстановки. Со стороны его позиции слышатся выстрелы из «нагана». Через пару секунд к нему присоединяется выживший техник.

Осколочных гранат у меня больше нет, и я заряжаю кумулятивный боеприпас. Противники залегли, но продолжают ползти вперед — все-таки два «нагана» против пяти ППШ не пляшут. План диверсантов понятен — приблизиться на бросок гранаты и уничтожить засевших в канаве стрелков.

Выстрел! Кумулятивная граната дает мало осколков, но при прямом попадании они и не нужны. Врагов остается четверо. То, как умер их товарищ, остальным диверсантам явно не по вкусу. Огрызаясь короткими очередями, стрелки противника быстро отходят к лесу. Я трачу на них все оставшиеся патроны, но, похоже, без всякого толку, зато не даю им расслабиться.

В наступившей тишине стал отчетливо слышан звук моторов. Со стороны полигона к нам приближалась колонна грузовиков. Судоплатов, заляпанный грязью с ног до головы, показался на противоположной стороне дороги. Рядом с ним пытался отряхнуть с мокрой формы липкие комья уцелевший техник. Впрочем, я явно выглядел не лучше.

Взгляд старшего майора остановился на гранатомете, который я все еще держал в правой руке.

— Думаю, боевые испытания прототипа можно считать успешными, — мрачно произнес Судоплатов, оглядывая лежащий на боку грузовик, горящую «эмку», изрешеченный пулями автобус и тела убитых бойцов охраны. — Меня вот что беспокоит, старший лейтенант: в наркомате, похоже, завелась крыса. Это нападение не могло быть случайным. Если кто-то из раненых диверсантов выживет, мы их допросим, но я уверен, что это не немцы, а предатели из наших. Кто-то слил им информацию о маршруте колонны и цели поездки. Засада была тщательно подготовлена, а нападение спланировано заранее. И ведь у них почти получилось.

— Да, почти, — кивнул я, соглашаясь со старшим майором, — Нас всех, кто выжил, спас капитан Хватов. Это именно он принес мне гранатомет, а потом ценой своей жизни отвлек вражеского пулеметчика, дав мне возможность сделать первый самый важный выстрел.

Берия задумчиво расхаживал по кабинету, периодически бросая короткие взгляды на Судоплатова. Нарком внутренних дел выглядел сильно обеспокоенным, и причина его состояния не вызывала сомнений. Предатель в центральном аппарате НКВД — не шутка.

— Что думаете о причинах нападения, Павел Анатольевич? — Берия подошел к столу и опустился в кресло напротив Судоплатова.

— Рядовая диверсия практически исключена. Наша колонна была выбрана целью атаки явно не случайно — засада готовилась тщательно, нападавшие были отлично вооружены и неплохо подготовлены. Значит, остается всего два варианта. Версия первая: противник мог получить сведения о подготовке испытаний нового оружия и стремился эти испытания сорвать, а разработчиков уничтожить. Версия вторая: гранатомет, как таковой, врага интересовал мало, а основной целью был старший лейтенант Нагулин. Возможно, конечно, что обе причины действовали одновременно, но я все же склоняюсь ко второму предположению.

— Обоснуйте вашу точку зрения, Павел Анатольевич, — потребовал Берия, — Почему вы считаете, что целью нападавших стал именно Нагулин, а не вы, к примеру?

— Не буду скромничать, — усмехнулся Судоплатов, — за мою голову тоже можно получить железный крест из рук Гитлера, но для немцев Нагулин сейчас является гораздо более неприятной занозой в мягких тканях. Об этом свидетельствуют показания майора Шлимана, захваченного в плен группой капитана Щеглова. В Абвере работают квалифицированные специалисты. Они наверняка сопоставили факты и пришли к выводу, что за прорывом колонны генерала Музыченко под Уманью, уничтожением понтонного моста через Днепр и ночной бомбардировкой, унесшей жизнь Гудериана и еще пяти генералов вермахта, стоит один и тот же человек. И этот человек — Петр Нагулин. Возможно, его имени и звания враг до последнего времени не знал, но с учетом наличия в наших рядах предателя, я уверен, что теперь эта информация противнику известна. Нагулин уже трижды сделал немцам очень больно, особенно, в последних двух случаях. Думаю, именно поэтому они решили рискнуть столь ценным агентом. Впереди решающее наступление на Москву, и получить неожиданные и непредсказуемые осложнения врагу очень не хочется.

Берия какое-то время обдумывал услышанное.

— Логика в ваших словах, безусловно, присутствует, — секунд через десять кивнул нарком. Я тоже рассматривал такую версию, но лишь как одну из возможных. Пожалуй, теперь я готов считать ее основной. Вот что, Павел Анатольевич. Нагулина до окончания расследования перевести на казарменное положение. Не хотелось бы повторения нападения, мы и так потеряли слишком много преданных нашему делу людей.

— Лаврентий Павлович, я направлял на ваше имя представление к наградам на Нагулина и его подчиненных…

Берия подтверждающе кивнул.

— Я посмотрел и внес кое-какие правки. Капитану Хватову — звезду героя посмертно. Нагулину — орден Ленина за Гудериана, сбитые истребители и результаты ночной бомбардировки. Ну и медаль «За отвагу» за отражение нападения на колонну. Остальным — по вашему списку. Теперь что касается вас лично. Я написал представление на присвоение вам внеочередного звания. Верховный его утвердил. Поздравляю, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга.

После нападения на нашу колонну Лубянка, и так не отличавшаяся доверием ни к чужим, ни к своим, мгновенно превратилась в большую банку с пауками. Вновь проверялся каждый сотрудник, чуть ли не поминутно восстанавливались действия всех, кто имел хоть какое-то отношение к нашей поездке на полигон или мог получить о ней любую, даже самую поверхностную, информацию. Естественно, не обошлось без арестов, но, судя по скупым комментариям Судоплатова, предателя пока выявить не удалось.

Тех, кто выжил при нападении, а нас в итоге оказалось девять человек, тоже подробно допрашивали. Мне досталось особое внимание следователей, поскольку именно я обнаружил засаду. Собственно, кроме нас с Судоплатовым и единственного уцелевшего техника в живых остались пятеро бойцов, ехавших в кузове грузовика у самого заднего борта и, как ни странно, Егорыч — водитель «эмки». Как и когда он успел выскочить из машины, я не видел, но пулю в ногу он все-таки поймал и потерял сознание от болевого шока. На счастье Егорыча, произошло это уже в придорожной канаве. Бойцы охраны тоже ничего не помнили. Все они получили сильную контузию, и пришли в себя только после боя.

Сразу после возвращения на Лубянку, я взялся за карандаш и воспроизвел по памяти лица четырех выживших диверсантов, которым удалось уйти в лес. Немного подумав, я добавил к портретам информацию о росте, комплекции и возрасте каждого из них.

На самом деле, я знал об этих людях почти все. С момента нападения спутники держали под плотным контролем все их перемещения, но выдать людям Берии эту информацию я не мог — такое никаким зрением и памятью не обоснуешь.

Мои рисунки сперва вызвали недоверие, но когда я, посмотрев в окно кабинета, за десять минут изготовил такой же портрет случайного прохожего, на свою беду оказавшегося в этот момент на площади, отношение к моему художественному творчеству резко изменилось.

Шедшего по своим делам и ничего не понимающего товарища мгновенно повязали, препроводили в кабинет следователя и, ничего не объясняя, начали сличать с портретом, сверять по паспорту возраст и измерять рост, объем груди и бедер. В общем, уже немолодой сотрудник наркомата водного транспорта нашел себе приключений на пустом месте, зато теперь следователи не сомневались в достоверности моей информации.

Напавшие на колонну бандиты, а, судя по всему, эти ребята были наняты из криминальной среды, отсиживались в одном из воровских притонов на восточной окраине Москвы и, видимо, планировали либо дождаться там немцев, либо переждать несколько дней и, слившись с потоком беженцев, покинуть столицу.

Ретроспективный анализ информации со спутников, как ни странно, не помог мне выявить заказчика. Похоже, напрямую с бандитами предатель не встречался, и при организации засады пользовался услугами посредника.

Как я успел понять, подробную информацию о конкретном человеке попавшая в мои руки система сателлитов сама по себе собрать не могла. Кроме спутников существовали еще и дроны, занимавшиеся разведкой непосредственно на поверхности планеты, но доступа к управлению ими у меня не было. Судя по всему, они действовали по какому-то алгоритму, заложенному в них еще учеными с лунной базы, и продолжали сбор данных, подчиняясь полученным ранее директивам. Как поставить им новые задачи, я не знал, и имеющаяся в моем распоряжении документация тоже пока не могла прояснить для меня этот вопрос. Возможно, вмешаться в работу дронов можно было только с лунной базы, а она сейчас лежала в руинах.

Не так давно мне удалось разобраться с тем, как запустить полный тест спутниковой сети. В результате я узнал много нового, но, к сожалению, мои возможности эта информация почти не расширила.

Из действительно важного я выяснил две вещи. Во-первых, я убедился в том, что разведывательные дроны действительно существуют и продолжают пополнять базы данных собранной информацией. В отчете фигурировали строки об успешной проверке каналов связи с ними. Вторым приятным сюрпризом оказалось то, что на Лунной базе сохранилось какое-то работоспособное оборудование и даже дохленькие и нестабильные каналы связи со спутниковой группировкой. Сразу после атаки на базу их не было, но, видимо, ремдронам удалось в автономном режиме устранить некоторые повреждения. Деталей выяснить не удалось — я уперся все в те же коды доступа, которых у меня не оказалось. Зато я получил в свою копилку еще одну цель — мне нужно на Луну, причем, чем быстрее, тем лучше.

Несмотря на слова Судоплатова об успешности испытаний нового оружия, все прекрасно понимали, что гранатомет был проверен в деле несколько однобоко — только при стрельбе по пехоте противника, а это не более чем его побочное назначение. Против пехоты у Красной Армии и без моей новинки хватало достаточно эффективных средств поражения. Минометы, к примеру, справлялись с этой задачей ничуть не хуже.

Главная цель гранатомета — вражеская бронетехника, а по танкам и бронетранспортерам нам пострелять так и не удалось. Тем не менее, Судоплатов явно оценил потенциал новинки. До выяснения всех обстоятельств нападения на колонну снова отправляться на полигон Берия нам запретил. Начинали сбываться мои опасения по поводу золотой клетки, хоть и немного не в том виде, в каком я себе это представлял. Однако в подчинении Судоплатова не зря находилась группа опытных бойцов различной специализации.

Используя уже отработанную при обучении Лены методику, я начал тренировать их стрелять из гранатомета. Здесь дело продвигалось гораздо быстрее — скорости у танков все-таки не самолетные, да и перемещаются они только по поверхности планеты, то есть, практически, в одной плоскости. Ну и, конечно, сами стрелки были людьми подготовленными, и новые навыки усваивали достаточно быстро.

Через два дня я доложил Судоплатову, что старший сержант Игнатов и сержант государственной безопасности Серова готовы представить комиссии новое оружие. За это время в мастерских наркомата оружейники успели собрать еще пять кумулятивных выстрелов к гранатомету, и я надеялся, что на первый раз этого будет достаточно.

Не знаю, какими словами мой непосредственный начальник убеждал Берию, но нарком внутренних дел лично позвонил в Наркомат вооружения и пригласил их представителей принять участие в предстоящих полигонных испытаниях.

Лена старалась держать себя в руках, но ей казалось, что все вокруг видят, как ей страшно. Больше всего она боялась подвести Петра. Девушка видела, какое значение он придает новому оружию, а ведь она даже ни разу из него по-настоящему не стреляла. Этот факт был известен членам комиссии — перед выездом Нагулин и Судоплатов подробно рассказали прибывшему из Наркомата вооружения генералу и двум сопровождавшим его полковникам о конструкции и назначении гранатомета, а также об инциденте с нападением на колонну. Не забыли сказать и о том, что бойцы, которым предстоит стрелять из гранатомета, знают его только теоретически. Тем не менее, сержанта Серову никак не отпускало внутреннее напряжение.

Игнатов держался лучше, по крайней мере, внешне, хотя на занятиях с Нагулиным его результаты были немного хуже, чем у нее. Лена списывала его спокойствие на большой боевой опыт, и в чем-то, несомненно, была права, хотя дискомфорт старший сержант тоже испытывал — слишком много звезд и шпал в петлицах прибывших командиров не добавляли разведчику спокойствия. Облажаться на глазах высокой комиссии ему тоже очень не хотелось.

На полигон они прибыли под усиленной охраной. Помимо двух грузовиков с бойцами НКВД, на выезде из города к колонне присоединился бронеавтомобиль и мотоциклисты, сразу занявшие место головного дозора.

В этот раз в дороге никаких неожиданностей не случилось, и колонна без происшествий достигла полигона, где к испытаниям уже все было готово. В качестве мишени выступал трофейный средний танк T-IV с короткой 75-миллиметровой пушкой — лучший на данном этапе танк вермахта.

Высокие гости и представители Наркомата внутренних дел заняли места на заранее оборудованном наблюдательном пункте, откуда в сильные бинокли и стереотрубы можно было во всех деталях рассмотреть цель.

Коротко глянув на Лену, Игнатов чуть усмехнулся.

— Давай я начну. Если промажу, ты исправишь мою ошибку.

Лена молча кивнула, и Игнатов спрыгнул в окоп.

— Приступайте, старший сержант, — передал приказ старшина, дежуривший у телефонного аппарата на позиции гранатометчиков, — Имейте в виду, в танке есть снаряды. Примерно половина стандартной боеукладки.

— Зачем? — удивилась Лена.

— В бой танки без снарядов не ходят, — пожал плечами старшина, — мы постарались воспроизвести реальные условия как можно точнее.

Игнатов зарядил гранатомет и занял позицию, наведя оружие на неподвижный танк. Угловатая боевая машина виднелась почти в двухстах метрах. По утверждению Нагулина, прицельная дальность гранатомета была в полтора раза больше, но для первого выстрела…

— К стрельбе готов! — доложил старший сержант!

Старшина продублировал его слова в телефонную трубку.

— Огонь!

Граната ушла к цели, и через секунду Лена увидела неяркую вспышку, а вслед за ней раздался звонкий хлопок и лязг.

— Гусеницу сбили, — сообщил старшина, — Приказано продолжить огонь.

Старший сержант вновь зарядил гранатомет и молча протянул его Елене. Девушка положила оружие на плечо, чувствуя, как ее волнение и страх куда-то уходят. Как и много раз до этого, когда она ловила в оптический прицел своей винтовки немецких офицеров и пулеметчиков, она ощутила холодное спокойствие и отстраненность.

— К стрельбе готова!

Где у немца боеукладка? Так, наводим под башню. Ветер боковой, пара метров в секунду. Внесем поправку, как учил Петр.

— Огонь!

Петр был прав — отдачи никакой. Реактивная струя, вырывающаяся из заднего сопла пусковой трубы, полностью ее гасит. Росчерк реактивной гранаты упирается в немецкий танк…

— Вы доверили стрельбу из гранатомета женщине? — на лице генерала Устинова появляется легкая улыбка.

— Она снайпер с большим опытом. И в ней полностью уверен старший лейтенант госбезопасности Нагулин — конструктор этого оружия.

— Ну что ж, посмотрим, — пожимает плечами генерал, — прикажите открыть огонь.

Над позицией гранатометчиков вспухает небольшое облачко дыма, из которого к трофейному танку устремляется яркая точка. Вспышка, громкий хлопок, в воздух взлетают выбитые чудовищным внутренним давлением створки башенного люка, и из боевого отделения танка в небо с ревом вырывается фонтан огня.

Несколько секунд генерал Устинов молча наблюдает за этим локальным апокалипсисом.

— Очень впечатляет, — наконец произносит он, поворачиваясь к представителям НКВД. — Думаю, я увидел достаточно. Давайте вернемся на Лубянку, мне необходимо еще раз переговорить с автором этой разработки.

— В программе испытаний есть еще стрельбы по бронеплитам различной толщины.

— Заканчивайте без нас. Я потом ознакомлюсь с отчетом. Все равно мы у себя в наркомате будем еще раз всесторонне испытывать эту новинку.

— Вспомните мои слова, господа, — Гитлер обвел своих генералов тяжелым взглядом, — еще в сентябре я говорил вам, что неудача под Кременчугом обернется для нас потерей двух недель драгоценного времени. И что мы имеем теперь? Блестяще начавшийся удар на Московском направлении завяз в русской грязи. Мы угодили в распутицу, снабжение войск нарушилось. Танки еще могут как-то двигаться вперед, но им нужно горючее, а для его доставки используется колесный транспорт, который безнадежно застревает еще на подступах к передовой. Не лучше ситуация со снабжением армии продовольствием. Продукты успевают испортиться и покрыться плесенью, пока доезжают до фронта. Я дал вам в руки лучшую армию мира, и что я вижу? Из-за ваших просчетов она тонет в грязи в полях и на дорогах этой варварской страны!

— Мой Фюрер, наши солдаты действительно лучшие в мире, — аккуратно подбирая слова, произнес Гальдер, — и они в очередной раз блестяще доказали это, окружив и разгромив русские армии под Брянском и Вязьмой. Вы совершенно правы, если бы не распутица, наши танки уже шли бы по центральным улицам Москвы. Тем не менее, ситуация видится не столь мрачной, как вы только что нам описали. Оперативная пауза позволила нам подтянуть дополнительные силы из Европы и Африки. Как только ударят морозы, а метеослужба обещает, что это случится в ближайшие дни, земля замерзнет, и мы немедленно возобновим наступление, которое советы не смогут остановить. Мы, наконец-то подавили сопротивление окруженных русских частей, и теперь ничто не мешает нам сосредоточить все силы на ударе по вражеской столице.

— Русские тоже использовали паузу в боевых действиях для укрепления своих оборонительных рубежей, — слова начальника генерального штаба не убедили Гитлера. — На момент окружения нами основных сил их Западного и Резервного фронтов путь к Москве был открыт, а сейчас на Можайскую линию укреплений подошли их войска. Я хочу услышать внятный план прорыва этой полосы обороны противника и реальные сроки взятия советской столицы.

— Противник стянул на этот рубеж свои последние силы, — поддержал Гальдера генерал-фельдмаршал фон Браухич. Это плохо обученные ополченческие дивизии, курсанты московских военных училищ и части, собранные из остатков разбитых армий, сумевших вырваться из Киевского, Вяземского и Брянского котлов. Кроме того, адмирал Канарис утверждает, что его агентам удалось получить информацию о ходе переговоров между Москвой и Вашингтоном по поводу военных поставок. Как нам стало известно, они не смогли договориться. Это значит, что теперь русские не получат от США сотни самолетов и танков и тысячи тонн взрывчатки и порохов, на которые они рассчитывали. Опираясь только на собственные ресурсы, советы не смогут не только отразить наш удар, но даже задержать танки Гота и Гёпнера на сколько-нибудь значительное время.

— Сроки, господа! Я собираюсь устроить на Красной площади парад в честь нашей победы, и хочу услышать от вас точную дату взятия Москвы.

— Наши танки войдут в ворота Кремля до конца ноября, мой Фюрер!

— Наконец-то я услышал что-то конкретное, — с мрачным удовлетворением кивнул Гитлер, — а теперь перейдем к деталям операции. Насколько я понял, вы предлагаете провести демонстративное фронтальное наступление пехотными дивизиями при поддержке одного танкового корпуса.

— Да, мой Фюрер, — подтвердил Гальдер, — но это лишь сковывающий удар, который заставит красных удерживать свои войска на занятых позициях. Наши главные силы будут задействованы в другом месте. Изначальный план предполагал удары на Калинин и Тулу с последующим обходом Москвы с севера и юга, но существенное усиление группы армий «Центр» за счет прибывших резервов позволило нам сосредоточить усилия непосредственно на вражеской столице. Через сутки после начала наступления пехотных дивизий танковые группы Гота и Гёпнера нанесут два фланговых удара с целью окружить вражеские войска, занимающие позиции на Можайской линии обороны, отрезать их от Москвы и разгромить в котле, не дав русским отступить в город и втянуть нас в затяжные уличные бои. После замыкания кольца окружения восточнее Рузы Москва окажется беззащитной, и мы возьмем ее без серьезных потерь.

— Какую роль вы отводите танковой группе генерала Роммеля? Я имел несколько крайне неприятных бесед с Муссолини, и хочу знать, во имя чего мы поставили наши отношения с союзником на грань разрыва.

— Это наш главный резерв, — пояснил генерал Йодль. — Фон Бок использует его, если русские решат нанести контрудар во фланг танковым клиньям Гота или Гёпнера, а также, если сопротивление противника на направлениях главных ударов окажется выше ожидаемого.

Утром второго ноября я понял, что дальше откладывать разговор с Судоплатовым нельзя. Мне удалось выловить его в коридоре, когда он выходил из приемной Берии. Мой непосредственный начальник куда-то спешил, но, выслушав меня, сделал знак следовать за собой.

— Что у вас, старший лейтенант? — спросил Судоплатов, когда за нами закрылась дверь его кабинета.

— Через два дня немцы начнут генеральное наступление на Москву.

— Основания? — на этот раз Судоплатов воздержался от едких замечаний.

— Продвижение противника к Москве остановилось не только из-за героического сопротивления наших войск, но и благодаря распутице. Послезавтра начнутся заморозки, и немцы снова пойдут вперед. Уверен, к наступлению у них уже все готово.

— О том, что распутица вот-вот закончится, в Ставке знают и без нас, — пожал плечами Судоплатов, — Я понимаю ваше рвение, но ничего нового вы не открыли. У вас все?

— Не совсем. Я могу указать точные направления ударов противника, но мне для этого нужна исходная информация.

Судоплатов хотел было что-то сказать, но вместо этого встал из-за стола, приказал подождать и вышел из кабинета. Вернулся он минут через десять со сложенной картой в руках.

— Знать вам, старший лейтенант, этого не положено, — сказал Павел Анатольевич, разворачивая карту на столе. — Но товарищ Берия кое-что мне рассказывал о ваших аналитических способностях, так что…. В общем, цените доверие.

— Ценю, — кивнул я с серьезным лицом, внимательно рассматривая карту.

Разведданные, на основании которых на карту наносилась текущая обстановка, оказались неполными. Более-менее точно советскому командованию были известны только номера дивизий, находившихся в непосредственном огневом контакте с бойцами Можайской линии обороны. Самолеты-разведчики практически не летали из-за плохой погоды и сильного противодействия немецких истребителей, а радиоразведка в РККА была поставлена не столь хорошо, чтобы заменить собой все остальные способы получения сведений о противнике. Единственным относительно неплохо разведанным направлением оказалось Минское шоссе, но и здесь полнота данных не впечатляла.

— Этого мало, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга. На основании имеющийся информации невозможно сделать полноценный прогноз.

— Другой карты у меня нет, — усмехнулся Судоплатов, — исчерпывающих данных о противнике не бывает никогда. У немцев даже есть такое выражение: «туман войны». В этом и заключается искусство полководца — уметь принимать верные решения при недостатке информации.

— Принять решение можно, — я пожал плечами, — и прогноз тоже можно построить, но вероятность ошибки будет слишком велика. Я летал над занятой врагом территорией во время операции по деблокаде наших окруженных армий, и многое видел. На вашей карте не указано даже трети войск, которыми располагает враг на Московском направлении. Где-то в вашем «тумане войны» прячутся почти две тысячи танков и без малого миллион солдат и офицеров противника. Всплыть они могут где угодно и в самый неподходящий момент.

— Критиковать разведку я и сам умею, старший лейтенант. У вас есть конкретные предложения?

— Ночной разведывательный полет, причем сегодня, иначе будет поздно.

— Исключено, — категорично заявил Судоплатов, — вам запрещено пересекать линию фронта приказом наркома внутренних дел. Честно говоря, я даже не уверен, что инициатива в этом вопросе исходила именно от товарища Берии.

Судоплатов внимательно посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я все понял правильно.

— Не будем обсуждать приказы, — легко согласился я, — пусть будет полет вдоль линии фронта. С высоты трех-четырех километров в сильную оптику тоже можно многое увидеть.

— Немцы извлекли уроки из вашего ночного бомбового удара. Зафиксировано несколько ночных атак их истребителей на наши самолеты сразу за линией фронта.

— Я полечу на Пе-2. «Дорнье» его не догонит. А если и догонит, вы же помните, чем для трех ночных истребителей противника закончились подобные встречи. Некоторый риск, конечно, все равно остается, на то и война, но если мы сможем точно предсказать направления ударов противника…

— Сам я такое решение принять не могу, — в голосе Судоплатова мне послышалось сожаление. — Нужно одобрение наркома, но я постараюсь его убедить. Идите и готовьтесь, старший лейтенант. Экипаж, и самолет, я так понимаю, вы хотите получить тот же, что и в прошлый раз?

— Это было бы лучшим вариантом. Лейтенант Калина и его люди проявили себя очень неплохо.

— Старший лейтенант Калина, — с легкой усмешкой поправил меня Судоплатов, — с вами рядом выгодно воевать, товарищ Нагулин.

Пе-2 летел вдоль линии фронта, озаряемой вспышками взрывов и яркими точками осветительных ракет — несмотря на ночное время, обе стороны вели беспокоящий огонь. Нарастающее напряжение чувствовалось даже с трехкилометровой высоты, хотя, возможно, именно вот так, при взгляде сверху, оно и ощущалось наиболее отчетливо.

На этот раз мне не требовалось руководить десятком бомбардировщиков, и я сосредоточился на безопасности нашего Пе-2. Впрочем, немецкие ночные истребители активности не проявляли. Возможно, для вылета им требовался сигнал от выносных постов наблюдения о пересечении переднего края советскими самолетами, а мы за передовую не лезли.

Оптику мне действительно выделили отличную. По словам старшего лейтенант Калины, эти приборы наблюдения сняли с «летающего глаза», совершившего вынужденную посадку в нашем тылу.

Я добросовестно рассматривал через окуляры занятую врагом территорию и периодически просил Калину поднять самолет выше или наоборот снизиться, а пару раз даже потребовал развернуться и пройти часть пути еще раз. В общем, изображал кипучую деятельность. А тут еще выяснилось, что вычислитель исправно закачивает транслируемую мной картинку в свою базу данных. Покопавшись в настройках, я обнаружил, что из-за малой высоты и низкого положения над горизонтом некоторые детали происходящего на земле мои линзы видят лучше, чем приборы ближайшего сателлита, так что неожиданно мой полет приобрел хоть какой-то реальный смысл.

Немцы нас не беспокоили, и через три часа мы без приключений вернулись на аэродром. Как сказал мне Судоплатов, труднее всего ему было убедить Берию выпустить меня из здания на Лубянке. Помогло лишь то, что кроме меня, Павла Анатольевича, и самого наркома об операции никто не знал, так что утечки информации можно было не опасаться. Как оказалось, это было большим заблуждением и очередной недооценкой противника.

Меня встречали прямо у самолета, и к моему удивлению это был не Судоплатов, а едва знакомый мне капитан госбезопасности, которого я несколько раз встречал в коридорах здания на Лубянке.

К самолету уже спешили техники, и что-то в их команде мне сразу не понравилось. Двое явно давно друг друга знали, шли уверенно, и старший лейтенант Калина приветственно махнул им рукой. Третий техник двигался чуть в стороне — вроде и с ними, но как-то отдельно. Этот персонаж, похоже, очень старался остаться незамеченным, и вычислитель неуверенно очертил его контур тонким оранжевым пунктиром, привлекая мое внимание к необычно ведущему себя человеку.

— Старший лейтенант госбезопасности Нагулин? — спокойным уверенным голосом спросил подошедший ко мне капитан. Лицо его не выражало ни угрозы, ни напряжения, но легкий зуд за ухом и мигающий красный контур вокруг фигуры капитана подсказали мне, что не только меня напрягает происходящее. Вычислитель тоже считал ситуацию опасной.

— Так точно, — ответил я, переводя импланты в максимальную степень готовности. Увернуться от пули в таком состоянии я бы, конечно, не смог, но вот уйти от удара ножом или выбить у противника пистолет до того, как он успеет выстрелить…

— Капитан госбезопасности Чижов. Думаю, вы меня помните — встречались на Лубянке. Товарищ Судоплатов срочно вызван к наркому. Он поручил мне встретить вас и доставить в Управление. Собранные вами данные нужно немедленно обработать и нанести на карту.

Я лихорадочно прокручивал в голове возможные варианты действий. Капитан мне решительно не нравился, и я уже почти не сомневался, что именно он и является той самой крысой, которая слила информацию о нашей поездке на полигон и организовала засаду на пути колонны.

Сообщник капитана переместился мне за спину, но близко не подходил, опасаясь, видимо, все еще находившихся у самолета старшего лейтенанта и его подчиненных.

Можно было, конечно, просто вырубить их обоих и объявить шпионами, но предсказать, как на это отреагируют окружающие, я бы не взялся. Все-таки нападение на старшего по званию… Но и идти с ним тоже не следовало — в машине у капитана могли быть еще сообщники.

— Товарищ капитан госбезопасности, я вас почти не знаю. Предъявите, пожалуйста, документы.

— Бдительный, значит, — с легким недовольством проворчал капитан, доставая удостоверение.

Как я и предполагал, оно оказалось в полном порядке.

— Операция секретна, и товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга ничего не говорил мне о расширении круга привлеченных к ней лиц. Если у вас нет письменного приказа за подписью товарища Судоплатова, я не могу пойти с вами.

— Здесь посторонние, — кивнул Чижов в сторону техников и экипажа старшего лейтенанта Калины, — Я все объясню вам в машине.

Капитан имел очень неплохую психологическую подготовку, но я все равно видел, что он сильно нервничает. Не знаю, смог бы я заметить это без помощи имплантов и вычислителя, но сейчас для меня его состояние секретом не являлось. Причиной, скорее всего, было время. На аэродром мы прибыли на двух автомобилях с минимальной охраной, чтобы не привлекать к нашей поездке лишнего внимания, но потом Судоплатов должен был вызвать сюда пару взводов НКВД на грузовиках, а может и бронеавтомобиль в придачу, и сейчас эти люди находились где-то здесь. Даже если Судоплатова действительно срочно отозвали на Лубянку, он наверняка назначил кого-то для организации встречи, и, думается мне, это был совсем не капитан Чижов. Самолет успешно приземлился, и слишком долгое мое отсутствие должно было уже вызвать у него беспокойство.

— Без письменного приказа моего непосредственного начальника я никуда с вами не пойду, товарищ капитан. Вам я не подчинен, и ваши приказы выполнять не обязан, — я намеренно решил обострить ситуацию, чтобы заставить противника раскрыться и проявить себя. — Предлагаю вам пройти к начальнику аэродрома. У него есть связь с наркоматом — там все и выяснится.

Как назло, старший лейтенант Калина уже закончил общаться с техниками и вместе со своим экипажем отправился к недалеким строениям, в которых размещались летчики и обслуживающий персонал аэродрома.

Не считая занятых обслуживанием самолета техников, мы остались на поле одни. Сообщник капитана приблизился, считая, что я его не вижу.

— Вы пойдете со мной старший лейтенант, — быстрым и явно хорошо натренированным движением Чижов выхватил «наган». Наверное, если бы я этого не ждал, у него могло получиться.

Когда капитан выхватил револьвер, я уже успел сместиться, и ствол оружия оказался направленным в пустоту. Короткий тычок в нервный узел на шее, и ноги Чижова подкосились, а его тело стало заваливаться вперед.

Фальшивый техник отреагировал на изменение обстановки практически мгновенно. Пистолет он, видимо, достал заранее, и открыл огонь сразу, как только понял, что попытка взять меня по-тихому провалилась.

Я прыжком ушел в сторону, скрывшись за каким-то массивным аэродромным агрегатом, распознать назначение которого я не сумел. Впрочем, оно меня особо и не интересовало — главное, что пули этот аппарат не пробивали.

Поняв, что не попал, сообщник Чижова попытался скрыться, метнувшись в темноту. Это стало большой ошибкой — я его отлично видел, и дважды выстрелил вслед фальшивому технику, прыгавшему, как заяц из стороны в сторону в попытках сбить мне прицел. Правда, прыгать он быстро перестал — с пулей в ноге это занятие вызывает определенные затруднения.

Стрельба на летном поле не могла остаться незамеченной. К нам уже бежали красноармейцы из аэродромной охраны, а за их спинами я различал синие фуражки бойцов НКВД. С ними еще предстояло объясниться, но я был уверен, что серьезных затруднений это не вызовет. Оставив между собой и раненым сообщником Чижова так и не опознанный мной агрегат, я положил револьвер на землю и медленно поднялся, демонстрируя подбегающим бойцам пустые руки.

— Как ты понял? — Судоплатов опять перешел на «ты».

— Слишком много нестыковок. Не стали бы вы привлекать к операции практически постороннего сотрудника наркомата. В крайнем случае, приказ был бы письменным, да и по радио, я думаю, меня бы предупредили.

— Да, они очень спешили, мы ведь уже почти вычислили предателя, а тут такой случай подвернулся. Меня ведь действительно срочно вызвали в наркомат, но к твоему возвращению я планировал успеть. В обслуге аэродрома был немецкий агент. Тот самый, которого ты ранил в ногу. Он видел тебя во время прошлой операции и сразу узнал. Потом передал сообщение своему куратору, а тот уже известил Чижова. Времени на нормальную организацию акции у них не было, вот и возникли нестыковки. Сразу после операции они собирались уходить к немцам. Разрешение на это от Абвера у них было, но только при условии успешного выполнения задания.

— Павел Анатольевич, воздушная разведка прошла успешно, — переключил я внимание Судоплатова на куда больше интересовавший меня вопрос, — я могу доложить результаты.

Карта с нанесенной на нее текущей обстановкой уже была развернута на столе, и я, взяв карандаш, начал быстро дополнять ее новыми данными. Номера и названия частей я, конечно, опускал, но районы сосредоточения танковых и моторизованных сил противника с оценкой их численности указывал практически без искажений, сверяясь с картинкой со спутников.

Судоплатов молча следил за моими действиями, и с каждой минутой выражение его лица становилось все более мрачным.

— Противник перейдет в наступление двумя танковыми группами, — я положил карандаш на стол и поднял взгляд на Судоплатова, — Первое направление — севернее Волоколамска, второе — Наро-Фоминск. Главная цель — окружение войск, занимающих Можайскую линию обороны. Вспомогательный удар будет наноситься вдоль Минского шоссе. Его цель — сковать наши силы и не допустить их переброски на направления главных ударов.

— Считаете, немцы оставят неприкрытыми свои фланги, сосредоточив почти все силы на главных направлениях? Почему они не боятся контрударов Калининского и Юго-Западного фронтов?

— С флангов противник выставит заслоны из пехотных дивизий. Я знаю, что этого недостаточно, но мне известно и то, что немцы умеют воевать и столь очевидного стратегического просчета не допустят. Где-то здесь, — я обвел рукой довольно обширную область в районе Вязьмы, у них имеется сильный подвижный резерв. Судя по всему, не меньше танкового корпуса. Именно он будет оперативно реагировать на наши контрудары с севера и юга.

Пару минут Судоплатов внимательно вглядывался в карту, после чего взял карандаш и обозначил в тылу немецкой группировки пунктирный овал со знаком вопроса в центре.

— Нагулин, ты понимаешь, что все это означает для нас? Если твои сведения верны, удар почти тысячи танков на каждом из двух направлений не выдержит никакая оборона, даже если мы начнем ее всемерно усиливать прямо сейчас. У нас слишком мало сил. С других фронтов и из глубины страны подходят новые дивизии, но в основном они стрелковые. Танков и самолетов катастрофически не хватает. Наша промышленность не успевает восполнять потери, а союзники под разными предлогами фактически заморозили поставки. В октябре мы почти ничего от них не получили, и дальше ситуация вряд ли изменится. Ты отдаешь себе отчет в том, какую ответственность нам придется нести, если ты ошибаешься?

— Если немедленно не принять контрмеры, не останется вообще никаких шансов, — пожал я плечами, глядя Судоплатову прямо в глаза, — отвечать будет просто некому и не перед кем.

Разбуженный посреди ночи Берия старался выглядеть бодро, но хронический недостаток сна и общая усталость явственно проступали на его лице. Выслушав доклад Судоплатова, нарком внутренних дел несколько минут молча вглядывался в карту, как будто пытаясь проникнуть взглядом за ее плоскость и увидеть там нечто, что позволит ему принять единственно верное решение.

— Я не могу идти с этим к товарищу Сталину, — Берия поднял взгляд на Судоплатова. В глазах наркома отчетливо читалась внутренняя борьба между несколькими возможными решениями внезапно свалившейся на него задачи. — Павел Анатольевич, вы должны понимать, что эта информация слишком важна, чтобы передавать ее Верховному без тщательной проверки. С другой стороны, если это правда, малейшее промедление в предоставлении этих данных Ставке будет самым настоящим преступлением и изменой.

— Полностью согласен, — кивнул Судоплатов, — ситуация сложная, но я считаю, что скрывать полученные сведения от товарища Сталина нельзя.

— А если это дезинформация?

— Не думаю, что Нагулин сознательно пошел бы на такой шаг. Скорее, опасность заключается в том, что он неверно оценил обстановку и его прогноз ошибочен, как и часть исходных данных. Он, конечно, уникальный разведчик, но собрать столько сведений по итогам одного ночного полета вдоль линии фронта представляется мне совершенно нерешаемой задачей.

— Мы должны проверить хотя бы часть этой информации, — принял, наконец, решение Берия, и вновь подошел к карте. — Вот здесь, здесь и здесь, по утверждению Нагулина, находятся районы сосредоточения наиболее крупных танковых сил противника, о которых наша разведка не имеет никаких сведений. До рассвета еще четыре часа, и к утру мне нужно точно знать, есть там немецкие танки или нет, причем знать от людей, многократно доказавших свою преданность нашему делу.

— Я немедленно отдам приказ о подготовке разведгрупп, — Судоплатов почувствовал уверенность, получив привычную для себя задачу, — Подполковник Лебедев подберет и распределит людей. Думаю, одну из групп он возглавит лично. До рассвета забросим их в точки десантирования на трех Пе-2 или СБ.

— В десять часов я доложу обо всем товарищу Сталину. К этому моменту мне нужно хотя бы частичное подтверждение или опровержение информации Нагулина.

Генерал Устинов подошел к столу, специально установленному перед его визитом в кабинете директора завода имени Калинина. На покрытой серым сукном поверхности лежал новый образец противотанкового оружия, в испытаниях которого нарком недавно принимал участие на полигоне НКВД под Балашихой. Вернее, образцов было два — один полностью собранный, а другой в виде отдельных деталей.

— Товарищ Фраткин, я хотел бы услышать ваше мнение о технологичности данного изделия. Полигонные испытания показали перспективность реактивных гранатометов в целом и данного образца в частности. Теперь необходимо понять, сможет ли наша промышленность выпускать данное изделие крупными сериями. Поскольку это индивидуальное оружие пехоты, речь может идти о сотнях тысяч единиц.

— Когда я увидел чертежи, я, честно говоря, не поверил своим глазам, — собравшись с мыслями, ответил директор завода. — Я имел дело с множеством проектов и готовых изделий, но это… Такое впечатление, что над разработкой гранатомета трудился не инженер-самоучка, как мне об этом сообщили, а серьезное конструкторское бюро.

— Все настолько сложно? — удивился Устинов.

— Скорее, наоборот, — чуть замявшись, ответил Фраткин, — Конструкция не слишком сложна. Я бы даже сказал, что она предельно упрощена, но при этом не упущено ни одной важной детали. Для производственника такое изделие — подарок судьбы. Обратите внимание на разложенные на столе детали. Здесь практически не требуется фрезеровка. Все части гранатомета могут быть изготовлены штамповкой, а соединяются они между собой винтами и сваркой. Это и удивительно. Многим конструкторам, особенно самоучкам, свойственно думать только о боевых возможностях своего оружия. О том, что при производстве их детища могут возникнуть технологические сложности, они, как правило, не задумываются, а в данном случае я не могу отделаться от мысли, что создатель гранатомета думал об удешевлении и упрощении его производства едва ли не больше, чем о тактико-технических характеристиках.

— О последнем можете не беспокоиться, — усмехнулся Устинов, — Два бойца, впервые стрелявшие из этого оружия, с двух сотен метров сожгли танк-мишень, ни разу не промахнувшись, причем одним из них была девушка.

— Дмитрий Федорович, а этот Нагулин действительно не имеет инженерного диплома? Как человек без профильного образования смог создать такое?

— Не знаю, — неопределенно качнул головой Устинов, — на испытания меня пригласил лично товарищ Берия, а проводились они на полигоне НКВД. С учетом этих обстоятельств излишнее любопытство по поводу личности конструктора показалось мне не слишком уместным.

— Да-да, конечно, — осекся директор завода.

— Как скоро мы сможем выпустить опытную партию гранатометов и выстрелов к ним? Скажем, пятьсот штук.

— То, что вы видите на этом столе, изготовлено уже здесь, на нашем заводе. Еще не все процессы отлажены, и кое-что пришлось делать вручную, но наладить выпуск можно довольно быстро. Если напрячь все силы, пятьсот гранатометов мы изготовим за пару недель. Есть, правда, некоторые проблемы с выстрелами к ним. В реактивном двигателе гранаты используется нитроглицериновый порох, а его производство в нашей стране налажено в совершенно недостаточных объемах. И это еще полбеды. В осколочных гранатах в качестве взрывчатого вещества применяется тротил, и это хорошо — с ним особых проблем нет, а вот кумулятивный выстрел содержит гексоген, которого у нас почти нет.

— Для опытной партии найдем, — кивнул Устинов, — пишите требование, я завизирую, а дальше будем думать.

В ночном подмосковном небе над головой подполковника Лебедева с негромким хлопком раскрылся купол парашюта. В этот раз его группа состояла всего из трех человек, но и задание выглядело не слишком сложным, если, конечно, сравнивать его с теми задачами, которые диверсантам Судоплатова приходилось решать раньше.

На первый взгляд, приказ казался предельно ясным — высадиться в десяти километрах от предполагаемого района сосредоточения вражеских танковых соединений, форсированным ночным маршем выйти в указанную точку и подтвердить или опровергнуть имеющиеся у Ставки сведения о противнике, после чего передать в эфир короткое сообщение о результатах проведенной разведки.

Источник сведений, которые предстояло проверить группе Лебедева, Судоплатов при постановке задачи не раскрыл, но подполковник догадывался, чьи уши торчат за этими данными, и лишь усмехался про себя, считая, что группа обязательно найдет в указанной точке немецкие танки.

Сам Лебедев уже не раз просил Судоплатова включить старшего лейтенанта Нагулина и в состав его разведывательно-диверсионной группы, и неизменно получал отказ. Подполковник никогда не был мечтателем, но возможности, которые продемонстрировал Нагулин, рисовали ему перспективы, от которых реально захватывало дух. С подобным бойцом в составе группы можно было замахнуться на диверсионные операции такого масштаба, о котором раньше и думать не стоило, и Лебедев убеждал себя в том, что нужно только хорошенько обдумать идею и красиво подать ее Судоплатову, чтобы тот, наконец, согласился включить Нагулина в его отряд.

Земля жестко ударила по ногам, но подполковник успел сгруппироваться и встать до того, как купол парашюта, сносимый ветром, попытался утащить его в сторону.

Лебедеву повезло — он опустился на краю большой лесной поляны. Теперь следовало сориентироваться и выйти в точку сбора. Гул двигателей Пе-2, доставившего группу в район десантирования, давно стих. Противодействия ночных истребителей противника, о возможности которого подполковника предупреждал Судоплатов, его группе удалось избежать. Все-таки «пешка» — хороший самолет для ночных десантных операций, в которых скорость играет далеко не последнюю роль.

Когда Лебедев вышел к точке сбора, остальные члены группы его уже ждали. Как выяснилось, подполковника отнесло ветром дальше всех, так что разведчики до прихода командира даже успели проверить рацию. Выходить в эфир группа не стала, чтобы избежать обнаружения. Первый сеанс связи планировался только после выполнения задания.

Маршрут выдвижения группы к району предполагаемого сосредоточения войск противника был специально выбран таким образом, чтобы путь разведчиков пролегал в основном через лесные массивы.

— Вперед! — негромко приказал Лебедев, и диверсанты тихо двинулась через лес.

Подполковник вел группу, стараясь держаться вне дорог. Чем ближе они подходили к указанному на карте району, тем явственнее чувствовалось присутствие поблизости значительных сил противника. Патрули на мотоциклах, посты полевой жандармерии на перекрестках дорог, движение колонн грузовиков — все говорило о том, что немцы к чему-то готовятся. Первую, довольно короткую, танковую колонну группа обнаружила в трех километрах от цели. Судя по всему, это были машины, возвращавшиеся в свои соединения после ремонта, выполненного на дивизионной или корпусной ремонтной базе — уж очень разномастными они выглядели. Две «тройки», «четверка» и три чешских 38(t). Делать однозначные выводы из увиденного было, конечно, рано, но первый звоночек, по мнению подполковника, прозвучал.

Плотность немецких войск постоянно возрастала, и разведчики вынужденно снизили темп продвижения. Лебедев решил для себя, что этот район нужно покинуть до рассвета, иначе риск обнаружения группы противником превысит все разумные пределы.

Еще через километр двигаться дальше стало откровенно опасно — поляны и прилегающие к дорогам лесные массивы были плотно забиты войсками. В бледном свете луны, иногда проглядывавшей сквозь облака, контуры вражеской техники рисовались достаточно четко. Танков, правда, пока попадалось мало, зато бронетранспортеров и штурмовых орудий встречалось предостаточно.

— Командир, это пехотная дивизия, причем из элитных, — тихо произнес радист. — Похоже, полностью моторизованная — вон сколько техники стоит под масксетями.

Лебедев остановился, решая, что делать дальше. Идти через район сосредоточения немецкой дивизии было откровенным самоубийством — рассвет застанет их в самом центре вражеского расположения. Конечно, группа увидела уже немало, но главная цель — крупные танковые соединения — пока от них ускользала.

— Придется брать «языка», — пришел подполковник к неприятному выводу, — иначе просто не успеем получить нужные Ставке сведения.

Разведчики прекрасно понимали все риски связанные с таким решением — после захвата пленного уйти тихо не получится, но возражений, естественно, не последовало.

Перспективный кандидат в информаторы нашелся довольно быстро — в собственном тылу, да еще и в глубине расположения дивизии немцы чувствовали себя достаточно уверенно. Одинокий фельдфебель, похоже, решил заняться извечным и любимым сердцу любого унтер-офицера делом — проверкой качества исполнения подчиненными своих обязанностей. Замеченный подполковником немец обходил посты, стараясь приближаться к несущим службу солдатам как можно тише и незаметнее, дабы выявить нарушения в несении караульной службы, если таковые имеют место.

Фельдфебель так увлекся своим занятием, что не заметил тихо возникшую из темноты фигуру в грязно-сером маскхалате, аккуратно приложившую его по затылку рукоятью пистолета.

Очнулся бравый унтер-офицер минут через двадцать в глубине лесного массива. За это время разведчики успели отойти от расположения немецкой дивизии на полтора километра. Небо начинало медленно светлеть, и Лебедев решил, что останавливаться нельзя ни в коем случае. Увидев нож у горла и крайне неласковые лица разведчиков, оккупант не стал геройствовать и проявил желание к сотрудничеству, так что дальше дело пошло заметно быстрее — немца больше не пришлось тащить на себе, он довольно бодро перемещался своим ходом.

Экспресс-допрос и знакомство с документами фельдфебеля, наконец-то, прояснили ситуацию. Как оказалось, разведчики влезли в изрядное осиное гнездо — моторизованную дивизию СС «Дас Райх», а точнее, в ее полк «Дер Фюрер». Как утверждал унтер-офицер, им был придан в усиление танковый полк из десятой танковой дивизии, которая тоже сосредоточилась где-то неподалеку. Во всяком случае, колонны ее танков фельдфебель неоднократно видел на дорогах в ночное время. Дивизия «Дас Райх» входила во вторую танковую группу Гудериана, но с гибелью командующего группу начали раздергивать для усиления других участков, хотя формально она и не расформировывалась.

— Игнат, разворачивай рацию, — приказал Лебедев, дослушав откровения немца, — в центре ждут информацию, так что придется сообщать то, что есть, хоть, по-хорошему, следовало бы нам самим глянуть на эти танки. Вот только боюсь, что сделать этого нам не позволят — ноги бы теперь унести.

Когда Берия вошел в кремлевский кабинет Сталина, там уже находились генерал армии Жуков и маршал Шапошников.

— Проходите, товарищ Берия, присоединяйтесь к обсуждению, — Вождь жестом пригласил наркома внутренних дел к висевшей на стене карте с текущей обстановкой на фронте. — Я смотрю, вы не с пустыми руками.

— Так точно, товарищ Сталин. Разрешите? — Берия подошел к столу и развернул на нем полученную от Судоплатова карту, — В последние сутки Наркоматом внутренних дел проведена специальная операция по уточнению районов сосредоточения сил противника. Здесь самые последние данные.

— Я бы хотел знать об источнике и степени достоверности этих сведений, — с четко выраженным недоверием в голосе произнес Жуков, внимательно изучив новую карту.

— Лаврентий Павлович, эти данные в корне меняют наши представления о количестве и размещении сил противника, — поддержал Шапошников командующего Западным фронтом. — Прежде чем использовать их для принятия решений, нам необходимо понять, насколько надежными они являются.

Сталин молча смотрел на карту. Никто больше ничего не говорил — все ждали решающего слова Вождя.

— Товарищ Берия, — задумчиво произнес верховный главнокомандующий, — правильно ли я понимаю, что эти сведения добыты вашим новым сотрудником?

— Да, товарищ Сталин, — данные собраны во время ночного разведывательного полета вдоль линии фронта. Старший лейтенант госбезопасности Нагулин использовал для их получения свое экстраординарное ночное зрение и трофейные оптические приборы.

Сталин заложил руки за спину и начал неторопливо прохаживаться по кабинету.

— Это какое-то шаманство, товарищ Сталин, — не выдержал Жуков, — мы не можем планировать оборону столицы исходя из фантазий какого-то старшего лейтенанта.

— Скажите, товарищ Жуков, — Сталин остановился и в упор посмотрел на командующего Западным фронтом, — много в нашей армии старших лейтенантов, сумевших за несколько месяцев обеспечить прорыв из Уманского котла штабной колонны шестой армии, разрушить немецкий понтонный мост через Днепр и уничтожить шесть вражеских генералов?

— Немного, товарищ Сталин, — вынужденно согласился генерал армии.

— Тогда, может быть, мы хотя бы внимательно рассмотрим добытые товарищем Нагулиным сведения и выслушаем до конца товарища Берию?

Вождь еще несколько секунд сверлил Жукова взглядом, после чего развернулся к наркому внутренних дел.

— Товарищ Берия, у вас есть дополнительные сведения из независимых источников, которые могли бы подтвердить или опровергнуть эти данные?

— Я никогда бы не вынес на обсуждение на высшем уровне непроверенную информацию, товарищ Сталин, — невозмутимо ответил нарком внутренних дел. — Сразу после получения данных от старшего лейтенанта Нагулина комиссаром государственной безопасности третьего ранга Судоплатовым были собраны и заброшены в тыл противника три разведывательно-диверсионных группы. Каждой из них была поставлена задача проверить на месте обнаруженные Нагулиным районы сосредоточения танковых и моторизованных сил противника, не выявленные ранее нашей разведкой. Непосредственно перед моим отъездом в Кремль поступили доклады от двух разведгрупп. Обе обнаружили в указанных Нагулиным местах значительные скопления бронетехники и войск противника. Третья группа в установленное время на связь не вышла.

— Это более чем серьезно, — негромко произнес Шапошников.

— Оценив собранные данные, старший лейтенант госбезопасности Нагулин сделал прогноз дальнейших действий противника, — Берия развернул на столе еще одну карту, которую до этого продолжал держать в руках.

— Товарищ Сталин, — не выдержал Жуков, — я понимаю, что старший лейтенант Нагулин проявил себя умелым бойцом, а также блестящим диверсантом и разведчиком, но стратегическое управление войсками — не его уровень. Должны ли мы тратить время на подобные измышления?

Берия хотел было что-то ответить, но верховный главнокомандующий остановил его жестом руки с зажатой в ней трубкой.

— Я помню ваши слова об аналитических способностях старшего лейтенанта Нагулина, товарищ Берия, но в данном случае товарищ Жуков прав. Такой документ не должен попадать напрямую в Ставку. Для этого у нас есть генеральный штаб, которым руководит товарищ Шапошников. Борис Михайлович, учитывая заслуги товарища Нагулина, я думаю, мы можем передать этот документ на рассмотрение вам и вашим подчиненным, и только после этого, если генштаб сочтет соображения старшего лейтенанта разумными, вы вынесете их на обсуждение Ставки.

Четвертого ноября столбик термометра под Москвой опустился до семи градусов мороза. Земля замерзла, и боевая техника, наконец-то, получила возможность свободно двигаться, причем не только по дорогам, но и вне основных трасс.

На целый месяц установилась погода, практически идеальная для наступательных действий, и немцы немедленно этим воспользовались.

Я видел, как приходит в движение армада войск противника — выдвигаются с замаскированных позиций на исходные рубежи немецкие танки, готовятся к проведению артподготовки дивизионы тяжелых гаубиц, на полевых аэродромах техники проводят последнее предполетное обслуживание самолетов.

— Взлетаем, — приказал я старшему лейтенанту Калине, и Пе-2 начал разгон по припорошенной снегом взлетной полосе.

Маршал Шапошников смог переступить через амбиции, а может, у него их и не было — не зря же Судоплатов описывал мне маршала, как человека умного, интеллигентного и даже в чем-то скромного. Во всяком случае, вызов в генштаб я получил буквально через несколько часов после визита Берии в Кремль.

Никаких сомнений в достоверности представленных мной сведений я не услышал. Шапошников считал, что каждый в армии должен заниматься своим делом, и если разведка утверждает, что данные точны, значит, так оно и есть.

— Товарищ Нагулин, генштаб ознакомился с вашим прогнозом наступательных действий противника, — ровным голосом сообщим мне маршал. — Наши специалисты пришли к выводу, что, исходя из текущего размещения немецких войск, вероятность нанесения врагом ударов именно в тех направлениях, которые вы указываете, действительно весьма высока. Тем не менее, нанесенная на карту обстановка отражает лишь положение на начало сегодняшнего дня. Немцы уже не раз демонстрировали нам свою способность совершать быстрые марши и перемещать свои моторизованные соединения в те точки, где мы менее всего ожидаем их удара.

— Так точно, товарищ маршал, — четко ответил я, чем заставил Шапошникова слегка поморщиться, — Для обновления собранных сведений сегодня ночью необходимо совершить еще один разведывательный полет.

— Если немцы изменят направления главных ударов и перейдут в наступление завтра утром, полученные ночью сведения уже ничем нам не помогут.

— Скорее всего, противник начнет наступление не с главных направлений. Гораздо логичнее сначала ударить в центре, вдоль Минского шоссе, где у немцев тоже сконцентрированы немалые силы, втянуть в бой наши резервы и только после этого начать наступление на флангах.

— Генштаб пришел к схожим выводам, — кивнул Шапошников, — но это не снимает вопросов, связанных с точными местами нанесения немцами главных ударов.

— Товарищ маршал, то, что я хотел бы предложить, касается скорее тактики, чем стратегии. Тем не менее, без вашей поддержки реализовать этот замысел будет невозможно.

— Слушаю вас, старший лейтенант.

— Мы знаем общие направления главных ударов противника, но нам пока неизвестны конкретные места прорывов, которые наверняка будут осуществляться на узком фронте с высокой концентрацией танков и при мощной поддержке артиллерии и авиации. Тем не менее, мы можем сосредоточить на флангах Можайской линии обороны артполки резерва главного командования и дивизионы реактивной артиллерии. У меня уже есть положительный опыт наведения гаубиц особой мощности на район сосредоточения войск противника…

— Мост через Днепр и изготовившиеся к переправе танковые дивизии фон Клейста? — губы Шапошникова сложились в легкую улыбку.

— Так точно, товарищ маршал. Я предлагаю этот опыт использовать вновь. За два часа до рассвета я поднимусь в воздух на разведывательном Пе-2, оснащенном мощной рацией, и вновь направлю его вдоль линии фронта. По мере обнаружения мест сосредоточения изготовившихся к наступлению соединений противника, артполки РГК будут открывать по ним огонь, получая от меня данные по радио. Конечно, такой точности, как в случае моста через Днепр, обеспечить не удастся. Там я лично изучил каждую гаубицу, знал все изъяны их стволов и точный вес каждого снаряда, но здесь такая точность и не нужна, поскольку огонь будет вестись массированно и по площадям. Артиллерийская контрподготовка задержит немецкое наступление, дезорганизует передовые части противника и даст нам время для подтягивания резервов к местам прорывов.

Шапошников поднялся и подошел к висящей на стене карте. Пару минут он что-то напряженно прикидывал в уме, после чего вновь перевел взгляд на меня.

— Никак не могу привыкнуть к тому, что у нас в руках появился новый и весьма эффективный метод получения сведений о противнике, — задумчиво произнес маршал. — Ваше предложение, на первый взгляд, представляется разумным, но, скажу вам честно, меня очень беспокоит тот факт, что мы ставим все на одну карту. Практически, успех операции полностью будет завязан на вас. Если подведет техника, если ваш самолет подвергнется атаке ночных истребителей противника или будет поврежден огнем с земли, весь план окажется на грани провала.

— В техническом плане мы сделаем все возможное, — заверил я Шапошникова, — хотя случайности, конечно, возможны всегда, а зачастую и неизбежны. Тем не менее, даже если мой самолет будет сбит, произойдет это не сразу, и, по крайней мере, часть немецких групп прорыва попадет под удары нашей тяжелой артиллерии.

Похоже, утверждение предложенного мной плана проходило достаточно бурно. Во всяком случае, Берию дергали в Кремль еще дважды. Тем не менее, поздно вечером Судоплатов приказал мне готовиться к ночному вылету, и сейчас Пе-2 старшего лейтенанта Калины совершал поворот и ложился на курс, параллельный линии фронта.

Курт Книспель[2] уже успел устать от неопределенности. Вязкая грязь, в которой пару раз чуть не утонул даже их Т-IV, обездвижила четвертую танковую группу, но долгожданные холода все же пришли на эту дикую землю, и приказ «Вперед!» не заставил себя ждать.

До рассвета оставалось еще почти три часа, и в лесу, где укрылись машины десятой танковой дивизии, стояла густая темнота. Однако одному из лучших танкистов вермахта это не помешало. Книспель смог бы запрыгнуть в люк своей машины даже с завязанными глазами, а тут тьма все же не казалась совсем непроглядной — бледный свет луны пробивался сквозь лишенные листвы ветви деревьев, отражался от островков свежевыпавшего снега и слегка подсвечивал угловатые силуэты танков.

Курт привычно занял место наводчика, и через несколько секунд танк, взревев двигателем, резко дернулся, вырывая из земли гусеничные траки, за ночь прочно вмерзшие в коварную русскую грязь.

— Шайсе, — ругнулся механик-водитель, — эта распутица не хочет отпускать нас даже сейчас.

T-IV выехал из леса и занял место в колонне. Им предстоял бросок к фронту для выхода на исходные позиции. Книспель приготовился к утомительному ночному маршу — танк не похож на легковой автомобиль, и удобных кресел в нем не предусмотрено.

Снаружи почти ничего не было видно, но Курт знал, что помимо их колонны по параллельным дорогам, а иногда и прямо через поля, сейчас движутся другие подразделения десятой танковой дивизии и еще многих и многих частей вермахта. Утром им предстоит перейти в историческое наступление, чтобы поставить, наконец, победную точку в этой затянувшейся войне.

Марш проходил без происшествий, и Книспель успел даже прихватить несколько десятков минут тревожного сна. В движущемся танке, конечно, особо не поспишь, но после стольких месяцев войны и сменяющих друг друга изнурительных маршей и боев танкист обучается урывать минуты отдыха в любых обстоятельствах.

Курта привел в себя грохот взрыва. Танк сильно качнуло. Книспель отлично знал это ощущение — так бывает, когда невдалеке падает тяжелый снаряд, и борт боевой машины принимает на себя ударную волну. Отдельные взрывы быстро слились в непрерывный гул. Командир танка лейтенант Эберт что-то прокричал механику-водителю, и Т-IV, соскочив с дороги, пополз через поле, лавируя между воронками, горящими грузовиками, перевернутыми и дымящимися бронетранспортерами и ищущими укрытие солдатами.

До рассвета оставалось еще какое-то время, но на открытом месте свет луны, вспышки взрывов и зарево пожаров позволяли Книспелю подробно рассмотреть вызывавшую дрожь картину внезапного артиллерийского удара, пришедшегося по изготовившимся к атаке силам десятой танковой дивизии. Пока он дремал, колонна, похоже, успела прибыть в точку назначения. Командир не стал будить Курта, решив, видимо, что отдых перед боем наводчику не повредит, а до начала сражения от него все равно никаких действий не потребуется.

Несмотря на творившийся вокруг огненный хаос, их танк продолжал двигаться вперед. Командир всячески подгонял мехвода, стремясь как можно скорее вывести машину из зоны обстрела. Несколько раз они чуть не столкнулись с другими танками и грузовиками, тоже пытавшимися выбраться из-под огня русских гаубиц. Внезапно вокруг что-то изменилось. Непрерывный грохот распался на отельные взрывы, и Курт уже решил было, что на этот раз им повезло, когда танк резко остановился, будто врезавшись в стену. Книспель очень неприятно приложился головой о бинокулярный прицел, но, взглянув на лейтенанта Эберта, по лицу которого обильно текла кровь, счел, что ему еще повезло.

Огонь противника прекратился, и Курт поспешил наружу вслед за командиром и механиком-водителем.

— Вот свиньи! — ругнулся мехвод, — А ведь мы уже почти проскочили…

Русский снаряд калибром не меньше ста пятидесяти миллиметров ударил в землю прямо перед их танком, повредив ходовую часть, и теперь T-IV с разбитыми гусеницами стоял неподвижно, слегка завалившись носом в воронку.

— Скажи спасибо, Гельмут, — усмехнулся командир, утирая кровь, обильно сочившуюся из рассеченной брови, — что этот подарок от иванов не прилетел нам в башню. Повозиться, конечно, придется, но думаю, часа через четыре мы снова будем готовы к бою. Никак не могу взять в толк, как красные нас вычислили. Мы ведь только сейчас выдвинулись в район сосредоточения…

Курт Книспель оглянулся вокруг. Небо начинало постепенно светлеть, и на его фоне были отчетливо видны десятки горящих танков, разорванных взрывами грузовиков, перевернутых мотоциклов и дымящихся остовов какой-то до неузнаваемости покореженной техники. И тела… Множество неподвижных или слабо шевелящихся тел в серой и черной форме.

Установившуюся на несколько минут относительную тишину вновь разорвал грохот. На этот раз гремело на западе — в ответ на русский артиллерийский удар заработали немецкие тяжелые гаубицы.

За недалеким лесом замелькали огненные сполохи, и небо над головой Курта расцветилось яркими росчерками, сопровождавшимися вынимающим душу заунывным воем. Это приданный десятой танковой дивизии полк «небельверферов» накрывал русские позиции десятками реактивных снарядов.

Nebelwerfer («небельверфер») — немецкая шестиствольная реактивная система залпового огня времён Второй мировой войны. Разработан в начале 1930-х годов. Калибр 158,5 мм. Максимальная дальность стрельбы 6900 м. Уступал «Катюшам» (БМ-13) практически по всем параметрам, кроме точности стрельбы.

И словно последний штрих в этой трагедии, в светлеющем небе над горящим и дымящимся полем прошла на восток девятка пикирующих бомбардировщиков Ju-87 с черными крестами на крыльях.

Курт до боли сжал кулаки.

«Десятая танковая дивизия еще жива», — подумал он, провожая взглядом самолеты, — «мы получили жестокий удар, но это не значит, что нас больше нет».

Книспель решительно вернулся к неподвижному T-IV, открыл закрепленный на корме ящик с инструментами и достал кувалду и запасные шплинты. Вернувшись к соскользнувшей с катков гусенице, он начал с яростным остервенением выбивать шплинт, мешавший отсоединить покореженный трак. Через минуту к нему присоединился механик-водитель, а командир и заряжающий уже снимали с брони танка закрепленные на ней запасные траки.

Курт работал, не обращая внимания на усталость и ссадины на руках. Немецкий танкист верил, что прошедшие над его головой «штуки» засыпали бомбами русские пушки, уничтожившие столько немецкой техники и убившие сотни его боевых товарищей, но этой мести ему было совершенно недостаточно. Иваны должны ответить за то, что они сделали. Ответить сполна! И он, Курт Книспель, приложит все силы к тому, чтобы их расплата стала как можно более скорой и жестокой!

* * *

Наверное, мы с экипажем старшего лейтенанта Калины были единственными участниками сражения за Москву, кто мог наблюдать сверху картину начала этой грандиозной битвы. Других самолетов я поблизости не видел, зато полет нашего Пе-2 вдоль линии фронта сопровождался быстрыми и радикальными изменениями обстановки на земле.

Мы начали облет с южного фланга Можайской линии обороны, где готовилась нанести удар по нашим позициям третья танковая группа генерала Германа Гота.

По мере передачи мной данных радистам артполков РГК и дивизионов БМ-13, сумевших за ночь выйти на новые позиции, темнота внизу расцвечивалась сотнями вспышек и хвостатыми звездами стартующих реактивных снарядов, а через десяток-другой секунд на немецкой стороне фронта яркими огнями вспухали целые поля взрывов. Почти всегда после этих ударов там что-то начинало яростно гореть и взрываться, выбрасывая высоко в небо фонтаны раскаленных осколков и факелы сгорающего топлива.

Несмотря на внезапность удара, немцы пытались отвечать и вести контрбатарейную борьбу, причем иногда у них это даже получалось.

Уже через десять минут после открытия огня первыми дивизионами наших тяжелых гаубиц и «катюш» в небо поднялись ночные истребители противника. Правда, охотиться за моим Пе-2 они не стали. Восемь «дорнье» пытались выступить в роли разведчиков и навести свою артиллерию на ведущие огонь русские орудия, но получалось у них это не слишком хорошо — работать корректировщиком при намертво заглушенной связи довольно сложно.

А мы, между тем, продвигались к центру Можайской линии обороны. Позади осталось Минское шоссе. Здесь тоже работала наша артиллерия, стремясь ослабить группировку противника, которая должна была наносить сковывающий удар, но на этом направлении удалось собрать гораздо меньшее количество стволов на километр фронта, и столь же впечатляющей картины, как на юге, естественно, не получилось.

Последними под раздачу попали немецкие танковые и моторизованные части генерала Гёпнера. Случилось это уже перед самым рассветом, и здесь все прошло далеко не так гладко, как на юге, где отстрелявшиеся артполки смогли ускользнуть от ответного удара, пользуясь оставшимся до рассвета часом темноты.

Отстрелялись гаубицы и «Катюши» очень хорошо, но полностью подавить огневые средства четвертой танковой группы они были все же не в силах. Слишком мало осталось в распоряжении Ставки стволов тяжелой артиллерии, и еще хуже дело обстояло со снарядами крупных калибров.

Из-за отсутствия радиосвязи генерал Гёпнер не получил вовремя информацию о том, что происходит на южном фланге группы армий «Центр», но и без этого немцы отреагировали на наш удар достаточно оперативно. Я видел, как на позициях еще ведущих огонь артполков РГК начинали рваться немецкие снаряды, как в предрассветных сумерках с вражеских аэродромов поднимались сотни самолетов и ложились на курс к передовой.

На данный момент я сделал все, что мог, и сейчас настало время уходить — еще минут десять, и в небе станет тесно от «юнкерсов» и «мессершмиттов». Пе-2 старшего лейтенанта Калины, пользуясь последними минутами темноты, взял курс на восток. Мы возвращались на аэродром, а спутники продолжали разворачивать передо мной картину начинающегося грандиозного сражения, предсказать исход которого с внятной точностью оказался неспособен даже мой вычислитель.

Полковник Рихтенгден прибыл в группу армий «Центр» на следующий день после начала решающего наступления на Москву. В штаб фон Бока он не поехал — получить там нужные сведения полковник не рассчитывал. Выяснив, на каком аэродроме базируются ночные истребители, Рихтенгден приказал водителю отвезти его прямо туда.

Днем «дорнье» не летали, так что все пилоты находились в расположении эскадрильи. Рихтенгден побеседовал с каждым из девяти летчиков, хотя в наибольшей степени его интересовал лишь один из них — обер-лейтенант Беккер. Он был единственным выжившим из тех, кто столкнулся в бою с русским стрелком в небе под Киевом.

«Дорнье» Беккера упал в лес, бортмеханик погиб, но сам пилот сумел спастись, выпрыгнув с парашютом из теряющей управление машины. На свое счастье, в хаосе, царившем на земле во время прорыва русских из окружения, летчик опустился прямо на головы немецких танкистов одиннадцатой танковой дивизии, стоявших в ожидании приказа, который, к слову, поступил только через несколько часов, когда время было уже безвозвратно упущено.

— Герр оберст, я не знаю, как он это сделал, — удрученно покачал головой Беккер. Полковник видел, что воспоминания даются летчику тяжело. — В течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, русский буквально нашпиговал мой «дорнье» пулями. Вилли, мой бортмеханик и специалист по локаторам, сначала был ранен, но почти сразу русский попал в него еще несколько раз. Не знаю, как я выжил. В кабине живого места не осталось — все вокруг меня разбило пулями. Такая точность стрельбы в темноте без ночного прицела и радиолокатора… Это просто мистика какая-то.

— Скажите, обер-лейтенант, — Рихтенгден изобразил на лице сочувствие, — вчера во время ночного вылета вы не заметили ничего необычного?

— Скорее, я не увидел ничего обычного, герр оберст, — кривовато усмехнулся пилот. — Почти сразу после взлета пропала связь. Я быстро обнаружил позиции русской тяжелой артиллерии. Их было трудно не заметить, но сообщить на землю координаты целей я не мог — все частоты оказались наглухо забиты помехами. Пришлось возвращаться на аэродром и докладывать лично, но, похоже, за это время моя информация успела устареть.

— А самолеты противника в воздухе были?

— Сначала я никого не заметил, но уже по пути на аэродром бортмеханик доложил, что радиолокатор засек самолет. Судя по полученной нами вводной, в этом районе наших быть не могло.

— Вам удалось определить тип самолета? — напрягся Рихтенгден.

— Радар не дает четкой картинки, герр оберст, — с сожалением покачал головой Беккер. — Но бортмеханик доложил, что, скорее всего, это двухмоторный истребитель или скоростной бомбардировщик. Он летел вдоль линии фронта курсом на север с очень приличной скоростью. Не уверен, что наш «дорнье» смог бы его догнать, да и задача у меня была совсем другая — срочно доставить на аэродром данные о позициях русских артиллерийских батарей.

— Это мог быть пикировщик Пе-2? — спросил Рихтенгден, пристально глядя в глаза летчику.

Беккера будто током ударило.

— Герр оберст… Это он?

Рихтенгден не ответил, продолжая молча сверлить пилота взглядом.

— Да, герр оберст. Скорость и размеры цели позволяют утверждать, что это мог быть Пе-2.

— Что помешало вам сбить этот самолет в ночном бою под Киевом? — продолжил допрос полковник.

— Дистанция, герр оберст, — не задумываясь, ответил Беккер. Он уже не раз прокручивал тот бой в голове и теперь лишь озвучивал выводы, к которым пришел в результате долгих размышлений.

— Поясните.

— Противник открыл огонь с расстояния, почти вдвое превышающего обычную дистанцию прицельной стрельбы из бортовых пулеметов. Так стрелять, конечно, можно, но вот попасть в цель получится вряд ли. А русский укладывал очереди в мою машину, как будто бил по ней в упор. Даже если бы со мной тогда была вся моя эскадрилья, не думаю, что мы бы с ним справились.

— Почему?

— У «дорнье» нет преимущества в скорости перед Пе-2. Скорее, наоборот. Поэтому зажать его у нас бы не вышло, и русский просто расстреливал бы нас издалека, почти не подвергая себя опасности.

— Обер-лейтенант, — выдержав небольшую паузу, произнес Рихтенгден, — вы хотели бы отомстить русскому стрелку за своих погибших товарищей?

— Приказывайте, герр оберст! — Беккер не колебался ни секунды.

— Приказ вы получите от своего командира, — с легкой улыбой ответил полковник, — Не беспокойтесь, долго ждать его вам не придется.

Выходя из одноэтажного деревянного дома, где размещались летчики эскадрильи ночных истребителей, полковник уже знал, что ему нужно делать дальше.

Вечером того же дня транспортный «Юнкерс» доставил Рихтенгдена в Берлин, и его непосредственный начальник, уже собиравшийся отправляться домой, был вынужден изменить свои планы и надолго задержаться в штаб-квартире Абвера.

— Герр генерал, у нас появился реальный шанс уничтожить русского стрелка, — заявил полковник, сразу переходя к делу.

— Неужели? — в вопросе генерала звучал сарказм, — В который раз по счету, не напомните? Впрочем, прошу меня извинить, нервы. Ситуация под Москвой не располагает к спокойствию. Не завидую я адмиралу Канарису — Фюрер винит нашу службу в больших потерях на начальном этапе операции. Итак, я вас слушаю, полковник.

— Противник повторяется, — Рихтенгден старался говорить как можно увереннее, — красные вновь используют стрелка в качестве корректировщика артогня. Радиолокатор нашего ночного истребителя засек русский Пе-2, летевший вдоль линии фронта во время артналета, который столь дорого обошелся нашим танковым и моторизованным частям. Самолет был один, и в ударах по нашим войскам он участия не принимал. Это мог быть только корректировщик. Я убежден, что стрелок находился на его борту.

— Допустим, вы правы, — кивнул генерал, — что нам это дает?

— Пока идет сражение, эти полеты будут происходить каждую ночь, герр генерал. Русские просто не смогут отказаться от столь эффективного средства наведения своей артиллерии на цели в нашем тылу.

— Хотите устроить засаду, полковник? А как же высокая скорость русского самолета? Он не пересекает линию фронта, и при приближении наших истребителей просто уйдет на восток. Догнать его они не смогут. А если и догонят… Не помню, чтобы кто-то возвращался на аэродром после боя с этим Пе-2.

— Тем не менее, под Киевом мы смогли сбить пять тяжелых бомбардировщиков из его авиагруппы, — возразил Рихтенгден. — Мы применили новейшую технологию, о которой русский не знал, и добились пусть и не полного, но несомненного успеха.

— Предлагаете опять применить что-то из наших новинок? — заинтересовался генерал. — Что на этот раз?

— Ракетный истребитель «мессершмитт» Me-163 «Комета».

— Разве он уже прошел стадию летных испытаний?

— В сентябре состоялся первый полет. Люфтваффе не слишком заинтересовалось новинкой — сейчас их вполне устраивают истребители с поршневыми двигателями, и для ракетного перехватчика они не видят серьезных задач, да и недостатков у нового самолета пока немало, и главный из них — всего восемь минут в воздухе.

— И чем нам поможет эта дорогая игрушка? — удивился генерал.

— «Дорнье» засекут Пе-2 русского стрелка и подадут наблюдателям на земле условный световой сигнал. По проводной связи на аэродром базирования ракетного истребителя будут переданы координаты цели, и Me-163 вылетит на перехват.

— Как он ночью увидит цель? И почему вы думаете, что русский не расстреляет его так же, как все предыдущие сбитые им самолеты?

— Я говорил с инженерами «Мессершмитта» и «Телефункена». Они уверяют, что смогут установить на ракетный перехватчик ночной прицел и инфракрасный прожектор. Ну и, конечно, «дорнье» с радиолокаторами будут сопровождать русский Пе-2 и укажут пилоту «Кометы» нужное направление трассерами. А что касается расстрела, мы этого не допустим. Вместо обычных пушек Me-163 будет нести две ракеты — стандартные боеприпасы к «небельверферам», но со специальными дистанционными взрывателями для стрельбы по воздушным целям. Это тоже новая разработка. К сожалению, у пилота будет только один шанс на пуск ракет — на второй заход у него не хватит горючего, но зато ракетами можно стрелять с куда большего расстояния, а радиус поражения осколочной боевой части позволяет надеяться сбить Пе-2, даже если пилоту «Кометы» не удастся добиться прямого попадания.

— Я слышал о попытках применения ракет для стрельбы по самолетам, — нахмурился генерал. — С приемлемой точностью это получается только у одного пилота из двадцати. А тут еще и ночью, с самолета, летящего с непривычно большой скоростью… За штурвалом должен находиться настоящий мастер.

— У меня есть на примете такой пилот, герр генерал. Если вы одобрите план операции, я немедленно вылечу на место и переговорю с ним.

— Техника не подведет? — усомнился генерал, — это же, по сути, опытный образец.

— Герр генерал, создатели ракетного перехватчика в лепешку расшибутся, чтобы все сработало штатно. Для них это последний шанс доказать руководству люфтваффе перспективность своей разработки.

Попав под массированный и неожиданно точный ночной удар советской артиллерии, немцы были вынуждены отложить начало операции. Наименее пострадали их войска, сконцентрированные для действий вдоль Минского шоссе. В соответствии с планами руководства вермахта, именно этим силам и предстояло первыми перейти в наступление.

Как и ожидало немецкое командование, на Можайском направлении сопротивление Красной армии с ходу преодолеть не удалось. Следуя многократно проверенной тактике, немцы не пытались пробить лбом сильно укрепленные позиции. Попробовав раз-другой взломать оборону на каком-либо участке и убедившись в наличии там сильных укреплений, минных полей и развитых инженерных заграждений, они отходили на исходные позиции и пытались нащупать слабые точки, уделяя особое внимание стыкам между советскими частями и соединениями.

Основной накал сражения быстро сместился в сторону от шоссе, где советская оборона была не столь плотной. Замерзшая земля позволила подвижным частям вермахта наносить удары вне дорог, чем немецкие генералы не замедлили воспользоваться.

Несмотря на все их усилия, пехотные дивизии не смогли прорвать оборону советских частей на всю глубину, хотя местами, особенно там, где их поддерживали танки и штурмовые орудия, немцам удалось вклиниться в оборонительные порядки Красной армии на несколько километров.

В итоге на Можайском направлении в начале ноября кризиса удалось избежать, чего нельзя сказать о ситуации на юге, в районе Калуги и Малоярославца и, особенно, на севере, между Волоколамском и Клином.

Мои ночные полеты вдоль линии фронта стали обыденным мероприятием — Ставка быстро оценила качество получаемых таким образом разведданных. Кроме того, практически вся тяжелая артиллерия по ночам работала по координатам, передаваемым мной по радио.

Немцы, конечно, подобное положение дел искренне не одобряли и всячески пытались затруднить мне работу. Они быстро поняли, что сосредоточивать пехоту и технику для нанесения ударов можно только в дневное время, когда не летает русский разведчик, иначе любое скопление войск попадает под огонь тяжелых гаубиц.

Русские гаубичные батареи, совершавшие опустошительные ночные артналеты, стали изрядной головной болью для вермахта, и немцы бросили на борьбу с ними все имевшиеся в наличии средства. Налеты на Москву полностью прекратились. Вместо этого немецкие бомбардировщики ночами висели над собственными войсками, немедленно реагируя на активность советской артиллерии. Ночью работу гаубиц видно издалека, и нужно признать, такая тактика приносила немцам ощутимые результаты — потери в артполках РГК неуклонно росли, а эффективность их ударов по врагу снижалась.

Кроме того, немцы постоянно наращивали число ночных истребителей, оснащенных радиолокаторами и ночными прицелами. Мой Пе-2 по-прежнему легко избегал встреч с ними, но при этом нам приходилось терять время, постоянно уходя от линии фронта на восток, чтобы оторваться от навязчивых «дорнье» и Me-110. Тем не менее, вылеты я совершал каждую ночь, но маршруты моих полетов неуклонно смещались все дальше на восток вместе с приближением линии фронта к Москве.

Седьмого ноября на Красной площади прошел парад в честь двадцать четвертой годовщины Октябрьской революции. Товарищ Сталин совершил сильный политический ход, поднявший боевой дух войск и показавший всему миру, что у Ставки еще есть резервы, и сдавать Москву русские не собираются. Тем не менее, на следующий день Красная армия оставила Волоколамск, а десятого был потерян Клин. На центральном участке обороны под угрозой неминуемого окружения защитникам столицы пришлось оставить Можайск. На юге у немцев дела шли заметно хуже, но Малоярославец они все-таки взяли, и к пятнадцатому ноября вышли к окраинам Наро-Фоминска.

Несмотря на большие потери, вермахт еще не выдохся, и самым неприятным козырем в рукаве Гитлера оставалась практически свежая танковая группа генерала Роммеля, пока что практически не участвовавшая в боях, если не считать нескольких локальных операций по отражению не слишком опасных контрударов Калининского и Юго-западного фронтов во фланг танковым дивизиям Гёпнера и Гота.

Ставка накапливала силы. Я видел со спутников, как к столице стягиваются все новые дивизии. Они прибывали из Средней Азии, с Дальнего Востока, снимались и отправлялись на защиту Москвы с относительно спокойных в данный момент участков фронта. Маршал Шапошников не торопился бросать их в бой на подступах к столице. Судя по всему, для этих свежих соединений Ставкой была заготовлена совсем другая задача, и я, кажется, начинал догадываться, какая именно.

— Гюнтер, тебя хочет видеть какой-то важный чин. Судя по виду, он прибыл к нам прямо из столицы, — крикнул только что приземлившемуся пилоту его товарищ по эскадрилье.

— И большой чин? — уточнил летчик с легкой усмешкой.

— Целый полковник.

— Что ж, не будем заставлять герра оберста ждать, — пожал плечами лейтенант и быстро направился к блиндажу, где размещался штаб эскадрильи.

У входа в штаб Гюнтера встретил незнакомый обер-лейтенант и проводил к стоявшему под деревьями «хорьху».

— Садитесь в машину, лейтенант, — сказал он, указав Гюнтеру на заднюю дверь автомобиля, — герр оберст ждет вас.

Пилот удивился, что гость из Берлина не захотел разговаривать с ним в штабном блиндаже, но виду не подал.

— Лейтенант Гюнтер Ралль[3], — представился летчик, забираясь на заднее сиденье «хорьха», — прибыл по вашему распоряжению, герр оберст.

— Только что из боя, лейтенант?

— В этот раз обошлось. Сопровождали «штуки», работавшие по колоннам русской пехоты под Клином, но истребители красных так и не появились.

— Я представляю Абвер, лейтенант, и у моей службы есть к вам серьезное предложение. Однако прежде чем перейти непосредственно к делу, я бы хотел задать вам один вопрос. Скажите, какова максимальная скорость вашего «мессершмитта»?

— Пятьсот двадцать километров у земли, шестьсот на высоте, — чуть запнувшись, ответил Гюнтер, не ожидавший от полковника Абвера подобного интереса.

— Хватает?

— Обычно, да, герр оберст, — пилот отвечал осторожно, не понимая, к чему клонит берлинский гость, — Но в бою скорости много не бывает.

— Несомненно, — понимающе улыбнулся полковник. — Лейтенант, а что вы скажете об истребителе, способном летать со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час?

— Это фантастика, герр оберст, — тряхнул головой Гюнтер, — ну, или мечта, смотря с какой точки зрения смотреть.

— Ваше командование рекомендовало вас, как одного из лучших пилотов люфтваффе. Тридцать пять подтвержденных побед — не шутка.

— Герр оберст, разрешите вопрос?

— Вас интересует, зачем Абверу понадобился опытный и талантливый пилот-истребитель? — усмехнулся Рихтенгден, и, не дожидаясь реакции лейтенанта, продолжил. — Два с небольшим месяца назад у русских появился очень опасный боец, обладающий совершенно ненормальными для обычного человека возможностями. Начну с того, что вам ближе. По нашим данным он лично уничтожил от десяти до пятнадцати наших самолетов.

— На чем он летает, герр оберст? — Гюнтеру показалось, что он начинает что-то понимать.

— Он не пилот, — отрицательно покачал головой полковник. — Бо́льшую часть самолетов он сбил огнем с земли, хотя последние пять наших истребителей были уничтожены им из пулемета ШКАС с борта русского Пе-2.

— Пикирующий бомбардировщик? — Ралль не верил своим ушам.

— Скажу больше. Последними тремя его жертвами стали ночные истребители «дорнье», оснащенные новейшими радиолокаторами, ночными прицелами и инфракрасными прожекторами. У русского стрелка всего этого не было, но он расстреливал их, как мишени на полигоне. Но это не самое страшное. Противник, несмотря на ночь, каким-то образом определяет с борта самолета места сосредоточения наших войск и корректирует огонь своей тяжелой артиллерии. Моторизованные и танковые соединения несут неприемлемые потери. Мы должны любыми средствами пресечь эти действия.

— И вы хотите, чтобы я уничтожил Пе-2 русского корректировщика, герр оберст? Считаете, я на своем «Фридрихе» справлюсь лучше, чем оснащенные по последнему слову техники «дорнье»? У меня, конечно, есть опыт ночных полетов, но…

— На «Фридрихе», естественно, не справитесь, — перебил Гюнтера полковник, — Но я не зря говорил вам о самолете, способном летать в полтора раза быстрее вашего Bf-109F. Это новейший самолет-перехватчик «Комета» с ракетным двигателем. Не буду скрывать, Me-163 существует пока в единственном экземпляре. Мало того, это опытный образец, однако он уже летал и продемонстрировал выдающиеся летные характеристики. Предупрежу сразу — риск технических отказов очень высок. Но даже если техника поведет себя безупречно, у вас будет всего восемь минут в воздухе. Топлива хватит только на один удар, и этот удар должен быть неотразимым. Никаких пулеметов и пушек — только две ракеты с осколочными боевыми частями. Стрелять нужно с четырехсот метров, иначе русский нашпигует вас пулями из своего ШКАСа. Лететь придется ночью — днем Пе-2 русского стрелка в воздухе не появляется. На цель вас наведут «дорнье» с радиолокаторами. На «Комету», к сожалению, такой прибор поставить не получится, но у вас будет ночной прицел и инфракрасный прожектор, так что вблизи цель вы рассмотреть сможете.

Гюнтер Ралль потрясенно молчал. Он ожидал всего, чего угодно, только не такого расклада. Ночной боевой вылет на экспериментальном ракетном самолете… Услышанное отдавало бредом, но пилот понимал, что такие шансы выпадают только раз в жизни.

— Я, конечно, могу вам приказать, Гюнтер, — полковник неожиданно обратился к летчику по имени. — Необходимые полномочия у меня есть, но вы должны понимать, что мне нужен только доброволец. Русский не знает о том, что в нашем распоряжении есть такой козырь, как «Комета», и считает, что на борту своего Пе-2, летящего над контролируемой советскими войсками территорией, он находится в относительной безопасности и всегда может сбежать в тыл. От «Кометы» ему не уйти, но бить надо с первого захода и наверняка, а такое по принуждению не сможет сделать никто.

— Я согласен, герр оберст, — Гюнтер услышал свой голос как будто со стороны. — Вот только я никогда не летал на самолетах с ракетными двигателями.

— Это решаемый вопрос, — кивнул полковник Рихтенгден, — сейчас в обстановке строжайшей секретности достраиваются две специальных взлетных полосы. Одна находится здесь, в тридцати километрах от фронта и предназначена для боевого вылета «Кометы», а вторая расположена под Смоленском — для тренировочных полетов. У вас будет возможность совершить несколько дневных и ночных вылетов для адаптации к новой машине и получения навыков стрельбы неуправляемыми ракетами по воздушным целям.

К концу первой декады ноября в наркомат внутренних дел начали поступать первые, пока небольшие, партии гранатометов. Берия в категоричной форме настоял на том, чтобы войсковые испытания нового оружия проходили под эгидой НКВД.

Смысл этого решения был вполне понятен. Пока гранатометов мало, коренным образом изменить обстановку на фронте они не в состоянии, а вот попасть в руки противника как раз могут очень даже легко. Поэтому пусть уж лучше новое противотанковое оружие сосредоточится в руках специально подготовленных бойцов НКВД, для которых сохранение новинки в тайне будет не менее, а, возможно, и более важной целью, чем уничтожение конкретного танка противника.

Каждый из первых пяти сотен гранатометов оснащался специальным зарядом, служившим для его уничтожения в случае возникновения угрозы попадания нового оружия к противнику, а командирам и бойцам противотанковых гранатометных рот строжайше вменялось в обязанность не допустить его захвата врагом.

Помимо ночных разведывательных полетов, на меня теперь свалилась еще и головная боль по организации обучения бойцов этих новых подразделений стрельбе из гранатометов.

Однако заниматься этим лично я не стал. Лена и Игнатов на испытаниях продемонстрировали отличное владение новым средством поражения бронетехники противника, и теперь именно их я и назначил руководить учебным процессом, а сам лишь контролировал результаты и работал над организационной структурой новых тактических единиц.

По моему замыслу, гранатометные роты должны были обладать высокой мобильностью и иметь возможность постоянно перемещаться вдоль фронта, укрепляя наиболее уязвимые направления и противодействуя прорывам танков противника.

Каждая рота состояла из трех гранатометных взводов, взвода ПВО, и взвода управления. Роте по штату полагались семь грузовиков и два бронеавтомобиля. Очень жирно по текущим меркам, но войска НКВД могли себе позволить несколько больше, чем обычные стрелковые части. Собственно гранатометов на роту полагалось двадцать семь штук с боекомплектом по десять гранат на ствол — семь кумулятивных и три осколочных.

Первые номера расчетов вооружались наганами, а вторые и третьи — автоматическими винтовками Токарева АВТ-40, что в какой-то степени компенсировало отсутствие у отдельной гранатометной роты собственного пехотного прикрытия.

Сроки обучения были предельно сжаты. Дела у Западного фронта под Москвой складывались откровенно кисло, и я опасался, что очень скоро специальные противотанковые роты НКВД окажутся в окопах на ближних подступах к столице. Как оказалось, я даже сам не представлял, насколько был прав.

Аэродром нам пришлось сменить — к старой площадке фронт придвинулся слишком близко, и помимо регулярных налетов вражеской авиации это грозило вскоре обернуться еще и ударами тяжелых гаубиц противника.

Пе-2 взлетел с заснеженной полосы и лег на курс в сторону еще державшейся Тулы. Облет линии фронта мы в этот раз решили начать с южного фланга, как и в первый раз, когда Можайская линия обороны еще только готовилась к отражению ударов противника.

Сейчас линия фронта уже настолько сместилась к Москве, что маршрут полета сильно сократился. Дмитров, Крюково, Наро-Фоминск и Кашира оказались в руках врага. Немецкие танкисты рассматривали советскую столицу в бинокли, а тяжелая артиллерия забрасывала городские окраины снарядами.

И все же это были уже совсем не те танковые дивизии, которые рванулись к Москве в начале ноября. Во многих из них не насчитывалось и четверти начального состава боевых машин. Противники перемалывали друг друга в течение нескольких недель, и хрупкое равновесие на фронте смещалось то в одну, то в другую сторону.

И у Сталина, и у Гитлера имелись резервы. Собранные со всей страны советские стрелковые дивизии и танковые бригады начали смещаться на юг и на север от Москвы, формируя в районе Калинина и Тулы два мощных ударных кулака. Пока это движение было каким-то неуверенным — Западный фронт генерала Жукова трещал и прогибался, с трудом балансируя на грани коллапса и попадания в новый впечатляющий котел.

Глядя на это шаткое положение, маршал Шапошников уводил резервы на фланги с большой оглядкой. Сталин бесстрастно наблюдал за жаркими спорами начальника генштаба и командующего Западным фронтом, но почти не вмешивался. Шапошникову вождь доверял, но и Жукова знал, как талантливого полководца. Колебался фронт, колебалась и Ставка. Сейчас очень многое зависело от того решатся ли немцы поставить все на одну карту и бросить в бой последнюю мощную ударную силу, припрятанную в рукаве — танковую группу генерала Роммеля.

Наши полеты превратились в рутину. Да, опасную. Да, чрезвычайно полезную, но уже многократно отработанную и не предвещавшую никаких сюрпризов. Способы уклонения от встреч с немецкими ночными истребителями мы довели практически до совершенства, и старший лейтенант Калина безупречно выполнял необходимые маневры.

Два сбитых нами на прошлой неделе «дорнье» отбили у немцев охоту соваться к нам поодиночке, а когда они собирались в группы, мы предпочитали отойти вглубь своей территории и появиться вновь уже на другом участке фронта.

Вот только в этот раз что-то в тактике немцев изменилось. Я уже привык к присутствию в ночном небе над линией фронта десятков немецких самолетов. В основном это были «юнкерсы» Ju-88 и «штуки», барражировавшие в своем неглубоком тылу в ожидании открытия огня русскими гаубицами и батареями реактивной артиллерии. Кроме бомбардировщиков в воздухе находились и прикрывавшие их ночные истребители.

У немцев, как и у советской стороны, число летчиков, способных уверенно летать ночью, было сильно ограничено. Они считались элитой, ведь ночные полеты требовали специфического опыта, и, пожалуй, даже таланта. Слишком трудно ориентироваться в непроглядной темноте, зачастую определяя свое местоположение только по карте и приборам. Что уж говорить о необходимости вести в таких условиях бой? Поэтому массовых ночных сражений в воздухе не происходило, хотя отдельные стычки все же случались, и охраной своих бомбардировщиков немцы не пренебрегали.

— Нас обнаружили, — сообщил я старшему лейтенанту, увидев как отметки двух ночных истребителей противника меняют курс и начинают сближаться с нашим Пе-2. — «Дорнье» и «сто десятый». Заходят с северо-запада. Высота четыре тысячи.

— Двое? — удивился Калина, — обычно меньше, чем вчетвером они к нам не лезут. Жду указаний.

— Курс пока не меняем. Чувствую я, они нас отжимают от каких-то вкусных целей на земле. Поднимись немного, старший лейтенант — не стоит давать им зайти сверху.

— Вижу русского, — доложил бортмеханик, глядя на три небольших круглых экрана радиолокатора. — Высота три двести. Скорость четыреста шестьдесят. Курс почти точно на юг.

— Уверен, что это он? — уточнил обер-лейтенант Беккер. — У нас нет права на ошибку — если русские узнают, что мы доставили сюда «Комету», эффект внезапности будет потерян.

— Думаю, это он, — ответил бортмеханик, но уверенности в его голосе Беккер не услышал.

— Подойдем ближе, — решил обер-лейтенант, — Подай ведомому световой сигнал «делай, как я».

Радио по-прежнему работало отвратительно, и немецким пилотам приходилось прибегать к, казалось бы, давно ушедшим в прошлое способам связи.

— Если это русский стрелок, он нас не испугается, — озвучил свои соображения Беккер, — но, скорее всего, как-то отреагирует, чтобы занять более выгодное положение для отражения атаки. А если нет, то заметит он нас только когда мы начнем рвать его из пулеметов и пушек.

— Пе-2 начал набор высоты, — откликнулся бортмеханик.

— Это он, — с удовлетворением в голосе произнес Беккер, — увидел, что мы изменили курс, и собирается нас встретить в наиболее удобной позиции. Готовься к сбросу сигнальных бомб.

Бортмеханик сверился со специальной таблицей условных сигналов, врученной ему перед вылетом, провел необходимые расчеты и доложил:

— Готово, герр обер-лейтенант.

— Сброс!

Пять небольших бомб покинули бомбовый отсек «дорнье». Над ними раскрылись парашюты, и спустя тридцать секунд в небе над линией фронта вспыхнули пять ярких точек разных цветов.

Служба наземного наблюдения приняла сигнал и передала его по телефону в штаб авиагруппы, откуда информация о местоположении и курсе русского самолета немедленно ушла на секретный объект Абвера в двадцати километрах от Можайска.

— Лейтенант Ралль, примите координаты и курс цели, — раздался в наушниках Гюнтера голос полковника Рихтенгдена.

— Я готов, герр оберст, — ответил пилот, приняв целеуказание.

— Взлет разрешаю.

Пилот секунду помедлил, сдвинул в сторону предохранительную скобу и плавным движением включил тумблер запуска двигателя. После получения приказа на взлет его захлестнула волна паники, но, как это всегда бывало и раньше, стоило Гюнтеру коснуться органов управления самолетом, как к нему возвращалось спокойствие и уверенность.

Загудели турбонасосы, подавая в камеру сгорания окислитель — стабилизированную перекись водорода, и горючее — смесь метанола и гидразин-гидрата. Система зажигания двигателю не требовалась — при слиянии окислителя и горючего химическая реакция начиналась сама.

Ракетный двигатель с ревом выбросил из сопла длинную струю огня, ударившую в бетонные плиты полосы, и Me-163 рванулся вперед, начиная первый в истории этой планеты боевой вылет реактивного истребителя.

Немцы вели себя странно. Казалось бы, они сближались с нами для атаки, но делали это как-то неуверенно. Между собой они общались световыми сигналами, что, конечно, обеспечивало какую-то возможность связи, но в бою имело крайне низкую эффективность.

В роли ведущего выступал «дорнье», а чуть отставая от него, шел «мессершмитт-110». Подбирались они к нам по весьма замысловатой траектории, как будто специально оттягивая момент выхода на дистанцию эффективно огня.

Меня такая тактика противника вполне устраивала — чем медленнее сближение, тем больше у меня будет времени на прицельный огонь до того, как немцы смогут ответить мне тем же.

Сбоку, откуда приближались самолеты противника, замелькали вспышки, и в воздухе засверкали росчерки трассеров — «дорнье» открыл огонь. С пятисот метров! Естественно, немец не попал, зато вызвал у меня закономерный вопрос: «что это было?».

Между тем странный спектакль в ночном небе повторился. На этот раз нас обстрелял Me-110. С тем же результатом.

— Старший лейтенант, ты что-нибудь понимаешь? — задал я вопрос командиру экипажа Пе-2, но выслушать ответ не успел. Меня отвлекла резкая вибрация импланта, подававшего сигнал тревоги.

В воздухе появилась еще одна отметка вражеского самолета. Пока я раздумывал над странностями поведения двух немцев, новое действующее лицо успело нарисоваться на сцене, причем весьма впечатляющим образом. Такой скорости пилотируемых летательных аппаратов я в этом мире еще ни разу не видел, хотя теоретически о существовании подобных разработок знал. Но уж точно не ожидал увидеть ЭТО здесь!

— Уходим, старший лейтенант! Курс — юго-восток! Полный газ! По моей команде начинаешь маневры уклонения! Я к пулемету.

— Что происходит, товарищ старший…

— Нас атакует ракетный перехватчик, — перебил я Калину, — Скорость почти тысяча километров в час. Через две минуты он будет здесь!

Противник проглатывал расстояние между собой и нашим самолетом, как будто мы стояли на месте. Я все еще не мог до конца поверить в то, что вижу. По всем канонам до боевого применения ракетного истребителя должно было пройти еще не меньше года, но сейчас нас догонял именно такой самолет. Немцы еще раз смогли меня очень неприятно удивить, и я подозревал, что сюрпризы сегодняшней ночи еще только начинаются.

— Товарищ старший лейтенант государственной безопасности! — в голосе командира экипажа я услышал металл, — вам необходимо срочно покинуть самолет.

— Отставить разговоры! — рявкнул я в ответ, — Готовьтесь к совершению маневров уклонения. По моей команде резкий уход вправо со снижением!

— У меня приказ! — не сдавался Калина.

— В задницу твой приказ, старший лейтенант! Твою ж…

Вот теперь я его увидел. Не в качестве отметки на виртуальной карте, а «вживую», в режиме дополненной реальности. Длиннющий огненный хвост, мелкая вибрация корпуса и какие-то нехорошие штуковины под крыльями…

— Маневр уклонения! — взревел я, как только силуэт вражеского перехватчика расцвел вспышками стартовавших ракет.

Если бы я сам сидел за штурвалом, возможно, нам удалось бы уйти из зоны поражения. А старший лейтенант Калина в момент получения приказа, похоже, был занят обдумыванием того, что ему делать со строптивым и крайне невежливым пассажиром, ответственность за жизнь которого была возложена на него чуть ли не прямым приказом товарища Берии. В общем, на прохождение команды и реакцию пилота ушла лишняя секунда…

Я открыл огонь из пулемета. Трассеры перечеркнули стремительный перехватчик, но это было уже бесполезно — истребителем управлял действительно хороший пилот и не менее талантливый стрелок. Увернуться от его ракет мы не успевали.

— Вот он… — бортмеханик завороженно смотрел вправо-вниз, где, стремительно набирая высоту, в небо взлетала яркая звезда с длинным огненным хвостом. — Действительно, настоящая комета.

Мессершмитт Ме.163 Комета (Ме.163 «Komet») — немецкий ракетный истребитель-перехватчик времён Второй мировой войны. Максимальная скорость — 960 км/ч. Продолжительность полета — 8 минут. Оснащался ракетным двигателем на жидком топливе. Стандартное вооружение — две 30 мм пушки Рейнметалл-Борзиг МК 108. Всего произведено 470 экземпляров, включая прототипы.

Обер-лейтенант тоже наблюдал за полетом Me-163, стремительно догонявшего русский Пе-2, в панике удирающий на восток. Со словами бортмеханика он был полностью согласен. Сегодня Беккер еще раз убедился в том, что этим диким русским никогда не победить Рейх. Какими бы природными талантами ни обладали варвары, они неизбежно разобьются о высокие технологии и научные достижения немецких ученых.

— Ракеты пошли… — забывшийся бортмеханик орал, как ребенок и подпрыгивал в своем кресле, — Есть! Он горит! Русский горит!

В темноте действительно было видно, как пылает левый двигатель Пе-2. Перед самым попаданием русский самолет попытался уклониться от ракет и совершил правый поворот. Еще секунда, и осколки, веерами разлетевшиеся в небе после взрывов ракет, не смогли бы его достать, но русские чуть опоздали с маневром, и получили в корпус и двигатель изрядную порцию железа.

— Что с «Кометой»? — встревоженно спросил Беккер, найдя взглядом яркую точку перехватчика.

— Похоже, истребителю тоже досталось. Русский пытался отстреливаться — я видел трассеры.

Двигатель ракетного «мессершмитта» работал с перебоями. Огненный хвост то пропадал, то вновь вспыхивал в небе, но был уже не таким тонким, напоминающим сотканную из пламени рапиру, а каким-то рыхлым, потерявшим фокусировку. Тем не менее, перехватчик все еще держался в воздухе. Выхлоп двигателя мигнул раз, другой, и вновь превратился в стабильную струю огня.

— Дотянет, — скорее убеждая самого себя, чем действительно испытывая уверенность в своих словах, произнес Беккер.

— Русский падает!

Обер-лейтенант перевел взгляд на подбитый Пе-2. Огонь охватил уже бо́льшую часть его фюзеляжа. Второй двигатель тоже горел, и самолет, беспорядочно кувыркаясь, несся к земле. Спустя несколько секунд он упал в лес и на земле на мгновение расцвел огненный цветок сгорающих остатков топлива.

— Жаль, что радиолокатор не способен увидеть, что происходит на земле, — негромко сказал Беккер, — Если кому-то из русских удалось выпрыгнуть с парашютом, стоило бы снизиться и закончить работу.

— Мы сделали все, что могли, герр обер-лейтенант, — ответил бортмеханик, явно не разделявший сомнений командира, — задача выполнена, а значит, последует заслуженная награда. Думаю, уже завтра при обращении к вам я буду говорить: «герр гауптман!».

* * *

— Экипажу покинуть машину! — слабый голос старшего лейтенанта Калины выдавал его состояние. Несколько осколков, пробив остекление кабины, вошли в тело пилота. Помочь ему на этой планете не смог бы уже никто.

Штурман погиб на месте. В отличие от командира экипажа, осколок попал ему в голову. Живыми и более-менее транспортабельными остались только мы со стрелком-радистом, и сейчас нам действительно следовало немедленно прыгать.

Засевший в ноге осколок сильно мешал. Импланты в боевом режиме снимали почти всю боль, но нога слушалась плохо, а времени у нас не было.

— Давайте вместе, — стрелок-радист схватил меня за плечо и потащил на себе к уже сброшенному фонарю кабины. Я, как мог, помогал ему, что было непросто в полностью потерявшем управление самолете. Наконец, под нами замелькали поля и деревья. Вернее, это перед моими глазами они замелькали, а стрелок-радист видел только черноту ночи. Высоты оставалось километра полтора, и я не стал медлить. Подгадав нужный момент, чтобы не удариться о хвостовой киль собственного самолета, я прыгнул в чернильную тьму.

Хлопок раскрывшегося над головой купола возвестил о том, что парашют сработал штатно. Я огляделся вокруг. В трех сотнях метров от меня белел еще один купол — стрелок-радист тоже успешно покинул горящий самолет, но его все дальше сносило ветром на юго-восток.

Оценив обстановку на земле, я тихо присвистнул. Мое непревзойденное умение находить приключения на мягкие части тела не подвело меня и в этот раз. Не слишком сильный ветер сносил меня в сторону Рогачевского шоссе, в расположение стихийно сформированной оперативной группы советских войск под командованием генерал-майора Захарова[4]. После захвата немцами Клина группа попала в окружение, и теперь сдерживала яростные атаки немецких танковых и пехотных дивизий.

Что ж, хорошо хоть к своим, а не на территорию противника. К тому же в данном случае имело место разительное отличие от всего того, что я уже видел в котлах — попавшие в окружение пять стрелковых дивизий, танковая бригада, два артиллерийских полка и отдельная мотострелковая бригада спецназа не собирались бросать тяжелое оружие и куда-то прорываться. Они продолжали стоять на своих позициях, намертво перекрывая шоссе, и отбивать непрерывно следующие атаки врага, несмотря ни на какие, даже самые неблагоприятные, изменения обстановки на фронте.

Парашют зацепился за крону дерева. Меня дернуло в сторону, и я с размаху влетел в какие-то кусты. На удивление, нестандартное приземление не принесло мне дополнительных травм. Ветки смягчили удар, а лицо и голову я успел защитить руками.

Мое появление не осталось незамеченным. Воздушный бой был, похоже, неплохо виден с земли, и сейчас ко мне через небольшое поле уже бежали красноармейцы с оружием наизготовку. Ну, правильно, они же не в курсе, кто и кого сбил над их головами.

— На южном фланге ваши армии утрачивают инициативу, генерал-фельдмаршал, — категорично заявил Гитлер и в подтверждение своих слов постучал указкой по карте, обращая внимание командующего группы армий «Центр» на почти окруженную, но все еще не оставленную русскими войсками Тулу.

— Мои танковые дивизии понесли значительные потери, — обвинения Фюрера не смутили Федора фон Бока, — Мы столкнулись с неожиданно высокой эффективностью огня русской артиллерии. Кроме того, советские части оказывают упорное сопротивление, хотя еще месяц назад разведка убеждала нас, что Красная армия окончательно разбита, а оставшиеся у Сталина части деморализованы и не смогут стать серьезным препятствием на нашем пути к Москве.

— Это не оправдание вашему бездействию! — Гитлер резко отвернулся от карты и посмотрел прямо в глаза фон Боку.

— Никакого бездействия нет, мой Фюрер, — слегка отступил генерал-фельдмаршал. — В центре мы с боями продвигаемся по Минскому шоссе, а на севере после взятия Клина нами окружена крупная группа русских войск. В кольце оказалось не менее шести дивизий. Это, фактически, открывает нам путь на Москву, но нужны резервы. Нам уже просто нечем пробить последние заслоны, выстроенные красными на ближних подступах к городу. Я прошу разрешения задействовать в решающем ударе танковую группу генерала Роммеля.

Гитлер продолжал сверлить фон Бока взглядом, но было видно, что он напряженно размышляет над словами командующего группой армий «Центр».

— Мой Фюрер, — нарушил возникшую паузу генерал Йодль, — Роммель — наш последний резерв. Его танки способны при необходимости отбить контрудары русских. Если мы введем эти силы в бой за Москву, такая возможность исчезнет, а пехотные дивизии могут и не выдержать неожиданного удара противника.

— Все, что советы смогли собрать, сейчас стоит против меня, — с отчетливо слышимым раздражением в голосе возразил фон Бок. — Если мы захватим Москву, противник лишится столь значимого транспортного узла, что его дальнейшее организованное сопротивление окажется невозможным. В политическом смысле для русских потеря столицы станет катастрофой — в войну немедленно вступят Япония и Турция, и для советской России это будет означать полное и неминуемое поражение. Мы стоим на пороге победы и не решаемся сделать последний шаг!

— Ваша решительность делает вам честь, генерал-фельдмаршал, — негромко произнес Гитлер, настроение которого в очередной раз резко изменилось, — но обстоятельства вынуждают нас учитывать все варианты. Мы не можем проиграть эту битву. На кону будущее Рейха, и мы творим это будущее прямо сейчас, на подступах к вражеской столице. Я хочу знать, какие меры приняты для противодействия новой тактике противника, основанной на упреждающих артиллерийских ударах по местам сосредоточения наших подвижных соединений? Без решения этого вопроса мы не можем бросить в бой свой главный резерв. Нужен мощный концентрированный удар, и ничто не должно помешать нам его нанести.

— В последние сутки активность русской тяжелой артиллерии значительно снизилась, мой Фюрер, — доложил генерал-полковник Гальдер. — Сейчас ее воздействие на наши части вернулось к уровню начала осени. Предположительно это стало результатом успеха совместной операции Абвера и люфтваффе по уничтожению уникального русского самолета-корректировщика, имевшегося у противника в единственном экземпляре и игравшего ключевую роль в эффективности работы советской артиллерии.

— Какими силами противник располагает на флангах? — выслушав Гальдера, Гитлер заметно оживился.

— В ходе сражения русские постоянно выдергивали с Юго-Западного и Калининского фронтов боеспособные части для латания дыр в обороне под Москвой. Сейчас в районе Тулы и Калинина у них крупных резервов нет. Это видно и по силе тех контрударов, которые они пытались наносить с этих направлений. Наша пехота отразила их при минимальной поддержке танков Роммеля.

После слов начальника генерального штаба в ставке Гитлера повисла тишина — Фюрер получил всю необходимую информацию, и теперь генералы ждали от него окончательного решения.

— Где вы планируете нанести главный удар, генерал-фельдмаршал? — Гитлер вновь сосредоточил внимание на командующем группы армий «Центр».

— Вот здесь, мой Фюрер, — фон Бок подошел к карте, взял указку и обвел район северо-западнее русской столицы, — Именно на этом участке мы достигли наибольших успехов. Советская оборона дезорганизована, а силы, перекрывающие Рогачевское шоссе, окружены и лишены снабжения. Танки Роммеля пройдут сквозь них, как горячий нож сквозь масло, и опрокинут наспех созданный русскими заслон на пути к Москве.

Гитлер долгую минуту молча смотрел на карту, пестрящую обозначениями немецких и советских частей, районов сосредоточения резервов, и направлениями ударов дивизий и армий. Всего этого Фюрер не видел. Его взгляд постоянно соскальзывал вправо, к лежащей буквально в нескольких десятках километров столице страны, которую он люто ненавидел. Его танки прошли победным маршем по Вене, Варшаве, Праге и Парижу, и сейчас он видел перед собой не бумажный лист карты, а гусеницы своих боевых машин, оставляющие глубокие борозды на брусчатке Красной площади…

— Готовьте приказ, генерал-фельдмаршал, — взгляд Фюрера вновь стал осмысленным и цепким, — Я даю разрешение на ввод в сражение танковой группы генерала Роммеля.

— Яволь! — четко ответил фон Бок, улыбнувшись про себя. Приказ выдвигаться в направлении Клина он отдал Роммелю еще до вылета в Берлин, сразу после получения доклада о том, что русский корректировщик уничтожен. Теперь оставалось только бросить его танки в бой.

— Где и когда это произошло? — Берия поднялся из-за стола и сделал шаг навстречу Судоплатову.

— Час назад, в четыре тридцать, юго-восточнее Клина. Радист Пе-2 успел доложить, что они атакованы ракетным перехватчиком противника и ведут бой. Сразу после этого связь прервалась.

— Ракетным перехватчиком? — переспросил нарком, слегка наморщив лоб.

— Это слова радиста, — Судоплатову явно было нечего добавить к уже сказанному, и Берия не стал задавать уточняющих вопросов.

— Что докладывают наземные части? Они что-нибудь видели?

— Пе-2 Нагулина был сбит над территорией, занятой окруженной немцами группой генерала Захарова. В его штабе пока почти ничего не знают. Воздушный бой они наблюдали, как и падение сбитого самолета, но больше никакой информации нет — ждут доклада от высланных на место поисковых отрядов. Немцы, как с цепи сорвались — нагнали десяток бомбардировщиков и заваливают кассетными бомбами окрестности места падения самолета. Видно, сильно их старший лейтенант обидел, раз так стараются.

— А у вас были в этом сомнения, Павел Анатольевич? — удивился Берия.

— Не было, — отрицательно качнул головой Судоплатов, — но такие усилия, направленные на уничтожение одного человека, честно говоря, вижу впервые.

— Не верят немцы, что Нагулин погиб, — еле заметно усмехнулся Берия, — Вот и мы будем исходить из того, что старший лейтенант выжил. А раз так, нужно его срочно оттуда вытаскивать.

— Самолетом не получится — там сейчас полно немецких ночных истребителей. Собьют, как слепых котят. А днем… сами знаете, Лаврентий Павлович. Да и сесть на территории, контролируемой группой Захарова, все равно негде — она вся простреливается немецкой артиллерией.

— Думайте, Павел Анатольевич! — резко бросил Берия. — Это вы лучший диверсант СССР, а не я — вам и карты в руки.

— Чем я могу располагать, товарищ нарком внутренних дел?

— Всеми ресурсами Наркомата. Будет реальный план — я поддержу. И появиться он должен в течение часа!

Больно, заррраза! Я сморщился и попытался выбраться из куста, но стропы запутались основательно, а купол накрепко засел в кроне росшего на опушке дерева — без посторонней помощи выбраться я не мог.

— Я свой! Со сбитого Пе-2. Старший лейтенант госбезопасности Нагулин. — прокричал я подбегающим красноармейцам.

— Выходи без оружия! И руки подними! — немедленно прилетело в ответ.

— Не могу! Осколок в ноге сидит, и парашют в ветках застрял. Сейчас «наган» вам брошу, за гранату не примите.

— Сергеев, проверь! — прозвучала команда, когда мой револьвер упал в снег.

— Нормально! Один он, и, похоже, действительно ранен и в кустах застрял.

— Ладно, помоги ему, только осторожно. Бдительности не терять!

— Есть!

Красноармеец, которого командир назвал Сергеевым, подошел ко мне вплотную.

— Вы же не летчик, товарищ старший лейтенант, — с подозрением в голосе констатировал он, оглядывая мою форму. — Что ж вы тут делаете ночью и с парашютом?

— Доставь меня к командиру, боец, — прошипел я, пытаясь с помощью красноармейца выбраться из куста. — Не твоего уровня информация. А документы мои — вот они, можешь ознакомиться.

Вибрация импланта отвлекла меня от увлекательной беседы с красноармейцем Сергеевым. Что там еще? Мало мне на сегодня приключений?

— Воздух! — заорал я, едва глянув на виртуальную карту, — В укрытие! Быстро!

Щас! Кто бы тут стал меня слушать? Хорошо, что немцы в темноте почти ничего на земле не видели, а горящие обломки Пе-2 упали довольно далеко от места моего приземления, так что фокус внимания пилотов «юнкерсов» оказался несколько в стороне. Но и нам прилетело неслабо.

Кассетные бомбы — дрянная штука. При сбросе с большой высоты они рассеиваются на изрядной территории, и находящимся внизу людям предлагается сыграть в очень неприятную лотерею со смертью.

Немецкие бомбардировщики стремились накрыть как можно бо́льшую площадь и сбрасывали контейнеры с бомбами SD-2 с километровой высоты. При таком рассеянии сплошного поражения, конечно, не получалось, но прилететь подарок с неба мог абсолютно в любую точку, в пределах обширной зоны, накрываемой бомбовым ковром.

Нас зацепило краем. Вычислитель дисциплинированно подсказывал мне, куда летят бомбы и где находятся наиболее безопасные места. Вот только бегать и прыгать мне, в тот момент, было как-то не с руки. Нога слушалась плохо, и если бы не импланты, я бы, наверное, давно потерял сознание, а одна из зловредных бомб валилась прямо на наши с красноармейцем Сергеевым головы.

— Боец, хочешь жить — быстро туда! — я махнул рукой в направлении поваленной ветром сосны метрах в двадцати от нас.

Гул моторов красноармейцы слышали, но самолетов видно не было, и мои крики не возымели должного эффекта. Хорошо хоть на момент сброса бомб Сергеев уже успел освободить меня от парашюта и вытащить из куста. Я рванулся к укрытию.

— Куда!? Стоять! — боец схватил меня за руку, не оставив мне, тем самым, никакого выбора.

Короткий удар в солнечное сплетение заставил красноармейца упасть на землю и свернуться в позу эмбриона, а я прыгнул вперед, вкладывая все силы в толчок здоровой ногой. В целом, получилось неплохо, если не считать взрыва боли в раненой конечности, чуть не лишившего меня сознания. Отвлекаться на такие мелочи времени у меня не было, и после приземления я немедленно повторил прыжок.

Раздались хлопки винтовочных выстрелов, и рядом с моей головой свистнула пуля — страховавшие Сергеева бойцы поняли мои действия однозначно и открыли огонь. Еще прыжок, и я скрылся за вывороченными из земли корнями сосны, постаравшись спрятаться под нависающим в полуметре над землей стволом.

Я успел в последнюю секунду. Земля задрожала от многочисленных взрывов. Поле и опушка леса покрылись густой сетью вспышек, частично происходивших на земле, а частью мелькавших в ветвях деревьев — взрыватели у бомб были весьма чувствительными.

В ствол сосны гулко ударил осколок, но пробить почти полметра древесины, естественно, не смог. Вылезать из укрытия я не торопился. Немец, вроде как, улетел, но теперь я рисковал словить пулю от своих.

С минуту ничего не происходило. Я убедился, что немецкие бомбардировщики не собираются делать повторный заход и, стараясь не высовываться из укрытия, прокричал:

— Эй, бойцы! У меня нет оружия. Не стреляйте, я сдаюсь! Выхожу с поднятыми руками!

В ответ я услышал лишь слабый стон и, оглядев окрестности в режиме дополненной реальности, понял, что все плохо. На сотню метров вокруг я видел только одну тревожно мигающую желтую отметку. Мой удар свалил красноармейца Сергеева на землю, тем самым дав ему возможность пережить бомбежку. От ранения это его, однако, не уберегло. Осколок попал бойцу в спину. Шансы выжить у Сергеева были даже при здешнем уровне медицины, но только при условии своевременного оказания квалифицированной помощи. Да и мне осколок из ноги вытащить тоже очень бы не повредило.

Ну, где же вы? Откуда-то ведь этот отряд пришел! Позиции батальона, к которому принадлежали нашедшие меня бойцы, обнаружились примерно в километре, за небольшим перелеском.

У Сергеева нашелся индивидуальный перевязочный пакет, и я, как смог, забинтовал наши раны. Работенка мне предстояла еще та, но тело слушалось, хоть каждое движение и отдавало острой болью в ноге. Куда больше я опасался за красноармейца. Почти два часа на морозе, пусть и не очень сильном, он мог и не пережить. К тому же мне предстояло тащить его волоком, что тоже вряд ли могло пойти на пользу раненому.

Я вернул револьвер в кобуру, и, немного подумав, решил винтовку Сергеева с собой не брать — и так тащить тяжело. Первые сто метров дались мне относительно легко, а вот дальше… В общем, преодолев половину дистанции, я сдох окончательно. Ранение тянуло силы, и даже импланты уже почти не помогали.

Я вновь достал револьвер и внимательно вгляделся в картинку со спутника. Никаких вражеских отметок вокруг не было, а наши с такой дистанции уже должны были услышать выстрелы. Я поднял «наган» вверх и расстрелял в небо весь барабан. Сил мне хватило ровно на то, чтобы убедиться, что в нашу сторону выдвинулся отряд из десятка бойцов. Дождаться их прибытия я не смог — предельно перегруженный организм отгородился от боли и внешних раздражителей, отключив сознание.

В себя я пришел от тряски. Нога почти не болела и, оценив свое состояние, я с удовлетворением отметил, что осколка в бедре больше нет, а рана обработана и перевязана, причем явно не дилетантом, вроде меня.

Уже почти рассвело. Я лежал в кузове грузовика на чем-то довольно мягком и теплом, а сверху был прикрыт полушубком. Рядом со мной, на скамье, сидела довольно симпатичная, но явно уставшая и сильно не выспавшаяся девушка с объемистой медицинской сумкой через плечо.

— Очнулся твой пациент, Таня, — услышал я голос со стороны противоположного борта и перевел взгляд на говорившего.

Уже немолодой старший сержант явно имел отношение к разведке. В пользу этого предположения говорили маскхалат с бело-серыми разводами и пистолет-пулемет ППШ.

— Старший сержант Сычев, — представился боец, — Разведрота сто тридцать третьей стрелковой дивизии. Еле нашли вас, товарищ старший лейтенант госбезопасности. Темно, вы не отзываетесь… Хорошо, что кто-то из вас застонал, только тогда и определили направление.

— Как Сергеев?

— Жить будет, но рана непростая, — услышал я голос девушки и повернул голову в ее сторону.

— Санинструктор Соколова, — представилась Татьяна, — как ваша нога?

— Спасибо, почти не болит, — я приподнялся на локтях, — осколок вы удаляли?

— Нет, я же не хирург. Это вас в санбате оперировали, а я только перевязку делала. Неприятная рана, и осколок сложной формы, но, воспаления, как ни странно, не возникло, и крови вы потеряли не так уж много. Чем вас так?

— Благодарю за отличную работу — нога почти как новая. А осколок… это от взрыва боевой части неуправляемой ракеты «воздух-воздух», — ляпнул я и тут же прикусил язык. Не иначе ранение на меня так повлияло, что я позволил себе сболтнуть лишнего. — Подробнее рассказать не могу, секретность.

Старший сержант, ощутимо напрягшийся при моих словах, кивнул и расслабился. Что такое секретность, он знал очень хорошо.

— Куда мы едем?

— В штаб оперативной группы. Генерал-майор Захаров приказал доставить вас к нему. Минут через десять будем на месте.

Я прикрыл глаза и лег. Пусть медсестра и разведчик думают, что меня одолела слабость. На самом же деле я хотел тщательно изучить окружающую обстановку перед разговором с генералом.

В ближайших окрестностях за вторую половину ночи мало что изменилось. В нескольких местах немцы явно готовились к атакам, но это были локальные операции, по большей части имевшие целью захват небольших деревень или высот.

Я расширил зону наблюдения примерно до Волоколамска на западе и окраин Москвы на юго-востоке. Здесь ситуация выглядела немного веселее. Четвертая танковая группа генерала Гёпнера явно сильно поиздержалась в предыдущих боях, и на данный момент была способна на серьезный удар только на одном направлении. Немецкий командующий, видимо, тоже это понимал, и сосредоточил против окруженных войск генерала Захарова танковый кулак, который должен был смять оборону советских дивизий, двигаясь в направлении столицы по обе стороны Рогачевского шоссе.

Заслоны из немецких моторизованных частей, державшие внутренний фронт окружения за нашими спинами и внешний фронт, развернутый в сторону Москвы, своей силой и мощью не впечатляли. Отдельно меня порадовало то, что на окраинах столицы изготовилась к удару свежая танковая бригада, явно намеревавшаяся попробовать на зуб прочность кольца окружения. Почти пять десятков танков, половину из которых составляли КВ и Т-34, грозили стать для солдат и офицеров вермахта очень неприятным сюрпризом.

На самом деле, если бы генерал Захаров поставил себе цель вырваться из котла, он бы, несомненно, смог это сделать. Его группа находилась в удивительно неплохом состоянии для войск, действующих в условиях окружения. Но генерал никуда прорываться не собирался. У него была задача, и он ее выполнял. Приказано держать шоссе, значит, будем держать.

Ставка явно оценила упорство командующего оперативной группой и вверенных ему войск. По сравнению с немцами у советского командования было гораздо меньше возможностей для снабжения своих окруженных войск с помощью транспортной авиации, но здесь, как говорится, прыгнули выше головы — контейнеры с боеприпасами и продовольствием всю ночь опускались на парашютах на контролируемую дивизиями Захарова территорию. Несомненно, успеху этой операции в немалой степени поспособствовало и то, что ночные истребители противника занимались не охотой на советские транспортные самолеты, а охраной своих бомбардировщиков и играми в догонялки с моим Пе-2.

Я совсем было пришел в благодушное настроение, но все же не забыл посмотреть, что происходит на Московском направлении в целом. Расширив поле зрения до Брянска и Вязьмы, я, прежде всего, бросил взгляд на район сосредоточения танковой группы Роммеля, все последние дни бездействовавшей в немецком тылу.

Никакого района сосредоточения больше не было. Вместо него спутники демонстрировали мне длинные колонны танков, тягачей, артиллерийских орудий и грузовиков, форсированным маршем двигавшиеся в направлении Клина. Кровавое колесо битвы за Москву совершило новый оборот — фельдмаршал фон Бок бросил на стол свой последний козырь.

— Я только что с заседания ставки, — сообщил Берия вошедшему в его кабинет Судоплатову и подошел к карте. — Жуков собирается деблокировать группу Захарова. Для этого из резерва ему выделена свежая танковая бригада и стрелковая дивизия. Шапошников считает, что шансы есть, но велика вероятность, что мы не успеем нанести удар раньше немцев. По всем признакам противник готовится продолжить наступление, и Нагулин может оказаться как раз на пути немецких танков. Группа Гёпнера хоть и ослаблена, но все еще способна на сильный удар. Как идет подготовка операции по вашему плану?

— Спецгруппа готова. Подполковник Лебедев, к сожалению, все еще не вернулся с задания. Я прошу разрешения возглавить группу лично.

— Ваше место здесь, Павел Анатольевич. Пора уже привыкнуть к тому, что бегать с автоматом по лесам — не ваш уровень.

— Эта война ломает многие стереотипы, — возразил Судоплатов, — Я считаю, что важность стоящей перед нами задачи оправдывает мое личное участие в операции. Да и с моими тремя ромбами в петлицах решать вопросы на месте будет куда проще.

Берия слегка прищурился под круглыми стеклами пенсне и внимательно посмотрел в глаза Судоплатову. Он хотел что-то ответить, но не успел — дверь в кабинет открылась, и секретарь быстрым шагом подошел к наркому.

— Радиограмма из штаба оперативной группы генерала Захарова! — доложил он, протягивая Берии лист расшифровки.

Нарком внимательно прочел сообщение и молча протянул его Судоплатову.

— Товарищ Сталин уже в курсе? — Берия развернулся к секретарю.

— Радиограмма пришла в штаб Западного фронта. Оттуда текст передали нам по защищенной линии связи. Уверен, товарищ Жуков немедленно известил Верховного главнокомандующего.

— Спасибо, вы свободны, — кивнул Берия, и вновь перевел взгляд на Судоплатова. — Нагулин объявился. Вот только новости он принес, мягко говоря, неутешительные. Немцы бросили в бой свежий танковый корпус… Через четыре-пять часов он пройдет через боевые порядки группы Гёпнера и ударит по дивизиям генерала Захарова, у которых нет ни малейшего шанса удержать этот паровой каток, как впрочем и у резервов, выделенных Ставкой для деблокады группы Захарова. Вы уверены, что все еще хотите возглавить спецгруппу, Павел Анатольевич?

— Уверен, — упрямо кивнул Судоплатов, — только не спецгруппу. Там будут танки. Очень много танков. А у нас уже есть матчасть для пяти гранатометных рот.

— Вы предлагаете высадить десант в котел? — на лице Берии отразилось непонимание.

— Сегодня ночью пилоты ПС-84 отлично справились с заброской грузов окруженным войскам Захарова. Лететь тут всего ничего. Думаю, товарищу Жигареву удастся наскрести нужное число истребителей для прикрытия транспортников с десантом. Если сделать все быстро, немцы не успеют отреагировать. Людей для пяти рот у нас с избытком. Будем брать только тех, кто имеет парашютную подготовку.

На лице наркома внутренних дел отразились противоречивые чувства. Войска НКВД часто принимали участия в боевых действиях на фронте, особенно сейчас, когда резервы приходилась черпать отовсюду, докуда можно было дотянуться. Однако бросать бойцов с новым секретным оружием под удар немецкого танкового клина… С другой стороны, иных способов остановить или хотя бы задержать продвижение к столице этой бронированной орды Берия не видел.

— А как вы планируете поступить с Нагулиным? Он ведь ранен.

— Если не остановим немцев, вытащить его все равно не удастся. Ну а если остановим…

— Все ясно, — кивнул Берия. — Действуйте, Павел Анатольевич. Со ставкой я ваш план согласую.

К Курту Книспелю вновь вернулось чувство уверенности. Вермахт несгибаемо шел вперед, и вражеская столица в ясную погоду уже была видна в прицеле танковой пушки его Т-IV.

Да, десятая танковая дивизия понесла большие потери. Да, им, как зайцам от волка приходилось уходить по ночам от убийственно точного огня русских гаубиц. Зато теперь все изменилось. Этой ночью советская артиллерия стреляла мало и как-то неуверенно, а утром командир батальона объявил, что сегодня их боевые машины вновь пойдут вперед, но теперь будут не одни. Десятой дивизии приказано прорвать оборону окруженных русских частей, а дальше их сменят танкисты легендарного «Лиса пустыни» — генерала танковых войск Эрвина Роммеля. Они погонят отступающих иванов прямо к воротам их столицы.

За последнюю неделю Курт увеличил свой личный счет еще на четыре уничтоженных вражеских танка, подбив три Т-60 и один Т-34. Русские упорно продолжали бросать в бой свои легкие танки, хотя эти машины с их тонкой броней не могли противостоять не только пушкам, но и противотанковым ружьям. Надо отдать должное танкистам красных — воевали они отважно, хоть и не всегда умело. С Т-34, к примеру, ему пришлось изрядно повозиться и пережить несколько очень неприятных моментов, пока русский, объезжая овраг, ни подставил борт под его выстрел.

С рассвета прошло уже два часа, и впереди была хорошо видна одна из многих здешних деревень. На карте она обозначалась, как Сафоново. Курт знал, что у засевшей там советской пехоты есть пара противотанковых пушек. Он внимательно изучал через прицел линию обороны красных, но пока ничего рассмотреть не мог — артиллеристы противника наносили на свои орудия камуфляж с помощью белой глины, и на фоне снега русскую пушку иногда удавалось заметить только с пары десятков метров.

Команда «Вперед!» прозвучала привычно. Книспель давно был к ней готов, и даже не стал отвлекаться от осмотра местности. Танк дернулся и, выбросив из-под гусениц фонтан снега, уверенно двинулся к видневшимся впереди деревянным домам.

Русские артиллеристы не стреляли, не желая обнаруживать свои позиции раньше времени. За танками на поле выбралась пехота. Между домами заплясали султаны взрывов — из-за перелеска ударила по деревне минометная батарея.

Гулко застучал курсовой пулемет — стрелок-радист открыл огонь по окопам противника, не давая иванам прицельно стрелять по наступающим пехотинцам. Книспель старался не отвлекаться. Его первоочередная задача — противотанковые пушки.

Темные и убогие деревянные избы становились все ближе. Пора было уже русским как-то себя проявить. Краем глаза Книспель уловил знакомое движение на восточной окраине деревни. Он хорошо знал этот плавный ход ствола, ищущего цель.

— Русская пушка на два часа! — выкрикнул Курт, включая электрический привод поворота башни. — Осколочный!

— Короткая! — бросил в переговорное устройство лейтенант Эберт, и танк, качнувшись, замер.

— Готов! — доложил заряжающий одновременно с лязгом закрывшегося затвора.

Выстрел! Снаряд попадает в бруствер неглубокого окопа, в котором установлено противотанковое орудие. Чуть бы правее… Но и так, вроде бы, неплохо.

— Осколочный!

Мелькает вспышка ответного выстрела, значит, кто-то из расчета пушки уцелел. Мимо!

— Готов!

Выстрел! Фонтан земли встает прямо у колеса пушки. Орудие подпрыгивает и заваливается набок. Вспышка! Еще одно русское орудие открывает огонь. Удар! Вскрик лейтенанта Эберта. На Курта брызжет что-то липкое и горячее.

— Вперед! — кричит Книспель в переговорное устройство, — Командир ранен! Влево двадцать! Осколочный!

— Готов!

Курт пытается вспомнить, где он видел вторую вспышку. Вот! Рядом с углом крайнего дома.

— Короткая!

Танк замирает, и в этот момент русская пушка стреляет еще раз. Удар! Характерный лязг сползающей с катков гусеницы. Грязное ругательство механика-водителя.

— Ну, где же ты? — Книспель доворачивает башню еще на пару градусов и немного опускает орудие, ловя в прицел опасного противника.

Иваны должны ответить за все. За эту поганую войну по уши в грязи и снегу, за лейтенанта Эберта, за горящий справа танк Гельмута Шульца, с которым он вместе воевал с сорокового года, а теперь, видимо, уже никогда не выпьет с ним пива, за тот артналет…

Выстрел!

Генерал Роммель не любил проламывать оборону противника лобовыми ударами. Прозвище «Лис пустыни» закрепилось за ним не просто так. В Северной Африке он переигрывал англичан и австралийцев, обходя хорошо укрепленные позиции и ставя их защитников перед выбором — немедленный отход или неизбежное окружение. Подданные британской короны, как правило, выбирали первый вариант.

В России такая тактика тоже приносила неплохие плоды, причем задержка с отходом часто приводила к попаданию в плен сотен тысяч солдат и офицеров противника. Однако сейчас Роммель имел четкий и однозначный приказ. Его танки должны были рассечь уже окруженные русские дивизии, очистив Рогачевское шоссе, опрокинуть выставленный противником заслон на пути к Москве и достичь окраин советской столицы, открыв путь пехоте для штурма города.

Впервые за последние месяцы его дивизии не испытывали недостатка в горючем. Замерзшая земля улучшила условия снабжения армии, и сейчас танки Роммеля, завершив стокилометровый марш, заправлялись перед последним броском. Наступать им предстояло практически строго на юг, и, судя по данным разведки, у русских здесь не имелось сил, способных оказать серьезное сопротивление. Да, они еще как-то могли противостоять серьезно ослабленным дивизиям Гёпнера, но сейчас вместе с остатками боевых машин четвертой танковой группы Роммель мог бросить в бой почти пять сотен танков, значительная часть из которых были новыми T-IV.

Ясная погода, десятиградусный мороз и не слишком толстый снежный покров благоприятствовали наступлению. Второй воздушный флот люфтваффе обещал Роммелю максимальную поддержку, и настроение у генерала было приподнятым. Сегодня, впервые за многие недели, прошедшие с момента отзыва его корпуса из Африки, у генерала появилась надежда на то, что здесь, в России, он все-таки получит достойную компенсацию за те несостоявшиеся победы, которых его лишили в Ливийской пустыни.

— Герр генерал, танкистам десятой дивизии удалось в двух местах вклиниться в оборону русских. Противник отходит. — Доложил Роммелю оперативный офицер полковник фон Темпельхоф.

— Сколько еще требуется времени на завершение заправки и подготовку машин?

— Через час танковые дивизии будут готовы начать выдвижение на рубеж атаки, герр генерал.

— Есть еще что-то, о чем я должен знать до начала наступления?

Полковник пару секунд колебался, стоит ли специально сообщать командующему о не слишком значительном событии, но решил все же доложить.

— Из штаба второго воздушного флота пришло сообщение о русском десанте.

— Десант? — удивился генерал, не понимая, где и зачем противник может сейчас провести десантную операцию. — В каком районе?

— Русские транспортные самолеты с сильным истребительным прикрытием выбросили до шестисот парашютистов и контейнеры с грузами внутрь кольца окружения в районе Рогачевского шоссе.

— И куда смотрели наши пилоты?

— Они не успели ничего предпринять. Для атаки необходимо было собрать значительные силы, на что просто не хватило времени — транспортники противника выбросили десант и сразу ушли назад под прикрытие ПВО Москвы.

— Странно. На что они рассчитывают? Выбрасывать десант в котел… Впрочем, шестьсот человек не смогут ничего изменить в существующем соотношении сил. Готовьте боевой приказ, полковник. Через час мы выступаем!

— Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть, старший лейтенант! — Судоплатов протянул мне руку, и я с удовольствием ее пожал. — Как самочувствие?

— Бегать пока не могу, — усмехнулся я в ответ, — но, думаю, ходить кое-как получится.

— Вам нельзя вставать, товарищ Нагулин! — строго произнесла Татьяна, — с таким ранением вы должны лежать минимум неделю.

— Боюсь, немцы не будут столько ждать, товарищ санинструктор, — невесело возразил я и попытался перенести вес на раненую ногу.

Боль пронзила мышцы. Я пошатнулся, но смог восстановить равновесие. Рванувшаяся ко мне медсестра потрясенно остановилась на полушаге.

— Но… как?

— Спасибо, Татьяна. Мне уже лучше.

— Но я же сама делала вам перевязку! Невозможно самостоятельно ходить через шесть часов после такого ранения.

— Товарищ санинструктор, — Судоплатов резко развернулся к Татьяне, — вы не будете задавать товарищу старшему лейтенанту никаких вопросов. О том, что видели, вы никому не расскажете. Садитесь и пишите подписку о неразглашении. Текст я вам продиктую.

Я, хромая, вышел из блиндажа. Нога болела, но с каждым шагом двигаться становилось легче — военные медики и биоинженеры Шестой Республики хорошо знали свое дело.

Минут через десять ко мне присоединился Судоплатов. Диверсант прищурился — яркое солнце отражалось от снега и слепило глаза. День выдался на редкость ясным и безветренным.

— Сколько у нас времени? — негромко спросил Судоплатов.

— Час. При удаче — два.

— Я не должен был тебе говорить, но сейчас это, наверное, уже не так важно. Ставка готовит контрнаступление на флангах. Группе Захарова приказано любой ценой задержать продвижение немцев к столице. Под Москвой резервов больше нет, так что именно от нас зависит, ворвутся ли немцы в город.

Ответить я не успел.

— Товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга, разрешите обратиться!

— Лена? — непроизвольно вырвалось у меня, когда я обернулся и обнаружил у себя за спиной сержанта госбезопасности Серову в сопровождении Игнатова и Никифорова.

— Через десять минут жду тебя в штабе генерала Захарова, — усмехнулся Судоплатов. — Игнатов, Никифоров, за мной!

— И вот этим вы хотите остановить немецкий танковый корпус? — на лице генерала Захарова читались смешанные чувства.

С одной стороны, внешне новое оружие выглядело внушительно. В глаза бросалась его отточенная функциональность. Ни одной лишней, слишком громоздкой или недоработанной детали. Только жесткая целесообразность и предельная технологичность. От гранатомета ощутимо веяло опасностью, впрочем, как и от любого действительно хорошего оружия. С другой стороны, Захаров никогда раньше не встречался с подобными образцами противотанковых средств, и эффективность новинки оставалась для него неясной.

— Это оружие ближнего боя, товарищ генерал, — ответил Судоплатов, — Прицельная дальность триста метров, но лучше стрелять с двухсот, особенно по движущимся целям. Только гранатометами немцев не остановить — нужно взаимодействие с противотанковой артиллерией, пехотой и танками.

— Маловато их осталось, — мрачно произнес Захаров, — да и горючего почти нет. С артиллерией чуть лучше, но ее и до окружения было немного, а сейчас… В общем так, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга, оружие у вас новое и секретное, мне тактика его применения незнакома, так что жду от вас предложений по взаимодействию вашего батальона с моими войсками.

— Здесь присутствует командир, чья фамилия значится в названии нового оружия. РГН-1 — реактивный гранатомет Нагулина. Прежде чем принимать решение, я считаю целесообразным выслушать его соображения.

— Не возражаю. Только коротко, старший лейтенант — немцы ждать не будут.

Я подошел к карте и взял в руку указку. Пока Судоплатов отвечал на вопросы Захарова, я успел ознакомиться с последними данными с орбиты и рекомендациями вычислителя. Не скажу, что соотношение сил меня радовало, но, в отличие от многих членов штаба я не считал ее безнадежной.

— Немцы пойдут двумя группами — слева и справа от Рогачевского шоссе. Само шоссе, как я понял, плотно заминировано и неплохо укреплено. Биться лбами в противотанковую оборону и продираться сквозь минные поля противник не станет — это не в его правилах. Зато здесь и здесь, — я указал на фланги, — местность для танков вполне проходима, а наша оборона имеет гораздо меньшую плотность, причем местами она вообще очаговая.

— Ближе к делу, старший лейтенант, — перебил меня Захаров, — Вы здесь для изложения соображений по применению гранатометов. С планированием операции мы справимся сами.

— Так точно, товарищ генерал-майор. Перехожу непосредственно к тактике. Для наиболее эффективного использования гранатометных рот необходимо применить новое оружие массово и единовременно, причем противника нужно заставить выйти на дистанцию двести-триста метров от позиций гранатометчиков. При этом требуется сохранить личный состав и технику, избежав потерь от огня вражеских танков и артиллерии с большой дистанции, а также от ударов авиации противника. В сложившихся условиях этого можно достичь только с помощью применения противотанковых засад. На пути немецких танковых клиньев расположены несколько мест, где лесные массивы сходятся, образуя между собой коридоры шириной полтора-два километра, что заставит врага наступать на узком фронте. Немцы знают об этом и постараются захватить эти проходы как можно быстрее, не дав нашим войскам закупорить выходы из них плотной обороной. Именно в этих точках, а именно, здесь и здесь, я предлагаю разместить позиции гранатометных рот и наладить их взаимодействие с частями вашей оперативной группы. Немцев нужно заставить атаковать большой массой танков нашу оборону, построенную по классической схеме. Как только дистанция сократится до двухсот метров, танки станут целями для гранатометчиков, которые расположатся на флангах и вступят в бой только в тот момент, когда расстояние до целей позволит им вести эффективный огонь.

— Хочешь, чтобы мои люди сыграли роль живца, старший лейтенант? — нехорошо усмехнулся Захаров.

— Товарищ генерал-майор, вы ведь в любом случае будете драться за эти «коридоры». Других вариантов просто нет. Я не предлагаю ничего такого, что вы сами не стали бы делать, исходя из элементарной военной целесообразности. Все, чего я хочу — согласовать тактику взаимодействия.

— Верно, — кивнул генерал, еще раз внимательно посмотрев на карту и немного успокоившись, — Сильные заслоны в этих лесных проходах я поставить действительно планировал. Продолжайте, старший лейтенант.

«Рама» появилась около двух часов дня. Сделав пару широких кругов над заснеженным полем и сжавшими его с двух сторон лесными массивами, немецкий воздушный разведчик улетел на северо-запад. Нам оставалось только гадать, что вражеским наблюдателям удалось рассмотреть, а что — нет.

Примерно за полчаса до прилета немецкого разведчика на гребень пологого холма километрах в трех от позиций сто тридцать третьей стрелковой дивизии выскочили два танка Т-III и три бронетранспортера. Немцы стремились как можно быстрее захватить неудобное дефиле между мешавшими движению механизированных частей лесными массивами, и выслали вперед поддержанную танками мотопехоту, игравшую одновременно и роль разведки.

Артиллеристы Захарова хладнокровно подпустили противника на расстояние около километра и открыли огонь по бронетехнике из противотанковых пушек. Для столь важного участка обороны Захарову удалось наскрести аж восемь «сорокопяток», что для окруженных дивизий казалось неслыханной щедростью.

Один Т-III сразу вспыхнул, пораженный одновременно двумя снарядами. Не повезло и шедшему за ним бронетранспортеру. Снаряд пробил тонкую броню и взорвался в боевом отделении.

Немцы имели четкий приказ немедленно отступить при обнаружении серьезной противотанковой обороны, что они тут же и сделали с завидным проворством. В рядах красноармейцев бегство оккупантов вызвало сдержанный энтузиазм. Большинство бойцов и командиров дивизии были тертыми вояками, наученными горьким опытом котлов и отступлений, и четко понимали, что последует за появлением вражеской разведки.

Как и следовало ожидать, прилетела «рама». К моменту ее появления противотанковых пушек на старых позициях уже не было. Их откатили в заранее подготовленные укрытия и тщательно замаскировали, а на места, откуда они вели огонь по немецким танкам и мотопехоте, водрузили деревянные макеты, собранные из срубленных в ближайшем лесу жердей.

Естественно, обмануть превосходную немецкую оптику и внимательных летчиков-наблюдателей «летающего глаза» такими поделками никто не рассчитывал, поэтому сверху их накрыли маскировочными сетями, но сделали это не слишком качественно. Кроме того, после выстрелов пушек на земле остались хорошо видимые сверху темные следы в местах, где ударная волна сорвала с грунта снежный покров. Над ними тоже немного поработали, но так, чтобы было видно, что замаскировать пытались, но получилось это не особо хорошо.

«Раму» демонстративно обстреляли, хотя попасть в нее никто не рассчитывал. Зато пилоты «фокке-вульфа» смогли хорошо рассмотреть передний край советской обороны.

Гаубицы противника открыли огонь буквально через пару минут после того, как «Рама» исчезла за горизонтом, но первая линия окопов к этому моменту была уже оставлена красноармейцами.

Эту тактику я согласовал с командиром полка майором Егоровым сразу, как только прибыл на место с двумя гранатометными ротами. Полком эта часть являлась только по названию. Из-за больших потерь в предыдущих боях теперь Егоров располагал в лучшем случае усиленным батальоном, да и сам он еще недавно был комбатом и стал комполка после гибели предыдущего командира и начальника штаба.

Позиции Егорова пересекали поле от одной опушки леса до другой, перекрывая в самом узком месте удобный для танков проход, и, конечно же, именно они привлекали наибольшее внимание противника.

Мои роты майор встретил с большим воодушевлением. Мужиком он оказался правильным и права качать не стал. Старший лейтенант госбезопасности и армейский майор — звания, практически, равные, да и делить нам с Егоровым было нечего, а вот остановить немцев и при этом выжить нам хотелось обоим. Формально обороной данного участка командовал майор, но на управление моими людьми он не претендовал и предпочел договариваться, а не строить меня с позиции силы.

Судоплатов с остальными гранатометными ротами отправился перекрывать второй лесной коридор к западу от Рогачевского шоссе, а меня отправил сюда, так что теперь я, по сути, временно стал командиром урезанного противотанкового батальона.

Пока немецкие гаубицы с энтузиазмом перепахивали пустующий передний край обороны полка и разносили в щепки макеты пушек, я сидел у рации и корректировал огонь нашей артиллерии. Узнав о том, что именно я — тот самый ночной корректировщик, наводивший огонь артиллерии крупных калибров на скопления немецкой техники, генерал Захаров без дальнейших разговоров приказал двум входившим в его группу артполкам немедленно наладить радиообмен с моими ротами.

Бои в окружении сказались и на артиллеристах. Немцы знали толк в контрбатарейной борьбе, и потери материальной части полков оказались значительными. Тем не менее, 152-миллиметровые пушки-гаубицы МЛ-20 сохранить удалось, пусть и в количестве всего девяти штук. С боеприпасами к ним, конечно, дело обстояло кисло, но генерал Захаров отлично понимал, что, скорее всего, его дивизии вступают в свой последний бой, и экономить снаряды в такой ситуации бессмысленно.

С севера, из нашего тыла, накатил тяжелый грохот, и через минуту огонь немецких гаубиц резко ослаб, а потом и вовсе прекратился.

— «Кувалда-2», здесь «Лось». Отработали нормально. Меняйте позиции и маскируйте орудия — к вам идет пятерка пикировщиков Ju-87. Подлетное время семь минут.

— «Лось», тебя поняли. Выполняем.

Нас, к слову, «штуки» своим вниманием тоже не обошли. Не удовлетворившись незавершенной артподготовкой, немцы вызвали пикирующие бомбардировщики.

«Юнкерсы», как водится, появились со стороны солнца. Этих тоже было пятеро. Немецкие артиллеристы уже изрядно перепахали первую линию окопов, и, видимо, собирались перенести огонь вглубь нашей обороны, но тут им на головы стали падать 152-миллиметровые «чемоданы», и их планы резко изменились. Пикировщики, похоже, прибыли доделать за них начатую работу. Видимо, в то, что весь русский заслон выстроен в одну линию, немцы не поверили, и, в общем, правильно сделали.

В отличие от «рамы», наблюдавшей издалека, «штуки» валились прямо на окопы полка Егорова. С земли по ним пытались вести огонь пулеметчики, но немецкие пилоты, привыкшие к тому, что русская пехота стрельбе по воздушным целям обучена плохо, почти не обращали на это внимания.

Давать немцам безнаказанно бомбить наши позиции я не собирался. Красноармейцам еще предстояло выдержать танковую атаку, и позволить врагу еще больше ослабить и так сильно обескровленный полк было нельзя.

Как оказалось, эти мысли пришли в голову не только мне, и когда мы с Игнатовым добрались до загнанного под деревья бронеавтомобиля, навстречу нам уже бежала Лена, а за ней едва поспевал сержант Никифоров, тащивший «панцербюксе-38».

Я ругнулся про себя, но пресекать эту самодеятельность не стал.

— На открытое место не лезьте! — крикнул я Лене, — Бейте с опушки, не выходя из-под деревьев, чтобы пилотам было сложнее засечь вспышку выстрела.

— Есть! — ответил за убежавшую вперед Лену запыхавшийся Никифоров и, загребая ногами снег, рванул догонять сержанта Серову.

В плане обзора деревья мне почти не мешали, тем более что листвы на них не было, но позицию все же стоило сменить — стрельба сквозь плотную гущу веток не идет на пользу точности.

Завывая двигателем и разбрасывая смешанный с грязью снег, БА-10 выбрался на более-менее открытое место. На задние ведущие колеса броневика были надеты быстросъемные гусеничные цепи, что обеспечивало ему приемлемую проходимость, так что, заехав в лес, он умудрился там не застрять.

Помня опыт прорыва из Уманского котла, я попросил у генерала Захарова бронеавтомобиль и пулемет ДШК. В тот раз эта связка показала себя с наилучшей стороны, и, понимая, с чем нам предстоит столкнуться, я хотел иметь в своем подразделении хоть какое-то эффективное средство ПВО, раз уж у нас нет скорострельных зенитных пушек.

Генерал поначалу уперся, но Судоплатов отозвал его на пару слов, и Захаров изменил свое решение.

— Павел Анатольевич, чем вы убедили командующего? — спросил я главного диверсанта страны, когда мы вышли из штаба.

— Захаров, как оказалось, лично знаком с генералом Музыченко, — усмехнулся в ответ Судоплатов. — Дальше рассказывать?

Пока БА-10 буксовал и выбирался из-под деревьев, «Штуки» успели сделать первый заход и один за другим выходили из пике. Противотанковые пушки, как я видел, остались целы — они были неплохо замаскированы. Пехоте в окопах тоже вряд ли сильно досталось, хотя без потерь наверняка не обошлось.

Огонь с земли прекратился — пулеметчики укрылись от осколков на дне окопов, и треск очередей на несколько секунд стих. Тем резче прозвучал хлопок выстрела «панцербюксе» с опушки леса. Вычислитель отметил попадание пули в обтекатель шасси «юнкерса», выходившего из атаки последним. Метка противника сохранила красный контур — серьезных повреждений самолет не получил.

Башня БА-10 уже была развернута в нужное положение, и я навел установленный на ней пулемет на ведущий пикировщик. До него пока было далековато. Следовало дождаться, когда он вновь начнет атаку. В отличие от ситуации под Уманью, сейчас патронов к ДШК у меня имелось достаточно — почти тысяча штук. Тем не менее, стрелять я все равно собирался короткими очередями, а была бы возможность бить одиночными — так бы и делал.

Лена тоже пока не стреляла, хотя из ее длинноствольного ружья уже можно было попробовать достать немца, однако сержант Серова, видимо, достаточно трезво оценивала свои возможности, у нее ведь не было моих имплантов и вычислителя.

Ведущий пятерки пикировщиков перевернулся через крыло и с воем устремился вниз, почти отвесно падая на окопы бойцов майора Егорова. Еще метров двести… Пора!

Двенадцать и семь десятых миллиметра — очень неприятный калибр для любого самолета, тем более для уже прилично устаревшего к началу войны пикирующего бомбардировщика Ju-87. Из трех выпущенных мной пуль одна попала в мотор, не повредив, впрочем, ничего критичного, а вторая в кабину. Вычислитель почти сразу окрасил метку вражеской машины в серый цвет — пилот был убит или тяжело ранен.

Я не стал наблюдать за дальнейшей судьбой подбитого самолета и навел пулемет на следующего противника. Очередь! Мимо! Заметив, что с ведущим что-то не так, пилот второго пикировщика дернул самолет в сторону, и пули ушли в пустоту. Очередь! Везению немца можно было только позавидовать. Два попадания, и ни одного опасного! Тем не менее, от атаки пилот «штуки» отказался, прервав пикирование раньше времени и сбросив бомбы куда придется. Полученные повреждения вполне оправдывали его выход из боя, чем немецкий летчик и воспользовался, заложив вираж и со снижением и устремившись на север. Летел он как-то неуверенно. Видимо, что-то в системе управления все же вышло из строя.

Пока я возился с везучим немцем, третий пикировщик успел сбросить бомбы и начать выход из пике. Краем сознания я отмечал, что Лена тоже ведет огонь, но попаданий в самолеты противника вычислитель пока не фиксировал.

Стрелять вслед третьему немцу я не стал — он был временно не опасен, а вот четвертый «юнкерс» получил свое. Видимо, Великий Вселенский Генератор Случайных Чисел решил отыграться на нем за везение товарища. Крупнокалиберные пули разбили двигатель. Самолет вспыхнул и взорвался в воздухе, не успев упасть на землю.

Видя судьбу товарищей, пилот замыкающего Ju-87 решил не испытывать свою удачу. Он успел перевернуться через крыло и начать пикирование, но почти сразу прервал атаку и сбросил бомбы, стремясь облегчить самолет.

Маркеры системы наведения почти сошлись на немецком бомбардировщике, когда его метка неожиданно мигнула, окрасилась желтым и почти мгновенно стала пепельно-серой. Двигатель пикировщика остановился. Из-под капота ударило пламя, охватывая огненным коконом кабину, и горящий самолет с каким-то жалобно-возмущенным ревом устремился к земле, где уже горели чадными кострами искореженные обломки двух его собратьев с черными крестами на крыльях и фюзеляже. Новая вспышка и гулкий удар взрыва добавили к этой композиции еще один колоритный фрагмент. Сержант госбезопасности Серова сбила свой первый вражеский самолет.

Красноармейцы сто тридцать третьей дивизии, выскочили из окопов и, как дети, прыгали и кричали «Ура!». Вместо чреватой большими потерями бомбежки они получили незабываемое зрелище избиения ненавистных немецких «лаптежников», чьи атаки наводили ужас и заставляли вжиматься в землю, не зная, станет ли следующая секунда последней в твоей жизни.

Командиры пытались вернуть бойцов на позиции, но получалось это плохо — всем хотелось насладиться видом горящих обломков трех «юнкерсов». Однако радостные крики мгновенно стихли сами собой, когда до нашего слуха донесся пока далекий, но очень знакомый звук. Из-за невысоких холмов на нас тяжелой волной накатывал непрерывный гул, в который сливался рев многих десятков танковых моторов.

Сколько я ни гонял на вычислителе тактическую программу, вывод все время получался один и тот же. Гранатометные роты эффективны только в условиях общевойскового боя. Если не считать диверсионных операций типа «ударил-отскочил», в полномасштабном сражении гранатометчики не могут действовать самостоятельно.

Танк способен поражать цели с двух километров. Кроме того, столкнувшись с сильным сопротивлением, танкисты могут вызвать авиацию или навести на позиции обороняющихся артиллерию. При этом танкам совсем не требуется приближаться к вражеским окопам на триста, и уж тем более, на двести метров и подставляться под удары реактивных гранат.

Весь мой план, поддержанный Судоплатовым и с весьма ощутимым скрипом одобренный генералом Захаровым, строился на том, что немецкие танки нужно вынудить пойти на решительный штурм позиций полков, перекрывающих выходы из лесных «коридоров». Для этого требовалось наглядно продемонстрировать немцам, что попытки разбить нашу оборону артиллерией и авиацией приведут к большой потере времени, а идея расстрелять нас издалека из танковых орудий будет чревата серьезными потерями для них самих. Именно последнее я и собирался прямо сейчас продемонстрировать танкистам вермахта.

На участке Судоплатова пока было тихо, хотя тишины этой оставалось еще максимум минут на тридцать, но это позволяло мне задействовать в своих интересах артиллерийские полки Захарова.

— «Кувалда-1», «Кувалда-2», здесь «Лось». Меня атакуют до семидесяти танков противника. Примите координаты для удара.

— «Лось», здесь «Кувалда-1». Передавайте, мы на позиции.

— «Лось», это «Кувалда-2». Попали под удар «лаптежников». Два орудия МЛ-20 выведены из строя. Есть потери среди личного состава. В данный момент к стрельбе готовы только три расчета.

— Квадрат двенадцать двадцать четыре. Готовность одна минута.

Зажатые между двумя лесными массивами, немецкие танки двигались в четыре ряда с интервалами между машинами около пятидесяти метров. Попасть из гаубицы с закрытой позиции в движущийся танк — большое везение, и никакие мои возможности тут бы не помогли. Зато я точно знал, когда строй вражеских боевых машин окажется в нужном мне квадрате. Минута истекла…

— Огонь!

Среди грозно и неотвратимо ползущих вперед немецких танков начали вставать мощные фонтаны огня, смешанного с грунтом и грязным снегом, мгновенно превращавшимся в пар. Нанести противнику серьезные потери я не рассчитывал. Моей целью было совершенно другое — наглядно показать врагу, что останавливаться опасно, и нужно идти вперед, иначе можно попасть под очень неприятную раздачу. Плотность артогня была невысокой, но немцев должно было очень сильно нервировать то, что тяжелые снаряды ложатся в непосредственной близости от их машин.

Я связался со штабом генерала Захарова и доложил о приближении немцев.

— Нас атакует танковый полк противника при поддержке мотопехоты. Еще сотня танков продвигается к западу от шоссе. Нужна поддержка авиации, иначе не справимся.

— «Лось», тебя понял, — подтвердил генерал, — я запрошу «Город», но рассчитывайте только на себя — в небе полно «мессеров».

На гребне холма появились первые угловатые силуэты немецких танков. Пока они не стреляли — было еще далеко, но расстояние неуклонно сокращалось. Очередной снаряд пушки-гаубицы МЛ-20, наконец-то нашел свою цель. Попадание выглядело впечатляюще. Осколочно-фугасный снаряд угодил в лобовую броню Т-IV. Мощный взрыв оторвал танку башню и вызвал детонацию боезапаса. На месте грозной боевой машины вспухло облако взрыва, разбросавшего обломки и крупные металлические фрагменты на десятки метров вокруг.

Нервы немецких танкистов не выдержали, и, несмотря на все еще большую дистанцию до наших окопов, строй вражеских танков окутался облачками дыма, и в сторону позиций майора Егорова полетели десятки осколочных снарядов.

— «Кувалды», здесь «Лось». Спасибо за поддержку. Срочно меняйте позиции. Минут через двадцать потребуется удар по целям на другой стороне шоссе.

Между наступающими цепями танков противник держал интервал около семидесяти метров. Таким образом, танки второго ряда могли поддерживать пулеметным огнем идущие впереди машины, если они подвергнутся атаке нашей пехоты. Эта тактика хорошо действовала против пехотинцев, вооруженных гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Противотанковых ружей в Красной армии по непонятным причинам практически не было. Вернее, только в конце октября началось массовое производство ПТР конструкции Дегтярева, и до войск это оружие добраться еще просто не успело. Иногда в воюющих частях встречались трофейные польские образцы, но они являлись большой редкостью и испытывали постоянную нехватку боеприпасов. У бойцов майора Егорова противотанковых ружей не имелось вообще, так что немцы чувствовали себя вполне уверенно.

Ситуация осложнялась еще одним неприятным обстоятельством. Танки по лесу, конечно, двигаться не могли, но немецкие командиры, естественно, понимали, что оставлять фланги без прикрытия нельзя — мало ли что потом оттуда полезет. Например, хитрые русские могут затащить в лес и замаскировать противотанковые пушки, а то и пару тяжелых танков КВ, которые потом начнут бить их машины в борта. Бывали уже прецеденты.

Не желая получить неприятный сюрприз, немцы отправили в лес спешенную мотопехоту, и теперь она продвигалась параллельно танкам, несколько отставая от них и не выходя на открытое пространство. Шли немцы не слишком быстро, но моим планам они могли помешать, раньше времени обнаружив фланговые позиции гранатометчиков, частично расположенные на опушке леса.

Противника требовалось задержать. Для этой цели отлично подошло бы заблаговременно установленное минное поле, но если с противотанковыми минами в группе Захарова дела обстояли неплохо, то противопехотных почти не было. В итоге пришлось ограничиться парой десятков самодельных «растяжек» с гранатами Ф-1 в качестве мин. Кроме того, я выторговал у майора Егорова два взвода стрелков, которые и окопались в лесу по обе стороны «коридора», прикрыв наши импровизированные минные заграждения огнем. В поддержку им на небольших лесных полянах майор расставил две минометные батареи, которые должны были открыть огонь при подходе противника к этим заслонам. Мины, взрывающиеся в ветвях деревьев — очень неприятная штука для движущейся по лесу пехоты. От их осколков невозможно укрыться, даже упав на землю.

В грохот боя вплелись новые звуки — по врагу открыли огонь противотанковые пушки.

— Рано…! — ругнулся я про себя на родном языке.

Восемь стволов против почти семидесяти — заведомо гиблый вариант. Помочь артиллеристам я ничем не мог. До первой танковой цепи оставалось еще пятьсот метров, а по плану мы должны были открыть огонь из гранатометов, когда в зоне досягаемости окажется, минимум, половина вражеских машин, то есть два первых ряда.

Немецкие танки стреляли на ходу. Султаны взрывов покрыли всю линию обороны полка Егорова. Вспыхнул один Т-IV, затем другой. Замерла, словно напоровшись на стену, «тройка», но на этом силы противотанкистов иссякли. Искореженные «сорокопятки» с пробитыми снарядами щитами и поникшими стволами застыли среди воронок от осколочных снарядов в окружении тел погибших расчетов.

По танкам больше никто не стрелял, и немцы получили шанс остановиться и просто добить остатки русского батальона из пушек с безопасного расстояния, после чего дождаться пехоту и отправить ее зачищать развороченные взрывами окопы. Однако командир танкистов, видимо, помнил о гаубицах, накрывавших его боевые порядки с неприятной точностью, и решил закончить дело поскорее, тем более что при таком подавляющем перевесе в силах это выглядело не самой сложной задачей.

— «Лось», это «Поляна», почему медлишь? — пришел вызов от майора Егорова.

— «Поляна», здесь «Лось». Не время еще. Только засветим свои позиции, а врага не остановим. Держитесь, надо подпустить их ближе.

В лесу захлопали взрывы, раздались пулеметные очереди и застучали винтовочные выстрелы. Немецкая пехота добралась до наших заслонов. Судя по всему, наличие мин противнику не понравилось. Лезть на минное поле гордые арийцы не захотели и вступили в оживленную перестрелку с засевшими за деревьями красноармейцами. Что, в общем, и требовалось.

Танковая атака продолжалась, и чем дальше продвигались немцы, тем яснее мне становилось, что даже элемент неожиданности не поможет нам сдержать эту стальную лавину. Две роты по двадцать семь гранатометов в каждой. Беспрепятственно удастся сделать один залп. Попадут, естественно, не все. А дальше по позициям рот начнут долбить полсотни пушек. Сразу пойдут потери, причем, скорее всего, немалые. Прицельно стрелять под таким огнем будет почти невозможно…

Мои мысли грубо прервал завибрировавший имплант. К месту боя стремительно приближались две группы самолетов. С севера шли одиннадцать «мессершмиттов», а с юго-востока пять советских истребителей ЛАГГ-3, сопровождавших двенадцать штурмовиков ИЛ-2. Видимо, наступающий в тесных боевых порядках немецкий танковый полк был слишком вкусной целью, и, несмотря на катастрофическую нехватку самолетов, для такого случая командование нашло резервы. Через несколько минут над нами должен был вспыхнуть жестокий воздушный бой. Я понимал, что это шанс, который нельзя упускать. На некоторое время экипажам танков станет совершенно не до нас, и этот момент нужно использовать с максимальной эффективностью.

— «Рапира-2», здесь «Лось». Начинаем через четыре минуты. Откроешь огонь одновременно с залпом «Рапиры-1», — передал я приказ командиру второй гранатометной роты занявшей позиции на противоположном от меня фланге полка Егорова. До вступления в бой гранатометные роты были оттянуты немного в тыл и вглубь леса, чтобы избежать потерь от огня танковых пушек. Теперь настало время выдвигаться на рубеж открытия огня.

Я знал о приближении самолетов, но появились они все равно внезапно, выскользнув из-за кромки леса. Каждый Ил-2 нес три стокилограммовых бомбы, способных при взрыве в нескольких метрах от танка серьезно его повредить, пробив осколками броню. При прямом попадании танк, естественно, был обречен.

«Мессершмитты» в своей любимой манере атаковали сверху, но илы не обратили на них никакого внимания — они уже встали на боевой курс. В драку с мессерами ввязались ЛАГГи.

Меня прямо тянуло к пулемету, но бросить управление боем в самый ответственный момент я позволить себе не мог. Немецкие танкисты на несколько секунд растерялись. Их строй дрогнул и потерял монолитность. Бомбы падали рядом с танками. Прямых попаданий я не видел, но и без них экипажам боевых машин приходилось несладко. Близким разрывом перевернуло T-III. Многие танки получили повреждения ходовой и беспомощно остановились. Я не стал дожидаться окончания работы илов и давать немцам возможность прийти в себя. Мои бойцы давно разобрали цели и ждали только приказа.

— По танкам противника, огонь!

Темный от дыма и пыли воздух прорезали десятки огненных росчерков, бравших начало на опушке леса и в левофланговых окопах полка майора Егорова. Спустя пару секунд такой же огненный дождь обрушился на немецкие танки с правого фланга.

— Заряжай! — неслись справа и слева от меня команды первых номеров расчетов. Вторые номера уже вставляли в переведенные в вертикальное положение пусковые трубы гранатометов новые кумулятивные выстрелы.

Режим дополненной реальности фильтровал дымы, и поле боя представало передо мной в виде предельно четкой картинки, где каждая цель имела свой статус, а ее цвет показывал степень полученных повреждений. Сводная статистика высвечивалась внизу-справа, и, судя по приводимым вычислителем цифрам, на данный момент полностью потеряли боеспособность тридцать девять из семидесяти танков противника. Еще пятнадцать машин имели различные повреждения, но продолжали вести бой.

Все-таки я, пожалуй, несколько переоценил врага. Избиваемые одновременно с обоих флангов и с воздуха, немцы дрогнули и впали в панику. Никакого строя уже не было, и уцелевшие танки хаотично маневрировали среди горящих машин, ведя огонь без всякой системы и стремясь как можно быстрее покинуть поле смерти, на котором их полк попал под перекрестный огонь.

Видя происходящее на поле, немецкая пехота, подбадриваемая рвущимися в кронах деревьев минами, тоже начала отход из леса, пусть и сохраняя порядок и дисциплину.

Бойцы гранатометных рот продолжали сосредоточенно расстреливать пытающиеся отступать немецкие танки, и в какой-то момент я понял, что они прекрасно справятся и без меня.

Единственным местом, где враг очевидным образом одерживал вверх, было небо над полем боя. Три ЛАГГа и один мессер уже горели на земле, а два оставшихся наших истребителя оказались в безнадежной ситуации. Выходить из боя они не стали, чтобы дать возможность уйти илам, а выдержать противостояние с десятью противниками были не в состоянии.

Пока я бежал к броневику, мне не давала покоя мысль, почему мессеры продолжают крутиться над полем боя. Потом я понял. Добив ЛАГГи, они собирались помочь своим отступающим танкистам. Две пары немецких истребителей вывалились из свалки и со снижением устремились к дымящимся позициям майора Егорова. Над полем боя висела густая завеса дыма и пыли, сквозь просветы в которой пилотам мессеров не так просто было сориентироваться в обстановке, но они справедливо сочли главной опасностью для своих танков бьющие с флангов странные яркие трассеры, напоминающие в полете снаряды «небельверферов» в миниатюре.

Водитель БА-10 вновь спрятал машину под деревьями, но при виде меня немедленно завел двигатель и без приказа вывел бронеавтомобиль на открытое место. Противодействия наземных сил немецкие летчики не ждали, а зря. Причем, как оказалось, по самолетам стрелял не только я. К моменту, когда мой пулемет выдал первую прицельную очередь, немцев над нашими позициями было уже девять. Десятый, густо дымя поврежденным двигателем, тяжело уползал за лес. Шансов дотянуть до аэродрома у него, на мой взгляд, не было никаких.

Вспыхнул в воздухе еще один ЛАГГ-3 — слишком неравным было соотношение сил. Штурмовики ушли, но последний советский летчик все еще не прекращал смертельную карусель над полем боя. Не знаю, что им двигало. Возможно, он понимал, что немцы не дадут ему уйти, и просто хотел подороже продать свою жизнь.

Оценив ситуацию, вычислитель выдал рекомендацию о порядке поражения целей с учетом степени их опасности и способности влиять на исход боя. Мессеры, продолжавшие охоту за советским истребителем, в этом списке оказались в самом конце. При всем моем желании помочь летчику, я был вынужден согласиться с выводами искусственного интеллекта. Предотвратить атаку с воздуха на позиции гранатометных рот сейчас было важнее.

На пару минут я превратился в «автомат, к ружью приставленный», как выражался один местный исторический деятель. Краем глаза я видел выскочивший из броневика экипаж, не пожелавший оставаться в стороне от боя и тоже азартно паливший в небо из личного оружия.

Полностью предотвратить штурмовку позиций гранатометчиков я не смог. Просто физически не успел. Когда последний из четырех мессеров, атаковавших гранатометчиков, вспух облаком огня и дыма, встретившись с землей, роты уже понесли ощутимый урон. Потери могли быть меньше, но в азарте сражения бойцы продолжали вести огонь по немецким танкам, не пытаясь укрыться от атаки с воздуха. Не дать уйти железным коробкам, много месяцев наводившим ужас на наши войска, в тот момент казалось им важнее, чем сохранить собственную жизнь.

Пилота ЛАГГа спасла Лена. У нее не было вычислителя, который подсказал бы ей, какие цели нужно поражать в первую очередь, и вид советского истребителя, в одиночку ведущего бой против пяти врагов, сделал выбор сержанта Серовой простым и однозначным.

Конечно, если бы не мастерство и самообладание пилота ЛАГГа, остаться в живых в этом бою ему бы не светило. Одного из противников он ухитрился свалить сам, но при этом позволил зайти себе в хвост сразу двум мессерам. Наверное, в этом бою последнего советского летчика хранила судьба — в качестве направления для ухода со снижением он выбрал опушку леса, на которой заняла позицию снайпер Серова. Яркая вспышка на земле прямо по курсу привлекла на секунду внимание пилота, а потом один из преследовавших его мессеров неожиданно отказался от атаки и отвернул, перейдя в неровный и какой-то дерганый горизонтальный полет. Чуть помедлив, к нему присоединился и ведомый, пристроившись рядом с поврежденным самолетом командира, чтобы сопроводить его до аэродрома.

Оценив понесенные потери, оставшиеся немецкие истребители тоже вышли из боя, и над перепаханным взрывами и гусеницами танков полем установилась хрупкая тишина.

Легкий ветер частично развеял дым, и взглядам уцелевших бойцов открылась апокалиптическая картина. Позиции полка майора Егорова практически перестали существовать. Окопы с трудом угадывались среди воронок. Отдельные немецкие танки смогли доползти до них и так и замерли среди тел своих противников со свернутыми набок башнями, чадящими моторными отсеками и сорванными гусеницами.

Впереди, насколько хватало видимости, все поле было уставлено горящими или просто неподвижно застывшими танками. Вычислитель подсказывал, что их шестьдесят три. Семь вражеских машин все-таки смогли уйти.

На разбитых позициях полка сто-тридцать третьей стрелковой дивизии обозначилось какое-то движение. Пережившие бой красноармейцы выбирались из укрытий и неподвижно застывали, оглядывая поле сражения. Их было мало, буквально пара десятков, но среди выживших я заметил знакомую фигуру. Майор Егоров, придерживая наскоро перебинтованную руку, быстрым шагом направлялся в мою сторону.

— Что опять со связью? — генерал Роммель, казалось, был готов сжечь взглядом главного связиста своей танковой группы полковника Брауна.

— Аномальные помехи, герр генерал, — было видно, что полковник повторяет чьи-то слова, в которые сам не очень-то верит, — Это явление впервые наблюдалось на западном берегу Днепра, а в последний месяц распространилось на всю территорию Европы и даже Северную Африку. С имеющейся в наличии техникой мы пока не в силах что-либо с этим сделать…

— Но ведь «летающий глаз» без проблем передал артиллеристам координаты позиций русских пушек! И противник, судя по всему, тоже пользуется радиосвязью. Как вы это объясните?

— Природа аномалии до конца не ясна, герр генерал. Временами связь начинает функционировать нормально, и эти периоды могут быть достаточно длительными.

— Мне нужна связь с восьмым танковым полком и пятнадцатой мотопехотной бригадой. Немедленно! Меня не интересует, как вы это сделаете!

— Яволь, герр генерал! — щелкнул каблуками полковник и с максимальной поспешностью покинул помещение штаба, однако уже через пять минут он вернулся обратно.

— Прибыл делегат связи от командира пятнадцатой мотопехотной бригады, герр генерал! — полковник вручил Роммелю пакет.

Вчитываясь в строки короткого донесения, командующий все больше мрачнел.

— Кто доставил донесение?

— Лейтенант Фишер, герр генерал. Он ожидает за дверью.

— Зовите.

— Герр генерал… — начал доклад, появившийся в дверях делегат связи, но Роммель его прервал:

— Лейтенант, что полковник Кёлер приказал вам передать на словах?

— Герр генерал, я принимал участие в бою и видел все, о чем написано в донесении, своими глазами. Герр оберст приказал мне ответить на ваши вопросы.

— Что там произошло? КАК это могло произойти?! — Роммель непроизвольно поднял руку с зажатым в кулаке донесением.

— Сначала был обычный бой, герр генерал, — чуть замявшись, ответил лейтенант Фишер, — Разведка на танках и бронетранспортерах обнаружила русский заслон на выходе из лесного дефиле. «Летающий глаз» уточнил координаты целей, и артиллерия по ним отработала. Потом прилетали пикирующие бомбардировщики Ju-87. Насколько я понял, не слишком удачно.

— Что значит «не слишком удачно», лейтенант?

— Они проходили к цели над нами и тем же маршрутом возвращались назад. Туда ушло пять пикировщиков. Обратно — двое, причем один из них имел повреждения.

— Продолжайте, — кивнул Роммель.

— Дальше последовала атака восьмого танкового полка. Бронетехника двигалась по полю, а наша мотопехотная бригада частью сил шла через лес, а частью на бронетранспортерах следовала за боевыми порядками танков. Бой завязался одновременно в лесу и в поле. Танкисты быстро уничтожили русские противотанковые пушки, но почти сразу после этого попали под удар штурмовиков противника. «Мессершмитты» попытались им помешать, но их связали боем русские истребители. Именно в этот момент противник применил новое противотанковое оружие. Это ручные пусковые установки, стреляющие небольшими реактивными снарядами.

— Как они воздействуют на танк при попадании?

— Взрываются на броне, герр генерал, но танк при этом выходит из строя, хотя иногда выглядит после попадания совершенно целым. Видимо, экипаж внутри погибает или получает тяжелые ранения и не может вести бой. В ряде случаев детонирует боезапас или машина загорается.

— Какая у этого оружия дальность стрельбы?

— Русские применяли его с дистанции двести метров и ближе, но не попавший в цель снаряд пролетает до полукилометра.

— Оперативный офицер, — Роммель нашел взглядом полковника фон Темпельхофа, — мне как можно быстрее нужен «летающий глаз» над боевыми порядками шестого танкового полка. Если не будет связи, пусть немедленно вернется на аэродром и доложит, что там происходит. Отправьте делегата связи к полковнику Кальбу. Нужно срочно предупредить его о новом оружии противника, если, конечно, еще не поздно. И параллельно отправьте связной «шторьх». Пусть сбросит вымпел с этой информацией над тылами группы Кальба.

— Яволь, — ответил полковник и вышел в соседнюю комнату, где размещалась аппаратура проводной связи.

— Лейтенант, как вы оцениваете наши потери?

— Герр генерал… — офицер на миг замолчал, собираясь с духом, но взгляда не отвел, — Восьмой танковый полк, как боевая единица больше не существует. Я видел, что, нескольким машинам удалось избежать уничтожения, но их было мало — меньше десяти, это точно.

Судя по виду с орбиты, у Судоплатова дела шли совсем не так хорошо, как у нас. Вместе с его гранатометными ротами оборону «лесного коридора» к западу от шоссе держал еще один полк сто тридцать третьей стрелковой дивизии. Изначально план боя был таким же, как у нас, но реально события разворачивались иначе.

На подходе к советским позициям танки Роммеля с моей помощью были обстреляны батареями пушек-гаубиц МЛ-20, но на этом все сходство с нашим сценарием боя и закончилось. Ни меня, ни даже Лены у Судоплатова не было, и отразить налет немецких пикировщиков на этом участке не получилось. В результате четыре противотанковых пушки были потеряны еще до того, как вражеские танки оказались в зоне досягаемости их огня.

Зато штурмовики Ил-2, те же двенадцать машин, что прилетали к нам, отработали по немецкому шестому танковому полку заметно эффективнее, чем в нашем случае, потеряв, правда, при этом один самолет. Истребительного прикрытия у них не было, но и «мессершмитты» над полем боя не появились. Видимо, люфтваффе некоторое время не могло найти замену сбитым нами машинам, а когда вопрос удалось решить, было уже поздно — илы свою работу сделали.

Три гранатометных роты Судоплатова вступили в бой несколько раньше, чем следовало, и столь впечатляющего эффекта, как в нашем случае, не получилось. Сильно пострадала только передовая танковая цепь противника. Честно говоря, в этот момент я испугался, что сейчас немцы просто расстреляют гранатометчиков с безопасного расстояния, но танки сначала неуверенно замерли, а потом, продолжая огрызаться огнем из пушек, стали пятиться назад. Видимо, вести о разгроме восточной группировки достигли штаба Роммеля, и «Лис пустыни» приказал шестому полку начать отход, здраво рассудив, что лучше потерять один танковый полк, чем целую дивизию. В этом я немецкого командующего понимал. Вслепую переть на оборону, ощетинившуюся неизвестным и крайне опасным противотанковым оружием, было бы верхом глупости.

— Поздравляю, старший лейтенант, — несмотря на полученную рану, настроение майора Егорова было приподнятым. — Это… Я даже не знаю, как назвать. Почему в июне у нас не было такого оружия? Мы бы уже давно Гитлеру башку открутили!

— Спасибо, конечно, но, я считаю, что эта победа обошлась нам слишком дорого. Сколько у вас людей осталось, товарищ майор?

— Хорошо если взвод наберется, — в голосе Егорова прорезалось мрачное ожесточение. — Я не первый день воюю, старший лейтенант. Без потерь победы не бывает. Нас этому немцы очень хорошо научили. А здесь… Ребята не зря свои жизни отдали.

— Не зря. Если бы не ваш полк, мои роты не смогли бы применить новое оружие в наиболее выгодных условиях и просто погибли бы под огнем танковых пушек. Одними гранатометами войну не выиграть.

— И все же это… Я до сих пор не могу поверить. Смотрю на эту кучу горелого железа и пытаюсь понять, не сплю ли я.

— Там не все железо горелое. Пока поле боя за нами, надо взорвать или сжечь те танки, которые не загорелись сами. Иначе немцы их утащат в тыл и отремонтируют. Хотя… Товарищ майор, прошу меня извинить, мне нужно срочно связаться со штабом оперативной группы.

Генерал Захаров был уже в курсе результатов боя — майор Егоров успел доложить. О том, что немцы остановлены и к западу от шоссе он тоже знал.

— Вот что, старший лейтенант, — энергичным голосом произнес командующий, — отработали вы на отлично, но второго такого удара однозначно не выдержите.

— Так точно, товарищ генерал-майор. В полку майора Егорова потери почти девяносто процентов. Вся противотанковая артиллерия уничтожена. У меня выбыла из строя четверть личного состава и израсходована половина боезапаса к гранатометам. Требуется эвакуация раненых.

— К вам уже выслано подкрепление, но не думаю, что немцы сунутся в атаку в ближайшие часы. После такого отпора им потребуется время на перегруппировку и принятие решения, что делать с новой угрозой в виде твоих гранатометов.

— Товарищ генерал-майор, разрешите вопрос.

— Слушаю.

— У вас есть танковые экипажи, оставшиеся без машин?

В трубке на секунду повисло молчание.

— Сколько?

— Гранатомет — штука специфическая. Если после попадания боезапас не детонирует и топливо не загорается, то танк остается практически целым. Кумулятивная струя пробивает в броне небольшое отверстие, и внутрь попадает раскаленная струя газа и осколков брони. Экипаж при этом полностью или частично погибает, а танк может даже не нуждаться в ремонте, по крайней мере, в срочном. У нас тут почти два десятка неподвижных и с виду целых «трешек» и «четверок». Некоторые со сбитыми гусеницами, но это поправимо.

— Подготовьте уцелевшие танки к взрыву на случай, если немцы все-таки полезут, и ждите. Будут вам танкисты!

— Герр командующий, я был вынужден остановить наступление, — доложил Роммель, когда связь со штабом группы армий «Центр», наконец, установилась.

— Вы прекратили атаки без приказа? В чем дело, генерал?

— Русские массово применили новое ручное противотанковое оружие, эффективное на расстоянии до четырехсот метров. Восьмой танковый полк, наступавший восточнее Рогачевского шоссе, практически полностью уничтожен. Шестой полк понес значительные потери, и я приказал остановить атаку и отойти на исходные позиции. За несколько часов моя танковая группа лишилась пятой части боевых машин. Продолжать наступление в таких условиях я счел невозможным.

— Что это за оружие? — в голосе фон Бока все еще звенело возмущение. — Образец удалось захватить?

— Поле боя осталось за противником, герр генерал-фельдмаршал…

— Все ясно. Наступление должно быть продолжено в любом случае! Измените тактику. Пусть вперед идет пехота, а танки поддерживают ее огнем башенных орудий и пулеметов. Почему я вынужден вас этому учить? Даю вам время до конца дня на перегруппировку. Завтра атаки должны быть продолжены. Я жду от вас результата, генерал! Не заставляйте меня думать, что ваши успехи в Ливийской пустыне были лишь следствием слабости англичан.

Ждать прибытия танкистов я не стал. В том, что немцы вновь пойдут в атаку, пусть и не сразу, я ни секунды не сомневался. У Роммеля было еще достаточно танков, да и мотопехоты хватало, чтобы обеспечить подавляющее преимущество в силах на участке прорыва.

Эту новую атаку нам нужно было чем-то встречать. Противотанковых пушек у нас больше не было. Пушки-гаубицы МЛ-20 понесли потери от ударов немецкой авиации, но главной проблемой стало даже не это, а исчерпание боезапаса. В общем, на артиллерийскую поддержку рассчитывать практически не приходилось.

Зато прямо перед нами на перепаханном взрывами поле стояло возможное решение возникшей проблемы. В моих ротах и среди красноармейцев майора Егорова нашлось четыре бойца, еще до войны имевших дело с тракторами и другой автотехникой.

Выдвинув вперед дозоры и одну из гранатометных рот, я отправился обследовать трофеи. Работа нам предстояла крайне неприятная, но на войне люди быстро привыкают к подобным вещам, а шедшие со мной красноармейцы за прошедшие месяцы навидались всякого.

Тела погибших немецких танкистов мы складывали в воронки, оставшиеся от взрывов стокилограммовых бомб наших штурмовиков. После наведения относительного порядка внутри уцелевших танков механики приступали к их осмотру и попыткам оживить вражескую технику.

Первым взревел двигателем T-IV, которому кумулятивная граната пробила боковую броню башни. Погибли при этом только командир и наводчик. Остальные члены экипажа, возможно, получили ранения. В любом случае, они предпочли покинуть подбитую машину, считая, видимо, что так у них будет больше шансов уцелеть. Я мог понять немецких танкистов. Когда вокруг тебя от попаданий непонятных снарядов десятками загораются и взрываются танки товарищей, оставаться в поврежденной машине становится крайне неуютно.

К моменту прибытия обещанного генералом Захаровым подкрепления нам удалось завести еще одну «четверку» и две «тройки». Аппетит, как говорится, приходит во время еды. Такой богатой добычи никто из бойцов еще никогда не видел, и работа шла с каким-то горячечным энтузиазмом. Быстро выяснилось, что во многих танках с безнадежно искалеченной ходовой частью или непоправимо убитыми двигателями, сохранились вполне работоспособные орудия и механизмы поворота башен. Предприимчивый майор Егоров тут же захотел превратить их в неподвижные огневые точки. Для этого подбитые танки требовалось отбуксировать на опушку леса и вырыть для них хоть какие-то окопы, что в промерзшей земле было сделать не так просто.

В общем, прибывшее пополнение немедленно было приставлено к землеройным работам, а все, кто имел опыт обращения с техникой, занялись реанимацией ремонтопригодной вражеской техники.

Еще минут через двадцать на двух полуторках приехали танкисты. Грузовики буксировали две 76-миллиметровых пушки образца двадцать седьмого года, которыми тут же занялись приехавшие вместе с танкистами расчеты. Похоже, это была вся артиллерия, которую генерал Захаров смог нам выделить.

Тем не менее, из практически полностью разбитой и уничтоженной наша оборона начинала постепенно превращаться в нечто, способное если и не остановить, то, по крайней мере, сильно притормозить предстоящий натиск противника.

«Рама» появлялась над нами еще дважды, но ни артиллерийских ударов, ни авианалетов за этими визитами не последовало. Похоже, прямо сейчас возобновлять наступление немцы не собирались и просто следили за нашими действиями.

Я регулярно проверял, чем занят противник, но пока видел лишь лихорадочное перемещение войск вдоль фронта. Расширив поле обзора до масштабов всего Московского направления, я понял, в чем причина странных действий немцев на нашем участке. Ситуация менялась стремительно, и танковой группе Роммеля все больше становилось не до нас.

Накопленные Ставкой южнее Тулы и севернее Калинина резервы, наконец, получили приказ на нанесение контрударов по флангам рвущейся к Москве группы армий «Центр». Если на юге, у генерала Гота, фактически не было резервов, то на севере помощь Гёпнеру мог оказать Роммель. Правда, для «Лиса пустыни» это означало бы окончательный отказ от наступления на Москву, что для высшего командования вермахта пока казалось неприемлемым. По-видимому, ни Гитлер, ни его генералы и фельдмаршалы еще до конца не осознали угрозу, нависшую над их армиями под Москвой.

Как часто бывает в подобных случаях, противник принял половинчатое решение. Приказ на прорыв к Москве Роммелю не отменили, но отобрали у него два танковых полка, которые двинулись ликвидировать прорыв русских северо-западнее Калинина. Видимо, противник рассчитывал быстро справиться с этим кризисом и потом перебросить танки на юг, чтобы остановить советские войска, нанесшие сильный удар южнее Тулы.

По оценке вычислителя контрнаступление Красной армии еще можно было остановить, но для этого немцам требовалось задействовать все силы и резервы, имевшиеся у группы армий «Центр». Однако фон Бок, всячески понукаемый из Берлина, на остановку наступления не решился, чем поставил свои войска на грань катастрофы. Но это глобально, а конкретно для нас его решение означало, что нам предстоит выдержать еще, как минимум, один сильный удар противника.

— Он выжил, герр генерал, — полковник Рихтенгден старался сохранять невозмутимость, приличествующую немецкому офицеру, но давалось ему это с невероятным трудом. — И не просто выжил, а принял активное участие в отражении атаки восьмого танкового полка на Рогачевском шоссе. Над полем боя мы потеряли тринадцать самолетов, причем одиннадцать из них были сбиты огнем с земли, хотя никаких серьезных зенитных средств у русских там не было.

— Да, знакомая картина, — согласился генерал. — Добавьте к этому еще и новое оружие, примененное противником в этом бою… Восьмому танковому полку фатально не повезло.

— Это мой провал, герр генерал. Прошу отстранить меня от работы в отделе и направить на фронт командиром батальона. Если возможно, в танковую группу генерала Роммеля.

— Оставьте этот бред, полковник! — генерал даже повысил голос, хотя раньше Рихтенгден за ним такого не замечал. — Я что, должен утешать вас, как капризную фройляйн, впавшую в истерику? Или, может быть, я выразил сомнение в вашей компетентности? Если вам станет легче, знайте, что сам рейхсмаршал Геринг высказал адмиралу Канарису свое удовлетворение уровнем организации вашей операции. Успешный боевой вылет «Кометы» стал заметной вехой в развитии немецкой реактивной авиации.

— Нет, герр генерал, утешать меня не нужно, — негромко ответил Рихтенгден, — Я просто не вижу, что еще можно сделать. Боюсь, что ситуация дальше будет только ухудшаться.

— У вас есть основания для таких выводов? — генерал все еще не отошел от вспышки гнева.

— К сожалению, да. По моему запросу эксперты люфтваффе провели анализ повреждений, полученных нашими самолетами, поддерживавшими атаку восьмого танкового полка. Помимо нескольких пробоин от пуль, выпущенных из авиационных пулеметов, зафиксированы два типа повреждений. С земли по «мессершмиттам» и «юнкерсам» велся огонь из крупнокалиберного пулемета ДШК и из противотанкового ружья «панцербюксе-38».

— Ничего нового, — пожал плечами генерал, — русский стрелок и раньше часто использовал это оружие.

— Вы правы, герр генерал, но есть один нюанс. Огонь из пулемета и противотанкового ружья велся одновременно. Как минимум, два наших самолета имеют повреждения обоих видов, а выжившие пилоты утверждают, что получали попадания с разных направлений.

— А вот это уже действительно плохо, — мгновенно помрачнел генерал. — Идите полковник, приводите нервы в порядок. Мне нужно обдумать полученную информацию. Вы-то сгрузили свои выводы на меня и считаете свой долг выполненным, а мне об этом теперь предстоит докладывать наверх. А там, знаете ли, очень не любят выслушивать неприятные подробности, зато просто обожают рубить с плеча…

Ближе к вечеру к нам на бронеавтомобиле приехал Судоплатов.

— Я получил приказ на нашу эвакуацию из котла, — сообщил мой непосредственный начальник после обмена приветствиями.

— Без гранатометных рот бойцы генерала Захарова танки Роммеля не остановят.

— Роты остаются здесь. Эвакуируемся только мы и трое твоих людей — Игнатов, Никифоров и Серова.

— Когда?

— Сегодня ночью со стороны Москвы по внешнему фронту окружения нанесут удар танковая бригада и стрелковая дивизия. Мы должны быть готовы воспользоваться пробитым коридором.

— Утром начнется немецкая атака, а здесь, — я кивнул в сторону позиций майора Егорова, почти полностью отсутствует ПВО. Если мы эвакуируемся…

— Я знаю. Мне обещали, что будет поддержка с воздуха.

Я на мгновение прикрыл глаза. Немцы оттянули почти всю свою авиацию на фланги, пытаясь остановить рвущиеся вперед советские танковые бригады, уже прорвавшие оборону пехотных дивизий и сейчас громящие их тылы и позиции тяжелой артиллерии. Тем не менее, пара десятков Ju-87 и примерно столько же мессеров у Роммеля осталось, и ослабленной группе генерала Захарова этого могло вполне хватить.

— Павел Анатольевич, утром они опять ударят здесь, причем сосредоточат все силы на одном направлении. Во-первых, по мнению немцев, заслон на западе от шоссе потрепан значительно меньше, чем восточный. Во-вторых, они захотят отбить свои поврежденные танки, чтобы отремонтировать их и снова ввести в строй. Ну и, конечно, прорыв к Москве… Думаю, от этой затеи командование вермахта не откажется до последнего.

— У меня приказ, — напомнил Судоплатов.

— У вас ведь есть прямая связь с товарищем Берией. Можно объяснить ситуацию…

— Не получится. Как я понял, на самом деле приказ исходит с самого верха. Собирайтесь. Через пятнадцать минут выезжаем.

Я хотел ответить, но зуд импланта заставил меня отвлечься.

— Павел Анатольевич, похоже, немцы сами решили все за нас, — я невесело усмехнулся, — генерал Роммель не стал ждать завтрашнего утра. Думаю, их воздушный разведчик доложил в штаб о нашей активной возне вокруг подбитых танков, и вряд ли им это понравилось. Через пятнадцать-двадцать минут начнется атака противника. Танки уже прогревают моторы, а до заката еще есть время. Мы ведь не нарушим приказ товарища Берии, если задержимся здесь на пару часов?

Судоплатов посмотрел на меня долгим взглядом, и мне показалось, что его губы тронула легкая усмешка.

— Мне нужна связь с командирами гранатометных рот, оставшихся на западной стороне шоссе, — спустя пару секунд, произнес Судоплатов. — Ты уверен, что там атаки не будет?

— Уверен. Максимум — имитация активности.

— Тогда мои роты однозначно понадобятся нам здесь.

— Мой Фюрер, сложившаяся ситуация на флангах группы армий «Центр» требует принятия срочных мер, — в голосе начальника генерального штаба сухопутных войск звучало неприкрытое беспокойство, — Русские танки, прорвав позиции пехотных дивизий, продвинулись вглубь нашей территории на пятьдесят-восемьдесят километров. На севере мы потеряли Клин, на юге — Калугу, а наши танковые дивизии ослаблены и связаны боями на ближних подступах к Москве.

— А как же два танковых полка, изъятых у Роммеля? — вскинулся Гитлер, — Почему они вместе с механизированными корпусами Гота и Гёпнера еще не остановили удары русских?

— Противник постоянно вводит в бой свежие резервы. Разведка не докладывала о том, что русским удалось накопить на флангах такие силы. По нашим данным их вообще не должно здесь быть. На севере контрудар по частям красных в районе Клина несколько замедлил продвижение советских танков, но пока не дал ожидаемых результатов. Задействованных нами сил оказалось недостаточно. На юге ситуация еще тревожнее. Предназначенный для нанесения контрудара танковый полк из группы генерала Роммеля еще в пути, а своими силами генерал-полковник Гот с наступлением противника не справляется. Ночные артиллерийские удары русских выбили в наших танковых и механизированных соединениях слишком много техники. В результате ослабленные дивизии понесли в наступлении неприемлемые потери. Теперь третья танковая группа — одно название. Она мало чем отличается от изнуренной боями обычной пехотной армии. У группы Гёпнера дела обстоят чуть лучше, но он тоже не в состоянии сдержать такой натиск.

Гитлер нервно мерял шагами зал совещаний, постоянно возвращаясь к картам, разложенным на длинном прямоугольном столе.

— Почему Роммель до сих пор не рассек окруженную группу русских войск в районе Рогачевского шоссе и не вышел на окраину Москвы?! — Гитлер обвел высших офицеров вермахта злым взглядом.

— Русские применили новое противотанковое оружие, мой Фюрер, — негромко ответил генерал Йодль. — Восьмой танковый полк понес большие потери, и генерал Роммель был вынужден провести перегруппировку и взять паузу для анализа ситуации и выработки новой тактики. Прямо сейчас его танковая группа вновь перешла в наступление и ведет бой. Роммель обещает, что в ближайшие часы с окруженными русскими дивизиями будет покончено.

— Нам это не поможет! — нервно возразил генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич. — Даже если наступление Роммеля будет иметь успех, у него нет перспектив. Подвижные соединения понесут значительные потери и не смогут в дальнейшем помочь нам отразить наступление противника на флангах. В сложившейся ситуации нужно срочно прекращать наступление на Москву и выводить танковые и механизированные соединения из района Рогачевского шоссе на помощь частям наносящим контрудары по прорвавшимся русским танкам.

— Остановить наступление на Москву!? — Гитлер, и так не отличавшийся прямотой осанки, казалось, ссутулился еще сильнее. — И это я слышу от главнокомандующего сухопутных войск Рейха? От высшего офицера, получившего рыцарский крест за Польскую кампанию и звание генерал-фельдмаршала за покорение Франции!? Я не намерен терпеть вашу панику! У Роммеля достаточно танков для продолжения наступления, а контрудары русских выдохнутся не сегодня, так завтра. Свежих дивизий у них не может быть слишком много. Если мы остановимся сейчас, будущие поколения немцев нам этого не простят. Я запрещаю всякий отход с занятых позиций! Приказываю войскам группы армий «Центр» перейти к жесткой обороне на достигнутых рубежах. Всем, кроме танковой группы генерала Роммеля. Его дивизии пойдут вперед и продолжат наступление на Москву!

Немецкая атака началась с разведки боем. На склоне холма в трех километрах от нас появился десяток танков T-III и семь бронетранспортеров. Пока они находились вне зоны прицельного огня, и пехота не спешивалась, двигаясь под прикрытием брони «ганомагов».

В небе над полем боя появилась «рама». Летчики-наблюдатели в ее остекленной кабине ждали, когда наши пушки откроют огонь, чтобы засечь их позиции и передать координаты артиллеристам и пилотам «штук».

Майор Егоров не торопился. Попасть в танк или бронетранспортер с такой дистанции было почти нереально, да и раскрывать позиции нашей немногочисленной артиллерии раньше времени не хотелось.

— «Кувалда–1», здесь «Лось». Сколько снарядов у вас осталось?

— Двадцать шесть штук на четыре исправных гаубицы.

«Кувалду-2» генерал Захаров у меня забрал. Почти все силы его оперативной группы были задействованы на других участках периметра котла, где противник тоже проявлял активность, явно стараясь предотвратить переброску невеликих резервов окруженной группировки на направление главного удара танков Роммеля.

— «Кувалда-1» отбой, — тратить крохи боезапаса MЛ-20 на то, чтобы напугать немецкую разведку я счел не слишком разумным.

Наша оборона молчала, и немцы пошли вперед. Не думаю, что танкисты «троек» испытывали большой энтузиазм. Поле перед ними было уставлено сгоревшими искореженными обломками машин восьмого танкового полка уже пытавшимися сегодня прорвать наш заслон, казавшийся, на первый взгляд, слабым и несерьезным.

Майор Егоров оказался командиром с очень гибким мышлением, что в Красной армии, к моему большому сожалению, встречалось нечасто. Потенциал попавших в наши руки трофеев он оценил сразу, и мои предложения, связанные с их использованием, воспринял с большим энтузиазмом.

Помимо девяти танков, которые удалось оживить и вывести с поля боя своим ходом, нашлось еще двенадцать машин, неспособных самостоятельно двигаться, но вполне пригодных в качестве неподвижных огневых точек.

Восемь из них мы отбуксировали на подготовленные пехотой огневые позиции на флангах нашей обороны и тщательно замаскировали, а три оставили на месте, примерно в двух сотнях метров впереди первой линии окопов, развернув их лобовой броней в сторону противника. Копать для этих машин окопы мы не стали, но повысить живучесть выносных огневых позиций все же сочли необходимым.

Среди полностью непригодных к использованию танков противника нашлось несколько «трешек» и пара «четверок» с сорванными башнями. Имея девять исправных танков, нам не составило большого труда перетащить их корпуса к новым позициям, развернуть боком и установить в качестве редутов напротив каждой из огневых точек. Теперь из-за импровизированных баррикад торчали только башни танков, а их корпуса были недоступны для поражения из танковых пушек.

Эти три неподвижных танка мы с майором изначально списали в потери, планируя подставить их под огонь немецких гаубиц, а, возможно и под удары пикирующих бомбардировщиков. В каждой из огневых точек находилось два добровольца — наводчик и заряжающий. Делать из них смертников мы с Егоровым не собирались. По условному сигналу они должны были немедленно покинуть машины и укрыться за обломками вражеской бронетехники в восьмидесяти-ста метрах от своей позиции, но это потом, а сейчас именно эти три орудия первыми открыли огонь по наступающим немецким танкам.

Первыми выстрелами добиться прямых попаданий не удалось, но немцы ощутимо занервничали. В ответ их танки открыли огонь с коротких остановок. Несколько снарядов ударило в «редуты», один с воем ушел в рикошет от башни Т-IV.

У немцев не было задачи брать штурмом наши позиции. Они должны были лишь вскрыть систему огня, чтобы потом их гаубицы могли ее подавить, но для того, чтобы заставить стрелять все наши пушки, требовалось создать реальную угрозу прорыва, а как это сделать имеющимися силами, немецкий командир не понимал. Приказ гнал его вперед, но, судя по всему, входить в зону эффективного огня 75-миллиметровых пушек наших трофейных танков немцам очень не хотелось, и когда один из Т-III дернулся и застыл, истекая дымом, а из его люков начали выпрыгивать на снег танкисты, офицер, командовавший разведкой боем, счел свою задачу выполненной, и цепь немецких танков начала пятиться, продолжая вести огонь из пушек.

«Рама» улетела, но ее тут же сменила другая. Это было что-то новое в немецкой тактике воздушной разведки. Я проследил за полетом первого разведчика. Буквально через десяток километров он быстро снизился и сбросил вымпел, после чего вновь набрал высоту, развернулся и лег на курс к нашим позициям.

В условиях нестабильной работы радиосвязи немцы нашли простое, но эффективное решение. Самолету-разведчику не требовалось возвращаться на аэродром, чтобы доложить о результатах наблюдений. Капсулу с донесением и координатами целей он сбросил над позициями гаубичной батареи, у которой имелась телефонная связь с командованием. Стало ясно, что ждать удара немецкой артиллерии нам долго не придется.

— Игнатов, сигнал на выносные огневые позиции!

В небо взлетели сигнальные ракеты. Я надеялся, что парни успеют добежать до укрытий — одна-две минуты у них были.

Генерал Роммель, видимо, затаил на нас немалую злобу. Артиллерии в его распоряжении имелось весьма немало, и сейчас нам предстояло вкусить всю прелесть концентрированного артиллерийского удара. Сателлиты засекли залпы гаубиц и выдали мне координаты целей.

— «Кувалда-1», здесь «Лось». Ваш выход. Примите установочные данные для стрельбы.

Все поле перед позициями майора Егорова покрылось султанами взрывов. По трем трофейным танкам били не меньше пятидесяти стволов, среди которых были и 210-миллиметровые гаубицы. Именно этим монстрам и предназначалась треть невеликого боезапаса «Кувалды-1», однако, по три-четыре снаряда должны были получить и другие немецкие батареи.

На фоне разрывов тяжелых снарядов гул от выстрелов МЛ-20 был почти неслышен, но результат их огня не заставил себя ждать. Первыми замолчали крупнокалиберные «мёзе-18», а еще через минуту сильно ослаб и огонь остальных гаубиц противника.

— «Лось», здесь «Кувалда-1». Боезапас исчерпан. Снимаемся с позиций.

— Принято, «Кувалда». Спасибо за поддержку.

До заката оставалось уже не так много времени, и если немцы хотели вырваться из лесного «коридора» еще сегодня, им следовало поторопиться. Роммель мелочиться не стал, и поднял в воздух все боеспособные самолеты, оставшиеся в его распоряжении. Одновременно пришли в движение боевые машины шестого танкового полка и бронетранспортеры. Теперь моторизованная пехота двигалась впереди танкового строя. Понятно, что при первом же огневом контакте солдаты покинут «ганомаги», но сейчас они выдвигались на исходные позиции, и броня защищала их от осколков случайных снарядов.

Роммель, верный своим привычкам, решил не ограничиваться лобовым ударом. Часть пехоты при поддержке штурмовых орудий он отправил в обход по узким проселочным дорогам, а, кое-где и прямо через лес, с целью обойти нашу позицию с востока. С этим нужно было что-то делать, но время пока было.

— «Поляна», здесь «Лось», — вызвал я командный пункт майора Егорова, — Минут через десять встречай гостей. Двадцать «лаптежников» в сопровождении мессеров. Вызывай нашу авиацию — сами точно не справимся.

— «Лось», здесь «Поляна». Что я скажу «Городу»? Нас ведь пока не атакуют с воздуха.

— Сошлись на меня. Должно подействовать.

Строй бронетранспортеров и танков железной лавиной выплеснулся на гребень холма. Достать их нам пока было нечем. Из трех выдвинутых вперед огневых позиций уцелела только одна. Два других танка поймали прямые попадания, причем один из них получил в башню 210-миллиметровый подарок и просто перестал существовать, как цельный объект, разлетевшись на сотню метров вокруг мелкими обломками.

Экипажи, правда, мой сигнал заметили вовремя и даже успели покинуть машины и добежать до укрытий, но интенсивность артналета оказалась слишком высокой, и троих из шести добровольцев мы все-таки потеряли. Тем не менее, последний оставшийся танк вновь обрел экипаж и как только немецкий боевой порядок приблизился на полтора километра, трофейная «четверка» открыла огонь.

Немецкая пехота бодро посыпалась из боевых отделений «ганомагов», разворачиваясь в цепи. Сами бронетранспортеры дальше не пошли. Пропустив через свой строй танки, они скрылись за гребнем холма, а в небе на западе уже появилась россыпь черных точек — пикирующие бомбардировщики Ju-87 спешили поддержать атаку наземных войск.

Курт Книспель внимательно следил в прицел за единственным русским танком, ведущим огонь осколочными снарядами по перебегающей от укрытия к укрытию пехоте. Вернее, танк-то был немецким Т-IV, только вместо крестов на его башне сейчас виднелись грубо намалеванные красные звезды, и это выводило танкиста из равновесия.

— Герр обер-лейтенант, разрешите открыть огонь! — не выдержал Курт.

— Короткая! — скомандовал, чуть помедлив, новый командир танка. Его назначили вместо лейтенанта Эберта, умершего от ран сразу после боя за деревню Сафоново. Книспель еще не успел с ним сработаться, и это порождало досадные задержки при прохождении команд в бою.

Танк качнулся и замер. Бронебойный снаряд уже был в стволе, и Курту оставалось только довернуть башню на несколько градусов. Выстрел! Фонтан искр, и снаряд с визгом рикошетирует от башни русского танка. Расстояние еще слишком велико, а броня у T-IV толстая. Пробить пятьдесят миллиметров немецкой стали не так-то просто. Книспель уже не раз убеждался в этом на собственном опыте, когда русские попадали в его танк из противотанковых пушек. Лейтенанта Эберта, правда, броня не уберегла, но тогда попадание пришлось в командирскую башенку.

— Вперед! Подойдем ближе, — недовольно приказал обер-лейтенант, жалея, что поддался на эмоциональное предложение подчиненного.

Над строем танков с ревом пронеслись шесть «мессершмиттов». Видимо, перед атакой пикирующих бомбардировщиков они решили обстрелять русские позиции с бреющего полета. Однако совершенно неожиданно навстречу истребителям из окопов противника ударили десятки пулеметов. В небе над полем стало тесно от трассеров. В первый момент Книспель удивился — он никогда не видел, чтобы красные оснащали свою пехоту таким количеством пулеметов. Их было очень много даже по меркам вермахта. Однако секунду спустя пришло понимание, и Курт с силой стиснул кулак на рукояти маховика вертикальной наводки орудия. Большинство пулеметов были трофейными, снятыми с подбитых немецких танков.

Нарвавшись на такую жесткую встречу, истребители отвернули в стороны, вот только удалось это не всем. Один из пилотов, видимо, получил ранение или погиб. Его самолет, поливаемый пулеметным огнем, пронесся над русскими окопами и врезался в землю метрах в ста за ними.

Тем не менее, пока пехота противника стреляла по истребителям, над русскими позициями появились пикирующие бомбардировщики. «Штуки» заходили на цели четырьмя пятерками. Ведущие почти синхронно перевернули свои машины через крыло и устремились в отвесное пикирование.

Обычно при появлении Ju-87 русская пехота впадала в ступор, вернее забивалась в страхе на дно щелей и окопов и молилась своим коммунистическим богам, чтобы бомбы легли мимо. Сейчас, однако, этого почему-то не произошло.

Шквал пулеметного огня с земли ударил навстречу пикирующим бомбардировщикам. Курт с удивлением видел в прицел, что по самолетам бьют не только пулеметчики, но и красноармейцы, вооруженные винтовками. Книспель не понимал, что происходит с противником. Русские, несомненно, впали в какое-то боевое безумие. Неужели на них так повлияла победа над восьмым танковым полком?

— Осколочный! — потребовал Курт, — герр обер-лейтенант, разрешите…

— Короткая! — на этот раз командир танка отреагировал немедленно.

Выстрел! Курт стрелял не по огрызающемуся огнем Т-IV, он целился по русским окопам, откуда по атакующим «штукам» велся плотный зенитный огонь.

Другие танки тоже стреляли, но взрывы их снарядов быстро потерялись на фоне фонтанов земли и огня, поднятых фугасными бомбами. Курт с мрачным удовлетворением отметил, что огонь с земли резко ослаб. Правда, пикировщикам эта атака тоже обошлась недешево. Чадными кострами на земле горели четыре Ju-87. Еще три бомбардировщика уходили за лес, оставляя за собой темные полосы дыма.

Выдвинутый вперед русский Т-IV больше не стрелял. Его башню отбросило взрывом бомбы на десяток метров, а сам танк пылал ярким костром, выбрасывая в небо фонтаны подсвеченной огнем черной копоти.

— Вперед! — хрипло приказывает обер-лейтенант Краус, и танк трогается с места, подстраиваясь под темп наступления пехоты.

— Осколочный!

— Готов!

— Короткая!

Выстрел! Над русскими окопами распускается новый куст взрыва.

— Вперед!

«Штуки», несмотря на понесенные потери, делают второй заход. Один пикировщик взрывается прямо в воздухе, настигнутый короткой очередью, прилетевшей откуда-то с фланга, но остальные бомбардировщики продолжают атаку. Еще один Ju-87 падает прямо на русские окопы, исчезая во взрыве горючего и собственных бомб.

Русские позиции заволакивает дымом и заслоняет поднятыми в воздух фонтанами земли. Кажется, что выжить там не может никто, но Книспель знает, что стоит пикировщикам улететь, и из казавшихся стертыми с лица земли окопов вновь полетят пули.

Третий раз отработать по русским позициям штукам не дали. Над полем боя появились новые действующие лица. Сначала сверху на прикрывающие пикировщиков «мессершмитты» обрушилась пятерка русских истребителей. Дальше Курту стало не до того, что происходит в небе, хотя то, что самолетов противника становится все больше, он заметить успел.

В лесу тоже разгорался бой. Книспель знал, что пехоте поставлена задача выбить оттуда русских и не допустить стрельбы во фланг наступающим танкам из нового противотанкового оружия, о котором Курту рассказывали очень неприятные подробности.

Книспель внимательно выслушал рассказ одного из танкистов, участвовавших в атаке на русский заслон к западу от шоссе, и лишь молча покачал головой. Двести метров… Для танка это, практически, в упор. Но когда твой противник не такой же танк или противотанковая пушка, а стреляющий из кустов солдат…

В боевых порядках пехоты, идущей впереди танков, заплясали взрывы осколочных снарядов. Слева и справа с опушек лесных массивов открыли огонь орудия вкопанных в землю танков. Снова вступили в бой захваченные русскими трофеи, но с этими, по крайней мере, было понятно, как бороться.

— Бронебойный!

— Готов!

— Герр обер-лейтенант…

— Короткая!

Доворот башни, вертикальное наведение… Выстрел! Вспышка. Пробития нет, но танку противника заклинило башню.

— Бронебойный!

— Готов!

Выстрел! Пробитие! Из бокового люка тяжело вываливается русский танкист. Похоже, он ранен и пытается покинуть подбитую машину. Очередь! Стрелок-радист реагирует быстро, однако русский успевает скрыться за бруствером окопа. Не важно — пехота с ним разберется.

— Вперед!

Гулкий удар в лобовую броню. Рикошет!

— Слева двадцать огневая точка противника! Бронебойный!

Время спрессовалось в плотный поток, и, как всегда в бою, Курту казалось, будто он смотрит на себя со стороны. Возможно, организм просто защищался таким образом от жестокого стресса, пытаясь отгородиться от понимания, что в любой момент он может погибнуть от осколка пробитой брони или исчезнуть во вспышке детонирующего боезапаса.

Пехота миновала три искореженных танка, выдвинутых противником на передовые позиции, и уже почти добралась до первой линии окопов. Русские танки с опушки леса больше не стреляли. Пятьдесят стволов против жалкого десятка сделали свое дело. Бой в небе закончился вничью. Обе стороны понесли тяжелые потери и отправились на свои аэродромы зализывать раны.

— Герр обер-лейтенант… — Книспеля, как будто что-то ударило изнутри.

Курт никогда не видел, как действует новое оружие русской пехоты, но, пройдя многие десятки боев, один из лучших танкистов вермахта приобрел звериную интуицию и понимание сути танкового сражения. Он хотел предупредить командира о том, что вот прямо сейчас, скорее всего, противник применит свой главный козырь, но тот понял его неправильно.

— Короткая!

— Нет! — выкрикнул Книспель, однако танк уже остановился. — Нельзя стоять!

Десятки ярких вспышек и огненных росчерков, казалось, ударили со всех сторон — с опушки леса, с продолжавших огрызаться винтовочно-пулеметным огнем разбитых русских позиций, из-за застывших остовов танков, подбитых еще при прошлой атаке…

Вспышка! Хлопок! Какой-то дикий, нечеловеческий крик механика-водителя. Смертельный жар вспыхнувшего горючего… Книспель осознал себя уже на снегу. Как он успел выпрыгнуть из танка, Курт не помнил. Их Т-IV пылал ярким костром. Кроме него из танка, похоже, никто так и не выбрался.

Боли Книспель не чувствовал, но, судя по прожженной форме и волдырям на руках, она придет позже, когда пройдет состояние шока.

Курт оглянулся вокруг. Все поле было затянуто дымом, в разрывах которого виднелись подбитые и еще движущиеся танки. Слух уже плохо воспринимал даже близкие взрывы. Немецкий танкист понимал, что контужен, но сейчас ему не было до этого никакого дела. Его волновало только одно — продолжающийся бой.

Шестой танковый полк понес чудовищные, просто немыслимые потери, но продолжал идти вперед. Пехота ворвалась, наконец, в русские окопы, овладела первой линией и уже вела сражение за вторую, сцепившись с красными в жестокой рукопашной схватке.

Уцелевшие танки утюжили окопы, до которых еще не добрались гренадеры, а в дыму мелькали все новые силуэты боевых машин с крестами на башнях. Но бой еще не был выигран. На глазах Курта ближайший к нему Т-III получил попадание в башню тем самым реактивным снарядом, выпущенным из ручной пусковой установки. Танк вздрогнул, но даже не остановился, хотя его пушка опустилась, а башня замерла в повернутом чуть вправо положении. Похоже, командир и наводчик получили ранения или были убиты, но танк продолжал ползти вперед, поливая правый фланг русских позиций из курсового пулемета.

Ожесточение схватки достигло максимума. Курт по-прежнему не чувствовал своего тела, которое, по идее, должно было разрываться от боли. Краем сознания он понимал, что действительно серьезных ран ему удалось избежать, но и того, что выпало на его долю, должно было хватить для потери сознания. Однако мозг оставался относительно ясным, и Книспель успел увидеть, как откуда-то справа, где уже был виден выход из этого проклятого лесного «коридора», появилась группа немецких танков с крупными красными звездами на башнях.

Курт хотел крикнуть, чтобы предупредить об опасности своих товарищей, однако из горла вырвались только хрипы и сипение. Книспель попытался встать, рывком поднялся на одно колено, но на этом силы израненного организма иссякли, сознание, наконец, отключилось, и Курт, пошатнувшись, упал спиной в грязный снег.

С наступлением темноты бой постепенно стих сам собой. Немцы все-таки захватили наши позиции. Сильно поредевшие гранатометные роты вместе с немногими уцелевшими бойцами майора Егорова и двумя оставшимися в строю трофейными танками были вынуждены отступить на юг к небольшому перелеску, где еще днем мы в большой спешке оборудовали нечто вроде тыловой линии обороны.

Сил продолжать атаку у противника уже не было. Продравшиеся, наконец, через лес по кривым проселочным дорогам немецкие штурмовые орудия и мотопехота вступили в бой в самом конце сражения. Собственно, именно они и стали последней каплей, склонившей чашу весов в сторону противника.

Немцы сунулись было нас преследовать, но гранатометчики сожгли три «штуга», и пехота противника быстро растеряла весь свой энтузиазм.

Противник вырвался из лесного «коридора», однако, похоже, генерал Роммель был сам не рад этой победе. Залезть в его мозг я, понятное дело, не мог, но вряд ли цена достигнутого успеха казалась «Лису пустыни» приемлемой. После сегодняшних потерь и ухода двух танковых полков в группе Роммеля осталось двести с небольшим боеспособных танков, и это с учетом переподчиненных ему остатков танковых соединений генерала Гёпнера. Сила, конечно, немалая, но тянула она на крепкую танковую дивизию, не более.

Ситуация на Рогачевском шоссе застыла в состоянии шаткого равновесия. Роммель проводил очередную перегруппировку и готовился с рассветом продолжить наступление, но ситуация в очередной раз изменилась.

В два часа ночи в небе за нашими спинами возникло четко видимое зарево от многих сотен осветительных ракет, и относительная тишина взорвалась грохотом артиллерийской канонады. Со стороны Москвы по внешнему фронту окружения ударила сто тридцать четвертая танковая бригада. В пробитую танками брешь устремились красноармейцы стрелковой дивизии полковника Прокофьева. Они разворачивались фронтом на запад и восток, удерживая стенки пробитого коридора.

Изнутри котла навстречу деблокирующей группировке перешли в наступление немногочисленные уцелевшие танки генерала Захарова. Через два часа ожесточенного боя фронт был прорван на всю глубину, и началась организованная эвакуация окруженных войск. Немцы преследования не вели. Что-то сломалось в хорошо отлаженной военной машине вермахта, и она начала давать первые сбои.

Наши бронеавтомобили проскочили по пробитому коридору одними из первых — игнорировать приказ наркома внутренних дел было чревато. На доклад к Берии Судоплатов потащил меня с собой.

— Благодарю за службу! — нарком не скрывал облегчения, испытанного при нашем появлении, и взмахом руки остановил попытку ответить по уставу, — Приказываю немедленно отправляться спать. Самое главное я уже услышал, а остальное ждет до завтра. В таком состоянии от вас все равно нет никакого толку.

Вызов в генштаб пришел на следующий день. Меня желал видеть маршал Шапошников. Видимо, прервавшийся поток достоверных данных о противнике сильно расстроил Бориса Михайловича, и он желал знать, когда можно ждать его возобновления.

Естественно, вызов пришел не мне лично, а товарищу Берии в виде просьбы «направить в распоряжение», и нарком внутренних дел неожиданно решил отправиться в генштаб вместе со мной.

— Товарищ Нагулин, вы догадываетесь, о чем хочет поговорить с вами начальник генерального штаба? — спросил Берия, когда бронированный автомобиль Наркомата внутренних дел плавно выехал из подземного гаража здания на Лубянке.

Я изложил свою версию.

— Верно, — согласился Берия, — но разведка — только малая часть того, что хочет получить от вас товарищ Шапошников. Скажу прямо, организованные вами артиллерийские удары по скоплениям войск противника произвели большое впечатление на генштаб и лично на товарища Сталина. Особенно отчетливо их эффективность проявилась после того, как ваш Пе-2 был сбит, и мы лишились возможности вести огонь по передаваемым вами данным. Разница в эффективности артиллерийских ударов оказалась более чем ощутимой.

— Ночные полеты можно возобновить, это не проблема.

— А как же немецкий ракетный перехватчик? В прошлый раз вы остались живы только каким-то чудом. Еще раз так рисковать нам никто не позволит.

— Этот вопрос можно решить, правда, придется задействовать еще несколько самолетов с экипажами, имеющими опыт ночных полетов.

— Хорошо. Мы обсудим ваше предложение вместе с товарищем Шапошниковым, а сейчас у меня есть к вам еще один вопрос, старший лейтенант. Разработанный вами гранатомет показал себя, как отличное оружие, которого очень не хватало нашей пехоте. Сейчас Наркоматом вооружения развернуто масштабное производство РГН-1. Однако противник уже знает об этой новинке, и если мы будем стоять на месте, через несколько месяцев немецкие инженеры создадут аналогичный образец.

— Это более чем вероятно, товарищ нарком внутренних дел.

— Разрабатывая это оружие, вы наверняка думали о возможности его дальнейшего совершенствования или о создании новых образцов, ведь так?

— Думал, причем весьма основательно, — согласился я, начиная понимать, к чему Берия затеял этот разговор.

— Мой наркомат может чем-то вам помочь в реализации этих идей?

Во как! Я никак не ожидал подобной инициативы от всесильного наркома. Думал, придется самому идти на поклон. Пару секунд я собирался с духом, а потом все же решил, что лучшего момента, чтобы озвучить мою просьбу, может и не представиться.

— Я считаю, что на данном этапе наиболее перспективным является оружие, основанное на принципах реактивного движения. Пример с гранатометом это наглядно продемонстрировал. Насколько я знаю, в Советском Союзе есть специалисты и целые институты, работающие в этом направлении. После боевых испытаний гранатомета я позволил себе подготовить ряд предложений, но пока они еще очень сырые и мне настоятельно необходимо обсудить их с ведущими специалистами в этой области.

— В какой именно области вам нужны специалисты? Ракетные двигатели или, может быть, реактивные снаряды?

Я отрицательно качнул головой и посмотрел наркому прямо в глаза.

— Крылатые ракеты.

Берия задумался и несколько секунд смотрел в окно на угрюмые улицы прифронтовой Москвы.

— Хорошо, товарищ Нагулин, я организую вам встречу с человеком, лучше всех в СССР разбирающимся в данном вопросе. Вряд ли фамилия Королев вам о чем-то говорит, но это именно тот специалист, который вам нужен.

— Товарищ Сталин, наступление противника на столицу остановлено, — начал доклад маршал Жуков, — Последняя попытка прорыва к Москве была предпринята танковой группой генерала Роммеля. К утру его дивизиям удалось продвинуться вдоль Рогачевского шоссе на десять-двенадцать километров, однако этот успех был достигнут противником в основном за счет вывода нами из котла оперативной группы генерала Захарова. Потери в танках, понесенные соединениями Роммеля при штурме позиций сто тридцать третьей стрелковой дивизии, привели к сильному ослаблению их наступательного потенциала. Разведка докладывает, что противник по всему фронту переходит к обороне. Танки Роммеля тоже покидают передовую и уходят в западном направлении.

— Это ведь именно здесь, в полосе обороны сто тридцать третьей дивизии, мы впервые применили гранатометы РГН-1? — Сталин указал концом трубки на северо-западные подступы к Москве.

— Так точно, товарищ Сталин. Пять гранатометных рот под командованием комиссара государственной безопасности третьего ранга Судоплатова сыграли ключевую роль в отражении атак двух танковых полков генерала Роммеля на этом направлении. Совместно с полком майора Егорова они уничтожили более ста двадцати танков противника. При этом около тридцати вражеских боевых машин были взяты в качестве трофеев и активно использовались в отражении второго штурма наших позиций, предпринятого немцами в конце дня. Два уцелевших в этом бою трофейных T-IV сегодня ночью вышли из котла вместе с остальными соединениями генерала Захарова.

Сталин неторопливо прошелся по кабинету и вновь обвел взглядом участников совещания.

— Действия группы генерала Захарова в районе Рогачевского шоссе стали хорошим примером того, как, сражаясь в условиях окружения, можно наносить противнику большие потери и срывать его наступательные планы. Есть мнение, что командиры, хорошо проявившие себя в этой оборонительной операции, достойны назначения на более высокие должности. Сейчас, когда началось наше контрнаступление, Красной армии как никогда нужны такие кадры. Товарищ Жуков, это ваши подчиненные. Проследите за тем, чтобы отличившиеся были достойно награждены и продвинуты по службе.

— Эта работа уже ведется, товарищ Сталин.

— Очень хорошо, — кивнул Вождь, — а теперь, товарищи, я хотел бы услышать о том, как развиваются наши удары по флангам немецкой группы армий «Центр». Борис Михайлович, доложите.

Маршал Шапошников сделал шаг к карте и взял в руку указку.

— В данный момент танковые бригады Калининского фронта ведут бои на подступах к Ржеву. Сопротивление противника возрастает с каждым часом. За счет перехода к обороне по всему фронту немцы стягивают на направления наших ударов танковые и моторизованные соединения, которые пытаются фланговыми контратаками отсечь вырвавшиеся вперед танковые бригады и тем самым остановить их продвижение. Нам приходится оставлять сильные заслоны на флангах, ослабляя ударные группы. На юге ситуация развивается более благоприятно. Войсками вновь созданного Брянского фронта взят Юхнов, однако и здесь ситуация сложная. Противник, несомненно, понимает наш стратегический замысел и прилагает максимум усилий, чтобы не дать нашим наступающим армиям выйти к Вязьме.

— Что еще, помимо возрастающего сопротивления противника, сдерживает наше наступление?

— Господство в воздухе немецкой авиации. Впрочем, это не новость. Кроме того, линии снабжения растянуты и регулярно подвергаются ударам артиллерии и пикирующих бомбардировщиков, — ответил Шапошников и бросил быстрый взгляд на Жукова.

— Товарищ Сталин, — немедленно вступил в обсуждение командующий Западным фронтом, — нами уже введены в бой практически все силы, собранные для контрнаступления. Резервов практически нет.

— Вы считаете, товарищ Жуков, что стратегические цели операции в данной ситуации достигнуты быть не могут? — Вождь пристально посмотрел на генерала.

— Если не изменить направление удара танковых бригад Калининского фронта, немцы их остановят. Взять Ржев мы не сможем. Его нужно обходить с востока и продолжать движение на Вязьму.

— Борис Михайлович, что вы думаете о предложении товарища Жукова? — Сталин перевел взгляд на начальника генерального штаба.

— Предложение разумное, Иосиф Виссарионович, — немного подумав, согласился Шапошников. — Отказавшись от штурма Ржева, мы сохраним значительные силы, которые понадобятся нам для броска на Вязьму. Однако есть в этом решении и серьезный недостаток. Ржев — крупный узел дорог. Без него нам будет крайне сложно снабжать вырвавшиеся вперед ударные группы. Кроме того, обороняющие Ржев немецкие войска будут постоянно нависать над нашим правым флангом.

— У немцев под Ржевом практически нет танков, — возразил Жуков, — а без них они не смогут предпринять ничего более значимого, чем местные контратаки. Скорее нам следует опасаться танковых соединений Роммеля и боевых групп, собираемых противником из уцелевшей бронетехники армий Гёпнера и Гота. При плотной поддержке авиации они способны нанести серьезные контрудары по нашим наступающим войскам.

— Что мы можем противопоставить этим действиям противника? — Сталин слегка прищурился, остро взглянув на Жукова.

— На данный момент только все те же танковые бригады, — почти без паузы ответил генерал. — Наша артиллерия сильно отстала, особенно тяжелая. Ее мобильность, к сожалению, заметно ниже, чем у противника. Конная тяга и полученные по мобилизации сельскохозяйственные трактора не обеспечивают нужную скорость марша. Авиация трех фронтов тоже, естественно, будет работать по немецким танковым колоннам, но рассчитывать на высокую эффективность этих действий сложно — слишком велико противодействие истребителей противника.

После слов Жукова возникла короткая пауза, но ее почти сразу прервал начальник генштаба:

— В оборонительной фазе сражения тяжелая артиллерия показала себя исключительно эффективным средством борьбы со скоплениями бронетехники противника, — напомнил собравшимся маршал Шапошников, — Ночные артналеты по методике старшего лейтенанта Нагулина во многом обеспечили успех обороны Москвы. Этот опыт может быть полезен и сейчас. Через день-два нам удастся подтянуть артиллерию, а пока мы имеем возможность использовать ночные авиаудары.

— Но ведь немцы нашли средство борьбы с этой тактикой, — возразил Жуков. — Самолет-корректировщик был сбит, а сам Нагулин, насколько я знаю, получил ранение и чуть не погиб.

— Два часа назад в присутствии товарища Берии я беседовал со старшим лейтенантом Нагулиным. От ранения он почти оправился и готов приступить к боевой работе. Выдвинутые им предложения показались мне перспективными, но они потребуют привлечения значительных сил авиации, включая все боеготовые тяжелые бомбардировщики ТБ-7.

— Товарищ Берия, — Сталин внимательно посмотрел на наркома внутренних дел, — а вам предложения товарища Нагулина тоже показались разумными? В прошлый раз, когда ему были выделены самолеты авиации дальнего действия, с задания не вернулись пять машин. Тогда эти потери были оправданы, а как будет сейчас?

— Риск есть всегда, товарищ Сталин, но сейчас на кону стоит успех первого по-настоящему крупного контрнаступления Красной армии. Окружение группы армий «Центр» стоит того, чтобы использовать все имеющиеся возможности. Противник слишком хорошо научил нас тому, что такое котлы. Наверное, пора и немцам испытать это ощущение на собственной шкуре. Я поддержу предложение товарища Нагулина. Под мою личную ответственность.

— Хорошо, товарищ Берия. В таком случае Ставка поручает вам и товарищу Шапошникову провести подготовку этой операции. Ее план должен быть у меня сегодня к вечеру.

На подготовку мне дали всего сутки. Именно столько, по расчетам Шапошникова, должно было уйти у немцев на сосредоточение сил для нанесения контрударов по рвущимся к Вязьме танковым бригадам Брянского и Калининского фронтов.

Капитан Пусэп, командир выделенного мне ТБ-7, был участником августовского налета на Берлин. Его экипаж и самолет считались лучшими во всей авиации дальнего действия. Пусэп пришел в ужас, поняв, что я собираюсь сделать с его бомбардировщиком, но только безнадежно покачал головой, увидев документ, подтверждающий мои полномочия. Не так часто в бумагах, выдаваемых на руки старшим лейтенантам, можно встретить личные подписи начальника генерального штаба и наркома внутренних дел.

Однако всю силу и мощь предъявленного ему мандата Пусэп осознал только когда на аэродром начали прибывать грузовики с инженерами, техниками и специализированным оборудованием, доставленным прямо с завода. Еще через полчаса совершил посадку транспортный ПС-84 с комплектом недостающего вооружения и боеприпасов.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, — не выдержал капитан, — я понимаю, что операция секретна, и вы не можете рассказать мне всё, но, как командир экипажа и пилот, я должен знать, какие задачи мне предстоит решать. Для чего все это?

— Товарищ Пусэп, я понимаю вашу озабоченность происходящим, — не стал я корчить из себя небожителя. — Сегодня к вечеру ваш ТБ-7 перестанет быть бомбардировщиком. Не переживайте, это временно.

— Выступать в роли разведчика нам уже приходилось, — кивнул капитан. — Опыт полетов на фотографирование объектов в глубоком тылу противника у экипажа имеется.

— Мы полетим не на разведку.

— Но тогда…

— Товарищ Пусэп, если проводить военно-морские аналогии, я хочу превратить ваш самолет в летающий крейсер противовоздушной обороны. Никаких бомб, зато мощные пушки и авиационные ракеты РС-82, причем много.

— ТБ-7 и так имеет серьезное оборонительное вооружение, — возразил командир экипажа. — Две двадцатимиллиметровых пушки ШВАК, два ШКАСа, два крупнокалиберных пулемета УБТ. Зачем что-то еще?

— Этого более-менее хватит для защиты бомбардировщика от атак одного-двух истребителей, да и то, не во всех случаях. Капитан, вы ведь не зря считаетесь одним из лучших пилотов-бомбардировщиков, и наверняка понимаете, что я прав. Нижняя полусфера ТБ-7 вообще не имеет защиты — это мертвая зона для всех ваших огневых точек. По курсу вы можете вести огонь только из спарки пулеметов ШКАС, поскольку верхняя пушечная турель вперед эффективно стрелять не может. Атаку сбоку вы можете отбивать с помощью одной пушки и одного УБТ, а этого для моих целей точно не хватит.

— Мы ведь полетим ночью, — Пусэп явно обиделся на критику в адрес своей машины, — какое это имеет значение?

— Нас будут атаковать ночные истребители, капитан. Причем я не исключаю, что среди них найдется и экземпляр, способный летать со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час и поражать воздушные цели авиационными ракетами.

— И как мы будем отбиваться? Радиолокаторов у нас нет.

— А вот это уже моя забота, капитан. Скажу только, что нам придется не просто отбиваться, а еще и прикрывать другие бомбардировщики — те, что пойдут с бомбовой нагрузкой.

Судоплатов приехал, когда уже стемнело. Не утерпел мой непосредственный начальник, решил лично взглянуть на то чудо, которое мы совместно с заводскими инженерами и техниками слепили из серийного ТБ-7.

Работа еще не была закончена, и я уже начинал беспокоиться. Перед боевым вылетом, запланированным на предрассветные часы четвертого декабря, нам нужно было провести пробный полет, чтобы посмотреть, как на практике повлияют на аэродинамику и управляемость самолета внесенные мной изменения.

В общих чертах Судоплатов был в курсе планировавшейся модернизации, поэтому вопросов он не задавал и лишь молча рассматривал получившегося монстра.

Бомбовый отсек я полностью оккупировал под свои нужды. Теперь на месте бомболюка был установлен нижний фонарь турельной пушечной установки. Поначалу я думал поставить на нижнюю полусферу 20-миллиметровый ШВАК, но потом решил, что с учетом отсутствия бомб запаса по грузоподъемности мне хватит, и остановился на более мощной пушке Волкова-Ярцева. Калибр двадцать три миллиметра нравился мне гораздо больше, да и мощность патрона у ВЯ-23 была весьма впечатляющей. Мне требовалась максимальная дальность эффективного огня, и лучше этой пушки я ничего найти не смог.

Верхняя пушечная установка тоже подверглась переделке, получив вместо ШВАКа, все ту же ВЯ-23. Отдельно пришлось повозиться с тем, чтобы я мог быстро перемещаться между этими огневыми точками и при этом постоянно оставаться на связи с экипажем и другими бомбардировщиками моей авиагруппы.

Здесь же, в бомбовом отсеке, был смонтирован и пульт управления запуском ракет воздух-воздух. Реактивные снаряды РС-82 обеспечивали почти семиметровый радиус сплошного поражения осколками и неплохо подходили для ведения заградительного огня на расстоянии километра. Стрелять-то можно было и на шесть, но вот хоть какую-то точность при этом обеспечить уже не получалось.

В общем, ракетами ТБ-7 я увешал достаточно плотно, причем примерно треть РС-82 «смотрела» вперед, треть была развернута для ведения огня в задней полусфере, а оставшиеся ракеты размещались в двух поворотных пусковых установках, также управляемых с пульта. Их надежность вызывала у меня некоторые сомнения, но инженеры и техники клялись, что в нужный момент все сработает, как надо.

— Слушай, Петр, а это вообще взлетит? — с ноткой восхищения в голосе спросил Судоплатов, еще раз оглядев картину в целом.

— Я взял тройной боекомплект к пушкам, и все равно есть еще запас в полторы тонны по сравнению со стандартной бомбовой нагрузкой.

— Товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга! — к нам подошел старший команды техников, — Работы завершены. Самолет заправлен и готов к испытательному полету.

Хорошо, что в декабре в этих широтах ночи длинные, иначе мы бы точно ничего не успели. Доработки, естественно понадобились. ТБ-7 поднимался в воздух еще дважды, прежде чем мрачный, как туча, капитан Пусэп был вынужден согласиться с тем, что все недочеты устранены, и самолет готов к боевому вылету.

Как и в небе над Киевом, сейчас в операции участвовало десять тяжелых бомбардировщиков, правда, теперь это были исключительно ТБ-7, каждый из которых нес четыре тысячекилограммовых бомбы. ФАБ-1000 — очень серьезный боеприпас, но, как и все фугасные бомбы, она весьма требовательна к точности сброса. Ударная волна быстро теряет силу с расстоянием, зато, если уж случилось точное попадание, у цели нет никаких шансов.

В район бомбометания мы должны были выйти за два часа до рассвета. Формально нашей целью являлись наиболее мощные узлы обороны, мешавшие нашим войскам выйти к Вязьме и перерезать Минское шоссе, и идущую вдоль него железную дорогу, по которым осуществлялось снабжение группы армий «Центр». На самом же деле, как бы цинично это ни звучало, моя группа была приманкой. В том, что немцы отреагируют на наш удар, я ни секунды не сомневался и собирался стянуть под пушки и ракеты моего «крейсера ПВО» все те ночные истребители, которые противник сможет собрать для организации атаки на обнаглевшие русские бомбардировщики.

Они появились даже раньше, чем я думал. Люфтваффе вновь смогло меня удивить. Нам навстречу с разных аэродромов поднялись двадцать три «дорнье» и Me-110, заранее извещенные службами воздушного наблюдения о нашем приближении. А вот ракетного перехватчика я в небе пока не видел. Видимо, немцы решили временно придержать свой главный козырь и выложить его на стол в самый ответственный момент предстоящего воздушного сражения.

За сбитый Пе-2 русского корректировщика Гюнтер Ралль был представлен к Железному кресту и повышен в звании, но погоны обер-лейтенанта и завистливо-восхищенные взгляды товарищей не могли изгнать поселившуюся в душе пилота тревогу. Что-то в этой большой и кровавой игре под названием Вторая мировая война пошло не так…

Гюнтер уже не раз прокручивал в голове свой первый боевой вылет на ракетном перехватчике. В том, что он сам нигде не ошибся, Ралль был убежден. Уверенный взлет, четкий выход на цель, молниеносная атака без права на ошибку, ответный огонь русского и потом несколько минут сражения с выходящей из-под контроля поврежденной машиной. Но ведь он в этом сражении победил! Сбил русского и смог посадить едва слушавшуюся управления «Комету», не разбив самолет и не погибнув сам. Казалось бы, есть чем гордиться, но…

Как русский умудрился в него попасть? Случайность? Вряд ли. Не зря полковник Рихтенгден считал его более чем серьезным противником — так и оказалось. А теперь выясняется, что стрелок выжил и опять сбивает машины его товарищей. Виноват ли он, Гюнтер, в том, что русский не погиб? Вроде бы, нет. Случайность. Стечение обстоятельств. Но ведь ракеты могли лечь точнее… Или не могли?

— Рад снова видеть вас, обер-лейтенант, — Гюнтер вздрогнул и поднял взгляд. Тот, о ком он только что вспоминал, стоял перед ним. Полковник Рихтенгден имел все тот же безупречный вид, как будто только что вышел с какой-то торжественной церемонии или из приемной Фюрера.

— Герр оберст! — Ралль вскинул руку в нацистском приветствии.

— Догадываетесь, зачем я здесь?

— Да, герр оберст, — негромко ответил Ралль, глядя куда-то мимо полковника, — в прошлый раз я не до конца выполнил ту работу, которую вы мне поручили, и теперь вы пришли, чтобы напомнить мне об этом.

— Почему так мрачно, Гюнтер?

— Что произойдет, если я не справлюсь? — вопросом на вопрос ответил Гюнтер.

— В первый раз вы были значительно увереннее в своих силах, обер-лейтенант, — в голосе Рихтенгдена послышалось беспокойство.

— Опыт, герр оберст. Тогда я не знал, с каким противником мне предстоит иметь дело. Вернее, вы, конечно, предупреждали меня, но одно дело слова, и совсем другое — звук пуль, пробивающих обшивку твоего самолета…

— Думаю, этот звук вы слышали не впервые, с вашим-то количеством боевых вылетов. Не думаю, что он мог вас испугать.

— Естественно. Только никогда раньше в мой самолет не попадали с такого расстояния первой же короткой очередью. Не обращайте внимания, герр оберст, это просто усталость. Я понимаю свой долг, и не собираюсь уклоняться от его исполнения.

Рихтенгдену решительно не нравилось настроение обер-лейтенанта, но выбирать ему все равно было не из кого — никто больше не имел уникального опыта управления ракетным перехватчиком в бою.

— На вас просто давит знание о том, что русский выжил после вашей атаки, — наконец, нашел нужные слова полковник. — Встряхнитесь, обер-лейтенант, вы свою работу сделали отлично, и ваше новое звание тому наглядное подтверждение. Русскому просто повезло, на войне и не такое случается. Отнеситесь к новому заданию, как к шансу поставить в этом деле точку. Я рассчитываю на вас, но это не так уж важно, а важно то, что сейчас наши солдаты стоят насмерть, чтобы остановить русские танковые клинья, рвущиеся к Вязьме. Если вы не справитесь, на них обрушатся новые ночные удары русской артиллерии и авиации.

— Я все понимаю, герр оберст, и готов выполнить любой приказ.

— Сейчас накал сражения достиг своего пика. Сегодня ночью русский обязательно как-то себя проявит. Возможно, как и в прошлый раз, он будет один, но скорее всего, стрелок прилетит в составе группы бомбардировщиков, как это было под Киевом. В этот раз мы лучше подготовились к отражению подобной атаки. Люфтваффе перебросило из Рейха еще двадцать ночных истребителей. Ваша результативная ракетная атака произвела на командование большое впечатление, и мы решили применить этот опыт на новом уровне. Помимо штатного бортового оружия, все «дорнье» и двухмоторные «мессершмитты» будут вооружены ракетами. Думаю, это станет для русских крайне неприятным сюрпризом.

Немцы нас засекли почти сразу. Не полагаясь всецело на нестабильно работающие радиолокаторы, они задействовали сеть звукоулавливателей, и наводили на нас истребители, подавая им световые сигналы с земли. Сложно, чревато задержками при прохождении команд, но хоть что-то взамен радиосвязи.

Временами по нам били зенитки, но точность их наведения оставляла желать много лучшего, и разрывы снарядов оказывали на экипажи ТБ-7 разве что психологическое воздействие.

— Капитан, поднимитесь на двести метров выше, — приказал я командиру экипажа и включил рацию, — «Филины», здесь «Крейсер». Справа в семи километрах девять ночных истребителей противника. Еще две группы по семь самолетов на десять и одиннадцать часов. Дистанция шесть и шесть пятьсот. Нас видят, идут курсом сближения. Заградительный огонь по моей команде после получения данных о высоте и скорости целей. Всем приготовиться.

Мы шли плотной группой. При таком построении мне легче было прикрывать все десять бомбардировщиков, да и их собственные пушки и пулеметы могли сказать свое слово на коротких дистанциях. Имелся, правда, у такой тактики и существенный недостаток — групповая цель гораздо удобнее для поражения ракетами.

Я приблизил изображение одного из вражеских истребителей, потом переключился на другого…

— «Филины», всем внимание. Начинаем маневр рассредоточения по высоте и курсу. Предполагаю ракетную атаку противника. Четные номера сто двадцать метров вверх, нечетные — сто двадцать вниз. Первый, пятый, шестой — восемьдесят вправо…

ТБ-7 спешно расходились, уменьшая плотность построения, но мы могли и не успеть — расстояние до противника быстро сокращалось. До ближайшей группы «дорнье» и «сто десятых» оставалось два километра.

Противник заходил снизу-справа, и я мог использовать только ракеты в поворотных пусковых установках. На земле и в испытательных полетах эти штуковины, вроде бы, работали неплохо, но полного доверия к кустарным изделиям аэродромных техников я все же не испытывал. Я вдавил нужные кнопки на пульте и почувствовал легкую вибрацию — запустились электродвигатели приводов наведения.

Дистанция километр двести. Залп! Восемь ярких точек с огненными хвостами уходят в темноту.

— Капитан, влево двадцать!

ТБ-7 плавно ложится на новый курс, в лоб одной из атакующих групп противника. Залп! Еще восемь ракет уходят с направляющих. Все, у меня осталось только восемь РС-82, нацеленных в заднюю полусферу.

Сейчас мой ТБ-7 выше всех — и наших и немцев, поэтому прыгаю вниз, к турельной пушечной установке, смонтированной вместо бомболюка. Успеваю увидеть, как в километре от нас в небе вспухают разрывы выпущенных мной реактивных снарядов, и тут же в ответ с разных направлений начинают мелькать десятки вспышек. Каждый ночной истребитель противника несет четыре ракеты — все те же реактивные снаряды от «небельверферов», адаптированные к режиму «воздух-воздух».

Вычислитель подсказывает, что по нам выпущено восемьдесят четыре реактивных снаряда. Должно быть больше, но, видимо, кому-то из немцев не повезло при взрывах моих РС-82. Так, прогноз траекторий… Вот же…!

— «Филины», маневр вниз влево! Немедленно!

Вспышки. Многие десятки вспышек вокруг. Увернуться успевают не все.

— «Крейсер», здесь «Филин-8»! Множественные поражения осколками. Четвертый двигатель выведен из строя. Пожара нет, но есть раненые в экипаже.

— «Крейсер», это «Филин-4». Пятый горит!

Эфир заполняют перекрывающие друг друга доклады о полученных повреждениях. Два ТБ-7 вываливаются из строя и, разламываясь в полете, устремляются к земле. Еще три машины повреждены, но пока летят.

— Сомкнуть строй! Всем вернуться на прежний курс. Открыть заградительный огонь. Направления укажу трассерами.

Одновременно с командой открываю огонь из пушки. Ощущения от стрельбы из ВЯ-23 совершенно непередаваемые. Десять снарядов в секунду! Самолет дрожит от отдачи и его начинает ощутимо сворачивать с курса. И это громадину-то ТБ-7! Теперь я понимаю, почему эти пушки не ставят на другие самолеты, кроме по уши бронированных Ил-2. Капитан Пусэп выравнивает машину, но я тут же меняю направление стрельбы, показывая остальным стрелкам, где противник.

Корпус ТБ-7 стонет и трясется. Не обращая на это внимания, я продолжаю вести огонь. Выбор пушки Волкова-Ярцева не был моей блажью. Я знал, что по нам будут стрелять ракетами, хоть и не предполагал, что пуск будет столь массированным, а значит, врага нужно было остановить на дистанции не менее километра. Для пулемета это слишком много, да и из ШВАКа с такого расстояния попасть в воздушном бою по самолету противника было бы сложно даже мне. У ВЯ выше начальная скорость снаряда и гораздо лучше баллистика. Здесь уже можно работать более уверенно…

Очередь! Секунда, и в темном небе распускается очередной бутон взрыва, но радоваться мне некогда — противников слишком много. Я лишь отмечаю, что очередная метка исчезла с виртуальной карты и чуть доворачиваю пушку влево. Очередь!

Стрелки других бомбардировщиков тоже не жалеют снарядов. Расстояние до противника стремительно сокращается. Немецкие самолеты тоже открывают огонь.

— «Крейсер», здесь «Филин-8». Встал второй двигатель! Падаю! Экипажу покинуть машину!

Молча, без единого звука в эфире, вспыхивает и устремляется к земле «Филин-2». Видимо, радист и пилоты убиты, и доложить просто некому.

Немцы проскакивают наш строй и начинают разворот с набором высоты. Двое из них оказываются в задней полусфере моего самолета. Восемь РС-82 немедленно отправляются им вдогонку. Вспышки взрывов! Один сбит! Второй, вроде бы, цел. Очередь!

Для противника общая картина боя распадается на отдельные фрагменты. Немцев осталось всего семь. Связи между собой у них нет, и видимо, уцелевшие пилоты не знают о том, сколько их товарищей сбито. Очередь! Резкий зуд импланта за ухом. Вот он! Я знал, что ракетный перехватчик не останется в стороне. Похоже, его пилот ориентируется в происходящем куда лучше своих коллег. Его цель — мой ТБ-7. Какой же он все-таки быстрый…

В темноте ночи яркий хвост пламени отмечает курс реактивного Me-163. У немецкого летчика всего один заход на цель. Мы оба это знаем. Он не будет стрелять с километра — слишком велик шанс промахнуться, а второй попытки уже не будет. Дистанция три тысячи метров… две… Я тщательно навожу пушку. Полторы… Очередь! Секундная пауза на уточнение прицела… Очередь! Небо впереди на мгновение светлеет, как будто в нем зажигается маленькое солнце. Это вам не бензин. Мгновенная реакция между сотнями килограммов гидразин-гидрата, метанола и перекиси водорода порождает ярчайшую вспышку, из которой во все стороны бьют раскаленные струи огня. Любоваться некогда — у меня есть еще семь целей.

Не семь, шесть. Кто-то из стрелков моих бомбардировщиков добился точного попадания. ШВАК, конечно, не ВЯ-23, но тоже может неплохо приласкать, особенно на короткой дистанции.

Немцы, кажется, начинают понимать, что ловить им здесь нечего, и пытаются уйти. Зря. Лучше бы сразу прыгали — нет у них шансов, слишком неповоротливы двухмоторные истребители. Очередь!

Дверь в кабинет Берии бесшумно открылась.

— Лаврений Павлович, только что поступило сообщение от старшего лейтенанта Нагулина, — доложил секретарь, — Он потерял четыре бомбардировщика. Несколько машин повреждено. Получена кодовая фраза «чистое небо».

— Я выезжаю в генштаб, — бросил Берия, выходя из кабинета.

Фраза «чистое небо» означала, что цель операции достигнута, и второй волне бомбардировщиков, состоящей из сорока восьми Пе-2, противник сопротивления не окажет. До рассвета оставалось чуть меньше двух часов. Нарком знал, что сразу после бомбового удара по позициям противника танковые бригады Брянского и Калининского фронтов перейдут в наступление. Возможно, самое важное наступление в этой войне.

— Мы ждали удара по штабам и узлам связи, мой Фюрер. Так было под Киевом, и тогда это принесло русским успех. Как только поступила информация о группе вражеских тяжелых бомбардировщиков, пересекших линию фронта, мы немедленно приняли меры. Предполагаемые объекты атак были эвакуированы и рассредоточены, однако тяжелые бомбардировщики противника сбросили тысячекилограммовые бомбы не на пустующие штабы, а на наши аэродромы и зенитные батареи. Это произошло за два часа до рассвета. Еще через час последовал новый воздушный удар, отбить который нам было просто нечем. Ночные истребители погибли в бою с русскими ТБ-7, многие самолеты были повреждены на земле, а взлетные полосы аэродромов оказались перепаханы многометровыми воронками.

— Почему ваши войска оставили обороняемые позиции вопреки полученному приказу, генерал-фельдмаршал?! — прошипел Гитлер подойдя вплотную к фон Боку.

— Мои солдаты сделали все, что могли, — твердо ответил срочно вызванный в Берлин командующий группы армий «Центр», — Русские пикирующие бомбардировщики дезорганизовали подготовленные для контрударов танковые соединения Роммеля и Гота и нанесли большие потери войскам, занимавшим ключевые рубежи обороны. Без поддержки танков пехота не смогла локализовать прорывы танковых бригад противника.

— И каков результат? Вы в состоянии удержать хотя бы Вязьму? — Гитлер почти кричал, с силой ударяя кулаком по столу с картами.

— Мой Фюрер, — привлек внимание Гитлера генерал Йодль, — только что получено донесение от генерал-полковника Гёпнера. Передовые части русских перерезали шоссе и железную дорогу Москва-Минск западнее и восточнее Вязьмы. Город полностью окружен, идут уличные бои.

Несколько секунд в ставке Фюрера царила наэлектризованная тишина. Гитлер смотрел в стол, сверля взглядом карту с уже успевшей устареть обстановкой на Московском направлении.

— Генерал-фельдмаршал, вы не справились с управлением вверенными вам войсками, провалили наступательную операцию и допустили отход без приказа. Я отстраняю вас от командования! С этого момента я лично возглавлю группу армий «Центр».

Я отложил газету «Правда» и поднял взгляд на собеседника.

— Товарищ Нагулин, в том, о чем здесь написано, есть немалая ваша заслуга, — сохраняя невозмутимую серьезность на лице, произнес маршал Шапошников. — Товарищ Сталин на совещании Ставки лично отметил ваш вклад в успех операции. Я имел беседу с товарищем Берией, и мы оба пришли к заключению, что ваше звание совершенно не соответствует масштабу задач, которые вы успешно решаете. Однако на пути вашего роста есть одно досадное препятствие. Вы ведь старший лейтенант государственной безопасности, то есть, фактически, майор. Чтобы получить следующее звание, требуется высшее военное образование, а у вас нет даже документа об окончании школы. Тем не менее, вы показали себя не только как исключительно эффективный боец, разведчик и диверсант, но и как инженер-конструктор. Я посоветовался с товарищем Берией, и он привлек к этому вопросу генерал-лейтенанта инженерных войск Гундорова, начальника Военно-инженерной академии имени Куйбышева, а тот, в свою очередь, запросил отзывы у директоров заводов, на которых сейчас изготавливаются гранатометы РГН-1. С учетом военного времени и весьма высокой технологичности разработанного вами оружия, принято решение в виде исключения выдать вам диплом Военно-инженерной академии без прохождения курса обучения и сдачи выпускных экзаменов. Ну а дальше… Поздравляю вас, товарищ подполковник. Не удивляйтесь, что о присвоении нового звания сообщаю вам я, а не ваш непосредственный начальник. По личному распоряжению товарища Сталина с сегодняшнего дня ваше новое место службы — генеральный штаб. Этим же приказом вы переведены в мое прямое подчинение.

Положение на фронте оставалось весьма неустойчивым. Обе стороны практически исчерпали свои силы. Немцы лихорадочно собирали войска для формирования сплошной обороны западнее Вязьмы, а советские армии, потеряв в наступлении почти все танки, подтягивали артиллерию и закапывались в промерзшую землю, стремясь любой ценой удержать фронт окружения.

Свернув всю активность на южном направлении, командование вермахта спешно пополняло людьми и техникой первую танковую группу Эвальда фон Клейста и перебрасывало ее к Вязьме. С севера, из-под Ленинграда, тоже массово снимались соединения и в экстренном порядке бросались на затыкание огромной дыры, возникшей на месте окруженной группы армий «Центр».

Немцы внутри гигантского Московского котла тоже сдаваться не собирались, но отрезанные от снабжения войска не могут долго сохранять высокую боеспособность, особенно зимой, очень холодной зимой. В ночь на шестое декабря ударили первые настоящие морозы. Столбик термометра опустился до минус двадцати пяти градусов, и я знал, что, пусть и с оттепелями, но такая погода станет на ближайшие месяцы нормой жизни. С неба сыпался сухой мелкий снег, покрывая все вокруг мерзлым белым покрывалом, и элита вермахта начинала медленно замерзать в русской западне, куда ее загнал злой гений Фюрера.

— Мне нужен четкий и определенный ответ, рейхсмаршал, — Гитлер в упор посмотрел на командующего военно-воздушными силами Германии. — В Московском котле находится почти миллионная армия. Я должен знать, способны ли вы обеспечить ее снабжение силами люфтваффе.

— Мой Фюрер, — в голосе Германа Геринга не слышалось уверенности, — люфтваффе сделает все возможное, но расчеты показывают, что ежедневно нам потребуется доставлять окруженным почти две тысячи тонн различных грузов. Даже если мы соберем всю транспортную авиацию Германии, включая трофейную технику, мы сможем обеспечить доставку только примерно трети от этого объема.

— Сколько группа армий «Центр» продержится в окружении на таком снабжении с учетом имеющихся в котле запасов? — Гитлер перевел взгляд на Гальдера.

— Месяц, не больше, причем с каждым днем боеспособность войск будет снижаться. Погода крайне неблагоприятна. Не выдерживает ни техника, ни люди. Далеко не все солдаты вермахта имеют теплое обмундирование. Мой Фюрер, немедленный прорыв с одновременным ударом извне — единственный шанс на спасение группы армий «Центр». Откладывать деблокирующий удар нельзя. Как только первая танковая группа прибудет под Вязьму…

— Мы снова получим ту же проблему, — перебил генерала Гитлер. — Танки Клейста попадут под удар авиации и артиллерии русских, которые будут точно знать, когда и куда нужно бить, чтобы нанести нам максимальный урон.

— Но у нас нет других средств…

— Есть! — вскинулся Гитлер, — Есть средство, и мы его используем сразу, как только Клейст будет готов к удару.

Фюрер замолчал, но никто из его генералов не рискнул нарушить возникшую паузу.

— Есть сфера вооружений, в которой мы имеем несомненное превосходство над русскими, как в технологическом, так и в стратегическом плане. Советская армия не готова к полномасштабной химической войне![5] Их противогазы устарели, а пехота не имеет в достаточных количествах средств химзащиты и навыков их использования. Наша армия, напротив, хорошо подготовлена к противостоянию боевым газам, а запасы химического оружия и его качество у нас во многие разы превосходят все, что есть у русских. И, наконец, мы имеем стратегическое преимущество. Русские самолеты не в состоянии достать до немецких городов, а мы находимся на вражеской территории, и любой прифронтовой город коммунистов, включая Москву, может быть подвергнут химической бомбардировке.

— А как же англичане? — осторожно возразил Браухич, — они уже сейчас бомбят наши города. Если мы применим боевые газы против русских, они могут начать сбрасывать химические бомбы на Гамбург и Берлин.

— Чтобы в ответ получить химический удар по Лондону? Черчиль не станет так рисковать из-за русских, которых они с Рузвельтом уже заранее списали в расход.

Для встречи с Королевым меня отвезли на улицу Радио, где размещалась московская спецтюрьма НКВД ЦКБ-29. Конструктор встретил меня настороженно. С тридцать восьмого года он навидался всякого, и от новых людей, появлявшихся в его жизни, ничего особо хорошего не ждал.

Знакомство вышло напряженным. Разговор о «ракете 212» не клеился, и я понимал, почему. Именно затяжка сроков разработки этого проекта стала одним из пунктов обвинения, по которому Королев сначала загремел на Колыму, а потом оказался здесь, в «Спецтехотделе» НКВД, в просторечии именуемом Туполевской шарашкой.

— Сергей Павлович, вы ведь сейчас занимаетесь разработкой самолетов, я прав?

— Да, — односложно ответил Королев.

— Но, насколько я знаю, наиболее близкое вам направление — ракеты и все, что связано с реактивным движением. Вы ведь и сейчас по собственной инициативе занимаетесь разработкой аэроторпеды и ракетного перехватчика.

— Это вам тоже известно? — горько усмехнулся Королев.

— Известно, Сергей Павлович. И я могу назвать вам одну из причин, заставивших меня обратиться именно к вам. У немцев такой перехватчик уже есть, и недавно мой Пе-2 был сбит ракетой, выпущенной именно с этого самолета.

— Вы ведь инженер, а не летчик, — удивился Королев.

— Старший лейтенант Калина, пилот Пе-2, погиб в этом воздушном бою. Я выполнял функции стрелка и наблюдателя. По счастливой случайности мне удалось отделаться ранением в ногу.

— Наблюдатель и стрелок в звании подполковника? — недоверчиво переспросил Королев, — Да еще и пропуск сюда получили… Не думаю, что все так просто, как вы пытаетесь представить.

— Не просто. Как я уже говорил, меня интересует проект крылатой ракеты, которым вы занимались до ареста. Мне решительно безразлично, в чем вас обвиняли, а волнует меня только результат. Я ознакомился с чертежами, расчетами, и результатами испытаний, проведенных третьим отделом НИИ-3 под вашим руководством.

— Испытания проводили уже без меня, — мрачно возразил Королев.

— Знаю, но сейчас это неважно. Ваша ракета — первый шаг к созданию оружия, которое позволит нам показать врагу, что он не может чувствовать себя в безопасности нигде, даже в своем глубоком тылу. Дальность полета вашего образца, конечно, не обеспечит решения этой задачи, но потенциал, заложенный вами в конструкцию ракеты, позволяет довести ее до пятисот километров, увеличив при этом массу боевой части.

— Утопия. С доступными нам технологиями это невозможно. Но даже если допустить, что мы построим такую ракету, смежники не смогут сделать для нее систему управления. В Центральной лаборатории проводной связи уже как-то пытались, — досадливо поморщился конструктор, вспомнив еще один пункт из обвинительного приговора, — и ничего не вышло. А без такой системы на пятистах километрах мы получим такое отклонение, что пуск ракеты потеряет всякий смысл.

— Взгляните на это, — я извлек из объемистого портфеля пачку чертежей и расчетов, — я сделал кое-какие прикидки. Думаю, они могут быть вам интересны.

— Вы инженер-конструктор? — удивился Королев.

— В некотором роде. Скажем так, в основном я все-таки стрелок, разведчик и диверсант, но в оружии разбираюсь с детства и с математикой тоже дружу.

Королев развернул первый чертеж и на несколько минут углубился в его изучение. Потом молча отложил его в сторону и взял второй лист. Вопросов он не задавал, но по лицу конструктора была видна напряженная работа мысли.

— И это всё вы… сами? — Королев, наконец, оторвался от изучения чертежей.

— Не всё. Меня консультировали различные специалисты, в том числе, из упомянутой вами лаборатории проводной связи. Но в основном — да.

— Я могу оставить чертежи и расчеты у себя?

— Для этого я их и принес. По моей просьбе товарищ Берия согласился освободить вас от всех других задач сроком на две недели. Сколько времени вам потребуется на то, чтобы выдать свое заключение по проекту?

— В три дня уложусь, но несколько вопросов у меня есть уже сейчас.

— Слушаю.

— Почему мобильная пусковая установка? Стационарная проще, по крайней мере, для начала. И для чего танк? Есть же трехосные грузовики, тягачи, в конце концов.

— Сергей Павлович, у нас нет возможности двигаться к цели мелкими шагами. Враг и так опередил нас в ракетных технологиях. А что касается танка… Стационарные установки и небронированные самоходные системы уязвимы, а пуски придется производить почти с передовой, чтобы достать объекты как можно глубже в тылу врага. Ракета получится тяжелой, и доставлять ее к месту пуска нужно будет по плохим дорогам. Т-34 с этой задачей справится наилучшим образом.

Королев кивнул и взял в руки следующий лист.

— Воздушный носитель?

— Да. Это следующий этап. Противник должен как можно быстрее осознать, что его города уязвимы для нашего оружия.

— Это настолько важно?

— Вы даже не представляете, насколько. От этого может зависеть весь дальнейший ход войны.

Я не стал рассказывать Королеву о том, что успел увидеть за последнюю неделю, наблюдая с помощью сателлитов за территорией Германии. Среди потока войск и техники, перебрасываемых из оккупированной Европы на Восточный фронт, попадалось все больше эшелонов с весьма специфическим грузом.

Распечатывались склады, на которые ранее снаряды и бомбы только загружались, но никогда не вывозились. Боеприпасы с желтыми, зелеными, синими и белыми кольцевыми полосами на корпусах под покровом ночи грузились в вагоны и отправлялись на восток.

Вермахт получал новые противогазы, противоипритные накидки и другие средства защиты. Со спутников были хорошо видны развернутые в тылу немецких войск специальные учебные лагеря, где проводилась подготовка солдат к боевым действиям в условиях химического заражение местности.

Гитлер всерьез готовился предъявить товарищу Сталину свой последний сокрушительный аргумент — неограниченную химическую войну.