Вторая ударная армия ушла вперед, в направлении Любани, а мой корпус оставили охранять левый фланг прорыва на участке, непосредственно прилегающем к западному берегу Волхова. Осознав масштабы проблемы, генерал-полковник фон Кюхлер решил не наносить немедленного удара под основание выступа, образованного советским наступлением, а сосредоточиться на замедлении продвижения армии Клыкова.

В результате, на моем участке фронта установилось временное затишье, чему, честно говоря, я был только рад. Корпус потерял четверть личного состава и больше трети танков. От авиаполка Кудрявцева почти ничего не осталось. Практически все уцелевшие самолеты нуждались в ремонте, а сам полк, сделавший в этой операции все, что было в его силах, по-хорошему, следовало немедленно отводить в тыл на переформирование. В добавок к этому артиллеристы полковника Цайтиуни расстреляли все спецбоеприпасы. Аналогично обстояли дела и у полка «Катюш» — термитных снарядов осталось на один полный залп. Так что в бой я не рвался, да и командование Волховского фронта прекрасно понимало, что моему корпусу нужно дать передышку на пополнение поредевших частей людьми и техникой.

Спихнув все текущие дела на подчиненных, я приказал без крайней необходимости меня не беспокоить и закрылся в рабочем кабинете, оборудованном в одном из уцелевших зданий бывшей школы авиамехаников в деревне Селищи на восточном берегу Волхова. Здесь, наконец, у меня появилась возможность спокойно разобраться с новой информацией, столь неожиданно свалившейся на мою голову прямо во время боевого вылета.

Я понимал, что много времени мне не дадут. Звонок из Москвы или из штаба фронта мог последовать в любую минуту. Я не испытывал никаких сомнений в том, что в должности командира корпуса, успешно выполнившего наступательную задачу и теперь надолго севшего в оборону, меня не оставят. Тем не менее, на несколько часов паузы я все же рассчитывал.

Отчет искусственного интеллекта Лунной базы вызвал у меня противоречивые чувства. Полномочия командующего — это, конечно, хорошо, вот только командовать мне, похоже, выпало обломками и руинами. Крейсер повстанцев сделал свою работу очень качественно. По сути, относительно целыми остались только некоторые помещения нижнего уровня базы, причем далеко не самые важные. Что-то из разрушенных коммуникаций и оборудования можно было восстановить, но точных данных о состоянии некоторых секторов и даже целых уровней базы у вычислителя не имелось — немногие уцелевшие ремонтные дроны не смогли пробиться туда через многометровые завалы из обломков пластобетона, образовавшиеся при обрушении перекрытий.

С надеждами, что где-то на дальнем складе уцелел резервный истребитель или хотя бы какой-нибудь завалящий невооруженный скутер научной группы пришлось расстаться сразу. Даже находясь в режиме консервации, такая машина немедленно отозвалась бы на запрос центрального вычислителя базы и отправила бы ему сжатый доклад о состоянии ключевых систем.

На самом деле, то, что удалось сделать выжившим при атаке дронам, лишенным единого руководства и изолированным друг от друга в полуразрушенных помещениях и коридорах, следовало считать редкой удачей. Довольно скромный искусственный интеллект одного из восьми уцелевших ремонтников взял на себя координацию действий стихийно сложившейся бригады, и за десять месяцев дронам удалось частично восстановить энергоснабжение базы и, главное, пробиться к блоку центрального вычислителя и запустить два из семи его системных модулей. Дальше ремонт продвигался уже более планомерно. ИИ базы взял на себя руководство работами, да и полномочий на опрос и подчинение себе оборудования и систем, сохранивших хотя бы частичную функциональность, он имел куда больше, чем дроны-ремонтники.

Система дальней связи накрылась окончательно и бесповоротно, чего и следовало ожидать — мятежники уничтожили ее в первую очередь, не пожалев на такую цель десятка ракет дальнего радиуса действия. С ближней связью все обстояло несколько лучше, хотя поначалу слабенькие передатчики ремдронов с трудом дотягивались даже до сателлитов на орбите Земли. Эти аппараты были рассчитаны на функционирование в пределах Лунной базы и системы связи не являлись их сильной стороной. После запуска центрального вычислителя эта проблема решилась, но, как оказалось, продвинуться дальше в восстановлении базы своими силами ремонтные дроны не могли.

Для разбора завалов требовалась тяжелая техника. Единственный неплохо защищенный универсальный проходчик, имевшийся на базе, оказался погребен под тоннами грунта и обломками перекрытий в одном из ангаров на втором подземном уровне. Он отозвался на запрос центрального вычислителя и даже доложил, что не получил серьезных повреждений, но самостоятельно выбраться из-под завала этот аппарат так и не смог, хоть и пытался, так что помощи от него в обозримой перспективе ждать не следовало.

Ни вычислитель арсенала, ни передатчики находившейся в нем боевой техники на запросы не отвечали. Это означало, что абордажные роботы и другие автономные механизмы уничтожены или сильно повреждены, иначе они давно бы вышли на связь.

Жилой модуль тоже сильно пострадал, но там ничего особо ценного для меня и не имелось. Конечно, по мелочи уцелело много интересного. Например, ремдронам удалось извлечь из-под завалов и привести в порядок два ручных стрелковых комплекса «РОК-М», принадлежавших погибшим пехотинцам из роты охраны базы. Правда, для использования этого оружия требовался боевой скафандр с экзоскелетом, а ни один из них не уцелел, по крайней мере, в доступной для ремонтников части базы.

От остального оборудования, найденного и восстановленного дронами, мне было ни тепло, ни холодно, во всяком случае пока я здесь, на Земле, а оно там, на Лунной базе. Тем не менее, свою порцию плюшек я все-таки отхватил. Во-первых, я, наконец-то, получил доступ к сети разведывательных дронов, автономно действовавших все это время на поверхности планеты. Ну а во-вторых, теперь я имел возможность черпать информацию не из предельно урезанных баз данных вычислителя спасательной капсулы и куцых мозгов сателлитов на орбите, а из обширных хранилищ центрального вычислителя базы, содержавших данные по истории Шестой Республики и других человеческих цивилизаций, включая детальные сведения об их технологиях времен докосмической эры.

Но и это еще не все. Искусственный интеллект центрального вычислителя Лунной базы на порядки превосходил по своим возможностям все, что имелось в моем распоряжении до сих пор. К примеру, ситуации, в которую попал мой воздушный конвой, доставлявший грузы в Ржевский котел, он бы просто не допустил. Вычислитель спасательной капсулы не смог адекватно оценить угрозу, исходившую от рассредоточенной по большой территории зенитно-прожекторной засады немцев, а ИИ Лунной базы немедленно предупредил бы меня об опасности. Точно так же на порядки возросли возможности анализа информации, собираемой наземными дронами. Эти небольшие и весьма разнообразные механизмы, прикрытые мощными маскировочными полями, проникали в самые секретные и тщательно охраняемые бункеры, на военные заводы, в закрытые лаборатории и в любые хранилища секретной документации. Пока центральный вычислитель находился в отключке, они функционировали автономно, продолжая выполнять задания, полученные еще до атаки на базу. Теперь же управление сетью дронов вновь оказалось в руках искусственного интеллекта, готового начать целеустремленно собирать информацию, причем именно ту, которая важна для решения задач, поставленных научным и военным командованием Лунной базы, в данный момент сосредоточенным в моих руках.

К сожалению, никаких задач, кроме разведки, дроны решать не могли. Запрет на вмешательство был придуман не на Лунной базе, а в куда более высоких сферах, и помимо инструкций и регламентов, в которых он проходил красной нитью, он учитывался и при создании исследовательской техники. Никакого оружия у дронов не имелось, как и приборов двойного назначения. Конструкторы сделали все возможное, чтобы у пользователей наземных зондов было как можно меньше возможностей влиять на ход развития исследуемой цивилизации.

Полковник Нивен своим приказом отменил для меня запрет на вмешательство. Видимо, в той ситуации он обладал чрезвычайными полномочиями, раз уж искусственный интеллект Лунной базы не поставил под сомнение легитимность этого решения. Вот и сейчас по поводу моих действий на планете я не услышал от центрального вычислителя никаких комментариев. ИИ был готов подчиняться моим приказам, хотя, честно говоря, я опасался его сопротивления. В определенной степени меня это даже напрягало. Это что же такое должно было случиться, чтобы беспристрастный искусственный интеллект позволил себе подчиниться приказу полковника Нивена, явно нарушавшему директивы вышестоящего командования?

— Центральный вычислитель, на связь, — потребовал я.

— На связи, — прошелестел в моей голове негромкий ответ.

— Переключись на женский голос.

— Выбор на мое усмотрение?

— Нет. В штате научной части базы состояла сотрудница по имени Летра. За месяц до нападения мятежников она покинула базу и улетела в центральные миры.

— Подтверждаете выбор?

Я вздрогнул. Последний вопрос был задан голосом моей бывшей подруги. Все интонации имитировались настолько точно, что мне показалось, будто Летра находится рядом со мной, и стоит лишь оглянуться, и я увижу женщину, о судьбе которой мне уже почти год ничего неизвестно.

— Да, — подтвердил я выбор и не удержался от вопроса, мучавшего меня в первые месяцы после посадки на Землю, — о ее судьбе после начала мятежа что-то известно?

— Инженер-исследователь Летра была отозвана с Лунной базы в Центральную Республиканскую Академию для получения нового назначения. В базе данных имеется подтверждение факта ее убытия в Метрополию. Транспорт «Барк-86» должен был прислать навигационной системе базы доклад об успешном завершении первого гиперпрыжка, однако на связь он так и не вышел.

Некоторое время я молча смотрел в окно. Было больно. Я даже не ожидал от себя такой реакции, считая, что все мои чувства к Летре давно перегорели, особенно если вспомнить обстоятельства нашего расставания. Все-таки я тогда очень привязался к этой девчонке, и ее исчезновение из моей жизни стало для меня тяжелой потерей. Мы были слишком разными и по уровню образования, и по социальному статусу. Я видел, что ей хорошо со мной, и сам в ее обществе чувствовал себя легко и комфортно, но перспектив у наших отношений не было никаких, что и подтвердилось, когда на имя Летры пришел запрос из Академии. Жертвовать научной карьерой ради простого лейтенанта она не захотела, да мы ни разу и не обсуждали такую возможность — все и так было ясно. Конечно, сейчас эти переживания воспринимались уже как что-то давно прошедшее, но они связывали меня с прошлой жизнью, полностью отказаться от которой я не мог и не хотел.

— Теперь твое имя — Летра, — произнес я, подавив вздох.

— Принято.

— Мне нужен краткий отчет о событиях в Метрополии и колониях Шестой Республики за последний месяц, предшествовавший нападению крейсера мятежников на Лунную базу.

— Какого характера события вас интересуют?

— Тебя. Называй меня на «ты».

— Принято. Так какие события тебе нужны?

— Все, что имеет отношение к мятежу и причинам нападения на базу. Меня интересуют причины этого безумия и его масштабы.

— О причинах данные неполные. По дальней связи приходили сведения о вспышках мятежа во всех крупных колониях. Очаги неконтролируемой и немотивированной агрессии стали возникать повсеместно почти одновременно. Они сопровождались неадекватным поведением граждан, носившим признаки виртуального психоза в крайне тяжелой форме.

— В чем это проявлялось?

— Отдельные люди и организованные группы граждан, включая военных, госслужащих и сотрудников охраны порядка, действовали агрессивно и осмысленно, пребывая в полной уверенности, что они находятся в виртуальных тренажерах и отрабатывают учебно-тренировочные задачи, поставленные командованием. Многие граждане считали, что находятся в игре и выполняют игровые задания. Изначально поведение и мотивация у разных групп сильно различались, но независимо от исходного посыла, все пораженные психозом быстро находили общий язык друг с другом, принимая единую концепцию происходящего и совершенно не воспринимали аргументы людей, не пораженных психозом, считая их ботами или неигровыми персонажами.

— То есть офицер флота, уверенный, что ведет свой корабль в учебный бой на виртуальном тренажере и встретившийся ему геймер, охотящийся с дубиной на цифровых монстров, прекрасно понимали друг друга?

— Да. Причем геймеры быстро отказывались от сценариев своих игр и принимали легенды тех заболевших, чьи виртуальные миры были наиболее близки к реальности, то есть полицейских и военных.

— Получается вся команда крейсера, атаковавшего Лунную базу, спятила?

— Это не вполне точный термин. По-своему все эти люди были совершенно нормальными. Просто они перестали отличать реальный мир от виртуальности. Вернее, виртуальный мир стал для них более реальным, чем настоящий.

— Но кто заставлял их нападать на обычных людей? Они ведь должны были получать чьи-то приказы! Разве может находящийся в здравом уме офицер Шестой Республики нормально воспринять учебную задачу по штурму собственной столичной системы? А наша база! Во флоте все старшие офицеры знают, зачем мы изучаем слаборазвитые цивилизации. Как можно объяснить такое учебное здание, как уничтожение своей же научной станции? Кому и зачем нужна отработка таких навыков?!

— Они считают обычных людей зараженными, причем зараженными опасно — с возможностью передачи своей психической болезни другим. Их сознание как бы вывернулось наизнанку, перенося все, что случилось с ними самими на граждан, не попавших под воздействие виртуального психоза.

— Но кто ставил им задачи, координировал действия, руководил флотами и армиями? Хотя, подожди… кажется, я понимаю. Они объединялись, используя штатные флотские, полицейские и армейские системы связи и выстраивали собственную вертикаль командования, как будто никакого виртуального психоза и не было. Для них ведь реальность стала другой.

— Примерно так и происходило. Сначала возникал хаос, а потом заболевшие очень быстро организовывались, опережая в этом обычных граждан, даже военных и стражей порядка. Правда, не везде. В некоторых колониях заболевших удавалось быстро изолировать, и тогда армия и флот оказывали силам мятежников серьезное сопротивление.

— Откуда взялась эта болезнь?

— Считается, что это недокументированный и неучтенный негативный эффект технологии «ВИРТ-N» с псевдобесконечным количеством виртуальных степеней свободы. Производитель обещал полную неотличимость от реальности, но новая виртуальность оказалась для человеческого сознания сильнее реального мира. Эффект обнаружился не сразу. Технологию так торопились вывести на рынок, что ограничились трехмесячными испытаниями, а для накопления критических изменений в системе нейронных связей пользователя требовалось больше времени. И еще нужен был толчок — некая пиковая нагрузка на мозг, которая переключит восприятие мира с реального на виртуальный, то есть подменит один мир другим.

— И что послужило толчком?

— Запуск галактической гиперсети. После ее ввода в эксплуатацию время, проводимое средним пользователем в виртуальности, возросло на треть. К моменту запуска единой сети был приурочен выход целого ряда игр нового поколения, специально заточенных под технологию «ВИРТ-N». Этого оказалось достаточно.

— Что было дальше?

— Человечество распалось на две части. Мятежников, а точнее, заболевших, оказалось меньше, но они были гораздо сильнее мотивированы и совершенно не боялись смерти, хотя к ней и не стремились — вполне ожидаемое поведение для человека, считающего, что он находится в игре или учебном бою, где погибнуть обидно, но смерть не настоящая.

— Кто побеждал в войне, когда крейсер мятежников атаковал Лунную базу?

— Нет сведений. Колонии переставали выходить на связь и исчезли из гиперсети одна за другой. Волна мятежа накрыла даже окраинные независимые планеты. Метрополия замолчала за неделю до удара по Лунной базе. Более поздних данных у меня нет.

— Все-таки мы убили себя сами… Не было никакого внешнего фактора. Всё произошло так же, как и со всеми остальными до нас, только продержались мы чуть дольше.

— Говорить о полной гибели цивилизации преждевременно. Некоторая часть населения могла уцелеть, однако имеющиеся у мня алгоритмы прогнозирования позволяют утверждать, что с вероятностью девяносто восемь процентов Шестая Республика перестала существовать, как единое межзвездное государство. Война привела к массовой гибели квалифицированных специалистов и разрушению важнейших научных, технологических и образовательных центров. В ближайшие десятилетия тех, кто выжил ждет технологический откат на двести-триста лет назад с возможным дальнейшем регрессом.

Хённинг фон Тресков ненавидел нацистов в целом и Гитлера в частности, однако это не мешало ему честно служить в вермахте. В шестнадцать лет Хённиг добровольно пошел в армию и участвовал в боях на фронтах Первой мировой. Закончил войну он уже лейтенантом и кавалером Железного креста.

В тридцать шестом году фон Тресков окончил военную академию и был направлен в Оперативное управление Генерального штаба. За Польскую кампанию он получил Железный крест первого класса, прошел Францию и участвовал в операции «Барбаросса».

Войну на два фронта он категорически не приветствовал, равно как и репрессии, которым в Германии и оккупированных странах подвергались евреи и коммунисты. Начальство фон Трескова ценило, но откровенно опасалось его антинацистских взглядов, так что он совершенно не удивился, ни вызову к своему непосредственному начальнику, ни первым словам генерала Герсдорфа:

— Полковник, будьте осторожней в высказываниях. Вы грамотный офицер, но нужно учитывать современные реалии. Расстрелы евреев и комиссаров здесь у многих вызывают протест, но столь открыто выражать свое возмущение рискуют немногие.

— Поймите, герр генерал, — фон Тресков упорно не желал признавать свою ошибку, — Германия окончательно потеряет свою честь, и это будет давать себя знать на протяжении сотен лет. Вину за это возложат не на одного Гитлера, а на вас и на меня, на наших жен и детей [1].

— Не так громко, полковник, — поморщился Герсдорф. — Вы ставите меня в ужасное положение. Я не могу не согласиться с вашими словами, но ваше поведение привлекает совершенно лишнее внимание. Давайте немедленно прекратим этот разговор. Надеюсь, еще не поздно. Я вызвал вас не просто так. С вами хочет встретиться некий полковник Рихтенгден из Абвера.

— И что контрразведке нужно от скромного штабного офицера? — кривовато усмехнулся Тресков, однако в его глазах генерал увидел беспокойство.

— Надеюсь, это никак не связано с вашими несдержанными словами, полковник, — Герсдорф отвел взгляд в сторону. — Официально Рихтенгден заявил, что хочет поговорить с вами о действиях какого-то русского во время боев за Днепр в сентябре прошлого года.

Фон Тресков кивнул, показывая, что услышал ответ. Повод был странным, и вряд ли являлся истинной причиной визита на фронт высокопоставленного офицера Абвера. Полковник это прекрасно понимал, как и его непосредственный начальник.

Полковник Рихтенгден прибыл не один. Кроме него в комнате, куда пригласили Трескова, присутствовал смутно знакомый Хённингу офицер в звании майора. Тресков совершенно точно где-то его уже видел, и почему-то ему казалось, что этот человек никак не может здесь находиться.

— Не узнаете меня, герр оберст? — улыбнулся майор. — А мы ведь виделись с вами в штабе фон Клейста под Кременчугом во время форсирования Днепра. Не припоминаете?

— Эрих фон Шлиман! — Тресков не верил своим глазам. Теперь он вспомнил, откуда ему знакомо это лицо. — Но вы ведь попали в плен! Вас захватили те русские диверсанты, доставившие столько проблем перовой танковой группе.

— У вас хорошая память, — кивнул Шлиман, — мы с вами тогда почти не общались, но все, что нужно вы запомнили. Чувствуется хватка настоящего офицера штаба.

— Но как же…

— С вашего позволения, я опущу подробности, герр оберст, — с лица Шлимана исчезла улыбка. — Скажу лишь, что в плену действительно побывал, и то, что я там увидел, мне не понравилось. Однако мы здесь не для обсуждения моих воспоминаний.

— Я понимаю, — кивнул Тресков.

— Мы в курсе ваших взглядов, полковник, — спокойно произнес молчавший до этого момента Рихтенгден. — Вы ведь их особо и не скрываете.

— Значит, все-таки настоящая причина вашего визита именно в этом, — невесело усмехнулся Тресков, — Но почему Абвер? Мне казалось, такими вопросами у нас занимается гестапо.

— Ну, в данном вопросе тайной полиции действительно следовало бы действовать тщательнее, — Рихтенгден остро взглянул на Трескова. — В вашем случае они явно недоработали.

— Что вы имеете в виду? — вдоль позвоночника Хённинга пробежал неприятный холодок.

— Прежде всего, ваши контакты с тайными оппозиционными группами, ставящими своей целью отстранение Гитлера от власти, — пожал плечами Шлиман. — Вам ведь должны о многом говорить такие фамилии, как Гёрделер и Штауффенберг.

— Я вас не понимаю…

— Всё вы прекрасно понимаете, полковник, — резко, но без угрозы в голосе оборвал Трескова Рихтенгден. — Я могу назвать еще десяток фамилий. Впрочем, к чему сотрясать воздух? Ознакомьтесь лучше с парой любопытных документов.

По кивку Рихтенгдена майор Шлиман протянул Трескову тонкую папку. Хённинг внимательно прочитал два листа машинописного текста и поднял глаза на офицеров Абвера.

— Я арестован?

— Как вы совершенно верно заметили, полковник, мы не из гестапо, так что об аресте можете забыть, — сухо ответил Рихтенгден, — вот только впредь я бы рекомендовал вам тщательнее следить за своими словами. Сейчас мы зададим вам несколько вопросов о русском стрелке, свидетелем охоты на которого вы были в сентябре, и я буду вам весьма признателен, если для всех, кто станет спрашивать вас о том, что от вас хотели люди из Абвера, вы ограничитесь рассказом именно об этой части нашей беседы. И вот еще что. Через несколько дней вас переведут в Берлин, в штаб формируемой танковой армии, командование которой поручено генералу Роммелю. Мы рекомендовали вас генерал-полковнику Гальдеру, как весьма перспективного штабного офицера, и он надеется, что ваше появление в столице пойдет на пользу общему делу нашей победы над врагами Рейха. Я достаточно ясно изъясняюсь?

— Более чем, герр оберст, — кивнул фон Тресков, ощущая, как его начинает отпускать запредельное нервное напряжение, постепенно сменяясь совсем другими чувствами.

Полностью снять блокаду Ленинграда не удалось. Несмотря на очень бодрое начало операции, войска Волховского фронта смогли добиться лишь частичного успеха. Генерал- полковник Кюхлер, подстегиваемый угрозами расправы из Берлина, смог перегруппировать свои дивизии и заставить их вгрызться в мерзлую землю юго-западнее Мги.

После недели упорных боев вторая ударная армия заняла Любань и продолжила наступление вдоль Московского шоссе. Воспользовавшись тем, что все доступные резервы немцы перебросили против генерала Клыкова, войска Ленинградского фронта прорвали фронт и смогли продвинуться на пять-семь километров навстречу бойцам второй ударной.

Прекрасно понимая, что вот прямо сейчас русские отрежут дивизии его левого фланга и прижмут их к берегу Ладоги, фон Кюхлер приказал своим войскам немедленно отходить из района Шлиссельбурга и Синявино. Именно эти дивизии в итоге и остановили дальнейшее продвижение второй ударной армии, а наступление войск Ленинградского фронта выдохлось само собой — защитникам осажденного города удалось выделить для этой операции слишком мало сил и боеприпасов.

Разгромить группу армий «Север», как это планировала Ставка, не получилось. Тем не менее, в блокаде Ленинграда удалось пробить изрядную брешь. Уход немцев из Шлиссельбурга и Синявино привел к образованию двадцатикилометрового коридора вдоль берега Ладожского озера, соединившего город с «большой землей». На этом силы Волховского фронта окончательно иссякли, и генерал армии Жуков отдал приказ войскам перейти к обороне.

На всем гигантском фронте от Ладоги до Черного моря наступила оперативная пауза. И Красная армия, и вермахт испытывали огромные проблемы буквально во всем. Войска нуждались в отдыхе и пополнении. Промышленность не справлялась с восполнением потерь в технике и со снабжением войск боеприпасами. В итоге в конце января произошло лишь одно значимое событие — немцы полностью прекратили применение химического оружия. На ультиматум они так и не ответили, но я видел, как остатки запасов химических снарядов и бомб грузятся в вагоны и отправляются обратно на территорию Германии.

Сталин отнесся к этой новости с большим удовлетворением. В нем, вообще, в последнее время чувствовалось все больше веры в собственные силы. Хитрый грузин и в истории с ультиматумом показал себя опытным политиком. В свое время я предлагал передать немцам, что в случае их отказа от применения боевой химии мы не будем использовать на Восточном фронте термитные снаряды и боеприпасы объемного взрыва. Однако, как оказалось, товарищ Сталин счел, что с немцев хватит и одного термита, и теперь, я думаю, был этим решением очень доволен. Несмотря на то, что я прибыл сюда из совсем другой эпохи и имел за спиной немало высоких технологий, в политических играх Верховный явно мог дать мне сто очков вперед.

Корпус, как я и предполагал, у меня забрали. Жуков моими действиями остался доволен, и, похоже, уже строил в отношении меня какие-то далекоидущие планы, но у других членов Ставки, судя по всему, имелись собственные соображения насчет дальнейшей судьбы товарища Нагулина, и Георгий Константинович явно оказался в меньшинстве.

Ждать пока в беспокойные головы Сталина, Берии или Шапошникова придут какие- нибудь неожиданные идеи по применению моих способностей, я не хотел. Инициативу следовало сохранять за собой, иначе очень легко сбиться с пути и уйти куда-то в сторону от намеченной цели. Мне стоило очень серьезно подумать над дальнейшими действиями. Положение на фронтах стабилизировалось, и военная катастрофа Советскому Союзу, вроде бы, уже не грозила. Напрашивалось простое и понятное решение, с первого взгляда выглядевшее очевидным.

С новыми возможностями, появившимися у меня вместе с искусственным интеллектом по имени Летра, я мог достаточно быстро снабдить советскую военную промышленность технологиями, которые позволили бы ей начать выпуск вооружений, намного превосходящих по своим тактико-техническим характеристикам все то, чем располагали другие земные государства. Однако сразу вставал вопрос: а стоит ли это делать? Хочу ли я получить в итоге мировую коммунистическую диктатуру во главе с товарищем Сталиным и его верными соратниками по партии? Я знал ответ на этот вопрос. Не хочу. С другой стороны, каждый день войны стоил стране огромных жертв, и беспристрастно взирать на гибель тысяч людей я был не готов — еще не настолько я зачерствел, чтобы считать солдат и мирных граждан расходным материалом.

Какие тогда остаются варианты? В текущих обстоятельствах моя карьера себя почти исчерпала. Да, меня сделали героем, известным всей стране, но сама по себе эта известность мало что мне дает. Ты можешь быть знаменитым героем-полярником, популярным актером, летчиком-истребителем или снайпером, о чьем боевом счете знает каждый ребенок, но ближе к власти ты при этом не станешь. Возможно, когда-нибудь после войны тебя протолкнут в депутаты Верховного совета, и будешь ты надувать щеки в огромном зале заседаний и зачитывать с трибуны заранее согласованные и прилизанные старшими товарищами тексты. И что? Оно мне надо?

Чтобы что-то в этой стране реально изменить, нужно стать частью ее правящей элиты, причем элиты реальной, а не показушной, а в эту закрытую касту чужих брать не принято, что, в общем, вполне понятно.

Любая диктатура всегда строится на безоговорочной преданности вождю. Именно она ценится в первую очередь, а уж потом только смотрят на профессиональные и личные качества, организаторские способности и прочие таланты претендента на высокий государственный пост. Советский Союз, конечно, имеет свои особенности — уж очень сильно он пронизан марксистско-ленинской идеологией, во многом заменившей гражданам СССР недавно утраченную религию, но суть вполне узнаваемого тоталитарного государства от этого особо не изменилась.

Преданность и лояльность! Лояльность и преданность! А в мою лояльность не верит никто, это очевидно. В полезность — да. Но не в лояльность и уж точно не в личную преданность товарищу Сталину.

А так ли мне нужна власть над этой страной? Что я буду с ней делать? Покорять мир силой оружия и за шкирку тащить его к светлому будущему, о котором пока сам имею лишь весьма смутное представление? Хотя, зачем воевать? Мир ведь можно покорить и экономически. Этот путь сложнее и дольше, но время у меня есть. Сталин, несомненно, сильный лидер, однако тоталитарные режимы имеют очень серьезный недостаток — отсутствие внятного способа передачи власти при уходе из жизни правителя. Как правило, начинается дикая грызня за главное кресло, и зачастую наверх выносит таких уродов, что потом вся страна, содрогается в конвульсиях от их решений и действий.

— Летра!

— На связи.

— Можешь сделать прогноз развития СССР на ближайшие десять лет?

— Мне неизвестны твои планы по вмешательству в развитие земной цивилизации, а без этой информации прогноз не имеет смысла.

— Допустим, я не вмешиваюсь вообще.

— Принято. Потребуется несколько минут. Я должна скорректировать базовую модель с учетом изменений, возникших в результате твоего появления на Земле. В принципе, ничего такого, что могло бы сделать алгоритм оценки неприменимым, ты не совершил, так что можно рассчитывать на стандартную точность прогноза.

— Жду.

— В каком виде ты хочешь получить результат?

— Краткий голосовой отчет. Только ключевые точки и главные ответвления без углубления в маловероятные ветви.

Терминологии я нахватался у настоящей Летры. После знакомства с ней я с удивлением обнаружил в себе интерес к историческому моделированию, и мы часто обсуждали варианты развития разных человеческих цивилизаций, пытаясь найти пути, которые могли отсрочить их гибель.

— Выполнено. Могу начинать?

— Слушаю.

— Первая ключевая точка — конец сорок второго года. Доминирующая ветвь — смерть Адольфа Гитлера в результате покушения. Последствия — попытка нового правительства Германии заключить мир с Англией. Ожидаемый результат — успех. При этом война Германии против СССР будет продолжена. Фоновые события — перелом в пользу США и Англии в войне с Японией. Взрывной рост военной промышленности Соединенных Штатов. Смерть президента США Франклина Рузвельта в результате покушения. Вторая ключевая точка — сорок третий год. Доминирующая ветвь — полное освобождение Красной армией территории Советского Союза и начало ее похода в Европу. Последствия — вступление в войну Англии и США на стороне Германии. Ожидаемый результат — военное поражение СССР в сорок четвертом году. Третья ключевая точка…

— Достаточно. Дальше все и так ясно. Альтернативные сценарии есть?

— Естественно. Смерть Гитлера практически неизбежна, а вот смерти Рузвельта и вступления США в войну против СССР может и не быть, но вероятность невысокая и все равно война в Европе продолжится в очень тяжелых для Советского союза условиях. Правда, в этом случае возможно заключение мира без серьезных территориальных потерь для СССР.

— Япония проиграет в любом случае?

— Без вариантов. Варьироваться могут только сроки, да и то в незначительных пределах. В любом случае у США и Англии хватит сил для совместных боевых действий с Германией против Советского Союза.

— А варианты с победой СССР?

— Такой вариант был до твоего вмешательства в ход истории. СССР мог стать союзником Великобритании и США в войне с Германией и примкнувшими к ней странами. Ценой потери четверти населения Советский Союз имел шанс в этой войне победить. С некоторой вероятностью сразу после поражения Германии и Японии началась бы новая война за раздел Европы между бывшими союзниками, но, скорее всего, все же наступил бы напряженный и неустойчивый мир.

— Надолго?

— На десять-пятнадцать лет, а дальше идут почти равновероятные развилки, и первая же из них содержит вариант с ядерной войной, но шанс выбрать правильный путь у местной цивилизации все равно был достаточно высоким, по крайней мере, в этой ключевой точке.

— То есть я своим появлением сделал только хуже?

— Хуже для кого? Для СССР — несомненно. Если ты прямо сейчас выйдешь из игры, Советский Союз ждет поражение в войне с объединившимся против него Западным миром, но при этом для земной цивилизации в целом существенно снизится шанс начала Третьей мировой войны в течение ближайших тридцати-сорока лет. В мире просто не останется силы, способной противостоять США.

— Но я ведь не собираюсь выходить из игры, Летра.

— Я знаю. Ты же сам озвучил такое условие для построения прогноза, вот я его и отрабатываю.

— Как избежать войны СССР против всего мира?

— У меня нет алгоритма разработки стратегии воздействия на изучаемые цивилизации. Тебе ведь не хуже меня известно о запрете на вмешательство. Такие программы никогда не создавались, так что здесь я тебе не советчик.

— Но хотя бы возможные последствия планируемых мной действий ты оценить сможешь?

— Только очень приблизительно. Ту Летру, чье имя я сейчас ношу, такая точность прогноза никогда бы не устроила.

— Хорошо. Тогда давай играть по твоим правилам. Прими следующую установку: все покушения на Рузвельта предотвращены. Какова вероятность вступления США в войну против СССР?

— Шестьдесят процентов. Президент в этой стране не всесилен, а антикоммунистические силы там имеют весьма значительный вес. Средства массовой информации вполне способны настроить общественное мнение нужным образом, и у Рузвельта может просто не остаться выбора.

— Значит, нужно что-то, что сделает невозможным начало войны Соединенных Штатов против Советского Союза. Что это может быть?

— Не забывай, я не человек. Принимать креативные решения я могу только тогда, когда у меня есть для этого четкий алгоритм. В данном случае такого алгоритма нет. Могу только перечислить прецеденты из известной мне истории. Вступлению в войну может помешать имеющийся договор о ненападении, хотя такие пакты часто нарушаются. Препятствием может стать военная или экономическая неготовность США к войне, но, по моим расчетам, ни с тем, ни с другим у них через год-полтора проблем не будет. Есть еще такой вариант, как устоявшееся мнение населения страны о другом государстве, как о надежном союзнике, благодаря помощи которого недавно одержана победа в тяжелой войне. США — демократическая страна, и совсем не учитывать мнение граждан власть не может. Манипулировать — да, но просто наплевать — нет. А гражданам нападение на верного союзника, скорее всего, не понравится. Однако в нашем случае это неприменимо — США не воюют с Германией и союзником СССР не являются. Еще остановить нападение может очевидное военно-техническое превосходство Советского союза, но уровень его промышленного развития не позволит…

— Стоп. Дай мне подумать.

Искусственный интеллект послушно умолк, а я погрузился в размышления, пытаясь поймать ускользающую мысль. Что-то в словах Летры промелькнуло такое, за что мой мозг попробовал зацепиться, но идея сорвалась с крючка, не успев сформироваться.

— Еще раз медленно повтори ответ на мой последний вопрос.

— Не… забывай… я… не. человек. Принимать. креативные.

Я молча слушал всю эту муть про пакты о ненападении и силился вспомнить, что же заставило меня остановить Летру, и в какой-то момент недостающий элемент с почти ощутимым щелчком занял свое место в зыбкой конструкции формирующейся идеи.

— Достаточно. А теперь мне нужен от тебя подробный и убедительный доклад, который позволит убедить руководителей СССР в том, что война с Западом неизбежна. Аргументы используй только те, которые опираются на официально доступные мне данные. Я пойду с этим к Сталину и не хочу, чтобы мне задавали вопросы, откуда я с точностью до нескольких штук знаю, сколько танков М3 способен в следующем месяце выпустить завод фирмы «Крайслер» в городке Уоррен под Детройтом.

Маршал Шапошников редко бывал на Лубянке, но в этот раз он никак не мог избежать визита к наркому внутренних дел. Полученный поздно вечером документ буквально жег ему руки. Борис Михайлович заслуженно считался квалифицированным военным аналитиком и опытным офицером генштаба, но зажатая в его руке папка содержала материалы, далеко выходившие за рамки чисто военной области, и решения, которые следовало принять на их основе, были способны изменить судьбу Советского Союза самым непредсказуемым образом.

Сразу передать эти документы Сталину Шапошников не решился — слишком многое в них требовало проверки, провести которую силами одного лишь генштаба маршал не мог. Ночь, проведенная над чтением содержавшихся в папке аналитических материалов, лишила маршала покоя. Ход войны, представлявшийся начальнику генштаба, да и не только ему одному, весьма успешным неожиданно предстал в совершенно ином свете, рисующем тяжелые и мрачные перспективы. Много часов Шапошников пытался найти ошибку в нечеловечески безупречных логических построениях, приведенных в докладе, и не находил.

— Здравствуйте, Борис Михайлович, — Берия поднялся навстречу вошедшему в его кабинет маршалу с легкой улыбкой, — Давненько вы ко мне не заглядывали. Все больше на заседаниях Ставки видимся или в Кремле у товарища Сталина. Что столь необычное и срочное заставило вас приехать на Лубянку?

— День добрый, Лаврентий Павлович, — в отличие от наркома внутренних дел Шапошников сохранил на лице серьезное выражение. — Вы правы, случилось и срочное, и необычное, и, я думаю, совершенно секретное.

— Дайте-ка я угадаю, — Берия тоже перестал улыбаться, — Ваш беспокойный подчиненный преподнес нам всем новый сюрприз? Что на этот раз? Хельсинки? Севастополь? Плоешти? Берлин?

— Вам лучше ознакомиться с этим самому, — Шапошников аккуратно положил папку на стол наркома. — Вряд ли я смогу рассказать лучше и убедительнее, чем здесь написано.

Берия молча кивнул, поправил пенсне и неторопливо открыл папку. Маршал терпеливо ждал, еще раз прокручивая в голове все то, что уже многократно обдумывал в течение ночи. Может быть, его собственных знаний оказалось недостаточно, ведь он лишь военный, и просто не смог найти логические нестыковки в вопросах экономики, политики и международных отношений? Сейчас Берия саркастически усмехнется, покачает головой и с легкостью разобьет все эти аргументы, казавшиеся ему столь безупречными.

Не усмехнулся.

Дочитав доклад, нарком внутренних дел поднял взгляд и с минуту пристально смотрел на начальника генштаба, а потом вновь взял первый лист и начал читать документ с самого начала, делая на полях какие-то пометки.

Заглянувший в кабинет секретарь неслышно приблизился к столу и поставил перед хозяином кабинета и его гостем стаканы с чаем и вазочку с печеньем. Берия, казалось даже не заметил его появления, а Шапошников кивнул и пододвинул к себе стакан.

— Здесь все слишком серьезно, чтобы давать ход этому документу без всесторонней проверки, — наконец произнес Берия, откидываясь на спинку кресла. — Я знаю, что товарищ Нагулин крайне редко ошибается в своих выводах, но это ведь не анализ обстановки на фронтах и не прогноз действий противника. Здесь затронут более широкий круг вопросов. В логике генерал-майору, безусловно, не откажешь, но, боюсь, даже нашего с вами опыта не хватит для того, чтобы судить о конструктивности высказанных им предложений.

— Соединенные штаты, президент Рузвельт… — это, наверное, последнее из того, что я посчитал бы важным для нас в текущей ситуации, — с сомнением покачал головой Шапошников.

— Речь здесь не о настоящем моменте, — Берия постучал указательным пальцем по стопке листов на своем столе, — У нас есть почти год на принятие решения и подготовку, а вот потом действительно может стать поздно.

— Но как же пакт о нейтралитете? Мы ведь не хотим, чтобы весь мир считал Советский Союз столь же вероломной державой, как гитлеровскую Германию, без объявления войны напавшую на СССР, несмотря на действующий между нашими странами пакт о ненападении.

— А вот тут я с товарищем Нагулиным, пожалуй, соглашусь, — на лице Берии появилась едва заметная усмешка. — Вы хорошо помните второй пункт нашего соглашения с Японией?

— Дословно не воспроизведу.

— Он звучит так: «в случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта». Если читать этот пункт буквально, то получается, что мы обязуемся не нападать друг на друга в случае военной агрессии со стороны третьих стран, направленной на одно из наших государств. Но ведь ни США, ни Великобритания на Японию не нападали. Япония САМА осуществила военную агрессию, и это полностью развязывает нам руки. Возможно, и даже наверняка, Японцы не согласятся с такой трактовкой, но кого в сложившемся раскладе сил будет волновать их мнение?

— Скажу честно, весь мой опыт противится идее войны на два фронта. Я читаю доводы Нагулина и понимаю, что, вероятно, другого выхода просто нет, но стоит мне отвести взгляд от этих строк, и сомнения возвращ аются. Как СССР сможет такое выдержать?

— Боюсь, Борис Михайлович, вдвоем мы с вами ничего не решим и ответ на ваш вопрос не найдем. Я предлагаю пригласить к обсуждению этого документа товарищей Молотова, Устинова и Зверева. Без оценки приведенных здесь ар гументов наркомами иностранных дел, вооружения и финансов мы точно не обойдемся.

— Расширяя круг лиц, знающих о докладе Нагулина, мы делаем неизбежным вынесение этого вопроса на самый верх, — чуть помедлив, произнес маршал.

— А у вас были какие-то сомнения в том, что этот документ попадет на стол товарища Сталина? — Берия, казалось, был искренне удивлен. — Такую информацию в любом случае нельзя не показать Верховному, даже если мы придем к выводу, что все это чушь, и что нам глубоко безразлична судьба президента Рузвельта и исход войны США с Японией.

— Вот вы, товарищ Нагулин, говорите, что гражданин Королев не виновен в саботаже разработки ракеты проекта двести двенадцать, — Сталин внимательно посмотрел на меня из-под густых бровей. — А ведь во время боевых испытаний этого изделия при прорыве фронта на реке Волхов ни одна из шести его ракет точно в цель не попала. Ущерб немецким колоннам был нанесен, но это скорее заслуга объемно-детонирующей боевой части, к разработке которой Королев отношения не имел.

— Товарищ Сталин, цели выбирал я, а не Королев. И цели эти были крайне неудобными для крылатых ракет. По большому счету их вообще нельзя было использовать против движущихся вражеских войск, но у меня просто не было других вариантов. Немцев требовалось отвлечь хотя бы на минуту, чтобы бомбардировщики полковника Кудрявцева могли без помех атаковать колонны. И даже в таких невыгодных условиях поставленная перед ракетчиками задача была выполнена. Я считаю, что изделие К-212 показало себя с наилучшей стороны.

— Не все с вами согласны, товарищ Нагулин, но я не буду сейчас об этом спорить. Проект разработки крылатых ракет мы продолжим, однако статус конструктора Королева пока останется неизменным. Пусть он докажет делом, что его ракеты стоят потраченных на них ресурсов, и тогда мы вернемся к этому разговору, тем более что такой шанс и ему, и вам скоро представится, — усмехнулся Сталин.

Я не стал задавать уточняющих вопросов. Это была моя первая встреча со Сталиным в формате один на один, и торопить Верховного главно командующего я не счел возможным, предпочитая терпеливо ждать, когда он сам разовьет свою мысль.

Сталин, не торопясь, протянул руку и пододвинул к себе толстую папку, лежавшую до этого на краю стола. Похоже, Вождь собирался перейти к обсуждению главного вопроса, ради которого я был вызван в его кремлевский кабинет.

— Я внимательно ознакомился с вашим докладом, товарищ Нагулин, и с комментариями других товарищей, которые по долгу службы тоже были введены в курс этого дела. Поверьте мне, специалисты привлекались самой высокой квалификации, но их выводы оказались весьма неоднозначными. Вы основываете свой прогноз на том, что на Гитлера и Рузвельта в ближайшее время будут организованы покушения, имеющие все шансы на успех. Это очень смелое утверждение, товарищ Нагулин. Гитлера уже не раз пытались убить, но ничего из этого не выходило, да и охрана американского президента не зря ест свой хлеб. Это самое слабое место в ваших аналитических построениях. Все последующие события, о которых вы пишете, действительно обоснованы очень хорошо, с чем согласны почти все товарищи, ознакомившиеся с вашим докладом. Однако то, что вы предлагаете требует серьезнейших изменений во внешней политике СССР и в стратегии ведения войны с Германией. Не вам первому пришли в голову опасения по поводу возможного противодействия Англии и США нашему походу в Европу, который, как показывает ход войны, становится практически неизбежным. Тем не менее, нужно отдать вам должное, поскольку именно вы впервые смогли собрать вместе все факты и, подкрепив их расчетами и аналитическими выкладками, аргументированно показать, сколь велика вероятность прямого военного конфликта со странами Запада. Есть мнение, что ваша идея «ленивой войны» достойна внимательнейшего рассмотрения. В сочетании со стратегией сближения с США она действительно может усыпить бдительность наших оппонентов и выбить из их рук очень серьезные аргументы в пользу вступления в войну на стороне Германии.

Сталин сделал небольшую паузу, перелистнув несколько документов в папке.

— Все товарищи, читавшие ваш доклад, сходятся в том, что он подготовлен на очень высоком уровне, но для принятия столь важного решения одного этого недостаточно. Если постулат о близкой смерти Гитлера окажется ошибочным, следование вашему плану приведет СССР к катастрофе или, как минимум, повлечет огромные и совершенно неоправданные потери в людях и материальных ресурсах.

Верховный главнокомандующий вновь замолчал, и теперь его взгляд явно требовал от меня какой-то реакции.

— Нигде в моем докладе не сказано, что решение требуется принимать прямо сейчас, — я постарался ответить как можно нейтральнее. — Скорее, наоборот. Спешка в данном случае исключительно вредна. С момента прорыва блокады Ленинграда прошло полтора месяца, а наша армия все еще не готова к стратегическим наступательным операциям, и вряд ли будет готова к ним раньше, чем к началу весны. Соответственно, выход наших войск к госгранице СССР на всем ее протяжении даже при самом лучшем раскладе состоится не раньше конца текущего или даже середины следующего года, а до этого момента ни Англия, ни США не будут видеть серьезного повода для беспокойства, особенно если мы осуществим предусмотренные в моем докладе мероприятия, призванные создать у западных держав впечатление, что Советский Союз освобождает свою территорию из последних сил и не в состоянии совершить быстрый бросок на запад.

— Я помню это ваше предложение, — кивнул Сталин, задумчиво взглянув на карту, — Смоленск, Киев, Минск, Прибалтика, Одесса… У нас еще много работы, товарищ Нагулин, тут вы правы. Если справимся с ней до конца года, это действительно будет большим успехом. Хорошо. Считайте, что Ставка вашу точку зрения услышала и отнеслась к ней более чем серьезно, но решение по вашему докладу мы примем несколько позже, когда ситуация станет более определенной. А сейчас у меня есть для вас более конкретное дело, не терпящее отлагательства.

Вождь остро взглянул мне в глаза, и я не стал его разочаровывать.

— Я готов, товарищ Сталин, приказывайте.

— В операции по прорыву блокады Ленинграда вы, товарищ Нагулин, показали себя грамотным командиром, способным организовать прорыв обороны противника и обеспечить беспрепятственный ввод в него ударной армии. Конечно, Волховский и Ленинградский фронты достигли не всего, что было запланировано, но это все равно очень большая победа. Ваш успех было отмечен Ставкой, и теперь настало время его повторить в иных условиях и в несколько больших масштабах. Вы правы, к по- настоящему крупному наступлению мы не готовы, но у нас есть еще один осажденный врагом город. Важный город, который нельзя отдавать немцам ни при каких обстоятельствах. Ставка дает вам три дня на завершение текущих дел в Москве. Мы знаем, что вы курируете работу по созданию нового турбореактивного двигателя для нашей авиации, и эта работа ни в коем случае не должна остановиться с вашим отъездом. Но только три дня! А потом вы вылетаете на Крымский фронт в качестве представителя Ставки [2]. Севастополь необходимо деблокировать, а генерал-лейтенант Козлов так и не смог развить первоначальный успех Керченско-Феодоссийского десанта. Манштейн переигрывает его по всем направлениям, и эту ситуацию надо в корне менять. При необходимости вы можете отстранить Козлова от командования фронтом — соответствующие полномочия у вас будут, а вот делать это или нет, вы будете решать уже на месте.

Эрих фон Манштейн прекрасно понимал, что вместе со своей одиннадцатой армией оказался на периферии водоворота событий, за считанные месяцы изменивших весь ход боевых действий на Восточном фронте. Войну против Советского союза он начал в составе группы армий «Север», командуя пятьдесят шестым моторизованным корпусом, вторгшимся в Прибалтику. За первую неделю боев его корпус преодолел больше двухсот километров, и вышел к Западной Двине, где успешно отразил танковый контрудар советских войск.

Казалось, война развивалась по вполне благоприятному сценарию, и у Манштейна даже мелькнула мысль, что Гитлер прав, и еще до зимы Красная армия будет полностью разгромлена, однако уже в начале июля его корпус потерпел серьезное поражение, попав в районе Сольцов под удар армии генерал-лейтенанта Морозова. При поддержке двух с лишним сотен самолетов советские войска двумя группами с севера и юга охватили восьмую танковую дивизию вермахта, и ей какое-то время пришлось сражаться в окружении. Под угрозой перехвата коммуникаций оказалась и третья танковая дивизия.

В тот раз Манштейну удалось избежать разгрома. Для восстановления положения ему была передана дивизия СС «Мертвая голова», и ценой больших потерь восьмую танковую дивизию удалось деблокировать, после чего ее пришлось отправить в тыл на переформирование. Немецкие войска оказались отброшенными на сорок километров назад, и наступление группы армий «Север» на Ленинград затормозилось почти на месяц. Именно тогда, под Сольцами, Манштейн впервые всерьез задумался о том, что с этой войной всё может оказаться совсем не так просто, как хотелось бы многим немецким генералам и политикам.

Потом были бои под Демянском, и, наконец, в сентябре сорок первого Манштейн получил под командование одиннадцатую армию, захватившую к началу ноября почти весь Крым и взявшую в осаду Севастополь.

Занимаясь проблемами своей армии, Манштейн, тем не менее, внимательно следил за положением дел на других фронтах. Тревожные звоночки начали звучать еще в сентябре, но тогда за ревом победных фанфар их было почти не слышно.

Русские потерпели грандиозное поражение под Киевом. Следующими стали Брянск и Вязьма, а вот дальше в неуклонно движущейся на восток машине вермахта что-то разладилось, причем до такой степени, что это начало непосредственно сказываться на одиннадцатой армии, не имевшей, казалось бы, прямого отношения к сражению за Москву.

Сначала не удалась ноябрьская попытка захватить Севастополь. Манштейн недооценил мощь береговых батарей, прикрывавших город, а когда к полутора сотням тяжелых орудий севастопольских фортов добавились залпы главного калибра двух крейсеров и линкора «Парижская Коммуна», подошедших на помощь осажденному городу, он отдал приказ прекратить штурм ввиду его явной бесперспективности.

Манштейн заслуженно считался одним из лучших стратегов Вермахта. Именно он в сороковом предложил план вторжения во Францию танковым ударом через Арденнские горы. Перейдя Арденны, танки должны были форсировать Маас и, не дожидаясь пехоты, по широкой дуге выйти к побережью Ла-Манша, отрезав северную группировку противника. Немецкое военное командование посчитало план Манштейна слишком рискованным, но его неожиданно поддержал Гитлер, которому категорически не нравилось, что генералы предлагают ему, фактически, повторить план Альфреда фон: Шлиффена, реализованный немцами в начале Первой мировой войны. Гитлер, совершенно справедливо считал, что французы и англичане именно этого и ждут, и никакой внезапности вермахту достичь не удастся. Предложение Манштейна пришлось очень кстати, и фюрер настоял на принятии именно его плана, что в итоге и привело вермахт к столь впечатляющей победе.

Однако талант стратега был не единственным преимуществом Манштейна. Еще он являлся непревзойденным специалистом по выколачиванию из командования резервов. Никто другой не умел столь убедительно и аргументированно объяснять вышестоящим начальникам, что именно ему и именно сейчас больше всех нужны танки, самолеты, пехота и артиллерия, и что если ему их не дадут, то, в зависимости от конкретных обстоятельств, либо случится вселенская катастрофа, либо вермахт упустит грандиозную победу, которая у него, Эриха фон Манштейна, практически уже в руках.

И вот теперь этот проверенный и отработанный механизм начал давать сбои. Командующий группой армий «Юг» Герд фон Рунштедт категорически отказывал Манштейну в усилении одиннадцатой армии танками и авиацией, ссылаясь на то, что грандиозная битва за Москву высасывает все резервы, и у него и так уже отобрали слишком много дивизий. Единственное, в чем Манштейну не отказали, так это в артиллерии. В распоряжение одиннадцатой армии поступили две сотни батарей тяжелых орудий. По большей части это были обычные полевые гаубицы крупных калибров, включая и 210-миллиметровые, однако из Германии прибыли и более тяжелые артсистемы, сохранившиеся со времен Первой мировой войны. Настоящим чудо-оружием на их фоне воспринимались самоходные мортиры «Карл» с их калибром шестьсот миллиметров и уникальное 800-миллиметровое железнодорожное орудие «Дора» с ее семитонными снарядами, стволом длиной тридцать два метра и расчетом из двухсот пятидесяти человек.

И все равно штурм не удался. В самый ответственный момент русские высадили в тылу одиннадцатой армии морской десант, нагло ворвавшись в порт Феодосии и выгрузив войска с боевых кораблей прямо на пирсы. Сорок шестая пехотная дивизия и румынский полк горных стрелков пытались остановить продвижение десанта, но были отрезаны на Керченском полуострове и практически полностью уничтожены.

Штурм Севастополя пришлось прекратить, чтобы в спешном порядке перебросить пехоту и артиллерию под Феодосию. Сделать это по обледеневшим дорогам оказалось крайне непросто, но и силы русских не были беспредельными, и к середине января ситуацию удалось стабилизировать. Красная армия продолжала удерживать Феодосию, но продвинуться дальше на запад не смогла.

Когда в начале декабря пришло потрясшее всех известие о том, что группа армий «Центр» под Москвой попала в окружение, Манштейн понял, что резервов он больше не дождется. Тем не менее, приказ взять штурмом Севастополь оставался в силе, и в стремительно ухудшавшейся ситуации ему предстояло выкручиваться имеющимися средствами.

Манштейн понимал, что пока в его тылу находится сильная группировка советских войск, возобновлять штурм города бессмысленно. Он оставил под Севастополем заслон и сосредоточил основные силы против русских армий, засевших на Керченском полуострове и постоянно пытавшихся прорваться оттуда вглубь Крыма.

Приказ Фюрера о начале применения против Красной армии химического оружия Манштейна не порадовал. Как военный стратег, он понимал мотивы Гитлера — сидящую в Московском котле группу армий «Центр» следовало спасать любыми средствами. Тем не менее, он не ждал долгосрочного эффекта от использования боевой химии. Гражданскому населению русских городов действительно могло стать очень несладко, но в том, что в условиях фронта химические боеприпасы окажутся эффективнее обычных снарядов и бомб, Манштейн сильно сомневался.

Под Москвой уже рекой лился иприт и над русскими позициями клубились облака фосгена и хлорциана, а в Крыму обе стороны не торопились забрасывать друг друга химическими снарядами. Манштейн успел хлебнуть этой дряни еще в Первую мировую, и не стремился повторить тот не слишком приятный опыт, а советские войска, не подвергшиеся химическим ударам, тоже не стали первыми применять отравляющие вещества.

Запасы снарядов и бомб с разноцветными кольцами на корпусах впустую копились на фронтовых складах, да так и уехали обратно в Рейх, когда в конце января Фюрер вдруг изменил свое решение и приказал прекратить применение химического оружия.

Зима в Крыму выдалась неожиданно холодной. Конечно, ни в какое сравнение с тем, что творилось под Москвой и Ленинградом здешние морозы не шли, но дороги сначала обледенели, а потом раскисли, что сильно затрудняло переброску войск. И все же теперь, в середине марта, Манштейн чувствовал, что дальше тянуть нельзя. Проблему Феодосии и Керчи следовало решать немедленно. Битва под Москвой завершилась тяжелым поражением, но фронт удалось стабилизировать, и Фюрер, наконец, вспомнил о том, что существуют и другие театры боевых действий. После долгих споров Манштейну все-таки удалось убедить командование выделить для удара по Керченскому полуострову танковую дивизию, вооруженную боевыми машинами с новыми длинноствольными пушками, способными с приемлемой дистанции пробивать броню русских Т-34 и КВ. Кроме того, с воздуха его наступление должен был поддержать четвертый воздушный флот генерал-полковника Рихтгофена. Манштейн понимал, что что это максимум того, что он мог получить, и лучший стратег Г итлера больше не сомневался — пора начинать.

Одного меня Сталин в Крым не отпустил. Ну, да кто бы сомневался. В качестве недреманного ока Вождя со мной отправился армейский комиссар первого ранга Лев Захарович Мехлис, причем, что интересно, тоже в качестве представителя Ставки. Учитывая, что звание моего «коллеги» соответствовало воинскому званию генерала армии, у меня возникали большие подозрения в том, что мои решения будут сплошь и рядом оспариваться этим весьма деятельным и безоговорочно преданным Сталину товарищем, весьма слабо разбиравшимся в военных вопросах.

Мехлис с самого начала смотрел на меня с почти нескрываемым подозрением, и от едких замечаний удерживался, похоже, только ввиду прямого приказа Верховного главнокомандующего. Но это пока мы находились в Москве. Чем дальше наш самолет удалялся от столицы, тем отчетливее в бросаемых на меня взглядах армейского комиссара проступала смесь пренебрежения и недоверия. Я всю эту игру в гляделки полностью игнорировал и вел себя подчеркнуто нейтрально.

— Вы ведь не член Партии, генерал-майор? — наконец, ее выдержал Мехлис.

— Да, это так, — ответил я, как можно безразличнее.

— Это ваша принципиальная позиция?

— Я бы так не сказал. Скорее, есть объективные обстоятельства, препятствующие…

— Это все отговорки, — Мехлис рубанул рукой воздух, подкрепляя категоричный тон своих слов, — Я читал вашу характеристику. Вы прикрываетесь религиозными убеждениями, хотя сами прекрасно знаете, что это полная чушь.

— Лев Захарович, к сожалению, в данном вопросе наши с вами точки зрения не совпадают.

— Будьте добры обращаться ко мне по уставу, генерал-майор. Вы младше меня по званию на три ступени, и мне странно, что я должен учить вас субординации.

— Виноват, товарищ армейский комиссар первого ранга. Больше не повторится.

Я ответил спокойно и даже равнодушно, и это, похоже, взбесило импульсивного комиссара больше всего.

— Товарищ Сталин оказал вам высокое доверие, генерал-майор, — в голосе Мехлиса послышалась угроза, — но это не значит, что теперь все вокруг мгновенно потеряют бдительность.

— Так точно, товарищ армейский комиссар первого ранга, — ответил я все с тем же равнодушием, — потеря бдительности — прямой путь к большим проблемам. Терять её нельзя ни при каких обстоятельствах. Прошу меня извинить, последние трое суток выдались очень напряженными, а сразу по прибытии на место у нас с вами будет много срочной работы. С вашего разрешения я немного посплю.

Я устроился в кресле поудобнее и, напрочь игнорируя перекошенное гневом лицо Мехлиса, закрыл глаза. Самое смешное заключалось в том, что понять, кто из нас кому должен подчиняться, ни я, ни комиссар так и не смогли. Товарищ Сталин всегда был крайне хитрым жуком, и виртуозно умел закладывать под отношения между подчиненными бомбы потенциальных конфликтов. Он что, плохо знал характер Мехлиса? Да в жизни не поверю! Скорее, наоборот. Сталин отлично понимал, во что выльется наша совместная командировка на Крымский фронт, и, видимо, искренне считал, что для дела так будет только лучше.

Мехлис действительно изрядно превосходил меня по званию, но полномочия по принятию кадровых решений в отношении руководства Крымского фронта получил именно я, а не комиссар. В мои военно-стратегические решения Сталин тоже недвусмысленно рекомендовал Мехлису не вмешиваться, оставив за ним дисциплинарные вопросы, морально-политическую подготовку операции и некий общий контроль за ее ходом, суть которого я до конца уяснить не смог, а сам Вождь конкретизировать свою мысль не стал.

В общем, банка с пауками получилась весьма качественная, и помимо чисто военных вопросов мне в ближайшее время со всей очевидностью предстояло решать множество проблем, связанных с маниакальной подозрительностью и непревзойденной мнительностью товарища армейского комиссара. Впрочем, плевать! Грядущие неприятности следовало встречать по мере их поступления. Я активировал режим дополненной реальности и развернул перед глазами виртуальную карту Крымского полуострова.

Картина, скажем прямо, вырисовывалась противоречивая. Сил у Красной армии и Черноморского флота, на первый взгляд, в Крыму было немало. На Керченском полуострове сосредоточились сорок четвертая, сорок седьмая и пятьдесят первая армии, имевшие в своем составе почти двести пятьдесят тысяч человек пехоты, шесть танковых бригад и два отдельных танковых батальона. Гарнизон Севастопольского оборонительного района насчитывал около ста двадцати тысяч бойцов и командиров, имел в распоряжении многочисленную артиллерию, включая береговые батареи крупных калибров, сорок семь танков и более сотни самолетов, базировавшихся на аэродроме, построенном в начале войны на мысе Херсонес. Черноморский флот располагал линкором «Парижская Коммуна», крейсерами «Красный Крым» и «Красный Кавказ», тремя дивизионами эсминцев, двумя легкими крейсерами, довольно внушительными подводными силами и значительным числом тральщиков, минных заградителей, небольших артиллерийских кораблей и катеров.

Казалось бы, силы внушительные, однако имелось несколько серьезных «но». Во-первых, конечно, авиация. Эта беда к началу сорок второго года только усугубилась. Потери начального периода войны сказались и на численном составе ВВС Красной армии, и, что не менее важно, на качестве подготовки пилотов. Слишком много опытных летчиков погибло в первые полгода войны, и быстро подготовить им смену оказалось совсем непросто. По тактико-техническим характеристикам немцы тоже пока превосходили почти все советские самолеты, и с этим нужно был что-то делать. Я и делал, но на внедрение новых технологий нужно время, а на войне, как правило, этот ресурс всегда в жесточайшем дефиците. Второй проблемой уже традиционно являлись снаряды. Артиллерии у защитников Севастополя имелось немало, причем артиллерии очень неплохой, но боезапас к этому зоопарку разнообразных артсистем был весьма скуден. В армиях Крымского фронта со снарядами было получше, но сказочного изобилия здесь тоже не наблюдалось, а вот у немцев и с артиллерией, и со снарядами все обстояло очень неплохо.

Еще меня сильно напрягали новые немецкие танки. Манштейн умудрился вытрясти из командования вермахта двадцать вторую танковую дивизию, укомплектованную этими неприятными машинами. Сами танки были все теми же «тройками» и «четверками», но вот их пушки стали теперь длинноствольными и при стрельбе подкалиберными снарядами сравнительно легко пробивали броню Т-34 и КВ. Наши танкисты об этом пока не знали, но Летра сразу обратила мое внимание на новое опасное оружие противника.

Судя по картинке со спутников, Крымский фронт готовился к очередному наступлению, хотя по-хорошему ему следовало закапываться в землю, выстраивать эшелонированную оборону, прикрывать инженерные заграждения эффективной системой огня и минными полями, выделять подвижные резервы для оперативного реагирования на угрозы прорывов и всячески готовиться к отражению мощного удара противника.

Манштейн готовился с размахом и, похоже, всерьез собирался выбить советские армии с Керченского полуострова. Немцы успели перебросить из-под Севастополя значительную часть артиллерии, включая тяжелые гаубицы, и методично занимали позиции, намереваясь мощным ударом артиллерии и авиации смести подтягивающиеся к передовой советские войска. Задержись товарищ Сталин с моей отправкой на Крымский фронт хотя бы на неделю, и что-либо исправлять, скорее всего, было бы уже поздно. Да и сейчас, надо сказать, времени почти не осталось.

За истекшие полтора месяца Королев смог существенно продвинуться вперед, но, к сожалению, о серийном выпуске крылатых ракет речь пока идти не могла. Все-таки это было технологически сложное изделие, особенно с учетом доработок, сделанных по моим чертежам. Советская промышленность к масштабному выпуску такого оружия была еще не готова. Слишком высокая точность требовалась при изготовлении многих деталей, а это означало необходимость иметь соответствующий станочный парк и квалифицированных специалистов, обладающих высокой трудовой и технологической дисциплиной. И то, и другое в Советском Союзе имелось, но, к сожалению, в крайне ограниченном количестве. Тем не менее, четырнадцать ракет подготовить удалось, причем половина из них получила новую систему управления. Теперь их полет можно было корректировать по радио с земли или с самолета в пределах прямой видимости. Надежность у этого чуда техники была отвратительной, но если звезды складывались как надо, ракета отклонялась от цели не больше чем на двадцать метров.

Артполк Цайтиуни с его 203-миллиметровыми гаубицами Б-4 никто, естественно, не стал перебрасывать из-под Ленинграда в Крым, так что я остался без подчиненной мне напрямую тяжелой артиллерии, зато пополненный и дополнительно усиленный авиаполк Кудрявцева прибыл под Новороссийск даже чуть раньше нас с Мехлисом, и бомбами объемного взрыва его в этот раз укомплектовали с хорошим запасом. А вот ракетчики Королева ожидались только через неделю. Быстрее спецпоезд с их изделиями прибыть, к сожалению, не мог.

Лена вылетела в Крым вместе со мной. Товарищ Берия не возражал. Лейтенант госбезопасности Серова проявила немалые организаторские способности в операции по отражению «химического» налета на Ленинград, и на Крымском фронте я собирался поставить перед ней примерно те же задачи. Правда, теперь Лена была уже не лейтенантом, а старшим лейтенантом госбезопасности, и не Серовой, а Нагулиной, но сути дела это не меняло, если не считать за нечто серьезное тот факт, что товарищ Мехлис умудрился зацепиться и за этот факт «семейственности» в служебных отношениях, еще сильнее ухудшивший его отношение ко мне.

История, кстати, в московском ЗАГСе вышла весьма любопытная. Сам по себе брак между генерал-майором и сотрудницей НКВД никого особо удивить не мог. Лена притащила свидетельницей какую-то свою московскую подругу, которую я раньше никогда не видел, а вот с моей стороны в ЗАГС явился товарищ Берия, о чем по каким-то причинам никто заранее уведомлен не был.

Когда, отловив Берию после очередного заседания Ставки, я сообщил ему о нашем с Леной решении и попросил быть свидетелем при регистрации брака, нарком смерил меня долгим взглядом, в котором я прочитал целую гамму эмоций. Отказываться Берия не стал, хотя нехорошие подозрения о причинах моей неожиданной просьбы у него явно закрались. Да, думаю, даже не подозрения, а полная уверенность. Во всяком случае, на Лену в ЗАГСе он поглядывал как-то уж слишком пристально, но она только мило улыбалась и делала вид, что ничего не замечает.

Больше всех во время регистрации нашего брака волновалась, похоже сотрудница ЗАГСа. Явление товарища Берии произвело на нее неизгладимое впечатление. Лене я тоже заранее ничего не сказал, предупредив лишь, что ее ждет нечто неожиданное. Сюрприз удался.

— Ты что сделал, Нагулин!? — развернулась ко мне Лена сразу после того, как мы остались одни. — Ты зачем его позвал свидетелем? Он же сразу все понял! Теперь он знает, что я тебе все рассказала о вербовке и о моем задании.

— Естественно, он все понял. И я ему действительно благодарен за то, что вольно или невольно он поспособствовал началу наших отношений. И очень хорошо, что теперь Берия обо всем знает, хотя, мне кажется, он и так догадывался. Для тебя никаких последствий не будет, вот увидишь. Ну, разве что, больше никто не захочет от тебя докладов о моем поведении и умонастроениях. Видишь ли, получается, что мы сами известили твое начальство о том, что ты мне все рассказала. Неофициально, но известили. Если бы мы этого не сделали, тебе бы пришлось и дальше делать вид, что ты выполняешь задание НКВД и следишь за собственным мужем. Это был бы очень нехороший обман, который рано и ли поздно обязательно выплыл бы наружу, и вот тогда последствия предугадать было бы действительно сложно. А так…

— Да, наверное, ты прав, — Лена улыбнулась и взяла меня за руку. — С такой точки зрения я эту ситуацию не рассматривала. Все получается очень логично, и, наверное, так действительно лучше. В Наркомате мне дали целые сутки отпуска по случаю вступления в брак, так что давай хотя бы ненадолго забудем о войне, и обо всём, что с ней связано.

Возражать я, естественно, не стал.

В Новороссийск мы прибыли вечером. Мехлис немедленно потребовал доставить его в штаб фронта, а я, не задерживаясь, отправился в расположение своего авиаполка. На косые взгляды армейского комиссара мне было глубоко плевать. Любая моя операция традиционно начиналась с ночной авиаразведки, и полковник Кудрявцев уже ждал на аэродроме, заранее отдав приказ о подготовке к вылету двухмоторного истребителя Пе-3. В штабе фронта Мехлис явно найдет чем заняться. Несомненно, сегодня же он отстучит телеграмму Сталину о том, как здесь все ужасно организовано и как руководство фронта не владеет обстановкой, утратило инициативу и не знает, где находятся его войска. И, естественно, упомянет в ней мое неадекватное поведение. Вместо того, чтобы изо всех сил приняться накручивать хвосты здешним разгильдяям, мальчишка генерал-майор умотал полетать на самолетике… Да и пусть себе. Главное, чтобы не расстрелял там никого сгоряча, но до этого, думается мне, дойти не успеет — к середине ночи я уже вернусь из разведывательного полета.

Следом за нашим с Мехлисом самолетом на аэродром сели два транспортника ПС-84. Прекрасно понимая характер проблем, с которыми мне предстояло столкнуться в Крыму, я запросил с Ленинградского фронта оборудование и специалистов, с которыми мы налаживали систему управления огнем ПВО для отражения массированного налета люфтваффе. Ситуация на Керченском полуострове и в Севастопольском оборонительном районе была во многом схожа с обстановкой в блокадном Ленинграде. Даже линкор «Парижская Коммуна» относился к тому же типу, что и «Марат» и «Октябрьская Революция». Здесь, правда, он был только один, но тридцатая батарея в Севастополе состояла из двух орудийных башен, снятых с точно такого же линкора «Михаил Фрунзе», который так и не удалось восстановить после крупного пожара, случившегося еще в девятнадцатом году. Удивительное совпадение. В Ленинграде в моем распоряжении тоже находился полноценный линкор типа «Севастополь» и, фактически, неподвижная трехбашенная батарея, в которую превратился «Марат» после попадания тяжелой бронебойной бомбы.

Используя ленинградский опыт и уже прошедших нужную практическую подготовку специалистов, я надеялся достаточно быстро организовать в Крыму единую систему управления огнем главного калибра боевых кораблей и орудий береговых батарей. 305- миллиметровые снаряды объемного взрыва сейчас тоже ехали в Новороссийск спецпоездом. К сожалению, изготовить их успели только две сотни штук, поскольку основной упор делался на калибр двести три миллиметра, подходивший для гаубиц Б-4. Тем не менее, на эти боеприпасы я очень рассчитывал. Керченский полуостров не так уж велик, и орудия линкора типа «Севастополь» могли простреливать его насквозь, да и вглубь территории Крыма можно было дотянуться километров на тридцать от побережья и почти на сорок от башен береговых батарей Севастополя.

Мы летели над ночным Крымом. Кудрявцев молчал, стараясь не отвлекать меня от наблюдений, лишь изредка уточняя курс в контрольных точках. В горной местности не все детали хорошо просматривались со спутников, и иногда я приказывал полковнику немного снизиться и пройти над интересовавшими меня районами еще раз. По большому счету без этого вполне можно было обойтись, но раз уж мы все равно вылетели на разведку, хотелось, чтобы этот полет принес какую-то реальную пользу, кроме устранения лишних вопросов о том, откуда я столько знаю о расположении частей и соединений противника.

Манштейн не зря считался одним из лучших полководцев Гитлера. Он целеустремленно перемещал свои войска и технику, и с каждым днем его замысел вырисовывался для меня все отчетливее. Если раньше вычислитель спасательной капсулы и кое-как слепленная самопальная аналитическая программа лишь отчасти помогали мне в прогнозировании действий противника, то теперь Летра разворачивала передо мной планы немцев во всех деталях. Дроны незримо присутствовали в штабе одиннадцатой армии, передавали на орбиту снимки карт, копии приказов, стенограммы телефонных переговоров и сводки радиоперехвата.

Пользуясь господством в воздухе, немцы вели тщательную авиаразведку. О противостоящей им советской группировке им было известно почти все. Манштейн, получивший в свое распоряжение четвертый воздушный флот Рихтгофена и подтянувший к Феодосии значительные силы тяжелой артиллерии, планировал на начальном этапе операции выжать из данных разведки все, что можно.

Стремясь прорваться вглубь Крыма, генерал-лейтенант Козлов сосредоточил две трети своих войск на северном участке фронта, примыкавшем к берегу Азовского моря. Южный участок занимали относительно слабые силы, прикрывавшие Феодосию и не предпринимавшие активных наступательных действий. Командование Крымского фронта считало, что наступать вдоль берега Черного моря немцы не рискнут, опасаясь тяжелых орудий кораблей Черноморского флота, однако Манштейн рассудил иначе. Он решил воспользоваться относительной слабостью южного участка советского фронта и добиться успеха, используя эффект внезапности, основанный на том, что удара на юге русские не ждут.

Имея в распоряжении только одну танковую дивизию, немецкий командующий решил не дробить свой танковый кулак на части, а использовать стратегию, в миниатюре повторяющую его план по захвату Франции — пробить советскую оборону на слабом участке и развернуться на север, чтобы ударить танками во фланг и тыл более сильной группировке советских войск, перехватывая ее линии снабжения и громя тылы. План был неплох и, честно говоря, имел все шансы на успех, так что если я хотел предотвратить нависшую над Крымским фронтом катастрофу, мне следовало действовать без промедления.

К моменту моего появления в штабе фронта, там уже несколько часов происходила форсированная накачка командного состава. Мехлис, не встречая достойного сопротивления, разъяснял Козлову и его подчиненным суть и смысл воинского долга, всячески порицая их за нерешительность перед лицом противника и неспособность нанести сокрушительный удар всеми имеющимися силами. Дело явно шло к срочной подготовке нового наступления, и, судя по лицам генералов, они уже смирились с неизбежным.

Увидев меня, Мехлис не смог сдержать досаду. Своим прибытием я, похоже, обломал ему пылкую речь на морально-политическую тему, к которой он уже собирался перейти от чисто военных вопросов. Однако, пришлось товарищу армейскому комиссару представить меня командованию фронта и даже уступить слово, поскольку я только что вернулся из разведрейда с новыми данными.

— Ну что ж, товарищи командиры, мое видение ситуации вы, я полагаю, уяснили, — Мехлис слегка прищурился и обвел собравшихся пронзительным взглядом. — А теперь генерал-майор Нагулин в деталях разъяснит вам, как и где вы будете наступать и в какие сроки вы должны прорвать фронт и выйти в степные районы Крыма.

Мехлис сделал в мою сторону приглашающий жест. При этом от меня не ускользнула едва заметная нехорошая усмешка, скользнувшая по его лицу.

Я подошел к столу и извлек из портфеля карту с заранее нанесенной текущей обстановкой на фронте. С минуту генералы молча переваривали новые сведения о противнике, и их лица отражали целую гамму чувств, от сомнений и недоверия до мрачного понимания того, что их ждет.

— Не будет никакого наступления, — негромко произнес я в повисшей тишине. — Фронт немедленно переходит к обороне, ограничиваясь демонстративными действиями, имитирующими продолжение подготовки к удару на севере.

— Товарищ Нагулин! — голос Мехлиса взвился до высоких нот, — Ставка и товарищ Сталин ждут от нас решительного успеха! Мы должны мобилизовать все силы, выявить виновных в неудачах последнего месяца, принять верные кадровые решения и немедленно подготовить новое наступление!

— Наступления не будет, товарищ армейский комиссар первого ранга, — мой голос остался столь же спокойным, но в нем появились нотки, напоминающие лязг танковых гусениц. — Немцы знают о каждом нашем шаге, осведомлены о местах размещения армейских и дивизионных штабов, превосходят нас в полевой артиллерии и имеют подавляющее господство в воздухе. У на осталось два-три дня до их контрнаступления. И первое, что они предпримут, это артиллерийский и воздушный удар по штабам и узлам связи. Всем командармам немедленно сменить расположение командных пунктов и проследить, чтобы нижестоящие штабы тоже в кратчайшие сроки выполнили этот приказ. На прежних местах продолжать имитацию активности. Главный удар противника я ожидаю на южном фланге между Черным морем и селом Кой-Ассаном с целью отрезать и блокировать Феодосию и выйти в тыл нашим войскам на Парпачском рубеже. Танковые бригады в ночное время отвести от передовой, сосредоточить в районе села Арма-Эли, тщательно замаскировать и подготовить к нанесению контрудара по местам предполагаемого прорыва противника. Черноморскому флоту…

— Ваши полномочия, генерал-майор, даны вам не для того, чтобы поощрять и даже самолично насаждать на фронте пораженческие настроения, — Мехлис больше не кричал, но его шипящий голос был услышан каждым из присутствовавших на совещании командиров. — За эти действия вам придется ответить. Я немедленно доложу вашем произволе товарищу Сталину!

Мехлис развернулся и широким шагом направился к выходу. Никто из генералов не проронил ни слова, а я лишь обозначил легкое пожатие плечами и как можно безразличнее произнес:

— Как вам будет угодно, товарищ армейский комиссар первого ранга.

— Вот теперь, Эрих, мы с тобой настоящие государственные преступники, — негромко произнес Рихтенгден, когда фон Тресков вышел из комнаты, аккуратно уложив переданный ему сверток в портфель.

— А до этого было не так? — удивился Шлиман.

— До этого были слова, а теперь началось настоящее дело.

— Не, думаю, что в гестапо смогли бы рассмотреть большую разницу, — усмехнулся майор.

— Это да, — не стал спорить Рихтенгден.

— Фон Тресков оказался для нас ценным приобретением, не находишь?

— Весьма ценным, — согласился полковник, — и инициативным, что не менее важно. Идея замаскировать наши изделия под бутылки с ликером мне бы в голову не пришла.

— Ты просто не ценитель этого напитка, — улыбнулся Шлиман.

— Через неделю Гитлер вылетает в Полтаву в штаб группы армий Юг. Если все пройдет удачно…

— Генрих, давай не будем загадывать. Со своей стороны мы сделали все возможное. Во втором отделе Абвера работают грамотные люди, так что за техническую сторону я не волнуюсь. Теперь все зависит от хладнокровия фон Трескова и его способности убедить своего знакомого в свите Гитлера захватить с собой в самолет посылочку для генерала Герсдорфа.

— Этот убедит. Я давно не встречал столь красноречивого человека, как фон Тресков. Но ты прав, не будем загадывать — ждать осталось совсем недолго.

Мы не успевали. До немецкого наступления оставались считанные дни, а готовность фронта к обороне все еще была неудовлетворительной. Генерал-лейтенант Козлов оказался довольно грамотным командиром, но, как и многие другие представители высшего комсостава Красной армии страдал отсутствием инициативы и полной неспособностью спорить с начальством. Зато как исполнитель четких и недвусмысленных приказов он проявил себя весьма неплохо.

Летра указывала мне на две основных проблемы Крымского фронта. Во-первых, рельеф местности позволял немцам в полный рост использовать свое господство в воздухе. Открытые степи, пересеченные кое-где длинными пологими холмами, облегчали действия вражеской авиации и не давали советским войскам укрыться от налетов пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков.

Пилоты Рихтгофена считались в люфтваффе лучшими специалистами по поддержке наступления наземных войск, что Манштейну сейчас и требовалось. Авиация Крымского фронта и отдельный авиаполк Кудрявцева по численности и подготовке пилотов не шли ни в какое сравнение с немецким четвертым воздушным флотом, располагавшим семью сотнями самолетов.

Второй проблемой виделся резкий скачек эффективности немецких противотанковых средств. Казалось, все новинки в этой области противник решил сосредоточить именно здесь, в Крыму. Новые длинноствольные пушки получили не только «панцеры» двадцать второй танковой дивизии, но и штурмовые орудия пехотных частей. Сюда же стоило прибавить новейшую противотанковую пушку с коническим стволом. Ее весьма скромный калибр двадцать восемь миллиметров, казалось бы, не должен был пугать советских танкистов. Однако, конструкция орудия и снаряд с вольфрамовым сердечником позволяли этой относительно легкой пушке пробивать броню толщиной до ста миллиметров. Ну и последним штрихом в складывающейся неприглядной картине стали штурмовики «хеншель» Hs 129 в противотанковом исполнении, тоже присланные Манштейну в приличном количестве перед началом наступления.

Все вместе эти средства борьбы с бронетехникой резко снижали живучесть советских танков в бою, а командиры Красной армии еще не осознали всю опасность произошедшего качественного скачка в уровне противотанковых средств противника, и рассчитывали на способность Т-34 и КВ относительно легко отразить предполагаемый удар.

Несмотря на все параллели, которые я проводил между ситуацией в Крыму и под Ленинградом, имелись и существенные отличия. В Ленинграде помимо пушек линкоров «Марат» и «Октябрьская Революция» в моем распоряжении находилась еще и мощнейшая система ПВО города, состоявшая из многих сотен зенитных орудий, прожекторов и аэростатов. Под прикрытием этих сил боевые корабли могли чувствовать себя в относительной безопасности и вести огонь из орудий главного калибра в сравнительно спокойной обстановке.

Здесь же линкор «Парижская Коммуна» был вынужден действовать со стороны открытого моря, и при налете вражеской авиации он мог рассчитывать только на собственные средства ПВО и на зенитные орудия кораблей сопровождения, что было чревато большими проблемами и высоким риском потерять единственный крупный линейный корабль Черноморского флота. Соответственно, использовать тяжелые корабли я мог только ночью, а это существенно снижало возможности по поддержке наземных войск корабельной артиллерией.

Летра смотрела на перспективы Крымского фронта без всякого энтузиазма. Я гонял вычислитель Лунной базы на пределе расчетной мощности, заставляя его анализировать многие тысячи сценариев развития событий, но если отбросить маловероятные варианты, связанные с фатальным невезением для немцев и феерической удачей на стороне Красной армии, картина вырисовывалась безрадостная.

Феодосию мы теряли при любом раскладе. Варьировалась лишь дата ее падения, но в любом случае это происходило не позже, чем через неделю после начала немецкого наступления. Даже в лучших вариантах продвижение немцев к Керчи удавалось только задержать. Остановить противника хотя бы на Парпачском перешейке получалось в очень редких и довольно экзотических ветвях прогноза, связанных с ошибками и просчетами немецкого командования, которые, конечно, регулярно случались, но рассчитывать на них в базовом сценарии было бы странно.

В конце концов, я пришел к выводу, что искать решение, ограничиваясь средствами одного лишь Крымского фронта, бессмысленно, и выдал Летре новое задание. Теперь я смотрел на карту всего советско-германского фронта. За время, оставшееся до немецкого удара, почти ничего изменить было нельзя, за одним весьма важным исключением, и исключением этим стали самолеты.

Гигантский фронт, перечеркнувший замысловатой линией всю страну с севера на юг, застыл в неустойчивом равновесии, где-то увязнув в грязи распутицы, где-то стабилизировавшись из-за полного истощения сил сторон, а где-то, как в Крыму, замерев ненадолго перед тем, как взорваться вихрем огня и стали. Далеко не везде в ближайшее время стоило ожидать каких-то значимых событий, и я поставил перед Летрой задачу рассчитать сколько и откуда можно снять авиации, не нанося критического урона устойчивости соответствующих участков обороны.

Вечером я, пользуясь полномочиями представителя Ставки, отправил в Москву длинную телеграмму, изложив свой взгляд на ситуацию в Крыму. Судя по тому, что в течение дня Мехлис меня не трогал, умотав по своим морально-политическим делам куда-то в армейские штабы, на его вопли по поводу моего произвола Сталин пока никак не отреагировал, и мне оставалось только догадываться, что Вождь будет делать, получив обе наши телеграммы. Мехлису Верховный доверял если и не безоговорочно, то в весьма значительной степени, но и я ведь ни разу пока его ожиданий не обманывал. В любом случае, мне оставалось только ждать.

Лену я не видел уже почти сутки. Она отправилась к вице-адмиралу Октябрьскому в компании с генерал-лейтенантом Зашихиным. Узнав, для чего мне требуются люди и техника, командующий Ленинградским корпусным районом ПВО задал мне простой вопрос:

— Товарищ генерал-майор, вы в Крыму планируете лично заниматься организацией единой системы огня по образу и подобию того, что было сделано в Ленинграде?

Я задумался на несколько секунд, быстро сообразив, к чему клонит генерал-лейтенант. Лена, конечно, очень неплохо знала, что нужно делать, но ее невеликое звание вряд ли позволило бы ей нормально договориться с командованием Черноморского флота.

— Я планировал участвовать в этом деле только на начальном этапе, а дальше рассчитывал на ваших людей и старшего лейтенанта госбезопасности Нагулину.

— Угу, — кивнул Зашихин, — и они упрутся в первую же техническую или организационную проблему, для решения которой понадобится кто-то из высших командиров. Уверяю вас, при налаживании нестандартных взаимодействий между армией и флотом таких проблем будет вагон. Да вы и сами это прекрасно знаете — проходили уже.

— Думаю, вы правы, Гавриил Савельевич, — кивнул я, с интересом глядя на генерал- лейтенанта, получившего новое звание за нашу совместную операцию.

— Мне нужно лететь с вами, — категорично заявил Зашихин. — Вот тогда мы там все наладим быстро и без проблем. И кого-нибудь из штаба адмирала Трибуца надо взять обязательно — морякам проще будет друг с другом договориться. Сможете это со Ставкой согласовать?

Сталин сидел за рабочим столом и, посасывая мундштук незажженной трубки, задумчиво разглядывал разложенные перед ним документы. Поверх остальных бумаг лежали две телеграммы. Одна из них пришла еще рано утром от Мехлиса, а другая, за подписью Нагулина, поступила поздно вечером.

Проверенный коммунист Мехлис, чья безоговорочная преданность и честность не вызывала у Вождя никаких сомнений, вел себя вполне ожидаемо. В том, что с Нагулиным они не сработаются, Сталин ни секунды не сомневался, но считал, что их конкуренция и быстро возникшая взаимная неприязнь послужат дополнительными стимулами в решении сложного клубка проблем, который все больше напоминала обстановка в Крыму.

Мехлис клеймил командование Крымского фронта последними словами, особенно упирая на полное несоответствие генерал-лейтенанта Козлова и его начальника штаба Толбухина занимаемым должностям. Утверждал, что поездки в войска они воспринимают, как наказание, а фронтом руководят издалека, предпочитая большую часть времени отсиживаться по ту сторону Керченского пролива. Еще он тр ебовал срочно усилить фронт пехотой и танками, поскольку в бездарных наступлениях, предпринятых Крымским фронтом в последние недели, было потеряно много техники и личного состава. Подготовку к решительному наступлению, по мнению Мехлиса, Козлов полностью провалил и в принципе не был способен ее эффективно организовать. Досталось, естественно, и Нагулину. Тут пошло в ход и самоуправство, и полное игнорирование задачи, поставленной Ставкой, и, наконец, прямой саботаж подготовки наступления, выразившийся в приказе перейти к обороне и ограничиваться лишь имитационными действиями, направленными на введение противника в заблуждение о якобы готовящемся ударе на севере полуострова.

Здесь Сталин непроизвольно нахмуриться. Утром, сразу после прочтения первой телеграммы, этот неожиданный и ни с кем не согласованный приказ молодого представителя ставки вызвал у него возмущение, на что, видимо, Мехлис и рассчитывал. Тем не менее, Верховный главнокомандующий помнил о том, что целесообразность действий Нагулина уже не раз ставилась под сомнение в самых разных ситуациях, и почти всегда эти сомнения оказывались необоснованными. Поэтому он предпочел немного подождать и не принимать скоропалительных решений. В итоге этот подход оказался верным.

В поступившей вечером телеграмме Нагулин подробно объяснил свою позицию, и его аргументы, как минимум, заслуживали внимательного рассмотрения и порождали ряд серьезных опасений.

Единственное, в чем Мехлис и Нагулин друг другу не противоречили, так это в необходимости срочной переброски подкреплений на Керченский полуостров. Только первый просил пехоту и танки, а второй — истребители. В принципе, против наземных войск Нагулин, наверное, тоже не стал бы возражать, но, по его мнению, момент уже был упущен и на их доставку в Крым просто не осталось времени.

— Товарищ Сталин, прибыли маршалы Шапошников и Будённый и генералы Жуков и Жигарев, — доложил бесшумно появившийся в дверях кабинета личный помощник Вождя Поскребышев.

Сталин молча кивнул, и вышел из-за стола навстречу входящим в кабинет высшим военным руководителям СССР. Все четверо приглашенных уже видели копии телеграмм, поступивших с Крымского фронта, так что вводить их в курс дела Сталину не пришлось.

— Начнем с вас, Борис Михайлович, — обратился Верховный к начальнику генштаба, когда посетители разместились за длинным столом для совещаний. — Позиция товарища Мехлиса мне предельно ясна и в комментариях не нуждается. Что вы думаете о телеграмме, поступившей от генерал-майора Нагулина?

— Очень неприятная информация, Иосиф Виссарионович, — выдержав небольшую паузу, ответил Шапошников. — Скажу честно, получи я такую телеграмму от генерал-лейтенанта Козлова, я бы заподозрил его в панических настроениях или в неадекватной оценке сил противника. Что же касается товарища Нагулина, могу сказать, что еще ни разу не замечал за ним каких-либо признаков беспричинной паники, и, если уж после лично проведенной авиаразведки он утверждает, что без немедленного усиления фронта авиацией нам не удастся избежать тяжелого поражения, я бы, как минимум, очень внимательно прислушался к этому мнению.

Сталин кивнул Шапошникову, показывая, что принял к сведению его слова и перевел взгляд на Будённого.

— А что нам скажет по этому вопросу главком Северо-Кавказского направления? Снабжение Крымского фронта всем необходимым и контроль за действиями генерала Козлова находятся в вашем ведении, товарищ маршал. Что вы думаете по поводу слов Мехлиса и Нагулина о состоянии дел на Керченском полуострове?

— До последнего времени причин для столь резких оценок не было, товарищ Сталин, — четко ответил Будённый. — Однако, во многом мое понимание положения в Крыму строилось на докладах генерала Козлова, в свою очередь основанных на данных фронтовой разведки. Не верить оценке товарища Мехлиса я оснований не вижу, тем более что, по моим собственным впечатлениям, генерал-лейтенант Козлов проявляет себя на посту командующего фронтом не с лучшей стороны.

— Оставим пока товарища Козлова, — слегка поморщился Сталин, — я понимаю ваше желание получить вместо него кого-либо вроде Гинденбурга, но вы не можете не знать, что у нас в резерве нет Гинденбургов. В целом ваша позиция мне понятна, хотя, я надеялся услышать от вас более конкретный ответ.

Сталин положил на стол трубку и обвел взглядом собравшихся.

— Кто еще хочет высказаться, товарищи?

— На мой взгляд, Лев Захарович сгущает краски, — взял слово Жуков. — Я сейчас не о положении в Крыму, а о действиях генерал-майора Нагулина. Этот человек зря волну поднимать не станет. Я видел, как он действовал под Ленинградом. Другой бы давно верещал о пополнениях и резервах, а Нагулин решил поставленную задачу имевшимися в наличии силами, хотя даже у меня в какой-то момент возникло ощущение, что он не справится. Когда такой командир говорит о необходимости срочного перехода к обороне и требует немедленной переброски авиации, у меня возникает непреодолимое желание дать ему вдвое больше самолетов, чем он запрашивает.

— Полностью согласен, — поддержал Жукова Шапошников.

— Вот как? — усмехнулся Сталин. — Похвальное единодушие, однако я бы хотел вам напомнить, товарищи, что если бы у нас была возможность каждому командующему фронтом или представителю Ставки немедленно отправлять вдвое больше танков, самолетов и артиллерии, чем он просит, мы бы уже пили чай в Берлине, а то и на берегу Ла-Манша. Товарищ Жигарев, в телеграмме генерал-майора Нагулина приведено обоснование количества самолетов, которые мы можем ему отправить без критического ущерба для других участков фронта. Ставку интересует ваше мнение о том, действительно ли мы можем снять и перебросить в Крым часть истребителей из этих фронтовых авиагрупп и не получить в результате непоправимых последствий для наземных войск.

Жигарев ответил не сразу. Окинув всех участников совещания внимательным взглядом, командующий военно-воздушными силами Красной армии негромко произнес:

— Товарищи, а вам не кажется, что для генерал-майора, совсем недавно получившего высокое звание и впервые направленного Ставкой на один из фронтов, товарищ Нагулин слишком много знает о численном составе наших ВВС, их структуре и распределении по фронтам и армиям? Честно вам скажу, судя по его телеграмме, осведомлен он не хуже меня.

Возникла пауза. Отвечать на слова главкома ВВС никто не торопился.

— Это действительно важный вопрос, товарищ Жигарев, — наконец, медленно проговорил Сталин, — и позже мы к нему обязательно вернемся, но сейчас Ставку интересует не осведомленность генерал-майора Нагулина о делах ВВС, а ваше мнение о выполнимости его предложений. Ваше честное и объективное мнение.

Как и большинство немецких генералов, Вольфрам фон Рихтгофен не испытывал оптимизма по поводу событий на Восточном фронте. Всего месяц назад его назначили на должность командующего четвертым воздушным флотом, поддерживавшим действия группы армий «Юг», но, к собственному удивлению, никакого удовлетворения от этого повышения генерал-полковник не испытал.

Во время Польской кампании он командовал авиачастью специального назначения, а потом восьмым авиакорпусом люфтваффе. Его корпус поддерживал наземные войска в войне с Францией, участвовал Битве за Англию, Балканской операции и захвате острова Крит. Не всё и не всегда шло гладко, но это были обычные реалии войны, ведущийся против сильных или не очень сильных противников.

Здесь, в России, поначалу все шло просто замечательно. Без потерь, конечно, не обходилось, но люфтваффе с первого дня вторжения в СССР прочно удерживало господство в воздухе, и боевой счет лучших немецких пилотов стремительно рос, достигая трехзначных чисел. Белосток, Минск, Витебск, Лепель, Смоленск… Русские отступали, теряя многие сотни тысяч солдат убитыми и пленными, бросая технику, сжигая свои многочисленные танки в неподготовленных и плохо скоординированных контрударах. Нужно признать, иногда у них все-таки что-то получалось, и когда наземные части вермахта начинали буксовать, в дело вступал его корпус, с воздуха решая проблемы, возникавшие у танкистов и пехотинцев.

Поддержка наступления на Ленинград. Здесь стало уже сложнее, выросли потери, но все это еще вполне укладывалось в представления Рихтгофена о том, как должна идти кампания на востоке. А потом, в октябре сорок первого, его авиакорпус перебросили под Москву, и здесь началась уже совсем другая война. На этой насквозь промерзшей земле он понял, что значит терять десятки самолетов за один вылет.

О русском корректировщике, способном с убийственной точностью стрелять по воздушным целям, ему рассказал некий полковник из Абвера на одном из совещаний в штабе группы армий «Центр». Поверить в услышанное Рихтгофену оказалось непросто, но совсем скоро ему пришлось лично убедиться в том, что абверовец ничуть не преувеличивал.

Катастрофа под Москвой подкосила силы люфтваффе. Операция по снабжению окруженных армий с помощью транспортных самолетов началась неплохо, но совершенно неожиданно завершилась разгромом воздушного моста и провалом всех попыток подавить русские позиционные районы ПВО, наносившие тяжелые потери воздушным конвоям, пытавшимся прорваться в Московский котел.

А потом. Потом был массированный налет на Ленинград, воспоминания о котором каждый раз надолго портили генерал-полковнику настроение. Командовал этой операцией не он, но для ее проведения из его корпуса забрали полсотни бомбардировщиков, пообещав вскоре их вернуть. Не вернули. Рихтгофен знал, кому люфтваффе обязано полным провалом «химического» налета на стиснутый кольцом блокады город, и теперь, планируя свои действия по поддержке войск Манштейна в Крыму, он не сомневался, с чем, а точнее, с кем ему придется иметь дело.

Тогда, под Москвой, Рихтгофен хорошо запомнил слова полковника Рихтенгдена, а последующие события не дали ему о них забыть. Узнав о готовящемся наступлении в Крыму, генерал-полковник отправил запрос в Абвер. Вылететь в Крым сразу Рихтенгден не смог. Ему требовалось закончить какие-то срочные дела в Берлине, но в итоге он все- таки прибыл в Симферополь, и, как доложили командующему четвертым воздушным флотом, вот-вот доложен был прибыть в его штаб.

Срочная командировка в Крым оказалась для Рихтенгдена полной неожиданностью, причем неожиданностью не очень приятной. Выпускать из рук контроль за подготовкой операции фон Трескова ему совершенно не хотелось. Тем не менее, узнав о причине вызова, Рихтенгден оставил дела на майора Шлимана и вылетел в Симферополь.

Генерал-полковник Рихтгофен выглядел усталым и напряженным. Подготовка к контрнаступлению на Феодосию и Керчь требовала от командующего четвертым воздушным флотом полной отдачи, так что спал он, похоже, часа по четыре в сутки. Время Рихтгофен ценить умел и перешел сразу к делу.

— Полковник, вы, насколько я знаю, уже полгода занимаетесь русским корректировщиком?

— Да, герр генерал-полковник, — подтвердил Рихтенгден, — и, к сожалению, не могу похвастаться большими успехами в этом деле.

— Я в курсе, — кивнул генерал. — Будь иначе, наша беседа не имела бы смысла. Меня интересует ваше мнение о том, насколько вероятно, что в момент начала нашего наступления этот русский окажется в Крыму.

— Думаю, он уже здесь, — спокойно ответил Рихтенгден.

— Это только предположение, или вы располагаете конкретными сведениями?

— Предположение, но я оцениваю его достоверность, как очень высокую. Крым сейчас — самый напряженный участок Восточного фронта. Отсюда русские могут угрожать всему южному флангу наших войск, а также совершать налеты на нефтепромыслы в румынском Плоешти. Насколько я знаю генерал-майора Нагулина, подобные места его притягивают, как магнит.

— Генерал-майора?

— Ну, во всяком случае, именно с такими знаками различия его встретил наш сотрудник пару месяцев назад. Правда, за полгода до этого он же видел Нагулина в форме младшего лейтенанта, так что в этом вопросе сложно быть до конца уверенным.

— Ваш человек дважды встречался с этим русским? И почему Нагулин до сих пор жив?

— Трудно убить вражеского генерала, являясь пленным, герр генерал-полковник, — негромко ответил Рихтенгден.

— Ясно, — Рихтгофен перевел взгляд на степной пейзаж за окном. — Как бы то ни было, вы, полковник, лучше всех знаете этого человека, а мне необходимо иметь хотя бы примерное представление о том, к каким неприятным сюрпризам следует подготовиться моим пилотам.

— К сожалению, я знаю его не так хорошо, как мне бы хотелось, — с ноткой досады в голосе ответил Рихтенгден. — Раньше я думал, что способен читать его, как открытую книгу, но, как оказалось, Нагулин способен на неожиданные импровизации. Что он придумает теперь, точно вам не скажет никто, но в одном я уверен на сто процентов: он почти никогда не отказывается от приемов, которые принесли ему успех в прошлом. Я бы рекомендовал вам тщательно изучить опыт неудачного налета на Ленинград, герр генерал-полковник. Скорее всего, с чем-то подобным вы столкнетесь и здесь.

— Заградительный огонь шрапнельными снарядами главного калибра русского линкора?

— И это тоже.

— Что еще?

— По нашим данным, у Нагулина в личном подчинении имеется серьезная авиачасть. От пятидесяти до ста самолетов, вооруженных новейшими бомбами повышенного могущества. Действовать он предпочитает ночью. Излюбленные цели — штабы, узлы связи, склады боеприпасов и, что для вас наиболее неприятно, аэродромы. При этом его пилоты демонстрируют совершенно невозможную для ночных атак точность бомбометания.

— Плохо. Ночных истребителей у меня почти нет.

— Они все равно не справляются, герр генерал-полковник. Попытки остановить русского стрелка с помощью «дорнье» и «сто десятых», оборудованных радиолокаторами и ночными прицелами, уже не раз предпринимались. Некоторый успех был достигнут, но остановить его все равно не получалось. Думаю, вы сами это знаете.

— Естественно, знаю. Не примите, как упрек, полковник, но я не для того вызвал вас из Берлина, чтобы выслушивать давно известные мне сведения. Мне требуются конкретные рекомендации. Я не хочу, чтобы мои самолеты горели кострами на земле Крыма. Насколько я слышал, вы предприняли ряд попыток уничтожить русского стрелка. Да, ни одна из них не привела к желаемому результату, но несколько раз вы были близки к успеху, причем дважды Нагулин смог выжить буквально чудом. Возможно, тогда вам просто не повезло, или же непосредственным исполнителям не хватило мастерства и профессионализма. Мне тоже нужен такой шанс, и, будьте уверены, я его не упущу.

Рихтенгден несколько секунд с интересом рассматривал командующего четвертым воздушным флотом, с лица которого при последних словах исчезли все признаки усталости, а в глазах уже немолодого летчика, еще в Первую мировую одержавшего восемь воздушных побед, вновь зажегся огонь боевого азарта.

— Хорошо, герр генерал-полковник, — наконец, с легкой усмешкой произнес Рихтенгден, — у вас будет такой шанс. Только давайте выйдем из здания штаба, сядем в крытый кузов первого попавшегося грузовика и прикажем водителю выехать за город. В дороге я вам все расскажу.

— Не понял, — правая бровь Рихтгофена поползла вверх. — Объяснитесь, полковник. Вы что, подозреваете преда…

— Ни в коем случае, — негромко, но твердо остановил генерала Рихтенгден. — Но ни я, ни мои коллеги по контрразведке не знаем всех возможностей этого человека и тех служб, которые обеспечивают его работу. — По косвенным данным.

— Можете не продолжать, полковник, — произнес Рихтгофен, вставая. — В этих вопросах я полностью доверяю Абверу. Ради такого дела можно и потерпеть пару часов тряски в кузове «бюссинга».

Всю ночь армейские, корпусные и дивизионные штабы Крымского фронта стояли на ушах. Мой приказ сорвал их с насиженных мест и заставил срочно менять дислокацию. Естественно, это привело к первостатейному бардаку, замедлению реакции командования на доклады из боевых частей, а местами и к полной потере связи с войсками.

Не получив пока никакого ответа от Сталина на свою разоблачительную телеграмму, Мехлис слегка поумерил пыл, но, видя этот беспредел, он все же не выдержал.

— Товарищ Нагулин! Вы что, не видите, к чему приводят ваши приказы?! Если по вашим же собственным словам немцы готовят наступление, то зачем вы устроили этот ночной переезд? Вместо того, чтобы управлять войсками, штабы грузятся на машины и куда-то уезжают. Пока они прибудут на новые места, пока снова протянут проводную связь, войска будут оставаться без должного управления. Это саботаж, если не сказать хуже!

— А вы говорите, как есть, товарищ армейский комиссар первого ранга, — я развернулся к Мехлису и внимательно посмотрел ему в глаза. — К чему стесняться? Мы ведь не в институте Благородных девиц. Здесь фронт, и, сказав «А», следует говорить и «Б». Вы обвиняете меня в предательстве? В умышленной дезорганизации управления войсками накануне немецкого наступления? Я правильно вас понимаю?

Вот так, прямо в лоб, вешать на меня расстрельные статьи Мехлис пока еще явно не созрел, но и сдавать назад тоже было не в его характере. Комиссар с ненавистью смотрел на меня, а случившиеся рядом генералы и полковники тихо расползались в стороны, не желая быть втянутыми в конфликт полномочных представителей Ставки. Я не стал ждать, пока Мехлис найдет нужные слова и вновь заговорил сам:

— Можно было, конечно, оставить все как есть, и еще сутки, а может, даже двое, штабы продолжат спокойно работать. Вот только потом сюда прилетят пилоты Рихтгофена и снаряды тяжелых гаубиц, и управлять войсками станет просто некому. Знать об угрозе удара по штабам и ничего не делать — это не предательство?

— Не нужно путать понятия «знать» и «предполагать», генерал-майор, — тоном ниже произнес Мехлис. — Может быть у вас есть пленный немецкий генерал, который на допросе рассказал о планах люфтваффе? Или же некий герой из фронтовой разведки пробрался в штаб Манштейна и выкрал секретную директиву? Так ведь нет! У вас есть только ваши измышления о том, как бы вы поступили на месте немецкого командующего, и, исходя из этих видений, навеянных собственным воспаленным воображением, вы срываете выполнение вами же отданного приказа о переходе фронта к обороне, безоглядно ломая на многие часы всю структуру управления фронтом!

Не был Мехлис тупым идиотом. Вот ни разу! Излишне резким, неуравновешенным, способным «махать шашкой», толком не разобравшись в проблеме, даже, местами, неадекватным, но не тупым. Логика в его словах, несомненно, присутствовала. И, что самое обидное, он совершенно искренне болел за дело и считал свои действия единственно верными в данной ситуации. Нервозность, взвинченность и фанатичность — страшная смесь. Зачем Сталин отправил его на фронт? Этот кадр мог бы пригодиться в тылу — где-нибудь, где нужно «держать и не пущать». Его конек — критиковать, ломать, разрушать кем-то сделанное, но создать что-то свое — это не к Мехлису. Нельзя таких людей подпускать к армии, к сложному производству, к науке… Однако, выбора мне никто не предлагал, и приходилось работать с тем, что есть, то есть с Львом Захаровичем.

— Я могу ошибаться, товарищ армейский комиссар первого ранга, но у меня, по крайней мере, есть четкий план действий, а что предлагаете вы? Я сейчас не о кадровых перестановках, а о конкретном деле.

— Ставка поставила перед нами четкую и ясную задачу, товарищ Нагулин, и задача эта — наступление, прорыв вглубь Крыма и деблокада Севастополя. Именно этим должен заниматься фронт, а не судорожной передислокацией штабов, рытьем окопов и углублением противотанковых рвов! Я доложил о вашем самоуправстве в Ставку. Уверен, мы скоро получим ответ из Москвы, и тогда станет окончательно ясно, кто из нас правильно понимает приказы!

— Думаю, этот ответ придет не из Москвы, а от генерала Манштейна, — ответил я с невеселой усмешкой, — и долго ждать его нам действительно не придется.

Немцы дали нам еще сутки. Видимо, у них тоже не все ладилось со снабжением и подготовкой к наступлению. Я, естественно, был этому только рад. Ставка молчала до середины дня, а потом разродилась сразу двумя телеграммами — отдельно мне и Мехлису. Комиссар с каменным лицом получил от представителя особого отдела секретный пакет и молча удалился в свой кабинет заниматься расшифровкой полученного текста — этот процесс он не доверял никому и всегда работал с шифрами лично.

Ну, а мне особисты передали телеграмму уже в расшифрованном виде.

Мне недвусмысленно указали на то, что я зарвался, чего, в общем-то, и следовало ожидать. Тем не менее, угрозой краха Крымского фронта товарищ Сталин проникся и самолеты дал, хоть и не в том количестве, которое я просил. В целом телеграмма была составлена в таком тоне, что, если бы я хоть на секунду сомневался в своих прогнозах, я бы сейчас чувствовал себя крайне неуютно. А так… бой нас рассудит.

Немецкая артподготовка началась с рассветом одновременно с массированным налетом пикирующих бомбардировщиков, густо прикрытых «мессершмиттами». Сорвать ее не удалось несмотря на то, что за два часа до восхода солнца я поднял в воздух бомбардировщики Кудрявцева и сам вылетел с ними для нанесения упреждающего удара по позициям тяжелой артиллерии противника.

Тактика немцев изменилась. Это сразу бросалось в глаза при взгляде на виртуальную карту. Кто-то очень неглупый тщательно проинструктировал Манштейна и Рихтгофена на предмет тех угроз, которые ждут их в случае моего появления в Крыму. И этот кто-то отлично знал все средства, которые я применяю в бою. Ну, может быть, не все, но, по крайней мере, большинство наиболее эффективных.

— Летра, на связь! — обратился я к искусственному интеллекту Лунной базы. — Где сейчас находятся полковник Рихтенгден и майор Шлиман?

— Майор Шлиман спит в своей квартире в Берлине. Полковник Рихтенгден сорок минут назад вылетел на транспортном самолете с аэродрома под Симферополем в западном направлении.

Ну да, теперь ясно, кто этот добрый человек, надававший немцам в Крыму много полезных советов. Странно. После ранения Рихтенгдена под Ржевом и возвращения в Германию майора Шлимана эти два офицера не принимали участия в операциях против меня. И во время налета на Ленинград, и в ходе операции по прорыву блокады они оставались в Берлине и были полностью поглощены плетением заговора против Гитлера. Казалось, они потеряли ко мне всякий интерес. Но, получается, это только казалось. Хотя поведение Рихтенгдена выглядело не вполне понятным — он даже не стал дожидаться начала наступления и, улетел из Крыма при первой возможности. Похоже, эту поездку на фронт полковник совершил не по собственной инициативе. Впрочем, мне от этого не легче.

Артиллерии у Манштейна было много, как и средств для придания ей мобильности, и из этого фактора немцы выжали все, что могли. Пятьдесят моих Пе-2, несущих бомбы объемного взрыва, были страшной по здешним меркам ударной силой, но для них не имелось достойных целей. Тяжелые гаубицы противник распределил тонким слоем по большой территории, заставив связистов совершить настоящее чудо для придания этому боевому порядку нормальной управляемости.

Зато теперь даже пятисоткилограммовой бомбой при самом удачном попадании удавалось накрыть только одну гаубицу, да и по ней еще нужно было не промахнуться. Контрбатарейная борьба тоже оказалась сильно затруднена. Немецкие артиллеристы постоянно меняли позиции и старались стрелять из тяжелых орудий с максимальной дистанции. Соответственно, чтобы накрыть их ответным огнем, наши гаубицы требовалось подтягивать вплотную к передовой, подвергая их большому риску. Конечно, все эти мероприятия снижали точность немецкого огня, но в боеприпасах противник недостатка не испытывал и исправлял ситуацию количеством выпущенных снарядов.

Мы продолжали рейд над территорией противника. Я уже не ограничивался только артиллерией, накрывая любые достойные внимания цели. За нами в ночной темноте оставались огни пожаров и вспышки взрывов детонирующих боеприпасов, но я понимал, что здесь и сейчас немцы меня переиграли. Нанести противнику ущерб, способный заставить его отказаться от наступления, я со всей очевидностью не мог. Увы, сил авиаполка Кудрявцева было для этого совершенно недостаточно, а задействовать для ночной атаки другие самолеты я не видел смысла — эффективно управлять их действиями я все равно бы не смог, да и нормально летать ночью был способен хорошо если каждый десятый советский пилот.

Ударить по штабу Манштейна я тоже не мог — немецкий командующий перевел его достаточно далеко от линии фронта, а крылатые ракеты все еще ехали на Крымский фронт через половину страны. Да и будь они у меня в наличии, не факт, что получилось бы вывести Манштейна или Рихтгофена из игры. Генералы не сидели в штабах, а постоянно перемещались в командно-штабных машинах по непредсказуемым маршрутам. Немцы быстро учились, и в меру своих возможностей находили способы противодействия моим способам ведения войны.

Приближался рассвет, и я был вынужден отдать полковнику Кудрявцеву приказ возвращаться. Встреча с толпой мессеров совершенно не входила в мои планы. Урон врагу мы, безусловно, нанесли немалый, но, на мой взгляд, задача осталась невыполненной. Внизу под нами набирало обороты немецкое наступление. Тридцатый армейский корпус противника нанес удар по сорок четвертой армии генерала Черняка, прикрывавшей подступы к Феодосии и державшей южный участок фронта. Советская оборона сразу начала трещать и прогибаться под мощными ударами артиллерии и танков, сосредоточенных на относительно узком участке. С восходом солнца к артиллерийскому удару присоединились сотни пикирующих бомбардировщиков, одна часть которых непосредственно поддерживала наступающие наземные войска, а другая ушла вглубь советской территории наносить удары по заранее разведанным целям, стремясь дезорганизовать управление войсками Крымского фронта.

Мехлис лег спасть почти перед самым рассветом. Армейский комиссар первого ранга не щадил ни себя, ни окружающих, и выделял себе минимум времени на отдых. Тем не менее, хоть иногда спать требовалось и ему. Вот только в этот раз такой возможности судьба ему не предоставила.

Не желая тратить время на дорогу в Керчь и обратно, Мехлис остался на ночь в политотделе пятьдесят первой армии, где ему выделили место в одном из блиндажей, только что оборудованных для переехавшего сюда из деревни Уварово штаба армии. Комиссар проснулся от дрожи земли и грохота взрывов.

Снаружи уже светало, и, покинув блиндаж, полномочный представитель Ставки перевел взгляд на север, где горизонт вспыхивал злыми зарницами и откуда накатывал низкий тяжелый гул.

— Немцы Уварово бомбят, — негромко произнес из-за спины Мехлиса командующий пятьдесят первой армией генерал Львов.

Комиссар, завороженно наблюдавший за вспышками взрывов, медленно повернулся к подошедшим командирам.

— Точнее можете сказать? По каким целям противник наносит удары?

— Отсюда точно не определить, — ответил зам командарма генерал Баранов. — Можно попробовать связаться с гарнизоном Уварово, но вряд ли после всего этого линии связи уцелели…

— В машину! — коротко скомандовал Мехлис и направился к затянутой маскировочными сетями стоянке штабного автотранспорта.

Даже с учетом раскисшей и изрядно разбитой дороги поездка не заняла много времени. Штаб армии переместился меньше чем на десять километров от прежнего местоположения, так что через двадцать минут Мехлис и Львов уже стояли на окраине села и молча смотрели на открывшуюся перед ними картину.

Штабных блиндажей, чуть больше суток назад покинутых командованием пятьдесят первой армии, больше не существовало. На их месте курились дымом многочисленные воронки от взрывов немецких авиабомб. Чуть в стороне догорали какие-то заборы и хозяйственные постройки. Само село Уварово пострадало не сильно. Лишь в паре мест между домами поднимались столбы дыма и что-то горело. Скорее всего, это были просто случайные промахи.

Мехлис молчал. Зная характер представителя ставки, генерал Львов тоже не торопился высказывать свое мнение, хотя им обоим было очевидно, что удар наносился не по селу. Немцы целенаправленно били по известному им расположению штаба пятьдесят первой армии, вот только штаба здесь больше не было, но командование люфтваффе об этом пока не знало и искренне считало боевую задачу выполненной.

— Товарищ армейский комиссар первого ранга, — рискнул-таки вывести Мехлиса из ступора генерал Львов, — Этот удар немцы нанесли не просто так. Судя по всему, они начали полномасштабное наступление. Мне нужно срочно вернуться в штаб армии, да и вас, я полагаю, в штабе фронта уже потеряли.

Мехлис медленно повернулся к генералу и пару секунд внимательно смотрел на него, пытаясь собраться с мыслями. А ведь он мог и сам сейчас лежать там, под грудами дымящейся земли и обломками бревен, оставшихся на месте бывшего штаба пятьдесят первой армии. И Львов вместе со своими подчиненными тоже были бы мертвы, а лишенная руководства армия вступила бы в бой, оставшись без управления и связи с командованием [3].

— Да, вы правы, — Мехлис, наконец, нашел в себе силы для ответа. — Нужно срочно возвращаться в штаб армии.

— Еще три-четыре таких ночных налета, и я останусь без артиллерии, — мрачно произнес Манштейн, глядя на командующего четвертым воздушным флотом, устроившегося на большом мешке с каким-то лётным снаряжением в грузовом отсеке транспортного «юнкерса», невысоко летевшего над крымскими степями в сопровождении трех истребителей.

Транспортник был выбран случайным образом и поднят в воздух по приказу Рихтгофена. Трястись в грузовике по паршивым дорогам летчику не понравилось, и он решил пригласить Манштейна немного полетать на самолете, а заодно и обсудить насущные проблемы без посторонних ушей. В то, что информация может каким-то образом утекать к противнику из штабов одиннадцатой армии летчик поверил сразу — не тот человек полковник Рихтенгден, чтобы попусту трепать языком. Манштейн, конечно, немного поворчал по поводу «этих перестраховщиков из Абвера», но с доводами Рихтгофена в итоге согласился и теперь сидел в одном из немногочисленных неудобных кресел в грузовом отсеке «юнкерса», недовольно глядя на затащившего его сюда собеседника.

— Я полагаю, остановить эти налеты в наших силах, — постарался успокоить Манштейна Рихтгофен. — В конце концов, план, предложенный этим абверовцем не так плох.

— Мы сильно рискуем, генерал-полковник. Точнее, рискую я, — Манштейн твердо посмотрел на летчика. — Если что-то случится с «Дорой», Фюрер снимет с меня погоны и хорошо если не вместе с головой.

— Боюсь, герр командующий, если мы не остановим русского корректировщика, перспектив у столь неплохо начавшегося наступления не будет. Через несколько дней оно захлебнется, и не факт, что вашим людям удастся хотя бы удержать те позиции, с которых они сегодня утром нанесли удар по русским армиям. Мои аэродромы, к слову, тоже пострадали от действий ночных бомбардировщиков противника. Не скажу, что очень сильно, но ощутимо. И я тоже кровно заинтересован в том, чтобы эти налеты прекратились.

— Не беспокойтесь, Вольфрам, — Манштейн перешел на менее формальный стиль общения, — я не собираюсь сдавать назад. Это просто ворчание старого генерала, уставшего от поражений, преследующих нашу армию в последние месяцы. Если вы прикажете пилоту немного изменить курс, у нас с вами будет отличная возможность лично понаблюдать за первыми залпами «Доры» по Севастополю.

Сложная и дорогостоящая операция по доставке сверхтяжелого 800-миллиметрового железнодорожного орудия «Дора» под Севастополь изначально задумывалась совсем не для того, чтобы вести огонь по жилым кварталам осажденного города. Гигантская «суперпушка» должна была решить проблему бронебашен севастопольских фортов, уничтожив заглубленные в скальный массив склады боеприпасов и тяжелые орудия, так досаждавшие пехоте и танкам, пытавшимся штурмовать русские позиции. Однако попасть с двадцати пяти километров в относительно небольшие цели «чудо оружие» оказалось неспособно. Гипертрофированный калибр имел оборотную сторону — высокое рассеивание снарядов, особенно при стрельбе на дальние дистанции.

«Дора» — немецкое сверхтяжёлое железнодорожное артиллерийское орудие. Создано фирмой «Крупп» в конце 1930-х годов. Применялось при штурме Севастополя в 1942 году. С задачей уничтожения бронебашенных фортов не справилось из-за высокого рассеивания снарядов при стрельбе. Калибр — 807 мм. Все снаряда — 7 тонн. Скорострельность — 1 выстрел в 45 минут. Расчет — 250 человек и 2500 человек дополнительного персонала. Вес -1350 тонн. Прицельная дальность стрельбы — до 39 км.

Манштейн, возлагавший на новую пушку большие надежды, был сильно разочарован низкой, а точнее, почти никакой эффективностью столь сложной и ресурсоемкой артсистемы. И тут, как по заказу появился полковник Рихтенгден, вызванный Рихтгофеном из Берлина, и предложил использовать «Дору» совсем по другому назначению.

«Юнкерс» разворачивался над Бахчисараем и взглядам генералов открывалась всхолмленная местность отрогов горы Узун-Сырт. У странных русских в Крыму было аж две горы с таким названием, чего командующий искренне не понимал, но предпочитал особо в это не вдумываться.

— Вот она, — Манштейн жестом пригласил Рихтгофена к окну и указал рукой вниз.

Силами советских военнопленных здесь было развернуто масштабное строительство. В холмах прорезали двухсотметровую траншею глубиной около десяти метров для укрытия и маскировки орудия. По дну рукотворного ущелья строители проложили двухколейный железнодорожный путь, по которому двигалась гигантская пушка. Путь не был прямым. Он слегка изгибался, обеспечивая горизонтальное наведение орудия. Сейчас «Дора» уже была приведена в боевое положение и готова к стрельбе.

— Еще пара минут, — сообщил Манштейн, глянув на часы. — Все уже готово. Я отдал приказ вести огонь с максимальной скорострельностью, но этот монстр способен посылать в цель только один снаряд в сорок пять минут. На самом деле, город — идеальная цель для такой пушки. В отличие от небольших фортов, по Севастополю довольно сложно промахнуться. Вот только никакого военного смысла в такой стрельбе нет.

— Ну почему же? — усмехнулся Рихтгофен. — Прямой ущерб армия большевиков, конечно, не понесет, но, если верить словам авбверовского полковника, этот Нагулин, несмотря на все его достоинства, молод и во многом наивен. Рихтенгден утверждает, что, по их сведениям, он крайне чувствителен к любым потерям, и особенно к жертвам среди мирного населения, а значит, такой фейерверк он точно не пропустит.

— Вы так уверены в том, что русский корректировщик знает точные координаты этого места? Мы ведь предприняли все меры маскировки и жестко соблюдали режим секретности при строительстве позиции «Доры».

— Я? — удивился Рихтгофен. — Нет, конечно. А вот полковник Рихтенгден в этом почему-то ни секунды не сомневался, и, знаете, я склонен ему верить.

Земля внизу ощутимо дрогнула и как будто смазалась, подернувшись пылью на многие сотни метров вокруг. Из задранного к небу длинного ствола «Доры» вырвался гигантский факел огня, почти мгновенно обернувшийся быстро расширяющимся облаком темного дыма. Через десяток секунд пришел звук. Самолет настиг раскат грома, и его чувствительно тряхнуло ударной волной.

— Вот так работает самая большая пушка вермахта, — усмехнулся Манштейн, глядя на потрясенного зрелищем Рихтгофена, — А теперь смотрите на Севастополь. Видно отсюда не очень, но думаю, главное вы не пропустите.

Летчик перевел взгляд ближе к горизонту, где на пределе видимости лежал окутанный легкой дымкой русский город. Яркая вспышка на мгновение затмила солнце, и Рихтгофену показалось, что он видит метнувшуюся от центра взрыва стремительно расширяющуюся полусферу сжатого чудовищным давлением воздуха. Подробностей с такого расстояния было не рассмотреть, но немолодой пилот совершенно точно не хотел бы сейчас оказаться там, куда ударил снаряд «Доры».

— Я говорил с артиллеристами, — негромко продолжил Манштейн, — они утверждают, что семитонный фугасный снаряд при взрыве в плотной городской застройке может одновременно разрушить до десяти современных зданий. Я понимаю, что мы на войне, и проявление всякой слабости неуместно, но все же надеюсь, что у всего этого есть цель, стоящая таких действий.

— В этом нет никаких сомнений, герр командующий, — немного помолчав, ответил Рихтгофен. — Мы имеем дело с тем самым случаем, когда цель оправдывает средства. Все мои пилоты, умеющие воевать ночью, будут готовы к вылету через несколько часов. Радиолокаторы и звукоулавливатели развернуты на дальних подступах к Бахчисараю. У меня все подгтовлено к встрече нашего гостя, а как обстоят дела с вашими артиллеристами?

— Приказы отданы, — из голоса Манштейна исчезли нотки сомнений, — До последнего момента все будет выглядеть, как обычная передислокация батарей тяжелых гаубиц. Развертывание их в боевое положение начнется только по сигналу постов воздушного наблюдения.

— Что ж, — кивнул Рихтгофен, — будем надеяться, что полковник Рихтенгден все рассчитал верно, и русский действительно явится сюда этой ночью.

* * *

Обстановка в штабе Крымского фронта балансировала на зыбкой грани между крайней нервозностью и откровенной паникой. К середине дня оборона сорок четвертой армии начала рассыпаться, чему в немалой степени поспособствовал тактический воздушный десант, высаженный немцами в тылу шестьдесят третьей горнострелковой дивизии. Часть войск, защищавших участок фронта, прилегавший к Черному морю, быстро откатывалась к Феодосии, уже оказавшейся в блокаде со стороны суши, а северный фланг армии стремительно и беспорядочно отходил вглубь Керченского полуострова.

— Немцы вводят в прорыв основные силы двадцать второй танковой дивизии, — генерал Козлов излишне резким движением руки показал на карте направление движения подвижных соединений противника. — В соответствии с вашим приказом наши танковые резервы сосредоточены у села Арма-Эли. Я считаю, что их необходимо немедленно ввести в бой, нанеся контрудар с северо-востока по прорвавшимся немецким частям.

— Еще рано, — я старался своим демонстративным спокойствием поддержать самообладание командного состава фронта, но пока это получалось откровенно плохо. — Противник господствует в воздухе. В условиях хорошей видимости и открытой местности ваш контрудар будет остановлен атаками пикирующих бомбардировщиков и новыми противотанковыми пушками немцев. До наступления темноты продолжайте сдерживать продвижение немцев силами стрелковых дивизий. Я уверен, что к вечеру танки Манштейна повернут на север, чтобы отрезать и прижать к Азовскому морю основные силы пятьдесят первой и сорок седьмой армий. Вот тогда мы и ударим, но не раньше.

Похоже, Козлова я не убедил. Генерал-лейтенант, обернулся в поисках поддержки, ища глазами Мехлиса, но армейский комиссар был сегодня удивительно сдержан и совершенно на себя не похож. Содержанием полученной от Сталина телеграммы он ни с кем делиться не стал. Сложно сказать, как Вождь отреагировал на его послание, но, думается мне, гораздо большее впечатление на моего «коллегу» произвело увиденное на месте бывшего штаба пятьдесят первой армии.

— Мы что же, так и будем пассивно наблюдать, как немцы громят тылы сорок четвертой армии? — поддержал своего командира начштаба фронта Толбухин.

— Не будем. Выделите генералу Черняку одну стрелковую дивизию из резерва, усильте ее гранатометными ротами и прикажите вести гибкую оборону. В голой степи остановить немцев днем мы не сможем, но в наших силах разменять время на расстояние. Противник продвинется вперед и развернется на север, а с наступлением темноты мы ударим. Главное, чтобы до этого момента фронт восточнее Феодосии не рухнул окончательно.

— А если немцы не станут поворачивать на север и пойдут прямо на Керчь? — не сдавался Козлов.

— Не пойдут. Такой шаг — откровенная авантюра. Манштейн не решится оставить на левом фланге две наших армии. Он прекрасно понимает, что они способны сильным контрударом перерезать его линии снабжения, выйти к Черному морю и зажать двадцать вторую танковую дивизию и немецко-румынские моторизованные части на Керченском полуострове.

— Мне бы вашу уверенность, — внутренне командующий фронтом с моим решением так и не согласился, но от дальнейших споров предпочел воздержаться.

— Сообщение от вице-адмирала октябрьского, — доложил дежурный офицер и вручил Козлову текст расшифрованной радиограммы.

Генерал быстро пробежал взглядом текст и непроизвольно сжал кулаки.

— Немцы открыли огонь по жилым кварталам Севастополя из сверхтяжелого орудия. Это та самая новая пушка, которая ранее пыталась уничтожить башни тридцатой и тридцать пятой батарей. Тогда прямых попаданий по бронебашням противнику добиться не удалось, но город — не форт, по нему они не промахнутся. Снаряды прилетают из окрестностей Бахчисарая. Точнее не определить — район плотно прикрыт истребителями противника. В городе большие разрушения и пожары. Среди жителей много убитых и раненых.

В штабе повисла напряженная тишина, и взгляды всех присутствующих постепенно переместились с генерала Козлова на меня, молчаливо соглашаясь с тем фактом, что именно я принимаю здесь окончательные решения. Армия должна защищать жизни граждан своей страны. Какой бы ни была идеология, в любом нормальном государстве это так. СССР, конечно, имел свою специфику, но и здесь люди в форме и с оружием в руках, не могли спокойно смотреть на то, как враг уничтожает мирных граждан.

— Я займусь этим вопросом, — произнес я, все так же не повышая голоса и не добавляя в него пафосных ноток. — Товарищ Козлов, через два часа я жду от вашего штаба план ночного контрудара силами сороковой, пятьдесят пятой и пятьдесят шестой танковых бригад. Задача — перерезать линии снабжения подвижных частей противника, стремящихся выйти в тылы пятьдесят первой и сорок седьмой армий. Основная задача — отсечь танки противника от идущих за ними пехотных дивизий. Авиаполк полковника Кудрявцева обеспечит танкистам поддержку с воздуха.

— Есть! — после едва заметной паузы ответил Козлов, еще раз скользнув взглядом по продолжавшему молчать второму представителю Ставки.

— Немецкой пушкой мы тоже займемся сегодняшней ночью, — продолжил я и развернулся к Мехлису. — Товарищ армейский комиссар первого ранга, можно вас на два слова? В предстоящей операции мне потребуется ваша помощь.

* * *

К концу дня оборона сорок четвертой армии была окончательно прорвана. Участок фронта шириной пять километров, фактически перестал существовать. Немцы продвинулись вглубь Керченского полуострова, уперлись в подошедшую из резерва стрелковую дивизию и начали теснить ее на восток. Командир дивизии докладывал, что против него действует исключительно пехота при поддержке штурмовых орудий. Никаких танков его бойцы не видели, да и немецкая авиация на этом участке проявляла куда меньшую активность, чем ожидалось. С таким натиском дивизия более-менее справлялась, постепенно отходя на восток, чтобы не дать себя окружить.

Вот только немецкие танки никуда не делись. Они повернули на север и успели пройти почти восемь километров, сбивая наспех выставленные заслоны и выходя в тыл пятьдесят первой армии. До побережья Азовского моря им оставалось пройти около десяти километров, но вслед за серыми сумерками наступила непроглядная крымская ночь, и бой стих сам собой. Прорывать очередной оборонительный рубеж без поддержки авиации Манштейн не рискнул. Терять танки он категорически не желал, понимая, что пополнений ждать неоткуда, и предпочел подождать до утра, когда пилоты Рихтгофена проложат ему дорогу через оборонительные порядки русских.

Ночь — мое время. Сразу после захода солнца я отдал приказ о начале выдвижения на исходный рубеж танковых бригад, весь день простоявших на замаскированных позициях у села Арма-Эли. Одновременно из гавани Новороссийска вышли линкор «Парижская Коммуна», крейсера «Красный Крым» и «Красный Кавказ» и корабли сопровождения. Идти до рубежа открытия огня им предстояло около пяти часов, так что на поддержку корабельных орудий мы могли рассчитывать только во второй половине ночи.

Когда я прибыл на аэродром, пилоты Кудрявцева уже прогревали моторы. Воздушные операции на Крымском фронте отличались тем, что для авиации все расстояния здесь были очень небольшими. Ширина Керченского полуострова не превышает пятидесяти километров, а от Керчи до Феодосии по прямой меньше ста. Пе-2 пролетает это расстояние за пятнадцать минут даже в экономичном режиме, так что сразу после наступления темноты нам вылетать смысла не было — требовалось дождаться выхода танковых бригад на рубеж атаки.

* * *

Манштейн знал о наличии у советской стороны значительных танковых резервов и весь день ждал, когда же эти танки выйдут на сцену, чтобы отработать по ним авиацией и новыми противотанковыми пушками. Однако столь неприятные Т-34 и КВ себя никак не проявляли и это заставляло командующего нервничать.

По своему опыту Манштейн знал, что высшие командиры Красной армии всегда стремятся перехватить инициативу и наносят контрудары при первой же возможности, иногда даже игнорируя сложившуюся обстановку и расклад сил. Здесь же имел место очевидный прорыв их обороны, и попытка контратаковать ушедшие вперед подвижные соединения была бы со стороны русских вполне логичным шагом. Вместо этого советские войска предпочли ограничится вязкой обороной на востоке, для чего выдвинули навстречу передовым частям тридцатого армейского корпуса всего одну дивизию, причем опять же без танков. Правда, ее солдаты имели много гранатометов, что привело к потере четырех штурмовых орудий «штуг III» и нескольких бронетранспортеров. Это заставило мотопехоту быть осторожнее и сильно замедлило темп продвижения.

Впрочем, на восток, в направлении Керчи, Манштейн пока особо и не стремился. Отдав командиру корпуса приказ выставить против русских заслон фронтом на восток, он повернул основные силы на север. Приближалась ночь, а значит в воздухе вновь появится русский стрелок со своими бомбардировщиками. Манштейн подробно проинструктировал командира двадцать второй танковой дивизии на предмет того, как минимизировать потери от неизбежного авианалета. Хотя, если этот русский генерал-майор сначала помчится решать вопрос с «Дорой», то, может быть, обойдется и без ночного удара по боевым порядкам его армии. На это очень хотелось надеяться. Русские войска в последние месяцы получили как-то уж слишком много крайне неприятных технологических новинок. Правда, в отличие от гранатометов, новые бомбы у них, похоже, в массовое производство пока так и не пошли, но там, где появлялся генерал Нагулин, неизбежно оказывались и эти боеприпасы, так что принятые меры были совсем не лишними.

* * *

Командир двадцать второй танковой дивизии генерал-майор Вильгельм фон Апель чувствовал себя в крымских степях неуютно. Его дивизия, недавно сформированная во Франции, поначалу была вооружена трофейными чешскими и французскими танками, которые против новых русских машин показывали себя откровенно слабо.

Новость о переброске в Крым Апель воспринял неоднозначно. С одной стороны, фронт для генерала всегда открывает новые возможности карьерного роста, но с другой, в последние месяцы гром побед стал быстро стихать и сменился невнятным бухтением о выравнивании линии фронта и несгибаемой воле немецкого солдата, который не уступит врагу ни пяди земли.

Немного воодушевило Апеля известие о том, что в связи с предстоящим наступлением его дивизию частично перевооружат на новые Т-III и Т-IV с длинноствольными пушками, однако окончательно отделаться от неприятных мыслей он так и не смог.

Начало наступления выглядело вполне успешным, но Апель знал, что прошедшей ночью артиллеристы понесли ощутимые потери от действий русских ночных бомбардировщиков, а теперь, судя по словам генерал-полковника Манштейна, новыми целями для советских самолетов могли стать танки его дивизии. Днем люфтваффе прочно держало небо, и атак с воздуха танкисты Апеля почти не опасались, а вот ночью…

— Герр генерал-майор, техника рассредоточена и замаскирована. В соответствии с вашим приказом каждая единица бронетехники имеет запасную позицию. Маршруты между позициями выучены экипажами до мелочей и могут быть пройдены ими в ночное время без использования фар. Небронированный транспорт отведен в тыл, распределен по большой площади и тоже подготовлен к ночному маневрированию. Механики-водители получили приказ спать, не покидая кабин.

Апель выслушал доклад начальника штаба и молча кивнул. Если бы речь шла об обычном ночном налете, все эти меры казались бы чрезмерными, но теперь все перевернулось, и то, что считалось избыточным два месяца назад, сейчас не давало никаких гарантий безопасности остановившимся на ночь войскам.

— Курт, как думаешь, когда они начнут? — назвав начальника штаба по имени, Апель дал ему понять, что хочет неформального ответа.

— Трудно сказать. Прошлой ночью русские прилетели незадолго до рассвета. Возможно, они и в этот раз поступят так же.

— Не думаю, — покачал головой генерал, — вчера они хотели сорвать артподготовку и ударили перед самым ее началом. Гаубицы на позициях, боекомплект выложен на грунт… Это хорошие цели, вот русские и дожидались, когда артиллеристы изготовятся к стрельбе. Сейчас все иначе…

— Ну, тогда, может быть, они вообще не прилетят, — в голосе начальника штаба Апель не слышал уверенности, — в Крыму для них есть и другие цели.

Дверь резко открылась и в командно-штабную машину заглянул дежурный офицер.

— Герр генерал-майор, получен доклад от зенитчиков! Звукоулавливатели зафиксировали групповую воздушную цель. Высота три тысячи. Курс на нас.

— Началось, — неожиданно спокойным голосом произнес Апель и развернулся к начальнику штаба. — Дивизии боевая тревога! Сигнал «Уклонение». Обер-лейтенант, обеспечьте мне связь со сто сороковым артполком!

* * *

— Противник вас обнаружил, — сообщила Летра, когда до позиций немецкой танковой дивизии оставалось около пятнадцати километров.

Я внимательно наблюдал за реакцией немцев с помощью виртуальной карты и чувствительных камер орбитальных сателлитов. Над обширной территорией, на которой с большими интервалами была распределена бронетехника и автотранспорт противника, в воздух взвились сигнальные ракеты. Буквально через минуту внизу пришло в движение все, что могло двигаться, и карта стала напоминать растревоженный муравейник.

— Мне нужен расчет оптимальных точек сброса бомб.

— Вывожу на карту, — немедленно откликнулась Летра, и перед моими глазами на и без того перегруженной движущимися целями карте появилась почти сотня мерцающих красных отметок, которые тоже немедленно пришли в движение. Довольно часто они исчезали и появлялись в совершенно других местах — концентрация техники противника на местности все время менялась, заставляя вычислитель пересчитывать результат оценки эффективности удара.

Внизу замелькали вспышки. Пользуясь данными звуковой и радиолокационной разведки, немецкие зенитчики открыли огонь. Его точность оставляла желать лучшего, но взрывы зенитных снарядов заставляли пилотов Кудрявцева нервничать и отвлекаться от выполнения задачи.

Мне уже давно следовало начать выдавать целеуказания пилотам, но я смотрел на творящийся внизу беспредел, и понимал, что никакого точного бомбометания не получится. Можно было, конечно, просто вывалить сотню дефицитных бомб объемного взрыва куда-то в районы наиболее плотных скоплений техники противника, но я понимал, что это далеко не лучшее решение.

— Над целью! — доложил Кудрявцев.

— Всем четыре градуса вправо. Ждать команды! — ответил я полковнику и отключил переговорное устройство. — Летра, ты сможешь обеспечить узконаправленную передачу сигналов на каждый Пе-2 в отдельности? Мне нужно, чтобы его могла принять только рация бомбардировщика и больше никто, и чтобы их ответы принимала только ты?

— Это возможно, но вся другая связь в радиусе пяти километров будет заблокирована помехами.

— Да без разницы! Делай. Раз ты без проблем синтезировала голос настоящей Летры, значит и мой подделать сможешь. Мне нужно, чтобы ты напрямую отдавала команды бомбардировщикам, иначе нормальной точности сброса бомб не получится.

— Я могу имитировать твою манеру управления боем на основе записей радиообмена, сделанных в предыдущих вылетах. Подтверждаешь?

— Да! Приступай уже! Нам и так второй заход сейчас делать придется.

— Выполняю.

Секунд пять ничего не происходило, а потом строй бомбардировщиков дрогнул и распался. В наушниках летных шлемов пятидесяти командиров экипажей звучал мой голос, вот только слова и цифры для каждого из них были своими.

Полковник Кудрявцев не удивился тому, что я отключил внутреннюю связь. Я часто так делал в наиболее напряженные моменты, когда мне требовалось сосредоточиться на управлении строем бомбардировщиков. А вот неожиданно возникшее море помех на всех частотах, я думаю, его озадачило. Впрочем, при местном уровне техники от радиосвязи можно было ждать и не таких сюрпризов, так что я по этому поводу не особенно переживал.

— Летра, приоритетные цели — танки, заправщики, бронетранспортеры, тягачи и артиллерия. Именно в таком порядке.

— Принято, — россыпь красных отметок на виртуальной карте дрогнула и слегка изменила конфигурацию, — Оптимальные точки сброса бомб пересчитаны. Носители в заданном районе. Приступаю к атаке целей.

Следующие пять минут я выступал в роли стороннего наблюдателя. Летра в текстовом режиме сбрасывала мне записи переговоров с командирами бомбардировщиков. Информации валилось море, и читать всё я, естественно, не успевал, но общая картина все же как-то вырисовывалась.

Очень похоже, что немецкий генерал, командовавший подвергшейся удару танковой дивизией, получил подробные инструкции от начальства и сделал все, что от него зависело, чтобы снизить эффективность ночного бомбового удара. Нужно признать, отчасти ему это удалось. Даже мой трюк с Летрой не смог полностью свести на нет контрмеры, предпринятые противником.

За штурвалами Пе-2 сидели обычные люди, и скорость их реакции на получаемые команды, а также точность их выполнения не мог в полной мере просчитать даже вычислитель Лунной базы. Цели внизу хаотически перемещались, и это вносило в расчеты дополнительные сложности и уменьшало эффективность ударов.

Тем не менее, результат получился гораздо лучше, чем если бы я управлял сбросом бомб лично. Взрывы сотни АБОВ-500, сброшенных почти одновременно над, пусть и большой, но всё же ограниченной территорией, даже без режима дополненной реальности выглядели впечатляюще. Ночь на несколько секунд отступила, сменившись странным искусственный днем. Сплошного огненного ада, возникавшего после массированного залпа термитными снарядами, здесь не было, но зато под ударом оказалась гораздо большая территория. Сверху это выглядело так, будто некий злой волшебник щедро разбросал по темной земле несколько горстей огромных огненных шаров, заставивших вспыхивать все, до чего дотягивалось их яростное свечение. Шары уже опали и погасли, но в тех местах, куда они ударили, все еще продолжало что-то гореть и взрываться.

— Боезапас исчерпан, — бесстрастным голосом доложила Летра. — Блокировка связи отключена.

Я вновь подключился к внутреннему переговорному устройству и отдал полковнику Кудрявцеву команду на возвращение. Судя по отметкам на виртуальной карте, двадцать вторая танковая дивизия лишилась четверти боевых машин. Сгорело много горючего, большое количество небронированной техники было повреждено и выведено из строя, однако боеспособность дивизия все-таки сохранила.

Мы потеряли один бомбардировщик. Снаряд немецкой зенитки все-таки нашел свою цель, лишний раз доказав нам, что война без потерь невозможна.

Мы возвращались на восток, а под нами, ревя моторами двигались на запад КВ и Т-34 трех танковых бригад. Их поддерживали легкие танки Т-26 и Т-60. Перед боевыми порядками танков ночное небо было густо испятнано яркими точками осветительных ракет, превращавших ночь в злые мерцающие сумерки. Ночной контрудар Крымского фронта набирал силу. В темноте, мешавшей действиям немецкой авиации, советские танкисты имели неплохие шансы на локальный успех, а вот то, что случится после восхода солнца, во многом зависело от результата моих дальнейших действий.

* * *

Направляясь в Крым, я, естественно, изучил все данные об артиллерии и технике, имевшейся в распоряжении Манштейна. «Дору» в качестве приоритетной цели я в тот момент даже близко не рассматривал. Эта безумная конструкция наносила больше вреда самим немцам, чем защитникам Севастополя. Она отвлекала на свою охрану и обслуживание огромные людские и материальные ресурсы, а результаты ее стрельбы по береговым батареям, защищавшим Севастополь, демонстрировали полную неспособность этого орудия вести хоть сколько-нибудь прицельный огонь.

Все изменилось, когда кого-то в руководстве одиннадцатой армии вермахта посетила идея превратить «Дору» из артсистемы, решающей чисто военные задачи, в средство устрашения и геноцида мирного населения. Раз уж пушка оказалась бессмысленной с военной точки зрения, немцы решили выжать из нее все возможное в плане пропаганды. Весь день вокруг «Доры» крутились военные корреспонденты немецких газет и операторы с кинокамерами. Одни из них снимали с разных ракурсов выстрелы гигантского орудия, а другие с передовых позиций немецких войск и с самолетов фотографировали султаны огня и обломков зданий, встававшие среди жилых кварталов Севастополя. Немецкие солдаты и жители Рейха должны были видеть, какое мощное и высокотехнологичное оружие использует в сражениях их победоносная армия.

По моему указанию Летра внимательно следила за этим процессом и, судя по ее докладам, сейчас снимки стрельбы «Доры» по Севастополю уже были доставлены в Германию, и тиражи утренних газет со статьями о грозном чудо-оружии, наводящем ужас на русских варваров, вовсю печатались в типографиях Берлина и других крупных городов Рейха.

Я прекрасно понимал, что прощать такое нельзя, и теперь мне было мало просто уничтожить «Дору». Из этой операции следовало сделать показательную акцию возмездия, призванную поднять моральный дух защитников Севастополя, а, возможно, и всех бойцов Красной армии. И вот тут товарищ Мехлис со своими связями и почти безграничным доверием Сталина мог оказать мне неоценимое содействие.

— Товарищ армейский комиссар первого ранга, — обратился я к Мехлису, когда мы остались одни, — Мне требуется ваша помощь в деле, которое вы знаете на порядок лучше меня. Я помню о наших разногласьях по ряду вопросов, но уверен, что они не должны помешать нам делать общее дело.

Во взгляде комиссара я видел настороженность. Судя по всему, после начала немецкого наступления и сокрушительного удара люфтваффе по только что покинутым местам дислокации штабов и узлов связи Крымского фронта, он ожидал от меня чего угодно, только не просьбы о помощи.

— Я вас слушаю, генерал-майор, — ответил Мехлис, стараясь не проявлять никаких эмоций.

— Сегодня ночью, сразу после нанесения бомбового удара по прорвавшим нашу оборону немецким танкам, я планирую осуществить налет на позицию сверхтяжелого орудия противника в районе Бахчисарая. Уверен, что немцы будут использовать обстрел Севастополя из этой пушки в пропагандистских целях для поднятия духа своих войск и устрашения наших бойцов и мирных жителей. Поэтому в случае успеха я считаю важным обеспечить должное освещение этого события в прессе и использовать его для морального воздействия на солдат противника.

— Сначала пушку нужно уничтожить, — Мехлис не смог подавить в своем голосе язвительные нотки.

— В операции я планирую задействовать от десяти до пятнадцати бомбардировщиков Пе-2 полковника Кудрявцева, оснащенных бомбами АБОВ-1000. Думаю, вы помните, как эти боеприпасы зарекомендовали себя во время ночного удара по складам боеприпасов и горючего первой танковой армии генерала Клейста.

— Я помню, генерал-майор. Продолжайте.

— Допустим, нам удастся уничтожить цель. Это будет значимым военным успехом, но с пропагандистской точки зрения ничего, кроме слов мы использовать не сможем. Для качественной агитационной кампании нужны фотографии, причем желательно, чтобы они были сделаны прямо в ходе операции.

— Фотографии? — приподнял бровь Мехлис. — Ночью?

— Я интересовался этим вопросом еще в Москве, ведь мои летчики действуют в основном именно ночью. Да, для получения снимков в целях пропаганды и агитации ночная аэрофотосъемка еще никогда не применялась, но в ВВС Красной армии есть всё необходимое для этого оборудование и люди, умеющие им пользоваться. Просто все это нужно собрать вместе, причем в крайне сжатые сроки. Я прекрасно понимаю, что лучше вас с этой задачей никто не справится, поэтому и обратился к вам за помощью.

— И что вам требуется? — впервые с начала разговора в глазах армейского комиссара я увидел искру живого интереса.

— Три самолета воздушной разведки, оснащенных автоматическими фотоаппаратами ночной съемки НАФА-3с и фотоосветительными бомбами ФОТАБ-35. Ну и, конечно, нужны опытные экипажи, способные работать при наведении по радио. Фотобомб, кстати, потребуется штук десять, не меньше, ну и еще кое-что по мелочи.

Мехлис коротко взглянул на меня, едва заметно усмехнулся и достал из планшета карандаш и лист бумаги.

— Составьте список, генерал-майор, и постарайтесь как можно подробнее перечислить всё, что вам необходимо.

* * *

Атаковать позицию «Доры» я решил со стороны моря. Лететь почти сто сорок километров до Бахчисарая над занятой немцами территорией мне совершенно не хотелось, и Летра меня в этом вопросе поддержала, одобрив идею облететь над морем почти весь Крым и зайти на цель с запада, немного севернее Севастопольского оборонительного района. Ей, вообще, что-то в действиях немцев сильно не нравилось, если так можно выразиться об искусственном интеллекте. Прямой угрозы она не видела, но то и дело подсвечивала тусклым оранжевым цветом небольшие артиллерийские колонны, двигавшиеся в сторону Севастополя из немецкого тыла. Впрочем, делала она это как-то неуверенно, и быстро меняла цвет отметок обратно на серый. Точно так же периодически подсвечивались аэродромы в северной части Крыма и какие-то объекты ПВО, вроде радиолокаторов и звукоулавливателей.

— Летра, что происходит? — наконец, не выдержал я. — Если тебя что-то беспокоит, объясни, а не устраивай из карты новогоднюю елку.

— Недостаточно данных, — искусственный интеллект талантливо изобразил в голосе досаду. — Противник совершает действия, лишенные видимого тактического смысла.

— Ну, с нами, людьми, такое иногда случается, — усмехнулся я в ответ.

— Естественно, — очень натурально хмыкнула Летра, — но обычно не в таких масштабах. Зачем, к примеру, гонять ночью артиллерийские колонны по раскисшим дорогам, если в этом нет никакой срочности? Перебрасывать гаубицы гораздо удобнее днем, когда в воздухе господствует немецкая авиация, а дороги хоть немного подсыхают, да и водители хоть как-то видят, куда едут. И ладно бы это была единичная колонна. Их тут вокруг Севастополя штук двадцать ползает.

— А аэродромы?

— Да там тоже не все понятно. Обычно немцы патрулируют небо вдоль линии фронта одним-двумя ночными истребителями, а сегодня в воздухе никого, зато на аэродромах весь десяток двухмоторных «мессершмиттов» находится в полной готовности к взлету. Они, как будто, ждут чего-то, что сегодня ночью обязательно должно произойти. И эти артиллеристы… Они тоже непонятно куда движутся и есть вероятность, что к фронту им совсем не надо.

— Тоже ждут какого-то сигнала?

— Вполне возможно. У меня нет оснований утверждать это с уверенностью, но я не понимаю, кого еще, кроме нас, он могут здесь ждать.

— Ну хорошо, по поводу ночных истребителей можно согласиться. Они действительно могут готовиться к нашей попытке заткнуть «Дору». Но гаубицы-то зачем? Это же не зенитки…

— Вот потому я и не поднимала тревогу, — если бы Летра могла пожать плечами, она бы, наверное, это сделала, — план противника не просчитывается. Достоверный прогноз его действий построить не получается.

— Пролетаем Севастополь, — доложил Кудрявцев, — Через шесть минут будем поворачивать в сторону берега.

— Принято.

Я еще раз осмотрел наш строй. Четырнадцать Пе-2 с бомбами АБОВ-1000, наш с Кудрявцевым командирский Пе-3 и три «пешки» в разведывательной модификации, оснащенные ночными фотоаппаратами и фотоосветительными бомбами.

— «Седьмой», здесь «Крейсер», вы отклонились к северу. Четыре градуса влево, набор высоты сто метров.

— «Крейсер», здесь «Седьмой». Выполняю.

Строй периодически начинал расползаться. Ночной полет над морем — не самое простое упражнение даже для опытных пилотов, так что мне иногда приходилось вмешиваться. Особенно часто вываливались из ордера разведчики — сказывалось отсутствие опыта действий в группе.

— Приготовься опять изображать меня, — я вновь переключился на диалог с Летрой, — Я один всех скоординировать не успею.

— Я готова. Тактическая схема нами согласована, так что можешь спокойно наблюдать за спектаклем.

Летра сохраняла олимпийское спокойствие, что было вполне естественно, а вот мне по-прежнему не давала покоя возня, устроенная немцами на земле вокруг Бахчисарая. Я никак не мог отделаться от неприятного ощущения, что нас ждут и готовят какую-то пакость. Гаубицы эти еще…

— Летра, сколько немецких орудий, независимо от их типа, смогут достать до нас в момент выхода на цель? — наконец, поймал я за хвост все время ускользавшую мысль.

— Пятьдесят шесть полевых гаубиц из тех, что сейчас ползут по дорогам, две шестисотмиллиметровых самоходных мортиры, семь стационарных осадных орудий чешского производства и двадцать четыре зенитных пушки среднего калибра.

— Какого типа боеприпасы у расчетов гаубиц изготовлены к стрельбе? Я о тех, которые можно наиболее быстро использовать для открытия огня.

— Секунду… Нужно загрузить в ближайшие сателлиты специальный алгоритм сканирования.

Летра ненадолго замолчала, управляя настройками спутников, а потом виртуальная карта расцветилась множеством ярко-оранжевых отметок.

— Шрапнельные снаряды! — теперь в голосе Летры звучало волнение. — Не знаю, как они собираются синхронизировать залп, но, если у них это получится, ты потеряешь больше половины машин.

Самолет качнуло — строй бомбардировщиков совершал плавный разворот над морем, ложась на курс к цели.

— Вы обнаружены! — доложила Летра почти сразу после пересечения береговой линии.

Еще примерно минуту ничего не происходило, а потом немцы начали действовать. В воздух взлетели сотни сигнальных ракет, и лениво двигавшиеся по дорогам артиллерийские колонны разом остановились. Расчеты в дикой спешке разворачивали орудия в боевое положение, готовясь открыть огонь. По взлетным полосам аэродромов начали разгон ночные истребители. Уже заряженные мортиры и стационарные гаубицы медленно двигали задранными в небо стволами, наводясь на цель в соответствии с полученными условными сигналами.

— Летра, бери управление десятью бомбардировщиками. Рассредоточь строй, выдели самые опасные целей и наводи по одной «пешке» на каждую них, а я с четырьмя оставшимися Пе-2 и тремя разведчиками пойду к «Доре».

— Принято.

У нас оставалось еще минут пять относительно спокойного полета и их нужно было использовать с максимальной пользой.

— «Крепость», здесь «Крейсер». Нужна огневая поддержка, — я вызвал на связь артиллеристов Севастопольского оборонительного района.

— «Крейсер», здесь «Крепость». Жду указаний.

— Тридцатая батарея. Шрапнель. Примите установки для стрельбы.

В молчании прошли долгие две минуты.

— «Крейсер», здесь крепость, батарея к стрельбе готова.

— Принято. Ждите.

Я внимательно следил за тем, как двухмоторные «мессершмитты» собираются в группу и ложатся на курс перехвата. В паре десятков километров перед ними бледно-зеленым пятном мерцала расчетная зона разлета шрапнели 305-миллиметровых снарядов тридцатой батареи. Летра отсканировала со спутников положение стволов башенных орудий и слегка подкорректировала границы зоны поражения…

— «Крепость», здесь «Крейсер». Залп!

Вспышки выстрелов четырех орудий тридцатой батареи были хорошо видны у горизонта в ночной темноте, и они стали только началом огненной феерии. Снаряды, выпущенные севастопольцами еще не успели достичь целей, когда внизу замелькали десятки вспышек, неровным кольцом опоясавших Бахчисарай. Немецкие гаубицы открыли огонь.

Рассчитав, где взорвутся немецкие снаряды, Летра вывела передо мной траекторию уклонения.

— Влево двадцать со снижением пятьсот!

Оставшиеся со мной семь самолетов рванулись влево-вниз. Один из разведчиков почему-то выполнил команду с небольшим запозданием, и теперь явно не успевал покинуть опасную зону. Небо правее и выше нас покрылось сполохами разрывов.

— «Крейсер», здесь «Семнадцатый». Меня зацепило! Пожар правого двигателя!

— «Семнадцатый», сбрасывай фотобомбы и уходи к Севастополю. Если повезет — дотянешь.

Уклоняясь от вражеского залпа, я не отследил, как взорвались снаряды, выпущенные тридцатой батареей, а сработали они хорошо. Из десяти ночных истребителей, взлетевших нам навстречу, сейчас в воздухе оставалось четыре, причем один из них можно было сразу списывать со счетов. Он горел, но пока сохранял остатки управляемости. В любом случае этот немец уже нам не угрожал.

К югу от нас на земле с интервалом в пару секунд вспыхнули два рукотворных солнца. Два Пе-2 сбросили бомбы на позиции немецких артиллеристов.

— Шестисотмиллиметровые мортиры уничтожены, — бесстрастно доложил искусственный интеллект и тут же небо передо мной расцветилось новой картой опасных зон — немцы перезарядили орудия и дали новый залп.

— Влево сорок с набором триста!

На этот раз строй выполнил команду четко, но это нас не спасло. Расчеты Летры строились на том, что все снаряды противника сработают штатно, но в этот раз что-то пошло не так. Возможно, сказался производственный брак или где-то были нарушены условия хранения боеприпасов. А может, какой-то ганс просто уронил снаряд при перегрузке, и что-то в нем слегка сместилось… Теперь уже не узнать.

Небо полыхнуло впереди-справа. Казалось, снаряд взорвался прямо перед остекленной кабиной Пе-3, но нашему истребителю достался только один гулкий удар в фюзеляж.

— Что с самолетом?

— Пока все в норме, — напряженным голосом ответил Кудрявцев, продолжая выполнять маневр уклонения. — Кто-то из наших падает!

На виртуальной карте отметка «Одиннадцатого» посерела и погасла. Мы потеряли еще один самолет. На этот раз не повезло кому-то из людей Кудрявцева.

Еще одна серия ярчайших вспышек осветила ночную землю. Все-таки взрывы тысячекилограммовых бомб объемного взрыва ни с чем не спутаешь. Летра продолжала расправляться с немецкими гаубичными батареями.

Потеряв семь машин из десяти, немецкие пилоты не отказались от намерений ссадить нас с неба. Их тяжелые двухмоторные истребители пытались перерезать нам путь к цели, и с этим нужно было что-то делать. Никто из моих летчиков их не видел, а заказать еще один залп тридцатой батареи я не мог — с большой вероятностью шрапнель смела бы и нас самих.

Имелись, правда, и хорошие новости. Отбомбившиеся Пе-2 внесли хаос в систему огня немецкой артиллерии, и больше по нам с земли не стреляли, опасаясь накрыть свои же ночные истребители.

Мы стремительно сближались с противником. Немцы не стали отвлекаться на одиночные бомбардировщики, разлетевшиеся в стороны от основного курса. Они упорно шли на нас, надеясь, что мы их не видим. Во многом они были правы — видел их только я.

— Вправо девяносто! — приказал я, отворачивая в сторону от цели.

Вернуться на боевой курс мы могли и позже, а вот выходить в лоб на двухмоторные «мессершмитты» не было никакого резона, ведь прямо по курсу я из своего пулемета стрелять не мог.

Восемьсот метров. Для ШКАСа далековато, но пора открывать огонь, иначе еще кто-то из наших отправится на встречу с землей.

Очередь! Трассер уходит в ночь. Никто, кроме меня не видит врага, но общее направление известно, и ко мне присоединяются пулеметы других бомбардировщиков. Толку от этого огня практически нет, но теперь немцы, по крайней мере, не сосредоточат весь огонь на моем Пе-3.

— Попаданий не зафиксировано, — выдает подсказку Летра, но я ее не слушаю, продолжая посылать навстречу врагу короткие очереди.

Пятьсот метров. Немцы начинают нервничать, что неудивительно. Трассеры мелькают вплотную к стеклам их кабин. Еще несколько секунд и они тоже откроют огонь… Есть! Ведущий «сто десятый» ловит мою очередь левым двигателем. Вспышка! Самолет все еще продолжает лететь вперед, но двигатель пылает, разбрасывая в стороны струи огня, которые мгновенно сносит назад набегающий поток воздуха. Этот уже не боец.

Очередь! На этот раз не так удачно. Пули вспарывают правому «мессершмитту» обшивку крыла, но он продолжает атаку, ведя огонь из двух двадцатимиллиметровых пушек. Его камрад, идущий слева, тоже открывает огонь.

И тут везет уже нам. Наверное, это фортуна возвращает нам должок за тот случайный бракованный снаряд, вырвавший из нашего строя один из бомбардировщиков. Выпущенная «куда-то туда» очередь одного из разведчиков перечеркивает кабину единственного оставшегося неповрежденным «сто десятого». Вычислитель тут же окрашивает его метку серым — пилот мертв, экипаж выведен из строя, а значит, угрозы этот противник уже не представляет.

Последний немец понимает, что остался один против семерых. Расклад ему явно не нравится, а пробитое пулями крыло дает повод выйти из боя без потери лица. Мессер сходит с боевого курса и пытается выйти из боя. Очередь! Теперь какие-то клочья летят от одного из хвостовых килей «сто десятого». Истребитель рыскает на курсе, пытаясь выйти из-под огня. Очередь! В этот раз пули ложатся в цель, но немец продолжает управляемый полет, пытаясь уйти со снижением. Ну и пусть валит, не до него сейчас.

— Девяносто три влево! — я возвращаю группу на курс.

Вот она, «Дора»! Почти полторы тысячи тонн металла, воплотившего в себе вершину местных технологий. Глубокая траншея разрезает пополам пологий холм. Орудие стоит на двух железнодорожных колеях, прячась между отвесными стенами рукотворного ущелья. А вот и транспортно-заряжающая платформа и вагоны со снарядами. Все укрыто в траншее — взять можно только прямым попаданием.

Снизу бьют зенитки, но нас немцы пока не видят и пользуются только данными звукоулавливателей. По небу рыскают четыре прожекторных луча. Все это уже не может нас остановить.

— Летра, работай. Схема прежняя. Мне нужны качественные снимки того, что здесь произойдет. Ты уж постарайся.

— Выполняю.

— Влево восемьдесят, набор до шести тысяч, — приказываю я Кудрявцеву.

Для нашего Пе-3 задач здесь больше нет, и лезть под бесноватый огонь зениток смысла я не вижу. Летра отдает лаконичные приказы пилотам. Бомбардировщики заходят на цель вдоль оси гигантской траншеи. Разведчики немного отстают и смещаются вправо со снижением. По плану один из них должен вести съемку, а другой сбрасывать фотоосветительные бомбы.

Вспышка! Фотобомба — это двадцать пять килограммов тонкого порошка из сплава магния с алюминием. Сгорая за долю секунды, он производит эффект гигантской фотовспышки, освещая местность на много километров вокруг. Чтобы получить хорошую фотографию, нужно выбрать оптимальный ракурс и взорвать бомбу в правильной точке. Именно этим сейчас и занимается Летра, одновременно выводя на цель три Пе-2 с тысячекилограммовыми бомбами.

Первая вспышка — снимок неповрежденной пушки в укрытии. Вторая — заходящие на цель бомбардировщики. Третья — гигантское огненное облако, возникшее при одновременном взрыве трех АБОВ-1000. Четвертый снимок…

Бомбы объемного взрыва стали всего лишь запалом, а роль настоящей бомбы сыграл десяток семитонных снарядов «Доры», предназначенных для стрельбы по Севастополю. Холм, в котором было прорезано искусственное ущелье, просто перестал существовать, превратившись в грандиозный гейзер земли и стальных обломков. Тридцатиметровый ствол весом четыреста тонн неспешно, как в замедленной съемке, выбросило ударной волной на две сотни метров вверх вместе с искореженными остатками механизма заряжания. Пятый снимок…

Перевернувшись несколько раз в воздухе, ствол вертикально рухнул на землю, уйдя в нее почти до половины и так и остался торчать почти перпендикулярно земле нелепым памятником артиллерийской гигантомании. Шестой снимок…

Огонь с земли полностью прекратился. Чудовищный взрыв смел позиции зенитчиков, а немецкие гаубичные батареи уже давно перестали получать целеуказания и вынужденно замолчали.

— Спасибо за хорошую работу, Летра, — я откинулся в кресле и позволил себе на несколько секунд расслабиться.

— Всегда пожалуйста, товарищ Нагулин, — интонации Летры были воспроизведены столь тщательно, что перед моими глазами встал образ бывшей подруги с легкой усмешкой на лице.

На аэродром под Новороссийском мы вернулись за три с половиной часа до рассвета. Судя по состоянию Кудрявцева, его бы следовало немедленно отправить спать, но нам предстоял еще один вылет. Самолет, правда, пришлось сменить. У нашего Пе-3 оказался изрядно поврежден фюзеляж, и это нам еще повезло — шрапнель не задела критически важных элементов конструкции и не попала ни в кого из нас.

Получив по радио доклад об успехе операции по уничтожению «Доры», Мехлис развил бурную деятельность. Аэродром было оцеплен войсками НКВД, и как только мы совершили посадку, особисты немедленно окружили самолеты-разведчики и как величайшую ценность изъяли у экипажей кассеты с отснятыми пленками. Не прошло и двадцати минут, как транспортный ПС-84 в сопровождении двух пар истребителей уже поднялся в воздух и лег на курс к Москве. Работать со снимками предстояло лучшим спецам Главного политуправления. Мехлис в свое время успел поработать заведующим отделом печати Центрального комитета Партии и главным редактором газеты «Правда», так что роль хороших фотографий в деле пропаганды и агитации он понимал лучше многих.

— Утром самолет прибудет в Москву, — бесстрастно произнес Мехлис, глядя вслед взлетающему транспортнику. — К середине дня мы уже будем знать о том, насколько качественные снимки вам удалось сделать. Заодно получим и материальное подтверждение результатов вашей ночной атаки. Это будет не лишним, ведь пилоты часто докладывают об уничтожении целей, а потом выясняется, что бомбы попали совсем не туда…

Все-таки товарищ Мехлис был неисправим. Я лишь усмехнулся про себя и ответил безразличным тоном:

— Так точно, товарищ армейский комиссар первого ранга. Фотофиксация результатов бомбардировки — отличный способ удостовериться в уничтожении целей. Буду вам благодарен, если вы немедленно известите меня о том, хорошо ли все видно на снимках.

— Не сомневайтесь, я сделаю это сразу, как только сам получу информацию, — кивнул мне Мехлис и направился в сторону ожидавшего его автомобиля.

Мне в данный момент было, мягко говоря, не до армейского комиссара с его причудами. Прямо сейчас в район Феодосии выходила эскадра Черноморского флота, которой потом, после стрельбы по берегу, еще нужно было возвращаться в Новороссийск, причем часть пути кораблям предстояло пройти уже после восхода солнца, а значит, вполне можно было ожидать ударов по ним немецких бомбардировщиков. На этот случай, правда, у меня имелся в рукаве хороший козырь. На аэродромы вокруг Новороссийска еще вечером прибыла примерно треть из обещанных Сталиным двух с лишним сотен истребителей, так что мне было чем встретить немецких пилотов, желающих записать русские корабли на свой боевой счет.

Немного подумав, я предложил Кудрявцеву дать мне свежий экипаж, а самому отправляться отдыхать. Два ночных боевых вылета подряд способны подкосить любого опытного пилота, да и не так уж молод был полковник, чтобы без проблем выдерживать подобные нагрузки.

— Обидеть хотите? — неожиданно заявил Кудрявцев, и я даже не сразу нашелся, что ответить. — Чтобы я кому-то доверил полет с участием полномочного представителя Ставки? Это решительно невозможно.

— Даже если у вас будет мой письменный приказ?

— Лучше расстреляйте меня сразу за отказ его выполнить, товарищ генерал-майор.

Я некоторое время с интересом рассматривал усталое и злое лицо летчика, после чего усмехнулся и махнул рукой.

— Через десять минут мы должны быть в воздухе, полковник. И прикажите к утру подготовить к взлету все истребители полка — думаю, для ваших пилотов найдется серьезная работа.

— Герр генерал-полковник, только что поступил доклад от разведчиков, высланных к позиции «Доры». На месте холма, в котором было оборудовано укрытие, теперь только огромная воронка. Земля в радиусе километра усеяна искореженными обломками, самый крупный из которых — вертикально воткнувшийся в землю ствол. Орудие уничтожено, в этом больше нет никаких сомнений. Вероятно, произошла детонация боезапаса. Помимо «Доры» мы потеряли обе мортиры «Карл» и шесть чешских трехсотмиллиметровых гаубиц. Потери личного состава и техники уточняются. На месте взрыва мало что осталось, так что…

— Потери противника?

— Сбит один бомбардировщик Пе-2. Его обломки обнаружены и идентифицированы. Еще один самолет получил серьезные повреждения и с горящим двигателем ушел в сторону Севастополя.

— Благодарю, гауптман, вы свободны, — сухо произнес Манштейн и перевел тяжелый взгляд на Рихтгофена.

Командующий четвертым воздушным флотом потер ладонью подбородок и встал из-за стола.

— Ловушка сработала, как и было задумано, вот только пойманный в нее хищник оказался намного сильнее, чем мы ожидали. Теперь я хорошо понимаю, почему все попытки Абвера покончить с этим русским завершились провалом.

— Думаете, мне от этих слов станет легче? И что прикажете теперь докладывать наверх?

— Ну, приказываете здесь вы, герр генерал-полковник. Могу лишь высказать свое мнение. На вашем месте я бы запросил у командования санкцию на немедленное прекращение наступления. В сложившихся обстоятельствах удержать блокаду Севастополя и не дать русским вырваться с Керченского полуострова — максимум, на что можно рассчитывать. Насколько я знаю, вы способны мастерски выбивать из вышестоящих штабов резервы, и, мне кажется, сейчас самое время вновь задействовать этот ваш талант.

Дверь кабинета командующего вновь открылась.

— Радиограмма от генерал-майора Апеля, — доложил дежурный офицер.

Быстро ознакомившись с отпечатанным на листе текстом, Манштейн развернулся к Рихтгофену.

— Двадцать вторую танковую дивизию обстреливают с моря русские корабли. Судя по калибру снарядов, это линкор и, возможно, один или два крейсера. В воздухе обнаружен самолет противника. Думаю, это корректировщик — тот самый корректировщик.

— Потери?

— Не столь велики, как можно было ожидать. Апель пишет, что схема уклонения себя оправдывает, да и дистанция немалая — дает себя знать рассеивание снарядов.

— Два с половиной часа до рассвета, — Рихтгофен демонстративно посмотрел на часы и хищно усмехнулся. — Вот и ответ на ваш вопрос, герр генерал-полковник. Думаю, вам будет о чем доложить наверх. У русских, похоже, случилось головокружение от успехов. Их тяжелые корабли не успеют вернуться в Новороссийск до восхода солнца. Мои пилоты готовы выполнить свой долг и ждут только приказа.

— Отправьте русских на дно, генерал-полковник. Пожалуй, вы правы — это действительно станет достойным ответом на уничтожение «Доры».

Огонь эскадры я корректировал, используя подсказки Летры. Рассчитывать на серьезную точность было глупо — немцы на земле постоянно перемещались, а снарядам корабельных орудий требовалось почти полминуты, чтобы долететь до целей. 130-миллиметровые пушки крейсеров вообще били практически на максимальную дальность, так что взрывы их снарядов создавали скорее психологическое давление на противника, чем наносили ему реальный ущерб. Тем не менее, главный калибр линкора «Парижская Коммуна» все же делал свое дело. Триста пять миллиметров — слишком серьезный аргумент даже в случае не слишком точного попадания. Жаль, что снаряды объемного взрыва еще так и не доехали до Новороссийска — результат мог бы оказаться куда интереснее.

Впрочем, смысл всей этой затеи заключался не столько в том, чтобы обескровить двадцать вторую танковую дивизию, сколько в моем желании заставить генерала Апеля жаловаться начальству на бесчинство русских кораблей. Поэтому эфир я блокировать не стал, и с большим удовлетворением выслушал доклад Летры о том, что через десять минут после начала обстрела ожидаемая мной радиограмма ушла в штаб Манштейна.

— «Крепость», здесь «Крейсер», — вызвал я штаб вице-адмирала Октябрьского, — Флот задачу выполнил. Прошу отдать приказ кораблям возвращаться в Новороссийск.

— «Крейсер», здесь «Крепость», — ждать ответа пришлось почти минуту. — Вас понял. Давно пора. Я могу обещать каперангу Зиновьеву воздушную поддержку?

— Несомненно. Но и на его главный калибр я тоже очень рассчитываю.

— Не сомневайтесь. Ваши люди все корабли опутали своими проводами и антеннами, а шрапнельными снарядами перед походом загрузили половину артпогребов.

Земля еще лежала в тени, но с высоты пяти тысяч метров было видно, как горизонт ощутимо светлеет. Приближался рассвет.

— Наблюдаю массовый взлет истребителей и бомбардировщиков четвертого воздушного флота люфтваффе, — доложила Летра, и я развернул перед глазами виртуальную карту Крыма.

Ночной контрудар советских танковых бригад достиг цели лишь частично. Об утреннем продолжении наступления к Азовскому морю противник был вынужден временно забыть, но полностью перерезать связь между двадцать второй танковой дивизией вермахта и пехотными частями тридцатого армейского корпуса нам так и не удалось. Немцы достаточно прочно удерживали узкий коридор между частями советской пятьдесят первой армии и наступающими на них с востока танкистами и явно рассчитывали, что с рассветом прилетят доблестные летчики Рихтгофена и объяснят зарвавшимся русским всю глубину их заблуждений.

Вот только у пилотов люфтваффе неожиданно появилась куда более вкусная цель, и в штабе Манштейна решили, что наземное наступление может и подождать несколько часов или даже целые сутки.

Восход солнца застал советскую эскадру примерно в ста километрах от Новороссийска, и уже через пятнадцать минут после того, как небо посветлело и установилась нормальная видимость, с кораблей был замечен немецкий воздушный разведчик.

— Обнаружен противником, — коротко доложил капитан первого ранга Зиновьев.

Глушить связь я не торопился. Основные силы четвертого воздушного флота должны были без помех получить координаты линкора «Парижская Коммуна» и кораблей сопровождения, иначе их могли перенацелить на танковые бригады, увязшие в бою с немецкими танкистами. Если бы генерал Апель знал, какие силы Рихтгофен бросил на уничтожение советской эскадры вместо того, чтобы поддержать наступление его дивизии, он, я думаю, произнес бы много нецензурных слов, но ему, естественно, об этом решении никто докладывать не стал.

Сказать честно, на столь масштабную реакцию со стороны немцев не рассчитывал. Однако Рихтгофен, похоже, решил действовать наверняка, или Манштейна уж слишком сильно задело за живое уничтожение «Доры». Как бы то ни было, в районе Судака береговую линию пересекли уже четыре ударных группы по сорок бомбардировщиков в каждой, а с аэродромов в северном Крыму все еще продолжали взлетать новые самолеты. В основном в налете участвовали пикировщики Ю-87, разбавленные небольшим количеством универсальных бомбардировщиков Ю-88. Истребительное прикрытие, как всегда, осуществляли «мессершмитты», и было их тоже весьма немало.

— «Крепость», здесь «Крейсер», — я снова вызвал штаб вице-адмирала Октябрьского, — Поднимайте в воздух все, что у вас есть. И с Херсонеса, и с кавказских аэродромов. Я буду наводить эскадрильи на цель по радио.

— «Крейсер», здесь «Крепость». Всё так плохо?

— Всё еще хуже. В воздухе уже около двух сотен немецких бомбардировщиков, и, похоже, это далеко не все. Первые ударные группы настигнут эскадру через пятнадцать минут. Из Новороссийска уже идет им навстречу полк Кудрявцева в полном составе — его самолеты были в самой высокой степени готовности. Еще минут через двадцать к ним начнут присоединяться истребители Крымского фронта и машины, переброшенные из центральных районов Советского Союза. Но без ваших самолетов нам не справиться.

— Вы угробите мои корабли, генерал-майор! — Октябрьский не смог сдержать эмоций. — Я ведь предупреждал вас, что это авантюра!

— Меньше слов, товарищ вице-адмирал. Мне немедленно нужны все ваши истребители. От вашей расторопности будет зависеть судьба эскадры.

— Да сколько их у меня!? Этого мало…

— Выполнять!

— Есть! — зло бросил в трубку Октябрьский и связь прервалась.

Немцы учли опыт налета на Ленинград и отказались от плотного строя бомбардировщиков. Их боевой ордер был максимально разреженным, что, естественно, резко снижало эффективность заградительного огня. Тем не менее, как только немецкие самолеты вошли в зону досягаемости главного калибра «Парижской Коммуны», я выдал башенным расчетам целеуказание, и линкор открыл огонь.

Двадцать пять километров, отделявшие немецкие самолеты от советской эскадры в момент открытия линкором заградительного огня, пикирующие бомбардировщики преодолели за пять минут. За это время двенадцать орудий главного калибра «Парижской Коммуны» выпустил по ним около шестидесяти 305-миллиметровых снарядов в шрапнельном снаряжении.

Строй бомбардировщиков первой ударной группы распался. Из сорока Ю-87 до эскадры удалось добраться только восьми пикировщикам. «Мессершмитты» тоже попали под раздачу, но по большей части случайно. Целенаправленно по ним никто не стрелял, поскольку по большому счету кораблям они были не опасны.

В этот раз от Летры не потребовалось имитировать мой голос, управляя огнем орудий и зениток кораблей Зиновьева. Как и при отражении налета на Ленинград, здесь усилиями Лены и генерала Зашихина была организована полуавтоматическая система наведения с применением приборов управления огнем ПУАЗО-3. Передача установочных данных для стрельбы осуществлялась со спутников в режиме радиотелеграфа, так что глушить всю связь в зоне сражения, как это было сделано при атаке на позицию «Доры», мне не пришлось. Да и не смог бы я себе такого позволить — это неминуемо нарушило бы систему управления эскадрой и воздушными силами.

Прорвавшиеся «штуки» попытались начать атаку, но были встречены морем огня корабельных зениток и тремя десятками истребителей полка Кудрявцева. Поняв, что такой противник им явно не по зубам, немцы отвернули в сторону, собираясь дождаться подхода основных сил четвертого воздушного флота.

И все же большие потери первой ударной группы немецких бомбардировщиков не пропали для противника даром. Пока линкор разбирался с ними, еще три группы бомбардировщиков успели сблизиться с эскадрой на разных высотах. Открыть по ним огонь кораблям удалось только с десяти километров, и результат, естественно, оказался гораздо хуже, чем в первом случае.

Конечно, эскадра, состоящая из линкора, двух крейсеров и шести эсминцев, способна вести зенитный огонь весьма высокой плотности, но полностью сорвать атаку восьми десятков бомбардировщиков она все-таки не в состоянии. Естественно, прицельно отбомбиться удалось единицам, но и этого хватило, чтобы советские корабли начали получать повреждения.

Немецкие бомбардировщики взрывались на входе в пикирование, рушились в воду, сходя с боевого курса, разваливались и падали в воду, сбитые летчиками Кудрявцева или пораженные зенитным огнем, но и советские машины нередко вспыхивали в воздухе и, разбрасывая обломки крыльев и фюзеляжа падали в море. «Мессершмитты» стремились связать русские истребители боем и отжать их от заходящих в атаку Ю-87, и, надо признать, иногда им это удавалось. Лидер эсминцев Харьков вздрогнул от двух почти одновременных ударов 250-килограммовых бомб. Еще по одному попаданию получили эсминец «Беспощадный» и крейсер «Красный Крым».

«Харьков» потерял ход и получил дифферент на нос, у «Беспощадного» скорость упала до десяти узлов и возник крен на левый борт. «Красный Крым» отделался потерей одного 130-миллиметрового орудия и пожаром в носовой части. Еще несколько кораблей эскадры получили менее значительные повреждения от взрывов бомб в воде непосредственно у их бортов.

Немедленно встал вопрос о том, что делать с потерявшим ход лидером и поврежденным эсминцем. Вариантов виделось три. Можно было взять поврежденные корабли на буксир, но такое решение резко снижало скорость хода всей эскадры и делало ее уязвимой к удару следующей волны немецких бомбардировщиков, а она была уже на подходе. Другой вариант — оставить пару эсминцев для прикрытия и буксировки, а основными силами продолжать движение к Новороссийску. Ну и, наконец, самое психологически сложное решение — предоставить поврежденные корабли их собственной судьбе и продолжить отход с максимальной скоростью всеми сохранившими ход вымпелами.

— Летра, расчет вариантов, — немедленно потребовал я от искусственного интеллекта.

Ответ мне не понравился, но не признать его логичным я не мог.

— «Валдай», здесь «Крейсер», — вызвал я командира «Парижской Коммуны» каперанга Зиновьева, уже понимая, что услышу в ответ. — Эскадре ход не снижать. Отход «Харькова» и «Беспощадного» прикроет авиация.

— «Крейсер», здесь «Валдай», — немедленно откликнулся каперанг, — Это невозможно. Мы не можем бросить поврежденные корабли [4].

— Это приказ, товарищ капитан первого ранга. Всю ответственность я беру на себя. Эскадре ход не снижать!

— Я должен получить этот приказ от вице-адмирала Октябрьского, — уперся Зиновьев. На виртуальной карте я видел, что эскадра уже изрядно замедлилась.

— Каперанг, на подходе больше сотни пикирующих бомбардировщиков. Если вы остановите эскадру, в Новороссийск не вернется никто. Либо вы немедленно выполняете приказ, либо я отстраняю вас от командования! Документ с моими полномочиями вы видели. Выбор за вами. У вас десять секунд. Время пошло!

В эфире повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием помех.

— Как я потом буду смотреть в глаза своим людям?…

— Это не ваше решение, каперанг! — зарычал я в микрофон — Выполнять!

— Есть! — бесцветным голосом ответил Зиновьев, и эскадра начала набирать ход.

Сначала линкор, а затем и крейсера вновь расцвели вспышками выстрелов, посылая в небо десятки тяжелых снарядов — очередные ударные группы немецких самолетов были уже близко и корабли открыли заградительный огонь.

Над эскадрой наконец-то появились истребители ВВС Крымского фронта и прибывшее вечером пополнение. Потерявшие половину машин эскадрильи Кудрявцева ушли на аэродром для заправки и пополнения боезапаса, но очередную волну атакующих были готовы встретить шестьдесят советских самолетов, что в сочетании с зенитной артиллерией кораблей делало эскадру Зиновьева весьма непростой целью.

Для прикрытия с воздуха быстро отставших от эскадры «Харькова» и «Беспощадного» я выделил пятнадцать истребителей. Поврежденный эсминец взял лидера на буксир, что выглядело жестом отчаяния — скорость этой связки едва дотягивала до четырех узлов. Из-за усилившегося дифферента на нос «Харьков» пришлось буксировать кормой вперед, и для поврежденной силовой установки «Беспощадного» это оказалось крайне непростой задачей.

Я прекрасно понимал, что цинично жертвую поврежденными кораблями и их экипажами. Летчикам, получившим приказ их прикрывать, тоже вряд ли можно было позавидовать. Немцы не могли оставить такую легкую цель без внимания, и это тоже работало на остальную эскадру, полным ходом уходившую к Новороссийску. По жестоким соображениям военной целесообразности любое отвлечение сил противника от атаки кораблей Зиновьева можно было бы считать большим успехом.

Немцы, однако, отвлекаться не стали. Сложно сказать, что здесь сыграло решающую роль. Возможно, в условиях заблокированной радиосвязи они просто побоялись потерять в море основные силы русской эскадры из-за задержки на добивание подранков, а может, командиры ударных групп изначально имели приказ не тратить время на поврежденные корабли, с которыми можно разобраться и позже. Как бы то ни было, третья волна пикирующих бомбардировщиков пошла в атаку в полном составе.

Роняя в темные воды Черного моря огненные клочья горящих машин, немцы прорвались сквозь заградительный огонь и обрушились на корабли эскадры. Истребители закрутили над палубами смертельную карусель грандиозной «собачьей свалки». Непрерывный огонь зенитных автоматов вносил в воздушную схватку дополнительный элемент непредсказуемости, поджигая и сбивая с атакующего курса пикирующие бомбардировщики, но иногда настигая и собственные истребители. В такой ситуации полностью исключить потери от «дружественного огня» было просто невозможно.

Пилоты Рихтгофена не зря считались одними из лучших в люфтваффе. Если им представлялся шанс, они его не упускали. Линкор «Парижская Коммуна» получил три попадания. Два из них пришлись в башни. Броня выдержала удар, но расчеты были выведены из строя. Третья бомба взорвалась на бронепалубе, вырвав и сбросив в море зенитный автомат. Прямых попаданий в корабль больше не было, но взрыв бомбы прямо за кормой привел к деформации одного из четырех винтов. Из-за возникшей сильной вибрации флагману пришлось уменьшить скорость хода до двадцати узлов, что, естественно, привело к замедлению всей эскадры.

Эсминцы и крейсера тоже не избежали попаданий. Уже и так горящий «Красный Крым» получил еще одну бомбу в носовую часть, и почти потушенный экипажем пожар разгорелся с новой силой. Из строя вышло еще одно орудие главного калибра, а треть зенитной артиллерии больше не могла вести огонь из-за сильного задымления.

Эсминец «Способный» оказался на пути трех десятков «юнкерсов», изначально нацеленных на крейсер «Красный Кавказ». Огонь его 37-миллиметровых зенитных автоматов, видимо, сильно досаждал немцам, и ведущий группы решил сначала атаковать именно этот корабль. Несмотря на активное противодействие истребителей и на глазах редеющий строй своих машин, немцы довели атаку до конца. Четыре попадания не оставили эсминцу шансов. Тонкая броня не смогла защитить корабль. Пробив палубу, бомбы взорвались во внутренних отсеках эсминца, вызвав детонацию снарядов и торпед. На месте корабля поднялся гигантский столб воды. Искореженные обломки эсминца затонули практически мгновенно. Однако одержанная победа стоила немцам слишком дорого.

Добившись еще нескольких попаданий, не ставших для кораблей Зиновьева критичными, немецкие пилоты начали стремительно осознавать, что соотношение сил складывается явно не в их пользу. Постоянно прибывающие с разных сторон группы русских истребителей делали атаки немногих уцелевших пикировщиков бессмысленными. Пилоты Рихтгофена были закаленными вояками, но совершать верное самоубийство во имя Фюрера они все же оказались не готовы.

Прекрасно понимая, на ком немецкие пилоты захотят сорвать злость, я приказал половине истребителей, прикрывавших эскадру, начать преследование противника.

Четвертая волна пикировщиков еще только пересекла побережье и была гораздо более скромной, чем две предыдущих, напоминая по составу первую группу, атаковавшую корабли в самом начале боя. Видимо, Рихтгофен собрал остатки боеготовых бомбардировщиков, рассчитывая на то, что им придется уже только добивать сильно поврежденные русские корабли. Отсутствие связи опять сыграло с немцами злую шутку, и вместо того, чтобы отказаться от атаки, сорок пять Ю-87, прикрытых двумя десятками «мессершмиттов», уверенно легли на курс к русской эскадре.

Спасти лидер «Харьков» нам все-таки не удалось. Над еле ползущей сцепкой кораблей появились десятки немецких бомбардировщиков из остатков третьей волны, атаковавшей эскадру Зиновьева, но вынужденной отступить и выбрать более легкую цель. Эсминец «Беспощадный» отошел от лидера и, тяжело маневрируя, попытался одновременно уклониться от атаки противника и прикрыть огнем дрейфующий «Харьков». Пятнадцать истребителей, защищавших поврежденные корабли, вступили в схватку с превосходящими их числом «мессершмиттами», были связаны боем и не смогли сорвать атаку пикировщиков. Понимая, что в небе вот-вот могут появиться новые «Яки» и ЛаГГи, немецкие пилоты выбрали для атаки более крупную и неподвижную цель — огрызающийся зенитным огнем лидер «Харьков».

Три бомбы, ударившие в среднюю часть корабля между трубой и надстройкой, полностью разрушили центральные отсеки корабля и вызвали сильный пожар. Повторять атаку немцы не стали, но полученные повреждения оказались слишком тяжелыми. И так имевший сильный дифферент на нос, «Харьков» начал быстро погружаться в воду. Над тонущим кораблем с шипением поднимались в воздух струи пара. Внутри корпуса иногда что-то взрывалось, от чего исчезающий под водой корабль сотрясала мелкая дрожь. Через считанные минуты корабль поглотило море, но до последних мгновений вслед уходящим на запад немецким бомбардировщикам с его кормы било единственное уцелевшее 130-миллиметровое орудие.

Лидер эскадренных миноносцев «Харьков». Спущен на воду 9 сентября 1934 года. Полное водоизмещение — 3080 тонн. Длина — 122 метра. Скорость хода — 40 узлов. Дальность плавания — до 2100 миль. Артиллерия — пять 130-миллиметровых пушек. Система ПВО — два зенитных орудия 76 мм, четыре зенитных автомата 37 мм и четыре пулемета 12,7 мм.

Последняя группа немецких бомбардировщиков вышла к эскадре Зиновьева, когда кораблям оставалось идти до Новороссийска меньше часа. К этому времени выработавшие топливо истребители ушли на аэродромы, и их сменили пилоты Кудрявцева и свежие истребители из прибывшего вчера пополнения. Самолетов Октябрьского мы так и не дождались — они сцепились с возвращавшимися на свои аэродромы остатками первых трех волн пикировщиков и мессеров.

Тем не менее, теперь подавляющий перевес был уже на нашей стороне. Полновесный залп шрапнельных снарядов встретил немецких пилотов в двадцати пяти километрах от эскадры. Я чуть придержал выдвинувшиеся им навстречу группы истребителей, чтобы те не попали под заградительный огонь кораблей.

В отличие от летчиков первой волны, эти немцы быстро поняли, что что-то явно пошло не по плану. Не могли сильно поврежденные и едва движущиеся корабли открыть по ним столь убийственный огонь. Однако, приказ есть приказ, и до определенного момента он гнал пилотов Рихтгофена вперед, а когда они все же осознали всю безнадежность своей попытки, было уже слишком поздно. Сверху-сзади на потрепанный и потерявший всякий порядок строй немецких самолетов обрушились десятки истребителей, возвращавшихся от погибшего «Харькова» и медленно ковыляющего к Новороссийску «Беспощадного», а с фронта их атаковали пилоты Кудрявцева.

Оценив соотношение сил, немцы попытались выйти из боя, и если части мессеров это удалось, то медлительные пикировщики не имели никаких шансов и падали в начавшее штормить море один за другим.

— Горючее на исходе, — доложил Кудрявцев, тревожно поглядывая на указатель уровня топлива.

Несмотря на дополнительные баки, мы провели в воздухе слишком много времени, и теперь пришло время возвращаться на аэродром.

— Уходим, — отдал я распоряжение полковнику, — Здесь, похоже, все уже закончилось.

* * *

Настроение командующего четвертым воздушным флотом люфтваффе портилось с каждой минутой. Проклятые аномальные помехи, регулярно накрывавшие в последнее время всю Европу, вновь сделали невозможным нормальное управление операцией, однако через полтора часа после ее начала какие-то сведения все же начали поступать.

Первые тревожные вести принес командир Ю-88, вернувшегося из разведывательного полета над морем. По его словам, из ударной группы, первой атаковавшей русскую эскадру, на обратный курс к побережью Крыма легли считанные единицы пикирующих бомбардировщиков. Рассказ разведчика обеспокоил Рихтгофена неприятными подробностями. Наблюдатель отмечал сильный и неожиданно эффективный заградительный огонь русских кораблей и удивительно слаженную работу зениток средних калибров. Если 37-миллиметровые автоматы советских кораблей иногда били и по своим, то зенитки более крупных калибров работали исключительно точно, часто поражая цели с первого выстрела.

Потом вернулись на аэродромы остатки первой ударной группы — практически исключительно «мессершмитты», так и не сумевшие уберечь своих подопечных. Впрочем, как быстро понял Рихтгофен, серьезной вины пилотов в этом не было. Основные потери бомбардировщики несли от зенитного огня и чудовищных шрапнельных снарядов русского линкора.

Время шло, и в штаб Рихтгофена стекались сведения о результатах операции. Командующий воздушным флотом мрачнел все больше. Вернулись самолеты второй волны, так и не сумевшие потопить ни одного русского корабля, зато потерявшие две трети машин. Третья атака оказалась самой удачной. Два советских эсминца отправились на дно, минимум две бомбы попали в крейсер и три в линкор. Хода, правда, корабли не потеряли, но это уже был ощутимый результат.

Рихтгофен с нетерпением ждал возвращения четвертой ударной группы, надеясь, что получившие повреждения корабли эскадры не смогут оказать его летчикам серьезного сопротивления. Однако доклад вернувшихся пилотов оказался удручающим. Ни один пикирующий бомбардировщик не пережил эту атаку. Заградительный огонь русской эскадры если и ослаб, то незначительно, зато над советскими кораблями ощутимо прибавилось истребителей с красными звездами на крыльях, которые от чисто оборонительных действий неожиданно перешли к атакующим, и вырваться из смертельной ловушки удалось только быстрым «мессершмиттам», да и то далеко не всем.

— Герр генерал-полковник, на связи командующий одиннадцатой армией! — дежурный связист отвлек Рихтгофена от невеселых размышлений.

— Герр командующий? — Рихтгофен собрал волю в кулак и постарался, чтобы его голос звучал уверенно.

— Да, Вольфрам, это я, — совершенно неожиданно для летчика Манштейн назвал его по имени. Ладно бы это произошло в разговоре один на один, но ведь командующий сейчас находится в своем штабе среди других офицеров. А еще Рихтгофену очень не понравился голос Манштейна…

— Операция прошла совсем не так, как я рассчитывал, — решил не тянуть с неприятным докладом Рихтгофен. — Мы отправили на дно два русских корабля. К сожалению, лишь эсминцы. Линкор, крейсер и еще несколько эсминцев получили повреждения, но смогли уйти. К сожалению цену за эти успехи пришлось заплатить просто чудовищную. Боюсь, я больше не смогу столь же эффективно поддерживать наступление ваших наземных войск. По предварительным подсчетам на аэродромы не вернулись двести десять пикирующих бомбардировщиков и пятьдесят семь истребителей.

— В других обстоятельствах я бы сказал, что мы с вами пережили в эти сутки настоящую военную катастрофу, — голос Манштейна звучал странно. Рихтгофену даже показалось, что командующий растерян и не знает, как ему сказать нечто важное, ради чего он, собственно, и позвонил в штаб четвертого воздушного флота.

— Что случилось, герр генерал-полковник?

— Пришло срочное сообщение из генштаба сухопутных войск от генерал-полковника Гальдера, — словно пересиливая себя выдохнул в трубку Манштейн. — Сегодня рано утром при перелете из Берлина в Полтаву личный «кондор» Фюрера взорвался в воздухе. Все, кто находился на борту, погибли. В это невозможно поверить, но Адольфа Гитлера больше нет. В столицу введены войска, проводятся массовые аресты. Абвер сцепился с Гестапо. Происходит что-то ужасное. Мне приказано прекратить наступательные действия и удерживать занимаемые позиции любой ценой. Боюсь, в свете случившегося, наши с вами проблемы окажутся мелкими и незначительными неприятностями.

* * *

Информацию об успешном покушении на Гитлера я получил от Летры еще до начала атаки на эскадру Зиновьева, однако к тому моменту, когда наш с Кудрявцевым Пе-2 приземлился на аэродроме под Новороссийском, никто из командования Крымского фронта, да и из руководителей СССР, об этом событии еще не знал. В том, что за смертью немецкого диктатора последует целый каскад важных событий я ни секунды не сомневался. Тем не менее, пока мне оставалось только ждать, когда сведения о гибели Гитлера доберутся до руководства страны, и оно начнет на них как-то реагировать.

Мехлис нашел меня через пару часов после возвращения эскадры в Новороссийск. К этому моменту я уже успел отправить в Ставку телеграмму с кратким докладом об операции. Ответа пока не было. Видимо, генштаб и лично товарищ Сталин переваривали полученную информацию.

— Лидер «Харьков», эсминец «Способный», тридцать семь не вернувшихся на аэродромы истребителей, серьезные повреждения на линкоре и крейсере, — неторопливо произнес армейский комиссар. — Не слишком ли высокая цена за ночной обстрел позиций немецкой танковой дивизии с не вполне ясными результатами?

— Товарищ армейский комиссар первого ранга, поинтересуйтесь у каперанга Зиновьева и командования ВВС, сколько сегодняшним утром было сбито немецких бомбардировщиков, — объяснять что-либо Мехлису у меня не было ни сил, ни желания. Единственное, чего мне сейчас хотелось, так это немедленно лечь спать. — И свяжитесь с танковыми бригадами. Их командиры расскажут вам, что по каким-то неясным причинам сегодня в небе над ними нет самолетов с черными крестами на крыльях.

— Генерал-майор, вы приказали каперангу Зиновьеву бросить поврежденные корабли и уходить. Лидер «Харьков» можно было спасти.

— Да, это был мой приказ, и я готов ответить за него перед руководством страны, но не перед вами, товарищ армейский комиссар первого ранга. Прошу меня извинить, меня ждут дела.

— Не так резко, генерал-майор, — на лице Мехлиса я неожиданно увидел подобие улыбки, — На самом деле я искал вас совсем по другому поводу. На мое имя поступила телеграмма из Москвы. Привезенные воздушными разведчиками снимки оказались очень качественными. Я бы даже сказал, на удивление качественными для тех условий, в которых они были сделаны. С результатами утреннего боя нам еще предстоит разобраться, но с успешным уничтожением немецкого сверхтяжелого орудия я могу вас искренне поздравить уже сейчас. И можете не сомневаться, в Главном политуправлении найдут достойное применение сделанным вами фотографиям.

Эшелоны со спецбоеприпасами прибыли в Новороссийск на следующее утро. Железнодорожники, похоже, совершили изрядный логистический подвиг, сократив срок доставки более чем на сутки. Впрочем, скорее всего это было достигнуто беспощадным разгоном с пути всех остальных грузов, как гражданских, так и военных. Как бы то ни было, крылатые ракеты и снаряды объемного взрыва для 305-миллиметровых орудий, наконец-то, оказались в моем распоряжении.

Вице-адмирал Октябрьский, прилетевший из Севастополя разбираться, в каком состоянии оказался флот после массированной атаки вражеской авиации, бросал на меня крайне неодобрительные взгляды, но от открытой критики воздерживался. Поначалу гибель двух кораблей и повреждения, полученные линкором и крейсером, воспринимались Мехлисом и командованием Крымского фронта, как большая военная неудача и провал операции, однако, как только стал понятен размер нанесенного противнику ущерба, их мнение изменилось.

Показания восьмидесяти двух выловленных из моря немецких летчиков однозначно подтверждали мои слова об уничтожении более чем двух с половиной сотен самолетов противника, а захваченные вчерашней ночью пленные из двадцать второй танковой дивизии утверждали, что огонь кораблей Черноморского флота нанес их соединению серьезные потери.

Кроме того, обстановка на фронте изменилась коренным образом. Немцы отошли на исходные позиции, с которых начинали наступление, практически без боя сняв блокаду Феодосии. Самолеты Рихтгофена появлялись в небе крайне нерегулярно, причем в основном это были небольшие группы «мессершмиттов», пытавшиеся помешать ударам советской авиации по опорным пунктам и колоннам снабжения немецких дивизий.

Москва довольно долго молчала. Там, видимо, тоже собирали информацию и проверяли полученные сведения, но в итоге все же прислали поздравление с успешно проведенной операцией. Конечно, два ушедших на дно боевых корабля и триста погибших моряков стали для Черноморского флота ощутимыми потерями, но руководство страны посчитало их полностью оправданными с точки зрения военной целесообразности и достигнутых результатов.

А вот о смерти Гитлера в Ставке до сих пор не знали. Какие-то сведения о том, что в столице противника творится нечто непонятное, до руководства СССР наверняка дошли, но точных данных не было, и Сталин, судя по всему, решил дождаться прояснения ситуации.

В боевых действиях возникла неопределенная пауза. Немцы никакой инициативы не проявляли. О наступлении они, похоже, уже не думали. Вместо этого противник закапывался в землю, укрепляя свои позиции и готовясь любым способом не дать армиям Крымского фронта прорваться в центральную часть Крыма.

Под Севастополем наблюдалась точно такая же картина. Лишившись ядра своей осадной артиллерии, немцы решили отказаться от штурма и ограничились блокадой города с суши. При этом они явно опасались удара со стороны гарнизона Севастопольского оборонительного района и всерьез готовились к его отражению.

Несмотря на пассивность противника, Крымский фронт к наступлению был тоже не готов. Танковый контрудар во фланг прорвавшимся немецким частям привел к ощутимым потерям, и без пополнения и отдыха танковые бригады вряд ли смогли бы продолжить движение вперед. В общем, Королев со своими «изделиями К-212» прибыл очень вовремя. У меня как раз освободилось время для того, чтобы с толком их применить.

Воспользовавшись прилетом Октябрьского в Новороссийск, я договорился с ним о встрече, на которую пригласил еще и Мехлиса. Генерала Козлова я звать не стал, поскольку в созревшем в моей голове плане его войска задействованы не были.

— Опять набег? — выслушав мое предложение, вице-адмирал посмотрел на меня с откровенным подозрением. — Нужно отдать вам должное, товарищ генерал-майор, во вчерашней операции вы обеспечили достойное прикрытие кораблям эскадры Зиновьева, однако «Харьков» и «Способный» в Новороссийск не вернулись. Если мы будем терять корабли такими темпами, через несколько месяцев Черноморский флот прекратит свое существование.

— В этот раз чрезмерного риска не ожидается, — заверил я Октябрьского. — Эсминцам не придется подходить к румынскому берегу ближе, чем на сто километров. На позицию для пуска ракет мы выйдем за два часа до рассвета. После залпа корабли сразу лягут на обратный курс и до восхода солнца успеют пройти более ста километров. Если все сработает штатно, уверяю вас, румынам и немцам станет не до поиска наших кораблей, да и считать, что удар нанесен именно с воды у них не будет никаких оснований.

Конечно, я мог просто приказать вице-адмиралу, но делать этого мне не хотелось. Человек, внутренне убежденный, что приказ ошибочен, обычно подсознательно настроен на отрицательный результат его выполнения. Поэтому я решил привести еще один аргумент:

— Проектом К-212 предусмотрен вариант воздушного пуска изделия, но, к сожалению, эта схема еще не отработана. Дальность полета ракеты — четыреста километров, а от Севастополя до цели — шестьсот. Поэтому остаются только корабли. К сожалению, товарищ вице-адмирал, у меня просто нет выбора. Да и отработать пуск крылатых ракет с эсминцев будет совсем не лишним. Думаю, вы понимаете, какие возможности это оружие открывает перед флотом.

— Хорошо, — сдался Октябрьский, — Сейчас к выходу в море наиболее готовы эсминцы седьмой серии, не участвовавшие во вчерашней операции. Можете доставить ваши изделия на «Сообразительный» и «Свободный». Команды окажут вашим людям содействие в монтаже пусковых установок. Сколько времени вам потребуется?

— Опыта размещения ракет на кораблях у нас нет, но думаю, часов за двенадцать можно справиться.

— Я так понимаю, генерал-майор, меня вы пригласили не просто послушать вашу беседу? — присоединился к разговору Мехлис.

— Само собой, товарищ армейский комиссар первого ранга. Если я правильно понял, фотографии, сделанные во время предыдущего вылета ночных разведчиков, в Главном политуправлении оценили достаточно высоко. Думается мне, в этот раз я могу предложить вам кадры не хуже. Правда теперь все нужно будет согласовать более тонко, но опыт уже есть, и я уверен, это вполне осуществимо.

— Что потребуется от меня?

— Как и в прошлый раз — три «пешки» в варианте ночного разведчика и полный комплект фотоосветительных бомб. Разведчиков, поведу я. Взлетать будем с Херсонеса за час до выхода эсминцев на позицию для стрельбы. Ну и, естественно, во всем, что нужно будет сделать с фотографиями после нашего возвращения, я тоже полностью полагаюсь на вас.

— Хорошо, разведчики у вас будут, — кивнул Мехлис. — Кстати, завтра мне обещали доставить самолетом из Москвы триста экземпляров газеты «Правда» и двадцать тысяч листовок, изготовленных с использованием фотографий вашей атаки на немецкое сверхтяжелое орудие. Думаю, вам будет интересно на них взглянуть.

Полковник Альфред Герштенберг имел репутацию одного из лучших специалистов по организации противовоздушной обороны, поэтому защиту румынских нефтепромыслов и нефтеперегонных заводов в окрестностях города Плоешти немецкое командование поручило именно ему. Этот нефтеносный район обеспечивал почти треть потребностей Германии в горючем, и средств на его защиту от воздушных атак немцы не жалели.

Летом сорок первого года, почти сразу после нападения Германии на СССР, советская авиация предприняла несколько попыток бомбить Плоешти, но самолетов для этой цели было выделено совершенно недостаточно. Тем не менее, как минимум, один удачный налет все же состоялся. Подожженные нефтехранилища и разрушенные заводские корпуса заставили немцев крепко задуматься о том, как обеспечить безопасность столь важного для них объекта, и ПВО Плоешти была значительно усилена.

Теперь небо над городом и заводами защищали восемьдесят тяжелых и сто шестьдесят легких зенитных орудий. На аэродромах в окрестностях Плоешти базировались немецкие и румынские истребители, готовые в любой момент отразить дневной налет бомбардировщиков противника, а на случай ночной атаки силы ПВО располагали аэростатами заграждения, десятками зенитных прожекторов, радиолокаторами и звукоулавливающей аппаратурой.

Для дополнительной защиты нефтепромыслов по приказу Герштенберга силами румынских рабочих и советских военнопленных в нескольких километрах от реальных объектов было построено множество муляжей заводов, нефтехранилищ и даже городских кварталов. Эта масштабная деятельность полностью изменила вид местности с воздуха. Настоящими в этих фальшивых постройках были только защищавшие их прожектора и зенитки. Муляжи должны были служить приманкой для ночных бомбардировщиков противника.

Уже больше полугода район Плоешти не подвергался ударам с воздуха, и полковник Герштенберг был вынужден бороться с расслабленностью своих подчиненных. В отличие от солдат, он неплохо знал, какие, мягко говоря, тревожные события происходят в Северной Африке и на Восточном фронте, и не сомневался в том, что рано или поздно либо англичане, либо русские вспомнят об уязвимом месте германского Рейха и предпримут новую попытку бомбардировки вверенного ему объекта. Поэтому полковник не давал своим людям забывать о том, что совсем недалеко идут жестокие бои и изводил их тренировками и чуть ли не ежедневными учебными тревогами, используя для имитации нападения транспортные «юнкерсы».

За ошибки и халатность в несении службы Герштенберг жестко наказывал провинившихся, и вся система противовоздушной обороны Плоешти, от постов дальнего обнаружения вражеских самолетов до малокалиберных автоматических пушек ближней обороны была отлажена, как хорошие часы.

Этой ночью, впервые за долгие месяцы, сигнал боевой тревоги прозвучал неожиданно не только для солдат полковника Герштенберга, но и для него самого, а это могло означать только одно — то, чего он так долго опасался, наконец, случилось, и к нефтепромыслам Плоешти приближаются вражеские самолеты.

— Герр оберст, противник идет с востока, со стороны побережья. Цель групповая, но самолетов немного, — доложил дежурный офицер, как только Герштенберг пересек порог штаба.

— А точнее? — поморщился полковник.

— Ночь, герр оберст. Визуальное наблюдение пока невозможно, а радиолокаторы и звукоулавливатели дают лишь приблизительные данные. Противник идет одной группой от трех до восьми самолетов. Скорость четыреста пятьдесят. Расстояние сто сорок. Высота шесть тысяч.

— Русские Пе-2? — Герштенберг удивленно приподнял бровь.

— Судя по направлению и скорости, да, герр оберст. Видимо, взлетели из Севастополя. Четырехмоторных бомбардировщиков у противника там нет, и если это действительно Пе-2, то они действуют практически на пределе своего боевого радиуса.

— Странно… — полковник не мог отделаться от какого-то нехорошего предчувствия. — И чего они хотят добиться такими силами? Они же просто не найдут цели при таком запасе топлива.

— Может, разведка?

— Группой самолетов? И опять же, чтобы что-то фотографировать ночью, нужно точно знать, где ты находишься и понимать, куда сбрасывать фотобомы, а иначе вся эта затея лишена какого-либо смысла.

Резкий зуммер телефона прервал размышления полковника.

— Новые цели, — доложил дежурный офицер, выслушав доклад поста дальнего обнаружения. — Заходят с юго-востока. Высота три с половиной. Скорость тысяча…

На последних словах его голос ощутимо дрогнул.

— Сколько? — не поверил услышанному полковник, и гауптман быстро заговорил в трубку, требуя перепроверить полученные данные.

— Скорость тысяча пятьдесят, герр оберст, — медленно произнес офицер, — Дистанция сто. Через шесть минут они будут здесь.

— Включить подсветку ложных целей! — Герштенберг зло сощурился. — Открыть заградительный огонь по данным звуковой разведки. Задействовать только зенитки и прожекторы в районах размещения муляжей. Кто бы это ни был, они как-то должны ориентироваться в темноте, и мы им в этом поможем!

Техники Королева с помощью матросов из экипажей «Сообразительного» и «Свободного» справились с монтажом пусковых установок даже быстрее, чем я обещал вице-адмиралу Октябрьскому. Как оказалось, самым сложным вопросом стал выбор мест для размещения ракет. «Изделие К-212» выдавало при старте такой огненный факел, что можно было запросто повредить, а то и поджечь что-то из корабельного оборудования или вооружения. Еще не хватало спалить собственный эсминец, пытаясь превратить его в ракетный корабль.

В итоге вопрос удалось решить, разместив на кораблях по семь пусковых установок — четыре в носовой части и три в кормовой. Ракеты должны были стартовать не вперед, а перпендикулярно продольной оси корабля, чтобы реактивная струя уходила за борт, а не била в палубу и надстройки эсминца. Решение, конечно, выглядело кривоватым, но ничего лучшего мы в столь сжатые сроки придумать не смогли, да, впрочем, и так неплохо получилось.

Ночью «Свободный» и «Сообразительный» перешли из Новороссийска в Севастополь и переждали день в Северной бухте под прикрытием зениток и истребителей, базировавшихся на мысе Херсонес, а следующим вечером, сразу после захода солнца, самым малым ходом вышли в море и легли на курс Румынскому побережью.

Ближе к утру, когда эсминцы уже почти вышли на позицию для стрельбы, я отдал приказ Кудрявцеву поднимать нашу четверку в воздух. Командирский Пе-3 и три ночных разведчика Пе-2Р развернулись над морем и взяли курс на Плоешти. По легенде я собирался управлять полетом крылатых ракет с борта самолета, а разведчики должны были провести фотографирование момента удара и его последствий. На самом деле ракеты со спутников вела Летра, и она же должна была наводить разведчиков на цели и отдавать им команды на сброс фотобомб. Искусственный интеллект Лунной базы изрядно облегчил мне жизнь и сильно расширил мои возможности.

Системы наведения по радио имели только семь ракет, но и это было неплохо. Остальные семь «изделий» управлялись собранной по старой схеме гироскопической системой, и корректировать их полет после старта я не мог. На предельную дальность мы их в боевых условиях ни разу не испытывали, но я надеялся, что и эти ракеты найдут свои цели. Заводы и нефтепромыслы занимали весьма немалую территорию, и промахнуться по ним было сложно.

— «Крейсер», здесь «Эльбрус». На позиции. Готовность к пуску три минуты, — доложил командир «Сообразительного».

— «Эльбрус», здесь «Крейсер». Принято. Мы сейчас почти над вами. Передаю установочные данные.

Виртуальная карта демонстрировала мне, что эсминцы действительно уже на месте. До рассвета оставалось два часа и затягивать с пуском ракет не следовало — кораблям нужно было успеть уйти как можно дальше от румынского берега до восхода солнца.

— «Крейсер», здесь «Эльбрус». К стрельбе готовы.

Я еще раз проверил положение пусковых установок и, кивнув сам себе, бросил в микрофон:

— Залп!

Ракеты ушли красиво. Как правило, чем совершеннее техника, тем меньше при ее эксплуатации возникает внешних эффектов — грохота двигателей, свечения выхлопов, воя рассекаемого воздуха и тому подобных признаков нецелевого расходования энергии. Здесь же фейерверк получился весьма впечатляющим. Ночное небо осветили четырнадцать длинных огненных хвостов, оставляемых стартовавшими ракетами. Над морем разнесся грозный рык реактивных двигателей, а за бортами эсминцев, где в воду ударили струи пламени, поднялись грибовидные облака пара. Да уж, работать еще и работать над этими «изделиями».

Несколько минут прошло в молчании, а потом Летра сообщила о том, что противник обнаружил сначала нашу четверку, а потом и ракеты. В небе замелькали вспышки — 88-миллиметровые зенитки открыли заградительный огонь. Немецкий офицер, командовавший ПВО Плоешти, здраво рассудил, что главную опасность представляют более скоростные и многочисленные цели, поэтому все внимание зенитчиков сосредоточилось на ракетах, а по нам пока никто не стрелял.

— Летра, принимай управление. Нужно обеспечить товарищу Мехлису эффектные снимки.

— Выполняю.

С земли ударило несколько прожекторных лучей. По каким-то не вполне очевидным причинам прожектора и зенитки были установлены компактными группами довольно далеко от объектов, которые им следовало прикрывать. Я не стал разбираться в том, что побудило немцев столь странно разместить силы ПВО — в данном случае это не имело никакого значения и только облегчало нам задачу.

Разведчики покинули строй и разошлись в разные стороны со снижением. Вскоре внизу одна за другой стали вспыхивать маленькие солнца фотоосветительных бомб — Летра делала снимки объектов до удара ракет. А потом полыхнуло так, что даже я, несмотря на фильтры в контактных линзах, инстинктивно прикрыл глаза. «Изделия» товарища Королева добрались до целей, и целям это, похоже, сильно не понравилось.

Боеприпас объемного взрыва, попадающий в нефтехранилище, производит совершенно непередаваемый эффект. Сотни тонн горючей жидкости, превращенные взрывом в мелкодисперсный аэрозоль, полыхнули, как тяжелая плазменная торпеда при попадании в борт орбитальной крепости. Думается мне, по яркости эта вспышка вполне могла заменить разведчикам фотобомбу, вот только на снимке, скорее всего, будет сплошная засветка — фотобомбу следовало бы взрывать позади самолета, ведущего съемку, а не прямо по курсу. Ну, да ладно, будем надеяться, что на других фотографиях все получится, как надо.

Взрывы следовали один за другим. Пару раз мне казалось, что два-три огненных шара вспыхивали одновременно, но без подсказок Летры было трудно разобрать, где взрываются боевые части ракет, а где воспламеняются нефтехранилища, не выдержавшие запредельных температур в эпицентре пожара.

— Цели уничтожены, — доложила Летра, и эфир очистился от помех.

— Как фотографии?

— Должны быть не хуже, чем в операции с «Дорой», — голосом моей бывшей подруги ответил искусственный интеллект. — Рекомендую здесь не задерживаться. Топливо на пределе, а со здешней техникой лучше иметь хоть какой-то запас.

Я усмехнулся и переключился на внутреннюю связь. Пожалуй, действительно пора было возвращаться в Севастополь.

Приземлились мы перед самым рассветом, и у меня возникло легкое дежавю, настолько идентично здесь, на мысе Херсонес, повторилась сцена с изъятием кассет с пленками у пилотов-разведчиков. Правда, на этом все сходство ситуаций и закончилось.

Прямо у самолета меня встретил начальник особого отдела Севастопольского оборонительного района.

— Товарищ генерал-майор, уже после вашего отлета в штаб Крымского фронта поступила секретная телеграмма из Москвы. Час назад ее самолетом доставили в Севастополь. Приказано вручить вам лично в руки под роспись.

Я чиркнул свой автограф на бланке особиста и взял из его рук конверт. Сломав сургучную печать, извлек лист бумаги с отпечатанным текстом.

Представителю Ставки ВГК на Крымском фронте генерал-майору Нагулину.

Гитлер мертв. Ваш прогноз начинает сбываться. Немедленно сдавайте дела Мехлису и вылетайте в Москву. Вы нужны мне здесь.

И.В. Сталин.

— Лаврентий, а теперь представь себе, что он прав, — Сталин оперся обеими руками о стол и пристально посмотрел в глаза Берии. — Ты понимаешь, что произойдет, если немцы договорятся с Черчилем, а потом и с Рузвельтом? А ведь в сложившейся ситуации у них, как ни странно, есть очень много общего. Англичане не хотят воевать в Европе, и если немцы сами уйдут из Франции, Бельгии и Голландии, для Черчиля это станет бескровной победой. У немцев трещит и шатается Восточный фронт, и трезвомыслящие люди в верхушке Рейха отлично понимают, что самим им его долго не удержать. Англичане и американцы помогут им сырьем, продовольствием и оружием, и тогда у вермахта появится реальный шанс стабилизировать положение и не пустить нас в Европу. Западные державы такой расклад более чем устроит. Они предпочтут иметь дело с Германией без Гитлера, отгородившись ей от СССР и заставив нас воевать с немцами до полного истощения ресурсов. А с чем останемся мы? Экономика полуразрушена, валюты и золота для закупки оружия и стратегических материалов за рубежом у нас осталось совсем немного. Ладно танки и самолеты, их мы сделаем сами, но что делать со всем остальным? Большинство своих пороховых заводов мы потеряли, наиболее плодородные посевные площади захвачены врагом, в жесточайшем дефиците медь, алюминий, кобальт, взрывчатка, авиационный бензин, да и продовольствие тоже. А грузовики, локомотивы, подвижной состав, средства связи? Сколько мы еще выдержим?

— То, что предлагает Нагулин — чистой воды импровизация, результат которой непредсказуем, — не захотел отступать Берия, — Товарищ Сталин, вы знаете мое отношение к этому человеку. Я поддержал немало его инициатив, но сейчас я отчетливо понимаю, что, если что-то в его плане сорвется, мы потеряем время и ресурсы, которых и так не хватает даже на самое необходимое. А главное, он втянет нас в новую войну, и никакого выхода из этой ситуации у нас уже просто не будет.

— Ну, с вступлением в войну мы торопиться не будем, — Сталин вновь опустился в кресло, — а денег для своей операции Нагулин просит, конечно, немало, но, учитывая его предыдущие заслуги, есть мнение, что этой суммой можно рискнуть. Меня другое беспокоит, Лаврентий. Я боюсь отпускать его туда. Что будет, если он не вернется?

— Его жена останется здесь, — пожал плечами Берия. — Насколько я знаю, у них любовь, а для Нагулина это не пустой звук. Да и сам он… Помните, я говорил вам, что он очень трепетно относится к данному слову? Даже перед пленными немцами он всегда старался его держать. У меня, конечно, работа такая — никому не верить, но в данном случае эту особенность товарища Нагулина я бы все же учел. Думаю, никуда он не денется.

— Мне бы твою уверенность, Лаврентий, — покачал головой Сталин, — любовь, говоришь… А встретит он там другую любовь? Детей у них нет, да и были бы… Ты же сам отлично знаешь, как это бывает. Думаешь, в Америке не найдется десятка-другого молодых женщин, от одного вида которых у любого мужика все сознание мгновенно оказывается совсем не там, где ему положено находиться?

— Все бывает, — не стал спорить Берия, — но он ведь поедет не один. Официально Нагулин войдет в состав нашей военной миссии и останется в США на некоторое время, как сотрудник торгового представительства, а там будет кому за ним присмотреть. Тут важно принять решение, соглашаться на этот план, или нет, а надежных людей я подберу, можете не сомневаться.

— Трудное решение, — Сталин поднялся и в задумчивости прошелся по кабинету, — нам нужны поставки из Соединенных Штатов. Без них мы не сможем освоить даже те технологические новшества, которые уже предложил Нагулин. Вон, даже бомбы объемного взрыва в серию запустить не можем, а на подходе турбореактивный двигатель. Одних поставок сырья и оружия мало, тут он прав. Нужны станки, технологии и люди, способные все это здесь внедрить в производство и обучить наших специалистов. А вот это уже сложнее, и без очень больших денег даже думать в этом направлении бессмысленно. До последнего времени этот вопрос просто не имел решения.

— А теперь Нагулин это решение предложил, — усмехнулся Берия, — но выглядит оно такой авантюрой, что выскажи эту мысль кто-то другой, я лично немедленно отправил бы его в места, где у нас вредители всех мастей трудятся на благо Родины под бдительным присмотром бойцов моего наркомата.

— Это да… — кивнул Сталин и тоже усмехнулся в усы, но выражение лица Вождя демонстрировало, что ему совсем не до веселья. — Вот что, Лаврентий. Я считаю, мы не должны отказываться от шанса, который дает нам предложение товарища Нагулина, но за ним самим нужен постоянный контроль. В этом вопросе я на тебя надеюсь. Не дай ему совершить ошибку и поддаться соблазнам капитализма и мнимой свободы, которой так кичатся американцы. Сам понимаешь, какие могут быть последствия.

Сталин все еще сомневался. Окончательно он мне так и не поверил, но поездку в США все же разрешил и утвердил бюджет операции, даже не уменьшив предусмотренную планом сумму. В условиях мировой войны добраться до Вашингтона из Москвы было задачей весьма нетривиальной, даже если речь шла о правительственной делегации. Для начала нужно был преодолеть оккупированную немцами Европу. Единственным средством, способным доставить нас сначала в Великобританию, а затем и в США оказался хорошо знакомый мне четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-7. Теперь, правда, он носил другое название. В начале года в авиакатастрофе погиб Петляков — руководитель коллектива конструкторов, создавшего этот самолет, и все ТБ-7 в память о нем были переименованы в Пе-8.

Уже в самолете Молотов извлек из портфеля и передал мне экземпляр газеты «Правда» и отпечатанную на немецком языке листовку.

— Вы так неожиданно покинули Крым, товарищ Нагулин, что Лев Захарович не успел показать вам доставленные ему газеты и листовки с фотографиями ваших подвигов. Вот, выполняю его просьбу. Сейчас наши самолеты уже разбрасывают эти листовки над вражескими позициями.

Я поблагодарил главу делегации и с интересом развернул газету. Большая статья, посвященная последним событиям в Крыму, занимала целый разворот. Фотографии действительно получились отличными, и редакция «Правды» не пожалела места для их публикации. Заходящие в атаку Пе-2, позиция огромной пушки, ведущие огонь немецкие зенитки, гигантское облако дыма и пыли на месте самого мощного орудия противника и, наконец, ствол, воткнувшийся в землю безумным телеграфным столбом… Все это выглядело очень впечатляюще. Моя фотография в статье тоже имелась, но она безнадежно терялась на фоне картин жестокого сражения.

Описание операции по уничтожению «Доры» было выдержано в традициях советского агитпропа. От пафоса и штампов ломило зубы, но, возможно, в условиях жестокой войны именно так и нужно было подавать информацию людям, уставшим от бесконечных поражений первых месяцев войны.

Отложив газету, я взял в руки листовку. Здесь, конечно, фотографий было меньше — формат не позволял разместить их все, но для изображений атакующих бомбардировщиков и вырванного взрывом ствола «Доры» пропагандисты место нашли. На качестве бумаги и печатном оборудовании в Главном политуправлении тоже решили не экономить, и правильно сделали — фотографии получились четкими и не оставляли никаких сомнений в своей подлинности.

Немецкие солдаты! Ваше командование отправило вас на несправедливую захватническую войну. Наши народы жили в мире. Между нашими странами существовал пакт о ненападении, но Адольф Гитлер и его приспешники отдали вам приказ напасть на СССР, и теперь вы погибаете здесь из-за их преступных решений. Ваши вожди в очередной раз продемонстрировали свой звериный лик, отдав приказ обстреливать жилые кварталы Севастополя из самого мощного артиллерийского орудия, имевшегося в их распоряжении. Такие действия не могли остаться без ответа. Преступников постигнет жестокая кара. Адольф Гитлер уже мертв, и можно считать, что ему еще повезло — он избежал грядущего Возмездия. Геринга и его окружение ждет жестокая кара, а пока за их преступления приходится расплачиваться вам. Это огромное орудие обслуживали и защищали такие же солдаты, как и вы. Они слепо выполняли бесчеловечные приказы, и теперь все они мертвы. Вот то, что осталось от вашей пушки! Смотрите и помните, что так будет с каждым, кто продолжит выполнять преступные приказы из Берлина. Если вы не хотите погибнуть, сражаясь за интересы дорвавшихся до власти безумцев, сдавайтесь! В советском плену вас ждет хорошее обращение, а после завершения боевых действий вы вернетесь домой. И главное, война для вас закончится! Сохраните эту листовку и предъявите ее нашим бойцам при сдаче в плен — они не будут стрелять и проводят вас к месту сбора военнопленных.

Я улыбнулся уголком губ. Советские пропагандисты явно не стояли на месте в своем развитии. По сравнению с некоторыми поделками лета сорок первого эта листовка выглядела очень неплохо.

Мы взлетели с аэродрома в подмосковном Раменском около часа ночи. Набрав высоту восемь тысяч метров, самолет пересек линию фронта и теперь летел над территорией противника. Над Балтийским морем полет проходил практически вслепую, но в экипаже я был уверен — доставить нас в Вашингтон поручили хорошо знакомому мне экипажу майора Пусэпа, с которым я летал еще на «крейсере ПВО». Сильный попутный ветер скорректировал наши планы и у побережья Шотландии Пе-8 оказался на два часа раньше запланированного срока.

Англичане отнеслись к нам неплохо, но никаких официальных переговоров предусмотрено не было. Видимо, кабинет Черчиля еще не определился с дальнейшими действиями в свете внезапной кончины немецкого фюрера и прихода к власти в Германии Германа Геринга, а точнее, зыбкого триумвирата Геринг-Гиммлер-Геббельс.

Самолет дозаправили, и экипаж перегнал его на аэродром на западном побережье Шотландии, откуда на следующее утро мы вылетели сначала в Исландию, а потом в Канаду. Отказавшись от идеи садиться в окутанном туманом Ньюфаундленде, Пусэп повел самолет на американскую авиабазу Гус-Бей, местоположение которой ему показал на карте представитель США в Рейкьявике. База, как оказалось, была секретной, и тяжелый бомбардировщик с красными звездами на крыльях там, мягко говоря, не ждали. Получив от Пусэпа по радио предупреждение о нашем приближении, американцы впали в легкий ступор, но, связавшись с командованием, добро на посадку все-таки дали. Дозаправившись в очередной раз, мы после непродолжительного отдыха вновь взлетели и взяли курс на Вашингтон. Во избежание недоразумений в качестве почетного эскорта нас сопровождала «летающая крепость» B-17. Последний отрезок пути прошел без происшествий, и через двое суток после вылета из Москвы мы, наконец, прибыли к месту назначения.

Американцы с нескрываемым любопытством рассматривали наш Пе-8. Судя по всему, они понятия не имели, что русские умеют строить подобные самолеты, считая, что в деле создания тяжелых бомбардировщиков на этой планете им равных нет. В целом, конечно, они не так уж и сильно заблуждались — массовое производство Пе-8 в СССР наладить так и не удалось, а несколько десятков таких самолетов не могли существенно повлиять на ход войны, однако рассказывать об этом встречающей стороне было совершенно не обязательно.

— Гарри, вы лучший специалист по СССР из тех, чьему мнению я могу доверять. Мне доложили, что русский бомбардировщик уже вылетел с нашей базы в Канаде и через несколько часов приземлится в Вашингтоне. Завтра я буду принимать их делегацию, и мне нужно знать, каких сюрпризов можно ждать от каждого из этих людей.

Гарри Гопкинс откинулся в кресле и задумчиво посмотрел на президента, собираясь с мыслями. Ближайший соратник Рузвельта действительно неплохо знал советский истеблишмент и до последнего времени считал, что русские в значительной мере предсказуемы, однако, судя по информации, поступающей из Москвы, там что-то стало меняться. Пока эти изменения еще только наметились, но на составе делегации они, похоже, успели сказаться.

— Возглавляет миссию русский министр иностранных дел Молотов. Прямолинеен, не гибок, является безропотным проводником идей Сталина и не готов отступать от них ни на шаг. Обладает феноменальной работоспособностью. Сами русские из ближнего круга Сталина называют его «железной задницей» и «главным партийным канцеляристом». При всем этом он весьма неплохой организатор и умеет вести сложные переговоры, хорошо чувствуя границы, за которые нельзя заходить.

— Это типично для советских руководителей, — кивнул Рузвельт. — Переговоры с подобными людьми вести непросто. Что по остальным членам делегации?

— Как правило, лица второго плана в советских миссиях выполняют лишь функции советников и технических специалистов, не играющих самостоятельной роли. Переводчики, стенографисты и охранники, думаю, вам не слишком интересны. Помимо них можно отметить генерал-майора Исаева и генерал-лейтенанта Нагулина. Исаев — советник по военным вопросам. Не думаю, что он будет участвовать в переговорах. А вот Нагулин… Начнем с того, что он очень молод и при этом имеет весьма высокое звание. Войну он начал рядовым бойцом, прибывшим из таежной глубинки, и за восемь месяцев добрался до должности личного представителя Сталина в Крыму, где в очередной раз ярко себя проявил. Звезды генерал-лейтенанта он, к слову, получил прямо перед вылетом в Вашингтон. Мы наводили справки, но так и не смогли выявить никаких признаков того, что в его стремительной карьере ему кто-то помогал. Скорее, наоборот. Короткое время Нагулин даже провел в тюрьме НКВД. Этот человек имеет прямое отношение к последним поражениям Германии на Восточном фронте. Московский котел, отражение массированного налета на Ленинград и прорыв его блокады, ну а потом Крым. Все эти операции прошли с непосредственным участием Нагулина, причем его роль в них оценивается генералами Сталина, как весьма значительная, а в ряде случаев даже определяющая. Помимо чисто военных заслуг он также имеет прямое отношение к разработке ручных противотанковых гранатометов, которые так помогли русским в боях под Москвой. Есть не до конца проверенные сведения, что он курирует разработки турбореактивных двигателей и боеприпасов повышенного могущества, основанных на новых физико-химических принципах. На этого человека я бы рекомендовал вам обратить пристальное внимание. Не думаю, что ему в русской делегации отводится роль статиста.

Переговоры шли туго. Чувствовалось, что Рузвельт не хочет связывать себя слишком серьезными обещаниями, но и полностью отказываться от сотрудничества с СССР тоже не готов. Молотов же упорно гнул свою линию, продиктованную ему Сталиным еще в Москве, и, надо признать, местами делал это довольно убедительно.

— Мистер президент, — терпеливо объяснял свою позицию глава советской делегации, — в Москве понимают, что сейчас Соединенные Штаты не воюют с Германией. Осознаем мы и то, что американский народ в своем большинстве не хочет войны в Европе, ведь ваши солдаты уже и так гибнут в сражениях на Тихом океане, которые пока складываются не в пользу США. Тем не менее, мы с вами — политики, которым наши народы вручили власть и ответственность за их судьбы, а это значит, что мы обязаны смотреть в будущее дальше, чем способны это сделать простые граждане наших государств. Несмотря на успехи последних месяцев, Советский Союз находится в исключительно тяжелом положении. Хозяйство страны в значительной мере разрушено. Часть нашей военной промышленности уничтожена или захвачена противником, а те заводы, которые мы успели эвакуировать в восточные районы страны, еще не способны в достаточной степени обеспечивать потребности фронта в оружии и военной технике.

— Я прекрасно понимаю, с каким страшным врагом ведет войну СССР, — кивнул Рузвельт, — но поймите и вы меня, господин министр. В лице Японии Соединенные Штаты столкнулись с врагом, оказавшимся в разы сильнее, чем мы предполагали. Производственные мощности страны сейчас полностью задействованы для наращивания наших сил на Тихом океане. Кроме того, мы связаны договором о ленд-лизе с Великобританией, которая одновременно ведет войну и с Японией, и с фашистской Германией. Англичанам мы вынуждены поставлять оружие, иначе они не смогут помогать нам в войне с японцами. Для начала массовых поставок сырья и вооружений в Советский Союз, нам придется существенно нарастить выпуск военной продукции, а на это нужно время и дополнительные средства.

— Мистер президент, Германия захватила почти всю Европу и интенсивно использует в войне промышленность своих союзников и оккупированных стран. Советский Союз не может в одиночку выстоять против такой мощи. Какое-то время мы еще, возможно, продержимся, но чудес не бывает, и фронт вновь начнет откатываться на восток. Я знаю, что вы дальновидный политик, иначе в условиях вашей выборной системы вы не удержались бы на этом посту столь долго. Думаю, вы понимаете, что произойдет, если сопротивление СССР будет сломлено. Все наши природные ресурсы и значительная часть промышленности окажутся в руках Геринга и его приспешников. Как долго смогут продержаться англичане, если все те немецкие дивизии, которые сейчас сражаются с Красной армией, окажутся в Северной Африке, Индии и Китае? Останется ли нейтральной в такой ситуации Турция? И, наконец, будет ли вам легче воевать с Японией, которая получит прямые поставки нефти, металлов и немецкого оружия через захваченную врагом территорию СССР?

Все-таки Сталин не зря послал в Америку именно Молотова. Несмотря на редкостную упертость и неуступчивость, аргументировать свою позицию нарком иностранных дел умел. Вот и сейчас Рузвельта и его помощников, похоже, слегка проняло. Нет, заставить президента США в корне изменить свою позицию слова главы советской делегации, конечно, не могли, но вот зародить в его мозгу некие сомнения в правильности выбранного курса они были вполне способны.

После слов Молотова в просторном кабинете повисла пауза. Рузвельт обдумывал услышанное. Я обратил внимание, что в ходе встречи президент США регулярно бросал на меня короткие взгляды, словно пытаясь по выражению моего лица понять, как я отношусь к словам Молотова и ответам американской стороны. Еще чаще в мою сторону посматривал Гарри Гопкинс — советник и единомышленник Рузвельта, недавно побывавший с визитом в СССР.

— Господин министр, — наконец нарушил тишину президент, обратившись к Молотову, — в составе вашей делегации есть человек, чье мнение о военном противостоянии Советского Союза и Германии могло бы быть для нас весьма ценным. Насколько нам известно из советских газет, именно с его именем во многом связаны последние успехи Красной армии. С вашего позволения, я бы хотел услышать, что думает о возможном поражении СССР в войне генерал-лейтенант Нагулин.

Молотов слегка замялся, подыскивая наилучшее решение. К такому повороту беседы он оказался не готов. Держать лицо нарком умел, но я и так прекрасно понимал, какие мысли посетили главу советской делегации. Меня он знал не то, чтобы очень хорошо, и моя молодость его явно смущала. Ожидать от меня взвешенных речей он не мог, и явно опасался, что я порушу столь тщательно выстроенную им линию переговоров. Думаю, он помнил мои не совсем стандартные высказывания по некоторым вопросам и боялся, что я и здесь, на высшем уровне, ляпну что-нибудь глупо-наивное, а ему потом придется это расхлебывать, и хорошо если вообще получится расхлебать. С другой стороны, вот так просто отказать президенту США в, казалось бы, элементарной просьбе, тоже было нельзя — на пользу взаимопониманию это точно бы не пошло.

— Конечно, господин президент, — решился Молотов после несколько затянувшейся паузы. — В рамках своих полномочий товарищ Нагулин ответит на все ваши вопросы.

Я внутренне усмехнулся. Про «рамки полномочий» это он хорошо сказал. Слова эти были предназначены не президенту, а мне и содержали очень простой посыл: «Не вздумай болтать лишнего!»

— Мистер Нагулин, — Рузвельт остановил на мне внимательный взгляд, — Вы еще совсем недавно находились в самой гуще сражений. Москва, Ленинград, Крым, налет на Плоешти… Вряд ли кто-то лучше вас сможет оценить обстановку на фронте и способность Советского Союза сдержать, а возможно и обратить вспять продвижение вермахта. Так ли неизбежно поражение СССР, если он останется один на один с только что лишившейся своего фюрера Германией? Или, может быть, русский народ способен мобилизовать на борьбу все силы и все-таки добиться победы?

Гаденький подходец. Я про себя даже поморщился. Рузвельт, человек, несомненно, умный и имеющий богатый жизненный опыт, мою молодость и максимализм, похоже, был не прочь использовать в своих целях. Ну как может молодой генерал, только что повышенный в звании за боевые заслуги, сказать в глаза потенциальному союзнику, что его армия не способна выстоять под ударами врага и добиться победы? Судя по слегка дрогнувшему лицу Молотова, он тоже понял, к чему идет дело. А вот кукиш вам с маслом, как как-то выразился сержант Игнатов.

— Будь внимателен, тебя провоцируют, — неожиданно влезла со своим советом Летра.

Ну да, спасибо, конечно. Я обязательно учту.

— Мистер президент, вы совершенно правы в том, что советский народ демонстрирует исключительную волю к победе. Красная армия, безусловно способна разгромить вермахт. Это наглядно показали последние месяцы войны, — боковым зрением я увидел, как напрягся Молотов, а в глубине глаз Рузвельта проявилась едва заметная усмешка, — Однако, как руководитель страны, ведущей тяжелую войну, вы не можете не понимать, что одной только воли для достижения победы недостаточно. Мы справимся с немцами только в одном случае: если нашим бойцам и командирам будет чем воевать. Я потерял на этой войне много боевых товарищей и видел немало упущенных побед и тяжелых поражений, которых могло и не быть. Вермахт — отлично организованная и превосходно снабжаемая машина уничтожения, и достойно противостоять ей может только столь же отлаженный боевой механизм. У нас есть обученные бойцы, есть танки и артиллерия, но что может сделать даже самый опытный пехотинец или танкист, когда ему элементарно нечем стрелять? Да, мы достигли значительных военных успехов в конце прошлого и начале текущего года, но это стоило нам слишком дорого. Стратегические запасы исчерпаны, а пополнить их советская военная промышленность без крупных внешних поставок не способна. Еще немного, и нам будет просто нечем заряжать орудия и не из чего делать танки и самолеты, а вермахт быстро восстановится после понесенных потерь за счет новой мобилизации и бесперебойно работающей промышленности всей Европы. Думаю, вы понимаете, что при дефиците снабжения и невозможности восполнения потерь в боевой технике ни одна современная армия не сможет нормально сражаться. Поэтому я считаю, что слова товарища Молотова о возможном поражении СССР и вытекающих из этого последствиях совершенно обоснованы и не содержат никаких преувеличений.

Усмешка в глазах Рузвельта погасла, а Молотов ощутимо расслабился. Пережитое им напряжение выдавала только выступившая на виске небольшая капелька пота.

Первый день переговоров закончился ничем. Вернее, определенные подвижки, безусловно, имели место, но пока советской делегации удалось лишь вызвать у американской стороны некий отвлеченный интерес к выдвинутым предложениям. В общем, при имеющемся раскладе хорошо было уже то, что нам не было сказано категоричного «нет».

Убедить Молотова отпустить меня вечером погулять по Вашингтону оказалось непросто. Мне пришлось несколько раз подробно объяснить ему, зачем мне это нужно и почему не стоит опасаться того, что со мной попытаются вступить в неофициальный контакт, а даже наоборот, нужно создать для этого все условия.

Если бы Молотов решал этот вопрос исключительно на свое усмотрение, он, наверное, запер бы меня в здании посольства и запретил покидать его под страхом расстрела, но, видимо, еще в Москве он получил на мой счет некие инструкции, и теперь в его голове боролись собственные представления о безопасности и секретности миссии с необходимостью предоставить генерал-лейтенанту Нагулину определенную свободу действий.

— Товарищ нарком, — решил я все же выложить на стол последний козырь, — я ведь не предлагаю отправить меня одного в полную неизвестность без всякого контроля с вашей стороны. Маршрут моей прогулки мы согласуем заранее, и я совершенно не буду против, если на некотором разумном отдалении меня будут сопровождать товарищ Сивко и кто-нибудь из сотрудников посольства, хорошо знающий город.

Когда я, как само собой разумеющееся, назвал фамилию Сивко, Молотов слегка приподнял бровь — теоретически, я не должен был знать, кто именно из членов делегации приставлен ко мне товарищем Берией в качестве негласного надзирателя, однако развивать эту тему нарком не стал и в конце концов дал добро на «прогулку».

На улицах Вашингтона царила весна. Ничто здесь не напоминало о том, что где-то там, за океаном, идет страшная война, ежедневно перемалывающая тысячи, а то и десятки тысяч жизней. Город жил мирной жизнью. Наступал вечер, и деловая суета американской столицы постепенно сменялась атмосферой расслабленности, отдыха и развлечений, которые может позволить себе зажиточный гражданин США после трудового дня. Во всяком случае, так это выглядело в центре города, а на окраины я выбираться не планировал.

Обнаружив небольшое кафе, которое мне порекомендовали в посольстве, я неторопливо вошел уютный зальчик и устроился за одним из последних свободных столиков в углу. Отсюда открывался приятный вид на улицу, постепенно погружавшуюся в сумерки, разгоняемые неоновыми огнями вывесок и желтоватым светом фонарей уличного освещения. Ни о какой светомаскировке здесь никто, естественно, даже не вспоминал.

Английский я изучил еще на Лунной базе с помощью Летры, и теперь единственной моей языковой проблемой была необходимость скрывать свое владение им в совершенстве. Для Молотова и других членов делегации я придерживался версии, что кое-как владею английским на бытовом уровне. По легенде я изучил его основы еще до войны, благодаря усилиям своей немецкой родственницы, а потом нахватался лексики, немного позанимавшись самостоятельно перед поездкой. О моей феноменальной памяти всем заинтересованным лицам было известно, так что такая версия особых подозрений не вызвала.

Совсем юная и довольно симпатичная официантка появилась у моего столика спустя несколько секунд.

— Добрый вечер, мистер. Вы уже определились с заказом? У нас есть замечательный бразильский кофе, а если хотите поужинать, я могу принести вам меню.

Я попросил чашку кофе с каким-нибудь легким печеньем и удобно устроился в кресле, разглядывая вечерний город. На мне был обычный костюм, в каких ходили многие американцы с достатком несколько выше среднего, и я ничем не выделялся из толпы обывателей, желающих праздно провести вечер. Если я не ошибся в своих предположениях, долго сидеть за столиком одному мне не придется. В том, что за перемещениями всех членов советской делегации установлено наблюдение, я ни секунды не сомневался, и упускать возможность побеседовать с заинтересовавшим их человеком в неформальной обстановке американцы вряд ли бы стали.

Они появились минут через двадцать. Довольно оперативно, если учитывать уровень политика, вошедшего в кафе в сопровождении молодой и весьма привлекательной спутницы. Гарри Гопкинс не стал устраивать спектакль со случайной и неожиданной встречей. Американцы улыбнулись мне еще от входа и неспешно направились к моему столику.

— Не помешаем? — с едва уловимым акцентом спросила девушка, когда я поднялся им навстречу.

— Ни в коем случае. Я как раз немного заскучал и буду только рад приятной беседе. Прошу вас, — я сделал жест в сторону свободных кресел.

— Мое имя Лиз. Гарри кое-что рассказал мне о вас и попросил в этот вечер составить ему компанию и заодно помочь вашей беседе — к сожалению, русским он владеет не так хорошо, как ему бы хотелось. Как я могу называть вас?

— Петр. Раз наша беседа проходит в неофициальной обстановке, этого будет вполне достаточно.

Лиз перевела мой ответ Гопкинсу, и тот кивнул, еще раз улыбнувшись.

— В таком случае, пусть я тоже буду просто Гарри. Как вам Вечерний Вашингтон?

— Я успел отвыкнуть от мирной жизни, а здесь все так, будто никакой войны нет. Забытое ощущение.

— Так только кажется на первый взгляд, — качнул головой Гопкинс, — на самом деле после Перл-Харбора многое изменилось, но это сразу может заметить только человек, проживший в нашей стране не один год.

Политику и его спутнице тоже принесли кофе, и когда официантка удалилась, Гопкинс решил перейти к тому, ради чего он решил потратить свой вечер на общение с русским генералом.

— Петр, скажу вам честно, из всей русской делегации вы единственный, кто вызвал у президента, да и у меня тоже, искренний интерес. Господин Молотов — обычный советский политик высокого уровня. Его цель и задачи предельно ясны. Другие члены миссии — не более чем просто помощники и консультаны, а вот с вами все далеко не так очевидно. Мне кажется, вам есть что сказать нам именно в таком, неофициальном, порядке.

— Вас интересует что-то конкретное? — я решил немного подтолкнуть американца и заставить его более четко обозначить предмет своего интереса.

— Ну, для начала, мне бы хотелось понять, зачем Сталин отправил вас в США. Вы ведь не планируете возвращаться в СССР вместе с Молотовым?

— Совершенно верно. В этом нет никакого секрета. Я задержусь здесь на какое-то время и приму участие в работе нашей торговой миссии.

— Петр, но ведь вы — боевой генерал, а не дипломат, и уж тем более не специалист по международной торговле.

— Думаю вы в курсе, Гарри, что я обладаю не только чисто военными знаниями. В США меня интересуют, станки, сырье, технологии и квалифицированные специалисты, способные наладить в СССР серийное производство высокотехнологичного оружия. Я хорошо представляю, что именно нам нужно и нахожусь здесь именно для того, чтобы организовать процесс поставок и найм специалистов. Соединенные Штаты — страна свободного рынка, и я надеюсь, никто не станет препятствовать мне в размещении заказов на американских предприятиях.

— Наши заводы загружены правительственными контрактами, и боюсь, ваши заказы не будут иметь перед ними приоритета.

— Во многом это зависит от цены, не так ли?

— Лишь в какой-то мере. Разрыв контракта с правительством чреват далекоидущими последствиями, а свободных производственных мощностей у наших промышленников нет. Конечно, если вы предложите крупный заказ и хорошую цену, они постараются быстро создать новые производства, но ведь финансовые ресурсы СССР ограничены, иначе для вас не было бы столь критично присоединение к соглашению о ленд-лизе.

— Одно другому не мешает. Решение вопросов финансирования поставок тоже входит в круг моих задач.

— Вот как? Это неожиданно. И как же вы планируете подойти к решению этой проблемы?

— Правительство СССР выделило мне средства для инвестиций в промышленные предприятия Соединенных штатов, включая приобретение и продажу акций на Нью-Йоркской фондовой бирже.

— Вы специалист по биржевой торговле? — Гопкинс не смог скрыть удивления.

— С вашего позволения, Гарри, я не буду вдаваться в детали. Думаю, будет достаточно, если я заверю вас, что у меня найдутся достаточно опытные и квалифицированные консультанты.

— И о какой же сумме инвестиций идет речь?

— Два-три миллиона долларов.

— Для частного лица это серьезная сумма, но для страны, нуждающейся в массовых поставках сырья и военной техники этого совершенно недостаточно.

— Это лишь начальная сумма. При грамотном управлении ее можно преумножить.

— Или потерять, — Гопкинс остро взглянул на меня. — Вы молоды, Петр, и вряд ли хорошо представляете себе, с чем вы столкнетесь на бирже. Вы не видели, что творилось здесь в двадцать девятом. Я примерно представляю себе, какой уровень доверия вы должны иметь у руководства СССР, чтобы оно выделило вам столь значительную сумму в условиях крайнего дефицита средств. Конечно, это не мое дело, но я бы рекомендовал вам задуматься о том, какая судьба ждет вас дома, если эти деньги будут безвозвратно потеряны, а такой исход, поверьте мне, вполне вероятен.

— Благодарю за совет, Гарри. Я услышал ваши слова и буду предельно осторожен. Однако, отступать мне уже поздно. Советскому Союзу нужно новое оружие, и я не могу обмануть ожидания руководства страны.

— То есть в успех Молотова в переговорах с нами вы не верите?

— Верю, и сейчас объясню, почему. Но я уже говорил, что одно другому не мешает. Моя миссия — это моя миссия, а наши переговоры — дело совершенно особое и тоже исключительно важное для моей страны.

— Любопытно, — кивнул Гопкинс, — продолжайте, Петр, я заинтригован.

— Гарри, это уже звучало на официальных переговорах, но я бы хотел еще раз донести до вас один очень важный момент: советский народ и правительство нашей страны искренне поддерживают борьбу Соединенных Штатов с милитаристской Японией. Я хочу подчеркнуть, что это не просто слова. Мы не забыли позор Цусимы и территориальные потери, понесенные нашей страной по итогам русско-японской войны девятьсот пятого года. Япония — наш исторический враг. Мы уже воевали с регулярными войсками императора у озера Хасан и на Халхин-Голе, а в Китайском небе наши летчики-добровольцы три года сражались с японскими пилотами, бомбили Тайвань, авиабазу под Шанхаем и мосты через Хуанхэ, отражали налет японских бомбардировщиков на Ухань и топили их корабли на реке Янцзы.

— Все это так, — задумчиво произнес Гопкинс, но в сороковом году Советский Союз свернул военную помощь Китаю, и ваши добровольцы вернулись домой.

— Над СССР нависла угроза войны с Германией, и в этих условиях провоцировать Японию было бы крайне недальновидно. Кроме того, у нас возникли разногласья с правящими кругами Китая, так что все сложилось одно к одному, однако, все можно вернуть назад, причем на качественно новом уровне. Вряд ли вы услышите это от товарища Молотова, но я могу сказать вам, как потенциальному союзнику, что правительство Советского Союза готово рассмотреть ряд вариантов участия Красной армии в войне с японским агрессором. Спектр возможностей здесь весьма широк: от возобновления военной помощи Китаю и участия в войне исключительно советских добровольцев до прямого открытия второго фронта против Японии на Дальнем Востоке.

— Такие слова от советских дипломатов раньше никогда не звучали, — Гопкинс неплохо владел собой, но было видно, что мое заявление произвело на него впечатление.

— А мы ведь и не ведем сейчас официальные переговоры, Гарри. Мы сидим в частном кафе за чашкой кофе и мило беседуем в кампании прекрасной дамы, — я улыбнулся и кивнул Лиз, — Кофе, к слову, весьма неплох. Давно не пил ничего подобного. Такая форма общения располагает к несколько большей откровенности, чем встреча на высшем уровне, не находите?

— Может быть, может быть, — с интересом глядя на меня, ответил Гопкинс, — и все же вы не случайный человек, решивший от скуки поговорить о политике, и к вашим словам стоит прислушиваться. Не буду скрывать, удар СССР по Японии оказал бы нам неоценимую помощь, но мы ведь с вами прагматики… Скажите, Петр, зачем Советскому Союзу влезать в нашу войну? Я понимаю, в девятьсот пятом вы потеряли южную часть Сахалина и, видимо, хотите ее вернуть, но я не верю, что ради этого вы будете готовы вступить в войну на два фронта.

— Скажем так, не только ради Южного Сахалина. Последние месяцы войны с Германией наглядно показали, что мы можем бить немцев, но сейчас у нас нет сил даже на то, чтобы вышвырнуть их с территории СССР. Мы нанесли врагу ряд болезненных ударов, однако для продолжения войны нам нужно все то, о чем товарищ Молотов говорил сегодня президенту Рузвельту. Если хотите, я могу высказаться предельно конкретно: нам нужны ваши ресурсы, промышленные мощности, технологии и квалифицированные специалисты, чтобы изготовить оружие, с помощью которого мы освободим оккупированные немцами территории. А вам нужно, чтобы мы вступили в войну против милитаристской Японии, и я считаю, что в этих вопросах мы можем быть друг другу полезны.

— И Советский Союз будет готов взять на себя такие обязательства? — недоверчиво произнес Гопкинс.

— Не сразу, и не в виде официальных договоров. Детали требуют тщательной проработки, но если в двух словах, то наши добровольцы смогут отправиться в Китай уже через пару месяцев после начала ваших поставок сырья и материалов в СССР. И это будут не пехотинцы, а пилоты вместе самолетами и техниками для их обслуживания, как это было в тридцать седьмом, вот только истребители, штурмовики и бомбардировщики будут уже совсем другими. Степень нашего участия в войне на стороне Китая будет прямо зависеть от объема ваших поставок. На определенном уровне развития этих отношений можно будет вести речь и о прямом вступлении Советского Союза в войну с Японией. Ну и, конечно, я бы хотел, чтобы моей инвестиционной деятельности в США никто не мешал. В конце концов, она будет направлена исключительно на те цели, о которых мы с вами сегодня весь день говорим, и позволит американской промышленности получить дополнительный объем военных заказов по очень хорошим ценам.

К моим планам что-то заработать на американском рынке акций Гопкинс относился откровенно скептически, однако виду старался не подавать, а вот слова о вступлении СССР в войну Японией его более чем заинтересовали.

— Что ж, — Гопкинс явно собрался подводить итог беседе, — наша встреча оказалась для меня очень информативной. Я услышал достаточно, и, будьте уверены, ваши взгляды на перспективы сотрудничества наших стран сегодня же станут известны президенту. Такие решения, конечно, не принимаются мгновенно, но кое в чем я, пожалуй, могу вам помочь уже сейчас. Если вы хотите инвестировать в акции американских компаний с максимальной эффективностью, вам потребуется место на Нью-Йоркской фондовой бирже. В данный момент оно стоит около двадцати тысяч долларов, и это только благодаря тому, что сейчас там затянувшийся спад объемов торговли, о чем вы, я уверен, знаете. Тем не менее, чужаку приобрести место все равно не так просто, поскольку брокеры номинально являются и совладельцами биржи. Нужно пройти достаточно сложную формальную процедуру, включая получение рекомендаций от двух других членов биржи, однако я могу для вас это устроить. Считайте мое содействие презентом лично от меня без каких-либо обязательств с вашей стороны. Пусть это станет небольшим залогом нашего будущего сотрудничества.

Молотов улетел в Москву через неделю. Не скажу, что после моей вечерней встречи с Гопкинсом Рузвельт стал как-то необычайно сговорчив, но определенное взаимопонимание в переговорах, безусловно, наметилось. Договорились о том, что советская торговая миссия займется размещением первоочередных заказов на американских предприятиях. Пока речь шла о поставках на условиях предоплаты, но американская сторона обещала в кратчайшие сроки рассмотреть вопрос о присоединении СССР к программе ленд-лиза.

Молотов, в целом, остался доволен результатами, хотя изначально сказал мне много неприятных слов о том, что в беседе с Гопкинсом я позволил себе немало лишнего. Тем не менее, до серьезного конфликта не дошло, а потом, когда стало ясно, что в переговорах наметился ощутимый прогресс, этот вопрос снялся сам собой.

Советская делегация вернулась домой, но кое-кто остался в Вашингтоне. Я совсем не удивился, узнав, что товарищ Сивко тоже на какое-то время задержится в США. Товарищ Берия не желал пускать на самотек деятельность своего беспокойного подопечного, и его желание иметь своего человека рядом со мной меня ничуть не удивило.

Сивко всегда ходил в штатском, но Летра сообщила мне, что он имеет звание майора госбезопасности. Нужно отдать должное Берии, исполнителя для столь ответственного дела он подобрал неплохо. В свои сорок три года Сивко был человеком много повидавшим и умеющим правильно реагировать на самые неожиданные повороты событий. Со мной он вел себя нейтрально и подчеркнуто корректно. Вопросов по поводу целей моих поступков почти не задавал, но из поля зрения меня не выпускал никогда.

Сначала Сивко пытался шифроваться, не афишируя свою роль в нашей делегации, но после моего откровенного намека Молотову на то, что я отлично понимаю, зачем он здесь, это потеряло всякий смысл, и между нами сложились более открытые отношения.

— Вениамин Сергеевич, — обратился я к Сивко следующим вечером после встречи с Гопкинсом, — Мне кажется, нам стоит кое-что с вами обсудить. Думается мне, это упростит жизнь и вам, и мне.

— Я вас внимательно слушаю, — Сивко не выглядел удивленным или настороженным.

— Для начала я хотел бы пояснить, что воспринимаю желание руководства страны как можно больше знать о моих действиях в США совершенно спокойно. Я бы и сам на месте товарища Берии поступил так же.

— Я рад это слышать, — все так же спокойно ответил майор, не сводя с меня внимательного взгляда.

— Мои задачи в Америке потребуют от меня многочисленных перемещений по стране. Как вы понимаете, у меня есть свой приказ, а у вас свой. Они неразрывно связаны друг с другом, но местами могут вступать в противоречия. Думаю, вы согласитесь, что конфликты между своими в чужой стране, пусть и потенциально союзной, могут пойти нашему общему делу только во вред.

— Естественно, — губы Сивко тронул легкая усмешка. — Однако пока в ваших словах нет конкретики, товарищ генерал-лейтенант.

— Лучше без званий. Просто товарищ Нагулин. Мы ведь находимся в этой стране, как торговые представители.

— Хорошо, товарищ Нагулин, — кивнул майор, — так что же вы хотите предложить?

— Проще всего во всех моих делах и поездках нам будет находиться вместе. Надеюсь, вам не будет в тягость роль моего помощника и телохранителя?

— Это будет неплохим решением, — чуть подумав, согласился Сивко. — Пожалуй, даже очень неплохим. Кстати, в таком варианте вам не понадобится переводчик. Я владею английским достаточно свободно.

— В таком случае будем считать, что мы обо всем договорились. Ближайшие три дня мы проведем в Нью-Йорке. Я планирую посвятить это время работе на бирже. Потом мы с вами отправимся в Детройт и посетим заводы компании «Крайслер». Далее мы переместимся в Денвер и чуть позже в Лос-Анджелес, где проведем переговоры в штаб-квартире корпорации «Локхид». По пути мы, правда, на пару дней задержимся в одном весьма любопытном месте, посещение которого, я полагаю, вызовет у вас ряд вопросов, но тут, уж простите, я вынужден буду настаивать.

— Вот как? — Сивко слегка изогнул бровь и в его глазах зажегся огонек интереса, — И что же это за место?

— Лас-Вегас.

— Там тоже производят самолеты и танки? — на лице майора появилась кривоватая усмешка.

— Нет, Вениамин Сергеевич, военных заводов в окрестностях Лас-Вегаса не имеется, однако там есть нечто другое, что позволит нам более свободно чувствовать себя на переговорах с американскими промышленниками. Там есть деньги. Очень большие деньги, и именно за ними мы и отправимся в столицу игорного бизнеса Соединенных Штатов.

— Вы не можете не понимать, товарищ Нагулин, что об этих ваших планах я немедленно сообщу в Москву, — с легким удивлением в голосе произнес Сивко. — И тем не менее, так просто говорите мне об этом.

— Естественно, я все понимаю, — я тоже обозначил на лице усмешку, — Именно поэтому я и говорю вам об этом сейчас, чтобы в поездку мы отправились после того, как вы получите ответ из Москвы. Мне бы совсем не хотелось, чтобы вы встали перед неразрешимой проблемой, когда я внезапно отправлюсь из Денвера в Лас-Вегас, а у вас не будет возможности связаться с руководством для консультаций.

В отличие от Гопкинса, который все же старался скрывать свой скепсис в отношении способностей советского генерала к биржевой торговле, американские брокеры встретили новость о моем появлении на Нью-Йоркской бирже с почти неприкрытым злорадством. Еще бы, сейчас на рынок акций начнут поступать советские деньги под управлением абсолютного профана. Примерно так же профессиональные карточные игроки встречают богатенького простачка, севшего за их стол скрасить вечерок.

В многом они были правы в своих предположениях. Я действительно мало что понимал в фигурах технического анализа, «японских свечах» и прочих скользящих средних, считая всю эту возню с графиками биржевых котировок чистой воды шаманством и плясками с бубном вокруг костра, особенно с учетом тех вычислительных ресурсов, которые имелись в распоряжении торговцев, считавших себя гениями биржевого анализа. Зарабатывать на Нью-Йоркской фондовой бирже я собирался совсем не с помощью продвинутых методов прогнозирования цен на акции американских компаний. В моих руках был куда более действенный инструмент для получения неоспоримых преимуществ перед всеми остальными трейдерами, присутствовавшими в торговом зале. Я владел информацией — самым дорогим ресурсом для биржевого торговца. Причем такой информацией, которой кроме меня ни у кого не имелось.

Для начала я под снисходительными взглядами трейдеров совершил несколько относительно мелких сделок, приобретя небольшие пакеты акций компаний «Дженерал Электрик», «Локхид», «Боинг» и «Дуглас эйркрафт». Чего-то подобного от меня и ждали, с интересом и нетерпением наблюдая, когда же русский войдет во вкус, почувствует уверенность в собственных силах и начнет совершать крупные приобретения. В то, что я просто вложу деньги в акции на долгий срок никто здесь не верил. Все, кому надо, уже наверняка получили через Гопкинса или его очаровательную спутницу информацию о том, что я планирую не просто купить акции, а преумножить свой капитал, причем по возможности достаточно быстро. И теперь опытные трейдеры ждали на низком старте, когда же, наконец, я начну совершать ошибки и позволю им начать рвать на куски мой толстый кошелек.

Я не торопился, вызывая у присутствующих едва сдерживаемую досаду, а Летра в это время внимательно отслеживала все сколько-нибудь значимые события, происходившие на производствах компаний, чьи акции входили в листинг Нью-Йоркской фондовой биржи. Промышленность США огромна, и различные техногенные происшествия в процессе ее работы неизбежны. Кроме того, Америку регулярно сотрясают различные природные катаклизмы от землетрясений до тайфунов и лесных пожаров. Все эти события способны влиять на курсы акций, и тот, кто первым узнает о них, получит в свои руки неубиваемый козырь в торговле акциями.

Первая возможность представилась мне в середине дня.

— Взрыв на производстве «Объединенной Сахарной компании» в штате Калифорния, — прозвучал у меня в ухе голос Летры. — В результате короткого замыкания взорвалась пылевоздушная смесь в одном из почти пустых складов после отгрузки очередной партии готовой продукции. Возник пожар. Горит так, что столб дыма виден на десятки километров вокруг, хотя на самом деле завод почти не пострадал. Склад находился на окраине промзоны, и ветер дует так, что распространение пожара на другие корпуса маловероятно. Местные пожарные службы вполне адекватно принимают меры к локализации возгорания. Пожарные наряды из города тоже уже в пути, и прибудут на место через двадцать минут. В общем, со стороны Сан-Диего все выглядит так, будто завод взлетел на воздух, а на самом деле ущерба почти никакого. Несколько телеграмм о происшествии в Нью-Йорк уже отправлено.

Я продолжал невозмутимо следить за котировками, не предпринимая никаких действий, и минут через пять случилось ожидаемое. Акции «Объединенный Сахарной компании» резко пошли вниз. Информация о взрыве в Калифорнии приходила разным трейдерам в разное время, и по мере ее поступления панические продажи нарастали. За десять минут акции компании упали на тридцать процентов. Дальше действовала уже даже не сама информация о чрезвычайном происшествии, а паника, вызванная резким падением котировок.

Я ждал.

— Прибыли пожарные из Сан-Диего, — продолжала снабжать меня информацией Летра. — Среди них есть квалифицированные специалисты. Думаю, в ближайшие полчаса им станет ясно, что ничего совсем уж страшного, по сути, не произошло.

Акции одного из крупнейших американских производителей сахара продолжали падать. Уже минус сорок процентов, и, судя по всему, это еще не предел. Никаких объективных причин для такого обвала я не видел. Завод в Калифорнии являлся далеко не единственной производственной площадкой «Объединенной Сахарной компании», хоть и довольно крупной, так что столь стремительное падение котировок можно было объяснить только паникой.

— Пожар локализован, — констатировала Летра. — Сейчас на месте уже всем ясно, что угрозы для завода нет. В ближайшие пять-десять минут в Нью-Йорк уйдет информация о том, что производство не пострадало.

Минус сорок семь процентов. Вот теперь, пожалуй, пора. Я окинул взглядом гудящий торговый зал, наполненный активно жестикулирующими трейдерами, пытающимися продать падающие в пропасть акции сахарного гиганта, и поднял руку, давая им знать, что теперь у них есть покупатель.

— В Нью-Йорк ушла первая телеграмма, — предупредила Летра.

— Теперь это только к лучшему, — негромко ответил я по-русски искусственному интеллекту. — Сделка закрыта.

Я стал счастливым обладателем акций «Объединенной Сахарной компании» на сумму десять миллионов долларов. Купил бы и больше, но размер предоставленного мне кредитного плеча позволял совершать покупки на сумму, не более чем в пять раз превышающую размер собственных средств. Честно говоря, я сильно удивился, когда мне одобрили такой размер кредита, но, видимо, господа американцы стремились дать мне возможность как можно быстрее облегчить свой кошелек, а торговля в кредит при неудачных операциях весьма способствует ускорению этого процесса.

Как ни странно, первая телеграмма о том, что ущерб сахарной компании сильно преувеличен, не произвела на рынок большого впечатления. Возможно, моя покупка, воспринятая другими участниками торгов с большим воодушевлением, не позволила им сразу поверить в то, что падение акций компании было беспочвенным — моя репутация полного ничтожества в биржевых делах не давала им трезво оценить ситуацию.

— Пожар потушен, — доложила Летра. — На завод вернулся эвакуированный персонал. Первые цеха уже возобновили работу.

Трейдеров проняло примерно через час, ближе к концу торгового дня. Сначала медленно и осторожно, а потом все быстрее котировки «Объединенной Сахарной компании» полетели вверх. Теперь ситуация перевернулась с точностью до наоборот. Быстрая ликвидация последствий взрыва и пожара наглядно продемонстрировала устойчивость кампании к ударам судьбы, и резко повысила оценку трейдерами качеств ее управленческого персонала. Настоящий инвестор, как правило, ставит не на бизнес-идею, а на людей, которые призваны ее воплотить. Любой, даже самый отлаженный, бизнес можно загубить бездарными действиями руководства, и точно так же почти из любого кризиса компанию может вывести команда грамотных управленцев. Репутация руководства сахарной компании, сумевшего так поставить дело на своих предприятиях, что даже взрыв и пожар не смогли помешать производственному процессу, подскочила до небес.

Цена акций сахарного гиганта вернулась к уровню, предшествовавшему взрыву, и уверенно продолжила рост. Я продал ценные бумаги компании, когда они стоили на двадцать процентов дороже, чем в начале торгового дня.

— Поздравляю с первым успехом, товарищ Нагулин, — с легкой подколкой в голосе произнесла Летра, — Теперь вы настоящий трейдер с Уолл-Стрит.

— Спасибо, дорогая.

Хохмы хохмами, а шесть с половиной миллионов долларов стали неплохой прибавкой к той сумме, которую мне выделил из бюджета страны товарищ Сталин.

Каждый день лично присутствовать в торговом зале я не планировал. Происшествия, подобные взрыву и пожару на заводе сахарной компании, случались все же не каждый день, а позволить себе зря терять время я не мог. В итоге я нанял брокера, который должен был совершать операции на бирже от моего имени в соответствии с моими указаниями. Договорившись с ним о способах связи и передачи инструкций, я разрешил ему совершать сделки в моих интересах по его усмотрению на сумму не больше пятидесяти тысяч долларов в день.

По условиям договора двадцать процентов с прибыли от этих сделок шли на вознаграждение брокеру, но, на самом деле, финансовый результат его деятельности меня совершенно не интересовал. Я просто не хотел привлекать к себе слишком много внимания, а если бы все мои сделки были прибыльными, это сразу бросилось бы в глаза и вызвало ненужные вопросы. Теперь же в моей биржевой истории появились многочисленные операции на сравнительно небольшие суммы, часть из которых приносила мне убытки. На общий результат это почти не влияло, но снимало напряжение и отбивало у других трейдеров охоту копаться в причинах моей непогрешимости в принятии торговых решений.

Товарищ Сивко был доволен. Судя по всему, внутренне он ко мне неплохо относился, хоть и старался держаться подчеркнуто нейтрально, и то, что он может доложить в Москву об успехах своего подопечного, а не о растрате им казенных денег, его, скорее радовало, чем огорчало.

К моменту выезда в Детройт я располагал уже пятнадцатью миллионами долларов, что, конечно, пока еще не давало мне возможности делать по-настоящему серьезные закупки, но уже вселяло определенную уверенность при ведении переговоров с местными промышленниками.

Я пока не собирался заказывать в США танки и самолеты — этим пусть занимается советское торговое представительство. Меня интересовали станки, на которых можно с высокой точностью изготавливать детали турбореактивных двигателей, и другие изделия, необходимые для создания высокотехнологичной военной техники. Выпускать все это крупными сериями советская промышленность была пока не способна, и мне требовался не только станочный парк, но и готовые комплектующие для сборки двигателей и самих самолетов, поскольку воевать нужно было уже сейчас, и ждать, пока в СССР наладят соответствующие производства, я не мог.

Теоретически, можно было передать американцам чертежи, которые сейчас доводили до ума в конструкторском бюро Королева, но я не хотел вот так просто сдавать эти разработки американцам. Я, конечно, надеялся, что СССР не придется воевать с их страной, но железной уверенности в этом все же не испытывал. Поэтому пусть лучше производят отдельные детали, не зная, как будет выглядеть полностью собранное изделие.

В штаб-квартире корпорации «Крайслер» нас с Сивко встретили с некоторой настороженностью, но узнав, что я не собираюсь требовать от них немедленной поставки в СССР пары тысяч танков М4 «Шерман», представители компании несколько расслабились.

— Первую партию изделий по вашему списку мы сможем изготовить довольно быстро, — улыбнулся главный управляющий компании. — Не буду скрывать, ваш заказ пришелся нам очень кстати. Наши военные не закупают подобную продукцию, так что мы располагаем определенным объемом свободных мощностей. Опыт изготовления деталей для авиационных двигателей у нас богатый, так что с освоением производства изделий по вашим чертежам проблем не будет. Если мы договоримся о цене, то первую поставку вы можете ждать уже через месяц.

По цене мы договорились. После подписания контракта лица представителей «Крайслера» лучились дружелюбием, но в глубине их глаз затаилась легкая насмешка — недалекого русского генерала удалось развести, как ребенка, и заставить заплатить процентов на тридцать больше, чем реально стоил его заказ. Я упорно этого не замечал, усиленно делая вид, будто уверен, что все идет по плану. Собственно, так оно и было.

— Нас надули? — спросил Сивко, когда мы покинули штаб-квартиру американской корпорации.

— Естественно, — кивнул я. — Причем довольно основательно.

— И в чем смысл? Зачем вы согласились на их условия?

— Деньги сейчас не главное. Пусть управленцы «Крайслера» воспринимают нас, как жирного клиента, готового переплачивать по своим контрактам, но ценящего скорость и качество работы. Эти детали для турбореактивных двигателей нужны нам, как воздух. Мы должны построить первую серию из пятидесяти ударных самолетов, чтобы иметь возможность наглядно показать американцам, что за сотрудничество с нами нужно держаться обеими руками. Как только заказ будет готов, мы доставим эти комплектующие в СССР на бомбардировщиках Пе-8, каких бы затрат нам это не стоило. Самолеты должны быть готовы к моменту, когда мы отправим отсюда первый полярный конвой с американскими инженерами и по-настоящему крупной партией сырья и станков для налаживания массового производства нашего нового оружия. Я не желаю терять корабли с нужными нам специалистами и столь ценным оборудованием.

Майор какое-то время молчал, обдумывая услышанное, а потом переключился на совсем другую тему:

— Я навел кое-какие справки об обстановке в Лас-Вегасе. Хочу предупредить вас, что значительная часть игорного бизнеса в этом городе если и не имеет прямых криминальных корней, то находится в тесном взаимодействии с местной организованной преступностью. Если вы планируете провернуть там такой же фокус, как на Нью-Йоркской фондовой бирже, будьте готовы к тому, что покинуть город живыми нам будет непросто.

— Я постараюсь не делать местному криминалу слишком больно, — усмехнулся я в ответ, — Год назад в Лас-Вегасе открылось новое казино «Эль Ранчо Вегас». На данный момент это крупнейший в городе игорный дом с отелем. Через пару дней там начнется большой покерный турнир, организованный в честь годовщины открытия этого заведения. Туда съедутся игроки со всей страны и даже из-за ее пределов. Помимо местных состоятельных любителей покера ожидаются толстосумы из Мексики, Колумбии и Бразилии. Источники их капиталов, мягко говоря, сомнительны, но деньги, как известно, не пахнут, и Лас-Вегас примет их с большим удовольствием. Так что казино в любом случае окажется в плюсе, оно ведь оставляет себе часть турнирных взносов и процент с банка, а цена входного билета и ставки в этом турнире, уверяю вас, весьма высоки. Однако, вы правы — о нашей безопасности забывать не стоит. И знаете, почему-то я уверен, что вы уже приняли нужные меры.

— Ну… — Сивко нацепил на лицо самое невинное выражение, на которое была способна его суровая майорская физиономия, — перед выездом в Нью-Йорк я провел определенную работу с нашим автомобилем. США — свободная страна, и эта свобода в том числе распространяется на владение оружием, а в машине есть много удобных полостей и ниш, в которых можно разместить массу интересных и полезных железяк.

— Я знал, что ни разу не пожалею о том, что предложил вам сопровождать меня в моих поездках, — усмехнулся я, бросив короткий взгляд на сотрудника НКВД. — Уверен, мы отлично сработаемся.

Следующим пунктом в нашем маршруте значился Денвер. До сороковых годов столица штата Колорадо была известна в основном добычей полезных ископаемых и сельскохозяйственными производствами, однако начало войны в Европе, а потом и на Тихом океане многое изменило, и теперь город все больше превращался в крупный военно-промышленный центр.

Кстати, к этому месту уже присматривались кураторы «Уранового комитета», внимательно следившие за работами Эрнеста Лоуренса из Радиационной лаборатории в Беркли и исследованиями Энрико Ферми в Колумбийском университете. Не выпускали они из своего поля зрения и Альберта Энштейна, Лео Силарда и Вэнивара Буша. Первые практические шаги к созданию в этом мире ядерного оружия уже делались, и вскоре должен был встать вопрос о том, где размещать заводы соответствующего профиля. Денвер представлялся руководителям атомного проекта вполне подходящим местом. В будущем проблема оружия массового уничтожения грозила стать для меня серьезной головной болью. Впрочем, с решением этого вопроса я мог пока не торопиться — время еще было.

В Денвере мы надолго задерживаться не стали. Здесь меня интересовали компании, занимавшиеся производством и поставками алюминия, меди и нитроглицериновых порохов. Поняв, на какие цены я готов согласиться, американские джентльмены проявили чудеса гибкости и сговорчивости. Теперь осталось дело за малым — обеспечить финансовую составляющую тех сделок, которые я уже заключил и которые собирался заключить в ближайшем будущем, а потому нас ждал Лас-Вегас и толстые кошельки стекавшихся туда со всего света любителей азартных игр.

В игорную столицу Соединенных Штатов мы прибыли без лишней помпы. Сивко припарковал наш «Форд» на стоянке отеля «Эль Ранчо Вегас», где мы и сняли далеко не самый дорогой, но вполне приличный двухкомнатный номер.

Остаток дня я провел в наблюдениях за тем, как в отель прибывают все новые игроки. Парковка заполнялась дорогими автомобилями, на фоне которых наш «Форд» смотрелся бедным родственником. В ресторанах отеля появлялось все больше гостей, явно не испытывавших проблем с тем, где взять средства на хлеб насущный. Война, охватившая мир, казалось, совершенно их не касалась и не интересовала, хотя многие из приехавших на турнир достигли своего нынешнего положения именно благодаря военным поставкам и контрабанде оружия.

Настало время регистрироваться в качестве участника турнира. Здесь игрокам предлагался выбор из трех вариантов. Самый скромный из них обходился в двести тысяч долларов. На эту сумму я мог купить у «Крайслера» три только что запущенных в серию танка «Шерман», если бы, конечно, он согласился мне их продать. Здесь же за эти деньги я получал лишь право участия в первом отборочном круге покерного турнира «Эль Ранчо Вегас».

Во второй круг выходил только один из шести участников, однако имелась возможность пропустить этот этап и вступить в турнир сразу со второго круга, вот только в этом случае взнос составлял два миллиона. Здесь до финала добирался уже каждый третий. Ну а если вы желали попасть сразу в финальную часть, то требовалось выложить десять миллионов долларов.

Я выбрал первый вариант. С собой мы везли только два миллиона, а все остальные деньги остались на бирже, и извлекать их оттуда я не видел никакого смысла — по прикидкам Летры к концу моей поездки по США и возвращению в Нью-Йорк торговый счет товарища Нагулина должен был подрасти раза в три, а то и в пять. Тем не менее, пассивно ждать я не собирался. Деньги были нужны уже сейчас, и именно поэтому по дороге в Калифорнию я счел необходимым заехать в Лас-Вегас.

Первоначальный взнос давал только доступ в турнир. Фишки для игры предлагалось покупать за дополнительные деньги. Верхний лимит суммы, с которой можно было сесть за стол, конечно, существовал, но даже для первого круга он составлял полмиллиона, что могли позволить себе далеко не все участники, и это давало преимущество более богатым клиентам.

Во втором круге лимит составлял уже пять миллионов, ну а в финале максимальная сумма фишек ограничивалась десятью миллионами. Таких денег у меня, конечно, не было, но я надеялся, что столько и не понадобится. Правда, существовал способ несколько увеличить имевшуюся в наличии сумму, а заодно на практике протестировать наши с Летрой возможности в такой новой для меня сфере, как азартные игры. Турнир должен был начаться завтра, и сегодняшний вечер оказался в моем полном распоряжении, чем я и собирался воспользоваться.

— Вениамин Сергеевич, не желаете приобщиться к буржуазным излишествам? — обратился я к майору с легкой улыбкой. — Я собираюсь посетить местное казино и провести, так сказать, разведку на местности. Составите мне компанию?

— А у меня есть варианты? — усмехнулся Сивко.

В его взгляде я не увидел осуждения, и лицо майора не закаменело, как при первом упоминании мной Лас-Вегаса в качестве одного из пунктов нашего маршрута. Я еще раз убедился, что мой надсмотрщик не безнадежен, и это не могло меня не радовать.

При входе в казино нас проверили на наличие оружия. Сивко пришлось сдать на хранение свой револьвер. Само наличие у посетителей стреляющего железа здесь никого не удивляло, но проход с ним в игорное заведение был запрещен.

Внешне комплекс зданий «Эль Ранчо Вегас» действительно был выдержан в стиле богатого ранчо. Преимущественно одноэтажные постройки располагались на большой территории, в центре которой находилась «центральная усадьба» в виде большого строения, также выдержанного в сельско-ковбойском стиле. Его центральная часть возвышалась над остальным пейзажем в виде муляжа решетчатой вышки с многолопастным флюгером-ветряком на вершине — типичной приметой сельской местности США первой половины двадцатого века. Вечером эта конструкция светилась неновыми огнями и производила весьма оригинальное впечатление.

Внутренняя отделка залов казино тоже изобиловала деревянными конструкциями, однако здесь все говорило о том, что владельцы заведения не жалеют денег на последние технические новинки. В основном это, естественно, касалось игорного оборудования. Вдоль стен расположились длинные ряды мигающих разноцветными огнями игровых автоматов. Эти устройства интересовали меня мало, и я лишь мельком взглянул на них, однако мой взгляд зацепился за большое электромеханическое табло, висевшее на стене над «однорукими бандитами». Цифры на табло регулярно менялись с характерным пощелкиванием и обещали самому удачливому игроку джекпот в размере почти полумиллиона долларов.

Я активировал перед глазами виртуальную клавиатуру и, не сводя взгляда с табло, отработанными движениями зрачков набросал запрос Летре.

— Сможешь устроить?

— Сейчас отправлю дрона просканировать схему работы этого устройства, — с нотками пренебрежения в голосе ответил искусственный интеллект. — Тут все так примитивно, что могут возникнуть сложности. Сплошная механика и электричество. Даже примитивной электроники нет. Скорее всего, понадобиться достаточно грубое электромагнитное воздействие, и не факт, что у твоих имплантов на это хватит мощности.

— Работай, — отправил я короткий ответ, и сосредоточил внимание на центре зала. Столы для игры в Блэк Джек, кости, покер… О! Ну, конечно. Рулетка, куда же без нее в американском казино? Ноги сами понесли меня к одному из рулеточных столов. На самом деле, изначально я сюда и собирался. Выиграть в Блэк Джек с моими возможностями было намного проще, но администрация казино вряд ли стала бы долго терпеть проигрыш заведения. Меня бы быстро обвинили в том, что я «считаю колоду», что в любом игорном заведении было запрещено и каралось выдворением из казино. Поэтому я выбрал рулетку. Здесь любые математические системы игры только приветствуются. Все владельцы игорного бизнеса отлично знают, что нет таких систем игры, которые давали бы игроку перевес над казино. Математика — штука суровая, и в долгосрочной перспективе наличие полей «зеро» и «двойное зеро» на колесе рулетки дает хозяевам заведения неубиваемое преимущество перед игроками.

Это не значит, что выиграть у казино невозможно. Если бы это было так, никто бы не играл в рулетку. Невозможно выигрывать постоянно, изо дня в день, из месяца в месяц. А поднять за вечер неплохую сумму может любой везунчик, и именно за таким шансом в казино идут многочисленные любители легких денег и адреналина в крови.

Рулетка — это, по сути, механический генератор случайных чисел в диапазоне от нуля до тридцати шести. В некоторых вариантах, как, в частности, и здесь, еще имеется поле «двойное зеро». В итоге на колесе присутствует тридцать восемь ячеек, в каждой из которых может остановиться шарик, брошенный дилером. При ставке один доллар игрок, угадавший правильный номер, получит назад свою ставку и еще тридцать пять долларов выигрыша. Если делать ставки на номер, то в среднем на каждые тридцать восемь бросков придется один выигрыш. Поставив в сумме тридцать восемь долларов, игрок получит обратно в виде выигрыша только тридцать шесть. Два доллара — доход игорного заведения. Но это в среднем, при бесконечно долгой игре.

Казалось бы, все элементарно, и совершенно неясно, зачем играть при таком заведомо невыгодном раскладе. Однако не нужно забывать, что выигрыш может выпасть при первом же броске шарика или на второй, третий, пятый раз, а может случиться и несколько раз подряд. Случайные числа — они на то и случайные, чтобы элемент везения играл в судьбе игрока определяющую роль.

И, конечно же, еще есть игроки, искренне верящие в рулеточные системы, которые принесут им сказочное богатство. Эта вера носит почти религиозный характер. Убедить такого игрока в том, что прибыльных систем не существует практически невозможно. Многим людям почему-то не дано понять, что если десять раз подряд на колесе рулетке выпало «черное», то это ни разу не означает, что вероятность выпадения на одиннадцатый раз «красного» стала выше хотя бы на одну миллионную процента. У шарика нет памяти. Ему глубоко плевать, на какие числа он выпадал при предыдущих бросках, и что бы ни происходило до того, как рука крупье бросит его на вращающееся колесо, вероятность выпадения того или иного номера или цвета никак от этого не зависит.

Но нет! Эту истину можно повторять верующему игроку-системщику сколько угодно раз, и это не поможет. В лучшем случае он скажет вам, что рулетка — механический прибор, и в его работе возможны неравномерности, которые могут привести к тому, что шарик будет чаще «выбирать» определенные номера, и что его уникальная система эти номера быстро обнаружит и… Короче, бред это все. Еще Джек Лондон описал подобную «систему» в одном из своих романов, и с тех пор таких «ищущих» меньше не стало, но работники казино тщательно следят за состоянием рулеточных столов и регулярно проводят профилактическое обслуживание игорного оборудования. Это их хлеб, и они не хотят его потерять. Большинство завсегдатаев игорных заведений это знают, но все равно игроков-системщиков всегда хватает — на горе им и на радость владельцам казино.

Естественно, я не собирался играть по какой-либо системе, но вот исполнить роль подобного любителя рулеточных расчетов посчитал весьма полезным. Заранее проинструктировав товарища Сивко, я занял место за игровым столом.

Народу в зал набилось уже довольно много. Ажиотаж, связанный с предстоящим турниром, привел к наплыву состоятельных игроков, и владельцы казино решили повысить лимиты максимальных ставок, что для моих целей пришлось очень кстати.

Соседи по столу постепенно входили во вкус игры, и ставки в размере нескольких сотен, а то и тысяч, уже не вызывали ни у кого удивления. Я ставил мало и редко, зато тщательно следил за игрой и записывал в блокнот выпадающие номера. Что интересно, за столом я такой оказался не один. Напротив меня сидел мужчина лет тридцати пяти, одетый как преуспевающий столичный клерк или управляющей средней руки, то есть человек с приличным достатком, но далеко не богач. Игроки, одетые в смокинги, тянувшие по цене на пару автомобилей среднего класса, посматривали на нас с нескрываемым презрением, но я не обращал на их взгляды никакого внимания, состроив мину человека, который обладает сакральным знанием и всех их еще не раз заткнет за пояс — типичное поведение игрока-системщика, свято верящего в непогрешимость своего диванного изобретения.

Крупье привычно сохранял невозмутимость, хотя иногда в его взглядах все же проскальзывало нечто алчно-пренебрежительное. Он хорошо знал, чем заканчивают подобные мне любители игры по системам и терпеливо ждал, когда очередной простак, считающий себя самым умным, окунется в дерьмо, спустив все денежки, скопленные долгим трудом, а то и взятые в долг для игры.

Я баловался мелкими ставками около получаса и уже начал вызывать у дилера раздражение. Толку от моего присутствия за столом никакого, а место занимаю, не давая уважаемым гостям с комфортом присоединиться к игре. Нарываться я не собирался. Активировав режим дополненной реальности, я убедился, что дрон уже на месте. Керамопластовый паук размером с женскую ладошку удобно устроился на потолочной балке над столом и прикрылся слабеньким маскировочным полем. Я его видел, но зрению обычных людей дрон был недоступен.

Сделав очередную пометку в блокноте, я с глубокомысленным видом взял в руку стодолларовую фишку. Мой «коллега» по системной игре тоже, видимо, решился, наконец, перейти к активным действиям и делом доказать гениальность своей схемы ставок, которая неминуемо принесет ему богатство и успех. Бросив на меня короткий взгляд, он дождался, когда крупье совершит бросок и поставил на «черное». Я выждал пару секунд и бросил фишку на «двойное зеро».

Шарик подпрыгнул несколько раз и остановился. Выпал номер десять — «черное». Клерк, как я обозначил для себя соседа напротив, с легкой улыбкой забрал выигрыш. В его движениях сразу прибавилось уверенности. Моя ставка проиграла, и это полностью меня устраивало. Я сделал очередную пометку в блокноте и приготовил следующую стодолларовую фишку.

Сивко стоял чуть в стороне и наблюдал за моими действиями. Я сразу предупредил его, что по ходу игры могу оказываться в минусе на значительные суммы, но дергаться из-за этого не следует — я знаю, что делаю, и нужно просто терпеливо ждать конечного результата. Трудно сказать, как бы майор повел себя, отправься мы сначала в Лас-Вегас, а уже потом в Нью-Йорк, но после истории с биржей его вера в то, что я знаю, о чем говорю несколько окрепла, и я надеялся, что вмешиваться в игру он не станет ни при каких обстоятельствах.

Вторую ставку я тоже проиграл, а Клерк снова выиграл и теперь посматривал на меня с чувством собственной значимости — его система демонстрировала явное превосходство над моей. Меня это, естественно, ничуть не трогало. Я лишь отмечал, что соседи по столу и крупье воспринимают меня именно так, как я этого хочу.

Моя тактика основывалась на данных, собираемых дроном и обрабатываемых Летрой. Рулетка — очень неплохой генератор случайных чисел. Для чисто механической системы он показывает прекрасные результаты, но если шарик уже брошен дилером и, на первый взгляд, непредсказуемо скачет по колесу рулетки, то, обладая нужной аппаратурой и достаточными вычислительными ресурсами, всегда можно рассчитать, в каком секторе колеса рулетки он остановится с наибольшей вероятностью. В земных казино весьма опрометчиво разрешалось делать ставки после того, как шарик уже брошен. Видимо, считалось, что предсказать его отскоки и удары о многочисленные ребра и дефлекторы совершенно невозможно. Ну, в чем-то владельцы казино, безусловно, были правы. С техникой, доступной в середине двадцатого века, провернуть такое действительно бы не получилось. Вот только у меня имелись в наличии устройства из совсем другого мира, и я намеривался в полной мере использовать их возможности.

Вероятность сделать ставку на правильный номер у меня равнялась примерно одной пятой, а не одной тридцать восьмой, как у всех остальных игроков. Понятно, что большинство моих ставок в такой ситуации будут проиграны, но зато примерно каждая пятая из них принесет выигрыш в тридцать пять раз превышающий поставленную сумму.

Выигрывать в среднем каждую пятую ставку на номер было нельзя — слишком подозрительно. Поэтому две из трех фишек я ставил случайным образом, намеренно уменьшая вероятность выигрыша. Повезло мне на одиннадцатом броске шарика. Клерк к этому времени все еще был в плюсе, но мой выигрыш он воспринял довольно ревниво, скривив кислую физиономию и уткнувшись в свой блокнот.

Я получил от дилера фишки на три с половиной тысячи долларов и поступил с ними довольно-таки странным, на взгляд окружающих, образом. Всю эту сумму я тут же поставил на очередной номер и вполне закономерно проиграл. На лице Клерка снова появилась довольная улыбка, а вот обладатели толстых кошельков, наоборот, стали смотреть на меня несколько иначе. В их взглядах появился интерес и едва заметный отблеск уважения. Человек, способный без тени сомнений поставить на номер очень крупную, по его меркам, сумму, безоговорочно веря в свою правоту, по их понятиям заслуживал внимания.

Продолжая в том же духе, я провел за игрой около двух часов. К этому времени Клерк проиграл последние деньги и с видом побитой собаки убыл куда-то в сторону барной стойки. Я проиграл уже пять тысяч долларов и постепенно продолжал сползать в минус и дальше. За это время я успел еще семь раз выиграть по три с половиной тысячи, и каждый раз снова ставил их все на указанный Летрой номер. Но… не везло. Все семь раз я проиграл. В принципе, это было не страшно, и, возможно, даже к лучшему.

То, чего я ждал, случилось в конце третьего часа игры. Я, наконец-то, выиграл два раза подряд. Стодолларовая фишка превратилась сначала в три тысячи шестьсот, а затем в почти сто тридцать тысяч. И… я снова двинул всю эту гору фишек на указанный Летрой номер.

Крупье отрицательно покачал головой и указал мне на табличку, стоящую на краю стола, где были указаны лимиты ставок. Казино не было готово принять ставку, превышающую пятьдесят тысяч долларов. Дилер мог разрешить превышение лимита, но лишь по согласованию с инспектором, а тот, видимо, такого разрешения не дал. Я пожал плечами и разделил сумму на четыре части. Пять тысяч отложил в сторону, компенсировав все понесенные до этого потери, а оставшееся разделил между номером, на который указала мне Летра и двумя его соседями по колесу рулетки.

— Шанс выигрыша шестьдесят два процента, — проинформировал меня искусственный интеллект, когда шарик уже почти остановился.

— Тридцать два, — в голосе крупье послышалось явное облегчение.

Я снова проиграл. Что ж, спектакль отыгран до конца, даже с перевыполнением плана. Теперь можно было переходить к финальной части замысла. Я вновь начал игру по той же схеме, но теперь делал ставки только на номера, подсказываемые Летрой. Двойной выигрыш пришел, когда за окнами уже давно стемнело. Снова передо мной оказалась гора фишек на сто тридцать тысяч долларов, и я опять разделил ее на три части, поставив на номер, указанный Летрой, и на два соседних. За столом установилась тишина, в которой хорошо был слышен звук, издаваемый шариком, катящимся по колесу рулетки, и характерный стук при его соударениях с дефлекторами и ребрами, отделяющими ячейки номеров друг от друга.

После того, как шарик, последний раз подпрыгнув, наконец, остановился, тишина длилась еще несколько секунд.

— Двадцать семь, — голос крупье дрогнул. — Поздравляю вас, мистер. Вы выиграли полтора миллиона долларов. У меня нет фишек на такую сумму. Прошу меня извинить, джентльмены, нам придется на некоторое время остановить игру.

Играть дальше в рулетку я не стал. Мой выигрыш был крупным и довольно болезненным для казино, но не настолько критичным, чтобы пытаться меня из-за него убить. На покерном турнире хозяева игорного заведения планировали заработать во много раз больше, и любые скандалы перед столь ответственным мероприятием были им не нужны.

Мы уже двигались к кассе, где можно было обменять фишки на деньги, когда вновь подала голос Летра.

— Анализ алгоритма выдачи джекпота на игровых автоматах закончен. Если ты передашь под мое управление имплант в правой ладони и приложишь руку к нужному месту на корпусе автомата, я смогу сформировать электромагнитный импульс необходимого профиля и мощности. Сразу предупреждаю, будут неприятные ощущения, и с первого раза может не сработать. Ты все еще хочешь попробовать?

Я на секунду задумался. Светиться еще раз мне не очень хотелось, но ведь есть товарищ Сивко, не сделавший за вечер, проведенный в казино, ни одной ставки. Пусть немного поработает на благо родной страны.

— Вениамин Сергеевич, — повернулся я к майору, — Мне потребуется ваша помощь.

— Что нужно делать? — мгновенно подобрался Сивко.

— Ничего особенного. Пойдемте, сделаем напоследок десяток-другой ставок в игровых автоматах. Играть будете вы, а я просто рядом постою.

— Это обязательно? — слегка напрягся майор.

— В общем, нет. Но нашему бюджету дополнительные деньги не помешают.

— Вы так уверены в выигрыше?

— От вас требуется просто сделать несколько ставок. Обещаю, что больше пятисот долларов я «одноруким бандитам» не отдам. Я поглядывал за игровым залом в перерывах между ставками. Автоматы хорошо «накормлены» изрядно проигравшимися гостями казино. Сейчас удачный момент — вероятность крупного выигрыша сильно повысилась.

— Ну, хорошо, идемте, — сдался Сивко, и мы повернули к рядам игровых автоматов.

Летра немедленно подсветила нужное место на боковой стенке игрового автомата, и я небрежно приложил к нему ладонь, делая вид, что просто оперся о корпус аппарата, наблюдая за игрой товарища.

— Сколько ставить? — уточнил Сивко.

— Максимальную — двадцать долларов.

Фишка упала в прорезь на корпусе автомата, Сивко дернул массивную никелированную ручку, и барабаны начали вращаться.

— Приготовься, — предупредила Летра и почти сразу руку неприятно дернуло, как будто через нее пропустили электрический разряд. Возможно, так оно и было на самом деле.

Ничего не случилось, если не считать внезапной слабости, которую я почувствовал сразу после разряда. Организм потратил немало энергии.

— Придется повторить, — бесстрастно сообщил искусственный интеллект, — с первого раза не вышло. Нужно слегка изменить профиль импульса.

Я кивнул Сивко, и он отправил в недра прожорливого автомата еще одну двадцатидолларовую фишку. Рывок рычага, вращение барабанов, новый неприятный разряд сквозь ладонь…

Зал казино наполнил металлический удар гонга. Все гости заведения обернулись к источнику звука и увидели, как на табло с суммой джекпота быстро меняются цифры, наполняя зал характерным треском вращающихся механических барабанов. Наконец, бег цифр остановился.

— Джекпот сорван! — торжественно объявил старший крупье, — Четыреста восемьдесят семь тысяч долларов достаются игроку на автомате номер сорок семь. Прошу победителя не отходить от игрового автомата.

— Товарищ Сивко, я вас оставлю ненадолго, — негромко произнес я. — Встретимся у барной стойки. Принимайте поздравления, и постарайтесь выглядеть как можно естественнее.

Светиться рядом с майором во время получения им выигрыша я не хотел — и так уже привлек слишком много внимания. Зато теперь во время турнира я мог рассчитывать не на два, а на четыре миллиона долларов, что существенно расширяло мои возможности.

Начало турнира было назначено на три часа дня — рано вставать состоятельные игроки не любили. Один из залов администрация казино полностью освободила от постороннего игорного оборудования и отвела исключительно для покерных столов.

Вступительная часть много времени не заняла. Организаторы турнира еще раз напомнили участникам основные правила и провели жеребьевку. Играть нам предстояло в Техас Холдем покер. За каждым столом — по шесть игроков. Фишки можно купить сразу или докупать между раздачами, но общий лимит на одного игрока — полмиллиона долларов. Игра ведется до тех пор, пока у всех участников, кроме победителя, не закончатся фишки или деньги на их покупку. Победитель выходит в следующий круг турнира.

— Летра, как обстановка? — отправил я запрос, устраиваясь за столом, куда меня привела жеребьевка.

— Пока мало данных. Все твои соперники — опытные игроки. У двоих выраженное криминальное прошлое, но сейчас они уважаемые бизнесмены. Специально их историю система не собирала — слишком незначительные фигуры для влияния на ход развития цивилизации.

— Карты, дилеры, организаторы? Риск мошенничества?

— Достоверных сведений нет, но риск, безусловно, присутствует. Казино, вроде бы, прямо не заинтересовано в чьей-то победе, но дилеры могут вступать в сговоры с игроками. Это частое явление, так что будь готов. Если замечу признаки — сразу предупрежу.

Я не стал заморачиваться и сразу купил фишек на полмиллиона. Так же поступили еще два игрока за моим столом. Остальные пока ограничились суммами от ста до двухсот тысяч. Правила Техас Холдема сложностью не отличаются. Каждому участнику дилер сдает по две карты. Еще пять выкладываются на стол рубашками вверх. В первом круге торговли игроки делают ставки, исходя только из имеющихся на руках карт, причем для двоих участников ставки обязательны — так называемые большой и малый блайнды. Перед вторым кругом дилер открывает три карты из пяти, лежащих на столе. Цель игры — собрать как можно более дорогую комбинацию из пяти карт, используя две свои и любые три из лежащих на столе. Перед каждым следующим из четырех кругов торговли открывается еще по одной карте. Ставки можно повышать, уравнивать или сбрасывать карты, если шансы на выигрыш малы. В общем, игра требует одновременно умения неплохо считать и способности понимать по поведению других игроков, блефуют они, или же у них на руках действительно хорошие карты. Последнее, впрочем, спорно и работает только против соперников, плохо контролирующих свои эмоции.

В моем случае всю математику брала на себя Летра, а просчитывать игроков по их поведению мне не требовалось — я и так знал все их карты. Три дрона, удобно разместившихся на потолке и стенах зала, легко пробивали картонные рубашки карт сканирующим излучением, и в режиме дополненной реальности я видел полный расклад, независимо от того, какой стороной были повернуты ко мне карты в данный момент.

Своим огромным преимуществом перед другими игроками я пользовался осторожно. Как и в случае с рулеткой, я предпочел сначала уйти в минус почти на сто тысяч долларов. Сивко, наблюдавший за игрой со зрительских мест, даже начал заметно нервничать, хотя, возможно, он просто мне подыгрывал, ведь все, кому надо, уже давно сделали у себя в мозгах отметку, что мы прибыли на турнир вместе, а переживания майора по поводу проигрыша товарища выглядели со стороны вполне естественно.

После первого часа игры я начал постепенно выравнивать ситуацию, и моя стопка фишек стала неуклонно расти. Первое предупреждение от Летры я получил сразу после небольшого перерыва, объявленного дилером.

— Двое твоих соперников договорились об игре против всех остальных. Согласовали условные знаки и сошлись на том, кто из них должен стать победителем. Выигрыш планируют поделить пополам.

— Дилер участвует?

— Нет. На данный момент он нейтрален. Попыток втянуть его в сговор не предпринималось.

Вся эта возня была мне пока не слишком опасна. Преимущество, которые могли получить два договорившихся между собой игрока, не шло ни в какое сравнение с моими возможностями. Вот если бы к их союзу присоединился дилер, ту уже мне стало бы кисло, но пока казино держало марку, и я не особо волновался.

Во второй круг турнира я прошел достаточно легко. Единственное, что требовалось контролировать, так это скорость моего выигрыша. В итоге наш стол закончил игру одним из последних, приковав внимание немалого количества зрителей. В конце мы остались втроем: я и двое сговорившихся между собой игроков. После выбытия из игры остальных участников, эти двое получили больше возможностей влиять на ход игры, и мне пришлось с ними немного повозиться, но именно что немного. В конце концов, я заставил их поверить в мой блеф, и один из противников сделал ставку ва-банк, мгновенно оставшись без фишек и с уже исчерпанным лимитом докупки. Оказавшись против меня в одиночестве, второй «заговорщик» продержался еще полчаса только благодаря тому, что я не спешил выбивать его из игры, но результат этого противостояния был заранее предрешен.

Второй круг турнира состоялся на следующий день. Он отличался тем, что в финальную часть выходили три игрока от каждого стола, то есть игра велась до того момента, когда половина участников вынужденно покинет игру.

Здесь я, естественно, выпендриваться не стал, и у моих соперников по столу возникло полное ощущение, что моя судьба буквально до последней раздачи висела на волоске, и проскочил я в финальную часть только каким-то чудом.

За финальным столом собралось восемь игроков, причем только шесть из них проходили отборочные круги, а еще двое просто купили себе места в финале, заплатив организаторам по десять миллионов и тем самым сильно увеличив размер призового фонда.

К началу финальной игры у меня скопилось уже больше шести миллионов, но, похоже, за этим столом я оказался самым нищим. Вообще, откровенно безумный размер турнирных взносов и лимитов ставок вызывал во мне ощущение, что эта планета смертельно больна. Мир все глубже погружался в пучину войны, а здесь люди были готовы потратить на игру суммы, которых хватило бы на полное оснащение нескольких танковых дивизий или на закупку тысяч тонн продовольствия для голодающих беженцев. Однако все это не было кошмарным сном и действительно происходило здесь, на моих глазах.

— Внимание! — впервые за этот турнир я услышал напряжение в голосе Летры! — С колодой не все чисто, да и с дилером, видимо, тоже. Провожу сканирование и анализ. Играй осторожно. Буду держать тебя в курсе.

Первые три раздачи оказались для меня совершенно бесперспективными, хотя, если бы я не видел карты других игроков, у меня могло сложиться впечатление, что все не так плохо. Я потерял большой и малый блайнды, но во всех трех случаях вовремя сбрасывал карты, избегая серьезных убытков.

А за столом, тем временем, творилось интересное. Неплохие, с первого взгляда, карты приходили почти всем игрокам, и участники финала активно делали ставки. Вот только во всех трех раздачах банк достался одному и тому же игроку — очень высокому и плотному американцу, судя по внешности, имевшему итальянские корни.

— Пол Кастеллано, — немедленно подсказала Летра, — Его отец, Джузеппе Кастеллано, является членом мафиозной семьи Мангано. Контроль причалов Манхэттена и Бруклина, вымогательство, рэкет профсоюзных организаций, незаконные азартные игры, включая лотереи и ставки на скачках.

— Что с картами? Колода явно заряжена.

— Сговор с дилером очевиден. Карты помечены смесью соков нескольких редких растений с добавлением синтетических органических соединений. Органами зрения обычного человека метки не определяются. На ощупь, без специальной подготовки, полагаю, тоже. Каких-то особых линз или очков у дилера нет. Значит, метки он тоже не видит. Остаются только тактильные ощущения. Пальцы дилера явно чем-то обработаны для повышения специфической чувствительности к этим меткам.

— Как он это делает?

— Дилер — профессиональный иллюзионист. Его специализацией были как раз фокусы с картами. Возможно, в карьере что-то не срослось, или просто честные заработки показались ему недостаточными. Точных данных по его прошлому нет, но талант, несомненно, имеется. Отличная память, отточенные годами движения, плюс эта химия. Он заряжает колоду при перемешивании перед сдачей и выдает игрокам нужные его партнеру карты. Иногда ошибается, но незначительно. Если ты не уберешь его из-за стола, этот Кастеллано так и будет выигрывать, и помочь я ничем не смогу.

Три следующих раздачи только подтвердили правоту Летры. Нет, в этот раз Кастеллано не выиграл. Он тоже понимал, что нельзя слишком сильно наглеть, и был готов допустить несколько небольших проигрышей, вот только в тех случаях, когда он сбрасывал карты, расклады были такими тусклыми и никчемными, что игра шла исключительно по мелочи, без особого энтузиазма. Я, правда, на пятой раздаче смог вернуть все понесенные ранее потери, но не более.

Седьмая раздача вновь принесла победу молодому мафиози, и опять крупную. Я снова не стал повышать и сбросил карты в первом же круге торговли, чем заслужил подозрительный взгляд дилера, ведь он знал, что сдал мне карты, на которых любой другой игрок начал бы повышать ставки. А нас, между тем, осталось уже семеро. Азартный бразилец сделал ставку ва-банк и закономерно проиграл всё. Настала пора принимать меры.

— Прошу заменить колоду, — произнес я, когда дилер уже хотел приступить к следующей раздаче.

Это требование было законным. Один раз каждый участник турнира имел такое право, и никто не мог просить у него объяснения причин.

Дилер невозмутимо собрал карты и жестом попросил у инспектора новую колоду. Демонстративно вскрыв упаковку на виду у всех, он тщательно перетасовал карты и начал раздачу.

— На этих картах тоже есть метки, — немедленно сообщила Летра.

Я не удивился. Требование сменить колоду было вполне ожидаемым ходом со стороны проигрывающих игроков, и дилер, вместе с Кастеллано, а возможно и другими их сообщниками, заранее подготовились к подобному повороту событий. Однако, проверить все же стоило, вот только теперь без серьезного скандала, похоже, было не обойтись. А как же не хотелось…

Я «терпел» еще три раздачи, а потом поднялся и попросил пригласить к столу старшего крупье. Ко мне тут же подошел Сивко, чтобы помочь с переводом.

— Что вам угодно, мистер Нагулин? — представитель администрации был вежлив, но в его взгляде читалась настороженность. Скандалы он тоже не любил и имел на них неплохой нюх, который сейчас подсказывал ему нечто недоброе.

— Прошу вскрыть новую колоду и заменить дилера.

— Вы уже использовали свое право смены колоды, мистер Нагулин, — сдержанно ответил старший крупье, — а решение о замене дилера может принять только администрация казино, если, конечно, у вас нет весомых причин для выдвижения таких требований.

— У меня есть такие причины. Я покажу, но мне понадобится вся колода.

Старший крупье подошел к столу, бросил короткий взгляд на своего подчиненного и взял со стола колоду. Заподозривший неладное дилер дернулся было что-то сделать, но остановился, видя, что не успевает.

— Прошу, мистер Нагулин, — администратор протянул мне карты. — Постарайтесь обосновать свои претензии. В противном случае вам будет вынесено первое и единственное предупреждение. Второе будет означать отстранение от участия в турнире без какой-либо компенсации потерь.

Я положил колоду перед собой и плавным движением распределил карты по столу рубашками вверх. Секунд десять я в полной тишине рассматривал ничем с виду не отличавшиеся друг от друга картонные прямоугольники со скругленными углами, а потом вытащил четыре карты и отложил их в сторону.

— Как минимум три из них — тузы. По поводу четвертой я могу ошибаться — все-таки не я готовил эту крапленую колоду, и, естественно, я не готовился к тому, чтобы пользоваться невидимыми отметками на рубашках карт.

Старший крупье сделал шаг к столу и одну за другой открыл карты. Туз, девятка, туз, туз.

— А это короли, — я выложил на стол еще четыре карты.

Не глядя на меня, администратор перевернул и их. Короли, все четыре.

— Мне продолжить?

— Благодарю вас, этого достаточно. Ваши претензии приняты, мистер Нагулин. Вы будете настаивать на отмене результатов предыдущих раздач, или мы продолжим турнир с новым дилером и другой колодой?

— Я буду настаивать! — возмущенно выкрикнул выбывший из борьбы бразилец.

— Я тоже считаю, что нужно начать заново, — неожиданно поддержал проигравшегося игрока Кастеллано. Впрочем, его действия были вполне понятны — он первый, на кого падали подозрения в сговоре с дилером, и предложить аннулировать результаты игры было единственным способом хоть как-то эти подозрения смягчить.

— Хорошо, — кивнул крупье, — после получасового перерыва финальная часть турнира будет разыграна заново. От имени администрации «Эль Ранчо Вегас» я приношу всем извинения за этот прискорбный случай. Будьте уверены, больше подобное не повторится. В качестве компенсации за испорченный финал призовой фонд турнира будет увеличен на один миллион долларов.

Дилера увела охрана казино, а игроки неспешно потянулись к бару, обсуждая между собой случившееся. Я ждал реакции Кстеллано, и она вскоре последовала. Мафиози с расслабленным видом подошел ко мне, когда Сивко отлучился в туалет.

— Зря вы так, мистер Нагулин, — негромко произнес он, бросив на меня колючий взгляд. — Можно ведь было договориться, и все бы остались довольны. Вы перешли дорогу людям, всю серьезность которых плохо себе представляете. Я понимаю, вы русский, и у вас своя гордость, но здесь не Россия.

Я молча смотрел на Кастеллано, и он понял мое молчание по-своему.

— Не притворяйтесь, что не понимаете меня. Я хорошо разбираюсь в людях. Вы знаете английский гораздо лучше, чем хотите это представить окружающим. Ваш переводчик нужен вам только для отвода глаз, а на самом деле он — телохранитель. Мне этот так же ясно, как и то, что вы зря надеетесь, что он сможет вас защитить. Повторюсь, вы совсем не знаете, чьи планы сорвали. Мне жаль вас. Впрочем, все еще можно исправить. Помогите мне выиграть турнир, и я верну вам все, что вы проиграете в финале, и добавлю сверху еще два миллиона. Устроит вас такой расклад?

— Мистер Кастеллано, у меня тоже есть определенные планы, — так же тихо ответил я, — и почему-то они для меня важнее, чем ваши. Я не играю в грязные игры. Победитель определится за турнирным столом, а не в результате кулуарных договоренностей.

— Я надеялся, что вы умнее, мистер Нагулин, — пожал плечами Кастеллано. — Как знаете. Вы сами выбрали свою судьбу.

Финал длился недолго. Мафиози оказался весьма посредственным игроком. Единственным, кто выбыл из борьбы раньше него, стал все тот же бразилец, опять не сумевший совладать со своей азартной натурой. У остальных участников тоже не было шансов, но сопротивлялись они дольше. Правда, причина этого крылась скорее в моем нежелании слишком быстро выбивать их из игры, чем в их игровых талантах, которые, надо признать, кое у кого все же имелись.

— Сколько у нас теперь? — напряженным голосом спросил Сивко после того, как процедура вручения главного приза завершилась.

— Банковские чеки на почти двадцать пять миллионов и еще три миллиона наличными.

— И вы хотите со всем этим ехать за четыреста с лишним километров в Лос-Анджелес после того, что здесь произошло?

— Естественно. Деньги ведь мне понадобятся именно там.

— Товарищ Нагулин, — Сивко только сокрушенно покачал головой, — мы туда не доедем. В Лас-Вегасе нас, конечно, не тронут, но дальше будет много достаточно глухих участков шоссе, где наш автомобиль просто расстреляют из засады. Это Америка! И вы нажили очень опасного врага. Здесь убивают и за гораздо меньшие прегрешения перед мафией.

— Мне нужно в Лос-Анджелес, товарищ Сивко, — повторил я с легким нажимом, — и мы туда доедем, кто бы ни пытался встать у нас на пути. Время сейчас играет ключевую роль буквально во всем. Каждая минута нашего промедления означает новые смерти советских солдат на фронте, и мне глубоко плевать, сколько американских преступников закончит свою жизнь в пустыне штата Невада, пытаясь нас остановить. Это проблемы исключительно самих американских преступников. В заготовленном вами арсенале найдется что-нибудь способное быстро и точно стрелять на приличную дистанцию?

— Естественно, — кривовато усмехнулся майор, — Американская самозарядная винтовка М1 «Гаранд» образца тридцать шестого года. Надежная, точная, калибр — семь шестьдесят два, восемь патронов в патронной пачке. Быстрая перезарядка с автоматическим выбрасыванием пачки после отстрела всех патронов. Выбирал и проверял лично.

— Вот и отлично, — улыбнулся я в ответ на четкий доклад Сивко, — выезжаем через час. Здесь у нас дел больше не осталось.

— Этот русский генерал оказался чрезвычайно деятельным джентльменом, — усмехнулся Гарри Гопкинс в ответ на слова директора ФБР Джона Эдгара Гувера. — Что сказали в Комиссии по ценным бумагам? В его деятельности на Нью-Йоркской фондовой бирже удалось выявить признаки нарушений закона?

— Формально придраться не к чему, — пожал плечами Гувер. — Да и неформально, пожалуй, тоже. Сейчас его торговый счет перевалил за тридцать миллионов. Очень неплохо, если вспомнить, что начинал он с двух с половиной, однако в истории биржи бывали и более впечатляющие взлеты. Если отбросить мелкие сделки, этот результат обеспечен всего четырьмя торговыми операциями покупки и последующей продажи акций. Комиссия провела негласное расследование. Во всех случаях русский использовал для покупок резкие падения котировок, вызванные информацией о различных инцидентах на заводах или о природных катастрофах. В одном случае сообщение оказалось ложным, а в остальных первичная оценка ущерба была сильно завышена. Как следствие, каждый раз паника на бирже быстро заканчивалась, и акции почти сразу отыгрывали падение, иногда поднимаясь даже выше начальных уровней.

— Он мог знать об этих инцидентах заранее?

— Маловероятно, хотя такая версия рассматривалась, как и то, что мистер Нагулин мог иметь прямое отношение к самим происшествиям. Однако, никаких подтверждений этому найти не удалось. Против подобных версий говорит и то, как он вел себя во время паники на бирже. Последующий анализ котировок показал, что русский просто принимал взвешенные решения, не поддаваясь паническим настроениям. Он ни разу не делал ставок на падение акций, хотя мог бы заработать вдвое больше, если бы знал заранее о том, к примеру, когда именно полыхнет склад на заводе «Объединенной Сахарной компании». То есть Нагулин ни разу не предпринял каких-либо действий непосредственно перед инцидентом, а всегда лишь реагировал на уже свершившиеся события.

— То есть предъявить ему Комиссия ничего не может? — с легкой усмешкой спросил Гопкинс.

— Не может, — кивнул Гувер. — А надо?

— Думаю, нет, — отрицательно качнул головой советник президента, — эти деньги все равно не уйдут из США. Вы же сами только что сказали мне, что Нагулин уже разместил на наших заводах заказы на куда большую сумму, чем та, которую он успел заработать на бирже. Так что не будем ему мешать. Этот человек может быть нам полезен. Вот только что это за история с покерным турниром в Лас-Вегасе? Я никак не ожидал от русского генерала такой авантюры.

— Судя по всему, ваш партнер по переговорам — весьма разносторонняя личность, — улыбнулся Гувер, и Гопкинсу показалось, что в глазах директора ФБР мелькнул огонек одобрения. — Мои агенты приглядывают за ним в его поездке по США. По их докладам, по дороге в Лос-Анджелес он заехал в Лас-Вегас, остановился в отеле при казино «Эль Ранчо», и в тот же вечер вместе со своим телохранителем общипал игорное заведение на пару миллионов, а потом принял участие в покерном турнире, организованном казино в честь годовщины своего открытия, и ухитрился его выиграть.

— И тоже, естественно, всё сделал исключительно честно? — недоверчиво усмехнулся Гопкинс.

— В том-то и дело, что никаких признаков мошенничества с его стороны обнаружено не было, хотя, поверьте мне, после того как он выиграл в рулетку полтора миллиона, администрация казино с него глаз не спускала, но ничего так и не обнаружила. А вот против Нагулина нечестная игра как раз велась в полный рост.

— И как же тогда он выиграл турнир?

— Лично выявил мошенника и сдал его с потрохами администрации игорного заведения. Правда, при этом он полностью расстроил планы некоего Пола Кастеллано, члена одной из влиятельных семей Нью-Йоркской мафии. По самым скромным оценкам Кастеллано потерял около восьми миллионов и лишился еще двадцати пяти, которые мог получить за победу в турнире.

— И вы говорите об этом так спокойно?! — в голосе Гопкинса послышалось волнение. — Джон, этот человек нам нужен, а если все обстоит так, как вы излагаете, до Калифорнии он живым не доедет.

— Этот русский действительно так ценен для нас? — внимательно глядя на советника президента поинтересовался Гувер.

— Скажем так, — чуть помедлив, ответил Гопкинс, — президент будет крайне недоволен, если узнает о его гибели.

— Ясно, — директор ФБР коротко кивнул, поняв, что более подробного ответа не получит. — В таком случае я прикажу моим людям присмотреть за ним. Правда, их только двое, и они всего лишь полевые агенты, а не полицейский спецназ… Да и, боюсь, уже поздно. Час назад Нагулин покинул Лас-Вегас.

— Так поднимите полицию штата! Джон, неужели я должен говорить вам, как нужно действовать?

— Гарри, это же Невада, вы не забыли? — вкрадчиво поинтересовался Гувер. — Там очень не любят прямых приказов от федералов. К тому же местный организованный криминал в значительной мере находится в связке с полицией. Там такой сложный баланс интересов, что мое указание если и выполнят, то с такой задержкой, что это потеряет всякий смысл.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Я немедленно прикажу своим агентам прикрыть объект в случае нападения.

— Но вы же только что…

— Одну минуту, — директор ФБР нажал на кнопку селектора внутренней связи и продиктовал приказ для агентов, ведущих объект «Бамбук». — Гарри, мне кажется, вы недооцениваете этого русского. Думаю, он прекрасно понимает, на что идет. Вы хорошо знаете, с чего начиналась его военная карьера в Советском Союзе?

— В общих чертах.

— Вот и чувствуется, что только в общих, — кивнул Гувер. — Поезд, в котором их маршевую часть везли на фронт, разбомбили немецкие самолеты, и почти сразу Нагулин и еще несколько бойцов оказались почти без оружия в окружении в районе Умани. Однако ваш русский смог избежать плена. Он вышел из окружения сам и вывел к своим штабную колонну одной из окруженных советских армий, причем прямо в котле ему было присвоено офицерское звание. Русские называют своих офицеров командирами, но это не важно, а важно то, что, пробиваясь через линию фронта, он лично уничтожил несколько танков и самолетов противника. Лично, Гарри! Это видели десятки людей, так что сомнений в достоверности сведений у меня нет. Как вы думаете, смогут нью-йоркские мафиози выставить против него нечто более серьезное, чем немецкие танки?

— Это другое, Джон, — без особой уверенности в голосе возразил Гопкинс, — там был фронт, и у Нагулина к тому моменту наверняка имелось серьезное оружие — не камнями же он самолеты сбивал.

— Оружие у него есть и сейчас, — усмехнулся Гувер. — Его телохранитель оказался запасливым малым. Ну а насчет сбивания самолетов камнями я, конечно, утверждать не буду, но то, что ножом мистер Нагулин способен попасть в нужную точку на теле человека с двадцати метров — непреложный факт.

— Двадцать метров — это много? — советник президента не слишком разбирался в таких вещах.

— Очень много. Я бы даже сказал, почти невозможно много, поверьте специалисту.

— Еще один вопрос, Джон, — Гопкинс откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на директора ФБР. — Почему он проходит по вашему ведомству, как объект «Бамбук»? Тупым его, вроде бы, не назовешь…

— Он быстро растет, Гарри. Иногда мне кажется, что даже слишком быстро.

Специальный агент Эдвард Уилсон повесил трубку на рычаг и вышел из телефонной кабинки. Полученный приказ ему не нравился, но деваться было некуда, и он лишь еще раз напомнил себе, что, поступая на службу в ФБР, отлично знал, какие риски связаны с этой работой.

В небольшой городок Жан они с Говардом заехали вслед за объектом наблюдения. Клиенты на своем «Форде» решили здесь заправиться, а главный объект слежки еще и совершил пару звонков из фойе небольшого местного отеля. Уилсон тоже связался с руководством и получил новые указания, напрочь испортившие ему настроение.

— Что нового сказало начальство? — агент Николас Говард беззаботно улыбнулся. Он, вообще, относился к жизни достаточно легко, и Уилсон не понимал, как его с таким подходом занесло в ФБР.

— Нам приказано сократить дистанцию сопровождения и прикрыть клиентов в случае возникновения угрозы их жизням.

— Даже так? — улыбка Говарда несколько увяла, но совсем с лица не исчезла. — Те парни на двух «Крайслерах» и «Паккарде»?

— Видимо, да. «Крайслеры» уехали чуть раньше наших клиентов, а «Паккард» — через десять минут после них. Это люди Кастеллано. Уверен, впереди русских ждет засада, а сзади едет сам босс. Он появится на сцене, когда дело уже будет сделано.

— Если не считать машины Кастеллано, то в каждом «Крайслере» по три-четыре стрелка с «Томми-ганами», плюс два водителя с короткостволом. И что мы сможем против них с нашими револьверами?

— Ну, автоматов у них вряд ли так много, — без особой уверенности предположил Уилсон, — а вот что-то более точное и дальнобойное, как раз может найтись.

— Можно просто предупредить русских. Ты же знаешь, что у них тоже есть оружие. Тогда шансов будет больше.

— Это противоречит изначальному приказу, — не согласился с напарником Уилсон, — Нам ведь запрещено светиться перед клиентами.

— Ну, знаешь… — хмыкнул Говард, — в такой ситуации на подобные мелочи уже обычно не смотрят.

— Мелочи это или нет — не нам решать, — отрезал Уилсон. — К тому же русские нам не поверят. Я бы на их месте никому не верил. Они явно не идиоты, и отлично знают, что их пасут бойцы Кастеллано. Все, заводи. Клиенты начали движение.

— И какой план, шеф? — с деланым равнодушием поинтересовался Говард.

— Обгоняй клиентов, пока мы не выехали из города. Поедем впереди, километрах в пяти, но не теряя их из виду. У нас тоже «Форд». Модель другая, но цвет черный, как и у них. Если засада сработает по нам, у русских будет больше шансов.

Говард тихо присвистнул.

— Да, Николас, мне тоже хреново, — сквозь зубы произнес Уилсон, — но в последнем приказе звучала формулировка «не допустить гибели объектов наблюдения ни при каких обстоятельствах», а это на нормальный язык переводится как «даже ценой собственной жизни».

Черный «Форд» догнал нас на выезде из города. Сивко ощутимо напрягся и потянулся куда-то под переднюю панель.

— Это не противник, — поспешил я успокоить майора, — парни из ФБР ведут нас еще от Денвера. Они сменили пару, сопровождавшую нас от Нью-Йорка. Скорее всего, просто наблюдатели. Было бы странно, если бы американцы оставили нас без присмотра.

— Зачем тогда они вперед полезли? — Сивко все еще с подозрением провожал взглядом удаляющийся автомобиль, уверенно набирающий скорость по неплохому шоссе, змеей рассекающему поросшую чахлым кустарником пустыню Мохаве и убегающему к далеким горам.

— А куда мы от них денемся? Раз уж мы свернули на это шоссе, ехать нам теперь до самого побережья, если, конечно, не предположить, что наша цель — какой-нибудь захолустный городок вроде этого Жана. Возможно, они посчитали, что впереди будут выглядеть менее навязчиво, чем если все время станут маячить в нашем зеркале заднего вида.

На самом деле мое отношение к действиям агентов ФБР было совсем не столь беззаботным, как я пытался это представить майору. Летра с самого начала отслеживала все перемещения гангстеров Кастеллано и выводила информацию на виртуальную карту. Мафиози были неплохо технически подготовлены. Во всяком случае, в их автомобилях имелись радиостанции, пусть и не слишком мощные, и на открытом пространстве пустыни они могли координировать свои действия на достаточно приличных расстояниях.

Сейчас их передовой отряд уже выбрал место для засады сразу за седловиной между двумя пологими холмами, через которую плавно переваливала лента шоссе. Ехать нам до туда оставалось километров двадцать, и, если бы не фэбээровцы, я бы особо не волновался, но эти инициативные парни обогнали нас, оторвались на четыре с половиной километра и теперь бодро катили впереди, направляясь прямо тигру в пасть.

Сил у бандитов Кастеллано было немного. Отправляясь в Лас-Вегас, они явно не планировали устраивать в пустыне штата Невада целую войсковую операцию. Конечно, мафиози не предполагали, что им могут оказать серьезное сопротивление, но, видимо, какие-то слухи обо мне добрались и до Кастеллано, поскольку безоговорочно он на своих людей на рассчитывал. Засада засадой, а из Лос-Анджелеса он подкрепление все же вызвал, причем подкрепление довольно значительное. Судя по всему, семье Мангано эта помощь должна была встать в изрядную сумму, ведь за ней им пришлось обратиться к одному из дружественных кланов штата Калифорния. Зато теперь навстречу нам двигалось три легковых автомобиля и грузовик с боевиками, вооруженными далеко не только легким стрелковым оружием.

Тем не менее, эта группа находилась еще довольно далеко, и в ближайших раскладах ее можно было не учитывать. А вот с агентами ФБР следовало что-то делать. Не зря они нас обогнали. Похоже, ребята пытались таким образом вызвать огонь на себя, чтобы мы заранее узнали о засаде. Понятно, что они влезли в нашу разборку не сами — им приказали, но, прикрывая нас, они изрядно рисковали, подставляясь под пули людей Кастеллано. Равнодушно смотреть, как их расстреляют я не собирался.

— Вениамин Сергеевич, прибавьте скорость. Нам нужно догнать фэбээровцев.

Сивко, не задавая вопросов, начал разгонять автомобиль. Мы и без того ехали довольно быстро, так что резкого набора скорости не получилось, а в звуке мотора стали появляться возмущенные нотки, дававшие нам понять, что он работает в режиме, близком к предельно допустимому.

— Они тоже поехали быстрее, — произнес Сивко через пару минут. — Машины у нас одного класса, так что вряд ли мы их догоним, если они сами этого не захотят.

Выстрелить в воздух? Нас не услышат, да и вспышку вряд ли заметят с такого расстояния. А если и заметят, не факт, что поймут правильно.

Засада приближалась. Агенты ФБР, похоже, о ней догадывались, но вряд ли знали точное место. Опыт в подобных делах у них явно имелся, и седловину между холмами, за которой засели люди Кастеллано, они своим вниманием не обошли.

Нам с Сивко оставалось только наблюдать за разворачивающимся действом, и, нужно признать, представление фэбээровцы устроили знатное. Чуть снизив скорость, их автомобиль прижался к правой обочине и, почти достигнув верхней точки невысокого перевала, водитель резко дал по тормозам, одновременно пуская машину в занос. Маневр выглядел крайне опасным для самих исполнителей. Из-под дымящихся покрышек летели мелкие камешки, а визг горящей резины донесся даже до нас. Зато перед гангстерской засадой автомобиль фэбээровцев появился уже, практически развернутым на сто восемьдесят градусов, и его пассажир немедленно открыл огонь из двух револьверов.

Наблюдатель у бандитов, естественно был, и о приближении черного «Форда» они знали, но подобной прыти от своих жертв все же не ждали, поэтому на какую-то секунду боевики замешкались, и агент ФБР, сидевший за рулем автомобиля, успел до отказа выжать педаль газа. Вот теперь я точно знал, что фэбээровцы хотели своим маневром предупредить нас о засаде и заставить людей Кастеллано раскрыться. Задумка мне понравилась, вот только шансов спастись у этих совсем нетрусливых парней практически не имелось.

Вслед слишком медленно набирающему скорость «Форду» ударило девять стволов. Десятого гангстера фэбээровцу с револьверами удалось зацепить, несмотря на, мягко говоря, непростые условия стрельбы и приличную дистанцию. Один из бандитов выбыл из строя, но остальные быстро пришли в себя и открыли шквальный огонь по пытающимся разорвать дистанцию агентам.

С помощью Летры я видел, как пули рвут корпус автомобиля фэбээровцев. Их ответный огонь почти сразу стих, и зеленые отметки наших неожиданных союзников подсветились желто-оранжевыми контурами — оба агента получили достаточно серьезные ранения. Тем не менее, сдаваться они не желали, и «Форд» упорно набирал скорость, хотя на дороге он уже держался не очень уверенно. Поняв, что жертвы ускользают, гангстеры бросились к своим «Крайслерам».

— Останови! — приказал я Сивко.

До едва державшегося на дороге «Форда» оставалось около километра, и расстояние быстро сокращалось. Майор выполнил команду мгновенно, и из-под наших колес тоже полетели мелкие камешки и пошел дым. Мгновенно оценив расстояние до противника, Сивко даже не стал тянуться к своему оружию, зато в его руках как будто из пустоты появилась винтовка, которую он тут же бросил мне через крышу автомобиля.

Форд фэбээровцев уже едва катился нам навстречу. Видимо, у раненого водителя почти не осталось сил контролировать машину, и он инстинктивно снизил скорость, чтобы удержать автомобиль на дороге. «Крайслеры» бандитов быстро настигали агентов, и гангстеры, не жалея патронов, азартно палили из автоматов, высунувшись из окон.

Выстрел! Винтовка послушно дрогнула в моих руках, и в лобовом стекле переднего «Крайслера» образовалась аккуратная дырочка. Водитель упал на руль, резко дернув его вправо и так и не убрав ногу с педали газа. Автомобиль занесло и вбросило на обочину. Несколько раз подпрыгнув на кочках и неровностях, «крайслер» плавно завалился набок, придавив кого-то из бандитов и подняв тучу пыли. Водитель второй машины видел, что произошло, но мгновенно оценить ситуацию не смог, и продолжал настигать окончательно потерявший управление «Форд» фэбээровцев, тоже съехавший с дороги и вкопавшийся колесами в песчаный грунт.

Выстрел! На этот раз лобовое стекло брызнуло осколками — видимо, пуля попала в удачную точку. Раненый водитель не выпустил руль и успел нажать на тормоз, прежде чем потерял сознание. «Крайслер» занесло. Виляя по дороге и дымя горящей резиной, он резко замедлился и остановился, не доехав метров сто до «Форда» фэбээровцев.

Гангстеры прекратили огонь, пытаясь не разбить головы в бешено дергающемся автомобиле. Выстрел! Передний пассажир выронил автомат и безвольно обвис на дверце «Крайслера». Выстрел! На заднем сиденье кто-то из бандитов Кастеллано поймал грудью пулю. Последний из пассажиров успел выпрыгнуть из остановившейся машины и укрылся за передним колесом.

— Противник пытается передать сообщение по радио, — предупредила Летра, — Я выставила помехи. Подтверждаешь?

— Отставить! Пусть зовут на помощь.

— Выполнено. Хочешь устроить геноцид местной мафии?

— Не отвлекай.

— Молчу!

Выстрел! Мафиози, попытавшийся выглянуть из-за колеса «Крайслера», остановившегося на шоссе, ткнулся носом в асфальт. Теперь следовало разобраться с теми, кто уцелел в вылетевшем с дороги автомобиле, а кто-то там явно сохранил дееспособность, раз пытается связаться с боссом по радио.

С моей позиции была видна только крыша и капот автомобиля, за которым укрывались трое гангстеров. Один из них склонился над извлеченной из машины рацией и лихорадочно докладывал Кастеллано о том, в какую задницу попала засадная группа, а двое других периодически постреливали в нашу сторону из «Томми-ганов», высовывая за пределы укрытия только стволы автоматов.

Крыша и днище «Крайслера» являлись весьма условным препятствием для винтовочных пуль, и следующим выстрелом я успокоил одного из стрелков. Достать второго мне мешал двигатель, который, естественно, из винтовки не пробивался, однако, увидев, как опрокинулся с простреленной головой его подельник, гангстер решил, что кто-то обошел их позицию сбоку. Потеряв самообладание, он вскочил в полный рост и даже успел выпустить веером несколько пуль, но тут же упал рядом со своим товарищем с дыркой во лбу.

На несколько секунд над пустынным пейзажем повисла тишина, а потом до нас донесся полный паники вопль:

— Русские, не стреляйте! Я сдаюсь!

Из-за перевернутого автомобиля, кувыркаясь, вылетел револьвер, а вслед за ним и два пистолета-пулемета Томпсона. Потом над капотом «Крайслера» показались поднятые руки и голова последнего бандита.

— Я выхожу! Не убивайте! Я все расскажу! Я много знаю, могу быть полезным!

— Разберись с ним! — бросил я майору. — Я к фэбээровцам.

Избитый пулями «Форд» агентов истекал бензином из пробитого бака, и это мне сильно не нравилось. Поврежденная пулями проводка в любой момент могла дать искру и превратить автомобиль в крематорий.

Рывком открыв водительскую дверь, я подхватил безвольно выпавшего мне на руки крупного фэбээровца. Его светлый пиджак из легкой ткани был весь в крови. Разбираться с состоянием агента у меня сейчас не было времени. Я как мог аккуратно закинул раненого на плечо, отбежал подальше от машины и положил его в зыбкой тени блеклого низкорослого куста, а сам вновь бросился к «Форду».

— Опасность! — выкрикнула Летра и для большей доходчивости продублировала предупреждение злой вибрацией импланта за ухом. — Сейчас вспыхнет топливо!

Я и сам слышал нехорошее потрескивание где-то в недрах автомобиля, и даже, кажется, ощущал гадкий запашок горелой изоляции. Тем не менее, я уже вцепился в одежду второго агента. На мое счастье он был не таким крупным, как первый. Этот парень подставлял голову под пули ради того, чтобы подарить нам с майором шанс остаться в живых, и бросать его заживо гореть в разбитом пулями «Форде» я не собирался.

Рывок! Я знал, что своими действиями могу причинить агенту дополнительные травмы, но ситуация не оставляла выбора. На ногах я не удержался, и мы бесформенным клубком выкатились из машины за долю секунды до того, как полыхнул вытекший из бака бензин. Лицо и руки опалило жаром. Одежда в нескольких местах вспыхнула от попавших на нее брызг горящего топлива, но все это были мелочи — мы успели. Сбив пламя, я быстро оттащил находящегося без сознания агента от горящего автомобиля.

— Летра, диагностику!

— Хреново, — коротко и емко ответил искусственный интеллект, после чего соизволил выдать подробности. — Оба поймали по две пули. Ранения не смертельные даже для здешней медицины, но большая потеря крови почти не оставляет им шансов.

— Мы сможем их вытащить?

— Останавливай кровь, немедленно! Начинай с водителя — я подскажу, что и как делать. Мне понадобится контроль над твоими имплантами. Без нейромобилизации они не выживут. Первичную помощь мы окажем, но потом все равно нужно как можно быстрее доставить раненых в больницу. И не забывай, что из Лас-Вегаса и Лос-Анджелеса сюда уже движутся новые силы семьи Мангано. Ты, конечно, неплохо стреляешь, но что-то в этот раз их слишком много.

— Хватит болтать! Я готов!

С ранеными я возился минут двадцать. За это время Сивко допросил пленного, связал его и собрал трофеи. Небольшая горка пистолетов, револьверов и «Томми-ганов» пополнила наш арсенал, но самым интересным трофеем оказалась портативная радиостанция. Ее радиус действия вряд ли позволял надежно достучаться до штаб-квартиры ФБР в Лос-Анджелесе, но эфир — штука сложная и непредсказуемая, и когда у тебя над головой есть орбитальная группировка научных сателлитов, радиосигнал, совершенно случайно, может дойти до адресата даже за пределами зоны действия этого примитивного устройства.

После нейромобилизации, проведенной Летрой с помощью импланта в моей ладони, один из агентов пришел в сознание. Сфокусировав на мне мутный взгляд, он слабо улыбнулся.

— Вы еще живы, мистер Нагулин? Значит все было не зря.

— Я-то жив, а вот вы — не очень. Если хотите и дальше топтать эту планету и получить продвижение по службе, мне нужно ваше имя и код для связи со штаб-квартирой ФБР. Вы и ваш напарник нахватались свинца и изрядно истекли кровью. Без немедленной доставки в больницу вы быстро отправитесь догонять людей Пола Кастеллано на их пути в загробный мир.

— Но я не могу…

— Можете, — перебил я фэбээровца. — Нас зажали. Люди Кастеллано успели вызвать помощь, и теперь без боя нам отсюда не вырваться. Вам ведь, кажется, приказали не допустить нашей гибели, я прав? Перед вами встает простой выбор: либо я сейчас свяжусь с вашим начальством по рации и, возможно, нам помогут, либо вы бездарно погибнете, так и не сумев выполнить полученный приказ.

— Специальный агент Эдвард Уилсон, — после секундного размышления сдался фэбээровец и обессиленно прикрыл глаза. — Код четырнадцать сорок восемь семь пять.

— Мистер Гувер, на связи наша штаб-квартира в Лос-Анджелесе. У них там «синий» и «красный» коды одновременно. Требуется ваше немедленное вмешательство.

— Переключайте на меня, — директор ФБР придвинулся к столу и нажал нужную комбинацию клавиш на селекторе.

— Лос-Анджелес на связи, — доложил секретарь и отключился.

Селектор сухо щелкнул и донес до Гувера знакомый голос директора лос-анджелесского департамента:

— Шеф, у нас тут, похоже, война началась. Только что по радио на связь вышел некто Нагулин. Утверждает, что он русский генерал-лейтенант, член советской торговой миссии. И этот заокеанский гость знает секретный код для связи и нашу частоту. Они с телохранителем ехали на автомобиле из Лас-Вегаса в Калифорнию. Их сопровождал агент Уилсон с напарником, причем, вроде как, ваши парни должны были вести скрытое наблюдение. На сто седьмом километре они все вместе попали в засаду, устроенную гангстерами из семьи Мангано. Если верить этому Нагулину, ваши люди проявили настоящий героизм и благодаря их действиям бандитов удалось уничтожить, а одного даже захватить живым вместе с исправной радиостанцией. Оба ваших агента получили тяжелые ранения. Русские оказали им помощь, но утверждают, что долго парни не протянут, и их нужно срочно доставить в больницу. Сами они этого сделать не могут — по словам пленного гангстера с обеих сторон к ним приближаются новые отряды семьи Мангано. Шеф, это похоже на подставу, мне нужно ваше решение.

— Рэй, я знаю, кто такой этот Нагулин, — мгновенно ответил Гувер. — Он говорил что-то еще?

— Да, шеф. Он сказал, что если мы ему не верим, то должны передать советнику президента Гарри Гопкинсу слова: «нас ждут китайские аэродромы». Звучит, как полный бред…

— Жди, — бросил Гувер, не дослушав собеседника, и резким движением снял с аппарата телефонную трубку.

— Гарри, это Гувер!.. Да подождет твое совещание! Твой русский генерал таки нажил себе проблем на задницу, а вместе с ним, похоже, влипли и мои парни. Их плотно прижали мафиози в пустыне Мохаве. Кто-то вышел на связь со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе от имени Нагулина. Мне нужно знать, действительно это он, или кто-то с нами играет. Тебе говорит что-нибудь фраза: «нас ждут китайские аэродромы»?… Ты уверен? Все! Тогда я действую.

Бросив трубку на рычаг, Гувер отжал кнопку селектора, временно заблокировавшую микрофон.

— Рей, ты еще здесь!

— Жду указаний, шеф.

— Немедленно свяжись с авиабазой «Эдвардс»! Немедленно! Пусть поднимут пару «Лэнсеров» и легкий транспортник с медиками. Такой, чтобы смог сесть на шоссе — сами сообразят. Целеуказание получат в воздухе. Дай их частоты русскому — пусть наводит их с земли. Будут вопросы — вся ответственность на мне по «красному» коду.

— Все так серьезно, шеф? Он нам там накомандует — не расплюемся потом.

— Все куда серьезнее, чем тебе кажется. Выполняй!

— Как скажете, шеф.

— «Гнездо», здесь, «Сорок седьмой». На сто седьмом километре наблюдаю горящий автомобиль. Еще одна машина слетела с дороги и перевернулась. Две неподвижно стоят на шоссе. — доложил на базу командир пары истребителей Р-43 «Лэнсер».

— «Сорок седьмой», здесь «Гнездо». Доклад принят. Позывной «Уилсон» на связь вышел?

— Еще нет. Людей внизу не вижу.

— Оставайтесь в квадрате. Ждите указаний.

Связь прервалась, но почти сразу в наушниках прозвучал новый голос с едва уловимым странным акцентом.

— «Сорок седьмой», здесь «Уилсон». Вас вижу.

— «Уилсон», здесь «Сорок седьмой». Жду кодовое слово.

— «Дерби».

— Принято. Готов к получению целеуказания.

— Сместитесь к западу и покиньте зону визуального контакта, но далеко не уходите.

— Выполняю.

Видимо, пощечина, которую мы отвесили мистеру Кастеллано, сначала сорвав его планы выиграть покерный турнир, а потом и разгромив засаду на шоссе, по гангстерским понятиям могла быть искуплена только кровью обидчиков. Денег нью-йоркский мафиози жалеть не стал, и, используя связи и авторитет семьи Мангано, собрал отряд из почти трех десятков головорезов, державших под своим контролем рэкет и торговлю наркотиками в Лас-Вегасе. Половина из этого сброда была вооружена неэффективными на дальней дистанции «Томми-ганами», а остальные — целым зоопарком винтовок различных систем.

Похоже, Кастеллано был уверен, что в сторону от шоссе мы не уйдем. Перед тем, как сдаться, его человек доложил по рации, что у нас есть раненые, и мафиози сделал вывод, что поход с ними через пустыню будет для нас слишком сложной задачей. В чем-то он, безусловно был прав, вот только, судя по всему, гангстер считал, что мы не станем оставаться на месте, и рванем дальше в сторону Калифорнии. Поэтому его колонна появилась на вершине пологого холма в походном строю, держа хорошую скорость.

Открывшаяся бандитам картина горящего «Форда» и расстрелянных «Крайслеров» вызвала в их рядах замешательство. Свою машину мы спрятали за оставшимся на шоссе автомобилем гангстеров и заняли позиции по обе стороны от дороги. Раненых агентов ФБР мы отнесли подальше в пустыню, чтобы они не попали под случайные пули.

В принципе, рассеять эту плохо организованную банду я смог бы и сам. Патронов майор Сивко запас от души, а винтовка М1 «Гаранд» оказалась весьма неплохим оружием, вот только моя цель заключалась не в этом. Местной мафии требовалось преподать наглядный урок. Примерно такой, как был преподан грабителям банков в начале тридцатых годов. Тогда жизни очень многих известных гангстеров были высечены на могильных плитах, и нанесенные на них годы жизни заканчивались числом тридцать четыре. В тридцать четвертом силовые структуры США жестко пресекли беспредел, и всем поклонникам и последователям «великих» Джона Диллинджера, Бонни Паркер и Клайда Бэрроу стало ясно, что времена безнаказанных грабежей банков и убийств полицейских безвозвратно уходят в прошлое. Между преступностью и законом установился новый баланс сил, и дальнейшая жизнь американской мафии пошла уже по несколько иным законам. Вот и теперь я хотел, чтобы семья Мангано, а вместе с ней и остальные мафиозные кланы получили четкий сигнал о том, что за нас вписалось правительство США, а значит, трогать русских торговых представителей не надо — будет себе дороже.

Рассыпавшись по плоской вершине невысокого холма, «хозяева жизни» открыли беспорядочный огонь. Мы с Сивко несколько раз выстрелили в ответ, стараясь ни в кого не попасть, но выбивая пулями фонтанчики земли и камешков в непосредственной близости от позиций гангстеров.

Рация, надежно укрытая в неглубоком окопчике и присоединенная проводами к автомобильному аккумулятору, издала легкий треск и мигнула сигнальной лампой.

— «Уилсон», здесь «Сорок седьмой», — услышал я в трубке голос пилота, — жду указаний.

— «Сорок седьмой», Ваша цель на шоссе, в трех сотнях метров к востоку от нашей позиции. Группа автомобилей и до тридцати единиц живой силы противника, вооруженной легким стрелковым оружием и ведущей по нам огонь. Цель уничтожить.

— Приказ понял. Выполняю.

Пара «Лэнсеров» с ревом пронеслась над нашими головами. Восемь тяжелых пулеметов М2 «Браунинг» стальным гребнем прочесали вершину холма, дырявя и поджигая автомобили и производя страшное опустошение в рядах бандитов.

Пол Кастеллано умер мгновенно, даже не успев покинуть свой «Паккард». Смерть диаметром двенадцать и семь десятых миллиметра вошла в его грудь и, не заметив преграды, улетела дальше, кроша и калеча на своем пути нутро шикарного автомобиля.

Кто-то из наиболее сообразительных гангстеров мгновенно понял, чем чревато появление на горизонте двух идущих над самой землей истребителей, и успел запрыгнуть в один из автомобилей. Ему удалось избежать страшного удара, и сейчас он изо всех сил гнал свое транспортное средство подальше от этого ужасного места.

— Противник на вершине холма уничтожен, — бесстрастно доложил пилот, — Наблюдаю несколько человек, убегающих в пустыню и один автомобиль, уходящий по шоссе на восток. Делаю второй заход.

— Отставить, «Сорок седьмой», — пусть уходят, — Спасибо за помощь.

— Принято. Всегда пожалуйста. Если что, обращайтесь, — в голосе пилота послышалась легкая усмешка.

Истребители развернулись над нами, качнули крыльями и скрылись в западном направлении, а минут через пять на шоссе, негромко стрекоча мотором, опустился биплан Федеральной службы санитарной авиации. Раненых фэбээровцев со всеми предосторожностями погрузили в самолет, и тот, не задерживаясь более ни минуты, коротко разогнался и взлетел.

А мы остались на месте дожидаться полицию и федералов. Последние прибыли раньше, что меня совершенно не удивило и сильно облегчило нам жизнь, когда с воем сирен и блеском мигалок на холм выскочила целая толпа полицейских машин.

— Колонна противника, выдвинувшаяся из Лос-Анджелеса, развернулась в ста двадцати километрах от вас и едет обратно к побережью, — доложила Летра. — Хороший план, товарищ Нагулин. Думаю, теперь вас никто из местных мафиозных семей и пальцем не тронет, но бдительности терять не надо.

В последних словах искусственного интеллекта мне послышался едва заметный грузинский акцент, хотя, возможно, мне это только показалось.

В Лос-Анджелес мы прибыли в сопровождении эскорта из двух автомобилей местного департамента ФБР.

— Спасибо за наших парней, — протянул мне руку старший офицер, назвавшийся Рэем, — медики сказали, что, если бы не исключительно квалифицированная первая помощь, оказанная на месте сразу после ранения, они бы их до больницы не довезли. Фронтовой опыт?

— Не без этого, — согласился я с удобной версией, предложенной самим же фэбээровцем, — Ваши люди заставили меня проникнуться уважением к Америке. Они вызвали огонь на себя и дали нам возможность стрелять по бандитам, как в тире. Надеюсь, их заслуги будут достойно оценены.

— Не сомневайтесь, мистер Нагулин, — мы ценим сотрудников, готовых рисковать жизнью ради интересов своей страны. А тир у вас действительно неплохой получился, я до сих пор под впечатлением. Теперь я, кажется, понимаю, что нужно, чтобы в России за полгода стать из рядового генералом.

— Любопытно, — я приподнял уголки губ в легкой улыбке, — не поделитесь своими выводами?

— Нужно уметь три вещи, — пожал плечами офицер и тоже улыбнулся, — успешно торговать на бирже, хорошо играть в покер и метко стрелять.

Если не считать нескольких не слишком важных встреч, в Лос-Анджелесе меня интересовал всего один человек — Генри Кайзер. Этого предпринимателя можно было без всякого преувеличения назвать гением дешевого и быстрого кораблестроения. Транспорты типа «Либерти» его верфи собирали с поражающей воображение скоростью и по очень привлекательным ценам. Их я, правда, покупать у Кайзера не собирался — мне нужно было кое-что другое.

— Мистер Нагулин, я, к сожалению, не могу уделить вам много времени, — вежливо произнес Кайзер, — глядя на меня оценивающим взглядом, — Я уважаю русских за ту беспримерную борьбу, которую они ведут с фашистской Германией, и во многом именно это подтолкнуло меня к тому, чтобы встретиться с вами лично. Обычно подобные переговоры проводят мои подчиненные.

— Благодарю вас, мистер Кайзер, я это ценю, — решил я подыграть магнату.

— Итак, что же потребовалось советскому правительству от скромного американского судостроителя?

— Мистер Кайзер, я прибыл в Калифорнию не как представитель СССР, вернее, не только как его представитель. Заказ я хочу разместить, как частное лицо, и оплачивать его я тоже буду из личных средств.

— Вот как? — усмехнулся Кайзер. — Что ж, это довольно любопытно. Так что же вы хотите заказать, то-ва-рисч Нагулин?

— Мистер Кайзер, ваши верфи имеют большой опыт работ по переоборудованию транспортных кораблей типа С-3 под военные нужды. Я ведь не ошибаюсь?

Правая бровь Генри Кайзера изогнулась и поползла вверх.

— То есть вы хотите сказать…

— Вы все поняли совершенно правильно, мистер Кайзер, — я обозначил на лице вежливую улыбку, — Я собираюсь купить транспортный корабль и заказать у вас его переделку в эскортный авианосец типа «Лонг-Айленд» с удлиненной полетной палубой. Проект у меня с собой. Готовый корабль я хотел бы получить через три месяца.

В Лос-Анджелесе мне пришлось задержаться. Дела у США на Тихом океане шли, скажем прямо, не лучшим образом, и американский фондовый рынок вновь стало лихорадить. В любой момент могла сложиться удобная ситуация для покупки или продажи акций на бирже, и мне нужна была возможность сразу же связаться с моим брокером в Нью-Йорке.

Пока длилась эта вынужденная пауза, я занимался наймом квалифицированных рабочих и инженеров для будущих советских заводов, оборудование для которых я собирался приобрести в Америке. Процесс этот оказался непростым, но вскоре все же нашлось вменяемое кадровое агентство, которое с удовольствием взялось за решение моей задачи и обещало за пару месяцев подобрать нужных людей, готовых плыть через два океана в далекую Россию, чтобы неплохо заработать и рассказывать потом детям, как они помогали русским победить фашистскую Германию.

Надо отметить, время я потерял не зря. Мой биржевой счет пополнился еще на двадцать миллионов, поэтому из Лос-Анджелеса я выезжал в очень неплохом настроении. Однако, как оказалось, я рано расслабился.

— Они договорились, — неожиданно возник в моей голове голос Летры.

— Кто и о чем? — я не сразу смог переключиться на возникшую проблему.

— Ты приказал отслеживать действия англичан и немцев, направленные на заключение сепаратного мира. Сегодня они пришли к предварительному соглашению.

— А США?

— Пока без американцев. Потому договоренность и предварительная. Рузвельт все еще не готов пойти на сотрудничество с Герингом, но, если ты ничего не предпримешь, жить ему останется меньше двух недель, а его преемник однозначно окажется более сговорчивым.

— Где и когда?

— Точное место и время еще не утверждены, но, скорее всего, покушение произойдет в штате Вирджиния во время торжественной передачи флоту нового линкора «Индиана», спущенного на воду несколько месяцев назад и недавно прошедшего приемочные испытания. Рузвельт планирует присутствовать на церемонии, и заговорщики уже обсуждают варианты нападения на президента. Рассматривается атака прямо в зале, где будет проходить официальная часть мероприятия, либо по дороге в Ньюпорт-Ньюс.

— Кто за этим стоит?

— Исполнители — ничего не значащие пешки, которых потом просто уберут, а заказчиками выступает довольно широкий круг лиц по обе стороны Атлантики. Все они, естественно, стараются в этом деле не светиться, но можно выделить наиболее активных: промышленник Генри Форд, генерал Вуд, сенатор Уилер и британский посол лорд Галифакс. Полный список я сбросила на твой имплант.

— Кто непосредственно занимается организацией покушения?

— Лидер ультралевого крыла Ку-клукс-клана Джим Кларксон. Его приемный отец — один из старых лидеров этой расистской организации, участвовавший в ее возрождении в начале двадцатого века после сорока лет забвения.

— Зачем это Ку-клукс-клану?

— Странный вопрос. Это же террористы-фанатики, больные люди. Их психике необходим зримый враг, на котором они могут сконцентрировать свою ненависть и в ком находят причину всех своих жизненных неудач. Сначала их объединял лозунг «Очистим Америку от черных». Довольно долго этого было достаточно, но потом идея как-то начала увядать, и тут появилась новая — «Красная угроза». Им квалифицированно промыли мозги тем, что Рузвельт потакает Сталину и легко допустит захват Советским Союзом всей Европы. Потом под напором красных орд падет Великобритания, а дальше настанет очередь их родной и любимой свободной страны.

— А японцев, с которыми эта их любимая страна ведет тяжелую войну, они не боятся?

— Презирают. Это же азиаты, «желтые макаки». По их мнению, японцы ничем не лучше черных. Они не могут победить белую расу, а значит, и беспокоиться не о чем. Ну а все неудачи армии США — не более чем временные трудности, связанные с внезапным коварным нападением на Перл-Харбор. А виноват в этой катастрофе, опять же, президент, который был слишком беспечен.

— И теперь Рузвельт для них — враг номер один и пособник кровавого Сталина?

— Естественно. От Советов нужно держаться подальше и уничтожать коммунизм при первой возможности, а Рузвельт с красными заигрывает, помогает им выжить и создает условия для их экспансии. Уничтожить его — сделать благо для родной страны и навеки вписать свое героическое имя в мировую историю.

— Кто исполнитель?

— Пока неизвестно, есть несколько кандидатов. Скорее всего исполнителей будет много. Список тебе отправлен. Способ убийства тоже еще не выбран. Основные варианты — дистанционно управляемый фугас и снайперский выстрел. Не исключено, что будет и то, и другое, но, возможно, придумают что-то еще.

— Как у заговорщиков с финансированием?

— Никаких проблем. Рузвельт сразу после прихода к власти изрядно прижал банкиров с Уолл-Стрит, и теперь они вместе с Генри Фордом щедро раскрыли свои кошельки для подготовки этой акции.

— Американцы мне не поверят, если я просто солью им эту информацию.

— Не поверят, — согласилась Летра. — Такое уже было. Вспомни скандал с генералом Смедли Батлером, которого в тридцать четвертом пытались втянуть в заговор против Рузвельта. Он сделал вид, что поддался на уговоры банкиров и военных промышленников из «Американской Лиги Свободы» и даже согласился возглавить переворот, однако, выяснив имена всех участников заговора, передал их Секретной службе и прессе. И что? А ничего! Было проведено расследование. Специальный комитет Конгресса в своем заключительном докладе установил, что заговор действительно имел место, но никто не был привлечен к ответственности! Заговорщики просто не успели перейти к активным действиям, и поэтому никого не удалось поймать за руку. Вряд ли тебя устроит такой вариант развития событий.

— Ты можешь собрать доказательства подготовки покушения?

— Они у меня уже есть. Но не пойдешь же ты к Гопкинсу или Гуверу с фотографиями, сделанными с орбиты, и записями, собранными дронами.

— Не пойду, — не стал я спорить с искусственным интеллектом, — Значит, придется нам с товарищем Сивко ехать в Вирджинию. А с Гопкинсом поговорить все же придется, но не раньше, чему у заговорщиков созреет окончательный план покушения.

Просто сдавать американцам исполнителей я не видел смысла. Мне требовалось лояльное отношение президента США к той бурной деятельности, которую я развернул в его стране, и вся эта история с покушением могла мне в этом неплохо помочь.

Ньюпорт-Ньюс оказался типичным городом-портом. Все здесь вертелось вокруг судостроительных верфей и ремонтных доков. Портовая застройка плавно переходила в четко распланированные жилые кварталы, где улицы пересекались исключительно под прямыми углами, образуя абсолютно одинаковые кварталы, состоящие из типовых домов. Разнообразили пейзаж разве что заводские трубы и портовые сооружения.

У десятка мощных бетонных пирсов стояли военные корабли, самым крупным из которых был новейший линкор «Индиана», ради которого, собственно, в Вирджинию и собирался приехать президент США.

Болезнь Рузвельта не могла не влиять на его политическую карьеру. Политику, прикованному недугом к инвалидной коляске, постоянно приходилось доказывать обществу, что физическая ущербность не мешает ему управлять государством. Поэтому президент много ездил по стране и регулярно выбирался за ее пределы, демонстрируя тем самым, что плевать он хотел на последствия перенесенного еще в двадцать первом году полиомиелита, повредившего нервные клетки спинного мозга и приведшего к параличу нижней части тела.

Медицина начала двадцатого века была бессильна помочь будущему президенту США. Удивительно, но он сам смог частично восстановить чувствительность ног. В двадцать четвертом году Рузвельт посетил заброшенный курорт Уорм-Спрингс. Вода горячих минеральных источников оказала на организм политика неожиданно сильное воздействие. Всего за месяц он заметно окреп и даже начал чувствовать ступни ног. Этот факт натолкнул его на мысль, что болезнь обратима, и, будучи человеком далеко не бедным, он купил курорт и ближайшую ферму, и сделал их своим новым домом. Увы, болезнь оказалась сильнее горячих вод, и вновь начать ходить Рузвельт так и не смог. Однако вывод о том, что болезнь можно обратить вспять был вполне обоснованным, вот только местные врачи не обладали нужными знаниями и необходимой аппаратурой.

В Ньюпорт-Ньюс мы приехали за три дня до визита Рузвельта. Заговорщики тоже уже прибыли и занимались изучением местности и подготовкой покушения, одновременно внимательно наблюдая за действиями сотрудников ФБР, полиции штата и агентов Секретной службы готовившихся к прибытию главы государства.

Гопкинса я все же предупредил, иначе мне было бы никак не обосновать свое собственное присутствие в Вирджинии. Примерно за неделю до прибытия в Ньюпорт-Ньюс я позвонил советнику президента и ненавязчиво спросил его, не желает ли он повторить приятно проведенный за чашкой кофе вечер. Политик ничем не выдал своего удивления, и уже на следующий день мы встретились все в том же уютном вашингтонском кафе в компании неотразимой Лиз.

— Не могу не восхититься вашими успехами, — улыбнулся Гопкинс, пожимая мою руку. — Мистер Сталин явно не прогадал, доверив вам немалые средства из бюджета СССР. Наши газеты подняли изрядный шум по поводу ваших подвигов на бирже и особенно в Лас-Вегасе. Историю с уничтожением бандитов Пола Кастеллано нам кое-как удалось замять, но слухи все равно просачиваются — слишком много отважных джентльменов не вернулось домой из пустыни Мохаве.

— Ну, там основную работу сделали ваши пилоты, — пожал я плечами с легкой улыбкой, — да и воздух Америки после этой зачистки явно стал чище.

— Тут я с вами, пожалуй, соглашусь, — кивнул Гопкинс. — Пётр, позвольте полюбопытствовать, зачем вам понадобился эскортный авианосец? В советском флоте нет кораблей этого типа, как и летчиков, имеющих необходимый опыт, да и сам по себе один такой корабль не сможет принципиально изменить соотношение сил ни на одном из морских театров военных действий, важных для СССР.

— Знаете, Гарри, я не делаю из этого никакого секрета, по крайней мере, от вас. Я собираюсь купить самолеты и нанять пилотов здесь, в США. Ваши добровольцы воюют с немцами в небе Великобритании, так почему бы им не принять участие в операции по проводке конвоя в Мурманск? Да, я собираю конвой, и летом, как только будут наняты нужные нам специалисты и выполнены все мои заказы, я поведу его в СССР.

— Даже по самым скромным прикидкам это мероприятие потребует гораздо больших средств, чем имеется в вашем распоряжении, — осторожно ответил Гопкинс.

— Еще совсем недавно у меня было меньше трех миллионов, — напомнил я советнику президента.

Гопкинс в ответ лишь неопределенно качнул головой. Что-то он про себя напряженно прикидывал, но больше к этой теме возвращаться не стал.

— Я полагаю, вы предложили встретиться не для того, чтобы удовлетворить мое праздное любопытство по поводу ваших планов? — переключился политик на другую тему.

— Мне всегда приятно провести вечер в обществе умного собеседника и прекрасной Лиз, — улыбнулся я, кивнув девушке. — Однако вы правы, у меня появилась информация, скрыть которую от вас я счел совершенно невозможным. Через десять дней президент США планирует принять участие в церемонии передачи флоту линкора «Индиана» в гавани Ньюпорт-Ньюс..

— Стоп! — Гопкинс приподнял ладонь, останавливая меня, — Петр, эта информация пока не доводилась до широкой общественности…

— Тем не менее, я об этом знаю, а значит, могут знать и другие лица, не столь лояльно настроенные по отношению к президенту, как ваш покорный слуга.

— Хорошо, допустим, — кивнул советник. — Оставим на время вопросы. Я вас внимательно слушаю.

— К сожалению, я не располагаю неопровержимыми доказательствами своих слов, но, по имеющимся у меня сведениям, в Вирджинии на президента будет совершено покушение. Мне кажется, от этой поездки главе государства было бы лучше воздержаться.

— Боюсь, это невозможно, — задумчиво покачал головой Гопкинс, — Из-за одних лишь подозрений президент не станет менять свои планы, а подтвердить эту информацию, как я понял, вы не можете.

— Не могу. Но, думаю, вам будет интересно узнать имена людей, причастных к подготовке этой акции, — я вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его политику.

Гопкинс бросил на меня пристальный взгляд и углубился в чтение списка. Через минуту он вновь поднял на меня глаза и, подавив тяжелый вздох, произнес:

— Пётр, это слишком серьезные люди, чтобы задавать им неприятные вопросы без должных доказательств их вины.

— Я знаю, Гарри. Поймите меня правильно, я просто сообщил вам то, что стало мне известно. Ни мне, ни моей стране не нужна смерть Франклина Делано Рузвельта. Именно в начале его правления США признали СССР и установили с нами дипломатические отношения, а совсем недавно завершились переговоры, на которых между нашими странами наметилось взаимопонимание.

— Я понимаю, что вы вряд ли ответите, но… откуда это? — Гопкинс приподнял руку с зажатым в ней списком вдохновителей заговора.

— Я не шпион, Гарри, если вы об этом. Я военный специалист, и мои цели вам хорошо известны. Тем не менее, я вынужден собирать сведения о криминальных структурах, действующих в вашей стране, особенно после того, что произошло в Лас-Вегасе. Думаю, вы понимаете, что это вопрос моей собственной безопасности. Деньги в США открывают многие двери и делают множество людей чрезвычайно болтливыми. Информация о покушении попала ко мне случайно, ну а дальше осталось лишь размотать несколько запутанных ниточек.

— Я постараюсь сделать все, чтобы меры безопасности во время визита президента в Ньюпорт-Ньюс были максимально усилены, — ответил Гопкинс после небольшой паузы. — Самого Рузвельта тоже поставлю в известность, но его подобные слухи никогда не пугали и вряд ли что-то изменится в этот раз.

— Я понимаю, что мои слова звучат бездоказательно, — кивнул я, соглашаясь с советником президента, — но ничего другого у меня пока нет. Надеюсь, вы не будете возражать, если я тоже поеду в Вирджинию. В конце концов, посмотреть на новейший американский линкор мне будет чрезвычайно полезно.

— Я даже сделаю для вас и вашего телохранителя приглашения на торжественную церемонию, — улыбнулся Гопкинс.

— Спасибо, Гарри, это будет очень кстати. А еще мне нужен способ экстренной связи с начальником службы охраны президента. Новая информация может появиться в любой момент, и я должен иметь возможность передать ее людям, отвечающим за жизнь главы государства.

— Это сложнее, но я попробую что-нибудь сделать. Петр, поймите, вы гражданин СССР, и дать добро на ваш допуск к вопросам охраны президента США, мягко говоря, непросто.

— Мне нужен только контакт. Больше я ни на что не претендую.

— Я понимаю, но даже это будет непросто.

— Постарайтесь, Гарри. Думаю, вы уже имели возможность убедиться в том, что я не склонен просто так сотрясать словами воздух, а в данном случае речь идет о жизни президента и вашего друга.

Гопкинс постарался. Мне выделили частоту для связи с охраной президента и пароль на случай необходимости вступить в прямой контакт с представителями ФБР. Не знаю, чего это стоило советнику, но я был доволен.

От идеи закладки фугаса террористы отказались. Четко распланированные городские кварталы позволяли кортежу президента в любой момент выбрать один из десятков практически равнозначных маршрутов, что делало идею с минированием несостоятельной. Протащить взрывное устройство непосредственно в ратушу, где должна была состояться торжественная часть церемонии, или заложить его рядом со входом тоже не представлялось возможным, уж слишком тщательно там все контролировалось охраной президента.

Зато снайперов Ку-клукс-клановцы подготовили сразу троих. Им не было точно известно, где именно в главном зале ратуши разместится президент, и стрелки должны были выбрать себе позиции с таким расчетом, чтобы по возможности простреливать через большие окна всё помещение.

На случай, если по каким-то причинам стрелять через окна не получится, еще двое террористов с холодным оружием должны были находиться непосредственно в зале. Они могли как сами напасть на президента, что имело мало шансов на успех, так и устранить препятствия, мешающие снайперам. Как эти люди получили приглашение и как собирались пронести в ратушу ножи, я не знал, но в том, что это реально, террористы не сомневались. Видимо, деньги в этой стране действительно могли творить чудеса.

Кроме того, всегда оставался вариант со стрельбой по движущемуся кортежу главы государства, но он рассматривался заговорщиками, как крайний вариант, поскольку маршрут был неизвестен и шанс произвести точный выстрел мог и не представиться.

В предстоящем деле майор Сивко вряд ли мог мне чем-то помочь. Оружие у нас, естественно, имелось, причем не только огнестрельное, но и столь полюбившиеся мне еще под Уманью ножи, но в ратушу нас с ним никто бы не пустил. Если бы передо мной стояла задача просто предотвратить покушение на президента США, фанатики из Ку-клукс-клана тихо и незаметно отошли бы в мир иной еще за несколько дней до начала мероприятия. Вот только такой вариант меня устраивал лишь частично, и я держал его в запасе на случай, если ничего более интересного придумать не удастся.

На мой выбор влияло сразу несколько факторов. Во-первых, просто устранив исполнителей, я решал проблему только данного конкретного покушения, но не самого заговора, ведь заказчики остались бы на свободе и мгновенно сделали бы вид, что они здесь не при делах.

Конечно, террористов можно было взять живыми еще до начала акции, но в этом случае доказать, что они готовили именно покушение на президента, было бы непросто. В США у каждого второго есть оружие, и само по себе его наличие у боевиков не могло послужить достаточным доказательством преступного умысла. То есть опять получился бы пшик, который не устранил бы проблему, а лишь отсрочил ее обострение, а я не планировал задерживаться в Америке ни одного лишнего дня.

Кроме того, ликвидацию исполнителей одними лишь моими силами пришлось бы держать в секрете, и это не добавило бы мне никаких очков в отношениях с властями США, а, наоборот, могло породить сложности с законом. Террористов следовало брать тепленькими прямо во время попытки покушения, причем главарь был мне нужен живым и поющим на допросах, как соловей, так что пока я с помощью Летры следил за действиями сторон и ни во что не вмешивался.

К моменту въезда в город президентского кортежа мой план созрел окончательно, однако, этот день оказался полон сюрпризов, и все с самого начала пошло не так, как мы с Летрой рассчитывали. В отличие от Рузвельта, воспринявшего мое предупреждение с философским спокойствием, Гарри Гопкинс, знавший меня куда лучше президента, обеспокоился всерьез и, похоже, качественно вынес мозг организаторам мероприятия.

Количество охраны явно было серьезно увеличено по сравнению с предыдущими поездками президента. Впереди кортежа двигался автомобиль городской полиции. Следующую машину вел лично заместитель начальника полиции штата, а на пассажирских местах находились два детектива, военный комендант Ньюпорт-Ньюс и чиновник из Белого дома. В двух сотнях метров за ними следовали две группы мотоциклистов и ведущая машина кортежа с начальником городской полиции за рулем и сотрудниками Секретной службы в качестве пассажиров. Президентский лимузин шел четвёртым. С боков его прикрывали четыре мотоциклиста. В машине президента также находились агенты Секретной службы. Вплотную за ней двигался открытый «Кадиллак» и еще два автомобиля с агентами, ну а за ними ехали многочисленные машины с остальными членами делегации и журналистами.

Маршрут движения заранее не оглашался, что тоже было новшеством, и жители города, вышедшие встречать президента, растерянно перемещались по улицам, надеясь увидеть кортеж, но, по большей части, опаздывая и не успевая к проезду лимузина главы государства.

Рузвельт был плотно прикрыт охраной, и стрелять по кортежу не имело никакого смысла. Террористы это отлично понимали. По большому счету они на такую возможность особо и не рассчитывали. Тем не менее, значительное усиление охраны не ускользнуло от внимания Джима Кларксона. Несмотря на свою фанатичность, он не был дураком и понял, что Секретную службу что-то очень сильно напрягло, и теперь его группе придется действовать в более сложных условиях.

Кларксон оказался достаточно предусмотрительным, и на подобный случай имел резерв, о существовании которого Летра меня заранее не предупредила. Видимо, руководствуясь лишь собственной интуицией и не ставя в известность заказчиков, глава террористов сформировал дополнительный отряд боевиков непосредственно перед началом операции, и теперь его люди стягивались к ратуше, смешавшись с толпой жителей, вышедших на улицы встречать президента.

Регламент мероприятия предполагал короткую приветственную речь главы государства перед приглашенными на церемонию представителями судостроительных верфей и местными чиновниками с последующим перемещением в порт и посещением президентом линкора «Индиана». По замыслу заговорщиков, до второй части программы Рузвельт дожить был не должен.

Кларксон подошел к вопросу размещения снайперов весьма разумно. Он проигнорировал самые удобные здания, вроде водонапорной башни, и нескольких высоких портовых и заводских сооружений, разумно предположив, что именно их агенты Секретной службы будут проверять и контролировать в первую очередь.

Стрелки засели на крышах однотипных жилых домов, с которых вдоль прямых улиц, ведущих к ратушной площади, можно было держать под обстрелом отдельные окна административного здания. Учитывая, что их позиции были выбраны на разных улицах, снайперы могли простреливать из своих «спрингфилдов» больше половины зала. Правда, тяжелые и плотные шторы на окнах были опущены, и видеть, что происходит внутри, снайперы не могли. Как люди Кларксона собирались решить эту проблему, я пока не знал, но, видимо, агенты Секретной службы посчитали эту меру достаточно эффективной и взяли под контроль только самые опасные объекты, на которых могли разместиться снайперы террористов, упустив из виду многочисленные крыши жилых пятиэтажек.

Я наблюдал за продвижением кортежа «глазами» Летры. Как и ожидалось, снайперы не стали себя обнаруживать, и президент без помех добрался до ратуши. На входе агенты грамотно взяли охраняемую персону в плотную «коробочку», также не дав террористам шансов, и Рузвельт спокойно проследовал внутрь по специально построенному для этого случая пандусу, позволившему сопровождающим лицам без проблем закатить коляску главы государства на высокий первый этаж ратуши.

Я вместе с остальными приглашенными уже находился в зале, ожидая появления главы государства. Оба человека Кларксона тоже были здесь. Вели они себя как-то странно. Я ожидал, что террористы попробуют пробраться к пустой пока сцене, но они держались ближе к периферии зала, медленно перемещаясь вдоль стен.

— Летра, анализ поведения противника.

— Их ударная сила — снайперы, — немедленно откликнулся искусственный интеллект. Сейчас они могут стрелять только по внешней охране, да и то не все агенты попадают в их сектора обстрела. Не убрав шторы с окон, открыть огонь по главной цели они не смогут. Если террористы начнут действовать, я подам сигнал.

В зале собралась изрядная толпа. Приглашения получили многие, и сидячие места достались только наиболее почетным гостям, в круг которых я, к своей радости, не попал. Наличие конкретного места в зале сильно ограничило бы мои возможности.

С помощью виртуальной карты я видел, как прибывшие в город бойцы Кларксона стягиваются к Ратуше. Они старались вести себя так же, как и остальные жители, неторопливо приближавшиеся к центральной площади, где можно было надеяться увидеть, как президент появится из дверей административного здания и направится к своему лимузину. Роль этих двадцати семи боевиков была мне пока непонятна. Все они, естественно, имели оружие, но для открытого нападения на охрану президента этих сил было недостаточно, хотя… Учитывая внезапность и поддержку снайперов, их шансы прорваться в здание были ненулевыми.

— Внимание! — отвлек меня от анализа ситуации голос Летры, — анализ поведения посетителей показывает, что у двух террористов в зале имеются ранее не выявленные сообщники.

Три нейтральных отметки на виртуальной карте перекрасились в оранжевый цвет.

— Откуда они взялись?

— Я не могу контролировать всё. Количество дронов ограничено, а скорость их перемещения конечна. Это все же научное оборудование, а не боевые дроны-разведчики. Похоже, на контакт с этими людьми выходил не сам Кларксон и не люди из его ближайшего окружения. Скорее всего, это мелкие сошки, роль которых сведется к отвлечению внимания, но возможны и иные варианты. Будь внимателен.

— Спасибо за совет, а то я тут поспать уже собрался…

Искусственный интеллект предпочел промолчать, да и мне стало не до разговоров — обслуживающий персонал вынес на сцену стол и кресла, и через минуту перед собравшимися в зале гостями появился президент Соединенных Штатов.

Рузвельту отвели место почти в самом центре сцены, что, на мой взгляд, было ошибкой. Именно этот вариант террористы наверняка рассматривали, как основной.

— Выведи оптимальную траекторию выстрела.

На карте появилось два мерцающих красных пунктира, проложенных от позиций снайперов через разные окна и скрещивающихся на отметке президента. Нам в очередной раз не повезло — неудачно выбранное место главы государства дало террористам возможность вести огонь с двух направлений.

Кто-то из местных чиновников вышел к установленной на сцене переносной кафедре, чтобы произнести приветственную речь. Я не слушал — сейчас эти слова для меня ничего не значили. Красные отметки двух террористов начали движение к тем самым окнам, через которые Летра провела расчетные траектории снайперских пуль.

В Секретной службе тоже служили не идиоты, и все уязвимые места в зале охрана президента взяла под контроль. У каждого окна дежурил агент в штатском, ненавязчиво разворачивающий гостей, почему-либо приближавшихся к плотным белым шторам.

— Они извлекли оружие, — напряженным голосом произнесла Летра, — тонкие узкие лезвия были спрятаны в подошвах ботинок.

В дальнем углу зала что-то с грохотом опрокинулось и разбилось — сообщники людей Кларксона начали действовать. Головы гостей инстинктивно повернулись в сторону резкого звука, и агенты Секретной службы на долю секунды потеряли концентрацию, отвлекшись на оценку ситуации.

Я знал, что произойдет дальше, и понимал, что помочь агентам у окон уже не смогу. Единственное, что я успел предпринять, это сделать несколько шагов к одной из массивных кадок какими-то фикусами, ряд которых отделял зону с креслами для почетных гостей от остального зала, где стоя разместились остальные приглашенные.

Я вижу, как заточенная сталь самодельных клинков, зажатых в руках террористов, входит в тела охранников, вижу, как отметки стрелков на крышах наливаются злым малиновым цветом…

— Какой снайпер опаснее?

— Второе от тебя окно, — немедленно откликается Летра.

Я подхватываю с пола тяжеленную кадку и одним движением вырываю из нее несчастное растение. Мое восприятие предельно ускоряется. Импланты выбрасывают в кровь боевой коктейль, заставляя организм работать на пределе возможностей. Шторы, сорванные террористами с карнизов, медленно падают на пол, и по мере их падения зал заливает яркий солнечный свет. Освещенность резко меняется, заставляя глаза охранников адаптироваться к новым условиям, что происходит далеко не мгновенно. Никто толком не успевает среагировать на внезапные действия противника, и отдуваться за охранников приходится мне.

Выстрел снайпера! В режиме дополненной реальности прямо в воздухе передо мной повисает красная линия расчетной траектории полета пули, и заканчивается она в груди Рузвельта. Резкий рывок усиленных боевыми стимуляторами мышц, и красивая деревянная кадка, наполненная влажной землей, взвивается над головами гостей, на мгновение зависая в верхней точке своего полета. Звон стекла сливается с гулким шлепком. От кадки эффектно летят щепки, но пробить слой земли пуле сил уже не хватает.

Я не смотрю за тем, как продолжает полет покалеченное выстрелом бывшее вместилище фикуса. Есть еще второй снайпер, и сейчас… Выстрел! Новая красная линия. Я уже преодолел больше половины расстояния до сцены и успел набрать приличную скорость, невозможную для обычного человека. Но я все равно не успеваю. Передо мной встает простой выбор: он или я. Есть, правда, и компромиссный вариант.

Я слету врезаюсь в мощный стол, искусно изготовленный из какого-то красивого плотного и тяжелого дерева. Президента вместе с его коляской сносит на пол, заодно выбивая его из зоны поражения, зато в эту зону влетает моет тело, нанизываясь на виртуальную красную нить. Резкий доворот корпуса. Хруст позвонков и дикая боль в мышцах. Кажется, это уже не я. При непосредственной угрозе жизни импланты берут на себя прямое управление организмом, выжимая из него все возможное и невозможное. Моя голова и сердце покидают опасную зону, но пуля снайпера все равно находит свою цель. Удар! Боли я пока не ощущаю, хотя левое плечо пробито навылет. Пуля проходит сквозь кожу и мышцы и завершает свой путь в животе агента Секретной службы, стоявшего за спиной президента и так и не успевшего ничего предпринять.

Не обращая внимания на не слушающуюся левую руку, я резким движением заваливаю набок тяжелый стол с таким расчетом, чтобы мы с президентом оказались под прикрытием массивной тумбы. Вовремя! В столешницу с противным хрустом впивается пуля. Через секунду следует еще один удар, но стол пока держится.

Рузвельт дисциплинированно лежит на полу, хотя его лицо искажает гримаса боли — нехило я, видимо, приложил главу Соединенных Штатов, но, судя по короткому кивку, он прекрасно понимает, ради чего ему приходится терпеть столь невежливое обращение.

На улице вспыхивает перестрелка. Вот он, резервный план мистера Кларксона. Потеряв из виду основную цель, снайперы переходят к запасному варианту — открывают огонь по агентам Секретной службы и полицейским. Одновременно бросаются в атаку террористы, до последнего прикидывавшиеся простыми обывателями. Эффект внезапности на стороне противника. Под окнами грохочет взрыв, вынося из рам остатки стекол. Как видно, люди Кларксона захватили с собой не только стрелковое оружие. В зале крики и паника. Охрана действует хаотически, и, если так пойдет дальше, нападающие через пару минут ворвутся в зал.

Грохот выстрелов звучит уже на первом этаже. От нашего зала противника отделяют два лестничных пролета. Агенты Секретной службы постепенно приходят в себя и пытаются сдержать рвущихся наверх людей Кларксона, но их осталось слишком мало, а террористы почти не понесли потерь. А ведь они есть и в зале…

Я оборачиваюсь. За моей спиной в позе эмбриона лежит агент Секретной службы, поймавший пулю в живот. Забираю его револьвер. К нам из зала бросаются сразу два уцелевших сотрудника охраны. Один из них тут же падает, получив пулю в голову от снайпера, но второму удается скрыться за поваленной мебелью. Мне в лицо смотрит подрагивающий ствол револьвера. Все верно — я чужак и нахожусь с оружием в руках рядом с объектом охраны.

— Отставить, — хрипит Рузвельт, но в его голосе лязгает такой металл, что агент мгновенно убирает от меня оружие.

Пуля выбивает щепу из края прикрывающей нас деревянной тумбы. Это не снайпер. Кто-то из двух террористов, изначально находившихся в зале, завладел оружием убитого охранника. Я высовываю из укрытия ствол револьвера. Противник закрыт беспорядочно мечущимися по залу людьми, зато я неплохо вижу его сообщника, подкрадывающегося к сцене с другой стороны. Выстрел! Минус один. Второй террорист начинает нервничать и в наш стол впиваются еще две пули. Выстрел! Еще одной проблемой меньше, но стрельба уже идет у самых дверей зала. Падает один из тех агентов, занявших позицию у входа. Их коллега, пару секунд назад угрожавший мне револьвером, тоже открывает огонь куда-то в дверной проем.

В зал влетает граната и, быстро вращаясь, катится среди лежащих на полу людей.

— Две секунды, — звучит в голове голос Летры.

Выстрел! Граната отскакивает, словно наткнувшись на невидимую стену и летит в обратном направлении, но на пути натыкается на лежащее на полу тело и подпрыгивает сантиметров на тридцать над полом. Выстрел! Ребристый шарик влетает обратно в дверной проем. Взрыв! Осколки веером расходятся по лестничному пролету, выкашивая прижавшихся к стенам террористов.

Удар! Чудовищная сила вырывает и из моей руки револьвер, едва не ломая пальцы, однако, похоже, это последний успех вражеского снайпера. Он прекращает огонь и покидает позицию. Ловить террористам больше нечего. Президент в надежном укрытии, а группа прорыва утратила боеспособность после взрыва гранаты.

— Они отходят. Преследование не рекомендую — твой организм сейчас не в том состоянии, — в голосе Летры звучит беспокойство.

Стрельба быстро стихает. Через минуту зал наполняется полицейскими, и уцелевшими агентами Секретной службы.

Президента аккуратно поднимают с пола и усаживают в кресло.

— Я в порядке, — отвечает Рузвельт на чей-то вопрос, но его голос доносится до меня глухо, будто сквозь слой ваты. — Окажите помощь раненым.

Я пытаюсь подняться, и мне это даже почти удается, но почему-то ноги неожиданно подгибаются, и я вновь падаю на пол, последним усилием успевая скорректировать свой полет, чтобы не встретиться головой с острым углом заваленного набок стола.

Дверь открылась, и в палату вошел мой лечащий врач. Я пришел в себя уже здесь, в военном госпитале. Просторная одноместная палата, прекрасно оборудованная по последнему слову местной медицинской техники.

После рывка на пределе сил и последовавшего прямо за ним серьезного ранения мой накачанный боевым коктейлем организм смог продержаться до конца боя, но потом немедленно отрубился, впав в режим самовосстановления, и находился в полной отключке почти сутки.

Сюда меня доставили три дня назад, и сейчас я чувствовал себя уже более-менее сносно, приведя местный медперсонал в состояние легкой паники скоростью заживления раны.

— Как вы себя чувствуете, мистер Нагулин? — голос врача звучал как-то необычно.

— Благодарю, гораздо лучше, — честно ответил я и улыбнулся доктору.

В этот раз осмотр не занял много времени. Медик явно нервничал и, похоже, торопился.

— Ну что ж, — неестественно бодрым голосом произнес он, закончив процедуру, — я думаю, ваше состояние уже вполне позволяет….

Дверь открылась и в палату заглянул человек, с которым я познакомился несколько дней назад, когда он чуть не выстрелил в меня из своего револьвера.

— Доктор, каково ваше решение? — требовательно произнес агент Секретной службы.

— Мистер Нагулин, — врач вновь повернулся ко мне, — ваш организм уже достаточно восстановился для того, чтобы разрешить вам встречи с посетителями.

— Спасибо, доктор, — кивнул врачу агент и, войдя в палату, выжидающе посмотрел на медика.

— Да, конечно, — кивнул тот и быстро вышел из палаты.

— Мистер Нагулин, вас хочет видеть президент Соединенных Штатов, однако если вы сейчас не готовы…

— Я готов, — мягко прервал я агента, — Думаю, я уже в состоянии перенести дорогу.

— Никуда ехать не нужно, — на лице агента появился едва заметный намек на улыбку. — Господин президент сам прибыл в госпиталь, чтобы навестить вас.

Мы беседовали около двадцати минут. Никакой политики, никаких вопросов в стиле «как вы смогли?» и «откуда вы узнали?». Мой собеседник отлично понимал, что можно, а что нельзя спрашивать у русского генерала, и ни разу не вынудил меня говорить неправду.

— Вы рисковали своей жизнью, спасая мою, — негромко произнес Рузвельт. — Я такие вещи никогда не забываю.

— Это только начало, мистер президент, — я внимательно посмотрел в глаза главе Соединенных Штатов, — Я хочу, чтобы наши страны стали союзниками, и на многое готов ради достижения этой цели. Мистер Рузвельт, я могу обратиться к вам с личной просьбой?

— Было бы странно, если бы я ответил отказом после того, что вы для меня сделали, — усмехнулся президент.

— Мы можем поговорить наедине? Думаю, мои скромные знания английского позволят нам понять друг друга и без перевода.

Рузвельт с интересом посмотрел на меня и кивнул агенту Секретной службы, после чего майор Сивко и охранник главы государства молча покинули палату.

— Просьба будет необычной, — предупредил я президента с легкой улыбкой, — Насколько я знаю, недуг, приковавший вас к инвалидному креслу, начался с перенесенного двадцать лет назад полиомиелита. Я не ошибаюсь?

— Все верно, — в глазах президента я увидел настороженность и непонимание.

— У вас повреждены нервные клетки спинного мозга и практически полностью блокирована передача нервных импульсов в нижней части тела. Секунду терпения, мистер президент, — остановил я вопрос, готовый сорваться с губ Рузвельта. — Моя просьба проста, но может прозвучать неожиданно. Я хотел бы получить ваше согласие на проведение с вами серии медицинских манипуляций, в результате которых состояние вашего здоровья кардинально улучшится. Полного излечения я гарантировать не могу, но то, что вы вновь будете ходить, я обещаю твердо.

— Вы врач? — голос Рузвельта дрогнул.

— Нет.

— Но тогда как…

— Это действительно имеет для вас значение, мистер президент?

Взгляд Рузвельта слегка расфокусировался. Он смотрел на меня, но, похоже, перед его глазами в этот момент вставали совершенно иные картины. Он видел себя бегущим по пляжу и с разбегу бросающимся в воду, плывущим вслед за медленно скользящей по воде яхтой, прогуливающимся по тенистой набережной, просто поднимающимся по лестнице… Президент размышлял больше минуты, после чего с видимым трудом вновь сосредоточился на нашей беседе.

— Когда вы хотите приступить, мистер Нагулин?

— Прямо сейчас.

Я легко встал с кровати, вызвав удивленный взгляд президента и обошел его кресло.

— Мне потребуется приложить ладони к вашему позвоночнику. Пиджак снимать не обязательно. Это будет напоминать физиотерапию, но, если вы хотите более точной формулировки, то для себя я называю эту процедуру нейромобилизацией.

— Можете начинать, мистер Нагулин, я готов, — кивнул Рузвельт.

— Летра, бери контроль над имплантами, — отдал я беззвучную команду искусственному интеллекту и почти сразу почувствовал в ладонях легкое покалывание и знакомое ощущение серии слабых электрических разрядов.

Герман Геринг обвел взглядом просторный зал. При строительстве нового здания Рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе он был задуман, как место для заседаний кабинета министров, но никогда не использовавшийся по прямому назначению. Темные деревянные панели потолка и стен, пол из красно-серого камня, большие окна, выходящие в сад, длинный стол, за которым свободно могли разместиться двадцать пять человек… Сейчас зал был почти пуст. У застеленного картами стола стояли генерал-полковник Роммель, фельдмаршал Браухич и начальник Генштаба сухопутных войск генерал Гальдер. Чуть в стороне расположились главнокомандующий германским флотом гросс-адмирал Редер и командующий подводными силами Рейха адмирал Дёниц, бывшие на подобных совещаниях нечастыми гостями.

— Вы рассказываете мне о стабилизации ситуации на фронте, — раздраженно произнес Геринг, глядя на Браухича и Гальдера, — но я не вижу никакой стабилизации. В мае нас выдавили из Крыма, в начале июня русские армии подошли вплотную к Смоленску и Харькову. Их ближайшая стратегическая цель совершенно очевидна. Они стремятся выйти к Днепру на всем его протяжении, а мы только отходим, теряя добытые большой кровью территории. Более-менее держится только группа армий «Север». И все это несмотря на то, что наша промышленность практически удвоила выпуск танков и самолетов. Сейчас лето, а в это время вермахт традиционно силен. Мы должны гнать русских на восток, а вместо этого пятимся к бывшим границам СССР.

— Герр рейхсмаршал, мы понесли слишком большие потери во время зимней кампании, — Браухич старался не смотреть в глаза новому фюреру германского Рейха, — Только совсем недавно наши танковые и моторизованные соединения в некоторой степени восстановили свою боеспособность. Именно это позволяет нам утверждать, что ситуация близка к стабилизации. Теперь нам есть чем ответить на любое масштабное наступление противника.

— А сами наступать мы уже не в состоянии?! — в голосе Геринга звучало раздражение, — Англичане ослабили нажим на наши войска в Тунисе, и я отдал приказ о переброске из Африки на Восточный фронт части сил двадцать седьмой истребительной эскадры. Война не выигрывается одной лишь обороной. Вы должны знать это не хуже меня.

— Русские чего-то ждут, — вступил в обсуждение Гальдер, — В начале весны у них действительно не имелось сил и резервов для крупного стратегического наступления, но сейчас они уже должны быть к нему готовы. Тем не менее, противник ограничивается лишь локальными операциями.

— Вполне вероятно, русские ожидают поступления в войска нового оружия, которое в последнее время доставляет нам немало проблем, — Поддержал Гальдера генерал Роммель. — Выручает нас только то, что у Сталина пока никак не получается начать крупносерийный выпуск ракет и боеприпасов нового типа. Технологически советская промышленность к этому не готова, но я уверен, что Советы уже близки к решению этой проблемы.

— Я знаю, чего они ждут, — кивнул Геринг, — Адмирал Канарис предоставил мне подробный доклад о деятельности русской торговой миссии в США и о наших секретных переговорах с британцами. После неудачного покушения на Рузвельта англичане стали заметно осторожнее в своих обещаниях. Своего заокеанского союзника они, похоже, опасаются не меньше, чем нас. Пока Рузвельт жив и находится у власти, Соединенные Штаты не пойдут ни на какие договоренности с нами, а значит, и у Черчиля будут связаны руки. Русские готовят масштабную морскую операцию, и именно поэтому я сегодня пригласил в Рейхсканцелярию гросс-адмирала Редера и адмирала Дёница.

— Масштабную морскую операцию? — в голосе Редера звучало непонимание, — советский флот слаб, герр рейхсмаршал. Их Черноморская эскадра не имеет выхода в Средиземное море, Балтийский флот надежно блокирован в своей базе минными заграждениями, через которые с большими потерями проникают только отдельные подводные лодки. Тихоокеанский флот можно не учитывать — он слишком далеко, а Северный флот — это всего десяток эсминцев и столько же сторожевых кораблей, представляющих собой всего лишь мобилизованные и кое-как вооруженные торговые суда. Есть, конечно, еще подводные лодки, но, как я понимаю, речь сейчас не о них.

— Это будет не совсем обычная операция, гросс-адмирал, — отрицательно качнул головой Геринг. — Русские собираются провести конвой транспортных судов из Вирджинии в Исландию и дальше вдоль кромки арктических льдов в Мурманск и Архангельск.

— Чистое самоубийство, — категорично заявил адмирал Дёниц. — Советское командование не может не знать, что в Атлантике действуют наши подводные лодки. Кораблей для сопровождения конвоя у русских нет. Максимум, что они могут, это кое-как прикрыть транспорты на последних сотнях миль пути. Или, может быть, корабли для охраны конвоя выделят британцы?

— Не выделят, — ответ Геринга прозвучал достаточно уверенно, — это то немногое, что они готовы для нас сделать. Официальным предлогом станет активизация наших действий против их канадских конвоев. Вмешательства англичан можно не опасаться. Проблема в другом. С конвоем пойдут боевые корабли американской постройки.

— Но мы не воюем с США, — с недоверием в голосе произнес Браухич. Как их флот может охранять русский конвой?

— Американские корабли выкуплены, или арендованы у США Советским Союзом. Они пойдут под советскими флагами и с экипажами, частично состоящими из русских моряков, а частично из американских добровольцев, — Геринг недобро прищурился. — Девяносто семь транспортов. Танки, самолеты, грузовики, современные станки и инженеры, умеющие их налаживать и эксплуатировать, алюминий, взрывчатка, авиационное топливо… Мы любой ценой обязаны остановить эти корабли. Они не должны добраться до северных портов СССР, иначе на Восточном фронте нас ждет ад.

— Состав эскорта известен?

— Точных данных нет, но высока вероятность, что с конвоем пойдет, по крайней мере, один легкий авианосец, а вот крейсеров и линейных кораблей, скорее всего, в охранении не будет.

— Если британский флот останется в стороне, мы легко уничтожим русских, — без тени сомнений в голосе произнес Редер. Подводные лодки изрядно потреплют эскорт и транспорты еще при переходе через Атлантику, а в районе острова Медвежий остатки конвоя перехватит наш надводный флот при поддержке авиации с аэродромов в северной Норвегии. Герр рейхсмаршал, мне нужно ваше разрешение на выход в море эскадры в составе линкора «Тирпиц» и тяжелых крейсеров «Адмирал Шеер», «Лютцов» и «Адмирал Хиппер» с эсминцами сопровождения. Также прошу перебросить на север дополнительные силы люфтваффе.

— Действуйте, гросс-адмирал. Я снимаю наложенные еще Фюрером ограничения на использование линейных сил флота и готов отправить в Норвегию все имеющиеся у люфтваффе торпедоносцы, но мне нужны гарантии. Ни один транспорт из США не должен достичь русских берегов. Через четыре дня я жду от вас детальный план перехвата конвоя.

Рузвельт медленно шел по длинному бетонному пирсу военно-морской базы «Норфолк». Ходить ему было еще очень трудно и больно. Приходилось опираться на трость, и президент быстро уставал, но болезнь неуклонно сдавала свои позиции — эта странная, похожая на шаманство, «нейромобилизация» в исполнении русского генерала оказалась невероятно эффективным средством борьбы с недугом, почти двадцать лет державшим его прикованным к инвалидному креслу.

Рядом, приноравливаясь к медленной и неуверенной походке президента, неспешно шагал Гарри Гопкинс. Оба политика смотрели вдаль, где один за другим исчезали за горизонтом многочисленные дымы почти сотни транспортных судов и кораблей эскорта советского конвоя.

— Наши адмиралы в один голос утверждают, что у русских нет почти никаких шансов, — задумчиво произнес Гопкинс, провожая взглядом уже едва различимый эскортный авианосец «Адмирал Ушаков». — Британцы отошли в сторону и не собираются мешать немцам топить русские корабли, а эскорт откровенно слаб. До Исландии часть конвоя, возможно, дойдет, но дальше… Нимиц, Флэтчер и Хэлси совершенно не понимают, на что надеется генерал Нагулин и откровенно указывают на его некомпетентность в морских делах.

— Гарри, адмиралы ничего не хотят знать, кроме своих кораблей и морских баз, но вы ведь всегда отличались широтой взглядов, — усмехнулся Рузвельт. — Посмотрите на меня. Что вы видите? Вы видите человека, еще три месяца назад считавшего, что остаток жизни он проведет в инвалидном кресле, и лучшие медики страны тоже в один голос уверяли, что сделать ничего нельзя.

— Это несколько иное…

— Иное? А биржа? Вы сами смеялись над словами Нагулина, когда он говорил, что профинансирует подготовку конвоя из своего кармана. Да, две трети грузов наши предприятия поставили русским в рамках нового соглашения о ленд-лизе, но остальное-то купил он! А аренда эсминцев и постройка авианосца? А закупка самолетов для авиагруппы? Да и про его авантюру в Лас-Вегасе вы тоже, похоже, уже успели забыть.

— Я все помню, — все так же задумчиво улыбнулся Гопкинс. — Иногда я даже жалею, что этот человек родился не в США. Думаю, он мог бы многое сделать для нашей страны. Хотя, нужно признать, что он и так сделал немало.

— Этого не изменить. К сожалению, Нагулин — человек Сталина. Правда, у меня сложилось впечатление, что он способен стать самостоятельной фигурой. Да что говорить, он уже ей стал. В нем сразу видена способность принимать независимые решения и нести за них ответственность. А что касается конвоя, я верю, что Нагулин доведет его до Мурманска и Архангельска. Вы ведь вместе со мной следили за тем, как они готовились. Вы видели их новые самолеты? Я все не мог понять, зачем русскому генералу понадобилось лично учиться летать, а он ведь потратил на это немало времени, и, что интересно, у него очень неплохо получилось освоить наши самолеты.

— Он нанял лучших инструкторов, — пожал плечами Гопкинс. — Правда, и они не ожидали от него столь быстрого прогресса.

— Вот и я о том же. Половина авиагруппы его авианосца сформирована из тех самых тяжелых истребителей, для которых он заказывал комплектующие на наших заводах. Нагулин лично возглавил группу пилотов, перегнавших их из России. Это что-то совершенно новое и, возможно, он рассчитывает защитить конвой именно с их помощью.

— Вполне возможно, — согласился Гопкинс. — Наши летчики были крайне удивлены тем, как легко русские посадили эти немаленькие машины на свой авианосец. Говорят, они по чертежам Нагулина построили где-то на Волге точный макет полетной палубы «Адмирала Ушакова» и потратили немало времени на тренировку пилотов, но все рвано удивительно, как им хватает для взлета и посадки такой короткой палубы.

— Это далеко не единственный вопрос, на который у нас нет ответа, — кивнул Рузвельт, — так что на месте наших адмиралов я не стал бы торопиться с прогнозами.

— Вряд ли один небольшой авианосец, пусть даже с очень необычной авиагруппой, сможет что-то сделать против «волчьих стай» адмирала Дёница и тяжелых кораблей кригсмарине.

— Время покажет, — Рузвельт остановился на краю пирса, продолжая смотреть вслед уходящим кораблям, — в Конгрессе меня обвиняют в том, что, оказывая помощь русским, я провоцирую Германию на объявление нам войны. Возможно, в чем-то они правы, но в войне на Тихом океане нам нужен союзник, а СССР — лучший кандидат на эту роль, хотя бы из соображений его географического положения.

— Вы уверены, что русские выполнят свои обещания? — Гопкинс остановился и посмотрел прямо в глаза президенту. — Я убежден, что Нагулин верил в то, что говорил, но не он в СССР принимает окончательные решения…

— Нам нужен союзник, — повторил Рузвельт и на его лице появилась легкая усмешка. — И знаете, Гарри, мне все больше кажется, что мистер Нагулин в этой роли для нашей страны может оказаться ничуть не менее интересен, чем Сталин. Вот увидите, мы еще не раз услышим об этом человеке. Кроме того, он обещал мне вернуться и закончить курс лечения. Эта трость… Я уже сейчас обязан ему по гроб жизни, но он утверждает, что я избавлюсь и от нее.

— Политику вашего уровня опасно быть кому-то должным, — осторожно ответил Гопкинс.

— Я знаю, — кивнул Рузвельт, — не волнуйтесь, Гарри, я никогда не стану действовать вопреки интересам своей страны. Весь мой опыт говорит о том, что генерал Нагулин ведет свою собственную игру. Не против нас и не против Сталина, но свою. Однако моя интуиция молчит, а значит, он добивается чего-то такого, что не пойдет во вред Соединенным Штатам.

В СССР я вернулся на одном из бомбардировщиков Пе-8, доставивших в Союз комплектующие для двигателей новых «Илов». Тридцать пять дней, проведенных дома, превратились в сплошную гонку со временем. Я не вылезал из конструкторских бюро, заводских цехов и с испытательных полигонов, и через пять недель первые семь тяжелых истребителей были готовы к перелету в США через Исландию и Канаду. Радиуса действия новых самолетов едва хватило даже с использованием дополнительных топливных баков, но перелет прошел без потерь. Спецбоеприпасы для «Илов» нам потом еще месяц доставляли из Союза самолетами. Два тяжелых бомбардировщика бесследно исчезли над океаном вместе с экипажами и грузом, и все же к моменту выхода конвоя из Норфолка мы были полностью обеспечены боекомплектом.

«Адмирал Ушаков» развернулся носом против ветра и дал полный ход, чтобы облегчить мне взлет. «Уайлдкэт» сорвался с точки старта, стремительно разгоняемый паровой катапультой. Через несколько секунд истребитель-бомбардировщик уже оторвался от палубы и под ним раскинулись волны Атлантики.

Гонять на разведку тяжелые Ил-8р с двумя турбореактивными двигателями смысла не имело, и для этих целей я предпочитал использовать «диких котов», закупленных в Америке у фирмы «Грумман». В пользу такого решения говорило и то, что этот самолет был одноместным, и, поднимая его в воздух, я мог чувствовать себя совершенно свободно, не опасаясь, что какие-то мои действия могут вызвать вопросы у других членов экипажа.

Северная Атлантика встретила нас неласково, но сильные ветра и волнение океана оказались не самыми большими проблемами. Немцы обнаружили конвой на четвертый день. Тактика «волчьих стай» к началу сорок второго года была отшлифована подводниками Дёница до мелочей. В общих чертах наш маршрут они знали, и кригсмарине не пожалело сил для организации перехвата.

Подводные лодки развернулись широкой завесой с севера на юг с таким расчетом, чтобы хотя бы одна субмарина неизбежно обнаружила конвой. Не заметить наш огромный и довольно неспешный походный ордер действительно было сложно, так что немцы могли позволить себе держаться на приличном расстоянии друг от друга. На руку противнику играл и вступающий в свои права полярный день, так что я ничуть не удивился, когда Летра доложила мне об обнаружении конвоя.

— Если заблокировать эфир, мы проскочим незамеченными, — предложил искусственный интеллект. — Вся идея «волчьих стай» держится на бесперебойной связи лодок друг с другом и со штабом подводного флота.

— Не нужно, — остановил я Летру. — Пусть собирают «стаю».

На виртуальной карте я видел отметку немецкой субмарины, шедшей в надводном положении параллельно курсу конвоя. Она держалась вне поля зрения эскорта, ориентируясь по хорошо видимым над горизонтом многочисленным дымам транспортов. В штабе Дёница о нас теперь знали, и пятнадцать подводных лодок, выжимая все силы из своих дизелей, уже стягивались к запланированной точке перехвата. Как ни старались немецкие подводники, выход на исходную позицию должен был занять два-три дня, и в это время мы могли не бояться атак на наши корабли.

Я подправил курс, чтобы не побеспокоить командира немецкой U-181, ведущей наблюдение за нашими кораблями, и «Уайлдкэт» послушно лег на крыло. Пора было возвращаться на авианосец, а так не хотелось. Месяц назад я вновь почувствовал себя пилотом боевого истребителя. Непередаваемое ощущение. Все-таки я не зря еще в прошлой жизни выбрал эту профессию. Конечно, «дикий кот» не мог сравниться с моим космическим истребителем, сгоревшим год назад в земной атмосфере, но в местных боевых самолетах тоже было что-то такое, что заставляло меня улыбаться бросая их в крутые виражи.

Большая субмарина океанского класса U-181 вошла в состав немецкого флота в мае сорок второго года. Она стала четвертой подводной лодкой, которой довелось командовать Вольфгангу Люту. На трех предыдущих «U-ботах» он совершил больше десятка боевых походов и потопил двадцать британских кораблей, за что был отмечен высшими наградами Рейха и получил под командование лучшую подводную лодку из имевшихся в распоряжении Карла Дёница.

В середине сорок первого года «счастливые времена» для немецких подводников в Атлантике закончились. Англичане и канадцы наладили серьезную противолодочную оборону своих конвоев и результативность действий немецких субмарин резко снизилась, что заставило командование кригсмарине перенести основные усилия подводного флота на юг.

Тем не менее, окончательно из северных вод Атлантического океана «волчьи стаи» не ушли, и теперь им представилась новая возможность одержать яркую победу. В отличие от англичан, русские никогда раньше не водили конвои через океан, но решились на отправку из США на север России сразу сотни транспортных кораблей. Как видно, Сталина сильно припекло, раз он дал согласие на подобную авантюру.

Лют помнил, какими беспомощными перед немецкими субмаринами были первые британские конвои. Опыт в морской войне играет огромную роль, а у русских его не было, и командир U-181 не сомневался, что их многочисленные, но слабо охраняемые корабли станут легкой добычей. Некоторые опасения внушал авианосец, шедший в составе эскорта, но действия его самолетов пока не доставляли Люту особых проблем. Дважды его лодке приходилось срочно погружаться, когда на горизонте появлялись «Уайлдкэты» с красными звездами на крыльях. Тем не менее, контакт с конвоем Лют удерживал прочно, и теперь оставалось только ждать, когда на позиции для атаки выйдут остальные четырнадцать лодок беспрецедентной по размеру «волчьей стаи», собираемой командованием для одновременной атаки на советские корабли.

Тактику «Волчьих стай» придумал и внедрил в практику немецких подводников адмирал Дёниц. Идея была проста, но эффективна. Лодка, обнаружившая конвой, не атаковала транспорты, а лишь следила за их движением, сообщая командованию координаты цели и ожидая подхода других субмарин. Только собравшись вместе, они дожидались ночи и атаковали конвой в надводном положении, пользуюсь тем, что при плохом освещении их низкие силуэты были почти неразличимы среди волн.

Когда конвой одновременно атакуют несколько лодок, силы эскорта вынуждены действовать разрозненно и не могут сосредоточить усилия на потоплении одной субмарины. В результате у большинства лодок «стаи» появляется возможность выходить в атаку неоднократно. Кроме того, ударам одновременно подвергается большое количество кораблей, что вносит хаос в их движение и требует на порядок большего объема спасательных работ, отвлекая эскорт от преследования субмарин.

Эта тактика уже не раз доказала свою действенность, и Лют Вольфганг не сомневался в успехе. Первой к его лодке присоединилась U-186 капитан-лейтенанта Зигфрида Гесеманна, и командиры субмарин обменялись соображениями по поводу предстоящей атаки.

— Вольфганг, мне не дает покоя их авианосец. Это, конечно, не «Корейджес» с его полусотней самолетов, но все равно. Нет ничего хуже для подводной лодки, чем атака с воздуха.

— На этом бывшем транспорте максимум полтора десятка «Уайлдкэтов». В воздухе я больше пары самолетов одновременно не видел, но ты прав, пока авианосец идет с конвоем, фактор непредсказуемости всегда будет достаточно серьезным.

— Хочешь пустить его на дно? — усмехнулся Гесеманн. — Не дает покоя слава Отто Шухарта?

— Можно подумать, ты не хочешь записать на свой счет такую цель?

— Хочу, конечно, но командуешь здесь ты, так что тебе и решать, кто пойдет топить русский авианосец.

«Стая» полностью собралась через двое суток, и теперь немцы ждали наступления короткой ночи, которая позволит им неожиданно выйти в атаку на конвой. Русские самолеты постоянно патрулировали океан вокруг своих кораблей, но делали это довольно бестолково. Лют был уверен, что несколько раз им удавалось засечь его лодки, но вряд ли противник был способен сложить из этих отрывочных наблюдений цельную картину той катастрофы, которая его ожидала.

К вечеру волнение немного усилилось, и Лют улыбнулся, отметив про себя, что погода благоприятствует атаке. Небо затянули облака, в нечастые разрывы которых выглядывала Луна, на короткие секунды окрашивая волны своим зыбким светом, напоминающим блеск броневой стали.

«Волчья стая» пришла в движение. Субмарины вышли в расчетную точку впереди по курсу конвоя, ожидая, когда советские корабли сами войдут в подготовленную ловушку. Русские знали, какие опасности подстерегают их в ночных водах Атлантики, и периодически меняли курс, стараясь избежать подобных засад, но делали они это реже, чем следовало. Возможно, они экономили топливо или старались терять как можно меньше времени на движение сложным зигзагом. Как бы то ни было, но последний поворот конвой совершил совсем недавно, и в ближайшее время Лют не ожидал от противника смены курса.

Пять лодок из пятнадцати выдвинулись навстречу конвою и погрузились. Выключив двигатели, они безмолвно ждали в глубине, когда русские транспортные корабли окажутся над их головами. Эти субмарины должны были всплыть прямо внутри конвоя и атаковать многочисленные торговые суда из надводного положения. Этот удар изнутри был призван посеять панику и отвлечь корабли эскорта от организованного отражения атаки оставшихся десяти лодок.

U-181 Волльфганга Люта шла в первой пятерке. Он знал, какое место в походном ордере конвоя обычно занимал единственный русский авианосец. Лют был уверен, что именно этот корабль является ядром противолодочной обороны противника, и, отправив его на дно, он превратит задачу уничтожения остальных кораблей конвоя в увлекательную и почти безопасную охоту.

— Множественные шумы винтов по правому борту! Усиливаются! — поступил давно ожидаемый доклад акустика.

Что ж, ждать осталось совсем недолго. Лют уже собирался отдать приказ приготовиться к всплытию, когда лодка нехорошо содрогнулась, приняв обшивкой ударную волну.

— Взрыв по левому борту! Дистанция три кабельтовых, — вновь доложил акустик, — Еще взрыв! Семь кабельтовых. Предполагаю глубинные бомбы!

Пару секунд командир U-181 потратил на осознание того, что произошло. Звук винтов был еще достаточно далеко. Любой эсминец, решивший оторваться от конвоя, был бы немедленно услышан акустиком, но там, где прогремели взрывы, никакие другие шумы не фиксировались…

— Слышу характерные звуки разрушающегося корпуса, — в голосе акустика звучало отчаяние. — Еще взрыв! Полторы мили! Шумы сливаются, но, возможно, мы потеряли еще, по крайней мере, одну лодку.

— Это самолеты! — пришел к единственно возможному выводу Лют. — Русские каким-то образом засекли нас. Погружение двести. Курс северо-запад. Полный ход!

Командир U-181 понимал, что план атаки разваливается на глазах, но менять его было уже поздно. Если он не уничтожит авианосец и не посеет панику в рядах эскорта, десять субмарин, идущих в атаку в надводном положении, окажутся в крайне тяжелом положении.

Резкий удар по корпусу лодки, сопровождавшийся грохотом взрыва, чуть не сбил Люта с ног. Бомба взорвалась за кормой, там, где совсем недавно находилась U-181. Если бы не приказ дать полный ход и увеличить глубину погружения, сейчас их постигла бы та же печальная участь, что и камрадов с погибших «U-ботов».

— Право на борт!

Еще удар! Лодка затряслась, как будто бомба попала прямо в нее, но это была иллюзия. На несколько секунд погас свет, однако корпус выдержал, и ход субмарина не потеряла.

— Шумы винтов прямо над нами!

Вот теперь Лют испугался по-настоящему. Если это один из эсминцев эскорта, то гибель лодки почти неминуема. Однако U-181 повезло и в этот раз. Она умудрилась проскочить между кораблями эскорта и находилась уже внутри конвоя. Прямо над ней рубил винтами воды Атлантики транспорт типа «Либерти».

— Лево на борт! Приготовиться к всплытию!

Где-то за кормой продолжали греметь взрывы. Акустик докладывал о все новых шумах, сопровождающих гибель подводных лодок, но вот в его голосе послышались иные нотки:

— Сдвоенный взрыв справа по корме! Это торпеды! Наши в кого-то попали!

— Всплытие!

Лодка выскочила на поверхность, продолжая идти полным ходом. Лют выбрался на мостик и, заслоняясь от бьющего в лицо ветра попытался сориентироваться в обстановке. В приполярных широтах летом ночь превращается в неверный сумрак, и кое-что рассмотреть ему удалось. Вокруг, насколько хватало видимости, рассекали океанские волны многочисленные русские транспорты. Примерно в миле справа ярким факелом горел танкер, выбрасывая в небо струи огня — кто-то из товарищей Люта не зря потратил свои торпеды.

Внимательно обведя взглядом горизонт, Лют сразу заметил то, что искал. Уродливый силуэт русского авианосца трудно было с чем-то спутать. Плоская полетная палуба, поднятая над корпусом на специальных опорах и полностью лишенная надстроек, делала его каким-то странным обрубком, совершенно не вяжущимся со стремительными и совершенными очертаниями настоящих боевых кораблей. И все же он был опасен, причем опасен в куда большей степени, чем еще совсем недавно думал Лют.

— Сейчас, подожди немного, — тихо произнес Лют, когда лодка легла на боевой курс. — Осталось совсем чуть-чуть.

Лют хорошо рассмотрел в бинокль, как, стремительно разогнавшись, от палубы авианосца оторвался очередной самолет, и это был совсем не «Уайлдкэт». Таких машин командир U-181 никогда раньше не видел. Два двигателя, расположенных под плоскостями крыльев, были лишены привычных винтов, зато за ними тянулось хорошо видимое в темноте свечение, как будто тяжелый истребитель толкали вперед струи раскаленного воздуха, и толкали весьма эффективно. Лют не слишком хорошо разбирался в авиации, но и ему сразу стало понятно, что довольно большая цельнометаллическая машина уж слишком быстро набирает скорость.

— Герр корветтен-капитан, он собирается атаковать нас! — выкрикнул командир расчета зенитного «флака».

До авианосца было еще слишком далеко, а проклятый русский истребитель, а скорее даже истребитель-бомбардировщик, приближался к U-181 слишком быстро и маневрировал с легкостью спортивного самолета. Такого просто не могло быть, но не верить своим глазам Лют не мог. Ждать дальше было просто нельзя.

Носовые, залп! — выкрикнул Лют.

Четыре пенных следа, отчетливо просматривавшихся в воде в свете выглянувшей луны, устремились к авианосцу.

— Срочное погружение!

Пропуская запрыгивающих в люк подводников, Лют еще раз посмотрел на цель. Авианосец отреагировал почти мгновенно, начав разворот носом к приближающимся торпедам. Вполне логичное решение — уменьшая площадь цели, командир корабля стремился снизить вероятность попадания. Вряд ли с корабля заметили пенные следы. Скорее, об опасности их предупредил пилот. И все же U-181 опять повезло — торпеды шли хорошо. Лют видел, что, по крайней мере, от одной из них корабль увернуться не сможет. А еще он отчетливо понимал, что и его лодка не успеет скрыться под водой до того, как русский самолет атакует ее бомбами. Однако советский летчик не торопился. Неожиданно изменив курс, он отказался от атаки на лодку и развернулся в сторону собственного авианосца. Лют не сразу понял, что задумал пилот, а когда до него дошел смысл его действий, корветтен-капитан неподвижно застыл, уже стоя по пояс в люке, не в силах оторвать взгляд от происходящего.

Русский самолет сбросил бомбу в пустой океан. Всего одну. Сначала Лют подумал, что летчик каким-то образом обнаружил одну из лодок «стаи», идущую в подводном положении, но бомба оказалась не глубинной. Взрыв произошел почти на самой поверхности, подняв гигантский фонтан воды — слишком высокий для сравнительно небольшой авиабомбы.

Испытывая очень нехорошее предчувствие, Лют поднес к глазам бинокль. Столб воды опал, брызги унесло ветром, и немецкий подводник отчетливо увидел, что теперь в сторону авианосца продолжают двигаться только три пенных следа. Той самой торпеды, которая неизбежно должна была ударить в борт русского корабля, больше не существовало.

Лют опустил бинокль и окинул небо тяжелым взглядом. Русский пилот совершал боевой разворот над своим кораблем, и его намерения были предельно ясны. Уничтожив угрожавшую авианосцу торпеду, он собирался поквитаться с тем, кто ее запустил.

Из «волчьей стаи» не ушел никто. Главное преимущество субмарин — скрытность, и именно этот козырь оказался начисто выбит из рук немецких подводников. Я всегда знал где и на какой глубине находится каждая их лодка, а также каким курсом и с какой скоростью она идет.

Тем не менее, мы потеряли танкер и один «либерти». Транспорт, правда, не затонул, но получил столь серьезные повреждения, что пришлось снять с него команду и затопить, предварительно перегрузив на палубы других кораблей наиболее ценную часть груза. Кто-то из немцев успел осознать, что атака провалилась и выпустил торпеды с максимальной дистанции, полагая, что по столь крупной цели, как наш конвой он не промахнется. И, наверное, в той ситуации для командира немецкой субмарины это решение было единственно верным.

Больше до Исландии немцы нас не беспокоили. Организовать еще одну столь же массированную атаку они просто физически не успевали, да и результат первой попытки им вряд ли понравился. Зато у нас появилось довольно много пленных немецких подводников. Сбрасывая глубинные бомбы на немецкие лодки, я старался по возможности не топить их, а повреждать до состояния невозможности погружения. С субмаринами, находящимися под водой, этот трюк было проделать не так просто, а вот с десятком лодок, ринувшихся в атаку на наши транспорты в надводном положении, такое иногда проходило. В принципе, подводной лодке достаточно одного хорошего попадания, чтобы отправиться на дно, но если бомба достаточно мелкая, то можно просто вывести ее из строя, а дальше экипаж сдастся сам, поскольку противостоять даже одному эсминцу в артиллерийском бою «U-бот» не в состоянии, а если над головой еще и кружат очень злые и кусачие истребители-бомбардировщики, то вариантов совсем не остается.

От Исландии до советских северных портов десять-двенадцать дней пути, но часть маршрута конвоя проходит в зоне действия немецкой береговой авиации, размещенной на севере Норвегии. Там же, в извилистых норвежских фьордах уже изготовились к выходу в море тяжелые корабли и эсминцы. Для разгрома конвоя немцы решили задействовать все имевшиеся у них на Севере надводные силы.

— Вы идете на верную гибель, — честно озвучил свое мнение командующий американскими войсками в Исландии, выехавший в Хваль-фьорд посмотреть на отплытие русского конвоя. — Вы, конечно, мастерски отбились от «волчьей стаи», но, поверьте мне, немецкие линкоры и крейсера — это совсем другое дело. Если вас перехватит эскадра во главе с «Тирпицем», ваши эсминцы не смогут даже поцарапать ему краску. На месте немцев я бы ждал вас в районе острова Медвежий. Туда дотягивается их авиация, и обнаружить такую массу кораблей в условиях полярного дня им не составит труда, а уйти севернее вам помешают арктические льды. Это ловушка, мимо которой никак не проскочить. Даже авианосец вряд ли вам поможет. Сколько у вас самолетов? Полтора десятка? А немцы будут налетать группами по пятьдесят-шестьдесят машин. Да, это будут бомбардировщики и торпедоносцы, но вам придется на них отвлечься, а в это время тяжелые корабли врага будут расстреливать ваши транспорты и эсминцы, как в тире.

Американский генерал, несомненно, был прав в своих оценках. Конечно, он не знал всех возможностей новых «Илов», но даже с ними отбиться от столь сильного противника без поддержки со стороны мы бы не смогли. Однако на поддержку я рассчитывал — не зря же я провел в Союзе больше месяца перед возвращением в США. Товарищ Королев, освобожденный из спецтюрьмы НКВД по личному распоряжению Сталина после удара «изделий К-212» по Плоешти, развил бурную деятельность. Пришлось ему вместе со своими ракетами ехать в Архангельск и повторять там уже отработанные в Крыму манипуляции с превращением эсминцев в ракетные корабли.

От идеи высылать немногочисленные эскадренные миноносцы навстречу конвою я отказался сразу — для «Тирпица» и немецких крейсеров они могли стать разве что еще несколькими мишенями. Поэтому я согласовал с командующим Северным флотом вице-адмиралом Головко совсем иной план участия его кораблей в проводке конвоя, и, к некоторому моему удивлению, он встретил эту идею без возражений. Видимо, прогремевшая в советских и зарубежных газетах история с ракетным ударом по Плоешти произвела на вице-адмирала должное впечатление, и желание стать первым командующим флотом, который применит новейшее оружие в серьезном морском сражении, перевесило все сомнения.

Радиограмму о нашем выходе из Исландии я отправил Головко с борта «Адмирала Ушакова», и через шесть часов эсминцы «Гремящий», «Сокрушительный», «Куйбышев» и ледокольный пароход «Александр Сибиряков» покинули гавань Архангельска и легли на курс вдоль кромки арктических льдов в условленную точку, лежавшую в трех сотнях километров северо-восточнее острова Медвежий. Там, за пределами досягаемости немецкой береговой авиации, они должны были ждать нашего прибытия и выхода в море немецкого флота.

Несмотря на холод, тяжелые условия и полное отсутствие опыта северных морских походов, Королев отказался остаться на берегу и вместе с командой инженеров и техников занял места в каютах «Александра Сибирякова». Конструктор отлично понимал, что провал операции может легко вернуть его в тюрьму, из которой он вышел благодаря моей протекции и очевидному успеху операции против румынских нефтепромыслов. Так что теперь Сергей Павлович был готов сделать всё от него зависящее, чтобы почти три десятка «изделий К-212» стартовали с эсминцев без проблем и сбоев.

И, наконец, моим последним козырем стали десять турбореактивных «Илов», перелетевших на аэродром под Мурманском за несколько дней до нашего прибытия в Исландию. К сожалению, с бомбовой нагрузкой эти самолеты с большим трудом могли дотянуть до острова Медвежий, так что на их действенную помощь можно было рассчитывать только в конце пути.

Капитан цур зее Карл Фридрих Топп был назначен командиром самого сильного корабля Рейха в феврале сорок первого года, и с тех пор «Тирпиц» не принимал участия ни в одной крупной морской операции. Гитлер берег этот могучий корабль, понимая, что одно лишь его существование сковывает значительные силы британского флота.

После смерти Фюрера всё изменилось. Геринг не испытывал теплых чувств к линейным кораблям. Для него линкоры и тяжелые крейсера были огромными прожорливыми монстрами, потребляющими дефицитные ресурсы в совершенно неадекватном количестве и при этом неспособными радикально повлиять на ход войны.

Естественно, при первой же возможности использовать надводный флот с реальной пользой для дела, Геринг, не колеблясь, отдал соответствующий приказ. Был ли Топп этому рад? Пожалуй, да. После гибели «Биссмарка» и почти всех рейдеров, отправленных в Атлантику бороться с британским судоходством, основная боевая нагрузка легла на подводников адмирала Дёница. Их успехи впечатляли, но в последнее время и они стали испытывать серьезные проблемы. Число отправляемых на дно кораблей противника неуклонно сокращалось, а последняя неудачная атака крупнейшей за всю историю «волчьей стаи» на русский конвой еще сильнее подкосила пошатнувшуюся репутацию кригсмарине. Флоту нужна была крупная победа, пусть даже не над равным соперником в лице британских линейных кораблей, но все равно важная и значимая. И сейчас она сама шла в руки.

Днем второго июля на корабль прибыл адмирал Шнивинд, командующий немецкими надводными силами на Севере, а уже вечером «Тирпиц» и «Адмирал Хиппер» в сопровождении шести эсминцев начали выдвижение из Тронхейма на передовую базу в Альта-фьорде. Одновременно «Лютцов» и «Адмирал Шеер» вышли из Нарвика. Их тоже сопровождали эсминцы и судно снабжения.

В середине дня пятого июля обе боевые группы немецких надводных кораблей вышли из норвежских шхер в открытое море и объединились. Командир «Тирпица» знал, что к этому моменту бомбардировщики и торпедоносцы люфтваффе уже предприняли несколько атак на русский конвой, но встретили жесткое противодействие со стороны авиагруппы единственного авианосца противника и успеха не добились. Немногочисленные, но очень быстрые и хорошо вооруженные тяжелые истребители встречали «юнкерсы» и «хейнкели» на большом расстоянии от своих кораблей, сразу за пределами радиуса действия истребительного прикрытия, и наносили бомбардировщикам и торпедоносцам совершенно неприемлемые потери, заставляя их сходить с курса и сбрасывать бомбы и торпеды куда придется, чтобы иметь возможность увеличить скорость и попытаться уйти от преследования. К сожалению, удавалось это далеко не всем.

Сам Топп русских самолетов в небе пока не видел, что было вполне объяснимо. Немецкая эскадра все еще находилась относительно недалеко от побережья Норвегии, и подставляться под удары базировавшихся здесь «мессершмиттов» было бы со стороны советских пилотов непростительной глупостью. Да и без этого им явно хватало работы по непосредственному прикрытию конвоя.

Подводники адмирала Дёница после провалившейся попытки уничтожить русские корабли в Атлантике вели себя крайне осторожно и ограничивались пассивным наблюдением за действиями эскорта. Топп понимал, что его линкор и три тяжелых крейсера остались последней силой в этих водах, способной остановить этот странный конвой, две трети кораблей которого по всем канонам морской войны уже давно должны были лежать на дне, но вопреки всему русские пока потеряли всего два транспортных судна.

— Завтра мы встретим их восточнее острова Медвежий, между двадцатым и тридцатым градусами восточной долготы, — произнес адмирал Шнивинд, обращаясь к командиру «Тирпица», — Сейчас уже совершенно ясно, что все наши проблемы исходят от русского авианосца. Ни субмарины, ни самолеты люфтваффе так и не смогли до него добраться, но я уверен, что этот бывший американский транспорт ничего не сможет противопоставить снарядам вашего главного калибра.

— Если я смогу подобраться к авианосцу ближе, чем на двадцать миль, его не спасет ничто, но на большей дистанции мои пушки бессильны, — без всякого энтузиазма ответил Топп.

Подставлять свой корабль под бомбы и торпеды русских самолетов ему совершенно не хотелось. Историю гибели однотипного с «Тирпицем» линкора «Бисмарк» Топп изучил очень тщательно и вполне трезво оценивал опасность, которую могут представлять торпедоносцы противника.

— «Бисмарк» был один, — адмирал Шнивинд словно прочел мысли командира линкора, — а мы идем эскадрой. У нас одних только эсминцев почти столько же, сколько у русских самолетов. Три «Уайлдкэта» противник уже потерял, отражая атаки бомбардировщиков люфтваффе. Что у них осталось? Меньше десятка новых двухмоторных истребителей и несколько «диких котов». В конце концов, линкор — не субмарина. Одной-двумя бомбами или случайной торпедой его не уничтожить, а больше попаданий наше ПВО не допустит.

— Герр адмирал, не сомневайтесь, я понимаю в чем состоит мой долг и выполню любой приказ, — Топп не видел смысла возражать командующему. Завтрашний день в любом случае должен был все расставить по своим местам.

Ночь прошла спокойно. Каждый час приближал эскадру к советскому конвою, упорно продолжавшему путь на восток. В какой-то мере русским повезло. Ледовая обстановка позволила им обогнуть остров Медвежий с севера. Это удлиняло путь немецкой эскадры и несколько осложняло действия авиации, но решающей роли сыграть не могло.

Топп искренне не понимал, на что надеется командир советского конвоя. Его единственным шансом было немедленно отдать приказ о рассредоточении кораблей. Да, при этом транспорты останутся практически без защиты, но хотя бы у кого-то из них появится надежда проскользнуть через завесу немецких кораблей и подводных лодок и добраться до северных портов России. А оставаясь вместе, они неизбежно погибнут все. На самом деле, в успехе Топп не сомневался. Его беспокоил лишь вопрос, какой ценой он будет достигнут, а еще командиру «Тирпица» не давал покоя британский флот, давно имевший виды на его линкор. Неофициальные договоренности о том, что британцы не станут мешать немецкой эскадре громить русский конвой, конечно, радовали, но вот станут ли джентльмены соблюдать это соглашение, когда с советскими кораблями будет покончено? Слишком уж лакомой целью для них являются «Тирпиц» и три тяжелых крейсера германского флота. Что им стоит перехватить его эскадру на обратном пути в Норвегию? И хорошо если при этом все корабли эскадры будут полностью боеспособны. Топп был уверен, что русские просто так не сдадутся, а что может быть хуже, чем вступать в бой с британскими линкорами, уже имея повреждения?

Русский самолет появился в небе над эскадрой около одиннадцати часов следующего дня, когда расстояние до конвоя сократилось до восьмидесяти миль. В сильный бинокль было видно, что это более крупная машина, чем «Уайлдкэт», и Топп решил, что, видимо, это один из тех тяжелых истребителей, на действия которых не уставало жаловаться командование люфтваффе.

«Мессершмитты» сюда уже не доставали, и русский чувствовал себя в небе достаточно уверенно. Держался он высоко и близко к эскадре не подходил. От огня 88-миллиметровых зениток истребитель уклонялся с демонстративной ленцой — на такой высоте с его маневренностью и скоростью это не составляло особого труда.

Неторопливый и в чем-то даже изящный танец одинокого самолета среди вспышек разрывов зенитных снарядов продолжался около десяти минут. У Топпа даже возникло ощущение, что русский их просто дразнит. Видимо, похожие мысли посетили и адмирала Шнивинда. Во всяком случае, за самолетом он наблюдал очень нехорошим взглядом. А потом все перевернулось, и Топп едва успел осознать, как это произошло.

— Наблюдаю двадцать целей! — доложил локаторный пост, — Самолеты! Заходят с северо-востока. Высота пятьсот. Расстояние двенадцать миль. Скорость тысяча пятьдесят!

— Герр адмирал, это русские ракеты! — Топп никогда не встречался с подобным оружием в бою, но рассказы выживших при атаке на Плоешти дошли и до высших офицеров флота.

— Курс на восток! — немедленно приказал Шнивинд, разворачивая флот почти на семьдесят градусов вправо. — Кораблям начать маневрирование для уклонения от воздушной атаки!

Отдавая необходимые приказы, Топп пытался понять, на что рассчитывают русские, нанося удар по эскадре мощным, но не слишком точным оружием. Попасть в маневрирующий корабль, это совсем не то же самое, что нанести удар по заводским корпусам и нефтепромыслам. Впрочем, ответ на свой вопрос он получил куда быстрее, чем ему бы хотелось.

Крылатые ракеты выскользнули из-за горизонта и огненными росчерками устремились к кораблям эскадры. Спустя пару секунд Топп понял, что все куда хуже, чем он думал. Маневр уклонения не принес ожидаемого результата — ракеты тоже изменили траекторию полета и довернули в сторону немецких кораблей.

Первым попал под удар эсминец «Ганс Лоди». Ракета ударила в его носовую часть, и на какое-то мгновение командиру «Тирпица» показалось, что взрыватель не сработал. В воздух с негромким хлопком взлетели какие-то мелкие обломки, и корабль окутало облако тончайшего тумана. Все это длилось краткие доли секунды, а потом эсминец взорвался — весь и сразу. На месте, где только что рассекал океанские воды стремительный боевой корабль, вспух шар огня, из которого, оставляя белесые дымные хвосты вылетали отдельные крупные фрагменты. Топп с ужасом узнал в одном из них верхнюю часть боевой рубки эсминца. Попадание ракеты вызвало детонацию боезапаса, и одновременный взрыв десятков торпед и глубинных бомб разметал обломки «Ганса Лоди» на сотни метров вокруг.

Дальше взрывы следовали один за другим, и Топп просто не мог уследить за стремительно развивавшимися событиями, особенно после того, как очередной удар пришелся по его кораблю. «Тирпиц» тяжело вздрогнул всем корпусом, и всех, кто находился в боевой рубке, сбило с ног. Ракета попала в корму, и это спасло командира корабля и адмирала Шнивинда. Взрывчатый газ не достиг рубки и все разрушения пришлись на кормовую часть судна.

— Боевым частям и службам доложить о повреждениях! — выкрикнул Топп, тяжело поднимаясь на ноги и вытирая кровь, сочившуюся из глубокой ссадины на подбородке.

Все оказалось не так ужасно, как изначально подумал Топп. Во всяком случае, для его корабля. «Тирпиц» выдержал страшный удар. В кормовой части с палубы смело всё. Ударной волной вывело из строя радар, и повредило значительную часть зенитной артиллерии. Расчеты в кормовых башнях получили тяжелую контузию, но орудия уцелели, а сами башни не заклинило и ход линкор не потерял.

Через несколько минут стало ясно, что тяжелые корабли эскадры смогли пережить ракетную атаку, получив повреждения, но не потеряв боеспособности, а вот эсминцы… Кораблей сопровождения у эскадры больше не было. Русские ракеты не оставляли шансов слабо бронированным эскадренным миноносцам. Операцию следовало немедленно прекращать и Топп лишь ждал соответствующего приказа от адмирала, но неожиданно услышал совершенно другое.

— Полный ход! — в глазах Шнивинда плескалась ярость, граничащая с безумием.

— Но, герр адмирал, — попытался возразить Топп, — нужно подобрать выживших.

— Некого подбирать, капитан! — выкрикнул Шнивинд. — Вы что, не видели, что произошло? При таких взрывах не остается живых! Я получил приказ уничтожить русский конвой, и я его выполню, чего бы это не стоило.

Топп многое мог возразить адмиралу. Он понимал, что теперь линкор и крейсера некому будет прикрывать от торпедных атак русских эсминцев. Из-за полученных повреждений и потери кораблей сопровождения плотность огня средств ПВО снизилась на порядок, и, это делало эскадру еще более уязвимой. Однако, взглянув Шнивинду в глаза, командир линкора понял, что слова здесь бесполезны.

— Полный ход! — подавив тяжелый вздох, продублировал он приказ адмирала, — Курс — северо-северо-восток.

Из кораблей сопровождения уцелело только судно снабжение «Дитмашен», не являвшееся полноценным боевым кораблем и, видимо, не ставшее для русских приоритетной целью. Не выдерживая скорости линкора и крейсеров, оно медленно отставало от эскадры, но на такую мелочь уже никто не обращал внимания.

Восемь русских самолетов возникли на горизонте, когда до конвоя оставалось не больше сорока миль. Из четырех тяжелых кораблей радар удалось восстановить только на крейсере «Лютцов», но и он работал с перебоями, так что расчеты зенитных орудий узнали об опасности лишь за пару минут до атаки.

На этот раз под крыльями русских самолетов были подвешены бомбы. По крайней мере, так сначала показалось Топпу. Заградительный огонь зениток линкора и крейсеров казался плотным, но его эффективность оставляла желать лучшего. Сказывались долгие месяцы, проведенные командами на стоянках в норвежских фьордах и отсутствие у зенитчиков боевого опыта. Тем не менее, один из атакующих самолетов вспыхнул ярким облаком взрыва и рухнул в воду, распавшись на множество дымящихся обломков. На этом, однако, успехи противовоздушной обороны эскадры закончились. Под крыльями атакующих самолетов замелькали вспышки и в сторону кораблей потянулись дымные следы крупнокалиберных реактивных снарядов. В цель попали далеко не все, но двум кораблям эскадры не повезло.

«Тирпиц» сотрясли два взрыва. Попадание в среднюю часть корабля не принесло серьезных повреждений. Корабль лишился еще двух зенитных автоматов, но главный бронепояс пробит не был. Зато второе попадание в нижнюю часть кормы стало фатальным. Линкор потерял винты, а погнутые валы и искореженный руль можно было отремонтировать только в сухом доке. Огромный и еще вполне боеспособный корабль начал по инерции описывать широкую дугу, вывалившись из боевого ордера.

Вторым под удар попал «Адмирал Хиппер», причем атаковал его тот же самолет, который лишил хода «Тирпиц». Пилот потратил лишь одну ракету из трех оставшихся у под крыльями его машины, и вновь попадание пришлось в корму. Как успел понять Топп, остальные русские летчики лишь прикрывали его действия, отвлекая на себя внимание ПВО немецких кораблей и даже не особо стремясь куда-то попасть своими ракетами. Вот только поделиться этими соображениями с адмиралом он не успел — русский уже развернулся для новой атаки, и командир обездвиженного «Тирпица» перевел взгляд на еще пытавшиеся маневрировать крейсера «Лютцов» и «Адмирал Шеер». Топп не испытывал ни малейших сомнений в том, кто станет следующей целью русского пилота.

В течение двух часов не происходило ровным счетом ничего. Четыре бронированных гиганта беспомощно дрейфовали в сотне миль к юго-востоку от острова Медвежий. Топп опасался новых атак русских самолетов, но почему-то противник медлил.

Адмирал Шнивинд после приступа ярости, толкнувшей его на безумную попытку уничтожить русский конвой одними тяжелыми кораблями, выглядел так, будто из него выдернули стержень, на котором держалась вся его воля. В принципе, Топп его понимал. Ситуация виделась безнадежной. Помощи ждать было просто неоткуда. Конечно, немецкие корабли еще могли дать бой. У русских в этих водах не имелось тяжелых кораблей, а любая попытка эсминцев приблизиться к линкору и крейсерам в условиях полярного дня неминуемо привела бы к большим потерям. В район дрейфа эскадры постепенно стягивались подводные лодки адмирала Дёница, пытаясь хоть как-то прикрыть пострадавшие корабли от возможных атак русских субмарин. Вот только защитить линкор и крейсера от ударов с воздуха не мог никто…

— Герр капитан цур зее, нас вызывает командир русского конвоя. Он хочет говорить с герром адмиралом.

Шнивинд молча протянул руку, и вахтенный офицер вложил в нее телефонную трубку.

— Адмирал Шнивинд. — командующий прилагал все усилия к тому, чтобы его голос звучал уверенно. — С кем я говорю.

— Генерал-лейтенант Нагулин, — раздалось в ответ сквозь легкое потрескивание эфирных помех. — Господин адмирал, надеюсь, вы понимаете всю сложность ситуации, в которой оказалась ваша эскадра?

— Ближе к делу, генерал-лейтенант, — мрачно ответил Шнивинд.

— Как скажете, герр Адмирал. Я предлагаю вам почетную капитуляцию. Поверьте, это лучшее, что вы можете сейчас сделать для своих людей. Альтернативой для них может стать только героическая, но, увы, совершенно бессмысленная смерть.

— Вы глубоко заблуждаетесь, генерал-лейтенант, — лицо адмирала исказила злая гримаса, — Ваши корабли не смогут подойти к нам даже на дистанцию выстрела из орудий, так что если нам суждено погибнуть, наша смерть не будет напрасной.

— Боюсь, вы ошибаетесь, господин адмирал. Однако, я вижу, что без наглядной демонстрации наших возможностей дальнейшие переговоры неминуемо зайдут в тупик. Я даю вам один час на снятие экипажа с крейсера «Лютцов». После этого он будет уничтожен. Я не хочу лишних смертей, но, если своим решением вы оставите людей на обреченном корабле, ответственность за их гибель целиком ляжет на вас. Через час я вновь выйду на связь. Надеюсь, вы не станете игнорировать мое предупреждение.

Связь прервалась. Адмирал бросил ненавидящий взгляд на зажатую в руке телефонную трубку и протянул ее дежурному офицеру. Шнивинд молчал почти минуту, безуспешно пытаясь найти выход из ловушки, в которой оказалась его эскадра, но командиры кораблей ждали приказа, и адмирал принял решение.

— Оставить на крейсере «Лютцов» минимально необходимую команду для ведения огня из орудий главного калибра и обеспечения боевой работы сохранившихся точек ПВО. Остальных людей эвакуировать на «Адмирал Шеер».

Русский генерал вышел на связь за пять минут до назначенного срока.

— Герр адмирал, я не собирался связываться с вами до удара по крейсеру «Лютцов», но я действительно не хочу новых жертв. Вы ведь сняли с корабля не всю команду. Я готов дать вам еще двадцать минут.

— Достаточно разговоров, генерал. Я не собираюсь выполнять ваши требования.

— Хорошо, герр адмирал, я вас услышал. Надеюсь, ваша совесть не будет мешать вам спать по ночам.

Работоспособных радаров на немецких кораблях не осталось, но серебристая точка русского самолета была хорошо видна в очистившемся от облаков небе. Топп отметил про себя, что для бомбометания даже по неподвижной цели высота слишком велика — не меньше десяти километров.

Редкий зенитный огонь не причинял русскому пилоту никакого беспокойства. На такой высоте попасть в быструю и непредсказуемо маневрирующую цель не было никакой возможности. Спустя минуту от самолета отделилась черная точка. Довольно крупная, надо сказать, точка. Сбросив свой гуз, самолет плавно развернулся и лег на обратный курс, а бомба продолжила свой полет к неподвижной цели.

«Не меньше трех тонн», успел подумать командир «Тирпица», прежде чем набравшая огромную скорость бронебойная бомба ударила в надстройку крейсера «Лютцов». Чудовищный взрыв расколол тяжелый корабль пополам. Судя по его силе, попадание вызвало детонацию артиллерийских погребов главного калибра. Отдельные обломки долетели даже до «Тирпица» и шрапнелью ударили в борта и надстройки линкора.

Адмирал Шнивинд опустил бинокль и обвел офицеров «Тирпица» пустым и каким-то мертвым взглядом. Как в его руке появился пистолет, Топп даже не успел заметить. В наступившей тишине резким хлопком прозвучал выстрел «вальтера», и Топп понял, что теперь отвечать на вызов русского генерала придется ему.

— Унесите герра адмирала вниз, — с удивившим его самого спокойствием произнес командир линкора и включил общую трансляцию. — Экипажам кораблей перевести орудия в походное положение и покинуть боевые посты. Сопротивление потеряло всякий смысл. Мы сдаемся.

Высокие волны тяжело били в борт линкора. «Тирпиц», с трудом поддаваясь совместным усилиям четырех морских буксиров, крайне неохотно продирался сквозь шторм. Огромный корабль словно все еще пытался сопротивляться судьбе, не желая идти в чужой порт. Вслед за ним столь же непослушно, но неотвратимо двигались тяжелые крейсера. «Адмирал Ушаков» шел немного в стороне, прикрывая колонну. Его нещадно болтало, но пока усиленный корпус держался достойно.

Транспорты конвоя уже швартовались к причалам Мурманска и Архангельска, а вот мне пришлось задержаться. Через сутки после завершения сражения у острова Медвежий к нам пожаловали не самые приятные гости. Из-за горизонта сперва появились дымы, а потом на фоне светлого неба четко нарисовались силуэты кораблей британской эскадры. Два линкора, эсминцы, линейный крейсер и авианосец.

Подходить близко англичане не стали. Пройдя в десятке миль от нашей колонны, они, не выходя на связь, развернулись и вскоре исчезли за горизонтом. Я облегченно откинулся на спинку пилотского кресла. Все это время я провел в кабине готового к взлету «Ила». Однако, как оказалось, расслабился я рано.

— Лейтенант, у меня для тебя плохие новости, — прозвучал в моей голове голос Летры. — Только что сканеры сателлитов зафиксировали возмущение гиперпространства в двенадцати миллионах километров от Земли. У нас гости. Малый автоматический разведчик. Накрыт маскировочным полем, но оно работает со сбоями. Видимо, корабль поврежден. Собственно, поэтому сканеры спутников его и заметили. Система идентификации отключена или не функционирует. С вероятностью восемьдесят процентов это разведчик мятежников, иначе я уже получила бы запрос на связь.

— Приплыли, — негромко ответил я, лихорадочно пытаясь сообразить, как реагировать на эту информацию.

— Пока это не означает, что сюда немедленно явятся его хозяева, — чуть помедлив, произнесла Летра. — Аппарат поврежден, и это может означать все что угодно. Не факт, что он вообще способен отправить пакет собранных данных через гипер.

— Он что-то предпринимает?

— Лежит в дрейфе. Возможно, ведет сбор информации с помощью пассивных систем наблюдения. Точнее сказать не могу — для сканеров сателлитов он слишком далеко. Совершенно точно ясно лишь одно — ты не единственный уцелевший гражданин Шестой Республики, знающий координаты этой планеты.