One for All

by Lillie Lainoff

Published by arrangement with Farrar Straus Giroux Books for Young Readers, an imprint of Macmillan Publishing Group, LLC. All rights reserved.

Печатается с разрешения литературного агентства NovaLittera SIA.

Перевод с английского: Евгения Сапгир

Дизайн обложки: Максим Балабин

Copyright © 2022 by Lillie Lainoff

Cover art © Julie Dillon

© Евгения Сапгир, перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Popcorn Books, 2024

* * *

Даже в темноте было видно, что входная дверь приоткрыта. Чья-то тень наискось скользнула через порог и исчезла, растворившись во мраке.

— Жди здесь, — велела я.

— Таня, — прошептала мама, но я уже устремилась по залитой лунным светом мощеной дорожке, что вела к двери. Рукой я придерживалась за заборчик, который отец построил для меня четыре года назад, когда мне исполнилось двенадцать, чтобы мне было на что опереться, если головокружение становилось слишком сильным.

Пальцы привычно скользили по гладкому, истертому дереву. Я медленно продвигалась вперед тихими, осторожными шагами. У самой двери головокружение накатило снова, перед глазами пошли черные и серые волны. Я прижалась щекой к прохладному дереву. Когда приступ прошел, я заглянула в дверь.

Кухня была разгромлена. Повсюду валялись разбросанные кастрюли. Когда я увидела красные брызги на шкафчиках, у меня что-то сжалось в животе — но это оказалась не кровь, а всего лишь раздавленные помидоры. Стол и все горизонтальные поверхности были припорошены мукой.

Папа еще не вернулся из поездки. Мама осталась у ворот. Так что я была совсем одна, да еще и с пустыми руками.

— Проклятье! Проверь еще раз, — донесся из темноты резкий, отрывистый голос. Времени на то, чтобы сходить в конюшню и забрать с оружейной стойки свою шпагу, у меня не было. Кухонный нож мало на что годится, разве что в ближнем бою… или я удачно его метну, но сама мысль об этом заставила мои внутренности свернуться в тугой узел. Так я только сама покалечусь. Я обшаривала кухню взглядом в поисках подходящего оружия и наконец остановилась на камине. Пожалуй, кочерга — самый подходящий вариант. За неимением лучшего.

Сомкнув пальцы на холодном металле, я закрыла глаза… ощущая в руке железную рукоятку, я почти могла убедить себя, что моя шпага при мне.

Я двинулась на звук голосов, доносившихся из папиного кабинета. Внутри я увидела двоих мужчин в плащах: один что-то искал на столе, другой караулил у окна. Мы возвращались с рынка коротким путем, поэтому он нас не заметил: в окно ему была видна только главная дорога.

Maman, умоляю, оставайся на месте, как я тебя просила. Позволь мне позаботиться о тебе. Хотя бы в этот раз.

— Ты слышал?

Мое сердце затрепетало при звуке этого незнакомого голоса — скрипучего, будто им не пользовались неделями.

— Пустяки, — отозвался другой голос, не такой напряженный, скорее тягучий и плавный. — Может, и к лучшему, если вернулась жена с этой их увечной девчонкой. Мы их выпотрошим, и пусть де Батц найдет останки. Будет знать, как совать свой нос куда не следует.

Я отвлеклась, и расшатанная половица скрипнула у меня под ногами. За дверью послышались движение и чье-то дыхание.

— А ну-ка, кто это у нас тут?

В дверном проеме возник мужчина, очень высокий. Это был обладатель второго голоса. Его взгляд упал на кочергу у меня в руках:

— И что, скажи на милость, ты собралась делать с этой штуковиной?

Я замахнулась, изо всех сил стараясь выглядеть как отец — суровой, сильной, неустрашимой, — хотя колени у меня дрожали, а поле зрения сузилось. Он плотоядно взглянул на меня, оценил, как нетвердо я держусь на ногах, и сердце забилось у меня в горле.

— Увечная девчонка не лыком шита, а?

Перед глазами у меня все поплыло, но даже в таком состоянии я заметила, как он окаменел, услышав снаружи перестук колес по мостовой. Неужели мама привела военных маршалов? В другой ситуации я отреагировала бы на это тупой болью в груди: ну почему она мне не доверяет? Но сейчас мне было не до того: сердце выпрыгивало из грудной клетки, ноги ходили ходуном, и надо мной навис верзила в черном плаще.

Незваные гости забегали по кабинету, взметнулся вихрь бумаг. Пытаясь выбраться из комнаты через окно, в спешке один из них опрокинул фонарь. Я рванулась подхватить его, но не успела. Фонарь упал на пол, и языки пламени побежали по потертому ковру, стали карабкаться вверх по стенам. Черный плащ мелькнул в проеме окна с выбитым стеклом и растворился в ночи.

Сквозь дым и пламя я доковыляла до приставного столика, на котором стоял кувшин с водой, и потратила последние силы на то, чтобы выплеснуть ее на пламя, пожиравшее занавески. С тихим шипением огонь погас. В горле першило от дыма и сдерживаемых рыданий.

Я дала им уйти.

Папа ни за что не упустил бы их. Папа был сильнее, быстрее, и его уж точно не остановило бы головокружение.

Сердцебиение никак не унималось, я чувствовала его пульсацию даже в зубах. Разбитое окно сначала раздвоилось, потом утроилось перед глазами. Три зияющие дыры потянули меня к себе, ноги подкосились, коленные чашечки со стуком ударились о половицы.

Я увидела, как надо мной с встревоженным видом склоняется отец. Должно быть, из-за головокружения меня подвело зрение. Его здесь быть не должно.

«Papa», — попыталась выговорить я, но язык прилип к гортани. В следующий миг меня поглотила тьма.

— Тише, девочка моя, тише. Тебе крепко досталось.

Поморщившись из-за слишком яркого света, я приподнялась и оперлась спиной о стену. Папин письменный стол валялся на полу, словно труп, портьеры обезображены, повсюду пепел, обугленное дерево и подъеденные огнем бумаги.

Повернув голову, я увидела отца. И тут же отвела взгляд, ощущая во рту горький привкус неудачи.

— Я так испугался за тебя, — сказал он, бросив взгляд на карманные часы. — Ты не приходила в себя пять минут, но казалось, что целую вечность.

Нахмурившись, он внимательно посмотрел на меня:

— Таня, что случилось?

— Грабители. Я не смогла им помешать. Я старалась, правда, но начался пожар, и… Постой, Papa, а ты-то здесь откуда?

— Я освободился быстрее, чем планировал. Вот решил вернуться на день раньше. Сюрприз! — Он невесело усмехнулся, оглядывая разоренный кабинет.

Папа нередко совершал деловые поездки в соседние города. Состоятельные провинциалы были не прочь открыть у себя новую школу фехтования, и отец был лучшим кандидатом на роль главного фехтовальщика. До сих пор он не принял ни одного предложения — а недостатка в них не было после того, как он ушел на покой. Время от времени он подшучивал над претендентами: давал несколько уроков, получал свой гонорар и уезжал восвояси. Но я-то знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что в эти поездки он отправляется далеко не ради денег. Разъезды давали ему возможность навестить старых друзей, сослуживцев по Maison du Roi — Дому короля, при котором служили несколько рот гвардейцев и мушкетеров. Теперь его товарищи занимали видные должности в службе военных маршалов по всей Франции либо служили военными советниками. Папа ни за что бы это не признал, но я подозревала, что в глубине души он мечтает вернуться. Не в Париж — полный опасностей и блеска город с его свинцовым подбрюшьем и залитыми кровью переулками, — но к своим друзьям, за которых он каждый день готов был рисковать жизнью. К братьям по оружию, ставшим для него семьей.

Когда я была совсем маленькой, я даже познакомилась с некоторыми из них. Смутные детские воспоминания о высоких мужчинах с раскатистым смехом — я будто смотрела на них сквозь воду в пруду: свет преломлялся, черты искажались, и в итоге картинка получалась весьма далекой от оригинала. Вдобавок в мою жизнь пришли постоянные головокружения, а папины сослуживцы оказались разбросаны по всей стране, обзавелись семьями и продолжали защищать Францию. Так что едва ли у нас было много шансов на новые встречи.

Отец усадил меня в кресло и не оставлял в покое, пока я не заверила его, что чувствую себя хорошо — он отлично знал, что я имею в виду. Затуманенным взглядом я следила за тем, как он склоняется над полом и проводит пальцем по пыльным останкам дневника, чья кожаная обложка почернела и скукожилась от огня. Мне показалось, что я заметила облегчение у него на лице. Его золотой перстень с печаткой в виде французской лилии и двух перекрещенных сабель сверкнул на фоне пепла. Он выпрямился:

— Сколько их было?

— Двое, — ответила я, и меня снова охватил стыд. Я очень старалась. Но моих стараний всегда оказывалось недостаточно. — Прости, что я не справилась.

— Моя дорогая, моя глупенькая дочка… как именно ты собиралась справиться с двумя грабителями и в то же время позаботиться о том, чтобы наш дом не сгорел дотла?

Я промолчала. Не то чтобы он ждал ответа: он был поглощен разбором оставшихся бумаг, сломанных выдвижных ящиков и разбросанного повсюду содержимого.

— Что они забрали? — спросила я.

— Ничего важного.

— А зачем тогда они пришли? Разве не для того, чтобы взять что-то важное?

Я заметила, как дернулась его челюсть, как уголки глаз прищурились, превратившись в острия кинжалов, — именно это выражение лица я недавно пыталась изобразить, чтобы скрыть свой страх.

— Уверен, они искали драгоценности твоей матери, когда ты вошла.

— Но они знали твое имя! Они сказали… что убьют и меня, и Maman и оставят тут, чтобы ты нас нашел.

Отцовские глаза полыхнули гневом. Он обхватил меня руками и прижал к себе так, что моя щека оказалась притиснута к его плечу. В таком положении я не могла увидеть его лицо.

— Я горжусь тобой.

— Это не пожар виноват… если бы только у меня не закружилась голова, я схватила бы их. Я бы защитила нас.

Он отстранился, чтобы посмотреть на меня:

— Как ты можешь так говорить… как ты можешь даже думать так! Ты проявила мужество! Ты защитила честь нашей фамилии.

Я хотела спросить, откуда они появились. Кто, кроме жителей нашего города, мог знать о нас… о моей проблеме? Но тут послышались шаги, и на пороге появилась мама. На ее лице не было заметно следов слез, она держалась невозмутимо, как скала. Ее взгляд скользнул по мне, по разломанной мебели, губы сжались, и только тогда она посмотрела на отца. Они обменялись взглядами, которые я не могла истолковать.

— Я не ждала тебя домой к ужину. Быстро собрать на стол не смогу. Надо посмотреть, осталась ли на кухне еда, которую не размазали по стенам.

— Ma chère, дорогая, — начал он, но она взглядом пригвоздила его к месту.

— А с тобой даже разговаривать не хочу, — заявила она, обращаясь ко мне. — Бросилась во тьму играть в героя! Ты еще совсем девочка, Таня. Ты могла потерять сознание! В этот самый момент я могла отскребать твои останки от пола! — Ее губы задрожали. — Ты ведь потеряла сознание, да? У тебя на лбу уже наливается синяк.

Ну да, я всего лишь девочка. К тому же больная. Когда доходит до настоящего дела, я оказываюсь беспомощной. Потому что именно такова жизнь больной девочки.

— Утром я найду слесаря, — наконец нерешительно сказал папа. — Я позабочусь о том, чтобы никто не причинил вам вреда.

— Этого ты обещать не можешь, — парировала она.

Его рука дернулась. Я почувствовала, потому что это была правая рука, которой он поддерживал меня под локоть на случай, если земля опять уйдет у меня из-под ног. Он словно хотел протянуть эту руку к ней. Но тут мои глаза закрылись, а когда они открылись снова, все поле зрение заполнил отец. Потом в картине мира появилась мама, суетящаяся с кастрюлями и мисками, скрип деревянных стульев и папин смех — все эти звуки сливались в одну мелодию, которая несла в себе не столько воспоминания о последних годах, сколько чувство, казавшееся давно забытым и погребенным под бесконечными ссорами и ледяными взглядами, отравившими прошедшие месяцы.

Как обычно называют таких, как я? Хрупкие. Болезненные. Слабые. По крайней мере, именно эти слова сказали моей маме врачи номер один, два и три, когда мне исполнилось двенадцать, и она привела меня к ним, и небо кружилось и покрывалось рябью у меня над головой, будто перевернутое озеро.

Каждый из них смотрел на меня так, будто я не от мира сего. Может, так оно и было. По крайней мере, так думал священник, когда мама привела меня в местную церковь в последней отчаянной надежде на излечение.

Головокружения начались не вдруг. Не то чтобы однажды я проснулась и вместо того, чтобы выпрыгнуть из кровати с сияющими глазами навстречу новому дню, повалилась на пол в оцепенении. Болезнь подступала медленно, коварно, незаметно. Она подкрадывалась ко мне и поначалу проявляла себя лишь мягкими приступами: то немножко затуманится зрение во время игры на ярмарке, то возникнет ноющая боль в голове. Потом я стала чувствовать головокружение и слабость всякий раз, вставая на ноги.

Поначалу мама думала, что я притворяюсь. Как-никак я была ребенком. Дети всегда так делают, правда? Прикидываются больными, чтобы увильнуть от домашних обязанностей.

Обычным девочкам не приходится хвататься за стул, чтобы встать. Обычные девочки не видят мир так, как будто он тонет в луже чернил, и не ощущают, как сердце отчаянно колотится о ребра, ноги у них не дрожат и не подгибаются. Обычным девочкам не приходится беспомощно наблюдать, как мужчины — которые только что грозились убить их мать, убить их самих — исчезают в ночи. Обычные девочки не позволяют этим мужчинам сбежать и укрыться среди темных силуэтов деревьев, держа шпаги наготове и выжидая удобного момента, чтобы вернуться и перерезать им горло…

Я проснулась с хрипом, таким громким, что он почти заглушил шепот, доносящийся сквозь щели в стенах.

Грабители! Они вернулись.

Но это оказались всего лишь мои родители, я узнала их голоса. Они обсуждали случившееся. То есть меня. И на этот раз их дискуссия отличалась от прежних. Что-то новое промелькнуло во взгляде моей матери, когда она наблюдала, как я осторожно поднимаюсь на ноги посреди разоренного кабинета, в ее глазах словно горел огонь, к которому она всегда прибегала, чтобы скрыть боль и страдание. Как-то раз она поскользнулась и ударилась коленом об стол, так что на коже моментально налился синяк, и она несколько дней ходила с застывшим на лице выражением ярости. Но она никогда еще не смотрела так на меня. Как будто больше невозможно винить мое тело во всех проблемах, которые я причиняю.

Может, я просто не знаю, что делают и чего не делают обычные девочки? Но что я тогда знаю? Как под взглядом моей матери я съеживаюсь и превращаюсь в кого-то маленького, столь незначительного, что я даже не уверена, что смогла бы узнать в себя в зеркале? О, как же я хотела, чтобы она видела меня сильной, достойной ее руки, которая всегда была готова меня подхватить! Как мне хотелось быть отражением того огня, который она всегда так тщательно сдерживала!

— Не понимаю, что я сделала не так, — послышался мамин голос.

Осторожно, стараясь не перенапрячься, я встала с кровати, подождала, пока мир вокруг меня не перестанет качаться, а потом прижалась ухом к дальней стене. Раньше моя комната была папиной библиотекой. Но потом я заболела, и с моими головокружениями и подгибающимися ногами о лестницах пришлось забыть.

— Ты все сделала правильно, — вздохнул отец. — Ma chère, дорогая моя, ты и Таня — это все, что мне нужно в жизни.

— Жаль, что я не смогла подарить тебе сына, а вместо этого родила дочь, к тому же такую… неполноценную.

Я не расслышала, что ответил папа.

— Я хочу, чтобы ты перестал ее обучать. Больше никакого фехтования. Обещай. Я знаю, тебе хочется передать Тане свои знания, но ты не можешь реализовать свои амбиции через нее. Будут последствия. Я не хочу, чтобы она тратила каждую минуту своей жизни, все свои силы на то, что никак не поможет ей в будущем. Ей не нужно знать, как защищать себя, ей нужны навыки. Женские навыки. Потому что, когда она… — Тут она прервалась, но я знала, что она хочет сказать. Она собиралась сказать: когда она выйдет замуж.

— Мы что-нибудь придумаем. Нет, послушай. Правда, придумаем. — Следующие несколько слов я не расслышала через стену. Потом отец снова заговорил чуть громче: — Эти подонки ждали, пока я уеду из города. Что ж, они недооценили мою готовность оставаться дома, когда дело касается моей семьи. Они не осмелятся снова сунуться, пока я здесь.

— Дело не только в этом! Что с ней будет, когда меня не станет? Когда тебя не станет? Ты не бессмертен, особенно теперь…

Послышался громкий вздох. Всхлипывание и отчетливое шуршание ткани. Я отступила назад и схватилась за изголовье кровати. Я уронила голову, мои ноги стали лилово-серыми, как всегда, когда начинался сильный приступ головокружения.

Неважно, что говорила мама, неважно, как сильно мне хотелось, чтобы она видела во мне не только мою слабость. Она не сможет отобрать у меня фехтование. Все это я уже слышала: девочке незачем знать, как правильно браться за рукоять шпаги, незачем знать, под каким углом ее рука должна прижаться к боку, когда противник готовится атаковать. Девочкам все это не нужно — особенно больным девочкам. До сих пор папа в ответ на эти аргументы лишь качал головой. Она не такая, объяснял он.

— Она — Таня, — любил повторять он. Это доводило маму до белого каления. — Она — Таня.

Таня, дочь, которая должна была родиться сыном, дочь, которая должна была продолжить дело своего отца. Но кто захочет жениться на больной девушке? Даже если она дочь мушкетера.

— Боже мой!

— Погляди, как к стене привалилась! Увечная, что ли?

Я подняла голову и оперлась рукой о каменную стену. Девушки были видны издалека: их платья яркими пятнами выделялись на фоне мощеной улицы. Я почувствовала, как кровь вопреки моей воле приливает к щекам, как меня охватывают гнев и отчаянный стыд, и выдавила из себя приторную улыбку:

— Гери! Какой приятный сюрприз!

От компании, оставив Маргерит и остальных позади, отделились три-четыре девушки, которых я знала с детства. Мне был хорошо знаком такой тип. Неприятные, но в определенных границах. На решительные действия неспособны.

Глаза Маргерит сверкнули, в них промелькнула какая-то болезненная хрупкость. Именно я придумала ей прозвище. Еще в те времена, когда мы пропадали в полях подсолнухов, исследуя окрестности городка, а когда заплетали друг другу косички, случайно спутывали волосы в такие колтуны, что нашим матерям приходилось выстригать их… Но спустя секунду наваждение рассеялось, и Маргерит поджала губы: она подхватила эту привычку у других жителей городка. Все знали, как надо смотреть на бедняжку Таню. Как наклонять голову набок и скользить взглядом сверху вниз.

— Это давно в прошлом. Мое настоящее имя — Маргерит — мне нравится больше. Гери — всего лишь детское прозвище. — Она шмыгнула носом, разгладила складки на платье, а потом, нахмурившись, стряхнула воображаемую пылинку с зеленой ткани. Должно быть, она купила это платье на свое шестнадцатилетие, когда ездила в Париж. Об этой поездке она с триумфом рассказывала на нашей центральной площади. Таких красивых платьев в Люпьяке не водится.

Раньше мы праздновали день рождения вместе — мы родились с разницей всего в несколько дней. Однажды мы устроили совместную семейную поездку на озеро — мы стояли на разноцветном песке и ощущали, как холодная вода плещется у наших ног, и дивились тому, как огромен мир, в котором нам предстоит взрослеть. Но четыре года назад все изменилось, и наша дружба закончилась. В двенадцать Маргерит отвернулась от меня, потому что дружить с девочкой, которая все время должна держаться в стороне, которая должна оставаться тенью своей слишком тревожной матери, — это совершенно, категорически не весело. Папа хотел нанести родителям Маргерит визит и высказать все, что он думает о предательстве их дочери. Но мама убедила его, что так будет только хуже. Что он мог сказать? Что он мог сделать, чтобы мое тело прекратило предавать меня снова и снова?

Мои мысли сделались острее, жестче. Я хваталась за них, как за оборванные нити. Фигура Маргерит поплыла перед глазами. Я поджала пальцы ног — этому трюку я научилась случайно, он помогал остановить приступ головокружения и прояснить зрение.

— Весьма увлекательная беседа, но мне пора, — сказала я.

Она зацокала языком.

— Неужто ты занята? — Маргерит заглянула в мою корзину, в которой лиловели полевые цветы. — Как мило. Какая жалость, что тебе некому их подарить.

— И всегда будет некому, — подхватила ее спутница. — Она даже не разговаривает с парнями, а о том, чтобы кто-нибудь захотел на ней жениться, и речи быть не может.

Я страдальчески вздохнула и крепче прижала корзину к себе, как будто укрывая ее от их взглядов, плетеный бортик цеплялся за платье. Я не одна. У меня есть папа. И мама.

Но язвительного ответа у меня не нашлось. Чувства трудно скрывать, особенно когда они так болезненны. Когда касаются моего тела и того, как оно меня предает. Когда они касаются того, как я буду жить, когда моих родителей не станет, когда не останется никого, кто принимает меня такой, какая я есть, когда некому будет позаботиться обо мне — не вопреки моим головокружениям и не из-за них, а просто так, без всяких причин. Неужели это действительно слишком дерзко — надеяться, что в мире есть человек, который разглядит и полюбит меня, которому буду нужна только я?

Маргерит усмехнулась:

— Я иду на примерку. Ведь носить одежду, купленную в Париже в прошлом году, — это моветон!

В последнем предложении содержался некий намек, как будто она сама осознавала всю нелепость этого заявления, этой мысли. А может, я просто выдавала желаемое за действительное.

Солнце еще стояло в зените, когда я споткнулась о расшатанный камень на дорожке, ведущей к дому. Я едва успела схватиться за забор. Четыре года назад белая краска ярко светилась на фоне травы. Теперь по столбикам зелеными змеями вились лианы, а воздушные корни плюща вгрызались в дерево.

— Maman?

Дверь в салон была на волосок приоткрыта, и меня моментально отбросило в воспоминания о той ночи, о липкой от пота кочерге в руке, о дыме, разъедающем легкие… нет!

Их там нет. Мы в безопасности. Они не вернутся.

Я постучала, прежде чем войти. Мама дремала в своем любимом кресле, опустив голову на подголовник, у нее на коленях лежала письмо. Я обернулась, чтобы тихонько выйти обратно, но тут послышалось шевеление, слабое покашливание.

— Таня?

— Я собрала их для тебя. — Она посмотрела на полную цветов корзину, которую я протянула ей, а потом ее взгляд упал на письмо. Может быть, она в затруднении? Может, я смогу ей помочь, как она помогала мне и… — Что, почерк неразборчивый? Или слишком мелкий? Я могу прочесть тебе…

— Нет, все хорошо, — ответила она отрывисто и напряженно, сложила письмо вчетверо и засунула себе под шаль, подальше от моих любопытных глаз.

— Мне правда не трудно, — снова подступилась я.

— Таня, все хорошо, я же сказала.

— Ну ладно. — Моя рука зависла над маленьким столиком на случай, если мне потребуется опора.

Она потерла лоб.

— Твой дядя передает тебе привет. Со мной все в порядке, — добавила она, когда я начала возражать. — Пойди лучше поработай над новым узором для вышивки, который тебе прислала тетя.

Это было не предложение, а приказ. Я вышла из комнаты, но даже не подумала пойти к себе и приступить к нетронутой вышивке, которую спрятала в книге. Ни за что не променяю шпагу на иголку с ниткой!

Папа отрабатывал сложную последовательность шагов в конюшне. Движения его правой руки казались такими стремительными и плавными, будто шпага служила продолжением его тела. Он, может, и не был первым фехтовальщиком среди мушкетеров, но определенно считался одним из лучших. Хотя не исключено, что он говорил так, только чтобы не зазнаваться. Сложно представить себе человека, более талантливого в фехтовании. И он любил это дело больше всего на свете… пока не встретил маму. Она была дочерью овдовевшего виконта, и когда она дала понять, что их отношения не просто придворная интрижка, то впала в немилость, несмотря на статус второй дочери, чья старшая сестра вышла замуж за состоятельного лорда.

Мушкетеры, может, и слыли героями, но если короли — Людовик XIII, а вслед за ним и Людовик XIV — не решали проявить несказанную щедрость, то те, кто поступал на службу без земель и титулов, выходили в отставку тоже без гроша. Таких, как мой отец, было немного — их значительно превосходили числом сыновья из благородных семей, которые просто покупали себе место. Зато папа умел обращаться с клинком, а этого ни за какие деньги не купишь.

Когда я родилась, отец сложил с себя обязанности мушкетера, чтобы всегда быть рядом с семьей. По крайней мере, так он говорил, когда я была маленькой, и верила каждому слову, и каждый вечер перед сном умоляла рассказать мне историю человека, который добровольно отказался от славы, превосходившей моей воображение, ради меня и моей мамы. Теперь-то я понимала: папа ни за что не покинул бы службу по своей воле. Но даже братья по оружию не смогли защитить его — мушкетера без имени и титула — от козней влиятельного виконта. Папу вынудили уйти в отставку. Зато у него была моя мама, которая пошла против воли своего отца. И у них была я. И если бы им не приходилось так много спорить из-за меня и тратить на меня все свои деньги, кто знает, может, это была бы справедливая сделка. Даже романтичная. Любить кого-то так сильно, чтобы отказаться от всего. С другой стороны, я занималась фехтованием только с отцом. Откуда мне знать, каково это — стать частью братства, преданного науке клинка, только ради того, чтобы разлучиться с ним?

Мои размышления были прерваны ударом ноги об пол: я наблюдала, как отец плавно переходит из атакующей позиции — рука и клинок вытянуты в прямую линию на высоте груди — к безупречному парированию. Клинок просвистел в воздухе, когда он выполнил блок.

— Я никогда так не смогу.

Папа оглянулся через плечо и откинул упавшие на лицо седеющие пряди свободной рукой:

— Сможешь!

Хотя конюшня и в самом деле служила домом папиному пожилому коню, верному Бо, внутри она выглядела совсем не так, как можно было ожидать. Стены были увешаны тренировочными шпагами и различной амуницией, центральный проход был освобожден и расчищен от сена. В углу стоял манекен, изготовленный из старого мешка из-под муки и набитый соломой. Он предназначался для отработки ударов.

— Только не тогда, когда на меня набросится противник со шпагой в руке, — проворчала я.

Папа открыл было рот, но я продолжила прежде, чем он успел начать:

— Не набросится! Я оговорилась. Я имела в виду — атакует. Ты же знаешь.

Все его лицо озарилось широкой улыбкой, вокруг глаз и рта собрались морщинки. В такие моменты он казался и молодым, и старым одновременно, и я понимала, как ему удалось вскружить голову моей маме, настоящей придворной даме, и заставить ее обратить внимание на мужчину без громкого титула. Его история ухаживания, к моему восторгу и маминому неудовольствию, была полна интриг и опасностей, она описывала молодых влюбленных, предназначенных друг другу самой судьбой, на чьем пути вставали различные препятствия, влиятельные противники и черная зависть.

Папа рассказывал мне, что не хотел растить ребенка в Париже. Он сетовал на слишком темные и узкие переулки, на слишком яркие огни широких бульваров, на запах пота в доках, на неизбежность светских мероприятий. Он перечислял недостатки городской жизни нарочито беззаботным тоном, но ему не удавалось скрыть под показной легкостью тяжести его последней утраты — людей, которых он потерял. Мои родители уехали из города и никогда не возвращались: поначалу они опасались случайной встречи с маминым отцом. Но к тому времени, когда он умер и Париж снова стал для них безопасен, я уже столкнулась с первыми головокружениями. Значительная часть семейных сбережений ушла на оплату бесполезных визитов к врачам. Мой отец отнюдь не был беден — он унаследовал кое-что от своих покойных родителей, кое-что заработал в свою бытность мушкетером, — но жилье в Париже стоило дорого. В Люпьяке жизнь была дешевле. Семья вполне могла позволить себе двухэтажный особняк с мезонином. Папа больше любил копить деньги, чем тратить их. Его уроки фехтования стоили дороже, чем необходимые продукты. Но даже с его сбережениями было бы невероятной удачей найти в Париже хоть какое-то жилище.

— Голова закружилась? — спросил он, когда я вернулась к действительности.

— Нет, я просто задумалась.

— Ну что ж, хорошо! Пора приниматься за дело, мадемуазель Мушкетерка!

Я заткнула юбку за специальный пояс, который папа заказал для меня у портного, и из-под нее показались краешки моих панталон. Затем я приняла правильную стойку: правая нога впереди, носок направлен четко вперед, левая нога позади, ступня под углом. Колени согнуты, словно я сжатая пружина, готовая распрямиться в любой момент. Вес распределен на обе ноги, макушка тянется вверх. Отец атаковал без предупреждения. Иначе нет смысла: ведь противник не станет сообщать мне, когда наносит удар. Лезвие папиной шпаги сверкнуло, мой клинок метнулся навстречу.

Мои плечи отведены назад и опущены. Достаточно сильные, чтобы парировать его атаку, достаточно расслабленные, чтобы отреагировать на любую неожиданность. Его любимая тактика заключалась в том, чтобы подпустить меня поближе и почти дать закончить выпад, а затем одним ударом отбросить мой клинок в сторону.

Бо недовольно зафыркал в своем стойле в углу. Он лениво жевал овес, его длинный хвост мотался туда-сюда, отгоняя надоедливых мух. Одна муха, сбитая в полете, угодила мне прямо в лицо. Боже, как же я ненавижу этого коня!

Я решила попробовать новое парирование, которое мы разучили недавно: оно прикрывало мой левый бок и частично голову. Пыль взметнулась у меня из-под ног, когда я стала отступать назад, блокируя очередную атаку, стараясь сохранять ближнюю дистанцию. Внезапно я выбросила руку с клинком вперед.

Папа явно не ожидал такого стремительного рипоста. Пятясь, он перебросил шпагу из правой руки в левую, а затем выполнил блок так удачно, что мой клинок полетел на пол.

— Нечестно! — возмущенно крикнула я.

В следующую секунду я отчаянно нашаривала свою шпагу в пыли, а папа с триумфом поднял ее над головой:

— Ага! Обезоружена!

— Papa…

— Что «Papa»? Правила тебе известны, мадемуазель Мушкетерка: лишилась шпаги во время занятия — плюс полчаса вышивания.

Из всех возможных способов приглушить чувство вины за то, что он не уступил просьбе моей матери, отец выбрал именно этот.

— Ты сжульничал! — проворчала я, забирая обратно шпагу.

Он фыркнул в унисон с Бо:

— Не все противники так же честны и порядочны, как мушкетеры. Едва ли тебе часто будут встречаться такие, и еще реже будут попадаться те, кого обучали мушкетеры. Не только блестящие фехтовальщики, но и выдающиеся личности.

Папа имел не самое реалистичное представление о своих братьях по оружию. Он видел честь в каждом из них, даже в тех, кто не заслужил себе место в их рядах, а получил его благодаря семейным титулам и состоянию. Они были его друзьями. По крайней мере, мушкетеры времен его молодости. О тех, что пришли позже, умолчим…

— Вот бы и мне узнать, что это такое — братство, — пробормотала я, обращаясь скорее к себе, чем к отцу. До чего глупое желание! Глупое желание глупой больной девочки. Но как ни нелепо это прозвучало, в моей фантазии все преобразилось: конюшня превратилась в большой зал, полный фехтовальщиков. Их привела сюда одна миссия — защищать короля, защищать Францию. Здесь слышался смех и звон клинков, голубые плащи с вышитыми крестами мелькали там и сям. Но вместе они составляли нечто гораздо большее, чем их долг. И как бы ни было смешно, я представляла их всех девушками — такими же, как я.

Un pour tous, tous pour un. Один за всех — и все за одного. Этими словами папа заканчивал все свои сказки на ночь, когда я была маленькой.

Отец улыбнулся, и на его лице промелькнуло странное выражение.

— Ох, Таня! Я бы так хотел, чтобы у тебя было то, что было у меня. — Его взгляд стал далеким, пряди волос прилипли к лицу, в руке клинок — готовый ответить на призыв к оружию, если таковой поступит.

— Papa, — позвала я. Он не ответил. Он был далеко. — Papa!

Он моргнул.

— Ты никогда не хотел вернуться?

— Куда вернуться?

— В мушкетеры.

— Нет больше мушкетеров.

Он нахмурился. Я открыла рот, но он не дал мне заговорить:

— Да, существуют мушкетеры гвардии, они до сих пор охраняют короля… Но настоящие мушкетеры, мои мушкетеры — они уже в прошлом. — Тень скользнула по его лицу. — У нынешних слишком много славы, слишком мало чести. Мальчишки, которые не могут равняться со своими предшественниками и слишком заняты полировкой своих клинков. Вот что происходит, когда получаешь слишком много звонких монет. В наши времена сражаться за короля значило не просто сражаться за монархию. Мы сражались за Францию! Сражались друг за друга. Защищали своих братьев. Иногда, — пробормотал он так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать его, — я вообще забывал, что король существует.

Бо издал тихое ржание и затопал копытами в знак протеста.

— А, месье Бо! Уже доел свой овес? — Отец подошел к стойлу, держа в руке яблоко. Я посмотрела на Бо, он посмотрел на меня. — Ты сегодня разговаривала с мамой?

Заминка в папином голосе заставила меня насторожиться. Он стоял ко мне спиной, вытянув руку, пока Бо счастливо хрустел яблоком.

— Да… а что?

— Сегодня к обеду мы ждем гостя… точнее, гостей.

— Гостей? — Он обернулся ко мне, ссутулившись. У меня внутри все сжалось. — Ты меня не заставишь! Я не соглашусь! Ни за что!

Я была сложена не так, как Маргерит или остальные девушки в нашем городке, — мне не нравилось, как я выгляжу в изысканных платьях. У меня не имелось округлостей там, где им положено быть. Мои движения не были плавными и грациозными, тело состояло из мускулов и сухожилий — то, что нужно для фехтовальщика.

Но не для юной девушки, которую оценивают, будто свинью на ярмарке.

Мои и его родители наблюдали за нами через окно. Они все еще сидели у стола, за послеобеденным бокалом вина — все, кроме папы, который отказался от дара лозы после того, как ушел из мушкетеров.

Шомоны были друзьями моего дяди… и главной целью моей мамы в ее попытках сбыть меня замуж. Она планировала эту встречу с тех самых пор, как ее брат обмолвился, что у Шомонов есть сын примерно моего возраста. Об этом-то дядя и писал в том письме: скоро Шомоны прибудут в наш городок, и он надеется, что его письмо дойдет вовремя, и сожалеет, что мы узнаем об этом в последнюю минуту. Это было, конечно, чересчур прямолинейно, но мама готова была простить ему что угодно за шанс устроить мое будущее.

Воздух в саду был напоен сладкими ароматами, и я надеялась, что они перебьют запах пота, который от волнения лил с меня градом и безжалостно скапливался в складках лифа.

Жак остановился у начала цветочных клумб. Щеки у этого юноши розовели всякий раз, когда родители упоминали в разговоре его непревзойденные достоинства, а искусством этим они владели в совершенстве. Его мать умудрялась свернуть на эту дорожку, даже беседуя на совершенно посторонние темы, например о внешности придворных фрейлин: «Одна из фрейлин вдовствующей королевы такая невзрачная, что на последнем балу в сезоне у нее не было ни единого приглашения на танец! Бедняжка! Но Жак, настоящий кавалер, пригласил ее танцевать целых два раза! Такой добрый, такой заботливый юноша! Даже мадам де Тревиль так сказала. Она сама ко мне подошла, представляете? Пару месяцев назад она открыла подготовительную школу для девиц на выданье — все аристократы Парижа выстроились к ней в очередь! Полагаю, вы об этом не слышали в вашей… в вашем райском уголке. Должно быть, она нацелилась устроить брак между одной из своих подопечных и нашим Жаком. Но она должна понимать, что он весьма востребован. Старший сын и с такими прекрасными манерами!»

В начинающих сгущаться сумерках Жак повернулся к окну; мадам Шомон помахала ему рукой. Моя мама в свою очередь перехватила мой взгляд и кивнула на Жака.

Я неловко переступила с ноги на ногу. На мне были домашние туфли, в которых легко было поскользнуться на неровном газоне.

— Они знают? — спросила я у мамы в день их приезда, втискиваясь в неудобное голубое платье, украшенное золотыми завитками вышивки.

В ее глазах, которые я видела в зеркале, промелькнуло понимание. Руки, разглаживавшие складки на рукаве, застыли.

— Они знают только то, что рассказал им твой дядя.

— А именно?

— Когда он предложил им эту встречу, они спросили, почему не видели тебя на балах сезона. Он ответил, что мы не отпускаем тебя в Париж, потому что ты слишком слаба. Что ты болела, но уже выздоравливаешь.

— Ты хочешь, чтобы я врала им? Врала про… про…

Она потянулась рукой, чтобы поправить заколку в моих волосах, ее движения сделались резкими. Заколка больно кольнула мне голову.

— Я свою часть работы выполнила. Теперь ты должна выполнить свою. — Я покачала головой. — Таня, — сказала мама, встряхивая меня за плечи, — мы должны кого-то найти. Ты разве не понимаешь?

Я понимала, конечно. Ее слова постоянно крутились у меня в голове. Она сватала меня парням из нашего городка столько раз, что и не счесть. По мере того как головокружения становились все тяжелее и мои надежды таяли, ее слова видоизменялись и множились. И хотя она не говорила этого вслух, я знала, о чем она думает, что на самом деле означает каждая заколка в моих волосах, каждая лента в лифе платья. Не имело значения, что она вышла замуж по любви.

У больных девушек не бывает поклонников. Больные девушки должны сражаться, чтобы получить то, что им причитается. Но это сражение гораздо тяжелее схватки на шпагах.

Так что я кивнула в маме ответ, а потом мило улыбнулась Жаку, притворившись, что поправляю юбку, а на самом деле нащупывая поручень, который папа установил для меня вдоль забора как раз на такой высоте, чтобы можно было опираться на него незаметно. Этот забор был слишком высоким, чтобы держаться за его столбики, в отличие от забора перед домом.

Если бы кто-то задался целью найти место, где усилия моих родителей идеально сочетаются, он нашел бы это место в саду. Аккуратно подстриженные, ухоженные кусты были любимчиками моей матери, потому что они походили на те, что росли в Лувре — главной резиденции короля. А яркие цветные пятна — всполохи голубого и красного — были творением моего отца.

Я замялась, не зная, что сказать:

— Ну что ж, обед получился… интересный.

Интересный? Я что, правда сказала «интересный»?

Подол моего платья зашуршал по траве, когда мы обходили куст, подстриженный в форме цветка.

— А ты… — заговорил Жак.

— Я всегда думала… — начала я.

— Пожалуйста, продолжай.

— Я… я всегда думала, что он какой-то странный, — закончила я, кивком указывая на куст.

Он сдвинул брови:

— Почему же?

— Тебе разве не кажется странной мысль о том, что куст, напоминающий цветок, кому-то кажется более красивым, чем сам цветок?

С горящими щеками я посмотрела на Жака в полумраке. Уходящий свет прорисовал на его лице резкие линии, которых там на самом деле не было.

— А ты что хотел сказать?

— Не желаешь ли присесть? — спросил он. Мы подошли к скамейке, с которой открывался вид на цветы.

Его лицо обрамляли мягкие, детские локоны, глаза были бледно-голубыми. В их глубине не таилось страсти, тихо тлеющей огнем. Но не было в них и жестокости. Ничего такого, что оттолкнуло бы меня. В его лице была доброта, хотя, возможно, я сама себя настроила так, чтобы ее увидеть. Он пригласил на танец девушку, от которой все отвернулись. Пусть мне недоступна любовь, мне будет достаточно и доброты. А доброта — это тоже в своем роде любовь.

— У меня что-то на лице?

— Нет! — заверила его я, пожалуй, чересчур громко.

— Хорошо. — Он прочистил горло. — Полагаю, тебе известно, зачем я здесь: я достиг того возраста, когда пора задуматься о поиске невесты. Моим родителям дали понять, что и ты уже задумываешься о браке.

Его фразы отдавали канцелярщиной. Но не каждому дано стать поэтом. Если он не говорит на языке любви, это не означает, что в нем напрочь отсутствует способность к этому чувству.

— Это правда. — Я помедлила, но он ничего не сказал. — Ты еще что-нибудь хочешь обсудить?

— О делах договариваются наши родители. — Он махнул рукой в сторону дома. — Что тут еще обсуждать.

— Что ж. — Я сглотнула, чтобы унять лихорадочное чувство, которое поднималось у меня в груди и стремилось выйти через горло. У него не было желания знакомиться со мной. Ему не было дела до того, что мне нравится, а что нет, есть ли во мне что-то, что он когда-нибудь сможет полюбить.

Именно тогда, в порыве отчаяния, желая быть где угодно, но только не здесь, я совершила ошибку. Не подумав, я сморгнула слезы и резко вскочила.

Черные лепестки распустились перед моим взором — куда более знакомые, чем любой цветок в саду, и куда более темные, чем сердцевина подсолнуха.

Передо мной возникло обеспокоенное лицо Жака, его пальцы слегка сжали мой локоть, усаживая меня на место. Однако мир вокруг меня продолжал бешено вращаться.

— Что-то не так? Мне позвать…

— Нет! — выкрикнула я, а потом попыталась натянуть на лицо самое любезное выражение, какое могла. — Нет, — повторила я, на этот раз мягче. — Не беспокойся.

— Н-не беспокоиться? — запинаясь, повторил он, переводя взгляд с меня на дом и обратно.

Я поджала пальцы на ногах. Это не слишком помогло унять головокружение, поскольку я уже сидела, но это действие было таким естественным и знакомым, что темный ужас, сжимавший мне грудь, начал понемногу отступать. Глубокий вдох, медленный выдох.

Когда мое зрение вновь сфокусировалось, я посмотрела на Жака. Мне хорошо удавалось скрывать боль. Всего-то и требовалось, что сжать зубы. Стиснуть кулаки так, чтобы ногти впились в ладони.

— Я думаю, надо позвать наших родителей, — сказал он.

— Прошу, не надо. Они ничего не смогут сделать.

Он впился в меня взглядом в подступившей темноте:

— Что ты имеешь в виду?

У меня уже было готово оправдание. Но я смотрела ему в глаза — скорее колодезная вода, чем синее небо. В глаза юноши, который подарил танец одинокой девушке, юноши, за которого я могла бы выйти замуж. Которого могла бы попытаться полюбить со временем.

— Иногда у меня кружится голова. Все не так уж страшно, — добавила я, заметив тревогу на его лице.

— Так ты… больна?

— Нет, — поспешно ответила я. — Со мной все хорошо, правда, я просто…

— Ты не обязана объяснять.

Я осеклась:

— Так ты… понимаешь?

Облегчение охватило меня всю — от макушки до кончиков пальцев ног.

— Разумеется. Давай я помогу тебе вернуться в дом.

Он подал мне руку, и я нерешительно потянулась к ней, мои пальцы наткнулись на его рукав — темно-синяя ткань, почти черная в сумерках. Он не дрогнул.

Я снова попыталась заглянуть ему в глаза. Но тени слишком сгустились, так что мне оставалось лишь представлять себе то, что я могла бы в них найти. При таких условиях его глаза могли сказать мне все, что мне хотелось услышать.

— Таня! — Когда мы вошли, мама проводила нас в гостиную. — Ты показала месье Жаку наш сад?

— Он очарователен, мадам.

Жак подвел меня к кушетке с набивным рисунком в виде роз, переплетающихся стеблей, в бледно-розовых и светло-зеленых оттенках.

— Ты пришла в себя? — спросил он. Я кивнула. — Еще раз спасибо за экскурсию по саду. — Он повернулся к маме: — Мадам, не будете ли вы так добры сказать, где мои родители?

— Я попросила мужа проводить их в салон. Он находится в передней части особняка.

Как будто мы живем в огромной усадьбе, а не в простом деревенском доме. Едва Жак скрылся из виду, она подскочила ко мне и стала поправлять одну из заколок у меня в волосах.

— Почему он спросил, пришла ли ты в себя? У тебя был приступ головокружения?

— Все нормально.

— Он заметил? Сказал что-нибудь? — В ее голосе прорезалась истерическая нотка.

Я не знала, что отвечать, поэтому просто повторила:

— Все нормально!

Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться:

— Что случилось?

Выражение маминого лица менялось по мере того, как я пересказывала подробности нашей прогулки с Жаком и пыталась унять ее тревогу, стараясь при этом не оглядываться через плечо в страхе, что сейчас войдут Шомоны.

— Надеюсь, ты не рассказала ему, что с тобой уже давно такое происходит, — выдавила она.

— Он знает лишь, что иногда у меня кружится голова. Он сказал, что все понимает.

— Сказал, что все понимает? — переспросила она, чеканя каждое слово.

— Ну… да.

Мама издала сердитый отрывистый смешок:

— Он — сказал — что — все — понимает? Таня, как он может понять? Как это вообще возможно?

Глаза налились жгучими слезами, я съежилась на кушетке.

— А что еще я могла сказать или сделать? Maman, прошу тебя, — взмолилась я, протягивая к ней руки. Когда мы в последний раз прикасались друг к другу, не считая тех моментов, когда у меня подгибались ноги и ей приходилось меня поддерживать? Когда она в последний раз брала меня за руку не потому, что я нуждалась в помощи?

— Что у вас тут происходит? — Папа неспешно вошел в дверь и резко остановился, увидев нас: маму, которая вся была как натянутая струна, и меня, мечтающую о том, чтобы сбежать в конюшню к шпагам и спрятаться там от всех. По моим щекам скатилось несколько слезинок. Я его разочаровала. Трусиха, побоявшаяся встретиться с неодобрением.

— Где Шомоны? — спросила мать.

— Мальчик захотел переговорить с родителями, так что я оставил их одних. До чего напыщенная у него мамаша. — Он подмигнул мне. — Если хочешь знать мое мнение, она довольно неприятная.

— Томá!

— Да в чем дело, ma chère?

— Он знает, Томá.

— Кто и что знает?

Мама не успела ответить. Едва отец умолк, дверь открылась. Это был Жак. Я встала, ухватившись рукой за спинку кушетки, чтобы удержать равновесие. Я должна была доказать ему, что я нормальная. Убедить его, что покрасневшее от слез лицо — это просто здоровый румянец.

— Мадам. Месье. Мадемуазель, — нараспев произнес Жак.

— Месье, мы думали, что вы удалились в салон побеседовать с вашими родителями, — проговорила мама.

— Моя мать попросила дать ей минутку собраться. Ей кажется, что мы уже слишком задержались.

— Но выезжать ночью опасно! — возразила мама. — Вам нужно отдохнуть. Мы рассчитывали, что вы останетесь на одну, а может, даже на две ночи.

— При всем уважении это было до того, как… — Жак остановился и бросил взгляд на меня.

— Советую вам быть осторожнее с формулировками, месье. — Взгляд отца сделался острым, как клинок.

Жак вздернул подбородок:

— Уверяю вас, месье, я не хотел проявить неуважение.

Мама дернула папу за руку и пробормотала что-то о том, чтобы найти месье и мадам Шомон, после чего потащила его за собой в направлении салона. Она была так взволнована, что даже не подумала о том, что оставляет нас наедине.

Край кушетки больно врезался мне в спину. Я не шевелилась. Не потому, что кружилась голова, а потому, что я будто примерзла к месту. Я была словно глыба льда, ожидающая, когда ее превратят в лебедя.

— Мадемуазель, я должен откланяться. — Жак отвесил вежливый полупоклон.

Наконец ко мне вернулся голос:

— Как ты мог притвориться, что все в порядке? Когда мы были в саду?

Его лицо скривилось в выражении, которое сочетало в себе веселье и замешательство.

— Ничего подобного! У тебя случаются эти, как их… приступы головокружения? Так их называет твоя мама? От них тебе плохо, и они мешают тебе ходить? Это неприятно. Мне жаль, что тебе приходится страдать.

— Я ничего не понимаю.

Он засмеялся. Не издевательски, не резко, но сами его слова звучали как прелюдия к чему-то ужасному, как пощечина:

— Это я ничего не понимаю. Очевидно, что я ни за что не сделал бы тебе предложение.

— Но… твоя мама говорила, что ты добрый. Ты танцевал с…

— Одно дело — потанцевать на балу с некрасивой девушкой, которая осталась без приглашений, и совсем другое — жениться на такой, как ты. Несмотря на твое состояние, ты должна это понимать.

Даже сейчас я не видела в его глазах злобы. Ни отвращения, ни жестокости. Он не считал, что поступает плохо. Не считал, что сказал что-то неправильное.

В гостиную влетела мадам Шомон. За ней по пятам следовала моя мать.

— Мы уезжаем, — бросила мадам Шомон сыну. — Твой отец пошел за кучером, чтобы подготовить экипаж.

Ее взгляд заскользил по комнате, глаза сузились, и в них сверкнули молнии, когда она заметила меня в моем углу.

— Что ты о себе возомнила? Это что, какой-то коварный план — соблазнить моего сына и распространить твою ужасную болезнь на его потомство? Ты решила опозорить нашу семью? Какой низкий политический трюк. Я, конечно, прекрасно осведомлена о дворцовых интригах и скандалах, поскольку провожу в Париже достаточно времени, но ты превзошла даже самых жадных до власти выходцев из низшей знати…

— Оставьте мою дочь в покое. — В дверном проеме появился мой разъяренный отец.

Мадам Шомон осеклась:

— Я, должно быть, ослышалась? Ни один воспитанный человек не стал бы разговаривать с дамой моего положения в таком тоне!

— Мне повторить, что я сказал? — Папа сделал шаг в комнату. — Я буду только рад.

— Мерси, мадам де Батц! Позвольте поблагодарить вас за восхитительный ужин, — вмешался Жак. — Мы более не будем злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Мадам Шомон, — засуетилась мама, — произошло недоразумение…

Та окинула ее взглядом, от которого мне захотелось провалиться сквозь землю. Это был не гнев, хотя в уголках ее глаз горели искры ярости. Нет, это было глубочайшее, почти осязаемое презрение. Она пробежала глазами по всей фигуре моей матери, с головы до пят. Как будто мама совершила преступление, родив меня на свет, и за это должна быть смешана с грязью. Раньше я думала о том, что выгляжу ничтожеством в глазах моей матери. Но я оказалась не готова к тому, что мать, обернувшись ко мне, посмотрит на меня так, будто видит впервые в жизни.

Удар. Раньше попадание клинка в цель приносило облегчение. Но не в этот раз. Сколько бы вдохов-выдохов я ни делала, у меня не получалось расслабить тугой зажим в плече, окаменевшие мышцы рук.

— Это твоя вина. Ты забил ей голову своими историями. Ей такое не светит.

УДАР. Клинок врезается в ткань. Клинок врезается в дерево. Прищурившись, я могла представить себе, что у манекена лицо Жака — открытое и закрытое одновременно, уверенное, что ему-то нечего утаивать.

В следующий миг я вздрогнула, клинок со звоном упал на пол. Одно дело — черпать в гневе и разочаровании силы для тренировок, и совсем другое — представлять свою мишень с лицом юноши, воображать, как кромсаешь его до тех пор, пока он не рухнет на пол. Пока не поймет, что натворил.

Голоса рядом с конюшней умолкли. Тишину нарушало лишь мое прерывистое дыхание.

— Она еще молода. Она могла бы…

— Она твоя дочь. Если бы она проводила больше времени за изучением того, что нужно девушке, мы бы не оказались в такой ситуации!

— С чего ты решила?

— Для начала она сумела бы манипулировать этим юным кривлякой.

— Дорогая моя, наша дочь, скорее всего, последний человек во Франции, который научится кем-либо манипулировать. Она для этого слишком добрая. Она никогда не станет использовать свой огонь, свою силу, чтобы причинить вред другим. — В голосе отца словно прозвучало какое-то предупреждение, но мама продолжала наседать и спорить.

Я бы рассмеялась, если бы мне не хотелось плакать: в этот самый момент я представляла себе мальчика на месте тренировочного манекена. Разве я добрая? Я никто; я воплощение всех недостатков. Просто мой отец слишком снисходителен ко мне.

— Увечная девчонка не лыком шита, а? — Мужчина приближался ко мне в темноте. Но на этот раз мои руки были пусты: ни кочерги, ни шпаги. Ничего, что помешало бы ему вонзить клинок мне в сердце.

Я бесполезна. Безнадежна.

— Таня.

Я резко проснулась, комнату заливал утренний свет. Папа стоял у окна, ставни были открыты. Все казалось слишком ярким.

— Три дня! Уже три дня прошло с тех пор, как эти грубияны уехали, а ты до сих пор почти не выходишь из комнаты. Ты только один раз тренировалась в конюшне. Упиваясь горем, ты себе не поможешь.

— Я не упиваюсь горем, — пробормотала я.

— Тогда вставай. Пора на тренировку!

— Я не могу. — Я уткнулась лицом в подушку, наволочка была мокра от слез, или от пота, или от того и другого вместе.

— Ты же понимаешь, что тебе станет хуже, если ты не будешь практиковаться и особенно если не встанешь с кровати. Вся проделанная работа пойдет насмарку. — Я посмотрела на отца. Чем дольше я остаюсь в кровати, тем сильнее будет кружиться голова, когда я в конце концов встану: факт, о котором мое тело ни за что не позволит забыть. Факт, который за все эти годы папа тоже выучил. — Ты слишком сильная, чтобы сдаться. Где моя отважная дочь?

Но я не сильная; я чувствовала себя слабой и усталой. Тем не менее я с кряхтением заставила себя подняться. Свесив ноги с кровати — пальцы были лиловато-серыми, — я попыталась встать.

Папина рука метнулась вперед, чтобы поддержать меня, когда я споткнулась. Ноги дрожали под моим собственным весом.

— Ты предупреждал, да? Что от лежания в кровати станет только хуже. Говори, не стесняйся, — с горечью произнесла я, когда он обнял меня за талию.

В его глазах отразились мои. Он сглотнул:

— Нет, Таня. Конечно, нет.

Где-то глубоко в груди кольнула боль. Прошло всего несколько дней с тех пор, как я была в фехтовальной, но мне казалось, что миновала вечность. Знакомое першение в горле от сена, восхитительный скрип половиц. Темные глаза Бо следили за мной, когда я шла через проход. Папа подвел меня к старому стулу, который держал в конюшне как раз для таких случаев. Я будто вернулась в свою худшую форму. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать: все эти годы я могла только сидеть и смотреть, как упражняется отец. Время от времени я практиковалась в работе с клинком сидя, разучивая техники без шагов. Я ненавидела это чувство беспомощности. Мне будто снова было двенадцать.

— Таня. — Папа расчесывал гриву Бо гребнем с редкими зубьями, борясь с упрямыми колтунами. — Нам надо поговорить о том, что произошло.

— Я думала, мы пришли тренироваться.

Он положил гребень на табурет, стоявший рядом:

— Надо было как-то выманить тебя из спальни.

— Ты соврал мне!

Я знала, что сейчас он откинет с лица пряди волос, и так он и поступил.

— Не всякая ложь — зло, моя дорогая. Если за ней стоят добрые намерения, она может не навредить, а помочь.

Уголки моего рта скривились в недовольной гримасе, которую мама терпеть не могла. Она говорила, что, когда я хмурюсь, я слишком похожа на отца. Леди не должна хмуриться. И уж точно не должна корчить гримасы.

— Ты сейчас о нем, да?

— Ты знала, как это важно, — сказал папа. Я вздернула брови. — Как это важно для твоей матери, — поправился он. — Я знаю, что он не был, просто не мог быть главным претендентом на твою руку. Да и с чего бы, если его главное достижение — танец с кем-то там на балу? Однако…

— Ты думаешь, дело в этом, Papa? — Я отчаянно боролась со слезами злости, которые сами собой наворачивались на глаза. — Papa, прошу, скажи, что ты понимаешь меня. Я не могла врать ему, ты видел его лицо? Я просто не могла.

— Твоя мама всего лишь хочет позаботиться о том, чтобы ты была устроена. Я знаю, сейчас эти проблемы кажутся такими далекими, но, Таня, пойми, она волнуется за тебя. И как бы я ни хотел, чтобы ты нашла свое счастье, в чем бы оно ни заключалось, я вовсе не обрадуюсь, если ты в итоге окажешься в каком-нибудь монастыре. Если бы я считал, что такая жизнь принесет тебе радость, — пожалуйста, но это не то, чего ты хочешь, а я не хочу, чтобы ты зависела от благосклонности родственников. Но самое главное, ты не должна остаться одна.

— Но я не виновата, что молодые люди шарахаются от меня, как от чумной!

— Таня, — перебил он, — хватит.

Если бы я только могла отпустить вожжи. Но я знала, что произойдет, если я перестану сдерживаться: у меня закружится голова, перед глазами поплывут круги, а земля начнет уходить из-под ног.

— Не то чтобы я совсем не хотела замуж, — объяснила я. — Или не хотела встретить кого-то. Но как я могу влюбиться в того, кто даже не знает меня с этой стороны? Моя болезнь — не вся я, но это важная часть.

— Брак не всегда строится на любви. Конечно, он может с нее начаться. Или продолжиться ею. Но есть и еще кое-что. Это партнерство. Супруг — это человек, который помогает тебе стать лучше — и рядом с ним, и порознь. Это человек, который признает твои сильные стороны и восхищается ими. И хотя мне тяжело признавать, что твоя мама права в этом отношении, брак обеспечивает определенную степень безопасности. — Отец встал осторожно, словно у него что-то болело. — А тебе нужна безопасность. Особенно теперь, когда…

— Когда что?

Он остановился, слова будто застряли у него в горле:

— Неважно.

— Papa…

Он вздохнул, его лицо сделалось кротким:

— Боюсь, я позволил тебе вырасти в уверенности, что Франция — безопасная, неприступная крепость. Все эти истории, которые я тебе рассказывал, — о победах над врагами, кто бы они ни были и откуда бы ни пришли… Но герои не всегда побеждают, ma chère. И бывает так трудно, так невыносимо трудно, когда герои и злодеи хотят одного и того же, или по крайней мере им так кажется. У каждого своя правда.

Говоря все это, он вертел на пальце одно из своих колец, на металлической поверхности играли блики. Во мне разыгралось любопытство, хотя кулаки все еще были сжаты от злости.

— Мне нужно уехать, меня пригласили посетить очередную академию фехтования, — сказал он.

— Но, Papa, а как же…

— Грабители не вернутся. Вламываться в один и тот же дом дважды — значит напрашиваться на пристальное внимание маршалов. Кроме того, я и так уже долго откладывал важную работу. Полгода — более чем достаточно.

— Работу? Разве разъезды по академиям фехтования и ублажение аристократов можно назвать работой? Ты ведь сам говорил, что они смешны! Ты просто хочешь повидаться с друзьями, с братьями по оружию. Ты скучаешь по тем временам, когда был мушкетером.

Он не понял. Его не было дома в ту ночь, когда кочерга стала единственной преградой между мной и опасным незнакомцем. В последнем отчаянном порыве я скрестила руки на груди:

— Maman ни за что тебя не отпустит!

Эти слова заставили его усмехнуться.

— Ты похожа на нее больше, чем тебе самой кажется. Час назад у нас с ней состоялся точно такой же разговор. — Он умолк ненадолго, а потом склонился надо мной и поцеловал в лоб. — Я вернусь завтра до заката. Ты даже не успеешь толком на меня позлиться.

Он оседлал Бо, но, прежде чем взобраться в седло, оглянулся на меня через плечо:

— Сегодня вечером возьми шпагу с собой в спальню.

— Но Maman…

— Не обязательно ей рассказывать. Я буду спокойнее, зная, что у тебя под рукой есть чем защитить себя и мать.

Он взял в руки поводья и поправил подпругу.

— Если ты так уверен, что грабители не вернутся, от кого нам тогда защищаться?

Он потянулся ко мне и сжал мою руку:

— Жаль тебя расстраивать, но твой отец превращается в старого параноика. Отнесись к нему снисходительно, будь так добра.

Я не смогла защитить нас. И все же он смотрел на меня так, словно верил в меня, считал меня сильной. У меня не было братьев по оружию, на которых я могла положиться в трудную минуту. Но у меня был папа. И как бы мне ни хотелось с ним поспорить, схватить Бо под уздцы и заставить его остаться, я ничего не сделала. Потому что, хотя он и оставил службу в Доме короля, мы с ним были мушкетерами. Он и я. Может, наш дом и не походил на дворец, но мы все равно готовы были защищать его. И защищать друг друга.

Свеча на комоде почти догорела, фитилек слабо мигал в лужице растопленного воска. После папиного отъезда я попыталась отвлечься полировкой клинков, но вскоре меня позвала мать. Я поспешила на зов, чтобы она не поняла, что я была в конюшне, но она будто обо всем догадалась и засадила меня за унылое вышивание. А потом я проспала ужин. Точнее, меня к нему не разбудили.

Таня.

Очнувшись ото сна, я села в кровати.

Таня.

Передо мной заплясало видение незваных гостей в плащах и с плотоядными ухмылками. Я судорожно вздохнула и потянулась за шпагой. Папа рассчитывает на меня.

Прежде чем выйти в коридор, я осторожно выглянула за дверь. Потом прошла вдоль стены, пробежав по ней пальцами: вот стык обоев, вот полка.

— Maman? — Я нерешительно остановилась на пороге ее спальни.

Мама спала, укутавшись в одеяла, словно в саван. Виднелся лишь краешек лица. Когда я попятилась, у меня внезапно скрутило живот от мысли, что я без всякой причины ворвалась к ней, и я запнулась о ковер. Я чуть не выронила шпагу, но в последний момент подхватила снова.

— Таня, — пробормотала мать, переворачиваясь на другой бок. Темные волосы рассыпались по плечам. Она произносила мое имя с какой-то необычной нежностью. Она не проснулась.

Таня.

По моей голой шее побежали мурашки, и я оглянулась в поисках источника этого низкого, мягкого голоса. На этот раз меня звала не мать. Но в коридоре было пусто.

Я вздрогнула от внезапного звука: мама всхрапнула, погружаясь глубже в сон. Покачав головой, я усмехнулась тому, как легко меня напугать. Как я испугалась звука собственного имени.

Я шла по главной улице, и под ногами шуршала рассыпанная трава: ее принесли сюда возвращавшиеся с полей крестьяне на подошвах своих разношенных ботинок и на колесах повозок. Впервые за всю неделю небо было пасмурным — какое облегчение. Обычно мама не отправляла меня за продуктами, но я готова была на все, чтобы сбежать из дома. Мое имя, произнесенное шепотом, еще долго отражалось от стен, пока я наконец не уснула. Мое имя, жуткие лица, кочерга, которая разлеталась на осколки, встретившись с настоящим клинком.

Я хотела доказать матери, что способна о себе позаботится, что не нужно искать кого-то, кто будет ухаживать за мной. Когда она обронила, что ей не хватает продуктов для ужина, я ухватилась за возможность. Это был отличный шанс загладить вину за неудачное завершение визита Шомонов. А после я встречу папу, едва он выйдет из экипажа, как в старые добрые времена. Я буду злиться на него до тех пор, пока не увижу его лицо, которое озарится ответной радостью. И мы закончим начатый разговор.

Я провела в лавке целую вечность, перебирая подвешенные к потолку пучки сушеного тимьяна и лаванды, придирчиво изучая тяжелые джутовые мешки с мукой, сахаром и солью, которые можно было поднять только в четыре руки, выбирая из кругов сыра, такого тягучего, что стоит его разрезать — и оттуда польется содержимое, как из бутылки вина, скользя пальцами по пестрой скорлупе белых и коричневых яиц. И даже после того, как хозяин лавки настойчиво сказал, что «был очень рад снова видеть меня в добром здравии» и что моя мать, должно быть, счастлива, что я «чувствую себя лучше», моя улыбка не дрогнула и рот был растянут чуть ли не до ушей. Когда я только начала болеть, моя мама обращалась за помощью к другим жителям нашего городка. Но едва они стали понимать всю тяжесть моего состояния, дружелюбия у них поубавилось. Со временем она перестала просить. Но ущерб уже был нанесен: они оказались в курсе моих приступов головокружения, моей неспособности ходить и долго стоять без опоры. Теперь всякий раз, когда у меня выдавался хороший день, люди торопились предположить, что я выздоравливаю. А мне было тяжело жить с мыслью, что, даже если сегодня я чувствую себя здоровой, это вовсе не значит, что завтра будет так же. И когда окружающие напоминали мне об этом, я переживала мучительные моменты.

Весь поход за продуктами проходил как-то слишком легко. Я должна была заподозрить подвох, когда вышла из лавки — достаточно быстро, но не настолько, чтобы головокружение снова накатило на меня солеными морскими волнами. Я должна была раньше заметить мельтешение ярких платьев, острый локоть в оранжевом рукаве, больно ткнувший меня в руку.

— Ох, прошу прощения! Je suis très désolée, я так сожалею!

Мир вокруг закачался. Неужели наступил момент, когда сбудутся худшие страхи моей матери? Те, которыми она шепотом делилась с папой поздними ночами, те, в которых моя голова ударялась о мостовую и улицу заливала кровь?

Но если фехтование чему и научило меня, так это навыку правильно падать. Приземляться на ладони, позволив дереву, камню или траве оставить на мне ссадины. Ладони заживут. А вот разбитая голова…

Сахар веером рассыпался по мостовой вокруг моего скрюченного тела. Когда я упала, несколько яиц разбились вдребезги. Липкий желток размазался по моему платью. Болело все: колени, ступни и голова.

— Она что, не собирается вставать?

Взволнованные шепотки и резкий смех, которые я старалась не замечать. Я попыталась встать. Не стоило, но я все равно попыталась, потому что больше всего на свете мне хотелось оказаться как можно дальше от всего этого. Мне хотелось, чтобы мои ноги в кои-то веки не подкосились подо мной.

— Может, поможем ей?

— А тебе не кажется, что это слишком?

— Все с ней в порядке.

— Но она же, ну, знаешь, больная. Она ведь и умереть могла.

Я усмехнулась и наконец поднялась на ноги, хватаясь за стену.

— Ну вот, я же говорила. С ней все в порядке. — Произнеся эти слова, Маргерит попятилась. Неужели она испугалась искры в моих глазах? Неужели мой гнев просочился наружу и отразился на лице, как это давеча произошло с моей матерью?

Не обращая внимания на остальных, я вперилась взглядом прямо в Маргерит. Она понятия не имела, каково это, когда твоя подруга детства, которую ты когда-то знала лучше, чем саму себя, решает, что ты стоишь не больше, чем пара разбитых яиц и рассыпанный сахар.

Когда я заковыляла прочь, придерживаясь за стену и то и дело сползая по ней вниз, у меня в глазах щипало.

— Смотрите, она ползет как младенец! Малышка Таня!

Во мне медленно закипала ярость, сквозь стиснутые зубы прорвалось рычание. На этот раз, выпрямившись, я осталась стоять. Звон в ушах заглушал все прочие звуки. Я вцепилась в стену так крепко, что из-под ногтей засочилась кровь. Подумала о папе, о доме, о своих поручнях. О шпаге, ждущей меня в конюшне. Мне нужно было всего-то добраться туда.

Остаток дня я провела в своей комнате, наблюдая, как на полу удлиняются тени деревьев. Отец знал бы, что сказать. Хоть мы вчера и поссорились, он все равно сумел бы мне помочь. Я должна была в это верить. Он понимал, каково мне, даже если не мог убедить мою мать, что больше всего я нуждаюсь в дополнительных тренировках в конюшне и что мне нужно меньше волноваться о том, буду ли я когда-нибудь нравиться мальчикам.

Путь до остановки экипажей был недальним: один шаг, за ним другой, одна рука готова схватиться за забор для равновесия, потом за деревья. Я ждала до сих пор, пока свет не начал покидать небо, пока облака не окрасились в розовый, сиреневый и оранжевый, такие пушистые и теплые в остывающем воздухе.

Я переминалась с ноги на ногу и вглядывалась в даль.

Я ждала.

И ждала.

Прислонившись к дереву, я прикрыла глаза, но вновь открыла их, заслышав цокот копыт по дороге. Вдалеке показался экипаж. Должно быть, он принадлежал одному из состоятельных основателей новой академии — они наверняка предложили папе вернуться на нем. Но где же Бо?

Экипаж несся по дороге, разбрасывая из-под колес камни и грязь. Когда он приблизился, я улыбнулась, а потом нахмурилась тому, как плохо кучер управлялся с лошадьми, так что мне пришлось посторониться. Экипаж со скрежетом остановился. Незнакомый мужчина выпрыгнул из него даже прежде, чем кучер откинул лесенку. Он был очень бледен. И он не был моим отцом.

— Ах, моя дорогая. — Его голос был хриплым, черты лица выделялись в сумерках. — Должно быть, вы мадемуазель де Батц.

Я кивнула, смутившись:

— Да.

Он сделал шаг ко мне, взял мои руки в свои. Я должна была отшатнуться, сказать ему, что его поведение неподобающе, но я словно вросла в землю. Может, если бы я простояла там достаточно долго, я сама превратилась бы в дерево. Высокое. И молчаливое.

— Моя дорогая мадемуазель. Мне так жаль.

Мои колени дрожали, хотя им больше не приходилось нести вес моего тела. Я сидела на земле, опираясь спиной о стену. Разве это не странно? Раньше у меня не возникало трудностей с тем, чтобы сидеть, но сейчас не только мои ноги, но также и руки, и туловище, и даже голова тряслась, словно все мое тело кричало: нет, нет, нет!

Бледное лицо передо мной.

Подкашивающиеся ноги.

Возвращение домой с пустыми руками.

Мать, ожидающая в дверях.

Ее крик.

Приезжий обстоятельно поведал нам, как умер мой отец, — точнее, он рассказывал моей матери. Я же, как им казалось, полностью замкнулась в себе.

Но я слушала: я надеялась услышать признаки того, что этот человек ошибается, что он лжет. Может быть, папин экипаж задержался в пути. Он переночует в деревенской гостинице и будет дома к завтраку, улыбнется устало, садясь за стол, и попросит прощения за то, что пропустил ужин.

Мои глаза были сухи, как запекшаяся земля на незасеянном поле посреди лета.

— Как это произошло? — шепотом спросила мать.

Маршал молча стоял в углу, отказавшись от предложенного стула. Его работа как служащего правопорядка заключалась в том, чтобы сопроводить месье Аллара с его новостями к нам, а затем вернуться на службу в свое отделение. В тот округ, где нашли отца.

— Мадам, я не уверен, что будет уместно говорить об этом в присутствии дамы… — замялся месье Аллар.

— Это же мой муж! Вы говорите о моем муже. Я сама решу, что уместно, а что нет.

Он нервно теребил свой платок с монограммой. Он вытащил этот платок для матери, но она только отмахнулась. Ее слезы проливались не для того, чтобы вытирать их тканью. Они сами по себе были силой. Ее ярость и ее горе являли собой силу, мои — ничего не стоили. Хотела бы я быть такой же сильной. Пока он говорил, я прижималась щекой к стене. Его голос был таким осторожным, словно мог обжечь.

Месье Аллар проживал в городе, лежащем в дне пути от Бордо. Он был одним из нескольких состоятельных жителей, которые решили потратить свои деньги и праздный досуг на создание новой академии. Папа должен был остановиться у главного толстосума — месье Вердона. Он сообщил месье Аллару, что заедет выпить в местную таверну. Как сказал месье Аллар, они все решили, что месье Вердон составит ему компанию, но несколько часов спустя, когда отец так и не добрался до него, он поспешил в дом месье Аллара.

Тут месье Аллар прервался. Маршал все так же молчал в углу. Месье Аллар, должно быть, был очень богат и влиятелен, раз маршал доверил ему пересказ событий.

— Продолжайте, — велела мать, и слово рассыпалось на осколки, едва слетев с ее губ.

Месье Аллар взволнованно покачал головой. Мама резко вскочила и успела почти пересечь комнату, прежде чем маршал успел пробормотать: «Мадам». Выражение его лица скрывала широкополая шляпа. Она уставилась в пространство между ними. Она была такой маленькой. Такой хрупкой.

— Простите. — Ее голос надломился. — Я просто хочу… — Она умолкла и отступила на несколько шагов. — Почему вы сразу ко мне не приехали?

— Я должен был уведомить местные власти, — ответил месье Аллар, махнув рукой в сторону маршала. — Я настоял на том, чтобы самому отправиться к его семье и сообщить печальную весть. Я волей-неволей чувствовал свою ответственность. Если бы я только отправился с ним в таверну…

— Но у вас есть какие-то улики? Возможные подозреваемые?

Мужчины обменялись взглядами.

— Мадам, наше расследование установило, что это дело рук бандитов с большой дороги, — произнес маршал.

— Бандитов с большой дороги, — повторила мать. — И вы полагаете, что какие-то бандиты могли одолеть моего мужа? Бывшего мушкетера? Однажды он дрался на дуэли один против троих. Левой рукой!

— Едва ли… — попытался встрять месье Аллар.

— И на этом все? Вы решили, что это были бандиты, и расследование закрыто?

— Мадам, — резковато перебил маршал, — бандитов с большой дороги поймать нелегко: совершив одно преступление, они перебираются в другой город. Такая жизнь научила их уходить от преследования.

— Где он? Я хочу его увидеть.

В ответ на это требование месье Аллар покраснел:

— Думаю, это неподо…

— Вы явились ко мне в дом и сообщили мне, что мой муж убит. Мой муж. И как у вас хватает наглости указывать мне, что подобающе, а что нет? — Интересно, они хоть раз в жизни слышали, чтобы женщина с ними так разговаривала? Я подумала, что скорбь меняет все. Когда речь идет о смерти, мужчины готовы простить что угодно. Мама повернулась к маршалу в широкополой шляпе. — Итак?

— Мне жаль, что не было другого способа сообщить вам… мы вас так обременили, — сказал он.

— Мой муж умер, а вы говорите о каких-то обременениях? Что может быть обременительнее, чем женщине потерять супруга? Дочери потерять отца?

Я знала: тут дело не во мне, а в мамином гневе. Но все равно я почувствовала себя так, будто она взяла меня за руку и публично признала своей — она ни секунды не поколебалась, назвав меня дочерью, и такой солидарности я не видела от нее уже много лет.

— Меня и еще двух моих сослуживцев вызвали расследовать убийство, совершенное на дороге из таверны «Чудной волк» в поместье месье Вердона. Мы прибыли спустя полчаса после вызова и около часа спустя после самого преступления. — Моя мать хранила молчание, не сводя глаз с его лица и уперев руки в бока. — Мы нашли вашего мужа на пересечении главной дороги с тропой, ведущей к дому месье Вердона. Опознать его удалось не сразу. — Она открыла было рот, но месье Аллар продолжил: — Его обокрали — забрали шпагу и одежду, — но дело осложнялось не этим. Бандиты… — Он пробормотал что-то себе под нос, то ли короткую молитву, то ли проклятие. — Они отрезали ему бороду. Укоротили волосы. При этом они были… неаккуратны.

Мама побледнела. У меня в голове возникла непрошеная картинка: папины волосы, окровавленные, в руке убийцы.

— С каких пор бандиты с большой дороги оскверняют трупы? — спросила она.

— Мы не думаем, что это произошло посмертно. На нем не было других ран, помимо тех, что, скорее всего, были получены во время боя. — Мама молчала. Он решился подойти на шаг ближе. — Теперь вы понимаете, почему мы не решаемся показать вам его останки.

Моя мать казалась сбитой с толку. Когда она оглянулась на меня, мне захотелось что-нибудь дать ей, но у меня ничего не было — лишь пустые руки, бешено колотящееся сердце и ум, полный воспоминаний. Ее смиренный вздох ранил мою душу.

— И как я, по-вашему, должна его хоронить? — спросила она.

Неужели это все? Она что, сдается? Три пары глаз уставились на меня — кажется, последний вопрос я произнесла вслух.

— Таня… — заговорила мама.

— Нет! Не смей затыкать мне рот! И не говори, чтобы я следила за языком! — взвилась я. — Как ты можешь? Как ты можешь вот так просто им поверить?

— Не говори глупостей.

— Глупости? Не верить на слово этим людям — глупость? Ты знаешь, что я права! Ты сама это говорила! Все это — какая-то таверна, прогулка в темноте в одиночестве — совсем не похоже на Papa! Да он вообще не пьет! Уверена, если бы жертвой стал… да хоть месье Аллар, — тот возмущенно поперхнулся, — они бы уже поймали убийцу! Зачем местным властям искать и наказывать виновных в смерти Papa? Какая разница, что он был мушкетером? После него ведь не осталось золота, которым они могут набить свои карманы!

Месье Аллар надулся так, что едва мог усидеть на стуле. Маршал довольно быстро сумел взять себя в руки и заморгал, прогоняя шок:

— Даже самые ярые поборники трезвости могут пропустить стаканчик по случаю.

— Немедленно извинись за свои слова. — Мама повернулась ко мне, и ее лицо горело так, что остатки слез моментально испарились.

— Мадам, ваша дочь потрясена горем. — Маршал сдернул шляпу с головы и прижал к левой стороне груди. — В извинениях нет необходимости. Она еще ребенок и, очевидно, была очень близка с отцом. Ее вспышка вполне объяснима.

Все мое тело горело. Как бы я хотела, чтобы все они почувствовали на себе, каково это — когда ты весь горишь.

— Откуда вам знать? С чего вы решили, будто знаете, что я чувствую?

Я не такая, как моя мать. Я не могла бы поддерживать весь этот разговор, как она, буквально допрашивать месье Аллара и маршала, задавать все эти вопросы о месте преступления, о мотивах и подозреваемых. Я не могла бы, подобно ей, ронять слезы дозированно, словно мушкетные выстрелы. Моя боль просто не умещалась в слезы. Мое горе было так велико, что могло поглотить целые города — города, населенные людьми, которые знали моего отца лишь как мушкетера в отставке. Они не знали, что он любил своих сослуживцев больше, чем славу. Они не знали, каково это — видеть его улыбку. Они не знали, что он всегда был рядом, чтобы подхватить меня.

«Я вернусь завтра до заката. Ты даже не успеешь толком на меня позлиться».

Я бросилась к двери, натыкаясь по дороге на стены. Головокружение было таким сильным, что я с трудом удержалась на ногах, пока преодолела гостиную и коридор. Откуда-то издалека до меня донесся голос матери, которая просила визитеров уйти и сообщала, что приедет завтра утром, чтобы забрать тело.

Я вылетела наружу через парадную дверь. В кромешную ночь. Под небо, усеянное кинжалами звезд. В темный новый мир.

На какое-то время я выпала из реальности. Ненадолго, но тем не менее.

Меня привел в чувство перестук колес по мостовой — жуткий звук, постепенно удаляющийся за пределы слышимости. Прошло не больше нескольких минут, но мне они показались часами.

С этой стороны дома царил густой мрак. Здесь было совсем мало окон, и свет от свечей, пробивавшийся сквозь закрытые ставни, был совсем скудным.

Таня.

Это папин голос. Он звучал непривычно, но я узнала его. Почувствовала всем своим существом.

— Papa?

Возвращаясь обратно в дом, я несколько раз прислонялась к дереву, чтобы отдохнуть. В конце концов я оказалась на подъездной дорожке, у самого начала изгороди. Дом резко выделялся на фоне ночного неба и словно смотрел на меня глазами-окнами, в которых горели свечи.

Таня. Таня. Таня.

— Хватит! — выкрикнула я, схватившись за голову. Но мое имя повторялось снова и снова, его голос звучал так близко, словно он стоял прямо у меня за плечом.

Я ненавидела его. За то, что он оставил меня. За то, что нарушил обещание. За то, что не смог победить каких-то бандитов.

Я ненавидела его за то, что он не дал мне возможности с ним попрощаться.

Я ухватилась за столбики изгороди и попыталась разломать их в щепки, раскрошить пальцами подточенное непогодой дерево, и в конце концов оно начало поддаваться.

— Таня, где ты? Таня!

Кто-то дернул меня за руку, и я, потеряв равновесие из-за сильного головокружения, упала навзничь. Руки саднило.

— Таня.

Я заморгала. Моя мать была вся в слезах.

— Я… — Мой голос надломился. Щепки расцарапали мне ладони, впились в кожу, словно иголки, и застряли под ногтями. Указательный палец на левой руке потемнел и распух. Когда я попыталась выпрямить его, кость словно обожгло огнем.

Мать отвела меня на кухню, зажгла свечу и тяжело вздохнула, разглядев, в каком состоянии мои руки. На мгновение — чудесное и мучительное — я снова услышала голос отца: «Что ужасного в разрушениях, которые могут учинить твои руки? Ты фехтовальщица. Неужели ты думаешь, что с врагами мы поступали иначе? Хлопали по плечу за хорошую драку и отправляли домой?»

Мама искала что-то в темной глубине шкафчика. В кои-то веки головокружение и спутанность мыслей оказались даже кстати.

Сверкнул пинцет, металл коснулся моей кожи и отпрянул, моя мать вся сжалась от напряжения. Свободной рукой — не той, которую она обрабатывала, — я потянулась и погладила ее дрожащий кулак. Никогда раньше мне не приходилось ее утешать. Я просто не знала как.

— Прости. Я не подумала. — Мои истерзанные пальцы дрогнули.

Она покачала головой. Костяшки ее кулаков были испачканы кровью.

— Ничего, Таня. Ничего.

Я погрузилась в свои мысли до тех пор, пока она не наложила аккуратные свежие повязки на мои ладони и шину на распухший палец левой руки.

— Мы поговорим об этом утром.

— Maman…

Но она просто ушла. Оставила меня самостоятельно выбираться из кухни — я привычно протянула руку в сторону, но там не было никого, кто мог бы меня подхватить.

Накануне она промыла мои раны розовой водой. Так мило. Теперь, когда я продирала глаза в ярком утреннем свете, этот навязчивый приторный запах пробивался сквозь пульсирующую боль в голове.

— Maman? — хрипло позвала я.

Реальность снова обрушилась на меня. Вчера она сказала маршалу и месье Аллару, что заберет отца… его тело. Я не ожидала, что она оставит меня дома одну. Что не возьмет меня с собой. Что не захочет поехать вместе. В коридоре было тихо, в гостиной было тихо, в прихожей царила тишина. На подъездной дорожке было тихо. Но остатки изгороди громко заявляли о себе множеством щепок и обломков. Теперь, при свете, были видны пятна крови на деревянных кольях, на камне.

Даже в конюшне было тихо. Меня тянуло туда с такой силой, будто к ребрам привязали веревку.

Пустое стойло Бо уставилось на меня. Вместо того чтобы направиться за своей шпагой, висевшей в конце ряда, я подошла к началу, где размещались папины клинки, к шпаге с гардой из полированной бронзы. В ней отразилось мое лицо, расплывчатое и будто распавшееся на фрагменты, но тем не менее мое.

Первые мгновения были самыми трудными — шпага оказалась тяжелой. Бинты мешали мне держаться за рукоять. Я согнула колени, правильно поставила ступни. Расправила плечи. Расслабила руку. Приняла стойку, а затем сделала резкий выпад, целясь клинком в тряпичный манекен. Клинок не нашептывал мне воспоминания, но отец словно присутствовал в его движениях, снова и снова подсказывал мне, как нападать и отступать.

Ободранная ладонь правой руки молила о пощаде. Внезапно я заметила движение за окном, на золотистые доски пола упала тень.

— Таня?

Я выронила шпагу. Несколько дней назад это стоило бы мне целого вечера вышивания. Отголосок папиного смеха прокатился под крышей.

— Как ты можешь? — прошептала мама.

— Я думала, ты… ты уехала за…

Ее лицо исказилось.

— Даже не начинай, не смей. Ты не знаешь, каково это — видеть…

— Ты могла бы взять меня с собой, — сказала я.

— После вчерашнего? Ты хоть понимаешь, что могла натворить, если бы я не нашла тебя? — Ее взгляд упал на мои руки, и она судорожно вздохнула. — А теперь ты сделала все, чтобы раны снова открылись.

— Неправда! — возразила я. — Я бы почувствовала.

Ее рот сжался в узкую линию, и, хотя она молчала, я догадывалась, о чем она думает: откуда я знаю? Как я могла? Как я могла так поступить, ведь я столько раз убеждалась, что не могу контролировать собственное тело?

— Maman, — начала я, — это помогает мне. Это делает меня счастливой. Ты разве не видишь? Я могу фехтовать, даже когда у меня кружится голова: Papa научил меня. Пусть я не так хороша, как другие, но у меня есть страсть. И может быть, при должном обучении…

— Ты будешь счастлива, когда окажешься в безопасности.

— В смысле — когда выйду замуж за человека, которого ты выбрала и до которого мне нет дела? — фыркнула я.

— Ты же знаешь, твоя болезнь все усложняет.

— Но это ничего не меняет!

— Это меняет все.

— Это не меняет моих желаний!

Мама нарушила молчание раньше, чем я.

— Я хочу кое-что тебе показать, — сказала она.

Мы вошли в салон. Эта комната всегда считалась маминым местом в доме, который теперь целиком принадлежал ей одной. Она жестом попросила меня сесть по другую сторону миниатюрного столика и завозилась с ключом. Замок щелкнул — и открылся небольшой ящичек, спрятанный под выступом из красноватого дерева. Вытащив оттуда письмо, она закрыла потайное отделение.

— Прочти. Перед тем как ехать, я решила поискать в его вещах какие-то документы, какие-то свидетельства о том, кто он, чтобы я могла забрать… его. Там я нашла это письмо.

Мои руки застыли, когда я взяла листок, исписанный знакомым почерком.

Следующий абзац письма был закрыт еще одним сложенным листком бумаги. Я хотела было убрать его, но мать перехватила мою руку.

— Это личное.

— Я не понимаю.

— Не трогай.

У меня в носу засвербело от любопытства, но когда я разглаживала наложенный поверх письма листок уцелевшими пальцами, то ощутила едва различимые, но несомненные следы высохших слез. Я перешла к следующему абзацу.

Что он имеет в виду, когда пишет «еще не определилась со своим путем»? И что за разговоры о репутации? Отцу всегда было глубоко безразлично мнение людей.

Мама барабанила пальцами по столу; раньше я тоже так делала, но она объяснила мне, что это неподобающая привычка для леди. Мужчинам нужны тихие жены. Тихие жены с тихими, спокойными манерами. Даже наши недостатки, наши бессознательные привычки нам не принадлежат.

— Я не буду притворяться, будто мне известно, что побудило твоего отца написать это письмо. Я знаю лишь, что оно лежало в его кабинете, в потайном ящике письменного стола, который столяр одолжил ему после того ограбления. Ты помнишь месье Баллу, столяра из Бретани, чьего сына твой Papa обучал фехтованию несколько лет назад?

— Ты была у Papa в кабинете?

Она пригвоздила меня взглядом, от которого мне расхотелось задавать вопросы. Я стала перечитывать письмо. Дойдя до середины, я вскрикнула и подняла глаза.

— Maman. — Мне самой было неприятно оттого, как дрожал мой голос, как биение сердца отзывалось в ушах, как кружилась голова, будто я стояла на открытом пространстве без всякой опоры. — Maman, эта школа… Академия благородных девиц…

— Это школа подготовки к замужеству.

— Но этого не может быть! Papa ни за что не допустил бы, чтобы меня готовили выйти замуж за какого-то незнакомца, какого-то мужчину, который по возрасту мне в отцы годится, какого-то купца, который только и делает, что придумывает новые торговые схемы, или аристократа, что проводит все свое время на балах или сорит деньгами в кабаре!

— Это несправедливо. Есть множество вполне достойных холостяков, из которых получатся приемлемые мужья.

— Приемлемые? Приемлемые?! Мне с этим человеком придется жить всю жизнь!

Ее глаза сверкнули:

— Не будь такой наивной! Ты должна понимать все преимущества надежного брака.

— Какие преимущества могут быть в жизни с мужчиной, которого я на дух не переношу?

Она подняла письмо со стола, куда я его бросила.

— Первое впечатление иногда со временем меняется. Ты можешь счесть мужчину скучным, даже неподходящим для тебя, но он может оказаться добрым и внимательным к твоим потребностям. — Она продолжала говорить, не обращая внимания на то, как ранят меня ее слова. — Порой любовь приходит со временем, нельзя надеяться, что она будет предпосылкой к браку.

— Но ты вышла замуж по любви!

Мама опустила письма и посмотрела на меня, по-настоящему посмотрела.

— Таня, — с мольбой произнесла она, и ее слова прозвучали куда мягче, чем все, что она говорила до этого, — ты знаешь, что ты особенная.

Мне пришлось тяжело опереться, чтобы встать.

— Ни за что.

— Но этого хотел твой отец.

— Как ты можешь так думать?

— Хоть раз в жизни сделай то, о чем тебя просят! — взорвалась мать.

— Это что, наказание? Ты хочешь сказать, что ты все время была права, что я не могу о себе позаботиться? Что я должна найти кого-то и обманом заставить его взять на себя заботу обо мне? — На периферии моего поля зрения мелькали искры и серые холмы, уходящие за горизонт. — Ты врешь! Он никогда бы так со мной не поступил.

Она сунула письмо мне под нос. Знакомые завитки отцовского почерка, размашистая подпись в конце.

— Ты его подделала! — Страдальческий смешок матери был едва слышен за гулкими ударами моего сердца. — Ты понимаешь, что это значит? Он знал, что кто-то охотится на него. Это были никакие не бандиты, это не могли быть бандиты!

Я вспомнила последние минуты, проведенные с отцом, как он сказал мне, что Франция далеко не так безопасна, как он меня убеждал. Как попросил меня держать шпагу под рукой в моей спальне, пока его нет. Письмо было написано не так давно — чернила не выцвели, но дело не только в этом. Всего на прошлой неделе я слышала имя мадам де Тревиль из уст мадам Шомон в тот злополучный вечер. Эта Академия только открылась, публика лишь недавно узнала о ней. Я и не заметила, что папа придал такое значение словам мадам Шомон. Чего еще я не замечала?

Зачем он написал это письмо именно сейчас? Знал ли он, какая судьба ожидает его на той темной дороге? Опасался ли, что кто-то окажется достаточно хорош, чтобы одолеть мушкетера, или достаточно бесчестен? Что кто-то обезобразит его лицо настолько, что родные его не узнают?

— Прошу тебя, так больше продолжаться не может, — сказала мама. — Твой отец знал о моих опасениях, что, если с ним что-то случится, я не смогу всегда заботиться о тебе. Именно поэтому он нашел способ устроить твою судьбу.

Я протянула руку. Она не отшатнулась. Она позволила моим пальцам прикоснуться к ней.

— Разве ты не хочешь узнать, кто это сделал? — спросила я.

— Месть — занятие не для всех. — Ее голос был безжизненным, взгляд потухшим. — Я устала, Таня. Я боялась каждый день, боялась всего и вся. И я устала.

Она казалась такой потерянной, что мне захотелось крепче сжать мамину руку и вытащить ее из этого чужого, незнакомого места обратно в нормальный мир. Если бы только я знала маршрут, я бы нарисовала для нее карту, я сделала бы это немедленно. Я разорвала бы драгоценные книги в моей комнате на бумагу и взяла бы свои слезы вместо чернил, я позаботилась бы о ней так же, как она заботилась обо мне. Я стала бы тем, кто поддержит ее и проведет туда, куда ей нужно. Но есть с картами одна сложность — они работают только тогда, когда картограф знает координаты. Когда ему известен маршрут, которым можно выйти из тьмы.

«Я верю, что ты последуешь моему совету, выполнишь долг чести и не посрамишь фамилии де Батц».

Долг и честь. Два слова, которые значили для Papa все. Которые значили все для мушкетеров.

В Академии мадам де Тревиль не найдется места для больной девушки. Может, мой отец рассказал мадам де Тревиль о моих головокружениях, а может, и нет, но, как только она поймет всю тяжесть моего состояния, она не захочет, чтобы мое имя ассоциировалось с ее заведением.

Однако место в Академии позволит мне попасть в Париж. А Париж — это мушкетеры: единственные в мире люди, которые могут мне помочь. Если я смогу скрывать свою болезнь достаточно долго, если мне удастся утаить причину, по которой я хочу — точнее, мне нужно — находиться в Париже… тогда, быть может, мадам де Тревиль представит меня важным вельможам, и, быть может, я обрету союзников, которые сведут меня с высокопоставленными лицами Дома короля. Им нет дела до того, что моя семья небогата и не сумеет щедро заплатить им. Все, что для них важно, — узнать правду о смерти брата по оружию. Именно так поступил бы он сам.

Если я поеду в Париж, я смогу выяснить, что на самом деле случилось с папой.

Мой отец хотел, чтобы я исполнила долг чести. И я исполню. Даже если все это время — когда он учил меня фехтованию, когда говорил мне быть храброй — он на самом деле считал меня неспособной найти собственный путь, как и моя мать. Даже если мое сердце исполнено боли и ярости.

— Хорошо… я поеду.

Удивленные глаза матери наполнились слезами. Она сжала мою руку раз, другой и тем решила мою судьбу.

Таня. Таня. Таня.

Выйдя из салона, я прижалась пылающим лицом к закрытой двери, вдохнула полной грудью его голос.

— Я люблю тебя, Papa, — прошептала я. — Скажи, как мне простить тебя за это. Потому что я не могу ненавидеть тебя всю оставшуюся жизнь. Я просто не могу.

Но голос молчал.

Удивительно, как целая жизнь может уместиться в одном дорожном сундуке.

Туда вошли все вещи, которые делали меня мной. Хотя они совсем не отражали моей сути. Для начала — книги. Запасная пара туфель, неоконченная вышивка. Укладывая в сундук красивое голубое платье с вышивкой, я представляла себе голубые глаза. Но их взгляд не был добрым, скорее гордым и надменным.

Шпага, которую я хранила у себя в комнате, ехидно глядела на меня из угла. У леди не может быть причин держать при себе оружие. Его невозможно хранить в шкафу среди изысканных атласных платьев и издевательски тугих корсетов. Кроме того, это вопрос приоритетов. Быть женщиной — значит оставаться мягкой, хрупкой и уязвимой. Защищать жену — мужская работа. А если она держит при себе оружие, значит, считает супруга неспособным выполнить свой долг.

Но у меня-то не было мужа. Пока что.

Схватив шпагу, я почувствовала, как она становится продолжением моей руки, словно кожа приросла к стали. Гарда была выполнена весьма искусно и представляла собой узор из закручивающихся в спираль листьев, таких тонких, что они напоминали кружево. Моя шпага была легче многих и прекрасно подходила к моему телосложению. Несмотря на гнев, который охватывал меня всякий раз, когда я думала об отце, передо мной все равно вставали воспоминания: как он впервые дает мне в руки деревянный тренировочный меч, как мой смех порхает под стропилами конюшни, как четырехлетняя я бегу по неровным половицам, присыпанным соломой и залитым солнечным светом. А потом — тот день, когда он впервые дал мне настоящую шпагу вместо тренировочной. Как он улыбнулся, поднес ее к свету и даже поклонился, произнеся:

— Мадемуазель, ваш клинок.

На какой-то миг папина фирменная улыбка отразилась на лезвии моей шпаги. Но сразу же исчезла. Я была одна. Я положила шпагу в сундук.

— Таня? — В дверях стояла мама. — Как ты?

На меня накатила мучительная волна изнеможения.

— Таня?

— Со мной все будет хорошо.

Она смотрела будто не на меня, а сквозь меня.

— Позволь помочь тебе.

— Кучер может…

— У меня достаточно сил, чтобы помочь тебе дотащить этот сундук. — Она схватилась обеими руками и налегла всем телом, чтобы сдвинуть сундук с места. Я поспешила на помощь. Может, поломанная дочь и сломленная мать и не составят вместе одного целого человека, но мы справились.

Она осторожно встала, распрямила спину и разогнула покрасневшие от напряжения пальцы. Когда мама выпрямлялась, ее плечи вздрогнули под платьем. Она казалась такой худенькой. Такой хрупкой.

Моя мать могла бы заставить меня остаться с ней. Могла бы порвать письмо и решить, что дочери лучше быть со своей матерью. Но отец хотел дать ей свободу, возможность жить, не переживая все время за меня. Вот что она — он — они думали обо мне. Нет, нет. Papa любил тебя. Maman любит тебя.

Однако же я чувствовала, будто разрываюсь на части, и ощущала боль в месте разрыва. Если бы только я не была такой. Если бы меньше была собой.

Прошло две недели с тех пор, как не стало папы. Мама написала мадам де Тревиль в тот же день, когда получила мое согласие. Ответ пришел вчера: мне нужно было прибыть в Париж не позднее чем через две недели.

— У меня для тебя кое-что есть. — Голос матери ворвался в мои мысли. У нее на ладони лежал папин золотой перстень с печаткой. — У меня останется печать. Он хотел, чтобы этот перстень был у тебя. Он никогда не брал его с собой в поездки — слишком уж ценная вещь.

— В письме он об этом не упоминает, — удивилась я.

— Нет, но он говорил мне об этом много раз, перстень у него с тех времен, когда он был мушкетером. Это уже стало нашей с ним дежурной шуткой: он все время повторял, что перстень должен достаться тебе, я отвечала, чтобы он перестал говорить об этом… — Ее голос дрогнул. — Я подумала, может, ты захочешь повесить его на цепочку. Вряд ли ты сможешь носить его на пальце, оно тебе велико.

Чувство изумления, охватившее меня, было теплым. Я повернулась спиной, чтобы мама застегнула цепочку. Цепочка оказалась длинная, и перстень скрылся под вырезом платья.

Послышался громкий удар: это моя шпага стукнулась о борт сундука. Нанятый кучер, который загружал сундук на багажную раму, приподнял брови, а я старательно отводила глаза. «Правильно упаковать обувь — та еще задачка, не правда ли?» Когда сундук был уложен и закреплен на своем месте, я поднялась в экипаж. Мать тихо сказала что-то кучеру и сунула ему несколько лишних монет. Так странно было смотреть на нее с высоты сиденья: она всегда была выше меня.

— Таня, я… — Она запнулась, а затем вздохнула. — Поезжай с Богом. Запирай дверь на ночь. Твои дядя с тетей приедут завтра и заберут меня к себе на несколько недель, чтобы я подумала, что делать дальше. Пришли весточку, когда устроишься. И веди себя хорошо — это твой шанс найти подходящего мужа. Пожалуйста, не забывай об этом.

Я вглядывалась в мамино лицо: в ее темных глазах отражались мои, темные волосы были похожи на мои, она подалась корпусом ко мне, а плечи ее поднялись, словно гребни волн. Я не сказала маме, что эта поездка значит для меня гораздо больше, чем возможность выйти замуж. Если мне повезет, я сделаю так, что убийца моего отца больше никого не сможет убить. Мушкетеры позаботятся об этом.

— Ну что ж, — сказала она, прочистив горло. — Мне надо собираться. А тебе пора ехать, чтобы не опоздать. Мадам де Тревиль ждет тебя.

Мама вернулась в дом. Когда экипаж отъезжал, я высунула голову в окно. Она неподвижно стояла у кухонного окна. Наши взгляды встретились.

Она подняла руку в прощальном жесте. Я в ответ подняла свою.

Вот наконец и Франция во всем ее великолепии: убегающие к горизонту поля, ярмарки на окраинах деревень, церковные колокола, отбивающие ту же мелодию каждый час. Цветы, складывающиеся в удивительные композиции, люди, толпящиеся на каждом углу. Пасторальные пейзажи, сменяющиеся густонаселенными городами. Все было так ново, так ярко, так удивительно.

Вуаля: бедная, больная Таня наконец-то увидела Францию. Но все это было неважно.

Пустое место рядом со мной зияло, словно открытая рана. Я никогда не думала, что однажды поеду дальше, чем в Бретань. Зачем вообще больной девушке покидать Люпьяк? Зачем уезжать за пределы Южной Франции? Однако в мечтах я иногда представляла себе поездку в Париж с отцом. Мы бы провели в дороге две недели, и в пути он рассказывал бы мне о нашем путешествии. Отмечал каждый город, где он побывал. Я услышала бы истории о его мужестве и доблести из уст других людей.

— Как я, по-твоему, буду фехтовать с моими головокружениями?

— Ты права. Головокружение — это проблема.

Я не ожидала такого ответа.

— А ты умеешь подбодрить!

— Ты неправильно меня поняла. Oui, это проблема, но мы можем ее решить.

— Как?

— Ты должна всех превзойти. Ты должна трудиться усерднее, тренироваться больше, заставить свои мышцы затвердить все движения. Ты должна настроиться на противника, чтобы чувствовать, когда он пойдет в атаку, чувствовать это по движению воздуха, по напряжению в его мускулах перед выпадом. Тогда твои головокружения не будут иметь значения. Потому что, даже если ты не так стремительна, даже если тебе нужно придерживаться за стену, даже если фигура противника размыта, ты будешь знать, чтó он собирается делать в любой момент времени.

Я резко проснулась, едва не ударившись головой о стенку экипажа. Перстень болтался на цепочке, я ощущала прикосновение теплого металла к коже над ключицей. Десятый день заточения в скорлупе из потертого дерева и золотой краски. Обычно дорога из Люпьяка в Париж занимала чуть больше двух недель, но моя мать устроила так, чтобы нам дважды за время пути поменяли лошадей — широкий жест, который, должно быть, нанес значительный удар по ее и без того небогатым сбережениям. Но начало сезона стремительно приближалось, и из письма, полученного нами от мадам де Тревиль, было ясно, что я прибуду последней из ее подопечных, которые опередили меня на несколько месяцев. Мне показалось, что мадам де Тревиль не из тех женщин, которым нравится, когда их заставляют ждать.

— Мадемуазель де Батц. — Кучер постучал по крыше экипажа. — Мы почти прибыли.

Как мило с его стороны дать мне время подготовиться. Наверное, он подумал, что мне нужно пощипать себя за щеки и привести в порядок непослушные волосы. Но вместо этого я прилипла к окну. Нас окружали фруктовые сады. Ветви деревьев клонились под тяжестью оранжевых плодов — они выглядели совсем не так, как апельсины с картинок, не такими ровными и гладкими. Воздух был густым и тягучим от жужжания насекомых.

— А мы точно… — Слова застряли у меня в горле.

Потому что в этот миг мы въехали в Париж, и у меня перехватило дыхание. Не при виде Люксембургского дворца, фасад которого был таким огромным, что я показалась себе крошечной, и не при виде Нотр-Дама, чьи башни вздымались так высоко, что, казалось, доставали до облаков. И даже не тогда, когда мой взгляд в первый раз упал на Лувр. Нет, это было в тот момент, когда колеса застучали по камню и я увидела весь Париж целиком, раскинувшийся, как кукольная деревня, в лучах заходящего солнца. Этот Париж был совсем не похож на город в моих фантазиях.

Он был шумный, людный, его запах бил в нос, повсюду была грязь, и он был прекрасен.

Экипаж притормозил у открытых городских ворот. Колеса заскрипели по подъемному мосту. Если бы не зловонная, затхлая вода, ров казался бы сошедшим со страниц сказки. А после нас проглотил город, скрывавшийся за стенами. На каменных стенах виднелись следы мушкетных выстрелов — напоминание об отчаянном захвате власти Великим Конде, который закончился изгнанием из Франции его самого и многих других дворян и триумфальным восстановлением монархии. Но город еще не оправился от ран недолгой оккупации. Да и как иначе, если сам кузен короля, тот самый, что помогал королевской семье подавить парламентский мятеж, обратился против собственной родни?

В душной темноте экипажа я перенеслась назад в тот вечер, когда папа при мерцающем свете свечей рассказывал мне истории о Фронде — долгой антиправительственной смуте, которая бушевала в Париже и закончилась всего два года назад. Это были истории об обмане, трусости, жадности, и в них то и дело звучало имя Конде. Мама обычно противилась этим рассказам. Мне было одиннадцать, и она считала, что я слишком мала, чтобы узнавать то, о чем его прежние сослуживцы писали в своих письмах, но отец был непреклонен в своем убеждении, что это лучший способ объяснить мне, за что он боролся. В его глазах Конде был худшим из людей. Некогда верный подданный, совращенный с пути алчностью и похотью, которые могла унять лишь власть над всей Францией, он хотел использовать монархическую систему в своих корыстных целях. Полная противоположность мушкетерам. По крайней мере, тем, которых знал мой отец. Мушкетеры моего отца защищали короля, чтобы защитить саму Францию. Они стремились помешать иностранным заговорщикам залить кровью этот город. Такие люди, как папа, понимали, что смена власти принесет смерть тысячам невинных. Такие люди, как папа, готовы были защищать тех, кто нуждался в защите.

Это были мушкетеры, которых, как он мне сказал, больше нет.

Вид зданий прервал мои размышления о Конде. Сначала показались небольшие домики — жилища простого люда и конюшни. Какой-то мужчина продавал жареные каштаны, и молодой парень выхватил у него из-под носа пакетик и припустил прочь, а продавец бросился за ним. После началась толкотня особняков и магазинов, чьи крыши тянулись к небу. Мешанина из камня, дерева, кровельного сланца.

Стоило нам свернуть с узкой, извилистой улочки на широкий бульвар, как пространство раздвинулось и задышало. Особенно когда мы въехали в Ле Маре — район, часто всплывавший в отцовских историях. Излюбленный квартал местной знати. Каждый особняк, каждая городская резиденция купались в свете бесчисленных уличных фонарей. Булыжную мостовую оформляли декоративные деревья, изогнутые и выстриженные в самых причудливых формах: грифон, норовящий схватить прохожего, феникс, возрождающийся из пепла листвы.

Здесь было менее людно, но на дорожках прогуливалось больше стражников, в чьих ножнах сверкали клинки. В тени деревьев было не разглядеть, носят ли они голубые плащи мушкетеров. Когда я была маленькой, папа укутывал меня в свой плащ — он ниспадал на пол, как придворное платье. Его подол был испачкан кровью после того случая, когда я споткнулась и выбила себе передний зуб — и сразу же вскочила на ноги, потому что так поступают настоящие мушкетеры. Так поступают и девочки, которые еще ничего не знают о головокружениях, о постоянной усталости, о зыбком и неустойчивом мире.

Сквозь пелену слез я наблюдала за кучкой гвардейцев, собравшихся вместе. Один из них громко расхохотался, а другой навалился на него.

Я отдернула голову, прежде чем они заметили, как я на них таращусь. Почти все они были пьяны. И в самом деле, не те мушкетеры, которыми гордился мой отец.

Еще через несколько минут движение экипажа замедлилось.

— Вы приехали, мадемуазель. — Кучер крякнул, опуская мой сундук на ступени крыльца. — Мне пора. Вас ведь кто-нибудь встретит? — Я кивнула. — Вот и замечательно. Я бы не хотел, чтобы вы остались здесь совсем одна.

Я резко развернулась на каблуках:

— Разве этот район небезопасен?

— О, мадемуазель, вам нечего бояться. Просто бродить по улицам Парижа ночью одной — не самое мудрое решение. Особенно для такой, как вы.

— Не понимаю, о чем вы.

— Разве?

Я повернулась лицом к своему новому дому. Академия благородных девиц. Небольшой особнячок по меркам Ле Маре, дорожки обрамлены изумрудной травой. Окна — с настоящими стеклами! — были расположены в шахматном порядке, по два на первом и втором этажах. Что ж, как и следовало ожидать: окна на уровне глаз застеклены и украшены шторами, тогда как окна второго этажа закрыты снаружи ставнями. Наверное, у мадам де Тревиль хватило средств застеклить только первый этаж, но зачем об этом знать всему Ле Маре?

С другой стороны, если верить тому, что моя мать узнала из местных сплетен, местная аристократия доверяла мадам де Тревиль будущее своих дочерей. Из папиных рассказов о том, что ему довелось пережить в Париже, и о его коротком знакомстве с маминым отцом я знала, что снобизм дворян уступает только их стремлению снискать расположение королевской семьи. Он говорил, что после Фронды те аристократы, что не отправились в изгнание сразу, все равно чувствовали себя на тонком льду. Они боялись потерять свои титулы, положение при дворе и отчаянно желали вернуться к прежней светской жизни, предавались гедонизму и старались отвлечь себя балами, ухаживаниями и матримониальными планами.

Становилось все темнее, воздух сделался влажным, как мокрый платок, но никто так и не появился. Экипаж давно уехал, растворившись в наступивших сумерках.

А что, если кучер привез меня не туда? Что, если он специально доставил меня по неверному адресу? Что, если он сговорился с убийцей и поднес ему меня на блюдечке?

Хотя лучше уж это, чем школа мадам де Тревиль. От убийцы я по крайней мере смогу защититься с помощью шпаги.

Сделав глубокий вдох, я поднялась на две ступеньки. Отрывисто постучала в дверь. Тишина. По привычке я протянула руку в сторону и вздрогнула от неожиданности, когда мои пальцы ухватились за перила из кованого железа.

Еще один глубокий вдох, еще одно тук-тук-тук.

— Прошу прощения! Есть кто дома?

Улица была пуста, но меня не покидало чувство, что чей-то взгляд сверлит мне затылок.

Наконец послышался отчетливый звук шагов, и дверь открылась. Сквозь проем наружу пролился теплый свет.

— Bonsoir! Добрый вечер! — Женщина, стоявшая за порогом, вытирала руки о юбку.

— Добрый вечер, мадам де Тревиль, — поздоровалась я, пытаясь сморгнуть пятна, которые пошли перед глазами от яркого света. Придерживаясь за перила, я начала опасный маневр реверанса.

Однако женщина, рассмеявшись, только отмахнулась от моей попытки и прижала руку к груди.

— Ну что вы! Господь всемогущий, нет, конечно! Меня зовут Жанна, я прихожу убираться в доме, по крайней мере на первом этаже. — Неверно истолковав выражение моего лица, она добавила: — Знаю-знаю, в таких больших особняках, как этот, обычно есть постоянная прислуга… Полагаю, вы наша новая ученица. Какая честь учиться у мадам! Ваши родители, должно быть, очень гордятся вами.

— Merci. Благодарю. Вы очень любезны.

— Моя дорогая, — сказала она, буквально источая сострадание, — не волнуйтесь. Мадам де Тревиль еще ни разу не ошиблась в своем выборе. Другие мадемуазель — самые совершенные юные создания, которых я только встречала. Их приглашают на каждый бал, каждый званый вечер — по крайней мере, на важные.

Я нервно сглотнула и выдавила улыбку.

— На самом деле, — добавила она, — девушки и мадам сейчас как раз на балу. Входите. Анри отнесет ваш сундук в комнату.

Я поколебалась.

— Входите же! Вы ведь не хотите простудиться, стоя на холоде? Представляю, каково это — заболеть аккурат к началу сезона! Мадемуазель, вам нехорошо? — заволновалась она, услышав мой хриплый смешок.

— Нет, я в полном порядке. — Мой голос дрогнул.

И вот я уже перешагиваю порог, и меня охватывает теплый свет.

— Ну вот, так-то лучше, — сказала Жанна. — Похоже, осень уже на исходе, и зима в нашем чудесном городе наступит пораньше, да?

Я не считала этот город своим, он не принадлежал мне и не казался родным и знакомым, как Люпьяк, так что молча кивнула.

Она подошла к арочному проему. За ним изгибался узкий коридор, в котором эхом отдавался звон кастрюль и сковородок.

— Анри, помоги нам с сундуком, пожалуйста!

Ответа я не услышала, в отличие от нее: она громко и от души рассмеялась.

— Дурачок! У тебя нет никаких причин избегать девушек. Ты просто даешь Портии чересчур много поводов дразнить тебя. Так они решат, что ты их боишься! А теперь, — она повернулась ко мне, — идем со мной.

Жанна провела меня по всем помещениям, и в конце концов мы добрались до комнаты рядом с главным коридором.

— Мадам де Тревиль попросила меня подготовить именно эту комнату. — Несмотря на всю теплоту и радушие Жанны, в ее голосе сквозило напряжение.

— Так, значит, она очень строга?

Ее рука, до моего вопроса спокойно лежавшая на дверной ручке, потянулась к фартуку и смяла его ткань.

— Мадам де Тревиль — прекрасная женщина. У нее есть свои правила, как и у всех. Может, эти правила и странноваты, — она покачала головой, и ее лицо прояснилось, — однако от светской дамы, к которой благоволит сам кардинал Мазарини, и следует ожидать высоких требований к своим подчиненным. Если вам что-то понадобится, позовите Анри — обычно он крутится где-нибудь в районе кухни, так и норовит стащить еды. Ох уж этот мальчишка! Доброй ночи.

И Жанна оставила меня одну в чужой комнате, в чужом городе. Я переводила взгляд с окна, задернутого плотными шторами, на кушетку, наскоро застеленную покрывалами. Она явно предназначалась для припозднившихся гостей.

Я и без того беспокоилась, что мадам де Тревиль узнает правду о моем состоянии, но, если судить по этой комнате об ее отношении ко мне, уже завтра я могу оказаться на улице. И какие у меня тогда будут шансы привлечь мушкетеров на свою сторону? Я рассчитывала разузнать, где находится штаб-квартира высших чинов, и изложить им свое дело. Но для этого требовалась репутация, которой я еще не успела обзавестись.

Стоило мне лечь на кровать, как потолок закачался надо мной, а в горле заклокотал страх.

Все недостатки моего плана стали очевидны на фоне этой пустой, необставленной комнаты. Без поддержки мадам де Тревиль я никто. Я не могу просто подойти к мушкетеру на улице, предъявить ему папин перстень, а затем попросить его убедить свое начальство начать расследование убийства. Нет, мой единственный шанс — добиться встречи с кем-то из старших офицеров. И ни один офицер без веской причины не станет выслушивать чудачку, которая несет какую-то чепуху о безвременной кончине своего отца. Папа никогда не называл мне имен своих братьев по оружию, в своих историях он всегда пользовался прозвищами. Именами, которые они дали друг другу сами и которые точно соответствовали их натуре. А я никогда не пыталась разузнать у него больше — думала, что мне некуда спешить. Думала, у нас есть время. Да мне и не нужны были их настоящие имена. Я представляла их себе богоподобными созданиями, которые не пользуются фамилиями и титулами.

Перед отъездом в Париж я хотела найти какие-то записи, имена и адреса папиных мушкетеров, но мама держала его бумаги под замком. И я не могла объяснить ей, зачем они мне понадобились.

— Papa, о чем ты думал?

Деревянные стенные панели молчаливо маячили в темноте, сквозь шторы пробивались крошечные блики света, отблески пламени от фонарей.

Меня одолел сон, и, только когда я услышала приглушенные голоса, едва доносившиеся до меня с улицы, я вяло подошла к окну. За стеклом виднелись разноцветные платья, шуршащие юбки, обнаженные руки, сияние драгоценностей. Отборные девицы мадам де Тревиль. Всего трое — должно быть, остальные едут в других экипажах.

Их разговор был еле слышен. Калейдоскоп ярких пятен и голосов, а затем ясный взгляд, встретившийся с моим. Я отступила. Шторы скользнули на место и закрыли окно.

Передняя дверь отворилась. Я услышала, как дамы снимают обувь и обмениваются пожеланиями спокойной ночи. Шаги зазвучали громче. Меня охватила неуверенность, как будто я без разрешения вторглась в святая святых. Моя шпага была заперта в сундуке — ведь это просто девушки, озабоченные поиском мужей, не более.

Шаги заскрипели по главной лестнице.

Все затихло.

Снова улегшись на кушетку и натянув одеяло до самого подбородка, я вернулась к наблюдению за бликами, проникавшими сквозь стекло, блеску серебра и золота на фоне шелка и бархата, рубинам, которые каплями крови стекали с букетов из органзы.

Лицо моего отца. Его тело на обочине дороги, и некому помочь ему встать, некому снова сделать его целым.

Я отвернулась от окна и плотнее укуталась в одеяло.

— И куда, интересно, ты собралась?

Это было на следующее утро. Я остановилась посреди холла, спрятав сжатые кулаки в складках юбки, чтобы задавшая вопрос девушка — примерно на год старше меня — не заметила, как они дрожат. После неудачной встречи с Жаком мне еще не доводилось знакомиться со сверстниками. А до того… в Люпьяке все знают всех. От младенцев, у которых только режутся зубы, до беззубых прапрадедушек и бабушек.

Девушка оценивающе прищурилась. На фоне просторного холла она казалась всполохом цвета, коралловый шелк ее платья подчеркивал золотистый тон кожи.

— Ты ведь Таня? Не знала, что ты не умеешь говорить.

— Я… я умею.

— Так ты собиралась бродить по коридорам, пока кто-нибудь не явится тебя спасать? Или, может, ты тут шпионила?

К щекам прилила кровь.

— Прошу прощения, если я что-то сделала не так, я просто…

Девушка присвистнула.

— Mon Dieu, боже мой, кажется, ей тут придется нелегко. — Она покачала головой. — Тот факт, что я появилась здесь последней, еще не возлагает на меня обязанности приветственного комитета, — пробормотала она.

— Что значит «нелегко»? — спросила я.

Бесстрастные темные глаза под тонкими выщипанными бровями сузились.

— Ты разве не знаешь, что это за место?

— Знаю, конечно. Академия благородных девиц.

По ее лицу медленно расплылась усмешка.

— Ну что ж. Мадам попросила меня проводить тебя в ее кабинет. — Я бросила взгляд в сторону кухни. — И я не могу торчать тут весь день.

Извинения застряли у меня в горле, когда девушка посмотрела на меня так, словно знала, что я задумала, и собралась придушить меня. Я расправила плечи:

— Будь так добра, покажи мне дорогу, и я больше не стану отнимать у тебя драгоценное время…

— Ладно, — вздохнула она. — Не отставай.

Мы шли в молчании. Будь моя воля, я завалила бы спутницу вопросами. Но ее равнодушное лицо меня остановило. Я хотела спросить, где остальные девушки: пустые коридоры казались странными и гулкими. А потом я спросила бы, знакома ли она с какими-нибудь мушкетерами, встречала ли она их на светских мероприятиях, но прежде, чем я открыла рот, она сказала:

— Мы пришли.

— Спасибо, я… — Но она уже ушла — яркая коралловая вспышка мелькнула и исчезла за углом.

Сквозь дымку головокружения я увидела, как моя рука протянулась и кулак постучал в дверь, украшенную затейливой резьбой из листьев.

— Войдите.

Вся комната была из дерева — темного, как древесная кора в ночи, того оттенка черного, который вовсе не черный. Деревянные стены были закрыты книжными стеллажами, на которых было больше книг, чем я видела за всю свою жизнь. Как может быть столько книг у одного человека? Переплеты из кожи и ткани, красные, коричневые и оранжевые, как осенние листья. За столом сидела женщина — как я решила, мадам де Тревиль, ее перо порхало по бумаге. Стену напротив нее украшала карта Франции — шириной с размах рук крупного мужчины. А рядом с ней висела подробная карта Парижа точно такого же размера. Они были похожи на плакаты, которые я видела во время визита к врачу номер два много лет назад: устройство человеческого тела и города на самом деле не так уж отличаются. Улицы похожи на вены. Парки — на внутренние органы. Королевский дворец подобен бьющемуся сердцу.

У женщин не бывает кабинетов. Я сперва подумала, что девушка должна была сказать «салон» и просто оговорилась. Но эту комнату точно нельзя было назвать «салоном».

Мадам де Тревиль кашлянула и начала говорить, не отрываясь от работы:

— Портия передала, что я хотела с тобой побеседовать? — Вот, значит, как зовут ту девушку. Жанна упоминала о ней вчера вечером, сказала, что девчонка дразнит… как там его, Анри?

— Да, я… — Мадам с силой подчеркнула что-то в бумагах, и я прочистила горло. — Да, она передала. Я собиралась пойти на кухню…

— Ты ведь не думаешь, что мы едим на кухне? — Она обмакнула перо в чернила и вернулась к бумагам.

— Ну… нет, — ответила я.

Мадам де Тревиль подняла взгляд, заметила мои руки, сжатые в складках юбки, чтобы не ухватиться за ближайший стул.

— Присядь.

На ней не было модного наряда, по каким вздыхали Маргерит и другие девушки из моего городка, — вырез ее серовато-стального платья едва открывал ключицы, прическа была простая — низкий пучок, никаких вьющихся локонов. Ее осанка была такой прямой, что спина даже не касалась спинки стула. Я ожидала увидеть знатную даму, разодетую в пух и прах. О ком еще могли судачить высшие круги общества? Однако ее одежда, хотя и пошитая из прекрасных тканей, была весьма проста и практична. Пальцы и запястья не были украшены кольцами и браслетами. Все, что мне было о ней известно, — ее снобизм в отношении мест приема пищи, но разве такая женщина не должна стремиться как-то продемонстрировать свою состоятельность?

— Прими мои соболезнования по поводу твоего отца, — вдруг сказала мадам де Тревиль.

— Merci, — поблагодарила я.

Ее взгляд был испытующим. Наконец я услышала:

— Все это весьма необычно. Принять девушку перед самым началом светского сезона, без времени на подготовку. Даже у Портии было хотя бы два месяца моего наставничества. — Она обвела взглядам ту часть меня, что не была скрыта столом. — Но твой отец настаивал, что ты готова и не посрамишь чести семьи.

— Я буду очень стараться, — сдержанно ответила я.

Помни об отце, помни о матери. Помни, ради чего ты это делаешь. Мадам де Тревиль — залог всех моих надежд выяснить правду о папе. Сделать себе имя. Добиться успеха в Академии — значит исполнить последнюю волю отца.

— А если твоих стараний окажется недостаточно? — спросила мадам.

— Я… я не думаю…

— Полагаю, ты достаточно миловидна. Ты не слишком грациозна, но над этим мы поработаем. Но чего я ни в коем случае не стану делать — это тратить время на девушку, не понимающую своего места в мире. Я не буду тратить время на девушку, которая не знает, чего она хочет.

Я прерывисто вздохнула, сдержала жгучие слезы, грозившие покатиться по лицу, отчего глаза у меня предательски покраснели.

— Именно этого я и хочу.

— Правда? Ты хочешь стать женой богатого и влиятельного аристократа?

Язык прилип к гортани, как будто не хотел произносить этого. Но пути назад не было. Я должна была выяснить правду.

— Да.

Она довольно долго молчала. Видимо, я оказалась недостаточно убедительна. Я подвела папу, даже не успев сделать попытку.

Но тут она заговорила, и я не могла поверить в то, что услышала; у меня в ушах тихонько зазвенело, от кончиков пальцев ног до макушки по мне прокатилась дрожь, а руки покрылись мурашками.

— С трудом в это верится, мадемуазель Мушкетерка!

Звон в ушах перерос в глухой гул.

— Как вы меня назвали?

Ее лицо ничего не выражало. Из стопки бумаг она вытащила письмо. Это было письмо от моего отца.

— Он ведь так тебя называл?

На глаза с неожиданной силой снова навернулись слезы.

— Это личное, — ответила я.

— Боюсь, здесь не бывает личного. Мы не можем позволить себе иметь секреты друг от друга.

— Потому что опасаетесь скандалов, — предположила я. — Прежде чем взять на попечение девушку, вы хотите узнать о ней все на тот случай, если выяснится, что она… — Мне не пришло на ум других возможных пороков, кроме «фехтовальщица» и «больная», которые едва ли были уместны, поэтому я умолкла.

— Можно сказать и так.

— Я не знаю, что вам написал мой отец, но я буду идеальной воспитанницей. Это просто глупое прозвище. Он ничего такого не имел в виду.

Каждое слово было как кинжал в сердце.

Мадам де Тревиль встала. В ее позе чувствовалась решительность, и я тоже попыталась встать, схватившись за стол. Ее взгляд задержался на моих руках, сжимавших деревянную столешницу.

— Следуй за мной. — Она направилась к двери.

— Мадам, — ко мне вернулся голос, — если вы дадите мне шанс…

— Мадемуазель де Батц, если вы пройдете со мной, то поймете, что именно это я и собираюсь сделать.

Вместо того чтобы повернуть налево и повести меня обратно по коридору, мимо гостиных с толстыми коврами и тяжелыми золочеными рамами, она двинулась направо, в незнакомую мне часть дома. Ее походка была целеустремленной.

— Знаю, о чем ты подумала, — сказала мадам де Тревиль, не оборачиваясь. — И поскольку ты никак не решишься спросить, скажу сама: да, мы пойдем наверх.

Лестница стремительно приближалась. Проблема была не в том, что мое головокружение представляло опасность: я могла в любой момент потерять сознание и не просто свалиться на ровную землю, а покатиться вниз по ступенькам. Помимо этого, головокружение всегда усиливалось, когда я пыталась подняться по лестнице: зрение затуманивалось, ноги дрожали, а мир начинал вращаться вокруг меня. Обычное головокружение было ерундой по сравнению с мощным приливом, который обрушивался на меня, когда я карабкалась по ступенькам; именно поэтому отец пожертвовал своей любимой библиотекой на первом этаже и отдал ее под мою спальню. Я не просила об этом — комната просто ждала меня, когда мы с мамой вернулись домой от врача номер два. Одно дело — притворяться кем-то другим, сидя на стуле в кабинете мадам де Тревиль, и совсем другое — делать это на лестнице. Там все зависело не от меня, а от моего тела. А когда я могла на него положиться?

— И что ты, скажи на милость, делаешь?

Я вздрогнула. Рука вцепилась в дрожащую змейку перил, ноги широко расставлены.

— Поднимаюсь по лестнице?

— Не смеши меня. — Мадам де Тревиль открыла неприметную дверь.

Учитывая ее положение, я решила пропустить мадам вперед и ждала достаточно долго, чтобы она успела недовольно кашлянуть, прежде чем сама начала протискиваться в дверной проем. В комнате было прохладно. Окно было только одно, а стены поднимались вверх метров на шесть. Свет из окна падал на непонятную конструкцию прямо перед нами: что-то вроде блочного механизма, на одном конце которого была закреплена полоса ткани, достаточно широкая, чтобы на ней сидеть. Вся эта конструкция крепилась к площадке и вела к затененной двери, увенчивавшей легкую лестницу. Помещение напоминало какой-то служебный коридор.

— Я… не совсем понимаю.

— Неужели? — Голос мадам де Тревиль эхом разнесся в пустоте.

Она сказала, что здесь нет места секретам. Но мой отец ни за что не рассказал бы ей. Он знал, что случится, если мадам де Тревиль станет известно, что он хочет подсунуть ей свою больную дочь, обманом заставить ее наряжать девчонку, которая едва держится на ногах, в изысканные платья в надежде, что они будут скрывать ее мертвенную бледность, пока она сама не выдаст себя, свалившись в обморок. Будут скрывать ее подгибающиеся ноги. Ее тело, которое, хоть и могло управляться с клинком, на деле было таким же хрупким, как и листок бумаги, отправивший ее в Париж.

Пока я витала в своих мыслях, мадам де Тревиль поднялась по лестнице — я заметила это лишь тогда, когда она добралась до двери.

— Так и будешь стоять там, разинув рот? Знаешь, это выглядит весьма непривлекательно, — заявила она.

Я приблизилась к блочному механизму, и меня охватило дурное предчувствие. Я взглянула на мадам де Тревиль, и это немного подбодрило меня, так что я уселась на сиденье из ткани и поправила юбки.

— И что теперь?

— Будем работать вместе. Я буду тянуть с моего конца, а ты со своего.

Несмотря на угловатую фигуру, мадам де Тревиль оказалась крепкой. А мои руки были закалены годами занятий фехтованием, так что я в мгновение ока поднялась в воздух. Я чуть не упала с импровизированного сиденья, посмотрев вниз: пол будто ходил ходуном. Я закрыла глаза. Все же такой метод перемещения был гораздо лучше карабканья по лестнице.

Когда я снова открыла глаза, я была рядом с мадам де Тревиль. Она обмотала свой конец веревки вокруг крюка, вбитого в стену, и предложила мне руку. Я поколебалась, но прежде, чем с губ мадам де Тревиль слетели дальнейшие увещевания, я схватилась за нее и спрыгнула на пол. Держась за стену для равновесия, я переводила дыхание.

— Боязнь высоты. Любопытно, — отметила она, роясь в своих накладных карманах. Затем выудила ключ и отперла дверь. — Мы на месте.

В глаза внезапно ударил свет. Направо уходил коридор, похожий на те, что я видела внизу: застеленный коврами пол, ряды дверей с каждой стороны. Одна из дверей была приоткрыта, и из-за нее доносился смех: наверняка это девушки. Маргерит и ее подружки, глумящиеся надо мной: бедняжка Таня. Нет. Здесь надо мной никто не смеется. Пока что.

В моем поле зрения появилась мадам де Тревиль.

— Для начала нам нужно зайти кое-куда.

Она двинулась туда, где коридор расширялся влево, вместо дверей здесь были большие арочные проемы. Мы прошли под первой аркой, и нас встретило дуновение прохладного воздуха, словно над нами пролетел призрак. Это помещение не было комнатой — его при всем желании нельзя был так назвать, потому что одна стена была практически полностью занята двумя большими арками размером с весь первый этаж моего дома.

— Обычно здесь не так пусто, — объяснила мадам де Тревиль. — Но мы всегда убираем все перед прибытием новых гостей. Это дает нам повод навести чистоту.

Указательным пальцем она подхватила пылинку, проплывавшую вдоль изгиба одной из арок; черты ее лица исказились недовольством.

— Таня, как ты думаешь, почему отец отправил тебя сюда?

Мой голос был спокойным и собранным, в отличие от меня самой. Я, как попугай, повторила слова матери:

— Ваша репутация известна всей стране. И хотя Академия открылась только недавно, девушки готовы убить за место в вашем заведении.

— Но не ты, — заметила она.

— Я не это хотела сказать…

— Я достигла того возраста, когда выслушивать пустую болтовню — значит не просто напрасно тратить время, это по-настоящему досадно. — Она приблизилась ко мне, и мои челюсти сжались. — Говоришь, другие девушки готовы убить, чтобы оказаться на твоем месте… А за что готова убить ты?

Никаких признаков головокружения, никаких иных симптомов, которые позволили бы сделать вид, что я не расслышала ее слова. Только прохладный воздух, ярко освещенное свободное пространство — и мадам де Тревиль.

— Наверное, стоит перефразировать. За что ты готова сражаться? — не отступала она.

Мой взгляд метнулся к двум аркам. На пол упала тень. Живот свело от чувства вины и страха.

— Я не уверена, что поняла вопрос.

— Тебе нужен пример? Возьмем твоего отца. Он сражался за короля, за свою страну. А еще, разумеется, за своих братьев по оружию, за мушкетеров. Он сражался за свою семью, сражался за тебя…

— Мадам, вы ошибаетесь. Отец никогда не обнажал шпагу для моей защиты.

Один-единственный раз возникла такая необходимость, когда в наш дом вломились грабители, но он опоздал. А я оказалась слишком слаба.

— Есть и другие способы сражаться за кого-то, мадемуазель. Не всегда для этого нужна шпага, — возразила она. Долгие часы тренировок со шпагой в конюшне, поручни, которые он построил для меня, все те разы, когда он твердил моей матери, что, хотя мое тело изменилось, я все еще остаюсь их Таней… — Спрошу еще раз. За что ты готова сражаться?

На этот раз я встретила ее взгляд.

— Ну… за мою семью, за фамилию де Батц. За моего отца. И за вас. — Когда я упомянула папу, голос у меня дрогнул под тяжестью намерений. Мадам де Тревиль неоткуда было знать, что я имею в виду: на самом деле я уже сражалась за отца, просто по-своему. Выяснить правду — вот все, что мне было нужно. А вовсе не она с ее Академией.

— Очень лестно, — сказала она. Ее смех звучал неестественно.

— Мадам… — выпалила я, прежде чем успела остановиться. — Чего именно вы от меня хотите?

Она перешла на другой конец помещения.

— Ты уже должна была понять, что я осведомлена о твоем состоянии. Блочный механизм придумал мой племянник, он всегда что-то мастерит и изобретает. Судя по тому, что нам не пришлось соскребать тебя с пола, у него все получилось. — При этих словах я сжалась, а она продолжала расхаживать по комнате. — Я не стала бы так стараться ради кого попало. Но ты дочь де Батца. В молодости мы были близкими друзьями. Я не могла отвергнуть его единственное дитя. Он написал мне о девушке, у которой хватает храбрости неустанно добиваться своей цели, хотя она знает, что будет падать каждый день. — Поджав губы, она окинула меня оценивающим взглядом. — Но картина не соответствует описанию. Я вижу девушку, готовую смириться с жизнью, которой она не хочет, и слишком кроткую, чтобы сказать мне правду.

Я заперла свою ярость внутри. Вонзила ногти в ладонь у основания большого пальца.

Она хлопнула в ладоши. Я вздрогнула, когда этот звук разнесся в пустом пространстве.

— Что ж, приступим.

Лязг металла, скрежет стали. Внезапно моя шпага, та самая, которую я спрятала в сундуке, покатилась по полу, чья-то фигура поспешно скрылась из виду. Моя рука метнулась к оружию прежде, чем я успела это понять. Головокружение нарушило пространственное восприятие, и я едва успела ухватить эфес.

Я сделала ошибку, не взвизгнув, как подобает мадемуазель. Невольно выдала один из моих сокровенных секретов, за который меня наверняка вышвырнут из Академии. Но даже если бы я решила отбросить шпагу, вряд ли смогла бы это сделать. Она была единственным знакомым мне предметом в незнакомом доме. Сталь клинка заплясала в бликах света.

— Даже не думай бросать ее, она тебе понадобится, — заявила мадам де Тревиль.

— Чего вы хотите от меня? — снова спросила я, и в мой голос наконец-то просочился гнев.

— Чего я хочу? Хочу понять, не перехвалил ли тебя твой отец. — Она вытащила еще одну шпагу откуда-то из темного угла.

Папа был прав: противник никогда не станет ждать, пока ты нападешь.

Я инстинктивно парировала ее удар, сталь ударилась о сталь со звоном, который был для меня слаще музыки. Вместо того чтобы атаковать, я решила выждать. Я наблюдала за движениями мадам де Тревиль, выискивая слабые места. Когда ничего не знаешь о противнике, спешка — последнее дело.

— Оборонительная тактика. Этого следовало ожидать, — сказала мадам де Тревиль и снова перешла в нападение. Я сделала несколько быстрых шагов назад, отбила ее клинок. Выпад. Парирование. Еще один отскок.

Уголком глаза я видела, что за нашей схваткой наблюдают несколько пар глаз. Рука болела, но это было чудесно; я словно вернулась домой.

Отцовский перстень подпрыгнул на цепочке, когда я резко повернулась и почти сумела застать мадам де Тревиль врасплох. Это было непросто, поскольку под платьем у меня не было панталон и я не могла подоткнуть юбку. Клинок сверкнул, когда я ударила раз, другой, ноги легко порхали по полу. Когда отец учил меня этой атаке — клинок перемещается вправо, потом влево, — он объяснял, что это похоже на балет. Я смеялась, потому что его прыжки по конюшне выглядели неуклюже.

Но на этот раз моя атака не достигла цели и не заслужила одобрения мадам де Тревиль. Она была слишком торопливой, слишком быстрой, слишком несбалансированной. Перед глазами поплыли черные круги. Я выругалась. Попыталась сморгнуть черноту, отбросила в сторону подол платья. Новый выпад. Еще одна атака, контратака. Финт влево. Мою шпагу скрывало черное облако.

Где-то в районе запястья, в нескольких дюймах от тонких, с волосок, шрамов, рассекавших ладонь, расцвела боль. Шпага со звоном упала на пол. Я споткнулась и выставила перед собой руки, чтобы не врезаться в стену.

Я дралась на шпагах с мадам де Тревиль! Мадам де Тревиль, хозяйкой Академии благородных девиц. Мадам де Тревиль, признанной светской львицей. Мадам де Тревиль, леди, воспитывающей из девушек подходящих жен для мужчин, которые им в отцы годятся, и требуют от своих супружниц, чтобы те покорно ожидали дома, когда они соблаговолят вернуться, и считают, что украшенная драгоценностями жена — просто предмет обстановки, на зависть другим дворянам.

Кто эта женщина на самом деле?

И что это за место?

— Она прошла? — раздался голос Портии. Даже сквозь туман, в котором весь мой мир перевернулся с ног на голову, я видела, а может, просто знала, что мадам де Тревиль кивнула.

Прикосновение прохладного компресса к шее. Звук торопливых шагов, закрывающейся двери.

— Ну и представление ты устроила. Девушкам не терпится познакомиться с тобой, — сказала мадам де Тревиль. — Ты уже виделась с Портией, а еще есть Теа и Арья. Теа здесь с конца весны, Арья — с середины марта. Уже семь месяцев, как приехала. — Она покачала головой и щелкнула пальцами: — Пролетели в один миг, раз и готово.

Когда я приехала в Академию благородных девиц, я точно знала, что меня здесь ожидает. Но эти ожидания рассеялись, как дым.

— В один миг я подвергаюсь допросу, а в следующий в меня кидаются моей же шпагой. — Я поморщилась от прикосновения холодного компресса. — Которая, между прочим, была спрятана у меня в сундуке.

— Я не могла сказать тебе правду раньше, чем оценила твои навыки и взвесила риск, что ты поставишь под угрозу наше существование. Если бы ты провалилась, мы бы устроили тебя как-нибудь иначе. — Мадам де Тревиль сложила руки на коленях. — Уверена, ты уже поняла, что это не просто школа хороших манер. По крайней мере, не такая школа, которая готовит девушек к браку с лордами и виконтами. Если ты хочешь узнать все, ты должна пообещать хранить наши тайны.

— Даю слово, — отозвалась я. Почему мое молчание так важно? Разве что… я села в кровати, сквозь туман в моей голове прорезалась догадка.

По суровым губам мадам де Тревиль скользнула тень улыбки.

— Начинаешь улавливать суть? Я обучаю девушек, но не для того, чтобы они стали покорными, подобострастными женами. — Она встала и провела пальцами по корешку книги в кожаном переплете. Ее лицо оставалось невозмутимым. — Я обучаю их, чтобы они стали мушкетерами нового типа. Теми, кто будет сражаться за Францию с помощью ума и обаяния, а не только с помощью шпаги.

— Шпионками, — выдохнула я.

— Ты слишком упрощаешь. Под моим руководством ты превратишься в одну из самых популярных молодых женщин, в украшение высшего света Парижа, но также и в одну из самых искусных фехтовальщиц, чтобы по праву называться мушкетеркой. Ты будешь ходить на балы, получать самые лестные приглашения, выведывать у мужчин их секреты. Отвлекать их, пока твои сестры по оружию проникают в их кабинеты и находят там улики. У тебя будет достаточно информации, чтобы держать их на крючке. А если нет… — Она подобрала юбки и показала мне панталоны вроде тех, которые отец подарил мне много лет назад. На левом бедре висела дуэльная шпага, на правом — кинжал. — У нас своя честь. Хладнокровное убийство — это подло. Ты будешь драться на дуэли. А если тебе придется драться, ты должна победить. Не только потому, что у тебя есть мастерство, но и потому, что на твоей стороне будет элемент неожиданности: кто ожидает, что красивая девушка окажется одной из лучших фехтовальщиц, которых когда-либо видел этот город?

Я покачала головой. Она пересекла комнату и наклонилась, чтобы оказаться со мной на одном уровне.

— Ты умная девочка. Ты и правда поверила, что твой отец отправил бы тебя сюда, чтобы выдать замуж за человека, которого ты едва знаешь?

Ох, папа! Несмотря на то что я приехала в Париж, подчиняясь его воле, приехала в последней надежде выяснить правду, во мне все еще тлел гнев. Мое негодование было как зазубренный, тупой клинок. И тем не менее все это время…

Голос мадам де Тревиль был мягким и неторопливым, как шепот воспоминаний:

— Когда я была еще девочкой, больше всего я мечтала стать мушкетером. Я заставляла твоего отца тренировать меня чуть ли не каждый день — чтобы иметь хотя бы призрачный шанс получить место, я должна была быть великолепна. Мы выросли вместе, в одном и том же возрасте влюбились в фехтование… Думаю, наши родители ожидали, что мы поженимся, несмотря на то что у меня напрочь отсутствовал интерес к замужеству и всему, что оно подразумевало. К счастью, он встретил твою маму прежде, чем его вынудили просить моей руки. Разумеется, последовал скандал. Неодобрение ее отца… Как бы то ни было, письмо, которое он прислал мне, было первой весточкой за десятилетия, но его слова будто обратили время вспять. Его доброта к молодой девушке, которая хотела не того, чего от нее ожидали люди… — Глубоко погрузившись в раздумья, мадам де Тревиль перебирала бумаги. — Уверена, ты догадаешься, что было дальше. Все мое мастерство не имело значения. Сама мысль о том, что женщина может стать мушкетером, вызвала у старших офицеров истерику. Как видишь, теперь мне выпал шанс добиться уважения. Разумеется, не так, как я хотела, — для меня уже слишком поздно. Но не для тебя.

— Я… — Она терпеливо ждала, пока я, запинаясь, подбирала слова. — Я не могу поверить.

— Во что именно? Что женщина может стать мушкетером? Что она способна сделать для своей страны столько же, если не больше, сколько и мужчины?

Я не ответила, просто не смогла выговорить ответ, в котором прозвучало бы все сказанное ею: разве из меня получится женщина, о которой она говорила? Я не красива, не хитра, я не умею манипулировать другими ради собственной выгоды. Мужчины не падают к ногам больных девушек.

— Вы говорите так, как будто я могу стать легендой. Героиней из книжки, — прошептала я.

— Ты будешь гораздо лучше. — Ее голос сделался настойчивым, руки вцепились в край стола так, словно это была шея врага. — Ты станешь сиреной. Гладиатором. Красавицей, которая подманивает чудовище поближе, прежде чем вонзить клинок в его сердце. — Мадам де Тревиль расслабилась и распрямилась. — Или же можешь смириться и выйти замуж за мужчину, о котором ты, вероятно, ничего не будешь знать. Согласиться на жизнь без фехтования.

— В этом нет ничего дурного, — выговорила я дрожащими губами.

— Может, и так, если ты этого хочешь. Но ты не этого хочешь, правда же?

Я хотела привлечь папиных убийц к ответственности, хотела, чтобы мама могла дышать свободно, не заботясь о моей судьбе, которая тяжким грузом лежит у нее на плечах; хотела доказать, что отец был прав, что я способная, сильная, что во мне горит пламя; хотела доказать, что мама ошибалась и я стою гораздо большего, чем она думает и чего желает для меня; я хотела… Я хотела слишком многого.

На миг, краткий, благословенный миг мне послышался голос отца, все его истории о братстве, волшебном братстве, которое могло сдвинуть горы и преодолеть океаны ради каждого из своих. Когда в моей жизни появились головокружения, из нее исчезла Маргерит, исчезла вера матери в меня, но истории отца никуда не делись. И никуда не делось стремление к сестринству, верности, чести. Желание иметь что-то свое.

Слезы катились у меня по лицу и скапливались в ложбинке на шее.

— Нет, — прохрипела я, — я не хочу отказываться от фехтования.

— Что ты сказала? — спросила мадам де Тревиль. Но я не могла повторить громче. Я почувствовала дуновение воздуха на разгоряченной коже. — Таня, ты должна принять решение. Ты можешь забыть обо всем, что произошло. Или…

— Или я могу остаться. Обучаться у вас, — закончила я за нее.

— Ты хорошо держалась, несмотря на головокружение. Твой отец был прав: ты талантливая фехтовальщица. Но, как я уже сказала, твое обучение будет заключаться не только в уроках фехтования. Ты научишься манерам и навыкам, которых ожидают от леди из высшего света: танцам, основам этикета, тем правилам, по которым живет аристократия. И еще, конечно, тонкому искусству обводить мужчин вокруг пальца. — Я побледнела, и мадам де Тревиль изо всех сил постаралась сдержать усмешку при виде выражения моего лица. — Итак, что ты выберешь?

Этого хотел для меня отец. Бремя его отсутствия снова навалилось на меня, сдавило мне горло. Его голос звучал в ушах, произносил мое имя снова и снова. Его последняя воля оказалась не предательством, а благословением. Если я останусь, я смогу фехтовать… и, судя по описаниям мадам де Тревиль, у меня появится шанс добраться до мест и людей, которые необходимы мне, чтобы выяснить правду. Ведь будет нетрудно обратиться к мушкетерам, когда я сама стану одной из них, верно? Значит, это то, что нужно. Чтобы поймать убийцу отца. И я должна заплатить эту цену. Я не могу позволить виновному гулять на свободе. Он должен сидеть за решеткой, где он больше никому не сможет причинить вреда. Где он не сможет отнять отца у другой дочери.

— Это решение не из тех, что можно принять с наскока, так что, если тебе нужно подумать…

— Я согласна.

— Ну что ж, — сказала мадам де Тревиль, — тогда добро пожаловать в орден «Мушкетерки Луны».

Мадам де Тревиль велела мне подождать в прихожей, пока она переговорит с другими девушками в гостиной. Я изо всех сил старалась держать голову прямо и плечи расправленными. Однако в конце концов моя щека как-то улеглась на ладонь, локоть оперся о приставной столик, а сама я, сидя на стуле, привалилась к стене. Перед тем как она меня покинула, мы обсуждали расписание тренировок: по утрам фехтование, а после обеда особые занятия, которые поспособствуют моему превращению в мушкетерку. Иногда я буду заниматься вместе с остальными, иногда одна — например, когда другие девушки будут на светских мероприятиях. Мадам де Тревиль была непреклонна в своем убеждении, что я еще совершенно не готова покидать дом. И хотя меня это задевало, я была ошеломлена тем, как хорошо она осведомлена о моем состоянии. Должно быть, в отцовском письме содержалось множество подробностей. Она знала, что я обучалась мастерству фехтования еще до болезни, что мне стало проще контролировать мое состояние, когда я снова начала всерьез тренироваться… Я думала, отец был единственным, кто видел эту взаимосвязь, но мадам де Тревиль, похоже, тоже заметила, что фехтование мне помогает. У нее даже были планы, как дополнить мои тренировки, чтобы я стала как можно сильнее. Все это звучало прекрасно, пока я не вспомнила об одном нюансе. Мне едва удалось облечь его в слова.

— Но если я должна… соблазнять, — тут мой голос надломился, — этих мужчин…

— Объекты.

— Объекты. Если я заставлю их желать меня, разве они не заметят тогда, какая я сильная?

— Речь не о том, что они увидят тебя в неглиже.

— Да я не об этом! Я просто подумала, что, если мы станем танцевать, они заметят…

— Что твои руки более мускулисты, чем у обыкновенной парижской мадемуазель? Не стоит волноваться, — сказала она с усмешкой. — Когда мы с тобой поработаем, они едва ли заметят твои руки.

Ума не приложу, как я не сгорела от стыда прямо в тот же миг.

Из-за окна доносился стук копыт. Я разглядывала противоположную стену прихожей. На ней были нарисованы маленькие лошадки. Оттенки розового, лилового и королевского пурпура.

— Excusez-moi… — Покашливание, потом еще раз, громче: — Прошу прощения, мадемуазель?

Вздрогнув от неожиданности, я чуть не свалилась со стула. Юноша примерно моего возраста поспешил на помощь, но я уже выпрямилась, так что ему оставалось лишь подняться с колен и прислониться к столику, на котором расположилась экстравагантная цветочная композиция. Ваза с белыми лилиями покачнулась, и он едва успел поймать ее одной рукой — в другой у него была зажата стопка бумаг и несколько перьев. Издав отчетливое кряхтение, он вернул вазу в центр стола, а затем отступил назад. При этом он оставил чернильные пятна на гравированном фарфоре.

— Прошу прощения, — сказала я, пытаясь сдержать смех — наполовину нервный, наполовину искренний. — Вы так торопились мне помочь, так что все это моя вина…

— Получилось забавно, — признал он.

Я вспыхнула и отвела глаза. Когда я снова повернулась к нему, он уже успокоился.

— Я только что понял… ох, простите, я повел себя невежливо. Такой беспорядок устроил. — Он принял позу для официального поклона. Выглядело это ужасно глупо. Но его глаза при этом весело блестели, как будто он осознавал всю абсурдность ситуации и принимал ее как непреложный факт. — Позвольте мне официально представиться. Месье Анри к вашим услугам.

— Почему ваше имя… ах да! Я как раз думала, как вас разыскать. Я хотела вас поблагодарить.

— Поблагодарить? Меня? — Он произнес каждое слово как отдельный вопрос.

— За то, что принесли мой сундук, — пояснила я. А что, если это не он? Что, если я ошиблась, что, если он обидится на это и я добавлю еще одно имя к списку людей, которые считают, что мне здесь не место? Но кто еще будет представляться по имени, а не по фамилии, кроме слуг? — Это ведь вы принесли мой дорожный сундук, не так ли?

— Вы Таня де Батц, — выдохнул он. Как он произнес мое имя! Словно оно принадлежит чему-то — точнее, кому-то прекрасному! — Ах да, я ведь хотел представиться. Я служу подмастерьем у месье Сансона, картографа. — Он почесал голову, и его пальцы оставили на лбу след чернил. Темно-синяя полоса терялась в золотисто-каштановых волнистых волосах. — Но на самом деле я хочу стать инженером. Я не хочу отмечать, где находятся прекрасные парки и дворцы, я хочу их создавать, планировать, как будет жить город, упорядочивать его механику.

По мере того как он говорил, его лицо все более оживлялось. Произнеся последние слова, он вздохнул:

— Должно быть, кому-то вроде вас это кажется незначительным.

— Кому-то вроде меня? — переспросила я.

— Вы произведете реальные, осязаемые перемены. Мне кажется, старик пытается выжить меня из мастерской, заваливая всей этой бессмысленной работой.

— Что вы… как вы сказали? — выдавила я.

— Вы ничего не выдали! Я все знал! — заверил он, увидев мое лицо. — Не волнуйтесь! В конце концов, ей было бы сложно скрывать затею с орденом от своей семьи. К тому же я здесь живу.

Я уставилась на этого сияющего неуклюжего парня, который едва не разгромил прихожую.

— Так вы сын мадам де Тревиль?

— Я ее племянник.

Резко хлопнула дверь. Мадам де Тревиль.

— Вижу, вы не упустили возможности познакомиться, — заметила она, направляясь к нам. Она остановилась рядом с Анри, нахмурилась и принялась стирать носовым платком чернильные пятна, оставленные им на вазе. — Тебе разве нечем заняться? Не понимаю, для чего ты здесь торчишь, когда у тебя столько работы. Если ты не добьешься успеха, нам вечно придется выслушивать причитания твоей матери. — Ее тон был раздраженным, однако в глазах светилась нежность.

— Конечно, тетя.

— Таня, у нас плотный график. Портной приедет в половине четвертого. — Она повернулась к Анри, который стоял у нее за плечом. — Я думала, тебе надо работать.

Разворачиваясь, он запнулся о ковер.

— Был рад с вами познакомиться, мадемуазель де Батц! Au revoir! До свидания!

Я хотела было помахать ему рукой, но тут же почувствовала себя очень глупо и вместо этого сделала реверанс — совсем неглубокий, чтобы не закружилась голова.

— Хорошо, что ты не обиделась, — сказала мадам де Тревиль.

Все еще склонившись в реверансе, я оглянулась на нее через плечо:

— Прошу прощения?

— Это он вытащил твою шпагу из сундука, — объяснила она. — Не ожидала, что ты так легко это воспримешь.

Желудок подпрыгнул, я крутанулась на каблуках и посмотрела вслед Анри. Он рылся в моих вещах: моих книгах, моей одежде… моем белье. У меня не нашлось слов. Мадам де Тревиль вздохнула.

— О господи, Таня, ну конечно, я не просила его копаться в твоих личных вещах. Я попросила Портию найти шпагу, не Анри. И потом, даже если бы я его попросила, он испытал бы такое неудобство от одной только мысли об этом, что никогда больше не выполнил бы ни единой моей просьбы. Но знаешь, о чем этот, — она жестом указала на мое лицо во всей его пылающей красоте, — эксперимент говорит мне? Неважно, сколько в тебе внутреннего огня, мне придется посвятить как минимум неделю тому, чтобы научить тебя не краснеть как помидор в присутствии мужчин!

В комнате царила гробовая тишина. Обстановка состояла из роскошной мебели, стены были задрапированы изысканными, плотными тканями бледно-желтого, зеленого и бирюзового цветов. Я подняла свою чашку. Заметила каменное выражение на лице мадам де Тревиль и поставила обратно на стол. Чашка звякнула о блюдце. Отец наверняка ощущал себя иначе, встречаясь с братьями по оружию. Но ему-то не нужно было беспокоиться о неудобном декольте или о том, что о нем судят по телу, которое он не в состоянии контролировать.

Портия, все такая же ослепительно-яркая в своем коралловом платье, хмыкнула, поднесла свою чашку к губам и аккуратно сделала глоток. Она уже больше двух месяцев была воспитанницей мадам де Тревиль. Рядом с ней сидела миниатюрная девушка — Теа. Ее локоны пышным облаком обрамляли лицо. Она провела здесь уже три месяца, но до сих пор вела себя как гостья, пытливый взгляд ее темных глаз изучал комнату. Заметили ли девушки, что я делаю то же самое? Время от времени взгляд Теа останавливался на мне, и она улыбалась. Последняя из девушек, Арья, умостилась на неудобной с виду табуретке: спина прямая, плечи развернуты так, будто она позирует для портрета. Но причиной тому была скорее настороженность, чем хорошая осанка, — она словно постоянно оценивала окружающее пространство. Если бы я прожила у мадам де Тревиль семь месяцев, может, и я стала бы такой. Неужели это необходимо для того, чтобы поймать убийцу папы? Я все ждала, когда одна из девушек упомянет о моем обмороке. Может, они придумают для меня новое прозвище. Еще одно в мою коллекцию: бедняжка Таня, инвалидка… Я ждала, что их взгляды заискрятся насмешкой, что они будут смотреть на меня так, как смотрела Маргерит, скажут мне, что у меня ничего и никого нет… Что я сама ничто. Что я никто.

— Таня — это ведь не французское имя, — неожиданно сказала Портия. Я вздрогнула. Вроде бы это не вопрос… или надо ответить? Я не знала, как правильно вести себя в такой ситуации. Я посмотрела на мадам де Тревиль, но та молчала. — Кажется, оно богемское, — продолжила Портия, поставив свою чашку обратно на блюдце. Я прочистила горло.

— Русское, — поправила я. Меня назвали в честь любимой бабушки моей матери, Татьяны, чей портрет в миниатюре стоял на каминной полке у нас в салоне. Во всяком случае, стоял там до того, как все дорогие нашему сердцу вещи были упакованы и спрятаны по сундукам. Молчание становилось мучительным. — Портия ведь тоже не французское имя?

Она посмотрела на меня с удивлением — может быть, даже с уважением?

— Перейдем к важным делам: Теа, ты встретишься с портным вместе с нами, — вмешалась мадам де Тревиль, положив конец дальнейшим расспросам. — Ты знаешь все эти странные новые слова для обозначения швов, ниток и всего остального. Портия, Арья, вы поработаете над гавотом. Мы не переживем еще одного фиаско, как в прошлые выходные. Я буквально слышала ехидные замечания графини де Граммон; мне стоило больших усилий не броситься через весь зал и не объяснить ее друзьям, где она взяла свой веер. Знаю, это последний писк моды, но спать ради веера с мастером все же чересчур отчаянный шаг…

— Это он наступил мне на ногу, а не я ему! — возмутилась Портия.

— Очень может быть, однако, когда маркиз де Лимож отказывается от танца после вашего скандального последнего круга по бальной зале, необходимо принять меры. Вся миссия была бы провалена, если бы не Арья!

Портия надулась, сидя на кушетке, и бросила расстроенный взгляд в сторону Арьи. Та застыла и старательно отводила глаза от Портии.

Теа, закусившая губу, вдруг вскинулась.

— Мадам, — радостно прощебетала она, — а вы уже рассказали Тане историю о том, как появились «Мушкетерки Луны»? У нас ведь традиция — рассказывать эту историю на первой встрече!

Оно гордо улыбнулась, и я поняла, что таким образом она пытается разрядить атмосферу. Портия застонала, откинувшись на спинку кушетки, ее кудри рассыпались по позолоченному дереву.

— Едва ли можно назвать традицией то, что до сих пор случалось всего три раза. И ты сто раз после этого слышала эту историю, как тебе не надоест?

Арья возразила, неразборчиво пробормотав:

— Самое большее — четыре раза.

— Вообще-то пока не рассказывала, — ответила мадам де Тревиль.

— Ах, прошу вас, расскажите! — взмолилась Теа, но мгновенно сникла под укоризненным взглядом мадам.

— Так и быть, сокращенную версию, — уступила мадам де Тревиль. — Таня, несколько лет назад я оказалась в непростой ситуации. Это было связано с кардиналом Мазарини. — Секунды шли, а она все молчала, словно была не в силах продолжить рассказ. Вся Франция знала, что Мазарини был видным советником короля, но какое отношение он мог иметь к нам?

— Я не… — начала было я.

— Если тебе так интересно, один повеса пытался взять меня силой, когда я обыскивала кое-чей кабинет. — Я испуганно ахнула, на что Портия ответила сдавленным смешком. — Я сказала «пытался», Таня, — продолжила мадам де Тревиль. — Не успев и глазом моргнуть, он познакомился с острием моего кинжала. Видишь ли, не обязательно быть мушкетером, чтобы пронести оружие на бал. Как бы то ни было, Мазарини, которому тоже нужно было выпустить пар, оказал мне услугу и пригрозил этому ничтожеству всей мощью королевского двора.

Если бы эта история выплыла на свет, я потеряла бы все. И неважно, что придворный сам напал на меня. Людей волновало бы лишь то, что я, женщина, угрожала дворянину — да еще и клинком! Не было ни мужа, ни родственников мужского пола, которые могли бы за меня вступиться. Меня терпели при дворе только потому, что моя мать была фавориткой королевы Анны. На самом деле никто не хотел приглашать меня на званые вечера, всеми приглашениями я была обязана ее величеству. По их мнению, я не была настоящим членом придворного общества. Но Мазарини был другим. Он пришел в восторг от меня, от кинжала, который я прятала в бальном платье, от моего рассказа, как я в детстве училась фехтованию. Пытаться все скрыть уже не было смысла, учитывая, сколько нападавший успел увидеть. Так что Мазарини решил проблему радикально.

— Он убил его? — поразилась я.

— Может, нападавший жив, может, мертв, а может, валяется пьяный в канаве. Честно говоря, мне все равно. Я знаю только, что, хотя он и не был участником Фронды, он стал одним из многих аристократов, которые отправились в ссылку, — ответила мадам де Тревиль.

— Но это не объясняет, как вы оказались во главе…

— Столько терпения в схватке, но ни капли в разговоре, — перебила она, неодобрительно покачав головой. — Год назад Мазарини написал мне, что существует способ послужить королю, а также применить мои навыки фехтовальщицы и исполнить детскую мечту. Разумеется, я была заинтригована. Можешь представить себе мое удивление, когда он пригласил меня во дворец. Лишь немногим дворянам выпадает честь удостоиться встречи с Мазарини. Не прошло и дня, как все в Ле Маре вообразили, будто я его фаворитка, причем единственная, тут же отбросили прежние предубеждения и стали обращаться со мной как с фарфоровой куклой и сдувать пылинки. Что же до самой встречи, то после Фронды Мазарини понял, что нужны меры предосторожности. Париж — да и сама монархия — не переживет еще одного Конде. Видишь ли, ходили слухи о растущем недовольстве среди аристократов, избежавших ссылки, и о заговоре, который готовится уже больше года. Может, попытка переворота, организованная Конде, и провалилась, но она вдохновила жаждущих власти дворян на размышления о свержении нынешнего монархического режима и замене его другим. Разумеется, при этом они ни секунды не думали о наших бедняках, о простом люде, о женщинах, иммигрантах и обо всех тех, кто пострадает за их так называемую революцию. Когда свергают короля, он никогда не умирает первым. Те, кто желает его смерти, на самом деле хотят всего лишь заграбастать себе побольше власти и набить карманы. Мазарини хотел — и хочет — узнать больше. Все предыдущие попытки от имени Дома короля потерпели неудачу. Мушкетеры, известные публике, весьма энергичны и храбры, однако им недостает искушенности. Зачем кому-то понадобилось снабжать этих мальчишек огнестрельным оружием… можешь себе представить, как они пытаются выявить заговорщиков, если выдают себя, едва открыв рот? И еще эта лейб-гвардия, которая умеет заявить о себе, — безупречные манеры, аура престижа, — но ты когда-нибудь видела, как они дерутся на дуэли?

Все засмеялись, и я подумала, что надо бы к ним присоединиться, но к тому времени, как я собралась, они уже успокоились. Остальные девушки уже не утруждали себя тем, чтобы смотреть на мадам де Тревиль, — теперь они пристально разглядывали меня. Наверняка удивлялись, что такой увечной, как я, дали место среди них. И что меня не выкинули на улицу после того, как я упала в обморок у них на глазах.

— Так на сцене появились мы, «Мушкетерки Луны», — подвела итог мадам де Тревиль, — или попросту Орден.

— Это я придумала — гораздо короче и намного загадочнее! — встряла Теа. — Звучит как что-то из романа!

Мадам де Тревиль продолжила, не обращая на нее внимания:

— Теперь вы понимаете, почему вас только четверо. Поначалу я думала, что хватит и трех, но ты, Таня, прирожденная фехтовальщица, это важно для нашего дела. Если вас будет больше четырех, станет трудно сохранять все в тайне. Мы предпочитаем действовать тонко и скрытно. Я держу связь с одним из высших мушкетерских чинов, месье Брандо, посвященным в планы Мазарини, чтобы согласовывать наши действия. В нужный момент все силы Дома короля будут к нашим услугам. Но на самом деле полную информацию я сообщаю только Мазарини.

— Неужели это не беспокоит вас? — спросила я.

Мадам де Тревиль запнулась:

— Что именно должно меня беспокоить?

— Ну, вы с детства мечтали стать мушкетером. Вам отказали, причем в самой жестокой манере. А теперь вы выполняете для них задания, но никто никогда…

— Я смирилась, — перебила она, — с тем, что мой вклад останется непризнанным. И если ты справишься со своей задачей, тебе тоже придется смириться. Наши имена не будут вписаны в историю. Но благодаря нашим усилиям эта история будет написана. Может, мужчины и не узнают правды о том, кем выросла та девочка. Но я важнее для Франции, чем они, пусть им это и невдомек.

Кто-то постучал во входную дверь, и мадам де Тревиль встала.

— Должно быть, это портной.

Когда она вышла, все в комнате одновременно вдохнули и задержали дыхание до тех пор, пока ее шаги не замерли в отдалении. А потом…

— Я так рада, что ты здесь! — воскликнула Теа, подскочив ко мне. Она обняла меня за плечи, и ее локоны-пружинки прижались к моему лицу.

Я словно окаменела и не могла пошевелиться, в моей голове крутились отголоски истории мадам де Тревиль. Тут заговорила Арья:

— Теа, — мягко сказала она, — мы это обсуждали. Помнишь?

Теа отстранилась от меня:

— О, je suis desolée, мне так жаль! Прости меня, пожалуйста!

В ответ на ее бурные извинения я недоуменно заморгала и прочистила горло:

— Это очень мило с твоей стороны, я просто не ожидала, вот и все!

Ее круглое лицо осветила улыбка.

— Слава богу! — Она стремительно обняла меня и села рядом. — Я так взволнована…

— Мы все взволнованы, — вмешалась Портия.

— Ну да, мы так взволнованы. Мы несколько недель — с тех самых пор, как мадам де Тревиль все нам рассказала, — едва могли уснуть. Нас здесь только трое, не считая ее. Еще, разумеется, Анри и Жанна — она приходит время от времени, — но ни одной девушки нашего возраста, с которой мы могли бы поболтать, ну, понимаешь, по душам, не беспокоясь о том, что мы выдадим нашу тайну. Послушай, а ты могла бы научить меня тому парированию, которое использовала против мадам? — Теа быстро перескакивала с темы на тему, ее глаза сияли. В них не было ни презрения, ни брезгливости, ни других реакций, к которым я успела привыкнуть. Напротив, в ее лице читалось что-то большее, чего я не видела с тех самых пор, как попрощалась с отцом в конюшне много дней назад. — Ты бы себя видела! Это было невероятно! Просто фантастика!

— И видела бы ты нас, — вставила Портия. — У меня просто челюсть отвалилась, а вот она едва не разразилась аплодисментами.

— Я не хлопала! — вскинулась Теа. — Ну ладно, может, я немного болела за тебя, но я старалась тебя не отвлекать. Хотя мадам де Тревиль говорит, что мы должны учиться драться при отвлекающих факторах. Как она говорит, мир вокруг не замрет в тот момент, когда ты будешь сражаться за свою жизнь!

— Не обращай внимания на нашу холодность поначалу, — вставила Портия, когда Теа умолкла, чтобы перевести дыхание, — в основном, конечно, мою. Оказалось сложнее, чем я ожидала… принять кого-то в наши ряды. Ты совсем не такая, как мы думали. — Ну конечно, едва ли они ожидали встретить девушку, которая едва может удержаться на ногах. — Мы знали, что ты хорошая фехтовальщица, но не думали, что настолько! — Она покачала головой. — А нам отчаянно нужны такие. Если провалимся мы, то провалится и вся операция. Если мы окажемся не готовы, если мы позволим начаться очередному восстанию… они убьют короля. И что еще хуже, Мазарини и мушкетеры больше никогда не допустят женщин к такой службе.

— Портия! — воскликнула Теа.

— Ну а что? Как будто мне есть дело до того, что случится с юнцом, чьи туфли стоят дороже, чем весь мой гардероб! Умоляю! Эти особы королевских кровей, эти аристократы — все они одинаковы. Мы единственные, кто хоть что-то делает! Мы закладываем фундамент для будущих поколений женщин, которые докажут, что достойны носить звание мушкетера!

По моему телу прокатилась дрожь. Я получила шанс стать частью чего-то большего, чем я сама… и я могу не справиться.

— Итак, Таня, — сказала Теа, с подозрением косясь на Портию, — ты, должно быть, удивилась, когда мадам де Тревиль рассказала тебе правду! Или ты уже знала? У меня пятеро старших братьев, все они на военной службе, а мадам де Тревиль — моя дальняя родственница. Когда пришло время, она отобрала меня в свою Академию. Ну то есть в Орден. Это случилось благодаря громкому титулу, который открывает мне двери в известные дома, но, кроме того, она знала, что я выросла среди братьев и клинков, так что я крепкий орешек. Когда мои братья учились фехтованию, я таскалась за ними, отец и палкой меня не мог отогнать. А вот помогать матери управлять поместьем мне совсем не хотелось — знаю, это считается привилегией, но это так утомительно…

— Теа, — пробормотала Арья, пока я старалась сдержать слезы. Когда она упомянула своего отца и уроки фехтования, меня горячей волной накрыло горе и сердце мучительно сжалось от боли. Я так давно старалась не подпускать его к себе.

— Что я наделала! — ужаснулась Теа. — Я совсем не хотела ее расстроить!

— Не у всех такая семья, как у тебя, — сказала Портия. — В твоих устах все звучит так просто: они любили тебя настолько, что позволяли тебе делать все, что душе угодно. Мой отец был счастлив от меня избавиться. Неважно, сколько древних языков я выучила и как хорошо овладела приемами живописи. Он всегда хотел сына. И теперь он со своей новой женой может насладиться свободой от меня и приступить к производству на свет нового потомства на каждой горизонтальной поверхности в доме. Вдобавок он уверен, что окончательно сбудет меня с рук, когда к концу сезона я успешно выйду замуж. А про Арью даже начинать не стоит… — Портия умолкла, когда Арья пошевелилась.

Теа с дрожащими губами повернулась ко мне.

— Портия права? Ты расстроилась из-за… — Она продолжала говорить, но я ее не слышала.

Таня. Таня. Таня.

Голос отца. Сердце стучало, словно призыв к оружию. Папа, лежащий на обочине. Папа, которого некому было спасти.

Мадам де Тревиль открыла дверь, и следом за ней в комнату вошел маленький человечек с огромными усами. Они вели какую-то беседу, но она резко остановилась, и ее силуэт застыл в дверном проеме.

— Excusez-moi, извините. — Она вытолкала портного наружу и закрыла дверь. — Что-то не так?

— Мы говорили о наших семьях, мадам, — ответила Теа.

Мадам де Тревиль испустила долгий вздох и повернулась ко мне:

— Мне показалось неуместным рассказать им.

— Рассказать нам о чем? — Голос Теа был слишком настойчивым, в нем звенело слишком много любопытства, однако мадам де Тревиль ее не осадила. Возможно, она была поглощена тем, как я водила пальцами по цепочке, на которой висел отцовский перстень, чтобы сдержаться и не обхватить себя руками.

— Это твоя история, — произнесла мадам де Тревиль, — я не хотела отнимать ее у тебя.

Эту историю мне навязали. Я совсем не хотела быть ее частью.

— Мой отец… умер.

Боль тисками сдавила мне грудь. Я впервые произнесла это вслух.

— Умер? — повторила Портия.

Во мне вспыхнул необъяснимый гнев — но это была не ее вина. Не она его убила. Не она отрезала ему бороду, волосы, не она изуродовала его так, что родной жене не узнать. Или дочери.

— Портия хотела сказать, — пояснила Арья, — что мы соболезнуем твоей утрате. Мы даже представить не можем, что ты переживаешь.

«И правда, не можете», — едва не ответила я. Но в серых глазах Арьи я не заметила и следа угрозы или жалости. Они не были полны чего-то, но не были и пусты.

— Обсудим это позже. — Мадам де Тревиль взялась за дверную ручку. — Уверена, что ты сумеешь держать себя в руках, — обратилась она ко мне.

Мне хотелось кричать. Хотелось броситься за ней, заставить ее рассказать все, что ей известно. У меня было столько желаний. Я постаралась проглотить их, и они камнем легли в желудке.

Все было как в историях о жизни при дворе, которые рассказывал мне отец: все эти аристократы, придворные партии, интриги и пороки. Все это было игрой. Мадам де Тревиль контролировала каждый наш шаг. Как мне увязать в своей голове образ женщины, которая требует почтения и отпускает язвительные комментарии, и той, что попросила племянника разработать блочный механизм и поверила, что у него получится? Которая решила, что это поможет мне? Что я окажусь достойной этого?

Даже если я стала пешкой, подчиняющейся чьей-то воле, я должна быть сильной. Папа хотел видеть меня сильной.

И мне предстоит сделать много ходов.

— Красный будет смотреться замечательно, особенно с твоими темными волосами и глазами. — Теа болтала ногами, сидя в моей новой комнате на втором этаже. Она была в три раза больше спальни дома и неизмеримо роскошнее: бордовые шторы, темные деревянные панели на стенах, резной туалетный столик и плотные гобелены. На закрытых ставнями подоконниках расположились начищенные до блеска серебряные канделябры.

Без Портии и Арьи поблизости Теа вела себя гораздо спокойнее. Она была самой младшей в этом трио — точнее, уже в квартете. Ей еще не исполнилось шестнадцати, и она была полна нервической энергии, которая вся уходила на то, чтобы вписаться в компанию, произвести впечатление.

Когда мы работали с портным, она была еще тише. Ее брови сошлись на переносице, когда она принялась обсуждать с ним покрой платья, чтобы оставить под юбками место для фехтовальных панталон, ничем не выдав себя, сделать рукава достаточно просторными, чтобы можно было размахивать шпагой, и нашить на них побольше оборок и кружев, скрывающих мускулистые руки. С лифом ничего поделать было нельзя — я едва не расплакалась, услышав о корсете, хотя Теа вполголоса утешала меня, что он не так уж плох и она поколдует над моим, так что я смогу в нем дышать и двигаться. Разумеется, при этом корсет потеряет весь свой смысл, но жаловаться я не собиралась. Из-за головокружений мне требовалось как можно больше воздуха. Позади зеркала, завешенного тафтой и кружевом, мадам де Тревиль сговаривалась с портным об оплате. Наряды для трех девушек на бальный сезон стоили дорого — для четырех же и вовсе запредельно. И хотя Мазарини выделял ей некоторое финансирование на накладные расходы, мадам де Тревиль явно стремилась сократить издержки.

Когда портной ушел и нас отпустили с миром, а Теа получила приказ отвести меня в мою новую комнату, она заняла место мадам де Тревиль у блочного механизма. Пока я поднималась, она вводила меня в курс дела, и правда об этом месте раскрывалась для меня, как лепестки цветка, распускающегося только ночью. Красивого, но весьма необычного. Именно такой, по всей видимости, должна была стать наша жизнь в качестве «Мушкетерок Луны».

Мадам де Тревиль обучала еще нескольких дочерей парижской аристократии, но они жили не с нами и ничего не знали о нашей миссии. Таким образом, хоть она и проводила с ними менее часа в неделю за уроками этикета и танцев, она обеспечивала нам приглашения на светские мероприятия от их родителей, занимавших высокое положение при дворе и объявивших себя ее покровителями. Мадам де Тревиль, в свою очередь, укрепляла собственную репутацию и тем самым расширяла наши возможности, что было важно, поскольку одна из наших фамилий не имела флера авторитета и престижа. А именно моя. Остальные девушки принадлежали к парижской знати. Их семьи были достаточно важны, чтобы обладать некоторой властью, но не настолько заметны, чтобы привлекать внимание к нашей работе.

— А тебе не кажется странным, — спросила я, — принимать ухаживания от кавалеров, на чье предложение ты никогда не ответишь согласием?

Теа вздрогнула. Я взвизгнула, потому что при этом мое сиденье резко поехало вниз, и я далеко не сразу сумела остановиться, вцепившись дрожащими пальцами в веревку.

— Ох, Таня, прости! — воскликнула она. — Я еще не успела привыкнуть к этой штуковине. — Сердце отчаянно билось в груди, пока я добиралась до верхней площадки. — Если честно, так далеко я пока не загадывала, — сказала Теа как ни в чем не бывало, словно секунду назад я не была близка к тому, чтобы разбиться насмерть. — Полагаю, что, как только мы достигнем возраста, в котором больше не сможем приносить прежней пользы, мы сможем выбрать кого-то из оставшихся ухажеров, если захотим, — или будем как-то иначе помогать мадам де Тревиль и Ордену…

Передо мной встало обеспокоенное лицо матери, которая снова принялась внушать мне, что я должна найти мужа, пока не стало слишком поздно. Когда Орден сочтет меня бесполезной — случись это завтра или спустя несколько десятилетий, — что со мной станет?

— Кроме того, — продолжила Теа, когда мы вышли в коридор, — мадам де Тревиль предпочитает, чтобы мы оставались недосягаемыми. По ее словам, она хочет, чтобы мужчины не только желали нас, но и боялись. Хотя на каждую из нас у нее свои планы: у каждой свои сильные и слабые стороны. Арья такая отстраненная, ее объекты готовы на все ради малейшего знака внимания. У нее отлично получается работать с болтунами — они просто не могут остановиться и в конце концов нечаянно выдают что-то важное. И она прекрасно умеет подслушивать: она может услышать, как на оживленном перекрестке упала на землю булавка. Она занимается у мадам де Тревиль с марта, и порой мне кажется, что я никогда ее не нагоню. Хотела бы я быть столь же полезной! — вздохнула Теа. — Или, к примеру, Портия — она любого очарует. Настоящий хамелеон! Но она привлекает к себе столько внимания, что обычно не получает заданий, для которых нужно тайно проникнуть куда-то, смешавшись с толпой. Пожалуй, все же она не хамелеон, потому что хамелеон как раз может спрятаться у всех на виду…

— А ты? — спросила я.

Теа моргнула, тряхнув головой.

— Я? Мне кажется, я глупая. Легкомысленная. Обычно я привлекаю тех, кому нравятся девушки намного моложе, ну, ты понимаешь… мужчин постарше, — шепотом пояснила она.

— Какой кошмар!

— Я могу за себя постоять, — возразила она с жаром, качнув локонами. — Может, я невелика ростом и молода, но я в состоянии защитить себя. Я знаю, чтó люди видят, глядя на меня, но я доказываю, что они ошибаются, — каждый день. — Нахмурившись, я снова открыла рот. Ее речь… но она не дала мне вставить ни слова, улыбнувшись и повернув в замке ключ, который дала ей мадам де Тревиль. — Если тебе доведется танцевать с виконтом де Комбором, приглядись к его левой руке.

Меня одолел приступ головокружения. Теа терпеливо ждала, пока я отдыхала, прислонившись к стене.

— Теа, а почему ты не…

— Не расспрашиваю тебя о твоем состоянии? Я подумала, что если ты захочешь об этом поговорить, то сама расскажешь. Ты не рассказала. Так что я не стала спрашивать! Мадам де Тревиль объяснила нам основное про твою болезнь и головокружения. В других обстоятельствах я завалила бы тебя вопросами — не знаю, заметила ли ты, но я от природы довольно любопытна, — но я не хотела, чтобы ты почувствовала себя как-то не так в первый же день. Ты бы видела Анри, когда он пытался объяснить нам принцип работы подъемника! Арья донимала его вопросами, Портия дразнила! Он боится ее до смерти, бедняга, с того самого дня, как она приехала. Однажды мы были в классе, и она приняла его за чужака, который вломился в дом, — налетела на него, пригвоздила к полу и продержала так, пока мадам де Тревиль не вернулась к обеду! Кажется, поначалу Портия пыталась его соблазнить, но вышло не очень-то, так что она обратилась к грубой силе. Однако он очень мил: он меня слушает, ну или, по крайней мере, позволяет мне говорить с ним и не жалуется. Порой я думаю, что люди ведь именно это чаще всего и делают, когда утверждают, что слушают меня. Разве не странно: зачем уверять, что ты слушаешь, если это на самом деле не так? Я ведь не один из объектов, на которых мы пытаемся произвести впечатление!

Я покачала головой, а мир вокруг меня тем временем наконец обрел устойчивость.

— Погоди, что ты там сказала насчет левой руки виконта?

— Указательный палец его левой руки… точнее, то, что от него осталось!

С этими словами она открывала дверь в мою комнату, поэтому не видела выражения моего лица. А что, если бы на нее положил глаз кто-то более могущественный? Кого ей пришлось бы убить, чтобы отвести беду от Ордена? Мадам де Тревиль была под защитой Мазарини — наверное, он распространит свое покровительство и на нас, если потребуется… ведь так? Куда ему деваться. Мы его последняя линия обороны, последний оплот на страже короля.

— Хотелось бы мне, чтобы время от времени мне назначали в качестве объекта красивого, энергичного молодого человека… Может быть, солдата — хотя что солдату делать на светском вечере… — Тут Теа указала на мой дорожный сундук, обвела жестом комнату, а затем рухнула в кресло. — Любопытно, а кого из аристократов назначат тебе?

Я прикрыла глаза, и перед моим внутренним взором промелькнуло лицо Жака. Доброе лицо, за которым скрывались острый язык и колючее сердце.

Чтобы не отвечать на вопрос, я взялась распаковывать сундук. Но когда я стала вытаскивать свой плащ, он показался мне каким-то незнакомым на ощупь, на вес. Когда на него упал свет, я ахнула. Пыльно-голубая шерсть с серебряной подкладкой, имитирующей шелк. Крошечные лилии, вышитые золотой нитью, украшают подол. Точь-в-точь как папин мушкетерский плащ! Вот почему я не нашла его в отцовском шкафу: должно быть, мама взяла его в качестве образца. Я прижала плащ к груди.

Теа наклонилась, чтобы рассмотреть получше:

— Какая красота!

Пусть мама считала меня слабой, больной, сломанной. Плащ этого не изменит. Но начало положено — начало перемирию. Это перемирие было соткано из папиных воспоминаний, прошито нитями его историй. Может, я и докажу ей, что я на что-то гожусь. Однажды.

— Таня… Я хотела сказать… то есть я пыталась сказать, что мне очень жаль. Насчет твоего отца. Я не хотела тебя расстроить. — Слова Теа вырвали меня из размышлений. Она прикусила губу. — Портия права: не у всех было такое детство, как у меня. Я понимаю, что мне повезло.

— Я знаю, что ты ничего плохого не имела в виду, — ответила я. Лицо Теа было прикрыто локонами. — Спасибо тебе. — Я с усилием сглотнула, пытаясь не рассыпаться в благодарностях за то, чего Теа в действительности не делала. Я на земле, скорлупки разбитых яиц, смех Маргерит и ее глумливое лицо, склонившееся надо мной; я заморгала. — Спасибо за то, что ты сказала о моем отце, да и вообще — спасибо. За теплый прием.

Сегодня я впервые ощутила в самой глубине груди, под ребрами, проблеск надежды, что в мире существуют люди, помимо моих родителей, которым есть дело до меня и того, что я чувствую, — не друзья, таких фантазий я не могла себе позволить, но люди, которые понимают, что я могу быть сильной и в то же время мне нужна помощь.

Теа просияла:

— Я так рада, что ты здесь! И Портия рада, и Арья тоже, хоть она и не говорит об этом. Мадам де Тревиль была права.

Мои пальцы сжались на изголовье кровати, я опустила голову:

— Права насчет чего?

— Она сказала, что с тобой стоит попробовать. Что Ордену просто необходима еще одна опытная фехтовальщица.

— Но ты меня совсем не знаешь, — запротестовала я. Мне хотелось задать ей так много вопросов, но я устала. Ее присутствие ощущалось как раздражение на коже. Как я могла бы это объяснить? Что я благодарна ей за гостеприимство, за доброту, за то, что она поддержала меня, хотя мы только познакомились, но наступил момент, когда моя усталость достигла кульминации и даже слушать ее мне было мучительно? Нет — она подумает, что я сочла ее надоедливой.

Теа ухватилась за столбик кровати слева от меня, повернулась вокруг него, вытянув руку, и ее глаза оказались прямо напротив моих.

— С того момента, как ты приехала, все кажется таким… правильным. Как будто все встало на свои места. Цифра четыре всегда нравилась мне больше, чем три.

Именно об этом мечтал мой отец для себя, и этого он хотел для меня. Именно это он предназначил для своей наследницы. И если благодаря этому я смогу фехтовать, если я смогу принять участие в чем-то важном, может быть, окажется, что я делаю это не только ради отца. Может, мне и самой это придется по душе.

— Да, — согласилась я, хотя ее слова не полностью отражали мои чувства. Мне все еще недоставало уверенности. Твердого знания, что в один момент, когда у меня закружится голова, все эти добрые намерения не исчезнут. Да, я упала в обморок у них на глазах, но они еще не видели, как трудно мне вставать каждое утро, как я хожу вдоль стенки, как ноги могут неожиданно подвести меня. Они не захотят иметь со мной дела — как этого можно захотеть? — если узнают, что головокружение никогда не покидает меня полностью. Мне не видать того, что было у отца, — яростной, незыблемой взаимной преданности его мушкетеров. Их братства. Перед глазами пронеслось лицо Марегрит, и я сглотнула. Сестринство — не для таких, как я.

— Да, — повторила я. — Наконец-то мы вместе.

Следующие несколько дней прошли в круговороте занятий. У меня практически не оставалось времени, чтобы расспросить мадам де Тревиль об отце, да я и сама пока не готова была расспрашивать. Для начала я хотела доказать, что она не ошиблась, приняв меня в Орден. А когда она убедится, что мне можно доверять, она наверняка не откажется ответить на несколько вопросов и связать меня с кем-то из высшего руководства мушкетеров. А может, кто-то из них придет обсудить с мадам доказательства, собранные для Мазарини. И все же мне было непросто сосредоточиться на разучивании новых шагов — будь то для фехтования или для модных в этом сезоне танцев, — когда подруга детства моего отца была так близко.

По утрам мы всегда занимались фехтованием, а прочие занятия выпадали на послеобеденное время. Я привязывала к лодыжкам камни и поднимала ноги до тех пор, пока мышцы не начинали молить о пощаде. Отрабатывала удары на манекене до тех пор, пока рука не начинала отваливаться. А после мадам де Тревиль заставляла меня делать упражнения, в которых можно было обойтись без рук.

Это было совсем не похоже на уроки с отцом, который терпеливо учил меня держать шпагу так, чтобы клинок и большой палец, прижатый к рукояти, смотрели в одном направлении, как стрелка компаса всегда указывает на север. Который следил за расстоянием от кончика большого пальца до гарды и за тем, чтобы остальные пальцы находились под прямым углом к большому, расслабленно и свободно обхватывая рукоять, будто кулак, готовый к удару. Это не было похоже на уроки, где единственным наказанием за ошибки было чувство вины за то, что я не оправдала его ожиданий, и лишний час, проведенный за вышиванием.

Здесь ставки были гораздо выше. Я должна была не просто сохранить лицо перед папой и Бо, я должна была не осрамиться перед Портией, Арьей и Теа, я должна была показать все лучшее, на что способна, под ястребиным взором мадам де Тревиль, устремленным мне в затылок. А когда она решит, что я готова, ставки только возрастут — и тогда я буду нести ответственность за жизнь королевских особ и за судьбу всей страны.

Я должна была доказать, что достойна. Достойна ее помощи в моих поисках папиного убийцы.

Первые несколько дней меня не допускали к схваткам. Я давно привыкла быть лишь наблюдателем — да и как иначе, учитывая, что в иные дни я не могла устоять на ногах и годилась лишь на то, чтобы смотреть, как отец выполняет идеальный выпад, в котором обе ноги отрываются от пола в стремительном движении. Это был почти полет. Он прекратил делать этот выпад, когда понял, что я никогда не смогу его повторить.

В общем, я привыкла смотреть и ждать. Но это давалось мне отнюдь не легко.

Когда мне наконец доверили взять в руки клинок, мадам де Тревиль отнеслась ко мне со всей возможной требовательностью. При парировании я слишком напрягала плечо, затрачивая чересчур много энергии. Мне неважно удавалось отражать быстрые боковые атаки — пока я приходила в себя, пытаясь избавиться от серых и алых пятен перед глазами, соперник успевал нанести стремительный удар.

Спустя несколько дней на одной из тренировок я выронила шпагу, на глаза навернулись слезы отчаяния и боли.

— Но я же не левша! Зачем мне отрабатывать все шаги на другую сторону?

Мадам де Тревиль, которая чуть в стороне работала с Портией над комбинированной атакой, окинула меня взглядом. Портия, прибывшая лишь на пару месяцев раньше меня, была самой неопытной в фехтовании, но, смотря на нее, я бы так не сказала. В первые же секунды схватки она производила устрашающее впечатление — благодаря яростному натиску она казалась крупнее, чем была на самом деле, я сразу же поняла это во время наших тренировочных боев. Однако потом она начинала колебаться и открывалась для стремительной контратаки. А противник только этого и ждал.

— Не желаю больше слушать твои оправдания, — ответила мне мадам де Тревиль.

— Что значит «оправдания»? — В моей груди вспыхнуло пламя гнева.

— Я предупреждала, что буду требовать больше, чем от тебя требовали когда-либо раньше. Я не терплю нытья и жалоб, а тем более лени.

Последнее слово резануло меня, словно наточенный клинок.

— Я не ленюсь!

Ее глаза сверкнули:

— Что ты сказала?

Я боролась с желанием взять свои слова назад, спрятаться в свою раковину. Вместо этого я сглотнула и выпрямила спину:

— Я не ленюсь.

На лице мадам де Тревиль было написано неудовольствие.

— Твоего мнения я не спрашиваю.

Какая-то часть меня не могла поверить, что я начну спорить, ведь на кону стояла благосклонность нашей наставницы, но во мне уже несколько недель тлело возмущение.

— Я согласна одеваться в дорогие платья, согласна тренироваться до кровавых мозолей и одеревеневших ладоней, согласна высиживать уроки этикета, тайной слежки, подслушивания и соблазнения, я все согласна вытерпеть. Но только не обвинения в лени. Я не ленюсь! — Моя грудь тяжело вздымалась, словно я только что дралась на дуэли. — Так что? — переспросила я.

Портия, стоявшая за спиной у мадам де Тревиль, одобрительно кивнула мне.

Наша наставница поцокала языком. Потерла переносицу. На секунду я испугалась, что зашла слишком далеко. Но потом она сказала:

— Я не обязана тебе отвечать, запомни это. Но после такого спектакля… — Она наморщила нос. — Если это для тебя так важно, так и быть. Посмотри в зеркало.

Мадам де Тревиль указала на высокое зеркало, установленное на колесиках, чтобы мы могли разместить его в любом месте и с его помощью контролировать свою позицию. Арья часто им пользовалась, хотя не то чтобы ей это было нужно: ее манера фехтования была подобна воде, бегущей по каналу, — плавная, грациозная и на вид совершенно непринужденная, хотя каждое движение было рассчитано с точностью до миллиметра.

Изо всех сил стараясь не дуться, я расположилась перед зеркалом и приняла боевую стойку.

— Просто встань прямо, — велела мадам. Вздернув брови, я выпрямила ноги, но правую руку не опускала на случай, если мне понадобиться поймать равновесие. Мадам де Тревиль подошла ко мне со шпагой в руке. Портия, наблюдавшая за нами из дальнего правого угла комнаты, покачала головой, когда наши взгляды встретились. — Ты себя видишь? — спросила наставница, подойдя почти вплотную. Ее шаги были так бесшумны, что ее приближение сложно было заметить.

— Да, мадам. — Долгие годы, глядя на себя в зеркало, я знала, что вижу совсем не то, что видят остальные. Я видела темные волосы, темные глаза, крепко сбитую фигуру, а остальные видели всего лишь больную девочку. Девочку, которая падает в обморок. Странную девочку. Но те, кого я встречу в будущем, не знают моей истории, они увидят меня именно такой, какой я отражаюсь в этом зеркале: выше, чем мне казалось. Волосы на затылке вьются, по скулам до самых ушей разливается яркий румянец.

Мадам де Тревиль ударила меня по ноге своей затупленной тренировочной шпагой — плоской стороной, но позже наверняка появится синяк.

— Твоя правая нога работает сильнее, чем левая. Видишь, как распределен вес? Если правая сторона работает больше, когда ты не фехтуешь, это чревато травмой.

Я прикусила язык и сделала, как было велено. После целого часа упорной тренировки я почувствовала, что мышцы левой ноги горят огнем. Я могла думать только о том, чтобы без сил упасть в кровать… но после обеда меня ждали другие занятия. Так что я переоделась и побрела на кухню, надеясь съесть яблоко и, может быть, немного сыра, потому что большее мой желудок не был готов принять. К тому времени, как я закончила трапезу, у меня болело все. Место между большим и указательным пальцами пульсировало, бедра горели, мышцы живота стонали, ступни сводило… у меня болели даже зубы!

Анри, появившись на кухне, направился прямиком к приставному столику, схватил с него две булочки, одну с наслаждением надкусил, а другую положил в сумку. Когда я кашлянула, он неуклюже повернулся, и его лицо приняло такой яркий оттенок алого, какой мне еще не доводилось наблюдать. Давясь, он торопливо проглотил кусок булки.

— Мадемуазель де Батц! Простите, я вас не заметил! — Анри почти каждый день мелькал в доме: забирал и доставлял корреспонденцию, бегал по поручениям мадам де Тревиль — я диву давалась, как он все успевает со своей учебой. Я знала, что у него есть своя комната на первом этаже. Мадам де Тревиль однажды сказала что-то о приличиях и о том, что в доме живут четыре молодые девушки, однако из всех домочадцев Анри был самым безобидным.

— Месье Анри, — отозвалась я. Называть его месье де Тревиль было бы чересчур странно. — Ваша тетя сейчас беседует с Арьей, она…

— На самом деле я искал вас!

Несмотря на все мои усилия, я ощутила, как вспыхнули щеки. Даже боль ненадолго утихла.

— Меня? Но зачем?

Анри полез в сумку. Внутри царил хаос: помявшаяся булочка, огрызки перьев, кусочки угля, пропорциональный циркуль для замеров, книги по философии, которые, по его словам, он читал, чтобы практиковать английский: Томас Гоббс, Фрэнсис Бэкон…

Анри на мгновение замер, держа в руках свиток бумаги, его лицо осветила застенчивая улыбка.

— Молодые провинциальные картографы всегда присылают Сансону свои работы в надежде, что он замолвит за них словечко перед другими мастерами в Париже, а если повезет, то и возьмет их в подмастерья. Он сваливает плоды их усилий в кучу, которую никогда не удосуживается разобрать, ведь какое ему дело до их труда, — усмехнулся он, — однако поглядите, что я нашел.

Я развернула свиток. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы узнать переплетение улиц и лес, подступающий к границам деревни, и поля, переходящие одно в другое по всему листу. Края свитка были украшены бордюром из местных растений. Я угадала очертания подсолнуха. Люпьяк. Дом.

Мне не хотелось расплакаться прямо перед Анри. Нельзя показывать ему свои слезы. Я повторяла это про себя раз за разом, хотя глаза щипало.

— Это очень красиво, но я не могу ее принять. Она мне не принадлежит.

— Но вы должны, — настаивал Анри. — Тетя рассказала мне, как далеко от дома вы оказались. И мы решили сделать дом чуть ближе к вам. Как я уже сказал, Сансону она не нужна.

Его взволнованное лицо расплылось, потому что на глаза мне все-таки навернулись слезы. Секунду спустя Анри протянул мне платок. Что же за проклятие на меня свалилось — плакать перед каждым юношей, с которым я знакомлюсь?

— Спасибо, не нужно. Я в порядке.

— Нам всем иногда надо поплакать. — Его взгляд задержался на моих руках, на тонких шрамах, пересекавших ладони, прежде чем вернуться к моему лицу. Шрамы были совсем бледными, не грубыми, незаметными никому, кроме меня. По крайней мере, мне так казалось. Я на это надеялась. — Так что, — Анри снова вздохнул, расправив плечи, — прошу вас, возьмите.

У меня в груди потеплело. Я взяла платок.

— Вот и чудесно!

Я заморгала:

— Что чудесно?

Анри смущенно потер затылок. В конце концов он ответил:

— Вы улыбнулись! Настоящей улыбкой наконец-то — думается мне, она настоящая. Вы так мало улыбались с тех пор, как приехали. И казалось, что это было не от души.

В ту ночь я засыпала, положив карту на подушку рядом с собой.

На вечерних занятиях спрятать слезы было сложнее. Как объяснить, почему у тебя увлажнились глаза, когда ты разучиваешь шаги бурре или пытаешься усвоить, как правильно обмениваться взглядами с мужчиной. Если делать это слишком часто, можно его оттолкнуть, если слишком редко — показаться незрелой… необходимо найти золотую середину — этому мне еще предстояло научиться, — освоить кокетливый танец на грани интереса и безразличия. Мы должны были создавать у наших объектов иллюзию, что наше внимание может переключиться в любой момент, что им придется постараться, чтобы обратить его на себя.

— О, мадемуазель, — произнесла Теа низким мужским голосом, звучавшим до ужаса комично, и подбоченилась, — я вас раньше не встречал. Ах, ваши глаза, они цвета деревьев… стоп! — сбилась она и вышла из образа. — Деревья ведь зеленые и коричневые, не годится. Начнем с начала?

— Месье, — рассмеялась, а точнее, захихикала я, — вы так щедры на комплименты!

— Нет! Нет! Это никуда не годится! — заругалась мадам де Тревиль. Салон был весь залит послеполуденным солнечным светом. За окнами дети бегали кругами, топали по лужам, оставшимся после ночного дождя, и визжали, когда кучера проносившихся мимо экипажей с проклятиями объезжали их, чтобы избежать столкновения. Две недели в Париже — и я уже начала понимать звуки этого города, хотя они пока что были непривычными.

Щеки у меня вспыхнули, и я схватилась за спинку стула, пока мадам де Тревиль перечисляла мои ошибки: слишком высокий тон, слишком глупо, слишком многословно.

— Мне не нужна еще одна Теа — или Портия, или Арья, раз уж на то пошло. Мне не нравится эта вымученность — лучше уж пусть в тебе сквозят невинность и волнение. Мы хотим сделать из тебя более привлекательную версию тебя самой, а не кого-то другого. Понимаешь?

Я попыталась ответить, но из-за грохота в голове и прилива крови к щекам пришлось сесть на стул. Мадам де Тревиль выглядела так, будто собиралась тяжело вздохнуть, но передумала.

— Попробую объяснить на примере. Портия, Арья… — Она махнула рукой, и Теа села рядом со мной, а нас заменили две другие: Портия, одетая в розовое платье с вышитым на нем изысканным узором из листьев и цветов, и Арья, неотразимая в простом голубом наряде. Арья была самой тихой из нас. Не потому, что смущалась, а потому, что сама хотела быть такой: у меня возникло ощущение, что она всегда наблюдает, всегда выжидает. Я знала, почему Портия и Теа преданы Ордену, но Арья оставалась для меня загадкой.

— Мадемуазель, — сказала Арья. Она подошла к Портии очень близко, остановившись в одном шаге от нее. Взяла изящно протянутую руку и склонилась над ней, ее губы замерли в дюйме от запястья. При этом Арья не отрывала взгляд от лица Портии. — Мадемуазель, — повторила она, — ваши карие глаза прекраснее всех, что я когда-либо видел. Не просто красивы. Восхитительны.

Мизинец Портии дрогнул, потом замер:

— Я… я…

Арья ждала, не отводя взгляда.

— Т-ты видишь, Таня, — слегка запнувшись, произнесла Портия. — Вот так можно внушить собеседнику чувство, будто он единственный человек во всей комнате.

— Да, — вмешалась мадам де Тревиль, — но, к сожалению, мы не можем позволить Тане заикаться. Легкий румянец — да, кокетливое хлопанье ресницами — да, но заикание — нет.

Достаточно уязвленная, я повернулась к Теа.

Портия же посмотрела на Арью:

— У тебя тут…

— Что?

— Твои румяна. Они размазались.

— Что?

Портия большим пальцем подправила на лице Арьи размазавшиеся румяна. Под ее прикосновением та словно окаменела.

— Когда вы наконец начнете относиться к делу серьезно? — воскликнула мадам де Тревиль. — У нас нет времени поправлять друг другу макияж. — Недовольно фыркнув, она устремилась к двери. — Я собираюсь выпить чашку чая. И чтобы к моему возвращению все были готовы к работе!

Она захлопнула за собой дверь — не со стуком, но достаточно сильно, чтобы петли заскрипели.

Еще мгновение сохранялась тишина.

Потом Теа хихикнула, зажав рот рукой. Но этого оказалось недостаточно, она не сдержалась, и спустя секунду мы все смеялись в голос. Я присоединилась последней, но хохотала так, что у меня заболели бока. Как редко мы используем эти мышцы. Мои слишком долго были совсем без тренировки.

Иногда, как в тот раз на кухне, Анри неожиданно появлялся, чтобы поздороваться, пока мадам де Тревиль не вытолкает его из комнаты, бормоча, что он подает нам дурной пример. Мол, если мы вообразим, что все наши объекты, то есть юноши и мужчины, будут как Анри с его честным, бесхитростным лицом, мы можем впасть в заблуждение, что очаровать их проще пареной репы.

— Не поймите меня превратно, он хороший мальчик, — наставляла нас мадам де Тревиль, — но он не способен на все те ухищрения и уловки, которые нужны, чтобы изображать этих мужчин.

Тут Портия фыркнула, но промолчала.

— А мы, значит, способны? — спросила я.

Я все время делала над собой усилия, чтобы не огрызаться. Слишком многое было поставлено на карту. Но когда я произнесла эти слова, мадам де Тревиль только покачала головой — ее прическа казалась чересчур простой по сравнению с нашими затейливыми локонами, которые в этот послеобеденный час уже начали утрачивать свою пышность. Она положила на стол стопку карточек с именами аристократов и подробной информацией о них на обороте. Мы должны были досконально знать все подробности их биографии, все их секреты, прежде чем вступить с ними в разговор.

— Нет, пока что не способны. Но будете. И когда вы научитесь предугадывать, что они скажут вам, — тогда вы сможете управлять игрой. А они об этом даже не узнают.

Я расправила плечи. Подумала об отце. Он называл меня мадемуазель Мушкетерка и ни капли в этом не сомневался. Он был уверен, что я справлюсь.

В конце моей третьей недели в Париже, когда мадам де Тревиль объявила, что я освоила все базовые танцы и правила этикета, меня охватил восторг. Но затем мы перешли на следующую ступень обучения, и мне снова захотелось свернуться в клубочек и раствориться в пестром ковре под ногами… Как обольстить мужчину. С помощью слов, с помощью мимолетных прикосновений, прошептав что-то ему на ухо или низко наклонившись над столом, демонстрируя декольте — впрочем, ничего такого, что сочли бы неподобающим в парижском обществе. В конце концов, мы должны были блюсти свою репутацию, заставлять мужчин вожделеть нас, оставаясь недосягаемыми.

Я должна была стать девушкой, которая флиртует, играет намеками, создает интригу, то есть делает все, что — как заметила Портия — подразумевает общение с мужчиной и гипотетически прикосновение к нему.

— Таня, ну что нам с тобой делать? — вздохнула она.

Что бы она ни имела в виду, я приготовилась к провалу. К очередному тычку локтя Маргерит под ребра, к ссадинам на ладонях, когда я упаду на камни. К тому, что на меня будут смотреть как на бедняжку Таню. К тому, что дружба развеется быстрее, чем подо мной подогнутся ноги.

Но потом Арья посмотрела на Портию, а Теа, тронув меня за руку, спросила, не могу ли я завтра помочь ей со сложной атакой. Несколько минут спустя, когда пришло время меняться заданиями, Портия проскользнула мимо меня, слегка пожав мне руку.

Они были добры ко мне лишь потому, что должны. Такая у них была работа. Орден мушкетерок, которые не ладят друг с другом, наверняка провалит сложную миссию. Так я говорила себе, проигрывая события того вечера в голове. Дружеские жесты, дружеские слова — важно не принимать их за то, чем они не являются. Я здесь ради отца.

На следующий день все было как обычно. Я натаскивала Теа, и спустя пару часов она продемонстрировала сложную атаку, которая удостоилась всеобщих аплодисментов. Она спрятала руки за спину и покраснела от смущения, а потом вскрикнула, когда шпага, про которую она совсем забыла, проколола ей панталоны.

После обеда Анри принес нам остатки от утренней встречи Сансона с Мазарини: какое-то варенье, острое и сладкое, цвета закатного неба, и темный напиток — настолько горький, что Портия набросилась на Анри с упреками:

— Это что, месть? За то, что я тебя побила? Ты и правда решил, что можешь подсунуть мне это мерзкое пойло и заставить меня его выпить?

Под ее обвинительным взглядом Анри отступил на шаг:

— Я…

— Портия, оставь его в покое! Ты его напугаешь, и он вообще ничего не будет нам приносить! — Теа показала на свою чашку. — Восхитительно! В жизни ничего подобного не пробовала!

Она продолжала прихлебывать напиток маленькими глотками, вертясь на стуле, болтая и смеясь, смеясь и болтая, пока Арья не схватила чашку и не вылила остатки темно-коричневого пойла в ближайший ночной горшок.

— Месье, — окликнула я Анри, когда он собрался уходить. Теа была вне себя от ярости — что у другого человека сошло бы за легкое раздражение — и пререкалась с Арьей, а та, в свою очередь, наблюдала, как Портия ищет порошок, который мы втирали в зубы пальцами.

Анри остановился так внезапно, что я едва не врезалась в него, а потом принялся извиняться:

— Ох, простите, мне не следовало поворачиваться так быстро, просто я услышал, как вы зовете меня, и я не хотел, чтобы вы подумали, будто я не обратил на вас внимания, потому что это вовсе не так…

— Месье, — оборвала его я, удивленная собственной смелостью, — остальные девушки… заняты, однако они наверняка попросили бы меня передать вам их благодарность. За вашу заботу.

Где-то за моей спиной Теа завопила:

— Но это нечестно! Я не допила! И я чувствую такой прилив энергии, я будто способна на все. Арья, давай сразимся! Прямо сейчас!

Арья фыркнула, обмахиваясь веером:

— Нет уж!

Анри явно отпустило напряжение.

— Мне было нетрудно.

— Спасибо, — сказала я.

— Но вы уже…

— Это прозвучало так, будто я благодарю вас только от лица остальных девушек, но я хотела поблагодарить и от себя лично. Так что… Спасибо.

Когда Анри улыбался, невозможно было не улыбнуться в ответ.

И так шли дни, они складывались в недели. Фехтование, искусство флирта, наряды, прически: первое я любила, а все остальное всю жизнь ненавидела, и теперь они слились для меня в одно. Арья оставалась для меня загадкой: она одинаково хорошо владела и клинком, и веером, и казалось, будто она обучается этому всю жизнь. Теа болтала без умолку и лучилась неиссякаемой добротой. Портия была воинственной и вечно голодной. И еще была я. Больная, вечно падающая в обмороки Таня. Таня, которой здесь было не место, не то что им. Но то и дело я слышала у себя за спиной голос матери, голос отца впереди, я слышала голоса девушек рядом со мной, и я хотела перековать свою хрупкость в твердую сталь.

— Держи! — воскликнула Теа, прямо посреди коридора сунув мне в руки охапку ткани с оборками. К концу пятой недели я начала привыкать к здешнему распорядку. Было что-то успокаивающее в четком режиме: каждое утро я просыпалась и, несмотря на головокружение и усталость, точно знала, как день будет разворачиваться передо мной час за часом, упражнение за упражнением, урок за уроком. — Мадам де Тревиль попросила меня подготовить для тебя эту юбку, чтобы ты попрактиковалась в танцах — она достаточно легкая, чтобы подоткнуть ее на случай фехтования, но потяжелее, чем наши повседневные платья.

— Но она и так всю прошлую неделю заставляла меня танцевать!

— Для начала ты должна была разучить шаги. Теперь ты готова перейти на следующую ступень.

Я провела пальцем по краю юбки. Швы были аккуратными, ровными, ткань не сборила.

— Ты сегодня ее сшила?

— У меня было немного времени перед уроком фехтования, а потом в перерыве я ее закончила. Она совсем простая, это только для тренировок, так что лишние украшательства ни к чему, — объяснила Теа.

— Невероятно! Может, ты будешь шить все наши платья?

— Не глупи! Я могу работать с дешевыми тканями, но для бальных платьев нужны еще навыки вышивания. Нет уж, оставим все как есть!

— Но ты могла бы этим заняться. — Теа вопросительно посмотрела на меня, и я добавила: — Ну, когда все это закончится.

Ее лицо порозовело от удовольствия.

— Ты серьезно? Ведь женщин-модельеров совсем мало, и мне кажется, платья были бы гораздо удобнее, если бы их создавала женщина. И красивее, пожалуй. Но не так, как нравится мужчинам, а так, как нам нравится. Я сейчас сказала глупость, да?

— Нет, вовсе нет…

Но Теа уже не слушала:

— Пожалуйста, примерь поскорее, а не то я опоздаю на вечерний урок танцев.

— Ты ведь сказала, что я должна надеть эту юбку на урок. А тебе разве не нужна такая? — спросила я.

— Сегодня только ты. Остальные репетируют новый бальный танец — кажется, он нынче в моде в Италии.

Когда я выходила из главного коридора в комнатку-пенал, Теа крикнула мне:

— Надевай прямо поверх обычного платья!

Юбка действительно была тяжелее обычной, но с застежками я разобралась достаточно легко. Проблемы начались, когда я попыталась выйти через ту же дверь.

— И как я должна в этом передвигаться? — Я вздрогнула, когда края юбки уперлись в дверной косяк, не давая мне переступить порог.

— Повернись боком. Нет, не так… попробуй как будто наклонить ее.

Я кое-как протиснулась через проем и упала бы, если бы меня не подхватили. Я подняла глаза, ожидая увидеть Теа.

— Спасибо!

— Не за что! Очень достойно для первой попытки! — Я покраснела, и Анри отдернул руку от моего локтя, как будто только что вспомнил, что все еще поддерживает его. Я ощутила, как подступает головокружение. — Что с вами? — спросил он. На какой-то момент его лицо показалось чужим. Золотисто-карие глаза превратились в неумолимые голубые. Я резко вздохнула и, пошатнувшись, шагнула в сторону. — Вам нехорошо, что-то не так!

— Да, но это не означает, что ей нужна помощь, — вмешалась Теа. У меня на душе потеплело.

— Но она плохо себя чувствует…

— Анри, ты знаешь, я терпеть не могу спорить. — Теа топнула ногой. — Особенно когда я права, а ты нет. — Ее голос смягчился, когда она повернулась ко мне: — Ты ведь скажешь, если тебе понадобится наша помощь? Правда?

Поколебавшись, я кивнула. Я поджала пальцы ног и на несколько секунд закрыла глаза, потом снова открыла. К счастью, коридор перестал кружиться.

— Со мной все будет хорошо. Особенно если кто-то посидит рядом…

— Отлично, как удачно, что Анри здесь! Увидимся за ужином! — Теа упорхнула с улыбкой, которую я не вполне поняла. Я хотела спросить ее об этом, но она уже исчезла. Перед этим мне подмигнув.

— Она нечто, правда? — произнес Анри с усмешкой.

Мое сердце беспричинно сжалось от звука его голоса. Я просто кивнула, не найдя слов. Она назвала его просто Анри, на «ты», и он ей не возразил. Как будто уже сто раз слышал такое обращение из ее уст.

Мы шли молча; слова Анри все еще крутились у меня в голове. Когда все это закончится, когда мы выполним наш долг, возможно, он сможет ухаживать за Теа. И я буду счастлива за них. Самая добрая девушка в нашей четверке — и самый заботливый юноша. Идеальная пара!

Анри внезапно остановился:

— Сожалею, если я чем-то обидел вас. Я не имел в виду, что вам необходима моя помощь, я просто…

— Месье, — поспешно перебила я, — вы беспокоились обо мне, я понимаю. И правда очень ценю.

Я пристально вглядывалась в его лицо. Он покраснел и пробормотал что-то в знак согласия.

— Кажется, нас ждет тетушка.

Он открыл дверь в импровизированную бальную залу. Должно быть, некогда эта комната была салоном, но теперь здесь осталось лишь несколько разрозненных предметов мебели и большой, свободный от препятствий кусок паркетного пола. В углу стоял клавесин.

— Откуда вы узнали…

Но мадам де Тревиль уже подгоняла нас.

— Не помню, чтобы приказывала тебе бездельничать, — сказала она. — Как тебе юбка?

— Un grand plaisir. Восхитительно! Чувствую себя принцессой.

Анри хмыкнул, но постарался замаскировать это покашливанием.

— Свое искрометное остроумие проявишь в другой раз, — осадила меня мадам де Тревиль. — Давай, за дело.

Мои туфли шаркали по полу, пока я неуклюже переваливалась из стороны в сторону.

— Тетушка, простите, что вмешиваюсь, но я нужен? Вы просили меня присутствовать на сегодняшнем уроке, — произнес Анри.

Глаза мадам де Тревиль загорелись.

— Не прячься за дверью, подойди сюда.

Приближаясь к ней, он заломил перепачканные чернилами руки — но, поймав ее внимательный взгляд, моментально опустил их по бокам. Мадам де Тревиль кивнула на меня:

— Таня быстро учится, но я не уверена, что она сможет сохранить самообладание в присутствии кого-то постороннего, помимо меня и других девушек. Придется тебе проверить.

— Мне? — Анри словно окаменел. — Но… но…

Мадам де Тревиль издала протяжный вздох:

— Ты и с Сансоном обсуждаешь каждое указание? Он не находит это слегка утомительным?

Кончики ушей Анри засветились малиновым под волосами. Мадам де Тревиль принялась с остервенением листать нотную тетрадь. С утра она набросилась на Арью за то, что та пропустила парирование, заставила Портию сжать зубы так, что я слышала, как они заскрипели. Теа не попала под горячую руку только потому, что ушла шить мне юбку. Что-то случилось… или должно было случиться. Я сама не знала, как мне удавалось до нынешнего момента избегать ее гнева. Слегка пошатнувшись, я подумала, успею ли добежать до окна, прежде чем меня вывернет наизнанку.

— Для начала мы повторим азы, — сухо произнесла мадам де Тревиль. — Пропускайте элементы, в которых больше двух участников; я хочу посмотреть, как Таня справляется с общением один на один.

Мадам де Тревиль отошла к скамье, стоявшей у клавесина, и сыграла первые такты менуэта. Инструмент был развернут так, чтобы она могла видеть нас поверх пюпитра.

Анри сделал несколько шагов ко мне. Моргая, я наблюдала за ним и повторяла его неуверенные шаги. Сердце стучало все быстрее — я чувствовала ускоряющийся пульс в запястьях. Когда мелодия достигла нужной точки, мы одновременно сделали реверансы и поклоны, а потом выполнили полукупе. Я вспомнила все уроки, все тренировки, все эти моменты в салоне, когда я оттачивала свою привлекательность, совершенствовала мастерство обольщения. Когда мы шагнули навстречу друг другу, чтобы после этого описать круг, соединив поднятые вверх правые ладони, я захлопала ресницами.

— Вам что-то попало в глаз? — заволновался Анри.

— Нет, я…

— Улыбайся, Таня! Ты не должна прекращать улыбаться! Не так широко — не показывай зубы! Ты же не гарцующая лошадь!

Когда менуэт сменился аллемандой, я взяла руки Анри в свои.

— Простите, — пробормотала я, не прекращая улыбаться и проходя под его поднятым локтем. При этом я, конечно, не отсчитывала такт про себя.

— За что? — не понял он.

Я рискнула взглянуть на него через плечо, но наш разговор мадам де Тревиль не интересовал — она наблюдала за шагами. Кроме того, нас учили соблюдать приличия, а разговор шепотом предоставлял отличную возможность поддержать у объекта интерес. Портии это давалось великолепно — ее голос был гладким, словно шелк. У объекта создавалось впечатление, что она говорит для него одного. Мои же потуги во время уроков с мадам де Тревиль были мукой даже для моих собственных ушей. Но с Анри мне было не страшно.

— То, что она вам сказала… она весь день не в себе. Ей не следовало вымещать на вас раздражение. Она не нарочно, но это не означает, что ей все можно. Иногда мне тоже с ней непросто. Очень трудно пытаться проявить себя и при этом выдерживать ее критику. — Я сделала паузу, глаза Анри расширились. Я впервые видела их так близко. Они были цвета осенней листвы прямо перед тем, как она становится коричневой и ломкой, с едва заметными крупицами золота.

Он расслабил плечи. Анри не был выдающимся танцором, но уж точно был опытнее меня. Шаги его были уверенными, он решительно вел меня по залу. Должно быть, любой юноша, выросший среди парижской знати, сам не замечает, как усваивает такие вещи. Но мне эта непринужденность казалась странной. Как будто до этого он только изображал волнение, а на самом деле я его совсем не знала.

— Мне тоже так кажется… но, с другой стороны, часть меня задается вопросом: а что, если она права? — Анри выглядел таким удрученным, что я едва не прервала танец. Мысли о том, что он только притворялся, рассеялись, как дым. — Может, у меня и есть талант, мне хотелось бы в это верить, но единственная причина, по которой Сансон взял меня в подмастерья, — это чья-то рекомендация. Я не сам заслужил эту возможность.

Отец, который поправлял мои пальцы на рукояти шпаги. Отец, который кудахтал над моим неуверенным выпадом. Отец, который укутывал меня в свой мушкетерский плащ и смотрел, как я с визгом ношусь по комнате.

— Так не упустите ее, — посоветовала я.

— Что?

— У вас появилась возможность сделать что-то важное. Не упустите ее. Докажите, что вы ее достойны. Докажите всем. Может, это не совсем та работа, о которой вы мечтали, но карта может изменить мир. Вы подарили мне карту Люпьяка. Большинство людей считают, что деревня неважна, что она ничего не стоит. Эта карта — первое изображение деревни, которое я видела. Но есть и другие места, подобные Люпьяку. Списанные со счетов из-за их размеров, из-за людей, которые там живут, из-за их невеликого достатка. А у вас есть власть научить людей мыслить шире самих себя. Видеть что-то дальше своего носа.

В следующий миг я вдруг слишком остро ощутила, что его рука сжимает мою, что мы стоим бок о бок и Анри внимательно смотрит на меня слева. Его золотисто-карие глаза изучали мое лицо; к щекам вдруг прилил жар. Должно быть, Жанна развела огонь в одном из каминов перед нашим приходом, а я не заметила, потому что слишком старалась показать себя перед мадам де Тревиль. Рука Анри выскользнула из моей, испачканные чернилами пальцы задели мою ладонь.

— Благодарю за танец, — пробормотал он. Но не отошел от меня.

Я вздрогнула, когда раздалось громкое покашливание мадам де Тревиль.

— Полагаю, это годится.

Я повернулась, чтобы встретиться с ней взглядом:

— Серьезно? Вы правда так думаете?

Мой голос дрогнул от волнения.

Мадам де Тревиль смотрела так, будто гордится мной, но я решила, что это наверняка самодовольство: ей удалось чему-то научить совершенно необучаемую подопечную.

— Ты готова к ближайшим выходным.

— А что будет в ближайшие выходные?

— Небольшой бал, один из последних перед официальным открытием сезона во дворце. Последние вельможи возвращаются в город из своих летних резиденций, а кое-кто возвращается в Париж впервые с тех пор, как два года назад закончилась Фронда. В том числе те, кто был помилован его величеством. Все они — потенциальные участники заговора. Пока ты не будешь готова взять в разработку собственный объект, просто следуй за остальными девушками. Внимательно наблюдай, как они извлекают информацию из своих объектов. От этого зависит, ждет тебя успех или… — Ей не обязательно было произносить это вслух. Вариант провала не рассматривался. Ведь я была членом Ордена. Мой желудок сжался, однако я кивнула, и важность момента наполнила меня до краев.

Может статься, что отец был прав. И я действительно справлюсь. Добьюсь успеха ради него, докажу, что могу быть полезна мушкетерам — и достойна того, чтобы они помогли мне отомстить за отца. Но сказать — одно, а поверить в это — совсем другое. Может, я и не верила, по крайней мере пока что, но мне и не требовалось верить в себя, пока в руке у меня была шпага. Его вера уже привела меня туда, где я есть, и она приведет меня туда, куда мне нужно.

— Я вас не подведу, мадам.

— В тебе больше от отца, чем мне показалось вначале.

Когда нечто подобное говорила моя мать, это воспринималось как оскорбление или упрек. Но в устах мадам де Тревиль это прозвучало как наивысшая похвала. Папин перстень ощущался как теплое прикосновение к груди. Я повернулась, чтобы попрощаться с Анри, но он уже выбегал за дверь. Торопливо махнув мне, он исчез.

— Теперь-то начнется настоящая работа, — произнесла мадам де Тревиль.

Я вполуха слушала длинный список задач, которые мне нужно было выполнить к выходным. Когда мы покидали зал, я обвела глазами камины — в них не было ничего, кроме остывшего пепла и вчерашней золы.

Предыдущие недели можно было назвать бурными, но дни, предшествовавшие моему первому балу, и вовсе напоминали летнюю грозу с оглушительными раскатами грома и слепящими вспышками молний. Пришлось в последнюю минуту перешивать корсет, панталоны, а также пояс, который я носила под платьем, чтобы крепить к нему кинжал и шпагу. Какое счастье, что нынче в моде были широкие юбки — никто и не заметит, что под всеми этими слоями шелка, тонких кружев и жемчужного шитья я прячу оружие. К утру того дня, когда был назначен бал, моя голова была до отказа забита именами ключевых фигур парижской знати, названиями танцев и различными способами покорить мужское сердце.

— Mon Dieu! Боже мой! — воскликнула Портия, когда я вошла в столовую. — Ты выглядишь так, будто не спала несколько недель!

Арья и Теа подняли глаза от своих тарелок.

Мой желудок начал пульсировать. Когда я утром подошла к зеркалу, то изо всех сил постаралась не замечать фиолетовые круги под глазами — казалось, что они вдавлены в кожу. Я гоняла еду по тарелке. Крошила пальцами кусочек хлеба. Прошлым вечером, укутавшись в одеяла, я разглядывала на карте очертания Люпьяка, водила пальцем по маршруту, которым мой отец отправился в дорогу с Бо, — до самой границы деревни и прочь с территории карты, прочь из нашего мира. Не имело никакого значения, что меня вот-вот посвятят в обязанности мушкетера, что для мушкетера король должен быть превыше всего остального, — я отдала бы тысячу королей, чтобы вернуть папу. Не того отца, что заставил меня поверить в свое предательство, а того, что называл меня своей дочерью, гордился мной и никогда не стыдился.

— Таня? — Теа нерешительно наклонилась ко мне. — Спрашивать, все ли с тобой в порядке, наверняка бессмысленно, но я не знаю, как еще сказать…

Слова «Все в порядке» застряли у меня в горле; на вкус они были как пепел. Губа задрожала, и я прикусила ее, сжав челюсти. Теперь я ощутила металлический привкус во рту.

— Я не хотела тебя задеть, а круги под глазами мы как-нибудь замажем. Вот увидишь, — пообещала Портия. — Это несложно, просто понадобится чуть больше пудры.

Воцарилось неловкое молчание. Теа беспокойно поерзала.

— На моем первом балу в Париже я так оконфузилась! — наконец выпалила она и отчаянно покраснела, когда мы все посмотрели на нее.

— C’est vrai, это правда! — выдавила она. — Я споткнулась. Но не упала, потому что Арья танцевала рядом, и она помогла мне поймать равновесие прежде, чем заметил кто-либо помимо моего партнера. А потом я совершенно утратила контроль над беседой с заезжим герцогом — я так волновалась, что едва не расплакалась. Но Портия увидела, что у меня проблемы, и пришла на выручку. — Глаза Теа заблестели, голос надломился, но она продолжила рассказ: — Мы — мушкетерки. Мы сестры по оружию. Мы не позволим друг другу упасть, никогда!

— Она права, — подтвердила Портия, прочистив горло, и часто заморгала. — Я хочу сказать, что все это звучит жутко сентиментально, но это правда. Ты хочешь что-нибудь добавить? — Она обернулась к Арье.

Арья с бесстрастным, как обычно, лицом посмотрела на меня:

— Это ежегодное мероприятие. Далеко не самое важное в сезоне. Ты впервые выйдешь в свет, но там не будет никого из королевской семьи, да и высокопоставленных вельмож тоже. Мадам де Тревиль не отправила бы тебя туда, не будь она уверена, что ты готова.

— Спасибо, — сказала я. — Я просто… не хочу никого подвести. А что, если у меня закружится голова и кто-нибудь заметит? Что, если я упаду в обморок или…

— Знаешь ли, невежество жителей твоего городка совершенно исказило твое представление о собственных способностях, — заявила Портия.

— Откуда ты знаешь, что они…

— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, как они с тобой обращались. Я знаю, каково это — жить с мыслью, что ты не соответствуешь чьим-то ожиданиям… что ты бесполезна. Но, честно говоря, кого это волнует? Сегодня ты идешь на бал. Ты ценное приобретение для Ордена. И ты станешь неизвестной героиней своей страны. Мы видели, как ты фехтуешь, Таня, мы тренировались с тобой. Мы знаем, на что ты способна.

Под ее взглядом я сглотнула, потом сделала глубокий вдох и представила себе, как нервы, скрутившие все мое тело, расслабляются и отпускают меня. Эти девушки в меня верят. Они не дадут мне упасть.

— Ну вот мы все и решили, — подвела итог Портия, и ее серьезное лицо осветила широкая улыбка. — А теперь давайте готовиться к балу.

Приготовления заняли весь день. Мы несколько часов провели перед зеркалом, выбирая наряды, прикладывая к шее различные ожерелья и закалывая волосы десятками заколок. Портия замазала мне круги под глазами — для этого она добрых полчаса поворачивала мою голову под разными углами, накладывая сначала белила, а затем пудру. Затем она показала мне, как надкусывать половинку лимона, чтобы сделать губы ярче, как избавляться от кислого привкуса и как прятать лимон в накладных карманах во время бала.

— Ты, должно быть, шутишь, — изумилась я.

Портия пожала плечами:

— Что хорошо для королевы Швеции, то и для тебя сгодится.

Я подняла брови.

— На самом деле никто не знает, работает это или нет. Но она так в это верит, что привезла целый ящик лимонов с собой во Францию пару сезонов назад. Так что попробовать стоит. В худшем случае у тебя сморщатся губы, зато дыхание станет свежéе.

Как-то раз, ненадолго вырвавшись из цепких лап Портии, я заметила Анри. Но стоило мне его окликнуть, как он исчез, только каштановые волосы мелькнули у входа в кухню, прежде чем дверь закрылась. Мои мысли вернулись к нашему танцу, к таким знакомым пятнам чернил на его пальцах, к жару его ладони…

Я надела первое из своих новых платьев: сапфировый шелк, туго обтягивавший талию и затем свободными складками ниспадавший к полу. Я испытала облегчение, когда посмотрела в зеркало и увидела в нем кого-то знакомого: волосы, как у матери, были собраны в высокую прическу, увенчанную гребнем с хрустальными вставками, лицо обрамляли локоны. Улыбка как у отца. Декольте было не таким смелым, как у Портии, однако открывало посторонним взглядам гораздо больше, чем я привыкла. Впрочем, оно было не настолько глубоким, чтобы я не могла надеть цепочку с отцовским перстнем: он надежно скрывался под тканью лифа.

— Идеально, — оценила Теа, и даже Арья одобрительно кивнула.

Я старалась не слишком задумываться о том, что ожидает меня в конце поездки в экипаже. Бальный зал, полный людей, которых я должна впечатлить, очаровать, если хочу остаться в Париже и сохранить хоть какой-то шанс выяснить правду о папе.

— Мадам де Тревиль, я была бы очень признательна за любые подсказки по поводу бала, чтобы понимать, чего вы от меня ожидаете, и подготовиться к… — начала я, когда мы вышли в фойе, где нас ждала наставница.

Она заморгала, услышав мой вопрос.

— Ах да, у нас уже давно не было новичков. Давайте обсудим все по дороге. Я предпочитаю раздавать задания в экипаже — это позволяет мне сосредоточиться на обучении и не отвлекаться на вопросы о предстоящих мероприятиях в течение недели, — объяснила она, демонстративно глядя на меня. — Но, как я уже говорила ранее, тебе предстоит следовать за остальными и все повторять за ними — по крайней мере, первые несколько раз. Сегодня будешь сопровождать Арью.

Я так волновалась, что мне не хватило духу расспрашивать ее дальше, пока мы не достигли цели нашей поездки — частного особняка в Ле Маре, принадлежавшего сыну какого-то аристократа. Технически он и сам был аристократом, просто Орден пока не был с ним знаком. Он был новым участником предстоящего сезона.

— Девушки, поживее! Глаза вверх, грудь вперед! — На лицо мадам де Тревиль падала тень. В экипаже было тесно от наших пышных юбок, кринолинов и кружев — они заполнили собой все пространство так, что даже ног наших не было видно. Драгоценные камни усеивали лифы платьев, рукава, свисали с мочек ушей и сверкали в волосах.

— Это так волнительно! — прощебетала Теа, прижавшись круглым личиком к окну кареты. — Обычно сам маркиз де Туси устраивал бал в своей городской резиденции, но сегодня это делает его сын! Подумать только — новое поколение будет заправлять нынешним сезоном!

Арья скорчила гримасу и поймала мой взгляд.

— Сын маркиза печально известен своим пьянством, — вполголоса прокомментировала она. — Кроме того, его едва ли можно назвать представителем парижской молодежи, он на самом деле довольно взрослый.

— Итак, — начала мадам де Тревиль, мгновенно переключив наше внимание на себя, — ваши задания: Теа, ты должна взять на себя хозяина бала, пока Портия завоевывает расположение сына графа де Монлюка. Самого графа видели в доках на правом берегу трижды только на этой неделе. Его внезапный интерес к торговле подозрителен, и у него нет особенных причин общаться с матросами и грузчиками. Едва ли он стоит во главе какой-то контрабандистской операции, однако он явно замешан. В прошлом сезоне он с трудом наскреб денег на аренду резиденции в Париже, а нынче вдруг купил особняк? Да еще на самой фешенебельной улице Ле Маре? Не говоря уже о том, что у него дома появляется загадочный посетитель — моим информаторам удалось выяснить лишь то, что это каждый раз один и тот же человек. Судя по одежде, он, скорее всего, купец, но личность установить так и не удалось.

Все закивали, однако у меня в голове все смешалось.

— Разве мы не должны раскрыть заговор против короля? — спросила я.

— Цель торговли — не только деньги, но и власть, — ответила мадам де Тревиль. — В нашем случае речь идет о своего рода полуподпольном рынке определенных заграничных товаров, которые попадают в дома отдельных аристократов.

Но для чего аристократам… погодите!

— Так их подкупают в обмен на преданность?

— Отчасти. Но у нас есть основания полагать, что корабли привозят не только предметы роскоши, Таня. Оружие, — пояснила наставница, заметив мою растерянность. — Что-бы убить короля, достаточно одного ружья. Чтобы вооружить избранных аристократов, которые будут наготове при первых признаках переворота, нужно гораздо больше.

Во рту у меня пересохло, и я откинула голову на подушки, пока Арья заканчивала объяснение:

— Королевская семья не может арестовывать дворян и отправлять их в ссылку без всяких доказательств. Это может спровоцировать очередную Фронду. Или что-нибудь похуже. — Я вспомнила, как мадам де Тревиль говорила мне, что аристократам нет дела до жизней простых парижан. Посмотрев на Арью, я поняла. Что-нибудь похуже — это когда улицы Парижа зальет не только голубая кровь королевской семьи, но и ярко-алая кровь простых людей.

На лице мадам де Тревиль промелькнуло одобрение.

— Неплохое резюме. Я бы еще добавила, что наш нынешний король — жадный до развлечений подросток, который любит устраивать пышные и многолюдные вечеринки. А это нелегко, когда половина твоего двора оказалась в ссылке после гражданской войны, а другая половина сидит за решеткой, поскольку ты опасаешься, что они захотят тебя убить. И не надо на меня так смотреть, — добавила она, когда мы притихли. — Правда заключается в том, что король ваш ровесник. И вам следует избавиться от опасного заблуждения, что он неспособен ошибаться. Мы должны учитывать это в нашей работе. В противном случае мы рискуем потерять его. — Она отбивала ритм своей речи ударами кружевного веера по ладони. — Однако не будем забегать вперед. Наша сегодняшняя миссия заключается в том, чтобы собрать информацию и показать Тане, чего ожидать от нашей работы. Арья, к тебе маркиз особенно благосклонен. Я хочу узнать, почему он переложил ответственность за нынешний бал на своего сына. Он обожает находиться в центре внимания — так почему отказался на этот раз? Чем он так занят? Или ради чего его отстранили от дел? Все это неспроста.

— Она считает, что это как-то связано с контрабандой? — шепотом спросила я у Арьи, когда наша наставница переключила свое внимание на Теа.

— Неизвестно. Но информация в любом случае лишней не будет, — ответила Арья. Я подняла брови. — Нам нужно знать каждую тайну в городе, чтобы суметь защитить его. Если однажды маркиза натравят на нас, мы напомним ему о том, что нам известно, чтобы его приструнить. Мадам де Тревиль доверяет кардиналу Мазарини. Но если одну из нас прилюдно в чем-то обвинят, ему будет проще сделать вид, что он ничего не знает, и передать нас под стражу, чем вмешиваться и рисковать всем Орденом. Наша работа — спасти короля, но и себя мы должны защитить.

Экипаж остановился, с обеих сторон через окна доносились голоса и музыка.

— Таня, как я уже сказала, ты будешь следовать за Арьей. — Наконец очередь дошла и до меня. — Объекты Теа и Портии не оценят, если за их юбки будет цепляться кто-то еще. Нельзя допустить, чтобы объект Портии — сын графа — утратил к ней интерес. Он может обладать нужной информацией о цепочке контрабанды.

— Едва ли что-то может заставить сына графа утратить ко мне интерес. В нашу первую встречу на мне было платье с закрытым лифом и даже воротником, и вот посмотрите, до чего дошло. — Портия опустила глаза на свое декольте. — Если вырез станет еще ниже, то грудь попросту вывалится. Как бедняжка на ногах еще держится.

Я поперхнулась, но быстро замаскировала это покашливанием, заметив неодобрение на лице мадам де Тревиль.

— Портия, — с упреком сказала она.

— Да-да, я обязательно выясню имя человека, который чуть ли не каждый день ходит к его отцу, пока сынок не отлипает от моего декольте, — вздохнула Портия. — Но учтите, в следующий раз я хотела бы вести слежку за таинственным купцом, вместо того чтобы охмурять занудного сына человека, к которому он приходит.

Мадам де Тревиль вышла из экипажа, и девушки одна за другой выбрались следом, пока в экипаже не осталась только я. Головокружение — это еще куда ни шло, но в сочетании с до предела натянутыми нервами это был совершенно новый зверь. С ним я еще не научилась справляться.

— Таня, ты идешь? — позвала меня одна из мушкетерок, я даже не поняла которая. Как бы то ни было, все они ждали снаружи, за дверью экипажа.

Я сделала глубокий вдох и поджала пальцы на ногах. Затем поставила ногу на лесенку, подняла взгляд и спрятала свою растерянность за улыбкой, которая говорила, что я здесь своя.

Перед входом с равными промежутками стояли слуги, направлявшие гостей в роскошных платьях и расшитых атласных жакетах. Фонари отбрасывали на мостовую круги желтого света. Эти круги накладывались друг на друга, так что подъездная дорожка, ведущая к особняку, была вся залита сиянием. Высадившись из экипажа перед входом в особняк, мы сразу оказались окружены морем красок и звуков, разговоров, музыки, перестука колес — я едва могла разобрать что-то в этом хаосе.

— Мадам де Тревиль, какое удовольствие видеть вас, — сквозь шум прорвался вкрадчивый голос завсегдатая балов. Мадам де Тревиль опустилась в реверансе. Подошедший мужчина положил ее сверкающую драгоценностями руку на сгиб своего локтя. Их наряды были до того вычурными, что больно смотреть: плотный бархат, усыпанный бриллиантами, пурпурно-голубые перья на манжетах его камзола, ее пышные юбки, отделанные золотыми и серебряными лентами по краю.

— Барон дю Белле, я польщена, — ответила мадам де Тревиль.

— Ваши подопечные так и цветут! Примите мои поздравления.

— О, вы так добры! Благодарю вас.

— Кажется, среди них есть новое лицо. Вы просто обязаны меня представить. — Лишь несколько мгновений спустя до меня дошел смысл его слов, и я направила всю силу воли на то, чтобы не спрятаться за Теа от плотоядной ухмылки, перекосившей его лицо. Не самое лучшее начало для первого выхода в свет.

Мадам де Тревиль ловко отвлекла его внимание:

— Ах, баронесса, какая изысканная брошь! Это подарок к рождению вашего сына?

Баронесса чопорно кивнула, неодобрительно поджав губы.

— Oui, да. В конце концов, он наследник титула. — Судя по всему, упоминание о наследнике должно было вернуть ее супруга с небес на землю, потушив его похотливо блуждающий взгляд.

Неужели все эти люди готовы пожертвовать чужими жизнями ради еще одного украшения, еще одного земельного надела? Еще одного пера в и без того чересчур пышной шляпе? Орден исходил из мысли, что смена власти не может пройти бескровно. И даже я, без году неделя в Париже, начала понимать, что дворяне попытаются переложить это бремя на кого угодно, лишь бы снять его с себя. Вероятнее всего — на тех, у кого меньше власти. Одна из многих вещей, которые я усвоила за свое обучение.

— Девушки, поторопитесь, пока нас опять кто-нибудь не задержал, — вполголоса произнесла мадам де Тревиль, направляясь к одному из слуг, который махнул рукой, чтобы мы проходили. — И Таня, все твои мысли написаны у тебя на лице. Перестань, а не то ты себя выдашь. И заработаешь морщины.

Когда мы оказались внутри, Портия и Теа разошлись в противоположных направлениях и исчезли в огромной бальной зале с широкими арками, позолоченной лепниной и сотнями людей, которые разговаривали и танцевали под гигантскими канделябрами, сияющими золотом и хрусталем. Новые слуги стояли вдоль стен, предлагая напитки и небольшие закуски. Это был не званый ужин, так что столов с переменами блюд не предполагалось, единственным развлечением были музыканты, игравшие на клавесине и еще нескольких струнных и духовых инструментах. Все было не так театрально, как на мероприятиях под открытым небом с фейерверками, которые так любил король, или на маскарадах, где нельзя отличить друга от врага. По крайней мере, так рассказывали мне девушки. И все же этот бал был настоящей какофонией: грохот музыки сбивал с ног, смешивался с голосами, смехом, звоном бокалов и стуком каблуков по мраморному полу.

Мои легкие сжались в клетке из ребер, корсета и шелка. Как я вообще могу здесь находиться? Как мне ориентироваться в этом шуме? В последний раз я чувствовала себя такой беспомощной, когда… когда в экипаже вместо папы приехал месье Аллар. Нет, еще раньше. В Люпьяке, в ту беззвездную ночь, когда к нам в дом вломились незнакомцы с намерением убить меня и маму и оставить наши тела отцу в качестве сувениров.

Кто-то дотронулся до моего локтя — это была Арья.

— Дыши, — прошептала она. — Первый раз самый тяжелый. Вся эта пышность и мешанина звуков. Ты должна стать невосприимчивой к этому, иначе они победят. Помни, для чего ты здесь. Все это не ради них. Совершенно не для них. Дыши.

Краем глаза я видела, как Теа здоровается с сыном маркиза, который, по всей видимости, выпил достаточно, чтобы не заботиться о приличиях и о том, что при Теа нет компаньонки.

— Мадам де Тревиль! — Пожилой господин поднялся со своего места у стены, где на небольшом подиуме стояли столик и несколько пустых стульев. Сам маркиз. Должно быть, сын посадил его здесь в надежде, что так он не будет путаться под ногами. Когда появилась Арья, господин разразился аплодисментами: — Ma belle! Красавица моя! Как вы похорошели! Словно распустившийся цветок!

— Благодарю вас за приглашение, маркиз. — Мадам де Тревиль опустилась в низком реверансе, и мы с Арьей последовали ее примеру.

— О, не стоит благодарности, — отмахнулся маркиз. Я выпрямила ноги, Арья заботливо поддержала меня под локоть. Со стороны это выглядело как простое дружеское пожатие. Но раньше Арья никогда ко мне не прикасалась. И я ни разу не видела, чтобы Теа обнимала ее, как всех прочих. Она была совсем не похожа на Портию, чьи умелые руки придавали моей прическе нужную форму и отвязывали камни от моих лодыжек, когда я сама была не в состоянии поднять голову. И тем не менее Арья всегда первой понимала, когда мне требовалась помощь, так что мне не приходилось о ней просить.

— Список гостей вне моей юрисдикции, — продолжал маркиз. — Молодежь не дает нам, старикам, повеселиться. Не допускает нас к организации балов и торжественных мероприятий. Н-но… — Он запнулся, осознав, что сам поставил себя в неловкое положение. — Если бы ваших имен не оказалось в списке, я бы вычеркнул Бертрана из завещания!

Мадам де Тревиль изобразила ослепительную улыбку, скорее напоминавшую оскал хищника, который точит зубы и готовится отобедать костным мозгом парижской аристократии — ее секретами.

— Вы слишком добры, маркиз. Позвольте представить вам мадемуазель Таню.

Он рассеянно улыбался, то и дело поглядывая на Арью.

— Добро пожаловать, душенька. Вы новая подопечная мадам де Тревиль?

Растерявшись, я украдкой взглянула на Арью. Я не знала, следует ли мне ответить, или нам дозволено вступать в беседу только после того, как мадам де Тревиль отойдет. Но наша наставница разрешила мое затруднение:

— Она чудесно дополнила нашу компанию.

В тот же миг Арья прошептала мне на ухо:

— Не забудь, что я тебе говорила. Ты знаешь, что делать. А если запутаешься, я тебя прикрою.

Маркиз улыбнулся и перевел взгляд на меня:

— Воспитанница Академии мадам де Тревиль? Должно быть, вы особенная мадемуазель. Только самые выдающиеся юные леди удостаиваются этой чести — всем прочим остается лишь чахнуть от зависти!

— Прошу меня извинить, — сказала мадам де Тревиль. — Я должна переговорить с мадам Буто. Девушки, составьте маркизу компанию в мое отсутствие.

Маркиз просиял. Это не про него Теа говорила, что у него недостает пальца? Я украдкой посмотрела на руки — все пальцы оказались на месте.

— Ma belle, красавица моя, давненько я вас не видел, — сказал он Арье и похлопал по сиденью рядом с собой. — Присядьте.

Арья аккуратно подобрала юбки и села, я последовала ее примеру. Наша позиция обеспечивала великолепный обзор всей бальной залы. Прекрасно: я могу наблюдать за Арьей, учиться у нее — и вместе с тем присматривать за всем, что происходит вокруг. И если вдруг увижу, что Портия или Теа оказались в беде, возможно, я сумею им помочь, как они обещали помогать мне.

— Слава богу, что лето закончилось, — прощебетала Арья. — Я, конечно, понимаю, почему все уезжают из города. Кто захочет плавиться на такой жаре? Но те, кто остается, страдают от недостатка общения, — вздохнула она, коротко посмотрев на маркиза, прежде чем перевести взгляд на танцующих. Она словно стала совсем другим человеком.

— Совершенно с вами согласен, — отозвался маркиз.

Пока они продолжали беседу, я обводила глазами зал и наконец заметила Теа. Сын маркиза не мог от нее оторваться, к большому неудовольствию двух высокопоставленных вельмож, которые явно искали с ним встречи. Я наблюдала, как она наклоняет голову, насколько широко приоткрывает рот, когда смеется, и складывала эти наблюдения в той части мозга, которая была набита правилами и наставлениями мадам де Тревиль.

Но самое важное задание было, конечно, у Портии. Ее объект — сын аристократа, который неожиданно завел дружбу с таинственным купцом, несмотря на весь свой снобизм и обычное презрение к людям, имеющим нормальную профессию. Отыскать ее в толпе удалось не сразу — она была в самой гуще, рука об руку с объектом, ее платье напоминало замерзший водопад. Даже если остальные выполнят свои задачи, получение информации, которая была нам жизненно необходима, зависело сегодня от Портии. Меня эта мысль пугала, но Портию, казалось, совсем не тяготила такая ответственность: ее строгость превратилась в опасную и мощную силу, которая манила объекта, словно пламя — мотылька.

— Вам нравится Париж?

Я вздрогнула от неожиданности, когда маркиз задал вопрос.

— Простите?

— Как вы находите город? Мое милое дитя говорит, что вы уже так обвыклись, словно прожили здесь всю жизнь.

Разумеется, Арья преувеличивала, но мое лицо озарила улыбка:

— Здесь чудесно! Столько зрелищ, столько увлекательных занятий!

— Не стоит переутомляться, особенно в преддверии сезона! Придворные мероприятия — такое удовольствие после тесного общения с массами, — сообщил он, оглядывая зал. — Гораздо более утонченные. Мой сын настоял на том, чтобы пригласить и представителей низшей аристократии, и даже кое-кого из бюргерства. Впрочем, не со всеми он водит дружбу — на мой вкус, некоторые из них чересчур радикальны.

Судя по тому, что я слышала о похождениях короля, придворные мероприятия были далеко не консервативны, однако Арья ослепительно улыбнулась:

— Чересчур радикальны, вы говорите?

— Да, да… — кивнул маркиз, не в силах отвести от нее взгляд. — Я говорил Бертрану, что не желаю видеть их у себя в доме! Я не позволю осквернить мой герб философскими разглагольствованиями каких-то подростков, убежденных, что аристократия — ярмо на шее общества!

— Я не одобряю подобных идей, — согласилась Арья, и ее глаза ненадолго встретились с моими.

— Ну разумеется, душенька. На самом деле и мой сын не одобряет — все это проходимцы, это они наводят смуту. Среди них есть студенты, ma belle, и до чего ужасные книги они читают, каких философов обсуждают! — Он понизил голос до напряженного шепота: — Однажды я даже слышал, как они упоминают… демократию!

Маркиз поежился.

— Надеюсь, мне никогда не доведется с ними встретиться, — сказала Арья.

— Это весьма маловероятно. Вы просто образчик женственности и изящества, что у вас общего с подобными личностями? Нет, вам определенно нечего бояться.

— Вы уверены? — Арья перешла в наступление, ее рука зависла в дюйме от его. — Если они так дерзки и предприимчивы, как вы говорите, они могли замаскироваться. Притвориться теми, кем на самом деле не являются.

— Что ж, они относятся как раз к той изворотливой породе, которая может на это решиться!

— Должна сказать, — вставила Арья, — что я всегда восхищалась вашей способностью разбираться в людях. — Маркиз прямо-таки раздулся от гордости. — Если бы вы составляли список гостей, вы бы наверняка проследили, чтобы их тут не оказалось.

— У меня действительно гораздо больше опыта, чем у Бертрана. Но он хочет сам принимать решения. Если верить дошедшим до меня слухам об этих негодяях, мне все же придется вмешаться. Ради его же блага. Это ведь останется между нами? Я бы не хотел, чтобы кто-то превратно истолковал дружеские связи моего сына как доказательство его… неверности.

Неверности кому? Королю или вельможам, которые мечтают его свергнуть?

— Разумеется. Вы прекрасный отец, — произнесла Арья, на этот раз гораздо мягче.

— Бесполезно пытаться урезонить молодое поколение, — посетовал маркиз, похлопав ее по руке. — Не вас, разумеется, не вас. Они думают, что можно запросто отодвинуть нас в сторону, а мы смиримся.

Он поднялся и вытянул шею.

— Перейдем к более приятным материям. Не желаете ли потанцевать, ma belle? — Затем он повернулся ко мне. — Прошу простить, что оставляем вас в одиночестве.

— Ах, месье, у меня и в мыслях не было мешать вашим танцам!

Арья взглянула на меня — должно быть, я немного перегнула палку.

— Как бы то ни было, надо найти вам партнера. — Маркиз хлопнул в ладоши так, что я вздрогнула. — О, Ришар, Ришар! Идите сюда!

К нам приблизился мужчина за сорок, на его лице было написано неудовольствие. Маркиз прервал его беседу с леди, чье платье представляло собой ворох розовых шелковых оборок, а зубки светились как жемчуг.

— Что вам угодно, маркиз?

— Вы просто обязаны потанцевать с этой обворожительной мадемуазель. — Он с надеждой взглянул на меня. — Месье Ришар — друг моего сына. Один из немногих приличных людей в этой компании. Хотя, вероятно, я держусь за это убеждение лишь оттого, что давно с ним знаком — я знал его еще мальчишкой! В смысле когда он был мальчишкой, а не я. — Маркиз рассмеялся собственной шутке, и его лицо стало похоже на сморщенный помидор.

— Ну что вы, маркиз, в этом нет никакой необходимости, — поспешила возразить я, когда подошедший господин с помрачневшим лицом предложил мне руку. Арья, казалось, не разделяла моего беспокойства — она выглядела, как обычно, бесстрастной.

Я повернулась к хмурому господину, к его неохотно протянутой руке и приняла решение. Если пойдет слух, что я отказалась танцевать на первом же балу, меня сочтут надменной выскочкой, и это привлечет нежелательное внимание — ко мне, а значит, и к Ордену.

Я присела в реверансе и улыбнулась, ощутив, как к левому бедру прижалась шпага, а к правому кинжал.

— Почту за честь, месье, — выдавила я.

Он повел меня к танцующим, которые выстроились в две параллельные линии для менуэта. Рядом со мной оказалась Портия — ее льдисто-голубое платье узнавалось безошибочно.

Мы не дадим тебе упасть.

Мое тело инстинктивно отозвалось на знакомую музыку. Я чувствовала, как она проникает в позвоночник, отдается эхом в грудной клетке. Шаг вперед, шаг назад. Пока мы делали шаги и кружились, моя ладонь была плотно прижата к его ладони. Танцующие смешались в пеструю картину из акварельных и ярких оттенков, завитые волосы напоминали клубящиеся облака. У женщин были нарумянены щеки и накрашены губы — все оттенки розового, красного, лилового, названия которых я не знала, совсем не похожие на оттенки живых цветов в мамином саду. Вот бы она увидела меня сейчас; она бы ни за что не поверила.

Меня окружали люди, которые ничего обо мне не знали. Мое лицо было им незнакомо, моего тела они никогда не видели. И хотя головокружение подкарауливало меня совсем рядом, несмотря на плотно поджатые в туфлях пальцы ног, я скользила по гладкому полу в общем потоке. Это просто дуэль без шпаг, и в этой дуэли я собираюсь победить.

Вечер промелькнул в мгновение окна в вихре нижних юбок и пьяного смеха.

Всего было в избытке: и звуков, и образов, весь мир был похож на золотой оазис, полный мотыльков.

После танца с месье Ришаром я вернулась к Арье, но не успела толком отдохнуть, как меня пригласил какой-то юноша. К концу танца головокружение не просто маячило на горизонте — оно подобралось ко мне вплотную.

— Вам не кажется, что здесь душновато? — Юноша одернул украшенный вышивкой камзол. Его дыхание было горячим и сбивчивым. Окна были закрыты от сквозняков, а зал был битком набит людьми. Веер не приносил никакого облегчения, лишь разгоняя спертый воздух.

— Прошу меня извинить, — выговорила я и улыбнулась вымученной улыбкой, совсем не походившей на ту, что я отрабатывала перед зеркалом.

Пробившись сквозь плотную толпу гостей, я добралась до ближайшей стены. Несмотря на то что я изо всех сил поджимала пальцы ног и отчаянно глотала воздух, из углов зала на меня надвигалась тьма. Теа говорила, что они не дадут мне упасть. Мои сестры по оружию. Но головокружение усиливалось, шум в ушах становился громче, сердце билось все чаще. Я оглядывалась в поисках подруг и ненавидела себя за это, ненавидела свое тело за то, что оно снова меня подводит, подводит общее дело, я ненавидела всех тех, кого не было рядом, чтобы мне помочь, и все же я отчаянно нуждалась в них, я бесконечно ненавидела весь мир, и тем не менее голова продолжала кружиться.

Они бросили меня. Точно так же, как Маргерит. Я упаду в обморок. Мама всегда боялась, что я упаду и разобью голову — так и будет, только моя кровь зальет не деревенскую мостовую, а пол бальной залы.

— Таня, — послышался голос у самого уха, голос, который выдернул меня из тьмы. — Таня, ты меня слышишь?

Шум, грохот, порыв свежего воздуха.

— Теа? — Ее лицо замаячило прямо передо мной. — Где мы?

Я запиналась, слова звенели в ушах, точно их произносил кто-то другой. Серые всполохи расцветали перед глазами, точно гвоздики.

— Самый быстрый способ оказаться снаружи — воспользоваться выходом для слуг.

Когда я попыталась встать со скамьи, она запротестовала:

— Нет, погоди, я принесу тебе чего-нибудь попить. А еще лучше — пошлю Портию.

Они подхватили меня. Не дали мне упасть. И все же…

— Теа, — позвала я, и она остановилась у двери, — ты расскажешь мадам де Тревиль?

— Я же говорила, что мы не дадим тебе упасть, Таня.

В глазах защипало от слез, и я поспешила зажмуриться.

Послышался какой-то шорох, звук шагов. Я открыла глаза и увидела в окне Портию с бокалом в руке. Она не двигалась, глаза были широко распахнуты.

— Мадемуазель, вам нехорошо?

Мое сердце бешено заколотилось. Кто-то увидел меня — больную, слабую. Различить черты лица в темноте было почти невозможно. Чей-то силуэт — мужчина или юноша, хотя по голосу скорее молодой. Я в ужасе взглянула на Портию. Она покачала головой, потом кивнула на незнакомца.

— Простите, если застал вас врасплох, — если хотите, я побуду с вами, — сказал он. Луч фонаря упал на его лицо и позволил разглядеть светло-карие глаза, живые и участливые, разлет бровей, решительную линию носа. Я пыталась сопоставить эти детали в уме, желудок трепетал. — Я видел вас внутри, мне показалось, что вам дурно, я лишь хотел убедиться, что с вами все хорошо. Что вы здесь не одна.

Черт бы побрал Портию! Я была к этому не готова.

— Месье, спасибо вам за заботу, однако мне пора возвращаться…

— Этот бальный зал — настоящая душегубка. — Он пристально вглядывался в мое лицо. — Хотите, найду мадемуазель, которая посидит с вами? Я оставлю вас, если вам неприятно.

— О нет, не поймите меня превратно! Я вовсе не хотела сказать… то есть я не хочу, чтобы вы подумали… — торопливо залепетала я, обескураженная его добротой.

Когда я запнулась, его губы изогнулись в усмешке:

— Я не настолько самонадеян, чтобы строить предположения о чувствах и мыслях женщины. И я не из тех, кто делает поспешные выводы из чьего-то недомогания. Я просто не хочу показаться назойливым.

Он не демонстрировал никаких признаков отвращения или пренебрежения. Он не знал всей правды — лишь увидел меня на грани обморока, однако его слова обезоружили меня.

— Месье, — возразила я, и в моем голосе было столько патоки, что я сама удивилась, — вы вовсе не назойливы.

Когда его взгляд снова скользнул по моему лицу, я ответила ему улыбкой настоящей мушкетерки. Ну почти.

— Вот ты где! — воскликнула Портия, выбегая из двери, словно только что обнаружила меня. — А я тебя повсюду ищу!

Если мой собеседник и заметил силу, с которой она подняла меня на ноги, обвив рукой, он ничего не сказал.

— Теперь, когда о вас есть кому позаботиться, я удаляюсь. — Он поклонился и вернулся обратно в дом.

Я подождала, пока дверь за ним закроется.

— Портия, что это было?

— Боевое крещение! И ты справилась совсем неплохо. В самом начале нервы тебя немного подвели, но над этим мы поработаем.

— Но кто был этот…

— Понятия не имею. Честное слово, это не я его к тебе подослала. Но он сделал свое дело, не так ли? — Она рассмеялась, увидев выражение моего лица. — Он явно был очарован. Мне говорили, что, когда мужчина проявляет к тебе неподдельный интерес в первый раз, это придает уверенности. А именно уверенности, дорогая Таня, тебе как раз и не хватает.

К тому времени, когда мы с Арьей наконец отделались от маркиза, который умолял нас — в основном, конечно, Арью — остаться еще ненадолго, мои щеки горели ярким румянцем. После того как Портия проводила меня обратно к Арье и маркизу, остаток вечера я просидела на стуле, а Арья отваживала от меня желающих потанцевать, чтобы дать мне время разогнать черные круги перед глазами.

— Скорее, — шепнула Арья, — пока он не заставил меня смотреть, как он спускает деньги за карточным столом с остальными толстосумами.

Наклонив голову, я позвала ее выйти на свежий воздух. Мы стояли у большого факела — они служили не только для света, но и для тепла, в то время как фонари освещали лишь подъездную дорожку. Мы находились достаточно далеко от гостей и слуг, чтобы говорить спокойно, не опасаясь, что нас услышат.

— Ты что-нибудь выяснила? — спросила я.

Она коротко кивнула:

— Обсудим позже.

На ее бледном лице, обращенном в профиль, плясали отблески пламени. По краям скул залегли тени.

— А тебе… тебе… — Я хотела выяснить, рассказали ли ей Теа или Портия о том, что со мной случилась. Но при взгляде на ее холодное, сосредоточенное лицо слова застряли в горле.

— Понравилось ли мне, как ты держалась? — Она неверно поняла мой вопрос, и я ее не поправила. Выражение ее лица немного потеплело. — Ты неплохо справилась. Даже отлично. А маркиз всегда ворчит по поводу студентов. Он так бескомпромиссен.

— Но разве мы не против них боремся? Тех, кто посягает на саму основу нашей…

— Есть разница между теми, кто собирается устроить во Франции государственный переворот, и молодыми, полными надежд юношами и девушками, которые никому не хотят причинить вреда и просто мечтают о том, чтобы у их соотечественников была крыша над головой и достаточно средств, чтобы прокормить семьи — а не голодать, пока члены королевской семьи набивают животы едой и напитками. Чтобы людей не отстраняли от принятия решений лишь потому, что в их жилах не течет голубая кровь. Те слухи, о которых он говорил, не представляют для нас никакого интереса.

Злоба, прозвучавшая в ее голосе, заставила меня напрячься.

— Но разве ты сама не из дворянской семьи? Хочешь сказать, что ты антироялистка?

— Потише, пожалуйста. А не то нас обеих убьют, — шикнула Арья. После того как мы перешли в более тихое место, где должны были встретиться с остальными, она продолжила: — Я стараюсь не мыслить такими шаблонами. Это сильно сужает поле зрения.

— Значит, ты хочешь, чтобы страна была для всех, и тебе не важно, какая при этом будет форма правления?

На ее лице промелькнуло удивление.

— Возможно. Я бы посоветовала тебе не демонстрировать такую сообразительность на публике. В нашей работе быть умной — значит скрывать свой ум. Женщинам не положено разбираться в подобных материях. Именно поэтому наш Орден так эффективен: никто и не подумает опасаться «Мушкетерок Луны», пока не станет слишком поздно. Вся их репутация, их сердца, их жизни окажутся в наших руках… и на острие нашего клинка. — Арья ненадолго умолкла, остановив взгляд на открытых дверях. — А вот и наш экипаж. И все остальные, — добавила она.

Я обернулась в ту же сторону, что и она, оглядывая толпу. Заметив устремленные на меня глаза, я запнулась. Когда наши взгляды встретились поверх пламени факела, он улыбнулся бархатной улыбкой.

— Таня, ты идешь?

Голос Теа заставил меня вздрогнуть. Она ждала на ступеньках экипажа, остальные уже были внутри.

— Секунду, — ответила я, снова повернувшись к толпе.

Но он уже исчез.

— Портия, повтори еще раз, что сказал твой объект? — шепотом спросила Арья.

Я прижалась к стене. Только через два дня после бала мое замутненное зрение стало наконец проясняться, а узлы, завязавшиеся в теле, ослабли.

— Я уже тысячу раз повторяла, — пожаловалась Портия чересчур громко, учитывая, что мы находились прямо у ворот парижской резиденции графа де Монлюка. Мы стояли втроем, вжавшись в стену дома, и Арья то и дело выглядывала за угол, чтобы не пропустить появление объекта. Днем этот переулок был оживленным — здесь разгружали доставленные цветы и провизию, однако к обеду мостовая опустела, и лишь изредка с главной улицы доносились какие-то звуки.

— Ну, Портия… — уговаривала Арья.

Портия опустила взгляд, затем подняла его и уставилась в невидимую точку над плечом Арьи.

— Таинственный посетитель виконта — это младший брат месье Вердона, тот, что занялся коммерцией вместо военной службы, вследствие чего от него отреклась вся семья, за исключением самого месье Вердона. И правда, какой кошмар.

Хоть я и не рассказывала мадам де Тревиль о случившемся на балу, опасаясь утратить ее доверие, остальные девушки беспокоились за меня. Арья не сводила с меня глаз, пока Портия излагала обстоятельства моей случайной встречи. Не то чтобы она обиделась, что я не поделилась с ней сама, скорее была озадачена. Словно я ее удивила.

Несмотря на поддержку девушек, во мне все еще жил страх; за долгие годы я так привыкла притворяться, что эта маска словно приросла к моему лицу.

Когда Портия завершила свой рассказ, Арья поправила выбившийся локон:

— Любопытно, что ты опустила все, что он говорил о деньгах…

Портия хмыкнула:

— То, что он болтал об увеличении своей мошны, сопровождая это намеками, которыми я не хотела бы осквернять слух нашей милой Тани, чтобы она не осветила весь переулок своим румянцем, к делу отношения не имеет. Но ты ведь понимаешь — он бы признался, что у него есть ключ к королевской сокровищнице, если бы решил, что это поможет ему добиться моего расположения.

— Что ж, — бросила Арья, — по счастью, твоего расположения добиться не так легко.

— Что ты хочешь этим…

Но Арья шикнула, не дав ей договорить:

— Он здесь.

— Ты уверена? — спросила я. Я успела лишь увидеть, как мелькнул подол плаща, а его владелец уже скрылся из виду.

— Слуги пользуются черным входом. Кроме того, линия подбородка совсем другая, чем у его брата, Вердона-старшего, — ответила Арья. — Предвосхищая твои вопросы, Портия, скажу, что больше я ничего не видела. И да, я все еще не утратила способность узнавать лица, которые встречались мне раньше.

Портия, стоявшая рядом со мной, нахмурилась. Я потерла виски. Еще в первый раз, когда я услышала фамилию Вердон, в моей памяти что-то шевельнулось, и с тех пор меня не покидала какая-то неясная, но ощутимая тревога.

Каким бы захватывающим ни казалось участие в миссии, не связанной с соблазнением, минуты ожидания тянулись, как часы, каждая секунда казалась испытанием. Солнце стояло в зените, лениво припекая затылок и предплечья. Может, зима и была на пороге, однако пока солнце грело так, что в шерстяном плаще было даже жарковато.

— Таня, прикрой меня, — попросила Портия, я повернулась, потянувшись за спрятанной под платьем шпагой, и тут увидела, как она задирает юбку. Я вскрикнула и зажмурилась. — О, пардон, может, ты видела где-то поблизости уборную, которую я не заметила?

Крякнув и схватившись рукой за стену для равновесия, я подвинулась, чтобы прикрыть Портию от взглядов любопытных прохожих, пока она справляла нужду.

— Этот опыт нас очень сблизил, как считаешь? — заметила Портия, закончив свои дела.

Арья махнула нам:

— Он уходит.

Когда горизонт очистился, она со вздохом отступила назад:

— Таня, давай.

Я сложила ладони рупором у рта и издала птичий крик, которому папа научил меня еще в детстве. Мгновение спустя показалась Теа, до сих пор лежавшая ничком на крыше дома через дорогу от резиденции графа. Пройдя по скрипучей кровле, она спустилась по декоративной решетке и перебежала улицу, едва увернувшись от проезжавшего мимо экипажа.

Снова оказавшись вчетвером, мы прогулочным шагом двинулись по главной улице, приняв праздный вид и стараясь не вдыхать запахи навоза и мусора.

— У Вердона-младшего под плащом были спрятаны какие-то бумаги, я видела их, когда он входил через ворота и плащ взметнулся, — поделилась Теа. — Когда он уходил, их уже не было.

Совсем рядом раздался стук колес, и мои плечи окаменели, но это оказалась всего лишь карета мадам де Тревиль.

— Девочки, — объявила она, высунувшись в окно, достаточно громко, чтобы слышали прохожие, — я решила к вам присоединиться. Давайте поедем в Пале-Рояль. Как раз подходящий день чтобы посмотреть на статую Людовика XII. Таня, ты заслужила развеяться.

Мы забрались в экипаж. Когда мы рассказали, что нам удалось выяснить, притворная улыбка покинула лицо мадам де Тревиль так же быстро, как появилась, сменившись гримасой. Слушая наш рассказ, она протянула мне прохладное влажное полотенце из миски с водой, стоявшей у нее в ногах. Я со вздохом приложила его к шее.

— …он вполне может оказаться братом Вердона, возраст подходящий. И хотя я толком не разглядела его лицо, увиденного мне хватило, — закончила Арья.

Портия подхватила рассказ с того места, на котором она остановилась:

— Брат Вердона проживает в Марселе, это несколько недель пути от Парижа. А значит, если он навещает дом графа каждые несколько дней, у него имеется укрытие где-то поблизости. Он оставил Марсель как раз в то время, когда нужно заканчивать дела перед началом зимних штормов. А теперь он еще и документы разносит?

Мадам де Тревиль уставилась на стену кареты:

— Должно быть, Вердон-старший представил его графу, хотя, если младший брат — паршивая, но денежная овца в семье, не исключено, что все они причастны к заговору. Это многое бы объяснило, но у нас нет доказательств. Пока что, — понизив голос, она по очереди посмотрела на всех нас, задержав взгляд на мне чуть дольше, словно догадывалась, что меня все еще мучает головокружение, а затем отвернулась к окну, — мы могли бы попытаться выяснить, где он прячется… но это все равно что искать иголку в стоге сена. Не говоря уже о том, что это отнимет много времени, которое лучше потратить на слежку за известными местами и подозреваемыми.

Теа, задремав, накренилась, и ее голова опустилась на плечо Портии. Та дернула плечом и раздраженно закатила глаза, однако не стала будить подругу, и я тихонько улыбнулась.

Карета замедлила ход, чтобы преодолеть глубокую колею, и в этот момент я заметила скрытую в тени арку — просвет между двумя покосившимися зданиями. Ныряя в него, дорога резко уходила под гору и терялась из виду.

— Что там? — спросила я.

— Там, — ответила мадам де Тревиль, поморщившись, будто учуяла вонь отбросов, — так называемый Двор чудес. — Я высунула голову в окно, чтобы рассмотреть детали, но ее рука втащила меня обратно. — Юной леди не подобает так глазеть, — фыркнула мадам.

Арья, как всегда наблюдательная, тихонько похлопала себя по юбке — это был сигнал, что надо немного подождать. Когда мадам де Тревиль отвлеклась, растолковывая Портии, что следует поменьше ерзать, сидя на официальном ужине, Арья притворилась, что уронила платок, и наклонилась ко мне.

— Двор чудес вовсе не то, что ты подумала, — тихонько проговорила она и подняла глаза, чтобы встретиться со мной взглядом. — Там живут практически одни нищие. Целыми днями они побираются на улицах, а когда возвращаются сюда, все их недуги чудесным образом исцеляются: слепота, больные ноги… Калеки, юродивые, припадочные — всех их объединяет одно: притворство.

Я ощутила боль в груди, вспомнив первых врачей, к которым водила меня мама, — все они внушали ей, что я прикидываюсь, что на самом деле я не больна.

— Но ведь наверняка не все они притворяются? Зачем вот так осуждать целую группу людей?

Обычно бесстрастное выражение на лице Арьи сменилось недоумением:

— Ты что, и правда не понимаешь?

— Не понимаю чего?

— Аристократы ненавидят нищих. Как и все, что напоминает им о том, что мир некрасив и полон несовершенства. Им претит любой намек на то, что они сами смертны. Попрошайки — идеальный козел отпущения, на них можно свалить вину за любые социальные проблемы. Даже мадам де Тревиль насмехается над ними, хотя наша цель — защитить их от потенциальных последствий убийства короля. Неважно, настоящие их болезни или выдуманные, для них никакой разницы. Подумай об этом. Скорее всего, аристократия обвинит обитателей Двора чудес в смерти короля. Все, что нужно сделать узурпаторам, — объявить, что они раскрыли преступление. Все укажут пальцами на побирушек, а затем применят свою власть для осуществления правосудия. Никому нет дела до того, что здесь случится. Дворяне могут вешать бедняков за то, что те украли буханку хлеба.

Эта страстная речь, от которой у Арьи разгорелись глаза, подстегнула мое любопытство.

— Откуда ты столько знаешь об этом месте? И о том, как к нему относятся в высшем свете?

— Ты задаешь слишком много вопросов.

— Но мы ведь ради этого и учимся, чтобы находить ответы? — возразила я.

Она коротко улыбнулась, сжав губы в тонкую полоску:

— Когда ты приехала, я заволновалась. Мне показалось, что ярость просыпается в тебе слишком редко, что ты на каждом ходу находишь поводы для смущения. Но ты, похоже, крепкий орешек. Тебе нужны ответы на вопросы, о которых ты еще даже не знаешь.

— Я не буду извиняться за мое неверное суждение, — продолжила Арья. — Мой скепсис был оправдан. Любая угроза нашей секретности — это угроза лично мне. И потом, извиняться бесполезно. Слова ничего не стоят, намерения лучше всего проявляются в поступках.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, а потом вздохнула:

— Ладно… в качестве жеста доброй воли. Все это я узнала на личном опыте.

Она вернулась на свое место, словно разговор был окончен, хотя у меня еще остались вопросы. Я не удержалась и снова открыла рот:

— Но я не…

В серых глазах Арьи сверкнула сталь:

— Невозможно вырасти во Дворе чудес и не понять, насколько тебя презирают.

Ее слова… они казались бессмыслицей. Мадам де Тревиль использовала имена и титулы воспитанниц в своих интересах. Одна темная лошадка в наших рядах могла разжечь любопытство в высшем обществе, но две привлекли бы ненужное внимание.

Арья просто не могла вырасти во Дворе чудес. Она была дворянских кровей. Должна была быть.

В чересчур резком свете зимнего солнца я внимательно изучала ее лицо. Арья, которую мадам де Тревиль не уставала нахваливать; Арья, у которой все и всегда получалось с первого раза… кем она была прежде?

Когда мы свернули на нужную улицу, наши животы урчали и силы были на исходе, однако экипаж резко остановился в доброй сотне метров от дома. Я чуть не упала со своего сиденья — меня спасла лишь молниеносно протянутая рука Портии. Теа повалилась вперед и, всхрапнув, проснулась.

— Что за чертовщина… — забормотала мадам де Тревиль. Она высунула голову в окно и в следующий миг словно окаменела.

— Мадам…

— Ждите здесь. — Наша наставница оборвала Теа взглядом, который мог бы разрезать пополам алмаз, подобрала юбки и вышла из экипажа на холод.

— Как думаете, в чем там дело? — Теа мяла руки.

Арья наклонилась и выглянула из кареты точно так же, как до этого мадам де Тревиль.

— Снаружи привязаны лошади, — пробормотала она. — Мне плохо видно… но на седлах, кажется, эмблема мушкетеров…

Я не стала дожидаться, что она скажет дальше, и выскочила из кареты. За мной по пятам следовала Портия. Мы влетели в открытую дверь и едва не покатились кувырком, увидев нашу наставницу, а с ней какого-то мужчину в длинной мантии и высоких сапогах. На секунду, на краткий благостный миг мне показалось, что это он, мой отец. Что он приехал отдать должное моим успехам. Сказать, как он гордится своей мадемуазель Мушкетеркой.

Но тут пламя свечей колыхнулось, осветив профиль, темные волосы, глубокую складку между бровями, — и наваждение рассеялось. Они говорили быстро, второпях. Вероятно, этот мужчина был одним из старших офицеров, о которых мадам де Тревиль рассказывала мне в первый день.

К тому времени, как его взгляд остановился на нас, мы были готовы. Мы скромно присели в реверансе, опустив глаза. Портия, положив руку мне на локоть, с придыханием извинилась:

— Ах, простите, мы не хотели вам помешать.

Когда мужчина покачал головой, его кудри под шляпой с плюмажем шевельнулись.

— Не беспокойтесь. Я уже ухожу.

Он слегка поклонился и отступил в сторону, а к нам тем временем присоединились Теа и Арья. Их щеки порозовели от любопытства.

— Мадам. — Он кивнул нашей наставнице. — Souvenez-vous, le temps presse. Notre roi est bouleversé et… Помните, время не ждет. Наш король потрясен, и…

— Dites-lui que c’est sous contrôle. Передайте ему, что у нас все под контролем.

Мне некогда было удивляться, почему время не ждет, чем так потрясен король и отчего мадам уверена, что у нас все под контролем, потому что посетитель уже направлялся к двери, а я не могла этого допустить. Ведь этот человек, возможно, защищал Францию вместе с моим отцом. Он мог помочь мне выяснить, что на самом деле произошло.

— Месье! — крикнула я. Он развернулся на каблуках. — J’aimerais prendre un peu de votre temps. Прошу, уделите мне всего минуту вашего времени.

— Девушки, оставьте нас, — велела мадам де Тревиль. Арья уже вышла из коридора, Теа задержалась на пороге. Портия раздраженно фыркнула, после чего схватила Теа, вытащила за собой и закрыла дверь.

— Эта девушка, — обратился мужчина к мадам, — это она? Дочь де Батца?

Мадам де Тревиль кивнула, но ничего не сказала. Сняв шляпу, он присел на корточки, словно я была маленьким ребенком. Я инстинктивно отпрянула. И все же он мог быть другом моего отца, так что я выдавила из себя дружелюбную улыбку и приготовилась к тому, что он начнет делиться воспоминаниями об их службе. Я отчаянно надеялась, что мои глаза останутся сухими, как старый колодец.

— Мы глубоко соболезнуем твоей утрате, — объявил мушкетер.

Время мучительно тянулось, потом он с кряхтением встал:

— Ох уж мои старые кости. Надо было заниматься здоровьем, пока не стало поздно.

Я вздрогнула, словно от удара, и будто услышала отцовский смех: он тоже всегда шутил о больных коленях, словно это была почетная награда. Я заморгала, глядя, как незнакомец уходит.

— Месье! Его смерть была подозрительной! Все было совсем не так, как рассказали маршалы!

Мадам де Тревиль напряглась, у нее вырвался короткий сердитый вздох.

Шляпа, которую незнакомец держал покрытой шрамами рукой, замерла в воздухе по пути к голове. Эти шрамы оставил явно не сломанный забор — он заработал их в бою. Вот что значит быть мушкетером. Получать раны в бою.

— Я знал твоего отца не так близко, как мне хотелось бы; когда он уехал в Люпьяк, я только приступил к службе. Но судя по тому, что я знал, видел сам или слышал от других, свой долг мушкетера он выполнял до конца. Он был воплощением мушкетера: честь, долг, жертвенность. Мы посвящаем наши жизни служению стране. И нашему королю, мадемуазель, — его жизнь в опасности. Мы не можем позволить себе отвлечься — у нас просто не хватит людей, чтобы расследовать смерть каждого отставного мушкетера.

— Papa делал все, чтобы защитить короля, и вот чем вы ему отплатите? Жизнь короля всегда в опасности, — парировала я. От горя у меня перехватило дыхание. Мадам де Тревиль рядом со мной клокотала от ярости.

На секунду мне показалось, что сейчас мушкетер обрушится на меня с руганью. Вместо этого он водрузил шляпу на пышные кудри, притенив резкую линию своего профиля.

— Вот именно, мадемуазель. Защита короля всегда будет нашей первостепенной задачей. — Он посмотрел на мадам де Тревиль. — Возможно, следует напомнить этим девушкам, кому именно они служат.

В моих ушах отдавались собственное дыхание и тяжелый стук сердца.

— Уверяю вас, — процедила мадам, — мои мушкетерки полностью под контролем. Вообще-то я как раз собиралась написать кардиналу Мазарини о том, что им сегодня удалось выяснить.

Я открыла было рот, чтобы заговорить, попытаться все-таки добиться своего, но мое плечо крепко сжала рука мадам де Тревиль.

— До свидания, месье, — сказала она.

После того как за ним захлопнулась дверь, мадам де Тревиль развернула меня к себе, ее лицо пылало от злости.

— Глупая девчонка! Ты забыла все, чему я тебя учила? И для чего ты здесь находишься?

— Я говорила вам, что хочу сражаться за Papa. Я не думала, что сражаться за короля — значит предать отца!

— Как ты не понимаешь, Таня! Как ты не понимаешь! — На лице мадам де Тревиль отразились нехарактерные для нее чувства. — Сражаться за короля — это то же самое, что сражаться за твоего отца!

Я покачала головой, к мокрым от слез щекам прилипли волосы:

— Я должна поговорить с другим офицером. С тем, кто лучше знал Papa, ему наверняка что-то известно…

— Известно что, Таня? Что ты знаешь такого, что неизвестно им?

Грабители в плащах, папин рабочий стол, перевернутый вверх дном, пустое стойло Бо. Отец на обочине дороги, отец, которого они у меня отняли, Papa, Papa, Papa.

— Я должна попытаться.

— Допустим, ты пойдешь к ним. Но с чего ты решила, что они воспримут тебя всерьез? Кроме месье Брандо, который плохо воспринимает оскорбления в свой адрес, никто из королевских мушкетеров не знает о нашем существовании. Причем Брандо — самый понимающий из всех! Если ты расскажешь о нас мушкетерам, ты нарушишь планы Мазарини в отношении Ордена. А они тебе даже не поверят — не забудь, я знаю этих людей. Я знаю, что они говорят о решительных молодых девушках. Я не позволю тебе выбросить на ветер все, ради чего мы работали. Все, ради чего ты работала. — Голова у меня гудела, живот скрутило в узел, я ухватилась за приставной столик для равновесия. Лицо мадам де Тревиль стало немного спокойнее. — Поверь мне: лучшее, что ты можешь сделать, — найти предателей. Особенно теперь.

Несмотря на головокружение и туман перед глазами, мой ум работал быстро.

— Особенно теперь?

— Идем в салон, чтобы мне не пришлось повторять дважды. — Мадам де Тревиль направилась двери, однако ей пришлось отскочить, когда в коридор ввалились Теа и Портия. — Я вижу, вы упражнялись в подслушивании перед следующим балом.

У меня по коже побежали мурашки, и я приготовилась к вопросам. Но Теа просто взяла меня под одну руку, Портия — под другую, и мы вместе перешли в салон, где расселись по местам в ожидании новостей.

Мадам де Тревиль опустилась в кресло у камина.

— Произошел… инцидент. — Она вытащила из накладного кармана письмо — должно быть, его отдал ей тот мушкетер. Золотистая восковая печать ярко выделялась на кремовой бумаге. Это была печать короля.

У меня в груди клокотала смесь ярости и горя, но для чувства вины тоже нашлось место. Я сожалела о своем порыве, о том, что не смогла верно оценить всю серьезность ситуации, в которой мы оказались. Что должно было случиться, чтобы сам король прислал письмо?

— Инцидент? — переспросила Портия.

— Слуга его величества не придумал ничего лучше, чем позвать стражу. Королю стало любопытно, что за переполох в его гардеробной, и, естественно, он решил войти туда прежде, чем кто-то догадался закрыть эту проклятую дверь. Последнее, что нам было нужно, — это король, до смерти напуганный и не чувствующий себя в безопасности в собственных покоях…

— Мадам, но что произошло? — спросила Арья.

— Кто-то щедро полил кровью одну из церемониальных корон его величества и написал на зеркале послание: Votre règne se terminera pendant la nuit la plus longue. Vive la Fronde — «В самую долгую ночь вашему правлению придет конец. Да здравствует Фронда».

— Кровью? — выдавила Теа, сжав зубы. — Вы хотите сказать, что кто-то…

— О нет, я полагаю, что кровь раздобыли в мясной лавке.

Кажется, слова мадам успокоили Теа, но одного взгляда на недоверчивое лицо Арьи мне хватило, чтобы сделать вывод: мадам просто не хочет ее пугать. Старается оградить ее от образов драгоценных камней и благородного металла, залитых алой жидкостью. Я впилась ногтями в ладони, оставив на них глубокие следы.

— Это явно угроза, — продолжала мадам де Тревиль, — особенно учитывая, что корона — символ, не говоря уже о том, что злоумышленник как-то проник в личные покои короля.

— Думаете, в этом замешан кто-то из дворца? — поинтересовалась Арья.

— Наверняка неизвестно, однако все, у кого была возможность совершить это злодеяние, уволены. Новых слуг будет проверять лейб-гвардия.

Ну вот опять — все как и говорила Арья. Простой люд Парижа снова пострадал за амбиции аристократов. Вероятнее всего, кто-то был убит ради доставки этого послания. Невинная жизнь оборвалась, и все из-за них.

Убитый остался бы в живых, если бы мы раскрыли заговор. Я сказала себе, что у меня было слишком мало времени, чтобы внести свой вклад. Однако это не облегчило удушливого чувства вины.

— Но зачем они предупредили, когда это случится? Чего они добились, раскрыв часть своего плана? — спросила Теа.

— Они хотят напугать короля — чтобы он отменил фестивали и публичные мероприятия. Это вызовет раздражение среди аристократов, среди купцов… среди всех парижан. Он уже ходит по тонкому льду. Кое-кто считает, что он слишком много тратит, другие — что он тратит недостаточно. Некоторые из дворян предпочли бы, чтобы Фронда имела совсем другой исход, — сказала мадам де Тревиль. — Наша задача — выяснить правду, это не изменилось. Но мы больше не можем ждать и сомневаться: время для нерешительных действий прошло, теперь у нас есть крайний срок. Они не случайно выбрали день зимнего солнцестояния: это обеспечит им долгий покров темноты, необходимой для восстания. К тому же этот день приходится на рождественские праздники. Можете представить себе хаос, в который погрузится Париж, да и вся Франция, если они не просто убьют короля, но убьют короля под Рождество?

На лице Портии отразился ужас.

— Mon Dieu… но ведь на этот день назначен Зимний фестиваль? На берегах Сены будет полно людей. Думаете, они предпримут свою попытку там? Или позже, на балу во дворце?

Теа поежилась. Портия посмотрела на Арью. А я молча сидела, глядя на золотистую восковую печать, и в моем воображении она превращалась в золотую окровавленную корону на голове моего отца, в чьих каштановых волосах уже проглядывали серебряные пряди.

Камерный вечер в саду Тюильри разительно отличался от бала, который мы посещали на прошлой неделе. По крайней мере, так казалось на первый взгляд; но я стояла на карауле, так что мне трудно было судить. Я занимала позицию у окна, откуда мне был виден вход в кабинет, расположенный буквально в нескольких шагах, и открывался вид на сад, раскинувшийся на противоположном берегу Сены. Дневные наряды гостей в пастельных тонах казались цветными пятнышками, разбросанными по северной террасе сада.

— Ну что, нашла? — спросила Портия, стоявшая у двери в кабинет. Сегодня нашей целью стал деловой партнер Вердона-младшего. Как и предсказывала мадам де Тревиль, нам не хватило времени разыскать укрытие самого Вердона-младшего, но с его компаньоном устроилось куда удачнее. В его просторной и светлой парижской конторе сегодня не было суетливых коммерсантов и торговцев, поскольку сам хозяин веселился на вечере: смеялся, болтал с другими гостями и занимался всем, чем обычно принято заниматься, когда пытаешься убедить аристократов предать своего короля. И хотя я не видела Теа, я знала, что она там: очаровывает объекта, отвлекает его внимание на себя и дает нам время для работы.

— Арья, — процедила Портия сквозь зубы, — я не люблю повторять, но…

— Есть! — Арья торопливо листала учетную книгу. — Тут вся бухгалтерия за последние два календарных года. Возможно, мне удастся найти более ранние записи, чтобы сравнить…

— Всем лечь! — прошептала я. Портия и Арья бросились на пол, а я осторожно высунулась из-за подоконника. Приглядевшись к мужчине, пробиравшемуся между экипажей, я выдохнула. — Это не он. Просто какой-то господин, чей вкус в выборе шляп так же безнадежно плох.

— В другой ситуации я рассердилась бы, что ты напрасно меня напугала, — проворчала Портия, отряхивая пыль со своей плиссированной юбки, — но это первая смешная шутка, которую я от тебя услышала, так что прощаю. Однако в следующий раз ты уже не будешь новичком, так что мотай на ус.

Арья прочистила горло, торопливо царапая что-то угольком на чистом листе бумаги:

— Вы поняли, что я нашла то, что мы искали?

— Так уходим, — откликнулась Портия.

— Ну уж нет, теперь я должна переписать все это…

Глаза Портии сверкнули.

— Клянусь богом, Арья, иногда мне хочется тебя…

— Все! Готово! — Арья засунула листок под плащ. — Внезапное и притом значительное увеличение сумм в гроссбухе за последние два месяца, — объяснила она, когда мы торопливо возвращали все в первозданный вид. — Не говоря уже об изменениях в статьях импорта в начале этого года. Шоколад, севильские апельсины. И потом какие-то сокращения, с ними мы позже разберемся. Подозрительно, правда? Деликатесы, от которых у любого аристократа слюнки потекут. Идеальная взятка.

Выскользнуть из конторы через черный ход было несложно. У Теа имелась стопка поношенной одежды, припасенной специально для таких заданий, — мы втроем укутались в пыльные коричневые шерстяные плащи. А если кто-то заподозрит, что мы не просто служанки, у нас при себе были шпаги. Но я надеялась, что до этого не дойдет.

Оказавшись снаружи, мы засунули коричневые плащи за пустые бочки. Портия поправила выходное платье под настоящим плащом.

— Я едва не задохнулась. Теа сегодня повезло.

Мы были осторожны. Каждую книгу положили на место. Может, я и была новичком, но со мной были Портия и Арья, они не допустили бы ошибок. И тем не менее, чтобы развеять любые подозрения, мы перешли Сену, смешались с гостями в саду и принялись здороваться направо и налево.

Теа оставалась при своем объекте. Конечно, мы раздобыли нужные копии, но, если Теа удастся вытянуть из него еще что-то, мы сможем положить конец заговору уже сегодня. Защитить уволенных слуг и позаботиться о презираемых обитателях Двора чудес, прежде чем на улицах прольется кровь. Я вспомнила, как Арья рассказывала мне, что дворяне наверняка обвинят в смерти короля попрошаек. Тех, чьи увечья и болезни называли притворством.

Портия, не отходившая от меня на случай, если из-за двух плащей мне станет чересчур жарко и у меня закружится голова, шла впереди, однако одним глазом поглядывала на Арью — та смешалась с шумной компанией молодых мужчин.

В Париже встречались люди, которых обвиняли в том, что они лгут о своих болезнях, — и была я, с головокружением и всем остальным, вынужденная выслушивать, как аристократ-бездельник хвастается очередным приобретением в свою портретную галерею. За какие такие заслуги именно мне позволено есть пирожные столь нежные, что они буквально тают во рту? Ведь есть и другие девушки, такие же как я, но голодающие во Дворе чудес.

— Богом клянусь, — сказала Портия, чудом сохранившая на лице улыбку, когда надоедливый аристократ наконец оставил нас в покое, — если бы мне еще минуту пришлось выслушивать, как этот надутый индюк разглагольствует о важности искусства, я бы вырвала ему язык. Он что, возомнил себя моим наставником? Он совершенно превратно толкует использование градиента в живописи Пуссена! И что хуже всего — из-за него мы опаздываем! Надеюсь, он участвует в заговоре — я прямо-таки мечтаю пронзить его шпагой!

Мы протолкались обратно к Арье, праздно ожидавшей нас на берегу реки. Кружевные зонтики порхали в воздухе, словно разноцветные птицы. Над изумрудными живыми изгородями и декоративными деревьями, высаженными группами, разносился смех.

— Разве Теа не должна была уже вернуться? — спросила я у Портии приглушенным голосом. — Мы же так планировали?

Портия не стала меня дразнить, в ее темных глазах отразилось то же беспокойство.

— Арья, где Теа?

Арья напряглась:

— Она ушла вместе с объектом, когда он сказал, что видел вас двоих в зеленом лабиринте. Она хотела вас отыскать, и…

— Merde, вот дерьмо, — выругалась Портия и бросилась к лабиринту, петлявшему среди живых изгородей, перегораживавших обзор.

— Иди с ней, — велела мне Арья. — Я дождусь мадам де Тревиль и расскажу ей, что происходит.

Если случилось что-то плохое, по-настоящему плохое — речь не о том, что Теа случайно наступила кому-то на ногу во время менуэта или не удержалась от смешка, когда объект сказал глупость, — то чем я смогу помочь? Реально помочь? Отвлеку внимание, упав в обморок?

— Но я…

— Иди! — повторила Арья. — Портия поможет Теа, но кто поможет самой Портии? Что, если она… — Голос Арьи дрогнул, и она умолкла.

Я поспешила за Портией. Время от времени я останавливалась и делала передышку, опершись рукой о дерево или об изгородь. Ждала, пока зрение прояснится достаточно, чтобы идти дальше.

Вокруг меня возвышались стены лабиринта — густые остриженные кусты казались крепкими, словно камень. Я не видела Портию, однако слышала шарканье ее туфель по земле, шорох шелкового платья, задевавшего о ветки кустов. Я нашла ее у одной из внутренних стен; она напряженно прислушивалась к чему-то, сузив глаза.

— Что здесь происходит?

Мы услышали, как по чьей-то груди застучали ладони, как тишину нарушил голос, искаженный паникой почти до неузнаваемости. Но не совсем.

— Жди здесь, — прошептала Портия. — Никого не пускай на эту дорожку.

С этими словами она убежала за угол.

— А ну убери от нее руки!

Теа нуждалась в нас. Но это значило, что я не могу броситься за Портией, как бы мне этого ни хотелось. Я могла помочь, оставаясь на месте. Я услышала неразборчивые слова, произнесенные умиротворяющим тоном, потом все заговорили разом, раздалось громкое восклицание.

Я выглянула за угол — и в ужасе зажала рот рукой. Кинжал Портии был прижат к шее мужчины — делового партнера Вердона и сегодняшнего объекта Теа. Я узнала его даже в сумерках. Портия зарычала, обнажив зубы. Теа пряталась в тени. Снова укрывшись за углом, я прислонилась к зеленой стене, чтобы унять бешеный стук сердца.

Когда Теа и Портия вышли ко мне, мы направились прямиком к выходу из лабиринта, а оттуда, скрываясь в тени деревьев, добрались до Арьи, которая повела Теа к берегу Сены. Нас никто не преследовал.

Стоило мне сделать маленький шажок по направлению к Теа, как Портия издала негромкий звук, словно предупреждая о чем-то. Я нащупала рукоять шпаги под платьем. Это знакомое прикосновение принесло успокоение после стремительного бега, испуга и голоса Теа, который был совсем не похож на ее голос.

— Ты воспользовалась кинжалом… — сказала я.

— Он не выдаст меня властям, если ты об этом беспокоишься. Ни один мужчина не признается, что его одолела женщина, — подумай, что скажут дворяне о его чести и доблести. И кроме того, — добавила Портия, поправляя хрустальную сережку, — кто ему поверит?

— Но что случится, когда кто-то не побоится рискнуть своей репутацией?

Портия помедлила с ответом и приложила ладонь к бровям, прикрывая глаза от солнца. Ее взгляд смягчился, остановившись на прижавшихся друг к другу фигурах Теа и Арьи.

— Вот поэтому мы прибегаем к оружию лишь в крайних случаях.

— Так до сих пор тебе не доводилось драться на дуэли?

— Этого я не говорила. Примерно за месяц до твоего приезда мы выследили одного подозреваемого в убийстве — мы полагали, что он как-то связан с контрабандистами. На самом деле не был, но тогда мы этого не знали. Оказалось, ему просто нравится наблюдать, как в людях угасает жизнь. Мы с Арьей уединились с ним во время званого вечера, притворившись, что нас привлекает… ну, ты понимаешь… — Она помолчала, затем вернулась к рассказу: — В общем, было нетрудно заманить его в безлюдный переулок. — Портия фыркнула, но в ее глазах блеснуло что-то зловещее. — Он признался в убийствах двух слуг из личных покоев короля — был уверен, что несколько минут спустя и я погибну от его руки. Я оставила его лежащим без сознания и истекающим кровью.

— Так он… ты убила его?

— Об этом позаботились королевские мушкетеры. Его казнь была весьма зрелищной — так они отбивают охоту к предательству. — Она пристально посмотрела на меня. — Но если бы пришлось, я бы его убила.

— Ты говоришь так, будто это легко.

— Но это и в самом деле легко, — с нажимом произнесла она. — Я бы не пожертвовала своей жизнью, только чтобы не замарать руки. Я говорила серьезно насчет наследия. Насчет того, чтобы облегчить жизнь нам самим и «Мушкетеркам Луны», которые придут после нас. Не хочу, чтобы меня считали слабой, неспособной выполнить свой долг, лишь потому что я женщина. Быть членом Ордена — значит доказывать, что женщины могут все то же, что и мужчины, что они способны защитить своих сестер. Но не волнуйся, Таня. Как я сказала, оружие — крайняя мера.

— Девушки! — Мы вздрогнули, когда внезапно раздался голос мадам де Тревиль. Она помахала нам, чтобы мы шли к экипажу. Арья и Теа были уже внутри. — Скорее!

Теа забилась в угол. Мадам де Тревиль сжала руки на коленях. Между ними на скамье лежали документы из конторы.

— Ты все уладила? — спросила она у Портии.

— Думаю, он усвоил урок.

Остаток пути мы провели в молчании.

Мадам де Тревиль торопливо вышла из экипажа и, не дожидаясь нас, исчезла в доме. Выбравшись на улицу и войдя в прихожую, мы увидели лишь, как мелькнули в дверях кабинета ее юбки.

— Ей нужно собраться с мыслями, — объяснила Арья. — Убедиться, что у нас достаточно сведений, чтобы перейти к следующему этапу расследования, и сделать так, чтобы мы не столкнулись с тем подонком на будущих мероприятиях.

Вернувшись к себе в комнату, я со стоном облегчения сняла туфли. Для удобства, а также ради комфорта при фехтовании в них имелась мягкая подкладка, но они все же были не лучшей обувью для преследования подозреваемого.

Когда я снова вышла в коридор, Портия и Арья спорили о чем-то под дверью в комнату Теа. Темные глаза Портии яростно сверкали. Арья умолкла, еще когда я была на полдороге, однако Портия не заметила моего появления, пока я не оказалась всего в паре метров. Она не отрывала взгляда от Арьи.

— Теа хочет поговорить с тобой.

Прежде чем войти, я постучала по двери костяшками пальцев. Мои ноги волочились по ковру, мне пришлось поморгать, чтобы справиться с головокружением. Когда дурнота отступила, я наконец смогла выпустить дверную ручку. Теа сидела на кровати и казалась очень маленькой. Глаза у нее опухли. Я проглотила слезы. Это была не моя боль, я не могла предъявлять на нее права, даже если ощущала ее как открытую рану в груди.

— Ты, наверное, думаешь, что я врунья. Я такая слабая. Я ведь говорила, что могу о себе позаботиться, — всхлипнула Теа.

— Так ты это хотела со мной обсудить? — Я подошла и присела рядом с ней. Голубое покрывало зашуршало под нами. — Теа, ты вовсе не слабая. Тебе больно. Это совсем другое.

— Мне лучше знать! Как глупо, что я ему поверила! Он сказал, что видел тебя, что поможет мне найти тебя и Портию. — Высморкавшись, она скомкала платок в руке. — Впрочем, насчет виконта де Комбора я не соврала. Я и правда отрезала ему кусочек пальца. Просто иногда накатывает, понимаешь. Иногда я вроде как забываю об этом, не вспоминаю неделями. Но иногда… если человек стоит позади меня и я не понимаю, откуда ждать прикосновения, я будто цепенею. И возвращаюсь в тот момент. В то воспоминание. И неважно, сколько времени прошло. Мир вокруг продолжает жить, время идет, но я как будто застыла.

Когда я попыталась отодвинуться, чтобы дать ей больше места, она яростно замотала головой.

— Это помогает. Быть рядом с подругами, по собственному выбору. — У меня в голове замелькали вспышки воспоминаний: Теа сияет от радости после моего приезда. Мягкий выговор от Арьи по поводу личного пространства. Расстройство Теа, такое болезненное. — Мне казалось, что Орден — лучший способ доказать, что я это пережила. Но я не пережила и, может быть, никогда не переживу. Наверное, нужно это принять. Зато у меня есть вы все, и это чудесно, правда же?

Я улыбнулась ей и умудрилась не заплакать.

— Да. Это чудесно.

Теа кивнула и закусила губу.

— Это было до Парижа… то есть до того, как я… — запинаясь, начала она.

— Ты не обязана мне рассказывать.

— Дело не в том, что я тебе не доверяю, просто… — Она глубоко вздохнула. — Спасибо тебе.

Теа обняла меня, крепко прижала к себе и отпустила только тогда, когда мои руки уже начали неметь.

— Кажется… нет, я точно знаю, что сейчас я хотела бы побыть одна.

Я задержалась у двери.

— Теа, — проговорила я, — я правда сказала то, что думаю… ты совсем не слабая. Ты одна из самых сильных людей, кого я знаю.

Выйдя из комнаты, я прислонилась к закрытой двери, ощущая на языке горький привкус разочарования.

Как я могу говорить подруге верить в свою силу, если сама не верю в свою?

Слабый сумеречный свет просачивался сквозь вечно закрытые ставнями окна второго этажа, и моя комната не была исключением. Застеленный ковром пол усеивали листы бумаги: бесконечные черновики писем к маме. Она написала мне всего один раз, через несколько недель после моего приезда в Париж, чтобы сообщить, что благополучно добралась до дома моего дяди. Я ответила ей, что тоже устроилась на новом месте. Больше мы не общались. Я не хотела писать ей — точнее, не хотела хотеть ей писать. Я столько всего могла ей рассказать. И вместе с тем ничего. Тайны Ордена не предназначались для ее глаз. И тем не менее во мне жило желание, такое робкое и неуловимое, что я не замечала его, пока оно не подступало к самому горлу, — потребность рассказать ей, что я не ударила лицом в грязь. Что, несмотря на все препятствия и неудачи, я усердно трудилась, чтобы стать достаточно сильной, не посрамить звание «Мушкетерки Луны» и найти папиного убийцу. Я не сломалась. И каждый день закалялась еще больше.

Крупные соленые капли размыли строчку, над которой я корпела целый час. Я лишь хотела поблагодарить маму за плащ. Босиком я вышла в коридор, чтобы поискать кувшин с водой. Обычно где-нибудь стоял один как раз на случай… Я застыла. Кто-то тихо шел через тренировочный зал.

— Анри? — Его имя вылетело у меня изо рта прежде, чем я успела подумать. Перед глазами всплыло воспоминание о нашем танце, о том, как его рука сжимала мою. Щеки залил румянец.

— Мадемуазель де Батц! Простите меня, я не хотел вас напугать.

— Я сама виновата. Не ожидала увидеть вас здесь в столь поздний час. У вас все хорошо?

— Тетушка отправила меня за бумагами, которые она случайно забыла в фехтовальном зале. Я уронил несколько листков, — объяснил он и почесал затылок. Я уже видела Анри смущенным — когда я поблагодарила его за принесенные нам угощения, когда он подарил мне карту Люпьяка. Но в этот раз все было иначе, он будто нервничал.

— Вам помочь? Должно быть, непросто искать их без свечи…

— Нет! — вскрикнул он. От неожиданности я вздрогнула; лицо Анри пошло пятнами, заметными даже в полутьме. — То есть… я хотел сказать, — запинаясь, проговорил он, — что уже нашел их, смотрите. — Он продемонстрировал мне несколько листков, после чего засунул их в карман. — Я лучше пойду. Тетушка велела поторопиться.

— Подождите! — Но Анри уже повернулся к лестнице. Я ощутила боль в груди. Может быть, он рассердился, обиделся на меня за то, что я назвала его по имени?

Лишь вернувшись в свою постель и уставившись на водруженный над ней балдахин, я вспомнила, что мадам де Тревиль еще несколько часов назад уехала на встречу с месье Брандо.

Две недели. Две недели званых вечеров, праздников в саду и балов, смеха, подслушивания разговоров, ведущихся шепотом, одна особенно болезненная попытка отвлечь внимание некого лорда, пока Портия выведывала секреты у его камердинера, и наконец мадам де Тревиль объявила, что мне будет назначен собственный объект.

Мы всю неделю готовились к официальному открытию бального сезона во дворце, и теперь, когда до него оставался всего один день, пришло время отрепетировать движения наиболее популярных танцев. Портия тренировалась играть веером, как придворная дама, когда определенные жесты левой или правой руки означают флирт, отказ или предупреждение любовнику о том, что за ним наблюдают. Мы с Теа расхохотались, когда она взмахнула аксессуаром так резко, словно пыталась прихлопнуть муху.

— Умрите, мухи! Умрите!

Арья спрятала улыбку за собственным веером. Портия бросилась за Теа, воинственно размахивая веером, а та с визгом стала убегать.

— Нет! Нет! Только не веер! — Теа запнулась о край ковра и повалилась на одну из многочисленных подушек.

— Кхм, — кашлянула мадам де Тревиль, появившись в дверном проеме. — Я притворюсь, что только вошла, а вы отрабатываете смену темпа, как я и велела.

Едва она углубилась в объяснения, как я не удержалась и перебила ее вопросом:

— Вы считаете, я готова?

После инцидента с месье Брандо я была уверена, что мне никогда не доверят собственный объект. Что я вечно буду оставаться в стороне — четвертая мушкетерка. Ждать, наблюдать, подстраховывать.

— В какой-то момент нужно шагнуть в огонь. Сопровождать других полезно, но никакие тренировки и репетиции не подготовят тебя к выполнению реальных обязанностей. Так что да, я думаю, ты готова… но, что еще важнее, ты необходима для этого задания.

— Я необходима? — В моем голосе прозвучала радость, которую невозможно было скрыть.

Мадам де Тревиль холодно посмотрела на меня:

— Тебя никто не знает. В отличие от остальных, ты еще не бывала на балах и званых вечерах. Представив тебя лишь нескольким избранным, мы создали атмосферу тайны, разожгли любопытство. Это то, что нужно для Этьена Вердона, сына Вердона-старшего.

— Везет же некоторым! — воскликнула Теа. — Он твой первый объект — и не годится тебе в отцы по возрасту.

— Не стоит недооценивать опасность, хоть он и молод, — предостерегла мадам де Тревиль. — Именно поэтому я стараюсь не называть имена объектов заранее: вы слишком много сплетничаете, и это вас отвлекает!

— Думаете, он замешан в заговоре наряду с дядей? И может быть, даже с отцом? — спросила я.

— У него недостаточно влияния среди высшей знати, но через него можно получить доступ к полезной информации. Ты должна втереться к нему в доверие. Если у нас не получится раскрыть заговор через его дядю, нам может понадобиться другая ниточка, ведущая к его семье. А следить за самим Вердоном-старшим слишком сложно: он проводит в Париже мало времени, и мы не можем потратить месяц на путешествие до его поместья и обратно. Не говоря уже о том, что его жена, если верить слухам, больна. Он уже несколько недель не принимал приглашений. Зато его сын участвует в светской жизни, и мы можем к нему подобраться. Ты помнишь, что было в документах, которые скопировала Арья?

— Но, мадам, мы уже их изучили. Испанские деликатесы и внезапное увеличение доходов наверняка связаны с приездом брата месье Вердона в Париж. Или его ближайшие пригороды. Где бы он ни был, это недалеко от города, — подала голос Портия, расположившаяся на одной из кушеток.

— А еще деловой партнер Вердона использовал в гроссбухе сокращения, которые мы не могли расшифровать без дополнительной информации… Но теперь она у нас есть. — Мы все застыли. Даже Теа опустила веер. — Не слишком-то радуйтесь, — предупредила мадам де Тревиль, — это всего лишь подозрения.

Она показала нам переплетенную в кожу тетрадь с эмблемой королевских мушкетеров.

— Это неофициальная энциклопедия оружия, созданная мушкетерами. Один из последних мушкетеров, получивших посвящение, до Фронды был писцом. На основе писем, которые мушкетеры получали от наших союзников в других странах, он составил официальную перепись всех видов оружия, с которыми Франции доводилось сталкиваться. Мазарини передал этот перечень мне. В других обстоятельствах он бы не выпустил из рук такой кладезь информации, однако с учетом обстоятельств… — Мадам де Тревиль замолчала, опустив взгляд на бумажные закладки, торчавшие между страниц. — Скорее всего, хотя наверняка мы не знаем, те сокращения относятся к различным видам оружия.

Арья покачала головой:

— Если его контрабандой привозят в Париж и затем распространяют среди аристократов, которые получали взятки товарами роскоши и деньгами… представьте себе, сколько таких тайников может быть в Париже! Сколько дворян готовятся взяться за это оружие и вступить в борьбу за власть после убийства короля!

Мадам де Тревиль кивнула.

— Я бы не рисковала снова соваться в эту контору. Особенно после того, что произошло с… — Ее взгляд метнулся к Теа, после чего она тряхнула головой и продолжила: — Мы не знаем, где находятся братья Вердон и действительно ли они действуют сообща. Именно поэтому…

— Именно поэтому Этьен Вердон должен стать моим объектом. — Я нервно сглотнула. — Что еще мне нужно знать? Что я должна делать?

— Послушай, — тихо сказала Теа со своего места, — кажется, я слышала, как его имя шепотом произносили придворные дамы.

От натянутого смешка мадам де Тревиль у меня по рукам побежали мурашки.

— Я бы не удивилась. У него есть друзья в различных кругах, особенно среди местных студентов. Но он не просто какой-то отбившийся от рук красивый юноша, возомнивший, что философия может решить все проблемы бедных и угнетенных. Если верить моим источникам, он умен, даже проницателен, но чересчур самоуверен. Попробуй использовать это против него. Я раскинула сеть по всем светским мероприятиям, повсюду, где видела его или кого-то из его друзей. Не называй ему своей фамилии. Пусть он за тобой побегает.

— Думаете, я ему понравлюсь?

Я была не из тех, за кем обычно бегают мужчины. С другой стороны, теперь я изменилась.

Портия поднесла ко рту руку, однако не смогла удержаться от смеха:

— Ты не просто ему понравишься… у него слюнки потекут!

Месяц назад я бы взвизгнула, услышав такое. Однако сейчас я отреагировала лишь чуть расширившимися глазами и испуганным урчанием в животе. Теа ободряюще улыбнулась мне, и волнение стало отступать.

— Довольно, — подытожила мадам де Тревиль. — Итак, он не просто распутный транжира, падкий на хорошеньких девушек. Он обаятелен и, как сообщают мои источники, непредсказуем.

Она шагнула ко мне. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ей в лицо, и я ощутила волнами исходившую от нее настойчивость. Когда мадам де Тревиль наклонилась и обхватила меня за плечи, я не отвела взгляда.

— Таня, — сказала она, — смотри не упусти его.

После репетиции я остановилась в боковом коридоре, заметив знакомую фигуру, неуклюжую и неуместную на фоне нежно-розовых обоев.

— Анри!

До бала оставалось еще несколько часов, и я бездельничала на первом этаже, изо всех сил оттягивая момент, когда придется надеть корсет. Мне до сих пор не выпало возможности извиниться перед Анри: никак не удавалось его застать, хотя мы и жили в одном доме. Я не могла отделаться от мысли, что он намеренно избегает меня и это моя вина.

Он поднял глаза. Под мышкой у него была зажата внушительная пачка бумаг.

— Мадемуазель де Батц, — поздоровался Анри. Незнакомое, сдержанное выражение его лица заставило меня напрячься. Но когда он поклонился, бумаги выскользнули у него из-под руки и на секунду зависли в воздухе, прежде чем обрушиться вниз. Я бросилась собирать то, что разлетелось по приставным столикам и стульям — если бы я наклонилась поднять то, что упало на пол, я могла заработать очередной приступ головокружения и пропустить бал.

Бумаги оказались не рабочими чертежами, а набросками. Наполовину прорисованные птицы застыли в полете. На одном из рисунков он изобразил солнце, низко висящее над Сеной, — я не могла понять, закат это или рассвет, рисунок был выполнен черной тушью, однако половинка солнечного диска выглядывала из-за нечеткого горизонта. Я видела Сену бессчетное количество раз, но никогда она не казалась мне такой красивой.

— Я не знала, что вы так хорошо рисуете! — От удивления я забыла, что собиралась извиниться.

Он покраснел до кончиков ушей. За последний месяц его волосы выгорели — должно быть, он много времени проводил на солнце, на открытом воздухе, вне дома.

— Так, пустяки — не стоило хранить их вместе с рабочими бумагами. Просто, когда нечем заняться или когда нужно конспектировать деловую встречу, но ничего не происходит, я начинаю рисовать. Хоть Сансон и гений, но он тратит на удивление много времени впустую, споря с коллегами об эстетике… — Анри собрал все бумаги и сложил их в стопку. — И никто из них не видит полной картины, не понимает, как их работа важна для тех, кому досталось меньше, чем им. Все как вы и говорили: карты могут изменить взгляд на вещи. Целые поселки, деревни и города будто не существуют, если не нанесены на карту. — Его движения были резкими, сердитыми. Я протянула Анри несколько оставшихся рисунков. Наши пальцы едва соприкоснулись, однако он отдернул руку, словно его ударило током.

— Они правда хороши. Честное слово.

Анри внимательно посмотрел на меня:

— Спасибо, мадемуазель де Батц.

На нас словно опустился покров серьезности.

— Мы ведь друзья, правда? — Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал бодро. — Обязательно быть таким официальным?

С верхнего этажа по лестнице до меня донесся голос мадам де Тревиль:

— Таня! Где ты там?

— Обычно она так не кричит. — Анри не смог удержаться от нервного смешка, и я улыбнулась, обрадовавшись тому, что атмосфера разрядилась.

— Сегодня у меня будет задание. В первый раз. Вот бы она поняла, что моих переживаний хватит на нас обеих. — Я надеялась рассмешить его этим замечанием, развеселить по-настоящему. Но вместо этого лицо Анри приняло обеспокоенное выражение.

— Будьте осторожны. Дворец прекрасен, но прекрасные вещи зачастую самые опасные.

— А вы уже бывали во дворце? — спросила я.

Он замялся, словно от неловкости.

— Да, Сансон посылал меня туда с поручением. Думаю, с эстетической точки зрения он безупречен, однако то, что там происходит… — Он покачал головой. — В общем, будьте осторожны, — повторил он.

Анри удалился, оставив меня гадать, что он имел в виду и почему был сам на себя не похож. Действительно ли он так волновался об успехе моей миссии? И то, что он сказал о дворце, — будто тот был живым существом, которое может схватить и проглотить меня целиком.

Это всего лишь здание. Груда камня и мрамора, ничего более.

— Ну? Как я выгляжу? — нерешительно спросила я.

Они молчали. Я потянулась рукой к лифу с декольте, однако все вдруг засуетились и зашикали.

— Не трогай вырез! — взвизгнула Портия.

Теа отвела мои руки от алой ткани, и во мне опять поднялся страх неудачи. Я снова была девушкой, которую вырядили в платье, словно куклу, вынужденную беспомощно наблюдать, как юноша уходит от нее прочь. Но потом они поставили меня перед зеркалом.

Сегодня я была совсем не похожа на ту Таню, которая отправилась на свой первый парижский бал в голубом платье. Сегодняшний наряд был другим, а может, и я сама была другой. Мне показалось, что вместо меня в зеркале отражается какая-то незнакомая девушка.

Она была ослепительна. Блистательна. Ключицы тонули в красном шелке, облегавшем изгибы ее фигуры. С мочек ушей, словно разноцветные капли, ниспадали драгоценные камни. Юбка, отраженная в зеркале, напоминала всполох огня. Она была гладиатором и сиреной в одном лице, как и говорила мадам де Тревиль. Она была мушкетеркой.

— Думаю, нет поводов опасаться, что твой объект не заинтересуется. Он от тебя глаз не сможет оторвать. Хотя, — добавила Портия, постукивая пальцем по нижней губе, — если он обслюнявит тебе платье, мадам де Тревиль убьет его собственноручно. На шелке все видно. Слюни на лифе платья — это никуда не годится.

Мое лицо покраснело так, что сделалось одного цвета с платьем. Вот и Таня вернулась. Хорошо, у меня будет хоть что-то знакомое.

Дворец был похож на сказку, необычайно прекрасную и пугающую одновременно. Мраморные арки и колонны, простиравшиеся насколько хватало глаз, вели во внутренний двор — пространство, куда могли попасть только избранные из избранных. Мы лавировали, стараясь не приближаться к лошадям, чтобы не испачкать туфли и подолы платьев, и кивали многочисленным стражникам и слугам, встречавшим гостей у входа.

Бальный зал — один из многих — выходил на портик, и через стеклянные двери можно было наблюдать начинающееся празднество. Количество гостей было ошеломляющим. Их волосы, платья, жакеты, свет, играющий на драгоценностях. Смех, смешивающийся со звоном бокалов. Все было как на моем первом балу, но будто в десять раз масштабнее, в десять раз экстравагантнее. А учитывая количество вооруженной охраны — и в десять раз смертоноснее. Даже гости казались более резкими, пронзительными: яркие губы напоминали открытые раны, их запястья и шеи были стиснуты золотыми и серебряными украшениями. В воздухе витали пары́ духов и алкоголя.

Когда церемониймейстер прочистил горло, в зале все притихли.

— Его королевское величество Людовик XIV де Бурбон, милостью Божьей король Франции и Наварры.

Теа хотела было привстать на цыпочки, однако мадам де Тревиль дернула ее за рукав. Все взгляды были прикованы к королю. Никто не обратил внимания, когда объявляли остальных членов королевской семьи. Людовик XIV был меньше чем на год старше меня… как, должно быть, трудно такому юному мальчику выдерживать все это великолепие, весь этот пафос. Однако, даже если сменить его пышный наряд на крестьянскую одежду, никто не принял бы его за простолюдина — слишком изящное телосложение, слишком пышные темные кудри, спускающиеся ниже плеч.

Этого мальчика мы поклялись защищать, не жалея жизни. Его лицо казалось бледным от избытка пудры и недостатка солнечного света. Когда он в последний раз выходил из дворца? Видел парижские улицы? Посещал Двор чудес? Я сжала кулаки. Его жизнь была в опасности. Кто станет разгуливать по городу, проверять условия труда простого люда или чистоту вод Сены, когда за ним по пятам крадутся убийцы? Но если бы все было иначе, если бы ему не грозила опасность, разве стал бы он больше думать о своих подданных, лучше заботиться о них? Он просто мальчик в короне.

Я вспомнила вечер первого бала, когда Арья объясняла мне, что смысл нашей работы не в борьбе со студентами-вольнодумцами. Быть может, он даже не в защите короля. По крайней мере, не только в ней. Потому что для папы… а теперь и для меня это значило гораздо больше. Я делала это ради сестринства, братства. Ради таких же девушек, как я, которым говорили, что они лгут о себе и о своем здоровье, которые не надевают красивых платьев и не носят шпаг под юбками.

Танцы возобновились. Придворные не проявляли к королю большого интереса, однако гости глазели на него со своих мест вдоль стен. Его величество удалился в укромный уголок вместе со своим братом и несколькими сопровождающими. Придворный дегустатор находился при короле и не отходил, пока не отпил глоток вина, предназначавшегося его величеству. Когда он кивнул, королю налили полный бокал, и он произнес несколько слов, после которых собравшиеся разразились бурным смехом.

Мы вчетвером стояли поодаль от кружившихся в танце пар. Теа увлек за собой какой-то заикающийся кавалер, едва сумевший выговорить приглашение. Он даже не заметил, что ее взгляд неотрывно следит за королем. Портия как раз произносила длинный монолог о королевских портретах, когда мадам де Тревиль стиснула мой локоть.

— Он здесь! — Она убрала руку. — О, неужели это графиня де Пине! Какое изысканное платье! Я обязана немедленно выяснить, кто ее портной.

Наша наставница кивнула мне и удалилась в сопровождении Портии. Это был сигнал. Объект нас заметил: мадам де Тревиль и ее новая ученица, чье лицо было ему незнакомо. Загадочная девушка, о которой ему рассказывали знакомые мадам.

Я судорожно вздохнула. Расслабила пальцы, вцепившиеся в алый шелк.

— Мадемуазель, — произнес голос за моим плечом.

Этьен Вердон оказался вовсе не таким, каким я ожидала его увидеть. Он был гораздо старше, а ведь по рассказам Теа я представляла, что ему около двадцати пяти. И особенной красотой не отличался, хотя думать о таких вещах было неправильно. Может, все дело в освещении или в толпе. Да и какая разница, в конце концов? Все это не должно меня волновать.

— Добрый вечер, месье. — Я присела в реверансе.

Высунув язык, он облизал губы. Он стоял прямо передо мной, чересчур близко по любым меркам.

— Ma chère, вы очаровательны. Словно фарфоровая куколка. — Его палец коснулся моей щеки, и я сделала над собой усилие, чтобы не выдать отвращение, не вытереть рукавом то место, к которому он притронулся.

— Месье Бальдек, — в паре метров от нас раздался другой голос, в котором слышались разом насмешка и сталь. Я увидела молодого мужчину с улыбкой, словно приклеенной к лицу. На меня нахлынули воспоминания о первом бале, о карих глазах, смотревших на меня поверх пламени факела. Это был не просто какой-то незнакомец, это был человек, который видел меня в беде, который пошел за мной, чтобы предложить помощь, который говорил о таких, как я, с обжигающим душу состраданием.

Мужчина с карими глазами похлопал моего окаменевшего поклонника по спине:

— Быть может, вам улыбнется удача, если вы перестанете сравнивать девушек с детскими игрушками?

Месье Бальдек залился румянцем — под стать рыжим усам.

— Месье Вердон. Я полагал, что сегодня приглашены только приближенные королевской семьи.

Глаза месье Вердона встретились с моими, и его улыбка стала шире, искреннее. Он меня вспомнил.

— Кажется, вас ищет супруга, — сказал он Бальдеку. — Вообще-то она в полном отчаянии. Решила, что вы заблудились на обратном пути после того, как засвидетельствовали свое почтение его величеству.

— Благодарю, — процедил месье Бальдек сквозь стиснутые зубы, — что сообщили мне о бедственном положении моей жены.

Когда он и после этого не ушел, Вердон посуровел:

— Всегда пожалуйста. С учетом инцидента, который имел место в прошлом месяце, я обещал ей немедленно пойти и разыскать вас.

Они какое-то время сверлили друг друга взглядами, и в конце концов месье Бальдек заморгал.

— Я должен вернуться к жене. Приятно было познакомиться. — Он слегка поклонился мне и удалился, искоса взглянув на соперника.

Вердон был одет не так пышно, как большинство гостей. Никаких безвкусных украшений и чрезмерной вышивки.

Я вспомнила, что говорила о моем объекте мадам де Тревиль. Он любит охоту, я должна заставить его побегать.

— Кажется, вы ожидаете благодарности за то, что сыграли роль моего спасителя. Однако я и сама способна о себе позаботиться. — Я уже не была той смущенной девчонкой, которую он встретил в прошлый раз. Он не должен увидеть мою слабость.

— Сыграл роль, мадемуазель? Вы меня обижаете. Я-то думал, я хорошо справился и ничем не выдал своей уязвимости, но вы меня раскусили. Рад наконец-то познакомиться как положено. Месье Вердон к вашим услугам.

У меня в памяти крутилось какое-то воспоминание о том дне, когда мадам де Тревиль впервые назвала это имя. Вердон, Вердон…

Немного погодя, когда я все еще продолжала на него пялиться, меня озарило. Это едва не нарушило мою напускную невозмутимость: мне потребовалось напрячь все силы, чтобы не закричать, и я лишь изогнула губы в застенчивой улыбке и порадовалась, что он не слышит, как бешено стучит мое сердце. Не может быть, что это оказалось правдой!

— А вы случайно не знакомы с вашим однофамильцем, который живет где-то в районе Бордо?

— Полагаю, вы имеете в виду месье Юбера Вердона?

— Вы с ним родственники? — предположила я.

В ответ он громко, раскатисто рассмеялся. Его смех был таким же, как и улыбка, — обаятельным, возможно даже искренним.

— Можно и так сказать. — Я приподняла бровь. Мадам де Тревиль советовала мне так делать, говорила, что это привлекает внимание к моим глазам, таким блестящим и темным на фоне бледной кожи. — А почему вы спрашиваете?

— Моя семья родом из тех краев. — Тут я подошла опасно близко к тому, чтобы раскрыть ему сведения обо мне, так что не стала углубляться. — Я как-то слышала его имя — в самом лестном смысле, конечно. Что-то о его щедрости и о том, как он тратит свое личное время и средства на подготовку будущих членов Дома короля.

Взгляд Этьена Вердона был твердым и проницательным, словно он мог заглянуть прямо в туман моих мыслей.

— Юбер Вердон — мой отец, — наконец ответил он. — Однако я бы предпочел поговорить о вас.

— Обо мне? — переспросила я, прижав руку к груди.

— Вы так поражены, что кто-то находит вас интригующей?

— Напротив, — сказала я. — Однако я удивилась, что вызвала интерес у вас. Особенно учитывая, что я пролезла вперед очереди.

— Неужели?

Я бросила многозначительный взгляд поверх его плеча. Проследив за ним, он увидел двух женщин, пялившихся на меня. Платья обеих были украшены дорогими камнями, разбросанными по подолу и лифу, — они отражали пламя свечей. Блеснув глазами, он повернулся обратно ко мне, но перед этим я успела заметить, как рядом с женщинами появилась Портия, отвлекая на себя их внимание.

— Я сам себе хозяин, что бы ни говорили правила светского этикета. — Он вгляделся в мое лицо, прежде чем предложить мне руку. — Но если вы настаиваете: мадемуазель, не окажете ли честь потанцевать со мной?

— Но что они скажут? — Мой вопрос прозвучал искренне даже для меня самой, хотя я отрабатывала его дюжину раз и заранее знала, каков будет ответ, как перехватит у него дыхание. — Представьте, какой будет повод для сплетен: танец с никому не известной девушкой в зале, полном высшей аристократии.

— Мне — переживать, что меня увидят с мадемуазель, которая привлекла внимание всех и каждого на этом балу? Тайна лишь подстегивает любопытство светской публики.

Я протянула руку и вложила свою ладонь в его.

— А ваше?

Он обхватил мою руку своей и легонько потянул, так что я сделала шаг вперед. Ближе к нему.

— О, я обожаю загадки. Особенно — разгадывать их.

Его ладонь была теплой, большим пальцем он поглаживал костяшки моих, оставляя горячий след от своего прикосновения.

— Мадемуазель, — негромко проговорил он, так что его слышала только я. — Если ваше нежелание танцевать вызвано тем, что произошло в нашу прошлую встречу, мы можем и посидеть, если желаете.

— Месье, мы же на балу — в самом королевском дворце! Вы наверняка предпочли бы танцевать.

— Сидеть может быть куда предпочтительнее… все зависит от компании.

— Этьен! — Я отдернула руку, когда к нам подошел незнакомый мужчина и раскланялся с моим визави. — Мне жаль мешать тебе и твоей очаровательной спутнице, однако я вынужден настаивать.

По лицу моего объекта пробежала тень.

— Дела зовут. — Он скорчил гримасу, снова нашел мою руку и пожал ее. — Придется нам потанцевать в другой раз.

— Разумеется, месье Вердон.

— Это имя моего отца, — ответил он.

Меня сбила с толку его прямота. Он был таким неотразимо искренним и теплым — в нем не чувствовалось вероломства и хитрости.

— Разумеется, Этьен.

Его взгляд скользнул по изгибу моих губ, с которых слетело его имя — так тихо, что лишь он мог расслышать. Остальные гости даже не догадывались, что происходит между нами — точнее, что, как ему казалось, происходит.

— Боюсь, вы поставили меня в неловкое положение.

Я помедлила с ответом, вспомнила улыбку, которую отрабатывала с девушками перед зеркалом, такую, чтобы не шла у него из головы, когда мы расстанемся.

— Меня зовут Таня.

— Таня, — повторил он, прижался губами к моей руке, которую все еще держал в своей. Все это время он не сводил с меня глаз. Они казались темнее, чем тогда, при свете факела, карий смешивался в них с зеленым, переходя в более глубокий оттенок. — До новой встречи, Таня.

— До новой встречи, Таня? — усмехнулась Портия. — Может, он еще и сонет в твою честь сочинил?

— Он и правда сказал, что ты привлекла всеобщее внимание? — встряла Теа; она лежала на животе, подперев подбородок руками и скрестив лодыжки за спиной. — Это все равно что назвать ее красивой, правда ведь? — Она посмотрела на Портию, ожидая подтверждения. — Выходит, Таня обзавелась поклонником?

Портия, корчившая гримаски перед зеркалом, оживилась:

— Я надеюсь, что в недалеком будущем он посвятит тебе, Таня, целый сборник сонетов, которые ты сможешь с выражением прочесть перед нашими домочадцами.

— Не говори глупостей, — мягко возразила я, вынимая рубины из ушей и укладывая на туалетный столик. Мужчины постоянно проявляют интерес к женщинам, не имея при этом никаких намерений ухаживать за ними. Я ему на самом деле не интересна. Это просто флирт. Ему неизвестны мои тайны — а если бы он их узнал, то сразу сбежал бы.

Но мне необходимо выведать тайны его отца и дяди. Как бы мне ни хотелось расспросить мадам де Тревиль о связи, которую я обнаружила, и выяснить, что ей известно, я не могла на это пойти. Тогда пришлось бы рассказать, что я едва не выдала ему информацию о моем прошлом — явный провал для таинственной незнакомки, которую я должна была изображать.

— Ах, Таня, прошу, не отказывай мне в этом удовольствии! Готова поспорить, что он рифмоплет! — воскликнула Портия и обернулась к Теа. Та кивнула в знак согласия. — Он определенно тобой увлекся. Да и сам произвел впечатление, — продолжала она, пока я снимала с себя остатки украшений. — Ты и слова не произнесла с тех пор, как мы вернулись.

— Это потому, что ты не даешь ей ничего сказать! — возразила Арья, которая наблюдала за нами, прислонившись к дверному косяку.

Портия взвизгнула:

— И давно ты там стоишь? Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты так делаешь!

— Я не виновата, что ты не смотришь по сторонам, — ответила Арья.

Портия фыркнула и плюхнулась на край кровати:

— Нечестно так подкрадываться! Мадам де Тревиль говорит, что я топаю, как лошадь по мостовой.

— Все дело в практике, — негромко сказала Арья. Она продолжала смотреть на Портию, но та уже вернулась к разговору.

— Да, Вердон — крепкий орешек, но я бы предпочла получить его в качестве объекта, чем отвлекать чье-то внимание, — рассуждала Портия. — Мне пришлось бесконечно выслушивать разглагольствования той дамы. Mon Dieu, сколько можно обсуждать ткани и крой, прежде чем окончательно сойдешь с ума? Никому не интересны подробности о твоем новом платье, Бабетта!

— Тем более что платье было не так уж и хорошо, — подхватила Теа.

Портия посмотрела на нее и застонала.

— Что? — удивилась Теа. — Ведь это правда! Вышивка расположена неудачно — какой смысл затевать эту канитель, если все твои усилия только уродуют фигуру?

Несмотря на то что ноги у меня ныли от усталости, а на периферии зрения подстерегало головокружение, я рассмеялась. Потом я вспомнила то, что случилось накануне бала, и помрачнела.

— Таня, что с тобой? — Теа обеспокоенно посмотрела на меня.

— Да просто… — В моей памяти всплыл коридор, Анри, смотрящий ей вслед… и то, как она произносила его имя. — Тебе не показалось, что Анри в последнее время какой-то странный?

Арья и Портия были чем-то заняты и не обратили на меня внимания. Теа наморщила нос:

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю… он кажется каким-то напряженным. И сердитым.

Теа положила руку мне на плечо и направила взгляд в зеркало.

— Мне кажется, мы все напряжены, как думаешь? Всем в этом доме известно, что мы в одном шаге от короля и его… ох, даже думать об этом страшно, не то что произносить вслух. А еще, мне кажется, Анри берет у Сансона дополнительную работу. Он не хочет вечно ходить в подмастерьях. — Она внимательно посмотрела на меня. — Таня, ты уверена, что в порядке? Если хочешь, я заварю тебе чаю, хотя придется делать это тайком. Мадам не подпускает меня к чайникам с тех пор, как произошел тот инцидент со старинными кружевами и ночным горшком.

Я покачала головой и улыбнулась ей в знак того, что все хорошо. Да, я покачала головой — но всю ночь потом у меня покалывало в затылке, и я то и дело вскидывалась, ожидая увидеть пару глаз, наблюдающих за мной.

Мадам де Тревиль объявила, что я успешно справилась с первым заданием. Теперь нужно было подтолкнуть юного Вердона к действию. И я сделала то, что было велено. Надев платье цвета сумерек, я отвлекала внимание сына виконта, недавно вернувшегося из изгнания, пока Портия флиртовала с его отцом, предоставляя Арье и Теа достаточно времени, чтобы проникнуть в его частные покои, в его подвалы, в любые закоулки, где он мог спрятать контрабандные товары, привезенные в Париж. На этот раз я справлялась гораздо лучше. Становилось легче, когда я думала о том, ради чего я все это делаю. Не ради короля, но ради людей, которые пострадают, если его убьют. По крайней мере, временами это помогало, но порой я отвлекалась, начинала ковырять ногти и чересчур громко смеяться при мысли о спасении короля. Хотя теперь, когда отца больше не было, у меня имелась более важная цель. А когда я поднимала лицо, я встречалась взглядом с Вердоном, словно он понимал мой смех, слышал его, словно его глаза неизменно были направлены на меня.

На следующее утро меня разбудил голос Портии, едва пробивавшийся сквозь гудение в голове:

— Пошевеливайся! Ты что, забыла, что у нас с утра тренировка?

Я попыталась сесть, но немедленно пожалела об этом.

— Таня? — Ее голос прозвучал ближе — должно быть, она вошла в комнату и стояла где-то совсем рядом с кроватью.

— Кажется, я перетрудилась.

Пауза.

— Но я думала… — Еще одна пауза, потом я пошевелилась, и ее лицо раздвоилось. — Вчера ты вроде бы была в порядке.

Вчера я была не в порядке. Я никогда не была в порядке. Но даже если бы была, это не гарантировало, что сегодня будет так же. Портия не знала и не могла знать, как я восприняла ее слова, какие чувства они у меня вызывали.

— Бывают хорошие дни, а бывают плохие. В последнее время случалось больше хороших — уверена, мадам де Тревиль приписывает эту заслугу изнурительным тренировкам. Но рано или поздно должен был наступить плохой день.

Портия села на кровать, скрипнувшую под ее весом:

— Наверное, это нелегко — ложиться спать и не знать, в каком состоянии проснешься.

Это было чудовищным преуменьшением. Она очень старалась, я могла прочесть это на ее лице. Но я слишком устала, чтобы оценить старания Портии, чтобы сказать, что я очень ценю ее попытки поставить себя на мое место.

— Чем хочешь заняться? — спросила она.

— Вопрос не в том, чего я хочу, а в том, что могу, — резко ответила я, и меня немедленно охватило чувство вины. И страха — страха, что ее лицо превратится в лицо Маргерит. — Прости, я не хотела, чтобы это так прозвучало.

— Не извиняйся. Я заслужила, — сказала Портия. — Я пока сама отработаю кое-какие приемы. А вместе потом потренируемся.

Когда она ушла, я попыталась снова уснуть. Но каждый раз, когда я опускала веки, передо мной всплывали лица: папы, мамы, мадам де Тревиль, других мушкетерок… иногда появлялось лицо Вердона, и, когда я узнавала его профиль, у меня в животе все сжималось. Да, он был красив, обаятелен, но ведь я к этому готовилась. Так отчего мне не давали покоя его слова? «Сидеть может быть куда предпочтительнее… все зависит от компании». «Я не настолько самонадеян, чтобы строить предположения о чувствах и мыслях женщины. И я не из тех, кто делает поспешные выводы из чьего-то недомогания». А что, если он вовсе не такой негодяй, каким его считает мадам де Тревиль? Я застонала и уперлась взглядом в балдахин.

Еще несколько месяцев назад чрезмерное напряжение сил приковало бы меня к постели на много дней. Однако в тот день я сумела добраться до столовой и впихнуть в себя легкий ужин, а на следующий уже начала понемногу отрабатывать шаги. Головокружение не отступило, и я все так же чувствовала себя больной. Но мои ноги стали сильнее. Они поддерживали меня. При прежних симптомах я уже не падала в обморок. Еще через день я ожидала Портию в тренировочном зале с легкой улыбкой на лице. Это далось мне непросто, но я смогла, я справилась. Я пришла на тренировку не для того, чтобы покрасоваться. Я пришла ради себя.

После всех этих званых вечеров, танцев, флирта и шпионажа в фехтовальном зале я словно возвращалась домой. Удар клинка о клинок. Глаза прищурены, ноги согнуты в коленях. Звон стали, парирующий удар. Портия засмеялась, сумев отразить мою атаку и едва не выбив шпагу у меня из рук. Но я была хитрее и выжидала, пока она начнет атаковать. И когда она уже решила, что победа за ней, я отпрыгнула назад, став недосягаемой для ее выпада.

Где-то рядом захлопала в ладоши Теа, лицо Портии сосредоточенно наморщилось.

Она снова сделала выпад, моя шпага встретилась с ее. И тут это случилось. Я никак не могла этому помешать. Когда клинки, столкнувшись, разбросали искры, я выронила шпагу. Из моего горла вырвалось короткое рыдание.

Я провалилась в воспоминание о том, как мы с отцом были вместе в конюшне: утренний свет пробивается сквозь щели в крыше, в воздухе порхают пылинки, я поворачиваюсь, чтобы перехватить его удар. «Papa!» — взвизгиваю я, роняя шпагу при виде посыпавшихся искр, ярких, моментально гаснущих. Но отец не сердится — наоборот, ему смешно. «Не бойся. Посмотри, какая ты сильная, ma fille, моя девочка. Посмотри, что ты сумела сотворить своей рукой и шпагой». Я бросаю недоверчивый взгляд на клинок. Папа поднимает шпагу с пола и снова вручает мне: «Ваше оружие, мадемуазель Мушкетерка». Тогда он впервые назвал меня так.

— Mon Dieu, я задела тебя? Ты ранена? — Портия схватила меня за руки и принялась осматривать, ища кровь.

— Papa, — попыталась выговорить я, но дыхание сбивалось снова и снова. Я словно оказалась под водой — хотела, но не могла вдохнуть. Втягивала воздух, но легкие заполнялись водой.

Я плакала, уткнувшись лицом в ладони.

Чьи-то руки обхватили меня, увели прочь от света, от шума. Усадили в кресло. Когда я наконец открыла глаза, то обнаружила, что нахожусь в кабинете мадам де Тревиль.

Наставница вручила мне чашку:

— Держи.

Я сделала несколько мелких глотков, ожидая, когда дыхание успокоится, а грудная клетка перестанет ходить ходуном.

— Где остальные?

— Я попросила их оставить нас наедине, — ответила она, разглядывая меня. — Ты так много сделала, чтобы справиться с произошедшим. Честно говоря, я удивлена, что ты сломалась только сейчас.

— Просто… когда шпаги…

— Ты не обязана объяснять, — ответила мадам де Тревиль с неожиданной для меня добротой в голосе.

Я сделала еще пару глотков и поставила чашку на стол. В груди шевельнулся страх.

— Пожалуйста, не снимайте меня со следующей операции. Я знаю, я кажусь сломленной, но на самом деле это не так. Я справлюсь.

— Тебе кажется, что все сомневаются в твоих способностях, хотя в действительности больше всех сомневаешься ты сама. — Мадам де Тревиль сделала паузу. Что-то ее тревожило. Она резко вздохнула и кивнула своим мыслям. — Я была с тобой не до конца откровенна. Поначалу я пеклась о безопасности Ордена. Ты отказывалась полностью признать свою утрату. Все проживают скорбь по-своему, но ты так упорно держала это в себе… Потом, по прошествии времени, я просто не хотела отвлекать тебя. Ты сомневалась, стоит ли вступать в Орден, и, когда все-таки вступила, у тебя были на то свои сложные причины, которые я не до конца понимаю. Однако я не ожидала, что ты настолько хорошо впишешься. Я думала, что оказываю услугу твоему отцу. Что ты сможешь помогать другим, быть на подстраховке. Я никогда не думала, что у тебя появятся собственные объекты. Но ты действительно стала для нас ценным приобретением; ты так же важна для нашей миссии, как Портия, Теа и Арья. Твои преданность делу и страсть к фехтованию — это редкий дар, который позволяет тебе во всех сферах жизни действовать с полной отдачей. Я не хотела нарушать этот баланс. Но теперь мне ясно, что только правда поможет тебе снова собрать себя в одно целое… и обеспечит твою верность Ордену.

Она потерла бровь, и пальцы оставили на ее лбу розовый след.

— Я не совсем понимаю, — сказала я.

— Есть причины полагать, что месье Вердон, я имею в виду Вердона-отца, вовлечен в заговор гораздо глубже, чем мы думали поначалу. У него нет титула, поэтому мы с кардиналом Мазарини считали, что граф де Монлюк — объект Портии на твоем первом балу — более вероятный подозреваемый, так как он пользуется определенным влиянием среди дворян. Но когда мы узнали, что к нему ходит младший брат месье Вердона, нам пришло в голову, что сам факт отсутствия у него титула может служить весомым мотивом. Когда король отправил множество аристократов в ссылку после Фронды, он передал часть их титулов тем, кого считал лояльными. Но Вердону ничего не досталось. Он мог годами планировать месть. Понимаешь теперь? Как я говорила раньше, к Вердону-старшему будет непросто подобраться напрямую, но можно попробовать использовать его сына. Вот почему он стал твоим объектом. — В ее голосе звучала непреклонность, на лице была написана решимость. — А если мы доберемся до Вердона-старшего…

Я коротко вздохнула, борясь с искушением потереть виски.

— Жаль, что вы сразу не рассказали мне о своих подозрениях. Понимаю, я новичок в Ордене. И наверное, не проявила достаточно послушания. Конечно, вам решать, что… — В моей памяти эхом раздался низкий голос: «Меня и еще двух моих сослуживцев вызвали расследовать убийство, совершенное на дороге из таверны „Чудной волк“ в поместье месье Вердона…» Желание мадам де Тревиль скрыть это от меня, скрыть связь между этим делом и моим отцом — все встало на свои места. — Нет! Не может быть… — Язык прилип к гортани, глаза наполнились слезами, а рот — слюной, щеки горели огнем. — Мой отец должен был остановиться у месье Вердона. Именно он сообщил, что Papa к нему так и не приехал.

В глазах мадам де Тревиль засветилась жалость.

— Я не понимаю… — пробормотала я.

— Потому что ты мыслишь как дочь. А должна мыслить как мушкетер, — мягко проговорила она.

Стук моего сердца звучал слишком громко. Маршал и месье Аллар сказали, что тело отца нашли на дороге между поместьем месье Вердона и таверной… мыслить как мушкетер… месье Вердону не составило бы труда изобразить тревогу о судьбе своего гостя. Он вполне мог сам подстеречь отца на пустынной дороге и напасть на него из засады. Кто поручится, что перед тем, как сообщить месье Аллару о папином исчезновении, Вердон не убил его и не замел следы — и лишь затем обратился за помощью, чтобы снять с себя подозрения?

Я подняла глаза и с ужасом посмотрела на мадам де Тревиль.

— Вижу, что ты пришла к тем же предположениям, что и я. Но важно не торопиться и не принимать эти домыслы за истину. Нам все еще нужны доказательства.

Мои пальцы — бледные, бескровные — схватились за стул.

— Вердон причастен к смерти Papa? Но почему… как вы могли подумать такое? Ведь то, что бандиты сотворили с ним… Отрезали ему бороду, волосы…

— Впервые об этом слышу, — ответила мадам де Тревиль. — Хотя… — Она поколебалась. — Неудивительно, что это не просочилось наружу. Такие вещи стараются скрывать.

— И тем не менее это случилось. Какой резон ему убивать Papa так жестоко?

— Может быть, он желал опозорить твоего отца. Или сделать суровое предупреждение тем, кто решит последовать за ним, — предположила мадам.

— Что вы хотите сказать?

— Таня, твой отец ездил по стране вовсе не для того, чтобы обсуждать открытие новых фехтовальных школ. Точнее, и для этого тоже, но это не было главной целью. Он собирал информацию о заговоре против короля. Для мушкетеров. Для Франции.

Во мне вскипела ярость.

— Вы не имели права молчать об этом! Он был моим отцом! Моим!

Я сжала пальцами перстень, спрятанный за лифом платья.

— Надо было рассказать тебе. Прости.

— И это все, что вы можете сказать? Может быть, вы думали, что молчание еще не ложь, но это не так! Вы скрывали от меня то, что знали о моем отце. Все это время вы лгали мне. А месье Брандо говорил со мной как с глупой девчонкой… — Воспоминание о той встрече пронзило меня, словно кинжал: снисходительное выражение его лица, обрамленного кудрями и шляпой, его сбивчивые объяснения… — Так вот почему он колебался! — сообразила я и посмотрела в лицо мадам де Тревиль, надеясь отыскать там признаки раскаяния. — Он сказал, что у них нет ресурсов, чтобы вести расследование, но на самом деле он просто не хотел привлекать внимание к тому факту, что Papa собирал для них сведения.

На меня нахлынули новые воспоминания — о ночных взломщиках, убегающих через окно. Они искали вовсе не мамины драгоценности. Им нужны были папины секреты.

Что еще из того, что рассказывал мне отец, было ложью? Я догадывалась, что он разъезжает по стране не для того, чтобы исполнять прихоти аристократов, но думала, что для него это лишь повод повидаться с друзьями… однако я ошибалась. Они были не просто друзьями — они до сих пор оставались братьями по оружию, несмотря на то что теперь он работал не на них, а на мадам де Тревиль и кардинала Мазарини.

— Как… — Я запнулась, не зная, как задать все те вопросы, которые вертелись у меня в голове.

— Мне известно следующее: твоего отца отправили в отставку по настоянию его тестя. Он переехал в Люпьяк, полагая, что его служба стране на этом окончена. Но потом случилась Фронда. Мушкетерам нужны были информаторы по всей Франции, чтобы следить за сторонниками Конде. Тогда-то Дом короля связался с твоим отцом и предложил ему снова вступить в ряды мушкетеров, на этот раз тайно. Его работа продолжалась и после разгрома Фронды, он собирал информацию и для нашей нынешней миссии по спасению короля. Я бы об этом даже не узнала, если бы он не написал мне письмо, в котором просил взять тебя в Академию. Он изложил все обстоятельства и объяснил, как может сложиться твоя жизнь, если его не станет.

— Все это никак не оправдывает вашего молчания, — перебила я, когда мадам де Тревиль собиралась продолжить. — Знаю, вы беспокоились, что я сломаюсь. Жизнь короля для вас важнее жизни моего отца. Но я не стеклянная.

— Я была неправа, Таня, и я извинилась. Но ты не можешь разговаривать со мной в таком тоне. — Ее руки лежали расслабленно, однако на шее словно висел невидимый груз. — Все это очень тяжело, однако твой долг — защищать Францию. Ты помнишь, о чем мы говорили в тот день, когда приходил месье Брандо?

Сражаться за короля — значит сражаться за отца. В то время скрытый смысл казался мне очевидным: последнее папино желание заключалось в том, чтобы я служила королю. И я постаралась полюбить страну так же, как любил ее он. Но оказалось, что мадам де Тревиль вовсе не это имела в виду.

Обжигающая ярость утихла, сменившись робкой надеждой, которая вдруг вспыхнула в моих глазах.

— Но неужели все действительно так просто? Если мы выясним имена заговорщиков и соберем доказательства, чтобы арестовать их, это приведет нас к убийце Papa? Потому что он один из них?

Она наконец встретилась со мной взглядом:

— Я верю, что это твой лучший шанс. Возможно, единственный. И ты выяснишь правду лишь в том случае, если мы преуспеем.

До сих пор мне казалось, что я стараюсь изо всех сил. Но теперь я поняла, что могу стараться еще лучше. Превратиться в сталь, стать тем бойцом, который нужен Ордену. Нужен Франции. Потому что Франция — это Papa. А Papa — это всё.

— Что случилось? Я думала, я тебя поранила! — набросилась на меня Портия, когда я наконец вышла из кабинета. Они ждали меня. Мои мушкетерки.

— Мы беспокоились, — тихо добавила Арья.

Я опустила глаза к полу:

— Поклянитесь, что вы не знали.

— О чем ты? — не поняла Теа.

— О моем отце. Он вел слежку для мушкетеров. Мадам де Тревиль думает, что Вердон мог убить Papa, когда тот выяснил слишком много о заговоре против короля.

— Твой объект! — Взгляд Портии стал острым, как шпага. — Он убил твоего отца, а она назначила его твоим объектом…

— Да не Этьен! — поправила я. — Его отец.

Она замолчала. Даже Арья казалась обескураженной.

— И что ты будешь делать? — наконец спросила Теа. — Что мы можем сделать?

Мне захотелось, чтобы мои внутренности превратились в металл. Девушки смотрели на меня в ожидании ответа.

— Мы раскроем их заговор… и заставим заплатить за все.

Портия, Теа и Арья не были мушкетерами из сказок моего детства. Они не были папиными мушкетерами. Но в них было достаточно тепла, чтобы прогнать холод парижской ночи, который сдавливал мне горло, прогнать страх, что где-то в этой ледяной темноте прячутся предатели, замыслившие убить короля. Предатели, на чьих руках была кровь моего отца.

Может, девушки и не были теми мушкетерами, которых я воображала себе в детстве. Но они были даже лучше. Потому что они принадлежали мне. И когда я посмотрела им в глаза и увидела, что в них отражается та же непоколебимая решительность, что переполняла меня, я поняла: я тоже принадлежу им.

Я думала, что в следующий раз увижусь с Этьеном на каком-нибудь званом вечере, однако он объявился уже на следующий день — в виде сломанной восковой печати с изображением рычащего льва, вставшего на задние лапы.

— Таня, тебе письмо, — объявила мадам де Тревиль.

Теа, сонно ссутулившаяся над ломтем хлеба, резко выпрямилась и отвела плечи так далеко назад, будто хотела взлететь.

— Письмо?

Мадам де Тревиль положила конверт рядом с моей тарелкой. Я отодвинула в сторону чашку с почти остывшим чаем; лицо наставницы было непроницаемым.

— Его доставили сегодня утром. Анри разбирал почту перед тем, как уйти на службу к Сансону. Он проводит здесь столько времени, что, знай я его чуть хуже, решила бы, что он тоже хочет вступить в Орден!

— Ты должна согласиться, — с нажимом произнесла мадам де Тревиль.

— Откуда вы знаете, что здесь написано? — Печать была сломана — ну разумеется, она прочла письмо.

— Я бы не отдала тебе письмо, не ознакомившись с его содержанием, — сказала мадам де Тревиль. — И в других обстоятельствах я поинтересовалась бы, что именно он подразумевает, когда интересуется, пришла ли ты в себя. Но учитывая то, что случилось вчера…

Я расправила плечи:

— Он не знает всей правды. Я позаботилась об этом.

Я ничего не сказала о его доброте. Мадам де Тревиль заблуждалась относительно некоторых свойств его характера. То, что она влезла в мои дела, сунула нос в самое первое письмо, написанное мне мужчиной, задело меня больше, чем я готова была показать. Это письмо не было любовным — в его словах сквозила нежность, но не обожание. Но это было неважно. Я даже не думала, что мне когда-нибудь напишут подобное письмо. Что мужчина заинтересуется мной настолько, чтобы взять в руки перо и бумагу, обнажить передо мной мягкую изнанку своего сердца. Что найдется человек, который не сочтет мой недуг признаком неполноценности.

Мадам де Тревиль проинструктировала меня, как принять приглашение, какие слова использовать: написать короткую записку, в которой сообщить, что в этот день у меня имеются «другие приглашения», однако я постараюсь «выкроить время».

Наморщив нос, я водила пальцем по блюдцу.

— А это не прозвучит так, будто я к нему равнодушна? — спросила я.

— Ты не равнодушна, ты востребована. Именно поэтому твой ответ мы отошлем ему только завтра. Таня, помни, что он играет в игру точно так же, как и мы. Разумеется, это другая игра, но тем не менее. Не позволяй ему думать, что он победил, пока он не разыграет все свои карты.

В вечер открытия театра мы ждали на улице у дома, и наше дыхание застывало в воздухе облачками пара. От холода пощипывало уши, зима была совсем близко — как и Зимний фестиваль, который его величество не захотел отменять. Мадам де Тревиль предложила такую идею кардиналу Мазарини, а тот передал ее королю, который ответил решительным отказом. И присовокупил к нему множество слов, не предназначенных для дамских ушей. Мадам де Тревиль сказала, что именно этого она и ожидала от капризного подростка, когда его захотели лишить любимого праздника. Я плотнее укуталась в свой плащ. Теперь защита короля была не просто громкими словами, тешившими мое тщеславие, — я должна была вычислить всех аристократов-предателей и добыть доказательства их вероломства, чтобы раскрыть убийство отца. Если случится худшее, это будет означать конец моим поискам правды… и смерть для множества невинных людей. Я посмотрела на мушкетерок и ощутила, как что-то болезненно сжалось в груди. Это будет означать конец и некоторым другим вещам.

Портия переступила с ноги на ногу и вполголоса выругалась, прежде чем натянуть на лицо дежурную улыбку:

— Какой чудесный вечер!

— Однако довольно свежо, — откликнулась Арья. — Ты опять забыла перчатки?

— Нет, они в накладных карманах, просто у меня слишком замерзли пальцы… погоди! Что ты делаешь?

Обхватив Портию за талию, Арья принялась развязывать тесемки на карманах.

— Достаю твои перчатки, конечно. — Вытащив перчатки, Арья посмотрела на Портию, чьи широко распахнутые глаза были обрамлены буйными кудрями. — Давай помогу тебе их надеть. Раз уж у тебя пальцы застыли.

Портия благодарно кивнула и протянула одну руку, другой придерживая юбки. Арья взяла руку Портии в свои и стала натягивать перчатку, один палец за другим.

— Что это? — внезапно вздрогнула Арья. — Вы слышали какой-то скрип?

— Экипажи! — ответила Портия. — Это колеса экипажей!

Затем раздался знакомый цокот копыт по мостовой, и мы вытянулись по стойке смирно.

Мадам де Тревиль спустилась по ступеням крыльца, нахмурилась, взглянув на небо, и перевела взгляд на нас:

— Итак, все как договорились: вы втроем поедете в нашем экипаже, а я поеду с Таней в экипаже месье Вердона. Ведите себя пристойно.

Экипажи, скрипнув, остановились. Кучер спрыгнул с кóзел, чтобы открыть передо мной дверцу незнакомой кареты и откинуть лесенку. Вышел Этьен, одетый в темно-синий с серебром камзол. Холод сразу показался не таким жгучим. У Теа стучали зубы, я же без колебаний откинула капюшон.

Вердон шагнул к нам, остановился перед мадам де Тревиль и поклонился.

— Мадам, я польщен, что вы приняли мое приглашение. — Выпрямляясь, он поймал мой взгляд. Удивительно, но я не чувствовала холода, однако дышать было тяжело, словно воздух превратился в лед.

Девушки по очереди присели в реверансе, когда их представляли, а затем забрались в другую карету. Карие глаза Этьена в темноте казались почти черными.

— После вас, — произнес он и сжал мою руку своей, помогая подняться по двум ступенькам в экипаж. Мои пальцы начали согреваться.

В карете, в присутствии мадам, мы почти не разговаривали. Мадам де Тревиль лишь осведомилась у Этьена о его семье, чтобы ее молчание не казалось подозрительным. Этьен отвечал вежливо, но без подобострастия. При упоминании нашей первой встречи он слегка наклонил голову, и его глаза весело заблестели, когда он посмотрел на меня.

Мадам де Тревиль кашлянула, не выходя из роли. Он напрягся и отвел взгляд, а я спрятала улыбку за веером с цветочным узором.

Когда мы вышли из кареты, он снова взял меня за руку, лицо его засияло.

— Наконец-то я могу…

— Месье Вердон! — Этьен тряхнул головой и издал стон. — Месье Вердон!

К нам подбежал мужчина с румяными, словно вишни, щеками.

Этьен представил его как одного из крупнейших инвесторов театра.

— Это ему мы обязаны такими удачными местами! — добавил Этьен.

Мужчина рассмеялся и поправил очки:

— Месье Вердон чересчур скромен. Сегодняшнее открытие не состоялось бы, если бы не щедрость его отца. Какая жалость, что наш благодетель не смог присутствовать на первом спектакле.

Этьен сжал зубы, но через мгновение его лицо расслабилось.

Вокруг нас образовалась толпа, к нам и мадам де Тревиль присоединились остальные девушки. Фойе выглядело величественнее, чем сам амфитеатр, — оно было украшено резными изображениями античных муз — сестер, застывших за сочинением симфоний и сонетов на берегу реки, высеченной из белого камня. Портия указывала Теа на некоторые изображения, описывая их художественные достоинства, а та прикрывала зевки затянутой в перчатку рукой. Гул голосов, говорящих на разных языках, с разными акцентами…

Мы поднялись в частную галерею, расположенную над головами стоящей в партере публики. Теа отвлекала инвестора, который не оставлял попыток добраться до Этьена, расспросами о пьесе — комедии, написанной подающим надежды молодым драматургом с именем, похожим на «манто».

— Ах, месье, я ничего не понимаю в театре! Прошу, скажите мне, чего ожидать от представления. На сцене будет происходить что-то будоражащее нервы? Понимаете, я должна настроиться… — Театрально подмигнув мне через плечо, она потащила инвестора прочь.

Мое место находилось не так близко к Этьену, чтобы нарушать приличия, однако, когда он сел рядом со мной, по спине пробежала дрожь. Мадам де Тревиль прекрасно умела скрывать эмоции, но я уже достаточно хорошо изучила ее, чтобы понять: она разрывается между возмущением от его самонадеянности и облегчением оттого, что ей не нужно изобретать уловки, как бы свести нас вместе.

Но вот поднялся занавес, и все отошло на второй план. Публика притихла. Каждое Рождество в Люпьяк приезжали странствующие артисты, однако наблюдать, как актеры в тщательно продуманных костюмах смеются, сражаются и влюбляются на сцене театра, было мне в новинку. Папа наверняка оценил бы представление, мама назвала бы его нелепым, однако тайком улыбнулась бы отцовскому благоговейному восторгу. Исполнитель главной роли был особенно хорош: каждый раз, когда он сетовал на судьбу, на разлуку с возлюбленной из-за семейных козней, мой взгляд оказывался прикован к его лицу. Была ли история моих родителей похожа на эту? Мой отец был храбр, но слишком беден по сравнению с представителями аристократии, заполнившими театр. Моя мать отдала все, что было ей знакомо с детства, чтобы остаться с ним.

Спустя час после начала представления я почувствовала на себе взгляд Этьена. «Выжидай нужного момента, — наставляла меня мадам де Тревиль, — пусть инициатива будет за ним». До сих пор он не задерживал на мне взгляд дольше, чем на несколько секунд. Однако на этот раз он он не сводил с меня взгляд целую минуту, прежде чем я наконец обратила внимание.

— Вы не смотрите представление, — сказала я, смягчив упрек легкой улыбкой.

— Возможно. Но я смотрю на нечто гораздо более завораживающее.

По телу разлилось тепло. Я не отрывала глаз от актеров. Это было совсем непохоже на разговор в саду с Жаком. Тогда между нами не проскочило никакой искры, как бы я ни хотела что-то почувствовать. А теперь мне было трудно сосредоточиться на сцене. Я невольно ловила каждое движение моего объекта: как он барабанит пальцами по колену, как шуршит ткань его одежды, когда он шевелится, как он обжигает меня взглядом, словно клеймом… Мне не хватало воздуха. Я на секунду закрыла глаза, и перед ними появилось тело отца, остывающее на обочине безымянной дороги. Я резко подняла веки. Пятна крови сменились красными бархатными подушками, на сцене мельтешили актеры, вокруг стояли зрители.

— Все хорошо? — Выражение его лица говорило о неподдельном участии, слова звучали так искренне, он весь казался совершенно открытым. Но это не имело значения. Потому что папа был мертв.

— Здесь так жарко… голова закружилась. — Ложь лучше всего подмешивать к правде, тогда она звучит гладко и правдоподобно.

Я ждала его реакции. Подожмет ли он губы? Решит ли, что я слабая и чересчур хрупкая барышня? Или оправдает мои ожидания? Окажется не тем, кем все его считают?

— Позвольте проводить вас, чтобы подышать свежим воздухом.

— Месье, прилично ли будет оставаться наедине без сопровождения?

Мой голос был легким, дразнящим.

— Я же не предлагаю вам разгуливать по всему Парижу. Просто небольшой моцион. Можем и посидеть, если хотите. Мы даже не будем выходить из театра. — Он предложил мне руку прежде, чем я успела испугаться, как сумею встать. Прежде, чем успела ответить. В любых других обстоятельствах я остереглась бы по-настоящему опереться на его руку, воспользоваться предложенной поддержкой, а позже, оказавшись прикованной к постели, пожалела бы об этом. Но когда мои пальцы сжали его руку, он не изменился в лице. Когда мы уходили, мадам де Тревиль незаметно сделала знак Арье.

Этьен отвел меня обратно в фойе, которое было почти безлюдным, не считая нескольких опоздавших зрителей, а затем проводил к двери, открывавшейся во внутренний дворик. Там поднимались затейливые очертания зеленых скульптур-топиариев, в нескольких шагах от нас шелестела трава. Присутствие Арьи было бесшумным, невидимым, почти неуловимым. Но она не могла незамеченной пройти через дверь. Я похлопала по юбке двумя пальцами — непосвященный наблюдатель решил бы, что я просто поправляю платье. Это был тайный знак, который означал, что я не нуждаюсь в помощи, даже если мой вид говорит об обратном.

Все будет не так, как на первом балу, — теперь я сильнее, умнее.

— Вот видите? Выходить из театра не обязательно, — сказал Этьен, закрывая дверь. — Я хотел, чтобы в нашу следующую встречу у меня под рукой было прохладное место. Как я понял, вы плохо переносите жару. Вам уже лучше?

Я снова вложила свою ладонь в его, не обращая внимания на дрожь, охватившую меня на холоде, и ощущая сквозь вышитую ткань тепло его руки. Забота Этьена вызвала у меня потрясение, которое я поспешно спрятала за веером.

— Гораздо лучше, — ответила я. — Вы правы, свежий воздух идет мне на пользу.

Его губы сложились в довольную улыбку. Несмотря на заботливость, Этьен оставался мужчиной. Как и все наши объекты, он был не лишен тщеславия.

— Вам нравится снег? — спросил он, обходя внутренний дворик по кругу. Ветерок обдувал наши лица.

— Очень. И спасибо, что включили в ваше приглашение остальных девушек. Они так рады.

— Вы, конечно, поняли, что все это ради вас. Не спорю, ваши спутницы очаровательны, однако лишь вас я мечтал увидеть. — Он неверно истолковал выражение моего лица и замер, не зная, как закончить. — Я чересчур прямолинеен?

— Да.

Он нахмурил брови:

— Скажите, что прощаете меня.

Я изогнула губы в улыбке. После нескольких месяцев практики это казалось вполне естественным — куда естественнее, чем когда я только приехала в Париж. В ночном воздухе раздался резкий вздох Этьена.

— Даже не знаю, месье Вердон. Как ни крути, честь и добродетель — главные достоинства девушки.

— Неужели меня разжаловали из Этьена в месье Вердона? Кто бы мог подумать, что простое обращение может так ранить? Мадемуазель, умоляю, примите мои извинения.

— Что ж, если вы умоляете… — Я остановилась, он ждал. — Хорошо. Ваши извинения приняты.

— Это было жестоко. — Он рассмеялся, и напряжение спало.

— Я не сдержалась. Вы были так расстроены.

— Расстроен? — переспросил Этьен. — Вы ошибаетесь. — Мое лицо пылало. — Я был в отчаянии. — Пламя в щеках жгло уже невыносимо. — Хоть вам и к лицу румянец, я вовсе не хотел вас смутить. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Как вам нравится жить у мадам де Тревиль? Вы ведь у нее уже несколько месяцев?

Как я могла описать, что значило для меня это место? Уроки фехтования, вечера, проведенные в подготовке к очередному мероприятию в бесконечной веренице балов и званых ужинов, шпага и кинжал, прижатые к моим ногам под многочисленными слоями шелка. Подруги, которые никогда не позволят мне упасть.

— Очень нравится, — ответила я.

— Рад это слышать. Я однажды проезжал мимо этого дома по делам: он кажется чересчур большим для вас четверых и мадам де Тревиль. Вам там не одиноко?

Я хотела было возразить, но передумала. Этьен не знал Анри. Возможно, я смогу использовать это в своих целях. Мадам де Тревиль говорила, что он любитель охоты. Я изобразила лучший вымученный вздох в своем репертуаре и провела свободной рукой по голому дереву.

— Есть еще ее племянник. Но у него столько дел, — нахмурившись, поведала я. — В последние несколько раз мы с ним встречались при весьма странных обстоятельствах.

Ложь лучше всего смешивать с правдой. Анри и в самом деле был очень занят в последнее время.

Этьен внимательно выслушал меня и лишь потом заговорил:

— Не могу жаловаться, что мой потенциальный соперник не проводит с вами достаточно времени, однако мне жаль, если это вас огорчает.

Я тянула паузу сколько могла, пока эти вымученные слова висели между нами в воздухе, а после покачала головой, поглядев на него сквозь ресницы.

— Вы ошибаетесь, мы с месье просто друзья. — Лицо Этьена потеплело. Ничего не сказав, он снова тронулся с места, подстраиваясь под меня, чтобы мне не приходилось делать три своих шага на один его. — Могу я задать вам вопрос?

— Почему бы и нет? Вопрос за вопрос — это ведь справедливо, — ответил он.

Облизнув губы, я припомнила инструкции мадам да Тревиль. И то, как Этьен сжал зубы, когда мы стояли у входа в театр.

— Сегодня, когда тот месье инвестор упомянул вашего отца, вы были недовольны. — Он словно окаменел. — Простите меня. Я вовсе не хотела лезть не в свое дело…

— Не извиняйтесь. — Несколько прядей его темных волос выбились из ленты. В другое время, в другом месте, если бы я была другой, не той, что пытается выпытать его секреты ради Ордена, не той, чьи ненадежные ноги то и дело норовят подогнуться, я встала бы на цыпочки и заправила бы эти непослушные пряди ему за уши. — Я просто хочу быть собой. Чтобы во мне видели не толстую мошну моего отца, а человека, который действительно что-то делает. Должно быть, это нелегко понять…

— Напротив, я хорошо понимаю. — Он с удивлением посмотрел на меня, и я едва поборола желание оборвать себя на полуслове. — Когда ты пытаешься соответствовать чьим-то ожиданиям, но при этом желаешь идти собственным путем. И постоянно чувствуешь, что недостаточно хорош, что ты не тот, кем тебя хотят видеть.

На лице Этьена отразилось новое чувство.

— Вы словно говорите о том, что пережили сами.

— Неудивительно, что эти чувства мне знакомы — ведь я обучаюсь у мадам де Тревиль, — уклончиво ответила я с хрипловатым смешком. — А у вас в семье есть кто-то, кто сочувствует вашему положению?

— Мой дядя хотел вести коммерческую деятельность и сделать себе имя на торговле. Пожалуй, он лучше всех мог бы понять мое положение… но я никогда не говорил с ним об этом по-настоящему. Так, как с вами.

Я сглотнула и постаралась не уклониться от его внимательного взгляда. Он сказал, что не хотел меня смутить, и все же…

— Должно быть, он очень занят заключением сделок, инспектированием торговых судов и тому подобными делами.

Этьен улыбнулся, словно догадывался, что я понимаю, о чем он говорит, но сознательно решила истолковать это иначе.

— Я был удивлен, когда он сообщил, что появится на открытии театра. Честно говоря, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. И я не ошибся. После того как я написал вам, я получил от него письмо, что ему жаль отказываться в последний момент, однако он вынужден пропустить открытие, чтобы подготовиться к разгрузке последней в этом году партии товара. Он мог бы поручить это кому-то из своих работников… Однако прямо сейчас не могу сказать, что я о чем-то жалею.

Он посмотрел на меня, и я ответила на его взгляд, пытаясь отыскать в его лице признаки угрозы, как-то связанной с его отцом, но так ничего и не нашла.

Я замаскировала свой судорожный вздох покашливанием, однако оно не заглушило странного шума, который смешивался с возгласами, доносившимися откуда-то снаружи и эхом метавшимися по внутреннему дворику в свете звезд.

— Вы слышите?

Он нахмурился:

— Не о чем беспокоиться. Вероятно, это опоздавший зритель, расстроенный тем, что его не пускают внутрь.

Я снова обвила рукой локоть Этьена, и тут мы услышали крик. Пронзительный, отчетливый, он взлетел в туманное ночное небо, неся с собой отзвук отчаяния и страха. Затем он резко оборвался.

— Мы должны вернуться к остальным, — сказал Этьен. Я вцепилась в его руку, стараясь сохранить равновесие, когда он решительно устремился к двери.

— Таня! Слава богу! — воскликнула Теа, как только мы переступили через порог. Она казалась такой крошечной на фоне толпы зрителей, устремившихся в фойе. — Этот крик! Я так волновалась — не то чтобы я опасалась за ее безопасность, месье Вердон…

Он прервал ее, впрочем, вполне доброжелательно:

— Я понимаю. Я очень рад, что у Тани такие преданные подруги. — Теа, услышав, как он называет меня по имени, пристально посмотрела на меня. — Мадемуазель, — продолжил Этьен, — вы случайно не знаете, чем вызвана эта суматоха?

— Кто-то напал на одного из зрителей. Он говорит, что вышел в фойе, а затем внезапно почувствовал жгучую боль в затылке. Он ненадолго пришел в себя, но затем снова потерял сознание. А затем прохожий на улице сказал, что видел, как некто выбегал из театра, словно за ним гонятся. И теперь несколько господ там, у главного входа, решили отправиться на поиски нападавшего, — доложила Теа.

Этьен сжал зубы, посмотрел на меня, потом на двойные двери фойе, потом снова на меня:

— Если вам нехорошо, я вас не оставлю.

— Мадам де Тревиль не даст нас в обиду, — ответила я, ощущая, как сжимается горло и что-то сдавливает грудь. Я не испугалась внимательного взгляда, которым он меня окинул, однако отступила на шаг, ближе к Теа.

На лице Этьена отразилась решимость.

— Обещайте, что останетесь в театре до тех пор, пока не прибудет стража.

— Обещаю. — Мне не в чем было себя винить, однако я чувствовала себя виноватой. Он снова посмотрел на меня. А затем, коротко и порывисто поцеловав мою руку, ушел, чтобы присоединиться к поискам.

— Скорее. — Теа дернула меня за локоть, ее лицо из испуганного сделалось сосредоточенным и твердым, словно камень. Она потянула меня к Портии, Арье и мадам де Тревиль, которые ожидали в укромном проходе под аркой.

Мы последовали за нашей наставницей вдоль изогнутой полумесяцем стены до черного хода и вышли в ночь. Из театра доносились голоса, но, когда дверь закрылась, нас окутала тишина. Мадам де Тревиль оглядывалась вокруг, пока Арья говорила:

— Нападение в ночь премьеры, в театре, который финансируют главным образом аристократы, недовольные нынешним положением дел. А младший брат Вердона не явился на первое представление? Что может быть такого важного, что отвлекло его от демонстрации своего богатства?

— Ты думаешь, что ночь премьеры — это прикрытие, — догадалась я.

— Это отвлекающий маневр, чтобы провезти что-то или кого-то в город. Или перевезти что-то уже находящееся в городе в более безопасное место. Нападавший сбежал, чтобы отвлечь стражу. Теперь они сосредоточатся на его поисках, — рассуждала Арья, расхаживая взад и вперед и разворачиваясь каждые пять шагов, достигая противоположной стены переулка.

— Но это не объясняет странного шума. Тело, упавшее на землю, не могло его издать, — заметила Портия.

— Значит, что-то пошло не по плану, — ответила Арья. Ее ясный взгляд устремился в дальний конец улицы. — Может быть, жертва оказалась не в том месте не в то время? Может быть, нападавшему помешали выполнить задуманное? Может быть, он не хотел навредить жертве?

— Ты не знаешь, что они сделали с моим отцом, — выпалила я. — Этим людям нет дела, кому они причинят боль. Нападавший, скорее всего, не колебался. Уверена, ему даже понравилось.

Я обернулась на звук башмака, запнувшегося о камень. За несколько кварталов от нас слышались неразборчивые крики, участники импровизированного следствия обходили окрестные дома. Но все это показалось очень далеким, когда что-то шевельнулось в тени.

— Таня, ты…

Я сделала знак рукой, требуя тишины; я даже не разобрала, кто говорил. Я вглядывалась в темноту, ждала, хотела броситься туда, в ночь. Из-за груды перевернутых бочек выскочил какой-то мужчина и припустил по переулку.

— Портия! Теа! За ним! — приказала мадам де Тревиль. — Арья, зайди с другой стороны и попытайся перехватить его. Я посторожу у входа в театр на случай, если он попытается смешаться с поисковым отрядом. Таня, — сказала она, когда остальные побежали выполнять поручения, — карауль здесь. Если он решит вернуться, ты его остановишь.

— Но… — Однако она исчезла прежде, чем я договорила.

Мой взгляд скользил по темным трещинам, по лужам мутной дождевой воды, по грязным камням мостовой. Из углов за мной следили блестящие глаза-бусинки, раздавалось клацанье коготков, я ощущала, что за мной наблюдают. Но там никого не было. Только крысы.

Скрипнув, открылась дверь, потом закрылась. Втянув голову в плечи, я сделала несколько шагов по направлению к перевернутым бочкам. Еще шевеление. Гвозди царапнули булыжник.

Из укрытия за бочками выскочил только один человек. Но что, если он лишь отвлекал наше внимание от чего-то другого? Или кого-то?

Я только проверю за бочками, чтобы успокоить нервы. Подойдя ближе, я оперлась на деревянную конструкцию, чтобы наклониться и заглянуть за бочки.

Кулак, стремительно несущийся мне в лицо, вспыхнул белым пятном в ночной тьме. Я пригнулась. Воздух со свистом расступился, мир поплыл перед глазами. Поймав равновесие, я увидела, как нападавший убегает прочь.

Я бросилась за ним, подоткнув юбки, чтобы дать ногам свободу. Он то нырял в тень, то выныривал из нее, а потом вдруг вильнул вправо и остановился, положив руки на расписанную витрину модного магазина.

Что, ради всего святого, он задумал? До этого я понимала, что мне ни за что его не догнать: перед глазами плавали черные пятна, ноги едва шевелились, и мне было не поспеть за его бегом. Но он остановился, и у меня появился шанс.

Он выбросил руки в воздух, в сторону крыши. Металлические крюки заскрежетали по черепице, немного проехали по ней и наконец зацепились за дымоход. Ужас всколыхнулся в моей груди, когда он стал карабкаться по веревке, повисшей вдоль фасада здания.

Я подбежала к стене, ухватилась за конец веревки. Беглец был уже на середине. Веревка врезалась мне в ладони. Когда я полезла наверх, то ударилась ногой о стеклянное окно. Послышался звон, желудок ухнул вниз: стекло стоило целое состояние, уж точно дороже всех моих пожитков.

Мужчина посмотрел вниз, заметил меня, выругался. Перевалившись через край крыши, он добрался до дымохода, и крюк блеснул в его руке. Я почувствовала, как веревка ослабла, еще прежде, чем увидела это. На одно ужасное, леденящее душу мгновение я почувствовала, что падаю. Однако каким-то чудом я успела зацепиться пальцами за черепицу, которая слегка сдвинулась под моим весом. Ухватившись второй рукой, я подтянулась и почти выбралась на крышу.

Там никого не было.

— Таня? — послышался голос Теа, но я едва могла дышать, мне не хватало воздуха, чтобы крикнуть ей, где я.

Черепичная крыша не была рассчитана на то, чтобы выдерживать мой вес. Я едва успела перехватиться поудобнее, прежде чем первый кусок рухнул и разбился об землю. Какая там высота: футов двадцать? Тридцать? Это будет совсем не то что растянуться на деревенской площади. На этот раз разбитые яйца покажутся мне цветочками.

— Откуда это… о боже! Портия, Арья! Скорее!

Руки горели огнем, плечи словно тащили из суставов раскаленными щипцами. Пальцы стонали от боли.

— Держись! — крикнула Портия. — В театре должна быть лестница!

— Не успеем! — В голосе Арьи звучал страх.

— А какой у нас выбор?

Послышались бегущие шаги. Перед моими глазами колыхалась стена и несколько кусков черепицы.

— Таня, держись! — Голос Теа, высокий и резкий, едва пробился сквозь громкий стук моего сердца.

Пальцы задрожали, и эта дрожь отдалась во всех костях. Из-под левой руки выскользнул еще один кусок черепицы, рванув шрамы, оставшиеся после случая с забором. Слишком измученная, чтобы попытаться ухватиться снова, я повисла на правой руке. В ушах звучал голос отца:

Держись, Таня, держись.

Сжав зубы, я наблюдала, как медленно скользит вниз кусок черепицы, за который я цеплялась правой рукой.

Еще немного. Еще немного — и они принесут лестницу, и все будет хорошо. Я буду в безопасности. И тут черепица полетела вниз, в ночной туман.

Слишком поздно. Было слишком поздно судорожно искать, за что ухватиться, мои пальцы лишь загребали воздух. Мир завертелся, и земля стала стремительно приближаться…

— Ох-х!

Один мой локоть больно ударился о камень. Другой вонзился в мягкий живот Теа. Она зашипела, приняв на себя бóльшую часть инерции от моего падения, обхватила меня за плечи и поставила на ноги, хотя мир продолжал кружиться. Воздух толчками входил в легкие. Когда я наконец смогла вдохнуть, не корчась от боли в боках, то посмотрела на мою взбудораженную спасительницу. Юбка у Теа была испачкана грязью и пылью, один рукав порван у запястья. Морщась, она отряхивала руки и ноги.

— Что случилось? — прохрипела я.

— Я тебя поймала, — ответила Теа и нахмурилась. — Я довольно сильная. Не считая царапин и синяков — и, может быть, парочки растянутых сухожилий, — я в порядке.

— Нет, я не об этом… хотя спасибо тебе. Но человек, за которым я гналась, и тот, которого преследовали вы с Портией, — они оба ушли?

— Мы с Портией поймали его… постой, ты говоришь, был еще один?

Я засмеялась, но мой смех быстро перешел в хрип.

— Я не просто так на крышу полезла.

Портия и Арья выбежали через черный ход, приставная лестница, которую они несли на плечах, со стуком упала на землю.

— Таня! — воскликнула Портия, бросаясь ко мне. — Ты ранена? Болит что-нибудь?

— Что? Она ведь на меня свалилась! — возмущенно ответила Теа. — Не хочешь спросить, что у меня болит?

— Таня упала! С крыши! — парировала Портия. — Вот когда ты упадешь, тогда можешь рассчитывать на мое сочувствие!

Несмотря на всю браваду, Портия, закончив осматривать меня, все же притянула Теа к себе и принялась ворчать из-за ссадин у нее на руках.

Мы побрели обратно к театру. Теа морщилась от боли, мои руки плетьми висели вдоль туловища. Идя по обеим сторонам от меня, Портия и Арья рассказывали, как они настигли другого мужчину — того, что напал на зрителя, — и загнали его в угол на другой стороне театра. Поддерживая меня за локти, они помогали мне справляться с головокружением. Вернувшись к театру, я стала высматривать Этьена, однако девушки увлекли меня прямо к экипажу.

По настоянию мадам де Тревиль я постаралась как можно точнее описать случившееся: мужчину, бочки, веревку. Разговор с Этьеном во внутреннем дворике. Его презрение к отцу. Упомянутую им поставку товара для дяди. Его неподдельное удивление по поводу возникшей суматохи. Его нежелание оставлять меня, забота о моей безопасности.

— Мужчины мнят себя героями, — фыркнула мадам де Тревиль. — Их отряд еще занимается поисками. Я видела их, когда возвращалась к вам. Не переживайте, — успокоила она, — они были так заняты патрулированием другой улицы, что даже не обратили внимания на переулки. Увлеклись игрой в спасателей.

— Мушкетеры, должно быть, уже едут, — заметила Арья. — Они не могут оставить без внимания публичный скандал. Учитывая, сколько представителей знати стали ему свидетелями.

Мадам де Тревиль кивнула.

— Брандо уже на месте. Он приехал сразу, как только я ему сообщила. Он очень постарается обуздать самых ярых добровольцев и сам допросит нападавшего. Он пришлет нам отчет к утру. — Увидев мои поникшие плечи, она вздохнула. — Вина — бесполезное чувство, которое ни к чему нас не приведет. Не исключено, что сегодня нам удалось поймать члена шайки контрабандистов. После допроса мы, возможно, узнаем, на кого он работает. Тяжело сидеть сложа руки и ждать, но это часть нашей работы. Что касается того, которому удалось сбежать… — Мадам де Тревиль снова вздохнула, прижав пальцы к вискам. — Будем надеяться, что из них двоих не он был более важным. И что он не покинет город прежде, чем его найдут солдаты Дома короля.

Я откинулась на своем сиденье. Позволила пульсирующей в моих руках злости охватить меня целиком и затуманить зрение, так что в глазах замерцали черные и красные вспышки. Неважно, насколько сильной я стала, — все равно я смогла лишь наблюдать, как злоумышленник исчезает в ночи.

Арья, Теа и Портия настояли на том, что не лягут спать и останутся с мадам де Тревиль, пока она не получит сведения о личности второго мужчины. Сидя в кресле с бархатной обивкой, я то задремывала, то просыпалась. Мои руки были обернуты теплыми полотенцами. Арья перевязала лодыжку Теа широкими льняными бинтами. Анри не вышел из своей комнаты, чтобы помочь нам. Мадам де Тревиль сказала, что Сансон заставляет его приходить на работу ни свет ни заря и ему нужно поспать. Странно было видеть ее в роли заботливой тетушки после того, как она распекала нас на занятиях.

— Человек, которого схватили Арья и Портия, был нанят в качестве грубой силы, чтобы дворянам не пришлось пачкать руки. — Мадам де Тревиль сложила письмо пополам и продолжила читать, вглядываясь в листок при свете от камина. Ревущее в нем пламя было единственным, что защищало нас от приближающейся парижской зимы. — Очевидно, его наняли в доках. Человек в плаще предложил ему полный кошель ливров за то, чтобы сопровождать другого мужчину — судя по всему, посланника — того, за которым гналась ты, Таня. Нападение было спланировано. В сочетании с шумихой, сопровождающей открытие театра, оно стало идеальным прикрытием. Для чего… это нам еще предстоит выяснить. У нас нет других подозреваемых, которых мы могли бы допросить. На основании собранной вами информации я склонна думать, что речь идет о большой поставке оружия, чего-то жизненно важного, что бросилось бы в глаза, если бы почти вся стража с парижских улиц не отвлеклась на события в театре.

Когда я заговорила, за моей переносицей разлилась боль:

— А что насчет поставки, про которую рассказал Этьен? Той, что должен был принять его дядя?

Хотя я задала вопрос вслух, это не помешало Портии возмутиться совсем по другому поводу:

— Неужели этот человек не поинтересовался, что за таинственность? Просто взял деньги и все?

— Они были ему нужны, — отрезала Арья. Теа вздрогнула, когда Арья резко затянула бинт на ее лодыжке. — Это вполне объяснимо. Людям в доках платят сущие гроши — а тут ему предложили больше, чем он зарабатывает в месяц. Уже почти зима. Те, кто живет за пределами Ле Маре, тоже мерзнут, знаешь ли.

Портия хотела было возразить, однако мадам де Тревиль остановила ее суровым взглядом.

— У нас нет на это времени. — Она перевернула листок. — Возвращаясь к тому, что сказала Таня: вероятно, сегодняшняя суматоха преследовала двойную цель — во-первых, занять Дом короля расследованием этих событий, а во-вторых, отвлечь внимание от доков. Твой объект сказал что-нибудь еще? Что-то полезное? — спросила она у меня.

Тепло его руки. Его твердость. Его поддержка. Я заморгала:

— Не уверена. Этьен… то есть мой объект и его отец не очень ладят. Он узнал о поставке, поскольку его дядя в последний момент отклонил приглашение на открытие театра. Даже если он что-то знает о предательстве отца и дяди, я не могу представить, чтобы он был заодно с отцом, о котором говорит с таким отвращением.

Арья, прищурившись, посмотрела на меня, словно подозревала, что я не все рассказала. Я и в самом деле передала не весь разговор, умолчав о мимолетных взглядах и о том, как красив был его профиль в лунном свете, однако все это не имело никакого значения ни для Ордена, ни для нашей миссии. Я соблазняла его, в точности как мне было велено. Мадам де Тревиль не требовала, чтобы мы посвящали ее во все подробности процесса, в каждую сюжетную линию нашего флирта.

Мадам де Тревиль задумчиво вглядывалась в огонь, пожиравший дрова в камине. Затем она обратила лицо ко мне: помимо усталости и разочарования, на нем читалось одобрение.

— Какой путь ты проделала с тех пор, как появилась у меня на пороге. И какой еще предстоит проделать… но я знаю, что ты твердо намерена докопаться до правды. Если ты считаешь, что не сможешь вытянуть из него больше информации, я подберу тебе другой объект, может, даже не один. Остаются еще его дядя, друзья его отца. Если есть хоть малейший шанс, что он знает больше, чем дал повод заподозрить, мы обязаны раздобыть эту информацию. Но я не хочу тратить драгоценное время на выжимание сведений из сухой тряпки.

У меня заныло в груди. Кажется, меня настигла расплата за карабканье по веревке.

— Вы можете идти. Арья, теперь, когда мы узнали о наемнике, задание, о котором я говорила раньше, приобретает особую важность. Теа и Портия отвлекут внимание. И возьмите с собой Таню — у нее самый быстрый клинок.

Оставшись наедине, мы окружили Арью.

— Задание? Что еще за задание? — спросила я.

По ее губам скользнула улыбка.

— Надеюсь, ты любишь рыбу.

— Не думала, что ты это имеешь в виду! — прошептала я, прикрыв рукавом рот и сдерживая тошноту, вызванную запахами слизи и рыбьих потрохов. Мы с Арьей осторожно пробирались по парижским докам. Тень скрывала нас от матросов, разгружавших большие ящики, которые с грохотом падали на землю. То и дело у меня под ногой поскрипывала доска. Я замирала и плотнее прижималась к задней стене очередной таверны или склада. Задерживала дыхание, считала до десяти, ожидая, пока раздастся хриплый смех или голос грузчика, распевающего матросскую песню, — это значило, что я могу без опаски продолжить путь.

Может, я не выросла в роскошном особняке, в отличие от моих сестер по оружию, но даже на озере неподалеку от Люпьяка, где я однажды побывала, так не воняло. Может быть, все дело в городе — эта мысль заставила меня усмехнуться, потому что именно так подумал бы папа: что парижская жизнь, обман и грязь высшего общества испортили воду в реке.

Арья бросила на меня короткий взгляд, словно моя реакция ее рассмешила.

— Я не хотела испортить сюрприз. Кстати, а чего ты ожидала?

В первый момент, увидев лохмотья, я решила, что она шутит. Но Арья никогда не шутит, так что я взяла одежду и преобразилась в оборванца с парижских улиц. Я предполагала, что мы отправимся в таверну, или на рынок, или еще куда-нибудь, где подают или продают рыбу. Когда мы вместо этого оказались в доках, я оценила, насколько новый наряд удобнее платьев и корсетов. К тому же шпагу гораздо легче выхватить, когда тебе не мешают многочисленные слои ткани, и ее куда удобнее носить в простых ножнах на бедре. Мы даже миновали пару кабаков вроде «Грифона» и «Приюта блаженства», из чьих дверей, шатаясь, вываливались посетители, и никто не обратил на нас внимания.

Мама пришла бы в ужас.

Это было восхитительно.

Сопоставив информацию, полученную мной от Этьена, со сведениями, добытыми в доках и от других купцов, мы без труда вычислили, в какой день судно его дяди прибывает в порт. Однако мы не были готовы к тому, что придется ждать. Судно причалило после обеда, и после этого несколько часов ничего не происходило. В первый час Арья настаивала, что мы должны вести себя тихо и профессионально, но, когда поняла, что ожиданию не видно конца, сдалась. Мы без устали говорили о наших семьях — точнее, это я без устали говорила о моей семье, Арья обходилась редкими вопросами и короткими, односложными ответами, ловко меняя тему; затем я придумала игру, в которой мы выбирали корабль и угадывали, откуда он, и Арья постоянно объясняла мне, в чем я ошиблась. Пока мы разговаривали, небо из ясно-голубого стало сначала густо-синим, а затем чернильным.

— Испания! — Я театрально указала на последний корабль, прибывший в порт.

Арья фыркнула:

— По-твоему, каждый корабль из Испании.

— Там находится Конде. Что, если он решил еще раз покуситься на трон?

Арья покачала головой:

— Думаешь, мы не рассматривали такую возможность? Нет. Он слишком занят, зализывая раны.

Я хмыкнула и скрестила руки на груди, сидя за забытом кем-то ящике.

— Ну я думаю, что…

— Тш-ш-ш!

— Не шикай на меня! Я, между прочим…

Арья ткнула пальцем в корабль, за которым мы наблюдали: два господина как раз поднялись на него, а затем скрылись под палубой. Несколько минут спустя матросы один за другим начали поднимать из трюма ящики и готовиться к разгрузке.

— Ах! Неужели никто не поможет даме! — донесся до нас голос Портии. — Моя туфелька упала в воду! Чего бы я не сделала для доброго, храброго юноши, который достал бы ее для меня! Мне кажется — нет, я уверена! — я была бы самой счастливой девушкой во всем Париже!

Мы с Арьей проскользнули вперед и выглянули из-за корпуса корабля. Портия оживленно жестикулировала, привлекая внимание матросов, которые спускались по сходням. Они с Теа были облачены в парики и шляпки с вуалью, на них были надеты самые кричащие наряды, какие только нашлись в нашем общем гардеробе. Маленькая туфелька с помпоном в виде розы покачивалась на воде в нескольких метрах от причала. Вот это бросок!

Я поправила берет, который все время сползал на глаза, и резко остановилась, когда Арья подняла руку. Это был сигнал. Господа снова показались на палубе.

— Сестра вытащила меня на прогулку, но, кажется, мы заблудились, — обратилась к ним Теа. — Не могли бы вы нам помочь, пока ваши матросы выловят туфельку?

Она улыбнулась им и захлопала ресницами, еще на шаг сократив дистанцию.

Мужчины вполголоса посовещались о чем-то, затем спустились по сходням и прошли несколько шагов по причалу. Это был не идеальный шанс тайком проникнуть на корабль, но другого могло не представиться. Когда они отвернулись, мы с Арьей осторожно вышли из-за корпуса и подбежали к сходням. Перевернувшись и схватившись руками и ногами за сходни, мы начали взбираться на корабль. Покрытое ракушками дерево заполнило все мое поле зрения.

Одним движением Арья перемахнула через борт и без малейшего звука оказалась на палубе. Мой рывок был менее грациозным, однако плеск волн и кудахтанье Портии заглушили шум. Мы едва успели спрятаться за ящиками — всего в футах в пяти от нас, насвистывая, прошел матрос. Я рискнула выглянуть из-за борта. Сети, сплетенные из веревок толщиной с мое запястье, цеплялись за дерево. Покрытые солью и водорослями, в темноте они напоминали бусы из очень крупного жемчуга.

Арья приложила палец к губам, когда в примерно в пятнадцати футах от нас матросы взялись за ящик. Скрючившись, она подобралась поближе. Я разобрала несколько наполовину заглушенных болтовней Теа и Портии фраз, которыми обменялись матросы. Что-то о долгих рейсах, больных суставах, соленом морском воздухе и постоянной качке. Я достала из кармана куртки бумагу и уголь, не отрывая при этом взгляда от рук Арьи. Она указывала то на свою одежду, то на какой-то предмет, лежавший в одном из деревянных ящиков. Я не сразу, но поняла, что она имеет в виду. Рулон ткани. Итак, они перевозят ткань. Но сколько рулонов? Она подняла два пальца, затем сложила пальцы в кольцо и показала ноль. Когда я начала писать, она показала ноль еще раз пальцами другой руки. Двести рулонов ткани? Они что, собираются сшить одеяло и укутать в него весь Париж?

Чутко прислушиваясь к словам Портии и Теа, чтобы не пропустить возможный сигнал, я наблюдала, как Арья с помощью стамески и кинжала пытается открыть один из ящиков. Я поморщилась, когда раздался лязг. Портия заглушила его пронзительным возгласом. Один из матросов пытался вплавь добраться до ее туфельки. Вокруг его талии была обмотана веревка, другой конец которой держал его товарищ — вероятно, на случай, если тот начнет тонуть.

Арья жестом позвала меня к себе:

— Подержи крышку, я попробую сдвинуть ткань.

Ящик был не полным. Необычно для торгового судна. Может, наниматель не хотел перегружать матросов слишком тяжелой ношей… Арья ворошила слои парчи и шелка, я следила взглядом за ее рукой, которая вдруг замерла. Опасный блеск стали был заметен даже в темноте. Оружие — как мы и предполагали, расшифровав сокращения в гроссбухе. Прищурившись, я различила очертания мушкетов. По крайней мере, я решила, что это мушкеты. Раньше я не видела их вблизи. Папа подарил все свое оружие — за исключением шпаг, разумеется, — сослуживцам, когда уезжал в Люпьяк с мамой. Как-то раз я спросила его почему. Он ответил, что ненавидит ружья. Что из них слишком легко убивать, не испытывая угрызений совести. И что он предпочитает клинок — оружие благородного мужчины. Или, добавил он, щелкнув меня по носу, благородной женщины.

Когда ящик потянули с противоположной стороны, крышка больно ударила меня по костяшкам пальцев. Арья метнулась ко мне, жестом приказывая спрятаться за другим ящиком.

В костяшках пульсировала боль, горло сжималось — я ждала, что сейчас к моей шее приставят нож. Или к голове — мушкет. Арья привалилась к ящику.

— Нужно уходить, — прошептала она. — Скоро нам не за чем станет прятаться.

Первой под сходнями поползла я. Когда надо мной загрохотали шаги, я крепче вцепилась в доски, отчаянно пытаясь не свалиться в мутную воду. Голова и шея ныли, каждый удар волны о борт отдавался болью в коленях.

Каким-то чудом мне удалось добраться до причала. Улучив безопасный момент, когда оба господина и матросы были полностью поглощены разговором с Портией и Теа, я юркнула в тень корпуса.

Внезапно раздался громкий треск. Тошнотворный звук удара, ломающегося дерева. На причал дождем посыпались обломки. Портия и Теа завизжали, поспешно отпрыгивая. Один из мужчин крикнул матросам, разгружавшим ящики:

— Нельзя ли поаккуратнее?

Я посмотрела на обломки ящика. Вероятно, это был тот самый, который открыла Арья — это объясняло, почему он развалился. Господа подгоняли матросов, чтобы те скорее собрали ткань. Часть рулонов упала в воду — некоторые плавали на поверхности, другие камнем ушли на дно. Должно быть, в них были завернуты мушкеты. На расстоянии вытянутой руки от меня оказался рулон лилового шелка, потемневшего от воды. Однако в складках намокшей ткани виднелось еще кое-что: листок бумаги. Еще несколько листков было уже не спасти: они насквозь промокли и теперь погружались в воду, белея в мутной темноте. Я поправила берет, глянула на матросов, снова на уцелевший листок. Чернила вот-вот размоет. Арья как раз покидала корабль, и ее положение было слишком опасно, чтобы тянуться за этим листком.

Я поползла вперед. Когда подо мной скрипнула доска, я поморщилась, но не остановилась, вытянула руку, пальцы белели на фоне ледяной глубины…

— Эй ты! Что ты делаешь?

Я схватила листок с поверхности воды. Когда кто-то вцепился в меня, я принялась отбиваться: кусаться, пинаться, царапаться. Каждый мой пинок, каждый удар кулака был ради отца — я не должна попасть к ним в руки, позволить им изуродовать меня до неузнаваемости.

— Это я! — Голос Арьи привел меня в чувство, сердце перестало выпрыгивать из груди.

— А ну стоять! — крикнул заметивший нас матрос. Одной рукой он указывал в нашу сторону, в другой держал фонарь.

Я помчалась по причалу, Арья бежала рядом со мной. Я ощущала пахнущий рекой ветер на лице, на языке, в глазах. Грохот в моих ушах не заглушал топота шагов позади — они были гораздо тяжелее, чем наши. И гораздо шире.

Мы завернули за угол какого-то склада. Я привалилась к стене, задыхаясь. Все вокруг вращалось, деревянный пол ходил ходуном под ногами. Изо всех сил стараясь не упасть, я сфокусировала взгляд на Арье.

— Надо разделиться. Портия и Теа, наверное, уже ушли, — сказала я.

— Я тебя не брошу. Не в таком состоянии. — Она перевела взгляд с моих ног на мои глаза, которые смотрели на нее, но, по правде говоря, мало что видели.

— У нас будет больше шансов, если мы разойдемся и встретимся дома. Я справлюсь, — добавила я, заметив нерешительность на лице Арьи, упрямо подняла подбородок и расправила плечи.

Она оглянулась через плечо, прежде чем заговорить:

— Не дома. Это слишком опасно. Мы не можем рисковать Орденом. Я буду ждать тебя в «Грифоне».

Мы проходили мимо этого кабака по дороге в порт.

Еще один сердитый окрик, бегущие шаги.

— Иди! Давай! — прошептала я.

Арья в последний раз посмотрела на меня, и мы разошлись: она налево, я направо. Я побежала по пирсу, лихорадочно втягивая холодный воздух. Каблуки стучали по доскам.

— Взять его!

Я обогнула склад, в котором хранились разные части лодок и весла. В темноте шпангоуты напоминали скелеты. Как я ни старалась выровнять дыхание, моя грудь стремительно поднималась и опускалась, сердце бешено колотилось.

— Сюда!

Когда шаги начали удаляться, я вздохнула и откинула голову на стену. В этой части доков было тихо. Поскрипывали на цепях фонари, на мутной воде покачивались огромные корабли размером с дом.

— Кто это у нас тут? — Я нашарила шпагу, выдернула ее из ножен и повернулась. Теплые пальцы сжали холодную сталь рукояти. Это был один из господ, которых отвлекали Портия с Теа. Должно быть, он отстал, отделился от остальных, которые побежали за Арьей — или за тенью, которую приняли за нее. Угловатые черты его лица были мне совершенно незнакомы. — И откуда же у уличного крысеныша такой клинок? Украл, что ли? И зачем ты шнырял у корабля?

Он сделал еще шаг по направлению ко мне, и я подняла шпагу, направив острие ему в сердце.

— Отпустите меня, и я вас не трону. — Я постаралась сделать голос как можно ниже и выпятила грудь, потому что видела, что мужчины делают именно так. Но потом снова подобралась, испугавшись, что он заметит округлости под моей свободной рубашкой.

— Надо признать, ты забавный… и нет, я тебя не отпущу. Разве мама не учила тебя, что совать нос в чужие дела невежливо?

Еще шаг в мою сторону. Он что, собирается со мной драться?

— Второй раз предупреждать не буду, — пригрозила я, и голос у меня задрожал. Когда он собрался подойти еще ближе, я согнула колени и приняла боевую стойку.

— А ты храбрец, — бросил он, доставая свою шпагу. — Но храбрость тебя не спасет. Ты истечешь кровью, и твое тело растерзают чайки прежде, чем тебя кто-нибудь хватится. Впрочем, сомневаюсь, что кто-то будет тебя искать, гаденыш.

Я сделала выпад. Сталь зазвенела о сталь. Он едва успел отбить мой удар, не успев прийти в себя от удивления. И ответил на мою атаку стремительным рывком, от которого мне пришлось отпрыгнуть в сторону. Его клинок просвистел в том месте, где менее секунды назад был мой живот. Клинки столкнулись снова. И снова.

Противник полоснул меня по незащищенной руке. В рукаве открылась дыра, я почувствовала жжение и теплую кровь на коже. Я не стала отвлекаться на рану — это могло дорого мне обойтись. Вместо этого я выполнила сложное парирование, вложив в это действие все свои силы.

Он попытался отыграться, но было уже поздно. Все складывалось в точности так, как говорил отец. Да, у меня кружилась голова; да, фигура противника раскачивалась перед моими глазами, как корабль на волнах; да, мои ноги могли отказать в любой момент. Но я уловила ритм поединка, он отдавался в моих костях, пульсацией в ране, биением сердца.

Я с криком рванулась вперед. Мой клинок вошел противнику в бок. Он прижал руки к пятну крови, стремительно расползавшемуся по рубашке. Когда я потянула шпагу на себя, он отшатнулся назад. Короткое, но страшное перетягивание каната с его плотью, словно не хотевшей выпускать клинок. Потом он с хрипом привалился к стене.

Раздался шорох ткани. Я резко развернулась, все мое тело дрожало, с клинка капала кровь, пятная пол алым узором.

Это была Арья: щеки ее раскраснелись, взгляд метался между шпагой, которая смотрела прямо ей в лицо — я никак не могла ее опустить, — и мужчиной, скорчившимся в углу.

— Все кончено, — сказала она, осторожно обойдя клинок и крепко взяв меня за предплечье, чтобы мышцы наконец расслабились. Оружие со звоном упало на пол. Было холодно, но я тепло оделась и только что дралась на шпагах, по лицу стекал пот. Так отчего же я дрожала?

Арья вытерла мой клинок о свои штаны и вернула его мне. Я далеко не с первой попытки сумела вложить его в ножны. Зубы у меня стучали.

— Надо идти. — Она увидела, что я заколебалась, глядя на мужчину, сползшего по стене. — Рана не смертельная. Я ушла от матросов через улицу отсюда и вернулась за тобой. Но скоро они придут его искать. Он ведь тебя не раскрыл?

Я медленно покачала головой. Она потянула меня за руку. На миг я оцепенела, однако в конце концов последовала за ней. Только раз я оглянулась через плечо. С такого расстояния я могла различить лишь тени и кровь.

Мы бежали до тех пор, пока я не согнулась пополам, пока все мои внутренности не охватило пламя. Арья остановилась и огляделась вокруг. Рука пульсировала болью.

— Насколько все плохо? — спросила я.

Она осмотрела рану, стараясь прикасаться только к рукаву рубашки.

— Скорее всего, швы не понадобятся. Хватит и повязки. Но постарайся не слишком активно шевелить рукой.

Темная улица была тихой и безлюдной.

— Мы же договаривались встретиться в «Грифоне».

— Я услышала звуки сражения, решила посмотреть, что происходит. И правильно сделала.

— Арья, когда ты незаметно подошла ко мне, я…

Она покачала головой.

— Первая схватка, я имею в виду настоящая, это… непросто. — У меня уже не осталось сил спорить с ней. — Идем. Пойдем домой кружным путем. Просто на всякий случай.

Спустя час или около того мы наконец добрались до дома. Хотя мне сложно было понять, сколько времени прошло: в ушах шумело, я едва справлялась с головокружением. Когда Анри открыл двери, я практически упала ему в объятия, а он от удивления чуть меня не уронил.

— Почему ты не спишь так поздно? И где остальные? — спросила Арья. Меня тоже разбирало любопытство, но я была не в состоянии задавать вопросы — они просто витали у меня в голове клубами дыма.

— Я помогал тете, — ответил он, словно оправдываясь. — Моя учеба вне дома вовсе не означает, что я не верю в ее — то есть ваше — дело. Мне бы хотелось больше вам помогать, быть чем-то… — Тут я споткнулась, он поспешил схватить меня за руку, но тут же отпрянул, когда я заскулила от боли. — Она ранена!

— Не очень серьезно, — ответила Арья.

Анри, казалось, был глубоко оскорблен ее безразличием, но, с другой стороны, у меня в глазах все так расплывалось, что трудно было сказать, где чье лицо.

— Она права. Я в порядке… — заверила я. Мое поле зрение сузилось до неширокого тоннеля. Слова вязли во рту, и темные волны, без конца набегающие на корабль, захлестывающие его, переворачивающие корпус, закрутили меня и увлекли в черную пучину.

Кто-то прижал к моим губам чашку. Я отпила пару глотков холодного чая.

Несколько минут спустя я сумела открыть глаза — вокруг меня собрался весь Орден. Под меня было подстелено покрывало, чтобы кровь не запачкала кушетку. На левой руке появилась повязка.

— Говорят, ты пережила настоящее приключение, — послышался голос мадам де Тревиль с другого конца комнаты. Я приготовилась к тому, что она будет зла. Или, что еще хуже, разочарована. — Арья сообщила, что вы нашли на борту оружие и что ты даже победила в схватке. Этого еще не хватит для ареста, но мы близки. Осталось лишь добыть доказательства, что оружие связано не только с купцами, но и с кем-то из аристократии и что в этом замешан кто-то из высокопоставленных вельмож. Если наши подозрения верны, это Вердон. Мы опережаем график!

Я придавила веки пальцами, стараясь унять подступающую головную боль. Перед глазами до сих пор стоял тот мужчина, сползающий по стене. Арья сказала, что я его не убила, но правда ли это? А что, если я оборвала человеческую жизнь? Жизнь за жизнь… может, и папа так же сползал по стене, согнувшись пополам?

Ежедневные тренировки и настоящая схватка — вовсе не одно и то же. В схватке ты понимаешь: чтобы защитить себя, чтобы спасти чьи-то жизни, ты должен ранить противника. Возможно, даже убить.

Арья достала из кармана моей куртки записи и отдала их мадам де Тревиль. Вздрогнув, я ощутила, как мою кожу царапнул другой листок. Я сглотнула и осторожно стала вытаскивать его. Он был размокшим, бумага буквально расползалась в руках.

— Одного не могу понять, как они нас увидели, — посетовала Арья.

— Это была моя вина.

Когда я заговорила, все повернулись ко мне. И хотя мой собственный взгляд был прикован к листку, его содержимому, я чувствовала на себе их взгляды.

— Что ты сказала? — произнесла мадам де Тревиль.

Я протянула им листок, плечи у меня дрожали.

— Я увидела, что в воде вместе с тканью плавают какие-то бумажки, и схватила одну: подумала, что это может оказаться важным. Иначе зачем они стали бы упаковывать их вместе с оружием. Но я ошиблась, — всхлипнула я, не в силах сдержать слезы. — Я рискнула нашими жизнями ради товарной накладной!

Мадам де Тревиль выхватила листок у меня из рук и с интересом вгляделась в него.

— Нет, Таня! — Она не была расстроена, она просто сияла. — Дурочка, это гениально! Ты принесла не товарную накладную. Это шифр!

Мадам де Тревиль выгнала нас из своего кабинета, поскольку мы толпились вокруг ее стола и только мешали. Точнее, толпились остальные — я мялась в дверях, хватаясь за косяк для равновесия.

— Вон! — закричала она. — Кыш! Мне нужно переписать все, пока чернила окончательно не расплылись. Но я не могу ни на чем сосредоточиться, когда вы стоите у меня над душой!

Портия прижалась головой к стене рядом с закрытой дверью кабинета и застонала:

— Господи боже! Сначала я пропустила первую Танину дуэль, теперь это! А что, если есть какое-то тайное послание, которое проявляется под влиянием воды? Или при контакте с кожным салом, когда берешься за бумагу?

— Последнее просто невозможно, — урезонила ее Арья, — а первое крайне маловероятно. Все в порядке.

Я услышала, как где-то приглушенно стукнула дверь. Резко подняла голову, но не увидела перед собой коридора. Я видела только шпагу, застрявшую между ребер. В поле зрения появился Анри. Он выглядел измотанным, куртка была помята. Он промчался по коридору, не сумел обогнуть единственный незанятый стул и врезался в него.

— Мадемуазель, — поздоровался он с нами, слегка поклонившись.

— Твоя тетя сейчас в кабинете, и ей не до того, чтобы следить за нашими манерами, так что не ожидай, что я встану, чтобы сделать тебе реверанс, уж прости, — проговорила Портия, разглядывая вышитый цветок, который начал отпарываться от ее рукава.

Анри залился румянцем, и Теа тихонько пискнула.

— Я не рассчитывал, что вы… я вовсе не… — Почему-то он просительно взглянул на меня. Неужели его выбила из колеи мысль, что мне придется встать, чтобы присесть перед ним в реверансе? В моем состоянии? Я улыбнулась и покачала головой. Однако мой жест не произвел желаемого эффекта — Анри лишь покраснел еще сильнее и постучал в дверь кабинета.

— Так что ты здесь делаешь? — осведомилась у него Арья, сузив глаза.

— Тетя попросила меня о помощи. — Он нахмурился, смущенный ее настойчивостью. — А я только рад помочь.

Быстро оправившись, он вошел в кабинет, но перед этим снова встретился со мной взглядом. Мадам де Тревиль тихо поздоровалась с ним, и дверь закрылась. Снова опустилась тишина.

— Все в порядке? — спросила Портия у Арьи после минутной паузы.

— Если хотите торчать тут и ждать неизвестно чего, пожалуйста, — проворчала Арья. — Но лично я иду спать.

Когда Арья ушла, Теа нерешительно поинтересовалась у Портии:

— Что с ней?

Портия усмехнулась, теребя рукав. Оборвала выбившуюся нитку.

— Откуда мне знать? Спроси Таню — это она провела с ней весь вечер. — Слова Портии были словно льдинки, которые появляются с первыми зимними заморозками. Однако мгновение спустя она смягчилась. — Нам всем нужно поспать. Расскажешь о дуэли завтра. Я хочу услышать все подробности, — обратилась она ко мне.

Мысленно я перенеслась в доки. Снова накатило головокружение — соленые чернильные волны грозили утащить меня в глубину. Перед глазами встало пятно крови, расплывающееся по рубашке, темное, как вода, бьющаяся о борт корабля, даже еще темнее. По всему телу прошла волна, никак не связанная с моим состоянием. Я не могла отогнать ее, она плескалась в уголках моих глаз, бархатно шелестела в ушах.

— Да, — ответила я без всякого выражения, — конечно, завтра я все расскажу.

— Сколько еще времени ей понадобится? — спросила я.

Арья топнула ногой.

— Мы не должны привлекать внимание. Говори потише.

— Как могут две девицы, слоняющиеся вокруг Парижского университета без сопровождения, не привлечь внимания?

Университетская площадь была заполнена студентами — они изучали философию и практиковались в греческом языке за столиками кафе, флиртовали с приезжими красотками…

— Мы не могли явиться сюда в мужских костюмах средь бела дня. Нас бы узнали. Нужно просто дождаться Теа. Она раздобудет нужные нам книги по криптографии, и мы уйдем.

Нам всем пришлось стать криптографами-любителями. А криптографам-любителям требовалась соответствующая подготовка. Мы не могли никому рассказать, какие именно книги из университетской библиотеки нам нужны. И тут в игру вступила Теа, которая умела вести себя незаметно и у которой было по меньшей мере три поклонника среди преподавателей. Мы собирались вернуть книги как можно скорее. Но ради нашей работы приходилось идти на воровство. Я подумала об Анри, о подаренной им карте Люпьяка, и мое горло сжалось.

Я выгнула спину, пытаясь расправить стиснутую корсетом грудную клетку, и заворчала:

— Как к этому вообще можно привыкнуть?

— К платьям, которые приходится надевать после удобной ночной сорочки? О, на это уйдут годы.

Я застыла, не закончив растяжку. Арья остановилась рядом со мной:

— Ты еще не видишь Теа? Не забудь, у нее в волосах красный плюмаж.

— Ты говоришь, на это уйдут годы… но ведь ты провела с мадам де Тревиль гораздо меньше времени, — не отставала я.

— Мадемуазель!

Кто-то у нас за спиной кашлянул, и мы с Арьей разом обернулись: я взволнованно, она — как всегда, сохраняя хладнокровие. Этьен. Желудок подпрыгнул вверх.

— Месье Вердон, — пролепетала я.

Мы с Арьей синхронно опустились в реверансе. Наши юбки коснулись земли, и, когда мы поднимались, она поддержала меня за локоть. Со стороны выглядело так, будто Арья легонько сжала мою руку, давая понять, что ей пора уходить.

— Месье, какой приятный сюрприз. Однако мне пора на встречу с кузеном. Он недавно ездил домой и привез мне письмо от тетушки. Но ты, Таня, должна остаться, — настойчиво сказала она. — Ты была так любезна, согласившись пойти со мной. Меньшее, чем я могу отблагодарить тебя, — это подарить вам несколько мгновений спокойного разговора без свидетелей.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но Арья буквально пригвоздила меня суровым взглядом. В последний раз, когда я видела Этьена, он прижимался губами к моей руке и встревоженно всматривался в мое лицо. К сегодняшней встрече мадам де Тревиль меня не готовила. Я была сама по себе.

— Какая жалость. — Однако Этьен вовсе не казался разочарованным. — Вы встречаетесь здесь? — Арья кивнула, и он улыбнулся. — Тогда и мы с площади ни ногой. Не хочу, чтобы вы решили, будто я задумал похитить Таню.

Арья никак не отреагировала на его фамильярность, лишь слегка изогнула бровь:

— Истинный джентльмен.

Пока она удалялась, я старалась не смотреть в лицо Этьену, не искать там признаки волнения. О чем говорило его желание остаться со мной наедине, кроме того, что я делаю свою работу как следует? И потом, мы были не совсем наедине. Всего лишь на достаточном расстоянии от студентов, чтобы никто ничего не услышал, если он решит прошептать что-то мне на ухо. При мысли об этом по коже побежали мурашки.

— Как бы я хотел узнать, о чем вы думаете, — сказал он.

— Месье Вердон, я уверена, что мои нехитрые размышления не представляют никакого интереса для человека вашего положения и воспитания. — Насмешливые слова спутались у меня в голове, когда его ореховые глаза заглянули в мои.

— Таня, — мягко сказал он, — мы же это уже обсуждали. Зовите меня Этьен.

У меня не нашлось ни остроумного ответа, ни кокетливой улыбки. Он был прав: его зовут Этьен. В отличие от всех остальных мужчин, которых мы обучались соблазнять и обманывать, он дал мне понять, что ему важно, что я говорю. Что я чувствую. Что он хочет помочь, когда мне плохо. Что он не такой, какими, согласно утверждениям моей матери, были все молодые мужчины. Как мог его отец произвести на свет такого сына?

— Вам понравилась прогулка по университетской площади?

— Вполне, — согласилась я. — Однако теперь, когда появились вы, она нравится мне еще больше.

Вот! Вот оно. Я видела, как шевельнулись его пальцы, как напряглась челюсть, и, хотя это была реакция на фальшивую версию меня, по тому, как он на меня смотрел, мне показалось, что он видит всю эту фальшь насквозь — и все равно доволен тем, что видит.

Рука Этьена коснулась моего предплечья. Кончики пальцев невесомо пробежали по ткани. Однако, когда он дотронулся до повязки, под которой скрывалась рана, я ощутила вспышку боли и, охнув, отшатнулась.

— В чем дело? — В моей голове вихрем пронеслось множество мыслей, вопросов, эмоций — все они смешались во внезапном приступе паники. Лишь когда он убрал руку, я расслабила мышцы. — Прошу прощения. Я перешел границы. — Этьен вздохнул и слегка разочарованно скривил губы. — Кажется, я не впервые говорю вам эти слова.

— Извинения приняты, — отозвалась я, и в этот момент во мне боролись раздражение и страстное желание все изменить, сделать шаг вперед, снова ощутить едва заметное прикосновение. Даже если оно сделает мне больно.

Его напряженное лицо прояснилось, когда он бросил взгляд на часовую башню неподалеку:

— Я хотел бы поговорить с вами еще, но, боюсь мне пора идти.

— Так скоро?

— Моя матушка потребовала моего присутствия. — Я недоуменно подняла брови, и Этьен рассмеялся. — Она считает, что я провел слишком много времени вдали от дома. Пренебрегал семейными обязанностями, так сказать.

— Что же это за обязанности? — Я хотела спросить у него, как она, — я слышала от мадам де Тревиль, что мадам Вердон нездорова. Но Этьен об этом не знал. Он не знал, что, несмотря на всю беззаботность его тона, я заметила, как он беспокоится о своей матери.

Этьен с любопытством взглянул на меня.

— Разные дела поместья. Я старший из детей. Но я уверен, что вам это известно. — Последняя фраза прозвучала грубовато, однако он уже переключил внимание на студентов.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что все вокруг прекрасно понимают, что я старший сын и наследник своего отца, всех его титулов и обязательств. Удивительно, что родители оплатили мое обучение, хотя все, чего от меня ожидают, — это быть джентльменом.

— Не знаю, на что вы намекаете, однако… — начала я.

— Я вовсе не хотел вас оскорбить. Я жаловался. Знаю, я веду себя как ребенок…

— Мне вовсе так не кажется, — перебила я. Мне выпал шанс. — Вы же сами говорили: вы хотите заслужить себе имя, хотите приносить пользу на своих условиях. Проблема не в этом. Проблема в том, что я до сих пор практически ничего о вас не знаю, кроме того, чем вы не хотите быть. Но я существую не для того, чтобы вас развлечь. Я не игрушка. И если не хотите, чтобы я считала вас ребенком, — докажите, что вы не такой. Расскажите мне, кто вы, Этьен. Кто вы и чего вы хотите.

Воздух вдруг сделался очень холодным. Ответ родился у меня в голове спонтанно, как провокация, но, когда я произнесла его вслух, обнажив свое нутро, открыв душу всем стихиям, он прозвучал неожиданно эмоционально. Боже мой, что же я наделала?

Однако лицо Этьена смягчилось, оно стало таким теплым и уязвимым, каким я его еще не видела. Я хотела было взять его за руку, но остановилась, вспомнив наставления мадам де Тревиль. Это он должен охотиться за мной.

— Таня. — Он прошептал мое имя так, словно его губы знали и произносили его всегда. Я на секунду закрыла глаза, чтобы спрятаться от его взгляда, от резкого света и шума университетской площади, от болезненного чувства предательства, которое ворочалось у меня в животе.

На нас упала чья-то тень. Должно быть, это Арья вернулась со своей несуществующей встречи… однако она была недостаточно высока, чтобы закрыть нас от солнца. В первый раз с того момента, когда Этьен подошел ко мне, я ощутила студеный порыв ветра, покалывание зимней стужи.

— Отец?

«Только не сейчас, прошу, только не сейчас. Это трюк, шутка, розыгрыш. Невозможно заставить человека материализоваться, просто думая о нем. Если бы это было возможно, папа был бы рядом со мной».

— Я говорил матери, что возвращаюсь сегодня. Зачем было посылать за мной тебя? — сказал Этьен.

Собравшись с духом, я повернулась лицом к человеку, который, возможно, убил моего отца.

В последние несколько недель я часто представляла себе его лицо; оно являлось мне в кошмарах, от которых я просыпалась вся в слезах и горло у меня болело от крика. Вердон-старший оказался так похож на Этьена. Резкая линия челюсти, темные волосы… к счастью, его глаза оказались зелеными, холодными, ничего общего с теплыми ореховыми глазами Этьена.

— У меня нет причин посвящать тебя во все мои мотивы, но я здесь по делу. Я подумал, что ты захочешь повидать знакомые места. Кроме того, мне что, требуется разрешение, чтобы увидеть моего наследника? — Его слова звучали сухо и бесстрастно. — Итак, не хочешь ли ты представить меня своей очаровательной спутнице?

На это ушло бы меньше пяти секунд. Меньше пяти секунд на то, чтобы вытащить шпагу и кинжал из-под юбок и распороть ему живот от пупка до горла. Пальцы заныли от желания сжать рукоять. Вместо этого я стиснула оборку на юбке. Я сама себя не узнавала — я никогда не хотела причинить кому-то боль. Было что-то пугающее в охватившем меня порыве, что-то совсем незнакомое. С другой стороны, передо мной стоял возможный папин убийца. Не просто какой-то невинный прохожий. И даже не человек в доках, напавший на меня с клинком.

— Отец, позволь представить тебе мадемуазель Таню.

Вердон-старший смерил меня равнодушным взглядом:

— Просто Таня?

Неужели он узнал меня? Неужели он видел мое сходство с отцом так же, как я видела его сходство с Этьеном?

— Мадемуазель Таня, — поправила я, возможно чересчур резко.

Он разглядывал меня, как мне показалось, целую вечность. «Убийца», — звенело у меня в ушах. Сердце стучало. Наконец Вердон-старший снова повернулся к сыну:

— Любопытно. Этьен, попрощайся со своей спутницей. Ты явно отвлекся, и я не хочу, чтобы ты забыл об обещании, которое дал матери.

Его слова эхом отдались у меня в голове: нечто пугающе похожее я слышала от мамы. Она всегда требовала от меня обещаний, которых я заведомо не могла сдержать.

— Отец, я… — начал Этьен.

Вердон-старший посуровел:

— Почему я должен напоминать тебе о твоем долге, Этьен? Перед твоей семьей. Передо мной. Я сегодня добрый, так что дам тебе немного времени, чтобы ты пришел в себя. Но через пять минут ты будешь в карете. Все ясно?

Пока он шел к перекрестку в сотне футов от нас, по краям моего поля зрения бушевало пламя. Его шаги были быстрыми, выверенными. Должно быть, Вердон-старший был одного возраста с моим отцом, но папины движения выдавали усталость тела, которое отдало службе все свои силы, Вердон же двигался как человек, чье здоровье не было подорвано травмами. Ему бы не составило труда незаметно подкрасться к папе в сгущающихся сумерках под стук копыт Бо и бесшумно расправиться с ним. Если, конечно, он сам решил взяться за грязную работу. Перекинувшись парой слов с кучером, он скрылся в ожидавшей на улице карете, на дверце которой был изображен лев — похожего я видела на печати, скреплявшей письмо Этьена.

— Простите, — прошептал Этьен мне в самое ухо. Я поежилась и плотнее затянула капюшон вышитого плаща, который мне подарила мама. — Я знаю, какое впечатление производит мой отец, — уверен, он и сам это знает, но ему все равно. Я сказал правду о том, что мы не ладим. Впрочем, я работаю над этим. Я сделаю все возможное, чтобы он понял, что другие люди тоже важны. Что мы важны. — От его искреннего беспокойства на сердце у меня потеплело. — Когда я вернусь, мы еще поговорим о том, о чем вы спросили. Обещаю, тогда нам не помешают.

Как только он скрылся из виду, я снова смогла дышать. Когда Этьен был рядом со мной, он словно забирал себе весь воздух, оставляя так мало, что я едва могла вдохнуть, судорожно ловя хоть каплю воздуха, чтобы выбраться из этого тумана.

Я ощутила близость моих сестер по оружию прежде, чем подняла глаза. Арья и Теа стояли рядом со мной.

— Ты раздобыла то, что нам нужно? — спросила я.

Теа кивнула, довольная собой, и указала на свою широкую юбку с оборками:

— Я привязала книги к ногам. Представляешь, Таня? К ногам! Ты когда-нибудь слышала о чем-то столь же скандальном?

Прежде чем мы отправились в дорогу, Арья тронула меня за руку:

— Я не хотела тебя подставить. Я просто не видела другого выхода. Тебе удалось выудить из него новую информацию?

Тепло руки Этьена на моей руке согревало даже теперь, когда мы расстались. Ледяной взгляд его отца до сих пор обжигал мне душу.

— Да, — ответила я. — Думаю, удалось.

— «Долг перед семьей»? Серьезно? — спросила Портия, когда мы вернулись. Мы собрались в салоне, придвинув кресла поближе к камину для тепла. — Для чего еще Вердон-старший внезапно объявился в Париже? Очевидно, он забрал сына домой, чтобы продолжить планирование убийства короля.

Я ответила, не дав Портии договорить:

— Ты его не слышала! Он правда ненавидит отца. И это взаимно. Если вдруг Этьен и замешан в этом, значит, его заставили.

— Какая разница, если он может дать нам необходимую информацию? — спросила Портия. — И почему ты так его защищаешь?

— Потому что я провела с ним немало времени, Портия! Он заботливый, совсем не эгоистичный. А вот его отец…

— Девушки, — одернула нас мадам де Тревиль.

Мы перестали препираться. Взгляд Арьи на мгновение задержался на мне, а потом она вернулась к изучению одной из книг, добытых Теа.

— У нас нет на это времени, — продолжила мадам де Тревиль. Эта фраза уже стала рефреном. Декабрь был не за горами, и разговоры с мадам де Тревиль становились все труднее и напряженнее. — Таня, заставь Вердона открыться тебе, когда он вернется. Ты блестяще сработала, выведав у него о поставке, — кто знает, какой еще информацией он может с нами поделиться? Вдруг он расскажет тебе о планах отца.

— Я попытаюсь, но…

— Ты правильно использовала свои карты, сказав ему, что не надо с тобой играть. Теперь настало время подтолкнуть его к действиям. Мы назначим тебе другой объект на первый бал после его возвращения.

У меня в груди зашевелились незнакомые доселе чувства.

— И чего именно вы хотите этим добиться?

— Разве не очевидно? Он с ума сойдет от ревности. Увидит, как ты флиртуешь с кем-то другим, и у него не останется иного выбора, кроме как открыть тебе свое сердце, — ответила Портия, опередив мадам де Тревиль.

При упоминании о флирте Арья встала, не дожидаясь, пока Портия закончит говорить.

— Я иду спать, — объявила она.

— Да и остальным пора, — сказала наша наставница. — Постарайтесь выспаться, девочки. Мы уже почти у цели, я чувствую. Мы сумеем совершить то, что не удалось самим мушкетерам. Что оказалось не под силу мужчинам. Мы с вами спасем короля.

Несколько часов я промучилась без сна, и, когда наконец оказалась на самой границе забытья, меня потревожил звук осторожных шагов. Кто-то старался двигаться как можно тише, но половица все равно скрипнула о половицу, а доска издала едва слышный стон, прогнувшись под давлением.

Этот звук обрушил на меня каскад картинок: папа, одинокий и мертвый на краю дороги. Истекающий кровью противник в доках. Двое взломщиков, перевернувших отцовский кабинет вверх дном. Они убили бы меня, если бы представился шанс.

Я встала с кровати. Тоже стараясь не шуметь, я постепенно привыкала к вертикальному положению, ждала, пока мир перестанет раскачиваться. Наверное, это Теа ищет свой ночной горшок. Или Портия расхаживает по комнате — она всегда так делает, обдумывая особо трудную проблему.

Однако ни одно из этих предположений не побудило меня оставить в комнате кинжал, когда я вышла в коридор.

Пусто. Здесь никого нет. У меня разыгралось воображение. Из-за неплотно прикрытой двери раздавался храп Теа, частично приглушенный ковром.

Но вдруг мой желудок сжался и тонкие волоски на руках встали дыбом, когда что-то шевельнулось в темноте. Точнее, кто-то.

— Arrétez-vous! Стоять! — велела я.

Я хотела крикнуть, но меня застигли врасплох, и я слишком нетвердо держалась на трясущихся ногах, чтобы повысить голос до крика.

Фигура в маске, с головы до ног одетая в черное, остановилась. Башмаки неслышно переступили по ковру, когда человек повернулся ко мне лицом:

— Bonsoir, добрый вечер, мадемуазель Мушкетерка.

Слова прозвучали грубо, однако незваный гость сделал приветственный жест рукой и согнулся в пародийном поклоне.

У меня кровь застыла в жилах, я покрепче перехватила кинжал:

— Как вы меня назвали?

— А ты думала, никто не узнает твой секрет? — В его манере разговора, в голосе слышалась наигранная резкость, словно он намеренно изменил голос. Рукоять кинжала стала скользкой от пота, я отчаянно старалась удержать ее в руке.

— Итак, вам известно, кто я. Может, назовете себя, чтобы было честно?

— Думаю, это будет неумно с моей стороны. Но попытка засчитана.

Я заметила у него краешек пачки бумаг:

— Верните их, и я не позову стражу.

— Не ври мне. Погляди-ка, ты дрожишь от страха.

— Пусть мне и страшно, но я гораздо храбрее, чем вы были, есть и будете.

— Конечно, ma chère, продолжай в это верить. Всего хорошего.

— Стойте! — Я бросилась вперед, но наткнулась на нечто прямо перед моим лицом — это оказалась его вытянутая рука. Закашлявшись, я стала отмахиваться от неизвестно откуда взявшихся едких паров. Потом я зашаталась, схватилась за комод, и тут пол накренился и обрушился на меня, превратившись в бурное, безжалостное море. Это было не знакомое мне головокружение, это было нечто новое, чуждое, пугающее. В глазах у меня заплясали цветные полосы.

Спустя долгий мучительный промежуток времени мое зрение прояснилось. Коридор опустел. Все было как обычно, если не считать запаха, который до сих пор обжигал ноздри. Вор исчез.

С колотящимся сердцем я встала на четвереньки, не обращая внимания на подступающее головокружение. Поджав пальцы ног, я принялась обшаривать ковер в поисках того, что могло вызвать у меня такую реакцию, чего-то, что я упустила. Но нащупала только клубы пыли.

— Таня? — Арья стояла на пороге своей комнаты, в руке у нее была свеча, заливавшая коридор слабым светом. Она закашлялась, прочистила горло, ее первые слова прозвучали хрипло. — Мне показалось, я слышала… — Она поставила свечу на столик и подошла ко мне, ступая босыми ногами по ковру. — Ты упала в обморок?

Она помогла мне подняться, пол раскачивался у меня под ногами.

— Здесь был вор. Он знал, кто я… кто мы все, — выговорила я.

Арья окинула взглядом коридор:

— Где же он?

— Он украл бумаги. Я пыталась остановить его, но он… я не знаю, что он сделал, но он прижал что-то к моему лицу — может быть, какой-то пузырек. И запах… — Когда я произнесла это вслух, собственные слова показались мне полной нелепицей. — Думаешь, я сошла с ума?

Арья снова взяла свечу, половина ее лица озарилась желтым светом:

— Ты бы соврала о таком?

— Нет, конечно, — ответила я.

Она глубоко вздохнула, продолжая обшаривать глазами углы и закоулки коридора.

— Нужно разобраться, что случилось. У него была веревка? Инструмент? — Я непонимающе уставилась на нее. — Отмычка, Таня. Чтобы попасть внутрь. Впрочем, замки в доме непростые. Он должен был забраться по стене. Но затем ему пришлось бы залезть внутрь через окно. — Арья расхаживала взад-вперед, не замечая моего растущего удивления. — Вполне возможно. Но он рисковал разбить стекло и всех перебудить. Любой настоящий вор подумал бы об этом.

— Арья, — наконец выговорила я, — откуда?

— Откуда что?

— Откуда ты все это знаешь? Это как-то связано с тем, что ты говорила мне тогда в карете? Про Двор чудес? — Она заколебалась, но не попросила меня замолчать, не перебила меня, так что я продолжила: — Я хочу понять. Как оценить последствия, мыслить как вор. Если я пойму, то помогу тебе выяснить, как он проник внутрь, — а может, и установить его личность. Арья, ну пожалуйста, — добавила я, потому что она замерла, словно статуя. Наконец статуя пошевелилась: расслабились напряженные плечи, сжатая челюсть.

— Ты помнишь наш разговор в экипаже? — спросила она.

— Разумеется. — Мадам де Тревиль наставляет Теа, мы едем по темной аллее, Арья шепчет мне с сиденья напротив… — Ты сказала, что выросла во Дворе чудес. Но я не понимаю, как такое возможно.

Она втащила меня к себе в комнату и закрыла дверь, на ее лице была написана решимость.

— Сядь. — Она жестом указала на кресло и пристально посмотрела на меня, прежде чем поставить свечу на ночной столик. — То, что я тебе расскажу, должно остаться между нами. Теа не должна об этом узнать. И раз уж на то пошло, мадам де Тревиль тоже.

— А Портия?

Лицо Арьи разгладилось, смягчилось.

— Она знает.

— Это потому… ты боишься, что Теа и мадам де Тревиль станут относиться к тебе иначе? Твое прошлое — часть тебя; у каждой из нас свое прошлое, но это не означает, что оно делает нас другими. Что бы ни случилось, ты будешь Арьей.

Ее спокойные глаза не переменились, однако все тело напряглось.

— Теа захочет, чтобы ей рассказали все. Она не понимает, что некоторые вопросы лучше не задавать. Я этого не вынесу. Я хочу сама решать, что говорить, а что нет. А мадам де Тревиль никогда меня не простит. Она думает, что она как мы, потому что ей тоже пришлось нелегко. И что отказ мушкетеров принять ее в свои ряды подарил ей более глубокое понимание. Но она не знает, каково это — быть презираемой не только за то, что ты всего лишь женщина. Обещай мне, Таня. Поклянись, что не расскажешь им. — Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Арья глубоко вздохнула. — Я начну с самого начала. Мне придется начать с самого начала. Пока мне не исполнилось десять, мы жили вдвоем с матерью. Делили маленькую квартирку во Дворе чудес с другой семьей, очень большой. Я почти ничего не помню, кроме голоса матери. Ее улыбка… — Взгляд Арьи блуждал где-то очень далеко. — Она делала все, что было нужно. Одевала и кормила меня как могла.

Острая боль пронзила мне грудь. Ярость, написанная на мамином лице. То, как она позволяла мне хвататься за ее руку, когда мне нужно было встать. То, как заботилась о моей безопасности, хоть и не понимала, не могла понять, что это я должна была заботиться о ней.

— Похоже, она была сильной.

— Да, была. Но не все зависит от нашей силы. Даже самые суровые воины могут пасть от руки невидимого врага.

— Она заболела?

— Чахотка. Она умерла за несколько недель до того, как мне исполнилось десять.

Мрак в глазах Арьи не дал мне заговорить. Ей не нужны были мои соболезнования. Страшно представить: если бы я потеряла отца до того, как мне исполнилось десять, до того, как у меня начались головокружения… До того, как он внушил мне, что я все еще могу быть сильной, что я все еще остаюсь собой.

— У десятилетней девочки не так много способов заработать на жизнь во Дворе чудес. Попрошайничать у меня получалось плохо. Так что я делала то, что получалось хорошо. Поначалу это были мелкие кражи. — В моей памяти всплыла сцена, когда Портия упрекала Арью в том, что она всегда появляется незаметно, словно подкрадывается. — Но потом я обнаглела. Научилась вскрывать замки. Стала разбираться, какие двери ведут в кухонные кладовые, а какие — в пустые коридоры. А когда и этого стало недостаточно, я решила двигаться дальше. Ограбить особняк в Ле Маре. Если бы у меня получилось, мне больше никогда бы не пришлось воровать. Я выбирала тщательно. Каждый день проходила мимо него по дороге в центр Парижа. Я очень хотела жить лучше, чем другие обитатели Двора чудес. Особняк, который я выбрала, был небольшой, но очень красивый. Белые стены, широкие окна. Входная дверь была такой огромной, что я едва могла дотянуться до дверного молотка. Я проникла туда через вход для слуг. Замок был простенький — стоило несколько минут поковыряться в нем шпилькой для волос, и готово. Я взяла столько, сколько уместилось в наволочку: шкатулку с драгоценностями, кошельки с монетами, привозной мед, который можно было обменять на что-то. На пути к выходу меня остановил мужчина. В руке он держал свечу. «Лучше бы взяла картину в кабинете. Любой уважаемый галерист выложит за нее кругленькую сумму», — сказал он.

Арья остановилась, по ее губам скользнула тень улыбки.

— Я не убежала. Я села в кресло напротив него. Мы говорили до тех пор, пока свеча не догорела. — Она подняла глаза и встретилась со мной взглядом. — У меня никогда не было отца. Меньше года назад я потеряла мать. Он был первым человеком, заговорившим со мной после ее смерти — не считая ругательств, которыми меня осыпали, когда я попрошайничала на улицах. Когда солнце уже поднялось над горизонтом, он сделал мне предложение. Вместо того чтобы отдать меня в руки стражи, что означало бы тюрьму или еще что похуже, он предложил взять меня к себе в дом. Я была умной и способной. Он сказал, что это замечательные качества, такие редко встретишь среди парижской знати. Он мог научить меня применять мои способности. Дать мне образование, о котором я и мечтать не могла. Возможности, которых я себе даже не представляла. Согласна, звучит странно: пожилой мужчина предлагает молодой девушке кров и стол, свою защиту… — Она замолчала, устремив на меня суровый взгляд.

— И в мыслях не было, — заверила ее я.

— Он отошел от придворной жизни после того, как у него родилась дочь. Ее мать — брак был заключен не по любви, но они уважали друг друга — умерла в родах. У ребенка остался только он. И ему никогда не нравилось быть при дворе, — задумчиво проговорила Арья. — Он терпеть не мог балы и эти бесконечные обмены любезностями. Он остался с дочерью. Старался воспитать ее сильной и независимой. Она любила поэзию не меньше, чем фехтование.

— Любила?

— Она умерла, когда ей было восемь. Упала с дерева и ударилась головой. Его сердце разбилось. Он винил себя за то, что не запретил дочери лазить по деревьям. За то, что бежал недостаточно быстро и не успел поймать ее. Он годами не выходил из дома. А потом однажды ночью появилась я. Он сказал, что я напомнила ему ее. — Арья сложила руки на коленях и тихонько вздохнула. — Учитывая, что при дворе он не появлялся, никто в высшем свете не знал, как выглядит его дочь. И о ее смерти тоже не знали. Не говоря уже о его жене. Никто не был близок с его семьей. Он сказал друзьям, что они отправились в долгое путешествие по всей Европе, когда вернутся — неизвестно. И что, может быть, они решат поселиться где-то еще. Это весьма странно — прожить всю жизнь одним человеком, а потом лечь спать и проснуться совсем другим. Я больше не была Даниэль, сиротой со Двора чудес. Я стала Арьей д’Эрбле. Я никогда не смогу отплатить отцу за то, что он сделал для меня. — Ее голос надломился. Но потом она рассмеялась. — Он терпеть не может, когда я так говорю. Я его дочь. Отцы не ждут, что дочери станут расплачиваться с ними за их доброту. Так он мне говорит.

Я молчала, словно зачарованная, даже когда она закончила рассказ, а потом проговорила:

— Думаю, он бы очень понравился Papa. Они обязательно сблизились бы на почве общей ненависти к придворной жизни.

Арья фыркнула, затем прикрыла лицо рукой, словно сама удивилась своей реакции. Я поколебалась, не зная, как лучше задать нужный вопрос:

— Ты бы… ты бы хотела, чтобы я звала тебя Даниэль?

— Это больше не мое имя. Я Арья. Я выбрала это имя, а оно выбрало меня.

Она замолчала, и тут я не удержалась: слова вырвались против моей воли:

— А там есть такие же, как я?

— Что?

Мое дыхание было сбивчивым, руки тряслись, однако сознание оставалось предельно ясным.

— Во Дворе чудес. Ты рассказывала, что аристократы презирают его обитателей. Что его жители притворяются больными, что их называют симулянтами. Но ведь все до единого не могут быть притворщиками. Арья, там есть такие люди… как я?

— Это было давно. — Она заколебалась. — Но да, думаю, что должны быть.

Другие девушки, как я. Которые знают, каково это — нетвердо стоять на зыбкой почве. Я давно фантазировала о том, что где-то есть люди, похожие на меня, но старалась не слишком увлекаться, напоминала себе, что мне и так невероятно повезло оказаться в Ордене и я не должна желать большего. И потом, разве это правильно — отчаянно желать, чтобы кто-то еще страдал от подобных головокружений? Разве это справедливо — надеяться, что кто-то еще несет это бремя, чтобы мне стало немного легче? Чтобы я знала, что есть люди, которые понимают, каково это — быть мной, жить в моем теле.

— Теперь я должна кое о чем тебя попросить, — посмотрела на меня Арья.

— Что угодно, только скажи.

— Никому не говори.

— Конечно, но я ведь уже пообещала, что не стану…

Она покачала головой:

— Я сейчас не об этом.

Я резко втянула воздух, когда поняла, что она имеет в виду:

— Не рассказывать остальным про вора?

— Я не хочу, чтобы у Теа снова начались кошмары. А Портия и без того плохо спит. Ее комната прямо за стеной, и я слышу, как она ворочается по ночам. После того как погода переменилась, стало хуже. Ей не хватает солнца.

— Но как же мадам де Тревиль? — спросила я. — У вора были бумаги, что, если он украл что-то важное?

Арья посуровела:

— Мадам де Тревиль, сколько бы она ни говорила о сестринстве и нашей силе, все-таки полна снобизма. Помнишь, как она наморщила нос, когда мы проезжали мимо Двора чудес? Я здесь только потому, что она думает, будто меня обучил всему мой отец. Что я такая же девочка, какой она была когда-то. Но она училась драться, потому что ей этого очень хотелось. А я — ради того, чтобы выжить.

— Но какое отношение все это имеет к вору?

— Кто-то оказался у нас в коридоре, Таня. Никакого шума, никаких следов. И еще тот случай в доках. Тех мужчин предупредили. У них не было никаких причин думать, что мы не простые портовые мальчишки. Но они знали. — Мой разум зацепился за слова Арьи, словно ткань за занозу на дереве, за торчащий гвоздь, за лезвие ножа, который кто-то выронил и забыл поднять.

О господи! Я глубоко, прерывисто вздохнула:

— Нет. Только не она.

— Я и не говорила, что это она, — заметила Арья. — Но вора должен был впустить кто-то из своих. Это была не ты и не я. И не Теа — даже думать об этом нелепо. — Слова Арьи сопровождались приглушенным храпом, который звучал чуть тише теперь, когда мы ушли из коридора. — Слава богу, что у нас есть ковры. Иначе я вообще не смогла бы спать. Что до Портии — ну это не Портия.

— Значит, остаются…

Арья принялась загибать пальцы, перечисляя имена:

— Анри. Мадам де Тревиль. И Жанна, но с большой натяжкой, потому что у нее нет ключей от второго этажа.

Их лица заплясали у меня в голове; я зажмурилась и прижала пальцы к вискам.

— Ты ошибаешься. Как ты можешь думать, что мадам де Тревиль… или Анри…

— Мадам де Тревиль было отказано в том, чего она хотела больше всего на свете. Этого достаточно, чтобы возникло желание отомстить. Может быть, заговорщики предложили ей сделку: она передает им информацию о том, как Мазарини планирует защищать короля, какие зацепки есть у Ордена. А они принимают ее в ряды мушкетеров — тех, о которых знают все. Может быть, эти бумаги ты и видела у вора.

— Думаешь, она лгала нам? О месье Вердоне?

Арья поджала губы:

— Мадам де Тревиль умна. Она бы попыталась усидеть на двух стульях. Так больше шансов, что, когда начнется заваруха, она в любом случае окажется в выигрыше.

— А что насчет… Анри? — с трудом выговорила я.

— Я слышала, как он говорит о своей работе. Как стремится достичь большего. К тому же… — При этих словах Арья напряглась. — Ты разве не заметила, как странно он ведет себя в последнее время? Убегает, чтобы с нами не заговаривать, — и не только тогда, когда видит Портию. Он живет в этом доме. А я могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз его видела за последний месяц.

Я открыла рот, потом закрыла его, меня пробрала дрожь. Разве я сама не обратила на это внимания? Я сглотнула:

— Допустим, он и правда не в себе, но ведь он хочет стать инженером ради всеобщего блага. Он не ради себя все это делает.

Я умолкла, осознав, что Арья смотрит на меня так, словно препарирует взглядом и пристально изучает внутренности, плоть и кости.

— Парень что угодно скажет девушке, лишь бы ей понравиться. Ты это знаешь, Таня. — Я отшатнулась. — Ты заметила еще что-нибудь? Из того, что вор сказал или сделал? — спросила Арья.

Как он повернулся на каблуках. Его пугающая, злорадная ухмылка. То, как он назвал меня мадемуазель Мушкетеркой. Мой страх, что его голос заменит голос отца в моих воспоминаниях. Что я забуду, с какой любовью он произносил это прозвище. Что я забуду его голос.

Но потом я снова посмотрела на Арью и заметила в ее лице кое-что неожиданное: тень страха.

— Нет, — ответила я сдавленным голосом. — Больше ничего. — Мне захотелось спрятаться от ее пристального взгляда. — Мне лучше вернуться в кровать, я устала. Спокойной ночи.

Я не хочу, чтобы у Теа снова начались кошмары. Так она сказала. Но кто убережет Арью от ее собственных страхов, от ненужного беспокойства о добром юноше, который чересчур много работает? О юноше, которого я хотела защитить так же сильно, как я хотела защитить ее саму?

Я закрыла за собой дверь. У себя в уме я еще раз прокрутила сцену, в которой вор издевательски поклонился мне. Из-под его широкополой шляпы выбилась прядь волос.

Один золотисто-каштановый локон.

— Таня?

Я вздрогнула, а затем поморщилась, когда чай плеснул мне на руку.

— Прошу прощения, — сказала я, поспешно вытирая пролитое.

— Ты всю неделю какая-то странная. Ты что, призрака увидела? — спросила Портия, с любопытством скосив глаза на Арью, однако та лишь неопределенно склонила голову набок.

— Мы вот-вот вычислим аристократов, которые тайком провозят в город оружие. Меня удивляет, что мы все не ведем себя странно, — заметила Арья, неотрывно глядя на меня.

Мадам де Тревиль, на мгновение задержавшись на пороге, вошла в комнату:

— Девочки, вы тут не видели мои бумаги? У меня кое-что пропало из кабинета. В основном письма, ничего особенного. Все жизненно важные документы я держу при себе. Решила узнать у вас. У Жанны я уже спрашивала.

Заметила ли она беспокойство на моем лице? Намек на предательство? Зачем ей спрашивать нас о бумагах, если она сама же их и украла, — или это просто способ сбить нас со следа? Я тряхнула головой. После того как Арья поделилась со мной своими подозрениями, они засели у меня в голове, пустили там корни и разрослись буйной порослью, питаемые бессонными, проведенными в размышлениях ночами. А когда мне все же удавалось заснуть, меня обступали кошмарные версии мадам де Тревиль, Анри и мушкетерок, которые по очереди втыкали кинжалы в папу, превращая его грудь в одну сплошную рану. А когда я склонялась над ним и пыталась вытереть его лицо, чтобы мама могла его узнать, они, подобрав тот же кинжал и передавая его из рук в руки, по очереди вонзали мне в спину.

— Что за письма? — спросила Портия у мадам де Тревиль.

— Моя личная корреспонденция — не ваше дело.

— Я не видела ваших писем, мадам! — выпалила я.

Арья пнула меня под столом.

— Спасибо, Таня! Ты единственная из мушкетерок смогла ответить на простой вопрос, — съязвила мадам де Тревиль.

— Может, стоит спросить об этом кардинала? Ведь ваша еженедельная встреча состоится сегодня, — предложила Арья.

Мадам де Тревиль, опешив, повернулась к Арье, но быстро взяла себя в руки:

— И чего мне удивляться? Вы достаточно долго за мной наблюдали, чтобы узнать мое расписание. Для протокола, теперь мы встречаемся через день. До равноденствия и фестиваля осталось всего две недели.

— Кардиналу не удалось убедить короля уехать из города? Или хотя бы отказаться от посещения предстоящих балов и праздничных мероприятий? — спросила Портия.

— Вести переговоры с королем — все равно что пытаться договориться с ребенком. Он еще совсем дитя, — вздохнула мадам де Тревиль, проводя рукой по лицу.

Арья поймала мой взгляд. Никому не говори.

Зашифрованная товарная накладная. Вероятность предательства. Окровавленное тело отца на обочине. Уменьшающаяся фигура мамы за окном отъезжающего экипажа. Мои мушкетерки. Которые должны были изменить все. Которых я должна была защитить.

Я уронила голову на руки, спрятала лицо в ладонях и беззвучно закричала, широко открыв рот.

Кухня была единственным помещением, где я чувствовала себя почти как дома. Конечно, ни одна комната в Люпьяке ей и в подметки не годилась, но благодаря наполнявшему ее солнечному свету и дыму от печки я могла уловить что-то знакомое в цвете и плотности воздуха.

Я целый день всех избегала. Мне невыносимо было видеть лица, которые стали мне так дороги, и думать о том, не является ли одно из них маской предателя. Сделав еще один глоток родного воздуха, я опустила подбородок в ладони, прижавшись к тонким шрамам.

В дверях кухни появился Анри. Каким-то образом это усугубило мои сомнения. Дверь скрипнула и шаркнула по полу, стоптанные ботинки переступили порог. Увидев меня, он остановился, его щеки залил румянец:

— Я принес еще одну книгу по криптографии, которую нашел в библиотеке Сансона. Подумал, что она может пригодиться для дешифровки.

Он избегал встречаться со мной взглядом. Я прочистила горло.

— Я могу взять.

Он поговорит со мной, даже если мне придется его заставить. Даже если под этими невинными кудрями скрывается правда слишком ужасная, чтобы облечь ее в слова.

— О, я должен был отдать книгу тете, она…

— Она на встрече. — Ложь буквально отскочила у меня от зубов. — Я возьму.

Анри застыл, словно споря с самим собой. Он и теперь старательно смотрел мимо меня на букет увядающих лиловых астр на столе.

— Ну… ладно. — Он порылся у себя в сумке. Я попыталась заглянуть внутрь, но Анри был слишком быстр. — Вот. — Анри сунул книгу мне в руки.

Неловкий, нескладный, добрый Анри. Анри, который так отчаянно краснел, что едва ли сумел бы утаить ошибку. Анри, который украл для меня карту. Анри, который и эту книгу, наверное, украл. Анри, который хотел добиться большего. Я положила книгу на стол перед собой.

— Вы что-нибудь еще хотели…

— Прошу прощения, но мне пора идти… столько работы…

— Анри, постойте…

Но дверь уже захлопнулась за ним. Цветы продолжали увядать на столе.

Несколько минут спустя раздался еще один звук, на этот раз с другого конца кухни. И хотя я знала, что это не Анри, что это просто не мог быть Анри, я все же подумала, что он вернулся, чтобы объясниться.

— Таня, можно с тобой поговорить? — раздался голос мадам де Тревиль. Дрожа от страха, я пошла за ней в кабинет. Она знает. Подняв глаза, я ожидала увидеть ее разгневанное лицо, глаза, похожие на осколки стекла. Но увидела нечто прямо противоположное. — Как ты?

Я заморгала:

— В порядке… кажется.

— Тебе кажется, что ты в порядке? Или ты в порядке?

— Я в порядке. — Эта ложь далась мне легко. Она была привычной.

— Я не хотела ничего говорить в присутствии других девушек. Но те письма — они были от твоего отца. — Все внутри у меня сжалось, и тем не менее корсет вдруг сделался слишком тесным, я не могла вдохнуть. — И если это ты взяла письма, Таня, сейчас ты можешь мне в этом признаться. Я не стану осуждать тебя за то, что ты хотела больше узнать о нем и его работе.

— Его письма? Они… пропали? — Мой голос дрожал.

— Значит, ты их не брала. — Я сцепила руки, на глаза навернулись слезы. — Нет причин опасаться, что твоя личность будет раскрыта. Твой отец никогда не упоминал твоего имени, он знал, что делает. Настоящий шпион сумеет защитить свою семью. Однако, — мадам де Тревиль поморщилась, — я боюсь, что все его длинные письма, в которых он описывал многочисленные таланты и достоинства своей безымянной дочери… они исчезли. Быть может, я просто забыла, куда положила их. Все когда-нибудь случается в первый раз.

Однако по ее тону было непохоже, что она сама в это верит.

— Дело не в том… просто… — Я пыталась подобрать слова и в итоге решила остановиться на чем-то простом, очевидном. — Я, конечно, хотела бы их прочесть.

— Понимаю, это не то же самое, что прочесть слова, написанные его рукой, но знай: твой отец был о тебе самого высокого мнения. — Голос мадам де Тревиль едва уловимо дрогнул. Может, вспомнила, как они тренировались вместе? Как он верил в нее, когда все остальные от нее отвернулись? Или это раскаяние, что она предала его? — Чтобы внести ясность: ты в последнее время не видела ничего странного, необычного? Ничего подозрительного?

Могу ли я быть уверена, что разглядела цвет волос ночного гостя? Это был лишь один локон. И было так поздно. Так темно. Цвет, тон, оттенок — все смешалось во мраке.

Перед моим мысленным взором возник Анри, протягивающий мне книгу, его теплые золотисто-карие глаза под теплыми золотисто-каштановыми кудрями. Эта картинка заставила сердце болезненно сжаться.

— Ну что ж, — вздохнула она. Я вскинула голову, однако мадам де Тревиль уже перешла к следующему вопросу, ее лицо приняло рассеянное выражение. — Скажи мне, если заметишь что-нибудь. — Она поворошила какие-то бумаги на столе, ненадолго умолкла. — Сходи к Теа. Она не смогла починить твои панталоны, тебе понадобятся новые. О чем ты думала, пытаясь уклониться, прежде чем парировать удар? И на тренировке?

Я думала о том, что мне нужно почувствовать шпагу в руке, удар стали о сталь. Что нужно перестать видеть предателей за каждым углом, перестать гадать, не работает ли наша наставница или ее племянник против нас. Что мне нужно перестать слышать, как Этьен произносит мое имя. Перестать слышать полный упрека голос отца, твердящий, что я никогда не добьюсь успеха, если не сосредоточусь. Что, когда я дерусь, я должна полностью отдать себя схватке и больше ничему — и никому.

Смешно было вспоминать, как в мой самый первый день в Париже мадам де Тревиль сказала, что мы не можем позволить себе иметь секреты. Теперь мне казалось, что секреты — единственное, что у нас есть.

— Как думаешь, каково это?

— Что именно?

Теа переставляла катушки с нитками в своем швейном наборе — деревянном ящичке на резных ножках, покрашенном в глубокий темно-коричневый цвет.

— Целоваться. — Я обернулась, чтобы взглянуть на нее, и она шикнула на меня: — Ты испортишь мою работу!

— Теа, милая, опять ты читала романы? — фыркнула Портия. Они с Арьей отрабатывали парирование неподалеку. Мадам де Тревиль в последнее время не давала нам спуску, заставляя работать над слабыми местами даже после занятий. По ее словам, не существовало такой вещи, как «свободное время», — для нее это было время, потраченное впустую. Глаза Портии искрились, когда она со свистом размахивала клинком. — Прошу, скажи, что ты бросила «Астрею». Ее пока дочитаешь, успеешь состариться. Как у кого-то хватает силы воли прочесть пять тысяч страниц… хватит, господин д’Юрфе, мы уже поняли: вы одержимы влюбленными пастухами и пастушками. Но неужели это все ваше наследие? Пять тысяч страниц любовных страданий? — Арья наконец сумела обойти защиту Портии и зацепить ее рукав. — Это ни в какие ворота!

— А мне кажется, что пять тысяч страниц, посвященных любви, — это романтично, — надулась Теа. — Персонажи любят друг друга такими, какие они есть, они такие добрые и милые. — Она хмуро поглядела на мои ноги, продевая иглу сквозь дыру, зияющую в панталонах. Сшивать там было уже нечего. — Вряд ли я сумею их спасти. Придется послать Жанну за тканью и сказать, что это для Анри. Заказывать у портного по твоим меркам — чересчур подозрительно, как думаешь? Попробуй примерь вот эти, — предложила она, вручая мне другую пару.

Зайдя за ширму, я стащила с себя испорченные панталоны.

— Пять тысяч чего угодно — это перебор, — заявила Портия. — Чтобы ты сказала, если бы я внезапно потребовала пять тысяч пар перчаток? Или пять тысяч ночных сорочек?

— Ты бы так не поступила. Ты бы скорее потратила деньги на картины. Пейзажи и портреты. Не на одежду, — возразила Арья. — Ты бы открыла собственную галерею и водила по ней экскурсии, на которых переучивала бы аристократов, объясняя им, что их учителя ничего не понимали в переходах цвета.

Я надела панталоны, которые дала мне Теа, ткань натянулась. Я почувствовала, что мои ноги стали сильнее, зрение прояснилось. Даже головокружение слегка утихло. Когда я вышла из-за ширмы, панталоны сидели на мне так плотно, что пришлось шагать вразвалку. Портия при виде меня смутилась, но это не помешало ей насмешливо фыркнуть.

— Посмотри на себя! Ты похожа на утку. Теа, ты решила поиздеваться над подругой? — Она склонила голову набок. — Странно. Обычно ты кажешься бледнее.

— Действительно странно. Может быть, дело в панталонах? В том, что они очень легкие? Мои прошлые были плотнее.

Теа сосредоточенно нахмурилась, между бровями появилась знакомая складка. Что-то пробормотав, она прихватила ткань рядом с коленом, но ничего не сказала, просто вернулась к отрезу ткани и принялась чертить выкройку.

Арья и Портия отсалютовали друг другу в знак окончания поединка. Портия вытерла со лба капельки пота.

— Я тебя почти достала. — Сверкнув глазами, она выжидательно уставилась на Арью.

Арья издала нетипичный для нее смешок:

— Можешь продолжать убеждать себя в этом.

Смех Портии зазвенел, словно колокольчик:

— Comme tu veux. Как пожелаешь.

Арья заколебалась, не сводя глаз с Портии. Но затем перевела взгляд на меня, на Теа и кивнула:

— Все правильно.

Веселье Портии угасло. Она указала на освободившееся место перед собой и призывно посмотрела на меня:

— До следующего бала остались считаные дни. Если мадам де Тревиль решит назначить тебе другой объект, кто знает, что учудит юный Вердон.

По позвоночнику пробежала нервная дрожь.

— Я же говорила, я не думаю, что он в самом деле…

— Да я не о заговорщиках сейчас! Нет, если Вердон затеет дуэль, то это будет дуэль за твою честь. — Она усмехнулась, и ее клинок опасно блеснул. — Постарайся, чтобы он заметил, как ты прикасаешься к новому объекту. Не в этом смысле. — Она фыркнула, когда я чуть не выронила шпагу. — Я имею в виду — в танце. Или ненароком задень своей рукой его — так, ненавязчиво. А если хочешь, чтобы было наверняка, проведи пальцами по его груди. Вот так, медленно. Только чтобы другие благородные гости не увидели. — Она подмигнула.

— Таня, что с тобой? — спросила Теа, поглядев на меня. — Ты вся красная.

— Со мной все нормально, — ответила я громче, чем хотела. — Просто прекрасно!

Портия хихикнула, поймав мой свирепый взгляд, когда я готовилась к ее атаке. Я не думала о том, что отразится в глазах Этьена, когда он увидит, как я танцую с другим мужчиной. Не думала о том, как он произносил мое имя. Когда Теа спросила меня, каково это — целоваться, я вовсе не думала о его воображаемых губах, которые легонько касаются моих. Нет. Ни о чем подобном я не думала.

В следующие несколько дней каждый раз, когда мы видели мадам де Тревиль, она корпела над зашифрованным посланием. Точнее, над его копией, запятнанной чернилами и углем. Она беспощадно вычеркивала целые абзацы отвергнутых гипотез, роняя кляксы такие же синие, как круги у нее под глазами.

Мадам де Тревиль разрешила каждой из нас переписать себе код, чтобы попытаться разгадать его. Я так долго смотрела на свой экземпляр, что буквы начали сливаться. Безнадежно. Портия ломала голову над своей копией каждый раз за едой. Это был уже третий листок — на первые два она пролила чай. Арья изучала свой листок в каждую поездку в карете.

За восемь дней до начала Зимнего фестиваля я проснулась от того, что желудок скрутило от страха. Папино лицо померкло, хотя я изо всех сил цеплялась за обрывки сна. Мои пальцы были перепачканы чернилами, у кровати стояла догоревшая свеча и лежал разорванный черновик очередного письма к матери. Поверила бы она мне, стала бы вообще меня слушать, если бы я рассказала ей, что Франция в опасности? После того письма, в котором мама сообщила, что благополучно добралась до дяди, она так мне и не написала. И я тоже ничего не посылала ей с тех пор, как написала, что устроилась в Париже. Наступил декабрь. Воздух стал холоднее, и буквы шифра крутились у меня перед глазами всякий раз, как я опускала веки.

— С меня довольно, — воскликнула Портия, когда я в спешке выходила из своей комнаты — я уже опаздывала на завтрак. Я чуть не упала от неожиданности. — Вот черт! Голова кружится? Принести тебе стул?

Сердце бешено стучало; я не двигалась, ожидая, пока оно успокоится. Наконец я сумела покачать головой и со вздохом ответить, что я в порядке.

— Чего именно с тебя довольно? — спросила я.

— Мадам де Тревиль — она ведет себя так, будто все прекрасно, а ведь всего через восемь дней мы потеряем наш единственный шанс на равенство! Не надо на меня так смотреть, — сердито сказала Портия. — Ладно. Допустим, нет ничего выдающегося в том, что мы стали мушкетерками, но представь, что это может значить для других, к чему это может привести в будущем. Для всех женщин!

В устах Портии это звучало так просто. Да, это могло — и должно было — многое изменить. Но сперва я должна была защитить своих сестер по оружию. К чему такое наследие, если за него придется заплатить жизнями людей, которые мне дороги?

Портия продолжала свою пламенную речь, пока опускала меня на подъемнике, и позже, когда мы шли по коридору в столовую.

— И да, полагаю, будет печально, если король умрет, но дело ведь не в этом! Он лишь средство проторить дорогу для каждой женщины, которая придет после нас. Я бы так же яростно защищала голубя, этого крылатого паразита, если бы от этого зависело, как мужчины на нас смотрят. — Она поежилась. — Проклятье, теперь я весь день буду представлять себе, что на троне сидят эти летающие крысы.

— Bonjour, добрый день, — поздоровался Анри. Я даже не видела, как он подошел.

Мои плечи под плащом напряглись. Я привыкла носить плащ везде, как будто он мог защитить меня от того, что проникнет в дом. Или от того, что уже было в доме. Глупо, но все же… когда я чувствовала, что папа и мама рядом со мной, голос страха был похож скорее на шепот, чем на оглушительный рев.

— Bonjour, — выдавила я, переводя взгляд с книг по криптографии, которые он держал в руках, на золотисто-каштановые кудри, обрамлявшие его лицо. Я сглотнула.

Портия потянула меня за локоть и снова тронулась с места.

— Ты чего застыла? Переживаешь, что он скажет что-нибудь о моей вспышке? — фыркнула Портия, когда мы завернули за угол. — Бедный мальчик даже не умеет сплетничать. Я могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз он говорил со мной или Арьей. А я здесь уже полгода!

Когда мы вошли, мадам де Тревиль подняла на нас глаза. Теа и Арья уже сидели за столом.

— Как любезно с вашей стороны присоединиться к нам. — Я поежилась; Портия опоздала из-за меня, потому что сегодня была ее очередь возиться с подъемником. — Как уже знают Теа и Арья, я исключила более десяти возможных шифров, известных мушкетерам. Они либо вообще не подходили к посланию, либо давали в результате какую-то тарабарщину. — Теа пристально разглядывала свою чашку. — Времени у нас больше нет. Кого мы можем задержать сейчас? Мы знаем, что граф де Монлюк тайно встречался с младшим братом Вердона. Это подозрительно. Знаем, что у делового партнера последнего увеличился оборот, что сокращения в его бухгалтерских книгах обозначают оружие, знаем о мушкетах, которые Вердон-младший перевозил вместе с зашифрованным посланием. Вердон-старший инвестировал в театр, открытие которого стало отвлекающим маневром для ввоза чего-то в город — вероятно, еще одной партии оружия. Не кажется ли вам, что все указывает на Вердона-старшего? У нас пока нет прямых доказательств, которые бы связывали все воедино. Именно поэтому Танино задание так важно. Нам нужна информация от Этьена Вердона. Мы не можем арестовать второстепенных игроков, пока не схватим его отца. Если он и в самом деле стоит за этим заговором, если он снабжает дворян деньгами и оружием с помощью своего брата и кораблей его партнеров, значит, он должен присутствовать при финальной сцене, чтобы заполнить образовавшийся вакуум власти… — Мадам де Тревиль сжала челюсти. — Нет. Придется ждать. Этого хочет король.

— Но король — ребенок, — заспорила Портия.

— Он твой ровесник, — напомнила ей Арья, крошившая пальцами ломтик хлеба.

— Ребенок, — продолжила Портия, — причем совершенно оторванный от реальности. Он не бессмертен. Ну и что с того, что мы не сумеем схватить всех заговорщиков и самого Вердона? Если мы арестуем остальных дворян, Вердон лишится необходимой поддержки. И в качестве дополнительного подарка к Зимнему фестивалю: король не умрет.

— Это будет лишь временная победа, — возразила мадам де Тревиль, утратив свою обычную сдержанность. — Мы должны точно установить, кто из дворян участвует в заговоре, прежде чем производить аресты. Нужно отрубить чудовищу все головы, чтобы обеспечить полное поражение. Иначе оно вернется с новыми силами. Мы не можем позволить потенциальным убийцам короля разгуливать по улицам Парижа.

— Может, нам всем принять участие в сегодняшней миссии? — спросила Портия. — Таня возьмет на себя сына Вердона, а также еще одного объекта, чтобы вызвать ревность. Теа займется Монлюком — если его сын появится на балу, мне не удастся флиртовать с отцом. А мы с Арьей сможем каждая выбрать по объекту из списка потенциальных участников заговора. Все при деле, никто не теряет время, просто отвлекая внимание.

Когда Портия заканчивала свою речь, Теа закивала в знак согласия. Однако лицо мадам де Тревиль сделалось суровым.

— Это слишком рискованно.

— Но мы мушкетерки, — напомнила Арья. — Наша жизнь по определению полна риска.

Мадам де Тревиль стукнула кулаком по столу. Чашки задребезжали на блюдцах.

— То, что случилось с Теа, не должно повториться. Я этого не допущу.

— Мадам, — неуверенно начала Теа.

Но мадам де Тревиль еще не закончила:

— Я отправила вас троих в контору и оставила Теа без прикрытия.

— Мы знали о рисках, когда вступали в Орден, — заметила Портия. — Мы не глупые коровы, спешащие на убой. Даже Таня, которая была просто наивной овечкой и краснела при малейшем двусмысленном намеке, когда здесь появилась… ну, теперь она стала на полгода старше. — Я недовольно заерзала на своем месте. — Вы хотите этого так же сильно, как и мы, не отрицайте, — настаивала Портия. — Хотите уважения со стороны командования мушкетеров, хотите, чтобы они знали, что вы сделали для короны.

— Мадам, — снова встряла Теа. Она потянулась через стол и робко прикоснулась к руке нашей наставницы. Так же, как я коснулась руки моей матери в ту ночь. Но на костяшках пальцев мадам де Тревиль не было крови. — Мадам, вы не должны переживать за нашу безопасность — вы научили нас, как защитить себя.

— О боже, кажется, она сейчас заплачет, как думаешь? — пробормотала Портия рядом со мной.

Мадам де Тревиль заморгала, глядя на серьезное лицо Теа. Она прочистила горло. И наконец, надолго задержав дыхание, кивнула.

Арья посмотрела на меня, и на ее лице были написаны мои собственные мысли: мадам де Тревиль хотела возмездия, хотела славы. Но еще она хотела защитить нас. Она не может быть предателем.

Портия передала мне подвеску каплевидной формы: я надела ее через голову, и она удобно устроилась в ложбинке на груди. Папин перстень висел на длинной неприметной цепочке, надежно спрятанный за лифом платья.

— Это не слишком… откровенно? — спросила я.

— Ты что, решила, раз мы отмечаем праздник Непорочного зачатия, нужно выглядеть как сама Дева Мария? — Она не дала мне времени ответить и тут же повернулась к Арье, уперев руки в бедра. — Ну?

Арья, укутанная в пену кружев, выпрямилась на стуле.

— Этого будет достаточно, чтобы привлечь внимание Вердона? И другого объекта? — спросила она.

Портия пожала плечами:

— Ну мы же не можем отправить ее туда совсем без одежды. Думаю, достаточно.

— Никуда я без одежды не пойду! — прошипела я, когда Портия задумчиво приложила палец к подбородку. Раздался стук в дверь, мы вздрогнули.

— Войдите! — крикнула Портия.

— Тетушка просила передать, что экипаж готов, — раздался из-за приоткрытой двери голос Анри.

— Мы спустимся через минуту, — ответила Портия и хихикнула, когда шаги стали удаляться. — Судя по его поведению, он нас боится. Он так и не оправился от той истории с незваным гостем. Я извинилась — чего еще ему надо? Я вовсе не хотела сделать ему больно, и это не изменилось. Я совершенно не планирую повторять экзекуцию.

Она отошла помочь Теа с румянами, а Арья устремила в дверь взгляд, который приберегала для самых строптивых объектов: с выражением холодного расчета.

Затем она повернулась ко мне:

— Я передумала насчет этих сережек. Дашь мне примерить одни из твоих?

Я подавилась вопросами, которые рвались наружу:

— Конечно. Я сейчас…

— Я схожу с тобой. Нет смысла тащить их сюда, если они не сочетаются с желтым атласом, — сказала Арья.

Она решила, что тот ночной вор, шпион — это Анри… Но это не может быть правдой. Только не Анри. И пусть мне показалось, что я видела его волосы, — я тогда не могла мыслить ясно. Я была напугана, у меня кружилась голова. Человек в маске был собранным, бесстрастным. А Анри… Анри не такой.

Я села на кровать, Арья опустилась в кресло.

— Я устала, — призналась она. — Я устала видеть обман и предательство в каждой тени. И я постоянно сомневаюсь в собственных выводах. Я действительно видела что-то? Или это лишь мое воображение? И если я правда что-то видела, видела ли я то, что происходило на самом деле? Я сто раз обдумала каждую версию. Мадам де Тревиль… ты знаешь, меня нелегко сбить с толку, но ты только посмотри на ее лицо, Таня. С каким лицом она говорила о Теа.

— К слову об Анри, он такой милый и добрый…

— Не позволяй чувствам затуманить твой разум, — перебила меня Арья. — Ты неравнодушна к людям, Таня. Ты неравнодушна к любому, кто дает тебе хоть малейший повод, и ты ожидаешь, что твои чувства взаимны. Это помогает при работе с объектами. Ты честная, настоящая, они это чувствуют. Но твоя открытость выйдет тебе боком, если ты не научишься это контролировать.

Мой язык словно налился свинцом, горло сжалось. Хоть я и сидела, хоть мне ничего не угрожало, я схватилась за столбик изголовья для равновесия. Причиной горячих непролитых слез, стоявших в глазах, на этот раз было не головокружение.

— Я не могу просто взять и выключить свои чувства. А если бы и могла, то не стала бы!

Я не позволяла себе думать об утрате, которую всячески старалась вытеснить, но которая возвращалась острой болью всякий раз, как сталкивались два клинка. Я не позволяла себе вспоминать о Маргерит, которая мучила меня, о том, кем она когда-то была, но потом перестала. Я не позволяла себе думать о матери, о том, как смотрела на ее уменьшающуюся фигуру в окне экипажа до тех пор, пока она не превратилась в едва различимое пятнышко. Я не позволяла себе думать об Этьене, о том, как я благодарна ему за то, что он относился ко мне с пониманием и никогда не отстранялся.

Я не позволяла себе думать об Анри, добром юноше, который, возможно, был вовсе не добрым.

— Таня, — мягко проговорила Арья, — я знаю, что тебя предавали раньше. Что тебе делали больно. Пойми, мы никогда тебя не бросим. Мы — мушкетерки. Мы никогда не бросаем своих. Но ты не можешь рассчитывать, что остальные будут относиться к тебе так же. И никто из нас не может.

Слова, слова, слова. Слова были врачами, которые шарахались от моей матери в коридорах. Слова были детскими обещаниями о дружбе на всю жизнь. Арья ничего не могла мне обещать. Моя болезнь означала, что в любой момент дорогие мне люди могут решить, что я не стою тех проблем, которые им доставляю.

И все же эти девушки видели, как я упала в обморок. Они видели меня во время приступов головокружения, и не раз. Но тем не менее не бросили меня. И остаются рядом до сих пор. Да, Анри видел меня раненой. Но он не видел меня по-настоящему больной. Он не видел меня по утрам, когда я не могла встать с кровати. Он сделал для меня подъемник, но ему никогда не приходилось поднимать меня на нем.

— Таня, — повторила Арья, — как бы Анри ни был дорог тебе, он не один из нас.

Встретившись с ее понимающим взглядом, я подавила смешок:

— Не говори ерунды, мы просто друзья. И потом, ему нравится Теа.

— Что?

— Он все время говорит о ней.

— Так, значит, он тебе не нравится. — Сглотнув, я покачала головой. Арья молчала, ее лицо сделалось задумчивым. — Что ж, тогда… Никогда бы не подумала, что я обрадуюсь, если ты увлечешься молодым Вердоном. Однако он, судя по всему, менее опасный вариант. По крайней мере, до тех пор, пока ты сохраняешь дистанцию. Я имею в виду — ту дистанцию, которую надо сохранять с объектом в интересах дела.

Я на время потеряла дар речи, и Арья добавила:

— Если бы мадам де Тревиль была здесь, она велела бы тебе закрыть рот. Она бы сказала, что это просто неприлично.

Я глубоко вздохнула.

— Сначала ты решила, что у меня чувства к Анри, потом — что к Этьену? Теряешь хватку.

Губы Арьи тронула усталая улыбка.

— Себя обманывай сколько хочешь. Но меня ты не обманешь. Как я говорила — ты ожидаешь взаимности. У меня пока не получилось убедить тебя в том, что нас будет достаточно. Я не могу забрать всю боль, которую тебе причинили. Я знаю, что тебе потребуется какое-то время на то, чтобы понять и принять, что мы рядом. Но до тех пор… обещай, что ты не станешь заходить слишком далеко. Мы можем удержать тебя от падения, если закружится голова. Подхватим, если потеряешь равновесие. Протянем руку, чтобы вытащить из воды. Но если ты оттолкнешь нас, если позволишь себе падать глубже… то кто спасет тебя из омута? Это за пределами наших возможностей.

Забившись в угол кареты и прислушиваясь к цокоту копыт и перестуку лакированных колес, я наблюдала, как темные глубины парижской ночи превращают рисунок на занавеске в странные, причудливые формы. Феникс, возрождающийся в языках пламени, похожих на жидкое золото. Грифон, скребущий когтями землю, несущийся мне навстречу, прежде чем раствориться в клубах дыма. Когда его фигура сменилась раскрытой в реве пастью льва, я закрыла глаза.

— О чем задумалась? — Голос Теа вернул меня в реальность. Четыре пары глаз уставились на меня.

Папин перстень излучал тепло и спокойствие, и я подняла руку к груди, чтобы прижать его к сердцу. Таня, Таня, Таня. Сердце отстукивало выверенный ритм моего собственного призыва к оружию.

— О том, как поймать убийцу.

Теа сжала мою руку. Я представила, как мои чувства выключаются. Свет слабеет. Свечи гаснут.

Не осталось больше ни огорчения, ни стыда, ни тоски. Только отец на обочине дороги и болезненное, яростное биение сердца.

Карета проехала под мостом. Мы погрузились в темноту.

Второй визит во дворец должен был быть похож на первый — я уже видела все это великолепие. Но все же он был другим. Чудовищных размеров ворота, великанские колонны, живые изгороди, подстриженные в форме мифических тварей, хрустальные люстры и обои, украшенные сусальным золотом, словно внутренности шкатулки с драгоценностями вдовствующей королевы, — все было как раньше. Увешанные зеркалами стены отражали всевозможные версии тебя — даже те, что ты хотела бы спрятать. Но теперь я знала, что вся эта пышность была призвана лишь отвлечь внимание от секретов, которые передавались шепотом и незаметными движениями вееров.

Мадам де Тревиль отправилась сообщить о нашем прибытии. Теа увидела графа и потихоньку оставила нас, напоследок оглянувшись через плечо и блеснув глазами. Она тоже это чувствовала. Мы были совсем близко к цели.

Вернувшись обратно, наставница сказала, что теперь необходимо отыскать того мужчину, с которым Этьен познакомил меня в театре, — он должен был стать объектом Арьи. Они вместе растворились в облаках расшитого дамасского шелка и воздушных кружев. Портия схватила меня под руку и увлекла на несколько шагов в сторону, откуда указала на незнакомого мужчину:

— А вот и мой объект. Месье Жанвье.

Я кивнула:

— Узнаю его по карточкам, которые мадам де Тревиль показывала нам на занятиях.

Завитые светлые усы, размашистые жесты, манера отчетливо выговаривать слова и бархатные манжеты, словно притягивавшие свет. Портия от души улыбнулась:

— Молодец, Таня! А остальное помнишь?

Я остановилась, в голове у меня шумело, воздух казался густым от запахов пота и пряностей.

— Его роскошная парижская резиденция пострадала во время Фронды. Он так и не восстановил свое состояние и положение.

Порция кивала моим словам, ее ответный шепот был едва слышен за музыкой и смехом:

— Впрочем, в последнее время его дела, судя по всему, пошли на лад. Как будто на него внезапно свалились большие деньги, n’est-ce pas, не правда ли? Быть может, те ткани, что вы нашли на корабле, нужны были не только для маскировки оружия?

Мы разделились: Портия смешалась с компанией Жанвье, а я стала наблюдать за парами в толпе в ожидании своего нового объекта — лорда дю Верлака. Того самого, что должен был заставить Этьена ревновать.

— Теперь на званые вечера пускают кого угодно.

Мой взгляд блуждал, корпус был повернут в сторону открытой для танцев части бального зала. Недалеко от меня бок о бок стояли мужчина и женщина и с плохо скрываемым отвращением наблюдали за Портией, которая хлопала ресницами и жеманно улыбалась в ответ на что-то сказанное господами. Не может быть… в последний раз я видела этого мужчину в доках, когда он выкрикивал приказы матросам. Неужели его спутник тоже здесь? Тот, которого я оставила в крови, привалившимся к стене, под плеск воды, в ночной тьме. Притворившись, что поглощена зрелищем танцующих пар, я отступила назад и в сторону, навострив уши, чтобы слышать их приглушенный разговор.

— До чего же больно видеть дворец до такой степени оскверненным, — сказал он. Я зажмурилась, чтобы подавить внезапную вспышку гнева, затем снова открыла глаза навстречу яркому золотистому сиянию свечей и воздуху, до такой степени насыщенному духами и парами алкоголя, что я не могла с уверенностью отличить, где что. — Но скоро справедливость будет восстановлена; в конце концов король поймет, что это отребье не заслуживает его милости. Все они просто идиоты.

Может, король и поймет… если альтернативой будет усыпальница в базилике Сен-Дени.

— Хотелось бы надеяться, — хмыкнула дама. — Я заметила, что ваша супруга пропустила собрание у меня на этой неделе. — Ее тон казался беззаботным, однако глаза опасно сверкнули.

— Она просила передать, что ей очень жаль.

— Неужели? Вы ведь знаете, что изготовление вееров на заказ отнимает много времени. Ее вещица как раз была у меня. Я думала, она оценит изящество веера, все остальные дамы оценили. Впрочем, если она передумала, я буду рада вернуть заказ мастеру, раз уж она больше не ценит его искусство.

— Нет-нет, — запинаясь, возразил мужчина. — Она была… она была нездорова и…

— Занята? Любопытно.

— Она заберет заказ завтра. Даю слово.

— Нет необходимости. — Женщина засунула руку в накладной карман и вытащила оттуда позолоченный веер. — Полагаю, я могу передать мастеру ваши похвалы отделке?

Мужчина поправил воротничок:

— Буду премного благодарен.

Женщина повернула свой собственный веер — изящное изделие из резной бумаги и кружева, которое держала в левой руке. Мою спину обдало холодом. Мадам де Тревиль обучала нас значению всех жестов, малейших наклонов и поворотов, каждой мимолетной улыбки, имевшей собственный скрытый смысл. Поворот веера в левой руке… За нами следят.

Ее глаза оставались бесстрастными. Он же впился взглядом в Портию.

— Умираю от жажды, — объявила женщина. — Вы не могли бы принести мне попить, прежде чем вернетесь к жене? Ей, конечно, не помешает ваша поддержка для скорейшего выздоровления.

Мужчина повернулся и направился в сторону стола с напитками. Я попыталась привлечь внимание Портии, но та была слишком занята соблазнением месье Жанвье. Расправив плечи, я сделала глубокий вдох и тщательно рассчитала все движения: когда целеустремленно шагавший мужчина оказался прямо передо мной, я подалась вперед.

Мы с громким шумом столкнулись. И я начала падать. Вниз, на деревенскую мостовую, к ободранным ладоням и юбкам, перемазанным разбитыми яйцами, к смеху Маргерит, зудящему у меня в мозгу. Но тут кто-то подхватил меня за локоть. Портия.

— О, прошу прощения! — воскликнула я.

Мужчина посмотрел сверху вниз на меня, на Портию, на притворные извинения, написанные на наших лицах. Он заморгал, его лицо скривилось. Затем сделалось насмешливым. Ни следа узнавания. Для него мы были лишь двумя глупыми девчонками в красивых платьях. Когда он наклонился, я краем глаза заметила раскрытый веер. Настоящее произведение искусства. Изящные каллиграфические буквы, тонкая золотая вязь, прячущаяся в складках между пластинами и цветочным кружевом. Секундочку… буквы? Нет… слова.

— Отребье, — едва слышно пробормотал он. Я наклонилась, пытаясь заглянуть ему под шляпу. Его голос не был похож на голос ночного вора — но ведь я знала, что вор нарочно изменил голос.

— Qu’est-ce que vous avez dit? Простите, что вы сказали? — переспросила Портия, источая любезность. — Я, должно быть, ослышалась.

Он коротко поклонился и засунул богато украшенный веер в карман.

— Виноват, приношу свои извинения. — Он сопроводил эти слова недовольной гримасой.

Серые волны захлестывали меня одна за другой, сердце бешено стучало. Его дама прошагала мимо, одарив нас ледяным взглядом, и исчезла в толпе.

— Он был с графиней де Граммон? — спросила Портия.

— Так это была графиня?

— Bien sûr, конечно. А он — один из мужчин в порту. Ты из-за этого в него врезалась? — Ее темные глаза вспыхнули. — Сначала я подумала, что у тебя голова закружилась.

— Она дала ему веер, Портия. Веер. Для его жены.

С ее губ сорвался тихий вздох:

— И что это, по-твоему, означает?

Я вспомнила беседу в салоне в самый первый день, когда мадам де Тревиль отчитывала Портию за то, что та наступила объекту на ногу, спровоцировав язвительный выпад со стороны графини де Граммон. «Но спать ради веера с мастером все же чересчур отчаянный шаг…»

— Может быть, ее роман с веерным мастером был вовсе не ради модных аксессуаров. — Я понизила голос, собираясь рассказать ей о буквах.

— Извините. — Какой-то мужчина прервал наш разговор, наклонившись так низко, что его рукав практически коснулся пола. Он покачался на подушечках ступней. — Я хотел бы пригласить вас. На следующий танец. — Он кивнул на пары, скучавшие вокруг в ожидании следующего тура: музыканты решили сделать небольшой перерыв. — Мне известно из надежных источников, что вы прекрасно танцуете. Мадам де Тревиль сообщила мне, что сегодня вечером вы особенно ждете гавот.

Я вложила свою ладонь в его:

— Почту за честь…

Свободной рукой он хлопнул себя по лбу, оставив на коже розоватый след.

— Ох, простите меня за мою бесцеремонность. Сеньор дю Верлак, к вашим услугам.

Я улыбнулась лучшей из своих улыбок и захлопала ресницами. Вот оно! Когда наши взгляды встретились, послышался уже знакомый резкий вздох. Видела бы меня мама.

— Меня зовут Таня. Уверяю вас, я очень рада знакомству.

Сеньор дю Верлак оказался самым настоящим джентльменом. Его руки не опускались ниже границ, предписанных приличиями. И он даже слушал меня, когда я отвечала на его вопросы. Его единственным недостатком было то, что он оказался слегка занудным — с другой стороны, вероятно, мадам де Тревиль выбрала его именно за это. Его присутствия было достаточно, чтобы вызвать ревность у Этьена, но я легко с ним управлялась.

— Как вам нынешний сезон? — Слушая его, я нашла глазами Этьена. Он приехал спустя почти час после начала и вступил было в беседу с театральным инвестором, однако Арья увела последнего в толпу танцующих, и теперь Этьен стоял, блуждая взглядом по залу. Ищет ли он меня?

Его окружила группа молодых дворян. Среди них была и женщина, она что-то шептала ему на ухо, прикрыв рот рукой. Сердце резко заныло в груди. Но, словно почувствовав это, он поднял глаза и устремил взгляд прямо на меня. То, как она прикасалась рукой к его руке, как улыбалась ему, как он улыбался в ответ, — картинка словно переключилась, и я оказалась на ее месте. Никаких интриг, никакого обмана. Только мы двое под мерцающими огнями, преломляющимися в хрустале…

— Мадемуазель? — обратился ко мне лорд дю Верлак.

Я с усилием переключила свое внимание на него и изобразила на лице безмятежность.

— Мне кажется, я до сих пор под впечатлением… от такой невероятной роскоши.

Дю Верлак с сочувствием закивал:

— У меня ушел не один сезон на то, чтобы к этому привыкнуть. В первые разы это, конечно, шок.

— Вы позволите? — Этьен возник у плеча лорда дю Верлака, он был похож на яркое пламя, которое моментально выжгло весь воздух в зале. Дю Верлак был не просто дворянин, он был джентльмен — хотя его прервали довольно грубо, причем сделал это дворянин более низкого ранга, он невозмутимо уступил ему.

— Месье Вердон, — с трудом выговорила я. Этьен завладел моей рукой. Я вздрогнула от внезапного прикосновения, от тепла его кожи, от жара, передавшегося от его кончиков пальцев к моим. — Что вы делаете?

— Вы все еще должны мне танец. Воистину это пародия эпических масштабов. — Пока мы обменивались репликами, он увлекал меня за собой к рядам танцующих. — Похоже, вы чувствуете себя гораздо лучше.

Меня охватило раздражение: он не спросил меня, а просто сделал вывод на основании того, как я выгляжу. С другой стороны, он еще не знал, что я могу выглядеть прекрасно, а чувствовать себя отвратительно, хоть и видел, как я чуть не упала в обморок. Нельзя злиться на него за неведение.

— Я думала, вы будете танцевать с той мадемуазель, — любезно проговорила я. Она пристально наблюдала за нами, распространяя вокруг себя недовольство, словно шлейф духов.

Этьен рассмеялся, и этот смех отозвался вибрацией в его руке. И в моей.

— А что? Вы ревнуете? — Его глаза испытующе впились в меня. Я уставилась на него в ответ и ощутила, как меня тянет вперед, словно какой-то невидимой нитью. Я моргнула и в последнюю секунду снова выпрямилась.

— Нет, — возразила я, — просто удивилась. Я была занята беседой.

— С дю Верлаком? Поверьте, разговор с кирпичной стеной и тот был бы увлекательнее. Он просто нестерпимо скучен.

Однако Этьен больше не мог одурачить меня. Это вопиющее высокомерие было лишь маской, надетой ради других дворян. Я знала настоящего Этьена, который шел за больной девушкой, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке.

— Вовсе нет, — ответила я, — у нас была весьма увлекательная беседа. Возможно, ему просто не хватало подходящей партнерши. — Рука Этьена, держащая мою, словно окаменела. Свет переменился, его ореховые глаза потемнели, и в них появился оттенок зеленого. — А что? Вы ревнуете? — повторила за ним я.

— Ревную? К дю Верлаку? Еще чего. — Его рука опустилась мне на талию, и я вздрогнула. — Это танец, — объяснил он. — Новый итальянский стиль. Вот, смотрите.

К моему ужасу, каждый мужчина положил ладонь на спину партнерши. Танцующие оставались на расстоянии вытянутой руки, но тем не менее.

— Н-ну… что ж… — промямлила я, и его ладонь легла мне на поясницу. Мы прогуливались рядом и сидели на соседних местах в театре, но на этот раз все было иначе. Теперь я видела, как его грудь поднимается с каждым вдохом, ощущала его руку, обнимающую меня. Я чувствовала его подбородок совсем рядом с моим лбом, ощущала кожей исходящее от него тепло. Я застыла, словно статуя. И не пошевелилась, даже когда заиграла музыка. Я не могла продолжать. Только не с ним. Я знала, что это лишь игра, но мое сердце колотилось с бешеной скоростью. Мир кружился все быстрее и быстрее, и я ничего не могла сделать, чтобы замедлить его.

— Таня. — Он произнес мое имя нежно, ободряюще. Будто уговаривал меня выйти из тени. Мы стояли ближе, чем того требовал танец. Наставления мадам де Тревиль эхом отдавались у меня в ушах. Его рука скользнула по лифу платья — всего несколько слоев шелка, подкладки и твердых пластин между его кожей и моей. — Я не дам тебе упасть.

И мы начали танцевать. До сих пор я никогда не думала, что смогу ощутить чувство полета, что мое тело позволит мне взлететь. Я была убеждена, что мне всю жизнь придется довольствоваться наблюдением за тем, как другие порхают, кружатся и скользят по воздуху, как богини ветра.

Но я летела. Головокружение никуда не делось, но рука Этьена надежно поддерживала меня за талию. Перед моими глазами все время находились его решительный нос, изогнутая линия роста волос. Его пальцы сжимали мои. Шаги танца были мне незнакомы, но он уверенно вел меня. Когда Этьен закружил меня в пируэте, я рассмеялась и продолжала смеяться, даже когда все поле зрения заполнили бушующие серые волны и все вокруг утратило четкость. Даже когда мои ноги предательски задрожали.

— Таня?

Я резко остановилась, прижавшись щекой к его плечу. Только не снова. Только не теперь. В уголках глаз налились слезы, зал кружился вокруг меня так стремительно, что я не могла отличить танцоров от стен, Этьена от танцоров.

— Тише, — вполголоса проговорил он. Ноги больше не держали меня. Я почувствовала движение, дуновение прохладного воздуха, сильные руки, обхватившие меня.

Потом время замедлилось, и мир постепенно вернулся в норму. Мы оказались на балконе, я сидела на каменной скамье, вокруг белели колонны, украшенные душистыми, распространяющими сладковатый аромат зимними виолами. Ветер приятно холодил разгоряченную кожу. Этьен опустился на одно колено и взял мои руки в свои.

— Этьен, прошу вас! Подумайте, как это выглядит со стороны.

Любой случайный наблюдатель заметил бы, что мы нарушаем все приличия. На этот раз все было не так, как в первую встречу, когда мы тоже оказались наедине, однако Этьен сохранял дистанцию в приглушенном свете, падавшем на нас сквозь окна бальной залы. Теперь мои пальцы знали, какова его кожа на ощупь — она стала до боли знакомой.

— Мы здесь одни. — На балконе действительно больше никого не было, смех гостей едва доносился до нас, приглушенный преградой из стекла и мрамора. Кроме него тишину нарушал только свист холодного ветра, поющего в ветвях.

Этьен сел на скамью рядом со мной. Это выглядело менее компрометирующе, однако теперь его плечо прижалось к моему. Я ощутила злость на него за то, что он меня не послушал, на себя — за то, что дала слабину; я вспомнила предупреждения Арьи о том, что я должна защитить себя, защитить свое сердце. Но разве не этого хотела мадам де Тревиль? Чтобы Этьен открылся. Чтобы мы получили доказательства участия его отца в заговоре.

— Ты назвала меня по имени, — заметил он, повернувшись ко мне, коснувшись коленями моих юбок.

— Что? — Головокружение еще туманило мой разум. Я не могла связать двух слов. Мои мысли так путаются вовсе не из-за его близости. Это все мой недуг, и только он.

— Ты… а, неважно. Как ты? — Его лицо приняло обеспокоенное выражение. — Мне показалось, что тебе снова нехорошо. Я такое уже видел. Так что я привел тебя сюда. — Он оглядел пустой балкон, обращенный к открытой местности: темно-зеленые холмы казались черными в лунном свете. Воздух стал густым в предчувствии скорого снегопада. — Но здесь холодно.

— Мне не холодно, — ответила я.

— Ты уверена, голубка моя? — У меня в ушах зашумела кровь. Его большой палец рисовал узоры на моей ладони, я вздрогнула. — Ты дрожишь, — пробормотал он, и наши носы соприкоснулись. Другой рукой он погладил меня по щеке.

— Уверена. — Я собиралась сказать что-то другое. Должна была. Но не сумела найти слов. Все слова куда-то исчезли, унесенные выдохом, когда его губы коснулись моих — легко, как перышко, как прикосновение его пальцев к моей скуле. Кто-то из нас вздохнул. В следующий миг его рука соскользнула с моей щеки и зарылась в волосы, другая обвилась вокруг моей талии. Он притянул меня ближе, втянул в себя мой запах, его губы были такими горячими в холодном воздухе. Из горла Этьена вырвался тихий стон.

Тогда, в бальном зале, я ошибалась. Я взлетела теперь.

В ту минуту, когда его грудь прижалась к моей и наши сердца забились в унисон, я отшатнулась и судорожно вздохнула. Этьен склонился ко мне, продолжая покрывать поцелуями мою скулу.

— Нам не стоило этого делать, — сказала я дрожащим голосом, высвобождаясь из его объятий. Я провела пальцами по губам. Если нас видел хоть один человек, к концу вечера об этом будет судачить весь парижский свет. И что это будет означать для меня? Конечно же, девушка, очернившая свою репутацию, девушка, которую застали за поцелуями с мужчиной, станет бесполезна для Ордена. Ни один объект на меня не позарится. Или еще хуже — позарятся, но в том смысле, который для меня совершенно неприемлем.

Я посмотрела в лицо Этьена, на резкую линию его подбородка, нос с легкой горбинкой. На изгиб его губ, которые только что целовали меня.

— Прошу прощения, если разочаровал, — произнес он. — Лично мне показалось, что это было потрясающе.

— Этьен, я…

— Таня. — Он погладил большим пальцем мою щеку. — Я просто дразнюсь. Ты попросила меня обозначить мои намерения, вот я и обозначил.

Я много месяцев обучалась соблазнять мужчин, выведывать их тайны, драться с врагами и побеждать их. Но я оказалась совершенно не готова к этому. К тому, что кто-то захочет меня. И я захочу его в ответ.

Я могла сколько угодно повторять себе, что Этьен ничего для меня не значит и не может значить, но это так и не стало правдой. Арья не ошиблась. Да, он был добр. Да, он знал, что я другая, и все же хотел поцеловать меня при свете звезд.

У меня проснулись чувства к нему, но это не имело значения. Потому что я выбрала мушкетерок, я выбрала себя. Я была важна для девушек, и я доверяла им. Я доверяла себе. Они думали, что я чего-то стою. И с ними я чувствовала, что это правда.

Итак: сморгнуть слезы, расправить плечи. Я мушкетерка. А мушкетеры ни от кого и ни от чего не убегают.

— Поцелуи ничего не говорят об истинных намерениях. — Ну вот, она вернулась ко мне. Таня, мадемуазель Мушкетерка — по крайней мере, какая-то ее часть, и ее достаточно, чтобы пройти через это и сохранить свое сердце.

— По-твоему, это ничего не говорит о моих намерениях? — спросил он. — Поначалу я был заинтригован твоим внезапным появлением в Париже: девушка в алом платье, от которой у всех перехватило дыхание. Но это изменилось, стоило тебе открыть рот. Ты нечто большее, Таня, неизмеримо большее. У меня нет никаких нечестных намерений по отношению к тебе. Это невозможно, ведь ты — это ты.

— Правда?

— Позволь, я докажу тебе. Спроси меня о чем хочешь.

Он смотрел на меня бесхитростным взглядом, взяв мои руки в свои так, словно я была единственным, чего он когда-либо хотел. Твой отец участвует в заговоре против короля? Он приложил руку к папиному убийству? Он и тебя заставил участвовать в заговоре? Что тебе известно? Что тебе известно, что тебе известно, что тебе известно?

— Раньше ты не хотел рассказывать мне о твоей семье. Расскажи сейчас.

Казалось, мой вопрос сбил Этьена с толку, однако он быстро овладел собой:

— Странная просьба, но для тебя — все что угодно. Что бы ты хотела знать?

Теперь следовало действовать осторожно. Мои вопросы должны быть отточенными, как острейшее лезвие. Мне необходимо что-то, что послужит доказательством или сможет привести нас к уликам, которые неопровержимо доказывают связь его отца с заговором против короля.

— Расскажи мне о твоих родителях. Какие они?

— Мы с ними никогда не были особенно близки.

— Однако в нашу прошлую встречу ты уезжал из Парижа к матери?

— После того как я закончил обучение, она чаще просит меня приезжать в поместье. Но это вызвано скорее тревогой, что я не оправдываю ее ожиданий, нежели искренним желанием меня увидеть.

Я вспомнила маму и ярость, с которой она обрушилась на меня: «Хоть раз в жизни сделай то, о чем тебя просят!» Мой провал, отразившийся у нее на лице.

Ох, Этьен! Как мне хотелось сказать ему, что он не один, что я знаю, как это тяжело — быть причиной разочарования, испытывать глубокое, почти болезненное желание доказать человеку, который породил тебя на свет, что ты чего-то стоишь. Но моей целью была не его мать.

— Должно быть, это тяжело, — осторожно ответила я. — А твой отец?

— Как я уже говорил, мы с ним никогда не сходились во взглядах. — Этьен старался тщательно подбирать слова, но чувства исказили его лицо, словно он выпил яду.

Я посмотрела на него с тщательно выверенным смущением:

— Правда?

— У него свои идеи относительно того, как лучше послужить стране. Очень глупые идеи. Ты уверена, что тебе не холодно? — добавил он, когда я вздрогнула.

Я придвинулась к нему поближе, чтобы согреться.

— Но ты не разделяешь этих идей?

Этьен тяжело вздохнул:

— Совсем не разделяю.

— Почему же?

— Ты чересчур сильно им интересуешься.

Моя улыбка застыла.

— Я просто пытаюсь узнать о твоих истоках. Твоей семье.

— Ты упоминала моего отца еще в нашу первую встречу, — сказал он.

— Наше поместье находится недалеко от Бордо, так что я слышала о твоей семье. Удивительно, что мы раньше не встретились.

— Родители отправили меня в пансион, когда мне было десять. Мама приезжала навещать меня по праздникам, а отец не приезжал вовсе. Он не хотел видеть меня дома: считал, что мне нужно закалиться, что поездки домой противоречат цели, для которой меня отправили в школу, что они меня размягчат.

Вот она, ниточка: его отец требовал уединения, ему необходимо было время, чтобы заниматься своими делами, не опасаясь, что ему помешают. Например, вести бухгалтерские книги… или планировать убийство короля. Возможно, он занимался этим еще до Фронды. Возможно, он остался в стороне во время мятежа, потому что выжидал удобного момента для себя. Мне нужно лишь, чтобы Этьен продолжал говорить. Чтобы выдал еще немного информации. Уместно ли будет спросить у него, где его отец находится сейчас? Или это будет слишком подозрительно?

Его рука нащупала мою.

— Мне жаль, что я не бывал дома чаще, — может, тогда мы встретились бы раньше. Подальше от города. При свете солнца. — Он поиграл с моим локоном. — В тот день было пасмурно. — Я растерянно заморгала. — В университете. Когда мы встретились, было пасмурно. Я никогда не видел твои волосы при свете солнца — только при свечах, а это совсем другое.

Он снова наклонился ко мне. По пустому балкону разнесся приглушенный звон, и я, вздрогнув, обернулась на звук.

— Должно быть, кто-то уронил бокал. — Этьен прикоснулся пальцами к моему подбородку и нежно развернул мое лицо к себе. — Стоит вернуться, пока наше отсутствие не заметили. Я могу заехать к тебе в понедельник вечером. Я знаю, я обещал, что нас больше не побеспокоят, но что бы ты ни хотела мне сказать сейчас — скажи это в понедельник… нам больше не придется прятаться.

Я попросила его обозначить свои намерения — но я никогда не позволяла себе поверить, что они благородны. Сама мысль о том, что он появится в штаб-квартире Ордена, обожгла меня холодом — и этот холод был куда суровее парижской зимы. Этого не могло случиться. Ухаживаний, поцелуев. Ничего.

Но что, если это спасет жизнь короля?

Этьен запечатлел долгий поцелуй на моем лбу. Усмехнулся румянцу, решив, что это из-за него, и не замечая вины, которая тисками сдавила мне горло. Перед моим внутренним взором пронеслось залитое кровью лицо отца. Меня затошнило.

Когда мы направились назад, пройдя между колоннами, Этьен поцеловал мне руку. Затем зашел за угол и исчез из виду. Я задрожала, наконец ощутив пронизывающий холод, забравшийся мне под платье.

— Я не могу любить тебя, — тихо проговорила я, выпустив слова в ночную стужу. Они завились облачками пара и растворились в темноте, поднявшись в бескрайнее парижское небо. Со следующим порывом ветра я покачала головой. Мерзнуть тут без дела — последнее, что пришло бы в голову мушкетеру. Так что я вернулась в тепло.

Когда я переступила через порог, мне показалось, я заметила, как за углом, совсем рядом с балконом, мелькнул кусочек бледно-желтого платья. Когда я моргнула, он уже исчез. Должно быть, игра света.

Я была уверена, что остальные увидят по моему лицу, услышат в моих словах отголоски моего предательства — по отношению к отцу, к моим новым сестрам, к нашей наставнице.

Однако жизнь продолжалась. Гости танцевали, пили и смеялись до тех пор, пока их лица не сравнялись цветом с помадой и румянами.

— Где ты была? — Мадам де Тревиль застала меня врасплох, когда я стояла у стены. Я испугалась, что у меня растрепались волосы, размазался макияж. — Впрочем, неважно. Портия все мне рассказала.

— Все? — пискнула я.

— Да, — ответила она, понизив голос, — о твоих наблюдениях за некоторыми аксессуарами. И чем они украшены. — Я уставилась на нее, разинув рот. — Ты говорила с Вердоном? Наш план сработал?

— Да, — выдохнула я. Однако рассказать подробности не успела, поскольку наставница собрала нас и повела к карете.

Дождавшись, когда кучер закроет за нами дверь и снаружи раздастся ровный стук копыт, мадам де Тревиль заговорила:

— Портия доложила мне, что ты видела графиню де Граммон с человеком из доков.

Я пересказала подслушанный разговор: необычный интерес графини к причинам, по которым жена этого господина не пришла на ее собрание, их выверенные реплики с двойным смыслом, ее странное желание непременно передать веер на балу.

— На веере было что-то написано. И спрятано между пластинами. Буквы слегка блестели, словно были сделаны из металла.

— Вероятно, для того чтобы они не выцвели. Может, это было послание? Ведь это был тот самый веер, изготовленный по индивидуальному заказу, о котором она говорила? — спросила Портия.

— Возможно… — Я умолкла, затем продолжила: — Может быть, это как-то связано с зашифрованной запиской, которую я нашла?

Впервые за несколько недель мадам де Тревиль выглядела так, будто на ее плечах не лежит бремя всего Парижа. В повороте ее головы все еще чувствовалась скованность, брови были нахмурены, однако ее лицо осветила надежда.

— Думаю, пора нанести визит веерных дел мастеру. Молодец, Таня. — В голосе наставницы было столько гордости, что я чуть не растаяла от удовольствия. Я не заслужила этой похвалы — ведь меньше часа назад я самозабвенно целовалась с объектом.

Но ей нельзя об этом знать, если я хочу выяснить правду о том, что случилось с моим отцом. Да и зачем ставить мадам де Тревиль в известность? Это никогда не повторится. Не должно повториться.

— Завтра вы с Портией допросите изготовителя вееров.

Глаза Портии ярко блестели, ее улыбка практически светилась в полумраке экипажа.

— Мы вас не подведем, мадам!

Уголком глаза я заметила, как Арья качнулась вперед, словно не удержала равновесие при движении кареты. Затем послышался глухой удар.

— Прошу прощения, — пробормотала Арья, поднимая с пола свой веер, для чего ей пришлось наполовину сползти с сиденья. Щеки у нее порозовели, что было ей совсем не свойственно. — Я потеряла равновесие.

— Перейдем к следующему вопросу на повестке: что сказал Вердон? — спросила мадам де Тревиль.

В карете и так было не очень просторно, а теперь стало невыносимо тесно.

— Его отец много времени проводит дома в одиночестве. Если Вердону-старшему нужно было время, чтобы составить план, чтобы обсудить его с другими местными дворянами или даже принять у себя кого-то из ссыльных, у него была такая возможность… но это началось еще до Фронды.

— Он сказал еще что-нибудь?

— Только еще раз подчеркнул, что они с отцом очень разные.

— И? — не отступала мадам де Тревиль. — Чем закончилась ваша встреча?

— Он хочет прийти к нам в понедельник.

Теа тихонько охнула. Портия скорчила гримасу. Арья не пошевелилась.

Мадам де Тревиль нахмурилась:

— Что ж, это порождает любопытную дилемму.

— В смысле? — зевнув, спросила Теа, засыпавшая на ходу. — Таня должна была заставить его всерьез увлечься ею, и у нее получилось! Посмотрите только, сколько полезной информации она для нас раздобыла.

— Эта информация ничего не стоит без доказательств. Если мы ошибаемся, если Вердон не главный заговорщик, мы рискуем потерять все, чего добились. — С каждым словом мадам де Тревиль петля стыда на моей шее затягивалась все туже. Предатель. Предатель. Предатель.

Я сжала кулаки, спрятанные в складках платья, чтобы не выдать, как дрожат мои руки.

— Это непросто… он непростой.

Мадам де Тревиль скривилась:

— Он скользкий, как угорь. Если бы я была уверена, что твой визит к нему поможет делу, я отправила бы тебя не моргнув глазом. Приличия — до чего досадная помеха в расследовании заговора. Однако у нас есть и другая работа. Завтра Портия и Таня нанесут визит веерному мастеру. Арья, Теа, вы пойдете со мной. Одна дама уже давно донимает меня просьбами посмотреть на моих учениц, и, поскольку она подруга графини, я думаю, мы можем удовлетворить ее любопытство. Если в понедельник Таня добудет нужную нам информацию, у нас даже останется в запасе несколько дней. Особенно если новая книга по криптографии от Анри оправдает мои ожидания.

Арья, забившаяся в угол, насколько это было возможно в столь пышном платье, напряглась.

Карета покачивалась, и стук колес отдавался у меня в костях. Конечности ныли так, словно мы снова полночи удирали от погони в доках.

— Все это скоро кончится, — сказала я Арье, которая наблюдала за мной. Ее недоверие к Анри. Ее страх, что, если мы не сумеем вычислить главаря заговорщиков, короля постигнет ужасная участь, а затем прольется кровь невинных людей, которых обвинят в его смерти, в то время как дворяне приберут к рукам опустевший трон. Когда мы спасем короля, у нас появится рычаг. Он будет обязан жизнью девушке из Двора чудес. Это должно что-то значить, наверняка Мазарини и остальные приближенные готовы будут дорого заплатить за то, чтобы никто не узнал, как нам удалось посрамить самих мушкетеров. И мы можем использовать этот рычаг ради благой цели, ради того, чтобы помочь женщинам, которые захотят стать мушкетерками после нас, как мечтает Портия, а вдобавок помочь обитателям Двора чудес. Может быть, мы даже сумеем помочь таким, как я.

Вскоре убийца моего папы окажется за решеткой в Бастилии.

Вздох Арьи вернул меня обратно на землю.

— Да, — сказала она. — Скоро все это кончится.

Портия притянула меня к себе, когда по оживленной улице мимо нас прогрохотала повозка.

— Не понимаю, почему экипаж не мог высадить нас прямо у мастерской.

Портия театрально вздохнула, ловко обойдя дымящуюся кучу конского навоза, причем описала широкий полукруг, чтобы ее туфельки наступили на истертый камень, а не на пахучую субстанцию.

— И что бы мы делали, если бы внутри оказались клиенты? Даже самые невнимательные парижане заметили бы карету, торчащую рядом с лавкой, и пассажиров, поглядывающих на витрину из-за шторок. Не забывай, Таня: повсюду шпионы! — прошептала она, растопырив пальцы во все стороны.

Когда мы наконец добрались до мастерской и убедились, что внутри никого нет, Портия взмахнула юбками и вошла в дверь, звякнув колокольчиком. Я последовала за ней.

— Un moment, s’il vous plaît! Секунду, пожалуйста! — раздался голос из-за прилавка. Пока я обшаривала взглядом помещение, Портия поправляла лиф своего платья так, чтобы декольте выгодно подчеркивало ложбинку между грудей. Я закатила глаза, но она лишь взяла меня под руку и легонько ущипнула за предплечье.

Лавка вееров, пусть и небольшая, оказалась самым изысканным магазином, в котором я когда-либо бывала: стены были украшены деревянными панелями и веерами, вставленными в рамки. Нигде не нашлось прейскуранта, но это было обычное дело в высшем свете. Деньги здесь не играли роли, открытый разговор о них сочли бы дурным тоном. Представить только: суммы, которую выкладывали за хрупкий аксессуар, изготовленный из тончайшей бумаги и легкий, словно перышко, хватило бы, чтобы кормить семью несколько недель. А то и месяцев.

Из заднего помещения — судя по всему, кладовой — вышел мужчина.

— Bonjour, мадемуазель… — Оглядывая нас, он на миг умолк, затем подошел к прилавку и положил на него материалы, которые нес в руках. — Чем могу вам помочь? Уверяю вас, наш магазин предлагает лучшие веера во всем Париже. Что бы вы ни искали, вы найдете это здесь.

— О, мы наслышаны о вашей репутации, — промурлыкала Портия, проводя пальчиком по краю разделявшего их прилавка.

— Мадемуазель слишком добра. Вы ищете что-то конкретное? — спросил он, однако его взгляд был направлен не на Портию. Он смотрел на меня. Заметив это, Портия подтолкнула меня вперед.

— Секундочку. Я хотела бы обсудить мои… веерные предпочтения с сестрой, — выпалила я, оттаскивая Портию в сторону. — В чем дело? Я думала, ты будешь играть ведущую роль, — прошептала я.

Смущенный продавец глазел на нас, раскладывая ткани по прилавку.

— Очевидно, он не большой ценитель декольте. Какая жалость. — Она опустила глаза вниз, на ложбинку между грудей, и вздохнула. — Ты сегодня прекрасно выглядишь, дело не в тебе. И не в тебе, Дюймовочка. Это все он виноват. — Она нежно похлопала себя по груди.

— Ты что, дала своим грудям имена?

— А ты нет? Между прочим, Дюймовочка заслужила свое имя. Она и в самом деле крепкий орешек. Ты хоть представляешь, как трудно зашнуровать корсет, когда одна грудь значительно меньше другой? К тому же Дюймовочка очень чувствительна к натиранию. О том, чтобы что-то туда подложить, не может быть и речи.

— Я… просто…

Воспользовавшись возможностью, Портия толкнула меня обратно к прилавку:

— Давай, Таня! Вперед!

Я с размаху влетела в прилавок. Продавец поднял глаза, его лицо просветлело:

— Мадемуазель! Вы вернулись!

Я одарила его своей самой ослепительной улыбкой. Пальцы, барабанившие по прилавку, застыли, кадык дернулся, когда он сглотнул раз, потом другой.

— Я слышала от одной графини, что вы изготовили для нее особый веер.

— О, это было уникальное изделие! Мы провели не одну индивидуальную консультацию, чтобы она получила в точности то, что хотела.

Oh, pour l’amour du ciel. Да ради бога! Я сдержала порыв немедленно сбежать оттуда и вместо этого опустила ладони на прилавок в нескольких дюймах от его.

— Быть может, и мы придем к соглашению. Но для начала я хотела бы взглянуть на товар.

Продавец вытащил веер из витрины.

— Чересчур прост, — нахмурилась я. — Даже близко не похож на веер графини. Не хочу, чтобы меня сочли недостаточно модной.

— Разумеется, мадемуазель! Веера графини были особыми, их изготовили специально для нее. Это всего лишь базовая модель.

— И что в них было такого особенного? — Я затаила дыхание.

— Н-н-ну-у-у, — запинаясь, начал он, промокая вспотевший лоб платком и старательно отводя взгляд от моей шеи и выемки между ключиц, — она попросила вписать между пластин стихотворение. Я сам выполнял каллиграфию. Вышло не слишком претенциозно, однако очень красиво, по крайней мере на мой вкус.

— А что за стихотворение? Любовное, наверное?

— Колыбельная, которую ее матушка пела ей в детстве. Я переписал ее в точности как было велено, но она перечитывала трижды, пока не сказала, что удовлетворена мной — то есть, конечно же, моей работой.

Во рту появился привкус желчи, и я сглотнула. Моя невинная улыбка сменилась игривой усмешкой, которую я отрабатывала месяцами:

— А вы случайно не помните слова? Мне говорили, что у меня чудесный голос.

— У нас получилось! Точнее, у Тани получилось! — воскликнула Портия, вбегая в парадную дверь и размахивая своим веером. Теа, которая возилась с починкой платья, взвизгнула:

— Ох, ты меня напугала!

— Oh, je suis très désolée! Ах, мне очень жаль! — пропела Портия, танцуя под воображаемую музыку и разводя руками. — Так ты не хочешь узнать о колыбельной, которую графиня велела написать на своих веерах?

— Портия? Таня? Это вы? — Мадам де Тревиль высунула голову в коридор. — Колыбельная, значит? — спросила она, когда мы пересказали ей все, что нам удалось узнать. — Давайте послушаем.

— Я что, правда должна ее спеть? — Раньше мне нравилось петь — ничего выдающегося, просто детские песенки, — но это было до того, как начались головокружения. До того, как любая протяжно пропетая нота превратилась в потенциальную причину для обморока.

— В нотах может содержаться подсказка, — объяснила мадам де Тревиль.

Я напрягла плечи, переплела пальцы и сделала глубокий вдох:

Я поморщилась, когда в моем голосе прорезалась резкая, скрипучая нота.

Пропев последнюю строчку, я с облегчением вздохнула.

Теа захлопала в ладоши. Я вздрогнула, потому что с противоположного конца комнаты тоже донесся какой-то шум — там аплодировал, подняв лицо от кипы бумаг, Анри. Нос у него был запачкан чернилами. Как только он заметил, что я на него смотрю, аплодисменты затихли.

— Я сопоставлю ноты с зашифрованным посланием — может быть, удастся найти какую-то подсказку, — сказала мадам де Тревиль. Напевая мелодию под нос, она записывала партитуру. — Мелодия самая обыкновенная. Достаточно знакомая — даже если ты пропустила одну-две ноты, мы вполне можем восстановить все целиком.

— Текст кажется совершенно невинным. Мы уверены, что это как-то связано с заговором? — задумчиво произнесла Арья.

— Но ведь он и должен выглядеть невинным, правда же? Возможно, тут тоже какой-то шифр, — возразила Портия.

Теа повторила слова колыбельной — жизнерадостно и нараспев. Она не пела, однако ее исполнение все равно прозвучало лучше, чем мои потуги.

Мадам де Тревиль напряглась:

— Повтори-ка последнюю строчку.

— Если поросята тебя не съедят.

Портия вся подобралась:

— Это поговорка, она означает «Если тебе ничто не помешает», но с чего включать ее в детскую колыбельную? Ведь обычно, укладывая ребенка спать, его стараются успокоить, уверить, что все будет хорошо. И вообще, какое отношение все это имеет ко сну? Я бы скорее пела о том, что чудовища из ночных кошмаров не существуют, что мама всегда рядом и никогда не даст в обиду.

— Я тоже знаю такую поговорку, но, может быть, здесь ее надо понимать буквально? — рассуждала Теа. — Допустим, среди контрабандных товаров были поросята? Живые свиньи?

Арья нахмурилась:

— Слишком рискованно. Мы полагаем, что, помимо оружия, они ввозят различные предметы роскоши, чтобы использовать их для подкупа. Они наверняка выбирают вещи, которые удобно хранить и передавать. Ткани, предметы интерьера…

— А как же тот бал, где подавали апельсины и шоколад? — спросила Теа.

— Даже это перевозить удобнее, чем живых свиней, которые могут стать источником заразы. Или поднять шум при перевозке.

Мы замолчали. Тишина окутала нас, словно покрывало. Мадам де Тревиль уселась в кресло и оглядела свое растерянное войско.

— Я пороюсь в своей библиотеке, посмотрю, откуда эта колыбельная… есть шанс, что отыщу ключ. — Однако ее тон был не очень обнадеживающим. Губы мадам де Тревиль скривились, через стиснутые зубы вырвался тяжелый вздох. — Я напишу Мазарини, запрошу у него тексты по музыке. Может, попрошу прислать нам в помощь любимых композиторов короля или человека, сведущего в музыке.

— А как ваша поездка к той даме? Есть результаты? — спросила Портия у мадам де Тревиль.

— Нам не удалось с ней поговорить, ее не было дома. Однако ее дворецкий проболтался, что в начале этой недели она была на приеме, который устраивала графиня. А потом, когда мы садились в карету, я почти уверена, что видела ее в одном из окон наверху.

Смешок человека в маске гулким эхом отдался у меня в ушах. Мадемуазель Мушкетерка. Возможно, он был не единственным, кому известны наши тайны.

— Ну что ж, — подытожила мадам де Тревиль. — Я пока что свяжусь с Мазарини, а вы возьмите каждая по энциклопедии. Ищите любые фразы, что угодно, что может быть связано с этой колыбельной. Определения, термины, цитаты — сгодится все.

В ее полуулыбке отразились многочисленные бессонные ночи, долгие часы, проведенные за изучением замысловатых карт, развешанных на стенах этого самого кабинета. Портия застонала, когда ей вручили стопку толстых книг.

— Начните вот с этих. Отправляйтесь с ними в главную библиотеку, чтобы не отвлекать меня.

Мы поплелись куда было велено. Едва открыв доставшуюся мне книгу и увидев мелкий шрифт, заполнявший страницу за страницей будто бы даже без пробелов, я прижала пальцы к вискам.

— О, так вот на что, по их мнению, похожи наши тела, — изрекла Портия через несколько минут. Перевернув страницу, она судорожно вздохнула. — Боже, какая гадость! Как кому-то может прийти в голову, что наши внутренности выглядят вот так? — Она показала иллюстрацию Теа, которая пискнула от ужаса и оттолкнула ее прочь. У нас впереди вся ночь, завтрашний день, а потом… потом наступит понедельник. Когда Этьен обещал нанести визит.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я подняла голову. Арья быстро отвела глаза. Но я успела заметить в них затаенное беспокойство.

Два дня мы провели за изучением всех энциклопедий, которые имелись у мадам де Тревиль. Это было утомительно. Описания медицинских теорий, типов темперамента, определения ипохондрии, огромное множество слов и статей о женщинах, в чьи страдания никто не верил. Я просмотрела статьи о кровопускании, о некоем сладком купоросном масле, о различных методах лечения, которые, судя по записям, больше вредили здоровью, чем помогали. Я как раз дочитывала очередную статью, когда Портия, заметив выражение моего лица, поменялась со мной книгами и продолжила читать как ни в чем не бывало. В новой книге записи оказались еще скучнее, но лучше уж скука, чем боль и обида.

— Таня! — Теа подбежала ко мне, слегка запыхавшись, кудри торчали во все стороны. — Я закончила!

Она сунула мне в руки какой-то сверток.

— Что именно закончила?

— Ох, разве я тебе не рассказывала? Я просто взялась за шитье, прости — так часто бывает, когда я увлекусь работой… понимаешь, я как будто забываю обо всем, мне нужно претворить мои идеи в жизнь, пока они не вылетели у меня из головы.

Слова всколыхнули воспоминания: я примеряю порванные панталоны, внезапная глубокая сосредоточенность Теа, совет Арьи не отвлекать ее.

— Новые панталоны? Merci!

Она хитровато улыбнулась:

— Я бы не назвала их этим словом.

— Я не понимаю…

— Просто примерь, — хихикнув, предложила она и потащила меня прочь из библиотеки в комнату, где мы много месяцев назад примеряли юбку. Я засмеялась, я чувствовала себя просто прекрасно. Хоть мне и пришлось прислониться к закрытой двери, когда мои ноги задрожали, я уже очень давно словно не дышала по-настоящему, не отвлекалась от переживаний и тревог о зле, клубящемся вокруг нас. У папы было его братство, но я не могла себе представить, чтобы кто-то из товарищей по оружию шил ему панталоны, подбирал для этого лучшие ткани, выверял каждый стежок.

Теа помогла мне расшнуровать платье, после чего отвернулась, чтобы я сняла чулки и надела свободную блузку. Не стоять же мне в одном исподнем.

— Вот это да! — воскликнула я, развернув панталоны. Мои пальцы погладили невесомую ткань. Нигде не было ни пряжек, ни застежек.

— Давай, примерь, — повторила Теа, все еще отвернувшись.

Панталоны обхватили мои ноги плотно, словно корсет. Я с трудом натянула их на бедра.

— Они почти такие же тесные, как те, что я примеряла тогда, — пропыхтела я.

— Вот именно! — Теа резко повернулась и в восторге захлопала в ладоши. — Но в этих ты, по крайней мере, можешь ходить, ведь так?

Я недоверчиво попыталась сделать шаг. И в отличие от первой пары, которая была жесткой и сковывала движения, эта почти не ощущалась.

— Ну, как ощущения?

Я не находила слов для ответа. Только шла по комнате, нарочно замедляя шаги, тщетно пытаясь погасить разгорающийся в груди огонек надежды. Но когда я прошла полный круг, этот огонек превратился в яркое пламя. У меня все еще кружилась голова — от этого я никуда не денусь. Однако мне было гораздо легче удерживать равновесие. Серые лужи, плескавшиеся по краям моего поля зрения, словно усохли. И ноги держали меня гораздо увереннее.

— О, Теа, это гораздо лучше, чем самое изысканное платье!

Она порозовела:

— Да ладно тебе. Когда ты примеряла панталоны в прошлый раз, у меня возникла одна идея. И я постаралась подобрать более эластичную ткань.

Когда она жестом предложила мне посмотреться в зеркало, я взвизгнула и безуспешно попыталась прикрыться руками.

— Нельзя, чтобы меня в этом увидели! Они такие… такие… — Я рискнула бросить еще один взгляд на черную ткань. Она ничего не скрывала. Совершенно ничего.

— Но ведь ты будешь носить их под платьем, глупышка!

— Однако может наступить момент, когда мне придется подоткнуть юбки для боя, — сказала я, не в силах оторвать взгляда от четких очертаний собственных ног. Если бы мама видела меня сейчас, она бы тотчас лишилась чувств.

— Самое большее, что они увидят, — переднюю часть бедер. И кроме того, — заметила Теа, — если они, засмотревшись на твои ноги, не будут смотреть на твою шпагу, это и к лучшему.

— Теа, — поспешила сказать я, заметив огорчение на ее лице, — прошу, не сочти меня неблагодарной. Я просто не ожидала. Но ты права, конечно же, права.

— Вот и отлично! Можешь надеть их под платье, когда месье Вердон приедет сегодня вечером, а я принесу тебе ожерелье, чтобы тебе не пришлось подниматься и спускаться на подъемнике. Боже, это чудесно, просто чудесно! — Огорченное выражение моментально исчезло с ее лица, и она, сияя, вышла из комнаты.

Зачем она… неужели она притворилась, чтобы я…

Дверь вдруг открылась, и вошел Анри. Он успел подойти к книжному шкафу, прежде чем заметил, что я стою посреди комнаты, охваченная ужасом.

— П-п-прошу п-прощения, — заикаясь, пролепетал он и, прикрыв глаза руками, тут же врезался в стену. — Мне ужасно неловко. — Книги полетели на пол, и он наклонился, чтобы поднять их, стараясь не смотреть в мою сторону. — Тетя не могла найти одну книгу, а здесь книжный шкаф…

— Анри! — Он на время оставил свои книжки, а я сжала руки в кулаки, чтобы не схватить свое платье и не прикрыться им. Ведь я мушкетерка. А мушкетерку не испугать тем, что кто-то увидел ее в одежде, которая, как бы это сказать, чересчур облегает. — Ты и раньше видел меня в штанах. Помнишь, когда мы с Арьей вернулись из порта и…

— Это не то же самое. — Он поднялся на ноги. Обвел глазами мою фигуру, скользнул взглядом по бедрам, по изгибу икр. Я кашлянула. Он заморгал и выпрямился.

— Почему же?

— Не знаю, — ответил он. — Но тогда было иначе.

Я прочистила горло. Почему эта встреча смутила меня гораздо больше, чем сцена в веерной мастерской?

— Так ты пришел за книгой?

— Да. — Он поколебался, но потом все же заговорил: — Ты планируешь выходить в таком виде из дома? Просто на улице холодно, а они кажутся не очень теплыми…

— Они будут под платьем. Теа попросила меня их примерить, чтобы убедиться, что они мне как раз.

— О. — Его голос дрогнул. — Так их сшила Теа?

— Она и выкройку сама построила. — Я провела пальцами по боковым швам, удивляясь, каким четким стало зрение. — Это помогает от головокружения. — Анри издал звук, словно он подавился, и я обеспокоенно взглянула на него. — Что-то не так?

— Нет, — ответил Анри. — Хорошо, что они помогают от головокружения.

— Ну да, — ответила я.

— Ну да, — повторил он.

Мы неловко замолчали, его взгляд был устремлен в точку где-то над моей головой. Но затем он сделал протяжный выдох, и пропасть между нами словно исчезла.

— Послушай… мне нужно кое-что тебе… дело в том, что…

— Да?

Его лицо находилось в полуметре от моего. Почему он так нервничает… неужели Арья была права на его счет?

Я смотрела на его рот, ожидая, что он скажет. Я старалась не думать о том, что это первый раз за много недель, когда он пытается по-настоящему поговорить со мной, посмотреть на меня, и почему-то мне от этого больно. Потому что он все еще оставался тем, кто принес мне карту, тем, кто рассмешил меня в мое первое утро в Париже, до того, как этот дом стал таким же знакомым, как шпага в моей руке.

— Я принесла ожерелье. — Теа вошла в комнату, опустив глаза на украшение, которое держала в руках. — Думаю, оно подойдет к твоему платью, но нужно примерить, чтобы наверняка… вдруг оттенки не сочетаются! — Она наконец подняла взгляд и увидела Анри, который отшатнулся от меня. — Ой, я тебя не заметила!

Под ее взглядом он покраснел. Интересно, каково это — краснеть, когда видишь кого-то, ощущать, что кто-то тебя привлекает… влюбиться в кого-то, кого тебе не придется предать?

— Я пришел вот за этим, — дрожащим голосом произнес он, показав ей книгу. — Я пойду, я уже и так на работу опаздываю.

— Не забудь, что надо выйти через заднюю дверь — чтобы не столкнуться с месье Вердоном, — напомнила Теа.

— Месье Вердоном? — Его взгляд метнулся ко мне, а Теа не без гордости ответила:

— Да! Он приедет сегодня вечером навестить Таню. Ты бы видел, как он на нее смотрит! Она проделала блестящую работу.

Анри не отрывал глаз от моего лица. По какой-то необъяснимой причине мне стало трудно дышать.

— Что ж, поздравляю с блестяще проделанной работой, — произнес он с выражением, которое мне было трудно истолковать. Я ожидала, что он скажет что-нибудь еще, но он повернулся и вышел в открытую дверь.

Теа обескураженно посмотрела ему вслед:

— Я что, огорчила его? Что тут произошло, пока я была наверху?

Я сморгнула вдруг навернувшиеся слезы — наверняка они были вызваны волнением: Этьен вот-вот будет здесь, мне столько всего нужно сделать, нам отчаянно необходимо найти недостающее звено, которое связывает улики и подозреваемых…

— Он смутился, когда вломился сюда, а я без платья.

Вздернутый носик Теа сморщился, отчего веснушки пришли в беспорядок.

— Ох, прости меня, Таня, прости! Я не должна была оставлять…

— Ты не виновата. Не волнуйся. Никто не виноват. — Когда я произносила эти слова, у меня в груди уродливым подсолнухом распустилось чувство вины. Эта вина оставалась невысказанной и ощущалась как нечто чужеродное в моем теле.

— Я не хочу показаться бестактной — прошу, Таня, не сочти меня бестактной, — однако час уже поздний, тебе не пора начать одеваться?

— Пора, — ответила я. — Ты мне поможешь?

Теа помогла мне снова влезть в платье, надела мне на шею ожерелье — прозрачные драгоценные камни и серебряная сетка. В последний момент я вытащила из-под лифа платья перстень на цепочке. Цепочка не блестела, как изысканные украшения, однако в ней таилась иная сила. Сегодня папин перстень и эта цепочка сослужат мне службу: они станут моим якорем.

— Мадам де Тревиль? В чем дело? — спросила я, едва войдя в салон.

Наша наставница стояла у окна, ломая руки.

— Это может подождать до вечера.

Портия и Арья сидели на кушетке и тихо переговаривались. Однако, услышав тон мадам де Тревиль, они вздрогнули и посмотрели на нее.

Меня пронзил страх.

— Прошу, скажите нам.

— Как твои новые панталоны? С ними ты чувствуешь себя лучше?

— Они помогают, но одежда не может вылечить мое головокружение. Что вы от нас скрываете?

Мадам де Тревиль казалась непривычно тихой. Она пристально посмотрела на меня, после чего испустила прерывистый вздох:

— Веерный мастер. Мазарини прислал гонца, чтобы сообщить мне.

Я стиснула в руке папин перстень:

— Что произошло?!

— В субботу вечером он не вернулся домой. Его жена сообщила страже только вчера — она решила, что он остался ночевать в мастерской, чтобы закончить срочный заказ… но сегодня утром местный рыбак обнаружил в своих сетях труп. Его тело, его лицо… судя по тому, что ты мне рассказывала, Таня, с ним обошлись так же, как с твоим отцом. Когда стража осматривала лавку, они нашли вот это. — Мадам де Тревиль вытащила из кармана нечто завернутое в платок. Когда она развернула его, Теа ахнула, Арья с беспокойством взглянула на Портию, а та шумно втянула воздух и забыла выдохнуть. — Мазарини прислал мне это меньше часа назад. Он… недоволен развитием событий в последнее время. Он снова попытался поговорить с королем о фестивале, однако все прошло так, как и ожидалось.

В платке оказался веер — столь же изысканный, как и тот, что я видела у графини. Но вместо колыбельной на нем было написано другое послание. Некоторые буквы трудно было прочесть. Красные чернила — я не могла даже думать о том, что это может быть, — кое-где расплылись.

Arretez-vous maintenant, et nous vous épargnerons — «Остановитесь сейчас, и мы вас пощадим».

Два дня назад мы нанесли визит веерному мастеру. Мы с Портией могли быть последними, не считая его убийцы, кто видел его в живых.

— Это дело рук аристократов, — продолжала мадам де Тревиль. — Они знают, что мы напали на след.

Я крепко зажмурилась, когда перед глазами встал образ отца, окровавленного, поверженного. На месте его лица я видела лица Арьи, Портии, Теа, Анри. Этьена. Мадам де Тревиль. Мамы.

По вестибюлю разнесся резкий металлический стук.

— Это он! — ахнула мадам де Тревиль и засуетилась, рассаживая нас по комнате, словно раскладывая фрукты для натюрморта. Теа и Портия устроились с вышивкой в углу. Арья — на своем обычном месте у миниатюрного столика. А в центре оказалась я — в изумрудно-зеленом платье, складки которого раскинулись по кушетке, с веером из пышных листьев.

Жанна робко переступила через порог — обычно горничные не встречали гостей, но мадам де Тревиль не хотела нанимать дополнительных слуг и рисковать нашими тайнами, поэтому предложила Жанне принять участие в сегодняшнем спектакле за дополнительную плату.

— К вам месье Вердон, мадам.

— Пригласите его войти.

Когда Этьен вошел, мы все поднялись — я гораздо медленнее остальных, поскольку мне пришлось бороться с головокружением. Да, оно стало слабее, однако никуда не делось. Оно было со мной всегда. Этьен пристально смотрел на меня. Мадам де Тревиль кашлянула, и он торопливо повернулся к ней:

— Мадам, позвольте поблагодарить вас за гостеприимство.

— Всегда рады. — Она посмотрела на меня, и глаза Этьена последовали за ней. — Девушки, — обратилась она к Портии и Теа, поскольку Жанна уже ушла, как ей и было велено заранее, — не передадите на кухню, чтобы для нас приготовили чай? Клод всегда забывает о том, что листья нужно заваривать подольше.

Клод, как я знала, был нашим вымышленным поваром.

Мы остались вчетвером. В камине ревел огонь, атмосфера в комнате была теплой, мягкой, сонной. Жаль, я не надела более экстравагантное платье — мне было бы легче встретиться с Этьеном во всеоружии.

— Присаживайтесь, пожалуйста. — Мадам де Тревиль указала на стул.

— Надеюсь, что нынешний сезон вам по душе, — произнес Этьен, расправляя фалды своего камзола.

— Более чем. Особенно с нашей очаровательной новой воспитанницей.

В его глазах пряталось тепло, которое, как мне теперь было известно, скрывалось под напускной холодностью.

— Вы не единственная, кого осчастливило ее присутствие.

Мадам де Тревиль прочистила горло и встала.

— Куда они запропастились с чаем? Месье Вердон, прошу прощения за то, что мы не проявили должного гостеприимства.

При других обстоятельствах компаньонка не оставила бы свою подопечную с мужчиной, даже в присутствии другой подопечной.

Однако мадам де Тревиль была не обычной компаньонкой. А я — не обычной подопечной.

Мадам де Тревиль вышла и закрыла за собой дверь. Этьен бросил обеспокоенный взгляд в сторону Арьи, но та была поглощена книгой — судя по виду, очередной энциклопедией. Многозадачность — наше кредо.

— Все в порядке, — заверила его я, потом жестом пригласила присесть на кушетку рядом со мной и сглотнула, пытаясь унять сердцебиение.

— Какое интересное украшение, — сказал он, когда пересел.

Я прикоснулась пальцами к серебряной сетке ожерелья.

— Спасибо… — Однако Этьен уже наклонился вперед и подцепил простую цепочку. Большим пальцем мимолетно погладил обнаженную кожу. — Семейная реликвия, — пояснила я, довольная тем, что мой голос не дрогнул. — Все в порядке, правда, — повторила я, когда он снова оглянулся на Арью.

Лишь после этого напряжение отпустило его.

— Удивительно, как я продержался столько времени после нашей последней встречи.

— Это было всего несколько дней назад, — возразила я.

— Все равно. — Он нежно погладил пальцами мою щеку. Когда я слегка отстранилась, он смущенно положил руку обратно на колени.

— Этьен, то, что случилось тогда… — Арья то ли была всерьез увлечена своей книгой, то ли очень хорошо притворялась.

Он взял мою руку в свои и держал так, словно она была хрупким экзотическим цветком. Я хотела отобрать у него руку ради своего же сердечного спокойствия, но не могла. Я должна была выполнить долг перед Орденом. Перед сестрами. Хотя я знала, что будет больно.

— Таня, прости меня. Я не относился к тебе как должно, не ухаживал как должно. Я все сделал не так, — пылко проговорил Этьен.

— Прошу, не надо думать, что ты что-то сделал не так. — Я гордилась взвешенностью своего ответа. Гордилась тем, что не поддалась небольшой вспышке гнева — незнакомого, ошеломляющего, — которая зародилась в самой глубине души. Почему каждый раз, когда мы вместе, он начинает извиняться передо мной за свое поведение?

— Я позволил чувствам взять надо мной верх. Но обещаю, это не повторится, — сказал он.

Шумно захлопнулась книга. Должно быть, я что-то пропустила из-за шума в ушах.

— Но мне показалось…

— Что я хочу тебя? Это правда. Я хочу тебя больше всего на свете, поэтому я собираюсь написать твоему отцу и просить его благословения. — Я уставилась на Этьена, на ресницах задрожали непролитые слезы. — Я что, неправильно понял наши отношения? Ты этого не хочешь?

— Нет, — запинаясь, ответила я. — Нет, я хочу, конечно, я хочу этого, я просто не знаю, как сказать… я не могу — то есть для начала я должна спросить тебя, должна узнать…

Раздался краткий предупредительный стук в дверь, в следующий миг она рывком распахнулась, и вбежал запыхавшийся курьер, а за ним — растерянная Жанна.

— Месье Вердон, вам письмо, — выдохнул курьер.

— Что бы это ни было, я сейчас…

— Это срочно!

Этьен взял у него конверт и вскрыл. Когда он пробежал глазами по строчкам письма, выражение его лица изменилось.

— Этьен! Что-то не так? — спросила я.

— Моя мать нездорова, — ответил он.

— Нездорова?

Он повернулся ко мне, засовывая письмо в карман:

— Мой отец сказал ей, что ему нужно остаться в Париже по делам. По крайней мере, так он нам говорил. Скорее всего, он просто пьет где-нибудь в кабаке, внушая себе, что он часть народа, раз не ходит по кабаре. Но Таня… она никогда не жалуется, даже если очень больна. Если уж она решила мне написать…

— Тебе точно нужно ехать? — Он открыл свое сердце, он положил мне его в ладони — он ответил бы на любые вопросы об отце. О его делах в Париже, о Зимнем фестивале, до которого оставалось всего несколько дней.

Меня нестерпимо жег стыд. Если бы у меня была возможность поговорить с отцом перед тем, как… Хоть Этьен и не был близок со своей матерью, он все же любил ее. Она навещала его в пансионе, она посылала за ним всякий раз, как ей казалось, что он сбился с пути, — она единственная в семье интересовалась его жизнью.

— Этьен, — снова начала я. Я представила себе, что целиком сделана из железа. Что для меня важен только мой долг. — Прошу, останься. Я должна узнать…

Он прижался губами к моей руке, едва слышно выдохнул мое имя. Когда он ушел и за ним закрылась дверь, я прижала эту руку к груди.

Арья сунула книгу на полку с такой яростью, что я подпрыгнула. Она смотрела на меня так, будто не узнавала.

— Арья, — начала я. Но язык прилип к гортани: на ее лице не отражалось ни удивления, ни шока. Только правда.

— Я никому не говорила. Я подумала, что ты разок ошиблась, и больше это не повторится. Что ты так сильно хотела раздобыть доказательства, что решилась на отчаянный шаг. Но я ошибалась. Теперь я поняла. Ты собиралась рассказать ему. О себе. О нас. Ты… любишь его. На самом деле. Я предупреждала: мы не сможем тебя спасти, если ты сама захочешь утонуть.

— На балу я действительно совершила ошибку, но сегодня все было совсем не так. Ты не так поняла, я не собиралась рассказывать ему… — попыталась я снова, уже не сдерживая слез, но она не ответила. Она вышла из комнаты, словно я стала заразной.

Провал. Бледно-желтая юбка, мелькнувшая среди колонн. Это была она.

Арья все знала.

— Этьен Вердон больше не твой объект. — Мадам де Тревиль даже не подняла взгляда от работы, когда я вошла в кабинет.

Когда Арья оставила меня в салоне вчера, я знала, что следует ожидать чего-то подобного. Я ждала всю ночь, ворочаясь без сна, ждала все утро, весь день и часть вечера. На меня обрушивались образы: папа, совсем один, мама, совсем одна, Этьен, совсем один у постели своей матери. Но это не сделало меня нечувствительной к гневу мадам де Тревиль.

— У нас осталось всего два дня до…

— Он исчерпал свою ценность. Это совершенно очевидно.

С каждым вздохом мои неудачи множились. Орден. Сестры по оружию. Отец.

— Я знаю, что, как показалось Арье, она видела, — проговорила я, судорожно вздохнув. — Но…

— Тогда скажи мне ты: чем ты, по-твоему, занималась?

Словно вспышка молнии, меня озарило воспоминание о том моменте: шум ветра, стук моего сердца.

— Да, Арья видела, как мы целовались. Я только хотела сказать, что вчера она ошиблась. Я бы никогда не позволила себе слишком привязаться к нему или рассказать ему об Ордене. Если вы дадите мне немного больше времени, я выясню правду; я смогу. Он сейчас сам не свой: его мать больна, а у меня не было шанса допросить его как следует. Но он совсем рядом с Парижем. Позвольте мне поехать навестить его.

Мадам де Тревиль отложила перо, черты ее лица исказило разочарование. Это было даже хуже, чем гнев. Хуже, чем упреки и критика за плохо выполненное парирование. Хуже, чем свирепый взгляд, которым она награждала нас, если мы оступались в гавоте. Стыд запустил в меня свои щупальца.

— Ты утверждаешь, что сохранила бы нашу тайну, но остается еще тот неприглядный факт, что ты позволила себе влюбиться в объекта. И даже если ты не последуешь велению сердца, как я могу доверять твоим суждениям?

— Я не это… я бы никогда…

— Тогда что ты имела в виду? Ты всегда позволяла эмоциям взять над тобой верх, но ни разу ты не проявляла такой опасной глупости. До нынешнего момента. — Я не пошевелилась, чтобы вытереть слезы, которые стекали по моим щекам. — Ты не смогла выполнить даже самое простое задание. Из-за твоей неспособности держать свои чувства в узде Арье пришлось заниматься твоим первым объектом на балу. Ты уединилась с Вердоном так надолго, что дю Верлак решил, будто твоя честь в опасности. Ты хоть понимаешь, какой необратимый ущерб был бы нанесен твоей репутации, а значит, и моей, если бы он тебя нашел?

Я невольно вздрогнула; слова мадам де Тревиль обжигали кожу, словно угли.

— Я не говорю, что это была хорошая идея. Но это был всего лишь поцелуй…

— О, сплетники и сплетницы Парижа назвали бы это иначе. К тому времени, как слухи обошли бы весь высший свет, они превратились бы в историю о том, как ты оседлала его посреди дворцового сада, задрав юбки до ушей. И скажи на милость, кто бы стал тогда воспринимать тебя всерьез? Кто бы стал воспринимать всерьез нас? Ты думаешь, Мазарини поверил бы, что мы на что-то способны, после того как ты уничтожила бы весь Орден? — Мадам де Тревиль достигла точки кипения, костяшки ее пальцев побелели от напряжения. — Ты так отчаянно нуждаешься в любви, что готова упасть к ногам любого, кто проявил к тебе малейший интерес? Позволь внести ясность, Таня: он не испытывает к тебе чувств. Он тебя даже не знает.

Я крепко обхватила себя руками, чтобы перестать трястись. Чтобы не развалиться на части. Чтобы не рассыпаться по полу кабинета вперемешку со всем, что я уже потеряла или вот-вот потеряю. Нет. Нет. Я слишком много времени посвятила тому, чтобы закалить себя. Я долгие месяцы укрепляла свои ноги, смеялась с другими мушкетерками, танцевала гавоты. Слишком долго становилась собой, чтобы теперь себя потерять.

На челюсти мадам де Тревиль дернулась мышца.

— Ладно, пожалуй, это было чересчур сурово, — признала она. Потом немного помолчала, словно это признание причинило ей боль. — Жестоко было описывать тебя такой жалкой… Я знаю, что твоя история не такая, как у остальных. Но это не оправдывает того, что ты поставила нашу миссию под угрозу.

Надписи на картах смешались и закружились. Книжные шкафы опасно накренились, затем выпрямились, затем накренились снова. На меня нахлынули тошнота и страх — они поглотили меня, тисками сжали грудь, живот, добрались до сердца.

— Иногда я забываю, насколько вы все молоды, — продолжала мадам де Тревиль. Я сфокусировала взгляд на полу у себя под ногами и принялась изучать прожилки в древесине, стараясь не шевелиться. Меня могло свалить с ног малейшее дуновение воздуха. — Быть юной девушкой порой так же тяжело, как быть мушкетером. Ты знаешь часть моей истории, но недостаточно, чтобы понимать, чего мне стоило оказаться на своем месте сейчас. Сколько лет прошло, пока я наблюдала, ждала, стремилась. Я никогда не хотела замуж. Никогда не нуждалась в спутнике жизни. Я хотела лишь одного — быть мушкетером.

Моя грудная клетка сжималась, словно хотела раздавить все внутренности всмятку. Я вспомнила тот день, когда приехала в Париж. Когда я впервые увидела этот дом и подумала, что жизнь здесь станет для меня кошмаром. Мне нечего было терять, кроме одежды, которая была на мне, и шпаги в дорожном сундуке. А теперь я могла бы заполнить целые океаны, целые миры теми вещами, которые я могла потерять. Любовь к моей новой семье. Радость осознания, что мне никогда не придется бросать фехтование. Знание, что у меня наконец появился шанс сделать что-то, чтобы отец мог мной гордиться. И что мама ошибалась: меня все-таки можно любить. Что я наконец обрела силу.

Далеко не сразу ко мне вернулась способность говорить.

— В мой самый первый день вы сказали, что не станете тратить время на девушку, которая не понимает своего места в мире и своего долга. Что вы не станете тратить время на девушку, которая не знает, чего хочет. Может, тогда я и была такой, но теперь уже нет. Я знаю свой долг перед сестрами. И перед Орденом, — сказала я.

Мадам де Тревиль взялась за перо. Потом снова его отложила. Протяжно вздохнула.

— Если… если ты хочешь остаться в Ордене, в будущем не должно произойти ничего даже отдаленно похожего. — Я вскинулась, живот подвело от удивления и даже, пожалуй, надежды. Еще один вздох, долгий и тихий. — Я не могу позволить себе потерять мушкетерку. Особенно сейчас, за два дня до предполагаемого покушения. Но ты на испытательном сроке. Ты должна беспрекословно выполнять все приказы. Не спорить. И пока мы не расшифруем то послание, будешь сидеть за книгами, не поднимая головы. Из дома ты не выходишь. Когда все это закончится, если Орден все еще будет существовать, я решу, что с тобой делать. Тебе все ясно?

Я кивнула, мое сердце радостно затрепетало. Меня не простили — до этого было еще далеко. Очень далеко.

Но это было начало.

Я в изнеможении брела от подъемника по коридору под пристальным взглядом мадам де Тревиль. Все вокруг было черно-серым, как голуби посреди снежной бури. Из открытой двери донесся пронзительный смех Теа. Вероятно, она смеялась над какой-то репликой Портии. Арья тихо сидела в углу, наблюдая за происходящим.

Я едва не потеряла все это. И все еще могу потерять, если не буду осторожной.

На полпути к своей комнате я услышала, как кто-то произнес мое имя. Я остановилась. Это была Арья: руки опущены вдоль туловища, ноги бесшумно ступают по ковру. Облегчение, которое я только что испытывала, мгновенно улетучилось.

— Что тебе нужно?

Обычная невозмутимость Арьи дала небольшую трещину.

— Надеюсь, ты понимаешь, почему я не могла не рассказать, — ответила она. Она не преградила мне путь, а пошла со мной рядом.

— Ты даже не спросила. Не спросила, понимаю ли я, что это была ошибка. А ведь я решила, что это больше не повторится. Ты в меня не поверила. — Я подавила гнев, и разочарование, и чувство вины. — Все, что ты мне говорила о доверии, о том, что вы не дадите мне упасть, — все это было ложью?

Пока я говорила, ее рот оставался сжатым в прямую линию. Смех, доносившийся из соседней комнаты, затих.

— Даже если ты решила все прекратить, это не имеет значения. Сейчас тебе трудно понять. Но я поступила так, чтобы защитить тебя, — сказала она. — Ты собиралась ему рассказать. О миссии. О том, кто мы.

— Защитить меня? Как тогда, когда ты требовала, чтобы я не рассказывала Теа и Портии о ночном воре? Нет, тебе просто нравится хранить секреты, чтобы чувствовать свою власть над нами. Единственная, кого ты защищаешь, — это ты сама.

Арья втащила меня в свою комнату.

— Ты что, решила восстановить справедливость? — Она покачала головой. — Они могли услышать тебя. Кроме того, — добавила она, — ты делала то же самое. Чересчур увлеклась личными интересами. Ты поцеловала его, Таня. Ты влюбилась в него. Ты выбрала его вместо нас.

— Я бы ни за что так не поступила. Это из-за тебя я чуть не потеряла Орден, возможность узнать правду об отце, мою новую семью…

— Рассказав им сейчас, ты ничего не исправишь, — парировала Арья. — Ты не выносишь, когда на тебя кто-то злится. Ты хочешь очистить свою совесть. Покончить со всем одним махом. Но гнев так не работает! Мы не обязаны прощать тебя просто потому, что тебе жаль.

— То же самое можно сказать и о тебе, разница только в том, что ты не извинилась. — При этих словах глаза Арьи сверкнули. Во мне что-то разорвалось, словно меня распороли от пупка до самого горла. — Я хранила все твои секреты, даже те, что ты мне не рассказывала.

С Арьи словно спала маска. В самый первый раз я увидела, что она совсем юная, как и говорила мадам де Тревиль.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Я не слепая, Арья. Удивляюсь, как она сама этого не поняла.

— Теперь ты, видимо, скажешь мне, что мы одинаковые. Но это не так. Она не мой объект. И я не знаю, как мадам де Тревиль к этому отнесется. Позволит остаться или вышвырнет меня. Но факт в том, что это никак не мешает нашей миссии…

— Я знаю, что это другое.

Мы уставились друг на друга, обе чувствуя себя проигравшими.

— Ты не расскажешь ей? — шепотом спросила она.

— Ну конечно же, нет. — Я направилась к двери. Но я еще не готова была уйти. — Однако тебе самой стоило бы ей рассказать — хотя бы подумай об этом.

— Что? — не поняла Арья.

— Я видела, как она на тебя смотрит. По крайней мере… — Я на секунду запнулась. — По крайней мере, дай ей шанс. Я знаю, ты злишься на меня за то, что я сделала. Я знаю, что я подвела вас. Но ты ведь не думаешь, что я этого хотела? Единственное, чего я хотела, — чтобы вы гордились мной, я хотела стать настоящей мушкетеркой. И неважно, что Этьен не мог знать правды о своем отце и о моем, потому что я все равно должна была с ним порвать. Неужели ты думаешь, что я стала бы продолжать? Когда я прикасаюсь к нему, я словно предаю всех, кто мне был, есть и будет мне дорог. — Вечер в театре, прикосновение его ноги к моей, шуршание бархата, красного, как папина кровь. Я сглотнула. — Всех, кроме него. Оно того не стоит. Что бы ни происходило между нами, для меня оно того не стоит. Но ты, Арья, тоже меня подвела.

На ресницах Арьи стали собираться слезы, и самой мысли о том, что я послужила их причиной, было бы почти достаточно, чтобы остановить меня, но сейчас я не могла остановиться. Она должна знать. Я должна заставить ее понять.

— Я не просто какая-то провинциалка, которая недавно приехала в Париж, тяжело переживает утрату отца и вынуждена жить с телом, которое всегда ее предает. Я изменилась. И честно говоря, если бы не вы все, я бы ни за что на свете не увлеклась таким, как он. А потом не решила бы, что случившееся на балу никогда не должно повториться.

— Ты что, обвиняешь меня…

— Это трудно объяснить, — перебила я. — Прошу, послушай меня. Когда я наконец осознала, что у меня к нему чувства, я не беспокоилась, что он отвергнет меня из-за моих головокружений. Да, он заботится обо мне, и, хотя он вынужден был помогать мне, видел меня больной, я переживала не из-за этого. Я переживала из-за вас, моих сестер по оружию. Вы трое заставили меня осознать, что, чем бы ни были вызваны эти головокружения… главная проблема не в них. Это ужасно, это больно, это заставляет меня чувствовать себя невероятно хрупкой, но не это разбивает мне сердце. Настоящая проблема — это люди, которые считают, что из-за этого недуга я ничего не стою.

Внезапно я покачнулась, схватилась на дверной наличник, но все равно упала. Панталоны, сшитые Теа, помогали, но они не могли меня излечить. Арья что-то говорила, но я ее не слышала — в ушах шумел океан. А в голове пульсировало раскаленное добела солнце.

Размытые цветные пятна перед глазами. Множество рук, поддерживающих мои, поднимающих меня, несущих меня. Потом тишина. Спальня Портии. Теа опустилась на колени перед креслом, в которое меня усадили. Арья стоит у окна. Портия со знакомым выражением решимости на лице характерно уперла руки в бока и переводит взгляд с Арьи на меня, с меня на Арью.

— Ну, — сказала она наконец, — и что это за таинственный ночной вор?

— Я должна была рассказать…

— Мы должны были рассказать, — перебила меня Арья. — Мы обе виноваты.

— А, так ты тоже целовалась с месье Вердоном? — едко спросила Портия. Арья утратила свою обычную невозмутимость, но Портия лишь покачала головой и повернулась ко мне:

— Итак?

Стоило мне начать говорить, я уже не могла остановиться. А даже если бы могла, не захотела бы — после всего случившегося, после того, как они помогли мне стать такой сильной, они заслуживали узнать правду. Мы были сестрами по оружию. Четырьмя мушкетерками. Теперь никаких секретов.

Бóльшую часть моего рассказа Портия и Теа хранили молчание, лишь время от времени встревая с вопросами, причем вопросы Теа сопровождались живыми выражениями ужаса и шока в соответствующие моменты. А когда Арья озвучила подозрение, что вором в маске мог оказаться Анри, она принялась яростно его защищать:

— Как ты можешь так говорить? После всего, что он сделал для Ордена? Ты ошибаешься, я знаю, что ты ошибаешься! — Ее маленькое личико в обрамлении кудрей исказилось, веснушки сверкали, словно острия шпаг.

В ответ Арья сухо сказала:

— Я ему не доверяю.

— Ты еще не рассказала о Вердоне, — вмешалась Портия, когда Теа набирала воздуха, чтобы продолжить спор. Арья посмотрела на Портию с нерешительной улыбкой. Глаза Портии расширились, и она отвернулась. — Бога ради, поспоришь с Арьей потом. Я хочу наверстать упущенное, пока не произойдет еще что-нибудь, о чем нас не поставят в известность.

Теа фыркнула, однако не стала жаловаться, когда мы перешли к обсуждению Вердона, и я как могла пересказала последние события. Когда я добралась до экзекуции, которую мне устроила мадам де Тревиль, Теа нахмурилась:

— Но откуда она узнала?

Ответ застрял у меня во рту. Но тут Арья распрямила плечи:

— Это я ей рассказала.

— Поверить не могу, — ахнула Портия. — Хотя, знаешь, пожалуй, могу. Это очень в твоем духе — делать поспешные выводы.

— У меня не было выбора. Мне пришлось сделать поспешные выводы.

— Какая нелепость! — возразила Портия.

— Будучи мушкетеркой, я проиграю в любом случае, — сказала Арья. — Мы защитим короля — и монархия будет процветать. Обитатели Двора чудес продолжат страдать. Мы не защитим короля — и на меня ляжет ответственность, когда дворяне обвинят во всем Двор чудес и начнут вешать «предателей». Не говоря уже обо всех смертях, которые случатся во время борьбы за власть. Я могу быть не согласна с мадам де Тревиль по многим вопросам, но в этом она права: когда дворяне начинают делить власть, первыми гибнут простые люди. Веерный мастер, Танин отец, кровь на зеркале короля… что бы я ни делала, я предаю то, что для меня важно. — Ее дыхание стало тяжелым, она выглядела так, словно сейчас расплачется. — Но лицо моего отца, когда он услышал предложение мадам де Тревиль… он был так горд. Он никогда не позволит мне отплатить ему за все, что он для меня сделал. Но я могу дать ему это. Дочь в рядах мушкетеров… — Она вытерла слезы, прочистила горло; Теа слушала эту речь со смущенным видом, однако теперь отвлеклась на нехарактерное для Арьи проявление чувств. — В общем, я выбрала вариант с наименьшим количеством жертв в ближайшем будущем, — закончила Арья.

— Но дело ведь не только в этом, — прочувствованно сказала Портия. — Таня не какая-нибудь случайная жертва. Ты забыла, что есть еще кое-что, за что мы боремся. Самое важное.

— И что же это?

— Мы, — ответила я за Портию. — Мы боремся за нас.

Повисшая в комнате тишина была тонкой, как бумага. Теа с беспокойством взглянула на меня. Арья посмотрела на Портию так, словно та нанесла ей удар в сердце.

— Может быть… может быть, ты права, — наконец сказала она.

— В смысле? — спросила Портия, высоко подняв брови.

— Надо было дать Тане объясниться.

— Твоя неспособность доверять людям едва не привела к ее исключению из Ордена, — упрекнула ее Портия. — Скажи мне, кто поступает так со своими сестрами по оружию? Ведь мы должны поддерживать друг друга.

— Даже когда одна из нас влюбляется в объект? — прошептала я.

Портия фыркнула. Однако в ее взгляде светилось понимание.

— Особенно тогда! Жаль, что ты не обратилась к нам… мы могли бы помочь.

— И что бы вы сделали?

— Я не знаю, — честно ответила Портия. — Честно говоря, я даже не думала о том, как поступать в подобных обстоятельствах… Мои объекты меня никогда не привлекали, даже относительно вежливые и симпатичные. Даже думать о них в таком ключе… — Ее передернуло.

— Хотя Портия и не может представить себя на твоем месте, — вмешалась Теа, — она помогла бы тебе. И я тоже — не знаю как, но я бы старалась изо всех сил!

— Таня поняла, что я имею в виду, — проворчала Портия. — Итак, Вердон. Ты его любишь?

Этот вопрос застал меня врасплох, как удар клинком плашмя, и я заморгала, подыскивая слова:

— Я не знаю — я просто никогда не испытывала ничего подобного. Да, у меня к нему чувства, но я не знаю, как их назвать.

— А мне интересно… — Теа замялась, но я кивнула, и она продолжила: — На что это было похоже? Я имею в виду ваш поцелуй. Это было как в романах?

— Мне показалось, что да, — ответила я. — По крайней мере в тот момент. — Я пожевала губу. — Он видел меня в полуобморочном состоянии. Он помог мне. Именно поэтому мы оказались на балконе. Он знал, как мне помочь. Он заботлив, внимателен. Он заметил, что мне нехорошо. Но потом, когда он меня поцеловал, а я поцеловала его в ответ, я чувствовала, что не могу оттолкнуть его, рискуя тем, что он больше никогда не заговорит со мной, не сообщит мне информацию, которая нам нужна. И я не знаю, как к этому относиться. Потому что он правда важен для меня…

— Он пытался нарушить приличия? Если он заставил тебя, я… — начала было Портия.

— Портия, хватит, — твердо сказала Теа, глядя на меня. А потом мягко обратилась ко мне: — Таня, это нормально — не знать, что ты чувствуешь.

— Почему мы не…

— Все хорошо, все будет хорошо. Правда, — сказала Теа, отмахнувшись от беспокойных возражений Портии. — Может быть, «хорошо» — не совсем подходящее слово, — поправилась она, коротко вздохнула, и ее лицо отразило окрепшую уверенность. — Но ты не должна оберегать меня от этого, Портия. Я не развалюсь, если мы обсудим эти вещи. Я хочу помочь Тане так же, как ты помогла мне.

Портия встала и разгладила юбки, однако прежде она схватила Теа за руку и сжала ее, помогая ей подняться на ноги.

— Ну что ж. Мы доверяем друг другу отныне и навсегда, во всем. Больше никаких секретов?

— Больше никаких секретов, — откликнулись мы все. Портия была слишком занята своей прической, чтобы заметить, какая боль прозвучала в шепоте Арьи. Как ее глаза провожали Портию, когда та уселась перед туалетным столиком и принялась заправлять непослушную прядь волос надо лбом.

Теа отошла к ростовому зеркалу, чтобы проверить недавно подшитый подол. Арья прислонилась к изголовью кровати, скрестив руки. Портия втыкала в волосы шпильки, каждый раз шумно вздыхая.

— Что-то не так? — в конце концов спросила ее Арья.

Встретившись с ней взглядом, Портия покраснела.

— Я уже несколько недель толком не спала. К тому же этот проклятый снег! Боже, я ненавижу зиму. — Она указала на свое лицо.

— И что мы должны увидеть? — спросила Арья.

— Ну, понимаешь, я могу пользоваться вот этим, — она опустила руку к лифу платья и демонстративно поправила грудь, — чтобы отвлекать объектов, однако губы у меня чересчур бледные, и даже макияж не может это исправить. И мне кажется, эти отеки никогда не сойдут. — Она прикоснулась к коже под глазами и поморщилась. — Наверное, моя девичья красота никогда не восстановится, но, по крайней мере, я пожертвовала ей во имя благой цели.

— Не смеши меня, — ответила Арья.

Поперхнувшись, Портия обернулась к Арье, которая буквально кипела от возмущения.

— Тебе легко говорить, — наконец выдавила она. — Посмотри на себя.

— Ты можешь хоть раз меня послушать? — закричала Арья. — Ты красивая! Всегда была красивой! И всегда будешь.

Портия залилась румянцем:

— Не думаю, что ты…

— Зато я думаю! — В мгновение ока Арья подлетела к туалетному столику и подняла Портию на ноги. Что-то со стуком упало на пол. А затем руки Портии обхватили Арью за талию, Арья зарылась пальцами в тщательно уложенные волосы Портии, и они слились в поцелуе так отчаянно, словно ждали его много месяцев.

— Что за выкройку ты хотела показать мне в другой комнате? — спросила я у Теа.

— Выкройку? — пискнула Теа. — Какую вы… ах да, выкройку!

Мы быстро вышли; по дороге она оглянулась через плечо, одновременно протягивая мне руку для поддержания равновесия. Только в конце коридора она наконец разразилась потоком слов:

— Я понятия не имела! Ты догадывалась? Они всегда спорят, я думала, они друг другу даже не нравятся, но ведь, когда два человека друг другу не нравятся, они не станут делать так! — Ее глаза были похожи на две тарелки.

— Нет, — рассмеялась я, — пожалуй, не станут.

Теа вдруг смутилась:

— Ой. Кажется, я все испортила, я не хотела опять поднимать эту тему, то есть мы уже все обсудили, и ты ведь не обязана объясняться снова и снова…

— Со мной все в порядке.

— Таня, — сказала она, вдруг сделавшись очень серьезной. — Ты должна знать, что мы никогда бы не позволили мадам де Тревиль выгнать тебя, что бы ты ни сделала. Мы мушкетерки, и мы все когда-нибудь совершим ошибку, но мы всегда найдем дорогу обратно друг к другу.

Вдруг раздался громкий звук, как будто множество дверей одновременно открылись и закрылись, и их хлопанье соединилось в один непрерывный грохот. Этот грохот отдавался у меня в ребрах.

— Все сюда! Скорее! — прокричал Анри.

Я в ужасе взглянула на Теа. Мы проговорили весь вечер — должно быть, сейчас была уже почти полночь. Зачем ему звать нас в такое время? Разве что…

Теа подлетела к оружейной стойке у дальней стены. Я поспешила за ней и приняла две шпаги, включая мою собственную, из ее рук. Мы встретились с остальными в коридоре.

— Что это за чертовщина? — спросила Портия.

— Нас зовет Анри, — объяснила я.

— Мы ничего не слышали, кроме грохота, — сказала Арья, с благодарностью принимая шпагу из рук Теа.

— Мы сами виноваты, что отвлеклись, — ответила Теа, забирая оставшуюся шпагу.

— Прошу! Скорее! — снова раздался голос Анри.

Арья направилась к ближайшей двери:

— Я помогу Тане с подъемником.

— Если нас атакуют, если контрабандисты прислали солдат, или шпионов, или убийц, или еще кого-то похуже, лучше иди ты — ты дерешься лучше меня, — возразила Теа.

— Что может быть хуже солдат, шпионов и убийц? — удивилась Портия. — Даже не знаю. Может быть, драконы?

Теа сердито шикнула на Портию, схватила меня за запястье, и мы поспешили к двери. Я устроилась на сиденье, она начала спускать меня.

— Быстрее! — скомандовала я.

В следующую секунду я начала падать вниз. Я зажмурилась, ощутила, как сердце бьется где-то в горле. Это будет не почетная смерть, но, по крайней мере, быстрая. В последний момент падение рывком остановилось, страховочные ремни натянулись вокруг моей талии. Я зависла в метре от пола. Все вокруг стучало, грохотало, кувыркалось.

— Прости! — крикнула Теа.

— Уже второй раз, Теа! Второй раз!

Спустившись с сиденья, я бросилась к двери. Я была готова увидеть за ней все что угодно. Я слышала в своем сердце наставления отца, в ушах — голоса сестер. Я вытащила шпагу и шагнула навстречу неизвестности.

— Я уж думала, мне самой придется идти вас искать! — воскликнула мадам де Тревиль, когда я вбежала через дверь. — Mon Dieu, девочка, убери свою шпагу. Ее надо держать острием вниз, если ты не сражаешься. А не то выколешь кому-нибудь глаз.

— Но я… мы же слышали… — запинаясь, пробормотала я. Теа влетела следом за мной с боевым кличем, врезалась в столик и сбила стоявшую на нем фарфоровую вазу. Лилии описали широкую дугу, прежде чем упасть на пол, разбросав по комнате лепестки вперемешку с осколками фарфора.

Мадам де Тревиль схватила нас за локти и потащила в библиотеку.

— Теа, уйми свой пыл, пока ты не разнесла весь дом по камешку.

— Так, значит, на нас никто не напал? — спросила Теа, из которой будто выпустили весь воздух.

— С чего ты вообще это взяла?

— Грохот, — объяснила я. — Мы подумали, что здесь идет бой или…

— Анри налетел на книжный шкаф и как-то умудрился опрокинуть его, а с ним еще два. Он очень бурно на это отреагировал, стал кричать и жаловаться, но я думаю, мальчика можно понять, учитывая его волнение.

— Волнение? — не поняла я.

Мы вошли в библиотеку. Книжные шкафы лежали на боку. Анри выглядел так, словно его переехало экипажем. Его лоб, подбородок, все руки были перемазаны чернилами, и даже пара локонов приобрела отчетливый темно-синий оттенок. Он помахал нам кипой бумаг, которую держал в руках. Отчего они, разумеется, разлетелись по сторонам.

Мадам де Тревиль недовольно фыркнула, когда Анри бросился их собирать, а потом повернулась к нам:

— Анри считает, что ему удалось расшифровать код.

— Что ты сделал? — спросила Портия, когда мы убедили ее, что сейчас никакая опасность нам не угрожает. Арья медленно обводила взглядом присутствующих, словно не верила тому, что видит и слышит.

— Расскажи нам, — попросила мадам де Тревиль своего племянника, который сновал по комнате, охотясь за разлетевшимися бумагами. — И не торопись, ведь сегодня не последняя ночь перед предполагаемым покушением на короля.

Корона, облитая кровью. Окровавленное папино лицо.

Мою грудь словно обручем сдавило. Неужели он нашел ответ?

Анри поднял с ковра последний листок, выпрямился и попытался сложить их в подобие стопки.

— Первым делом я изучил научные работы, которые Теа раздобыла в университетской библиотеке. Они великолепны! Вы все искали связь между текстом на веере и другими источниками, так что я подумал, что принесу больше пользы, если сосредоточусь на истории этой поговорки: откуда она пошла и все такое. Я не нашел конкретного источника, однако мне попался целый сборник известных пословиц. В нем мне встретилась фамилия Бэкон. Тогда я вспомнил. — Анри потянулся к одной из книг на столе и благоговейно взял ее в руки. Внезапно я поняла, что уже видела эту книгу раньше — в тот день, когда Анри подарил мне карту Люпьяка. Это был один из философских трактатов, по которым он учил английский. «О знании и продвижении в изучении божественного и человеческого», Фрэнсис Бэкон.

— Дальше мы должны сами догадаться? — спросила Портия.

Анри смутился:

— Ты разве не видишь? Колыбельная! Поросята! Бекон! Эта строчка о поросятах — подсказка, что надо воспользоваться шифром Бэкона. Это очень непростая книга. В свое время я мало что в ней понял. Но я запомнил, что в ней были описаны различные шифры…

— Почему? — резко перебила Арья. — Что такого увлекательного в шифрах? Какая от них польза?

Анри заморгал:

— Что интересного в теории загадок?

— Анри, — одернула его мадам де Тревиль, — пожалуйста, изложи нам свой первоначальный ход мыслей.

— Точно. Как только я установил связь, я нашел свою книгу и отыскал нужную страницу. Потом я перечитал ее раз, наверное, сто, пока не уловил суть.

— Шифр Бэкона… он сложный? — спросила я, придвигаясь ближе, чтобы заглянуть ему через плечо. Я почувствовала, как он напрягся рядом со мной. У меня в горле встал ком.

Анри расчистил поверхность стола, отодвинув ненужные книги и пергаменты, после чего разложил свои бумаги широким веером. Мы столпились у стола, где стало тесно из-за наших объемных юбок.

— Согласно шифру Бэкона, каждая буква алфавита кодируется пятизначной комбинацией нолей и единиц. В случае с той накладной заглавные буквы обозначают нули, а прописные — единицы. И например, букву Т будет обозначать любая комбинация букв, которую можно расшифровать как 10011. Бэкон создал целый список таких комбинаций для всех букв алфавита.

— Так вот для чего графиня раздавала эти веера? — произнесла я будто бы с вопросительной интонацией, но в этот момент у меня в голове все выстраивалось в ясную картину. Я сидела на одном из стульев, расставленных вокруг стола.

— Верно. — Анри перевернул страницу. По мере того как он объяснял, его энтузиазм возрастал. — Поскольку в товарной накладной информация была представлена не в виде полных предложений, разобраться, где нули, а где единицы, было не так-то просто. Но даже если бы кто-то обратил внимание, что заглавные буквы стоят не на своих местах, вместо текста в результате получилась бы тарабарщина.

— Они были предназначены для участников заговора, — выдохнула я. — Любой, кто получал контрабандные товары, мог получить и такую накладную — только в одной коробке их было несколько. Но те, кто стоит во главе заговора, наверняка хотели ограничить круг тех, кто может расшифровать послание, поэтому они не сообщали никому ключ к шифру до приема у графини. Колыбельная на веерах. Она послужила сигналом!

Ужасный повод для радости, но я была счастлива, когда поняла, что смогла сопоставить все детали головоломки, и мое лицо просто сияло.

— А ведь это означает, что я была права, — сказала Теа. — Насчет того, что про поросят надо понимать буквально.

Портия закатила глаза. Рядом с ней Арья сжимала и отпускала рукоять своей шпаги. Ее плечи напряглись.

— Ты лжешь!

Анри вздрогнул и уронил кусочек угля, который мадам де Тревиль поймала прежде, чем он упал и запачкал ковер.

— Что? — спросил он.

— Арья, он разгадал шифр! — попыталась вступиться Теа.

Но Арья еще не закончила. Ее взгляд был таким же резким, как и ее слова.

— Он хочет, чтобы мы так думали. Мы зря потратим оставшиеся часы на возню с неправильным шифром. В итоге у нас не будет ни послания, ни информации, ни времени, чтобы принять какие-то меры. Нам останется только ждать, пока король испустит последний вздох.

— Арья, о чем ты вообще говоришь? — удивилась мадам де Тревиль.

Арья заколебалась. А потом посмотрела на меня. Она нуждалась во мне. Если мадам де Тревиль узнает, что мы не рассказали ей о воре, если она узнает, что это Арья настояла на том, чтобы умолчать, потому что подозревала ее саму… тогда выговор ждет Арью. И на этот раз ей придется выслушать, что она на испытательном сроке. Но ведь мы сестры по оружию.

— Мы с Арьей сегодня говорили, что существует возможность внутренней утечки. Вы ведь говорили, что у вас пропали бумаги, мадам. — Я ловко избежала упоминания о воре.

«Спасибо», — одними губами произнесла Арья.

Мадам де Тревиль в недоумении уставилась на нас:

— Боже мой! И вы двое решили, что это был Анри.

Судорожный вздох — словно кого-то ударили под дых. Я подняла глаза и наткнулась на взгляд Анри. Он нахмурился и выпустил бумаги из рук.

Мадам де Тревиль помрачнела:

— Арья, мы…

— Нет, тетя. — Сложно было в это поверить, но голос принадлежал Анри. Он выпрямился, расправил плечи, его золотисто-карие глаза были устремлены на Арью. Впрочем, его пальцы все еще дрожали. — Знаю, я не умею фехтовать, и я не мушкетер, в отличие от вас… но у меня есть свои сильные стороны. Я хочу помочь, и я бы ни за что вам не навредил. И уж точно не рискнул бы злить тетю, — добавил он, бросив испуганный взгляд на мадам де Тревиль. — Я полагаю, что участие в государственном перевороте привело бы к изгнанию меня из этого дома. И тетя обязательно написала бы моей матери.

— Уж не сомневайся, — пробормотала мадам де Тревиль.

— Мы это знаем, Анри, — сказала Теа, глядя на Арью и пихая Портию локтем в бок. — Правда же, Портия? Он хочет помочь, а не навредить. Мы ведь знаем это?

Портия вздрогнула.

— Ох, да ради всего святого! Это несправедливо! — Теа топнула ножкой.

— Ну ладно, — уступила Портия. — Возможно, я чересчур сурово обошлась с тобой, Анри.

— Портия, — нахмурилась Теа.

— Это все, что я могу предложить! Попроси Таню, если тебе нужны сентиментальные излияния.

Я сглотнула, все еще не отводя взгляда от Анри:

— Мы тебе верим. Я тебе верю.

Анри посмотрел на меня, и в комнате вдруг стало очень жарко. Мадам де Тревиль шагнула вперед, словно хотела погладить его по щеке. Но так и не подняла руку. Только прочистила горло:

— Анри, ты уверен в своей догадке? Совершенно уверен?

Он кивнул:

— Я могу пересказать свое исследование шаг за шагом! Все началось более двух тысяч лет назад в Спарте; они придумали замечательный инструмент под названием скитала…

— Я хотела бы напомнить, что, пока мы тут пререкаемся, жаждущие власти аристократы продолжают строить козни, — объявила Портия. — Такими темпами мы закончим расшифровку послания на похоронах короля.

От лица Анри отхлынула вся кровь.

— Вовсе нет! Я уже начал дешифровку, видите? Нужно сверить шаблон с оригинальным документом, но я уже продвинулся!

Я наклонилась вперед, чтобы разглядеть получше. «Г».

— И все? — в ужасе спросила мадам де Тревиль. — Это что, все? Одна жалкая буква? — Она рухнула в кресло. — Теа, приготовь чаю. Ночь будет долгой.

Чашки с недопитым чаем занимали все свободные поверхности в библиотеке. Небо еще было темным, но где-то на его краю уже занималась заря — словно трещина в ночи, утренняя дымка над линией горизонта. Папа любил это время суток — бывало, я слышала через стену, как он пыхтел, натягивая ботинки, чтобы спозаранку отправиться на конюшню, почистить Бо, а затем отработать шаги, которые, как он знал, были мне недоступны. Потому что тогда мне не приходилось сидеть и наблюдать, как он выполняет приемы, к которым я из-за головокружения даже не смогу подступиться. По крайней мере, тогда не могла, подумалось мне. Возможно, я никогда не смогу сделать настоящий выпад, но теперь… теперь я научилась гораздо большему.

Я сонно потянулась за очередным листком бумаги, задев рукой блюдце. Теа всхрапнула, и Портия ущипнула ее за ухо. Она хихикнула, когда Теа, проснувшись, одарила ее яростным взглядом.

Анри предложил раздобыть нам еще немного того темного напитка, который приносил больше месяца назад, но мадам де Тревиль не отпустила его. Это тоже было весьма кстати, и не только ввиду пугающей перспективы, что Теа начнет метаться по дому, наскакивая на стены. Это было бы пострашнее схватки с сотней вооруженных аристократов! Однако часы тянулись, мы все еще работали, огоньки свечей освещали нас и отбрасывали длинные тени на стены, пламя в камине постепенно угасало, и время от времени кто-нибудь подходил поворошить угли.

У каждой из нас имелась копия послания, каждая работала над собственным фрагментом. Может быть, если бы мы лучше разбирались в дешифровке, мы бы уже закончили. Но нам приходилось тратить время, перепроверяя пропущенные буквы и бессмысленные слова.

Я поднесла к уставшим глазам то, что нам удалось сделать на данный момент. Я поспала несколько часов, зная, что на самом фестивале очень важно будет не заснуть и не упасть в обморок, но мой сон был беспокойным — я все время видела отца…

«Господа,

Встречаемся в штаб-квартире. Спросить главного».

Информация о том, что встреча пройдет в «штаб-квартире», была бесполезна. И неясно было, кто подразумевается под «главным»: лидер заговорщиков или хозяин дома. Нам поможет контекст. Если мы сумеем его расшифровать.

Предаваться отчаянию было некогда. И все же с каждой минутой во мне крепло тяжелое предчувствие, что завтра в это время я буду знать имя убийцы отца. Мой гнев, моя ярость подпитывали меня все эти месяцы… и в конце концов мне придется с ними посчитаться.

— Zut alors! Черт побери! — вскричал вдруг Анри и опрокинул локтем чернила, тут же залившие свежую пачку бумаги. Мадам де Тревиль и Арья бросились искать полотенца. Анри весь окаменел и покраснел, как свекла. — Прошу простить меня за грубость выражений…

— Думаю, — ответила Портия, — что мы достигли той стадии, на которой ты можешь ругаться при нас, не опасаясь ранить наши нежные чувства.

— Итак, — объявила мадам де Тревиль, когда все было убрано и мы снова расселись по местам, — Теа, что у тебя?

Я попыталась перехватить взгляд Анри, но он был погружен в свои заметки. Когда он наконец поднял глаза, то увидел, что я на него пялюсь, и по его лицу скользнула тень улыбки. Меня охватило облегчение. После стольких месяцев недоверия и беспокойства, после его заявления и после того, как он посмотрел на меня, когда я сказала, что верю ему, атмосфера между нами изменилась. Она стала примерно такой же, как в первую встречу, но вместе с тем что-то было иначе, как одна-единственная нота в партитуре.

— Не уверена, что тут все правильно, — сказала Теа. — Vous trouverez notre camara de régimend.

— Дай-ка я взгляну. — Портия забрала у нее листок, изучила его, останавливая взгляд то на подчеркнутой букве, то на пропущенной запятой. При этом она подписывала что-то кусочком угля.

— Погоди! Что ты…

— Ты пропустила несколько букв. Не camara, а camarades, товарищи. — Лицо Портии озарилось победной улыбкой. — Vous trouverez nos camrades de regiment.

— Как тебе удалось расшифровать это так быстро? — с благоговением спросила Теа, возвращаясь к своим заметкам.

— Да я и не пыталась. Ты пропустила несколько букв, я просто предположила, какие слова там могли бы быть, и выбрала те, что подходят лучше всего. «Вы найдете наших товарищей из полка».

— Ты просто великолепна.

Портия зарделась, услышав сказанный Арьей вполголоса комплимент.

Я посмотрела на окно, на небо, осветившееся пурпуром, словно неостывшая зола. Утро. Король во дворце еще спит. Во мне поднялась и запульсировала волна гнева. Если бы только король отменил фестиваль! Если бы он не был таким ребенком.

— «Я буду там, чтобы вас встретить».

Мы замолчали, услышав слова Анри.

— Что ты сказал? — переспросила я.

Он перебирал свои бумажки.

— Это следующая строчка, я как раз ее закончил. Je serai là pour vous rencontrer. Но кто этот «я»?

— Это должно быть сказано в последней строчке, — предположила Арья. — Чтобы читатель был уверен, что источник надежный. Поскольку послание зашифровано, они не предполагают, что его сможет прочесть кто-то, помимо тех, кому оно предназначено.

— Что ж, кто бы ни был этим «я», наверняка он и есть главный заговорщик, — пискнула Теа. — У кого еще могут быть полномочия отдавать распоряжения?

Она зевнула и потянулась, растопырив пальцы.

Я повернулась к Анри, мое горло сжалось от тревожного предчувствия.

— Там еще много осталось? В послании?

— Не очень. — Он прищурился от яркого света, моргнул. — Ох, уже утро?

Мадам де Тревиль повернула голову к окну, и ее лицо залил свет.

— Немедленно переоденьтесь в платья, которые я принесла в салон. И хотя я искренне надеюсь, что это напоминание излишне, не забудьте ваши шпаги.

— Но, мадам… — начала было Теа.

— Король не появится на этом шествии, но там царит хаос и жуткая толкотня — это идеальная возможность незаметно раздать оружие аристократам.

Поскольку в глазах у нас помутилось от чая и шифров, мы не смогли отдать должное изысканным праздничным платьям, украшениям и тщательно подобранным под наряды туфелькам. Мы помогали друг другу: Портия укладывала мне волосы, пока я разбирала серьги, которые Теа потом вдела всем в уши. Арья разложила туфли у наших ног.

— Идем, девушки! — Голос мадам де Тревиль эхом разнесся по коридору и докатился до двери. — Venez! Идем! Вам еще нужно успеть проверить периметр до полудня! — Арья выбежала из комнаты, я за ней, а следом за нами — Портия и Теа. Мадам де Тревиль застегнула пряжку своего серебристого плаща и натянула кожаные перчатки. — Закончим по дороге. Анри, возьми свои вещи.

Сквозь открытую дверь библиотеки мы видели, как Анри, державший в охапке кучу бумаг, расплылся в улыбке, не веря своему счастью:

— Так я… я еду с вами?

— Хочешь быть членом Ордена? Так не задерживай нас, — велела она, распахивая входную дверь и впуская порыв холодного зимнего ветра. — Лишняя пара глаз не повредит.

Последовала секундная пауза, а затем меня подхватил шквал цветных платьев, боевых шпаг и произносимых шепотом молитв. Кто-то взял меня за руку, пальцы плотно переплелись с моими и стиснули их, словно тугой корсет. Я ответила пожатием, хоть и не знала, чья это рука, потому что это было неважно. Мы были вместе, мы были едины. И совсем скоро я наконец узнаю правду.

Я вздрагивала на каждой кочке, при каждой остановке кареты. Квартал Ле Маре принадлежал аристократии, немногие здешние обитатели снизошли бы до участия в обыкновенном уличном шествии. Но на улице попадались слуги, у которых сегодня был выходной, в их волосы были вплетены ленты, в пружинистой походке чувствовалась радость. Едва мы выехали за пределы района и направились в самое сердце празднования, дороги запрудили гости фестиваля. Продавцы в крошечных временных киосках торговали зимними фруктами и наливали укутанным в плащи покупателям густую дымящуюся коричневую жидкость — горячий шоколад. Буквально под колесами экипажей вертелись кричащие дети, наряженные в мишуру из распущенных ниток и маски животных и сказочных чудищ. Некоторые маски были сделаны из разрисованного дерева, другие — изготовлены из перьев. Отцы и матери присматривали — или не присматривали — за своими отпрысками, потягивая глинтвейн, в морозном воздухе раздавался смех. Из темных углов за всем этим наблюдали обладатели голодных глаз и грязных рук — бездомные, но полные надежды дети.

Этих людей мы должны были защитить. Именно они пострадают в первую очередь, если дворяне устроят бойню, пока будут менять одного короля на другого.

— А все эти остальные заговорщики… те, что не приехали в Париж до начала сезона, если они все остановились в одном и том же месте, то как им удается оставаться незамеченными? — спросила Арья.

— В послании на зеркале короля упоминалось солнцестояние. Теоретически они могли приехать в разное время, если их главная цель заключалась в том, чтобы прибыть в Париж к этому дню. Они легко могли выдать себя за гостей города или за купцов, которые приехали, чтобы осмотреть товар. Или участников этого фестиваля, — добавила Портия.

— Анри, долго еще? — процедила сквозь зубы мадам де Тревиль. — Мы уже почти приехали. Мы присоединимся к шествию.

Он потянулся к своей сумке, видимо, чтобы достать очередной уголек, и я заметила, как почернели его пальцы. Но сумка лежала далеко. Портия схватила ее и принялась там рыться. Она достала уголек, а вместе с ним стопку разрозненных листков:

— Что это?

— Мои личные рисунки… не надо! — выкрикнул Анри, когда Портия начала с любопытством перебирать их.

— Таня, здесь есть твой портрет! Как мило — смотри, ты нарисована в платье с твоего первого бала! Я тебе не говорила, что оно божественно?

Я много раз видела, как Анри краснеет, но еще ни разу он не был так смущен. Это был всего лишь рисунок — как закат над Сеной, как голуби в полете. Мне захотелось взглянуть на листок, о котором говорила Портия. Захотелось узнать, какой Анри видит меня. Но я не могла оторвать взгляда от его пунцового лица.

Мадам де Тревиль забрала листки из рук Портии.

— Сосредоточьтесь! Сейчас нас волнует шифр, а не художественные таланты Анри. — Она кивнула Анри, и тот склонился над шифром, покрывая бумагу заметками, а кончики его ушей алели в золотистых кудрях.

— Мы почти на месте, — предупредила я, выглянув в окно. Мадам де Тревиль постучала по потолку кареты; остаток пути мы собирались проделать пешком. Портия схватила меня за руку, чтобы я не вывалилась на улицу головой вперед через открытое окно, когда кучер резко затормозил. Она вышла первой, и ее носик сморщился, когда она переступила через кучу какой-то непонятной слизи. Следом за ней вышла Арья, потом — Теа. Они ждали меня, но я не могла пошевелиться, прикованная к сиденью голосом отца.

Таня. Таня. Таня.

Я вернулась в ту ночь. К окнам, похожим на пустые глазницы. К звучащему в голове папиному голосу, к знакомому ощущению забора под рукой и скрипу половиц под ногами.

— Таня. — Чья-то ладонь легла мне на плечо. Мадам де Тревиль переводила взгляд с меня на Анри, покрывающего лист угольными каракулями, потом снова на меня. — Что бы ни случилось, это будет не конец. Мы выясним, кто убил…

— Готово! — объявил Анри.

Я протянула к нему дрожащие руки. Поднесла листок к самым глазам. Две строчки. Первая — слова прощания, словно это было обычное письмо, которое я могла бы написать маме. А во второй строчке было имя.

«Вердон».

— Это он! — Я сунула листок мадам де Тревиль. — Наверняка он! Человек, который убил моего отца.

Таня. Таня. Таня.

Эта правда гудела у меня в костях. Я ведь уже поняла это, разве не так? Но имя на бумаге делало все реальным. Оно стало подтверждением, которое так долго искал Орден. Вердон был главным вдохновителем заговора. И теперь мы могли арестовать его. Спасти короля. И… и я наконец могла выяснить правду. Узнать, он ли отнял у меня отца. Теперь, когда решающий момент был так близок, у меня в груди вспыхнул гнев, который я, как мне казалось, подавила; этот гнев словно принял понятную, удобную форму, например шпаги. Вердон. Вердон убил папу. Он отнял его у меня.

Глаза мадам де Тревиль впились в бумагу, затем метнулись ко мне и к троице, стоявшей рядом с экипажем.

— Ну что ж, мы пошлем в парижскую резиденцию Вердона мушкетеров. А также в резиденции графа де Монлюка, Граммонов и прочих причастных. Одновременно, чтобы они не могли предупредить друг друга. Я постараюсь связаться с Брандо и его людьми как можно скорее, чтобы он и его люди успели произвести аресты до того, как фестиваль развернется в полную силу. На улицах будет не протолкнуться.

— А что, если Вердон-старший не в Париже? Что, если он в последнюю минуту решил уехать домой, побыть с женой и сыном? — спросила Портия. Мне это тоже приходило в голову… но мои мысли были слишком заняты отцом. И матерью, сломленной горем. И месье Алларом и маршалом, которые смотрели на меня так, будто я была маленькой девочкой, просто ребенком, чей гнев не умещался в таком хрупком теле.

— Я вам уже говорила, он останется в городе и будет выжидать удобного момента, чтобы воспользоваться суматохой. Но я попрошу Мазарини отправить двух самых быстрых наездников из мушкетеров к нему. И скажу проследить, чтобы они были как следует вооружены. Будьте осторожны, — напомнила она. — Я не знаю, какие еще фокусы приготовлены у них в рукаве.

Она собиралась было закрыть дверь кареты, но я помешала ей, схватив за руку. Я должна была поехать с ней. Я хотела быть среди тех, кто принесет Вердону возмездие. Увидеть выражение его лица, когда он узнает во мне черты отца. Хотя мне казалось, что и этого будет недостаточно. Он не пощадил моего папу, не оставил его в живых. Я представила себе Вердона, стоящего над истекающим кровью отцом в ту кошмарную ночь. Я хотела… нет. Неважно, чего я хотела. Я была мушкетеркой, а не палачом. И я нужна была здесь. Я отступила, встала среди моих сестер по оружию. Они излучали силу и тепло.

Впервые с тех пор, как ей сообщили о поцелуе, мадам де Тревиль улыбнулась мне. Если, конечно, это можно было назвать улыбкой.

— Твой отец гордился бы тобой.

— Выше нос, Таня! Попробуй немного… сама не знаю чего, — сказала Портия, сунув мне под нос какое-то липкое кондитерское изделие. — Для того, кто только что спас Францию, ты выглядишь чересчур хмурой.

— Мы не спасли Францию. Мы просто предотвратили покушение на короля, — поправила Арья. — Строго говоря, мы даже этого не сделали. По крайней мере, пока.

После того как мадам де Тревиль с Анри уехали, мы принялись обходить центральную площадку фестиваля по периметру. Слушали бродячих музыкантов, певших о славе Франции. Наблюдали, как группки людей собираются, рассеиваются, собираются снова. Дети клянчили у родителей монетки, чтобы купить себе сладости.

— Очень может быть, но, если ты думаешь, что я скажу это перед лицом Мазарини или, раз уж на то пошло, любого, кто связан с королем, ты ошибаешься. Мы обязаны во всем быть лучше них ради малейшего шанса, что нас сочтут настоящими мушкетерами. И если я не начну репетировать сейчас, кто знает, что я могу ляпнуть, когда встречусь с кардиналом? Вероятно, что-нибудь о том, что он должен ноги нам целовать, — проворчала Портия, когда в нее врезался очередной гуляка. — Может быть, ты и права, Таня. Здесь становится невыносимо.

Арья, будучи самой высокой из нас, стала высматривать местечко потише, но даже ей пришлось встать на цыпочки.

— Вся набережная забита людьми, — вздохнула она, опускаясь обратно на пятки.

У меня подвело живот. Я вернула недоеденную липкую булочку Портии, которая скривилась в гримасе.

— Ну перестань, — сказала она. — Все кончено. В этот самый момент мушкетеры врываются в резиденцию Вердона и выводят его оттуда в цепях! Жаль только, что мы не там, чтобы позлорадствовать и забросать его гнилыми овощами.

Я сглотнула. Когда Этьену сообщат новости? Неужели весть об аресте отца застанет его у постели больной матери? Сможет ли его мать пережить такое потрясение?

Я зацепилась ногой за камень. Опустив глаза, я увидела, как под ступней растекается красная жидкость. Я чуть не закричала, но Портия зажала мне рот рукой.

— Это просто раздавленный помидор. Таня, дыши.

Она попыталась протолкаться через толпу, чтобы вывести нас к Сене, но людское море оттеснило нас в сторону. Я едва не упала на Теа, которая отклонилась, удерживая меня на ногах, пока я не восстановила равновесие. Поджала пальцы на ногах, напрягла икры. Над нашими головами плыла музыка: шествие началось. Стук барабанов, перебор струн, звуки лютни перекрывали шум толпы. В следующую минуту люди сами расступились в стороны, образовав проход, чтобы дать дорогу шествию. Акробаты прыгали и кувыркались на обледеневшей мостовой, на их запястьях звенели колокольчики. Актеры в масках дразнили толпу. Я отшатнулась от деревянной ухмылки. Мороз пощипывал щеки, так что я надела капюшон, и вид знакомой вышивки согрел мне сердце. Я мушкетерка в мушкетерском плаще.

Вдруг толпа снова качнулась, и я вывалилась на дорогу едва ли не под колеса экипажей. Фигуры в масках махали и указывали на меня пальцами, я оттолкнулась руками от холодной земли. Кто-то дернул меня за капюшон плаща и поднял на ноги, колеса экипажа едва не переехали мне пальцы.

Судорожно пытаясь вдохнуть, я нашарила застежку плаща, схватилась за шею, обернулась.

— Мадам де Тревиль? — удивилась я. Она тоже задыхалась. Ее идеально уложенный пучок на голове перекосился и растрепался. — Мадам, где Анри?

На нас снова нахлынула толпа. Я потянулась рукой, едва коснувшись кончиков ее пальцев в перчатке. Людская волна расступилась, огибая артистов. Возгласы, одобрительные выкрики — все слилось в оглушительный рев. Я слышала лишь его и стук моего собственного сердца.

Внезапно рядом со мной появилась Портия. А потом Арья. Мы схватились друг за друга. Когда толпа наконец поредела, мы стали проталкиваться вперед. Мадам де Тревиль и Теа сумели выбраться в переулок, и мы поспешили к ним.

— Что случилось? — бесстрастно спросила Арья, оглядываясь по сторонам в поисках нежелательных глаз и ушей.

— Его там не было, — наконец выдавила мадам де Тревиль. — Вердона. Никто не может его найти. Единственное, что мне удалось выведать у слуги, — что он отправился выпить перед «деловой встречей». Я отправила Анри с запечатанной запиской к месье Брандо, чтобы тот запросил подкрепление у Мазарини. Затем я сообщила каждому мушкетеру, которого встретила по пути назад, чтобы они обыскали все кабаре в городе.

— Он не в кабаре, — выдохнула я.

— Что? — удивилась мадам де Тревиль.

— Они не найдут его в кабаре, — торопливо принялась объяснять я. — Он в каком-то кабаке. Прежде чем уехать, Этьен рассказывал, что его отец предпочитает проводить время в кабаках, вместо того чтобы заниматься делами… Но что, если они все такие же, как он? Что, если их штаб-квартира не в каком-то роскошном особняке?

— И как нам выяснить, в какой кабак он отправился? У нас уже нет времени, чтобы оповестить мушкетеров, да и вряд ли мы сумеем до них добраться с учетом этого. — Портия обвела жестом толпу, а также жижу из вина, пива и нечистот, стекающую по мостовой прямо в Сену.

Мадам де Тревиль стиснула мои плечи:

— Думай, Таня, думай!

Но времени не было. Его никогда не хватало. На то, чтобы побыть с папой. На то, чтобы отомстить за него, чтобы доказать маме, что она ошибалась и мое тело на что-то годится. Что я сама на что-то гожусь.

Когда наша наставница повернулась, я заметила лист бумаги в складках ее плаща.

— Это оригинал? Того зашифрованного послания?

— Да, но какая разница? У вас у всех была копия текста.

Я схватила листок и провела пальцами по краю. «Товарная накладная — декабрьская поставка». Я снова пробежала глазами список товаров. Описание тканей, схемы товаров, все четко прорисованные и подписанные. Я оглядывала рисунки, задержавшись на изображении узора на ткани. Птицы с когтистыми лапами. Этого не было на моей копии. Лишь прищурившись, можно было различить в этом узоре очертания орлов. Взгляд зацепился за одного из них. Земля у меня под ногами ходила ходуном, за углом поджидало головокружение. Крылья орла затуманились.

— Вот оно! — пробормотала я.

— Что именно? — Мадам де Тревиль потянулась за листком.

— Орел. И лев из герба Вердона — я видела его на карете в тот день, когда столкнулась с Вердоном-старшим. Они как будто переплетаются. Если соединить их вместе, получится…

— Грифон! — подхватила Арья. — Так назывался кабак, мимо которого мы проходили. Узор на ткани был частью шифра.

Пауза. А потом мы бросились бежать по переулку, расшвыривая препятствия на своем пути. Легкие горели, воздух резал горло, словно клинок.

Выбежав на свободную улицу, мадам де Тревиль остановилась.

— Стойте, — прохрипела она. — Я должна сообщить на ближайшем посту королевской стражи, чтобы они отправили отряд в «Грифон», а еще один отряд рассредоточили вдоль всей границы Двора чудес. Если предателям удастся сбежать, они наверняка отправятся туда — их слишком мало, чтобы управлять большим торговым судном, а небольшое просто не справится с зимней навигацией. Найдите их и отвлеките, чтобы я успела добраться до поста, а мушкетеры успели их окружить.

— Может, одной из нас пойти с вами? — спросила Теа, пытаясь отдышаться.

Мадам де Тревиль покачала головой:

— Я не хочу снова вас разделять. Я усвоила урок. Берегите друг друга. Мы все осознаем наш долг перед короной и перед страной, но, если я узнаю, что вы рисковали собой напрасно, я убью вас собственными руками.

— Необычный способ сказать, что мы вам дороги, но сойдет, — ехидно заметила Портия.

Мадам де Тревиль издала короткий смешок, скорее похожий на всхлип. Ее дыхание было хриплым. Когда мы собрались уходить, она схватила меня за руку. Точно так же, как я до этого, когда смирилась с тем, что не буду присутствовать при аресте папиного убийцы. Все черты ее лица словно заострились.

— Неважно, что он скажет или сделает, ты не должна его убивать. Он понадобится королю живым для допроса. Если у Вердона есть какие-то связи за границей, если ему кто-то помогает оттуда, эта информация нам необходима. Если есть еще какие-то группы заговорщиков, если у них имеется запасной план на случай провала, мы должны знать.

Я поколебалась. В моей груди снова пылала ярость, ненависть к этому человеку, к этому чудовищу, отнявшему у меня отца прежде, чем он увидел, кем я стала.

— Обещай мне, Таня.

Мой взгляд скользнул по ее озабоченно нахмуренному лбу, по морщинкам, которые лучиками солнца разбегались к вискам от уголков глаз.

— Я обещаю, мадам. Обещаю.

Мостовая пустынного переулка была завалена пустыми бочками и испражнениями. Мухи клубились ленивыми роями, которые почти сливались с полумраком и выдавали себя лишь приглушенным жужжанием. Небо затянули облака. По щиколоткам взбирался озноб, предвещавший первый в этом году снегопад. Облегающие панталоны под платьем помогали справиться с головокружением, но совсем не защищали от холода.

— Очаровательно, — сказала Портия. — Запах канализации — лучший аккомпанемент к последней битве.

На то чтобы добраться до «Грифона», у нас ушло десять минут. За это время острое возбуждение спало, адреналин уступил место гложущей тревоге и страху перед грядущим. Мы встали в кружок, защищаясь от холодного соленого воздуха. Передо мной оказались три знакомых лица — они слегка расплывались, и я поджала пальцы ног, надеясь преодолеть очередной приступ головокружения.

Первой заговорила Теа:

— Не могу поверить, что это происходит.

Ее упругие кудряшки выбились из-под капюшона. Она натянула его поглубже, он снова отодвинулся обратно. Портия плотнее укуталась в плащ. Она попыталась улыбнуться, но губы ее, похоже, не слушались.

— По крайней мере, мы вместе.

— Une pour toutes, toutes pour une. Одна за всех, и все за одну, — прошептала я. Как в тех историях, что папа рассказывал мне перед сном, как мне мечталось давным-давно, в конюшне, наполненной запахом сена и солнечным светом, когда мне больше всего хотелось стать чем-то бо́льшим, чем я сама. Я даже не думала, что это возможно, но теперь у меня были сестры по оружию, как у отца были братья.

— Одна за всех, и все за одну, — произнесли мы все вместе, дрожащими голосами и далеко не синхронно.

— Над этим еще придется поработать. — Неверный смешок Теа рассеялся в морозном воздухе. — Я вас люблю, но прозвучало просто ужасно.

— Я за этим прослежу, — откликнулась Арья.

— Мы доживем до нового дня. И однажды вместе бросим вызов монархии, — смеясь, добавила Портия, схватив Арью за руку.

— О, у меня идея: мы можем стать независимыми наемными мушкетерками! — воскликнула Теа. — А деньги будем отдавать нуждающимся парижанам. Мы будем как Робин Гуд, только без воровства… Хотя те книги из библиотеки я все же украла. Так что будем совершенно как Робин Гуд!

Арья мягко улыбнулась ей:

— У нас будет отличный козырь для переговоров. Девушки, которые спасли короля.

Они говорили так, словно возможность провала даже не приходила им в голову. Словно не думали о том, что нас может стать не четверо, а трое, двое, одна… Я не хотела представлять себе мир без них. С другой стороны, раньше я не могла представить себе мир, в котором нет папы. А теперь он умер. Но каким-то непостижимым образом он был повсюду. Он в каждом взмахе моей шпаги. В предвкушении, которое растекалось по моим венам. В знании, что кто-то полагается на меня, и впервые в жизни это доверие не кажется мне ошибкой, я считаю его заслуженным.

Я повернулась лицом к «Грифону». Остальные подвинулись вслед за мной.

— Все это подождет. Сейчас у нас есть работа.

Кабак «Грифон» при всем желании нельзя было назвать приличным заведением. Он казался вполне подходящим местом для обсуждения планов по убийству короля — и куда менее подходящим для благородных дворян, которые собирались это сделать. Сложно было вообразить здесь Вердона, несмотря на его жажду власти, титулов и богатства. Не с его царственной осанкой. Не с тем, как он смотрел на меня сверху вниз своими ледяными зелеными глазами, словно одним своим присутствием я могла осквернить его одежду.

Когда мы вошли, хриплый смех, наполнявший зал для гостей, смолк. Деревянный пол в кабаке был липким от пролитого спиртного и плевков. Столы усеивали круглые следы от кружек, словно вырезанные ножом. Посетителей было немного, две-три скамейки занимали мужчины, сгорбившиеся над своими кружками: заросшие щетиной обвислые щеки, морщинистые дряблые шеи. Портия скинула с себя плащ и повесила его на крюк, такой ржавый, что мог видеть еще битву гуннов с римлянами на Каталаунских полях, подошла к стойке и одарила ослепительной улыбкой мужчину, достававшего кружки с нижней полки.

— Bonsoir! Добрый вечер! Я не ошибусь, предположив, что вы владелец этого замечательного заведения?

— Увы, мадемуазель. Но, может, я смогу вам помочь?

Пока они беседовали, мы сняли плащи и повесили их на свободные места. Я расстегнула пряжку, выбралась из родных теплых объятий и поморщилась, когда голубая ткань коснулась липкой скамьи. Впрочем, расстаться с плащом оказалось не так сложно, как я ожидала, — мои пальцы выпустили его почти без усилий. Я больше не нуждалась в нем, чтобы быть сильной. Я стала сильной сама по себе.

— Я очень благодарна вам за предложение помочь, но это весьма щекотливое дело. Un sujet délicat. Деликатный вопрос. Что я буду за женщина, если предам доверие клиента? — Портия бросила на мужчину за стойкой томный взгляд сквозь длинные ресницы. Арья вздрогнула, ее челюсть решительно сжалась, рука потянулась за шпагой — но я ее перехватила.

Кабатчик взглянул на каменное лицо моей спутницы и перевел взгляд обратно на Портию, которая провела пальчиком по его потной щеке.

— Хозяин в конторе, п-подбивает счета, — пробормотал он. — Могу попросить его выйти к вам, если желаете.

— О, я была бы весьма признательна.

Когда он удалился по узкому, скудно освещенному коридору позади бара, мы присоединились к Портии.

— Ты что делаешь, черт побери? — едва слышно проговорила Портия сквозь стиснутые зубы. — Ты чуть не испортила наше прикрытие.

— Он так на тебя посмотрел, — пробормотала Арья. — Это было…

— Меня и раньше мужчины раздевали глазами, но Тане не приходилось тебя удерживать от членовредительства.

— Мне это не нравится, — сухо сказала Арья. — И не обязано нравиться только потому, что я знаю: так было и будет. Это отвратительно.

Брови Портии изогнулись.

— Успокойся, крошка. Не стоит ревновать.

Арья нахмурилась:

— Я не ревную. И я тут самая высокая!

— Да это же просто ласковое обращение. Ты моя крошка! Моя милая крошка с серыми глазами и розовыми щеками.

Я бросила взгляд в сторону коридора: в конце направо поднималась лестница, которую легко было не заметить в темноте.

— Ну что, будем ждать?

— Там не меньше шести или семи комнат. Проверять их все слишком долго — за это время нас наверняка услышат, — ответила Арья, все еще не сводя глаз с Портии.

Кабатчик вернулся с мужчиной, который так и сиял улыбкой. Мы повернулись к нему.

— Мадемуазель! Какая неожиданная радость! Такие красивые девушки — редкие гостьи в моем заведении.

— Нас прислали из дома мадам Рубиль. По просьбе месье В. — Портия понизила голос. Судя по их понимающим взглядам, бордель с таким названием действительно существовал. — Посыльный затребовал четверых самых лучших девушек. У вас тут что, мужская вечеринка? Кто-то хочет приятно провести время и расслабиться перед важным делом?

Владелец заведения окинул нас оценивающим взглядом:

— Он не говорил, что посылал за дамами.

Портия заколебалась, и я протиснулась вперед.

— Должно быть, не собирался делиться — это нечестно, если хотите знать мое мнение. Но если мы поспешим, я постараюсь и для вас оставить немного времени, когда мы закончим наверху, — пообещала я. Чтобы усилить эффект, я легонько прижала руку к его груди. От моего прикосновения его туловище напряглось.

— Ну что ж, — сказал он с небольшой хрипотцой, — не будем заставлять месье В. ждать. Следуйте за мной.

Когда кабатчик отошел прочь, я отняла руку от груди владельца, наградила его сладчайшей из улыбок и последовала за ним. Портия, хмыкнув, сжала мне плечо:

— Это было великолепно! Я еще никогда так тобой не гордилась.

У нижней ступеньки я застыла. Лестница громоздилась передо мной, словно гора. Портия обогнула меня и заняла мое место позади хозяина кабака. В следующий момент я оказалась в воздухе. Арья, держа меня на руках, поднималась за Портией, ее лицо напряглось от усилий.

— Потолок слишком низкий, а лестница слишком узкая — Портия загородит нас от него, — объяснила она.

— Но как ты собираешься…

— Я довольно сильная. Если ты не заметила. — Она скорчила гримасу, добравшись до середины пролета. Портия продолжала болтать, заглушая наши голоса.

У лестничной площадки Портия загородила нас, пока Арья как можно более незаметно опускала меня на предпоследнюю ступеньку, а Теа подстраховывала сзади.

— Не могу удержаться от похвалы: у вас одно из лучших заведений во всем Париже, — кудахтала Портия, ожидая, пока я поднимусь на площадку, и только потом отходя в сторону.

— Я немедля пришлю еще вина. — Владелец возился со связкой ключей, прицепленной к поясу. — Больше ни у кого нет доступа, они сразу поймут, что это я, — гордо объявил он. Наконец найдя нужный ключ, он вставил его в замок.

Звяканье ключей умолкло, когда Теа, укрывшаяся в тени дальней стены, опустила рукоять своей шпаги на голову владельца.

— Простите! — пискнула она в ухо жертве в последний момент. — У меня не было выбора! — Он рухнул на пол, и она отскочила назад, когда его голова с глухим стуком ударилась о доски. — Что? — возмущенно прошептала она, когда Портия закатила глаза. — Он же не пытался нас убить! Может быть, он совершенно невиновен, просто ведет свое маленькое дело, зарабатывает на жизнь как умеет, даже не подозревая, что сдал комнату убийце!

— Насколько можно судить, он увяз в этом так же глубоко, как и люди за этой дверью, — пробормотала Портия. Я помогла ей оттащить лежавшего без сознания мужчину в темный угол, ухватившись за его вторую ногу.

— Скорее, — поторопила Арья. — У нас мало времени.

Я вытерла руки о платье и встала у двери рядом с остальными. Рука Теа дрожала. Она сделала глубокий вдох и повернула ключ.

— Франсуа, это ты? Нам нужно еще вина, — донесся чей-то голос.

— Хватит, — оборвал его другой. — Мы здесь собрались не ради выпивки.

Портия вошла в комнату, и мы последовали за ней: медленно, спокойно, застенчиво улыбаясь каждому, кто поднимал на нас взгляд.

Нам навстречу стремительно поднялся мужчина, при этом смахнув на пол какую-то грязную тарелку и с грохотом отодвинув стул. Остальные обитатели комнаты оставались на своих местах за столом.

— Так… кто вы вообще такие?

— Комплемент от заведения за ваше покровительство. Мы лучшее, что может предложить дом мадам Рубиль, месье?..

Он явно расслабился, и к тому моменту, как Портия договорила, он смотрел на нее с лицом ребенка, прилипшего к витрине кондитерской.

— Ты, милая, можешь называть меня Гийом.

У камина на самом виду расположились еще двое мужчин. Один раскладывал на потертом ковре какие-то бумаги. Стоило ему почувствовать мой взгляд, он встрепенулся и сложил все листы в кожаную папку. Оба сидели в глубоких креслах, и я могла разглядеть только темные шляпы и очертания плеч.

— Успокойся, Антуан, — сказал Гийом мужчине с папкой. — C’est seulement des putes. Это всего лишь шлюхи. — Гийом принял блеск в глазах Портии за похоть. Ему было невдомек, что на самом деле это была сверкающая, неумолимая ярость. Но я уже успела изучить ее выражения как свои собственные. И что важнее, я знала, что любой, кто произнесет в ее присутствии слово «шлюха», не жилец на этом свете. — Итак, сколько же красавиц решили навестить нас в этот прекрасный вечер?

Портия скользнула по нему взглядом.

— Есть еще три. Последняя немного застенчива. — Теа выступила вперед, сцепив руки за спиной и готовясь подоткнуть юбки. — Будь так добра, закрой дверь. Эти милые господа наверняка не хотят, чтобы им мешали.

Трое других мужчин с противоположного конца комнаты, включая Антуана, в нетерпении приблизились. Но я не отрывала взгляда от того, что оставался в кресле, пытаясь разглядеть зеленые глаза, которые преследовали меня в кошмарах после встречи у университета.

— Вердон, ты идешь? — позвал Гийом.

Услышать ответ мы не успели. Один из мужчин набросился на Портию, схватил ее за юбку, за обтянутые чулками бедра.

— Убери от нее свои руки, пока ты их не лишился. — Взгляд Арьи сверкал сталью, как клинок, который она приставила к горлу заговорщика. А затем… затем раздался звон металла. Треск и шорох ткани, сминаемой, отбрасываемой в сторону.

Наши противники поспешили вооружиться. Опрокинув стулья, они схватились за свои шпаги, пребывая в изумлении и ярости. Арья проделала дыру в жилете своего противника — недостаточно глубокую, чтобы нанести значительный ущерб, однако он налетел на стол и сбил с него кружку, так что брызги вина попали Гийому в лицо.

Один из мужчин, с дрожащими руками, показался мне смутно знакомым — я мельком видела этого сеньора на балу. Он уставился на Теа так, словно она была чудовищем из темных глубин его кошмаров. Все тело Теа напряглось, и на мгновение мне показалось, что она впала в ступор, как в тот день в лабиринте. Но в следующее мгновение она издала утробный рык и обрушила на него серию ударов, один страшнее другого.

Из кресла у камина вырвался всполох цвета. Чьи-то руки открыли шпингалеты на окне, через подоконник перемахнула фигура их владельца. Я мельком заметила темные волосы, что-то зеленое. Закричав, я пробилась сквозь дерущихся только для того, чтобы увидеть, что он исчез. Вердон.

За моей спиной «Мушкетерки Луны» кружились, словно волчки. Комната разрывалась от звона их шпаг, от ярких всполохов платьев, которые то сливались в одно, то расходились. Портия и Арья сражались, стоя спина к спине, ни на секунду не опуская клинков. Портия расхохоталась, выбив шпагу из рук противника.

— Нельзя упустить его! — крикнула Теа, заметив мое колебание. Она шагнула в сторону, чтобы отразить атаку, которая могла бы разрубить ее пополам.

— Но вы в меньшинстве! — возразила я, отталкивая в сторону раненого, который пытался подняться с пола, опираясь на ближайший стул.

Портия зашипела так громко, что ее не смог заглушить даже звон стали. По ее рукаву расползлось кровавое пятно, на обнаженную руку капнула кровь, но, когда я рванулась к ней на выручку, она яростно крикнула:

— Je jure si tu n’y vas pas, je te botterai le cul! Если ты не пойдешь за ним, клянусь, я надеру тебе задницу!

Портия не разбрасывалась пустыми угрозами. И если она пообещала, что надерет мне… филейную часть, значит, надерет. Я выругалась. Протолкалась к открытому окну, крепче сжала рукоять шпаги и сосчитала: один, два…

Фехтование научило меня падать. К тому же у меня было много возможностей для практики, когда ноги отказывались меня держать и мое тело становилось жертвой земного притяжения.

Падение длилось недолго. Зубы щелкнули так, что я почувствовала это всем черепом. Ноги обожгло огнем. Кости застонали. Головокружение обрушилось на меня с такой силой, что мне пришлось выждать, пока мир не перестанет кувыркаться.

Ага! Полы плаща мелькнули за углом соседнего здания и растворились в воздухе, плотном как лед. Я бросилась вслед за размытым силуэтом, едва замечая, как холод проникает в мою кровь и кости.

Остальные справятся. Они смогут задержать заговорщиков до прибытия мушкетеров. Но все это будет напрасно, если я не догоню Вердона. Если не сумею задерживать его достаточно долго, чтобы его окружили. Мне лишь хотелось увидеть его глаза, когда я скажу ему, кто я такая. Хотелось увидеть его страх, когда я приставлю острие клинка к его горлу.

Мы пробежали по одной улице, затем по другой. Я врезалась в стену, когда головокружение совсем затуманило зрение, затем, пошатываясь, побежала дальше по темному переулку. На мостовой валялись отбросы из ближайшей пекарни. Весь переулок словно шептал — нет, напевал — мое имя. Таня. Таня. Таня.

Двор чудес.

Покосившиеся дома, гниющие стропила, тряпки, закрывающие пустые дверные проемы, дырявые стены — все это ходило вокруг меня ходуном. Мое головокружение не делало различий.

Я проскочила под осыпающейся аркой, перепрыгнула через опасный участок льда, едва не задев девушку примерно моего возраста. Задыхаясь, я пробормотала извинения. Одной рукой она опиралась о стену — не для того ли, чтобы сохранить равновесие?

Арья говорила, что здесь могут быть такие люди, как я. Арья, девушка из Двора чудес; я, больная девушка… ни одну из нас не приняли бы в обществе, если бы не наши отцы. Как это странно: чтобы помочь таким, как мы, мы должны притворяться, что мы не такие. Одеваться в красивые платья, вести себя как светские дамы, и все это для того, чтобы сделать жизнь лучше для всех. Я покачала головой, прогоняя несвоевременные мысли, и снова бросилась вперед.

По краям моего поля зрения вспыхивали золотые и ониксовые звезды. Я намеренно забрала далеко вправо от беглеца, когда мы приблизились к границе Двора чудес. Как я и планировала, он метнулся влево, на мост через Сену. Он решил, что победил меня. Но он не знал, что согласно указаниям мадам де Тревиль на другой стороне его поджидают мушкетеры. Что они скрываются в тени площади.

Он ненадолго остановился посреди моста. Merde! Черт! Должно быть, он понял, что, бегая по улицам Парижа за пределами Двора чудес или доков, он наверняка привлечет внимание. Я попыталась собрать жалкие остатки сил и превратиться в сталь.

Вердон тем временем оглядывался, готовый вернуться назад и поискать другие пути отступления. Я сократила дистанцию между нами до нескольких метров. По моим жилам тек огонь, я потянулась за шпагой, не обращая внимания на серые волны, бушующие вокруг меня. Пальцы нащупали рукоять. Ощущая триумф, я извлекла шпагу и направила ее на человека, который замышлял убить короля. Который убил моего отца.

— Месье Вердон, вы предали свою страну. Вы не только строили заговор против короля в своих личных интересах, вы без зазрения совести убивали невинных людей.

Он словно окаменел. Он был немного ниже, чем мне запомнилось в нашу встречу у университета, его силуэт резко выделялся на фоне моста.

— Меня зовут Таня де Батц. Вы убили моего отца. Приготовьтесь, месье. Я не ударю вас в спину. У меня есть честь… в отличие от вас.

Он наконец повернулся ко мне, широко развел руками и картинно поклонился. Затем выпрямился и добродушно улыбнулся:

— Ах, Таня! Ты всегда держишься так официально. Я думал, мы договорились, что ты будешь звать меня Этьеном.

До чего жестокую шутку сыграло со мной головокружение. Оно снова заставило меня увидеть и услышать то, чего нет. Но тут он приблизился, и фантазия о том, что я ошиблась, разбилась вдребезги — словно сверкнула молния, а следом за ней прозвучал раскат грома. Этьен со своей обычной улыбкой, с ореховыми глазами, которые излучали тепло даже на таком морозе. Но разве я не видела что-то зеленое у окна в «Грифоне»? Или я просто выдала желаемое за действительное? Я издала стон, разглядев как следует шляпу Этьена — та была украшена зеленой лентой. О нет.

Когда я наконец разлепила губы, их обожгло морозом:

— Но… я ничего не понимаю. Где твой отец? И почему ты не с матерью? Разве не должен кто-нибудь быть с ней? Нельзя оставлять ее одну, когда она так больна.

— Таня, — сказал он. Я изо всех сил старалась забыть, с какой нежностью он произносил мое имя раньше. Словно привык к нему за много лет. Он посмотрел на мою шпагу. — Почему бы тебе не убрать это, пока никто не поранился?

— Я не понимаю, — повторила я. — Я не понимаю. Почему ты здесь? Не подходи, — добавила я, когда он попытался сократить дистанцию между нами. Шпага в моей руке сидела как влитая.

— Мы оба знаем, что ты ей не воспользуешься. — Еще один шаг. Голос Этьена был мягким, успокаивающим. Как в ту ночь, когда мы танцевали. Когда он держал меня в своих объятиях. Как в ту ночь, когда я узнала, что биение чужого сердца может звучать так же музыкально, как струнная партия менуэта.

Я покачала головой:

— Ты всегда так уверен в себе, правда?

— Ну в прошлый раз ты не могла мне сопротивляться. Разве с тех пор что-то изменилось?

Смутившись, я наблюдала, как его слова закручиваются в спираль, словно дымовые сигналы в морозном воздухе. Внезапно на меня водопадом обрушились воспоминания о другой ночи. Темнота, головокружение.

— Вор в маске… это был ты? Но я думала…

— Ты решила, что это Анри? — Его губы изогнулись в до ужаса знакомой улыбке. — Тебя нужно было лишь немного подтолкнуть. Назвать мадемуазель Мушкетеркой — ты ведь была уверена, что только твои друзья знают это имя. Этого оказалось достаточно, чтобы заронить семя сомнений. Я подслушал, как тебя назвала так одна из подруг, та блондиночка, на балу у маркиза. Ну и парик — просто завершающий штрих. Я видел Анри в тот день, когда забирал вас для поездки в театр, — я наблюдал за домом в поисках путей проникновения. Никто из вас не ожидал, что я проберусь внутрь сразу после вашего возвращения из театра, до того как двери запрут на ночь. Оставалось лишь дождаться, пока вы все уснете. Я знал, что мне будет нетрудно изобразить Анри, особенно после того, что ты рассказала мне в театре. Выпустить пару прядей из-под маски — и готово, ты уже поверила в его предательство. Я боялся, что твоя подруга обо всем догадается, но она тоже заглотила наживку.

Я с трудом протолкнула комок в горле.

— Это ужасно, — сказала я, борясь с желанием схватиться за живот при мысли о лице Анри, на котором застыло выражение обиды.

— Разве? Но ты ведь поверила?

Я отчаянно замотала головой, хотя в глубине души понимала, что он прав.

— Нет, конечно.

Этьен продолжал, словно не слышал меня:

— Вор в маске завел вас в тупик. Я надеялся, ты расскажешь остальным, что видела, но, в конце концов, я приходил ради писем. Не ради того, чтобы посеять раздор, хотя это стало приятным побочным эффектом. Я немного опасался использовать сладкое купоросное масло, но алхимик оказался прав: заявленный эффект и никакого реального вреда. Честно говоря, я рассчитывал, что в письмах твоего отца содержатся собранные им сведения. Иначе не стал бы так рисковать. Но все равно это было не напрасно. — Его лицо смягчилось, и на мгновение он снова стал человеком, которого я, как мне казалось, знала. — Я с удовольствием прочел заметки о твоем детстве, особенно полезными были пассажи о том, как помочь тебе при головокружении. Я и прежде интуитивно понимал, что нужно делать, благодаря нашим беседам и подслушанным мной разговорам с твоими подругами, но было приятно убедиться, что я мыслю в правильном направлении.

Сладкое купоросное масло… я ведь где-то о нем слышала. И вдруг меня озарило: энциклопедия мадам де Тревиль! Вещество, которое люди вдыхали или даже принимали внутрь, страдая при этом от головокружения и обмороков, — и все во имя здоровья. Портия забрала у меня книгу, пытаясь оградить от чтения статей, которые могли причинить мне боль. Но она слегка опоздала.

Получается, Этьен все это время знал об Ордене. Он знал о моих головокружениях. Добрый юноша. Юноша без предубеждений — так мне казалось. На самом деле он просто использовал свое знание против меня.

Этьен воспользовался молчанием, чтобы подойти ближе, — он будто хотел взять меня в ладони, как нежную птичку с хрупкими косточками.

— Ох, Таня! У меня не было выбора, я должен был заставить тебя сомневаться в себе. Ты так стремилась выяснить правду, что не видела ее прямо под носом.

— И этой правдой был ты? — горько спросила я.

Он рванулся вперед и вцепился в мою свободную руку прежде, чем я успела ее отдернуть. Я крепче перехватила рукоять шпаги другой рукой. Смогу ли я ей воспользоваться? Приказ мадам де Тревиль не убивать Вердона эхом отдавался у меня в ушах. Но горящие глаза Этьена вернули меня в реальность.

— Да, это был я. Один из будущих спасителей Франции. И человек, влюбленный в тебя.

Мой желудок сжался, все тело заныло, я отняла у него руку. Однажды я думала, что никто никогда не скажет мне этих слов, зная всю правду о моем теле. Но теперь я больше всего на свете хотела, чтобы он забрал их назад.

— Ты понятия не имеешь, что значит любовь.

— Неправда. Я знаю. Это чувство, которое охватывает меня, когда я вхожу в комнату, и мир словно сжимается до той точки, на которую направлен мой взгляд, — до тебя. Это то, как ты смотришь на меня и чуть приоткрываешь рот, когда мои слова тебя удивляют, и как хмуришься, когда со мной не согласна. Это то, как ты идешь по жизни, не осознавая, насколько ты прекрасна. — Он снова схватил меня за руку, прижал ее к своей груди. — Видишь, Таня? Я не могу быть бессердечным чудовищем, ведь мое сердце начинает биться быстрее каждый раз, когда я вижу тебя.

Его грудь обжигала мне ладонь. Он усмехнулся мне так, словно уже победил. Завоевал меня.

— Таня, тебе больше не нужно притворяться. Ты любишь меня, и только это имеет значение.

— Я никогда не говорила, что у меня к тебе есть чувства. — Я снова вырвала у него руку и опустила шпагу, чтобы опереться о каменный парапет. Мир вокруг зашатался. — Балкон, — прошептала я в ужасе.

— Ты и правда поверила, что я сразу ушел? Я прятался за одной из колонн, — усмехнулся он. — Но даже если бы и ушел, сейчас ты мне ответила. Ты не сказала, что у тебя нет ко мне чувств, — только то, что ты никогда этого не говорила.

Мои пальцы с силой сжали камень. Под нами потрескивал лед на реке: черно-синий, окутанный хрустальными тенями. Да, у меня были чувства к Этьену. Но не любовь.

Любовь не заставляет мучиться от вины, не вступает в противоречие с долгом. Любовь не манипулирует чувствами. Любовь не набрасывается с поцелуями в тот момент, когда у меня нет выбора и я вынуждена ответить на поцелуй.

— Ты не можешь любить меня, — возразила я, и, когда уверенность Этьена дала трещину, меня охватило чувство удовлетворения. — Ты все это время знал, кто я, и сблизился со мной ради собственных целей.

Когда я произнесла эти слова, его губы сжались.

— Монархии нужна свежая кровь, — сказал он. — Тот, кто наденет на себя корону, будет просто символом надежды; никому не обязательно знать, что это просто марионетка. Мы дадим людям то, чего они хотят: кого-то достаточно могущественного, чтобы защитить их, и вместе с тем способного начать все сначала. Ты ведь знаешь, каково это, Таня, — знать, что ты недостаточно хорош для своей семьи. После Фронды мой отец был разорен. Верность короне не принесла ему и моей семье ничего хорошего. Но погляди на нас сейчас: мы живое доказательство того, что они ошибались. Мы сами хозяева своей судьбы. Новый король даст мне всё, чего я только пожелаю. На меня больше никогда не будут смотреть сверху вниз, и я получу титул, который заслужил — не тем, что ходил по балам и распивал вино, а тем, что сражался.

— Ты сам-то себя слышишь? Замена коррупции еще большей коррупцией никак не поможет Франции. Смена власти имеет свою цену. Сколько невинных людей должны отдать свои жизни ради твоих амбиций?

— Каждая смерть — несчастье… но в данном случае это будет жертва ради великого блага. Неужели жизни попрошаек и бастардов — такая высокая цена?

Я усилием воли подавила горечь. В том, что сказала мне Арья в вечер после первого бала, была своя правда: защита короля и защита страны — это две разные цели. Но Этьену не нужна была революция ради народа. Он хотел революции ради себя самого.

— Кроме того, — он прочистил горло, — что касается первого вопроса. Моей любви к тебе. — Где-то внизу потрескивал лед на Сене. На моих ресницах застыли, превратившись в льдинки, непролитые слезы. — Я не планировал в тебя влюбляться, но это не означает, что мои чувства ненастоящие — разве надо тебе напоминать, что ты влюбилась в меня в точно такой же ситуации?

— Она вовсе не такая же! Мои действия были продиктованы не только личными интересами. Я выполняла последнюю волю отца, а кроме того… — У меня перехватило дыхание, слова застряли в горле. Я хотела сказать, что защищала свою страну, но эти слова ничего не значили. Потому что в конечном счете я ощущала свой долг перед «Мушкетерками Луны», перед мадам де Тревиль, перед Анри: они были моей семьей.

— Ты не обязана объясняться, — бархатным голосом произнес Этьен. — Это одна из черт, которые я люблю в тебе: твоя уверенность в том, что твои цели правильные. Хоть ты и не видишь других вариантов. Моих вариантов. Я в долгу перед твоим отцом: если бы он не настоял, чтобы тебя приняла мадам де Тревиль, мы бы никогда не встретились. — Этьен заговорил медленнее, потом остановился, его лицо сделалось задумчивым. — До этой самой зимы я ненавидел его. В каком-то смысле я и сейчас его ненавижу — он был чересчур умен, и это сослужило ему плохую службу. Он едва не раскрыл все, над чем мы работали. Он был так близок: ему удалось перехватить послание, которое я отправил дяде в Париж. Но твой отец совершил ошибку, решив, что мы ничего не заметим. Он не знал, что мы приняли меры, позволяющие обнаружить, если сообщения были скомпрометированы. Мы особым образом складывали листки, запечатывали конверты, размещали печати… Он даже не заподозрил, что приглашение в дом моего отца было ловушкой. Он рассчитывал, что проникнет в кабинет, выкрадет секретные документы и сам раскроет заговор, как будто он настоящий мушкетер! Наглец, каков наглец! У него, видишь ли, был план перевезти тебя и твою мать в Париж. Найти для тебя врачей получше, восстановить титул твоей матери. Это я тоже почерпнул из его писем. Но он не хотел ехать, не убедившись, что его семья не будет отвергнута. Кажется, он думал, что сумеет выслужиться, что королю и Мазарини ничего не останется, кроме как принять вас. — Этьен рассмеялся, и у меня иссякло терпение.

— Мой отец был прекрасным человеком! — крикнула я.

— Но теперь он мертв! — возразил он. Секунду спустя Этьен нежно обхватил ладонями мое лицо, хотя я пыталась его оттолкнуть. Виноватое выражение его глаз было таким знакомым, словно я перенеслась в воспоминания. — Зря я это сказал. Мне очень жаль, моя куколка, прошу, прости меня.

Перед моим внутренним взором возник образ отца, и сквозь зубы вырвался крик. Я сама не понимала, что это — рыдание или проклятие.

— Вот почему твой отец убил его. Мадам де Тревиль была права. Твой отец убил Papa, чтобы он не раскрыл заговор.

Мы стояли на мосту посреди города, и случайный наблюдатель, заметив, с каким нежным и пристальным вниманием Этьен смотрит на меня, мог бы подумать, что мы совершенно и бесповоротно предназначены друг другу. Совершенно и бесповоротно влюблены.

В этот самый момент я ненавидела его всеми фибрами души.

— Какое отношение имеет ко всему этому мой отец? — Этьен казался искренне удивленным.

— Самое прямое, — ответила я. — Он главный. Он сделал тебя таким.

— Ты думаешь, я следовал его приказам, как послушный сын? Думаешь, я опустился бы до того, чтобы прислуживать ему?

Каждый дюйм моего тела охватил холодный ужас.

— Что ты хочешь сказать?

— Я тебе не раз говорил: мы с отцом никогда не ладили. Он всегда был слабее меня. Слишком поглощен своими обязанностями перед нашим домом, нашей семьей, чтобы стремиться к чему-то большему и лучшему. Было несложно привлечь на свою сторону графа де Монлюка и остальных аристократов, преисполненных праведного гнева против короля, который ни на что не годен. Отцу ничего не оставалось, кроме как отойти в сторонку и наблюдать, как его сын готовит величайший заговор в истории страны. Он пытался повлиять на меня, даже приходил к Сорбонне, чтобы уговорить меня передумать… но он не готов был пойти на риск, что наш род прервется, просто выдав меня мушкетерам. В конце концов, я его наследник. Хотя, если бы я его послушал, все, что я получил бы после его смерти, — земли и деньги. Но чего они стоят без титула?

— Я не знаю, почему ты лжешь, но ты лжешь! — Мой голос стал резким, как взмах клинка. — Я знаю, ты лжешь! Все, что ты делаешь, — это ложь.

— Я всегда говорил тебе только правду. — Его губы продолжали шевелиться, но мою голову заполнил глухой гул, такой громкий, что я могла лишь читать по губам, пока последний смех отца эхом отдавался у меня в ушах. — Я сделал то, что должен был.

— Вытащи свою шпагу!

— Ты же не ждешь, что я…

— Вытаскивай! — Мои слова впивались в воздух, как змеиные клыки.

Этьен послушался, но его рука свободно повисла вдоль туловища. Он не стал принимать боевую стойку.

— Послушай, давай поговорим, — попросил он. — Давай немного остынем и попробуем порассуждать.

— Перед тем как все началась, мадам де Тревиль сказала мне кое-что. Хочешь знать, что именно? — прошептала я. Мой голос был гладким, как шелк, и твердым, как сталь.

— Я…

— Она сказала мне, — продолжила я, — не убивать Вердона. И я обещала. Таков мой долг, и я не хотела рисковать первым местом, где меня по-настоящему приняли, ради шанса перерезать горло убийце моего отца. Я уже разочаровала ее, едва не вынудила указать мне на дверь. И я не хотела рисковать снова. — Я чуть согнула колени и выставила руку так, как учил папа. — Но долг — это еще не все.

— Таня, я не хочу причинить тебе вред.

— Я обещала подчиняться приказам, — воскликнула я и почувствовала, как все внутри превращается в лед, еще более холодный, чем воздух снаружи. — Но я готова сделать исключение ради человека, который решил, что любит меня, после того как убил моего отца.

Неважно, сколько раз я пыталась отмахнуться от своего гнева, как я старалась не замечать его, давая мадам де Тревиль обещание, что не стану убивать Вердона. Раньше я никогда не жаждала крови. Но сейчас мне хотелось пролить его кровь.

Я сделала выпад. На краткий миг обе мои ноги оторвались от мостовой. Когда я приземлилась, ступни обожгла знакомая боль, раздался звон клинков. На лице Этьена отразилось изумление.

Сложная атака. Редублеман. Приз де фер. Балестра. Выпад. Голос отца в моих ушах называл каждый прием. Ритм поединка ускорялся, мои ноги топали по мостовой, сердце шумело в ушах, Этьен отвечал на все мои атаки простейшим парированием. Он только блокировал мои удары и ни разу не сделал ответного выпада.

— Дерись! — выкрикнула я. — Я вовсе не хрупкая вещица, какой ты хотел меня видеть. Я мушкетерка!

Отбив его клинок в сторону, я снова пошла в атаку, наблюдая, как меняется выражение его лица и он наконец дает отпор.

Началась настоящая схватка. Лунный свет отражался от наших клинков, холодный ветер резал кожу, пот стекал по моим щекам, как слезы. Ни один из нас больше не сдерживался.

Еще выпад. Атака уколом. Я задела его лицо, по скуле заструилась кровь.

Наши клинки со звоном столкнулись. Из металла вырвались искры, похожие на водопад сверкающих раскаленных звезд.

Посмотри, какой сильной ты стала, ma fille. Посмотри, чего ты добилась своими руками и своим клинком.

На какую-то долю секунды на лице Этьена отразилось недоверие. Он не ожидал, что я окажусь настоящей фехтовальщицей. Мушкетеркой в полном смысле этого слова. Все, что он видел до этого, — девушку в красивом платье.

Я направила свою шпагу вниз, но он оказался проворнее и метнулся в сторону, чтобы отбить мою атаку. Я развернулась на месте и выбросила руку вперед, но мой клинок попал на его гарду, и я не смогла сдержать крика разочарования. Мне так хотелось погрузить свой клинок в его плоть. Хотелось вспороть его кожу и посмотреть, как его кровь прольется на мостовую.

Моя грудь тяжело вздымалось, пот собрался в ложбинках над ключицами, очертания его тела начали расплываться. Неужели набежали тучи? Цвета исказились, все залила жуткая знакомая чернота. Это не тучи. Это не первый снегопад. Это мое головокружение.

Я стала драться еще яростнее. Еще быстрее. Пыталась сосредоточиться на ритме схватки, хотя головокружение становилось все сильнее и сильнее. Но я не могла поддаться ему, только не сейчас. Ведь на этот раз дело было не только во мне. Я сражалась за жизнь короля. За судьбу Франции.

За папу и моих сестер по оружию.

Мышцы огнем охватила боль. Все тело кричало, когда я заблокировала его атаку, когда ответила контратакой. Но тут я запнулась. И хотя движение моих ног было таким же привычным, как дыхание, земля зашаталась и накренилась. Ноги стали мягкими, как желе.

Мое тело было переполнено му́кой и изнеможением. Я судорожно вздохнула, попыталась снова подняться на ноги, но руки лишь беспомощно заскребли по парапету моста.

— Похоже, я ошибался. Ты все-таки оказалась слабой. Точно как твой отец, — проговорил Этьен, приближаясь. Перед глазами у меня все мерцало. — Но я готов простить тебя за это. Ради тебя я забуду обо всем. Ради тебя, Таня.

Мое поле зрения больше не было серым. Оно превратилось в белое сердце пламени. В нем смешались каштановые с проседью папины волосы. Синие и красные цветы в материнском саду. Неумолимая сталь, когда мы с сестрами поднимали клинки: одна за всех, и все за одну.

Зарычав, я ухватилась руками за парапет моста и встала. Дрожа всем телом, подняла шпагу. Придерживаясь левой рукой для равновесия, я выбросила правую вперед, правая нога шагнула в глубокий выпад.

Он едва успел парировать мою атаку, как ему пришлось отбиваться от следующей, потом еще, еще и еще. Я не давала ему передышки. Мои пальцы так крепко вцепились в парапет моста, что теплая алая жидкость, выступившая из-под ногтей, защекотала ладонь.

— Я знал, что ты обучалась, но никогда не думал, что женщина может владеть клинком.

Вердон тяжело дышал. Я вложила всю силу в очередной обрушившийся на него удар. Его клинок со звоном упал и покатился по мостовой. Я подняла шпагу и направила ему прямо в сердце. Он сделал шаг назад и уперся в стену, по которой начал сползать вниз.

— А я не спрашивала твоего разрешения. Мне оно не нужно, — сказала я.

Этьен ошеломленно уставился на мой клинок. Острие шпаги находилось в дюйме от его тяжело вздымающейся груди. Он посмотрел на меня: страх, гнев, любовь смешались в его взгляде.

— Куколка моя…

Я сделала еще шаг; моя шпага коснулась его камзола. Я надавила достаточно сильно, чтобы проткнуть ткань. Единственное, что оставалось между моим клинком и его грудью, — тонкая белая рубашка. Я знала, что между его кожей и сердцем есть еще ребра. Знала, что между ребрами есть мышцы, которые будут сопротивляться, когда я попытаюсь пронзить его насквозь. Мадам де Тревиль хорошо нас обучала, но она не объяснила, как пронзить объекту сердце. Впрочем, с этим я справлюсь сама.

— Будь ты проклят.

Мне нужно было лишь нажать посильнее. Один последний рывок — и все будет кончено.

Он смотрел на меня с отчаянием:

— Милая, прости меня за то, что я сказал о твоем отце… Я бы не стал его убивать, если бы тогда чувствовал к тебе то, что чувствую сейчас. Он был умен. Может быть, если бы я знал, что случится дальше, я сумел бы убедить его увидеть истинную сущность нынешних властителей Франции.

— Ты отрезал ему бороду. — Мое сердце колотилось как сумасшедшее, я прижала острие шпаги к его груди. — Ты отрезал ему волосы. До неузнаваемости изуродовал лицо.

— Таня, послушай меня! Быть лидером — значит не бояться запачкать руки. Как еще я мог быть уверен, что смерть де Батца послужит предостережением для любого, кто захочет нам помешать?

— Не смей произносить его имя! Я убью тебя быстрее, чем ты успеешь моргнуть. — С каждой секундой моя злость росла. Я знала, что я должна сделать. Рада папы. Ради моих сестер.

Таня. Таня. Таня.

На этот раз, увидев отражение лица в плоскости клинка, я не приняла его за отца. Это была я. Только я. С дрожью в руках, ногах, во всем теле я медленно опустила шпагу.

— Я не ты. Я не убийца. — Этьен с облегчением выдохнул. — Но не думай, что это твоя победа, что ты сумел использовать мои чувства против меня. — Слова давались мне тяжело, вместе с ними выходили все горе, вся боль, вся ярость, которые я носила в себе месяцами. — Ты не имеешь надо мной никакой власти. Ты ничего не знаешь обо мне. И не тебе решать, какой мне быть.

Оторвав от него взгляд, я посмотрела на другой конец моста. И на этот раз была моя очередь выдохнуть с облечением.

Две пары рук схватили Вердона. К мушкетерам, которые неслышно приблизились к нам сзади, присоединились лейб-гвардейцы. Они не скрывались в тени на той стороне моста, как обещала мадам де Тревиль, но теперь они рассыпались широким веером, отрезая последние пути к отступлению. Звездный свет плясал на их сверкающих клинках, расшитых плащах, начищенных до блеска кожаных сапогах.

— Таня, постой. — Этьен забился в удерживавших его руках. — Ты же знаешь, смерть предателя — страшная смерть! Ты не позволишь им поступить так со мной! — Когда я не ответила, его лицо разгладилось, он заговорил успокаивающим тоном, который был мне так хорошо знаком: — Если ты хоть что-то чувствовала ко мне, убей меня сейчас. Пощади меня. Прошу, куколка моя. — Его глаза ярко горели в морозной ночи.

— Я тебе не куколка.

Лицо Этьена потемнело, он закричал и попытался вырваться. Один из мушкетеров закрыл ему рот рукой в перчатке, и его увели. Лишь несколько секунд спустя, когда он кивнул мне, оглянувшись через плечо, я поняла, что это был месье Брандо.

Вот и наступил момент, которого я так ждала. Ждала много месяцев. Но я просто не могла пошевелиться.

Когда появились Портия, Арья и Теа, я словно приросла к мосту. Слова, мысли, молитвы словно замерзли у меня во рту, пока я смотрела на что-то очень далекое. Я слышала, как они медленно, осторожно приближаются ко мне. Я знала их шаги как свои собственные.

Они не попытались увести меня. Не попытались ко мне прикоснуться. Не сказали мне, что мы победили, что все в порядке, что все наконец-то позади.

Они просто стояли рядом со мной, достаточно близко, чтобы я могла почувствовать исходившее от них тепло. Достаточно близко, чтобы я знала, что они рядом. Даже когда облака над нами расступились, и с неба начал падать первый снег, легкий и сверкающий, как паутинка.

Так нас и нашли мадам де Тревиль и Анри: мы стояли вчетвером бок о бок в своих растерзанных платьях. Головы высоко подняты. Плечи расправлены. Руки легонько соприкасаются. И над мостом свистит ветер.

— Таня? — позвала Теа из коридора через открытую дверь кабинета, но я пока что не могла ей ответить.

Мадам де Тревиль сказала, что, если я правда хочу написать матери письмо, если я хочу перестать мучиться в поисках слов и портить понапрасну страницу за страницей, мне нужен нормальный рабочий стол, так что я устроилась здесь, в ее кабинете.

Вероятно, она была права. Вероятно, причина, по которой мне никак не удавалось написать маме раньше, заключалась как раз в том, что мне требовалось сменить обстановку и угол зрения. Но еще я знала, что в предложении мадам есть какой-то подтекст, он звучал во всех ее словах в последние две недели. С той самой ночи, когда все изменилось.

Наша наставница укутала нас в теплую одежду и влила в нас столько чашек горячего чая, что каждая выпила не меньше ведра.

— Какая глупость, — повторяла она. — Стоять там на холоде. Удивительно, как вы ничего себе не отморозили.

Но она не переставала поглядывать на нас, когда думала, что мы не видим, — словно хотела убедиться, что мы никуда не исчезнем.

Арья повредила лодыжку в «Грифоне», сражаясь одновременно с двумя заговорщиками. Она твердила, что это не моя вина. Что я должна была пойти за Этьеном, что она в любом случае могла получить ранение, — и продолжала повторять это, когда Теа, целая и невредимая, оборачивала тугой повязкой ее распухшую и покрасневшую, словно переспелый плод, ногу. Когда же Теа начала промывать и зашивать рану Портии, стало еще хуже. Портия крикнула мне, чтобы я бежала за Вердоном, и я не поняла, насколько глубокой и серьезной оказалась рана на ее руке. Стиснув зубы, Портия проворчала, что в этом-то и был смысл. Если бы я поняла, я ни за что бы ее не оставила.

В ту ночь месье Брандо навестил мадам де Тревиль в ее кабинете. Когда она вернулась, лицо у нее осунулось от усталости. Оставшихся в живых четверых заговорщиков из «Грифона» взяли под стражу. Стоило им увидеть тюремные камеры и поджидавших там надсмотрщиков, как мрачные тайны полились из них рекой. В течение часа после этого мушкетеры провели рейд на королевской кухне. Мешки с солью, закупленной для Зимнего фестиваля, содержали достаточно яда, чтобы отправить на тот свет весь королевский двор.

— Вполне логично, — произнесла Арья, с гримасой боли устраивая забинтованную лодыжку на подушках. — Он действует не моментально. Так что даже королевский дегустатор не помог бы. Никто ничего не понял бы, пока не стало бы слишком поздно. А остатки еды раздали бы простым парижанам. В качестве жеста доброй воли.

— Будет нетрудно установить точный список участников заговора, учитывая, что они могут допросить… — Голос мадам де Тревиль смолк.

Я почувствовала затылком, что все взгляды устремились на меня. Но потом Портия сказала, что у мушкетеров дурацкие сапоги, Теа принялась с ней спорить, и, зажмурившись достаточно крепко и немного приглушив боль, разливавшуюся за грудиной, я могла притвориться, что все почти нормально.

Позже, когда я спросила Арью и Портию о мужчине, который в ужасе отшатнулся от Теа в «Грифоне», они резко притихли. На следующий день месье Брандо прислал записку, что пленник скончался от полученных ран. Он был шевалье откуда-то из Прованса. Теа, сидевшая рядом со мной, заметно расслабилась. Мне больше не нужно было спрашивать, чтобы понять, кто он такой. Я вспомнила прерывистый рассказ Теа. Все это случилось еще до того, как она приехала в Париж. Этот сеньор преследовал ее в кошмарах.

Я вспомнила все до единого слова. Именно поэтому Теа, зайдя ко мне в комнату тем вечером, обнаружила меня яростно трущей покрасневшее лицо. Я не смутилась. Я потратила целый кувшин воды, пытаясь смыть со своего лица следы пальцев Этьена. Оттереть щеки, к которым он прикасался своими ладонями. Уничтожить телесную память.

И вот Теа стоит у меня на пороге, светлые кудри свободно вьются у лица.

— Мадам де Тревиль попросила найти тебя, — Я бросила последний долгий взгляд на письмо. Je t’embrasse — «Обнимаю тебя» — казалось каким-то неправильным. Когда я в последний раз обнимала маму? Я вычеркнула эти слова и написала вместо них: A bientôt. «До скорого». — Я могу зайти попозже, — сказала Теа.

— Нет, я уже закончила. — Свернув пергамент, я вытащила цепочку и сняла второе кольцо-печатку, которое появилось там с недавнего времени.

— Думаю, тебе это пойдет на пользу, — добавила она.

— Хм-м?

— Рассказать матери о… ну, обо всем, что ты можешь рассказать… хотя она и не очень хорошо с тобой обращалась.

Второе письмо от мамы доставили вчера. Оно отняло у нее несколько месяцев. Десять плотно исписанных страниц. Я могла точно сказать, на каких строчках у нее сводило руку и она писала через боль. Она подробно описывала, как жители Люпьяка нашли Бо, бредущего по дороге домой, искусанного слепнями, изможденного, с ввалившимися глазами. Дядя обещал забрать его и доставить к матери, чтобы она могла о нем заботиться. Чтобы он наконец мог отдохнуть.

Я не могла рассказать ей о моем участии в миссии, о сражениях, о том, чем на самом деле является Академия благородных девиц.

Но могла рассказать, что убийца папы понесет заслуженное наказание. Что она была во всем права — на допросе Этьен признался, что понадобилось пять его лучших людей, чтобы одолеть моего отца, пятеро головорезов, получивших приказ заставить его замолчать самым жестоким образом. Я не знала, как из Этьена вытащили эту информацию. И не хотела знать.

Я не стала рассказывать маме о моих кошмарах, об окровавленных телах и ореховых глазах. О чем же я рассказала? О карте Люпьяка. О том, что мой плащ висит на дверце шкафа, чтобы я могла смотреть на него, засыпая. О своих снах — хороших снах, — в которых цветут подсолнухи и лилии, в которых я слышу папин смех. О том, как я надеюсь, что она приедет в Париж и своими глазами увидит хотя бы часть той женщины, которой стала ее дочь. Не сломленной, отнюдь не хрупкой. Женщины с расправленными плечами и сталью, спрятанной под многослойными юбками и глубоко в сердце.

Капнув расплавленным воском на клапан конверта, я приложила к нему печать. Она была похожа на ту, что была вырезана на папином перстне, с одним только различием: вместо лилии на ней была изображена луна.

— Чего хотела мадам де Тревиль? — спросила я у Теа.

— Все собрались в фехтовальном зале. Я могу сказать им, что ты не готова, — добавила она, увидев, что я заколебалась. Я не была там с самого Зимнего фестиваля. Я могла сделать лишь несколько шагов по коридору, прежде чем меня опять поглощала тьма. Прежде чем ко мне возвращался он.

— Нет. — Я распрямила плечи. — Нет, я готова.

Я вышла из кабинета, прошла через узкую дверь и забралась в сиденье подъемника. На середине подъема Теа снова подала голос:

— Знаешь, Арья недавно сказала одну забавную вещь.

— Да?

— Обо мне и Анри. — Я чуть не свалилась. — Ох, Таня, я едва не померла со смеху, ведь мы с ним фактически двоюродные брат и сестра! Знаю, некоторые считают, что это не помеха, но меня от одной мысли об этом тошнит. Мы не слишком близкие родственники, но мы ведь выросли вместе. Кроме того, я хорошо знаю Анри, и он своими чувствами не разбрасывается.

— Ты хочешь сказать, ему нравится кто-то еще?

— Ну конечно! — засмеялась она, когда я добралась до верхней площадки.

— Правда?

Она недоверчиво смотрела на меня, пока я выбиралась из сиденья.

— Ему нравишься ты! Ты даже не представляешь, как мне было неловко, когда я вломилась и нарушила ваше любовное уединение!

Сиденье подъемника с грохотом поехало вниз, веревка просвистела у меня в руках, и вся конструкция рухнула на пол на первом этаже. Теа нахмурилась.

— Придется Анри починить это, — сказала она, выглянув с площадки вниз. Потом она выпрямилась. — Тебе нехорошо? Ты вся какая-то красная. Принести тебе стул? Нет? Ну тогда идем!

Шум голосов, который я слышала, резко оборвался, когда Портия высунула голову в широкую арку.

— Она здесь! — крикнула она, хватая меня за обе руки. — Закрой глаза.

— Все эти церемонии правда необходимы? — донесся изнутри голос Арьи.

— Да, — упрямо сказала Портия. Каждый раз, когда я пыталась закрыть глаза, какая-то невидимая сила требовала открыть их. — Не волнуйся, — заверила она меня, — я не дам тебе упасть.

Я расслабилась и погрузилась в темноту. Хотя это была не совсем темнота. Сквозь веки пробивалось мягкое сияние.

Портия вела меня медленно. Она говорила, когда поворачивать, предупреждала, когда ковер сменится каменным полом… наконец мы остановились.

— Можешь открывать!

Внезапный поток яркого света заставил меня прищуриться и заморгать, пока зрение фокусировалось на светящихся фигурах: Арья и мадам де Тревиль в паре метров впереди, Портия справа от меня, Теа слева. И еще Анри. Этот удивительно яркий свет мог исходить от него, а не от высоких окон, которые впервые не были закрыты ставнями.

— Что ты думаешь? — спросил он. Его голос звучал слегка хрипловато, и он смотрел прямо на меня.

— О чем? — спросила я, но уже поняла сама.

С самого моего приезда в Париж я привыкла к тому, что это помещение представляет собой одно большое бело-серое пространство. Оружейная стойка в углу, зеркало для отработки приемов вдоль стены. Швейные принадлежности Теа и ширма для переодевания. Скамьи, с которых мы наблюдали за поединками, запасные ножны и большой вращающийся точильный камень для шпаг.

Однако теперь дальнюю стену украшала самая большая фреска, которую мне доводилось видеть. В углу стояла стремянка, окруженная пустыми банками из-под краски. В резких мазках черной краски на ярко-белой стене было что-то такое, что лишь подчеркивало сходство. Мы вчетвером стоим полукругом, шпаги направлены вниз, руки вытянуты так, что наши клинки встречаются в середине. Сталь, скрещенная со сталью, скрещенной со сталью, скрещенной со сталью. Мои глаза увлажнились, и Анри поспешно сказал:

— Я схожу на рынок, поищу какую-нибудь подходящую цветную краску. Это недешево, но…

— Нет. — Я протянула руку. — Не надо ничего менять. Это прекрасно.

— Ну это было нетрудно. Я сначала сделал набросок вас четверых, а потом обвел его краской. А потом заполнил очертания углем. И закрасил поверх. Потом просто добавил теней с помощью угля. Вообще ничего сложного!

— А вы, — я повернулась к мадам де Тревиль, — неужели вы ему разрешили?

— У меня не было никаких планов на эту стену, — ответила она и чуть задрала голову, разглядывая работу племянника. — Полагаю, здесь есть некоторое сходство.

На лице Анри отразилась такая радость, словно она назвала его Симоном Вуэ, главным живописцем Людовика XIII.

— И вы все знали? — спросила я у остальных.

— Я узнала только утром. И хорошо, потому что я успела указать ему на некоторые недоработки в тенях. А вот она еще несколько дней назад увидела, как Анри выходил из зала посреди ночи. Напугала бедного мальчика чуть не до смерти. — Портия многозначительно посмотрела на Арью.

— Откуда мне было знать, чем он там занимался? — парировала Арья. — Я обязана была его допросить.

Мадам де Тревиль покачала головой, увидев выражение ужаса на лице Анри:

— Видишь, племянничек, кажется, тебе не светит большое будущее в качестве шпиона — боюсь, этот факт разобьет тебе сердце. Что же касается твоего будущего в Ордене… полагаю, последняя линия обороны Франции всегда найдет применение хорошему дешифровщику.

Портия подтолкнула Арью ко мне и Теа и расставила нас так, что мы зеркально отразили наши собственные увеличенные портреты.

— Смотрите, четыре мушкетерки! — воскликнула Портия. Она заколебалась, словно подумав, что этот титул может показаться мне слишком болезненным, слишком напоминающим о папе. Но я улыбнулась. Было удивительно видеть себя такой, какой меня видят другие, — сильным, прекрасным созданием. Знать, что нас всех видят именно такими: сильными и прекрасными… Я наконец-то прочно стояла на земле. Раньше я была неустойчивой, неуверенной, нечеткой, словно облако.

Но это изменилось. Мы нашли друг друга. Мы были вместе.

— Четыре мушкетерки, — пробормотала я. — Одна за всех, и все за одну.

Я ошибалась по поводу очень многих вещей. Теперь, глядя на нарисованную Анри фреску, я поняла кое-что: я верила, что один танец, один поцелуй — самое близкое к полету, что я смогу испытать.

Но стоя в окружении «Мушкетерок Луны», я поняла, как на самом деле ощущается полет.

Я чувствовала на себе взгляд Анри, словно прикосновение солнца. Видела гордость в глазах мадам де Тревиль. Могла слышать папин голос, все еще звучащий у меня в ушах.

Таня. Таня. Таня.

Я очень медленно и протяжно выдохнула.

И улыбнулась.

«Мушкетерка» — это вымышленная история, но хроническая болезнь Тани существует на самом деле.

Синдром постуральной ортостатической тахикардии (ПОТ) был впервые диагностирован в 1993 году, но пациенты с его симптомами наблюдались задолго до этого. Судя по ранним свидетельствам, к примеру о так называемом синдроме солдатского сердца, который описывали еще во времена Гражданской войны в США, ПОТ и подобные ему заболевания возникли задолго до 90-х годов XX века. Неизвестно, сколько пациентов страдали ПОТ в предшествующие столетия, особенно с учетом того, что жалобы женщин на свое здоровье долгое время списывали на истерию, а также того, что ПОТ чаще всего диагностируют у молодых женщин. Девушке, подобные Тане, были повсюду, и они есть повсюду, хотя их не встретишь на страницах учебников. Таня, живущая в вымышленной Франции XVII века, и ее болезнь — наиболее реалистичные элементы в сюжете этой книги.

Симптомы ПОТ могут быть очень индивидуальны. Опыт Тани — лишь один из тысяч возможных уникальных вариантов. Она не может и не должна олицетворять каждого пациента, страдающего ПОТ, — или, если на то пошло, каждого пациента с хроническим заболеванием. Но она олицетворяет меня и мой личный опыт жизни с ПОТ. Я не росла во Франции XVII века, мне не приходилось драться на дуэли в бальном платье… но я училась в старшей школе, и мне приходилось прятаться в туалете между уроками, чтобы незаметно принять лекарства. Мне доводилось быть девушкой, которую выталкивали из школьного лифта, потому что я не выглядела достаточно больной, чтобы им воспользоваться, мне приходилось сидеть на скамейке во время уроков фехтования, потому что голова у меня слишком кружилась, чтобы стоять, и в ночь перед отъездом в колледж я пообещала себе, что я никому не расскажу о своем состоянии, потому что, если люди узнают правду, из этого не выйдет ничего хорошего — кто захочет дружить или встречаться с больной девушкой?

В самые тяжелые периоды моего взросления я пряталась от реальности в книгах, хотя не могла отыскать на их страницах себя. Я думала, это означает, что истории вроде моей, о людях вроде меня не стоят того, чтобы их рассказывать. Что девушки с хроническими заболеваниями и инвалидностью не могут быть главными героинями. Что из-за болезни я никогда не стану главной героиней собственной истории.

Я не могу вернуться в прошлое. Я не могу прийти к той девушке и сказать ей, что она хорошая, что она многого достойна и может доверять другим. Что ей совершенно, абсолютно нечего стыдиться. Зато я могу сделать то, что хорошо умею, — превратить слова в историю, которая поможет читателям не чувствовать того, что я чувствовала тогда. Я не Таня, но Таня — часть меня.

Больная девушка, храбрая девушка, девушка, которая учится любить себя. Героиня собственной истории.

Я дарю ее вам. Она теперь ваша.

ПОТ характеризуется резким падением артериального давления в сочетании с учащением сердцебиения при смене положения тела (например, при вставании на ноги). Частота сердечных сокращений увеличивается при этом по крайней мере на 30 ударов в минуту у взрослых и 40 ударов в минуту у подростков. Такое учащение сердцебиения возникает как реакция организма на снижение артериального давления: сердце пытается качать кровь быстрее, чтобы обеспечить кровообращение во всем теле. Наиболее распространенные симптомы ПОТ включают головокружение, спутанность сознания, усталость, головные боли, тошноту, ощущение сильного сердцебиения и многие другие. Врачи считают, что симптомы ПОТ наиболее схожи с симптомами застойной сердечной недостаточности.

Сегодня многим пациентам с ПОТ приходится посетить множество врачей, прежде чем им удастся получить диагноз (среднее время постановки этого диагноза составляет 5 лет 11 месяцев). Больше половины пациентов с ПОТ слышат от врачей, что их симптомы «у них в голове». Более четверти пациентов обходят не менее 10 врачей, прежде чем узнать правду.

Я боялась момента, когда нужно будет писать благодарности, так же сильно, как ждала его. Выражения признательности всем, кто помог мне в этой работе, могли бы занять еще одну книгу. Но также я знаю, что непременно забуду поблагодарить кого-нибудь, потому что так всегда и бывает, и за это я заранее прошу прощения.

Спасибо моему агенту, Дженнифер Уиллс, у которой хватило силы воли внушить мне веру в себя. Мы это сделали. Мы наконец-то сделали это! Спасибо Николь Ресцинити, которая спасала меня и разгребала запросы.

И конечно же, спасибо моему редактору Мелиссе Уортен: после трех лет ожидания и неудач мне повезло наконец-то встретиться с тобой и FSG. Не могу поверить в свое везение!

Я благодарю всех сотрудников FSG и MCPG, в том числе Рича Деаса и Кевинга Тонга, хотя далеко не только их, за то, что придержали красивых девчонок в модных платьях на обложках подростковых книг и дали место девчонкам с ограниченными возможностями здоровья. Джейми и Изабель, потрясающих стажеров. И отдельное спасибо Илане Уоррелл и Джону Нора, благодаря которым эта книга удалась на сто процентов, а также Синтии Лигуичужка, Анджеле Джун, Кэтлин Брейтенфелд и Молли Эллис.

Спасибо Эстель Паранке за экспертное мнение и внимание к деталям.

Помимо энциклопедий и справочников, я многим обязана блогу This is Versailles, а кроме того, ресурсу World4.eu за информацию по истории моды и костюмов, сайту Dancetime Publications (где я провела много бессонных ночей за просмотром реконструкций менуэта), Party Like 1660 (Боже, храни Аврору фон Гёт и Жюля Харпера) и, конечно, JStor — несравненной базе данных. Merci beaucoup всем учителям французского за 13 лет. В особенности преподавателям из Йеля, которые научили меня любить язык, приносивший мне столько страданий с тех самых пор, как мне исполнилось шесть. И спасибо Александру Дюма, с которого все это началось.

Я безгранично благодарна всем писателям, которые прочли раннюю версию «Мушкетерки» и/или поощряли мою работу над ней, в том числе Тане Миллс, Джессике Джеймс, Бриттни Арена, Миранде Асебедо, Точи Онэбучи, Кэти Гарднер, Ли Бардуго, Мелиссе Си, Каре Лейбовиц, Гейбу Мозесу, Рэю Кастору, Бетани Мэнгл, Лоре Дженн, Кесс Косталес, Алейне Лири и К. Л. Пеннингтон. Моим товарищам по группе 22 Debuts: я невероятно рада, что мне довелось встретиться с вами.

Спасибо Кэрри Манискалько, которая заронила мне в голову мысль, что эта книга может действительно кому-то понравиться. А также Ками Гарсиа, Хлои Гонг, Джой Макколоу, Эмили Ллойд-Джонс, Джун Хёр, Таморе Пирс, Йеннике Коэн, Карли Хит и Мариеке Нийкамп — за щедрость, с которой они уделяли мне время и хвалили «Мушкетерку».

Сабина Нурдквист и Лара Амин: что бы я делала без вас? Спасибо за то, что не позволили мне оставить надежду. Не могу дождаться, когда мои и ваши книги окажутся на одной полке.

Трейси Деонн, я навечно благодарна тебе за дружбу, поддержку и мудрое руководство. Где-то в параллельной вселенной Таня и Бри наверняка сражаются бок о бок. Элис Вонг, много лет назад ты вовсе не обязана была помогать незнакомой молодой писательнице с инвалидностью, но все же помогла и с тех пор продолжаешь вдохновлять меня в свойственной тебе безапелляционной манере.

Спасибо группе Disabled Kidlit Writers. Я уже говорила, но скажу еще раз: сегодня получилось у меня. Завтра получится у вас.

Моя бесконечная благодарность каждому блогеру, продавцу книг, библиотекарю и критику, который не обошел «Мушкетерку» своим вниманием.

Спасибо Институту писателей штата Нью-Йорк, летней школе Ассоциации писателей Айовы, семинару по писательскому мастерству Йельского университета, писательскому семинару Сакетт Стрит и всему преподавательскому составу, который меня обучал, в особенности Т. Джеронимо Джонсону, Рику Муди, Терре Илан Макэвой и Теду Томпсону.

Спасибо моим преподавателями из Йельского университета, которые вдохновляли меня, ставили передо мной сложные задачи, обучали меня: Лиз Майлз, Энтони Рид, Линда Пол, Джилл Кэмпбелл, Джеймс Бергер, Камилла Лизаррибар, Ребекка Тенненбаум, Брайан Шолл, Кэти Трампенер, Джоанн Фриман и Джилл Ричардс, которая подарила мне мою первую книгу по теории инвалидности.

«Мушкетерка» не появилась бы на свет без моих преподавателей писательского мастерства в Йельском университете, чьи добрые советы и чуткое руководство сформировали (и продолжают формировать) меня как писателя и как личность. Ричард Деминг, Майкл Каннингэм, Кэрил Филипс, Лесли Джеймисон, Адам Секстон и Джон Кроули (для меня было честью стать вашей последней ученицей) — спасибо!

Йельскому университету в целом и колледжу Джонатана Эдвардса в частности — спасибо, что свели меня на одном пути со студентами, которые изменили мою жизнь. Я благодарна сотрудникам деканата и административному персоналу, а также всем работникам столовой, в особенности Конни, Тиму и Терезе (Тереза, я надеюсь, это послужит хотя бы небольшой компенсацией за все мое нытье «вот выпущусь и уеду наконец отсюда»).

Спасибо преподавателям и сотрудникам, которые поддерживали меня там: Анна Уайлдер, Джонатан Ши, Полетт Джеймс, Патрис Мэйтс, Кэти Ричардсон, Рейчел Гэйер, Эзер Озлегер, Сезам Фрейзер, Кэрол Хёрвиц, Грейс Катабаруки и Каял Гуха. И конечно, Сэнди Райт: жаль, что ты меня сейчас не видишь.

Спасибо всем врачам, которые восприняли тринадцатилетнюю Лили всерьез, и клинике Майо.

Огромная любовь и благодарность Ордену, который сопровождает меня в реальной жизни, моим сестрам по оружию: Кристи, Сай, Саре, Клэр У., Клэр С., Ли, Микаэле, Стеф, Джулии, Тейлор и Лиз.

Спасибо всей команде писательской мастерской Университета Восточной Англии, а также моим преподавателям оттуда. Твише и Бекки, новобранцам в моей компании мушкетерок, и всем остальным прекрасным женщинам Университета Восточной Англии, которые поддерживали меня и мое творчество в этот непростой год.

Выражаю благодарность моим преподавателям фехтования: Янушу Смоленски, тренеру Арутюняну и в особенности Дариушу Гилмену. Вы не отказались от меня, когда я была очень больна. В этой книге очень много от вас.

Спасибо Хокли, Элеанор и Генри. И Саре, лучшей в мире старшей сестре.

Спасибо моей семье: дедуле и ба, которые так и не успели прочесть эту книгу. Дедуля привил мне любовь к историям, а ба говорила, что хочет только прожить достаточно долго, чтобы увидеть, чего я сумею достичь. Я получила предложение от агента спустя всего неделю после твоего ухода — это ли не знак? И спасибо другой бабушке, по которой я уже очень скучаю. Ты так радовалась за меня. Как бы я хотела, чтобы ты взяла в руки эту книгу.

Спасибо папе, однажды спросившему меня, почему я пишу так много историй, в которых отец либо отсутствует, либо умер. Тогда я не ответила. (Брось, пап. Это же роман для подростков!) Но я много и серьезно думала об этом и пришла к следующему выводу: это мой способ сделать историю как можно более далекой от реальности. Потому что я просто не могу представить себе жизнь без тебя. Спасибо Чарльзу… нет, прости, но для меня ты всегда останешься Чарли, мальчиком, который обнимает Винни-Пуха в Диснейленде. Наверняка непросто жить с такой старшей сестрой, как я. И все же ты меня любишь. А я люблю тебя. Мама, эта книга посвящается тебе, она написана для тебя. Как и все, что я когда-либо напишу.

И наконец, спасибо моим храбрым больным девочкам, всем тем, кто сидит в приемных и кабинетах врачей, кто борется за то, чтобы их воспринимали всерьез и чтобы им наконец поставили диагноз. Всем, кому приходится справляться с жизнью в телах, страдающих от хронической болезни. Вы заслуживаете, чтобы о вас писали книги и истории. «Мушкетерка» — это только начало.

18+