В «настоящей жизни», наверху, мы – переедающие, непреуспевающие, выгуливающие чужих собак, переодевающиеся в платье жены, помешанные на вязании («Еще один рядок»); тайные скопидомы, малолетние поэты, супруги экспатов, близнецы, веганы, «мамочки»; второсортный модельер, иммигрант без документов, монахиня, датчанин, коп, актер, который играет копа на ТВ («Офицер Махоуни»), победитель розыгрыша грин-карт, двукратный номинант на звание Лучшего профессора года, игрок в го, занимающий место в национальном рейтинге, три парня по имени Джордж (Джордж-ортопед, Джордж – племянник нечестного финансиста, Джордж – бывший боксер, обладатель «Золотых перчаток» в полусреднем весе), две Розы (Роза и Другая Роза), одна Ида, одна Элис, одно самопровозглашенное ничтожество (Не обращайте на меня внимания), один бывший член СДО[1], два осужденных преступника, зависимые, способные, борющиеся, озлобленные, вышедшие в тираж, потерпевшие неудачу (Кажется, у меня положительный тест), на закате карьеры в сфере недвижимости, в разгаре затянувшегося развода (Пошел седьмой год), погрязшие в рутине, бесплодные, в расцвете сил, в спешке, в ремиссии, на третьей неделе химиотерапии, в глубоком неослабевающем отчаянии (К этому никогда не привыкнешь) – но внизу, в бассейне, мы только одно из трех: люди на быстрой дорожке, люди на средней дорожке и люди на медленной.

Люди на быстрой дорожке – это альфа-люди бассейна. Они гребут напряженно, агрессивно и в высшей степени уверенно. Они превосходно выглядят в купальных костюмах. Анатомически они, как правило, мезоморфы, но с дополнительным килограммом жира для лучшей плавучести. У них широкие плечи и длинное туловище, женщин и мужчин поровну. Когда они делают гребок, вода вокруг бурлит и закипает. От них лучше держаться подальше. Они прирожденные спортсмены, одаренные чувством ритма и скоростью; у них сверхъестественное чувство воды, которого не хватает всем остальным.

Люди на средней дорожке заметно более расслаблены, чем их собратья на скоростной полосе. Они демонстрируют разнообразие форм и размеров, и каждый из них уже давно оставил мечты о быстрой и лучшей дорожке. Как ни старайся, но им по ней не плыть, и они это знают. Однако время от времени кто-нибудь поддается непроизвольному порыву и внезапно начинает грести, так яростно работая руками и ногами, как будто на мгновение им показалось, что можно бросить вызов своей судьбе. Но это мгновение никогда не длится долго. Ноги вскоре устают, гребки укорачиваются, локти опускаются, легкие начинают болеть, и через один или два бассейна они возвращаются к своему обычному повседневному ритму. Не судьба, говорят они себе. А потом дружелюбно, приветливо: «Да я просто пошутил, ребят!» – и плывут себе дальше.

На медленной дорожке в основном пожилые мужчины, недавно вышедшие на пенсию, женщины старше сорока девяти, любители водных прогулок и пробежек, заезжие экономисты из не имеющих выхода к морю развивающихся стран третьего мира, которые, по слухам, только сейчас учатся плавать (и водить машину), а также случайные больные, проходящие реабилитацию. Будьте к ним добры. Не делайте поспешных выводов. Они могут быть здесь по разным причинам: артрит, радикулит, бессонница, новое титановое бедро, больные ноги, измученные долгим хождением по земле. «А ведь мама говорила никогда не носить высокие каблуки!» Бассейн – это их убежище, их приют, единственное место на земле, куда они могут пойти, чтобы сбежать от своей боли, потому что только здесь, под землей, в воде, их симптомы ослабевают. Как только я вижу эту нарисованную на дне бассейна черную линию, я сразу чувствую себя прекрасно.

На поверхности многие из нас нескладны и неуклюжи, и с годами все более медлительны. Добавились лишние килограммы, появился навык отпускать, гусиные лапки морщин тихо, но неумолимо расползлись, как трещины на лобовом стекле, из уголков глаз. Но внизу, в бассейне, мы вновь обретаем прежнюю молодость. Седина прячется под темно-синими шапочками. Нахмуренный лоб разглаживается. Хромота исчезает. Пузатые мужчины с больными коленями изящно покачиваются вверх-вниз в ярко-оранжевых поясах для акваджогинга. Полные женщины, давно оставившие позади годы своего цветения, опять обретают гибкость и проворность дельфинов, едва надевают облегающие купальники из спандекса. Животы становятся плоскими. Грудь приподнимается. Появляется давно исчезнувшая линия талии. Вот же она! Даже самая тучная из нас перемещает свою величественную массу по дорожке с такой легкостью и апломбом, как будто она статная Королева Мария. Мое тело создано для того, чтобы плавать! И те из нас, кто обычно сетует на свои обвисшие лица – С каждым годом становится все труднее и труднее ухаживать за кожей – безмятежно скользят по воде, уверенные в том, что представляют из себя всего лишь размытую фигуру, мимоходом промелькнувшую на периферии зрения пловца в запотевших очках на соседней дорожке.

Люди, которых следует остерегаться: агрессивные шлёперы, целеустремленные торопыги, забывчивые любители поплавать на спине, невидимые любители поплавать под водой, мужчины средних лет, которые начинают ускоряться, как только чувствуют, что их вот-вот обойдет женщина, охотники пристроиться впритык сзади, плаво-наци, махатели руками, пикаперы (у нас не такой бассейн), вуайерист (в своей наземной жизни известный ведущий детской телепрограммы, который под землей более всего известен своей привычкой быстро менять дорожки – Нубийская пловчиха на четвертой дорожке! – и своими «случайными» столкновениями под водой: Очень извиняюсь), женщина на четвертой дорожке со сверхразмашистым гребком (слишком много йоги), бывшая трехкратная призерка Олимпиады (две серебряные медали, стометровая эстафета; одна бронзовая, стометровая эстафета на спине), которая сейчас учится на втором курсе медицинского колледжа и в реальной жизни выглядит совсем не так, как на экране телевизора. «Я думал, она больше» – разочарованный рефрен, который часто можно услышать после одного из ее незапланированных визитов. Увидеть ее удается редко. Она приходит в бассейн, ныряет в воду, плавает – неторопливо, томно, не прилагая никаких усилий, хотя один взмах руки уносит ее в три раза дальше, чем один из наших гребков, – а затем возвращается к своей жизни наверху. Не беспокойте ее. Не просите автограф. Она – наша Гарбо, и предпочитает, чтобы ее оставили в покое.

Некоторых членов сообщества вы можете встретить только в раздевалке и никогда в самом бассейне: поклонница зубной нити (женская раздевалка, средняя раковина, три раза в день как по часам), воришка туалетной бумаги (мужская раздевалка, раз в неделю, никогда не берет больше, чем ему нужно), проверятель зеркала («Я нормально выгляжу?» – спросит он вас, и вы должны с энтузиазмом ответить: «Да, просто отлично!»), дотошный бритвенник (иногда ему требуется целое утро, чтобы удалить с лица все до последнего волоска), грузная женщина в разных шлепанцах, которая часами стоит под душем с закрытыми глазами, откинув голову назад, широко расставив ноги и яростно намыливая себя, как будто это ее единственный шанс очиститься. Эти люди безобидны. У них есть свои причины находиться здесь, как и у нас. Не пугайтесь их присутствия. Не смейтесь над ними. Не обращайте на них внимания, если можете. Они ходят сюда много лет, не причиняя нам никаких неприятностей, и если вдруг начать к ним приставать, это наверняка накликает на нас неприятности на дорожках.

Инструктор заходит в бассейн через отдельный вход, обозначенный «Только для персонала», и сидит на высоком металлическом стуле перед деревянными трибунами, часами глядя на воду. Инструктор носит белые шорты и светло-голубую рубашку и напрямую подчиняется директору бассейна, невысокому симпатичному мужчине в потрепанной ветровке, чей кабинет без окон находится в нижнем мезонине здания напротив торговых автоматов. Иногда инструктор – это худой подросток, а иногда взрослый мужчина. Временами – молодая женщина. Часто инструктор опаздывает. Пунктуальный или не очень, молодой или старый, мужчина или женщина, инструктор никогда не задерживается надолго. В прошлом месяце инструктором был безработный айтишник из соседнего города. В позапрошлом – сын местного футбольного тренера. Люди с земли, называем их мы. В этом месяце инструктор – темноволосый мужчина неопределенного возраста, у которого к уху всегда прижато радио. Невозможно понять, о чем он думает и думает ли вообще. На наши дружеские приветствия он отвечает едва заметным кивком. О новом инструкторе ходят самые разные слухи. Ему двадцать семь. Ему пятьдесят восемь. Он плачет. Он дрыхнет. Ему все равно. Мы подозреваем, что он предпочел бы быть в другом месте. Потому что в конце каждого сеанса он с таким явным облегчением и даже, как утверждают некоторые, едва подавляемым ликованием дует в свисток и кричит с несильным, но различимым акцентом неясного восточноевропейского происхождения наше самое нелюбимое слово: «Выходим!»

Первые несколько мгновений возвращения на сушу всегда самые трудные. Слишком яркое солнце, бьющее сквозь рваный полог деревьев. Невыносимо голубое небо. Мужчины в темных костюмах с озабоченными лицами, торопливо садящиеся в свои машины и выходящие из них. Худые, измученные матери. Рычащие и дерганые маленькие белые собачки на длинных поводках-рулетках. Фредди, нет! Сирены. Отбойные молотки. Неестественно зеленые газоны. Мы делаем глубокий вдох, бесцеремонно закидываем влажное полотенце через плечо, ставим одну тяжелую ногу за другой и шагаем – мокроволосые, на подгибающихся коленях, с глубокими отметинами от очков вокруг глаз – из пункта А в пункт Б. Я вернулся! И хотя мы с большой неохотой возвращаемся в нашу жизнь на земле, мы воспринимаем это довольно спокойно, потому что здесь, в земном царстве, мы всего лишь случайные гости.

Поздно вечером, засыпая, мы начинаем мысленно перебирать свои движения. Локти могли бы быть выше, ноги прямее (Толчок от бедра, а не от колена!), плечи более расслаблены. Мы представляем, как отталкиваемся от бортика вытянутыми носками ног и полностью распрямляем тело, а затем поворачиваемся чуть на бок для совершения гребка. Представьте, что вы тянетесь за банкой. Наши туловища обтекаемы. Наши лодыжки расслаблены. Настрой – бодрый, но спокойный. Это просто вода. Мы тренируем дыхание, набирая полную грудь воздуха через нос и рот, затем сжимаем губы и медленно выдыхаем. Мы натягиваем одеяло на голову и тихо шепчем в подушку: Голова и позвоночник – одна линия, голова и позвоночник – одна линия. Не-охотно, но добросовестно мы просматриваем свои прошлые ошибки. Я годами задерживала дыхание. Когда наши партнеры – у тех из нас, у кого они есть, – сонно поворачиваются к нам и спрашивают, что у нас на уме, мы отвечаем: «Ничего», или «Я завтра выношу мусор?», или «Как ты думаешь, почему на самом деле вымерли динозавры?». Но мы никогда не говорим: «Бассейн». Потому что бассейн – наш и только наш. Это моя личная тайная Вальхалла.

Когда мы слишком много времени проводим наверху, мы становимся не-обычно грубыми с коллегами, забываем о намеченных планах, хамим официантам – даже несмотря на то, что один из нас – седьмая дорожка, маленькие черные плавки и огромные, похожие на ласты, ноги – сам официант; мы перестаем радовать наших друзей. Не сейчас. Мы изо всех сил стараемся не поддаваться желанию спуститься вниз – Это пройдет, говорим мы сами себе, – но чувствуем, как нарастает паника оттого, что жизнь как будто проходит мимо. Я туда и обратно, и все наладится. И когда становится совсем невыносимо, мы вежливо извиняемся и прекращаем делать то, что делали в тот момент – обсуждали книгу месяца в книжном клубе, праздновали чей-то день рождения в офисе, выясняли отношения, бесцельно бродили по освещенным лампами дневного света проходам местного супермаркета, пытаясь вспомнить, что именно мы собирались купить (зефир? печенье?) – и идем плавать. Потому что нет места на земле, где бы нам хотелось бы быть больше, чем в бассейне: его широкие дорожки, четко пронумерованные от одного до восьми, его глубокие, хорошо продуманные водостоки, его веселые желтые буйки, расположенные через приятно предсказуемые интервалы, его отдельные, но одинаковые входы для женщин и мужчин, теплый рассеянный свет его встроенных верхних светильников – все это дарит нам ощущение комфорта и порядка, которые отсутствуют в нашей наземной жизни.

Чувство воды – ничто на суше с ним не сравнится. Прохладная прозрачная жидкость обтекает каждый сантиметр кожи. Временное избавление от гравитации. Чудо плавучести, когда вы беспрепятственно скользите по блестящей голубой поверхности бассейна. Как будто летишь. Чистое наслаждение движением. Исчезновение всех желаний. Я свободен. Вы внезапно парите в воздухе. Дрейф. Экстаз. Эйфория. Восторженное и трансовое состоянии блаженства. И если вы плывете уже достаточно долго, то начинаете забывать, где кончается ваше собственное тело и начинается вода, и между вами и миром больше нет границ. Это нирвана.

Некоторые каждый день проплывают сто бассейнов, другие – шестьдесят восемь (одна миля) или сто два (полторы мили); другие плавают ровно сорок пять минут (Эдуардо, шестая дорожка), или пока не уйдут плохие мысли (сестра Кэтрин, вторая дорожка). Один из нас не доверяет собственным подсчетам и каждый раз проплывает лишнюю дорожку или две, «просто на всякий случай». Один из нас всегда сбивается со счета после пяти. Один из нас (профессор Вэн Вэй Ли, автор книги «Упокоение начал») предпочитает проплывать ровно восемьдесят девять. Одна из нас клянется, что достигает блаженства в тот момент, когда заходит на пятьдесят третий круг. «Это случается всякий раз». У каждого из нас свои ритуалы. Один из нас, прежде чем прыгнуть в бассейн, должен кинуть взгляд на красную стрелку на ламинированном плакате «Не оставляйте вещи без присмотра» на лестничной клетке. Один из нас должен сделать три глотка из ржавого фонтана, прежде чем прыгнуть в бассейн, несмотря на – или, как утверждают некоторые, вопреки («Я люблю рисковать!») боязни свинца в трубах. Одна из нас отказывается плавать по своей обычной дорожке (седьмой), если ее бывший муж плавает по восьмой. Один из нас – «новый» муж, с которым они состоят в браке пять с половиной лет – последние пять с половиной лет спокойно плавает по шестой дорожке («Я знаю свое место»), не обращая внимания ни на что. «Сами разберутся». Среди нас есть непреклонные сторонники растяжки до плавания и сторонники, такие же непреклонные, растяжки после плавания. На четвертой дорожке есть пловец, который не может выйти из бассейна, пока дважды не коснется своей шапочки и не сосчитает до пяти. «Я не знаю почему». А есть Элис, которая не утруждается подсчетами и просто плавает, пока не закончит.

Если у вас есть претензии – кто-то разговаривает слишком громко, часы остановились, кто-то плывет медленно по быстрой дорожке, кто-то плывет быстро по медленной дорожке, ваше любимое полотенце с «Монополией» исчезло из раздевалки, у вас болит плечо, очки протекают, ваш парикмахер сбрендил – не доводите их до сведения инструктора. Потому что в девяти случаях из десяти инструктор не будет ничего делать. Однако не стесняйтесь взять дело в свои руки. Разомните плечи. Найдите новый салон. Рискуя показаться мелочным, повесьте объявление: Кто украл мое полотенце? Вежливо, но твердо попросите говорить потише. Или, если хотите, вы можете сообщить о нарушении правил непосредственно руководству, написав имя нарушителя на листке бумаги и опустив его в металлический ящик для предложений (он же «почтовый ящик для доносов») на двери директора. Но имейте в виду, что с этого момента вы рискуете прослыть предателем и стать объектом нашего молчаливого презрения. В вашем присутствии разговоры будут прерываться. «Это она». Приятели по раздевалке перестанут здороваться. В вашу сторону будут вечно повернуты голые и не очень красивые спины. И однажды, выйдя из душа, вы можете обнаружить, что ваш купальник тоже таинственным образом исчез. Так что подумайте дважды, прежде чем указывать пальцем на товарища и навлекать на него худшую участь из всех возможных: постоянное и безвозвратное изгнание из подземного бассейна.

Повороты кувырком. Некоторые из нас умеют их делать, но многие не умеют. «Слишком страшно», – говорит один из нас. Другой заявляет, что от них болит поясница. Некоторые из нас стремятся научиться – «Это в моем списке», – в то время как другие избегают самой мысли: «Я попробовала один раз и думала, что утону». Одна из нас все время боится, что начнет поворачиваться слишком поздно и врежется головой в стену. «Но никогда не врезаюсь». Один из нас – бывший член школьной команды по плаванию, и его красивые резкие повороты вызывают зависть у всех нас. У него именно столько брызг, сколько нужно. Одна из нас недавно освоила поворот кувырком в возрасте шестидесяти трех лет. «Никогда не поздно!» Одна из нас научилась переворачиваться несколько десятилетий назад, и хотя теперь она значительно замедляется при приближении к бортику, мышечная память движения все еще прочно закодирована в синапсах ее мозга. «Это просто кувырок с поворотом». Один из нас чрезмерно гордится своим «быстрым, убийственным» поворотом – «Это то, что мне больше всего нравится в себе», – в то время как другие притворяются безразличными. «Ну и что такого?» – говорим мы, и «Действительно, какая разница?», ведь мы, в конце концов, пришли в бассейн не кувыркаться, а плавать.

Мы первые готовы признать, что жизнь под землей имеет свои недостатки. Например, под землей нет уединения. И очень мало разнообразия. Я плаваю на спине по третьей дорожке каждый день в течение последних двадцати семи лет. И за исключением скрепленного спиралью Руководства для членов клуба, спрятанного под двумя наполовину съеденными батончиками в нижнем ящика стола в офисе заместителя директора, здесь слишком мало книг. Также у нас нет красивых видов, нет горизонта, нет возможности вздремнуть и, что самое печальное, нет неба. Но, хотим заметить, у нас также нет приливов, медуз, солнечных ожогов, молний, интернета, ерунды, мусора и, самое главное, обуви. А то, чего нам не хватает в отсутствии горизонта и неба, мы восполняем покоем, ведь лучшее, что дает нам бассейн, – это краткая передышка от шумного мира наверху: от стригущих газоны, вырывающих сорняки, гудящих в клаксоны, сморкающихся, кашляющих, шуршащих страницами, от назойливой музыки, которая играет везде, куда бы вы ни пошли, – в стоматологическом кабинете, в аптеке, в лифте, поднимающем вас на прием к аудиологу по поводу странного звона в ушах. Док, пожалуйста, сделайте так, чтобы это прошло! Как только вы опускаете голову в воду, весь шум исчезает. Все, что вы слышите, – это успокаивающий звук собственного дыхания, ритмичные взлеты и погружения в воду рук при гребках, приглушенные всплески гребков товарища, проносящегося по соседней дорожке, и, время от времени, неземные отголоски песни, мечтательные и туманные, дрейфующие в густом хлорированном воздухе: это Элис поет «Танцующие на потолке», натягивая свою белую шапочку с цветами. Мир – поэзия, потому что чудо… Но большую часть времени это просто ваши собственные мысли и вы сами – скользящие по прохладной, прозрачной воде.

Одна из нас, репортер «Дэйли трибьюн» по вопросам здравоохранения, которая в сорок шесть лет благополучно беременна пятым ребенком, во время плавания поняла, что у ее отца не диагностированная болезнь Хантингтона. А я все это время считала его сумасшедшим. Один из нас, плавая, сочиняет свою еженедельную лекцию по астрономии, а когда заканчивает, вылезает из бассейна, забирается на трибуны и записывает ее в своем непромокаемом желтом блокноте. Приветствую вас, земляне, – всегда начинает он. У одного из нас фотографическая память, и каждое утро он, плавая, разгадывает ежедневный кроссворд. «Если у меня уходит на это десять минут, я плаваю десять минут. Если час, я плаваю час». Одна из нас, плавая, формулирует свои цели на месяц: диверсифицировать портфель, перестать кусочничать, сделать завивку, расстаться с Дагом. Элис, плавая, смотрит на нарисованную черную линию на дне бассейна, и в ее голове одна за другой проносятся сцены из детства. Я прыгала на скакалке в пустыне. Я искала ракушки в песке. Я заглядывала под куст малины, чтобы посмотреть, не снесли ли куры еще яиц. Когда она вернется к своей жизни наверху, она ничего не будет помнить, но весь оставшийся день будет чувствовать себя оживленной и бодрой, как будто только что приехала из долгого путешествия.

Случайно столкнувшись с товарищем по бассейну на суше, вы, вероятно, неловко покраснеете, как будто встретили его впервые, хотя, может быть, привыкли видеть этого человека мокрым и практически голым каждый день на протяжении десяти лет. Я не узнаю ее в одежде, подумаете вы про себя. Или рубашка у него слишком тесная. Или джинсы не по возрасту! И после этого вы уже никогда не сможете смотреть на него по-прежнему. Или, может быть, вы обнаружите, что уставились на незнакомца в аптеке и не понимаете, почему, а потом вдруг до вас доходит: «Это же тот парень с трубкой, который всегда плавает по третьей дорожке. Он тоже принимает липитор!» Или вы едете на машине в торговый центр и неожиданно испытываете острое дежавю, когда кто-то проносится мимо вас, ругаясь, давя на клаксон и качая головой. Это ваша соседка по дорожке, Сюзетт, на своем модном черном BMW, обгоняет вас по земле с той же вежливостью, что и в воде. «Эй, Сью!» – кричите вы, нажимая на газ и бибикая в ответ. Или вы замечаете Элис, она выходит из аптеки – Волосы у нее были взъерошены, а брюки надеты наизнанку, – и останавливаетесь на мгновение, чтобы спросить, все ли в порядке. «Все отлично! – отвечает она. – Увидимся в бассейне!» И когда вы видите ее в следующий раз, она снова в отличной форме и спокойно вытягивает одну изящную руку за другой, скользя по воде в своем потрясающем бело-зеленом купальнике.

После Нового года и других крупных праздников, во время которых поглощается ужасающее количество еды, вы можете заметить внезапный приток новичков, планирующих сбросить килограммы. Мы называем их «запойные пловцы». Они ныряют в воду, не приняв душ. Они забывают надеть шапочку. Они подныривают под разделительные канаты и порхают, как насекомые, с одной дорожки на другую. Они недобры к Элис. «Посторонитесь, леди». Они не соблюдают наши правила. Если вы коснетесь их ноги перед обгоном, они быстро обернутся и обидятся: «Эй, мужик, не трогай». Чаще всего они считают себя очень быстрыми. Но их самодовольство и бравада длятся несколько минут, потом они внезапно останавливаются посреди дорожки и повисают на канате, пыхтя и задыхаясь, создавая за собой настоящую пробку. «Просто отдыхаю», – сообщают они. Постарайтесь не сердиться. Попробуйте не осуждать, если можете. Это всего лишь временные осквернители наших вод, слабовольные незваные гости, они не останутся с нами надолго. Через неделю или две они потеряют всякий интерес, и бассейн вернется к своему обычному, менее людному состоянию.

Конечно, это иллюзия, что бассейн принадлежит нам и только нам. Мы знаем, что есть и другие посетители, и их привязанность к воде столь же сильна. Например, команда по триатлону, которая тренируется каждое воскресенье с четырех тридцати до шести. Или клуб прыгунов в воду (по вторникам и четвергам с полудня до часу дня). Или группа обучения плаванию для детей до пяти лет (по субботам с часу до двух). А если вы забудете о переводе времени и придете однажды, скажем, в семь утра вместо восьми, то наткнетесь на ветеранскую команду по плаванию, которая проводит свою утреннюю тренировку под пристальным взглядом известного всем тренера Влада. Рывок! Рывок! Рывок! И наблюдая, как они торпедами несутся по дорожкам – каждый гребок безупречен, ритм идеален, самые медленные из них могут обогнать самых быстрых из нас (за исключением призерки Олимпиады) – вы на мгновение можете задуматься, что же вы делали в бассейне все эти годы. «Могу поклясться, я думал, что плаваю». Возможно, это они настоящие пловцы, а мы – лишь их бледное подобие. Но вы быстро-быстро выбрасываете эту мысль из головы, закрывая за собой тяжелую металлическую дверь – Ошибка! – и тихо уходите. А когда через час вы возвращаетесь на свой обычный заплыв в восемь утра, их как будто и не было. Доски из пенопласта аккуратно разложены по цветам в две стопки вдоль стены. Дорожки пусты. Инструктор только начинает устанавливать свой стул. Вы сбрасываете шлепанцы и бросаетесь в неподвижную голубую воду. Первый!

Время от времени кто-то исчезает на неделю или две, и тогда на суше начинают наводиться справки. Отправляются электронные письма. Оставляются голосовые сообщения. Старомодные записки пишутся от руки на тонких линованных листах бумаги, складываются в аккуратные квадратики и просовываются под входные двери. Ку-ку, все в порядке? Обычно ничего серьезного. Обострение тендинита плеча («Собака дернула поводок»). Вызов в суд присяжных. Обязательный ежегодный выездной семинар компании. Гость, который отказывается уезжать. А может быть, как Элис, вы просто забыли. Но иногда новости оказываются не очень хорошими: дезертировал. Бывает, пловец получает неожиданный ультиматум от несчастного спутника сухопутной жизни: Или я, или бассейн. Или однажды утром после двадцати пяти лет занятий вы просыпаетесь и понимаете, что больше не в силах вынести мысли о еще хотя бы одном гребке. Плавание вдруг покажется бессмысленным. И все, мы больше никогда о вас не услышим. Но всем тем, кто покинул нас – вольно, невольно или по принуждению, – мы просто хотим сказать: вы можете в любой момент вернуться на свою привычную дорожку. Мы не будем задавать вопросов («Где ты был?»). Мы не будем припоминать вам ваше отсутствие. Мы обещаем приветствовать вас тепло, уважительно и как ни в чем не бывало. «Рады тебя видеть», – скажем мы, или «Давно не виделись». Но имейте в виду, что если вы уйдете от нас во второй раз, возврата не будет.

Раз в год, в середине августа, бассейн закрывается на десять дней на профилактику и ремонт, а мы делаем все возможное, чтобы наверстать упущенное в отношениях с нашей забытой семьей и друзьями на суше.

Мы идем выпить после работы с коллегами, звоним мамам, встречаемся на бранчи, ланчи и послеобеденные прогулки по парку. Мы пытаемся успеть сделать все то, что откладывали месяцами: продлить водительские права, пройти колоноскопию, вытереть пыль, вымыть швабру, переложить плитку в ванной. Многие ради восстановления гармонии в семье используют это время, чтобы отправиться в длительный отпуск со своими вторыми половинками. Но как только мы возвращаемся домой – не успев открыть почту, не распаковав чемоданы, не проветрив дом и не побродив из комнаты в комнату в оцепенении, извиняясь перед завядшими цветами и заливая водой умирающие растения, – мы тут же вылетаем за дверь. Мне нужно поплавать. Элис всегда забывает, что бассейн закрыт, и каждый день в два часа дня ее можно увидеть стучащей в ворота. Но в здании темно, все двери заперты, и она удивляется, не наступил ли конец света. «Где все? Где все? Где все?»

Ватные диски, обручальные кольца, вставная челюсть, две зубных скобы, 42 доллара 58 центов, три евро (недавние посетители), четыре немецкие марки (давние посетители), одни часы «Патек Филипп» (все еще тикают) с регулируемым браслетом, одна деревянная мышеловка (без мыши), одна желтая резиновая уточка (сдутая), одна пара очков в роговой оправе со слегка треснувшей правой линзой (трифокальной) – это только некоторые из предметов, утонувших в нашем бассейне за все эти годы. Где сегодня находятся их владельцы, наверняка неизвестно. Возможно, они переехали и плавают теперь в иностранных и, как некоторые утверждают, превосходных водоемах: Эгейском море, Женевском озере, Монтего-Бей, подземном бассейне отеля «Ритц» в Париже (Больше похоже на купание, чем на плавание). Возможно, они загорают на Ривьере. Возможно, они еще здесь и плавают среди нас, не обращая внимания на потерю. Возможно, это вы. Если это так, возьмите свое удостоверение личности и поднимитесь на два лестничных пролета в бюро находок на третьем этаже. Все найденные вещи будут храниться в нашей системе находок (большая синяя пластиковая корзина в глубине кладовки) в течение двух недель, после чего их либо утилизируют, либо передадут на благотворительность, либо они перейдут во владение брата замдиректора, Стю. Если вам посчастливилось найти то, что вы искали, не надо выбрасывать вверх кулак и кричать «Да!» Достаточно сказать просто «спасибо» служителю бюро находок. Если вам не повезло, не обращайте внимания на боль в сердце и спокойно скажите, пожав плечами: «Ладно, это просто вещь». И что бы вы ни делали, не ищите Стю.

Кто-то назовет нашу привязанность к бассейну чрезмерной, если не патологической. Мне так жаль, что тебе приходится проплывать ровно шестьдесят восемь дорожек. Вы проводите столько часов в воде, – говорят наши критики, – чтобы отвлечься, забыться, отложить выполнение обязанностей на суше, не говоря уже о том, что это вредно для здоровья. Нам напоминают о патологии наружного уха, конъюнктивите, микробах в воде, гипоксии, о непоправимом вреде, который хлор наносит нашим волосам. Они похожи на солому. Неужели это так необходимо, спрашивают нас, делать одно и то же, в одно и то же время, каждый день, неделю за неделей, год за годом, непрерывно? А как же прогулки? Солнечный свет? Пикники? Птицы? Деревья? А как же, – иногда спрашивают нас раздраженные друзья и члены семьи, – я? И потом они начинают перечислять наши недостатки: врожденная нелюдимость, тяга к порядку, непреодолимое желание в ущерб всему остальному сидеть в воде наедине со своими мыслями, одержимость подсчетами, как будто количество проплытых дорожек – наш метраж – каким-то образом является истинным мерилом нашей ценности, тайное презрение к тем, кто предпочитает жить на земле («Ты считаешь, что мы все любители поваляться на диване»), вера в то, что день прожит неправильно, если не удалось попасть в бассейн, неспособность терпеть даже малейшее отклонение от распорядка (Но ведь я пропущу тренировку!), отвращение к хаосу и спонтанности, да и к самой жизни. С вами неинтересно. Расслабьтесь, говорят нам. Пропустите день. Пропустите два дня. Проплывите шестьдесят семь дорожек вместо шестидесяти восьми. Или вы хотите всю жизнь так провести, плавая взад-вперед внутри гигантской бетонной коробки?

Ответ, конечно же, да. Потому что для нас плавание – это не просто развлечение; это наша страсть, наше утешение, наша пагубная привычка, занятие, которого мы ждем больше всего на свете. Это единственные мгновения, когда я чувствую себя по-настоящему живым. Плавание помогает нам сосредотачиваться и концентрироваться, замедляет процесс старения, снижает кровяное давление, повышает выносливость, улучшает память, увеличивает объем легких, расширяет взгляд на жизнь. Если бы не бассейн, мы бы, наверное, уже все были мертвы. Поэтому нашим недоброжелателям и всем тем, кто утверждает, что это «просто эндорфины», мы говорим: приходите, попробуйте, будьте нашим гостем на один день. Возьмите полотенце, наденьте купальный костюм, шапочку и подойдите к краю подземного бассейна. Теперь поправьте очки, вытяните руки перед собой – одна ладонь в другой, большие пальцы скрещены, подбородок прижат к груди – и решительно нырните. Вот увидите. Как только вы войдете в воду, вы уже никогда не захотите из нее выходить.

Конечно, мы знаем, что не можем остаться здесь вечно. Супруга заболела и нуждается в круглосуточной заботе. Я должен все время быть рядом. С работы уволили. Платеж по ипотеке просрочен. Лекарства не действуют. Лейкоциты снижены. Алиби разрушено. Самолет упал. Результат биопсии положительный. Тень на рентгеновском снимке, которой раньше не было. Вы поскальзываетесь на антискользящем коврике, выходя из ванны, и разбиваете левое колено. Вы идете в больницу на обычную косметическую процедуру и больше никогда не выходите оттуда. Вы не замечаете родинку. Вы не меняете батарейку в детекторе дыма. Вы забываете посмотреть – всего один раз – в обе стороны, прежде чем перейти дорогу. Однажды вы просыпаетесь и не можете вспомнить даже свое имя (Элис). Но пока этот день не настал, вы не сводите глаз с нарисованной черной линии на дне вашей дорожки и делаете то, что должны: плывете дальше. Темп ровный и неторопливый. Торопиться нет никакой необходимости. Вы в форме. Вы спокойны. Вы в своей стихии. Еще один бассейн, говорите вы себе, и все.

Некоторые беспокоятся, что мы сами виноваты в появлении трещины. Мы стыдимся ее, как будто она наш порок, недостаток, несмываемый изъян, пятно на душе, как будто мы сами навлекли ее на себя. «Не нужно было запрещать детям ходить в наш бассейн», – говорит кто-то. Другой продолжает: «И мы должны были быть добрее к тому последнему инструктору». «Это расплата, – добавляет третий, – за нашу тайную кампанию по избавлению от синхронисток позапрошлым летом». (Хотя, как замечает четвертый, они это заслужили: «Кучка выпендрежниц».) «И неужели мы не могли быть добрее к руководству и не винить их во всякой ерунде?» – спрашивает кто-то. «И так возмущаться, – спрашивает кто-то другой, – по поводу последнего повышения ежегодных взносов?» «Вот что получаешь, – продолжает третий, – за то, что только жалуешься, жалуешься, жалуешься». «И откладываешь ремонт, – возражает четвертый, – три раза за последние четыре года». «А я бы хотела… – начинает Элис, и ее голос прерывается. – О, это неважно». И кто-то говорит: «Плохие приметы повсюду».

Через десять дней после появления трещины инспекторы признаются, что «до сих пор не знают, что это за хрень». И хотя необъяснимые трещины появлялись и в других бассейнах по всей территории США и даже в таких далеких странах, как Япония (Токио, отель «Окура», крытый бассейн, третья дорожка: вежливая трещина), Дубай (Баб аль Шам Резорт и Спа, безбортный бассейн, джакузи: пятизвездочная трещина) и Франция (Париж, бассейн Понтоаз, стык между стеной и полом под лестницей: fissure français), ни одна из них не похожа на нашу. «Это беспрецедентный случай», – говорит Брендан Патель, профессор строительной инженерии из городского политехнического института. Ученый Геологической службы США Кристин Уилкокс говорит, что, возможно, трещина является результатом подземных микроколебаний, слишком слабых для того, чтобы быть обнаруженными сейсмическими мониторами, которые не зарегистрировали никакой необычной активности грунта в этом районе за последние тридцать дней. «С другой стороны, – добавляет она, – может, и нет». Однако нас заверили, что трещина не представляет непосредственной угрозы нашему здоровью и благополучию, а вода безопасна. «Сможем ли мы докопаться до сути дела, – подводит итог советник рабочей группы по водным видам спорта Кэрол Ле Клерк, – нам только предстоит выяснить».

Многолетний утренний завсегдатай Элеонора молча опустошает свой шкафчик и сообщает, что больше не вернется. «Пожалуй, запишусь на йогу», – говорит она. Любитель акваджоггинга Майкл объявляет, что тоже уходит из бассейна, «пока эксперты не разберутся», и в течение следующих трех дней Элис не похожа на обычную веселую себя. «Где Майк?» – продолжает спрашивать она. Но остальные смело, отважно плывут дальше. Хоть и задаются вопросом: «Может быть, Майк и Элеонора знают что-то, чего не знаем мы, считающие дорожки, нарезающие километры, решительно отказывающиеся от солнечного света и свежего воздуха (да кому они нужны?)?

Что мы знаем о трещине на данный момент: это не результат неисправности гидростатического клапана (Тед Хубер, сертифицированный инспектор бассейнов, «ABC Бассейн и Спа»: «Клапан в порядке») или незаконного бурения в нерабочее время на соседней стройке (Эл Доменико, менеджер проекта, Интегрити Констракшн: «Это не мы»). Это точно не катастрофа (пресс-секретарь бассейна Изабель Грабоу: «Это точно не катастрофа») и не розыгрыш (специалист по безопасности Ларри Фулмер: «Это реальность, ребята»), хотя есть крошечный шанс (математик Эдисон Йи из Структурного департамента: «В лучшем случае мы говорим о статистической погрешности»), что это ошибка. Упс, не тот бассейн. Несмотря на то, что трещина, судя по всему, легко устранима и не причиняет нам зла, ее истинные намерения остаются неясными. Инспекторы продолжат расследование и рассмотрят все возможные естественные и антропогенные причины, а тем временем руководство бассейна приглашает всех квалифицированных экспертов, имеющих хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение происходящего, немедленно связаться с ними.

Одна за другой мы опускаем наши идеи в ящик для предложений на двери директора бассейна. Джонатан с третьей дорожки: «Это поверхностная царапина». Франческа, ходьба в воде: «Имеет идиопатическое происхождение». Наследница бесхозного казино с четвертой дорожки, с гипермобильными суставами: «Стигмата?» Бывший тренер по плаванию в средней школе и участница чемпионата штата пастор Эйлин: «Младшая сестра нарисованной на дне черной линии». Джордж первый: «Это оскорбление». Джордж второй: «Это розыгрыш». Джордж третий: «Сигнал к пробуждению, очень мощный». Новый парень с шестой дорожки с кольцом в пупке и татуировкой «инь-ян»: «Это наш личный „Разлом Сан-Андреас“[2]». Специалист по урегулированию медицинских претензий и увлеченная пловчиха с пятой дорожки Джеральдин: «Это не наша проблема. Это предсуществующее состояние, которое возникло еще до нас». Наш личный катастрофист и самый элегантный пловец на спине, Марв: «Это знак свыше, что наше время в бассейне истекло». Последней высказалась судья окружного суда в отставке Элизабет, которая написала одно слово на обратной стороне своего неоплаченного штрафа за парковку и опустила его в ящик директора: Диверсия.

Среди объяснений, предоставленных жителями поверхности, также встречаются: динамические процессы в почве, дефектный китайский бетон, разверзающаяся карстовая воронка, отчаянная попытка привлечь внимание, происки Бога, что-то в глубинной геологии и – местный астролог Сахара – «редкое и крайне неблагоприятное расположение планет». Профессор астрономии Нейт Циммерман поспешил назвать «так называемый парад планет» Сахары «большой кучей чепухи». «Где научные доказательства?» – спрашивает он. Была высказана также теория расширяющейся Земли («Какие еще нам нужны подтверждения того, что планета лопается по швам?» – спрашивает владелец магазина «Первоклассные инструменты» Боб Эспозито), теория космической шутки (ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха), теория заговора (казначей клуба «Ротари» Рик Халлоран: «Это дело рук арабов») и теория вибрации-от-движения-тяжелых-грузовиков-по-шоссе (также известная как теория «буровой установки» или «слишком много грохота»). Ни одна из этих гипотез, как бы убедительно она ни звучала, никого не убедила. «Мы хватаемся за соломинку», – сказал инспектор по охране окружающей среды и качеству воды Тереза Бойд.

Самая безумная из всех – это, пожалуй, теория массового психогенного заболевания, которую выдвинуло небольшое, но громкоголосое меньшинство не-пловцов с поверхности (отрицатели трещины). Ни разу так и не спустившись в бассейн, они начали утверждать, что трещина – это чистый «бред» или «самогенерирующийся» феномен – массовый психоз – и если бы мы все просто взяли себя в руки и перестали думать о ней каждую секунду ночи и дня, то она бы просто исчезла. Проблема с этой теорией, однако, заключается в том, что с тех пор, как вы увидели трещину или подумали, что увидели, она тихо и незаметно, но прочно засела в глубинах вашего сознания. И теперь каждый раз, когда вы проплываете над ней или слышите упоминание о ней («Кто-то сказал, что это заразно?»), она все глубже впечатывается в нейроны вашего мозга. И не успеете вы оглянуться, как она навсегда становится частью вашей жизни. «Это первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь утром, – говорит один, – и последнее, о чем я думаю ночью, перед тем как заснуть». Другой соглашается: «У меня практически одержимость». «А что, если, – добавляет третий, – что-нибудь начнет извергаться из ее глубин?»

Тем не менее нас обнадеживают результаты последней проверки, которые показывают, что такие трещины, как наша, – едва намечающиеся, почти не заметные невооруженным глазом, одним словом, скромные – имеют скорее безобидный, чем агрессивный характер, и может потребоваться целая вечность, прежде чем они увеличатся. «Эти ребята могут годами сидеть и ничего не делать, – сообщает главный инженер одобренной советом инженерно-геотехнической фирмы „Малвэни и Фрайд“ Генри Малвэни. – В то время как „настоящая“ трещина, если оставить ее без внимания даже на несколько часов, может легко разрастись и за ночь охватить весь бассейн». «Это случается сплошь и рядом». Его окончательный вывод: наша трещина – это скорее предварительная трещина, чем настоящая трещина как таковая. «Не о чем беспокоиться», – подтверждает он. Но независимый следователь и эксперт по судебной экспертизе разрушений профессор Анастасия Хеердт предостерегает нас от того, чтобы мы принимали оценку инженера Генри Малвэни на веру. «Он просто говорит вам то, что вы хотите услышать», – сообщает она. Ее совет? «Плавайте, пока есть такая возможность».

«Не нравится мне все это», – говорит обычно бесстрашный Гэри с четвертой дорожки. Шейла с седьмой признается, что в последнее время единственное, что ее волнует, когда она входит в воду, это «когда уже выходить?» Любитель плавания на боку Деннис сообщает, что он как раз выходит – оп-па! – ловко поднимая свое увесистое тело обратно на бортик. «Хватит значит хватит». Уолтер на третьей дорожке признается, что ему никогда и не нравилось плавать – вот это новости («Врач прописал», – объясняет он) – и он не вернется в ближайшее время, «если вообще когда-нибудь». («Этот парень просто искал повод не плавать», – говорит его соседка по дорожке Вивиан). Рут на шестой дорожке говорит, что, хотя ей и не хочется признаваться в этом – «Кажется предательством», – она подумывает о том, чтобы попробовать другой бассейн. Элис говорит: «Но ведь другого бассейна нет». Сол говорит: «Да. Это правда». Послеобеденный завсегдатай Рэндалл (золотая цепочка, колобашка для плавания, плавки с принтом Мондриана), по слухам, признался в мужской раздевалке, что ему «надоела вся эта драма в бассейне», и на следующий день его уже тоже нет. Но остальные упорно плывут дальше.

По мере того, как без происшествий проходят дни и недели – новые трещины не появляются, а существующая трещина, «наша» трещина, ни на миллиметр не выросла, – настроение у нас начинает проясняться, а беспокойство постепенно проходит. Мы понимаем, что трещина, в конце концов, может быть, не так уж ужасна. Если смотреть на нее как на обычную линию, она не особо страшная. Некоторые из нас, стесняясь своего первоначального страха, теперь при каждом удобном случае проплывают над трещиной. Те, кто избегал четвертой полосы, возвращаются обратно. Бывшие предсказатели конца света, обещавшие хаос и мрак – Это начало конца – признают, что они, возможно, слишком остро реагировали или даже – такое случается – просто ошиблись. А те, кто еще недавно бдительно осматривал трещину каждый раз, когда спускался в бассейн, больше не проводят ритуальные «проверки» до и после заплыва. Я забыл! И впервые за несколько недель мы спокойны.

«Человек может привыкнуть к чему угодно», – говорим мы себе. И «все случается не просто так». И – раввин Абрамчик с третьей дорожки – «Это всего лишь небольшое несчастье в длинной череде непрерывных бед». Миссис Фонг с четвертой дорожки просто пожимает плечами и говорит: «Бывало и похуже». А некоторые – жизнерадостные яркие личности от макушки до пят – признаются, что испытывают искреннюю благодарность за внезапное и неожиданное вторжение трещины в нашу в остальном очень предсказуемую жизнь под землей. Гребок, гребок, вдох, гребок, гребок, вдох. «Кто знает? – говорит позитивно мыслящая Гленн с седьмой дорожки. – Может быть, эта история пойдет нам на пользу, научит нас чему-то». Эта трещина так взволновала нас, даже взбудоражила, как будто судьба избрала для нас особый путь. «Это не с каждым случается», – говорит один. Другой соглашается: «Это добавило элемент неожиданности». Элис возражает: «Это и была неожиданность». Кто-то говорит: «Мне кажется, я ждал этого всю свою жизнь». И тем не менее, в моменты грусти и печали мы не можем не задаваться вопросом: Что это: скрытое благословение или просто обманка? И если это просто обманка, то что же она скрывает?

Теорий, конечно, множество. Некоторые говорят, что трещина была намеренно сделана руководством, чтобы был предлог закрыть бассейн. Это все часть плана. Те же люди настаивают, что и инструктор «тоже замешан». Будьте осторожнее в высказываниях. Другие слышали, что трещина открывает доступ в другой, более глубокий мир, который лежит прямо под нашим. Параллельный и, вероятно, более правильный мир с собственным подземным бассейном, заполненным более быстрыми, более привлекательными людьми в менее растянутых купальниках, которым поворот кувырком удается всегда. «Как профессиональные пловцы, только лучше», – говорит один. «И симпатичнее», – продолжает другой. Кто-то еще добавляет: «Идеальные версии нас!» Также обсуждаются бездонные расщелины, давно закопанные химические отходы, обрушившаяся соляная шахта, подземная река, воды которой беспрепятственно текут уже более десяти тысяч лет («Там внизу есть рыбы без глаз»), и бескрайняя бесплотная пустота, настолько огромная, что если созерцать ее хотя бы несколько мгновений, ваш разум взорвется. Мы будто плаваем над пустотой.

К середине лета интерес к трещине начинает рассеиваться, и наше внимание постепенно переключается на другие вещи: установка новых энергосберегающих душевых смесителей в раздевалках, дело о пропаже очков-«шведок» у проректора Аннетт (до сих пор не раскрыто), предполагаемый инцидент с лапанием на третьей дорожке (предполагаемый лапатель выведен из здания охраной за пять минут), драка на седьмой дорожке («Он отказался пропустить меня!»), новый психоделический купальник Анжелиты с радужным водоворотом, винтаж 1969 года (все в бассейне единодушны: это хит!), душераздирающая жара на земле – опустошенные водохранилища, пересохшие сады, задыхающиеся собачки – которая не подает признаков того, что когда-нибудь отступит. Бывают дни, когда мы едва вспоминаем о трещине, хотя она и продолжает неожиданно всплывать в нашей ночной жизни на суше. Прошлой ночью мне приснилось, что мне в глаз попала заноза. Но большую часть времени она просто присутствует на заднем плане, слабое, но нестираемое бритвенно-тонкое нечто на периферии нашего мира. Мы настолько привыкли к трещине, что через некоторое время просто перестали ее замечать.

И когда однажды мы вдруг поняли, что, пока мы не смотрели, трещина исчезла, мы стали спрашивать себя: может быть, мы слишком привыкли к ней? Может быть, мы стали воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся? Была ли она на самом деле? (Может быть, нам это только показалось?) «Могу поклясться, что видел ее сегодня утром», – сказал Леонард с четвертой дорожки. И хотя многие из нас испытали облегчение от того, что трещины больше нет, – «Она начинала уже действовать мне на нервы», – сообщила любительница плавания на боку Шеннон, – некоторые из нас сразу начали скучать по ней и питать тайные надежды на ее своевременное возвращение. Было ощущение, будто мы что-то потеряли, будто что-то в нас умерло. «Мне было очень приятно смотреть на нее каждое утро перед работой», – сказал кто-то. Кто-то еще добавил: «Каждый раз, когда я проплывал над ней, я испытывал тихое волнение». Элис плавала как обычно, но когда вышла из бассейна, от нее не исходило обычного сияния. «Что-то не так», – проговорила она. А те из нас, кто медленно плавал по первой и второй дорожкам и все время собирался как-нибудь подплыть поближе, чтобы внимательно рассмотреть трещину, теперь начали сожалеть о своей медлительности. «Я думал, она всегда будет там», – сказал кто-то. Кто-то другой заметил: «А вот теперь мне страшно».

Главный вопрос – куда она делась? Впала в спячку? Ушла в ремиссию? Или ей просто захотелось взять выходной? Может, мы что-то не так сказали? («Ее значимость переоценена». «Бессмысленная потеря времени». «Слишком много пустых разговоров».) Или сделали? («Давайте попробуем игнорировать ее и посмотрим, что выйдет».) Могла ли она – к слову – спонтанно регрессировать? Каковы шансы на ее повторное появление на той же дорожке? Один к двум? Два из трех? Никаких? Зеро? Ноль? Возможно ли, что трещина все еще с нами и только какие-то уникальные изменения в ее составе привели к тому, что она стала невидимой даже для самого проницательного человеческого глаза? Или она все еще таится и подобно спящей болезни взяла небольшую передышку, прежде чем пробудиться и в полную силу вернуться к жизни? Или она просто устала от нас и решила перебраться в другой, лучший, более желанный водоем? Может быть, в бассейн с черным дном на заднем дворе Велливеров (бар с бассейном)? Или в двухэтажный фонтан азиатского фудкорта в атриуме торгового центра (монетки!). Или еще хуже, она просто устала быть самой собой? «Самоубийство», – решает кто-то. Другой заключает: «Ушла».

На следующее утро, так же внезапно, как исчезла, трещина снова появилась, и, к нашему удивлению, многие из нас вздохнули с облегчением. Жизнь без нее была уже не та. Как сообщила помощница управляющего бассейном Морин Энгель, вечером в воскресенье инженеры временно «замаскировали» трещину специальной затиркой «в порядке эксперимента», но после первого многообещающего дня, в течение которого затирка вроде бы схватилась – «Казалось, что дела идут так хорошо» – она не выдержала. Отошла. И хотя многие из нас рады, что старая трещина вернулась, что-то в ней изменилось. Она просто какая-то не такая. Многие из нас убеждены, что трещина расширилась, совсем немного, вдоль южного конца, в то время как другие так же сильно уверены, что она сузилась. Она как будто подмигивает. Некоторые утверждают, что она стала казаться «более гладкой», чем раньше. Или более хрупкой. Или какой-то потухшей. Сбавила обороты. Другие уверены, что она немного увеличилась. Одна из нас говорит, что обнаружила подозрительное изменение в ее контуре – небольшой изгиб, похожий на синусоиду, по всей длине западного фланга. Мне кажется, она постарела. Другой клянется, что трещина переместилась на север, примерно на полсантиметра, будто все это время она только и хотела, что быть поближе к сливу. Еще кто-то предполагает, что, возможно, она действительно спустилась в канализацию, но ей не понравилось то, что она там увидела (слишком много волос!), поэтому она совершила разворот и вернулась обратно. А некоторые из нас даже подозревают, что это совсем не та трещина, что раньше, а ее злобный анархичный двойник – самозванец – который вернулся вместо нее, чтобы увлечь всех нас за собой в круговорот пластиковых ласт и гибели. Мы должны остановить эту тварь.

Директор бассейна призывает всех «выдохнуть» и взять себя в руки, чтобы не потеряться в «какофонии домыслов». Трещина, говорит он нам, ничуть не изменилась и не трансформировалась никаким значимым образом, а любые преобразования, которые мы можем обнаружить в ее внешнем виде, вызваны исключительно ошибками нашего собственного восприятия. Если долго смотреть на что-либо, то начинаешь видеть то, чего нет. Но когда вторая «сестра» или «клон» трещины – той же длины, той же ширины, того же цвета и оттенка – два дня спустя появляется в глубокой части пятой дорожки, мы не можем не задаться вопросом, является ли она просто безобидной итерацией – трещиной-подражателем – или началом чего-то гораздо худшего. «Это пара!» – говорит Вики с седьмой дорожки. Элис отвечает: «Что?» И вскоре после обеда, когда новая трещина неожиданно начинает удлиняться, нестись вдоль дорожки, потом затормаживает и резко останавливается в нескольких сантиметрах от стены («контактное торможение», как нам сообщили позже), даже самый благодушный из нас – Стив – вынужден признать, что «это все очень нехорошо». На следующий вечер, когда на границе между пятой и шестой дорожками обнаруживаются еще две маленькие трещины – множественные рецидивы, спрашиваем мы себя, или дублирующие подделки первой трещины? – мы начинаем подозревать, что в нашем бассейне поселилась целая «коммуна трещин». «Или как минимум, – говорит Мэг, занимающаяся ходьбой в воде, – целая толпа непрошенных гостей». Ричард продолжает: «Это эпидемия». Дана соглашается: «Бедствие». «Единственное, что приходит на ум в данный момент, – говорит Марк с третьей дорожки, – это „помогите!“».

Может быть, нам нужно что-то сделать? – задаемся мы вопросом. Похлопать в ладоши? Потопать ногами? Зажечь свечи? Подписать петицию? Позвонить мэру? Начальнику полиции? Самому директору по чрезвычайным ситуациям? Алло, Флойд? Или мы сдаем позиции? – спрашивает, колеблясь, патентный поверенный Лайан со второй дорожки. «Ты же знаешь, эти парни никогда не отвечают на звонки». «Может быть, администрация искажает информацию?» – спрашивает пловец на боку Сидни. «А эти „эксперты“, – уточняет новенький Алекс, – существуют ли они на самом деле?» («И если уж на то пошло, – рассуждает метафизик Гвен, – существуем ли мы?») «Как-то странно, – добавляет фристайлер Сеун-Ха с четвертой дорожки, – что инженеры работают только ночью». А Элис говорит: «Давайте просто попробуем хорошо провести время».

Четыре трещины, один бассейн – это, как сообщили нам инспекторы, «скорее беспорядочное разрастание, чем кластер». «Совершенно непримечательное». «Ниже порога подозрительности». «Статистическое отклонение в пределах нормального диапазона случайности». Ирония судьбы. Но когда на следующей неделе быстро и друг за другом появляются еще три трещины по середине шестой и седьмой дорожек, известный стресс-аналитик доктор Дениз Коватс из Отдела консультирования по структурным опасностям признает, что «возможно, что-то пошло не так». И к тому моменту, как обнаруживается первая «вертикальная трещина» – поздно вечером, перед самым закрытием, у основания стены в мелкой части второй дорожки – инспекторы уже сообщают, что вероятность того, что это скопление является чисто случайным событием, составляет менее одного к 6,3 миллиона. На самом деле они уверены, что оно здесь «специально». Тем не менее, утверждают они, с ним можно справиться: «Мы круглосуточно мониторим ситуацию». Никаких потерь воды не обнаружено, никаких структурных недостатков не выявлено, и никаких срочных мер пока не требуется. «Все под контролем».

На следующий день дорожки выглядят более пустыми, чем обычно, в душевых не так душно, в раздевалках не так шумно. «Я не хочу сказать, что боюсь, – говорит ветеран Тим, отслуживший тридцать лет в армии, – но нахожусь в небольшой панике». Шарлотта с шестой дорожки говорит: «На этой земле творится что-то ужасное». Обычно невозмутимая Фелис говорит, что на этой неделе подумывает о том, чтобы провести дополнительную мессу, «на всякий случай». «На случай чего?» – уточняет Элис. Пловчиха на боку Одри говорит, что слышала, не под запись, от авторитетного источника, близкого к управлению бассейном, человека, которого информируют ежедневно, если не ежечасно (лучшая подруга жены директора, Пэм), что кластер на самом деле «намного страшнее, чем нам сообщается». Бассейн может развалиться в любой момент. Кто-то другой говорит, что слышал от столь же авторитетного источника, чью личность, по соображениям конфиденциальности, он предпочитает не раскрывать («Назовем ее просто Икс»), что кластер был искусственно «срежиссирован», чтобы удивить и запугать нас. «Это тест», – говорит он. Шепчутся о неправильно оформленных разрешениях, халтурных ремонтах, сфабрикованных актах проверки, проигнорированных повестках, сонных инспекторах, накофеиненных гидрологах, неоплаченных аудиторах, слишком дружелюбном визите хорошо одетого лоббиста («Шери») из Института хлора и о том, что где-то наверху, в крошечной коморке без воздуха на много этажей над нами, трио пьяных статистиков до поздней ночи перебирают цифры. Пусть верхним порогом слома будет… пять!

В течение месяца кластер не увеличивается и не уменьшается, а остается как есть, безвредно зависая в классическом «режиме ожидания», который, по прогнозам Синтии Грили, главного эксперта по деградации окружающей среды Института геологии и геофизики, может быть очень долговечным. «Время на вашей стороне». Но не успели мы успокоить себя мыслью о том, что кластер, возможно, окончательно исчерпал свой ресурс – «Все закончилось!» – как в глубокой части бассейна начинают появляться новые трещины. Некоторые из них толще своих предшественников, с более темной сердцевиной и менее ровными краями, другие выглядят странно вздутыми (хотя, конечно, напоминаем мы себе, они находятся под водой). А некоторые из них – целый квартет трещин, тихо расцветающих в тени прыжкового трамплина в середине шестой дорожки («У нашего кластера есть свой кластер», – говорит умник Стэн) – выглядят потрепанными и неряшливыми, слегка ненормальными, некоторые даже скажут, безумными. Тем не менее, мы все еще «далеки от того, чтобы назвать их стремными». И хотя многие из нас подозревают, что мы наблюдаем зарождение более сильного и агрессивного «второго поколения» трещин, которые обладают гораздо более мощным потенциалом доминирования и размножения, эксперты уверяют нас, что, несмотря на видимость обратного – «Не обманывайтесь иллюзией их жизнеспособности», – предупреждает инженер по разрушению водных форм Клиффорд Хван, – эти новые трещины необычайно инертны и, как ожидается, не причинят нам никакого вреда в течение всего срока службы бассейна.

В реальной жизни, на суше, мы становимся еще тревожнее, чем обычно. Мы теряем ключи. Мы забываем оплачивать счета. Мы не можем вспомнить пароли. Мы не причесываемся. Мы опаздываем в офис. Мы не можем сосредоточиться на работе. В середине разговора мы иногда встаем и уходим. У меня переучет. Начальство нами недовольно. Мы меньше нравимся окружающим. Наши друзья начинают избегать нас. Наши партнеры справедливо обвиняют нас в рассеянности и зацикленности на себе. «У тебя есть кто-то другой?» – спрашивают они. Они приказывают нам «перестать хандрить» и выйти из дома. Иди поплавай! И в три часа ночи, когда они лежат рядом с нами и мирно дремлют, мы просыпаемся в холодном поту, щеки горят, зубы стиснуты, сердце колотится, а в голове роятся вопросы: сколько еще дорожек нам осталось? Сто? Тысяча? Шесть? Девяносто четыре? Хоть кто-нибудь может нам сказать?

Сначала объявляют, что ежегодная августовская профилактика продлится вместо десяти дней две недели, потому что нужно осушить бассейн и внимательно изучить ситуацию с трещинами. Мы вздыхаем с облегчением. У них все под контролем. Затем сообщают, что бассейн будет закрыт не на две, а на три недели, потому что нужно заменить сломанные подводные динамики и провести дополнительные ремонтные работы. И мы киваем: «Ладно, ладно, это всего лишь небольшой ремонт». (Но при этом где-то в глубине души думаем: какие подводные динамики?) Затем уведомляют, что бассейн откроется только первого сентября, так как нужно перекрасить линии дорожек и установить новую технологию всасывания. И тут мы уже не можем не спросить себя: от нас что-то скрывают? Наконец однажды рано утром на доске объявлений под часами появляется небольшое рукописное послание, информирующее нас о том, что результаты расследования будут объявлены на экстренном «общем собрании» на трибунах во второй половине дня в четверть третьего. Присутствие не обязательно, но «настоятельно рекомендуется» всем посетителям бассейна.

«…но после исключения всех возможных гипотез, – заключает директор бассейна, – инспекторы пришли к выводу, что причина кластера может быть никогда не найдена». «Наше главное объяснение? – говорит ведущий следователь Карен Любофски. И качает головой. – А ничем. У нас закончились варианты». Специалист по подземным сооружениям и член Совета общественной безопасности Крис Мендоза призывает нас «принять необъяснимость» и жить дальше. «Потому что в этом мире есть вещи, – объясняет он, – которые просто невозможно объяснить». «По сути, – говорит директор, – мы в тупике». Кластер может исчезнуть завтра или продолжить коварно распространяться, расширяя свою зону влияния и простираясь на восток в сторону почтового отделения и на юго-запад вдоль верхнего края ухоженной лужайки перед домом Де Лоренцо, или расти так медленно, что никогда не причинит нам никакого вреда. Но поскольку невозможно с уверенностью предсказать, по какому из этих двух сценариев пойдет развитие кластера неизвестной этиологии, руководство бассейна из предосторожности решило предположить самое худшее – прогрессирующее и, возможно, экспоненциальное расширение, ведущее к реальной катастрофе и обрушению. «И поэтому, ради безопасности как пловцов, так и персонала, с трех часов дня в последнее воскресенье августа бассейн будет закрыт навсегда. Всем спасибо, – говорит нам заместитель директора, – все свободны». Вот так вот просто: наше время вышло.

«Это какой-то кошмар», – говорит один. «Катастрофа», – соглашается второй. Линда поднимается на верхний ряд трибун и начинает беззвучно плакать. «Но я думала, – всхлипывает Роза, – что мы сможем остаться здесь навсегда». Другая Роза спрашивает: «Может быть, мы и остались?» Обычно законопослушный Кларенс ныряет в воду, не сняв пластырь с левого колена, и, всплыв на поверхность через несколько метров, говорит: «Лучше бы я никогда не учился плавать». Даже охранник выглядит слегка ошарашенным. «Остался без работы», – говорит кто-то. Таддеус с медленной дорожки, которому завтра будет восемьдесят девять, а он все еще довольно уверенно плавает, грустно улыбается в пространство, в десятитысячный раз вставляя беруши в уши. «Как же быстро все закончилось», – говорит он. Его товарищ по дорожке Мюррей спрашивает: «Где мои лекарства?» Ирен тихонько теребит застежки купальника, уставившись на свои ноги. «Но я была так счастлива на своей дорожке», – шепчет она. Элис говорит: «Я тоже».

Некоторые, однако, чувствуют странное облегчение. Все то ужасное, чего мы так долго ждали, наконец-то произошло. Камень свалился. Тень ушла. Неопределенность закончилась. Вот он. Конец. Веселье окончено. Теперь можно двигаться дальше.

Наверху жизнь продолжается своим чередом. Дети кричат в парке, молодые люди сидят в кафе, пьют черный кофе и безмятежно улыбаются в свои телефоны, терпеливые старики, не отрывая глаз от горизонта, сантиметр за сантиметром мрачно толкают свои зеленые как теннисный мяч ходунки по тенистой стороне улицы. Посторонись! Всякий раз, когда мы сталкиваемся с кем-то из знакомых, мы испытываем тревогу и чувствуем свою уязвимость, как будто храним постыдный секрет, но никто, кажется, не замечает, что что-то не так. Они говорят: «Привет, давно не виделись!» или «Как дела?» И неожиданно для себя мы обнаруживаем, что обсуждаем новый гараж, цены на недвижимость, дилемму с перепланировкой дома, хотя все это и кажется немного странным и ненастоящим.

Август накатывает как медленный, прерывистый сон. Пыльные тротуары пышут жаром. Газоны пекутся. Деревья пали духом. Цветы растеряли запах. Одинокий фургон с мороженым, незаконно припаркованный во второй полосе у входа на школьную площадку, маниакально крутит свою тоскливую мелодию. Но внизу, в бассейне, мы ныряем в прохладную, прозрачную голубую воду и продолжаем жить. Брассистка Энид безмятежно проплывает свои дорожки, как обычно, с высоко поднятой головой, как будто ей нет дела ни до чего на свете. Толчок, удар, скольжение, толчок, удар, скольжение. Акваджоггер Джим бежит как сумасшедший пять минут, а затем на мгновение останавливается, чтобы полюбоваться своим уменьшающимся пузом. «Эй, ты только посмотри на это». Клод потерял сережку. Дональд порезал палец на ноге. Неосторожный пловец почти задевает Сюзетт на дорожке, но на этот раз она не впадает в гнев. Отпусти.

Мы стали добрее, уступчивее. Одним словом, менее напряженными. Мы называем это «новая приятность». Границы становятся прозрачнее. Межличностное соперничество исчезает. Обиды прощаются. Что с того, что она однажды отключила мой фен в раздевалке? Притворство испаряется. Прежде не очень внимательные любители обгонять всех на дорожке, которые стремились вырваться вперед любой ценой, теперь касаются твоей ступни, как и все остальные. «Не всегда победа – это главное», – говорит второй самый быстрый фристайлер Брюс. Дергатели за лодыжку прекращают дергать всех за лодыжки. Любители плавать к тебе впритык перестают плавать впритык. Хулиганы сдерживаются. Пловцы с быстрой и медленной дорожек, которые раньше не перекинулись и словом, теперь после заплыва обмениваются любезностями, пока вытираются полотенцем на бортике. Даже бывшая олимпийская призерка нарушает молчание и дает бесплатный совет: «Тебе нужно расслабить правую ногу!» Потому что теперь мы все равны перед лицом нашего общего конца.

Это новая реальность, говорим мы себе. И – Мы справимся. И – Лилиан, неутомимая пловчиха с третьей дорожки – Бог во всем действует во благо. Но мгновение спустя мы думаем: «Моя жизнь разрушена». Или мы вылезаем из бассейна, не доплыв последнюю дорожку, потому что какой смысл продолжать, если все, что у тебя осталось, – лишь пара недель? «Все эти подсчеты, гребки – ради чего?» – спрашивает обычно спокойная Кейт с седьмой дорожки. Любительница водных пробежек Труди расстегивает пряжку на своем плавательном поясе и говорит: «Желания больше нет». Но остальные целеустремленно плывут дальше.

Время от времени кто-то из нас сталкивается на поверхности с ранним дезертиром – в молочном отделе магазина, на выходе из парикмахерской, в очереди в пекарню в ожидании свежеиспеченной буханки деревенского хлеба – и их послания нам всегда одинаковы: все не так уж плохо. Двадцатилетний ветеран Говард (слабый корпус, мощный взрывной толчок), который ушел от нас в день появления первой трещины, говорит, что, за исключением продажи всех акций прямо перед крахом биржи, уход из бассейна был лучшим решением в его жизни. «Я ведь только и делал, что плавал туда-сюда». Бывшая фристайлер Аника (короткие желтые ласты, слишком напряженный неэффективный гребок), которая покинула нас через три дня после Говарда, говорит, что вместо того, чтобы плавать три раза в неделю, она теперь каждое утро на рассвете занимается тай-чи со пожилыми китайцами в парке. «Я никогда не чувствовала себя такой безмятежной». Безукоризненная пловчиха на спине Лесли (считает дорожки, надевает зажим на нос, имеет гипермобильные суставы) говорит, что через три недели после ухода из бассейна она забыла, что вообще туда ходила. «Как будто ничего и не было». Брайан, вечно врезающийся во всех на дорожке (три года, пять столкновений, четыре из которых по его вине) просто пожимает плечами и говорит: «Честно? Я не оглядываюсь назад. И не жалею».

Некоторые начинают делать короткие вылазки в другие наземные водоемы, «просто посмотреть». Пробный заплыв. Клара покупает дневной абонемент в отель «Пенинсула», но сообщает, что бассейн там такой маленький, что пока нырнешь и сделаешь три гребка, уже пора разворачиваться. Джанет отваживается погрузиться в неуправляемые воды общественного бассейна в центре города («На дорожках там царят просто допотопные нравы!»). Джейсон идет на пляж («Слишком солено»). Бренда нерешительно спускается в другой муниципальный бассейн («Как в ванной!»). Барбара использует свой бесплатный гостевой билет в «Омега Фитнес», где есть бассейн на восемь дорожек, идентичный нашему по длине и ширине, но говорит: «Это не то же самое» (пальмы в горшках, шезлонги). И только один из нас – Чарльз, который рассекает воду, как член школьной сборной по плаванию, которым он когда-то и был (капитан команды, Старшая школа Нортвуд) – нашел в своей наземной жизни подходящую альтернативу: бассейн на крыше дома его нового бойфренда Элиота на углу Оушен и Четвертой (пальмы в горшках, шезлонги!).

До самой последней недели некоторые из нас не теряют надежды на спасение. «Наверняка, – говорит завсегдатай утренних заплывов Хью, – там наверху есть кто-то, кто сможет за нас заступиться». «Ага, жена директора бассейна», – отвечает один. «Или Пэм!» – вторит другой. Элла говорит: «Может быть, нам дадут отсрочку». «Или помилование», – продолжает Даниель, пловец на спине с третьей дорожки. «Я был бы очень рад небольшому чуду, – отвечает его товарищ по дорожке Патрик, – просто чтобы знать, что кому-то там наверху не все равно». «Никому там наверху нет никакого дела», – говорит специалист по страховой математике Фрэн. Некоторые начинают заключать свои собственные частные сделки. Если я проплыву шестьдесят четыре дорожки меньше, чем за двадцать восемь минут, то нам дадут дополнительный месяц. Если я не буду пить три дня подряд, то нас вообще не закроют. А некоторые – упрямые отрицатели до мозга костей – просто думают: «Нет. Этого не может быть. Разве это не должно происходить только с другими бассейнами? Разве мы не должны были – разве не говорили нам, разве не обещали – быть особенными? Иными? Неуязвимыми? Исключительными? Или это – как выразился новоиспеченный буддист «Рёдзё» (для нас Джош) с шестой дорожки – «просто судьба»? Или еще проще – детский онколог Мин Хи с седьмой дорожки – тупо невезение? Иоланда, чьи дети выросли и давно уехали из дома, надвигает на лоб свои очки-авиаторы и говорит: «Все есть потеря».

Самые стойкие из нас настаивают, что закрытие бассейна, возможно, не так уж ужасно. «Это только начало», – говорят они. И – «Это возможность перестать ходить в шлепанцах и наконец подняться на поверхность и начать жить по-настоящему». «Больше никаких срочных заплывов, как только запахло сложностями». Мы снова влюбимся в наших супругов (в незнакомцев, за которых мы вышли замуж). Выйдем из зоны комфорта. Станем волонтерами в приюте для бездомных. Попросим о повышении зарплаты. Напишем благодарственное письмо (Спасибо, мам!). Улучшим наше равновесие. Нашу осанку. Наше отношение к самой жизни. Больше никаких жалоб! Мы откроем свой бизнес. Консалтинг «У Джона». Закончим писать второй роман. Начнем вести журнал. Устроим званый ужин. Прозреем. Станем «душой компании». Познакомимся с соседями. Не хотите одолжить чашку сахара? Вспомним хоть раз посмотреть на небо. Потому что жизнь – это нечто большее, чем просто плавание вдоль тонкой нарисованной черной линии.

По мере того, как лето приближается к своему неизбежному концу, мы все больше и больше смиряемся со своей участью. Все кончено. Люди задерживаются в воде на минуту-другую, прежде чем вылезти из бассейна, хотя прекрасно знают, что нарушают правила. «Что они сделают, выгонят нас?» – вопрошает Марлин. Роджер пропускает обязательный предзаплывный душ. Дороти отказывается надевать шапочку. Иэн с особой силой пинает дверь «Только для персонала», просто потому что «всегда хотел это сделать». (Ничего не происходит.) Эрик царапает свои инициалы красной ручкой на плакате с предупреждением о кражах на лестничной клетке, просто потому что «а почему бы и нет?» Его вечный соперник по дорожке Эстебан следует его примеру. Я тоже здесь был! Белинда кивает инструктору, и инструктор – впервые («Вы это видели?») – кивает в ответ. Кевин набирается смелости и заговаривает с пловчихой с третьей дорожки, Эбигейл, в которую он тайно влюблен уже больше десяти лет. «Хорошие очки», – говорит он. А Эбигейл, которая вздыхает по далекой Дарье с восьмой дорожки (Слишком хороша для меня), улыбается и любезно отвечает: «Спасибо». Эверетт предлагает устроить встречу. А Гершель – пикник в парке, хотя мы не из тех людей, кто любит пикники. «Терпеть их не могу», – говорит Дженнифер. Нолан добавляет, что он не против «пикников как таковых», но у него смертельная аллергия на пчел. «И вообще, – заключает Эмили, – мы что, действительно хотим увидеть друг друга в одежде?» Элис отвечает: «Конечно!»

Иногда, среди ночи, мы лежим без сна, пытаясь представить бассейн без нас. Пустой стул спасателя, стоящий у трибун. Табло без счета. Резкий хлорированный привкус никем не вдыхаемого густого влажного воздуха. Длинный сачок в углу, тайно мечтающий о чем-то лучшем – о мертвом листе, бабочке, крокодиле, маленькой коричневой птичке, о чем-нибудь, о чем угодно, кроме вечного груза резинок и спутанных колтунов волос. Два трамплина для прыжков в воду надежно прикручены с глубокой стороны бассейна, бездвижные, бестрепетные. Желтые разделительные дорожки наслаждаются своей естественной плавучестью после окончания рабочего дня. Вечеринка! Слегка провисшие канаты. Мы так устали. Мягкое урчание недавно прочищенного электронасоса. Ом-м-м… Бешеные стрелки темповых часов, беспрерывно, бездумно несущиеся вперед сквозь тьму. Ровная гладь воды, безмятежный голубой прямоугольник, плывущий над растрескавшимся дном нашего мира. А потом мы закроем глаза и погрузимся в сон, а утром, проснувшись, на одно блаженное мгновение забудем, что через пять дней, через три дня, через два дня, завтра – нашему миру придет конец. И тогда мы увидим его – тонкая нить, мерцание, краткая вспышка на самом краю нашей сетчатки, которая едва-едва осознается как линейное событие. И как бы мы ни старались вернуться обратно, в безопасный сон, уже слишком поздно. Солнце пробивается сквозь шторы, звонит будильник, мусоровоз с грохотом и хрипом проносится по другой стороне улицы. Мы встаем.

Инструктор дует в свой свисток – три коротких пронзительных сигнала, за которыми следует один длинный, – и выкрикивает такое знакомое слово: «Выходим!»

Одна из нас снимает очки и смотрит на часы, чтобы убедиться, что время действительно вышло (время вышло). Второй подплывает к лесенке в углу и спрашивает: «Ну вот зачем он это сделал?» Двое восклицают: «Нет!» Еще одна цепляется за кафельный бортик бассейна, пыхтя и задыхаясь. «Мое сердце разбито», – говорит она. Другой не может найти свои очки. «У вас было когда-нибудь такое ноющее чувство, – спрашивает еще кто-то, – как будто вы только что профукали всю свою жизнь?» Некоторые не могут говорить. Многие – большинство – даже не здесь. Либо мы не плаваем по выходным, либо плаваем, но раньше, утром, до полуденной давки. Некоторые могли бы быть здесь в три часа дня в воскресенье, но в последнюю минуту возникло что-то более срочное: больной родитель, чудовищная мигрень, день открытых дверей, который нельзя было пропустить. «Я думаю, это тот самый». Один из нас – самопровозглашенный несентиментальный человек, который «не умеет» прощаться. Еще одна уже две недели не плавает из-за надрыва вращательной мышцы плеча, но специально спустилась в бассейн, потому что здесь ее место. «Там, наверху, я просто притворяюсь собой». Один из нас здесь, но очень хотел бы, чтобы его здесь не было. «Как будто это все уже в прошлом». Один из нас застрял на бранче. Одна из нас продолжает плавать взад-вперед по своей дорожке, когда все остальные уже вышли, и когда мы окликаем ее по имени – «Элис, время вышло!» – инструктор поднимает руку и тихо говорит: «Еще один бассейн».

А после, проплыв свою последнюю дистанцию, она принимает долгий горячий душ в раздевалке, переодевается в свою одежду, поднимается по лестнице и выходит, часто моргая, ошеломленная, в яркий, сверкающий мир наверху.

Она не помнит названия цветов, которые высадила с вами три дня назад в саду. Розы? Нарциссы? Бессмертники? Она не помнит, что сегодня воскресенье и она уже ездила на прогулку. Она забывает позвонить вам, хотя всегда обещает, что позвонит. Она помнит, как играть «Лунную сонату» на пианино. Она помнит, как играть «Собачий вальс» и гаммы. Она помнит, что нельзя разговаривать с рекламщиками, когда они звонят по телефону. Нам это неинтересно. Она помнит грамматику. Только это между нами. Она помнит правила приличия. Она помнит, что нужно говорить «спасибо» и «пожалуйста». Она помнит, что нужно вытираться после каждого посещения туалета. Она помнит, что нужно смывать. Она не забывает поворачивать обручальное кольцо, когда натягивает шелковые чулки. Она не забывает наносить помаду каждый раз, когда выходит из дома. Она не забывает наносить крем против морщин каждый вечер, прежде чем лечь в постель. Он работает, пока вы спите! Утром, проснувшись, она помнит свои сны. Я гуляла по лесу. Я плавала в реке. Я искала Фрэнка в незнакомом городе, и никто не мог сказать мне, где он.

В канун Хэллоуина она не забывает спросить вас, идете ли вы колядовать. Она помнит, что ваш отец ненавидит тыкву. Это была его единственная еда в Японии во время войны. Она помнит, что когда они только поженились, он молился каждую ночь, чтобы первым умер именно он. Она помнит, как вместе с братом играла в шарики на грязном полу дома в пустыне, а по ночам слушала, чем занимается пара по ту сторону стены. Они все время занимались этим. Она помнит коробку конфет, которую вы привезли ей после медового месяца в Париже. «Надолго ли это?» – спросили вы ее. Она помнит, как ее собственная мать говорила ей: «Как только ты влюбляешься в кого-то, ты пропала».

Она помнит, что когда ее отец вернулся после войны, они с матерью ссорились еще больше, чем раньше. Она помнит, что он целыми днями ходил по обувным магазинам Сан-Франциско, пока ее мать драила чужие полы. Она помнит, что иногда по ночам он трижды обходил вокруг квартала, прежде чем зайти в дом. Она помнит, что однажды ночью он вообще не пришел. Она помнит, что когда шесть лет назад от вас ушел ваш собственный муж, вы только что опубликовали свою первую книгу. Она помнит, что сразу все про него поняла при первой встрече. Мать знает. Она помнит, что решила держать это при себе. Я должна была дать тебе совершить собственные ошибки. Она помнит, как несколько недель подряд у вас была крапивница по всему телу.

Она помнит, что из трех ее детей вы были самым чудесным ребенком. Она помнит, что ваш младший брат был таким тихим, что иногда она забывала, что он существует. Он был как сон. Она помнит, что ее родной брат отказывался брать с собой в поезд что-то, кроме транзисторного радиоприемника. Он не мог пропустить свои любимые передачи. Она помнит, как в ночь перед отъездом ее мать закопала во дворе все серебро. Она помнит, как ее учитель, мистер Мартелло, попросил ее встать перед классом, чтобы все могли попрощаться с ней. Она помнит, как соседка Элейн Кроули подарила ей серебряный кулон в виде сердца и как обещала писать письма, но ни разу не написала. Она помнит, как потеряла этот кулон в поезде и была так зла, что ей хотелось плакать. Это было мое первое украшение.

Она помнит, что через месяц после того, как Фрэнк присоединился к ВВС, он вдруг перестал писать ей. Она помнит, как переживала, что его сбили над Кореей или взяли в заложники партизаны в горах. Она помнит, что думала о нем каждую минуту каждого дня. Мне казалось, что я схожу с ума. Она помнит, как однажды вечером узнала от подруги, что он влюбился в другую. Она помнит, как на следующий день попросила вашего отца жениться на ней. «Пойдем за кольцом?» – сказала я ему. Она помнит, как сказала ему: «Пора».

Когда вы ведете ее в магазин, она помнит, что кофе лежит во втором ряду. Она помнит, что третий ряд – это молоко. Она помнит имя кассирши, которая всегда ее крепко обнимает на экспресс-кассе. Диана. Она помнит имя девушки в цветочном киоске, которая всегда дарит ей одну розу со сломанным стеблем. Она помнит, что мужчину за мясным прилавком зовут Большой Лу. «Ну привет, красавица», – говорит он ей. Она не помнит, где ее сумочка, и начинает волноваться, пока вы не напоминаете, что она оставила ее дома. Без нее я сама не своя. Она не помнит, как спросила мужчину в очереди, женат он или нет. Она не помнит, как он грубо ответил ей, что нет. Она не помнит, как смотрела на пожилую женщину в инвалидном кресле возле дынь и шептала: «Надеюсь, я никогда не стану такой же». Она помнит, что огромной мимозы, которая когда-то стояла на парковке рядом с загоном для тележек, больше нет. Ничто не остается прежним. Она помнит, что когда-то была очень хорошей пловчихой. Она помнит, как три раза подряд провалила последний экзамен на права. Она помнит, что на следующий день после ухода отца ее мать насыпала соли по углам комнат, чтобы очистить дом. Она помнит, что они больше никогда не говорили о нем.

Она не помнит, как спрашивает отца, когда он возвращается домой из аптеки, почему он так долго шел, с кем разговаривал, была ли аптекарша красивой или нет. Она не всегда помнит его имя. Она помнит, что в школе у нее была пятерка по латыни. Она помнит, как сказать: «Пришел, увидел, победил». Veni, vidi, vici. Она помнит, как сказать: «И день потерян». Diem perdidi. Она помнит все синонимы слова «извини» на японском, хотя вы не слышали их от нее уже много лет. Она помнит слова «рис» и «туалет». Она помнит «подожди». Чотто матте кудасаи. Она помнит, что если вам снится белая змея, это к удаче. Она помнит, что поднимать упавшую расческу – плохая примета. Она помнит, что никогда не следует бежать на похороны. Она помнит, что место правды – на дне колодца.

Она помнит, как ходила работать, как и ее мать, к богатым белым леди на вершине холма. Она помнит миссис Тиндалл, которая каждый день настойчиво обедала вместе с ней на кухне, вместо того чтобы просто дать ей побыть одной. Она помнит миссис Эдвард де Врис, которая уволила ее спустя всего один день. «Кто учил тебя гладить?» – спросила она меня. Она помнит, как миссис Кавано не отпускала ее домой по субботам, пока она не испечет яблочный пирог. Она помнит мужа миссис Кавано, Артура, который любил класть руку ей на колено. Она помнит, что иногда он давал ей деньги. Она помнит, что никогда не отказывалась. Она помнит, как однажды украла из шкафа серебряный подсвечник, но не помнит, у кого. Она помнит, что его никто не хватился. Она помнит, что три дня подряд пользуется одной и той же салфеткой. Она помнит, что сегодня воскресенье, что шесть раз из семи – неправда.

Когда вы приводите домой мужчину, который, как вы надеетесь, станет вашим следующим мужем, она помнит, что нужно взять его пальто. Она помнит, что нужно предложить ему кофе. Она не забывает предложить ему торт. Она не забывает поблагодарить его за розы. Так она тебе нравится? – спрашивает она его. Она не забывает спросить, как его зовут. Знаете, она мой первенец. Через пять минут она уже забывает его имя и снова спрашивает. Так зовут моего брата, – говорит она ему. Она не помнит, как утром разговаривала с братом по телефону или как гуляла с вами в парке. Она не помнит, как варить кофе. Она не помнит, как подавать торт.

Она помнит, как много лет назад они сидели с братом в поезде по дороге в пустыню и ссорились из-за того, кому лечь на сиденье. Она помнит горячий белый песок, рябь на воде, чей-то голос, говорящий: «Тише, все хорошо». Она помнит, где была в тот день, когда люди высадились на Луну. Она помнит день, когда сообщили, что Япония проиграла войну. Это был единственный раз, когда я видела, как мама плачет. Она помнит день, когда узнала, что Фрэнк женился на другой. Я прочитала об этом в газете. Она помнит письмо, которое вскоре получила от него, где он спрашивал, может ли он увидеться с ней. Он сказал, что совершил ошибку. Она помнит, как встретилась с ним в последний раз и сказала: «Слишком поздно». Она помнит, как вышла замуж за твоего отца в необычайно теплый день в декабре. Она помнит, как они впервые поссорились, три месяца спустя, в марте. Я швырнула стул. Она помнит, что он возвращается домой из колледжа каждый понедельник в четыре часа. Она помнит, что забывает. С каждым днем она помнит все меньше и меньше.

Когда вы спрашиваете ее, как вас зовут, она не помнит. Спроси своего отца, он знает. Она не помнит имя президента. Она не помнит, как зовут собаку президента. Она не помнит время года. Она не помнит ни дня, ни года. Она помнит маленький домик на Сан-Луис-авеню, в котором она жила с твоим отцом. Она помнит, как ее мать склонилась над кроватью, которую она когда-то делила с братом, и поцеловала их обоих на ночь. Она помнит, что как только родилась первая девочка, она поняла, что что-то не так. Она не плакала. Она помнит, как держала малышку на руках и смотрела, как та засыпает в первый и последний раз в жизни. Она помнит, что они так и не похоронили ее. Она помнит, что они не дали ей имени. Она помнит, что у ребенка были идеальные ногти и очень необычное сердце. Она помнит, что у нее был длинный нос вашего отца. Она помнит, что сразу поняла, что она от него. Она помнит, что через два дня после возращения домой из больницы, у нее началось кровотечение. Она помнит, как ваш отец подхватил ее в ванной, когда она начала падать. Она помнит закатное небо в пустыне. Оно было такого красивого оранжевого цвета. Она помнит скорпионов и красных муравьев. Она помнит вкус пыли. Она помнит, как однажды любила кого-то больше всех остальных. Она помнит, как дважды родила одну и ту же девочку. Она помнит, что сегодня воскресенье и пора ехать на прогулку, поэтому она берет свою сумочку, красит губы и идет ждать твоего отца в машине.

В вашем недуге нет «смысла» или «высшей цели». Это не «дар», не «испытание» и не возможность для личностного роста и трансформации. Это не исцелит вашу озлобленную, израненную душу и не сделает вас более добрым, сострадательным человеком, который не будет судить других. Это не облагородит ваших платных сиделок («Она святая») и не обогатит жизнь ваших близких, которые всегда любили и обожали вас. Это просто заставит их грустить. Это также не приблизит вас к богу и не освободит от прежних мелких забот. Если вы беспокоились о своем весе раньше, вы будете беспокоиться о своем весе и сейчас («Я все еще слишком толстый», – будете говорить вы). Все это лишь приблизит вас к неизбежному концу.

Рак был бы лучше, подумаете вы. Или болезнь сердца. Или пуля прямо в мозг. А может быть, вы просто сожалеете обо всем, что не сделали. Вам следовало разгадывать больше кроссвордов, больше рисковать, записаться на курс классической литературы, использовать все дни отпуска, снять пластиковые чехлы с «хорошей» мебели («Я превращаюсь в свою мать!» – однажды справедливо сказали вы), надеть те дорогие туфли на каблуках, которые хранятся в глубине шкафа и которые вы берегли для особого случая (и что же это за случай?). Вы должны были жить (и что вы сделали вместо этого? Вы предпочитали не рисковать и продолжали движение в своем ряду). Или, может быть, вам следовало выбрать средиземноморскую диету вместо диеты Аткинса. Или выучить новый язык – французский, немецкий, индонезийский бахаса, что-нибудь, что угодно – до исполнения пятидесяти лет, когда ваш мозг начал свое неизбежное движение вниз. «В следующем году», – твердили вы себе. И вот – сюрприз! – следующий год наступил. Теперь вы никогда не поедете в Париж, не станете начитанным человеком (вместо обычного листателя книг), не будете говорить на беглом или хотя бы сносном французском. Nous sommes désolés[4]. Потому что вечеринка, к сожалению, кончилась.

Как новый пациент «Белависты», вы должны знать несколько вещей. Вы будете просыпаться тогда, когда мы решим, что вам пора проснуться. Вы будете засыпать, когда мы уложим вас и выключим свет. Все места в столовой заранее распределены (если вам требуется больше отведенных сорока двух минут, чтобы закончить есть, вы можете запросить место за одним из наших «медленных столов»). Не нужно бродить ночами по коридорам в поисках мужа или детей (ваш муж крепко спит в большой пустой кровати, ваши дети выросли и разъехались по миру). Не пытайтесь открывать окна (окна не открываются) или бездумно вбивать случайные цифры в кодовый замок у дверей лифта (код не поддается взлому). Если вы не соблюдаете правила, нам, вероятно, придется дать вам таблетку. Если вы сопротивляетесь индивидуальному плану ухода, нам, вероятно, придется дать вам таблетку. Если вы отказываетесь принимать таблетку, нам, возможно, придется дать вам таблетку, а также, в зависимости от степени вашей неуступчивости, сделать укол. Запасаться вещами запрещено. Носки обязательны. Дверь в вашу комнату должна всегда быть открыта. Если вы будете следовать правилам и сохранять бодрость духа, вас могут выбрать нашим следующим «Жильцом месяца».

Не имеет значения, кем вы были «до этого», в той, как вы ее называете, «настоящей жизни» (помните, это есть ваша настоящая жизнь). Вы могли быть водителем автобуса (Норман, комната 23, заблудился на маршруте, по которому ездил каждый день в течение последних тридцати восьми лет). Или профессором английского языка (Беверли, комната 41, не могла больше отвечать на вопросы своих студентов на уроке: в чем разница между означающим и означаемым?). Или губернатором крупного штата, название которого теперь от вас ускользает (Уильям, комната 33: «Это был Мэн?»). Вы могли быть бухгалтером в меддепартаменте страховой (Вера, комната 17, три дня подряд покупала мужу один и тот же галстук на распродаже: «Тебе нравится?», «Очень!»). Или актрисой мыльных опер на пенсии (Пегги, комната 27, каждое утро просыпается в панике, что забыла свои реплики). Или просто профессиональным больным (Эдит, комната 8, назовите любую болезнь, она у нее была). Никто не знает, кем вы были, и никому нет до этого дела. Потому что единственное, что имеет значение в «Белависте» – это кто вы сейчас.

Комнаты в «Белависте», несмотря на свою скромность, удобные и чистые. Каждый из наших полуотдельных номеров полностью меблирован: две кровати (регулируемые по высоте), два приставных столика (имитация дерева), два стула для гостей (виниловые) и одна занавеска (также виниловая). Ваше имя и имя вашего соседа по комнате будут аккуратно напечатаны на одной ламинированной карточке и повешены на дверь. Из вашего окна будет открываться вид либо на подземный переход под автострадой, либо на северную часть парковки для сотрудников, либо на бесславные задворки нашего города. Если вы хотите более просторную комнату с обилием солнечного света и видом на деревья и траву, вам придется доплатить (исследования показывают, что у резидентов комнат с видом на природу ниже скорость усадки белого вещества, чем у резидентов комнат без солнца с видом на кирпичные стены). Если вы хотите попасть к одному из наших «лучших врачей», а не к простому стажеру, вам также придется доплатить. Если вы не можете позволить себе «лучшего доктора», но хотели бы получить «лучшего» или «более тактичного» стажера с более приятными врачебными манерами, вам придется доплатить, но не так много, как за «лучшего доктора». Посещения волонтерской команды собакотерапевтов, осуществляемые Фондом добрых собак, проводятся раз в два месяца и являются бесплатными.

Если вы ожидали чего-то другого – простыней с высоким содержанием хлопка, мебели, сделанной на заказ, органического йогурта и гранолы на завтрак, свежего сорбета из трех видов ягод, доставляемого в номер по первому требованию, – вам следовало бы поехать в резиденцию Манор на другом конце города. Или просто заселиться в отель. Единственное, что мы можем сказать, это что нам очень жаль, мы хотели бы, чтобы все было иначе, но после того, как ваш муж подписал Запрет на покидание периметра, мы больше ничего не можем сделать.

Но у меня нет возможности платить за все это, думаете вы. Не волнуйтесь, ваш муж уже опустошил свои пенсионные счета, перевел нам все ваши будущие выплаты по социальному обеспечению и взял вторую закладную на дом, чтобы профинансировать ваше пребывание здесь. Это в том случае, если вы один из наших «платных» резидентов. Если же он годами делал неудачные инвестиции или у него долгая история неуплаченных налогов, или – Ллойд, комната 38 – попался на интернет-мошенничестве и спустил все свои активы в один клик («Но она любила меня!»), тогда вы – один из наших резидентов с «фиксированным доходом» (неимущий, нуждающийся в медицинской помощи), и правительство возместит нам лишь гроши за ваше пребывание. Однако вам не стоит беспокоиться. Вопреки распространенному мнению, вас не будут считать гражданином второго сорта и не заставят часами томиться без присмотра в нашем «эконом-отделении» (никакого эконом-отделения не существует). Даже при том, что мы каждый день теряем из-за вас деньги. Потому что здесь, в «Белависте», мы гордимся тем, что относимся к каждому из наших постояльцев с достоинством и уважением, независимо от их платежеспособности.

Конечно, у нас есть – это не для записи – свои любимчики. В наших глазах идеальный резидент – это ухоженный, внешне привлекательный человек (приятный глазу), и желательно, женщина. Ее родной язык английский, ее нрав кроток. У нее хороший аппетит – государство штрафует нас за каждый потерянный фунт, поэтому мы даем много углеводов – но не обжора. Ее гигиена безукоризненна. Она хорошо ладит с соседкой и следит за опрятностью комнаты и отсутствием крошек на своей стороне занавески. Она не срывает бейджик с именем каждые пять минут («Я знаю, кто я») и не издает смешные звуки, лежа в одиночестве в своей кровати после наступления темноты. Она не спрашивает раз за разом: «А будет сегодня дыня?» или «Где моя дочь?» На самом деле, она вообще не задает никаких вопросов. Она послушная и нелюбопытная, на грани смирения. Она «следует правилам». Ее семья, если она есть, слишком занята, чтобы должным образом следить, как мы за ней ухаживаем, хотя и делает щедрые взносы каждый год.

Как долго вы здесь пробудете? Короткий ответ: это зависит от обстоятельств. Вы можете оставаться здесь несколько дней, семь лет, несколько часов или – Гордон, палата 3, носитель гена PSEN4b – большую часть жизни. В идеале вы останетесь с нами навечно. Однако в реальности это невозможно. Некоторые уходят от нас раньше времени, переезжая в больницу, и больше не возвращаются. Другие уходят тихо, без предупреждения, посреди ночи. Большинство же терпеливо и спокойно остаются с нами, пока не выйдет их время.

Сегодня не существует лечения, способного остановить прогрессирование вашей болезни, но можете быть уверены: ученые работают над вашим случаем круглосуточно и без выходных. Лекарство, говорят они, может появиться в любой момент. В понедельник начинаем третью стадию испытаний. А может быть, лекарство уже найдено, но работает только для людей с определенной генной мутацией в 17-й хромосоме, носителем которой ни вы, ни 97,2 процента населения Земли, к сожалению, не являетесь. А может быть, лекарство есть, но действует всего несколько месяцев и только для отдельных людей в перекрестном исследовании, проведенном в Нидерландах («Роттердамское исследование»), которое до сих пор не смогла воспроизвести ни одна лаборатория. Данные не сходятся. Или, может быть, лекарства нет. Или оно есть, но если вы пропустили критическое окно лечения, оно не будет эффективным. Слишком поздно. Раджеш («Рэй») Капур, профессор эпидемиологии и нейробиологии развития, Стэнфордский университет: «Это крепкий орешек». Такаши Уемацу, старший исследователь Центра популяционного здоровья мозга Токийского университета: «Мы приближаемся к переломному моменту». Ингемар Бьёркхольм, клинический биохимик Каролинского института: «Честно? Мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия».

Время от времени вы можете слышать приятный призрачный голос, струящийся из громкоговорителей и растекающийся по коридорам. «Вызываю всех супервайзеров! Вызываю всех супервайзеров!» Это голос нашего директора, Нэнси Леманн-Хейз, доктора философии (она же «доктор Нэнси»). Доктор Нэнси подчиняется непосредственно головному офису – некрасивому стеклянному зданию в далеком штате с благоприятным налоговым режимом. Она носит сумочку с монограммой и зарабатывает более 400 000 долларов в год. Ее главная обязанность – сделать так, чтобы акционеры были довольны. Ее любимое слово – «показатели». Ее негласная мантра – «Каждой койке по жильцу». Ее единственный и самый ценный товар – это вы. С понедельника по четверг, с десяти утра до четырех вечера, доктора Нэнси можно найти в ее кабинете изучающей последние финансовые отчеты. На ее столе лицом к посетителям стоят две фотографии в рамке, на которых изображены трое ее прекрасных маленьких детей, купающихся в солнечных лучах. Если вы хотите записаться на прием к доктору Нэнси, вам нужно сначала поговорить с ее советником по связям с общественностью, Мелиссой. Мелисса, как и все остальные сотрудники, за исключением Хуана, завхоза, – женщина. С понедельника по пятницу Мелиссу можно найти в задней части офиса продаж, где она обзванивает потенциальных клиентов. Я бы собственную мать тут поселила! Чтобы поговорить с Мелиссой, вам нужно подать заявку через ее помощницу Бриттани, которая, возможно, существует, а может, и нет. Помните, доктор Нэнси – это лицо «Белависты». Никогда не смейтесь над доктором Нэнси. Если вы будете высмеивать доктора Нэнси, вы можете стать объектом рапорта о Несоблюдении правил, и наш специалист по Управлению поведением вынужден будет принять соответствующие меры.

Парочка советов на первый день. Скажите мужу: «Не волнуйся, со мной все будет хорошо» или «Ты сделал все, что мог» – и, подхватив чемодан, без промедления следуйте за сопровождающим по коридору, в свою комнату. Не оглядывайтесь назад. Не бросайтесь к окну в коридоре и не машите бешено руками вслед медленно отъезжающей машине мужа (он вас не видит). Не спрашивайте, могли ли вы сделать что-то по-другому (не могли) или кто объяснит ваше отсутствие дамам в раздевалке бассейна (никто, они уже в курсе). Не нужно думать, что вас выбросили. Не нужно думать, что вас оставили. Не нужно думать, что вас забраковали. Вместо этого поставьте чемодан и представьтесь своей новой соседке по комнате. Откройте свой подарочный набор (бальзам для губ, ватные палочки, пара мягких носков на резиновой подошве). Притворитесь, что все понимаете.

Больше сорока лет вы жили с мужем в большом доме с тремя спальнями, а теперь будете спать в полутора метрах от совершенно незнакомого человека. Соседка может оказаться школьной учительницей на пенсии. «Достаем листочки, отступаем четыре клеточки». Или бывшим менеджером отеля, всегда готовой оказать вам сочувственное внимание. «Я понимаю ваше разочарование». Она может оказаться воровкой. Она может говорить без остановки. Она может стать вашей лучшей подругой, которой у вас никогда не было. Если она не дает вам спать всю ночь напролет, скрежеща зубами, вставьте беруши (см. «Подарочный набор»). Если она настаивает на том, чтобы полностью контролировать разделяющую вас шторку, предложите ей делать это по очереди. Если она жалуется нянечке, что у вас «слишком много цветов», любезно подарите ей парочку. Не смущайте ее. Идите на компромиссы. Делайте все возможное, чтобы найти общий язык. Посидите с ней у окна в комнате отдыха после урока рукоделия. Понаблюдайте вдвоем за облаками, медленно рассеивающимися по небу. Вместе подождите наступления ночи. Постарайтесь не думать о дверях (все двери на улицу заперты на двойной засов и снабжены сигнализацией). Помните, что она тоже раньше жила в другом месте.

Пожалуйста, имейте в виду, что некоторый период адаптации – это нормально. Однако если по истечении месяца вы все еще не можете смириться с мыслью о том, чтобы провести хотя бы еще одну минуту в присутствии вашей соседки, вы можете подать «Запрос на перевод» (ЗНП) в Комиссию по распределению койко-мест, и с вами свяжутся, как только что-то освободится (в таком месте, как «Белависта», есть «естественный отток»). Вам разрешается максимум три ЗНП, после чего вы будете охарактеризованы как неадаптивный, сопротивляющийся изменениям или, что еще хуже, отправлены в Комнату переориентации (не спрашивайте).

Вещи из вашей прежней жизни, которые вам не пригодятся в «Белависте»: ваша просроченная скидочная карта (в ближайшее время вам не придется ходить в магазин за продуктами), ваш огромный крепкий зонт с белыми облаками на внутренней стороне (в обозримом будущем вам не придется сталкивать с «плохой погодой»), ваше обручальное кольцо (гарантированно пропадет в первые же пару дней), ваша стеганая нейлоновая куртка (пожалуйста, берите с собой только одежду для жизни в помещении – дневная температура в «Белависте» круглый год равна двадцати двум градусам), ваша бесполезная коллекция ниток (без комментариев) и ваш ежедневник (отныне каждый день будет распланирован за вас заранее). Чучела животных не приветствуются (мы не детский сад), как и все эти оригинальные произведения искусства, которые вы создали в последние пять лет. Никаких фотографий на подоконниках (подоконники являются зонами, свободными от беспорядка). Никаких мини-холодильников. Никакой «другой» мебели. Никаких распятий над кроватью, пожалуйста (мы учреждение, свободное от икон, со строгой политикой «без гвоздей»).

Полное разоблачение: не все в «Белависте» является тем, чем кажется. Будильник, прикрученный к столу у кровати, – это камера наблюдения с датчиком движения. Красный прозрачный стаканчик – это трекер уровня водного баланса. Термостат под выключателем света – микрофон. Стильный серебряный браслет на вашей лодыжке – устройство для определения вашего местоположения. Яблочное пюре на обеденной тарелке – средство доставки лекарств. Та же история с картофельным пюре и – периодически – с большими кусками банана. Симпатичный ковер на полу в ванной – это коврик, сглаживающий удар при падении. «Персональный тренер» – это физиотерапевт. Ее дружеское приветствие – «Отлично выглядишь!» – не имеет отношения к реальности, но должно повышать вашу уверенность в себе. Садовник за вашим окном – охранник. А слегка озадаченная женщина, которая смотрит на вас из зеркала в ванной, – это вы.

За исключением врача, который будет заглядывать к вам раз в месяц на три минуты, чтобы выписать рецепт, сразу же закрыть вашу карту («Приятно было снова вас видеть») и поспешно выйти за дверь («Следующий!»), за вами будут ухаживать исключительно измученные цветные женщины средних лет из нищих стран, тянущие две или три работы, чтобы оплачивать аренду жилья. У них повышенное давление, больная спина, они годами не посещали стоматолога. Не забудьте поблагодарить их, когда они зайдут к вам посреди ночи, чтобы поправить одеяло. «Побудьте со мной», – скажете вы (нянечки должны все время оставаться «при деле»). Не обижайтесь, если на следующее утро они не найдут времени поднять глаза от своих бумаг и поприветствовать вас. Не записано в отчете, значит, не сделано. Постарайтесь облегчить им жизнь, если можете. За то, чтобы они любили вас, им платят самую низкую из всех возможных зарплат.

Вам предстоит – если повезет – целая череда дней, которые надо прожить. Может статься, вы начнете проводить время, как Мириам из палаты № 11, которая беспрестанно, часами, ходит по коридорам, спрашивая всех: «Кто-нибудь видел мою расческу?» Или ваша походка замедлится до неровного шарканья. Или вы решите каждый день после обеда стоять у окна, чтобы успокоить желудок, и смотреть на проезжающие машины (любимое занятие многих наших обитателей мужского пола). «Этот парень ни за что не успеет проехать на желтый!» Но как правило, примерно тридцать два процента свободного времени вы будете проводить, ничего не делая, тридцать шесть процентов свободного времени – почти ничего не делая, а остальные часы – тратить на такие модерируемые групповые активности, как круговая терапия (участие не обязательно, но очень желательно), обучающие игры (настоятельно рекомендуется), развивающие игры и обе версии реминисценции – свободная и с подсказками. За дополнительную плату вы также можете насладиться благотворным воздействием музтерапии (африканские бонго, имитирующие биение человеческого сердца), светотерапии (синий спектр, за несколько минут гарантированно перезагружает ваши циркадные часы; программа временно приостановлена до завершения монтажа светодиодов) и индивидуальными занятиями по улучшению работы мозга с нейрокоучем Деб (микс из физиостимуляций гиппокампа, упражнений на сортировку категорий «по Монтессори» и старых добрых флэш-карточек, разработанных специально для того, чтобы на мгновение возродить утраченную, или уменьшающуюся, или – худший вариант – полностью погасшую синаптическую пластичность клеток вашего мозга). Уединенные занятия, такие как «работа с бисером», раскрашивание картинок и бездумное переворачивание страниц в библиотеке, также оказывают успокаивающее и, можно даже сказать, седативное воздействие, поэтому настоятельно рекомендуются.

Но вашим основным занятием будет, конечно, ожидание. Пока не начнет действовать лекарство. Пока не придет время «послеобеденного перекуса». Пока не наступит пятница с картошкой фри. Ваш день рождения (одна свеча на глазированном кексе за обедом). Ваш ежемесячный визит к мисс Шэрон, в наш собственный салон красоты. «Мне только подровнять, пожалуйста», – скажете вы. Следующий телефонный звонок от вашей дочери («Я в порядке!» – скажете вы ей). Любой маленький акт доброты. Рука на вашем плече. Постукивание по запястью. Объятие. Сжатие. Подмигивание. Кивок. Чтобы кто-то присел рядом с вами, посмотрел прямо в глаза и сказал: «Все будет хорошо» (на что ваше прежнее я ответило бы: «Ты понятия не имеешь, о чем говоришь»). И последнее, но самое важное – сладкое забвение сна.

Ночь в «Белависте» начинается ровно в восемь, когда во всех комнатах одновременно зажигаются ночники (больше никогда в жизни вы не окажетесь в полной темноте) и температура воздуха начинает снижаться. Вечерний обход – в восемь тридцать. В десять часов выключается свет. Проверка в одиннадцать. Ночной обход начинается в час ночи. Если вы вдруг обнаружили, что в три часа ночи не спите, а лежите, уставившись на тонкую полоску света на потолке (Что я сделал не так?), вы, возможно, захотите сделать «заказ» из нашего «сонного меню», которое предлагает широкий спектр продуктов, специально созданных для быстрого погружения вас в состояние оптимального отдыха (заказы из предложенного ассортимента будут добавлены в ваш ежемесячный счет): вибрирующие маски для глаз, повязки на лоб, улучшающие качество глубокой фазы сна, термочувствительные «охлаждающие» шапочки, утяжеленные флисовые одеяла, создающие ощущение, которое напоминает пребывание в первой и самой лучшей постели – утробе матери. Крекеры и сок, однако, не предлагаются (см. наше правило «никаких ночных развлечений»). Так же как и скучные сказки на ночь, расслабляющие масла, ласковые поглаживания, прикосновения и, к сожалению, объятия мужа.

Время от времени в дверях вашей комнаты может появиться доброжелательный член семьи, друг или бывший коллега. «Тук-тук!» Этот человек – так называемый Посетитель. Посетители приходят толпой (ваши «подружки» из бассейна). Они приходят поодиночке, до и после работы (ваша подруга Сильвия), во время обеденного перерыва (ваша подруга Марджори) или по дороге домой из торгового центра, мучимые чувством вины (ваша дочь). «Привет, мама!» Они прилетают раз в год из Лондона (ваш старший сын) и Нью-Йорка (ваш младший сын). Они приходят с коробками печенья без сахара из супермаркета (ваш муж). С букетами надоевших белых лилий из того же супермаркета («хороший» цветочный магазин был закрыт). Со свежими веточками базилика из вашего сада, который вы больше никогда не увидите. «Закрой глаза и понюхай». Они наклоняются к вам и спрашивают: «Ты знаешь, кто я?» – как будто вы полный идиот (вы не полный идиот). Они рассказывают вам о погоде («Жарко!»). О дороге («Хорошо доехали!»). Как прекрасно вы выглядите, несмотря на то что вас слегка перекосило от утренних лекарств. Они спрашивают, хорошо ли тут к вам относятся (правильный ответ – да). Они болтают с персоналом. Они любуются цветами. Они изучают меню на неделю. Они задают обоснованные вопросы. «Это что, еда?» Довольно часто они жалуются. Почему у вас блузка не застегнута? Где ваши очки? Почему ваш любимый шелковый шарф свернут в пыльный клубок и что он делает под кроватью соседа по комнате? Но спустя некоторое время они замолкают. Смотрят на часы. Проверяют свои телефоны. Встают. Потягиваются. А потом они, конечно, покидают вас. У них есть офисы, в которые нужно вернуться, письма, на которые нужно ответить, тропические леса, которые нужно спасти, тренировки, которые нужно посетить. Эти люди заняты. Заняты. Заняты. Заняты! «Как бы мне хотелось остаться подольше», – говорят они. Или: «Люблю тебя!» И вы начинаете тихо злиться. Тогда не уходи! Но вслух скажете просто: «Пожалуйста, приходи еще».

Если не объявлен тихий час (в четверг с трех до четырех часов дня), телевизор должен быть постоянно включен. Даже если вас нет в комнате, телевизор должен быть включен. Даже если вы в комнате, но диктор новостей говорит на непонятном и, как вы подозреваете, вымышленном языке (Говори по-человечески! – кричите вы иногда в экран), телевизор должен оставаться включенным. И даже если вы понимаете, что говорит диктор, но новости – стрельба в школе в реальном времени, ядерный распад, нападение пчел-убийц, казнь через побиение камнями или обезглавливание в далеком богатом нефтью королевстве – настолько расстраивают вас, что вам хочется надеть свое лучшее платье и выпрыгнуть в окно, которое, как мы уже говорили, не открывается, – и теперь вы знаете почему – телевизор должен оставаться включенным. Даже если вы спите, галлюцинируете, бредите, разговариваете по телефону или, не дай бог, находитесь в состоянии кататонического возбуждения, телевизор должен оставаться включенным (в последнем случае, конечно, громкость будет уменьшена). Потому что телевизор предназначен не для вашего развлечения, а для развлечения персонала. Везде, где есть вероятность встретить сотрудника, вы, скорее всего, найдете телевизор: в столовой (рядом с табличкой «Вы помыли руки?»), в комнате физиотерапии (над антигравитационной беговой дорожкой), в вашей спальне (в метре над вашим изголовьем, на подвижном кронштейне) и, конечно же, в комнате, которая носит абсолютно избыточное название «Телекомната» (огромный плоский экран, закрепленный на стене над дозатором дезинфицирующего средства для рук) и которая после одобрения головного офиса будет переименована в Мультимедийную комнату (один компьютер, один телевизор, плетеная корзина, наполненная журналами за прошлый месяц). Потому что на самом деле каждая комната в «Белависте» – это, в некотором смысле, телекомната.

Единственное исключение – вестибюль. Вестибюль – кожаные шезлонги, роскошные цветочные композиции, чаша с фруктами, фотографии драматических черно-белых пейзажей в красивых рамках, лично отобранных доктором Нэнси – это зона, свободная от телевизора и наполненная тишиной и уважением, предназначенными для будущих резидентов и их семей. Единственные звуки в вестибюле – ускользающий шепот вновь прибывших гостей, проходящих регистрацию на ресепшне у Специального представителя («Это место великолепно»), и успокаивающее журчание декоративного фонтана. Резидентам «Белависты» появляться в вестибюле запрещено.

Другие помещения, в которые не допускаются резиденты: комната отдыха персонала, комната для приема лекарств, закоулок со снек-автоматами (резидентам рекомендуется всегда придерживаться прописанной диеты), бэк-офис, фронт-офис, магазин подарков, комната для семейных встреч (все члены вашей «внешней» семьи допускаются в комнату семейных встреч, кроме вас) и все, что находится по другую сторону стекла с ультрафиолетовым покрытием (зеленая трава предназначена только для посетителей).

Пара слов о языке. Мы говорим «на какой стадии вы находитесь», а не «ваше состояние ухудшается». Мы говорим, что у кого-то «наблюдается пресимптоматика», а не «она кажется совершенно нормальной». И: «давайте перейдем на следующий уровень», а не «пришло время увеличить дозу лекарств». Проблемы, с которыми мы предпочли бы не иметь дела, называются «несущественными» и передаются в Комитет по качеству обслуживания для «дальнейшего изучения и рассмотрения». Серьезные нарушения санитарных норм – это «разовые упущения». «Посторонние» люди – это «несимптоматичные». А комната с несколькими окнами называется «Оранжерея» (не путать с «Дневной комнатой»). Мы никогда не произносим банальностей типа «вы справитесь с этим» и «завтра будет лучше» (мы не верим в сострадательный обман). Мы также никогда не будем называть вас «милочка», «кровать 37Б» или «носитель мутации из Ивало, палата 21». Мы будем называть вас просто по имени.

Что еще мы не будем делать: мы не позволим вам выбрать легкий путь или повернуться лицом к стене (вы должны «оставаться в строю» до самого конца). Мы не будем поздравлять вас с обычными житейскими достижениями или говорить с вами неестественно бодрым тоном. В противоположность слухам, мы не откажемся от вас. Мы обеспечим вам стимулирующую, но не слишком требовательную среду, в которой вы сможете процветать и преуспевать. Больше никакого «притворства» или фальшивых кивков головой, пока вы пытаетесь разгадать головоломку «имя-лицо». Эбби. Бетти. Клара? Больше никакого отзеркаливания. «Как ты?» – «Как ты?» Больше никаких записок, расклеенных по всему дому. Сначала носки, потом обувь. Больше не нужно ломать голову в поисках самого подходящего слова, когда достаточно просто подходящего слова. Они догадываются? (Да.) В «Белависте» вы можете попрощаться с этими желтыми стикерами и с целым мешком мнемонических подсказок и впервые с момента появления симптомов ослабить бдительность и чувствовать себя как дома среди своих. Потому что здесь, в «Белависте», все всё знают.

Как и многие, кто страдает от подобного недуга, вы можете внезапно воспылать необъяснимой страстью к деревьям. Мы не знаем, почему это происходит. Даже если раньше, в «старой жизни», вы не были особым «любителем деревьев», однажды утром вы можете проснуться с глубоким осознанием ценности платана, стоящего за вашим окном (если, конечно, вам посчастливилось жить в комнате с видом на природу). «Посмотрите на него», – скажете вы, как будто никогда раньше ни на что не смотрели по-настоящему. Или, может быть, вы всегда были любителем природы «в теории» и все время хотели пойти в поход – даже собирались отвести детей в Мьюирский лес! – но потом состарились и так и не сделали этого. Я забыл! И вот вы здесь, сидите в кресле у окна и настойчиво, с восхищением разглядываете «ваше» дерево – его стройный зеленый полог, его черные бархатистые тени, его извилисто изогнутый ствол, его корявую коричневую кору. «Смотри, смотри, – говорите вы. – Видишь?» Вы влюбились – наконец-то – в дерево. Каждое утро, только проснувшись, вы отодвигаете занавеску и «проверяете», на месте ли ваше дерево. И каждое утро, к вашей радости и удивлению, оно там. И каждый вечер, прежде чем заснуть, вы кидаете последний взгляд на его знакомый и одновременно загадочный силуэт. Вот оно! Вы могли бы всю жизнь смотреть на это дерево, думаете вы – а в некоторые дни вам может показаться, что так оно и есть, – и этого было бы достаточно. Вы познали красоту. Вы прожили хорошую жизнь. Вы заглянули в самое сердце возвышенного.

Если, однако, вам выпало жить в комнате с видом на задний фасад почты, мы с радостью установим вам, за немалую плату, одно из наших «виртуальных окон» с убедительным изображением пейзажа с деревьями выбранного вами размера и формы. Или, если вы предпочитаете что-то более реалистичное, вы можете попробовать один из наших самых популярных вариантов имитации зеленых насаждений: «деревья в реальном времени», которые обладают улучшенной иллюзией глубины и «растут» с «естественной» скоростью. Мы также можем «воссоздать» вид на задний двор вашего дома, который вы только что покинули. Не забудьте про линию электропередач! – скажете вы. Или даже, если вам очень хочется, изобразить вид на эбеновое дерево, которое было видно из окна вашей детской спальни в материнском доме. А если вы не можете позволить себе виртуальную реальность, мы с удовольствием позвоним в цветочный магазин и закажем растение в горшке.

Одним из самых депрессивных моментов в году будет долгожданная Неделя Колядок – утвержденный руководством обязательный праздник песни, во время которого вам будут непрерывно, агрессивно и порой презрительно («Они все психи») петь в течение восьми, девяти, десяти часов в день. Слепые аккордеонисты будут безостановочно аккомпанировать вашим приемам пищи. Конкурирующие друг с другом госпел-хоры будут бороться за ваше ухо в коридорах и призывать вас присоединиться к веселью. Стайки маленьких скаутов окружат вас в большой комнате, выкрикивая «Джингл белл, джингл белл, джингл белл рок». «Только не это». Наш вам совет: сядьте поудобнее, расслабьтесь и отдайтесь музыке. Потому что ничто не может доставить этим людям больше удовольствия, чем идти домой, зная, что они хорошо поработали. А когда последний колядующий покинет здание и шум наконец стихнет, привычные звуки «Белависты» зазвучат для вас как никогда сладко: приятное позвякивание колокольчика вызова нянечки, жизнерадостный телефонный звонок (Это вас!), маньячно-счастливое гудение верхних люминесцентных ламп, строгий, но дружелюбный голос Джессики, менеджера по разнообразию жизни, объявляющий по внутренней связи о дне рождения, юбилее или что «мероприятие закончилось, пора возвращаться в свои комнаты».

Временами – в сумерках, воскресным вечером, посереди зимы – вас вдруг может охватить сильное физическое желание вернуться домой. Все, чего вы хотите, – это просто сесть с мужем перед телевизором на уродливый коричневый диван и в последний раз поесть холодную лапшу ло-мейн. И этого будет достаточно. Всего один обычный день. А потом, говорите вы себе, вы с радостью вернетесь сюда (потому что вы начинаете понимать: тут на самом деле не так уж и плохо). Итак, вы берете сумочку, тапочки, подкрашиваете губы и направляетесь к запасному выходу в конце коридора. «Скоро вернусь, ребят», – непринужденно говорите вы своей Команде памяти, как будто просто выходите из своей лаборатории перекусить в обеденный перерыв. Но помните, вы не в лаборатории. Вы не работаете в лаборатории уже почти пятьдесят лет. Вы в «Белависте». «Белависта» – это ваша конечная остановка. Конец маршрута. Какого маршрута? – спросите вы. Того маршрута, который начался много лет назад с одного счастливого события – вашего рождения. Это девочка! Но не стоит отчаиваться. Скоро «Белависта» станет казаться вам домом, а Команда памяти – вашей «второй семьей». На самом деле, скоро вы совсем забудете свою «первую семью», и вам будет казаться, что вы были здесь всегда (возможно, каким-то космическим образом так оно и есть). Скоро вы по-настоящему будете дома.

Иногда, в самый неожиданный момент, вас может внезапно охватить страх. Вы можете вдруг обнаружить, что на дворе поздняя ночь, а вы лежите без сна, беспокоясь о том, что на кухне закончился песочный пирог. Или что ваш муж забыл разморозить мясной рулет. Он же умрет с голоду! Или что ваш последний свитер, голубой, крупной вязки, с двумя скачущими оленями, который вы всегда с удовольствием ненавидели – «Он такой уродливый!» – никогда не вернется из стирки. Вы можете переживать из-за того, что не ведете дневник (а надо было бы вести его все эти годы). Или что вашей дочери нужны новые туфли. Или что вашу соседку по комнате, о которой вы почему-то стали заботиться как о родной – «Она просто лежит целыми днями и ничего не делает», – вдруг забрали посреди ночи. Вы можете беспокоиться, что попали в чужую комнату. В чужую кровать. В чужую жизнь. Что снаружи все идет своим чередом без вас (да, это так). Что вы никому не нужны (вы нужны). Что вам нездоровится (вам нездоровится). Что по вам не скучают (по вам скучают – сильнее, чем вы сможете когда-нибудь осознать).

Проходят дни, и вы забываете все больше и больше. Ваше ужасное военное детство. Прекрасные сады Киото. Запах дождя в апреле. Что вы ели сегодня на завтрак. Пшеничную кашу с колбасой и тостами. Автокатастрофу, которая случилась сорок три года назад и в которой погиб ваш любимый двоюродный брат Рой. Вы забудете день, когда впервые встретили своего мужа. Я была уверена, что мы расстанемся через неделю. Идеального младенца, которого вы так хотели. Больного малыша, которого вы получили взамен. Все те дорожки, которые вы проплыли за дни и годы в бассейне. Вы забудете, как называется велосипед. Рыба. Камень. Цвет травы. Звук ручья. И с каждым забытым словом вы будете чувствовать себя все легче и легче. Вскоре вы станете абсолютно полым, воплощенной пустотой, и впервые в жизни будете свободны. Вы достигнете того состояния бытия, к которому стремятся медитирующие по всей планете – вы будете целиком и полностью существовать «в настоящем моменте».

Однако время от времени у вас может случиться хороший день или даже хорошая неделя. Туман рассеется. Воспоминания вернутся. Ваши беспорядочные мысли таинственным, необъяснимым образом соберутся в связные, синтаксически правильные предложения. Кстати, в чьей это комнате я нахожусь? И ваша семья – Аллилуйя! – будет ликовать. Лекарство работает! Через две-три недели, по их прогнозам, вы станете прежним. А вдруг – такое может быть – вы тот самый единственный на десять тысяч, которому поставили неправильный диагноз. Все это время у вас просто был дефицит витамина Д! Не обольщайтесь. «Улучшение» временно и мимолетно. Ухудшение остановилось лишь на мгновение. Вы достигли того, что мы в «Белависте» называем «плато». Завтра, или на следующей неделе, или даже через несколько минут вы возобновите свое движение по нисходящей когнитивной траектории, и вашу жизнь снова накроет туман.

Чего еще вам ожидать? Со временем ваш взгляд станет тусклым, стеклянным, прозрачным, пустым, а затем и бессмысленным. Ваши кости станут тонкими, волосы – ломкими. Зубы, если они у вас еще остались, – желтыми, а потом коричневыми. Их будут чистить лишь изредка. Никто не будет проходить зубной нитью между коронками. Вся дорогостоящая стоматологическая работа насмарку. Голос станет нерешительным. Фразы – сбивчивыми. И вот однажды, в то мгновение, которое никто, даже ваша нянечка, которая знает вас лучше всех, не сможет предсказать, вы произнесете свое последнее слово. Это может быть «Да» или «Сок!». Или вы просто улыбнетесь, моргнете три раза, а затем скажете, пожав плечами: «Хм». И все, больше от вас никто никогда ничего не услышит. Обратной дороги нет, – скажем мы. Но до этого дня еще очень далеко.

«Напомните, почему я здесь?» – снова и снова спрашиваете вы. И мы мягко и доброжелательно напоминаем. Потому что в последнее время ваш муж стал замечать, что вы «сама не своя». А чья же? – спросили вы его. Потому что, когда врач ввел контрастирующее вещество, ваш мозг на ПЭТ-скане засверкал, как новогодняя елка. Потому что на МРТ были обнаружены множественные очаги поражения. Потому что однажды утром вы проснулись и почувствовали, что ваш разум «не тот». Потому что через девять месяцев вам наконец-то позвонили. Место освободилось. Потому что, как и все остальные, вы тоже постарели. Ваша очередь. Потому что, как мы уже говорили, вы не прошли тест. Потому что.

Подписываясь под вышеизложенным, вы подтверждаете, что поняли, в меру своих способностей, все, что мы вам сейчас рассказали, и согласны соблюдать наши правила и условия. Если у вас возникли вопросы, пожалуйста, запишите их на прилагаемом чистом листе, и член группы по работе с памятью свяжется с вами при первой же возможности. Вопросы, которые вы можете задавать: какое сегодня число? (См. доску «Ориентация в реальности».) Какая погода на улице? (См. в окно.) И «что на полдник?» (Бутерброд с творогом.) Вопросы, которые вы не можете задавать: кто забрал детей? (Детей никто не забирал.) Это что, все? (Следующий вопрос, пожалуйста.) Что будет, когда я уйду отсюда? (Ваше имя будет удалено из нашей базы данных.) Что обо мне будут говорить, когда меня не станет? («Заядлая пловчиха», «не очень хороший водитель», «великолепная мать», «свет моих очей, радость моего сердца».)

Надеемся, вам понравится ваше пребывание у нас, благодарим за выбор «Белависты».

За все годы вашего отсутствия дома вы ни разу не пригласили мать навестить вас. Вы ни разу не написали ей. Вы ни разу не позвонили, чтобы поздравить ее с днем рождения. Вы ни разу не свозили ее в Париж, Венецию или Рим – во все те города, которые она всегда мечтала увидеть, – Когда отец выйдет на пенсию, говорила она, но потом, в конце прошлого года, когда он наконец вышел на пенсию, он был слишком уставшим – в города, куда вы сами ездили не один, а несколько раз: на свадьбу, в медовый месяц, на литературной фестиваль, на церемонию награждения, на премьеру театральной постановки на французском языке вашего второго романа, который вы написали на основе самых болезненных и трудных лет ее жизни (а вот она отвезла свою восьмидесятиоднолетнюю мать в десятидневный «листопадный» тур по Новой Англии в год вашего отъезда в колледж: купила билеты на самолет, арендовала машину, забронировала мотели, проложила длинный и извилистый маршрут через три штата так, чтобы точно попасть на тот момент, когда листья будут на пике своих красок, и – несмотря на то, что она никогда, за исключением того единственного раза во время войны, не была к востоку от реки Сан-Хоакин – она сама вела машину). Когда она спросила вас, почему вы не были ближе, вы ответили, что не знаете. Вы закрывали дверь. Вы отворачивались. Вы выросли тихой и смирной, как животное. Вы разбили ей сердце. И вы писали.

А теперь, теперь, когда вы наконец вернулись домой, уже слишком поздно (ваша подруга Кэролин только что свозила свою мать в двухнедельный круиз на Аляску и сказала, что это была лучшая поездка в ее жизни).

В дверной проем комнаты для занятий вы видите ее фигуру, сгорбившуюся над круглым столом вместе с другими пациентами и обводящую по контуру кролика на рифленой бумажной тарелке. Над ней, на стене, орет телевизор. Вы касаетесь ее плеча сзади, она замирает и поднимает на вас глаза. «Это может и пятилетний ребенок!» – говорит она. И опять начинает обводить кролика. Через несколько секунд она снова останавливается. «У тебя слишком сухие волосы», – говорит она. А потом: «Где твой отец?»

Всякий раз, когда звонит телефон и кто-то спрашивает вашу мать или хозяйку дома, ваш отец говорит, что она не может подойти к телефону, и это правда. А потом говорит, что передаст сообщение, и записывает его неразборчивым почерком в красной записной книжке на пружинке, которую держит возле тостера на кухонном столе. Перезвонить дантисту, чтобы записаться на следующую чистку! Или говорит звонящему, что вашей мамы нет дома, что тоже правда, хотя большей правдой было бы сказать, что ее больше никогда не будет дома. Иногда он снимает трубку после первого же звонка, испугавшись, что это звонят из дома и случилось что-то ужасное – ваша мама упала в душе и сломала бедро, подавилась за обедом, бьется в истерике, плачет и хочет вернуться домой (Обещаю, я буду вести себя хорошо!) – но все чаще и чаще он позволяет телефону звонить до тех пор, пока автоответчик не снимет трубку и не зазвучит ее голос. Нам очень жаль, но мы сейчас не можем подойти к телефону… Еще одна причина, по которой он не любит отвечать на звонки, – это его акцент (Харро?), о котором вы даже не подозревали (Поздрабряю!), пока однажды не пригласили домой одноклассницу (почему, спросила она, твой отец дал тебе имя, которое он даже не может произнести?). В половине случаев человек на другом конце провода не понимает, что говорит ваш отец, и в одном случае из десяти кладет трубку. На звонки всегда отвечала ваша мать (без акцента).

Ваш отец рассказывал, что в раннем детстве у него была пара певчих птиц (он не помнил их название на английском), которых он держал в бамбуковой клетке у печки. Это было много лет назад, в крошечной горной деревушке в Японии. Птицы пели с утра до вечера, и время от времени одна из них откладывала красивое яйцо в крапинку. Однажды одна из птиц – он не знал, какая именно, они выглядели совершенно одинаково – умерла. Другая птица перестала есть и очень исхудала. В доме стало тихо. Он посадил птицу у окна, чтобы она могла слышать пение диких птиц на улице, но она все равно не ела. Целыми днями она сидела на жердочке с опущенной головой, становясь все тоньше и тоньше, и он был уверен, что она умрет. Однажды утром он проснулся от того, что птица снова щебетала. Его мама повесила в клетке маленькое круглое зеркало, и теперь птица сидела на жердочке и пела своему отражению. Она снова начала есть и прожила еще девять лет.

Что же птица увидела в зеркале? – думаете вы сейчас. Своего мертвого товарища или собственный образ? Или это одно и то же? (Когда отец впервые рассказал вам эту историю, ваша реакция была совсем другой. «Глупая птица!» – сказали вы. Вам было восемь лет, и вы только что закончили третий класс.)

День святого Валентина. По дороге к матери ваш отец хочет заехать в магазин и купить ей дюжину красных роз (чего он никогда не делал «раньше»). Когда вы заходите в комнату, она смотрит на него и отворачивается. На вас она вообще не смотрит. «Вы знаете, кто этот человек?» – спрашивает ее медсестра. «Конечно, знаю, это мой муж», – отвечает ваша мама. «Не позволяй этой улыбке обмануть себя», – добавляет она. Когда отец выходит из палаты в поисках вазы, ваша мать наклоняется к вам и шепчет: «Он стареет».

Она довольно часто теперь смотрит на свои руки, и сначала вы не можете понять, почему. Потом, в один прекрасный день: «Где мое обручальное кольцо?» (За коробкой с салфетками в верхнем ящике прикроватной тумбочки отца.)

Когда-то у нее были немалые надежды. Она хотела иметь идеальных детей с прямыми черными волосами и красивый дом с камином и большим задним двором, где дети могли бы бегать и играть. После двух попыток, одна из которых была неудачной (артерии в сердце ребенка были смещены), а другая нет, она получила идеальное дитя (тебя), за которым последовали еще двое («мальчики», каждый идеален по-своему), у нее появился хороший дом (хоть и на отшибе), камин (с уютным газовым пламенем) и довольно большой двор (качели, вишневое дерево, кирпичный пруд, наполненный рыбками кои). Теперь все, чего она хочет, – это оказаться в машине с вашим отцом. «Разве не здорово было бы поехать кататься и чтобы я указывала дорогу?» – спрашивает она его, когда он собирается уходить. «Ты мог бы разрешить мне побыть штурманом».

На следующий день она говорит медсестре: «Яйца пропали, значит, секса больше не будет».

Воспоминание из прошлого. Весенняя уборка. Вы помогаете ей разобраться в шкафах и избавиться от вещей, которые ей больше не нужны: старый корсет, металлические крепления которого погнулись и заржавели, грязная белая расческа с наполовину выпавшей щетиной (у вас есть точно такая же грязная расческа в таком же плачевном состоянии, от которой вы, как ни стараетесь, не можете избавиться – она купила ее вам тридцать пять лет назад у продавщицы «Эйвон», которая постучала в вашу дверь), резиновый пояс, сломанные пластмассовые часы с Минни Маус, что-то еще – грелка? клизма? – вы не можете понять, что это («Это спринцовка!» – кричит ваш отец с другого конца комнаты), круглый розовый пластиковый футляр, внутри которого вы находите диафрагму. Вы протягиваете ее ей. «Выбросить или оставить?» Если я снова забеременею, я закричу! – говорит она. Из глубины шкафа вы достаете старый белый лабораторный халат из больницы Альта Бейтс. Выбросить! Красный китайский шелковый жакет с голубыми и золотыми вышитыми цветами, подаренный ей подругой из бассейна, миссис Фонг. Хлам! Выбросить! Пара туфель Паппагалло с раздельными пальцами, каблуки стоптаны до огрызков. Мусор! Синий пиджак в полоску, который она купила в брендовом магазине за неделю до вашего выпускного в колледже. Я больше никогда его не надену! Дешевая блузка из полиэстера, которую она давным-давно купила на распродаже в галантерейном магазине, с сохранившимися бирками (финальная распродажа, скидка пятьдесят процентов). Это сохрани, – говорит она, – она может мне когда-нибудь понадобиться для дома престарелых. И тут же начинает смеяться. И вы тоже. Потому что это шутка! Она же не всерьез! Она просто пошутила.

Сегодня, когда вы навещали ее, она была одета в полиэстеровую блузку из галантерейного магазина и пару темно-зеленых трикотажных брюк, которые вы не видели раньше («общественная собственность», узнаете вы позже). Медсестры расчесали ей волосы и намазали щеки румянами. «Я ждала тебя», – говорит она. Рядом с ней на кровати лежит наволочка, набитая ее одеждой. «Сегодня меня отпустят домой». По другую сторону полузадернутой занавески тихонько похрапывает вьетнамка, ее рот широко раскрыт, одна тревожно тонкая рука небрежно вытянута поверх простыни под странным углом, как будто ее уронили с неба. «Я бы хотела, чтобы она проснулась», – говорит ваша мама. Вы начинаете одну за другой доставать ее одежду из наволочки и складывать обратно в ящики. «Вот, – говорит она, – давай я тебе помогу». И показывает, как правильно складывать блузку.

Ваш отец цепляется за мелочи. У нее получилось написать свое имя (как оказалось, в последний раз), и это повод для радости. По крайней мере, говорит он, она все еще может писать. По крайней мере, она все еще может читать. По крайней мере, она все еще может определять время. По крайней мере, она все еще может сама поесть. По крайней мере, она все еще знает, кто он. По крайней мере, она все еще знает, кто она, когда видит свое собственное лицо в зеркале в ванной (умница!). Когда он читает статью в «Сайнтифик Американ» о лекарстве, которое останавливает накопление аномальных белковых отложений в клетках мозга старых мышей, он не может дождаться, чтобы рассказать вам об этом: «Они скоро найдут лекарство!»

Вы всегда думали, что она будет жить вечно. Она никогда не болела. Она никогда не жаловалась Никогда ничего себе не ломала. Сколько вы себя помните, она была «сильна как бык». Она могла открыть любую банку, открутить любую крышку, закрыть любой чемодан (Подожди, дай я!). У нее был высокий подъем. У нее были потрясающие ноги (на танцевальной площадке, сказала вам однажды ее кузина, ее всегда можно было узнать по ногам). Ее лицо было гладким и безупречным. На протяжении многих лет ни одной морщинки. Когда вы семьей ходили в ресторан, люди хвалили вашего отца за четырех прекрасных детей. Они думали, что ваша мать – это ваша старшая сестра (та, которая у вас должна была быть).

Каждый Хэллоуин ваш брат наряжался в нее. Юбка-кринолин с воланами и аппликацией пуделя. Кашемировый свитер с бисером и фальшивыми жемчужинами. Розовая помада цвета фламинго. Нейлоновые чулки («Лайвли Леди», телесного цвета). Темно-синие туфли, набитые газетами, чтобы вместить его крошечные ножки. Он был необыкновенно красивым ребенком. Даже красивее, чем ваша мать. Даже красивее вас! У него были огромные черные глаза и целая копна темных кудрявых волос – ты, наверное, закрутила с молочником! говорили люди вашей матери, – которые он отращивал. Все думали, что он девочка. Но потом раздавался мальчишеский голос: «Бу!» А вы, наоборот, больше походили на своего отца. Тонкие, узкие губы. Высокий лоб. Квадратные руки, как у рабочего. Каждый Хэллоуин вы наряжались черепахой.

Сейчас ваш отец ездит по городу один на своем старом коричневом «Бьюике». На заправку, в парикмахерскую, в супермаркет, вниз по холму к дому, чтобы навестить вашу мать. «Ее» машину, синюю, он выводит из гаража раз в неделю, чтобы поддерживать двигатель в рабочем состоянии. Иногда соседи удивляются, увидев его за рулем. А где Элис?

Мало-помалу она начинает исчезать. Ее волосы редеют на макушке, а рот слегка перекашивается. Но как только вы входите в обеденный зал – море пожилых женщин и случайных беспризорных стариков, выглядящих растерянными и одинокими (всего десять минут назад я бегал по траве!) – ее глаза загораются, и вы расплываетесь в широкой улыбке. Однако когда вы подходите к ее столику, вы понимаете, что улыбались незнакомцу. Это не та мама. Не ваша! Ваша мама сидит за соседним столиком и спокойно ест свой обед с выцветшего желтого подноса из стекловолокна. Она все еще ест как леди, медленно поднимая вилку к губам, не торопясь, тщательно, вдумчиво пережевывая, время от времени промакивая уголки рта белой бумажной салфеткой, чтобы стереть случайную крошку. Никакой спешки. Она делает глоток молока через полосатую пластиковую соломинку (вы не помните, чтобы когда-нибудь прежде она пила молоко), а затем смотрит на вас. «Ты все еще девственница?» – спрашивает она.

Ночью ваш отец по-прежнему спит на «своей» половине кровати. Простыни на «ее» половине остаются чистыми и не смятыми, одеяло с ее стороны заправлено. На его комоде скапливаются журналы. «Ридерс Дайджест», «Опра», «Дом и сад», «Семейный очаг». Нераспечатанные конверты Гарвардского бюллетеня «Женское здоровье» захламляют его стол. Он решает заказать специальную папку для писем с новостями Гарвардского бюллетеня «Женское здоровье». Девять девяносто пять за кусок пластика. Он заказывает шесть таких папок и заполняет их выпусками бюллетеня (ваша мама хранила их все), которые никто никогда не прочитает.

По всему дому до сих пор расклеены желтые стикеры. На холодильнике на кухне: Не забудь принять таблетки. Над телефоном: Никогда не сообщай данные кредитной карты. На зеркале в ванной: Ты выключила кран? На зеркале в спальне матери: Голову выше! На тумбочке у кровати лежит ее старый еженедельник, в котором она день за днем, неделю за неделей, своим крошечным женским почерком делала одну и ту же запись: Не вычеркивай завтрашний день! (И она никогда этого не делала). Ваш отец убирает ежедневник в ящик стола. Он кладет – наконец-то, спустя месяцы – ее грязную ночную рубашку в корзину для белья. Но стикеры оставляет. На случай, если ей станет лучше и ее отпустят домой. «Я бы не хотел, чтобы она запуталась».

На следующий день после смерти своей матери ваша мать села в кресло в «большой комнате» и отказалась вставать. Она была подавлена. Удручена. Разгневана. Она подвела свою мать. Каким-то образом это все была ее вина. Но, напомнил ей отец, ее матери был сто один год. «Сто», – поправила его мать. Ей следовало больше пользоваться ходунками. Посещать занятия по развитию памяти. Ходить на бадминтон воздушными шарами. Записаться на сидячую йогу. А потом, снова и снова: «Как такое могло случиться?»

Три недели спустя ваш отец позвонил вам и сказал, что беспокоится. «Твоя мама просто сидит в кресле, ест печенье и смотрит телевизор целыми днями», – сказал он. Ему тогда пришлось признать, что у нее было несколько довольно трудных лет, когда она по пять дней в неделю ездила в дом престарелых, чтобы навестить свою мать. Кто может винить ее в том, что ей нужен отдых? Он решил, что даст ей год, до годовщины смерти матери, чтобы «прийти в себя», а затем попробует «встряхнуть ее», но годовщина прошла, а ваша мать так и осталась в своем кресле.

Еще одно воспоминание из прошлого: ваша мать сидит на краю кровати, голова опущена, руки болтаются между ног, плечи ссутулены. Полное поражение. «Что случилось?» – спросили вы ее. Ваша мама, которая всегда была стильно одета, с идеально выщипанными бровями, идеально нанесенным макияжем, у которой «ни один волосок не выбивается из прически». Ваша мама, которая ухаживала за вами (каждое утро, перед тем как вы уходили в школу, она поправляла заколку в ваших волосах, чтобы было «как надо»), ходила с вами по магазинам (Вот, примерь!), вдевала нитку в шпульку своей старой черной швейной машинки «Зингер» и засиживалась до поздней ночи за шитьем (шила для вас блузки в клетку, рубашки в стиле вестерн с карманами на завязках и классическими двойными манжетами, вашу первую юбку с оборочками, платье-миди с V-образным вырезом – глубоким, но не слишком глубоким! – и пышными рукавами на завязках, топ с бретельками на шее и «вытачками» по фигуре), больше не знала, как надеть штаны. Как это застегивать? – спросила она.

Может быть, именно тогда все и началось.

Ее первое Рождество в доме престарелых. Вы приносите ей подарки, которые накануне вы с отцом весь вечер упаковывали за кухонным столом, слушая по радио Махалию Джексон (ее любимую). Когда вы спрашиваете, не хочет ли она сначала открыть подарок вашего отца, она отвечает: «Нет». Тогда вы протягиваете ей один из своих подарков – маленькую коробочку с талисманом удачи в виде стрекозы. Она показывает коробку медсестре. «Видите? – говорит она. – Вот так сильно она меня любит. Дарит мне крошечные подарки». Когда она открывает подарки вашего отца – пять пар носков, свитер с рисунком аргайл, махровый халат, банку орехов, пару тапочек из овечьей шерсти с мягкой кожаной подошвой, – она говорит: «Он дарит мне столько подарков, потому что пытается задобрить меня». В следующую субботу вы звоните напомнить ей, что ваш отец заедет после обеда. «Вряд ли он по мне скучает», – говорит она.

Однажды ночью, несколько лет назад, когда они еще спали в одной кровати, храп вашего отца был настолько громким – «Он ревел как лев!» – что ваша мама встала и пошла спать в вашу комнату. Однако через некоторое время она вернулась. «Мне стало одиноко». На следующую ночь она снова ушла в вашу комнату, но на этот раз проспала там до самого утра. После этого пути назад уже не было. Привыкнуть можно к чему угодно.

Вы ни разу не видели, чтобы ваши родители прикасались друг к другу. Вы никогда не видели, как они целуются. Вы никогда не видели, как они держатся за руки. Вы не видели ни одного жеста нежности между ними. И все же, когда у вашего отца была инфекция мочевыводящих путей и они с матерью пошли к урологу, чтобы выяснить причину, врач быстро вышел из смотровой, тихо закрыл за собой дверь, а через минуту ворвался обратно с огромной ухмылкой на лице и сказал: «Секс!» (Бу!) Каждый раз, когда ваша мама рассказывала вам эту историю, а рассказывала она ее часто, она заливалась смехом.

Это была первая из историй, которые она начала повторять.

Еще была история о миссис Мрозек (в тот день была ее очередь отвозить и забирать на машине своих и соседских детей), которая забыла забрать вашего трехлетнего брата из детского сада у подножия холма (полицейский нашел его в миле от сада, тот спокойно шел по оживленной магистрали в сторону дома). И история о том, как другой ваш брат, адвокат, наехал на ее босса, доктора Номуру, когда тот попытался обманом лишить ее пенсии («Я сказала ему: „Мой сын подал на вас в суд!“»). И, конечно же, истории про лагерь. Сторожевые вышки. Гремучие змеи. Забор из колючей проволоки. Как ее мать убила всех кур во дворе за день до того, как они собрали вещи и уехали. «Она перебила им шеи ручкой метлы, одну за другой», – рассказывала ваша мама. И заканчивала историю всегда одной и той же фразой, в десятый, в пятидесятый, в сотый раз: «Это был кошмар!»

Фотография ее матери до сих пор стоит на «обеденном столе» в столовой. Ваш отец часто смотрел на нее и говорил: «Почему ты не научила свою дочь стряпать?» (За исключением риса, ваша мать готовила только «американскую» еду: мясной рулет, запеканку с тунцом, макароны с сыром, бефстроганов со сметаной и грибным соусом «Кэмпбелл»). А еще ваша мама однажды со смехом рассказала, что всякий раз, когда она кричала на отца, он показывал на фотографию и говорил: «Она смотрит!»

Однажды днем, незадолго до того, как она уселась в свое кресло, ваш отец проснулся и обнаружил, что ваша мать исчезла. Он проверил задний двор, крыльцо, даже маленький сарайчик, где хранил все свои инструменты, но ее нигде не было. Наконец он выбежал на улицу и стал звать ее по имени, но ответа не было. Когда он вернулся и открыл дверь гаража, то увидел, что она сидит на пассажирском сиденье коричневого «Бьюика», ожидая, что они поедут на прогулку. Она накрасила губы и надела свои «прогулочные» туфли, ее сумочка аккуратно лежала на коленях. «Где ты был?» – спросила она его.

Сегодня вьетнамская женщина впервые бодрствует. Она следит за вами глазами, пока вы ходите по комнате, а потом касается своей груди. «Ноу инглиш», – говорит она. И улыбается – зубы у нее ярко-белые, идеальные, глаза – танцующие черные шары. «Это ты, дочка?» – спрашивает она.

Позже ваша мать скажет: «Разве раньше не у всех вещей было название?»

Твой отец занимается тем, что коротает время. Читает газету от корки до корки. Изучает и быстро осваивает судоку. Наблюдает за солнечным затмением через крошечное отверстие в картонной коробке. В апреле он занимается налогами. Сажает новые деревья вдоль забора, граничащего с задним двором соседа (эта его вечная одержимость приватностью). Извиняется перед умирающим рододендроном в саду («Даже у червяка длиной в сантиметр, – сказал он вам однажды, – есть душа длиной в полсантиметра»), а затем быстро спиливает его. Предпринимает полусерьезную попытку навести порядок в гараже – наконец-то, после более чем тридцати лет. Покупает шагомер и начинает ходить. Километр, полтора, два. И однажды он решает создать сад камней под окнами спальни вашей матери. Он заказывает три мешка белого гравия в питомнике «Оверлук» и с помощью системы рычагов, блоков и веревок, прикрепленных к забору в самой прочной и устойчивой точке (до того, как начать преподавать математику в колледже, он был инженером по образованию), тащит семь больших белых камней из оврага за домом. Он не торопится – два или три дня он расставляет и переставляет камни, пока они не смотрятся «как надо». Какой логикой он руководствуется, как определяет промежутки между ними и идеальную конфигурацию, вы не знаете («По сравнению с мамой, – сказала однажды восьмилетняя дочь вашей подруги Анны, – отец – чужак»). Он снимает сад камней на полароид и приносит фото в дом престарелых, чтобы показать вашей матери. «Ты убил растения?» – спрашивает она его.

Когда вы возвращаетесь из короткой поездки за границу – десятидневной писательской конференции на юге Умбрии – ваш отец сообщает, что ее левая нога начала волочиться. Он говорит, что ее посадили в инвалидное кресло, чтобы не рисковать падением. Уже через неделю ее ноги выглядят тонкими, как прутики. Кроме того, она стала намного тише. И больше не улыбается. Это беспокоит его больше всего.

Когда вы входите в ее комнату, она сидит в инвалидном кресле у окна, держа в руках маленькое круглое зеркало, и пристально, с подозрением разглядывает половину своего лица (каждое утро, когда вы были ребенком, вы наблюдали, как она «занимается лицом» перед зеркалом в ванной). «Я никогда не могла угодить своей матери», – говорит она. Вы забираете у нее зеркало и кладете его вниз стеклом на кровать. Ее подбородок дрожит, а руки холодны как лед. Вы берете их в свои, чтобы согреть, а она откидывается в кресле и закрывает глаза. «Спасибо», – говорит она. Затем она садится и широко раскрывает глаза. «Когда ты уйдешь, – спрашивает она, – кто выключит свет?»

Когда вы были ребенком, всякий раз, когда вам было грустно, она говорила вам: «Посмотри в зеркало и улыбнись». Еще она говорила: «Если кто-то просит у тебя игрушку, всегда давай поиграть» (в основном, вы так и делали), «Никогда не ходи в гости без подарка» (иногда вы забывали), «Всегда режь морковь по диагонали» (вы и сейчас так делаете) и «Если ты снова выйдешь замуж, не поставив меня в известность, тебя ждут неприятности!» (Вы сбежали со своим первым мужем, бывшим дзен-монахом, через две недели после знакомства на шестидневном молчаливом ретрите в горах Катскилл.) И о мужчинах в целом: «Нужно притворяться, что воспринимаешь их всерьез» и «Не все на свете крутится вокруг тебя!»

Маленькие жесты. Порывы доброты, как и прежде. За обедом, когда женщина в инвалидном кресле рядом с ней начинает плакать, ваша мама подходит к ней и гладит по руке. «Не плачь», – говорит она.

Когда вы приехали к ней в следующий раз, вьетнамской женщины уже не было. Простыни сняты, кровать продезинфицирована. Ее вещи – те немногие, что были, – аккуратно сложены в большой черный пластиковый мешок для мусора. Она умерла во сне, сказала вам санитарка. К концу дня ее место уже заняла более молодая женщина-хакуджин[7] по имени Сара. Саре около пятидесяти, она элегантно одета, у нее аккуратные ухоженные ногти и широкая дружелюбная улыбка. Если бы вы встретили ее с тележкой в продуктовом магазине, то и не взглянули бы на нее дважды. Но ее словарный запас состоит всего из одного трагического слова: «тан». «Где моя подруга?» – спрашивает ваша мама. И затем, до самого конца вашего визита, она молчит.

Ей теперь так мало надо. Что бы вы ни сделали для нее – поправили очки, открыли пакетик с соком, вытерли салфеткой крошки с ее лица, пригладили ей волосы – она тихо, но четко говорит: «Спасибо».

Наслаждайся, пока есть возможность, говорила она вам, потому что, как только стукнет пятьдесят, начинается один ремонт за другим! Вам скоро «стукнет» пятьдесят, а ремонтные работы уже начались: физиотерапия против синдрома замороженного плеча, удаление трио подозрительных родинок, ортопедические накладки против плантарного фасциита, иглоукалывание – бесполезное! – против артроза колена. После последнего визита к врачу – ЖКТ, по поводу боли в желудке, возникающей каждый раз, когда вы начинаете есть, – вы решаете больше заботиться о себе. Отныне вы будете подниматься по лестнице, а не только спускаться. Вы продлите свое членство в тренажерном зале. Вы сотрете пыль со своей мантры и снова займетесь медитацией. Вы бросите курить. Похудеете. Улучшите свой рацион. Откажетесь от мяса. Молочных продуктов. Кофе. Откажетесь от соленых крендельков. Вы станете веганом. Девственницей! Йогиней. Любителем свежего воздуха (Нельзя вечно сидеть в своей комнате! – говорила вам мама, хотя, за исключением вашей краткой вылазки замуж, вы в основном там и сидели – в конце концов, вы писатель). Каждое утро на рассвете вы будете спускаться к океану и поднимать руки к небу, а затем медленно, благоговейно, с благодарностью и трепетом склоняться до земли и приветствовать восходящее солнце. Еще один день.

Она больше не смотрит в окно. Она больше не спрашивает про отца. Она больше не спрашивает, когда поедет домой. Иногда проходят дни, а она ни слова не произносит. В другие дни все, что она может сказать, это «да».

«Ты хорошо себя чувствуешь?»

«Да».

«Новое лекарство помогает?»

«Да».

«У тебя что-нибудь болит?»

«Да».

«Тебе здесь нравится?»

«Да».

«Тебе одиноко?»

«Да».

«Тебе все еще снится твоя мама?»

«Да».

«Моя блузка слишком обтягивающая?»

«Да».

«Если бы ты могла сказать мне что-то одно, что бы это было?»

Молчание.

Время от времени в ней видны проблески прежней сущности. «Тебе нравилось иметь братьев?» – спросила она однажды. (Вы отвечаете, что очень нравилось.) А потом, в течение следующих пяти месяцев, ни слова.

Последнее законченное предложение, которое она произносит, звучит так: «Хорошо, что есть птицы».

День за днем ваш отец постепенно теряет слух. «Не с кем поговорить», – объясняет он. Иногда он представляет, что ваша мама в саду, заливает розы водой. А может быть, заснула перед телевизором с открытым ртом, одна нога с наполовину соскочившей тапкой неуверенно болтается над краем мягкой подставки для ног. А может, бродит у соседнего дома, пытаясь пригласить новых соседей – опять! – посмотреть на ваш вид из окна, хотя их вид из окна точно такой же, как у ваших родителей, только сдвинутый на двадцать метров. А может быть, она снова стала прежней и отправилась за продуктами – в «Вонс» скидки на жаркое из ребрышек! – и с минуты на минуту он услышит знакомый звук ее машины на подъездной дорожке. Бип, бип!

Вы сидите с ней в Тихой комнате, она в своем инвалидном кресле, вы на диване рядом, и слушаете ровный стук дождя из колонок. Вы не слышали ее голоса уже почти два года. Вдруг она наклоняется вперед и хватает вас за руку. Ее хватка сильная, но нежная. Ее рука неожиданно теплая. Ваша мама, понимаете вы, держит вас. И впервые за несколько недель вы чувствуете себя спокойно. Не отпускай. И вы сидите так, ваша рука в ее руке, вы на диване рядом с ней, не двигаясь, едва дыша, в течение нескольких минут, пока не приходит время везти ее в столовую на обед. Лучшие пять минут в вашей жизни.

Каждый раз, уходя, вы наклоняетесь и целуете ее. Иногда она отстраняется. Иногда смотрит на вас и равнодушно подставляет щеку. Каждый раз, уходя, – невозможно удержаться – вы оборачиваетесь. Иногда она смотрит на вас, но, кажется, не узнает вашего лица. Иногда она смотрит в пространство. Иногда она наклоняется в своем кресле-каталке и пристально, со свирепой сосредоточенностью смотрит вниз, на свои ступни. Она уже забыла вас. Однако сегодня, когда вы обернулись, ее рука была наполовину поднята в воздух и медленно махала вам на прощание.

Первое, что вы понимаете сразу после ее смерти: вы забыли организовать вскрытие мозга. Вы звоните в морг Фукуи, и женщина называет вам имя патологоанатома, Уэйна Като, который за полторы тысячи долларов вскрывает череп вашей матери осциллирующей пилой, бережно и аккуратно достает ее мозг, а затем доставляет его в пенопластовом кулере, наполненном льдом, в лабораторию известного невролога профессора Мюллер, которая за тысячу триста долларов вымачивает его в формальдегиде в течение двух недель, а затем нарезает на препараты и окрашивает на предметных стеклах. Ее выводы, которые вы услышите, когда позвоните, чтобы обсудить заключение, совпадают с выводами нового врача: это был не Альцгеймер, а фронтотемпоральная деменция. Подтип болезни Пика. Мозг Пика, говорит вам профессор, встречается довольно редко. «Нам не часто доводится его увидеть». Мозг вашей матери, добавляет она, «значительно атрофировался». В августе профессор представит слайды вашей матери на международной конференции по неврологии и невропатологии в Париже. «Евро-Нейро». Когда вы спрашиваете ее, может ли она прислать вам фотографию мозга вашей мамы, она делает паузу. «Никто никогда не просил меня об этом раньше», – говорит она.

Впервые в жизни вы не можете заснуть. Вы пробуете мелатонин. Вы пробуете Лунесту. Сонату. Интермеццо. Пробуете Ативан. Пробуете глубокое дыхание. Пробуете дыхание через ноздри. Пробуете прогрессивную мышечную релаксацию. Вы пытаетесь повторять слово «мир» снова и снова, пока оно не перестанет звучать как слово. Пробуете выпить чай из латука прямо перед сном. Пробуете съесть банан за час до сна. Пробуете не пить жидкости после шести. Пробуете лавандовое масло. Ароматерапию. Одеяла с подогревом. Снизить температуру термостата до семнадцати. Пробуете Sleep Shepherd. Dream Team. Eye Slack. NightWave. Hushhhhh[8]. Но все равно не можете заснуть.

Ваш отец заказывает CPAP-аппарат[9] и впервые за много лет хорошо спит ночью. Больше не нужно просыпаться каждые пять минут и задыхаться. Больше никакого храпа. Больше никакой дремы во время восьмичасовых новостей («Эй, соня!» – говорила ваша мама). Теперь каждое утро он просыпается с ясной головой и полный сил. «Мне нужно было сделать это давным-давно», – говорит он вам. Через неделю он заменяет большую кровать в «главной спальне» на регулируемую кровать поменьше, которая позволяет ему приподнять голову и свести к минимуму ночные приступы кислотного рефлюкса. Он снимает желтые стикеры с напоминаниями. Не забудь выключить свет! Она не вернется домой.

Вы начинаете вместе разбирать ее вещи. В ее ванной вы находите: девять пустых флаконов тонального крема «Шисейдо» (натуральный светлый оттенок слоновой кости), тридцать два тюбика губной помады, одну электрическую зубную щетку (каждый вечер она чистила зубы, наносила крем для лица и масло для рук – «Вдруг папа возьмет меня за руку!» – и ныряла в постель), набор кап для отбеливания зубов, две упаковки подгузников для взрослых, три нераспечатанные упаковки гигиенических салфеток, которые она берегла «на всякий случай» («Однажды они мне могут понадобиться»). Все это, конечно, мусор.

В логове вашего отца, которое в какой-то момент превратилось в гнездо вашей матери, стоят коробки и коробочки с просроченными купонами, некоторым из которых более пятнадцати лет (она гордилась тем, что была хорошим покупателем и могла ездить из одного супермаркета в другой – «Сейфуэй», «Маркет Баскет», «Ральфс» – чтобы сэкономить пятьдесят центов), сотни статей «Спроси Мэрилин», которые она часами аккуратно вырезала из журнала «Парад», старые заметки Марты Стюарт («10 лучших способов хранения и расстановки фотографий»), газетные рецепты, по которым она никогда не готовила, старинные выкройки из «Симплисити» и «МакКоллс», выцветшие лоскутки ткани и тесьмы-змейки, нитки разной длины, пустые контейнеры из-под йогурта для хранения остатков риса, несколько ксерокопий вашего первого опубликованного рассказа, один из которых она положила в пластиковый пакет с застежкой и взяла с собой в бассейн, чтобы показать дамам в раздевалке. Моя дочь – писательница! Все эти вещи – тоже мусор.

В «ящике для хороших свитеров» в ее спальне вы находите: старый блокнот с номерами телефонов и адресами ее троих детей (Они разлетелись по ветру), список любимых блюд ее детей (один из ваших братьев любил курицу по-китайски в рисовой бумаге, другой – креветки-скампи, а вы, вы любили угря), вегетарианскую поваренную книгу («Вегетарианский Эпикур»), которую она купила после того, как вы стали вегетарианкой на первом курсе колледжа (ко второму курсу вы, однако, вернулись к своему естественному плотоядному образу жизни), старую резиновую шапочку для плавания (с ярко-желтой маргариткой), две сильно изношенные пачки игральных карт Bicycle (она всегда выигрывала червами), красный лакированный кожаный футляр для помады (Coach) с зеркальцем внутри, который вы подарили ей на рождество и которым она, похоже, никогда не пользовалась. Список любимых блюд вы засовываете в карман. Все остальное – мусор – выбрасываете.

На полу в ее шкафу лежит девятнадцать сумочек, все дешевые, все совершенно новые. Ваш отец указывает на одну. «Оставь эту», – говорит он. На вид она ничем не отличается от остальных. Он хотел бы оставить ее себе, говорит он, как сувенир. Вы откладываете ее в сторону.

За день до вылета на восточное побережье, на ваш выпускной в колледже, ваша мама упаковала свои лучшие украшения – три ожерелья разной длины из черного жемчуга, которые ее отец привез с собой на корабле из Японии, – в маленький коричневый чемодан. В аэропорту, пока она ждала твоего отца, который парковал машину, к ней подошли двое молодых людей и вежливо спросили дорогу. Твоя мама, всегда дружелюбная, всегда готовая помочь, указала им на билетную кассу по другую сторону вращающихся стеклянных дверей. Пять минут спустя, когда она потянулась за своим чемоданом, его уже не было. Твой отец все еще кружил вокруг терминала, ища место для парковки. «Я хотела отдать этот жемчуг тебе, – сказала мама после церемонии вручения дипломов. – Он должен был достаться тебе по наследству». (Остальные вещи, которые вы должны был унаследовать – бабушкина посуда Имари, палочки для еды из слоновой кости, старинный деревянный тансу, набор кукол императора и императрицы, черно-белые фотографии твоих странных родственников в кимоно в Японии – были уничтожены в первом приступе забвения, сразу после начала войны.)

Когда они вернулись домой, ваш отец отвез ее в центр города, в ювелирный квартал, и дал ей выбрать несколько новых украшений: цветочную жемчужную брошь, пару сережек с рубинами, браслет из стерлингового серебра с выгравированными инициалами. Ни одно из них она никогда не носила («Это не то же самое»), и ни одно из них вы не можете найти нигде в доме. Вы искали везде. Но их нет.

Последнее воспоминание. К тому моменту, когда вы закончите свой третий роман, она будет молчать уже больше года. Теперь, говорит ваш отец, он просто хотел бы услышать, как она говорит что-нибудь, хоть что-нибудь. Но что бы вы ни спросили, она просто смотрит на вас – ее глаза спокойны, всевидящи, пусты – и кивает. Вы не уверены, что она все еще знает, кто вы, поэтому пишете свое имя на бейджике и прикалываете его к своей рубашке. Вы даете ей экземпляр своей книги и наблюдаете, как она медленно листает страницы – ее руки, хотя и пятнистые, все еще элегантны, с длинными тонкими пальцами, сужающимися к идеальным овальным ногтям, и когда она доходит до вашей фотографии на задней обложке, она пристально смотрит на изображение вашего лица, затем на ваше имя, напечатанное под ним, затем на ваше имя на бейджике, приколотом к рубашке, и затем вверх на ваше лицо. И когда она добирается до вашего лица, она с удивлением смотрит вам в глаза. Она проделывает этот круг снова и снова. Фотография, ваше имя под ней, ваше имя на бейджике, ваше лицо над ним. И каждый раз, когда она доходит до вашего лица, кажется, будто она сейчас заговорит.