Преосвященнейший Владыко

Милостивейший Архипастырь[2]

От природы и от воспитания моего я, будучи весьма далек всякого суеверия, а паче — вымысла ложных чудес, и впрочем не желая таить от Вашего Высокопреосвященства, яко милостивого архипастыря моего, ничего, даже самых слабостей моих, — к сведению Вашего Преосвященства честь имею донести о следующего, случая, не так как невозможному — ибо сила благодати Божией не оскудела и не оскудеет, — но в нынешние времена редчайшем или, по крайней мере, неслыханном. В бытность мою сего 1828 года в апреле на острове Акукне и прилежащих ему трех островах, узнал я чрез толмача Ивана Панькова, что житель острова Акуна, селения Речешнего, лежащего на северо-восточной стороне оного, в расстоянии от главного селения в верстах 10-ти, тоен Иван Смиренников, старик лет более 60, от всех здешних и многих других жителей почитается шаманом, или по крайней мере не простым, потому: 1-е. Артельновского селения тоёна, Федора Жарова, жена 1825 года в октябре попала на клепцу (ловушку, делаемую для промысла лисиц) ногою, так что не было средств излечить ее, и она уже была при смерти, Поелику удар был в коленную чашку всеми тремя железными зубцами, длиною до 2-х вершков. Родственники ее тайно попросили означенного старика Смиренникова о исцелении ее, и он, подумавши, сказал, что утром будет здорова; и действительно, к удивлению всех, она поутру встала и пошла, не чувствуя никакой боли и даже поныне. 2-е. Зимою того же 1825 г., жители здешние имели величайшую нужду в пище, и некоторые из них попросили старика Смиренникова, чтоб он дал кита (это их слова), и он обещался попросить; и спустя весьма немного времени сказывает всем жителям, чтобы они все пошли в означенное им место за китом: и действительно, пришедши, нашли целого свежего кита, в том самом месте, где он сказывал. 3-е. В прошедшую осень я намерен был побывать на Акуне, но бывшая здесь из России казенные суда помешали, и тогда, когда меня все ожидали, потому наипаче, что поехали за мною с Акуна. Он же смело утверждали, что я не буду осенью, а буду на весну. И действительно, ветры удержали меня, и время сделалось уже позднее, а потому я оставил намерение свое до весны. Есть и еще таковые случаи, доказывающее его необыкновенное ведение и силу, но я умалчиваю об оных. Таковые повествования, утверждаемый достоверными свидетелями, убедили меня лично спросить старика Смиренникова: почему он узнает будущее и чем излечает? — Он, поблагодарив меня за то, что я хочу спросить его о сем, рассказал мне следующее. Вскоре по крещении его иеромонахом Макарием, явился ему прежде один, а потом и два духа, невидимые никем другим, в образе человеков, белых лицем, в одеяниях белых и, до описанию его, подобных стихарям, обложенных розовыми лентами, и сказали ему, что они посланы от Бога наставлять, научать и хранить его. И в продолжение почти 30 лет они, почти каждодневно, являлись ему днем, или в вечеру, но не ночью, и, являясь, 1-е, наставляли и научали его всей христианской Богословии и таинствам веры; я не нахожу за нужное здесь говорить, потому что оно есть учение веры христианской. 2-е, подавали ему самому и, по прошению его, другим, впрочем весьма редко, помощь в болезнях и крайнем недостатки пищи. Но в рассуждении помощи другим, они всегда отзывались на прощение его тем, что мы спросим у Бога, и если благо водит Он то исполним, 3-е, иногда сказывали ему происходящее в других местах и, весьма редко, будущее; но всегда с тем, если то угодно Богу открыть, и уверяли, что они не своею силою все то делают, но силою Бога Всемогущего. И хотя их учение есть учение Православной церкви, но я, зная, что и бесы веруют и трепещут, усомнился, не хитрая ли и тончайшая это сеть искони лукавого? и спросил его: как они учат молиться, себе или Богу, и как жить с другими? Он отвечал, что они учат молиться не себе но Творцу всяческих, и молиться духом и сердцем, и иногда молились с ним весьма долго; и учат исполнять, словом, все чистые христианские добродетели, (кои он подробно мне рассказал), а более всего советуют наблюдать верность и чистоту, как в супружестве, так и вне супружества (и это, может быть, потому что здешние жители более всего склонны к сему); сверх того, учили его и другим внешним добродетелям и обрядам, как-то: как изображать крест на теле, не начинать никакого дела, не благословясь, не есть рано поутру, не жить вместе многим семействам, не есть вскоре убитой рыбы и зверя еще теплого; а некоторых птиц и животно-растений морских совсем не употреблять в пищу и проч.

После сего спросил я его: являлись ли ему они ныне, после исповеди и причастия, и велели ли слушать меня? — Он отвечал, что являлись, как после исповеди, так и после причастия, и говорили, чтоб он никому не сказывал исповеданных грехов своих и чтоб, после причастия вскоре, не ел жирного, и чтоб слушал учения моего, но не слушал промышленных, т. е. Русских, здесь живущих; и даже сегодня на пути явились ему и сказали, для чего я зову его, и чтоб он все рассказал и ничего б не боялся, потому что ему ничего худого не будет. Потом я спросил его: когда они являются ему, что он чувствует, радость или печаль? — Он сказал, что в то только время, когда он, сделавши что-нибудь худое и увидя их, чувствует угрызение совести своей, а в другое время не чувствует никакого страха; и Поелику его многие почитают за шамана, то он, не желая таковым быть почитаем, неоднократно говорил им, чтоб они отошли от него и не являлись ему; они отвечали, что они не дьяволы и им не велено оставлять его, и на вопрос его: почему они не являются другим? они говорили ему, что им так велено. Можно подумать, что он, услышавши от меня, или научившись от кого-либо другого, рассказывал мне учение христианское, и только для прикрасы, или из тщеславия, выдумал явление ему духов — пестунов. Но в опровержение сего скажу я сверх того, что все чистые Алеуты почти совершенно чужды гордости, тщеславия и пустосвятства. 1-е. Поучая их, я, за краткостью времени, а паче, дабы не обременить их памяти, всегда опускал в Истории творение и падение Ангелов, о древе познания добра и зла, о первом человекоубийце, о Ное, Аврааме, Предтече и иногда о Благовещении и Рождестве Иисуса Христа. Но он все сие рассказал мне подробно, во время-же поучения моего он из первых подтверждал слова мои и тоном человека, сведущего Св. Писание. 2.-Алеуты все, здесь живущие, кроме толмача Панькова и еще весьма немногих, хотя до прибытия моего верили и молились Богу, но едва ли знали, кому верили и молились. Поелику отец Макарий, предместник мой, иеромонах Кадьякской миссии, 1794 и 1795 года крестивший всех здешних Алеутов, весьма мало поучал их, за неимением даже посредственного толмача, — так как весьма недавно начали появляться хорошие толмачи, и Паньков. едва-ли не первый из лучших и разумных. Но Паньков, опасаясь не впасть в заблуждение и имея твердую веру во единого Бога, никогда не входил со стариком сим в таковые разговоры и сильно восставал и упрекал других, спрашивающих и просящих Смиренникова. Это засвидетельствовали Алеуты. А потому ни от кого от человек ни посредственно, ни непосредственно, не мог он слышать сих историй. 3-е. Сам же он, будучи безграмотен и нисколько не зная Русского языка, не мог ни читать, ни слышать от других; и 4-е. Наконец, дабы удостовериться, точно ли являются ему пестуны его, я спросил его: могу ли я видеть их и говорить с ними? Он отвечал, что не знает, а спросит у них; действительно, чрез час приходит и говорит, что они сказали на то: «и что он хочет еще знать от нас? Ужели он еще почитает нас дьяволами? Хорошо, пусть видит и говорит с нами, если хочет» и еще сказали нечто в одобрение мое; но я, дабы не сочтено было за тщеславие со стороны моей, умолчу о сем. Но я от собеседовании с ними отказался. Можно сказать мне: почему я не увидел их для удостоверения в их явлении? Но я скажу на это, что я недоумевал, можно ли и нужно ли мне видеть их лично. Я думал так: что мне нужды видеть их, если учение их есть учение христианское? разве для того, чтоб из любопытства только узнать, кто они, и чтоб не быть наказанным за таковой поступок мой; и что надобно испросить благословения и наставления его преосвященства, а паче — чтоб увидя их, каким-нибудь образом и когда-нибудь не впасть в какое-нибудь заблуждение или недоумение и проч., — вот причины, по коим я отказался видеть их лично. Итак, все вышесказанное им и клятвою подтвержденное, а мною хотя и не везде точными его словами, но без прибавления и утайки изложенное, и также свобода, безбоязненность и некоторое его удовольствие в рассказе его, а паче незазорное житие его, убедили меня думать и даже увериться, что являющиеся сему старику духи (если только являются) не суть диаволы, потому что хотя диавол и может иногда преображаться в ангела светла, но никогда для наставления и назидания и спасения, а всегда для погибели человека. Но Поелику не может древо зло плоды добры творити, они должны быть служебнии дуси, посылаемые для хотящих наследовать спасение.

А потому, чтоб некоторым образом не ослабить веры и надежды на Единого Всевышнего и Всеведущего, я, до разрешения Вашего Преосвященства, осмелился дать ему следующее наставление: вижу я, что являющиеся тебе духи не диаволы, а потому, слушай их учения и наставления, если только оно не будет противно тому, чему я учил вас в общем собрании. Но другим, спрашивающим тебя о будущем и просящим помощи твоей, сказывай, чтоб они сами просили Бога, как общего всех Отца. Лечить тебе не возбраняю, но только с тем: кого намерен излечить, сказывай, что не своею ты силою лечишь, но Божиею, и советуй прилежнее молиться ж благодарить Его Единого; не запрещаю также и учить, но не более, как только давать наставления малолетним. О будущем же никому и даже мне самому не говорить ни слова. Прочим же Алеутам, бывшим тогда, сказал и велел сказывать, чтоб никто не называл его шаманом, но и не спрашивал и не просил бы его ни о чем, кроме единого Бога.

Преосвященнейший Владыко, милостивый архипастырь! изложив все вышеописанное и представляя Вашему Высокопреосвященству, покорнейше прошу благоволить дать мне Ваше милостивое архипастырское наставление и разрешение: справедливо ли я поступил в сем случае, и могу ли я и нужно ли, если только жив будет сей старик, видеть мне и говорить с духами, ему являющимися, и если можно, то с какою предосторожностью.

Донося о сем Вашему Преосвященству, я почел за нужное и приказал толмачу Ивану Панькову, переводившему слова мои и означенного старика, для удостоверение в истине повествовали моего и для подтверждения верности его перевода, здесь подписаться своеручно и хранить сие до времени за тайну.

Вашего Преосвященства, нижайший послушник Уналашской Вознесенской церкви.

Священник Иоанн Вениаминов.

Уналашка. 1-го мая 1828 года.

Андрей Николаевич Муравьеву как известно, был близок почти со всеми современными ему высшими иерархами Православной Церкви, и в числе их с покойным Московскими Митрополитом Иннокентием (Вениаминовым). Знакомство их началось в первый приезд миссионера из Сибири в Петербург, в 1839 году, перед возведением его в сан Епископа Камчатского, Курильского и Алеутского. Муравьев тогда много беседовал с ним и записывал у себя все, что от него слышал. О вышеприведенном событии из жизни почившего митрополита Иннокентия, описанном в письме его к Архиепископу Иркутскому Михаилу II, было записано Андреем Николаевичем (журнала «Эпоха» 1886 к стр. 105–106) так; «Утешительно читать о столь чудесном промысле Божием над дикими, забытыми миром, сынами Адама, которые однако же не были забыты Провидением и, при недостатка средств человеческих, верою одного из старших своих питали в себе спасительную веру, хотя и слегка им проповеданную».

Еще утешительнее было слышать о сем событии из уст самого очевидца, которые не навязывал никому сию назидательную повесть, а только скромно отвечал на деланные ему вопросы. Признаюсь, увлекаясь любопытством, и я невольно спросил у митрополита Иннокентия: отчего же не пошел он на зов таинственных мужей? Он отвечал мне: легко нам теперь, здесь в Петербурге, сидя со всеми в сих покоях, рассуждать о таком явлении и судить мой поступок; но подумайте, каково было слышать зов сей в пустыне, да еще с такою оговоркой, если я сомневаюсь? Удовлетворениe любопытства могло бы ввести меня в искушение; страшно было сомневаться и как бы искушать Бога, когда я видел чистое учение старца, почерпнутое из небесного источника. Может быть, я заплатил бы спокойствием совести и целой моей жизни за такой недоверчивый поступок.

— Не сказал ли вам еще что либо старшина Алеутский? — спросил я. Митрополит Иннокентий, тогда еще священник Вениаминов, отвечал, что он предсказал ему, что увидит царя, «и, конечно, мне бы никогда не пришло на мысль, что я буду в Петербурге и увижу Государя, а я всегда воображал, что когда-нибудь, по возвращении моем в Иркутск, удостоюсь там его видеть, если когда-либо предпримет туда путешествие».

— И вам не удалось более видеть старца и беседовать с его посетителями? — спросил я еще.

— Нет, отвечал с христианским смирением отец Иоаян (Иннокентий), потому что ответ моего архиерея пришел ко мне только на третий год, а до тех пор старец скончался блаженною кончиною, предсказав день и час своей смерти. Он собрал вокруг себя все свое семейство, зажег свечу перед иконою, молился, простился со всеми и, на одре смертном, оборотись к стене, тихо испустил дух.

«Не знаешь опять, чему дивиться», заключает А. Н. Муравьев свою запись: «чудным ли дарованиям старшины Алеутского или смирению миссионера, который терпеливо лишается единственная случая удовлетворить святому по-видимому любопытству, в деле столь необычайному для того только, чтобы не преступить заповеди послушания. Преждевременная кончина старца оправдала его поступок, ясно показав, что сии откровения нужны были только ему одному с семейством и единоплеменными его и то во время духовного запустения островов Алеутских, а когда проявились человеческое, благодарю Божьего споспешествуемые, труды к их спасению, небесные руководители сокрылись».

Талантливый наш беллетрист Н. Лесков, также хорошо знавший митрополита Иннокентия, писал (журнал «Эпоха», 1886 г. стр. 105): «Изумительны были чрезвычайная простота и откровенность, с какою рассказывал Иннокентий о необычайных подвигах, как бы о самых обыкновенных: о ином же умалчивал, как о совершенно незначительном, хотя и было чему подивиться».

Ваше Высокоблагородие Милостивый Государь Федор Петрович[3]

Первое слово, которым я могу и должен начать письмо cиe, есть благодарность — и сердечная благодарность, за Ваше ко мне благорасположение и внимание; и во исполнение такового приятнейшего моего долга присем, по обещанию моему честь имею представить Вашему Высокоблагородию метеорологическая наблюдения, веденные мною в Уналашке с 7-го октября 1827 года, с того времени, как только позволили мне обстоятельства замечать постоянно.

Присем нахожу за нужное сказать Вам, что я старался сколько возможно замечать вернее и записывал в самую минуту наблюдения, и смею уверить, что все замечания верны, кроме вида облаков. Поелику узнать совершенно и различать оные по одним только определениям (definitiones) без всяких пояснений и примеров для меня весьма трудно. И, конечно, можно бы было привыкнуть. Но г-н Берх в Хронологической своей Истории Северных путешествий, части 2, на листе 180, вместо пояснения, (которого я весьма искал), иным или почти всем дает другое определение, напр. Cirrostratus def. Nubes extenuata, subconeava, vel undulata. А он говорит: Cirrostratus (есть) простое отдельное облако бурого цвета и проч.; простое, как понимать это многозначительное слово? и, кажется, цвета облака не всегда зависит от его свойства, потому что одно и то же облако может иметь разные цвета по положение своему к лучам солнца. Итак, вместо того, чтобы более и совершеннее распознавать виды облаков, я сбился — и, простите моему невежеству! не могу и ныне еще совершенно распознавать оные, кроме cirrus, cirrocumulus, stratus; я иногда nimbus. Иногда nimbus, я сказал это потому, что здесь часто случается, что каплет дождь из облаков, не похожих на nimbus., но или stratus или cirrostratus. Но как бы то ни было, если я и привыкну к сему, то не всегда могут быть верны замечания сии, разумею в виде облаков только, Поелику во время отлучки моей из гавани, я не имею кому препоручить.

В рассуждении же погоды, я старался как возможно в коротких словах дать ясное понятие о погоде или состоянии атмосферы нашей, наприм. облачно и ясно я разумею, что было более облачно, нежели ясно; а ясно и облачно напротив; также слова сильный дождь или ливень дождь, дождик и бус употреблены в собственных их или, по крайней мере, в различных значениях. Прочия же пояснения на наблюдения мои Вы изволите усмотреть в 1-й тетради на странице 2-й, 4-й и 7-й. В апреле сего 1828 года я путешествовал по островам, лежащим между Уналашкою и Унимаком, Креницына, и здесь я узнал (и частью на опыте) обстоятельно, что значить Сулой, и, кажется, можно безошибочно определить оный так: Сулой есть неправильное, в некоторых местах коловратное, крутое, скорое и частое волнение, сверху заворачивающееся трубками. Сулои бывают тогда только, когда ветр и волнение направлены против течения, и, чем сильнее ветр и волнение, тем ужаснее Сулой-впрочем не по всему проливу Сулои бывают в одинаковой степени в одно и то же время, но в некоторых местах постоянно легче. Среди сильного и даже непосредственного Сулоя нет средства спастись в байдаре и даже байдарке. И можно думать, что сильный Сулой может быть опасен и для судна, имеющего высокие мачты. Также в нынешнее мое путешествие я уверился, что Уналашка по Унимаке есть высочайший остров и от оной как на SW, так и на NO до Унимака лежащие острова постепенно понижаются, и даже самая Уналашка в средине выше, нежели на NO, а паче на SW ой оконечностях оной.

Об Анемометре. Вы изволили мне сказывать, что для изменения силы ветра делают шесть. Но позвольте сказать, что такой прибор, кажется, не может совершенно соответствовать своему назначение Поелику при наклонении под каким бы то ни было углом площадь его уменьшается, а потому и ветр не может нагнуть оный до той степени, каков ветр… И я, взяв за аксиому мнение физиков, что самый сильный ветр, перебегающий в секунду 120 фут, на квадратный фут плоскости действуем силою 32 фунтов, намерен устроить Анемометр, где бы площадь всегда была одинакова. И когда устрою, то буду наблюдать по оному и не премину сообщить Вашему Высокоблагородие при первом случае как наблюдения, так и подробное описание опыта моего. И также не престану продолжать прочие замечания, доколе буду жить здесь. Вы не позволите здесь изъясниться мне, как приятно для меня вести таковые наблюдения! тем паче, что они всегда напоминают мне о Вас. Итак можете быть уверены, что я Вас, сверх прочих знаков благорасположения Вашего ко мне, каждодневно напоминаю трижды.

Нынешнего лета я послал прошение на выезд (отсюда) и, признаюсь, чрезвычайно желаю выбыть отсюда. И, наконец, прошу покорнейше почтеннейшим сослуживцам вашим, а паче Г-ну Мартенсу[4], объявить мое истинное почтение.

Препоручая себя милости и благорасположению Вашего Высокоблагородия, с истинным почтением и глубочайшею преданностью честь имею пребыть и именоваться Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга.

Священник Иоанн Вениаминов.

Июля 3 дня 1828 года. Уналашка.

Ваше Высокоблагородие Милостивый государь Федор Петрович!

От искреннего сердца честь имею свидетельствовать Вашему Высокоблагородию мое истинное почтение и благодарность и вместе с сим представить, с удовольствием, мною продолжаемый метеорологические наблюдения и некоторый замечания.

Но прежде нежели изложу оные, порадую Вас, что я, быв ныне на островах Прибылова, нашел там метеорологическая записки, веденный тамошними управлявшими на Георгии с 1824-го года по 1829-й, на Павле с 1823-го по 1829-й же. — И хотя они очень кратки и ограничены, Поелику там не было ни термометров, ни барометров, но оные могут дать сведение о тамошнем климате. На будущем транспорте я буду иметь удовольствие представить Вам оные, ныне же не могу, Поелику надобно переписать замечания.

1-е. Многими природными здешними жителями замечено, что весною и летом морская вода идет, более на убыль, т. е. из северо-западного в юго-восточное море, а осенью и зимою напротив, а потому, в первом случае воды бывают малы и иногда по целому дню, а в последнем напротив.

2-е. Сколько много самим, а более здешними жителями замечено, что, кажется, никогда ветр от чистого О не перейдет к SO, а от ONO и NO совершено никогда не переходить без перемерки к О и SO и далее. Но всегда идет к N и NW, и, по большей части, уменьшаясь в силе. Также нередко заштилеет и бывает от W четверти. Однажды я заметил, что после ONO ветра вскоре был SO. И в то же время заметил в облаках ужасное смятение, почти каждое облако шло по своему направлению и наконец пошли к NW, и я полагаю, что это не значить, что ONO ветр перешел к SO, но переменился на SO.

3-е. В бытность мою ныне в Нушегаке я заметил, что морское течение от Константиновского мыса до Агалегмутского жила отстает 2 часа. Поелику мы, подошедши к Константиновскому мысу, остановились на якорь в ожидании прибылой воды — и оная пошла в исходе 1-го часа, мы с нею вошли в Устье рек и, остановились на якорь у Агалегмутского жила. И здесь течение пошло на убыль ровно в 9 часов — скоростью до 9 узлов.

В бытность мою здесь в Нушегаке Богу угодно было одною и первою моею проповедью обратить сердца иноверных 13 человек диких, живущих около тех мест, как то Угашинцев, Агалегмутов, Кетмайцев, и Кускоквимцев; первые живут на Аляксе несколько далее средины — и их не более 200 человек; вторые живут по реке, выпадающей из озер близ Шельхова озера — и их не более 500 человек — у них то был Моллер. Третие прямо Кадъяки, а последние Вам известны из путешествия г-на Хромченки. И позвольте изложить мои мысли в рассуждении обращения сих диких. Я уверительно говорю, что там жатва многа и добра, не достает только делателей, ибо ежели из 14 человек, бывших в сие время в Нушегаке и слушавших мое поучение усердно и добровольно без всякого обещания наград и подарков, обратились 13 человек (в том числе 2 шамана), то наверное можно говорить, что стоит только начать, и все или, по крайней мере, многие обратятся. Итак остается желать и молить Господина жатвы, да скорее приближится то время, (ибо оно должно быть), в которое Он изведет делателей Своих на жатву Свою. Еще одно скажу о диких сих, что они характером очень походят на здешних, также добры, терпеливы и очень не глупы — и весьма далеки от Кадъякских, в коих всегда видно что то зверское.

Я прошедшего года послал Вам наблюдения и обещался известить об анемометре моего изобретения; извещаю Вас, что за совершенным неимением средств со стороны кузнечной, не мог сделать. Авось, ныне.

С истинным моим почтением и совершенною преданностью честь имею быть Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга.

Священник Иоанн Вениаминов.

Августа 7 дня 1829 г. Уналашка.

Р. S. Нынешнего лета от Р. А. Компании по воли Главного правления отправлена Северная сухопутная экспедиция под начальством Штурманского корпуса прапорщика Ивана Яковлевича Васильева; они действие свое начали от Нушегакского устья, и хотя от него нет донесений Петру Егоровичу, но я слышал от управляющего тамошним редутом, что они уже описали реку Нушегак и те озера, из коих она вытекает — и, возвратясь от источника, остановились на переносе, откуда пойдут на реку Кускоквим и там будут зимовать; более ничего неизвестно. Назначение оной, кажется, пройти в Нордовую губу по источникам рек, втекающих в Камчатское море. Прилагаемое присем письмо покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие передать по адресу.

В верности представляемых мною метеорологических наблюдений прошу не сомневаться, выключая вида облаков; эта статья и для меня мудрена, а кольми паче для тех, кои записывают в мое отсутствие. Присем честь имею уведомить Вас, что футшток, Вами данный Г. Петровскому, уже 16 месяцев не существуете; труба потеряна прошедшего года в апреле; остался один шарик, выкинутый морем.

Но каковы бы ни были мои наблюдения, с удовольствием буду продолжать оныя.

Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга

Священник Иоанн Вениаминов.

Ваше Высокоблагородие Милостивый государь Федор Петрович!

Прежде всего от искреннего моего сердца честь имею поздравить Вас в настоящем Вашем чине; таковое приятное для меня известие я получил лично от Фердинанда Петровича Врангеля[5], который у нас в Уналашке ныне изволил быть.

Свидетельствую Вам мое высокопочитание и сердечную благодарность за Ваше ко мне благорасположение и внимание-весьма дорого мною ценимое коим Вы изволили меня удостоить в Ваше здесь пребывание.

Достойного внимания и замечания Вашего ныне могу донести Вам только то, что я нынешнею весною проехал полуденною стороною острова Унимака (где никто не бывал с 1810 года) и имел случай очень хорошо видеть почти со всех сторон Шишалдинскую Сопку (что на средине Унимака пиком), нынешнею зимою весьма много переменившуюся.

В ноябре декабре прошедшего года она гремела очень часто и иногда сильно; после сего по очищении туманов увидели из нее сильное пламя такое, какое до сего не бывало, и три щели от жерла к подошве на N. W и S. И снег, лежавши на верху ее многие годы, стаял весь, и. она казалась черною, как бы покрытою сажей. Потом в марте или ранее ее опять увидели: пламя в той же силе ж в том же виде, но щели на S и W закрылись или их. не стало видно, а осталась одна на N, которую я очень хорошо видел дважды. Она идет от самого жерла с какими-то перешеечками, длиною не менее пятой части противу всей горы, а шириною не менее седьмой части противу длины; она подобна раскаленному железу и никогда не переменяет вида. Пламя видно всегда секунд через 15 или более, выбрасывается с большою силою, а чрез 4 или 5 раз — еще с большею силою с густым черным дымом и как-бы с искрами; извержений из Сопки не примечено, кроме того, 20 апреля на Аляксе видно было несколько сажи.

Весь полуденный берег Унимака песчаный, а потому и прямой — отмелый, но менее чем северный, и очень мало мысов, а потому и пристаней только две, а якорных месть нет совершенно.

Зима ныне у нас была очень снежная и продолжалась почти до июня, в половине мая были льды у Аляксы, в последних июня еще у острова Павла. Периодической морской рыбы ныне очень мало, и, вероятно, от множества пресной воды, вливающейся в море из всех речек и ручейков, весьма великих от тающего снега. Прошедшую осень было здесь поветрие: кашель и колотье в груди с прилипчивостью и постепенно перешло всю гряду и убавило несколько людей. Лето ныне очень туманное, довольно дождливое с половины июля, а ветра довольно тихие.

Метеорологические мои записки с 17 августа по 1 августа сего года доставить и впредь будет доставлять Фердинанд Петрович.

Вашего Высокоблагородия Милостивого государя Покорнейший слуга

Священник Иоанн Вениаминов.

Августа 19 дня 1831 года. Уналашка.

Ваше Высокоблагородие Милостивый государь Федор Петрович!

Долгом поставляю сим свидетельствовать Вашему Высокоблагородие мою благодарность за Ваше приветствие ко мне, приписанное в письме Фердинанду Петровичу, от которого я имел честь слышать лично прошедшего года.

Присем препровождаю моя метеорологические записки, веденные мною истинно с большим удовольствием (потому что они каждодневно напоминали мне Вас и благосклонное Ваше со мною обращение здесь); я честь имею уведомить, что может быт сими тетрадками кончатся оные записки потому что, как я думаю, обстоятельства не позволять мне беспрерывно вести их; и потому, что я, не имея чести получить от Вас ни малейшей черты в рассуждении оных, думаю, что они уже не нужны для Вас, так как во многом, а может быт, и во всем, для Вас не удовлетворительные; и чего я, сколько по невежеству моему, столько и по недостатку средств, сделать не в состоянии. Но впрочем, есть ли что найду и могу заметить, не премину доставить Вам.

Признаюсь, что препровождаю сии тетрадки с прискорбием, потому что с прекращением оных прекратится и, по прилично, должен прекратиться случай писать к Вам; а потому присем я честь имею, может быть, в последний раз засвидетельствовать мое неложное к Вам высокопочитание, с каковым я к особе Вашей имею честь по смерть мою:

Вашего Высокоблагородия Милостивого государя Покорнейший слуга

Священник Иоанн Вениаминов.

1июля 20 дня 1833 года. Уналашка.

Ваше Высокоблагородие Милостивый государь Федор Петрович!

Письмо Ваше от 19 апреля 1834 года, коим Вам угодно было меня удостоить, я имел честь получить в Ситхе 21 сентября, и свидетельствую мою сердечную благодарность, как за оное, так наипаче за то, что Вы при всех Ваших многоразличных занятиях и, так сказать, находясь при самом центре блестящего знакомства, не забыли меня.

Я очень рад, что мои метеор, записки[6] сколько-нибудь заслужили внимание Ваше; но что касается до записок в Ситхе, я не имел и не думаю иметь до тех пор, пока находится здесь Фердинанд Петрович, потому что я еще не всмотрелся в здешний климат, и у меня нет теперь ни барометра, ни термометра, которые я оставил в Уналашке тамошнему правителю, который обещался также наблюдать и присылать.

Вам угодно знать о положении инструментов и именно термометра; я, кажется, Вам писал, где и в каком положении находился мой термометр в Уналашке; но еще повторю: термометр был у меня тот самый, который мне подарил Г. Мертенс, очень хорошей работы, ртутный, о четырех делениях, на металлической дощечке, а не на деревянной, и всегда, находился в металлическом цилиндре с верху и низу открытом. Он был поставлен на NNO стороне дома, к которому не прикасался даже самый цилиндр. Бели могли действовать катая либо посторонние причины, то разве то, что на цилиндр с утра и до 9 часов косвенно ударяли солнечные лучи, но это так редко, что не более 2 раз в месяц, и в таком случае я, если не успевал до солнца заметить, то исключал, смотря по другому термометру.

Прошедшего лета в Уналашке так было тепло, что с половины июня и до августа термометр был весьма часто от 12 до 18 и даже 20; раза четыре я замечал в 10 часов ночи, и термометр был 12, 13, 14, 15, такой теплоты давно не помнят. Ветры в то время были до большой части от S, и часто ночью дождь, а днем ясно. Периодической рыбы было очень мало, ягод посредственно, но за то очень хороши, грибов при мне еще не было. Причем честь имею препроводить Вам мои последние записки на Уналашке.

В 1833 году в первый раз показались шишки на (24) елях Уналашкинских, и, в том же году найдено под ними до 40 рыжиков настоящих, т. е. груздей, известных в Сибири под сим именем; сих рыжиков до того времени нигде и никогда не находили.

Наконец вот и грамматика моя[7]! но Боже мой! что с нею будет! и мне ли писать грамматику, когда я знаю худо русскую грамматику, что можно заметить на каждой странице моей грамматики. Предисловие мое едва ли длиннее самой грамматики, но еще бы надобно другого рода предисловие: просить извинения в моем невежестве, и просить принять ее под Ваше покровительство. Мое намерение: сей малейший труд посвятит Рос. Академии Наук, и я было думал написать что либо в роде речи, но, по совету Фердинанда Петровича, оставил, потому что, и в самом деле, для такого пустого приношения приложить пышную пли пустую речь к таким особам, как почетные члены Академии, совершенно неприлично; но я думаю довольно сей надписи. Впрочем я не написал ее на самой книжке до Вашего рассмотрения. Итак прошу покорнейше принять на Ваше попечение и покровительство. Вы подали мне мысль, Вы ободряли меня к составлению грамматики, Вы и пристройте ее к местечку, куда и где прилично и можно. Если прилична сия надпись, то прошу Вас потрудиться написать ее на самой книжки и, если в чем нужно, исправить и представить Академии от меня. И если она удостоит своего внимания, то пусть делает с нею, что хочет, хоть огнем сожжет; мне она совершенно не нужна. И именно (еще повторяю то, что сказано мною в предисловии), если бы не Вы, то бы никогда я не вздумал составлять грамматики; и если филологи найдут в ней что либо любопытного, то они должны более благодарить Вас, нежели меня.

Словарь же[8] я не присовокупил, потому что и не успел бы переписать, и притом надеюсь оный умножить, и на будущий год непременно буду иметь честь доставить оный.

В книжке сей писано много, но, может быть, в глазах сведущих филологов более пустого, нежели дельного, но как бы то ни было, я уже совершенно отказываюсь от всякого дополнения и переделывания: еже писах, писах.

По прибытии моем в Ситху я еще почти не начинал заниматься Колошенским языком; впрочем намерение мое есть, не знаю достанет ли терпения и силы; какие будут успехи или неуспехи, в свое время не премину известить Вас.

Кирилл Тимофеевич писал ко мне, что он давал Вам составленное из моих записок описание Алеутск. островов[9]. Касательно сего честь имею уведомить Вас, что те самые записки иди голые материалы, которые сообщены мною Кир. Тимофеевичу в план моих собственных записок или, как я называю, описания Алеутск. островов, составляют второе отделение. Первое отделение составляем описание островов вообще, как-то: положение, вид островов, климата, вода и проч.; а третье — описание обитателей. И весьма я сожалею, что не могу ныне доставить Вам сего моего сочинения. Впрочем, если я приведу его к окончанию, то не намерен таить, и будьте уверены: Вы и Фердинанд Петрович будете первые, которые узнаете его. Первые два отделения кончены, готова уже половина третьего.

Переведенный мною катехизис[10] получил; и, к сожалению, напечатан довольно неисправно; конечно, никто в этом не виноват. Ошибки до того простираются, что, как напр. на 2-й страница Истории, вместо ахсха́нак напечатано ахеха́нак тогда, как и в букваре Алеутском нет сей буквы е; прочие же ошибки, как-то вместо К. к, вместо н. к. и проч. почти на каждой странице. И потому я очень рад, что не напечатано Евангелие. Потому, что, вероятно, и оно не избегло бы ошибок. Впрочем я имею намерение по выезде из Америки напечатать снова Катехизис под своим надзором, если только позволят обстоятельства. — Я имею намерение отсюда возвратиться вокруг света, но не знаю, исполнится ли сие мое, может быть, для многих смешное, намерение; но я не на шутку брежу такою мыслью только не знаю, как может исполниться это. Компанейских судов ныне не отправляют, а на казенное попасть едва ли возможно. Я бы готов идти на матросской порции, лишь бы только взяли. Фердинанд Петрович обещался мне доставить сей случай; но об этом еще я его не спрашивал, как и каким образом.

Скажу Вам откровенно, что если только будет мне позволение от моего начальства, то я намерен просить и Вас, если можно, доставить мне сей случай. Но до времени еще не беспокою Вас.

С истинным моим почтением и непритворною преданностью к особе Вашей честь имею быть Вашего Высокоблагородие Покорнейший слуга

Священник Иоанн Вениаминов.

Апреля 27 дня 1833 года. Ситха.

Ваше Высокоблагородие Милостивый государь Федор Петрович!

Никогда не в состоянии буду возблагодарить Вас, как за подарок Ваш, путешествие на Сенявине, так особливо за последнее письмо Ваше, которое доказывает, что Вы и при обширнейших и беспрерывных занятиях Ваших уделяете время — помнить меня; меня, который, по совести скажу, совсем не стою такого мнения и таких похвал, каковые Вы изъявляете обо мне даже целому свету. Это меня даже приводить в стыд, тем более, что я никак не могу вполне оправдать сей Ваш обо мне отзыв; и, если что-нибудь в этом случае сколько-нибудь утешает меня, это то, что я, хотя кое какие, но сплотил правила грамматики Лисьевской; и это отнюдь не потому, чтобы она как-нибудь льстила моему самолюбию, но потому, что этим я, по крайней мере хотя несколько, удовлетворил Вашему пламенному любознанию, и тем отчасти доказал мое сердечное к Вам уважение, которое одно только заставило меня заниматься таким трудом, который никогда не может принести мне никакой существенной пользы, по своему несовершенству, которое, я надеюсь, Вы мне извините, тем паче, что, если бы я не имел счастья познакомиться с Вами, то никогда бы не принялся составлять даже полправила. И спрашивается: кому бы я мог препроводить их? и что бы мне за дело тратить время по пустому, тогда, когда бы я мог сделать — хотя орган, даже два? Но будучи знаком с Вами, я трудился с удовольствием; и доволен и даже счастлив буду тем, если бы хотя только Вы одни в целом свете интересовались сим трудом моим и сколько-нибудь были им довольны. Обещанный мною словарь будет доставлен на следующей почте. Вы ожидаете моих исследований о Колошах[11]; к стыду моему, признаюсь, что я почти ничего не предпринимал еще; но притом сказать правду, едва ли я что-нибудь могу собрать об них верное, потому что я не могу, хотя бы и хотел, ознакомиться с ними так, как я был знаком с Лисьевцами, с которыми и между которыми я жил и которые открывали мне свою душу, а этих я могу только видеть, а потому все замечания мои будут почти поверхностные; — но при всем том я не оставляю мои намерения предпринять что-нибудь, и о всех успехах и неуспехах — не премину известить Вас; касательно же языка и особенно грамматики, скажу Вам откровенно, займусь или не займусь, это будет зависеть от того, как примут мою Лисьевскую грамматику гг. ученые, т. е. Академия, и даже примет ли?

В письме своем изволите говорить, что Вы надеетесь, что я не удержу под спудом и других сведений об Алеутах; не знаю, удастся ли привести к окончанию свое марание, которого уже намарано более 25 листов; некоторую часть из оного (о характере Алеут) я поднес Фердинанду Петровичу, и я уверен, что он сообщит Вам сие мое, может быть, слишком близорукое замечание. Прочее же марание я не иначе хочу доставить, как лично Вам, т. е. по прибытии моем в С.-Петербург. В прошедшем моем письме я намекал Вам о моем намерение быть в Петербурге для перепечатания Алеутского катехизиса; это намерение не только не охладело во мне по сих пор, но более и более увеличивается в своем объеме, и с будущего почтою начну хлопотать о приведении его в существенность и с тем вместе буду утруждать Вас просьбою содействовать мне в этом Вашим ходатайством и советами.

С 1-го сентября 1835 я, по препоручение Фердинанда Петровича, принялся вести Метеорологический журнал. И принялся с удовольствием, потому что ему угодно было препоручить мне, а Вам таковые записки интересны. — И потому не упущу ничего по сей части.

Приложенная Вами книжка об Американских языках очень интересна. И хотя я, по незнание Немецкого языка, не мог ею еще воспользоваться совершенно, но сколько мог видел, что большое сходство имеет Лисьевский язык с Thiroki (pag. 47) в глаголах, а все вообще в именах и также глаголах и проч. Впрочем Вы сами изволите усмотреть, если только время дозволить Вам заглянуть в ту и другую.

Позвольте поблагодарить Вас от искреннего сердца моего за то, что Вы приемлете участие и в моей радости, по случаю сопричисления меня к ордену; но слухи вернейшие до меня дошли, что в получении сего отличия, очень для меня лестного, я премного обязан Вашему старанию. Это уже чрез меру! Боже мой! чем я возблагодарю Вас за такое внимание! по крайней мере примите не льстивое уверение, что я до пределов жизни моей пребуду с истинным моим высоко почитанием к особе Вашей и сердечною благодарностью и совершенною преданностью, Вашего Высокоблагородья Покорнейшим слугою

Иоанн Вениаминов.

Ноября 21 дня 1835 г. Новоархангельск.

Ваше Превосходительство Милостивый государь Феодор Петрович!

С величайшим удовольствием и радостью получил я весть о возведении Вас на степень превосходительства, с получением коей имею честь поздравить Вас от искреннего моего сердца, — но в то же время родилась мысль во мне, что уже слишком высоко для меня иметь переписку с особою Вашею. И, простите моей откровенности, если бы я не был уверен в прямой доброте сердца Вашего, то ни по каким причинам не осмелился бы я писать к Вам. И в сей-то уверенности начинаю и приемлю смелость писать ныне и после, если только Вы позволите.

Наконец вот и обещанный мною Словарь Лисьевского языка! Я ни слова не скажу об нем здесь, ибо, что можно и нужно было сказать об нем, я оказал в предисловиях. Только скажу то, что я говорил и прежде, т. е. если бы я не имел чести быть знакомым Вам и не был ободряем Вами, то бы никогда не принялся за таковой труд, не по моим силам и для меня по истине бесполезный во всех отношениях. Ах! с каким нетерпением я ожидаю вести о моей Грамматике! Как и что было с нею — моею бедною и глупою дочкою! удостоилась ли она принятая Академии! Но, что бы ни было с нею и сим словарем, я не огорчусь даже и тогда, когда бы никто не взглянул на них; ибо я вполне доволен сим трудом моим, отнюдь не потому, чтобы я считал оный важным и совершенным, но единственно потому, что сей труд мой хотя несколько интересует Вас — Вас, сердечное уважение и преданность к коему я унесу с собою во гроб; и что он может быть некоторым доказательством моей к Вам благодарности, равной моему к Вам уважению. Внимание Ваше к оному и ко мне для меня неоценимо.

С Фердинандом Петровичем я имел честь писать к Вам и отвечать на письмо Ваше от 10 апреля 1835. Но считаю не излишним повторить то, что я говорил в письме моем. И в особенности мою сердечную благодарность за участие Ваше в исходатайствовании мне отличия, весьма редкого, особливо у нас в Сибири. Прибывшая сюда из Кронштадта Елена (16 апреля) достовернейшим образом подтвердила, что я получением сего отличия особенно обязан Вам, как главному ходатаю.

Не знаю, едва ли и сотую часть Ваших надежд на меня, касательно исследования Колош, я могу оправдать; потому что я еще до сих пор ничего, решительно ничего не сделал. Впрочем ныне я могу представить некоторую причину к оправданию моему.

В начале января сего года в здешний край прибыла небывалая гостья, которую называют ветреною оспою. Сия страшная гостья в 2 месяца погубила 300 человек Колош, из числа живущих подле крепости. Число ужасное! И даже по сие время не оставила их. Нельзя доказать, откуда она пришла сюда! Она еще в начале декабря прежде всего появилась в крепости на одном мальчике — креоле; потом, без всякого видимого посредства, начала перебирать Креол и Алеут, но при всех мерах осторожности и пособий из всех бывших в оспе, коих насчитывают более 100 челов., умерло только 14 человек, в числе коих почти все старики; русских же никого не тронула оспа, кроме какого-то чухонца, впрочем также выздоровевшего. Но перешедши к Колошам, она начала свирепствовать во всей силе так, что от 8 до 12 челов. умирало каждодневно; впрочем потому именно, что не хотели принять тех мер, какие были приняты у нас, т. е. не студиться; но они напротив того во время жара или кидались в море, или снег и лед. Выздоровевших же из Колош не более 50. И в сем числе большая часть из Калгов, которых Колоши во время болезни не хотели лечить, т. е. давать льду, и они выздоравливали. Слухи носятся, что сия оспа и в проливах также делает свое дело, но за верное ничего не известно.

Я уже давно сбираюсь начать делать опыты над сердцами Колош, по крайней мире, при тех средствах, какие я имею (ибо кажется веки протекут, когда я сам буду говорить по-колошенски), но еще до сих пор не удалось, так что, не смотря на то, что не от моей лености это происходит, я упрекал себя в своей недеятельности; но ныне вижу, что рука Божия удерживала меня; еще в декабри я, при полном желании и содействии Ивана Антоновича, приступил к исполнению моего желания тем, что начал учить самого толмача Колошенского, который сверх того ходил даже в школу в мои классы; и уже назначал дни, в которые я намерен был пригласить к себе почетных Колош с тем, чтобы между прочим выманить у них согласие, чтобы они мне позволили ходить к ним в удобное время с толмачем и беседовать кое о чем; но разные причины, впрочем иногда довольно пустые, принуждали меня откладывать день ото дня таковое приглашение; как вдруг в одно утро сказывают, что нисколько Колош заболело оспою, и я теперь даже благодарю Бога, что мне не удалось ни побывать у них, ни пригласить к себе; что бы могло быть, если бы я побывал у них! без сомнения все зло от оспы они бы приписали моему посещению, тем паче, что оспа появилась прежде и опустошила ту самую юрту, которую мы с толмачем назначили для наших бесед; тогда бы вместо всяких успехов могла бы быть на веки вражда на священника. Но слава Богу, устрояющему все ко благу! но лишь только пройдет сие ужасное время, я не премину воспользоваться сим случаем в пользу истины и просвещения. И какие будут успехи или неуспехи, буду иметь честь извещать Вас.

На нынешней почте я уже официально просил об увольнении меня из Америки и о том, чтобы мне было позволено идти отсюда на кругосветном казенном судне (разумеется одному, без семейства); и ах! если бы исполнилось это мое желание! Впрочем, если почему либо не буду иметь сего случая, я буду в С.-Петербурге и чрез Иркутск; ибо я имею непременное намерение, во что бы то ни стадо, досовершить то, что я сделал для Лисьевцев, т. е. снова перепечатать Катехизис под своим надзором и даже на свой счета. Это есть самая побудительнейшая причина, желания моего быть в Питере.

С сентября 1835 я по препоручению Фердинанда Петровича веду Метеорологические записки; и по апрель 1-ю тетрадку передал Ивану Антоновичу для пересылки в Академию.

Препоручая себя благосклонности и благорасположению Вашему, честь имею быть с истинным моим почтением и совершенною преданностью к особе Вашей, Вашего Превосходительства Милостивого Государя Покорнейший слуга

Иоанн Вениаминов

Апреля 24 дня 1836 года. Ситха.

О судьбе Словаря отца Иоанна Вениаминова (Иннокентия) мы: приводим, следующее письмо непременного Секретаря Императорской Академии Наук Павла Фуса к Федору Петровичу Литке, от 26 сентября 1836 г.

«Милостивый Государь Федор Петрович! Доставленный ко мне при письме Вашего Превосходительства от 10-го сентября Словарь отца Вениаминова в Ново-Архангельске, представленный им в дополнение к сочиненной им же Грамматике Алеутского языка, — я имел честь представить Конференции, которая определила напечатать оный вместе с Грамматикою.

Уведомляя Вас, Милостивый Государь, о таковом распоряжении Конференции, с совершенным почтением и преданности имею честь быть, Милостивый Государь, Вашего Превосходительства покорнейшим слугою Павел Фус».

Ваше Превосходительство Милостивый государь Федор Петрович!

С прошедшею почтою я получил второе и лестное для меня отличие — награду от Академии. Но мог ли бы я когда-нибудь мечтать, что получу таковые дорого-ценимые мною отличия, если бы не Ваше внимание к посильным трудам моим и не ходатайство Ваше обо мне! Вам, единственно Вам, обязан я сими отличиями! Но изъявлять мою благодарность здесь на мертвой бумаге — я не смею, и Вы не позволите, но она и неизъяснима.

Письмо Ваше от 30 марта 1836 года я имел честь получить; но сколько мне прискорбно, что я еще и по ныне не могу оправдать Ваших надежд на меня касательно исследования Колош. Признаюсь откровенно, что я нынешний год решительно ничего не предпринимал по сему предмету; впрочем потому, что первые три месяца в них еще действовала оспа, другие три месяца я находился в отлучке для посещены жителей Росса, (и сие посещение доставило мне случай быть и в Калифорнии и видеть 4 миссии и проч.). А после того 5 месяцев сряду я исключительно занимался поверкой моих Алеутских переводов, т. е. катехизиса, Евангелия и моего поучения. Ибо прошедшего года, вследствие моих просьб, я получил от многих замечания на печатный Катехизис; впрочем дельные из них только замечания о. Иакова, Атхинского священника; к тому же после того, как я составил грамматику и словарь, мне открылся новый свет в Алеутском языке, и потому я решился прежде по возможности усовершить начатое, а потом уже начинать новое, и нынешний год я думаю обратить мое внимание на Колош исключительно. Но предупреждаю Вас, что сколь бы примерно ни занялся я ими, но я очень немного могу удовлетворить Вашему просвещенному любопытству. Ибо можно ли в один год или в полтора вызнать все? Нет! я вижу, что не мне, но другому предопределено вполне наследовать сих неисследованных дикарей.

Вы изволите уведомлять меня, что Академия положила напечать мою грамматику и, вероятно, и словарь. Но как бы я желал, чтобы сие напечатание было приостановлено до моего прибытия в С.-Петербург, которое будет не позже начала 1840 года. Потому что я имею несколько поправить и пополнить как грамматику, так особенно пополнить словарь. Но если уже нельзя остановить сего, то покорнейше прошу Вас прилагаемый при сем замечания сообщить Академии, впрочем, если Вы их найдете удобными.

Препоручая себя Вашему благорасположении, честь имею быть с нельстивым моим высокопочитанием Вашего Превосходительства Милостивого Государя преданнейший слуга

Иоанн Вениаминов.

Апреля 27 дня 1837 года. Ситха.

Р. S. Спешу сообщить Вам, что я сегодня (29) получил согласие от Колош, живущих подле крепости, приходить к ним в их бараборы и беседовать. Начало сих бесед будет не ранее, как чрез неделю.

Относительно упоминаемой отцем Вениаминовым награды за его грамматику мы приводим следующее извещение Конференции Императорской Академии Наук в переводе с немецкого языка:

«Присланная Императорской Академии Наук а посвященная ей достопочтенным отцом Иоанном Вениаминовым с острова Уналашки „Грамматика Алеутского языка“ представляет собою отрадный пример полезных трудов и вне пределов круга указанной деятельности и похвального рвения возжечь также в дальнем одиночестве светильник науки в пользу любознательного мира. Подобные усилия в странах отдаленных и почти недоступных образованию тем более заслуживают внимание, чем они реже встречаются; ибо нельзя скрыть, что наши сведения о Российской Империи и о многочисленные подвластных ее скипетру народах были бы несравненно обильнее во всех ученых отношениях, если бы нашлось более таких людей, которые, состоя по своему званию в сообществе с чуждыми народами в дальних странах, посвящали бы обширные свои досуги всяким полезным розысканиям и занятиям, о чем, однако, вообще говоря, думают очень мало».

Итак заслуга г. Вениаминова достойна всякого признания, хотя труд его может интересовать один только разряд ученых, а именно Лингвистиков, занимающихся сличением между собою разных наречий. Ибо язык, употребляемый только между малым числом стоящих на самой низкой ступени образования островитян, между народом, который никогда не имел литературы, который, как сам автор откровенно сознается в предисловии, вовсе не нуждается в грамматике своего языка, и даже, по всей вероятности, в недальнем времени совершенно утратить его, — такой язык может служить ученому только для сличения с другими соседственными наречиями.

Труд г. Вениаминова расположен в строгом систематическом порядке, как уже явствует из оглавления; в нем соблюден ход, обыкновенно употребляемый при составлении грамматик. Также приложены две подробные таблицы спряжений, одна для глаголов преходящих, а другая для средних. При правописании Алеутских слов принять, по всей справедливости, за основание Русский или Славянский алфавит, с присовокуплением нескольких литер, а именно К для твердой гортанной, Н для нг и $ для о и у; кроме того находится еще несколько знаков для ударений и тому подобного. В конце сочинения автор поместил образчик также изготовленного им словаря Алеутского языка.

Итак, не входя в дальнейшие розыскания об обработании Грамматики мне вовсе чуждого языка, но, считая долгом своим одобрительно отозваться о трудолюбии и систематическом порядке автора, я должен предоставить судьбу сего сочинения на благоусмотрение Конференции; впрочем, полагаю с моей стороны, что оно было бы достойно второстепенной Демидовской премии. Может быть это поощрило бы автора прислать также свой Словарь для состязания в получении награды. (Подп.) Академик Шмидт. Перевел переводчик Конференции Свенске.

Всеавгустейший Монарх Всемилостивейший Государь[12].

В 1823 году отправился я из Иркутска по собственному желанию с разрешения епархиального начальства в Российско-Американские колонии и исполнял там возложенную на меня обязанность пятнадцать лет, в продолжение коих я имел счастье получить Монаршие Вашего Императорского Величества знаки отличия: орден св. Анны 3 степени и наперстный золотой крест.

Побуждаясь семейственными обстоятельствами, я с разрешения того же начальства оставил службу в колошях и, отправя семейство мое чрез Охотск в Иркутск, сам с одною из семерых детей моих дочерью Феклою 7 лет, прибыл сюда вокруг света на принадлежащем Российско-Американской компании корабле «Николай», имея две цели: первую, испросив позволены духовного начальства в Санкт-Петербурге, напечатать под своим надзором несколько книг Священного писания для Алеут, составленных мною на природном их языке; а вторую, пасть к священным стопам Вашего Императорского Величества со всеподданнейшею просьбою о помещении той дочери моей в казенное заведение для воспитания; да по благости Вашей, Всемилостивейший Государь, получит она образование здесь и тем будет полезна и себе и в отдаленном нашем крае Иркутска касательно образования детей.

Одушевляясь сею надеждою, я приемлю смелость умолять Вас, Великий Государь, как чадолюбивого Отца, оказать мне Монаршую Вашего Императорского Величества милость, Высочайше повелеть означенную дочь мою принять для воспитания в казенное заведение на казенном содержании.

Движимый чувствами чистейшей верноподданнейшей благодарности к сей Высочайшей Вашей, Всеавгустейший Монарх, милости, я не престану паче и паче молить Всевышнего Творца пред Святым Алтарем Его, да продолжит Он драгоценные дни Вашего Императорского Величества к славе Отечества, к счастью Августейшего Вашего семейства и к благоденствию Ваших подданных.

Всеавгустейший Монарх, Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества вернонодданнейший

Священник Иоанн Вениаминов.

СПБург. 1юля 1839 г.

На это письмо доследовало отцу Иоанну Вениаминову следующее извещение через Статс-Секретаря Н. Лонгинова от 4 августа 1839 г. за № 588: «Священнику Иоанну Вениаминову, приносившему Государю Императору всеподданнейшее прошение о помещении семилетней дочери его Феклы для воспитания в одно из учебных заведений на казенном содержании, сим объявляется, что Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил упомянутую дочь его принять в здешний Дом Трудолюбия на иждивение Государственного Казначейства до поступления ее на имеющую открыться в числе пансионерок Его Величества вакансию при выпуске в 1840 г. из оного заведения девиц. Вследствие чего и благоволит он представить ее в означенный Дом, находящиеся на Васильевском острову в 13 линии, отнесясь, за отсутствием начальницы оного, к исправляющей должность ее, классной даме г-же Вильде, которое дано уже надлежащее предписание касательно принятая дочери его, как скоро представлена будет в заведение».

Всеавгустейший Монарх Всемилостивейший Государь[13]

Быть полезным Отечеству — есть одно из чистейших удовольствий сердца, доступных на земли, и должно быть целью существования нашего; вся деятельнейшая жизнь Вашего Императорского Величества есть лучшим доказательством сих истин и Высоким примером к подражании.

Искренне желая быть таковым сколько можно более и тем соответствовать отеческим Вашего Императорского Величества попечениям об нас — я приемлю смелость умолять Вас, Великий Государь! дать мне средство исполнить сие пламенное мое желание.

Господу угодно было поставить меня на служение Церкви в одном из отдаленнейших краев Царства Вашего Императорского Величества, какова есть Российская Америка, где я пробыл 15 лет. Посильное желание быть полезным подкрепляло меня в моих трудах и утешало в тамошнем пустынном месте и тоже самое желание заставило меня совершить путь из Америки в С. Петербург с целью напечатать несколько священных книг на Алеутском языке и тем дать духовную пищу народу доброму, кроткому и жаждущему слышать Слово Божие.

Чувствую, что я по образованию и способностям моим не могу быть полезным где либо в городах столько, сколько бы я желал и сколько я могу быть полезным в Америке; но возвратиться в Америку мне не позволяют семеро детей моих, из коих, впрочем, самую меньшую дочь мою я уже не считаю требующею какого либо моего попечения, ибо Вашему Императорскому Величеству угодно было оказать мне Высочайшую милость, повелеть (4 августа) принять ее в Дом Трудолюбия, и, что всего для меня драгоценнее: с будущего года она имеет поступит в число пансионерок Вашего Императорского Величества.

Трое сыновей моих, я уверен, будут приняты под особенное покровительство моего начальства, а старшая дочь моя по летам своим уже не может быть помещенною в какое либо заведете; и потому у меня остаются только две дочери: Ольга 10 лет и Парасковья 8 лет, которые требуют особенного моего попечения.

Велики Государь! Я уже не смею просить о принятая означенных двух дочерей моих в казенное заведете на казенное содержание, имея стольких детей, пользующихся казенным воспитанием и особенно будучи уже осчастливлен Вами принятием моей дочери Вашею пансинеркою. Но Всемилостивейший Государь! Явите мне еще одну Высочайшую Вашу милость, повелите принять сих двух дочерей моих в тот же Дом Трудолюбия пансионерками на собственный мой счет и тем дать мне средства быть полезным Церкви и следовательно моему отечеству и Вам, Всеавгустейший Монарх.

И тогда я, как отец семейства, в совершенной уверенности о будущем благосостояние детей моих, и, как верноподданный, осчастливленный милостями Монарха, с глубочайшим чувством благодарности к Вам, Великий Государь, и, как сын Церкви и Отечества, с искренним желанием быть полезным готов отправиться не только в Америку, но всюду, куда будет угодно моему начальству, и продолжать мое служение, принося сугубые моления Царю Царей пред святым Алтарем Его, да продлит Он драгоценнейшие дни Вашего Императорского Величества ко славе нашего Отечества, великого Вашею славою, к счастью Августейшего Вашего семейства, н к благоденствии Ваших подданных.

Всеавгустейший Монарх, Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества верноподданейший

Священник Иоанн Вениаминов.

С. Петербург. Декабря «» дня 1839 г.

На эту просьбу священник Иоанн Вениаминов получал, через Статс-Секретаря Н. Лонгинова такое извещение, помеченное «9 декабря 1839 г. № 1062»: «Государыня Императрица, по всеподданнейшей просьбе Вашей благоволила оказать Вам Высочайшую милость Всемилостивейшим назначением к помещению двух дочерей Ваших Ольги и Прасковьи, в здешний Дом Трудолюбия, первую в число собственных Ея Величества пансионерок; а вторую на иждивение Их Императорский, Высочеств Государей Великих Князей. Таковая Высочайшая воля и сообщена мною г-же начальнице Дома Трудолюбия к исполнению при первой возможности, о чем имею честь Вас уведомить».

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь Авраам Сергеевич[14]

Честь имею поздравить Вас с дорогою именинницею, со всею искренностью моею желаю ей и Вам, и малютки Вашему всякого блага.

Ваш покорнейший слуга и всегдашний богомолец,

Архимандрит Иннокентий.

Декабря 4 дня 1840 г.

Вы, вероятно, недоумеваете, кто такой архимандрита Иннокентий? — Прежде бывший протоиерей Вениаминов (Американец), который 29 ноября пострижен в монашество, а 30 произведен в архимандрита, и, если Господь благоволит то 15-го сего декабря будет произведен во епископа Камчатского в Казанском соборе. Высочайшая воля на сие последовала 1-го декабря,

Иннокентий Архимандрит.

Авраам Сергеевич Норов, академик, сын помещика, р. 1796 г., в молодости служил в военной службе и 26 августа 1812 г., в этой страшной и знаменитой «битве генералов», лишился ноги. Покойный Афанасий Алексеевич Столыпин, (отец известных Москве и всеми чтимых Наталии Афанасьевны Шереметевой и Княгини Марии Афанасьевны Щербатовой), бывший тогда штабс-капитаном в одной с Норовым батарее, которою и начальствовал, рассказывал по этому поводу следующее:

— Подъехавши к Норову, лежавшему с раздробленной ногой, я был глубоко огорчен, увидя этого красивого, во всех отношениях, любезного юношу, можно сказать, мальчика изуродованным на веки и высказал ему невольно свою печаль о нем. На это, продолжал Столыпин, Норов отвечал мне с своим всегдашним легким заиканием: «Ну что, брат, делать! Бог милостив! оправлюсь и воевать на костылях пойду!» — «Считаю долгом», пишет М. Логинов, «рассказать эту черту из жизни А. С. Норова, как из уважения к памяти этого достойного человека, так и для нового свидетельства о том, какой дух царствовал в 1812 г. в армии, где и мальчики способны были на такое геройское самоотвержение». «Россия», говорит Кн. П. А. Вяземский, «для него была земной святыней».

А. С. Норов был уволен из военной службы в статскую и состоял с 1827 г. по Министерству Внутренних Дел. В 1834–3$ г. он совершил поездку на восток. В 1839 г. быль определен правителем канцелярии статс-секретаря у принятая прошений, а вскоре потом членом Комиссии прошений. С 1849 г. он присутствовал в Сенате и был членом Человеколюбивая Общества, в 1850 г. назначен товарищем министра народного просвещения и в следующем председателем археографической комиссии, 7-го апреля 1853 г. исправляющим должность министра народного просвещения, а с 1854 г. апр. 13 по 25 марта 1858 г. министром. Был женат на девице Варваре Егоровне Паниной (Русск. Арх. 1869 к стр. 66. 67).

Милостивый Государь Николай Емельянович![15]

От всего сердца благодарю Вас и Александру Никитишну[16] за Ваше усердие ко мне я это дорого ценю.

Возок мой до Казани дошел цел совершенно, несмотря на ужасные толчки, а другая повозка до Нижнего еще порушилась, копылья треснули; они уже сгнили, а мастер этого не заметил.

Вчера, т. е. 8-го февраля, мы прибыли в Казань, и выйдем завтра, т. е. 10. Все мы, славу Богу, здоровы.

Да будет благодать и милость Господня на Вас всегда моею недостойною рукою.

Иннокентии Епископ Камчатский.

Казань. Февраля 9 дня. 1841 г.

Милостивый Государь Николай Емельянович!

Я посылаю Вам ныне серебряные дикирий и трикирий. И прошу Вас покорно скорее отдать их поправить как можно лучше и прочнее и постараться доставить ко мне по почте, и можно даже адресовать прямо в Охотск, если не успевают их поправить скоро.

Позолоченный места позолотить также; кресты сделать поменьше немного и с сиянием; у дикирия трубки чтобы смотрели немного внутрь, и перевязку снять и вместо оной сделать другое укрепление; впрочем же по возможности сохранить весь прежний вид и украшение в работе. Но ежели Вы найдете тут что-нибудь переменить или прибавить для крепости или красоты, спорить не буду, ибо во вкусе Вашем я не сомневаюсь, только прошу оставить чеканку на поддонах и также ножки и ручки, а прочее все можете изменить.

Сегодня собираюсь отправиться в путь; но не знаю, успею ли! Вчера была масленица, и потому едва ли исправили повозку.

С истинным моим почтением есм Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Е. К.

Февраля 10 дня. 1841 г.

Милостивый Государь Николай Емельянович!

Простите Бога ради, что я не писал Вам еще; Вы писали ко мни три письма и исполнили мои поручения, а я еще ни одного. Благодарю Вас от души за Ваше доброе ко мне расположение и память обо мне.

Путь наш из Москвы до Иркутска вообще был очень хорош; благополучен и спокоен. В Иркутск мы приехали 11-го марта. Итак, всего времени в пути мы провели 40 дней, (т. е. с 30 января по 11 марта); из этого числа надобно исключить 12 дней, которые мы прожили в разных местах, и затем остается 28 дней; значить, что мы ехали хорошо, к тому еще надобно прибавить, что мы были в Тобольске.

Все посланные Вами вещи с тяжелою почтою получены исправно. За трикирий и дикирий благодарю Вас особенно, и поблагодарите от меня и мастера, очень хорошо сделаны.

Время здесь для меня мелькнуло. Не успел оглянуться, и — вот уже и день отправки в Якутск. Боже мой! сколько я нашел перемены в Иркутске, и все почти в худую сторону. Кабаки только в цветущем состоянии, и там в селениях, где прежние простаки выручали не более 200 рублей в год, нынешние дельцы выручают это в 3–4 недели.

Вести, доходящие до нас касательно коммерции, весьма неблагоприятны. Один приезжий из Питера уверял, что даже Штиглис отказался от платежа. Но это уже невероятно, по крайней мере я и многие не верят этому, быть не может, чтобы такой столп пал.

Милостивая Государыня Александра Никитишна!

Примите мою искреннейшую благодарность за Вашу заботливость, истинно сестринскую, обо мне; чем далее я ехал, тем более видел тому доказательства, разбирая укладенные и приготовленный Ваши вещи; да сохранить Вас Господь Бог от всякого зла и спасет душу Вашу за Вашу добродетель, оказываемую всем, кто только имел случай видеть Вас.

Николай Емельянович!

Сделайте одолжение, не прерывайте Вашего ко мне расположения, я им очень дорожу. Где бы мы ни были, будем говорить и беседовать, если не лично, то, по крайней мере, чрез крючки, т. е. буквы. Беседа Ваша часто отводила мне душу.

Извините, больше писать не знаю что. Благословенье Господне да будет с Вами и всею Вашею домашнею Церковью во веки! Истинно Вас почитающий

Иннокентий Е. К.

Апреля 26 дня, 1841 г. Иркутск.

Милостивая Государыня Варвара Петровна[17].

Да воздаст Вам Господь сторицею за Вашу любовь ко мне, как проповеднику слова Его! Я всегда любил Москву, когда еще не видал ее; но теперь, когда я опытом своим дознал радушие москвитян, я сугубо люблю ее. Да сохранить ее Господь Бог на веки! Искренно благодарю Вас, Милостивая Государыня, и все семейство Ваше за внимание и любовь и за хлеб-соль. Письмо сие я поручаю передать Вам сыновьям своим[18], которые отправляются в С.-Петербург. Рекомендую Вам, как умного и благочестивого священника[19], с которым едут мои дети. Из Иркутска я уже выехал и готов уже плыть по Лене; пожелайте мне благополучного пути. Прошу покорнейше Вас передать мое искреннее почтение графине Анне Сергеевне[20], и да сохранить ее Господь Бог в том духе благочестия, в котором она воспитана и который она имеет. Благодать Господня да будет над Вами и всею Вашею Церковью! молю и буду молить о сем. Ваш покорнейший слуга

Иннокентий Е. Камчатский.

Село Ангинское. 10-го мая 1841 года.

Милостивая Государыня Анастасия Васильевна[21].

От всего сердца моего благодарю Вас за Вашу любовь ко мне. Доколе жив, не забуду Вас.

Да утешит Вас Господь Бог в печали Вашей! и да утвердит Вас в той мысли, что печаль Ваша ничто иное есть, как милость Его. Это Вы сами знаете очень хорошо. Мне остается только молить Господа, дабы благодать Его не отступала от Вас, а прочее да будет по воле Его.

В Ялуторовске мне не удалось быть, и потому я не мог лично благословить сына Вашего, но я благословил и благословляю его заочно.

Прошу Вас, Бога ради, не ищите в скорби Вашей утешения ни в ком и ни в чем, но предайте себя всецело Господу Богу.

Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со духом твоим! Молю о сем

Иннокентий Епископ Камчатский.

Мая 10 дня, 1841 г. Село Ангинское.

Ваше Превосходительство Милостивый Государь Константин Степанович![22]

Да сохранит и спасет Господь Бог Вас и семейство Ваше за Ваше ко мне благорасположение и милости, которыми я пользовался и надеюсь пользоваться от Вашего Превосходительства. Лучше этого я не умею благодарить Вас. Не столько благорасположение Ваше ко мне, сколько ревность и святое усердие Ваше ко благу Церкви, привязывает меня к Вам. Если бы Вы и не желали, но я всегда любил бы Вас и желал Вам долголетнего здравия для блага Церкви. Немного, очень немного у нас таких людей, как Вы. Бога ради, не сочтите это лестью; не ум, а сердце мое говорит это. Путешествие мое было и есть, слава Богу, благополучное. В проезд мой чрез губернские города, я останавливался у преосвященных, чрез что и познакомился с ними. Все они один на другого не походят. Всякий из них имеет свои добрые стороны. Но Иркутский, по-моему, есть такой пастырь, которого желательно бы подвигать выше и далее. Я здесь не разумею Казанского, которого Вы знаете лучше меня; и Томский преосвященный, по-моему, совсем не то, что я об нем думал: вся его ошибка происходит оттого, что он слишком ревностен к правде и оттого часто за мухой с обухом. Мне кажется, если бы его перевели в другую епархию, он, искусившийся опытом, и получив от кого-нибудь, напр. от Московского, братские советы, будет добрым пастырем. Ныне я отправляю детей моих в С.-Петербург; мое намерение, и желание и молитва о них единственная есть только то, чтобы они были людьми полезными Церкви и Отечеству, — иначе пусть я лучше лишусь их. Впрочем, да будет воля Господня! И если что либо можете Вы способствовать мне в достижении сего намерения, то покорнейше прошу Ваше Превосходительство. Письмо сие я пишу на Лене, близ города Олекмы; ранее сего я никак не мог найти времени писать к Вам.

Вашего Превосходительства, Милостивого Государя, покорнейший слуга

Иннокентий Е. Камчатский.

С реки Лены. 24 мая 1841 г.

Милостивый Государь Андрей Николаевич![23]

Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со духом твоим, спасающим и сохраняющим тебя, да множайший плод принесет нашей Православной Церкви! Вот моя молитва об Вас, Милостивый Государь, Андрей Николаевич! Вот мое желание и вот изъявление моей благодарности к Вам за Ваше ко мне расположение, или, сказать лучше, любовь о Господе.

Только теперь еще собрался писать к Вам. Бога ради, не подумайте, что я начал или думаю забывать Вас. Нет! Этого быть не может. Множество разных делишек и свиданий с родными и знакомыми чрез 18 лет[24] не давали мне времени писать.

О путешествии моем до Иркутска скажу только, что оно было благополучно. Проезжая чрез Архиереопрестольные грады, я везде останавливался у Владык, проживая от 1 до 4 дней. Заезжал и в Тобольск. Знакомство или ознакомление с ними для меня очень полезно. Из разговоров и рассказов, и действий их я многому научился.

Говорить об них я не стану.

Вы лучше меня знаете их. Скажу только о последних, т. е. Тобольском, Томском и Иркутском. Первый[25] очень учен, кажется, ибо почти всякий его разговор начинается глубокою ученостью, везде и всегда соблюдает важность, что многие называют гордостью. Одно, что очень мне жаль, мне не нравится в нем именно то, что он выразился в разговорах своих со мною: «лучше останусь навсегда в Сибири и в Тобольске, чем буду писать к м. Московскому»[26]..О причинах я не смел и не мог спрашивать. Это очень меня огорчает.

Томский преосвященный[27] есть совсем не таков, каковым я себе представлял его по слухам и рассказам об нем. Я слышал, будто он в последнем прошении своем в С. Синод выразился так, что если его не уволят, то он будет или принужден будет поступать против присяги своей. Я слышал также, что его не любят ни духовные, ни светские. И все это правда, но только это совсем иначе. Его не любят за то, что он ревнует о правде и исполнении закона, особливо церковного. И оттого он нередко делал замечания и даже выговоры властям, напр. за то, если он не бывают у обедни и проч. От духовных он требовал святости. Под словом нарушение присяги не надобно разуметь какое либо важное упущение или неисполнение. Но, по мнению его, напр. не сделать выговора или замечания разговаривающим в церкви и тому подобное — есть уже нарушение присяги. Оно и действительно так, да не так. Ревность его иногда так далеко простирается, что он за мухой с обухом гоняется.

Я думаю, если бы его перевели на другую епархию, то он после настоящего опыта и если к тому кто-нибудь из наших высших Архипастырей, напр. М. Московский, даст ему несколько советов и наставлений братски, то он при его ревности будет очень хороши пастырь. А в Томске ему очень тяжко, ибо оскорбивши многих и чуть не всех, он не может уже примириться с ними и заставить любить себя.

Преосвященный Нил[28] известен Вам. Дотоле, пока я лично не увидался с ним, я менее ценил его, нежели прежде. В самом деле, он есть такой пастырь и в настоящем положение Иркутской епархии, какого только можно желать. И по его способностям, знанию света и проч. весьма желательно, чтобы его ближе подвигали к столицам. Приемом его я чрезвычайно доволен. Он оказал мне большое пособие во всех отношениях.

Из своей ризницы он дал мне 4 облачения, трикирии и дикирии, серебр. крест, панагию и другие вещи. По предложении его Иркутские Церкви пожертвовали более 30 свящ. риз, до 20 стихарей и прочих вещей, а всего до 150. Так что я имею теперь возможность поделиться ризницею и с Камчатскими Церквами, если востребует нужда.

Желающих ехать со мною в Америку везде являлось и является очень много, так что из них можно набрать целый полк. Итак, теперь можно сказать, что есть жатва и есть жатели, только нет одного, безделицы — денег, но (твердо надеюсь) Господь устроит все.

Вся свита моя состоит из 11 человек: 3 диакона, 1 студент Академии, 2 семинариста, 1 дьячок и 4 певчих. Двое из них взяты в Москве, один (диакон) в Томске, а прочие в Иркутске. Студент Академии (Озеров)[29] по своим способностям, познаниям, а что всего лучше, своему благочестию подает большие надежды. И дьякон из Лавры тоже очень хороши человек. Певчих хотя и немного, но право хоть куда; так что все слышащие их удивляются; да и по другим отношениям они, как кажется, будут полезны.

Еще одно: я слышал от весьма многих изъявления желаний и даже жалобы на то, что мы не имеем богословия на русском языке. И в самом деле, ужели наша православная церковь еще долго не будет иметь его[30]? И, кажется, решительно можно сказать, что если не напишет его нам наш М. Московский, то едва ли кто сделает и может сделать это великое дело; ибо для сего не достаточно одной учености, но нужна преимущественно духовная опытность — благодать. Писатель должен не только знать и понимать свой предмета, но и чувствовать, живо чувствовать.

Ныне я отправляю детей моих в С.-Петербургскую семинарию[31]. Сделайте милость, призрите их иногда. Мое желание: чтобы они были людьми полезными для Церкви. Иначе — пусть я лучше лишусь их. Священник, с которым я отправляю их, есть один из лучших, деятельных и благочестивых священников в Иркутск. Он вдов, и хочет поучиться в Академии. Дайте ему случай быть более полезным Церкви.

Путь наш по Лене есть ничто иное, как отдых от пути прежнего. В самом деле, плавание по Лене есть ничто, как наслаждение природою.

Прощайте. Пока довольно.

Сердечно любящий Вас и желающий Вам большего преспеяния в вере и служении Церкви. Ваш покорный слуга

Иннокентий Епископ Камчатский.

Река Лена близ Якутска. Мая 28 дня 1841 г.

Ваше Сиятельство Милостивый Государь[32].

Отправясь из Москвы 30 января, 1-го февраля я приехал в Владимир и остановился в доме преосвященного Парфения; он принял меня ласково, и я пробыл у него до вечера 2 числа. Преосв. Парфений[33], хотя на вид кажется бодр и свеж, но жалуется на свое здоровье, которое, как он говорит, только что позволяет ему управляться с его делами. Он весьма полюбил меня, как он говорил, за мою простоту.

В Нижнем я пробыл сутки и останавливался также у преосвященного Иоанна[34], который принял меня весьма радушно и ласково. Он ездил со мною во многие места в городе. В разговорах его сначала заметна была особенная отчетливость; но потом он стал говорить со мною проще и откровеннее, и тогда, между прочим, в нем обнаружилось какое то предубеждение против действий Ваших; или, лучше сказать, он многие действия Ваши понимал иначе (может быть, он только искушал или выпытывал меня); но я принимал его слова за истину и старался навести его на настоящую точку зрения и не знаю, действительно ли он так думает, но, по крайней мере, напоследок он стал говорить об Ваших действиях так, как мне хотелось. Он много жаловался на строгость управления преосвященного Афанасия (нынешнего Тобольского), следствия коей он видит еще и теперь: напр. семейства некоторых, лишенных священства, теперь остаются без куска хлеба, и он должен давать им какие-либо способы к пропитанию.

В Казань я приехал на масленицу, в пятницу, и никак не мог выехать оттуда ранее вторника первой недели поста. Преосвященный Владимир[35], коего личные достоинства весьма известны Вашему Сиятельству, можно сказать, обворожил меня своею ласковостью, так что я почти неотходно был при нем и во все время пребывания моего я был только в двух монастырях, и то с ним же. В разговорах и рассказах своих, из коих я много почерпнул для себя назидательного, он неистощим. Из ризницы своей он подарил мне серебряные трикирий и дикирий. С глубоким чувством благодарности я расстался с ним.

В Перми я пробыл только сутки. Преосвященный Аркадий[36] уже ждал меня, и потому я принята им был, как свой. Он мне показался простым по характеру. Викария своего Анатолия он не зовет иначе, как мой любезный. Не совсем братски и даже с каким-то негодованием отзывался он о преосвященном Тобольском, относительно обращения раскольников. Но, как я узнал после, преосв. Афанасий имел более справедливых причин жаловаться на него самого. На вопросы мои касательно управления епархией, он отвечал мне просто, откровенно и добродушно.

В Екатеринбурге я только продневал. Преосвященный Анатолий[37] обрадовался моему приезду. Пребыванием своим он доволен; но только жалуется на то, что власть его, как викария, слишком ограничена и, как он говорил, более, чем благочинного. Он сказывал мне, что делал попытки к обращению раскольников, но они даже и не хотели слушать его.

Из Екатеринбурга гораздо ближе ехать прямо на Томск, минуя Тобольску но я не хотел этого и был в нем. Тобольск (сибирская столица бывшая) быстро упадает, оттого что в стороне от дороги, и особенно ныне, когда главною квартирою Сибирских войск сделался Омск, — и никакая сила не поддержит Тобольска: чрез 50 и менее лет, он будет не более, как село со множеством церквей. Преосвященный Афанасий принял меня более с важностью чем с ласковостью. Важность его, которая происходит, вероятно, от его учености и многознания (он теперь занимается натурою) и которую многие называют гордостью, видна и в разговорах, и во всех поступках. Из разговоров его видно, что он весьма недоволен действиями преосвященного Аркадия Пермского, касательно раскольников; ибо миссионеры того действовали и в его епархии, и довольно своевольно. Преосвящ. Аркадий говорил: «Дай нам обратить раскольников и тогда возьми их от нас»; а преосв. Афанасий говорит: «Ужели у нас не нашлось бы людей способных к тому? Это означает недоверие к нам». На поклон, отданный мною преосв. Афанасий от пр. Филарета Московская, и жалобу, что он не пишет к тому, он отвечал мне твердым тоном: «Скорее я соглашусь остаться навсегда в Тобольске и в Сибири, чем писать к нему». О причинах я не смел и не хотел спрашивать. Очень жаль, что он так сильно предубежден против преосв. Филарета. О преосвящ. митрополите Ионе он отзывался самым неуважительным тоном. Жалуется на здоровье и на климат, который в самом деле есть, кажется, самый худший во всей Сибири. Касательно управления духовенством, он говорил, что он здесь поступает не так, как в Нижнем; там он был строг, потому что было кем заменить изверженных; а здесь он начинает из подтиха увеличивать свою строгость, по мере того, как находит средства заменить недостойных. При прощании он пожелал мне всякого благополучия и подарил панагию (простую).

В Томске я пробыл слишком трое суток, чтобы отдохнуть от пути. Преосв. Агапит принял и обращался со мною братски, тем более, что наши обстоятельства — его и мои-почти одинаковы, ибо и он поступил с открытием епархии. О преосв. Агапите я имел понятие совсем не то, каков он есть. Он, как только мог я понять его, есть ревнитель совершенной правды и законов, и в особенности христианского. Он, не смотря ни на какие обстоятельства и отношения, от всех требует точного исполнения своих обязанностей; он делает замечания и даже выговоры и властям, напр. если они не придут в церковь к обедне; — и оттого почти все власти его не любят; он требовал от всех вступающих в брак знания заповедей и проч., — это почли и почитают притеснением. О духовенстве и говорить нечего. Он требовал, чтобы оно было свято, и чтобы лучше знать, все ли исполняют свои обязанности, он, кажется, имел уши и, кажется, преимущественно из родных. Это оскорбило духовных. И, конечно, судя по справедливости, он поступает, как должно и, как он сам говорить; «пусть, что хотят, говорят, думают и пишут обо мне, — а я должен делать по своей присяге». Малейшее послабление или снисхождение он считает нарушением присяги. Оттого-то он, вероятно, и употребил в последнем своем прошении в Св. Синод выражение: «иначе, я должен буду поступить против присяги», и которое, как я вижу теперь, совсем не значит какое либо важное нарушение присяги. Конечно, меры и образ действования его хотя и справедливы, но часто неуместны и несообразны с обстоятельствами. Он часто гоняется, по пословице, за мухой с обухом; но при всем том, этого нельзя ставить ему в вину и потому составить об нем какое либо неблагоприятное мнение. Все это происходить или происходило от неопытности и незнания света. Ректура и епархия — вещи совершенно различные, почти то же, что теория и практика. Мне кажется, что если бы он быль переведен на другую епархию (а перевести его нужно, ибо его не любят, а полюбить себя он уже не заставить), то он, научившись настоящим опытом и получив от кого либо (напр. от преосв. Московского, которого он уважает) приличные советы и наставления, был бы очень хороший пастырь при его ревности о правде. Надобно сказать, что и духовенство Томское, как мне показалось, очень не завидное. Это подтвердил мне и Красноярска протоиерей, человек, достойный всякого вероятия (он мой товарищ по семинарии и единственный). Преосв. Агапит претендует на то, что место, назначенное им в монастыре для архиерейского дома, ему не дают и отводят другое. В этом я с ним совершенно согласен, ибо нет никакого сравнения между местом нынешним и местом вновь назначаемым.

В Иркутске я приехал 11 марта. О преосвященном Ниле и говорить нечего: Вы изволите знать его по его действиям и писаниям. Я скажу только, что я, не видавшись с ним, хотя и высокое имел об нем мнение, но гораздо менее, чем теперь, познакомившись с ним лично. Действительно, счастлива Иркутская епархия, имея такого архипастыря, ибо он устроить ее, и хотя я люблю Иркутск и желаю ему всего лучшего, но, предпочитая большую и общую пользу меньшей, от души желаю, чтобы преосвященный Нил был приближаем к столицам, и чем скорее, тем лучше, но не ранее трех лет. Немного у нас архиереев с таким умом, деятельности и опытности. Я чрезвычайно одолжен им во всех отношениях: он споспешествовал и готов споспешествовать мне во всем.

С истинным моим почтением и совершенною преданностью честь имею быть Вашего Жительства Милостивого Государя покорнейший слуга

Иннокентий Епископ Камчатский.

С реки Лены Мая 30 дня. 1841 г.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич.

Письмо Ваше очень меня порадовало и тем более, что я получил его на пути к Охотску. И как Вы думаете — когда? Июля 7 (от 21 марта). Вы пишите, что Вы ожидали от меня вестей из Москвы. Ну скажите, что же бы я мог написать кроме того, что тут я был, там меня принимали, здесь меня ждали и проч., и вышло бы все только я, меня, мне, обо мне и проч. Пусть другие опишут, и тогда достовернее. 27-го поля, я получил письмо от нашего Владыки[38], Я был поражен этим. Он первый пишет ко мне и тогда, как от меня не видал еще ни строки. Да хранит и сохранит его Господь для блага Церкви нашей! Это было первым моим выражением благодарности к нему, и оно будет всегда. Лучше не умею.

Он пишет ко мне, что до него дошли слухи, что Ситхинский начальник учреждает при себе лютеранскую церковь. Я, кажется, сказывал Вам, что на том самом корабле, на котором я пришел в С.-Петербург, ушел пастор, но обязанный подпиской не вмешиваться в дела обращения диких. От пришедших ныне из Америки я узнал, что он действительно так ведет себя, и если отправляет богослужение, то в доме главного правителя, а не публично. Впрочем обстоятельнее писать о сем могу на месте.

Из Якутска я отправился 11-го июня, к границе своей епархии приехал 29, 1-го июля был уже совершенно в своей епархии, т. е. на земле, принадлежащей уже охотскому управление Стоит замечания, что не знаю почему, но охотские священники не получили еще и доныне ничего касательно открытая камчатской епархии, ни обо мне, ни о чем, — тогда как гражданское начальство давно уже знает официально. Они, слыша, что я уже приближаюсь к ним, обратились к начальнику Охотска с просьбой, чтобы он сообщил им сведение обо мне; по получении оного, они начали поминать меня с 1-го июля, т. е. с того дня, в который я вступил в пределы моей епархии. Как случилось это, так не сделать и с намерением. 15-го июля я въехал в Охотск и был встречен по обычаю.

Путь наш из Якутска, который один только и может назваться путем в сравнении трудностей и опасностей, — какие могут быть на путях, — был необыкновенно хорош и благополучен. Почти во все время мы не имели дождей и оттого скорее можем жаловаться на пыль и безводие, нежели на грязи и водополье. Все сущие со мною и я во все время были здоровы и невидали никакой неприятности — тогда как, можно сказать, на каждом шагу можно встретить даже опасности. Все это я приемлю за новый знак благоволения Божия на дело, на которое я иду. О! Бога ради молитесь, чтобы не вотще, не всуе было мое шествие, и пришествие, и пребывание; боюсь, но буди воля Его.

Что сказать Вам об Охотске? Представьте, если бы кому-нибудь пришла мысль вдруг создать город на пустом и безлюдном месте и вследствие этого он бы устроил присутственные места, дом для служащих, магазины, верфь, гражданскую и военную больницы и проч. казенное; послал бы полный комплекта чиновников и стражу и проч., словом сделал бы все, что требуется для города, но о гражданах и забыл бы, т. е. в его городе нет ни одного гражданина и частного человека, кроме приезжающих. Не смешно ли бы было видеть такой город? Точь в точь все это представляет собою Охотск. Из 875 душ жителей: 35 чиновников, более 200 солдат и стражи и 6 мещан, и 1 купец. И надобно знать, что трое из мещан находятся под другим ведением. Конечно, к управлению Охотска принадлежат Тунгусы до 1500, но они в лесах, и редко, редко приходят, и то для того, чтобы заплатить ясак[39].

Вот Вам описание Охотска! Он почти весь состоит из казенных зданий и квартир для служащих. О Тунгусах рассказывают, что они очень хорошо приняли нашу веру, честны, добры и проч.

Но как Вам кажется? с 1837-го года их не видали священники. А почему? потому что не на чем ехать. Светское начальство отказало в выдаче подорожен без платежа прогонов, а прогонов нет, Я просил начальника выдавать подорожные на две лошади, а на платеж прогонов разрешил употреблять из церковных денег, которых здесь до 10 000. Я писал к графу[40] об этом.

Около 9-го августа намереваемся отправиться в море. Помолитесь об нас и пожелайте нам счастливого пути. Прошу поклониться от меня Татьяне Борисовне[41], Ивану Якимовичу[42] и всем прочим. Я намереваюсь писать ко многим, но не знаю, успею ли. Довольно скопилось дел.

Прощайте и не забывайте совершенно преданного Вам, покорнейшего слугу

Иннокентия Е. Камчатского.

Благодать Господа нашего И. Христа да будет со духом твоим. Аминь[43].

июля 30 дня 1841 г. Охотск.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь Константин Степанович.

Извините, если я прерву на минуту Ваши занятия на пользу Церкви; но не мог пропустить случая не написать Вам что-нибудь, тем более что уже целый год не буду иметь удовольствия писать к Вам и (надеюсь) получать от Вас писания. Я и все, сущие со мною, уже в Охотске. 15-го июля кончился наш путь по суше; теперь предстоять по водам, и около 9-го августа располагаемся начать его.

Охотская дорога, которая так всех пугает и которая действительно бывает и трудна, и опасна в дождливое время — для нас была самая благоприятнейшая, так что мы можем скорее жаловаться на пыль и безводие, чем на грязи и дожди. Я и все, сущие со мною, здоровы и веселы; все из них, кроме одного (но в семье не без урода), подают добрые надежды о себе, — словом: все хорошо и благополучно. Все это я приемлю, как новый знак благоволения Божия на дело, на которое я иду. Пожелайте и помолитесь, да не всуе будет мое путешествие и пребывание. Слава Богу, хотя много уже переделал дел по новой для меня обязанности, но не встречала еще трудного; по крайней мере, я всякое дело решал, как можно и как мне казалось; — некоторые из моих распоряжений увидите Вы из бумаг. Теперь я не могу ничего написать собственно для Вас, т. е. для отчета. Долго придется Вам ждать; а, может быть, ничего не дождетесь, кроме ведомостей и экстрактов. Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с Вами во веки!

Вашего Превосходительства, Милостивого Государя, покорнейший слуга

Иннокентий Е. Камчатский.

Охотск. Августа 4 дня. 1841 г.

Милостивый Государь Николай Емельянович.

Имея время, не могу не писать Вам, хотя и не имею ничего особенного. Дай Господи Вам и Александре Никитишне доброго здоровья и благополучия. Вы не поверите, как я Вас люблю, и как желаю всего доброго. Немного, очень немного случилось мне найти таких добрых людей, как Вы, и да сохранить Вас Господь Бог. Детям Вашим и Ольге Никитишне и особенно О мое благословение. — Я, слава Богу, уже в Охотске с 15 июля, и теперь сидим у моря и ждем погоды; противный ветер не пускает.

С Иваном Федоровичем я коротко познакомился, он ехал с нами. Какой трус он, такого, кажется, свет не производил, и крепонек т. е, расчетлив, если только не скуп; но не в такой степени, чтобы можно было назвать его скупцом. Он ушел в море на первом судне, т. е. 3 августа.

Охотская дорога для нас была ничто иное, как прогулка по аллеям и шоссе, в самом деле, такой хорошей дороги давно не помнят.

Пожалейте со мною о важной потере. Представьте себе: Царскую ризницу и мантию я теперь не могу употреблять, они по Охотской дороге подмокли, и впрочем не мудрено. Ящики, в которых они лежали, были закупорены, как нельзя хуже, а закупорку делала Иркутская контора, и сколько ящиков мы здесь ни раскупоривали, во всех подмочка. Я никак не мог думать, чтобы Иркутская Контора, которая взяла с нас не дешевле других, допустила это. Что мне теперь делать! С кого искать? пролито полно не живет.

Прощайте, до свидания. Пишите, пожалуйста. Каковы коммерческая обстоятельства, я думаю многим жутко, и каковы урожаи?

Благодать Господа нашего Ииуса Христа да будет с Вами во веки. О сем постоянно молится Ваш покорный слуга

Иннокентий Епископ Камчатский.

Охотск. Августа 11, 1841 г.

Милостивая Государыня Варвара Петровна.

Хотя не имею времени много беседовать с Вами, но считаю долгом писать Вам, когда удастся. Пишу Вам ныне: я уже, слава Богу, в Охотске; 15 июля кончился наш продолжительный и, точно, многотрудный и опасный Охотский путь; но для нас он быль, можно сказать, только́ утомителен. Время было хорошее, погода прекрасная. Я и все сущие со мною здоровы и веселы, — словом, все было хорошо и благополучно. Все это я приемлю, как новый знак благоволения Божия на дело, на которое я иду. Молитесь и помолитесь о нас, чтобы и путешествие, и пребывание наше на месте было в пользу церкви и во славу Божию. Около 19 августа располагаемся отправиться в море, и в исходе сентября, если Господь благоволит, надеемся быть в Америке. Пожелайте нам благополучного плавания; впрочем, теперь уж поздно: потому что в это время, как Вы читаете письмо мое, я уже должен кончить путь мой. Здоровы ли дети Ваши в Петербурге? Прошу засвидетельствовать им от меня почтение, особенно графине Анне Сергеевне, как доброй и примерной матери и хозяйке. Мне весьма приятно вспомнить минуты, проведенные в семействе Вашем, Вашу общую любовь ко мне. О, никогда, никогда не забуду Вас! Да воздаст Вам Господь за Вашу любовь ко мне, как проповеднику слова Божия. Ибо Вы принимали меня за него. Всем Вашим домашним и детям Вашим, и Надежде Николаевне[44] объявите мое благословение и искреннее почтение. Авдотье Ивановне Арсеньевой тоже, и пусть она скажет то же и Непениным. И всем, кто помнит меня. О, я помню всех, всех добрых людей!

Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с Вами и со всею домашнею Вашею Церковью во веки! Ваш покорнейший слуга

Иннокентий Е. Камчатский.

Охотск. Августа 13 дня. 1841 г.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь Авраам Сергеевич.

Далеко, далеко я теперь от Вас, — но сердце мое с Вами. Нет дня, в который бы я Вас не поминал; и да прильпнет язык мой к гортани моей, если я не буду поминать Вас, и Вашу супругу и чад Ваших. Я в полной надежде, что Господь наградил уже потерю Вашу в незабвенном Сереже другим чадом; около месяца уже поминаю чад Ваших. О, да утешит Вас Господь Бог в чадах Ваших, за то утешение, которым я теперь утешаюсь о дочерях моих![45]. И да сохранить Вас Господь Бог для утешения многих!

Я уже в Охотске с 15 июля, и более двух недель сижу у моря и жду погоды: противные ветры не пускают выйти в море.

Благодарю Бога моего: я и все сущие со мною здоровы; разнообразное и, по истине, многотрудное путешествие наше по земле кончилось счастливо и благополучно. Охотская дорога, где в дождливое время дочти на каждом шагу можно встретить трудности и опасности, для нас была шоссе и аллеи, и если мы можем жаловаться, то не на дожди, грязи и опасности, но на пыль, безводие и утомительность. Многие из спутников моих подают добрые о себе надежды. Словом, все хорошо и благополучно, и все это я приемлю, как новый знак благоволения Божия на дело, которое мне предлежит. О, Бога ради, помолитесь и молитесь обо мне, да не всуе, да не вотще будет мое и путешествие, и пришейте, и пребывшие в Америке, но во славу Бога и великого нашего Отца отечества!

Завтрашний день надеемся выйти в море, и если Господу будет угодно, то в исходе сентября или в первых октября будем на месте.

Долго, очень долго еще не буду иметь я удовольствия и утешения получить от Вас письма, т. е. не ранее сентября будущего 1842 года; точно так и Вы теперь не получите от меня ранее того же времени.

Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с Вами и со всею домашнею Вашею церковью! Сего искренно желает и о сем по силе молит Вашего Превосходительства, Милостивого Государя, покорнейший слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Августа 17 дня 1841 г. Охотск.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь, Авраам Сергеевич.

Письмо это я пишу Вам из Америки первое; но я уверен, что Вы получите его вторым. Старый знакомый Ваш и мой искренний приятель, А. Г. Ротчев, выезжает ныне из Америки, и я не мог не написать Вам хотя что-нибудь. Искреннейшую свидетельствую Вам мою благодарность за Ваше внимание и расположение ко мне. Никогда не забуду Вас и Вашей почтеннейшей супруги.

Я, слава Богу, здоров. 9-го апреля возвратился я из похода и на днях опять собираюсь в поход в Камчатку.

Если будете писать в Москву, прошу написать и от меня искреннейший поклон.

Желаю Вам всякого благополучия и спасения души. Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Епископ Камчатский.

26 Апреля 1842 г.

Преосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь[46].

Христос посреди нас. От полноты сердца моего приветствую Вас из-за тридевяти земель из тридесятого царства. Далеко-далеко я от Вас телом, но мыслю моею я часто бываю в Вашем святом Киеве, и с любовью и благодарностью вспоминаю минуты, проведенный мною с Вами. Вы извините меня, что я начинаю письмо мое первостоятельски; это оттого, что я не имел чести поздравлять Вас с возведением в новый сан, в который и я грешный и недостойный возведен сверх всякого чаяния. О! прошу и молю Вас так, как молить нищий богача щедрого, молитесь о мне, да не будет мое зде пребывание вотще или тще. Вот уже седьмой месяц, как я в Америке на месте своего пребывания: но еще ничего не сделано. Правда, благодаря Господу, кое-чему положено начало и притом не моими руками. В Америку я прибыл 26 сентября 1841 года. Выехал из Питера 10 января этого же года, вот сколько времени я ехал! Впрочем из этого надобно исключить прожитие в разных местах. Именно: в Москве 18 дней, в Иркутске 60, в Якутске 14, в Охотске 42, а всего 134. Затем остается 125 дней, в которые я был в пути, и надобно сказать, что путешествие мое, особливо до Охотска и оттуда до Америки, было самое счастливое, т. е. 66 дней, а при обстоятельствах не благоприятных может быть даже более 100 дней.

Весною был я в Кадьяке — осматривал тамошнюю церковь, ближайшую к нам (1000 верст), приход коей простирается до 2000 верст.

На днях собираюсь опять в поход сначала по островам, а потом в Камчатку, а в марте надобно быть в Охотске, где, я уверен, получу в числе многих посланий и от Вас, ибо я уверен, что Вы не забудете по любви Вашей ко всем.

Нужды мои, или что я говорю, нужды церквей здешних неисчислимы; везде надобны деньги, а их нет, и оттого я, как бы ни желал, никак не могу подписаться на Воскресный чтения. Ах, если бы гг. издатели пожертвовали в пользу здешних новопросвещающихся и жаждущих спасительного слова, хотя бы экземплярами 2. Это для них ничего.

Знакомым моим в Киеве прошу Вас покорнейше засвидетельствовать мое искреннее почтение: отцу архимандриту Евсевию, отцу протоиерею, отцу типографу. О! я с любовью вспоминаю их…

Поручая себя молитвам Вашим, честь имею быть Вашего Преосвященства, Милостивейшего Архипастыря, покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

Новоархангельск. Апреля 29 дня, 1842 г.

Милостивая Государыня Анастасия Васильевна[47].

Да наградит Вас Господь Бог за Вашу любовь ко мне! Вы принимали и любите меня, как ученика, Апостола Иисуса Христа, и да воздаст Вам Господь сугубо мзду Апостольскую.

Да утешит и да укрепит Вас Господь Бог в печали Вашей! Блаженны плачущие с верою и преданностью к Богу, ибо они непременно утешатся, еще даже в сей жизни, и да даст Вам Господь веры и преданности. Лучше этого я не могу желать Вам ничего, и о сем более я молюсь Господу.

Прощайте Господь с Вами! Ваш вседоброжелательный слуга.

Иннокентий, Е. Камчатский.

29 Апреля 1842 г.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь, Авраам Сергеевич!

Наконец, слава Богу, я в Америке, и уже седьмой месяц. Путешествие мое, начавшееся 10 января 1841, кончилось 26 сентября. 124 дня продолжался путь наш, исключая остановок на месте. Но как ни продолжителен и ни труден быль путь мой, я и все сущие со мною во все время были здоровы. Господь видимо хранил нас: не случилось с нами никакого не только несчастия, но даже, можно сказать, мы не видели никакой неприятности.

О новостях здешних таких, который бы интересовали Вас, я ничего не могу написать, во-первых потому, что еще и нет ничего, а если что есть, то скажете Вам Андрей Николаевич Муравьев.

Утешились ли Вы, или лучше сказать, утешил ли Вас Господь о потере Вашего Сережи? О, да утешит и утешает Вас Господь Бог, ибо Вы многих утешили, утешаете и готовы утешать Вашими советами, делами и любовью.

Почтеннейшей супруге Вашей (имя ее я никогда не забуду, пока я жив, ибо я помню и поминаю и должен поминать имена Ваши; но за отечество не ручаюсь) — мое искреннейшее почтение и благодарность за то внимание, какое она оказывала мне.

При случае, прошу Вас написать от меня искреннейший, истинный привет князю Николаю и всему их любезнейшему семейству. О, никогда, никогда не забуду я их любовь ко мне!

Извините, Бога ради, не имею времени писать Вам много: чрез два дня собираюсь в путешествие по епархии, которое продолжится до 16 месяцев, а ранее писать не мог, потому что был в путешествии на Кадьяк.

Свидетельствую мою благодарность от полного сердца за любовь Вашу ко мне. Честь имею быть Вашего Превосходительства, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

Апреля 29 дня 1842 г. Новоархангельск.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь, Константин Степанович.

Наконец, слава Богу, я в Америке, и здоров. Это значит, что Господу, Который не благоволил достигнут Кадьяка преосвященному Иоасафу в 1799 году, угодно, чтобы я был в Америке. Значит, что он призрел на творение Свое — людей, столь долго блуждавших во тьме духовной и душевной. Он послал и привел нас для показания им света истины. Теперь, так сказать, дело за нами. Но будет ли что от нас? Позволят ли нам наши силы, а паче — наша леность, сделать что-нибудь? Ах, эта леность! Не будь ее — тогда все мы можем облещись силою Апостолов; ибо все возможно молящемуся. Но леность не всем позволяет молиться.

О действиях наших я Вам не пишу; Вы это увидите из официальных бумаг моих. Только прибавлю здесь то, что слово Божие, проповедью которого занимается ревностно иеромонах Мисаил, начинает проникать в сердца соседей наших Колош: уже около 80 человек готовы окреститься; но я не спишу и потому об этом я ни почел нужным писать официально; если Господь благоволит успеть нам, то донесу на будущей год. В последней бумаге моей к его сиятельству, я написал все сделанные мною распоряжения, разумеется, более важные: о мелких я не упоминает. Я этим думал исполнить то, что Св. Синод приказал мне: каждогодно отчеты о своих действиях. Вразумите меня, Бога ради, хорошо-ли я сделал. и что разумеется именно под словом «отчеты»: одни-ли перечневые ведомости, или и все распоряжения? и вообще, покорнейше Вас прошу делать мне замечания. Этим Вы меня чрезвычайно одолжите. Я делать готовь, лишь бы знать. Также я не знаю, к кому и как представлять ведомости о компанейских школах? да и надобно-ли? Мысль моя — учить детей в церкви обязанностям и требовать от них исполнения посильного, — Вам известная, — благодарение Господу, не оставляете меня; и я употреблю все, чтобы привести ее в исполнение. Ныне я говорил здесь грозное слово об этом и, кажется, подействовал…. Ах! что я сказал: подействовал? — нет, нет! не мы действуем, а нами действуете благодать. Мы, — все мы, от пономаря и даже звонаря, — все мы ничто иное, как орудие Божие. Угодно Господу — Он и звоном звонаря тронете сердце человека, на которого Он призрит. — Словом моим, по видимому, на многих подействовала благодать. О слове сем при случае расскажет Вам общий знакомый наш А. Г. Ротчев[48] и супруга его,

Елена Павловна; они ныне выезжают. Ах, если Господь благословить привести в исполнение мысль мою! тогда огненными словами напишу Вам мою радость! Но все в деснице Божьей. Аминь.

Вашего Превосходительства, Милостивого Государя. покорнейший слуга

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Новоархангельск. Апреля 29 дня. 1842 г.

Милостивая Государыня, Варвара Петровна.

Вы удивитесь, что я пишу Вам такое коротенькое письмо, но это отнюдь не потому, чтобы я забыл Вас. О, скорее забуду себя, чем Вашу любовь ко мне! Но это потому, что во-первых, я не имею времени; во-вторых, я не имею еще и предметов таких, о которых можно бы было писать к Вам. Как ни желаю я, но еще мы ничего почти не сделали для славы Божией; правда, положено начало некоторое, но это только начало. Слава Богу! я в Америке, и уже 7 месяцев. Путешествие наше было очень счастливое. Весною я плавал в Кадьяк, и на днях опять собираюсь в путешествие. Вы, вероятно, читали мою книжечку о Кадьякской церкви. И я теперь порадую Вас, что Кадьякская церковь теперь совсем не то. Слух о прибытии моем в Америку, благочестие и усердие тамошнего священника и тамошнего начальника весьма много подействовали на Кадьякцев, из коих прежде едва-ли и сотый бывал когда либо в церкви, — а теперь церковь всегда полна, и некоторые из них показывают умилительные знаки благочестия и покаяния. Проповедь наша и на Колош, соседей наших, благодарение Богу! начинаете действовать, и человек до 80 просят уже о крещении. Но все в руках Господних. Прощайте! Да наградить Вас Господь Бог за ту любовь, которую Вы оказывали мне, как проповеднику, и да воздаст Он Вам сугубую награду, уготованную проповедникам. Графине Анне Сергеевне мое искреннейшее почтете и уважение, да не ослабеете она на своем благом пути! Ах, как я ее люблю за то, что она воспитываете сына своего по-христиански. Укрепи ее Господь! Благодать Господня да будете с Вами и со всеми Вашими родными. Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Новоархангельск. Апреля 29 дня. 1842 г.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[49].

Наконец, слава Господу Богу! Я, милостью Его, заступлением Пресвятою Девы и молитвами Святых и Вашими, в Америке! Теперь расскажу Вам о путешествии и прибытии нашем в Америку и проч. 20 августа 1841 года, — в один из самых лучших дней. — мы вышли из устья реки Охоты, на бригге Охотск, при самых благоприятных обстоятельствах и направили путь наш к одному из островов Курильского Отдела — Симусиру. 2 сентября подходили к острову Симусиру, и я посылал священника на берег, для назидания живущих там Русских и Алеутов (природных жителей на сем острову нет, они все на Шумшу — втором острове) и исправления треб. Того же дня, вечером, мы оставили остров и пошли прямо в Ситху. Почти 20 дней сряду были самые благоприятные ветры, при ясной и теплой погоде, и корабль наш так быстро шел, что 21 сентября мы были от Ситхи только в 750 верстах, проплыв от Охотска до 6250 верст; погода так была хороша, что мы каждый праздник отправляли богослужение не в каюте, как обыкновенно бывает, но всегда на палубе. Вы можете вообразить, какое это было чудное зрелище: корабль, среди необозримого океана, под парусами идет полным ходом, спокойно; на палубе — народ, и отправляется богослужение! О, это единственная в своем роде картина! 25 сентября, в день Преподобного Сергия, около 4 часов вечера (а по-московски около 4 часов утра), молитвами Его и Вашими, мы увидели гору Эчком, находящуюся близ Новоархангельска; а на завтра, 26 сентября, в день возлюбленного ученика Христова, которому Церковь молится о разогнании належащей тьмы языков, мы вошли в гавань Ситхи и в 10 часов положили якорь. 27 сентября, в субботу, сошел я на берег, где встречен был главным правителем, всеми чиновниками и всеми православными[50]. В малом облачении, я пошел в церковь, где приветствовал свою новую паству краткою речью, отправлял благодарственный молебен Господу Богу. 28 сентября отправлял я божественную литургию в первый раз. Церковь в Новоархангельске, — которая впрочем приходить в ветхость, и чрез 4–5 лет непременно будет нужна новая, — я нашел в весьма хорошем состояние и, сверх ожидания моего, так украшенною, как бы в самом деле ожидали прибытия архиерея. И вое это должно отнести к усердию г. главного правителя Этолина, который в числе первых своих распоряжений, по прибытии в колонии, поставил исправление церкви.

Действия наши, по прибытии в Ситху, еще не велики. И вот они: 1) Послана миссия в Нушегак, которая прибудет на место назначения своего не ранее половины июня сего года. Священник благонадежен, хотя и не из ученых; он снабжен подробнейшими наставлениями и всеми вещами со стороны нашей. 2) 17 декабря открыто Духовное училище, состоящее ныне из 23 человек Креолов и туземцев. Смотрителем определен иеромонах М., студент Московской Духовной Академии. 3) Ученик Богословия И. Т. послан в Кадьяк для изучения языка, и в четыре месяца оказал удивительные успехи. Он человек со способностями. 4) Иеромонах М. усердно занимается беседами с Колошами и, кажется, не без успеха, не смею сказать — с успехом. Человек до 80 готовы уже креститься и просят об этом; но я не думаю торопиться: чем более и лучше узнают, тем надежнее. 5) Весною я был в Кадьяке для обозрения тамошней церкви, и был утешен ею сверх всякого ожидания. Кадьякцы теперь стали совсем не то, как были до того. Слух о прибытии моем в Америку, ревность и благочестие тамошнего священника, прибывшего в Кадьяк в конце 1840, и также христианское содействие, словом, и делом, и примером, тамошнего начальника г. Костромитинова, — весьма много подействовали на Кадьякцев. Впрочем они, бедные, ни от кого ничего не слыхали доброго даже доныне, и, как они мне выразились, ныне «начинают выходить из темного места на свет». Прежде, едва сотый из них когда-либо бывал в церкви, а о говении они и не знали: ныне полна церковь во всякий праздник, и в один великий пост постников было более 400; для сего приезжали даже из дальних месть. Беззаконные сожительства (невенчанные браки, коих было очень много) уничтожаются. До такой степени Кадьякская церковь была запущена, что из 3700 душ, числившихся по переписи в 1841 году, было некрещенных более 1000; даже из самых Кадьякцев есть еще и теперь до 100 душ детей, от 2 до 9 лет, некрещенных. И сколько таковых умерло, особливо во время оспы, которая унесла из Кадьякского отдела до 2000 человек! В доказательство благой перемены Кадьякцев и действий тамошнего священника, сообщаю некоторый сведения из его ко мне донесения. а) Великим постом настоящего 1842 г., на первой неделе, прибыло в Павловскую гавань около 40 человек Алеутов, из Трехсвятительской артели, поститься. По три дня сии Алеуты были мною наставляемы в вере Христовой и в том, как и когда христианин достойно может приобщаться Тела и Крови Христовой. В числе их находился один тоен. Во время второй беседы с ними, в которой говорено было о покаянии и Евхаристии, когда было сказано, что всякому грешнику, кающемуся пред Богом в присутствие одного священника, без всякого постороннего свидетеля, Бог, ради заслуга Возлюбленного Сына Своего Иисуса Христа, оставить все грехи и во веки не помянет их, если только сей кающийся грешник не повторить их снова, — помянутый тоен пред всеми сказал, что он публично расскажет все свои грехи, и никого не постыдится, и ничего не скроет. Когда намеренно его я начал противоречить и сказал, что этого делать не должно; то он отвечал: «если я не стыдился грешить, то зачем буду стыдиться исповедовать грехи свои, хотя бы то было и пред всеми?» Таковая вера в дикаре умилила душу мою. Несмотря на то, что в беседах с ними я говорил долго и много, он не оставлять и после того непрестанно приходить ко мне в квартиру и учиться дальнейшему. Однажды спросил я его в квартире моей: отчего он усерднее и откровеннее прочих своих братий? Он отвечал: «оттого, что я всех их хуже; и в церкви, когда ты на меня взглянул» (чего впрочем я совершенно не помню), «во мне родилась мысль — непременно идти к тебе и учиться у тебя». Тоен сей покаялся и приобщился Св. Таин. Замечено за ним, что он во всю первую неделю, которую постился, почти ничего не ел; от чего лице его спало, сделалось бледно, голос его изменился, и часто слышали никому непонятные его воздыхания. Беседы с сими Алеутами были и в присутствии г. правителя здешней конторы.

б) На четвертой неделе Великого поста также прибыли из Трехсвятительской артели Алеуты поститься, и в числе их также один тоен-шаман. После беседы с ними в храме, шаман приходит ко мне в квартиру и объявляет следующее: «Лет пять тому назад, меня увидел здешний священник о. А., посмотрел на меня и сказал мне: „тебя сожгут“. Вот уже прошло столько времени, а я не могу забыть слов его: чувствую, что я чего то боюсь, и хотя я тоен-начальнику но думаю, что последний из моих подчиненных лучше меня. Скажи мне, точно ли меня сожгут?» Благодать Божия, предваряющая грешников во спасение, привела сего шамана к сокрушенному покаянию, и он сподобился приобщиться нетленные пищи-Тела Христова и Пития в живот вечный. Уезжая из гавани на шестой неделе, он приходил ко мне на квартиру, с двумя другими тоенами, благодарить. Вот, слово в слово, подлинные его слова: «Сильно, сильно благодарю тебя, и никогда не забуду тебя до смерти моей». Последняя статья есть убедительнейшее доказательство того, что все мы, даже от звонаря, служим орудиями благодати Божией. в) Открыто Духовное Правление (14 октября) — первое присутственное место в Америке и, что весьма замечательно, прежде всякого светского. Чрез два дня, я отправляюсь в путешествие для обозревая моей епархии, которое продолжится до 16 месяцев. Сначала располагаюсь идти по островам, а потом в Петропавловск, и оттуда, проехав всю Камчатку, в марте быть в Охотске, где должен буду проживать до половины июля или далее.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Епископ Камчатский[51].

Новоархангельск. 30 апреля 1842 г.

Возлюбленный мой о Господе Отец Ректор![52]

Наконец, слава Богу, мы в Америке! Путешествие наше, начавшееся 10 января 1841 г. кончилось 25 сентября того же года, 125 дней были мы действительно в пути, а прочее время проживали в разных местах. 125 дней, конечно, не мало времени, да и не много; если взять в расчет то расстояние, которое теперь разделяет наш. с Вами, те трудности, какие можно встретить на сем пути и перемены образа путешествия, 125 дней — не много. Но как ни продолжителен был путь наш, мы кончили его счастливо, здорово и благополучно, так что мы не видали, можно сказать, даже неприятностей; многие из нас поздоровели, даже и г. Озеров теперь гораздо здоровье, так что перестает чувствовать простуду. Г. Озеров, а ныне иеромонах и благочинный Американских церквей, достоин всякой похвалы: деятелен, усерден, скромен, благочестив, строг к себе и снисходителен к другим, — словом, какого нельзя лучше желать для здешнего края; он и смотрителем и главным учителем в новооткрытом нами Духовном училище. Сочиняет проповеди и беспрестанно занимается беседами с Колошами, и не без успеха: человек до 80 уже просят о крещении их; но я не спешу. И прочее, приехавшие со мною, очень хороши, особенно взятый мною из Иркутской семинарии г. Тыжнов, который занимается изучением Кадьякского языка, и с таким усердием, что в 4 месяца успел очень много. Живет совершенно по-монашески; он не хочет жениться, но хочет поучиться в Академии; и я за его усердие готов содействовать его желанию, если он сделает свое дело.

Весною я быль в Кадьяке, и порадую Вас, что Кадьякцы, как Вы изволили читать в моей брошюре, теперь совсем не то, что они были за два года. Они, как они выразились передо мною, «теперь начинают выходить из темного места на свет», и в некоторых из них видны умилительные знаки обращения и раскаяния. Чрез день собираюсь в путешествие, для обозрения епархии, которое продолжится до 16 месяцев. Сначала пойду на острова, потом в Петропавловск, и оттуда намереваюсь проехать чрез всю Камчатку и в марте быть в Охотске.

Сотрудникам Вашим: отцу инспектору, отцу протоиерею Феодору[53] и отцу Петру[54] прошу объявить мое искреннее почтение и благодарность за их любовь ко мне. Бога ради, молитесь о нас, да не будет пребывание наше здесь всуе. О, хотя бы сколько-нибудь послужить для славы Божией! Преданный Вам

Иннокентий, Е. Камчатский.

Мая 1 дня 1843. Новоархангельск.

Р. S. Покорнейше Вас прошу объявить мою искреннейшую, сердечную благодарность и почтение отцу ректору Агапиту[55]. С удовольствием бы написал ему особое письмо, но право некогда. Завтра идем в поход.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Письмо это есть последнее из всех, какие я ныне писал в Poccию (и ровно 50-е); и потому я хочу поместить в нем все то, что не писал или забыл написать в письмах к нашим, т. е. нашему Владыке и другим. Я должен бы (по надлежащему) начать письмо мое к Вам изъяснением чувств моих к Вам, но если я начну писать об этом, то же самое выйдет из письма моего к Вам, что вышло ныне у меня в письме к одному моему доброму приятелю. Я сел писать к нему и думал написать кой-что о себе, писал-писал-глядь, — бумаги не стало, а еще ровно ни слова не сказал, где я, и здоров ли и проч. Стал читать и что же? Вышло, что я писал к нему же и об нем же самом и об его домашних и как мы проводили время. Точно так, если мне и теперь дать волю сердцу моему, то пожалуй и на двух листах не скажу ни слова. Но пора к делу.

Все, что я сделал и намерен сделать, Вы увидите из официальных бумаг[56] и из письма[57] нашего Владыки, он верно покажет Вам его.

Я писал, что человек до 80 Колош просят о крещение и что я не спешу этим делом. Но вот сегодня вышла у Колош драка, даже война, где двое убиты и четверо ранены. И один тоен Наушкетл, главный зачинщик всей ссоры, в оправдание свое начальнику здешнему говорить, что если бы его окрестили в Пасху, чего он желал, то ничего бы этого не было. С первого взгляда покажется: в самом деле, напрасно мы его не окрестили; тогда, может быть, и не было бы этого несчастья (что даже очень вероятно). Но вот причины, почему мы не окрестили его. Во-первых, он еще не совсем научен и очень не основателен, даже глуп; во-вторых, он хочет креститься не иначе как, чтобы у него быль крестный славный правитель и обдарил его так же, как это было со старшим братом его, а мы именно этого-то и не хотим, чтобы дарить крещающихся: подарить одного иди дать богатого крестного одному, надобно дать и всем. А где же мы возьмем подарков или столько богатых крестных? Да если бы и нашли, то это будет значить, что мы их заманиваем, а не убеждаем. И притом все желающие креститься, кроме этого тоена, не просят о подарках. В самом же деле ссора или война вышла от того, что многие из них пьяны были. (С 1843 года наша компания и английская условились не давать Колошам водки, даже не потчивать их. Ах! какое это будет благодеяние для диких. Но, кажется, перестанут давать и ранее нового года — после сегодняшней войны, и дай Бог)![58]. Настоящая же причина ссоры очень замечательна: у Колош считается за смертельную обиду — ежели при Колоше говорить что-нибудь про его умершего отца или деда, лучше его самого прибей. Один из тоэнов, сидя на рынки, разговорился и что-то сказал про отца Наушкетля, не видя что тот близ его и может слышать его. Наушкетль, будучи пьян, услышал речи об отце своем и тотчас вступился; тот замолчал и даже на ругательство Наушкетля ни слова не отвечал. Наушкетль ушел с рынка, ругаясь, и в отмщение научил своего брата, также пьяного, ругать публично того, кто говорил про его отца. Но этот ничего не слыхал и не знал. Но племянник его, слыша, что ругают его дядю, не вытерпел, тоже будучи не трезв, вступился и ранил смертельно крикуна-ругателя, который чрез нисколько часов и помер. Теперь закон или обычай Колош и общий всем диким требовать непременно крови за кровь, и вот убийцу убили, а он, умирая, ранил четверых. И дело еще не кончилось, потому что из раненых один едва ли оживет, а если помрет, то непременно неудовлетворенная сторона потребуете жертвы или выкупу.

В этой войне, на которую смотрели многие из русских, видно, что Колоши как ни ярились и ни бешенствовали, но не выходили из границ. Голос главного правителя, хотя и не мог защитить обреченного на смерть, но весьма действовал на всех других; и это показываешь, что Колоши уж не дикари. Они не истребляли, не били невинных, но только мстили и мстили справедливо. Надеюсь, что эта ссора скоро кончится и не помешает нам делать свое дело.

Что ныне я был в Кадьяке и что Кадьякская церковь улучшилась, это Вы узнаете но я хочу рассказать Вам о переходе нашем в Кадьяк, который продолжался 28 дней!!! тысячу верст — 28 дней! тогда как мы из Охотска до Ситхи — 4000 верст — совершили в 36 дней. Обстоятельства заставили Компанию послать судно в Кадьяк небольшое-меньшее всех, и довольно большое число пассажиров, так что всех на судне была 51 душа, и одна еще родилась на пути. Мороз, который не позволял и глаз показать на палубе (нам пассажирам), невозможность топить каюту, недостаток сухарей и главное воды, которой оставалось уже под конец только 30 ведр и, что всего хуже, совершенно противные постоянные, свежие ветры — это такие обстоятельства, о которых неприятно рассказывать даже в теплой гостиной за чаем; так что наконец я сталь думать: ужели Кадьяк есть какое либо заклятое место, что ж другому Apxиepeю не суждено быть на нем. Признаюсь, я о себе не столько беспокойся, как о бывших со мною в корабле. Если суждено умереть, думал я, то видно это время для смерти моей самое лучшее по состоянию души моей; значит я бесполезен и проч. Но Господь утешил нас и явил нам милость свою видимо. 1-е) Мы вышли из Ситхи 19 февраля. Но это уже в третий раз. В первый раз выходили мы 12-го, но противный ветер со снегом воротиться принудил нас; тоже и во второй раз; и, как после открылось, это было к величайшему нашему благополучно. В Кадьяке со 2-го февраля и по тот самый день, в который мы вошли в гавань Кадьяка (18 марта), крепкие противные ветры, так что, ежели бы мы и ранее подошли к острову, то не могли бы войти в гавань ранее 18. Значит тогда мы были бы в море 35 дней, и воды у нас оставалось может быть ведра 2–3, и при том после первого возврата в Ситху мы прибавили сухарей в запас, но и все это вышло. 2) При всем морозе, тесноте в трюме, духоте, темноте и часто нестерпимом дыме (потому что люк отпирать было невозможно) ни одного человека не было больных, ни из команды, ни из пассажиров, даже новорожденная осталась жива. Дочь моя и зять[59] с грудным дитею (отправляющиеся в Нушегак) за теснотою в каютке жили в трюме и должны были терпеть все это; и, бедные, целую неделю за неимением воды ничего не варили, кроме чаю и то только по 2 ¹/₂ чашки в сутки. Но ничего! Люди молодые! Пусть учатся терпению. Стерпится-слюбится. Но лишь только пришли в Кадьяк, то все забыто; только долго у некоторых из нас болели ноги, особенно у дочери моей; впрочем, это было для нее немного; она потерпела более — она лишилась в Кадьяке сына своего первенца[60]. Прилагаю Вам три сна[61], писанные самим видевшим. Если Вы найдете их достойными, покажите и Владыке. Этот человек 22 лет, креол, и желает в духовное звание. Довидения сих снов он жил не совсем хорошо (что заметил и начальнику и оттого имеет об нем нехорошее мнение), но после того он начал жить очень хорошо, и я обратил на него все свое внимание, ибо если Бог его назначает быть пастырем, то кто же я? А что сны его справедливы, стоит только велеть ему рассказывать их. Но при всем том, если он в поведении испортится, я не наложу на него руки, хотя бы он хорошо успел в том, чему будет учить о. Мисаил[62].

Чрез два года, я надеюсь, у меня будет домовая церковь. Но образов для нее нет. У меня были, но я их послал в Нушегак. Вы мне обещались помогать в этом. Помогите же. Церковь будет в ширину около 3 ½ сажен, вышина около 4 ½ аршин. Местные образа пришлите: Спасителя, сидящего на троне. Благовещение (ибо храм будет Благовещенский), на правую сторону Ап. Андрея, на левую Иннокентия Иркутского (но о последнем надобно, кажется, будет написать в Иркутск, потому что сюда в Америку однажды прислали образ Св. Иннокентия, но только по подписи можно узнать, а лице совсем другое); 6 или 5 образов для царских дверей, тайную вечерю над царские двери и Спасителя на горнее место, благословляющего (около 1 ½ аршин росту). Более этого, пожалуй, ничего не нужно. Образа должны быть на холсте и с рамами золочеными.

Я пишу Вам: пришлите, как будто уже все готово, или я послал Вам деньги на это. Но Вы обещались — вот все данные, на чем основано мое требование.

Ивану Якимовичу и с семейством объявите мое искреннейшее почтение и благодарность за их хлеб соль.

Что английский дьякон? уехал? и с чем?[63] весьма интересуюсь знать.

Справедливы-ли слухи о Чикмареве, что он будет получать каждогодно 6000,000 рублей асс. в год из Англии? Если справедливы, то сделайте милость, предложите ему от имени нашей американской церкви, не сделает ли он какого пожертвования? Ему стоить положить 100,000 в ломбард единовременно, и здесь будем, существовать церковь и даже две; а ему 100,000 стоят менее, чем мне 10 рублей. А ежели и миллион положить ему, то же значить, что мне 500 рублей.

Прежде чем Вы узнаете как-нибудь, а может быть уже и знаете, я расскажу Вам, а Вы расскажите Владыке[64] и, если он велит, то и графу[65], а более никому. Еще прежде, чем кто-либо думал о том сане, который я ношу, я даль слово некоторым — вступить в компанию золотопромышленности в Сибири. И будучи в сем сане, я не взял своего слова и под чужим именем вступил (впрочем не знаю, может быть, наша компания рушилась), взяв в ней 10 участков. Разделив детям по участку, 4 оставил себе. Дело уже далеко зашло; я, будучи в Иркутске, отдал 5000 асс. и другие пять тысяч поручил отдать, когда потребуют. Впрочем я, положив свои деньги, совершенно спокоен. Не удастся? Буди воля Господня. Это будет значить, что Ему не угодно, чтобы я имел деньги. Удастся — приму, как от руки Господней и употреблю их на общую пользу. Как Бог свят: ежели на мои четыре участка достанется хотя-бы ½, миллиона (что очень вероятно, ибо некто Асташев достал в один год 84 пуда золота, а из этого количества мне-бы досталось 300 тысяч руб.), то 400,000 кладу в ломбард на вечные времена с тем, чтобы проценты употреблялись в пользу церквей Камчатской епархии и преимущественно миссии, а остальные 100,000 раздам на бедных моих родственников — мне самому ничего не надо: ряса будет, а какой-нибудь монастырь даст и кусок хлеба[66]. Ах? кажется, лишнее я сказал, но что сказал, то сказал. Видно, что нужно; переписывать уж не буду: некогда. Прошу Вас покорнейше, что можно и что велит Владыка, сообщите Татьяне Борисовне из писем моих и из официальных бумаг: я ей почти ничего не писал; некогда, да и не смел.

Ваш старый знакомый и мой приятель, г. Ротчев, ныне выехал из Америки. Он и его умная супруга расскажут Вам обо мне. Рекомендую Вам г. Ротчева, как честного, благородного, деятельного и опытного по хозяйственной части, да и перо не выпадет из рук.

3-го мая, в дополнение о Колошах. — Сегодня у Колош кончилось мировою, чему служить доказательством, что они убитых сожгли вместе, и хотели на мировой попировать, но выдача рому им прекращена совершенно. Итак, сей день весьма памятен в Колошской епархии.

Оба убитые Колоша показали удивительный героизм. Раненый прежде, когда опомнился и пришел в себя, то, почувствовав, что рана его перевязана (нашим доктором), тотчас велел снять перевязку, чтобы скорее умереть, и чрез несколько часов померь. Второй сам вышел на жертву мщения; его подняли на копья и бросили замертво; родственники взяли его к себе в дом, и он чрез нисколько времени пришел в себя и сказал: отдайте меня нашим неприятелям, мне уж не ожить, пусть они лучше меня добьют, чем умирать или быть убиту кому-нибудь из старших в роде моем; и его вынесли. И лишь только его вынесли, то тотчас мстители напали на него и убили, но не тиранили.

Таких героев в Колошах сплошь и рядом, можно сказать. Они не боятся смерти. Отчего? Оттого, что не знают, что будет по смерти. И христианские мученики не боялись смерти. Отчего? Оттого, что они ощущали — чувствовали, что будет по смерти. Итак, смерти могут не бояться только те, которые не знают и которые деятельно знают — ощущают, что будет по смерти. А все мы, только знающие и внутренно не извещенные в уповаемых не можем не бояться смерти.

Вы скажете, что это что-то похоже на проповедь. Виноват — перестаю.

Помолитесь Господу об успехе. Затеваю дело о Кенайской миссии; на сделанное мною отношение к главному правителю сейчас получил удовлетворительный ответ относительно помещения священника. Вы спросите: а оклад священнику есть? Нет. Да как-же будет? Господь даст! Верно! остальное спросите у Владыки.

Любопытно мне знать мнение Владыки о всем деле Колош и также о нашем судном доме — о Мамине, лишенном сана. Так ли мы делали и хорошо-ли я поступил?

Графине Анне Алексеевне[67] при случае засвидетельствуйте от меня почтение и благодарность за ее вспоможения.

Кажется, более писать совершенно нечего. Все, что нужно и о чем нужно было, я написал; теперь остается засвидетельствовать Вам мою искреннейшую благодарность за любовь Вашу ко мне и пожелать всякого блага и успеха, а более спасения души, и силы и желания действовать для спасения других. С истинным почтением и полною преданности честь имею быть Ваш, Милостивый Государь, покорнейший слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Мая 3 дня 1842. Новоархангельск.

Милостивый Государь, Николай Викулович.

Покорнейше благодарю Вас за почтеннейшее письмо Ваше, которое я получил в Петропавловске 6 октября. Поздравляю Вас с умножением семейства Вашего дочерью. И честь имею поздравить Вас с получением Монаршей милости.

В Камчатку прибыл я 19 августа, 29 ноября располагаюсь выехать из Петропавловска, но когда буду к Вам! Этого не могу еще сказать. Хотелось бы приехать заблаговременно, но как будет угодно Господу.

Призывая на Вас и на все семейство Ваше благословенье и милость Господа, честь имею быть с истинным моим почтением и таковою же преданностью Вас, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

Ноября 23 дня 1842.

Р. S. Сделайте милость не беспокойтесь ни мало о встрече меня, довольно одного раза, даже не посылайте никого ко мне на встречу. Вы этим меня обяжете.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец.

После последнего письма моего к Вашему Высокопреосвященству случилось следующее: Колоши и Чукчи начали принимать христианство, и принимать совершенно без всяких видов корысти. Вскоре по отбытии моем из Ситхи, в один день окрещено 16 человек Колош, и до 70 осталось еще готовых. В Камчатке, в сем году, начали креститься Чукчи, зашедшие в сию область в 1838 и 1839 году. Чукчи страшны для Камчадал, и справедливо: один из Чукоч, Чинник, целую ночь буйствовал даже в Тигильской крепости. И этот самый Чукча первый явился к священнику Стефану Вениаминову (брату моему родному), с которым он был знаком, и которого он за что-то любил (Камчатский благочинный говорит, что за его добрую жизнь: слава Богу!), просил и принял от него св. крещение накануне св. Пасхи; новокрещенный Чинник на завтра привел еще одного, а потом трех Чукоч, которые все крещены. Священник Вениаминов надеется, что все Чукчи, кочующие в его приходе (до 40 душ), будут окрещены. На западном берегу Камчатки, священник Кокшарский окрестил два семейства Чукоч. Крещение Чукоч в Камчатской области есть дело совершенно новое, и потому оно подает надежду, что и прочие Чукчи, если только обратить надлежащее внимание на них, не будут глухи к слову Божию.

Из Ситхи отправился я 5-го мая, и был на островах: Уналашке, Атхе, Унте, Прибыловых и на острове Беринговом. В Уналашку прибыли мы в день Вознесения Господня, в 7 часов утра, в храмовой праздник. Это я считаю новым знамением милости Господней ко мне. Здесь до прибытия моего ничего не знали ни об открытии епархии, ни обо мне, и все стало известно в этот день, в который я и отслужил. Подобного примера нет. Не умею высказать всего того, что чувствовал я и добрые Алеуты в этот день. В Камчатку прибыли мы 18-го августа, где и проживал я до 20 ноября 1842 г.: ранее отправиться не было возможности. Путешествие наше началось благополучно. В Охотск я надеюсь приехать в последних числах марта, не ранее. Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Епископ Камчатский.

5 Декабря 1842.

Село Мильково, Камчатской области,

в 390 верстах от Петропавловского порта.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич[69].

Представьте себе, что я нынешнего года не получил ни от кого из Петербурга и Москвы писем, — тогда как я думал получить их не менее 3–4 дюжин; даже и от Вас не было письма. Никак не могу думать, что меня уже забыли, а особенно Вы, и тем более, что я получил ныне от Вас книги: Правду[70], Письма о богослужении, Символ веры и о литургии[71], за что искренно благодарю Вас. Я полагаю, что все письма на мое имя прошли в Ситху, а я нахожусь в Камчатке, откуда и пишу Вам сие письмо.

Еще одно. Я ныне ожидал наверное получить напечатанное сочинение мое: Указание пути в царствие небесное на русском языке, но ни от кого не получил даже известия — напечатано-ли оно или совсем не будет печататься. Впрочем это меня нисколько не огорчило, ибо напечатается-ли оно или никогда не напечатается, для меня одно и то же. Я предал оное воле Божьей, и следовательно мне хлопотать не о чем. Но вообразите себе: пред самым от отъездом из Петропавловска, где я жил ровно 100 дней, вдруг попадается мне газета Сев. Пчела, и в ней я вижу объявление, что продается книжка под моим названием и точно по той цене, по какой я хотел, т. е. 10 коп. серебром, но за пересылку за фунт?!!. Этого я не хотел… но, вероятно, здесь недоразумение мое. Увидел я и порадовался не славе, не деньгам; нет, славы не за что, а денег не хочу; но тому, что Господу угодно принять мою скудную железную лепту в Его неистощимую сокровищницу средств к обращению человека (мы и все дела и слова наши в руках Его суть орудия и средства).

После письма моего, отправленного к Вам в мае сего (1842) года, достойного внимания случилось следующее.

Благословен Господь, благословляющий вхождение и исхождение мое! По отбытии моем из Ситхи и по прибыли в Камчатку, я получил известия о событиях не великих, но радостных для Церкви. Два народа, не признающие подданства России, живущие — один в Америке, а другой в Азии — Колоши и Чукчи, начали принимать христианство и принимать совершенно без всяких подарков и корыстных видов. Вскоре по отбыли моем Колоши начали креститься. В один день окрещено их 16 человек мужского пола и еще готовых до 70. На 3-й день по прибытии моем в Камчатку, получено известие, что сего года начали креститься Чукчи, зашедшие в Камчатскую область в 1838 или 1839 году, и наводившие справедливое опасение своим приходом. Один из них, Чинник, буйствовал целую ночь даже в Тигильской крепости[72]. И сей самый Чукча первый явился к священнику Стефану Вениаминову (с которым он был знаком и который ему понравился; и это мой родной брат), и просил, и принять от него крещение. После того он привел еще четверых, которые также окрещены. Священник Вениаминов надеется, что все кочующие в его приходе Чукчи до 40 душ окрестятся, ибо крещенные им 5 человек Чукоч суть хозяева, а все прочие их домочадцы. В то же время и то же происходило на другом берегу Камчатки: священник Кокшарский окрестил два семейства Чукоч.

Из Ситхи вышел я 5 мая и был в прежнем моем приходе на Уналашке, порадовался и порадовал собою добрых Алеутов, и Господь видимо явил мне Свою милость здесь. В Уналашке церковь во имя Вознесения Господня, и эту церковь я строил, буквально разумея сие слово. И Господь наградил меня за сий еще и тем, что мы пришли в Уналашку в день Вознесения Господня в 7 часов утра (где ничего не знали ни об открытии епархии, ни обо мне и в свое время я съехал на берег и отслужил обедню. Можно утвердительно оказать, что никто и никогда не может приноровить так, как это сделалось само собою. На сухом пути это очень возможно, но на море где без ветру не сделаешь сажени, а при противном ветре скорее отодвинешься, чем придвинешься, — это совершенная редкость. Это можно записать в число чудес. О! удивил и удивляет Господь милость Свою на мне не достойнейшем. Бога ради, молитесь обо мне, чтобы мне, если не прославить, то, по крайней мере, не посрамить имени Его моим недостоинством, леностью.

Я уверен, что многие, очень многие благодарили и благодарят Вас за вашу Правду. Примите и от меня искреннюю благодарность. Я уверен, что она будет переведена на французский язык. Любопытно знать, что скажут об ней неправославные.

О Камчатке теперь я не пишу-некогда, да и не вею еще видел.

Скажите от меня искрений поклон Татьяне Борисовне Потемкиной. Писать ей особенного письма я не имею времени, а что интересует ее, прошу рассказать ей.

Прилагаемое при сем письмо потрудитесь отправить по адресу. Прощайте. С истинным моим почтением и искренностью имею быть всегда Ваш покорнейший слуга.

Иннокентий, Е. Камчатский.

Декабря 5 дня. 1842 г. Село Мильково.

В Камчатской Области в 350 верстах от Петропавловска на реке Камчатке.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь и друг![73]

Так назвали Вы меня в письме Вашем потому, как Вы говорите, — сердце Ваше сдружилось с моим; так позвольте мне отныне именовать и Вас, тем более, что я много, очень много имею доказательств Вашего дружеского расположения.

Горестно было мне читать письмо Ваше о потере детей Ваших. Но что же? вместо всяких изъявлена участия печального, я думаю лучше поздравить Вас с этим. Если поздравляют с милостями Царя земного, то, конечно, в тысячу, в миллионы раз более надобно поздравлять с милостями Царя Небесного. Вас посетил Господь скорбями и печалями, так тяжелыми, что только при помощи от Святого можно перенести их; а это есть вернейший знак, что Господь любить Вас, и любить паче благоденствующих. Да даст Вам Господь силы переносить горести Ваши! Но я твердо надеюсь и верю, и уверяю Вас, что Господь утешить Вас еще чадами.

Желание Ваше отслужить обедню в память трех Ваших ангелов: Сергия, Георгия и Татианы, если только Господь допустить, будет исполнено в 25 сентября и 12 января. И будьте уверены, что я всегда буду помнить, вспоминать и поминать Вас и любезных Вам.

Я уверен, что Вы порадуетесь тому, что Господь касается сердец соседей наших, Колош, своею благодатно; и вот уже 102 человека окрещены, из них мужчин взрослых, которые теперь готовят ко крещению жен и детей своих.

Начинают оказывать расположение к принятию крещения и Чукчи, из коих окрещено 8 семей. Из диких американцев — Пенайцев и Чугач окрещено более 300. Слава и благодарение Просветителю душ наших, тем более, что Колоши и Американцы крестятся без всяких подарков и условий: кроме медных крестиков, им не дается ничего, разве бедным.

Я почти все еще путешествую: на месте, в Ситхе, я прожил постоянно только 4 ¹/₂ месяца, а остальное время с 19 февраля 1842 г. все путешествую; был на островах Алеутских, посетил прежних своих прихожан Алеутов, порадовался и утешился ими, а они мною; проехал по всей Камчатке и по Охотской области и вот, с 3-го апреля, сижу в Охотске у моря и жду погоды.

Много видел я разных происшествий и примеров; об одном из них нельзя не рассказать Вам. Первый Тунгус, с которым я увиделся в Гижиге, удивил меня, — нет, этого мало: удивил, изумил и утешил меня своею преданностью и верою. После рассказа его о их житье-бытье полубедственном, до которого довели их (сказать между нами, начальствующие в Гижиге исправники и проч. и христолюбивое воинство — казаки), когда я сказал ему: зато там вам будет хорошо, если вы будете веровать Богу и молиться Ему; тогда он с сильным чувством, которое даже выразилось на его загорелом лице, сказал мне: «Тунгус всегда молится, Тунгус знает, что все Бог дает; убью ли я хоть куропатку? это Бог мне даль, и я молюсь Богу и благодарю Его; не убью? значить, Бог мне не даль; значит, я худой… я молюсь Ему». Не могу ни вспомнить, ни сказать сих слов без сердечного умиления, тем более, что их сказал человек, которого наши новые философы едва удостоивают имени человека.

Еще одна новость, довольно интересная, но не очень славная для Русских, если только правда. Г. Транковский, капитан-лейтенант, бывший ныне на реке Анадырь, сказывает, что какие-то иностранцы заселились на устье реки Анадырь, в числе 13 или 14 человек, построили крепостцу и производят торговлю с Чукчами; к ним каждогодно приходить судно со снабжением и проч. Как Вам кажется? если (повторяю) это только правда, — а г. Транковский убежден, — иностранцы поселились на земле. Русской без ведома Русского правительства и производить торговлю!!! — от этого немного чести и пользы Русским. А между тем, здесь тысяча чиновников, получающих страшные тысячи рублей, и часть Русского военного флота; что это заселение и судно не Американской компании, в том нет ни малейшего сомнения. Желательно, чтобы это была ложь.

Прощайте. Господь да будет с Вами, да утешает Вас в скорбях Ваших! Свидетельствую Вам и супруг Вашей мое искреннее почтете. Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга.

Иннокентий, Е. Камчатский.

Охотск, июня 8 дня 1843

Р. S. Если будете писать в Москву к Вашим, потрудитесь написать от меня искренний поклон, и здоровы ли они? Я к ним писал из Ситхи, но ответа не получил, а теперь писать не имею времени.

Милостивый государь, Андрей Николаевич![74]

Искренно благодарю Вас за память обо мне. С большим нетерпением я ожидал от Вас писем, и желание мое исполнилось. Но знаете ли что? Из двух писем Ваших, от 2 марта 1842 и от 4 марта 1843 года, я не мог понять даже и половины. Сколько ни бился я и какие ни употреблял средства, никак не мог разобрать всего, особенно последнего письма. Одно, что я понял весьма хорошо, это то, что Вы теперь не в Синоде[75]. Удаление Ваше из Синода и, как пишут мне, невызывание нашего Владыки в Сунод для меня неразгаданная тайна. Но что это не даром, в том я преуверен. Мне намекают только, что все это произошло по делу о Библии. Но из этих намеков я не понимаю ничего. Не можете ли Вы мне это пояснить? а равно и обо всем, что можно.

Очень жаль, что Вы теперь, не имея участия в делах по Синоду, не можете прочесть моего путевого журнала, который я представил в Синоде от 5 июня[76]. Какие бы я ни сделал Вам из него выписки, Вы не можете иметь полного понятия о всех действиях моих, который впрочем по крайнему разумению моему направлены к славе Божией; и (похвалюсь) я не делал ничего для каких либо своих выгод или похвалы.

Итак, вместо описания действий моих, представлю Вам сухой перечень моего пути. О путешествии моем в Кадьяк и по Алеутским островам и о прибытии в Камчатку я Вам писал. Теперь остается мне сказать, что я из Петропавловска отправился 29 ноября и проехал прямо в Нижнекамчатск, откуда обратно по тому же пути, не заезжая впрочем в Петропавловск, в Большерецк; здесь провел праздник Рождества Христова. Отсюда проехал по западному берегу до Лесновской церкви; потом опять переехал на восточный край Камчатки в дранкинский проход. До сего места можно было иметь ночлеги в избах, но отсюда до самой Гижиги на расстоянии более 700 верст изб нет совсем, а с вершины Олюторского залива до вершины Пенжинской губы (Охотского моря) нет никаких жилищ на расстоянии более 300 верст. И мы ночи проводили в пустых местах; но благодарено Богу, погода была очень хороша, и мы на 6-й день добрались до жилья некрещенных коряк-каменцов; тут захватила нас страшная непогодь, и мы жили в коряцкой юрте вместе с коряками. После того мы ехали уже довольно успешно, но все ночи, кроме 2–3, проведены также в пустых местах, но это уже было сносно, ибо врезая стало подвигаться к весне. 3-го апреля приехал я в Охотск, чем и кончилось мое путешествие по сухому пути. От Петропавловска до Охотска проехал я более 5000 верст на собаках и отчасти на оленях, а лошадей даже не видал. Повозочку, в которой я ехал, очень можно назвать гробом, только, вместо холста или миткалю, внутри она обита медвежиной. Ширина повозки не более 5 четвертей в головах, а к ногам 2 ½; вышина в головах 3, а в ногах 2 ¼ четверти; только тем повозка моя отличалась от гроба, что, во-первых, в головах или назади сверху приделана была накладушка или облучок откидной, а во-вторых, она на полозьях. Очень часто случалось ехать по таким узким и глубоким дорогам, пробитым в снегах, что дорога представлялась длинною могилою. Гроб и могила были готовы, оставалось закрыть глаза, сложить руки и быть зарыту; но благословен Господь, хранящий меня! несмотря на резкие перемены воздуха, воды, пищи и проч., я и все сущие со мною были совершенно здоровы, и ни один из нас не видел даже неприятности, кроме мороза и вьюг.

К утешению Вашему, как содействователю открытию Камчатской епархии, сообщу Вам следующие новости: Колоши-наши соседи, некогда злейшие враги, — начали смиряться под руку Спасителя; с отбытая моего из Ситхи до Пасхи нынешнего года окрещено уже 102 человека мужчин взрослых, в числе коих 2 шамана. Теперь они готовят к крещению жен и детей своих. Живущие в проливах Колоши, как мне пишут, ожидают к себе проповедника. Но если не положат штаты (проект коих я ныне представил в С. Синод), то я не могу иметь никаких средств послать или иметь готового проповедника. Но да будет во всем воля Господня! Угодно Ему?… будет все; не угодно? и миллионы будут напрасны.

К Кадьякской церкви присовокупилось из язычников более 350 душ, кроме детей.

Чукчи начали показывать желание креститься, как я Вам и писал. Для испытания сего я послал миссионера на реку Анадырь, и ныне получил от него благоприятные известия: один чукча с семейством окрещен по собственному вызову; в других видно желание.

О Нушегакской миссии еще ничего неизвестно, кроме того, что священник прибыл на место.

В Камчатке я еще одного попа[77] расстриг за прелюбодеяние; другого исключил за штат за притеснение прихожан[78]. Зато все прочее духовенство примерно, говоря без всякого преувеличения.

Из письма Вашего я догадываюсь, что графиня Орлова или послала или думает послать иконостас. Так или иначе, но во всяком случае поблагодарите Ея Сиятельство за такое приношение церкви нашей от имени моего и новопросвещающихся.

Не одни Алеуты терпеливы и благочестивы; есть много и других народов, подобных им, в Камчатской епархии. Напр. первый тунгус, с которым мне случилось говорить в Гижиге, удивил и утешил меня своею преданностью и верою. Когда я ему после рассказа его о их житье-бытье, полубедственном в сравнении с Алеутами, сказал: зато вам там будет хорошо, если вы будете веровать Богу и молиться Ему; тогда он видимо изменился в лице, живо и выразительно сказал: «Тунгус всегда молится; Тунгус знает, что все Бог дает. Убью ли я хоть куропатку, это Бог мне дал; я молюсь Богу и благодарю Его. Не убью значить: Бог мне не дал; значить я худой… и я молюсь Ему». Это точный его слова. Не могу ни вспомнить, ни высказать сих слов-истинно христианских, без умиления и движения сердца, тем более, что их сказал человек, которого наши мудрецы едва удостаивают имени человека.

И еще одно: чем более я знакомлюсь с дикими, тем более убеждаюсь, что все, так называемые дикие, гораздо-гораздо лучше весьма многих, так называемых просвещенных, в нравственном отношении. Итак, что-же? значить мы с просвещением нашим удаляемся, а не приближаемся к совершенству; да, и так должно быть, ибо мы оставили источник воды живой и копаем себе кладенцы… Прощайте, Господь с Вами! С совершенным почтением честь имею быть Вашим, Милостивого Государя, покорнейшим слугою.

Иннокентий, Е. Камчатский.

июля 10 дня 1843 года. Охотск.

Любезный сын мой Гавриил Иванович[79].

Спасибо тебе за письмо твое от 18 марта 1842 года. Я весьма порадовался и радуюсь тому, что ты живешь хорошо и учишься прилежно; не ропщи и не сетуй, что у тебя способности не быстрые. Все, что мы имеем, Господь нам дал. Он знает, для чего и почему тебе не даны отличные способности. Но зато у тебя доброе сердце, а это в тысячу раз лучше способностей ума. Следовательно, Господь не обидел и тебя. Смотри же, будь осторожен и бдителен, и не закапывай этого драгоценного таланта твоего. Молись Богу; учись молиться Богу. Это главнейшая наука, особливо для того, кто готовится быть наставником других. Бога ради, храни себя в чистоте: в тысячу раз легче бороться со страстями до падения; а падши раз, делаешься уже невольником и рабом. Не связывайся с теми, кто не охотник молиться Богу, как бы он ни был учен и умен. Ты просишь у меня денег. Я бы дал тебе охотно; но гораздо будет лучше, если ты потерпишь нужду. Кто не испытал нужд, тот не может верить нуждающимся и тот худой хозяин, а худой хозяин-худой пастырь, и так далее. Впрочем, на крайние нужды проси у отца Георгия. Я, слава Богу, здоров. Зимою проехал по Камчатке, и вот сбираюсь опять в Америку, где и буду ждать от тебя писем и о тебе хороших отзывов. Господь с тобою! Молись Ему, молись о себе, о брате, сестрах, о всех родных и обо мне.

Призывая благословение Божие на тебя, остаюсь здоров, и со всею моею любовно к тебе, отец твой

Иннокентий, Е. Камчатский.

июля 22 дня 1843 года. Охотск.

Р. S. Перешли письмо брату твоему; я ему писал прежде.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[80].

Паства моя, хотя не велика числом (до 18 ½ тыс.), но не мала, даже очень не мала добрыми примерами. Не одни Алеуты, как я думал прежде, умеют или умели делиться последнею рыбою с голодающими, не одни они терпеливы, кротки, послушны, миролюбивы, набожны и проч. Почти все народцы (названия народов они, по малочисленности своей, не стоят), живущие в пределах Камчатской епархии имеют такие же качества; только по набожности и приверженности к вере и слышанию слова Божия, Алеуты стоят в первом разряде. Даже некрещенные Коряки и Чукчи имеют много добрых свойств и обычаев. Гостеприимство, уважеше к себе или к своему доброму имени, честность в данном слове, готовность помогать голодающим без всякого вознаграждения, — есть общим обычаем едва ли не всех здешних туземцев. В некрещенных и независимых видны следы древних обычаев. Например, у Коряков нарушение целомудрия наказывается смертью. Так например, один тоен, узнав, что дочь его, девица, сделалась беременна, несмотря на то, что она была его единственное дитя, велел ей самой наложить на себя руки, и она повиновалась! Но что у него есть сердце и что он отец, — он доказал это тем, что очень долго жалел ее и даже плакал.

Чем более знакомлюсь я с дикими, тем более люблю их и тем более убеждаюсь, что мы, с нашим просвещением, далеко, далеко уклонились от пути к совершенству, почти не замечая того; ибо многие, так называемые, дикие гораздо лучше многих, так называемых, просвещенных, в нравственном отношениии. Например: во всей Камчатской епархии, можно сказать, совсем нет ни воровства, ни убийства; по крайней мере, почти не было примера, чтобы собственно Тунгус, или Камчадал, или Алеут, были под судом за сии преступления. Но кроме сего, между дикими есть много примеров и добродетелей: например, первый Тунгус, с которым мне случилось видеться и говорить (в Гижиге), удивил и утешил меня своею верою и преданности) Богу. После рассказа его об их житье-бытье, можно сказать, полубедственном, когда я сказал ему: «зато вам там будет хорошо, если вы будете веровать Богу и молиться Ему»; тогда он, видимо изменившись в лице своем, с сильным чувством сказал: «Тунгус всегда молится; Тунгус знает, что все Бог дает. Убью ли я хоть куропатку? Я знаю, что Бог мне даль, и я молюсь Богу и благодарю Его. Не убью? — значит, Бог мне не дал; значит, я худой… Я молюсь Ему». Не могу вспомнить сих слов без движения сердца, и не могу после того не сказать, в духе благодарности: благословен Господь, открывающий познание веры и истины младенцам и утаевающий оное от мнящихся быти мудрыми. В прошедшем письме моем из Камчатки я имел честь писать Вам о том, что Колоши и Чукчи начали принимать св. крещеше; к сему надлежит прибавить, что до Пасхи (1843 г.) Колош всех окрещено 102 человека, в том числе 2 шамана, и все, кроме 2-х, взрослые мужчины, которые, как пишут, теперь готовят к крещении жен и детей своих. Видели крещение Колош Ситхинских и их соседи Колоши Проливские и, пишут, только ждут к себе проповедника. Слава и благодарение Господу.

К сведениям о Чукчах, надлежит оказать еще то, что я, в бытность мою в Гижиге, одного из тамошних священников отправил на реку Анадырь, в качестве миссионера, для испытания расположения к принятию крещения Чукоч; и он был на реке Анадырь и видел нескольких Чукоч; одно семейство, по собственному их вызову, окрещено, а во многих видно явное расположение. Священник, видя это, тотчас отправился в Гижигу с тем, чтобы совсем перебраться в Анадырск; но обстоятельства, совершенно неотвратимые, не допустили его вторично в Анадырск и заставили воротиться с половины дороги.

Кадьякский приход до 1839 года был одним из последних в отношении к нравственности и исполнению христианских обязанностей. Бывало, в целый год было исполнивших долг очищения совести не более 100 человек, и был год, когда было только 8 человек из 5 или 4 тысяч; а ныне нет ни одного нерадивого. Церковь была до того слишком пространна, так что и в большие праздники она была почти полупуста; а ныне не только в великий пост или болыше праздники, но даже в обыкновенные воскресные дни она бывает полна до того, что многие стоят вне церкви. Это заставило церковь раздвинуть. И главный правитель, в бытность его на Кадьяке, немедленно приказал сделать пристройку с западной стороны. Из Кенайцов, Чукоч и других народов, находящихся в пределах Кадьякского прихода, в 1841 и 1842 годах присоединено к церкви св. крещением более 350 душ. И паки, слава и благодарение Господу!

Скажу нечто и о путешествии моем по Камчатке и Охотской области. Из Камчатки выехал я 29 ноября 1842 г., и 3 апреля прибыл в Охотск, проехав более 5000 верст на собаках и отчасти на оленях, и пробыв собственно в пути 68 дней, а прочее время проведено в прожитии на разных местах, а более в Гижиги (13 дней). Повозочка моя, в которой я ехал во всю дорогу, была весьма похожа на гроб, то есть, так же узка и длинна и такой же формы, — только тем отличалась от гроба, что на полозьях и на задней части оной быль зонт. Нередко случалось ехать по узкой дороге, пробитой между глубокими снегами; и тогда мне казалось, или приходило на мысль, что я еду в гробе по длинной могиле: ибо только стоило остановиться и велеть зарыть себя. Более 25 дней проведены вне всяких жилищ, которые или проезжали мимо, или в которые нельзя войти; 7 дней проведены совершенно в пустых местах (при переезде из Олюторской губы в Пенжинскую). Мороз (в 63° сев. широты) иногда быль очень жесток. Но, благословен Господь, хранянцй меня во всех путях моих! Несмотря на быстрые и резкие перемены воздуха, воды, пищи и проч., я и все сущие со мною (их было сначала 6, а под конец 4) были совершенно здоровы; никто из нас, можно сказать, не видал даже неприятности, выключая мороза, — все во всю дорогу благодушествовали; словом сказать, я готов еще не один раз проехать по Камчатке, если только буду здоров. В Камчатке церквей очень много, судя по числу людей (10-на 5300 жителей), а в Охотске чрезвычайно мало (3 на 6000). Просят меня дать священников жители острова Павла, Курильцы, Тунгусы, и я нахожу это необходимым но нет денег.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностно и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник,

Иннокентий, Епископ Камчатский.

1 августа 1843 года, Охотск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич.

Что ни говори, а все очень жаль, что Вы не наш. Тогда я писал бы Вам все, что бы ни пришло мне в голову, а теперь волею и неволею должен ограничиться общими предметами.

О себе уведомляю Вас, что я здоров и живу в новом архиерейском доме, двухэтажном, и имею домовую церковь, освященную в 15-й день декабря 1843 года. Иконостас весь здешней работы, а образа все те, кои были посланы вокруг света в 1841 году от Ея Сиятельства А. А., Орловой; впрочем это я догадываюс только из Вашего письма — догадываюсь, ибо прочитать всего письма никак не мог.

Но представьте еще, как я был утешен новым подарком, вероятно от Ее же Сиятельства, (ибо иконы все те же, что и прежде, и той же кисти и в ту же меру). 14 марта пришло к нам кругосветное судно, 17 числа получил я 12 новых образов в зодотых рамах; и как ни старались мы к неделе Ваий поставить один образ на горнее место, но никак не могли успеть; в прочие дни до пятницы совершенно было некогда, а в пятницу успели все образа поставить на место, и лишь только кончили, тотчас началась вечерня-Благовещенская (храмовая); значит, икона храмовая (а у нас ее не было почти) и все прочие приспели к самому храмовому празднику. Это нельзя не заметить. И потому праздник наш был сугубо весел.

Колоши, по милости Божией, продолжают креститься: на святой неделе их крещено до 35 человек и все взрослых; и надобно сказать-все это делается, так сказать, само собою, ибо с нашей стороны, можно сказать, ничего теперь не делается. Иеромонах Мисаил[81], который сначала принялся за это дело с жаром, теперь нездоров.

Прошедшего лета начали креститься жители Северной Америки близ Берингова пролива — народ еще новый и многочисленнейший из всех здешних. Уналашкинский священник[82], которому случилось там быть в первый раз от начала ознакомления русских с тамошним краем, окрестил в один месяц и в разных прибрежных селениях 163 человека. Я ныне послал туда того же священника и, если Господь благословить новыми успехами, то на будупцй год пошлю туда миссионера. Теперь я, слава Богу, по милости Преподобнаго Сергия, имею средства к тому, и есть человек.

Вот Вам все наши новости!

Не знаю, где Вы теперь находитесь? в Москве или Петербурге? Если в Петербурге, то потрудитесь при случае засвидетельствовать мое почтение Абраму Сергеевичу Норову[83] и Ивану Якимовичу, а Татьяне Борисовне я писал.

Сделайте милость, не забывайте меня Вашими письмами. Прощайте и не забывайте меня в молитвах Ваших, преданного Вам слугу

Иннокентия, Е. Камчатскаго.

Апреля 2 дня 1814 г. Новоархангельск.

Сделайте одолжение, поблагодарите от меня Ее Сиятельство Графиню А. А. Орлову за ее пожертвование, о которых, разумеется, донесено Св. Синоду[84].

Христос Воскресе! Милостивый Государь, Константин Степанович.

Как ни мало у меня времени, но не могу не написать Вам, хотя несколько строк. Новостей Вам я никаких не могу сообщить особенных, а что есть, то все написано в официальных бумагах. При сем прилагаю Вам выписки из журналов Американских священников. И прошу их, если Вы найдете их того стоющими, показать его сиятельству, и даже, пожалуй, напечатать. Я не хотел препроводить их прямо к его сиятельству, боясь отвлечь его от его безчисленных занятий. Прошу Вас, напишите мне откровенно: годятся ли таковыя выписки и стоят ли того, чтобы их посылать? и к кому?

Дела мои, слава Богу, идут хорошо; на празднике Колош окрещено 33 человека и, надобно сказать правду, без всякого с нашей стороны убеждения. Ибо иеромонах Мисаил не занимается уже с ними. Но, видно, пришло время обращения их, и оно совершается без всякого чедовеческого содействия или средства. О нуждах моих, какие есть, я писал ныне и прошу Вас покорнейше содействовать мне где и чем можно, особенно в выборе просимых мною двух лиц. Ах! нельзя не иметь ученых, но я боюсь их, боюсь как огня! Но буди воля Божия! Угодно Ему — все будет хорошо. Не угодно — и с десятью фонарями в яснейший день не найдется человек.

Много я ожидаю ныне новостей от Вас. Дай Господи, чтобы все было к лучшему. Извините, Бога рада, — некогда писать. Прошу Вас покорнейше засвидетельствовать мое почтение Александру Ивановичу и Алексию Ивановичу.

С совершенным почтением и преданности честь имею быть Вашего превосходительства, Милостиваго Государя, покорный слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Апреля 2 дня 1844. Новоархангельск.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[85].

Ежели где, то, конечно, в особенности здесь можно и должно благодарить Бога за то, что настало время, в которое я могу беседовать с отсутствующими; ибо от времени до времени писания писем ужасное расстояние. Итак, благодарю моего Бога за то, что я дожил до сего времени, и во все время был совершенно здоров. 7-го августа прошедшего 1843 года, отправясь из Охотска на одном из лучших судов Компании, 6 сентября мы были уже дома. И если бы противные и свежие ветры не задержали нас в Курильской гряде, то мы могли-бы прийти в Ситху в 23 или 24 дня. Так, наконец, становится близка Америка! Прежде, бывало, путешествовали три года. 15 числа декабря (в день рукоположения моего в епископа) Господь благоволил мне совершить освящение храма в новом доме моем, в честь и память Благовещения Пресвятой Богородицы. Иконы для иконостаса были присланы, чрез Андрея Николаевича Муравьева, от графини А. А. Орловой. Этот день (15 дек.) был для меня истинным торжеством, так что до сих пор не могу нарадоваться моей радости — иметь в своем доме Дом Божий. Дом для меня выстроен вне города, подле лесу, на сухом месте; расположение комнат очень хорошее, строен очень прочно.

С 11 января сего 1844 года, я начал собирать к себе в домовую церковь всех детей обоего пола, неучащихся в училищах, и учить их Закону Божию. Детей здесь чрезвычайно много (до 500), считая в том числе от 1 до 18 лет. Несмотря на то, что в духовном училище, в школе Компанейской и двух заведениях для девиц обучается до 140 человек, ко мне собирается до 150 человек. Учение сие бывает дважды в неделю: во вторник приходят девочки, а в среду-мальчики.

Прошедшего 1843 лета, Уналашкинский священник Головин имел случай быть в севере Америки, близ Берингова пролива, в находящемся 128 там Михайловском редуте, Компаней устроенном (в первый раз от ознакомления Русских с тамошним краем), и во время прожития его там, он путешеетвовал по селениям туземцев и окрестил из них 163 человека взрослых. Между прочим, священник доносит мне, что народ вообще добрый и кроткий, и едва-ли не многолюднейший из всех здешних народов. На одной реке Квихпак находится жителей 3780 душ, не считая живущих по рекам, впадающим в сию реку, и по берегу морскому. А за ними далее к северу, говорит, еще более народа. Я ныне опять послал того же священника туда крестить, а между тем — собрать подробнейнпя сведения о местности тамошнего края. И если донесения его будут удовлетворительны, и особенно, если Господь благословит его новыми успехами, то на будущий год отправлю туда миссионера, имея теперь к тому средства и человека. Если Господь благоволит привести это в исполнение, то тамошняя миссия будет называться Михайловско-Квихпакская.

Колоши, соседи наши, слава Богу, продолжают креститься. На Светлой неделе окрещено их 35 человек, по собственному их вызову, а не по убеждению чьему-либо. Крещенные же до сего Колоши, в прошедппй пост, все, находящееся подле крепости, исполнили долг очищения совести, без всякаго с нашей стороны побуждения; и при этом случае они нисколько не отставали от русских, то есть, постоянно ходили в церковь чрез всю неделю, в церкви стояли чинно, и проч. Нельзя не радоваться этому. Они крестятся без всяких приманок; кроме крестиков и образов, им ничего не дается. С половины 1842 года, по всем Американским церквам, а также и в Камчатском соборе, настоятели церквей, от 1 до 2 раз в неделю, собирают детей обоего пола в церковь, и учат их закону Божию и вообще обязанностям их; и я надеюсь, что в нынешнем 1844 году, если не все священники по всем церквам епархии, то большая часть из них займутся сим делом; а потому предложено занимающимся преподавашем христианского учения вне училищ — составлять крайние записки (цифрами), сколько бывает детей, слушающих каждый раз, — для составления ведомости.

По сие время, всех, детей, собирающихся в церковь для слушания, по всей епархии можно считать до 400, кроме обучающихся в училищах и школах; а с ними число сие будет простираться более, нежели до 600, что составить 35-ю часть всего народонаселения.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца нижайщий послушник,

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Апреля 5 дня 1844 года. Новоархангельск.

Милостивая Государыня, Варвара Петровна.

Наконец собрался я опять писать к Вам: но что я буду писать? кроме того, как только благодарить Ваc и все семейство Ваше за любовь ко мне? Никогда, никогда не могу я вспомнить Вас равнодушно. Да наградит Вас Господь Бог за Вашу любовь ко мне. О себе скажу Вам, что я, слава Богу, здоров и, по милости Компании, живу в новом архиерейском доме, можно сказать, великолепному но что всего для меня дороже и утешительнее, то это то, что в доме моем есть Дом Божий, куда я являюсь всякий день леток Живущему в нем с моими просьбами и молениями. И Вы можете быть уверены, что в числе прошений моих бывает прошение и о Вас и Ваших родных. Но увы! я чувствую и сознаюсь, что молитвы мои недостаточны, очень недостаточны, — и потому прошу Вас не надеяться на них. Колоши, соседи наши, слава Богу, продолжают креститься. На святой неделе окрестилось их 35 человек. Прошедшего лета начали креститься жители севера Америки, близ Берингова пролива. Народ новый и многочисленнейший из всех здешних. В один месяц их окрещено 163 человека взрослых. Дела Компании здесь идут очень хорошо. Вот Вам в все наши новости! Графине Анне Сергеевне прошу объявить искреннейшее почтение и желание-иметь ей много детей. Это желание я изъявил ей лично. О! я ее очень люблю и уважаю за то, что она сына своего воспитывает в страхе Божием. Это выше всех ее пожертвований денежных. Господь с Вами! прощайте. Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Апреля 8 дня 1844 г. Новоархангельск.

Милостивая Государыня Анастасия Васильевна[86].

Знаю, что Вы по необыкновенной любви своей ко мне, интересуетесь знать обо мне и получить от меня письмо. Но что я буду писать Вам! утешать-ли Вас в скорбях Ваших! Но не только мои скудные и сухие утешения, но даже самые красноречивейшие слова и речи, утешительны для скорбящего сердца не более, как простая ветошка на рану. Един есть Утешитель скорбящих, и-я верю и уверен, что Он нередко изливает елей утешения Своего на сердце Ваше, и если могу что нибудь сказать и пожелать Вам; то только терпения, благодушия и смирения. Да укрепит Вас Господь Бог в скорбях Ваших! Многими скорбями подобает внити в Царствие Божие.

О себе скажу Вам, что я, слава Богу, здоров, и дела мои идут по маленьку вперед.

Прощайте, Господь с Вами и всеми близкими к сердцу Вашему. Преданнейший Ваш слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Апреля 8 дня 1844 г. Новоархнгельск.

Ваше Сиятельство Милостивый Государь[87].

Препровождая ныне к Вашему Сиятельству официальные бумаги мои, я считаю необходимыми на некоторые из них сделать пояснения и дополнения, на случай:

1) Отношешем моим за № 101, я имел честь уведомить Ваше Сиятельство о том, что я теперь живу в новом архиерейском доме и, между прочим, просил Ваше Сиятельство-представить о главном правителе, г. Этолине, Св. Синоду. Не знаю, хорошо-ли я это сделал? но мне кажетея, я сделал то, что должно сделать. Ибо ко всему тому, что сказано в том отношение моем о г. Этолине, надобно прибавить еще 1) что главное правление предписало ему выстроить для меня домик, а он выстроил можно сказать домище, и выстроить, когда позволят Компанейские работы, а он выстроил среди работ;

2) я не имею никакого права требовать от Компании ни освещения, ни отопления, ни прислуги; но я всем этим пользуюсь и, конечно, по его распоряжению, и наконец.

3) хотя и стыдно, но должно сказать, что и на самое продовольствие мое здесь я очень много получаю из собственных его запасов. После всего этого, быдо-бы несправедливо с моей стороны умолчать о таковом отличном ко мне расположении г. Этолина. Но при всем том, если просьба моя о нем почему-либо неуместна, то покорнейше прошу сделать это так, как Вы изволите заблагорассудить; ибо, судя по сущей Евангельской справедливости, все это делается им не из усердия к нашему исповеданию, а, может быть, по другим причинам. Потому-то я о сем предмете писал к Вашему Сиятельству, а не прямо в Святейший Синод. 2) Отношешем моим за № 109, я просил Ваше Жительство о присылке в Новоархангельск двух человек, способных к отправлению всяких должностей. И хотя я при сем случае мог-бы указать на одно лицо, но я не хочу, вполне предоставляя это воле Божией; ибо я убедился опытом, что выбор людей, способных на служение Богу, зависит прямо от Бога. При выборе просимых мною линь, может быть, встретятся затруднение в том, что они, при всех своих достоинствах и качествах, потребных для апостольства, не будут иметь сведений подьяческих; то (если Св. Синод разрешит мне иметь в Новоархангельском Духовном правлении столоначальника), — таковым недостатком их покорнейше прошу не затрудняться; ибо я, пока здоров, надеюсь управиться всеми дедами при теперешних способах; а со столоначальником (которого я думаю перевести из Камчатска. Духовн. правления), — кольми паче. Если-бы можно было согласить выгоды лиц, которые пожелают сюда, с пользою здешней церкви, то я бы желал, чтобы лица сии приехали сюда не в том сане, в каком требуются; ибо тогда представится возможность испытать их на самом деле. Но если нельзя сего сделать, то буди воля Божия!

Несравненно было-бы лучше, если-бы долженствующей занять диаконскую или протодиаконскую должность был человек семейный иди женатый; но здесь встречается затруднение только в квартире. Но при теперешних обстоятельствах это затруднение не так велико; ибо в случае, можно купить для него и дом, на счет соборной суммы. Итак, покорнейше прошу не затрудняться и сим обстоятельством; впрочем и здесь пусть будет то, что угодно Богу. Одно, что могу советовать едущим сюда, — чтобы они женились в России или Сибири; а здесь пока еще очень трудно найти невест, достойных их назначения.

Не смею просить Ваше Сиятельство о ходатайстве Вашем пред Св. Синодом о моих предположениях, представленных прошедшего года; ибо я преуверен, что Вы все, что возможно будет, сделаете. Только нахожу нужным сказать здесь, что если Св. Синод благоволит быть здесь семинарии, то ректором должен быть, по мнению моему, такой, который бы мог быть моим преемником; а смотритель Нов. Д. училища иеромонах Мисаил, по многим причинам, преемником моим быть не может, по крайней мере-не скоро. И здесь я бы хотел указать на известного Вашему Сиятельству священника Добросердова, находящегося в С.-Петербургской Д. Академии, — как человека пожилого и опытного по всвм частям; но также боюсь подать своего голоса к избранию и назначению его мне преемником. Если Господу угодно продлить Свою милость на здешний край, то Он пошлет человека по сердцу Своему.

Но позвольте мне и еще раз сказать Вашему Сиятельству, что я всею душею рад, и готов, и желаю служить здесь, пока могу, — даже умереть здесь, — ибо Господня земля; а с дочерьми своими, которых однех желает более всего видеть сердце мое, — надеюсь увидеться там.

На пришедшем ныне сюда кругосветном судне, 14 марта сего 1844 года, я имел честь получить от Вашего Сиятельства уведомление о том, что Св. Синод определил отпускать на Кенайскую миссию по 881 р. серебром. Нет сомнения, что это сделалось по ходатайству Вашего Сиятельства; но я не смею благодарить Вас за такое внимание к нуждам здешнего края и ко мне. Господь — Ваша награда за все труды и благодеяния Ваши! Это несомненно.

В бытность мою в Камчатке, я дал слово Камчадалам, живущим в Лесновском приходе, прислать к их церкви такого причетника, который бы научил их байдарочной езде и строению байдарок (что все есть и у Камчадалов тамошних, но только в самом младенческом состоянии). Найдя такого человека (котарого, сказать по справедливости, главный правитель мог и не уволить, как живущего у него; но с перваго слова уводил и кроме того, обещался довезти до Камчатки на своем иждивении), я ныне отправляю его к Лесновской церкви пономарем, года на три.

Не имея возможности истребовать от казны пособия для отправки означеннаго пономаря, я выдал ему 200 р. ассигнац. из той же суммы, из какой мною дано Анадырскому миссионеру, т. е, из остатков от прогонных денег, полученных мною от казны на полное число лошадей. Этой суммы у меня остается теперь только 200 руб. ассигн., но и те предписано Охотскому благочинному, если Анадырский миссионер действует и будет иметь нужду в пособии, выдать ему из каких либо сумм и отчислить сюда. Как на удовлетворение подобных нужд, такъи по некоторой справедливости, — я бы полагал требовать от казны прогонные или путевые деньги на путешествия мои по морю. Ибо хотя Компания за помещение мое на судах своих ничего не требует; но не имея никакой возможности во время морского вояжа иметь особый (отдельный) свой стол, я принужден иметь свой стол вмести с капитаном; а не имея состояния иметь стол на свой счет, как делает напр. главный правитель, я, по необходимости (и конечно, не без смущения), должен бываю пользоваться приглашением капитана к его столу. Положением прогонных или путевых это неудобство отвратилось бы, и, кроме того, открылись бы способы удовлетворять другим подобным нуждам; напр., крестившиеся Колоши каждый праздник после обедни приходят ко мне в гости. Отказывать им, по мнению моему, невозможно, а угощать их, хотя только чаем и хлебом (водкою их здесь никто не угощает), при нынешнем моем положении довольно затруднительно. При положении прогонных или путевых на морские вояжи, может встретиться затруднене в рассчете верст, т. е. полагать-ли прогоны по прямому расстоянию от места до места? или так как корабль плавает? II хотя, конечно, можно согласить это, но в сем случай могут быть две крайности, т. е. или слишком много приходиться будет денег, напр. на переход из Охотска в Америку, на 6,500 верст, на 24 лошади придется 2,340 руб. серебром; а это расстояние можно перебежать в 30 или 35 дней. Или иногда причитающихся прогонов будет недостаточно, так например от Ситхи до Кадьяка, по прямому пути, полагается менее 900 верст и прогонных придется не более 300 рублей; а расстояние из Ситхи в Кадьяк нередко случается переходить в 25 и 28 дней, как это было со мною в 1842 году. Следовательно прогонной суммы будет не совсем достаточно на содержание себя, капитана, и нередко его помощника, диакона и певчих; ибо последних надобно содержать и во время прожития в Кадьяке. И потому, если бы потребовалось в сем случае мое мнение, то я полагал бы: оставя производство прогонных на твердой земле так, как оно есть, — производить Камчатскому архиерею на морские вояжи от 15 до 20 р. сер. в день, считая со дня помещения его на судно и до выходу его на берег. Если же Компания со временем потребует платы за помещение на судно, то на это производить особо. Не считаю нужньш здесь уверять Ваше Сиятельство, что я это пишу отнюдь не в чаянии какой-либо лично себе пользы. Нет! Бог свидетель, что пока я буду здесь, я в состоянии обойтись без подобных пособий; но не будет-ли жаловаться на это мой преемник, которому будет уже гораздо труднее хлопотать об этом.

Еще одно: Для приличного, удобного и сколько возможно менее зависимого от Компании существовании в Новоархангельске архиерея, консистории и духовного училища, необходимо иметь своих людей. Это бесспорно. Но нанимать людей для сего в России или где-бы то ни было-сопряжено с большими неудобствами, как это видно на людях, в Компании служащих. Представляется возможность и удобство иметь здесь людей своих, а именно: испросив Высочайшего разрешения, купить и покупать у Колош их калгов или рабов, напр., человек до 50 мужчин с семействами и без семейств, но с обязательством сделать их семейными.

Дело это не только не может показаться странным или несообразным с нынешними понятиями, — напротив того, это может быть истинным благодеянием для калгов, не говоря о том, что все они и семейства их будут христианами и что они чрез это могут научиться жить и проч., довольно представить на вид то, что калги сии навсегда избавятся участи своих собратий-Колошенских калгов, которых Колоши очень нередко убивают и душат, как они говорят, для прислуги умерших своих родных и приятелей. Кроме сего, купленным калгам можно представить и внешние выгоды. Напр., по выслуге 20 лет отпускать их на волю, снабдив ботом, ружьем и проч., не отнимая впрочем воли остаться и навсегда.

Мысль эту я сообщал и главному правителю, и он находит ее очень сообразною с местными обстоятельствами; ибо продовольствие в Ситхе время от времени становится труднее и труднее от умножающегося народо-населения, тогда как местный средства достаточны для народа втрое большего, чем ныне. Покорнейше прошу извинить меня, если я отниму у Вас время на вещь, совершенно постороннюю, но которая меня, по ревности моей (и может быть, ревности не по разуму) к благу отечества, занимает очень много. Дело вот в чем: в Охотске существуют три гражданских суда, кроме казначейства и проч.; а чиновников всех можно насчитать до 45. Невольно раждается вопрос: для чего в Охотске столько судов и столько чиновников? Граждан в Охотске только 1 купец и 7 мещан, прочие все — военного ведомства. Природные жители Охотской области-Тунгусы, можно сказать, никогда не бывают под судом за преступления. Начальник Охотской области отвечал мне на это, что суды в Охотске нужны, между прочим, и для разбора уголовных дел, поступающих из Америки. Но я могу утвердить, что в 20 летнее мое здесь пребывание не было и 10 дел, и в этом отношении Охотские суды для здешнего края делают более вреда, чем пользы; например в 1839 году была из Ситхи выслана одна женка, за покушение отравить мужа. Но что же вышло? — ее, как молодую (и пригожую), оправдали, и она теперь живет в Охотске, как нельзя лучше, — на соблазн приходящим из Америки креолкам. Итак, где же польза от существования в Охотске судов? А вреда-тьма. Не говорю о притеснениях, какие иногда делаются, например с г. Грибановым, служащим ныне в министерстве финансов. — Все эти чиновники получают большое жалованье, чины, привилегии, пенсии-и за что? Какое бы было благодеяние, если-бы эти суды уничтожили! Преступников из Америки Компания охотно будет перевозить в Якутск. Еще: в Охотске существует (по крайней мере, на бумагах) две госпитали, военная и гражданская. Военная, точно, набита цынготными матросами; а в гражданской живут три или четыре варнака, оставшиеся с соловареннаго завода, и которые живут потому только, чтобы госпиталь не была пуста и, следовательно, не прекратился бы ремонт… Конечно, цель учреждения госпиталей достойна Русского правительства. Имелось в виду дать помощь страждущим Тунгусам, но сказывают, что только один какой-то Тунгус был в госпитали и потом едва разделался с разными начетами, — и с тех пор ни одного Тунгуса не бывает, а между тем казенные деньги тратятся разными образами. Не лучше-ли бы из двух госпиталей сделать одну? — Чрез несколько дней я намерен отправиться в Нушегак, где, слава Богу, миссионер действует хорошо и успешно, как Вы изволите усмотреть из официальных бумаг.

С истинным моим почтением и совершенною преданностью честь имею быть, Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейший слуга

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Апреля 25 дня, 1844 г. Новоархангсльск.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[88].

Почти пред самым отправлением почты, я получил известие от Нушегакского миссионера, который доносит, что в прошедшем году (1843) из тамошних туземцов обратилось в христаанство 315 чедовек, и кроме того, миропомазано крещенных до него мирянами 110 человек, а всего совершено таинствами крещения и миропомазания 425 человек. Из журнала миссионера видно, что все, кого он видел, слушали его беседы, и все, слышавшие его, крестились. В одном селении Господь утешил его и новопросвещенных необыкновенным явлением. Одна престарелая женщина, принесенная на одре для крещения, после совершения над нею таинств, сама ушла домой, с помощью одного только костыля своего. Миссионер это описывает так: когда я (по крещении всех жителей селения) спросил тоена: нет-ли еще кого некрещенного? — Он сказал мне, что есть одна старуха слепая (которой полагают не менее 85 лет), которая потому и не приходила для слушания беседы. Я велел привести ее к себе в палатку. С помощью двух человек и костыля, она пришла ко мне. Я ей все, что только нужно на первый раз передат, чрез толмача объяснил и предложил ей о крещении. Она объявила желание креститься. Через два часа, когда все было готово к совершению таинства, я послал за нею: но посланный, пришед, объявил мне, что она очень нездорова. Это мне показалось невероятным Я послал двух человек, и те, возвратясь, сказали, что она весьма больна и скоро умрет.

Тогда я, опасаясь, чтоб она не умерла без крещещения, так как уже уверовавшая в Бога и объявившая сама желание принять св. крещение, велел непременно принести ее на одре в церковную палатку, что и было сделано. Я, посмотрев на нее, спросил ее чрез толмача: какова она? Но она мне не могла ответить ни одного слова, и я думал, что она не доживет и до крещения. Тут некоторые начали роптать, говоря, что если он окрестить ее, то она умрет. Я их уверял, что если она умрет крещенною, то будет счастлива, а если умрет некрещенною, то погибнет. После сего я колебался мыслями: крестить ли ее, или нет? Наконец решился окрестить. Когда, с помощью двух человек, я совершил над нею самое таинство крещения, и когда ее одели и принесли в палатку для миропомазания, то она начала сама креститься; а по окончании миропомазания начала говорить и сделалась веселою, и пошла домой сама с помощью костыля. Описание сие миссионер заключает просто: «тогда я, увидев ее совсем переменившуюся, пришел в удивление и говорил роптавшим на меня: вот вы говорили что она умрет, а на место того, Бог дал ей здоровье!». Новокрещенные, в доказательство искренности своего обращения, все прежние свои маски и личины и истуканов которым они иногда приносили жертвы, или бросали в реку своими руками при глазах миссионера, или жгли.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностпо и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и отца, нижайший послушник

Иннокентий, епископ Камчатский.

Апреля 29 дня. 1844. Новоархангельск.

Ваше Высокопреподобие, Всечестный Отец Архимандрит.

Да воздаст Вам Господь Бог за то попечение, какое прилагаете Вы о сыне моем. Вы этим меня очень утешили.

Не знаю; едва ли кажущееся исправление его истинное! По крайней мере, я на это не надеюсь! Собственные усилия человека в исправлении себя (как Вы и сами знаете лучше меня), очень не надежны, даже совсем не надежны. Только благодать Божия может это начать и совершить, а из всех приемов сына моего в исправлении себя я вижу только его действия, по крайней мере, я не вижу в них духа благодати. Там, где человек выражается, я, мне, мое, исправлюсь. — Тут дело не надежно.

Настоящее положеше его меня не сокрушает, я ждал этого. Но боюсь что он, сделавшись рясоносцем, не окажется таким, каким должен быть. И потому, если бы касалось до меня самого, то я не только руки но пальца не положил бы на него. Напрасно он хочет ко мне, я ни за что не дам ему ни малейшей должности, и он мне здесь будет только мешать. Но это отнюдь не значит, что я отрекаюсь от него, нет! где бы он ни был и кто бы он ни был, хоть с краскою в лице, но всегда назову его сыном своим, и, если бы случилось (и была возможность), то стал бы сам ухаживать за ним.

Господа ради, умоляю Вас, не оставьте его, в случае нужды кормите его на счет мои, заплачу все. Я надеюсь, я уверен, что Вы это сделаете, и тем утешите и обяжете меня навсегда, Вашего покорнейшаго слугу

Иннокентия, Е. Камчатского.

Марта 28 дня, 1845.

По поводу этого письма, вот что пишет нам достоуважаемый отец протоиерей Московского Страстного монастыря, Нил Михайлович Воронцов от 29 июля 1888 года: «Многоуважаемый Иван Платонович, посылаю Вам письмо Высокопреосвященнййшего Митрополита Иннокентия, когда еще он был Епископом Камчатским, писанное в 1845 году к моему родителю. Знаменскому Архимандриту Митрофану. Поводом к написанию сего письма было следующее: Старший сын его, Иннокентия Вениаминов, уволенный из среднего отделения Вифанской семинарии, был прислан Московским Митрополитом Филаретом к моему родителю на исправление; по этому случаю было послано моим родителем письмо к Епископу Иннокентию, на которое и был прислан от него ответ весьма замечательный по отеческой любви к несчастному его сыну и по той твердости и прямоте, какие свойственны великому Архипастырю.

Участь Иннокентия Вениаминова в дальнейшем не известна мне; он. кажется, пропал без вести. Впрочем, я думаю, о сем более знает Борис Сергвевич Шереметев, потому что Иннокентий ходил из Знаменского монастыря к Шереметевым, пользуясь их благодеяниями.»

Возлюбленная моя о Господе Авдотья Ивановна![89]

Искренно благодарю Вас за добрую память обо мне! Чему новым доказательством служить письмо Ваше и посылка! Да воздаст Вам Господь Своею милостью.

Скажите пожалуста, откуда и с него Вы взяли такую надежду, что мы увидимся! Мне это и в голову не приходить. Да! увидимся, верно увидимся там пред престолом Страшного Судии и, может быть, по милости Господа нашего Иисуса Христа, которого Вы любите, и которого и я желаю любить-может быть, увидимся и в обителях Его. Но здесь! на земле! не думаю. Я готов и располагаюсь здесь даже умереть.

Но где бы мы ни были, будем молиться друг за друга. Я, слава Богу, здоров и на днях собираюсь в Петропавловск.

Прощайте, Господь с Вами! Искренно и душевно уважаюпцй Вас, Ваш покорный слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Апреля 2 дня. 1843.

Возлюбленная моя о Господе Надежда Николаевна![90]

Не знаю, как и чем могу я благодарить Вас за любовь Вашу ко мне-ко мне, совсем чужому для Вас, и любовь бескорыстнейшую-христианскую! Да воздаст Вам Господь Бог за это! О! Он воздаст, непременно воздаст Вам! ибо Вы, любя меня, не меня любите во мне, а веропроповедника. Следовательно, если и чаша студеной воды, поданная тому, кто действует во имя Иисуса Христа — не останется без награды, то кольми паче Ваша и подобных Вам душ-любовь ко мне — недостойному преемнику Апостольства, — получить награду.

Не исполнились мои и Ваши надежды и хлопоты на сына моего Иннокентия. Он не то, чем бы я желал его видеть. Но мне ли пререкать Господу-все так устрояющему! аще благая пряхом от Господа, злых ли не стерпим! (Я уверен, что Вы это тысячу раз повторяете с Иовом). Пусть будет воля Божия! сделайте милость, не хлопочите много о нем. Пусть он делает, как знает. Он уже не ребенок. Впрочем, это не значит, чтобы я отрекался от него; нет! Где бы он ни был и кто бы он ни был, я всегда буду считать его своим сыном.

О! как я благодарю моего Господа за то, что Он велел мне познакомиться с Вами и вообще с любезными моему сердцу Московскими знакомыми!

Прощайте! Господь с Вами! Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Апреля 4 дня 1845 г.

Милостивая Государыня, Варвара Петровна.

Искренно благодарю Вас за письмо Ваше ко мне, от 3 ноября 1843 г., которое я получил 9 сентября 1844 года. Вы, между прочим, изволите меня уведомлять о смерти Николеньки Шереметева ([91]). Да! очень и очень верю, как тяжела была Вам такая потеря. Не равнодушен и я был при чтении письма Вашего, тем более, что я сам знал его. Знаю и его маменьку, и не только знаю, но и люблю ее христианскою любовью за то именно, что она воспитывала его по-христиански — по-старинному. Это меня чрезвычайно всегда утешало и, признаюсь, я нередко хвалился ее примером. И поэтому, судя по нашим близоруким, человеческим расчетам, казалось бы, кому бы и иметь детей, как не такой благочестивой матери? Но Господь иначе устроил. Впрочем, в этом ясно видна Его отеческая заботливость об графине Анне Сергеевне. И именно, по-моему так: без страданья, без скорбей никто не войдет в Царствие Небесное. Это истина непреложная. Анне Сергеевне не доставало этого, и Отец небесный посетил ее самою величайшею скорбию, и которую, как Вы пишете, и как я и сам уверен, она перенесла с преданностью. Но в то же время Он уверил ее самым торжественным образом, что сын ея, единственный, любезнейший сын, которому она желала всякаго блага, — точно будет наслаждаться всяким благом. И с этой стороны уже ни одна мысль не устрашить ее; ей уже теперь нечего заботиться о Николеньке, как напр. мы заботимся о наших детях, говоря: «что-то он будет, здоров-ли он будет? Будет-ли счастлив в браке» и проч. и проч. и проч. У Анны Сергеевны теперь нит подобных забот. Николенька у ней уже определен к самому лучшему месту; будет всегда здоров, счастлив, счастлив на веки, на вечность. Но я верю Господу, что Он скоро-скоро вознаградит потерю Анны Сергеевны другим сыном, и, может, это уже и исполнилос. Очень премного благодарю Вас и сестрицу Вашу Катерину Васильевну[92] за внимание и заботливость о дочерях моих; они мне об этом писали. Благодарен и за попечение о старшем сыне моем, из которого, Бог знает, что будет? Но аще благих восприяхом от Господа, злых ли не стерпим? Буди воля Божия, сказал Иов; повторяю и я слова его. Поручение Ваше касательно передачи письма Леониду Михайловичу Муравьеву ([93]) я еще не исполнил, и едва ли удастся мне исполнить: потому что он, по моему, должен находиться в Охотске, а я ныне располагаюсь быть только в Петропавловске (в Камчатке). Впрочем, я беру с собою письмо в Камчатку; быть может, что Леонид Михайлович по моему счастью, и там; а если нет его там, то я непременно перешлю его к Вам обратно. Покорнейше Вас прошу прилагаемый при сем письма приказать передать по адресам. О себе не знаю, что сказать! Потому что все дети мои там, у Вас на Руси, кроме одной старшей, которая, слава Богу, счастлива и, что всего лучше, умеет терпеть нужды с благодушием. (Правду сказать, онажнвет в самом худшем приходе. Я делаю почти наоборот; у меня родные в худшем месте, а чужие — в лучшем. Точно то же было бы и будет и с сыновьями моими). Христианство здесь, слава Богу, хотя не быстро, но распространяется, и уже открыта еще новая миссия-на рекк Квихпак, в 62 градусах север. широты, на берегах Берингова моря. Колоши, наши соседи, также продолжают креститься. Более не нахожу ничего достойного Вашего внимания. Прощайте, Господь с Вами и со всею Вашею домашнею церковью! Ваш покорнйший слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Апреля 8 дня 1845. Новоархангельск.

Милостивая Государыня, Варвара Петровна.

Податель сего письма — доктор Алекеандр Данилович Романовский, живший со мною в Америке и бывший моим лекарем, ныне выезжает в Россию. Он, не имея никого знакомых в России, просил меня отрекомендовать его кому-либо. Не желая отказать ему в его просьбе-как бывшему моему врачу, я покорнейше прошу Вас, Милостивая Государыня, принять его в Ваше покровительство, и в случае помочь ему получить место, чем премного обяжете его и меня, искренно любящего Вас и благословенное Ваше семейство.

Господь со всеми Вами! чего искренно желает и посильно молит Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Мая 10 дня 1845. Среди Океана.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич[94].

Искренно благодарю Вас за Вашу память обо мне. Много я получаю писем из России, но немногие из них мне по сердцу. Ваши же письма в числе этих немногих, доставляющих мне иногда даже утешение. Жаль только, что Вы теперь не наш. Но видно, так Богу угодно.

Не знаю, с чего начну я с Вами мою беседу? Прежде скажу, что два письма Ваши-одно от 2 июля 1843 г., а другое от 24 февраля 1844,-я получил в одно время-8 сентября 1844. В последнем письме Вашем Вы, между прочим, пишете мне, что мой старший сын[95] не удался. — Я давно ожидал этого. И никого не смею винить в том, что он сделался таким. Я, я сам этому виною… и потому, если Господу угодно наказать меня им, буду сносить с возможным терпением. Но об этом довольно. Позвольте попросить Вас о младшем сыне моем.

О себе начну. Прошедшего лета я был в Кадьяке и Нушегаке, и, слава Богу, дела наши там очень хороши. Миссионер Нушегакский посильно действует и в тоже время терпит от местности, но переносит с благодушием. Кадьякский священник[96] действуете так усердно и искренно, как и прежде.

Нынешнего лета я отправил миссии на берега Берингова моря на реку Кускоквим, где, благодарение Господу, в двукратное посещение священником Головиным окрещено более 270 душ, и есть большая надеждана успехи. Миссионером послан бывший в Атхе священник Нецветов. Отправилась миссия и в Кенаи. Миссионером послан приехавший со мною из Москвы иеродиакон — Николай[97]. Та и другая миссия прибудут на место нынешнего же лета.

Обращение соседей наших Колош, можно сказать, приостановилось. Потому, во-первых, что нет человека, кому бы заняться ими, ибо иеромонах Мисаил по болезни своей уволен мною из Америки; во-вторых, и потому, что нет места, где бы можно было назидать новопросвещенных, т. е. нет для них особой церкви. Собор наш тесен, да и притом они, ходя в него, ничего не понимают. И поэтому мы отклоняем до времени желающих из них креститься. Теперь главная моя забота есть и будет о том, чтобы состроить для них церковь. Иконостас будет употреблен один из присланных графиней Орловой.

Семинария уже заложена и можно надеяться, что через год будет готова.

На будущий год я опять собираюсь проехать по Камчатке, и потому, если будете писать мне, пишите прямо в Петропавловск.

Ныне я прошу прислать ректора для новооткрывающейся семинарии, который между прочим мог-бы быть и моим преемником. Кого-то и какого-то Господь пошлет[98].

Прошу извинить, более писать не имею времени. Конечно, такая причина Вас удивит. А вот она: письмо к Вам я не успел написать в Новоархангельске, думая сделать это в Камчатке, а тут дел множество, а почта на днях отходит. Простите, вперед не буду.

Прошу объявить мой искренний поклон дому Мальцевых, а также Аврааму Сергеевичу Норову. Я ему ныне не писал.

Прощайте. Господь с Вами! Молитесь обо мне, Вам искренно преданном, покорнейшем слуге

Иннокентий, Е. Камчатском.

июня 11 дня 1843. Камчатка.

Высокопреосвященнейший Владыко[99], Милостивейший Архипастырь и Отец.

К немногим сведениям о наших посильных действиях по службе, препровожденным мною к Вашему Высокопреосвященству прошедшего года, могу присовокупить еще немногое. Слово истины на северных берегах Америки начинает распространяться более и более. Священник Головин был там и прошедшего (1844) года и в бытность свою имел случай видеть окрещенных им в первое там пребывание (1843 года) почти всех, и в их селениях. И благодарение Господу, ежели не все, то очень многие из них помнят и стараются исполнять данныя ими при крещении обещания; отступлений на прежний путь язычества не слышно; а некоторые из них, более проникнутые словом истины, старались передать свои понятия о христианстве своим язычествующим собратиям и тем убедили многих к принятю крещения. Квихпакская церковь, по сентябрь 1844 года состояла более нежели из 270 душ туземцев, а с заезжими до 300,-тогда как в 1843 году там не было и 30 христиан, и то заезших; а туземцев было только 4,-те самые, о которых мною было донесено Св. Синоду, в бытность мою в Петербурге. Один из них особенно много и усердно содействовал священнику в обращении. Туземцы, быв спрашиваемы священником, единогласно изъявили желание иметь у себя постоянного священника. После сего мне оставалось только приступить к открытию там постоянной миссии, и, слава Богу, миссия уже отправлена и на место прибудет нынешнего же лета. Миссионером назначен священник Иаков Нецветов, тот самый, которого я хотел определить в Кенайскую миссию, и который был вызван для сего; но как дело в севере важнее, то я послал его в Квихпакскую миссию, а в Кенайскую послан приехавший со мною иеродиакон Николай (из Вифании), который прибудет на место нынешнего же лета (1845). Тот и другой миссионер снабжены всем достаточно, на счет капитала Американских церквей.

Колоши, — соседи наши, слава Богу, мало по малу продолжают присоединяться к нашей церкви (число всех крещенных более 200) и, надобно сказать прямо, — почти без всякого нашего действования на них. Ибо иеромонах Мисаил, занимавшийся сим делом, по нездоровью своему, не мог действовать так, как бы хотелось; мне не приходится; а друие не могут, или не умеют. Впрочем, действовать, так сказать, настоятельнее — нас останавливало и то, что мы не имеем особой церкви для Колош, где бы можно было их собирать и учить на их языке (без чего крещение не принесет всей пользы). Главный правитель, ныне выбывший в Россию, обещал и желал помочь нам в этом, но построение семинарии не допустило его. Теперь одною из главных забот моих будет построение церкви для Колош, и надеюсь, что новый начальник Ситхи, имеющий прибыть ныне, поможет мне, а между тем прибудут мне и помощники, которых я ожидаю к нынешней же осени. В Кадьяке священник Литвинцев действует с тем же усердием и искренностью, как и прежде; паства его, слава Богу, более и более укрепляется в духе христианства. Во всех селениях Кадьякского отдела находятся часовни, построенные усердием самих Алеутов, при содействии Компании и русских, содержимыя в чистоте, и, что всего лучше, в каждый праздник бывают толпы народу, но надобно сказать, что и враг спасения недремлет; но козни его, при помощи Божией, не имеют вредных следствий. В некоторых стариках и новообращенных проявлялось шаманство, но при первом слове священника, виновные искренно раскаивались. Нушегакская церковь, при основании своем (1842) имевшая не более 200 душ и с пришельцами, ныне считает у себя более 600 душ. Миссионер тамошний[100], хотя и не из ученых, но действует со всем своим усердием и не без уменья; только средства его были очень ограничены. А что всего для меня утешительнее, он и его подруга[101] все трудности и недостатки от местности и оботоятельств переносят с благодуппем и готовностю переносить и впредь. В бытность мою в Нушегаке, многие из крещенных туземцев приезжали, чтобы видеть меня, и некоторые из них, опрошенные мною о догматах веры и о пути спаеении, удивили меня своими разумными ответами; а один из них своею набожностью и усердием удивляет самого миссионера. Миссионер сказывал мне, что этот новообращенный (Василай и пожилой), при первой исповеди своей, после обыкновенных ответов на вопросы священника, вдруг стал на колени и, глядя на образ Спасителя, горько плакал и молился, говоря что-то. Усердие этого Василия доказывается и тем, что он, оставя прежнее свое жилище, со всем семейством своим поселился близ церкви.

Нынешнее лито (1845) я намереваюсь, после Петропавловска (где по милости Божией нахожусь со 2-го июня), быть еще на Алеутских островах; а на будущее лето думаю предпринять водою путешествие по Камчатке.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшаго Архипастыря и отца, нижайший послушник

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Июля 1 дня 1845 Петропавловска..

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь.

Мысли мои совсем не новы, и особеннно для Вас; но так как мне удалось отчасти приводить их в исполнение самым делом, то Вы, хотя в них не встретите ничего нового и особенного, но, так сказать, можете проверить самую практику с Вашими мнениями. Мысли мои заключаются в том, что мы, как пастыри, как учители, как преемники Апостолов, непременно должны вполне соответствовать своему званию, т. е. мы должны учить. По нынешним действиям нашим, мы почти ничто иное, как жрецы, как совершатели таинств и обрядов. Конечно, есть из нас и такие, и особенно из святителей наших, которые по истине стоят названия пастырей и учителей. Но надобно сказать откровенно, что учения и поучения, которые говорятся с кафедры или печатаются, весьма немногим доступны: их слышат и понимают только те, которые получили некоторое образование. Но большая часть народа, но целая масса народа-остается совершенно без всякого учения я назидания. Если когда и читаются и говорятся поучения простому народу, то они или не могут понять их, или вообще считают их таким же чтением, как чтение дьячков, (это я знаю по опыту)… Но что же малолетние? что же дети, которых, надобно полагать, всегда вдвое противу возрастных? Кто их будет учить? Где они услышат наставления и назидания в нравственности? В училищах? да будет позволено сказать откровенно, что при всех благих намерениях и попечении нашего правительства, в училищах (я разумею низших) учение нравственности есть последний предмет; и если выходят из училища нравственные, то, можно сказать наверное, что 8 из 10-ти таковых получили основание нравственности в доме родителей, и преимущественно от матерей. Но… много ли из простого народа имеют случай быть в училищах! От кого же могут услышать наставления те, которые не имеют случая быть в училищах? От пастырей? да! От них — то бы и должны дети слышать и учиться, но у нас нет этого святого обычая, — впрочем, по причинам весьма уважительным. От родителей? Но только благочестивые и сведущие родители могут учить и научить детей своих. И-Боже мой! сколько у нас в народе таких, которые решительно ничего не знают, и ни слова не слыхали ни от кого! В детстве их не учили; в возрасте они не хотели учиться; а потом им некогда, было учиться. И что же таковые могут передать своим детям!

Итак, что же предпринять и делать для того, чтобы поддерживать, распространять и укоренять благочестие и нравственность в простом народе? Учить, — и учить с начала, с основания, т. е. начать учить детей с самого малого возраста, даже с двух лет. Учить всех детей простого народа-вот мысль, которая давно меня занимает, и которую мне отчасти удалось приводить в исполнение и даже, благодарение Господу! видеть от того некоторые плоды. Мысль эта родилась во мне еще в Иркутске, и я представлял ее тамошнему преосвященному Михаилу (в виде проекта), который уважил ее и предписал всем градским священникам поступать по моему проекту. Но никто из моих собратий: не хотел исполнит это, — я ни в ком не нашел единомыслящих со мною и таких, которые бы поддержали меня и содействовали мне, — кроме одного моего диакона. Это чрезвычайно меня огорчало; но Господь наградил меня за то: он дал мне желание ехать в Америку[102]. Тогда, как я получил это желание, первая мысль моя была: «вот там-то я уже буду действовать один, и буду учить, когда и как хочу»! И благодарю моего Бога, — я, сколько мог, исполнял это во все мое пребывниие в Америке. И не только не находил никакого препятствия, или невозможности, или неудобства; но напротив того, всякий содействовал мне и все принимали с благодарностью. И если Алеуты любили и любят меня, то единственно за то, что я их учил.

Учить!.. Прекрасная и известная мысль; но возможно ли привести это во всеобщее исполнение! В уездных городах, больших селениях и достаточных приходах всегда возможно; в одних только бедных селах это невозможно: потому что время, которое нужно на это занятие, священник принужден употреблять на сельские работы. Но как слышно, что уже Высочайше повелено найти меры и средства к обеспечению сельского духовенства. И когда последует это, т. е., что сельские священники могут уделять время для учения, — то тогда решительно везде возможно будет учить.

1) Кого учить? Учиться Слову Божию могут и должны все и каждый, сообразно своему возрасту, своему воспитанию, своему образованию и своим способностям. Но здесь я разумею одних малолетних всякого возраста, начиная даже от 2 лет до 16 и 18, и детей обоего пола, но преимущественно девушек, как будущих матерей; а известно, что никто не может научить лучше нравственности, как мать, и у благочестивой матери, можно сказать, всегда дети будут нравственны.

2) Чему учить? Благочестию. Но по различаю возрастов, я полагаю, должны быть и различные предметы учения; или лучше сказать; предмета учения надобно разделить на различные степени. От 2-х до 5 лет-пусть, наприм., составят первый разряд; от 5 до 12-второй, от 12 и далее-третий. Конечно, нетрудно найти, чему и как учить детей третьего и второго разряда; но чему учить первых?

Молитве. Цель воспитания и просвещения простого класса людей должна быть единственно та, чтобы они были хорошие христиане, хорошие граждане, хорошие супруги, хорошие отцы семейств, хорошие хозяева, хорошие члены общества и верные сыны отечества, преданные своему государю, как истинно отцу отечества. Но все сии обязанности соединяются и имеют свой зародыш в молитве, — и именно в той самой молитве, которой можно учить младенцев. Изложить этот предмета пространнее здесь не место, и потому мы скажем здесь кратко. Все вышеозначенные обязанности можно разделить на два вида. Одни основаны прямо на благочестии, а дргие на деятельности. А те и другие составляют общее понятие обязанностей, и корень и начало свое имеют в молитве; потому что 1-е) молитвою и непременным исполнением молитвы в назначенное время, детям внушается, что они не животные (вольные), но чем-то обязаны; 2-е) что есть Кто-то, Кому они должны кланяться, и кланяться иначе, нежели людям; 3-е) так как молитва младенцев есть ничто иное, как механическое действие, то таковая молитва более или менее развивает способность к деятельности и приучает детей к терпению; а без терпения нельзя быть ни деятельным, ни благочестивым; и 4) дитя, чистою и непременною молитвою, современем может получит привычку молиться; а великое дело — иметь таковую привычку. Дальнейшее учение детей благочестию и деятельности, очевидно, должно состоять в развитии понятия обязанностей и в приучении их к прямому трудолюбию разного рода. С 12-летнего возраста надобно иногда детей разделять по полу, и каждый пол учить своим обязанностям. Быть христианином и быть полезным обществу — должно быть общим и всегдашним предметом и экстрактом всякого учения и всякой беседы. Современем же, кажется, очень возможно будет учить детей и чтению, но легчайшей методе, и по крайней мере тех, которые пожелают и более способны, но таковой должен быть второстепенным, а не первым и главным.

3) Как учнть? — Это есть одно из самых важных обстоятельств. Школьная метода, т. е. учить наизусть катехизис и проч., будет не совсем полезна; потому что очень мало найдется из детей таких, которые будут уметь читать, а учить их диктовкою очень трудно, и диктовкою можно заставить выучить только то, что необходимо знать. Самый лучппй и простой способ учения есть обыкновенный рассказ или простая беседа. Конечно, и здесь надобна своя метода и свой план единства; потому что различный способности и различное образование учащих, и различный образ мыслей и различное их усердие к делу могут иметь весьма различный успех и различное влияние на учение детей и просвещение народа.

Но за методою или способом учения дело не станет. Первостоятели наши дадут нам руководства. Но так как опытность нигде не может быть пренебрежена, и для того, чтобы, так сказать, более развязать язык тех из учащих, которые не знают, что и как говорить с детьми, и для соблюдения единства учения, можно предписать всем законоучителям и священнослужителям, чтобы они написали свои мнения о способе преподавания и составили бы образчики самых бесед — или в виде разговоров, или в вопросах и ответах и проч. — и представили бы их своим архиереям; а те, выбрав из них дельные, представят их Св. Синоду. Если дают премии за решение и географических задач, то весьма будет полезно предоставить и каждому архиерею выдать несколько премий тем, чьи мнения и беседы окажутся лучшими из их епархии; а лучшие из всех, без сомнения, будут уважены по достоинству.

4) Где место для учения? — Для этого совсйм не надобно строить и заводить особенные дома. Та же церковь, где совершаются таинства и молитвы, может быть и местом учения благочестию. Может быть, в некоторых местах придется только позаботиться, чтобы церкви были зимою не холодны, и еще сделать несколько скамей, на которых будут сидеть дети; а более этого ничего не нужно. Конечно, здесь встретится главное неудобство в том, что, так как у нас церкви находятся не в каждом селении, то где и как учить детей тех селений, где нет церквей? — Но можно сказать утвердительно, что во всяком селении найдутся несколько таких благочестивых и благонамеренных хозяев, которые позволять по временам собираться детям в их домах.

5) Кто учителя? — Священнослужители и даже причетники. Учить народ есть существенная обязанность первых, а последние всегда должны быть их помощниками. Учить народ — это одно только может поставить простое духовенство на ту степень общества и уважения, на которых они должны быть по своему сану. Это сделает священников в точном смысле отцами своих прихожан. И это есть верный способ улучшения благосостояния духовенства. Боже мой! что может быть приличнее, святее и восхитительнее, как видеть пастыря, беседующаго с детьми и поучающего их! Что может быть восхитительнее для пастыря, как видеть целое поколение, воспитанное его словом! Тогда, точно, он есть пастырь, которого голос знают овцы его, и пастырь, который знает овец своих и которого знают овцы его. И кто из прихожан его не будет уважать его тогда, и уважать точно, как отца и друга? И кто откажется сделать ему пособие, в случае нужды?.. — Чему же будут учить дьячки? Первоначальной молитве, и диктовать уроки. Это-дело для них нетрудное и всякому из них по силам.

6) Когда учить? — Самое лучшее время для учения есть праздники, и именно час до обедни (как делал и я). Конечно, можно бы определить времени и побольше, но на первый раз и этого довольно. Положим, что каждому дитяти удастся быть на таком учении и 50 раз в год; то этот курс почти будет равняться обыкновенному училищному.

7) Какие средства к тому? — Почти никаких; потому что здесь не надобно ни книг, ни бумаги, ни надзирателей, ни прислуги, ни пищи, ни одежды; только, может быть, нужна будет небольшая сумма на поощрение и награды лучшим ученикам картинками или книжками. Впрочем, для улучшения таковых церковных, или лучше сказать, нравственных училищ, не можно-ли будет современем употребить и самыя средства и пособия, которые правительство дает на сельские школы, и тем соединит их в одно? Раздача картинок может быть сколько наградою и поощрением, столько и способом к научению детей, если таковыя картинки будут представлять что нибудь из Св. истории или какой-нибудь подвиг христианский и проч. Издание таковых картинок будет делом особенным и немаловажным, и, следовательно, потребуются издержки; но на таковое дело у нас всегда найдутся люди, которые усердно помогут, если бы и нужно было прибегнуть к такому средству.

8) Как заставит учить? — Мы-Русские; и потому, скажи Государь наш слово, — и тотчас явятся ревностные пастыри и, может быть, более, чем можно узнать. Предоставить на совесть и волю каждого приходского священника, конечно, была бы самая благороднейшая мера; но теперь она еще не для всех будет действительна. Учить паству есть первейшая обязанность пастыря; следовательно, всякая побудительная к тому мера будет законна и свята, и всякое взыскание, и даже строгое, за неисполнение этой обязанности, будет весьма справедливо. Здесь особенно будет у места и полезен надзор благочинных, которые ныне ничто иное, как духовные полицмейстеры; а тогда они в точном смысле будутъпопечителями церквей, одом архипастыря и проч. Награды, которых ныне удостаивается белое духовенство, могут быть присвоены преимущественно учащим. Жалованье было бы самою справедливою мерою к тому. Но возможно-ли это? Олухи носятся, что сельским священникам будет положено жалованье. Этот случай, кажется, весьма кстати употребить мерою и средством к тому, назначив часть жалованья, или все, именно за учение детей нравственности.

9) Как заставить учиться? — Для сего не нужно прибегать к понудительным мерам; потому что ж теперь есть помещики, которые усердно желают того, чтобы у нас ввелся такой обычай, а некоторые из них, как мне сказывали, даже убедили своих священников заняться этим и дают им за то жалованье. И, кажется, нельзя предполагать, чтобы из них явился такой, который бы воспрещал своим крестьянам посылать детей своих в церковь в назначенный час. А что касается до самих крестьян, то стоит только объяснить им цель и важность таковых учреждена, и большая часть из них примет с благодарностью, и наверное, никто не откажется посылать детей своих; особливо, если это будет сделано именем веры и самими священниками или благочинными. В русском народе есть столько добрых качеств и столько прекрасных элементов, что из него можно сделать, по истине, первый народ, а в уважении к религии, едва ли кто я теперь сравняется с ними. Простой народ очень любит слушать беседы о божестве (как они говорят); и потому можно быть уверену, что к слушанию бесед детских будут приходит и взрослые, и особливо старушки и старики.

10) Какие можно встретить препятствия? — Если на этот предмет обращать внимание и понимать его, как государственное дело, и такое, которое касается спасения душ и которое прямо способствует просвещению народа и, следовательно, ведет к прочному и истинному благу отечества, — то едва ли можно встретить какие либо препятствия, или каких препятствий не возможно устранить! Но если смотреть на это, как просто на полезное дело, то и тогда не много будет препятствий. Главное препятствие или затруднение будет со стороны самого духовенства, которое испытал и я. Беседовать с детьми, хотя и не надобно большой учености и красноречия, но надобно уметь, что́ говорить и ка́к говорить. В школьном преподавании это облегчается книжками и другими руководствами. Но беседовать с детьми или учить детей публично, и особливо в губернском городе, и тому, кто, до поступления к должности учителя или наставника, почти не видал ни людей, ни света, — и самого способнейшего из нас поставить в затруднение. Стыд, робость, ненадеянность, новость, непривычка-все это смущает и связывает до того, что едва можно сказать слово. Но это можно облегчить тем, если по методе, какая дана нам будет для руководства, будут составлены и самые беседы, написанные самым простым языком и на каждый день: тогда всякий священник будет в состоянии беседовать и учить, потому что ему придется сказать от себя уже несколько слов. Всякая новость, которая требует внимания и деятельного исполнения, обыкновенно не всем бывает приятна; так будет и здесь. Кто к чему не имеет собственного желания и расположения, тот всегда найдет отговорки; то же будет и здесь. И здесь будут представлять, напр., что священники не будут иметь времени, что не всех прихожан можно будет убедить к тому и пр. Но все таковые отговорки ничто иное, как только отговорки, а не причины. Конечно, для священников беднейших селений, где они принуждены сами работать наравне с крестьянами, в самом деле, мало времени для таковых бесед; но усердие и здесь найдет время и случай сказать несколько слов. Но что касается до других священников, то они всегда могут иметь время, всегда могут уделить один час в неделю, точно так же, как они имеют время для отправления обедни; и едва ли в целый год бывает такой случай, где священник принужден бываете оставить обедню для других треб. Главнейшая треба, которая может отвлекать от учения, есть напутствие умирающего; но если прихожане будутъ знать, что священник до обедни занят делом важнейшим, то без крайней нужды не будут его беспокоить в этот час, так, как они не беспокоят его во время обедни. Другие же требы, как-то: крещение, молебны и проч., решительно могут быть отлагаемы до другого времени. Но положим, что и в самом деле, могут встретиться случаи, которые воспрепятствуют заняться учением; но зато много найдется дней, когда не встретится никаких препятствий. Более других уважительны препятствия по времени года; т. е. может быть, зимою для некоторых детей будет холодно ходит в церковь, или церковь будет слишком холодна и проч.; но с марта или апреля по октябрь и даже ноябрь, т. е. в течение почти 8 месяцев, может быть не менее 32-х бесед, и, следовательно, 32 урока могут быть преподаны. Еще можно встретить-не то, что препятствие, но некоторое противоречие со стороны людских мнений. Могут сказать, что гораздо полезнее, вместо таких учреждена, завести везде школы и учить детей не одной нравственности, и где священники будут учить закону Божию. И тогда это будет гораздо полезнее для самих крестьян, нежели учить детей только в церкви, и особливо двухлетних. Ибо, что они могут понять в короткое время и в таком возрасте? Даже скажут некоторые: для чего учить детей молитве, когда они не могут понимать ни слова? будет время, придут в возраст-и сами станут молиться. Таких возражений можно встретить множество. Но, ничуть не отвергая пользы и необходимости народных школ, можно только представить на вид то, что общежитие в школах, при недостаточном надзоре, т. е. без дядек или гувернеров, для нравственности может быть очень вредно; ибо от одного шалуна научаются и перенимают прочие. А собрание детей в церковь в назначенный час, где они не будут иметь даже минуты свободной, не дает им времени даже ознакомиться друг с другом. И притом, учредить школы везде и для всех детей обоего пола, есть дело величайшее.

Наконец, будет-ли от этого польза? — Конечно, успех всякого доброго дела зависит от Бога; но Господь всегда благословляет и спопешествует всякому доброму делу. Но что, если Господь благословить это, — то какие и сколько будет прекраснейших плодов даже чрез 15 лет! А чрез 20 лет нельзя будет узнать Россию. Исчислять пользу таковых учреждена, значит то же, что исчислять пользу истинного просвещения; но мы представим здесь несколько и других, так сказать, второстепенных польз. а) Если всякая школа и всякое учение простой грамоте более или менее, но способствуете, к просвещению; то кольми паче учение, котораго цель будет прямо и исключительно нравственность и христианство. б) Если и самая сухая наука развивает понятие детей и научает их несколько мыслить, то и учение благочестию, если и не более, но отнюдь не менее, будет способствовать тому во всяком случае, с) Если предположить, что дитя в течение года успеет быть и при 30 беседах, и если из всего того, что он может услышать и понять, останется у него в голове и 10-я часть, а на сердце падет и 100-я; то в 10 или 12 лет у него наберется порядочный запас в уме и сердце, д) Слушание бесед может принести, по крайней мере, ту пользу, что дети, пришедши в возраст, будут иметь некоторый навык и привычку слушать проповеди и понимать их более, нежели те, которые с детства не слыхали ничего и ни от кого; а особливо, если проповедь говорится или читается тем, кого они привыкли слышать с детства, е) Таковое учреждение, более или менее, но верно будет действовать на самый корень зла общественного, и потому, более или менее, но верно уменьшит и преступления. f) Но в народе, остающемся без нравственного учения, так или иначе, но разврат и нравственная грубость увеличиваются более и более, а с ними и преступления; и если кое-где и являются грамотеи, и кажется, что менее виден разврат; но это не есть еще просвещение, а только утонченность; а грамотность без нравственности служит более ко вреду, нежели к пользе. Сверх всяких плодов и успехов от таковых учреждений, может быть еще и тот, что таковым способом учения прихожан может более и более улучшаться и самая духовная сторона самих священников. Это я говорю по опыту. До тех пор, пока я не учил, хотя и знал, что есть духовныя утешения веры, но, признаюсь, я знал их только, так сказать, в теории. И только тогда Господь благоволил мне вкусить их, когда я стал учить. И потому весьма справедливо говорится, что «уча, учимся».

Измерение просвещения народного числом грамотеев, кажется, очень может быть ошибочно: потому что грамотность без нравственности у простого народа есть то же, что нож у своевольного ребенка. Кто, большею частью, причиною разных возмущений, бунтов, революций, расколов? безнравственные грамотеи. И следовательно, кто опаснее для спокойствия отечества? — безнравственные грамотеи. Многие думают, что просветить народ и сделать его нравственным можно не иначе, как только грамотности. И в доказательство того указывают на Прусспо, где почти каждый селянин грамотен. Но там грамотность не есть или, по крайней мере, есть не столько причиною их просвещения, сколько следствием просвещения, которого основание находится в их обычаях. В Париже и около Парижа грамотных не менее Пруссии, но где более разврата, возмущений, переворотов, беспокойств? И отчего? — оттого, что у них просвещают один только ум. А сердце? а нравственность? До них никто и не дотрогивается.

Вот мои мысли, которыя лежат у меня на душе и которые я хотел высказать Вашему Сиятельству. И прежде всего приношу мою благодарность за то, что Вы выслушали меня. Но справеддивы-ли мои мысли? Не знаю; но ежели я где и ошибаюсь, то это от недостатка ума и опытности, но отнюдь не от недостатка благонамеренности и благожелания пользы моим соотечественникам. И польза, какой я ожидаю от таковых учреждений, не мечта-ли?… Но сладкая мечта, и пусть она меня не оставляет.

Высказав откровенно все, что я думал об этом предмете, не сделал-ли я оскорбления или дерзости? Не знаю. И если и так, то это отнюдь не от продерзости или тщеславия и проч., но от полноты чувств моих и искреннешего желания блага. II простите меня великодушно, и забудьте меня в этом отношении, но и во всяком случае скройте мое имя, если бы какая-нибудь мысль и пригодна была бы к делу: Я не хочу ни наград, ни известности…. но что будет со мною, если бы Господь благоволил мне видеть это учреждение приведенным в действие-и в нем и мою лепту! О, тогда я умру от радости, сладко умру!

С истинным моим почтением и совершенною преданностью честь имею быть, Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейший слуга

Иннокентии Епископ Камчатский.

июля 2 два 1845. Петропавловск.

Милостивый Государь Андрей Николаевич[103].

Действия и успехи Американских наших (3) миссионеров[104] в прошедшем году ограничились обращением не более 100 человек в Севере Америки. Но это не оттого, чтобы не доставало в них усердия, или охладила их деятельность; а оттого, что двое из них лишь только прошедшего лета прибыли на свои места, а Нушегакский был очень нездоров. Большее число обращенных было в Нушегакском отделе (66 душ). Дело же обращения Колош приостановилось, потому что некому было заниматься ими. Иеромонах Мисаил прошедшего лета выехал из Америки, а на место его никто из России не прибыл.

О крещенных же доныне Колошах надобно сказать, что пока не видно отпадших: напротив того, прошедшей осенью они, давно не видя у себя священника, и не слыша ни от кого ничего в назидание свое, присылали ко мне просить священника, что и было мною исполнено при первой возможности. Большая часть из них в прошедший пост говела без всякого понуждения и, несмотря на значительные затруднения, приходят в церковь, особенно по утру.

Затруднения сии, если Господь поможет, скоро устроятся, ибо с моей стороны уже сделаны распоряжения к построению особой для них церкви или крепости. Церковь сия будет строиться на счет общего капитала Американских церквей.

Студент Илья Тыжнов, один из приехавших со мною в Америку, служа в Кадьяке дьячком, занимался тамошним туземным языком, и с помощью Божиею составил грамматические замечания с словарем, и перевел краткий катехизис и Евангелие от Матфея; и ныне отправился в С.-Петербург, где поступит в Академию, а между тем, если Св. Синод благословит, будет печатать свои переводы.

1-го декабря прошедшего 1845 года открыта в Ново-Архангельске семинария, и учение началось в первых трех классах (всех классов положено только 4). Дом для семинари отстраивается и к октябрю будет совсем готов.

Прошедшего 1845 года Господу угодно было, во утешение добрых и утверждение колеблющихся в вере кадьякцев, явить им видимое знамение своей милости в одном из селений на о-ве Кадьяке.

Одна женщина, алеутка, три года сряду была очень больна так, что без сильного обморока нисколько не могла поднять головы своей. Почему священник во время посещений своих ее только исповедывал, а приобщаться св. Таин она, при всем своем желании, никак не могла. Прошедшего лета, во время посещения священника, она, так же, как и прежде, исповедалась, и 15 августа, несмотря на ее расслабление, она была принесена на коже в молитвенный дом, где совершалась литургия для говевших жителей селения, и в числе прочих приобщилась св. Таин. В тот же день к вечеру она почувствовала облегчение, а на завтра без всякой посторонней помощи она встала с одра болезненного и ходила по улице, чувствуя только небольшую слабость. Чрез несколько же дней она была уже на своей работе с прочими при запасении пищи.

Письмо это я пишу в Аяне-на берегах Охотского моря-в новой компанейской фактории, перенесенной прошедшего лета из Охотска, и где уже с 21 июля сего года находится церковь. Последнее обстоятельство весьма замечательно тем, что прежде, нежели устроены жилища для людей, построена церковь-на месте, где за три года пред сим, можно сказать, не было и следа человеческого, и не более 1 ½ года, как начали селиться. Церковь построена на счет Компании, но построение оной и в стол короткое время и прежде жилищ надобно отнести прямо к благочестивому усердию обитателей, и в особенности самого начальника фактории г. Завойко, который, кроме того, пожертвовал на украшение церкви 1000 р. серебром. К сей церкви, кроме живущих в Аяне людей, служащих Компании, будут принадлежать кочующие около сих мест Тунгусы.

В Аяне я нахожусь с 24 июня (отправясь из Ситхи 9 мая); а пришел я сюда с тем, чтобы видеть лично едущие в Америку на службу духовные лица, и потом перейти на судне в Петропавловск с тем, чтобы зимою начать второе мое путешествие по Камчатке и пустыням Охотской области и кончить оное (в апреле 1847) вторичным прибытием в Аян, где и буду ожидать из Америки судна для возвращения восвояси.

Прощайте, Господь с Вами! Молитесь обо мне, Вам искренно преданном покорнейшем слуге

Иннокентий, Е. Камчатском.

Аян. 1846. 1 июня.

Возлюбленный мой и многоуважаемый мною Николай Емельянович!

Не радостны для меня Ваши письма, писанный Вами от 24 февр. и 10 марта прошедшего 1845 года. И даже больше, чем не радостны. Вы извещаете меня во-первых, о несчастном моем сыне, во-вторых-о кончине Ив. В. Прокофьева (дай Бог ему царство небесное), в-третьих о делах Компании и 4) о собственных Ваших отношениях к Компании и проч. Все это мне прискорбно. Но поверите ли, что мне всего прискорбнее то, что Вас оскорбляет Главное Правление своими подозрениями и действиями, и старается довести до того, чтобы Вы попросили увольнения. Жаль, очень жаль будет, если Вы оставите дела Компании. Это будет одним из важнейших несчастий Компании. Лично же о Вас я менее жалею. Лишь бы Господь дал Вам здоровья, то я уверен, Вы найдете себе место. Но найдет ли Компания человека, подобного Вам? Вы пишете в письме Вашем, что Вы многое высказали новому Гл. Правителю; и знаете ли что? Напрасно Вы это сделали. Он противу Вас чрезвычайно предубежден. При первом нашем свидании и при первом разговоре о служащих Компании, он при очень многих людях сказал мне, что из всех правителей и коммиссионеров Компании хуже, т. е. нечестнее, Московской нет. Это меня чрезвычайно огорчило, и я, несмотря на это, что мы с ним видимся в первый раз, и при всей почести нашей, не утерпел изъявить мое изумление и спросил, почему это он так заключает. Он отвечал, что Вы поставили ему на счет за палатку вчетверо дороже и что не Вы управляете и распоряжаетесь делами Компании, а жена Ваша. Вот все, что он мог сказать о Вас нехорошего, и если бы он знал что-либо еще, то, конечно, не дал бы маха высказать. После всего говоренного им о Вас я невольно сказал: «если и этот человек, которого я люблю и уважаю очень много, подозрителен и нечестен, то после этого уже нет людей на свете добрых, и никому нельзя верить». Он не мог не заметить, что отзыв его об Вас мне очень неприятен; и потому никогда более не говорил об Вас. Только после один раз я слышал, что он кому-то говорил: вот приходится отсюда, из такой дали открывать Гл. Правлению глаза на нечестность (не хочу оскорблять слуха Вашего тем словом, какое он тут употребил) Московского Правителя. Это значит, что он писал на Вас Врангелю, и, без сомнения, это послужит еще к большему Вашему оскорблению — не скажу несчастью. Потому что напраслина, как бы она ни была тяжка, есть несчастье только наружное и несчастье для не имеющих веры и надежды на Бога, а для Вас это только скорбное испытание. Впрочем мне мелькает маленькая надежда-авось бар. Врангель понял и узнал Вас. Потому что, как я слышал, он был в Москве и наверное виделся с Вами, и дело объяснилось. Сколько я знаю б. Врангеля, мне кажется, что если он имел об Вас худое мнение, то наверное по наветам чьим-либо; а сам он, кажется, выдумать не способен.

Дай бы, Господи, чтобы все это кончилось так, ка мне хочется, т. е. мировою. Любопытно знать, ка Вами обошелся Адольф Карлович Этолин, который наверное будет членом Гл. Правления.

Где несчастный сын мой? сделайте милость, постарайтесь, чтобы он уехал на Кавказ в действительную военную службу, и если нужно, то употребите на то денег на мой счет, сколько будет нужно, только в руки ему не давать. Да благословит его Бог на новое поприще; и потрудитесь сказать ему, что при всех огорчениях, какие он нанес мне своим поведением, я не перестал любить его; только в настоящее время и впред до времени видеть его при себе не желаю. Пусть он идет на Кавказ с преданностью воле Божией.

Новости из России, какие дошли до меня прошедшего года и ныне, нисколько не радуют. Боже! что же будет с Россией, если все так пойдет? Богатство Сибири, вместо благоденствия, для жителей Сибири служит величайшим злом нравственным и физическим, а искателям богатств служит явно к погибели души их. Казна, кажется, очень не богатеет от этого; да и даже и самый упадок торговли, кажется, частью происходит от этого же. Поляки, кажется, опять затевают что то. Ох эта Польша! Она, как известно, досталась нам в вознаграждение убытков, понесенных в войну 1812 и 1814 годов. Славное вознаграждение!

Что делается на Кавказе? Мир вечный или вечная война? Что Ваша Московская торговля, поправилась ли сколько-нибудь, по крайней мере, есть ли какая надежда на поправление оной? а также и дела Компании?

О себе уведомляю, что я нахожусь теперь в Аяне, где и пишу это письмо, и куда прибыл из Ситхи 24-й июня.

Отсюда пойду в половине июля в Петропавловск с тем, чтобы опять начать путешествие мое по Камчатке и Охотским пустыням и в апреле прибыть опять в Аян, где, если благоволит Бог, буду ожидать из Америки судов для возвращения моего, а из России новостей и писем, в том числе и от Вас. Здесь кстати упомянуть, что я от Вас ныне, т. е. в 1846 году, письма не получил, быть может, получу еще с будущею почтою.

Любезной моей сестрице[105] нижайший поклон и благословенье со всеми чадами Вашими, в особенности же миленькой О[106], которая без сомнения давно уже знает, почему я ее так называю.

Вообразите себе, я еще не успел кончить последней фразы этого письма, как случайно нашлось Ваше письмо ко мне от марта сего года. Оно было в пакете на имя конторы; Василий Степанович[107] по усиленной моей просьбе открыл Ваши два пакета с письмами и к удивлению или лучше сказать к величайшему моему удовольствию нашел тут два пакета на имя мое. И я сейчас же начинаю отвечат Вам на это письмо.

Из письма Вашего видно, что Вы еще продолжаете службу Компании — слава Богу, я очень рад; вероятно, Вас начинают узнавать, и еще слава Богу! Как за это, так и за то, что Вы стараетесь подкреплять себя в переносимых Вами по службе неприятностях упованием на Бога и молитвою. На это я скажу только словами Св. Писания: упование не посрамить, и молитве верующего все возможно.

О новом Глав. Правителе я говорил Вам выше. Вы спрашиваете, что он поделывает. Во-первых, беспрерывно хворает горлом, во-вторых-беспрерывно бранит Дениса-так у нас называют все помощника Гл. Правителя, г. Зарембо. В-третьих, пишет и пишет своим тоном, своим языком, и ныне пошел в Камчатку для решения участи тамошней торговли.

Статья о деньгах, ассигнованных мною в 1843 году на покупку разных вещей в Москве — решена, и я получил все.

Искренно благодарю Вас за попечение о моем несчастном сыне. Бога ради, не оставьте его и впред. И если можно, как писал выше, отправьте его на Кавказ. А если он на Кавказ не уедет, то не допустите его умереть с голоду, давайте денег на мой счет.….. Вот Вам доказательство того, что всегда надобно иметь преданность Богу и не выпрашивать у него усильно. Этот несчастный сын мой у меня родился 4-й (до него все дети умирали рано) и он уже готов был умереть и даже умирал, но я, можно сказать, насильно вырвал его из рук смерти или, все равно, из рук Божиих, и Он Милосердый отдал его мне, но с тем вместе и наказал меня им, (с покорностью приемлю сие наказание). А если-бы он умер тогда, теперь бы был в небесной школе с прочими младенцами, и я бы давно его уже забыл, а теперь Бог знает, что из него будет! Но буди воля Божия.

В Аяне третьего дня (21 июля) освящена новая церковь во имя Богородицы Казанской. Создание этой церкви почти беспримерно тем, что она построена прежде, чем самые жилища обитателей. Ибо как рабочие люди, так и сам Вас. Степанович живут кой-как. — Казарму начнут только строить ныне осенью, а дом для Васил. Степ, только начал отделываться. Нельзя не порадоваться такому усердию.

Еще просьба к сестрице: купите мне холста для полотенцев — добротою среднего. У нас в Ситхе нет. Я все еще сижу у моря в Аяне и жду погоды и судна с моря, на котором я должен отправиться в Камчатку. Судно что то запоздало. Ему бы надлежало быть около 10 числа, а его еще нет и сегодня.

Прошедшего года разбился старый бриг компанейский — Чичагов, Вы верно это уже слышали. Он разбился в гавани на острове Медном. Люди и груз все спасено в совершенной целости, и убытку Компании не последовало никакого, потому что судно было очень ветхое и ходило последний поход. Но вот что я Вам скажу! впрочем по секрету. Бриг Промысел, отправившийся из Ситхи 26 марта сего года прямо на остров Медный, не был там еще и 29 мая, тогда как бриг Константин вышел из Ситхи 21 апреля и был на том же острове 28 мая, а Промысла не видал. Где он делся! не знают. Самое лучшее, что можно предполагать, есть то, что он, быть может, по причине крепких ветров зашел куда-нибудь. Но это натянутое предположение. Очень худо для Компании, если он погиб, потому что у Компании теперь совсем нет судов, а какие есть — все гнилы и требуют перемены и, следовательно, много денег.

Более писать не знаю что, а что придумаю, напишу из Камчатки. Прощайте, Господь с Вами! Преданнейший Вам

Иннокентий, Е. Камчатский.

Р. S. Сегодня отправляется в Америку корабль Наследник, на котором привезут груз из колоний.

P. S. На недоумие Ваше касательно остающегося у Вас образа в серебряной ризе, посланного к Вам в 1844, я скажу, что он послан от одного из Американских священников для того, чтобы позолотить на нем ризу. Покорнейше прошу приказать сделать это, и когда будет готова, прислать на имя мое.

Вчера я получил очень, очень, нерадостное известие о несчастном сыне моем. Сделайте милость, постарайтесь, чтобы его взяли в солдаты! утешьте меня этим!

июля 29 дня 1846 г.

Николай Емельянович Ложечников родился в 1788 году, в гор. Коломне, в достаточной купеческой семье. Его отец, Емельян Ильич, (в Архиве Преображенской больницы имеются сведения, что именитый коломенский гражданин Емельян Ильич был строителем этой больницы), а равно и дядя его, Иван Ильич (отец известного писателя П. И. Ложечникова) занимались подрядами и вели довольно обширную хлебную торговлю. Их предки занимались искони поставкой соли из Нижнего в разные города России, и братья Ложечниковы продолжали и это занятие. Дом Ложечниковых славился роскошью, гостеприимством, хлебосольством, но это и было, в конце концов, главной причиной их разорения. Юноша Николай Емельянович Ложечников получил для тогдашнего времени хорошее воспитание при богатой домашней обстановке, но едва вступил на самостоятельный жизненный путь, встретился лицом к лицу с заботами не только о себе, но и о престарелых родителях и о своих меньших братьях. Переехав со всеми ими в Москву, он сталъискать занятий и нашел их при торговом доме братьев Конст. и Валент. Куманиных. Последним он был обязан как материальным своим обеспечением, так и теми дружескими отношешями, которыя вскоре завязались между семьями. В семействе Куманиных Николай Емельянович быль принят как родной; эти отношения перешли затем и к сыновьям и родственникам Кон. Алексеев. Куманина (К. А. Куманин был одно время московским градским головою), с которыми Николай Емельянович оставался в дружбе до конца жизни. В 1829 г. Н. Е. женился на дочери служившего в Московском почтамте чиновника, Александре Никитишне Кватннской. В 1837 г. Ложечников получил назначение управляющего Московской конторой Российско-Американской Компании, и оставался на этом месте до 1857 года, года его смерти. Служба Ложечникова в Компании совпадает с самыми блестящими ее годами и имела на дела ее самое решающее влияние. Несмотря на пребывание Главнаго Правления Компании в Петербурге, несмотря на кажущееся влияние этого Правления, успех деятельности сосредоточивался в Москве, в руках Правителя Московской конторы, так как в Москве сосредоточивались все торговые дела Компании, а последняя нашла в Ложечникове большого знатока дела, преданного ему всей душей своей, и человека, пользовавшегося большим доверием в Московском торговом мире, в особенности между крупными чайными и пушными торговцами (Перловы, Усачевы, Боткины, Куманины, Сорокоумовские и др.), между которыми Российско — Американская компания заняла сразу первенствующее место. К сожалению, заслуги Ложечникова пред Компанией, его неподкупная честность, его преданность делу не всегда находили себе должную оценку, а его прямой характер, не входивший ни в какие соглашения, отвергавший их, создавал ему и недоброжелателей. Все это отражалось тяжело на его жизни, и без того нелегкой, при ограниченном содержании (он получал около девяти тысяч ассигнациями и квартиру) и многочисленном семействе.

Из семи детей Николая Емельяновича оставалось в живых четверо (3 сына и дочь), и всевм им Ложечников старался дать основательное образование. Человек высоконравственный и честный, он имел суровый, необщительный характер и к детям своим относился чрезвычайно строго, но несмотря на это, дети его до сих пор сохранили чувство благоговения к его памяти, и обаяние его личности осталось в семье до сего времени. В воспитании религия играла выдающуюся роль, так как Ложечников был глубоко и искренно религиозен. Несомненно, что эта последняя черта по преимуществу послужила звеном к сближению Ложечникова с священником миссионером Вениаминовым, впоследствии архиепископом Иннокентием. Сближение это началось в 1839 году, когда о. Вениаминов (Иннокентий) проездом в Петербург, ради издания молитв и священных книг в своем переводе на Алеутское наречие и доклада Св. Синоду о своей миссионерской деятельности, останавливался в Москве в том же доме, где жила семья Ложечникова. В ежедневных, длинных беседах о. Вениаминов (Иннокентий) и Ложечников успели оценить друг друга и положить начало тем отношениям взаимного уважения и дружбы, которые никогда затем не прерывались и ничем не омрачались. На возвратном пути из Петербурга о. Вениаминов, в сане уже епископа, наименованный Иннокентием, имея пребывание в Чудовом монастыре, ежедневно посещал семью Ложечникова, и это послужило к еще большему взаимному их сближению. С этого времени начинается их взаимная переписка, не прекращавшаяся вплоть до третьего приезда преосвященного Иннокентия в Москву в 1856 г. на коронацию Императора Александра II. Не было интереса, начиная от самого высокого общественного и кончая мелкими житейскими вопросами, который не затрогивался бы в этой переписке. Говоря о делах Компании, о своей миссионерской деятельности, касаясь интересов своих детей, в делах которых семья Ложечникова принимала живое родственное участие, преосвященный Иннокентий просил между прочим исполнять и разныя поручения, делать разныя покупки от митры до шерстяных чулок и от золоченой ризы до медных крестиков для диких обитателей Камчатки. Заботы эти падали на долю жены Ложечникова (Александры Никитишны. Ее преосвященный Иннокентий называл обыкновенно «Сестрица») и сестры ее и, конечно, исполнялись с готовностью и радостью. К сожалению, из этой переписки, длившейся свыше 15 лет, сохранились у наследников Ложечниковых только семнадцать писем, которыя и помещаются в нашем собрании.

Последняя встреча Ложечникова с преосвященным Иннокентием была в 1856 году, и эта встреча была проникнута прежними взаимными чувствами. 10 декабря 1857 г. Ложечников скончался, оставив в единственное наследие семье своей доброе, честное имя. Александра Никитишна Ложечникова жила до 1882 г., и скончалась 14 марта.

Из семьи Николая Емельяновича находятся в живых: дочь Александра и два сына: Петр — бывший товарищ председателя Одесского Окружного Суда — ныне в отставке, и Сергей Николаевич, известный окулист, старший ординатор Московской Глазной Больницы, консультант по глазньм болезням городских больниц для чернорабочих и совещательный член Московского Врачебного Управления, которому и приносим глубокую признательность за просвещенное внимаие его к нашему труду, выраженное в доставлении писем и некоторых биографических сведений о своем отце. (Добавление к примеч. стр. 44, письмо 13).

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[108].

Г. Начальник Охотского порта капитан 1 ранга, Ванлярлярский, отношением своим ко мне от 12 июня сего 1846 года за № 1251 уведомляет, что «дабы не встретить затруднения в назначении которого либо из казенных транспортов, буде потребуется для переезда Вашего Преосвященства необходимость, о таковом назначении я входил с представлением в Инспекторской департамент о дозволении мне по требованию Вашему при случайной надобности назначать свободный транснорт. На представление это Инспекторский департамент предписал мне, по воле Его Светлости, Господина Начальника Главного Морского Штаба, для переезда Вашего Преосвященства назначать по требованию Вашему один из транспортов Охотской флотилии, если по особо уважительным причинам порт не будет иметь надобности в полном числе транспортов по потребностям края, и затем просить меня, когда встретится потребность о назначении транспорта для путешествий моих, уведомить его, если возможно благовременно».

О чем Ваше Сиятельство сим честь имею уведомить и присовокупить к тому, что если обстоятельства заставят меня когда-либо воспользоваться таковым дозволением Морского Начальства, то я не премину о том уведомить Ваше Сиятельство.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Октября 23 дня 1846 года.

Писать письмо некогда. Катер качает, ветер дует, все бегают; кто на почту, кто на берег за провизиею. Завтра отправляемся. Вчера получил от Вас письмо. Отвечать буду из Хабаровки. Молитесь за меня.

Милостивая Государыня Варвара Сергеевна![110]

Да воздаст Вам Господь и в сей жизни и в будущей за ту любовь, которую Вы так постоянно имеете ко мне — недостойному служителю Его слова! я никогда и ничемъ не в соотоянии возблагодарить Вас за неоставление моего Гани Бог Вам награда.

С сердечным удовольстаем получил я два письма Ваши, в коих Вы между прочим извещаете меня о Ваших родных. Сердечно рад, что они все, кроме почтеннейшей Вашей бабушки[111], здоровы. Я не слыхал еще, что у Анны Сергеевны родился — сын[112], и это меня очень порадовало. Дай Бог ей еще и еще. Если у такой матери — как она, не будет детей, это несчатие не для ней одной, но очень — очень многих. Я ее высоко уважаю за то, что она христиански воспитывала своего первого сына, и в тоже время имела смирение христианское. Она верно помнит сказанный ей мною слова, когда я узнал, что она учит сына молиться. Помню и рассказываю другим и я слова ее.

Покорнейше прошу объявить мое искреннее почтете ей и в особенности Вашей маменьке и всем Вашим родным. О! будьте уверены, я помню — помню всех Вас, не помню некоторые черты лица; но помню любовь всех и не забуду.

Извините, писать более не имею времени. 5-го июля кончил мое путешествие по твердой земле и около 20 начну морское.

Прощайте, Господь с Вами всеми! С совершенным почтением, имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

Июля 14. 1847 г. Аянский порт.

Возлюбленная моя о Господе, искренно уважаемая мною Надежда Николаевна!

Все, что я сказал выше не комплимент, но выражение чувств моих, какие я питаю к Вам.

Не знаю, что я буду писать! Желал бы много, много говорить с Вами; но с одной стороны не имею времени; ибо путешествие мое по Азии кончилось только 5 июля, а около 20 надобно идти в Ситху; а с другой стороны, в самом деле не знаю, о чем бы начать беседовать с Вами! скажу о наших новостях.

Дела миссионеров наших Господь благословляет значительными успехами. В 1845 году обратилось 517 душ, в том числе Чукоч около 50. В 1846 году, кажется, будет еще более. Слава Богу! все трудятся посильно. Жаль о. Мисаила, что он уехал, но Богу так угодно. иеродиакон Николай, теперь иеромонахом и миссионером.

В нынешнее путешествие мое я проехал лишних тысячи две версты. Был в Удском краю, и чуть не заехал в Якутск.

О детях своих я Вам не пишу, Вы лучше меня знаете о них!

Прощайте, Господь с Вами! и ради Его не забывайте меня в Ваших молитвах.

От Непениных из Москвы я ныне не получил письма — и к ним не писал. Сделайте милость, при случае напишите им всем, что я так же их помню и люблю, как и прежде — но писать к ним не имею времени.

И еще скажу прощайте, возлюбленная моя о Господе, да воздаст Вам Господь за ту любовь, которую Вы имеете ко мне, Вашему покорнейшему слуге.

Иннокентий, Е. Камчатский.

Июля 13 дня 1847 г. Аянский порт.

Сиятельнейнший Граф, Милостивый Государь![113]

Честь имея препроводить при сем пакет на имя Его Императорского Величества собственно от меня, я покорнейше прошу Ваше Сиятельство представить оный Государю Императору в собственные Его руки и о том почтить меня Вашим уведомлением.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Июля 16 дня 1847 Аянский порт.

Его Сиятельству Г. Обер-Прокурору Св. Синода, Графу и разных орденов кавалеру Николаю Александровичу Пратасову.

Милостивый Государь, Андрей Николаевича

Мое путешествие по Азии кончилось уже[114]. Где-то Вы теперь? Говорят Вы были в Грузии[115], но думаю, что письмо к Вам дойдет уже по возвращении Вашем оттуда.

Нынешнее мое путешествие по Азии было гораздо более прежнего. В 1843 году я из Камчатки в Охотск приехал 3-го апреля и тем кончил мое путешествие по твердой земле; а ныне я из Охотска должен был ехать в Аян — далее к юго-западу. Ближайший путь к нему от Охотска лежит по реке Мае, почти с самой вершины ее до Нелькана. По позднему времени я потрусил ехать по ней и поехал обыкновенною Охотскою дорогою и чуть не заехал в Якутск; оставалось только 140 верст. С этой дороги я поворотил на Аянскую компанейскую дорогу, и оттого мне пришлось проехать лишних 1,200 верст и при том в распутицу, так что пришлось бросить повозку и ехать на простых дровнях. Ехали же мы сначала на переменных лошадях, потом на протяжных, далее на оленях и наконец на собаках (в одном месте кладь нашу везли на быках). 5—го мая приехал, я в Аян, а свита моя чрез три недели.

По прибытии в Аян, открылся случай побыват в Удском краю, в 1845 году поступившем от Иркутской в Камчатскую епархию, и я им воспользовался. 6 июня уехал в байдаре и 5 июля возвратился оттуд в байдарках[116].

Путешествие мое по Камчатки ныне было и летом и зимою. 14 августа пришел и на судне в Петропавловск; 27 отправился на казенном боте в Нижнекамчатск, и оттуда вверх по реке шли на ботах и наконец переехали на верховых лошадях (верст 300) в Петропавловск опять. Здесь, дождавшись первого зимнего пути, поехал я по западному берегу Камчатки в Гижигу и далее.

Вот Вам все мое путешествие! но что пользы в нем? и даже есть ли какая польза? право не знаю. Мне часто приходило на мысль, и я себя спрашивал: зачем я мучу людей и себя? но..'.. Бог знает. Думаю, что более уже не поеду. Но если Богу будетъ угодно, — не отрекаюсь и еще побывать.

Действия миссионеров наших Господь благословляет успехами. В 1845 и в половине 1846 года обратилось из язычников всех более 1000; в том числе более сотни Чукоч азиатских. Миссионеры наши действуют, слава Богу, со всем усердием: ездят, зябнут, работают своими руками, терпят разные неприятности, недостатки и даже нужды. И если подробно описывать действия каждого из них; то, право, так же бы бросилось в глаза, как и действия миссионеров западных — действующих близ экватора, а наши все почти у самаго полюса. Но к чему все такие подробности? и зачем даже объявлять об этом? Бог обращает людей, а не люди. И потому о числе обратившихся извещать необходимо, а как действовали люди, бывшие орудиями Его, и что они терпели — зачем пересказывать? тут больше вреда, чем пользы.

Свет Евангелия простирается и за пределы нашего отечества. Куда бы Вы думали? Наверное не угадаете. В Китай. Дело вот как! В 1845 году (т. е. когда Удская церковь была уже в Камчатской епархии[117] удский священник во время поездки своей окрестил 9 человек Нигидальцев — китайских подданных из числа тех, которые каждогодно приходят на Бурукан — в наши границы за промыслом. Один из из сих 9 человек так искренно желал креститься, что шел для этого два месяца в лодке по реке с своим семейством; а когда река покрылась льдом, тащил на нарточках[118] детей своих, питаясь тем, что Бог пошлет. А пришедши на Бурукан, 20 дней терпеливо ждал священника. И все это делал именно для того, чтобы принять св. крещение, и принял его с видимою радостью. Он сказывал, что лишь только он возымел желание креститься, то его кто-то будто понуждал и он не мог спать спокойно.

Через 5 месяцев после окрещены означенных 9 человек, священник получает чрез тунгуса грамотку от какого-то манджурца-из числа каждогодно сплывающих к устью Амура, — писанную по-китайски и по-японски, в которой будто бы писано, чтобы священник китайских подданных не объясачивал, с мест жительства не переводил и неволею не крестил. Точно ли таково содержание бумаги, здесь никто сказать не может. Быть может, тут какое-нибудь объявление о сортах чая или тому подобное… Но я эту бумагу послал в Св. Синод, с испрашиванием разрешения, продолжат ли крещение инородцев, принадлежащих китайскому государству? А я с своей стороны не мог дать на то официального позволения, но и не мог воспретить искренно желающим креститься, помня слова Спасителя; и потому что не священник ездит в китайские границы за крещением, а инородцы сами приходят в наши границы. И при том эти инородцы считают себя потомками тунгусов, некогда ушедших из наших границ по какому-то стеснительному для них случаю. Они даже, говорят, готовы платить ясак России, лишь бы только их не переводили с их мест жительства. Любопытно будет, что скажут на это.

Знаете ли что? Я ныне послал Графу[119] записку о перенееении Архиерейской кафедры из Ситхи в Аян. Что Вы скажете на это? А я это нахожу очень удобным во многих отношениях. Тоже любопытно будет знать, что на это скажут.

Нашу семинарию постигло ужасное несчастье: 8 семинаристов с 3 служителями потонули при переезде через бухту в лодке с рыбою, которую они запасали для семинарии. А это распоряжение сделано мною. Думаю, что не велят более этого делать; а я думаю продолжать, несмотря на это несчастье.

На днях отправляюсь в Америку.

Прощайте, Господь с Вами! не забывайте меня в молитвах Ваших, искренно преданнешего Вам слугу

Иннокентия, Е. Камчатского.

Июля 16 дня 1847. Аянский порт.

Р. S. Письма от Вас я ныне не получал. Во время нынешнего моего путешествия я совершил освящение 4-х новых храмов; и надеюсь по возвращении моем освятить пятую, строящуюся для Колош.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[120].

Путешествие мое по Азии, начавшееся с 31 августа 1846 года (не считая морских плаваний), слава Богу, кончилось благополучно; 5 июля 1847 года я возвратился в Аян, где остаюсь в ожидании отхода судна. Ныне привелось мне проехать лишних две с половиною тысячи верст, частью оттого, что камчатская епархия, в сравнении с 1843 годом, сделалась обширнее: пределы ее к юго-западу от Охотска касаются китайских границ; — частью оттого, что я опасался ехать из Охотска прямо в Аян: ибо время было позднее, а ехать надобно было большею частью по реке Мае; и оттого я ехал обыкновенно Охотскою дорогою, почти до самого Якутска; оставалось только 140 верст. Оттуда поворотили мы на новоустроенную Компаниею Аянскую дорогу, которая современем гораздо будет лучше, чем Охотская. О летней же дороге из Аяна в Якутск и говорить нечего; вместо 30 или 35 дней верховой езды, как это было из Охотска, ныне из Аяна надобно проехать только 250 верст, по расчищенной дороге, не более как в 6 дней, и потом сесть в лодку и плыть даже до самого Якутска. Очень желательно, чтобы казна обратила внимаше на Аян и Аянскую дорогу, и станции с Охотской дороги перенесла на оную.

Из Охотска мы выехали 26 марта и в Аян приехали 5 мая. Весенняя распутица заставила меня бросить повозку и ехать на простых дровнях, с зонтом из парусины, и ехать и на лошадях, и на оленях, и на собаках (в одном месте кладь везли на быках). Я боялся, что глаза мои сделаются хуже от яркого света солнечного, отражающегося от снегу; но благодарение Господу! я не пострадал от этого нисколько; а все неприятности и беспокойства, какие приходилось испытать, уже забыты, и я опять готов ехать; и точно, если Господу будет угодно, я не отказываюсь и еще сделать третье путешествие.

По прибытии в Аян, открылся случай побывать и в новоотчисленном от Иркутской епархии крае Удском. И я этим случаем воспользовался 6 июня отправился я, со всею свитою моею, в байдарке; 17-го прибыли мы в устье реки Уды, а 19-го прибыли в самое Удское, отстоящее от устья в 90 верстах. Здесь Господь помог мне и еще совершит освящение новосозданного храма (это было уже в четвертый раз в нынешнее мое путешествие); 26-го числа выехали из устья реки Уды, в байдарках и лодках, и 5-го июля прибыли в Аян.

Неутешительно состояние Удских жителей, и духовное и внешнее. Склонность к пьянству до того сильна в крестьянах и поселенцах, что и прогонные деньги, полученные от меня с особенным увещанием употребить их в пользу свою и своих голодующих семейств, почти все употребили на вино.

Одно утешает меня относительно Удских прихожан, что число крестьян и поселенцев не велико, и большую часть составляют Тунгусы, которы так же добры, как и их собратия, живущие между Гижигою и Охотском.

Свет Евангелия начинает распространяться с нашей стороны и за пределы китайской границы (впрочем, без всякого моего содействия). Удский священник, во время своих поездок по приходу, имеете случай видеться, на урочище Бурукан, с Нигидальцами и другими инородцами, живущими в пределах Китайской империи, которые приходят за промыслами и торговлею. При всяком свидании, священник беседовал с ними о спасении души, и беседы его, при содействии Божием, не остались без плода: в 1845 году (когда Удская церковь была уже причислена к Камчатской епархии), окрестилось из них 9 человек, в 1846-м-3 человека. Один из них показал редкое ycepдиe к принятию св. крещения.

Посильный действия и труды наших миссионеров Господь благословляет видимыми успехами. В 1845 и половине 1846 года окрещено более 1000 человек. В том числе, более ста Чукоч азиатских (в Анадырске). Самое большое число обращено в Квихпакской миссии (298 душ), и осталось много оглашенных. 199 человек прибретено Нушегакским миссионером, который впрочем, за болезнью, переведен в Кадьяк, и место его остается праздным. Кенайский миссионер, от которого еще не получено официальных донесений иеромонах Николай, взятый мною из Вифании), ревностно подвизается на своем поприще, и в первыя свои поездки окрестил Кенайцев более 200 человек и миропомазал 75. Прибытие в Ситху священника, вместо иеромонаха Мисаила, дало возможность тамошнему священнику П. Литвинцеву (переведенному из Кадьяка) заняться беседами с Колошами; и вследетвие сего окрестились нынешнею весною 36 человек, и многие женщины, как пишет священник, неотступно просят о крещении. Церковь, для них устрояемая вне крепости, приходит к окончанию. При этом, Колоши показывают свое ycepдиe, помогая в доставке леса и проч. Это меня очень радует, ибо на построение особой для них церкви они долго не соглашались; и потому я не надеялся, чтобы они стали помогать при устроении церкви. Итак, по милости Божией, я надеюсь и еще совершить освящение, нового храма вскоре по возвращении моем в Ситху, которое, полагаю, будет около 26 августа. Из Аяна намерены мы отправиться 24 июля.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Епископ Камчатский.

июля 22 дня 1847. Аянский порт.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

Иркутская Казенная Палата по отношениям моим об отпуске прогонных денег и половинного, не в зачет, жалованья определенным мною в Камчатский Петропавловский собор протоиреию Евсевию Протопопову, служившему до того в Охотске, и диакону Андрею Благовидову, поступившему туда из Новоархангельска, и оттуда же поступившему на служение в Охотск священнику. Михаилу Масюкову — предписала выдать прогонные деньги ординарные, а именно: протоиерею Протопопову на три лошади, священнику Масюкову и диакону Благовидову каждому на две лошади, а семействам их каждому на одну лошадь. Касательно же выдачи половинного, не в зачет, жалованья, она в отношение своем ко мне от 12-го сентября 1846-го года, за № 9797-м, отвечала, что она не решилась на выдачу просимого мною означенным лицам полугодового, не в зачет, жалованья, по неимению в виду закона, так как жалованье не в зачет выдается только тем духовным лицам, кои отправляются на службу в Камчатку из Иркутской или других губерний. Но в то же время, в 1846-м году, внов произведенному священнику Илариону Черных, от Новоархангельска до Тауйска чрез Охотск, выданы двойные прогоны, как ему, так и жене его.

Также ординарные прогоны выданы выбывшим из Камчатки протоиерею Прокопию Громову и священнику Алексею Кокшарскому с семействами, на основании, как она пишет в отношениях своих, от 6-го октября 1845-го года, за № 10 961-й, и от 26-го октября, того же года, за № 11 908-й, предписаний Департамента Государственного Казначейства, от 16-го февраля 1828 года и 22-го марта 1834 года, положена о Камчатке §§ 59 и 89, и Высочайше утвержденного доклада Святейшего Синода в 13-й день августа 1802 года, и между тем в то же время отпущены двойные прогоны служившему в Камчатке священнику Василию Сизому и всем лицам его семейства.

А определенному мною в Ямск пономарем Иринарху Верещагину, обучавшемуся в Иркутской семинарии, и по исключении его из оной прибывшему в Ново-архангельск (и которому я требовал прогонные деньги от Иркутска до Ямска), Палата совсем не выдала прогонов за тем, как она пишет ко мне, от 9-го января 1846 года, за № 278-м, что она не имеет в виду никакого закона, ни особого предписания на выдачу прогонов и пособия исключенным ученикам.

Таковые распоряжения Иркутской Казенной Палаты поставляют и могут поставлять меня в немалое затруднение при определении мною священно и церковнослужителей из семинаристов и других лиц Камчатской епархии принадлежащих?., так напр.: я, в полной надежде, что вышеозначенному ученику Верещагину будут выданы прогонные деньги, приказал выдат ему заимообразно из экономпческих сумм необходимую для него сумму, и теперь, за невыдачею ему прогонов, деньги сии должны считаться в долгу за Верещагиным. В той же надежде, что священнику Михаилу Масюкову будут выданы двойные прогоны и кроме того половинное, не в зачет, жалованье, — выдано ему из сумм Духовного Правления заимообразно более 300 рублей серебром;-и теперь за выдачею ему ординарных прогонов священник Масюков по необходимости не в состоянии будет уплатить всего состоящего на нем долга.

И потому, покорнейше прошу Ваше Сиятельство исходатайствовать у кого следует, чтобы было сделано постановление относительно выдачи прогонов и половинного, не в зачет, жалованья, в одинаковой мере, как приезжающим из других епархии, так и поступающим на служение к церквам Камчатской епархии из семинаристов и уроженцев здешней епархии, и постановление, сколько можно определительнейшее, дабы не могло встретится подобных недоразумений при выдаче прогонов, как при определении вновь поступающих на служение, так и переводе от одной церкви к другой. И так как сношение мое с Казенною Палатою требует многого времени, то не возможно ли будет сделать такое постановление, чтобы Камчатское и Охотское Казначейство имели право выдавать прогоны и прочая пособия по одним только предписаниям Начальников областей, вследствие к ним отношений моих, или Духовных Правлений или благочинных.

Относительно же количества прогонных денег, я, со своей стороны, нахожу справедливым: всем лицам Духовного Ведомства, отправляющимся по должности во все места Камчатской епархии: сухим путем, выдавать двойные прогоны, а отправляющимся на кораблях — ординарные, на каждое лицо, состоящее в семействе, и по числу верст, какое должен и может проплыть корабль по прямому направлению, так напр.: от Охотска до Ситхи или обратно на 5666 ½ верст, от Ситхи до Аяна на 5698 верст, оттуда же до Петропавловска на 3727 верст, от Петропавловска до Охотска или обратно на верст, от Охотска до Гижиги на верст.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

№ 257 Ноября 28-го дня 1847 года.

Его Сиятельству Г. Обер-Прокурору Св. Синода, Графу Николаю Александровичу Пратасову.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[122].

Все официальные и неофициальные бумаги мои, до сего времени препровожденные в Св. Синод и к Вашему Сияятельству, заключали в себе, можно сказать, только одни внешние или общие и для всех видимые наши действия и обстоятельства; а частныя или домашние и в особенности собственные мои обстоятельства до сих пор, я уверен, ни Св. Синоду, ни Вашему Сиятельству вполне неизвестны. И это потому, что я никогда не хотел с намерением упоминать о моем соботвенном положении, между прочим потому, дабы не подать повода кому-либо считать меня в числе желающих выказать себя.

Но вот скоро уже исполнится 7 лет (срок компанейских вояжных) со времени первого моего (в сем сане) прибытии в Ситху, и я считаю еебя обязанным сообщить Вашему Сиятельству, если не все (всего написать невозможно), то многие подробнейшие сведеия о наших обстоятельствах вообще, главное для того, чтобы в случае избрания преемника мне, он мог знать, куда он едет, и что здесь его ожидает. Но Господа ради, не сочтите это какою-либо жалобою или желанием обратить на себя внимание начальствующих. Нет, нет! Я говорюсь Вашему Сиятельству и ныне повторяю, что одна только невозможность продолжать мое служение здесь заставить меня подать просьбу о переведении меня отсюда, и то, кажется, не далее Киренского монастыря.

О Новоархангелъском Дух. Правлении.

Дух. Правление наше, исполняющее обязанности консистории с самого открытия оного и по сие время, по мнению моему, исполняет обязанности свои, если не во всей точной исправности, то и без важных упущений. А между тем — что едва ли не редкость — оно ни правительству, ни одному просителю не стоит ни копейки. О доходах, а тем менее о взятках, здесь и понятия не имеют. Впрочем некому и заниматься этим ремеслом.

Но спросите: кто делает дела в нашем Духовном Правлении? а) Подъячие? Но известно, что в нем нет не только секретаря или столоначальника, но даже ни одного штатнаго писаря. Правда, Св. Синодом определено для письмеиных дел употреблять причетников собора. Но этого до сих пор нельзя было привести в исполнение. В первое время из них оказался способным для переписки только один. Впрочем не было и большой надобности в других (ибо присутствующее, имея обязанности почти по одному только собору и приходу, имели время заниматься сами); а впоследствии времени, по открытии училищ, почти все до одного получили в них новые должности, а нынешние причетники из учеников семинарии решительно не имеют возможности заниматься по Дух. Правлению. б) Диакона? или так называемые засекретаря? Менее всех они в этом причастны, между прочим потому, что они, безпрестанно меняясь, не имеют времени не только вникнуть в порядок дел, но и получить самыя необходимые понятия. Один из них не знал, как и где подписываться, в) Присутствующие? Но их никогда не было более трех, и у всех их есть обязанности кроме Правления и по приходу, и по собору, и по семинарии, и по попечительству, и по строительной коммиссии, и по компанейским школам, ибо во всех сих местах (почти) одни и те же лица.

Итак, очевидно, что главные дела делаются кем-то другим, а кем именно, это также очевидно, ибо здесь кроме вышеозначенных лиц и Архиерея нет никого, кто бы имел обязанность и право делать дела Духовного Правления.

И вот ответ на вопрос: кто делает дела в Нов. Д. Правлении, и если не единственный, то очень заметельный!

Так как в Ситхе нет никого из присутствующих, который бы не имел других многих обязанностей и который бы служил в Ситхе постоянно с самого открытия Правления; то главные дела и особенно составление всех денежных и других отчетов лежит прямо на мне; а как ни один засекретар и писарь не знает порядка дел и не знаком с архивом, то всякое приказание Правления приобщить к делу и подобное можно смело писать с прибавлением приказали Архиерею. Доказательством первого может служить то, что когда не было меня зимою в Ситхте, тогда не было представлено в Св. Синод и срочных ведомостей и отчетов; а чтобы удостовериться в последнем, стоит только взглянуть в архив Д. Правления.

Почти все это с небольпшм исключением можно сказать и о делах попечительства и других частей управления.

Но само собою разумеется, что я один никак бы не мог управиться со всеми дедами, если бы Бог не посылал мне помощника в одном из присутствующих. Вот образчик, как действуют мои помощники. Было время, когда присутствующие, как член собора, напишет и перепишет сам, напр. рапорт о присылке тетради для метрики и подает его в Дух. Правление; потом, как регистратор, впишет оный в настольный реестр Дух. Правления; потом, как присутствующий, положить резолюцию и, по утверждении мною, как столоначальник и писарь, сам напишет указ соборной братии, приготовив прежде тетрадь, потом, как член Духов. Правления, подпишет указ, и как без подписи секретаря нельзя послать указа, старается залучить засекретаря в Духов. Правление для скрепы приготовленных им бумаг, и после того, опять как регистратор впишет в исходяпцй реестр и в разносную книжку и затем опять, как член собора, о получении указа и тетради пишет рапорт и так далее. И все это делает один и тот же человек, да и ныне почти также делается, только с тою разницею, что один член напишет бумагу, а другой подпишет.

Из всего этого Ваше Сиятельство можете заключить, что такой порядок или, правильнее сказать, беспорядок дел долго существовать не может, и что все наше управление висит, если не на волоски, то не более, как на двух нитках; оборвись одна и особенно главная, и вся наша машина станет.

Помочь этому можно не иначе, как определением секретаря, одного или двух столоначальников и столько же писцов. Но положим, что для этого будет определен штат; но где взять людей? Здесь решительно нет; а из России кто из дельных и добросовестных поедет в такую даль на жалованье самое ограниченное? (ибо казна секретаря Дух. Правления относительно жалованья никогда не сравняет с секретарем Гл. Правления, получающим 5000 руб. ассигн. жалованья, имеющим кроме того готовый стол, отопление, прислугу и освещение и верную надежду чрез 5 лет получить столько же (5000) в награду.) Где они будут жить? где возьмут прислугу? и что с ними делать, если они не будут соответствовать своей цели? и проч. и проч. и как удовлетворить всем таковым требованиям?… По крайней мере, я готов сам делать, пока силы позволять, чем взять на себя удовлетворение всех таковых и подобных требований; и в особенности — чего будет стоить в здешнем месте возиться с пьяным или не имеющим ни стыда, ни совести подъячим. И потому Ваше Сиятельство изволите видеть, что главное епархиальное управление в Ситхе без чрезвычайных пожертвований и затруднений в должном порядке существовать не может, а между тем секретарь и столоначальник, становятся необходимы.

Об Архиерейской прислуги.

Вся прислуга Архиерея состояла и состоит из двух человек: келейника и вестового. Первый из принадлежащих дух. ведомству креолов, причисленный к Нушегакской миссии, откуда и жалованье подучает; а последнего дает Компания из своих служителей без всякого за то требования от нас платы. Вестовой исправляет должности повара, пекаря, дворника и проч., а келейник правит должности иподиакона, письмоводителя при Архиерее, буфетчика, докладчика, истопника и проч. а между тем учится иконописи.

Из сего Ваше Сиятельство изволите заключить, что как ни просто я живу, но при таком числе прислуги нельзя не встречать некоторых неудобств. Конечно, можно бы иметь и еще человека, но чем его содержать? ибо и находяпциея при мне ныне для меня составляют расчет (ибо хотя и получают жалованье один от Компании, а другой от миссии, но содержание их пищею, по здешнему обыкновению, лежит на мне).

К счастью моему, все исправлявшее и ныне исправляющий должность эконома при мне, все люди очень добрые и честные; иначе, едва ли бы доставало мне моего жалованья.

О жалованье Архиерея.

Получаемого мною ныне жалованья (4000 р. асс.) при моем образе жизни для меня достаточно, но только для меня, (а для детей моих я почти ничего не могу уделять), и притом именно только при таком образе жизни; ибо нередко экономические расчеты заставляют меня уклоняться от излишних расходов. Так напр.: во дни высокоторжественные — Царские после литургии, вместо того, чтобы идти домой, я иду к Гл. Правителю-именно потому, чтобы уклониться от принятая желающих придти с поздравлением. Ибо как принять без пирога?

Доходы его.

Что касается до посторонних доходов, или так называемой халтуры, то я ничем так смело не могу похвалиться, как тем, что с самого прибытия моего в Ситху и доныне я от паствы моей не получил никаких доходов или подарков, даже на копейку; и решительно, кроме жалованья, я не имею и не могу иметь никаких доходов.

О прогонах.

Правда, можно бы пользоваться от прогонов, следующих мне, как я полагаю, и на морские вояжи (не ошибаюсь ли я? Покорнейше прошу вразумить меня об этом), которых мною совершено более, чем 30 т. верст; а прогоны получи я только на обратный путь последнего моего путешествия, т. е. из Охотска до Ситхи на 5666 ½ в., и то для покрытая расходов на путешестаие из Охотска в Аян и Удское. А требовать прогоны на прочие морские лутешествия я не хочу, во-первых, потому, что Компания за провоз меня на своих судах не берет ничего; а во-вторых-как и зачем брат из казны деньги, когда оне, судя по совести, мне не следуют? Нет, скорее решусь просить прямо милости Всемилостивейшаго Государя моего, чем без крайней нужды брать прогоны на морские вояжи. Ибо собственно для меня деньги не нужны в случае старости или болезни, надеюсь, Он и без просьбы моей не оставить без пенсии. Одна забота моя — дочери мои, находящиеся в Петербурге. Но Господь послал им мать в лице Татьяны Борисовны Потемкиной… а более и вернее всего Она, Царица Небесная….

Простите, Сиятельнейший Граф, за последние строки; не мог удержать пера, чтобы не высказать этих всегдашних моих и неизменных мыслей.

О употреблении остатков от прогонных денег в первое мое путешествие Вашему Сиятельству известно, и благодарение Богу, они все употреблены на общее дело.

Остатки и от нынешнего путешествия также, надеюсь, Бог поможет мне употребить в пользу Камчатского или Охотского края.

Бога ради, не подумайте, Ваше Сиятельство, что я все это пишу для того, чтобы тем достигнуть какой-либо корыстной цели. Нет! Если бы была возможность, то, конечно, без всякой просьбы и домогательства моего давно бы уже был определен штат Камчатскому Архиерею, а видно это невозможно; а невозможного и требовать нельзя. А если что могу пожелать, то не более, как только того, чтобы мне нынешшй мой оклад жалованья получать не от Компании, а прямо от казны, хотя бы напр. из следующих на прогоны; тогда получаемый мною ныне 4000 р. пошли бы на предметы, на которые назначены из Компании, или на миссии.

Об Архиерейском доме.

Архиерейский дом, или правильнее сказать, квартира, ныне занимаемая мною, как известно Вашему Сиятельству, очень просторная и хорошая и пока даже теплая. История передачи этого дома от Компании нам и обратно, Вашему Сиятельству также известна. Теперь остановлюсь на том, что Гл. Правление решило-жить мне в этом доме и распоряжаться по-хозяйски, не причисляя его к казенному имуществу; а поправка, равно как и отопление оного, должно быть на наш счет.

И посему на отопление дома производится частно из экономических Дух. Правления сумм и частью из жалованья моего. Поправка же дома пока стоит нам еще немного, и отнесена на счет тех же экономических сумм. Но что я буду делать, если потребуется сделать значительную поправку? и хотя в ведении нашем находится много разных сумм, но на какую именно сумму производить расходы? а главное — где взять работников? Компания за своих мастеровых требует с нас по 5 р. асс. в день, кроме материалов; а здешние рабочие двое в день сделают не более, что в России один. Ваше Сиятельство поэтому можете заключить, что будет стоить нам поправка напр. всей крыши или печей?… Я в настоящее время решаюсь поступить так: все незначительные поправки производить на счет экономических сумм (которых у нас впрочем очень немного, а между тем они нужны на многое), а если случится важнейшая поправка, напр. ветром сорвет крышу или землетрясением повредит печи, как это было у нас ныне на 18 марта[123], то если поправка по смете будет стоить более 150 р. сер. я откажусь и от поправки и от дома. Переберусь в семинарию, где всегда для меня найдется комнатка, а дом передам Компании — если она не захочет принять на свой счет хотя половину поправки, ибо какая нам выгода поправлять чужой дом?

Средство избежать расходов на ремонт Архиерейского дома.

Избежать расходов на поправку Архиерейского дома, я думаю, можно тем, если в нем дать квартиры, кроме Архиерея некоторым из соборного причта, имйющим право получать от Компании квартиры. (Что ныне весьма возможно, ибо нижний этаж почти весь будет не занят). Но бессемейные живут в семинарии; а поместить женатых и семейных, хотя я со своей стороны и по здешним обстоятельствам нахожу возможным, но сам собою решиться не могу, ибо помещение женатых в доме Архиерея и где есть церковь, и каждодневно отправляется литургия, в России дело, кажется, не слыханное, следовательно для многих покажется странным. Но многое подобное там необыкновенно и странно, а здесь дело обыкновенное. Так напр., служить Архиерею без священника, жить в юртах и семейных домах, ходить пешком по городу и проч. здесь никого не удивляет. Но при всем том без разрешения Св. Синода, я никого семейных в моем доме не помещу, без чрезвычайных причин. Писать об этом официально Св. Синоду считаю не совсем уместным и приличным, и потому покорнейше прошу Ваше Сиятельство доложить об этом Св. Синоду или спросить кого-либо из членов оного, и что последует, не оставить меня Вашим уведомлением при первом случае. А я между тем ныне же пишу одному из членов Глав. Правления и прошу его, не будет ли милости в случае, если кто либо из соборного причта будет помещен в Архиерейском доме, не требовать с нас за поправку оного.

О квартирах для духовенства Новоархангельского.

Вместо пяти квартир, следующих от Компании соборному причту, в настоящее время имеется только одна и (которая, замечу мимоходом, гораздо хуже, чем у пастора; есть квартира даже и у его кистера). Ибо исправл, должность ректора свящ. Литвинцев с семейством и бессемейный священник Омофоровский и двое причетников живут в семинарии, а один из диаконов живет, в домике, построенном на экономическую Духов. Правления сумму. Требовать же от Компании квартир настоятельно — прямо невозможно; ибо, во-первых, пока нет надобности, во-вторых, колониальное начальство без крайнего затруднения не в состоянии дать всем квартиры, ибо старые компанейские дома разрушаются, а новых строить не кем; ибо рабочих очень много выбыло в Россию, а оттуда не пришло и 5-ой части, и кроме того в случае настоятельного требования квартир или вместо оных квартирных денег Комнания может указать на занимаемый мною ныне дом.

Относительно пребывания духовенства в Ситхе.

Несмотря на то, что число жителей Новоархангельска в последние три года убыло, в средствах продовольствия местными свежими произведениями нередко встречается ощутительный недостаток. Главною причиною тому то, что большая часть из нынешних почетных люди семейные и вообще число женатых (следов. имеющих свой стол), ныне несравненно более прежнего. Так напр. в 1823 году женатых русских промышленников в Ситхе было не более 10, а ныне, не считая живущих по квартирам, в одной казарме живет 70 семей. И потому, как ни ограниченно число нынешнего ситхинского духовенства, из коих притом большая часть бессемейных — пребывание оного здесь в таком количестве при недостатках на рынке свежего, для жителей ситхинских становится, или кажется почти отяготительным (а для колониального начальства оно давно уже таковым кажется[124]; по крайней мере, нередко можно слышать на то ропот. При малейшей неуступчивости наших на рынке тотчас может родиться, если не ссора, то спор из-за куска яманины. И потому многим из наших, а особливо семинаристам, свежее достается только при изобилии, или когда нет покупающих.

О доходах причта и церквей.

Нынешние обстоятельства наши далеко не те, что были прежде; ибо Компания и управление оной не то, что было прежде. Прежде-везде щедрость даже до безрасчетности; и оттого всюду изобилие, и у всех деньги; а ныне — расчетливость даже до скупости. Везде и всюду ограничение, уменьшение, уничтожение — экономия; и оттого везде уменьшение доходов, как для церквей, так и для причтов. Так напр. здесь, в Новоархангельске, церковных доходов менее почти в половину прежних, и духовенство все вместе не получает доходу столько во весь год, сколько прежде один в полгода. И оттого, если бы здесь не было семинари, где все соборные служат и след. все получают жалованье, то пришлось бы во многом себе отказывать. Также можно сказать и о Кадьякском и прочих причтах. (Кроме миссии — там никогда не было и, кажется, очень долго не может быть никаких доходов причту).

И потому настоит необходимость увеличивать по мере надобности жалованья колониальному духовенству, т. е. производить те оклады, какие Компания назначила пред открытием епархии.

О семинарии.

Состояние семинарии нашей, говоря по всей справедливости, очень не худо во всех отношениях. Причина тому очевидна. Наставники, получая от семинарии жалованье, составляющее более половины всех их окладов, стараются исполнять свое дело, сколько можно неупустительно. Но зато прочие части управления нашего много теряют от этого; а главное — соседи наши Колоши остаются без проповедника: ибо нет никакой возможности, пока не будет ректора с одним наставником, определить для того особого священника. Лучшие из них (Колош) даже жалуются на это. В последнее время почти все ситхинкие Колоши начали просить крещения.

О креолах.

Об учениках семинарии надобно сказать, что если бы не было в ней детей камчатского духовенства, то можно сказать решительно, что для здешних туземцев и креолов еще рано заведение такого разряда училищ. (Я сказал прежде: риторика для них камень преткновения). Ибо чем далее, тем яснее видно, что креолы еще не то, что русские по уму и характеру. Они годятся только там, где требуется только сметливость; а где требуется ум, рассудок — там разве 50-й годится, и то чрез 4 или 5 поколений. Характер их? (впрочем имеюпцй свои добрые стороны), далеко не соответствует высшему их назначению. Они желают возвыситься, кажется, прямо для того, чтобы иметь возможность жить посвободнее. И в то же время возвышением своим не дорожат. Так напр. новопроизведенному ныне из креолов (впрочем очень полезному для нас), при увещании его — воздерживаться от пьянства, между прочим, сказано было: иначе можешь потерять рясу. — Он преравнодушно сказал: «что ж? я не просил ее, пусть снимут». Что прикажете делать с таковыми людьми? Все это замечается и в старших учениках (Креолах). И потому с одними креолами решительно нельзя не только управлять епархиею, но и отправлять служение в церкви.

Камчатские ученики вообще радуют нас, и из них, можно надеяться, будут люди.

О средствах существования семинарии.

Существование семинарии в вещественном отношении теперь пока еще возможно и довольно сносно; и при хороших отнониях между духовными и компанейскими властями и при благонамеренных компанейских приставниках может быть по многим частям очень хорошо и выгодно. Но при неудовольствиях и размолвках (к чему случаев и поводов не искать), семинарии, да и вообще всему духовенству, придется довольно потерпеть[125]. Ибо существовать своими способами и средствами семинария решительно не может; даже не может найти людей для прислуги. Припасы, материалы и все, даже до нитки и куска рыбы, надобно получать не иначе, как от Компании или чрез посредство оной. И потому может быть и удовлетворение и отказ; удобство и затруднение в получение, если будут отпускать лучшее и дешевейшее, или что дороже и хуже, а может быть и с наложением особых процентов. Помочь этому или превозмочь это никто не в состоянии. Жалобы не помогут, а покорствоват до унижения, или молчать там, где нужно говорить — не все в состоянии. И все это отнюдь не одни только предположения или догадки…

Между тем и рабочие (подучаемые некоторыми из недобронамеренных приставников Компании) нынче стараются взять за работу в семинарии сколько можно дороже, даже более чем вдвое, говоря: казна богата. И потому все будущие поделки и поправки для семинарии могут стоить чрезвычайно дорого. Компания при нынешнем числе рабочих (и при добрых отношениях властей) не может исполнять всех требований семинарии[126].

Из всего этого, что здесь написано (а написано еще не все), Вы, Сиятельнейший Граф, изволите усмотреть, что прошлогоднее мое представление о перенесении Архиерейской кафедры и семинарии в Аян или Якутск не безосновательно.

Здесь я могу прибавить еще то, что главная цель учреждения Камчатской Архиерейской кафедры в Америке (а не в Азии) можно сказать уже вполне достигнута. Ибо христианство, при содействии благодати Божией, распространяется успешно. Миссии учреждены во всех главных местах (чего, конечно, без пребывания Архиерея в Ситхе, едва ли бы было возможно сделать), кроме самой только Ситхи; ибо Колоши наши, как сказано выше, еще не имеют своего проповедника[127]. Теперь остается только заведенные миссии поддерживать, и постепенно вблизи их открывать новые; а для этого необходимы только деньги и миссионеры.

Относительно первого с нашей стороны сделано все, что только возможно; и в настоящее время доход или проценты, получаемые с общего капитала американских церквей, (состоящего почти из 15,000 сер., вместе с свечными доходами могут быть достаточны на содержание двух миссий. Более этого при настоящих обстоятельствах сделать нельзя (и чего без пребывания Архиерея также, едва ли бы можно было сделать). То же или почти то же должно сказать и относительно второго предмета, что со стороны нашей сделано все, что было возможно; и оказалось, что из здешних туземцев и креолов разве 50-й может быть миссионером, и то под надзором, да и не креола. Следовательно дальнейшее пребывание здесь Архиерея и семинарии не поможет ни тому, ни другому; а дети камчатского духовенства, хотя и подают надежду, но они могут быть воспитываемы и не в Ситхе; и при том еще долго, долго не может быть из них миссионеров (все они еще малолетки). Следовательно еще долго до тех пор, пока они, кончив курс, сделаются опытны в деле пастырства; надобно будет избирать миссионеров для Америки и Азии не иначе, как в России или Сибири.

Что же касается того — перенесете архиерейской кафедры из Ситхи напр. не уменьшить ли деятельности и ревности миссионеров, то для миссии (как мною сказано в записке о перенесение архиерейской кафедры в Аян) почти все равно, где бы ни был Архиерей, в Ситхе или в Аяне (и даже в Якутске, только не далее); ибо все миссии, кроме одной, находятся не в тех местах, куда приходят компанейские суда, а в стороне или вдали; имеющиеся же открываться будут еще далее от таковых мест; следовательно посещать их самому Архиерею, хотя бы он имел пребывание и в Ситхе, будет совершенно невозможно; ибо сообщения берегом могут быть только зимою, и то пешком.

В заключение всего еще повторяю мою просьбу: не сочтите, Сительнейший Граф, всего этого какою либо жалобою или домогательством каких-либо корыстных видов. Нет! смею уверить Ваше Сиятельство, что подобных речей, особливо о моем положении, Вы без чрезвычайных причин от меня не услышите, сколько бы долго ни пришлось мне здесь жить и хотя бы без всякого улучшения моего состояния.

Позвольте. Сиятельнейший Граф! к сему присовокупить мою просьбу.

Если будет определено или, сказать правильнее, не будет отменено определение о существовании семинарии и пребывании Архиерея в Ситхе; и если сын мой Гавриил, кончивший курс в С.-Петербургской семинарии, стоит быть в нашей семинарии наставником и диаконом при соборе, и если в то же время он не будет необходимым для своих сестер; то покорнейше прошу Ваше Сиятельство, сделать мне милость — послать его на служение в Ситху, и не более и не менее, как в диаконском сане; ибо высшего он еще не стоит, а возлагать на него посвящающую руку мою, как на сына моего, я первый не хотел бы, по крайней мере, без определения какого-либо другого преосвященного.

С совершенным почтением и таковою же преданностью имею честь быть Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокений, Е. Камчатский.

Мая 1 дня 1848 г. Новоархавгельск.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец.

Благословен Господь Бог, хранящий меня доныне во всех путях моих, и благоволивший благополучно кончить второе путешетие мое по Азии! 24 июля 1847 г. отправились мы из Аяна и 23 августа благополучно пришли в Ситху. Затем вскоре начали собираться суда, бывшая по колошям и в Камчатке, и привозить к намъизвестия. И, слава Богу! везде и во всем мир. Из полученных мною в прошедшем (1847) сентябре ог Кенайского и Квихпакского миссионеров донесений видно, что Господь не перестает благословлять действия их видимыми успехами; а миссионеры действуют со всею ревностью, благоразумием[128] и совершенным бескорыстием.

О Кенайской миссии. Местопребывание Кенайского миссионера в заливе того же названия, в Компанейском редуте, называемом Николаевским.

Со времени прибегая миссионера, иеромонаха Николая, (который поступить ко мне из Вифании), т. е. течение двух годов, он посетил все селения Кенайцев и Чукоч, находящиеся на берегах Кенайского и Чукочского заливов, путешествуя летом в байдарках, а зимою пешком. И во время сих путешествий, им окрещено (и прежде крещеных мирянами миропомазано) всего 401 человек, кроме младенцев.

Кенайцы, вообще, принимают христианство охотно и с видимою покорностью слову Божию. Поучения слушают с неутомимым вниманием, обязанности христианские исполняют усердно и со всею заботливостью; а что всего замечательнее, по одному только желанию миссионера, они оставляют свои нащональные пляски и песни, заменяя последние духовными песнями (пока еще на их языке), которые им очень нравятся. Все бывшие у них шаманы окрестились, и большая часть из них сделались лучшими христианами. Некоторые из них, по одному только намеку миссионера, остригли свои волосы на голове, которыми они прежде чрезвычайно дорожили, — в доказательство того, что они не только слушают, но и стараются исполнять то, что слышат от миссионера. Это удивило многих; и вообще, скорое и усердное оставление Кенайцами прежних их суеверий и привычек удивляет всех, кто знал их прежде и видит ныне.

О характере Кенайцев миссионер замечает, что они упрямы, так что если не захотят чего сделать, то никто их к тому не принудит, но зато в данном, слове верны; и так же, как и все Алеуты, ленивы.

О Квихпакской миссии. — Местопребыванием. Квихпакской миссии миссионер избрал не Михайловский редут, куда проходят компанейские суда, а одно из, селений туземцев — Икогмют, находящееся вверх по-реке Квихпаку, в расстоянии около 200 верст.

Миссионер, бывший Атхинский священник Иаков Нецветов, в два года пребывания своего делал путешествия по реке Квихпаку и, отчасти, Кускоквиму и по берегу моря — летом в байдарках, а зимою пешком. И во время сих путешествий им приобретено церкви новых чад 437 душ. И кроме того, как он пишет, «есть довольно принявпшх. слово и уверовавших, но еще неокрестившихся; есть как бы колеблющиеся, и есть много упорствующих, несмотря на неоднократные слышания проповеди».

Главным препятствием, или общею отговоркою всех нежелающих принять христианство, есть бывшая в сем, крае (1836–1837) оспа, очень много истребившая народу и которая, к несчастно, появилась именно в то самое время, когда, по распоряжению колошальнаго начальства, начали там прививать предохранительную оспу. И потому совершенно во всех местах, с первого раза, смотрели и смотрят на миссионера, как на оспопрививателя. Но доказательства и убеждения миссионера и самое время, по милости Божией, начинают убеждать и самых упорных. В числе обращенных замечательны два лица: мужчина бесноватый и после крещешя исцелевший, — о чем изволите усмотреть из прилагаемой при сем выписки из донесения от 22 марта 1848 г.,-и одна женщина старуха, живущая близ самой миссии, которая несмотря ни на убеждения миссионера, ни на то, что уже все жители того селения обратились, не хотела креститься. Но наконец сама пришла к миссионеру просить крещения, будучи убеждена в истине веры дочерью своею, которая, в числе прочих детей туземцев, ходила к миссионеру слушать поучение и, приходя домой, каждый раз рассказывала своей матери все, что слышала. О приходящих к миссионеру детях, он в журнале своем говорит: некоторый дети с первого раза полюбили это занятие и охотно приходили к слушанию поучений; а иные долго дичились. Но наконец, благодарение Господу! Он дал мне грешному вкусить сердечное удовольствие и отсюда. Многие дети начали приходить без всякого зова, и все начали внимать и помнить учение и произносить на своем языке спасительные истины (для них переведено: Отче наш и еще несколько молитв). Особливо мне приятно, что они начали хорошо молиться; и кроме того, не имея прежде обычая мыть руки и лицо, ныне приходят с чистыми лицами и руками. Родители их говорят: «дети ваши уже знают и читают молитвы, а мы еще ничего не знаем». Если иногда удивляются водворению миссионеров (западных) среди диких, в благословенных климатах и при всех средствах и пособиях; то, конечно, стоит замечания водворение Квйхпакской миссии в такой широте (62°) и без всяких пособий. Миссия сия основана совершенно среди туземцев необращенных, и вдали от русских (ближайшая одиночка в 120 верстах), и своими средствами, без всякаго пособия от Компании. Первую зиму миссионер с причетниками своими провел в самой тесной и холодной юрточке. К следующей зиме они, только втроем и с некоторою помощью туземцев, а главнейше при помощи Божией, построили себе довольно просторное жилище, на удивление не только туземцам, но и русским. Все заготовление к зиме рыбы и дров делается самими членами миссии, без пособия туземцев; ибо туземцы, по ненривычке к постоянной работе, ни за что не соглашаются быть работниками; большого труда и хлопот стоит найти работников для путешествий. И вообще можно сказать, что миссия сия существует своими средствами. Но само собою разумеется, что хлеб и прочие европейские припасы получаются ими из компанейской лавки, находящейся в Михайловском редуте. Миссия со стороны туземцев решительно не видала никаких обид, оскорблений или притеснений, тогда как многие вещи, принадлежащие миссии, лежали просто на улице почти целый год, а летом в миссии оставался один только дьячек. Квихпакский миссионер пишет, что ему одному становится уже очень трудно и даже неисполнимо; едва возможно посещать ему те только места, где он был, а быть в новых местах, решительно не может. И потому необходимо открыть, новую миссию на реке Кускоквиме. Нынешнего лета я имею намерение посетить Михайловский редут и видеться с миссионером и узнать о тамошних обстоятельствах, подробнее.

Начало обращения горных жителей Америки. — Слово Божие, сеемое миссионерами на берегах, моря, без всякого со стороны их посредства, чрез ново-обращенных переносится и к отдаденным, горным-жителям материка Америки, называемым Колчанами, никогда не видавшим священника.

1. Кенайский миссионер пишет, что весною прошедшего 1847 года приходили в одно из Кенайских селений несколько семейств Колчан, с тем намерением, чтобы ехать в миссию и окреститься; но не могли найти лодок. Кенайцы, видевшие их, рассказывают, что когда мы молились, то некоторые из прехавших Колчан плакали и говорили: «видно Бог нас бросил и не принимает к Себе! как мы будем умирать? ведь там, говорят, некрещенным худо будет». Миссионер не имел возможности видеть этих Колчан и исполнить их святое желание, имея надобность отправиться в Нушегакскую миссию, которая теперь, за неимением человека, способного быть миссионером, остается под заведыванием Кенайского миссионера. А бывший там миссионер, священник Петелин, за болезнью, переведен к Кадьякской церкви. 2. В 1846 году, летом, приплывали, с верху реки Кусковкима к находящемуся на ней редуту несколько человек Колчан с семействами, в числе 54, с тем именно, чтобы принять крещение; и приняли все, впрочем чрез мирянина, управляющего редутом: ибо миссионер в то время там не был и быть не мог, имея другое, столь же трудное, дело. 3. Летом 1847 года, сии же самые новоокрещенные опять приходили в тот же редут, с тем, чтобы видеть священника. И с ними приходили еше новые Колчане, в числе 60 душ, также с тем, чтобы креститься, но по тем же причинам не могли видеть священника; и по просьбе их окрещены тем же мирянином. Сии новоокрещенные не считаются в числе 437, обращенные миссионером.

О Колошах. — Колоши, соседи наши, пока еще остаются без проповедника, и многие из них даже жалуются на это. Но пока не приедет сюда ректор, с одним студентом, до тех пор нет возможности удовлетворить их сию справедливейшую жалобу. В последнее время ситхинские Колоши почти все изъявили желание креститься, а некоторые, особливо женщины, просят даже неотступно.

С нетерпением они ожидают окончаниа строющейся для них церкви, которая осенью, кажется, будет готова.

О землетрясении. — На 18 марта сего года, у нас, было сильное землетрясение. При первом ударе, продолжавшемся более 10 секунд, все стенные часы в городе остановились, и печныя трубы на больших домах повредились. Удары повторялись даже по 5-го апреля, но один другого слабее и реже. Но что всего (для меня) страшнее — с самого первого удара началось сильное дрожание земли, сменяемое небольшими колебаниями, столь иногда сильное, что точно, кажется, в верхнем этаже я живу на мельнице, или на пароходе иду по заливу. И это дрожание заметно было даже до 15 апреля, и, кажется, продолжается еще и ныне, только реже и слабее. По явлениям, похожим на это, бывшим в Уналашке, я полагаю, что землетрясение повторится и будет повторяться, пока не откроется волкан. Очень буду рад и доволен, если в этом случае я ошибаюсь.

Выписка из донесения от 22 марта 1848 года. — Михайловско-Квихпакский миссионер, священник Иаков Нецветов, доносит, что один из числа ново-обратившихся туземцев, уроженец с реки Квихпака, мужчина 28 лет, находившейся перед тем в сумасшествии или бесновании, опасном, как для него самого, так и для его сожителей, милостью Божиею, с принятием крещения, совершенно выздоровел.

Припадок безумия начал оказываться в нем еще в малолетстве его, и не оставлял его до самого выздоровления. Но признаки или действия оного были временны, непродолжительны, безвредны, и потому ни для кого не опасны; и в свободное от них время он, живя всегда с людьми, исправлял все обыкновенные их дела и работы, как должно. Но в последние два года (в 1845–1846) припадок безумия сделался столь жесток, что он пришел в состояние полного и постоянного сумасшествия или беснования, и слдствием того было то, что он не стал иметь на себе одежды; все, что попадало ему, рвал и бросал и даже кидался на людей; хотя жители того селения и старались укротить его, и даже связывали его, но ничто не удерживало его, и он часто убегал из дома и селения в пустыя места, и потому все убегали и от него. В первый раз миссионер известился о нем в мае 1846 года, спускаясь по реке Квихпаку, от старшины Икогмутскаго селения, отца того бесновавшегося, и от прочих жителей того же селения. Но самого бесновавшегося он лично не видал; он в это время был где-то в удалении. Миссионер, узнав обо всем, касающемся до сего, сколько было можно и нужно, сказал отцу бесновавшегося, как уже крещенному (в 1845), чтобы он, если сын его когда-нибудь, хотя на короткое время, прийдет в чувство и в здравый рассудок, говорил ему о Боге и Спасителе, и старался склонить его к вере в Спасителя; и если будет возможно, то старался бы держать его при себе, ко времени возвращения. Все, что миссионер сказал, было сделано в точности. Бесновавшийся, как бы именно для того только, чтобы услышать благовестие о Спасителе, в одно время пришел в чувство, и отец его, воспользовавшись тем, говорил ему о Боге и Спасителе, и он принял благовестие сие, уверовав в Спасителя, и изъявил твердое намерение окреститься; и с этого самого времени, он (более месяца) находился постоянно в здравом рассудке, до самого свидания с миссионером, который, найдя его в таком соетоянии, расспросил его обо всем и, по обычаю, проповедывал ему слово спасения, сколько можно пространнее, и потом, вместе с другими (в числ 13 человек), совершил над ним таинство Св. Крещения (13 авг. 1846), назвав его Стефаном. И, благодарение Господу Богу! сей новопросвещенный, с того времени и поныне, находится в совершенном здравии. Первое известие о нем после того, как он крестился, миссионер получил, в январе 1847 года, от отца его, приезжавшего к миссионеру на место его пребывания в Икогмюте, который с радостью и благодарением рассказывал о сыне своем, что он после крещения находится в совершенном здоровье, не нарушаемом ни малейшими признаками прежнего припадка, а потом, в марте, миссионер видел и самого Стефана, также приезжавшего к нему в Икогмют и бывшего совершенно в здоровом состоянии.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и отца, нижайший послушник

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Мая 1 дня 1848 г. Ситха

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Второе путешествие мое по Азии, слава Богу, кончилось 23 августа 1847 г., и уже давно-давно забыты все трудности и неприятности пути. Чрез 2 недели сбираюсь идти по колониям: в Уналашку, в Михайловский редут или к Квихпакскому миссионеру и в Кадьяк. Где-то Вы теперь находитесь? и где Вас найдет это письмо мое? Не подумайте, что сии вопросы я написал от нечего сказать. Нет! Ежели бы я знал, что это письмо Вы получите в Москве, тогда бы я только сказал Вам: о действиях же наших миссионеров и успехах их Вы можете узнать от Владыки нашего[129]; а иначе надобно будет писать почти все то же, что я писал к нему.

Итак, я возьму средину, т. е. кратко скажу о всем, что стоит внимания.

Действия миссионеров наших — Кенайского и Квихпакского (в Нушегаке миссионера нет; прежде бывший болен, а вместо его послать некого) Господь не престает благословлять успехами. Первый имел возможность посетить все селения Кенайцев и Чукоч, живущих на берегах заливов, носящих их имена, и во время сих путешествий он окрестил (и прежде крещенных мирянами довершил) 401 человека, не считая младенцев, и всех перевенчал. Этот миссионер действует в прежнем духе нашего духовенства[130], т. е. старается приучать прихожан своих, — впрочем уже довольно давно и хорошо знакомых с русскими, — обычаям христианским, как то: служить молебны, поминать родителей и проч. И само собою разумеется, без всякой корысти. И очень радуется, что Кенайцы начинают привыкать к этому. И будучи сам жизни воздержной, и строгий к своей плоти, поступает довольно строго с падающими в явныя прегрешения, и уверяет меня, что это необходимо; но несмотря на то я, разумеется, советовал ему быть снисходительнее.

Квихпакский миссионер (Нецветов) во время своих поездок по реке Квихпаку и отчасти по Кускоквиму и берегам моря прибрел Церкви новых чад 437 душ, и кроме того осталось еще довольно принявших слово и уверовавших, но еще не крестившихся. О успехах и действиях его Вы узнаете от Владыки, здесь я прибавлю только то, что этот миссионер действует, можно сказать, истинно по-апостольски: неутомимо, с терпением, совершенно бескорыстно, с благоразумием и кротостью — и несмотря на свои немощи и болезни, путешествует зимою пешком; так что я, читая его журнал, в одном месте, видя его едва выносимые труды и в то же время болезнь его, невольно сказал: и чтем болезни и труды твои, имиже трудился еси во благовестии Христова. Ныне я надеюсь с ним увидаться, и что будет заслуживать внимания, доведу до свйдения Вашего, так или иначе.

Но всего замечательнее то, что горные жители материка Америки, называемые Колчане, никогда не видавшие священника, но слыша учение христианское от новопросвещенных собратий своих, сами ищут и ищут с удивительным терпением священника, или, сказать правильнее, света истинного. 114 человек приходили к русскому и упросили его окрестит их, а другие приходили к Кенайцам и плакали, видя их молящимися. И потому необходимо открыть еще миссии; и я прошедшего года писал Св. Синоду и просил 2 миссионеров и денег. На будущий год жду того и другого.

Вы уже знаете, что я прошедшаго года представлял о перенесении архиерейской кафедры из Ситхи в Аян, а ныне еще писал Графу полуофициально о том же и наконец сказал, что главная цель учреждения архиерейской кафедры в Америке достигнута вполне; христианство распространяется успешно; миссии во всех главных местах заведены; теперь остается только поддерживать заведенныя и открывать постепенно новыя, а для этого нужны деньги и миссионеры; а всего этого здесь не найти и проч. Туземцы и креолы очень ненадежны. Они по уму и характеру еще далеко не то, что русские. Семинария < текст не видно стр 219>

На 18 марта у нас было сильное землетрясение, и после того сделалось почти беспрерывное дрожание земли, сменяемое колебаниями, чтб продолжалось до 15 апреля, и даже есть и ныне, только реже и легче.

Кто у нас ныне в С. Синоде действующим?[131] Говорят, вызвали Харьковского[132]. Любопытно, как он будет действовать и долго ли пробудет[133].

С прекращением плавания компанейских судов в Охотск некоторые письма, следующие ко мне, доходят чуть не чрез два года, а равно и официальные бумаги. И оттого я многого не знаю. По слухам известно, что у наследника родился еще сын Владимир, но официальное известие я получу не ранее сентября 1848 года.

Сделайте милость, Вы письма свои посылайте не в Охотск или в Камчатку, а в Якутск для передачи компанейскому Комиссионеру; а иначе они год прогуляют по Сибири.

Слышали мы, что Вы были в Грузии. Жду от Вас писем подобно Римским[134].

Всем знакомым моим, которые спросят обо мне, кланяйтесь от меня.

Прощайте, Господь с Вами! С полным почтением моим и со всею любовью моею честь имею быть Вашим преданнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

Мая 3 дня 1848. Новоархангельск.

Милостивый Государь, Николай Емельянович.

Два письма я получил от Вас, первое — по первом моем прибытии 5 мая, другое — по возвращении из Удскова. Искренно благодарю Вас за продолжение Вашего расположения ко мне.

Вы не поверите, что объяснение Ваше о несчастных палатках и о деле с Тебеньковым меня чрезвычайно порадовало, и я непременно перескажу это Тебенькову — се укор за его несправедливое о Вас заключение.

Не радостна Ваша торговля чаевая. Что-то будет далее. Думаю, что плохо будет для Компании, если Кяхтинская торговля не исправится. Умножение членов Глав. Правления генералами и адмиралами, думаю, также мало поможет делу. Главное — надобно деньги; а где их взять!

Есть здесь денежный источник для Компании, но кажется, не хотят им воспользоваться. Это торговля в Петропавловске, 150 т. наличных денег можно там получить, а если перенесется туда и Охотский порт, то 200 т., не считая соболей, которые тоже не деньги, как и бобры и прочее.

Затраченный капитал на бобры и коты воротиться может ни как не ранее 5 лет; а на торговлю Камчатки он воротится в 2 года и даже ранее, т. е. купленный товар в Питере в июле — в Камчатке продается осенью будущего года, и деньги в Питере можно получить в мае.

Я думаю, что это очень не дурно, 200 т. наличных или 150 т. в мае, думаю, очень пригодны.

И в то время, когда затраченный капитал на бобров возвратится один раз, а на Камчатку почти 3 раза и без всяких дисконтов и учетов. Ужели этого не могут понять! Тебеньков пишет, что он оставляет в Камчатки торговлю на 3 года; но не знаю, какие посланы туда товары. Туда надобно чаю и масла из Аяна. Масло прислали, а о чае не было никакого распоряжения и назначения ни откуда. Хорошо, что в Аяне нашелся лишний чай.

Сказать между нами, мне кажется, нынешнее 20-летие для Компании будет последнее. Не говоря о торговля, главною причиною упадка или расстройства будет несогласие, существующее между управляющими здешними делами. Одинъ другому помочь не хочет, а другой видит, что-нибудь худо, поправить не хочет, боясь выговору и жалоб и проч. проч. проч.

Я ныне представил, о перенесении архиерейской кафедры из Ситхи в Аян; выгоды и удобства от этого значительны и многие: главная из них сообщение Аяна водою со всеми церквами, даже и с Удскою — а другая, я могу получать от Вас письма не менее 12 раз в год и т. д.

К устройству Аяна необходимо Охотскую дорогу закрыть и почтовые станции перенести на Аянскую дорогу, а в Аяне устроить казенные складочные магазины и почтовую контору, порт и город Охотск перенести в Петропавловску — и тогда пойдет, как нельзя лучше.

По Аянской дороге я прехал в экипаже, несмотря на распутицу. 9 апреля выехал я из Амги (в 200 верстах от Якутска и 1000 от Аяна) и 5 мая приехал в Аян.

Ныне выехал из Америки Костромитинов старший и которого, говорят, ладят в Правители в Москву, впрочем, когда пойдут все дела Компании книзу, он и очень годится на это место, но впрочем я не думаю, чтобы Костромитинов и принялся за это, не послужив у Вас помощником.

Я просил ныне Глав. Правление позволить Вам употреблять на мой счет от 110 до 150 р. сер. каждогодно с отчислением их в Новоархангельскую Контору. Эти деньги я назначаю главное на всоможение своему Иннокентию сыну; сделайте одолжение, примите это на себя, и посылайте ему по временам, не объявляя ему однакож о количестве, ему мною определенном, а так-как бы подарок. Говорят, он женился. Постарайтесь узнать, когда и на ком. В Ставрополе при семинарии есть игумен Герасим — пишите к нему, и в случае даже можете писать и к Преосвященному Иеремии, он мне очень знаком.

Посылки от Вас я еще не получил: он вероятно уже в Ситхе. За салфеточки Вашей милой О — мое искреннейшее желание ей здоровья и благословение моего недостоинства.

Извините, не имею времени много писать Вам. — Дела миссионеров Господь благословляет успехами, в 1845 и 46 годах обратилось более 1000, в том числе Чукоч Азиатских более сотни.

У Колош строится новая Церковь, только не на счет Компании, (она в этом ныне соблюдает большую экономию), и Колоши сами помогают этому.

Милостивый Государь, или, лучше сказать, возлюбленные мои Николай Емельянович и Александра Никитишна!

С особенным удовольетвием принимаюсь писать к Вам — как искренно мною любимым.

Признаюсь, дорого бы заплатил, если бы мне можно было, хотя по несколько часов в году, лично беседоват с Вами и соусладиться Вашею беседою и любовью. Никогда не могу я вспомнить Вас (а я очень-очень нередко вспоминаю) без того, чтобы в то же время не вспомнить и Вашей любви ко мне, да вознаградит Вас Господь Бог за то! И только Он один может это сделать. А я, от меня не ждите ничего, кроме посильных молитв.

Лишь только я возвратился в Ситху (и это было 23 августа), то немедленно передал Ваше объяенение о пресловутых палатках М. Д. Тебенькову, и с того времени не слышно или, по крайней мере, я не слышу от него худых об Вас отзывов; впрочем, я думаю, более потому, что он ясно видит, что я за славу и честь Вашу стою горой, — а быть может, он и сам уверился…. узнать трудно, сердце человека глубоко. Но Бог с ним! любите враги Ваша и добро творите ненавидящим Вас. Здоровье его теперь лучше.

И мое здоровье, слава Богу, хорошо; и глаза стали лучше.

Ныне мы просили Глав. Правление позволить Вам купить и заготовить разных вещей для новостроющегоея собора, заложеннаго 21 апреля,–

Сделайте милость, постарайтесь, чтобы все это было получше и попрочнее. В числе вещей требуютея священнические ризы, и я назначил одни рытаго по золотому полю бархату — а другие белые, а материю-то и не умеем назвать.–

Желательно, чтобы они были получше; но не знаю, хватит ли денег. Впрочем, если у всех сих вещей Вы и истратите противу назначения лишних 500 р. асс., то это ничего, лишь бы было хорошо. Потир если будет стоить и 1000 руб., тоже ничего, лишь бы была вещь.

Вещи сии, кроме лампад, я просил прислат не иначе, как чрез Аян, потому что кругосветная доставка будет стоить 50 %, т. е. не менее 4000 р. асс, а береговая, я думаю, немного дороже 2000 обойдется, да хотя бы и те же 4000 надобно было употребить, то лучше пусть эти деньги останутся в России, а не в Англии или Финляндии.

Потрудитесь, кроме, того купить для меня ленту для ордена св. Анны 1-й степени и шелковых ручных платков, полдюжины и еще на два полукафтанья шелковой прочной и недорогой материи, синего или какого-либо другого потемнее цвета — а еще лучше бы было, если бы можно было сшить из нее готовый полукафтанья: большой рост, довольно широковат в крыльцах — не тонок, но без брюха — вот Вам с меня и мерка.

Подкладка у одного полукафтанья должна быть китаечной, а у другого — шелковой с неболышим тонким слоем ваты на груди и в крыльцах.

До половины марта у нас ровно никаких новостей не было. Но потом вдруг два трясения — оба никогда небывалые, никогда здесь не слыханные, оба потрясли души многих; оба в одно время, и дай Господи, чтобы ни то, ни другое никогда не повторилось.

Первое было земли трясение на 18 марта. Первый удар был продолжителен и стол силен, что все стенные часы в городе остановились, и трубы на больших домах повредились. После того удары былд реже и один другого легче. Вместе с первым ударом сделалось дрожание земли, иногда столь сильное, что мне кажется (живущему в верхнем этаже), что я живу на мельнице; это дрожание, сменяемое колебанием земли, продолжалось почти беспрерывно до 15 апреля и даже бывает и ныне — только реже.

Второе трясение было дома Кашеваровых (к которому принадлежит и живущий ныне Александр Филиппович): его сестра вдова родила ребенка, мать их его умертвила и, разрезав на части, голову бросила собакам, а прочие части в нужник; — чрез неделю, не открыв своего греха духовнику, приступила к св. тайнам!!! — и во все это время оне пекли просвиры!!!!!!

Кругосветное судно пришло к нам 16 апреля. — Но всего грузу не привезло, до 150 тоннов осталось в Англии, и для этого нанято особое судно. И потому нынешняя доставка товаров, говорят, будет стоить 175 000 р. асс., т. е. на эти деньги можцо бы купить новое отличное судно, погрузить в него весь груз и снарядить и отправить, и тогда в барыше осталось бы судно. А теперь! но не наше дело рассуждать о выгодах Компании, а наше дело платить за вещи чего требуют.

Дела Компания здесь идут хорошо по-старому. — Каково то там у Вас! кажется, не совсем то хорошо.–

NВ. Еще прошу Вас, купите и пришлите мне до 50 образков финифтяных величиною от ½, до 1 вершка с изображением Спасителя и Божией Матери. Но не дорогих и не слишком плохой работы.–

Компания купила ныне трехмачтовое дубовое судно, и не малое за 95 т. руб. асс.

NB. Не секрет ли, смотрите. На днях отправляется новокупленное судно в Китай, в порте Шамгай с котами и бобрами для торговли, значит чаю еще более будет у Компании. И куда она с ним девается?

Затем прощайте, Господь с Вами и всеми Вашими домашними.

Со всею любовью моею есм Ваш вседоброжелательный слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Мая 8 дня 1848 г. Новоархагельск.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь, Абрам Сергеевич.

Я располагал было на этой почте не писать Вам, а написать уже по возвращении моем из преднамереваемого путешествия по островам и послать на кругосветном судне. Но рассудил, что, быть может, между возвращением моим из путешествия и отправкою кругосветного судна времени будет мало, а в таком случае, я не успею написать Вам [ни того, что я хочу ныне сказать Вам, ни того, что увижу или услышу, достойного Вашего внимания.

Действия миссионеров наших Господь не престает благословлять видимыми и не незначительными успехами; или, сказать иначе, — наконец Господь призрел Своею милостью на седящих в сени смертной и в стране, принадлежащей нашей матушке России в Америке. Не только прибрежные жители наших морей начали принимать христианство и принимать без всяких корыстных видов (им при крещении не дается ничего, кроме крестиков и не обещается никаких льгот от податей или тому подобных повинностей: об этом и речи не бывает), с видимым уеердием и послушанием слову Божию (разумеется, не все; ибо враг спасения нашего не дремлет и не скоро оставляет свои вековые владения), — но даже и горные жители материка Америки, никогда не видевшие священника и редко-редко видавшие Русских, сами ищут крещения. Так в 1846 и 1847 годах, несколько семейств, в числе 114 душ, из народа называемаго Кольчаны, приплывали с верху реки Кускоквима к находящемуся там Компанейскому редуту с тем именно, чтобы видеть священника и креститься; но видеть священника они не могли: он в это время там быть не мог (и не можете, имея надобность посещать другие, ближайшие места), и потому упросили управляющего редутом окрестить их, и он исполнил их просьбу. В прошедшем же 1847 году из того же народа Кольчан приходили в одно из Испанских селенй также с тем намерением, чтобы ехать в миссии и креститься, но, не имея возможности ни быть в миссии, ни окреститься от кого-либо из мирян, возвратились с горестью. Рассказывают, что некоторые из них, видя Испанцев молящихся, плакали и говорили: «видно Бог нас бросил, и не хочете принять к себе»…. Миссионер, в журнале своем описав это, говорите: «Да! не десница-ли это Всемогущего и Милосердого показует путь спасения и самым диким народам?» Да! скажу и я — и наверное, и Вы то же скажете.

После всего этого, нам остается только заведенные миссии поддерживать и постепенно вблизи их открывать новые, а для этого необходимы только деньги и миссионеры. О том и о другом мы хлопочем, по силам своим; и в том и в другом есть некоторые успехи, но только некоторые, и очень малые: денег здесь много не найти, а своих миссионеров, что называется, доморощенных, еще долго-долго мы не можем иметь; ибо дети Камчатского духовенства, обучающиеся в нашей семинарии, хотя и надежны, но еще малы, а из туземцев и так называемых Креолов здешних, едва 50-й годится быть миссионером. Нет, чем дальше, тем виднее, что Креолы, по уму и характеру, далеко еще не то, что Pyсcкиe. Они годятся только там, где требуется смышленность; и они могут действовать не иначе, как sub altero et bacula, а самостоятельности в них еще долго дожидаться, и на поприще наук Риторика для них камень преткновения. Следовательно то и другое, т. е. деньги и миссионеров, для Америки нашей надобно искать в нашей матушке Православной Руси. Но надобно сказать правду, и там это не легко. Найти миссионеров, т. е. людей хотя и неученых, да хотя бы и совсем неученых (и в Апостолах Павлов было немного, всего только один), но непременно благочестивых, ревностных и деятельных, хотя тоже очень трудновато, но возможно, ибо еще не совсем оскудело благочестие между духовными; но где взять денег? а их потребуется немало, ибо Американская Компания, при всем своем усердии, не в состоянии делать пособий более тех, какк мы имеем ныне от нея. — Где, говорю, взять денег? и спрашиваю Вас, и жду на это Вашего ответа. Просить правительство? — Если бы это было возможно, то наверное давно бы уже это было сделано. Как не позавидовать в этом, случае Английскому Миссионерскому обществу, имеющему в руках своих миллионы, — именно на предмет распространения христианства. Помните ли? некогда и мы с Вами говаривали об этом предмете. О, если бы кому либо из наших магнатов и сильных земли пришла мысль завести и у нас в России такое общество для распространения и утверждения христианства между дикими, подвластными России! И ужели, в самом деле, у нас не найдется людей, готовых жертвовать на такой предмет? Спору нет, что и всякое общество, имеющее целью распространение познаний, полезно, и благородное дело жертвовать на оное. Точно так полезно и наше Географическое общество (в котором и мы с вами замешаны), имеющее целью узнавать и описывать землю. — Но земля и вся яже на ней дела сгорят, следовательно не останетея ничего, ровно ничего и от действий нашего Географ, общества, ибо будет новая земля, а там наши географич. сведения и снадобья не годятся. А между тем вера — святая и драгоценная вера — вечна и кончится только видением Бога; — а между тем спасете заблуждающих братий наших есть вечный предмет Божиего Промысла, а мы остаемся равнодушны-не хотим подать помощь братиям нашим, требующим от нас познания веры — не хотим на это уделить и копейки — уделяя десятки, сотни, Бог знает на что… (но довольно, иначе будет проповедь)! О, если бы (повторяю), кому-либо из наших сильных земли пришла мысль завести и у нас подобное Английскому Миссионерское общество! О, тогда…

И мне пришло в голову, что это общество уже оказывается у нас, и вот уже многое множество и членов, в оном, — только еще нет моего Имени. И потому, когда Вы будете в собрании этого общества, скажите председателю оного, что преосвященный Иннокентий Камчатский жертвует в это общество 25-ю часть (т. е. 160 р. ассиг.) всех своих окладов (25-ю часть от 4000 р. ас); а когда дочери его выйдут в замужество, то 10-ю часть всех окладов и доходов, какие бы у него ни были. Но не мечты ли это только?… Но последнее истинно, — ей и аминь! В заключение всего этого скажу, что так или иначе, но мы обязаны удовлетворять святое желание горных обитателей нашей Америки, ищущих крещения, а я теперь, при моих средствах и способах, не могу, не могу! Об этом я писал прошедшей осенью Св. Синоду, и надеюсь получить пособие.

Прощайте, возлюбленный мой о Господе! Господь с Вами и со всеми Вашими родными! Дорого бы заплатил за то, если бы можно было с Вами увидаться, хотя бы на час, и побеседовать усты ко устам. Со всею моею любовью до гроба (а далее-не знаю, Бог знает) честь имею быть и пребуду. Р. S. Покорнейше прошу: потрудитесь при случае передать мое почтение Петру Ивановичу Рикорду.

Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга Иннокентш, Е. Камчатский.

Мая 10 дня 1848 г. Ситха.

Милостивый Государь, Николай Емельянович!

Сверх всего того, о чем я просил Вас в предыдущем письме, покорнейше прошу еще купить 2 ½ арш. фиолетового бархату, 2 или 2 ½ темно-голубого иди синего бархату для меня на три камилавки.

NB. Если Вы достоверно узнаете, что бархат таких цветов посылается от Компании в колонии, то Вы можете эту просьбу мою и оставить без исполнения.

К числу вещей, служащих для Собора и других церквей (реестр коих послан в Глав. Правление) прибавьте еще:

100 букварей русских, самых дешевых.

10 Псалтирей, следованных в 1/5 листа.

50 Московских святцев (с молитвами) церковной печати — в переплете.

Где-то мой несчастный сын, Иннокентий! и что он теперь. Я от него уже давно не получал писем. Пожалуйста, уведомьте меня о нем. И что! посылаете ли Вы ему денег? сделайте милость, не оставляйте его несчастнаго.

Вы прошедший раз требование наше о заготовлении образов и покупке лампад и проч. исполнили в точности, и за то Вам наша благодарность. Но ни Вы не послали нам реестра сих вещей, ни Главное Правление не дало знать еще и по сие время, и потому мы не знаем цен сих вещей, а от этого не можем разослат их по колониям.

Сделайте милость, ныне выписываемым вещам пришлите нам особый реестр с ценами каждой вещи — независимо от Главнаго Правления. Лучше иметь два реестра, чем ни одного.

Лишь только сейчас мы узнали, что некоторый из требуемых ныне вещей имеются здесь в магазине; и потому вместо 12 малых лампад, означенных в реестре вещей, потребных для Собора — купите шесть подсвечников медных посеребренных, самых дешевых, вышиною от 6 до 7 четвертей, не многосвещных, и послать оные вокруг света.

Бога ради, не поскучайте всеми таковыми нашими требами. Впрочем я надеюсь, что это не покажется Вам тягостным.

Милой, любезной моей О поклон и благословение мое равно и всем детям Вашим.

Господь с Вами! Со всею любовью моею есм Ваш вседоброжелатеяьный слуга

Иннокентий, Е. Камчатский.

Мая 11 дня 1848 г.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец.

15-го мая сего года отправясь из Ситхи, 26 июня прибыл я в Аян на Компанийско-Финляндском судне «Ситха». Прошедшей осенью я имел честь уведомлять о том, что я в то лето был наУналашке, в Кадьяке и в севере Америки; и к сведениям, доставленным мною к Вашему Высокопреосвященству в прошедшем 1848 году, касательно миссии Квихпакской, ныне могу присовокупить следующее:

О Квихпакской миссии. — Исцелевший (о коем мною было донесено от 28 марта 1848 г.), со дня крещения своего и поныне, совершенно здоров, и его исцеление подействовало и действует к обращению многих некрещенных и к утверждению в вере новопросвещенных. Так например, в одном селении, где до того одни из жителей не хотели слушать проповеди миссионера, а друпе, под разными предлогами, не хотели принять учения, — после того, сами изъявили искреннее желание креститься и на вопрос миссионера: что их побуждает к сему? они прямо указали на исцелевшего. Тоены и старшины, прежде окрещенные, по-прежнему продолжают помогать миссионеру в деле обращения своим примером, рассказами и убеждениями, но отнюдь не властью. Ибо власть их над их подчиненными весьма незначительна. Так напр., один старшина Аналухтахпагмютского селения на реке Квихпаке (в котором миссионер еще не бывал), Константин, крестившйея в 1847 году в миссии, по собственному его вызову, — своим примером и убеждениями до того расположил жителей своего селения, что лишь только приехал миссионер к ним, тотчас же все жители от мала до велика, числом 93, изъявили желание креститься, и в свое время окрещены. Пример их подействовал на другаго тоена-Инкалитова, бывшего там случайно, так что он немедленно окрестился сам, и, по совету и примеру его, окрестились 46 человек из его команды. Такого примера на Квихпаке еще не бывало. Сей обратившийея старшина Инкалитов приглашал миссионера в свое селеше и обнадеживал, что и все остальные жители его селения окрестятся; но миссионер не имел времени быть у него, — и едва-ли успеет быть после, имея надобности посещать других, прежде крещенных. Число всех тамошних туземцев, принявших св. крещение, простирается (по 20 июля 1848) до 1064 человек, не считая 1) детей, рожденных от инородцев — христиан, 2) туземцев, крещенных мирянами, и 3) Русских и Креолов, живущих в редутах и одиночках; а с ними число всех хритан в севере Америки простирается до 1250 душ. Готовых к приятию крещения До 500. Относительно жизни, поведения новообращенных туземцев, миссионер говорит, что он не имеет возможности быть в один год во всех местах, где есть крещенные; но там, где он имел более случаев заниматься с новокрещенными, как-то на Квихпаке и отчасти на Кускоквиме, и особливо там, где находится миссия, т. е. в Икогмюте, — благодарение Богу, новокрещенные начинают возрастать в хрнстианской жизни: уничтожаются шаманства а самые языческие, противные христаанству, обычаи; а новопросвещенные, делаясь близкими к нему, с тем вместе делаются послушнее слову и учению; к молитве делаются прилежнее и молятся с благоговением. От исполнения обязанности очищения совести, если только имеют время и случай, они ничуть не отказываются и исполняют сие охотно. Живущие подле миссии в великий пост, без всякого понуждения, говели целую неделю, и несмотря на мороз, прилежно совершили свое говение и молитвы; в числе говевших были две 60-летнии старухи. Но особенно утешительно читать в журнале миссионера описание торжества Пасхи, бывшего в миссии в 1848 году. Ко дню сему, сверх чаяния, съехалось народу очень много с разных мест (без всякого понуждения), и именно с тем, чтобы помолиться в церкви. Одно уже это радовало миссионера; но этого мало: во все время отправления утрени, начавшейся также с полночи, все стояли необыкновенно чинно, слушали и смотрели внимательно и молились с особенным благоговением и видимою радостью; по примеру священнослужителей, и несколько Креолов между собою также христосовались. Очень много способствовала к совершеннию сего торжества и самая погода, которая в это время была необыкновенно тепла и тиха: так что народ, по тесноте в походной церкви, стоял на улице с зажженными свечами. Миссионер, при описании этой умилительной картины, не находить слов к выражению чувств, его тогда наполнявших, при виде окружающих его дикарей, за три года пред тем блуждавших во мраке язычества, а ныне вместе с ним с благоговением и усердием, во свете истинной веры, поклоняющихся распятому и воскресшему Спасителю своему, и — на том месте, где за два года пред тем совершались дитя шаманства. Миссионер, между прочим, говорит: «могу сказать, что Господь этим вознаградил меня грешного за претерпенный мною скорби, болезни, затруднения и прочие препятствия.» Учение и назидание детей, начавшееся в 1846 году, продолжается неизменно. Со стороны родителей нет никаких к тому препятствий, а при миссии живущие дети охотно изучают молитвы на своем языке и постоянно читают их в своих домах, чем возбуждают в самих родителях желание слышать что-нибудь назидательное.

Препятствия. — Но среди таковых успехов проповеди, миссионер не перестает еще встречать колеблющихся, сомневающихся, упорных и даже явных противников. Так, в одном селении, жители, давшие обещание креститься, на следуюпцй год отказались, будучи совращены каким-то стариком. В другом селении тоже старик сказал миссионеру прямо: «мы прежде не знали Бога, и теперь не хотим знать».

Более же прискорбно то, что жители Пастольского прибрежья, собственно Пастольцы, крестившиеся в 1843–44 годах, и в прошедшем 1848 году, так же, как и в 1846-м и 45-м годах, отказались исполнить долг очищения совести и не приходили слушать поучения. Впрочем, и самыя обстоятельства их весьма не благоприятствуют им; ибо во время проезда миссионера мимо их селения, они занимаются ночью промыслом белуг, а днем — торговлею с проезжающими.

В марте нынешнего года, на кругосветном корабле приехал в нашу семинарию иеромонах Филарет, которого я ныне же отправил в Квихпакскую миссию, в помощь тамошнему миссионеру; и если бы была возможность, то ныне же бы надлежало отправить туда еще, по крайней мере, двух священников; ибо жатва там многа и богата, но нет ни делателей, ни средств к их содержанию.

О Кенайской миссии — Кенайский миссионер, иеромонах Николай, с 5-го мая 1847 по 27 апреля 1848 находился в отсутствии, проживая и действуя по приходу Нушегакской миссии, которая с 1-го июля 1846 года поступила в его заведывание, за неимением человека послать туда, на место выбывшего оттуда, за болезнью, священника Петелина. И потому действия Кенайскаго миссионера по сей миссии ограничились одними поездками по ближайшим селениям, для исправлены обыкновенных треб. Миссионер доносит, что жители вое до одного с охотою исполнили долг очищения совести.

О Нушегакской миссии. — Паства Нушегакской миссии, благодарение Богу, после двухлетнего отсутствия священника, говоря вообще, посещавшим оную Кенайским миссионером найдена в удовлетворительном состоянии; из всех, до нынешняго его прибытия обращенных туземцев (925 душ), не осталось ни одного, который бы отказался от слушания поучений, или от совершаемых над ними таинств и треб (кроме жителей одного селения, о коих будет сказано ниже). Напротив того, весьма многие сами приходили к миссионеру затем из дальних селении, а другие посылали нарочных звать его к себе, и вообще все очень рады были прибытию его. А живущие вблизи миссии охотно отдают детей своих в школу (которая там открыта с начала водворения миссии), число всех учеников-туземцев, по отбытии миссионера, осталось 24 человека. Желание учиться грамоте открывается во многих, даже женатых и замужних. Ближайших жителей к миссии, Аглегмютов, миссионер находит лучшими из всех. Они, несмотря на большое расстояние их селения от церкви, не пропускают ни одного воскресного дня, чтобы не быть в церкви, по крайней мере, нескольким из них. В обхождении они приветливы; жилища их, сверх общего обычая, очень опрятны. Почти такое же усердие в исполнении обязанностей христианских. оказали и жители одного из селении, лежащих вверх по реке Нушегаку-Киятинцы; они весьма радушно приняли миссионера и с радостью исполнили все, что от них требовалось, и очень благодарили миссионера за посещение их.

Отпадение. — Но к крайнему прискорбию, совсем не таковы их собратия (Киятинцы), жители ближайшего к Нушегаку селения (всех их 74 души). Лишь только приехал к ним миссионер, они пряно ему сказали: «Напрасно ты трудился, приехав к нам: мы не будем крестить детей и прибщаться; мы прежнюю свою веру не оставим. Мы решились креститься, а живем все так же, как и прежде: шаманим и проч.» На убеждения миссионера к обращению, они наконец сказали: «пожалуй, крести и приобщай нас; но мы, если вздумаем, при тебе же будет шаманить». — А шаман сказал ему: «я готов идти в огонь к диаволу, а шаманства не оставлю; хочешь — крести и приобщай других; я не удерживаю». Целых два дня миссионер старался образумить их, но не мог ничего сделать, и потому принужден был оставить их. Но, повидимому, как ни сильна над ними сила князя тьмы, Господь сохранил Себе и между ними чад света. Когда миссионер, кончив с ними беседование, пришел в свою квартиру (в которой, впрочем, не отказали ему), к нему пришли, один по одному, четверо молодых мужчин и говорили: «жаль нам стариков, что они не хотят знать Бога, а мы при них не смеем вызываться; но ты окрести наших детей и нас причасти; мы приедем в следующее селение». И точно, приезжали с детьми и женами, в числе 11 душ, и получили просимое. А это ведет к заключению, что есть и еще подобные им в числе отпадших.

Во время поездок своих по Нушегакскому приходу, миссионер вновь присоединил к церкви 109 человек разных поколений, из коих многие сами, без всякого приглашения, приходили за тем к миссионеру. По 1848 год в Нушегакской церкви считается всех прихожан (и с отпадшими) 1040 душ, в том числе не туземцев только 18.

О Чукчах. — Анадырский миссионер, с которым я виделся в Гижиге в начале 1847 года, в течение того лета делал поездку к устью реки Анадыра, и во время сей поездки он окрестил 74 человека, в числе коих 22 человека (5 семейств) оленных (кочующих) Чукоч, которых до того миссионеру еще не случалось крестить.

В числе крестившихся оленных Чукоч замечателен один старик Мыта, который в 1845 году не только не показывал никакого расположения к принятию христианства, но и с миссионером обошелся очень недружелюбно — но ныне, при свидании с ним, обошелся ласково и потом крестился сам и жена его.

О Колошах. — Колош в прошедшем 1848 году окрещено только 35 человек, по их собственному вызову. Наконец, с помощью Божиею, к общему удовольствию всех крещенных и частью даже некрещенных Колош, 26 апреля сего 1849 года совершено мною освищение построенного для них храма, при стечение всех жителей здешнего их селения и некоторых приезжих. Очень мнопе из них приходили к службе и в первые семь дней после освящения, и в последующие за тем праздники. Заметили, что многие ходят с охотою, но особенно двое — старик и молодой, которые, кроме того, усердно молятся во время службы и уходят из церкви после всех. С первого дня освящения церкви, Евангелие и Апостол читаются на их языке, а также Символ веры и молитва Господня, и за каждою литургиею на их языке говорятся поучения. Можно надеяться, что теперь, когда есть у них храм, при содействии Божием, христианство между ними будет распространяться и утверждаться более и более.

Выписка из донесения Атхинского священника, — Во время исправления церковных треб на острове Атхе, в ноябре 1846 года, один из Алеут, именно Никита Хорошев, поведал мне при исповеди: «Когда священники говорят поучения о Боге вообще, тогда — или можно сказать, всегда — я не верил словам их и думал, что они это сами от себя выдумывают; потому и оставался всегда с сомнением. Таким образом, я раз отправился на байдаре на восточную оконечность острова Атхи за запасением (пищи). Это было осенью. Здесь нас держали ветры долгое время. Во время прожития моего здесь, я ужасно сделался нездоров внутренностию и ушибами, и лежал долго. Напоследок сделался очень труден, так что живший со мною товарищ в шалашике совсем отчаялся в выздоровлении моем и я также сам отчаялся, потому что не мог шевелить ни одного члена своего. Таким образом, лежащему на постели в шалашике недвижимо, раз вечером пришло мне на мысль: если есть точно Бог, про Которого нам говорят священники и учат, что Он премудр и все может, — то исцелил бы Он меня от сего несчастного моего положения; тогда бы я точно уверовал в Него, и перестал бы иметь о Нем сомнения. С сими мыслями я заснул вечером, и спал без пробуду всю ночь до утра. Утром я проснулся и чувствую, что-то мне стало легко; я встал с постели на ноги, и без помощи других начал ходить. Сперва я не верил самому себе, что точно-ли это я, или не мечта-ли это? Ибо я не думал в столь короткое время выздороветь и был почти мертв. Когда же увидел я, что это не мечта и что это-я, тогда как будто раскрылись мне глаза, и я стал крепко верить учению, и с тех пор боюсь иметь какое-либо сомнение о Боге. Когда он кончил свой рассказ, я спросил его: точно-ли это было над ним? Он говорил, что точно, и не лжет, и клялся именем Божиим. Тогда я, вместе с ним, припал к образу Спасителя и крепко блатодарил Бога, что Он не карает нас за неверие, а долго терпит и приводит грешника в чувство, и дает ему время на покаяние. После того я, призвав его к себе в дом, заставил, еще при тоене и нескольких, старшинах повторить весь его рассказ, сколько для удостоверения, столько же, и еще более, для назидания других. И он разсказал все, прежде сказанное им, подробно, со слезами»[135].

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и отца, нижайший послушник

Иннокентий, Епископ Камчатский.

июля 1 дня 1849. Аянский порт.

Милостивый Государь, Николай Емельянович.

Принимаюсь отвечать Вам на два письма Ваши — от 20 марта 1848 г. — полученное мною в Америке, и от 12 марта сего года, полученное мною в Аяне, где я нахожусь с 26 июля (и на будущей неделе уйду обратно в Америку, на пути зайду в Камчатку).

Премного благодарен Вам за неоставление жены несчастного моего сына Иннокентия; сделайте милость, продолжайте ей выдачу денег по Вашему усмотрению.

О том, что П. Костромитинова хотели на Ваше место посадить, я слышал от Адольфа Карловича и Тебенькова; но А. Карлович в нынешнем письме своем ко мне не очень хорошо отзывается о Костромитинове, следов, вышел вздор — и я рад, очень рад душевно, что Вы остаетесь, и что Глав. Правление к Вам благоволит.

Что-то будет при новом распоряжении Глав. Правления, если Ферд. Петрович совсем оставит дела Компании, а из письма Этолина видно, что его оставили, как будто не долее 2 годов, и то как-бы из милости. Я, кажется, скоро прекращу переписку с Этолиным и Кусовым. На мои резоны и изложение обстоятельств наших они отвечают совеем не то, что бы мне хотелось. Этолин против моих резонов вертится как береста на огне, а Кусову я писал о Коломенской Церкви ясно, т. е. прямо намекал ему о пожертвовавнии в оную от себя, а он пишет «что мы с товарищами говорили о Колониальных церквах», — о которых я тогда ему и не писал.

Я им ныне обоим писал, что я отныне не буду говорить с ними о наших обстоятельствах и нуждах; ибо это ни к чему не ведет. Кусов пишет ныне, что дела Компании идут очень хорошо; если это правда, то я очень рад. Впрочем это вероятно, ибо и из последнего письма Вашего можно то же заключить.

Я не могу понять, почему Гл. Правление не сделало распоряжения о покупке вещей для Собора; не хотят ли они сделать сюрприз! Хорошо бы!

Купленный Вами и сделанные для меня вещи я еще не получил; но известно, что оне идут с ярмарочной кладью. Весьма благодарен Вам за труд сей.

За неимением времени я еще не читал газет, и потому почти ничего не знаю о событиях западных, слышал только, что папа бежал из Рима, и что на отлучения его от Церкви только смеются.

Весьма любопытно будет услышать, как праздновал Государь Отец наш новоселье[136] и русскому ли Царю не сделать пирога на новоселье!

Вы пишете, что сын мой Иннокентий писал Вам и требовал от Вас денег, и проч.; очень хорошо Вы сделали, что не удовлетворили его просьбы, он мне ничего не пишет уже давно. Сделайте милость, относительно выдачи денег жене его — поступайте по Вашему усмотрению. Горе и печаль мне этот первый и любимый сын мой! Но я не имею никакого права не только роптать, но даже и воздыхать под гнетом этой скорби; ибо многомилостивый Господь и Бог мой безмерно ко мне милостив. Второй сын мой прибыл ко мне в Ситху; и слава и благодарение Богу! Он весьма меня утешает и радует — не ученостью своею, а своею любовью и послушанием ко мне и набожностью и благочестием. Я его назначаю священником для Колош, на будущий год уволю его в Россию жениться.

Поблагодарите от меня Ив. Ив. Чернова за чертеж станка, и скажите ему, что я постараюсь сделать его известным везде, где только могу.

Касательно золота Калифорнского — основательного ничего не могу сказать; и от нас отправилось туда судно и с лопатами, и с товарами, и с людьми; но при нас еще не возвратилось (15 мая); а по расчетам ему бы надобно придти около 5-го. Г. Тебеньков говорил, что если оно придет до 10 июня и привезет золота, то он отправит его в Аян ныне же. Дай бы Господи!

Ныне выехал из Америки Денис Федорович Зарембо — совсем и, кажется, уже не воротится.

Я приехал в Аян с тем, чтобы узнать о решении перенесения кафедры в Аян и видеться с г. Генерал-Губернатором, который просил меня об этом; но ни того, ни другого не вижу; и потому на днях отправляюсь в Америку и по пути зайду в Камчатку, где быть может увижусь с г. Губернатором.

Кроме Калифорнскаго золота у нас в Америке нет никаких новостей, кроме того, что наконец с помощью Божиею, но без пособия Компании, церковь для Колош построена. 26 апр. совершено освящение, и с того времени начались для них поучения и чтения Евангелия и Апостола на их языке.

О действиях миссионеров наших я Вам не пишу; Вы можете читать печатное в прибавлениях из творений Св. О. Скажу только, что я прошедшего лета был в севере, и вполне убедился, что там жатва многа; но у нас нет теперь ни делателей, ни средств для их существования. Жду милости Божией.

Тебеньков на будупцй год намерен выехать, а на место его еще не назначен никто.

До нас дошли слухи, что о Кяхтинской торговле идет дело в великом совете, составленном в Москве и только из купцов — по протесту г. Г. Губернатора восточн. Сибири, Муравьева. Потрудитесь мне сообщить об этом. И еще — поправилась ли сколько-нибудь торговля от вывоза за границу хлеба и от привоза в Россию денег! И еще — настоящее положение Европы — (плоды европеизма европейских идей) действует сколько-нибудь к вразумлению наших русских голов, отуманенных чадом тех же идей? Принимаются какие меры к исправлению воспитания, общежития и проч.? Или идет все тем же порядком? Кажется, теперь бы можно убедиться, что мы Русские стоим ни на правом пути к благоденствию, буквально и без разбору подражая европейцам, и убедившись взяться за ум-разум.

Поклон, посланный Александрой Никитишной мне с конторщиком, я получил в Аяне лично, и вдвое большой посылаю за то ныне заочно.

Господь с Вами! да хранит Он всех Вас Своею милостью, а паче всего да управит в Царство вечного мира и радости. Не забывайте в молитвах искренно Вас любящего, Вашего многогрешного

Иннокентия, Е. Камчатского.

июля 5 дня 1849 г. Аянский порт.

Милостивый Государь, Николай Емельянович!

Покорнейше прошу принять на себя труд купить для нашего Духовного ведомства разных вещей по приложенному при сем реестру и прислать их к нам при первом случае или по почте, или вокруг света. Утварь и краски могут быть присланы по почте, а книги — вокруг света.

Сумму, какая будет употреблена на покупку, укупорку и отправку вещей, прошу перечислить по принадлежности, и о том Новоархангельское Духовное Правление уведомить с придожением подробнаго реестра. — Это для нас крайне нужно, потому что купленный Вами и посланныя в 1846 году вещи для Дух. Правления, как то крест напрестольный, потир, маленький Евангелия и проч., еще по сю пору у нас лежат и никуда не рассылаются. Именно за тем только, что мы не знаем, чтб он стоют в покупке, а между тем за провоз их уже заплачено нами давно.

С совершенным почтением честь имею быть Милостивого Государя покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

июля 8 дня 1849 Аянский Порт.

Г. Правителю Московской Р. А. К. Конторы.

Реестр

вещам, нужным для Новоархангельского Духовного Правления

1. Напрестольное Евангелие в средний лист (изд. 1841) в оправе малинового бархата, спереди серебряный позолоченный лист с 5 эмалевыми иконами с серебряными, на подобие сраз, украшениями, а с левой — с простыми серебряными угольниками, — в футляре.

2. Такое же Евангелие такой же величины и того же издания, оправленное малиновым бархатом с 5 кованными из серебра иконами вызолоченными, а с левой — медными посеребренными наугольниками.

3. Потиров средней величины, серебряных простых с вырезанными иконами, с полными при них приборами (для миссии).

Иконописных красок разных (выключая белой) столько, чтобы достаточно было для написания 500 лик вышиною около 5 четвертей, и для столько же лик для венцов и подписей разведенного тертого золота и серебра.

4 комплекта кистей живописных.

3 кисти больших плоских для крытия лаком.

2 кисти круглые.

2 дюж. карандашей тушевальных.

Лаку разного по препорции.

5 ф. масла вареного.

6 арш. фюлетового лучшего бархату.

Книг разных:

Иннокентий, Е. Камчатский.

июля 5 дня 1849. Анский Порт.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич![137]

Письма Ваши 1-е) от 8 янв. 1848 с приложением Римских писем и Новгорода[138], посланное чрез посредство Г. Г. — Н. Николаевича[139], мною получено при письме его, которым он просил меня с ним увидеться; и надеюсь, что в Камчатке мы с ним увидимся; 2-е) от 12 июня 1848 с приложением описания Грузии и Армении, посланное с сыном моим[140] вокруг света, — мною также получено исправно. — За все это, а паче за Вашу искреннюю любовь о Христе ко мне и к моему сыну, я ничем лучше и более не могу благодарить Вас, как взаимною-же любовию и посильною молитвой. Да воздаст вам Господь Бог за то Своею милостью!

Не один раз рассказывал мне сын мой о том, как он с Вами расставался. Не буду говорить Вам о себе, что я чувствовал при этом, впрочем и не сумею высказать. Но только о нем, что он вполне понимает и чувствует Вашу любовь к нему; ибо, как он говорит, много-ли ныне найдется людей, которые-бы совершенно постороннего для него человека стали напутствовать троекратною на коленах молитвою! Да! не скоро и поверять этому… Да благословить Вас Господь сугубо тысящами благословений за Ваше благословение сына моего!

15 мая выбыл я из Ситхи и 26 июля пришел в Аян, откуда и пишу это письмо. Я пришел сюда для двух причин: узнать о решении дела перенесения кафедры в Аян и видеться с Николаем Николаевичем, и еще-получить прошлогодние указы и бумаги из С. Синода; но ничего не удалось. Прошлогодняя почта бродить по Камчатке, а о перенесении кафедры и слухов нет; и потому я возвращаюсь на днях в Америку и по пути зайду в Камчатку, где надеюеь видеться с Н. Николаевичем и отчасти получить бумаги.

Вы в последнем письме своем между прочим говорите, что если кафедра перенесется в Аян, то мне надобно будет иметь викария в Америке. Нет! Я на это не соглашусь. Я скорее сам останусь там навсегда, чем допущу это.

О перенесеши кафедры я предлагаю потому между прочим, что главная цель учреждения Камчатской архиерейской кафедры в Америке, по мнению моему, уже можно сказать вполне достигнута. Ибо христианство при содействии благодати Божией распространяется успешно: миссии учреждены во всех главных местах (что, конечно, без пребывания архиерея в Ситхе не скоро бы можно сделать). Теперь остается только заведенные миссии поддерживать и постепенно вблизи их открывать новы поручая их надзору настоятелей или благочинных — миссионеров. А для этого необходимы деньги и миссионеры. Относительно первого, со стороны нашей сделано все, что только возможно; и в настоящее время доходы и проценты, получаемые на общий капитал Амер. Церквей (15 т. р. сер.) вместе с свечными доходами, могут быть достаточны на содержание двух миссий. Более этого при настоящих обстоятельствах сделать нельзя (и чего без пребывания архиерея в Ситхе тоже-бы не было). То же или почти то же должно сказать и относительно второго предмета: что со стороны нашей сделано все, что было возможно; и оказалось, что из американских уроженцев и креолов разве 50-й может быть миссионером, и то под надзором не-креола. Следовательно, дальнейшее пребывание Архиерея и семинарии в Ситхе не поможет ни тому, ни другому. А дети камчатского духовенства, хотя и подают добрую о себе надежду, но они могут воспитываться и не в Ситхе. И притом еще долго-долго не может быть из них миссионеров — до тех пор, пока они, кончив курс, сделаются опытны в деде пастырском. Следовательно, до тех пор надобно избирать миссионеров из России.

Что же касается до того — перенесете архиерейской кафедры в Аян не уменшит-ли деятельности и ревности миссионеров? — то на это между прочим надобно сказать то, что все миссии, кроме одной, находятся не в тех местах, куда приходят суда, а в стороне и вдали от берегов моря. Имеющегося-же открываться будут еще далее; следовательно, посещать их самому Архиерею, хотя-бы он и имел пребывание в Ситхе, будет совершенно невозможно; ибо сообщения берегом могут быть только зимою, и то пешком. И потому для миссии почти все равно, где-бы ни пребывал Архиерей, в Ситхе или в Аяне; но не далее, как в Якутске, иначе миссии скоро могут придти в то состояние, в каком напоследок была Кадъякская.

Ныне вокруг света прислали мне иеромонаха[141] наставником в семинарии, но я послал его в помощь Квихпакскому миссионеру. Если бы была возможность, т. е. деньги и люди, то ныне же бы можно было открыть три или четыре миссии новых; жатва там многа суть, Я просил Св. Синод о пособии, но еще не получал и ответа, а я ныне ждал уже и людей на том-же кругосветном судне.

Чтобы духовно-учебное управление не рассердилось на меня, я вместо иеромонаха определил сына моего[142] учителем в семинарию.

О сыне моем прибавляю, что он истинно утешает и радует меня не ученостью своею, но своею любовию и преданностью Богу и мне. Во все время пребывания моего в Ситхе при нем, он не отходил от меня и не упускал ни одной обедни. Слава и благодарение за то Господу и Богу моему, безмерно мне благодеющему!

Если что найду стоющим внимания, напишу Вам из Камчатки чрез Николая Николаевича.

Прощайте и не забывайте в молитвах Ваших искренно Вас любящего и уважающего многогрешного

Иннокентия, Е. Камчатского.

июля 6 дня 1849.

Милая моя Кушенька!

Спасибо тебе за письмо твое, которое ты послала с Ганей. Ты теперь одна осталась в институте. Я думаю, скучно тебе. Но, моя милая, в свете будет еще скучнее. Сто раз помянешь свою институтскую жизнь, да уже нельзя будет воротиться. Теперешнее твое состояние, можно сказать, самое счастливое. Теперь тебе все предметы света кажутся не иначе, как в розовом цвете, и ты мечтаешь о всегдашнем, непрерывном счастии. Увы! все это обман. Божие слово говорит: весь мир во зле лежит; многими скорбями надлежит нам дойти и доходить до надлежащей нам цели. И все это — сущая, неизменяемая, вечная правда. Ганя мне все разсказал про всех вас. Про тебя он сказал только, что ты не совсем прилежно учишься и шибко важничаешь, ведешь себя, как баронесса. Я не сержусь на это, потому что все вообще люди любят гордиться и важничать, пред кем могут; но советую тебе и прошу тебя — не важничай и веди себя проще и будь со всеми ласкова. Кто гордится, тот показываете, что он глуп. Умные люди никогда не гордятся и не важничают, и притом, Бог знает, кем ты будешь в свете. Графиней тебе не бывать; не бывать тебе и богатой, потому что я приданого тебе дать не могу.

Кушенька, моя милая! утешь меня. Учись хорошенько, молись Богу усерднее и перестань важничать и гордиться. И часто не сердись. Удерживай твою вспыльчивость; иначе худо тебе будет потом.

Всем классным объяви от меня поклон и благодарность, и особенно-вашей маме. Прощай, Господь с тобою отныне и до века. Отец твой

Иннокентий, Е. Камчатский.

июля 8 дня 1849. Аянский Порт.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![143]

Г. Генерал Губернатор Восточной Сибири, с которым я имел случай видеться в Петропавловске, между прочим, спрашивал моего мнения о том, будет ли удобно, если архиерейскую кафедру, семинарию и проч. вместо Аяна перенести в Петропавловский порт? На это я отвечал ему (простою запискою) следующее:

«Главнейшее удобство перенесения Архиерейской кафедры из Ситхи в Аян представляется в том, что, если Аян будет главною пристанью для всех судов казенных и компанейских, плавающих в здешних, морях, тогда откроется прямое сообщение водою Аяна с Охотском, Тауйском, Ямскою крепосцею, Гижигою, Тишлем, Петропавловским портом, Удским краем и Америкою, и кроме того не менее 12 раз в год можно получать почту из России и отправлять туда. И потому, ежели будет устроено пароходное[144] сообщение Петропавловска с Аяном и в то же время не прекратится сообщение Петропавловска с Америкою и зимним путем через Гижигу с Якутском и, само собой разумеется, если правительство примет на себя издержки, потребные для устройства всего того, что будет признано необходимым по духовной части, и всем лицам Духовного ведомства, имеющим служить в Петропавловске будет положено от казны безбедное содержание, то я в настоящее время, со своей стороны, согласен с мнением: быть местопребыванию Арихерея, семинарии и Епархиальному управление в Петропавловске; но с тем, чтобы Якутская Область была причислена к Камчатской Епархии, а также и все места, которые вновь заселятся на востоке Сибири. Впредь же до времени, пока устроится новый город и порт в Петропавловске, и учредится пароходное сообщение с Аяном, — архиерею иметь местопребывание в Аяне (или Якутске) на тех основаниях, какие я представил своему начальству, и кроме того впредь до водворения арихерея в Петропавловске, производить ему от казны то же жалованье, какое он получает ныне, и сумму, потребную на наем служителей, не менее 20 или 16 человек (якутов); и посему просит Компанию немедленно приступить к построению домов в Аяне, (как она изъявила на то свое согласие[145] для архиерея, семинарии или училища и духовенства. Построение сих домов для казны не будет стоить ничего, а между тем, если не все, то некоторые здания могут быть удобно перевезены из Аяна в Петропавловск, чем соблюдется не мало выгоды для казны».

Уведомляя о сем Ваше Сиятельство, я считаю необходимым присовокупить к тому, что если будет признано за благо и определено перенести архиерейскую кафедру и Епархиальное управление из Ситхи в Аян или Якутск (или Камчатку), то выгода казны требует поспешить приведением в исполнение сего определения, т. е. просить Компанию немедленно приступить к постройкам; ибо весьма вероятно, что Компания по истечении двух-трех лет за построение домов в Аяне потребует какого-либо вознаграждения, потому что находящаяся в Новоархангельске семинария сделается в то время очень не нова. И притом, при деятельности и благорасположении ко мне нынешнего начальника Аянского порта, Г. Завойко, постройка сих домов будет производиться и успешнее, и прочнее. Срок же его служения в Аяне должен кончиться в 1851 году.

И ежели последуете распоряжение о построении в Аяне вышеозначенных домов, то я полагал бы прежде начать строить семинарии и дом для священнослужителей по планам, какие будет угодно дать высшему начальству, а после того начать уже и архиерейский дом такой же длины и ширины, как в Ситхе, т. е. 9 саж. длины и 6 ширины; относительно же расположения комнат, я желал бы, чтобы это было предоставлено мне самому.

Считаю также необходимым — в подтверждение всего того, что я писал Вашему Сиятельству, касательно перенесения архиерейской кафедры из Ситхи, присовокупить еще следующее: открывшееся в Кадифорнии золото лишило Компанию всякой возможности доставать оттуда хлеб, мясо и проч. И потому ныне хлеб в колонии должно доставлять или из России вокруг света, или из Сибири чрез Аян. (Мясо же будет доставляться из Аяна, об этом уже есть распоряжение); и оттого, во всяком случае, хлеб в Ситхе будет отпускаться с ограничениями и без сомнения будет дороже, чем ныне, и очень быть может, что привезенный вокруг света хлеб (если он будет сыромолотный) во время пути испортится и к употреблению будет негоден. В таком случае семинаристы должны будут потерпеть многое.

Я еще до сих пор не получил ответов на те бумаги, который писал из Аяна в 1847 году; и потому я остаюсь в болыпом затруднении-доканчивать постройку Новоархаигельской семинарии иди оставить. Ближайшею причиною неполучения мною прошлогодней почты есть то, что она отправлена ныне из Камчатки ко мне в Аян на компанейском судне «Охотск», которое, в бытность мою в Аяне, туда еще не прибыло.

Завтрашний день мы намереваемся оставить Петропавловск; а между тем ожидаемый суда из Аяна и Охотска еще не пришли; а следовательно я почты здесь не получил нн прошлогодней, ни нынешней, кром нескольких бумаг, полученных мною в Аяне, и то по случаю.

С совершенным почтением и преданностью, честь имею быть Вашего Сиятельства, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Августа 17 дня 1849. Петропавловский порт.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь![146]

Прежде всего, считаю долгом сказать: слава Богу и благодарение Царю Небесному и Земному, что Он послал Ваш, в наш край, а потом засвидетельствовать Вам искреннюю мою благодарность за благорасположение Ваше ко мне, которым я очень дорожу, потому что я сердечно уважаю и люблю Вас. Да продлит Вам Господь жизнь Вашу во всяком здравии для блага многих-многих.

Прибывший ныне из Камчатки бриг Охотск, встретившийся с Вами в Курилах, удивил меня известием, что Ваш корабль-плохоход Иртыш 16 числа августа (в 15 дней) только что прошел Курильский пролив. Такое продолжительное плавание (250 миль) невольно заставляет сделать вопрос: нет ли тут других каких-нибудь причин, сверх плохих качеств судна?.. С нетерпением буду ожидать будущей (1850) почты с Аяна, чтобы узнать, как кончилось Ваше плавание, были-ли Вы в Аяне? Проехали ли по Аянской дороге? и т. д.

О себе же скажу, что мы из Камчатки ушли 18-го августа и 11 сентября пришли в Ситху; на пути Заходили в Уналашку, что отняло у нас не менее 5 дней. Новостей в Ситхе немного, но довольно интересны. Компания получила золота из Калифорнии до 4 пудов и кроме того купила на золото судно трехмачтовое; впрочем, вероятно, Вы уже изволите знать подробности. По последним сведениям, до нас дошедшим, известно, что на одном из островов наших Прибыловы, гг. китоловы распорядились было промышлять морских котов; и уже приехали на нескольких вельботах со всеми орудиями; но живущие там Алеуты и Креолы не допустили их. Вероятно, об этом Главный правитель доносить ныне же.

Промыслы у Компании ныне везде очень хороши, а котов морских она каждогодно может получать более 25 т. Несколько тысяч их ныне отправляются вокруг света (и в таком количестве первый раз) в С.-Петербург. Но неизвестно, на какой предмет. Дай Бог, чтобы они имели им сбыт, кроме Кяхты.

При сем честь имею препроводить к Вашему Высокопревосходительству мое маранье — несколько мыслей об улучшении торговли в Северовосточной Сибири[147], о чем я имел честь говорить с Вами в Камчатке. Подобное дело совсем не мое. Но я русский и притом, смею похвалиться, не последний по любви к отечеству, считаю за грех не высказать того, что может служить к пользе его. А зная Вас, и дав Вам обещание — писать, могу ли я не написать? В этих мыслях не ищите порядка и большой основательности, а тем менее полноты в изложении предмета. Это дело того, кто будет составлять проект, а я только хотел указать на те предметы, которые немногим известны и которые по мнению моему необходимы.

Я бы желал, в случай, если это мое маранье будет стоить того, чтобы его показать кому либо, чтобы имя марателя было умолчано, если только можно. Я не ищу славы себе, а пользы краю.

Список с этих мыслей я на весну пошлю к одному своему родственнику и другу, бывшему моему некогда благодетелю, и в свое время не жалевшему себя для блага родных, и которого я непрестанно любил и уважал за его доброту и многие добрые качества — а именно, Андреяну Петровичу Прянишникову, почет, гражд. Кяхтинскому, который мне пишет, что Ваше Превосходительство изволите знать его. Я пошлю ему потому, что он, кажется, довольно хорошо знает торговый дела. Впрочем скажу, что я эти мысли получил от короткого своего знакомого.

Не знаю, где найдет Вас это мое письмо, посылаемое вокруг света на известном Вашему Высокопревосходительству корабле Ситха. Но все равно, где бы оно ни нашло Вас, лишь бы только в полном здравии душевном и телесном.

Покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство засвидетельствовать мое искреннее почтение Ее Высокопревосходительству супруге Вашей, Катерине Николаевне; молю Бога, чтобы ее беспримерное путешествие кончилось благополучно.

Заключаю сие письмо мое к Вашему Высокопревосходительству искренним желанием и посильною молитвою, да поможет Вам Господь Бог устроить край наш, как только можно; и да пошлет Вам добрых и верных помощников! и да хранит Вас Он во всех путях Ваших! Господь с Вами! Прощайте, до свидания!

С искреннею любовью и сердечным желанием всех благ Вам, честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Сентября 30 дня 1849. Новоархангельск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич![148]

Письмо, посланное Вами ко мне чрез Николая Николаевича от 15 января 1849 г., до меня дошло только 17 сентября; тогда как мог-бы его получить даже в июне. И это оттого случилось, что Николай Николаевич хотел доставить мне его, как можно ранее.

Вы уже наверное знаете, что я ныне быль в Петропавловск и там, между прочим, видел и познакомился с Николаем Николаевичем. И скажу Вам одним словом, что я полюбил его от всего сердца, как истинно русского. Благодарение Господу, что наконец Он послал к нам такого человека. Молю и не престану молить Бога, чтобы Он продлил его жизнь и помог ему исполнить все, что он желает. Я это письмо посылаю к Вам чрез него. Я обещался писать ему при всяком случае и исполняю.

Получив ныне известие о пожертвованиях, сделанных покойною (дай ей, Господи, царство небесное!) графинею Орловою, знаете-ли что? я позавидовал Юрьевскому монастырю[149] и подумал: о! если-бы эти 300 т. р. покойная пожертвовала в пользу русских духовных миссий!.. Но видно Господу Богу так угодно.

Возвратившись в Ситху 11-го сентября, я ничего почти нового не нашел, кроме того, что отправленный ныне на север Америки иеромонах в помощь к тамошнему миссионеру прибыл на место здоров, а с ним вместе приехали туда и работники для построения церкви в миссии.

О двух иеромонахах, которых я просил прислать мне для миссии, я на последней почте (от первых мая) не получил никакого уведомления. Пишу об этом новому митрополиту[150], которому, по совету Вашему, решился писать. Но ладно-ли это будет? Не примет ли он это жалобою? Впрочем, я ничего не боюсь и ничем не дорожу, пусть делают то, что Господь им вложит на сердце.

Я, кажется, не писал Вам о том, что мне ныне пишет священник наш, живущий в Лондоне при миссии[151]. Впрочем, вероятно, что Вы знаете уже об этом. Он пишет вот что: один из английских ученых написал книгу в пользу римской церкви, в которой между прочим заметил, что Греческая церковь со времени разделения была и доселе есть — barren, т. е. бесплодна. Это раз. А другое, что тамошние раскольники желали-бы, чтобы поле наше (т. е. вверенное моему недостоинству здесь в Америке) засеяно было чистым протестантизмом; по крайней мере, американские миссионеры не раз замечали это в разных журналах, и что они, как говорит пишущий мне, следят за моими движениями, сколько он может видеть из газет. Знают ли об этом наши? Я полагаю, что не знают; иначе на требование мое делателей и средств к их существованию отвечали-бы что-нибудь.

В подкрепление того, кто из англичан защищал нашу церковь, что она живет и являет на себе и в себе признаки жизни и действия к обращению, я думаю, не худо-бы было, если-бы кто-нибудь из наших принял на себя труд делать кой-какие извлечения из донесений и сведений о действиях всех наших русских миссий. Но пусть будет так, как Господу угодно. Видно, Ему не угодно это, и следовательно, нечего и говорить об этом.

Американская Компания наша, управляемая ныне почти одними лютеранами, и в коей главный деятель финляндец, ныне присылает на службу в Америку и в другие места исключительно почти все финляндцев и немцев. Получив от лондонского нашего священника уведомление о желании тамошних раскольников, я прошедшею-же весною сообщил о том особым письмом Г. Врангелю, председателю Гл. Правления, на первый раз для сведения, а там увидим, что надобно будет делать. Быть может, они и без официальных переписок переменят свой план — посылать в Америку одних только финляндцев.

Я чрезвычайно порадовался сообщенному мне Вами известию, что Господь дарует нам в лице Преосвященнейшего Никанора доброго первопастыря Российской Церкви. Поэтому-то я и решился писать ему ныне.

Вы и в этом письме говорите, что при перенесении кафедры в Аян мне надобно иметь в Америке викария, а я и в этом своем письме скажу, что не надобно, не надобно, если только кафедра не перенесется далее Якутска. А надобно и необходимо надобно, чтобы при домовой архиерейской церкви было три или четыре священнослужителя, способных к занятию миссионерских должностей — это крайне необходимо.

Вы пишете в письме своем, что Вы желали-бы, чтобы мы с Вашим племянником, Ник. Николаевичем, сошлись. Желание Ваше это исполнилось вполне. Мы расстались с ним, как нельзя лучше, по крайней мере, мое сердце было и есть пред ним открыто совершенно. Я даже высказал ему и такие мысли, который немногим можно открывать, и в отношении к нему я еще и тени сомнения не имею насчет его чистоты действий и расположения ко мне.

Владыке Московскому я буду писать опять весною, а при свидании с ним, попросите Его благословенья мне недостойному.

Прощайте! Господь с Вами. Не забывайте в молитвах Ваших многогрешного

Иннокентия, Е. Камчатского.

Октября 3 дня 1849.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[152].

Св. Синод, вследствие предложения Вашего Сиятельства, указом своим от 25 сентября 1847 (полученным мною 17 сент. 1849) требует моего мнения касательно уменьшение числа духовенства в Ситхе, которое мною и будет представлено в будущем 1850 году; исполнить же ныне этого я не могу за тем, что по сему предмету надобно войти в сношение с здешним местным начальством.

Но чем бы ни кончилась переписка наша здесь, — мнение мое будет то, что при настоящих обстоятельствах наших уменьшить число духовенства в Ситхе нет никакой возможности, напротив того надобно еще увеличить двумя или тремя лицами из монашествующих или вдовых священнослужителей.

Потому во-первых, что при том числе православных жителей в Ситхе, какое находится ныне (760), и при начинающем распространяться христианстве между соседями нашими (Колошами), невозможно не иметь двух священников — одного для собора, а другого для Колошенской церкви — а при них трех или четырех церковнослужителей; а у нас в Ситхе (не считая священника, при домовой церкви находящагося, и певчих, которые все из семинаристов), весь соборный причт состоит из 2-х священников, 2 диаконов, 2 причетников и еще одного церковника, исправляющего должность звонаря и пономаря, а при Колошенской церкви особого причта нет; следовательно, сверх того штата, который по представлению Главного Компании Правления назначался до учреждение Епархии, лишний почти только один диакон. Но зато из всех сих лиц квартирою от Компании пользуется один только диакон.

Во-вторых. Вместо 7 наставников в семинарии нашей ныне находится только 5. (Не считая временно находящагося здесь Атхинскаоо священника и занимающего должность наставника), из коих только один (студент Гавриил Вениаминов) принадлежите собственно к семинарии, а все прчие (протоиерей, священник и 2 диакона) из членов соборнаго причта. Следовательно, здесь убавить некого, напротив того необходимо прибавить еще двух.

В-третьих. Хотя число всех обучающихся ныне в семинарии заключается в 48; но в этом числе собственно духовнаго звания, т. е. по рождению своему принадлежащих к духовенству, только 25 человек, и в том числе двое — дети Ситхинского протоиерея; из всех же прочих: 10 человек — дети креолов и туземцев, воспитывающиеся на казенном коште, (из коих 6 человек на полном казенном и 4 на полуказенном); а остальные 13 человек — вольноприходящие, т. е. дети разных лиц, служащих Компании и живущих в самом Новоархангельске; следовательно, уменьшить из этого числа (48) можно не иначе, как — или отказать всем вольноприходящим, или исключить всех, по рождению своему не принадлежащих к духовному званию, или закрыть один или 2 класса, т. е. вместо семинарии учредить опять училище приходское или уездное; но ни то, ни другое невозможно…

Итак, лучшее и единственное средство к уменьшению духовенства в Новоархангельске есть то же, о котором я имел честь представить Вашему Сиятельству, т. е. перенести архиерейскую кафедру и семинарию из Ситхи в Аян или куда будет признано за лучшее.

На прошедшей неделе отправилось от нас кругосветное судно в Кронштадт; и на нем посланы мною донееения в Св. Синоде и несколько бумаг к Вашему Сиятельству. Это письмо посылается чрез Мексику по заграничной почте; оттого то оно и пишется на таком лоскутке.

Не знаю, дошло ли до Вас письмо мое, оставленное мною на почте в Камчатке, писанное в августе сего 1849 года.

В нем я имел честь уведомить Ваше Сиятельство, что я на вопрос г. Г. Губернатора, бывшего в одно время со мною в Камчатке, будет ли удобно перенести архиерейскую кафедру вместо Аяна в Петропавловский порт, отвечал, что можно, если учредится пароходное сообщение между Аяном и Петропавловским портом, и если правительство примет на себя издержки, потребные для устройства всего, что будет нужно, но с тем между прочим, чтобы Якутская область была причислена к Камчатской епархии и проч. До времени же, пока устроится в Петропавловске, город и порт, архиерею иметь местопребывание в Аяне и проч.

Уведомляя об этом Ваше Сиятельство, я присовокупил к тому, что, если будет признано за благо перенести архиер. кафедру в Аян, то выгода казны требует поспешить приведением в исполнение этого, т. е. просить Компанию приступить к постройкам в Аяне немедленно, ибо весьма вероятно, что Компания по истечение двух-трех лет потребует какого-либо за то вознаграждения, потому что находящейся в Ситхе семинарский дом тогда сделается очень не нов.

По рассмотрении всех мною бумаг, ныне полученных от всех мест, я решился на будущее лето идти опять в Аян, потом перейти в Петропавловск и оттуда начать третие и, вероятно, последнее путешеетвие по Камчатке и Охот, области. С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий, Е. Камчатский.

25 октября 1849. Новоархангельск.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь,

Просьба моя к Вашему Сиятельству, изложенная в отношение моем за № 329, касательно дозволения женатым русским заезжим в Америку и желающим остаться там навсегда вступить в новые браки с расторжением первых, — быть может, покажется Вашему Сиятельству довольно странною; но она, можно сказать, есть только начало или приступ к другой еще более странной просьбе, которую потому я уже и не осмеливаюсь излагать в официальной бумаге; а между тем, считаю обязанностью высказать ее. Дело вот в чем:

До тех пор, пока Новоархангельск будет местом временного пребывания заезжающих сюда Русских, и пока не прекратится надобность привозить Русских или Европейцев туда на службу (а это едва ли когда будет); — до тех пор в Новоархангельске всегда будет много неженатых или не имеющих при себе жен. Так напр., хотя с 1830 года Компания, можно сказать, всеми зависящими от нее средствами действует к уменьшению числа неженатых, но при всем том к 1850 году в Новоархангельске из 280 человек заезжих из России — не имеющих при себе жен находится 210[153].

При таком числе неженатых пришельцев, из коих почти всякий шел и идет в Америку с тем, чтобы или нажить деньги (таковых оказывается очень немного), или, как бы в вознаграждение лишений на своей родине, по возможности не отказывать себе в удовлетворении своих желаний; и из коих почти все более или менее имеют к тому средства и возможность, особенно так называемые почетные, получая от Компании значительное жалованье, и — при том здесь, где понятие о чести между урожденками лишь только начинает развиваться; — при таких обстоятельствах, можно себе представить, какова нравственность большей части мужчин и особливо женщин!..

Прекратить или остановить это зло, нет никакой возможности. Преследовать это законами, не достанет ни сил, ни средств; а между тем, сколько от этого возродится неудовольствий, жалоб, несправедливых притязаний на преследующих! и проч. и проч.

Конечно, со стороны нашей к уменыпешю этого зла употребляются все возможный меры; как-то: сверх внушений духовников, преподавния закона Божия в школах и постоянного чтения поучений в церкви, — с 1844 года в домовой церкви моей многим детям обоего пола, и преимущественно девушкам, внушаются между прочим и поняты о чести и добродетели, им свойственной; и кроме того, явныя блудницы, т. е. женщины и девки, беззаконно рождающие, явно отлучаются от причастия Св. Таин. И хотя, по милости Божией, нельзя не видеть некоторых плодов первых мер, но более полных и зрелых — видеть еще не время; а последняя мера, хотя тоже не действительна и в самой Ситхе (в других меетах, особенно между Туземцами, она очень полезна); но не более, как только противу незамужних; а противу замужних она почти совсем бесполезна, да и в отношении первых есть причины полагать, что не одна из здешних жешцин, во избежание стыда, в состоянии решиться на детоубийство.

В всяком другом месте, где нет ни новообращенных, ни необращенных в хрисианство, быть может и я бы смотрел на беспорядки, происходящие от безбрачия, как обыкновенно смотрят; но здесь, при тех обстоятельствах, в каких мы находимся, и при той обязанности, какую я принял на себя, — молчать об этом было бы с моей стороны более, чем небрежете; ибо нельзя не видеть, что такое соблазнительное поведение многих Русских (под сим именем я разумею и Финляндцев и прочих) много вредит утверждению христианства, как в новообращенных, так и в прежде обращенных. А между тем и Креолы, из которых многие в состоянии бы вести жизнь порядочную-семейную, — видя такое поведение Русских и имея всю возможность удовлетворять своим грубым страстям, не хотят вступать в законные браки под разными предлогами; а чрез то, будучи слабы сложнием, рановременно теряют свое здоровье и скоро делаются почти ни к чему неспособными[154].

Как остановить, или, по крайней мере, умирить это дело!

В отношении Креолов и здешних урожденцев это возможнее, а именно: всякого из них, достигшего или даже недостигшего 1 или 1 ½ года до гражданского совершеннолетия, несмотря на то, есть ли у него родители или нет, но если поведение его становится сомнительно — волею и неволею женить.

Но, если и предположить, что со стороны правительства на это будет дано дозволение, — надобно, чтобы на это согласилась и Компания; потому что дети и даже жены Креолов, несмотря на то, служили ли отцы и мужья их Компании, или нет, в случае сиротства и беспомошности, более или менее, так или иначе должны падать на попечение Компании.

Но как бы то ни было, а эта мера в отношении Креолов и здешних урожденцев необходима и не неудобоисполнима.

Несравненно труднее найти средство к уменьшению зла, происходящего от безбрачия в отношении заезжих сюда Русских, и особливо почетных, которых хотя и несравненно меньше числом, но влияние их на это весьма сильно. Веди жизнь степенную вся почет, — тогда, можно сказать, в Ситхе не будет беспорядков безбрачной жизни.

Конечно, самая лучшая и действительная мера к тому есть то, чтобы поступающее в Америку на службу все без изъятия, или приходили туда с женами, или, по прибытии своем на место, в непродолжительном времени женились там. Первое для Компании будет чрезвычайно обременительно — соглашением на службу людей семейных и доставлением семейств их в Америку; а последнее неудобоисполнимо и по самым местным обстоятедьствам, и по состоянию самих заезжих; одни из них (чиновники и почетные) не могут жениться там за неимением невест, хотя сколько-нибудь равных им по званию и воспитанию; а другие — не будучи в состоянии или вывести жену свою и детей в Россию и пропитывать их там — не хотят и не могут брать на себя такой обязанности; а некоторые, хотя бы и хотели и по состоянию своему могли здесь жениться, но, имея в России живых жен, не имеют на то право.

При таких обстоятельствах к прекращению или умерению здесь зла, происходящего от безбрачия, в отношении заезжих лучшего средства не представляется, кроме того, какое (как я слышал) существует въАнглийских селениях, а именно: всякому заезжему в колонию без жены (разумеется, кто может) дозволить вступать в подобное супружеское сожитие с туземками или Креолками без венчания или благословения церковного на известных условиях, напр., если желающий вступить в такое сожительство согласен будет обеспечить по возможности будущую судьбу детей своих и их матери в той мере, какую предложит Компания, и проч.

Бесспорно, что эта мира противна и законам, и добрым обычаям, и чувствам, и следовательно, не может принести истинной пользы ни краю, ни самим сожительствующим, и, словом сказать, это то же зло, хотя и благовидное. Но, ежели не найдется уже никаких других добрых и законных средств к отвращению зла, происходящего здесь от безбрачия, то при такой крайности лучше из двух зол избрать меньшее. Лучше иметь какой-либо порядок или вид жизни общественной, чем беспорядок, с первого раза разрушающей все доброе; лучше допустить такое неблагословенное, но постоянное сожительство, чем терпеть разные виды разврата со всеми его последетвиями; лучше пусть будут дети от небдагословенного брака, но воспитаны естественными родителями и как должно; чем дети, знающие не более, как мать свою, явно лишенную доброго имени а между тем, можно сказать почти наверное, что из 20 таких сожительств 3–5 кончаются законными браками или по обстоятельствам, или по привязанности к друт другу или к детям и проч.; а при теперешнем безбрачии этого почти никогда быть не может.

И само собою разумеется, что при допущении таких мер уже поставить кому следует в непременную обязанность, преследовать всякие виды разврата.

Не подумайте, Ваше Сиятельство, что я эту меру считаю, как полезнейшую из всех для здешнего края; нет, я далек от этого. Я только при настоящих обстоятельствах не нахожу никакой другой лучшей, и которая притом уже существует в соседстве нашем в народе образованнейшем. Найдется лучшее средство к водворению здесь порядка общежития, и я первый готов бросить камень на предлагаемую мною меру.

Но так или иначе, рано или поздно надобно будет как-нибудь устроить это дело, если хотят, чтобы здесь укрепилась добрая нравственность и развилась жизнь общественная нa началах прочных.

В случае, если бы понадобилось осуществить предлагаемую мною меру, то, в отношении собственно Церковных правил, я полагал бы:

Всех Русских, живущих в не благословенном Церковью союзе, к причастию Св. Таин, выключая случаев, грозящих смертию, не допускать, дабы допущением их наравне с другими не унизить законного брака и не нарушить Соборных Правил; а исповедываться им велеть не менее 2 раз в год. Наложниц же их, если оне из туземок, по усмотрению духовников допускать иногда, но не иначе, как с наложением нескольких поклонов публично; так как они в этом случае гораздо менее виновны, чем мужчины; особливо те из них, кои отданы будут в сожительство родителями или тоенами и в летах юных.

Священникам велеть наблюдать, чтобы при вступлении в такое сожительство не были нарушаемы пределы лет, родства, кумовства и проч. 3) из бывших в таком сожительстве мужчин в духовное звание не принимать, или принимать не более, как в церковнослужители; а женщин — считать вдовыми.

Затем, все сие предоставляя на благоусмотрение Вашего Сиятельства, я только покорнейше прошу — в случае, если бы сия моя просьба оказалась совершенно неудобоисполнимою, то (если возможно) возвратить ко мне письмо сие — и тем дело это кончится; или — почтите меня Вашим уведомлением о последующем по нему.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий, Епископ Камчатский.

Мая 5 дня 1850 г. Новоархангельск.

Ваше Превосходительство, Милостивая Государыня, Варвара Петровна.

Виновата я пред Вами, давно уж я не писал к Вам. Причиною именно то, что от нас отходит одна почта, а не что либо другое. Бог видит, что я всегда поминаю, помню и вспоминаю Вас с любовью и благодарностью.

Потрудитесь передать мой искренний поклон всей Вашей домашней церкви, и в особенности Ее Сиятельству Анне Сергеевне.

О себе скажу я только, что я в Аяне и к будущей Пасхе опять располагаюсь приехат в Аян. Все остальное, если Вам будет угодно знать, расскажет Вам сын мой Гавриил, которого я посылаю ныне в Россию жениться.

Господь с Вами и со всею домашнею Вашею Церковью! Не забывайте в молитвах Ваших многогрешного Иннокентия, Е. Камчатского.

июля 4 дня 1850 г.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![155]

Обстоятельства Аянско-Камчатского края так быстро изменяются, что я, живя вдали, едва поспеваю следить за ними.

В бытность мою прошедшего 1849 года в Аяне не слышно было почти ни о каких переменах; но перейдя в Петропавловск (в том же 1849), я узнал от Г. Генерал-Губернатора о предположении уничтожить Охотск, Петропавловск сделать главным местом здешнего края, что уже и приводится в исполнение; а по прибытии моем в Аян ныне, я узнаю, что в исходе прошедшего лета открыт залив близ устья реки Амура, и уже Высочайше повелено построить там зимовье, а, между тем, исследывается самое устье Амура и проч., а потому, быть может, главное наше заселение будет и в самом устье Амура; тогда — без сомнения, там скоро возникнет город…

Судя по сему, явно, что перенесением кафедры и семинарии из Америки в Азию надлежит помедлить до тех пор, пока утвердится главный пункт соединения и сношений Сибири с Камчаткою и Америкою. Но при всем том, так как перенесение семинарии и архиерейского дома из Ситхи в Аян казне не будет стоить почти ничего (потому что Компания берет на себя выстроить дома сии в Аяне вместо Ситхинских) — как бы ни изменялись обстоятельства Аянско-Камчатские, я остаюсь при первом моем мнении-переселиться из Америки в Аян, если, так сказать, не официально, то партикулярно. Причины, к сему побуждающие, Вашему Сиятельетву уже известны из писанного мною доселе к Вашему Сиятельству и в Св. Синод. К ним я здесь могу еще прибавить то, что около того места, где по Высочайшей воле строится зимовье, жителей, говорят, не менее 10,000; а зимовье это расстоянием от Аяна не более 400 верст или двух дней морского плавания. Следовательно, с переселением архиерея в Аян, действия того священника, который должен будет посещать каждогодно имеющих жить в том зимовье русских, могут быть лучше, вернее и скорее направляемы к цели, согласной с видами правительства.

И потому, если будет признано возможным и удобным перенести кафедру и семинарию или переселиться (на время) из Ситхи в Аян; то надобно поспешать этим делом, между прочим, и потому, что Компания чем далее, тем более может потребовать от нас прибавки за постройку ею домов в Аяне; и я бы желал, чтобы к построению семинарии было приступлено будущею же весною; на сей случай я ныне же назначу и место для оной, а план и проч. будет зависеть от Вашего Сиятельства; впрочем, скажу мимоходом, план нынешней Новоархан. семинарии, как видно по опыту, оказался очень не неудобным, выключая кухонной печи; а место для архиерейского дома я могу показать будущим летом по прибытии моем в Аян, и с тем вместе, если будет позволено, дам и план оного.

А если же будет признано неудобным переместить меня с семинариею на время в Аян, в таком случае прежде всего покорнейше прошу Ваше Сиятельство:

1) Прислать ректора и с ним двух наставников бессемейных, при первом случае. (И я бы желал, чтобы один из них мог управлять моим хором).

2) Почтить меня Вашим уведомлением, приступать ли к постройке служб для семинарии, ибо с увеличением наставников необходимо будет устроить, по крайней мере, кухню для семинаристов.

Из указа Св. Синода видно, что нужных мне людей для миссии я могу просить от Преосвященных и что им об этом дано знать. Без сомнения, это много мне поможет; но — это еще не все. Конечно, на проезд таковых лиц в Америку они, сколько бы их ни было, получат прогоны; но жалованье им, при настоящих наших средствах, я могу положить не более, как только двоим, и то самое ограниченное; а между тем, двух лиц мало… На основании сего указа я ныне же обратился с просьбою моею к Преосвященнейшему Филарету Московскому, как более прочих знающему мои обстоятельства, о присылке ко мне двух иеромонахов или вдовых священников. При сем нельзя не представить еще одного обстоятельства: — если, паче всякого чаяния, в Московской епархии не найдется никто желающей идти в Америку на служение, истинно-трудное, и в местах, лишенных всех удобств жизни; в таком случае требуемые мною лица не могут прибыть ко мне еще несколько годов, (а я начал ждать их еще с 1848 года); ибо одна переписка об этом возьмет не менее двух лет. Но это одно только предположение, ибо быть не может, чтобы в целой Московской епархии не нашлось двух благочестивых и готовых послужить на поприще апостольства…

Сына моего я ныне отправил в Россию — в отпуск для приискания себе подруги и для рукоположения, но с тем, чтобы он возвратился в Ситху будущею же осенью 1851, и потому я не велел ему идти вокруг света; ибо для этого надобно употребить лишних семь или восемь мееяцев.

В заключение письма сего позвольте мне сказать, что после всего того, что я писал в доказательство о необходимости переместиться мне с семинариею из Америки в Аян, я уже считаю неприличным писать об этом более, дабы не подать повода подумать, что я об этом хлопочу только для себя; и-без крайней нужды писать особенно об этом предмете я уже не намерен; но о разных пособиях нам в нашем деле, особенно денежных, не перестану докучать Вашему Сиятельству, пока не получу решительного отказа, чего, конечно, быть не может.

В 1847 году (от 24 сент. за № 250) я, прося Св. Синод о присылки друх иеромонахов или вдовых священников для миссии, с тем вместе имел честь просить назначить и отпускать из каких-либо сумм Св. Синода оклад на содержание миссии на Квихпаке. На первую просьбу мою я получил Указ, а на последнюю еще не получил никакого решения. Положение такого оклада было бы для меня важным пособием и дало бы возможность открыть новую миссию где-либо и пригласить в Америку на службу еще двух иеромонахов.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий Е. Камчатский.

июля 4 дня 1850. Аянский порт.

Милая Пашенька![156]

Спасибо тебе за письма твои. Я читал их с удовольствием. Хвалю, благословляю и одобряю твое намерение идти в монастырь. Ты пишешь, что ты бы хотела идти в монастырь какой-нибудь другой, а не в Петербургский. Монастыри все равны, — нет на свете монастыря, в котором бы можно найти спокойствие душевное без молитвы и подвигов. Прекрасно ты говоришь, что ты «хочешь идти в монастырь для спасения души, а не для чего либо другого», и что ты «желала бы молиться Богу с душею, которая бы могла гореть любовью к Нему». Приятно и утешительно слышать такие речи, если оне и не твои, а чужие. Но еще утешительнее для меня, если ты это говоришь по собственному чувству. Но я скажу тебе, что исполнение этого желания есть верх совершенства христианина, и очень, очень немногие достигают этого. О, если бы ты достигла хотя до половины, даже до сотой доли твоего желания, — ты была бы счастливейшая! И если ты постоянно будешь иметь в виду эту цель и молиться усердно, то — верен и силен Бог — достигнешь, непременно достигнешь. Только прежде научись молиться. Ты желаешь со мною свидеться, — не знаю, едва ли мы когда увидимся с тобою здесь на земле, да и что в здешнем свидании? несколько минут радости, а там — равнодуппе. Надобно стараться и дай, Господи, нам увидеться там, на небееи! Прощай, моя милая! Господь с тобою. Скажи от меня поклон всем, кто тебя любит.

Отец твой Иннокентий, Е. Камчатский.

июля 4 дня 1850 г. Новоархангельск.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![157]

В письме моем от 22 июня сего года к Его Высокопреосвященству Никанору, я, между прочим, говорил о новом заседении, делаемом близ устья Амура.

Вчера возвратилось оттуда судно, и на нем пришли двое из тамошних жителей, которые после визита к начальнику порта были и у меня и со мною поговорили немного. Прежде всего я спросил их, по своей ли охоте и воле пришли они сюда к нам. Они отвечали, что сами захотели побывать в гостях у нас и видеть юрты наши. Потом я сказал им, что до меня дошли слухи, что какие-то люди стращают их, что к ним приедет священник и будет их обижать, — правда ли это? Они подтвердили. Я им сказал, что кто им это говорит, тот худой человек; я здесь главный начальник над священниками, уверяю их, что если они когда-нибудь увидятся со священником, то он их ничем не тронет; а если кто из них станет обижать их, то пусть они скажут Дмитрию Ивановичу, (так они называют г. Орлова, начальствующего в новом заселении Русских, произнося это и другие некоторые русские слова очень чисто) и он скажет мне, и я уйму. Они сказали: хорошо, и что им то же говорил и Дмитрий Иванович.

За неимением хорошего толмача я не мог продолжать разговора далее, да и неблаговременно еще, — несмотря на то, что при первом почти слове с начальником порта один из них сказал, что он хочет быть совсем русским и креститься. При расставании я пожелал им всякого добра и здоровья и велел им сказать всем своим родовичам-большим и малым, что я и им всем желаю того же. Они поблагодарили меня и, по совету толмача, встали и поклонились слегка и протянули мне свои руки.

Судя по всему тому, что с первого раза можно видеть в них, — они очень не глупы, словоохотны, веселы и в обращении совершенно свободны, но без малейшего нарушения приличия; и видно, что они очень довольны тем, что пришли сюда к нам.

С совершенным почтением и преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий, Епископ Камчатский.

июля 6 дня 1850 г. Аянский порт.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь, Авраам Сергеевич.

От искреннего моего сердца честь имею поздравить Вас со вступлением на новое и важнейшее поприще служения. Когда я, по прибытии моем ныне в Аян, узнал, что его сиятельство Платон Александрович — министр просвещения, а Вы — его товарищ, я так этому обрадовался, так обрадовался, как давно уже не радовался. В этом назначении Вас и его сиятельства я вижу новую и явную милость Божию к православной России. Дай Господи, Вам здоровья, силы и терпения — а прочее у Вас в избытке. И прошу не оскорбиться, что я скажу: ежели при Вашем управлении наше просвещение не очистится, не исправится и не направится к истинной цели, или, по крайней мере, не получит истинного направления, то не миновать нам следствий западного просвйщения…. Это моя собственная мысль, которую я, кажется, никогда не изменю. Прошедший год был самый скудный успехами в деле обращения язычествующих братий наших: только 150 человек присоединено к нашей церкви. Впрочем, причиною этому не они, а мы сами. Средства наши — все те же, и пособий, требуемых мною, я еще не получил ни откуда. Только преосвященный митрополит Московский прислал одну тысячу рублей сер. на построение церкви на реке Квихпаке, и, получив разрешение Св. Синода, я к нему же первому отнесся о присылки двух священников для миссии. На днях я отправляюсь в Камчатку, откуда начну третие мое путешествие — вокруг Охотского моря; к Пасхе 1851 года намереваюсь приехать опять в Аян. Призываю на Вас и на близких сердцу Вашему благословение Божие.

Потрудитесь объявить мое искреннее почтение Его Сиятельству Платону Александровичу и его супруге.

Вашего Превосходительства покорнейший слуга

Иннокентий, Епископ Камчатский.

июля 10 дня 1850. Аянский Порт.

1850 года 21 апреля Епископ Иннокентий был возведен в сан Архепископа; по поводу сего, Генерал-Губернатор Восточной Сибири, Николай Николаевич Муравьев (впоследствии Граф Амурский), писал к нему из Иркутска, от 8 июля 1850 года, следующее: «Ваше Высокопреосвященство, Милостивый Архипастыр, прочитав Высочайший указ, данный Святейшему Синоду 22 апреля, о Всемилостевейшем пожаловании Вас в сан Архиепископа, я спешу от искреннего сердца поздравить Вас с таковою Монаршею милостью. Дай Вам Бог на будущее время преуспевать в щедротах Государя Императора точно так же, как примерными и неотступными трудами Вы успеваете между паствою Вашею в подвигах благочестия. Поверьте, Преосвященнейший Владыко, что Вы всегда встретите во мне ревностного ценителя заслуг Ваших в должное сочувствие благим Вашим намерением. — Не зная положительно, где Вы теперь находитесь, я посылаю к Вам дубликата настоящего письма и в Аян. Прошу Вас принять уверение в истинном почтении и совершенной преданности, с которыми имею честь быть Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга, Николай Муравьев».

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Мне писали, что Вы опять в Иерусалиме были[158]. Счастливый Вы человек! Где-где Вы не были! Дай Бог Вам здоровья, тем более, что плодами путешеетвий Ваших пользуются очень многие.

В надежде, что это письмо Вы получите в Москве или в Питере, я обращаюсь к Вам с покорнейшею просьбою. Сын мой Гавриил, которого Вы так горячо и искренне благословили пред отбытием в Америку, ныне едет в Россию жениться и потом, приняв рукоположение, ехать на службу в Америку; жениться он желает преимущественно в Москве. Вы знаете, что при этом должны быть у жениха отец и мать. Мать у него есть — Варвара Сергеевна Шереметева. Отцем же он желал бы иметь именно Вас, Андрей Николаевичу сделайте милость, исполните желание его и мое; не только на время брака, но и на все его пребывание в столицах и в России, уступаю и передаю Вам мои права. Будьте ему отцем вполне. Я совершенно уверен, что Вы, по любви Вашей ко мне, исполните сию мою просьбу, если только возвратились в Россию.

Действия наших миссионеров в прошедшем 1849 году были малоуспешны — только 150 душ вновь обращено.

Впрочем причиною этому не то, чтобы не кому было проповедовать, или не приемлется проповедь. Нет. А главное: Квихпакскому миссионеру невозможно было путешествовать в удобное время; Нушегакская миссия остается еще без миссионера, а требованные мною еще в 1847 году два священника не прибыли даже и осенью сего года и нет об них никакого слуха. Впрочем я уверен, что они на будущий год прибудут. Я об этом писал нашему Владыке Московскому, будучи разрешен Св. Синодом относиться об этом к кому следует. Жаль только, что это разрешение я получил только ныне в Аяне.

Касательно же денежного пособия еще не последовало никакого решения. Но видно так Богу угодно. Видно еще для многих из язычествующих наших братий не у прийде время обращения их; иначе были бы и проповедники и деньги. Узнав официально о завещании покойной графини Орловой, мне сейчас пришла мысль — как бы было хорошо, если бы она 300 т. р., отказанные ею Юрьевскому монастырю, пожертвовала на русские миссии! Тогда бы 12 т. р. процентных дали бы возможность, напр. мне, увеличить число миссий и проч. Но видно не угодно было Господу. В Ситхе у нас отстраивается Собор, и главный престол уже освящен.

Аянские обстоятельства быстро меняются при деятельности Николая Николаевича Муравьева, Последняя почта от г. Невельского повезла к нему важнейшие новости. Очень жаль, что я не могу Вам сообщить всего, что теперь здесь делается, и какие светлые надежды в будущем… потому что все держится еще в секрете.

Но при всем том я опять писал (и уже в последний раз) о переселении меня с семинариею в Аян, если, так сказать, не официально, то партикулярно. Аян теперь сделался центром сношений России с Камчаткою и Америкою, и зимовъем.

Завтра я отправляюсь в Петропавловске с тем, чтобы оттуда начать третье мое путешествие вокруг Охотского моря. К Пасхе располагаю приехать опять в Аян, а там — что Бог даст.

Вы прошедший год писали мне, чтобы я писал к Преосвященнейшему Никанору при первой возможности: и я с радостью исполнил это. По прибытии моем в Аян, я опять писал ему и просил кое на что разрешения.

Наш Владыка Московский утешил меня своею милостью. Он прислал 1000 р. сер. на построение церкви на р. Квихпаке. Дай Бог ему здоровья!..

Затем, призывая на Вас благословение Божие и свидетельствуя мой искренний, сердечный привет, прошу Вас, не забывайте в молитвах Ваших многогрешного Иннокентия, Е. Камчатского, а паче да исправится нынешний путь мой ко славе Божией.

июля 11 дня 1830. Аянский порт.

P. S. Если Вы узнаете секрет зимовья, тогда Вы согласитесь, что мне непременно надобно переселиться в Аян.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец.

Паки и многажды слава и благодарение Господу, хранившему и хранящему меня даже доныне во всех многообразных путях, и входах, и исходах моих! Он помог мне совершить и третье мое путешествие по Азиатской части вверенной мне епархии благополучно и здорово. Несмотря на разные перемены стихий, времена года и проч., никто из бывших со мною не потерпел в пути ничего слишком неприятного или вредного и, как я сам[159], так и бывпие со мною[160], во все время были совершенно здоровы. 8 августа 1850 года я отправился на реку Камчатку, для обозрения находящихся там церквей; сначала верст около 200 ехали на верховых лошадях, а потом плыли на лодках по реке Камчатки. 28-го августа возвратился я в Петропавловск где и проживал безотлучно до 14 ноября. С этого дня началось мое зимнее путешествие; сначала на собаках до Коряков, потом на оленях, а там опять на собаках, и наконец на оленях прибыли в Аян. С 18-го по 30-е января проживал я в Гижиге; с 25-го февраля по 8-е марта в Охотске и, наконец, 3 апреля прибыл я в Аян; и тем кончилось мое путешествие по твердой земле. Из Охотска в Аян я ныне ехал путем новым, т. е. по реке Мае, сверху вниз, до Нелъкна, где кочуют и бродят Тунгусы, принадлежащие Охотской церкви, — следовательно, по местам, принадлежащим Камчатской епархии. Говоря о входах и исходах моих, я не хочу умолчать об одном случае, весьма для меня утешительном. Отправляясь в последний раз из Петропавловска, я, судя по времени года и другим обстоятельствам, никак не мог думать, что я к 15 декабря (т. е. к дню, в который я, ровно за десять лет, удостоился рукоположения в настоящий сан) могу приехать в Дранкинское селение, где отстраивается новая церковь, заложенная в 1849 г. во имя св. Иннокентия, на место ветхой, бывшей во имя того же Святителя; и даже будучи в Тигле (6 декабря), я не надеялся поспеть к этому дню на Драину. Но Господь, удивляющий на мне грешном милости Своя, благоволил явить и сию милость: я, сверх всяких рассчетов, приехал на Драину 13-го числа утром, т. е. к самому времени, и 15-го числа Господь сподобил меня совершить освящение нового храма, во имя моего Ангела. К тому же, ко времени освящения приехали и все тоены и старшины всех Олюторских селений, которые очень редко бывают в церкви, за отдаленностью, и которые потому никогда не видали архиерейского служения. Это я считаю величайшею, незаслуженною наградою за мое путешествие.

Путешествие мое кончилось. — Но что сказать об нем вообще?… Много расстояния пройдено (более 6000 верст, не считая морских путей, совершенных и предстоящего, а с ними всего расстояния будет 19 700 верст); много употреблено для сего времени (почти десять месяцев), много истрачено денег на прогоны (более трех тысяч руб. сер.) и много причинено трудов и хлопот обывателям, служившим мне в путях моих; — но много-ли сделано пользы?… Конечно, не наше дело знать об этом, — ибо не наше дело возращат, а наше дело только делать, и я, что мог и сколько мог, делал. Так например, во всех церквах, мною посещенных, я отправлял литургии, а в часовнях — молебны или бдения, и после оных предлагал поучения; и также ни одного селения, чрез которые я проезжал, не оставил без того, чтобы не напомнить о главной цели существования нашего на земле. И кроме того, не оставлял без молитвенного благословения и поучения и встречавшихся мне на пути Тунгусов, большею частью, в местах пустых, и которых я, в нынешнюю мою поездку, виде довольно много; я служил для них молебны под открытым небом и проч.

Учреждение новой миссии. — Из всех разноплеменных инородцев, обитающих на пространстве Гижигинского округа, доныне просвещены св. крещением одни только Тунгусы (все до одного) и несколько Коряков, оседло живущих вблизи Гижиги, к западу; а с 1844 г. начали креститься Чукчи, живущие вблизи реки Анадыри. Все же прочие инородцы, как-то: бродячие Коряки и другие, живущие оседло на берегах Берингова моря, между Олюторцами и устьев реки Анадыри, и даже Паре́нцы и Ка́менцы, которые более и чаще всех видят Русских, остаются еще в тьме и сени смертной; ибо до сих пор, можно оказать, еще ни один из имеющих право и обязанность проповедывать Евангелие не путешествовал с сею целью не только по Коряцким стойбищам, но даже и по ближайшим селениям инородцев. Причиною тому были разныя неблагоприятные обстоятельства, и в особенности — опасение от Каменцев, живущих на устье реки Пенжины. В настоящее время, когда проезд чрез селения Каменцев сделался легче и безопаснее, при благоразумном и благонамеренном управлении нынешнего начальника Гижиги (г. Бреверна, православного исповедания), и когда можно иметь почти вее способы к путешествию, и притом находится человек, готовый на это дело, а местное начальство обещается оказывать к тому все содействие, — при таких обстоятельствах было бы более, чем непростительно не сделать опыта проповеди Евангелия между вышеозначенными инородцами. И потому, призвав в помощь Спасителя мира, я поручил внов определенному к Гижигинской церкви священнику Льву Попову проповедывать Евангелие Корякам и прочим инородцам, обитающим в Гижигинском округе, делая для сего разъезды, когда будет удобно. И если не встретится каких либо непредвиденных обстоятельств, могущих воспрепятствовать этому делу, то дело проповеди начнется нынешнею же весною.

Об Анадырской миссии. — С бывшим Анадырским миссионером я ныне лично виделся в Гижигв (а быть мне в самой миссии решительно невозможно, по чрезвычайной отдаленности). Из донесений и отчетов его за 1848-й, 49-й и 50-й годы видно, что в течение сего времени им окрещено только 51 душа Чукоч[161], оленных и оседлых; причины такого малого успеха были разные. В течение лета 1848 г. он, хотя и плавал к устью реки Анадыра, но Чукоч там нашел гораздо менее, чем в прежние годы; потому что многие из них, боясь прибытия судов к устью реки, как это было в 1847 г… откочевали в дальние места, вообразив себе, что суда придут к ним не иначе, как за тем, чтобы истребить их. Миссионер, сколько мог, старался переуверить их и успокоить на счет приходящих и имеющих приходить к ним судов. Из тех же Чукоч, которых он нашел там, обратилось 18 душ, в числе коих три семейства оленных. В 1849 г. миссионер не мог делать никаких путешествий, по причине бывшего в той стороне сильного голода. В 1850 году он, по причине случившагося с ним несчастия при возвращении из Гижиги в Анадырск, — где он, при переезде чрез одну реку, потерял всех своих собак и почти все свои вещи и припасы и едва не потонул сам, и потому возвратился в миссию пешком в последних числах июля, — ранее 6-го августа не мог предпринять путешествия по реке Анадырь. И, отправясь так поздно, он доплыл только до устья реки Майны; и, хотя мог-бы проплыть еще подалее, но встретив здесь три байдары Чукоч, шедших в миссию, и узнав от них, что за ними еще идут Чукчи туда же, — воротился обратно в миссию. Во время пребывания Чукоч в миссию, он обратил 24 души. В ноябре он сдал свою должность прибывшему на место его священнику Никифорову.

Об Олюторцах. — Во второе путешествие мое по Камчатке (1847) я не заезжал в дальние Олюторские селения; но ныне я, по желанию их, проехал чрез все те же селения, как и в первое мое путешествие, и в самом дальнем из них (Култушном), по причине ненастья, я прожил трои сутки; и здесь я не мог не заметить, что с 1843 г. Олюторцы все вообще очень много изменились на лучшее. Так например, крещенных в этом селении тогда было очень немного, а теперь почти половина; и можно надеяться, что, при содействии благодати, скоро не останется и ни одного некрещенного. Все вообще они стали кротче, приветливее и усерднее. В первое мое путешествие они не хотели меня везти на своих собаках даже до ближайшего кочевья Коряков, и это должны были сделать Камчадалы; но ныне они сами привезли меня к себе и отвезли на своих собаках до самых Коряков, имевших кочевье вдвое в большем расстоянии, чем прежде. Нельзя не отдать справедливости, да и сами Олюторцы свидетельствуют, что такой их перемене более всех содействовал священник Лев Попов (переведенный ныне в Гижигу), которого они очень полюбили (полюбил и он их); и потому, я поручил ему продолжать посещать Олюторцев по-прежнему и пока, относительно обращения и назидания, их считать своими прихожанами. По отзыву сего священника, одним из важных препятствий к обращению Олюторцев было следующее: слухи о Кутхе, которого Камчадалы-язычнки почитали богом своими[162]. В 1847 г. разнесся слух по всему северу Камчатской области, что из глубины севера идет или едет на оленях прежний Камчадальский бог Кутха, который всем дает все новое, т. е. оленей лучшей породы, сети, посуду и проч. новые и лучшие, — и где он проходит, там исчезает снег, и является зелень и цветы, и проч. Не говоря уже о язычеетвующих инородцах, которые этому верили вполне, но и из крещенных многие стали верить, и даже Камчадалы, ближайшие к северу, поколебались, — и вследствие этого, одни стали бросать свои вещи, а другие оставлять в явном небрежении сетки, боты и проч.; а имеющие оленей, в надежде получить от Кутхи лучшей породы и в большем количестве, стали убивать, и иногда почти без всякой надобности, лучших оленей; и оттого многие из них лишились большей половины стад своих. К счастью их и самого края, прибытие Кутхи назначалось прямо и именно в марте 1848 года, и когда март прошел, то первые образумились Камчадалы и крещенные Олюторцы, а потом и все прочие. Теперь стыдятся об этом рассказывать не только крещенные, но и самые упорные язычники. Первые слухи[163] об этом между крещенными, а особенно между Камчадалами, хранились в глубоком секрете, и оттого священники могли узнать не скоро, и, разумеется, что они, узнавши об том, старались разуверять, — и не без успеха. Так например, один Олюторец, имеющий до трех тысяч оленей, обращенный в христианство сим же священником Л. Поповым, послушался его и без нужды оленей своих не убивал; и он теперь очень доволен тем, что послушался священника.

Обращение шаманки. — И в то же время, когда доходили слухи, что Кутха уже проехал талкие-то и такие места и приближается к пределам Камчатской области, сила слова Божия оказала свое действие в сердце той, в которой менее всего можно было ожидать этого, именно — в древней закоснелой шаманке. Тот же священник Л. Попов доносит мне, что в сентябре 1847 г., во время путешествия его по приходу для исправления треб, он в одном месте встретился с шаманкою, 65-ти летнею старухою из Коряков, которую, пригласив к себе, просил ее, между прочим, рассказать ему про их веру; старуха согласилась и, между прочим, сказала, что и они тоже молятся богу, поднимая глаза вверх и проч., и для бога своего убивают или собаку, или оленя, как придет на мысль. И на вопрос: куда девают мясо то и другое? она отвечала, что мясо собак отдают богу, а оленье едят сами. После сего священник попросил ее выслушать и его; и начал свою речь тем, что Бог наш, дая нам все, от нас требует только молитвы, послушания и повиновения Его закону; потом рассказал кратко историю сотворения мира и об Иисусе Христе. Старуха слушала все со вниманием и без отягощения; но на вопрос священника: «не хочет-ли она креститься?» — отвечала, что она уже старуха, и что у ней нет желания. Тем дело это и кончилось, и они расстались. Но чрез три дня, когда священник был уже в другом месте, в 60 верстах ниже по реке, та старуха явилась к нему, приводя с собою и 20-ти летнего сына, и настоятельно требовала от священника, чтобы онъ окрестил их. На вопрос: что ее заставляет креститься? она отвечала, что она, раздавшись с ним, ночь не могла спать: ее беспокоит ее худая жизнь, и что она убеждена, что вера христханская лучше и проч. Когда же священник сказал, что он крестить ее не будет, пока не уверится и т. д., — старуха начала упрекать и обвинять его: «зачем же ты и говорил со мною о вере своей»? и проч. И священник, видя ее веру и искреннее усердие, окрестил ее и сына ея. После сего нельзя не сказать, что ежели и в то время, когда все верили и с часу на час ожидали Кутху, проповедь слова Божия имела свое действие, то нет сомнения, что теперь, когда ожидавшие его стыдятся даже рассказывать о том, — проповедь о истинном Боге-Спасителе мира не останется совсем бесплодною, при содействии Его.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

мая 21 дня 1851. Аянский порт.

Мир и благословение тебе, возлюбленная и милая дочь, Прасковья Ивановна! Радуюсь и благодарю Бога, что ты избрала благую часть, которая не отымется от тебя, ежели только ты сама не вздумаешь лишить себя. Конечно, монастырь для молодой девушки почти то же, что гроб; но гроб этот может быть источником жизни и нетления. Письма от тебя я еще не получал, потому что Ганя[165] еще не приехал; но все равно, получу-ли или не получу от тебя письма, Николай Емельянович[166] писал мне, что ты не жалееш, что рассталась с миром. О, да укрепит тебя Господь в этой мысли! и действительно, не много завидного в мире. Посмотри ты на других: много-ли достается радостей на долю женщин? Кажется, они счастливы и блаженны только до первого ребенка; а там — почти безпрерывные хлопоты, заботы, печали и скорби. Конечно, жизнь в монастыре не обещает никаких суетных радостей и удовольствий; зато и избавляет от многих хлопот, забот, печалей и скорбей, а ежели кто внимателен к своему званию, тому монастырская жизнь обещает и дает много, много истинных утешений. Если ты решишься постричься, то я желал-бы только, чтобы ты как можно менее выходила из монастыря в свет, хотя-бы то и по послушашю. Не думай однакож, что ты не встретишь каких-либо искушений с той или другой стороны; нет! без нскушений невозможно. Но верь, что милосердый Отец наш Небесный не попустить тебе искушаемой быть свыше сил твоих. Только не будь беспечна; молись, как можно более, чаще и усерднее. Нуд, т. е. принуждай себя к этому. Ибо Царствие Божие нудится, — без принуждения себя не достигнуть оного! В минуты твоих сердечных нестроений или искушений, пиши ко мне; пиши ко мне, если можно, хотя каждый день, и всю историю твоего сердца, — и отправляй свои письма Николаю Емельяновичу в Москву, для пересылки ко мне, или прямо на мое имя; только на конверте пиши: «в Якутск, для отправки в Аян». С любовью и радостью буду получать и читать такие твои письма и, по силам своим, буду отвечать тебе. Только пиши четко и крупнее. Сестра твоя Катя[167] радуется и завидует тебе, что ты пошла в монастырь, потому что тебе забота теперь только о душе своей, а ей надобно заботиться и о своей душе, и о душах детей своих, а там — и о душах внучат своих. Она говорит, что ежели-бы я знала, что значит быть замужем и иметь детей, то никогда бы не пошла замуж. Прощай, моя милая, Господь с тобою! Будь терпелива и мужественна, молись о себе и об отце твоем.

P. S. Ея преподобию настоятельнице монастыря, в котором ты живешь, а равно и старицам, близким тебе, мое благословение и поклон.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

18 июня 1851. Аянский порт.

Ваше Высокоблагородие, Милостивый Государь, Платон Васильевич[168].

Долгом считаю засвидетельствовать Вам, Милостивый Государь, мою искреннейшую благодарность за Ваши благодеяния и милости, оказанный сыну моему (Гавриилу Вениаминову), и за принятие на себя — благословить его вместо меня на вступление в брак. Не знаю, много ли найдется таких примеров, даже у нас на Святой Руси, какой Вы явили ныне в отношение ко мне и моему сыну. Иное дело, — если бы мы лично были знакомы с Вами, но, по крайней мере, я до получения пожертвованной Вами на Камчатскую кафедру ризницы (о чем я тогда же донес Св. Синоду и приношу благодарность), даже и не слыхал о имени Вашем.

Во всем этом я вижу новую милость Господа, выну благодеющего мне — недостойнейшему Его служителю. Да воздаст Он — Премилосердый, и в сей жизни и будущей за все Ваши благодеяния, оказанные нам и другим!

Сын мой и Ваш, Гавриил пишет мне, между прочим, что Вам, Милостивый Государь, угодно знать, какие у нас теперь главные нужды церковные. С удовольствием исполняю: — Церкви и миссии наши, благодаря Господу, достаточно снабжены всеми необходимыми вещами, везде имеются все служебный книги, по нескольку пар одежд, во многих не менее двух серебряных сосудов, в иконах нет недостатка (у нас теперь свой иконописец из учеников духовного нашего училища). Словом сказать, меньших или обыкновенных нужд у нас, можно сказать, нет. На обычное их содержание пока достаточно доходов, а на случай востребования какой-либо необходимой помощи, у нас есть в запаси (общий) капитал Американских Церквей, который по 1851 год простирался до 20 000 руб. сер. и который обращается в капитал Американской Компании, и получаемые на оный проценты, вместе с свечными доходами, употребляются на содержание миссий нынешних; на содержание же церквей получается от Компании каждогодно до 8000 р. сер.

Но с другой стороны, нельзя умолчать, что ежели бы только были люди, т. е. миссионеры, и средства для их, существования, то еще в 1848 г. можно бы было открыть новыя три миссии в Севере Америки на реках Квихпаке и Кускоквиме (где крещенных тогда было более 1100 человек), где желающих принять христианство является более и более; даже горные жители, не видавшие еще священника, но только слышавшие проповедь его чрез своих собратий, приходили два раза в одно из Компанейских заселений, с тем именно, чтобы видеть священника и принять от него крещение, но в оба раза не видали его, ибо находяшиеся там миссионеры не в состоянии быть везде, где нужно, тем более, что зимою путешествовать далеко нельзя, а лето там очень короткое. Но все это я говорю только об одном Севере Америки, не касаясь ни Севера Азии, ни берегов материка Америки между Ситхою и Кадьяком, ни Нушегака, ни других мест, где тоже являются желающие креститься; но мы не имеем возможности удовлетворять их желания, — словом сказать, здесь в нашей епархии жатва многа зело и даже добра, при содействии благодати Божьей — только не достает делателей и для них средств к существованию[169]. Касательно первых, т. е. делателей, Св. Синод явил свою милость разрешением Преосвященным увольнять в Камчатскую епархию желающих иеромонахов или вдовых священников с выдачею им прогонов от казны; относительно же второго, пока еще нет никакого решения. — И потому, при тех средствах какие имеются теперь у нас, я теперь могу только послать миссионера в Нушегак и еще одного помощника к миссионеру, находящемуся в Севере Америки.

Вот, Милостивый Государь, Платон Васильевич, наши главные нужды — они многи и велики.

О действиях наших миссионеров и успехах их действий я не буду здесь излагать Вам; любопытнейшие, из них печатаются в журнале «Творения Св. Отцев». Здесь я скажу только, что инородцы, как Американские, так частно и Азиатские, принимают Св. крещение без всяких корыстных видов; при крещении им решительно ничего не дается, даже рубахи, кроме медных простых крестиков, и ни до крещешя, ни после не обещаются и не даются никакие льготы. Только одни Олюторцы и Коряки (в Камчатке) получают льготу от платежа ясака на три года. Следовательно, можно прямо сказать, что у нас крестятся бескорыстно и только но своему желанию и убеждению. Что касается до миссионеров наших (из коих каждый окрестил не менее 300 душ), они совсем не думают и не имеют в виду, чтобы как можно более увеличить число крещенных (для получения награды); напротив того, многим отказывают.

Сие письмо мое заключаю тем же, чем и начал, т. е. изъявлением моей благодарности Вам за благодеяния и милости, оказанные сыну моему, и молитвою.

Да воздаст Вам Господь и в сей жизни и в будущей за все Ваши благодеяния, и да сохранить Вашу жизнь на многие лета!

С искренним моим почтением и преданностью честь имею быть Вашего Высокоблагородия, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июня 18 дня 1831. Аянский Порт.

Доставлено Николаем Платоновичем Барсуковым.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич![170]

Давно уже я не получал от Вас грамотки и до сих пор не знаю, где Вы находитесь в настоящее время. Из газетных объявлений вижу, что Вы уже издали новыя книги-после Грузии и Армении; значит Вы успели быть и на Волге и на Востоке[171]. Сердечно радуюсь этому и поздравляю Вас и еще желаю Вам совершить куда-либо, напр. хотя бы в Персию, новое путешествие. Вы умете путешествовать… не то, что я…

Господь помог мне совершить и третье мое путешествие по Азиатской части моей епархии; 3 апреля приехал я в Аян, где и проживаю в ожидании судов из-за моря и почты из России.

Вот Вам краткий очерк моего пути. Из Ситхи я отправился 21 мая, в Аян прищел 20 июня; 13 июля отправился в Камчатку на том же корабле, на котором пришел из Ситхи, и 30 пришел в Петропавловск. 8 августа отправился я на верховых лошадях на реку Камчатку и по ней сплыл до Устья. Здесь пересел на казенное судно и на нем пришел опять в Петропавловек 28 августа; а с этого времени я проживал там безотлучно до 14 ноября. В этот день я отправился, как и прежде, на собаках в Гижигу, куда приехал 18 января; 30-го выехал оттуда и по 25 февраля прибыл в Охотск, откуда я отправился 8 марта и, проехав по новому пути по реке Мае, а не через Якутск, как это было в 1847 году, 3-го апреля, как сказано выше, приехал в Аян, откуда намереваюсь отправиться в свое место на первом транспорте.

Много расстояния пройдено (более 13,000 вер.); много употреблено для того времени (почти 11 месяцев); много истрачено казенных денег на прогоны и много причинено хлопот и трудов служившим мне в сих путях моих. Против этого никто не станет спорить. Но много ли сделано пользы? и даже есть ли от того какая существенная польза для паствы, которую я видел?… Знает один Господь! Я могу сказать только, что я ничего худого не желал и не делал с намерением, и, что мог, делал по своей обязанности.

О состоянии паствы моей могу Вам сказать только, что, благодарение Господу, оно нисколько не хуже прежнего; а что особенно заслуживает внимания, о том Вы можете узнать от нашего Владыки[172]; а Вам я намерен здесь оказать о том, о чем не писал к нему.

По прибытии в Петропавловск, я получил письмо из-за границы на новогреческом языке и, желая узнать содержание его, я посылал его к Г. Стурдзе[173] в Одессу; и на днях получил оное с переводом. И что же? Письмо это от покойного святейшего патриарха Мефодия[174], в котором он, поблагодарив меня за сделанное от наших церквей пожертвование его кафедре, изъявляет свою радость о распространении чрез меня слова Божия и православной веры в самых отдаленных странах света и проч. Знаете-ли, что я хочу сказать Вам: я высоко ценю и уважаю писания нашего Владыки ко мне и даже благоговею. Но поверите ли, письмо св. патриарха произвело во мне какое-то особенное чувство… словно я получил письмо будто от отца родного… Ах! зачем у нас не так… не попрежнему. Вера и христианская нравственность между нами ослабевает — это неоспоримо. Но не есть ли тому одною из главных причин то, что мы изменили форму управления нашею церковью? По крайней мере, я, грешный человек, этого мнения. Собор или Совет полезен и необходим для законоположений и решений вещей, неудоборешимых одним, а управление (и надзор) должно быть у одного. Многие управлять не могут. Примеры тому на лицо. И у нас в России только те части и хороши, где управление вверено одному; а где советы и коллегии, там совсем иначе. Да и там, как посмотришь хорошенько, всегда управляете кто-нибудь один-либо председатель, либо секретарь, либо, пожалуй, и подъячий… Но видно так Господу угодно, и следовательно, надобно благодарить Его и за то.

Вы мне писали, чтобы я, как возможно скорее писал к новому нашему Первопастырю в С.-Петербург — и я сделал это при первом же случай, т. е. от 8 октября 1849 г., на кругосветном судне. В этом письме моем к Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Никанору, я описал ему вкратце все свои обстоятельства, и кроме того упомянул, что я писал к Г. Обер-Прокурору частное письмо, в котором описано все наше житье-бытье, т. е. как у нас делаются дела по Д. Правлению, как и чем я живу и проч. Из полученных мною прошедшего лета Указов я вижу, что письмо мое к Его Высокопреосвященству не осталось втуне. Так напр. в вышеупомянутом письме к Г. Обер-Прокурору я писал к нему: а) доложить кому-либо из членов Св. Синода — можно ли мне в архиерейском подворье моем поместить семейных священников, и прошедшего лета получен мною указ, разрешающие мне это, б) Описывая в письме моем мое житье-бытье, я должен был сказать и о том, сколько я получаю окладов (для того, дабы преемник мой знал, куда он едет, и что его здесь ожидает), и я сказал, что я кроме 4,000 ассигн. решительно не имею никаких доходов; и что касается до меня, то я более не прошу, но только желал бы, чтобы сии 4 т. р. получать мне не от Компании, а от казны; и на это получил указ, в котором сказано, что ныне воспрещено входить с предетавлением о новых штатах… Видите ли, что письмо мое не осталось втуне?

Правда, еще не мало предметов остается без разрешения. Так напр. в 1847 году я требовал двух иеромонахов для миссий и для них оклады, и прошедшего 1850 года получил указ, что Св. Синод разрешил Преосвященным увольнять ко мне желающих; но о жалованье для них не сказано ни слова. Авось последует ныне или скоро когда-нибудь. О перенесении кафедры до сих пор не получено еще никакого решения, а между тем ректора не посылают не дают разрешения — доканчивать ли постройку семинарских зданий в Ситхе? Но быть может обо всем этом уже и писано мне, только до меня не дошли бумаги, что случается очень часто. Так напр., я еще и по сие время не получил указа о пожаловании меня в сан архиепископа[175], между тем, как несколько указов получено с надписанием Архиепископу. В прошедшем 1849 г. в июле посланы мне два указа, коими требуются какие-то сведения о семинаристах-и этих указов я не получил еще и доныне (а о них я узнал из указа же от последних чисел декабря того же 1849 г., коим мне строго предписывается представить сведения). Бог знает, кого тут винить! Почтамты ли, или самую канцелярию Св. Синода? ибо есть причины думать, что не права и канцелярии, потому что кому из членов Св. Синода не известно, что ответы от меня из Америки могут получиться не ранее 14 месяцев, а между вышеупомянутыми указами, если они точно все писаны в 1849 году, не прошло и 5 месяцев. Тут явная ошибка, или недосмотр, иди Бог знает что.

Но пока довольно! — до почты.

мая 28 дня 1851.

14 июня пришла почта из Петербурга от 20 марта (судя по Пчеле)[176], и на ней я получил письмо от Вас, писанное 6 февраля. О! как я Вам благодарен, возлюбленнейший мой о Господь, Андрей Николаевич, за Вашу постоянную и утешительную любовь ко мне! Вы не забыли меня в молитвах Ваших и при Св. Гроб[177] и во всех других св. местах. Да воздаст Вам любвеобильный Господь наш Иисус Христос Своею любовью. Не стану уверять Вас, что ж Вы (говоря словами Вашего письма) занимаете место в сердце моем одно из первых.

Письма же, о котором Вы упоминаете, посланного Вами в октябре, а равно книг и четок из маслины, я еще не получал. Первое вероятно прошло в Камчатку, а последние еще не дошли. Мальцевым прошу объявить мой искрений поклон. Г. Корсакова[178] ждем на днях.

На этой же почте я получил указ о пожаловании меня в Архиепископа, писанный 4 мая 1850 г. Где он бродил — неизвестно; а других бумаг из Святейшего Синода нет никаких.

Из письма сына моего, Гавриила, которое тоже получено ныне, я вижу, что ректора, которого я требую уже несколько лет, не будет и в нынешнем году, равным образом и тех миссионеров, о которых мне писал Владыка наш прошлого года, т. е. берегом ко мне никто из духовных не едет. Последние, быть может, пришли на кругосветном судне; но я об них не имею никакого известия ни откуда.

Нет никакого решения и о переноске кафедры. И даже не получил еще я никакого уведомления и от Высокопреосвященнейшего Никанора касательно того — послать ли священника на Амур для посещения живущих там русских, и крестить ли Гиляков — о чем я писал к нему от июня прошлого года с возможною подробностью и просил его наставления, но нет ничего и по сие время (значить и к нему мои писания должны прекратиться). И если ничего не получится и на будущей почте, то я нахожусь в затруднении касательно сего нового края. Из писем Г. Невельского слышно, что привезется и походная церковь, и он чрез г. Кашеварова просит меня назначить туда сына моего, Гавриила; а между тем, из Святейшего Синода нет ни буквы об этом. Ужели все это происходить от неумения написать ко мне адрес (о чем я писал даже официально) иди от незнания русской географии почтамтскими подьячими? Бог знает!

Не радостные сведения сообщает мне сын мой о наших синодальных властях узкорукавых (следовательно, деятельнейших). Граф[179] послал его к Войцеховичу[180] и Сербиновичу[181]. Войцеховича он мог застать дома только один раз, и он наговорил много, но ничего не сказал дальнего и решительного. У Сербиновича был он три раза, и он каждый раз говорил ему, что он хочет поговорить с ним об Америке, но в два раза ничего не говорил; только в последний раз читал ему мой отчет и спрашивал его, так ли это!!?? Растолкуйте, пожалуйста, что все это значит? О г. Войцеховиче я не удивляюсь. Но не могу понять перемену в г. Сербиновиче. Прием его прямо показываете, что как будто хотел подарка. Но этого быть не может. Он не из таких. Что касается лично до меня, то я нисколько не забочусь о том, как они обо мне думают и к какому разряду меня причисляют, потому что я ничего от них не ищу и не желаю собственно для себя. Но очень жаль, что они мало обращают внимания на дела наших церквей и миссий. Это им не принесет чести. До сих пор я писал и еще нисколько времени буду писать к ним скромно и тихо; авось услышат! Но если ничего не будет еще и два будущие

года, то я заговорю громко, несмотря на то, хотя бы это для меня кончилось Соловками[182], лишь-бы только ревность моя была не по разуму. Мне нечего терять! Но да избавить Господь меня и их от этого! а я отнюдь не желаю этого; а только хочу сказать, что если потребуюсь обстоятельства, — я не побоюсь их силы. Сделайте милость, научите, как и что мне делать, чтобы заслужить и получить опять их милость и благоволение? Я готов даже просить прощения, если хотя каплю виноват пред ними; готов даже кланяться последнему подьячему, лишь-бы только была польза нашему деду. Только одного они не дождутся от меня никогда, т. е. подарков или взяток. Я не беру сам, и не давал и не дам никому. Вы сами это подтвердите. Но пока опять довольно до почты 19 июня.

29 приехал к нам в Аян г. Корсаков и он мне доставил от Вас книгу: «Мысли о православие»[183]. От нечего делать я переписал копию с моего письма, писанного Графу, о коем упомянуто выше, и я ее посылаю на имя Ваше, прилагая к письму просто без печати. Прочтите и истребите и, разумеется, если будет угодно Владыке, передайте ему. Я ему послал также копии с отчета и с записки о перенесении: кафедры; если угодно, прочтите и напишите мне Ваше мнение, о чем Вы заблагорассудите.

Представьте мое положение. 4 числа июля пришла из России почта и, сверх всякого чаяния, я ни из Святейшего Синода, ни от Графа не получил ни строки, а между тем Пчела от 17 апреля. Этого мало! 5-го числа пришло из Америки судно, и я узнаю, что ожидаемые мною двое для миссий не пришли на кругосветном судне. А присланный в 1848 году из С.-Петербурга иеромонах Филарет помешался в уме и прислан ко мне в Аян, и я должен буду отправить его в Якутский монастырь. Находящейся в Ситхе священник Омофоровский ни за что не хочет оставаться в колониях дальше осени. Что прикажете делать? И даже иеромонах Николай просится на выезд. Но этого я надеюсь упросить, и формально и буквально буду ему кланяться. Больше мне делать нечего.

Бога ради, молитесь обо мне, да не овладеет мною совершенно уныние.

С совершенным почтением и любовью честь имею быть Вашим, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

6 июля 1851 Аянский Порт.

Мир и благословение от моего недостоинства Вам, мои возлюбленные о Господе, Николай Емельянович и сестрица, Александра Никитишна!

Не знаю, как и чем я могу возблагодарить Вас за Вашу любовь ко мне, которую особенно доказали Вы в судьбе моего сына! Один только Всевышний Отец может достойно воздать Вам за Ваши многие и совершенно бескорыстные заботы и хлопоты относительно женитьбы сына моего. О чем посильно молю и буду молить Его, Всещедрого-доныне удивляющего на мне милости Своя. Ежели бы потребовалось и было бы возможно и нужно благодарить Вас только словами, то я готов бы исписать целый лист — благодарю — искренно благодарю, и проч. и проч. Но слова-всегда только слова или знаки-не более.

Да, воздаст Вам Господь за то радостью о детях Ваших!

Письма Ваши, Николай Емельянович, от б января и 3 февраля я получил в Аяне 13 апреля. Ка́к я Вам благодарен, что Вы не послушались Гаврила моего, и не послали письмо Ваше в Охотск, а в Аян! иначе-я и по сю пору (12 июня) не имел бы никакого известия о сыне моем, потому что я от него не получил ни одного письма со времени его отбытия из Якутска. Письма его, как и многие другие бумаги-некоторый прошли зимою в Камчатку, другие лежат в Охотске; то же было бы и с письмами Вашими.

Описывать Вам удовольствие и радость мою при чтении Вашего письма касательно сына моего, его женитьбы и проч., я считаю совершенно излишним; Вы сами можете по себе догадаться. Но меня одно особенно удивило, что новая дочь моя называется Катериною Ивановною — это имя и отчество жены моей и старшей дочери. Теперь остается мне завещать Гаврилу моему, чтобы он, когда будет женить будущего (предбудущего) своего сына, то непременно женил бы его не иначе, как на Катерине Ивановне.

Уже более недели ждем почты со дня на день и даже с часу на час, но нет еще, и потому в ожидании оной я решился, между тем, побеседовать с Вами.

Обращаюсь к Вашим письмам прежде.

Не радостны Ваши уведомления касательно котов, чаев и вообще торговли. Из всего этого видно, что долго ли, коротко, но непременно должен измениться весь прежний ход торговых дел и самых промыслов и произведений мануфактурных.

Рано или поздно люди должны убедиться, что не богатство, но довольство и изобилие плодов земных составляют благоденствие народов. И потому не станут домогаться, как некоего клада или сокровища, внешней торговли и для того жертвовать всем. Люди богатеют всегда на счет ближних своих, так что, чем более единицы богатеют, тем беднее делаются многие сотни и даже тысячи. Пример тому Англия со своими лордами-не знающими, куда давать деньги, и напр. Ирландцами, из коих для многих 6–8 картофелин в день есть почти уж роскошь.

Китайцы давно дознали, что внешняя торговля ни к чему больше не ведет, как только к ссоре с соседями и к роскоши; а роскошь, известно, к чему доводит.

Но обратимся к частности. В Оренбургской губернии, из газет видно, что открыт новый путь в Китай, и, говорят, удобнейший и несравненно ближе к Вам, как это Вы и сами, вероятно, знаете гораздо подробнее, чем газеты, а к этому я прибавлю, что, как я слышал, коты, покупаемые Китайцами на Кяхте, идут от них именно туда, куда ведет новооткрытая дорога; а если это так, то, вероятно, Главное Правление воспользуется этим открытием, а иначе, Компании придется сбывать коты свои в Шангае, где в первый раз давали по 5 пиястра за каждую штуку наличными деньгами, а Компания хотела взять 5.

Любопытно знать результат прошлогодней экспедиции в Шангай; Вы ранее меня можете узнать об этом, потому что, если чаи выменены, то они теперь уж в Петербурге, а когда это письмо дойдет до Вас, то они будут уж и проданы. Касательно же того, пошли ли коты, а равно нашли ли золото и проч., я узнаю раньше Вас, и не премину сообщить Вам, а до тех пор пока расскажу Вам нечто про мою поездку.

Из Аяна прошедшего года мы ушли вместе с Вас. Степановичем[184] в Камчатку, 13 июля; пришли туда 30.

С 8 августа по 29, я путешествовал по реке Камчатке; сначала около 300 верст мы ехали на верховых лошадях; а потом плыли по реке вниз до самого устья и наконец пересели на судно и пришли опять в Петропавловск. После того Вас. Степанович один ездил до реки Камчатки по тому же пути, по которому ехал я, и, кажется, что он еще первый из начальствующих в Камчатке ездил летом; все, не исключая даже Рикорда и самого Машина, ездили по Камчатке зимою; конечно, потому, что обозревать зимою и не иначе, как в феврале, гораздо лучше потому, что зверей меньше; медведи в берлоге, а злые соболи большею частью переловлены, следовательно, гораздо безопаснее. Вас. Степанович ездил один, даже без казака; загонщиков не посылал, и оттого видел житье бытье Камчадалов во всесущей красоте и наготе. Не ожидая его, Камчадалики да и крестьяне поживали, как бывало прежде, и оттого случалось, что их Вас. Степанович заставал еще почивающими, хотя время было не очень-то рано, а именно напр. часов 11 или 10. Его поездка эта много сделала пользы; Камчадалы трусливы и, надобно отдать справедливость, к начальству послушны и стараются угодить. Теперь знают, что Вас. Степанович может приехать к ним вдруг и неизвестно с которой стороны и любить деятельных; а между тем, ходатаи их по делам, их Соболи Соболичи, совсем отставлены; — теперь все принялись и намереваются приняться за работу и труд, и так, что в некоторых местах прошедшей осени распахивали землю под огород, за неимением лошадей, на собаках и даже на себе, разумеется, без всякого понуждения. Словом сказать, по всем частям в Камчатке началась деятельность и с тем вместе справедливость строгая. Команда и матросы не верят глазам, что об них так стали стараться. Купцы сначала не понимали и думали, что стесняют их, когда прекратили им средства к непохвальным барышам; но когда увидели, что Вас. Степанович дал строгий выговор Городовому старосте за то, что как он имеет дозволять заниматься торговлею в Петропавловске чиновникам и прочим, не имеющим на то права, и проч., они увидали, что видно пришло время справедливости.

Дай Бог здоровья Вас. Степановичу; он много сделает добра для Камчатки, только бы дали средства.

Что же касается до того, можно ли в Камчатке завести хлебопашество и скотоводство; то я, имея случай два раза проехать по реке Камчатке летом (в 1846 и 1850), вполне убежден, что то и другое может быть, а последнее даже в огромном размере.

Так напр. в селе Милькове на реке Камчатке 16 августа я сам видел на термометре (исправном) в тени тепла 22° и, говорят, было и больше. Огурцы могут родиться на грядах; картофель родится, поверите ли! сам 40,60 и даже 80. И то, как посажено! как водятся! Правда, там иней рано бывают. Прошедшего года было 3 августа; но это главное оттого, что много кустарников и нет распаханных полей. Когда уничтожатся первые и будут вторые, то иней будут позже. Только все это может быть сделано руками не Камчадалов, изволящих почивать до 10 часов и притом слабых и хворых, но руками русских мужичков. Иначе, ничего не будет, и потому дай Бог, чтобы нашему Генерал-губернатору Муравьеву удалось сделать все, что он намеревается, касательно здешнего края.

Еще о плодородии земли.

Мы в Петропавловск пришли 30 июля, и там картофель был в то время не выше 1 ½ верхов, и только, что появились зародышки, и, как Вы думаете! в сентябре (около 20) сняли сам 40!!! это было на огороде начальника, а между тем, картофель был, можно сказать, кой как натыкан в худо обделанную землю.

Травы в Камчатке почти в рост человека. Так, что в последних июня и даже ранее, можно косить — а в Камчатке косят в сентябре для того, чтобы, как они говорят, сено не портилось, косят — и прямо убирают. Конечно, не все так делают. Но вот Вам анекдот: в Милькове сено можно косить с половины июня, и жители до 5 июля совершенно свободны; рыба еще нейдет; а погода вообще ясная. Я спросил, почему же Вы не готовили сена в июне? мне отвечали: шибко комаристо было, т. е. много было комаров! Наш русский мужик не поверит такой диковинке; а это так бывает в Камчатке всегда; конечно, комаров много (и это главное от множества кустарников), но поутру на заре нет ни жару, ни комаров, а утром сколько можно сработать? Да, Камчатка не только может существовать сама собою, но может еще снабжать маслом и солониною другие места, — а кроме того, много рыбы — отличной чавычи и соболей; и между тем, ни рыба и ни соболи, особенно последние, промышляемые зимою, нисколько не помешают скотоводству и даже хлебопашеству.

Вообще характер почвы Камчатки совсем не тот, что в Охотске, Якутске или в Америке. На пути из Петропавловска до Милькова около 300 верст, можно сказать, нет ни гор, ни болот, ни непроходимых лесов, а повсюду трава; скот можно перегонять по всей Камчатке.

Самый же Петропавловск есть самое худшее место из всех мест Камчатки; там ничего нет, кроме отличнейшего порта, воды, дров и частью рыбы, а сообщению со внутренностью мешают горы.

NB. А село Мильково лежит на реке Камчатке.

Но пора обратиться к моему путешествию. По прибытии моем в Петропавловске 28 августа, я тут, к большему удовольствию моему, нашел нового гл. Правителя, Николая Яковлевича, который ушел в Америку 10 сентября.

До 14 ноября проживая в Петропавловске безотлучно, в этот день я выехал. 18 января приехал в Гижигу:, с 30 янв. по 25 февраля ехал из Гижиги до Охотска, а с 8 марта по 3 апреля-из Охотска до Аяна, где и нахожусь теперь в ожидании почт из-за моря и из России. На днях будут.

О перенесении кафедры ничего не пишут, и если не получу и на ожидаемой почте, то отправлюсь в Америку на первом же судне и, без особенного предписания, до 1855 года не намерен быть ни в Аяне, ни в Камчатке.

Касательно мест, чрез которые я проехал, особенного ничего не могу сказать, кроме того, что, сверх всякого чаяния моего и всяких расчетов, мне Господь привел в день рукоположения моего в Архиерея, ровно чрез 10 лет, освятить новую церковь в севере Камчатки во имя Ангела моего, Иннокентия.

При этой церкви был и построил ее известный Вам Лев, бывший келейник мой, — с 1846 года отец Лев (а в 1848 году вдовый — с 2 дочерьми). Службою, усердием и жизнеповедением его все не могут нахвалиться. Слава Богу! и я его ныне привел в Гижигу и дал ему новое поручение начать проповедовать Евангелие Корякам и прочим инородцам, населяющим Гижигинский округ.

Из Охотска в Аян я ныне ехал не чрез Якутск, как было в 1847 году, но по реке Мае с вершины до Нелькана и оттуда по Аянской дороге. По Мае еще никто не езжал, я проехал, можно сказать, первый, и тем сократил путь мой до 1000 верст.

В Аяне ныне был полковник Ахте, который уехал в Удское отыскивать золото, и с ним целая экспедиция; он уехал 29 мая.

В Аяне ныне лето настало рано; 21 мая начали садить в огородах; а к Троице были ранние цветы в поле. Три раза были громы: 1-й на 21-ое, а последний третьего дня, т. е. 10 июня; — и вчера, и сегодня очень жарко, тепла в тени до 20° и на солнце было более 34°, дерева все уже распустились, и травы уже порядочны.

Затем, в ожидании почт прекращаю мою с Вами беседу молитвою о Вас и желанием всяких благ.

Священник здешний уехал по епархии, и я теперь остался исправляющим должность приходского священника.

Потрудитесь, Николай Емельянович, съездит на Варварку в Знаменский монастырь и находящемуся там Архимандриту Парфению или его поверенному, собирающему на монастырь Архангелов Михаила и Гавриила, что в горах Тавры Малоазийской области, епархии Кесарии Капподокийской, выдать сорок рублей серебром. На вопрос: от кого, скажите: из Америки. Сделайте милость, не забудьте и деньги перечислите в Новоархангельск по принадлежности.

14 июня пришла почта из России, и 15 числа я получил письмо от Вас от 17 марта, т. е. в день выезда моего Гаврила, и это письмо от Вас, конечно, уже последнее сего года; Гаврила же мой, как я вижу из письма его, из Иркутска едет в Аян; и, конечно, ранее первых июля не будет сюда и потому, быть может, не застанет меня здесь в Аяне. Следовательно, быть может, я здесь не услышу лично от него всех подробностей Вашего к нему расположения можно сказать, беспримерного, а следовательно, и Вашей любви ко мне. Да, возлюбленный мой Николай Емельянович, именно только один Отец Небесный может воздать Вам за Вашу любовь ко мне. Не стану уверять Вас, что я не престану молить Его о Вас и всем семействе Вашем.

Вы, между прочим, уведомляете меня о том, какое имеет попечете о детях моих Высокопреосвященный Филарет Мос. — Да, и в этом я вижу милость Божию ко мне, моя служба совсем не стоит того, чтобы меня так много и столь многие любили. О! как многомилостив Господь наш! за малые труды для имени Его и за некое пожертвование для Него своими корыстями — Он так щедро награждает, так что нередко приходить на мысль или, лучше сказать, я полагаю, что я уже восприемлю мзду свою здесь!! Но да будет Его святая воля.

Мало того, что Вы сына и невестку мою приняли к себе, Вы, мой возлюбленный, не лишили этого и дочери моей, Парасковьи; — немного ныне и родных, которые бы столько и так постоянно любили своих родных-как Вы меня!..

Я очень рад, что она пошла в монастырь, и дай Бог, чтобы она осталась в нем навсегда. Прилагаемое при семь письмо потрудитесь приказать отправить к ней и дополнить адрес на пакете.

Гаврило мой писал мне подробно о своей женитьбе, и, скажу Вам откровенно, я более, нежели радуюсь, даже удивляюсь его преданности воле Божией и моим советам-предоставить выбор жены Богу. Мне остается теперь только молиться, чтобы эта преданность его осталась в нем навсегда, и чтобы в минуты искушений — неизбежных в семейной жизни, Господь не оставлял его Своею благодарю.

Он пишет мне, что Генерал-губернатор желает его иметь на Амуре (как это знаете и Вы сами, вероятно); но я по cиé время не получил разрешения касательно этого предмета, хотя я лично писал к С.-Петербургскому Митрополиту; удивляюсь и недоумеваю. Что это значит? Но, быть может, мне и писано уже, но только до меня не дошло, что очень может быть; так напр., указ о пожаловании меня в сан Архиепископа и письмо от моего Гаврила, писанное в сентябри, я получил только ныне, 14 июня, из Якутска.

Из отправленных Вами к нам вещей еще ничего не пришло; и также нет еще судов ни из Америки, ни из Камчатки; и потому заключение сего письма моего оставляю до самого отбытия моего из Аяна.

Вчера пришло из Америки судно-там все благополучно. Слава Богу. Сегодня отправляется Эстафета, спешу заключить письмо это.

Прилагаемый при сем пакета на имя Высокопреосвященного Владыки потрудитесь передать лично ему. В случае же (чего да сохранит и избавит Господь), если он уже не на земле-то передайте его Андрею Николаевичу Муравьеву-нашему писателю, и если можно, то также лично.

Прощайте, Господь с Вами, со всею любовью моею есмъ Ваш покорный слуга и богомолец

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

6 июля 1851. Аянский Порт.

Мир и благословение тебе, возлюбленная о Господе Елизавета Сергеевна[185]. Искренно благодарю Вас за Ваше письмо ко мне от 24 января, а более всего-за Ваше сестринское участие в сыне моем. Да воздаст Вам Господь за то утешением и радостью о выздоровлении Вашего супруга. С сердечным удовольствием и радостно слушал я от сына своего о Вашем христианском терпении и благодушии в перенесении скорбей и разных неизбежных неприятностей по причине болезни супруга Вашего. О, да укрепит Вас Господь в сем великом подвиг и да подаст Вам силы совершить оный до конца! Его же любит Господь — наказует. Без всякого сомнения, Вы часто вспоминаете сие Божественные слова. Многоразличны и многообразны пути, коими ведет Господь Своих избранных в царствие Свое! Но Ваш путь особенный и царский! Господь с Вами на всяк день и час! Прошу не забывать иногда в молитвах Ваших и многогрешного Иннокентия, архиепископа Камчатского.

юля 21-го, 1851., Аянский Порт.

Возлюбленная моя о Господе и многоуважаемая Варвара Петровна!

Не знаю, как я стану благодарить Вас за Вашу любовь ко мне и в особенности к сыну моему[186].

Я не могу надивиться, за что́ Господь так щедро изливает на меня Свои милости многоразличный и многообразные, — тогда как я сам знаю очень хорошо, что я не стою, не стою и не стою.

Слава и благодарение Ему, Премилосердому, награждающему не только дела, но и самые намерения и желания, ко славе Его относящиеся.

Только 4 июля я узнал, что уже нет на сем свете моей многоуважаемой, многолюбимой о Господе Анны Сергеевны[187]. — Она давно уже умерла плотью, а я поминал ее, и, конечно, всех долее, в моих посильных молитвах, как живую. Она точно жива. Она была, жила и умерла о Христе, следовательно, она не может умереть.

О! как утешительна кончина ее. Я очень благодарен за уведомление меня о том Катерине Сергеевне[188].

Она, без сомнения, сообщит Вам, что я писал ей касательно сего. Просьбу мою к ней прошу покорнейше и Вас принять и исполнить.

Господь с Вами и со всеми Вашими детьми и близкими. И покорнейше прошу объявить мое почтение и благодарность всем Вашим за любовь их ко мне. И прошу не забывать в молитвах Ваших многогрешного Иннокентия, Архиепископа Камчатского.

июля 24 1851 г.

Вот что писал о кончине графини Анны Сергеевны Филарет, митрополит Московский, к А. Я. Муравьеву от 15 июня 1849 г. «Ведайте, что Москва стоит, и Бог грехам нашим терпит».

Один человек, простившийся с Вами пред Вашим отселе отбытием, отказывается приветствовать Вас по Вашем возвращении. Графиня Анна Сергеевна Шереметьева во вторник занемогла, в субботу почувствовала себя особенно тяжко, под вечер приобщилась святых таин с чувством облегчения, и вскоре скончалась, изъявив сожаление о своем сыне и поручив его в покровительство Божией Матери. Помолитесь о ней в мире. Помни последняя, говорить она. Впрочем, Вы не беспокойтесь: она говорит, нам, сидящим дома, а не путешествующим. (Письма митроп. Моск. Филарета к А. Н. Муравьеву. Киев. 1869 г. стр. 305).

Возлюбленная моя о Господе Екатерина Сергеевна!

Искренно благодарю Вас за Ваши письма ко мне, одно от 21 февраля 1850, а другое от 22 января сего года. Первое я получил лишь только 4 июля сего 1851 г. (Оно было привезено в Америку и там пролежало 8 месяцев); а другое получил я от сына моего, приехавшего ко мне со своею подругою здорово и благополучно — 19 июля.

От души и сердца благодарю Вас и всех Ваших родных и в особенности Варвару Петровну и супруга Вашего, Алексея Васильевича, за участие, принимаемое Вами в сыне моем. О! как утешительно для меня это Ваше участие — Ваша любовь к нему! Да воздаст Вам Господь радостию и утешением и здесь, и там!

Теперь буду отвечать Вам, моя возлюбленная о Господе Екатерина Сергеевна, на первое письмо Ваше.

Редко, очень редко я плачу. Но, читая письмо Ваше о кончине многоуважаемой мною Анны Сергеевны, я плакал. Не от сожаления о том, что она померла так рано, плакал я, хотя, сказать по истине, надобно много плакать и об этом. Но слава и благодарение Богу за все, а паче за то, что она умерла христианскою кончиною. Меня тронуло до глубины сердца ее преданность Богу, а более ее простая, но чистая материнская молитва о своем Сереже. Искренно благодарю Вас, что Вы мне описали это так подробно и тем доставили мне духовное утешение. Теперь нам с Вами остается только молиться Богу и благодарить Его и в благодарности молиться не столько о упокоении ее души, сколько о том, чтоб последняя ее молитва о сыне исполнилась во всей силе.

Еще не один раз я перечитаю это письмо Ваше.

Не охотник я напрашиваться на подарки и признаюсь тягочусь ими, когда они многоценны; но не могу утерпеть, чтобы не попросить Вас и Варвару Петровну прислать мне на память (нет, не на память-я никогда не позабуду Анну Сергеевну, а на воспоминание о ней) какую либо вещицу, бывшую в руках ее. Например, молитвенник или крестик. Сердечно порадуюсь, и буду утишаться, смотря на вещь, которую она употребляла. Я ее искренно, сердечно любил христианскою любовью и именно за то, что она учила молиться Богу своего сына, первенца…

Сделайте милость, если можно, исполните эту мою просьбу; но с тем, чтоб вещь эта была не поддельная. И да будет это известно только Вам с супругом Вашим и Варваре Петровне.

Да не покажется Вам странною такая моя просьба. И скажу Вам, что только Вам и Варваре Петровне я бы решился[189] об этом.

Нового о себе ничего не могу сказать или прибавить к тому, что Вы слышали от сына моего, кроме того, что я, вскоре по отбытии его от меня, отплыл в Камчатку, где прожил до 14 ноября, а потом поехал чрез Гижигу в Охотск, и оттуда приехал в Аян 3 апреля.

Прощайте, Господь с Вами и всеми Вам близкими по сердцу!

Варваре Петровне и Вашему Супругу прошу объявить мое искреннейшее почтете и благодарность и прошу не забывать в молитвах Ваших многогрешного Иннокентия, Архиепископа Камчатского.

24 июля 1851. Аянский Порт

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Сын мой Гавриил, прибывший ко мне в Аян 19 июля с своею подругою, доставил мне от Вас драгоценнейший подарок или паче благословение от Гроба Господня — четки. С должным вниманием и благоговением принял я оные и с особенною благодарности к пославшему их. Да воздаст Вам Господь за постоянно питаемую ко мне любовь Вашу.

В прошедшем письме моем я писал Вам, что одну из посланных Вами книг я получил, а другую: «Письма с Востока» еще нет. Она идет с последним транспортом, и надеемся, что она придет к отбытию нашему в Америку.

Позвольте мне обратиться к Вам с просьбою.

По прибытии моем в Аян, я, пробегая старые газеты, видел, что кто-то издал, кажется, правду Армянской церкви, по случаю писем Ваших или что-то подобное сему (справиться теперь очень трудно). Сделайте милость, прикажите купить эту книгу и прислать мне.

Недавно прочитал я в журнале окружное послание восточных патриархов, по случаю папского послания изданное. Сделайте милость, уведомьте меня, что говорили об этом наши православные, римляне и протестанты? по крайней мере, заметили ли это журналы? Это меня весьма интересует.

Николай Николаевич Муравьев просит меня об учреждении миссии на Амуре и миссионером послать туда моего сына. Обеими руками благословляю я это дело и обеими руками готов отдать на то моего сына. Но дело вот в чем: ни от графа, ни от Митрополита Никанора я не получил об этом ни слова, тогда как им писал об этом — одному от июня, а другому от июля прошлого 1850 года. Мне не столько нужно их вещественное пособие, как разрешение или позволение принять сии новозанимаемые места в мое ведение. А без этого я не смею взяться, ибо это будет преступлением против соборных правил, а я этого боюсь. Не знаю, не придет ли что на ожидаемой почте? Но едва ли. А если не получу ничего, то право не знаю, на что решиться. Хочется исполнить и просьбу Николая Николаевича (что благословляет и наш Владыка М.), и не смею. Впрочем, Вы узнаете, на что́ я решусь.

Я вполне уверен, что Вы не поскучаете прочесть следующее. Всемилостивый Господь наградил меня такою дочерью-невесткою, что лучше я и желать не могу. Слава и благодарение Ему Всеблагому! Кротка, покорна, терпелива до удивления, очень неглупа. Мужа своего любит (на что доказательство видел я сам), а между тем готова расстаться с ним на время, если служба его потребуете этого, хотя и не может без слез вспомнить об этом. И паки слава Богу! Прощайте! Господь с Вами во вся дни живота Вашего! Всем сердцем преданный Вам и любящий Вас, Ваш покорнейший слуга Иннокентий, Архиеп. Камчатский.

июля 28 дня 1831. Аянский порт.

Выскопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец.

В прошлогоднем письме моем (1850 г.) я, говоря о действиях Квихпакского миссионера, между прочим, сказал, что по причине позднего прихода в Михайловский редут (место складки грузов) из Ситхи судна, по всей вероятности, ему опять не удастся сделать поездку вверх по реке Квихпаку, где его ожидают с 1847 года. И действительно, он не мог этого сделать ни осенью 1849, ни весною 1850 года. Ибо он возвратился в миссию из Михайловского редута еще позднее, чем в 1848 году, а именно, 3-го сентября. А между тем, ему предстояла крайняя необходимость заняться, во-первых, постройкою жилья для приехавших к нему работников для построения церкви, запасением для них пищи, заготовлением леса для закладки церкви и самою закладкою, пока еще не наступили морозы. Все это Господь помог им устроить и сделать. К 1—му октября устроено жилье для работников, а к 23-му приготовлено все к торжественной закладке церкви, которая и заложена того дня в честь Животворящего Креста, длиною 18, а шириною 9 аршин, при собрании всех жителей селения. К июню 1850 года здание было возведено выше окон. Зимою 1849 г. миссионер, сверх обыкновенной поездки на реку Кускоквим, в Кодмаковский редут, ездил по лежащим вниз по реке от миссии селениям, т. е. по тем же самым, мимо которых он плавает летом в Михайловский редут и обратно. Цель его сей поездки была главная та, дабы видеть, како вернии пребывают в их самых жилищах, в кругу семейств своих и между некрещенными; а с тем вместе более ознакомиться с их образом жизни, занятиями и проч. и дать им нужный и приличный наставления. Таковую поездку делал миссионер еще в первый раз и без всякого предуведомления о том жителей; а потому, приезд его в селения крайне удивлял многих. Но везде, где только он был, его принимали с большим радушием, с любовью и радостью, а из домохозяев каждый желал, чтобы миссионер остановился в его юрте; но он обыкновенно останавливался у старшин. — Миссионера особенно удивил своим приемом один старшина — старик. Он, поздоровавшись с миссионером на улице с прочими, как следует по-христиански, когда он вошел к нему в юрту, то старик с особенным чувством взял миссионера за голову и поцеловал его; и потом чрезвычайно захлопотал об угощении его всем, что у него было запасено. Миссионер говорить, что, когда старик поцеловал его в голову, «сердце мое облилось утешительными слезами, причем я вспомнил, что этот самый старик в прошедшие годы, до принятая христианства, был сильным противником мне и врагом христианства, а теперь сделался усердным христианином и, в любви христианской, расположенным ко мне; и прочие неизъяснимый, утешительный и благодарный Богу чувства родились во мне». Миссионер, проживая в юртах, где останавливался, не изменял своих обычных молитв, утренних и вечерних; и когда он вставал на молитву, — а это по необходимости надобно было делать при всех, — то все крещенные, без всякого понуждения, тот час также вставали на молитву, а между некрещеными прекращался говор и шум. Миссионер говорить, что подобный поездки зимою весьма полезны и назидательны для новокрещенных (но зато зимою очень затруднительно совершать таинства, по причине морозов и неимению приличных для сего строений); и некоторые из них прямо говорили ему, что хорошо бы было, если бы он посещал их часто. Но для этого надобно иметь средства, а главное «надобно иметь большое терпение и совершенно безропотную, смиренную преданность Богу и готовность переносить и преодолевать все трудности, препятствия и неприятности; что же касается до меня, то-благодаренье Господу! — я нигде, ни в каком, невидимому, скорбном случае не возроптал до сего времени, и впредь умоляю Бога, да даст Он мне грешному и недостойному большее еще терпите и смирение. Главные неприятности бывают мне от моих немощей (миссионер страдает внутреннею болезнию, иногда так, что не может встать с постели); но и тут, в облегчение оных и в вознаграждение переносимых трудов моих, иногда раждаются во мне чувства утешения и благодарности Богу за все, что есть». Во время прожитая миссионера в Андреевской одиночке, где живут Русские служители Компании, и до которой он доезжал ныне зимою, он окрестил одну 60-летнюю старуху, многосемейную и потому весьма уважаемую повсюду, которая случайно пришла тогда в одиночку по своей надобности. — Обращение ее началось тем, что она согласилась выслушать миссионера. И когда он стал ей говорить, то она, начав слушать со вниманием, чем далее, тем охотнее и внимательнее слушала, и наконец сказала, что она всему слышанному верить и желает креститься; но только сожалела, что тогда не было при ней ее сыновей и родных; но когда узнала, что миссионер проживет тут еще несколько дней, — она послала за своими детьми. На другой день приехал один сын ее, с 3 родственниками. Когда миссионер проповедовал им, старуха опять слушала и, по окончании слова, просила безотлагательно окрестить ее. Примеру ее последовали и приехавшие; а в проезд миссионера потом (летом) по реке, по примеру и убеждении сей старухи, окрестилось еще 8 человек из ее родственников, которые, лишь только увидели миссионера, сами вызвались на то. Во время другой его обыкновенной поездки по реке Кускоквим, на обратном пути его оттуда, в одном селении, чрез которое он обыкновенно проезжает взад и вперед, он окрестил 43 души взрослых (из коих 28 муж. и 15 женщ.). Жители сего селения, много раз слышав проповедь миссионера, давно изъявляли желание креститься, но отлагали за темь только, что совершить крещение зимою в реке невозможно (при морозах от 20 до 30 градусов). Но наконец, видя, что летом миссионеру быть у них невозможно, они ныне, к обратному пути его из редута в миссии, сами приготовили большую купель; и лишь только он приехал к ним, — они уже настоятельно стали просить его окрестить их. В это лето (1850 г.) миссионеру весьма не хотелось ехать из миссии в Михайловский редут, куда приходят суда: ибо без него постройка церкви должна остановиться; но обстоятельства заставили его ехать.

Проезжая вниз по реке, он, как и прежде, заезжал в каждое селение, для получения сведений о состоянии жителей; исполнять же своих обязанностей он не мог, по причине лова рыбы, которой ход лишь только начинался; и только в одном селении Канигмют, где жители начали обращаться в прошедшем году (и о чем я упоминал в прошлогоднем письме моем), он окрестил 9 человек из числа семейств, крестившихся прошлого года. В другом же селении Такчагмют (о коем тоже упомянуто в прошлогоднем письме моем) жители, хотя были все дома, и старшина говорил, что все они желают креститься, но миссионер, видя их большие хлопоты и заботы по промыслу рыбы, отложил крещение их до возвратного своего пути, и старшина просил его непременно заехать к ним, говоря, что они нарочно будут ждать его. Всех присоединившихся к церкви с 1 августа 1849 г. по 12 июля 1850 г. было 87 душ взрослых. И все это было только в проезд его, — мимоходом. Предпринимать же нарочитых путешествий, именно для проповеди Евангелия, миссионеру обстоятельства не позволяют уже несколько лет; и Бог знает, когда ему удастся это сделать, — по крайней мере, хотя бы съездить туда, где его ожидают с 1847 года. Послав к нему в 1849 г. помощника, я надеялся, что миссионеру будет более возможности и времени заняться сим; но помощник его заболел и тем причинил ему множество забот.

О духовном состоянии своей паствы вообще миссионер отзывается очень удовлетворительно и с благодарением Господу; а что касается до жителей того селения (Икогмют), где находится миссия, — то миссионер говорить, что они более и более утверждаются на пути благочестия, делаясь более послушными и приверженными к христианской вере. Шаманство и грубое суеверство у них вовсе уже истребилось, и даже не слышно этого и в окрестности миссии, между новокрещенными. Маски, которые они прежде употребляли при своих играх, ныне оставлены. Миссионер с благодарности) отзывается о живущих при миссии, что они, в продолжение зимы, с усердием помогали таскать лес из-за реки к селению и поднимать оный на берег, довольно высоки и крутой; в последнем случае помогали не одни только мужчины, но и женщины и дети их, подростки. Плату же за труды последние не получали и не требовали никакой, а мужчины получали очень небольшую, и то только тогда, когда они работали целый день, таская лес издалека.

Между туземцами и Алеутами, работающими при церкви, миссионер, как в пути, так и на месте, всегда замечать ласковое (и дружеское) обращение; и туземцы к ним оказывают расположение несравненно более, чем к Русским. Впрочем, Алеуты и заслуживают это, всегда обходясь с ними, как с братьями, по-христиански. Один из Алеутов — житель острова Павла — человек очень неглупый, набожный и добрый, о туземцах отзывается так: «удивительно, как скоро они переменились. Прежде мы слышали, что они были дики; а теперь сделались ласковы, любовны и привержены к тебе (миссионеру)». И он же, видя их усердие в церкви и в исполнении христианских обязанностей, выразился так: «Что мы (в сравнение с ними)? мы, хотя много слышали и даже сами читаем на своем языке, а научились только пить, есть и утишаться. Но вот я здесь, как будто снова, учусь из самых примеров… Это чувствовало мое сердце и сильно тянуло меня сюда, почему я, хотя и семейный, но крепко желал сюда, единственно по чувствам сердца моего, в чем и точно не обманулся, как я вижу теперь». Такой отзыв очень замечателен по многим отношениям. «Надежда к распространению христианства в той стране и к приобретению чад Христовой церкви, говорит миссионер, очевидна и несомненна, ибо чем далее, тем более открываются пути к сему, препятствия уменьшаются и проч. Но только требуются делатели и средства для дальнейших путешествий».

Поучение детей Закону Божию продолжается, поколику позволяет время и работы миссионеру, но так же, как и прежде, только в том селении, где он живет, и во время пребывание его в Колмаковском редуте. Миссионер ныне имел утешение видеть некие плоды своих трудов по сей части. Три девицы, из числа слушавших его поучения, вышли в замужество, и не иначе решились, чтобы брак был совершен по христианскому обряду; а одна из них ни за что не хотела идти замуж, если жених ее (который был не крещен) не окрестится; то же говорили и родители ее, и тот исполнил их желание. В 1850 г. к миссионеру начали ходить дети 4-х и 5-ти лет; разумеется, говорит миссионер, что они мало понимают из слышанного; но, по крайней мере, или научаются и привыкают стоять чинно и молиться Богу, и проч.; я и тому рад, что они не боятся меня и охотно приходят ко мне, а родители посылают их; а я не скучаю заниматься и с ними.

Здесь кстати сказать, что у миссионера заведено с первого времени и постоянно соблюдается: в воскресные дни поучать (дома) причетников своих слову Божию. О прочих Американских миссиях особенного сказать ничего не могу, кроме того, что Кенайский миссионер отправился на целый год в Нушегакскую миссию, для исправления там треб. А Колоши, живущие в Ситхе, продолжают креститься, а крещенные, как говорит протоиерей, и молятся, и слушают, и исполняют, по крайней возможности, обязанности христианства. Ныне окрестилось Колош 21 человек[190].

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июня 31 дня 1851. Аянский порт.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь[191]!

Почтеннейшее письмо Ваше от 17 февраля 1851 г. из Петербурга я получил 19 июля в Аяне. Приношу мою искреннейшую благодарность Вашему Высокопревосходительству за благорасположение Ваше ко мне и к сыну моему, которой теперь при мне и с своею подругою, которая заслуживает всей моей любви по своим качествам. Слава Богу за это!

Честь имею отвечать Вам на важнейшую часть письма Вашего.

Вы изволите просить меня о снаряжение миссии в землю Гиляков и желаете, чтобы я туда назначил сына моего; а относительно средств к содержанию миссии Вы изволите говорить, что содействием Высокопреосвященнейшего Филарета будут получены средства для одной особой миссии.

Вместе с письмом Вашим я получил письмо и от Высокопреосвященнейшего Филарета, в котором он пишет мне, что Платон Васильевич Голубков оказывает мне помощь для миссии, и что-Вы изволили писать к нему о расположении меня и Платона Васильевича, чтобы новая миссия назначена была именно в земле Гиляков. «Вижу, говорит Владыка, в сем предложены побуждения религиозное и патриотическое… Николай Николаевич смотрит на вверенный ему край прозорливым оком и имеет благие намерения. Да поможет Бог Вам и Ему!!»

Обеими руками благословляю и я намерение и желание Вашего Высокопревосходительства, касательно учреждения миссии в земле Гиляков, и с большим удовольствием готов принять это дело на свои руки; и обеими руками готов отдать на это дело сына моего, несмотря на то, хотя бы мне пришлось расстаться с ним и его любезнейшею, моею милою дочерью навсегда; готов и сын мой и его подруга идти на дело Божие, хоть сейчас: и даже не остановило бы меня и то, что я еще не получил ничего ни откуда, касательно помощи от Платона Васильевича (ибо нашел бы денег на первый раз). Словом сказать, я со своей стороны совершенно готов исполнить Ваше христианское желание со всем моим усердием, несмотря на неудовлетворительность вещественных средств при первом водворении миссии. Но меня связывает одно, и самое важное и главное.

Для начатая этого дела необходимо соизволение Государя и благословение или позволение Св. Синода — принята новозанимаемыя Русскими или Компаниею места в состав Камчатской епархии и действовать по обстоятельствам. Но я не имею ни того, ни другого.

Конечно, испросить первое не есть мое непосредственное дело, и я могу об этом и не знать; но без последнего я не могу принять в свое ведение ни одной души человеческой. Этого требуют правила Вселенских Соборов.

Об устроении зимовья близ устья Амура и о заселении там Русских, я прошедшего года в июне писал к С.-Петербургскому Митрополиту партикулярно (считая еще не благовременно писать о том офицально, даже и теперь) и просил его разрешения: может ли священник, имеющий посещать это зимовье, обращать свою проповедь к туземцам? или может ли он крестить тех из язычников, которые сами будут просить о том? — В письме моем к Г. Обер-Прокурору Св. Синода, посланном чрез Ваше Высокопревосходительство, касательно разговора с Гиляками, я указал на письмо, писанное к Митрополиту Никанору.

Но к крайнему моему удивленно и сожалению, и по сие время я не получил ни от того, ни от другого решительно никакого ответа. Положим, что дать официальное позволение Св. Синод не может; но велеть доложить Государю и написать мне партикулярно, кажется, весьма возможно.

С этой же почтою пишу я к Г. Обер-Прокурору и прошу его испросить таковое позволение и сообщить мне о том при первой возможности. Но как бы ни спешили этим делом, я ранее осени будущего года получит об этом никак не могу; а следовательно, и сын мой прибыть в Аян ранее 1853 года не может.

Но чтобы сколько возможно с моей стороны ускорить это дело, я решаюсь так: сына моего я ныне возьму с собою в Ситху (это для него почти и необходимо), а на будущую весну пришлю его опять в Аян — с тем, если получится от Св. Синода желаемое мною дозволение, то он отправится на Амур; а если не последует такового дозволения почему либо, то он возьмет жену свою (которую мы по этому оставляем в Аяне на зиму) и возвратится в Ситху.

А между тем, по желанию Г. Невельского, если только будет случай, я нынешнего лета велю побывать в зимовье Аянскому священнику (бывшему миссионером в Америке). Его посещение будет полезно и для живущих в зимовье и относительно к Гилякам дела не испортит.

Что же касается до того, чтобы сын мой, воротясь из Ситхи на будущую весну в Аян, мог знать, что дозволение Св. Синода на открытие миссии последовало, я прошу Г. Обер-Прокурора дать знать об этом Аянскому священнику, для объявления сыну моему по прибыли его в Аян.

Затем остается мне только обратиться с просьбою к Вашему Высокопревосходительству написать об этом и с Вашей стороны к кому следует, дабы священник Гавриил Вениаминов на будущее лето мог отправиться на желаемое Вами и мною дело и на месте будущего своего пребывания имел по возможности средства, как к существованию своему, — так наипаче к начатию и продолжению возлагаемого на него поручения во славу Божию.

Касательно первого, на случай, если не получится чаемая нами помощь от г. Голубкова и на следующее лето, я сделаю распоряжение, что священник Вениаминов с причетником, которой при нем будет, не останутся без жалованья в течение года. А там — что Бог даст! будут успехи, будут и средства к существованию, авось поможет и Св. Синод.

Об успехах, кажется, сомневаться много нельзя. Конечно, все от Господа. Сам Бог обращаете людей на путь истины, а не проповедники; они только орудия. По крайней мере, я со своей стороны не вижу препятствий к тому, кроме одного и очень — очень не маловажного. Я это объясню примером. Три раза проехал я чрез Коряков, и, конечно, не менее сего числа говорил я с ними о принятии христианства; и каждый раз слышал от них: «зачем нам креститься? разве для того, чтобы сделаться такими же, как Русские, т. е. обманщиками, развратными и проч.» Конечно, трудно, не легко отвечать на такое возражение; но я говорил им, что не надобно смотреть на тех Русских, с которыми они имеют дело; это Русские, худшие из прочих. Также отвечаем мы на подобный возражения и Колошам, соседям нашим. В Гижиге и в Ситхе так отвечать и говорить можно. Но что отвечать Гилякам, если и они скажут что либо подобное. Да — хотя больно и стыдно, но св. истина требует сказать, что нынешние Русские православные сами служат препятствием к распространению и утверждению христианства, Увещания наши тут не действительны… Тут нужны меры с Вашей стороны, а какие именно? это вполне предоставляю Вашему Высокопревосходительству; и прошу только — о мерах, какие будет угодно Вам указать Г.г. начальствующим на Амуре (да не худо бы и везде), не оставить меня уведомлением.

Призывая помощь и благословение Божие на все Ваши дела, начинания и намерения, касательно нашего края, честь имею быть с глубочайшим уважением и искреннею преданностью Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 4 дня. 1851. Аянский порт.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[192]!

Г. Генерал-Губернатор Восточной Сибири, Николай Николаевич, в (частном) письме своем ко мне, от 17 февраля сего года, между прочим, пишет: «…Открывается великое для особой миссии поприще, я говорю о земле Гиляков, Вам известной, — здесь дело христианское можете много споспешествовать великой будущности России; благоволите, Преосвященнейший, миссию эту направить к берегам Амура и благословите нового священника ввести и распространить Христово учение в тех местах…. и кто же лучше сына Вашего может начать это дело, особенно, когда там надобно будет опровергать ложные слухи, Якутами распространенные… Если благоволите, Преосвященнейший, исполнить просьбу мою, то снарядите Гавриила Ивановича (сына моего) к отправлению с Невельским, который зайдет в Аян (в 1851 году)».

Относительно же средств к существованию мисси, он говорит, что содействием Высокопреосвященнейшего Филарета Московского будут получены средства для одной особой миссии. В письме же своем ко мне Высокопреосвященнейший Филарет говорит, что «Платон Васильевич Голубков оказывает Вам помощь для миссии» (и, как я знаю, для одной в Америке). Но Николай Николаевич просите, чтобы это употреблено было именно для Амурской миссии.

На письмо Николая Николаевича, я отвечал ему, (также партикулярно,) что я со своей стороны совершенно готов исполнить его желание, касательно учреждения миссии на Амуре, готов и сын мой идти туда. Все готово.

И, конечно, несмотря на то, что по сие время я ничего ни откуда не получил, касательно помощи от г. Голубкова, и несмотря на самые затруднения при первом водворении миссии, когда нет еще помещений и для пришедших русских; я ныне же бы отправил сына моего к Гилякам, как о том просил меня усердно и г. Невельской, если не с семейством, то одного, и нашел бы денег на содержание его. Но меня связывает одно и самое важное и главное.

Для начатая этого деда в земле, еще не вошедшей в состав, не только какой-либо епархии, но и самой России, необходимо соизволение Государя и благословение или позволение Св. Синода. Но я не вижу первого и не имею последнего.

Конечно, о первом я могу и не знать, но без последнего я не смею принять в свое ведение не только целого народа, но даже ни одной души. Правда, для избежания суда и осуждения, по правилам Св. Соборов, я мог бы употребить мирские средства, т. е. послать сына моего на Амур под видом посещения там русских; а он, под разными предлогами, мог бы остаться там на зиму. Но можно ли и зачем начинать великое дело Божие лукавством и средствами не духовными?

Знаю я, что Св. Синод не решится дать официального позволения на учреждение миссии в земле Гиляков, ибо дело о заселении русских между Гиляками еще и поныне держится в секрете, и потому то я прошедшего 1850 лета от 22 июня беспокоил моим письмом Его Высокопреосвященство Никанора и просил его разрешения: может ли священник, имеющий посещать русских, живущих на Амуре, обращать свою проповедь к туземцам. Такого разрешения для меня теперь было бы достаточно; но к сожалению моему, я оного не получил еще и по сие время. (Без всякого сомнения, оно в числе прочих бумаг провезено в Камчатку, либо куда-нибудь; ибо я, живя в Аяне с 3 апреля и по сие время, не получил ни одного указа и ни одного отношения от Вашего Сиятельства, кроме 3-х прошлогодних).

И посему, при настоящих обстоятельствах моих, я решаюсь так: сына моего возьму с собою в Америку на службу, что для него почти и необходимо, и на будущую весну пошлю его опять в Аян с тем, если последуете позволение Св. Синода на открытие миссии в заливе Гиляков, то он пойдет туда; а если не последуете, или это дело будете поручено не мне, то он, взяв свою жену (которая посему остается в Аяне у родных), возвратится в Ситху. На случай же, если чаемая нами помощь от г. Голубкова почему-нибудь не получится и на будущий год, то, чтобы не остановить дела открытия миссии, я на первый год дам жалованье священнику с причетником из сумм, находящихся в моем ведении, а там! если Господу будете угодно, средства найдутся (обращаться же с подобною просьбою к Св. Синоду я уже не смею и не намерен; предоставляю все воле Господней). Нынешнего же лета, если будете случай, я велю Аянскому священнику побывать на Амуре для исправления треб между живущими там русскими.

Обо всем этом я уведомил Николая Николаевича и просил его написать и с его стороны к кому следуете, дабы священник Гавриил Вениаминов на будущий год мог иметь средства, как к существованию своему, так наипаче к начатию и продолжению возлагаемого на него поручения.

Честь имея уведомить о сем Ваше Сиятельство, я покорнейше прошу доложить о сем Св. Синоду и о последующем почтить меня Вашим уведомлением. Но, чтобы священник, Г. Вениаминов, по прибытии в Аян, тотчас мог знать, куда он должен идти: на Амур иди обратно в Ситху, покорнейше прошу Ваше Сиятельство копию с письма Вашего ко мне или выписку из оного приказать послать Аянскому священнику[193], для вручения сыну моему, или тому, кто будет послан вместо него на Амур.

С совершенным почтением и преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 7 дня. 1831. Аянский порт.

Его Сиятельству Г. Обер-Прокурору Св. Синода, Графу Николаю Александровичу Пратасову.

В дополнение к полуофициальному письму моему от 4-го августа к Вашему Высокопревосходительству[194], считаю нужным присовокупить следующее:

Бога ради, не подумайте, Ваше Высокопревосходительство, что я просьбу Вашу о снаряжении сына моего на Амур в нынешнем году не исполнил по каким либо своим видам или по нехотении моему. Нет! Конечно, для избежания суда и осуждены за нарушение соборного правила, я мог бы употребить обыкновенное мирское политико-дипломатическое средство, т. е. послать сына моего на Амур под видом посещения Русских на время, а он под разными предлогами мог бы остаться там на зиму. Но можно ли? да и зачем начинать великое дело Божие лукавством и средствами не Евангельскими не чистыми?

О перенесении кафедры нашей я ничего не получил но при настоящих обстоятельствах я очень доволен этим, тем более, что Вы в письме Вашем указываете на то, о чем я мечтал, т. е. о перенесении кафедры на Амур. О! если бы Господь велел мне это сделать при содействии и помощи Вашего Высокопревосходительства. Что касается лично до меня, то я готов на первый раз поместиться в юрте, лишь бы только было место, на котором бы могла установиться кафедра в буквальном смысле.

О снабжении Амурской миссии утварью, иконами и проч., не извольте беспокоиться; по возможности, на первый раз я снабжу всем. Желательно только, чтобы для Богослужений было какое-нибудь место или помещение особое — иначе Литургии совершать нельзя. Я об этом писал ныне же г. Невельскому и Орлову и для помещения священника с семейством я просил нанять хотя юрту у туземцев, если не будет возможности уделить в самом зимовье.

Очень жаль, что корабль Шелехов потерпел повреждение у зимовья. Но сравнивая обстоятельства Байкала и Шелехова совершенно почти одинаковый, даже у последнего лучшие — надобно думать, что Шелехов — гниль; а если это так, то слава Богу, что это открылось так благовременно и с такою ничтожною потерею. Это милость Божия — и Компании, и нам, которые хотели плыть на нем. Можно было полагать, что скорее Байкал потечет и повредится — как уже бывший в тропиках дважды, и стоявши на мели долее. Напротив того, Шелехов, считаемый за новый-дубовый и только три удара получивший-затонул.

Очень жаль, что средства казны нашей не дозволяют теперь иметь судно большого ранга для перевоза скота в Камчатку, при увеличивающемся в Петропавловске народонаселения. Но не все вдруг. Мало мяса — зато изобилие всего другого. Как я рад я благодарю Бога каждый раз, когда вижу или слышу, что транспорты пришли казенные, а это бывает каждый день. Слава Богу за это.

Очень приятно, что Камчатка наша прежде других стран будет исследована географически, химически и всячески, авось откроют и золото; а слухи об этом есть, г. Матин увез кусочек.

Супруге Вашей мое искреннейшее почтение и благодарность за память обо мне и за внимание ее к сыну моему.

С глубочайшим уважением, любовью и благодарностью, совершенно преданный Вам, честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейщий слуга

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 8 дня 1851. Аянский порт.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

Г. Генерал-Губернатор, Николай Николаевич Муравьев, в письме своем ко мне, от 17 февраля 1851, из С.-Петербурга, между прочим, пишет, что «о перенесении кафедры Вашей из Америки на наш материк и о присоединении к Вашей епархии Якутской Области дело передано в Св. Синод; может быть, оно и замедлится, а может быть, и не без пользы; ибо при теперешних видах, чрез год или два полезнее было бы перенести к устью Амура; и если сын Ваш будет там, то, конечно, дело скорее подвинется».

К сему мне остается только повторить то же, что я имел честь сказать Вашему Сиятельству в прошлогоднем письме моем касательно сего предмета, т. е. «явно, что перенесением кафедры из Америки в Азию надлежит помедлить до тех пор, пока утвердится главный пункт соединение и сношений Сибири с Камчаткою и Америкою» (имея в виду именно Амур), и присовокупить к тому, что и самое партикулярное (как я выразился в том же письме) переселение меня в Аян, при настоящих обстоятельствах, надлежит отложить; ибо с нынешнего лета в Аяне Компания начнет казенный постройки, необходимый для помещения чиновников, почтовой конторы и штатных нижних чинов — не имея в виду увеличить для сего число своих рабочих; и потому, если бы в это же время предложить Компании начать строения и для нас, то это ей, или, по крайней мере, Начальнику Аянскому, покажется затруднительным тем более, что для возведены зданий наших необходим особый архитектор; ибо, если бы пришлось нам устраиваться в Аяне, то по мнению моему, лучше и несравненно выгоднее во всех отношениях производить это на реке Ии, в 7 или 9 верстах от Аяна к Якутску. А между тем, и самая переписка об уменьшении числа духовенства в Новоархангельске, возникшая по представлениям бывших главных правителей, кажется, должна кончиться ничем; по крайней мере, со стороны Главного Правления не возобновится.

Честь имея уведомить о сем Ваше Сиятельство, я считаю нужным присовокупить еще к сему следующее: при настоящих обстоятельствах я остаюсь при том мнении, что если дело заселения русских при устье Амура утвердится окончательно и открыто, то лучшего, и во всех отношениях удобнейшего для нашей кафедры и семинарии места быть не может. Имея это в виду, я оставляю мое мнение о перенесение оных в Аян, и не буду просить Компанию о построение прислуг для Ново-архангельской Семинарии. Если же необходимость потребуете иметь какое-либо особое помещение, наприм. для кухни, то я дозволю Семинарскому Правлению построить это на счета экономических семинарских сумм, по найму рабочих компанейских в свободное для них время, что надеюсь будете возможно и не дорого.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть, Вашего Сиятельства, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 8 дня, 1851. Аянский порт.

Возлюбленный мой о Господе, Николай Емельянович. На пришедшем ныне из Америки судне я получил два письма от Вас, писанные прошедшего 1850 года, то и другое от 18 марта.

Премного и искренно благодарю Вас за постоянную Вашу ко мне любовь, которую Вы доказывали и доказываете исполнением всех просьб моих. Да воздаст Вам Господь за то!

Все заготовленный вещи прошли в Ситху еще прошедшего года, а здесь осталась только митра, которую я и обновил в первый день Пасхи. Митра (по цене) очень хороша. Только великовата; но это я надеюсь в Ситхе поправить. Жаль только, что, как мне ныне пишут из Ситхи, из различных вещей 4 подризника белых совсем негодны к употреблению от сильной подмочки, по Аянской дороге, и также повреждены и белые ризы, все это было в одном ящике, а все прочие вещи целы и сохранны. О взыскании с кого следует за подмочку я писал Акиму Алексеевичу. — Ныне досланный Вами вещи еще не дошли до нас, а равно не приехал еще и сын мой Гавриил — на днях ожидаем.

За сим начну Вам отвечать на другое письмо Ваше о разных предметах.

Наши наконец расщедрились, пожертвовали на Ново-архангельский Собор 1000 руб. сер. и кроме того, что очень важно, определили: за все посылки, отправляемый из Ситхи в Poссию и оттуда в Ситху для духовенства, провозу брать только по 80 коп. сер. с пуда. А на жертвуемые, наприм. от г. Голубкова, не накладывать никакого фрахта. Большое им за это спасибо. Итак, на будущее время прошу посылать к нам все, или почти все, вокруг света, разумеется, выключая мелочных вещиц.

О Европейских происшествиях я знаю уже очень многое. Слава Богу, прославляющему нашу Святую Русь-Православную во бранех и в политике. Кажется, теперь только слепой, или намеренно смежающий очи, может не видеть, что самой лучший образ или форма правления есть самодержавие. Но в то же время нельзя не убедиться, что самодержавие может быть только maм, где Православие. Слава Богу, даровавшему нам Православие. Нам остается теперь только молить Его, дабы не отнялось от нас это сокровище, а оно очень, очень может быть отнято за нестерпимые грехи наши и безотчетное, пристрастное подражение иноверным.

Читая последние газеты, еще более видно, что только самодержавие есть самое прочное правление. И пресловутая Англия представляет теперь, что всякая и самая премудрая конституция не прочна. Что теперь там? Королева ровно ничего не значит. Первый министр погорячился на распоряжения папы и никак не хочет сознаться в том. И от этого весь кабинет шатается и пожалуй, как раз рассыплется. Любопытно знать, чем кончится Папский вопрос. Я лишь только прочел первую статью об этом, сказал, что Англичане наедятся грязи, и уже почти начинают кушать. Католиков от папы отделить нельзя по самому их Символу веры. Ежели Англия терпит католиков, то должна дать место и распоряжениям папы. Правда, и папа не совсем прав. Но он и не может быть правым. По крайней мере, не хочет. Чтобы быть правым, надобно быть православным.

Скажите мне, пожалуйста, что говорили, и говорили ли что-нибудь в Москве Вашей касательно ответа восточных патриархов на папское приглашение Греков к папизму! и особенно об окружном послании патриархов, которые явно предали анафеме послание папы да и самого причислили к тому же. Что говорят об этом католики, лютеране и сам папа?… все это для меня весьма интересно.

В Петербурге об этом, кажется, не говорят ничего или, по крайней мере, уже перестали говорить. На вопрос мой об этом, один из приехавших ныне оттуда отвечала: «Не знаю, я не слыхал ничего». И он от меня слушал это, как новость, впрочем, я этому нисколько не удивляюсь. Равнодушие к вере ныне есть общая болезнь, а в Петербурге она в самой сильной степени, и уже едва ли не после перелому.

О торговле Вы пишете, что она у Вас теперь так себе идет — не бежит и не ползет, радуюсь этому. Значить, это хорошо.

Судно, бывшее в Шангае, говорят, привезло, чаев; ныне пошло опять с тем, чтобы купить уже не 800, но 2000 ящиков. Неизвестно, будет ли это! Судя потому приему, какой сделали Китайцы нашему судну прошлого года, можно думать и то, и сё. А, пожалуй, выйдет и очень худо, потому что наше судно в гавань купеческую, где обыкновенно стоят корабли честных купцов, не пустили, и оно стояло с контрабандистами, и, говорят, одну партию чаев, которую везли на наше судно, захватили досмотрщики и чуть-чуть не отняли. Такая торговля, не знаю, хороша-ли и прилична-ли Компании! Это судить Вам — купцам, а по-моему, она очень оскорбительна для Русских.

Вы пишете: сколько перемен в правителях и проч., и что на назначение некоторых смотрят не без удивления. — Дай Бог, чтобы этим одним удивлением и кончилось, более этого я теперь ничего не могу оказать, скажу только, что в Аяне теперь совсем не то, что было; некоторые со слезами вспоминают Василья Степановича, некоторые из промышленных, лишь только кончился 7 летний срок службы их, назавтра же явились в контору с объявлением, что они служить более не желают. — Это не сделает чести Компании. Но это мелочи. Главное то, что Креолы еще не умеют управлять людьми, а Русские не желают быть ими управляемы. Предполагается сделать то и то, и так и сяк. Да кем? и чем? как? и когда? Ужели Главное Правление Кашеварова сделает и Главн. Правителем, а, пожалуй, чего доброго. Но это дело их, а наше дело терпеть и молиться….

Я очень рад, что отношения Главн. Правления к Вам хороши, дай Бог, чтобы были самые лучшие, т. е. членство. Сердечно порадуюсь этому.

Не знаю, какие слухи у Вас и о каком судне бывшем в Калифорнии! но, кажется, пустые. Потому, что из Калифорнии золото вывезти можно, но хлеба ни золотника нельзя, впрочем быт может и правда, дело статочное купить хлеб у кого-нибудь из привезших в Калифорнию.

Искренно благодарен Вам, что Вы не оставляете сына моего, Иннокентия, посылкою денег. Я ныне не получил писем ни от него, ни от о. Герасима, вероятно, еще идут. Примите, пожалуйста, на себя еще одну заботу: узнать от о. Герасима — в случае, если его переведут (а это очень, очень возможное дело), то к кому адресовать деньги?

Наконец приступаю отвечать на самое интересное и для меня очень, очень приятное. Но погодите, иду обедать, ступайте и Вы.

Вы, вероятно, полагаете, что это интересная ни весть какая новость. Напротив того, она для меня только, новость, а для Вас уже частью давно прошедшее, а частью настоящее, т. е. это Ваши семейные обстоятельства, из коих я знал только, что Вы лишились сына и очень любимого, и как сказывал мне Александр Филипповичу необыкновенно умного.

Не хочу и не могу укорять Вас за то, что Вы еще грустите об нем. Это натурально; будь он обыкновенный ребенок, Вы бы поплакали да и уж перестали бы. Но наконец пора начать и радоваться и этому. Он теперь в самом лучшем Институте; будет воспитан самым лучшим образом и будет самым лучшим молодым человеком, так образованным что будет знать не только все языки всех народов, но будет уметь говорить и по-ангельски, чего же еще Вам надобно? признайтесь, что Вы при всей Вашей любви, не могли бы доставить ему все то, что он теперь получите; а останься он на земли, Бог знает, что бы из него вышло; необыкновенный ум вещь опасная, хуже всякого пороха и зажигательных спичек и тому подобного. Вы это сами знаете. — Благодарите Господа! Он Вас любить! Это верно, и у Вас на то доказательство дома — моя любезная О. Если и все медики (которые почти все чудесам не верят) выздоровление ее приписывают особенному чуду, то другие в том ни мало не усумнятся, а чудеса Господь творит или для уверения сомневающихся, или для утешения своих рабов, следоват., Вам остается только молиться Ему, — благодарить и молиться.

Я давно собирался спросить у Вас, где находятся Ваши дети. Мне все кажется, они так же малы, как были при мне, и не более, как только учатся, а они уж члены общества. Слава Богу! радуюсь и сорадуюсь с Вами, дай Бог, чтобы они были подобны Вам во всем, кроме очков. За уведомление меня об них я очень Вам благодарен, сделайте милость, пишите и впредь о всякой перемене в Вашем семействе. Любя Вас и сестрицу — могу ли я не интересоваться детьми Вашими.

Вчера приехали с Нелькана, т. е. с пристани на реке Мае, и пишут от 6 июля, что ни кладей Комнанейских, ни лодок, ни моего Гаврила, выехавшего из Якутска 2 июня, еще не слыхать, видно дожди держат. Сегодня или завтра отправляются два судна на реку Амур с грузом и с людьми, для устроения другого зимовья или лавки на самом Амуре и все еще пока под именем Р. А. Компании; дай Господи, чтобы это утвердилось, но об этом довольно. Секрет!

Пока-довольно писать –14 июля.

19 приехал сын мой с своею подругою. Слава Богу, слава и благодарение Ему, Всеблагому, за то, что Он сохранил их в пути среди многих трудностей и опасностей. Теперь об них пока помолчу.

20 пришел в Аян военный корвет — а 26 ушел на Амур.

29 возвратилось одно из судов, ушедших на Амур, и привезло вести главный — очень радостные, т. е. зимовье цело и совершенно безопасно, зимовавшие там были здоровы. Жители из Русских очень сделались приверженными. — Следовательно, с этой стороны остается желать только, чтобы со стороны Китайского Императора было согласие на свободное плавание по Амуру нам Русским; и — тогда, Ура! Чрез 5, 6 лет на устье Амура будет городу тогда наш край совсем изменится. Другие вести судно привезло очень неприятные. Компанейское судно Шелехов (купленное в Калифорнии на хлам и тряпье), подходя к зимовью, слегка коснулось дна и после трех ударов так потекло, что менее, чем в 1/4 часа наполнилось водою и затонуло на глубине 2 сажен. Люди и даже куры вышли на берег без всякого повреждала (было довольно тихо), и самый груз почти весь спасен, кроме соли и сахару. Пред уходом оттуда судна, Шелехова стали уже поднимать с одного боку на другой для того, чтобы поврежденный бок как-нибудь починить мало-мало и привезти в гавань к зимовью. Корвет вероятно помогаете ему; а на нем есть кому помочь — команды на нем 130 человек и всякие мастеровые.

Судя по рассказам очевидцев, надобно полагать, что Шелехов (купленный на тряпье) судно не новое, а гнилое; и ежели это окажется так, то случившееся ныне с ним несчастье — есть великая милость Божия и Компании и нам, хотевшим плыть на нем.

Я намерен был отправиться в Ситху на Шелехове; а теперь не знаю, на чем мы отправимся! в гавани нет ни одного судна. Пора бы придти в Аян и другому Компанейскому судну Константин с Урупа, Впрочем, ранее 10 августа его и ожидать было трудно. Во всяком случае, нам ныне придется придти в Ситху осенью; когда услышите в церкви ектенью о плавающих, вспомните нас.

Об Аянских новостях скажу Вам только, что ныне, сверх всякого чаяния, все казенные транспорты с хлебом пришли благополучно, и многие Якуты уж давно дома. — По причине бывшей бессенницы в Якутске, лошади были чрезвычайно худы, так что еще до Алдана многие пристали. Зато ярмарочный клади, как купеческие, так и компанейские, еще тянутся. Лошаденки пристали. Скот, как казенный, так и компанейской, весь пришел. Уже начали готовить солонину. Погода нынешнего лета в Аяне стояла отлично хорошая. Овощи, кроме капусты, очень хороши.

Теперь начну Вам говорить о себе и о своих. Не поскучайте.

Перенесете кафедры в Аян я отлагаю, в надежде чрез 2–3 года переселиться совсем на устье Амура. Этого мнение и г. Генерал-Губернатор наш. Сына моего, Гавриила, он просит назначить на Амур миссионером, и, конечно, могу ли отказать ему в этом. Но за неполучением из Св. Синода позволения, ныне я не пошлю его туда. Он ныне со мною пойдет в Ситху; а на будущую весну опять придет в Аян и, если будет позволение Св. Синода — он пойдет на Амур, а если нет, то придет назад в Ситху, взяв свою подругу, которую мы оставляем в Аяне у родных (у моей дочери и зятя) для того, чтобы не мучить ее напрасно по морю в двукратные длинные плавания, а, пожалуй, по обстоятельствам ей нельзя будет на весну и идти на судне.

Теперь скажу Вам, как моему лучшему другу, в надежде, что и Вы порадуетесь моей радости, которою Господь наградил меня, недостойнейшего, в моих детях.

Сын мой, Гавриил, так утешил меня своею преданностью Господу в выборе подруги себе, что я даже уважаю его. Немного ныне найдется таких! да сохранить его Господь до конца дней его в этом духе преданности Богу и любви ко мне! Он сам, добровольно давши обещание жениться на той, которую изберете ему Варвара Сергеевна[195], (которую он любил и уважай, как мать, а поэтому и я поручил ей его; я сам лично ее знаю очень плохо) — и он это исполнила, несмотря на сильный искушения и даже на то, что избранная ему невеста не понравилась ему, и он к ней был совершенно равнодушен. Но не хотел изменить веры и надежды на Господа. Все это знал и Владыка Московский. Но зато премилосердый Господь наградил его за то, сверх любви многих, и подругою, которую он, испытав в пути различными образами, узнал и полюбил так, как только можно. Слава и благодарение Богу за то! Судя по письмам его и Вашему, и я не надеялся найти ее такою, какова она есть. С первого взгляда она и мне не понравилась (эта такая ее доля), не имея привлекательной наружности и светского образования, которым умеют самую незаметную прелесть выказать на удивление и аханье. Первое, что заставило меня обратить на нее внимание, то ее череп головы (а я на это давно обращаю внимание и, кажется, еще не ошибался); вижу: голова у ней и профиль довольно хороши, даже очень хороши, должен быть ум, и точно, она очень — очень неглупа, и рассудительна, (когда узнала все причины, заставляющая нас оставить ее в Аяне, она поняла и согласилась с нами, разумеется, не без слез). Потом ехавший с ними по Аянской дороге чиновник не молодой (поляк) с удивлением рассказывал всем, как о чуде, что жена сына моего при всех очень продолжительных, частых и различных неприятностях от комаров, от дождей, грязей и проч. ни разу не возроптала и не сердилась. — Это пало мне уже прямо на сердце, и я стал испытывать и сердце ее разными испытаниями; стал с нею беседовать наедине и вниманием моим прибрел ее доверенность и любовь. Она рассказала про себя все, не скрывая ни своих слабостей, ни незнания своего, а когда я ей рассказывал что-нибудь божественное или назидательное, она слушала со всем вниманием и с размышлением. Наконец я увидал, что она не ленива молиться и молится часто в церкви и со вниманием. Сердце у ней очень доброе, чувствительное. После всего этого мог ли я ее не полюбить? Мог ли и могу ли я не благодарить Господа Бога моего, выну благодеющего мне, недостойнейшему. Мне остается теперь только молиться за них и за всех их благодетелей и любящих их. Слава и благодарение Господу!

Если бы я не боялся наскучать Вам моею говорливостью о сыне и невестке моей, то я бы готов еще продолжать. Вы сами знаете, что когда полно сердце, тогда нет конца словам. Но довольно! сущность деда Вы уже знаете, и я уверен вполне, что и Вы разделите со мною и со всеми нами радость нашу, и скажете с нами: слава и благодарение Господу! Ибо мы все трое счастливы!

Сын мой поведал мне все, случившееся с ним со дня нашей разлуки-решительно все, и такое даже, чего иной сын побоялся бы сказать отцу своему! Следовательно, я узнал от него — кто какое в нем принимали участие, кто и как об нем заботился и хлопотал и проч. Понятна мне любовь и заботливость Владыки о сыне моем. Понимаю, что и богатому не трудно сделать помощь неимущему. Но не могу подивиться Вашей и сестрицы моей, Александры Никитишны, любви и материнской заботливости, а также и Ольги Никитишны. Сын мой мне сказывал все, как они хлопотали, с каким радушием, с какою неутомимостью, с какою заботливостью — бережливостью, даже со слезами. Боже мой! за что мне все это? чем это я приобрел! Ах! возлюбленнейший мой — родной мой Николай Емельянович!

Вы решительно поставили меня в тупик. Я не нахожу никакой возможности отблагодарить Вас ни словами, ни делами. Одно только мне утешение — молиться о Вас. И, о! если бы Господь утешил меня тем, чтобы мне где-нибудь иди как-нибудь — когда-нибудь оказать Вам или детям Вашим какую либо услугу! Но дай, Господи, в то же время, чтобы никогда ни Вы, ни дети Ваши не были в нужде — искать чьей либо услуги! Но что бы я ни говорил и ни наговорил здесь во изъявление моей к Вам глубочайшей благодарности, все будут только слова и слова, а тут нужны не слова и даже не вещественные какие-либо выражения; ибо Ваша любовь к нам постоянная, бескорыстная, чистая, христианская выше всякого вещественного вознаграждения. — Примите уверение, мой возлюбленнейший о Господе, что я высоко ценю Вашу любовь к нам и остаюсь и останусь благодарным по гроб мой, и, о! если бы и за гробом моим мог молить о Вас так же, как и здесь. Да воздаст Вам Господь Бог за Вашу любовь к нам и в сей жизни и в будущей! и ей воздаст, по своему неложному обещанию: Прие́мляй проро́ка (и проповедника) во имя проро́че, мзду проро́чу приимет (Мате. Гл. X, 41.) Мое недостоинство не лишит Вас должной мзды. — Ей буди, буди.

Теперь позвольте мне обратиться к Вам с просьбою: потрудиться приказать приготовить, на мой счет вещи, означенные в прилагаемом при сем реестре, и отправить оные чрез Сибирь.

Затем более писать не знаю что; да уже пора и стыд знать. Судов нет еще ни одного и по сие число (20). На высоких горах показался уже снег. — Гуси летят уже на юг, все предвещаете зиму; а мы еще в Аяне. Что-то будете? Но что бы ни было, во всем да будете воля Божия.

Прощайте, мой возлюбленнейший, родной Николай Емельянович! Господь с Вами и со всею Вашею домашнею церковью во вся дни жизни Вашей! Аминь.

Всеискренно любящий и уважающий Вас, посильно усердный богомолец Ваш

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 20 дня 1851. Аянский порт.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь.

В прошедшем письме моем, от 7 августа, я, между прочим, имел честь уведомить Ваше Сиятельство, что нынешнего лета я, для посещения русских, живущих близ устья реки Амура, пошлю Аянского священника на время; но так как корабль, на котором должен идти туда священник, не зайдет оттуда в Аян, я послал туда сына моего, священника Гавриила Вениаминова (тоже на время), который и ушел 24 августа.

При сем считаю необходимым сообщить Вашему Сиятельству, что на корабле, на котором ушел сын мой на Амур, оттуда приходили в Аян трое почетных Гиляков — из живущих на устье Амура, и которые, видев наше богослужение, бывшее 22 августа, и быв поражены им, просили меня окрестить их. Я им сказал на то, чтобы они об этом подумали хорошенько, и что с ними ныне же пойдешь к ним сын мой на некоторое время, а на будущий год я пошлю его к ним совсем на житье, и ежели они пожелают окреститься, то он окрестит их. Они благодарили меня за то и другое, сказав, что они будут очень рады этому, будут злобить сына моего и что, если он будет жить у них? то многие станут креститься.

Из сего изволите усмотреть, Ваше Сиятельство, что дело об учреждении миссии на Амуре начинаете Сам Бог и, можно сказать, без всякого нашего намерения. И теперь дело уже единственно только за разрешением и благословением Святейшего Синода.

Честь имея уведомить о семь, я покорнейше прошу Ваше Сиятельство поспешить испрошением разрешения Св. Синода, касательно учреждения миссии на Амуре, дабы сын мой, прибывши на будущее лето в Аян, мог получить оное заблаговременно; иначе я велю ему, не дожидая никаких бумаг, возвратиться в Ситху на первом судне и живущим на Амуре написать, что послать к ним священника не от меня зависит.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть, Вашего Сиятельства, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 29 дня, 1851. Аянский Порт.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь[196].

В прошедшем письме моем я, между прочим, имел честь уведомлять Ваше Высокопревосходительство, что я нынешнего лета пошлю на Амур на время Аянского священника; но вместо его отправился туда сын мой (и тоже на время), потому что корвет не располагал уже заходить оттуда в Аян. Следовательно, Господь приведем, вступить на Гиляцкий берег в первый раз тому же священнику, который назначается к ним на житье, и которого желаете Вы и я. Слава Богу!

К сему нужным считаю присовокупить еще, что бывшие ныне в Аяне Гиляки приходили ко мне и просили меня окрестить их. К этому побудило их особенно наше Богослужение, которое они видели 22 августа, и которое их очень поразило. Я им сказал на то, что «я этому очень рад; но это дело очень важное и потому спешить не нужно. Вот ныне идет с Вами на корабле сын мой к Вам на время, а на будущий год я пошлю его к Вам с его женою на житье. Он один у меня, но я его отдаю Вам, потому что я желаю всем Вам всякого добра. И если Вы пожелаете креститься, то он окрестить Вас там». Они благодарили меня за то и другое, сказав мне, что они этому очень рады и что будут любить сына моего, и, если он будет жить у них, то многие станут креститься.

Честь имея уведомить о семь, я покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство понастоять, чтобы сын мой, возвратись на будущее лето в Аян, при первом же вступлении своем на берег, мог получить разрешение Св. Синода на открытие миссии на Амуре; иначе-я велю ему воротиться в Ситху совсем и дело это буду считать не моим.

Писать об этом официально в Св. Синод я считаю еще не благовременным; и потому я писал к Г. Обер-Прокурору (от 7 августа) и ныне опять пишу к нему же. В последнем письме моем к нему я уведомил его также об отправлении на Амур сына моего и о том, что бывшие Гиляки просили меня окрестить их и проч.

К сему нужным считаю присовокупить еще то, что я с 3 апреля и по сие время не получил ни одной бумаги из Св. Синода. Быть не может, чтобы в это время не последовало от оного, по крайней мере, какого-либо циркуляра. Но наверное — все следовавшие ко мне бумаги провезены в Охотск. И это делается не в первый раз. Н потому я опасаюсь, чтобы не случилось этого же и с тою бумагою, в которой будет писано касательно Амурской миссии.

Правда, я писал ныне же к Г. Обер-Прокурору, куда и кому адресовать таковую бумагу. Но все-таки не вполне уверен, что это исполнится. И потому, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство приказать кому-нибудь позаботиться о том, чтобы Иркутский почтамт все следующие на имя мое письма и бумаги посылал в Якутск для пересылки в Аян.

Призывая на Вас и на Ваши деда и начинания благословение Божие и свидетельствуя мое глубочайшее почтение и благодарность Вам и супруге Вашей за Ваше ко мне расположение, честь имею быть с сердечною преданностью Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 31 дня. 1851. Аянский Порт.

Возлюбленный мой о Господе брат и сотрудник, отец Никита![197]

Прежде всего благодарю Вас за труды, понесенные Вами в исправлении дел бумажных по Правлению.

Очень, очень доволен я всем, что Вы мне прислали. Что же касается до того, что, быть может, одни суммы попали в другие, как Вы пишете: нисколько не заботьтесь об этом, если Бог велит, на будущую осень приду в Ситху — все поправим. До самого сентября я не отлагал моего намерения быть в Ситхе; но прошла почта; и я остаюсь в Аяне. Хотя официальных бумаг я еще не получил, но частные сведения весьма достоверны. Зимой думаю ехать в Якутск. Очень жалею я, что мы не простились с Вами и прошедшего года и не простимся лично ныне. — Я остаюсь на матерой — а Вы отлетаете в море. Увидимся ли еще когда? но что в свиданиях здесь, во зле лежащем мире! дай, Господи, свидеться нам там, во обителях Отца Небесного.

Теперь я с Вами не отправляю никаких бумаг в Синод. Если Бог принесет Вас в С.-Петербург, прежде всего побывайте в Главном Компании Правлении. Там Вы получите от меня пакет на Ваше имя и в нем бумагу на имя г. Обер-Прокурора. Возьмите ее и доставьте лично. Когда будете в Москве, непременно побывайте у Филарета, нашего Владыки.

Если Вам нужно будет с Вами послужной список, то возьмите из Правления того и другого. А между тем, позаботьтесь, чтобы на будущую весну был прислан и ко мне Ваш послужной список для моих отметок.

Вы его получите в С.-Петербурге не позже сентября; а между тем, рекомендация о Вас будет в бумаге г. Обер-Прокурору.

Ничего я не знаю, удостоены ли Вы представленной мною награды или нет. Очень жалею, если Вы не получите ее ныне в Америке.

Сделайте милость, не сетуйте много на меня в том, что я не могу Вам дать денег много. Вы сами знаете наши обстоятельства.

Преемник Ваш — сын мой — будет к Вам скоро Но если бы, паче чаяния, он замешкался в Камчатки, то отправляйтесь с Богом, не дожидаясь его. Дела передайте по указанно о. благочинного.

И если у Вас будет лишнее время во время прожития в Ситхе, то сделайте милость и величайшее для меня одолжение, составьте кой какие срочные сведения для Синода. Без Вас некому будет сделать. Пожалуйста — потрудитесь. Докажите тем, что Вы любите нас. По крайней мере, подберите все материалы и укажите, как делать. Еще повторяю — потрудитесь; а если не удастся Вам, то подберите все материалы для составления сведений и передайте сыну моему, а он пусть их привезет ко мне в Аян.

Принимаюсь отвечать Вам на Ваше письмо: благодарю за поздравление меня с Монаршею милостью. — Поздравьте меня еще и с Божией милостью, величайшею — а именно, с сыном иереем — и невесткою — сокровищем нашим! О! как Господь милостив! и как щедро Он награждаем малейшая наши намерения к добру! сын мой расскажет Вам про себя, как его полюбили в Москве. Как ему надавали денег: г. Голубков 1,500 руб. сер., Шереметев[198] не меньше того, Московский более 600 р., так что он, подучив от меня 1000 руб. на женитьбу и на все — имеет теперь кредиту 1,500 руб.; а между тем, женился и одел жену свою и себя. Слава и благодарение Господу, благодеющему нам! а что всего дороже, то Он дал ему такую жену, лучше которой и желать нельзя. Я уверяю, что Вы порадуетесь сей моей радости.

Срочные сведения и ведомости мне не удалось проверить — я только оглядел их и, кое что дополнив, отправил при первом случае. Пусть их читают и проверяют.

Напрасно и по-пустому ропщут Компанейские на то, что будто бы мы неправильно пользуемся %? — а вот что правда, то правда: хлеб Компании стоить дороже, чем она продает. Если она захочет продавать хлеб в Семинарии дороже, — мы отнюдь не будем спорить; а 0 % они вздор несут.

О делах Правления почти ничего не могу сказать; потому что те бумаги, кои более Вас затрудняли — уже почти решены. О Тауйских отчетах уже много писано.

С отбытием Вашим из Ситхи — увы, подъячих не останется, а их всего только было двое — я да Вы. Не знаю, как то поправятся без нас. Впрочем, если о. диакон еще жив и в состояние будет делать, то кой чего все таки сделается. А если Терентьев поправился, то и еще лучше. Радуюсь за Надеждина, что он поправляется. Хорошо, если он образумился сам; но не худо, если и древесные усовещения подействовали на него.

Заведением печатальной доски для Духовного Правления я доволен тем более, что она очень хороша. Знай наших.

О. Иаков просит красок, пошлите ему по мало толику из тех, коих больше. А если Петухов придет, то пусть он уделит сам; а если неудомеваете, каких именно красок послать, то обнадежьте о. Иакова[199], что он получит на следующей почте.

О. Филарет в Якутске. Я писал преосвященному Нилу о нем и, между прочим, прибавил, что я теперь недоумеваю — кого бы еще и какого разряда послать попа в Якутский монастырь для коллекции. Теперь выходить, что я собираю не для него, а для себя. Я писал о. Петру[200] прислать мне послужные списки о 2-х протоиереях и иерее — прикажите Молчанову составить и укажите, как.

Митра и Трикирии получены, то и другое очень хороши, особенно первая. Привезли и материи; но я их оставляю пока здесь — думаю сошить стихари певчим.

Нынешнего жалованья моего не хватить мне на расплату долгов — научите о. Гавриила, как извернуться — так, чтобы Новоархангельская Контора была удовлетворена и на мне к 1-му января не было долгу; Вы это знаете.

Штатную сумму, экономические суммы Духовного Правления и певческие кредиты Вы передадите о. Сергию, а прочие суммы, а равно и вещи общего капитала — о. Гавриилу.

Более, кажется, уже нечем надоедать Вам, касательно дел, а что сами вспомните и успеете сделать, надеюсь и уверен — сделаете и без моей просьбы. Затем пора уже и заканчивать письмо. Скоро судно идет, и пора прощаться с Вами.

Мысленно сажусь, по древнему нашему обычаю, встаю, молюсь Господу да сохранить он Вас во всех путях Ваших, во всех входах и исходах Ваших. Благословляю Вас от всего моего сердца. Целую Вас лобзанием братственным святым. Прошу прощения по-христиански во всем; чем я оскорбил Вас вольно или невольно. Прошу не забывать в молитвах Ваших, где бы Вы ни были. Очень буду рад, если Вы напишете мне нечто о Вашем путешествии, принятии в С.-Петербурге и проч., и с удовольствием стал бы получать от Вас письма, если бы Вы вздумали писать мне. Наконец, примите уверение, что, где бы я ни быль, всегда буду помнить Вас, любить Вас, уважать и вспоминать в моих слабых молитвах.

С искренним почтением и любовью честь имею быть Вашего Высокоблагословения покорнейшим слугой

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

сентября 11 дня. 1881 г. Аянский порт.

Р. S. Быть может, представится Вам случай или видеться или писать к Русскому священнику, находящемуся в Лондоне, о. Евгению Попову, — то скажите или напишите ему от меня большой поклон, благодарность и благословение — и скажите ему, что я в 1849 году послал ему большое письмо. Получил ли он его?

Всем знакомым моим, где бы они ни были, если будут спрашивать обо мне, объявляйте от меня овому поклон, овому благословение — овому то и другое, по Вашему усмотрении.

Прощайте, Господь с Вами во вся дни живота Вашего.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец.

Посланный, мною в 1850 г. на Курильские острова иеромонах Cepгий ныне возвратился оттуда и донес мне, между прочим, что всеблагий Господь, во утешение Курильцев, а паче во утверждение веры сего малейшего стада Своего (всех Курильцев не более 60 душ обоего пола), благоволил явить им видимое знамение силы Креста и благословении Церкви. На том острове, где зимовал иеромонах, нет речки (и нет постоянных жителей), и водою обыкновенно пользуются проезжие из находящегося там озера; а в этом озере столько разных букашек и насекомых, что воду из него нельзя было употреблять иначе, как процеживая сквозь что-нибудь. Так было до 6-го января сего 1851 года. В этот день было совершено в нем освящение воды, по чиноположению; и с того самого часа в озере вдруг не стало ни одного насекомого. Так было во все остальное время прожития их на том острову до 21 мая и при вторичном их пребывании на нем, на обратном пути с 8 острова на Шумшу 2 июля. Зимовать на том острову иеромонаха и бывших с ним заставили бурные осенние ветры. И так как на этом острову, и особенно зимою, нет ни птицы, ни зверя и ни рыбы около его, то иеромонах с причетником своим, не имея возможности взять с собою с острова Шумшу запасу более 6 пуд. муки, последние два месяца принуждены были питаться почти одними кореньями трав. А Курильцы всю зиму питались почти одною морскою капустою с небольшим количеством жиру. — Такой роскошный стол у них зимою нередко бывает. И после того удивительно ли, что они уменьшаются? А помочь им почти нельзя. О Курильцах иеромонах отзывается, что они вообще очень усердны к молитве, с охотою и радостью исполняли все, что от них требовалось Церковью. Нравственность их не худа. Охотно и со вниманием слушали они книги, который им читал иеромонах по вечерам; часто сами просили его о том. За посещение их священником остались очень благодарны[201].

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовно, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 30 дня 183. Аянский Порт.

Возлюбленный мой о Господе, Отец Никита.

Хотя теперь еще декабрь, и Вы теперь еще далеко-далеко от Питера и, быть может, еще очень не далеко от Ситхи; но я уже поздравляю Вас с прибытием в Россию, — с окончанием такого длинного плавания, с приобретением многих сведений и проч. проч. и наконец, с получением Монаршей милости. Извините пожалуйста, я представлял Вас к камилавке, но Св. Синоду угодно было удостоить первой награды. Впрочем Вы знаете, почему это сделано; ибо верно видели в Ситхе последовавший по сему Указ.

О получении скуфьи потрудитесь прислать рапорт для приобщения к делу; а также уведомьте официально и о том, сколько Вы получите прогонных денег. Я об этом пишу Графу, которому Вы и потрудитесь отнести эту мою бумагу; с тем вместе узнаете и о решение сего дела, и расскажите ему о наших делах и делишках, разумеется, ежели он будет спрашивать. Сходите к г. Карасевскому, Александру Ивановичу, Обер-Прокурору, и, между прочим, просите его о награде Вам за службу по Семинарии. Дадут — только сумейте дело сделать, а как сделать, Вас не учить стать. Вы сам отец подъячий.

Буду с нетерпением ожидать от Вас письма; если Вы захотите, то можете еще послать и, быть может, я успею получить оное еще до отбытая в Америку.

О себе скажу, что я теперь живу в Аяне и 27 декабря думаю отправиться в Якутск, и прожить там до последних мая — 10 июня, а потом ехать опять в Аян и в Ситху. Более о себе ничего не могу сказать, кроме того, что месяца два назад стал я получать указы из Святейшего Синода своевременно, и, кажется, так будет уже всегда.

Новостей здесь ровно нет никаких, кроме того, что казенное судно Байкал при выходе из реки Охоты повредилось, но как сильно — неизвестно.

Напишите мне, пожалуйста, письмо откровенно и сколько можно подробнее. Я люблю читать Ваши письма и напишите, где Вы приютились. На всякий случай я посылаю Вам послужной Ваш список, может быть, он будет Вам нужен — недостающие сведения Вы сами можете дополнить. Но Вы наверно из Ситхи ушли не без послужного списка или не без каких-нибудь бумаг. — Иначе-сами на себя пеняйте.

Желаю Вам всякого благополучия, а паче всего спасения души. Вы еще долго-долго проживете на свете. Бога ради, не забывайте меня многогрешного и в Ваших домашних молитвах и на проскомидии, надеюсь, будете поминать. Уведомьте, где Михаил Дмитриевич и Иваницкий и другие Ваши сослуживцы в Америке.

Прощайте, Господь с Вами отныне и до века и во всю бесконечность. Любящий и уважающий Вас душевно Ваш покорнейший слуга

Иннокентий Архиепископ Камчатский.

Декабря 5 дня. 1851 г. Аянский Порт.

Р. S. Если поедете чрез Москву, постарайтесь непременно увидеться с митрополитом Московским.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь.

Письмо Вашего Высокопревосходительства от 24-го ноября я имел честь получить в Аяне 25-го декабря, Честь имею отвечать Вам на оное.

Вы изволите, говорить, что весьма сомнительно, чтобы правительство разрешило миссию у Гиляков, и Вы сожалеете, что я употребил это слово в письме в С.-Петербурга — Прочитавши письмо Вашего Высокопревосходительства, я вижу, что я очень худо сделал — упомянув несколько раз в моих бумагах о Гиляках, и не только в партикулярных письмах, но даже и в одной официальной (выписку из коей я имел честь препроводить Вашему Высокопревосходительству при письме моем от 2-го декабря) и очень и очень жалею об этом; но уже сделанного воротить нельзя. Теперь мне остается только просить Ваше Высокопревосходительство не лишать меня Вашего расположена за такой мой проступок — впрочем совершенно неумышленный. Еще в 1845 году я был посвящен в тайны Амурские; и с тех пор до лета прошедшего 1851 года я считал это секретом (на бумагах). Но получив письмо от Его Высокопреосвященства Митрополита Московская, где он явно говорит об Амурской миссии и Гиляках; и особенно, получив указ Св. Синода, где прописаны слова из рапорта Вашего Высокопревосходительства Государю Императору, я полагал, что уже теперь можно писать в некоторых бумагах об этом предмете прямо. Вот изволите видеть, Ваше Высокопревосходительство, что мы с Василием Степановичем совсем не разумеем политики, и теперь я боюсь, чтобы мне опять как-нибудь не дать подобная промаха. Бога ради, если Вашему Высокопревосходительству угодно будет мне что-нибудь подобное писать, то прямо скажите мне, что это между нами. И вот напр. Вы изволите говорить в последнем письме Вашем, чтобы я написал Вашему Высокопревосходительству, сколько нужно для содержания причта Амурского. — Как это написать? официально? или партикулярно? прошу вразумить меня.

Вот я уже с 25 числа и в Якутске живу; на следующей почте ожидаю, что мне позволять вступить в управление или, по крайней мере, укажут, что мне делать. Касательно же того, что нет еще и по сие время никакого указа, касательно причисления Якутской области к Камчатской епархии, причина по мнению моему самая простая. Святейший Синод не получал еще ответов от меня на свои вопросы, — а я ранее 5 декабря не мог их представить.

В Якутске почти все кашляли: досталось и мне на долю. Вот уже более 15 дней, как не отстает от меня эта поветрия, как ее называют здесь.

Я с Аяна выехал 27 декабря. С Нейкана я ехал не горою, куда обыкновенно ходят почты; а все по реке Мае по льду; и это я сделал сколько потому, что, как говорят, трудно ехать горою в повозке, — а более потому, чтобы испытать: удобно ли будет ездить зимою по льду, и скажу, что езда по льду будет очень удобна, покойна и гораздо лучше, чем горою. О подробностях сего пути я писал Михаилу Семеновичу[202], и здесь скажу только, что с Нелькана до Хандыка я ехал только 60 часов на одних и тех же оленях, без дороги, и без проводников, (Тунгусы бывшие со мною не езжали зимою), и я полагаю, что с Нелькана до Хандыка более 360 верст не будет.

На будущее лето я думаю идти в Америку на зиму для окончания тамошних дел, и с Алдана до Нелькана думаю идти вверх по Мае на Тунгузских ветках — тоже более для испытания.

С нетерпением ожидаю от Вашего Высокопревосходительства известия о том — когда изволит Сын Царев пожаловать в наши страны. Чудное дело! об этом знают в Якутске уже многие и мне сказывали за новость, видно это не секрет, дай Господи!

Опять возвращаюсь к тому, чем начал письмо мое. Вы изволите говорить в письме Вашем, что на Амуре «находится наше зимовье и при нем значительное число людей и офицеров, и их нельзя оставить без назидания??»

Почти этими же словами я писал к Его Высокопреосвященству Никанору С.-Петербургскому от 22 июня 1850 года, в партикулярном письме, только прибавил: может ли священник при посещении жителей зимовья обращать свою проповедь к туземцам и проч. и ожидал, что мне будет какой-либо ответь и, разумеется, не официальный. Но ответа нет и по сие время. От 7 августа 1851 г. я писал опять об этом Г. Обер-Прокурору Св. Синода и тоже не официально, и ежели и на это не последует никакого ответа, то да будет воля Божия! я уже не буду спрашивать Св. Синод, и буду действовать, как потребуют обстоятельства, и во-первых, отправлю сына моего в зимовье для живущих там Русских и дам позволение крестить желающих Гиляков.

Супруге Вашей мое искреннее почтете и благодарность за ее поклон, посланный мне.

С совершенным почтением и полною преданностью честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

января 30 дня 1852. Якутск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич[203].

Искренно благодарю Вас за письмо Ваше от 5 октября прошедшего года, которое я получил в Аяне 25 декабря. Оно не малое принесло мне ободрение и утешение. Но в нем есть предметы, о которых считаю необходимым поговорить с Вами в том же духе и с тем же намерением, как и прежде.

Вы пишете, что «дающим Вам немногое кажется, что они дают уже весьма много, как напр. 20 т. сер. на всю епархию Вашу, ибо она издали представляется вся одним пунктом». Последнее справедливо; она и вблизи мне кажется не более, как растянутою или расплющенною точкою. Но о каких 20,000 Вы говорите? Где они? Собственно от Св. Синода я на миссии получаю только 881 руб. 43 к. сер., и именно на Кенайскую миссию, и еще на содержание семинарии 7,000 руб. сер. Но последняя сумма употребляется только на свой предмет. А что касается до 11,370 руб., получаемых от казны на содержание Камчатских церквей, то они производились еще и до открытая Камчатской епархии; а также и получаемые от Компании 7,900 рублей. Следовательно, прямое пособие от Св. Синода миссиям и всему Камчатскому епархиальному Управление заключается только в 881 руб. 42 ¹/₂ коп., и то по настоянии нашего Владыки (в 1842 году). О! если бы они мне давали каждогодно, хотя по 5,000 р., но постоянно, и я, имея их в виду, мог бы кое-что предпринять.

Вы говорите: «Вам надобно искать других средств для достижения своей цели, и эти средства должны быть у Вас самих». Все, что можно было сделать, уже сделано; и более средств нет никаких. Теперь остается только ждать: скоро ли станут оскудевать и те средства, какая мы имеем, ибо свечные доходы (главнейшее средство) начинают постепенно умаляться, а равно и вклады в церкви. Вы указываете на богатых золотопромышленников и сибирских купцов и посредство Николая Николаевича. Точно так, я по вызову самого Николая Николаевича в бытность его в Камчатке написал ему письмо об этом предмете, и он обещался предложить в Иркутске (а тогда жив быль еще г. Кузнецов)[204], и я питал себя надеждою. Но видно Господу неугодно это наше усилие. Когда Николай Николаевич возвратился в Иркутск, Кузнецов, хотя еще быль жив и здоров, но мы или наши миссии не получили от него ни гроша, а на других богачей надежда очень плохая; у них много расходов и много предметов вблизи их, требующих их пособий и пожертвований. Конечно, можно бы собирать и по рублям на лист; но это крайне затруднительно. Ибо, чтобы открыть миссию, нам надобно не менее 1,000 р. (а временное пособие не надежно). Когда и где наберешь, хотя на одну только миссию?

Вы говорите: «что при перенесении Вашей кафедры в Азию многие требования и нужды Ваши изменились».

Во-первых, об окончательном отчислении Якутской области к Камчатской епархии и по сие время еще молчание; но рано или поздно это должно быть, потому что воля Государя уже объявлена Св. Синоду. Но, во-вторых, что Вы подумаете, если я скажу, что в Якутской области есть несколько церквей без священников, а в других штаты неполны. А между тем якутских воспитанников в Иркутской семинарии только 5, и ныне из них кончит курс только 1; а в Якутском уездном училище учеников очень мало оттого, что много исключают. Следов., надежду — иметь в Якутске людей, готовых для миссии — надобно отложить, по крайней мере, на 5 или на 6 лет.

Вы указываете на епископов, заброшенных в первые века христианства в Индию и Абиссинию. Так! Но ныне другие времена. Тогдашним епископам не делали замечаний, напр. о несходстве итогов главных в экстрактах, и не требовали настоятельно, чтобы они представляли сведения о молодых людях, хотя б их и не было на службе. Они жалованья ни от кого не получали, но сами многих жаловали и миловали.

Вы говорите, «что у нас миссионеры не образуются, а сами собою родятся». Так! Дайте же средства принимать и. содержать желающих послужить на поприще Апостольства, а они найдутся. Находящейся в Нушегаке Шишкин женат, и препятствий нет к возведению его в священство. Но я ждал и еще подожду до лета кого-либо получше. И, если ныне никто не придет, то я уже положил: Шишкина рукоположить и лучшего ждать не стану. Пословица, Вами приведенная (лучшее есть враг хорошего), очень хороша.

Ректора я просил не для того, что мы без него не обойдемся — нет! а именно для того, чтобы он мог быть моим преемником и потому я, не обинуясь, писал Г. Обер-Прокурору — прислать ректора благонамеренного и благочестивого, а неблагочестивого я вышлю, во что бы мне это ни стало. Теперь я уж не стану более писать о ректоре, пока не перенесется семинария.

Вы указываете, что Николай Николаевич готов мне помочь денежными средствами. Я в этом нисколько не сомневаюсь, тем более, что он мне ныне же писал об этом. Но позвольте сказать, я хлопочу не о прибавке жалованья собственно мне. Об этом я никогда и никого не буду беспокоить. Мне нужны деньги для миссии и не единовременно, а постоянно, т. е., чтобы, заведя где — либо миссию, потом не пришлось закрыть ее именно потому, что денег нет. Во-вторых, если бы я решился просить пособий и прибавки жалованья, то, если я буду хлопотать об этом помимо своих, то не имеют ли они полное право на меня разгневаться? Да и не покажется ли это и самому Государю нарушением порядка? Нет! Частно я могу писать Николаю Николаевичу, а официально, и особенно о себе самом, не стану, разве только о пособии Амурской миссии, и то не прежде, пока получу от него ответ на письмо мое к нему с вопросом: как писать — официально или партикулярно.

С 25 января я нахожусь в Якутске, разумеется, гостем, в ожидании повелевая вступить в управление области. Но вот уже 3 почты получено и нет ничего, и я теперь совершенно без дела. Николай Николаевич тоже надивиться не может, отчего так долго тянется это дело.

Проживая в Якутске, можно бы попробовать предложить кой-кому — не окажут ли пособия для миссии. Но Якутская область или, лучше сказать, Якуты сами требуют больших пособий духовных; а таковые не могут быть им оказаны без вещественных средств. В Якутской области всех жителей, говорящих одним Якутским языком, более 170 тысяч. Время и опыт показали, что всех их приучить к русскому языку невозможно; следовательно, для них надобны книги на их родном языке; а для этого надобно много денег. И, конечно, ближе всего и прежде всего надобно искать их в Якутске. Но так как я здесь еще гость, то не могу предпринять ничего ни в отношение составления книг, ни для приготовления к тому средств. Очень-очень жаль будет, если я из Якутска уеду, не сделав ничего. А я непременно летом хочу идти в Америку. Но да будет воля Божия!

Если Вы найдете время пробежать мои последние письма, то потрудитесь. Там много еще предметов, о которых я желал бы слышать Ваш голос. И сделайте милость, говорите мне без всяких обиняков, если найдете сказать что-либо мне в замечание или руководство. После Владыки нашего, Вы первый, к кому я могу писать подобным образом. Владыку я не смею ныне утруждать моим письмом; я и то надоел ему, кажется, своими писаниями. При свидании с ним, попросите благословения его мне, и объявите ему глубочайшее мое сыновнее почтение.

Примите уверение в искренней любви моей к Вам и совершенном почтении, с каковым честь имею быть Вашим, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

февраля 14 дня 1852. Якутск.

Ваше Высокопревосходительство.

Сейчас имел я честь получить письмо Вашего Высокопревосходительства от 2 февраля.

Как гора с плеч свалилась, когда я увидел из письма Вашего, что мнения мои о перенесении кафедры в Якутск и указание в официальной бумаге в Св. Синод на секретный Амур не оскорбили Ваше Высокопревосходительство, а признаюсь меня очень безпокоило это; ибо, чем более читал письмо Вашего Высокопревосходительства от 24-го ноября, тем более меня смущало, что я, хотя и не намеренно, но причинил Вам огорчение своим не совсем уместным разглагольствием о вещах, о коих можно и не говорить.

Не знаю, как и чем я могу возблагодарить Ваше Высокопревосходительство за Ваше расположение ко мне, постоянно и разными образами оказываемое. Несмотря на бездну дел и забот, окружающих Вас, Ваше Высокопревосходительство изволите радовать меня Вашими писаниями. Да воздаст Вам Господь Бог!

Очень скорблю о неполучении мною из Св. Синода ничего, касательно отчисления Якутской области. Надеялся было получить с идущею почтою, но из письма Вашего Высокопреворходитедьства, полученного мною сегодня, вижу, что не получу ничего и в феврале. Очень жаль, что время у меня тратится даром, ибо без дозволения Св. Синода я не позволю себе даже и собирать какие либо сведения из дел Духовного Правления.

Сведения же, катая до меня доходить частно об Якутских духовных делах, очень нерадостны, напр.: я надеялся, что из числа Якутского духовенства я одного или двух могу перевести на службу в Америку, но выходит, что и для занятия штатных мест в Якутской области надобно будет требовать откуда нибудь. Есть несколько церквей совсем без священников.

Не знаю где находится Андрей Николаевич. И потому, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство приказать отправить прилагаемое при сем письмо к нему.

Супруге Вашей покорнейше прошу объявить мое искреннейшее почтение и благодарность за поклоны ее, ко мне посылаемые, и за ея расположение ко мне.

Свидетельствуя мое глубочайшее почтете и совершенную преданность и любовь, честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архипископ Камчатский.

февраля 14 дня 1852. Якутск.

Ваше Высокопревосходительство.

Наконец 18-го марта я получил решение касательно Амурской миссии: мне дают знать официально от 24-го января, что «на учреждение миссии на берегах реки Амура в земле Гиляков Высочайшего соизволения не последовало, и более ничего не пишут о сем».

Не буду говорить Вам, как это меня поразило! Скажу только, что я в то же время сказал: видно еще не пришло время просвещения тамошнего края светом Евангелия, да будет воля Божия!

После сего явно, что ни под каким видом иди предлогом нельзя послать священника в Петровское зимовье на постоянное пребывание. Что же касается до временного посещешя священником живущих там Русских, то я с удовольствием готов сделать по сему надлежащее распоряжение, но и то не иначе, как если Вашему Высокопревосходительству угодно будет почтить меня о том Вашим отношением.

Ваше Высокопревосходительство изволите уведомлять меня от 1-го марта, что Вы изволите представить, касательно назначения священника в Петровское зимовье — я полагаю, что едва ли будет это; а если и будет разрешено постоянное пребывание там священника, то наверное с ограничениями и условиями. Да хотя бы и без всяких ограничений и условием, — все же без воли Государя нельзя дозволить священнику обращать свою проповедь Гилякам, имея в виду вышеписанное. А без этого видимо, что служение тамошнего священника должно ограничиться исправлением одних только треб между живущими там Русскими и отправлением простых служб и молебствии, и то, быть может, не в часовне, а в доме; а для такого служения мне очень жаль будет послать туда сына моего — тогда как он может быть употреблен на служение, гораздо полезнейшее.

Итак — дело о духовном просвещении Гиляков, несмотря на то, что они сами вызываются, теперь должно отложить совсем в сторону, но, как мне кажется, отнюдь не навсегда и даже не надолго. Только дал бы Господь Вашему Высокопревосходительству здоровья и терпения — Амур будет границею между Китаем и Россиею; а тогда и Гиляки будут наши, а там осуществлятся и все благие и усердные желания и мысли Ваши относительно Гиляков, а теперь, что делать! очи выше лба не бывают. Воля Государя для нас Русских священна. Сердце Царево в руце Божией.

Относительно причисления Якутской области к Камчатской епархии, я ровно еще ничего не получил; но Андрей Николаевич Муравьев меня уведомляет, что дело об этом решено и подписано только в конце декабря, но он прибавляет к тому: — до вас вероятно дойдет не раньше весны. В Петербурге расстояния не рассчитывают: там Тверь и Аян — все равно.

Но несмотря на это, я не думаю, чтобы это решение было окончательное, а наверное-какое нибудь частное, ибо последний мой отзыв (копию с коего я имел честь представить Вашему Высокопревосходительству) в С.-Петербурге должен быть получен не раньше 8–12 февраля, и без него едва ли может быть полно решение. Но я рад получить хотя бы какое нибудь решение касательно сего предмета, а без этого — у меня руки связаны. Правда, то оттуда-то отсюда я собираю кой-какие сведения, для меня нужныя, но сведения эти одно другого не утешительнее, и никак нельзя будет обойтись без того, чтобы не требоват священников в Якутскую область, имеющую православного народонаселения до 210 тысяч, кроме Охотского округа, а священников по штату положено всех на все, кроме монастыря, 56, — (а на лице только 40) — в самых больших приходах, наприм. при соборе, 3-х церквах Вилюйских и при одной из находящихся в Якутском округе — всех прихожан, вместе взятых, находится до 90,000, а священников и с протоиереями по штату положено только 15,-т. е. по 6000 на каждаго, а на лицо теперь находится только 9.

Слава Богу за то, что в Камчатку решено переселят хлебопашцев. Теперь надобно только скота послать туда. Я между разговором с одним головою передал ему мысли и план перегонки скота в Камчатку; и он, по-видимому, уцепился за нее и хотел предложит своим товарищам.

С нетерпением ожидаю Константина Никифоровича, как для того, чтобы с ним познакомиться и передать ему все, что я знаю о здешних краях, а главное для того, чтобы узнать от него подробнее о пожертвованиях г. Голубкова, о которых я по сие время ничего не знаю ни официально, ни партикулярно.

В заключение письма моего, позвольте попросить покорнейше Ваше Высокопревосходительство позволить мне взять обратно данное мною слово — послать на Амур сына моего. Причины тому изложены выше. Впрочем, если только откроется возможность, и даже если только будет нам дозволено предлагать слово Гилякам, я непременно пошлю его туда.

С совершенным почтением и уважением и душевною преданностью, честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Да укрепит Вас Господь на Вашем поприще!

19 марта 1852 г. Якутск.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь.

Вот уже третий месяц, как я проживаю в Якутске, и уже близок и самый последний срок (первый я пропустил), когда я могу отправиться в Аян, и я все еще живу пока гостем: т. е. не получил еще ничего решительного, касательно отчисления Якутской области к Камчатской епархии, и ежели я паче чаяния не получу ничего и до отбытия моего в Америку, то, конечно, не могу не жалеть и не раскаиваться, что я прошедшей осени не ушел в Америку, ибо я почти совершенно даром прожил целый год в Азии, я думал нынешнею зимою посетить все церкви, находящиеся в Якутском, Вилюйском и Олекминском округах и, собрав все возможные сведения об Якутской области, проверить некоторые из них на самих местах, и очень бы могь это сделать в течение двух месяцев. Но, между тем, я имел возможным только собрать кой-как сведения (официально требовать я не мог ни откуда), который впрочем во всяком случае, получу-ли я или не получу указа о принятии Якутской области в свое управление-имею представить Св. Синоду ныне же.

Затем долгом считаю обратиться к Вашему Сиятельству с моею просьбою, в случай, если окончательное определение Св. Синода об отчислении Якутской области последует не ранее первых мая, то покорнейше прошу приказать кому следует сверх указа о том, который ко мне будет отправлен сухим путем и своим порядком — послать ко мне список с оного на кругосветном корабле Р. А. Компании; иначе, если я не получу никакого уведомления о том ни нынешним летом в Аяне, ни будущею весною в Ситхе, то я буду считать дело об отчислении Якутской области к Камчатской епархии остановленным до время; и потому на будущее лето (1853) я в Аян не приду.

Еще считаю нужным предложить на благоусмотрение Вашего Сиятельства следующее мое мнение. Якутского Спасского монастыря настоятель, Архимандрит Самуил, 29 марта сего года помер; и на место его еще не назначен никто. В случае, если будет определено Камчатскому Архиерею иметь кафедру свою в Якутске, то впредь пока устроится Архиерейский дом, или пока не перенесется семинария из Ситхи в Якутск (ректор которой должен быть и настоятелем монастыря) — нельзя-ли будет настоятельство над Якутским монастырем поручить Архиерею (иначе надобно будеть нанимать ему особую квартиру) с дозволением ему а) на случай отсутствия его по епархии определить наместника из иеромонахов, б) пользоваться ему всеми окладами и доходами от монастыря, как настоятелю; последнее тем необходимее, что, пока определится Архиерею жалованье от казны, он с выездом своим из Америки должен остаться без всяких окладов; ибо, как известно Вашему Сиятельству, Американская Компания предоставила нам распоряжаться определенною ею суммою на Американское духовенство с тем, чтобы деньги сии были употребляемы не иначе, как только в колониях. Входить же с Главным Правлением в особую по сему предмету переписку, я со своей стороны считаю неприличным. Правда, одних окладов и доходов монастырских будет не совсем достаточно для Архиерея (Казначей сказывал мне, что Архимандриту в целый год редко приходилось до 2,000 руб. ассигн.), но если он мог существовать на таких окладах, то, конечно, может прожить и Архиерей.

Во время пребывания моего в Якутске я доселе проживал в доме, принадлежащем Собору и находящемся бдиз оного, а на днях думаю перебраться в монастырь.

С совершенным почтением и таковой же преданностью, честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

апреля 8 дня 1852. Якутск.

По секрету.

Ваше Высокопревосходительство!

Удской священник доносить мне рапортом, «что прошедшей осени Китайцы, не подведомственные нам, мимоездом сожгли часовню, бывшую на урочище Инькан, по причине будто-бы той, что она находилась не на своем месте; а в письме своем говорить, что теперь с опасностью можно посещать живущих там наших Тунгусов».

Г. Ахте, уведомляя меня о сем подробнее (по секрету), прибавил к тому, что Китайцы, сожегшие часовню, велели откочевать нашим Тунгусам с Иньканя.

Имели-ли право или не имели Китайцы сожеч молитвенный дом, построенный самими Тунгусами на их природной земле? — решить этот вопрос есть дело Высшего Правительства.

Но мне кажется, что если Тунгусы искони жили и ныне живут и кочуют по речкам, впадающим в реку Силимду, и по другим смежным местам, то без всякого прекословия эти места принаддежат им, и они имеют полное право владеть ими и жить на них и строить, что хотят, так же, как и Китайцы у себя. Следовательно, какое же право имели Китайцы не только приказывать Тунгусам скочевать с их природной земли, но еще и сжечь молитвенный дом их? Ежели Китайцы эту землю считают своею потому только, что она по картам и бумагам отмежевана Китаю и, конечно, без всякаго согласия и ведома самих Тунгусов, то ужели чрез это Тунгусы лишаются всякого права владеть своею собственною землею? и должны оставить ее потому только, что так стало угодно каким-то китайским чиновникам? Положим, что эта земля и не принадлежит России несмотря на то, что Тунгусы эти с незапамятных времен считают себя подданными России и суть сыны Русской Церкви, также со времен давних, и едва ли не ранее всяких трактатов. Но она, как мне кажется, бесспорно принадлежим Тунгусам, искони обитающим на ней; следовательно, вопрос: кому должны принадлежат земли Тунгуские — России или Китаю? могут и должны решить сами Тунгусы-природные владетели оных, а не Китайцы?

И ужели в самом деле бедные Тунгусы должны оставить свои родные места и переселиться на новые, им не принадлежащие — потому только, что так угодно стало их сильным соседям? Или — ужели Тунгусы не имеют права построить для себя молитвеннный дом на земле, где жили их отцы и деды — потому только, что сильные соседи их, без всякого их согласия присвоивающие себе земли их, — имеют силу сжечь сей дом? Или — ежели Тунгусы, не желая расстаться с своею родною землею и не имея воли и возможности оставаться в подданстве России, захотят поддаться Китаю, то ужели они должны лишиться навсегда пособий и утешений религии, преданной им их отцами и прадедами, или изменить ее на языческую-потому только, что они не в состоянии видеть и иметь у себя священника?

Нет! как ни мало число Тунгусов, живущих по реке Сидимде и по другим смежным местам, и кому-бы ни причислялись их места по картам и бумагам, — они суть дети России, будучи чада нашей Российской Церкви;— следовательно, они имеют невозбранное и полное право на покровительство Всемилостивейшего Государя нашего и первее всего и ближе они имеют право просить того от Вашего Высокопревосходительства, как Главноначальствующего в сем крае.

Что же касается до меня, то я предпишу Удскому священнику, несмотря ни на какие запрещения и угрозы Китайцев, продолжат по-прежнему посещать всех крещенных Тунгусов в тех местах, где они обыкновенно собираются.

В заключение скажу, что ежели по географическим картам именуют напр. земля Гиляков, земля Чукоцкая и проч., то кто же воспретит по тем же картам именовать места, на которых кочуют наши Тунгусы землею Тунгусов, подданных России или просвещенных христианскою верою. А это очень не маловажно.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностью честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

апреля 8 дня 1852. Якутск.

Р. S. Об этом предмете я не писал и не имею еще никаких причин писать Св. Синоду тем более, что часовня, сожженная китайцами, не была освящена, и в ней даже и не служили еще ни разу даже молебна.

Ваше Высокопревосходительство!

Из письма Г. Ахте ко мне я вижу, что дело о сожжении Китайцами молитвеннаго дома, бывшего на Инькане, Вашему Высокопревосходительству известно до подробности.

Очень желательно бы мне знать, как Вы изволите смотреть на это дело? а мне кажется, что это может быть искрою, от которой может загореться сыр бор, как говорить наша пословица, а особенно, если пораздуть. Если бы это случилось с Англичанами, то наверное Китайцы поплатились бы не одною сотнею тысяч фунт, стерлингов за сожжение простого сруба. Впрочемъ и в самом деле, ужели это дело останется без всяких последствий? ужели в самом деле Тунгусы наши должны скочевать с их родной земли? Тунгусы, живущие там, числятся в числе Учурских и приписаны к Амгинской Церкви. Когда они окрещены? и кем? этого невозможно узнать, но достоверно, что очень, очень давно, и священники к ним ездят давно уже-следовательно, они очень давно наши-Русские, и ужели же теперь священники должны перестать к ним ездить потому только, что Китайцы этого не хотят?

Об этом деле я теперь не пишу в С.-Петербург ни слова; но сделайте милость, вразумите меня, должен ли я об этом деле донести, или нет. Конечно, сожженный молитвенный дом не был еще не только освящен, но и не оглашен даже пением; но он назначался именно на сей предмет. Следовательно, во всяком случае можно об нем трактовать, как о Богослужебном здании.

Наконец Константин Никифорович обрадовал Якутск своим прибытием, и, как видно и слышно, в самом деле все очень довольны им, и сколько могу я видеть, я уверен, что все добрые и благонамеренные останутся навсегда им довольны.

Многоуважаемой мною супруге Вашей прошу покорнейше объявить мое искреннейшее почтение.

С глубочайшим почтением и искреннею преданностью честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

апреля 10 дня 1852. Якутск.

Господь с тобою, Пашенька, милая дочь моя!

Сегодня я получил бумагу, в коей прописано, что настоятельница пустыни, в которой ты живешь, находить тебя, по твоему скромному поведению, усердию к церкви Божий и монастырским послушаниям, достойною поступления в послушницы, и что желаешь навсегда оставаться в этой пустыни[205]. Я еще, кажется, никогда так не радовался о тебе, как порадовался и радуюсь сегодня. Слава и благодарение Господу, давшему тебе желание поступить в монастырь и укрепляющему тебя в посильных твоих служениях сестрам. Да укрепить тебя Господь Бог до конца жизни твоей в твоем намерении посвятить себя Господу, Небесному Жениху! О, Пашенька, радость моя! благую и преблагую часть ты избрала, которая и не отымется от тебя, если ты сама безумно не свергнешь с себя ига Христова. Теперь у тебя одна забота: угодить Господу и для того бороться с собою — и только! Я писал тебе, что старшая сестра твоя завидует теперешнему твоему состоянию, при всем том, что муж ее человек кроткий, с которым у них в течение 13 лет не было перечного слова, и дети очень умные и здоровые; но при всем том она считает тебя счастливее себя. У ней теперь забота и о муже, и о детях, и о доме, и о будущем, и о душе своей, — и чем далее, тем более будет забот. А сколько у ней страхов за будущее! У тебя, дружочек мой, ничего этого нет и быть не может. И так, радость моя, оставайся там, где ты теперь, на всю жизнь твою. Не желай и не ищи свидания с родными; Господь милостив, молись Ему — и мы все некогда увидимся там, в обителях Отца Небесного, и увидимся в вечной, неизреченной радости, и увидимся не на месяц и не на год, а на всю вечность; а здесь на земле что за свидани! Молись, друг мой, как можно более; принуждай себя к молитве; охота к молитве есть дар Божий, который дается не всегда, но непременно дается тем, кто принуждает себя к молитве. Сначала тяжело и трудно кажется; а чем далее, тем легче и легче; а когда подучиш дар молитвы, тогда ты ничего лучше не будешь желать, кроме молитвы. Да укрепит тебя Господь Бог! Преподобной матери игуменье Ареении поклон от меня, а сестрам мое благословение. Да поможет им всем Господь Бог достигнуть вечного царствия. Прощай, Господь с тобою на веки!

Отец твой Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

мая 24 дня 1852 г. Якутск.

Высокопреоевященнейппй Владыко, Милостивейший Архипастырь[206].

Иркутская Духовная Консистория сообщила мне отношение Курской Конеистории от 16-го октября прошлого 1851 года, за № 10 320, относительно увольнения на всегдашнее жительство в Борисовской Девичьей Пустыне девицы Параскевы Вениаминовой, с пропитанием резолюции Вашего Высокопреосвященства, данной на представление Настоятельницы вышеозначенной Пустыни, следующего содержания: может ли Вениаминова быть уволена в Курскую Епархию), и если может, прислать надлежащие о ней сведения; пребывание в монастыре иметь дозволить.

Поименованная Парасковья Вениаминова есть дочь моя, и потому Иркутский Преосвященный приказал отношение Курской Консистории препроводить подлинником ко мне, а мною будет предписано Ново-Архангельскому Духовному Правлению собрать требуемый Вашим Высокопреосвященством сведения и препроводить в Курскую Консисторию.

Но так как сведения сии могут быть получены в Курской Консистории не ранее осени будущего 1853 г., а потому я поставляю себе обязанностью прежде всего принести Вашему Высокопреосвященству мою благодарность за дозволение дочери моей Парасковье иметь пребывание в пустыне, находящейся в Епархии Вашего Высокопреосвященства, потом, уведомляя, что я еще прошедшего года послал мое родительское и Архипастырское благословение дочери моей на поступление ей в монашество, и ныне подтверждаю это пред Вашим Высокопреосвященством и наконец покорнейше прошу Ваше Высокопреосвященство принять ее навсегда в вверенную Вам Епархии и не лишать ее Вашего благословения и молитв в числе прочих и тем успокоить мое сердце уверенностью, что дочь моя пристроена, как нельзя лучше.

Поручая и себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, есьмь и имею быть с совершенным почтением и душевною преданностью Вашего Высокопреосвященства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

№ 571. 27 мая 1852 Якутск.

Высокопреосвященнейший Владыко[207],

Милостивейший Архипастырь и Отец.

В Квихпакской миссии строющаяся церковь к половине лета сего года, наверное, будет освящена. Туземцы с охотою и усердием помогают в семь деле. Паства Квихпакской миссии год от году постоянно увеличивается более и более присоединением к ней новообращающихся, и надежда на приобретение новых чад, можно сказать, несомненна. Это особенно доказывает поездка миссионера вверх реки Квихпака и по реке Чагелюк. Рано наступившая весна в 1851 году дала ему возможность побывать в тех местах, где давно уже его ожидали. И 137 человек обоего пола присоединилось к Церкви из народа, называемого Инкалиты. И нет сомнения, что если-бы в это время все жители тех селений были дома, то гораздо более бы присоединилось к Церкви, ибо тоены их, принявшие крещение в прошедших годах, всеми мерами содействовали обращение прочих. Но, к сожалению, не было никакой возможности собрать всех жителей, из коих многие отдалились за промыслами очень далеко. Во время обыкновенной своей поездки зимою на реку Кускоквим, миссионер приобрел 32 человека новых чад Церкви, из числа прибрежных жителей реки Кускоквима; а всего, с июля 1850 по июль 1851 г., окрещено 203 человека. В доказательство надежды своей на распространение и утверждение христианства между тамошними жителями, миссионер, между прочим, приводит следующий пример. Один из жителей при миссии, долго остававшейся в язычестве, наконец обратился к свету истины. После последней ему проповеди, он сказал: «я хотя и слышал проповедь эту давно (еще в 1846 г.) и хотя не отвергал вовсе, но думал и то, что все это есть выдумка; но теперь я вполне убеждаюсь из примеров, видимых мною, что христианство не есть выдумка и не человеческое дело, а Божие», — и тогда же окрестился с детьми своими, и с ними-две престарелый женщины того же селения, также остававшияся долго в неверии, «и о коих, говорите миссионер, я более болезновал; но с обращением их возрадовалось мое сердце, и тем более, что с обращением их не осталось ни одного язычника в селении, где находится миссия». Благочестие в новообращенных народах, говорите миссионер, возрастаете только там, где он более занимается с ними, и преимущественно в селении при миссии. Доказательством тому служить то, что как дети, так и взрослые с охотою слушают предлагаемые им поучения, и (последние) сами стали приглашать миссионера в свои собрания, именно для того, чтобы послушать от него полезное, чего прежде не бывало, или приходите для того к нему. Но там, где миссионер не бывает, или бывает редко и ненадолго, благочестие возрастает мало, а в других местах, говорите миссионер, можно сказать, вовсе не возрастает. Причиною тому то, что миссионер не имеет возможности посещать всех. В селениях, при миссии и на Кускоквиме, к богослужениям собираются охотно, несмотря на то, что это, по настоящим местным обстоятельствам, для них очень трудно, особливо во время больших морозов.

Христианский долг очищения совести исполняют с усердием, в последние годы видимо возрастающим; так что некоторые приезжают для того из отдаленных мест. Еще не было примера, чтобы кто нибудь из новокрещенных отрекся от принятой им христианской веры. И даже соблазнительные примеры язычников не могут отвратить их от иеполнешя христианских обязанностей. Число всех обращенных в Квихпакской миссии, по 12 июля 1851 г., простирается до 1516 душ. Кенайский миссионер, иеромонах Николай, с августа 1849 г. до половины апреля 1850 г. проживала в своей миссии; а с того времени он отправился в Нушегак, где прожил с начала июня до половины мая 1851 года. Когда проживать в Кенайской миссии, первым делом его было приготовление церкви к освящению: и 8-го сентября оно совершено. «По совершении священнодействия, говорить миссионер, всех бывших участниками сего духовного торжества (туземцев) я угостил по приличию, дабы памятно было им наше торжество. Не в похвалу себе скажу: многих бедных покрыл наготу чистыми белыми одеждами, дабы Господь подкрепил меня непорочно совершать в сем храме служение, вверенное мне, недостойному. Впрочем, это обыкновение русское я исполняю всегда в большие праздники, до литургии или накануне. Хотя незначительно, но покрываю и насыщаю несколько раз в год. Итак, день (8 сентября) провел я в духовной радости». Относительно духовного состояния Кенайской паствы, миссионер отзывается весьма утешительно. Кенайцы не только охотно слушают поучения, но некоторые сами приходят к миссионеру и просят его учить их. Долг очищения совести исполняют все охотно, к Св. Тайнам приступают с благоговением и страхом, истинно христианским, противников и противоречаших не встречалось. Многие из них знают молитвы и учат тому друг друга. Любимым занятием многих есть петь церковные песни. В журнале своем он, между прочим, говорить об одном. Кенайце, жители дальнего селения, который, будучи болен, приехал в миссии с тем, чтобы умереть при церкви. «Не подкреплять веру умирающего приходил я к больному, говорит миссионер, — а учиться богоугодному приготовлению к смерти». Больной предузнал час своей смерти; и когда шел к нему миссионер со Св. дарами, — ему слышался звон в большие колокола. Никто не мог уверить его, что этого звона не было. И как он принял Св. дары, перекрестился и сказал: «Слава Тебе, Иисусе Христе: только этого я и дожидался!» и сказав: «прощайте», перестал говорить, и только по временам крестился и вскоре скончался. Из того же журнала миссионера видно, что он подвергался большим опасностям, но все прошло благополучно. Так, он в феврале, по просьбе жителей одного из ближайших селений, путешествовал пешком для того, чтобы всем старым и немощным дать случай исполнить долг очищения совести. На пути в селение сие, среди дороги достигла его сильная непогода в пустом месте, и он едва мог дойти до жилища, а на обратном пути едва не лишился употребления руки от ушибу. После того, на пути его из Кенайской миссии в Нушегак, когда он ехал с прочими в байдаре, постигла их крайняя опасность, так что все сробели. Миссионер начал их ободрять спасением от Господа, — и Господь спас их. Вдруг сделалось тихо. Проживая в Нушегакской миссии, миссионер посетил все селения, принадлежащие сей миссии, кроме одного — Угашик, куда не допустили его бурные осение ветры, а весной побывать не удалось. Во время сих поездок, вновь присоединилось к Церкви из язычников всего 310 душ — и, по отбытии его оттуда, церковь Нушегакская состояла из 1448 душ обоего пола. Миссионер говорить, что стоит только проехать на реку Кускоквим, и число крещенных увеличится до 2000.

Все жители исполнили долг очищения совести с охотою, ближайшие к церкви приезжали для того сами, a прочие — при посещении их миссионером. А что всего утешительнее, Киятинцы — жители ближайшего к Нушегаку селения — которые в 1848 году, несмотря на все убеждены этого же миссионера, отказались исполнить обязанности христианские, явно хвалились, что они будут шаманить и проч. (о коих напечатано на 168 стран, прнбавлений к Твор. Св. Отцов 1850 года), ныне приняли миссионера с видимою радостью и с полною охотою и раскаянием исполнили все, что от них требовалось Церковью. Миссионер пишет: «Когда я ехал к ним, они высылали ко мне на встречу с приветствием по два человека одних за другими, — всего семь пар, одна от другой в некотором расстоянии. Наконец, в виду селения, старшины и закащики сами встретили меня с радушием и искренно добрым выражением лица, и с ними, кажется, все, до одной души, — и все кричали: Куяна, Куяна (благодарим, благодарим). Старшины сказали: „мы думали, ты нас бросишь и не посмотришь, как на негодных собак; а ты приехал к нам… куяна, куяна“ и проч. Потом все подошли на благословение… Конечно, здесь не мое умение, а Божие мановение… Итак-Киятинцы теперь опять наши». Живущие вблизи церкви Аглегмюты со слезами, провожали миссионера и настоятельно просили его, чтобы у них был священник всегда. Но дьячка Шишкина иметь священником у себя не желают; ибо он по легкомыслии, свойственному подобным ему (он Креол), поступками своими потерял всякое уважение и доверие к себе.

Протоиерей Литвинцев доносить, что в течение минувшего 1851 г. и в начале 1852 окрещено им, кроме детей и малолетних, 78 душ Колош. К принятию крещения были собственные их вызовы; мое дело, говорить протоиерей, состояло только в поучениях и совершении таинств. Анадырский священник, Никифорову по следам своего предшественника, бывшего миссионера, Романа Верещагина, путешествовал летом прошедшего 1851 г., на устье реки Анадыри, и Господь помог ему обратить 60 душ Чугач обоего пола. Удский священник в обычную свою поездку для посвщения своих прихожан-Тунгусов, рассеянных на пространстве 2500 верст, на Бурукане окрестил еще одного Нигидальца, по собственному его вызову; с ним приезжало до 15 человек его соплеменников, из коих несколько крещенных приезжали более для того, чтобы исполнить долг очищения совести-и исполнили. Священник, проживая здесь немало времени, ездил к одному крещенному Нигидальцу, живущему в 10 верстах от Буруканской часовни, именно для того, чтобы посмотреть его христианское пребывание: и нашел, что у него в доме есть два образа; крестится и молится, как следует; детей своих воспитывает по христианскому обряду; дом у него рубленный (по амбарному) и содержится в чистоте.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшаго Архипастыря и Отца, нижайший послушник.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июня 25 дня 1832. Аянский Порт.

Ваше Превосходительство.

Наконец, слава Богу, я добрался до Аяна. Из Якутска, как Вашему Превосходительству известно, я отправился 29 мая; назавтра прибыл я в Амгу, здесь я пробыл до 1-го июня, в этот день отправился я далее; 5-го прибыл на Алдан, 6-го отправился я вверх по Maе, 17-го в полдень прибыл на Нелькан — 18-го отправился в Аян, и 22-го поздно вечером кончилось мое путешествие.

Из Якутска до Амги я ехал на почтовых тарантасах; с Амги до Алдана на верховых, с Алдана до Аима на ветках, с Аима до Маймакана на лодках, оттуда опять на ветках-до Нелькана; с Нелькана на верховых.

Дорога от Якутска до Амги порядочная, грязей нет; но так как она еще не укатана, то довольно тряска, и оттого скоро ехать на ней нельзя и в самом лучшем тарантасе. С Амги до Алдана дорога местами очень хороша быть может, но вообще много болот или травяных речек.

Путешествие по Мае в ветках было-бы очень скорое, если гребцы будут меняться на всякой станции — а с одними и теми же гребцами немного можно придти ранее лодок, оттого-то я и оставил ветки и пересел на лодки.

В лодках идти довольно удобно, особенно, если он будут проходные от устья Май до Нелькана и не перегружены много.

Настоящий бичевник еще очень далек от совершенства, сколько от неопытности ямщиков, столько и от местности. Но современем может быть очень не худой, два человека очень легко могут тянуть лодку с тремя человеками и с грузом лошади на 3 и даже на 4, как это я видел и испытал сам.

Я сказал, что на ветках можно придти гораздо скорее, чем на лодках; но еще будет скорее, если вместо веток идти на Камчатских ботах и на шестах, как это делается в Камчатке; а река Мая для этого очень удобна, даже во многих местах лучше, чем река Камчатка, по которой я шел с устья до самого Не́льзя. Аянская дорога в настоящем ее положении, (предположив, что если находящиеся на ней мосты будут исправлены) не только не лучше, но даже хуже, чем между Амгою и Алданом; там болота и кочки, а здесь тундры и леса; ибо по прочищенной дороге во многих местах ехать невозможно по причине страшных бадаранов (топей), которых разумеется сначала не было, а главное на Аянской дороге горы и камни; а там этого почти нет, а с другой стороны на Амгинско-Алданской дороге кормовища для лошадей почти на всяком шагу; а на Аянской тут инде, а с Зюкжура почти до Алдомы совершенная пустыня, где кроме лесу, гор и кустарников ничего не видать, но Аянская дорога лучше тем, что на ней есть много месть, где никогда не может быть грязи, а именно там, где встречается сосняк.

Спуск с Зюкжура и теперь возможен и не страшен для вьючных лошадей, но он очень легко может быть улучшен. Зимою мне казалось, что спуск можно сделать по левой стороне-а теперь, когда снегов нет, видно, что гораздо легче и удобнее будет сделать по правой стороне (от Якутска к Аяну), начав оный с того места, где ныне начинают спускаться, и мне кажется, что это сделать весьма не дорого будет. 20–30 человек сделают в одно лето, ибо камень разборный, и притом на левой стороне много снегу еще и теперь — а на правой нет нигде. — Зюкжур сам не страшен: но как вести дорогу от него до Алдомы? мне кажется, не иначе, как по подгорью и по возвышенностям, не спускаясь на низ, где разгуливает речка, кидаясь от одного берега к другому-а что это возможно, то доказал Березин, проводя дорогу почти по утесу, во избежание двух больших бродов.

Ваше Превосходительство изволили дать мне вопроса: возможно-ли осушить болота каналами? Пройхав ныне в первый раз летом, я могу сказать утвердительно, что много, очень много уничтожится грязей и болот, если сделать каналы, а их сделать возможно почти везде; сколько мест непроходимы именно только потому, что некуда стечь води! отведите воду, и будет отличная дорога, но ныне решительно нет нигде ни одной канавы, напротив того, в некоторых местах самая дорога сделалась канавою для стока дождевой воды.

Затем, свидетельствуя мое искреннейшее почтение и благодарность Вашему Превосходительству за Ваше ко мне расположение, честь имею быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Р. S. почта из Якутска еще не пришла.

июня 26 дня 1852 г. Аянский Порт.

Возлюбленный о Господе Николай Димитриевич[209].

Как ни недосужно мне теперь, по получении множества бумаг вдруг, но не могу и не хочу не написать Вам что-нибудь, имея к тому случай, а главное-любя Вас за Ваше доброе и христианское настроение духа. Прежде всего, желаю вам-да сопутствует и содействует Вам, во всем благодать Божия! Будьте здоровы! О себе скажу, что я из Якутска выехал 29 мая, на усть Маю; приехал 6 июня, пробыв два дня в Амге С усти Май отправился 7-го июня, 17-го пришел на Нелкан, 18-го отправился оттуда, 22-го июня приехал в Аян, где и живу в ожидании из Америки компанейского судна.

Константин Никифорович[210] серьезно нездоров и, кажется, еще не поправился. Это я заключаю из того, что если бы он совсем поправился, то Бернгардт Васильевичъ[211] приехал бы уже в Аян; но его еще нет и поныне. Сердечно благодарен Вам за письмо Ваше, которое я получил от Тунгусского головы 14 июня. С г. Ахте Вы, как мне сказывали, увидитесь непременно или в Удском, или в Аяне; во всяком случай, потрудитесь доставить ему письмо от меня. Прощайте, до свиданья! Господь с Вами, во вся дни живота Вашего! 27 мая я имел счастие получить письмо от нашего владыки Московского: слава Богу, жив и здоров. Примите уверение, что Вас уважает и любит и Ваш усерднейший слуга-Иннокентий, архиепископ Камчатский. (Но еще не Якутский и поныне).

июня 15 дня 1852 Аян.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

После письма моего к Вам я получил от Вас уже два письма, — одно от 9 января, а другое от 12 апреля; первое дошло до меня в Якутск 18 марта, последнее в Аяне — 29 июня. Всеусердно благодарю Вас за писания Ваши ко мне. Сделайте милость, не лишайте меня удовольствия и утешения получать Ваши письма, ради спасения…

Итак, я уже в Аяне. 29 мая выехал я из Якутска и, проехав около 200 верст на тарантасах, около того-же количества на верховых по болотам, потом более 250 верст шел вверх по Мае в берестяных маленьких лодочках, далее в почтовых лодках до Нелькана верст около 300 и наконец с Нелькана до Аяна 200 верст ехал на верховых.

Ровно 4 месяца прожил я в Якутске и-гостем!? Правда, не совсем даром и без дела. По соизволении Преосвященного Нила, освятил я новую каменную церковь в самом Якутске, построенную купцом Шиловым, и по случаю смерти настоятеля распорядился по управлению монастырем; и кроме того соотавил довольно большую записку об Якутских церквах, причтах и пастве с некоторыми своими предположениями[212] и 22 мая отправил в Св. Синод. Копию с сей записки я послал г. Генерал-Губернатору для предваритедьного соображения некоторых статей.

Якутская область есть свой отдельный мир, можно сказать. Местный обстоятельства оной нисколько не похожи не только на обстоятельства русских епархии, но даже и на собственно Иркутскую. И оттого суждения о ней и распоряжения были часто очень невпопад. Напр. одна из уездных (все равно сельских) церквей имеет приход, состоящий из14 ½ тысяч душ. Угадайте, сколько жителей при самой церкви? На этот вопрос многие давали более 2,000. Но что, если я скажу Вам, что при ней живут одни только-духовные, прислужник церкви и почтовая станция, и более никого. Жители-прихожане начинают попадаться в 1 ½ и 2 верстах от церкви. Вы скажете, как и все незнающие местных обстоятельств Якутской области: значит, церковь поставлена не на месте. Нет! Напротив, поставьте в другом месте, останутся одни только духовные, так как при всех прочих уездных или улусных церквах, кроме духовенства, нет никого. И где ни поставьте церковь, даже если-бы поставить церковь где, напр., есть две — три юрты жителей, церковь останется с одними духовными и прислужниками. Главною и непреоборимою причиною этому то, что Якуты-скотоводы и потому жить селениями они не могут. Якут всех до 200 т. душ, но редко можно найти две-три юрты, вместе стоящими и то ближайших родственников: все они рассеяны, как звезды небесныя по области. И оттого напр. при той-же вышеупомянутой церкви, имеющей 14 ½ т. прихожан, в воскресные дни к обедне собирается не более 10 человек. В Жиганской церкви-давнишней уже-говорят никогда не бывало церкви 20 человек вдруг; а очень часто одни только служащее и сторож. После сего можно-ли удивляться, что в Якутской области мало церквей? Напротив того, многие церкви, напр. Устьянская и Ожогинская (на берегах Ледовитого моря), почти совсем напрасно выстроены. Прихожане их начинают попадаться в 50 и 100 верстах от церквей.

Число священников в Якутской области, как я Вам писал, очень мало-55 и с миссионерами; а жителей будет более 210 тыс. И оттого напр. при 3-х Вилюйских церквах, при соборе и одной из уездных, всех вообще прихожан будет до 90 тыс. Священников по штату положено только 15, а на-лицо теперь только 9. Спрашивается: есть-ли какая-нибудь возможностьне только назидать и поучать прихожан, но даже исповедать как следует, когда притом священники по приходу своему могут ездить только весною и осенью, в течение 4–5 месяцев? И можно-ли после сего удивляться, что многие Якуты от роду не бывали на исповеди и некоторые даже не видали священника ни в ризе, ни в рясе и даже в глаза?

Но довольно! Современем узнаете все. Теперь скажу только, что я представил увеличить число священников до 82, т. е., чтобы на каждого из них приходилось от 2000 до 3200 душ прихожан, и местопребывание иметь им, по-прежнему, в городах, разумеется, оставя нынешних на тех местах, где они живут. Не знаю, будет-ли что нибудь, ибо требуются деньги, а деньги камень преткновения. Но если ничего не будешь, то, признаюсь, я буду просить Николая Николаевича, чтобы он от себя представил Государю Императору-пусть на меня сердятся наши! Впрочем, я с ними мирен: они, все мои просьбы, кроме денежных, исполнили. Я очень рад этому и благодарю их заочно. Ректором утвержден проверен Литвннцев, правящий сию должность уже 7 лет по моему желанию…

Ни из Америки, ни из Камчатки еще нет судов, и потому заморских новостей я не могу Вам сообщить. Сегодня вот уже и 8 июля. — Сын мой пойдеш на Амур, только не гласно миссионером, а для исправления треб в командах Камчатской флотилии, командующихся к зимовьм, находящимся на северовосточных берегах Сибири. Так сказано в последнем указе Св. Синода. На это последовала Высочайшая воля по докладу князя Меньшикова[213], а вернее, по настоянии Николая Николаевича. Дай Бог ему здоровья! Следов., если современем свет Евангелия распространится там, то кому первая честь и благодарность издеятелей? уж, конечно, не нам и не нашим.

Благодарю Вас за совет-поручить кому либо перевод книг. Я сделал это распоряжение в числе прочих в Якутске, но эти распоряжения до окончательного отделения Якутской области останутся под 7-ю печатями. Но Ваш совет подал мне мысль-написать Якутскому благочинному, чтобы он, напр. за пирогом, предложил от себя братии приняться за переводы ныне-же. Да благословит Господь!

Наконец пришло и судно из Америки и привезло много новостей приятных и неприятных. Одна из первых та, что отпадшие от веры в Нушегакской миссии киятинцы, о коих напечатано в Творениях св. отцев 1850 года[214], слава Богу, все до одного обратились с раскаянием. Квихпакский мисссионер приобрел Св. Церкви более 150 душ, Кенайский в Нушегаке не менее того и Ситхинский протоиерей окрестил 78 человек Колош. На Квихпаке церковь нынешним летом будет освящена. Слава Богу за это. Но вот неприятности: иepoмонах Сергий, мой эконом, неизвестно отчего удавился; за ним семинарист креол потом двух вынули из петли-одну девушку, а другого из рабочих Компании. Странное поветрие-никогда небывалое в Ситхе!

Соседи наши Колоши, по влиянию одного некрещеннаго тоена, изменнически убили 40 человек гостей, стахинских Колош, и теперь сидят в страхе и трепете, ожидая кары. Некоторые просят протоиерея окрестит их, говоря, что их убьют стахинцы. Крещенным Колошам, вовлеченным в это преступление, протоиерей говорил в церкви-многие из них раскаиваются, а некоторые хвастают этим.

Вы просите о Шишкине-сделать его миссионером — думал и я это сделать. Но Шишкин креол и оказалось, что лишь только он получил от меня ласковое письмо с обнадежением его сделать попом, переменился страшно, стал хвастать, грозить поклонами, и своими нахальными поступками отвратил от себя всех диких. Когда там был миссионер, все в голос просили его, чтобы Шишкин не был у них священником. Нет, Андрей Николаевич! креолы еще не люди-я сказал и подтверждаю, что не более, как 50-й из них может быть человеком. Sub altero они еще могут быть полезны, но быть начальниками они не умеют. Вот поэтому то я и медлил Шишкина возвысить, и оказалось, что я не ошибся. И потому слава Богу, что ко мне идут из Москвы двое. Спасибо всем тем, кто решил это дело в Синоде.

Очень сомневаюсь я, чтобы всякий дикарь, очутившийся в пропаганде римской, был человеком. Порода людей улучшается-вот аксиома и доказательство моего мнения.

Если не получу прямого повеления остаться в Aзии, то чрез 5–6 дней отправлюсь в Америку. — Сын мой[215] воротился из Ситхи, слава и благодарение Богу, таким же, каким ушел, только с некоторою опытностью. Теперь пошел он на время на Амур, и, возвратись оттуда, возьмет свою жену и пойдет на постоянное прожитие. Знаю, что и Вы порадуетесь этой моей радости. Жена его та же, что была и при мне, до поездки в Якутск, относительно настроения своей души, но поопытнее. О! мой возлюбленнейший Андрей Николаевич! Я так счастлив, так счастлив ими, что каждый час благодарю моего Господа за них. Примите их в Ваши молитвы, да пребудут они всегда таковыми. А старший мой сын, Иннокентий, догрезил — в ссылке в Томске и в тюрьме на 2 года. Одно меня утешает, как пишет о. Иероним, несчастие его пробудило в нем чувство раскаяния. Если это правда, то слава и благодарение Господу!

Прощайте. Да воздаст Вам Господь за любовь Вашу ко мне! Примите уверение, что и я до гроба буду любить и уважать Вас. Ваш усердный слуга,

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июля 23 дня 1852. Аянский Порт.

Письмо первое.

Господи благослови! Возлюбленный мой о Господе Отец Димитрий![216]

Письмо Ваше (тоже первое) от 11 июня дошло до меня 28 вечером. Благодарю Вас за оное.

Перестаньте ожидать с нетерпением-ждите с терпением окончания известного дела. Можно думать, что в С.-Петербурге, узнавши что я ушел в Америку, прямо отложат дело до возвращения моего. Это весьма статочно. Одно, что может подвинут это дело, есть то, что говорить, Киевский Владыка подал на покой, а Иркутская молва садит туда своего Владыку, если это сбудется; то при назначена новаго Архипастыря в Иркутск волею и неволею должны будут сделать по новым предположениям. — Но так как все это основывается на мыльных пузырях, т. е. на молве, следовательно, надобно думать и делать на других основаниях. С нынешнею-же почтою я получил письмо от Петербургского Муравьева[217]— письмо, в коем он, между прочим, дает мне совет — дабы не терялось напрасно время-поручить благонадежному человеку переводы книг. И мне вот что пришло на мысль: в самом деле, дело может затянуться, а время благоприятно. Мне предлагать отцам-приступить к переводам-еще нет резона, а Вам это весьма возможно и теперь, когда Вы утверждены благочинным града Якутска, весьма прилично.

Сделайте-ка воззвание к отцам и братиям не форменно и не как-нибудь официально (а всего лучше за пирогом). Что-де рано или поздно надобно будетъ заняться нам переводами, — приступим-ка де ныне же! — и т. д.

Как Вы думаете: ладно-ли будет так? а если ладно, то с Богом! — начинайте действовать, тогда Вы с терпением будете ожидать окончание дела, а дело между тем пойдет-и к большей чести и славе трудящихся. Здесь видна будет собственная воля и жедание, а не принуждение начальства.

Дай бы, Господи, повторю с Вами, чтобы Павел[218] и Андрей[219] образумились! — Андрея надобно спровадить на его родину; он менее надежен, по мнению моему, к исправлению. Но как это сделать! Где деньги! — Ни давать ему в руки ни гроша доходов его, — одно средство. Подумайте и посоветуйтесь с о. казначеем, коему объявите мое благословенье и поклон.

Очень-очень порадовался я, что больная Ваша поправляется. Дай, Господи, ей совершенное выздоровление.

Как я ехал ж как приехал в Аян — Вы это уже знаете.

Знаете-ли что? Я на почте ждал, что Бернгард Васильевич[220] пришлет мне мою записку[221] об Якутских обстоятельствах, которую я поручил Вам передать ему (за рекою), но почта пришла, а записки нет, а у меня нет ни лоскутка чернового, все истребил еще в Якутске, — другой почты, быть может, я и не дождусь — значить, так и уйду. — Не послал-ли он с едущими сюда чиновниками? Примите на себя труд похлопотать об этом и доставить мне записку при первом случае. Жаль, если она не поспеет и к последнему судну.

Судов еще нет ни откуда, а китоловы ходят в виду и бьют китов Якутских, а Якутские еще собираются только думать о составлении компании. Пока довольно! июля 1 дня.

Позаботьтесь, чтобы не остановилась постройка Усть-Майской церкви. Тунгусам или, иначе сказать, голове с о. Геронтаем хочется выстроить ее без пособий других; а между тем денег у них нет. Поверенный головы, Попов, ловкий человек. Я решил это дело так: пуст Тунгусы строят своими средствами, пока у них будут деньги; но лишь только не будет у них денег, я велел им немедленно дать знать Вам, и Вы тотчас-же обратитесь к Матвею Матвеевичу Максимову, жертвующему на этот предмет наличные деньги, которые предлагали мне в Амге, и денег, сколько нужно, пошлите на Усть-Маю; но Тунгусам их в руки не давать, а определите от себя строителем Сорокина[222], и деньги передайте ему и велите ему уплачивать рабочим по контракту, что следует, и употреблять на другие надобности.

Тунгусам непременно хочется, чтобы в новостроющейся церкви был престол во имя Апостолов Петра и Павла. Примите на себя труд, если не можете устроить дело так, чтобы в церкви был один престол во имя Апостолов Петра, Павла и Матвея, то поставьте два престола так, как сделано в деревянной кладбищенской церкви — между престолами расстояния довольно будет 4 или 3 ½ арш. и даже менее-кажется, в Алтаре можно будет поместиться. — Главный правый престол сделать ширины 5 четвертей, а левой 4 ¼ четверти. Постарайтесь уладить это дело так, чтобы все остались довольными.

Прилагаемое при сем письмо о. Михаилу[223] передайте лично в руки — и помогите ему уладить это дело. — Тут копия с просьбы на его сына, — и держите пока в секрете. Это касается несколько и Вас.

Суда из Америки пришли. «Слава» и привезла неприятные новости, О. Сергий[224] удавился, за ним семинарист. Колонии наши изменнически убили гостей своих, и теперь в страхе и трепете ждут отмщения.

Если на почте не получу приказания остаться в Азии, то чрез 5–6 дней уйду из Аяна на Кадьяк.

Прощайте, Господь с Вами и со всеми Вам и мне знакомыми! Всем, кто спросит, скажите от меня поклон. Искренно любящий Вас

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июля 22 дня 1852 г. Аян.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![225]

Прежде всего долгом поставляю себе принести Вашему Сиятельству мою искреннейшую, величайшую благодарность за исполнение моих докучливых просьб: во-первых, касательно протоиерея Литвинцева, потом выдачи наград служащим при семинарии; а наконец я 30 июня получил указ, из коего вижу, что на будущий год весною прибудут ко мне два помощника по части обрашения иноверных — и даже с окладами жалованья на первое время. Затем неисполненною остается моя просьба только — о деньгах; но я вижу ясно и уверен, что этого теперь сделать нельзя, и потому буду ожидать с терпением. Впрочем позвольте мне здесь сказать, что если только будет угодно Вашему Сиятельству принять на себя небольшой (по-моему) труд и посредничество, то у меня будут и деньги. Платон Васильевич Голубков дал обещание пожертвовать и не на одну миссию; и это обещание он подтвердил и пред г. Якутским губернатором в январе 1852 г. Но исполнения оного я еще не вижу.

Теперь я совершенно убедился, что Вы, Сиятельнейший Граф, по-прежнему не забываете меня и моего дела, и это меня много ободрило.

Письмо это я пишу уже не из Якутска, а из Аяна, куда я приехал 22 июня, выехав из Якутска 29 мая.

Относительно дальнейшего пути моего, я располагаюсь отправиться на первом компанейском судне в Америку и по пути зайти в Петропавловск. Проводя зиму в Ситхе, весною, если можно, пойду прежде в Кадьяк, потом в Уналашку и Атху и наконец опять в Аян. Отсюда, если будет возможно, схожу на Амур, куда ныне отправляется сын мой, а потом-куда Бог велит.

Г. генерал-губернатор предлагает мне совет — пробыть в Аяне до осени, т. е. до последнего судна, отходящего в Америку, уверяя меня, что к тому времени непременно кончится переписка, касательно отдедения Якутской области к Камчатской епархии я ему отвечал, что мне очень нужно побывать в Америке, а на случай, если последует решение в отделении области-то с первых-же дней будут приводиться в исполнение мои распоряжения, оставленные в Якутске запечатанными; следовательно, почти все равно, что я останусь в Якутске.

Одно, почему бы я желал, чтобы решение это последовало как можно скорее, есть то, что я, между прочим, предлагаю священникам заняться переводами книг на Якутский язык и-к приезду моему кончить. Впрочем, я ныне писал Якутскому благочинному предложить об этом от себя.

Относительно моей записки о Якутских церквах и причтах, представленной Св. Синоду, я должен здесь сказать, что я давал сию зааиску читать г. губернатору и г. Струве, управляющему ныне Якутскою областью (за болезнью первого); и оба они находят их весьма не худыми. Показав им, я уже не мог не сообщить моих записок и г. генерал-губернатору (для соображений). В письме моем к нему я сообщил ему и то, что я Св. Синоду представил, касательно служителей для Якутского архиерейского дома из Якутов.

В первом донесении моем Св. Синоду от 7 ноября я писал, что Якутская область стоит того, чтобы в ней иметь викария. По ближайшем же рассмотрении главных обстоятельств области, я убеждаюсь, что в ней должен быть непременно свой архиерей, как изволите усмотреть из моей записки. Якутская область, заключающая в себе более 200,000 жителей на неизмеримом пространстве, есть свой отдельный мир-непохожий ни на одну область и губернию.

Приняв это мнение — само собою оказывается, что, если Амур утвердится за русскими совершенно, тогда на устье оного или вблизи должна быть особая архиерейская кафедра, ведению коей будут подлежать все заморские и приморские церкви и Забайкальски край.

Проживая в Якутске, я, с соизволения Преосвященного Нила, освятил каменную церковь, построенную г. Шиловым, якутским купцом. Церковь построена очень прочно и отделана великолепно. Строитель полагает, что о сем его пожертвовании будет представлено Св. Синоду, и он довольно ясно дал мне понять, что ежели-бы за это его пожертвование дали ему не медаль (коих у него уже две), а выше, то он сделал-бы и еще что-нибудь подобное. Под последним можно разуметь, что если-бы дали ему орден, то он выстроил-бы на свой счет архиерейский дом в Якутске. Не смея предложить Вашему Сиятеяьству мое ходатайство о г. Шилове, вполне, по мнению моему, заслуживающем ордена за построение церкви, стоющей ему не менее 30,000 руб. сер., и за обеспечение содержания церкви и отчасти причта, но считаю неизлишним сообщить Вашему Сиятельству о его намерении сделать еще нечто подобное под условием.

Ныне на Аянский тракт по реке Мае переселяется весьма значительное число раскольников из Забайкала. На будущий год, если я поеду в Якутск, по необходимости я должен буду с ними встречаться и, следовательно, говорить. Но я должен сказать Вашему Сиятельству откровенно, что я по сие время нигде не видал и не читал о том-на каком основании и под какими условиями принимаются раскольники в единоверие, и в чем именно состоит это единоверие! Сделайте снисхождение и милость, Сиятельнейший Граф, прикажите, кому следует, сообщить мне для руководства все необходимые для сего правила и узаконения. И ежели Вашему Сиятельству угодно будет исполнить эту мою просьбу, то с тем вместе, не угодно-ди будет приказать послать мне оные в Аян к апрелю или маю будущего 1853 года, дабы я, возвратись из Америки, мог получить их тотчас по моем прибытии.

Из Америки пришедшее судно 20 июля (так поздно никогда не приходило) привезло много новостей разных.

Иеромонах Кондратий Корсунский прибыл в Ситху 8 мая и поступил наставником в семинарию и пока причислен к Новоархангельскому Собору, на место выбывшего оттуда священника Гавриила Вениаминова.

Квихпакский и Кенайский миссионеры исполняют свое дело, как нельзя лучше, и Господь благословляет их успехами; и Ситхинский протоиерей окрестил 78 Колош, просивших его о том неоднократно.

Но в то же время получены сведения, очень неприятные. Иеромонах Сергий удавился; примеру его последовал креол, ученик семинарии (о том и другом я уведомляю Ваше Сиятельство официально). Колоши, соседи наши, заманив к себе ситхинских Колош в гости, и среди белаго дня убили 36, а по другим свдениям, 40 человек изменнически. Глава сего убийства-один из некрещенных тоенов, который увлек за собою и многих крещенных Колош. Теперь Ситхинские Колоши в большом волнении и со страхом и трепетом ожидают отмщения и оттого далеко не отлучаются никуда, и если это продолжится надолго, то в рыбе свежей и других припасах, получаемых от Колош, встретится большое затруднение для нас, жителей Ситхи. А между тем нельзя сказать, что мы будем совершенно безопасны при развязке этого дела. Но да будет во всем воля Божия!

Сиятельнейший Граф, позвольте мне обратиться к Вам с моею покорнейшею просьбой, касающейся почти лично меня. Брат мой, протоиерей Вениаминов, перемещаясь по желанию моему с одного места на другое, вошел в долги, простирающая до 600 руб. сер.; ныне убедительнейше просить меня помочь ему уплатить долг, тяжко лежащий на его сердце. Ему крайне не хочется умереть, не расплатившись.

При всем моем желании, я могу помочь ему очень немного. Из жалованья своего он уплатить не может и в 10 лет; остается одно:-просить Ваше Сиятельство исходатайствовать ему пенсион (о чем я представил. Св. Синоду прошедшего года) со дня окончания десятилетней его службы в Камчатке. Тогда он, получа вдруг значительное количество денег, в состоянии: будет уплатить долги.

Заключаю письмо мое к Вашему Сиятельству тем же, чем начал, т. е. приятным долгом поставляю принести Вам, Сиятельнейший Граф, мою искреннейшую благодарность за внимание Ваше к моим просьбам.

С совершенным почтением, глубоким уважением и преданностью честь имею быть, Вашего Сиятельства, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июля 26 дня 1852 г. Аянский Порт.

Ваше Превосходительство![226]

Письмо Ваше от 11 июля меня очень порадовало: оно служить ясным доказательством того, что здоровье Ваше поправляется. Слава Богу, между прочим, и за то, что вы имели возможность послать в Аян г. Струве. И, конечно, жаль что Вы не своим глазом все видите; но зато он выездит каждый уголок Аянской дороги, чего Вам было-бы чрезвычайно трудно сделать при Вашей болезни. И можно надеяться, что он это поручение Ваше, касательно осмотра дороги, исполнит, как нельзя лучше.

Наконец получена мною почта и от последних апреля из С.-Петербурга, и ни слова ни об отделении Якутской области-ни о том, чтобы мне остаться на здешнем берегу. И потому я иду в Америку, благословляйте! и не забудьте иногда в молитвах Ваших, да исправит Господь все пути мои по славе имени Его.

Идти в Америку я решился на компанейском судне, несмотря на то, что оно пойдет не прямо туда. Ни о Ситхинских, ни об Аянских новостях я не пишу Вашему Превосходительству. О первых расскажут гг. офицеры, выезжаюпце из Камчатки; а о последних — Бернгард Васильевич.

Затем призывая благословение Божие на Вас и на все Ваши благие дела, намерения и желания и моля Его о Вашем здравии, честь имею быть с совершенным почтением, уважением и преданностью.

Вашего Превосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 2 дня 1852. Аянский Порт.

Возлюбленный мой о Господе Отец Димитрий.

Два письма Ваши последние до меня дошли почти в одно время. Прежде веего примите мою благодарность за Вашу память обо мне. Не значительны Ваши письма по содержанию, но знаменательны по любви Вашей ко мне. — Да воздаст Вам Господь Бог!

Радуюсь, что Пр. Нил разрешил приступить к исправлению монастырской арки. Слава Богу!

В другом письме Вы уведомляете меня о распоряжениях, которыя касательно имущества покойнаго архимандрита. Это так и следовало, и чем строже, тем лучше для Вас.

В том и другом письме Вы горюете о медленности окончании дела известного[227]. Я Вам писал, что надобно ждать с терпением. А в случае, если отчисление последует и ранее моего к Вам прибытия, то Бог милостив, и я уверен, что Вы делом сладите; а если где и надаете махов-поправим помаленьку. Плохо и тяжко поправлять злоупотреблением и тому подобное, а ошибки! — Бог поможет.

Еще повторяю Вам мою просьбу о предложении отцам и братиям взяться за переводы[228], Это почтется за особенную заслугу Церкви, как по собственному изволению сделанное. Сообщу Вам мою радость, подобную той, какую я ожидаю от Вас и отцов и братий. — О. протоиерей[229] Охотский пишет мне, что перевод Евангелия на Тунгусский язык вчерне кончен. — О! если бы Господь сподобил меня такой же (и конечно большей) радости и при вступлении моем в Якутскую область.

На днях отправляемся в Америку. Со мною идет и сын мой с своею подругою-(на Амуре нет для него помещения), с тем, чтобы на будущую весну придти вмести же.

Пожалуйста, не забудьте написать в Камчатку на зимней почте непременно — если до отхода оной последует отчисление Якутской области.

Отцу Никите[230] по возвращении его скажите от меня поклон и благословение. Жаль, что два миссионера его поступили не в Якутское, а в Небесное училище. — Бог милостив, еще молоды.

Радуюсь сердечно, что здоровье Вашей подруги поправляется. — Слава Богу!

Потрудитесь оказать от меня поклоны Якутским знакомым, начиная с Александра Андреяновича и до Ильи Гавриловича Бусянина. Не забудьте и г. исправника и г. почтмейстера.

Завтра уйдет корвет на Амур, вчера пришло Компанейское судно «Константин».

Бернгардт Васильевич[231] приехал к нам 27-го вечером. Почта пришла 31 июля-мокрая.

Господь с Вами и со всеми любящими Его! Будьте уверены, что Вас любить

Ваш всеусердный слуга,

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Августа 2 дна 1852. Аянский Порт.

Отыщите, пожалуйста, в Якутске мать Егора Ивановича Винокурова, который находится у нас в Ситхе учителем, и порадуйте ее, что сын ея живет весьма хорошо. Нахвалиться не могут им во всех отношеншх, если он будет таков, то думаю сделать его священником-только не знаю, найдет ли невесту в Ситхе — постараемся; а не то, вывезем в Аян и женим на Мордовке.

Потрудитесь, Николай Димитриевич[232], прилагаемый при сем пакет отослать по адресу из Иркутска на первой почте. Прощайте-до свиданья! Да сохранит Вас Господь в предпринимаемом Вами пути! с Богом, отправляйтесь; а мы посильно сегодня за литургиею помолимся о Вас во всеуслышание.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

декабря 4 дня Аянский Порт.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь[233].

Поздравьте меня с благополучным возвращением из Америки в Азию. Я теперь нахожусь в Аяне, куда прибыли 13 июля, и где я намерен пробыть до посдедних августа; и потом пуститься к Вам в Якутск. Я, слава Богу, есмь и был здоров.

Быть может, Вы еще не знаете того, что я хочу Вам сказать, а именно: выписанные Вами чрез Главное Правление вещи и припасы привезены и теперь находятся в Аяне, я об этом знаю достоверно, и с чем Вас поздравляю-и если Вам угодно будет получить кое-что подобное и на будущий год, то не угодно ли будет Вам написать об этом г. исправляющему должность Главнаго Правителя в Америке, Александру Ильичу Рудакову, и смею уверить Ваше Превосходительство, что он готов исполнять подобные Ваши поручения; об этом у нас был уже разговор — только поторопитесь написать об этом ныне же и поскорее, дабы успело письмо Ваше дойти ныне же в Ситху. Г. Рудаков Вас почти знает, но Вас не видел нигде, — а знаете ли как? Он женат на одной из дочерей Александра Николаевича Бутакова-помещика Костромского — и именно на Варваре Александровне, которая Вас искренно уважает и послала со мною Вашему Превосходительству поклон, который я передам лично.

Ныне выехали из Америки служившие там чиновники г. Дорошин — Горный, доктор Малишевекий и помощник правителя Новоархангельской Конторы, Иванов. Позвольте попросить Ваше Превосходительство оказать им Ваше расположение и в особенности первому из них — человеку любознательному. Ему хочется спуститься в Компанейский колодец для испытаний по его части; последний из них быть может будет правителем Новоархангельской Конторы (это зависит именно от него) и следовательно, если Вашему Превосходительству угодно будет выписывать для себя вещи из Ситхи, то г. Иванов будет ближайшим исполнителем Ваших коммиссий. Писать более не знаю что.

Примите уверение в искреннем моем к Вам почтении, уважении и преданности, с коими честь имею быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июля 15 дня 1853. Аян.

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь![234]

Очень рад, что Ваше Превосходительство при всех трудностях пути Вашего и при всех неудобствах и беспокойствах, едва ли где либо испытанных, благодушествуете, и здоровье Ваше, как Вы изволите писать, не хуже настоящего, а более всего радуюсь тому, что Вы наконец увидели сами своими глазами все. Очень жаль, что Вам не удастся видеть Зюкзюр или Жюкджур летом, дабы решить потом-где и как вести дорогу, но впрочем и зимою можно видеть хорошо.

С15 числа и я думаю подняться из Аяна и направиться в Якутск, но еще не знаю-как я поеду с усть Маи-по реке или по суше; если только будет можно, то, конечно, лучше поплыву по Алдану до Нигидейской пристани, — а там посмотрю — как и куда лучше.

Ничего интересного не могу теперь сообщить Вашему Превосходительству, а что имею, о том, Бог даст, при свидании расскажу. Курьеру Вашему я предложил обратить внимание на то, как, по мнению моему, лучше сделать спуск с Зюкзюра, а между тем Бог даст и я, когда поеду, еще посмотрю и поверю себя.

Не угодно ли будет Вашему Превосходительству поручить мне что-нибудь кому-нибудь сказать из могущих со мною встретиться на пути моем до Якутска, или обратить на что-нибудь в особенности внимание; я с большим удовольствием готов исполнить всякое подобное Ваше поручение и, разумеется, это останется между нами.

Прощайте, до свидания. — Дай, Господи, Вам доброго здоровья и терпения, терпения н терпения — и радуйтесь — и возрадуетесь, что Вам за добро Ваше платят злом.

С совершенным почтением и всею преданностью честь имею быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Августа 3 дня 1853 Аян.

Господь с тобою, милая и счастливая моя Пашенька! Я тебя называю счастливою, ибо ты благую часть избрала. У тебя не будет болен и не умрет твой муж. Небесный Жених твой бессмертен. Ты можешь иметь детей сколько угодно, — я разумею добрые дела и молитвенные подвиги, — и дети твои никогда не будут тебя беспокоить, а напротив того, будут утешать и радовать, — они никогда не будут больны и никогда не умрут, и не останутся без тебя сиротами: с тобою пойдут во гроб. — И так, друг мой, старайся о умножеши сих детей твоих, т. е. о умножении добрых дел твоих и молитвенных подвигов-Конечно, ты не будешь иногда покойна от нападений врагов твоих: плоти, мира и диавола;-а разве живущая в мире девушки, иди женщины, даже замужние, покойны от них? разве эти враги не нападают на них? Нет, друг мой, от них нет нигде покоя, — и, если сказать правду, то в монастыре скорее можно найти покой, чем где-нибудь; там, если и восстанет на тебя иногда напр., плот со своими страстями, то стоит только не полениться стать на молитву и воздеть руки к Распятому за нас и Его Пречистой Матери-и все утихнет; а, живя в монастыре и в келии, молиться всегда можно. И так, счастливая моя Пашенька, живи, молись и благодари Бога за твою участь, какую тебе Он даровал. — Ты видишь теперь: Оленька[235] была замужем, была счастливая жена, ее любили родные; а теперь? теперь она вдова и сирота, а быть может, и родные ее, которые ее любили и ласкали прежде, теперь перестанут любить и, пожалуй, как-нибудь и рассорятся еще по имению;-а тебе нечего делить и не с кем ссориться. Счастлива Оленька еще тем, что она опять сделалась дочерью своей маменьки, Татьяны Борисовны, и Александра Михайловича[236], ея опекуна,-т. е. все равно, что отец;-а если бы не они, то к кому бы прибегла Оленька? Слава и благодарение Богу за все! Матушки игуменьи скажи от меня поклон и благодарность за ее любовь и попечение о тебе и за ее письмо. Скажи, что я, хотя мне это и не легко, буду писать графу Шереметеву, Димитрию Николаевичу, по ее желанию. Но за успех не ручаюсь. Молитесь Богу. Это гораздо надежнее, и монастырь Ваш не оскудеет и не опустеет; а иначе, ежели и десять графов откажут свои все капиталы Вашему монастырю, — но если Вы перестанете молиться, то не уцелеть Вашему монастырю. Прощай, моя милая, Господь с тобою, молись, молись и молись, — и спасешься ты сама, и спасешь многих, и мне поможешь. Пиши ко мне в Якутск.

Отец твой Иннокентий, А. Камчатский.

Августа 3 дня 1853. Аян.

Любезнейшие мои, милые мои Ганя и Катя.

Господь с Вами да пребудет вечно! Вчера пришла почта с Аяна и привезла письмо из Камчатки от Юлии Егоровны[237], в котором, между прочим, она пишет, что видела Вас в Камчатке. — С почтою пришло известие, что корабль «Николай» возвратился из Камчатки, и Вы остались на Амуре-все это так хорошо и слава Богу. Но вот что странно: я от Вас неполучил письма никакого и ни одного. Что это значить? я писал отцу Илье, чтобы он разрешил мне это недоумение, потому что нет писем и от них. — О себе скажу Вам, что я, отправясь из Аяна 18 августа, 11-го сентября приехал в Якутск. До Нелькана ехали шесть дней, по Мае плыли 4 ½, дня, по Алдану 7 ½; а остальное-до Якутска. На Алдане я простудился и получил кашель, который и до сей поры мучит меня; но надеюсь, по милости Божией, избавиться от него скоро. По прибытии в Якутск, я получил письмо от Иннокентия[238], а в нем и к Вам, который и посылаю к Вам с тем, чтобы письмо на мое имя было ко мне возвращено. Помещение для меня в монастыре очень хорошее-тепло и сухо. Прощайте, Господь с вами! Жду от Вас писем с нетерпением.

Отец Ваш Иннокентий, А. Камчатский.

Сентября 20 дня 1853. Якутск.

Здесь, в Якутск, преосвященный Иннокентий горячо отдался переводу св. книг на Якутский язык, и вот что пишет о этих его занятиях наш знаменитый писатель, Ив. А. Гончаров, в своем сочинении: «Фрегат Паллада» (Изд. 3, ч. 2. Спб. 1879 г. стр. 519–522): «….Преосвященный Иннокентий подвизается здесь на более обширном поприще, начальствуя паствой двухсот тысяч Якутов, несколько тысяч Тунгусов и других племен, раскиданных на пространстве тысяч трех верст в длину и ширину области. Под его руководством перелагается евангельское слово на их скудное, не имеющее права гражданства между нашими языками, нapечие. Я случайно был в комитете, который собирается в тишине архипастырской келии, занимаясь переводом Евангеля. Все духовныя лица здесь знают Якутский язык. Перевод вчерне уже кончен. Когда я был в комитете, там занимались окончательным пересмотром Евангелия от Матфея, сличались греческий, славянский и русский тексты с переводом на Якутский язык. Каждое слово и выражение строго взвешивалось и поверялось всеми членами. Почтенных отцов нередко затруднял недостаток слов в Якутском языке для выражения многих не только нравственных, но и вещественных понятий, за неимением самых предметов. Например. у Якутов нет слова плод, — потому что не существует понятия. Под здешним небом не родится ни одного плода, даже дикаго яблока: нечего было и назвать этим именем. Есть рябина, брусника, дикая смородина или, поздешнему, кислица, морошка, — но то ягоды. Сами Якуты, затрудняясь названием многих занесенных Русскими предметов, называют их русскими именами, которыя и вошли навсегда в состав Якутского языка. Так, хлеб они и называют хлеб, потому что Русские научили их есть хлеб, — и много других, подобных тому. Так поступил преосвященный Иннокентий при переложении Евангелия на Алеутский язык, так поступают перелагатели Св. Писания и на Якутский язык. Впрочем, также было поступлено и с славянским переложением Евангелия с греческого языка. Один из миссионеров, именно священник Хитров (впоследствии Дионисий, архиеп. Уфимский и Мензелинский, скон. 8 сент, 1896 г.), занимается, между прочим, составлением грамматики Якутского языка, для руководства при обучении Якутов грамоте. Она уже кончена. Вы видите, какое дело замышляется здесь. Я слышал, что все планы и труды здешнего духовного начальства уже одобрены правительством. Кроме Якутского языка, Евангелие окончено переводом на Тунгусский язык, который, говорят, сходен с Манчжурским, как Якутский с Татарским. Составлена, как я слышал, и грамматика Тунгусского языка, все духовными лицами. Так как у Тунгусов нет грамоты и, следовательно, грамотных людей, то духовное начальство здешнее, для опыта, намерено разослать пока письменные копии с перевода Евангелия в кочевья Тунгусов, чтобы наши священники, знаюшде Тунгусский язык, чтением перевода распространяли между ними предварительно и постепенно истины веры и приготовляли их таким образом к более основательному познанию Св. Писания, в ожидании, когда распространится между ними знание грамоты и когда можно будетъ снабдить их печатным переводом… Что значат трудности английского выговора, „говорит дальше Гончаров“, в сравнении с этими звуками, в произношении которых участвуют не только горло, язык, зубы, щеки, но и брови, и складки лба, и даже, кажется, волосы. А какая грамматика! то падеж впереди имени, то притяжательное местоимение слито с именем и т. п. И все это преодолено»!

Как высоко ставил Гончаров личность Митрополита Иннокентия можно видеть из следующего об нем отзыва: «Я уже писал в своем путешествии об этой почтенной своеобразной личности, о которой теперь есть полная, прекрасная книга Барсукова (Иннокетий, Митрополит Московский и Коломенский, по его сочинениям, письмам и рассказам современников. Ивана Барсукова, Москва 1883 г.), а потому не стану ни повторять своего, ни заимствовать из чужой книги. Он то же крупная историческая личность. О нем писали и пишут много, и много будут писать, — и чем дальше населяется, оживляется и гуманизируется Сибирь, тем выше и яснее станет эта апостольская фигура». (Русск. Обозр. М. 1891 и Янв., стр. 11–12.).

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[239].

Новосозидаемый или уже, можно и должно сказать, новосозданный храм в Икогмютском селении, на берегу реки Квихпака, благодарение Господу, готов, благоукрашен и 22 декабря предпрошедшего 1851 года освящен, — в честь и прославление Креста Господня. Миссионер не находит слов к выражению своей радости и утешения, как о создавшемся храме, так и об усердии ко храму, являющемся в новопросвещенных чрез него туземцах, которых при освящении было очень много из многих и даже отдаленных селений, и которые находят и нужду, и утешение посещать дом Божий, как они называют его. Слава и благодарение Господу, даровавшему такую милость краю; искренняя благодарность от меня и от новых чад Церкви и Вам, давшему помощь к созданию сего храма! К лету 1852 года работы по церкви были кончены почти уже совсем; даже устроена вокруг церкви ограда. Остается сделать немного к полному устройству. Работники, строившие сию церковь, были Алеуты из Уналашки, — всего четыре человека, которые, можно сказать, с необыкновенною ревностью и усердием исполняли свое дело и, как пишет миссионер, очень рады и довольны, что Бог привел их послужить Ему сим. (Один из них располагает остаться навсегда при сем храме при какой-нибудь должности). Но миссионер присовокупляет к тому, что, ежели бы двое причетников его не работали при церкви наравне с работниками и даже с большим усердием и умением, то церковь еще не была бы готова. А я должен прибавить к этому, что, ежели бы сам миссионер не имел усердия и уменья, то долго бы еще не было там храма. Но теперь, благодаря его тщанию и трудам, вот уже скоро два года, как храм готов и его собственными трудами украшен очень благолепно, а по тамошнему краю и народу даже очень великолепно. Царские двери с сиянием и рамы у икон резные, а также частью и карнизы у иконостаса. Первые позолочены листовым золотом, а последние серебром; стены алтаря к освящению были оклеены обоями, а теперь, вероятно, и все стены церкви также украшены, и все, что можно, выкрашено; ибо еще летом 1852 года посланы к миссионеру краски, обои и проч. После устроения храма, миссионер хотел выстроить для себя новый дом с тем, чтобы старый обратить под училище, о заведении коего он очень заботится.

В конце лета и осенью 1851 года, в тамошней стороне было повальное поветрие кашля, от коего много, как слышно, померло людей на устьях рек Кускоквима и других, где еще миссионер никогда не бывал; из новопросвещенных же туземцев, также страдавших сею болезнью, сколько известно, померло не более 30 человек.

Относительно утверждения в вере и благочестии новопросвещенных, миссионер говорит то же, что и прошедшего года: то есть, там видны успехи, где он более имеет случаев быть, и в особенности, где находится церковь. Сии последние охотно собираются в церковь на молитву, не тяготятся продолжительностью служб и со вниманием слушают предлагаемые поучения, и при исполнении обязанности очищения совести, исполняя это еще в первый, в неподвижном храме, раз, они показали особенное усердие; и кроме того, в последние дни поста, они по своей охоте приходили в церковь и выстаивали всю службу. В усердии к посещению храма не уступают им жители и других селений. В последние дни поста и в первый день Пасхи церковь была полна народом. Такое же усердие к молитве и слушанию поучений показывали и жители реки Кускоквима, во время путешествия миссионера в Колмаковскую одиночку, из коих многие приезжали для этого к часовне. Но в других местах, где не бывает миссионер, «очевидно мало, или, быть может, говорит он, и совсем нет признаков возрастания в христианской вере между крещенными. Ибо во время бывшего поветрия некоторые, даже из тех, кои постояннее назидаются, поколебались в вере, тайно прибегая к шаманам, коих повсюду еще много, и посредством коих духъзлобы не перестает еще бороться с христианством». Почему миссионер, будучи извещен о колеблющихся, при собеседованиях с ново-просвещенными и особенно во время поста при говении, много и часто говорил касательно сего предмета. Но в то же время и то же поветрие показало, что между ними есть такие, которые с твердостью исповедуют веру во Иисуса Христа и не стыдятся говорить о Нем и между самими язычниками. Миссионер особенно указывает на двоих: Павла, заказчика Икогмютского селения и Максима, жителя реки Кускоквима. Первый из них, во время эпидемии, советовавшим ему прибегнуть к шаманам отвечал решительно: «Не говорите мне об этом; пусть лучше я умру, надеясь на Бога, но никогда не предамся шаманам и не послушаю их». Очень замечательны также слова одной старухи, мирно и спокойно скончавшейся чрез три дня после ее напутствия: «молись Богу обо мне, сказала она миссионеру, и о спасении моем: так, если Бог не даст мне здоровья здесь, то принял-бы мою душу и спас меня».

Обстоятельства и, в особенности, бывшее поветрие не позволили миссионеру в летнее время делать путешествия для проповеди слова Божия: и потому, с июля 1851 года по январь 1852 года язычников никого не окрещено. В начале же 1852 года, во время обыкновенной поездки его на реку Кускоквим, присоединилось к церкви 46 душ обоего пола, которые сами приехали для этого к часовне. В течение марта окрестилось в самой миссии 24 человека разных племен, в числе коих 12 человек Инкалитов, горных жителей, кои очень издалека приезжали для этого. Они сначала приехали в селение на реке Чагелюк и там ждали миссионера; но, узнав, что он туда не будет, решились ехать еще далее-в самую миссию. В Чагелюкское селение с ними пpиeзжaли еще несколько человек их собратий, и с тем же намерением; но те возвратились домой. «Таковые и подобные случаи, говорит миссионер, бывающие почти каждогодно, подают надежду, что много есть желающих принять хрисианскую веру». Но, как я говорил уже об этом многократно, миссионер, будучи один и часто бывая нездоров, не имел возможности быть везде, где было нужно и где бы хотелось ему. В настоящее же время, когда послан ему помощник (иеромонах Гавриил), прибывший ныне вокруг света, можно надеяться, что при содействии благодати Божией, и число обращенных будет увеличиваться, и новообращенные, чаще или реже, но все будут видеть священника и слышать от него поучения.

О Кенайской миссии.-Кенайская миссия, по милости Божией, как донес мне миссионер игумен Николай, бывший прошедшей осени в Ситхе, во всех отношениях находится в мире, и между новопросвещенными не оскудевает прежний дух благочестия и нравственности. Миссионер, по возвращении из Нушегака, в свое время посещал все селения Кенайцев, исправляя требы и поучая их прежним порядком. Нынешнего лета 1853 года он намеревался, если только позволят обстоятельства, ехать на Медную реку и подняться по ней вверх далее, — где еще не бывало священника.

О Нушегакской миссии.-Нушегакская миссия и церковь, по отбытии из оной, в июне 1851 года, заведывавшего оною миссионера Николая, по последним сведениям, полученным от тамошнего дьячка Шишкина, в духовном отношении остается в прежнем удовлетворительном состоянии. Но с другой стороны, от поветрия кашлем (то же, что и в пределах Квихпакской миссии), как слышно, стало много умирать людей. Новоприбывшие для сей миссии ныне на корабле «Николай» иеромонах Феофил, можно полагать, достигнет места своего назначения не позже последних дней августа сего же года.

О Колошах.-Протоиерей Петр Литвинцев, занимающийся назиданием и обращением Колош, соседей наших, доносит следующее: «Мне не случалось еще ни однажды встретить от них противления Евангельскому учению, которое они выслушивают внимательно и терпеливо и затем легко соглашаются на принятие св. крещения, большею частью вызываясь к тому сами, без всяких видов на какую-либо внешнюю выгоду, ни со стороны крестителей, ни со стороны собратий своих, и нередко даже терпят разные, бо́льшие или меньшие, обиды от многих из своихсобратий, некрещенных. Исполнение христианских обязанностей, как-то.: хождение в церковь, очищение совести, св. причащение, напутствование пред смертию св. Тайнами, погребение умерших, — они сами собою без всяких побуждений соблюдают; даже былъ пример, что один другому простил обиду, что между некрещенными, можно сказать, невозможность. Есть Колоши-христиане, которые, несмотря на требования и побуждения кухквантанов (воинов, и потому имеющих сильный голос) и шаманов к ссорам и смутам, противятся тому и советов их не слушают и не исполняют. В последнее время замечательно какое-то, если так можно сказать, расслабление и в самих шаманах, из коих двое даже оставили свой промысел, продав все свое шаманское одеяние (чем они весьма дорожат), а один остриг даже и волосы на голове. В прошедшем году совершенное ими на своем селении убийство Стахинцев весьма много подействовало на безвинных; разноречия о пользе и вреде, — по их понятиям, — совершенного ими дела, продолжаются между ними и доселе. Но примерно лучше и в исполнении христианских обязанностей, и в церковном послушании-женщины Колошенские, которые и детей своих приучают к тому же и очень нередко уговаривают своих мужей. Вообще же должно сказать, что крещенные Колоши, в отношении религиозном, состоят уже не совсем в младенчестве; и если-бы потребовались тому доказательства, — их очень не мало».

Служба в церкви их бывает, по-прежнему, в каждое воскресение и большой праздник, с чтением и пением некоторых мест на их языке. Изучением языка их занимается один из учеников семинарии последнего класса, который уже свободно объясняется с ними о вещах, даже отвлеченных. Для окончательного же изучения языка и для перевода на их язык каких-либо книг, он оставлен еще в числе учеников семинарии, — уже кончивши курс. О действиях Анадырского священника по части обращения Чукоч, и Гижигинского миссионера, священника Льва Попова, сведений еще не получено.

В заключение сего могу сказать только еще то, что в течение последних трех лет число обращенных из язычников, по всем миссиям, составляет 964 души обоего пола, исключая родившихся от новообращенных.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца нижайший послушник

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

26 сентября 1833. Якутск.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![240]

Честь имею уведомить Ваше Сиятельство, что я отправился из Аяна 18 августа — 11 сентября благополучно прибыл в Якутск со всею моею свитою, состоящею из 6 человек. Помещение я имею в монастыре, из которого я еще никуда не выезжал: ибо кашель, полученный мною по пути на реке Алдан, не позволяет мне даже и ныне быть в соборе и благословить новую паству, которая с нетерпением ожидает этого.

Вскоре по прибытии моем в Якутск г. смотритель здешнего духовного училища стал относиться ко мне о надобностях своего училища; я, не имея никакого распоряжения касательно сего училища, т. е. в каких отношениях оно ко мне должно состоять, не могу позволить себе вступаться в дела оного, кроме, разумеется, каких-либо советов.

И потому покорнейше прошу Ваше Сиятельство сделать, еели еще не сделано, Ваше распоряжение касательно сего предмета, и, еели Вашему Сиятельству угодно будет знать по сему предмету мое мнение, то я полагал-бы: поставить училище сие в такое же отношение ко мне, в каком находится Новоархангельская ceминapия, ибо при настоящем порядке дел неудобно-как оставить оное в полной зависимости от Иркутской семинарии, так и подчинить Новоархангельской. Что же касается до суммы, следующей на содержание сего училища-то оную отпускать вместе с следующею на Новоархангельскую семинарию с тем, чтобы от избытков окладных сумм на семинарии дозволено было мне употреблять на необходимые нужды Якутского училища.

Впрочем все сие вполне зависит от Вашего Сиятельства, и я полагаю, что так или иначе, но уже последовало разрешение по сему предмету, и, быть может, я получу оное даже на следующей почте.

С глубочайшим уважением и совершенною преданностью честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Сентября 26 дня 1853 г. Якутск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за письмо Ваше от 10 мая 1853 г., а паче за Ваше расположение ко мне недостойному.

Теперь я нахожусь в Якутске, где намерен пробыть не менее двух лет сряду. В Якутск я приехал 11 сентября; 27 вступил в служебное общение с Якутскою паствою.

Спешу поделиться с Вами моею радостью, потому что Вы подали мне мысль начать это дело. Книги священные и церковные, которые я предполагал прошедшего года перевести на якутский язык, почти уже все переведены и поступили на рассмотрение. Слава Богу! Я ныне же пишу в Святейший Синод и прошу разрешения: продолжать-ли работу переводов, ибо если не дозволено будете употреблять якутские переводы в церквах, то нет надобности много спешить и продолжать работу. Помогите, Бога ради, нам в этом деле Вашим влиянием и советами, и чтобы это дело решено было как можно скорее.

Более писать теперь еще ничего не имею, ибо за дела еще не принимался за неполучением Якутским Духовным Правлением официального предписания относиться впредь ко мне. Вероятно, на будущей почте (около 16 числа) получится. Прощайте, не забывайте меня в Ваших молитвах.

С искреннею любовью и преданностью честь имею быть Ваш покорнейший слуга

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

9 октября 1853. Якутск.

Ваше Высокоблагородие, Возлюбленный мой Бернгард Васильевич![241]

Ну, хорошо, что Вы теперь занимаете такую должность, где Вы можете принести много пользы; а если-бы не это, то я бы, знаете-ли, как Вас назвал.

Я ехал из Америки с распростертыми руками, чтобы обнять Вас в Якутске, где Вы обещались (помните, в Аяне!) зарыться в Якутской области для того, чтобы устроить Аянскую дорогу. — Но не тут-то было. Вы удрали из Якутска еще прошедшего лета. Но это бы еще ничего;— но говорят, что Вы пойдете губернаторствовать в Енисейск-значит Якутская область не поживится от Вас ни каплею Вашей деятельности. Следовательно, и я могу быть уже в праве, если не разлюбить Вас это невозможно, — то любить уже по-аптекарски: через час по пилюле. Но шутки в сторону, ужели в самом деле Вы уезжаете в Красноярск? Если это правда, то сделайте милость, сколько только будет зависеть от Вас — постараться о том, чтобы Аянская дорога была тележною. — Подстрекайте г. Соловьева. Он, говорят, хочет завести пароход на Лене, а без Аянокой дороги он будет мало полезен.

Где-то наш Михайло Семенович?[242] Я от него получил письмо из его деревни, спасибо ему. Но я теперь ему не пишу. Надеюсь лично в Иркутске обнять его. В случае, если он приедет ранее меня в Иркутск, поручаю Вам исполнить это.

Где то находится Николай Николаевич[243], и что-то поделывает? О! дай Господь ему силы, терпения, терпения и терпения. — Я не смею писать ему, потому что дельного ничего не имею, а пустяками не хочу беспокоить его. При случай прошу Вас засвидетельствовать ему от меня глубочайшее почтение-а также и супруге его.

Прощайте. Господь с Вами! Да даст ВамГосподь силы продолжать Вашу службу так же, как Вы начали ее и доселе продолжали.

С совершенным почтением и любовью честь имею быть Вашего Высокоблагородья покорнейший слуга,

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Октября 23 дня 1853. Якутск.

Милая моя Пашенька, Господь с тобою!

Давно уже я не получал от тебя писем, ни известия о тебе. Татьяна Борисовна в августе, перед отъездом своим в Святогорск, уведомляла меня, что она заедет к тебе. Оленьки нашей не стало. Радуюсь и благодарю Бога за то, что он даровал ей такую кончину, как описывает мне Татьяна Борисовна. Дай, Господи, всем нам такой кончины. Из письма Т. Б. Потемкиной я вижу, что покойная Оленька отказала тебе 1000 р. сер. Значит, ты теперь богаче меня: у меня столько нет денег, сколько у тебя; по моему счету, у тебя теперь с моими деньгами более 2500 р. сер. Куда тебе столько денег? а между тем, сестра твоя, Катя, обременена семейством, и муж ее нездоров, а денег у него нет, и у ней мало, — в случай вдовства ее, она будет в крайней нужде; а также и несчастный брат твой, Иннокентий, находящиеся теперь в тюрьме, — нищий. Я бы советовал тебе, пока ты еще вольна в своих деньгах, те деньги, которые тебе дала Оленька, разделить Кате и Иннокентию (Гаврила, слава Богу, не нуждается): половину отдать Кате, а другую Иннокентию. И ежели ты изволишь так сделать, то назначенные тобою деньги Кате-попроси Татьяну Борисовну передать в Главное Правление Американской Компании, для прибщения к кредиту Екатерины Петелиной; а также поступить и с деньгами, какие ты благоволишь дать Иннокентию, твоему брату. Только деньги сии надобно приписать к деньгам, принадлежащим Гавриилу Вениаминову, на попечение которого я отдаю и брата его, Иннокентия, и жену его. Иннокентию дать деньги в руки опасно. Он их истратит даром и, пожалуй, еще и со вредом себе, а Гаврила будет выдавать ему по временам на его нужды. И я сам также сделаю, т. е. деньги, назначенные мною Иннокентию, отдам Гавриилу. Ужели ты не исполнишь этого моего совета? Не думаю. Если ты хочешь быть истинною монахинею, то тебе 70 или 80 рублей[244] девать некуда, Впрочем, делай, как знаешь, — только ответь мне на это письмо. Теперь мы можем переписываться, когда угодно. Ибо я живу теперь в Якутске, и буду жить не менее двух годов.

Матушке игуменье вашей от меня поклон и благословение. По просьбе ее, я писал графу Шереметеву[245]. Не знаю, что будет; ответ от него я могу получить не ранее марта. Я, слава Богу, здоров. Ганя и его жена теперь живут на Амуре. Из Аяна от Кати, сестры твоей, жду письма на днях. Прощай! Господь с тобою.

Отец твой Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 3 дня 1853. Якутск.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![246]

С нынешнею почтою я доношу Св. Синоду о весьма важном для меня в настоящее время и при настоящих и предстояших обстоятельствах пожертвовании г. Марковым-Киренским купцом — и именно 3000 р. сер., и ходатайствую о награждении его золотою медалью.

Сиятельнейший Граф, всепокорнейше прошу Вас, удостоить его просимой мною награды, ибо это, как я имел честь сказать и в донесении моем Св. Синоду, поощрит его к оказанию мне пособия и к напечатанию книг на якутском языке, а быть может, откроет сердца и карманы и других, имеющих состояние, а иначе…. Не скажу много, — мне стыдно будет встречаться с г. Марковым.

С совершенным почтением и таковою же преданностью и в твердой надежде, что Ваше Сиятельство окажете просимую мною милость ему и еще более мне — честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

3 декабря 1853. г. Яутск.

Милостивый Государь, Николай Емельянович.

Простите меня, Бога ради, что я давно не писал Вам, тогда как я нахожусь к Вам ближе, чем когда-нибудь. Право, не было времени; да и теперь потому только нашлось время, что я сверх всяких моих рассчетов остался в Иркутске на два дня лишних, тогда как свита моя уже отправилась, и с нею многие мои вещи, а в числе их и письмо Ваше от марта, ушли, и потому не могу теперь подробно отвечать на оное; но во всяком считаю обязанностью благодарить Вас за письмо Ваше.

О себе скажу только, что с 9-го января по 26 февраля я ездил по Якутской области и, совершив около 4000 верст, возвратился в Якутск. На 1-е марта выехав из Якутска, 17-го прибыл в Иркутск, где и нахожусь поныне; завтра намереваюсь выехать восвояси.

Я, слава Богу, совершенно здоров, кроме того только, что зрение мое плохо, но это уже известная вещь.

Г. Генерал Губернатор отправился за Байкал с тем, чтобы сплыть по Амуру и тем решить вопросы удобно ли и свободно ли будет плавание для Русских по Амуру. При успехе сего важнейшего предприятия вид Сибири совсем изменится, и Камчатка и Америка приближатся. Остров Сахалин занят Русскими окончательно и отдан Компании. Что то наша Компания думает и подумываете теперь, если уже началась война с Англиею. Акции ее, говорят, падают, и не без основания. Что-то будет? вопрос для нас очень важный.

Относительно Кяхтинской мены Вы знаете лучше меня; мне кажется, что Кяхта отжила свой век, впрочем Бог знает.

О! сколько теперь у Вас новостей со всех сторон! а мы, как нарочно, не получаем их или получаем редко, по причине распутицы. Все, что доходит до нас, весьма утешительно; дай, Господи, чтобы все была правда.

Об Якутах и Якутских обстоятельствах я теперь не пишу. Бог даст, напишу уже из Якутска, куда я располагаю быть около 10 июня.

Амурские жители, мои дети, слава Богу, по последним известиям здоровы. Крайне заботит меня теперь участь последней дочери моей, Феклы. Пока все еще нет ей жениха; не можете ли Вы как-нибудь помочь этому делу? Мне и ей хочется за духовного-приданого она имеет 3000 р. серебром. Не найдется ли кто из москвичей духовных? переезд теперь в Петербург ничего не стоит.

Сестрице моей поклон большой, детям Вашим и всем домашним мое благословение, да сохранит Вас и всех Ваших на многи лета.

О чем посильно молюсь я, преданный Вам душевно и искренно любящий Вас, покорнейший слуга,

Иннокентий Архиепископ Камчатский.

Апреля 29 дня 1854. Иркутск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Два письма Ваши от 19 января и 6 февраля и при одном из них драгоценную панагию я имел утешение получить в Иркутске 17 марта, т. е. в самый день приезда моего в Иркутск; а также и книжки Вашего сочинения. Приношу мою искреннейшую благодарность Вам за добрую память обо мне. Прошу извинить меня, что я так долго не отвечал Вам на Ваши письма, и странно сказать за неимением времени!? и действительно так.

Радуюсь и благодарю Господа за то, что разрешен перевод богослужебных книг на якутский язык; но указа о сем я еще не получил.

Нынешнею зимою с 9 января по 25 февраля я посетил все ближайшие к Якутску церкви, отправляя в каждой из них служение с приличным поучением. Я все, что я видел доброго и любопытного, Вы в свое время узнаете прежними путями. Здесь скажу только, что как ни мало число церквей по числу жителей до того, что некоторые приходы состоят даже из 20 тысяч; но при всем том можно сказать, что большая часть церквей лишни, потому что при самых церквах, кроме Вилюйской и Амгинской, нет никого жителей, кроме членов причта. И куда ни поставить церковь, будет то же самое. И это потому, что хотя якутов всех считается более 180 тысяч, но решительно нет ни одного собственно якутского селения. Редко можно видеть 2–3 юрты вместе и то не иначе, как ближайших родственников. Якуты-скотоводы и потому они не могут жить селениями. Заменить постоянные церкви походными решительно невозможно по причине жестоких морозов, а летом нельзя ездить по улусам, и потому предполагается дозволять строить часовни, где только можно и кто какую сможет-от простой бревенчатой юрты до похожей на церковь; и в них отправлять литургии и все прочие службы и таинства. Предположенния мои о благоустроении Камчатской епархии[247] будут отправлены мною в будущем мае, ранее этого не могу.

Николай Николаевич Муравьев отправился за Байкал 22 апреля с тем, чтобы плыть по Амуру. Он просил меня написать Вам, чтобы Вы извинили его, что он не успел написать Вам, и точно не успел: дел у него было так много, что только он один в состоянии был управиться с ними.

Дай, Господи, ему успехов! Тогда должен измениться вид Сибири и по гражданской, и по духовной части.

Завтра отправляюсь я в Якутск. Преосвященный Нил Ярославский[248] намерен отправиться около 10 мая, а около 15 и преосвященный Афанасий[249] отправится за Байкал для обозрения тамошних церквей. Иркутянам весьма хотелось видеть служение трех Архиереев вместе, но они видели только двоих-Афанасия со мною. Иркутская паства имеет теперь такого Архипастыря, какого еще не бывало. Преосвященный Афанасий имеет дар поучать без приготовления. Я два раза слышал его. Он говорил долго, не теряя из виду предмета и так связно, что не скоро можно заметить, что он говорить экспромт, а главное он говорит от сердца и почти всегда со слезами. По управлению он совершенный буквалист.

Затем, свидетельствуя Вам мое искреннее почтение и благодарность за всю Вашу любовь ко мне, честь имею быть до гроба Ваш покорнейший слуга,

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Апреля 29 дня 1854 г. Иркутск.

Если увидите Татьяну Борисовну Потемкину, скажите ей от меня поклон и что я здоров.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[250].

С 9 января по 26 февраля я путешествовал по Якутской области, для обозрения церквей. Усердием Якутов ко мне и, можно сказать, пламенным желанием видеть меня для того, чтобы принять благословение чрез меня, я чрезвычайно утешался. Доказательством первому служить то, что они более чем на 300 верст расчистили дорогу для проезда моего, а последнему-то, что они задолго и из неблизких мест собирались на те станции, где я должен был останавливаться для перемены лошадей, и именно для того, чтобы принять мое благословение, и, приняв оное, крестились и благодарили Бога за то. Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовию Вашего Высокопреосвященства, милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник.

Иннокентий, Архиепиекоп Камчатский.

Апреля 29 дня 1854.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь![251]

Препровожденная при отношении Вашего Сиятельства от 27 февраля сего года за № 1247 золотая медаль с. Аннинскою лентою, пожалованная купцу, Николаю Маркову, мною получена и доставлена удостоенному. Следующая за пожалованную медаль деньги, 30 рублей серебром, получены и препровождены в Якутское Областное Казначейство, и в то же время Комитет, Высочайше утвержденный в 18 день августа 1814 г., мною уведомлен от 19 июня за № 618.

Уведомляя о сем Ваше Сиятельство, честь имею быть с совершенным почтением и таковою же преданностью Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

2 июля 1834. Якутск.

Мир и благословение тебе, мой возлюбленный, дорогой Отец Гавриил.

Истинно порадовался я, прочитав твой журнал, и благодарил и благодарю Господа, хранившего и хранящего тебя во всех путях твоих, и молю Его, да не допустить он ослабеть на пути твоем. Журнал твой я отправлю к тебе обратно с моими заметками. Поправок же и исправление значительных в нем нет. Теперь я не имею времени писать тебе много, и это пишу для того, что ты, быть может, теперь находишься в Аяне, и потому не хочу оставить тебя без письма, хоть краткого. Я, слава Богу, пока совершенно здоров. Ждем с нетерпением Николая. Николаевича, и с ним — решения об Амуре; и если все вышло по предположению и ожиданию его, то, Бог даст, на будущее лето я побываю у вас. Прощай, Господь с тобою! На будущей почте напишу более.

Р. S. Гг. Бачманову, Орлову и прочим мой поклон.

Отец твой Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июля 10 дня 1854. Якутск.

Милостивый Государь, Возлюбленный мой о Господи, Николай Емельянович.

Письмо Ваше от 5 июня порадовало меня 21 июля. Слава Богу, хранящему Вас и семейство Ваше! Спасибо Вам и сестрице моей за память Вашу обо мне и за постоянное Ваше ко мне благорасположение.

Давно я собирался писать Вам, но у нас теперь Ярманка во всем. Почта из Америки пришла довольно поздно, и надобно было всю ее отправить или назад, или куда следует, и первое надобно было сделать скоро; иначе останется на год.

Очень грустно думать, если настоящая война разрушит нашу Компанию. Мне кажется, всего бы лучше ей укрыться теперь под флаг Американских Соединенных Штатов; но видно этого нельзя или не хотят, а между тем г. Рудаков пишет мне, что в прошедшем году льду продано до 5-т. тоннов-т. е. не менее, как на 500 т. рублей ассигн. Пушные товары пришли. Говорят прошедшей осени из Америки ушедшее судно попало Англичанам. И если раззорятся колонии, то что будет с Компаниею, что с Церквами и что с новообращенными, которые увеличиваются более и более! Ужели все это должно остаться втуне!., быть не может.

Наконец вопрос о возможности плавания по Амуру решен; г. Генерал-Губернатор благополучно проплыл на пароходе, и при нем до 70 плотов и лодок-пути всего было 31 день; но ночами не плыли, расстояние почти тоже, что по Лене от Качуги до Якутска. Теперь дело за дозволением плавания по Амуру со стороны Китайцев; но, вероятно, и это скоро разрешится, и тогда Кяхта будет на Амуре и проч. и проч.

Дети мои, на Амуре находящиеся, слава Богу, здоровы и, что еще утешительнее, Катя обещает быть матерью около ноября.

Простите меня, Николай Емельянович, что я наваливаю на Вас новую комиссию о книгах. Книги Вы прикажите передать прикащику Шестакова, который сам явится к Вам в свое время.

Из Иркутска я выехал 30 апреля, а в Якутск прибыль 11 июня, где и проживаю поныне. Слава Богу, здоров совершенно.

Затем, призывая на Вас и на все семейство Ваше благословение Божие, честь имею быть с неизменным уважением и любовью, Ваш преданный слуга

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

июля 31 дня 1854. Якутск.

Р. S. Сестрице моей большой поклон.

Возлюбленные мои о Господе, Бернгард Васильевич и Анна Федоровна.

Искренно сорадуюсь Вам в Вашей радости и вместе с Вами благодарю Господа, благодеющего Вам и в благости своей даровавшего Вам сына. Слава Ему, Всеблагому.

С истинным удовольствием и утешением получил я известие, что Вы избрали меня быть восприемником Вашего первородного сына, которого заочно воспринимаю и благословляю, как Архиерей и как отец крестный, и в знак благословения моего и любви к нему (и к Вам) посылаю ему образ Явления Пресвятой Богородицы Преподобному Сергию Радонежскому, Изволившей дать ему обещание хранить Лавру-да сохранит Она и Вашего сына и моего крестника, и Вас от всяких бед и бедствий, как Она видимо хранит Лавру. Для всегдашнего же ношения ему при сем прилагаю маденький деревянный крестик-и для оправы его золотой (здесь нет мастеров хороших.) — Крестик этот замечателен и дорог тем, что он сделан из четок, освященных на самом Гробе Господнем в Иерусалиме, а четки сделаны из тех маслин, который растут на том месте, где Спаситель наш И. Христос молился пред смертию своею до кровавого пота.

Николая Николаевича ждем с часу на час. Новости Амурская Вам уже известны от г. Казакевича.

В Якутске новостей еще нет, кроме того, что хлеб ныне родился посредственный-от засухи; но сена, говорят, очень довольно.

Дорогой и возлюбленной моей о Господе кумушке, Анне Федоровне, желаю здоровья, и очень бы я порадовался, если бы она в состоянии была кормить Васеньку сама. Иное дело кормить самой матери, и кормить чужой. То и другое не может быть без последствий.

Прошу объявить мою искреннюю благодарность и поклон Ивану Григорьевичу за труды, подъятые им за меня при крещении, а также поклониться и совосприемнице моей, Надежде Федоровне, — тоже кумушке моей, но не родной;-а Анна Федоровна теперь моя родная кумушка.

Затем прощайте, до свидания. Господь с Вами! я, слава Богу, совершенно здоров.

С совершенным почтением и любовно моею честь имею быть Вашим покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

августа 28 дня 1854 г. Яктск.

Возлюбленный, милый мой Ганя!

С нетерпением жду я от тебя письма. Но в то же время думается мне, что ты не успел возвратиться из твоего Апостольского путешествия ко времени отхода последнего судна. Это решится не ранее, как по приходе Аянской почты от 5 октября. Она, вероятно, за Леною, которая еще не стала. На последнее твое письмо я отвечал тебе; и потому не знаю, что тебе писать. Новости политические ты узнаешь официально и по газетам, который, вероятно, Вы получаете. Журналов твоих я во второй раз еще не читал, — не удается-и потому не могу возвратить их тебе. У нас теперь новость только одна: начался пересмотр переводов на Якутский язык св. книг, и это делается, по вечерам, у меня в доме 2 раза в неделю. Еще устраиваю свою квартиру; еще достраиваю корпус для монахов, где будет 6 келий, очень хороших, и еще-Гаврило[252] мой толстеет и жиреет, и столярить; нравственно тот же. Вот тебе и все новости. Ты спрашиваешь о твоих сигарах; вот тебе ответ и отчет. Гаврило говорит, что твоих сигар было всего две тысячи: за сигары подучено 105 р. сер.; больше получить было нельзя, ни здесь, ни в Иркутске. Из них употреблено: в Томск брату 50 р., на пересылку 76 коп.; девице Марье Поповой за подорожную 8 р. 44 коп., на прогоны 22 р., чаю, сахару и провизии от Якутска до Аяна 9 р. 22 коп., итого 90 р. 42 коп. Чаю 3 ½, ф., сахару 5 фунт., сухарей 25 ф. Остадьные деньги, 14 р. 58 коп., за мною: куда прикажешь, туда и будут употреблены. Затем, призывая благословение

Божие на тебя, на твою подругу, на твоего сына, дочь и на всех, вверенных тебе, остаюсь тот же, что и прежде, отец твой

Иннокентий Архиепископ Камчатский.

Октября 20 дня 1854 г. Якутск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич![253]

Приношу мою благодарность за письмо Ваше ко мне от 23 июля, которое я получил 17 октября.

Не рано ли Вы поздравляете меня с расширением епархии моей присоединением Амура? И я удивляюсь, откуда Вы узнали — 23 июля-о том, что Николай Николаевич проплыл по Амуру, тогда как курьер от него, М. С. Корсаков, проехал чрез Якутск 17 июля? Да, подлинно великое дело совершил Николай Николаевичу великое и с тем вмести спасительное для Камчатки, как это Вы можете видеть из выписки из камчатеких писем. Нельзя не удивляться путям Провидения. Если бы Н. Николаевич не сплыл по Амуру и не сплавил с собою хлеб и людей, — что в самом деле было крайне рискованно, то Петропавловск был бы уничтожен неприятелем. Конечно, Бог знает, что будет далее, но, по крайней мере, теперь Камчатка спасена, между прочим, пособием Амура. Мы полагаем, что известие о славной защите Петропавловского порта храбрыми русскими в Петербурге будет принято с немалым удовольствием, ибо кто мог ожидать, чтобы Камчатка могла отразить такую страшную силу? Но велик Бог русский! И блаженны надеющиеся на Него! окажу вместе с тою особою, которая так начинает письмо свое ко мне.

Николай Николаевич в Якутске был с 31 августа по 4 сентября и так же, как и прежде, был внимателен и милостив ко мн. Мы с ним условились на будущее лето свидеться на Амуре, разумеется, если не помешают п. цы Англичане, и мне будет дозволено Св. Синодом.

Я виноват пред Вами, что давно не писал Вам; а не писал потому, что сначала писать было нечего, а потом некогда.

Нового у нас в Якутске немного. Одна новость, которая для Вас интересна, есть та, что в прошедшем месяце начались в моих келиях заседания для пересмотра Якутских переводов. В числе членов сей комиссии находятся и посторонне-казачий Атаман и некто мещанин Попов. Но дело идет очень не быстро: едва одну главу успевают просмотреть: впрочем это оттого, что много бывает толков о каждом слове, не вполне выражающем руский текст. И потому дело пересмотра не скоро кончится; да притом и после этого еще будет пересмотр не переводов, но только слов, не вполне соответствующих с русским текстом; и это будет уже в большом собрании многих лиц духовных и светских, и якутских, и русских. Итак, конец этому делу еще далек, тем более, что заседания должны прерываться по причине отлучки главных членов по делам службы. Но спешить не станем.

Выписку из камчатских писем о дивном избавлении Петропавловска от нашествия сильных врагов, которую Вы получите от Владыки вместе с сим письмом, потрудитесь передать Татьяне Борисовне вместе с моим глубочайшим почтением. Я напишу к ней на следующей уже почте. О действиях наших миссий я Вам не пишу; узнаете по-прежнему[254].

Думал я, но не смел написать Владыке нашему. Гладом гибну я, окаянный, и многие-не гладом хлеба, а слова св. Отец, издаваемых в русском переводе. Будучи в Ситхе, я пользовался сим и другими журналами из семинарской библиотеки; а здесь никто никакого журнала духовного не выписывает, а сам я не могу еще справиться своими финансами. Впрочем я писал об этом предмете Г. Обер-Прокурору и жду ответа. Сделайте милость, похлопочите об этом, ели можно. Чрез 15–20 дней думаю ехать на усть Маю для освящения нового храма, где надеюсь увидеть тунгусов и раскольников, живущих там.

С искреннею любовью, благодарностью и глубоким уважением честь имею быть Вашим покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 3 дня 1854. Якутск.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[255].

По последним сведениям, полученным мною ныне из Америки и севера Азии, между прочим, видно, что слово Божие, проповедуемое между язычествующими туземцами, благодарение Господу, распространяется с довольно значительным успехом, и в особенности в севере Америки. Квихпакский миссионер, протоиерей Нецветов в прошедшем году присоединил к церкви, как можно видеть из выписки его журнала, всего 291 человк. Ситхинский протоиерей, Литвинцев, в конце прошедшего и в начале настоящего года присоединил к церкви Колош 38. От Кенайского и Нушегакского миссионеров не получено никаких сведений. Священник Анадырской миссии, Никифоров, в две поездки свои на устье Анадыра, окрестил в 1852 году 8 человек и в году 61 человека, а всего 69 человек, и большею частно из Оленных Чукоч, привитающих при устье Анадыра. Удский священник, Логинов, в две поездки свои по своей обширнейшей епархии, присоединил к стаду Христову 33 человека (32 из них в нынешнем 1854 г.) Нигидальцев и Неидальцев (считавшихся подданными Китайского государства), из числа живущих по реке Амгуни, где священник был еще в первый раз. Священник о Нигидальцах отзывается очень хорошо, и потому есть большая надежда на обращение их всех; что подтверждается сведениями, сообщенными мне и с другой стороны, т. е. с устья реки Амура. И священник, Гавриил Вениаминов, в августе отправился к Неидальцам и Самагирцам, по приглашению их; но о последствиях его поездки сведений еще не получено. Чаунский миссионер, священник Аргентов, в поездку свою в 1852 году по отдаленным Чукотским селениям, окрестил 98 человек (о коих, впрочем, им было донесено Иркутскому преосвященному), да в 1853 году окрещено им еще 20 человек.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовью, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 3 дня 1854. Якутск.

Милостивый Государь, Николай Емельянович.

Виноват, давно уже не писал я Вам. Но отнюдь не потому, что я стал забывать Вас; нет, нет. Некогда было. Хлопотал при постройках монастырских, за неимением мастера, быв сам за мастера.

Диво дивное, неслыханное! из Сибири-из Камчатки новости в Москву и Петербург — и о чем бы Вы думали? о победе, и какой победе! вероятно, Вы уже слышали об этом; но несмотря на то я посылаю Вам выписку из писем, полученных мною из Камчатки, из которых Вы увидите новое, по крайней мере, то, с какими чувствами принимают эту победу сами победители-Герои Камчатские. К тому я прибавлю только, что храм совершенно невредим остался; а Василий Степанович в письме своем, между прочим, говорит: Бог за нас, — не сдобровать врагу. И это правда сущая, как видно и из газет. Слава и благодарение Господу, хранящему православную Россию!

Новостей у нас никаких с Амуру. Писем я давно уже не получал. По посдедним письмам от 20-го августа знаю только, что о. Гавриил уехал к Нигидильцам и Самагирцамътамошним жителям с проповедью Слова Божия, по их приглашению; и более ничего не знаю. И еще другая новость Амурская, для меня крайне интересная и приятная, о которой, надеюсь, порадуетесь и Вы, впрочем Вы, может быть, уже и знаете. Вот что: Катя беременна и в исходе октября или начале ноября-будет матерью, и меня сделает уже настоящим дедушкою.

Я, славу Богу, совершенно здоров, кроме зрения, которое видимо тупеет, так, что вечером никак не могу читать, и пишу с трудом.

Возлюбленной моей сестрице мой искрений поклон, давно уже не слыхал о ней никакой весточки.

Любопытно знать, что теперь думает делать и делает наша Компания. Колоши ее, как нам передано, нейтральны, и следовательно, останутся или, покрайней мере, должны остаться целы. Я думаю, что ныне не будет дивидендов; тем более, что прекрасный корабль ее Ситха попалась в плен подлецам Англичанам. Они не посмотрят на то, что на Ситхе бумаги и флаг были Гамбургские.

Прошу Вас покорно, потрудитесь распорядиться о закупке и пересылке ко мне вещей, означенных в прилагаемом при сем реестре.

Затем, призывая на Вас благословение Божие и на все Ваше семейство, честь имею быть с искреннею любовной уважением Вашим вседоброжелательным слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 4 дня 1854. Якутск.

P. S. Деньги, какие будут следовать за вещи, мною выписываемые, прошу перечислить в Якутское Комиссионерство.

Ваше Высокопревосходительство.

С искреннею, величайшею радоетью честь имею поздравить Вас с дивною, славною и нечаемою победою над сильнейшим врагом, нападавшим на нашу Камчатку.

Прежде всего, слава и благодарение Господу Богу, даровавшему силу и крепость нашим Камчатским Героям, и благословляющему все Ваши благие намерения и начинания! Кто теперь не видит, что если бы Вы не сплыли и не сплавили с собою по Амуру хлеб и людей, то теперь в Петропавловск были бы только головни и пепел. И потому не знаешь, чему более радоваться? открытию ли Амура-столь благовременному, или спасению Камчатки-так ясно доказывающему пользу открытия Амура. Затем честь и слава Вам, как главному виновнику всего этого. Простите меня, если я скажу, что если бы вместо Василья Степановича был или Мишин, или другой искатель этого места, то было бы не то. Правда, и у всех у них храбрости не менее, положим, но деятельности и уменья держать команду далеко не столько. Но что ни говори, а все заключить тем же, чем и начал. Слава Богу за все и про все!

Любопытно крайне, что Ваше Высокопревосходительство намерены теперь делать относительно сохранения Камчатки, людей и славы, защиты, ибо я уверен, что Государь Император вполне предоставит это Вашему Высокопревосходительству, а мне кажется, что гордые и упрямые враги наши, во что бы то ни стало, постараются уничтожить Камчатку.

Наши Якутские дела, слава Богу, пока идут как следует. Меньшим я говорил и советовал не мало, и ручаюсь за них, что они исполнят данное ими слово. Якутску нашему угрожала большая опасность от арестантов, гулявших по городу всю осень-они, говорят, хотели город с одного конца зажечь, а на другом делать, что им угодно. Но Бог спас. Славу Ему.

Катерине Николаевне мой искренний поклон и благодарность.

Призывая на Вас и на все Ваши благие дела, начинания и намерения благословение Божие, честь имею быть с глубочайшим уважением и преданностаю Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 4 дня 1854. Якутск.

Милостивый Государь, Николай Дмитриевич.

Примите от меня искреннюю благодарность за Ваше письмо ко мне от 23 октября и в особенности за подарок. Многие уже видели портрет, Вами посланный, и не могут надивиться, как похож на подлинник, — разумеется непонимающие еще, что такое фотография. Заказана уже великолепная, по-здешнему, рама, и тогда все, посещающее меня увидят и будут видеть. За сообщение новостей очень благодарю Вас. Слышал я кое-что и прежде Вашего письма, но многое не так. Не знаю, пишут ли Вам о наших новостях, и так ли пишут, как есть. В администрации нашей, слава Богу, пока очень хорошо, и за младших я ручаюсь, что они сдержат свое слово, данное мне. Убийство совершившее открыты, только самый главный-Прокопьев казак-не сознается. — Спасибо Константину Никифоровичу за то, что он Кутузову поручил это дело. Но при всем том, мы с нетерпением ждем чиновника из Иркутска для окончательнаго исследования, — я говорю: мы, т. е. я и все жители, кроме казаков. Замечательны ответы здешних горожан, когда я им говорил: ну слава Богу, виновные открыты! Прехладнокровно говорят: да, если это дело не замнут, то оно многих заденет. На вопрос, что это значит? отвечают: не в первый уже раз открывают здесь воровства, но смотришь, посмотришь-дело совсем не так кончится, как можно было ожидать: все и вокруг родня, а свой своему поневоле друг. Общее желание всех — часть здешних казаков и их офицеров вывести, и прислать на место их новых; а иначе-опять все будет так же, как было. И мне то же кажется. Чудак Хмелевский стал садиться в повозку, чтобы ехать в Гижигу, и спохватился, что у него нет жены; остановился, обвенчался и сел и уехал. Такой нечаянной и скорой свадьбы здесь, кажется, не бывало. При сем прилагаю Вам так называемый мой портрет, снятый с меня в 1841 г.; он, по крайней мере, замечателен тем, что Англичане его сделали без всякой с моей стороны просьбы. Я посылаю его на пробу: если он будет потребен, то я пришлю Вам, а если не потребен, то можете девать, куда угодно. Потрудитесь показать и Бернгарду Васильевичу. В октябре принялись мы за поверку Якутских переводов в особом комитете; это делается в моих кельях. Жаль, что дело остановилось за отлучкою многих членов. Николаю Николаевичу я ныне не пишу. Прошу Вас засвидетельствовать ему мое искреннее почтение и поздравить его от души с тем, что его сплав по Амуру в Петербург принят как нельзя лучше. Искренно радуюсь этому и я. Молоденькому полковнику от меня большой поклон, т. е. Михаилу Семеновичу. Он, наверно, уже приехал в Иркутск. Прощайте, до свидания, Господ с Вами! Иннокентий, Арх. Камчатский.

Ноября 17 дня 1854. Якутск.

Господь с тобою, Милая моя, любезная Пашенька.

Давно, очень давно уже я не получал от тебя писем. Что это значит? Конечно, и я давно уже не писал тебе. Но у меня не всегда достает времени на письма, а тебе, кажется, всегда есть время. Уж не оттого-ли ты мне не пишешь, что я писал тебе в последнем письме моем, чтобы ты отказанную тебе тысячу руб. покойною Оленькою — отдала Гане и Кате? — Монахиням не следует быть таковыми. Или, быть может, ты больна и не можешь писать? Пожалуйста, уведомь меня, жива-ли ты и здорова-ли? каково состояние души твоей? Часто-ли бывают тебе искушения и как, и чем ты их побеждаешь? Бога ради, прошу тебя, как бы ни были сильны искушения тебе, отнюдь не выходи из монастыря и не возвращайся в мир. Иначе ты будешь пренесчастная. Молись и терпи, терпи и молись, и трудись. Ежели нет никакой работы, то чаще клади поклоны в келии твоей, т. е. утомляй твое тело, и от этого ты будешь и здоровее, и спокойнее мыслями. Я, слава Богу, здоров и живу в Якутске. Брат твой с невесткою и сестра Катя с мужем и детьми здоровы и тебе кланяются. Прощай, Господь с тобою! Р. S. Матушке игуменье с сестрами от меня поклон и благословение.

Отец твой Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 18 дня 1854. Якутск.

Милостивый Государь, Николай Емельянович.

Имею честь поздравить Вас с наступающим или уже с наступившим для Вас Новым годом. Да дарует Господь Вам и всему Вашему семейству всякого счастья и благополучия.

Нового у нас решительно нет ничего, с Амуру я получил письмо недавно, но оно писано очень давно от 20 сентября, впрочем остались оба от письма здоровы.

И я тоже, славу Богу, здоров был и есмь — даже и самое зрение мое теперь лучше, так что могу несколько заниматься и вечером.

Что-то у Вас нового в Москве, что то нового в Крыму — в Европе! мы по сие время имеем газеты из Питера только от 1 ноября, а из Крыма от 25 октября, пока слава и благодарение Богу за все.

Правое дело России благословляется Богом повсюду. Что-то дарует Бог на будущее лето: а мира я не чаю. Враги наши точно враги-и при том гордые и упорные, и потому во всяком случае не станут просить мира.

Каковы-то дела Вашей Компании, и как она думает иметь сношение с колониями. Из колоний судна ныне ожидать нельзя. Англо-Французы, наверное, будут крейсировать в восточном океане.

Компанейский корабль Ситха взята, это уже не подлежит сомнению. Но дошло ли и другое то судно! а очень возможное дело, что и оно попалось в плен, ибо из 8 судов союзной эскадры, бывшей на Сандвичевых, только 6 были в Камчатке; а где были два остальные неизвестно еще; быть может, они и крейсировали у Ситхи. Но да будет во всем воля Божия!

Не поскучьте, пожалуйста, выполнить мою комиссию — о покупке икон. Относительно же пересылки их, — если нельзя уже будет отправить их зимним путем до Иркутска с кладями — то пришлите их по почте и сколько можно поранее, потому что оне мне нужны будут, быть может, еще и в мае.

Сестрице моей нижайппй поклон — и благословение со всеми ея чадами и домочадцами.

Призывая благословение Божие и на Вас, мой возлюбленный Николай Емельянович, остаюсь и пребуду с тою же любовью и уважением к Вам

Ваш вседоброжелательный слуга,

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Декабря 30 дня 1854. Якутск.

Господь с Вами! Милые, любезные, дорогие мои Ганя и Катя!

Поздравляю Вас с Новым годом. Желаю Вам здоровья и паче-преуспеяния на пути к Царству Небесному. Завтра едет к Вам нарочный, и я спешу написать что-нибудь. Впрочем, кроме одного, ничего не имею сказать Вам нового; я, слава Богу, здоров; а новость вот какая: Татьяна Борисовна, от 6 ноября, пишет мне, что будущую среду у ней будет обручение — Куши[256] с каким-то Константином Молчановым, назначающимся во диаконы в Царской-Славянке, 4 версты от Павловска; прибавляет к тому, что у жениха в Петербурге родство-самое почтенное духовенство. Слава Богу, и дай, Господи, чтобы совершился этот брак, — тогда я буду совершенно спокоен на счет ея. О Паше пишет она, что она «очень счастлива своим состоянием и не променяет его ни на какие земные сокровища; здоровье ея очень ослабело, она ходит, как тень; но она любит лучше свое болезненное состояние с монастырем, нежели здоровье без монастыря; она истинная подвижница». О, дай, Господи! если здесь и половина правды, то слава и благодарение Богу! И она получила уже малое пострижение и ее теперь зовут уже Поликсений. Внучка, Наташа Музовская, здорова и уже начинает говорить.

При сем прилагаю Вам выписку из Камчатских писем;-все Камчатские герои получили награды. Василий Степанович переименован в контр-адмиралы и награжден Георгием и Станиславом со звездою. До Камчатских духовных героев еще не дошла череда но наверное тоже дадут отцу Георгию крест на Георгиевской ленте. Более писать нечего; с будущею почтою жду что нибудь еще о Куше. Прощайте, Господь с Вами, во вся дни Ваши.

P. S. Последние письма от Вас имею от 20 сентября и потому не знаю ничего, кого Вам Бог дал — сына или дочь; во всяком случае, благословение Божие да будет над чадом Вашим.

Отец Ваш Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Января 11 дня 1855. Якутск.

Возлюбленный мой о Господе, Николай Емельянович!

Честь имею поздравить Вас и все Ваше семейство с Новым Годом; дай Бог, чтобы он был непоследним в жизни Вашей и всех Вам близких.

Василий Степанович пишет, что он послал Вам деньги на изготовление образа в память избавления их от нашествия неприятеля и просить меня сказать Вам, какой должен быть образ и проч.

Прежде, нежели я уведомлю Вас об этом, я считаю необходимым проект образа сообщить Василию Степановичу для решения вообще с Камчатскими Героями.

И потому прошу Вас остановиться и не предпринимать ничего до моего особого о сем письма.

Нового ничего решительного не могу Вам сообщить. Почты от детей моих с Амура еще нет и по сие время.

А в Якутске только та новость, что зима была и есть очень теплая, чего не помнят и старики.

Я, слава Богу, здоров и сижу, дома, т. е. никуда по Епархии не ездил, и не думаю ехать.

Сестрице моей с ея милыми детушками-мой поклон.

Затем призываю благословение Божие на Вас и на всю Вашу домашнюю Церковь, остаюсь тот же в отношении к Вам, что был и прежде сего.

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Января 27 дня 1855. Якутск.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[257]

Необходимость увеличить число священников в Якутской области (как я имел честь представлять Св. Синоду в моих предположениях) становится более и более ощутительною. Не проходит недели, чтобы кто-либо из окольных Якутов, иногда верст из-за 40 и более, не приходил ко мне иди благочинному с жалобою на то, что они не могут найти священника для напутствования своих больных (в этом отношении Якуты примерно заботливы). Требования эти, без сомнейния, должны еще увеличиться более, когда священники будут получать ружные оклады (а это, кажется, должно быть с нынйшнего же года); потому что тогда будут призывать священника для напутствования больного при малейшей опасности и, можно сказать, каждый из недостаточных зная, что с производством ружных окладов священники не должны ничего брать не только за это, но и за все требы, а теперь, без сомнения, еще многих удерживает то, что они по прежним их условиям должны давать что-либо священнику за труды, и потому не всякий из бедных зовет священника, и достаточный зовет только при видимой опасности.

А, между тем, и теперь с немалым трудом и не всегда безотлагательно исполняется это благочестивое их требование. Главною и единственною причиною тому-недостаток священников в городе, где по нынешнему штату положено только семь и с благочинным, и с соборными; и все они, сверх особых должностей и обязанностей в городе, имеют своих прихожан Якутов, живущих в наслегах, которых они не менее, как дважды в год, должны посещать для исправления необходимейших треб и для сего отлучаться из города на месяц и более. И потому не только окольные Якуты, но даже и городские жители не всегда без затруднения находят священника в случае нужды; а между тем таковые отлучки священников должны делаться более и более продолжительными; потому что они сверх необходимейших треб должны будут и поучать якутов и приобщать их Св. Тайнами. А при таком положении дел и при нынешнем числе священников в городе, затруднения в исполнении вышеозначенных требований окольных Якутов должны увеличиваться более и более, даже до невозможности исполнять их, а такое неисполнение очень может повредить главному делу и не в таких младенцах в вере, как Якуты.

И потому, как ни неблаговременно, по мнению моему, при настоящих обстоятельствах отечества нашего входить с представлениями об увеличении числа священников, и следовательно, о положении новых штатов, но крайняя необходимость заставляет меня обратиться с убедительнейшею просьбою к Вашему Сиятельству, не найдете ли Вы, Сиятельнейй Граф, возможности, впредь до чаемых нами новых штатов и положений о Камчатской или Якутской епархии, исходатайствовать пред Святейшим Синодом: а) дозволит мне к 4-м приходским церквам города Якутска определить еще по одному священнику и по одному причетнику; с тем вместе в) определить и отпускать из каких-либо сумм, в ведении Св. Синода находящихся, оклады жалованья, как вышепредполагаемым четырем священникам с причетниками, так и находящимся ныне в г. Якутске шести причтам, не получающим жалованья (в числе последних я считаю и соборных и предтеческого, потому что древние оклады жалованья первых заключаются в 37 руб. 68 коп. на всех, а последних в 44 руб. 80 коп.). Положение окладов жалованья нынешним градским причтам необходимо потому, что с определением четырех новых причтов и главное; когда будут производиться ружные оклады, тогда градским причтам на одних ружных окладах без важных недостатков существовать будет невозможно, затем что доходов от Якутов, составляющих ныне главную часть оных, уже не будет, а городские доходы, слишком незначительные и ныне, при увеличении духовенства будут еще менее и с) определить штаты, пока хотя по одному священнику и дьячку, к новопостроенным церквам на Алдане и усть Мае и имеющей, по крайней необходимости, строиться в Дюпсинском улусе. При первых двух церквах, хотя ныне и находятся священники с причетниками, но они по необходимости отделены от других улусных церквей с положенными им окладами, а к Дюпсинской церкви должен поступить один из белых священников, служащих в монастыре на иеромонашеском жалованье.

В случае же, если сия моя покорнейшая просьба может быть уважена, то покорнейше прошу Ваше Сиятельство с тем вместе исходатайствовать о разрешении и предписание кому следует прислать ко мне в Якутск при первой возможности из сибирских или ближайших российских епархий 6 или 4 священника и до 10 семинаристов, кончивших курс или исключенцев доброго поведения для занятия дьяческих мест в г. Якутск, с выдачею им следующих прогонов.

Что же касается до суммы, потребной на жалованье вышеозначенным лицам, т. е. 13 священникам и 16 причетникам, полагая первым по 200, а последним по 70, будет простираться до 3720 руб. а с обыкновенным вычетом по 2 коп. с рубля, только до 3645 руб. 60 коп. Производимые же ныне оклады на соборный и предтеческй причты, всего 82 руб. 48 коп., могут быть обращены пока на жалованье соборному диакону.

С совершенным почтением, глубоким уважением и преданностью честь имею быть, Вашего Сиятельства, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

23 февраля 1855. Якутск.

Милостивый Государь, Николай Димитриевич!

Извините, пожайлуста, что я давно Вам не писал, и это потому только, что ничего и не о чем было писать; да и теперь тоже было бы не о чем писать, потому что у нас в Якутске, если и есть что нибудь новое, то Вы знаете это из официальных бумаг. Но полученная мною на днях от Аполлона Александровича баночка с порошком для глаз заставляетменя написать Вам: во-первых, поблагодарить Вас за такую вещь, а паче — за Ваше внимание ко мне, а затем попросить Вас покорнейше дать мне наставление, как употреблять его; конечно, можно будет, я думаю, узнать об этом и здесь, от наших эскулапов, но я их не вижу, потому что, — благодарение Господу, хранящему меня, — я нужды в них не имею пока. На днях получил я от Николая Николаевича извещение, что между прочим мне разрешено побывать на Амуре; и если это будет зависеть от меня, то я непременно пойду и, разумеется, чрез Аян; и следовательно, мы увидимся там. Сделайте милость, если будете писать юному полковнику (М. С. Корсакову), то припишите ему от меня искренний поклон за его письмо от 10 февраля; да хранит его десница Всевышнего, а равно и Вас, мой возлюбленный о Господе Николай Димитриевич, во всех путях Ваших, во всех входах и исходах, отныне и до века. Господь с Вами! прощайте, до свидания. Любящий Вас искренно.

Иннокентий, Арх. Камчатский.

Р. S. Если Вы видаетесь и увидитесь с Бернгардом Васильевичем, то потрудитесь передать ему и семейству его мой сердечный поклон. По крайней мере, уведомтьте меня: если он уехал из Иркутска, то когда и куда?

Февраля 24 дня 1855 Якутск.

Милостивый Государь! Николай Дмитривич.

Искренно благодарю Вас за интересное письмо Ваше от 12 февраля. Вы пишете, между прочим: как держат себя, осторожны-ли члены нашей администрации? Скажу Вам откровенно, что лучше этого и желать нельзя, как теперь у нас. По крайней мере, я ничего не слышу; дай Бог, чтобы так шло и вперед, и, кажется, пойдет: потому что младшие, т. е. Ник. Федор. и Апол. Александр., дали мне честное слово-не идти против старшаего и не спорить много. Вы пишете, что вы часто думаете, как мне ехать на Амур? И я тоже думаю. Но дело вот в чем: что я из Святейшего Синода еще не получил ничего относительно этого предмета. При случае, потрудитесь сказать об этом и Николаю Николаевичу; будетъ — не будет, что разве на следующей почте, т. е. 14 марта; а если и будет что, то я уже не успею сообщить об этом Николаю Николаевичу, потому что почта от нас пойдет 24 марта и в Иркутске будет не ранее 12 апреля, а в это время наверное Вас уже не будет в Иркутске. Что же касается до неприятельских крейсеров, то они в Аянском море не покажутся ранее 10 июля, следовательно, впередь я могу пройти свободно и безопасно. Но назад с Амура попадать, конечно, не безопасно. В прошедшем письме моем к Вам я позабыл попросить Вас поблагодарить от меня юного полковника М. С. за присланный им мне подарок-карты Крыма; потрудитесь, пожалуйста, передать с моим поклоном. Более писать ничего не имею. Ганя сегодня отправляется, и вот это письмо я посылаю с ним. И наверное, он к нам уже не воротится. Дай Бог ему здоровья и счастья. Затем, прощайте, Господь с Вами!

Иннокентий, Арх. Камчатский.

Марта 2 дня 1855. Якутск.

Милостивый Государь, Николай Дмитриевич.

Я к Вам с просьбою и докукой, — пеняйте уж не на меня, а на себя, что я Вас утруждаю моею комиссиею. Дело вот в чем: хотя уже не подлежит ни малейшему сомнению, что сын мой Гавриил получил камилавку или, сказать правильнее, пожалован камилавкою, — но я оной из Св. Синода еще не получил, и потому не могу ему послать ни той, которая получится из Синода, ни здесь сшитой, потому что здесь в Якутске нет бархату такого. И потому прошу Вас покорнейше купить в Иркутске фиолетового бархату, камилавки на две, и отвезти отцу Гавриилу на Амур, а еще бы лучше было, если бы велели скроить одну камилавку; деньги за бархат он Вам отдаст. Я в прошедшем письме писал Вам, что я надеюсь в Петровское придти на судне еще до появления неприятельских крейсеров. Потом я вздумал вот что: если обратно с Амура будет опасно идти на судне, то я думаю отправиться из Петровского в Удекое на байдарках, а из Удского дорога мне уже известна; а быть может еще и то, что я могу переехать из Петровского в Аян на каком-нибудь Китолове, иди, по крайней мере, он доведет меня до Шактарских островов. Следовательно, об обратном пути думать нечего много. Это письмо мое к Вам, кажется, уже последнее в нынешнем лете, и даже до глубокой осени. Новаго ничего не могу Вам сообщить. У нас и у наших мир и согласие. Слава Богу! Затем призываю благословение Божие на Вас и на предстоящее путешествие Ваше.

Р. S. Вселюбезнейшему моему юному полковнику мой задушевный поклон, да хранит его Господь во всех путях его.

Иннокентий, Арх. Камчатский.

Марта 8 дня 1855 г. Якутск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Со смирением приемлю замечание Ваше мне о том, что я редко пишу Вам и прошу прощения. Но в то же время скажу Вам откровенно, что я не пишу Вам часто потому, что не нахожу предметов, достойных внимания Вашего. И в самом деле, что я буду писать Вам, когда и сам получаю известия из Америки только один раз в год. А получу ли ныне? Бог знает. В Якутск же здесь я, можно сказать, ничего не делал до прошедшей осени; и другие ничего особенного не сделали, да и не делали почти. С ноября начались у нас заседания в моих кельях для пересмотра якутских переводов (о коих, впрочем, я на донесение мое в Св. Синод от 4 октября 1853 года не получил еще ничего и по сие время). Не быстро подвигается наше дело пересмотра, впрочем я и не имею намерения спешить. 200 лет якуты были без книг и без грамоты своей, а 2–3 года могут подождать. Не мало замедляет дело наше отcyтствие сотрудников наших по их парохиям, так что к Пасхе дай Бог кончить нам св. Матфея. Впрочем, далее дело пойдет скорее, потому что многие термины и выражения, и слова уже установлены, и сотрудники попривыкли к делу. Но зато летом я и другие разъедемся, и дело опять почти должно остановиться. Но если Господу угодно, то рано или поздно будет все сделано.

Я к Вам с покорнейшею просьбою. С сокрушением сердца смотрю я на вверенный моему управлению якутский монастырь и не столько по внешности, сколько в духовном отношении. Так именуемая братия монастыря не стоит даже рясы. Нестерпимых я почти уже разогнал, осталось теперь в монастыре только 3 иеромонаха; но и из них один горький пьяница и служит только по крайней нужде; другой полупьяница, но еще может исправиться; третий не пьяница, но безтолков и нисколько не духовен.

По просьбе моей Св. Синоду едут ко мне из Владимира иеромонах и иеродиакон, последний 26 лет; оба кончалые. Но что двое и притом в таких летах? Положим, что они с самым лучшим направлением и поведением, как я и надеюсь крепко (иначе, хоть монастырь запри); но долго ли им сбиться с пути без руководителя? На меня надежда плохая, потому что я плохой монах, да притом должен отлучаться. И потому необходимо иметь в монастыре старца святой жизни-матку. И старца строгого, так, чтобы он и меня самого мог руководить в духовной жизни. Тогда бы можно было надеяться, что монастырь наш будет соответствовать своей цеди, т. е. утверждению веры и православия между новообращенными. Не найдете ли Вы и не согласите ли какого-нибудь из известных Вам монашествующих поступить в наш монастырь, ради славы имени Божия, которое теперь явно хулится жизнью так называемой братии. Я бы определил его своим наместником и дал бы ему все зависящия от меня средства к улучшению духовного состояния братии, казначейскую же часть я передам другому. Сделайте милость, Андрей Николаевич, похлопочите об этом. Вы можете это сделать, если только захотите. Что же касается до издержек на проезд его в Якутск, то в случае, если Св. Синод откажет в пособии, то мы как-нибудь уж наберем на прогоны ему до Иркутска, а из Иркутска достанем его весною (1856) по воде.

Собираюсь ехать на Амур; впрочем, указа из Св. Синода об этом я еще не получил, и о разрешении Государем Императором посетить мне амурские зимовья я знаю только от Николая Николаевича.

Еще другая просьба. На дороге между Якутском и Аяном поселенцы большею частно раскольники или староверы и, каккажется, не упорны и даже более, так что можно надеяться на присоединение их к единоверию. Но вот моя беда. Я нигде не читал и не видал всех тех условий, на которых принимаются раскольники в единоверие. Обрадовался было я, увидав в Вашей истории раскола указание условй, стр. 390, но, открыв книгу, я далеко не нашел того, чего искал. Гораздо более понятия я получил из грамоты Владыки нашего к Московским единоверцам; но и здесь еще не все, потому что я слышал, что служащему у единоверцев священнику дозволяется и даже поставляется в обязанность креститься по-ихнему и проч. Сделайте милость, Андрей Николаевич, помогите мне в этом; укажите, где искать полных и подробных условий, на которых приемлются раскольники в единоверие, а если есть какая-либо особая книжка об этом предмете, то пришлите мне ее. Я писал об этом к Г. Обер-Прокурору партикулярно еще в 1851 году, но не получил ответа; и это меня наводить на мысльуж полно, есть ли у нас полное руководство такого рода.

Я, слава Богу, здоров, только не могу долго читать по слабости зрения, и без очков ничего не могу читать, а Вашу руку могу читать не иначе, как чрез лупку.

Затем, примите и от меня, малейшего из всех, благожелание и благословение. Да сохранит Вас Господь на многие лета для блага Церкви нашей!

С искренним уважением и совершенною преданностью честь имею быть Вашим покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

марта 9 дня 1855. Якутск.

Р. S. От сына моего с Амура я давно уже не получал писем. Из последних писем от 24 октября знаю только, что Бог дал дочь-первую еще-и что он делал поездку к туземцам с проповедью, но без успеха, но не без надежды, только не на прибрежных жителей, а на Нигидальцев, которых посещал и Удский священник. Подробнейшие свдения о сем доставлю уже по возвращении моем с Амура.

Господь с тобою, мой милый, любезнейший Ганя!

Отвечаю прежде на письмо твое от 19 февраля, которое дошло до меня в Якутск 25 мая. Думал было я отвечать тебе на него лично; но Господь не велел. Пишу тебе из Аяна, куда я прибыл 9 июля, разумеется, с тем, чтобы идти отсюда на Амур; но нельзя: враги наши препятствуют нам. Еще на Челисине узнал я, что устье Амура с обеих сторон обложено неприятельскими кораблями; следовательно, хотя бы я и мог нанять Американца отвезти меня на Амур, но неприятель не допустил бы. Очень я жалел было, что обстоятельства удержали меня в моем пути (а именно, поздний проход Лены, грязи и разлив Адана и Маи, неимение ямщиков на Майских станциях, — и оттого я прошел по Мае 17 ½ дней). Но как обстоятельства и время показали, что слава Богу, что я не попал на Охотск-взорванный в виду Амурских жителей, — и потому я, если бы и избежал плена, то свита моя попалась бы в плен вместе с Охотскою командою, и все наши вещи погибли бы; а если бы я попал к Вам, то пребывание мое у Вас было бы почти бесполезно, а когда бы я от Вас вырвался-Бог весть! Итак, за все и про все слава и благодарение Господу, хранящему меня видимо во всех путях моих! Ты в письме твоем уведомляет меня, что внучка и крестница моя здорова, а по прибытии на Нелькан я узнал от Кати, живущей там с детьми своими, что дочь Ваша померла (наверное Вы и мне об этом писали, но я письма не получил еще); жаль, очень жаль, но не внучки, а Вас; но слава и благодарение Господу Богу за все! Дай Бог только, чтобы все это послужило Вам в душевную пользу. — Одно, о чем точно я сокрушаюсь, — что Катя[258] твоя похудела сильно, как ты пишешь; но я надеюсь, что по милости Божией она при тебе опять поправится, по крайней мере, будет здорова. — Я никак не думаю, что ты сокрушаешься о потере своей дочери; иначе, это и стыдно, и грешно, и вредно для Вас обоих и неутешительно для меня. Молитесь-и дети будут. Остальное в письме твоем заключает твои действия по твоей обязанности в Петровске и намерение ехать далее; а по Катиному письму я вижу, что ты уже и воротился. Слава Богу за все! Да укрепит тебя Господь в служении твоем!

Новости: Аянская церковь и весь Аян и даже строющаяся шкуна неприятелями нашими пощажены; большое им спасибо за это, и вообще компанейские товары не трогают-выключая вещей, нужных для судна. 21 июля пришел Английский фрегат и на нем командир; 22-го пришел другой фрегат и пароход «Баракута», который привел на буксире бриг, на коем было 11 офицеров и священник Махов и 267 команды Дианской; священник, доктор и 21 человек команды больных сдали на берег, а прочие рассажены по судам, а также и команда брига «Охотска». Командиры и капитаны были у меня с визитами и с извинением, что не могут принять меня у себя; вообще, они обращаются очень вежливо и благородно. Команда Охотская предала все секреты Аянские, и вследствие того неприятели ищут пушек и, без сомнения, найдут-потому что уже подошли к ним близко; вчера нашли в огороде посуду-также по указанно предателей. Но совершенно ничего не взяли и очень осторожно работали при глазах самого командира. Вчера пришел французский пароход, но еще никто не был на берегу. Жители Аяна живут на 13-й версте; там и магазин. Неприятели нам сказывали, что Камчатские суда все стоят в Амуре и в совершенной безопасности. Слава Богу! И передали также, что г. Путятин ушел вверх по Амуру; более мы ничего не знаем об Вас. Вчера соврали: фрегат вчера пришел не Французский, а Английский, который ходил по Охотскому морю, но никуда не заходил. Теперь поговорим о деле: мне известно, что к Вам по Амуру пришло около 2,000 человек, да из Камчатки не менее 500; следовательно, теперь на Амуре жителей не менее 3,500. И потому видимо необходим там другой священник, и я было вез к тебе в товарищи Зах. Ив. Тяпкина; но не довез. Впрочем, я очень рад, что на Авроре есть священник и, следовательно, много или мало, но он тебе поможет, и потому я менее буду тревожиться на этот счет. Указ о новом положении духовной части иа Амуре ты получишь ныне же, — из коего ты увидишь, что жалованья и других окладов тебе полагается всего 471 руб. и 7 коп. вер. в год, а причетнику 121 р: 25 к., и которое ты должен получать с 1 января сего 1855 года, и кроме того, ты в случае надобности можешь еще употребить на твои разъезды от 150 до 250 р., но не более, и с обязанностью давать в том отчет мне. Деньги же на все это ты можешь, по-прежнему, получать от компанейского прикащика, на счет Компании; а он может отчислить эти деньги па Якутское комиссионерство, которому тотчас по получении отчисления будет уплачиваемо из Якутского казначейства. Потому что производство окладов Амурским священно-и-церковно-служителям будет из Якутского областного казначейства. На счет разъездной суммы расходы могут быть приняты следующие: плата за провоз, заведение палатки, лодки, нарты, наем собак или оленей (а своих не имет), подарки и угощение дикарям, содержание в пути себя и причетника (себе полагая, как офицеру, а причетнику по-солдатски) и другие непредвиденные расходы, относящееся до путешествия. Расходы, сделанные тобою ныне в твоих поездках и перездках, ты можешь отнести на эту сумму, но не свыше 250 р.; а если ты употребил больше этого, то имеешь взойти о том ко мне с особою просьбою. Не знаю, получил ли ты от меня бумаги, посланныя тебе на бриге «Охотск». Жаль, если не получил; потому что дубликаты ты можешь получить не ранее, как зимою. В случае необходимости иметь тебе помощника, ты можешь пригласить к себе Удского священника, на основании ныне данного тебе и ему от меня предписания за № 355 и 356 побывать на Амуре. Ты можешь послать ему форменное отношение, чтобы он заехал к тебе после объезда по своей парохии. И ему сказано, что за это он подучит денежное вознаграждение, если он представит мне реестр своих расходов, а ты имеешь мне донести, как о времени прибытия и отбытия его с Амура, так и о действиях его там. Завтра я намерен отправиться обратно в Якутск и письмо это оставлю в Аяне, на случай возможности отправить его к тебе. Из Якутска я выехал 31 мая, на Аян приехал 9 июля. Новостей политических не пишу, потому что до тех пор их будет много; скажу только, что по настоящее время Севастополь цель, и все дела в России, славу Богу, очень хороши. Затем прощай, до свидания. Господь с тобою и со всеми, тебе вверенными! Молись, молись и молись.

Отец твой Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

P. S. Несчастный брат твой по милостивому манифесту из тюрьмы должен быть выпущен-и я послал: ему на экипировку 150 р. сер. Не на Амуре-ли находится Василий Степанович? и если там, то засвидетельству! ему от меня поклон и искреннее почтение. А Юлия Его ровна наверное ушла вверх по Амуру, и если паче чаяния у Вас, то скажи ей от меня бдагословение и искреннейший поклон; и всем, кто знает меня и кого я знаю окажи от меня поклон.

июля 27 дня 1855. Порт Аян.

Господь с тобою, мой милый, любезнейший Ганя!

Из Аяна я выехал вчера вечером; там остались 3 неприятельских судна: 1 корвет французский, на котором сидит командир-старичек почтенный; 1 английский фрегат, на котором тоже командир, и 3-й пароход, который застал наши суда в заливе Кастри, и с которым одно из ваших судов поменялось ядрами: но, как говорит калитан парохода, руссие ядра до него не долетали. Аян, слава Богу, остается цел. Пушек не нашли и строющуюся шкуну не сожгли; зато — что-то будет с нашею Ситхою? Бог знает…. Туда ушла французская эскадра, состоящая из 10 кораблей, из! коих 3 фрегата, 64 пуш., 3 фрегата, 42, 2 корвета с 24пуш. и два парохода с бомбическими. И горе Ситхе. если она вздумает палить по неприятелю! Потому что французы не признают нейтралитета Ситхи. Всех неприятельских судов в здешних морях находится 56. Следовательно, как бы Камчатку ни укрепили — ей бы: не устоять. Я, славу Богу, здоров; сегодня думаю отправиться в Якутск. В случае надобности, и если Аврорский священник будет, тебе необходим для пособия в исправлении треб, и если он не послушает твоей словесной просьбы помогат тебе; ты можешь отнестись ему официально и просить его заведывать какою-либо частью команд. Я хотел было послать тебе ныне камилавку, присланную тебе из Синода, но поручил отцу Илье отправить к тебе ее зимою; а ты, между прочим, пришли рапорт о получении оной. Катеньке поклон и благословение. Катя! смотри же, шибко не плачь: иначе худо тебе будет. Прощайте, до свидания! Господь с Вами.

Отец Ваш Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Августа 1 дня 1855.

13 верст от Анна, в лесу.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь[259].

Прежде, нежели мною будет доведено до сведения Св. Синода надлежащим порядком, я долгом считаю уведомить Ваше Высокопревосходительство, что имел намерение нынешнего лета побывать на Амуре; и с этою целью я и предпринимал путешествие; но по причине военных обстоятельств я мог достигнуть только Аяна, откуда и возвратился в Якутск 26 августа. Но, можно сказать, зато я, сверх чаяния, имел случай вместе с нашими неприятелями, Англичанами, пробыть по-приятельски целых 10 дней. Дело было так.

По предварительному сношению моему с Г. Генерал-Губернатором В. С, Николаем Николаевичем Муравьевым, предположено было, между прочим, мне перейти из Аяна на Амур на зимовавшем там Компанейском судне «Охоток»; и для этого я должен был отправиться из Якутска как можно ранее, потому что означенному судну, во избежание встречи с неприятелем, предписано было отправиться на Амур тоже как можно ранее. Но чтобы мне прибыть в Аян ранее, я должен был отправиться из Якутска не позже первых чисел марта. Но я тогда отправиться не мог, между прочим, и потому, что указ о сем из Св. Синода мною получен только 14 марта. Впрочем, если-бы я не встретил непреодолимых и непредвиденных препятствий на пути, предпринятом мною 31-го мая, и отчасти до того, то я мог бы прибыть в Аян еще до отправки судна, потому что оно отправилось оттуда только 22 июня. Главные же препятствия были от чрезвычайного разлива рек Маи и Алдана, отчего я должен был пробыть на усть Мае 5 дней, т. е. до 9 июня; и если-бы я приехал на усть Маю и гораздо ранее, то должен бы был прожить тоже до этого времени, потому что и почта ожидала уменьшения вод несколько дней. Затем вместо 10–12 дней по Мае мы шли 17 ½ суток — по обстоятельствам, тоже нисколько от меня не зависевшими И потому я мог прибыть в Аян вместо 18–20 июня не ранее 2 июля, т. е. чрез 10 дней после ухода судна.

Конечно, во время пути моего я не мог не жалеть о том, что не могу застать судно в Аяне; но обстоятельства и время показали, что я жалел почти напрасно, ибо если бы я и успел попасть на судно, то, быть может, я сам лично и мог быт на Амуре, но свита моя непременно должна была попасть в плен неприятелю; вещи же наши, а также и ризница погибли бы вместе с грузом судна. Потому что, как передали нам сами Англичане и потом подтвердили попавшиеся в плен люди с «Охотска», (которых Англичане однакож увезли с собою и даже не отпустили из них двух Алеутов, несмотря на просьбу). Судно «Охотск», убегая от неприятеля при входе в устье Амура, село на мель. Капитан оного успел избежать плена на шлюпке, а команда, поместившаяяя на баркасе, попала в плен. Судно же со всем грузом взорвано на воздух. Следовательно, из всей свиты моей мог бы спастись от плена я один и быть может с келейником — сел на шлюпку с капитаном. Но еще неизвестно и об участи капитана.

Впрочем, я при самой отправке из Якутска имел в виду, в случае если не застану зимовавшего в Аяне судна, переехать на Амур на каком-нибудь китоловном судне; и это было бы очень возможно и, как после оказалось на деле, Американцы перевезли бы меня, если бы устье Амура с обеих сторон не было блокировано.

Была и еще возможность отправиться из Аяна на Амур в байдарках подле берега чрез Удское; но не было ни байдарок, ни гребцов.

Первая весть о прибытии неприятеля в Аян получена нами, не доезжая до Аяна 90 верст, который показался на вид 27, а стал на якорь 28 июня. Посему я часть свиты моей пока оставил здесь и поехал далее только с келейником и в сопровождении бывшего со мною чиновника. Не доезжая до Аяна 38 верст, а до того места, куда перевезено имущество Компанейское и где поместились все жители Аяна, 25 верст, я остановился на станщи в ожидании, — чем кончится пребывание неприятелей в Аяне. Здесь, между прочим, достигла до меня весть, что будто бы брус, на коем висят колокола на церкви перерублен, и колокола упали, а в церкви иконы истыканы, что потом оказалось совершенною ложью; но, между тем, эта ложь прошла в Якутск, а может быть и далее. Наконец получено известие, что неприятель, оставив прокламацию, ушел из Аяна; почему я на завтра же отправился к Аяну и в тот же день доехал до того места, где живут Аянские жители. Здесь получено подтверждние последних слухов с прибавлением того, что неприятель только взорвал железный пароход и взял несколько судовых вещей и ушел, оставив все здания в целости.

Чрез день, т. е. 9 июля, прибыл я в Аян и со мною несколько почетных, где мы нашли только двух Американцев — китоловов, поместившихся в зданиях Компанейских по предварительному дозволению, в гавани два китоловных судна, здания все целыми, а церковь, кроме того, запертою замком снаружи.

Первым делом моим было осмотреть церковь. По входе в оную найден на полу запечатанный пакет, адресованный на имя Губернатора Аянского, и при нем открытая прокламация на Английском языке, подписанная командующим Английскою эскадрою, Гарльсом Фридериком[260]. В церкви, как снаружи, так и внутри, не найдено никакого беспорядка (впрочем утварь и все вещи, кроме икон, были убраны). Иконы на местах и целы; престол тоже цел. Только заметно было, что кто-то будто заглядывал под престол.

Что же касается до домов, то хотя они целы, но в них все комоды, ящики и двери открыты, и некоторых вещей не оказалось. Англичане уверяли, что это похищение сделали Американцы-китоловы, и это вероятно. Англичане очень не доверяют им; они даже хотели в случай, если никого из Русских не найдут в Аяне и во второй раз-поставить свой караул подле церкви для охранения от грабежа, дабы избежать худой о себе славы и нарекания.

После того я озаботился узнать о том, могут ли китоловы перевезти меня из Аяна на Амур. Но когда я узнал, что, как сказано выше, по причине тесной блокады невозможно, то я предположил, отправя Литурию в день Тезоименитства Государыни Императрицы, т. е. 22 июля (вместо священника, который отправился к тунгусам по обязанности), предпринять обратное путешествие в Якутск, потому что не было никакой надежды попасть на «Амур» Но сверх всякого чаяния 21 числа показалось неприятельское судно фрегат «Siblla», назавтра пришел еще фрегат, а к вечеру пароход «Баракута», который привел на буксир голландское судно, везшее в Аян часть команды фрегата с «Дианы», погибшей в Японии, в числе оной был и священник Махов, который из плена освобожден и выехал в Иркутск.

При первом появлении неприятельского фрегата все бывшие в Аяне почетные тотчас скрылись и в нем остались только: агент Компании, Г. Фрейберг (очень хорошо знающий языки англ. и франц.), и при нем прикащик и 6 якутов; и кроме их я с диаконом и двумя келейниками, и при мне чиновник сам-друг с прислугою.

Конечно, мог бы уехать и я из Аяна; но после таких уверений неприятеля в неприкосновенности лиц и имуществ частных, я считал за неприличное — бежать от неприятеля, что они могли приписать или моей трусости, или что я не верю их честному слову, оставленному ими письменно в церкви; а то и другое для сана моего нехорошо; а что я был в Аяне и уехал при появлении их, они не могли не узнать от Американцев. А между тем пребывание мое в Аяне могло быть и было отчасти полезно, если не для Церкви и Компании, то, по крайней мере, для агента, которому действительно в некоторых случаях я был очень не лишний.

В тот же день, т. е. 21 июля вечером, капитан фрегата съезжал на берег для узнания — кто и что в Аяне. Назавра он, между прочим, был и у меня с визитом и с извинением от Командора, что он не может принять меня на своем фрегате. Затем в следующие дни съезжали на берег многие; но никто на ночь не оставался на берегу, и наконец 26 был у меня с визитом и сам командор — Лорд Чарльс Эллиот. И, между прочим, просил позволения видеть церковь нашу, и я показал ему сам, за что он очень остался благодарным мне. Церковь по временам осматривали почти все офицеры.

31 числа пришел и французский корвет и на нем французской: командор, с которым я также виделся и которому тоже по его просьбе показывал церковь и получил от него также очевь вежливые за то комплименты. Я в тот же день виделся и с Английским командором и, раскланявшись с ними и пожелав скорейшего мира и получив от них желания доброго мне пути и проч., отправился из Аяна в обратный путь.

Назавтра, т. е. 1 августа, ушли Англичане, а 3 числа, ушли и французы, оставя в Аяне все в целости; даже не сожгли строющегося компанейского судна, что они обязаны были сделать, удовольствовавшись одною данною от агента подпискою, что судно до окончания войны не будет достраиваться.

Итак, главная цель нынешней поездки моей не достигнута (а о частных будет донесено в свое время особо); и если война продлится и на будущее лето, то этим путем неможет быть достигнута, а между тем для решения вопроса, где учредить кафедру Камчатской епархии, и для других причин мне необходимо быть на Амуре. Конечно, как я упомянул выше, можно попасть на Амур на байдарках; но чтобы отправиться туда со свитою, что на первый раз необходимо, для этого надобно не менее пяти байдарок и 10 опытных гребцов, но столько людей и не найдется в Аяне. Итак, при настоящих военных обстоятельствах самое лучшее и надежнейшее средство побывать на Амуре — плыть по Амуру. Но для этого надобно ехать в Иркутск и до Амура проехать не менее 7,000 верст, да оттуда не менее 1,500 (чрез Аян), а для этого потребуется много и времени, и денег на прогоны. Впрочем, времени потребуется немного более того, что надобно употребить и на поездку чрез Аян, если отправиться туда ранее, т. е. в начале марта; а чтоб ехать чрез Иркутск по Амуру, надобно выехать из Якутска только месяцем ранее. Да и денег пойдет тоже немного более; потому что на эту поездку довольно будет и ординарных прогонов; и можно надеяться, что если только будет возможно отправиться с Амура прямо в Аян, то той суммы, которая потребуется на платеж двойных прогонов из Якутска на Амур и обратно чрез Аян и Удское, т. е. 1,800 рублей или 2,000 рублей сереб., будет достаточно (при экономии) на проезд в Иркутск и оттуда на Амур, а потом чрез Удское и Аян в Якутск, особливо при содейетвии Николая Николаевича Муравьева.

Итак, что касается до меня, то я не отрекаюсь совершить и это путешествие, если только буду здоров и если на это последует повеление или дозволение.

К сему долг имею присовокупить, что Англичане нам сказывали и Французы подтвердили, что в Ситху отправилось 10 кораблей французских, в числе коих 3 фрегата о 64 пушках каждый, 3 фрегата о 46 пушках, 2 корвета о 24 пушках каждый и 2 парохода с бомбическими пушками, и что французское правительство нейтралитета Ситхи не признает.

В Камчатки Англичане не нашли ни батарей, ни пушек, ни людей; они сожгли только казармы и магазины; французы, пришедшие потом, сожгли еще все дома, крашеные красною краскою, считая их за казенные. Церковь же и прочие дома оставили.

С совершенным почтением и преданностью честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Сентября 10 дня 1855 г. Якутск.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь.

Вашему Высокопревосходительству уже известно, что я не мог нынешнего лета быть на Амуре, а почты оттуда я не получал еще и доныне. И потому не могу почти ничего сказать о том крае и о духовных нуждах его, кроме нижеследующего.

И хотя сведения, мною ныне сообщаемыйе далеко не полны, но я считаю необходимым сообщить Вашему Высокопревосходительству оные вместе с моими соображениями и предположениями.

Амурской священник, Гавриил Вениаминов, в частном письме своем, писанном наскоро, от 22 июля, а мною полученном 26 сентября, уведомляет меня, что:

а) Он не имел никакой возможности исполнить мое поручение быть на Амгуне у Нигидадьцев, и во-первых потому, что, лишь только разошлась река, пришли из Камчатки суда в залив Кастри, и получено известие, что больные и семейства с судов будут перевезены из Кастри в Кизи (на реку Амур); а между тем неизвестно было, есть ли на судах священник, или нет. И потому священник Вениаминов поспешил в Кизи для подания духовной помощи больным, как прибывшим из Камчатки, так и из числа живущих в Кизи постоянно русских. Поездка эта продолжалась около месяца. А затем священник решительно не имел людей, с которыми бы мог отправиться на Амгунь. Казенных людей ни под каким предлогом, по причине военных обстоятельств, не давали, а нанять было некого.

б) Священник едва мог найти людей и средства отправиться ко вновь прибывшим по Амуру переселенцам (поселившимся между Николаевоким и Кизи), число которых простирается до 500 душ, и которые усильно звали его к себе и дожидали не мало. К счастью, нашлись случайно тунгусы, которых он мог нанять за немалую плату и купил лодку у гиляков (одна поездка эта будет стоить ему до 50 руб. серебр.). К сему он присовокупляет, что на гиляков надеяться нельзя, потому что они не всегда возят охотно, и притом на недальнее расстояние.

в) В приходе священника Вениаминова теперь с прибывшими поселенцами считается до 5000 человек, разбросанных на пространстве 300 верст. Священник говорит, что по такому количеству душ, какое теперь находится в Амурской экспедиции, нужно не двух священников, но, по крайней мере, трех, и кроме того двух миссионеров, которые бы, не будучи связаны приходом, могли свободно исполнять свою обязанность.

г) Иеромонах Иона, находящийся на фрегате Аврора, теперь находится в Николаевске; жалуется на свое здоровье и думает выехать в Россию. И, если он по обстоятельствам и останется в экспедиции, священник не знает, согласится ли он ехать в Кизи, где необходимо быть одному из них; потому что там будет зимовать до 2000 человек[261].

Цены на все увеличились страшно. Куль муки менее 5 пудов стоит 30 целковых, масло 16, сахар до 40 целк. за пуд. По этому можно судить о ценах и на прочее.

Затем говоря о новостях тамошних, пишет, что суда из Камчатки в Кастри пришли 7 мая. Г-Генерал-Губернатор приплыл к устью Амура 30 мая. Все суда камчатские введены в Амур и теперь украшают амурские воды. Только что суда вошли в реку и стали на глубину и были вне опасности от неприятеля — получено было известие, что неприятель показался. Г. Завойко имеет свое пребывание в Николаевске, (где находится и священник Вениаминов) и где собраны все морские; а Г. Генерал-Губернатор со своим штабом и военными находится в Кизи.

К сему считаю не лишним присовокупи, что книги разного духовного содержания и очень не мало, посланные мною священнику Вениаминову, погибли на судне «Охотск», взорванном самим капитаном по опасении от неприятеля.

Из сведений сих видно, что число жителей на Амуре, не говоря уже о туземцах, собственно русских, так значительно и между тем так разбросано, что сверх находящегося ныне там священника и назначенного туда второго священника, необходимо еще нисколько причтов, а с тем вместе необходимо открыть не один приход и построить не одну церковь; а там нет еще ни одной церкви, и часовня только одна: и та в Петровскому где менее всего жителей.

Прежде всех и необходимее открыть приход и водворить священника между переселенцами, число коих (500) вероятно увеличится еще более и в числе коих, если еще нет, непременно появятся или забайкальские, или другие раскольники, и потому, в предупреждении всякого совращения в раскол, необходимо, по мнению моему, как можно скорее определить особого священника для переселенцев; а если по местным обстоятельствам окажется, что одного священника будет недостаточно для своевременного удовлетворения всех духовных нужд между переселенцами, (которые вероятно поселены не в одном месте), то водворить в другом месте другого.

Находящаяся ныне на Амуре и назначенный туда второй священник, повидимому оба должны иметь место-пребывание в Николаевск-как главном месте и где жителей можно полагать более 2000, и где вероятно будет находиться и школа для кантонистов; а между тем, один из священников должен будет отлучиться в ту или другую сторону, напр. в Петровское зимовье, отстоящее в 90 верстах, для исправления треб или к окольным туземцам по делам миссии, а потому в Кизи нужен будет еще особый священник, а может еще и не один, потому что там число жителей и теперь очень значительно (до 2000); а Кизи от Николаевску отстоит, как можно судить по карте, в расстоянии рекою не менее 250 верст, а сообщения там, как видно, еще очень затруднительны.

Но во всяком случае очевидно, что на Амуре необходимо увеличить число священников и следовательно, определить новые штаты и проч., а сколько именно надобно прибавить священников, я, пока не буду на месте, или, пока лично не переговорю с Г. Генерал-Губернатором, или, по крайней мере, не получу от него особой о сем предмете бумаги, ничего не могу сказать о том. Могу только сказать, что можно увеличить число священников на Амуре и без положения новых штатов, впрочем не более двух священников, одного диaкoнa и одного причетника, а именно. После того, что сталось с Камчаткою, вследствие военных обстоятельств, можно полагать с вероятностью, что Правительство уже не захочет восстановлять Петропавловска в прежний вид; потому что иначе надобно строиться с первого камня; а между тем Амур представляет во всех отношениях более удобств, чем Камчатка; а потому находящиеся ныне в Петропавловске три причта будут уже совершенно не у места. Следовательно, два из них могут быть переведены на Амур. Но это сделать ныне, пока не кончится война, чрезвычайно затруднительно, по причине редких сообщений.

Следовательно, мне крайне необходимо на будущее лето побывать на Амуре, и отправиться туда не иначе, как чрез Иркутск — по многим причинам, как это будет видно из последующего, а главное для того, чтобы лично переговорить с Г. Генерал-Губернатором о многих предметах; ибо, как уже видно по времени года, он возвращается с Амура в Иркутск не чрез Аян, и следовательно, в Якутске не будет; а будет ли он на будущее лето на Амуре еще менее известно. В случае же, если будет признано за необходимое определить достаточное число священников и причетников на Амур в нынешнее же (1856) лето и пока без переведения камчатских окладов на Амур, то для этого необходимо, чтобы я имел возможность без особенного представления Св. Синоду вновь определить туда столько священников и причетников, сколько по взаимному нашему соглашешю с Г. Генерал-Губернатором будет признано необходимым а для этого необходимо дозволить мне, как я сказал выше, быть в Иркутске даже и в таком случае, если бы война и кончилась до того времени, и кроме того: а) дозволить мне приискать в Иркутске желающих служить на Амуре священно и церковнослужителями и взять их с собою; потому что в Якутске у меня, кроме одного (о выдаче которому прогонных я имел честь представлять Св. Синоду за № 600), нет никого лишнего из способных, даже для занятия дьяческой должности на Амуре; б) дозволить мне требовать откуда сдедует, как прогонные деньги для имеющих отправиться на Амур священников и причетников, так и на путевые вспоможения и оклады жалованья, тоже без особенного представления Св. Синоду (иначе потеряется времени целый год), а только по сношению с Г. Генерал-Губернатором.

Что же касается до количества прогонов и окладов, то я полагал бы: а) прогоны выдавать всем от места жительства каждого и до устья Амура на расстояние, какое будет показано кем следует; б) прогоны выдавать не двойные, а ординарные, как я имел честь упоминать об этом в представление моем за № 600-м, но не иначе, как на каждое лицо в семействе, т. е. священнику, собственно для него, на две лошади и каждому лицу, в семействе его находящемуся, на одну лошадь; а равно и причетнику с семейством его на одну лошадь на каждое лицо; в) на путевые издержки каждому выдавать годовой оклад его жалованья не в зачет; г) оклады жалованья священникам, кои будут водворены между переселенцами, а также и в Кизи, т. е. тем, которые не будут иметь особого поручения путешествовать для обращения иноверцев, определить на первый раз сообразные с камчатскими окладами, а именно: собственно жалованья по 85 р. 80 коп., на хлеб по 156 р. и столовых, по моему усмотрению, от 118 до 228 р. 68 коп., т. е. до количества тех окладов, какие ныне положены амурским священникам, кроме разъездных. Причетникам жалованья по 42 р. 90 коп. и на хлеб от 60 до 78 р. 38 коп. и на церковные потребы на каждого священника по 25 рублей. И кроме того требовать для причтов, откуда следует квартиры, с одним человеком прислуги для священника.

На случай, если потребуется надобность для каких-либо соображений иметь мое мнение о том: какой причт и на каком окладе должен оставаться в Петропавловске, — если будет признано за нужное перевести оттуда два причта на Амур, — честь имею здесь представить мое мнение, как о том, так и о других подобных предметах.

По перенесении Главного Порта и Управления из Камчатки на Амур, само собою разумеется, что с тем вместе должно быть перенесено оттуда и Духовное Правление и тоже пока на Амур. Затем в Петропавловске оставить: а) одного Протоиерея, который есть и диакон, быть Благочинным Камчатских церквей со всеми получаемыми им ныне от казны окладами с тем изменением только, чтобы половину столовых денег (т. е. 600 р. сер. считать ему окладом на наем письмоводителя), а для разъезда по благочинию необходимы прогоны или это поставить жителям в общественную обязанность, и — с правом пользоваться вестовым, вместо матроса, казаком. б) одного диакона на причетническом окладе и диаконских доходах; собственно же диаконский оклад должен быть перенесен на Амур, и в) одного причетника с нынешним окладом.

С тем вместе и сумма, ассигнованная на построение собора в Петропавловске, 20 т. руб., которая все еще цела, также может быть перенесена на Амур на построение собора там; а для Петропавловска по времени можно построить небольшую церковь и перевезти ее туда на кораблях, потому что в Петропавловске прочного леса нет.

NB. О том же, где и сколько надобно построить церквей на Амуре, я здесь не говорю ничего, потому что ничего не могу сказать об этом и в особенности потому, что в настоящее время построение церквей и всяких других необходимых зданий может быть возложено только на местное светское или военное начальство, имеющее все средства и способы в своих руках.

Современем, когда учредится постоянное сообщение на судах из Амура в Аян, Охотск и Гижигу, а вероятно и в Тауйск и Ямен для снабжения тамошних мест разными потребностями, тогда удобнее будет во многих отношениях Охотское благочиние закрыть и открыть вместо оного на Амуре. В Охотске же оставить священника с двумя причетниками на окладах, равных Иньскому; а остаток от нынешнего оклада, получаемого протоиереем, обратить на содержание миссий анадырской и других.

К сему честь имею присовокупить, что если последует разрешение Св. Синода на представление мое за № 596-отправиться мне на Амур чрез Иркутск, и если Вашему Высокопревосходительству угодно будет почтить меня Вашим ответом на сие письмо мое; то покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство адресовать оный уже не в Якутск, а в Яркутск преосвященному Афанасию для передачи и пересылки мне; потому что, в случае поездки моей в Иркутск, я ни в каком случае не могу получить Вашего ответа в Якутске.

Что же касается до указа, который может последовать на вышеозначенное предетавление мое о дозволении отправиться мне на Амур чрез Иркутску то разумеется, что я во всяком случае должен сождать оный в Якутске. И если я получу оный ранее 10 февраля, тогда я могу отправиться из Якутска около 19 февраля и переехать Байкал еще по льду и следовательно прибыть на амурскую пристань ко времени первой отправки павозков по Амуру; а если же получу указ позже половины февраля, тогда, по всей вероятности, чрез Байкал мне придется переезжать уже водою и следовательно я уже не могу застать первых павозков, имеющих отправиться по Амуру, и должен буду плыть по Амуру летом и особо. И хотя, конечно, на Амур я могу придти и в таком случае не позже, чем если бы я отправился чрез Аян; но будет ли возможность отправиться мне со свитою по Амуру особо, после павозков. Как это, так и многое, может решить один только Г. Генерал-Губернатор; а могу ли я успеть иметь с ним свидание, — не знаю. Потому что мы еще не знаем-где он теперь; а если и приедет в Иркутск чрез Байкал, то наверное в скором времени отправится в С. Петербург. Зато Ваше Высокопревосходительство непременно будете иметь случай видеться с ним прежде меня и следовательно переговорить обо всем. Для того то в особенности я и решился писать Вам это письмо.

С совершенным почтением и преданностью честь имею быть, Вашего Выскопревосходительства, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Октября 12 дня 1856 г. г. Якутск.

Его Высокопревосходительству, Г. Исправляющему должность Обер-Прокурора Св. Синода, Александру Ивановичу Карасевскому.

Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец[262].

В конце мая получил я письмо от Ситхинского протоиерея, писанное 19 января сего года, в котором он вкратце уведомляет меня о церквах. О Ситхв говорит, что все пока тихо, мирно и благополучно. Колоши живут очень смирно и его, протоиерея, слушают беспрекословно, приходят ко крещению (в 1854 году окрещено им 31 человвк взроолых); весьма довольны переводом на язык Евангелия от Матфея, которое уже все переведено. Кроме того, переведено еще несколько тропарей праздничных и вся литургия, которая и поется в воскресные и праздничные дни в их церкви с отрадою сердечною. В Уналашке, Атхе, Кенаях и Нушегаке, по последним известиям, все хорошо: и священники, и миссионеры действуют, как следует. Но Кадьякский священник (креол Кашеваров) ослабел.

Поручая себя молитвам Вашего Высокопреосвященства, имею честь быть с сыновнею преданностью и любовию, Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, нижайший послушник

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 17 дня 1855. Якутск.

Милостивый Государь, Андрей Николаевич!

Прежде всего приношу Вам мою искреннюю благодарность за посланные мне Вами книги Жития святых Росс. Церкви[263], Наставление о божественной литургии и проч. Последнее, согласно желанию Вашему, будет переведено на все языки, на коих есть какие либо переводы, и прежде всего на якутский язык.

Затем прошу прощения в том, что я так давно не писал Вам. Впрочем, причиною тому было то, что я поджидал известий из Америки. Но наконец вижу, что мне, кажется, ныне не дождаться оттуда ничего, а без американских сведений я почти ничего не могу Вам сообщить особенно стоющего Вашего внимания. Переводы наши на якутский язык помаленьку подвигаются; причиною медленности сколько то, что члены нашего комитета то тот, то другой, отлучаются по своим обязанностям а главное то, что чем далее, тем более находится предметов, требующих внимания и особенного обсуждения. Посредством о. Архимандрита Аввакума дело наше дошло до сведения Казанской Духовной Академии; и один из тамошних профессоров на имя одного из наших сотрудников с большим участием предложил нам несколько добрых советов и свои услуги посему предмету. Грамматика якутского языка готова и послана на предварительное рассмотрение академика г. Бетлинга[264].

Св. Синод разрешил строить в Якутской области часовни и всех священников снабдить подвижными антиминсами. Вот Вам наши якутские новости!

Теперь скажу нечто и о себе. Я, слава Богу, был и есм здоров; только зрение тупеет без особенной боли в глазах. Нынешнего лета я думал было побывать на Амуре, но далее Аяна не мог попасть по причине войны. Зато я с неприятелями нашими жил в Аяне 10-ть дней по-приятельски и кроме вежливостей ничего от них не видал, и должен отдать им полную справедливость, что они с Аяном и в Аяне поступали весьма благородно, даже не сожгли строющуюся шкуну (компанейскую), что они могли и должны были сделать по своим инструкциям; но они удовольствовались одною подпискою, что шкуна до окончания войны достраиваться не будет. О церкви и говорить нечего: в ней все оставлено неприкосновенным и в то время, когда никого из наших не было в Аяне; а во время пребывания моего и их в Аяне начальствующие с любопытством рассматривали все. Командирам и капитанам я показывал сам, а для офицеров посылал диакона.

Итак, можно сказать, что я ныне ездил не пошто и привез ничего-по пословице, а между тем на Амуре число христиан увеличивается более и более; впрочем не из туземцев: об них теперь священнику некогда и думать. Вы уже, вероятно, знаете от Михаила Семеновича Корсакова все об Амуре и следовательно, и то, что там более 5000 христиан, живущих в двух местах или, лучше сказать, городах, отстоящих один от другого в 300 верстах; а священников там только двое, и один из них, Невский иеромонах Иона, отзывается больным и остался там только потому, что Николай Николаевич оставил его. Итак, вся забота о тамошних христианах теперь лежит почти на одном только сыне моем, иерее Гаврииле. И потому, видимо необходимо мне быть на Амуре на будущее лето. И, давно уже писал об этом в Св. Синод, прося разрешения проехать на Амур чрез Иркутск, и ежели будет разрешено, то в феврале отправлюсь из Якутска в Иркутск и более этого я теперь ничего не могу сказать о сем предмете, потому что все дальнейшее зависит уже не от меня. Я даже, пока не увидаюсь с Николаем Николаевичем, не могу сказать, сколько священников нужно на Амур, а он еще не приехал с Аяну.

В Вашем Наставлении о божественной литургии не 17 странице Вы говорите: чтобы Он сподобил нас неосужденно сметь призывать Его, как небесного Бога и Отца. Не спорю и не хочу спорить о том-в каком именно падеже надобно выражать слово Отец — в винительном или творительном; но признаюсь, что я полагаю, что последнее правильнее на том основании, что И. Христос говорит: не зовите себе Отца на земли (Mф. XXIII, 9), а по-русски переведено Отцем, Итак, по-моему выходит так. И сподоби (удостой) нас Владыко (Вседержителю) неосужденно смети призывати (advocare) Тебя небеснаго Бога Отцем, чего мы до пришествия И. Христа на землю не смели, а ныне по грехам нашим не всегда можем неосужденно называть и призывать Отцем. — Я здесь глагол призывать произвожу от глагола не зовите, выше указанного. Не знаю, как это на греческом языке.

Кстати выскажу Вам здесь мои мысли на случай-авось Вы можете употребить их в дело, как некий материал.

Первое. В семинариях наших обращают внимание и ценят в учениках успехи и поведете-и только. Но сколько я могу судить об этом по моим опытам, мне кажется, что в наших духовных училищах надобно замечать и ценить в особенности и преимущественно признаки набожности и затем прилежание. Сколь бы ни были слабы способности в ученике, но если он прилежен, т. е. деятелен и набожен, то отнюдь не должно исключать его из училища за непонятиям наук. Полемиков и совопросников о предметах веры нужно очень немного, да и те должны брать уроки у Спиридона Тримифунтского[265], обратившего на соборе философа-язычника. А многоученых нам нужно еще менее; иначе плохо будет, когда все будут доктора богословия. Но деятельных и набожных нужно как можно более. Деятельный при самых слабых способностях своих полезнее многоученого лежаки, потому что он много переделает дела и следовательно сделает добра в жизнь свою; а даровитый и ленивый-ничего, и слава Богу, если он только этим и кончит свое многоученое поприще; а то беда, коли примется учить по своему мудрованию. О набожных же детях Вам нечего говорить; Вы сами лучше меня знаете из житий святых. Итак, по-моему, в первом разряде учеников должны быть не звездохваты только, но деятельные и благочестивые. Этого термина у нас в семинариях и не употребляют; а исключать из семинарий не слабо-способных, а всех неисправимых в поведении и характере без различия способностей и происхождения.

Другое. Собственно в России избыток в кончалых семинаристах без мест увеличивается более и более; число воспитанников тоже. И, конечно, это поставляет в немалое затруднение духовное начальство. И мера к уменьшению учеников-не требовать детей в школы, как бывало прежде, и оставлять их на волю родителей — не несправедлива; потому что нынешние родители не могут не понимать цены воспитания. Только сирот надобно исключить. Но не допускать в семинарию детей причетнических-как, слышно, думали некоторые, — эта мера крайне несправедлива и вредна! И то уже не совсем согласно с уставами первенствующей, что в пастыри избираются только из духовенства, а не из всех сословий; но пример левитов это оправдывает. Но избирать в пастыри только детей священнослужительских-это ничем нельзя оправдать. Да и притом, кто не знает, что из поповичей и особливо батюшкиных сынков, бывает более шалунов и лентяев, чем из детей причетнических и особенно сирот. И обратите Ваше внимание на Архипастырей наших, на все знаменитое духовенство наше; едва ли не большая часть из них дети причетников и из сирот. Итак, видимо, что дарования и способности Господь дарует не одним поповичам. И зачем прибегать к мерам насильственным и несправедливым, когда у нас остается, можно сказать, без всякого употребления мера самая справедливая, естественная, святая, отеческая, Апостольская и, так сказать, Богоподражательная. И самый злой вольнодумец и еретик скажет, что И. Христос был совершеннейший Учитель и Пастырь. Но однакож при всей Его любви и ревности к делу посольства Его Он вступил на поприще Учителя, яко тридесяти лег сый. Тогда как Он 12 лет был премудрее премудрых учителей. Видно, что ранее 30 лет без крайней нужды вступать в звание Учителя и пастыря не следует (да едва ли у нас может быть такая нужда, которая бы давала нам право не подражать нашему Великому Пастыре-начальнику-доказательством тому служат и доныне язычествующие народы; но это оставим). Само собою разумеется, что обстоятельства нашей русской Церкви доныне (т. е. до 1840–1845 годов) не дозволяли нам исполнять Спасителем указанного и соборами узаконенного правила-посвящать во иереи не моложе тридцатилетнего возраста. Но скажите, что теперь препятствует исполнять это в совершенной точности, когда у нас кончалых более, чем коней чалых? А если бы исполнять это, то сколько бы из этого вышло добра! и сколько бы предупредилось беспорядков, только от того именно происходящих, что у нас в священники производятся 20–22-летние старцы (пресвитеры)! Как бы человек ни был умен и даровит, но в 20–25 лет он все еще юноша. И положим, что наконец наука посредством разных улучшений может сделать из 25-летнего юноши совершенного мудреца, но все кажется лучше подражать примеру И. Христа и исполнять правила соборов, чем нарушать по каким-бы то ни было уважительным причинам. — Вы скажете, положим, что все это так; но куда же давать кончалых? Как куда? и Василий Великий и Амвросий и проч. были чтецами; и видно эта степень считалась неизбежною к достижению священства. Поставьте правилом, чтобы всякий кончалый (кроме учителей и, пожалуй, академиков и то пока) непременно поступал в чтецы, т. е. дьячки; и тогда и кончалые будут при месте-при деле. Впрочем для этого, между прочим, необходимо прежде звание дьячка, униженного самими же духовными учеными (учителями-ректорами), возвысить в гражданском порядке до надлежащей степени, т. е. до почетного гражданства, даже и потомственного; потому что древние дьяки и нынешние подъячие высоко подняты. И ежели те, кои только читают или докладывают бумаги в присутствиях, пользуются огромными правами; то нисколько не будет несправедливым возвысить несколько читающего в церкви и не бумаги, а слово Божие. Вы лучше меня можете знать, что одною из причин к охлаждению усердия к церкви в прихожанах есть то, что у нас ие умеют в церкви читать. Следовательно, определением кончалых в дьячки, во-первых, эта причина станет ослабевать и наконец уничтожится (только для этого надобно в школах наших открыть особый класс чтения и кстати и сказывания проповедей). Затем кончалый, служа дьячком, узнает много, а главное сам себя, и другие узнают его на деле, что он за человек, какое его направление и проч. И когда ясно будет, что он может быть священнослужителем, тогда-и только тогда, а не ранее-дозволить ему жениться; а в противном случае низвести его в пономари или определить в почетные прислужники к Архиереям и Архимандритам, или куда-либо в другое подобное место. А затем, наконец, если видно будет в нем и то качество, которое Апостол поставляет в числе необходимых для священнослужителя и которое у нас теперь совсем в стороне, т. е. дом свой добре правящ, тогда возвысить его в сан священный, но во иерея поставлять его отнюдь не ранее известного, узаконенного возраста. Эту статью можно раскрасить очень ярко, но я не мастер этого дела, да для Вас это и не нужно. Скажу только, что этою мерою, т. е. нераннею женитьбою, между прочим, не так быстро будет увеличиваться духовное народонаселение. Dixi.

Простите, Бога ради, если я надокучил Вам моим (много-пусто-праздно…) глаголанием. Вы меня знаете коротко, и я не могу не видеть, что Вы ко мне также благосклонны… как и прежде, и потому я решился Вам высказать мои мысли; а если оне не хороши или Вам уже давно известны, то бросьте их в печь.

С искренним уважением и любовью честь имею быть Вашим, Милостивого Государя, покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 17 дня 1855. Якутск.

Господь с тобою! Возлюбленная моя, милая Пашенька!

Давно я тебе не писал; ну и ты сама тоже давно не писала ко мне. Последнее твое письмо у меня-от 18 мая. Я не писал, впрочем, потому что я с 31 мая по 26 августа находился в путешествии. Ты пишешь в письме твоем, между прочим, что ты желала бы еще раз в сей жизни видеться со мною… Что в здешнем свидании! Как бы оно ни было приятно, но должно кончиться, и кончиться навсегда. Заботься лучше и молись, чтобы нам свидеться там-в обителях Отца небесного, в чертогах Небесного Жениха твоего, Которого ты имела счастие избрать себе. Вот там свидание, точно, вожделенно! Письмо твое утешает меня в особенности тем, что ты откровенно говоришь о твоих слабостях и грехах: лености и непослушании. Если ты стала замечать их в себе-значить, ты становишься внимательною к себе; а это великая милость Божия. Тебе думается, что ты не спасаешься, — мысль важная! Не иметь ея худо, потому что можно впасть в самомнение и тщеславие и, следовательно, погибнуть, даже при некоторых добрых делах; а с другой стороны, слишком предаваться ей-опять худо, потому что можно впасть в отчаяние. Молись, молись, молись: вот все, что я могу сказать тебе в отношении этого, — и Господь вразумит тебя; а с леностью борись, по крайней мере, не поддавайся ей; положенное правило исполняй, — хоть и не хочется, но непременно исполняй; а этим мало-но малу будешь одолевать твою леность. Вся задача, весь подвиг твой в том и состоит, чтобы бороться с своими страстями. Борись-помни, что ты в Борисове: следовательно, борись! — Позволь себе напомнить: я тебе писал, и уже давно, — не угодно-ли будет тебе завещанные тебе Оленькою 1000 р. разделить, или, по крайней мере, отделить из сих денег часть для сестры твоей Кати и часть для брата? Но ты мне на это ничего не говоришь. Затем прощай, Господь с тобою! Я, слава Богу, здоров. Матери игуменье поклон от меня.

Отец твой Иннокентий, Архиеп. Камчатский.

Ноября 28 дня 1855. Якутск.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь![266]

На прошедшей почте я имел утешение и радость получить Указ Св. Синода, коим определено: все издержки по изданио наших якутских переводов принять на счет казны и проч. и проч. Это такая для нас милость, такое благодеяние, что мы и в половину того не чаяли. Прежде всего слава и благодарение Господу Богу! Затем многая лета Всероссийскому Правительствующему Синоду, и наконец позвольте принести нашу искреннейшую благодарность и Вашему Высокопревосходительству; ибо я преуверен, что Ваше ходатайство много содействовало этому делу.

И с тем вместе приемлю смелость усерднейше просить Ваше Высокопревосходительство, довершите Ваше благодеяние к нам — исходатайствованием положения штатов на Якутскую область, по моему предположению. Поверьте, что это крайне необходимо для духовного блага Якутов, несмотря на то хотя бы они этого даже и не желали. И притом, как мне известно, приходит к окончанию и дело о ружных деньгах; и даже по некоторым местам сделаны распоряжения о сборе сих денег и даже говорят за последнюю половину сего 1855 года.

И притом, Бог знает, долго ли я проживу, а мне бы хотелось при себе привести это дело в исполнение, т. е. разделить приходы и поместить причт по местам, удобным для надзора и подания своевременной духовной помощи прихожанам их; а преемник мой, быть может по новости своей задруднится в этом деле или, по крайней мере, должен положиться во всем на своих подручных; а это не всегда можно.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою

Иннокентий, Архиепископ Камчатский.

Ноября 30 дня Якутск.

К Его Превосходительству Исправ. должность Обер-Прокурора, Александру Ивановичу Карасевскому.