У меня чутьё.

Звучит как-то глупо, да это и есть глупо, наверное. Не верю я во всяких экстрасенсов. Ну и мое чутьё тоже не из тех, которые можно по телеку показывать или, там, как-то жизнь с его помощью улучшить. Вообще, я серая мышка, с детства такой. Заурядный, неброский, заучка, но звезд с неба не хватал, девочек не привлекал. В свои 27 работаю унылой офисной крыской, живу сычом в съемной однушке. Отношений нет, и то, что я не девственник — не моя заслуга. Пожалели, приголубили и сбежали от унылой серости. В общем, никто и звать никак. Ничтожество. К этому постепенно привыкаешь и … Все равно уже.

Так вот, чутьё.

Я далеко не сразу узнал, что оно у меня есть, и лучше б не узнавал. Уж больно неприятные обстоятельства — в нашем городе начали пропадать девушки. Ну, то есть как начали, везде люди пропадают, это почти норма, как бы дико это не звучало. Вот в вашем городе, думаете, нет такого? Думайте. Так жить веселее. Моя жизнь, как вы понимаете, никогда особо веселой не была, так что у меня есть склонность ко всяким депрессивным темам, в том числе умеренный интерес к пропажам людей. Сижу в чате местной волонтерской организации — ПСО «Молния», листаю новости, рассматриваю ориентировки. Ну мало ли, вдруг увижу на улице какую бабку-потеряшку, хотя какая-то польза от моей бессмысленной тушки. Пару раз в поисках участвовал, но я слишком ленив, чтоб всерьез влезать.

Люди пропадали разные, чаще всего — подростки и старики. Первые сбегали на вписки или просто от родителей-алкашей, вторые теряли разум и уходили из дома в никуда. Большинство находили быстро и живыми, некоторых — позже и… поздно. Всякое бывало. Изредка не находили совсем. Никакой мистики, это и правда довольно обычная картина.

Но однажды мой глаз зацепился за фото девушки в новой ориентировке. Миленькая, 24 года, россыпь веснушек на носу. Вышла из дома бла-бла, была одета бла-бла-бла. Все как всегда, но… Это был первый раз, когда во мне шевельнулось чутьё. Очень неприятно шевельнулось — толкнулось тупой болью за правым глазом. Болью и уверенностью, что эта не просто пропала, чтоб найтись. Эта — не найдется. Не знаю почему. Я включил уведомления в чате пропавших и стал отслеживать инфу на сайте ПСО. Шли недели, новые и новые ориентировки появлялись в чате и на сайте, чтобы через день-два снова всплыть с обнадеживающим штампом «найден — жив». На ориентировке веснушчатой девушки такого штампа не появлялось. Чутьё не подвело, ее не нашли. Еще пару недель ее ориентировка периодически всплывала в чате, а потом перестала. Так бывает, если поиски не приносят результатов — волонтеры не имеют строгих регламентов, да и смысл пропадает. Если за две недели-месяц не нашелся человек, то, скорее всего, его фото и описание одежды вам уже мало поможет в поисках.

Не впечатляет пока, да? Мог и угадать, я тоже не придавал этому особого значения. Один раз — случайность. Два — уже странность, верно? Девушка на другой ориентировке не особо была похожа на веснушчатую. Пухлая, в очках, со старомодной прической и неправильным прикусом. Серая мышь в юбке. Я смотрел на ее ориентировку (вышла с работы, домой не пришла, была одета бла-бла-бла), и тупая боль за правым глазом подсказывала — не найдут. Эту — не найдут.

Эту — не нашли.

Вот тогда я задумался. Распечатал фото обеих девушек и пришпилил магнитами к холодильнику. Вечерами сидел и рассматривал их, пытался понять, почему эти? В чем подсказка, как я понял? Я ведь могу это как-то использовать на благо. Наверное. С другой стороны — как? Прийти в ментовку и сказать, что вот эту девушку не найдут? Такая себе помощь. Но как-то же надо было это использовать. Понять — значит предотвратить? Может быть, я смог бы понять, кто следующий? Где зацепки? Волосы разные, тип лица разный, одежда и телосложение разное. Общего только то, что обе молодые девушки. Примета что надо. Прямо на глазах сужается круг поиска.

Я всматривался в фото, пока не начинали болеть глаза, но так ничего и не понял. Я часами просиживал перед холодильником: переводил взгляд с одного лица на другое, и щелкал дешевой пластмассовой зажигалкой. Дурацкая привычка, я даже не курю, это просто немного успокаивает. Колесико высекало быстро гаснущие искорки. Иногда я притапливал кнопку, и темнеющую кухню скупо освещал маленький газовый огонек. В его свете глаза на фотографиях, казалось, наполнялись немой мольбой. Они разные, полиция их не свяжет. Никто не свяжет, и я бы не связал, если бы не чутьё.

В тот вечер я нырнул в свой древний пепелац — темно-синюю карбюраторную 99 — и начал колесить по городу. Еще одна успокоительная привычка, что-то вроде медитации. Я люблю вечерний и ночной город, он помогает расслабиться. Катался неспешно по темным улицам, любовался вечерними огнями, пытался понять, что делать с необычным «даром». Не понял, каюсь. Завалился спать заполночь, так ничего и не придумал.

Еще пару недель спустя чутьё подсказало мне повесить на холодильник третье фото. Рыжая студентка с смешными косичками. Шла с последней пары, распрощалась с подружками в квартале от дома, домой не пришла. Я помнил это место, проезжал там пару раз. Темновато, безлюдно. Ее не найдут.

И вот тут меня как током ударило. Я проезжал мимо пару раз. Я дебил. Почему я ищу их в чате поисковиков? Почему не на улицах? В автобусах, в метро? А что, если я могу почуять заранее? Проследить, уберечь? Может, даже найти урода, который это делает? Мысль пойти в полицию я с сожалением отмел. Если я приду в участок и заявлю, что знаю, кого похитят следующей, я первый окажусь в СИЗО. Я доверяю нашей полиции, но предпочитаю делать это на расстоянии. В случае нездорового интереса органов к моей персоне я быстро сознаюсь и в этих убийствах, и в организации покушения на Кеннеди, и даже в геноциде динозавров — я боли боюсь. В ментовку надо идти с чем-то весомым, например со спасенной девушкой. Еще лучше — с данными о лёжке маньяка или о телах пропавших. В том, что эти три пропажи — дело рук одного человека, я уже почти не сомневался, я учился доверять чутью. Три раза — уже закономерность.

В свободное от работы время я начал наматывать круги по городу. Метро, автобусы, автомобиль. Больше не было времени любоваться вечерними огнями, я всматривался в лица девушек, с замиранием сердца ожидая знакомой боли, означающей одно — эту не найдут. Мне было страшно. Одно дело — видеть фото уже пропавшей девушки, совсем другое — смотреть на живых, веселых или грустных, читающих книги или болтающих с друзьями, и ждать толчка боли за правым глазом.

Она ехала в метро. Лицо довольно красивое, но какое-то уставшее, изможденное, из-за чего трудно было определить возраст. 25? 35? Джинсы, красная куртка, темные волосы до плеч, сумочка, смарт в руке, в который она всю дорогу смотрела. От метро до ее дома было три квартала. Она проходила дворами, в одном было особенно темно, но — никого. Обычная девушка, как обычно, идет домой. Нырнула в подъезд. Ничего. Никого. И все-таки там, в вагоне, чутьё болезненно толкнулось в мозгу. Эту — не найдут, говорило оно.

Проводив ее до дома, поехал домой. Может, все-таки бред? Ну совпало так три раза, угадал, разве не может быть? А даже если и почувствовал что-то (привет «Битве экстрасенсов») — ну и что? Могу ведь и ошибиться, нет?

Нет, твердило чутьё. Эта. Пусть не сегодня. Но — эта.

Может, спугнул его? Надо быть осторожнее, незаметнее.

Я провожал ее еще три вечера, ей-богу, я сам себя маньяком чувствовал. Это же ненормально — следить за незнакомой девушкой, садиться в метро в соседний вагон, провожать ее от метро до дому, держась вдалеке. Я делал все, чтобы быть как можно менее заметным, менял одежду (даже куртку специально еще одну купил). Ничего. Я идиот, думалось мне. Мнительный придурок, возомнивший о себе невесть что. Оставив девушку в покое, я снова начал колесить по вечернему городу. Смотреть на огни, пытаясь понять, что это было. Где я ошибся.

Идиотом я себя чувствовал еще ровно три дня. На четвертый усталое лицо девушки из метро посмотрело на меня с очередной ориентировки в чате поисковиков (ушла с работы, домой не вернулась, последний раз видели возле метро, одета бла-бла-бла). Я еле успел добежать до туалета, где меня вырвало только что проглоченным ужином. Я не идиот, нет. Я ублюдок и мразь, я ведь мог спасти, мог найти убийцу! Но забил на все, оставил ее одну там. Ничтожество, какое же бесполезное ничтожество…

Немного придя в себя, я распечатал и повесил четвертое фото на холодильник. Мне чудился укор в ее усталых глазах. Полночи мой мозг пытался найти хоть что-то общее в четырех лицах, хоть какую-то зацепку, мелочь, нюанс, хоть что-то из реального мира, с чем можно идти в полицию. Чиркала зажигалка, мимолетно вспыхивали в искры, оранжевый ноготок пламени превращал безликие в сумерках обводы лиц в посмертные маски. Ничего. Только проклятое чутьё пульсировало за правым глазом тупой болью — не найдут.

Их не найдут.

Я снова начал нарезать круги по вечернему городу — автобусы, метро, автомобиль, снова вглядывался в лица, боясь и ожидая подсказки. Кто теперь? Кто, мразь, кого ты выберешь? Я не позволю тебе…

Автобус. Студентка, черная курточка, черные ногти, рюкзачок с заклепками, туфли на платформе. Выходит на конечной, в пригороде, до дому идет по темным пустым улочкам частного сектора. «Она следующая», — уверяло чутьё. «Не подведи ее», — говорили усталые глаза с четвертого фото.

Я купил шокер. Я стал ее тенью. Шесть дней кряду я со всеми возможными предосторожностями провожал ее до дому, стараясь держаться далеко и незаметно.

Я уже говорил, что я ничтожество?

Она просто исчезла. В частном секторе трудно было не выглядеть подозрительным, преследуя вечером одинокую девушку. Приходилось отпускать ее далеко вперед, иногда позволять повернуть за угол и лишь чуть погодя идти следом. За одним из таких углов я и увидел абсолютно пустую улицу. Ни девушки, ни подозрительных теней, никого. Я бегал по спящим улицам в надежде увидеть хоть какой-то случайный знак, услышать крик — ничего. Потом я колесил по этим же улицам на машине, мотался по близлежащим районам до тех пор, пока небо не начало светлеть. Ничего. Я опять облажался.

Пятое фото на холодильнике появилось пару дней спустя. Ее не нашли.

Я не знал, что делать, я отключил уведомления чата поисковиков, больше не заходил к ним на сайт. Перестал ездить по городу, старался не смотреть в лицо прохожим. Я могу найти жертву, но ничего не могу сделать. Ничтожество, какое же я ничтожество. Даже чертову зажигалку я умудрился где-то потерять. Наверное, когда метался по темным пригородным улочкам. Пять лиц с холодильника смотрели на меня с презрением. От их взглядов голова пульсировала тупой болью. У меня пропал аппетит, я боялся заходить на кухню — без крохотной лампады из фиолетового пластика я чувствовал себя беззащитным перед их обвиняющими взглядами.

В метаниях и самоуничижении прошло недели две, потом я сорвался и снова начал поиск. Если я мог хоть что-то сделать, я должен был пытаться. День за днем я крутился по вечернему городу, пересаживаясь с автобуса на метро, с метро за руль, бродил пешком по темным переулкам и улицам частного сектора, теряя ощущение времени. В голове пульсировал болью один вопрос: кто? Кто? Ктоктоктоктокто…

Свою шестую я нашел не на улицах. Я нашел ее, как и первых, в чате поисковиков. Да, вот так просто: решил снова следить за ориентировками, и третья из просмотренных болезненно вонзилась в мозг — эта! Ее! Не! Найдут! Боль вкрутилась в глаз тупым шурупом, меня опять вырвало. Дрожа от слабости я распечатал новое фото и повесил на холодильник. Поиск по чату дал примерное время исчезновения — неделю назад. Мы разминулись на улицах, я не успел, я подвел и ее. В тот вечер я напился. Это слабо помогло, головная боль донимала даже в пьяном полусне. Шесть пар глаз с холодильника, казалось, сверлят меня сквозь стену, отделяющую кухню от комнаты. Ты ничтожество, шептали они в темноте кухни. Ты никто, ты подвел нас всех.

На следующий вечер случилось то, чего я никак не ожидал. Она голосовала у обочины. Очень красивая, длинноволосая, с голубыми глазами и милой улыбкой. Аспирантка, у нее начались вечерние лекции, с которых она не успевает на свой маршрут. Несмотря на мучительную пульсирующую боль, мне с трудом удавалось отвести от нее глаза и следить за дорогой. Неужели и ее? Да, твердила боль, да, уверяло чутьё. Ее. Ее не найдут.

Я никогда не был особо красноречив с женским полом, но в тот вечер превзошел самого себя. Я был убедителен, а осторожные разговоры об опасности вечернего автостопа она восприняла как трогательную заботу. Оксана.

Да, страшно, конечно, а что делать?

Нет, каждый день на такси она не потянет.

Как-то незаметно за разговором мы доехали до общежития. Пока я думал, как же мне теперь сопровождать ее по вечерам, она вдруг, немного смущаясь, спросила меня о планах на завтрашний вечер. Не совсем верно истолковав мое немое изумление, она пояснила, что ехать домой с кем-то, уже знакомым, было бы все же не так боязно, чем ловить каждый раз новую машину. Тем более, что даже в городских новостях стали упоминать о исчезновении девушек. Если мне по пути… Конечно, она заплатит… Кое-как справившись с онемевшим языком, я уверил ее, что мне по пути. Что я буду счастлив видеться с ней каждый вечер, и категорически отказался от денег.

В тот вечер я увез с собой благодарную улыбку и легкое пожатие тонких пальцев. Так начались наши отношения. Если бы я знал, чем они закончатся.

Оксана любила брать инициативу в свои руки, а мне не мешало даже то, что при взгляде на ее лицо за правым глазом начинала пульсировать боль. Мое чутьё кричало — она! Ее! Но я уже не придавал этому значения — я ведь был рядом! Я не просто возил ее в общагу, мы ходили в кино, ужинали вместе в кафешках, гуляли и целовались. Так прошло две недели, две, наверное, самых счастливых недели в моей жизни. А потом…

В тот вечер мы договорились поехать ко мне. Впервые за время наших недолгих отношений. Вспомнив о шести распечатанных фотографиях, пришпиленных цветными магнитами к холодильнику, я начал было мяться, но она уже знала мой застенчивый и нерешительный характер. Да и я, не избалованный женским вниманием, после долгого поцелуя решил, что успею снять их и выкинуть к чертовой матери прежде, чем она заметит. Не на кухню же она первым делом пойдет. Заехал в аптеку, купить «чего-нибудь к чаю», Оксана сказала, что подождет в машине, не хочет ловить косые взгляды продавцов.

Когда я вернулся, ее не было.

Едва увидев пустое пассажирское сидение, я сразу понял, что случилось. Ставший уже привычным тупой шуруп боли за правым глазом превратился в сверло, в отбойный молоток, сердце вдруг судорожно забилось где-то в горле. Толком не понимая, что делаю, я прыгнул за руль и с визгом покрышек сорвался с места. Я объехал в ту ночь все близлежащие улочки. Все увеличивая круги, мотался по городу до самого утра. Да, это было не особо адекватно. Может, стоило для начала поехать в общагу? Вдруг она с чего-то резко переменила свое решение и поймала такси? Может, стоило бежать в полицию? Не знаю. Чутьё кричало и било зазубренным молотом в череп изнутри.

ЕЕ!

НЕ!

НАЙДУТ!

Ввалившись домой, я сорвал с холодильника фотографии и разорвал их в клочья, я бил кулаком в серебристую поверхность, оставляя вмятины. Метался по квартире, словно загнанный в угол дикий зверь.

Способность мыслить более-менее связно вернулась ко мне, когда за окном уже было светло. Весь вчерашний вечер, от аптеки до текущего момента, сливался в голове в какое-то размытое пятно. По кухне были разбросаны обрывки фотографий. Шести. Пока шести. Скоро должна появиться седьмая. Когда смерч в голове утих и я смог осознать это с предельной, неотвратимой ясностью, я потерял сознание. Или уснул, потому что даже в темноте забвения мелькали лица с фотографий, мелькали вечерние кварталы города и темные улицы частного сектора, по которым я крался, пытаясь спасти очередную жертву. Тот день почти не сохранился в моей памяти, он был заполнен отчаянием, болью, презрением и ненавистью — к себе, конечно. Заполнен ревущим штормом в голове — чутьё голодным зверем разрывало мой мозг, на разные лады повторяя три страшных слова.

Когда за окном снова сгустилась тьма, я вдруг вынырнул из горячечного состояния, будто из штормового моря, и закричал сам. Внутри головы и в тишине квартиры. Я кричал на себя, вкладывая в крик всю ненависть к собственной бесполезности и ничтожности. Я кричал…

ИЩИ!!!

Вновь сорвав с места старую машину, я мчался по ночным улицам, но теперь в голове билось не беспомощное «кто?!», а яростное «где?!». «Давай, бесполезное дерьмо, — рычал я, стискивая баранку, — Давай, сделай хоть что-то полезное, проклятое ничтожество!» Я не знаю, к кому я обращался, к самому себе или к тупой сверлящей боли в голове, к своему бесполезному болезненному чутью.

Не знаю, к кому обращался, но это помогло.

Я ударил по тормозам до того, как сам понял, что делаю. Визг покрышек разрезал тишину ночного пригорода, я ударился лбом о руль, и боль — непривычная боль — немного отрезвила. Частный сектор. Где-то тут я проморгал студентку в черном. Колеса похрустывали мелкими камушками. Сам толком не понимая, куда еду, я старался не мешать рукам и ногам. Проехав пригород почти насквозь, я остановился в самом конце темной улочки с почти невидимыми в темноте покосившимися старыми домами. За ней начинались заброшенные дачи, куда полгорода ездило собирать яблоки. По какой-то причине местные участки оказались заброшены и никому не нужны, дачки гнили и разрушались, сады зарастали, но яблони плодоносили исправно, словно в укор нерадивым хозяевам.

Пошатываясь, держась правой рукой за голову, чтобы унять бьющую в глаз боль, я позволял чутью вести меня мимо чернеющих в темноте полуразрушенных строений. Одноэтажные домики с просевшими крышами, разбитыми окнами и выбитыми дверьми тянулись вдоль заросшей колеи. Мой взгляд упал на шиферную крышу одного из них. Вторая линия — дальше в глубь зарослей лопухов и крапивы. Боль шпилькой вонзилась в глаз, но даже сквозь покатившиеся слезы я рассмотрел еле заметную тропинку. Дальше, дальше, ищи… Я понукал свое чутьё, не думая о том, чего может стоить мне это усилие. Голову разрывало от боли, правый глаз видел только бордовую пелену, но я упорно шел по тропинке, не чувствуя жалящей крапивы, сжимая в руке шокер. Я найду.

У меня чутьё.

Дверь домика с шиферной крышей была заперта на замок. Радость упруго толкнулась в груди — тут давно никто ничего не запирает. Дверь была тяжелая, надежная, выбить ее — работа на часы. Вернуться в машину за инструментом? Голова пульсировала болезненными волнами, намекая, что возвращение может затянуться надолго. Я сжал ладонями виски и снова пустил чутьё на волю, подвывая от сверлящей боли — неизбежной расплаты за информацию. Но вот дрогнула и поползла куда-то под крышу правая рука, и пальцы нащупали на гнилой доске под шифером колечко. Потянул — и в руке зазвенели ключи. Казалось, рука стала зрячей, я будто видел их — латунный ключ от английского замка двери и угловатый серебристый от чего-то еще. Латунный ключ — два оборота. Войти в домик. Люк в полу — погреб? Я действительно шарю тут в потемках с закрытыми глазами, забыв о фонарике на шокере? Тут действительно так пахнет? Сладковато и…

Люк в полу, металлические ушки и амбарный замок. Кто запирает погреб на замок? Второй ключ на кольце — серебристый, угловатый. Вот от чего. Загнать полностью… нет. Не до конца, на долю миллиметра не до конца, иначе заедает. Пол-оборота. Кусок старого ржавого ножа валяется неподалеку — поддеть крышку. В лицо бьет страшный тяжелый сладкий запах. Голова взрывается адской болью. Я падаю во тьму.

Я крепко приложился тогда плечом и виском о твердый пол. От серьезных увечий спасло то, что пол был не бетонный — утоптанная глина. Я поднялся на ноги и зашарил в поисках выключателя. Он будто сам прыгнул мне в руку, сухо щелкнула пластиковая кнопка.

Комнатка была небольшой, три-четыре шага в длину, чуть меньше в ширину. Плотно утоптанный пол, бетонный низкий потолок, стены из сырого красного кирпича — выщербленного, покрытого трещинами и пятнами.

Пятнами.

Размеры погреба не позволяли долго пребывать в счастливом неведении о назначении этого места. В дальней от люка стене торчали металлические скобы с ремнями, неподалеку, в углу, стояли несколько дешевых пластиковых ящиков для инструментов. У меня не было желания в них заглядывать, ни малейшего. Тяжелый сладковато-гнилостный запах, пятна на полу и стенах, цвет пола, его сальный блеск — я не хотел смотреть, чем он… делал это.

Падение и находка ошеломили меня настолько, что я не сразу осознал — боль пропала. От запаха голова шла кругом, меня шатнуло, перед глазами замелькали темные пятна. Как тут можно долго находиться? Я схватился за стену, чтобы не упасть. Даже тут стена была жирной на ощупь, меня передернуло. Одно из темных пятен на полу привлекло мое внимание — оно явно не мерещилось мне. Я осторожно нагнулся и ковырнул утоптанный пол пальцем. Это был обломок заколки. До боли знакомой заколки.

Если мне все еще нужны были какие-то доказательства, то сейчас все сложилось окончательно.

Он приводил их сюда. Прикручивал ремнями к скобам. Истязал. Насиловал? Кто знает. Тела… Куда? Мои глаза бездумно шарили по сальному бурому полу подвала, спотыкались о новые и новые втоптанные в пол мелочи — монетки, кусочки ткани, еще какие-то неопознаваемые клочки и куски. Взгляд скользнул по ящикам для инструментов и прикипел к полу.

Ровные борозды — следы скольжения. Пошатываясь, я подошел к ним, присел рядом, оттащил — и едва не потерял сознание от ударившего в лицо смрада. Ящики закрывали дыру в стене, из которой тянуло невыносимым зловонием. Дикая смесь запахов застарелой канализации, гнилого мяса или крови или черт знает каких еще жидкостей казалась плотной и осязаемой. Чувствуя, как желчь подкатывает к горлу, я наклонился и заглянул в дыру. Темнота в ней была еще плотнее запахов. Казалось, даже сунь я туда руку — она бы не прошла глубоко, уперлась бы в вязкий жирный заслон зловонной тьмы, завязла.

Туда? Дыра была размером с голову взрослого человека, может, немного больше. Тело целиком туда бы вряд ли пролезло…

Если целиком. Если целы кости. Если…

Я отшатнулся, словно смотрел не в дыру, а в пышащую жаром доменную печь.

Если.

Если только кто-то не тянул тело с той стороны. Достаточно было одного взгляда на покрытые жирными пятнами кирпичи по краям дыры, чтобы эта мысль перестала казаться сумасшедшей. Воображение тут же услужливо нарисовало картину изуродованного тела, под хруст костей и треск рвущейся плоти втягиваемого в дыру кем-то с той стороны. Кем-то, кто приходил сюда привлеченный криками и запахом жертв.

Меня все-таки вырвало желчью.

Выслеживал.

Приводил.

Истязал.

Убивал.

И…

Кормил?

Кого?

Я судорожно вытер рот и начал вставать с одним только намерением — бежать отсюда. Бежать как можно быстрее, для начала просто ОТСЮДА, от этой чудовищной зловонной дыры, от страшного погреба с тусклой лампочкой и жирным глиняным полом. Но глаза вновь зацепились за темный предмет, втоптанный в землю. Предмет с явно искусственными, ровными очертаниями. Рука сама потянулась к нему, ковырнула, вывернула из вязкой глиняной массы, стерла липкую грязь.

Зажигалка.

Дешевая пластиковая зажигалка. Фиолетовая, насколько можно было судить в тусклом свете лампочки.

Фиолетовая.

Сколько в городе таких зажигалок? Самых дешевых пластмассовых зажигалок? Тысячи, десятки тысяч?

Щелк.

Облачко искр.

Может ли эта быть моей? С какой стати, верно?

Щелк.

Маленький салют в темной кухне.

Я ничего не делал. Я точно помню, что я ничего не делал, так? Точнее, я точно не помню, чтоб я делал это.

Щелк.

Стайка светлячков над дешевым фиолетовым пластиком.

Это чутьё помогло мне найти дом. Ключи, выключатель — это чутьё.

Щелк.

Язычок огня. Глаза с распечаток следят за огоньком.

Я очень редко зажигаю эту лампадку, потому что газ почти закончился.

За эти годы.

Нет, я не пошел в полицию. Я поехал домой и постарался забыть страшный подвал и мерзкую дыру. Обломок заколки и все, что с ним связано. В ту ночь, под взглядами молчаливых лиц на холодильнике, я разбирал и чистил дешевую пластмассовую зажигалку, менял отсыревший кремень.

И запускал в воздух темной кухни крохотные огненные брызги.

Глаза с распечаток и сейчас смотрят на меня сквозь темноту, но в них больше нет презрения. Мольба, укор, страх. Не презрение.

Ноготок огня выхватывает из темноты лица. Десятки лиц, десятки белых квадратиков, которые ровными рядами покрывают почти всю дверцу холодильника.

Их не найдут.

У меня чутьё.