Зори земли
Сборник стихов Фазиля Искандера «для среднего и старшего возраста», изданный в 1966 году.
А. Турков
«Что покажу!»
Под окном раздается призывный свист. Ты высовываешься и видишь: внизу, задрав голову, стоит приятель и делает какие-то таинственные знаки.
— Выходи во двор! — доносится до тебя. — Что покажу!
И ты летишь вниз, перепрыгивая через ступеньки: ты знаешь, что приятель сгорает от нетерпения поделиться с тобой какой-то новостью, удивительным открытием, которое он сделал дома, в школе, на соседнем дворе, на улице. Может, у него в кармане цветное стеклышко, внезапно и чудесно преображающее все, на что сквозь него ни посмотришь. Или нашел он странный камень, или щербинку от пули на кирпичной стене, сохранившуюся еще со времен революции…
Ты не знаешь Фазиля Искандера? Скорее познакомься с ним. Вот он раскрыл перед тобой свою книжку:
— Заходи скорей! Что покажу!
Ты замечал, что водяной паучок, скользящий по глади родника, похож на голенастого конькобежца, что ягода ежевики блестит, как панцирь жука, что струя водопада напряженно дрожит, будто всаженный в землю богатырский клинок?
Интересно, правда? А теперь давай посмотрим на старого крестьянина, пришедшего к роднику напиться. Мы с тобой, пожалуй, затруднимся определить время по солнцу, но он-то, видно, привык к этому. Он глядит на солнце, как на стенные часы, и держит воду в горсти так, как зачерпнутое из мешка зерно. Бывает, что по каким-то признакам можно многое угадать о человеке.
Это, наверное, очень работящий человек. Он в поле, как дома: так привык к нему за свою долгую жизнь, думаешь ты.
И если бы автор мог узнать об этих твоих мыслях, он был бы доволен: он и хотел, чтобы ты это понял без подсказки.
Вот он и научил тебя видеть в мире много такого, чего ты до этого не замечал.
Поэтому я и сравниваю его с твоим приятелем.
Поэта — с мальчишкой?
А почему же нет? Каждый, кто сам разглядел и показал другим что-то новое, — уже поэт, хотя бы чуть-чуть.
Лето
Першит от влажной соли в глотке.
А ну, еще один рывок!
Я пришвартовываю лодку.
Я выхожу на старый док.
Вокруг хохочущее лето.
Мальчишек славная орда.
От наслаждения, от света
Лениво щурится вода.
Ныряю. Скал подводных глыбы.
Знакомый с детства тайный лаз.
У глаз мелькнул какой-то рыбы
Не очень удивленный глаз.
Над сваей ржавой и зеленой
Я гроздья мидий отыскал.
Сдирая до крови ладони,
Срываю мидии со скал.
Но вот, как бы огретый плеткой,
Выныриваю по прямой,
Швыряю раковины в лодку
И отдыхаю за кормой.
Огромный, добрый и соленый
Из голубых, из теплых вод
Промытым взором освеженный
Мир незахватанный встает.
Глазами жадно обнимите
Добычу мокрую ловца!
Напоминает груда мидий
Окаменевшие сердца.
Но, створки жесткие раздвинув
Прямым охотничьим ножом,
Я, к небу голову закинув,
Глотаю мидии живьем.
Еще останется на ужин,
На летний ужин у крыльца…
В конце концов, не без жемчужин
Окаменевшие сердца.
Дети Черноморья
Эй, барабанщики-банщики!
Эй, трубачи-трубочисты!
Сказочники, обманщики,
фокусники, артисты,
Старатели, кладоискатели,
суровые землепроходцы,
Любители лимонада,
сами себе полководцы!
Тычьтесь, пока не поздно,
мордою в мякоть арбуза!
Позванивают и побулькивают
ваши веселые пуза.
Вам ли, товарищ, скажите,
вам ли, скажите, кореш,
Гадкий утенок зализанный,
комнатный этот заморыш?
Воздух морей — полезней!
Воздух лесов — полезней!
Дерево — доктор, а листик —
лучший рецепт от болезней.
Карабкайтесь в горы, ребята!
Хватайте струю водопада,
Шатающуюся у ног,
Как всаженный в землю клинок!
Ветер пузырит рубаху.
Солнце стоит в зените.
По-лягушачьи с размаху
В пену морскую летите!
Где-то заливы и заводи.
Где-то Стамбул и Афины.
Морем до самого полюса
фыркающие дельфины!
В сторону, в сторону шуточки!
Этот рыбак знаменитый
Ловит антенною удочки
подводную песню ставриды.
Кработорговцы, ныряльщики,
донных ракушек владельцы,
Храбрые красногвардейцы,
таинственные индейцы,
Грядущие космонавты,
солнцем дубленные шкуры,
Будьте здоровы, дети!
Славлю вас, бедокуры!
Зеленые штаны
Штаны собака разодрала.
А мне на новые штаны
Не находилось матерьяла
В тот год по случаю войны.
Но выход есть. И в самом деле
Кроила мама до утра,
Пустив в расход для этой цели
Кусок старинного ковра.
Зеленозубчатые листья,
Затейливый узор канвы,
Лиловых виноградин кисти
Проглядывали из листвы.
Смущенный несколько штанами,
Оглядывая те штаны,
Я думал, хлопая глазами:
Пожалуй, слишком зелены.
Потом пытался я в молчанье
Представить их со стороны.
Но вот пришли односельчане
И долго щупали штаны.
И вывод был у всех единый:
— Штаны, что шкура, не дичись!
Вполне добротные штанины,
Хоть по каменьям волочись.
Я головой кивал согласно
На веский довод знатоков.
А вскоре выступили ясно
Достоинства моих штанов.
Среди ребят как бы ведущий,
Уже повсюду знаменит,
Лозою, круглый год цветущей,
Я был, как дерево, обвит…
Однажды вышел случай глупый:
Коза, забыв и стыд и страх,
Зеленый лист, оскалив зубы,
Рванула на моих штанах.
Рванула, фыркнула, смутилась,
Сверкнули желтые глаза.
И оскорбленно удалилась
Недоуменная коза.
Я взял тот случай на заметку.
С тех пор на мельницу осёл
За мной, как за зеленой веткой,
Вытягивая морду, шёл.
…Но вот решили в город ехать.
От самой станции пешком
Шагал я, щелкая орехи,
С живым под мышкой гусаком.
Глядел автобусам вдогонку,
Глотая пыльный ветерок.
И тут-то встретилась девчонка,
Я не узнать ее не мог.
Я раньше с ней учился в школе,
И, разлучась на много дней,
Я смутно, празднично, без боли
В деревне вспоминал о ней.
Но, головой кивнув обманно,
Коварно опустив глаза,
Девчонка фыркнула нежданно,
Как деревенская коза.
Я взять хотел ее за ворот —
Но улыбался весь квартал.
Я понял горестно, что город
Моих штанов не понимал.
Он изводил меня улыбкой
Или вопросом невпопад.
…Но было все-таки ошибкой
Менять зеленый свой наряд.
Арбуз
Арбуз — это пиршество лета.
Планету рождает планета.
Арбуз — это зори во взоре
Да свежесть предутренней зыби.
Арбуз — это Красное море,
Где плавают черные рыбы.
Сахарные сливы
Дом стоял на курьих лапках.
Мимо тропка пролегла.
На крыльце сидела бабка —
Бабка сливы стерегла.
Обжигаясь о крапиву,
Спотыкаясь на ходу,
Знаком, знаком, молчаливо
Я в обход веду орду.
По сырому, по глухому,
По таинственному рву.
— Тихо!
— Тише!
Мы у дома.
Где же сливы?
Сливы рву!
Ранним летом это счастье —
Сливы стряхивать с ветвей.
Хоть и жалко их отчасти,
Суй за пазуху скорей!
Там лежат они сырою
Горкой в капельках дождя,
Кожу мокрой кожурою
Под рубашкой холодя.
Но порой за тем занятьем
Заставала бабка нас
И молитвенным проклятьем
Осыпала нас не раз.
Мы от бабкиных анафем,
Убегаем до реки —
Не боимся мы анафем,
А боимся мы клюки.
На полянке у осоки
Ноги делали привал.
Уплетаем в обе щеки:
Пировать — так наповал!
Не жалели мы наживы,
Мы жевали второпях
И разламывали сливы
С треском сочным на зубах.
Долго, долго ароматный
И прохладный, как в саду,
Оставался запах мятный
От оскомины во рту.
…Мне бы жизнь прожить, как начал:
С пылу, с лету, впопыхах!
Пред лицом — лицо удачи,
За спиной — веселый страх!
Чтоб до смерти только юнгой
Быть у жизни на борту,
С тою детской жадной слюнкой,
С той оскоминой во рту!
Лошади
За диким пляжем у сетей,
Где проходил в жару я,
Загнали в море лошадей
Мальчишки, озоруя.
Шел в море медленный косяк
Над мелкими волнами,
На берег луговой кося
Татарскими глазами.
Ступали кони наугад,
Шагнут и вновь упрутся.
Казалось, лошади хотят
От моря отвернуться.
Среди могучей синевы
Шли лошади — пугливы.
Они движеньем головы
Отбрасывали гривы.
Но вот — не окрик и не кнут, —
Внезапно хорошея,
Остановились. Море пьют,
Вытягивая шеи.
Так зов морей неудержим!
И всякому понятно —
Ломают лошади режим
Извечный, травоядный.
И стало ясно без помех,
Без домысла чужого,
Что хватит этого на всех,
Соленого, большого.
Сквозь голубую кутерьму
Просвечивали пятна,
И было морю самому,
Что пьют его, приятно.
Земля и небо, жизнь и труд,
Зеленые нагорья
Молчат… А кони море пьют,
Не выходя из моря.
Осень
Дай бог такой вам осени, друзья!
Початки кукурузные грызя,
Мы у огня сидим.
Ленивый дым,
Закручиваясь, лезет в дымоход,
И, глядя на огонь, колдует кот.
Дрова трещат, и сыплются у ног,
Как с наковальни, яростные брызги.
Замызганный, широкобокий, низкий,
К огню придвинут чёрный чугунок.
Мы слушаем, как в чугунке торопко,
Уютно хлюпает пахучая похлёбка.
Золотозубая горою кукуруза
Навалена почти до потолка.
И наша кухня светится от груза
Початков, бронзовеющих слегка.
А тыквы уродились — чёрт-те что!
Таких, наверно, не видал никто:
Как будто сгрудились кабаньи туши,
Сюда на кухню забредя от стужи.
Они лежат вповалку на полу,
Глядишь — вот-вот захрюкают в углу.
И прежде чем варить их над огнём,
Те тыквы разрубают колуном.
Нанизанные на сырой шпагат,
На гвоздике у закопчённой дверцы,
Как ленты пулемётные, висят
Три связки перца.
Крестьянский перец выжигает рты.
Он учит нас ценить глоток воды.
Над медленным огнем сидим. Глядим.
Желтеет пламя. Голубеет дым.
Вдруг — настежь дверь.
И прямо из тумана —
Им хоть по снегу бегать босиком —
Ребята входят. Вёдрами каштаны
Несут с собой. И следом — ветер в дом.
Сейчас в лесу во всей осенней мощи
Багряные каштановые рощи.
Каштаны летом покрывают ёжики,
Дотронешься — уколешься нежданно.
Придумала природа эти ножики,
Чтоб до поры не трогали каштаны.
Теперь колючая распалась кожура,
И сыплются каштаны из нутра.
В такие дни, вставая на рассвете,
Их собирают дети и медведи.
Дай бог такой вам осени, друзья!
Дай бог вот так сидеть вам у костра,
Каштаны ли, орехи ли грызя,
За тихою беседой до утра.
Фламинго
В зоопарке узнал я, не в школе:
Умирают фламинго в неволе.
У директора вечно волынка,
Нарушается план по фламинго.
Умирают без шума, без жалоб.
Что ей, птице? На ножке стояла б…
В теплоте электрической грелки
Подаются лягушки в тарелке.
А по стенам от края до края
Виды все африканского рая.
Виды разные и пампасы,
Травы красные, как лампасы.
Над фламинго кричат попугаи,
Колорит создавать помогая.
Жизнь прекрасна. Одна лишь заминка:
Умирают в неволе фламинго.
Буйволы
Буйволы по берегу крутому
Всем своим семейством толстокожим
В полдень потянулись к водоему.
Входят в воду. Выбирают ложе.
Тяжелее броненосных глыб,
Черные, лоснясь до синевы,
Над водою лишь рогов изгиб
Да сопение жующей головы.
Вот лежит недвижно и угрюмо
Стадо молчаливых работяг.
Нравятся мне эти тугодумы
За медлительный, но твердый шаг.
За характер, не гадающий заранее —
Камни ли ворочать, в горы ль, в грязь.
Много людям сделали добра они
Молчаливо, не ласкаясь и не льстясь.
Им под стать, где трактор не пройдет,
Землю выпахать и, встретивши врага,
Защищаться, выставив вперед
Узловатые, гранитные рога.
Пусть медлительны в работе буйволицы,
Их доить дояркам нелегко,
Но зато в подойники струится,
Как смола, густое молоко.
Каждый день по берегу крутому,
В полдень появляясь неизменно,
Буйволы проходят к водоему,
Отработав утреннюю смену.
Пот
Распахнул он рубашку на горле,
Потянул через голову вверх.
Там, где мышцы ее протерли,
Тело глянуло из прорех.
И ударил запах работы,
С ароматами лета споря,
Крепкий запах горячего пота
Всколыхнулся, как запах моря.
В горы
Желтая пыль на моих башмаках.
Асфальт, как воск, плавит жара.
Я так давно не был в горах,
Я так давно не сидел у костра.
Я вас не забыл, мои земляки,
И тревоги военных ночей,
И случайный под буркой ночлег.
Я пил из Волги. Я пил из Оки.
Но железный запах горных ключей
Я не забуду вовек.
Узкие тропы учили меня
Вперед смотреть, а не вспять.
А вы, земляки, учили меня
Стоя гостей встречать.
Вы воспитали юность мою.
Я помню. И я могу
Ударом палки убить змею,
Костер разложить на снегу.
Я помню и сумрак сырых ущелий,
И далекий огонь Ткварчели,
И кругозор — океан безмерный,
И медвежий скользящий след на земле,
И перед выстрелом — профиль серны,
Замершей на скале.
…Желтая пыль на моих башмаках.
Асфальт, как воск, плавит жара.
Я так давно не был в горах,
Я так давно не сидел у костра.
Лес
Спешат шахтеры ранними утрами,
Когда в росе вдоль улицы трава.
Мне странным кажется: иные с топорами,
Как будто не на шахту — по дрова.
Как будто не поселком, а деревнею
Они идут в туманной полумгле.
И что-то чудится крестьянское и древнее
В индустриальном сложном ремесле.
За поясами топоры заложены,
Как будто бы не уголь рубят тут,
Не чёрный лес, породой огороженный,
А лес живой рубить они идут.
Родник
Родник в орешнике дремучем.
Я заклинаю от беды
Струю холодной и колючей,
Железом пахнущей воды.
Сгорая от колхидской жажды,
Бродя урочищем глухим,
Его мой дед открыл однажды
И поселился перед ним.
Родник! Воды живой свеченье
Поит живое существо.
Здесь даже летоисчисленье
Со дня открытия его.
У каменной заветной ниши
Ограду соорудил народ.
А водопой чуть-чуть пониже —
Сначала люди, после скот.
В нем столько силы затаенной,
Что даже колья вкруг него
Листвою брызнули зеленой
И знать не знали ничего.
К нему с кувшином обожженным
Я по утрам бежал один,
И в тишине настороженной
Гудело сердце, как кувшин.
Под камнем черным и отвесным
Лежал, прозрачный до нутра,
Недвижный и тяжеловесный,
Могучий слиток серебра.
Над ним шиповник цвел глазастый.
Какой-то паучок сквозной,
Как конькобежец голенастый,
Скользил по глади ледяной.
Бывало, всадник мимоезжий
Коня осадит у плетня.
— А ну-ка, водочерпий, свежей! —
И грузно свесится с коня.
Он пил, покачиваясь еле,
Взопревший конь топтал тропу,
А капли пота холодели
На стенках кружки и на лбу.
…От жизни скучной и снотворной
И от иной спасал беды
Глоток упругой, животворной,
Когда-то выпитой воды.
Уходит вдаль моя дорога,
Но не забуду ни на миг
Тебя, исток моих истоков,
В густом орешнике родник!
Ежевика
С урочищем зеленым споря,
Сквозь заросли, сквозь бурелом
Река выбрасывалась в море,
Рыча, летела напролом.
А над рекою камень дикий,
Но даже камень не был пуст:
В него вцепился ежевики
Расплющенный зеленый куст.
Почти окованный камнями,
Он молча не признал оков,
Своими тонкими корнями
Прожилья камня пропоров.
…Не без опаски, осторожно
Я ветку тонкую загнул
И гроздья ягоды дорожной
Тихонько на ладонь стряхнул.
На солнце ягоды горели,
Голубоватые с боков,
Они лоснились и чернели,
Как лак на панцире жуков.
Дрожали ягод сочных капли
Над злой, над выжженной скалой,
И все-таки не камнем пахли,
А солнцем пахли и землей!
…Ты — человек. Но поживи-ка!
И выживи. И много дней
Живи, как эта ежевика,
Жизнь выжимая из камней!
Кукуруза
Предвидела ли, кукуруза,
В какие забредешь края?
Ты стала дочерью Союза,
Землячка скромная моя.
Тому, что было, не забыться,
Те дни сегодняшним родня.
Была ты осенью гостинцем,
Зимою — хлебом для меня.
О том забыла ты едва ли,
Как люди моего села
Тебя землею засыпали,
Чтоб лучше над землей росла.
Мы с ребятнею ждали долго,
Гадали, стоя у межи:
Когда же выметит метелка
И плод завяжется в тиши?
Качался стебель твой упруго,
И так топорщилась листва,
Как накрахмаленные туго
Рубахи свежей рукава.
И вот белесая косичка
Сверкнула у ребячьих глаз.
Казалось — юная сестричка
Вдруг появилась среди нас.
Как будто грузчики под грузом,
Держа отяжелевший плод,
Стояли стебли кукурузы,
Чуть наклоненные вперед.
Сдираем кожуру с початка.
Я помню тот скрипящий звук,
С которым, вывернув, перчатки
Срывают кожаные с рук!
Ты заменяла нам обеды.
Тебя мы жарили с утра,
Как маленькие людоеды,
Располагаясь у костра.
Мы были счастливы, кромсая
С огня горячую — не тронь! —
Отфыркиваясь и бросая
Тебя с ладони на ладонь!
Охотник и собака
Дядька мой был охотник заядлый.
Он уходил в осенний туман,
Когда в дупла прятались хитрые дятлы
И начинал осыпаться каштан.
По козьим тропам плутал он пеший,
Как соль, осязая каждый звук.
Ставил пудовый капкан медвежий.
Зверя следил: кабан ли, барсук.
Собака его Чернушка —
На свете,
Должно быть, такой не увижу вовек —
Дважды его спасала от смерти,
Добрая, умная, как человек.
Со шкурой медвежьей однажды пришел он.
Бросил шкуру. Присел над огнем,
Поглядывая взглядом тяжелым
На собаку с разорванным животом.
Дед, рукава засучив по локоть,
На распялках вытянул шкуру, распял.
Мы подходили когти потрогать,
Гнутые, твердые, как металл.
Потом подбегали к нашей Чернухе,
Туда, где лежала она у плетня,
Где над жаркой раной черные мухи,
Как вороны, кружились, звеня.
Мы ей натащили сена ворох,
Рану протерли мокрым платком.
Дядька на рану насыпал порох.
Она ему руки лизала молчком.
Дня через три иль четыре как-то,
Сдвинув мохнатые дуги бровей,
Дед подошел. Поцокал.
— Чудак ты,
Сдохнет собака.
Не мучь. Убей.
И вот он ружье заряжает поспешно
И, не оглядываясь, — вперед.
Она понимала, понимала, конечно,
Куда хозяин ее ведет.
У Буйволиного водопоя,
Где пиявки илистый берег сосут,
Остановились неожиданно двое.
Они навсегда расставались тут.
Помню, ружье поднимал он несмело,
Выстрел нехотя торопя.
А она глядела, глядела, глядела,
Жалея хозяина и себя.
Кончено.
…Пыж догорал огарком.
Не шевеля почерневших скул,
Дядька долго крутил цигарку,
Впервые беспомощен и сутул.
Рассказ охотника
В пяти верстах от сельсовета
Я жду в кустах его с рассвета.
Он где-то близко, где-то здесь,
Могу следы его прочесть.
Тут он продрался сквозь репейник,
Бродяга пьяный и бездомный,
Перевернул валун огромный
И вылизал весь муравейник.
Там лавровишни ел в кустах,
Ломая косточки в зубах.
Он в рот совал густые кисти,
Он ел, выплевывая листья.
Торчат обглоданные ветки —
Медвежьего стола объедки.
Потом он подымался в рост,
И дерево когтил нежданно,
И десять штыковых борозд
Прорезал по стволу каштана.
В пяти верстах от сельсовета
Я жду в кустах его с рассвета.
Он должен появиться тут,
Он должен появиться тут!
Под мягкой лапой хрустнул прут.
И вот — он тут.
Медведь смотрел спокойно, смело,
Как будто бы сказать хотел он:
Мол, я пойду своей дорогой,
А ты иди в свою берлогу.
И, чуя наведенный ствол,
Шурша листвою по лощине,
Он, не оглядываясь, шел,
Шел, как положено мужчине.
А я прицелиться посмел —
И первый выстрел прогремел.
Его свалил удар свинца,
Над шерстью вспыхнула пыльца.
Он повернулся ко мне так,
Как повернулся б только танк.
Но зверь — он зверем стал теперь —
И на меня пошел, как зверь.
Его отбрасывал свинец,
Он снова шел, привстав.
И близко-близко наконец
Он лег в прохладу трав.
Зализывая кровь и грязь,
Боками жаркими вздымая,
Он лег, со смертью примирясь,
Ее причин не понимая.
Разлапый, он разлегся грузно,
Земле отдав остаток сил.
И стало тихо. Стало грустно.
Зачем медведя я убил?
Сыр
В полдень пришли пастухи в шалаш.
Смех и шутки — ключом.
У каждого бёдра стянул патронташ,
Винтовки торчат за плечом.
Готовит обед дежурный пастух,
А эти сидят, переводят дух.
Охотник отчаянный и непоседа,
Внезапно Роуф толкает соседа:
— Давайте, ребята, устроим тир.
А ну, Алеша, тащи-ка сыр!
Сыр толщиной с хороший кулак,
Если поставить ребром.
Его покрывает оранжевый лак,
Он задубел над костром.
Мы ставим на камень рябой от дыр
Почти что каменный сыр.
Мы пот тяжелый стираем со лба.
Отдача отбрасывает плечо.
За горы откатывается пальба.
Пальцам от ствола горячо.
А сыр на камне, как решето, —
Не промахнулся никто!
Глядит зоотехник из РТС —
Он в горы приехал вчера.
Три дня он сюда из города лез
И киснет сегодня с утра.
А пастухи, стоя в дыму:
— Попробуй, пальни-ка! — кричат ему.
И вот, сжимая мучительно рот,
Он в руки, как палку, винтовку берет.
Роуф хохочет, держась за бока,
Мигает насмешливым глазом:
— Тебе, брат, стрелять не в сыр, а в быка,
И то, брат, если привязан.
Но тут зоотехнику авторитет
Спасает дежурный пастух.
— А ну, — говорит, — давай на обед,
Пока огонь не потух.
…Мы пьем ледяную воду озер,
По пальцам стекает жир,
Едим мамалыги дымный костер
И пулями взрезанный сыр.
В шахте
Ты в шахту вошел, как в холодную реку.
Пять километров по темному штреку!
Эй! Налетит вагонетка с разбегу!
Пять километров по темному штреку!
Ты виснешь над бездной, сползая по гезингу,
Пальцы вжимаются в мокрую лесенку,
Глаза ошалелые шарят по своду…
Но вот, наконец, ты присел на породу.
Присел и вздохнул. Доволен собою.
Уголь вокруг — ты дошел до забоя.
На лбу твоем черные капельки пота.
Тебе отдохнуть хорошенько охота,
Пускай хоть за шиворот льется вода.
Ты только дошел до места работы,
А люди работать приходят сюда.
Старик
Устало сбросив мотыгу с плеча,
Старик, кряхтя, присел у ключа.
Белый, как мельник, от пыли дорожной,
Черные ноги разул осторожно.
Склонился к воде, завернув воротник,
И, словно насос, закачался кадык.
Искоса, как на стенные часы,
На солнце взглянул, вытирая усы.
Мокрый платок прилепил к голове,
Вытянул ноги на мокрой траве,
И, как-то притихнув, сидел над водой —
Большеголовый, смуглый, седой.
Задумавшись крепко, не знаю о чем,
Долго сидел старик над ключом.
Смотрел, как играет зайчик луча.
И вдруг рукой зачерпнул из ключа.
В ладони большой, как чаша весов,
Воду держал, молчалив и суров.
Потом ладонь наклонил слегка,
Следя, как струйка стекает покорно,
Как будто, рукой зачерпнув из мешка,
На вес и на ощупь попробовал зёрна.
Баллада о рыбном промысле
Ровно в четыре часа поутру,
ровно в четыре часа
Уши раковин ловят
смутные голоса.
А рыбаки вперевалку
топают под обрыв,
Раскачивают баркасы,
выталкивают в залив.
Ровно в четыре часа поутру,
ровно в четыре часа,
Поворачиваясь, уходят
пристань, берег, коса.
Белые вороны моря,
чайки, крылами стуча,
С поджатыми красными лапками
проносятся мимо, крича.
Пенится, колобродит,
в страхе бежит от винта
Вывернутая изнанкой
сиреневая вода.
Море, высвежи голову,
выслези, вымой взор!
Мерно работает сердце,
мерно стучит мотор.
Ноги поджав, как Будда,
сидит на руле старик.
Крутая, крепкая шея,
зубы, усы, башлык.
Хитрый старик, без улова
он не приходит домой.
Не то чтобы приворот, слово —
с морем язык другой.
Он знает его коварство,
мелей и ветров секрет,
И море, как государство,
платит за выслугу лет.
На горизонте в тумане
густеет солнечный сок.
Так на свету сквозь яичко
просвечивает желток.
Брызнуло солнце по краю
овечьих, курчавых чащоб.
Словно подбросила жница
рыжей пшеницы сноп.
Берег в кайме зеленой,
белые города.
Разом поголубела
сиреневая вода!
Но вот вырастает над морем
рыбий загон-ставник.
— А ну-ка на весла наваливайся! —
приказывает старик. —
А ну-ка, на весла, а ну-ка,
баркас от воды отрывай! —
Железные панцири мидий
всосались в дерево свай.
Меж сваями тихо проходим.
Весла в руках и крюки.
Как статуи ожидания, замерли рыбаки.
Пружиня широкие шеи,
сверкающие, как медь,
Упругими перехватами
двое выводят сеть.
Крюками табанят эти,
пена бежит по волнам,
Чтоб рыба ложилась на сети
и смирно лежала там.
Чтоб рыба ложилась на спину,
ложилась и ни гугу!
Клубится густая пена,
подобная молоку.
А мы? Мы гребем сачками.
Гребем, выгребая груз
Белесого, тряского стада
набухших водою медуз.
Чтоб сети не оборва́ло,
рывками гребем и гребем,
Медуз водяное сало
мы выгребаем с трудом.
Пружиня широкие шеи,
мерцающие, как медь,
Упругими перехватами
двое выводят сеть.
Стойте! Забулькало море.
Круги над водою. Кипит.
Рыба заговорила.
Рыбина говорит!
Выныривает с наклоном
набитая рыбой гроздь.
По рыбам ударило солнце
и отскочило вкось.
Сыплется, сыплется рыба!
Падает на баркас.
Бьется о дно, куражит,
шаманит, пускается в пляс.
Горбыль на сетях огромный
с травою на плавнике,
Как будто бы дачник сонный
запутался в гамаке.
Крапчата барабулька.
Небесам удивлен карась.
Ставрида и пеламида
лежат, судьбе покорясь.
Мы рыбу перебираем,
сидим над грудой монет,
Чеканку с чеканкой сверяем,
иную глядим на свет.
Кот морской ядовитый
машет крысиным хвостом,
Махать прекращает немедленно,
раздавленный каблуком.
В воздухе промелькнула,
шлепнулась на волну.
Мертвая, даже рыба
камнем идет ко дну.
Водою соленой окачены,
прошитые по́том стократ,
Как будто морозом схвачены,
рубахи и робы трещат.
Однако же баста. Довольно.
Пора подкрепиться. Пора.
Мы досыта наработались.
Мы голодны с утра.
Сыр, вино и редиска.
Это ли не благодать?
Соль забыли. Редиску
будем в море макать.
Славлю силу мотора.
Славлю удар весла.
Славлю незлую мудрость
рыбацкого ремесла.
…Большое, доброе небо.
Поскрипывает баркас.
Тысячелетнее море
в люльке качает нас.
Туристы
Я с теми согласен, не споря,
Кто любит походный костёр,
Кто в горы уходит от моря,
Кто к морю спускается с гор.
Крутая тропинка не любит
Опущенных низко голов.
А лес — он тебя не погубит —
Учись прямоте у стволов!
Как воду, ты пей этот росный,
Пропитанный смолами воздух,
Где держат высокие сосны
Сухие и легкие гнезда.
…Сквозь чащи, аулами снова
Мелькает дороги петля.
Земля здесь, как люди, сурова,
А люди щедры, как земля.
Но вот уже Верхние Латы —
Сванетия вся за спиной.
И море встает у заката
Великой китайской стеной.
Разбиты палатки под кедром,
Разбиты над белой водой.
Стреляют палатки под ветром,
И гнутся брезенты дугой.
А утром палатки забыты.
Затоптан костер до конца.
К зеленым подножьям Колхиды
Сойдете с хребта, как с крыльца.
Расстанетесь здесь торопливо,
Раздав адреса свои наспех.
…И вот пароход над заливом
Прохладной громадой, как айсберг.
Скрипучим подниметесь трапом.
А якорь ползет по отвесу
Мокрым коричневым крабом,
Железом гремя по железу.
Да здравствуют все перелески,
Покрытые мохом, как мехом!
И моря соленые всплески,
И всплески свободного смеха!
Орлиный язык
Глубокий вздох на перевале.
Долины изумрудной даль,
Орла парящего спираль,
Тропы орлиные спирали.
Туманы и хребтов предплечья.
Здесь дух рождения миров,
Здесь рядом с клекотом орлов
Я слышу клекот сванской речи.
Здесь небо не годится в судьи.
В непревзойденной чистоте,
На параллельной высоте
Они живут — орлы и люди.
У них неоспоримо право
Глядеть в долины сверху вниз.
Через дымящийся карниз
Летит светящаяся лава.
Какие ж надобны усилья,
Чтоб жить от пропастей на пядь?
Вес человека как понять?
Он весь приходится на крылья!
Дрозд
Над развалиной беседки
Ветка яблони, и дрозд
Песенку поет на ветке,
Только вздрагивает хвост.
Заливается пичуга,
Разрывается живьем.
И откуда столько звука
В горле маленьком таком?
Рядом яблоко-планета,
Красногрудая звезда,
Не жестокая, не эта —
Та, что слушает дрозда.
И в ответ ему из чащи
Переплеск и перестук.
Водянистый и журчащий,
Сочно булькающий звук.
Я в зеленую аптеку
Окунаюсь с головой.
Дайте песен человеку,
Перемешанных с листвой!
Розовеет поднебесье,
И захватывает дух.
Я подсвистываю песне,
Я ловлю ее на слух.
Так за грубой кожурою
Маяты и суеты
Пахнет свежестью сырою,
Жаркой тайной красоты.
Альпийский холод
Альпийский космический холод.
Из всех только этот люблю.
Шагаю, покуда я молод,
Мотаю петлю на петлю.
По горным неторным дорогам,
Где влажно сверкают лога,
Где надо пройти по отрогам,
Чтоб к черту взойти на рога.
Бывало, туманы тревожат,
Как будто бы сбились с пути,
Как будто бы небо не может
Дорогу на небо найти.
И тонут стремительно кряжи
В предместье альпийских лугов.
Ты схвачен внезапною кашей
Внезапных июльских снегов.
А ливень! Хоть это нелепо,
Он верить заставит тебя,
Что можно, качаясь, на небо
Взобраться по струям дождя.
Но вот открывается к ночи
Пастушеский чей-то шалаш.
Ты вымерз, ты вымер — короче,
Ты с жизнью простился — шабаш!
Еще дотянуть бы окурок,
Вдохнуть глубоко-глубоко…
Тяжелыми крыльями бурок
Ты в сон опрокинут легко.
А утром грызешь у кострища
Почти ископаемый сыр.
А рядом и блещет и свищет
Зеленый пронзительный мир.
Ты шел, оглушенный, как рыба,
Ты чуть не загнулся в грозу,
Но теплого, липкого гриппа
Здесь нету. Он где-то внизу.
Об издании
Фазиль Искандер
ЗОРИ ЗЕМЛИ
Для среднего и старшего возраста
Подписано к печати 26.02.1966. Тираж 35 000. Цена 11 коп.
