Стоит не вовремя оглянуться, как кто-то тут же наступает тебе на хвост. Подумаешь, ты спокойно делал свою работу, радовался тому, что ты — оплот спокойствия и абсолюта незыблемости для колонистов во враждебном для человека Шестом мире, без лишних слов спасатель и вообще герой. Ан нет. Кому-то ты все равно встанешь поперек глотки.

Земле приспичило проверить, как работает Корпус первопроходцев. Еще бы. Дикий новый мир за четыре с лишним года по местному времени (и пять с лишним лет земных) отнял девять жизней у колонистов. Непорядок. А ревизионных проверок было сколько? А ревизоров? То-то и оно.

Так что нате, что называется, получите, распишитесь, вот вам ревизор дотошный, одна штука. Впору поморщиться. Зачем, спрашивается, если и без ревизий вполне успешно функционировалось?

Где-то через половину Млечного Пути от родины человечества, в первой трети спирального рукава Лебедя, возле голубого субкарлика спектрального класса В, на границе узенькой зеленой зоны, хотя жизнь возле старых, небольших, но очень ярких звезд считалась принципиально невозможной, ею, тем не менее, кипела и клокотала небольшая экзопланета. А на ней жила, росла и ширилась маленькая колония.

Попытка людей освоить новое место для жизни под новым солнцем, полное ядовитой, быстрой и острозубой насекомоподобной кремнийорганической живности, чуть было не полетела в тартарары. Если б не усилия кучки энтузиастов — оперативников, аналитиков и ученых Корпуса первопроходцев. Их стараниями — а также материально-техническим обеспечением и финансированием от Межмирового правительства, конечно — под нанопротекторным куполом (уникальной разработкой штатного гения Корпуса) уютно и безопасно себя чувствовали одиннадцать тысяч колонистов. Вплоть до недавнего недоброго момента появления на Шестом представителя Земли.

Пока шла ревизионная проверка, полковник Андервуд, завязший в зубах первопроходцев куском сосновой смолы ревизор, старался оперативников Корпуса разъединить и проверить на прочность. Но все было… неплохо. Пока оперативники переваривали решение склочного полковника снять их руководителя Честера Уайза с поста — все по-прежнему шло относительно хорошо. Потому что «совсем плохо» Чез своим подчиненным думать и делать запретил. Лично.

Когда под гнетом ревизора и в отсутствие Честера стало немного плохо и невмоготу, а оперативники, лишенные любимого начальства, не справлялись с поиском пропавшего ребенка, убежавшего под защитный купол — девчушку случайно нашел Чез. И стало обратно немного хорошо. Никто и не удивился, если честно, эдакая выходка вполне укладывалась в фирменное Честерово легкое безумство. Оперативники тогда понадеялись, что ревизор передумает и вернет руководителя на место.

Но нет. Андервуд, ревизор, оказался непробиваемым истуканом с острова Пасхи — и просьбе первопроходцев не внял, устроив Честеру грандиозный скандал в присутствии градоправителя (чью дочь Чез и умудрился спасти), колонистов (чьи жизни и здоровье первопроходцы во главе с неугомонным начальником уберегали от кремнийорганических бед бессчетное количество раз), колониальной полиции (добрая треть состава которой Честера с момента основания поселения знала как облупленного) и журналистов, которые про Чеза рассказать могли и без того множество фактов, но только не тех, в которых его обвинил ревизор.

Теперь же градиент от «все замечательно» до «окончательно все плохо» скатился в нескончаемую черную полосу. Обезначаленные оперативники чуть не допустили одну из поистине грандиозных ошибок — протащить под защитный купол непарнопалую амфисбену или, попросту, двуходку. Эту ядовитую, быстро бегающую и вперед головой, и вперед хвостом и, несомненно, проблемную тварь Честер никогда бы в колонию не пропустил. В отличие от подчиненных. К счастью, те вовремя поняли едва не ставший фатальным недосмотр и передумали, но вполне проверенным путем: прикинули, а что бы сказал Чез? О, он бы многое сказал, и точно ничего цензурного.

В итоге, поразмыслив, первопроходцы задались закономерным вопросом: как им без руководителя нормально работать, а? И среди них медленно начинал назревать полноценный бунт.

Вернувшись с бесславного похода за двуходкой, оперативники первым делом нажаловались на невыносимую легкость бытия, где за ними никто не присматривает и ошибок не правит, негласному серому кардиналу отдела.

Выслушав соображения коллег, Берц, временный заместитель отстраненного («за профессиональное несоответствие», вот уж бредятина чистой воды!) Честера, поморщился и призадумался. Ревизор на Шестом был откровенно лишним элементом, но Берцу категорически не хотелось никоим образом политике проверяющего перечить. Потому что если Берц не ошибается, вспоминая бытность свою в составе астродесанта, и окажется прав, то вся эта свистопляска с ревизором предстанет в новом свете. И будет не более, чем тщательно выстроенным театром. Проверка на прочность психики руководителя и подчиненных, всякие там околопсихологические штучки со стресс-тестами… Тут лучше под горячую руку не лезть и специалисту не мешать. Знавал это Берц в полный рост в свое время.

Но если он неправ… Тогда Честеру можно еще больше навредить. Ревизоры-идиоты, как правило, особая каста специалистов — въедливая, старательная и очень злопамятная. Вплоть до проверки через пару месяцев или полгода, выполнены ли все их рекомендации. Так что просто втихую вернуть Уайза на место не получится — не тот случай. Но и оперативный отдел Берц отлично понимал — у него и самого чесались кулаки и зудело стремление что-то сделать настолько, что на месте сиделось из рук вон плохо.

Узнав о желании сослуживцев вместо утренней планерки прогуляться к шефу Корпуса с коллективной просьбой вернуть начальника, он немного посопротивлялся, но быстро согласился с весомыми аргументами против ревизора.

Проследив накануне вечером взглядом за траекторией движения штатного гения Тайвина, Берц понял: не домой тот пошел с работы. Домой ему не в ту сторону, а вот к его неуемному другу во временной отставке — как раз туда. А потому Берц постарался прийти на работу на следующее утро как можно раньше: проконтролировать оперативников. И вообще, кто знает, что за ночь пришло в голову этой парной гремучей смеси любопытства и гениальности?

В отделе красным огоньком мигали все рабочие планшеты оперативников, а вечные интроверты Корпуса, Марк и Серж, привычно оставшиеся на ночное дежурство, так посмотрели на первопроходца, что Берц не стал ни уточнять, что за подоплека кроется за их выразительными взглядами, ни откладывать почту на потом. Он прочитал письмо. Сперва наскоро, потом вернулся к началу послания и перечитал еще раз, более внимательно. Подавил непрошенную улыбку, что так и норовила заползти в оба уголка губ, и сдержал легкий вздох досады пополам с раздражением — да не нужен ему этот руководящий пост, сто лет бы его не видел. Он и в оперативный отдел-то из астродесанта сбежал на условиях, что вопрос назначения его начальником чего или кого бы то ни было не поднимется никогда. Ни в перспективе, ни в принципе.

Подумав детальнее, Берц чуть за голову не схватился, осознавая масштаб проблемы. Сейчас офис заполнится роем злых, как голодные иглобрюхие суккубы по весне, оперативников. Прикинув, какова будет реакция коллег на письмо и вчерашний провал, Берц чертыхнулся. С трудом налаженные будни оперативного отдела со свистом летели скорпикоре под хвост. Скорее бы шеф на работу прилетел, к Аристарху Вениаминовичу вопросов будет много.

Берц еще подумал, переглянулся с дежурными интровертами, глянул на часы, чертыхнулся вторично. Хотел завернуть заковыристую тираду, но привычным длинным выдохом прочистил мысли и легкие, лишь позволив себе в финальной порции кислорода втиснуть в окружающий мир тихое и злобное:

— Чтоб его все через колено…

Не помогло. Но продолжить мысль Берц не успел на одно краткое мгновение. Только он набрал воздуха побольше и все-таки приготовился выругаться бронебойной очередью коротких сочных словечек, вспомнив армейское прошлое, в котором на цветистые и витиеватые ругательства не хватало ни времени, ни дыхания, как из соседнего отдела раздался голос.

— Роман Витальевич! Вы уже на месте? Зайдите, пожалуйста.

Берц с недоумением замер и насторожился — он уже и забыл, когда в последний раз его по имени-отчеству величали. Но не узнать слегка скрипучий, однако отлично поставленный годами преподавательской и административной работы необычный тембр, пролегающий где-то на границе между тенором и баритоном, не мог.

Александр Николаевич Санников, координатор от Всемирной ассоциации наук, невероятная по степени пассионарности и пользы для Шестого личность. И вечный почти соперник штатного гения Корпуса. Ладно, когда экспедицию к Седьмому посылали, и научный отдел не на кого было оставить, Александр Николаевич у них мгновенно сконденсировался и долго не желал дематериализовываться, даже когда штатный гений обратно вернулся. Но чтобы в обычное рабочее время Тайвин вот так запросто заклятого коллегу Санникова к себе в отдел пустил… Раньше все ежи на Земле иголки потеряют в попытке понять, что произошло.

Берц пересек коридор и возник безмолвным, но очень укоризненным силуэтом на пороге научного отдела.

— Александр Николаевич? Не ожидал.

— Что вы! — небольшого росточка ученый выбрался из-за заваленного горой документов и завешенного парой десятков голограмм заумных графиков и схем стола и замахал на оперативника руками. — Для вас — просто Лекс! Какое счастье иметь внеочередную возможность заглянуть в чертоги разума вашего штатного гения! Очень кстати пришлась его стажировка, я как раз…

Послышался шум со второго этажа: начинался рабочий день, и в раздевалке нарастал гул приветствий и разговоров. Берц склонил голову, прислушиваясь к сослуживцам, но на ключевое слово среагировал мгновенно и нахмурился, прервав ученого.

— Стажировка?

— И самому умному человеку на свете порой необходима толика мудрости, — подмигнул Санников, ухватил Берца за плечо и повлек обратно в оперативный отдел. — Помните, как у Сократа…

— «Я знаю, что ничего не знаю»? — с пониманием уточнил Берц.

— Почти, — хмыкнул Санников. — «У солнца есть один недостаток: оно не может видеть самого себя». Супервизия для ученого его уровня — дело жизненно необходимое. Пойдемте, пока наш черно-белый уроборос Корпуса в отъезде, у меня для ваших пингвинчиков дело есть. Не обижайтесь только, я с уважением и любя.

— Честера тоже с ним отправили? — приподнял бровь Берц, проигнорировав «пингвинчиков», и остановился в центре коридора.

Санников был вынужден затормозить.

— Разве вас это удивляет? Я думал, все закономерно, где один, там и другой.

— Нет, Лекс, это нелогично, — Берц никак не мог толком объяснить и себе, что царапает ему стройную цепочку рассуждений, и попробовал порассуждать вслух. — Допустим, супервизия, или возникли новые веяния в нанокибернетике, тогда командировка Тайвина мне будет понятна. Но что Честеру там делать? Тем более в свете недавних событий. Только что почти уволили — и вдруг на стажировку?

— Ваша правда, — вынужден был признать Лекс. — Но нам ли с вами оспаривать то, что спустили сверху?

Берц вздохнул, поддался на настойчивые порывы Санникова продолжить их короткий путь и кивнул. Что бы он ни думал по поводу внезапного отсутствия руководителей и научного, и оперативного отделов, правды он может добиться отнюдь не скоро, если вообще когда-то узнает. Хорошо, хоть аналитический трогать не стали, правда, там и трогать нечего — вряд ли кому в голову придет разделять рыжих братцев-аналитиков или отправлять их обоих в таинственную командировку неизвестно зачем.

Сплоченный тандем появления временных заместителей развеял мнимый флер спокойствия: успевшие подняться в офис оперативники развернулись ко входу, и Берц чуть не рассмеялся. А Лекс неплохо подметил!

Первопроходцы в черно-белой форме Корпуса, мрачно кочующие от стола к столу в попытках обсудить план возврата законной власти в лице Честера на присущее тому место, действительно напоминали взволнованную стайку пингвинов. Последними за спинами Берца и Санникова в отдел забежал Вик, степенным шагом прошествовал Али, за ним проследовали стажеры, посмеиваясь и толкая друг друга локтями в бока — Март и Ви, единственная ласточка в их пингвинятнике, и, конечно, вслед за своей птичкой зашел и Красный.

— Смотрю, юная леди, я оказался близок к истине? — с хитрой усмешкой обернулся и прищурился на нее Санников.

— Я… Да. — Ви запнулась, зарделась, отступила на шаг назад и прижалась спиной к Красному в инстинктивном поиске поддержки.

Оперативник в ответ бережно обнял ее за плечи: он не понял, откуда Ви знает Александра Николаевича, почему она смутилась и испугалась, с ее-то опытом и подготовкой, но ответственно приготовился защитить хрупкую стажерку с железными нервами от маленького гиперактивного ученого. Так, на всякий случай.

— Какие дела? — поинтересовался Красный поверх Ви.

— Да вот, — кивнул Берц на его стол, где рабочий планшет мигал срочным уведомлением. — Прочитай и скажи, как это увязать с тем, что Честера и Тайвина сегодня ночью отправили на стажировку?

— На какую стажировку? — не понял Красный, отпустил Ви и подхватил с рабочего стола свой планшет. Тонко настроенная на пользователя техника незамедлительно отозвалась, развернув в проекцию последнее письмо, и оперативник принялся читать.

Отдел молчал. Санников в стороне не остался: он тут же пристроился к Красному сбоку и тоже погрузился в чтение. Закончив скользить глазами по строкам, ученый и первопроходец посмотрели друг на друга.

Глядя на вытянувшееся в недоумении лицо Александра Николаевича, и медленно начавшего алеть Красного, Берц понял, что версия со стажировкой лопнула, забрызгав нехорошими предчувствиями всех присутствующих.

Когда срочно ночью срывают в командировку непонятно куда, времени писать такие послания нет, разве что Честер не предполагал вернуться. Но в письме ни слова, ни полслова нет ничего про поездку, значит, написал заранее, и писал долго и от души, это заметно. Вопрос, будет ли человек, которого вызвали на стажировку после временного отстранения, забывать про почти прощальные напутствия подчиненным, вопросом больше не был. Чез никогда бы не стал всему отделу попусту нервы трепать и удалить письмо не забыл бы. Значит…

Застывший Красный отмер, сравнялся цветом с ярко-красной тревожной кнопкой «Cito!» на дежурном пульте и высказался. Ровным речитативом, не повышая голоса, не меняя интонации и выражения лица, словно лекцию стажерам читал, но к ее концу земные комнатные цветы могли бы свернуться обратно в семечко. Однако кроме наспех собранного Ви вчера по лугам букета из местных полевых цветов, скромно позвякивающих хрусталем венчиков друг о друга, растений в офисе оперативного отдела не было. Кремнийорганика же оказалась более устойчивой к крепкому словцу, и стыдливо завять наподобие нежной углеродоорганической фиалки не пожелала. Через полторы минуты Красный выдохся. Ви рискнула подойти к своему первопроходцу и сочувственно погладить по плечу, а Вик, тряхнув разноцветной шевелюрой, резюмировал:

— Жалко, что на основе ругани краски для волос не делают. Мне бы подошло, я уверен. А вот из тебя не получится вежливого Кролика.

Красный поймал у себя на плече руку Ви, подтянул ее к себе, за ней — и девушку целиком к сердцу поближе, и парировал:

— Знаешь, почему в книге Милн написал: «Кролик был очень воспитанным, поэтому ничего не сказал»? Потому что цензурный словарный запас у Кролика кончился. У меня вот тоже кончился, и я воспитанный. Был. Но и воспитание имеет свойство заканчиваться.

Оперативники дружно фыркнули, а Ви пробежалась глазами по голограмме и переглянулась с Красным — что-то их обоих до чрезвычайности беспокоило. Как и остальных первопроходцев. Стажировка? Держи карман шире. Просто руководители научного и оперативного отделов понадобились очень срочно и совершенно секретно. Но зачем такая хилая легенда? Оперативникам можно было и напрямую сказать, не маленькие, и допуск секретности по второй форме все подписывали.

— Роман Витальевич, — подал голос Санников.

Временный заместитель встрепенулся, оглянулся на коллег, увидел невысказанный вопрос у них в глазах и ответил:

— Для вас — просто Берц, если можно. Давайте дадим ребятам время на размышление, пойдемте лучше к вам, обсудим, что такого срочного от нас нужно. И давайте пока лишних предположений не строить и панику на пустом месте не наводить.

Первопроходцы и Санников кивнули, и Берц вместе с ним удалился. А оперативный отдел немножко залихорадило шепотками и недоумением. И когда в офис через полчаса прилетела ревизорская зараза, тут же вызвав к себе Марта, поводов для пересудов порядком прибавилось. Первопроходцы не могли толком дать себе отчет в том, что именно не так. Не сиделось на месте, дела валились из рук, а взгляд то и дело возвращался к письму, что висело над планшетами полупрозрачными строчками, увещевая, успокаивая, будоража и заставляя беспокоиться все больше и больше.

' Да начнется новый день, полный оперативных чудес и научных свершений!

Аристарх Вениаминович! Должен попросить у вас прощения. И за мои ошибки, и за ваши обманутые ожидания. Я понимаю, что не оправдал ваших надежд в полной мере, но все же очень рад, что вы дали мне возможность прикоснуться к этому удивительному миру и поработать с такими замечательными людьми. Я уверен, вы знаете, кому передать мои полномочия, но от себя очень прошу присмотреться к кандидатуре Романа.

Вернер, простите меня за откровенный идиотизм в случае с ЭМИ-воздействием, я не знал, с чем имею дело. Надеюсь, не сильно вас обидел. Вы не бросайте Корпус, пожалуйста, мы с вашим «Авангардом» и колониальной полицией почти как мифологическое триединство — отлично работаем, вместе намного лучше, чем по отдельности.

Ребята. Я понимаю, что ситуация, в которую мы с вами попали, несколько нетипична. Оперативный отдел не был подконтролен никому, кроме каких-то верхов Межмирового правительства, о которых даже я ничего толком не знаю. Это вам у Аристарха Вениаминовича неплохо бы уточнить, заодно мне потом расскажете, интересно. И для меня стало сюрпризом, как и для вас, появление настолько детальной проверки.

Очень прошу, не вините полковника Андервуда во всех бедах и грехах, работа у человека такая. А я просто под руку попался, вы же знаете, где я, а где инструкции.

О, инструкции, чуть не забыл. Великолепную пятерку не троньте ни в коем случае, они — оплот стабильности и порядка в нашем отделе. Вик — не забывай о том, что кроме тебя некому о фирменном стиле Корпуса позаботиться. Ты еще научному отделу эмблему должен. Дан, держи в порядке наш холодный арсенал, и запишите, наконец, альбом со своей группой, а то ударные ты задолбал, а нас — еще нет. Али, разберись с личной жизнью, утренние девичьи слезы под окном офиса дурно влияют на рабочий настрой. И на тебе третий стажер, только тебе могу доверить. Уилл, не позволяй приметам стать твоим единственным ориентиром в работе. И слушай внутренний голос, он у тебя всем фору даст. Марк, Серж, обязательно выиграйте Гран-при Межпланетарного художественного конкурса, вы можете. Дэйл, снимай как можно больше, у тебя талант. Красный, пиши фельетоны, ты талант не меньший. И Ви не обижай. Ви — удачи. Март — пробуй. Не уверен, что твое место здесь, но я тебе искренне рад.

Ром, ты за старшего, присмотри за этими раздолбаями. И отдай запись с зыбуна ксенозоологам, я им отдельно письмо прислал, но лишним не будет. Тропизм к красному цвету — уникальная штука, мне кажется, им будет интересно.

Что еще хотел сказать. Я бесконечно вами дорожу. Всеми. Ви и Март, к вам тоже относится! Если сложится так, что я больше в Корпус не вернусь — жизнь просто будет продолжаться дальше, и ни для меня, ни для вас не закончится. Я бы хотел, чтобы вы это понимали и помнили.

Не прощаюсь, и надеюсь все-таки вернуться.

Чез.

P. S. А если в отдел вдруг когда-нибудь будет нужен новый оперативник — вы знаете, где я живу. Может, начальник из меня так себе вышел, но в полевой работе я точно могу пригодиться. Я полезный.'

Гриф был просто вне себя и невероятно досадовал. Стоило ему подвести проект к закономерному итогу — финальному мелкому интриганству и возвращению блудного отстраненного начальства — как Честера вместе со штатным гением вприкуску уводят буквально из-под носа! И как: просто-напросто сгребают два спящих нетрезвых тела и под видом тяжелых пациентов совершенно легально увозят на орбиту! А там, конечно, поминай как звали. И документация в порядке, хотя в госпитале медики оказались порядком удивлены: по их ведомостям и историям болезней два лишних человека обнаружились, а по факту, естественно, их в глаза никто не видел.

Это же надо, второй раз на те же грабли! Старость подкрадывается?

Подлетая к офису Корпуса первопроходцев, Гриф скривил губы в невеселой ухмылке. Допустим, в первый форс-мажорные обстоятельства по поиску ребенка вынудили ревизора снять с беспокойного рыжеглазого внешнее наблюдение, нужны были каждые руки. Но во второй какой бес его под руку толкнул отдать приказ? Успокоился, что Честер в надежных руках ученого друга, тут-то нюх и отбило начисто? Пожалуй, что именно так.

Это еще повезло, что пропажу быстро заметили — один не в меру ретивый из наблюдения решил повыслуживаться, прибыл на пост внепланово и сразу к Грифу с новостями побежал. Пришлось наскоро организовывать легенду со стажировкой, из которой белые нитки вперемешку с черными торчали так криво, что никакой критики не выдерживали. Тем более, что рыжеглазый, похоже, опередил его на один шаг и оставил что-то вроде прощальной записки. Андервуд, чеканной походкой отметив свое появление в оперативном отделе, нацепил себе самое снобистское выражение лица, которое смог найти в богатом арсенале притворства, так что позволить себе остановиться и почитать не мог, но суть, скосив глаза, ухватил почти сразу, и по отрывкам фраз, и по настроениям среди первопроходцев.

Ревизор оккупировал кабинет Честера, запросил копию послания, прочитал и зашипел сквозь сжатые губы, злясь на все и всех сразу. Но не бросать же проект на конечной стадии.

Гриф был уверен, что попытка заслать новичка-казачка добывать сведения и будет тем самым необходимым, интересным, маленьким, но очень показательным моментом. Тут или новичок решит побыть шпионом, и в итоге коллектив устроит ему бойкот, если застанет на месте преступления и сложит два и два, либо новичок расколется, бойцы его примут, но не будут доверять важное.

Такое тараканье состояние людей, разбегающихся по углам посекретничать без излишних наблюдателей, Андервуд точно увидит.

Он допускал тот вариант, что стажер может попробовать втереться в доверие к коллективу и выгадать для себя побольше пользы… Но нет. Гриф ни на йоту в это не верил. Что-что, а персонал Честер подбирал с какой-то инфернальной маниакальной приверженностью собственному чутью. Вряд ли и здесь ошибся.

Но вопросы все равно оставались. Как оперативный отдел себя поведет в отсутствие руководства? Они уже откинули версию со стажировкой, но пока не до конца верят в пропажу и теряются в догадках, так что им сложно, они взбудоражены, расстроены, злы, дезориентированы, досадуют на себя, имеют зуб на ревизора, так стажер может и под горячую руку попасть. Однако отступать Гриф не привык, и вызвал к себе Мартина.

Сознание приходило медленно и как-то рывками. Помнится, пили мы вчера что-то странное, не то абсент, не то… текилу, точно. Глаза открываться не хотели категорически, мутило, вдобавок адски болела голова, а тот легион кошек, что отметился у меня во рту, я бы лично отловил и передал Полиграфу Полиграфычу. Может быть. Но это неточно.

— Та-а-ай… дай чего-нибудь, — не разлепляя век, жалобным полушепотом попросил я. — Водички или топор. Или знаешь что, давай ты прямо сейчас придумаешь таблетку от похмелья. Я тебе тогда лично памятник поставлю. Почему за столько веков существования человечества никто панацеи от злобной птички перепела так и не придумал…

— Потому что похмелье — это совокупность постинтоксикационных реакций организма на злоупотребление этиловым спиртом. Что требует симптоматического лечения, — наставительно произнес мой ученый друг.

Судя по вялой хрипотце, состояние у Тайвина было ненамного лучше моего. Откашлявшись, он самым что ни на есть официальным тоном продолжил.

— Понимаете ли, многоуважаемый Честер, не получится. Ни топора вам дать, ни водички, ни таблетки от похмелья.

— Почему? — полным грусти и безнадежности голосом осведомился я.

— Дело в том, что нас, кажется, похитили.

На этом факте я резко проснулся и попытался сориентироваться в пространстве, и хлынувший в кровь адреналин немного разогнал поганое похмельное состояние.

— Чего-чего? Ты серьезно хочешь сказать… — я замолчал, оглядываясь. Нас удобно разместили на пассажирских креслах стандартного шаттла для внутригалактических перелетов, широкие ремни, обвившие талию и грудь, были дополнены надежными фиксаторами на запястьях и ступнях. — Н-да, я понял. Ты как?

— Что со мной может случиться? Страдаю, как и ты, — пожал плечами штатный гений. — Или ты про сердце? Вроде в порядке.

— Надо что-то делать с твоим пороком, а то я так и буду за тебя бояться при каждом перелете, что плановом, что внеплановом. А почему до сих пор так плохо? В любую точку Галактики же минимум двое суток лететь по общему времени…

— А ты думал, тебе снотворное дают, чтобы ты выспался? — Тайвин, казалось, развеселился, глядя на мое недоумение. — Это анабиотик, балда. Замедляет до максимально возможного минимума процессы жизнеобеспечения в организме. Но потом-то они возвращаются на круги своя. Вместе с похмельем.

— Максимально возможный минимум… — я покатал словосочетание на языке, пробуя на свой извращенный лингвистический вкус. — Возьму на вооружение.

Судя по шуму и сполохам за обзорной переборкой, шаттл вышел на орбитальную траекторию и готовился отделить посадочный модуль с нами на борту. Только вот куда нас привезли, интересно мне знать? И зачем? Ладно Тайвин, он у нас гениальный гений, а я тут причем, за компанию что ли прихватили? О чем я незамедлительно принялся рассуждать вслух. Тайвин посмотрел на меня, как на идиота, и уточнил:

— Чез, ты сейчас серьезно? Я вчера, или сколько времени по общемировому прошло, чуть не умер столько пить и объяснять тебе, кому и зачем ты нужен. Второй раз я не переживу.

Я смущенно потупился и пояснил:

— Я имел в виду, что на Шестом мне было бы понятно. Я — уникум, все такое… Ты вчера, ну или когда там, был весьма убедителен. Умеешь, когда тебе надо! Но меня в колонии каждая собака в лицо знает, не говоря уж о гептаподах, можно было просто заявку подать, а не тырить из дому.

Мы дружно хихикнули, вспомнив, как я эти блюдца размером с маленькую лошадь дрыном вдоль условной спины отходил.

— Головой подумай, если она у тебя после вчерашнего еще не отвалилась. Мы имеем дело с чем-то противозаконным. И потом, ну какая заявка, ты же еще в должности не восстановлен, — резонно отметил друг.

Я в задумчивости почесался щекой о плечо.

— А, ну да. Точно. А ты уверен, что восстановят?

Штатный гений насмешливо фыркнул, отражая всю степень презрения к ревизору.

— То есть криминал тебя не волнует. Восстановят. Пережить без тебя пару недель или даже месяцев колония сможет, но ты еще ни одного из своих орлов до собственного уровня не дотянул, так что чем дольше тебя нет — тем хуже колонистам. И потом, представь, сколько в тебя средств вложено. В твое обучение, в твои ошибки и успехи, твои запросы и их реализацию. Тебя увольнять и муштровать нового руководителя с нуля банально невыгодно с экономической точки зрения. Кого, кстати, думаешь сделать своим идейным продолжателем?

Я опустил глаза и тихо признался:

— Вообще я думал, что это будет Макс. Но, как видишь, в людях я разбираюсь намного хуже, чем в гептаподах.

Улыбка вышла кривоватая и беспомощная: несмотря на то, что я храбрился, и отстранение от должности, и предательство без пяти минут заместительницы по-прежнему отдавались глухой болью в глубине души. Тайвин понимающе кивнул и продолжил на меня испытующе смотреть.

— Ну не сверли ты меня взглядом, боюсь я ошибиться. Пока думаю в сторону новенького, Мартина, он самый потенциально талантливый.

— Мартин, Мартин… А, это которого ты из десантуры подобрал?

Я утвердительно кивнул и продолжил:

— Ви тоже мне нравится, она упертая. Но ей надо сначала дать с Красным и делами сердечными разобраться, а потом уже про работу думать. Может, мы двух оперативников не приобретем, а лишимся, кто их знает. А из старичков… Может, Вик?

Тайвин с досадой покачал головой:

— Слишком он у тебя… творческий. Для такого рода личностей характерна духовная сумятица и эмоциональные качели, из него руководитель оперативного отдела, как из меня — гриб. А насчет Ви… тебя не смущает, что она может в любой момент уйти в декрет?

Я хихикнул.

— Тайвин — гриб! Почему гриб? Но я запомню, и не надейся. Будешь Мухоморчик, ты у нас личность яркая и ядовитая.

— Что первое в голову пришло. Я тебе уши оборву, только посмей на меня прозвища навешивать. И в нос дам.

Я немедленно восхитился.

— Так ты сам себя с грибом сравнил, я-то тут причем. А ты умеешь?

— А то, — снисходительно глянул на меня гений. — С двумя старшими сестрами, от которых младшего брата надо отбивать, пожил бы, и не такому бы научился.

— Ясно, — улыбнулся я. — Не хочешь быть Мухоморчиком, обзову Бледной поганкой. О, придумал! Желчный гриб! Да ладно, ладно, не шипи, не буду обзываться. А насчет декрета… В декрет может кто угодно уйти, сейчас бы в середине двадцать третьего века мам и пап по декретному признаку делить. Справимся.

— И все равно. — Перестав на меня злиться, Тайвин упорно гнул свою линию. — Вот тянет же тебя на всяких обиженных. Скорпикору прикормил, девочку у гептаподов изъял, астродесантников на пряник приманиваешь, сотрудника охранного агентства зачем-то суккубами совратил. А если не подойдут?

— Если не подойдут или откажутся — тогда Берц, — пожал плечами я. — Очевидно же. Я там письмо написал, попросил его пока на командование поставить, а там мы бы разобрались.

— Письмо? Письмо — это хорошо, может, у Андервуда что-то шевельнется в том месте, где совести положено расти. Берц будет против, — вздохнул гений. — Да, проблемка.

— Да почему вдруг? Я вообще считаю, что несправедливо занимаю его место.

Я и правда так считал, и по сию пору.

— Ты сам прекрасно знаешь, — мягко сказал Тайвин. — Роман — великолепный первопроходец, отличный боец и командир. Для военных. Но он не лидер для оперативников Корпуса. Со временем я думаю, он возглавит собственное военное подразделение, близкое к тебе, зачем такой талант на побегушках держать. Но он — не ты. И тобой не станет. Вернемся к нашим баранам, то есть, потенциальным работодателям.

— Угу. Вот ты говоришь, криминал меня не волнует. Волнует, конечно. Только я его представителей еще ни разу в жизни в глаза не видел, если не считать Алана и школьных торговцев легкой наркотой. И с Макс тоже… концов полиция так и не нашла никаких. Эх, аналитиков бы сюда, жаль, что я — не Ан, а ты — не Чингиз, — посетовал я, чувствуя глубокую признательность другу за теплые слова и веру в меня. Сам я так в себя не верил, как окружающие. — Но могу предположить, что потребовались мы оба по вполне прямому назначению — разведывать и изучать.

— Седьмой, — хором сказали мы и переглянулись. Такого поворота, признаться, мы точно не ожидали.

Небольшие перегрузки сменились мягким толчком и тишиной. Ремни с тела с тихим шелестом втянулись внутрь кресел обратно, а вот фиксаторы с конечностей, естественно, нет. Я склонился к подлокотнику и сладострастно почесал нос.

— Что, продолжения захотелось? — съехидничал Тайвин.

— Боже упаси, — меня передернуло. — Может, недели через две-три, точно не раньше.

— Смотри мне.

— Куда?

— На себя.

— Да смотрю. Чувствую себя в глубоком андеграунде.

— Скорее им самим пребываешь, пьянь.

— Кто б говорил, ядовитая ты зараза.

За безобидной перепалкой мы тщательно друг от друга скрывали волнение и чувство ожидания грядущих неприятностей. Переборка двери отъехала в сторону, в пассажирский отсек просочилось пятеро крепких мужиков с иглометами наизготовку, окруживших нас по периметру.

Пока охрана подпирала стены и дверь, я, склонив голову, беззастенчиво разглядывал их экипировку и внешний вид. Боевые экзокостюмы, со встроенным, но не активированным режимом хамелеона, иглометы новейшей модели, на запястьях — гибкие смарты, последний писк моды. Лица у всех суровые и непреклонные, и с едва уловимым налетом причастности к общему делу, которое бывает у людей, давно и плотно состоящих в клубах по интересам. Я, например, как-то на спор в компании узнавал представителей военных структур и близких к ним профессий, врачей и педагогов, и ошибся лишь один раз. Наверное, и у нас постепенно появляется эдакий налет профессиональной деформации, вот только у этих чувствуется жесткость что ли, даже жестокость.

— В бандах дисциплина и иерархия похлеще, чем в военной части с самой дедовской дедовщиной, — глубокомысленно изрек я в пространство, припомнив прочитанные по работе давным-давно статьи о психологическом портрете человека, состоящего в преступной группировке. Пространство никак не отреагировало, чего я, признаться, и не ждал. Тайвин дернулся, но промолчал — видимо, хотел предупредить, чтобы я не нарывался.

В двери показался знакомый силуэт — там стоял, не к ночи будь помянут, Алан собственной персоной в глухом деловом костюме с воротником-стойкой на восточный манер. Помнится, после того, как я изгнал «Апостол» с Шестого, но Алану дал шанс, синдикат на меня здорово обиделся. Видимо, как и сам Алан.

— Ба, какие лица! — обрадованно воскликнул я. — Извините, мы не при параде.

— Я чувствую, — вместо приветствия поморщился человек-невозмутимость. — Хорошо посидели?

— Просто отлично, — обтекаемо ответил я и поинтересовался: — Чем обязаны?

— Приглашаю вас на прогулку в одно крайне любопытное место, — Алан заложил руки за спину, принял устойчивую позу и, никуда не торопясь, начал рассказывать. — После того, как вы имели неосторожность пресечь деятельность синдиката «Апостол» в колонии Шестого мира…

Я бесцеремонно его прервал.

— Алан, говорите прямо. Я вышвырнул ваших боссов с Шестого не потому, что мне вожжа под хвост попала или я обиделся на попытку подкупа и убийства моих коллег, а потому, что были нарушены правила колонии, кодекс первопроходцев и межпланетарный свод законов, причем довольно грубо и весьма по-хамски. Вы должны понимать: успешное существование колонии — результат их соблюдения больше, чем наполовину. Не получились планы — так понастройте новых, желательно подальше от Шестого.

— Обязательно. И они получатся, если вы не будете у нас под ногами мешаться, — с толикой раздражения ответил Алан.

— А, так вот почему вы меня с кресла спихнуть захотели! — просветлел я. — А я-то все голову ломал, кому оно надо и зачем. Почему же с первого раза сразу не стали убивать или подставлять?

— Изначально я влияние фактора вашего присутствия не учел до конца. И когда понял, что вы из себя представляете, сразу предложил вас или устранить, или сменить вам место работы принудительно. А с захватом лагеря на экваторе и попыткой манипуляции вашим сознанием не мои идеи. Я в бредовых планах с неграмотной реализацией не был замечен, и предпочитаю в оных не участвовать, — отрезал промышленник немного громче, чем обычно.

— Только если их сверху не спустят? — хитро прищурился я. — А над этим верхом, похоже, еще верха есть, и у них для вашего ментата с экзотическими идеями кредит доверия и средств побольше, чем у вас. Я прав?

Алан не ответил, но я нутром чуял, что угадал, и попытался посочувствовать.

— Я понимаю, вы просто исполнитель, и, поверьте, совершенно не хотел, чтобы из-за моего решения у вас были проблемы. И я предлагал вам альтернативу, а вы с нами вот так… И что же я, по-вашему, из себя представляю? — с любопытством прицепился я к апостольцу.

Алан наклонился ко мне и изучающим взглядом прошелся по мне снизу доверху, в завершение инспекции посмотрев мне в глаза — и мне стало немного жутковато от черной бездны, что притаилась за его зрачками. А он резюмировал:

— Огромную головную боль. Моя бы воля — я бы в принципе на Шестой никому не посоветовал лезть. Дороже выйдет. А если бы я и хотел по вашей рекомендации отойти от дел, — в его нечитаемых темно-карих глазах я уловил легкую тень несбыточной мечты, которая тотчас же улетучилась, — я вряд ли бы смог. Уж вы-то должны понимать.

— Понимаю. Короче. Седьмой, да? Закрытый мир, новые ресурсы, новые существа, новые вещества… вам будет где развернуться. И законов тут пока нет. Что вы от меня хотите? От него — понятно. — Я кивнул на ученого, не отрывая, впрочем, взгляда от Алана. На лице у нашего похитителя не дрогнула ни одна мимическая мышца.

— Того же, что вы делаете всегда — исследовать новый мир. Мне стоило, кстати, больших трудов убедить своих, как вы выразились, боссов, в вашей полезности. Неужели вам неинтересно?

Мне, разумеется, было более чем интересно, и я намеревался получить от организованной преступности как можно больше, раз подвернулся такой случай.

— Интересно. Но работать за еду я не привык.

— Вот так просто? — делано поразился Алан. — Надо было не ваших людей подкупать, а вас?

— Нет, конечно, — я улыбнулся краешком рта. — Вы прекрасно знаете, куда бы я вас послал с таким предложением. Собственно, я и послал. Но вы связали меня по рукам и ногам в буквальном, — я демонстративно пошевелил пальцами, — и фигуральном смысле. Запасного шаттла, увы, в кармане не ношу, деваться мне некуда, а вместо бессмысленного упорства и голодовки я предпочту работать. Все равно рано или поздно это делать.

— Вы меня приятно удивляете, Честер. Что вам потребуется?

Переговоры с Аланом затянулись, а Тайвин, подхвативший мою инициативу, мне показалось, вытянул из него вообще всю душу, сварливо по триста раз уточняя названия и параметры нужной ему аппаратуры.

— Фотонный микроскоп тебе зачем? — спросил я, когда нас под конвоем завели в большое помещение и оставили одних. Посреди огромной, отлично освещенной полупустой комнаты с серыми стенами стояли столы, видимо, под аппаратуру, стойка с голопроекторами для меня, в глубине виднелись несколько дверей, к которым я и направился. За первой дверью обнаружились две койки с полками над ними и одной тумбочкой посередине, над ней нависал небольшой ночник. Негусто. Я засунул нос и в тумбочку — там несколькими стопками лежали обезличенные серые футболки и нижнее белье. Позаботились, и на том спасибо.

Тайвин остался стоять и оглядываться посередине выделенной нам скаковой площади. Услышав мой вопрос, он ответил:

— Не «фотонный микроскоп», а двухфотонный электронный лазерный микроскоп Денка в квантовой модификации Колмогорова.

— Ну ты и зануда иногда, — отметил я, заглядывая за вторую дверь, там расположился скромный душ и санузел. — Так зачем?

— Поиграться хотел, обеспечивают-то нас хорошо, но государственному финансированию такие игрушки не по карману. Особенно если они по факту практически низачем не нужны. — невозмутимо пожал плечами штатный гений. — Я же не попросил микроплазменную горелку, пару килограммов алмазов и лом титаново-палладиевого сплава.

— А если бы попросил?

— Вряд ли мне бы их привезли, — с некоторой ноткой сожаления отметил Тайвин. — Учитывая, что я еще набрал, я бы умную броню спаять смог, и мы б с тобой, считай, по красной дорожке с фанфарами отсюда вышли.

— А без горелки и алмазов не получится?

— Не получится. Если фотонный микроскоп я еще могу протащить, то более очевидные компоненты антигуманного характера и неспециалисту понятны. В общем, собрать на коленке игломет или ядерный реактор не выйдет, и не мечтай.

— Вот блин, а так хотелось, — буркнул я, продолжая осматриваться. — Вот знаешь, что мне не нравится?

— И что же?

— Наш сборный отчет по Седьмому ушел в «Авангард» и Санникову, и после нас быстренько умыкнули, и месяца не прошло. До Земли информация бы неделю шла, да еще время скоординироваться, до Седьмого долететь… Но постройки тут хоть и свежие, но чтоб за неделю-две… Маловероятно, скорее, месяц, не меньше, как раз, когда мы вернулись. Получается, у них там крот, у наших военных, не на Земле, как я думал, — констатировал я.

— Почему не в научных кругах? — спросил Тайвин.

— У ученых очень вряд ли, они ребята в большинстве с пунктиком на науке и себе. Они такую авантюрную свинью подложить вряд ли способны, а тут точно работа командная и криминальная, — уверенно сказал я. — А с «Апостолом» мне все понятно. Зачем синдикату теперь один рудник с оксидом лютеция, если потенциально есть полная планета наркоты, а то вдруг и пара сотен таких рудников найдется, да без охраны. Не хватало только того, кто эту наркоту достанет без особых людских потерь, и кто ее побыстрее изучит и синтезирует в лабораторных условиях. Зато теперь от Шестого они отстанут — и хорошо, ребятам попроще без меня будет.

— А почему ты так быстро согласился? — с недоверием спросил ученый.

— Не можешь предотвратить пакость — возглавь. А если серьезно, выбор был, Тай? Либо я пытаюсь выиграть время, а заодно и узнаю мир, и пробую «Апостолу» палки в колеса повставлять по возможности, либо подвергаю опасности тебя и себя. Я-то ладно. Но штатными гениями разбрасываться…

Тайвин только губы поджал, он тоже расклад понял отлично. И ему происходящее точно так же не нравилось, как и мне.

— И еще. Я не вижу тут ни одной камеры наблюдения. Я все обсмотрел, даже скрытых не нашел. Странно это, не находишь?

Тайвин хмыкнул.

— Тебе виднее, ты у нас оперативник. Может, прослушка какая есть, ты б конструктивных идей вслух не подавал. Но вообще да, странно.

— Кто б говорил, — отозвался я в глубокой задумчивости и замолчал.

Не хотелось мне Тайвину говорить о том, что он прав, и за видимой лихостью моего решения кроется нешуточная моральная задница, которую я потом буду в себе порядком времени разгребать.

Через пару дней плевания в потолок криминальные элементы соизволили обеспечить нас материалами для работы. Мне привезли несколько петабайт записей, сделанных, по-видимому, просто с ограждения жилого комплекса, или что тут у них. Мы поверхности Седьмого так и не увидели — посадочный модуль приземлился сразу к «кишке» прохода к внутренним помещениям. Тайвину сгрузили кучу ящиков с его драгоценной аппаратурой и пару коробок с какими-то пробирками. Эти он, радостно фыркнув, принялся разбирать в первую очередь.

Более или менее приведя выделенное нам для работы место в относительный порядок, мы оказались в неудобной неопределенности — вынужденная изоляция от мира давала о себе знать постепенным повышением раздражительности и желания активничать, а поскольку мы не понимали, следят за нами или нет, чувство тревоги все усиливалось, приводя к досадным перепалкам на пустом месте. И если я, просмотрев пару часов голограмм, начинал делать заметки и ходить из угла в угол, то Тайвин молча и сосредоточенно работал, и я прекрасно чувствовал, как мы начинаем друг друга бесить разными привычками и организацией работы. В конце концов на утро четвертого дня я не выдержал. Звякнула вроде бы случайно задетая пробирка, разлетаясь мелким крошевом о бетонный пол.

— Зачем ты мне результат опыта испортил, гамадрил кошкоглазый?

Я неопределенно пожал плечами. Ну разбил тару, да, криворук я с утра.

— Внимания твоего хочу. Надо что-то делать.

— И что? — Тайвин уныло смотрел на осколки пробирки и медленно испаряющуюся едким дымом лужицу белесой жидкости.

— Как это что, странные ты вопросы задаешь, — ядовито ответил я. — Что обычно делают люди, оказавшись в подобной ситуации? Сбежать, конечно.

Тайвин еще более уныло посмотрел на меня.

— А если нас сейчас подслушивают?

— Да на здоровье! — широким жестом великодушно разрешил я. — Сколько угодно! Тай, ну ежу понятно, что мы не будем сидеть на заднице ровно. И наши «работодатели», — я изобразил пальцами кавычки, — прекрасно об этом знают. Вопрос не в том, будем мы пытаться сбегать или нет, а когда и как.

Я подмигнул ученому, и тот с ленивой заинтересованностью протянул:

— А я-то думал хотя бы здесь спокойно поработать.

Вот язва какая!

— А ты хотя бы на минуту прекрати думать, идет?

Тайвин злобно на меня покосился. Запрети, мол, козе капусту, рискни здоровьем.

Я подавил вспышку раздражения, и терпеливо пояснил:

— Здесь творится что-то крайне необычное. Я пока не могу толком тебе объяснить, но все шансы у нас есть. И я настоятельно рекомендую тебе действительно прекратить внутренний диалог, и попробовать посмотреть и послушать.

— Как с девочкой?

Я сделал вопросительный домик бровями. Тайвин пояснил:

— Мы с Романом смотрели запись с регистратора. Я не понимаю, как вообще ты смог увидеть ее в траве. Там даже сенсодатчики при переориентации на нужный цвет почти ничего не дают.

— Наверное… — растерялся я. — Ты же не будешь мне сейчас дифирамбы петь, правда? Не время и не место.

Тайвин ехидно улыбнулся.

— Не дождешься. Одного раза в пятилетку достаточно. Так, ладно, это потом, — штатный гений блеснул острым взглядом из-под очков. — Как обсуждать будем?

— А как в детстве. Придумаем свой язык, жутко секретный, и никому не понятный! — меня так и подмывало показать ученому язык в качестве наглядного пособия, но титаническим усилием воли я сдержался. Подурачимся потом, когда (и если) выберемся. — Но если тебе приспичило поработать, то пожалуйста…

Тайвин тяжело вздохнул и по-отечески пригладил мне вихор на макушке.

— Честер, двадцать семь годиков, все еще верит в сказки про сумасшедших ученых.

— А что, я неправ? — похлопал ресницами я.

— Чез… — укоризненно протянул друг. — Перестань. Я понимаю, что ты не в своей тарелке, оттого и сыплются из тебя плохие шуточки, как из драного мешка. Но мне тоже не по себе.

— Когда ты успел психологом заделаться? — мне стало неловко, но остановиться я смог не сразу. Я действительно ощущал себя максимально неуютно. В конце концов, похищали меня впервые, и не сказать, чтобы мне это понравилось. — Ладно, молчу, молчу.

Остаток дня мы провели каждый за своим занятием. Тайвин молча химичил, изредка хитро на меня поглядывая, я, вооружившись наушниками и блокнотом для заметок, просматривал записи с камер наблюдения, любезно мне предоставленные. И все больше хмурился — поведение наших тюремщиков не оставляло сомнений в нетрезвости рассудка.

Я, например, сразу установил бы круглосуточное наблюдение по периметру жилой зоны, попробовал сделать несколько вылазок и поставить, я не знаю, замаксированные гололовушки, если дроны по каким-то причинам не срабатывают или местное зверье их залюбливает до печального конца. И за нами я бы организовал круглосуточный мониторинг с прослушкой и биодатчиками. Мало ли чем мы заняты, что мы могли притащить с собой, и уж тем более таким типчикам как мы с Тайвином, я б вообще не шибко доверял.

Но то, что я видел и слышал, намекало недвусмысленно и весьма жирно на вопиющую безалаберность. Если за нами установлено видеонаблюдение — я и то сильно удивлюсь. Интересно, почему? Я нутром чуял вмешательство третьей стороны, и не мог представить себе, кто, как и зачем мог бы повлиять на криминальные элементы, обычно пекущиеся о своей безопасности аки травоядные за свою бесценную шкуру.

Когда отрубили свет, я залез на свою койку, распаковал термоспальник и приглашающе откинул его край. Тайвин понимающе хмыкнул, и нырнул в импровизированную палатку. Подождав, пока глаза привыкнут к полутьме, подсвеченной оставленным нам от щедрот фонариком, не говоря ни слова, я начертил первую от балды придуманную закорючку и напротив нее подписал букву.

Через полчаса молчаливого интенсивного мозгового штурма по придумыванию очередной фитюлины, призванной обозначать следующий алфавитный знак, я не выдержал.

— Слушай, а давай сказку напишем. — Тайвин странно посмотрел на меня, так, что я аж переспросил. — Что? Ну, сказку, сначала одну букву заменим, потом две, потом три, потом все. Чтоб закрепить. — я пытался как мог без подробностей объяснить свою идею на случай, если прослушка все-таки ведется.

— Я просто все ждал, когда тебя прорвет. Ты же органически не способен на молчание. Жалко, тут не с кем поспорить или организовать тотализатор. Я бы пару ставочек сделал.

— Да ты азартен! — изумился я. — Никогда бы не подумал.

— Да, — с видимым довольством в голосе констатировал ученый. — Я, как видишь, не совсем еще погряз в науке. А еще я люблю текилу, оливки и хамон.

— Про текилу я в курсе. Гурма-а-ан. Вот так работаешь с человеком, работаешь, а потом выясняется, что он хамон ест. Ужас же!

— Почему? — искренне удивился Тайвин.

— Оно же пахнет!

— Да. Это благородный аромат сыровяленой говядины.

— Фу! Это как кинзу потреблять.

— Сам ты фу. Не понимаешь ничего, как есть гамадрил. А что за кинза?

— Трава такая вонючая. Типа петрушки или укропа, только жрать это невозможно.

— Никогда не пробовал.

Поняв, что на конструктив наши мозги более не способны, мы вылезли из-под спальника, и разговор плавно перекинулся на приправы, плесневые сыры, перетек в обсуждение литературы, музыки и визгейма. Через пару часов мы с сожалением расползлись по кроватям, предварительно уничтожив следы наших экзерсисов с тайнописью. И за прошедшее время нас никто не потревожил! Ни одна живая охранничья душа. Засыпал я с полной уверенностью в своей интуиции и странной природе Седьмого.

— Стажер Мартин Камински по вашему приказанию прибыл! — козырнул Март, заходя в кабинет. Он заложил руки за спину и стал в вольной стойке, слегка нарушив субординацию. Это мелочь, но Андервуд заметит. Ссориться напрямую с этим злым репейником Марту было не с руки, но маленько уколоть очень хотелось.

Пока Андервуд сверлил стажера взглядом, Март мельком огляделся — ни одной детали обстановки зловредный ревизор под себя не переделал, все оставалось с виду таким же, как и оставлял Честер перед уходом: все безделушки на полках, книги, методички, лишь груда распечаток и заметок на столе сдвинута в сторону, и то, чтобы не мешать работать с планшетом или документами. Странно. Такие люди как Андервуд должны быть жуткими аккуратистами, вплоть до смахивания несуществующих пылинок с идеально чистого стола. И здесь не стоит обманываться выцветшими с возрастом до цвета яркого золота рыжими волосами, веснушками и веселыми морщинками в уголках глаз, что насквозь прожигали сейчас Марта холодным зеленым огнем, пробираясь в его мысли.

Минутное молчание прервалось.

— Расскажите о себе, — попросил ревизор.

Март насторожился и подобрался: он ожидал приказа, а получил пространный вопрос.

Эта постоянная кардинальная разница между внешностью и личностью, поведением ревизора и его поступками здорово смущала стажера. Он исподволь чувствовал неправильность, но мог определить лишь ее наличие, но не причину — так бывалый натуралист чувствует неладное в лишенном птичьего пения весеннем лесу. Только у Андервуда эта дуальность казалась еще и многослойной, словно каждая его черточка скрывала двойное, а то и тройное дно. Стажер посмотрел Андервуду глаза в глаза и с интонацией человека, желающего безмерно угодить вопрошающему, уточнил:

— Что именно? Формат «родился-учился-служил-женился»? Случаи из жизни? Распорядок дня?

— Это я и без вас знаю, — отмахнулся ревизор. — Расскажите об общении с первопроходцами. Как вписались в коллектив? Есть у вас вопросы, уточнения, пожелания?

— Нет, — поколебавшись, ответил Март. — Отличный коллектив, ребята юморные, мы с Ви вполне освоились. Или…

— Продолжайте, — заинтересовался ревизор легкой заминкой.

— … или вы хотели спросить, какие о вас ходят слухи, что мои коллеги хотели бы предпринять, и что думают по поводу сегодняшнего письма? — спросил Март.

Юлить ему сегодня претило, и он решил сразу избрать тактику туповатой военной честности. Авось полковник поверит в его невысокие умственные способности.

Андервуд, слегка обескураженный прямотой стажера, потер горбинку носа и перестроился.

— Хорошая попытка. Но учти, что я тебя вдоль и поперек изучил. Думаешь, я бы повелся на твой блеф?

Март скупо улыбнулся. Такой разговор ему нравился намного больше.

— Почему было не попробовать? Так как?

— А ты станешь работать на меня?

— Нет.

— А если подумать? — ревизор прищурился и улыбнулся. Морщинки в уголках глаз ожили, сделав лицо Андервуда совершенно иным, словно из полковника кто-то изгнал неведомым экзорцизмом бюрократическую язву, позволив обычному человеческому выглянуть наружу.

Март невольно улыбнулся в ответ.

— Нет.

— Давай договоримся, — предложил Андервуд. — Ты рассказываешь мне то, что сочтешь нужным и важным. Корпусу ты про мое предложение так и так расскажешь, это я про вас уже понял и буду учитывать. Впрочем, решение за тобой. А я…

— А вы? — подхватил встречную паузу Март.

— А я верну вам Честера.

Март секунду думал. Сделка выглядела честной, хотя и попахивала легким постмодернистским абсурдом. И неправильность из облика полковника волшебным образом пропала — похоже, что Андервуд очень искусно притворялся, прав был Честер. Впрочем, как оказывался прав почти всегда. Вспомнив его напутствие верить в своих коллег, в людей вокруг, в свои силы и мир, Март рискнул и протянул руку.

— Договорились.

— Если потребуется встреча, или будет что сказать, или что угодно в голову придет — присылай на смарт вызов с пометкой «Гриф», — принял рукопожатие Андервуд.

— Какой гриф? — не понял Март и пошутил: — «Совершенно секретно»?

— Зовут меня так. Гриф. В узких кругах. Свободен, — ревизор вновь перевоплотился в воплощение надменной высокомерности, и Март был вынужден ретироваться, уж больно недвусмысленно его вытурили.

Он не оборачивался, а потому не заметил, как полковник за его спиной устало ссутулился и принялся потирать ладонью лоб. Стажер неплох, да, и блефу быстро научится, это дело наживное. Вопрос только в том, успеет ли Гриф до того, как Март раскусит его игру, скинуть крапленые карты и заполнить банк-пустышку обещанным призом.

Вряд ли во всех семи — ну, теперь уже восьми — мирах бегает еще один убежденный идеалист, размахивая направо и налево верой в людей и сверкая бесконечной влюбленностью в Шестой мир в рыжих глазах с вертикальными зрачками. Словом, найти такого индивидуума, как Честер, раньше труда бы не составило, больно приметный. Если бы не растиражированный с легкой руки самого Грифа образ героя-первопроходца со всеми его особенностями внешности. Теперь только ленивый фанат визгейма про отважных первопроходцев в черный не покрасился и кошачьи линзы себе не купил. Поди теперь настоящего отрой среди подражателей.

Полковник рассеянным взглядом посмотрел на дверь, вздрогнул и поморщился, сфокусировавшись на почти незаметном темно-бордовом отпечатке ладони на черной планке дверного проема. Если не знать, куда смотреть, можно и не заметить. Но Гриф отлично помнил, кто и когда оставил этот след — и его это раздражало и стыдило сейчас еще больше, чем в первый раз.

Берц практически шагнул в научный отдел вслед за Санниковым, но приостановился, заметив в коридоре незнакомую фигуру — молодой человек, совсем юноша, с интересом и легкой нервозностью озирался по сторонам. Первопроходец вспомнил: ах да, курсы подготовки при Корпусе проходили трое. Март с Ви справились в рекордные сроки, а теперь вот и третий до конца муштры дополз.

Берц кивнул ученому, мол, пару минут, и скомандовал:

— Стой!

Новоиспеченный стажер застыл на месте в напряженном состоянии: рука у правого бедра, ноги слегка согнуты, тело напряжено.

— Вольно. Как зовут?

— Дженк.

Стажер выпрямился, расслабил мышцы, обернулся и протянул руку. Берц ответил на рукопожатие, представился и присмотрелся к новичку: темноглазый, темноволосый, с живым любопытством во взоре, навскидку лет девятнадцати-двадцати, но подростковой угловатости уже лишился, а неплохой рост и размах в плечах, как и отточенную тренировками плавность движений, приобрел. Неплохо.

— Так в армии не готовят, — закончив осмотр, покачал головой Берц. — Выучку вижу, но система странная. Видимо, авторская. Кто-то из наемников?

Дженк было съежился (Берц слегка прищурился и взял на заметку — похоже, что мальца несколько лет натаскивали методом «без тумака, как без пряника»), но быстро вернул мнимо уверенный прищур и разворот плеч обратно.

— Биолог.

— Эйн? Щитомордик? — изумился Берц. — Я не слышал, чтобы он брал учеников. Хотя я и видел его лет семь назад, и то один раз.

— Вы его знаете? А почему «Щитомордик»? И почему вы спрашиваете, про меня ж наверняка досье в пару гигабайт успели собрать, — забросал оперативника вопросами Дженк, и первопроходец удовлетворенно хмыкнул: Чез умеет подмечать кадры. Другой наглый вьюнош на месте Дженка поднял бы нос кверху и принялся задираться, отстаивая честь наставника-наемника и свой невеликий авторитет, этот — активно интересуется без капли предрассудков.

— Потому что я предпочитаю сначала знакомиться с человеком, потом — с архивом, чтобы впечатление себе раньше времени не портить и не искажать. А что касается Эйна… «Биолог» он для заказчиков и широкого круга заинтересованных только последние несколько лет, а до этого, пока он из шлема не вылезал и ядовитыми шуточками раскидывался в разные стороны, его только Щитомордиком и звали. Гадюка — она гадюка и есть, хоть в шлеме, хоть без, — ровным тоном пояснил Берц, не забывая, впрочем, наблюдать за стажером.

Дженк кивнул и с легкой обидой в голосе протянул:

— А мне ни слова не сказал…

Берц улыбнулся краешком рта: совсем юнец, и щеки надул так, что детсадовец бы позавидовал.

— Я б тоже не сказал, репутацию беречь надо. Пошли.

— Куда?

Вместо ответа Берц приглашающим жестом развернул ладонь — и дверь справа от них приветственно открылась. Юноша несмело заглянул в святая святых Корпуса — научный отдел — и оттуда на него пахнуло припоем к микроплазменному паяльнику, резким химическим запахом с примесью аромата смолы пихты и свежестью накрахмаленных белых халатов.

— А у вас все еще канадский бальзам используют? — тут же спросил Дженк. — А почему не метакарн?

Из-за погребенного под бумагами и голограммами стола резво вынырнул Санников, и Берц подивился прыти маленького ученого с поистине гигантским энтузиазмом. Сколько первопроходец с Дженком знакомился? От силы пару минут, а Лекс уже успел и в науку обратно закопаться, и выскочить оттуда табакерочным чертиком.

— Потому что кремнийуглеродные организмы на обычные фиксаторы почти не реагируют, а вот на терпентины вполне. Откуда такие познания, юный радивый ум? Позвольте представиться, Александр Николаевич, координатор от Всемирной ассоциации наук, — Санников энергично потряс стажера за руку и белоснежной бабочкой скользнул за стол обратно, тут же схватившись за брошенный было блокнот, в котором только что делал заметки по старинке, вручную. — Мне кажется, или я вас раньше среди досточтимых первопроходцев не видел?

Дженк застыл на месте, с обожанием глядя на Санникова во все глаза и опасаясь лишний раз пошевелиться, пока Берц ладонью под лопатки осторожно не подпихнул стажера вперед.

— Я новенький. Стажер. У меня по биологии был очень хороший учитель, — смутился Дженк и шагнул ближе к столу, бегло обернувшись и уловив краем глаза одобрительный кивок Берца.

— Заметно, молодой человек, заметно, — с довольным блеском в глазах отметил Санников, оторвавшись от блокнота. — Подскажете, кто?

— Биолог.

— Да понятно, что не химик, — мотнул головой Лекс.

Берц понимающе хмыкнул, а Дженк, смутившись еще больше, поправился:

— Кир… Кирк Сергеевич.

— Эйн? — изумился Санников, бросив блокнот с заметками на край стола.

— А вы его откуда знаете? — в один голос поинтересовались и Берц, и Дженк.

— Уникальный специалист! Еще бы мне его не знать, с таким уровнем достоверности описывать повадки динофауны Третьего… Криптозоолог, знаете, ли, археоптерикс редкого полета, а чтоб еще и в школе преподавал, заражая неокрепшие умы интересом к науке… Наподобие вашего, надо полагать, — улыбнулся ученый стажеру. — Но я Кира еще по Межпланетке помню, я тогда только в аспирантуру поступил, и мне на полставки дистанционников с первых трех колоний дали. Эйн меня поразил тремя вещами: тягой к знаниям, любовью поспать и недоверием к людям. Скольких трудов мне стоило хотя бы слово помимо дела из него вытащить! Практически клещами вынимал. Я тогда думал, что важен индивидуальный подход, знаете, разговор по душам, коммуникационный контакт… Потом меня от сего педагогического порыва преподавательские будни отучили, но первые ученики всегда запоминаются лучше всего, да у нас и разница в возрасте была лет пять от силы, считай, ровесники. Потом я про него забыл, а как несколько лет назад статьи пошли в детских научно-популярных изданиях — вспомнил. А что?

— Разносторонняя личность, — качнул головой Берц, подошел, поправил блокнот, норовивший соскользнуть на пол, кинул взгляд на содержимое и спросил: — Разрешите?

— Конечно, — махнул рукой Санников.

— Что это? — спросил первопроходец, присмотревшись к наброску в блокноте.

— Это как раз та проблема, которую нам с вами предстоит решить, — посерьезнел ученый. — Как видите, Роман Витальевич… э-э-э… Берц, да? Так вот. Дражайший вы мой первопроходец, вы готовы спасти колонию снова? Ввиду того, что Честера и Тайвина мы временно лишены, кроме вас организовать сие действо больше некому.

Спустя полчаса озадаченный до крайности Берц и чуть не подпрыгивающий от поставленной перед ними задачки Дженк вернулись в оперативный отдел. Дверь в кабинет Честера открылась, и оттуда вышел Март в состоянии столь же крайней озадаченности. Берц прищурился и объявил:

— Корпус! На улицу. Надо поговорить.

Оперативники кинули взгляд на Марта, на шаркнувшую за ним дверь, на Берца и новое для них лицо стажера, и потянулись к выходу. Оказавшись на свежем воздухе, оперативный отдел в полном составе уставился на Берца в немом вопросе.

Временный заместитель глубоко вдохнул и принялся рассказывать.

— Во-первых, знакомьтесь, наш третий стажер, Дженк. Али, принимай.

— А почему я? — заныл было Али, но под недоуменными взглядами коллег замолчал, вспомнил и кивнул. Именно ему Чез велел третьим стажером заниматься — и, видимо, точно знал, кому и почему надо новичка поручить. И не Али с распоряжением руководителя оперативного отдела спорить, пусть Чез и отстранен пока от должности.

— Дженк не нулевой, его обучал один из наемников, тебе будет интересно поработать, — Берц слегка кивнул Али в ответ, удостоверившись, что тот текущую рабочую проблему принял.

— Кто? — встрял Вик.

Берц хмыкнул — Вик не мог не вспомнить бытность свою по молодости в рядах вольных воинов.

— Биолог. — Глядя на недоумевающего Вика, Дженк поправился: — Может, вы его знали как Щитомордика, если давно тут работаете.

— Эйн? — изумился Вик. — Однако… Я бы и сам тебя на поруки взял. Но Чезу виднее.

— Да откуда вы тут все Кира знаете? — не выдержал Дженк, не забывая разглядывать первопроходцев.

Берц выглядел классическим воякой — короткий ежик каштановых волос, уверенная твердость голоса и фигуры, воспитанное опытом спокойствие серых глаз. Али, его будущий наставник, щеголял потрясающим орлиным профилем с легкой горбинкой носа и специфическим южномосковским акцентом, а сухопарый Вик сразу поразил воображение стажера шевелюрой кислотно-оранжевого оттенка с хамелеоновыми кончиками прядей.

— Такую потрясающую историю и личность стыдно не знать, — с наставительной интонацией произнес Вик. — Вот сам посуди, если бы ты был на месте наемника, куда тебя, думаю, вторая ипостась Эйна и не пустила, ты бы прохлопал байку о том, как из-за частичного отключения памяти наемник учителем биологии заделался?

— Нет, — улыбнулся Дженк. — Но там, скорее, наоборот вышло.

— Тем более. Вот поэтому среди наемников все в курсе, включая тех, кто уже не у дел, как я.

— Я не наемница, и я не в курсе, а мне интересно, — подала голос черноволосая зеленоглазая брюнетка. Ее за талию обнимал высокий блондин с мраморной кожей, белесыми волосами, ресницами и бровями, и странным фиолетовым оттенком глаз.

— Я тебе потом расскажу, Ви, — пообещал Вик. — Это шедеврально. Красный, ты оценишь.

Блондин поднял левую бровь высоко вверх.

— Да? Договорились.

На этом слове широкоплечий брюнет, стоящий рядом с Ви и Красным, вздрогнул и опустил глаза. Локус внимания первопроходцев сместился на него, и Берц спросил:

— Март, чего от тебя эта сволота хотела?

Март пристыженно обернулся в сторону офиса и украдкой посмотрел вверх: там, в окне кабинета Честера на третьем этаже, маячила грозная фигура Андервуда, а тут, внизу, на служебной стоянке рядом с флаерами, на него с интересом и без враждебности смотрели пятнадцать оперативников во главе с задавшим вопрос Берцем, и новичок-стажер. И Ви, его боевая подруга по астродесанту, улыбалась, уютно прильнув под руку к Красному.

Марту стало жутко неуютно и как-то стыдно, хотя, по-хорошему, он пока ничего предосудительного не сделал.

— Он хочет, чтобы я к нему с докладами бегал, — секунду поколебавшись, признался Март и поделился впечатлениями от разговора с ревизором: — Я решил согласиться. Мне кажется, он какую-то не то двойную, не то тройную игру ведет. Не такая он гнида, какой прикидывается.

Берц хитро прищурился и постановил:

— В принципе, я так и думал. Вот и давайте-ка мы ему устроим… тройничок.

Оперативники хихикнули, а Роман продолжил:

— Март, не пугайся. Ребят, давайте вокруг него кружок сделаем, вроде как мы его сейчас допрашивать будем.

Бойцы рассыпались, а Март поежился, оказавшись в центре внимания и круга. Берц выступил к нему и принял показательную позу классического задиры — подбородок вверх, руки на груди, одна нога вперед, пусть Андервуд понервничает, но то, что он при этом сказал, Март осмысливал с минуту, прежде чем до него окончательно дошло:

— Март, если ты готов, я могу тебе такой вариант предложить. Ты пару раз сходишь к этому стервятнику со сведениями, ничего не утаивай, говори, как есть. Мы в ответ устраиваем тебе показательный бойкот как элементу нежелательному. Ты на этом фоне пристраиваешься к ревизору и потом нам рассказываешь, что он затеял. Честера с ученым надо искать, ясно, что пропали. Стажировка — это чушь собачья для отвода глаз. Мы предполагаем, кто их стибрил. А вот куда и зачем… Но пока давайте все сделаем вид, что поверили, потому что времени препираться с Андервудом у нас нет, так что кем бы он ни был, надо его побыстрее из Корпуса выдавить и договариваться с «Авангардом» и полицией о поисках. Март, потянешь?

Март, прикинувший на себя роль двойного, а то и тройного агента, просиял и кивнул:

— Да. Мне нравится.

— Хорошо, тогда все наши разговоры, кроме, понятно, этого, передашь Андервуду, и какой-нибудь один секретно подслушанный, чтобы было за что тебя прищучить. Это мы устроим. А если что интересное нароешь, сделай вид, что ты теперь в стане врага, и поддень меня или вон Красного, прицепиться можно всегда и к чему угодно. Мы тебе руку завернем и отведем в спортзал или на улицу. Там и расскажешь, что узнал, а спарринг вполсилы еще никому не повредил.

Март все больше проникался ответственной ролью и чувствовал по спине топот предвкушающих мурашек. До чего же здорово, что он согласился пару месяцев назад на предложение рыжеглазого! Никогда еще его жизнь не была столь насыщенно-интересной, и приложить свои усилия к миссии по спасению пропавшего начальства он был готов на все сто, а потому уверенно кивнул в ответ. Берц расслабился, разомкнул руки и хлопнул Марта по плечу:

— Вот и договорились. Спасибо, Март. А теперь давайте уже обсудим важное.

Стажер только серьезно кивнул еще раз и приготовился слушать.

То, что мне снилось, не поддавалось никакому вменяемому объяснению. Я привык к миру своих снов — в них частенько я то становился свидетелем апокалипсиса, то наоборот, выступал в роли работника какой-то жутко секретной околомагической организации, призванной мир спасти, а не угробить, кошмары случались, эротика иногда пробегала. В целом я на сны не жаловался никогда.

Но сейчас я последовательно по верхам, но довольно детально просмотрел свою насыщенную событиями жизнь, переживая заново спектр эмоций, когда приятных, вплоть до пароксизмов довольства, когда не очень, особенно последний эпизод с моим увольнением, и даже во сне мне стало понятно — что-то не так. Я сквозь сон пытался мысленно ухватить за бесцеремонные щупальца того, кто шарил в моей памяти и чувствах, но тот неизменно ускользал, пока, наконец, я не сосредоточился целиком и полностью на ощущении полнейшей безнадеги — самой сильной из испытанных за последнее время эмоций.

Я попытался как-то сконцентрировать чувство и шарахнуть им в непрошенного гостя. Ответом мне стало бесконечное удивление и осторожный интерес, и чужеродные «щупы», которые я стал ощущать отдельно от своих собственных эмоций, из бредового сна и заодно сознания испарились. Почти сразу кто-то принялся трясти меня за плечо. Кто бы это мог быть.

Я проморгался, пытаясь понять, что от меня хочет ученый, и протер глаза кулаками. Кожа лица была влажной — похоже, я во сне все-таки расплакался. Тайвин выглядел встревоженным и хмурым, а я старался запомнить ускользающую вместе со сном чужеродность, чтобы точно не пропустить и не упустить в следующий раз. Почему-то сомнений в том, что этот следующий раз будет у меня не было никаких.

— С тобой все в порядке? Ты то смеялся, то плакал во сне…

— Нет. — я тяжело посмотрел на него. — Не в порядке. Все не в порядке. Пойду-ка я в душ. Там наши завтраки на ножках еще не приходили?

Еду нам приносили строго по расписанию, но часов у нас не было, так что отсчитывать время мы могли только по этим стабильным обеспечениям полуфабрикатами, да по включению или отключению света.

— Нет еще. Да и свет еще не включили.

— А, да? Точно, — я вдруг понял, что вокруг царит привычный полумрак, разгоняемый только маленьким галогенным ночником на стене над тумбочкой. Клянусь своими кошачьими зрачками, только что вокруг было светло, будто… будто вокруг был день. Или утро. Естественный свет, но с каким-то сюрреалистическим совершенно оттенком. Это, получается, восприятие в обе стороны работает?

Я окончательно запутался и, ни слова не говоря, ушел мыться. Вернулся я в еще более мрачном расположении духа, привычный утренний ритуал ни на йоту не прибавил мне настроения. Тайвин так и сидел на койке напротив, встрепанный, серьезный и молчаливый.

— Рассказывай.

— Да что рассказывать, — я попытался сконцентрировать испытанные эмоции в приемлемую словесную форму, и не смог. — Сон приснился… странный. Очень странный.

— Сюжет помнишь? — казалось, ученого действительно интересовало, что я такого мог во сне увидать, что ему пришлось впервые за недельное пребывание здесь применить ко мне пробуждающую силу.

— Лучше бы не помнил, — слегка огрызнулся я и покаянно вздохнул. — Прости. Сейчас я с мыслями соберусь и расскажу.

Я нахмурился, пытаясь сформулировать для Тайвина внятное объяснение своим подозрениям.

— Вот смотри. Почему мы закрыли доступ в этот мир?

Ученый мимолетным движением потер указательным пальцем правый висок — значит, что-то его тоже смущает в раскладе с Седьмым.

— Потому что алкалоидные производные псилоцина в воздухе в такой концентрации, что нормальный человек через пару часов просто впадет в галлюцинаторную кому.

Я продолжил допытываться.

— И мы, значит, продефилировали по орбите, подумали о смысле жизни и улетели, закрыв планету как непригодную для жизни?

— Как-то так, да. — Тайвин начал включаться в цепочку рассуждений.

— А почему, скажи пожалуйста, мы не могли высадиться в полной защите? Наниты твои перепрограммировать, чтобы воздух фильтровали? Я же слетал — и ничего.

— Я… я не знаю. Логичным казалось не пинать дохлого лося, то есть не тратить время и силы на заведомо неперспективный мир.

— И в отчете мы обосновали закрытие Седьмого отсутствием надобности в его изучении. Так?

— Так.

— То есть моя вылазка твоего мнения не изменила.

— Нет.

— Почему? Я же не подох, и следов наркотиков не было в крови.

— Зато в воздухе во флаере были. И вел ты себя на редкость неадекватно, даже для тебя.

Я попробовал зайти с другой стороны.

— А с Шестым как было? Мы уже на готовую базу прибыли, зачем нужна была вся эта масштабная программа подготовки, если и без нас обходились как-то?

Тайвин задумался, пощелкал пальцами и коротко пояснил:

— Было так же. Ну, почти так же. Несколько групп астродесантников посменно и круглосуточно отстреливали все движущееся, пока строители боялись и строили. А потом военным надоело терять людей, и десантуру отозвали за небольшим исключением, а мы не могли носа сунуть за забор. Помнишь, инфразвуком пользовались, и тот сбоил периодически, пока я нанопротекторный купол дорабатывал. Дронов было не напастись, они если автоматические — опасность не дифференцируют, а с управлением через визор — человек вовремя не реагирует. К тому же каждый дрон — это тонкая и дорогая техника. Люди — дешевле, эргономичнее и эффективнее.

Я посмотрел на него с некоторым удивлением, поражаясь его простодушной прямоте.

— Серьезно? То есть мы стали просто более дешевой заменой роботам и десантуре?

Тайвин обозначил на тонких губах улыбку.

— Нет. Ты вспомни, в первый же выход ты принес мне столько образцов, что за предыдущие три месяца ни один дрон не перетаскал. И при этом остался жив и невредим. А потом ваша — и наша, конечно — работа смогла позволить человеку на Шестом не просто выживать, а жить и процветать. Так что вы, дорогой мой, не замена техники или десанту, а полноправный флагман первопроходческой миссии.

— Так. То есть мы, получается…

— Первопроходцы.

— И что из этого следует?

— Что вы должны детально изучать миры.

— И почему не стали этого делать на Седьмом? И не говори мне про наркотики. Пленка твоя нанотехнологичная вполне способна, мне кажется, такое вещество отсечь. И даже просто тяжелая броня… Ладно, — я перестал мучить друга вопросами и выдал конечную мысль. — Не в психоактивных веществах тут дело, зуб даю. Не помешала же полная планета наркоты и наш запрет делягам из «Апостола» не только высадиться тут, но и понастроить всего по чуть-чуть. И снова большой вопрос, откуда у них координаты Седьмого. Но это оставим. Само строительство, это же не день и не два, и вроде никто в коме не валяется. Вот ты чувствуешь нарушения в работе сознания?

Тайвин прислушался к себе, чуть склонив голову набок, отчего стал похож на диковинную очкастую птицу.

— Вроде нет.

— А это значит, что либо у них отличная система фильтрации воздуха и свой гениальный чудик в очках, который нашел то, что не нашли твои гамадрилы, либо… Сам подумай: твоя разработка давно попала на черный рынок, и если именно ей тут пользуются, то и мы могли ею же воспользоваться. Но не стали. Почему? Если принцип фильтрации воздуха другой, и у них своя лаборатория и свои ученые — нафига было тебя вместе со мной похищать? Если ты не чувствуешь перебоев в работе мозга — и я, кстати, ничего такого не чувствую, то почему все вокруг ведут себя как идиоты?

— А действительно, — озадачился ученый. — Почему я сразу отказался от повторной высадки, можно же было на данные с проб воздуха фильтры ориентировать?

— А я говорил! — позлорадствовал я.

— Неубедительно, значит, говорил, — поморщился гений.

— И это мы были на орбите. С герметично запакованными пробами, которые ты изучал без соприкосновения с воздухом шаттла. Выборочно и через космос наркота не действует. И сон этот… Знаешь, что мне снилось? Моя жизнь. Коротенько так, но с акцентами на самых интересных местах. Значит, что более вероятно, мы имеем дело не с чем-то, а с кем-то. И этот кто-то, скорее всего, разумный, и может как-то воздействовать на наше восприятие. Но я совершенно не понимаю в чем его цель.

Тайвин посмотрел на меня долгим и странным взглядом. Я в ответ вопросительно уставился на него. Наконец, почти через минуту, он отмер:

— Знаешь, что. Будь на твоем месте кто-то другой, я бы только пальцем у виска покрутил. Или по лбу постучал, вдруг есть кто дома. Или поверил бы в версию с производными псилоцина. Но некое рациональное зерно в твоей примитивной пародии на декартову логику имеется.

Я немедленно обиделся.

— Не всем же быть гигантами мысли. Что есть, тем и думаю.

— Дорогой друг, гений тут — я. Смирись. — заявил Тайвин, поправив очки.

Я прыснул — ну вот и как на него обижаться?

Неделя детального изучения природы Седьмого доказала мне, что я не знаю о биологии и о мифологии примерно ничего. Эта планета не поддавалась ни воспетой моим очкастым другом декартовой логике, ни классическому научному рационализму, ни моему хитро вывернутому способу познания мира — через интуицию и любопытство, ни аналогии с мифами ацтеков, хотя на Шестом сравнение с греческим бестиарием прокатывало только так и здорово помогало Корпусу в работе. Я никак не мог выявить элементарных пищевых цепей, казалось, что вся система продуцентов, консументов и редуцентов попросту сошла с ума, потому что одни и те же твари, и все как одна — исключительно дикой расцветки — вели себя по-разному в разное время суток и в разных условиях.

Отчаявшись понять, кого может потреблять местная кровожадная теплокровная мошкара, в непомерных количествах населявшая здешние болота, я с досадой и легким оттенком паники наблюдал, как два роя зависают друг напротив друга, а потом идут стенка на стенку. Или второй рой улетает восвояси. Или внутри первого начинаются планомерные акты каннибализма. От чего это зависит? Где тут хоть намек на стройность миропорядка, к которой мы все привыкли?

Да что уж там. Я бы и не понял, что мошкара теплокровная, если бы Тайвину экземпляр в банке с дурно пахнущей жидкостью не принесли. Штатный гений подождал, пока охрана вместе с лаборантом, что насекомое принес, уберется из нашей просторной тюрьмы, и принялся шипеть отборные ругательства. Что раствор формалина для консервации образцов не применяют уже полвека как, что наверняка ткани уже потеряли эластичность, так что вскрыть и детально понять, с чем мы имеем дело, будет очень затруднительно, что лучше бы использовали спирт, он хотя бы менее пахуч и ядовит, что нечего из нанокибернетика делать затычку по всем направлениям, что он им, химик или ксенозолоог, что…

Мне быстро надоело, и я снова засел за обработку записей. Интересно, как они умудрились их заполучить, если нам не удалось дроны и до середины тропосферы довести? И я сильно сомневался, что на поверхности, с таким-то обилием жизненных форм, судьба техники была бы принципиально иной. От размышлений меня оторвал Тайвин, с хмурым видов сообщив:

— Ты когда-нибудь мог предположить, что насекомое может быть гомойотермным?

— Каким? — переспросил я. Термин показался мне смутно знакомым.

— Теплокровным. Смотри, — он развернул проекцию продольного среза тела животного. — Размер небольшой, три-пять сантиметров в длину, строение тела аналогично банальной мошке, но у нее развит мозг, сложная нервная система и разветвленная кровеносная. И ротовой аппарат колюще-сосущий. Ты представляешь, сколько одна-единственная мошка должна потреблять энергии, чтобы обеспечивать стабильный метаболизм и поддержание эндогенной температуры?

— Нет. Но теперь уже примерно да. А, так вот почему они сами себя жрут периодически, — понял я. — Не хватает калорий, иначе с голоду можно сдохнуть быстрее, чем найдешь, у кого крови насосаться.

— Чтобы выжить, она должна добывать себе еды по своему весу в сутки минимум, как землеройка или колибри, а чтобы нормально жить — в несколько раз больше. А ты видел хотя бы одно животное на записях крупнее собаки?

— Нет, не видел, — признал я. — А как так?

— Либо мы чего-то не знаем о здешней природе, либо ты прав. Кто-то водит нас всех за нос, — с недовольством произнес штатный гений.

Я не стал заострять внимание на своей потенциальной правоте — вопрос возможного присутствия иного разума меня интересовал намного больше. А иначе как объяснить все нестыковки?

К вечеру у меня от вороха мыслей и непрерывного просмотра записей разболелась голова, и тут же, по закону подлости (или Мерфи, кому как больше нравится), на нашем пороге возник Алан. Я сумрачно глянул на него и поинтересовался с порога, демонстративно не поздоровавшись:

— А как вы добыли записи?

Алан слегка пожал плечами, и у меня в душе вновь всколыхнулась старая неприязнь. Помнится, в прошлый наш с ним нелегкий опыт взаимодействий этот жест я в первую очередь в промышленнике и возненавидел.

— Очевидно, с помощью дронов? — без тени усмешки ответил он вопросом на вопрос.

Я едва зубами не заскрежетал: издевается, зараза невозмутимая.

— Вы не поняли. Когда Корпус совместно с Ассоциацией наук отправили слегка куснуть Седьмой за бочок, двухнедельного запаса дронов мы лишились… Напомните мне, Тайвин?

— За стандартных шесть дней по общемировому времени. За пять с половиной, если точнее, — немедленно отозвался ученый. Он приветствовать Алана не стал, но я приметил, как вокруг гения сгустилась напряженная нервозность. Хоть он и не рвался участвовать в разговоре, но работу бросил, прислушиваясь к нам.

— Во-о-от, — протянул я, склонив голову и выразительно глядя на Алана. — А вы мне доказываете, что беспрепятственно получаете сведения о живой природе этого мира с помощью техники. Или у вас ее неограниченный запас, или…

— Что «или»? — с небольшим раздражением спросил Алан, когда я замолчал.

— А вам не приходило в голову, что вы как-то слишком легко высадились, понастроили тут всего, дронов запустили. Вы наверняка видели наш отчет. В воздухе тут полно психоактивных веществ, микроорганизмы не изучены, обычная флора и фауна тоже. Сколько людей вы потеряли?

Алан выглядел сильно удивленным, у него и выражение лица изменилось, когда брови сами съехались к переносице в одну очень хмурую и озадаченную морщинку.

— Двоих или троих, и скорее по глупости, чем от внешних факторов. Вы полагаете…

Я насторожился и подался чуть вперед, когда снова почувствовал что-то настолько отличное от нас троих, что меня передернуло. Чуждое, и в то же время влитое в окружающий воздух как капельки воды и запахов, что создают неповторимый флер любого города, поля, леса, горы или озера, на любой планете, в каждом их уголке. Что-то пронизывающее пространство, что можно почти потрогать, но неосязаемое, невидимое. Оно заполнило комнату, душу, вытеснило мысли, оставив только смутные ощущения. Очень знакомые на вкус, если б можно было так сказать. Впрочем, для Тайвина и Алана, застывших на мгновение, ничего не изменилось — я точно это понимал — но я почти видел, как точечными микроскопическими мазками меняется спектр мимики на их лицах. И не по их воле. А вот меня чужеродные эмоциональные щупы на этот раз обошли стороной, мое личное пространство никто не нарушал, и я был в этом уверен, как никогда раньше.

Алан хмыкнул, тряхнул головой и высказался:

— Просто вам не повезло. Ваша экспедиция пришлась на период цветения одного из здешних растений. Мои… м-м-м… эксперты, скажем так, пока не дали ему названия, но просветили, что его пыльца обладает психотропным воздействием. И гон у когтистых бабочек — тоже в это время. Или как там это называется. А потом на несколько месяцев затишье, им и воспользовались.

Нас покоробило. Меня — от полного невнимания к биологической подоплеке ситуации и очевидному идиотизму объяснения, Тайвина — от того же, вкупе с пренебрежительным отношением к коллегам, пусть и исследующим мир не совсем на законных основаниях. Обычное слово в устах Алана превратилось в изысканную насмешку и взбесило гения — он побледнел, и у него начали разгораться алые пятна на скулах, верный признак надвигающегося ядовитого шторма.

Я склонил голову еще чуть набок, стараясь поймать ускользающее другое сознание: это потребовало высшего уровня сосредоточенности и полного отсутствия мыслей. Внезапно в голове у меня возникла картинка решения проблемы, и я робко отправил ее в сторону чуждого невидимки. В следующее мгновение мне словно вскрыли мозг и перебрали задумку по косточкам, но бережно, аккуратно, и только в той области, которую я сам захотел предоставить. Все мое естество заполнил длинный низкий одобряющий гул, неслышимый, неосязаемый, но я был уверен, что все понял правильно.

Я сделал вид, что поверил Алану и спросил, переключая его внимание:

— А у вас планетоходы на виртуалке есть?

— Две штуки, — нехотя признался промышленник.

— Дайте мне один. Я ведь никуда не убегу, а вирт можете подключать уже за воротами своей крепости, или что вы тут возвели, чтоб я лишнего не увидел. Так пользы будет больше. Только брони навесьте побольше на всякий случай.

Алан изучающе на меня посмотрел, но в его нечитаемом взоре я уже видел призрак согласия. Вряд ли тут умели хорошо обращаться со столь специфичной техникой, а у меня и навык есть, и опыт первопроходца, и промышленник это понимал.

— Я подумаю, — процедил он и ушел.

Тайвин повернулся ко мне и спросил:

— Ты что задумал?

Я молчал и улыбался: рассказывать ему про свои ощущения я пока не хотел, нужно удостовериться сначала, что я с ума не сошел, а то мало ли, что еще тут может цвести. И я, кажется, начинал понимать, почему рои мошкары так себя ведут — но мне требовался эксперимент. А как получу факты — можно с ними и к штатному гению на поклон пойти.

— Ладно, можешь не говорить, только уровень погружения больше пятидесяти процентов не ставь, — проворчал мой очкастый друг, пронзив меня тонкой длинной иглой внимательного и очень подозревающего неладное взгляда. — Мозг человека, конечно, не в состоянии сам себе ампутировать руку или ногу, но случаи нейродермита, фантомных болей и отравления на пустом месте у операторов планетоходов на Шестом встречались.

— Восемьдесят, — принялся торговаться я.

— Пятьдесят пять, и ни процентом больше, — припечатал ученый.

— Семьдесят девять?

— Пятьдесят шесть, и это мое последнее предложение.

В итоге мы сошлись на шестидесяти трех с четвертью. Все случаи, которые мне перечислил Тайвин, начинались от шестидесятипятипроцентной реальности для оператора, и поставить более высокий порог в его присутствии я не мог, на чем и порешили.

Когда на следующий день у нас в узилище, как я его обозвал, появился комплект оборудования для оператора планетохода, я не стал ни благодарить охранников, что его принесли, ни уточнять время работы. Как понадоблюсь — увижу, само засветится. Через пару часов так и произошло.

Тайвин с неприступным видом проследил, чтобы я ни на йоту не превысил договоренную степень присутствия в виртуальной реальности, и с достоинством кивнул. Я не стал точить лясы — и нырнул в сине-сиреневое многоцветье Седьмого.

А когда через пару часов вынырнул, то понял — я был прав. Все здешнее зверье и половина растительности общается странным образом, вкус которого я только-только начинал распознавать на осознанном уровне. И, попробовав зависнуть, притворившись деревом, рядом с враждебно настроенными друг к друг роями мошкары, я этот постулат для себя подтвердил: менее волевой рой, не выдержавший коллективного эмоционального давления со стороны другого, был разобщен и сожран. А в тех случаях, где воли и наглости хватило обоим роям с избытком — схарчили самых эмоционально неустойчивых с двух сторон.

Как только я понял принцип, дело пошло семимильными шагами. Разве что приходилось иногда уворачиваться от чрезмерно раздражительных деревьев, коим не нравилась моя виртуальная мимикрия под бревна, и крупных плотоядных растений наподобие росянки. Этим категорически не нравились запах и вкус планетохода. Задумываться над тем, как это все может работать, если я не лично присутствую, а только виртуально, и то в погружении чуть больше, чем наполовину, я пока не стал — а то и без того примитивная моя пародия на логику поломается, а мне этого не надо было, критическое мышление всегда пригодится.

Бывает, что у твоего руководителя случаются не самые лучшие в его жизни дни. Встал не с той ноги, настроение не то, кофе убежал, яичница пригорела, да мало ли.

Первопроходцы плохое настроение у Честера настропалились видеть практически сразу, с первых его реплик: рыжеглазый обычно здоровался с оперативным отделом с неизменной полуулыбкой и утренней воодушевленностью. Не поздоровался, буркнул что-то невразумительное и исчез в кабинете — все просто. Не беси начальство, делай свою работу безупречно, глядишь, через пару часов проблема исчезнет сама собой. А если не исчезнет — есть Берц и Тайвин, они умеют беспокойному коллективному питомцу всея оперативного отдела возвращать душевное равновесие на место.

Но исчезновение обоих руководителей сразу показало страшную правду рабочих будней большинства людей: очень сложно жить, если после хорошего руководителя попасть к начальнику. Первыми горький плод коварных козней от ревизора и мироздания вкусили оперативники, следом за ними причастился и научный отдел.

Поутру, забрав с собой Дженка, Санникова, Али, Вика и великолепную пятерку — спаянную микрогруппу первопроходцев, вышедших из военных кругов — Берц покинул пределы колонии и защитного купола. Надо было проверить предположение Лекса — угрожает ли поселению новая опасность.

Но свято место пусто не бывает — и если покомандовать оперативниками вместо Чеза был горазд Андервуд, то ученые без Тайвина могли организоваться и сами, им указок, чем заняться, не требовалось, и без того дел по уши и еще немного сверху. Но закон Мерфи — все, что может пойти не так, именно не так и пойдет — неумолимая, в сущности, штука, работающая везде и всюду. И он, разумеется, не замедлил проявить себя во всей красе.

К полудню ровно посередине научного отдела возник некий нетипичный для Корпуса субъект. Зычным баском мужик, больше похожий на одетого по недосмотру в дорогой костюм-тройку фермера, не удосужившись и поздороваться, безапелляционно заявил:

— Я наведу у вас порядок.

Ученые Корпуса в полном составе в недоумении остановились, кто где стоял, а Гайяна, старший научный сотрудник, вторая по величине звезда их отдела и очень амбициозный по духу и букве науки человек, уперла руки в бока и не менее ответственным тоном парировала:

— А что вас заставляет думать, что порядка у нас не присутствует?

— Отсутствие Тайвина и Санникова, — высокомерно произнес новоприбывший. — Зовут меня…

— Ветров Николай Николаевич, — хором проскандировали трое из девяти сотрудников научного отдела.

Ветров зло прищурился и прокомментировал:

— А с вами у меня будет отдельный разговор.

— Пока Тайвин и Александр Николаевич отсутствуют, я тут ИО завлабораторией, — выступила вперед Гайяна и злобно прищурилась. — Так что, если хотите с кем-то отдельно поговорить — сначала поговорите со мной. И вообще, кто вам сказал, что у нас сегодня начальства в отделе нет?

Ветров слегка опешил. Отпор получать он не привык и оказался порядком обескуражен. Но быстро вернул себе высокомерный вид, поддернул края рукавов — так, чтобы стало видно край шелковой рубашки и платиновые запонки — и надменно пояснил:

— Вернер.

— Не может быть, — хором постановила троица ученых, Нил, Кевин и Михаил, уже имевшие с Ветровым дело раньше. Гайяна только кудряшками тряхнула возмущенно.

— Может, не сам лично, — плотоядно осклабился незваный гость, — но подпись его.

Ветров развернул документ, где на голограмме черным по оранжевому светились имена и должности: Тайвин Дин, руководитель научного отдела Корпуса первопроходцев. Замещающий в случае отсутствия: Санников Александр Николаевич, координатор от Всемирной ассоциации наук. Замещающий в случае отсутствия: Ветров Николай Николаевич, доктор естественных наук, профессор, завкафедрой биологии и ксенозологии Межпланетарного университета. Списочный состав научного отдела: старший научный сотрудник Гайяна фон Иммельштайн… В конце документа светился папиллярный узор большого пальца правой руки Вернера. Его знал наизусть каждый в Корпусе, сколько раз уже эту завитушку, уходящую вправо, видели.

Гайяна скрипнула зубами, но промолчала — парировать было нечем.

Оказавшись в поле, великолепная пятерка мгновенно взяла Санникова в кольцо, и тот широко улыбнулся. Не в первый раз вместе работали, привык, а порой и скучал по полевой работе — все-таки должность координатора от Всемирной ассоциации наук не подразумевает возможности просто так взять, и самолично выпрыгнуть в небезопасные луга за защитным куполом. А порой так хочется!

— Как там, кстати, мои старые знакомцы в научном отделе поживают? — поинтересовался ученый. — Мы с Кевином, Нилом и Михаилом еще до начала освоения Шестого под началом Тайвина вместе над прототипом защитного купола работали, что-то порядка полугода, если мне память не изменяет…

— Мы научный отдел ни в коем случае ничем не обижаем, — степенно ответил Берц из своей боевой пятерки, медленно кружившей рядом вокруг стажера, не забывая, впрочем, оглядывать окрестности.

Шестой шумел вокруг них изумрудным лугом, переглядывался с людьми мириадами соцветий луговых цветов, дробил лучи голубой звезды на драгоценные отблески, разбегавшиеся друг от друга в сложной фрактальной симметрии по коре невысоких хрупких деревьев. Полупрозрачные стебельки травы сливались в хрустальную невесомую дымку, над которой стоял серебряный перезвон: проказливый ветер сталкивал их между собой, наигрывая увертюру к полуденной жаре.

Внимание оперативников привлекла кучка инсектоидов, тесно слепленных в единый жужжащий на низких обертонах ком. Казалось, провода сплели в инфернальный клубок примерно с полметра в диаметре, и подали на них высоковольтное напряжение.

Шар ощерился усиками, встопорщенными надкрыльями, гибкими брюшками и вызывающей асимметрией. Торообразное тело у самочек, с дырой посередине, неравномерно утолщенное в семи разных местах, дополняли девять цепких лапок и пять пластин темно-зеленых надкрыльев, между которым природа хаотично разбросала фасетки девятнадцати глаз.

Зачем столько, и почему вообще в мире, где жизнь предпочитает несколько точек симметрии, желательно с радиальной логикой, такая экстравагантность, и чем она биологически обусловлена, ученые не знали. Впрочем, одна тайна кремнийорганического мироздания, похоже, раскрывалась прямо у них на глазах: крупные цилиндрообразные самцы вызывающе сверкали лакированной сине-черной окраской с едва наметившимися у них на семи надкрыльях красными точками, и стремились сквозь самочек пролезть. Прямо сквозь дырку в этом насекомом бублике. Шевеля всеми тремя брюшками. На минутку застревали, вылезали с другой стороны и начинали заново, словно заранее репетировали брачный танец. Выглядел процесс жутковато и совершенно неприлично.

Оперативники остановились: они сталкивались раньше с этими животными, но никогда не видели их в таком количестве. И качестве.

— А вот и камень преткновения. Хотя, скорее уж шар. Что вы знаете об алкионах? — спросил Санников.

Первопроходцы переглянулись, и Берц еле заметно хмыкнул. Али встрепенулся, переглянулся с ним и сделал вид, что жутко озабочен состоянием познаний стажера.

— Алкионы — отряд радиальных полужесткокрылых, подотряд клопообразные, семейство факультативные хищные клопообразные, вид — алкион непарнокрылый, в семействе зафиксирован пока один вид, подвидов также не наблюдалось, — послушно отчеканил Дженк, перехватив выжидающий и очень выразительный взгляд Али. — Инквилины для дактилей…

— Инкви… кто? — заинтересовался Вик.

— Ну, это такая разновидность комменсализма, — охотно пояснил стажер.

— Ага, мне сразу все понятно стало! — фыркнул Вик.

— Алкионы живут за счет дактилей, а нередко, если их много, могут хозяев своего жилища и стола и убить. Такое вот невыгодное соседство, не паразиты, но и не симбионты, — улыбнулся Дженк и продолжил: — Что еще… Да, алкионы характеризуются неполным превращением, в стадии яйца находятся в прибрежной водной зоне, в стадии личинки — живут у дактилей в дактилейниках, в брачный период предпочитают массовый вылет для подбора партнера и спаривания, кладку делают около воды…

Дженк продолжал читать справочник ксенозоологов так, будто он был у него перед глазами. Оперативники оценивающе закивали — даже они на таком уровне систематику инсектоидов не учили, особенно незачем было. Так вот почему третий стажер столько в учебке сидел! Хотел знаниями блеснуть. Или по другой причине?

Али с Красным прищурились, испытующе глядя на стажера, а у Санникова загорелись глаза. Детальное описание иномирного хищного клопа, который преспокойно живет за счет местных термитоподобных насекомых, да еще и с идеальным вниманием молодого человека к систематике животного… Ученый был покорен сразу и навсегда.

Лекс хищно вцепился бы в плечо Дженка, если бы мог из своего кольца первопроходцев в соседнее дотянуться, поэтому смог только просящим тоном процитировать, умоляюще глядя на Берца:

— Господин! Отдайте его мне. Зачем вам, в сущности, не до конца обученный стажер…

Берц гулко расхохотался в шлем.

— Лекс, ну не стоит сравнивать перспективного молодого человека с «Особой краковской»! Отдам, отдам. Доучу только до конца и отдам. Если стажер не против.

Дженк, который изначально от Санникова пришел в неизбывный восторг, памятуя то, как его учитель приводил этого небольшого росточка сверхреактивного человека ему в пример, только кивнул, не в силах произнести ни слова.

— Договорились, — отсмеявшись, постановил Берц.

— Руки вам целовать, больше ничего не остается, — довел Лекс шутку до конца и посерьезнел: — К делу. Массовый вылет алкионов меня беспокоит. Представьте себе майских жуков, только с функционалом жука-бомбардира и в пересчете на кремнийорганическую жизнь. У алкионов, конечно, не смесь пероксида водорода и гидрохинона с температурой кипятка, которыми жук-бомбардир выстреливает метра на два с артиллерийской точностью, но тоже ничего хорошего. Пятидесятипроцентный раствор плавиковой кислоты под давлением. Железы в подкрылках, и сейчас, пока они еще не достигли половозрелости, секреции нет. Видите, у самцов красных пятнышек на надкрыльях не появилось толком? Но счет идет на дни, если не на часы. Как только природа скомандует им размножаться, так самцы примутся соревноваться между собой, стреляя друг в друга струями кислоты.

— Это мы знаем. Так а в чем закавыка? Купол же алкионов не пропустит? Раньше проблемы не возникало, — с подозрением спросил Али.

— Проблема, досточтимый первопроходец, в биоритмах и генетической памяти. Алкионы будут лететь спариваться туда, где спаривались их предки, потом возвращаться туда, где родились — к воде, чтобы отложить там яйца и умереть. Потом вылупятся личинки и поползут к дактилейникам, пока цикл не повторится. Все довольны, все смеются. Это бы не было проблемой, если бы наша колония не разрослась так сильно, что сектора физиков и биологов стали задевать привычную локацию брачных игр инсектоидов, — Санников вздохнул и покаялся: — И, судя по последним пробам и прогнозам моих ксенобиологов, количество яиц в прибрежном озерном иле минимальное, а по снимкам из дактилейников личинок, готовых к превращению, там пруд пруди. А заметили мы это только вчера, почему я к вам сразу и прибежал. То есть будет пик популяционной волны, я бы даже сказал, нас ждет гигантская приливная волна жизни, баллов так на семь-восемь из десяти, если не девятый вал. Как тогда с химерками, помните? — уточнил Лекс и взволнованно добавил: — Купол не потянет такую нагрузку, и эвакуировать колонию тоже уже опасно. Представьте, если мы не успеем, и масса недовольных алкионов расстреляет шаттл? При их размерах звучит смешно, и оно может в атмосфере-то и не опасно, но вдруг обшивку в космосе в тонком месте проест? Как тогда?

«Не играться мне в визгейм три недели подряд!» — услышав о таких перспективах, чуть не зарекся Вик. Для него интерактивная киноигра составляла большую часть досуга, и оттащить его за уши от чужих эмоций и приключений можно было только поманив участием в каком-нибудь конкурсе дизайнерских проектов, экстремальным развлечением или работой. Даром, что экстрима на работе как раз хватало с избытком. Случай с тем, что колонию будут атаковать полчища бешеных озабоченных клопов, поливающих округу и окружающих разъедающей все кислотой, подпадал под третью категорию, а потому настолько страшных душевных жертв не требовал, так что Вик вовремя одумался и спросил:

— Что будем делать?

Санников вздохнул.

— Понятия не имею. Но ситуация для колонии опасная, хоть и выглядит трагикомично. И решить вопрос эвакуацией, как в прошлый раз, не получится. Я надеюсь только, что мы сейчас определим границы привычного ареала спаривания алкионов, а там придется совместно думать. Может, временно, на недельку-другую, попросить все сектора съехать с окраин к центру, и уменьшить размер купола?

— Не получится, — авторитетно заявил Вик. — Во-первых, мы еще не знаем масштаб жучьей задницы, во-вторых, куда селить несколько тысяч человек? Но даже если и так, я не уверен, что удастся купол уменьшить без нашего главного халата. Это надо все узлы развертки назад двигать, одновременно их перепрограммировать… Короче, раздвинуть границы проще, чем сжать их назад.

Берц кивнул, не стремясь тратить словарный запас на очевидное, как и великолепная пятерка. Они с оперативником были категорически согласны. Одно дело затмевающие небо стаи иномирной саранчи, тут хочешь не хочешь, а придется съехать на несколько дней. Другое — любовные игры пары тысяч клопов, и неопределенность на непонятное время, то ли неделя, то ли две. Колонисты не идиоты, но слишком уж… Несерьезно. А когда припрет — будет поздно, так что этот аспект людской психологии надо учитывать заранее.

Санников слегка развел руками в ответ — вот видите, не зря я к вам на поклон пришел — и попросил:

— Дайте-ка мне одну зверюшку.

Ви послушно протянула руку к угрожающе гудящему шару, но, неожиданно для всех, он распался на отдельных насекомых, что с раздраженным низким гулом разлетелись в стороны, рассевшись по крупным соцветиям луговых растений неподалеку друг от друга. Красный без всяких сопротивлений схватил одного из инсектоидов и передал Санникову.

— Интере-е-есно… — протянул ученый. — Милая, соблаговолите…

Пятерки сблизились, и Ви через строй коллег медленно начала подносить палец к насекомому. Пока ее рука была в метре от усиков, оно не беспокоилось, но стоило оперативнице преодолеть невидимый барьер критического расстояния между ними, дернулось, угрожающе встопорщило надкрылья и попыталось улизнуть.

— Вдвойне интересно! — взбурлил энтузиазмом Лекс. — Милая, а чем вы сегодня с утра занимались?

Красный покраснел до кончиков ушей, Ви — только слегка. Она тронула шлем, затемнила щиток и отключила внутреннюю передачу звука на всех, перейдя на приватный канал с ученым.

— Мыло варила.

— Вы… Что делали? — не поверил Санников.

— Связь переведите на меня, — посоветовала Ви. — То, чем люди иногда с утра занимаются и о чем все так громко думают… Ну, тоже было, но, мне кажется, дело не в человеческих гормонах и феромонах. Я просто иногда для своих сама делаю разную косметику. Мыло, шампуни, гель для душа, скрабы… Подруга вчера прислала с шаттлом сушеный цвет черемухи, а мне не спалось. Чтобы времени не терять, поставила на водяную баню…

— И получили гидролат с черемуховым ароматом, коим ваши руки и пропитались, — послушался и подхватил по выделенной линии Санников. — А чего тут стесняться?

Ви вздохнула. Она для всех, кроме Марта, Чеза и Красного поставила себя на позицию мудрой, умелой и сильной боевой подруги, но пока не стала своим в доску парнем, какой была для них Макс, да и не стремилась к этому, сохраняя короткую, но все же дистанцию. Поэтому смутилась, но оценила действия коллег: оперативники рядом тактично ждали, пока Ви с Санниковым наговорятся по приватному каналу: захочет, значит, расскажет потом, главное, чтобы польза была.

Нехотя Ви призналась:

— Как вам сказать… Я же первопроходец. Боец. Астродесантница. И вдруг мыло, черемуха… Понимаете?

— Вы же все-таки в первую очередь женщина, — с пониманием прокомментировал ученый. — И ничего постыдного в варке мыла я не вижу. Я понял, ваш секрет придержу при себе, милейшее создание, если сами не передумаете.

Ви сняла затемнение и столкнулась со взглядами коллег. Нет, они по-прежнему ничего не говорили, но молчали очень выразительно.

Любопытство, повисшее между ними, можно было черпать половником, откусывать и пережевывать несколько часов: им было невероятно интересно, что такого делала с утра Ви.

Она не выдержала, фыркнула и рассекретила тайну:

— Не надо на меня так смотреть! Отдушку я для мыла делала. Черемуховую.

— А, так вот чем так с утра пахло, — сообразил Красный.

— А ты на щелочи варишь или покупаешь основу? — тут же заинтересовался Вик.

Ви, убедившись, что нежную мужскую психику первопроходцев мылом не испугать, расслабилась, улыбнулась, и разговор, как и работа, потекли своим чередом.

Вечером, отпустив Санникова с образцами к нему в сектор биологов, первопроходцы разошлись по домам и по делам: все равно данные сначала надо было обработать, а потом уже тревогу бить. Не поднимать же панику на пустом месте, пока еще ничего толком не известно.

Но интуитивно оперативники понимали: будь здесь Честер, они бы не ждали никаких результатов, а уже бегали тревожными кабанчиками и делали очередное странное, что потом окажется очевидным, простым и действенным.

Но Чеза не было. Вслух никто этого не произнес, но сумрачная тень беспокойства, и без того висевшая над первопроходцами дамокловым мечом с момента нелепого отстранения Честера, сгустилась и обрела видимые очертания.

Ви и Красный отправились на дежурство. И только они поднялись к себе в офис на третий этаж, завернули к пульту и отпустили заскучавшего Марта и интровертов с суточного бдения над спокойствием колонии, как со стороны научного отдела раздалось громогласное:

— … А еще у вас неучтенный метакарн в количестве двух флаконов. Вы решили, что в лаборатории широкого профиля допустим бардак с веществами?

— Мы у ксенобиологов взяли взаимозачетом, в обмен на канадский бальзам, для экспериментов. С каких пор фиксаторы в красном списке? — удивлялся в ответ звонкий голосок Гайяны.

Перепалка длилась минут пять и закончилась ее ледяным:

— Я проведу инвентаризацию.

— То-то же, — с удовлетворением сказал незнакомый голос.

Ви выглянула в коридор и столкнулась нос к носу с очень бледной и очень злой Гайяной.

— Это кто там? — шепотом спросила Ви, состроив большие глаза коллеге по Корпусу.

— Ветров Николай Николаевич, профессор, завкафедрой биологии Межпланетарного университета, — отчеканила ученая. — Будет у нас начальником, пока нету Тайвина, и Александр Николаевич занят. Я одного не понимаю — когда Тайвин лежал в больнице, почему никто мне поперек ни слова не сказал?

— Может, не знали? — предположила Ви. — Я обычно трудовой договор и служебные инструкции по диагонали просматриваю, что там может быть интересного. Слушай, а вы в научный часом не возьмете у меня образец гидролата на анализ, тут такое дело…

— Подавайте заявление.

Из-за двери в научный отдел показался Ветров собственной персоной.

Крупный мужчина в костюме-тройке, явно не заводского пошива, с серебристым перстнем на мизинце левой руки и дорогущими смарт-часами на правой, показался Ви странным. Спустя секунду она поняла: такое лицо можно увидеть, где угодно — на складе у магазина в толпе грузчиков, в мастерской по починке флаеров, в цехах на заводах, но никак не ожидаешь, что простой нос картошкой, слегка вислые щеки с синими прожилками, небольшие, словно вдавленные в глазницы болотно-карие глаза и приличное брюшко принадлежат профессору биологии. Ви от неожиданности отпрянула на полшага назад и уточнила:

— Какое заявление?

— Какое положено. Что там у вас… Чтобы по нужной форме, с подписью вашего начальника, их начальника, начальника Корпуса…

— Так ведь нету…

— Я понял. Бардак и безответственность тут у всех обычное состояние. Ну-ну, — высокомерно произнес профессор. — Никаких исследований сверх нормы, у научного отдела свой план, у вас свой.

— Но… — растерялась Ви.

— Без «но». Заявление — или ничего.

— Так ведь не только Тайвин в командировке, но и Честер… Ладно, к Аристарху Вениаминовичу схожу, у нас Роман Витальевич подпишет, — с трудом вспомнила имя-отчество Берца Ви. — А в научном, может…

— Нет, — проследив за ее взглядом на Гайяну, отрезал Ветров. — В научном, может, я. А может, и не может. Ждите, сначала я с их графиком детально разберусь, потом посмотрим, может, и найдется место для внеплановых исследований.

— А если колония будет в опасности? — с нарастающей злостью уточнила Ви.

— Когда будет — тогда и приходите. А пока мой рабочий день закончен.

Ветров развернулся и ушел.

— Что б ты по ошибке фенолфталеинчику глотнул! — прошипела Ви вслед удаляющейся в закатную даль спине Ветрова. Спина реагировать не пожелала и скрылась за выходом.

Гайяна выглядела потерянной и расстроенной. Ви взяла ученую за плечо и слегка потрясла.

— Не раскисай! Что-нибудь придумаем. Заявление…Чтоб у него катод с анодом полюсами поменялись! Был бы тут Александр Николаевич, живо бы вынул из него и катод, и анод, залил электролит и провел электролиз, но, боюсь, мы не напыление благородными металлами получим, а очистку сточных вод методом электрофлотации!

— Это в смысле… — заинтересовался Красный, высунув нос из оперативного отдела на шум в коридоре.

— Это в смысле удалить из грязной воды то, что в ней на поверхности плавает и не растворяется! — припечатала Ви и пригорюнилась. — Без штатного гения любая шушера об его отдел ноги горазда вытереть, слишком больно белый халат глаза режет тем, кого Тайвин и Лекс сюда не звали. Но мы что же, без Честера, разве сами ни на что не годимся? Вот как бы он поступил?

— Взял бы и сделал по-своему, — улыбнулся девушкам оперативник. — Было бы что делать. А есть идея?

— Есть. Кое-что вспомнила. Сейчас, только ролик найду… Смотрите.

Ви затащила Гайяну в отдел, хитро сверкнула зелеными огоньками в глубине взгляда, и развернула перед ней и Красным небольшой голоролик: крупным планом зеркальная гладь озера, тишина, ни ветерка, небо и вода почти поменялись местами, если бы не пчела. На мгновение заслонив всю проекцию, насекомое прожужжало по своим делам немного, затем начало замедляться, метаться в стороны, в конце концов пчела зависла, резко забрала вниз и упала, рассыпав иллюзию отражений кругами по воде от беспорядочного барахтания. Мелькнула серебристая спина какой-то рыбины, всплеск, тишина.

Ви пояснила:

— Пчела упала, потому что у нее произошла пространственная дезориентация, она небо с водой перепутала и не поняла, куда и как лететь. Это мне один летчик рассказывал и показывал, когда объяснял, что это за явление такое. Понимаешь?

— Пока нет, — признался Красный и тяжело оперся двумя руками на стол. — Даже если мы где-то найдем столько зеркал и опустим рой, то что дальше?

Гайяна задумчиво начала прокручивать ролик от начала до конца, а Ви черно-белой рыбкой поднырнула к Красному под руки и, оказавшись нос с к носу со своим личным первопроходцем, пояснила:

— Помнишь, что Лекс говорил? Что делают алкионы, когда на землю садятся? Начинают искать брачного партнера, а потом летят к воде отложить яйца и погибнуть. Причем летят они туда, откуда вылупились, ага? Если большую часть роя удастся осадить и отправить прямыми делами продолжения рода заниматься, а потом и вовсе восвояси — купол выдержит нагрузку.

— Допустим, — Красный почесал кончик носа в раздумьях, — но вопрос про зеркала остается в силе.

— Зачем зеркала, если наниты можно перестроить? Просто разместим все локальные капсулы в километре от поселения, растянем так, чтобы были не купола, а над землей зеркальная полоса в пару метров шириной. Главное, чтобы по уязвимым секторам колонии их хватило, и не пришлось основной задействовать. А потом будем их черемуховой отдушкой поливать, чтоб подальше от основного купола держались, — она не удержалась от озорной улыбки и легонько чмокнула Красного в нос.

Тот в долгу не остался, сграбастал Ви, поплотнее к себе прижал и резюмировал:

— То есть воевать с очередной смертельной опасностью для колонистов мы будем зеркальцем и духами.

— Вроде того. Другие варианты есть?

Гайяна хмыкнула и продолжила просмотр ролика: первичный доклад о полевом выходе научный отдел уже получил, и удивляться новостям она не спешила, но идея с осаждением роящихся алкионов ее заинтересовала. Она вклинилась в разговор:

— Учитывая отсутствие начальства — нет, и вряд ли будут. Давай сюда свой гидролат. То, что я делаю во внерабочее время, Ветрова не касается.

Ви вынырнула из объятий своего первопроходца, вручила Гайяне закупоренную бутылочку с гидролатом и в довесок, прихватив с края своего стола — самолично сорванный сегодня на краю купола крупный шипастый цветок неяркого оранжевого цвета на хрупкой полупрозрачной ножке — и улыбнулась.

— Держи, это тебе на анализ, а это просто тебе. Это я так спасибо говорю. Думаешь, получится?

Гайяна задумалась.

— Некоторый шанс есть. Научность и абсурдность предложения вполне в стиле Тайвина с Чезом с поправкой на твое мышление, Ви. Вернутся со стажировки…

Ви перебила ученую:

— Начальники могут и не вернуться. Мы тут подумали, и что-то нам кажется, что командировка эта липовая. Мы думаем, что их похитили. Только научному ничего не говори пока, ладно?

Гайяна от неожиданности прижала к груди цветок, едва не порезавшись о кремнийорганические грани и шипы, сдавленно охнула, минуту думала, переваривая информацию, потом еле слышно сказала:

— Я догадывалась. То есть… А если… И кто… А, ну это очевидно… Поняла. Я молчок. Только бы с ними все было в порядке…

Красный слегка кивнул, принимая решение Ви, и погладил нырнувшую к нему обратно стажерку по щеке тыльной стороной ладони, витая мыслями где-то вдалеке. Оперативница вслед за ним и его рукой, ластясь, тоже склонила голову в жесте согласия — и она за неугомонную парочку очень беспокоилась.

Пока я судорожно составлял наметки каталога местной фауны, руководствуясь новой точкой отсчета, очкастый колдовал у себя посередь пробирок. Когда оттуда потянулся вкусный и неожиданный запах грибного супа, я не выдержал и подошел к нему.

— Ты супчик грибной варишь, что ли? — спросил я.

— Занимаюсь пробоподготовкой, — коротко ответил Тайвин, предельно сосредоточившись на светящемся окошке сублимационной вакуумной сушилки высокой мощности, где медленно съеживалось темно-коричневое нечто.

— А пахнет…

— Пахнет грибами, потому что это гриб.

— Мухомор? — подколол я ученого.

Штатный гений сердито сверкнул глазами и фыркнул:

— Вряд ли. Сейчас высохнет, возьмем пробу и попробуем что-нибудь простенькое, вроде реактива Марки…

— А что будет?

— Если гриб содержит что-то подобное холину, например, то с щелочью будет запах селедки, а если что-то вроде псилоцибина, то проба станет серо-коричневой, тогда будем добывать экстракт, подтверждать простой цветной реакцией еще раз, и проба с тем же реактивом будет ярко-желтой, и потом можно уже и на ВЭЖХ, — глядя в мои искренние незамутненные знаниями глаза, друг поправил очки и пояснил: — Высокоэффективная жидкостная хроматография. А, плюнь, какая разница, главное — результат. Не буду же я тебя на лаборанта обучать.

— Почему нет, — несколько уязвленно поинтересовался я.

— Потому что к науке, кошкоглазый, надо иметь не просто интерес или склонность, ее надо любить, ей надо восхищаться, и ее превозносить. И постоянно изучать все новое, что может полезть в голову из твоей области знаний и не только. Иначе так и останешься ремесленником с тремя методиками в голове и сотней в методичках. Впрочем, — задумчиво добавил он, — подозреваю, что этот постулат в любой сфере человеческой деятельности будет работать.

Спустя пятнадцать минут мы с одинаковой задумчивостью наблюдали за мутнеющей пробой.

— Интересно, — протянул ученый и выгнал меня заниматься своими делами.

Я пожал плечами и пошел — не висеть же у него над душой. А через час Тайвин с видом Флеминга, уронившего в чашку с колонией патогенных бактерий кусок хлеба с плесенью, постучал в дверь, вызывая охрану.

— Я ни за что не поверю, что один работаю над местной биохимией, — заявил охранникам мой очкастый друг и протянул пробирку. — Отнесите в здешнюю лабораторию, и пусть сделают спектральный анализ, желательно на резонансном рамановском спектрометре.

С раздражением вздохнув, Тайвин вложил в руку охранника образец практически насильно.

— Рамановский спектрометр. Физик такой в начале двадцатого века жил, Раман. Ну, Раман, спектрометр, запомнил? Иди, — ученый отвернулся от двери, та шаркнула, закрываясь, а гений злобно процедил сквозь зубы: — Клинические имбецилы.

— Тай, простой человек не обязан знать такие научные тонкости, — заметил я.

— Да чтоб их… Пес драл! — не постеснялся в выражениях ученый. — Как же мне не хватает моих гамадрилов и лаборатории. У меня все всегда на местах, и аппаратура, и реактивы, и специалисты, а если что надо — всегда через Лекса достать можно…

— Это ты про Санникова? — прищурился я.

— Да. Но ты учти, он только друзьям себя позволяет так называть, — построжел Тайвин.

— Мне разрешил, — гордо заявил я. — Аккурат после беготни с саранчой.

Мой очкастый друг скупо улыбнулся, и мы снова занялись работой, пока спустя еще пару часов к нам не ворвался самолично Алан с автоинъектором наперевес.

— Вы должны были сообщить мне лично! — немного повысил против обычного голос человек-невозмутимость. Мне стало невероятно интересно, и я оторвался от просмотра записей.

— А с какого когнитивного диссонанса мне бежать напрямую именно к вам и непременно лично, и размахивать положительной цветной пробой с реактивом Марки? — с едкой злостью поинтересовался Тайвин.

— Я просил сообщать обо всех неожиданных находках, тем более не вполне привычного характера! — еще больше разозлился Алан.

— А вам никто не говорил про стандартную процедуру испытаний в рамках надлежащей доклинической лабораторной практики? Я еще не особенно понимаю, что это за вещество, а вы уже хотите…

— Результата, — прервал Тайвина апостолец.

Я почувствовал вдруг, что мое душевное состояние необратимо меняется — границы восприятия резко раздвинулись, вобрав в себя и мои смятенные движения души, и странным образом осязаемые эмоциональные колебания схлестнувшихся оппонентов. Только если с кошкой Мирой это чувство контакта было мимолетным, почти невесомым, с чужим невидимкой управлял процессом точно не я, то здесь меня придавило не моими чувствами по моей инициативе, вынудив замолчать и впитывать то, что словами я описать был почти не в силах.

Алан возвышался над гением как скала над морем, давил авторитетом и недовольством, которые я почти физически ощущал. Тайвин смотрел на него снизу вверх с не менее несгибаемым выражением на лице. С его стороны я чувствовал тяжелую и твердую решимость найденный природный наркотик не испытывать и не отдавать ни при каких обстоятельствах.

— Ладно. Будь по-вашему. Мне нужны мыши или крысы, — заявил очкастый мой товарищ. — Лабораторные, в количестве штук пятнадцати.

— Могу выделить двоих подопытных. — Алан пока держался, но я видел нарастающую бурю, непонятным пока мне самому способом. Что-то внутри человека-скалы клубилось, скручивалось жгутами, формировалось в плотное ядро. Только я это не видел глазами и не представлял — ощущал всей кожей.

— Я не экспериментирую на людях. И когда я говорю «мыши» или «крысы», я имею в виду мышей или крыс. Знаете, зверушки такие. С хвостами. — Тайвин, в свою очередь, образно воспринимался мной все прозрачнее и тверже, как если можно было бы прочувствовать динамику процесса образования природного алмаза.

Я вдруг понял, что и до первого визита на Седьмой, и до Миры, и до столкновения с другим сознанием, и вообще вплоть до текущего момента включительно всю свою жизнь пользовался чем-то… Похожим, что ли. Непонятным, неосязаемым, необъяснимым, но нужным хлеще воздуха. Интересно, вот если я способен на уровне остальных органов чувств и наравне с ними получать информацию об эмоциональном фоне человека, может, я могу на него и влиять?

Я попробовал этим неуловимым, но явственно мной ощущаемым, вектор внимания Алана перенаправить на себя. И чуть не подпрыгнул, когда в следующее мгновение свой темный нечитаемый взгляд тот обратил именно ко мне. И сказал, смотря на меня, а обращаясь к Тайвину:

— Значит, от моих кандидатур вы отказываетесь. В таком случае будет совсем просто.

Похолодев внутренне, я понял: очкастый доигрался. И точно, внутри Алана словно взорвалось маленькое черное солнце. Он выхватил оружие и уткнул дуло игломета прямо мне в лоб:

— Вот ваша крыса. Выбирайте правильно, уважаемый. Либо она приносит пользу науке, либо я, так и быть, проведу дератизацию.

Я скосил глаза на Тайвина и почти услышал, как зазвенела, осыпаясь безвредными осколками, его решимость. За меня он боялся больше, чем за человечество перед лицом нового наркотика с неизвестным действием. Но сделать выбор между перспективой убить меня иглой в лоб или психоактивным веществом неизвестного спектра действия не мог.

— Я жду, — поторопил Алан и протянул гению автоинъектор. Все естество нашего врага заполняла обжигающая бешеная злость, искушала нажать на спусковой крючок, давила, требовала, и я понимал, что выбора у меня нет, как нет его и у Тайвина.

— Чтобы вас мотивировать, введем обратный отсчет. Крысы уходят с корабля через десять, девять…

Я молчал в тряпочку, Алан считал, а до моего идейного друга никак не могло дойти, что шутки кончились — он переводил взгляд с Алана на меня, пытаясь найти запасной вариант, и не находил его. На тройке Тайвин не выдержал и сдался.

— Я не отвечаю за последствия. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что наркотик может вызвать мгновенное привыкание. Или убить. И совершенно точно, если не убьет, повлияет на поведение.

Алан, не опуская игломет, кивнул сопровождающим — те встали по бокам и сзади от меня, подняв оружие. Я чувствовал себя максимально неуютно под четырьмя дулами, но, как ни странно, совершенно не боялся — я не чувствовал в охране желания или стремления убивать. Скорее, это была очередная скучная работа — а такие «деловые» взаимоотношения между убийцами и потенциальной жертвой казались мне более выигрышными.

— Будет дергаться — стреляйте.

— На поражение? — уточнил охранник позади меня.

— На какое поражение, дебилы? У вас парализант в сердечнике! По ногам. Пристрелите — будете отвечать перед Советом синдикатов лично.

Я ощутил дуновение страха. Похоже, Совет синдикатов — это серьезная угроза. Алан точным движением защелкнул свой игломет в кобуру — так, понятно, у него боевые, будем знать на всякий случай. Хотя я изначально идиот — стал бы он мне иглами с парализантом прямо в черепушку целиться, они кость не пробивают.

Ко мне подошел Тайвин с автоинъектором в руках и внимательно посмотрел в глаза. В его взгляде, позе и мимике я прочитал зверскую смесь страха, сожаления, извинения и, конечно, толику научного любопытства — изменить свою природу ученый не был способен. Я решил, что капля уверенности ему точно не повредит, и спросил:

— Знаешь, чего я теперь боюсь?

— Чего?

— Что со мной перестанет что-либо приключаться. Коли уже, — я ободряюще ему улыбнулся и подмигнул. — Посмотрим, что за демона ты спрятал у себя в пробирке.

Сделав укол, Тайвин отступил на пару шагов. Ему было несколько дурно от коктейля из чувств и адреналина, и хотелось присесть, но бросить друга он не мог. Чез застыл столбом, кошачьи зрачки сначала вытянулись в линию, почти исчезнув, затем через пару минут начали расширяться, быстро заняв собой почти всю радужку.

Смена миоза на мидриаз ученого не порадовала — внутри оперативника творилась химическая буря, и как проявится психоэмоциональный эффект, как наркотик повлияет на поведение и личность, предсказать гений не мог, что его неимоверно злило.

Внезапно Честер рвано огляделся, фиксируя каждого присутствующего в комнате, и Тайвин с неприятным чувством холодка под ложечкой понял, что вменяемое сознание первопроходца покинуло напрочь. Перед ними была биологическая сторона человека с выключенной социальной: умное, сильное и опасное животное, натасканное реагировать на любые внешние раздражители. А вот как проявится его выучка в совокупности с инстинктами предстояло выяснить только опытным путем.

Оперативник присел и занырнул за спину охраннику, стоявшему позади него — в того сразу полетели иглы с парализантом, и он мягко обмяк. Честер не медлил — успел скользнуть за спину второму и нажать большими пальцами под основание черепа, вырубив и его.

Хорошо изученным движением Чез выхватил игломет у падающего на пол оппонента и выстрелил в третьего охранника, успев раньше. Обнюхал предмет с любопытством, зачем-то лизнул и, услышав тихий щелчок кобуры — отмерший Алан выхватил свой игломет, заряженный боевыми — бросил оружие и перекатился за один из столов, спрятавшись за его задней стенкой.

Все это заняло буквально доли секунды, и ошарашенный Тайвин, глядя, как Алан направляет ствол в сторону сомнительного укрытия Честера, только и нашел в себе, обмирая от собственной смелости, силы чтобы шагнуть вперед, загородив озверевшего друга собой.

— Не стреляйте! — Тайвин очень надеялся, что достаточно убедителен. — Он сейчас не в себе, вы же видите.

— Он опасен. Но вы правы, — Алан задвинул игломет обратно и наклонился за другим. Убивать первопроходца в его планы не входило.

В это же мгновение Честер вспрыгнул на стол, повалив и разбив все, что на нем находилось, и бросился на апостольца. Алан замешкался — и это стало ошибкой. Завязалась потасовка.

Тайвин спрятался за облюбованным оперативником столом, изредка выглядывая и наблюдая, как воюют разум и инстинкты.

Закончилась битва быстро, коротко и прозаично — Честер прокусил Алану руку, заставив бросить оружие, и хорошенько приложил его лбом об пол.

Устранив угрозу и дико озираясь, оперативник оббежал помещение и начал ломиться в дверь, опознав ее как выход наружу. Тайвин со вздохом вылез из-за пострадавшего стола. Он понимал, что Чез может напасть и на него, но совершенно не хотел, чтобы в наркотическом бреду оперативник поранил по глупости сам себя.

— Тихо, тихо, — мягко уговаривал гений, показывая пустые ладони, — смотри, у меня ничего нет, я тебе не наврежу.

Честер фыркнул, подскочил к нему, внимательно осмотрел и обнюхал. Замерев на месте, Тайвин ждал вердикта. Первопроходец наткнулся на автоинъектор в кармане халата, отобрал, попробовал разгрызть, но не преуспел. Тайвин сделал попытку изъять у наглого животного опасную вещь, но Чез его удивил — оскалив зубы, он зашипел, чем окончательно сделался похож на представителя семейства кошачьих.

— Все, все, не трогаю, — поднял руки штатный гений. — Странно, я думал, поведение будет ближе к обезьянам…

Скрипнула, отъезжая в сторону, дверь, и первопроходец метнулся в образовавшуюся щель. Оттуда послышались крики и сухие щелчки игл. Гений двинулся было за ним, но стены у него на глазах покрылись мелкими выщерблинами, и гений спрятался обратно. Мало ли. Перестрелка стихла, и Тайвин обеспокоенно прислушивался — вылезать наружу он не хотел точно, но ему было невероятно любопытно и одновременно очень тревожно за Честера.

Высунув нос в коридор, гений констатировал очевидное — что бы ни творилось в мозгу оперативника, в некой инстинктивной логике ему было не отказать: в коридоре валялись несколько человек охраны, живые, но сильно потрепанные, а за следующей открытой переборкой виднелся коридор, загибающийся углом и увенчанный чьими-то ботинками. Зверь пошел гулять. Может, и Тайвину сходить? Или лучше обзавестись личным оружием, пока случай подвернулся?

Только гений сделал шаг в коридор к ближайшему игломету, как позади раздалось лаконичное:

— Стоять. — Потирая голову невредимой левой рукой с зажатым в ней оружием, Алан сел. — Зря вы меня остановили.

— Зря вы вынудили меня потратить практически неизученное вещество на антигуманные опыты. Поздравляю, — с ядовитым ехидством отметил Тайвин. — Теперь у вас тут расхаживает по коридорам обозленный неуправляемый первопроходец со всеми его умениями и опытом. Вы этого хотели добиться?

— Не знаю я, чего хотел, — огрызнулся Алан. — Могли бы предупредить.

— Я предупреждал, — карикатурно развел руками гений. — Действие любого психоактивного вещества непредсказуемо, тем более если это производное псилоцина. Теперь только ждать, пока отпустит.

— И долго ждать?

— Часов пять. Может, семь.

— Он же мне всю базу разнесет… — простонал Алан, поднимаясь. — Черт, сильный, руку чуть не откусил.

— А как вы хотели, — хмыкнул Тайвин. — Инстинкты не пропьешь, хотя принято считать, что у человека их и нет. Да только он сейчас не совсем человек.

— Что с ним?

— А вы не поняли? Озверел слегка. Похоже, что экстракт отключает сознание в привычном нам понимании и возвращает человека, так сказать, к природе.

— Не вполне то, на что я рассчитывал… — Алан поморщился, рассматривая укушенную конечность: на ней во всей красе отпечатались все стоматологические особенности Честера.

— А на что вы рассчитывали? — поинтересовался гений. — На новый перспективный вид наркотиков? Извините, я не дипломированный химик и тем более не варщик, или как там у вас это называется. Изучать могу, синтезировать в промышленных количествах — нет.

Алан медленно обретал привычную невозмутимость и коротко кивнул в ответ.

— Вот и займитесь прямыми обязанностями. Пока вреда от вас больше, чем толку. Дам вам еще неделю, потом будем решать вопрос о целесообразности вашего здесь присутствия.

— А если за неделю я не найду больше ничего полезного для вас, — подчеркнуто прищурился Тайвин, — пустите в расход?

— Да, — меланхолично пожал плечами Алан. — Именно так. Что не приносит пользу — идет в утиль.

Он, подвинув гения в сторону от двери, отдал приказ убрать бессознательные тела охраны и вышел, не забыв закрыть за собой дверь. Пикнул замок, отсекая Тайвина от общего веселья, и Тайвину ничего не оставалось, кроме как ждать.

Через пару часов, наведя порядок в разгромленной комнате и погоревав над разбитыми образцами и аппаратурой, штатный гений сел за описание наркотика, подспудно снова удивляясь тому, как он мог пропустить возможность посетить абсолютно новый мир.

Тяжелую молекулярную структуру триптаминового алкалоида вполне возможно было отсечь силами нанопротекторной защиты, и полноценная высадка на Седьмой, а не безбашенная одиночная выходка Честера, была более, чем реальна. Может, Чез прав, и их всех элементарно обвели вокруг пальца?

Тайвин тяжело вздохнул — занимая себя делом, он продолжал испытывать волнение и беспокойство. А вдруг у кого-то окажутся боевые снаряды в игломете? Вдруг вышедший на свободу внутренний зверь Чеза решит уйти в самоволку — а кто знает, какие опасности и возможности таит в себе Седьмой? Пока было понятно одно — нужно ждать и надеяться.

Прошел еще час, гений уже не знал, куда себя деть, как дверь распахнулась, и двое крепких парней в тяжелой экзоброне втащили в комнату бесчувственное тело, неаккуратно бросили на пол и молча покинули помещение. За ними заглянул Алан:

— Ваш друг принес нам значительное количество неприятностей. Надеюсь, когда он придет в себя, вы обсудите варианты компенсации.

— Это было ваше решение, — ядовито заметил гений, — вколоть ему эту дрянь. Почему компенсировать ущерб должны мы?

— Не буду же я сам с себя спрашивать, — чуть поднял брови Алан. — Вам что-то на данный момент потребуется?

— Сколько игл с парализантом на него ушло? — с трудом переворачивая Честера лицом вверх и попутно осматривая, уточнил Тайвин.

— Кто их считал.

Гений быстро пробежался пальцами по расплывшимся на одежде синим пятнам сработавших сердечников.

— Вы с ума сошли! Если наркотик его не угробит, то его угробите вы! — скулы у него заалели, и он с яростью наступал на Алана, так что тот даже попятился. — Пять доз парализанта, пять! У него сердце остановится! Набор для реанимации принесите срочно, унитиол, пятипроцентный раствор глюкозы и алкоголь.

— К-к-какой алкоголь? Зачем? — от удивления Алан начал заикаться.

— Да любой! Желательно спирт. Только концентрацию мне скажите. И быстрее! — Тайвин склонился над оперативником, положив руку на сонную артерию и пытаясь понять, насколько стабильно он дышит, и бьется ли сердце.

К удивлению гения, и тот, и другой показатель были приглушенными, но в пределах нормы — Честер находился в фазе глубокого сна. Но антидот Тайвин все равно посчитал нужным вколоть, как и пять кубиков разбавленного раствором глюкозы медицинского спирта. Так, на всякий случай.

Через несколько часов загулявшее животное открыло глаза и попросило воды — и штатный гений Корпуса первопроходцев поймал себя на чувстве неимоверного облегчения и даже почти полного счастья. Да, они были в плену, с «долгом» перед наркодельцами, в неизвестном мире, но сознание к оперативнику вернулось, и его друг снова был самим собой.

Последним, что я помнил, было теплое ощущение того самого, уже смутно знакомого, неимоверно огромного и спокойного, бережно обнимающего невидимыми нитями мой разум. Я поймал дежавю за хвост — именно это создание касалось разведывательными импульсами моей жизни и меня самого в недавнем странном сне. Именно оно изменило мысли и намерения Алана и, похоже, всей его команды. Да и к нашей пробной экспедиции к Седьмому наверняка старания приложило. В тот момент, когда наркотик активно сносил все барьеры сознания, существо предлагало мне помощь и защиту. И когда я согласился, наступила полная темнота.

Вынырнув оттуда, я понял несколько вещей: во-первых, у меня жестокое похмелье. Опять. Во-вторых, жесткий эмоциональный отходняк — судя по всему, под наркотой я вдоволь порезвился, и сейчас мне было невероятно депрессивно. В-третьих, проинспектировав состояние организма, я понял, что каким-то образом умудрился потянуть себе половину всех мышц, а вторую половину — напрячь до предельных возможностей. И это не считая нывших синяков и ушибов, непонятно откуда взявшихся.

Я почувствовал себя несчастным сверх всякой меры и произнес куда-то вовне:

— Дайте водички…

Ко мне со стаканом подошел Тайвин, и я неимоверно обрадовался своему другу. Залпом опустошив предложенный сосуд, я полюбопытствовал:

— И что тут было?

— А ты не помнишь? — склонил голову набок штатный гений — Совсем-совсем?

— Как тебе сказать… Не знаю. Дай немного в себя прийти, в голове один белый шум, и больше ничего.

— Ладно, — пожал плечами друг, налил мне еще воды и отошел. Но я чувствовал: ему очень хочется узнать, что со мной было.

Я оперся на подушку, пил воду маленькими глоточками, медленно очухивался и пытался осторожно обследовать память. Постепенно в голове прояснялось, и я обнаружил два интересных аспекта: пока мой разум пребывал непонятно где, чувства сильно обострились и продолжали работать, и их последовательный анализ позволял восстановить цепочку событий. Словом, память, зрение, нюх и слух мне никто не отключал, пусть сознание и не обрабатывало входящую информацию. Я с опаской позвал гения, понимая, что он сейчас вцепится как клещ, и не отстанет, пока все не выспросит, одно слово — ученый. Но и промолчать не мог, мне требовалось найти разумное, желательно словесное объяснение запомнившимся ощущениям.

— Тай… Похоже, что я все помню, только как-то не так…

— Не так — это как? — насторожился Тайвин.

— В общем, я как личность, похоже, отсутствовал. Вернее, где-то я, конечно, был, но вспомнить пока не могу. А вот я как не-человек был. И все, что понатворил, помню, чувствую, но не осознаю. Вот. Странное ощущение. Словно ты под грибами фильм смотрел — вроде все видел, и изнутри участвовал, но ничего не помнишь, придется пересматривать.

— В чем-то ты прав, — усмехнулся Тайвин. — Наркотик по классу как раз грибной. Давай что ли вместе вспоминать, тем более первый акт Марлезонского балета я застал.

Я немедленно заинтересовался.

— Та-а-ак. И что я натворил?

— Да так, ничего особенного. Лишил сознания троих охранников, поскакал по столам, чуть не откусил Алану руку и испарился. Дальше я уже не знаю.

Я сел и обхватил голову руками.

— У-у-у, как все запущено. Точно. Я, кажется, в коридоре еще двоих или троих уложил. Потом забежал в какую-то лабораторию, помню, смотрели на меня странно. Там мне не понравилось, химия кругом, стерильное все такое, и еще за мной гнались. Я там здорово посуды перебил.

— Тогда понятно, откуда долги.

— Что? Кому мы там что должны? — неприятно поразился я.

— Как «кому». Сам должен понимать, порча имущества синдиката — дело такое. Скажи спасибо, что не пристрелили.

— Щаз-з-з, разбежался, спасибы направо-налево не раздаю, — пробурчал я. — Так, что еще… О, я на улицу прорвался, там меня и уложили.

— Не сходится. Как-то… коротковато, — уточнил Тайвин. — Все, что ты описал, укладывается в час максимум, а не было тебя часа три.

— Чертовщина какая-то. Я подумаю, — обещал я другу и лег обратно на кровать. — Я тут немножко посплю, ладно? Кстати, а откуда у меня ощущение, что я беспробудно пил все твои три часа?

— Не мои, а твои. Спирт в вену тебе ввел. Как антидот от парализанта. — Тайвин открыто ухмылялся, глядя на мои похмельные страдания.

— Вредитель, — умирающим голосом провозгласил я и попробовал уснуть.

Третье утро в отсутствии Тайвина и Честера выдалось странным. Гайяна уже приготовилась отбивать свое место и авторитет всеми доступными ей способами, но Ветрова сдуло, а вместо него в начале дня в научном отделе появился Санников. Ему обрадовались, как родному!

И, как только Ви с Гайяной и Красным, волнуясь, обозначили возможный путь решения проблемы, первопроходцы определились с планом действий, и дни отсутствия руководства Корпус считать перестал. Некогда стало. Зато имена Тайвина и Честера распахнули перед ними все двери, правда, некоторые захотелось тут же захлопнуть обратно.

Вернер, пользуясь и привилегиями градоначальника, и правами руководителя военного подразделения Межмирового правительства под немудреным суровым названием «Авангард», открыл перед оперативниками все склады, даже те, которые коменданты старались тщательно упрятать подальше. И по документам, и по факту отсутствия завскладом. Заодно перетряхнули списанное барахло и запасники, попутно выяснив, что слишком много списанного и запасного — и не рухлядь вовсе. И уходит на сторону.

Вернер рассвирепел и пообещал детально разобраться после спасательной операции, а пока предоставил Корпусу все, что мог, и немножко сверху. Конечно, чистого ацетофенона у него на складах не было, как и бензола, зато обнаружились запасы «Черемухи» времен двадцатого века.

На вопрос о том, откуда у градоправителя настолько древняя слезоточивая редкость, как пара мешков хлорацетофенона в кристаллическом виде, а, главное, зачем она ему так нужна, что с Земли на Шестой приехала, Вернер невнятно пробурчал что-то про то, что предпочитает старое, проверенное и дешевое новому, непроверенному и дорогому, но толком так и не признался.

Химики не стали допытываться и радостно утащили «Черемуху» — растворять в хлороформе и хлорпикрине, коих у ученых было в избытке. Спустя сутки они выдали оперативникам тщательно закупоренные баллоны для распылителей, предупредив, что без полной брони в место распыления «Черемухи» соваться не надо часа два, а лучше три.

Энтони, начальник колониальной полиции, запасами древнего лакриматора похвастаться не мог, зато, радушно улыбаясь оскалом приветливой гиены, потряс все сектора, выбив у колонистов подотчетные капсулы развертки локальных нанопротекторных куполов. Население колонии, несмотря на нешуточную опасность, с призрачной надеждой защиты собственного дома расставаться добровольно не спешило, так что пришлось применять вежливое убеждение.

Зато СМИ с радостью встретили оперативников, упредив их визит, прямо под окнами офиса Корпуса — и от них у первопроходцев заныло сразу все подряд. Отношения с журналистами у Корпуса были прекрасные, но никому, кроме Али и Вика не хотелось смотреть потом на себя по головидению и испытывать испанский стыд за косноязычие себя или коллег.

К Вику и Ви дроны постоянной трансляции и прикрепили: такой случай, как готовый на славу первопроходец и красавица-стажерка, упускать было нельзя. И вообще, колонисты имеют полное право знать правду в полном ее объеме!

Эту правду, правда, после первой же трансляции вылазки великолепной пятерки в область подготовки плацдарма для спасения колонии, колонисты предпочли бы спрятать в дальний угол памяти и больше не видеть никогда. Они и так в героизм первопроходцев верили всем умом, сердцем и душой, и инфернальных инсектоидных доказательств оного видеть не очень хотели.

Но СМИ от бесплатного реалити-шоу отказываться просто так не пожелали — и в итоге вытащили свой гран-при на миллиардные прибыли. Ви как раз и отличилась.

Через двое суток подготовки проекта спасения колонии на реактивных скоростях, оперативники, аналитики, ученые и руководство собрались в офисе Корпуса первопроходцев, внизу, на складе, куда все это время старательно складывали то полезное, что смогли найти и сделать. Подумать и прикинуть, что получилось.

Корпус первопроходцев в полном составе негромко шумел: они невероятно устали не спать две ночи подряд, но были собой довольны. Особенно аналитики Ан и Чингиз, и научники — Гайяна, Михаил и Кевин. Они, два программиста-аналитика и два нанокибернетика в связке с ксенозоологом сотворили практически чудо: программу, настраивающую впрыск в атмосферу аэрозоля в зависимости от направления ветра, влажности воздуха, количества инсектоидов и их активности в разное время суток.

Впрочем, химики светились не меньше, особенно Нил. Они не только помогли наштамповать в рекордные сроки пару тысяч литров аэрозоля-репеллента, но и почти довели до ума процесс превращения брони первопроходцев в знаменитые сковородки с тефлоновым покрытием.

Да, напечатать пластиковую броню вместо настоящей можно было, конечно, и от алкионов она бы защитила. Но от зубов той же химеры-то нет! Пришлось думать, как сделать тонкое пластиковое покрытие, и чтоб оперативники не превратились в манекены и сохранили свободу движений. Так и остановились на тефлоновом напылении. Потом как минимум сутки работы ушли на то, чтобы синтезировать и полимеризовать тетрафторэтилен до обычного тефлона.

Теперь им нужно было еще столько же времени, чтобы вместе с физиками испортить штук пять комплектов тяжелой брони пескоструйной чисткой. Или больше. И брони, и времени. Потому что требовалось подобрать такое давление алюминиевого песка, чтобы и броню не процарапать насквозь, и тефлон, сверхскользкий гад, «зацепился» за микротрещинки и остался на ней. По идее, тефлоновое покрытие должно было и от плавиковой кислоты защитить, и в условиях постоянной нагрузки держаться как минимум несколько часов, если вдруг оперативникам вздумается тереть броню пучком здешней травы пополам с песком. А если не вздумается — то намного дольше.

Но тефлон пока не был готов, а вот пора работы тяжелой полевой артиллерии пришла.

Пока у Корпуса были Тайвин и Честер, которые постоянно соревновались между собой в терминах и просторечной язвительности, оперативники привыкли полагаться на их диалог интеллекта и интуиции, схватывая на лету, что происходит, и что надо делать. Теперь надежда перевести с научного на нормальный оставалась только одна — аналитики.

И первопроходцы, собрав в центре склада в одну кучу баллоны с аэрозолем всего того, что пахло черемухой хотя бы отдаленно, судорожно пересчитывали количество локальных капсул с защитными куполами, комплекты брони и коллективно думали вслух, придираясь к аналитикам как к промежуточному звену между ними и учеными.

— Как-то зыбко все… А если ветер? — В тысячный раз пытался найти в плане подвох Берц.

— Программа учтет, мы будем постоянно контролировать обстановку, — ответил ему Ан.

— А когда вы успели программу написать? — удивился Красный.

— За двое суток можно много чего сделать, если сильно захотеть, — улыбнулся Ан, а Чингиз молча кивнул в ответ. — Особенно когда никто не перетягивает одеяло на себя, и все работают сообща.

Горбоносый Михаил в сторонке виновато опустил глаза — будучи от природы человеком с практичной жилкой прижимистости, он сначала свои выкладки аналитикам в силу старых привычек не афишировал, пока Ан на пальцах не объяснил, чем чревато промедление, а Чингиз не насупился и вместе с братом красноречиво не намолчал на ученого. Пришлось тому менять привычки не за три недели, а за три минуты.

— А если дождь? — продолжал допытываться Берц.

— Прогнозы учли, да и не сезон.

— А если мы не все подключим?

— Будут дырки в защите, — покаялся Ан. — Ничто не безупречно.

— Значит, придется идти и работать на совесть, — вздохнул Берц. — Что нужно делать?

— Смотрите. Местность нам геологи нарисовали, — Ан развернул голограмму карты прямо поверх баллонов, брони и кучки капсул развертки. — Локальный купол дает полусферу диаметром в двадцать метров. Чтобы он развернулся в прямоугольник наибольшего периметра, и наниты сохранили связи, его размеры не должны превышать пятнадцать метров в длину и четыре в ширину. То есть ваша задача — разместить капсулы по нужным точкам на протяжении километра полосой в сто метров, и по похожей схеме расставить баллоны с газом, только их можно реже ставить. — Аналитик устало потер висок и продолжил: — И вот программные узлы, их мы поместили в пластиковую тару, кислотой не возьмешь. Узлы надо будет разместить по ключевым точкам, на схеме синим обозначено, у вас будет по визору транслироваться прямо на местность. Как только вы разместите все капсулы и программные узлы, они будут работать в связке и давать единую зеркальную полосу. Мы будем включать сначала дальнюю треть полосы по всей длине, но на ширину в тридцать метров, потом еще треть, потом еще, потом последний десятиметровый рубеж ближе всего к колонии. При таком подходе нам хватит капсул на десять дней.

На голограмме под внимательным взором Берца на ровные красные ряды полутора тысяч точек наложилось вдвое меньше желтых квадратов и двадцать крупных светящихся голубым треугольников.

— Программные узлы в пластике. Аэрозоли тоже. Не справимся — будут дырки. Я понял. А…

— А укрыть пластиком каждый нанит химики и физики не сумели бы и за сто лет, так что по мере нагрузки отдельные «зеркала» придется постоянно менять, — вмешавшись в разговор, с сожалением упредил вопрос подозрительного первопроходца Санников, перехватив инициативу у Ана.

Берц с задумчивостью глянул на всю эту красоту, на коробку с пластиковыми контейнерами, в которых ровно светились и пикали программные платы узлов развертки спасательной полосы, и резюмировал:

— То есть нам все это время лезть в самую гущу совокупляющихся клопов и менять капсулы и баллоны, чтобы зеркальная полоса оставалась целой и работала. Весело.

Санников опустил плечи и сочувственно поморщился. Он себе и представлять не хотел, каких трудов будет стоить первопроходцам рутинная, монотонная, невероятно опасная, но необходимая для выживания колонии работа.

— Да, но мы же доделаем тефлоновое покрытие на броню, оно почти готово. Вам просто надо очень поберечь себя в первые сутки. Пока алкионы еще не начали толком роиться, так что вы должны успеть, если начать прямо сейчас. Но первые признаки уже есть, и это не радует, — Санников развернул другое изображение, с дрона связи, и приблизил, насколько это было возможно.

В шевелящейся массе насекомых, снующих по траве и конусам дактилейников, отчетливо мелькали единичные спинки самцов с ярко-красными пятнами.

— Время на исходе. Собираемся. Указания? — обвел склад взглядом Берц, остановившись на начальстве и ревизоре, стоявшем поодаль от Вернера и шефа Корпуса.

Вернер сложил руки на груди и приподнял ладонь — никаких. Аристарх Вениаминович покосился на ревизора. Андервуд отрывисто качнул головой. Это была не его вотчина, и вмешиваться он не хотел и не мог, предоставив все решать Берцу. Аристарх молча кивнул — работайте.

— Значит, на каждого по два узла, по сто баллонов с аэрозолем и по двести капсул, чтоб с запасом. Это килограмм по пятьдесят на каждого. Если будет тяжелая броня с активацией экзоскелетных элементов… Потянем. В расширенный ранец должно по объему влезть. Идем двумя пятерками, пятерка в резерве, стажеры на внутренних вызовах. Хотя… Ви, с нами пойдешь. Заслужила. Стоп, — прищурился Берц. — А почему у самцов количество пятен у всех разное?

— А у вас в справочнике этого нет?

— Нет. Или ваши ксенозоологи добавить не успели, или не сочли важным. Ни Чез, ни Тайвин такую деталь бы не упустили.

Легкий вздох тревоги и сожаления пронесся по складу. Аристарх Вениаминович с досадой покачал головой, Вернер поджал губы, Андервуд опустил взгляд.

— Это степень половой зрелости, — пояснил Санников, пропустив упрек в адрес своих подопечных мимо ушей. — Шесть пятен — алкион готов к спариванию.

— Поняли? Посчитали до шести, насчитали — сразу свалили подальше. Рисковать я никем не буду, — постановил Берц. — Задача ясна?

Оперативники закивали.

Первая часть плана прошла успешно: они намазали броню меловым гелем, чтобы хоть как-то защититься от кислоты, и все капсулы поместили на места, почти все программные узлы тоже, осталось дело за малым — за последней точкой примерно посередине будущей зеркальной полосы. Туда шла Ви — а следом за ней увязался информационный дрон местного канала головидения.

Не прошла она и двухсот метров, как дорогу ей преградила жужжащая и очень недовольная масса алкионов. Ви прыснула в них из запасного баллончика, как делала уже не раз, подождала, пока насекомые отлетят в сторону, оглянулась кругом и двинулась дальше: последний узел надо было поместить на надлежащее место, и можно включать программу.

Внезапно перед ее глазами на информационной полосе шлема проплыло уведомление о перехвате изображения. Берц, подключившись к ее визору, наскоро сосчитал количество красных пятнышек на надкрыльях самца у нее под ногами.

— Шесть. Пора сваливать! Ви!

— Сорок метров. Это три минуты. Помещу на место и уйду.

— Думаешь, геля хватит, чтобы ты была в безопасности? Три минуты в обмен твою жизнь? Не смеши меня.

— Я до шести считать умею. Три минуты и шесть пятен за купол и жизнь колонии, — парировала Ви, продолжила идти вперед и впервые для себя позволила вольность: — Берц, надо подключить программную связку до конца. Это моя точка, мне и идти. Представь себе дырку ровно посередине полосы, самочки алкионов обзавидуются. Давай я закончу, иначе вдруг ничего не сработает, и мы все делали впустую! Если из-за моей точки программа не запустится как надо, тогда все запасы мелового геля всех семи миров колонии не помогут.

— Но…

— Что бы сделал Чез?

Берц тяжело вздохнул и промолчал. Как и остальные оперативники: ответ они знали.

Ви, глядя на полчища насекомых, устилающих ковром ближайшие конусы дактилейников, поежилась, но продолжила движение, с оглядкой и опаской. Клопы ее не волновали, но не хватало только попасться на глаза суккубе или скорпикоре: такой случай полакомиться бесплатной едой — алкионами или оперативницей — хищники вряд ли могли пропустить.

— Елки! — Ви споткнулась о невесть откуда взявшееся под ногами животное и полетела носом вперед. Выучка не дала ей пропахать шлемом борозду вдоль траектории падения, и оперативница перекатилась с плеча на бедро, тут же вскочив на ноги обратно.

И обернулась: между ней и куполом пронесся с воем взбесившейся трансформаторной будки целый поток алкионов. Аккурат там, где она только что шла. Началось. Оперативница снова ушла в перекат, на этот раз сама: выстрелить кислотой инсектоиды могли метра на два запросто, и лучше в этот момент быть подальше. Желательно метров на десять.

— Ты в порядке? — спросили сразу пять голосов в шлеме.

— В полном. Споткнулась.

Ви улыбнулась заботе коллег и собралась. Кто же ей так вовремя под ноги попался? Она решила сначала доделать начатое, потом разбираться: безопасность колонии сейчас была намного важнее, чем ее, Ви, целостность. Оперативница поспешила к расчетной точке.

Внезапно ее остановило яростное шипение прямо из-под ног. Отпрыгнув в сторону, Ви притаилась в траве и пригляделась. Ба, да это старая знакомая!

— Да что ж ты делаешь, щелочь хвостатая!

Молоденькая ложная скорпикора изо всех сил щерилась, пыхтела и закидывала на спину крылья, не пуская Ви в сторону алкионов, точки назначения и коллег. Знакомый шрам на правом крыле сомнений не оставлял: все та же красотка.

— Пусти. Мне туда надо, — попыталась увещевать животное Ви.

Скорпикора слушать не пожелала и хлестнула хвостом, предупреждая.

Ви отошла шагов на пять в сторону: зверь успокоился, спрятал клыки и нервно оглянулся. За скорпикорой зловещим облаком ворочался рой алкионов, и Ви воочию видела, как буквально на глазах наливаются яркостью красные точки на надкрыльях самцов. Сейчас эта вся кодла поднимется и полетит… Ви зажмурилась и решительно шагнула в сторону скорпикоры. За спиной надсадно жужжал информационный дрон, чтоб он провалился! Ви дернула плечом и попросила зверя:

— Пусти!

Скорпикора снова ощерилась и хлестнула хвостом. Ви легла на живот и подползла к ней. Открыла щиток шлема, подалась вперед, сама не зная, зачем, и зажмурилась. Миру надо доверять. И будь что будет. Оперативники молчали: один звук мог лишить Ви призрачного шанса на успех, а всю колонию — дополнительного шанса на выживание.

Спустя долгую минуту Ви почувствовала теплое дыхание и щекотку: скорпикора ощупывала ее лицо вибриссами и легонько дышала оперативнице в щеку. Закончив обследование, зверь лизнул человека: Ви показалось, что по щеке словно теркой прошлись.

Оперативница открыла глаза и плавным медленным движением сняла перчатку. Скорпикора недоверчиво припала к земле, снова рвано обернулась: жужжание со стороны дактилейников нарастало в геометрической прогрессии. Ви протянула руку — скорпикора отпрянула, зашипела, развернула крылья.

— Не волнуйся, моя хорошая, так надо, — прошептала Ви, глядя в глаза животному. Скорпикора стелилась к земле, но потянулась вперед, готовясь сбежать в любой момент. Коснулась кончиков пальцев вибриссами, предупреждающе оскалилась: только тронь!

Ви не двинулась с места. Зверь обнюхал пальцы, сел, изящно подогнув хвост под лапы и, смешно сморщившись, чихнул, окончательно приобретая сходство с большой кошкой. Обернулся в сторону нерабочей пока связки, повел носом, невразумительно курлыкнул и внимательно посмотрел на оперативницу: ты понимаешь, куда и зачем идешь, несмышленая? Даже если тебе туда позарез надо?

Ви улыбнулась: понимаю. Пусти.

Скорпикора фыркнула, и Ви готова была поклясться, что зверь принял решение. Скорпикора канула в кусты, а Ви, закрыв шлем, все так же по-пластунски достигнув точки и установив распылитель и локальные капсулы развертки, включила последний узел координационной связи. Щелкнули заглушки пластикового контейнера. Она прикопала его в землю. Теперь связке ничего не страшно — и, если они все правильно сделали, работать будет, как атомные часы.

Оперативница отползла назад, встала, осторожно, медленно, с преувеличенной аккуратностью ступая, стараясь не шуметь и не привлекать внимания алкионов, и двинулась в сторону купола. Но рой инсектоидов не пожелал просто так отпускать неизвестно откуда взявшийся объект, и в ее сторону полетел целый шквал струйных выбрызгов из-под надкрылок самцов. С шестью красными точками практически у всех! Твою-то медь! Пора запускать связку.

Ви припустила что есть силы к своим. Коллеги поймали ее всей толпой и принялись поливать гелем: плавиковая кислота шипела покруче скорпикоры, реагируя с карбонатом кальция, а оперативница нетерпеливо отбивалась:

— Берц, они сейчас все полетят! Врубай!

— С ума сошла, на тебе шлем проеден, сейчас не парами кислоты, так «Черемухой» надышишься — два часа плакать будешь, если будет, чем!

— Переживу, — Ви вывернулась из рук оперативников и сняла шлем, кинув прямо на землю. Задняя его часть дымилась и медленно покрывалась неопрятными проплешинами. — Времени нет. Запускай!

Берц мотнул головой и нажал на кнопку.

Перепрограммированные локальные купола слились в единый слой, зеркально отражающий небо, поверх них заработали аэрозольные распылители. Несколько минут казалось, что тревога была ложной, и люди просто так зря тратили время и нервы, но Ви успела вовремя. Сплошная темно-синяя туча инсектоидов, заполнившая горизонт, медленно оседала вдоль всей ширины дальней трети зеркальной полосы. Те, на ком не сработал эффект пространственной дезориентации, шарахались от запаха черемухи, и только единицы, как в прошлые года, приближались к горстке первопроходцев.

— Назад, — скомандовал Берц.

Ввалившись под купол всей гурьбой, оперативники споро раздели Ви, бросив ставшую ненужной тяжелую экзоброню под край купола: сейчас надо коллегу подальше от вредного оттащить, а изъеденный кислотой реквизит для бальных танцев с алкионами и потом забрать можно. Над ними, всеми забытый, жужжал дрон местного телеканала, старательно записывая данные.

В госпитале вокруг дежурного реаниматолога, Ви и всей теплой компании первопроходцев сконденсировалось и начальство. На голограмме защитной полосы было видно, как тают индикаторы целостности отдельных «зеркал». Слишком быстро тают.

— Прогноз пошел по наихудшему сценарию. Куполов такими темпами будет хватать часа на два, потом пробои станут критичными, придется менять, — с отчаянием сообщил Берц. — Хорошо, что аэрозоли в пластике, и связка защищена, будет работать все время. Но баллоны-то тоже придется менять раз в пять-шесть часов. Когда будет готова наша сковородка? Сколько нам без защиты дежурить, Лекс? Мы так все в поле поляжем, если вы не успеете.

— Я не знаю, — вновь виновато опустил плечи Санников. — Я думаю, тефлон будет готов часов через десять, а роение будет длиться неделю или две. На это время придется объявить карантин, из-под купола никого, кроме вас, не выпускать, шаттлы не впускать.

— Вернер! — Берц сплел пальцы, нервно ими захрустел. — Колонии хватит запасов продержаться без снабжения две недели?

— Впритык, — прикинул градоправитель навскидку. — Вы справитесь?

— Должны, — кивнул оперативник, и все первопроходцы единым фронтом встали перед начальством за его спиной.

— Чез бы справился, — произнес Вик.

Великолепная пятерка молча кивнула.

— И мы справимся, — отпустила Ви реплику с койки, где ее спину, задрав форменную рубашку, наспех осматривал хирург. — Что говорит Чез?

— Миру нужно доверять, — раздался стройный хор ответов.

— А еще? — прищурилась Ви.

— Друг другу надо доверять, — отозвался Берц.

— Так пошли, чего стоим? — Ви заразительно ухмыльнулась, спрыгнула с койки, одернула форму и понеслась к выходу.

Оперативники мгновенно испарились, как и не было их в госпитале. Шеф Корпуса удовлетворенно вздохнул и констатировал:

— Честер и в свое отсутствие умудряется работать.

Андервуд, ни слова оперативникам так и не сказавший за все это время, коротко кивнул. Аристарх Вениаминович прав: таких коллективов и таких лидеров ему встречать не доводилось никогда. Пожалуй, они и правда смогут спасти колонию, хотя ситуация казалась ревизору безнадежно черной и унылой, как вчерашний холодный кофе.

За десять часов, до первой «сковородочной» версии брони, в госпиталь попали только трое. Ви, которой на третью вылазку все-таки проело шлем насквозь, и она порядком надышалась «Черемухой», Красный, который, конечно, полез ее вызволять, взял клоповый кислотный огонь на себя, снова пощеголял ожогами, но быстро оправился и вернулся в строй. И Уилл.

Ему просто не повезло: кислота попала на левую предплечную пластину, прожгла дыру и практически вплавила в кожу монетку, что он носил на удачу под броней. Когда монетку извлекли, ожог зарубцевался идеально по ее абрису. Не смертельно, но больно. Зато теперь талисман Уилла в буквальном смысле стал нательным, а у эстета Вика появился объект для жгучей зависти: это ж надо, специально так не сотворишь, как случайно вышло!

С тефлоновым покрытием на броне стало полегче, да и рой вылетал строго в определенное время суток — утром, на рассвете, как уходила роса, и до полудня, и вечером, от заката до глубоких сумерек. Но и без того оперативники сбивались с ног, обновляя импровизированные зеркала и запасы ацетофенона и хлорофенона в распылителях.

Все первопроходцы, да и колония целиком пропахли черемухой насквозь. Горьковатый терпкий аромат стоял в ноздрях у каждого колониста, приторный до щекотки на языке. Каждый день жители секторов просыпались, выходили на улицы, принюхивались — и заходили в жилые модуль-блоки обратно.

Колониальной полиции, как и «Авангарду» тоже приходилось нелегко. Не все колонисты справлялись с психологическим давлением вынужденной изоляции, пусть и на небольшой срок. Возникали ссоры, драки на пустом месте, кто-то из туристов попытался подбить астронавтов на вылет за пределы шаттла. С заговорщиком разговаривал лично Берц. Недолго, минут пять-семь, но вредителю хватило.

Оперативники дежурили посменно, включая новенького, Дженка, спали урывками, и как-то совершенно перестали замечать и наблюдательные дроны СМИ, и все более теплое отношение колонистов.

Выходку Ви первым же вечером показали по всем каналам, и колонисты восприняли ее как настоящий подвиг, так что за работой оперативников принялись следить, как за главным шоу года. Люди, и без того первопроходцам благодарные, стали за своих спасителей откровенно переживать. А первопроходцы, в свою очередь, переживали за колонию: запасы аэрозоля и капсул таяли с катастрофической скоростью. И это не могло не нагнетать драматизма в ежевечерние трансляции.

Но все имеет свойство заканчиваться, и на одиннадцатый день вылета рои алкионов начали существенно редеть.

На одиннадцатый вечер на зеркальной полосе, порядком подъеденной кислотой, оставались вяло шевелящиеся неудачники, так и не нашедшие себе пару. И Берц, выждав еще сутки, посмотрев на утреннее и вечернее роение, впервые за почти две недели выдохнул с облегчением.

Двенадцатым вечером по системе оповещения колонии раздалось долгожданное: «Внимание! Карантин снят».

Вернувшуюся под защиту купола боевую пятерку с ним во главе встречали аплодисментами: принялись бы и качать, но потеки кислоты на броне с тефлоновым покрытием недвусмысленно намекали защитников колонии руками не трогать и восхищаться ими на расстоянии.

В тот вечер в колонии царил всеобщий праздник, а первую, покореженную от кислоты броню Ви, нашли физики, по-тихому забрали себе, почистили, залили эпоксидной смолой и поставили на наспех сооруженный из деревянных ящиков пьедестал прямо на выходе из космопорта. Как символ работы Корпуса и всеобщую благодарность первопроходцам от колонистов.

Оперативники неловко благодарили всех вокруг и при первой возможности смылись к себе в офис. Там, переглянувшись с аналитиками и научным отделом, первопроходцы подняли первый тост за Честера. Потому что. Второй — за Тайвина. Потому как. Третий — за Шестой. За то, что если.

Потом — за себя, научный отдел, аналитиков и колонистов, а следующие просто никто не считал. Вик от всей души и оперативного отдела подарил Гайяне букет засохших кремнийорганических цветов, собранных Ви пару недель назад — словно в прошлой жизни — и ученая под смех и очередной тост торжественно поставила символ признания заслуг научного отдела в мерную мензурку, к крупному оранжевому цветку, что уже там одиноко качался, и с должным пиететом отнесла к себе на рабочий стол.

Кутили долго и от души, снимая стресс. Берц впервые за несколько лет позволил себе от души напиться, да так, что, перешагнув порог собственного дома, до кровати сам доползти уже не смог — благо, любимая супруга понимала его с полужеста.

Оля притащила матрас, одеяла, подушки и, бережно раздев мужа, перекатила его на импровизированное ложе. Улегшись к нему под бочок, она только тихонько посмеивалась: воды рядом с Ромой на ночь она поставила литра три. Так, на всякий случай.

Поздним утром, спасенный горячим завтраком и холодным пивом, раскаиваясь во вчерашнем и обещая себе больше столько не пить, Роман Витальевич постановил:

— Второго такого спасения колонии я не переживу. Честера надо возвращать, с ним как-то легче и проще заниматься геройствами.

— Надо, — согласилась Оля. От жены у Берца секретов не было, и про свои подозрения он ей рассказывал много раз. — Он вам правильный вектор активности задает.

— Вот куда бы ты отвезла прирожденного первопроходца и гениального ученого? — спросил Берц, не особенно надеясь на озарение.

— Как «куда». Туда, где они нужны. Кроме Седьмой новых экзопланет не открыли еще?

— Нет. Но Седьмая закрыта как заповедник… А действительно, — озадачился Берц. — И как я раньше не подумал… Оля, ты гений. Надо Вернеру побыстрее сообщить.

Ольга улыбнулась и потянулась за поцелуем.

— Нет, радость моя, гений у вас уже есть, а я просто наблюдательная, и смотрю со стороны. А со стороны иногда намного виднее. Верните уже Честера на его законное место, глядишь, и мироздание будет поспокойнее, а то такое ощущение, что природа Шестого вам его реактивность стремится компенсировать.

Берц засмеялся, сграбастал Ольгу в объятия и закружил. Споткнулся о матрас посередине гостиной, упал, уронив жену на себя — а она, бесконечно ему доверяя, с хохотом упала следом.

Пока я пытался выспаться и привести в порядок мысли и физическое состояние, Тайвин много раз ходил вокруг да около, видимо, не решаясь меня разбудить. Пару раз даже наклонялся надо мной, и сквозь сон я всем телом чувствовал его обеспокоенность. Насколько мне удалось понять, мое кратковременное включение в реальность несколько его успокоило, а вот выключение обратно — не порадовало совершенно.

Наконец я не выдержал и распахнул глаза.

— Друже! Если ты будешь каждые пять минут заглядывать мне в… куда ты там заглядываешь, я не знаю, я не то, что озверею обратно, я тебя самого поспать уложу. Принудительно. Часов так на десять подряд.

Тайвин недовольно фыркнул.

— Я о тебе забочусь, дубина. Ты хоть на минуту представляешь, что с тобой произошло? Ты подвергся действию непонятно какого наркотика, обессмыслился, прыгал тут, как человек в норме не умеет, тебя активно ловили и могли даже убить и, собственно, почти убили! Ты в курсе, что в тебя всадили пять игл с парализантом⁈ Пять!

— Не кричи на ухо, — скривился я. — Ну пять, ну и что дальше.

— Послали же мне высшие силы непробиваемого сокамерника, — воздел очи горе ученый. — Нейропаралитические вещества такого сердечника игл могут убить человека при передозировке.

— Не убили же, — проворчал я и осторожно сел. Пара дополнительных часов сна, пусть и урывками, прояснили голову и немножко успокоили перенапряженное тело, и, хотя чувствовал я себя как после зачетного кросса с препятствиями, вполне был функционален. Стараясь отвлечь друга от собственной персоны, я перевел тему.

— Вспомнил. Ты действительно был прав, я довольно много времени провел в поле, пока меня вычислили.

Перебив кучу аппаратуры и химической посуды и рассыпав по полу реагенты и какие-то порошки, моя звериная часть захотела из душной лаборатории, где можно было после учиненных безобразий только всласть чихать, наружу, поближе к природе.

Пойманный за шкирку лаборант, глядя мне в глаза, упорно не понимал самого простого и максимально четкого эмоционального сигнала — выпусти. Выпусти, а то хуже будет.

Рыкнув от бессилия, я отпустил его восвояси и, пока сюда не сбежались еще подобные ему существа с предметами, сулящими боль, принюхался. Удивительный, манящий запах и привкус, сладкий и терпкий одновременно, щекотал ноздри и манил за первую слева рамку в стене.

От нее воняло потными ладонями и неприятным неприродным амбре, создающим металлический привкус на небе, и я, сориентировавшись, подтащил источник запаха к двери, понимая, что самому мне преграду пинком не вынести и когтями не отцарапать. Ткнутый мордой в проход человек трясущимися руками достал серебристую пластину на пахнущей металлом травинке.

Приложенная к мигающему месту на части стены, пластинка пиликнула, и проем открылся. Я этому не удивился, концепцию дверей я уже образно принял, а вот способ их открывать намотал на ус — найти человека, которым пахнет дверь, у него будет открывающая пластинка.

На этом моменте Тайвин меня прервал.

— Что, прям так? Проем, запах, травинка, пластинка?

— Да, — смущенно подтвердил я. — Ну что ты от меня хочешь, как воспринимал, так и описываю. Вот ты знаешь, что такое стул. И даже концепцию платоновского стула знаешь. И вообще в курсе, что стул — это может быть стул, а может быть кресло или табуретка. Или вообще пуфик какой-нибудь. А мне, который был не-я, пофигу было, что такое дверь, цепочка или код-ключ, мне, точнее, не совсем мне, нужно было свежего воздуха глотнуть.

— Да-а-а, — протянул Тайвин. — Как говорил один очень вежливый кролик, что значит «я»? «Я» бывают разные.

— Во-во, — подтвердил я, несколько удивляясь. — Стоп, ты что, советскую классику мультипликации смотрел? Ты в каком мегалополисе родился?

— Как в каком? Ты же знаешь, в Пятом, общегерманском. Там ваши мультики в охотку все дети смотрят. А ты не знал?

— Откуда бы мне. Это ты все обо всех знаешь, и близнецы.

Я немного пригорюнился, за неделю я успел здорово соскучиться по коллегам и подчиненным.

— Эй, не кисни, — пихнул меня локтем в ребра присевший на край кровати рядышком ученый. — Дальше рассказывай, интересно же.

— О чем бишь я. Точно. Открыли мне дверь…

… и я вынырнул во внутренний дворик, огороженный с трех сторон тяжелыми бетонными стенами строений, а с четвертой — высоченным забором с непонятными колючками вверху, от которых явственно пахло свежестью, как после грозы.

Дворик был полон невероятного оттенка травы — сиреневая, красновато-алая и даже насыщенно-сливового цвета, она полнотелыми стеблями кивала такому же ослепительно лиловому небу, глянув в которое я задохнулся от восторга, почувствовав, как кто-то спящий глубоко внутри меня ощутил то же самое. Хотелось одновременно взлететь как можно выше, вдохнуть как можно глубже и бежать куда глаза глядят, пока ноги не перестанут нести.

Но передо мной маячил забор. Около него были сложены штабелями какие-то ящики, и, недолго думая, я сообразил, что шанс преодолеть препятствие у меня есть только с их помощью. Взобравшись на самый верх самого высокого штабеля, я прыгнул и зацепился рукой за край преграды. И тут же был отброшен вниз непонятной мне силой.

Пока я приходил в себя, оглушенный падением, послышались звуки по ту сторону темной рамки прохода — погоня не оставляла надежды меня поймать. Судя по доносившимся отголоскам чувств, их переполнял злой азарт, такой знакомый и такой чуждый одновременно.

— Так. С забором и колючкой под напряжением я понял. Что ты не сообразил замкнуть контур или сложить ящики, чтобы было повыше, тоже понятно, не зверского ума это дело, — резюмировал Тайвин. — А с азартом не понял.

— Как бы тебе это объяснить… — задумался я. — Вот когда собака гоняет кошку — у нее азарт. Это охота, неважно, что будет, когда сам факт погони закончится. Может, сожрет, а может и отступится. Когда волк гонит зайца, у него тоже азарт и цель — догнать и съесть. А тут… я только сейчас понимаю, что цель погони — не факт погони и не сама цель, а самореализация. Человеку важно выделиться, отметить, что он самый-самый: самый быстрый, самый крутой, самый меткий, целого вот меня завалил. Для животного мира такое не свойственно, есть цель — есть ее выполнение, редко когда самцы или самки умениями меряются, и то оно будет биологически обусловлено, даже если у вида есть подобие социальной иерархии. Нет цели завалить самого мускулистого бизона, есть цель пожрать. Или доказать самке, что ты идеальный кандидат-осеменитель.

Тайвин помолчал, затем испытующе поглядел на меня.

— Допустим. А дальше?

…а дальше я схоронился за ящиками в дальний угол, и принялся наблюдать. Во дворике, суетясь, бегали, задорно подбадривая друг друга, люди в странной оболочке, пахнущей металлом, размахивающие предметами, несущими боль, а из глубины ящиков на меня уставились два любопытных, отливающих из темноты светло-сиреневым отблеском, глаза.

Я не вполне понимал, почему до сих пор не обнаружен, и внутренне готовился к тому, что ящики сейчас раскидают, и придется мне защищать свою жизнь. Но два глаза мигнули, и человеческое мельтешение подозрительно быстро стихло — кто-то указал другой ориентир моего возможного пребывания, и люди исчезли.

Я встал на четвереньки, и потянулся носом к обладателю глаз, предусмотрительно остановившись на том расстоянии, что он обозначил.

— Обозначил чем? — Тайвин, как всегда, интересовался такими подробностями, что мне были совершенно непонятны.

— Собой, — незамедлительно ответил я. И тут же озадачился. — В смысле, я почувствовал границы его пространства. Дальше было нельзя.

— Почему?

— Странный ты… Вот ты когда подходишь к незнакомому тебе человеку, ты же не хватаешь его за плечо или за руку, и не ведешь куда тебе надо. Сначала надо познакомиться, представиться, и то определенную степень физической близости не все могут себе позволить. Приближаться ближе комфортной дистанции, ручкаться, обниматься тем более. Как ты это понимаешь?

— Исходя из социального опыта, — незамедлительно отозвался друг. — Я тут думал о том, что ты мне раньше рассказывал, и теперь точно уверен: ты, судя по всему, эмпатией воспользовался.

— Чем-чем? — я уцепился за многообещающий термин. — Эмпатия — это вроде умение понимать чувства других… — тут я и осекся, понимая, сообразив, что именно об этом и думал перед тем, как Алан приставил мне к голове ствол. Так вот оно что, оказывается!

Тайвин, глядя на мое ошеломление и удовлетворенно поблескивая взглядом за очками, пояснил, судя по всему, воспользовавшись цитатой:

— Эмпатия — это умение осознанно воспринимать и правильно интерпретировать чувства других людей, отделяя их от того, что чувствуешь ты сам. Можно их и принимать близко к сердцу, тогда это будет уже сопереживание.

— А если я могу их не только понимать, но и имею возможность ими управлять? — спросил я.

Тайвин немедленно потребовал уточнить, и я рассказал ему о ситуации с Аланом и вывертами моего сознания.

К моему удивлению, ученый даже не особо разозлился.

— Как есть идиот. А если бы тебя пристрелили в итоге?

— Могли, — виновато согласился я. — Но понять, что ты потенциально можешь получить в собственное распоряжение целый новый орган чувств… ты бы отказался поэкспериментировать?

— Конечно нет! — возмутился ученый. И сразу вздохнул, то ли с завистью, то ли с облегчением. — Везет же тебе. Почти как утопленнику. Я и хотел бы оказаться на твоем месте, да вот что-то не тянет, честно говоря. А сейчас как, ты меня эмпатически чувствуешь?

Я проанализировал восприятие и констатировал очевидный для себя факт:

— Тай, оно работает как зрение или слух. Конечно, я тебя чувствую так же, как вижу или слышу. Но превалирует только один канал восприятия информации. Я могу тебя слушать, и осознавать, что ты говоришь. Зрение же будет только фиксировать информацию, и интерпретировать ее для моей реакции так или иначе. Но если я переключусь на зрение, я буду понимать, какие сигналы ты мне посылаешь с помощью жестов и мимики, и слышать я тебя не перестану, но вот слушать и воспринимать, о чем ты говоришь… И с эмпатией так же.

— Так. Давай дальше, — прервал мои откровения друг. — Вот полез ты к глазам…

…Осторожно приближаясь к сверкнувшим в темноте сиреневым отсветом зрачкам, я чувствовал, что руку как манипулятор лучше не протягивать, даже если очень хочется.

Откуда-то я на подсознательном уровне понимал, что ладонь такого крупного существа, как человек, будет скорее угрозой, чем обещанием мирного сосуществования. И выбрал тактику максимально безопасного, но в то же время открытого знакомства.

Припав на все четыре конечности максимально близко к земле, но не лежа — чтобы можно было быстро унести ноги — я медленно тянулся к интересному для меня источнику эмоционального фона. Из темноты настороженно вытянулось к моему лицу чешуйчатое тело сапфирового цвета с ярко-красной опушкой вокруг головы, нежно-лиловым гребнем и какой-то складкой на шее.

Больше всего животное было похоже на миниатюрную копию двулапого синосферного дракончика — образа, распространенного в Восьмом и Третьем мегалополисах, вольготно раскинувшихся на бывших землях Китая и Японского архипелага.

— О, вот тут тебя потихоньку начало отпускать, — констатировал Тайвин. — Значит, период действия вещества не сильно длительный. Или у тебя конский метаболизм.

— Почему ты так решил? — переспросил я.

— А ты подумай, — ответил ученый, — желательно головой. Тот кошак, в которого ты превратился, или кем ты там был на самом деле, знает, что такое синосфера или основная десятка мегалополисов? Я удивлен, что ты сам про синосферу в курсе.

— А почему бы я не мог знать, что это такое, — едко поинтересовался я.

— Все время забываю, что ты не типичные кулаки и мышцы, — покаянно вздохнул друг. — И все-таки мне интересно, если у тебя социальная часть личности отвалилась, то почему ты не достал из бессознательного поведение своих палеолитических обезьяньих предков?

— Может как раз его и достал. Те же неандертальцы, если верить современным теориям антропогенеза, были весьма агрессивными высшими хищниками, и в геноме человека разумного наследить порядком успели, — улыбнулся я.

Тайвин упрямо помотал головой.

— Ну вот чего ты набычился, что я тебе такого сделал? — вопросительно покосился я на него.

— Нашипел ты на меня. Тигра драная.

— Я? — вот тут я здорово изумился. — Нашипел? На тебя? С чего это вдруг? А, слушай, ты у меня что-то забрать хотел.

— Не что-то, а автоинъектор с остатками препарата. Ты его на зуб стремился попробовать, — пояснил ученый. — Я хотел отнять, чтобы ты не поранился или еще пару доз в себя случайно не влил. Куда ты его в итоге дел?

Я порылся по штанам, и с удивлением достал из бокового кармана целехонький автоинъектор со следами царапин на корпусе.

— Это я его так погрыз? Идиота кусок… а если б прогрыз?

— А я о чем говорю, — Тайвин выглядел котом, обожравшимся сметаны. — Дай сюда. А почему он пустой?

Я потер виски, пытаясь вспомнить, чем я руководствовался и где умудрился потерять содержимое.

— Сколько-сколько там доз оставалось?

— Еще три.

— Так. Дай подумать. — я напряг память, пытаясь вычислить логически момент, где я мог бы им воспользоваться. — Мы познакомились со змеем, потом я пролез за ним в лаз под забором и все. Тут отрубает начисто. Ничего не помню, ни сознательно, ни бессознательно.

Я беспомощно посмотрел на Тайвина, но в его ожидающем взоре поддержки никакой не нашел и продолжил:

— А потом помню только, что пролазил обратно, за тобой, кстати. И что-то задел, ящики свалил, шум создал. Охрана сбежалась, человек десять, по-моему. Не считал, но около того. И да, я попробовал отстоять свою свободу, ишь, покусились на святое. Нескольких ребят вышиб ящиками, какие полегче, не просто же так они там валялись.

— Ребята или ящики? Это ты про этих из ларца одинаковых с лица так ласково? — удивился Тайвин.

— Ну… да. А как мне их обзывать? Мужики?

— Бойцы низших рангов в организованной преступности обычно или быки или солдаты. В крайнем случае боевики.

— Ничего у себе у тебя познания о криминальном мире! Пусть будут боевики, а бойцы — это у меня, моих попрошу не трогать — слегка обиделся я.

— Договорились. Насчет познаний… Разбираться досконально во многом ты не можешь, но осведомленным о большинстве сфер деятельности человека быть обязан, — менторским тоном произнесла очкастая заноза, — на то тебе и дан интеллект. Между прочим, ради интеллекта мы, скорее всего, и пожертвовали эмпатией, — задумчиво проговорил Тайвин.

— Это очень может быть, — столь же задумчиво согласился я. — Если подумать, чем мы все время и занимаемся, на чувства и времени не остается. А когда остается — все мысли из головы выветриваются.

— Я не совсем об этом, — терпеливо пояснил гений. — Суть эмпатии в принципиально другом канале коммуникации. То, что мы тысячелетиями оттачивали в вербальном выражении нашей личности, животные понимают мгновенно и безусловно. А здесь, на Седьмом, у них, как и у нас, многовековая практика. Представь, что тебе не надо озвучивать малейшие нюансы эмоционального фона и словесно их интерпретировать, зная, что все равно возможны когнитивные искажения. Прямое восприятие информации. Объективное и точное.

Глядя на то, как Тайвин зажмурился от предвкушения попробовать эмпатию на зуб, я хмыкнул:

— Поменяемся?

— Нет, я пока обойдусь, — опомнился друг и потребовал: — Рассказывай дальше.

— Ну так вот, ящиками я покидался, и тут кто-то меня иглой задел. Так что доз было не пять, а четыре, первая по касательной прошла, но след оставила. Я притворился, что свалило, а как они ближе подошли, автоинъектором воспользовался. И немножко покусался. Непонятно только, кто мне обратно в карман пустой автоинъектор сунул и зачем.

Я виновато потупился. Мышцы челюстей тоже ныли — я сильно сгладил подробности своего пленения. Кусался я отчаянно и от души, пока мне выкручивали руки, отнимали автоинъектор и всаживали в многострадальное тело одну за другой иглы с парализантом.

— Ага, — радостно потер руки Тайвин, — значит, выборка по препарату хоть какая-то есть. Уточним, уточним. Но четыре дозы — все равно многовато на одну наглую кошачью морду.

И, невнятно бурча под нос невразумительные фразы про отсутствие помощников под рукой, гений унесся делать заметки, а я медленно перетек в лежачее положение и принялся без единой мысли в голове лежать и слушать его сосредоточенную возню. Гайяну очкарик поминал с особой частотой, и я про себя с удовлетворением хмыкнул — неплохой диагностический признак! Глядишь, еще полгода, и созреет до внимания к своей помощнице наш сверхтвердый и очень недогадливый грецкий орешек.

На следующее утро после доблестной победы Корпуса над безумными выходками Шестого Гайяна пришла на работу в отвратительном расположении духа. Будешь тут счастливым и довольным работником, когда начальник пропал уж две с лишним недели как. Кому-то может, оно и хорошо, но не ей. Она не была принципиально против Санникова в качестве заменителя Тайвина, немножко обижалась на себя и инструкцию за то, что искренне считала заместителем руководителя научного отдела себя, а не кого-то еще, а надо было внимательнее в документы смотреть, и очень боялась триумфального возвращения Ветрова.

Но дело было не в Ветрове, не в Санникове и не в ней самой. Как, вот как сохранять душевное равновесие, если от одного взгляда сумрачно-серых глаз штатного гения жгучие искорки в груди рассыпались, почитай, каждое утро, а сейчас — все бабочки в животе попередохли от беспокойства?

Гайяна понимала, что во многом именно принципиальная недоступность начальника сделала свое черное дело. Когда она только начала штурмовать эту неприступную крепость, ей казалось, что будет как обычно: очарует, покорит, милостиво разрешит доступ к себе, но сейчас, спустя почти год, ее маниакальная одержимость штатным гением переродилась в отравляющую душу тоску и желание бегать за ним хвостиком куда прикажет.

Кстати, о хвостах. Дошло до полного абсурда. Ни одному своему ухажеру она никогда не позволяла и на миллиметр приближаться к расхлябанной расслабленности. На ботинках чтоб ни пылинки, носки — чистые и без дырок, стрелки на брюках — безупречно прямые. Футболки — оставить для занятий спортом, джинсы — для посиделок с друзьями, а на работу и свидание с дамой настоящий мужчина ходит только в рубашке, а лучше — в костюме. Она, конечно, могла снисходительно скривить уголок губ и прикупить взвывшему от ее педантичности неразумному созданию мужеска пола водолазку или стильный свитер вместо мешковатой толстовки или растянутой майки, но что она точно терпеть не могла и категорически не признавала — так это длинные волосы у мужчин. Для Гайяны прическа с длиной волос ниже плеч означала то же, что для кошки — посягательство на усы. Она сатанела и начинала словесно кусаться. Как можно называть себя мужиком, если у тебя розовой резинкой патлы перехвачены, а?

Но Тайвину Гайяна была готова простить решительно все. Его каштановые волосы чуть ниже лопаток, собранные в хвост, воспринимались как милая аристократическая причуда на фоне безупречно выглаженных рубашки, костюма и халата вкупе с идеально начищенными туфлями. Его манера педантично съесть мозг подчиненных десертной ложечкой и череп изнутри до последней молекулы выскрести приводила ее в экстатический эстетический восторг. Его придирчивость и неизменный жест — указательным пальцем вздернуть на нос обратно немного съехавшие очки в тонкой прямоугольной оправе — старшая научная сотрудница заучила до легкой судороги вожделения под ложечкой. Его интеллект сбивал с ног и манил затащить гения подальше от всех в темный угол, несмотря на разницу в должностях, и там усиленно обожать и нежно обижать. Его редкая улыбка проникала в ее естество как галлий — в кристаллическую решетку алюминия, плавила рассудок и сердце, делая Гайяну бумажно-хрупкой и совершенно беспомощной.

Хвост… Да черт бы с ним, с хвостом! Да пусть хоть без халата, хоть в трусах на работу приходит, а лучше — прямо к ней домой без них, и желательно с распущенными волосами. Только бы пришел. Только бы вернулся. Уж она бы…

А вот что «она бы», Гайяна додумать не успела: дверь в научный отдел с еле слышным шелестом отъехала в сторону, и принесло шальным ветром категорически не того, кого она ожидала.

Зычный тенор провозгласил:

— Наверняка скучали по мне! Продолжим наведение порядка в конкретно взятом подразделении вопиющего торжества науки.

Гайяна от неожиданности вздрогнула и подавила сначала антинаучное желание перекреститься, потом — сделать замечание по поводу неверного словоупотребления. Но сдержалась и с апломбом каменной стены поинтересовалась:

— А что вы подразумеваете под «наведением порядка», позвольте уточнить?

— Позволю, — осклабился Николай Николаевич Ветров. — Минимальную инвентаризацию мы с вами провели, отвлечение на текущие потребности колонии, так и быть, оставим в стороне, но ежедневный процедурал…

Гайяна сжала челюсти, скрипнув зубами. Не может быть, чтобы Аристарх Вениаминович был не в курсе! Но ей ли оспаривать решения вышестоящего начальства? Надо так надо.

Может, есть какие-то причины Ветрова над ними поставить? Особенно, если учитывать ситуацию: Макс — предательница, «Апостол» из банального промышленного синдиката внезапно перерос в масштабную криминальную структуру, Санников между своей работой и Корпусом объективно разорваться не в силах, Тайвина чуть не похитили и не убили, а теперь и реально, похоже, украли, иллюзий насчет командировки она больше не испытывала, и хорошо, если жив…

Понятно, что на высшем уровне будут планы внутри планов внутри планов. Их-то, ученых, дело большое познавательное, а не маленькое детективное, не научному отделу в межпланетарное расследование лезть. Но почему хотя бы Санников за них не заступится?

Старшая сотрудника научного отдела Корпуса первопроходцев вскинула голову, поджала губы и смело взглянула одушевленному страху в глаза. Сдаться врагу на милость? Фигушки! Честь отдела она сможет защитить!

— Цветы уберите, — мгновенно обескуражил ее Ветров.

— Какие цветы? — растерялась Гайяна.

— Вот эти, что у вас там торчит. Дизайн лабораторного пространства в сверхсовременной лаборатории широкого профиля, как у вас, подразумевает его кон-вен-ци-о-наль-но-е использование, то есть, если вы не знаете, все должно стоять на своих местах. А у вас как у деревенской знахарки в избушке…

Ветров делано огляделся, и старшая научная сотрудница чуть не фыркнула — профессор кислых щей! Выучил умное слово, теперь думает, ему все можно! Гайяна недобро прищурилась и подобралась: засохший букетик с крупным неярким оранжевым цветком в середине — маленькая благодарность оперативного отдела и Ви за помощь в спасении колонии и внеплановый анализ гидролата — по ее мнению, стоял там, где и должен был. В отличие от этого… слишком громкого лишнего предмета обстановки.

Сотрудники лаборатории за компанию заозирались, пытаясь понять, что Ветров имеет в виду, и где это у них и что не там, где надо находится. Тайвин всегда разрешал научному отделу использовать рабочие места по собственному усмотрению, если речь не шла о подотчетных реактивах, биоматериале или оборудовании — все, что должно было быть в порядке по инструкции, должно было в оном и пребывать. А там как хотите, потому что как надо — совершенно не значит того, что человеку так удобнее работать. Штатный гений любил результативность едва ли не больше аккуратности на лабораторном столе.

Гайяна, кинув взгляд на сухостой в мерной мензурке на своем рабочем месте, с ледяным видом поправила Ветрова:

— Принцип эргономичности выполняется нами исходя из распоряжения руководителя научного отдела. Цветы работать не мешают.

— Да? А это?

Профессор подошел к столу Кевина. Растрепанный блондинистый ксенозоолог немедленно покраснел: рядом с микроскопом стояла коробочка с мятными леденцами, в окружении пробирок в стеклянной банке из-под маринованных огурцов красовалась малая химерка в формалине (и горделиво стоял там его собственноручно добытый первый трофей нового мира уж четыре года как), а из немытой чайной кружки торчала лабораторная пипетка резиновой грушей вверх. Пипетку Кевин сконфуженно вытащил, а кружку сунул в ящик стола, с глаз непрошенного начальства подальше. За такое его бы и Тайвин по головке не погладил. Конфеты и химерку, впрочем, убирать ксенозоолог не стал.

— Не удивлюсь, если и в кабинете вашего «гения», — с презрением подчеркнул Ветров свое отношение к Тайвину, — бардак и грязь. Кстати, вот как раз и зайду.

— А у вас допуск по второй форме секретности есть? — поинтересовалась Гайяна.

— Нет… — растерялся теперь уже Ветров. — А зачем?

— Затем, что научные разработки Тайвина являются достоянием Межпланетарного правительства, и если у вас нет соответствующей категории допуска — вам в его кабинете делать нечего, пока не получите, — отчеканила ученая.

Гайяна взяла злополучную мензурку с хрупким кристаллическим букетом и демонстративно отнесла к штатному гению в кабинет, пикнув браслетом с допуском. Там целее будут. Поставила на стол, вышла и с непроницаемым выражением лица закрыла дверь. Та немедленно отозвалась сухим щелчком закрывшегося электронного замка: теперь зайти туда мог бы только лично Тайвин, Честер, Санников, Аристарх Вениаминович и она сама.

Искренне обидевшись, Ветров спустить ситуацию на тормозах не смог. И вплоть до обеда выискивал, к чему бы придраться, поражая ученых логикой эпохи постмодернизма, точнее, ее абсурдным отсутствием.

— У вас не так лежат планшеты. Надо экраном вверх и зарядным гнездом к розетке — так заряд медленнее уходить будет.

— Что это? Раздражение на руках? Попейте перекись водорода, разбавленную водой, это очень полезно, там атомарный кислород. Или соды натощак выпейте, только не искусственной!

— Вам надо закрывать холодильную панель фольгой, чтобы пары реактивов и излучение от аппаратуры не попадали в еду и не портили ее.

От последнего совета несколько лаборантов, не выдержав, спрятали смешки в кулак или ворот халата и тут же поплатились за недальновидность: Ветров с видом поистине оскорбленной невинности отметил:

— Незнание закономерностей современного мира не освобождает вас от ответственности за его эксплуатацию. Ученые…

Он негодующе фыркнул и отвернулся, а научный отдел принялся переглядываться. Как бы не крепились ученые, но второго пришествия безоблачного хамства и непроходимой бюрократической глупости они просто так стерпеть не могли. Кевин за спиной у профессора покрутил пальцем у виска, взял себя за галстук и изобразил повешенного. Нил и Михаил кивнули в ответ, а Гайяна сдержанно улыбнулась.

Желание защищать отдел у нее испарилось примерно через час после появления Ветрова: парадоксального профессора она, вопреки всем героическим настроениям, переносить оказалась категорически не в силах. К тому же, незримая поддержка со стороны коллег немало воодушевляла ее на спонтанное отчаянное безумство.

Подождав, пока вредный профессор уйдет на обед в столовую, она выдохнула сквозь зубы и предложила:

— Я так больше не могу. Давайте подумаем, что тут сделать можно.

— Может, не здесь? — неуверенно спросил Кевин. — Вдруг Ник-Ник обратно прилетит? У него талант в самый неподходящий момент появляться.

— Ник-Ник? — прыснула Гайяна. — Ему подходит. Есть у меня одно секретное место, куда ни один Ветров нос не сунет.

Так сотрудники научного отдела неожиданно для себя оказались в действительно непредсказуемом месте, куда не могла ступить нога воспитанного представителя сильного пола — в женском туалете третьего этажа Корпуса первопроходцев. Кроме самой Гайяны и Ви туда ходить было некому, и лаборанты, посмеиваясь, оценили находчивость старшей научной сотрудницы.

— Если Ник-Ник не прекратит свою деструктивную активность, я уволюсь нафиг, — пообещала Гайяна не то научному отделу, не то сама себе.

— А, может, это идея? — робко предположил Нил. — Если вы поднимете такого размера суматоху, может, к нам прислушаются?

— Как вариант, — задумалась Гайяна. — А почему не всем вместе?

Лаборанты негромко зашумели: очевидные дыры в таком повороте событий их немного пугали. Еще бы, бунт научного отдела в полном составе через пару недель после начала командировки их руководителя выглядел бы крайне странно. И велика была вероятность того, что несогласных попросту уволят, да и дело с концом. Но, с другой стороны, после четырех с вагончиком лет огня, воды, химерок и титрования они настолько закалились и избаловались одновременно под твердой рукой штатного гения, что никого другого, как и Гайяна, в отделе видеть не желали и пикосекунды.

— А если уволят вообще всех? — резонно поинтересовался Кевин. — Колонию и оперативников нельзя без нас оставлять, пока Тайвин в командировке…

— Не посмеют, — тряхнула кудряшками Гайяна, подавив желание рассказать коллегам о догадках оперативников по поводу «стажировки», и сыронизировала: — Но мне вариант нравится, так что побуду первопроходцем. Только не надо, если что, головы пеплом посыпать, договорились? Я сама себя посыплю.

Ученые снова подняли шум, но быстро со старшей научной сотрудницей согласились: никому не хотелось чувствовать себя крайним, как и уходить без веского повода.

Гайяна вышла, подняв подбородок повыше — чтобы придать себе побольше терпения и решимости — а лаборанты еще пару минут переговаривались, чувствуя себя не в своей тарелке: восемь взрослых мужиков, и одна тонкая кудрявая девушка со стальным характером на страже их интересов. Кому рассказать — застыдят. Порешили всячески Гайяну оберегать, защищать, а если сложится так, что она пойдет с заявлением к Аристарху — все-таки устроить спасательную делегацию. Для внушительности и демонстративности.

После обеда, не застав научный отдел на месте, Ветров слегка насторожился и не преминул проверить, куда могло одномоментно исчезнуть восемь человек во главе со строптивой кудряшкой. В столовой, что было бы логично в обеденный перерыв, и откуда он только что пришел, их не было. Не было ученых и в подвальной библиотеке Корпуса. И в коридорах. Он и на улицу не поленился сбегать. Вернулся крайне озадаченный — и застал переговаривающуюся кучку лаборантов, выходящих из-за крайне неуместной двери.

От невозможности увиденного профессора слегка понесло.

— Вас не учили родители, что в школе, университете и на работе туалеты разделены на мужские и женские? — съязвил Ветров. — У вас там что, анонимный сортирный клуб курильщиков или наркоманов?

— Уточняли принцип действия вибросита, — раздался со стороны оперативного отдела надменный голос несносной девицы.

— Снова несанкционированные исследования вне очереди? — обернулся профессор, подметив в руках старшей научной сотрудницы светящийся голопланшет. Если бы просто посплетничать ходила, технику не стала бы включать.

— Ради вашего спокойствия подписала у оперативного сразу штук пять, мало ли какая напасть будет следующей и когда, — ощерилась ученая.

Ветров и Гайяна скрестили рапиры негодующих взглядов — и полная грязных приемчиков незримая схватка началась. Вплоть до самого вечера временный начальник тщательно колол ученую и всех лаборантов в самые слабые места, Гайяна огрызалась, а научный отдел стоически терпел, пока Ветров не встал со старшей научной сотрудницей в позицию кор-а-кор.

Апогеем испытаний стало стремление Ветрова показать Гайяне, в каком порядке и как должны быть расставлены реактивы на полке над общим столом для квантового резонансного микроскопирования. Автоматизированная система окрашивания препаратов флуоресцентными белками постепенно выходила из моды вместе с инфракрасными и простыми квантовыми микроскопами, а новая техника требовала особенного подхода. И Николай Николаевич, будучи профессором, заведующим кафедрой биологии крупнейшего в семи мирах Межпланетарного университета, такую игрушку в студенческом научном центре имел. И как с ней обращаться — знал. А уж упустить возможность блеснуть познаниями он не мог.

Нависнув позади Гайяны не терпящей возражения начальственной скалой, он левой рукой оперся о стол с одной стороны от ученой, правой — взял ее руку в свою с другой и принялся, читая нотации, расставлять реактивы. Втянуть доказательство маститой академичности — порядком выпирающее профессорское брюшко — Ветров никак не мог, а потому прилип к Гайяне намертво.

Прижатая к столу физически и припертая к стенке морально Гайяна взорвалась.

— Хватит. Я старший научный сотрудник Корпуса! — Она выдрала руку и вывернулась из-под Ветрова. — Аспиранток и студенток своих на кафедре будете поучать и лапать! А меня попрошу оставить в покое!

Ветрову, естественно, нравилось периодически ощущать хрупкую слабость глупеньких молоденьких аспиранток на фоне личного интеллектуального превосходства. Но, будучи примерным семьянином, ничего лишнего он себе никогда не позволял. Так что, пожав плечами, он отвернулся распекать засевших у него в печенках Нила, Кевина и Михаила.

Нет, так больше продолжаться не может. Ни слова больше не говоря, Гайяна с искренним возмущением глянула на застывших в сторонке коллег, фыркнула и, улучив момент, подхватила с края стола заранее подготовленные бланки на внечередное микроскопирование. Тремя галками и биометрической подписью заполнила голограмму формы на увольнение, набросала еще пару документов и, еле дождавшись их распечатки, постаралась незаметно выскользнуть из отдела. Либо она разрубит гордиев узел здесь и сейчас, как и планировала, либо ей предстоит обрубить собственное самомнение на корню, под формат прокрустова ложа требований Ветрова. Как там говорит Честер? «Раз и насовсем»? Вполне подойдет.

Ветров проводил ее взглядом и с немалым удивлением прокомментировал бегство, но на всякий случай очень негромко:

— Психованная она у вас какая-то.

Лаборанты переглянулись. Нил скосил глаза на проекцию над рабочим столом и слегка кивнул на заставку-часы: рабочий день подошел к концу. Памятуя, как мгновенно исчезает Ник-Ник с первой минутой нерабочего времени, логично было пять минут подождать его ухода, чтобы не начинать новый виток скандала — и идти выручать коллегу. Нравы Аристарха Вениаминовича они знали отлично: пока он обстоятельно не выяснит подоплеку происходящего, Гайяну он не отпустит. Они успеют.

В кабинете у Аристарха Вениаминовича атмосфера охладилась до температуры жидкого азота. Пожилой преподаватель нормальной и военной экстремальной психологии, ныне — бессменный шеф Корпуса первопроходцев, искренне желал понять, что творится в голове, сердце и профессионализме одного из его первых учеников и ставленников.

— Наворотил ты дел, — вздохнул Аристарх Вениаминович. — Что сначала ты Честера лицом в ошибки и комплексы хорошенечко макнул, то молодец, уважаю. Хотя перестарался ты порядком, я уже вмешаться хотел. Потом всех его ребят в грязи повозил от души — понимаю, потому и одобрение дал. Они все равно у меня и Честера грязеустойчивые, к ним бы и не прилипло. Что потом на всех сразу надавить решил — не одобряю, но принимаю, твои методы — твоя ответственность. Но что ж ты так, птица хищная, опростоволосился с наблюдением? Чай, не мальчик, и про «Апостол» знал прекрасно. Вот где мне теперь замену искать двоим орлам сразу?

Гриф, приземлившись по правую руку от него в соседнее через стол кресло, обескураженно молчал.

— И как прикажешь мне теперь с оперативным отделом диалог вести?

Андервуд опустил глаза и постучал пальцами по столу: он знал, что его обожаемый по Военной академии учитель вопрос задал чисто риторический. Но менее уютно от этого не становилось, и Гриф попытался огрызнуться:

— «Орлы»… Разве что подорлики.

— Не зли меня, — добродушно посоветовал Аристарх. — Провинился — так и ответ держи вместе с лицом, как я учил.

Гриф было вспыхнул, но от возражений воздержался, подумав с минуту.

В дверь кто-то постучался, и Аристарх Вениаминович, задумчиво и изучающе глядя на Грифа, немедленно отозвался:

— Войдите!

Дверь отъехала в сторону, и перед шефом Корпуса и ревизором появился бледный призрак Гайяны. Ученая замялась в растерянности, но, внутренне на что-то решившись, быстро подошла к сидящим и сунула Аристарху на стол несколько бумажных документов. Шеф Корпуса пробежался глазами по верхнему, переложил на край поближе к Грифу, просмотрел второй, третий, отложил туда же. Андервуд не стал медлить и схватился за спасительные бумаги, а Аристарх спросил:

— Два вопроса, голубушка. Первый: почему на бумаге? Второй: и на кого ж вы бросите отдел, если я подпишу ваш крик души? Что за срочность, я полагаю, вы мне сами сейчас поясните.

Гайяна обхватила себя за плечи, поежилась и отрицательно помотала головой. Ее била крупная дрожь, и говорить она не могла.

— Вы присаживайтесь, наш друг сейчас все расскажет, а вы кивните, если он будет прав, — Аристарх с намеком посмотрел на Грифа, встал, обошел вокруг стола и с нажимом усадил Гайяну в одно из кресел. — А я пока вам кофе организую.

Шеф Корпуса отвернулся к спрятанной в одном из темных дубовых шкафов миниатюрной плитке с водруженным прямо поверх нее контейнером золотистого мелкого песка, и принялся колдовать с джезвой и специями.

Гриф присмотрелся. Первой шла стопка бланков запроса на внеочередное исследование с текущей датой. Такие он в Корпусе видел неоднократно, но пыль на них наложила многолетнее право вето: оперативный отдел с научным проблем с коммуникацией не имели никаких, а, поскольку ответственность за эффективную организацию рабочего процесса Межмировое правительство возложило преимущественно на их общие плечи, то и бумажками ученые с оперативниками друг в друга на каждый чих кидаться не привыкли. Вторым шел злополучный бланк на исследование гидролата цветов черемухи задним числом. Этот Гриф переложил в конец уже с подозрением, а третьим шло заявление на увольнение, и вот тут у Грифа брови поползли вверх. Он усилием воли вернул непокорную мимику на место, но головой покачал с немалым скепсисом. Однако!

— Смею предположить, что кто-то вынуждает вас заниматься лишней бюрократией. Так?

Гаяйна мелко кивнула и приняла от Аристарха крохотную фарфоровую чашку с крепчайшим черным кофе. От него пахло кардамоном, кориандром и мускатным орехом, а еще — веяло неповторимым ореолом раннего утра. Таким она запомнила Центр ароматики в Объединенном Одиннадцатом арабском мегалополисе, где ей довелось бывать всего раз, но запах свежемолотой и только что сваренной арабики со специями она запечатлела в сердце на всю жизнь. Дрожь в руках сама собой начинала униматься: ученую успокаивал смутно знакомый аромат и теплые воспоминания.

— Бумага — это чтобы в электронном документообороте не мелькало на всякий случай, это я понял. И вы собираетесь увольняться. Я так понимаю, по большей части не из-за крючкотвора. Вы что… — Грифа пронзила внезапная догадка. — Нет-нет-нет, и не вздумайте!

Теперь Аристарх приподнял одну бровь.

— Увольняются так скороспешно обычно только в трех случаях: когда все обрыдло, когда хочется погромче хлопнуть дверью п продиктовать свои условия, но если что — есть, куда уходить, а еще — когда надо срочно куда-то бежать и что-то делать, работа мешает, но просто так раствориться в пространстве совесть не позволяет. Новый сотрудник вряд ли за день-два ей так быстро осточертел, и уходить особенно некуда, — пояснил Гриф с волнением, ему несвойственным, и обратился к ученой: — Вы что, вирусом героизма от первопроходцев заразились?

Гайяна молча уткнулась в чашку. Андервуд угадал. Если изначально она действительно хотела устроить небольшую эпатажную забастовку и осторожно выдвинуть свои требования для научного отдела, о чем с коллегами и договаривалась, то сейчас ее намерения больше гармонировали со словами ревизора. Она не совсем понимала, что будет делать, когда (и если) ей дадут расчет, но точно знала, что попробует найти Тайвина. А если удастся — и спасти. Правда, вообще не представляла себе, где его искать и что вообще делать.

Аристарх Вениаминович тоже сообразил мгновенно. И уточнил:

— Это какой же новый сотрудник вам жизнь испортил? Я, похоже, не в курсе, хотя должен был бы. Меня вчера не было на месте, а сегодня я, похоже, спрятавшись от света белого и вопросов насущных, все пропустил. Просветите?

Гайяна подняла на Аристарха взгляд, полный затаенной надежды, и коротко бросила:

— Ветров. Две недели назад пришел, сказал, что от Вернера, подпись его показал. Потом, как алкионы на горизонте появились, его сдуло, а теперь обратно надуло. Теперь этот ячмень в глазу зверствует, бюрократствует и требует все фиксировать и заверять. Лучше я Тайвина с Честером буду искать по всем семи мирам, чем этот… Этот! Не могу я больше! Хотите, голову пеплом посыплю?

— Вот те на! — изумился Аристарх и попросил: — Посидите немного с нами, сейчас все выясним.

Он мгновенно вызвал по экстренному набору старинного друга, но афишировать разговор проекцией не стал, ограничившись стандартной голосовой связью и легкими преувеличениями.

— Друг мой, а почему вы вместо голубушки Гайяны мне Ветрова в научный отдел на ИО подсунули? Что значит «кто и кого»? Вы. Ветрова. Помните, я вам еще на Земле про интригана-профессора рассказывал? Который Тайвину и компании питательные среды сделал не по той рецептуре и эксперимент саботировал 1. Да-да, он самый и есть. Аккурат перед черемуховым безумием пред светлые очи Корпуса явился и документами с вашей подписью размахивал, мол, Вернер направил, Вернер подписал, потом куда-то пропал, а сегодня снова возник… Как так «не помню, не подписывал»? Вы — и чтоб не помнили? Не может такого быть. Так-с, любопытственно. Да-да, вы посмотрите у себя. Нет-нет, спешить и отзывать не надо. Именно так, понаблюдаем.

Закончив разговор, Аристарх с удовлетворением блеснул глазами на собеседников.

— Не надо увольняться, и посыпать голову пеплом тоже не надо. Найдется наша общая пропажа, не думайте, что мы с Вернером изображали старательных атлантов, но подпирали спинами пустоту целый год. Кстати, кроме вас кто-то еще в курсе липовой командировки? — без обиняков спросил шеф.

Гайяна отрицательно помотала головой, ни секунды не колеблясь. Мини-заговор оперативников она Аристарху Вениаминовичу, возможно, и сдала бы. Но не в присутствии ревизора.

Шеф кивнул, принимая ее ответ, и обратил внимание на Андервуда.

— Отлично. Ты, Гриф, своему новичку-казачку, как ты говоришь, расскажи о пропаже. Посмотрим, удастся ли сделать скорбную мину при двойной игре. Гайяна… Потерпите чуток, и давайте договоримся, что пока для всех Тайвин и Честер все же в командировке. А бумаги я вам подпишу задним числом, пусть Ветров считает, что я старая бесхребетная развалина. Потом вставим в рамочку и повесим в коридоре как образец единственной размолвки между оперативным отделом и научным.

Ученая с лихой решимостью тряхнула головой так, что кудряшки ссыпались на плечи, сорвав с волос заколку. Она поставила чашку с кофе на стол и нырнула вниз за упавшей заколкой, и когда поднялась, от бледности и дрожи практически ничего не осталось, а в глазах плясали бесенята. Аристарх с Грифом переглянулись: так-то лучше. А на вломившуюся в дверь делегацию научного отдела, чуть ли не с флагами и транспарантами пришедшего спасать свою частицу прекрасной половины человечества, добродушно наворчали — забирайте, никто не отнимает, а увольнять и тем более мысли не было.

За прошедшую неделю после моего наркотического озверения вопрос о нашей профпригодности поднимался в разговорах с Аланом ежедневно. И не в нашу пользу. А вот сведениями о том, как вели себя потерявшие человечность бандиты под его началом, которых я оприходовал наркотиком, промышленник совершенно не пожелал, что Тайвина порядком сердило, но возражать мой ученый друг не смел.

Потому что невозмутимый экономист, оказавшийся к моему величайшему удивлению, воротилой наркобизнеса, являлся каждое утро в одно и то же время в идеально сидящем костюме с воротником-стойкой, начищенных лакированных туфлях, и с полным отсутствием эмоций на лице сообщал нам, что счетчик времени подходит к концу.

На третий такой визит я окончательно дергаться перестал, разобравшись в его эмоциях: Алан не будет убивать потенциально несущую золотую икру рыбку. К тому же я очень хорошо прочувствовал смутное сожаление из-за той вспышки, желание выслужиться перед большим начальством, жажду наживы и сосредоточенное терпение. Извиняться он, естественно, не собирался, но и стращал скорее из надобности, чем реально хотел напугать и подстегнуть.

Но Тайвин, как я ни старался до него эту информацию донести, все равно нервничал — сказывался пережитый опыт.

— Ты, — ворчал ученый, — может, и в совершенстве эмпатией владеешь, только сознательно понимать ты это начал совсем недавно. А вдруг ты ошибаешься?

Я понимающе улыбался, и продолжал оттачивать навыки управления новым анализатором на Алане и охране. Тайвина, по нашей общей договоренности, я не трогал — его эмоциональный фон я и без детализации чувствовал неплохо, а глубже разбираться мне казалось неприличным по отношению к другу. Он и сам не стремился раскрывать мне свои тайные эмоциональные порывы, на чем и порешили.

Но вот ко мне в душу очкарик все-таки попытался влезть. День на четвертый-пятый он неожиданно подошел, оперся спиной о стол и частично закрыл мне изображения на голоэкранах, вынуждая оторваться от просмотра и обратить на него внимание. Я с выжидающим вопросом поднял на него взгляд: Тайвин на разговор настроился решительно, но уверенности в себе у него не было. Об этом кричала и поза — сцепленные перед собой в замок руки, поджатые губы, беспокойство в глазах — и эмоциональный фон.

— Та-а-ак? — поинтересовался я.

— Есть минутка?

— Конечно. Спросить что-то хотел? О чем?

— О Седьмом.

— Это я всегда за! — обрадовался я, но позы друг не изменил, и я, прищурившись, предположил: — Только ты мне не ври, не о Седьмом ты пообщаться пришел.

— Эмпатия не дает тебе права влезать в чужие мысли, — вспыхнул было Тайвин, но передумал ссориться. — Хотя… Я бы и телепатии не удивился, от тебя всякого можно ожидать. Ты прав, я хотел с тобой в первую очередь по другому поводу поговорить. Про Андервуда.

Он поправил очки и с испытующим ожиданием уставился на меня.

— Давай не будем, а? — Я дернулся, будто мне влепили невидимую пощечину.

Слишком ярким и свежим оказался тот ад, через который полковник меня протащил. К тому же я не мог знать, достаточно ли я спел ему душещипательных песен, чтобы этот владетель царства загубленных карьер меня отпустил восвояси, и тем более не знал, идет ли за мной следом моя работа, а оглянуться, как Орфей на Эвридику, и узнать результаты проверки ревизором моего профессионализма я с Седьмого не мог. И открытый финал этой истории пугал и царапал меня порой намного больше, чем Алан, «Апостол» и вся эта тарантелла вокруг меня. И периодически я даже бывал Алану немного признателен за то, что у меня есть призрак работы и пародия на мой кабинет, иначе на Шестом я бы, наверное, без Корпуса, моих ребят и полевых выходов с ума сошел. Как они там? Как Шестой без меня? За колонию я был безоблачно спокоен — безоговорочно верил в оперативный отдел.

— Но ты не знаешь…

— И не хочу. Тай, серьезно. Не надо. Вернусь — узнаю все на месте и сам. Зачем сейчас-то из меня нервы тянуть? Я и так как больной зуб, ною и ною тебе в халат, как ты меня терпишь только.

— Чез…

— Закрыли вопрос.

Я отвернулся смотреть записи дальше. Тайвин немного постоял рядом и отошел: не решился бередить мои душевные раны, хотя я чувствовал — у него так и зудело на кончике языка желание высказаться. Но больше с этим тематическим зубным буравчиком он ко мне не лез и больное не сверлил, за что я был ему премного благодарен. Хотя полдня потом с опаской отвечал на его вопросы и комментарии: боялся и задуматься о своем будущем. Боялся и изнемогал от любопытства.

Так продолжалось еще несколько дней — друг за меня тревожился, а я сам себя кидал в крайности: то набирался смелости спросить, что Тайвин такого имел в виду, то злился на себя и окорачивал — зачем впустую сахар в этот кариес сыпать.

Тем временем, подходил конец обещанной недели, и я настолько заколебался с колебаниями собственных эмоциональных качелей, что решил покончить с проблемой простым и очевидным способом. Наберу себе команду, не мытьем, так нытьем, без меня все равно не справятся, выйду в поле — и все эти психологические глупости и плохие воспоминания водопадом новых впечатлений смоет, будет некогда в себе ковыряться.

Приблизительный портрет Седьмого я для себя составил, как и перечень самых очевидных опасностей, и дальше дело было за крошечным нюансом — пора было добыть сподручных и начинать практиковаться в общении с новым миром. Меня несколько пугало обилие жизни на этой планете, хотя и не в такой степени, как инсектоидная кремнийорганика Шестого или непонятный чужой эмпатический разум Седьмого, иногда касавшийся моего во сне. И я не без оснований подозревал, что в поле меня ждет увлекательное знакомство не только с животными и растениями, и вроде предвкушал встречу, но в то же время и опасался ее.

Всю неделю я не только эмоциональный фон себе расшатывал, но и проверял свои предположения, и в конце концов укрепился в понимании того, что Седьмой — мир эмпатии. Мне показалось, что способностью к этой альтернативной форме общения тут владели и облака, я уж молчал о том, что примитивная эмпатическая коммуникация была характерна и для растений, не говоря уже о животном мире. Сразу вспомнился рассказ великолепного Шекли про запах мысли, только ни звери, ни растения тут телепатами не были, и от некоторого подобия нормальной эволюции отказаться не пожелали, по крайней мере, на начальных ее этапах. Хотя и тут не все было так просто, как я понял из коротких обрывков объяснений Тайвина.

Короче, чем больше я узнавал Седьмой — тем больше влюблялся в него, окончательно и бесповоротно. И тем сильнее щекотало изнутри желание познакомиться с ним поближе, пусть я и остерегался его эмпатических объятий. Задачка, прямо скажем, не самая простая вырисовывалась!

Так что Алану, возникшему на пороге через час после завтрака в последний из отпущенных нам дней — хоть часы сверяй! — я обрадовался почти как манне небесной. Отдыхать в седьмые сутки от начала детального познания нового мира я не планировал совершенно.

— Вас-то мне и не хватало! — воодушевленно заявил я, завладевая вниманием экономиста. — Все утро только вас и жду!

Несколько обескураженный моим внезапным энтузиазмом, Алан потер шею под воротником и спросил:

— И что же вы хотели, Честер?

Я склонил голову вбок, демонстрируя ослепительную улыбку во все свои двадцать восемь за вычетом так доселе и не выросшей мудрости (клянусь, человек-скала нервно вздрогнул и спрятал правую руку подальше за спину! Запомнил, зараза), и кокетливо предложил:

— А давайте прогуляемся в поле! Только я, вы, если захотите, и ваши люди. Числом человека три-четыре, не больше. — И посмотрел на него самым светлым, честным и обворожительным взглядом в своем репертуаре, подключая в полную силу эмпатический канал воздействия.

Я словно сформировал вокруг себя сияющее теплом и блестками облако дружелюбия, тепла и жажды познания, обнимающее всякого, кто ко мне неосторожно приблизился.

Застигнутый врасплох Алан не смог сопротивляться:

— Да я, собственно, не против… Я, конечно, не пойду, но людей могу вам выделить в сопровождение.

— А я могу их сам отобрать? — несколько обнаглел я.

— А у вас особенные критерии имеются? — заинтересовался экономист.

— Да, — продолжая улыбаться и испускать флюиды обаяния, ответил я. — Человек должен быть физически и психологически подготовлен, морально и эмоционально устойчив, от природы любопытен и наблюдателен. И хорошо бы, если бы он умел учиться и выполнять мои указания. В рамках полевого выхода, конечно.

Видно было, что Алан подозревает какой-то подвох, но все, что я перечислил, было вполне логичным и обоснованным, и он, посомневавшись, сдался.

— Хорошо. Но под моим контролем.

— Ага, — чуть не подпрыгнул я. — Тогда я пошел тесты делать.

— Какие тесты? — тут же насторожился он.

— Как это, какие? Если физподготовку можно посмотреть в спортзале, то психологические качества — только в имитации условий дикой природы. Да вы не волнуйтесь, я вам все заранее покажу, — светя незамутненной улыбкой клинического имбецила уговаривал я.

Продолжая подозрительно на меня поглядывать, Алан коротко согласно кивнул и вышел. Про последний день и наши так называемые «долги» он так и не заикнулся. Тайвин, наблюдавший всю сцену, с любопытством меня рассматривал, будто перед ним не я, а диво дивное и чудо чудное.

Я же, утомленно выдохнув, «втянул» обратно облачко шарма и с усталостью посмотрел в ответ.

— Я не перегнул палку?

Тайвин скептически скривил губы.

— Знаешь, со стороны смотрится очень странно. Как за сеансом гипноза наблюдать. Но, я смотрю, действенно. И я начинаю понимать механизмы. А что за тесты?

Я предвкушающе разулыбался.

— Их мы с тобой сейчас будем придумывать. Ты же не против?

Тайвин с заговорщической улыбкой поддержал мой настрой.

— Совершенно не против.

Следующие несколько часов мы с ученым развлекались, придумывая самые нелепые ситуации, с которыми только могли столкнуться здесь, и над которыми в голос ржали на Шестом. От аллергии на пыльцу и внезапного помешательства командира (то есть потенциально меня) на почве приступа хронического любопытства, до потери ботинок в болоте и злостного покусания команды полчищами москитоподобных кровососущих рептилий, что в изобилии обитали в местных лесах помимо теплокровной болотной мошкары.

Основной задачей было сделать более или менее правдоподобную картинку работы первопроходца с акцентом на флору и фауну Седьмого, и так, чтобы без поддавков, чтобы я сам всех секретов теста не знал и не смог с блеском его пройти, показав класс — я особенно акцентировал на этом внимание. Мы все будем равны перед Седьмым, и повода делать поблажки и выгораживать себя просто ради того, чтобы пустить криминалу пыль в глаза, я не видел. Тут важны только опыт, знания и интуиция — то, чего может достичь любой энтузиаст при должных желании и усердии. Вдоволь насмеявшись, к вечеру мы с поставленной целью справились, о чем сообщили пришедшей нас проведать охране.

Меня с ученым под конвоем отвели в местное подобие спортзала — физподготовкой, как я видел, не пренебрегали, и сделано было скупо, но по уму: стояли обычные и не очень тренажеры, мишени для стрельбы, проглядывал из окна краешек уличной полосы препятствий.

Как я и предполагал, голопроекторы тоже завалялись, и, настроив их под тест, я запустил наскоро сляпанную на коленке имитацию Седьмого, завистливо поглядывая на вечереющее небо: оно медленно наливалось бесподобным цветом бордовой сирени. А нам окошечко зажали. Скопидомы.

— Смотрите, — объяснял тем временем Тайвин небольшой группе мужиков разной степени суровости во главе с Аланом. Те сосредоточенно внимали, и я принялся от нечего делать пытаться их эмпатически прощупать, да и просто так разглядывал. — Как только вы надеваете шлем, визор, встроенный в головной щиток, начинает взаимодействовать с проекцией трехмерного пространства имитации мира так, что вы испытываете подобие полного погружения. Ваша задача: выжить в течение минимально, скажем, пяти минут. А вообще чем дольше — тем лучше. Готовы?

Самый, на мой взгляд, сообразительный, кивнул первым. Он мне понравился — лет на пять старше меня, умные серые глаза, живые и полные любопытства, сухощавая подтянутая фигура, пепельные короткие волосы, скупые и точные жесты — его я бы сразу на курс подготовки взял не глядя. Чувствовались в нем личная сила и недюжинный потенциал.

Остальные были не столь хороши, но нескольких я для себя приметил, в том числе и из застывших в позе столбиков охранников. И мог бы поклясться в том, что укушенные мной тут точно находились — я хребтом ощущал с разных сторон зависть с оттенком восхищения, глухую злость и неудовлетворенный азарт в разных пропорциях, остальные, кто меня не знал, испытывали легкий интерес или откровенную скуку.

Все эмоции имели разный оттенок и отлично поддавались анализу, чем я пока и развлекался, расслаивая их на отдельные плоскости, мысленно пробуя на вкус и вертя во все стороны.

Наконец кандидаты в первопроходцы облачились в экзоброню, прослушали краткую лекцию по безопасности от меня — я честно старался дать им фору — и принялись по одному пробовать взломать наше с гением творение. Я вооружился простым бумажным блокнотиком, расчертил в нем турнирную таблицу и с упоением стал наблюдать за плодами трудов наших.

Один за другим парни сходили с дистанции: первый на третьей минуте испытания отнюдь не торжественно утонул в болоте, второго на пятой сожрало гигантское подобие венериной мухоловки, третий не прошел и минуты, попав на зуб чешуйчатой помеси исполинской змеи со львом. Мой фаворит продержался дольше всех — шесть с половиной минут, но и им в итоге с завидным аппетитом захрустели.

А нечего трогать то, что выглядит безобидно и красиво — это я еще с Шестого понял. А если трогаешь — держи игломет на взводе. И перчаток не снимай. И шлем не открывай.

Энтузиазм резко угас, и Алан с сомнением посмотрел на меня.

— Если вы хотели продемонстрировать, насколько смертоносной может быть дикая природа, вам это удалось. Но это и без ваших стараний было известно. Теперь вы.

— Нет, — застенчиво возразил я. — Первое и главное, что вы должны были понять — человеку будет сложно, если не невозможно, выжить одному. Работа первопроходцев — это работа командная. И если ваши люди к ней не готовы — нечего будет и пытаться.

— То есть вы принципиально отказываетесь продемонстрировать нам на собственном примере «чудесные», без сомнения, подвиги первопроходцев? — Алан чувствовал себя обманутым и потому начал язвить.

Я не стал его злить лишний раз.

— Отнюдь. Я только имел в виду, что тест был направлен не на то, чтобы побыстрее всех съели, а доходчиво и просто донес то, что я хотел сказать. Начни я вам классическую программу подготовки с теории, вы бы стали слушать?

Уязвленные в самую мягкую часть мужского самолюбия, парни наперебой принялись высказываться, и превалировала мысль о том, что находиться на этой планете в принципе невозможно без риска для жизни, а если ты такой умный — сам и иди. Я высоко поднял одну бровь, прищурился и скептически уточнил:

— То есть вы предпочтете подождать, пока поработает Корпус первопроходцев? Умно.

Не дожидаясь, пока котел страстей окончательно закипит, я цапнул более или менее подходящий комплект легкой брони, без лишних разговоров влез в нее, умудрившись обойтись без посторонней помощи — а это требует определенной сноровки! — и, подмигнув насупленной криминальной братии, опустил щиток шлема и кинул Тайвину короткое:

— Запускай!

Не то чтобы я был так уж уверен в себе, нет. Я отдавал себе отчет, что могу не выжить в мире Седьмого и минуты, тем более один. Просто я дико соскучился по работе, по своим орлам, по тому адреналину, что давали мне выходы в поле, и очень хотел размяться и понять, на что здесь способен я сам.

Поплыла реальность, проектируя вокруг меня сказочный и безмерно опасный новый мир, и я сознательно запретил себе вспоминать о его призрачности, о наблюдателях извне, полностью сосредоточившись на ощущениях и движении. Один раз я такую ошибку — поглядывать на проверяющих — уже допустил, и больше не был намерен препятствовать интуитивным решениям. Датчик времени в углу внутреннего визора в шлеме я тоже отключил, чтобы не отвлекал и не мешал.

Тайвину всегда нравилось наблюдать за переменами оперативника при его выходе в полевые условия. Но на этот раз рыжеглазый попытался превзойти сам себя: как только на нем оказался шлем, а вокруг обрели цвет и объем гигантские призрачные деревья с синей листвой и густым подлеском сливового цвета, его движения неуловимым образом слились с проекцией.

Казалось, он сам стал полупрозрачным естественным дополнением пейзажа — гибкая фигура в легкой экзоброне спокойно скользила сквозь лес, полный насыщенных синих и лиловых оттенков, мягко ступая по темно-сапфировой листве.

Спустя стандартные полминуты на приспособление к проекции, ученый запустил первую задачку, простую и достаточно легко преодолимую — та самая псевдоросянка, что сожрала одного из потенциальных первопроходцев.

Честер, казалось, просто не заметил препятствие на своем пути. Мимолетно погладив растение по краю ребристой пасти, он подобрал горсть виртуальной листвы, и кинул в жаждуще разинутую воронку — створки рефлекторно схлопнулись, а первопроходец следовал дальше извилистой тропой, проложенной по периметру спортзала.

На его пути образовалось болотце, и за секунду до вероятности провалиться в него по пояс, оперативник отпрыгнул в сторону и, срубив тонкую палку, прошелся по самым уверенным кочкам. Что его насторожило — сказать было сложно вне проекции, но уверенная точность передвижений намекала на понимание окружающей обстановки.

Алан, засомневавшись, тихонько тронул ученого за плечо.

— Вы отрабатывали тест?

Не прошедшие испытание заинтересованно подтянулись поближе. Всем было интересно — они такие неумехи, или, может, результаты подстроены?

— Нет, — с мягкой улыбкой ответил Тайвин. — Мы только сделали проекцию на основе полученных данных и придумали задания. Тест он не проходил.

— С вашего позволения, — Алан коснулся панели управления. — Изменим программу.

Тайвин дернул плечом и посторонился.

— Как угодно.

В последующие десять минут сначала человек-невозмутимость, а затем и несостоявшиеся первопроходцы программировали в рамках теста для Честера самые дикие ситуации. Оперативник уворачивался от хищных рептилий, туч крупной чешуйчатой мошкары, изящно перепрыгивал ямы с болотной жижей и спокойно обходил стороной тайные засады хищников. Наконец кто-то поинтересовался:

— А он точно человек?

Тайвин, где-то глубоко внутри приосанившись, только обозначил улыбку.

— А не похож?

Сиренево-сине-лиловые джунгли рассыпались вокруг ровно в тот момент, когда я уже почти залез со всеми возможными предосторожностями в гнездо мохнатой твари, похожей одновременно на ягуара и крокодила, только цветастой кобальтово-изумрудной расцветки в бордовый орех.

К моему немалому изумлению, из-за игры света и теней дикая по цветам окраска скрадывала животное в зарослях растительности, и не будь я настороже, встретился бы с пастью, а не с хвостом.

Сняв шлем, я столкнулся со стерильной тишиной и полной чистотой эмоционального фона. Все взгляды были направлены на меня, еще немного — и броня задымится. И только Тайвин лучился довольной восхищенностью. Чего это они? Что я в очередной раз натворил? Надо бы узнать.

— Эм… Что-то не так? — осторожно поинтересовался я. Первым ожидаемо отреагировал гений.

— Все отлично. Думаю, вопрос о нашей компетентности закрыт? — обратился он к Алану. Тот заторможенно моргнул, крутнул головой, словно сбрасывая наваждение.

— Да. Свободны.

Я чуть ушам своим не поверил. Мы с ученым не стали переспрашивать, и дисциплинированно потопали по своим делам. Он — к заинтересовавшему его тренажеру, а я — к окну, пока присутствующие не опомнились, а Алан не отменил опрометчивого решения, сказанного чисто рефлекторно. Я даже успел немного полюбоваться кусочком невообразимого неба, пока апостолец окончательно не отмер.

— Я не это имел в виду.

— Да я понял, — отозвался я, не отрываясь от зрелища, и пообещал: — в окно выпрыгивать не буду.

Посыпались сдавленные смешки, и нас с пиететом сопроводили обратно в уютный каземат. Сил на эмпатию почти не осталось и, ввалившись внутрь, я принялся трясти Тайвина почти за грудки.

— Рассказывай, чего они такие пришибленные?

— А ты как думаешь? — ухмыльнулся мой очкастый друг, прямо-таки сияя от нескрываемой удовлетворенности.

— Ты как кот, — сообщил я. — Фонишь так, будто сметаны обожрался.

— Так и есть. Ты помнишь, как проходил тест?

— Конечно, — удивился я. — А что?

— А счетчик времени ты видел? — хитро посмотрел на меня гений.

— Нет. Да я его в самом начале отключил, чтоб не мешал.

— Я так и думал, — Тайвин стал еще более довольным, хотя мне казалось, что дальше уже некуда. — Ты провел в проекции четверть часа, не получил ни царапины, и совершенно никуда оттуда не собирался.

— А, да? — я почесал в затылке. — Увлекся, бывает.

— Увлекся он, — беззлобно проворчал гений. — Мы тебя гоняли как редокс-индикатор при оксидиметрии, и подряд ситуации ставили, и вразнобой, и по две-три сразу. Тебе хоть бы хны, перманганат калия ходячий, перелили каплю восстановителя — сменил окраску, кислоты добавили — в бесцветное состояние утек.

Я немедленно раздулся от гордости.

— Не разучился еще!

Тайвин хлопнул меня по плечу:

— Работаем, коллега. — И тихонько со вздохом добавил в сторону, так, чтобы я точно услышал, но не вздумал комментировать: — Смотри только, не угробься.

Андервуд не стал тянуть с рекомендацией от Аристарха Вениаминовича и, дав Вернеру и Аристарху время, чтобы немного разобраться с ситуацией, через пару дней под вечер вызвал стажера к себе.

Март не замедлил явиться, и Гриф поправил сам себя: не стажер больше. После спасения колонии Март органично влился в коллектив оперативного отдела так прочно, что больше не было секундных неловкостей, слабостей и неуверенности: оперативник не одергивал черно-белую форму, не тянулся руками к непривычным карманам, не сутулился и приобрел специфический проницательный взгляд, плавность движений и уникальную фиксацию осанки и бокового взгляда: привык ходить в боевой пятерке кругом, и теперь машинально бросал взгляд не влево или вправо, на напарников — зачем, они не подведут — а назад, на ведомого в центре круга, и вперед, на обстановку вокруг.

Гриф с показной ленивой проницательностью поставил локоть на стол и подпер щеку кулаком, приобретя потрясающее сходство с птицей, давшей ему немудреное прозвище. Мартин послушно застыл подле двери в уголке — не стремился нарываться на повышенное внимание и комментарии, но полковник, усталый и задумчивый, выкинул последнюю крапленую карту.

— Подойди, пожалуйста.

Стажер без особого энтузиазма подошел к столу и стал по стойке «смирно».

— Вы, наверное, все думаете, что я потрясающий зануда.

От неожиданности утверждения потенциальный преемник Андервуда чуть вздрогнул, но быстро взял себя в руки. И, практически сразу изобразив каменное изваяние, на высказывание ничего не ответил. Полковник позволил себе легкий довольный прищур: хорошо, эмоциями управляет, есть с чем поработать. И продолжил, опустив руку:

— А еще редкостная стервь, мелочная сволочь и бюрократ, да?

Проигнорировать вопрос Мартин уже не мог, но правильного ответа не существовало, и он, прекрасно это понимая и испытующе глядя на полковника, ответил:

— Я — нет.

— Почему? — заинтересовался Андервуд.

— Разрешите высказаться?

— Разрешаю.

— Вы как-то неправильно придираетесь.

— Вот так так! — весело удивился полковник. — А как надо?

— Я не знаю, как надо, но у вас получается слишком… правильно. Я думаю, у вас есть кака я-то цель так поступать. Специально.

— Умница, — похвалил оперативника Гриф, отметив про себя, что Аристарх-то не промах, и хватку по сию пору не потерял! — Знаешь, кто я по профессии?

— Наверное, вы из Службы внутреннего контроля?

— Божечки меня упаси! Нет, конечно, — полковника слегка передернуло от непрошенных воспоминаний. — Не надо меня в таких зверствах подозревать. Я простой конфликтолог.

— Простой? — поднял одну бровь Мартин.

— Хорошо, не очень простой. Лучший. Так говорят, — обезоруживающе улыбнулся Андервуд.

— Я понял.

Стажер тоже позволил себе легкую улыбку, и Гриф тут же уточнил, усомнившись:

— Что ты понял?

— Все. Какая у вас интересная работа…

— Не без этого. Никто вашего яхонтового начальника отстранять не собирался, мне только по стресс-тестам его нужно было прогнать. Он справился. Корпусу расскажешь?

— Конечно.

— А если я попрошу тебя промолчать?

Мартин секунду помедлил.

— Почему?

— Хочу на реакцию посмотреть. Я им скажу через пару минут, что ты давно знал, что проверка липовая, а им меня не заложил. Но суть не расскажу, пусть соображалку включат. Как думаешь, что первопроходцы будут делать?

Мартин пожал плечами, попытался прикинуть, увидел Гриф, как будет работать это заигрывание с двух сторон с ним посередине, и с неподдельной тоской в голосе предположил:

— Рыло мне начистят.

— Но без фанатизма?

— Конечно, Берц никому не даст палку перегнуть. А был бы Честер, и палки бы не было…

— А тут я тебе скажу одну вещь, которую ты вообще должен хранить как зеницу, о как. И никому. Похитили ваших ненаглядных.

Мартин изумленно выдохнул и собрался в готовый к прыжку комок:

— Кто?

— Так я тебе и сказал, спасать же всем отделом полетите…

— Полетим?

— Да черт тебя дери. Бегом, пешком, ползком, какая разница. Не цепляйся к словам, это моя работа. Все, больше ничего не скажу, иди.

Решение принято, дело сделано. Грифу было очень любопытно, сразу побежит Мартин делиться новостями или выждет. И сколько правды он первопроходцам расскажет сейчас, а сколько — после того, как они ему синяков понаставят. Все варианты развития событий его интересовали до чрезвычайности.

Март вышел из кабинета Честера в твердой уверенности: Гриф действительно не бюрократ и не идиот, и про свою профессию он не врал. Оставалось надеяться, что нехитрую игру стажера конфликтолог не разгадал, и надо было сообщить о подтверждении своих догадок оперативникам. Знать бы только, какой подвох затеял Андервуд — в то, что ревизор сообщил важную «новость» и сведения о себе без задней мысли, Март мгновенно не поверил.

В раздумьях, как увязать многочисленные лики Грифа с просьбой оперативного отдела, Март потер лоб, нащупал пальцами что-то неладное и забежал на секунду в туалет. Там он, покосившись в зеркало, задержался и с грустной задумчивостью с минуту рассматривал себя: его опасения подтвердились — на лбу наливался буйным цветом здоровенный и отвратительный в своей банальности прыщ. Стажер осторожно потрогал новообразование, то отозвалось неприятным покалыванием, предвещая долгую и унылую с ним борьбу. Март с недовольством поджал губы — прыщей с ним не случалось лет с двадцати, как прошло гормональное буйство, свойственное большинству взрослеющих юношей — и вздохнул. Грифов интерес, миссия от первопроходцев, прыщ этот, будь он неладен…

— Почему я? — задал он риторический вопрос в пространство.

Из кабинки рядом вышел кто-то, впрочем, халат и общий встрепанный вид недвусмысленно намекали Марту с его отвратительной памятью на лица и имена на принадлежность к научному отделу.

— Могу рассказать, — предложил ученый, сочувственно поглядев Марту поверх плеча в глаза через зеркало. — Не печальтесь по поводу прыщей, это скоро пройдет.

— Почему вы так думаете? — удивился Март и попросил: — Расскажите, конечно.

Обитатель чертогов штатного гения поравнялся с ним, на секунду опустил руки в раковину с порошком-дезинфектантом и стряхнул его с ладоней. Со ставшим Марту уже знакомым негромким жужжанием сработало вибросито, и отсеянные им отработанные гранулы ссыпались в приемник: воду в колонии старались экономить. А ученый, взъерошенный и немного лопоухий блондин, обезоруживающе улыбнулся, сразу став безоблачно-молодым:

— Я Кевин, моя специализация — ксенозоология, но здесь много чего осваивать пришлось, так что я в целом за биологический сектор в Корпусе отвечаю.

— Мартин, стажер оперативного отдела, — представился Март и протянул руку — закрепить знакомство.

— Включение кремния в органическую молекулу в неключевых позициях дает крайне любопытный в отношении строения живой клетки результат, — ответив на рукопожатие, попробовал объяснить Кевин. — Дело в том, что удельный вес белковой молекулы оказывается сильно увеличен, и наши рецепторные белки на поверхности клеточной мембраны на него просто не реагируют. Вот и получается, что здешние микроорганизмы совершенно безопасны для нас, равно как и наши бактерии — для них. Но и долго выживать не симбионтная человеческая микрофлора тут не может, а почему — очень интересный вопрос, его пока еще не удалось решить.

Видя, что Март смотрит на него с выражением лица гуманитария, которому на пальцах пробуют объяснить основы квантовой физики, Кевин помялся и попробовал зайти с другого бока.

— Скажите, вы тут хотя бы одного человека с прыщами видели?

— Нет, — честно признался Март, порывшись в памяти, и уточнил: — А почему я тогда с ними? С прыщами, в смысле.

— Потому что организму требуется время на то, чтобы устранить всякую патогенную пакость. Золотистый стафилококк, как и вирусы, и другие кокки, вибрионы, палочки и прочая невидимая глазу жизнь, сопротивляются, но активно уничтожаются нашей иммунной системой. А снова подселиться к колонистам им неоткуда, разве что с новых жителей и гостей. Но на такую импровизированную «чистку» нужно около года. Поэтому в первый год жизни на Шестом все болеют и паршивеют, зато потом становятся на порядок здоровее. Надо будет только проверить, что с организмом творится, если его после долгосрочной командировки на Землю вернуть…

— А, теперь понятно, — почесал в затылке Март, с трудом выстраивая у себя в голове, как работает круговорот микроскопической земной фауны в кремнийорганической природе.

Закончив осмысливать, он улыбнулся, схватил Кевина за руку обеими ладонями и от души потряс:

— Вы и предположить не можете, как мне сейчас помогли! Спасибо!

Он отпустил ксенозооолога и поспешил в оперативный отдел: схема работы с Грифом выстроилась сама собой. Вот что наука животворящая делает!

Залетев в оперативный отдел, Март выпалил:

— Ром, можно тебя на пару слов?

— В спортзал? — прозорливо уточнил Берц.

— Да.

— Красный, пошли, — мотнул головой оперативник.

Втроем они переместились в дальний угол спортзала, застеленный матами, и Берц, закрыв спиной камеру в углу, постучал по запястью: территория проверена, прослушки нет.

Красный немедленно заломил Марту руку и поставил в задумчивую позу человека, завязывающего шнурки. Март тихонько зашипел, но быстро сориентировался:

— Ревизор сказал, что Честера с Тайвином украли, а он занимался проверкой.

— Про то, что украли, мы подозревали и без него, — хмыкнул Берц. — Про проверку он нам только что сообщил. И тебя заложил. Ну, это ты и без меня знаешь наверняка.

Март кивнул откуда-то из-под руки Красного.

— То есть Андервуд тебе признался, что намеренно всех бесил, тебя сдал, что начальников украли, и… что? Ты, по его мнению, должен сделать что? Мы? А он сам делать что-то со всем этим собирается? Или ничего? — уточнил Берц.

— Ну… — помялся Март, — наверное, ничего. Как мы и предполагали, проверка так, для вида, это были стресс-тесты. Он ждет вашей реакции на то, что я вроде как крысятничал, думаю, что ждет, сколько я вам расскажу… И он точно не понял еще, что мы его пока обыгрываем. А вот про то, что он будет делать или не делать, он мне не докладывался.

Берц сморщился и покачал головой. Он оказался прав. Как ж это все невовремя… Но когда проверки бывают к месту и ко времени?

Красный отпустил стажера, подождал, пока тот выпрямится, и заломил ему другую руку. Берц поинтересовался:

— Так. И?

— И… Слушай, мы, оперативный отдел — как наша человеческая микрофлора, мы симбионты колонии, а Андервуд — патоген, а они тут не выживают, но перед гибелью иммунитету прилично гадят. Мне Кевин объяснил, — и похвастался новым знанием, и попытался объяснить свою мысль стажер, чувствуя себя неловко и неуютно в согбенной позе. — Поэтому как планировали. Надо сделать вид, что я не смог оправдаться, что вы мне не доверяете. Пусть думает, что прав, а мы этот прыщ выдавим, как Шестой давит патогены. Что поделаешь, работа у человека такая…

— Быть патогенной профессиональной сволочью? — фыркнул Берц и коротко проинструктировал стажера: — Понял тебя. Что ж. Если мы — лимфоциты, а ты у нас — главный макрофаг, то есть у меня одна вакцина, которая всем поможет. В общем, считай, что миссию ты выполнил. Скажи Андервуду, что мы всем отделом полетим на Седьмой. Завтра, начало шестого, тридцать седьмой док, с космотехниками я договорюсь. Ты услышал чисто случайно, мы тебе ничего не говорили, ты же крыса теперь, пусть так и думает. Вернеру я скажу. Сейчас Костя тебя отпустит и проведет спарринг. Можете не сдерживаться, важна достоверность. В три четверти спокойно работайте, прослушки нет, проглядку никто не убирал, так что…

Март слегка испугался и решил уточнить:

— А вы…

— Март, ну что мы, идиоты, в самом-то деле, — поморщился Берц. — Нам сейчас надо занять Андервуда чем-то поистине полезным, например, пусть рассказывает руководству, как он мудро предотвратил саботаж оперативного отдела Корпуса первопроходцев и спас тебя от незаслуженной обиды. А мы под шумок договоримся и передоговоримся с Вернером. Ты, я, Ви и великолепная пятерка, конечно, хорошо, но пара спецотрядов астродесанта вместе с нами на Седьмом будет выглядеть более уверенно.

Берц с неожиданным озорством подмигнул новичку и удалился, а Март просветлел, вверяя себя воле и рукам Красного.

Константин не замедлил взять стажера в оборот.

— Смотри, если взять человека противоположной рукой, чем та, которой он тебя касается, зеркально, то есть правой за левую схватить или наоборот, и положить большой палец между его безымянным и мизинцем, то легко можно повернуть рычаг запястья, и нападавший невольно станет потерпевшим.

Красный схватил руку Марта и заломил. Март инстинктивно подался вниз и кивнул.

— Что скажешь?

— Классная техника. А если кулак подставить?

— То будет вот так, — подставил кулак Красный, и Март по инерции на него нарвался.

— Что здесь происходит? — прогремел Андервуд, возникая на краю спортзала.

Красный как раз довернул стажеру руку так, что Марту ничего не оставалось, кроме как кувырнуться через нее спиной об пол, нехотя отпустил коллегу, вытянулся в струнку и пояснил:

— Стандартная тренировка.

— И поэтому у стажера синяк будет на половину лица? — возмутился ревизор.

Красный пожал плечами.

— Издержки профессии.

Март, кряхтя, поднялся с мата, утер с разбитой губы кровь и отрапортовал:

— Отрабатываем навыки самообороны.

— Над блоком следовало бы еще поработать, — невозмутимо добавил Красный.

Андервуд сверкнул глазами, но видимого конфликта не было, а к синякам и ссадинам просто так не придерешься. Поэтому он отвернулся, пряча довольную ухмылку: как Март и говорил, его записали в ряды ненадежных карьеристов. Хоть что-то предсказуемое есть у этого коллектива!

Сзади раздался глухой звук удара и сдавленный стон. Гриф резко обернулся: стажер согнулся пополам, скрестив руки на груди.

Красный с прежним спокойствием на лице соизволил сообщить:

— Спарринг заканчивается только по условному знаку, Март. В следующий раз обрати внимание на этот нюанс.

Март, пытаясь вдохнуть хоть каплю воздуха, смог только кивнуть. Так он в полусогнутом состоянии из спортзала и выполз вслед за Грифом. Ревизор подождал, пока за ними закроется дверь, оглядел пустой коридор и с сочувствием похлопал стажера по плечу.

— Мы с тобой знали, что так и будет, не так ли? А про похищение…

— Выбили, — коротко просипел Март.

— Что ж ты так быстро сдался… — покачал головой Гриф.

— Красный бывает очень убедителен. Да и потом, они имеют право знать, — смог слегка разогнуться стажер.

— Главное, чтоб не решили, что имеют право сходить налево. Следи за ними. К своим секретам они тебя теперь не подпустят, конечно, но если будешь держать ушки на макушке, ты увидишь, что что-то затевается. Мне такого из кабинета вашего коллективного питомца никогда в жизни не увидеть, хоть я весь Корпус камерами утыкаю.

— Х-х-хорошо, — сдавленно сообщил Март, прикидывая, когда к ревизору с ценными сведениями о саботаже наведаться, через полчаса, если Гриф с работы клюв еще не унесет, или с утра разбудить. Мстительно решил перенести сообщение на раннее утро, за час до своей пересменки с ночного дежурства. Пусть понервничает.

Берц удалился из спортзала со спокойным сердцем, оставив молодого первопроходца на попечение опытного сослуживца. И, едва завидев фигуру градоправителя в конце коридора, окликнул его, прикинув: пару минут на разговор точно будет.

— Вернер! Мне нужно с вами поговорить.

— Роман Витальевич? — обернулся Вернер. — Конечно. У меня до планерки пять минут. Уложитесь?

— Да. Отлично, — краешком губ улыбнулся первопроходец. — Очень кстати.

Берц затащил градоправителя в кабинет Честера и, испытующе на него глядя, методично сообщил по пунктам:

— Андервуд, как мы видим, старательно желает развалить Корпус. Поэтому мы решились на небольшой обман, я хотел Аристарху Вениаминовичу сообщить, но вы первым мне на глаза попались.

— Вы — это оперативный отдел? — уточнил Вернер.

— Да. Так вот, завтра мы в полном составе пойдем в космопорт угонять шаттл. Лететь на Седьмой наших вызволять. Сведения об этом Андервуд получит в течение… — Берц слегка задумался, — часов двенадцати. Или сегодня поздно вечером или завтра утром.

— Так, а я вам зачем?

— А к кому еще Андервуду за помощью обращаться? Надо, чтобы вы знали и были готовы заранее. Не в одиночку же он решит всех первопроходцев сразу задержать. Позвольте ему доблестно нас остановить, потом я с ним потолкую, а там, поверьте, он к вам быстрее скорпикоры прибежит. Парламентером. Вы же дадите нам потом…

— Корабль, команду, щенка бульдога, одноименный револьвер и флаг с эмблемой Корпуса? — пошутил Вернер. — Дам. Но Андервуда придется взять с собой. Иначе акцию такого масштаба Земле объяснить будет крайне сложно.

— Понимаю. Значит, жду его и вас завтра в начале шестого в тридцать седьмом доке.

— Не знаю, имею ли я право говорить… — замялся градоправитель.

— Мы в курсе, — прищурился Берц. — Если вы сейчас про его игры со стресс-тестами и ролью упертого осла. Про стресс-тесты он нам сообщил, а вот про осла — нет. Играет до конца.

Вернер замолчал, осмысливая сказанное. Испытующе глядя на Берца, он начинал одну и ту же фразу несколько раз, пока, наконец, не собрался со словами.

— То есть мне вас не отговаривать, вы все равно полетите, а заодно будете играть с игроком? Только в дураках, если вы все правильно рассчитали, будет на этот раз Андервуд. Жестоко.

— Мы несем за своих начальников ответственность, раз приручили. Так что ва-банк, — пожал плечами оперативник. — Не все же Андервуду с чужими судьбами и чувствами баловаться. В пропаже Честера и Тайвина виноват в первую очередь именно он. Но, я полагаю, мы могли бы найти общий язык, если там под бюрократом спрятался человек. Впрочем, наше отношение к нему будет зависеть от того, в каком психологическом статусе к нам вернется Чез.

— Если вернется, — поджал губы Вернер.

— Когда. — постановил Берц безапелляционно.

— Колония на кого останется?

— Мы подгоним график. Нас же не будет около недели, верно? — Берц дождался кивка и перевел тему: — Вы уже выяснили, где база «Апостола» на Седьмом и сколько там народу?

— Кстати, спасибо вам за соображения, Роман Витальевич. Когда знаешь, где и кого искать, нехитрая задача. Знаем, где, знаем, сколько, не больше сорока человек, — слегка улыбнулся Вернер, которому Берц еще две недели назад удочки про Седьмой закидывал в личной переписке, и переспросил: — А вам точно надо туда лететь?

— У нас половина отдела, даже больше — с боевым опытом. И с опытом первопроходцев, вам ли не знать, — отразил призрак улыбки Роман. — Мы обязаны вас подстраховать от опасностей нового мира, но с двумя фронтами сразу мы сами не справились бы. Как и вы, полагаю. Примете под временное командование?

— Интриганы. Приму, — Вернер покачал головой, но протянул руку, заключая соглашение.

Верхушка руководства колонией собрала внеочередную планерку по сигналу от Вернера. Встретились в кабинете у Аристарха Вениаминовича, в офисе Корпуса первопроходцев. За т-образным столом во главе заседал шеф Корпуса. Он дымил сигаретой и выжидающе смотрел на пришедших, опершись на подлокотник громадного кожаного кресла и завешивая отделанный темным мореным дубом кабинет дымом и удушливым запахом табака.

Справа от него через стол в объятиях похожего кожаного монстра сидел градоправитель Вернер, потирая поочередно веки, лоб и ладони друг о друга. Выглядел он усталым, озабоченным и невыспавшимся. Напротив него готовой зазвенеть, но спокойной до поры струной вытянулся в кресле попроще Андервуд. Этот был на удивление бодр и свеж, хотя позитивным настроением тоже не блистал. И поодаль, подальше от всех троих, на краешке стула осторожно примостился Санников. Его, как координатора от Всемирной ассоциации наук, тоже пригласили, но он чувствовал себя не в своей тарелке, испытывая давно закрепленную в нем робость перед высокими чинами, а потому был на удивление тих и непривычно молчалив.

Вернер окинул взглядом всех троих, устало потер в очередной раз бровь и откинулся в кресле.

— Роман Витальевич — чудо. Мы предполагали, конечно, где искать, но его уверенность… Я сопоставил время и найду пропажу. И мы нашли крота.

Аристарх Вениаминович и Гриф подались вперед. Про то, где найти и как спасти пропаданцев они имели свои соображения и полагали, что правильные. Но это можно было обсудить и позже. Санников не двинулся с места, но ощутимо напрягся.

Вернер, понимая, чего от него ждут, выдержал небольшую театральную паузу между тем моментом, когда еще можно ничего вслух и не говорить, и тем, когда собеседники хищно встопорщат загривки и алчно свернут глазами, готовясь растерзать молчуна, и принялся рассказывать.

— Начал я с очевидного.

— С логистики? — предположил Гриф.

— Да. Всего в цепочке тех, кто знал график поставок лютеция на Землю насчиталось десять человек, пять у нас, пять на Земле. Там я дело отдал Валерьичу, пусть его ребята работают, а здесь свою службу безопасности подключил.

— И конечно вы ничего не нашли, — резюмировал Аристарх Вениаминович.

— Ни малейшего следа, — подтвердил Вернер. — Все чисты, как слеза младенца. Связи, счета, друзья, прошлое — ни-че-го.

— Семьи? — робко спросил Санников.

— Я старался семейных не брать, что сначала, что потом. Чтоб с Земли сорваться было проще. Исключение — я и Роман, ну да вы знаете, — Вернер махнул рукой, обозначая свою позицию касательно одного из оперативников, Берц — он и есть Берц, что тут обсуждать — и с укоризной глянул на Андервуда. — Мы больше полугода на цепочку убили, и только начали детально копать с другого конца, когда банду накрыли, как тут случай с паникой и излучением, а потом вы прилетели…

Гриф обеспокоился, сдвинул брови, забарабанил пальцами по столу. Ему не был приятен и отдаленный намек на то, что он тут не к месту и не ко времени со своими придирками. Но возражать он не стал.

— Неважно, — резюмировал Вернер, удовлетворенный эффектом. — Оказалось, знаете, что рушит все схемы безопасности?

— Человеческий фактор? — поинтересовались все трое его собеседников.

У градоправителя пронеслось в выражении лица скептическое «если вы такие умные, что ж вы строем-то не ходите», но, будучи человеком вежливым, Вернер только хмыкнул, сплел пальцы в замок и кивнул. Экстремальная психология, конфликтология, командообразование… А разгребать все равно ему.

— Друг мой, я вам одну историю расскажу, — с пониманием перехватил его взгляд Аристарх Вениаминович. — Однажды мои ребята поехали на сборы. Дело студенческое, хочется отдыхать и в увольнительную, а тут военная часть, строгость, правила. Они было взбунтовались, мол, мы ж психологи, но я с ними поспорил, что если за неделю они найдут способ уйти в самоволку, и никто их в этом не заподозрит, каждые вторые выходные будут полностью в их распоряжении. И с местным комчасти договорился. Вот не зря иногда полковников полканами называют, всех собак на меня спустил!

Шеф Корпуса улыбнулся воспоминаниям.

— Так вот, орлы мои гарные решили задачу за три дня. Сначала сделали вид, что страсть как полюбили занятия по строевой подготовке, потом, как основы усвоили, всем составом студенческого взвода в субботу с утра продефилировали мимо конвоя на выходе из части. А караульные — ребята дрессированные, видят — взвод в ногу шагает — ворота открыли, выпустили. Мои парни наглеть не стали, вернулись через три часа, как до города дошли и в магазин забежали, и тут же обратно. Причем шли и туда, и оттуда строевым шагом, а как за ворота части зашли, полкану честь отдали всем взводом, как раз мимо проходил. А он — им. Как он потом орал… Любо-дорого было смотреть. А все почему? Потому что тот, кто в халате в больнице — тот и врач. А если взвод строем в ногу шагает, значит, знают, куда идут и зачем.

Вернер улыбнулся в ответ, оттаивая. История смешная, а ситуация — страшная. Потому что похожая. Аристарх Вениаминович затушил почти догоревшую сигарету, вытащил новую, принялся аккуратно ее разминать, перекатывая между пальцами, и спросил:

— Где прокололся наш подземный житель?

— Кофе, — коротко отрапортовал Вернер. — Каждый день в одно и то же время старший лаборант научного отдела «Авангарда» Барский проходит мимо кофейного автомата, набирает пять кружек на подставку и несет две в отдел наблюдения, одну — к безопасникам, и две к себе. Занимает у него процесс десять с половиной минут, и начинается каждое утро это кофейное хождение секунда в секунду по часам, я почему и заинтересовался. Откуда такая точность? В отделе наблюдения он ставит подставку с кружками на стол, вынимает две, отдает дежурным, здоровается и уходит. По протоколу безопасности в момент присутствия посторонних следует сворачивать наблюдение…

— … но никто и не подумал гасить на две минуты картинку, если это знакомый человек, утреннее приветствие и горячий кофе, — кивнул Гриф. — Что он видит?

— Съемку с шахты. Выводы о том, на какой стадии сегодня выработка, и будет ли поставка, сделать не так уж сложно. — Вернер вздохнул. — Жаль всю смену увольнять…

— А вы не увольняйте, — с кровожадной ухмылкой посоветовал Андервуд. — Я через пару дней заодно и к вам загляну. Здесь мне делать больше практически нечего, а сроки позволяют.

Вернер жалобно глянул на Аристарха, но тот, постучав так и не зажженной сигаретой по столу, приминая размятый табак, невозмутимо ответил:

— Хочешь реабилитироваться? Позитивное намерение. Вернер, друг мой, наш дражайший ревизор на классическом коллективе ошибок не допускает, не подумайте. Это с первопроходцами ему не повезло.

— Еще бы… Добро, — поморщился, но согласился Вернер и продолжил: — Потом, значит, кружка кофе безопаснику. Тут комар носа не подточил бы, все ребята опытные, да вот тоже, если данные протокола безопасности на сутки не обновлены, они текст не сворачивают. Логично, потому что у половины «Авангарда» он автоматом через час после разнарядки появится в том или ином виде, а спустя сутки данные и вовсе устаревают. Загвоздка в том, что…

— … что если данные на сегодня обновлены и секретны, голограмму сотрудник службы безопасности сворачивал? — уточнил понятливый Санников.

— Именно так, Александр Николаевич, — подтвердил Вернер. — И ни у кого и подозрения не возникло, что сложить косвенные два и два проще простого. И у меня в том числе. А причина проста и понятна как мир.

— Люди любят деньги. Ну так это всегда было, — процитировал Аристарх и прикурил многострадальную сигарету. — Подозреваю, что прикормили его давно, втирался Барский в доверие со своим кофе не один месяц, а чтобы не сорвался с крючка, на что-то надавили.

— Да на деньги и надавили, — с досадой сказал Вернер. — Откуда у лаборанта три зарплаты каждый месяц? Он их никак не легализовал бы сам, а жадность — страшная штука. Оказывается, проводили через гранты и доплаты, причем уже не мы, а бухгалтерия в градоправлении, мы же на их балансе с нашим фондом оплаты труда. А там, сами понимаете, кто угодно и откуда угодно может быть. Экономист клянется и божится, что работал сугубо по зарплатным ведомостям, а их кто-то очень тонко и умело подчищал через удаленный доступ. Кому придет в голову смотреть на размер чужой зарплаты? Никто и не смотрел. А Ветрова Барский позвал сам, по старому знакомству, опять же, по указке от анонимных доброжелателей, которых мы с вами прекрасно знаем. Мне Ветров сразу показался подозрительным, на память-то я не жалуюсь, и никаких Ветровых по документам с моей подписью и близко не было, я за него и зацепился, а потом за кофе. Зачем только это Ветрову было нужно…

— Я знаю, зачем, — подал голос Санников. — Случай покомандовать вместо Тайвина или вместо меня он бы не упустил. Обманули, он и побежал, сломя голову. Я ж ему давненько хвост прищемил, как не отомстить.

— То есть вы допускаете, досточтимый Александр Николаевич, что Ветров в этой антологии лжи не участвует? — напрямую поинтересовался Аристарх.

— Конечно, — фыркнул Санников. — У него эго растет как у других ногти, и его обрезать надо вовремя, иначе в баранку будет закручиваться и другим мешать. Но его предел — мелкое пакостничество, а в целом он отличный ученый, и вряд ли понимает, что его, как лягушку через трубочку, надули чувством собственной важности. Если ему все объяснить, уверен, он землю носом будет рыть, но очередную страшную месть тому, кто его провел, организует. Тем более на мне и научном отделе Корпуса он уже с лихвой оторвался.

— Ясно. Теперь самый животрепещущий вопрос…

— Самый животрепещущий вопрос, Аристарх Вениаминович, не где сейчас Честер и Тайвин. Я думаю, это в ближайшее время выяснится, раз мы коллективно нащупали хвосты змеиного клубка, и Вернер уверен, что знает, где искать, — перебил шефа Корпуса Андервуд. — Главное — что ваши гаврики задумали. Я зуб даю, что у них прыти хватит затеять самостоятельное расследование. И нароют они побольше нашего. А вот что им потом в голову придет?

— Ясно, что, — улыбнулся Аристарх Вениманинович. — Один за всех, и все за одного. Как тебе мальчик, кстати?

— Толковый, — после короткого раздумья постановил Гриф. — На нем и играю. Но и вы все будьте готовы, я бы установил слежку за космопортом как минимум.

— Они дисциплинированные, сначала ко мне придут, к Вернеру, к координатору нашему, — Аристарх кивнул на Санникова, затушил сигарету и достал из шкафа хрустальный графин с янтарным виски и четыре бокала. Вернер непроизвольно прикусил губу: на тут же занемевшем языке возник иллюзорный вкус торфа, моря и йода. — Или к тебе, Гриф. А, может, и не придут. Но это вряд ли. Давайте обсудим варианты.

Вернер и бровью не повел. Рассказать о том, что Берц к нему уже наведался, и много чего еще он собирался только Аристарху, и только в приватной беседе.

Спустя час, отпустив Грифа и Санникова, Аристарх Вениаминович отнял пустой бокал у Вернера, налил еще на два пальца виски и шутливо уточнил:

— Вы хотите говорить, как я вижу?

Вернер кивнул.

— Нашли? На Седьмом?

Получив еще два кивка, шеф Корпуса поджал губы:

— Я полагал, друг мой, что «Апостол» и Совет синдикатов получат сведения о координатах Седьмого от Максимиллианы. То есть, — прикинул Аристарх Вениаминович, — примерно недели две с половиной-три назад. Но за две-три недели они не успели бы оборудовать полноценную базу на незнакомой планете. Потому я и не беспокоил вас предположениями.

— А за два месяца? — с легкой каверзой переспросил Вернер. — Судя по всему, координаты от Барского или с его помощью ушли на сторону практически сразу. Максимиллиана зря старалась.

— Нет, не зря. Наша девочка будет у Совета синдикатов на хорошем счету, раз продемонстрировала такую к ним лояльность. По крайней мере, я бы хотел так считать, — пожал плечами шеф Корпуса. — То есть вы предположили, что…

— Да, — прервал его Вернер. — Во-первых, как я уже говорил, Роман Витальевич был весьма убедителен, и я как-то сразу поверил в то, что Честер и Тайвин не в других колониях, во-вторых, я и раньше сопоставил по срокам, когда Совет мог начать строить колонию, предположения Макс, восемь кораблей от Совета синдикатов месяц назад… Я видел данные ее отчета о спецификации шаттлов и прикидки, что там можно было бы везти. Это оборудование. Его на пустое место не завозят. Если бы Андервуд не допустил ошибку и не снял наблюдение с Честера, скорее всего, их с ученым все равно попытались бы похитить, до начала возни с алкионами или после, неважно. Мы бы все равно не успели додуматься. Кто знает, как дело обернется, может, оно и к лучшему.

Градоправитель потер лоб. Вздохнул и подвинул быстро опустевший бокал ближе к шефу Корпуса. Тот не замедлил подлить еще виски герою дня.

— Я как понял, сразу туда челнок-беспилотник послал. Мы же с Валерьичем согласовали установку спутника-наблюдателя на орбиту на всякий случай. Живой мир, неживой, полезный или нет — а перестраховаться не мешало. — Вернер помолчал, забрал бокал и задумчиво посмотрел внутрь. Ничего нового в креозотном янтаре не нашел, сделал глоток и пожаловался: — До чего мне не нравится все с Землей согласовывать! Пока договоришься… В общем, я сегодня получил и сведения со спутника, и разрешение. Хоть здесь повезло.

Аристарх Вениаминович покивал в ответ с сочувствием. Ему постоянные переписки с Землей с разницей в пять дней между вопросом, решением и действием тоже сидели поперек глотки. Они с Вернером и Грифом сами намного быстрее бы многие вопросы решали, будь у них больше мобильности. И полномочий.

Вернер повертел в ладонях бокал, слегка сгорбился и ослабил магнитную застежку воротничка. Аристарх хмыкнул, тоже ослабил узел галстука и присел вместо кресла на край стола рядом с другом. Он наизусть знал его привычку: терпение соблюдать политесы у Вернера всегда заканчивалось к третьему бокалу какого-нибудь особо дымного торфяника. Сегодня их вкус услаждал «Laphroaig», и своим привычкам градоправитель не изменил.

— Ребята твои, как ты и говорил, меня на пороге поймали.

— Берц?

— Кто ж еще. Ты знал, что они с Грифом в поддавки играют на стажера?

— Предполагал, — улыбнулся шеф Корпуса. — А Март, похоже, в курсе всех планов и Грифа, и оперативного. Он птичку нашу залетную за нос водит в пользу спасения Честера?

— Именно так, — с удовлетворением констатировал Вернер, откинулся в кресле, отъехал назад и вытянул ноги. — Завтра буду оперативный показательно ловить в космопорте. Гриф от них ровно на один шаг отстал. Ты приедешь их постыдить?

— Конечно, нет, — прищелкнул языком Аристарх. — Я хочу глянуть, как в итоге они хищнику клюв подточат, а это вряд ли завтра произойдет. Вот на Седьмом… а скорее даже после. Щелчок по носу, друг мой, никогда и никому не мешал, а то уж больно жестким стал Гриф с возрастом, гибкость теряет, а это никому не полезно. Ты им помощь-то дашь?

— Дам, куда я денусь. Я уже и примерный план накидал и подготовку начал, людям только не говорил ничего пока, чтобы утечек не было. На Грифа свалил. Мол, видали, что творит, скоро и до нас докопается. И не жаль тебе ученичка? — с интересом посмотрел на друга расслабившийся градоправитель.

Аристарх вздохнул.

— Всех мне жаль, друг мой, и Макс, и Честера, и Грифа. Но что теперь, хороводы вокруг них водить? Справятся.

— Справятся, — согласился Вернер и выразительно скользнул взглядом поверх снова пустого бокала. Он считал, что заслужил гран времени на наслаждение любимым вкусом в отменной компании. Аристарх Вениаминович возражений никаких не имел.

— Да! Я все понял. Эндосимбиогенез! — возвестил ученый и ударил ладонью по столу. Пробирки на нем немедленно отозвались коротким перезвоном с триумфальной ноткой пробки, вылетевшей из бутылки шампанского.

Я вздрогнул и отвлекся от скелета полевого ксенозоологического справочника для своих будущих подопечных, лихо развернулся на стуле и посмотрел на ученого. Тайвин лучился искрами нескрываемой гордости за себя и свой выдающийся интеллект, а еще пылал яркостью предвкушения Настоящего Открытия и всемирного признания, пьянящими настолько, что мне захотелось эту радость чем-то немедленно закусить, а то голова пошла кругом. Еды поблизости не оказалось, и я просто спросил:

— Эврика?

— Как ты думаешь, — ответил штатный гений вопросом на вопрос, тщательно пряча рвущуюся наружу улыбку, — за что мне ее дадут, за первое, второе или за третье?

— Ее… Это ты Нобелевскую имеешь в виду? — осторожно осведомился я.

— А то! — с горящими глазами ученый хлопнул себя по карману халата с таким видом, будто она уже там.

— Ну… Я не знаю. Первое наверняка самое очевидное, третье в конце списка. Давай за второе. Только знаешь, что…

— Не надо делить шкуру неубитого медведя? — сдерживая эмоции, переспросил друг. — Ты прав.

— Ты не понял, — улыбнулся я его выводам. — Дели, сколько душе угодно, тем более, если ты в успехе уверен, а ты уверен. Я про другое. Ты когда ее получишь, смотри, нимб себе со звездочками и зубчиками не отрасти, а то ты нам на Шестом еще нужен. — Я немного помолчал и неловко добавил: — Да и я к тебе привык порядком.

— Я тебя понял. Но плох тот ученый, кто не мечтает о высшей награде современности и мировой известности! — задрал свой тонкий нос мой очкастый друг.

— Да тебя благодаря твоей же работе и «Терниям» только младенцы и собаки не знают!

— Славы много не бывает.

— Ого, — изумился я. — Да ты не только азартен, оказывается, но и амбициозен!

— Фи, Чез, какая безграмотность, — поморщился Тайвин. — Будь на твоем месте кто другой, я бы подумал, что меня хотят оскорбить. Но это ты, следовательно, ты снова не учел коннотацию слова. «Амбициозный» не означает «по праву претендует на более высокое положение», это понятие имеет негативный оттенок обостренной и необоснованной честолюбивости и самолюбования. Не мой случай.

Я хмыкнул.

— Я запомню. Но если зазнаешься — буду дразниться.

— Договорились, — с серьезным видом кивнул ученый. — Второе, говоришь… Значит, ждет меня награда за фотосинтез.

— Погоди, — сбился с толку я. — Так ведь это известный науке процесс…

— Теперь ты не понял, — с терпеливым вздохом Тайвин поправил очки и устроился поудобнее: взял со стола голопланшет и стилус, поерзал в кресле, закинул ногу на ногу, развернул проекцию и принялся накидывать мозгодробительную схему.

Я слез со стула и сел перед ним и плодом его стараний прямо на пол. Мне было до чрезвычайности интересно, а штатный гений соскучился по внимательным ушам и чтению лекций, так что хотя мы оба и понимали абсурдность игры в преподавателя и студента, но нас обоих это устраивало.

— Как ты знаешь, на Земле, во всех пяти мирах и на Шестом эволюция хотя и шла немного разными путями, но все же принципиально схема развития одна и та же, пусть и с поправкой на включение отдельных атомов кремния в органические молекулы в неключевых позициях в случае Шестого. Грубо говоря, если бы не произошло невозможное с научной точки зрения появление кремнийорганики, мы бы получили скорее всего ровно то же, что и обычно. Сначала органические молекулы, потом организация жизни в простейшие прокариотические микроорганизмы, обретение ядра, потом, по гипотезе Апдайка, вольвокс изобрел смерть, и пошло-поехало, растения, животные, человек разумный. Если повезет.

— А здесь? — дисциплинированно подхватил я театральную паузу ученого.

— А здесь, мой кошкоглазый друг, случился лютый облом с фотосинтезом.

— Уважаемый профессор! Добавьте академичности, — попросил я и, не выдержав, прыснул.

Тайвин подождал, пока я подавлю смешки, и продолжил, снова вздернув указательным пальцем съехавшие очки обратно на переносицу.

— Биологический смысл фотосинтеза не в том, чтобы превращать углекислый газ в кислород и тем делать полезное для всего дышащего живого. Растения, как и любой другой организм, исключительные эгоисты, их цель — выжить самым эффективным путем. Поэтому фотосинтез им нужен, чтобы запасать энергию и питательные вещества в виде глюкозы и аденозинтрифосфорной кислоты, которую ты должен со школы помнить под аббревиатурой АТФ.

Я кивнул и преданно уставился сквозь проекцию на ученого.

— Про циклы Кребса и Кальвина, световую и темновую фазы фотосинтеза и типы хлорофилла я тебе рассказывать не буду, это долго, и помню я их плохо, — махнул рукой гений. — А вот про то, что существует бесхлорофилльный фотосинтез ты, скорее всего, никогда не знал.

Я изумленно помотал головой, отвечая на его вопрос и удивляясь одновременно: чтобы штатный гений — и чего-то не помнил?

— Сетчатка нашего глаза выстлана фоторецепторными клетками, которые воспринимают кванты света и переводят видимый нами спектр электромагнитного излучения в информацию, доступную сознанию, а ответственен за это светочувствительный белок родопсин. Так вот, похожий на него по строению хромопротеин обеспечивает для простейших бактерий Земли, галоархей, возможность жить, питаясь одним светом. Это особый класс простейших организмов, у них вся клеточная стенка пронизана бактериородопсином, который функционирует как протонный насос.

Тайвин указал на схему и погрузился в объяснения того, как работает эта штуковина, и как квант света преобразуется в энергию химических связей. Понимая, что с каждым предложением становлюсь чуточку умнее, но вместе с тем начинаю стекленеть, как муха на морозе, я помотал головой и прервал его измышления:

— Это все здорово, Тай, но, может, ближе к Седьмому перейдем?

— А я к чему веду? — с раздражением поправил очки гений. — Потерпи еще две минуты.

Я смиренно сложил руки и кивнул: а куда мне деваться?

— Так вот. Есть теория эндосимбиогенеза, согласно которой митохондрии, хлоропласты и некоторые другие пластиды клетки изначально были самостоятельными организмами, но объединились с эукариотической клеткой, чтобы выжить, и настолько продуктивным вышло это соседство, что сейчас мы имеем тончайший и сложнейший механизм функционирования живой клетки во всех семи мирах, включая Землю. А здесь, помимо классических органоидов и хлоропластов у растений, у всех живых организмов, подчеркну, у всех, в клетку встроены пластиды, работающие на родопсиновом фотосинтезе. Понимаешь, что это значит?

— Что жизнь на Седьмом — помесь солнцеедов и джедаев! — восторженно заключил я. — Это ж почти как мидихлорианы!

— Тьфу, — чуть не плюнул раздраженный ученый. Потом снял очки, свернул проекцию со схемой и испытующе прищурился на меня. — Хотя… Пожалуй, ты не так уж и неправ. Мало того, что любое существо Седьмого способно жить просто за счет света своей звезды практически неограниченное количество времени, если оно не собралось умирать или если нет возможности питаться как-то по-другому, так мне теперь понятно, почему тут расцветки такие дикие у всего живого. Хлоропласты отражают зеленую часть спектра, а родопласты — синюю. Вот поэтому все здесь сиреневое, голубое, ультрамариновое, фиолетовое и лиловое. Как это влияет на биологию клетки и механизм эмпатии еще предстоит понять. Но сначала я докажу безусловную правильность теории эндосимбиогенеза и симбионтного родопсинового фотосинтеза и получу Нобелевку. Это я вижу так же ясно, как тебя сейчас.

— Ты? Меня? Ясно видишь? Ты что, коррекцию зрения когда-то успел сделать? — полюбопытствовал я, не особенно надеясь на внятный ответ. Идея Нобелевской премии явно всерьез захватила воображение моего друга.

— Хочешь, я открою тебе одну тайну? — подмигнул мне Тайвин, а я поразился тому, насколько неожиданно он из неприступного ученого сухаря преобразился вдруг в озорного мальчишку лет десяти.

— Давай, — разумеется, я отказываться не стал.

— Хотя мое зрение и оставляет желать лучшего, но я не слепой крот, как ты наверняка полагал.

Он посмотрел на меня с хитринкой, наклонился ко мне и повертел своими очками у меня перед носом. Я тут же вспомнил, как мы в первый раз столкнулись с «Апостолом» и попыткой штатного гения переманить — он тогда залихватски сдвинул от удивления очки на макушку, а я и не насторожился, почему он так спокойно в пространстве без них ориентируется.

Я выхватил у него очки, тут же натянул их себе на нос и жутко удивился, не обнаружив там размытых пятен, хотя смотреть на мир через чужие линзы оказалось непривычно и очень неудобно.

— То есть ты хочешь сказать, что и без очков что-то видишь? — уточнил я, с должной степенью почтения и осторожности возвращая их ученому.

— Минус две диоптрии на правый глаз, минус одна семьдесят пять на левый плюс астигматизм. Жить можно, только визгейм особенно с астигматизмом не посмотришь. Но зато у меня старческой пресбиопии… Дальнозоркости не будет, — пожал плечами мой очкастый друг, пояснив сложное слово и возвращая аксессуар на место.

А у меня произошел крах основ мироздания.

— То есть… А как же… — растерялся я.

— Я же тебе вроде говорил. Сначала хотел казаться старше, чем есть на самом деле, потом просто привык, — пожал плечами гений и хмыкнул: — А ты думал, раз очки, так сразу производительность мозга за счет падения зрения увеличивается?

— Но почти все гении в очках ходят или в линзах, — попытался обобщить я.

— Нарушение логического закона достаточного основания, — с довольным видом улыбнулся Тайвин. — Отнюдь не все очкарики — гении, как и не все гении поголовно ходят в очках. Наличие или отсутствие очков никак не подтверждает, равно как и не опровергает постулат о гениальности конкретного индивида.

Я было хотел развить тему, но нас прервали.

Увидев на пороге нашего узилища Алана с десятком бритоголовых товарищей за спиной, я совершенно не удивился. Собственно, а чего я ожидал? Не обученный астродесант же, и не разномастных ребят со всего света, какие у меня в Корпусе подобрались.

Жилистого подтянутого мужика лет сорока с пепельными волосами я приметил еще с достопамятного теста в спортзале и сейчас искренне обрадовался, что и Алан дал ему шанс. А вот остальных я или видел мельком, или не знал вовсе. Я слегка склонил голову набок и пошутил, без всякого стеснения разглядывая потенциальную команду:

— Парни из ларца, одинаковы с лица.

— Не советую их бесить, — ровным голосом произнес Алан.

Я приподнял бровь и с нескрываемым скепсисом ответил:

— Если я их не доведу до ручки и границ, то в гроб они доведут меня. А я не хочу. Так что придется нам друг друга потерпеть.

Я пробежался взглядом по потенциальным первопроходцам и ткнул пальцем в пепельноволосого, мелкого носатого, крупного суетливого и среднего роста и возраста мужика крайне гадкого вида. Он мне очень не понравился, но, в отличие от оставшихся, у него был проблеск интеллекта во взгляде. Ситуация не располагала возможностями предъявлять требования и претензии. Я заложил руки за спину, смиряясь с выбором.

— Для начала возьму этих. Там посмотрим.

Алан пожал плечами, мол, как угодно, коротко кивнул выбранным персонам и удалился.

Следующие пять суток я провел почти безвылазно в спортзале, потребовав выделить нам отдельную зону для проекций, и убедился в том, что люди приблизительно одинаковы везде, и похожи друг на друга примерно никогда.

Ни один из моих подопечных не желал признавать мое главенство, ни один не желал учиться, как не желает зубрить основы зоологии восьмиклассник, хотя и понимает, что надо, и все, за вычетом пепельноволосого, стремились утвердиться на новом месте и в новом положении. Как будто это могло в случае опасности спасти им жизнь!

В конце концов я не выдержал, плюнул на групповую работу и на пятые сутки принялся проводить индивидуальные занятия. Правда, пепельноволосого Райса, как самого перспективного, я решил таскать за собой везде: авось, не ошибся, и толку с него будет больше, чем с остальных.

Два урока с носатым и суетливым я стоически вытерпел. Половину слов, которыми они поливали мои задания, а порой втихую и меня, я не до конца понимал, но по контексту и эмоциональному фону о смысле догадывался. А ближе к концу тренировки осознавал, почему им дали говорящие прозвища: крупный суетливый, которого прозвали Липким, цеплялся к каждому слову, к каждому жесту, к каждой мелочи, и требовал объяснить, почему сейчас мы повернули вправо и шагнули левой ногой, а не правой. А под мелкого носатого Ступню просто невозможно было подобрать экзоброню: при видимой субтильности организма размер его ноги валил все законы мироздания к подошвам генетики. Ну как полутораметровый с хвостиком человек может носить ботинки размером чуть меньше, чем треть его роста! Но если бы это было единственной сложностью…

Их характеры и подход к работе оказались столь же разными. Липкому было важно досконально выяснить, что он может сделать не так, потому что он отмерял не семь раз, а семьдесят семь, прежде чем что-то сделать. Это меня жутко раздражало: был он тормоз и был он педант. Единственным плюсом, на котором я выезжал, оказалось только то, что если на него рявкнуть и дать короткую четкую инструкцию — от ее выполнения он не отходил ни на миллиметр. А уж если делал, то действовал четко, быстро и собранно, чего я и требовал.

Со Ступней же все оказалось неимоверно просто: ему потребовалось дважды нешуточно дать по зубам и один раз от души обматерить, и после этого я завоевал его безоговорочное уважение. Этот несложный, но крайне агрессивный мужик мгновенно отметал то, что ему было непонятно, пропускал мимо ушей мои сентиментальные экологические сопли и не велся ни на одну отповедь. Только прямой путь насилия: кто сильнее — тот и прав. Мне категорически претил подобный путь наставничества, однако альтернативы я не видел. Приходилось работать с чем есть.

Примерные социотипы такого класса людей я уже встречал и раньше. И худо-бедно вколотил в сознание псевдопервопроходцев, как я их про себя называл, мысль о том, что природа Седьмого им ответов с инструкциями никаких не даст, и с огромным удовольствием подло сожрет раньше, чем докажет свою силу. И вроде и Липкий, и Ступня потихоньку начали поддаваться дрессуре.

Но вот поведение Райса и Герыча, еще двоих моих учеников, я никак понять не мог, как бы ни старался. Пепельноволосый Райс молча выполнял все, что я скажу, ни кивком, ни намеком, ни жестом не выдавая, что ему нравится, что нет. И залезть в его чувства у меня не получалось: то ли я еще не научился эмпатии в полной мере, то ли он скрывал эмоциональный фон так виртуозно, что мне было не по плечу его понять, то ли в принципе пепельноволосый страдал алекситимией и чувствовать нормально не умел. В эту версию я не верил, хотя и допускал что-то подобное.

Но вот Герыч… Герыч, мужик крайне гадкого вида, оказался таковым не только на вид, но и на цвет, просвет, ощущение и восприятие. Он стал моей личной головной болью. Это создание природы обернулось на поверку очень хитро сделанным человеком. Его постоянной насущной потребностью было стремление угодить всем, при том, что я точно ощущал: собственные интересы он почитал поверх чьих бы то ни было. Какие бы там директивы не спускал ему Алан, что бы я ему не говорил, в первую очередь Герыч хвалил себя, свою изворотливость и смекалку, а на остальных ему становилось плевать с высокой колокольни. Он готов был прогнуться под любое требование, чтобы занять местечко потеплее, а если кого-то надо было ради этого тяпнуть за задницу — за ним никогда не заржавеет. Седьмой и его природу, меня и невольных моих студентов он снисходительно ненавидел, и только перспектива выслужиться и не потерять по пути собственную шкуру заставляла его учиться.

Первая же индивидуальная тренировка с ним показала мне все, что я о людях никогда знать в принципе бы не хотел.

Для начала Герыч подошел ко мне, окинул презрительным взглядом с макушки до пят, сплюнул.

— Мокрощелка.

Я несколько опешил от подобного вердикта и переспросил:

— То есть работать не будем, да?

Герыч только усмехнулся и для вида активности выполнял мои задания целых полчаса. Лениво, спустя рукава, без напряжений и усилий, пока я не прикрикнул на нерадивого ученика. Тогда он подскочил ко мне вплотную, сгреб за ворот футболки и прошипел:

— Начальничек нашелся.

— Отвали? — предложил я, прикидывая, как поступить.

Райс из угла спортзала еле слышно хмыкнул. А Герыч, расценив мои колебания как неуверенность, ухмыляясь от уха до уха, отпустил меня и демонстративно наступил на хрупкую проекцию цветка между нами — тот рассыпался вихрем цветных пикселей.

Я с недоумением посмотрел на потенциального первопроходца и спросил:

— А если бы у него зубки были? Тебе так хочется меня на место поставить, что ты готов ногами или руками рисковать?

Герыч сжал кулаки и набычился, а я, напротив, расслабился и, склонив голову, принялся анализировать его чувства. В его душе желание меня унизить и показать, где он, а где — я, перемешивалось с небольшой опаской. Вроде бы он меня несколько побаивался, но тем жгучее становилось его стремление меня потрепать.

Райс поднялся и с ленивой вальяжностью подошел к нам. Встал рядом со мной, слегка оттерев меня к себе за спину, упер руки в бока и цыкнул на оборзевшего напарника:

— Неча на зеркало пенять, коли рожа крива!

Я настолько удивился, что вынырнул из-за Райса и принялся с восторгом изучать с головы до ног. Райс смутился, но вида не показал, и только я собрался начать допрос, откуда он таких выражений мог нахвататься, как по изменившемуся его лицу и взгляду поверх моего плеча, я понял, что повернулся к Герычу спиной совершенно зря.

Шаг в сторону, полуразворот, поймать инерцию руки противника, продолжить, придать ускорение массе его тела. Довернуть до полного круга. Осторожно уложить на пол. Поживешь в поле с химерами и суккубами пару лет, а еще пару — в спортзале с Красным, причем по большей части мордой в мат, и не такому научишься.

Я заломил Герычу руку и уселся на него сверху, дожидаясь, пока он перестанет беситься и трепыхаться. На каждое злобное движение я отвечал усилением хватки — и зафиксированный Герыч сам себе делал намного больнее, чем когда лежал спокойно. Подергавшись и пошипев на меня сквозь зубы пару минут, он это понял и примолк.

— Рассказывай, — велел я Райсу, не спеша слезать у Герыча со спины.

Райс с сомнением покосился на пленного и нехотя признался:

— Учился на факультете фольклористики. Правда, всего год, но нахвататься по верхам успел.

— А экспедиции были? — жадно поинтересовался я.

— Да ну, какие экспедиции, Чез. Что ты, истории не знаешь, — вздохнул Райс. Минутку поколебался, а потом раскрылся диковинным букетом эмоций. — Вымерла классическая деревня, еще к концу двадцать первого века вымерла, да и тогда уже что там было из устных традиций. Только записи и остались, и то часть архивов утрачена, чертовы бюрократы, вовремя оцифровать не озаботились, а там же бумаги, пленки… Им от времени при неправильных условиях хранения лучше не становится.

Он еще помолчал, а потом удивил и меня, и совсем притихшего Герыча.

— Я иногда получал справку о выезде, заказывал флаер и летал куда-нибудь за пару тысяч километров от Московского. Старые деревни на Алтае, на Приполярном Урале, в Сибири… Часть домов до сих пор стоят. Уже и порожки прогнили, и сам дом покосился, и окна темные на тебя смотрят, будто старики незрячие, — Райс позволил нотке тоски проползти в речь и расцветить ее для меня эмоцией обрядовой напевности откуда-то из исторических глубин культурного бессознательного. — Смотрят, а я слышу, словно поет кто-то. Но звук-то идет изнутри, а снаружи — только тишина, ветер, кузнечики да птицы…

Он махнул рукой, а я, не желая спугнуть хрупкий момент, медленно отпустил Герыча, встал и кивнул. Нарушать молчание сейчас казалось вопиющим кощунством. Этим мой недавний пленник и воспользовался — видимо, пока на полу лежал, копил злобу и силы — и попытался пырнуть меня чем-то острым в бок.

Я заметил движение краем глаза и сработал на автомате. Перехватил замах, через большой палец выбил оружие — им оказался небольшой складной нож — и вывернул руку за запястье локтем вверх. Красный эту разбалансировку и способ контроля противника умным словом обзывал, но я забыл, каким. Помнил только, что это откуда-то из айкидо, и накрепко усвоил технику, потому что времени на нее угробил целую прорву. Кто же знал, что пригодится… Вернусь — расскажу Красному обязательно.

Герыч затрепыхался, тогда я завернул руку сильнее, заставив его приподняться на цыпочки и чуть ли не танцевать балериной на кончиках пальцев. Я не стал дальше издеваться, поймал момент, когда он качнулся вперед, и через плавный поворот, пользуясь локтем как рычагом управления, вторично послал его лицом в пол. Снова завернул руку, но на этот раз хорошенько эмоционально придавил и высказался, процитировав кого-то из моих ребят, по-моему, Али:

— Для тебя в поле любой первопроходец — царь, Бог и отец родной. Хочешь жить — выполняешь приказ раньше, чем услышал. Среди своих можешь быть кем угодно, а для меня ты — стажер. Сосунок в полевой работе. Уяснил?

Герыч что-то невразумительно промычал в пол. Я отпустил его и скомандовал излюбленным тоном беспрекословного руководства, не прекращая эмпатического контакта и давления:

— Встал. Три прогона по ситуациям пять, одиннадцать и восемнадцать. И еще раз раздавишь цветок — отдам Тайвину на опыты.

Я поднялся на ноги, отпустил контроль и слегка одурманенного Герыча и повернулся к Райсу. Тот наблюдал за мной с выражением скрытого, но очень сильного удивления: похоже, что я, с его точки зрения, должен был Герыча или избить, или обругать, или, по крайней мере, затаить злобу — и тогда в его понимании я стал бы таким, как он. Как они. Тем, кем Райс себя считал. Мстительным мелочным ублюдком, которому только дай до власти над другим дорваться — но ублюдком оттого понятным, а то, как я себя вел, было для него пугающим. Непривычным.

Что ж Райсу так с людьми в жизни-то не повезло… Зато теперь понятно, почему я его чувства прочитать не мог — их особенно и не было, пока я к нему в голову двумя ногами не влез.

Я улыбнулся и пояснил:

— Не он первый из стажеров характер старается показать, не он последний. — И, слегка повернув голову, я тут же сменил голос на командно-ледяной, почуяв ошибку, и рявкнул: — Стоп! Ногу не опускать!

Герыч застыл с приподнятой ногой — а я подсветил указкой крохотный шип на проекции как раз под его ботинком. Там пряталась зловредная крылатка, и наступить на шип — значило побеспокоить зверя. А ноги она откусывает быстрее, чем соображает, на кого напала.

Белесое тело животного перемежают красные полоски, на морде красуется черная маска, а на шее гигантской то ли змеи, то ли аксолотля примостился кожаный капюшон с подвижными отростками разных цветов, один из которых крылатка высовывает из-под земли. Как радар.

Я решил крылаткой зверя назвать потому, что полосатая, ядовитая и с шипами, прям как экзотическая земная рыбка, но у наших ксенозоологов наверняка найдется название поточнее и поинтереснее.

В радиусе трех метров вокруг шипа и пасти крылатки листва всегда аккуратными спиральными кругами разложена. Не для красоты, зверь пока в землю закапывается, сам своим телом красоту наводит вокруг, надо просто про это знать. Мы — не местные звери, в эмпатии дубы дубами, засады ощутить не сможем, так что остается полагаться только на собственную наблюдательность. И разум. Как же мне это до моих новых подопечных-то донести…

— Вспоминай, кто это и что надо делать. И сначала еще раз. Так вот, про факультет фольклористики…

Я отвернулся от порядком удивленного Герыча, но, глядя на еще более изумленного Райса, у которого поперек лба было написано: «Ты что, спиной умеешь видеть?», мысленно чертыхнулся и дал себе виртуальную затрещину.

Пытаешься осваивать эмпатию — не пугай людей. И вообще, может, это твое единственное стратегическое преимущество, которое надо при себе держать и помалкивать.

Почти в полном составе Корпус первопроходцев, оперативный отдел, примчался в космопорт в начале шестого среды текущей недели. Исчезали они в течение дня медленно и по двое-трое, нацепив тяжелую экзоброню и полную выкладку, так, чтобы не пугать колонистов всем составом оперативного отдела, и чтобы выглядела их импровизированная драматическая постановка по спасательной миссии банальными выходами на задания.

Берц прекрасно понимал, что будь они обычной военной частью, им просто сказали бы сидеть молча и сопеть в две дырочки. Командир? Да их таких в каждой бочке как селедок или огурцов, в кого ни плюнь, каждый первый в руководство рвется, назначили бы другого. И никто им не позволил бы не то что подлог с захватом шаттла организовать, а даже устроить обходную игру с Андервудом, пусть и при одобрении начальства.

Но чуял Берц и другое. Что без них — и без Честера в том числе — жить колонии без малого три понедельника. И это не шутки и не пафос ради красного словца. Чуял он, что первопроходцы со временем стали своеобразным единством, неким тонким, сложным и очень хрупким механизмом защиты Шестого. Что Андервуд порядком профессиональные полномочия превысил и кислород оперативникам перекрыл почти полностью. Что если они все вместе не вступятся за Честера и Тайвина, то годы работы Корпуса и безграничное доверие Чеза своим оперативникам и гроша ломаного стоить не будут. Ведь так легко махнуть рукой и сказать, чтоб работали профессионалы, а их дело стороной и маленькое — колонию защищать и с краю смирно стоять.

Нет. Не стороной. Немаленькое. Но для этого бюрократической махине Земли надо предоставить убедительные доказательства, почему Корпусу первопроходцев так приспичило спасти своего начальника. И это при том, что весь этот фарс должен не только спасти две жизни, подтвердить честь Корпуса и утереть нос Андервуду, но и в первую очередь помочь тем самым спецам с Земли выйти на «Апостол», а то и кого покрупнее. И медлить категорически нельзя.

Глядя на залитую эпоксидной смолой статую брони Ви, застывшую немым символом храбрости первопроходцев для колонистов и гостей Шестого, Берц покачал головой и поджал губы. Он не знал, насколько наполовину спонтанная, наполовину тщательно спланированная выходка оперативного отдела будет соответствовать нарисованной колонистами героической действительности. Но сомневаться было некогда.

Он поднял руку и махнул двумя пальцами: первая пятерка пошла. Не скрываясь, уверенной рысью оперативники обогнули парадные двери и просочились в неприметный технический вход. Спустя минуту — еще пятерка. Спустя две, убедившись, что паники пока нет, и никто космопорт на абордаж не берет, зашел и сам Берц с остальной командой.

В техническом доке их уже ждали: космотехник Норт, с которым Берц был шапочно знаком, и с десяток насупленных мужиков в темно-синих комбинезонах технических работников космопорта. Оперативник огляделся: громадное помещение с серыми стенами и хромированными вставками кабель-каналов по стенам, вдоль стен инструменты, свернутые гигантскими клубками кабели, какая-то техника, четыре бетонных колонны метра полтора в поперечнике ближе к центру дока держат свод потолка. В дальнем конце от входа — крохотная огнеупорная дверь прохода к шаттлу. В другом качестве и другой ситуации Берц с отрядом такой док мог бы сутки оборонять, пока боеприпасы не кончатся. А когда кончатся — пробраться к шаттлу и там продержаться еще столько же. Но задача стояла совершенно другая.

Норт, хмурый и невеселый, буркнул:

— Сколько людей оставить?

Берц не стал извиняться — это и потом успеется — лишь признательно кивнул и сказал:

— Троих. Нужна видимость подготовки шаттла к полету.

— Видимость? — Норт со скепсисом усмехнулся.

— Да. Пусть будут внутри. И вы сами не высовывайтесь, мы тут можем немного пошуметь. Камеры?

— Зациклены на вчерашний день, уйдем — включу обратно. Во имя чего бунт? — поинтересовался космотехник.

— Начальство у нас бандиты украли, — с горькой усмешкой, неожиданно сам для себя признался Берц. — В таком составе мы их не отобьем. А чтоб была подмога, быстро и легально, надо поскандалить. Мне не нравится, но выхода у нас нет. Поможете?

Первопроходцы закивали, с легким гомоном подтверждая слова Берца. Норт прикусил губу, покачал головой. Берц невозмутимо ждал его решения, но в душе беспокойная тварь-тревога, ощетинившись, подло кусала за душу в неожиданных местах. Может, и правда надо было того, самим лететь. Дел на пять минут, и шаттл практически под носом. А если космотехники заартачатся? А если…

Норт цыкнул зубом, махнул рукой и предупредил:

— Понимаю. Помогу. Но нас не вмешивать. Будете шуметь — правый задний угол поберегите, там старый водородный генератор. Рванет — мало не покажется.

Он обвел тяжелым взглядом сподручных и без лишних слов отправил троих к шаттлу. Берц коротко кивнул, отдал честь и рассредоточил бойцов по доку — трое у шахты шаттла, двое у входа, по человеку за каждой колонной, остальные красивым полукругом в серединке, как на парад или рекламный снимок. Космотехник еще раз хмыкнул, на этот раз с ноткой одобрения, и удалился. Первопроходец проводил его задумчивым взглядом: такой пример формы почти бессловного взаимодействия с коллективом ему безумно понравился.

— Что дальше? — спросил Али от правого края у входа. Красный, стоя у левого, застыл вопросительной статуей.

— Сейчас расскажу.

Вик и Уилл от ближайших колонн тоже на Берца посмотрели очень внимательно, великолепная пятерка и остальные оперативники за его спиной красноречиво молчали, и первопроходец почувствовал себя крайне неуютно под их взглядами. Он-то на такое беспрекословное доверие и ответственность не подписывался! Нет уж, Честера надо срочно возвращать, и никаких больше руководящих должностей.

В начале шестого среды текущей недели полковник Андервуд, злостный бюрократ, въедливый ревизор и спрятанный под ними профессионал-конфликтолог Гриф в одном лице, глядя на то, как испаряются из офиса один за другим оперативники, откровенно злорадствовал. Ну наконец-то он их сцапает за цугундер! Разозлились на псевдопроверку и решили заступиться за алмазного своего начальника? Получайте все хором дисциплинарное взыскание. До трибунала не дойдет, понятное дело. Андервуд будет добреньким и постарается договориться со всеми, попутно выбив себе максимум гешефта в виде окончательной спайки коллектива (как и предполагалось изначально), полной управляемости оперативного отдела (иначе фигу вам вместо помощи, напишу разгромный рапорт и ход ему дам) и видимой к нему лояльности команды (ага, сквозь зубы и с желанием придушить ревизора в темном углу).

Гриф сам не очень-то понимал, зачем все это затеял. Он не должен был и половины жесткости в стресс-тестах Честеру выдавать, и тем более у него не стояло целью дискредитировать оперативный отдел Корпуса первопроходцев в полном составе. Он хотел лишь немного их позлить и вызвать микробунт. Но его самого порядком так зацепили и взбесили, что остановиться в дикой пляске ставок он уже не мог.

Андервуд набрал номер Вернера и, плотоядно ухмыляясь, наябедничал от души:

— Вернер! Доброго вечера. А вы знаете, где сейчас оперативный отдел Корпуса первопроходцев?

Загруженный текучкой, над экраном смарта в деловой проекции по плечи возник смурной и немногословный градоправитель и вместо приветствия переспросил:

— Где?

— В тридцать седьмом доке космопорта. Знаете, что они хотят сделать?

— Не ходите вокруг да около, — нахмурился Вернер. — Что-то подозреваете — говорите прямо.

— Ваши «дисциплинированные» первопроходцы не пришли ни к Аристарху, ни к вам, ни ко мне. Они устроили бунт, — сообщил Андервуд, едва ли не облизываясь. — Собираются-таки угнать шаттл и полететь на Седьмой, начальника своего искать. А я говорил.

— Не могу их в этом винить, — внезапно для Андервуда хмыкнул Вернер. Но, глядя на обескураженное лицо ревизора, построжел и поправился: — Вы правы. Беспредел. Сейчас пошлю туда группу спецреагирования.

— Как скоро? — Андервуд напрягся. Что-то в поведении и реакциях градоправителя ему категорически не нравилось. Вернер почти не удивлен… И так легко говорит про спецназ, будто они у него по скамейкам экипированные круглые сутки сидят.

Но неожиданный азарт захватил полковника с головой, и Андервуд отложил подозрения на потом, лишь уточнив:

— Если я буду там в течение пятнадцати минут, ваши парни меня подстрахуют?

— Да.

Ничего иного в текущий момент Андервуду больше и не надо было. Прихватив с собой вяло упиравшегося Марта, полковник порысил в космопорт.

Найдя вход в тридцать седьмой док, Андервуд приостановился. Безопасно ли будет совать нос в компании предателя-засланца к пятнадцати злым первопроходцам? С другой стороны, он великолепно знал такие внезапные помутнения рассудка у коллективов. Один сказал, другой подхватил, и вот уже все побежали, ведомые стадным инстинктом. Расчета в нем, как правило, нет, логики и фундамента тоже. Оружием ни в коем случае не грозить, у них его в пятнадцать раз больше, погромче прикрикнуть, припугнуть полномочиями, заставить заколебаться первого, второго, расколоть мнения… На горизонте с тяжелым гулом показались иссиня-черные тяжелые боевые флаеры. Вернер не подвел, подмога была в пути.

Ничтоже сумняшеся, Гриф плюнул на безопасность и поддался порыву. Ткнул карточкой допуска в кодовое поле цифрового замка. Дверь в док распахнулась, обнажая освещенное нутро, внутри которого поблескивали отполированной черно-белой броней фигуры первопроходцев. Спиной ко входу и лицом к группе оперативников стоял Берц. Андервуд его сразу узнал по характерному наклону головы, прическе и сцепленным впереди рукам: наверняка пальцами хрустит. Нервничает.

Гриф подтолкнул Марта вперед:

— Иди-иди. Тебя не пристрелят, и меня тоже по инерции пощадят.

— Но…

— Иди, я сказал.

Март, опустив голову, зашел внутрь. Андервуд, убедившись, что никто стажера на мушку не взял и, казалось, даже не заметил, проскользнул за ним, и дверь дока автоматически закрылась.

Берц обернулся.

— Март? А ты тут какими судьбами…

— Вы хорошо подумали? — осведомился ревизор, выступая из-за спины Марта и уповая на безупречную вышколенность оперативников. Не посмеют они вбитые на подкорку уставы и инструкции нарушить.

— О, и полковник с тобой! — обрадовался Берц, и Андервуд ощутил, как от этой мнимой радости у него все воображаемые перья стали дыбом. Бунтовщик его чутье на неприятности не подвел, коротко приказав: — Взять.

Слегка опешившего Андервуда незамеченные им у входа первопроходцы подхватили под руки и подвели к Берцу. Март нехотя поплелся за ним следом, спотыкаясь и не поднимая головы, словно понукаемый легкими тычками в спину, хотя никто его не подгонял. Их поставили за спину ударного отряда — великолепной пятерки во главе с Берцем — и окружили знакомым с полевого выхода кружком. Полковник, стараясь не совершать резких движений, украдкой оглянулся: нет, оружия на него никто не наставил, ни с боков, ни сзади. И то верно, одно дело — иномирную живность отстреливать, другое — целиться в человека. Работать вполне можно.

— Опрометчивое решение, — покачал головой ревизор, выглядывая для начала фигурку поизящнее. Ревизора нервировало, что все оперативники — в тяжелой экзоброне и в шлемах с затемненными щитками. Не видя лица человека, не понимая его реакции, Гриф мог ориентироваться только на позу и интонацию голоса. — Захватить док, взять заложника, угнать шаттл, чтобы побегать и пострелять… Мальчики и войнушки, все как всегда, но вы, Виолетта, вы же взрослая, ответственная женщина! И такое безрассудство!

Предположительная Ви не шелохнулась. Остальные оперативники тоже стояли молча, без лишних движений и переговоров, собранные, все, как один — сцепив руки за спиной, словно ждали чего-то. Только Берц щеголял отсутствием шлема и визором, надвинутым на левый глаз.

— Вас никто за уши в космопорт не тянул. Будете нашим гарантийным талоном и переговорным аргументом, — отметил первопроходец и высоко поднял правую бровь. — Кстати, а откуда вы узнали точное время и док?

Андервуд вздернул подбородок и сжал губы в нитку, мол, ни за что и никогда не скажу, но точно рассчитанным взглядом покосился на стажера. Берц, естественно, его немудреную актерскую постановку перехватил и проглотил.

— Я понял. С тобой мы потом поговорим, — с ласковой интонацией голодной гиены пообещал первопроходец Марту.

Стажер скис, ссутулился и принялся бормотать под нос вялые оправдания, мол, Андервуд его заставил, без мыла в доверие пролез, наобещал с три короба… Полковник презрительно скривился: а так хорошо все начиналось. Но под личиной бравого воина — перебежчик во все сильные стороны, слабак и бестолочь. Жаль.

Дверь вновь открылась, и док заполонили безмолвные черные тени: ударная группа спецреагирования, как и обещал Вернер, работала слаженно и ловко. Рассыпавшись по помещению, они мягко отрезали группу первопроходцев от входа к посадочному гейту, осторожно спровадили подальше напуганных космотехников и взяли на мушку бунтовщиков.

Первопроходцы в ответ слаженно скинули с плеч в руки тяжелые боевые винтовки. Вот тут Андервуду стало действительно неуютно: задеть заложника неосторожной иглой — плевое дело. А массовая перестрелка двух дружественных структур фактически по его вине… Нет, одернул сам себя Андервуд, не приписывай себе лишнего, не ты эту кашу заварил, не тебе и горшочек с огня снимать.

Оперативники, казалось, совершенно не переживают по поводу неожиданного смертоносного окружения. По шлемам ничего прочитать не удавалось, Берц в визоре стоял к полковнику спиной, позы оперативники приняли по стойке «смирно», все оружие прижато к груди, но дулом вниз, правда, предохранители сняты… Стрелять в коллег по охране колонии они явно не собирались. Сбитый с толку Андервуд решил, что четкого замысла у Берца и первопроходцев не было. Хотели нахрапом взять один из шаттлов «Авангарда» и улететь, и у них все могло получиться. Если бы не он с Мартом.

— Роджер! Рад тебя видеть, — раздался спокойный и гулкий голос Берца. — Станислав, Чен, Вацлав… Я смотрю, самый цвет по наши души собрали.

— Объясни, — коротко бросил один из безликих военных, зашитых в легкую экзоброню с усиленными вставками на груди и конечностях. Как их опознал Берц, для Андервуда осталось загадкой.

— Понимаешь, тут такое дело, — миролюбиво начал оперативник, — начальника у нас украли. Честера. Мы думаем, снова «Апостол» постарался.

— Зачем? — собеседник Берца не стремился опускать игломет, повинуясь приказу, но и просто так поверить в злонамеренность оперативников, тем более всем скопом, не мог. Иначе давно бы уже не церемонился и начал стрелять. Андервуд его понимал.

— Может, ты слышал, новую планету открыли. Седьмую. Кого еще туда могли своровать? И гения нашего на закуску прихватили.

— Что не пришел?

— Да вот, — Берц обернулся и мазнул взглядом по Андервуду. — Ревизор с Земли. Ну, ты знаешь. Так бы скатались дней на пять и вернули шаттл в целости и сохранности. С тобой и с Вернером разве проблема договориться. А вот с ним и Землей на хвосте…

— Ясно. Что будешь делать?

— Да что… «спасибо» одной не в меру говорливой птичке. Пока ничего, аргумент для переговоров у нас есть, так что Вернера подожду.

Берц ни жестом, ни намеком не выдал «птичку», но запертый в круг безмолвных оперативников «аргумент» Андервуд видел, как сникли плечи Марта. Мокрица недодавленная.

— А колония?

— В тепловую депрессию? Середина июня на носу. Вся живность по норам.

— То есть…

— Я что, дебил? — спокойно осведомился Берц и повторил аргументацию ревизора, интерпретировав ее совершенно по-своему. — Ну кому бы мы серьезно навредили, скажи? Напугать персонал космопорта, оставить колонию на троих оперативников и тридцать восемь подготовленных по нашей программе кадров в разных секторах, сорвать один рейс на неделю максимум и сдохнуть на новой планете… Тянет на штраф, выговор за саботаж, увольнение за самоволку или даже дезертирство, зависит от мнения трибунала, но никак не на преступление межгалактического масштаба. Что мы, в пятнадцать человек на топливо для шаттла и штрафы не скинулись бы?

Роджер в растерянности опустил игломет. Добрая половина военных тоже расслабила руки на прикладах и принялась переглядываться: многие из них были обязаны оперативникам жизнью. И не один раз. И стремление Корпуса спасти своего командира они не только понимали. Многие, Андервуд это ясно видел, готовы были присоединиться к первопроходцам прямо здесь и сейчас.

— Роман Витальевич, что ж вы творите? — досадливо морщась, в док вошел Вернер.

— Всего лишь обеспечиваю должную степень эффективности Корпуса первопроходцев. Без Честера у нас производительность падает, знаете ли. Пока Земля найдет, кто его и Тайвина украл и зачем… А мы уже предполагаем, куда лететь, и что делать. Вы б нас отпустили, а? Мы быстро.

Андервуд нахмурился. У него появилось ощущение, что все здесь играют с ним, как кошки с мышонком. Он помотал головой. Не может быть. Слишком высоки ставки.

— А почему вы так верите, что это похищение? — продолжил копать себе яму Вернер.

— Иначе и Честер, и Тайвин провели бы инструктаж или оставили нам длинные ценные указания.

— Так ведь…

— Серьезно? — изумился Берц, а первопроходцы вокруг Андервуда зашлись смешками и фырканьем. Гриф и сам бы гомерически заржал, настолько нелепым ему самому со стороны сейчас показалось придуманное им объяснение вкупе с Честеровым письмом, но смешно почему-то не было. — Нет, так оно не работает, Вернер.

— Допустим. Но можно же цивилизованно договориться, — с искренне огорченным видом уговаривал строптивых оперативников Вернер. — Вы бы оформили запрос на спецоперацию мне, я бы послал запрос на Землю…

— И получили бы через неделю ответ, что им надо еще подумать. Цивилизованно и быстро у современного человека выходит только себе и экологии гадить, — парировал Берц. — Впрочем, разве что чудо… Мы вам цивилизованно спасли колонию. Может, вы нас цивилизованно по бартеру отпустите?

Вернер покачал головой и вернул реплику:

— Нет, Роман Витальевич. Как вы там говорите… Так оно не работает.

— Жаль, — бесстрастно констатировал Берц.

Он повысил голос, обращаясь ко всем сразу, и звук заметался среди высоких потолков дока.

— Я знаю, что не имею права, как специалист Корпуса первопроходцев, бросить Шестой и улететь к черту на рога, где меня и ребят могут убить. Но если бы вы могли спасти двоих, выдающегося гения современности и еще одного человека, не последнего для колонии… Командира. Друга. Вы бы поступили иначе?

Роджер не выдержал, снял шлем, отдал его и игломет подручному и без колебаний двинулся вперед. Подойдя к Берцу, он положил первопроходцу ладонь на плечо и едва слышно сказал:

— Ром, я все понимаю. Но у меня приказ.

Андервуд не видел лица Берца, но его слова прекрасно слышал — как и все присутствующие:

— А у нас — Чез. Ты помнишь, как он тебя из щупалец гидры вытащил? Неважно, не суть, мы не считаться одолжениями сюда пришли. Скажи, ты ведь знаешь, что он всегда говорит нам?

— «Миру надо доверять», — процитировал Роджер. Почти весь строй ощетиненных иглометами военных слегка кивнул в такт. Эту прописную истину от Корпуса знали все колонисты.

— А еще он сказал недавно, что и людям надо доверять. Доверять миру и людям — наш долг и честь. Доверять природе, ему, тебе, себе. А иначе зачем вообще спасать людей от Шестого или Шестой от людей? И вот кем стану я, если не попытаюсь Честера спасти?

— Мы. — негромко прозвучал кто-то из первопроходцев.

— Мы, — подтвердил Берц и на самую каплю более порывисто, чем обычно, мотнул головой.

Андервуд начал нешуточно паниковать. Ситуация висела на волоске. Пара неточностей от Вернера, три хлестких фразы от Берца, и лететь им через полгалактики к Седьмому прямо сейчас, как пить дать.

И Берц забил первый гвоздь в эту вероятность.

— Если бы не приказ, и я позвал тебя с собой, ты пошел бы?

Роджер окинул взглядом первопроходцев, оглянулся на Вернера, на подчиненных. И тихонько признался:

— Да куда б я делся.

Андервуд прикрыл глаза. Ну все. Спецназ, считай, у них в кармане. Но Берц его сильно удивил.

— Спасибо.

Первопроходец пожал руку спецназовца на своем плече и аккуратно опустил игломет на землю. Мгновением спустя все оперативники повторили его жест, выпрямились и снова заложили руки за спины — даже не коснувшись портативных иглометов в кобуре на поясе. Военные окружили их, но руки не заламывали и оружие с пола подбирать не стали, а свое, судя по характерным щелчкам, поставили на предохранители.

Да что ж это за цирк непуганных взаимно доверчивых идиотов… Андервуд не выдержал, мысленно плюнул и мгновенно переобулся. Одно дело — докапываться до подгнивающего коллектива, другое — человечность убить на корню во имя инструкций.

Он протиснулся между первопроходцами и, став между Берцем, Вернером и его ударным отрядом «Авангарда», брезгливо заявил:

— Вернер! Я как представитель Межмирового правительства могу одобрить эту суицидальную миссию вне очереди и согласований. Но отвечать за ее результат будете вы все!

Он обернулся и с видом заправской стервозины воззрился на первопроходцев. Те не повели и плечом, но Гриф почему-то был уверен: они оценили его порыв.

Берц слегка кивнул полковнику, принимая помощь, и невозмутимо спросил поверх его головы:

— Вернер?

— Раз у дражайшего ревизора есть на то полномочия, и он не против, то почему должен быть против я? — отозвался градоправитель. — Честер и для колонии, и для меня лично тоже немало сделал. Как и Тайвин.

Берц улыбнулся краешком губ.

— Переговоры?

— Переговоры, — постановил Вернер. — Отбой!

Спецназ, смущенный и дезориентированный, потянулся к выходу. За ними, под предводительством величавого Берца колонной по двое ровным строевым шагом направились оперативники, напрочь игнорируя оставшиеся на полу винтовки. У самой двери Берц поднял вверх два пальца — колонна за ним остановилась. Берц, не глядя, через плечо царственно бросил:

— Убери.

Андвервуд оглянулся: посреди причудливой напольной геометрии оружия остался стоять растерянный и понурый Март. Услышав приказ первопроходца, стажер просиял и козырнул:

— Есть!

Андвервуд снова сплюнул. Мысленно. До чего же люди бывают… О том, что он сам немало поспособствовал моральному падению стажера, полковник предпочел в этот момент не вспоминать.

Дверь в тридцать седьмой док за последним его гостем — зловредным многоликим ревизором — мягко закрылась, и Март медленно и почти благоговейно опустился на пол на колени. Принялся по одной ставить винтовки на предохранитель, сгребать их в один ворох и думать. На прикладе длинная царапина от ножа — это Дана, а вот элегантные вставки цвета слоновой кости, это Вика… Эх, вот бы стажеру такую выдержку, как у Берца… Еще две, с филигранной росписью под хохлому черным глянцем по черному матовому пластику — это художники-интроверты Марк и Серж развлекались, кто же еще…

Послышались шаги, и Март поднял голову: через весь док к нему шел кто-то из космотехников. Видимо, их главный.

— Все, поскандалили? Еще что-то нужно? — осведомился он.

— Да, — застенчиво пожал плечами Март, отвечая на оба вопроса сразу и задумчиво глядя на оружие: тяжелая иглометная винтовка с полным боезапасом, вес четыре килограмма семьсот тридцать граммов, да помножить на пятнадцать… — Тележки у вас случайно не будет?

Переговариваться устроились в кабинете у Аристарха Вениаминовича, ограничившись тесным кругом: ревизор, бунтовщик, руководитель колонии и командир спецназа. Шефа Корпуса сегодня по каким-то причинам на месте не было.

— Варианты? — Вернер был краток и напряжен, как перетянутая струна.

— Где «Альфа»? — уточнил Берц.

— Твои бывшие? — хмыкнул Андервуд, невольно продолжая инерцию роли недалекого бюрократа. Градоправитель и серый кардинал оперативного отдела посмотрели на полковника так, что тому невольно захотелось извиниться за сальную шутку. Командир спецназа, напротив, расплылся в ностальгической улыбке. Андервуд и виду не подал, что смутился. — У Третьего. Занимаются делом о пиратстве.

— Принято. — Берц отвел взгляд и уставился на Вернера и Роджера. — Не думаю, что база укрепленная и большая. Седьмой когда точно открыт был?

— Зимой. Сведения отдали весной, экспедиция ваша была… В середине мая по местному времени, — ответил Вернер эхом.

— Значит по земному у них было месяца полтора максимум, — резюмировал Берц. — Я бы ожидал не меньше сорока бойцов, но не больше сотни.

— Нас на Шестом в первые полтора месяца…

— … было плюс-минус сто пятьдесят человек. При полуторагодичной подготовке, — парировал первопроходец. — В условиях цейтнота я бы проектировал ресурсность вдвое-втрое меньше.

— Логично, — поскреб подбородок Андервуд.

— Три шаттла по двадцать человек? — предложил Берц.

— А губозакаточную машинку тебе не дать? — грубо хмыкнул Роджер.

— Один на пятьдесят и два сопроводительных? Техника и медики? — продолжил торговаться Берц и на пальцах прикинул: — Нас будет… тринадцать человек. В том числе, не сверху. Тридцать бойцов ты мне дашь?

— И ты? — прищурился Роджер.

— И я, — подтвердил оперативник.

— Если и ты, то три отряда по десятке плюс твои, ты, и я… Этого хватит, — постановил Роджер. — Выполнимо. А еще два шаттла зачем? Нет, погоди, — глядя на набравшего воздуха в грудь Берца, остановил оперативника военный, — медики понятно, а третий?

— А вы персонал базы, который не пристрелим, на съедение местному зверью оставите? — хмыкнул Берц. — Нет, я-то не против, но предвижу, что с меня потом Чез спросит.

— Этот может, — не сговариваясь, резюмировали Вернер, Андервуд и Роджер.

— Значит, договорились? — с нескрываемой надеждой спросил Берц.

— На подготовку два дня, — постановил Вернер. — У нас же к ревизорским учениям подсобрали ресурсы?

— Так точно, — прищурился Роджер, искоса поглядывая на Андервуда.

— Как нехорошо с вашей стороны, — пожурил ревизор градоправителя. — Предупредили о моем визите заранее…

— Судя по тому, что в Корпусе происходит, не зря, — едко отозвался Роджер и цепко взглянул на Берца.

Спустя полчаса ожесточенных споров о комплектации трех шаттлов, Вернер и Роджер удалились.

Андервуд остался. И первым делом мягко, доверительно, почти ласково спросил:

— Роман Витальевич, расскажите мне, что такого в Честере особенного, что вы всем составом решили пойти на должностное преступление?

— Хотите знать, в чем отличие обычного человека от Честера? — переспросил Берц.

Андервуд слегка прищурился — нет ли в вопросе подвоха? — и честно ответил:

— Да. А то я, Роман, сейчас как собачка, понимать понимаю, а сказать нечего.

— Как-то раз довелось нам сопровождать всем составом в поле одного туриста и пятерых его охранников… Я лучше покажу.

Берц на минуту вышел из кабинета и вернулся с рабочим голопланшетом. Порылся в нем — и перед глазами полковника развернулась проекция. На ней пятеро мужиков в броне и с иглометами, заплеванные до шлемов чем-то с виду едким и склизким, покрытые слоем длинных белесых нитей — очевидно, что-то из местной живности, сообразил Андервуд — покорно подставляли бока под аккуратную быструю работу оперативников, а те ловко снимали насекомых и привычными движениями отбрасывали в сторону, обрабатывая освободившиеся участки каким-то спреем.

Андервуд быстро узнал Честера по характерным повадкам и замашкам организатора и собрался было наблюдать за ним и дальше, но Берц увеличил картинку, сосредоточив ее на одном из пострадавших. Убедившись, что первопроходцы, очистив его броню, больше не обращают на него внимания, турист с яростным остервенением давил пальцами редких оставшихся инсектоидов. Если бы шлем мог показывать бегущей строкой мысли, там точно было бы написано: «Какая мерзость!», но внезапно руку перехватили. Один из первопроходцев — да что там, Андервуд сразу понял, который — осторожно вынул из разжавшихся пальцев извивающегося червя и бережно выпустил на волю, назидательно заметив:

— Дактили не виноваты в глупости вашего заказчика. Не стоит на них срываться.

Честер повертел наемника, осмотрел, снял немногих пропущенных подчиненными животных, выпустил и повернулся к другому туристу, видимо, заказчику. Осмотрел и его, покачал головой с досадой и, к удивлению Андервуда, не говоря ни слова, отстегнул у незадачливого любителя приключений основательно подпорченные насекомыми и их слизью перчатку и наголенник, заменив своими.

— Вот поэтому его никем и не заменить, понимаете? — прокомментировал Берц. — Обычный человек боится природы, боится людей, да порой и самого себя. А Чез ломает свои и чужие страхи, доверяет людям и умеет слушать мир, слышать его, искренне его любит, а что самое главное — может помирить людей и Шестой. И может всему этому научить. Даже самых твердолобых. Так что, я действительно могу рассчитывать на вашу помощь? Без подвоха?

Андервуд секунду колебался, но решил играть свою роль до конца и прикинулся валенком.

— Люби природу, не люби, она тебе взаимностью не ответит. Но если вы так влюблены в свое начальство, с Аристархом Вениаминовичем я поговорю. Обещать, правда, ничего не буду.

Ревизор думал, что Берц среагирует на провокацию, но, судя по всему, Честер и правда сумел научить подчиненных чему-то особенному, сродни терпеливому отеческому снисхождению к детской глупости:

— С ним я сам поговорю. А вы лучше сообщите Земле, чтобы препятствий не чинили. Мы все равно нашли бы способ полететь на Седьмой.

— Вне зависимости от приказа вышестоящих инстанций?

— Да, — уверенно и коротко ответил Берц.

— Все сразу? И последствия дезертирства в виде трибунала, увольнения и черного списка вас не волнуют? — уточнил Андервуд.

— Не все. Колонию бросать нельзя. И нет, последствия не волнуют, Чез важнее, — пожал плечами первопроходец и полюбопытствовал, улыбнувшись краешком рта: — А что, найдется кем нас быстро заменить?

Андервуду сказать было нечего. Внезапно минутное густое молчание прервал громкий хохот из-за двери. Интересуясь, что так рассмешило оперативный отдел, переговорщики подошли к окну.

От парковки флаеров очень сосредоточенный и очень хмурый Март тянул тележку, полную винтовок, в сторону склада.

— Кстати, — начал Андервуд, но Берц с укоризной его перебил.

— Кстати, вы нам перспективного человека поломали. Не могу сказать, что будут делать бойцы. От рукоприкладства, конечно, я его защищу. Но…

— Поступайте, как знаете, — махнул рукой Андервуд. Он Марта со счетов списал еще три часа назад.

— Как у вас все легко, — нахмурился Берц.

— Варианты? — поднял бровь Андервуд.

Первопроходец, смирившись с образом мыслей ревизора, только головой покачал.

— Люди — не вещи, Андервуд. Их не выкидывают на помойку при малейшей поломке. Пойду-ка провентилирую ситуацию.

Берц свернул ролик, выключил планшет и негромко заметил, выходя из кабинета:

— Дайте нам спокойно делать нашу работу. Спасать коллег — неотъемлемая ее часть.

Полковник устало опустился в одно из кресел: немногословный заместитель рыжеглазого кругом оказался прав. Заменить их некем, да и незачем. Марта ревизор подставил абсолютно зря. А Честер столько раз спасал колонию от неминуемой гибели, что не пустить его подчиненных спасти его самого было похоже на преступление намного больше, чем коллективная самоволка оперативного отдела Корпуса первопроходцев.

Март, стоя посередине склада, раздавал первопроходцам с обычной строительной двухколесной тачки любимые стволы обратно. Оперативники шутили, подкалывали стажера, бережно подхватывали немых до поры до времени боевых подруг, осматривая по пути, а ну как царапин прибавилось.

Март отшучивался, где-то внутри осторожно и медленно отпуская невидимую пружину. Не предатель. Не всерьез. Он справился. Но Андервуда где-то там же, в чутком внутри, было неимоверно жаль. Вот устрой Март сам себе такую невольную ловушку, что бы он потом делал с последствиями?

Когда стажеру на плечо опустилась тяжелая рука, он вздрогнул и обернулся.

— Я уж и не думал, что получится.

Берц нервно потер другой рукой лоб, и Март внезапно понял, что импровизация в доке не была запланирована, в отличие от большинства ситуаций с ним и Андервудом.

— А ты молоток. Тебе, как крестоглавой химере, палец в рот не клади, — усмехнулся Берц, приподняв ладонь и с размаху хлопнув стажера по плечу. Март чуть не осел, но мышечной массы, сил и тренированности хватило, чтобы устоять. — К сожалению, спектакль придется доиграть до конца, так что…

— Быть мне битым? — криво улыбнулся Март.

— Да нет, зачем такие сложности, — отмахнулся первопроходец. — Устроим тебе другие. Два дня пакостей потерпеть сможешь?

— Постараюсь, — фыркнул стажер. — А каких?

— Кто у нас спец? Варианты? — обратился Берц к оперативному отделу.

— Классический бойкот? — предложил сам Март.

— Организуем, — переглянулись Уилл и великолепная пятерка.

— Броню всем почистить? — предложил Вик.

— Особенно, если тебе подстежку загадили чем-то. Мы в полицейской учебке крахмал заваривали и чернилами поливали, — подал голос Марк. — Мало того, что пакость сопливая, так и не отстираешь толком.

— Яйцо в шкафчик вылить, — подхватил Серж, скривившись.

— Перебор, — ухмыльнулся Берц. — Нам всем потом этим дышать.

Предложения посыпались со всех сторон, в том числе и от самого Марта. Многие помнили школу, учебу в полиции или в военной части, подставы на работе, а Марк с Сержем — и вовсе детский дом.

— Пончики с майонезом вместо крема?

— Добрые надписи в шкафчике?

— Крем для обуви вместо оружейной смазки?

— Порноролик с гептаподом в общей рассылке?

Первопроходцы хором обиделись.

— Какая пакость, Ви.

Брюнетка пожала плечами.

— Недотроги. Ну ладно.

Спустя пару минут список издевательств утвердили, и Март отправился восвояси. Готовиться к предвиденному и ожидаемому.

Тем же вечером Берц в присутствии Андервуда провел экстренное собрание коллектива.

— Надо решить, кто остается, — обозначил проблему первопроходец.

— Я… — робко вякнул со своего стула Март.

Не удостоив стажера и поворотом головы, Берц медленно проходился тяжелым взглядом по застывшей в ожидании вердикта команде. У Андервуда сложилось ощущение, что в мозгу первопроходца разворачивается послужной список, откуда Берц безжалостно вычеркивает одну за одной кандидатуры на вылет. Так делают опытные игроки в покер: по одной-единственной карте на столе вычисляют вероятности комбинаций, которые могут дальше сложиться.

Первопроходец остановил было свой взгляд на Али, тот посерьезнел, напрягся, готовый отстаивать свое право быть в спасательной миссии, но Берц промолчал. Вздохнув, когда оперативники закончились, он пошел по второму кругу.

Андервуд видел, как Берц долго и изучающе смотрит на ссутуленного и тихого стажера. На душе у ревизора внезапно стало грустно и немного мерзко. Грустно оттого, что его любимый наставник, похоже, допустил одну из немногочисленных ошибок, а мерзко даже не от поступков Марта или оперативников, мерзенько было за себя. Ведь если бы не его гладенькое, отточенное десятилетиями практики искусство игры в поддавки с людскими страстями и пороками, умение повернуть ситуацию так, чтобы под благовидным предлогом вся пакость наружу вылезла, быть бы Марту частью этой великолепной команды.

И Берц, похоже, думал примерно таким же образом. Он почти физически колебался: еле заметно щурился, чуть поджал губы, слегка стиснул кулаки: в нем боролись желание использовать силу, навыки и опыт бывшего боевого астродесантника и стремление не брать предателя с собой, какой бы он располезный ни был.

Первопроходец решился, выпрямил спину, по старой военной привычке держа безукоризненную осанку, и огласил список:

— Остаются Вик, Ви, Март. Если потребуется — возьмете подмогу у «Авангарда» и колониальной полиции. Можете у биологов Дженка забрать на время, он будет счастлив.

Выбор был безукоризненным: Вик — опытный первопроходец, но его устаревшие навыки наемника и относительно недавняя травма руки при стычке с химерой могут дать сбой при охоте на людей. Ви — стрелок-наводчик, а сражения в космосе либо не будет, либо Вернер возьмет своих стрелков. В поле толку от нее тоже будет немного. И с Мартом все понятно.

— Мы, естественно, тоже остаемся?

На пороге оперативного отдела возникла Гайяна, а за ней — несколько научных сотрудников.

— Слишком опасно, — отрезал Берц. — Но мы лично проследим за тем, чтобы вашего… нашего штатного гения и пальцем никто не тронул.

Ревизор понял: что-то оперативники такое знают про нюансы взаимоотношений в научном отделе Корпуса, что-то, что он сам скорее всего быстро увидел бы, да не на яйцеголовых Гриф свой клюв наточил. Андервуд сопоставил известные ему факты, поведение Гайяны, ее внезапную выходку с заявлением на увольнение, и внутренне хмыкнул: наверняка замешан любовный интерес, и к гадалке не ходи.

— Роман Витальевич прав. Вас, старший научный сотрудник фон Иммельштайн, по протоколу безопасности не должно быть на контртеррористической операции по спасению заложников, как и ваших коллег, — монотонно известил ее ревизор, выбрав нейтральные формулировки. С научным отделом он не ссорился, и хамить влюбленной женщине не особенно хотелось.

— Обещаете? — слова ревизора Гайяна проигнорировала, с надеждой глядя на Берца.

— Нет, — с сожалением, но твердо ответил первопроходец, — обещать наверняка я вам не могу. Так ведь и нам никто никаких гарантий не дает, мы с вами в равных условиях.

— Но вы летите на Седьмой, а я… мы, — она обернулась на коллег, — нет.

— Зато вы умеете проводить квантовое микроскопирование, а мы только в беге с винтовкой по полям хороши, — пошутил Берц.

Старшая научная сотрудница вздохнула, подошла к первопроходцу и, взяв его руку в свои ладони, проникновенно попросила:

— Верните наших пропаданцев. Пожалуйста. И сами вернитесь. Хорошо?

Берц, как весь оперативный отдел, кивнул. Вернут. И вернутся.

Любопытный факт: человеку свойственно сопротивляться. И чем сильнее на него давят, тем больше он сопротивляется. Так ребенок узнает границы дозволенного, подросток — недозволенного, но не они решают. Решает молодежь. Она-то и становится пассионарным двигателем прогресса, стремясь революционно изменить мир вокруг, чтобы потом превратиться в инструмент регресса, но уже для своих детей, и тормозить их стремление изменить мир, потому что так уже обжито и привычно. Так устроено человечество в целом и конкретно взятые общества в частности.

Социум — неповоротливая система, громоздкая, едва движимая, с трудом откликается на новое, консервативно предпочитая старое, и только неуемный энтузиазм молодежи, слегка подкрепленный детской непосредственностью и подростковым бунтарством, позволяет ему чуточку меняться. Двигаться вперед. Но не всегда в ту сторону, в которую было надо.

Алан вырос в консервативной мусульманской семье и с самого детства воспитывался по всем заветам: его приучали с младенчества читать аяты, а с шести лет — Коран, не баловали, но и не наказывали строго, одевали в белое и чередовали учебу с играми. Но, как оно частенько бывает, благие намерения родителей спотыкаются о характер ребенка. А тут еще воспитательные традиции наперечили гормональной перестройке организма — так подросток и пошел наперекор религии и семье.

Обычно игры в бунт заканчиваются с переменой мест слагаемых, и родители искренне желали найти для сына подходящую скромную и благочестивую девушку, чтоб семью завел, остепенился и сам понял, почем фунт родительского лиха, да вот только уровень тестостерона превысил все моральные пределы и препоны. К тому же блестящий математический ум, вовремя замеченный неправильным окружением, взять в оборот запретными удовольствиями было не так чтобы сложно. И к совершеннолетию Алан оказался обладателем изрядного сексуального опыта и неплохого капитала, заработанного на бухгалтерском балансе и креативных маркетинговых идеях, изысканно поданных и воплощенных с изрядной экономией в оригинальном секторе подпольного бизнеса. Торговле девушками.

Впрочем, игры с известным плодом разврата и похоти перспективному молодому человеку наскучили невероятно быстро, и он переключился сначала на оружие и наркотики, затем на более странный и гораздо более ценный формат — контролируемые исключительно Межмировым правительством запасы редкоземельных металлов. Разумеется, в нелегальном варианте.

И, хотя определенную долю сожаления по поводу ссоры с семьей Алан испытывал, равно как и понимал мозгом, что жизнь его могла сложиться кардинально иной, будь он в молодости посговорчивее, да вот в душе определенная степень обиженного ребячества осталась до сих пор. Потому он кардинально сменил конфессию и предпочитал исключительно темные цвета в одежде, словно продолжая бунт против родителей, с криминалом завязать не пытался и, будучи всегда сдержанным, расчетливым и скупым на эмоции, неизменно позволял себе излишества и неконтролируемые вспышки ярости. Даже теперь, взрослым и состоявшимся, пусть и в преступной сфере, человеком.

Как раз сейчас Алан сидел у себя в кабинете, раздраженно постукивал кончиком стилуса по столу и медленно зверел. Еще в первый раз столкнувшись с Корпусом и его главной занозой в мягком месте — Честером Уайзом — он понял, что не только у «Апостола», но и у всего Совета Синдикатов в его теневой ипостаси никаких финансов не хватит переломить патологическую склонность первопроходца к идеализму. А потому подкупить или шантажировать не получится. Разве что найти крайне уязвимую болевую точку. Такую, чтоб он и сам отступил, и весь свой отдел назад отволок, вместе с военными и колониальной полицией заодно.

Теоретически можно было бы надавить через родителей, но после неудачи с жилой оксида лютеция подобраться к ним не было возможности и на миллиметр — Оборонное управление взяло Корпус и всех к нему причастных как стратегически важный ресурс под личный контроль. Незримый, но очень кусачий для незваных посторонних.

Это Алана настораживало еще больше — судя по развернувшейся шумихе Межмировое правительство точно собиралось запустить ежа в мозги населению Земли и Пяти миров в общем и организованной преступности в частности. То бишь из рядовой особо непримечательной полувоенной организации, подконтрольной властям, с которой мало-мальски умелый специалист быстро навел бы нужные связи, создать путеводный факел для всего человечества, а значит — сделать Корпус для Совета синдикатов неприкосновенной перманентной проблемой. А на Шестой, и тем более Седьмой, у Совета были громадные планы.

Алан позиции оперативника невольно уважал, хотя и склонялся к мнению о прогрессирующей у того идиотии на почве альтруизма. Вот еще, людям доверять, давайте еще представим, что молотку надо дать свободу воли и возможность высказываться. Да и самого Честера экономист воспринимал как исключительно редкий, но все же заменимый инструмент. Как и Тайвина. Тоже, конечно, своего рода уникум, но если задаться целью, то отрыть себе в личное пользование подобного рода алмазы можно и за меньшие деньги, чем уже на проекты с их предполагаемым участием потрачено.

Однако Совет синдикатов почему-то полагал иначе. И пленников жаждал видеть в качестве почетных гостей вместе со всей начинкой базы, когда будут вменяемые результаты по Седьмому, потому Алан еще и не отправил отдельным шаттлом неугомонную парочку с глаз долой куда-нибудь на Пятый. Или лучше даже на Третий, где заседает Совет и обитает его глава, Томас Джефферсон, да и инфраструктура синдикатов там подмяла фактически всю колонию под себя.

Да он и отправил бы, и никогда никакие спецслужбы их бы там не нашли, но Алана удерживал и еще один момент. Безымянный. Каждый раз, когда Алан уже почти порывался снова отправить арестантов на Третий, невольно перед ним всплывало лицо Безымянного. Неприметное настолько, что его можно было тут же забыть, просто выйдя из комнаты. И, сколько Алан его помнил, Безымянного эта его неприметность всегда жутко бесила, пока тот не нашел выход — надевать броню-«хамелеон» каждый раз, когда он намеревался привлечь к себе внимание кровавой выходкой. Словно, когда он надевал броню, вместе с ней на свет мгновенно появлялась темная сторона его души, или, скорее, демон во плоти, потому что Алан здорово сомневался, что такое образование, как душа, у Безымянного есть в наличии. А потом он и вовсе «хамелеон» снимать практически перестал, с возрастом окончательно мутировав в сволочь, садиста и психопата, отмороженного настолько, что в определенный момент Алан предпочел перейти из партнерства с ним под крылышко Джефферсону.

Главе Совета Синдикатов это было на руку, он быстро позволил выдающемуся экономисту сделать карьеру и назначил Алана своей левой рукой, а Безымянного — правой, предпочитая держать опасного гада при себе максимально близко. Видимо, чтобы пристрелить лично, если окончательно взбесится.

А бесился он в последнее время все чаще и масштабнее — аккурат после неудачи на Шестом, когда его дорогущий план — нанять почти весь Корпус, чтобы потом взять в заложники, оперативников ликвидировать, ученых прибрать к рукам, как и лютеций — с треском провалился. А тщательно спланированная тонкая и точная схема Алана с подкупом сотрудника, вычислением координат поставок ценной руды и точечным пиратством — трещала по швам только сейчас, спустя год.

Это по его инициативе Честера целенаправленно сводили с ума, потому что Безымянному очень хотелось опозоренного и психически нестабильного оперативника окончательно сломать и подчинить себе. А простую и легкую схему с подставой от Алана Джефферсон выслушал, кивнул, и отрядил экономиста заниматься другими делами, а потом и вовсе отправил восвояси координатором проекта по освоению Седьмого. Впрочем, насколько Алан, понял, на Шестом и без их вмешательства Честером занялись. Экономист совершенно не удивился — такая незамутненная дурь про честь, совесть и человечность кому угодно могла поперек глотки стать. Но после этого Алан несколько месяцев целенаправленно собирал на Безымянного компромат, так, на всякий случай. И понял несколько пугающих вещей.

Во-первых, лица Безымянного и его имени в настоящий момент не знал практически никто. Те немногие, что могли теоретически знать, либо на него же и работали, либо пускали слюни в психиатрических клиниках, изувеченные до нечеловеческого состояния. А вот Алан его внешность помнил. И Честер, похоже, тоже мог видеть, потому что ни в одном из миров Безымянный в тот момент, когда в колонии вспыхнул приступ внезапной паники, не появлялся. Мог и лично на Шестой полететь, с него бы сталось.

Во-вторых, Безымянный, похоже, медленно создавал фундамент для переворота: наркотиками Совет Синдикатов занимался редко и неохотно, это была целиком и полностью вотчина Безымянного. Но там деньги делаются хоть и грязные, но легкие и крупные, поэтому то, что внезапно больше половины членов Совета проголосовали за эксперимент с Седьмым и вложение сюда финансов, отдавало неприятным запашком.

В-третьих, Алан отчетливо видел по кругам на воде, как Безымянный копает яму под него самого. Даже это назначение с его подачи — уже риск. Если экономист опростоволосится, то должности левой руки Джефферсона он лишится. А если попутно Безымянному вручат перевязанных ленточкой идиота-идеалиста и одного из величайших гениев современности, и он сможет их искалечить под себя и свои нужды, то… Жить Джефферсону потом останется недолго. Как и Алану. И, возможно, всему человечеству.

Хотя, откровенно говоря, на гения, идеалиста и человечество экономисту было плевать. А вот на устоявшийся вокруг него порядок во главе с Джефферсоном, капельку власти, толику денег, всякие излишества и собственную шкуру — совсем нет.

Да и было в неуемной парочке что-то… Не улыбалось Алану их везти ни Совету, ни Безымянному. Нет, не жалость это была, но и не совсем расчет, скорее, что-то сродни привычке. Да и не хотелось, если по-хорошему, любого живого человека в здравом уме Безымянному отдавать. Поэтому Алан и старался выслужиться, и Честеру с Тайвином предоставлял послабления и время.

Если все получится с Седьмым — он докажет Томасу Джефферсону и Совету Синдикатов, что здоровое тщательно выверенное стратегическое планирование намного надежнее планов подобия человека, которого давно пора показать квалифицированному психиатру.

После выходки Герыча и откровений Райса я порядком приутих и три дня подряд занимался только муштрой: гонял подопечных по наметкам справочника, по виртуальным тренировкам, а заодно — перекраивал их эгоцентризм под жесткую командную сцепку, не стесняясь иной раз надавить на эмоциональный фон. Где польстить, где окоротить, а где и беззастенчиво поугрожать. Мне было действительно стыдно и противно давить на их эмоциональный фон, но, когда я убедился, что по-другому не работает, я стиснул кулаки и установил для себя жесткие моральные границы. Так — никогда больше нельзя. Даже если очень захочется. Но конкретно сейчас — надо.

Спустя еще неделю я, скрепя сердце и скрипя зубами, позволил разношерстной еле-еле оперившейся команде натянуть на себя тяжелую экзоброню и впервые выглянуть за пределы маленького криминального гнездышка в большой и страшный внешний мир. Накануне я не стал церемониться. Пинков и ценных указаний было роздано раза в три больше, чем на тренировках, и точно на несколько порядков степень нравоучительности я перегнул. И ничуть об этом не жалел: дело-то приходилось иметь не с опытными первопроходцами. Да и планета незнакомая.

Честно сказать, я был очарован сиреневой красавицей в полной мере. Не столько здесь было опасностей, которые могли бы пробить усиленные защитные костюмы, как на Шестом. Но менее опасным и менее интригующим мир от этого отнюдь не становился! Взять хотя бы ту же крылатку: ну и что, что место ее лежки аккуратно очерчивает синяя и лиловая листва, здешние звери полагаются на эмоциональный фон, а не логическое восприятие красоты. А прятать чувства хищник умеет, в этом по многочисленным голограммам я успел убедиться.

Единственное действенное оружие для человека здесь — это внимательность и логика, логика и интеллект, интеллект и смекалочка. А еще выдержка. И я намеревался в полной мере использовать их для исследования неизвестных территорий, и полагал, что хотя бы отчасти в подопечных это вбил… В чем мгновенно ошибся.

Едва мы вышли за ворота, как мне под ноги кинулась пестрая гибкая лента — и я едва успел поднять ладонь вверх. Под ногами прошила листву и землю тонкая игла с синей меткой — и неаккуратной кляксой растеклось по ней и по земле ярким сапфировым пятном содержимое хрупкого сердечника.

Я застыл на месте и недовольно прошипел по внутренней связи:

— Замерли!

Группа остановилась, но я всей шкурой ощутил их недовольство промедлением, глухое раздражение от моего приказа и страх. Страх, которого мои подопечные боялись больше, чем меня, больше, чем Седьмого мира и его флоры и фауны, страх, что одних парализует, а других сводит с ума: страх собственной беспомощности перед неизвестностью. Страх самого себя.

— Кто пошевелится без приказа — пристрелю сам и оставлю здесь, — пообещал я, недовольно дернул плечом и опустился на корточки: опасаются они своих реакций на непонятное, что могут не справиться, сплоховать, погибнуть, а разгребать мне. Пусть постоят и подумают о своем поведении. И, выкинув все мысли из головы, я настроился на окружающий мир.

Смутно знакомое ощущение осторожного любопытства осторожно коснулось моих чувств. Я расслабился и постарался передать в пространство теплую безопасность, невесомый интерес и пушистое дружелюбие. Еще немного, показалось мне, и они бы почти засветились тонкими волнами с вполне определенными цветовыми оттенками.

Из-за кочки высокой лиловой травы осторожно выполз недавний мой знакомец, и я замер, боясь спугнуть мимолетное доверие животного. Змей-дракончик оказался в длину около метра, но не толще моего запястья. Он смешно поводил длинными черными усами и на каждый звук слегка топорщил красную жесткую шерстку у шеи. Похоже, что это своего рода эмоциональные приемники.

Я медленно развернул руку — змей приоткрыл пасть и звучно щелкнул. В шлеме прошелестело:

— Чез…

— Молчать, — отозвался я.

Зверь медленно приблизился, обвился вокруг моей руки, заполз по ней на шею, а потом завис в полуметре от моего лица, внимательно глядя сквозь шлем. Зрачки у нас оказались одинаковыми, даже цвет глаз похож. Я очень медленно и крайне аккуратно отодвинул щиток шлема прочь. Минуту мы просто смотрели друг на друга, и я искренне пытался эмоциональными образами донести до животного, кто я, и чего от меня можно ждать. Но как только я попробовал коснуться эмоций самого змея, зверь зашипел, мгновенно слез с меня и испарился в траве.

Я проводил его взглядом, встал и скомандовал:

— Отмерли. Все вопросы на базе. Смотрим под ноги, идем тихо, желательно молча.

Недокоманда засопела, но спорить побоялась. Я чувствовал, как копятся вопросы по нарушению моих же инструкций у Липкого, как змея просто пристрелил бы Ступня, как Герычу глубоко пофиг на происходящее. А Райс удивлялся. И завидовал. И зависть эта была хорошая, правильная, почти как у моих ребят. Он тоже так хотел бы. Он понимал, зачем я затеял эту демонстрацию.

Некоторое время мы действительно шли молча, я лишь командовал собирать пробы и контролировал процесс. Животных мне тут ловить вряд ли позволят, так что сосредоточимся пока на грибах, цветах и травах. Буду надеяться, ничего опасного для человечества я тут не наберу. Да вроде не должен, иначе давно бы уже планетоходами притащили.

— Слушай, а че ты тогда кусался, ровно псина с цепи сорвалась? — внезапно спросил меня Райс.

— Озверел мальца, — отозвался я и постарался подстроиться под его манеру речи. — Наркоту здешнюю вкололи, вот и…

— А кто?

— Да Тай и колол. — хмыкнул я, не собираясь объяснять подробности. — Так вышло.

— Вот мудаки! — возмутился шедший чуть поодаль Герыч. Я так понял, он когда-то злостно употреблял, но ему чудом удалось с наркотика слезть, хотя прозвище и осталось.

— Кто? — поинтересовался я.

— Да ученые, — в сердцах хотел сплюнуть Герыч, но передумал. Вот и молодец, плеваться к себе же внутрь шлема — дело неблагодарное. — Скоты, на людях экспериментировать. Лишь бы что вколоть или отрезать.

Я поднял руку.

— Стоп!

Группа дисциплинированно замерла. Я же неторопливо пояснил.

— Во-первых, настоящий ученый никогда на людях без их добровольного согласия экспериментировать не будет. А если будет — то он либо беспринципный моральный урод, либо шизанутый напрочь маньяк. Во-вторых, Тайвин — мой друг. И я его отлично знаю. Ни к тем, ни к другим он не относится. В-третьих, у него не было выбора. А теперь посмотри себе под ноги.

Герыч, смущенный моей отповедью, посмотрел и испуганно отдернул ногу от хищно раззявившей свой рот крылатки. Шаг вперед — и нет конечности. Он с опаской посмотрел на меня, я с досадой покачал головой — уж можно было бы запомнить, сколько раз проходили в виртуальной тренировке — но подал знак идти дальше.

— А почему выбора не было? — снова подал голос Райс. Вот любопытный.

— Ну как… выбор, конечно, был. Либо он колет мне наркотик, либо я получаю иглу в лоб.

— Ну да, выбор без выбора, — понимающе отметил Райс, а Герыч все не унимался.

— Это как?

— А вот так, — пояснил Райс, — представь, что ты — варщик и партию запорол. Тебе боссу шмаль отдавать, а у тебя каша, а не продукт. Босс берет волыну и целит. Но не тебя, а твоего самого близкого кореша. Братуху твоего. И говорит — либо коли ему что наварил, или пристрелю. Ты на измене. Что сделаешь?

— А… — похоже, для Герыча что-то прояснилось, хотя лично я не понял почти ничего.

— Стоп. — поднял руку я. Что-то меня насторожило, хотя я пока не понял, что именно.

Мы почти дошли через небольшой луг до леса, но внутрь соваться я опасался. Группа настороженно ждала моего решения. В кустах мелькнул чей-то хвост, и я напрягся. Таких зверей я на головидео, которые успел обработать, не видел, как и в виртуале планетохода. И чего ожидать от ярко-фиолетового хвоста с чешуйчатым красноватым гребнем, пока не знал.

Из подлеска сбоку и чуть сзади вынырнула разинутая ярко-алая пасть, полная зубов, красные гребни на фиолетовой морде, ярко-сиреневая шерстка на шее, свернутая кожная складка капюшона… Это был один в один мой давешний знакомец, только другой расцветки и на порядок крупнее. И я четко ощутил его голод и азарт — змей охотился.

Времени на размышления не было, и я, повинуясь безотчетному порыву, рывком содрал с себя шлем и нырнул поперек броска животного к Герычу, рыкнув по пути напоследок в переговорник:

— Не стрелять!

Змей обвил меня по рукам и ногам, приподняв над землей, но кусать не торопился — я был ему непонятен, как и мое поведение.

Я уставился ему прямо в отсвечивающие лиловыми огоньками глаза и попробовал передать максимально емкими и понятными образами-чувствами: я защищаю свою… пусть будет семью. На данный момент, пока я веду группу — я ответственный за их жизнь и здоровье. У семьи есть зубы. Много зубов. Остро, больно, того не стоит. Поищи другую добычу.

Змей аккуратно тронул меня за щеку гибким раздвоенным языком. Я почувствовал отклик: невкусно. Непонятно. Надо спросить.

У кого и что спросить, я не понял, но змей, развив кольца, осторожно спустил меня на землю и скрылся в густой листве, мгновенно среди нее пропав. Начинающие первопроходцы с криминальными наклонностями столпились вокруг меня, позабыв про осторожность, а я поднял шлем, нацепил его обратно и попросил:

— Давайте назад что ли…

Мужики согласно закивали — никому не хотелось столкнуться с тварью еще раз, а мне надо было выдохнуть и подумать. Обратно шли тихо и быстро. Группа боялась меня отвлекать: я только что в их понимании чудом избежал бесславного поедания громадной змеищей, а заботу о своей шкуре они негласно — я это чувствовал — возложили на меня.

Когда перед нами показались ворота базы, Райс тронул меня за плечо:

— Спасибо.

Я повернулся и внимательно посмотрел на него, но шлем и усталость помешали мне детально понять, что он имеет в виду. Так что я просто кивнул в ответ.

А сразу во дворе на базе меня ждал «приятный» сюрприз.

— Слушай сюда, клоун. Если ты будешь капать на мозги моим парням…

Еж твою налево. Я забыл, что полевые разговоры прослушиваются. Голова дырявая.

Я снял шлем, положил его на горку ящиков у забора и с иронией посмотрел на, как я его про себя назвал, «бригадира». От него неприятно фонило завистливой ревностью. Он бесился, что я медленно, но верно располагаю к себе подчиненных ему ребят, в то время как его авторитет неуклонно падает, как он думал. Как можно работать с такой эмоцией, я пока себе не очень представлял.

Даже если я попытаюсь достучаться до рациональной части его сознания, обида, зависть и ревнивая злость будут превалировать как эмоциональный фон, влияя на его слова и решения, и ничем для меня радужным это не закончится. Но я был намерен попытаться.

— А как вы мне предлагаете руководить группой, если я не буду с ними разговаривать? — холодно поинтересовался я. — Если вы еще не заметили, я просто делаю свою работу: учу ваших парней познавать новый мир. Взаимодействовать с ним. Можно, конечно, и без слов, но тогда обновлять состав группы придется в три раза чаще.

— Это почему? — сбился с мысли агрессивно настроенный мужик.

— Съедят, — коротко пояснил я, вспомнив шикарный набор зубов.

Вместо вменяемого ответа мой оппонент попытался хорошенько съездить мне по лицу, но я, во-первых, не был настроен получать люлей ни за что, во-вторых, четко прочувствовал импульс желания меня ударить. Так что, увернувшись от хорошего такого хука правой, я еще больше бригадира взбесил, и он начал, махая кулаками, на меня наступать.

Драться с ним я совершенно не желал — вот еще, силы и время тратить, так что просто ждал, пока он успокоится. Но, ускользнув еще от двух ударов, последнего я не избежал — сказалась усталость и характерное постполевое перенапряжение. А тут еще нехилый выброс адреналина, после которого хотелось полежать пластом пару часов, а лучше дней.

— Вот так, — презрительно сплюнул на землю маленький начальник с большим самомнением. Я молча поднялся, потрогал разбитую губу и, осторожно ей шевеля, произнес:

— Я могу поговорить с Аланом?

— Шиш тебе! — ехидно осклабился почувствовавший себя отмщенным в полной мере бригадир.

— Хорошо, — невозмутимо пожал плечами я, хотя внутри клокотала адская смесь: я одновременно понимал, что обучаю первопроходческому делу насквозь криминальный элемент, и вместе с тем немного переживал за ребят, не все они казались мне безнадежными. Райс, похоже, и вовсе просто стал жертвой обстоятельств, и смена социального окружения могла бы кардинально поменять его мышление — и образ жизни. Чувствовал я и обиду от несправедливости, и нешуточное сомнение в своих действиях, и злость на обстоятельства и безнадежную усталость. Но внешне показывать этот прекраснейший коктейль не собирался.

— Тогда замораживаем выходы на неопределенный срок.

— С чего это вдруг? — бригадир насторожился.

— А с того, — вдруг окрысился я, — что либо вы даете мне нормально работать, и я буду давать результаты, либо тратите свое и мое время на ваше самоутверждение. И тогда работа будет идти с нулевым, я бы даже сказал, отрицательным эффектом.

Формулировки я выбрал неверные, все-таки многолетнее общение с людьми, обремененными интеллектом, дало о себе знать. Бригадир нахмурился, решая, то ли я его сейчас так опустил, что следует дать мне по морде еще раз, то ли спустить ситуацию на тормозах.

— Слышь, ты…

Меня переклинило. Все мое существо заполнила ледяная ярость, застилающая глаза, и я, балансируя на грани полного безумства и состояния берсерка, самому мне неведомым образом смог сдержаться, выливая злость через край лишь в слова, интонации, эмоциональный фон и взгляд:

— Алана позови.

У бригадира от лица отлила краска, он дрогнул. Я, чувствуя, что просто не выдерживаю, сгреб его за ворот, слегка придушив, и добавил, усилив эмпатический нажим:

— Сейчас.

Выпустил и прошел сквозь молчаливый строй группы, охраны и других любопытствующих. Эмоции я приглушать не стал, и ни один не посмел меня остановить. Я не знал, хорошо это или не очень: выжигающую нутро ярость позарез требовалось куда-то выплеснуть.

Подойдя к месту нашего заключения, я подождал, пока мне откроют дверь, и молча, не оборачиваясь на конвоиров, прошествовал знакомой дорогой в свою тюрьму к Тайвину и остановился возле его стола. Вцепился в края, коротко зло фыркнул и уставился куда-то вниз.

Ученый, понимающе глядя на меня, уточнил:

— Взбесили?

Я лишь глаза прикрыл и медленно выдохнул, едва не шипя.

— Не то слово.

— К тебе делегация.

Так и не посмотрев в сторону не запертой за мной двери, я от души впечатал кулак в столешницу, и та раскололась надвое. Друг вздрогнул. Его испуг и боль от удара немножко привели меня в чувства, и, соизволив посмотреть на пришедших, я с ядовитым спокойствием поинтересовался:

— Чем обязан?

В проеме стоял Алан. Он, глянув на стол, на меня, на охранников, невозмутимо спросил:

— Вы что-то хотели, Честер?

— Да, — едко и злобно ответил я, рвано сдергивая перчатки. — Тишины и покоя. Дня на три.

— Сутки.

— И новый стол.

— Договорились.

— И наведите порядок среди своих подхалимов, субординация у вас в команде ни к черту.

Алан вопросительно приподнял брови и обернулся на охрану. Та начала отводить глаза, и по изменившейся позе промышленника я уверился в том, что ситуацию он на тормозах не спустит. Интересно, я настолько ценен для Совета синдикатов, что апостолец докопается до всех деталей драки и пойдет пропесочивать бригадира, или меня ждет очередной виток переговоров с иглометом у виска? По лицу апостольца прочитать было невозможно, а выплеск злости убил мне всю чувствительность на корню на ближайшую пару часов точно, и его эмоций я прочитать не смог. Алан повернулся ко мне, обозначил кивок и дверь закрылась.

Я, совершенно измотанный, отошел от искалеченного стола назад, облокотился спиной о стену и сполз по ней вниз. Сел, подтянул колени к груди, уткнулся в них лбом и обхватил руками, запечатывая себя в раковину-одиночку. Помолчал минуту, но не выдержал и произнес:

— Тай… вот что мы с тобой творим, а? Мы должны Седьмой изучать, защищать и беречь. А я его подаю «Апостолу» почти на блюдечке с золотой каемочкой.

Штатный гений почти бесшумно подошел и опустился на пол рядом со мной, положив мне руку на плечо. Даже не поднимая головы, вымотанный и неспособный на полноценную эмпатию, я ощущал идущее от него тепло, участие и сожаление.

— Посмотри на ситуацию с другой стороны, Чез. У нас что, был выбор? Как ты тогда сказал? Голодовки устраивать бессмысленно, нам все равно работать. Вот и представь, что ты отказался. Сколько людей тогда погибнет, без твоего опыта, без нашей работы? Я не говорю про всю эту мафиозную тусовку, на них мне плевать, пусть хоть пачками мрут. Но шила в мешке не утаишь, рано или поздно координаты и пригодность нового мира для людей перестанут быть тайной. И всегда будут те, кто в обход запрета полетит на Седьмой. От дурости или за выгодой. И если ты не будешь знать, что таит в себе этот мир, то они — так тем более… — Ученый замолчал, а я задумался.

— Да, определенная правда в твоих словах есть, — глухо признал я, не поднимая лица. — Но угрызаться я хочу сейчас. Ты же не будешь мне мешать?

— Нет, — с хитринкой сказал ученый. — Мне скоро надо будет отчет писать для здешних ленивых мартышек. До моих гамадрилов им еще плевать и плевать, а ты мне столько интересного наверняка снова притащил, что мне надо подумать, с чего начать и как преподнести. Руку покажи.

Я выкопал себя из коленок и заинтересованно посмотрел в его сторону. Мой очкастый друг просто исходил ехидной улыбочкой, и я приободрился. И руку ему дал. Ученый наскоро проинспектировал мой многострадальный кулак на наличие переломов, но ничего предосудительного не нашел и вернул мне конечность обратно.

Я ощупал опухшую губу, положил руку обратно на колени и опустил голову виском на предплечную пластину брони. Металл немного охладил мысли, и я продолжил на ученого молча взирать в раздумьях. И в самом деле, на пробах химический состав не написан, может быть, если я и научу пяток гангстеров не быть съеденными местной фауной и флорой, то и что? На мне и полевой работе все только начинается. Я улыбнулся.

— Ты меня прям спасаешь. И зачем я им все-таки понадобился…

— Конечно, тебя спасать надо регулярно, и по большей части от тебя же самого, — улыбнулся мне в ответ Тайвин. — И все-таки ты балда, Чез. Вот подумай головой. Нашел секрет Полишинеля: ты тайны из программы подготовки никакой не делаешь, из азов работы оперативников — тоже. Что, долго лекции Энди записать или виртуальную голопроекцию для тренировки сделать? Нет. Нужен ответ, зачем нужен ты? Так давай я тебе скажу. Прямое наставничество — вот самый доходчивый и эффективный путь развития. Человечество тысячелетиями практики этот простой педагогический постулат подтверждает. Только, я полагаю, здешние индивидуумы малообучаемы. Минус еще один повод тебе для беспокойства.

— Райс, — ответил я ученому.

— Что — Райс? — не понял он.

— Его я могу научить. Остальных — нет. Ты думаешь, я не понимаю расклад? Конечно, там у всех что в одно ухо влетело — со свистом из-под хвоста вылетело, но не в его случае. Он-то меня и беспокоит больше всего.

Двое суток пролетели практически незаметно, но Андервуд все равно успел увидеть, насколько изобретательны могут быть оперативники. Мало того, что с Мартом они не разговаривали в принципе — с ним общался только Берц, и то сквозь зубы — так они еще умудрялись стажеру двое суток без перерыва отравлять жизнь.

Судя по всему, портить Марту лицо и казенное оборудование Берц строго-настрого запретил. Иначе у него давно оказались бы металлическая стружка в оружейном масле или стекло в ботинках экзоброни. Но и без того фантазия первопроходцев била ключом, пока Берцу и Андервуду случалось отвернуться или быть слишком занятыми, а таких моментов хватало. Но, в отличие от Берца, Андервуд решил за стажером приглядеть: совестно все-таки было, хоть и не слишком.

Волшебным образом перестал работать голопланшет, а когда заработал — не откликался ни на одно прикосновение. Пока Март шипел и удалял бородатые шутки — тонкую прозрачную пленочку на кнопке включения и скриншот рабочего экрана — в его кружке образовалась такая же пленочка недалеко от края. И ничего не подозревающий стажер, попытавшись налить себе чая, едва не облился кипятком. Лужу возле кулера он, не поднимая глаза, безропотно вытер сам.

Заметил Андервуд и пончик с майонезом, и тщательно вымазанный мелом стул, и кнопки на нем, и выкрученные на максимум магнитные застежки на всех ремнях легкой экзоброни, из-за чего Март, пытаясь перед вызовом положить планшет в подсумок, чуть не оторвал его от брони с мясом, пока не догадался посмотреть на индикатор напряжения застежки. Его «случайно» толкали и обливали чаем и кофе. В его отчеты по нескольким вызовам то и дело вкрадывались матерные словечки, дурацкие орфографические ошибки и пошлые картинки. В душ стажер после задания по жилому сектору и вовсе сходить не рискнул, хотя царила июньская жара, предпочел потеть в броне до конца дня. И ревизор, знавший по меньшей мере пять разных способов мелко нагадить человеку в ванной, понимал, почему.

На второй день в ход пошли измазанная с внутренней стороны в чернилах ручка личного шкафчика, пропавшая подстежка от брони, которая быстро нашлась, но была испачкана изнутри чем-то белым, склизким и неприятным, так что все равно пришлось идти стирать, триста восемьдесят четыре разных письма с рекламной рассылкой и пометкой «Важно!», на удаление которых пришлось потратить полчаса, а потом Март, отвлекшись от чая и вернувшись к нему через пару минут, бегом удалился на пару часов с рабочего места, схватившись за живот. Апогеем мелкой мстительности и крупного бойкота стало обращение к нему Красного в тот момент, когда Андервуд, подглядывая за ситуацией через камеру исподтишка, еще не вышел из кабинета, а Берц из отдела уже ушел.

Константин велел стажеру положить руки на стол. Март, затравленно глядя на половину отдела рядом с ним и отчетливо понимая, что выхода и выбора у него нет, положил. И Красный поставил ему на обе руки по стаканчику желтоватой слегка пузырящейся жидкости, положив между ладонями планшет и запретив остававшимся Ви и Вику стажеру помогать.

Эту пакость Андервуд знал. Скорее всего там банальная моча. И разлить себе дороже, потому что жалко бумаги и планшет, и не выпьешь. Полковник покачал головой, взял с собой салфетку и, выходя к космопорту, сморщив нос и ни слова на прощание стажеру не сказав, один из стаканчиков с руки снял. Салфетку выкинул туда же, на стол. Дальше сам справится.

Конечно, он не видел, как Март, выждав минуту, поднял стаканчик, второй предложил Ви, отсалютовал закрытой двери под широкую улыбку Вика и залпом выпил, чокнувшись с коллегой.

В космопорте Грифа встретили Вернер, Роджер во главе спецназа и Аристарх Вениаминович, тихонько выговаривающий что-то подчиненным. По закаменевшим лицам Андервуд догадался: стыдит за бойкот и самоуправство. Поговорить с ним толком до отлета так и не удалось.

Наконец, шеф Корпуса первопроходцев отпустил бойцов на посадку и вместе с Вернером подошел к полковнику.

— Андервуд, — начал он издалека, и полковник едва сам голову в плечи не втянул, чисто инстинктивно. — А ты не хочешь начать исправлять репутацию?

— А есть, где в моих грязных пятнах оттереть чистое место? — удивился ревизор.

— Конечно, есть. Давай устроим лекцию про семерых смелых. Ты немного покажешь себя с человеческой стороны, а бойцам общая история перед сложной операцией не повредит. Я понимаю, — Аристарх Вениаминович опустил взгляд, но тут же поднял его снова: — тебе нелегко будет ее рассказывать. Но в этом есть смысл и необходимость в том числе и для тебя.

Андервуд так не считал, но возразить не посмел.

Оперативники, приглашенные на общий инструктаж, инстинктивно заняли самые выгодные места — ударная великолепная пятерка оккупировала центр, радостно здороваясь и переговариваясь со знакомыми астродесантниками, коих у бывших звездных беретов среди бойцов спецназа и отряда быстрого реагирования «Авангарда» было в избытке, а остальные распределились по краям в излюбленный свой круг.

Гриф кашлянул, и все посмотрели на него, приготовившись слушать. Андервуд помолчал полминуты, дождавшись гробовой тишины в конференц-зале, и начал.

— Инструктаж по миссии будет непосредственно перед высадкой. А вот то, что я вам сейчас расскажу, находится под грифом «Совершенно секретно». Поскольку, как я вижу, вы весьма беззаботно относитесь к межзвездным перелетам, я не могу не устроить минутку ликбеза. Тем более, что ваш уровень допуска и срок давности информации позволяет допустить для вас определенную степень осведомленности. Я разослал вам на планшеты обязательство о неразглашении. Подпишите, и приступим.

Собравшиеся один за другим развернули на голопланшетах документ и приложили палец к обозначенному внизу квадратику, поставив личную биометрическую подпись. У Грифа высветился список, убедившись, что последние подписи получены, он удовлетворенно кивнул, отложил свой планшет в сторону и приступил к лекции, отбросив на время все свои маски.

— На протяжении всего своего существования люди исследовали природу эмпирическим путем. Пока мы пришли к современной науке и ее возможностям, зачастую один человек был вынужден приносить себя в жертву во имя всего племени: выясняя, съедобна ли та красная ягода с куста, можно ли употребить в пищу пластинчатый гриб с красивой оливковой шляпкой или что будет, если укусит черный паук с красной точкой на брюшке. Кем они были, истории узнать не дано, зато мы с вами знаем, что не надо употреблять в пищу волчьи ягоды, бледную поганку и приближаться к черной вдове. Так и эффект резонанса, на котором построена современная космонавтика, имеет две стороны: позитивную для человечества и негативную для человека…

— Райли, открой дверь! Сколько вас там?

— Семеро.

— Да вы что, коллективно с ума посходили⁈

Из-за двери послышалось невнятное бормотание и очень усталый вздох.

— Оль, мы должны.

— Да какая жестокая необходимость в том, чтобы самим испытывать на себе резонанс? Это небезопасно!

— Откуда ты знаешь? Ни одно животное при экспериментах не умерло.

— Но мы не знаем, что они испытывали! Райли, то, что животные возвращались невредимыми — еще не показатель! Сейчас не время жертв во имя науки!

— А когда-то такое время было? Или будет?

Она почти увидела сквозь тонкую переборку, как рыжеволосый астрофизик разочарованно качает головой.

— Во все времена ради науки, ради знания человек был готов пожертвовать собой. И в пещере по нескольку месяцев ученые сидели, чтобы понять, как психика поведет себя в космосе. И перегрузки на себе испытывали. И в космос в итоге полетели. И тоже после того, как собаки живыми остались. Иногда безумство — единственное, что отличает нормального ученого от другого нормального человека.

— Райли…

— Не надо нас переубеждать.

— А как же роботы? Датчики? Разве недостаточно того, что при резонансе почти вся электроника выходит из строя, и не вся потом включается? А с человеческим телом что тогда будет? А с сознанием? Мы же понятия не имеем, как это все работает!

— В том между нами и разница. Ты — инженер, космотехник, у тебя мышление прикладное, практическое. Тебе позарез необходимо знать — как. Как работает узел квантового резонатора, из каких деталей и материалов состоит, как его чинить, если он сломается. А я ученый, Оль. И мышление у меня научное. Мне надо знать — почему. Почему резонанс работает именно так. Почему металлы кагомэ обладают сверхпроводимостью? Почему среди всего разнообразия их семейства только сплавы с лютецием дают такую электронную сингулярность, чтобы обеспечить нужный резонансный отклик, а сплавы, например, с цезием — нет? Когда ты видишь кошку, тебе интересно, зачем ей усы, а мне интересно — почему у нее усы, как так вышло, что эволюция наградила кошку усами?

— И что с того, ну будешь ты знать, почему у кошки усы? Кому будет легче, если ты за это знание умрешь?

— Потому, Оль, что через вот это «почему» с промежуточной стадией «почему именно так» рождается «так вот как это работает», и из него — «а вот что из этого можно сделать». Резонансный двигатель тоже результат такого «почему».

Она вздохнула раздраженно, потерла лоб, встряхнула головой, и темно-шоколадная коса, небрежно заплетенная вокруг головы, чуть не рассыпалась.

— Хорошо, пусть будет почему. Но почему именно вы? Нельзя было, что ли, группу добровольцев подготовить, раз уж так приспичило?

— Кто-то другой обязательно напутает и все испоганит. Нет, это должен быть только я. Мы.

— Да чтоб вас… Ты понимаешь, что ты можешь умереть? А твои… идейные последователи? Ладно, если уж на то пошло, буду циничной. У Кары полный дом кактусов, у Сашки только два кота, как-нибудь раздадим и пристроим. Допустим, даже родители Ника переживут, хотя мне сложно это представить. Но остальные! У тебя самого сыну всего три года, ему нужен отец, а не его научное геройство ради фактов и теорий!

— Зато это будут теории и факты, нужные для всего человечества. И для него в том числе. Он поймет, когда вырастет, а вот почему не можешь до сих понять ты, хотя уже взрослая…

— Да кому они будут нужны, если тебя самого не станет? Смерть — величина конечная! Ничего уже для тебя не будет. О себе ты не думаешь… А о тех, кто тебя любит, ты подумал? О жене, о сыне? О…

Она хотела продолжить, но сдержалась. Не время и не место. Но он понял.

— Розовые сопли в сахаре, Оль. И приемчики грязные. Космос — неподходящее место для разговоров о любви. Иди уже, тебе пора наш шаттл отстыковывать. А то график эксперимента нарушится.

Ольга в бессильном отчаянии медленно погладила дверь, словно гладила зверька, и холодный металл под пальцами чуть ниже сменился теплым. Вздрогнув, она остановила ладонь, неведомым для себя образом поняв — Райли точно так же стоит, прижав руку к переборке по ту сторону, и это тепло — тепло его руки.

— Райли…

— Мы не изменим решения. Иди.

Ей захотелось хорошенько выматериться, ударить кулаком, да посильнее, но она только плотнее прижала ладонь к двери, отвечая теплом на тепло. Тихо выдохнула:

— Райли… Удачи.

И поймала в ответ такое же тихое, едва слышное:

— Спасибо.

Она ушла быстро, почти бегом. Но в конце коридора, перед тем как нырнуть в шлюз и закрыть его за собой, не выдержала и оглянулась — дверь в лабораторию оставалась заперта.

Спустя несколько часов она стояла на обзорной палубе и смотрела на транслируемое извне изображение. Крупная металлическая капля шаттла с отчаянной командой ученых внутри словно падала вверх, повернув тонкий конус резонансного двигателя вниз. Будто у космоса есть верх или низ, грустно усмехнулась она.

Сейчас несколько часов уйдет на подстройку под частоту колебаний звездной системы, к которой уйдет шаттл, потом еще время на раскачку, время на поправку под ритмику звездного сектора и ритмы Вселенной… Старик Риман был прав, и множественность пространств и подпространств, в которых вообще невозможно пользоваться евклидовой геометрией, доказали и описали. Весь космос — гигантские медленно пульсирующие соты, а пустоты в них заполнены темной материей. Найди нужную частоту, настройся на нее — и через место, где нет координат, нет пространства, нет времени, да и скорости света тоже нет, потому что ты одновременно и свет, и материя, и звук, путешествующие неспешно по волнам песни Вселенной, резонируя вместе с ней — окажешься хоть на противоположном краю космоса. Надо только точно знать, как поет нужная тебе звезда, иначе рискуешь застрять в тягучей вечности вне времени навсегда.

Теоретически резонанс безопасен. Что такое срок жизни и инфразвуковые колебания клеток тела человека в масштабе миллионов лет, размеров и параметров пульсации Вселенной? С другой — резонанс способен разрушить что угодно, а малейшая ошибка — привести к непредсказуемым последствиям. Пока ребенок качается на качелях — он часть колеблющейся системы, но если он решит спрыгнуть, хорошенько раскачавшись, но что-то не рассчитает — как далеко его унесет безжалостная физика?

Ольга наблюдала за раскачкой шаттла, но перед ее глазами стояла не картинка из космоса, и не данные с голограммы справа от нее, где медленно кружилась многомерная модель космоса, и рядом — ползущая вверх бесконечная череда цифр и формул, яркие точки входа и выхода шаттла из резонансного пространства на галактической карте. Перед ней были искры в темно-зеленых глазах, рыжие пряди, что вечно топорщатся в разные стороны, веснушки и бесшабашная улыбка.

Серебристая капля задрожала, зашаталась из стороны в сторону маятником, начала оборачиваться вокруг себя, мелко подрагивая. Контуры стали расплывчатыми, нечеткими, еще мгновение — и остался только яркий силуэт на сетчатке наблюдателя, а сам аппарат взорвался разноцветными искорками. Ольга моргнула — рассеялись и они. Там, за миллионы с копейками световых лет отсюда, они сложатся в каплю шаттла снова — резонанс не имеет понятия времени и происходит мгновенно. Но что будет с людьми внутри…

Оставалось только ждать. И нормальными здесь были только один факт и одно знание — ожидание продлится всего неделю. Целую неделю!

Неделю у Ольги все валилось из рук. На малейший писк аппаратуры она кидалась к обзорному экрану — вдруг вернутся раньше? Но вестей не было и неделю спустя. И еще неделю. К концу третьей недели она извела сама себя — надо было вскрыть дверь и надавать оплеух по самодовольной рыжей морде! А потом поцеловать. И поплакать, уткнувшись куда-то в середину груди. И все равно, что жена и ребенок, хоть душу отвела бы.

На двадцать третий день после отправки шаттла пространство возле стационарной научной базы, висевшей унылым многоугольным пятном около Марса, озарилось пеленой радужных световых вспышек. Ольга спала, но тут же встрепенулась — почему, она и сама не смогла бы сказать. Так и понеслась к стыковочному шлюзу — босая, сонная, растрепанная. И сразу поняла — что-то не так. Поцарапанные, побитые, но с выражением космических масштабов спокойствия на лице, ученые постепенно переходили из маленького исследовательского шаттла в основное пространство станции. Молчаливые, холодные донельзя. Ольга не рискнула и рот раскрыть, как Райли посмотрел на нее и улыбнулся. Но она почему-то не обрадовалась.

Да что с ними произошло? Она не знала, но почти физически осязала их неправильность. Чуждость. Будто побывав в резонансе они стали… другими. Это не были глаза человека, на нее смотрела сама Вселенная. И даже если в глубине этого изумрудного янтаря застыл сам Райли — он прекратил и малейшие попытки выбраться, намертво застряв где-то внутри самого себя.

Семеро смельчаков прожили полгода. Сначала от полного отсутствия вменяемого сознания и животной агрессии и следующего за ним маниакально-депрессивного психоза их состояние переходило к кататоническому ступору. Они могли сидеть днями, неделями в одной и той же позе с приклеенной на лицо полуулыбкой, неживые, неподвижные, музейные муравьи, застрявшие в недвижимой патоке Вселенной. Потом их кидало в состояние отсутствия чувств — и в этот период они превращались в семерых гениев. Их продуктивность не знала предела — как не знала пределов и их полная выключенность из того, что называется человечностью. Машина, инструмент на службе бескрайнего космоса и науки. Да что там, хирургическая сталь — и та могла показаться более живой. Они не узнавали близких, не задавались моральными или этическими границами в экспериментах, да им вообще на все и всех, кроме науки, было наплевать.

Потом периоды начали увеличиваться, словно невидимая качель раскачивалась по все более широкой амплитуде — и вот уже не неделю они не двигались, лишь улыбаясь, а две, три, месяц. На исходе последнего проблеска личности, где-то в промежутке между звериной агрессией, плачем, смехом и переходом в обездвиженность, Райли посмотрел на Ольгу, на жену и сына, пришедших его проведать, улыбнулся настоящей, живой улыбкой и сказал только одно:

— Песнь вселенной… что может быть прекраснее.

И улыбка сменилась на ту, другую. Иную. Ольгу передернуло, и она прошептала куда-то в пустоту:

— Улыбка вечности…

Выражение стало нарицательным. Группа погибла через пару дней — начались необъяснимые и непонятные процессы в организме. Их кидало то в жар, то в холод, то сердце колотилось, как бешеное, то дыхания почти не было заметно. В конце концов первыми у всех отказали почки. Потом сердце.

— Теперь астронавты знают, что при резонансе нельзя оставаться в сознании. Трагический, но необходимый опыт. Эффект резонанса не действует на животных, предположительно потому, что животное не обладает настолько же развитым сознанием, как человек. Поэтому, чувствуя неладное, собаки и крысы цепенели, вводили себя сами в подобие транса, а люди просто не смогли вовремя понять, чем это грозит человеческому мозгу и личности, — с сожалением в голосе закончил Андервуд. — Список погибших вы можете видеть в каждом межгалактическом шаттле на стене конференц-зала. Это традиция.

Он показал рукой на приметную табличку. Ее знали наизусть все, кто так или иначе в космосе побывал, но из-за грифа секретности мало кто представлял себе, что за семью именами и фамилиями прячется неприглядная смерть во имя науки, человечества и любопытства.

— Так что, надеюсь, информация пойдет вам на пользу, — с привычным тщеславным апломбом произнес полковник, перевоплощаясь из талантливого лектора обратно в придирчивую язву. — И советую не пренебрегать инъекцией анабиотика, чтобы через полгода после полета вас в один непрекрасный день не нашли с «улыбкой вечности» на лице.

Гриф едва заметно дернулся, но тут же ядовито усмехнулся и продолжил:

— С тех пор примерно раз в год-два находится смельчак, которому «все эти ваши ученые — не указ!» или, как вариант, «что правительство от нас скрывает?». Еще ни одного не то что не вернули из резонансного состояния сознания, но и просто не спасли. И чем грозит полный резонанс физическому телу — науке пока неизвестно. Но я бы не рекомендовал вам проводить на себе опыты. Можете идти.

Астродесантники вышли, с негромким гулом обсуждая полученные сведения, но первопроходцы, внимательные, серьезные, не сговариваясь, собрались единым фронтом и подошли к нему. Гриф прищурился. Чего от них ожидать?

Вперед выступил Берц. Разумеется, кто еще мог бы замещать Честера во время отсутствия.

— Кем он был?

Андервуд вздрогнул, уже хотел съязвить про совпадения и ограниченное количество имен и фамилий для всего многообразия человечества, но смешался под взглядами первопроходцев и перевел взгляд на табличку. Четвертая строка. Торжественный блеск мемориального серебра. Призрачный росчерк живой, настоящей улыбки хранится в самой глубине сердца —напротив намертво застывшей в памяти улыбки вечности. Райли Андервуд.

— Моим отцом.

— Мы будем гордиться этими именами.

Гриф смотрел им в глаза, одному за другим, но ни в одном оперативнике, как ни старался, не мог найти ни капли злорадства, притворства или неприязни. Они молчаливо сопереживали вместе с ним. И полковник не смог больше притворяться, сумев произнести лишь одно слово:

— Спасибо.

Берц кивнул в ответ, и оперативники потянулись к выходу. Гриф подождал, пока закроется дверь за последним слушателем, и позволил себе единственный, но глубокий и очень горький вздох. Они ведь его ненавидят всей душой. Должны ненавидеть. Зря он им рассказал про методы своей работы, включив маску стервозного дурака. А может и нет, но сути дела это не изменит: конфликтолог свою работу сделал на совесть и людскую психологию знал слишком хорошо.

И все же как, как сквозь пропажу любимого начальства, сквозь весь объем причиненных ревизором неприятностей оперативники нашли в себе силы для сострадания? Гриф покачал головой. Только бы Честер был жив. Обидно будет потерять такую команду, без лидера они пока могут не справиться и не удержаться вместе.

Проводив завистливым взглядом три астродесантных шаттла, Ви привычным движением свернула длинные волосы в пучок: пора было приступать к работе. В конце концов, нести втроем ответственность за всю колонию — перспектива и почет ничуть не хуже, чем носиться по незнакомой планете с иглометом наперевес. Ви, конечно, себя утешала, но факт оставался фактом: ей было до чертиков завидно.

О чем думал Вик, она не знала, а вот Марту, она видела, было просто спокойно и хорошо. Она понимала: стресс ее коллега и друг перенес нешуточный. А потому первым делом она с одобрения Вика вызвала Дженка и отпустила Марта домой. Отдыхать.

Дженк пришел очень вовремя: из туристического сектора снова поступила жалоба на чересчур навязчивую скорпикору.

Прилетев на вызов, Ви отравила туристов по домою. Мол, нечего тут, они сами разберутся — и вышла из-под купола к ближайшим кустам. Она понимала: скорпикора далеко не уйдет, раз ей тут неведомым медом намазано.

Невольные зрители, потеряв из виду оперативницу, разошлись, а Дженк исправно, насупившись и вцепившись в винтовку, караулил окрестности. Ви не стала ему сообщать, что практически всю зловредную живность люди из-под края купола одним своим видом распугали, и приблизилась к кустам.

Конечно, животное, которое и без того не стремилось от людей убегать, дежурило именно там. Ви присела на корточки и наклонила голову, разглядывая живность. Скорпикора наклонила голову в ответ и коротко зашипела. Но расслабленная поза зверя не коррелировала с голосовым сигналом. Ви наполовину сознательно, наполовину захребетным шестым чувством (а какое еще на Шестом-то отращивать, позже, анализируя встречу, усмехалась она) перевела: беспокоится, нервничает, но не угрожает. Похоже, что скорпикоры просто любят шипеть по поводу и без повода.

Словно в подтверждение ее слов, зверь сморщил небольшой нос, почти полностью спрятав его за головной костяной пластиной, и чихнул. Ви фыркнула. Скорпикора подпрыгнула на полметра вверх и утробно зарычала, шипя, как пробоина в шаттле. Ага, то есть Ви права, оттенки шипения имеют место быть.

Она скосила глаза. Дженк замер, стараясь не дышать, только во все глаза смотрел на животное, впитывая каждую позу, каждое движение, все крохотные признаки общения без слов: приглаженная шерстка — чтобы легче было сложить крылья на спине и имитировать скорпикору Салливана; навострился хвост, блеснув влажным жалом, но не закинут на спину: скорпикора не планирует нападать, просто предупреждает; рычание басовое, без переливов и интонирования, шипение в конце яркое и громкое, не отрывистое и мягкое, как до этого — а вот им и угроза-предупреждение.

Ви заговорила. Сначала скорпикора насторожено урчала, но потом принялась мелодично шипеть в такт словам Ви.

— Ты моя хорошая, я тебя не обижу. Смотри, какие у тебя усы красивые, вот ты моя умница…

Пока скорпикора изображала отпариватель, Ви методично продвигалась к ней. По миллиметру, не более. Дженк оставался на месте, страхуя оперативницу. В конце концов, Ви очень медленным и осторожным движением из положения на корточках переместилась на колени, перетекла по-пластунски в позу лежа и в конце подлезла лицом вверх прямо к скорпикоре под усы. Та с любопытством, без агрессии и злости, протянула к оперативнице вибриссы и старательно ощупала лицо человека. Мягко, нежно, щекотно.

Ви осмелела и, аккуратно сняв перчатку, под шипение зверюги осмелилась поднести к вибриссам пальцы. Скопикора не возражала. Слегка отпрянув, она, легонько ощупав и пальцы, вызволила себя пощекотать по подбородку. Неожиданное ощущение, судя по всему, зверю понравилось: Ви и Дженк услышали громкое басовитое тарахтение.

Ви продолжала почесывать ложную скорпикору, а Дженк для себя отметил в мыслях: провести корреляционные взаимосвязи в этологии крупного хищника Шестого с повадками крупных кошачьих Земли. Пуму посмотреть, каракала…

Скорпикора, внезапно испугавшись порыва ветра и чересчур резко взметнувшегося вместе с ним перезвона кристаллического луга, коротко рявкнула и убежала.

Ви, довольная по уши, спросила:

— Как ты думаешь, есть шанс ее приручить?

Дженк, продолжавший думать о том, что, судя по всему, смысл жизни как таковой с точки зрения эволюции в принципе не менялся нигде и никогда, а это значит, что и поведение зверья Шестого можно осмыслить, а понимание — уже половина подчинения, ответил:

— Похоже, что да.

Сутки мне на отдых действительно дали. За это время я успел и выспаться, и восстановить эмпатические способности, и хорошенько подумать.

В деталях вообразив новый выход в криминальной компании, я переосмыслил свою позицию на кардинально противоположную.

Я понял, что не могу, не хочу и не желаю больше иметь никакого дела ни с кем из своей недокоманды, кроме Райса. Я и так с самого начала пошел на сделку с собственной совестью, ведь, по-хорошему, работая на врага, пусть и под дулом игломета, я предавал свои личные идеалы и идеалы всего Корпуса первопроходцев. Я, конечно, старался об этом думать поменьше, утешал себя моральным компромиссом, что иначе пострадал бы и я, и Тайвин; и штатный гений прав, мои наработки за чужой, по сути, счет ой как пригодятся. Но все равно на сердце было тяжело, и я нет-нет, да и грыз себя за легкость принятого решения.

Потом, получается, я две с лишним недели пахал на составление справочника, при этом большую часть времени искренне полагая, что схожу с ума. И еще полторы — на подготовку людей, которых мне и в обычной-то жизни захотелось бы по широкой дуге в подворотне обойти, не то что работать с ними или учить чему-то. Был ли толк с такого «сотрудничества»?

Лично я кроме нервного срыва, расколотого стола и разбитой губы ничего не получил. Исследовать Седьмой виртуально, реально и эмпатически я и без Алана с компанией могу, напакостить «Апостолу» у меня кишка тонковата оказалась: негде особенно, да и не в чем. Единственное, за что им можно сказать «спасибо», так это за переоткрытие Седьмого, без их чрезмерной инициативности, может, мы никогда бы до него заново не добрались. А себя я мог похвалить только за то, что начал готовить плацдарм для моих ребят, изучив часть опасностей планеты.

Так что после вчерашней стычки я больше не собирался и толики своего мастерства, и крупицы знаний и навыков отдавать на сторону без боя. Я наконец-то осознал, что себя надо ценить как специалиста. И как человека. И пошел бы Андервуд с его придирками… Некомпетентных не крадут крупные криминальные структуры, так-то.

И вот тут я вплотную столкнулся с каверзной задачкой: как отказаться от навязанной работы и заняться любимым делом прям под носом у бандитов? Пепельноволосого я нагло рассчитывал перетащить со временем на свою сторону, такими кадрами не разбрасываются. Оставалось придумать, как подъехать на непуганом змее к Алану и выбить себе такую возможность. Например… Да, так можно. И Тайвина я не подставлю, и Райса. А я… Тут уж как получится.

Когда Алан появился в нашей тюрьме снова следующим вечером, я склонил голову в секундной заминке, изучая его сбитые костяшки пальцев, а потом ультимативно ему заявил:

— Это бесполезно.

— Что? — так же, как и я, склонил голову промышленник.

— Учить ваших людей чему бы то ни было. И кулаками мы тоже ничего не добьемся, ни в переносном смысле, ни в прямом.

— И что вы предлагаете?

— Оставьте мне Райса и дайте два дня. Если за два дня мы вдвоем не отыщем что-то полезное именно вам — я попробую пересмотреть подход к обучению, честное слово! Но пока мне просто мешают и тормозят.

— Что такое «человечность»? — совершенно неожиданно для меня спросил Алан.

Я не стал долго думать.

— Качество такое. Когда двуногое млекопитающее без перьев при отсутствии прямой угрозы для своего существования помогает другим двуногим млекопитающим без перьев.

— Вот она, ваша главная проблема, — с крохотным призраком улыбки констатировал апостолец. — Человечность. Вы верите людям, и ждете того же от них, а этого делать никак нельзя. Я могу обещать вам два дня только в одном случае: в обмен на что-то вещественное. Такая эфемерная субстанция, как честное слово, со мной работать не будет. Итак, за двое суток вы даете результат — или меняете проигрыш на жизнь. А уж чью — вам выбирать. Хотите — Райса, хотите — Тайвина.

— Согласен, — я опешил, признаться, но отозвался мгновенно, хватаясь и за призрак возможности. Тайвин за моей спиной чуть чаем не подавился. — Только если мне выбирать, то я и выбираю. Моя жизнь.

Тайвин поперхнулся вторично.

— За коллегу я еще могу понять, но вы готовы умереть за едва знакомого вам бандита? — изумился Алан. Я впервые видел в его эмоциональном фоне настолько яркое и искреннее чувство. Кроме злости в его исполнении.

— Да, — пожал плечами я. — В конце концов, я принимаю решение, мне и отвечать. Почему во имя моего выбора и ошибок должен расплачиваться кто-то другой? Буду считать, что это жертва на алтарь науки.

— Ты с ума сошел? — хрипло подал голос Тайвин.

Я не стал оборачиваться, только улыбнулся промышленнику: да, мол, так я мыслю, так существую.

Алан пожал плечами и покачал головой.

— Как знаете. Сделка?

— Сделка, — подтвердил я.

Едва Алан вышел, Тайвин поправил очки, сложил руки на груди и с нескрываемым сарказмом заявил:

— За-ши-бись. Героизм головы просто зашкаливает. Инстинкт самосохранения ты сам у себя в настройках отключил, или помог кто?

— Тай…

— Про себя ты никогда не думаешь, я знаю. Про Корпус и своих ребят ты тоже думать не стал. Но ты б про меня хотя бы подумал, а? Если тебя из-за твоего принципиального идеализма убьют, то что буду делать я? — у Тайвина от возмущения заалели скулы, и я, порядком огорошенный, под напором его чувств отступил назад и вжался в угол.

Гений не просто разозлился, он был полон ледяного бешенства вперемешку с ледяными же щупальцами ужаса, природу которого я не понял. Но глубже в чувства друга лезть не мог, чтобы прочувствовать всю их подоплеку — мы же договорились.

— Тай, да брешет он. Не посмеет. Сам же слышал, что нельзя полагаться на его честное слово.

— А если нет? — почти задохнулся от злого волнения ученый. — Он уже готов был однажды спустить курок!

— Курок невозможно спустить, его можно только взвести. Нажимают на спусковой крючок, — педантично сообщил я на автомате и взмолился: — Тай, да придумаю я что-нибудь!

Тайвин замолчал, потом поправил очки и заявил, каждой фразой нанося мне мощный эмпатический удар. Он не понимал, что делает, зато чувствовал и понимал сполна я. Мне словно молотом в душу били.

— Знаешь, что. Когда решаешь что-то в своем суицидальном духе сотворить — попробуй не решать еще и за других. Или хотя бы представь, так, для разнообразия, что они по поводу твоих поступков могут подумать. И что будут потом с твоим хладным телом делать, плакать или ногами пинать. Я не просто раздосадован, обижен и чертовски против твоего решения. Я тоже честное слово дам: я больше ни одного слова вообще в ближайшие двое суток не произнесу. В отличие от Алана мое слово восприми, пожалуйста, как аксиому. Может, тишина поспособствует мыслительному процессу, и тогда твой героический инфантилизм и желание побыстрее сдохнуть сдуются наконец?

Друг молча развернулся ко мне спиной и демонстративно ушел в душ. А я, сжавшись в избитый его эмоциями комок, опустился в угол у закрытой Аланом двери и тихонько вздохнул, не найдя сил даже заскулить. Я же как лучше для всех хотел, гад ты гениальный, вот за что мне прилетело?

Меня перетряхнуло, и я обнял себя за плечи. Не выдерживала моя бедная психика. Слишком много на одного меня пришлось в последние пару месяцев, пару недель, и два последних разговора. Я не справился с ролью руководителя на Шестом, да что там руководителя, я и роль живца провалил. А теперь не справлялся ни с новыми способностями, ни с моральными выборами, ни с изучением нового мира, ни с ответственностью за свои решения. Очкастого обидел, и не до конца осознавал даже, чем.

Вот бы сейчас раз — и Берц тут нарисовался! Но я понимал, что спасать нас скорее всего не прилетят. Земля и ревизор на это не пойдут, а оперативники при всем желании не смогут. Да если кто-то и сподобится, планета же огромная, как искать крохотную базу на ней…

Свернувшись под гнетом собственных мыслей в клубок, я настолько себя взвинтил в ожидании гения, что когда он вышел из душа, я посмотрел на него, открыл было рот… И промолчал, глядя как мой тощий друг, сверкая лопатками, натягивает на себя безликую здешнюю футболку, зачесывает абсолютно мокрые волосы в тонкий хвост и устраивается поверх пледа на своей кровати, разворачивая на планшете очередной трактат с зубодробительными конструкциями формул.

Я представил, что так дальше и проходит вся его жизнь, день за днем, в тишине, пустоте, среди серых стен, в серой футболке, среди серых людей под руководством одетого в черное Алана, и опустил глаза. Я-то хоть наружу могу выйти и весточку с полей принести. А если и меня не будет… Стало горько и стыдно.

Но решение я уже принял, и отказаться от него не мог. Я тоже слово дал, и буду его держать до конца. Однако при этом прицельно искать для «Апостола» наркоту я ни секунды не собирался. Оставалось только надеяться на чудо, думать, как же все-таки выкрутиться, и на всякий случай привыкать к альтернативе.

Выключили свет, и я окончательно сполз по стенке вниз и вытянулся, понимая, что беспокоить гения не хочу. Подложил руку под голову и задумался. Интересная это оказалась задача, попробовать осознать, что через двое суток тебе, возможно, предстоит умереть. Алан, несмотря на то, что сказал, от сделки может и не отказаться, и за делом у него не заржавеет. Зависит от того, насколько я его выведу из себя. Тай прав, мы уже это проходили. И насчет моей глупости он прав… Но и у меня ломать свою душу сил больше не было.

Да, я доверяю людям, природе, миру. И за свои убеждения вполне готов умереть, но других я просить об этом не вправе. Именно так, и никак иначе.

Весь этот эмоциональный концентрат я, повинуясь непонятному мне самому порыву, распустил импульсами во все стороны. Может, кто-то да воспримет, не может же быть на базе столько народу — и все антиэмпатические дубы? Но больше всего у меня было осторожных чаяний относительно таинственного обитателя Седьмого. Кто-то же посторонний был? Я же не сошел с ума на почве игр с собственным разумом? Нет, я точно помнил, как и когда мне помогли. А если помогли раз — может, я могу обнаглеть и попросить помощи вторично? Да и Алан все-таки вряд ли выполнит угрозу, а я уж постараюсь за два дня придумать, как выкрутиться. Словом, я хотел вцепиться во все вероятности, до каких только мог дотянуться.

Думал я долго, качественно и настолько ушел в себя, что не заметил, как заснул, прямо там, на полу возле двери. Проснулся уже посреди ночи, обнаружил под головой подушку, а на себе плед, и тихонько переполз на кровать досыпать, стараясь не шуметь.

Утром я выбрался из-под одеяла, кивнул ученому, выпил стакан воды (завтрак категорически не лез внутрь) и постучал в дверь, вызывая охрану.

Очкастая зараза со мной разговаривать не пожелал и в мою сторону старался не смотреть. Я и не настаивал.

Не хочешь говорить — не надо, ты мне подушкой и пледом и без слов все сказал. Я пристыжен, я подумал и про тебя, и про себя, и про Корпус. Я должен тебе извинения, а еще я перед тобой в долгу за то, что мое сознание и подсознание быстро договорились, и я с утра не безвольная страдающая тряпка, а нормальный человек со слегка натянутыми нервами. Так ведь и ситуация стрессовая. Но вслух я тебе этого не скажу. Просто пойду и найду для нас выход отсюда.

Райс меня уже ждал: в полной экипировке, собранный, внимательный. Я не стал ничего объяснять, просто повертел его во все стороны, подтянул все ремни и подсумки, отрегулировал температуру на термоподсумках и натяжение магнитных застежек.

— Вот так правильно. Пояснишь?

Райс послушно отрапортовал правила хранения биообразцов, а про застежки на оружии я пояснил уже сам. Сопротивление должно быть, иначе упадет винтовка в руки в ненужный момент, но и обычным его делать нельзя — иначе когда надо теряешь треть секунды.

Райс улыбнулся в ответ, и мы вышли за пределы базы.

Седьмой жил как привык. Стрекотал, лепетал, тянулся к лучам своей звезды, алел, лиловел и фиолетовел всеми частичками сразу. Я опустился на колени и поймал кончики причудливых колосков и луговых цветов в ладони. Без слов, без мыслей, без объяснений. Я хотел жить этим миром и быть вместе с ним прямо здесь и сейчас. Не чувствуя полноценного контакта, я снял перчатки и повесил их на пояс, игнорируя все правила безопасности: новый мир требовал касания, и я не мог ему отказать. К тому же какая уж тут безопасность, за два сна до вероятной смерти.

Будучи полностью в эмпатическом контакте с реальностью, я не стал контролировать Райса. Он, тем временем, с опаской обозревая окрестности, подошел ко мне, присел на корточки и сообщил:

— У тебя зрачки сиреневым светятся.

Я улыбнулся.

— Не пугайся. Я просто чувствую его весь. Седьмой. Целиком.

На самом деле я, конечно, врал себе и Райсу. Чувствовал я максимум растения и мелких зверей, и не дальше, чем за пределы небольшого луга, но и этого мне хватало выше макушки. Оказалось, что эмоции — настолько обширный и невероятный канал коммуникации, к тому же, как выяснилось при прямом прицельном контакте, двусторонний, что я просто не мог отказаться от бесконечного диалога с многоголосьем Седьмого.

Подозреваю, что выглядел я как неизлечимо больной житель психиатрического стационара. Улыбка не хотела сходить с лица, я постоянно оглядывался, раскладывая ощущения на многогранные слои, сигналы жизни на отдельные мелодии ее инструментов, а их не становилось меньше, но и больше, к счастью, тоже. Вся эта симфония взяла и включила меня в свой оркестр, и с непривычки я оказался человеком, который всю жизнь слушал восьмибитную музыку, а потом пришел на концерт в филармонию. Слезы текут, а что слушать и слышать в первую очередь — и не поймешь.

— Сядь, — дернул я Райса за руку.

Райс послушно уселся рядом.

— Включись. Здесь голосов не меньше, чем в пустых домах на Алтае.

Сначала он не понял, о чем я, пытаясь пользоваться исключительно ушами. Но мне помогли. Спустя пару минуту ко мне на руки залез уже знакомый змей — и я удовлетворенно вздохнул. Так я и думал. Не зря я вчера выложился. И, казалось мне, что и некое родство эмпатических импульсов таинственного доброжелателя и змея успел учуять, несмотря на нежелание зверя контактировать со мной в две стороны. Но эта мысль мгновенно ускакала, не дав мне цапнуть ее за хвост. Может, почудилось… Потом подумаю.

Словно отвлекая меня, в глубине змея зародилась мощная волна непонятной мне природы. Казалось, вибрирует каждая клеточка его тела — и я почти увидел, как он засветился от эмпатического усилия. Связь эмпатии и биоэнергетического потенциала клетки…. Я снова очистил мысли. Это к Тайвину.

Я настроился, присоединился к волне, скользнул вслед за ней — и через пару минут мы слушали невероятное великолепие Седьмого всей душой уже втроем. Райс замер, впитывая новизну мировосприятия, а я, потянувшись к змею, принялся нащупывать взаимопонимание. Змей снова выставил инстинктивную защиту, а я, не став настаивать, попробовал чувствами ему рассказать, что нас ждет, если он мне не поможет. Если бы он провел нас за пределы базы, как в тот раз… О большем и не прошу. Выживать в чужой природе я учусь быстро, а тот, кто мне помог, большой, гулкий, странный, объект интереса просто так под кустом подыхать не бросит. Наверное.

Вернулись мы с Райсом, что удивительно, довольно быстро. Нам даже не дали втык за прерванную голосовую трансляцию. Я отдал образцы, максимально безопасные, те, которые подсказал змей и без слов нашептал нам сам Седьмой, и попросился к себе.

Зашел и лег на пол у двери. Зная, что Тайвин не может интерпретировать эмпатические посылы в полной мере, я принялся распространять по нашему каземату максимально концентрированные образы чуда. Чувство сопричастности. Радость общения с иным миром. Искреннюю просьбу меня простить. Надежду на свободу.

— Знаешь, — сказал я через некоторое время в пространство, когда молчаливое обиженное сопение очкастого друга приутихло. — Ты прав. Я не могу решать все и за себя, и за других, и действительно допустил глупость. Но ты бы только видел Седьмой… Если что, мне не обидно будет завтра умереть. Но, кажется, у меня появился план.

— Зато стыдно должно быть, — эхом отозвался Тайвин, подошел ко мне и протянул руку, принимая мои извинения. — Потому что его красоту ты так никому толком и не показал. Соберешься в следующий раз играть в героя-одиночку, вспомни о том, что у тебя есть друзья и коллеги. Что за план?

Я с благодарностью принял его ладонь, поднялся с пола, кивнул и только раскрыл рот, чтобы огласить варианты, как меня прервал звук сирены. За дверью забегали, и мы уставились друг на друга с одной-единственной мыслью. Это за нами. Значит, ждать у моря погоды нельзя. А то в суматохе нас могут спасти совсем не те, и совсем не туда. Нужен другой план, и я мгновенно его придумал. Впрочем, он от первоначального не сильно-то и отличался.

Алан сидел в лаборатории в уголке и наблюдал за процессом сворачивания базы. Вокруг царила суматоха. Спешно паковали и грузили в суборбитальные флаеры научное оборудование, копировали по десятому разу информационные наработки, безжалостно уничтожая стационарную технику, и бережно сортировали химические образцы. Шаттлы с астродесантниками и, как предполагал Алан, с оперативниками Корпуса на борту, собирались на вылет. Потеряшек своих спасать намылились. Ожидалась полнейшая задница через три дня, если информатор не ошиблась — пока раскачаются, пока срезонируют, пока снизят частоту колебаний и долетят до планеты… Времени было вроде не так уж мало, но по факту — в обрез.

Честера Алан, естественно, ни в какие подробности не посвятил, и его предложение про два дня пришлось как нельзя кстати. Алан согласился. Выдвинул идиотское условие в героическом ключе, на которое первопроходец тут же клюнул. Алан про себя только хмыкнул: и зачем Безымянному такие сложности с ЭМИ, этого помани возможностью спасти мир, и никаких больше кнутов и пряников не надо, сам все сделает, только за правильные ниточки надо вовремя дергать.

И Алан предусмотрительно дергал: в момент выхода Райса с Честером в поле и в момент возвращения суета приостановилась, чтобы не настораживать первопроходца, а Райсу было велено молчать. Алан предполагал, что заразная честность оперативника может и на его напарника повлиять, потому собирался завтрашний день начать с угроз и шантажа: убивать Честера он, понятно, не собирался, а вот мелкой сошкой вполне можно было пожертвовать. Но не успел.

Взвыли сирены, мгновенно и без того суетливые старания превратились в потревоженный термитник. Напуганные тревогой лаборанты не знали, за что схватиться в первую очередь, а бойцы, стремясь пробиться к боссу, нескольких чуть с ног не сбили. Алан воспринял завывания с философским спокойствием — чего-то подобного он и ожидал с минуты на минуту, а не через три дня.

Но гораздо большей неожиданностью стали три скоростных космофлаера. Явились они намного раньше спасательной делегации с Шестого, и Алан понял: схема с лаборантом Барским рухнула окончательно. Джефферсон недоволен, вот и прислал одну руку, чтоб помыть или ампутировать другую. Поморщившись, экономист переместился в свой кабинет и послал за неуемной парочкой. Предъявить как показатель продуктивности следовало хотя бы их.

При себе Алан предусмотрительно оставил троих, в том числе Райса. Мало ли что первопроходец мог напеть ему в уши.

Через пару минут к Алану зашли три фигуры, движения которых скрадывал переливчатый «хамелеон». И знакомый бесцветный голос их предводителя, слегка искаженный через вокодер шлема, поинтересовался:

— Терпим фиаско?

Алану очень захотелось содрать с Безымянного шлем и разбить в крошево нос и челюсть, но он сдержанно спросил:

— Три машины? Фиаско так не эвакуируют.

— Твоя правда, — хмыкнул бывший партнер. — Нашли что интересного?

— Пару легких стимуляторов, переключатель сознания из человека в животное, — отчитался Алан, — освоили начальные навыки работы с планетой.

— Что, все? — хмыкнул Безымянный. — Негусто. Совету захочется большего.

— Послал уже за большим, — буркнул Алан.

Через десять минут стало понятно, что охрана не особенно спешит обратно. Можно было два раза всю базу за это время обойти.

Убедившись, что о видеонаблюдении или прослушке Алан не позаботился, Безымянный фыркнул и распорядился:

— Теряешь хватку. Ты со мной в первый флаер. Кто из снайперов остался?

Такими словами просто так не бросаются — значит, Совет синдикатов второй ошибки подряд Алану не простил, если прислал одного из своих невидимок, если не главного, подумалось Райсу у шефа за плечом.

И стало слегка не по себе: переделов власти он не любил. Новая метла не только всегда метет по-новому, но и норовит смахнуть за порог всех, кто вовремя не подсуетился быть чуть большим, чем пыль под ногами власть предержащих. Поэтому Райс выступил вперед, как и еще один молодчик в тяжелой броне с высокоточным иглострелом за спиной. Его Райс знал плохо, и узнать поближе не стремился — просто туповатый исполнитель с тремя извилинами в голове. Но старательный, не отнимешь.

— Держите. Пленников, если удастся захватить, во второй флаер. Если не удастся — ликвидировать и бегом в третий.

Райсу и его невольному напарнику в ладонь легло по тяжелой игле с блеснувшим на просвет ярко-золотистым сердечником. Райс повертел снаряд в пальцах и вопросительно глянул на новое начальство.

— Вопросы, боец?

— Один выстрел?

— Этого хватит. Ты правильно заметил, но подробности тебе знать не надо.

— А если шанс будет только один?

— Снимайте очкарика. Второй в меньшем приоритете. Ясно?

— Да, босс, — в один голос сказали невольные добровольцы, только одна интонация была собачье-подобострастная, а вторая — нейтрально-пространная.

Они ушли, а Алан, чувствуя укол сожаления, — пикироваться с глупым первопроходцем было весело, и на расходный материал тот никак не походил, как и очкарик — спросил:

— Что так?

— Что не контролируешь, то сделает сильнее не тебя, а других. Следовательно, для других нет ресурса — для тебя нет потенциальной проблемы. Пойдем, до штурма минут пять.

Алан тяжело вздохнул, хотел было предупредить, что Райсу не стоило доверять такое ответственное дело, как пристрелить или конвоировать пленников, но мстительно промолчал и последовал за Безымянным. Эвакуироваться.

Я немедленно переключился в боевой режим. На эмоции и разговоры времени не было. Кинулся к столам, взял две мензурки с пробками, налил в них воды, закупорил и одну вручил Тайвину, велев:

— Халат сними.

— Зачем?

— В темноте видно будет, — пояснил я, размахнулся и метнул вторую в лампу на потолке. Нашу тюрьму точно не готовили под настоящую камеру строгого содержания — лампы не были ничем защищены.

Жалобно звякнув, мензурка разлетелась в пыль, а лампа под потолком погасла. Тайвин включился в подготовку поля боя, и несколько минут мы сосредоточенно «выключали» свет.

Когда осталась последняя лампочка я скомандовал:

— Стоп. Дверь открывается справа налево, значить, у нас будет пара секунд в левом углу, чтобы застать врасплох охрану. Не высовывайся, а если планируешь, то держи.

Я смахнул с ближайшего стола содержимое, с силой шарахнул мебелью об стену и вручил Тайвину обломок доски. Гулять так гулять. Остальные столы я опрокинул так, чтобы казалось, что мы за ними прячемся,

— Бить строго плоскостью по ушам. У них шлем тактический, я видел, значит, защиты нет, а связь есть. Оглушить будет лучше всего. Но вот как их заманить… Ты чего боишься?

— Темноты, — хмуро признался гений.

— Пойдет, — азартно прицокнул языком я. — Я вырубаю последнюю лампу, ты начинай бояться. Я подхвачу, усилю, и когда парни зайдут, тут мы их и закошмарим.

— Звучит сомнительно, — поднял бровь Тайвин.

— На свету у нас с голыми руками против легкой брони шансов нет. В темноте, если ты рыпаться не будешь, а я наведу панику, будет проще. Главное — хотя бы один игломет в руки заполучить. А лучше шел бы ты в спальню и сидел там тихо на кроватке.

— Разбежался, — фыркнул гений и покрепче перехватил деревяшку.

Я не стал возражать, разбил последнюю лампу, и мы погрузились в темноту и молчание. Сердце у Тайвина начало биться быстро и неровно, я это то ли слышал, то ли чувствовал. Похоже, что темноты мой очкастый друг боялся действительно всерьез. Но долго ждать не пришлось: буквально через пять минут дверь шипнула сработавшими сервоприводами, и я, как мне показалось, не вполне грациозно, но пристойно сыграл на паре «азарт и страх».

Учуяв сопротивление, бандиты вошли внутрь, направив оружие на столы. С опаской, но вальяжной расхлябанностью. Дежурного на входе не поставили, по сторонам от двери не посмотрели и обернуться и не подумали. Дескать, кого тут бояться.

Да уж, не астродесант и не спецназ, а мне и на руку. Спустя пару секунд дверь за ними автоматически закрылась, и, пока они соображали, не включить ли фонарики на оружии или касках, я принялся транслировать им безотчетный и ничем необъяснимый первобытный страх темноты. Отчетливо чувствуя, как распространяется, откликаясь, легкая боязнь из солнечного сплетения к рукам, ногам и голове, превращаясь из беспокойства в панику, я подкрался к одному. Втерся в эмпатический контакт, надавил двумя большими пальцами на сонные артерии и вырубил до того, как мужик понял, что мое касание — отнюдь не пальцы ласковых гурий. А нечего шею голой оставлять.

Второго я взял на болевой и удушающий, а третий, включив подсветивший нас фонарик, промедлил несколько секунд — Тайвину этого хватило, чтобы подкрасться и со всей дури отвесить ему по уху. Пока он тряс головой, я, придушив своего пленника, вытащил из кобуры его портативный игломет. Выщелкнул обойму. С парализантом, как я и думал. И обездвижил всех троих, пока в себя толком не пришли. Но тут безопасные иглы кончились.

Я проверил другие иглометы: остальное оружие оказалось почему-то с боевыми. Я с досады аж зашипел. Но пришлось удовольствоваться чем есть.

— Переодевайся, — бросил я Тайвину, включив пару фонариков. Тот стоял, сомневаясь, и через секунду я сообразил: если хотя бы один охранник мне по комплекции подходил, то остальные двое… Гений в броне будет болтаться, как одинокая шпрота в консервной банке. Да, незадача…

— Ты…

Я, полный адреналина и предвкушения свободы, старательно натягивал на себя чужую броню и не сразу сообразил.

— Что?

— Ну…

— А, у тебя когнитивный диссонанс случился? — пошутил я и ощетинился жесткостью. — А ты думаешь, четыре… нет, пять лет тренировок и полевой беготни не научили меня кое-чему? Нет, Тай. Я может, и идеалист, да, и смахиваю порой на хомячка-параноика с претензией стать легендой премии Дарвина, но зубки у меня немаленькие. И ядовитые. За свои идеалы, за себя и за тебя я действительно могу постоять, побегать и пострелять. Или сдохнуть, — с толикой веселого злого азарта рыкнул я. — Держи.

Я протянул ученому шлем и нагрудную броневую пластину. Не комплект, но хоть что-нибудь. Остальной субтильный гениальный организм я постараюсь защитить.

— Просто удивился. Каков план? — поинтересовался Тайвин, без вопросов принимая броню.

— Я тебя сопровождаю к Алану. Его кабинет вроде у лабораторий. Второго, меня то есть, уже типа увели. А из лабораторий у меня разведан потайной ход, помнишь? А там я тебя с аборигеном познакомлю. Постарайся не отсвечивать и не нарываться на неприятности.

— А ты знаешь, куда идти?

— Знаю, — ухмыльнулся я, подтянул на друге нагрудную бронированную пластину, надвинул себе на глаза щиток шлема и затемнил, чтоб по глазам не узнали. — Звериные инстинкты подскажут.

— А…

— Пошли. — приказал я, оборвав его на полуслове.

Я и сам не был уверен в успехе. Пусть лучше будет хрупкая надежда и риск сейчас, чем надежность через полчаса, когда уже и не надо будет.

Половину пути до лабораторий мы прошли без эксцессов. Сирена выла, все суетились, до нас никому особенно дела не было. Ведут пленника куда-то — значит, так надо, пусть ведут. Тайвин сначала дергался было, потом подуспокоился и перестал. Но у последнего узкого коридора на нашем пути встретился Райс.

К счастью, больше ни одной живой души тут кроме него не шастало, почти все смылись, и я было тоже решил нахрапом мимо проскочить, но Райс поднял винтовку. Я задвинул ученого за спину и вскинул игломет в ответ.

— Шлем сними.

Я не стал Райсу перечить, правой рукой продолжая держать своего воспитанника под прицелом, а левой — стаскивая надоевшую деталь брони.

Пару секунд мы с Райсом смотрели друг на друга с иглометами наизготовку. Как он меня узнал, я так и не понял. Хотя, наверное, по манере движений, мы же успели немало часов провести в виртуальных тренировках и два раза ходили в поле, мог запомнить какие-то характерные для меня особенности или жесты.

Штатный гений сзади только с досады крякнул, ему я благоразумно оружие давать не стал — пленникам иглометов не дают, да и какой из него стрелок я не знал, мало ли, а мне хотелось вместе с ним отсюда живыми и желательно целыми выбраться.

Я тихонько у него спросил:

— Ты мне доверяешь?

Тайвин секунду помедлил с ответом. Затем выдохнул и признался:

— Верю.

Я опустил оружие. В стволе были боевые бронебойные иглы, а стрелять в людей на поражение я просто физически не был в состоянии, потому что человеческую жизнь почитал одной из главных ценностей в моей системе координат. Так что распоряжаться и разбрасываться ею не мог. Тем более на кону жизнь человека знакомого, за которого я чувствовал определенную долю ответственности. И с которым сегодня разделил единение с новым миром.

Райс в конце коридора одарил нас долгим тяжелым взглядом. Затем тоже опустил ствол, достал из кармана мелкий предмет, уронил на пол и придавил ботинком. Похоже, это была игла с каким-то необычным наполнением, звук лопнувшего сердечника я узнал. Райс сам себе кивнул, а мне махнул левой рукой куда-то себе за спину — там, как я нечеловеческой памятью запечатлел, как раз вход в лабораторию, а уж оттуда до спасительного подзаборного лаза, на который я изначально и рассчитывал, было буквально рукой подать. И — я чувствовал — меня там уже ждали.

Шмыгая мимо Райса, я на мгновение остановился, приподнял вопросительно бровь.

Он качнул головой.

Тогда я молча положил ему руку на плечо в благодарном жесте и уловил сложнейшую смесь эмоций: он одновременно и радовался, и сомневался, тягостно предчувствовал возмездие за свое решение, и в то же время смутное тепло изнутри грело его уверенность в правильности поступка. В то, что все обойдется, он ни на грош не верил, и я только досадливо мотнул головой. Надо будет обязательно это исправить при случае, человек без веры в чудо жить не может, иначе это не жизнь, а вегетативное существование озлобленного на весь мир овоща.

Дверь в лабораторию оказалась не заперта, а само производство — свернуто, повсюду царили следы спешных сборов и разрухи, которая бывает только если земля под ногами совсем горит.

За столом к нам спиной упаковывал последние пробирки с ярко-синей жидкостью неизвестного мне происхождения лаборант, опознаваемый по халату. Пока он не обернулся и нас не увидел, я быстро подскочил к нему и от души огрел рукоятью игломета по затылку. Халатоносец мягко осел на пол, с моей помощью и поддержкой не произведя большого шума, и я принялся обыскивать его в поисках код-ключа, ведущего на улицу на задний двор.

— Почему ты его не убил? — в лоб спросил меня штатный гений.

Вопрос застал меня врасплох, но я, не поднимая глаз и не перестав копаться по чужим карманам, ответил:

— Ты про Райса или про этого?

— С Райсом мне все понятно — очередного фаната к себе в копилку прикарманил. Про этого.

— Ты не готов смотреть на смерть, мне кажется. Я тоже. Да и зачем?

— Сейчас было незачем. А если будет? Если… если совсем у тебя не будет выбора, Чез? Если или ты — или тебя? Или меня… — совсем тихо добавил он, и тут уже я насторожился. До того, как я поднял на него взгляд, меня обдало волной болезненной горечи, чувствами вины и злости, которые мой друг больше сдерживать не мог.

Тайвин очень досадовал на себя за тот случай с наркотиком. И за компанию взял на себя вину за мой самоубийственный недавний идиотизм. Он не был в силах простить себя за то, что я оказался из-за него под дулом игломета. Думал, что и во второй раз я из-за него подставился. Корил себя за то, что испугался и сорвался на мне. И в его сознании лебедь, рак и щука — ум, честь и совесть — тянули его душу в разные стороны. Мне на секунду показалось, что в Средние века человеку на дыбе было легче, чем моему другу сейчас. Получается, пока я к нему в чувства неблагоразумно не лез, он сам в себе варился-варился и дошел до кондиции, как водится, в самый неподходящий для эмоций момент.

С таким настроением мы далеко убежать не могли, и я, оторвавшись от увлекательного занятия по обшариванию одежды, сконцентрировал все свое душевное тепло и желание помочь, отправил их в по-осеннему тоскливые серые глаза друга долгим пристальным взором и ответил:

— Отпусти уже мои грибные подвиги восвояси, Тай. Ты прекрасно знаешь, что выбора у меня не было, у тебя — так тем более. Либо Алан меня бы пристрелил, как бешеную крысу, либо у меня был крохотный, но шанс. И его мне дал ты. Считай, что ты сам с собой в расчете, а я-то уж точно доволен тем, как все обошлось в итоге. А касательно твоего вопроса… — Я помедлил, формулируя. — Понимаешь, внутри каждого человека — целая Вселенная. В любом случае, вообще в любом, будь человек хоть до мозга костей мелочный и поверхностный. И убивать целый мир — не просто преступление, это еще и убийство собственной души. Поэтому если у меня будет возможность кого-то этим спасти — я лучше отдам свою жизнь. За тебя, за Райса, за моих ребят, за Шестой или этот невероятный сиреневый Седьмой мир. Собственно, что я и собирался сделать. Я ведь не шутил, да и не геройствовал, если честно. Просто я никогда не отниму чужую жизнь. И не проси.

Тайвин дрогнул, несмело улыбнулся и кивнул. Конечно, положено было восстановлению его душевного равновесия только начало, но хотя бы что-то.

— И Андервуда пощадишь? — с долей ехидства поинтересовался оттаявший очкастый.

— Эх, ты бы знал, с каким удовольствием я бы ему прописал целительных лещей! Но да, пусть живет, — великодушно разрешил я и вернулся к обыску. — Есть в нем какие-то несостыковки. Или он гениальный актер, или у него что-то такое в жизни произошло, что он сам от себя прячется, зуб даю.

— Чей зуб?

— Скорпикорий, не свой же, свои зубы мне жалко, а у нее новый вырастет.

— Кстати, по его поводу, я давно хотел тебе сказать…

— Вот сейчас? — от всей души изумился я. — А что, сейчас для таких разговоров самое время и место? Нам бы выбраться, Тай! Забудь ты про полковника!

Я ловким движением вытянул из предпоследнего кармана бессознательного лаборанта цепочку с код-ключом и, зажав в кулаке, потряс им у ученого перед носом.

— А вот и наш ключик к свободе! Идем?

— Идем, — подхватил повеселевший Тайвин.

— Броню придется снять, — вздохнул я. — Иначе не пролезем.

Тайвин, не теряя времени, расстегнул ремешок шлема под подбородком, а я постарался успокоиться и не нервничать: впереди было самое сложное.

Базу «Апостол» оборудовал небольшую. Вокруг крупного внутреннего двора вдоль кругового забора тянулись соединенные между собой цепочки типовых модуль-блоков: казармы, столовая, спортзал или скорее тир с оружейной комнатой, тут надо быть осторожными. Дополнительный глухой блок, обычно при казармах там размещали комнату отдыха — тоже объект повышенной опасности. Дальше в центре научно-административный комплекс с парковочной площадкой для флаеров на крыше. Сейчас там стояло три космофлаера и четыре суборбитальных машины. Снова спортзал с парой учебных комнат и глухой блок на месте возможного помещения для командного состава. Ни окон, ни дверей, заварено наглухо — там-то их и держат, прикинул Берц, глядя на схему. Главный выход в комплексе один, через ворота, входов в комплекс Берц насчитал три: главный, со стороны казарм и с обратной стороны научной части центрального комплекса. Судя по вытоптанной между ним и забором участком травы, там была банальная курилка.

Флаерами тут рисковать не стоило, надо по земле подходить к воротам, вышибать их сосредоточенными зарядами, а потом идти через главный и боковой входы, одна группа по правому блоку комплекса, одна по левому и одна — сверху донизу чистит центр. На вышках вдоль забора надо сразу снять снайперов, на крыше центрального комплекса контролировать их появление, и по возможности не дать улететь космофлаерам. Суборбитальные никуда не денутся, а вот эти слишком легкие и маневренные, улетят — и ищи потом. Роджер с первопроходцем согласился, подкорректировав ряд деталей.

Как и предполагал Берц, вряд ли в недрах базы могло скрываться больше ста человек, и от трети до половины — наверняка штатские. Должен же кто-то еду готовить, за микроскопом сидеть, порядок наводить, в конце концов. Но особенно он не обольщался: во-первых, их первым делом вывезли, во-вторых, в криминальной среде порой и ученые, и поломойки со стряпухами стрелять умеют.

Едва шаттл приземлился на безопасном от шальных выстрелов расстоянии, оперативники осторожно рассыпались полукругом вдоль выхода, пригибаясь в зарослях высоченной травы. Берц и Роджер скрылись за бронированными щитами и принялись наблюдать.

Со стен свистнули бронебойные и разрывные иглы, и Берц неприятно удивился: судя по разлету осколков враг использовал шрапнельный тип снарядов. Между прочим, запрещенный межпланетарным гуманитарным правом. Бандиты, что с них взять.

Перед глазами бойцов на внутренней стороне шлема визор спроецировал опасные точки: бояться в тяжелой экзоброне им можно было только тяжелых бронебойных винтовок и турелей: тефлон, как выяснилось, бонус к защите тоже давал неплохой. Турели программисты «Авангарда» вывели из строя почти мгновенно. А ручного тяжелого оружия было не так уж много — половина базы успела эвакуироваться, и, надеялся Берц, не прихватив с собой пленников. Ради них база построена, и их вывоз руководство будет контролировать самолично, а координировать эвакуацию проще с поверхности, чем с орбиты. Логика шаткая, но космофлаеры говорили, что вывод верный. На такой технике только богатые люди летают.

Хорошо, что Вернер все-таки снарядил боевой крейсер, и пять грузовых шаттлов из восьми на орбите смыться не успели. Куда им с их пукалками против восьми рельсотронов маневренного «Стила». Их точечно подбили по отсекам с резонансниками и оставили висеть мертвым недвижимым грузом: воздуха там на неделю хватит, так что переговоры и перестрелки еще предстоят. Можно будет там поискать, если что. А пока самое важное: наземная зачистка.

Подождав, пока по вышкам отработают снайперы Роджера, Берц снова махнул рукой, и первопроходцы, пригибаясь, стелясь по траве зигзагами, быстро, но осторожно приблизились к воротам, отмечая безопасный трек. Али внезапно вильнул: из-под земли вхолостую клацнула чья-то очень зубастая пасть. Первопроходец кинул маячок и двинулся дальше — десантура обойдет. Через минуту ровно так же подпрыгнул на месте Красный, потом Уилл. Великолепная пятерка с каверзами животного мира Седьмого умудрилась не столкнуться.

Берц переглянулся с Роджером. Тот показал «класс» и уважительно склонил голову: профессионалы. Десантура там скорее всего немало ног и рук бы оставила.

По первым трем безопасным трекам под прикрытием тяжеловооруженных головных бойцов прошли саперы. Заминировали ворота, отозвали всех назад. Грохнуло. Через минуту во внутренний двор слаженными группами по всем безопасным проходам полился спецназ — а за ними увязались и первопроходцы, и Берц с Роджером, выбрав идти по следам третьей группы — сразу к цели.

Комната за комнатой оставались позади, редких отставших от основной массы обитателей базы укладывали лицом в пол, Берц отмечал краем глаза: голопроекторы в спортзале. Заставляли работать или, зная Чеза, скорее он их заставил. И ничего предосудительного Берц в этом не находил. Комната с интерактивной доской, на ней — набросана знакомыми штрихами чья-то зубастая пасть, обведена концентрическими кругами, подписана выученным за годы совместной работы почерком, но неровно, с рваной толщиной линий. Нервничал, злился.

В глубине души росла тревога. Усилилась по экспоненте, как только они услышали характерный свист, а потом увидели через окно старт с посадочной площадки двух космофлаеров из трех. Берц дернулся, чертыхнулся и прикрыл глаза. Только бы не с пленниками на борту, только бы все это не напрасно!

Но следующая же комната его мгновенно успокоила. В темном большом пространстве, полном битого стекла, воды и опрокинутых столов, обнаружились три парализованных тела, с одного, помельче, снята броня, с другого — шлем и нагрудник. Берц расплылся в улыбке: естественно, Чез не стал сидеть и ждать, пока его под белы рученьки выведут из тюрьмы и увезут прочь. Оставалось понять, куда завела шальная мысль неугомонных друзей. Обнаружив в лаборатории скинутую броню, нагрудник и шлем, Берц поморщился: не самое здравое решение. Найдя на небольшом заднем дворе-курилке лаз за ящиками, первопроходец лезть туда не стал и пошел к центральному выходу.

Роджер его окликнул:

— Ты что-то понял?

— Пойду отловлю наших пропаданцев. За это время должны были до ворот отсюда доползти.

— Это мы их зря спасали, что ли? — попытался почесать в затылке Роджер, но, наткнувшись пальцами на шлем, опустил руку.

— Нет, — в невозмутимом голосе Берца слышались теплые довольные нотки. — Мы дали им время облегчить нам задачу.

К моему удивлению, змей не был против штатного гения. Как только мы с другом протиснулись под забором и оказались в копне лиловой травы, он скользнул к замершему Тайвину вплотную, посмотрел ему в глаза, звонко щелкнув, обвил мне левую руку и вытянулся вперед, указывая путь.

Землю тряхнуло, по барабанным перепонкам ударил гул взрыва: ворота штурмуют? Змей дернулся, но контакта со мной не прерывал, а я старался зверя успокоить.

— Но… Как… — Тайвин, казалось, дар речи потерял.

— Мы очень хорошо друг друга поняли, Тай. Кец согласился мне помочь, потому что я обещал от лица всех человеков не причинять вреда ему и его… не разобрался, какое-то стайное устройство, типа львиного прайда. Представляешь, там вместо слов эмпатическая коммуникация, несложная, насколько я понял, но они смышленые. Не на уровне разума, конечно, но с ними можно договориться. Я ему обозначил, что тут будет происходить, и он согласился меня провести к моей стае, а от чужой увести. Так что наша задача ползти в траве в сторону шаттла и не привлекать к себе внимания. Как базу зачистят — вылезем и явимся пред ясные очи спасителей.

— Ты и имя ему успел придумать, — фыркнул ученый, немного приходя в себя. — Да уж, план в твоем духе.

Я пожал плечами и пополз вперед, за мной, слегка приотставая с непривычки, старался держаться штатный гений. Мы обогнули базу по широкой дуге и в раскидистых кустах роскошного сливового цвета возле главных ворот базы постарались закопаться попрочнее. Оперативников своих я не видел: то ли вперед убежали, то ли это кто-то другой за нами приехал. Судя по виду, «Авангард» родной. Но лучше пока не высовываться, мало ли, под горячую руку попадем.

— Зря ты Райса отпустил, — с досадой тихо произнес Тайвин. — Подмогу может привести.

Я проводил взглядом раненых. Их грузили в медкапсулы и отправляли партиями на медицинском модуле вверх — и правильно, зачем медиками рисковать, медкапсулы до орбиты хватит, а там наверняка целый медицинский шаттл.

— Какая подмога, им бы ноги унести, разве не видишь. И потом. Алан неправ, людям надо верить, Тай, — назидательно шепнул я. — И в людей тоже. Каждый может ошибиться, и каждому надо дать шанс исправиться.

— А Макс?

Я вздрогнул, но честно ответил:

— И ей. Я верю, что она не со зла. Ее обманули. Но простить пока не могу. — Я помолчал и добавил: — Если вообще смогу.

Тайвин как-то по-особому недоуменно покачал головой и начал:

— Чез, вот ты недавно говорил, что ты бревно, и под носом ничего у себя не увидел, так вот, я думаю, это правда. Только ты до сих пор так ничего толком и не видишь, тебе бы…

Что-то свистнуло, и он пригнулся и прервался. У нас над головами рассекли воздух два скоростных космофлаера. Я нахмурился: наверняка начальство под шумок утекает, на такой-то технике. Но выкинул флаеры из головы и перевел взгляд на очкастого.

Это он что, интересно, сейчас имел в виду? Я бревно? Да чья б корова мычала! В каком месте я эмоциональное бревно, если семимильными шагами эмпатию осваиваю? Но только я вознамерился сварливо уточнить, что он хотел сказать, во внутреннем дворе базы, часть которого мне было видно из-за повисшей на одной петле искореженной воротины, начали возникать группки десантников. По двое, по трое, они вели за собой пленников, а за ними, я глазам своим не поверил, вырастали знакомые черно-белые силуэты.

Тут уж я не выдержал, встал и, привычно перепрыгнув через щуп крылатки и Тайвину на нее показав, пошел прямо к главным воротам.

На меня было навели оружие, но быстро опустили. Кто-то меня узнал.

— Чез, — растолкав военных плечами, радостно взревел Берц мне навстречу и полез обниматься. Вот уж от кого не ожидал! Остальные ребята, бросив пленных на попечение астродесантуры, тоже побежали к нам.

— Рома! Как же я тебе рад! Как я вам всем рад! А что это за добавка такая? А чем это от тебя пахнет? — еле выдержав нелегкие бронированные объятия моего серого кардинала и ребят, спросил я, не сдерживая улыбку и ощупывая броню на моих красавцах. Странная стала, скользкая.

— Это сковородка, в смысле тефлон, а пахнет черемухой, — прыснул оперативник, снимая шлем, и ребята принялись гомерически хихикать. — Потом расскажу.

Нас с Тайвином со всех сторон осмотрели, покрутили, нашли вполне здоровыми и довольными жизнью. Где-то под ногами крутился Кец, на него, конечно, тоже обратили внимание.

— Что за зверушка? — Роман добродушно подставил руку, Кец мгновенно закрутился вокруг нее немыслимым браслетом и, приподняв голову, внимательно глянул на него. Удовлетворенно щелкнув, змей забрался ко мне на шею, и примостился там свободно висящим шарфиком.

— Это Кец, — церемонно представил зверя я, и доверительно сообщил. — Он исключительно полезный!

Зверек, считавший одобрительную эмоцию, счастливо заурчал, защелкал и сполз на руку. Ребята, отпустив меня, принялись осматриваться — новый мир вызвал у них приступ неконтролируемого любопытства. Я чуть не кинулся им на шеи вторично: как же здорово чувствовать это искреннее «а что здесь?». Но сдержался, и мы с гением направились к начальству.

Аристарх вместе с ревизором стояли чуть поодаль, ближе к десантному шаттлу. На Андервуда у меня до сих пор сохранился отдельный ядовитый зуб, и я не преминул им воспользоваться.

— Если мы такие бесполезные, к чему столько суматохи? — я постарался вложить в вопрос к ревизору как можно больше едкого сарказма.

Шеф поморщился, и уже собирался вместо ревизора мне ответить, как я, повинуясь безотчетному ощущению грядущей беды, обернулся. Уловил краем глаза отблеск оптики с крыши, откуда-то от видневшихся на ней флаеров, и успел сделать один единственный шаг, заслоняя собой очкастого друга. Тело пронзила резкая колющая боль, и воцарилась удивительная тишина — я больше не слышал, как стучит сердце.

Переведя взгляд на грудь, я понял, что кого-то из стрелков десантура таки упустила, и свое дело он выполнил — оттуда торчал на долю миллиметра кончик иглы, и по серой футболке расползалось красное пятно с маслянистыми разводами. Что они впихнули в сердечник? Понимая, что времени у меня осталось несколько секунд и отчаянно надеясь, что времени снайперу на второй выстрел не дадут, я постарался, повернув голову, как можно более тепло и солнечно улыбнуться пока ничего не подозревающему Тайвину. И, чувствуя разливающуюся по телу ледяную слабость, подумал: «Надеюсь, в следующей жизни встретимся!».

Но вслух сказать ничего не успел. Ноги подкосились, и я упал навзничь. Последние секунды моей глупой беспорядочной жизни украшал изумительный здешний сиреневый небосвод, медленно уползающий в полную темноту.

Тайвин в немом ошеломлении смотрел на то, как Честер упал прямо у его ног, с широко открытыми глазами, из которых постепенно уходит жизнь, глазами, устремленными до самого конца в невероятное лиловое небо Седьмого мира. Отмерев, ученый попробовал сообразить, что делать.

— Нет! Нет-нет-нет-нет! Зачем… Чез, скотина ты лохматая, ну как же так!

Упав рядом с оперативником на колени, гений судорожно пытался достать смертоносный снаряд, но тот, весь в крови, скользил и не подцеплялся пальцами, а реанимацию с иглой в сердце проводить было нельзя.

— Медкапсулу!

— Кончились, — растерянно сказал кто-то, и гений чуть не заплакал от бессильной злости.

Оставалось только ждать возврата медкапсулы с орбиты, но до нее наверняка минут десять, не меньше. За это время мозг умрет, и не поможет вообще ничего. Тайвин отчаянно искал выход и не находил.

Рядом мгновенно возникли оперативники, ошарашенные, непонимающие, и Роман, за секунду оценивший обстановку. Он с надеждой уставился на гения и коротко спросил:

— Сможете спасти?

— Не смогу, — гений с испуганным отчаянием посмотрел на первопроходца. — Чем? Как? Медкапсулу вызывайте, быстро. Еще нужен пинцет и набор для реанимации.

Тайвин понимал, что его усилия бесполезны, но пытался оттянуть неизбежное. Секунды безжалостно уплывали вдаль, и вдруг весь луг кругом шаттла зашевелился.

Из разноцветного леса прямиком к Честеру подползали радужные змеи. Ковром покрывали землю, но бережными ручейками тел раздвигали траву, не приминая, стелились по ней яркими лентами — синими, белыми, изумрудными, золотыми и красными. Недовольно шипя, раздували шерсть и капюшоны вокруг шеи, стрекотали и щелкали. Возглавлял их Кец, который сразу после выстрела юркой стрелой метнулся прочь.

Военные подняли иглометы, а оперативники стали строем между змеями и Честером, готовые защищать своего командира до последнего. Тайвин было набрал воздуха в грудь, но его перебил Берц.

— Опустили стволы.

Военные тут же подчинились.

— Что говорит Чез?

— Миру нужно доверять, — раздался стройный хор первопроходцев.

— Он доверял этому миру, и мы должны. — Роман осторожно опустился на колени рядом с телом начальника и внимательно посмотрел на замершего перед оперативниками в паре метров от него змея. — Чез говорит, ты исключительно полезный. Не знаю, насколько, но если ты спасешь мне эту занозу в заднице, я буду тебе вечно благодарен.

Змеи, словно поняв, что им сказали, резко ринулись вперед. Проползли между строем первопроходцев. Укрыли тело Честера единым разноцветным живым одеялом, на поверхности которого угадывались еле заметные ритмичные волны, а из глубины медленно нарастал низкий бархатистый гул.

Один из змеев — видимо, Кец — выскользнул из середины сородичей, обвился вокруг левой руки Берца, легонько куснул за перчатку. Догадливый оперативник отстегнул и отбросил ее прочь. Змей встопорщил шерстку, щелкнул, сполз Честеру на грудь и настойчивым рывком сильного хвоста подтянул руку Берца поближе.

— Руку хочешь? — удивился первопроходец, но выполнил. — Если поможет, я только за. Парни!

Оперативники опустились на колени, один за другим, отстегнули левые перчатки, положили руки на змей. Даже Дан, который змей всем сердцем ненавидел и боялся. Из разноцветья живых существ каждого за руку обняли хвостом, притянули поплотнее. Тайвин, плюнув на попытки понять и научно объяснить происходящее, присоединился.

Из группы пленников к первопроходцам внезапно шагнул один из задержанных — просто отвел в сторону ствол направленного на него игломета, и сделал несколько шагов к ним, напрочь игнорируя окрик конвоира. Ну не стрелять же в безоружного, в самом деле.

Берц поднял голову и внимательно оглядел его: пепельноволосый жилистый мужик с печатью непростой жизни на лице на вид ему понравился. Но рисковать в критический момент… Помог решить проблему, как ни странно, Кец. Вынырнув из руки Романа, змей закрутился браслетом вокруг ног пленника, указывая ему, куда идти.

— Миру нужно доверять. Людям нужно доверять… — словно мантру произнес себе под нос Берц.

Он понимал, что надеяться особо не на что. Но все же глупое чувство, что все сейчас образуется, и Честер, как ни в чем не бывало, вскочит и подмигнет ему рыжим кошачьим глазом, никак не уходило.

Несколько мгновений Берц изучающе смотрел на претендента в спасательную команду, и ответный взгляд живых и умных серых глаз демонстрировал уверенность в действиях. Пристрелят — так пристрелят. Но если я могу помочь — дайте мне это сделать.

И Берц молча кивнул, позволяя врагу пройти. Тот мгновенно занял нужную позицию, а к нему на руку юркнула небольшая гибкая змейка. Берц удовлетворенно кивнул и сосредоточился, не желая тратить время на болтовню.

Аристарх Вениаминович, ревизор, Роджер и его люди, пленники и, казалось, сами небеса Седьмого с изумлением наблюдали, как конструкция из людей, зверей и тела главы оперативников начала звучать, вибрировать, гудеть. Звуком, которого почти не было. Окутываться невероятной серебристо-сиреневой едва заметной дымкой, почти невидимой, как жар над асфальтом летом после дождя. Трепетать ощущением критически-важного, хрупкого, того, что вертится на кончиках пальцев, но что отпускать категорически нельзя. На самой высокой ноте остановилось на мгновение время, небо, луг, змеи и весь мир на мгновение выцвел, и вдруг гул резко пропал, вернув цвет и оставив важное и хрупкое. А Честер под слоем змеев дернулся и сделал вдох.

Рядом с ними в гущу травы приземлился медицинский модуль, и змеи тут же растеклись в стороны, мгновенно пропав в буйстве луга, будто их и не было. Но не все. Живые, теплые и любопытные, маленькие дракончики выбрали себе по человеку и ощупывали ладони первопроходцев гибкими длинными усами, обнюхивали, касались невесомо крохотными коготками: пустишь? Заберешь?

Ученый тоже подставил руку — и его польстил вниманием сам Кец. Без зверя остался только пепельноволосый. Змеи свернулись на руках оперативников живыми браслетами и притихли.

— Подняли, понесли, — коротко приказал Берц, и Честера, порозовевшего, с закрытыми глазами, с вздымающейся, хоть и рвано, грудной клеткой, осторожно положили в медкапсулу. Кец сполз с руки гения оперативнику на грудь и остался там, свернувшись тугим клубком, только довольную морду наружу высунул. На ней явственно было написано, что оттуда-то он точно никуда не собирается. Так ученый его там бережно и закрыл.

А на странной лиловой траве, примятой первопроходцами, осталась лежать смертоносная игла с разбитым сердечником, непонятно как и когда выскользнувшая из раны.

Берц поднял ее двумя пальцами, правой рукой в перчатке, посмотрел так, будто дохлого каракурта за лапку держал. Порылся в подсумках, достал одну из банок для образцов, положил туда и отдал медикам. А потом вместе с Тайвином и оперативниками, подняв голову, неотрывно наблюдал, как техника поднимается вверх, увозя бесценный для Корпуса груз на орбиту, в стационарный медицинский шаттл.

Отлет третьего космофлаера с крыши базы остался для всех незамеченным.

Когда медицинский модуль окончательно исчез на сиреневом небосводе, превратившись в точку, а потом не стало и ее, первопроходец опустил взгляд и посмотрел на неожиданного помощника, негромко поинтересовавшись:

— В поле с ним ходил?

— Ходил, — кивнул враг.

— Понятно, — хмыкнул Берц. Оперативники понимающе зафыркали.

— И что с тобой делать? — со вздохом вопросил в пространство первопроходец.

Пепельноволосый пожал плечами, мол, да что хотите.

Берц покачал головой: его неугомонное начальство и тут себе воздыхателей нашел. Иногда непробиваемой наивностью Честера можно было алмазы бить как стеклышки. Но ладно Чез, а тут еще и змеи за этого заступились… Вот уж точно мистика и чертовщина. И оперативник, скрепя сердце, объявил вердикт:

— Отсидишь что положено, и в подготовку определим. А там видно будет.

Пепельноволосого и остальных пленников увели, а первопроходцы собрались было в единое целое, рассмотреть змеев, наконец-то поволноваться вдосталь и осмотреться, но их прервали.

— Что вы все вцепились в своего Честера, как младенец в материнскую титьку, — недоуменным и недовольным тоном произнес Андервуд, внимательно наблюдавший всю сцену. — Помер бы, нашли бы замену, незаменимых людей не бывает.

Первопроходцы окаменели.

— Нам другой начальник не нужен, и вы это знаете, — еле сдерживаясь, выдохнул Берц, сжав кулаки.

Но, глядя, как бледный штатный гений, алея только скулами, медленно снимает с себя очки, аккуратно складывая их дужки, первопроходец расслабился и поинтересовался:

— Тайвин, вам нужна будет моя помощь?

Ученый отдал Роману очки и отрицательно мотнул головой. Подойдя к ревизору, он беспристрастным тоном осведомился:

— Не бывает незаменимых, говорите? Бывает.

И, коротко размахнувшись, отправил Андервуда на землю ударом в челюсть. Не удостоив поверженного супостата и взглядом, он направился обратно.

— Мощь! — восхищенно крутнул головой Берц и протянул гению очки. Первопроходцы сдержанно зааплодировали. Тайвин кивнул, деликатно потряс ладонью, потер костяшки пальцев, забрал очки, столь же аккуратно водрузил на законное место и пошел в десантный шаттл, обогнув ошарашенного ревизора и сосредоточенно глядя себе на руки: гипотеза о необычных способностях первопроходцев начала подтверждаться, и его этот факт чрезвычайно интересовал, едва ли не больше, чем самочувствие Честера или поведение змей.

Интересно, это Шестой способствует развитию умения управлять биопотенциалом клетки? Или у Честера такое чутье на уникумов? Пожалуй, оба утверждения верны, Тайвин-то раньше, чем Чез на Шестой прилетел, но и умения кошкоглазого недооценивать нельзя. Может, тогда такой подарок ждет всех колонистов? И подарок ли это, или лишнее усложнение людям на голову? И как это все взаимосвязано с эмпатией? И причем тут Седьмой и его звери?

За друга Тайвин почти перестал бояться с момента вмешательства здешних животных, которые, как подозревал штатный гений, отнюдь не так просты, как кажутся, раз не дали самому стабильному в мире, помимо трех основ термодинамики, закону — Мерфи — сработать.

Чез не должен был выжить. Чудес не бывает.

А вот и бывает! — ехидно показывала язык окружающая реальность штатному гению Корпуса первопроходцев. Дождешься, мысленно грозил ей пальцем Тайвин, и тебя разъясним.

За ушедшим в себя и в шаттл ученым потянулись оперативники, демонстративно отвернувшись от ревизора, и, разумеется, метаморфозы, произошедшей с полковником, не увидели. Или не пожелали увидеть.

За их спинами Андервуд встал, потер челюсть, и восхищенно произнес:

— А неплохой удар у вашего гения!

Аристарх Вениаминович посмотрел на него долгим и очень укоризненным взглядом:

— Все-таки нарвался. А Валерьевич тебя наверняка предупреждал! Я все понимаю, работа, но ты сейчас крайне… Некрасиво ситуацией воспользовался. А если бы Честер не выжил? Скажи спасибо, что обошлось, и я не хочу и пытаться понимать, каким чудодейственным образом. В моем возрасте, Роберт, такие потрясения противопоказаны.

— Вы и имя мое помните? — изумился Гриф, выходя окончательно из роли придирчивой сволочи и становясь самим собой.

Он поджал губы и посетовал:

— Вы вот зря меня упрекаете, я тоже очень переживал. Думаете обошлось? А как воспользовался… Вы сами сказали, работа такая, ничего не поделаешь. Кому как не вам знать основы экстремальной психологии. Ну, хотите, я прощения попрошу? У вас действительно чудесные ребята, я потом с ними приеду подружиться. Если они пойдут на контакт.

— Да-да… сплотить коллектив, все такое… Я всех своих студентов помню. Тем более талантливых, — седовласый посмотрел на одного из своих первых ставленников с искренним довольством в глазах. Он своими протеже был исключительно горд, и Берцем, и Честером, и Андервудом, и особенно, в данный конкретный момент, Тайвином. — Обошлось, будь уверен, я такие вещи нутром чую. Приезжай, конечно. Им будет полезно. Только через месяцок, пусть немножко отдохнут. А извиняться, Роберт, не передо мной надо.

И начальство тоже пошло в шаттл, обсуждая дальнейшие варианты действий.

Через два дня поздно вечером Тайвин зашел к себе в кабинет, едва вернувшись в офис из космопорта, где его долго убеждали в том, что ехать в госпиталь дежурить у кровати друга смысла никакого нет, и там он будет бесполезен, и вздохнул.

Сладкий родной воздух лаборатории с привкусом реактивов и легким флером припоя к микроплазменному паяльнику, разлитый вокруг, должен был подействовать умиротворяюще, но разбередил душу еще сильнее. Первый адреналин и мнимая уверенность в благополучном исходе схлынули, оставив тягостную тревогу и беспокойную тоску.

Штатный гений понимал, что друг выполнил свое обещание — отдать жизнь за любого из тех, кому оперативник верит, и он, Тайвин, не виноват — но легче почему-то не становилось. Лишь бы кошкоглазый выкарабкался!

Стремясь отвлечься, гений нервно пересчитал засохшие кремнийорганические цветы в мерной мензурке, невесть как оказавшиеся у него на столе, убедился, что их нечетное количество, мотнул головой — не время для глупых суеверий! — и запустил планшет. Наверняка за их с оперативником отсутствие накопилось приличное количество почты.

Взметнулась проекция со списком писем и сортировкой, как он привык, от самых ранних к самым последним. На самый верх всплыло письмо от Честера. Тайвин глянул на дату — понятно, перед тем как их украли, оперативник не только своему отделу и Аристарху письмо написал, но и о своем друге позаботился — и, поколебавшись, открыл. Всплыли темно-синие строки на неярко-оранжевой подложке.

'Привет ученой братии!

Ты знаешь, что последний месяц у меня складывался из рук вон плохо. Все эти подставы, пикник с мелкой и гептаподами, с работы вот вышибли. Завтра пойду доказывать начальству свою полезность. Думаю, пока ты письмо прочитаешь, у меня это получится, и ты скоро снова увидишь мою осточертевшую тебе морду — за столько-то лет уж точно! — рядом со своим кабинетом.

А если вдруг нет… Ну, значит, Андервуд прав, и я — управленческая бестолочь. Но все равно помни, для меня ты — самый невозможный гений из всех, что я когда-либо видел. Хотя выбирать особо не из кого, я только одного гениального ученого и встречал — тебя. Ты самый ядреный очкарик и самая циничная ученая заноза во всех семи, нет, уже восьми мирах. Но я хочу, чтобы ты знал — ты умеешь быть настоящим другом. Надеюсь, мы еще сможем вместе выпить не один литр текилы. Не прощаюсь.

Чез.

P. S. Узнаю, что ты снова стал бессердечным сухарем и гнобишь подчиненных — приеду, где бы я ни был, хоть с того света, и вправлю мозг на место. Даю слово.'

Не прощается он. Слово дает. С того света… Что-то сильно и больно екнуло в груди. Наверное, Чез что-то подобное почувствовал, когда словил иглу?

Тайвин снял очки, крепко зажмурил глаза и прижал к ним пальцы, пытаясь изгнать прочь непрошенную соленую влагу. Вот уж точно что не ко времени — так это расчувствоваться! Но слезы все никак не хотели угомониться.

Таким его и нашла Гайяна — в одной руке судорожно зажаты очки, другой ученый, морщась, потирал веки, а перед ним мерцала проекция с текстом письма, сквозь которую проступали сухие цветы. От кого послание она интуитивно догадалась сразу и заполошно шатнулась к гению, в последнее мгновение сдержав порыв кинуться к нему, обнять и сказать, что все будет хорошо. Обещать этого она не могла.

Вместо объятий Гайяна поплотнее прижала к себе планшет, решительно тряхнула кудряшками и кашлянула. Тайвин повернул голову к ней, проморгался, свернул письмо и с небольшой хрипотцой спросил:

— Это вы… Что негативного и позитивного случилось за время нашего отсутствия?

Гайяна с беспокойством отметила усталый вид, покрасневшие глаза, и у нее сжалось все внутри — как бы ей хотелось помочь! Хоть чем-нибудь. Очевидное острому аналитическому уму «что-нибудь» тут же не замедлило прийти в голову. Она слегка зарделась от собственной смелости, но отступать не привыкла: она не какая-нибудь лаборантка, она — ведущий научный сотрудник Корпуса, второй по значимости и должности человек после штатного гения в научном отделе! Возразить только предстояло первому.

Приподняв подбородок чуть выше, чтобы самой себе казаться еще решительнее и неприступнее, она предложила:

— Новости подождут. Отвезти вас в госпиталь?

— А вы получили летный допуск? Я как-то, знаете, выпал из жизни в последнее время…

— Получила недавно. Я неопытный пока водитель, но здесь недалеко.

— Да, спасибо, — уверенно согласился Тайвин, надел очки, невесомо, почти по воздуху, погладил вызывающе торчащий из центра букета шипастый цветок неяркого оранжевого оттенка и виновато посмотрел на Гайяну: — Я сам, пожалуй, не в состоянии.

Дорогу до больницы они преодолели молча. Гайяна твердо себе постановила в душу к гению не лезть, но настроила себя на все знаки внимания и поддержки, какие только будут в ее возможностях.

На входе в реанимацию они увидели шикарную картину: нос к носу с реаниматологом у двери в реанимационный блок стояла Макс. В камуфляжной легкой экзоброне, злая, со сжатыми кулаками, она что-то доказывала, а доктор не менее упрямо мотал головой.

— Тайвин! — завидев ученого, чуть повысила голос бывшая оперативница. — Ну скажите же ему! Я…

— В реанимацию пускают только ближайших родственников, — с видом человека, вынужденного изо дня в день объяснять очевидное, парировал врач. — Если таковых нет — близких друзей и руководство. Вы его жена? Сестра? Начальница? Подруга?

Макс с растущим отчаянием отрицательно мотала головой. На последнем предположении она расстроенно разжала кулаки и сделала шаг назад. Тайвин подошел к ней и, к удивлению, Гайяны, мягко взял бывшую оперативницу под руку и отвел в сторону, виновато улыбнувшись врачу и заместительнице:

— Прошу прощения, я на минуту.

Гайяна осталась стоять возле доктора, одновременно вслушиваясь в разговор гения и оступившейся подруги, и стараясь внимать словам реаниматолога. Тот, убедившись, что главное визитеры поняли — опасности для жизни нет, но состояние стабильно тяжелое, работаем — удалился.

Тайвин, отойдя с Макс поодаль и не выпуская ее руки, медленно и почти ласково, как с ребенком, начал говорить:

— Максимиллиана, вы не представляете, насколько я был на вас зол. Но теперь я понял, о чем говорил Честер, и верю его позиции. Если вы и ошиблись, то вряд ли хотели причинить ему или мне столько вреда намеренно. Вас ввели в заблуждение, апостольцы и не такое умеют, как выяснилось. Тем более, что наш общий друг успел мне доказать, что люди стоят того, чтобы им доверять. А еще он мне доказал, что своей интуиции, как и чувствам, порой стоит не просто доверять, а верить. Вот мне интуиция и подсказывает, что каждый человек может ошибиться, и каждому нужен шанс реабилитироваться. В том числе вам. Я больше не держу на вас обиду.

Он сделал паузу, отпустил Макс, вздохнул и продолжил:

— Сам же он еще ни пса ни в себе, ни в жизни не понял. Честер — самый упрямый идиот во всех семи, а теперь, пожалуй, уже и восьми мирах, и будет считать вас предательницей еще очень долго. Но… Вы нас не предавали, я прав?

— Но как…

— Я все-таки штатный гений, — Тайвин открыто и светло улыбнулся Макс, оставив ее в полнейшем недоумении — таким ученого она никогда не видела! — И потом, что у вас, что у Честера практически все на лице написано, мне и в психологии не пришлось разбираться, чтоб ее…

Он не стал договаривать, бросив фразу посередине, снял очки и, слегка прищурившись, посмотрел Макс прямо в глаза. Предгрозовая холодная серость встретилась с каре-золотистым теплом, сплелась, выплеснулась наружу общей тревогой, болью и состраданием, а на дне взглядов у обоих искрился тщательно скрытый отблеск самых глубинных чувств. Тайвин прятал от окружающих переживания за друга, а Макс смогла только опустить глаза и судорожно вздохнуть, не преуспев в попытке разобраться в бушующем у нее внутри вихре эмоций. Чего не понял Чез? Что с ней самой происходит?

Ученый тихонько добавил:

— Я вижу, вы еще сами себя до конца не поняли. Я сейчас прописные истины скажу, но вы послушайте. Время — самый лучший на свете доктор, даже если вы в это и не верите пока. И сердцу не прикажешь, Макс, если вообще надо это делать, так что просто подождите. Дайте Честеру прийти в себя, и в себе он проведет основательную инвентаризацию ценностей, а если будет отлынивать — я поспособствую. А вот вам стоило бы разобраться в собственных чувствах и навести в них порядок. Я пока промолчу, а вы подумайте для начала о себе. О Честере-то тут есть кому позаботиться. Когда вы будете готовы его отпустить и пожелать счастья, что бы он ни решил — я лично сделаю шаг в сторону. Договорились?

— Да.

На ресницах у Макс блеснули слезы.

Она тихо попросила:

— Скажите ему… Нет. Ничего не говорите. Очень вас прошу. Просто берегите его.

Тайвин кивнул — он побыл сегодня адресатом откровений, побудет и адресантом — и Макс, порывисто развернувшись, ушла прочь.

Гайяна, неслышно приблизившись, спросила:

— Вы правда ей теперь верите? И прощаете?

— Да, — просто и безыскусно ответил Тайвин, проводил Макс взглядом и повернулся к Гайяне. — Если Честер ей верит, в нее верит — а он верит, просто сам еще не понял — то кто я такой, чтобы ему перечить? Интересно только, сколько времени они будут вокруг да около друг друга ходить. Ну да ладно, взрослые люди, разберутся. Что вы узнали?

Гайяна подавила еле слышный вздох — вот бы Тайвин еще и в отношении нее так разобрался — и принялась докладывать.

Я медленно открыл глаза, чувствуя некоторое недоумение: я вроде умудрился умереть, по крайней мере, ощущения — не самые приятные, хочу сказать — помнил прекрасно. Вокруг меня была отлично знакомая обстановка — рядом сидел ставший почти родным врач-реаниматолог, пикала аппаратура, надо мной был не сиреневый небосклон, а белый потолок. Я едва повернул голову, чувствуя невероятную слабость, и вопросительно приподнял брови.

— Честер, — укоризненно покачал головой медик. — Вы попадаете ко мне уже в четвертый раз за последний год. Я посоветовал бы вам немного снизить активность. Исключительно в интересах вашего здоровья и целостности.

Я прочистил горло, и шепотом спросил:

— А что со мной было?

Врач скептически глянул на меня, и ответил, помедлив:

— Я бы сказал, что чудо. Вам в сердце пустили иглу с сердечником из долгодействующего миорелаксанта. Даже при наличии под рукой арсенала нашей реанимации, я не уверен, что мы смогли бы вам помочь. И, судя по результатам сканирования, вы практически скончались через две с половиной минуты с момента выстрела. Но вас привезли ко мне хотя и с остатками вещества в крови, но в состоянии устойчивой медикаментозной комы. С таким уже можно было работать. Я так и не понял, каким образом… — доктор не стал договаривать, но мне стало понятно: я редкостный везунчик.

— Кстати, ваш зверек очень не хотел от вас уходить, — и реаниматолог многозначительно показал биопластырь на указательном пальце. — И не дал провести ушивание раны сердца. Мы с коллегами решили провести переднебоковую торакотомию, а он…

— Не думаю, что это была серьезная атака, иначе пальца бы вы лишились, — отметил я. — Но зажило же. А где сейчас Кец?

— Зажило… Такие раны сами не заживают, и уж точно не заживают без последствий. У вас какие-то парадоксальные способности к регенерации, но и вас сердечные боли могут и будут беспокоить еще месяц-два. А вы не чувствуете питомца? — хмыкнул медик. — Значит, надо проверить вашу нервную систему и периферическую чувствительность, пребывание в состоянии клинической смерти никому еще здоровья не добавляло.

Я приподнял левую руку, убедился, что змей по-прежнему дежурит на ней, а Кец вопросительно поднял голову и широко зевнул, показывая, дескать, все спокойно, я сплю и тебе советую.

— Не, чувствую я все конечности, не надо ничего проверять, — сказал я. — Просто привык.

В палату постучали. Врач глубоко вздохнул:

— Ваши друзья, Честер, меня в гроб вгонят, их еще сложнее выгнать из реанимации, чем вашего зверя. Заходите, — повысил он голос в сторону двери.

В палату ввалились сначала рыжие бестии-аналитики, потом степенно зашел Берц, за ним легким шагом Тайвин, а в коридоре были видны лица моих парней, Красного с Ви под мышкой, Марта. Насколько я мог понять, пришли вообще все, подивиться на мою исключительную живучесть. Мне показалось, я даже вижу каштановую шевелюру Гайяны, хотя вот что ей тут делать, мне было совсем невдомек.

— Чез, я тебе сейчас ухо отгрызу, — с порога объявил Тайвин.

— Не надо, — деланно испугался я. — Мои уши мне еще чем-то дороги!

— Тогда чтоб больше не вздумал умирать в моем присутствии. Ишь, моду взял, — буркнул ученый, но глаза его за стеклами очков облегченно смеялись. Похоже, я серьезно всех напугал, и мне даже стало немножко не по себе.

— Не буду! — искренне пообещал я. — Самому не понравилось, чес-слово!

— Обещай! — не отставал друг.

И я с ухмылкой, но с должной степенью пафоса пообещал:

— Торжественно обещаю и клянусь, что в ближайшее время, лет эдак пятьдесят-семьдесят, умирать в твоем присутствии и не подумаю.

Тайвин кивнул, подтверждая договоренность, и тут я заметил, как с руки Романа мне на грудь сполз змей, похожий на моего Кеца, но крупнее и изумрудно-зеленой окраски с яркими сапфировыми глазами.

— Красавец какой! — сразу восхитился я. — Дай почешу!

Змей с достоинством поставил голову, а я, осторожно погладив его по чувствительному теплому носу, пощекотал шерсть на шее, провел пальцами по свернутому шейному капюшону и понял, что больше телодвижений совершать не могу, умиротворенно вздохнул, отпустил зверька и принялся за самое утомительное в мире дело — лежать спокойно и выздоравливать.

Ви давно хотелось посвоевольничать. В больницу к Чезу их не пускали, а попусту переживать и смотреть на то, как носятся с инопланетными зверьками все, кроме нее, Марта и Вика, Ви осточертело практически сразу. Конечно, она снова завидовала. Чернейшей завистью! И не старалась ее скрывать, тем более, что змеи наперебой уделяли ей внимание, словно понимая косые взгляды и жалобные вздохи оперативницы. Но перегладить по очереди неожиданных питомцев Корпуса по пять раз на дню ей казалось катастрофически крохотной каплей в море.

Вик, оставшийся с ней на Шестом, в свою очередь, конечно, молчал, но змеи и его стороной не обходили — значит, чувствовали эстетическую тоску оперативника по необычному добавлению в рабочие будни Корпуса. Тайвин объяснил оперативному отделу природу «новобранцев», и вряд ли примитивный набор эмоций зверей мог во всей полноте донести до них суть страданий Вика по желанию быть еще более гламурным и эклектичным, чем он был почти всегда, но дракончики искренне сопереживали. Ви могла поклясться в уверенности своих ощущений.

Устав в конце концов впустую созерцать шипящие и щелкающие разноцветные ленточки и не иметь возможности вплести их в свой образ, Ви, решившись, принялась за дело. Для начала она на ближайшие две недели нагребла себе дежурств по северо-восточному сектору. Вик оживился и напросился ей в пару, быстро догадавшись к какой авантюре ветер кристаллические деревца клонит. Берц, посмеиваясь, отдал им все подходящие заявки, посоветовав сходить к Санникову. Так, на всякий случай.

Восторженный и взволнованный донельзя «всякий случай» в лице Дженка, естественно, не преминул присоединиться к затее. Еще бы, полевые дежурства, а то ж его, бедного, в святая святых, оперативный отдел Корпуса, пускают не так уж часто, пару раз в день всего, но по несомненно важным вопросам, как то: а каков жизненный цикл орфов? А куда прячутся на ночь химеры? А химерки? А брачные повадки двутелок вам доводилось наблюдать? А что вы ржете невменяемыми лошадьми? Нет, планшетная почта — штука ненадежная, тут же от пятого сектора рукой до вас подать, что мне, добежать спросить сложно…

Не зная до конца поведенческие повадки скорпикор, оперативники подняли все случаи наблюдений за животными. Тут-то и стало понятно: данных практически нет. Не считать же за полноценные наблюдения скачки Чеза со скорпикорой по казарме, когда люди только прилетели на Шестой, и короткие стычки с молоденьким экземпляром за последние несколько месяцев. Тут только одно можно сказать наверняка: самки более контактны, и в целом звери довольно спокойно к человеку относятся. Видимо, не видят ни конкурента в нем, ни угрозы, а любопытство у любого высокоорганизованного существа развито неплохо.

Стационарные биологические исследования давали чрезвычайно много информации о флоре и мелкой насекомой фауне Шестого, крупных травоядных не составляло труда изучить, как и поведение обычных колониальных, стайных или часто встречающихся животных вроде дактилей, суккуб или альсеид, но повадки одиночных крупных хищников по-прежнему оставались тайной за семью печатями.

С трудом собрав скупые заметки о поведении ложных скорпикор, выяснили примерно следующее. Скорпикоры селятся поодиночке, каждому зверю нужна территория примерно в пятьдесят-семьдесят квадратных километров, то есть примерно столько же, сколько тому инсектоиду, под которого они так старательно мимикрируют, но теплокровная ложная скорпикора по размеру, ядовитости и аппетитам поскромнее инсектоидной скорпикоры Салливана.

С изучением брачных повадок решили повременить, та особь, на которую нацелилась активная троица, скорее всего не достигла еще половой зрелости, и апеллировать к материнскому инстинкту — то есть, подобно Чезу, надевать оранжевую футболку и лезть к ней под брюхо — не стоит.

— Может, та скорпикора принесла потомство и передала более лояльное отношение к людям поведением и примером? — призадумалась Ви.

— Девочки, — фыркнул Вик. — Это же не индийское кино и не любовный роман. Седьмой брат восьмой жены, пропавший двадцать лет назад и выращенный растениями-каннибалами внезапно не возникнет ниоткуда, чтоб станцевать диско с новообретенными родственниками.

— Катод тебе в… броню, — ничуть не обиделась Ви.

Принялись копаться дальше. Самки редко покидают ареал обитания, а вот самцы постоянно кочуют между их охотничьими угодьями. Изредка скорпикоры охотятся парами, но после удачной охоты самец предпочтет забрать свою часть трапезы и потребить где-то в укромном уголочке вне территории самки. Могут ложные скорпикоры, если ранены, больны («Или им лень!» — добавил Вик) и ходить по пятам за более крупными хищниками, крестоглавой химерой или скорпикорой Салливана в надежде на случай. Скорпикора Салливана плохо видит, тем более на бегу, и, если ужаленная добыча вдруг смоется, догонять не будет. Тут-то ложная скорпикора свой ночной перекус и урвет.

Ви, Дженк и Вик переглянулись. Скорее всего, юная знакомая — самочка, раз с территории не уходит далеко. Приманить едой — безотказная тактика, тем более рацион скорпикоры, похоже, довольно обширен, раз она и плодовое тело нефелы в зубах таскала, и пентаподами не брезгует, и, как показал случай, не прочь полакомиться нимфой альсеиды. Возможно, что и на охоту первопроходцев за двуходкой скорпикора пришла не только из простого любопытства, а в надежде и там свой кусочек укусить.

— Если это типичный представитель вида, — принялся рассуждать Дженк, как только они вышли за пределы купола, — то налаживать контакт лучше, демонстрируя еду, уязвимость и реагируя на мирные сигналы, а вот агрессивных лучше не повторять.

— Я на эту бронированную кису в ответ шипеть и не собиралась, — хихикнула Ви. — Мне, знаешь ли, больше нравится, когда она пасть закрытой держит.

— Мне тоже, — признался Вик.

— Но там такая интересная вокализация… — смущаясь от собственной наглости, начал Дженк.

— Вот сам ей модуль записи под нос и суй, — фыркнули первопроходцы.

В конце концов решили действовать по обстоятельствам. Ви вместе с Виком намеревалась отловить пару-тройку нимф альсеид, благо сего добра в округе обреталось не просто с избытком, а скорее, с некоторым профицитом по балансу видов, но скорпикора вряд ли могла их поймать — альсеиды в стадии нимфы к концу июня становились крупными, упитанными и агрессивными, а вот человеку разумному поймать тупую палку со жвалами и кучей ножек сложно не было.

Ви срубила нитиноловым ножом гибкий, но толстый ствол кустарника, и пошевелила им в зарослях травы. Прыснули во все стороны химерки, удалился на тонких ножках орф, разлетелись малые стимфалки, парочка алкионов (оперативников ощутимо передернуло) и прочие твари с радиальной, билатеральной и черт-пойми-какой симметрией.

Рядом Дженк сосредоточенно сопел и работал сачком, отсчитывая количество взмахов.

— Да ладно, — прищурилась Ви, вытаскивая ветку из луговых недр. На ней, разумеется, висела нимфа, а рядом — непонятно зачем прицепившийся орф. Его оперативница отцепила и мягко спровадила восвояси, а нимфу прижала к земле бронированным ботинком и выстрелила тяжелой иглой ей в затылочный нервный узел. — Думаешь, за столько лет ксенозоологи тут не все виды нашли?

Многочисленные ножки нимфы обмякли, и Ви за жвалы приторочила магнитной стяжкой добычу к поясу.

— Во-первых… двадцать два… нужно собирать сведения не только о видовом составе… двадцать три… но и о состоянии фауны… двадцать четыре… о ее видовой плотности… двадцать пять. Все.

Дженк точным движением стряхнул собранную живность на дно сачка, зажал его горлышко рукой, отцепил мешок от обруча и поместил добычу в подсумок с морилкой. Защелкнул и посмотрел на посмеивающихся Ви и Вика:

— Точность должна быть в науке. И последовательность. А то будет, как с алкионами.

— Не надо! — вырвалось у обоих первопроходцев сразу.

— То-то же, — ворчливо сообщил юный биолог, копируя интонации одновременно Тайвина, Санникова и еще кого-то третьего, судя по всему, столь же занудного и дотошного.

— Если ты будешь так с нами разговаривать, — начала Ви, и Дженк, оробев, ссутулился. Ви тут же захотелось дать подзатыльник этому неведомому третьему, чтоб детей не пугал, и она с хитрыми нотками закончила: — то я буду звать тебя «тоскуном».

— Кем-кем? — переспорил Вик.

Ви пояснила:

— Тоскуном. В смысле тоску умудряешься тремя словами наводить.

Она подмигнула, и юный биолог расправил плечи и заулыбался.

Спустя одиннадцать минут Ви, Вик и Дженк сели на траву, оградили себя от поползновений фауны локальным куполом и принялись наблюдать и выжидать. Летний луг лениво потрескивал, посвистывал и скрежетал, солнце медленно закатывалось за горизонт, но скорпикоры видно не было. Уходить совершенно не хотелось, но ночью оставаться в поле по-прежнему было опасно. Первопроходцы с сожалением оторвались от созерцания кремнийорганической природы и поднялись.

Ви, повинуясь зову интуиции, выщелкнула из смарта модуль наблюдения и оставила там, где они сидели, убитую нимфу. На скептический взгляд Дженка и Вика она лишь плечами пожала. Вдруг повезет.

Они наведывались на то же место трижды, каждый раз оставляя подарочек, и на третий визит наградой им послужил мелькнувший поодаль гордый черный хвост с красной опушкой и жалом на кончике, да раскатистое урчание и шипение из кустов. На пятый скорпикора показалась сама. На седьмой подошла к куполу и принялась угрожающе шипеть и изображать страшного инсектоида. Люди почему-то не убоялись. На девятый зверь с любопытством обнюхивал ладони первопроходцев и ощупывал их вибриссами, а на пятнадцатый скорпикора, привыкшая к времени, месту и вкусняшкам, радостно курлыкая и урча, сама принеслась им навстречу, и ждать не пришлось. И присутствие лишнего любопытного элемента — Красного — ее совершенно не смутило.

Вик искренне наслаждался общением с ложной скорпикорой: рисовал с нее эскизы, похоже, что для брони какого-то спецотряда на заказ, записывал звуки, отмечал реакции и пробовал издавать что-то похожее. Зверь даже почти перестал пугаться стрекоту сигнала внимания в его исполнении.

Дженк просто млел, наблюдая, как сдвигаются пластинки брони у живой скорпикоры, как она, непринужденно высекая искры, счищает саблями когтей на задних лапах лишние занозы кристаллического мха с броневых пластин на загривке, как передней или средней лапой лезет в подкрыльные железы за естественным секретом, небрежно наносит его на усы, а потом, неимоверно гибкая, трется ими о спинные пластины, лакируя и маскируя их под блестящий силихитин скорпикоры Салливана.

А Ви просто была довольна, как ребенок, дорвавшийся до новенького визгейма: змеи — это, безусловно, высший класс! Зато у них троих — личная ложная скорпикора. Усатая, хвостатая, с радужными крыльями и еле заметным шрамом на правой перепонке, с голубой кровью и повышенной шипучестью.

Хотелось бы мне, чтобы процесс выздоровления проходил быстрее, но, в отличие от прошлого раза, организм, подточенный стрессами, упорно не хотел выпускать меня из кровати. Ко мне никого больше не пускали, и я целыми днями спал, реже вслух и чаще мысленно общался с Кецем. К концу третьей недели, окончательно озверев от безделья и собственной слабости, я уже начал додумывать за зверька его ответы и, клянусь своей третьей (или четвертой?) жизнью из девяти, или сколько их там у меня, Кец оказался весьма ехидным и жизнерадостным собеседником. По крайнем мере, эмоционально.

На этой ноте я прекратил экзерсисы над собственным мозгом, и решил, что завтра — все, либо я приду на работу, либо пусть к койке привязывают!

Конечно, медики сопротивлялись, но, поняв, что я сбегу из госпиталя либо сам и сегодня, либо не сам и со скандалом завтра, отпустили меня на все четыре стороны, велев соблюдать режим, не переутомляться, вести себя хорошо, и ни в коем случае больше к ним не попадать. Я всем все пообещал, и половину наставлений тут же забыл.

Утром я едва сполз с постели, но встряхнулся, собрался, надел краденую с работы любимую форму и, игнорируя боль в груди, сел во флаер и полетел навстречу судьбе. Пешком мог бы дойти, но побоялся, что не смогу пока. Меня ждали мои ребята, моя работа, новый, дикий и дивный мир, и даже если целый свет сейчас перевернется вверх дном, я и по дну доползу.

На подлете к офису, правда, я сильно засомневался и занервничал. Посадил флаер и задумался. А вдруг меня не восстановили в должности, я же не узнавал. Вдруг все-таки Андервуд был прав, и я нужен и программе подготовки первопроходцев, и парням как ежику хобот. Вдруг ребята на меня в обиде за то, что я работал на «Апостол».

Остро кольнуло сердце, заставив прижать руку к груди и задержать дыхание на пару секунд, но я решил: не проверю — не узнаю. Кец, свернувшийся кольцом у меня на руке, встревоженно вспыхнул, но я отмахнулся.

Я предполагал бодрым шагом войти, но скорее втек на подгибающихся ногах, цепляясь одной рукой за стенку, второй — за сердце, и удивляясь тому, что дедуля-вахтер пропустил меня без единого слова, хотя выглядел я, прямо скажем, краше в гроб кладут. Первым по пути мне встретился Берц, при виде которого иллюзорная игла из пострадавшего органа куда-то моментально испарилась. Я облегченно вдохнул, а первопроходец подхватил меня и без лишних слов повел в оперативный отдел.

Ребята меня так быстро не ждали, жизнь в отделе кипела как обычно, но тут нас заметил сначала Али, потом Красный и Ви, рыжие высунули нос из аналитического, любопытные лаборанты Тайвина приникли к своему стеклу, чтобы посмотреть на мое триумфальное явление в оперативный отдел с Романом, бережно держащим меня под локоть. Один за другим парни вытягивались по стойке смирно, отдавали мне честь, а на левой руке у меня и моих орлов свились причудливыми разноцветными браслетами змеи-дракончики. Те просто поднимали голову и приветствовали меня и Кеца свистом и щелканьем.

— Все-таки превратил работу в бардак и зверинец, — удовлетворенно отметил я, козыряя бойцам в ответ и чуть не свалившись к Берцу на руки. — Давно хотел!

Берц ухмыльнулся и протянул мне, к моему безмерному удивлению, мой брелок, удостоверение, игломет и новый код-ключ от офиса:

— С возвращением, Чез.

Оперативники разразились аплодисментами, а я, вцепившись в любимую черную дыру на цепочке, чуть повторно не умер от нахлынувшего тепла. За что мне одному столько чести и счастья?

— Все, все, — я, шатнувшись, махнул рукой. Берц было подставил локоть, но я удержался на ногах. — Я всего лишь попытался красиво помереть, и то не получилось. А где Андервуд?

— Улетел. Документы о твоем соответствии должности подписал и улетел. Не надо помирать больше, — сказал подошедший со спины Тайвин. — Ты и так минимум трижды пытался это сделать.

— И не буду, я же обещал, — обрадовался я.

— Трижды, вы говорите, Тайвин? Ну-ка и мне обещай заодно, — вмешался Берц.

— Нам, — зашелестело среди первопроходцев.

Я на секунду застыл в недоумении — но ребята посерьезнели и кивнули в такт словам Романа. Тут уж отшутиться я не мог, и мне, ощутившему их собранный воедино фронт эмоций: вздумаешь умирать — в Корпус можешь больше не приходить! — ничего не оставалось, кроме как подтвердить договоренность еще раз, теперь для всего оперативного отдела:

— Обещаю.

И с помощью Берца я поковылял в свой кабинет.

— Я у себя, если что…

— Свистнем!

Прошел месяц после возвращения нас с Седьмого. Зажило ранение, я в деталях с ребятами поделился всем, что понял про Седьмой, успев по пути пару десятков раз потерзаться угрызениями совести, что вообще согласился с Аланом работать, и столько же раз собой и своими достижениями погордиться, хотя мои первопроходцы и слова поперек мне не сказали. Только посмеивались: экий у нас понятливый начальник, сам придумал моральную проблему, сам ее решил, ничего делать не надо. Я же учил их и сам потихоньку учился общаться с неожиданными питомцами, а под шумок планировал новую экспедицию. Правда, начальство сопротивлялось, но я уже почти добился успеха, и сегодня разрешение на начало подготовки подписали.

Я позвал Тайвина отметить результаты моей настырности к себе в кабинет, и мы вместе с ученым под кофе с каплей коньяка для вкуса задумчиво в очередной раз смотрели запись с уплывающей прочь громадой новой экзопланеты с ее изумительным лиловым небосводом. А я все вспоминал удивительное чувство единения с Седьмым и перебирал в уме детали встречи с представителем тамошней фауны — разинутая ярко-алая пасть, полная белоснежных зубов, фиолетовые гребни на лиловой морде, ярко-сиреневая шерстка на шее, мускулистое тело, мгновенно спеленавшее меня почти целиком… Если бы не воспитанная годами выдержка, свойственная правильно обученному оперативнику Корпуса первопроходцев, там бы меня и съели. Но опыт взаимодействия с флорой и фауной экзопланет простым страхом не вытравишь. Не знаю, почему змей меня тогда отпустил.

А теперь вот на левой руке у меня — и у моих парней — немыслимым браслетом свернулись непостижимые обитатели Седьмого мира, спасшие мне жизнь. Я совершенно не понимал, каким волшебным образом их пропустил карантин и почему офис еще не оккупировали ксенозоологи — тащить из одного неизученного мира зверей в другой, ненамного более изученный — верх непрофессионализма. Чем они питаются в дикой природе, как размножаются, не будут ли угрозой для нас и инсектоидов Шестого? Но факт оставался фактом, нам никто не задал ни одного вопроса, хотя сам себе я их задавал по двести раз на дню — и ответов не находил.

Мой новый ручной зверек Кец — небольшой то ли змей, то ли дракончик, сапфировый, с ярко-красной шейной опушкой, плотно прижатым к ней капюшоном и нежно-сиреневым гребнем — коготками небольших лап цеплял самого себя за хвост, чтобы не раскрутиться и не упасть, и изредка балансировал при моих неловких или слишком резких движениях рукой. И тоже мне ответов не давал. Но я чувствовал, что поступаю правильно, хотя и не мог объяснить, почему.

Надо будет все-таки закрыть этот мир пока как заповедник, нам его изучить еще успеется. Столько загадок… А то жадные до впечатлений туристы разграбят в мгновение ока, а экологический кодекс сохранения биоразнообразия на экзопланетах еще никто не отменял.

— Мы должны вернуться, — влюбленным в новый мир голосом произнес я перед тем, как мы разошлись по домам.

— Обязательно, — кивнул Тайвин. — Это наша прямая служебная обязанность.

Обещанный на отдых оперативникам месяц прошел, и полковник, как и собирался, инкогнито вернулся на Шестой. Встретился с Аристархом, еще раз попросил прощения. На что тот еще раз посоветовал, перед кем извиняться надо. И Андервуд лишь кивнул, признавая правоту наставника.

Гриф решил подождать оперативника у него дома — для полковника никогда не было проблемой к кому-то из подопечных зайти домой в их отсутствие и удивить потом фактом своего присутствия. А вот в приятную или неприятную сторону — зависело от выполняемого проекта. И только сегодня Андервуд ощущал искреннее удовлетворение от того, что может разрешить себе третью ипостась — самого себя.

Я открыл дверь, зашел и с порога услышал негромкое:

— Здравствуйте.

Меня передернуло: этот голос я не смог бы забыть или с кем-то перепутать и болтаясь под наркотой в скафандре в паре сотен световых лет от ближайшей звезды. Его звучание перевесило бы для меня безысходность ситуации и потребность помощи в пользу улететь от него еще подальше. И как только Кец не всполошился? Медика покусал, значит, а тут дрыхнет на руке, зараза, и хоть бы голову поднял!

— Чем обязан? — холодно и осторожно поинтересовался я. — Еще одна проверка?

— Нет. — Андервуд, сидящий у меня дома на диване с совершенно прямой спиной и сверлящий меня взглядом ярко-зеленых глаз, напугал меня за пару мгновений молчания почти до икоты. И тут я понял, что не вижу рассогласования между внешностью и выражением лица. Единственный раз за все время пренеприятнейшего с ним знакомства. Строгая гармония веснушек, бровей, скул, позы и взгляда говорила о всякое повидавшей, но честной, сильной и волевой личности, а вот занудная ядовитая сволочь куда-то делась. Как я и предполагал.

Полковник продолжил, добивая меня окончательно:

— Хотел перед вами извиниться.

— За что? — я начинал потихоньку догадываться, но очень боялся снова ошибиться.

— При проведении проверки я был вынужден исполнять рабочие обязанности. По отношению к вам или вашим подчиненным ни одного камня в ваш в огород от меня не было. Только работа. Ничего личного.

— А сейчас вы…

— В отпуске.

Наконец-то у меня полностью сложилось представление об Андервуде до самого донышка. Я смог лишь потрясенно вымолвить:

— Я подозревал, но…

— Просто у вас отличная интуиция. Верьте ей. Так вы принимаете мои извинения? — полковник продолжал пронизывать меня взглядом.

А я с изумлением в ответ всмотрелся в Андервуда и попробовал прощупать его эмоции. Робкая надежда на понимание, почти загнанная в самую глубину, тщательно подавляемое разочарование в самом себе, сложносоставное чувство уважения и вины, перемешанное с удовлетворением от хорошо выполненной работы и четко выраженное сожаление о том, что ему не удастся прикоснуться к работе Корпуса. И… Что? Завидует мне и моим ребятам? Считает нас героями? Серьезно? И только краешком мной задетая крошечная частичка всего поистине вселенских масштабов объема его знаний, опыта, чувств и того остального, что можно назвать его личностью и душой — вот тут, прямо у меня дома, ожидает от меня одобрения или порицания? Я просто не мог поверить и очень медленно проникался ролью вершителя судеб.

После долгого молчания, когда Андвервуд уже извелся в ожидании моего вердикта и собирался встать и уйти, приняв мое безмолвие за ответ, я, немножко его помучивший неопределенностью, лучезарно улыбнулся и огласил решение:

— Принимаю. Я так в людях не ошибался…

— Дайте угадаю, с момента предательства Максимиллианы? — прервал меня полковник и грустно улыбнулся одними глазами: — Вы правы, конечно. Если б я раньше знал…

— Иногда ждешь чудес, а их не случается, — согласно подхватил я, окончательно оттаивая. — Но не в вашем случае. Сама колония — чудо, люди у меня — чудо, мир вокруг — чудо из чудес. Где-то мироздание должно было нас всех по носу щелкнуть. Это я про Макс. А вы — просто уникум. Вот насколько мне было паскудно от ошибки с ней, и насколько замечательно от ошибки с вами, я вам и выразить не могу.

Польщенный Андервуд усмехнулся, а я с возрастающим чувством уважения к многоликому полковнику преисполнился желанием любить всех вокруг, пока не взвоют от моей доброжелательности, и предложил:

— А давайте мы вас ходить по Шестому научим. Сколько вам отпуска дали?

— Две недели.

Я кожей чувствовал, как полковник наполняется до краев неукротимым желанием почувствовать себя первопроходцем, хотя бы на предательски короткий отпускной срок, и появляется в нем чуткая, хрупкая надежда на чудо, так похожая на хрустальный мир Шестого, что я совершенно очаровался. Вот это у нас будет опыт! Все обзавидуются, заодно и ребятам докажу, что люди могут быть совершенно не такими, как кажутся, и что в людей надо верить так же, как и в мир, и своему чутью доверять не помешает.

— Вот и договорились. Легко не будет, не обольщайтесь. Завтра жду в офисе к девяти. Начнем с повторения обзорной лекции, в поле прогуляемся к концу недели…

— И вы на меня не в обиде? — с подковыркой прищурился недоверчивый Андервуд.

— Это почему еще не в обиде? Конечно, я обижен! Да я просто в бешенстве! Вы же меня почти до суицида на почве алкоголизма довели. Вот за эти две недели я на вас и оторвусь, — продолжая счастливо ухмыляться, радостно заявил я. Конечно, я помнил ту яму, в которую полковник меня загнал, но удовлетворенность от извинений из его уст испытывал такую, что решил не возвращаться к пережитому. Зачем спотыкаться о прошлое, если намерен идти вперед и с песней в светлое будущее? — И не думайте, что сможете отвертеться!

Проверяющий только головой изумленно покачал, а я протянул ему ладонь:

— Честер Уайз. Будем заново знакомы?

Андервуд молча ответил рукопожатием и кивнул мне с признательным выражением лица. В чувства я к нему на этот раз лезть не стал — сам разберется.

— Знаете, кто к нам сегодня приедет? — спросил я ранним утром следующего дня у оперативников интригующим тоном.

— Андервуд, небось, — отозвался Берц.

— Ну так неинтересно, — практически расстроился я. — Откуда ты знаешь?

— Чтоб такой репей и просто так отцепился? — ответил вопросом на вопрос Берц.

Я только головой покачал: когда я из госпиталя на работу приполз, мы вопрос Андервуда не стали детально обсуждать, а позже я и сам не захотел, все откладывал обстоятельные разборки на потом. Оперативники тоже молчали — ждали, пока я сам дозрею.

— Я вам такой сюрприз хотел устроить…

— И устроишь, — Берц загадочно улыбнулся, и я в ответ поднял брови в немом вопросе. — Только не нам, а ему. Мы-то знаем, что он дурака валял, и ты теперь наверняка знаешь, раз с видом заправского интригана за час до начала рабочего дня прибежал. А вот он о том, что мы его за нос водили, пока тебя с Тайвином не было — нет.

— Серьезно? — я ушам своим не поверил. Вот пройдохи!

— Абсолютно, — кивнул Али из-за соседнего стола. — Март помог. Так что наша очередь, теперь мы немножко поиздеваемся. Ты в деле?

— Ну конечно! — преисполнился энтузиазма я и затребовал подробностей.

Оперативников прорвало: они, перебивая друг друга, вывалили на меня ворох скопившихся за наше вынужденное с Тайвином отсутствие новостей и приключений, я успевал только диву даваться. И наконец сопоставил два и два, поняв, что тревожило моего очкастого друга на Седьмом, и почему он ко мне с разговорами про полковника лез. А потом мы с первопроходцами вместе составили хитрый план, как ревизора немного побесить.

Не то, чтобы я был за… Но ребята столько пережили, так сработали без меня и так держались за мое имя и честь Корпуса, что им позарез требовалось хотя бы капельку отыграться. Я мгновенно зарекся сомневаться в себе и видеть себя где-то вне своего поста: такую веру в нас всех и меня как главу оперативного отдела мне самому нельзя предавать в первую очередь ни за какие коврижки.

И я точно знал: зла Андервуду мои первопроходцы не желали и отдавали себе отчет в том, что работа — работой, а человек — человеком. Но тем не менее вполне были вправе развести мелкое интриганство на пустом месте и алчно жаждали свершить акт мщения. И я сдался.

Несколько дней подряд ребята старательно дулись и разговаривали с Андервудом сквозь зубы. Изображали высокомерных придурков, выполняли мои приказы исключительно от и до, буква в букву, а мои же робкие просьбы что-то сделать сверху — игнорировали с презрительным высокомерием. Я, в душе хихикая подобно гиене, и сочувствовал ревизору, и наслаждался, не менее старательно делая вид, что искренне поведением оперативников огорчен, но не теряю надежд первопроходцев с ревизором помирить.

Полковник же ходил грустный и задумчивый, ел себя изнутри и думал. Поползновений в сторону оперативников, как и попыток наладить с ними контакт, он не делал, хотя я точно чувствовал — ему очень хотелось. В конце концов на третий день мне надоело, зачем попусту человека мучить, у него и так времени не очень много. Я подмигнул оперативникам, те заинтересованно подтянулись поближе.

Полковник, чувствуя засаду, напрягся. Прищурился, посмотрел на меня фирменным цепким взглядом, оглянулся на оперативников за своей спиной и спросил напрямую:

— Я доигрался?

В ответ я набрал было воздуха, чтобы прочитать полковнику лекцию о том, как надо себе, своей интуиции и людям вокруг доверять, и что мои орлы никогда бы себе не позволили лишнего, как вдруг сердце пронзила острая, почти забытая боль. Перехватило дыхание, и я, рефлекторно схватившись за грудь, был вынужден прерваться, оперся о подоконник и закрыл глаза, пережидая приступ.

Ко мне тут же подскочили ребята, напуганные донельзя, встревоженно защелкали змеи, вспыхнул сиреневым свечением на руке Кец, да и сам Андервуд дернулся с неподдельной тревогой.

— Чез…

— Да нормально все, — невидимая игла выскочила из груди так же стремительно, как и ворвалась, и я облегченно выдохнул, погладив питомца. — Врачи сказали, иногда такое будет еще месяц-два, ничего страшного. Иглы в сердце — штука такая, даром быстро не проходят. Корпус, вы наигрались в партизан? Давайте, что ли, уже закончим…

Берц, убедившись, что я в порядке, наставительно произнес Андервуду за меня:

— Знаем мы о вашей работе. И о том, что это такая роль — тоже догадались раньше, чем вы сказали. Вы с нами игру затеяли, так и мы с вами… поиграли. Что тогда, что сейчас.

— Вы-то понятно. А остальные как давно? — полковник смотрел на Берца как на новое чудо света, видимо, пытался просчитать, где ошибся. Впрочем, соображал он быстро, и я увидел: до него мгновенно дошло, что оперативный отдел в полном составе какое-то время им виртуозно манипулировал, дрессируя его, как факир — ядовитую гадину.

Только кобру тренируют болью и страхом, а полковника аккуратно дергали за ниточки амбиций, азарта и иллюзии контроля над ситуацией. Осознавать это Андервуду было больно и крайне неприятно.

— С пропажи Честера.

— Мартин постарался? — прищурился на стажера полковник.

— Конечно. У него неплохо получается вести игру на несколько фронтов. Да мы и сами, как я уже говорил, с самого начала догадывались. А вы? — с полуулыбкой уточнил Берц.

Март, который со смешками что-то на пониженной громкости рассказывал Красному, немедленно замолчал, встретился с ревизором взглядом и улыбнулся. Без издевки или триумфа, просто как партнеру по не слегка нечестной игре. Я чуть не расплылся в широкой улыбке. Знатные шулеры!

Лицо облапошенный Андервуд держал безукоризненно, но в его эмоциях красным шрифтом через все мысли читалось: мокрица? Слабак? Держи карман шире. Бойкот оперативники стажеру устроили, как же, а он, дурень старый, и поверил…

— Я с дока неладное заподозрил. Поведение Вернера… Расскажете? — Андервуд задвинул обиду на задний план и включил профессионала.

Берц бросил на меня взгляд через плечо: я кивнул. И мой серый кардинал в деталях полковнику поведал про их шаманские пляски вокруг одного локально взятого ревизора. Я же, приземлившись на подоконник, второй раз, уже с чувством, с толком и с расстановкой обстоятельно смаковал подробности. В конце фееричного Романова выступления ошеломленный до предела Андервуд только нащупал краешек стула и присел.

— Нет, я подозревал, конечно. А если бы началась перестрелка, и я как аргумент не сработал бы?

— Я рассчитывал не на заложника, а на то, что человека в вас больше, чем бюрократа. Я не ошибся, — улыбнулся Берц, а у меня на душе стало светло, чисто и очень радостно.

— Да и потом, — продолжил он, — если бы вы не сработали как аргумент, мы не стали бы ни шаттл захватывать, ни стрельбу затевать.

— Тогда как? — сбился с толку Андервуд.

— А мы зачем винтовки с предохранителей сняли? — ответил вопросом на вопрос Берц. — Мы первопроходцы. Мы людей не убиваем. В обойме были иглы с парализантом, а в броне в сочленении наголенника и стопы есть небольшое уязвимое место…

Я фыркнул раз, другой, а потом не выдержал и рассмеялся. Бунтовать можно по-разному, в том числе и очень экстравагантными и элегантными демонстрациями. Если б первопроходцев с завернутыми руками из дока вывели на глазах у колонистов, — это было бы одно впечатление. А когда их с виноватым видом спецназ на руках выносил бы — совсем другое.

— Да, так меня еще никто не уделывал, — выдохнул ошарашенный полковник, а Берц, закрепляя эффект, добавил:

— Вы уж нас поймите, не держите зла. Очень нам хотелось на вас отыграться.

— Я понимаю, — склонил голову Андервуд. И, поразив меня до глубины души, протянул Берцу согнутый мизинец. — Мир?

И мир вокруг замер в ожидании ответа. Как и я. Но Берц меня не подвел.

— Мир. — Оперативник скрепил равновесие ответным жестом, я позволил себе улыбку, а ребята вокруг одобрительно зашумели. — Вот теперь продуктивно поработаем.

К концу недели первопроходцы окончательно оттаяли, и полковник очаровал решительно всех, кроме Тайвина — тот с конфликтологом мириться отказался в категоричной форме, и я настаивать не стал. В том, что штатный гений — очень злопамятный, я давно успел убедиться, и времени, чтобы перестать истекать ядом, ему требовалось значительно больше, чем мне или оперативникам. Ничего, все в свое время, я и его дожму.

Настоящий Андервуд оказался именно таким, как я изначально и предполагал: веселый, с афористичными присказками и богатейшим ворохом историй на все случаи жизни, компанейский, понимающий, но при этом он с безукоризненной точностью придерживался невидимых границ. Мы отдельно — он отдельно. Он фактически стал для нас временным наставником и заменителем инфосети — столько советов по разным вопросам, волновавшим моих ребят, он успел раздать. В нашу работу он не лез, и только споро перенимал умения. И везде таскал с собой Марта, постоянно ему что-то рассказывая.

Я понял: заберет и преемником сделает, и к гадалке не ходи. Вот и славно, а то я сам начинал уже думать, как с наименьшими потерями для отдела и нервов выходить из дилеммы: расширять штатный состав на одну единицу, принимая и Ви, и Марта, или выбирать, чего я делать до полных отказняков не хотел. Хотя бы Дженка Санников себе заграбастал, чему я искренне радовался, но и жалел тоже — не успел с таким кадром поближе познакомиться. Ну и ладно, в одном мире живем, пересечемся. А вообще, если по-хорошему, следовало утвердить на должность нового оперативника Ви, но альтернативы до настоящего момента, куда пристроить Марта, не было, и этот вопрос меня чрезвычайно тяготил. Так что к концу второй недели наличие у меня в кабинете полковника не стало новостью.

Я присел на краешек стола, пригласительным жестом уступив Андервуду свое кресло. Тот не стал отказываться.

— За Марта просить пришли?

— Как вы… Впрочем, чему я удивляюсь, — вздохнул Андервуд. — Иногда мне кажется, что в вашей команде и в вас, Честер, в частности, сходится все, что я от этого мира и людей хотел бы увидеть лет, этак, в восемнадцать, на заре туманной юности…

— Вы нам чересчур льстите, сами как-то сказали, идеальных людей не бывает, — хмыкнул я. — Я-то в вас сначала вас увидел, но вы быстро в стервятника превратились…

— Гриф.

— М-м-м?

— Прозвище для узких кругов. — Андервуд сверкнул глазами, и я даже со стола вскочил.

— Класс! Только вы мне Марта в Грифа не превращайте, он…

— Не буду, договорились, — Андервуд был неимоверно доволен. — Будет Фоссой. Ас маскировки в животном мире Земли. Я такого уровня, да еще без предварительной подготовки, никогда не видел. Талант!

— Талант, — согласился я, и попросил по внутреннему переговорнику: — Март, зайди.

Март зашел к нам и застыл в вольной стойке, готовый и к начальственному разносу, и вообще к чему угодно. Я с удовольствием вчувствовался в его эмоциональный фон: он прозревал новое, волнительное для него изменение своей судьбы, и внутренне сам понимал, что в Корпусе — не его настоящее место. Хотя легкую грусть все же испытывал — расставаться с Ви и с нами ему очень не хотелось. Я прервал эмпатический контакт и спросил словами:

— Март, ты хочешь остаться в Корпусе?

Он, стараясь честно ответить на вопрос, задумался.

— Чез, я…

— Если честно.

— Если честно… наверное, нет. Ты же учил нас доверять интуиции. Так вот она говорит мне, что я нужен где-то еще.

— Какая у тебя мудрая интуиция, — подобравшись, отметил Гриф. — Ко мне пойдешь?

Март смешался: ему очень не хотелось обижать меня, и вместе с тем манила харизма полковника и предлагаемые им перспективы. Я ободрительно улыбнулся:

— Андервуд прав, Март. Как и ты. Твое место не здесь.

— Тогда да, — просиял боец. Кец с моей руки удовлетворенно щелкнул. Да что ты понимаешь, живность…

— Вот и ладушки! Можешь идти, — отпустил я. Март ретировался, задумчивый и удивленный.

— Фосса, значит… А я тогда у вас кто? — с хитринкой спросил я. Мне было жутко любопытно, а в то, что Гриф не дал мне прозвища, я не верил.

— Сначала думал, кто-то из волчьей породы. За свою стаю, вон, кому хочешь глотку перегрызешь, — кивнул Гриф на дверь, за которой гудел оперативный отдел. — Но потом мое мнение изменилось. Ты… Можно?

Я кивнул. Конечно, можно, даже нужно.

— Я спрошу странное. Ты… Ты можешь мне доверять? После всего, что пережил?

Я внимательно посмотрел на Грифа, склонив голову. Пробежался по воспоминаниям, по поведению Андервуда, прикинул на себя, что случилось со мной, и что прошел и мог перечувствовать не только я, а в первую очередь этот поистине удивительный человек, и со знанием дела постановил:

— Я вам верю.

— Тогда я вот что хочу тебе сказать. Ты — человек. Знаешь, — поделился со мной крайне важным для него, как я ощутил, откровением полковник, — а я верю в то, что закон биологии: онтогенез есть краткое повторение филогенеза — он правильный. Как зародыш повторяет все стадии эволюции, от одной клетки до жабр за ушами, чтобы потом родиться человеком, так и душа растет с рождения от несмышленой инфузории до человека настоящего. Только я пока таких людей, доросших духом до человечности, встречал единицы. В том числе тебя и твоих оперативников.

Мы помолчали, я, смутившись до предела, не мог подобрать слов. И тут в кабинет ввалились в обнимку Константин и Виолетта, прервавшие неловкую паузу.

— Че-е-ез, — загадочно протянул Красный, из-под его руки вынырнула зардевшаяся и хихикающая Ви. — Нам позарез надо тебя с одной особой познакомить.

— Внезапно так, — немало удивился я. — И кто это?

— Да ты ее знаешь. Пойдем в поле сходим.

— Меня возьмете? — подал голос Андервуд.

— Конечно.

Через час, оставив змеев в офисе, мы шли по звенящему разнотравью лугов с северо-восточной стороны купола, и я примерно понимал, что за секрет мне хотят доверить коллеги, но нарушать ореол тайны, конечно, не стал, иначе потеряется очарование момента. В какой-то момент оперативники — Ви, Красный, Вик и увязавшийся с нами за компанию и невесть откуда взявшийся Дженк, таинственно перешептываясь по внутренним каналам связи, подали условный знак. Я остановился, улыбаясь во все лицо, и не обманулся — из полупрозрачного подлеска, сверкающего в лучах заходящего светила фрактальными отблесками, к нам неспешным величественным шагом вышла ложная скорпикора. Ви кинула в ее сторону припасенную, видимо, заранее нимфу альсеиды, и животное с благодарностью приняло подношение, подойдя на расстояние вытянутой руки.

Я развернул вокруг нас защитный купол, перенастроив его на выпуск скорпикоры — чтобы зверь, если захочет, мог спокойно выйти — и уселся рядом с оперативниками. Скорпикора, красавица хвостатая, подошла вплотную, склонила голову и щебечуще мурлыкнула, обнюхивая практически безбоязненно мою руку и подставляя под почесывание шею. Я незамедлительно возможностью воспользовался, пребывая в умилительном восторге.

— Как вам это удалось? — спросил негромко Андервуд.

— Лаской, исключительно лаской. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом, — ответил я за моих ребят цитатой. — Да?

Ви, Вик, Дженк и Красный кивнули. Вот кто, значит, инициатор приручения ложной скорпикоры.

— Можно? — полковник показал глазами на зверя.

— Только медленно и аккуратно. То, что скорпикора к нам неравнодушна, не означает полной доместикации, она дикая.

— Конечно, я понимаю.

Он дал скорпикоре время привыкнуть к новому запаху, протянув к ней ладонь, и вскоре очень осторожно прикоснулся к шерстке. Скорпикора против не была, в ответ на легкое почесывание она прикрыла глаза от удовольствия и короткими переливчатыми призвуками рассказала всем окружающим, в каком блаженстве пребывает. Еще бы, и прикармливают, и чешут коллективно.

— Божечки-кошечки, никогда бы не подумал…

Мы синхронно хрюкнули, скорпикора вздрогнула, зашипела, но не отстранилась. Такого выражения от сурового конфликтолога мы ожидать никак не могли, а довольный Андервуд, почесывая ложную скорпикору уже за вторым ушком, добавил:

— Не нравятся божечки-кошечки? Пусть тогда будут собачки-сатанячки!

Скорпикора от нашего дружного смеха зашипела в три раза громче, вылетела из-под купола и, недоуменно рявкнув, убежала по своим делам.

Высокий широкоплечий шатен, разбиравшийся у стойки регистрации с электронной документацией, раздраженно дернул плечом. И так бумажек чертова прорва, развели бюрократию, а тут еще сзади телячьи нежности.

— Сонечка, душа моя, я всего на неделю, не волнуйся ты так.

— Но…

— Если там безопасно, и с нашим чадищем все в порядке, я тебя уверяю, мы выбьем тебе отпуск, и сама слетаешь посмотришь.

— Проклятущая конференция, чтоб ее…

— Не говори так, солнышко. Это твоя любимая работа.

— А там — наш любимый сын! Которого мы с тобой вживую не видели больше пяти лет!

Шатен вздрогнул, но не обернулся. Стоявшая рядом с ним жена, миниатюрная тоненькая брюнетка с прозрачно-серыми глазами, потянулась было погладить мужа по плечу, но неуверенно опустила пальцы, скользнув по воздуху мимо. Лишь спросила:

— Стефан, ты уверен? Если бы он хотел, давно уже или письмо тебе прислал, или…

— Уверен, — отрезал мужчина, прикладывая палец к окошечку последней биометрической подписи и уступая место парочке позади. — Хорош, нагулялся. Заберу и привезу назад.

— Стефан, у ребенка должно быть свое собственное мнение. Да и не ребенок он уже…

— Мнение ребенка заканчивается там, где родители знают, что для него лучше. Если у сына до сих пор ветер в голове и иллюзорная корона от собственных способностей, то пора уже возвращаться с небес на землю. И гипотетическую, и настоящую. И хватит об этом. Не скучайте, — шатен скупо улыбнулся жене и высокому подростку, что болтался рядом, неловко витая в облаках. Как и все дети в его возрасте. Правда, старший сын так из подросткового мечтательства, похоже, и не вышел. — Скоро прилетим.

Не стремясь лишний раз разводить сантименты, отец семейства одобрительно сам себе кивнул и ушел в зону посадки, не увидев, как гибкой веточкой потянулась за ним жена, прижав руки к груди. Только бы лишнего опять не наворотил, он же сына любит, она точно знает. Но там, глубоко-глубоко внутри, боится себе признаться в том, что мальчик вырос в один момент, и принятое сыном пять с лишним лет назад решение было поступком не дурного юноши, но взрослого мужчины. Наверное, так будет лучше всего, пусть сын сам докажет отцу свою самостоятельность. А для матери ребенок всегда остается ребенком, сколько бы лет ему ни было.

Рядом с ней седеющий, но по-прежнему крепкий и подтянутый черноволосый мужчина заключил в объятия, надежные и теплые, вторую половину. Она, положив голову ему на грудь, тяжело вздохнула и, встретившись взглядом светло-каштановых искристых глаз с невольной подругой по отлету, печально улыбнулась. Мужчина нежно погладил жену по щеке, чуть приподнял за подбородок, от души поцеловал.

— Не грусти, родная. Все будет хорошо.

Он тоже проследовал в зону посадки, но руку от ее тонкого запястья отнял лишь в самый последний момент, когда еще шаг — и касаться друг друга уже будет невозможно и кончиками пальцев, и беспрестанно оглядывался. Она вздохнула еще раз, прогоняя грусть, тряхнула головой, заплетенной на эльфийский манер — с двумя пепельными косичками, забирающими длинные каштановые волосы назад, и двумя пепельными прядками вдоль шеи — и задорно ухмыльнулась хрупкой брюнетке.

— А твой, смотрю неразговорчив. Как его, Стеф?

— Откуда вы…

— Ты. Я — Софья, можно Софи или Соня, как тебе хочется. Я же не слепая, да и не глухая. Если держать нос по ветру, можно много интересного увидеть и услышать. Тоже сыночку улетел повидать, да?

— Да, — сдалась брюнетка. — Ох, не знаю, что из этого выйдет.

— Пойдем, попьем кофе? — И Софья подмигнула новой знакомой. — И младшенького бери. Эх, жаль у нас второй не получился!

— Да куда ж я его дену, — понурилась брюнетка, но тут же приободрилась и похвасталась: — У меня две старшеньких еще. Меня зовут Хельга.

— Ух ты, красиво! — восхитилась Софи. — А если коротко, то как?

— Я не знаю… — растерялась Хельга. — Как-то не принято у нас в семье сокращать имена.

— Да у вас, я смотрю, и чувства проявлять не принято. А зря, — покачала головой Софи. — Человеку ласка нужна, как воздух — большинству всего живого. Пойдем.

И женщины ушли, прихватив за компанию все так же считающего ворон подростка.

Пройдя сквозь шлюз в шаттл и усевшись в соседние кресла, мужчины переглянулись. До инъекции анабиотика и старта оставалось не меньше получаса, о чем извещала голопроекция часов на стене напротив рядов пассажирских сидений. Ремни фиксации тоже пока не активировались, и молчать было неудобно и неуютно. Вернее, шатен с удовольствием бы помолчал, а вот его спутник по внутригалактическому перелету промолчать физически не мог.

— К кому летите? — поинтересовался черноволосый.

— Да так, — неопределенно отозвался шатен. — Сына повидать хочу, а то как усвистал, дурень, новый мир покорять, так до сих пор и весточки от него нет.

— Что, и сообщения не приходили? Наш каждую неделю присылает, хоть часы сверяй. Недавно вот только… А, что это я, вам точно не будет интересно.

— Приходили. Я не читал. — шатен отвел глаза. Хотя его принципиальной позицией было полное неприятие сведений о жизни сына после памятной ссоры, он украдкой не отказывал себе в том, чтобы стоя под запертой дверью собственного кабинета, подслушивать, как его маленький котенок Хельга читает остальным детям короткие сухие строки вслух.

— Понятно, — черноволосый кивнул, а шатен чуть не вспыхнул от досады. Что ему может быть понятно, от него сын не уходил, наплевав на отца и демонстративно хлопнув дверью, в космическую неизвестность.

Отцы помолчали. Черноволосому сказать было особо нечего, а шатен поймал себя на мысли о том, что, может быть, не так уж он и прав. Может, сначала надо посмотреть, как и чем живет сын. И точно надо посмотреть на его новоявленного друга. Наверняка дурная компания, это надо пресечь.

Черноволосый вновь подал голос:

— Чем занимаетесь?

— Я звукоинженер.

— Это такой специальный человек, который для концертов звуковое оборудование подбирает и настраивает?

— Нет, — поморщился шатен. — Это устаревшее понимание профессии.

— Расскажите поподробнее, — с искренним интересом попросил черноволосый. — Я, кстати, Виктор.

— Стефан.

Мужчины скрепили знакомство рукопожатием, и Стефан принялся рассказывать, поглядывая на часы:

— Звукоинженерия — это новое направление исследований на стыке инженерии, квантовой физики и биологии. Звукоинженер занимается подбором звука с такими характеристиками, чтобы можно было выполнить детальную настройку резонансного двигателя по принципу выбраковки неподходящих материалов методом сочетанных колебаний. Проще говоря, каждая деталь двигателя вводится в состояние резонанса по таблице частот межгалактических перелетов и проверяется на прочность во всех диапазонах мощности. Занимаемся и биорезонансной звуковой энергетикой. Знаете, если подобрать подходящую частоту инфразвука с определенной мощностью, то можно очень неплохих результатов добиться в лечении ряда хронических заболеваний, тот же панкреатит или гипертоническая болезнь вполне успешно звуком лечатся. А недавно мы снова начали разработку профилактики синдрома Андервуда, вы можете эту аномалию знать как…

— … улыбка вечности. Да, я знаю, я врач. Кардиохирург. Мы волновой резонатор Дина-Коннорса используем при операциях, так гораздо легче и мягче сердце останавливается, метод фризовой кардиоплегии все-таки не совсем бесследен для организма. Очень, очень интересная и полезная у вас профессия!

Стефан польщенно улыбнулся, похвастался и спросил:

— Да, резонатор — наша работа! А вы зачем на Шестой летите?

— Да тоже сына повидать хочу, а чтоб скучно не было, пяток операций взял, чтобы при межгалактическом перелете не подвергать риску сердечников. Правда, если у троих типичные возрастные причины — аортокоронарное шунтирование, аневризму убрать, реваскуляризацию миокарда сделать, то для меня до сих пор загадка, как один из пациентов вообще до колонии долетел, с пороком сердца-то. Его не должны были допустить до космоса, и ему дико повезло, что манифест пришелся не на перелет. Ну да ничего, дело житейское, поправим.

— Простите, а можно поинтересоваться, вашей фамилией?

— Разумеется, Виктор Уайз, очень приятно. А вы…

— Стефан Дин.

— Вот это да, — присвистнул Виктор. — Да я со знаменитостью рядышком сижу! Вот свезло так свезло.

— Вы и сами знаменитость. Так, стоп, погодите… Вы к сыну… Его, случайно, не Честером зовут?

— А вашего случайно не Тайвин? А то есть у меня в списке операций пациент Дин, я еще думал, какое забавное совпадение, порок сердца лечить с помощью одноименного аппарата…

— Так это ваш сын чуть не угробил моего!

— С какой это стати? А, я понял. Это ваш — штатный гений Корпуса? Так, судя по тому, что мне рассказали, это из-за вашего отпрыска мой иглу в сердце схлопотал!

Мужчины взъерошились, как две бойцовские рыбки, готовые к яростной битве, вцепились в подлокотники кресел и принялись сверлить друг друга взглядами. Неизвестно, к чему бы это привело, если бы не пришло время подготовки к старту. Сработали ремни фиксации, невесомо, но неумолимо обняв возмущенных отцов за грудь и талию, и оба мягко осели — встроенный в подлокотники автоинъектор вколол путешественникам точно рассчитанную дозу анабиотика.

— Рассказывай, — отослав Безымянного, велел Алану глава Совета Синдикатов Томас Джефферсон.

Алан, невозмутимо глядя на небольшого толстенького лысого человечка, в который раз гадал, как ему, будучи с виду таким безобидным, удалось достичь таких высот. Но факт оставался фактом: стоило Джефферсону учуять хотя бы призрак запахов сомнений, амбиций или заговора в минимальном их разведении, он оборачивался в гремлина и принимался откусывать карьеры, а то и головы провинившихся.

— Позитивных моментов два. Негативных — три.

— Давай по позитивчику. — Джефферсон шумно выдохнул, достал из кармана делового костюма шелковый платочек и отер пот с затылка.

— Основные ресурсы базы вывезены, часть результатов тоже. Есть два новых психостимулятора и одно неперспективное вещество. Но для прикладных целей может быть интересно.

— Дальше, — махнул платочком Томас. Это он уже знал.

— Первопроходца и ученого упустили. Не критично, но болезненно. Я предоставлял план…

— Дальше.

— Седьмой, скорее всего, будет закрыт. Мне сложно прогнозировать как отреагирует на эту новость наш безымянный друг.

— Друг, ну-ну, — запыхтел искренним недовольством Джефферсон. — Дальше.

Алан поколебался. Судя по всему, Джефферсон и сам понимал, что кресло под ним шатается. И принимал меры. Что ж, тем проще.

— Валькирия перестанет с вами сотрудничать.

— Это почему? — изумился Томас и снова промокнул затылок. Конец лета на Третьем выдался жарким.

— А потому что Честера и Тайвина было велено устранить.

— Разумеется, не тобой, — прищурился Томас, утратив личину смешного толстячка.

Алану захотелось перекреститься, но он лишь констатировал:

— Не мной.

— И?

— Насколько я знаю, Уайз в реанимации.

Джефферсон замолчал. Забарабанил пальцами по столу. Пожаловался:

— У некоторых людей переизбыток инициативы заглушает сигналы спинного мозга. Жаль, девочка мне нравилась.

— Это…

— Нет, ты что. Тогда я обрету себе целый Корпус врагов, а если еще и этот ваш уникум выживет… Зачем мне это надо. Я договорюсь. Иди.

— Но…

В кабинете главы совета Синдикатов попрохладнело на секунду. Томас оперся на стол эбенового дерева и, пристально глядя на Алана, произнес: — Не у тебя одного планы. Покомандуешь быками какое-то время.

— Ожидаемо, — поднял бровь Алан.

Он успокоился и расслабился. Бригадир, так бригадир, ему не привыкать. Главное, Томас тоже хочет оставить их маленький уютный мирок в том виде, который есть. Большего Алану и не нужно было, и он готов был потерпеть.

Через неделю в том же кабинете напротив Джефферсона через эбеновый стол на ковре из шкуры мамонта с Первого мира стояла девица раздора. Томас выдержал паузу, очередного рапорта ожидаемо не получил и предпринял меры.

— И как же понимать ваше поведение, дражайшая моя Валькирия? — без приветствия осведомился Джефферсон, слегка пыхтя от одышки и незаметно утирая пот с лысого затылка шелковым платочком.

— А вы мне что обещали? — наемница, тонкая, ладная, в легкой камуфляжной экзоброне, тоже здороваться не стала и недобро щурилась на него медово-карими глазами. Чуть вздернутый нос она слегка морщила, линию губ горько кривила, брови насупила, а светло-медную косу с бронзовым отливом с раздражением откинула за спину.

— Допустим, лично я вам ничего не обещал, — отдувался глава Совета Синдикатов.

— Да-а-а? На Алана все свалите? — протянула разъяренная Валькирия очень тихо, но очень выразительно. — И денег не было, хотите сказать? И записок, и инструкций? Может, и разговора с гарантиями не было?

Она не повышала голос, но Джефферсону расхотелось пользоваться платочком: температура в кабинете стремительно понижалась без его участия ради разнообразия.

— Вы меня почти год доили похлеще стельной коровы. Раз я и так у вас на поводке, то пускай я для вас и грязную работу делаю, и информацию добываю. А под каким условием, напомните?

— Безопасность Честера Уайза, — отвел глаза Джефферсон.

— А что я получила? — зашипела Валькирия. — Иглу ему в сердце, да? Так вы выполняете обещания?

— Максимиллиана, — переключился на роль главы самой влиятельной криминальной структуры всех пяти миров Томас. — А что мне мешает в любой момент нарушить свое обещание? Вы ходите по тонкому льду, и он отчаянно хрустит. Что мне стоит не выпустить вас отсюда? Или отдать другие приказы…

— Да ничего, — дернула плечом Макс, остывая и преисполняясь ледяного презрения. — Я полагала, какие-то кодексы чести есть и в криминальном мире. Видимо, ошибалась.

— Не советую разбрасываться такими словами, — холодно произнес Джефферсон.

Тут уже Макс слегка попятилась. Но Томас смилостивился.

— Я видел, вы претендуете на роль телохранительницы некоего Люка Джефферсона. Ваше предложение еще в силе, вы не заняты? — озвучил стандартную фразу найма вольного астронаемника Джефферсон.

— Не занята, — склонила голову Макс. Это был приемлемый компромисс в сложной ситуации, и оба собеседника это прекрасно осознавали. В Корпус Макс хода больше нет, но и лояльности «Апостолу» или лично Джефферсону от нее не видать. Доверяет безопасность своего сына? Опрометчиво, но понятно.

Томас потянулся было за платочком, но передумал. Просто слегка потер ладони друг о друга. Что ж с принципиальными людьми все так просто… и так сложно одновременно.

В кабинет, глухо скандаля с охраной у входа, беззастенчиво ввалился голубоглазый златокудрый молодой человек, с порога заявив:

— Не нужны мне твои мордовороты! У нас отличная команда, и… Ой, простите. — юноша осекся, глядя на Макс.

— Мордоворотов я тебе и не предлагаю, — медленно сказал Томас. — Но от Валькирии отказываться не советую.

Проводив Андервуда обратно на Землю, ранним утром я в лучезарном настроении и ожидании прекрасного нового дня примчался в офис, где со всеми поздоровался, оставил Кеца в отделе и пошел в кабинет штатного гения. Пожелать ему доброго утра.

— Здравствуйте, Честер! — поздоровался со мной друг, и я с удовольствием подхватил игру.

— Доброго утра, Тайвин!

— Честер, вы не желаете пройти коррекцию радужки? — с невинным видом поинтересовался ученый.

— Увольте, Тайвин, она дорога мне как память. Кто я буду без кошачьего глаза? — я отступил от греха подальше в дверной проем, хитро подмигнул штатному гению и поинтересовался, глядя на его стол: — Тайная поклонница цветы подарила?

Тайвин бросил взгляд на изящный шипастый букет в мерной мензурке, слегка порозовел и принял невозмутимый вид.

— Понятия не имею, откуда они тут взялись. Но раз возникли — пусть стоят?

— Пусть, — милостиво разрешил я и, услышав сзади легкий женский шаг, развернулся, схватил Гайяну за плечи, поздоровался, чмокнул в щечку от полноты чувств и выставил перед собой. У ученого, кажется, округлилась даже прямоугольная оправа очков.

И — ух ты, интересно-то как! — он залился бледностью, на скулах заиграли яркие красные пятна. И пока он вставал из-за стола и набирал воздуха побольше, сверкнув предгрозовой серостью взгляда, чтобы рассказать мне о неподобающем в отношении леди поведении, я уже смылся, поставив себе в памяти зарубку: рассказать Тайвину, как пригласить девушку на свидание. Пусть я и не самый большой мастер, но уж точно побольше него знаю в этом непростом деле. Хм, любопытно, а он сам-то себя наконец понял или еще нет? Надо будет обязательно выяснить!

Полный предвкушений, я забрал питомца и отправился к себе в кабинет, и только закрыл за собой дверь, как вдруг остановился, словно громом пораженный, и уставился во все глаза на Кеца на своей руке. Тот недоуменно поднял голову, почувствовав изменение моих эмоций.

Я не стал вилять, устанавливая прямой эмпатический контакт:

— Я вспомнил все, что со мной было. Ну и как ты это будешь объяснять, разумное существо?

Бойтесь своих желаний, ибо они иногда сбываются. Вот правду доносят мудрецы этим простым, но столь глубоким посылом, проникающим в самую личностную суть существа! Буквально несколько циклов смены света и тьмы назад орникс, пребывая в благостном сытом настроении, старался вчувствоваться в окружающую реальность с целью добиться от мироздания ответа на два животрепещущих вопроса: одни ли они во вселенной и за каким, собственно, поют птицы?

Если вопрос наличия в окружающем космосе разума был пока отрицательным — орникс чувствовать дальше родной планеты, да и то с трудом, пока не умел, но учился — то птичье пение в его восприятии реальности, как и любая музыка, интерпретировались исключительно как дикий набор какофонии упругих механических колебаний в воздушной среде. И, как всякий воспитанный представитель общества эмпатиалов, к дополнению к цветоэмпатическому общению в виде подзвучиваний — щелчков, свиста и прочих звуковых колебаний с разными параметрами дискретности, тембра, громкости и частоты — он относился сугубо неодобрительно. Примерно как к ругательствам. Обсценные цветоэмоциональные реакции он тоже не любил, хотя, как водится, использовал при случае и то, и другое, стыдливо сворачивая капюшон и украдкой озираясь — не увидел и не почувствовал ли кто.

И вот теперь, столкнувшись нос к носу с совершенно ему непонятным существом, орникс настолько недоумевал, что посторонний, загляни ему под капюшон, точно определил бы высшую степень удивленной ошарашенности по ярко-алым точкам, сплошь усеивавшим кожную складку. Но капюшон был заботливо свернут — орникс не собирался сейчас ни с кем разговаривать. Его мощное гибкое тело плавными волнообразными движениями ввинчивалось вглубь сиреневатого подлеска, фиолетовый гребень агрессивно встопорщился, а красная шерстка шейного воротника взъерошилась.

Интересное выдалось нынче утро, вот так соберешься поохотиться, а тебе внезапно встречается неизвестный науке вид! Орникс немало сетовал сам на себя и за то, что съесть зуб не поднялся, и за то, что он не сообразил ни поговорить со странным животным, ни утащить его к себе в трибу. Теперь ни претору, ни квесторам и предъявить-то нечего, остается только максимально достоверно пре-образовать полученный опыт.

Пре-образовывать орникс не любил, считая прямой эмпатический контакт чувство-образами уделом стариков, детей, творцов и сумасшедших, но неоспоримые достоинства альтернативной коммуникации признавал.

Влетев взъерошенной стрелой прямо в поселение, орникс опрометью кинулся к царственно раскинувшемуся в середине поселения Древу Теней — месту обиталища претора. Со своих насиженных мест ему вслед поднималась волна заинтересованного сдержанного любопытства, ощущаемая им всей чешуей — будучи уважаемым охотником и почитаемым средним соплеменником, орникс раньше себе таких чувственных вольностей не позволял, разве что в бурной молодости. Поселение взметнулось лиловыми вопросами, гранатовым интересом, золотым нетерпением и, конечно, буро-черными пятнами сварливого ворчания потревоженных сородичей.

Впрочем, наметанный на инженерно-конструкторские решения глаз человека не отличил бы полис орниксов от непролазной чащи в паре километров что за ним, что перед ним. Создавать предметы ручным трудом, равно как и строить наземные жилища, орниксы не любили, предпочитая либо заставлять деревья свивать им гнездовые шары, либо устраивать их же корнями уютное логовище. Трехпалыми небольшими лапками с острыми коготками много не сделаешь, впрочем, быть основным управляющим эпигенетическим фактором для большинства живых созданий своего мира им это ничуть не мешало.

Орниксы никогда не злоупотребляли возможностями, будучи по природе разумными гедонистами и увлеченными эпикурейцами, будь им знакомо это философское учение. Активному созиданию они предпочитали мечтательное созерцание, техническому познанию мира — биологическое предвосхищение и эмпатическое проникновение в основы основ. Да и зачем, скажите на милость, тому, кто в совершенстве управляет природой, конструктивно ее изменять? В ней и так все отлично устроено.

Сопровождать цветоэмпатическую коммуникацию утверждающим смысл высказывания прищелкиванием по-прежнему не считалось приличным в обществе, но орниксу было несколько не до приличий.

Ворвавшись в обиталище претора, он шипел, свистел и щелкал, демонстрируя перетекание сложного пятенно-геометрического узора на внутренней стороне развернутого во весь объем капюшона. Фиолетовые восклицательные оттенки сменялись нежно-недоумевающими изумрудными пятнами с бирюзовыми вкраплениями, закончил он высказывание насыщенно-красным вопросом с видимым только в инфракрасном спектре фрактальным рисунком робкой надежды.

А если он и вправду столкнулся с представителем другой цивилизации? Смогут ли они контактировать, поймут ли друг друга? Ничего даже отдаленно похожего на средства общения орникс при существе не заметил, даже когда угрожал его жизни. Единственной реакцией чужеродного создания стали какие-то звуки и примитивная попытка прямой эмпатии, будто перед ним оказался не высокоразвитый эмпатиал, а неразумный детеныш. Чувство того, что двуногий мог в принципе использовать качественно иные возможности пообщаться в эмоциональную сферу орникса и близко не закрадывалось.

В самом-то деле, кто поверит в сказки об упорядоченном наборе звуков как средстве взаимопонимания? Это только в сатирической фантастике бывает, и то воспринимается как скучное гиперболизированное ограничение, из творцов со звуковой речью только ленивый не побаловался.

Кстати про фантастику, в Древе Теней сегодня обещали новый спектакль, надо будет обязательно посетить. Орникс сердито встряхнул капюшон, и предвкушающе-синие пятна осыпались к его краям, медленно угасая. Как невовремя заместительные эмоции отвлекают внимание! Значит, встреча с чужеземцем произвела на него еще более сильное впечатление, чем он изначально предполагал.

Внутренняя поверхность капюшона приобрела вопросительный бледно-лиловый оттенок, и собеседник орникса задумчиво раскрыл свой капюшон, демонстрируя первый из многочисленных вопросов.

Претор — умудренный опытом орникс возрастом в несколько тысяч циклов смены колеса года — глубоко задумался, отпустив родича. Первые всполохи подобия иного разума он заметил настолько давно, что уже не мог точно припомнить, на какой стадии развития были сами орниксы. Он тогда учился управлять бессмертием на клеточном уровне и резонировать со вселенной, и чуть сам себя не убил, заглянув мимолетом в мир живущих на другом ее конце двуногих существ с примитивно развитой эмпатией.

После того, как ему с трудом удалось остановить биение резонанса сознания и тела, он в эти дебри больше не совался. И вот недавно почувствовал за пределами планеты чужеродное присутствие. Не успел он как следует изучить смутно знакомых пришельцев, как те, запустив механическую птицу, тут же уничтоженную кем-то из любопытствующих, удалились восвояси.

Затем прилетели вновь — и тут ему стало уже интересно. Внутри зависшего в предвечной пустоте странного пузыря из неестественного материала нашлось много созданий, но один его особенно заинтересовал. Настолько, что претор вынудил чужака войти в атмосферу внутри другой механической птицы, намного крупнее первой. Живой, открытый, с хорошо развитой эмпатией на грани включения ее в систему анализаторов, доброжелательный, резонансом учится управлять, следы его использования хорошо заметны на волновом уровне. Вполне подойдет. Но устраивать полноценный прямой контакт претор все же поостерегся — неизвестно, чего ожидать от качественно иного разума, а в том, что столкнуться ему пришлось с цивилизацией вещной, а не чувственной, сомневаться не приходилось.

Пришлось внушить незваным гостям, что их здесь не ждут. Но позже претор все-таки засомневался — может, он упускает возможности к развитию? И новую партию незнакомцев на поверхность пустил, дав им возможность построить подобие поселения. А вот ближайшую трибу от них старательно огораживал, мало ли.

Вскоре, судя по тому эмоциональному слепку, что претор регулярно снимал с пришельцев в процессе наблюдений за ними, вернулся тот, первый, так заинтересовавший его чужак. Древний к этому времени примерно в структуре отношений чужих разобрался и пару экспериментов успел поставить — у них, как у детей малых, все чувства оказались на поверхности, и управлять ими было очень легко. И претор принялся подбираться к сознанию чужака, благо почву он подготовил. Сначала во сне, потом слегка тряхнул стариной, разбудив у него окончательно почти проснувшуюся эмпатию, отрядил доверенного младшего биогенетика следить за существами, потом повидался с интересным существом сам, благо случай представился преинтересный, но по итогу претор заблокировал любопытному те нейронные цепи, что отвечали за память о встрече.

Да вот только не усмотрел, чужак оказался чересчур шустрым и любознательным, и весть о чужеземцах принес на хвосте средний родич. Триба теперь взбудоражена, новости скрывать бесполезно, надо пробовать устанавливать контакты, если родичи так решат. Претор надеялся, что поставленного короткого блока на память и разум потенциального проводника хватит, если пришелец вернется в свой мир, на достаточный срок, чтобы орниксы-добровольцы немного освоились. Оставалось только этих самых добровольцев на авантюру подбить.

Спустя треть Древа — когда светило миновало точку зенита и стало приближаться к его корням и горизонту — орниксы распространили всеобщий сбор. Сползлись на поляну Древа Теней и претор, громадный правитель трибы орниксов планеты и конкретного поселения в частности, живущий сколько себя помнил; и их соплеменник, принесший на хвосте весть; и крупные квесторы, ведавшие соблюдением в обществе порядка; и малые орниксы — искусные эпигенетики и биоинженеры, мастерски управляющие живой природой; и средние его собратья, всех возрастов, полов, сословий и ролей.

Немного жаль было отменять спектакль — пришло время тлалоков, громадных насекомых со светящимися глазами, дирижирование ими было отдельным видом эмпатического искусства, наряду с управлением листвой Древа и чувственным бесцветным танцем актеров. Выразить эмоцию через движение, не пользуясь стигмами капюшона, что может быть поэтичнее!

Но орниксы дисциплинированно свернули капюшоны, гася искорки сиренево-янтарного недоуменного недовольства. Представления подождут, претор не так часто снисходит до многочисленного потомства.

Раскрыв поистине гигантских размеров капюшон, претор окрасил его ярко-белым восторгом. Стигмы замигали песочными струями убеждения, спиральными васильковыми волнами уверенности и видимыми лишь в ультрафиолетовом спектре указаниями с многоугольными мандалическими фигурами агитации к добровольному участию в миссии.

Энтузиазм проявили практически все, и среди отобранных орниксов претор распространил сложносоставные прямые эмпатообразы — их добровольцам предстояло разобрать, пре-образовать полученное, впитать предложенный чувственный опыт, советы и просьбы, и еще раз пораскинуть эмоциональным фоном — согласны ли они. Виданное ли дело, первый контакт с представителями иной цивилизации. Надо сформировать команду первопроходцев — вдруг получится изучить иные миры? После эмпатирования со стороны претора в инопланетном происхождении существа орниксы не сомневались — он Древний, ему виднее.

Спустя ряд циклов смены светил, полных коллективного пре-образования и вчувствования в чужаков, орниксы, недоумевающие, как попробовать просочиться в доверие к пришельцам, посмотреть на их мир, но и себя при этом обезопасить, были переполошены маленьким биогенетиком. Он отчаянно просил помощи — и это оказалась отличная возможность начать разговор.

Эту историю можно прочитать здесь: https://www.litres.ru/book/elena-chara-yanova/dlya-druzey-prosto-leks-67768691/

Вернуться

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Закон Мерфи. Том 2