© Мартин И., 2024

© ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Бог создал женщин красивыми, чтобы их могли любить мужчины, и глупыми, чтобы они могли любить мужчин.

11«Б» – гуманитарный класс

Алиса Серова – девушка с длинными темными волосами

Ксюша Михайлова – блондинка, подруга Алисы

Саша Лужников (Лу)– лидер класса, спортсмен, крашеный под Машин Ган Келли

Паша Проскурин – друг Лу, владелец старых «Жигулей»

Марго Толоконникова – агрессивная девушка в стиле хип-хоп, подруга Лу

Ника Сазонова – подруга Марго, девушка Проскурина, рыжеватая и блеклая

Лена Колпакова – подруга Марго и Ники, чисто «группа поддержки»

Веня Шалаев – косплейщик с разноцветными ногтями, зарабатывающий на Патреоне

Яков Ионович (Ионыч)– учитель русского языка и литературы, их классный руководитель, пожилой и безобидный

Рома Бондарь – двоюродный брат Ксюши, положительный парень

Кирилл Мартов – друг Ромы, наполовину башкир, поклонник Алисы

Матвей Оболенцев – лидер класса, красавчик и сердцеед

Тим Рощин – друг Матвея, шахматист, чья мама любила Курта Кобейна

Степа Росс – друг Матвея, будущий программист, любит Ксюшу

Кеша Ершов – мутный одиночка

Жанна Носова – внучка Ионыча, подруга Ромы, админ в группе с более 100 тысячами подписчиков

Ира Леонова – правнучка кандидатки физико-математических наук

Иван Сергеевич Аксенов – учитель математики, их классный руководитель, молодой и пользующийся уважением учеников

Мама Алисы – бухгалтер в строительной компании

Папа Алисы – банковский аналитик

Тетя Лариса – мама Ксюши

Альбина – младшая сестра тети Ларисы, мама Ромы

Дядя Сережа – папа Ксюши

Важные:

Розовый Фламинго

Неважные:

Чижик, Олежка, Давид, странная женщина в очках, электрик, физичка, Леха и Котик

Когда мне пришло первое послание от Гудвина, мы с Ксюшей и ее двоюродным братом Ромой сидели у меня на кухне и ели фасолевый суп. Мы только вернулись из школы, и из того, что можно съесть по-быстрому, кроме супа, в холодильниках наших обеих квартир ничего не нашлось.

– Кто-то умер? – Ксюша застыла с ложкой возле рта. – У тебя такое лицо, будто случилось страшное.

– В универе подняли проходной балл по математике? – усмехнувшись, предположил Рома.

Я снова с беспокойством пробежалась глазами по строчкам сообщения.

– Это признание в любви, но какое-то странное.

– Что за признание? – оживилась Ксюша, отодвигая тарелку. – От кого?

– Понятия не имею. Страница фейковая, создана сегодня. Гудвин какой-то. Авы нет, друзей тоже.

– Покажи! – Она потянулась за моим телефоном.

– Читай вслух, – попросил Рома, когда он оказался у Ксюши в руках.

Ксюша вопросительно посмотрела на меня. Ее рваные белые прядки растрепались, зеленые глаза горели любопытством.

– Читай, – согласилась я, – может, там не все так ужасно, как мне показалось.

– «Здравствуй, Алиса! Это сообщение я пишу не для тебя, а для себя», – громко начала она, и Рома иронично поморщился:

– Вот это поворот.

– «Поэтому можешь не опасаться, что я потребую ответ или на что-то рассчитываю. Смысла в подобных признаниях нет. Их пишут, пытаясь избавиться от мучительных терзаний, облегчить душу или выговориться», – голос у Ксюши был громкий, а тон насмешливый.

Но она так разговаривала всегда. Отчего тем, кто плохо ее знал, поначалу казалось, будто она подшучивает над ними.

– Че за бред? – снова прокомментировал Рома. – Раз смысла нет, то на кой писать? Выговориться, блин. Пусть маме своей выговаривается!

– Помолчи, пожалуйста, – попросила его сестра и продолжила: – «Мне ли не знать, что никто и никогда не отвечает взаимностью на глупые чужие страдания. И чем они очевиднее, тем шире пропасть. Ведь тот, кто ничего не сделал, чтобы завоевать любовь, не заслуживает даже жалости. А я не сделал, и не важно, по каким причинам». – Ксюша остановилась и подняла глаза на брата.

– Может, это Мартов?

– С ума сошла?! Он что, по-твоему, умом тронулся? Алиска и без того знает, что он ее любит, – отодвинув тарелку, Рома широко улыбнулся.

С Ксюшей они не очень были похожи. Только общей семейной породой: чистыми открытыми лицами с ясным взглядом, густыми, слегка вьющимися волосами и немного формой носа, как у обеих мам. Однако, когда они улыбались, даже незнакомый человек опознал бы в них брата и сестру. Их улыбка напоминала переливающееся в каплях грибного дождя солнце, такая же внезапно светлая и жизнеутверждающая.

– «Поэтому я просто фейк, который, перед тем как расстаться навсегда, решился высказаться. Так что это исключительно эгоистический порыв. Ты прекрасна, и я бы отдал все, чтобы сделать тебя счастливой. Спорим, ты сейчас улыбнулась?»

Рома издевательски прыснул, и Ксюша показала ему кулак.

– «Ты прекрасна! – передразнил он, скорчив придурочную физиономию. – Позволь мне сделать тебя счастливой!»

– Тебе не кажется, что он странно выражается? – спросила я.

– Еще как кажется.

Ксюша подняла ладонь, призывая нас помолчать. Она старалась читать сообщение серьезно, но получалось плохо: «Ты моя самая большая слабость и боль, но только с твоим появлением в моей жизни я смог ощутить, что мое сердце умеет любить, что оно живое и способно испытывать чувства, над которыми раньше я лишь насмехался.

Но ты такая, словно некто всесильный решил проучить меня, сделав так, что наши пути пересеклись, и не оставив надежды на спасение.

Мне нравится в тебе абсолютно все. Ты такая, какая есть. От головокружительной глубины глаз до едва уловимой улыбки. Твои роскошные волосы, руки, особенный, волнующий запах и нежность кожи. Я схожу с ума, наблюдая за тем, как ты двигаешься, и каждая моя ночная фантазия наполнена тобой.

Я люблю тебя вот уже два года, с тех пор как впервые увидел в школе, и не знаю, смогу ли пережить предстоящее расставание».

Пока Ксюша читала, ее глаза все сильнее округлялись, но Рома не произнес ни слова: «Я лишь хочу, чтобы ты знала, что на свете есть человек, для которого все эти годы ты была причиной просыпаться по утрам, наполняя мою беспросветную жизнь смыслом».

Закончив читать, Ксюша все еще недоуменно смотрела в телефон.

– И это все? Серьезно?

– Просто заблочь его, Алис, и забудь, – отмахнулся Рома, – это явно какой-то глум. Нормальные люди так не пишут.

– То есть ты считаешь, что кто-то пытается меня разыграть? – Его версия мне понравилась больше, чем сумасшедший тайный поклонник.

– Приколы затеваются с конкретной целью, – Ксюша задумчиво изучала пустую страницу Гудвина. – Зачем ему тогда писать «не отвечай» и «мне от тебя ничего не нужно»?

Мой суп стремительно остывал, но есть расхотелось.

– Думаете, это кто-то из школы?

– Не факт, – Рома снова весело заулыбался, – может, какой-нибудь дворник, который два года метет улицы в нашем дворе?

– Но он пишет, что влюблен с тех пор, как увидел в школе. Это кто-то из наших или ваших, кто пришел в десятом.

– А мелких почему не считаешь? Девятый класс, например, самый пик гормональной дури.

– Настораживает последняя фраза, – перебила его Ксюша, возвращая мне телефон. – Все эти годы ты была для него причиной просыпаться по утрам, а теперь ее типа не станет? Что это значит?

– Ой, вот только не надо нагонять драму, – шумно отодвинув табуретку, Рома встал. – Это значит, что одиннадцатый класс последний. Просто он специально так написал, чтобы надавить на жалость.

– Ты прав: некрасиво ставить меня в такое положение. Теперь я чувствую вину за то, чего не делала.

– Вы такие наивные! – Рома развел руками. – Конечно же, он ждет ответной реакции. Иначе стоило бы так распинаться? «Я ни на что не рассчитываю». Угу, как же! Очень даже рассчитывает, раз не стал удалять страницу.

– И на что же он рассчитывает? – Мое беспокойство усилилось.

– Откуда мне знать? Но версию с розыгрышем я так легко не отметал бы. А может, какой-нибудь лузер и задрот типа Столярова или Белова.

– Столяров? – Я нехотя представила худого сутулого Вову с хронической экземой на руках и вечно сальными волосами в качестве моего обожателя. – Вова дальше своего телефона ничего не видит. А Белов, по последним данным, гей.

– Никакой он не задрот, – сказала Ксюша, – у него тон уверенного в себе человека. И он пишет, что знает, каково это, когда признаются в любви, а ты не можешь ответить.

– Мне тоже так показалось, – поддержала я. – Он как будто возвышается надо мной. Типа «просто знай, что такой человек, как я, любит тебя, и теперь живи с этим».

– Перестаньте надумывать, – Рома обнял меня за плечи. – Там такого нет. Но если любопытно, то просто спросите, кто он.

– Ты же велел заблочить.

– Я имел в виду забить на него, но, если вам обязательно надо раздуть детектив, начинать нужно с самого очевидного.

– Так он нам и сказал, – хмыкнула Ксюша, – глупо создавать фейковый акк, чтобы потом раскрыть все карты.

Прихватив из фруктовой вазы банан, Ромка ушел в свою квартиру, а Ксюша подсела ко мне.

– На самом деле прикольно, – она мечтательно вздохнула, – мне еще никто такого не писал.

– Ничего прикольного, Ксюш, мне кажется, это плохое сообщение.

Она нахмурилась.

– С чего ты взяла?

– В первый раз оно открылось в ночном режиме – белые буквы на черном фоне, хотя все остальное не поменялось.

– Обычный вэкашный сбой. У них вечно что-нибудь слетает. Давай лучше прикинем, кто это может быть.

– У меня никаких идей.

– Раз он пишет, что любит тебя два года, то, скорее всего, это тот, кто пришел к нам в девятом. – Ксюша выставила перед собой обе пятерни, приготовившись загибать пальцы. – У математиков: Оболенцев, Рощин, Мартов, Росс… так… Трусов, Фогель, Ершов. Семь. Правильно? И у нас трое: Лу, Проскурин и Шалаев. Десять человек.

Ксюша покрутила получившимися кулаками.

– Ладно! – Я притянула ее руку к себе и разжала пальцы. – Как думаешь, ответить ему что-нибудь?

– Конечно, ответить! Нужно выудить из него побольше информации. Разоблачить и припереть к стенке! – ответила подруга и весело подмигнула.

– А если он такой, что припирать не захочется? – предположила я и поморщилась.

– Ну… Из этих десятерых только Трусов совсем не вариант, но он и не может тебя любить.

– Почему это?

– Потому что он любит меня! – Выпрямив спину, Ксюша кокетливо повела плечом. – И Степа Росс, кстати, тоже.

– А Проскурин любит Нику, – добавила я.

– Это же замечательно! – Глаза подруги азартно блестели. – Троих сразу вычеркиваем.

– Четверых. Мартов и так чуть ли не каждый день твердит о своих чувствах. Зачем ему еще и писать?

Ксюша задумчиво нахмурилась, потом виновато посмотрела на меня.

– Ты не обижайся, но Матвея и Лу я тоже выбросила бы. Сомневаюсь, что кто-то из них снизойдет до таких слов, даже анонимно.

Матвей Оболенцев и Саша Лужников – общепризнанные лидеры, они фигурировали в топе нашего рейтинга красоты и постоянно с кем-нибудь встречались. Лу вечно вплетали в запутанный клубок любовных интриг, а Матвей морочил девчонкам головы, приближая и отдаляя их по очереди. Ксюше они нравились оба, но Лу предпочитал таких, как Маргарита Толоконникова, способных на раз выслать нюдсы и с кем можно сразу же перевести уровень взаимоотношений в горизонтальную плоскость. А Матвей вообще не заморачивался никакими привязанностями и сегодня мог позвать на свидание одну девчонку, а назавтра уже другую.

– Тима тоже убираем. Он знает, что мне нравится.

– Ты ему об этом говорила?

– Нет, не говорила.

– Тогда не знает. Парни вообще никогда ничего не знают, пока им об этом прямо не скажешь. Но если это Тим, то все сходится. Гудвин говорит, что не сделал ничего, чтобы завоевать твою любовь. Вот он и не сделал, после того как Мартов на него наехал.

Спорить я не стала. Лучше всего, если бы Гудвином оказался именно Тим Рощин, а все, что он написал, правдой.

Тим мне нравился давно – уже месяцев пять или шесть, с начала учебного года. Он был высокий, светло-русый, с длинными, как у викингов или рокеров восьмидесятых, волосами и серьезным выражением лица, суровость которого удивительным образом скрадывалась благодаря милой смущенной улыбке. Рощин играл в шахматы и ездил на всевозможные турниры.

Однажды мы вместе переписывали тест по английскому и потом, болтая, час простояли во дворе. Был еще случай: я в школе искала Рому. Заглянула в кабинет математики, а там Тим, стоя на парте возле окна, вешал шторы. Выглядело это забавно, я пошутила над ним, а он рассказал, что проиграл, поспорив с математиком из-за какой-то задачки. Мы посмеялись.

Как-то я столкнулась с ним в поликлинике. Сначала сидели вместе в очереди, а потом он дождался меня после приема, и мы немного погуляли.

Ксюша посоветовала проявить немного активности, чтобы показать ему, что он мне симпатичен. Однако, стоило подойти к нему на перемене и просто заговорить, как это тут же заметил Кирилл Мартов и все испортил.

– И что мне тогда ему написать?

– Ну… – Ксюша поднялась, собрала их с братом тарелки и поставила в посудомоечную машину. – Что-нибудь милое. С намеком, что у него есть шанс и все такое.

– А если это не Тим?

– А кто? Нет, Алис, реально больше некому.

– Вдруг все же это прикол? – засомневалась я. – Ленка с Марго стебутся?

Она немного помолчала.

– Мне сейчас надо домой – до маминого возвращения белье развесить, а когда придешь делать домашку, вместе придумаем ответ.

Мы жили в соседних квартирах. Дверь в дверь. И ходили друг к другу в любое время.

– Хорошо.

После ухода Ксюши я попробовала доесть остывший суп, но аппетит пропал. Перечитала сообщение Гудвина, внимательно вглядываясь в строчки. Тревожное чувство, охватившее меня поначалу, улеглось, и я уже сомневалась, что за этим странным признанием таилось предостережение.

Вообще, мы с Ксюшей были теми самыми подружками, которые обожают обсуждать парней, любовь и все, что с этим связано. Мы постоянно кого-нибудь любили, а кто-нибудь любил нас. Однако дольше месяца эти влюбленности затягивались редко, потому что все, что назвалось серьезным словом «отношения», пугало нас обеих.

Обязательства, ссоры, ревность, душераздирающие драмы расставаний – подобное происходило вокруг, кого ни возьми.

Нет уж, нам вполне хватало двухнедельного романтического счастья – с цветами, поцелуями, волнующей перепиской и повышающими самооценку свиданиями. А потом мы просто влюблялись в кого-нибудь еще, и все заканчивалось раньше, чем успевало превратиться в отношения.

Кто-то, конечно, обижался и пытался «все» вернуть, но после объяснения, что это «все» он выдумал сам, никаких притязаний ни у кого, за исключением Мартова, конечно, не оставалось. Но Кирилл особый случай, и я до сих пор не знала, что с ним делать.

Любовное признание Гудвина меня не удивило. Я знала, что могу кому-то нравиться и, возможно, даже тайно, но то, как он это преподнес, вызывало необъяснимое беспокойство. А я терпеть не могла беспокоиться по таким вопросам. Беспокоиться стоило о предстоящих через месяц экзаменах и поступлении в универ, а все, что касалось любви, должно быть связано только с приятными чувствами.

Сообщение Гудвин отправил в десять двадцать утра, и все это время в Сети не появлялся, но, пока я сидела, задумчиво уставившись в экран, на его пустой аватарке неожиданно вспыхнул зеленый кружок. Упускать момент было нельзя.

«Почему ты не написал мне со своего настоящего аккаунта?» – спросила я первое, что пришло в голову. «А зачем?» – ответил он почти сразу. Действительно, зачем? Он же обозначил, что ничего от меня не ждет. «Так было бы проще». – «Ошибаешься».

Главное – соблюдать осторожность, напомнила я себе, если это розыгрыш, можно запросто попасть в идиотское положение.

«Ты из школы?» – «А какая разница?» – «Любопытно». – «Предположим». – «Из одиннадцатого?» – «А как бы тебе хотелось?» – «Никак». – «Тебе не понравилось мое письмо?» – «Нет». – «Почему?» – «Такое чувство, что ты его писал под чем-то».

В ответ он прислал ржущий смайлик, а затем: «Возможно». – «Это прикол такой, да?» – «Что именно?» – «Письмо твое». – «Нет. Я тебя правда люблю». – «И просыпаешься ради меня по утрам?» – «Ага». – «Где ты это скатал?» – «Можешь прогнать через антиплагиат».

Я задумалась. Он явно не производил впечатление депрессивного душнилы и вполне мог оказаться Рощиным, а мог и фейком моих дурацких одноклассниц типа Марго, которые нас с Ксюшей терпеть не могли.

«И что я, по-твоему, теперь с этим должна делать?» – «Ничего». – «Но ты же писал это с какой-то целью?» – «Я писал, потому что не мог ночью заснуть. И это уже не в первый раз, просто раньше никогда не отправлял. Перечитывал утром и удалял. А сегодня так и не уснул, поэтому отправил». – «Погоди, кажется, здесь есть какое-то противоречие. До этого ты просыпался ради меня, а теперь еще и бессонница, и тоже из-за меня?» – «Ты мне не веришь?» – «Пока не понимаю». – «Можешь не верить. Я не настаиваю». – «Во все остальное тоже не верить?» – «Как хочешь». – «Значит, никакой любви нет?»

Последнее сообщение он открыл, но зеленый кружок пропал.

Я внимательно перечитала нашу переписку. Мне понравилось, что отвечал он легко и быстро. Марго так не сумела бы. Я почти не сомневалась, что переписывалась с парнем. Забавно – ему удалось меня заинтересовать. А вдруг это и правда Тим? Кто их знает, этих шахматистов?

Но даже если нет, то Ксюша права, это самый оригинальный подкат из всех, что когда-либо у меня случались.

Шли последние школьные недели, и на уроках старались только те, кому требовалось исправлять итоговые оценки, в основном силы были брошены на выполнение старых егэшных заданий, пробных тестов и заучивание цитат для сочинений.

Учителя в один голос твердили, что нужно собраться и совершить «последний рывок». Однако учиться до тошноты не хотелось. На улице стояла теплынь, витали запахи свежей зелени, щебетали птицы и расхаживали красивые весенние люди.

Я мечтала о даче, о поездке на море, о путешествии в Карелию, куда мы собирались обеими семьями в августе. Мне представлялась кристально чистая речка, огромная голубика и высоченные, до самого неба, сосны. А еще в моих фантазиях фигурировали неизвестно откуда взявшиеся ночные прогулки по городу, ранние завтраки в кафе с круассанами, катание на мотоцикле, карусели, танцевальные клубы и горячие поцелуи. После окончания школы мама милостиво согласилась на укорачивание волос, а если поступлю в университет и папа не заупрямится, сделаю себе от локтя до запястья татуировку. Какую-нибудь глубокомысленную надпись на латыни: «Dum spiro, spero» или «Vita brevis, ars longa», а может, наоборот, нечто простое и милое: стайка бабочек на плече, разбитое сердце на лодыжке или черный полумесяц на шее под волосами.

В университете я наверняка встречу парня, в которого по-настоящему влюблюсь. Но произойдет это не раньше сентября, а сейчас предстояло, собрав волю в кулак, мужественно пережить прекрасный, но предназначенный не для меня, май.

Однако воля никак не собиралась. Я никогда так не маялась из-за учебы, как в эти чудесные солнечные дни. Темнело поздно, и ночи были такие упоительные, что я, слушая музыку, валялась под открытым окном, пока не начинало светать. А по утрам засыпала на уроках.

– Может, это все-таки Лу? – ущипнув меня под партой за коленку, громко прошептала Ксюша.

– Что? – Я с трудом вынырнула из бессвязного потока летних мыслей.

– Спишь, что ли? – Она отодвинула плотную завесу моих волос. – Говорю, может, Гудвин – это Лу?

Я посмотрела вперед, где у доски косноязычно пересказывал «Темные аллеи» Саша Лужников, а старенький учитель литературы Яков Ионович покорно слушал его, уткнувшись в древний бумажный журнал с оценками.

Лу был красавчиком и довольно популярной личностью. Он занимался водным поло, а свободное от тренировок время посвящал тусовкам. Насчет учебы Лу не парился, ходили слухи, что его так и так возьмут в универ, чтобы он играл за их команду.

– Шутишь? – Я покосилась на подругу. – Мы вроде решили, что Лу чересчур высокого мнения о себе, чтобы кому-то писать, да и у нас взаимная неприязнь, забыла? Он бы скорее тебе написал.

Ксюша расплылась в довольной улыбке, она ждала именно такого ответа.

– От ненависти до любви один шаг – классика любовного романа. Они враждуют и на людях хейтят друг друга, а когда остаются наедине, их охватывает страсть…

– Нет у нас с Лу никакой страсти, – фыркнула я, – и ты это прекрасно знаешь.

– Я заметила, как он разглядывал тебя вчера на физре.

– Он на всех так пялится, и тебя разглядывает не меньше. Письмо Гудвина написано грамотно и никак не вяжется с Лу.

– Зря ты так думаешь. Он, между прочим, далеко не туп.

– Точно не Лу, – отрезала я.

Разочарованно вздохнув, Ксюша подперла подбородок ладонью и снова принялась разглядывать Лужникова.

– Все-таки этот цвет ему очень идет, правда?

Пару месяцев назад Лу неожиданно покрасился в яркого блондина по типу Машин Ган Келли, чем привел Ксюшу и других девчонок в полный восторг. Теперь же он обрастал и ярко-белый смешался с его родным темно-русым, что смотрелось даже лучше.

– Угу, – отозвалась я, – и стрижка поинтереснее.

– Нет, я про рубашку.

К счастью, Лу закончил мучить Бунина, и Ионыч пригласил к доске Нику.

Именно «пригласил», он всегда так говорил: «А сейчас я приглашаю к доске…» И когда тебя вызывали отвечать, создавалось ощущение, будто шествуешь к сцене за «Оскаром».

– Сборник рассказов Бунина «Темные аллеи» является символом уходящей молодости, неразделенной любви, осмысления и сожаления… – с гордо поднятой головой затараторила Ника на весь класс.

– Поехали после седьмого платья на выпускной выбирать! – предложила я, неожиданно представив, что «уходящая молодость» – это про наше окончание школы. – Погода такая, что хочется чего-то радостного и приятного.

– Мне тоже хочется радостного, – откликнулась Ксюша, – какого-нибудь праздника или танцев.

– Вы уже достали болтать! – резко повернулась к нам Лена Колпакова. – Из-за вас я ничего не слышу.

– Ты не слышишь не из-за нас, а потому что глухая тетеря, – огрызнулась Ксюша, а я просто показала язык.

Из нас двоих Ксюша объективно красивее. Она выше меня и выглядит старше. У нее броские черты лица: огромные миндалевидные глаза, меняющие цвет от серых до темно-зеленых, большой чувственный рот, четко очерченные скулы и ямочки на щеках. Она постоянно экспериментирует с волосами и последние полгода стрижется рваными перьями в стиле восьмидесятых и красится в платиновую блондинку.

Я же если и бываю в парикмахерской, то лишь для того, чтобы подровнять кончики, потому что обещала родителям оставить длинные волосы до выпускного.

У меня широкие темные брови, губы бантиком и узкий подбородок, а кончик носа вздернут, как у мультяшного персонажа, и еще румянец, вспыхивающий по любому поводу. Но зато глаза не меньше Ксюшиных: карие, круглые и тоскливые, как у голодного спаниеля. В детстве Рома шутил, что если я стану грустным клоуном, то и грим накладывать не придется.

И если у кого-то существовал рейтинг женской красоты, вроде того, что мы с Ксюшей завели на парней, то подруга набрала бы не меньше девяти баллов, а у меня не больше семи с половиной, по крайней мере, мне самой так казалось.

Рейтинг парней мы придумали четыре года назад, когда обсуждали, кто красивее: Шаламе или Хеймсворт. Долго спорили, сойдясь в итоге на том, что красивы оба, просто по-разному. Тогда для нас это было открытием – обнаружить, что одно и то же явление способно проявляться в столь различных формах.

По этой причине пришлось завести таблицу, куда попали знаменитости мужского пола, казавшиеся нам привлекательными, начиная от Айрона Пайпера и всех BTS до Генри Кавилла и принца Дании Николая.

Все они получили от нас по десять баллов, после чего в этот рейтинг стали попадать реальные и знакомые нам люди: старшеклассники, друзья по даче, лагерю, вожатые, ребята из танцевальной студии, приятели Ромы по секции и даже курьер Вова с папиной работы, которого папа иногда присылал домой за документами.

Самым симпатичным доставалась девятка, потому что звездами они не были, а остальные распределялись по степени убывания нашей к ним симпатии.

Огромный список мы добросовестно и пристрастно заполняли пару лет, пока не надоело. Однако в десятом классе к нему снова пришлось вернуться, потому что старые классы расформировали и сделали два: математический и гуманитарный. Несколько человек из наших стареньких поступили в маткласс, кто-то остался в гуманитарном, а многие и вовсе разошлись по другим школам и колледжам. Зато на смену им к нам перевелись новые симпатичные парни, и «рейтинг красоты» пришлось срочно реанимировать.

После седьмого урока на выходе из школы нас догнал Рома.

– А чего вы нас не зовете?

– Куда? – удивились мы в один голос.

– За платьями. Мы с Кириллом поможем вам выбирать.

От раздевалки не торопясь к нам приближался Мартов.

– Откуда ты узнал? – удивилась Ксюша.

– Так вся школа уже обсуждает, – Рома довольно улыбался.

– Неужели вы хотите таскаться с нами по магазинам? Впервые вижу у тебя такой порыв.

– Кирилл хочет, – Рома понизил голос. – Очень просил уговорить вас.

– Зачем это ему? – вспыхнула я.

– Ясное дело зачем, – Рома весело подмигнул.

Он был спокойным, доброжелательным и необидчивым и все детство поддерживал нас с Ксюшей во всех выдумках и шалостях, которых на нашем счету хватало.

Ведь когда трое детей почти одного возраста чуть ли не круглосуточно находятся вместе, хулиганских проделок не избежать. Мы варили приворотное зелье из всей найденной в доме губной помады, строили из штор спальни моих родителей палатку, рисовали карту сокровищ на обоях, да много чего вытворяли. Между нами никогда не существовало мальчишечье-девчоночьей дистанции и в четырнадцать лет, под деловые советы Ксюши, даже учились друг на друге целоваться.

Но после того как Рома перешел в маткласс, он довольно сильно отдалился от нас, однажды и вовсе заявив, что мы «дискредитируем» его перед одноклассниками, которые все как один мечтали стать великими экономистами, банкирами, разработчиками технологий будущего и наномедиками и которые считали, что гуманитарии – это просто неудачники, не сумевшие попасть в маткласс.

– Ладно, – милостиво согласилась Ксюша. – Поехали.

В компании парней нормального шопинга не выйдет – это стало понятно сразу, поэтому мы отправились в «Охотный ряд», где после быстрой пробежки по магазинам собирались погулять в Александровском саду и поесть мороженого, сидя на деревянных лавочках с круглыми спинками.

– Рома рассказал про сообщение, – сообщил Мартов, повернувшись ко мне лицом на эскалаторе, когда мы зашли в метро.

– Какое еще сообщение?

– Ты знаешь! – Он выдержал паузу.

– Ромка – болтун.

– А это секрет?

Мартов продолжал смотреть пристальным серьезным взглядом – по-другому он не умел. Карие, чуть раскосые глаза никогда не улыбались, даже когда он смеялся или дурачился. На его красивом мужественном лице одинаково отчетливо проступали черты татарских и славянских предков. Его мама была родом из Уфы, где, по его словам, проживало не меньше сотни их родственников. А отец тридцать лет назад переехал в Москву из Ярославля. Я их видела несколько раз на школьных мероприятиях. Обычные, ничем не примечательные мужчина и женщина. Просто удивительно, что Кирилл такой привлекательный.

Первое время мы с Ксюшей сворачивали шеи, оборачиваясь на него, и сразу записали к девятибалльникам. А когда Рома привел его домой, так смутились, что, закрывшись у меня в комнате, просидели, пока он не ушел.

Неудивительно, что вскоре наши заинтересованные взгляды Мартов воспринял как сигнал к действию и, оказавшись в очередной раз у Ромы в гостях, поцеловал меня, притиснув к стене в коридоре.

Мы, конечно же, провоцировали его, но я воспринимала наш общий флирт как игру. Однако после поцелуя стало понятно, что со своими симпатиями он определился.

Мои восторги Ксюша не разделила, молча ушла к себе и рыдала два дня, пока я не пришла к ней и не сказала, что она мне намного важнее, чем совершенно чужой человек, пускай и такой симпатичный. Ксюша умоляла не обращать на нее внимания, уверяла, что поплачет и переживет, но я ответила, что никакой парень не встанет между нами, и с тех пор твердо держала обещание.

Это было непросто, потому что Мартов оказался страшно упрямым и отставать от меня не хотел. Признавался в любви, страдал и, чуть ли не каждый день появляясь у Ромы в гостях, приносил мне конфеты. Много раз я объясняла, что рассчитывать ему не на что, ругалась, злилась, бойкотировала его, но со временем привыкла и просто смирилась. И хотя Ксюша давно освободила меня от данного слова, вернуться к началу было уже невозможно.

– Не секрет, но и не предмет для обсуждения, – после некоторого молчания ответила я.

– Покажешь, что он пишет?

– Зачем?

– Так… просто, – промямлил Мартов, – если тебе кто-то угрожает, хочу об этом знать.

– Все нормально, – я улыбнулась, – спасибо, нет никаких угроз.

– Если что, скажешь мне? – Он снова строго посмотрел.

Мне хотелось спросить, что он сделает в случае этого «если что», но разговор закончился вместе с эскалатором.

Мы пробежались по второму этажу торгового центра и спустились на первый, а там больше людей, шума и суеты. Заходя в магазины, осматривались мельком, шутя предлагали друг другу слишком вычурные и нелепые вещи, критиковали то, что мы с Ксюшей точно примерили бы, если бы с нами не увязались парни, и шли дальше. О выборе платья речи не шло, все это понимали, потому просто веселились.

Сообщение от Гудвина пришло в последнем магазинчике, куда мы заглянули из-за пестрой летней рубашки, на которую Рома запал, заметив на манекене. И пока они с Ксюшей, обожавшей покупать что-нибудь не себе, обдумывали, у кого из родителей лучше попросить две с половиной тысячи, я достала телефон и сразу обнаружила уведомление: «Надеюсь, ты купишь красное платье!» – написал Гудвин.

– Что там? – За спиной незаметно нарисовался Мартов и заглянул через плечо.

Я поспешила отойти от него, но Кирилл настойчиво последовал за мной.

– Это тот? Вы общаетесь? Ты уже знаешь, кто это?

– Кирилл, пожалуйста! – Еще не успев справиться с удивлением, я недовольно повернулась к нему. – Это мое дело. Личное! Я не нуждаюсь ни в опеке, ни в телохранителе и переписываюсь с кем захочу.

Выражение его лица оставалось таким невозмутимым, что на секунду я подумала, а изменится ли оно, если в него плюнуть или влепить пощечину.

– Все равно, – Мартов по-хозяйски пригладил мне выбившуюся из прически прядь. – Мне не нравится, что какой-то непонятный тип достает мою девушку.

– Что? – Я опешила.

Это не первое его подобное заявление, но сейчас оно прозвучало возмутительнее, чем обычно.

– Я не твоя девушка!

– Это пока, – упрямо выдвинув челюсть, буркнул он, – пока не моя. Но скоро будешь.

С трудом поборов закипающий гнев, я растянула искусственную улыбку.

– И как тебя вообще в маткласс взяли? Ты же ничего не понимаешь!

– Потому и взяли, что я сразу вижу решение, а не по сто раз перечитываю условие задачи.

Его самоуверенность приводила в замешательство. Такие люди, как Мартов, запрограммированы на результат. Они долбят учебники, накачивают мышцы, тренируются, переписывают, пересдают, репетируют до тех пор, пока не получают то, что хотели. И чем труднее эта цель, тем она им важнее.

– Знаешь что? – негромко сказала я. – Я нарочно себе кого-нибудь заведу, чтобы ты наконец отвалил.

– Заведешь? – Мартов криво ухмыльнулся. – Котенка, что ли? Или щенка?

– Котенка, потому что щенок у меня уже есть.

Мы схлестнулись взглядами. На скулах Кирилла заиграли желваки, губы сжались, кулаки тоже.

– Ладно, – произнес он внезапно севшим голосом, – я вспомнил, у меня дела.

Резко повернувшись, Мартов быстро вышел из магазина.

Сообразив, что переборщила, я побежала за ним, но он уже пропал из виду.

Есть мороженое мы не пошли, и по пути домой Рома отчитывал меня, обвиняя в черствости и безответственности.

– Какая ответственность, Ром? – негодовала Ксюша. – Ответственность за что? За то, что у Кирилла слишком богатая фантазия? Что он выдает желаемое за действительное? Или за то, что два года игнорит Алискины просьбы отстать?

– За то, что она сознательно морочила ему голову, а потом придумала дебильную отговорку о какой-то идиотской клятве.

Брат с сестрой стояли, держась за поручень, лицом друг к другу.

– Никто ему голову не морочил, он таким родился, – продолжала отстаивать мою правоту Ксюша, – замороченным и упрямым. На месте Алисы могла оказаться любая приглянувшаяся ему девчонка.

– Любая не могла. Если бы я не знал, что вы с Алиской вытворяете это со всеми, я и слова не сказал бы. Но что ты, что она – ни грамма раскаяния.

– Еще немного – и я решу, что ты из тех, кто оправдывает насилие словами «сама виновата».

– Насилие я не оправдываю, но прекрасно понимаю, что у любого действия есть закономерное последствие. Скажем, если я выйду на улицу голым, меня заберут в полицию. А если рассыплю хлебные крошки на площади, прилетят голуби и склюют их. Я могу переходить дорогу на красный свет, и, если меня собьет машина, это логично.

– Соберешься на улицу голым, – Ксюша прыснула, – не забудь предупредить. Мы с Алиской выйдем и поржем.

– Да, вам бы только поржать! – Рома отмахнулся. – Короче, я понял. Горбатого могила исправит.

– Ты лучше Мартову объясни про закономерные последствия, – не выдержала я, – если человеку сказали сто раз одно и то же, то на сто первый получить по лбу вполне закономерно. Я уже и не думала, что его хоть что-то может пронять.

– Это из-за щенка, – откликнулся Рома, – его ребята этим стебут за то, что он бегает за тобой, высунув язык, как выдрессированный песик. А теперь еще и ты это подтвердила.

– Вот пусть и не бегает.

– Блин, не понимаю, – Ксюша тяжело вздохнула, – Мартов же классный, когда не нависает. Он с любой девочкой у нас в школе может встречаться, чего его так на Алисе переклинило?

Рома пожал плечами.

– Любовь зла.

– Но я-то в чем виновата? Почему я должна его любить?

Рома то ли действительно не понимал, то ли просто поддерживал друга из солидарности.

– Любить не обязана, но могла быть с ним помягче. Тебе же это ничего не стоит, а ему важно.

– Как это «помягче»? – Я воинственно прищурилась.

– Помягче?! – одновременно со мной возмутилась Ксюша. – Да он и сейчас без тормозов!

Поезд подъехал к станции, и мой взгляд бездумно заскользил по поджидающим его пассажирам, пока вдруг не выхватил из толпы человека в бледно-розовой одежде на костылях. Я бросилась к дверям, чтобы получше разглядеть его, но мы быстро покатились дальше.

– Выходим! – крикнула я ребятам. – Он там!

– Кто? – удивилась Ксюша.

– Фламинго! – Как только двери раскрылись, я вылетела на платформу, едва не сбив с ног возникшую на пути женщину.

Входящих было много, а пробираться через них оказалось непросто. Розовое одеяние мелькнуло, исчезая в предпоследнем вагоне, и я едва успела заскочить в него с другого конца, как автоматические двери сомкнулись, отрезая от меня отстающих ребят.

Рома замахал руками, показывая, чтобы я дождалась их на следующей станции, и поезд, глухо грохоча, въехал в тоннель.

Мы с Ксюшей три года мечтали найти Розового Фламинго. Поначалу почти месяц катались по всему метро, спрашивая о нем попрошаек, музыкантов, играющих в переходах, дежурных по станции и полицейских, потом перерыли весь интернет, надеясь отыскать свежее упоминание о встрече с ним, но безрезультатно. Потом успокоились и поиски прекратили, однако надежду не теряли никогда.

Сколько раз мы обсуждали, что скажем ему, как будем просить, что предложим взамен, а если не согласится, то хотя бы просто выясним, что с нами такое и как с этим жить.

Но теперь, с ужасом вглядываясь вглубь вагона, я застыла, не в силах сдвинуться с места. И если бы не грузная, толкающаяся бабка, нацелившаяся на освободившееся сиденье, я наверняка так и стояла бы до следующей станции, но от ее тычка отмерла и медленно двинулась вперед. Прошла до вторых дверей, потом еще немного.

Все спокойно. Никакой суеты или смятения среди пассажиров не наблюдалось, а по проходу, насколько я могла видеть, никто не шел. Я дошла до конца вагона и потрясенно обнаружила, что никакого Фламинго в нем нет. Нет ни одного человека, хоть отдаленно напоминающего розовую мумию на костылях.

Но я уверена, что видела его! Быть может, он вошел не в четвертый, а в пятый вагон?

Дождавшись остановки, я выскочила из поезда, в надежде перехватить Фламинго на выходе, ведь попрошайки проезжают всего одну станцию. Но из последнего вагона он не вышел и внутри его тоже не было. Произошедшее не поддавалось объяснению, даже с учетом того, что ко всякого рода странностям в своей жизни я уже почти привыкла.

Случай с Розовым Фламинго произошел, когда мы с Ксюшей заканчивали восьмой класс и выглядели совсем девчонками: в детских, почти одинаковых курточках, с цветными заколками в волосах и без грамма косметики на лице.

Стояла отличная апрельская погода с первым пригревающим солнцем и зябким, но приятно волнующим ветерком. Запрятав шапки в рюкзаки, мы часа два гуляли в одежде нараспашку по Арбату: ели мороженое, обсуждали парней из десятого, фотографировались чуть ли не у каждого фонарного столба и останавливались возле всех музыкантов. Художники зазывали нас позировать для портрета, а возле стены Цоя какой-то парнишка, снимавший трансляцию для своего канала, подарил нам по золотому воздушному шарику.

Домой возвращались на метро. Раскрасневшиеся, взбудораженные, смеющиеся над всем подряд. Дурачились на эскалаторе, и тетенька, сидящая внизу, в стеклянной будке, сделала нам замечание по громкой связи, что развеселило еще сильнее.

Влетели в вагон поезда, но садиться не стали, хотя свободных мест хватало, и первым делом повытаскивали телефоны. Обязательный ритуал, ведь в течение пятнадцати минут, пока мы в них не заглядывали, в мире произошло огромное количество событий. Даже в нашем маленьком личном мире и то произошло.

– У него новая фотка! – восторженно взвизгнула Ксюша.

– Где? – Я попыталась отнять у нее телефон, но она не поддалась.

– На своем посмотри. Боже, Алиска! Ну почему он такой красивый?

Она повернула экран телефона так, чтобы я не могла в него заглянуть и сгорала бы от любопытства. Пришлось открыть профиль Башарова у себя.

Мы с Ксюхой обе любили Юру Башарова из 10 «А» и днями напролет его обсуждали, любовались фотками, бегали на переменах на него «посмотреть», караулили после уроков, чтобы за ним «следить», слушали песни, которые ассоциировались с ним, писали ему с фейковых акков признания и придумывали всевозможные гадания, по которым выходило, что он нас тоже любит – обеих и одинаково сильно.

В том возрасте одна любовь на двоих, как занимательное хобби, объединяла, а заодно и развлекала. Это потом мы поняли, что наше восхищение Башаровым было даже не влюбленностью, а лишь ожиданием и поиском любви. Когда я открыла его новую фотографию, где он, широко улыбаясь, позировал, стоя во весь рост на качелях, не смогла сдержать радостного возгласа, и немногочисленные пассажиры в вагоне неодобрительно посмотрели в нашу сторону.

Ксюша громко и радостно расхохоталась.

– Клево, да?

– Дай воды, – тоже смеясь, попросила я, – аж в горле пересохло.

Сунув мне свой воздушный шарик в руку, а телефон в карман, она полезла в рюкзак за водой.

Поезд притормозил на станции. Двери открылись, выпуская и впуская людей, потом закрылись. Ксюша протянула мне бутылку, я попила, а потом заметила, что на нас больше никто не смотрит – все взгляды обращены в конец вагона, где, согнувшись в три погибели, медленно передвигался на костылях одноногий человек в бело-розовом одеянии. Лицо он спрятал под глубоким, низко опущенным капюшоном, кисти рук обмотаны бинтами, на единственной ноге красовался высокий шнурованный ботинок с вырезанным носом, откуда торчал белый носок. На одном из костылей была прикреплена обрезанная пластиковая бутылка, в которую он собирал подаяния. Весь вид попрошайки, от бледно-розовых шнурков до такого же цвета варежек, производил жутковато-странное впечатление. В глазах немногочисленных пассажиров читался испуг. Один мужчина, осмелившись, кинул в его бутылку пару монет. Остальные вжались в сиденья, ожидая, когда он пройдет мимо, не останавливаясь. Я поспешно отвела взгляд, как будто этот тип – Скромник из SCP, который, если заметит, что ты на него смотришь, немедленно схватит – и жизнь твоя закончится белыми помехами на черном экране.

А Ксюша неожиданно издала странный короткий смешок. Не нарочно и не то чтобы насмехаясь над этим человеком, а, как она позже объяснила, смех вырвался сам собой – от неприятного напряжения и оттого, что мы до этого долго смеялись.

Как бы то ни было, стоило ей издать звук, как белый гребень капюшона тут же устремился в нашу сторону. Костыли монотонно застучали по полу вагона, мелочь в обрезанной пластиковой бутылке зазвенела, и с невероятной для инвалида скоростью попрошайка возник перед нами. Мы обе оцепенели от ужаса.

Головы он не поднимал, но из-под капюшона торчал неприятный острый нос, на котором сидели очки с розовыми стеклами. Узкие сухие губы беззвучно шевелились.

– Что? – с вызовом выпалила Ксюша.

Надеясь, что он оставит нас в покое, я кинула ему пару монет. Но бело-розовый человек не ушел, а потянулся к бутылке, которую я держала в руке. Пришлось отдать.

Попрошайка поднес ее ко рту, влил в себя порцию воды и, громко сглотнув, осклабился в темной, будто бы беззубой улыбке. Мы с Ксюшей едва дышали. Казалось, он стоял так перед нами, страшно улыбаясь, целую вечность.

– Больше нет, – наконец отмерла я.

В ответ попрошайка лишь кивнул и снова наполнил рот водой. А потом вдруг, туго надув щеки, шумно распылил ее прямо на нас, осыпая фонтаном брызг. От неожиданности и отвращения мы с Ксюшей завизжали.

Человек на костылях издал смешок, похожий на тот, что вырвался у Ксюши, и под изумленными взглядами наших попутчиков вышел из вагона, как только открылись двери.

– С вами все в порядке? – Пока мы, пребывая в молчаливом потрясении, вытирали ладонями воду с лица, к нам подскочила женщина. – Нужна помощь? У меня есть бумажные платки.

– Ничего не нужно, – буркнула Ксюша и, схватив меня за руку, утянула в начало вагона, где никто не видел, что произошло.

– Фу, какая гадость. Мерзость! – с трудом цепляясь за высокий поручень, принялась отплевываться она. – Меня, кажется, сейчас стошнит.

– Господи, ну зачем ты засмеялась!

– Думаешь, я специально?

– А что, если он заразный? Больной какой-нибудь, и теперь его бациллы осели на нас, и мы тоже заболеем?

– У меня вся кожа горит! – Она сделала вид, что раздирает скрюченными пальцами лицо.

– Может, выйдем?

– И что мы сделаем?

– Не знаю.

Мы с отчаянием посмотрели друг на друга. У Ксюши в глазах застыли слезы.

И тут раздался голос:

– А что он вам сказал?

Какой-то парень лет двадцати явно прошел за нами через весь вагон.

– Фламинго вам что-то говорил? Круто увидеть его вживую. Я сам хотел к нему подойти, но успел только сфоткать.

– Фламинго? – морщась, переспросила Ксюша.

– Ну да. Разве вы не знаете?! – удивленно воскликнул парень. – Это же Розовый Фламинго. Мемный чел. Почти легенда.

– Он в нас плюнул, – с упреком ответила я. – Что теперь с нами будет?

Парень беззлобно рассмеялся.

– Без понятия. Попробуйте погуглить.

Когда парень отошел, мы полезли в телефоны и выяснили, что Розовый Фламинго – известный персонаж московского метро. Где-то писали, что он страшный тип и привязывается к женщинам и детям с одному ему понятными целями, в других записях утверждалось, что он совершенно обычный человек, живущий своеобразной, но безобидной жизнью. Однако ни та, ни другая, ни какие-либо еще версии нам не помогли. Нигде не говорилось о том, чтобы он в кого-нибудь плюнул или облил водой. Да вообще не было хоть сколько-нибудь достоверной информации, одни лишь домыслы и байки.

На следующий день я проснулась с тяжелой головой, перегруженная и разбитая, будто всю ночь решала сложнейшие задачки по математике. Ничего не болело, и температура не поднялась, но внутри меня образовалась странная обеспокоенность, неясное, переполненное волнением ожидание, словно что-то должно произойти. Не обязательно плохое, но определенно важное.

Тогда я еще не умела распознавать оттенки этих ощущений, слышать, видеть и считывать знаки, замечать скрытое, формулировать вопрос и уж тем более не связывала эти чувства с неприятным инцидентом в метро. Я не рассказала об этом Ксюше, потому что не знала, как объяснить, а она по тем же причинам не рассказала мне.

Мы просто в этот день почти не разговаривали, пребывая каждая в своем новом странном состоянии и списывая происходящее на магнитные бури.

На английском я сразу поняла, что меня не спросят, а за прошлый тест я получу четверку. На биологии весь урок ждала появления завуча, которая вместо этого заявилась на физре. А в классе химии, заметив старую надпись на парте «Лена – проблема», догадалась, что речь идет о девчонке из 9 «Б».

В столовой до меня донесся обрывок чьей-то фразы «придется вернуться», которая сидела в голове до тех пор, пока по дороге домой я не вспомнила, что оставила пакет с формой в раздевалке. На перемене мы с Ксюшей наткнулись на Башарова, но даже не обратили внимания на цвет его рубашки и не заметили, посмотрел ли он на нас.

Вместо этого я думала, что хочу прокатиться на мотоцикле и научиться играть в шахматы. Никогда прежде подобные мысли не приходили мне в голову, точно так же, как и не было интереса к новостным лентам в интернете. Однако в этот странный день я впервые открыла их и принялась читать все подряд, не останавливаясь ни на чем конкретном, не особенно вникая в суть, не выбирая тему или специфику событий. Просматривала их, будто пытаясь что-то найти, но не понимала, что ищу.

А вечером выяснилось, что папа продал машину и теперь у нас будет новая. Ничего особенного, и все же, узнав это, я сразу успокоилась, будто ждала именно его.

Однако на другой день странности продолжились. В звуке работающей посудомоечной машины мне почудился неразборчивый шепот, предупреждающий, что йогурт просрочен, с вешалки свалился школьный пиджак, и я вдруг решила его надеть, хотя обычно носила пуловеры или шерстяные кофты. Позже пиджак пригодился, чтобы спрятать в его карман шпаргалку, когда на физике перед контрольной заставили сдать телефоны. Песня предсказала мне дождь, а на старой прошлогодней фотке в телефоне обнаружила число 56.

От того, что все это так резко на меня навалилось, вдруг стало казаться, что я схожу с ума, и мне было страшно признаться в этом даже лучшей подруге, от которой у меня в жизни не было тайн.

Через три дня Ксюша сама пришла ко мне и объявила:

– Я тебе сейчас кое-что скажу, только поклянись, что выслушаешь до конца и не будешь смеяться.

С облегчением откинув версию сумасшествия, ведь невозможно одновременно и совершенно одинаково сходить с ума, мы возомнили себя чуть ли не волшебницами, способными предвидеть будущее. Однако длилась эйфория недолго: очень быстро стало понятно, что плохого в этом знании намного больше, чем хорошего.

Во-первых, если должно было случиться нечто дурное, мы начинали замечать тревожное повсюду. В доносящемся издалека вое сирен, в слоганах на рекламных щитах, в соринке, попавшей в глаз, в опрокинувшемся стуле и сколе на лестничной ступеньке. Страшные сны, чудные видения, оживающие тени и голоса из ниоткуда. Причем каждое отдельно взятое явление было осознаваемо и объяснимо, но, преломляясь через наше сознание и имея массовый характер, знаки сливались в параноидальное состояние помешательства. Нет, хорошее мы тоже могли предчувствовать, но плохого всегда оказывалось больше.

Во-вторых, даже если мы приблизительно догадывались, что именно должно произойти, то далеко не всегда получалось это изменить. Так, Ира Леонова сломала палец, хотя мы ее предупреждали, чтобы в тот день не выходила из дома, и она даже послушала нас, но, затеяв уборку в своей комнате, уронила на ногу утюг. Мама посмеялась над моими опасениями, что она потеряет телефон, а через два дня его вытащили у нее из кармана в магазине. Мы с Ксюшей бойкотировали школьный поход в театр, но Бобров все равно подцепил там гадкий вирус и заразил весь класс.

О чем-то глобальном и говорить было нечего. Когда в новостях писали о несчастных случаях или катастрофах, мы смутно ощущали некую особую сопричастность, но вмешательство в подобное существенно превышало наши возможности.

Вдоволь наигравшись в провидиц и намаявшись, мы с Ксюшей дружно решили, что больше этого не хотим. Пытаясь отыскать Розового Фламинго, катались неделями на метро, перерыли весь интернет в надежде получить хоть какие-то ответы, даже сходили к двум экстрасенсам и одному магу. Однако поиски успехом не увенчались, а эзотерики поразили нас исключительно актерскими и коммерческими талантами, содрав кучу денег, но не ответив вразумительно ни на один вопрос.

По-настоящему нам помогла только прабабушка Иры Леоновой, когда мы зашли навестить Иру. Несмотря на наши настойчивые просьбы никому ничего не рассказывать, Леонова все же разболтала, что мы пытались уберечь ее от перелома, и прабабушка позвала нас к себе в комнату, велев плотно прикрыть за собой дверь.

Старушка полулежала на высоких подушках в кровати, но выглядела весьма бодро. Гордо поднятый подбородок, аккуратная стрижка, внимательный взгляд, громкий уверенный голос.

– Я кандидат физико-математических наук, – завидев нас, объявила она, – сообщаю для информации, чтоб вы знали, что ни в какую магию и прочую чушь я не верю.

Мы растерянно встали около кровати. Присесть нам не предложили.

– Все, что вам кажется непонятным, является исключительно результатом сложной работы головного мозга, обрабатывающего информацию из внешнего мира и выводящего вероятности из тысяч происходящих вокруг событий, которые без должного фокуса остаются за пределами вашего внимания.

– Э-э-э, – растерянно протянула Ксюша, – и что это значит?

– Только то, что вы отлично научились слушать свой внутренний голос или, проще говоря, у вас отличная интуиция. Эйнштейн говорил: «Интуитивный разум – это священный дар, а рациональный – верный слуга».

– Понятно, – сказала я, потому что не знала, что еще сказать.

– Я позвала вас потому, – прабабушка перешла наконец к делу, – что мне не хочется, чтобы вы забивали Ирочке голову своими предсказаниями и предчувствиями. Она у нас готовится поступать в математический класс, и эта антинаучная ерундистика настраивает ее на нерабочий лад.

– Мы просто хотели помочь, – оправдываясь, пробормотала Ксюша.

– Ну и? Помогли? – Старая женщина скептически скривилась.

– Но кто же мог предположить, что она уронит утюг? – ответила я, чувствуя, как закипает негодование, оттого что Ира на нас донесла.

– В том-то и дело! – Подбородок старушки задрался еще выше. – Способность использовать священный дар напрямую зависит от работы верного слуги.

– В смысле? – Ксюша озадаченно поморгала.

– От мозгов зависит! Это ты понимаешь?! И если их мало, то ваши интуитивные домыслы только вредны.

– Если вы такая умная, – Ксюша воинственно скрестила руки на груди, – то наверняка должны знать, как от этого избавиться. Как перестать замечать эту информацию внешнего мира? Он нас не просто информирует, а уже забомбил всякой фигней, которую мы не в состоянии переварить.

– Это легко, – фыркнула она, – правило номер один: если тебе вдруг что-то показалось, немедленно забудь. Правило номер два: никаких взаимосвязей и домыслов. Сон – это просто сон, а сновидения – субъективное восприятие образов. Вороны каркают, потому что они не кукарекают, а зеркала бьются из-за неуклюжих людей. И, наконец, правило номер три: все, что ваше, должно оставаться только вашим, иначе это превращается в коллективную фантазию, лишь отдаленно имеющую отношение к действительности.

– Но мы же не можем не рассказывать друг другу о своих переживаниях! – удивилась я. – Мы же лучшие подруги!

– Можете! – отрезала женщина.

И пускай разговор состоялся не особенно приятный, а прабабушка Иры нас не переубедила, ее правила мы решили все-таки применять, и это действительно сработало.

Я так глубоко погрузилась в эти воспоминания, что совершенно не заметила, как подъехал следующий поезд и Ксюша с Ромой подскочили ко мне.

– Ты его видела? Разговаривала? – Ксюша горела от возбуждения. – Что он сказал?

– Ничего не сказал. Его там не оказалось.

– То есть как?! – разочарованно воскликнул Рома. – Вся эта беготня просто так? Ну ты, Серова, даешь! Восемнадцать лет тебя знаю, и все равно каждый день что-нибудь новенькое.

– Прости. Я сама расстроена.

– Мне это не нравится, – серьезно сказала Ксюша.

Я обреченно кивнула.

– То, что Гудвин написал о платье, вовсе не означает, что он там был, – сказала Ксюша. – Он вполне мог видеть запись. Извини, но тогда ты была звездой. А если он твой фанат, наверняка сохранил пару видосов для себя.

Я надевала красное платье всего один раз – на прошлый Новый год, и воспоминания, связанные с тем вечером, были не самыми лучшими.

Тогда я впервые перебрала с алкоголем. Это получилось случайно, ведь до этого я ничего крепче шампанского не пила, а после и шампанское тоже. Но именно из-за него все так и произошло.

Встретив Новый год дома, мы с Ксюшей и Ромой отправились в гости к Ромкиному однокласснику Степе Россу. Родители его уехали, и он пригласил ребят к себе.

Чтобы не идти в гости с пустыми руками, мы прихватили со стола открытую бутылку шампанского и вино. Но пока шли, пили шампанское прямо на ходу. Тогда казалось, что это очень весело, потому что сверкали салюты, играла музыка, попадались шумные, но доброжелательные люди, поздравляющие нас с Новым годом. Мы кричали на всю улицу «Новый год к нам мчится» и толкали друг друга в снег.

Идти до дома Степы было недолго, но шампанское мы допили прежде, чем попали к нему, и оставили пустую бутылку на ступеньках возле подъезда.

В квартире было жарко, душно и полно народа. Нас радостно встретили и немедленно сунули в руки бокалы. Последнее, что я относительно неплохо запомнила, как Ксюша тащит меня танцевать, а все остальное знала только по чьим-то рассказам и стыдным видео, ради полного изъятия которых в последующие полгода мне потребовалось потратить немало сил и вытерпеть достаточно насмешек.

Словом, вела я себя не лучшим образом, обнималась и целовалась со всеми подряд. Со стороны это выглядело ужасно, но меня переполняло ощущение, что я всех люблю. Всех-всех: ребят, девчонок, просто всех людей в мире и весь мир тоже. И эта всеобъемлющая любовь казалась мне такой огромной, что ее невозможно было выразить словами. Я танцевала с Ксюшей, с парнями, потом и вовсе одна. Толкала тост о том, что всех люблю, и в конечном счете оказалась с кем-то в спальне, откуда Мартов меня и вытащил. Упаковал в пуховик и, никого не предупредив, унес домой.

Впоследствии я была ему за это благодарна, но, когда он меня тащил, отчаянно сопротивлялась и кричала на всю улицу, взывая о помощи, из-за чего прохожие чуть было не вызвали полицию. Спасло только то, что в этот момент меня начало тошнить, я расплакалась и стала говорить Мартову, что его я тоже люблю, хоть он и злой.

Один из самых неприятных эпизодов в моей жизни, который хотелось вычеркнуть как страшный сон, и любое напоминание о нем вызывало вспышку амнезического отрицания.

– Это только кажется, что быть красивым легко, – крепко прижавшись ко мне, пробубнила Ксюша.

Теми же словами она успокаивала меня и тогда. Утверждала, что, если бы запись была зашкварная, о ней бы столько не говорили, а бум случился лишь потому, что я произвела фурор. Я знала, что это неправда и что позорное обсуждают и смотрят намного больше, чем красивое, но все равно была ей благодарна. Только с ее помощью мне удалось не удариться в самобичевание, а принять случившееся с гордо поднятой головой: «Ну да! Было. Бывает. И что?»

Сама Ксюша в тот вечер тоже отличилась. Девочка, с которой к Степе пришел Матвей Оболенцев, застукала их двоих флиртующими на кухне и, закатив истерику, уехала домой. После этого инцидента Матвей с Ксюшей закрылись в комнате, а спустя время он объявился один и сказал, что Ксюша пропала и на звонки не отвечает.

Рома заволновался. Стали искать и обнаружили пропажу Ксюшиной верхней одежды. Это происходило, когда Мартов уже унес меня домой, поэтому участия в поисках я не принимала.

На следующий день Ксюша объяснила, что, испугавшись слишком бурно развивающихся отношений, убежала на улицу «проветриться», но это заметил Степа и спустился за ней, узнать, что случилось, и они гуляли во дворе почти до самого утра.

В итоге Матвей оскорбился, а Рома так отчитал нас обеих, что последний Новый год мы провели дома с родителями, играя в шарады, и, как примерные девочки, легли спать в четыре утра.

Когда Ксюша ушла к себе, позвонил Мартов. Ему я написала еще в метро и извинилась.

– Я не обижаюсь, и извиняться тебе не за что, – сказал он, – просто требовалось все обдумать.

– Что обдумать?

– Все.

Говорил Кирилл спокойно, и я с облегчением выдохнула.

– Вы купили платья? – перевел он тему.

– Нет.

– Почему?

Я хотела ответить, что он и без меня знает почему, но вдруг вспомнила, что, когда пришло сообщение Гудвина о платье, Мартов отошел в сторону.

– Скажи, а тебе нравится мое красное платье?

Несколько секунд он молчал.

– Нет.

– Как так? – возмутилась я. – Красное – это же классика.

– На тебе оно смотрится дешево.

– Что значит «дешево»?

– В этом платье ты выглядишь как проститутка, – ничуть не смущаясь, выдал он.

– Почему? Мне же оно идет!

– Ты спросила, я ответил.

– Поклянись, что Гудвин – это не ты.

– Клянусь.

– Чем клянешься?

– Тобой.

– Мной? Чего это ты мной клянешься?

– Ну клянутся же обычно чем-то дорогим.

– Ладно, пока!

– Пока, – он отключился первым.

Выругавшись, я откинула телефон.

То, что Мартов сказал про платье, было обидно. Наверное, отыгрывался за щенка.

Гудвин объявился после двенадцати. Я как раз дочитывала параграф по истории и собиралась послушать музыку перед сном.

«Что ты делаешь, когда у тебя плохое настроение?» – «Ищу того, кто мне его поднимет», – не раздумывая, ответила я. «А если рядом никого нет?» – «Тогда смотрю приколы на «Ютубе» или ложусь спать. А ты?» – «Просто иду бродить по улицам. Это отвлекает. Ненавижу себя жалеть».

Его внезапное откровение заставило меня отложить учебник.

«Между прочим, зря. Себя жалеть иногда очень полезно. Посидишь так, пожалеешь немного себя – и все проходит. Я так делаю, когда с родителями ссорюсь. Никому на них не жалуюсь, даже Ксюше, потому что мы с ними потом помиримся, а у нее останется осадок». – «Интересный метод, но не для меня».

В этот раз он отвечал быстро, с заинтересованностью человека, настроенного на доверительную беседу.

«Ты не ссоришься с родителями?» – «Я вообще ни с кем не ссорюсь». – «Так не бывает». – «Бывает». – «Типа ты идеальный?» – «Нет, но ссора – это бессмысленный выплеск эмоций, который ни к чему не ведет. Просто ругань. А ругаться неинтересно, да и время на это жалко». – «Я не представляю человека, который не ссорится. Как же ты живешь? Подстраиваешься подо всех? Делаешь вид, что всем доволен?» – «Конечно, не всем. Но это повод для конфликта, а не для ссоры». – «И в чем разница?»

В этот раз писал он долго, я предположила, что собирается отшутиться, но потом пришло большое и совершенно серьезное сообщение: «Конфликт – это столкновение интересов и попытка отыскать наилучшее, устраивающее всех решение. Ссорятся люди, считающие себя правыми и требующие, чтобы было так, как хотят они. Тянут одеяло на себя, упираются и треплют нервы. Это соревнование – кто кого задавит, но не выход из противоречия. В конфликте же ты действуешь так, чтобы решить задачку кратчайшим способом, а для этого в условии должны обязательно учитываться интересы твоего оппонента!» Строгий, разумный, хладнокровный ответ.

«Все с тобой ясно. Ты из маткласса. Там все такие замороченные». – «Возможно, да, а возможно, я просто хочу, чтобы ты так думала». – «Значит, опять все, что ты сейчас наболтал, неправда?» – «Необязательно, но не исключено». – «Нет, ты точно математик».

«Можешь считать меня тем, кем тебе хочется». – «Скажи, а ты красивый? Мне хотелось бы, чтобы ты был красивым». – «Нормальный».

Мне стало смешно: быстро же исчерпалось его красноречие.

«Тогда странно, что ты шифруешься. Вдруг я в тебя тоже влюблюсь?»

Пару минут он не отвечал, и я заволновалась, что спугнула его, поэтому продолжила сама: «А вот если представить шкалу красоты от нуля до десяти, ты на сколько баллов себя оцениваешь?» – «Рофлишь?» – тут же отвис он. «Нет. Но если не хочешь, можешь не говорить, хотя мне все равно любопытно». – «Себя оценить сложно». – «А мне ты сколько баллов дашь? Если считать, что десять у Моники Беллуччи и Ханде Эрчел». – «Не знаю, кто такая Ханде Эрчел, но, если сравнивать с Беллуччи, то я бы выбрал тебя». – «Да, ты мастер комплиментов. Неожиданно. Ты так серьезно рассказывал про конфликт, что я подумала, будто переписываюсь с ботом». – «Ботом, обученным признаниям в любви». – «А такие боты существуют?» – «В нейросети, скорей всего, да. А если нет, то скоро появятся». – «А давай ты станешь моим персональным ботом? Будешь говорить мне комплименты, восхищаться мной, присылать милые картинки и сердечки. Болтать со мной по ночам и советовать, что надеть. Показывать романтическое кино и обсуждать книжки. А еще сгенерируй, пожалуйста, свою внешность на десять баллов из десяти, потому что мне бы хотелось тебя представлять».

Через минуту он прислал фото. Нечто непонятное и размытое. Розовато-белое с темно-коричневой точкой посередине: «Я сгенерировал для тебя кусочек своего плеча. На остальное потребуется гораздо больше времени».

Мне нравились его легкость в общении и чувство юмора. Парням, умеющим шутить, я могла накинуть целых три балла в рейтинге красоты.

«Спасибо! Я в восторге. Хотя на нюдсы даже не рассчитывала».

Я тоже приняла шутливый тон, но его следующий вопрос мигом вернул к реальности: «А я могу на них рассчитывать?»

Кажется, я слишком расслабилась и позволила себе лишнее.

«Все. Пока. Не пиши больше». – «Совсем?» – «Да, потому что я тебя заблокирую». – «За что? Ты же сама предложила мне стать твоим чат-ботом». – «Для чат-бота ты слишком наглый». – «Извини. Больше не буду».

Я поколебалась, а потом написала: «Ладно, но ответь на один вопрос, только честно. Проверить тебя я, конечно, не смогу, но обманешь – завалишь ЕГЭ по математике».

В ответ он прислал три гогочущих смайла: «А ты опасная». – «Так что? Согласен?» – «Хорошо. Но, раз такое серьезное условие, я должен сразу предупредить, что деанонизироваться не буду». – «Меня интересует, был ли ты на том Новом годе у Степы?» – «На том, где ты… Как я понимаю, мне нужно быть сейчас очень осторожным в высказываниях, но, надеюсь, слово «танец» тебя не обидит?» – «Ты ходил в десятом классе на Новый год к Степе?» – «Ходил». – «Замечательно. Тогда скоро я тебя вычислю». – «Жду не дождусь». – «В смысле?» – «Большое спасибо. Ты мне очень помогла. Настроение в норме, теперь можно ложиться спать. Спокойной ночи, красавица! Пусть тебе приснятся самые удивительные сны!» – «Эй, стой! – спохватилась я. – Что значит «не дождешься»? Это сарказм или ты затеял кошки-мышки?»

Однако сообщение мое осталось без ответа, а зеленый кружок пропал.

В первый раз я влюбилась в детском саду в мальчика по имени Сережа, потом в Вадика, после в Гришу. С Гришей мы даже собирались пожениться, но его мама сказала, что Гриша еще не готов к серьезным отношениям, и я решила, что тоже не готова, потому что мне уже тогда начинал нравиться Вова.

В школе я сразу влюбилась в Славика, а он в Ксюшу, но Ксюше нравился Мишка, который хотел стать Железным Человеком и которому на нас было плевать. А поцеловалась я впервые в третьем классе, не по-настоящему, конечно, но я все равно очень впечатлилась, и мы с Ксюшей, опережавшей меня в этом вопросе на два месяца, пришли к выводу, что поцелуи лучше конфет, но хуже мороженого. Правда, вскоре выяснилось, что бывают и противные поцелуи, особенно когда к тебе лезет с ними кто-то неприятный, сопливый или вонючий. Так что в своих симпатиях мы стали разборчивее.

«Школьная любовь как заноза, – сказала как-то Ксюшина мама, – засядет и нарывает потом».

И мы с ней согласились, но совсем не влюбляться все равно что никогда не смеяться, не танцевать, не видеть заката, звезд, не пробовать шоколадный коктейль, не радоваться подаркам, не наслаждаться горячим душем и не лежать на траве, наблюдая за плывущими облаками. Это значило иметь каменное сердце и пустую, как пересохший фонтан, душу.

На математике мы занимали предпоследнюю парту у окна, спрятавшись за спинами Проскурина и Лу. Симпатии в данном случае значения не имели. Просто за ними удобно болтать или сидеть в телефонах так, чтобы математик не заметил. Иван Сергеевич очень огорчался, обнаружив, что кто-то может не интересоваться математикой. Не ругался и не орал, а просто тяжело вздыхал и горестно качал головой. Ему слегка перевалило за тридцать, и он был нормальным, даже приятным мужчиной без перегибов.

Ашки его обожали и говорили, что он шарит. У них на уроках постоянно кипели бурные обсуждения, споры, проводились командные игры по нестандартному решению задачек и тесты на логику. Но его и брали в школу специально для маткласса, дали классное руководство и персональные допы для них три раза в неделю – это называлось матклубом. С этим классом он оживал, а с нами просто возился, как с беспомощными малышами, снисходительно раздавая тройки и четверки. К доске почти никогда не вызывал, домашку не проверял и напрягал только прошлогодними базовыми ЕГЭ.

Красавцем Ивана Сергеевича сложно назвать, но на твердую пятерку он вполне тянул, а когда приходил в костюме и галстуке, то и на шестерку. Мы с Ксюшей считали его старым, но школьные училки, даже зная, что он женат, все равно вились вокруг него роем. А уж когда этой осенью прошел слух, будто его бросила жена, активизировались со страшной силой.

Однако ни на какие знаки внимания Иван Сергеевич не отвечал, сначала ходил с трагическим видом, а потом пропал на две недели. По официальной версии, взял больничный, но все знали, что у него случился запой.

– Я поняла, что тебе нужно сделать, – сказала Ксюша под монотонный бубнеж математика.

– Как сегодня утром проснулась, так сразу и поняла. Тебе нужно его выманить! Заставить проявиться. Сделать то, что его заденет.

– В хорошем смысле?

– В любом. Но лучше в плохом. Пусть расстроится или разозлится.

– Например?

– Ну… не знаю. Постригись.

– Ты что?! У меня же договоренность с родителями.

– Может, тебе заболеть? Не ходить в школу, чтобы он страдал.

– Мне по географии и общаге трояки нужно исправить до конца года.

– Ну поругайся с кем-нибудь. Пусть тебя кто-то обидит при всех, ты будешь страдать, а он переживать.

– Если меня кто-то обидит, с Мартовым проблем не оберешься.

– Твой Мартов достал уже.

– Знаю.

– Но если бы ты с ним встречалась, никакой Гудвин тебе не стал бы писать.

– Кто такой Гудвин? – развернувшись, Проскурин положил локоть к нам на парту.

– Никто, – Ксюша состроила кокетливую мордочку.

– Поэтому вы пол-урока его обсуждаете?

– Мы книжку обсуждаем, – нашлась подруга. – «Волшебник Изумрудного города». Знаешь такую?

Плечи Лу, прислушивающегося к нашему разговору, затряслись.

– Мартов тоже из книжки? – продолжил ироничный допрос Проскурин.

– Аксенов на нас уже смотрит! – Я пихнула одноклассника в плечо, но было поздно.

– Девочки! – математик выдержал укоризненную паузу. – Уу вас очень несерьезное отношение к моему предмету. Или, быть может, вы не собираетесь поступать в вуз?

В его взгляде читалась внутренняя боль.

– Собираемся, – пристыженно отозвалась я.

– В таком случае вам стоит хоть немного меня послушать! – Учитель выдержал многозначительную паузу. – И очень прошу тебя, Алиса, придумай, пожалуйста, способ убирать волосы, они отвлекают.

– Кого отвлекают? – не поняла я.

– Тебя же саму!

Он пошел дальше, выкладывая на парты тесты, а я, глядя ему вслед, поняла, почему жена его бросила. Эта мысль возникла просто так, из ниоткуда. Я ничего об Иване Сергеевиче не знала и не испытывала к нему ни капли неприязни, скорее наоборот. Но то, что я подумала про его жену, было из области неизвестно откуда берущихся знаний, которые рождали во мне предчувствия. Порвавшийся чайный пакетик означал, что нужно перестать суетиться, рекламный звонок предвещал неприятный разговор, а найденная на улице перчатка предостерегала от собственной потери.

– Странный Аксенов сегодня, – сказала Ксюша, когда мы вышли на перемену.

О своих предчувствиях, знаках или видениях она, тщательно соблюдая правила Ириной прабабушки, никогда не упоминала.

– Интересно, почему его жена бросила? – спросила я.

– Потому что он газлайтер.

– Думаешь?

– Он разговаривает с нами как с умственно отсталыми, словно мы ущербные или маленькие.

– Математики все такие. Ромка теперь тоже.

– Да нет. Он и с нашими нормально. А Веню вообще хвалит постоянно.

– Может, женоненавистник?

– Девчонки-ашки его обожают.

– Черт! – резко остановившись, спохватилась я. – Я телефон на стуле оставила.

– Как это?

– Сунула его под попу, когда Иван Сергеевич тесты раздавал, и забыла.

– Вот, блин!

Мы кинулись обратно в класс, он уже заполнился ашками, и на моем месте сидел Кеша Ершов.

Тот еще тип, с которым без должного повода я старалась не пересекаться. Ксюша считала его интересным, а я опасалась.

У него было резкое, острое лицо с большим широким ртом и длинным носом, привлекательное и непривлекательное одновременно. Когда он наклонял голову и из-под рваной стрижки вороньих волос торчал только его нос, он казался даже страшным, но стоило ему посмотреть на тебя в упор, как отвести взгляд было невозможно. Он словно цеплял на крючок и держал столько, сколько хотел сам.

Ершов был общительным, разговорчивым и обаятельным, однако по-настоящему ни с кем не дружил и существовал сам по себе.

– Я оставила на стуле телефон, – выпалила я до того, как он успел меня заметить.

– Что, прости? – медленно повернувшись, Кеша демонстративно уставился на мои коленки.

Я не возражала. Лучше пусть смотрит на ноги, чем в глаза.

У меня уже имелся плачевный опыт попасться в ловушку его взгляда, и те чувства, которые я испытала, мне не понравились. Так бывает, когда стоишь у самого края на большой высоте и предательский внутренний голос уговаривает тебя прыгнуть.

– Давай быстрее, – поторопила его Ксюша, – у нас биология.

– Какие-то проблемы? – позади меня нарисовался Мартов.

– Алиска забыла телефон, а Ершов не хочет отдавать, – наябедничала Ксюша.

– Гони сюда! – Кирилл протянул Ершову руку, а тот поднял голову и впился в меня взглядом.

Я торопливо отвернулась.

– Кажется, он ей не нужен, – с усмешкой сказал Ершов, но краем глаза я заметила, как он сунул руку в карман.

В класс вошел Иван Сергеевич, увидел нас и неодобрительно покачал головой.

– Почему вы здесь? Покиньте, пожалуйста, класс.

– Покинем, только пусть сначала Ершов отдаст телефон! – потребовала Ксюша.

– Иннокентий, – официально обратился к Ершову математик, – будь добр, верни девочкам телефон. А ты, Кирилл, садись на место.

– Иннокентий, – не удержавшись, прыснула Ксюша, – как ты живешь с таким именем?

– Я тебе после уроков расскажу. – Ершов перевел взгляд на нее, и я облегченно выдохнула.

– Ладно, пожалуйста, отдай, а то биологичка нас не пустит, – попросила я как смогла ласково, и это сработало. Достав из кармана мой телефон, Ершов выложил его на парту.

– Будешь должна.

Мне очень не хотелось, чтобы Гудвином оказался Ершов.

Из всех возможных подозреваемых он сильнее остальных напоминал того, кто способен написать пугающее любовное письмо, и меньше всех того, кто вообще умел любить.

Наши мамы подружились сразу, как только Михайловы – так мы называли всю их семью, хотя у Ромы и его мамы Альбины фамилия Бондарь, – въехали в соседнюю квартиру. Ксюшина мама тетя Лариса была беременна ею, Роме, сыну ее младшей сестры Альбины, исполнился год, а мне только пять месяцев.

Тетя Лариса и Альбина родом из Нижнего Новгорода, а дядя Сережа из Москвы, женившись, он решил перевезти тетю Ларису в прежде пустовавшую бабушкину квартиру, но та переезжать без сестры отказывалась. Родных у них не осталось, а у Альбины был маленький ребенок без отца, и ей требовалась помощь, так что дяде Сереже пришлось забрать обеих.

Альбина с утра до вечера работала, а тетя Лариса с моей мамой постоянно гуляли вместе, ходили в поликлинику, магазины, присматривали за нами, чтобы дать друг другу поесть, помыться и поспать. Они сразу отлично поладили. Папы же сошлись чуть позже, когда у моего отца начались проблемы на работе и дядя Сережа предложил ему перейти к ним в банк.

До конца детского сада моим лучшим другом был Ромка, Ксюша же у нас считалась малышкой. Но в первый класс мы с ней пошли вместе, потому что тетя Лариса, устав от многоэтапных подготовок к школе, решила, что не в состоянии еще один год рисовать кружочки и палочки в прописях.

Теперь мы были одной семьей. Наши родители ни дня не могли обойтись без общения. Мамы по вечерам обязательно собирались минут на двадцать у нас на кухне перекинуться новостями, папы вместе смотрели телевизор или спускались к подъезду покурить.

У квартир был общий тамбур, и мы беспрепятственно ходили туда-сюда.

А по субботам в обязательном порядке устраивались посиделки. Накрывали стол, готовили или заказывали что-нибудь вкусное, играли в настольные игры, пели караоке, иногда даже танцевали. И это было здорово, потому что я не знала семей, где было нечто подобное.

После школы большую часть времени Ксюша проводила у меня, ведь они с Ромой делили одну комнату на двоих, а это доставляло немало неудобств.

Ксюшу я очень любила и привязалась к ней как к сестре, но порой ее было слишком много. Она громко разговаривала, бурно выражала эмоции, не могла молча просидеть и десяти минут, энергия выплескивалась из нее, как из переполненного сосуда.

Ксюша из тех, кто врывается утром в комнату, отдергивает шторы и кричит: «Подъем!» Она пела песни по дороге в школу, а после уроков мчалась домой, потому что дико хотела есть.

Уроки Ксюша учила так, словно вела военные действия, расхаживая по комнате, размахивая руками и комментируя каждое предложение из учебника. Сообразительности ей было не занимать, но на сложные задачки, как и на презентационные проекты, не хватало терпения, а стихи она зубрила прямо перед уроком и, с легкостью ответив, мгновенно забывала.

Единственное, что она делала с поразительной усидчивостью и энтузиазмом, – писала сочинения, да такие объемные, что наш Ионыч за голову хватался.

– Странное дело, – с тяжелым вздохом Ксюша закрыла тетрадь, – все только и говорят, что нужно сосредоточиться на учебе, мол, осталось совсем немного потерпеть, а потом отдыхай сколько влезет. Но ты не поверишь, Алис, мне никогда так сильно не хотелось влюбиться. Я просто умираю без любви, понимаешь? Солнце, трава, запахи, теплые вечера и поздние закаты – все создано для любви именно сейчас. Сегодня и завтра, а не когда-то потом… Кажется, я душу готова отдать за головокружительный поцелуй со вкусом лайма и рома.

– Да ты даже не знаешь, какой вкус у рома! – Свое сочинение я уже закончила, поэтому с чистой совестью глазела в окно.

– Это не важно.

– Ну влюбись, что тебе мешает?

– Школа, экзамены. И потом… я не знаю в кого.

– Влюбись в Степу, он только этого и ждет.

– Уже не смогу. Перегорело! Было что-то, но погасло.

– Собираешься влюбиться в Лу? – с подозрением спросила я.

Ксюша промолчала.

– Не связывайся с Лу, он пофигист, и, потом, пока ты его у Марго отбивать будешь, осень наступит. Да и какой от него толк, кроме внешности?

– Так мне больше и не нужно. На фотках он здорово получается, будет что оставить для истории. А еще интересно, как он целуется.

– Нет. Это плохой вариант. Я против!

– Прекрасно. Ну давай я зачахну под грудой учебников и навеки останусь старой девой, так и не узнавшей вкус рома.

– У моего папы в баре бутылка стоит с пиратским кораблем на этикетке. Принести?

– Тебе хотя бы Гудвин пишет, и Мартов докапывается, а у меня никого нет.

– Ну конечно. А кого Матвей три дня назад в кино звал?

– С ума сошла? Это же Матвей!

– И чего?

– Того! В него можно влюбиться по-настоящему и надолго. А оно мне надо?

– А как же вкус рома?

Ксюша мечтательно смотрела в пространство.

– Да, у него это точно есть.

– Тогда в чем проблема?

– Ты же знаешь в чем! – Она неожиданно разозлилась. – Я и в Новый год от него поэтому сбежала, и сейчас не хочу. Сегодня он с одной, завтра с другой, а я не намерена страдать.

– Ксюш, ну вот, если по правде, я вообще не помню, чтобы ты хоть когда-нибудь страдала.

– Потому и не страдала! – Она резко встала. – Я за чаем. Тебе принести?

Я кивнула, и она пулей вылетела из комнаты.

Матвей Ксюше точно нравился, и достаточно сильно. Ей не нужно в этом признаваться, мы знали друг друга лучше, чем самих себя. Благодаря азартному характеру Ксюша любое препятствие воспринимала как вызов, однако с Матвеем что-то пошло не так. Я предполагала, что в новогоднюю ночь он сделал нечто, что ее серьезно напугало, но не могла представить ничего, о чем бы она мне не рассказала.

Ксюша принесла две розовые чашки в виде разделенных половинок сердца, на одной было написано «Ме», на другой «You» – мой подарок ей на шестнадцатилетие. Моя половинка называлась «You». Чай был горячий, и я отставила его в сторону.

– Садись! – Я похлопала по стулу, с которого она так резво вскочила.

– Что такое? – Ксюша насторожилась.

– Кажется, я кое-что поняла.

– Что? – Она выжидающе замерла.

– Ты что-то почувствовала, да? Что-то плохое, связанное с Матвеем? Что-то, что может случиться, если ты станешь с ним встречаться, поэтому мне не сказала?

– Да, поэтому, – она смотрела прямо, – и сейчас не скажу.

– Хорошо, – согласилась я, – но можешь хотя бы намекнуть?

– Нет.

– Надеюсь, никто не умрет? – Я брякнула это просто так, полушутя, но серьезность, с которой она ответила, меня напугала.

– Не знаю.

– В смысле?

– Все, Алис, правило номер три в действии. И давай закроем тему! Если я и стану встречаться с Матвеем, то только для того, чтобы навредить себе.

Сообщение от Гудвина я заметила, когда мама крикнула, что они ложатся, и попросила выключить в гостиной свет.

«Ты уже составила список желаний на жизнь?» – написал он. «Ты о чем?» – «Если хочешь, чтобы твоя жизнь имела смысл, нужно ее планировать».

Я улыбнулась.

«Издеваешься? Я понятия не имею, какую кофточку надеть завтра. Как можно загадывать на всю жизнь?» – «Так ты ничего не добьешься. Превратишься в броуновскую частицу и будешь бестолково метаться из стороны в сторону до самой старости».

Вот это заявление!

«Эй, чат-бот, ты в себе?» – «Я просто знаю, что так правильно». – «Значит, свой список ты уже составил?» – «Это было нетрудно». – «Поделишься?» – «Цель всей моей последующей жизни – забыть тебя». – «Если ты пытаешься меня троллить, то бесполезно. Я не стану мучиться от того, что какой-то мутный таинственный чел якобы страдает по мне». – «На этот счет иллюзий нет. Ты не из тех, кто склеивает осколки».

Мы с Ксюшей собирались стать журналистами. Она мечтала писать о знаменитостях, светских мероприятиях, скандалах и сплетнях, а я хотела заниматься расследованиями загадочных преступлений – таких, как показывают в кино.

Маленький провинциальный город долгие годы хранит свои тайны – и тут появляюсь я…

Мама уверяла, что в жизни так не бывает. В регионах коррупция, местечковость и криминал, а полиция расследует только то, что ей велят. Мама считала, что мне нужно повзрослеть и перестать воображать себя Нэнси Дрю.

Я с ней не спорила. Предстояло поступление в университет, а потом минимум четыре года учебы. Кто знает, чего мне захочется через четыре года?

– Рома говорит, чтобы кого-то расколоть, нужно найти его слабое место, – сказала Ксюша, когда мы уже в кроватях болтали по телефону перед сном.

– Потрясающе! Передай своему брату, что он гений! – со смехом отозвалась я. – Только человек с математическим складом ума мог додуматься до такого.

Ксюша прыснула.

– Нет, ну а что? Раз этот Гудвин шифруется, то его слабое место в том, что он боится, что ты узнаешь, кто он.

– Еще гениальнее! У вас это семейное? Круг замкнулся. Чтобы узнать, кто такой Гудвин, нужно узнать, кто такой Гудвин.

– Погоди. Давай рассуждать логически…

Ромкин хохот на заднем плане, последовавший за ее фразой, заставил нас обеих замолчать.

– Что ты ржешь? – накинулась на брата Ксюша, и до меня донеслись звуки их возни. – Если ты такой умный, сам скажи, что Алиске делать.

– А зачем что-то делать? – переводя дыхание, сказал Рома.

– Мы хотим узнать, кто это пишет, – ответила Ксюша.

– Для чего?

– Любопытно!

– Ну смотри… – Рома взял трубку и включил громкую связь.

– Это точно Тим! – перебивая его, крикнула Ксюша.

– Я согласен, – неожиданно поддержал ее Рома, – похоже на Рощина – отправил сообщение и стал ждать ответного хода.

– Типа он со мной так играет? Как в шахматы?

– Не думаю, что нарочно, это его стиль. Ты напиши ему напрямую, в его личный, официальный акк, что ты знаешь, что Гудвин – это он.

– А если не он?

– Ну не он так не он. Даже если засыплет тебя вопросами, просто не отвечай, и все.

– А давай я напишу? – вклинилась Ксюша. – Можно даже преподнести так, будто я его шантажирую. Типа: я знаю, что ты Гудвин, и если не хочешь, чтобы Алиска об этом узнала, приходи завтра к автошколе.

– Почему к автошколе?

– Там мало кто ходит и случайно вряд ли забредет. Впрочем, это не важно. Можно выбрать другое место.

– А если он ответит, что не понимает, о чем ты говоришь, и пошлет тебя?

– Может, и пошлет, а может, и нет. В случае чего скажем, что пошутили. Или поспорили, или просто поржем. Обставим как розыгрыш. Можно вообще всем подозреваемым написать. Кто у нас там еще? Ершов? Веня? Иннокентий, кстати, очень подходит на роль сексуального маньяка! – Ксюша расхохоталась.

– Хватит запугивать. Мы же решили, что это Тим.

– Вот вы неугомонные, – проворчал Рома, – давайте спать уже. Утро вечера мудренее.

Я попрощалась с ними и, распахнув окно, стала вспоминать, что вообще знаю о Тиме, кроме того, что он играет в шахматы, дружит с Матвеем и перевелся к нам из школы в соседнем районе. Из троих детей в семье он самый младший. На единственной фотографии в аккаунте в ВК худенький пятнадцатилетний Тим был со старшими братьями, довольно взрослыми, но такими же длинноволосыми, как он сейчас, парнями. Еще я знала, что он старательно учился и ходил к Аксенову в маткружок. Впрочем, ашки почти все ходили в этот кружок. На этом мои знания о нем заканчивались.

– Быстро просыпайся! – Ксюша влетела в комнату. – Я тебе пишу-пишу!

– А что случилось? – Я нашарила под подушкой телефон. – Сегодня же суббота.

– Да! И уже десять.

С кухни доносился гул кофемашины, смех тети Ларисы, пахло овсяной кашей. Ксюша надела голубые джинсы с вышитыми розовыми цветами на бедрах и белую блузку.

Я напрягла память.

– Разве мы о чем-то договаривались?

– Ты нет, а я уже забила стрелку. Скорее вставай, если хочешь успеть накраситься.

– Какую стрелку? С кем?

Окно всю ночь оставалось открытым, и из него доносились звуки утренней жизни. Ксюша захлопнула створку.

– С Гудвином!

Я резко села, волосы, рассыпавшись, закрыли Ксюшу от меня.

– Как с Гудвином?

– А вот так! – Она загадочно посмотрела. – Вчера попрощалась с тобой, сразу и написала. Как договаривались.

– Кому написала? Что?

– Я написала: «Я знаю, что ты Гудвин, и, если не хочешь, чтобы и Алиска об этом узнала, приходи завтра в одиннадцать к автошколе».

– И что Тим? – Кое-как справившись с волосами, я открыла себе обзор.

Подруга стояла передо мной, скрестив руки на груди и хитро улыбаясь. Свежая, довольная, полная горячего энтузиазма.

– Ответил, что не понимает, о чем речь.

– Еще бы! Так он тебе и сознался. Это вообще глупая идея, Ксюш, не стоило ничего писать, не поговорив со мной.

– Так мы же поговорили!

– Но я не сказала «да»!

– Но ты и «нет» не сказала.

Спорить было бесполезно.

– И как же тебе удалось его расколоть?

– Его? Никак, – Ксюша легкомысленно повела плечом. – Просто я написала то же самое Вене и Ершову. Мы же и их кандидатуры рассматриваем. Веня до сих пор не прочитал, а Ершов, ничего не спрашивая и не отнекиваясь, сразу согласился. Прикинь? Значит, Гудвин – это он.

Она смотрела на меня с видом победителя.

– Обалдела?! – Я окончательно проснулась. – Зачем ты написала Ершову?!

– Иногда спонтанные решения оказываются самыми лучшими.

– Никакое это не решение! – Я разозлилась. – Ты поставила меня в идиотское положение!

– Ничего подобного. Я же буду с ним встречаться.

– Тогда зачем ты разбудила меня?

– Как зачем? – Ксюша удивленно вытаращилась. – Ты отпустишь меня одну на такое опасное дело?! Спрячешься и просто понаблюдаешь. Сфоткаешь. Вдруг он захочет от меня избавиться? – добавила она со смехом.

– Да ну тебя! Парни и так считают, что мы дуры, а теперь точно убедятся, что это правда.

– И что? Какая нам разница? Через пару месяцев мы с ними попрощаемся и, может, никогда больше не увидим. А если не выясним, кто такой Гудвин, то так и промучаемся в догадках всю оставшуюся жизнь.

Ксюша осталась поджидать Ершова на дорожке, ведущей на территорию школы, а я спряталась на стоянке за учебными машинами автошколы, там стояло около десятка старых «Жигулей». Здесь была большая асфальтированная, расчерченная белыми полосами и стрелками дорожной разметки площадка, в левом углу которой стояло двухэтажное кирпичное здание, а в правом – навалена куча серо-черных покрышек. Школа не работала уже три или четыре года.

Пока я в спешке завтракала, собиралась и летела на место встречи, времени подумать совсем не было. Но Ершов задерживался, и я, сидя в засаде, вдруг поняла, что если он сейчас сознается, то я не знаю, что делать дальше с этой информацией. Как реагировать? Конспиратор из меня никакой, да и актер тоже, так что притворяться не получится. Я начну бояться и избегать его. Так уж получалось, что Тим в роли Гудвина представлялся мне романтичным, а Ершов пугающим.

«Он не придет», – написала я Ксюше, спустя десять минут после назначенного Ершову срока. Подруга не ответила, но буквально через две минуты на дорожке, ведущей к автошколе, появился неспешно вышагивающий Ершов – руки в карманах синих джинсов, походка развязная. Заметив Ксюшу, он широко заулыбался. Подошел и, не вынимая рук из карманов, подался вперед, словно собирался ее обнять, но всего лишь что-то тихо сказал. Ксюша отшатнулась и выставила перед собой руку, будто фея Вилл, пытающаяся вызвать защитное заклинание.

На Ершове была зеленая клетчатая рубашка с закатанными до локтя рукавами, на запястьях болтались кожаные браслеты, а на шее какие-то шнурки, словно кто-то держал его на привязи, но он перегрыз веревки и убежал. Стоял он, чуть покачиваясь, и вызывающе оглядывал Ксюшу с ног до головы. До меня доносился только гул негромких голосов.

На капот машины, за которой я пряталась, заскочила серая пушистая кошка, потопталась и перепрыгнула на крышу. Толстенькая, ухоженная, домашняя, она улеглась и, довольно щурясь, призывно заурчала.

Я отвлеклась на нее, а когда снова посмотрела на Ксюшу и Ершова, около них словно из-под земли вырос Тим: серая толстовка и спортивные штаны, волосы собраны в хвост. Откуда он там взялся и почему, оставалось только гадать.

Тим озадаченно хмурился, Ершов что-то ему сказал, и они оба вопросительно посмотрели на Ксюшу. Та, пожав плечами, показала зажатый в руке телефон.

Внезапно кошка, вздыбившись, вскочила, и в ту же секунду чья-то ладонь крепко зажала мне рот. Не в силах ни пикнуть, ни вздохнуть, я учуяла знакомый запах «Пако Рабанн». Заставив пригнуться, Мартов потянул меня вниз.

– С ума сошел?! – сквозь зубы прорычала я, когда, сидя на корточках, мы оказались лицом к лицу. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Погулять вышел, – невозмутимо отозвался он.

– Зачем ты на меня напал?

– Я не нападал.

– Тогда как это понимать?

– Не хотел, чтобы ты расшумелась. – Он смотрел так, словно подкрадываться и хватать человека в порядке вещей. – Рома сказал, что вы затеяли глупость, просил подстраховать.

– Мы и сами нормально справляемся, – разозлилась я. – Ничего опасного. У нас, может, свидание. Чего сразу лезть?

– Любопытный формат свидания.

– Слушай, Мартов, тебе не кажется, что ты обнаглел?

– Нет.

– А мне кажется! Все, уходи! Некогда с тобой тут сидеть.

– Зачем вам Рощин и Ершов?

– Я тебя очень прошу, давай потом поговорим.

– Это из-за того анонима? Вы думаете, что это кто-то из них?

– Просто хотели проверить, – призналась я.

Мартов понимающе покачал головой.

– А почему сразу двое? Очная ставка?

– Нет никакой ставки. Я не знаю, как это получилось. Можешь просто не мешать?

Поднявшись, я осторожно выглянула из-за машины и, не сдержавшись, выругалась в голос:

– Блин! Все из-за тебя!

Ксюши, Тима и Ершова на прежнем месте не было. Слегка пригибаясь, я перебежала к первой машине в ряду, но и оттуда никого не увидела.

Мартов вышел и, не прячась, направился в сторону дорожки. Обернулся и махнул мне рукой. Я подошла. Вдалеке маячили спины уходящих ребят.

– Пойдем за ними! – предложил Кирилл, словно мы были заодно.

– Если подставишь меня, мы поссоримся, – предупредила я.

– Хорошо, – охотно согласился он, и мы, стараясь держаться в тени зелени, последовали за ребятами.

Шли они быстро, по-деловому. Мимо пятиэтажек, школьного двора и спортивной площадки. Оборачиваться никому и в голову не приходило, поэтому мы с Мартовым не особенно скрывались, но держались на значительном расстоянии.

– Мы договорились с Ершовым, – на ходу пояснила я, – а Рощин сам пришел. Ну или Ксюша не все мне рассказала. Хотели просто вынудить его сознаться.

– Если тебе пишет Ершов, то лучше с ним поговорю я.

– Кирилл, – я строго на него посмотрела, – прошлый раз мы поссорились именно из-за этого.

– Ладно, понял! – Он замолчал и, пока я сама не заговорила, ни о чем не спрашивал.

Мы вышли на улицу с оживленным автомобильным движением. Белая блузка Ксюши мелькала метрах в двухстах от нас, норовя вот-вот затеряться в скоплении людей на автобусной остановке.

– Знаешь, что меня беспокоит? – поделилась я своими переживаниями с Кириллом. – Что ни о чем подобном мы не договаривались. Это Ксюшин экспромт. А когда она затевает что-нибудь в одиночку, то ничем хорошим это не заканчивается.

– Может, тогда догоним их и спросим, куда они идут? – предложил Кирилл.

Здравая мысль, но бесполезная. Троица дошла до местного кафе «Сто пятьсот» и скрылась там.

– Что дальше? – спросил Мартов, притормаживая около кафе.

– Сейчас появится ясность. – Я достала телефон. – Ксюша напишет из туалета. Я ее знаю.

И действительно спустя пару минут она написала. Однако ясности ничуть не прибавилось.

«Я с Рощиным и Ершовым в «Сто пятьсот». Когда освобожусь, позвоню».

– Вот и хорошо, – обрадовался Мартов, – все в порядке. Она позвонит. А мы можем пока в кино сходить или на электросамокатах погонять.

Я не знала, как поступить. После Ксюшиного сообщения и впрямь стоило расслабиться, но мы так упорно шли за ними, и я уже приготовилась к чему-то важному, что просто так уйти показалось мне странным. Снова открыв телефон, я собиралась написать подруге, что пойду гулять с Кириллом, как вдруг на пустой аватарке Гудвина загорелся зеленый кружок «онлайн», и меня осенило. «У меня важный вопрос». – «Давай», – на удивление быстро откликнулся он. «Представь, что ты плывешь по морю в лодке. Вдруг она начинает тонуть, и ты оказываешься в воде среди акул. Что делать, чтобы спастись от них?» – «Это шутка?» – «Это задачка на сообразительность», – ответила я и, пока он набирал ответное сообщение, поспешила в кафе.

– Что случилось? – окликнул меня Мартов.

– Гудвин объявился, – бросила на ходу я, – если он здесь, то сейчас попадется с поличным.

– С тобой пойти?

– Жди здесь. А если побежит, хватай и держи.

В кафе было столиков пятнадцать. И все от самого входа как на ладони. Наших я увидела сразу. Ксюша задумчиво разглядывала меню, Тим и Ершов сидели в телефонах. В два шага я подлетела к ним и потребовала без лишних объяснений:

– Покажите телефоны!

Парни уставились на меня как на ненормальную.

– Пожалуйста! Это очень важно. То, что у вас там прямо сейчас.

– Привет, Серова! – Ершов расплылся в широченной улыбке. – Ты такая внезапная, что у меня аж дух захватило.

Телефон он положил экраном вниз.

– А что случилось? – Показывать свой мобильник, зажатый в широкой ладони, Тим тоже не торопился.

– Я тебя очень прошу, – ответив на его недоуменный взгляд, я попыталась вложить в свой как можно больше тепла. – Я посмотрю и никому ничего не скажу. Честно.

– Даже мне? – неуместно вставила Ксюша, но Тим продолжал смотреть так, словно готов вот-вот согласиться.

– Что ты ищешь, Алиса? – Ершов отвлек меня. – Порнуху?

– Это единственное, что есть у тебя в телефоне? – Под прицелом его острого взгляда я почувствовала себя неуютно.

– Ладно, – неожиданно согласился он, – покажу все, что попросишь, но с тебя поцелуй.

– На таких условиях я тоже готов! – Тим мило улыбнулся.

– Какая удачная сделка! – немедленно оживилась Ксюша.

Если целоваться нужно было бы только с Тимом, я не раздумывала бы. Однако от мысли о поцелуе с Ершовым по спине пробежали мурашки. Тот сидел, откинувшись на спинку стула в нарочито развязной позе, и сиял, наблюдая за моим замешательством.

– Вы уже определились с выбором? – К нам подошел парень-официант.

– Она не может выбрать, с кого начать, – сострил Ершов.

– Что? – не понял официант.

– Принесите нам апельсиновый сок, черный чай с лимоном, два шоколадных мороженых и вишневый пирог, – затараторила Ксюша, к моему облегчению разряжая напряженность момента. – Алиса, ты будешь что-нибудь?

– А кого-нибудь? – добавил Ершов.

Так нагло в школе он себя не вел. И я очень пожалела, что Мартов остался на улице. При нем ни о каких поцелуях они не заикнулись бы.

– Я не есть сюда пришла.

Парни громко рассмеялись, и я поняла: чем дальше, тем мое положение становится глупее.

– Короче, покажите, что там у вас, а с поцелуями потом разберемся! – Ксюша протянула одну руку Тиму, а другую Ершову, предлагая передать ей телефоны.

– Никаких потом! – Ершов недвусмысленно поманил меня рукой. – Иди-ка сюда!

– Тебя Мартов убьет, – пригрозила я.

– Все. Ладно. Садись с нами, – Ксюша вскочила, поставила передо мной стул и, наклонившись к уху, прошептала: – Сейчас расколем их, не переживай.

Воспользовавшись моментом, я отвела ее в сторону.

– И почему Тим тоже пришел?

– Лучше скажи, зачем тебе их телефоны?

Она покосилась в сторону парней, которые смотрели на нас.

– Прямо перед тем как я сюда вошла, мне писал Гудвин. Уверена, у одного из них открыта наша переписка.

– Покажи, что там.

– Да ничего особенного. Хотела только проверить…

Я взглянула на наши сообщения и замерла в недоумении.

«Твоя задачка на сообразительность очень легкая. Чтобы спастись от акул, нужно перестать себе их представлять», – ответил Гудвин пять минут назад.

Но при мне ни Тим, ни Ершов совершенно точно ничего не писали.

– Что? – встревожилась Ксюша.

Я сникла.

– Мы облажались. Это не они.

Продолжать ломать комедию было глупо, и мы попросту сбежали. Быстро вышли из кафе и, пока парни не опомнились, скрылись во дворах. Мартов собирался идти за нами, но пришлось прогнать и его.

Оказалось, что Ершов воспринял Ксюшино сообщение как приглашение на свидание, а Тим пришел потому, что, назначив встречу, она ее не отменила.

Сочинив отмазку, что вызвала их обоих по сверхважному делу, Ксюша пообещала рассказать им обо всем в кафе, но ничего не придумала, потому после моего феерического появления охотно свалила вместе со мной.

Мы опасались, что парни разозлятся и потребуют объяснений. Однако все ограничилось лаконичным сообщением Ершова, адресованным мне: «Другого от вас никто и не ждал. Динамщицы».

Каждую субботу наши родители устраивали посиделки. Готовили или заказывали что-нибудь вкусное, накрывали большой стол – обязательный, неизменный ритуал, нарушавшийся лишь во время отпусков, выездных мероприятий или болезни.

Чаще всего субботы проходили в нашей квартире, потому что комната у нас двадцать пять квадратных метров, а у Михайловых – двадцать.

Родители сначала обсуждали события, произошедшие на неделе: рабочие или бытовые вроде сломавшейся стиральной машины, портящейся из-за уличной соли обуви, забившегося мусоропровода или сокращения парковочных мест во дворе. Потом немного дискутировали на тему политики и общемировых новостей, а после плавно переходили к развлекательной части программы: играли в настольные игры, пели караоке, иногда даже могли устроить танцы.

Когда мы с Ксюшей и Ромой были маленькими, то с огромным удовольствием участвовали в этих вечерах, но, чуть повзрослев, одновременно вдруг решили, что это скучно. Разговоры казались нудными, «забавные» истории несмешными, словечки устаревшими. Родители нелепо дурачились и заставляли нас петь древние глупые песни. Играть с ними уже неприкольно, а танцевать стыдно.

Отсидев за ужином официальные сорок минут, мы уходили в другую квартиру и развлекались сами. Резались в приставку, смотрели ужастики в темной комнате или блогеров на «Ютубе», громко врубали музыку, устраивали костюмированные фотосессии, дружно лазили по страницам одноклассников, оставляя в комментариях приколы.

Однако к одиннадцатому классу наше неприятие взрослых немного улеглось. Мы дольше задерживались за столом и порой даже вели разговоры. Ромка обожал вступать в пространные дискуссии о роли искусственного интеллекта в будущем. Ксюша с удовольствием слушала байки моего папы, как его обсчитали в магазине, остановили полицейские или как он обедал в ресторане с видом на «Москва-Сити». Мне же просто нравилось, что мы собираемся все вместе и нам весело.

Оставшуюся часть дня после неудачной «охоты» на Гудвина мы с Ксюшей примерно помогали по хозяйству: сходили в магазин, перегладили гору белья, помыли полы в ее квартире и начистили к вечеру большую кастрюлю картошки.

Казалось, что эти важные взрослые дела сглаживают наши глупые детские поступки. К вечеру мы совершенно успокоились и, вспоминая утреннюю вылазку, лишь смеялись, не испытывая ни раскаяния, ни стыда.

На ужин мама запекла рыбу с картошкой, а тетя Лариса с Альбиной, Роминой мамой, наделали салатов, дядя Сережа принес из ресторана запеченные мидии, а папа отвечал за белое вино.

Взрослые, как всегда, без умолку разговаривали, словно давно не виделись и за это время с ними успело произойти множество событий, обсуждали отпуск, планы на лето и Ромкино поступление, потому что никто не хотел, чтобы он загремел в армию. Однако Роме эта тема не нравилась. Сначала он демонстративно переписывался в телефоне, отвечая на вопросы односложным «Угу» или «Нет», а потом и вовсе объявил, что у него дела, пожелал всем хорошего вечера и ушел к себе.

– Кажется, мы переборщили, – сказал мой папа, когда дверь за Ромой захлопнулась.

– Нормально, – отмахнулся дядя Сережа, – пусть не расслабляется.

– Он не расслабляется, – вступилась за брата Ксюша, – Рома хорошо учится, чего вы на него накинулись?

– Мы не накинулись, а пытаемся объяснить, что сейчас очень ответственное время, – сказала Альбина, – и он должен приложить максимум усилий, чтобы поступить на хорошую специальность.

– Все и так это понимают. Зачем по сто раз человеку мозги промывать и портить вечер? – Ксюша восприняла случившееся так, будто речь шла о ней. – Нам в школе на каждом уроке об этом талдычат, расслабишься тут.

– Ксюш, – дядя Сережа посмотрел на нее с осуждением, – вы с Алисой девочки, и для вас это не так важно.

– Что это? – воинственно отозвалась та.

– Папа хотел сказать, – вступилась с пояснениями тетя Лариса, – что для женщины главное в жизни семья.

– Вы это о чем? Что за древняя дичь? – продолжала отбиваться Ксюша. – К вашему сведению, уже давно все равны. Многие женщины достигают гораздо большего успеха, чем мужчины, и зарабатывают лучше!

– Речь же не о возможностях. – Моя мама попыталась сгладить нарастающее напряжение. – Мы говорим о природе, понимаешь? Издревле мужчины – охотники, женщины – хранительницы очага. Это заложено на генетическом уровне, и спорить с этим бессмысленно.

– До тех пор, пока мужчины не научились рожать детей, – хохотнул мой папа. – Я, кстати, был бы не прочь стать хранителем очага.

– Сходи, пожалуйста, позови его, – понизив голос, попросила меня тетя Лариса, – скажи, что мы больше не будем.

Охотно сбежав от бессмысленного спора, я отправилась к Михайловым и наткнулась на Рому прямо в коридоре.

– Ты куда?

– Скоро прид., – Он торопливо сунул ноги в кроссовки.

– Тебя там зовут обратно и обещают, что докапываться больше не будут.

– У меня правда дела.

– Расскажешь? – Я помогла ему найти ключи на полочке и, сунув в руку, шутливо пригрозила: – Только попробуй не рассказать.

Но Рома отмахнулся от меня и выскочил за дверь.

– Вы с Мартовым? – крикнула я ему вслед, и мой голос разлетелся эхом по подъезду.

Рома не ответил. Возвращаться я не торопилась. Отправилась на кухню и, включив чайник, решила переждать, пока не сменится тема общего разговора.

Открыла телефон и принялась бездумно листать ленту новостей в ВК, пока не наткнулась на пост в неофициальном школьном паблике со странным названием «Не ори на меня капсом». Создатели его окончили школу семь лет назад, но с того времени количество участников в нем перевалило за тысячу. К этому посту было прикреплено несколько скринов: интимная переписка Проскурина и Ники Сазоновой, нюдсы Марго, отправленные Лу, шутливый треп Матвея и Степы, где они называют наш класс дном, признание Росса Тиму о том, что он украл телефон Гагариной, обсуждение Лу и Проскурина, как они вымогали деньги у пацанов из девятого, а в довершение всего скриншот нашей с Ксюшей переписки годичной давности, где мы обсуждаем парней. Глупый, бестолковый и ничего не значащий диалог, какие бывают у всех. Кто бы с кем замутил, кто на кого посмотрел, у кого какие уши, нос, взгляд, голос. Кто как стрижется, какие шмотки носит, как разговаривает, смеется, чешется, шутит, у кого ноги ровные, а у кого нет, кто подкачанный, а кто дохлый… Детское, стыдное, унизительное. Переписка двух малолетних, гормонально активных дурочек, выдумывающих мемные фразы, ржущих над всем подряд и перманентно влюбленных во все, что хоть сколько-нибудь способно разбудить фантазию.

Кто-то взломал все наши аккаунты и хорошенько покопался в грязном белье чуть ли не каждого. Еще не до конца осознавая, что чувствую, я кинулась за Ксюшей и, вытащив из пыла продолжающегося спора, силой затолкала в их квартиру. Несколько минут, стоя в коридоре с телефоном в руках, она изучала содержимое поста, потом философски резюмировала:

– Мы с тобой ничего плохого ни о ком не сказали. И вообще, почему парням не стыдно обсуждать девчонок, а мы должны переживать по этому поводу? Тем более про нас и так все всё знают.

– Что знают? – не поняла я.

– Ну что мы такие… глупые.

– Я не глупая.

– Не важно, – запросто отмахнулась она, – это мы с тобой понимаем. Ну и Ромка, и, возможно, Мартов. Если ты умный, то должен отвечать за свои слова, поступки, действия. А с глупых какой спрос? Это же очень удобно, Алис, неужели ты еще не поняла? Глупым все прощают.

– Хорошо! – Слова Ксюши прозвучали убедительно. – Тогда как поступим? Сделаем вид, что ничего не произошло и в нашей переписке нет ничего стыдного?

– Так сделали бы умные. – Она улыбнулась. – А глупые должны все отрицать и тем самым еще сильнее привлекать к себе внимание.

– Нет уж! Я не хочу привлекать к себе внимание подобным образом. Вполне достаточно того, что есть.

– Ладно, – милостиво согласилась Ксюша, – сделаем вид, что мы глупые, но поступим как умные.

Мы обнялись. Из соседней квартиры доносилась громкая музыка и оживленные голоса. Родители перешли к фазе активного веселья. На улице тоже кто-то громко разговаривал, тявкала собака, взвизгивали и смеялись дети.

– Мне это не нравится, Ксюш, – тихо проговорила я ей в плечо.

– Ясное дело, никому не нравится.

– Нет, не так, как всем! – Я замолчала, надеясь, что она поймет без объяснений.

И она поняла. Резко отстранившись, положила руки мне на плечи и легонько встряхнула.

– А мне знаешь что не нравится? Что в последние дни ты слишком часто думаешь и говоришь о том, о чем не должна.

В ее огромных серо-зеленых глазах я увидела свое отражение.

– Я же не специально. Очень стараюсь ни на чем не фокусироваться, но оно лезет само.

– Это весна и авитаминоз!

– Возможно.

– Экзамены и нервы.

– Да, скорей всего.

– Тебе нужны положительные эмоции.

– Еще как нужны!

Быстро поцеловав меня в лоб, она прошла в комнату, которую, несмотря на половые различия, им приходилось делить с Ромой, и со вздохом присела на край своей кровати.

– Короче! Предлагаю не загоняться. Вон Толоконниковой еще хуже.

– Шутишь? – Я опустилась рядом. – Да Марго бы и сама свои нюдсы в общую группу запостила, если бы не боялась, что Лу ее бросит.

– Это точно. Новость так себе. С учетом того, как она одевается, ее сиськи не видел только слепой.

– Да и секстинг Проскурина и Ники фигня. Они же встречаются. Тупо кринж, не более. Кстати, про то, что они с Лу развели девятиклашек на деньги, все в курсе, какой смысл это сливать? И про телефон Гагариной тоже. Степа ведь его потом вернул! – Я задумалась. – Действительно, по большому счету этот вброс – пустышка. Похоже, кто-то из мелких недоделанных хакеров развлекается.

– Тогда наши его найдут и оторвут голову.

– Может, нужно сообщить в техподдержку о взломе?

– Просто поменяем пароль.

В прихожей хлопнула дверь, и мы замерли. Быстрыми шагами кто-то прошел по коридору, послышался щелчок дверной ручки.

– Ромка, – сразу определила сестра.

Мы переглянулись и, не сговариваясь, бросились за ним в спальню Альбины. Присев на корточки перед комодом, Рома выдвинул нижний ящик и достал оттуда упаковку бумажных платков.

– Зачем они тебе? – удивилась Ксюша. – Парни не пользуются носовыми платками.

– Да? – Рома смерил ее недоверчивым взглядом. – По-твоему, они сморкаются в рукав рубашки?

– У тебя нет соплей, – не унималась Ксюша. – Давай колись, что ты затеял.

Шутливо вытолкав нас из комнаты, Рома принял загадочный вид.

– Это не для меня.

– Тебя кто-то ждет внизу?

Он кивнул и поспешил к выходу.

– Бли-и-ин, – догадалась Ксюша, – ты с кем-то гуляешь? Давай говори, с кем! Мы ее знаем?

Рома неопределенно передернул плечами, и Ксюша крепко схватила его за локоть.

– Быстро говори, а то мы пойдем с тобой. Ты же не хочешь, чтобы мы пошли с тобой?

– Ну, допустим, с Жанной, – нехотя признался он.

– Что? – ахнули мы с Ксюшей в один голос. – С Носовой?

Вместо ответа он отцепил Ксюшины пальцы и юркнул за дверь. Ксюша попыталась кинуться за ним, но я ее удержала.

– Пусть гуляет с кем хочет.

– Но это же Носова! Она же тю-тю, – Ксюша покрутила у виска.

– Мы с тобой тоже тю-тю, – засмеялась я. – Пойдем есть торт!

– А мы влезем в платья для выпускного?

– Влезем, потому что мы их еще не купили.

Родители готовились ко сну. Мама принимала душ, папа складывал стол. Балкон в комнате был открыт, и теплый ветерок с улицы приятно разгонял духоту и запахи еды.

Май всегда казался мне упоительным, сказочным, невероятным. В мае я чувствовала себя счастливой и влюбленной еще больше, чем обычно. Во всё и во всех! В чернично-кремовое небо, в пепельно-голубые облака, плывущие над крышами домов. В теплые желтые окошки квартир и их обитателей. В компании, гуляющие во дворе, в музыку, доносящуюся со всех сторон, в скрип качелей и шуршание колес машин.

И все же в этом году что-то пошло не так. Нет, май оставался прежним, однако со мной происходило нечто непривычное. Возможно, мне и правда не хватало витаминов или гормонов радости, но тревожное звучание надвигающейся опасности нарастало, и его становилось все сложнее игнорировать.

Красное платье, Гудвин, взломанный аккаунт, привидевшийся в метро Розовый Фламинго – при воспоминании об этом в животе трепетал неприятный холодок, и сознание с непозволительной вольностью вразнобой подсовывало эпизоды-намеки, о которых я усиленно пыталась не думать.

Черный мусорный пакет, принесенный ветром к моим ногам по дороге в школу. Бордовая лужа от разбитой бутылки вина, попавшееся во время приготовления завтрака тухлое яйцо. Новенькая наклейка в лифте: «Будьте внимательны и осторожны!»

Я вполне могла допустить, что так выражается страх надвигающихся экзаменов, подсознательное сопротивление переменам или взросление, и я с удовольствием приняла бы данное объяснение своего состояния, если бы не была совершенно точно уверена, что дело в другом. Уже более полугода я не сталкивалась ни с чем серьезнее разговаривающего со мной телевизора и невинных бытовых сигналов вроде порвавшегося чайного пакетика, рекламного звонка или найденной на улице перчатки. Телевизор время от времени просто вел со мной диалог, либо поддерживая, либо опровергая мои мысли. Стоило, например, подумать, что соседи за стенкой слишком бурно ссорятся, как из гостиной, где папа, развалившись в кресле, «приходил в себя» после работы, доносился голос киношного героя: «Какое тебе дело? Да пусть хоть поубивают друг друга! Это их собственный выбор». А если я искала в шкафу вещь, он мог дать подсказку: «Начнешь всем все раздавать, у тебя ничего не останется», и я тут же вспоминала, что дала поносить ее Ксюше. А бывало советовал: «Поздно не ложись», «Просто загугли», «Оставь это до завтра».

К подобному я привыкла. Подобное не удивляло, не пугало и не омрачало жизнь. Небольшое дополнительное знание о вероятности того или иного события – как наблюдение за погодой: набежали тучки, скорей всего, будет дождь.

Порой поступали и серьезные тревожные сигналы, неясные, зловещие, откуда-то издалека, будто приносимые ветром раскаты грома, но если к ним не прислушиваться и не смотреть в сторону темнеющего горизонта, они пролетали мимо, и снова все входило в привычное спокойное русло.

Телефон пиликнул уведомлением о сообщении. Гудвин: «Видел в группе вашу переписку. Вы смешные. Теперь я понимаю, почему ты спрашивала, на сколько баллов я себя оцениваю». – «Ты имеешь к этому посту какое-то отношение?» – «Нет. Зачем мне?» – «Не понимаю, кому нужно пытаться опозорить всех сразу?» – «Он заявляет о своей власти и, подозреваю, выложил в группе далеко не самые страшные секреты из тех, что отыскал на взломанных страницах». – «Хочешь сказать, что это предупреждение?» – «Это всего лишь версия».

Под балконом остановилась машина с громко бухающими басами.

«Из-за тебя я сегодня попала в идиотское положение». – «Очень любопытно». – «Подробностей не дождешься, но круг сужается! Еще немного, и я до тебя доберусь». – «Ого! Мне показалось или ты со мной заигрываешь?» – «Я тебе угрожаю». – «Это одно и то же.

Город пах зеленью. Почувствовать это в Москве редко удавалось, но сейчас повсюду косили свежую молоденькую траву, изумрудные облака первой листвы опушили кусты и деревья, на клумбах распустились тюльпаны. Сирень еще только набирала цвет, но те участки газона, где не успели пройтись косилки, были усыпаны жизнерадостными одуванчиками. Я могла бы всю жизнь сидеть вот так на качелях с Ксюшей, есть ореховое мороженое и разглядывать прохожих. В солнечный воскресный день на улицу, казалось, вышел весь район. Люди гуляли с детьми, собаками, семьями, поодиночке, мимо то и дело пролетали ребята на скейтах, самокатах или велосипедах, многие из них были из нашей школы. К парочкам нашего возраста мы присматривались особенно внимательно, а когда кого-нибудь узнавали, с любопытством обсуждали их.

– Смотри! – Ксюша ткнула меня в бок и покосилась через плечо.

Я обернулась. К нам приближались Марго, Ника и Лена Колпакова.

– Чего им надо? – прошипела Ксюша. – Почему я должна видеть их в воскресенье?

Ответить я не успела. Девчонки поравнялись с качелями.

– Приве-е-ет! – Лена широко заулыбалась, словно безумно рада неожиданной встрече.

– А что вы тут делаете? – воскликнула Ника, разве что не кинувшись нам на шею.

– Привет, – натянув такие же притворные улыбки, отозвались мы.

– Гуляем, – сказала я. – А вы?

– Тоже гуляем, – ответила Ника.

– Мы сейчас Мартова видели, – сообщила Лена, – он у себя во дворе в футбол играет.

– Очень за него рада. – Я наблюдала за выражением лица Марго, которой улыбка давалась с большим трудом.

Маргарита была черненькая, кудрявая и голубоглазая. Она начесывала свои кудряшки наподобие афро, одевалась в стиле хип-хоперши из Бруклина, а материлась как сантехник из Жулебино. Ее мама работала в «Смешных ценах» на соседней улице и жила с их водителем в его квартире, поэтому Марго постоянно водила к себе компании, а Лу даже оставляла ночевать.

– Вы чего одни? – как бы невзначай поинтересовалась Ксюша. – Где ваши парни? Паша? Лу?

– Они не смогли, – щурясь от солнца, Ника развела руками.

Из троих она, пожалуй, самая невзрачная. Рыжеватая, бледная, почти не накрашенная, безвкусно одетая и немодная. Однако Марго приходилось мириться с ее обществом, потому что Проскурин был лучшим другом Лу.

– Жаль, – сказала Ксюша, слегка раскачивая качели, – погода классная.

Разговаривать было не о чем, но они все равно стояли перед нами.

– Есть какие-нибудь мысли по поводу того, кто взломал странички? – наконец произнесла Марго.

– Вообще нет, – ответила я, – мы сами прикидывали, но ничего не придумали.

– А твой брат не знает? – Марго пытливо посмотрела на Ксюшу. – Это ведь точно кто-то из ашек. Недоделанные, блин, хакеры.

– Не знает.

– И не догадывается? – уточнила Лена.

– Послушай, – меня начал напрягать этот допрос, – мы тоже попали, поэтому можешь быть уверена, что спрашивали его с пристрастием.

– Да, вы тоже! – Марго недобро нахмурилась. – Как раз хотела предупредить. Она медленно перевела взгляд на Ксюшу. – И не думайте к Лу лезть, ясно? Замечу что-то такое, обеим волосы повыдираю.

– Что? – от возмущения Ксюша перестала дышать.

– Можешь не волноваться, – фыркнула я, – нас бэушные экземпляры не интересуют.

– Меня интересуют! – Ксюшина улыбка напоминала оскал. – Пока ты не сказала, я об этом и не думала. Но теперь как вызов получила.

Марго резко шагнула вперед.

– Я предупредила и не шучу.

Ксюша спрыгнула с качелей ей навстречу. Пришлось последовать за ней и, подхватив под локоть, увести в сторону, прежде чем произошло столкновение.

– Пока, – крикнула нам вслед Ника.

– Угрожать она мне еще будет, коза, – возмущалась Ксюша, пока мы шли в ТЦ. – Теперь нарочно возьму и отобью его у нее.

– Не дури! К чему сейчас еще и эти проблемы?

– К тому, что жить нужно сейчас. И если хочешь что-то сделать, то тоже сейчас, чтобы потом не кусать локти, что не решилась. Я хотела влюбиться в Лу, вот и влюблюсь.

– Ты же вроде пообещала мне, что не будешь с ним связываться?

– Пообещала. Но Марго меня выбесила.

В понедельник математика была третьим уроком, и я, прижавшись плечом к такой же нахохлившейся и полусонной Ксюше, пригрелась.

У доски Веня Шалаев делал доклад о ярких фигурах в мире математики. Иван Сергеевич дал это задание тем, кто хотел закрепить пятерку. Мы с Ксюшей, разумеется, в этот список не попали, поэтому не готовились и своей очереди не ждали.

Веня вещал о некоем Абрахаме де Муавре, который при помощи арифметической прогрессии вычислил дату своей смерти.

Никогда прежде слово «смерть» меня не пугало и не вызывало каких-то особенных чувств. Ну смерть и смерть, чего тут такого? С ее упоминанием сталкиваешься по сто раз на дню: на уроках литературы, истории, биологии, в интернете, кино и книгах. Необратимое прекращение жизнедеятельности организма – не более.

Однако в тот момент, когда Веня произнес это слово, я вдруг ощутила нечто похожее на удар током. Мощную болезненную вспышку тревожного беспокойства, настолько сильную, что показалось, будто еще секунда – и я отключусь. Резко вздрогнув, я откинулась на спинку стула. Меня окатил жар.

– Что случилось? – шумно вскинулась Ксюша. Убрала с моего лица густую завесу волос и потрясла за руку.

Проскурин с Лу обернулись, а математик обеспокоенно подошел к нашей парте.

– Алиса, тебе нехорошо?

– Можно выйти? – прошептала я, все еще чувствуя заложенность в ушах.

– Конечно, – Иван Сергеевич испуганно кивнул, – ты уверена, что тебе не нужна помощь?

– Я помогу! – Тут же вскочив, Ксюша быстро покидала наши с ней вещи в свой рюкзак и вытащила меня в коридор. Как только дверь класса за нами закрылась, я сползла по стене вниз. Подруга опустилась рядом на корточки.

– Что? Живот болит?

– Нет.

– А что?

– Кажется, это опять.

– Что это?

– То самое! – Я многозначительно посмотрела в ее прекрасные, густо накрашенные черной тушью миндалевидные глаза, и они со страхом распахнулись.

– То самое?

– Да. И очень сильно. Неожиданно. Как будто на кнопку нажали.

– Может, ты о чем-то таком думала?

– Вообще нет. Я просто слушала Шалаева, вот и все.

– Ты уверена, что это оно?

– А ты? Ты ничего не почувствовала? Не заметила?

– Не-а, – Ксюша помотала головой, отчего аромат ее мускусных духов окутал меня облаком, по ее собственному определению, «лунного тепла».

– Ладно. – Я протянула руку, и она помогла мне встать. – Может, и в самом деле колики или приступ гастрита. Нужно что-нибудь съесть.

Мы молча спустились на первый этаж и пошли в столовую. Там было тепло, светло и в отсутствие голодной толпы учеников даже уютно. За дальним столиком завтракала физичка.

Объяснив поварихе, что у меня случился голодный обморок и мне срочно нужно повысить сахар, Ксюша взяла нам по стакану горячего чая, две булочки с изюмом и плитку шоколада с орехами.

– Лучше? – Подруга дождалась, пока я съем половину булочки. – Ты меня так напугала, на тебе лица не было.

– Лучше, – подтвердила я, прислушиваясь, как приятно растекается по желудку горячий чай. – Но все равно неприятный осадок остался, как после дурного сна. Да ты и сама наверняка знаешь, как это бывает.

Ксюша недовольно передернула плечами и пробубнила с набитым ртом:

– Я все забыла. Напрочь. И вспоминать не собираюсь.

– Думаешь, я собиралась?

– Хорошо, – подавшись вперед, она облокотилась на стол. – Хочешь поговорить об этом?

Мы всегда нарочно использовали эту классическую псевдоэтичную фразу психологических подкатов, чтобы разрядить обстановку и посмеяться, но сейчас было не до шуток.

– Да! Хочу, потому что боюсь!

– Чего боишься?

– Что может произойти плохое.

– Что, например?

– Ты же понимаешь, что я не знаю точно. Только чувствую.

– Смерть? – произнесла Ксюша страшное слово. – Тебя же этим Веня напугал?

– Предположим.

– В этом нет ничего удивительного. Его брат застрелился и явился к тебе во сне, приглашая сыграть в ужасную игру. Он был участником группы смерти. И то, что сам Веня вызывает у тебя такие ассоциации, естественно. Тут необязательно обладать сверхспособностями, чтобы почувствовать дискомфорт.

– Дискомфорт? – Мне не понравилось, как она это сказала. – Ты говоришь, как какой-нибудь дурацкий психолог, словно у тебя самой этого не бывает!

– Потому что последнее, что мне сейчас нужно, – это повышенная тревожность и паранойя.

– Ты ведь тоже это чувствуешь, правда? – с надеждой спросила я.

Мне казалось, еще немного – и Ксюша оттает. Мы с ней обнимемся и обсудим все, как в прежние времена. До того, пока не решили, что не хотим ничего знать. Но этого не произошло.

– Первое правило никто не отменял, – сухо произнесла она.

Я задумалась. Снова приоткрывать дверь и впускать это в свою жизнь никак нельзя. А первое правило закрытых дверей гласило: «Немедленно забудь».

Все, что вспыхивало внутри тебя красной лампочкой, требовалось срочно погасить. Любыми силами выкинуть из головы, не возвращаться, не прокручивать заново переживания, не цепляться за ниточки интуитивных смыслов и не ступать на эту темную, скрытую от разума территорию.

– Давай просто проверим Веню? – предложила я, чувствуя, что уперлась в стену ее упрямства.

– Проверим на что?

– Просто проверим.

– Как Ершова и Рощина? – хитрый блеск в ее глазах тут же подкупил меня, вызвав улыбку.

– Нет, только не так. Может, позовем его в кино или просто погуляем?

– Хорошо. У меня есть идея: мы напросимся к нему в гости.

Веня был самым очаровательным мальчиком из наших двух классов. Милый, улыбчивый, добрый и абсолютно фриковый. Он красил волосы в яркие цвета, а ногти покрывал черным лаком. Носил в обоих ушах сережки, и девочки его не интересовали, впрочем, как и парни. По крайней мере, мы ничего об этом не знали. Он жил в своем геймерско-анимешном мире, увлекался косплеем, участвовал в фестивалях, имел аккаунт на «Патреоне» и даже что-то на нем зарабатывал.

Теоретически Веня мог быть в меня влюблен, но в это верилось слабо, слишком уж тщательно он поддерживал свой андрогинный образ и, казалось, любил исключительно самого себя, и то в основном на фото.

Квартира Шалаева находилась на последнем этаже шестнадцатиэтажки и напоминала студию. Его мама была интерьерным дизайнером, и поэтому каждая из трех комнат у них напоминала картинку из мебельного каталога.

– Все-таки лучше было вам сначала подготовиться, – всю дорогу от школы Веня ворчал, что фотографироваться в форме не прикольно.

– У нас будет кежуал-фотосет, – сказала я. – Как будто мы шли из школы и просто заглянули к тебе в гости.

– Да? – Веня неодобрительно вздохнул. – То есть у вас такой концепт изначально?

– Нет. – Ксюша с интересом разглядывала его комнату, остановившись возле стены, увешанной фотографиями Вени в красочных образах персонажей Геншина и Аркейна.

– Концепта никакого нет. Просто нам нужны хорошие фотки.

– Если хотите, я могу вас в кого-нибудь переодеть, – оживился он, отодвигая створку шкафа, за которой обнаружилась гардеробная, размером с половину моей комнаты.

Яркие костюмы наподобие театральных, парики, реквизит, обувь, куча коробок и пакетов.

– Вот это да! – ахнула Ксюша. – Даже у Альбины такого нет.

Ромина мама обожала наряды, и наши родители постоянно шутили, что если продать ее вещи, то на вырученные деньги можно десять лет кормить обе семьи.

– А то! – Веня довольно заулыбался. – Думаешь, я за красивые глаза деньги зарабатываю?

Но, поймав мой насмешливый взгляд, рассмеялся.

– Ну да, и за глаза тоже.

Я попыталась вообразить, что Гудвин – Веня. И что это его роль, в которую он вживается так же, как в своих косплейных героев. Представила, как по вечерам, лежа на своей бархатной бежевой софе с круглыми подлокотниками, он пишет мне игривые и многозначительные сообщения. Как мечтает обо мне и обещает стать чат-ботом.

– Возьми вон тот изумрудный платок, – донесся до меня Венин голос.

Пока я размышляла, Ксюша выбрала себе наряд – белое кружевное платье.

– Изумрудный? – насторожилась я. – Почему ты сказал «изумрудный»? Не зеленый, а именно изумрудный?

– Потому что он изумрудный! – Веня удивленно вскинул брови. – А что не так?

Мы с Ксюшей переглянулись.

– Все норм, – Ксюша взяла со стула тонкий полупрозрачный шарфик и обмотала им шею. – Мне, кстати, идет, да?

– Да, очень, – подтвердил тот, – глаза намного ярче, а кожа нежнее. Тебе нужно носить оттенки зеленого. Это твои цвета.

– А мне какой цвет пойдет? – подключилась я.

Веня задумался.

– Что скажешь насчет красного? – Я вперилась в него так пристально, что могла бы, наверное, прожечь дыру, однако он этого не заметил.

– Ты темненькая и броская, в красном будешь выглядеть эффектно. Хочешь один костюм примерить? Он, правда, мужской, но на тебя сядет классно.

Веня пошел к шкафу.

– А ты разве не помнишь меня в красном? – Я не сводила с него глаз.

Шалаев замер, задумавшись.

– Веня, – сжимая в руках белое платье, Ксюша с заговорщицким видом подалась к нему, – а кто, по-твоему, красивее – я или Алиска?

– Ну… – Парень потер подбородок. – Вы же совсем разные. Алиса похожа на розу – прекрасная, манящая, но колючая, а ты на роскошную белую лилию – изысканную, ароматную и соблазнительную. Как можно сравнивать?

– Чего это я колючая?

– Извини, если обидел. Я ничего не имел в виду. Всего лишь описывал розу.

– А если бы тебе пришлось выбрать, кого из нас ты выбрал бы? – снова озадачила его Ксюша.

– Все, Михайлова, перестань, – он неожиданно смутился, – знаю я ваши штучки. Вы всех так разводите.

– Почему сразу «разводите»? – Ксюша перестала улыбаться. – Вот это обидно сейчас прозвучало.

– Нет, я ничего не имел в виду, но в твоих словах слышится подвох.

– А почему у тебя нет девушки? – продолжила наступление я.

Веня вконец растерялся.

– Не знаю. Нет времени на это.

– Скажи честно, Шалаев, ты гей? – не дала ему опомниться Ксюша.

Веня окончательно задергался.

– А какое это имеет значение?

– Очень важное значение, – твердо сказала я, – если ты не можешь выбрать никого из нас, значит, ты гей.

Ксюша громко рассмеялась:

– Железная логика.

– Алис, перестань. – Он миролюбиво положил мне руку на плечо. – Я не гей, но выбирать никого из вас не собираюсь.

– Ну а тебе кто-то из девочек нравится? – попыталась дожать его Ксюша.

– Допустим.

– Допустим? – Я прищурилась. – Знакомая риторика.

– Что? – не понял Веня.

– Да есть у меня знакомый, который вот так же любит уходить от ответа.

– Мы будем фотографироваться или вы продолжите отпускать неуместные шуточки? – Веня наконец посмотрел мне в глаза, но ничего, кроме раздражения, я в них не прочла.

– Пожалуй, ты прав, – Ксюша аккуратно повесила платье на спинку стула. – Давай лучше в другой раз. Я подготовлюсь. Помою голову, и брови нужно подровнять.

– Хорошо! – Веня с облегчением выдохнул. – Можем организовать съемку у Матвея. Там подходящие интерьеры, и вы подберете наряды.

– У Матвея? – переспросила Ксюша.

– Вы же едете к нему на день рождения в следующую субботу? Он вроде всех звал на дачу.

– А почему мы не в курсе? – Ксюша вопросительно уставилась на меня. – Алис, ты знала?

– Нет конечно. Я сказала бы тебе.

– Бли-и-ин, – внезапно разозлилась она, – все едут к Оболенцеву на др, а мы в пролете? Ромка наверняка знает и ничего нам не сказал, гад. Все. Идем.

Она потащила меня из квартиры.

– Слушайте, – Веня нагнал нас в коридоре, – вы только не говорите Роме, что информация от меня, а то мало ли. Вдруг это секрет, а я растрепал?

В тот день Ксюша осталась ночевать у меня. Она сильно обиделась на Рому, не сказавшего нам про день рождения Оболенцева. Сначала он оправдывался, что якобы думал, будто приглашение Матвея распространяется только на «А» класс. Но когда она попросила замолвить за нас словечко, потупился.

– По правде говоря, я не хочу, чтобы вы туда ехали.

– Почему это? – удивилась я.

– Потому что, скорей всего, будет пьянка, и делать вам там нечего.

– Как это нечего? Тебе, значит, есть чего, а нам нет? – накинулась на него Ксюша. – Твоя Жанна небось поедет?

– Жанна поедет. Но она не такая…

– Какая «не такая»? Что значит «такая»? Ром, ты серьезно? Ты вообще за кого нас держишь?

– Блин, да ты не то подумала, – разозлился он. – Я просто не хочу, чтобы у кого-то потом были неприятности.

– У нас или у тебя?

– Ни у кого. Матвей Ивана Сергеевича тоже пригласил.

– Что? Учителя? – ахнула я. – А так можно?

– Пьянка с учителем? – Ксюша почти кричала. – Вы вообще в своем уме? А Аксенов?

– У него проблемы, и мы хотим его поддержать.

– Так, ну хорошо! – Подруга попыталась взять себя в руки. – Повтори, пожалуйста, еще раз, почему у кого-то из-за нас должны быть неприятности?

– Я же вас знаю, – Рома кусал губы, старательно подбирая слова, – вам нужны любовные приключения, и вы будете их там искать.

– А ты своей Носовой собираешься просто бумажные платки подавать?

– Если Алиса поедет, то и Кирилл поедет и будет бычиться, отгонять от нее всех. Я прямо-таки уверен, что какого-нибудь кипежа точно не избежать.

– Шикарно! – Ситуация казалась мне возмутительной. – Ты сам понимаешь, как это звучит? Мне Мартов никто. Почему я постоянно должна на него оглядываться? Я вообще пойду и напишу на него заявление в полицию, что он меня преследует.

– Обалдела? У него к тебе настоящие чувства, а ты его в полицию.

– Это не чувства, Ром, а терроризм какой-то.

– Значит, не поговоришь с Матвеем? – зло перебила нас Ксюша.

Рома помялся, но твердо ответил: «Нет».

Я не помнила, чтобы когда-нибудь он так вредничал и упрямился. Но, похоже, математики основательно промыли ему мозги. И то, что он говорил о нас в таком тоне, мол, вам там не место, звучало оскорбительно.

Мы с Ксюшей лежали под открытым окном плечом к плечу и, вдыхая ароматный ночной воздух, фантазировали о нашем будущем.

– Сразу накопить на две квартиры не получится, – ее профиль в полумраке выглядел призрачно-прекрасным, – сначала купим одну на двоих, а потом наберем и на вторую. Первую продадим и возьмем две рядом, как у нас сейчас.

– Это огромные деньги. Думаешь, мы столько накопим?

– Конечно, накопим! Может, даже довольно быстро. Я когда поступлю, начну видеоблог вести. Думаю, у меня получится. А блогеры квартиры покупают направо и налево.

– А я даже не знаю. Если стану расследовать преступления, как хотела, то вряд ли смогу что-то накопить в ближайшие пять лет. Может, мне вообще придется переехать в другой город.

– Да ну! С этим вообще проблем быть не должно. Заведем тебе канал на «Ютубе», найдем мальчика-оператора, и ты станешь расследовать, а он снимать. Если это по-настоящему интересные преступления, то миллионные просмотры нам обеспечены.

– Главное, чтобы получилось что-то расследовать, а то я уже начала сомневаться, что это возможно.

– Не поняла? Откуда сомнения?

– Да я со своими непонятками разобраться не могу, а там все неизвестное.

– А это нормально. Парикмахеры себя хорошо не постригут, а стоматологи не вылечат. Самому с собой всегда сложнее.

– Слышишь? – Я привстала на локте.

– Что? – Ксюша прислушалась.

– Твоя любимая песня.

– пропела она и рассмеялась. – А на день рождения к Матвею мы все равно попадем!

– Как?

– Без понятия. Но точно знаю, что мы там будем.

О том, какие именно знаки мир ей подавал, Ксюша молчала, но это вовсе не значило, что она не научилась их понимать.

На следующий день в столовой к нам подошел Оболенцев и запросто подсел рядом.

– Привет. Как дела?

Ксюша перестала жевать, я чуть не поперхнулась чаем. Матвей – самодовольный позер, неприкрыто кичившийся умом, внешностью и властностью. Он ходил по школе как полноправный король, хотя проучился здесь всего два года. С учителями держался на равных, а на учеников смотрел свысока. Все парни искали его одобрения, а девчонки приходили в восторг, если он обращал на них внимание.

Фишка заключалась в том, что он действительно был умным, решительным и красивым: открытое, с безупречно правильными чертами лицо, темные волосы, острые золотисто-карие глаза. По Ксюшиным меркам он тянул на девять с половиной баллов, а по моим – лишь на восемь с половиной. Наша оценка разнилась из-за его апломба, который так нравился Ксюше, но раздражал меня.

До того Нового года она только и думала, как начать с ним встречаться. Но потом словно отрезало, а о причине я начала догадываться лишь сейчас. Матвея же Ксюшино бегство, казалось, раззадорило, потому что время от времени с регулярной настойчивостью он предпринимал попытки к ней подкатить.

– Все хорошо, спасибо, – пробубнила Ксюша, торопливо проглатывая булку.

– Вы же в курсе, что у меня в субботу день рождения? – Матвей смотрел на нее. – Хотел вас лично пригласить. Шашлыки, танцы, бассейн. Все по-взрослому.

– Тебя Рома попросил нас позвать? – спросила я.

Он загадочно улыбнулся.

– Рома просил вас не звать, но я передумал.

– Как? – Ксюша от удивления раскрыла рот. – Да я ему…

– Нет-нет, не нужно! – Матвей придержал ее за руку. – Я не хочу с ним ссориться. Вы просто приезжайте, и все. А там уже разберемся. Я потом адрес скину. Или, может, Тим вас захватит – они со Степой такси собираются заказывать. Просто пока не говорите никому, ладно? – Он повернулся ко мне: – Особенно Мартову.

Оболенцев ушел так же быстро, как и появился, а мы еще несколько минут сидели молча, переваривая информацию.

Гудвин писал всю неделю каждый день и засыпал нелепыми вопросами. О чем я мечтаю? Что спасла бы из горящего дома? Когда в последний раз плакала? Верю ли в любовь с первого взгляда? Какие книги читаю, какую музыку слушаю? Куда собираюсь поступать? Какого цвета у меня зубная щетка?

То вдруг его прорывало, и он, бурно признавшись в любви, резко прекращал общение, а потом, вернувшись, переходил на другую тему, словно эти признания причиняли ему боль. Больше он не писал ни о красном платье, ни о чем-либо другом, что свидетельствовало бы о его нездоровом увлечении мной.

Иногда он держался сухо и лаконично, а бывало, заигрывал и делал непрозрачные намеки на близость, которые скорее смешили, чем пугали.

Постепенно желание вычислить, кто он, сменилось интересом разобраться, какой он. Хотелось лучше его узнать и выяснить, что с ним происходит. За время нашей переписки я поняла, что у него есть какая-то темная тайна, о которой он не сказал ни слова, но я прочла это между строк. А еще признался, что однажды уже был сильно влюблен и, хотя его любовь «умерла», его обязательства перед ней не исчерпались.

Всякое подобное заявление Гудвин делал внезапно и никаких последующих комментариев не давал. А если я начинала настойчиво расспрашивать, просто пропадал. Как-то я спросила, может ли он признаться, кто он, если я пообещаю, что никому об этом не расскажу.

«А ты представь, что очень сильно кого-то любишь, – ответил он. – Так сильно, что ни о чем другом думать не можешь. И тебе это мешает есть, спать, заниматься делами. Готовиться к экзаменам, в конце концов. Просто представь, если ты подобного никогда не испытывала. Предположим, это Лу». – «Почему сразу Лу?» – «Но ты ведь писала Ксюше, что он «пляжный краш». – «Это было давно и в шутку». – «Значит, сейчас тебе он не нравится?»

Я собиралась ответить, что из-за Лу точно не перестану есть и спать, но потом вдруг подумала, а если Гудвин на самом деле и есть Лужников, то получится жестоко, поэтому ответила, что Лу встречается с Марго.

«Это не важно, – написал он, – я всего лишь попросил представить». – «Ну хорошо, представила, и что дальше?» – «А дальше ты приходишь к нему и говоришь: «Саша, я тебя люблю». Как думаешь, что он ответит? Нет, лучше представь, как он на тебя посмотрит». – «Допустим, как на дуру». – «Вот именно. Но даже если не выскажет этого прямо, то станет прикалываться за глаза, обсуждать с друзьями и никогда в жизни не отнесется к тебе серьезно». – «А если я не посмотрю на тебя как на дурака? Вдруг ты мне тоже нравишься? Ты об этом не думал?» – «Конечно, думал». – «И?» – «И даже фантазировал на эту тему». – «Серьезно?» – «Да, и это тупик, Алиса, из которого выход только один – чье-то разбитое сердце».

Ксюша считала, что с Гудвином все просто: ну поклонник и поклонник. Мало их было? Записки, признания, сообщения, взгляды, намеки – неотъемлемая часть любой девчачьей жизни. А то, что кто-то там себе напридумывал больше обычного, не наша проблема. Люди вообще постоянно хотят именно то, чего не способны осилить.

В детстве меня отдали в музыкальную школу по классу скрипки. Но проучиться больше двух лет я не смогла. Мне очень хотелось играть так же прекрасно, как Зоя Степановна – моя учительница по специальности, и выглядеть на сцене со скрипкой столь же потрясающе, как Катя Осокина из выпускного класса, но репетировать до зубного скрежета каждый день было невыносимо. У меня отваливались пальцы, болели руки, запоминать унылые гаммы не получалось и тратить драгоценное время, сидя пнем на стуле, не хватало никакого терпения.

Мама говорила: «Нужно просто очень-очень захотеть – и тогда все получится». И я честно старалась хотеть как можно сильнее. Сидела, отложив скрипку подальше, и, зажмурившись, призывала все силы хотения. Но гаммы от этого все равно не учились, а руки более гибкими не становились. Да, какое-то время я мечтала стать скрипачкой, ведь Зоя Степановна меня хвалила и не сомневалась в моих способностях. Но, как выяснилось, одного хотения и способностей недостаточно ни для чего – ни для скрипки, ни для любви.

Ксюша ошибалась. С Гудвином не было «все просто». С ним было явно что-то не так. Я сто раз перечитала все его сообщения, но отыскать ответ пока не смогла.

В подарок Оболенцеву мы купили пауэр-банк и подтяжки с черно-белыми ромбами. Ксюша сказала, что они выглядят стильно и Матвей оценит, а мне больше понравился пауэр-банк. И то и другое спрятали в моей комнате – подальше от Ромы.

Нас подмывало наехать на него за то, что просил Матвея нас не звать, но пока планы о предстоящей поездке приходилось хранить в секрете.

Спешно помирившись с ним, Ксюша нарочно прикидывалась паинькой, чтобы потом, когда встретимся на даче, посмотреть, как Рома обалдеет, и предчувствие мести нас очень воодушевляло. Пришлось даже подговорить мам, сказав, что хотим сделать ему сюрприз, и попросили ни в коем случае ему не рассказывать. В чем суть сюрприза, они не очень поняли, но обещали молчать.

А в субботу, когда мы уже собирались выходить, позвонил Кирилл. Как почувствовал! Он мне редко звонил, только писал иногда.

– Привет! Что делаешь?

– Ничего. Гулять собираюсь.

– С кем?

– С Ксюшей.

– А еще с кем?

– Чего ты хочешь?

– Пойдем в зоопарк!

– Нет.

– Почему?

– Не хочу.

– Точно?

– Да!

– Просто Рома уезжает, а погода классная. Ладно, придется позвать соседа.

– Отличное решение! Давай, хорошего дня.

Сбросив вызов, я прикусила язык. Обманывать Мартова было неприятно. Рано или поздно он все равно узнает. Всплывут фотки и рассказы. Придется признаться, что соврала из-за Ромы, хотя на самом деле шифровались мы еще, чтобы не узнал Кирилл.

Но я решила пока об этом не думать. Впереди предстояли отличные выходные, а все неприятное переносилось на понедельник.

Со Степой встретились возле его подъезда и, дождавшись Тима, вызвали такси.

После нашего бегства из «Сто пятьсот» мы с ним не разговаривали. Когда он подошел и, приветливо поздоровавшись, предложил взять мою сумку, я испытала ужасную неловкость. Стоило написать ему и извиниться, но я так долго с этим тянула, что по прошествии трех дней раскаяние потеряло всякий смысл.

Поездка на такси на четверых выходила не очень дорого, да еще и круто, потому что Рома, Носова, Шалаев и еще пара человек поехали на электричке.

Тим, высокий и широкоплечий, сел впереди рядом с водителем, а Степу усадили сзади рядом с Ксюшей. Считалось, что они как бы дружат, и это «как бы» означало, что ему Ксюша нравится, а он ей не настолько, чтобы, как она выразилась, стать «последним школьным увлечением». Однако общались они друг с другом легко и, я бы сказала, увлеченно.

В отличие от большинства ашек Степа держался просто и дружелюбно. Не умничал, когда не просят, и не пытал душностью своего интеллекта. Математика его не сильно интересовала, он здорово шарил в программировании, и маткласс понадобился ему лишь для хорошей сдачи ЕГЭ.

Из-за пробок дорога до дачи Оболенцева заняла почти два часа. Но ехали мы весело, под оживленную болтовню Ксюши и Степы, обсуждавших сначала новинки сериалов, а потом переключившихся на «бедного» Ивана Сергеевича и его «подлую» жену, которая, по словам Степы, сбежала к какому-то банкиру.

– Это я предложил позвать его на день рождения, – сказал он, – пускай отвлечется.

– Тогда ты и будешь его развлекать, – фыркнула Ксюша. – Если честно, мне бы не хотелось вообще попадаться ему на глаза.

– Вы его просто плохо знаете. Скажи! – Степа пихнул в спину Тима. – Это он в школе кажется строгим, а в неформальной обстановке отличный мужик.

– Он не кажется строгим, но мы ему не нравимся, – высказалась я.

– Да ну, – Степа отмахнулся, – вы просто привыкли, что вами восхищаются, а он любит только свою жену.

– Не говори глупостей, – одернула его Ксюша. – При чем тут «восхищаются»? Просто Аксенов сексист.

– Почему же он нормально общается с Носовой и Леоновой? Ни одного плохого слова им не сказал. Только хвалит.

– И когда же это вы общались в неформальной обстановке? – Ксюша между делом привалилась к Степе, и ему пришлось положить руку ей на плечо.

– Мы к нему регулярно ездим, – подал голос Тим, – у него дом в Кратове. Классное место! Первый раз были осенью, когда Иван Сергеевич решил уйти из школы.

– Ого! – удивилась я. – Не знала, что он хотел уйти.

– Но вы же в курсе, что он пил? – понизив голос, спросил Степа.

– Разумеется, – ответила Ксюша.

– Директриса дала ему неделю. Если не возвращается, то пишет заявление по собственному желанию, – пояснил Степа. – Нам пришлось отправиться к нему и убедить, что без него мы не справимся.

– Как трогательно, – хихикнула Ксюша. – Может, вы ему еще и жену вернули?

– Жену не вернули, – сказал Тим, – но взяли над ним шефство. Степа прав: Иван Сергеевич хороший человек, очень умный, эрудированный и учитель от Бога. Будет обидно, если он похерит свою жизнь из-за какой-то бабы.

– Фу! – Ксюша поморщилась. – Рощин, ты совсем? Что значит – из-за какой-то? Раз он ее так любит, значит, она того стоит. Вы же сами утверждаете, что Иван Сергеевич умный.

В этот момент Тим резко обернулся, и наши глаза встретились. У меня перехватило дыхание, в голову ударила горячая волна, чтобы скрыть волнение, я уставилась в окно. В соседней машине, бутылочного цвета внедорожнике, мальчишка лет десяти на заднем сиденье, заметив меня, выставил вперед указательный палец и сделал вид, что стреляет.

Состроив рожу, я откинулась, будто он попал в меня.

– Алис, ты чего? – всполошилась Ксюша.

– Меня убили, – простонала я.

– В смысле?

Тим, который видел, что произошло, рассмеялся:

– Шеф, гони в больницу.

– А? Что? – задергался водитель, бросая взволнованные взгляды в зеркало заднего вида. – Кого-то тошнит? Подождите, я дам вам пакетик.

– Все нормально, – успокоила его я и показала мальчишке кулак. – Жива. Пока что.

– Пока? – Ксюша нахмурилась. – Ты зачем это сказала?

– Просто пошутила, ничего такого.

Она больно сжала мои пальцы, и я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

– Не нужно так шутить.

В ответ я ущипнула ее, и мы стали возиться, щекоча, кусая и щипая друг друга. Машина заполнилась визгом и смехом.

Оставшуюся часть пути по сторонам я больше не смотрела. Если не видеть знаки, можно считать, что их нет. Я бросала взгляды на Тима, отчетливо осознавая, что эта поездка – мой последний шанс, и если в этот раз он не проявит заинтересованности, то одиннадцатый класс я окончу без увлекательного романтического приключения и головокружительных поцелуев на выпускном. При мысли о поцелуях в животе встрепенулись бабочки, а сердце взволнованно забилось. Думать о любви было намного приятнее, чем прислушиваться к внутреннему голосу.

Дом у Матвея оказался трехэтажным, большим, облицованным серым камнем, с красной ломаной крышей. На участке стояли еще две постройки в том же стиле: гостевой домик с тремя комнатами на каждом из двух этажей и баня, к которой примыкал застекленный навес с бассейном.

Свежая нежная травка на лужайках была идеально скошена, бетонные клумбы у главного входа пестрели анютиными глазками, а во дворе, возле кирпичной площадки с мангалом, благоухали роскошные кусты разноцветной сирени: белой, розовой, пурпурной, лиловой и даже лимонно-желтой.

Матвей встретил нас у ворот и сразу все показал.

– Ходите где хотите, делайте что хотите. Только огромная просьба – ничего не ломать и не крушить, иначе выставлю вам счет с учетом услуг психолога, к которому мне придется обратиться после полученных от родителей люлей. Будет тошнить – туалет есть на каждом этаже. Кто до него не дойдет, будет расплачиваться позорными фотками, которые я обязательно выложу. Для секса есть гостевой домик, а кого застукаю в большом, оплатит клининг всего дома. Есть можно все, что увидите, то, что нельзя, я уже спрятал.

– Все-все, – перебил его Степа, – мы правила знаем: курить на улице, ночью песни не горланить, за территорию поселка без тебя не ходить, горячую воду экономить, соседских кошек не ловить… Что там еще?

Он посмотрел на Тима.

– Пароль от вайфая – число Неппера, – подсказал тот.

– Вот и отлично, – Матвей похлопал его по спине. – Тогда девчонкам сами все объясните. Кстати, вы первые, и у вас есть возможность выбрать комнаты.

– Ну, ва-а-аще, – ахнула Ксюша, – прям как в отеле.

– А то! – Матвей подмигнул ей. – Вас двоих могу поселить в большом доме.

– Отлично! – тут же согласилась она, даже не посоветовавшись со мной.

– Тогда идем! – Матвей забрал у Степы ее сумку. – Покажу комнату. Будете жить рядом с Иваном Сергеевичем. Он, кстати, уже здесь и грозится сварить какой-то необыкновенный кофе.

– Нет, с Иваном Сергеевичем мы жить не будем, – твердо объявила я.

– Не с ним, – рассмеялся Матвей, – а по соседству.

– Все равно нет. Вдруг он храпит или лунатит? Нет уж, живите с ним сами.

Ксюша кивнула в знак одобрения.

– О таком нужно предупреждать заранее. Покажи нам лучше самую дальнюю от него комнату.

– Тогда гостевой дом.

– Вот и хорошо, – обрадовалась я, понимая, что Тим со Степой тоже собираются разместиться там. – Вдруг еще что-нибудь разобьем или сломаем.

– Понимаю! – Матвей протянул Ксюшину сумку обратно Степе. – И за клининговую службу не придется платить. Все, бросайте вещи и приходите на кухню, дам вам задание.

И он быстро пошел к большому дому.

Мы выбрали маленькую, похожую на гостиничный номер комнатку с двумя раздельными кроватями на втором этаже, а парни разместились на первом в большой комнате с камином. Они сказали, что это «их» комната, потому что занимают ее, когда приезжают к Матвею в гости, даже зимой.

Все началось гораздо круче, чем я себе представляла, и от вечера можно было ожидать того же. Общество математика, конечно, нас смущало, но уже не так сильно. В конце концов, здесь полно места, чтобы не пересекаться с ним слишком часто.

– Пока мы мыслим здраво, – сказала я, наблюдая, как Ксюша освежает макияж перед овальным трехногим зеркальцем на комоде, – скажи мне, пожалуйста, что ты задумала?

– Ты о чем? – Она посмотрела на меня через отражение.

– В последний раз ты говорила, что не собираешься встречаться с Матвеем.

– Не собираюсь.

– Но то, что я сейчас видела, говорит об обратном.

– А что ты видела?

– Ксюш, я тебя знаю как облупленную – каждый твой взгляд и жест, вот и спрашиваю, почему то, что я видела, противоречит твоим словам.

Отложив в сторону карандаш для бровей, она медленно повернулась ко мне.

– Это же просто для настроения. Вы с Тимом так переглядывались в машине, что мне стало очень одиноко.

– И что дальше? Кто твоя жертва на этот вечер?

Хитро ухмыльнувшись, она вернулась к своему занятию.

– Ты же знаешь, что Проскурин с Лу тоже приедут?

– Но с ними Толоконникова и Сазонова!

– И что с того?

– Добром это не кончится.

– Издеваешься? – вспыхнула она, повысив голос. – Даже дурочка Носова, и та с Ромкой, а я, по-твоему, должна ходить как дура одна? Все станут веселиться, а я уныло сидеть в уголке?

– Вот только не нужно про «сидеть в уголке». Хоть раз в жизни так было? Пойми, скандалы нам не нужны. Не забывай про Аксенова!

– Предлагаешь замутить с ним?

Ксюша громко расхохоталась. Я поискала, чем бы в нее кинуть, но ничего не нашла.

– Дурочка! Ты подставишь не нас, а Ромку.

– Так ему и надо! Нечего рыть другим яму. Хотел, чтобы последняя школьная тусовка прошла без нас?

– Мне тоже обидно, но, прошу, давай обойдемся без неприятностей. Мне даже Мартова пришлось обмануть из-за этого.

Ксюша медленно накрасила губы красной помадой и тяжело вздохнула.

– Я тебя поняла.

Через полчаса после нас приехали двое друзей Матвея из старой школы: Чижик и Олежка. По красоте оба баллов на пять, но не такие замороченные, как наши математики, и Ксюша немедленно переключилась на них. Я выдохнула с облегчением, а Степа, наоборот, напрягся.

Матвей сразу отправил ребят колоть дрова для мангала, и Ксюша, оставив меня одну выкладывать канапе из пластиковых коробок по тарелкам, ушла с ними.

Тим со Степой готовили площадку для танцев, раздвигая мебель в большом зале на первом этаже, а Матвей руководил ими, поэтому, когда на кухне появился Иван Сергеевич, я растерялась.

– Привет, Алиса! – На учителе был оранжевый пуловер и обычные синие джинсы.

И выглядел он гораздо моложе, чем в свитерах и костюмах, которые носил в школу.

– Здравствуйте! – Я потупилась, чтобы он не подумал, будто я его разглядываю.

– Приятно видеть тебя за работой.

– Спасибо.

– Не помешаю, если повожусь здесь немного?

– Нет конечно.

– Вот и отлично! – Иван Сергеевич взял из большой миски на подоконнике два апельсина, а возле раковины деревянную дощечку и нож. – Ты пробовала кофе с апельсином?

– Нет.

– Сейчас попробуешь.

Порезав апельсины пополам, Иван Сергеевич выдавил руками сок из каждой половинки в чашку.

– Как добрались?

– Спасибо. Хорошо. А вы как?

– Тоже хорошо. Я на машине.

– Понятно. А мы на такси.

Повисло неловкое молчание. К счастью, канапе раскладывать я закончила и, воспользовавшись этим, побежала докладывать Матвею, что все сделала. Но он, к моему глубокому разочарованию, вернул меня обратно, велев нарезать овощи: огурцы, помидоры, перец и разложить их по тарелкам.

Овощей было килограмма по три – работы на полчаса, что в обществе математика представлялось мне вечностью. Я уже собралась отправиться за Ксюшей, чтобы потребовать ее участия, как неожиданно Иван Сергеевич предложил в помощники себя, временно отложив приготовление кофе с апельсином.

– Мама всегда запрягала меня помогать с готовкой! – Закатав рукава, он высыпал половину пакета с огурцами в раковину. – А когда женился, совсем отвык, разленился. А тебя мама заставляет готовить?

– Не заставляет. Но я и сама могу.

– А что ты обычно готовишь?

– Ну не знаю, разное – сырники, блины, пасту.

– Паста – это макароны, что ли?

– Не только макароны.

– Понятно! – Он едва заметно улыбнулся, как улыбаются взрослые, не желая оспаривать детские фантазии. – А я здорово готовлю плов. Себя, конечно, нехорошо хвалить, но это объективно. Всем очень нравится.

Он передавал мне мытые огурцы, а я резала каждый вдоль на четыре части.

– Ты, наверное, удивилась, увидев меня здесь?

– Да, немного.

– По правде говоря, я долго отказывался, но Матвей настоял. Забавно, они меня так опекают, словно я старый дед.

– А сколько вам?

– Тридцать два.

Я украдкой посмотрела на собеседника: лицо гладко выбрито, кожа ровная, без изъянов, но в уголках глаз и губ небольшие морщинки, глаза зеленовато-серые, губы тонкие, лоб большой, но каштановые волосы скрадывают его объем. Пахло от Ивана Сергеевича сладковатым одеколоном, смешавшимся с запахом апельсинов.

– А дети у вас есть?

– Нет. Не сложилось.

Мы снова замолчали, и я подумала, что зря спросила об этом. В очередной раз протягивая порцию огурцов, он вдруг прямо посмотрел на меня.

– Удивительно! И как ты живешь с такими волосами? Ладно в школе, но сейчас я только и думаю о том, чтобы ты не отрезала себе палец.

– Нормально живу! – Улыбнувшись, я забрала у него огурцы. – Только летом жарко.

– Но почему ты не собираешь их в хвостик, как остальные девочки?

– Если бы видели мои уши, вы бы не спрашивали.

Выражение его лица тут же сделалось сочувственным.

– Извини. Я не знал.

На самом деле уши у меня были совершенно обыкновенные. Не больше, чем у других, и я их не стыдилась. Однако эта отмазка срабатывала со всеми учителями, и я уже привыкла отвечать именно так.

Истинная же причина моего нежелания собирать волосы заключалась в том, что в двенадцать лет, когда я была в первый раз по-настоящему влюблена, мальчик сказал, что у меня хвост как у кобылы, отчего я подумала, что и меня он видит кобылой. С тех пор на людях я предпочитала ходить с распущенными волосами и выдержала немало боев, отстаивая это право.

– Ты читала, что огурцы нельзя смешивать с помидорами? Они якобы щелочные, а помидоры кислые, и при их взаимодействии в желудке образуются вредные соли? – Закончив с огурцами, мы перешли к помидорам. – Но это, конечно, глупость. Интернет кишит двоечниками, способными раздуть из своей ограниченности сенсацию. Все, о чем они никогда не слышали, отвергается как таковое, а поскольку они вообще ничего не читают, кроме блогов друг друга и таких же бестолковых звезд, то тот мирок, из которого они вещают, невообразимо мал. Это, знаешь ли, парадокс: при столь беспрецедентном по своим масштабам доступе к знаниям люди стремительно тупеют…

– Ой, здрасте! – На кухню влетела взбудораженная Ксюша и резко затормозила, увидев математика.

– Привет, Ксюша, – откликнулся тот, – ты пришла помогать?

– Ой, нет! Точнее, пока нет, – подскочив ко мне, она яростно зашептала на ухо: – Рома приехал, нам нужно срочно спрятаться! Я уже всех предупредила, чтобы ему ничего про нас не говорили.

– Зачем прятаться?

– Чтобы сделать наше появление неожиданным.

– Но он и так не ожидает.

– Все, идем! – Она забрала у меня нож и передала его Ивану Сергеевичу. – Простите, я ее забираю на время.

Мы подкрались к Роме, когда они впятером: Рома, Жанна, Ира Леонова, Веня и Давид – скинули вещи и стояли на улице возле мангала, наперебой рассказывая Матвею, как шли от автобусной остановки и, решив срезать по навигатору, попали на пустырь с десятком заброшенных домиков.

Мы подошли со спины с двух сторон и одновременно взяли Рому под руки.

Посмотрев сначала на Ксюшу, а потом на меня, Рома замер, будто его парализовало. Перестал дышать и моргать тоже.

– Э-э-э, – единственный звук, который ему удалось издать, в то время как остальные ребята, особенно Веня, обрадованно нас приветствовали.

– Как здорово, что вы передумали, – искренне сказала Жанна, которой, по всей вероятности, Рома наплел с три короба, – мы так редко видимся вне школы.

Мы с Ксюшей переглянулись. Вне школы мы с ней вообще никогда не пересекались. Кроме того, что Носова считалась странненькой и училась в матклассе, она была еще и внучкой Ионыча, что тоже не особенно способствовало ее популярности.

Кое-как справившись с потрясением, Рома высвободился из наших рук и сквозь зубы прошипел:

– Отойдем поговорить!

Таким злым я его еще никогда не видела.

– Попробуйте только что-нибудь устроить! – наехал он, как только мы зашли за угол дома, чтобы наши разборки никто не видел.

– А что мы можем устроить? – Ксюша изо всех сил пыталась сохранить доброжелательный настрой.

– Да что угодно! Вести себя вызывающе, флиртовать, танцевать стриптиз, напиться, устроить драку…

– Ты сейчас серьезно? – недоверчиво уточнила я. – Вот это все, что ты перечислил, правда о нас?

– И не смейте докапываться к Жанне, ясно? – Щеки его пылали гневом. – Я с Матвеем поговорю! Он же обещал!

– Ты мне просто скажи, только честно, – быстрым движением Ксюша схватила его за отворот спортивной куртки, – эта истерика из-за нее, да? Из-за Жанны? И мы теперь для тебя никто, брат?

– Тупые левые телки, которые дерутся и раздеваются на раз? – Я ткнула его кулаком в живот.

– В том-то и дело, что не левые, – слегка сбавив обороты, принялся оправдываться Рома. – Я же вас ни в чем не виню, всего лишь пытаюсь перестраховаться. Чтобы никто не пострадал, и вы в том числе.

– Короче, – пригрозила Ксюша, – будешь выступать, я расскажу Носовой, что ты называл Ионыча старым маразматиком и атавизмом.

– А я расскажу, – добавила я, – что ты сидишь на порносайтах.

– Но я не сижу на порносайтах!

– Какая разница? Что мне мешает об этом сказать?

– Вы серьезно? Мы же одна семья, а это подстава.

– Про семью нужно было думать раньше, когда ты пытался нас слить.

– И унижал.

– Я вас не унижал.

– Унижал! – закричали мы хором.

– Что за шум, а драки нет?

Все резко обернулись на голос. Со стороны главного входа, небрежно придерживая на плече полупустой рюкзак, к нам приближался Ершов.

– Какая милая картина, – он широко и приторно улыбался, – дайте угадаю! Вы спорите о том, кто будет вручать Матвею подарок?

– Почти, – сухо буркнула Ксюша.

Ершов пожал руку Роме и оценивающе оглядел нас с Ксюшей.

– Отлично выглядите, девчонки! Танцы сегодня будут?

– Какие еще танцы?! – воинственно вспыхнула я, все еще находясь во власти обиды на Рому.

– Обычные, – Ершов удивленно пожал плечами. – Я что-то не то сказал?

В его цепких глазах плескалась улыбка.

– Не принимай на свой счет, – сказал Рома ему, но посмотрел на меня, что должно было означать «Вот видишь, как ты себя ведешь».

Отмечать день рождения начали в три часа. Лу и Проскурин с девчонками задерживались, и дожидаться их не стали. Столы накрыли под фуршет, поздравляли Матвея стоя.

Его друзья Чижик и Олежка начали первыми, припоминая школьные истории, в которых Матвей неизменно выступал в роли предводителя и организатора разнообразных затей, и говорили о том, что все, чего он ни решил бы и за что ни взялся, ему удается.

Долгая скучная болтовня, и, чтобы ее не слушать, я написала маме, что у нас все в порядке, заодно скинув фотографию, где мы с Ксюшей в обнимку сфотографировались на фоне сирени.

А пока фото грузилось, заметила новое сообщение от Гудвина. Обычно он писал по вечерам, а это сообщение отправлено десять минут назад: «Ты очень красивая».

С одной стороны, ничего особенного, но с другой – звучало так, словно он находится где-то рядом и наблюдает за мной. Я огляделась. Тим стоял неподалеку от Матвея и его друзей с бокалом шампанского в руке. Волосы распущены, белая рубашка, в которую он переоделся к началу торжества, сияла чистотой, на лице милейшая из его улыбок, взгляд полон внимания к происходящему. Но это сейчас, а где он находился десять минут назад? Напротив них, образовав полукруг, расположились Рома с Носовой, Веня, записывающий поздравление на видео, жующий канапе Степа и Ира Леонова, перешептывающаяся с Давидом. Они топтались в центре комнаты уже давно. И хотя я специально не следила, телефон никто из них, кроме фотографирующего Вени, не доставал.

У стола с едой Ершов разговаривал с Ксюшей – то ли заигрывал, то ли шутил, а она выглядела смущенной и довольной. На нем тоже была белая рубашка, которая в сочетании с топорщащимися вороньими волосами выглядела очень броско. И тут я внезапно обратила внимание, что все парни из нашей школы за исключением Вени надели белые рубашки. Кто-то так приехал, как Рома и Ершов, а кто-то переоделся уже здесь. Неожиданный дресс-код удивил. С чего бы им отправляться за город, наряжаясь, как на свадьбу?

Я поискала глазами Ивана Сергеевича и обнаружила его возле окна. Вместо бокала он держал чашку с дымящимся кофе. На нем по-прежнему был оранжевый пуловер и смотрел он, не как Чижик с Олежкой вручают имениннику подарок, а в мою сторону. Торопливо опустив голову, я уткнулась в телефон.

Гадостное волнение снова зашевелилось внутри. С чего я вдруг решила, что Гудвин здесь? Такое сообщение мог написать любой. Просто констатация факта. Ничего особенного. Все громко засмеялись. Оболенцев пошутил, но я, задумавшись, самой шутки не слышала.

«Что делаешь?» – написала я Гудвину, не особенно надеясь на честный ответ, и убрала телефон в карман брюк.

– Почему все ваши в белых рубашках? – Я подошла к Ксюше с Ершовым.

– А почему бы и нет? – иронично улыбаясь, откликнулся тот.

– Это что-то значит?

– Кое-что значит.

– Ого, – заинтересовалась Ксюша, – теперь и я хочу знать, почему вы так вырядились.

– Ну, допустим, проиграли.

– Проиграли, что наденете сегодня рубашки? – уточнила Ксюша.

– Угу. Каждый, кто в рубашке, тот проиграл.

– Кому?

– Тому, кто сегодня ее не надел.

– Ивану Сергеевичу, что ли? – догадалась я. – И во что же вы играли?

– Этого я тебе не могу сказать.

– Почему?

– Ты, Серова, очень любопытная! – отыскав на столе пустой бокал, Ершов наполнил его шампанским и протянул мне. – Держи!

– Нет, спасибо, я не буду пить.

– Как, совсем? – удивился он. – А как же танцы?

– Еще раз напомнишь мне про это, я… я… – Черт, я даже не знала, чем можно пригрозить Ершову. – Пожалуюсь Мартову!

– Серьезно? – Вытянув шею и выставив вперед длинный нос, словно принюхиваясь, Ершов покрутил головой. – И где же он?

– Вот зачем ты постоянно нарываешься? – миролюбиво спросила Ксюша.

– Неправда, – Ершов отпил из предназначавшегося мне бокала и посмотрел на меня поверх него. – Просто не знал, что танцы – это запретная тема.

По спине пробежали мурашки. В тот вечер на Новый год я танцевала и с ним тоже. И флиртовала, и мы целовались. Кажется. И, если бы не Мартов, закончиться это могло чем угодно.

До тех пор, пока не приехал Лу с компанией, все шло торжественно, весело и прилично.

Мы по очереди поздравили Оболенцева, немного перекусили, пофотографировались с ним и друг с другом, выслушали пламенную речь Ивана Сергеевича, в которой он так хвалил и превозносил Матвея, что стало понятно, почему они все без ума от математика. Потом отправились на улицу, разожгли мангал и стали играть в прятки. Предложила это Жанна. Поначалу, когда она пылко взялась организовывать активности, все над ней только смеялись. Энергично и жизнерадостно, словно вожатая в детском лагере, она вышла перед всеми на лужайку и, помахав над головой руками для привлечения внимания, громко объявила:

– Ребята! Давайте играть!

Носова была худая и довольно высокая. Без грамма косметики, с короткой прической, как у бабушек, по-мальчишески угловатая. Странно вообще, что кому-то она могла нравится, тем более Роме. Отсутствием вкуса, насколько мне известно, он не страдал.

– О боже, – закатив глаза, прошептала Ксюша, – и это Рома за нас переживает, что мы его опозорим? А она типа норм?

– Да ладно вам, – сказал за ее плечом Веня. – Жанна, между прочим, админ в группе, где больше ста-ка подписчиков.

– И что это за группа такая? – фыркнула Ксюша.

– Ее члены утверждают, что через игру человек способен решить все свои проблемы и удовлетворить потребности.

– Геймеры, что ли? – спросила я.

– Ролевики? – предположила Ксюша.

– Да, там полно всего – и настолки, и ролевки, и квесты, и всевозможные психологические штуки. Я подробностей не знаю, просто говорю, что она не такая дурочка, как кажется.

Однако скептически на энтузиазм Жанны смотрели не только мы, так что Рома был вынужден ее поддержать.

– Эй, народ, вы чего? Вам как будто не восемнадцать, а сто восемнадцать.

– Может, мяч погоняем? – Чижик кивнул на зеленую лужайку между большим домом и гостевым.

– Это точно нет, – категорично отверг Матвей, – никаких мячей. Стекла после вас вставлять еще!

– Может, арбалет? – подал голос Степа.

– Опасно, нас слишком много. Лучше дартс принесу, – Матвей отправился в дом, но Жанна снова включила вожатую.

– Давайте играть в то, во что смогут играть все! И девчонки тоже.

– Я могу играть в дартс, – выступила Ксюша.

– А я не могу, – сказала Ира.

У нее было плохое зрение, и она носила очки.

– Можно сыграть в крокодила или в шарады, – активизировался Рома, припомнив любимые развлечения наших родителей.

– Ну а вы? – Жанна повернулась к Степе и Тиму. – Вы за что?

– Я за шахматы, – усмехнулся Тим.

– А я за Counter-Strike, – в том же тоне отозвался Степа.

– В таком случае будем просто играть в прятки, – выдала Жанна так, словно это было уже давно решенным делом и она лишь ждала, когда «минутка демократии» закончится.

– Отличная идея! – Иван Сергеевич поднялся с садовых качелей и неторопливо подошел. – Давайте прячьтесь, а я буду водить.

– Ура! – Жанна хлопнула в ладоши. – Тогда вы, пожалуйста, отвернитесь и считайте хотя бы до пятидесяти, чтобы мы успели разбежаться.

– Куда разбежаться? – Ксюша явно была настроена выместить на ней свою злость на Рому.

– По участку!

В этот момент вернулся Матвей с набором дартс в большой деревянной коробке.

– Давай-давай, – подбодрил его Иван Сергеевич, – ты тоже прячься!

– Но я… – У Матвея было такое лицо, будто его вызвали к доске, а он не знает, что отвечать. – Я не уверен, что это хорошая идея.

– Все будет в порядке, – заверил его математик, – мы часочек поиграем, а потом начнем жарить шашлык. Только давайте так: если за час я вас не найду, вы приходите сюда сами, и вам засчитываем вашу победу.

– Погодите! – Матвей положил дартс на уличный столик. – В большом доме выше второго этажа не ходить, в туалетах не запираться! В колодец тоже не советую лазить. Там веревки гнилые.

Иван Сергеевич отвернулся и принялся считать, а ребята рванули в разные стороны по участку. До гостевого домика мы с Ксюшей добежали вместе и остановились за углом.

– В комнатах первым делом будет искать, – сказала я.

– Да пофиг, – фыркнула она. – Придумали тоже! Носова – тормоз, и Аксенов туда же. Я вообще не хочу играть. Так можно?

Я пожала плечами.

– Пойду лягу в кровать и поваляюсь, пока не найдут, хотя у меня, конечно, немало вопросов накопилось к присутствующим.

– Отличная мысль! – подхватила она. – Гоу валяться!

Я проснулась в темноте от шумных отдаленных голосов, грохота музыки и смеха. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, где я нахожусь и почему. Соседняя кровать пустовала. Я подошла к окну. Лужайка возле большого дома подсвечивалась бело-голубыми лучами прожекторов. Огонь в мангале полыхал столбом, возле него мелькали темные силуэты. Чуть поодаль стояла еще одна оживленная группка людей. Празднование шло полным ходом. Почему меня никто не разбудил?

Включив свет, я поискала свой телефон. Но его не оказалось ни под подушкой, ни на комоде, ни в рюкзаке. Я перерыла обе кровати, слазила под них, проверила карманы немногочисленных вещей, обследовала пустые ящики комода. Телефона нигде не было! Прихватив со стула свитер, я вышла из комнаты и, завернув по дороге в ванную комнату на этаже, немного постояла перед зеркалом, приходя в себя. Лицо бледное, заспанное, волосы взлохмачены, макияж потускнел – выглядела я, мягко говоря, совсем не празднично.

Пришлось вернуться и потратить еще пятнадцать минут, приводя себя в порядок. Все это время я не переставала гадать, почему Ксюша меня оставила, не написала сообщение и куда делся телефон.

Приближаясь к большому дому, я заметила, что народу прибавилось, и громче прочих были слышны женские голоса.

– Ты где была? – первым меня поймал Веня. – Спала, да?

– Зачем спрашиваешь, если знаешь?

– Просто уточнил! – Он взял меня под руку. – Первую порцию шашлыка уже съели.

– Молодцы, – буркнула я.

– Но ничего, чуть позже будет вторая. А сейчас все собираются в баню, а потом в бассейн. Ты пойдешь?

– Не уверена.

– Да ладно тебе, весело, правда. Отличный день рождения, – сказал он так, будто я не час проспала, а приехала через два дня.

– А чем прятки закончились?

– Да ничем. Приехал Лу с девчонками, и все пошли их встречать.

Я заметила Ксюшу. Она стояла в окружении Матвея, Степы, Олежки и Чижика и сияла ярче, чем прожектор, освещающий площадку. Оставив Веню, я быстро подошла к ним.

– Ты почему меня не разбудила? – прерывая их игривую беседу, с ходу спросила я.

– Ой, Алис, ты проснулась? – Ксюша потянулась меня поцеловать, но я отступила в ожидании ответа.

– Прости! Ты так сладко спала. Я подумала, лучше тебе немного отдохнуть, – ласково проворковала она.

– Где мой телефон?

– Откуда я знаю!

– Ты не брала?

– Нет конечно.

– Его нет в комнате. Нигде нет.

– Странно. – Она резко перестала улыбаться.

– А ты уверена, что не оставила его? – Матвей кивнул в сторону дома.

– Или, может, он выпал, когда прятались? – предположил Степа.

– Я пряталась в кровати, – недобро ответила я и снова посмотрела на Ксюшу. – Когда ты ушла?

Она пожала плечами.

– Сложно сказать. Примерно минут сорок назад.

– То есть ко мне мог зайти кто угодно и забрать телефон?

– Ты серьезно? – Ксюша нахмурилась.

– Уверен, ты плохо искала, – по-деловому сказал Матвей. – Кому понадобилось заходить к тебе в комнату и забирать телефон?

– А давайте все вместе поищем Алисин телефон? – предложила Ксюша парням.

Олежка с Чижиком охотно закивали. Подруга заглянула Матвею в глаза так, словно они вместе.

– Пойдем!

Тот ответил ей теплой заинтересованной улыбкой.

– С тобой куда угодно.

Толпой мы направились в гостевой дом. По дороге к нам присоединились Веня и Тим.

– Что случилось? – поинтересовался Тим.

Я плелась позади всех и злилась на Ксюшу, на пропавший телефон и на себя, что так глупо заснула. Ничего особенного я, конечно, не пропустила, но внутренний голос, разбушевавшись, трубил о том, что это не к добру.

– Ищем мой телефон, – неохотно ответила я.

– Так он вроде на кухне был, – удивился Тим. – Там Ника томатный сок разлила, и лужа от него чуть не затопила телефон. Она стала спрашивать, чей это телефон, и Рома ответил, что твой. Она переложила его на подоконник.

Я остановилась.

– Но он был у меня, а когда проснулась, исчез.

– Значит, это чей-то прикол, – просто ответил Тим, – шутка.

– Шутка?

Мы оказались так близко друг от друга, что я резко вспомнила, что влюблена в него.

– Покажешь, где он?

– Запросто, – взяв меня за руку, Тим повернулся к большому дому, – только можешь вначале сделать для меня кое-что?

– Что?

– Улыбнись, пожалуйста!

Телефон преспокойно лежал на подоконнике, целый и невредимый. Быстро включив его, я проверила соцсети, фотографии, последние набранные номера. Но ничего, что могло свидетельствовать о том, что им пользовались без моего ведома, не нашла. Оставалось только гадать, действительно ли это шутка, как предположил Рощин, или кто-то пытался в нем что-то найти. Но что у меня можно искать? Какие секреты?

– Теперь все хорошо? – заботливо поинтересовался Тим.

– Да, вполне. Спасибо большое. Только нужно вернуть Ксюшу с Матвеем. Они, наверное, весь домик уже перевернули вверх ногами.

Тим по-доброму рассмеялся.

– Умеешь ты шухер навести.

– Слушай! – Я быстро огляделась и, не заметив никого поблизости, тихо спросила: – Почему ты отказался учить меня играть в шахматы? Я тебе совсем не нравлюсь?

Осторожно коснувшись пальцем моего лба, Тим провел линию вдоль переносицы, перескочив с кончика носа на губы, и замер, не сводя с них глаз.

– Есть разговор, но пока я к нему не готов. Давай чуть позже, потому что это надолго.

Мое сердце подпрыгнуло и заметалось.

– Хорошо. А когда?

– Сегодня, – ответил он, убрал руку за спину и снова заулыбался. – Иван Сергеевич, ну как вы?

– Все прекрасно! – Математик появился со стороны зала, где уже кто-то перешел к танцевальной части вечера. – Большое спасибо, что пригласили. С вами я просто оживаю. – Он и в самом деле выглядел очень довольным. Щеки порозовели, глаза блестели. – Как бы мне хотелось вернуться в свои восемнадцать. Тогда многого не понимаешь и не ценишь. Торопишься поскорее стать взрослым и попробовать все на свете: свободу, алкоголь, любовь и то, что, как кажется, сделает тебя полноценным. Но, увы, полноценный ты именно до того, как все это попробовал, пока еще принадлежишь только самому себе и немножко родителям. – Взяв с плиты медную турку, он заглянул внутрь: – К сожалению, апельсиновый кофе закончился. Ты ведь, Алиса, так его и не попробовала?

Я помотала головой.

– В таком случае я завтра сварю его специально для тебя.

– Хорошо. Спасибо.

Иван Сергеевич старался проявлять дружелюбие, но я не могла заставить себя ответить ему тем же. Его присутствие сковывало, и хотелось поскорее сбежать. Нужно было ему появиться в столь неподходящий момент!

– Ребята! Вы чего не танцуете? – Откуда ни возьмись выскочила Носова, вцепилась в мой локоть и потащила. – Пойдемте скорее!

Я бросила на Тима умоляющий взгляд в надежде, что он спасет меня, но он, многозначительно кивнув, пообещал присоединиться к нам, как только позвонит Матвею и отменит поиски моего телефона.

В детстве, проснувшись посреди ночи, мы пугаемся страшных очертаний наваленной на стуле кучи вещей, с ужасом прислушиваемся к загробным завываниям в канализационных трубах, дрожащими руками перелистываем картинки с монстрами, при этом спокойно способны засунуть палец в розетку, прислонить ладонь к раскаленному утюгу, взобраться на пирамиду из табуреток, чтобы исследовать содержимое коробки на шкафу. Реальные опасности нам еще неведомы, а бессознательный опыт, накопленный предками в течение многих тысячелетий, дает о себе знать с самого рождения. Однако, становясь старше, мы настолько привыкаем, что представлять угрозу может только объяснимое и наполненное здравым смыслом, что совершенно теряем бдительность, пренебрегая голосом шестого чувства и сообщениями, которые посылает нам мир.

К одиннадцати часам всеобщее веселье достигло апогея. Вся компания Лу, включая Проскурина, который привез их на своей машине, очень много пила и отрывалась по полной. Их было пятеро: Лу, Проскурин, Марго и Ника с Леной, но суеты и шума они привнесли столько, что казалось, будто возле дома Матвея проходит массовое народное гулянье. И не то чтобы это было плохо. Как бы я ни относилась к Марго и Лу, развлекать народ у них получалось гораздо лучше, чем у Жанны. Несмотря на слабые протесты Матвея, Марго организовала перенос танцплощадки на улицу, и тихий, готовящийся отойти ко сну дачный поселок накрыла лавина басов, ритмов и завываний. Лу с Проскуриным затащили повторно с собой в баню несколько парней, и те вывалились оттуда обмотанные простынями и дико веселые.

Майская ночь, хоть и довольно теплая, была далека от летней, однако им все было нипочем. Веня со Степой даже носились по лужайке босиком, норовя сорвать друг с друга простыни. Лу, явно демонстрируя рельефы тела, время от времени возникал среди танцующих, и Носова, смущаясь, пряталась за Рому.

На мангале обугливалась третья порция шашлыка. Неподалеку Проскурин с Иваном Сергеевичем обсуждали машины.

Матвей настойчиво обхаживал Ксюшу, и они то присоединялись к танцующим, то перемещались на качели, то уходили в дом и возвращались с тарелкой фруктов или очередным бокалом. Я не вмешивалась. Уж лучше Матвей, чем она переключится на Лу. А вот Тима нигде не было видно. Потанцевав немного со всеми, я побродила по первому этажу дома, но Тима не нашла. Если бы он не сказал, что хочет поговорить со мной, я столько о нем не думала бы, но теперь только и смотрела на часы, гадая, о чем же все-таки пойдет разговор.

«Хочешь сегодня встретиться со мной?» – снова написал Гудвин, добавив перевернутый смайлик. Что ж, к этому я была готова. Скорей всего, Тим понимает, что я догадалась обо всем, поэтому долгих объяснений не потребуется. Но, по всей вероятности, было что-то еще – некая тайна, объясняющая причину его перевоплощения в Гудвина и того, почему он медлил, зная, что нравится мне.

«Конечно», – ответила я. «Отлично. Тогда жди».

Я надеялась, что он скажет, где мы можем встретиться, но он просто пропал из Сети. Я вернулась к остальным. Играл рэп-медляк «Захлебнуться весной», и парочки покачивались в такт его драматического припева.

– Пошли! – Кто-то вдруг подхватил меня на руки и, опустив на пол в кругу танцующих, прижал изо всех сил к себе. Уткнувшись носом в широкую грудь, я чуть было не задохнулась. Волосы застилали обзор, перед глазами маячили лишь пуговицы белой рубашки. Одна его рука обхватывала талию, ладонь другой с силой вжималась между лопаток. Казалось, он намеревается меня раздавить. Я едва переставляла ноги, повинуясь его движениям. Даже при всей моей симпатии к Тиму это было слишком грубо и неприятно. Собравшись с силами, я выставила вперед ладони и, оттолкнувшись, подняла голову. К моему облегчению, это был не Тим.

– Обалдел? – Я попыталась высвободиться. – Что ты творишь? Мне же больно!

– Все нормально, – сквозь зубы процедил Матвей.

Его щеки полыхали гневом, губы зло искривились, темный, полный ярости взгляд метал молнии, целясь куда-то за мою спину.

– Можно хотя бы так не давить? – Сообразив, что происходит нечто из ряда вон выходящее, попросила я.

Матвей молча ослабил хватку, и мне удалось оглядеться. Причина его бешенства выяснилась сразу: в паре шагов от нас, тесно прильнув к обнаженному торсу Лужникова, танцевала Ксюша. Его высветленные пряди касались ее лица, а руки гуляли по всей спине вверх-вниз.

Грубоватая циничность песни более чем соответствовала ситуации. Марго, сцепив руки в замок на шее Чижика, не сводила с них глаз, а чуть поодаль, с выражением полной отрешенности застыл Иван Сергеевич. Он смотрел прямо, но, казалось, ничего не видел. Рома, находящийся в этот момент на другом конце импровизированного танцпола, тоже пристально наблюдал.

Я чувствовала, как мышцы Матвея напряжены, еще немного – и он готов кинуться на Лу.

– Не злись, – сказала я ему как можно мягче, – все немного не так, как ты думаешь.

– Мне не надо думать, я не слепой, – глухо прорычал он. – Или она нарочно меня выводит?

– Не нарочно. На самом деле ты ей очень нравишься. Честно! Она просто боится.

– Чего боится? – Он наконец посмотрел на меня.

– Того, что между вами может произойти.

– Если ты считаешь меня идиотом, то сильно ошибаешься. Не знаю только, кого из них я хочу убить первым.

– Матвей, послушай, можешь мне не верить, но я клянусь, что она сейчас чудит только оттого, что не хочет, чтобы случилось нечто плохое.

– Правда? – Он делано расхохотался. – Это какое-то новое оправдание разврата?

– Просто у Ксюши есть такая особенность: она может предчувствовать будущее. Это звучит странно, но я тебя не обманываю. Ей кажется, что, если она начнет с тобой встречаться, это закончится нехорошо.

– Это закончится нехорошо прямо сейчас! – Матвей остановился, и я увидела, как Марго, отпихнув Чижика, метнулась к Ксюше, схватила за волосы и резко дернула.

Ксюша вскрикнула, Лу сгреб ее в охапку, закрывая от новых нападок своей девушки.

– Я тебе обещала, тварь, что все волосы выдеру?! – завопила та, остервенело стараясь достать Ксюшу.

Мы с Оболенцевым кинулись к ним. Я попыталась оттащить Марго, а он, вместо того чтобы сгладить конфликт, силой вырвал Ксюшу из рук Лу и, не давая прийти в себя, влепил звонкую пощечину.

– Предчувствие у тебя, да? Будущее ты видишь? – перекрикивая музыку, проорал он. – А я тебе скажу, какое тебя ждет будущее!

– Тихо-тихо, – схватил его за плечо Лу, но разъяренный Матвей словно только этого и ждал, потому что тут же с разворота двинул ему в лицо кулаком. Лу, которому было не привыкать к потасовкам, немедленно ответил.

Началась неразбериха, тут уже подключились все: Рома, Проскурин, Чижик, Степа. Они кричали, толкались, завязалась еще одна драка, но я уже совершенно не могла разобраться в происходящем. Лена с Никой увели бьющуюся в истерике Марго. С трудом отыскав всхлипывающую Ксюшу, я обняла ее за плечи и предложила отвести в дом, но она вдруг с неожиданной злостью оттолкнула меня.

– Предательница! Видеть тебя не хочу!

Кусая губы, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Волосы торчали во все стороны, тушь размазалась, вид у нее был жалкий, но воинственный.

– Ксюш, ты о чем? – растерялась я. – Чего ты на мне срываешься?

– Ты на фига ему все растрепала?

– Что растрепала? О чем вообще речь?

– Ты сказала, что у меня предчувствие.

– Да, сказала, но никто же это не понимает буквально. Я хотела его остановить, потому что выглядело так, будто ты делаешь это нарочно.

– Вы обалдели? – К нам подлетел Рома. – Дуры недоделанные! Вам сказали сидеть дома?! Нет, блин, приперлись, идиотки!

– Да пошел ты! – срываясь, закричала Ксюша. – И ты пошла на фиг!

Как только она умчалась в гостевой дом, музыка выключилась. Все, разбившись на группки, обсуждали случившееся. Отовсюду доносились обрывки фраз «Сама виновата», «Ему не стоило», «Жаль, что их разняли» и всякое в том же духе.

Испепеляя друг друга взглядом, мы с Ромой молча постояли, и он поспешил к своей драгоценной Жанне, которая уговаривала Ивана Сергеевича отдать ей бутылку вина. И тут я заметила Тима. Он вышел с неосвещенной части участка и быстрым шагом шел к нам. Я выскочила навстречу, подбежала и обняла.

– Что случилось? – удивился он.

– Матвей ударил Ксюшу и подрался с Лу. А потом она накричала на меня и несправедливо обиделась. Рома тоже наехал.

– Как увлекательно тут у вас, – Тим погладил меня по волосам.

– А ты где был?

– По телефону разговаривал. Из-за музыки пришлось отойти подальше.

– Ты хотел поговорить? – Я с надеждой поймала его взгляд. Сейчас он нужен мне больше, чем когда-либо.

Но Тим нахмурился.

– Сначала я поговорю с Матвеем.

– При чем тут он?

– При том, что ударить девушку отвратительно. Как бы она ни поступила, – заявил Тим со всей серьезностью. – Я считаю, что ему необходимо немедленно извиниться.

– Ты прав! – То, как он это сказал, тронуло меня до глубины души. – Но может, отложишь это на потом? Все равно Матвей еще злится и не послушает тебя.

– Нет, никаких «потом». Терпеть не могу конфликты подобного рода.

– Конфликты? Ты сказал, конфликты, да?

– Ну да. А что?

– Просто… Я хотела сказать, что догадалась.

Взяв меня за обе руки, он несколько секунд смотрел в глаза, потом отпустил.

– Я скоро.

Обогнув дом по садовой дорожке, освещенной маленькими лампочками на солнечных батареях, я вышла к главному входу. Меня трясло. Я действительно ляпнула Матвею лишнее, но он все равно ничего не понял, а чтобы предположить, чем могут закончиться Ксюшины выкрутасы, не требовалось быть провидцем. Я пыталась спасти подругу, а степень моей вины не шла ни в какое сравнение с ее поступками. Вместе с тем я прекрасно понимала, что она просто психанула и ей нужно время, чтобы успокоиться и переварить случившееся. Вообще, Ксюша отходчивая, и, вполне возможно, если Матвей извинится прямо сейчас, то через полчаса мы уже будем смеяться над тем, что случилось.

Дойдя до забора, я обнаружила, что калитка не заперта. И, если помнить о знаках, то это определенно выглядело как приглашение.

Песчаная дорога расходилась в две стороны. Фонари на обочинах тускло светили, и после криков и музыки, казалось, здесь стояла абсолютная тишина. Пахло сиренью и дымом. На густом темном небе мелким бисером рассыпались звезды. Подняв к ним голову, я глубоко вдохнула и, обогнув припаркованную возле забора машину Проскурина, медленно побрела по желтому песку.

– Ого! Серова? Меня ищешь?

От неожиданности я вздрогнула и обернулась на голос Ершова, прозвучавший со стороны большой березы, росшей напротив соседей Оболенцева, но его самого не увидела.

– Что там у вас за шум? – от дерева отделился сливавшийся с ним силуэт.

– Ничего особенного, – желанием пересказывать случившееся я не горела и задерживаться не стала, прошла мимо, но тут же услышала за спиной шаги.

– Ты чего грустная?

– Хочу побыть одна.

– А я хочу с кем-нибудь поговорить.

– В доме полно народу.

– Зачем идти в дом, если ты уже здесь?

Я резко остановилась. В свете фонаря он напоминал существо из демонологической мифологии: духа березы, из которой вышел, или хранителя этой дороги. Стройный, острый, криво улыбающийся, испытывающий на мне магию своего гипноза. Волосы торчком, руки небрежно засунуты в передние карманы джинсов. Из-под черной ветровки, словно из самой глубины его самого, светилась белым рубашка.

– Чего пристал?

– Еще даже не пытался.

– Пожалуйста, не ходи за мной!

– Но у тебя глаза на мокром месте, и ты вот-вот разревешься.

– Неправда.

– Точно. Я же вижу, ты едва держишься.

Пока он этого не произнес, мне казалось, еще немного – и все уляжется. Я прогуляюсь, подышу счастливым майским воздухом, найду объяснения происходящему и успокоюсь.

Но удивительным образом его слова всколыхнули одновременно все чувства сегодняшнего дня: злость на Ксюшу за несправедливое обвинение, разочарование от несостоявшегося разговора с Тимом, беспокойство о пропавшем телефоне и даже стыд за обман Мартова.

Неожиданно для себя я всхлипнула. Утерла нос ладонью и поспешила прочь, чтобы окончательно не раскиснуть, но Ершов не отставал.

– Нет ничего стыдного в том, чтобы себя пожалеть.

На плечо легла рука.

– Не трогай меня, Ершов! – Я со злостью повернулась к нему, и тогда он просто обнял меня, прижав мою голову к своему плечу.

– Ничего, поплачь! Так всегда легче.

Его внезапная человечность и теплота подействовали на меня странным образом. Я размякла и, даже не пытаясь высвободиться, горько расплакалась, как от детской пустой обиды, когда, разбив коленки, ругаешь «плохой пол», который сделал тебе больно.

– Ну как? – Минут через пять он отстранился.

На вороте его рубашки расползалось мокрое пятно со следами черной туши.

– Кажется, лучше. – Я пошарила в карманах. – У тебя нет платка?

– Есть это. – Он достал небольшую стопку салфеток.

Высморкавшись и вытерев насухо лицо, я попыталась освободиться от продолжающих обнимать меня рук, но они сжались сильнее.

– Хватит, – я пихнула его ладонями в грудь, – отпусти!

– От тебя пахнет жасмином! – Он понюхал мою шею и волосы, на утешение это уже похоже не было.

– Я сейчас заору! – предупредила я.

– Я бы это послушал, – прошептал он на ухо.

– А-а-а! – закричала я, и он, расхохотавшись, отпустил.

Мой голос разнесся по всей округе, но со двора, где уже снова играла музыка, никто не вышел.

Ершов достал из кармана самокрутку и протянул.

– Что это?

– Косяк, что же еще?

– Травка?

– Угу.

– Ты совсем? – На секунду я даже забыла о его приставаниях. – Здесь Иван Сергеевич, а ты притащил наркотики.

– Пфф… – Он осклабился. – Какие же это наркотики? Это лекарство. Бери, станет легче.

– Ну уж нет! – Я снова предприняла попытку уйти, но он, схватив меня за плечи, потянул к березе, где обнаружилась узкая деревянная лавочка-доска.

– Садись. Успокойся. Расскажи, что случилось! – Устроившись на краю доски, он закинул ногу на ногу и закурил.

– Ничего особенного, – садиться я не стала, но не ушла. – Матвей подрался с Лу из-за Ксюши.

– А, ну это ожидаемо. И кто победил?

– Их разняли.

– Тоже предсказуемо. Что же тебя в этом расстроило?

– То, что Ксюша, не разобравшись, накричала на меня, как будто я виновата.

– А ты?

– А я не виновата. Наоборот, хотела оправдать ее.

– И как?

– Сказала Матвею то, чего не должна была говорить.

В ветвях прямо над нами переливчатой трелью закатился соловей. Мы подняли головы и замолчали, прислушиваясь к его самозабвенному пению.

– Ты в какой универ собираешься поступать? – перевела я тему.

– Пока не решил. – Ершов все еще всматривался в крону березы, силясь увидеть соловья.

А я, воспользовавшись возможностью, разглядывала его. По красоте он, конечно же, не мог сравниться ни со скандинавской брутальностью Рощина, ни с мрачной привлекательностью Мартова. Но странная химия, из которой Ершов, казалось, состоял целиком, воздействовала на меня не лучшим образом. Так произошло и на том праздновании Нового года, и пару раз до него.

– Как не решил, если меньше месяца осталось?

– Времени полно.

– Если бы ты не учился в матклассе, я тебе поверила бы. Но вы все повернутые на карьере, поэтому ты точно врешь.

– Фу, «врешь». – Он посмотрел на меня с укором. – Какое грубое слово. Теоретически я мог бы уйти от ответа, но сейчас я откровенен как никогда. У меня есть выбор: поступить туда, куда хочет мама либо куда хочет папа, или всех послать и уехать куда-нибудь далеко-далеко разводить кроликов.

– А что, мама с папой договориться не могут?

– Представляешь, нет. Они уже пятнадцать лет ни по одному поводу договориться не могут. Только ссорятся бесконечно, на чем и держатся.

– Но если ты не хочешь никуда поступать, то зачем пошел в маткласс?

– У меня есть способности. – Выпрямив спину, он снова смотрел на меня. – Кстати, ты знаешь, что если человек живет и не использует свои способности, то по христианским меркам это считается грехом?

– О, класс. Получается, если у тебя никаких способностей нет, то ты и не грешишь?

– Способности есть у всех, просто некоторые тратят полжизни, чтобы их в себе найти. А обнаружив, уже не хотят ничего менять.

– А если это нехорошие способности? – Я все же села рядом с ним. – Их тоже нужно использовать?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… – Мне хотелось сказать о своем умении, но, чтобы снова не проколоться, пришлось импровизировать. – Предположим, ты можешь читать мысли другого человека или сам внушать их – это же плохое умение.

– О-о-о, это прекрасное умение, – понизив голос, протянул он.

Зря я привела именно такой пример, потому что, будто воспользовавшись моей подсказкой, он перекинул ногу через лавочку и, оседлав ее, уселся, уставившись на меня тем самым взглядом, от которого появлялись мурашки.

– Но это ведь неэтично. Мне кажется, это даже хуже, чем насилие.

Пора было уходить, но я отчего-то продолжала сидеть, не находя в себе сил пошевелиться.

– Ничего подобного! – Он придвинулся ближе. – Ты только представь, каким прекрасным стал бы мир, если бы все люди думали одинаково. Пусть даже с помощью внушения. Никто ни с кем не спорил бы и не ругался. Все помогали бы друг другу и шли к единой цели. Величайший прорыв для всего человечества!

– Тогда мы превратились бы в муравьев.

– И что с того? Главное – все были бы довольны и счастливы. А так мы обречены на вечное бестолковое метание, которое никому не приносит ни пользы, ни радости. Поиски смысла, способностей, неудовлетворенные желания…

– Ты нарочно это делаешь или оно само так получается? – Я попыталась встать, но он придержал меня за колено.

– Что получается?

– Вот так смотришь на человека. Это какой-то гипноз? Внушение?

– Не понимаю. Как это я смотрю?

Рассмеявшись, он подался вперед, и его лицо оказалось слишком близко. Еще секунда – и поцелует. Пытаясь вспомнить, на что похожи его поцелуи, я затаила дыхание.

– Значит, вот так, да? – Перед нами возникла высокая темная фигура.

– Кирилл? – Я опешила. – Что ты тут делаешь?

– То же, что и все. – Голос Мартова звучал ровно, но он явно едва сдерживался. – Развлекаюсь.

– Это правильно, – усмехнулся Ершов, ничуть не удивившись его появлению. – Хочешь косяк?

– Нет! – Мартов протянул мне руку, предлагая встать. – Отпусти ее.

– А я и не держу! – В подтверждение своих слов Ершов поднял руки, и я быстро вскочила.

Мартов был как бомба с часовым механизмом – вот-вот и взорвется. Дыхание тяжелое, взгляд убийственный, напряжение зашкаливает. Но трогать Ершова он не стал, лишь предупредил, перед тем как отвести меня в сторону.

– Если что, теперь я здесь.

– Ого, – хохотнул Ершов, – секс-контроль?

Мартов не ответил.

– Иди в дом! – Кирилл подтолкнул меня в спину.

– Ты совсем больной? – Когда первая волна удивления прошла, меня захлестнуло негодование. – Зачем ты приперся сюда? Следить за мной?

– Защищать тебя.

– Неужели ты не понимаешь, что это уже перебор? Я тебя ни о чем не просила. Это реально ни в какие ворота не лезет!

– Я понимаю! – Он покорно склонил голову. – Но, пожалуйста, иди в дом.

Продолжая подталкивать, он довел меня до калитки.

– Ой, – спохватилась я вдруг, – телефон, кажется, на лавочке оставила.

– Опять? – Мартов нахмурился.

– Да! Погоди, я быстро.

Последние слова я бросила уже на бегу. Подлетела к Ершову и, наклонившись к уху, прошипела:

– Умоляю, давай сбежим!

Тот понимающе кивнул.

Стараясь двигаться как можно бесшумнее и держась за кустами в тени заборов, мы прокрались до поворота на другую улицу, свернули и помчались изо всех сил. Неслись так, что уши закладывало, и даже если Мартов, обнаружив наше бегство, что-то кричал, я бы все равно не услышала.

Вскоре мы уперлись в сетчатую ограду, замедлились и пошли вдоль нее. Фонари горели через один, то выхватывая из ночи наши тени, то погружая в нее целиком. Неожиданно, когда мы проходили мимо, один из погасших фонарей внезапно ожил, тускло замигав оранжевой лампочкой. Ершов остановился под ним.

– Ты чего? – удивилась я.

– Это знак! – Кивнув на фонарь, он огляделся и шагнул в темноту. – Здесь калитка. Идем?

Я с облегчением выдохнула. Люди часто говорили подобное в обыденном, ничего не значащем смысле, совершенно не понимая, насколько они близки к правде.

За калиткой обнаружилась едва различимая тропинка через поросший сухим прошлогодним борщевиком пустырь. Ершов шел впереди, я следом.

Над нами раскинулось высокое, усыпанное крошечными зыбкими звездочками небо.

Справа виднелась темная полоса леса, где самозабвенно заливались соловьи. Слева в сизом ночном тумане проглядывали черные очертания одиноких домиков с острыми крышами, и чем ближе мы к ним подходили, тем неуютнее становилось. Дурных предчувствий я не ощущала, но место выглядело жутким.

– Подожди, – окликнула я Ершова, – мы вообще куда?

Он не остановился.

– Сбегаем. Ты же сама хотела.

– Но мне здесь не нравится.

То и дело задевая локтями толстые стебли борщевика, я вздрагивала, словно меня кто-то хватал.

– Боишься? – поинтересовался Ершов, оглядываясь. – Думаешь, там кто-то живет?

– Давай туда не пойдем.

– Не бойся! – Он поймал меня за руку. – Там ничего страшного нет. Это брошенные дома. Развалюхи.

Ближайший к нам дом был обнесен покосившимся забором-штакетником, одна секция которого, отвалившись, валялась в траве.

Ершов потянул туда. Сделав еще пару шагов, я остановилась. Кроссовки и штанины до колен пропитались влагой.

– Я хочу обратно.

– К Мартову? – Он повернулся ко мне.

В темноте его острый нос, искривленное очертание губ, рваные, словно в аниме-отрисовке, перья волос сделались зловещими.

– Или к Тиму?

– Просто отсюда.

– Здесь нам никто не помешает. – Он потянул меня к дому, и я, запнувшись об отломанный штакетник, чуть не упала. Но Ершов удержал меня и, подхватив под мышки, перенес на прогнившие ступени, из распахнутой двери дома сильно пахло сыростью и гнилью.

– Все, Ершов, хватит! – Я шлепнула его по руке. – Идем обратно.

– Хочешь, я первый туда зайду, чтобы ты убедилась, что там нет никаких монстров?

– Я боюсь не этого дома, а тебя.

– Вот как? – Он замер на прогнившей ступеньке, и она затрещала. – Но ты же хотела сбежать со мной.

– Я лишь хотела сбежать от Мартова!

– То есть это не то, что я подумал? – Он криво ухмыльнулся.

Я огляделась, присматривая путь к отступлению.

– Мне показалось, ты собиралась со мной целоваться и хочешь продолжить.

– Тебе показалось.

Издевательски расхохотавшись, он в два счета оказался возле меня.

– Думаешь, я затащу тебя в дом, изнасилую, а потом задушу? Вернусь и свалю все на Мартова?

– Боже! – Я попятилась. – Ты совсем больной, Ершов?

– Но тебе же хотелось, чтобы я тебя поцеловал?!

– Отпусти меня!

– Просто ответь.

– Перестань, или я закричу!

– Кричи. Здесь никто не услышит.

Я с силой оттолкнула его. Сделала два осторожных шага назад и что было сил рванула. Страх сжался комком в животе, дыхание сбилось. Я неслась, ожидая, что вот-вот он накинется на меня сзади. Однако ничего не произошло. Возле калитки я обернулась. Поросшее борщевиком поле все так же утопало в сером тумане, острыми треугольниками торчали из него черные крыши, но за мной никто не гнался.

Выскользнув через калитку на освещенную дорогу, я вдруг отчетливо поняла, что совершенно не помню, откуда мы к ней вышли. Со всех сторон тянулись заросшие кустарниками заборы, и через один горели фонари.

Я достала телефон.

– Тим, это Алиса, я тут заблудилась немного, ты не мог бы меня найти?

– Где заблудилась? – Голос Рощина тонул в грохочущей на заднем плане музыке.

– Среди дач. На улицах.

– Включи локацию и стой, где стоишь. Сейчас приду.

Калитка, из которой я вышла, скрипнула, хрустнул под ногами камень, и на дорожке появился Ершов. Руки по обыкновению в карманах, походка небрежная.

– Одному там делать нечего, – сказал он. – А ты чего еще здесь?

Он остановился напротив меня.

– Просто! – Признаваться, что заблудилась, не хотелось.

– Передумала? Скажи честно, хотела вернуться ко мне?

– Нет!

– Чего-то ты темнишь! – подозрительно прищурившись, он наклонился, заглядывая мне в глаза, и голову снова окатило жаром.

– Перестань так смотреть!

– Как? – В его зрачках блестели отсветы дрожащего фонаря.

– Как будто ужасные фантазии насчет дома тебя еще не оставили.

– Так то были твои фантазии! – Казалось, он не мигал. – Но имей в виду, Серова, ты ходишь по самому краю, того и гляди сорвешься.

– Опять угрожаешь? – пробормотала я, не понимая, что происходит.

Даже если я не ждала бы Тима, все равно не смогла бы сдвинуться с места. Между нами оставалось расстояние не меньше шага, но Ершов, не двигаясь, будто приближался ко мне.

– Вводить людей в искушение очень опасно, – сказал он или словами, или, может, взглядом, и я подалась вперед. Мне очень нужно было прикоснуться к нему. То ли для того, чтобы рассеять страх, то ли чтобы удостовериться, что его угрозы – очередная ирония, а может, убедиться, что он живой, теплый и человек. Что все, что я чувствую, – это не то, чем кажется. И его поцелуй… Ершов был прав, я хотела, чтобы он случился.

Он провел ладонью по лицу, точно снимая пелену.

– Будь осторожна, Алиса, – отступая, сказал он по-доброму, – и не сбегай с кем попало.

Слева послышались шаги. Однако парень в светлой рубашке появился справа. Шел он быстро, по-деловому, а увидев нас, замедлил ход, тогда как шаги слева стали громче, и почти одновременно с Тимом в свете фонаря нарисовался Мартов.

– О-па, – приветствуя их, Ершов развел руки в стороны, – прям-таки встреча на Эльбе.

– Я думал, ты одна, – удивился Тим, – Кеша ведь знает, как вернуться назад.

– Мы ходили смотреть заброшенный дом, – ответил Ершов, – я предложил Алиске изнасиловать ее и убить, но она не согласилась, поэтому я не стал.

Ничего не ответив, Тим взял меня за руку и повел прочь от них.

– Все нормально? Кеша тебя не обижал? – поинтересовался он на ходу.

– Нет. Просто пугал.

– Придурок! – Тим обнял меня за плечи.

Я не возражала.

– Как там обстановка? Успокоились?

– Все в порядке, если не считать того, что Рома подрался с Проскуриным и они уехали.

– А что случилось?

– Я не видел. Но насколько мне известно, причина та же.

– Ксюша?

– Ну да.

– А она как?

– Матвей ушел к ней извиняться, и после я их не видел. Мы с ребятами играли в дартс.

Тим был в одной рубашке и время от времени зябко ежился, прижимая меня к себе.

– Ты замерз?

– Нормально. Проветрюсь как раз.

– Все-таки мы зря, наверное, приехали, – сказала я. – Рома не хотел. Предполагал, что будет какой-нибудь скандал.

– Да, он говорил. Обиделся на Матвея, что тот его не послушал, зато теперь злорадствует.

– Рома не такой. Он не любит ни с кем ссориться.

– Я тоже.

– А как ты относишься к конфликтам? – заинтересовалась я.

– В смысле?

– Ну конфликт – это не ссора, правда? – Я изо всех сил старалась уловить на его лице хоть малейший признак замешательства или признания, но в нем ничего не изменилось – та же легкая приветливая улыбка и мягкая забота в глазах.

– Верно, – Тим кивнул, – есть даже такая штука – теория конфликтов, а теории ссор нет.

– Что за теория конфликтов?

– Ее смысл в том, что вся жизнь людей построена на конфликтах, и если бы их не было, то ничего в жизни не развивалось бы. Это я упростил. Но по сути так. Конфликт порождает необходимость доказать правоту и добиться своей цели, а это ведет к прогрессу.

– Ничего себе. Каких только теорий не придумано!

Мы шли довольно быстро, но разговору это не мешало.

– Мне больше нравится теория игр, – продолжил он.

– А это что такое? Про шахматы?

– Нет, тоже про жизнь. Как логически вычислять оптимальные поступки. Поиск игровых стратегий, способных обеспечить наилучший результат в любой ситуации, где присутствует конфликт.

– Не понимаю.

– Приведу классический пример. Называется дилемма заключенного. – Увлекшись, он выпустил мое плечо и принялся размахивать руками. – Короче, арестовали двух преступников, посадили в отдельные камеры, и каждому из них предложили три варианта развития событий. Первый: если никто из сообщников не признается в преступлении, то оба получат самый маленький срок, предположим, год. Второй вариант: если один сообщник сдаст другого, то тогда его отпустят на свободу, а его подельник сядет на всю жизнь. И третий: если оба сдадут друг друга, то заработают одинаковое наказание – три года заключения. Дилемма заключается в том, что ни один из них не знает, что выберет другой.

Он с интересом посмотрел на меня.

– Что думаешь?

– Не знаю. Наверное, им нужно обоим молчать. Да, они понесут наказание, но небольшое.

– А как они узнают, что решил второй? Вдруг первый будет молчать, а второй его сдаст и выйдет на свободу, а первый сядет пожизненно?

– Здесь есть правильный ответ или просто варианты?

– Правильный ответ, – тон Тима приобрел назидательность, – если один сдаст другого, то он как минимум обезопасит себя от пожизненного.

– Получается, что верное решение – предательство? – удивилась я.

– В их случае да. Но есть различные стратегии сотрудничества, которые при условии…

Я резко преградила ему путь.

– А если бы я спросила: «Ты ли Гудвин?» – что тебе выгоднее: соврать или признаться?

Тим убрал спадающую на лицо прядь волос за ухо.

– Ты неправильно поставила вопрос. Нужно так: что тебе выгоднее – признать, что ты Гудвин, или отрицать это?

Взгляд у него был не столь будоражащий, как у Ершова и не давящий, как у Мартова, а прямой и открытый. Взгляд человека, с которым не страшно заплыть на глубину. И мне представилось, что его поцелуй должен быть с привкусом моря и сангрии.

Приподнявшись на цыпочки, я потянулась и поцеловала его в губы, но они оказались плотно сжаты.

– Что-то не так? – Мой голос дрогнул, я была не в силах скрыть разочарование. – Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, – ответил он едва слышно.

– Тогда почему не хочешь меня поцеловать?

– Не сейчас, – сухо отозвался Тим.

– Что не сейчас? Объяснение или поцелуй?

– И то и другое.

– Ты боишься Мартова?

Злость на Кирилла вспыхнула с новой силой, но теперь она готова была перекинуться и на Тима. В ответ он положил руки мне на плечи и развернул спиной к себе. В нескольких шагах от нас, задрав голову к звездному небу, стоял Иван Сергеевич.

– Шикарный воздух, – сказал учитель, заметив, что мы на него смотрим. – После зимы – настоящая сказка. Боже мой! Птицы, звезды, а пахнет как головокружительно! Вы чувствуете?

– Прекрасный вечер, – согласился Тим, браво выпрямляя спину, – даже в рубашке не особенно холодно.

– А тебе, Алиса, как? – скрестив руки на груди, Иван Сергеевич нетрезво покачивался. – Нравится?

– Да, все отлично, – ответила я так, словно это была его вечеринка, а не Матвея.

– Хорошие у меня ребята? – Обхватив Тима за шею, он фамильярно похлопал его по щеке. – Вот какие красавцы – один другого лучше. Правда?

– Угу, – промычала я, чувствуя еще большее смущение, чем когда резали овощи.

Тим под его рукой улыбался с терпеливой покорностью.

– И кажется, что вся жизнь впереди и получить от нее можешь что угодно. Любые удовольствия и блага. А потом еще и еще. Как из бездонного колодца с сокровищами, черпай и черпай сколько влезет и даже больше. Тешь себя иллюзией, что все это никогда не закончится. Считай, что ты вечен. Люби людей, пока не прозрел. Будь глуп, слеп и счастлив. Загадывай желания на падающие звезды.

Рассмеявшись, он обнял за шею и меня. Вышло у него это неловко и грубо. Я поморщилась, но промолчала. Рукав его ветровки касался моего лица, и избавиться от него хотелось сильнее, чем от неожиданной близости математика.

– Женщины, – задумчиво проговорил он, – вечно в погоне за тем, чего не в состоянии постичь. Примитивные интересы и ограниченность восприятия. Взять, к примеру, варваров. Тоже ведь, казалось бы, люди. Но дикие, неразвитые, ослепленные жаждой выживать. Животные инстинкты уничтожили высокоразвитую империю.

С трудом преодолевая желание скинуть его руку, я посмотрела на Тима, и тот, перехватив мой взгляд, моргнул, давая понять, что нужно просто обождать и дать учителю выговориться.

Однако внутренняя паника разгоралась. Пьяная болтовня Ивана Сергеевича меня совершенно не беспокоила, но от его локтя на моей шее по телу пробегали мурашки отвращения, словно от извивающейся на плече змеи, толстой и мерзкой, готовой в любой момент придушить.

Свет фонарей расплывался, превращая ночную улицу в узкую извилистую желтую дорогу, в конце которой где-то далеко-далеко высился изумрудный замок.

Почему Гудвин? Исполнитель желаний или проходимец, прикидывающийся волшебником?

Отчего я не догадалась об этом спросить? Имело ли его имя вообще какой-то смысл?

– Иван Сергеевич, идемте в дом!

Внезапно давление руки на шее ослабло, а вместе с ним рассеялся и запах перегара, смешавшийся с кофейным запахом. На мне больше никто не висел. Подхватив математика под мышки, Ершов снял его с меня, заодно освобождая и Тима.

– О! Иннокентий! – обрадовался Иван Сергеевич. – А мы тут говорим о смысле жизни. Вот у тебя есть смысл жизни?

– Откуда у меня смысл, Иван Сергеевич? – отозвался Ершов, настойчиво ведя его к калитке. – Вы же меня знаете. Я как ветер – бессмысленное природное явление, возникшее от перепада температур или от взмаха крыльев бабочки. Просто есть, и все.

– Типичный варвар, – рассмеялся Тим, догоняя их и придерживая калитку, чтобы Ершов мог провести через нее совсем размякшего математика. – Животные инстинкты и естественная потребность выживать.

– Именно, – согласился Ершов, но, прежде чем скрыться за забором, обернулся и очень странно посмотрел на меня: с грустью и каким-то сожалением, словно мы больше никогда не увидимся. Но, возможно, это мне лишь показалось из-за света фонаря.

Когда калитка за ними захлопнулась, Тим привалился к ней спиной.

– Подождем немного. Пусть уйдут.

Возможно, настал тот самый момент для разговора, но романтическое настроение схлынуло. Все шло шиворот-навыворот.

– Нужно найти Ксюшу.

– Может, не стоит им мешать?

– Кому «им»?

– Ну… – Он хитро улыбнулся. – Им с Матвеем.

– Это вряд ли. У них ничего не может быть.

– Почему это?

– Потому.

– У вас какая-то договоренность между собой?

– Какая еще договоренность?

– Я не знаю. Просто в той вашей переписке, которую запостили в группу, она писала о нем только в превосходной степени.

Напоминание о слитой переписке заставило меня покраснеть, ведь в ней я восхищалась и им тоже. К счастью, в темноте Тим вряд ли это заметил.

– Ты мне нравишься, – сказал он, не сводя с меня глаз, – очень. Но я пока не знаю, что с этим делать. Просто… в старой школе у меня была девушка, с которой складывалось все очень серьезно, по-настоящему серьезно. Я ее очень любил.

Свесив голову и занавесившись волосами, он усмехнулся.

– С третьего класса. Но потом я перешел в вашу школу, а она осталась. Она просила не уходить, но родители настаивали, да я и сам видел, что в старой школе с математикой полный отстой, а мне нужно расти и развиваться, да и в том, что мои чувства к ней не изменятся, я не сомневался ни капли. Только… только я не успел проучиться в девятом и месяца, как неожиданно выяснилось, что у нее тяжелая форма лейкоза. Для меня выяснилось, сама она, конечно же, об этом знала, потому и не хотела отпускать меня. Понимала, что времени нам осталось всего ничего.

Его голос звучал печально. Я потянулась к нему и обняла.

– Как ее звали?

Он ответил не сразу:

– Катя. И я ужасно перед ней виноват.

– Не виноват. Люди не должны быть связаны друг другом, и потом, ты же не знал.

– Она могла сказать раньше, и я бы остался.

– Тогда получилось бы, что она тобой манипулирует, что тоже нехорошо.

– Это сложный вопрос, – выдержав паузу, сказал он, – но я виню себя не только за то, что ушел. Есть еще кое-что, что превращает меня в подлеца.

Тим замолчал, делая глубокий вдох.

– Ты не обидишься, если я расскажу тебе об этом позже?

Я так тесно прижалась к нему, что почувствовала биение сердца.

– Нет. Я все понимаю.

– Алиса! – Голос Мартова прозвучал, как осуждающий оклик мамы, застукавшей меня ночью возле холодильника.

Я совсем забыла про него. Сколько он простоял в тени кустов? С тех пор как они пришли с Ершовым? И все это время подслушивал наш разговор?

Тим вышел вперед, закрывая меня собой.

– Ты прекратишь уже лезть или нет?

– Нет! – Мартов тоже сделал шаг вперед.

– Какого черта ты вообще приперся?

– Сам знаешь.

– Ты Алисе уже осточертел. Отстань от нее!

– Только после тебя.

Тим пихнул его в грудь.

– Ну раз ты по-хорошему не понимаешь, придется объяснить…

Договорить ему Мартов не дал, ударив первым. Не сильно, но Тим отшатнулся, а потом кинулся вперед, схватил Кирилла за грудки и резко повалил в кусты.

– Перестаньте! – закричала я на них, уже не в силах различить, что там происходит.

Постояла немного, прислушиваясь к яростной возне в темноте, и ушла, громко хлопнув калиткой.

Дурные предчувствия оправдывались по полной.

Среди танцующих Ксюшу я не нашла. Не оказалось ее и в гостевом домике. Матвея тоже нигде не было – ни на кухне большого дома, ни в комнатах, ни в коридорах первого этажа.

Вернулись Тим с Мартовым. Оба живые, здоровые и вполне успокоенные. Подошли к Чижику и как ни в чем не бывало стали болтать с ним.

Я проскочила мимо, сделав вид, что не замечаю их. Тим, конечно, не был ни в чем виноват, и его печальная история, и то, что он осадил Мартова, тронуло меня до глубины души. Я уже почти не сомневалась, что Гудвин именно он. А писать стал по каким-то внутренним причинам, связанным с Катей, о которых не захотел рассказывать. Но с ним, как и с Мартовым, я решила разобраться позже. Необъяснимая тревога за Ксюшу усиливалась, а она для меня была важнее всех, вместе взятых. Вечер, обещавший быть веселым, превратился в нескончаемую череду беспокойства.

– Ты не знаешь, где твоя сестра? – Я с трудом добилась того, чтобы утопающий в широком кресле гостиной Рома, у которого на коленях радостно щебетала Носова, обратил на меня внимание.

– Без понятия, – зло буркнул он, – я с вами вообще больше не хочу иметь дела.

– Ребята, не нужно ссориться. – Жанна, как истинный посланник мира, хотела соединить наши руки, но Рома отдернул свою.

– А Матвей? – упрямо спросила я.

– Знаешь что? Когда мы укладывали Ивана Сергеевича в кровать, – сказала Жанна, – кажется, я слышала наверху их голоса. Но, возможно, мне послышалось и там был кто-то другой.

– Наверху – это где?

– Комната Ивана Сергеевича на втором этаже. Значит, на третьем.

– Это они. Матвей никому не разрешал туда ходить.

Свет в коридоре третьего этажа горел, но кругом стояла тишина, а темно-коричневые двери комнат были плотно закрыты. Осторожно ступая по мягкому ковровому покрытию, я подходила к ним и, прижимаясь ухом, прислушивалась. На третий раз повезло.

Я различила негромкий голос Матвея и Ксюшин сдавленный смех. Все в порядке, волноваться не стоило. И я уже собиралась уйти, как в комнате неожиданно заиграла музыка – телефонный звонок Матвея, я его слышала сотню раз: «Районы, кварталы, жилые массивы. Я ухожу, ухожу красиво…»

– Да? – недовольно ответил Оболенцев. – Я же сказал, разберитесь сами. Слушай, Степ, кончай названивать, я отключаю звонок до утра. Ты за главного. Все, давай!

– Что ему нужно? – спросила Ксюша.

– Ничего важного. Думаю, просто тебя потерял и изводится от ревности.

– Понятно.

– Ты огорчена?

– С чего бы мне огорчаться?

– Ну вы вроде дружите.

– Дружим – и этим все сказано, – отрезала Ксюша.

– Тебе еще налить?

– Да, пожалуйста.

Я заколотила в дверь, еще не до конца понимая, зачем и почему это делаю.

– Чего тебе? – передо мной предстал обернутый в простыню, как после бани, Матвей.

– У тебя есть пистолет? – выдала я, заглядывая ему через плечо и высматривая Ксюшу.

– Что? – опешил он.

– Мартова хочу пристрелить. Достал уже. Ты знаешь, что он приперся и успел подраться с Тимом?

Эта информация предназначалась для Ксюши. Я надеялась, что из любопытства она покажется. Однако ничего не произошло. Кроме того, что, скорчив недовольную мину, со словами «Меня это не касается» Матвей попытался закрыть дверь. Но я успела выставить ногу.

– Ксюш! – крикнула я в комнату. – Выйди поговорить, пожалуйста.

– Я же сказал, выше второго этажа не подниматься! – Матвей подался вперед, чтобы отодвинуть меня.

– У тебя сейчас простыня свалится! – Я нарочно дернула за край ткани и, пока он пытался удержать ее руками, оттолкнула его и проскочила внутрь.

Я ожидала увидеть подругу у него в постели в таком же полуобнаженном виде, но обнаружила ее полностью одетой, лежащей на животе поперек застеленной покрывалом кровати с бокалом красного вина и беспечно болтающей в воздухе ногами. У изголовья на подушках лежал огромный букет бордовых роз.

– Зачем ты здесь? – холодно спросила она, смерив меня тяжелым взглядом.

– Послушай, – я присела перед ней на корточки, – это какая-то ерунда. У тебя нет причин обижаться на меня. И я тоже больше не обижаюсь. Пойдем, просто поговорим. Я не хочу ложиться спать, не помирившись.

Я потянулась к ней, но она быстро села по-турецки и поставила бокал на прикроватную тумбочку. В воздухе всколыхнулся запах «лунного тепла».

Матвей молча подошел и встал сзади.

Ксюшино лицо за несколько секунд отобразило целую гамму чувств, но, подняв взгляд на него, она вдруг сделалась непривычно отстраненной.

– Ты предательница, – безапелляционно объявила она.

– Да я ничего такого не говорила. Клянусь! Спроси у него! – поднявшись на ноги, я посмотрела на Матвея.

Но тот равнодушно пожал плечами.

– Ладно, хорошо! – Я попыталась взять себя в руки. – Просто объясни, в чем конкретно заключается мое предательство?

– А еще ты обманщица! – Ксюша прищурилась, в ее миндалевидных глазах слезами блестела обида.

– Господи, да что ж такое? – Бросившись на кровать, я попыталась обнять ее.

Обычно этот способ всегда срабатывал. Мы обнимались, вместе плакали и неизменно мирились, но сейчас она метнулась от меня в сторону, как перепуганный кролик. Сбила с тумбочки бокал и, зацепившись ногой за покрывало, приземлилась прямиком в лужу разлившегося вина. Матвей кинулся к ней, помогая встать. Кусок простыни, пропитавшись вином, тут же приобрел фиолетово-красный цвет.

Меня затошнило. Так сильно, что продолжать выяснение было невозможно. Едва сдерживаясь, я вылетела из комнаты и, добежав до туалета на том же этаже, провела в нем, сидя на полу возле унитаза, бог знает сколько времени. Пару раз Матвей стучал в дверь и спрашивал, как я. Но я только мычала и всхлипывала. Сознание плыло, а тело, измученное желудочными спазмами, обессилело. Потом кое-как поднялась, умылась и позвонила Мартову.

– Приди за мной, пожалуйста. Я в большом доме на третьем этаже в туалете. Мне очень плохо.

Кирилл отнес меня в выделенную нам в гостевом домике комнату, помог раздеться и уложил в постель. После той новогодней ночи он был единственным человеком, перед которым я не стеснялась оказаться в таком виде.

– Я клянусь, что ничего не пила, – оправдывалась я, пока он разводил в стакане с водой какой-то лекарственный гель. – Это произошло внезапно. Наверное, что-то из продуктов. Скорей всего, рыба.

Но на самом деле я прекрасно знала, что еда тут ни при чем. Это очередной приступ внезапно вспыхнувшей тревожности, почти такой же сильный, как на уроке, когда Шалаев рассказывал о предсказавшем свою смерть математике.

– Выпей все, – Мартов протянул стакан мутной жидкости, от одного вида которой меня снова чуть не вырвало.

– Выпью попозже. Оставь на комоде.

– Нет, сейчас! – Он упрямо навис надо мной.

– Сейчас я на это смотреть не могу.

– Лечиться всегда неприятно, – опустившись рядом, он сам поднес стакан к моим губам. – Пей мелкими глотками, а если затошнит, вон ведро.

Только сейчас я заметила возле Ксюшиной кровати алюминиевое ведро с желтыми подсолнухами. И когда только он успел принести его?

К счастью, ведро не понадобилось. Жидкость на удивление приятно растеклась по желудку, и мне стало легче.

– Ладно, давай спи, – убедившись, что со мной все в порядке, Кирилл собрался уходить.

– Извини меня, – сказала я, когда он уже выключил свет и приоткрыл дверь.

Темный силуэт застыл на пороге.

– За что?

– За то, что я такая.

– Какая?

– Что не могу любить тебя так, как ты меня.

Несколько секунд он молчал, потом буркнул что-то вроде: «Ты ошибаешься», – и ушел. А я еще долго лежала, не в силах уснуть и прокручивая одно за другим события этого дня, переставляя их в разном порядке, вспоминая детали и пытаясь найти ответы.

Утром Ксюша не объявилась, но вещи ее пропали. Я проснулась поздно. Вставать не хотелось, хотя за окошком ярко светило солнце и кипела жизнь. С улицы доносился смех, в домике тоже кто-то смялся и топал, играла музыка. Я отлично выспалась и чувствовала себя прекрасно. Ярко-желтое однотонное белье на моей кровати пахло ванильным кондиционером. Страшно хотелось есть, однако валяться, разметав волосы по подушке, в ярких разливающихся по комнате лучах и не ощущать ни малейшей тревоги было так приятно, что казалось, я могу лежать, раскинувшись в позе морской звезды, целую вечность. В оконной раме ожила муха, по потолку бегали солнечные зайчики. Ночные происшествия уменьшились до глупых похождений и теперь вызывали улыбку: драка Матвея с Лу, побег с Ершовым к заброшенному дому, пьяный и дурной Иван Сергеевич, разборки с Ксюшей, странный панический приступ и наглухо непробиваемый Мартов, так трогательно позаботившийся обо мне.

Сунув руку под подушку, я достала телефон. От Ксюши сообщений не было. Только от мамы, интересующейся, когда мы возвращаемся, и от Гудвина: «Ночью заснуть так и не смог. Думал о сексе с тобой». И никаких смайлов или скобочек. Как факт, словно мы уже состоявшаяся пара или ведем виртуальный флирт. Но и то и другое не соответствовало действительности.

К тому же Тим еще окончательно не сознался. Впрочем, возможно, именно поэтому он позволял себе такое.

Откинув одеяло, я села, отыскала на ощупь в косметичке резинку для волос и только собрала передние пряди, как в дверь постучали и в комнату, не дожидаясь моего ответа, вошел Тим. В руках у него была дымящаяся чашка и тарелка с печеньем.

– Доброе утро! – весело сказал он. – Говорят, ты приболела, но, надеюсь, от кофе не откажешься.

– Не откажусь. Спасибо. – Я была немало удивлена.

– Как ты вообще? – поставив завтрак рядом со стаканом, из которого Мартов поил меня лекарством, он опустился на Ксюшину кровать.

– Нормально. Только еще не одета.

– Ах да, извини, – спохватился он, но с места не сдвинулся. – Мы со Степой планируем вызвать машину через час. У него в четыре репетитор. Ты с нами? Остальные собираются тусить до вечера.

– Скорей всего, с вами. Не хочу ехать на электричке. А Ксюша что говорит?

– Ксюша остается с Матвеем. За ним вечером отец заедет, проверить, не разнесли ли мы тут все.

Новость, что Ксюша поедет отдельно, меня ошарашила, но от комментариев я воздержалась.

– И как? Не разнесли?

– Насколько мне известно, нет. Мы с утра уже уборку сделали.

– Ты вообще спал?

– Почти нет.

– Почему?

– Не спалось.

Милая улыбка схлынула, а серые глаза прошлись по мне так, словно я была раздета. Бодрое утреннее настроение отозвалось во мне бурным приливом чувств. Быстро вскочив, я в мгновение ока уселась верхом Тиму на колени.

– Я получила твое сообщение.

– Какое сообщение? – Его руки легли мне на бедра, легонько их сжав.

– О том, что ты не мог заснуть.

Я почувствовала, как участилось его дыхание. Ничего не отвечая, Тим прошелся ладонями по моей спине, наклонился к шее и поцеловал, потом, прижав к себе, поцеловал в губы. И, пока это длилось, я успела подумать, что ошиблась насчет моря. В его поцелуе была горечь грейпфрута и свежесть лимонада. Подхваченная внезапным чувственным порывом, подобно воздушному змею, я взмывала все выше и выше, отключив все мысли и запретив себе любые волнения. Пусть все идет как идет и случится то, что должно.

Удерживая меня на себе, Тим встал, перенес на разобранную кровать и медленно опустил, но, когда я потянула его за толстовку к себе, резко выпрямился.

– Извини. Я не хочу так.

– Как? – Я задохнулась в растерянности.

– Извини, – снова сказал он, – ты собираешься что-то доказать Михайловой, но это не лучший способ.

– Неправда! – Я не могла скрыть разочарования. – Не понимаю, что с тобой? Это ведь не я к тебе пришла. Каждый раз ты начинаешь первый, а потом что-то вдруг идет не так.

– Я очень боюсь влипнуть с тобой, понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Вот поэтому давай вернемся к этому разговору в другой раз. А сейчас пей кофе, ешь и собирайся.

Перед отъездом я предприняла еще одну попытку помириться с Ксюшей. Нашла ее, моющую бокалы на кухне.

– Не хочешь ничего объяснить? – После выходки Тима этот день уже не казался мне столь прекрасным и беспечным, а вчерашние мрачные отголоски тревог вновь роились вокруг и тянулись за мной шлейфом.

– Нет! – Она разозлилась от одного моего появления. Крылья носа раздувались, губы искривились.

– Если ты меня в чем-то обвиняешь, то я понятия не имею в чем.

– Слушай, отстань от меня, – процедила Ксюша сквозь зубы, – я не хочу разговаривать.

– Тебя заколдовали, что ли? Нет, правда, Ксюш. Давай, закати свой обычный скандал. Предъяви мне конкретные обвинения. По факту и за дело, а не детский лепет. Типа: ой, все.

– Не хочу с тобой говорить.

Я попыталась повернуть ее к себе, но она, вздрогнув, дернулась, и бокал в ее руке, стукнувшись о край раковины, раскололся, в пальцах Ксюши осталась хрустальная ножка. Мы обе знали, что это значило.

Посуда далеко не всегда бьется на счастье.

Ссоры с Ксюшей у нас иногда случались. Чаще всего мелкие, но порой могли затянуться и на неделю. Покричать, пообзываться, поплакать – для нас это обычное дело. Небольшая разрядка от вечного тонуса, который неизменно присутствовал, когда мы находились вместе.

Однако, что бы ни происходило, я всегда знала: Ксюша любит меня, а она знала это обо мне.

С Ромой, бывало, тоже ругались, но впервые мы поссорились так сильно. Никто ни с кем не разговаривал, не писал и в гости не ходил, а делегация из родителей кочевала из квартиры в квартиру, пытаясь нас помирить. Они говорили со мной «за Ксюшу», потом «за Рому», после с ними обоими «за меня». Пытались узнать причину нашей ссоры. Организовали внеочередной совместный ужин, на который из нас никто не пришел. Мама провела со мной разговор по душам, а тетя Лариса – беседу о бессмысленности ссор.

В школе Ксюша пересела от меня к Вене Шалаеву. А на ее место села Лена Колпакова. После дня рождения Матвея они с Марго затаили на Ксюшу обиду и теперь, воспользовавшись ситуацией, решили перетянуть меня на свою сторону.

Глупее затею не придумать, ведь поссориться с человеком вовсе не означает, что его можно предать. Впрочем, с Леной я не спорила и молчаливо выслушивала эпитеты, которыми она награждала Ксюшу: шкура, шалава, драная кошка. Меньше всего меня заботило мнение этих девчонок. Проблем и без них хватало с головой.

Гудвина я заблокировала и «другого раза» Тима решила не ждать, хотя из-за всех событий в сердце поселилось смятение, что я поступала по отношению к нему несправедливо. Словно не он отказался от меня, а я от него, и оставшаяся неопределенность между нами беспокоила не меньше, чем неподдающееся объяснениям поведение Ксюши. Наверное, мне не стоило все так обрубать и для начала выяснить, о чем он не смог сказать возле калитки. Потеря Кати наверняка не прошла для него бесследно – это чувствовалось по его осторожности и по сдержанности тоже, да и Гудвина он придумал, чтобы хоть как-то оставаться собой.

Но так уж повелось, что парни всегда сами бегали за мной, и уход Тима в столь важный для меня момент задел мое самолюбие настолько, что на следующий день я проснулась, пребывая в полной уверенности, что люблю его.

Такое сложно объяснить. Но чем труднее нам что-то дается, тем важнее становится. Я непрерывно прокручивала мысленно наши с ним разговоры, эпизоды, ситуации субботнего вечера и утра воскресенья. Вспоминала, как весело ехали на день рождения и как угрюмо я молчала всю дорогу обратно. Но Тим держался так, словно ничего не произошло, будто я всего лишь капризный надувшийся ребенок в дурном расположении духа. Это злило и одновременно вызывало желание оправдаться. Я попала в дурацкий замкнутый круг, совершенно не понимая, что делать дальше. А не имея возможности поговорить и посоветоваться с Ксюшей, и вовсе чувствовала себя беспомощно.

До последнего звонка оставалась пара недель, и нас каждый день снимали с уроков, гоняя на репетиции. Общий выход класса на сцену, общая песня, сначала только наша, а в конце вместе с ашками, зачитывание благодарности учителям.

Большую часть праздника готовил наш класс, потому что математикам постоянно было некогда. Они же «учились», а мы «хорошо читали стихи», как пояснил Ионыч.

Мы с Ксюшей готовили один стих на двоих. Совсем короткий, но нам обеим он нравился. Особенно первая строчка. Ее Ксюша уступила мне.

Последнюю фразу мы произносили громко хором, и оттого настроение у стихотворения делалось еще более воодушевляющим.

Но теперь, после ссоры, читали мы его вяло, на отвали, Ионыч был недоволен, а мы с Ксюшей старались не встречаться взглядами и не касаться друг друга, стоя плечом к плечу.

– Девочки, ну что за лица? – Яков Ионович сидел в первом ряду перед сценой и сокрушенно качал головой. – Репетиция на то и репетиция, что нужно выполнить все точно так же, как на концерте. Вы должны стараться, а сейчас у вас такой вид, словно вы хотите поскорее от меня отделаться.

Потупившись, мы молчали. За нашей спиной стоял негромкий гул дожидавшихся своей очереди и перешептывающихся ребят.

– Давайте поступим так, – начал учитель и взглянул на наручные часы. – Мы сейчас быстренько прогоним общую песню с «А» классом, а потом вы еще раз прочтете свое стихотворение, но уже с другим настроением. Алиса, сходи, пожалуйста, позови математиков. У них физкультура в зале. Виталий Семенович обещал выделить мне пятнадцать минут. Остальным не расходиться. Стоять на месте. Споете – и отпущу вас.

Физкультурный зал располагался напротив актового. Тугая деревянная дверь, стучать в которую, когда играют в баскетбол, не имело смысла. А когда я вошла, игра у них была в самом разгаре. Парни табуном носились из стороны в сторону, девчонки сидели на длинной скамье, наблюдая за ними. В нашем классе обычно было наоборот.

Заметив меня, Виталий Семенович оглушительно свистнул.

– Так! Сейчас поете песню, потом возвращаетесь и доигрываете.

Послышались недовольные возгласы, но один за другим математики все же потянулись к выходу. Взмыленные, красные, пышущие жаром и все еще пребывающие в пылу игры, они проходили мимо меня, обсуждая промахи, нарушения и яркие эпизоды. От них пахло потом, смешавшимся с запахом дезодорантов и азартом. На Тима я старалась не смотреть, но он сам остановился возле меня.

– Привет. Как дела?

– Все хорошо, спасибо! – Я опустила глаза.

Собранные на затылке волосы, влажная футболка, облегающая каждую мышцу, смеющийся взгляд. Лучше мне этого не видеть. Стайка мурашек пробежала по позвоночнику, и я поежилась.

– Мерзнешь? – поинтересовался Тим.

– Нет, просто стараюсь не дышать.

– Понял! – рассмеявшись, он двинулся дальше.

– Алиска, привет! – Пробегая мимо, в качестве приветствия Степа подставил ладонь, и я отбила. – Хорошо, что ты пришла. Иначе мы проиграли бы.

Мартов тоже притормозил. Его разглядывать было не страшно. Хотя, если абстрагироваться и не знать нашу предысторию, смотрелся он, пожалуй, даже привлекательнее Тима. Не зря же мы с Ксюшей в самом начале одновременно запали именно на него.

– Что делаешь вечером?

– В смысле?

– Гулять пойдем?

– Нет.

– Почему?

Я отвлеклась на Ершова, который, проходя мимо, подмигнул.

– Что ты спросил?

– Хочешь, зайду за тобой? Тебе же сейчас, наверное, не с кем гулять?

– Спасибо, не нужно.

– Почему?

– Настроения нет.

– Я зайду, и оно появится.

– Не появится.

– Давай проверим!

Не отвечая, я поспешила смешаться с группкой девчонок. Иногда мне казалось, что проще ему уступить, чем продолжать сопротивление. Может, из нас и правда получится хорошая пара? Мартов уж точно не сбежит от меня, сбросив с шеи в кровать. И не станет пытать загадками. Он будет счастлив, согласись я просто гулять с ним. А о поцелуях и говорить нечего. Впрочем, когда я задумывалась о поцелуях, то неизменно приходила к воспоминаниям о Ершове.

– тянули оба класса довольно стройным хором, и я, машинально открывая со всеми рот, не заметила, как перенеслась со сцены на лавочку под березой.

В мире ничего не происходит без причины. Уж я-то знала это наверняка. Случайных совпадений не бывает. И если вдруг стечение обстоятельств удивляет своей внезапностью, стоит хорошенько задуматься, из каких элементов мог сложиться этот пазл.

– Я все понял про тебя, – плотно прижимаясь сзади, прошептал мне на ухо Ершов, – и про твои предчувствия, и про знаки. А еще, что ты совершенно не умеешь этим управлять. Можешь не отвечать. Просто знай, что я тебя раскусил.

Он отошел так же тихо, как и появился. И все оставшееся время до конца уроков я только и гадала, что он этим пытался сказать.

– Откуда ты про меня узнал? – догнала я Ершова по дороге домой. – Рома сказал?

– Сам догадался.

– Не может быть.

– Может. Это называется «интуитивная динамика», и люди годами учатся, чтобы ее освоить, а ты даже не знаешь, что это такое. Я наблюдал за тобой у Матвея. А еще ты говорила про «нехорошие» способности и чтение мыслей.

– Остановись, пожалуйста, нужно поговорить.

– У меня репетитор, и я тороплюсь.

– Но ты должен рассказать мне об этом!

– Серьезно? Должен?

– Хорошо. Не должен, но я тебя очень прошу.

– Ладно. Идем.

Я осторожно переступила порог его квартиры. Бросив взгляд на мои голые ноги в лодочках, Ершов сказал, что можно не разуваться, но свои полукеды снял.

Я мельком огляделась. Квартира обычная. Среднестатистическая. Как у нас или Михайловых: без роскоши или следов бедности.

– Проходи, не бойся. Дома никого нет!

Ершов толкнул плечом ближайшую дверь и вошел в комнату первым. Швырнул рюкзак на узкую кровать, быстрым движением скинул пиджак. Подошел к балконной двери и распахнул ее. В квартиру ворвался поток теплого свежего воздуха.

– Давай по-быстрому, у меня полчаса на сборы! – Повернувшись ко мне, он расстегнул штаны и, пристально глядя в глаза, принялся медленно спускать их, но, не дождавшись реакции, рассмеялся и ускорился. А избавившись от них окончательно, баскетбольным броском кинул к пиджаку.

– Я в душ. Ты со мной?

– Ты обещал поговорить, – отмерла я, с трудом приходя в себя от его беспардонности.

– Вот там и поговорим! – Он весело подмигнул. – Или нам будет не до разговоров?

– Слушай, Ершов, ты вообще умеешь общаться как человек, без вот этого всего?

– Без чего этого? – Его губы иронично скривились.

– Без пошлостей и приколов.

– С тобой не могу.

– Почему?

– Потому что ты – это ты.

– И что же со мной не так?

Наклонившись вперед, он хрипло прошептал:

– Ты меня возбуждаешь.

Он снова брал меня на понт, как возле дачного домика, поэтому, выдержав его взгляд, я как можно спокойнее сказала:

– Ты сейчас сам тянешь время. А говорил, спешишь.

– Умеешь гладить? – Он отмер и кивнул на стоявший на подоконнике утюг. – Погладь мне футболку. В шкафу возьми. Любую. Гладильная доска на балконе. Раз уж ты отказываешься от совместного душа, то пусть от тебя будет хоть какая-то польза.

– Обнаглел? – крикнула я, но он уже исчез в ванной.

Хлопнула дверь, полилась вода.

Я огляделась. Серо-зеленые обои, высокая колонка шкафа за дверью, возле балкона письменный стол с завалом учебников. У изголовья кровати на табуретке – блестящий черный ноут. Недолго думая, я сразу же направилась к нему. Блокировки нет. На экране пейзажная заставка и куча всевозможных приложений. Прямиком ткнула ВК и прислушалась: вода еще лилась. Однако, едва страница успела прогрузиться и открылся профиль Стаса Ершова, как за спиной раздался смешок.

– Ну так я и знал. Пусти козла в огород. Какие же вы, женщины, примитивные.

Быстро захлопнув крышку ноута, я обернулась. Ершов, прикрывшись полотенцем, стоял совершенно голый, но сухой. Вода в ванной продолжала литься.

– Прости, – больше мне сказать было нечего.

– Это компьютер моего брата, а мой в столе, в первом ящике.

В качестве извинения пришлось все же погладить футболку. Я выбрала черную, чтобы не заморачиваться. Вернулся Ершов в джинсах, но все еще голый по пояс, а увидев меня с утюгом, с трудом скрыл удивление.

– Ладно. Вину ты свою загладила в прямом смысле. Идем на кухню. Там поговорим.

На кухне тоже было обычно: квадратный стол, четыре стула, кухонная стенка расцветки под мрамор.

Достав из холодильника лоток с гречкой и порезанными сосисками, Ершов сунул его в микроволновку, а мне протянул бутылку пива.

– Будешь?

– Сейчас?

– Ну а что?

– Ты же к репетитору едешь.

– Так я же тебе предлагаю, чтоб расслабилась чуток.

– Не нужно. А какой у тебя репетитор?

– По русскому. – Он убрал бутылку обратно в холодильник. – Это единственное мое слабое место.

– А у меня наоборот. С русским проблем нет, а вот математику сдам, если повезет.

– У вас же база.

– Все равно.

Он удивленно покачал головой.

– А чем твои родители занимаются? – Я решила перевести тему.

– Ого, прям так сразу?

– Я просто так спросила. У меня папа банковский аналитик, а мама – бухгалтер в строительной компании.

– Круто! – откликнулся он без интереса. – Как думаешь, теперь Мартов меня изобьет?

– За что?

– За то, что ты ко мне пришла.

– А ты боишься?

– Знаешь же, что нет.

Микроволновка пропищала тремя короткими сигналами. Ершов вытащил из нее лоток и поставил между нами.

– Все, что могу предложить.

– Я не хочу, спасибо.

Не вставая с табуретки, он дотянулся до ящика и, выудив из него вилку, придвинул лоток к себе.

– Расскажи про интуитивную динамику. Что это вообще такое? – спросила я.

– Это когда подмечаешь все в процессе и выстраиваешь вероятность событий. Я несколько лет изучал данную тему. Пересмотрел кучу роликов. И по тому, как ты фиксируешься на отдельных моментах, понял, что ты ею владеешь, но пользоваться совершенно не умеешь. Не понимаю, как это может быть.

– Нас с Ксюшей странный тип в метро водой облил, и после этого началось.

Ершов недоверчиво нахмурился.

– Ты мне не веришь?

– Это все равно что ты сказала бы, что на тебя нагадила птица – и теперь ты знаешь в совершенстве китайский.

– Можешь не верить. Я привыкла. Рома нас тоже постоянно подкалывает. Пожалуйста, просто расскажи, что знаешь. Или хотя бы дай ссылки, где об этом можно почитать.

Не доев, Ершов отставил лоток и поднялся.

– Сейчас я тороплюсь. Завтра допы. Я подумаю и напишу. И что попрошу взамен – тоже.

– Взамен?

– Конечно. А ты как думала? Это мое знание и время, а они чего-то да стоят.

– Сколько ты хочешь?

– Расплачиваться придется не деньгами. Ты тоже подумай, насколько тебе нужна эта инфа. Кстати, зачем ты полезла в комп? Что собиралась найти? Или это у тебя хобби такое – шариться?

Я потупилась.

– Я уже извинилась. Просто… есть кое-что, что, согласно этой твоей интуитивной динамике, не дает мне покоя. Словно должно случиться нечто плохое, и оно, как темное облако, собирается вокруг меня. Но я никак не могу отыскать его источник. Возможно, это вообще ошибочное ожидание. Так бывает. Но сейчас важна любая информация, которая поможет хоть немного продвинуться.

Я впервые произносила то, что чувствовала на самом деле. Но Ершов этого не оценил.

– Думаешь, тебя кто-то хочет убить? – В его голосе сквозила ирония.

– Нет, так я не думаю.

– Тогда и бояться нечего! – Он торопливо встал. – Все, идем!

Заскочив в свою комнату, он взял рюкзак и быстро обулся. А когда мы выходили из квартиры, вдруг схватил меня в охапку и, втолкнув в висевшую на вешалке одежду, с требовательной настойчивостью поцеловал. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что я совершенно растерялась и размякла. В отличие от мозга тело не сопротивлялось и с момента нашего прихода сюда будто даже готовилось к тому, что это произойдет. Поцелуй был долгим и бурным, но вместе с тем удивительно нежным. От Ершова исходил такой сильный энергетический заряд, что казалось, будто меня подключили к проводам высокого напряжения. Ток прошел через каждую клеточку тела и сковал нервной дрожью возбуждения, настолько сильной, что оценить тонкий вкус этого поцелуя я смогла только дома.

Вечером принесли цветы. Мама подумала, что пришел курьер из «Самоката», но, когда открыла дверь, ей вручили огромную охапку перламутрово-розовых тюльпанов, мама растерялась и не успела спросить, кому они и от кого. К счастью, в букете обнаружилась карточка с подписью «Разблокируй меня, пожалуйста».

Я забрала тюльпаны себе и поставила в пузатую стеклянную вазу, напоминающую аквариум, а пока возилась с ними, мама ходила кругами, пытаясь разузнать, кто этот таинственный незнакомец. Я сказала честно, что не знаю, но пообещала его разблокировать, потому что поступок был милый, а цветы красивые.

Мой адрес Тим мог узнать у Ромы или у Матвея, ведь тот всю неделю провожал Ксюшу домой. Я решила дать Тиму еще один шанс. Пусть даже с профиля Гудвина, если ему так проще. Кому-то иногда нужно побыть не собой. Так легче в чем-то признаться или поговорить откровенно. Неслучайно же в католической церкви принято исповедоваться в кабинке, где священник не может тебя видеть.

И если поначалу я собиралась сорвать с Тима маску Гудвина и потребовать объяснений, то, еще раз хорошенько все обдумав, решила, что лучше продолжать подыгрывать до тех пор, пока он не придет к решению самостоятельно.

«Спасибо за цветы, – написала я. – Люблю тюльпаны». Он ответил через час: «Спасибо, что простила». – «За что простила?» Я надеялась, что он упомянет день рождения Матвея, но игра продолжалась: «Не знаю. Но, раз ты меня заблокировала, значит, я сделал что-то не так». – «Может, дело в твоем последнем сообщении?» – «Я думал об этом». – «Потрясающая проницательность». – «Больше такого не повторится». – «Чего не повторится?» – «Я не стану писать о своих чувствах». – «Ты писал не о чувствах». – «Разве?» – «Ты писал о сексе». – «Для меня одного без другого не существует. У тебя, наверное, по-другому. Этого я не учел».

Он меня умыл. Ответить было нечего. Оправдываться – глупо, продолжать спор – бессмысленно.

«Ты просил тебя разблокировать. Что дальше?» – «Я сегодня спас котенка». – «Неужели?» – «Смотри». Следом загрузилась фотография: на фоне серой подъездной стены среди кучи мусорных пакетов сидел черный голубоглазый котенок с белым ухом.

«Его кто-то выкинул в мусоропровод, и он там застрял. Я спускался по лестнице и услышал, как он мяукает». – «И ты полез за ним по мусоропроводу?» – «Нашел дворника, и мы его достали. Хорошо, что в это время никто не выбрасывал ничего тяжелого». – «И куда ты его дел?» – «Хочешь, тебе подарю?»

Я еще раз посмотрела на фотографию. Котенок был хорошенький.

«Хочу, но мы не можем позволить себе завести кого-то, потому что в сезон отпусков все уезжают, и оставить его будет не с кем». – «Тогда, наверное, себе возьму. Моя старая кошка в прошлом году умерла. Ей было тринадцать лет. Папа тоже с улицы принес. Мама не хотела брать ее, но папа сказал, что, если ребенок в семье один, ему необходимо общение». – «Один? У тебя разве нет старшего брата? Братьев?» – «Старших нет».

Я вспомнила взрослых длинноволосых парней на странице у Тима, которые совершенно точно были его родными братьями, и спросила, уверен ли он в этом. Однако Гудвин, пообещав написать позже, тут же странным образом слился.

В детстве я была уверена, что проблемы – это такая штука, которая бывает у других, но точно не у меня. Однажды, еще не понимая значения этого слова, я попросила Ксюшину бабушку, приезжавшую иногда к ним погостить, объяснить мне его.

– Проблема, – сказала она, – это такая трудность, которая становится на пути у привычного хода жизни или твоей цели. Вот, предположим, тебе очень понравилась игрушка, а родители ее не покупают. Получается, для тебя – это проблема.

– Но мама с папой мне все покупают, что попрошу.

– Ну или не разрешают долго смотреть мультики.

– Мне всегда разрешают.

– Загоняют спать, когда ты не хочешь?

– Нет.

– Просят доедать кашу?

– Нет.

– Наказывают за беспорядок.

– Меня не наказывают.

– Совсем?

– И не ругают.

Усмехнувшись, бабушка с тяжелым вздохом покачала головой:

– В таком случае, милая моя, можешь считать, что проблем у тебя нет.

Наверное, на самом деле так оно и было. Родители меня всегда баловали и ничего не запрещали. У нас не было ссор, ругани и криков. У Михайловых тоже. Мы впервые увидели, как дети скандалят с родителями, только в детском саду. Никто из нас представить не мог, что маму можно обзывать дурой и гадиной, а папа способен отвесить подзатыльник, оттаскать за ухо или трясти до тех пор, пока не прикусишь язык. Мы росли словно в ботаническом саду – без стрессов, злости и обид. И все плохое, что с нами иногда случалось, было связано со сторонними, чужими людьми.

У Ромы в началке не сложились отношения с учительницей. Ей не нравился его почерк и неаккуратные тетради, злило, что он много смеется и рисует ручкой на ладонях. Она постоянно шпыняла его и делала виноватым во всем, что бы ни происходило. Рома не жаловался, он вообще всегда отличался легким характером и не умел подолгу расстраиваться. Но мы с Ксюшей все это видели и посчитали своим долгом рассказать родителям. Сначала к учительнице отправился мой папа, потому что в тот день именно он забирал нас из школы. Потом Ксюшина мама, которой он все объяснил, когда мы уже были дома, а на следующий день в школу пришла Альбина.

О чем они с учительницей говорили, мы не знаем до сих пор, но она от Ромы отстала, переключившись на Белова, которого потом тыркала до конца четвертого класса.

А еще был случай, когда нас с Ксюшей не взяли на экскурсию из-за розовых колготок у нее и фиолетовых у меня. И когда мы втроем, оставшись дежурить в классе, случайно разлили ведро с водой на учительском столе. И когда я нахамила англичанке за то, что она передразнивала мое произношение, и когда Ксюша помадой изрисовала зеркало в туалете. И когда Рому пытал школьный психолог, заставляя выдать того, кто написал нашей отличнице матерную записку. За одиннадцать лет произошло много разного. Однако родители всегда приходили к нам на помощь, независимо от того, были мы правы или действительно накосячили.

Конечно, потом дома с нами разговаривали и тщательно разбирали каждую ситуацию, объясняли, как не надо или что учителя тоже могут ошибаться, но ни одна неприятность или недоразумение не становились для нас безвыходными.

Я так долго жила в мире, где нет проблем, что, столкнувшись с ними, совершенно растерялась. Встреча с Розовым Фламинго и последовавшие за этим события стали проблемой. И Ксюшино горе оттого, что Мартов выбрал не ее, – тоже. И переход Ромы в маткласс и его новое отношение к нам. И всякое прочее, что родители, сколько бы их ни было и как бы сильно они ни стремились помочь нам, решить не могли. Теперь образовались новые проблемы.

Без Ксюши обсудить последние события было не с кем. Я с нетерпением ждала, когда мы помиримся и жизнь войдет в привычное русло. Но она и не думала мириться, проводя все время в школе и после нее с Матвеем. Тот даже со Степой и Тимом почти не общался. Только с ней, и больше никаких других девчонок. Рома тоже в открытую везде ходил с Носовой. Так что в итоге получилось, что я осталась одна.

Есть люди, которые по природе своей одиночки. Они всегда сами по себе, и им никто не нужен. Как, например, Ершов. Но у меня от этого внезапного непривычного одиночества началась самая настоящая ломка. Я маялась, не зная, куда себя деть. Пыталась общаться со всеми понемногу, даже с Леной Колпаковой и Никой, но поверхностная болтовня радости не приносила. Я казалась себе брошенной лодкой, не способной прибиться ни к одному берегу.

Иван Сергеевич после дня рождения Оболенцева заболел. Все прекрасно понимали, какая у него болезнь, но ашки все равно переживали. На замену Аксенову поставили физичку, и, как по мне, объясняла она понятнее, чем он, ничем, кроме тестов, нас не нагружая. Но математикам она ужасно не нравилась.

«На допы сегодня не пойду, – написал Ершов в конце седьмого урока. – Если хочешь, встретимся у бельевой площадки».

Бельевая площадка находилась во дворе ближайшей к школе высотки и представляла собой заасфальтированный прямоугольник с шестью покосившимися столбами. В советское время на этих столбах натягивали веревки, чтобы люди могли сушить на них белье. Но теперь это был бестолковый островок асфальта, куда пару лет назад кто-то притащил из парка лавочку, с тех пор она там так и осталась.

Ершова я заметила издалека, он что-то писал в телефоне и курил, а когда я подошла, даже не поднял головы, тогда как у меня при воспоминании о поцелуе под вешалкой в животе пронесся холодок. И это было нехорошо.

«Только не Ершов, – несвязно пронеслось в голове, – он не может мне нравиться. Не должен. Это вообще не в моем стиле. Пошлый, наглый, меня ни во что не ставит и рассчитывает, что ему что-то обломится. Он курит травку и обманывает. А что у его поцелуя вкус дикого леса – вообще ничего не значит. Это дурь, блажь и обыкновенное любопытство, а продолжать общаться с ним – все равно что хватать раскаленные угли голыми руками и надеяться не обжечься».

– Я не буду с тобой спать, – подойдя к нему, выдала я прямо.

– Что, прости? – Он удивленно оторвался от своего занятия.

– Решила сказать сразу, чтобы ты знал, если вдруг собираешься помогать мне на этих условиях.

– Хм… – Он задумчиво почесал подбородок. – Вообще-то не планировал, но твое предложение готов рассмотреть. Целуешься ты неплохо.

– Почему ты постоянно пытаешься меня унизить?

Он смотрел пристально, не мигая. Я собиралась немедленно уйти, но, поймав за руку, Ершов насильно усадил меня рядом с собой.

– Смотри, – кивком головы он указал пальцем на гуляющую неподалеку блондинку с шустрым биглем на длинном поводке. – Можешь про нее что-то сказать?

Все еще пребывая в смятении, я мельком окинула женщину взглядом: узкие облегающие джинсы, туфли на высоком каблуке, волосы уложены в пучок на макушке.

– Ты, наверное, не понял. Я не умею «читать» людей. Не вижу ауры, их мысли, и понятия не имею, что их ждет. Я просто замечаю нечто, и это от меня не зависит. Бывает, иногда чувствую, но…

Тут я вдруг осеклась на полуслове. Дышать стало тяжело. Перед глазами явственно возникли ступени лестницы и эта женщина с противоестественно вывернутым локтем.

Ершов хитро прищурился.

– Так что?

– Думаешь, нужно сказать ей?

– А что сказать?

– Ну… чтобы была осторожнее.

– У тебя такое обычно срабатывает?

– Нет.

– Вот именно.

Он медленно встал, потянулся, неторопливо подошел к блондинке и, не переставая криво ухмыляться, как делал всегда, когда говорил гадости, что-то тихо сказал ей. В ответ женщина отшатнулась, скорчила презрительную гримасу и, обозвав его козлом, быстро зашагала прочь, на радость резвому псу.

– Теперь есть шанс, что все обойдется! – Ершов вернулся на лавочку.

– Что ты ей сказал?

– Что у нее в этих туфлях ноги выглядят кривыми.

Я непонимающе захлопала глазами.

– При чем тут туфли?

– Пфф, – с небрежным видом он откинулся на спинку, – да ты точно ничего не понимаешь.

– Если бы понимала, то не сидела здесь с тобой и не терпела гадости, которые ты мне постоянно говоришь.

Судя по довольному выражению лица, ему нравилось цеплять меня.

– Почему ты решила, что ей нужно быть осторожной?

– Потому что увидела, как она сломала руку, упав с лестницы, а ты? Что ты видел?

– Ничего! – Он развел руками и несколько секунд молчал, ожидая дальнейших расспросов, но, не дождавшись, продолжил: – Всего лишь проанализировал длину поводка, резвость собаки и то, как тетка неуклюже передвигается на этих ужасных каблуках. То есть я понятия не имею, что именно случится. Да и ты тоже этого точно не знаешь. Но то, что она навернется, вероятность девяносто процентов. Только я вычислил осознанно, а ты получила готовый ответ. Это интересно. И даже круто, как если бы ты скатала у кого-нибудь ответы на тест, понятия не имея, как решаются в нем задачи.

С одной стороны, ничего нового Ершов мне не открыл, но с другой – он последовательно выстроил цепочку доводов, и я почувствовала облегчение и благодарность. Все эти годы мне и нужно-то было, чтобы кто-то вот так запросто разложил все по полочкам. Как в детстве мама объясняла происхождение дурных снов тем, что они происходят, когда мы болеем или думаем о плохом, потому что так организм пытается сообщить о том, что его беспокоит.

Может, она придумала и не самое лучшее объяснение, но мне маленькой этого было достаточно, чтобы отделить реальность от воображения.

– Как ты считаешь, почему вдруг у нас появились эти способности? Даже если в них самих нет ничего сверхъестественного, то, каким образом мы их получили, невероятно. Ты правильно тогда сказал про китайский язык. Только представь, тебя обрызгали водой – и ты уже выучил его в совершенстве.

Ершов задумчиво покачал головой.

– Согласен. Это странно, если не принимать всерьез тему о сущностях. А поскольку в их существование я верю не больше, чем в существование призраков, то пока ничего вразумительного сказать тебе не могу.

– Каких еще сущностях? – заинтересовалась я.

– Если по-простому, то они вроде демонов. Живут среди людей и подпитываются за счет их эмоций.

– Энергетические вампиры?

– Да нет же! – Он усмехнулся как-то по-новому: не зло и саркастично, а по-простому, словно на мгновение забыл о своем неизменном образе пошляка и хитреца. – Энергетические вампиры – это обычные люди, которым доставляет удовольствие трепать нервы другим.

– Типа тебя?

– Вот, точно! Такие, как я. А сущности не люди, хотя и выглядят так же.

– Очень интересно! – Я задумалась. – И что они могут делать?

– Ну… много баек ходит. Что они не умирают и могут красть возраст, внешность и чувства, потому что своих у них нет. Читают мысли и предсказывают будущее и противоположны той реальности, в которой живем мы. То есть, чтобы мир находился в равновесии, он должен иметь положительно заряженную часть, грубо говоря, плюс. И отрицательную – минус. Вот мы – это плюс, а они минус.

– Ничего себе. В первый раз такое слышу.

– Ну ты, как я понимаю, вообще не большой поклонник теорий и прочей зауми вроде математики.

– И как же твои сущности связаны с математикой? Кроме доступных моему ограниченному мозгу определений вроде плюса и минуса?

– Математика связана со всем, и даже если в данный момент не может чему-то найти объяснение, то обязательно сделает это потом, – поучительно произнес Ершов. – Существует лишь одна вещь, которую за всю историю человечества она не смогла объяснить.

– Бога?

– Женскую логику.

– По-твоему, я тупая?

Он неопределенно улыбнулся.

– Ладно, уговорила. Я помогу тебе разобраться с твоими проблемами, но взамен ты разрешишь мне потрогать свои волосы.

– Просто потрогать? И все?

– Да, прямо сейчас – и будем в расчете. Можно?

– Хорошо! – Я откинулась на спинку лавочки, и он, придвинувшись ближе, аккуратно провел ладонью по волосам.

– Они такие гладкие и крепкие, как будто ненастоящие. И как ты только с ними справляешься? – Его пальцы скользнули сквозь густоту прядей и, остановившись в районе затылка, принялись сжиматься.

– Эй! Аккуратнее! – Я дернулась и едва не осталась без скальпа.

Ершов крепко держал меня за волосы сзади.

– Больно, придурок!

Отпустив меня, он встал с лавочки.

– Спасибо. Давно хотел это сделать. Завтра напишу тебе и расскажу, что узнал.

– Подожди! – Я тоже поднялась. – Я не сказала главного – хочу от этого избавиться. Мне не нравится знать то, чего я не могу изменить. Хочу, чтобы все шло как идет, без каких-то там взаимосвязей и следствий. Я хочу, чтобы было все как раньше!

Домой я шла, разглядывая спины Ромы и Носовой, возвращавшихся после допов, и пыталась сосредоточиться на деталях, как советовал Ершов.

Он прав: все складывается из чего-то. Молоденькая зеленая листва, весело щебечущие птицы, прохожие с непривычно добрыми глазами, наполненный запахами зацветающих деревьев воздух, ослепительно голубое небо, разрисованный мелками асфальт и блаженно щурящиеся коты – из этого состоит май.

Ребенок, сидящий в коляске, плачет из-за того, что его ослепляет солнце, но его мама этого не понимает, потому что, наклоняясь к нему, закрывает солнце собой. Мужчина хипстерского вида в больших наушниках озадаченно вертит в руках телефон. У него наверняка остановилась музыка, и он растерян. Но на этом участке, метров двадцать, всегда пропадает связь.

Рома идет, засунув левую руку в карман не просто так, а чтобы не звенеть монетами, в этом кармане у него дырка, и за подкладку вечно заваливается мелочь. То, о чем я знаю, нельзя считать необычным, а все необычное вытекает из нехватки знаний.

Обогнав счастливую парочку, я поспешила домой. Открыла общую дверь и первым делом ткнулась в квартиру Михайловых. Мне повезло: она оказалась не заперта, а значит, Ксюша уже была дома.

Стараясь не шуметь, я дошла до их с Ромой комнаты и остановилась на пороге. Без пиджака, но все еще в школьной юбке, она валялась на кровати, задрав голые ноги на стену, и смотрела в телефоне какие-то фотки.

– Я тебя очень люблю и хочу помириться, – негромко сказала я.

От неожиданности ее ноги свалились со стены, палец на экране застыл, но на меня она не посмотрела.

– А я не хочу мириться.

– Давай по порядку. Вот мы приехали с тобой к Матвею, выбрали комнату, накрывали на стол, играли в прятки – все было нормально. Но я уснула, а проснулась – тебя нет. Это первое необычное, что тогда произошло. Почему ты ушла, не разбудив меня? – Я сделала короткую паузу, не особенно надеясь на ответ, и сразу продолжила: – А потом были танцы. И ты специально стала приставать к Лу, чтобы все разозлились: Матвей, Степа, Марго, подружки ее… Тут все предсказуемо. Ты нарочно спровоцировала конфликт, не поделившись со мной своими планами, – и это второе, что меня удивило. Я же, в свою очередь, неприятностей не хотела и пыталась только защитить тебя. Да, я что-то сказала Матвею из того, о чем другим знать не стоит, но в тот момент ему было на это плевать, он злился и хотел в отместку обидеть тебя. Мои слова нельзя назвать предательством, потому что они не представляли никакой реальной силы. И ты сама об этом прекрасно знаешь.

Я шумно выдохнула, чувствуя, как начинаю заводиться, хотя собиралась держать себя в руках, несмотря ни на что. – После этого ты закрылась на всю ночь с Матвеем, который, между прочим, тебя ударил! И ты не просто его простила, а теперь встречаешься с ним, хотя я прекрасно помню, как ты сказала, что пойдешь на это, только если соберешься навредить себе. Как это вообще понимать?! Но сильнее всего меня поражает знаешь что? – Я встала над Ксюшей, и она, чтобы меня не видеть, закрыла глаза. – Сильнее всего меня поражает, как ты изменилась за несколько дней! Что, черт возьми, все это значит? Вот сейчас ты лежишь и усиленно делаешь вид, что игноришь меня. Но я представляю, сколько сил тебе для этого требуется, сколько выдержки. Ты никогда и ничего не умеешь держать в себе, особенно если считаешь себя несправедливо обиженной. Ты кричишь, обзываешься и пытаешься убедить всех остальных в своей правоте. А после того вечера ты превратилась в свое собственное подобие. Ты…

Из прихожей донесся звук открываемой двери. Я схватила с кровати подушку и хорошенько шлепнула ею Ксюшу по ногам.

– Ты ведешь себя так, как будто сама накосячила и теперь боишься того, что сделала.

Впервые она пошевелилась. Открыла глаза и перевернулась на живот. В комнату вошел Рома.

– Иди к себе, Алис, мне нужно заниматься, – произнес он занудно.

– Сейчас мы договорим, и я уйду. Сходи поешь пока.

– У меня репетитор онлайн через пять минут, – Рома выставил на стол ноут. – Потом поем.

– Идем ко мне! – В надежде, что мне все-таки удалось достучаться, я порывисто взяла Ксюшу за руку и потянула. – Умоляю! Нам нужно закончить.

Однако, резко вырвавшись, подруга вдруг вскочила на ноги и, подхватив все ту же подушку, с силой швырнула ее мне в лицо.

– Никогда! Никогда не смей больше сюда приходить! Ты мне больше не подруга и все свои вопросы и непонятки засунь себе в задницу! Я тебе не обязана ничего объяснять. Ты тупая уродина, и я тебя ненавижу, ясно?

– Харе орать, – в свою очередь прикрикнул на нее Рома.

Я попятилась, у Ксюши по лицу катились слезы.

– Ладно, – прохрипела я севшим голосом, силясь не разрыдаться прямо там, – это была моя последняя попытка.

Нет лучшего лекарства от мук несправедливой обиды, чем жалость к себе. Утешить себя, пригреть, успокоить гораздо эффективнее, чем злиться и обвинять других. От ненависти в душе копится острая, шершавая чернота. Жалость же разливается болезненным теплом и обволакивает защитным коконом.

Если долго лежать и плакать, жалея себя, горечь постепенно выходит со слезами и остается лишь ощущение непривычной пустоты, которую необходимо срочно заполнить чем-нибудь воодушевляющим или тактильно приятным.

«Ты меня любишь?» – написала я Мартову, прорыдав два часа под музыку из Ксюшиного плейлиста, куда мы собирали «песни для страданий».

Кирилл прочел сразу, но ответил только через пять минут: «Тебе что-то нужно?»

В другой раз я просто отшутилась бы, ведь иногда я так писала, чтобы потом обратиться с просьбой. Сейчас же настроение совсем другое, однако знать он этого не мог.

«Просто хотела уточнить. Но раз ты не говоришь, то понимаю, что нет». – «Алис, перестань. Скажи прямо, что ты хочешь». – «Чтобы ты сказал, что любишь». – «Но ты же сама просила, чтобы я больше не касался этой темы». – «Ладно. Если ты ждешь, что я стану выпрашивать, то сильно ошибаешься. Я лишь подумала, что, возможно, это правда. Но сейчас понимаю, что обычная болтовня и очередной обман». – «Я тебя не обманывал». – «Ты нарочно делаешь мне все назло. Когда прошу не любить меня, донимаешь признаниями, а когда мне нужно это услышать, специально выпендриваешься и набиваешь себе цену». – «Это не так». – «А как?» – «Просто мне не нравится, что ты ведешь себя со мной как со щенком». – «Значит, ты еще и злопамятный? Ну и пожалуйста. Можешь не любить меня. Я переживу». – «Зачем тебе моя любовь, Алис? Не понимаю. Чтобы было чем потешить самолюбие?» – «Не говори глупости. Мое самолюбие с тобой никак не связано. Думаешь, одолжение мне сделал? Типа я такая уродливая, тупая и никчемная, что никому не могу понравиться, и ты тут снизошел со своей любовью?» – «Давай рассказывай, что у тебя случилось. Тебя кто-то обидел? Тим? Ершов?» – «При чем тут Ершов?» – «Я вас сегодня видел у бельевой площадки». – «Ты опять за мной следишь?» – «Да, потому что люблю. Ты это хотела услышать?»

Если Гудвин не соврал и у него на самом деле не было старших братьев, то Тим автоматически отпадал, и это полностью сбивало с толку. Другой вопрос, насколько Гудвину вообще стоило верить. Насчет братьев он мог соврать, но тогда под сомнение попадало и все остальное, о чем он говорил, включая Новый год и день рождения Матвея. Я снова открыла нашу переписку: «Хочешь сегодня встретиться со мной?» Зачем ему писать «сегодня», раз его там не было? А если это Тим, который решил сознаться, то отрицание наличия братьев выглядело нелепо. По самым простейшим прикидкам получалось, что Гудвин на дне рождения все же присутствовал, но, вполне возможно, это не Тим, и тогда все словно отматывалось назад – к той точке, когда им мог оказаться кто угодно: хоть Мартов, хоть Шалаев.

Единственным надежным источником информации, имеющимся у меня, были два фото, которые он прислал: кусочек плеча с родинкой и котенок среди мешков мусора. Я сохранила оба на телефон, чтобы не листать каждый раз переписку, и принялась внимательно разглядывать. Отыскать человека по такой родинке проблематично, проберись я хоть к парням в раздевалку. Подобные родинки есть почти у каждого, а вот место, где сидел котенок, кажется, я знала. Это, конечно, могла быть стена любого из тысячи подъездов в районе, но вряд ли среди них нашелся бы еще один, где было бы нацарапано: «Ночью дружбой не займешься». Выходит, Гудвин живет в девятиэтажной панельке напротив автошколы. Я перебрала в голове всех, кто был на дне рождения Матвея. Где живет Мартов, Веня, Лу, Степа и теперь Ершов, я знала, но ни один из них не жил в доме возле автошколы. Интересно, где живет Тим?

Когда Ксюша назначила им глупую встречу, он пришел якобы потому, что не понял, что встреча отменяется. А если он попросту увидел ее из окна и понял, что она настроена серьезно? Подозрения снова перекинулись на Тима. Отложив телефон, я устроилась за столом с твердым намерением заняться уроками. Разложила учебники, достала тетрадь, но так и застыла над ними, все еще пребывая в задумчивости. Все складывается из чего-то, и я должна сосредоточиться именно на этом.

Вечером на кухне мама с тетей Ларисой готовили сациви, и, отправившись в туалет, я невольно услышала их разговор.

– Может, причина ссоры и не в нем? Ксюшка не рассказывает, но она впервые так влюблена. Глаза горят, вся светится изнутри, – сказала Ксюшина мама.

– Думаешь, Алисе он тоже нравится? – В голосе моей мамы прозвучало сомнение.

– Понятия не имею. Они же молчат как партизаны, и она, и Ромка.

– Ну ты ей хоть сказала, чтобы не особенно увлекалась?

– Еще бы! Нашла время крутить романы! Прямо закон подлости какой-то.

– Мне не нравится этот Оболенцев. В прошлом году девчонки говорили, что он бабник и пижон.

– А помнишь его мать? На общее собрание приходила. Такая… – Тетя Лариса не договорила, заметив меня.

Мама тоже обернулась.

– Алис, а как получилось, что Ксюша встречается с Матвеем? Она вроде бы со Степой дружила.

– Ну как-то получилось, – я пожала плечами, – наверное, понравился ей.

– Вы из-за него поссорились? – Тетя Лариса пытливо уставилась на меня.

– Нет. Просто поссорились, и все.

– А Степа что?

– Что Степа?

– Очень переживает?

– Откуда мне знать, теть Ларис, мы же не общаемся.

– Очень плохо, что не общаетесь, – поучительно произнесла мама, – считаю, что тебе нужно сделать первый шаг.

– Я уже сделала, теперь Ксюшина очередь.

Мама тяжело вздохнула.

– Если бы ты рассказала нам, в чем дело, мы могли бы помочь советом.

– Или еще как-нибудь, – добавила тетя Лариса.

– Может быть, тебе нравится Матвей и ты просто ревнуешь? – продолжала допытываться мама.

– Мне не нравится Матвей, – с нажимом ответила я.

– Так вот в чем дело! – Тетя Лариса всплеснула руками. – Получается, ты ревнуешь не его к Ксюше, а Ксюшу к нему?

Они обе переглянулись.

– Считайте, что так, – согласилась я, понимая, что в этих словах все же есть доля правды.

После школы Ершов позвал к себе, сказал, что у него есть на меня свободный час, и я согласилась. Знание моего секрета невольно превратило его в союзника и друга. Того, с кем можно обсуждать вещи, о которых в открытую мы не говорили даже с Ксюшей.

– Сильнее всего меня беспокоят приступы, – призналась я, когда мы дошли до подземного перехода и начали спускаться.

Ершов жил на другой стороне шоссе, и дорога до его дома занимала около пятнадцати минут. Все это время, пребывая в восторге от внезапно предоставившейся возможности ничего не скрывать, я болтала без остановки.

– Раньше такого не было. После того как мы решили не обращать внимания на знаки и предчувствия, это вообще перестало нас беспокоить.

– Вас или тебя? – с интересом уточнил Ершов.

Я задумалась. А ведь и правда, я так привыкла, что мы с Ксюшей всегда вместе, что почти не отделяла себя от нее.

– Меня. Про Ксюшу не знаю. Мы старались соблюдать правила и не касаться этих вопросов, чтобы не надумывать лишнего. – Я уже успела рассказать ему про наши тщетные поиски Фламинго и поучения Ириной прабабушки.

– А с чего вы вообще послушались эту бабку? Она же вас обругала.

– С того, что больше ничего не помогало, а ее правила помогли.

– Хорошо. Допустим. Так что там с приступами?

– Мне просто резко становится нехорошо, по-настоящему нехорошо. Один раз чуть сознание не потеряла, второй раз, у Матвея на дне рождения, тошнило так, словно подхватила желудочный грипп.

– Это называется паническая атака, вот и все.

– Что значит все? Отчего-то же эта атака возникает?

– Ты видишь что-то конкретное? Повторяющиеся образы или ситуации?

– Нет, разное, непохожее друг на друга. Как-то выпала на несколько секунд из реальности из-за поссорившейся за соседним столиком парочки. А потом еще Веня рассказывал на уроке о смерти математика, не помню, как его зовут, и меня как током ударило. Очень сильно. И у Матвея, когда бокал вина разлился, испачкав простыню.

Ершов задумчиво покивал.

– Ссора, смерть, простыня, залитая красным, – лейтмотив определенно прослеживается.

– Ты так считаешь?

– Ну если бы мне попался такой тест на ЕГЭ по литературе, я бы определенно собрал их в одну метафорическую группу.

– Интересно. Я даже не думала об этом, хотя ладно, простыню можно связать со смертью, но ссора никак не подходит. Люди не умирают от ссор.

– Иногда умирают. Война, например, это тоже ссора.

Мы немного прошли по улице с магазинами и свернули во дворы.

– У тебя обычный страх смерти, – сказал он, – танатофобия, возможно, возникшая на почве неосознанной интуитивной динамики. Или наоборот.

– То есть типа я боюсь умереть?

– Ну да. Все, конечно, боятся умереть, но некоторые особенно.

– Странно. Раньше ничего подобного за собой я не замечала.

– Так ты же усиленно придерживалась бабкиных правил, вот и не замечала.

Мы вошли в подъезд и поднялись по лестнице на третий этаж.

– Знаешь, что мне кажется? – Ершов достал ключи и отпер дверь. – Что если бы ты не приучила себя не обращать ни на что внимание, то никаких приступов у тебя бы и не было.

Он так увлекся моей историей, что совершенно позабыл о том, что должен вести себя как озабоченный хам, и, пока, присев, разувался, на мои ноги даже не взглянул.

– Допустим, тот попрошайка в метро вас так напугал, что активировал функции организма, отвечающие за безопасность, и они в целях защиты стали выстраивать вероятность событий в десятки раз быстрее, чем это обычно бывает. Хотя, если бы случившееся касалось одной тебя, но чтобы у двоих сразу – в это еще сложнее поверить, чем в сущностей. – Привычным движением закинув пиджак на стул, он снял брюки, но без прошлого картинного пафоса, просто мимоходом, словно вот так раздеваться перед девушкой – в порядке вещей, и, пока это делал, не переставал рассуждать.

– Или твой организм устал держать в себе страх и пытается достучаться до тебя, сообщая, что ему плохо? Может, тебе сходить к врачу?

– Ты нарочно пугаешь?

– Всего лишь размышляю. Ты считаешь, что приступы – признак некоего надвигающегося события? Чего-то страшного и касающегося именно тебя? Чего-то, что связано со смертью?

– Я никак не считаю. Я боюсь об этом думать.

– Ладно, – он задержался на пороге комнаты, – приму душ, потом продолжим. Мой комп в столе, если что.

– Футболку погладить?

– Не нужно, – неожиданно он улыбнулся по-доброму, – бабушка утром погладила.

В компьютер я не полезла. Начавшее налаживаться между нами взаимопонимание было еще очень хрупким, а рациональное мышление и дружеское участие Ершова в моих проблемах слишком важными. Впервые за последние дни мне не хотелось ничего выяснять. Словно, переложив свой груз на Ершова, я лишь дожидалась его решения. Вроде того, как Рома помогал нам с математикой: сначала вдавался в долгие и скучные пояснения, а потом брал и делал все сам, потому что ни я, ни Ксюша не горели желанием грузиться тем, чем можно было не грузиться.

Некоторым нравится читать на этикетках состав продуктов. Есть любители разбирать электрические приборы и те, кто копается в этимологии слов. Но лично меня вполне устраивало употреблять пищу, не вдаваясь в детали ее производства, пользоваться вещами в том виде, в каком их создали изначально, и произносить слова, вкладывая в них смысл сегодняшнего дня.

Я дождалась возвращения Ершова, стоя на балконе и разглядывая окрестности забитого новостройками микрорайона, а потом он позвал на кухню. На обед у него было рыбное филе с картошкой.

– Где же твоя бабушка? – спросила я, когда он поставил передо мной тарелку с дымящимся пюре, а свою порцию оставил в лотке.

– На работе.

– И кем она работает?

– В прошлый раз ты спрашивала о родителях. – На мгновение он снова насторожился, так что пришлось оправдываться:

– Я тебе столько о себе рассказала, а ты про себя ничего.

– Ты рассказала не о себе, а о том, что с тобой происходит, а это не одно и то же.

– Хочешь, чтобы я рассказала о себе?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я не собираюсь с тобой дружить. Предупреждаю сразу, чтобы ты не надумала лишнего. Я понимаю, что вы с Михайловой сейчас в ссоре и тебе нужно к кому-то примкнуть, но ты мне сразу объявила, что не будешь со мной спать, вот и я предупреждаю.

– Типа месть?

– У тебя только одно на уме. – Он двусмысленно хмыкнул. – Суть в том, что так же, как и ты, я не могу дать того, чего не хочу. И помогаю тебе только потому, что меня самого интересует эта тема. И ты мне интересна либо как уникальный феномен, либо как сексуальный объект. Все. Так что давай без лишнего?

Размазывая пюре по стенкам лотка, на меня он не смотрел, а резкость, с которой говорил, показалась фальшивой.

– Мне тоже не нужно лишнее! – Я попыталась поймать его взгляд, но рваные перья волос закрывали половину лица.

– Вот и отлично, – он кивнул, – тогда перейдем к делу. Ты же знаешь, что многие боятся высоты? Это нормальный физиологический страх. Дело отчасти в нарушении вестибулярного аппарата, но главная причина в том, что наш организм привык находиться на земле, и только так он чувствует себя в безопасности, а теряя почву под ногами, начинает паниковать. Примерно то же самое происходит и с нашим сознанием. Оно веками было ориентировано на «здесь и сейчас», ведь, если ты зазеваешься, тебя кто-нибудь сожрет или ты съешь какой-нибудь ядовитый гриб, или огонь в очаге погаснет, и ты погибнешь от холода и голода. Короче, если ты хочешь избавиться от того, что проделывает твой мозг без твоего ведома, тебе не нужно от этого убегать.

Скажем, если ты зажмуришься, стоя у края на крыше высотки, раздражитель на время исчезнет, но потом тебе все равно придется открыть глаза, и тогда головокружение станет еще сильнее. Чтобы перестать бояться, нужно, чтобы у твоего организма все было под контролем. Здесь и сейчас.

– Офигеть, какой ты умный, – искренне восхитилась я, – только можешь сразу объяснить, что надо делать?

– Сразу? – медленно выпрямив спину, Ершов посмотрел на меня сверху вниз. – Ладно. Сейчас.

Быстро поднявшись, он вышел, а вернулся, сжимая что-то в кулаке. Постоял немного в задумчивости и выложил передо мной на стол толстое темно-зеленое стеклышко с неровными краями.

– Когда в следующий раз столкнешься с чем-то, что покажется тебе знаком или предчувствием, посмотри на этот камень. Он успокаивает и возвращает в настоящий момент. Грубо говоря, это твое здесь и сейчас.

Двумя пальцами я осторожно взяла плотный, гладкий и очень приятный на ощупь камень.

– Спасибо. И ты мне просто так его отдаешь?

– Конечно, не просто. Ты наверняка заметила, что я во всем, кроме научного интереса, преследую выгоду.

– Будешь опять драть волосы?

– Давай так. – Ершов забрал у меня пустую тарелку и, поставив ее в раковину, водрузил сверху пустой лоток. – Ты попробуешь, это работает или нет, и, если поможет, договоримся о цене.

– Справедливо, – обрадовалась я. – Хочешь честно? Мне кажется, что ты нарочно изображаешь из себя противного типа. А на самом деле хороший и добрый. Ведь так?

Громко расхохотавшись, он закрыл глаза ладонью.

– Чего ты смеешься? Я права? – подойдя к нему, я взяла его за запястье, чтобы снять руку с лица, и он тут же притянул меня к себе обеими руками.

– Моя бабушка работает стоматологом. Мама – кардиолог, а папа – главный инженер на предприятии. Младшему брату, тому, в чей компьютер ты влезла, – одиннадцать. Родители живут в Крылатском, но они отправили меня сюда из-за маткласса. Я удовлетворил твое любопытство?

– Значит, ты передумал не дружить со мной?

– Нет. Ничего не изменилось. Это всего лишь информация.

Глаза у него были цвета темного болота с несимметричными темными крапинками на каждой из радужек. Брови ровные, негустые, губы тонкие, чуть изогнутые, отчего всякий раз казалось, что он ухмыляется. Нос длинный, прямой и острый, как клюв. Впервые я смогла его так подробно рассмотреть.

– Хорошо. Я поняла! – Ожидание поцелуя затянулось.

– Нам пора! – Он выпустил меня. – Давай по дороге договорим, не то опоздаю.

Через пять минут мы уже снова шли через дворы к подземному переходу. Поцелуя под вешалкой тоже не повторилось.

– Еще я подумал, что если у Михайловой все то же самое, что и у тебя, – продолжил он, – то, если допустить, что твои предчувствия верны и должно произойти нечто плохое, Ксюша тоже должна об этом знать. И либо она знает, но молчит, что странно, пусть вы и в ссоре, либо у нее нет предчувствия, а следовательно, это лишь твое субъективное ощущение. И все в порядке.

– Ксюша избегает этой темы еще больше меня.

– Избегает – не говорит с тобой?

– Да. И сама не пускает в голову.

– В общем, что-то тут не складывается! – Он подмигнул. – «Здесь и сейчас» не забыла?

Я показала ему камень, который всю дорогу держала в кулаке.

– Молодец. Если будет что-то интересное, пиши.

Мы разошлись возле перехода. Он направился к метро, а я на свою сторону шоссе.

Мне понравилось, что Ершов назвал отшлифованный осколок стекла камнем. Я положила его на подоконник и в отблесках заходящего вечернего солнца он едва заметно переливался. Теперь у меня появилась новая, весьма убедительная кандидатура на роль Гудвина. Ершов был на дне рождении Матвея, на праздновании Нового года у Степы, у него не было старших братьев. Жил он, правда, не в том подъезде, что на фото, но все остальное, если не считать эпизода с кринжовой Ксюшиной встречей у автошколы, складывалось.

Вечером сфотографировала зеленый камень и отправила снимок Гудвину, подписав: «Как ты думаешь, что это?»

Утро следующего дня началось странно. В школу нужно было ко второму уроку. Физичка не всегда могла заменить Ивана Сергеевича. Дождавшись, пока Ксюша уйдет, я вышла из дома через пять минут после нее и, чтобы не плестись позади, отправилась в школу другой дорогой. Шла довольно быстро, с большой долей вероятности прийти раньше Ксюши.

Однако возле автошколы заметила на асфальте черные полосы и приостановилась возле первого полукруга. Следы как будто напоминали надпись. Замысловатые изгибы параллельных – следы торможения колес лихого малолетнего водителя типа Проскурина на дедушкиных «Жигулях». У нас в районе тех, кто с наступлением мая повытаскивал из отстойников древние машины и, набив полный салон приятелей, гонял с диким ревом по улицам, было полно.

Черные полосы тянулись вдоль всей дорожки, и, чтобы охватить взглядом всю картину, требовалось подняться повыше. Я огляделась. Ближайшим к площадке был тот самый девятиэтажный панельный дом, где на подъезде было нацарапано «Ночью дружбой не займешься». И это было очень странное совпадение.

Достав из кармана камень, я покрутила его в пальцах, напоминая себе, что я есть здесь и сейчас, а значит, должна оставаться «в моменте».

С деревьев осыпалась желтая пыльца, солнце блестело сквозь листву, на островке асфальта дети нарисовали совершенно обычные классики. Рыжий маленький терьер увлеченно обегал каждое дерево и задирал на него лапу.

Войдя в подъезд и поднявшись на четвертый этаж, я несколько минут простояла возле окна лестничной клетки, вглядываясь в дорожный рисунок, который очень напоминал слово «Если». А когда в подъезде послышался звук отпираемой двери, поторопилась сбежать вниз, однако на выходе столкнулась с немолодым мужчиной с чемоданчиком в руке и в жилетке электрика. Остановилась, чтобы пропустить его, но он притормозил и хитро прищурился.

– Школьница?

– Да. – Я попробовала пройти, но он преградил дорогу.

– Математику любишь?

Я пожала плечами, не понимая, к чему этот вопрос.

– Реши-ка мне задачку: слесарь принес домой четыре задвижки, плотник – три рубанка, а электрик – шестнадцать лампочек. Сколько у них получилось вместе?

Я снова сделала шаг к двери.

– Наверное, двадцать три.

– А вот и неправильно! – Мужчина хрипло расхохотался. – Вместе у них шесть лет строгого режима! Этому Ванька вас не научил?

Я выскочила из подъезда и оставшуюся дорогу до школы бежала. Но Ксюша все равно пришла раньше меня.

На перемене перед историей ко мне неожиданно подошла Носова.

– Знаешь, Алис, дедушка очень переживает за Ивана Сергеевича, говорит, если он через неделю не объявится, директриса его уволит, а он прекрасный специалист, и увольнение его морально добьет. Мне его очень жалко. Давай съездим к нему, уговорим вернуться! Он сейчас на даче живет. Пожалуйста!

Скрывать, что идея меня не вдохновила, причин не было.

– А с чего это я? У вас там полный класс его фанатов, и я не один из них.

– Я просто хотела, чтобы ты поговорила с Пашей Проскуриным. Может, он согласится отвезти нас на машине?

– В смысле? – Простота Носовой меня обескуражила. – А чего ты ко мне пришла? Попросила бы напрямую его.

Та по-детски помотала головой.

– Мне он точно откажет. У них с Ромой конфликт. Забыла?

– Тогда поговори с Никой.

– Я не хочу с Никой. Я хочу с тобой, – произнесла она тоном капризного ребенка. – Пожалуйста, Алис! Я знаю, что ты Паше нравишься.

– С чего это ты взяла?

– Слышала, как Ника на дне рождения его отчитывала, что он слишком часто и пристально на тебя смотрит.

Мимо нас в компании Вени прошла Ксюша.

– Ну мало ли кто на кого и почему смотрит. – Я проводила парочку взглядом.

– Это да. Но Паша тогда не стал отрицать и сказал, что у тебя вайб девочки-кошки.

– Прямо так и сказал?

– Ага.

– Обалдеть! Это просто новость дня! – Я еще не поняла, как относиться к данному известию. – Что-то я в последнее время всем нравлюсь.

– Ну так что? Попросишь? – Жанна выжидающе хлопала круглыми глазами.

– Чтобы Сазонова меня убила? Нет уж. Мало нам прошлого скандала.

– Она не убьет, у нее же обострение аллергии, и ей приходится сидеть дома.

А ведь и правда, Ники не было второй день.

– Пожа-а-алуйста, – проныла Жанна, подхватывая меня под руку. – Иван Сергеевич отличный учитель. Но после драки Проскурин никого из наших ребят не повезет. Это точно.

– Ладно. И когда ты хочешь поехать?

– Сегодня.

Час от часу не легче.

– Сегодня? Ты вот прямо сейчас собралась это провернуть?

– Конечно. У нас все равно замена, а у вас литература, а потом общая репетиция. Я дедушке все объясню, и он вас с Пашей отпустит.

– А если Проскурин не сможет? Вдруг у него планы?

– У него свободный день. Я узнавала.

– Вот ты даешь. Все просчитала.

– Я же математик! – Жанна звонко рассмеялась, но ее смех заглушил звонок на урок.

– Хорошо, я поговорю с ним, только с вами не поеду.

– Как? – ахнула она. – Ничего себе.

– Я не смогу.

– Очень прошу, смоги! – Порывисто обняв меня, Носова убежала, а я весь следующий урок обдумывала вероятность того, что Проскурин может оказаться Гудвином. В принципе такое возможно, если из-за Ники он не мог признаться мне лично. По крайней мере его анонимность имела самое разумное объяснение. Просто я слишком зациклилась на математиках, выдавая желаемое за действительное.

Услышав о том, что нас отпустят с репетиции, Проскурин сказал, что готов ехать хоть на край света. Из школы мы втроем сначала отправились в магазин, купили яблоки, мандарины и лимонный пирог для Ивана Сергеевича, а потом дошли до дома Проскурина, где на парковке стояла его машина. До наступления лета было рукой подать и солнце уже грело вовсю. Как только тронулись, Проскурин, немедленно врубил на полную громкость безжалостный отечественный рэп.

– Можно что-нибудь без мата? – попросила Жанна, она сидела сзади, и, чтобы Паша услышал, ей пришлось потрясти его за плечо.

– Такого у меня нет! – Он немного убавил громкость и покосился на меня. – Что ты на меня так смотришь?

– Как?

– Изучающе.

– Ты знаешь загадку про акул?

– Каких еще акул?

– Ладно, не важно, – я замолчала, глядя в окно и обдумывая, как бы его проверить.

– Интересно, – снова подала голос Носова, – есть ли такие таблетки, чтобы дать пьяному – и он сразу протрезвеет?

– Есть капельницы, – ответил Проскурин, – и то результат не сразу. Человек не может протрезветь, пока из его крови токсины не выйдут.

– А если придумать какое-то вещество, которое вступает в реакцию с токсинами и превращается, например, в глюкозу или в витамин D? – Глаза Носовой загорелись.

– Вот ты этим и займись, – откликнулся Проскурин, – придумаешь такое – сразу станешь богаче Маска.

– Для этого нужно химию сдавать, а у меня математика профильная и физика. Я лучше прибор придумаю, что-то типа шокера. Разряд – и человек как новенький. Кстати, знаете, что раньше вытрезвители назывались приютами для опьяневших? А еще дедушка говорил, что в советское время не было бомжей. Совсем! Представляете? И газировка на улице стоила одну копейку, и пили все из одного стакана, но никто ничем не болел. И что по ночам алкоголики брали стаканы, пили из них, а утром возвращали на место. И все равно никто не болел.

– Если честно, – перебил ее Проскурин, – я вообще не понимаю, раз уж вы так печетесь об Аксенове, зачем понадобилось тащить его на пьянку?

– Мы хотели, чтобы он отвлекся и хоть немного развеселился. Знаешь, какой он грустный был в последнее время? Ира даже беспокоилась, чтобы он ничего плохого с собой не сделал. Ненавижу его жену. Какой же нужно было быть стервой, чтобы так поступить?!

– А как она поступила? – заинтересовалась я.

– Как-как? – с чувством фыркнула Жанна. – Бросила его!

– Ой, подумаешь. – Проскурин усмехнулся. – Найдет себе другую.

– Ты что?! – Носова оскорбилась. – Он ее знаешь как любил?

– Ну полюбит другую! – Паша продолжал посмеиваться, однако Жанна каждое его слово принимала за чистую монету.

– Иван Сергеевич не полюбит. Он однолюб и честный человек, всю жизнь будет ее любить, хоть она и поступила, как… как… как падшая женщина!

– А если она его разлюбила? – предположила я.

– Вот я и говорю, что такого человека могла разлюбить только последняя дрянь, – чуть ли не выкрикнула Жанна мне на ухо.

– Ты что, сама в него влюбилась? – Я со смехом повернулась к ней.

Носова в негодовании отпрянула.

– У нас в классе все его любят. По-хорошему, по-человечески. А не так, как ты думаешь. Пока он на дачу не уехал, мальчишки к нему ходили. Продукты носили, следили, чтобы ничего не произошло. А потом он взял и уехал. И это очень плохо, ведь там за ним присматривать некому.

– Ты не обижайся, – сказала я, – но, как по мне, он ужасно душный. А еще он сравнивал женщин с варварами.

– В свете последних событий это вполне объяснимо! – Носова стояла горой.

– Да нет, – Проскурин махнул рукой, – он всегда такое болтал, даже когда его еще никто не бросал. На прошлый Новый год, например, втирал нам с Лу, что есть два типа женщин: женщины-матери и женщины-соратники, а все остальные… Как ты там выразилась? Ах да, падшие.

Проскурин расхохотался, Жанна негодующе запыхтела, что-то вроде «он не мог так сказать», «ты его неправильно понял», «он просто пошутил», но я услышала совершенно другое.

– Повтори, пожалуйста, что ты сейчас сказал?

– Что? – встрепенулся Проскурин, не переставая смотреть на дорогу.

– Иван Сергеевич приходил на Новый год к Россу?

– Ну да. Он же с ними постоянно тусуется. Ты не знала?

– Но я его там не помню!

Паша медленно повернул голову и с нескрываемой иронией посмотрел на меня.

– Это неудивительно.

Поймав взгляд его серых глаз, я попыталась прочесть в них тайный посыл, но, кроме насмешки, не разглядела ничего.

Жанна тараторила всю оставшуюся дорогу, Проскурин изредка отвечал ей, а я пялилась в окно, пытаясь вспомнить математика на том вечере.

Дом Ивана Сергеевича стоял среди высоченных сосен и выглядел как классическая старая дача советской богемы: большая застекленная терраса в ширину всего дома, двухуровневая крыша с кирпичной трубой, в торце скворечник мансарды, балкон тоже застеклен и целиком занавешен тюлем.

– Это же Кратово! – высокопарно восторгалась Носова. – Здесь жили Эйзенштейн, Окуджава, Прокофьев и Зощенко. И еще много кто.

С соседских участков доносились голоса, но выцветший зеленый дом математика стоял одинокий и безмолвный. Трава вокруг него почти не росла, а вокруг узкого покосившегося деревянного крыльца и вовсе была вытоптана до коричневой земли. Чуть поодаль виднелся скособоченный ржавый мангал, рядом с ним большая железная бочка и одноногий деревянный столик.

«Здесь и сейчас», – напомнила я себе, сжимая в кармане пиджака камень.

Головокружительно пахло соснами и смолой. Нагретой землей и хвоей. В приоткрытом окне выступающей вперед мансарды развевались занавески. На углу дома прижались друг к другу два высоких черных мусорных пакета. В глубине участка возвышалась огромная куча сухих веток и прошлогодних листьев.

Жанна с Проскуриным прошли по дорожке к крыльцу, а я остановилась у калитки. Сердце вдруг гулко заколотилось, словно перед экзаменом. Проскурин обернулся и, щурясь от дыма, крикнул:

– Идешь?

В оконных стеклах солнечными зайчиками бликовало солнце.

– В машине укачало, – ответила я, – вы идите, я подышу немного.

Поднявшись по шатким ступеням на крыльцо, Носова постучала в дверь, которая почти сразу распахнулась, но оттуда никто не вышел. Жанна удивленно шагнула внутрь. Проскурин замялся, посмотрел на меня и, махнув рукой, скрылся в доме следом за ней.

Я никак не могла понять, что со мной происходит. Пять минут назад, пока ехали, я чувствовала себя отлично, и вот теперь необъяснимый, неизвестно откуда взявшийся симптом приближающейся панической атаки. Еще не хватало, чтобы в гостях у математика меня скрутило, как у Матвея. Более того, я совершенно не понимала, чего именно ждать. Будет ли это электрический разряд, головокружение или тошнота? Организм каждый раз преподносил новые сюрпризы.

Шаг за шагом я осторожно двинулась по дорожке. Однако вместо того чтобы направиться к входной двери, свернула к черным пакетам. Ноги сами несли меня к ним, несмотря на усилившееся сердцебиение. Раз-два-три. Я не сомневалась, что на счет «три» что-то случится. И действительно, если бы я не была готова, то, наверное, заорала бы на весь поселок.

Внезапно из ниши, образовавшейся в месте соприкосновения пакетов, молнией выскочил мохнатый черный комок и, проскользнув у меня между лодыжек, метнулся за дом.

Котенок! Такой же черный, как эти пакеты. Я с облегчением выдохнула. И тут же снова насторожилась. Я не успела его рассмотреть. Кинулась следом за котенком, но, едва свернула за угол дома, сразу влетела в стоящего там человека и от неожиданности все-таки завопила.

– Спокойно-спокойно! – Крепко удерживая меня за плечи, Тим отстранился. – Это я. Все в порядке.

– Ты меня напугал, – прошептала я, сдавленным голосом. – Что ты здесь делаешь?

– То же я могу спросить и у тебя. – Выпустив меня, он наклонился, чтобы поднять упавший при столкновении телефон.

Он был в коричневой водолазке и штанах карго, волосы собраны в хвост на затылке.

– Мы приехали попросить Ивана Сергеевича вернуться в школу, – сказала я.

– Мы тоже.

– А ты с кем?

– Со Степой.

– И давно вы здесь?

– Утром приехали. Вместо школы.

– Ну и как он?

– Уже нормально.

– А вообще?

– Вообще ужасно. Еле в чувство привели. Часа четыре чаем и аспирином отпаивали. Оставшееся время убирали в доме.

Тим выглядел очень расстроенным.

– Он вернется?

– Пока не выясняли. Он только начал связно разговаривать.

Я сочувственно взяла его за руку.

– Не переживай, сейчас мы его все вместе уговорим.

Тим грустно кивнул.

– Так страшно наблюдать, как умнейший, талантливейший человек вдруг оказывается глупее ребенка. – Он поморщился. – В прошлом году у меня были проблемы с шахматами. Много проигрывал и собирался бросить. А Иван Сергеевич заметил, что со мной что-то не так. Начал расспрашивать и выяснять, а когда понял причину, не стал говорить, что не нужно сдаваться или что плохие дни бывают у всех, как это обычно принято говорить, а просто рассказал о теореме Байеса – и все решилось само собой.

– Что это за теорема?

Он задумчиво посмотрел вдаль.

– Просто объяснил, как оценить вероятность моей следующей победы, и этот процент оказался достаточно высок. Послушав Ивана Сергеевича, я действительно выиграл очередной турнир и перешел на следующий этап.

Поддержать разговор о теореме Байеса я не могла, поэтому поторопилась перевести тему.

– А что ты делал на улице?

– Вышел поговорить по телефону. Погоди! – Он заметил машину, на которой мы приехали. – Ты с Проскуриным?

– Да, и с Носовой.

– Необычная компания.

– А вы со Степой вдвоем, или Матвей тоже с вами?

– Матвей? Нет, что ты? Из-за твоей подруги мы его совсем потеряли. Он даже сюда с нами не поехал, потому что обещал встретиться с ней.

– Может, это любовь? – сухо предположила я.

– Ты на Ксюшу злишься?

– Не злюсь. Но не понимаю. Она называет меня предательницей, а ведет себя так, как будто предательница она сама.

– Непривычно видеть вас не вместе, – признался он, – долгое время думал, что вы сестры.

– Угу. Были.

Мы всего лишь разговаривали, пристально глядя друг другу в глаза, но я чувствовала, как стремительно растет волнение, и главным образом то было волнение Тима. Я ощущала его, даже не прикасаясь к нему. Возможно, он решил, что я снова полезу целоваться или потребую признаний. Но больше этого не повторится. И не потому, что в последние дни его место в моих мыслях занял другой. Люби я Тима сколь угодно сильно, унижение для меня страшнее любовных страданий. На свете существовал только один человек, не считая, конечно, родителей, ради которого я могла бы унизиться, но этот человек сам вычеркнул меня из своей жизни.

– Помнишь, я сказал, что есть кое-что, о чем я хочу тебе сказать? – Тим протянул ко мне руку. – Тогда просто не решился.

– Ну? – Я отступила.

Не лучшее время и место для доверительного разговора. Признаки надвигающейся паники хоть и улеглись, неприятное напряжение никуда не делось.

– Помнишь же, что я рассказал тебе про Катю?

Он смотрел, чуть наклонив голову, исподлобья, внимательно наблюдая за моей реакцией.

– Что ты ее любил, но она умерла.

– Что я обещал любить ее, несмотря ни на что.

– Помню.

– Самое печальное, что я не смог сдержать своего слова. Понимаешь?

– Нет.

– Когда я перешел в вашу школу и увидел тебя…

– Стой! – Я резко вскинула руку. – Не продолжай! Не сейчас.

Спазматический приступ тошноты вспыхнул так неожиданно, что я едва справилась с ним, с трудом подавив желание, избавиться от содержимого желудка прямо при Тиме.

– Тебе плохо? – Он обеспокоенно нахмурился. – Ты бледная как полотно.

– Да, – глубоко втягивая сосновый воздух, прошелестела я, чувствуя, как закладывает уши. – Иди в дом, я приду.

– Я не могу бросить тебя! – Тим попробовал придержать меня за локоть, но, отскочив в сторону, я быстрым шагом двинулась вглубь участка. Ну почему Тиму понадобилось признаваться именно сейчас?! Я сгорала от любопытства и хотела услышать продолжение, ждала этих пояснений и объяснений и готова была ответить ему тем же, но не в том состоянии, в котором я сейчас находилась. Видеть меня такой ему не следовало.

Тошнота прекратилась так же быстро, как и подкатила. Обойдя вокруг дома, я уселась на щитовом столике и достала камень Ершова, гладкий, теплый, успокаивающий. Подняла голову, и меня обступили сосны. Сколько им лет? Пятьдесят, а может, все сто или двести. Наверху время наверняка течет совсем иначе – неторопливо и спокойно. Пришел день. Ушел день. Пригрело солнце. Наступило лето. Налетела гроза, пролились дожди. За ними нагрянула осень.

– Ты чего тут сидишь? – На мою спину опустилась теплая ладонь.

Я убрала прядь волос за ухо, Жанна участливо заглянула мне в лицо.

– Идем в дом, мы чай собираемся пить.

– А можно я не пойду?

– Лучше пойдем. Иван Сергеевич будет рад.

– Жан, – я спрыгнула со стола, – скажи честно, почему ты так хотела, чтобы я поехала сюда с тобой?

Я готова была прожечь в ней взглядом дыру, однако Носова не смутилась.

– Хочу с тобой подружиться. Рома за тебя очень переживает. Говорит, что ты теперь одна и тебе плохо.

– Если бы он переживал, то пришел бы ко мне сам, а не подсылал тебя.

– Он не подсылал, это я так решила. Рома мне тоже не все рассказывает. Подумала, ты мне сможешь объяснить, что между вами произошло.

– Я? Да, я последний человек, кто в этом хоть что-то понимает!

– Жаль, – она пожала плечами, – я попробую прямо спросить у Ромы. А сейчас пойдем пить чай, хорошо?

Иван Сергеевич в темно-синем домашнем халате, густо заросший щетиной, сидел за большим круглым столом, покрытым тканевой скатертью с бахромой и, низко склонившись, хлебал из глубокой тарелки куриный бульон. В таком виде в рейтинге красоты он от силы тянул балла на два.

– Ой, Алиса, и ты здесь! – обрадовался учитель, увидев меня. – Благодарю, что приехала навестить.

Говорил он невнятно, голос заметно охрип.

– Мы все очень волнуемся о вашем здоровье и хотим, чтобы вы к нам поскорее вернулись, – выдала я отрепетированным тоном, и Жанна отправила мне благодарный взгляд.

Иван Сергеевич застыл с ложкой у рта, в глазах его светилась бессмысленная пустота, от которой мне снова сделалось не по себе.

– Чайник закипел! – В комнату заглянул взлохмаченный и раскрасневшийся Степа, махнул мне в знак приветствия и снова скрылся.

– Большое спасибо за вашу помощь, – смущенно произнес Иван Сергеевич, – и за гостинцы тоже.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я, превозмогая неловкость.

– Температурю еще немного, но чувствую гораздо лучше. – Он громко хлебнул. – Вы не подумайте, я не заразный. Бояться вам точно нечего.

Проскурин разглядывал старые черно-белые фотографии в деревянных рамках, висевшие на стене возле окна.

– Это мои бабушка с дедушкой и мама маленькая, – пояснил Иван Сергеевич. – Дедушка был профессором. Это его дача. Сюда приезжали многие известные люди. Мама рассказывала, что летом по выходным бабушка закатывала пиры. Она изумительно готовила. Выставляли на улице столы, и гостей собиралось до сорока человек, не считая детей. Дедушка умер в тот же год, когда я родился, я его не застал. Видел только на записи в телепрограмме. И бабушку почти не помню. Но эта дача… Когда я был маленький, думал, что обязательно стану таким же умным, как дедушка, и буду закатывать пиры на улице. – Он громко расхохотался. – Пиры!

Тима в комнате не было, и, пока Иван Сергеевич предавался воспоминаниям о дедушке, я вышла на кухню, где Степа мыл полы, а Тим доставал из навесной полки чашки.

– Давай, Алис, бери тряпку и подключайся, – скомандовал Степа, как только увидел.

– Вообще-то он не инвалид и не пенсионер, – ответила я, – и сам должен обслуживать себя. А вы его только поощряете.

– Это не поощрение, а поддержка, – запротестовал Росс. – У него трагедия, как ты не понимаешь! И депрессия.

– И алкоголизм.

Тим посмотрел на меня осуждающе.

– Он ее очень любил. А она этого не оценила. Растоптала и выкинула на помойку.

– На ту, которую он сам здесь развел?

Степа с Тимом переглянулись.

– Вот она, женская логика, – процедил Степа зло. – Ни сострадания, ни сопереживания, ни человечности. Сплошной голый эгоизм, недалекость и трусость.

– А трусость-то тут при чем? – вспыхнула я.

– При том, что за поступки свои нужно отвечать, а не сбегать!

– Это не трусость, Степ, – на полном серьезе сказал Тим, – это безразличие. Он ей просто больше не нужен, не выгоден и не интересен. Менее интересным он не стал, но ей подавай новые впечатления.

Их морализаторство меня поразило.

– Вы так рассуждаете, как будто знаете его жену и причины, по которым она от него ушла.

– Знаем, – отрезал Степа.

– Иван Сергеевич тебя просветил?

– Меня не нужно просвещать. Я и сам понимаю, как некоторые женщины устроены.

– Да неужели? И как же?

– Не нужно, – сказал ему Тим.

И тут я догадалась.

– Это ты из-за Ксюши? Что она с Матвеем? Обиделся на нее? – Мне вдруг стало смешно. – Степ, да брось. Это же Ксюша, у нее семь пятниц на неделе.

– Вот именно! – Росс разозленно отвернулся. – Для тебя это тоже пустяк. Ты и сама не лучше!

– Хватит, – вступился за меня Тим. – Давай просто попьем уже чай, а полы потом домоем.

Чай пили, рассевшись вокруг стола. Постепенно обстановка разрядилась. Все болтали о школе и о предстоящих экзаменах. Иван Сергеевич на глазах приходил в себя. Речь его стала более связной, а взгляд осмысленным. Один только Проскурин, злившийся, что вынужден находиться в обществе Степы, с которым после драки у Матвея они так и не помирились, молчаливо отсиживался и к чаю не притронулся, а спустя минут сорок жестом показал мне, что пора ехать.

После того как Жанна пришла за мной и отвела в дом, тревожность стихла и до возвращения в город я о ней не вспоминала, так же, как и о том, что якобы нравлюсь Проскурину. Во время нашей поездки он никак не выдал себя – ни жестом, ни взглядом, ни полунамеком. Мое присутствие значило для него не больше, чем компания Носовой. Уж в этом-то я разбиралась и распознать скрытую симпатию смогла бы без труда. Но ничего, выходящего за рамки обыкновенного дружеского общения, за Проскуриным не наблюдалось. И то ли Носова нарочно схитрила, чтобы заинтриговать меня, то ли Паша просто нервировал Сазонову, чтобы она ревновала.

Всю обратную дорогу он ругал ашек, а Носова спорила, защищая их. Находясь все эти дни в своих проблемах, я, оказывается, была не в курсе того, что конфликт между Матвеем и Лу продолжился в Москве. По большому счету он длился уже давно, с самого появления обоих в нашей школе, и то спадал, переходя в стадию, казалось бы, неплохих приятельских отношений, то разгорался в яростном противостоянии. Впрочем, иначе и быть не могло. У таких, как Матвей и Лу, соперничество в крови, и для стычки им не нужна особенная причина, однако в этот раз повод для ссоры оказался не только весомым, но и довольно соблазнительным. И пускай Лу встречался с Марго, он, по заверению Проскурина, всерьез вознамерился отбить Ксюшу у Матвея. И что-то мне подсказывало, что и у Матвея мог быть тот же мотив. После эпизода с разлившимся вином я никак не могла отделаться от ощущения искусственности происходящего.

«Это осколок моего разбитого сердца», – прочла я всплывающее сообщение и, только открыв переписку, вспомнила, что отправила Гудвину фотографию камня «Здесь и сейчас». «Ну почти», – я добавила рожицу с высунутым языком. – «Сделай в нем дырку и носи как талисман для привлечения новых жертв». – «Каких еще жертв?» – «Тех, чьи разбитые сердца ты коллекционируешь». – «Я подобным не занимаюсь». – «Даже на память ничего не оставляешь?» – «Не вижу смысла». – «Индейцы, например, хранили скальпы поверженных врагов, чтобы показывать всем и хвастаться, насколько они сильны». – «Значит, такого ты обо мне мнения?» – «Ответить правду или сказать что-нибудь приятное?» – «Ты же фейк, чего тебе бояться?» – «Что ты меня заблокируешь». – «Не заблокирую». – «Честно?» – «Клянусь!»

Он так долго сочинял ответ, что я успела сходить на кухню и немного поболтать с родителями.

«То сообщение, которое я прислал тебе в самом начале, о том, что люблю тебя и остальное, я собирался отправить уже очень давно. Останавливало лишь то, что ты этого не оценишь и не поймешь, что тебе все равно и ты меня просто пошлешь. Я всегда боялся твоего равнодушия и высокомерия. Боялся, что найду им подтверждение и ты окажешься именно такой, как о тебе говорят. Но потом, осознав, что времени у меня осталось совсем немного, я все-таки сделал это. И то, что ты меня сразу не послала, не заблокировала, было удивительно и по-своему чудесно. Не ожидал, что ты окажешься человечной».

Его откровение задело, но я пообещала, что блокировать не стану, да и ничего оскорбительного в этих словах не было, лишь невнятные полунамеки.

«И что же, интересно, обо мне говорят?» – «Что ты только выглядишь милой, а на самом деле равнодушная и бесчувственная». – «Это шутка такая?» – «Нет». – «Что за идиотизм?! – Я разозлилась. – Кто вообще распускает такие слухи?» – «Я предполагал, что тебе это не понравится. Насколько я успел узнать тебя, ты делаешь это неосознанно». – «Что делаю? Что, черт возьми, я делаю?» – «Флиртуешь со всеми подряд». – «С кем это со всеми?» – «Со всеми». – «Нет, скажи!» – «Со всеми парнями, которых встречаешь. Всегда, даже когда просто разговариваешь». – «И с тобой?» – «И со мной. Но я сразу понял, что это просто так». – «Почему вы все считаете, что если на вас посмотрели, улыбнулись, потанцевали с вами, то это значит нечто большее, чем есть?»

Я еле сдерживалась, чтобы не швырнуть телефон о стенку.

«Потому что каждый надеется на взаимность». – «Послушай, мы все надеемся поступить в универ, но это совершенно не означает, что так оно и будет. Есть люди с завышенной самооценкой, которые считают, что не могут не нравиться, а есть те, кто воображает себя исключительными только потому, что им сказала об этом бабушка или мама. И что теперь? Я обязана любить кого-то только потому, что он сам так решил? Или ему что-то показалось?» – «Ты даешь много поводов, чтобы так казалось». – «И для чего же мне это делать? Какие цели я, по-твоему, преследую?» – «Развлекаешься». – «Вот именно!» – «Вот именно».

В другой раз я бы точно его заблокировала, но слово есть слово.

Распахнув окно шире, я глубоко вдохнула вечерний воздух и попыталась успокоиться. На глаза попался зеленый камень, схватив его, зажала в кулаке. Было в этих разговорах что-то до боли знакомое, что я уже когда-то слышала.

«Поклянись, что ты не Мартов». – «Ты же сказала, что вычислишь меня на раз, вот и вычисляй». – «Блин, Кирилл, это ты! Больше никому в голову не придет вести морализаторские разговоры и предъявлять собственнические претензии». – «Думай как хочешь». – «Чего ты хотел добиться, когда придумывал этого дурацкого Гудвина? Ты понимаешь, что это уже даже не сталкеринг, а терроризм какой-то! Вот почему у меня дурное предчувствие по поводу тебя и твоих сообщений. Если не перестанешь, я пойду в полицию и скажу, что ты меня преследуешь!» – «Бедный Мартов!» – Гудвин прислал ржущий смайл.

«Стоп. Ершов – это ты?» – «А если Ершов, то полиция отменяется?» – «Если Ершов, тогда я понимаю, почему ты решил прикинуться Гудвином. Тебе просто нравится обманывать и играть с людьми. И я не верю ни одному слову, что ты тут писал. Удивлена, что ты пишешь почти без ошибок. Молодец. Репетитор тебе явно помогает». – «Помогает Т9».

«Значит, я права? Но объясни, как получилось, что ты отвечал мне в «Сто пятьсот»? У тебя второй телефон?» – «Ага! И четыре руки. Одна пара для отвода глаз, а другую я держал под столом и писал тебе сообщение». – «Вот ты и прокололся! Значит, ты был там!» – «Или ты сама мне об этом рассказывала». – «Никому, кроме Ромы, мы об этом не рассказывали», – написала я, но потом, вспомнив, как, договорившись с приятелем, Рома разыграл нас, подсунув фальшивого призрака, разволновалась. А вдруг это правда Рома? И Гудвин тоже его розыгрыш? Но ладно с призраком, там он собирался проверить наши экстрасенсорные способности. А сейчас? К чему эти признания?

Гудвин переслал мне мое сообщение, где я описывала ему сцену в кафе, и приписал: «Судя по всему, следствие снова зашло в тупик».

Следствие и в самом деле зашло в тупик, так что я решила ему не отвечать.

Рома, Проскурин, Мартов, Ершов, Тим, до кучи список можно было дополнить и Веней Шалаевым – просто гадание вслепую.

Раньше мы с Ксюшей частенько гадали на любовь парней. Выбирали из колоды королей и раскладывали перетасованную колоду четыре раза поочередно под каждым, наподобие пасьянса, выстраивая ветку по убыванию достоинства карт, начиная с дамы до туза. Так мы определяли степень любви. Чья линия окажется длиннее, тот король и больше любит. Карточная колода нашлась в нижнем ящике тумбочки под завалами баночек с кремами и косметики, которой я не пользовалась. Червовым королем однозначно был Тим: светловолосый, спокойный и милый. Пиковый – Ершов, потому что темный, загадочный и возбуждающий. Мартов – трефовый, тоже темный, но понятный и предсказуемый. А вот над бубновым я задумалась: Проскурин или Рома?

Подозревать Рому казалось столь же противоестественно, как если бы он был моим кровным братом. Я задумалась, нравится ли мне Проскурин и смогла бы я ответить ему взаимностью, если бы он сказал мне об этом прямо и сразу? Да, Паша нормальный в общении, довольно симпатичный, водил машину и тусовался с Лу, но я к нему совершенно ничего не испытывала. И он, по всей вероятности, это понимал. Кроме того, у него была Ника.

– Алис! – В комнату вошла мама и, увидев разложенные карты, округлила глаза. – Гадаешь?

– Пасьянс! – Я сгребла карты одним движением. – Я же просила стучаться!

– Тетя Лариса собирается пиццу заказывать, на тебя брать?

– Нет, спасибо. Потом чем-нибудь перекушу.

– Ладно, – мама помялась, – ты вообще как?

– Что «как»?

– Ну настроение, учеба?

– Все норм, мам.

– Точно?

– Угу.

– Почему я тебе не верю?

– Потому что мы не помирились с Ксюшей.

– Как хорошо, что ты все понимаешь. – Мама ласково улыбнулась и погладила меня по голове.

– Если бы все! – Я вздохнула. – Я очень многого не понимаю. Очень-очень!

– Например? – заинтересовалась она.

Ей определенно хотелось поговорить.

– Теорему Байетса, – нашлась я.

– А это что? – Она заметила зеленое стеклышко.

– Магический камень.

Мама взяла его и, прищурив один глаз, посмотрела через него на лампочку.

– И что же он делает?

– Помогает не паниковать и сосредоточиться на моменте.

– А ты паникуешь?

– Бывает.

– Зря! Экзамены дело важное, но не смертельное. Даже если ты их сдашь не очень хорошо, меньше мы тебя любить не будем! – Наклонившись, она поцеловала меня в макушку и отдала камень. – Может, все-таки пиццу?

Когда мама вышла, я поднесла стеклышко к глазу и посмотрела через него так, как это делала она, и все расплылось зелеными бликами.

Я снова воспользовалась правилом номер один – просто забыла, будто и не было.

Но ведь там, на участке Ивана Сергеевича, что-то все-таки произошло. Что-то такое, что довело меня до приступа. Что-то, о чем вспоминать не хотелось. Но если верить Ершову, преодолеть страх возможно, лишь если удерживать контроль.

Все складывается из чего-то, и замечаем мы намного больше, чем сами успеваем осознать. Что же я увидела, что могло меня напугать? Ну, конечно, я ведь сразу заметила котенка, забившегося между мешками. Осмыслить этого еще не успела, но глаза отсканировали и отправили информацию в мозг. А тот, обработав ее, запустил дальше. Соотнес с прочими данными и выдал результат.

«Слесарь принес домой четыре задвижки, плотник – три рубанка, а электрик – шестнадцать лампочек. Этому вас Ванька не учил?»

Ухо котенка было белым. Я не рассмотрела его, но знала наверняка. В том подъезде жил Иван Сергеевич. Факт, не требующий подтверждений. Математик приходил на Новый год к Степе и был на дне рождения Матвея. Меня снова затрясло.

«Очень прошу тебя, Алиса, придумай, пожалуйста, способ убирать волосы. Они очень отвлекают».

Господи! Этого просто не может быть. Не может быть, потому что это ужасно и я этого не хочу! Порыв кинуться немедленно куда глаза глядят в следующую же секунду сменился решимостью отправиться к учителю и все ему высказать. А потом снова накатила волна отрицания. Этого не может быть!

Папа был у Михайловых. Из дальней комнаты доносился его громкий смех, ему вторил дядя Сережа. Я в два счета оказалась возле Ксюшиной комнаты и влетела в нее не стуча. Рома в вакуумных наушниках, задумчиво глядя в потолок, качался на стуле, а заметив меня, чуть не опрокинулся.

– Где сестра? – выпалила я.

– Гуляет, – буркнул он, стягивая наушники.

– Так поздно?

– Она теперь все время так.

– Че-о-орт! – разочарованно протянула я, чувствуя, что еще немного и взорвусь от негодования, желания поделиться ужасающим открытием и от страха, который невозможно держать в себе.

– Не знал, что вы помирились.

– Мы не мирились, но все равно. Очень нужно поговорить.

– Что-то случилось? – на Ромином лице появилась искренняя озабоченность.

– Я такое узнала, Ром, что просто треш.

– Ну заходи. Рассказывай!

Плотно прикрыв за собой дверь, я остановилась возле Ксюшиной кровати, скрестив руки на груди, не в силах ни унять дрожь, ни спокойно присесть.

– Скажи, а ты ходил навещать Ивана Сергеевича? В его городскую квартиру? Жанна сказала, что вы все ходили к нему.

– Допустим, ходил, – Рома поморгал, не понимая, зачем я это спрашиваю. – А в чем дело?

– Он живет в девятиэтажке напротив автошколы?

– Ну да. А что?

Радости от подтверждения собственной догадки я не почувствовала. Только спазматический холодок в желудке.

– Помнишь Гудвина? Того парня, который мне писал признания в любви?

– Угу.

– Так вот, я поняла кто это.

– Так… И кто же?

Я замерла, глядя на Рому, словно хотела, чтобы он прочел ответ в моих мыслях. Произнести свою догадку вслух было страшно. Словно пока молчишь, этого нет в реальности, а стоит сказать – тут же обретет физическую форму.

– Это Аксенов!

– В смысле, Аксенов?

– В самом прямом. Это он… он пишет мне.

Рома недоверчиво молчал, переваривая услышанное.

– Алис, ты совсем? – наконец выдавил он.

– Нет, Ром, это правда. Очень долго объяснять, но все сложилось, и я теперь не знаю, как мне с этим жить дальше.

– Ты несешь бред, – категорично отрезал Рома. – У вас с сестрой уже совсем крыша на этой теме поехала. Вы думаете, что все вокруг от вас без ума, каждый вас хочет и умирает от любви. Это уже одержимость какая-то, честное слово!

– Но я не вру! Он мне пишет. Почти каждый день. Всякое. Мы сегодня с Жанной ездили к нему в Кратово. Да ты, наверное, знаешь. У него там котенок, фото которого Гудвин мне присылал, говорил, что нашел в подъезде и возьмет себе.

– И это все? Все доказательства?

– Он был на Новом годе у Степы и у Матвея на дне рождения.

– И что? Я тоже там был.

Я снова зависла с ответом.

– Но котенок, Ром!

Откинувшись с тяжелым вздохом на спинку стула, Рома взъерошил волосы пятерней.

– Мне всегда казалось, что людям, не склонным к размышлениям, живется легче, но смотрю сейчас на тебя и диву даюсь, как запросто ты усложняешь себе жизнь.

– То есть ты мне не веришь?

Рома негодующе покачал головой.

– Сядь, пожалуйста, и успокойся.

– Не могу! Я не могу успокоиться, когда понимаю, что мне пишет мой учитель математики! Говорит, что не может спать и мечтает о сексе со мной. Видел бы ты его: пьяного, заросшего, едва связывающего слова. У меня давно ощущение, что у него какой-то маньячный стиль, но Ксюша заверила, что с ним все в порядке. И некоторое время я тоже думала, что все норм. Но это не так. Он бывает норм, иногда даже очень норм, но потом вдруг его несет, как будто у него биполярка или раздвоение личности. Как мне успокоиться? Он присылал мне цветы и знает, где я живу. А еще последнее время меня одолевают предчувствия, что должно случиться что-то плохое… И это все связано. Понимаешь?

Рома встал, подошел ко мне и, обняв за плечи, усадил на Ксюшину кровать.

– Алис, не хочу прозвучать в стиле родителей, но сейчас, кажется, должен. Во-первых, я сразу говорил, что этого типа нужно заблокировать, но вам было весело и любопытно. Во-вторых, Иван Сергеевич не может иметь к этому отношения, потому что, извини, конечно, но ему совершенно не до тебя. У него проблемы с женой, и он сходит по ней с ума. По ней, а не по тебе. Понимаешь? Ну а в-третьих… даже если ты видела того же котенка, что и на фото, что вообще не факт, то его мог привезти в Кратово кто угодно из наших. Просто поспрашивай ребят.

Ромины слова звучали разумно, а голос успокаивал.

– Все равно я его боюсь.

– Кого? Гудвина?

– Ивана Сергеевича. Но Гудвина тоже. Особенно после того, что я поняла.

– Говорю же, ты ошибаешься.

От него пахло печеньем и еще чем-то вкусным. Я уткнулась ему в плечо.

– Давайте уже все помиримся, пожалуйста. Мне так без вас плохо. Вот я рассказала тебе – и стало легче, хотя до конца ты меня и не переубедил, я уже не так сильно боюсь.

– Дай мне свой телефон, – Рома протянул руку, и я покорно отдала ему телефон.

Он открыл ВК, нашел мою переписку с Гудвином и, не читая, заблокировал его.

– Просто не думай больше об этом, и все рассосется само собой.

– А Ершов говорил, что не думать помогает ненадолго. Потом все равно приходится открыть глаза, и тогда становится только хуже. Лучше сразу во всем разобраться.

– Ты общаешься с Ершовым?

– Ну так, немного.

Рома вернул телефон.

– Лучше не связывайся с ним.

– На самом деле, он не такой ужасный, как хочет казаться.

– Я знаю, какой он. У него родители какие-то блогеры-миллионники, из тех, что выносят личную жизнь на обсуждение толпы и вечно ссорятся друг с другом, чтобы похайповать. Он живет попеременно то с матерью, то с отцом и нахватался от них двуличия и наглости.

– Да ну, нет. Он сказал, что его мама – кардиолог, а папа – инженер.

– Вот-вот! Поэтому и говорю, не общайся. Он тебе никогда правду не скажет. Да и зачем тебе Ершов?

– Он интересный.

Рома скептически пожал плечами.

– Смотри сама. Мое дело предупредить. Но вы с Ксюшей никогда меня не слушаете.

– А откуда ты узнал про его родителей?

– Жанна рассказала.

– А какие блогеры? В каких соцсетях? Ты знаешь их имена?

– Понятия не имею.

– А тематику блогов?

– Спроси лучше у Жанны. Я не выяснял. Мне незачем.

– Ну так что, мир? – Я выставила вверх мизинец, и Рома его зацепил своим.

– Мир.

– А ты можешь поговорить с Ксюшей, чтобы мы и с ней помирились?

– Уже говорил. И… в общем, ей нужно время.

– Но, Ром, ты наверняка понимаешь, что я сделала не так? Отчего она обозлилась на меня? Никогда в жизни подобного не было. Я с ума схожу оттого, что не понимаю. Даже с Ершовым общаюсь! – Я рассмеялась. – Видишь, как сильно меня заносит?

– Я Ксюшу не понимаю. – Рома покачал головой. – Совсем не понимаю. Еще меньше, чем тебя. Я устал ругаться с ней из-за Оболенцева. У нас каждый день скандалы. Я ее прошу с ним не встречаться, но у нее в голове словно замыкание случилось. Она или орет, или рыдает, или молчит. Я и по-хорошему пытался. Предлагал разобраться, но нет. В общем, я тебе не помощник.

– Ладно, – сказала я и чмокнула его в щеку, – все равно спасибо. Ты мне очень помог, иначе я сегодня не уснула бы.

– Будешь пиццу? Наши заказали.

– Мама спрашивала, но от своей порции я отказалась.

– Оставайся. Я с тобой своей поделюсь, – Рома расплылся в своей чудесной светлой улыбке.

– Спасибо! – Я обрадовалась. – Кажется, у меня появился аппетит.

У меня много недостатков. Я несерьезная, безответственная и нетерпеливая, мама иногда называет меня инертной, а папа, если ругается, – капризной и избалованной. Я постоянно опаздываю на встречи и бываю очень рассеянной, а между сладким утренним сном и оздоровительной пробежкой всегда выбираю сон. Я терпеть не могу диеты, дедлайны, распорядки дня и любые формы насилия над собой и своим организмом. Моему характеру не хватает твердости, а духу – смелости. И мне действительно очень нужно, чтобы меня все любили. Но не ради самовозвышения и не по причине нарциссизма, а потому, мне кажется, что только когда меня любят, мир обретает гармонию и порядок.

Ксюша легко справляется с критикой в свой адрес, для нее каждый, кто сказал ей дурное слово или косо посмотрел, мгновенно выдворяется за границы поля интересов и внимания, но я так не умею. Мне сложно принять себя плохой или неправильной, пусть даже по мнению неприятных мне людей, пусть я и сама признаю, что имею немало недостатков. Я не прошу, чтобы меня носили на руках, восторгались или угождали, но без доброжелательного отношения, теплоты и внимания ощущаю себя яблоком с червоточиной.

И все же некоторые формы любви я принимала с трудом. Упертая одержимость Мартова, искренние, но неуютные послания Гудвина, драматическая история Тима, агрессивная сексуальность Ершова, пьянство Ивана Сергеевича, Ксюша, перечеркнувшая в один день нашу дружбу ради надменного самовлюбленного парня, в котором она и сама не уверена, – все это совершенно выбивалось из моего представления о любви как о животворящем эликсире добра, света и радости.

В субботу с утра родители в полном составе отправились на водохранилище кататься на лодках. Раньше мы с Ксюшей обожали эти поездки, особенно первые после зимы, но поехал с ними только Рома, не постеснявшись прихватить и Носову. Я осталась, сославшись на уроки, а Ксюша отказывалась вставать, потому что накануне поздно вернулась.

В глубине души я надеялась, что она воспользуется сложившейся ситуацией, чтобы помириться. Родители тоже так подумали, поэтому не стали меня уговаривать. Пошумели, собираясь, оставили дежурные ЦУ и благополучно укатили.

Ксюша проснулась в половине второго и сразу громко врубила музыку, сквозь которую я различила гудение пылесоса. Ко мне она не собиралась. Некоторое время я прислушивалась в ожидании, что все вдруг стихнет и ее шаги раздадутся у нас в прихожей, но прошло полтора часа, а она и не думала приходить. За это время я немного позанималась русским, решая типовые тесты, и выучила несколько цитат для сочинений.

Возможно, мне стоило самой предпринять еще одну попытку помириться с ней, но я слишком боялась ее молчаливой несгибаемой твердости, на которую наткнулась прошлый раз и от которой мне становилось намного больнее, чем от собственного унижения. Но потом вдруг позвонил Мартов.

– Привет, Алис, я по важному делу. Умоляю, только не говори сразу «нет». Хорошо? Обещаешь?

– Как я могу обещать, если не знаю, о чем идет речь?

– Просто сразу не отказывайся, ладно?

– Ладно.

– Пойдем сегодня со мной в театр? У родителей билеты пропадают. Им сегодня срочно нужно уехать в Уфу, мамин родственник при смерти. А билеты дорогие, жалко терять. Мама очень просила, чтобы я тебя позвал. Выручи по-дружески!

– Ммм… – Я задумалась.

– Это не свидание, – поспешил заверить он.

– А в котором часу?

– Начало в семь. Ехать около часа. Я могу зайти за тобой в половине шестого.

Театр! Театр я любила, и, если постановка оказывалась удачной, впечатлений хватало на неделю. Кроме того, не одной же только Ксюше гулять по ночам.

– Хорошо, только приходи в полпятого, хочу уйти до возвращения родителей. Попьем где-нибудь кофе перед спектаклем.

– Договорились! – обрадовался Мартов.

– Только это не свидание, – напомнила я.

– Конечно!

Пылесос за стенкой стих, но музыка играла по-прежнему.

Ксюша всегда любила Мукку, и особенно эту песню, я тоже ее любила, но сейчас, пока я принимала душ, красилась и выбирала наряд, навязчивый припев не просто развлекал веселеньким мотивчиком, а как будто пытался поведать мне нечто.

Дольше всего я выбирала, что надеть: кремового цвета прямое шифоновое платье с золотистым поясом, ярко-желтый брючный костюм, оливковый сарафан в обтяжку, классическое маленькое черное платье и серебристое шелковое с кружевным декольте. Я перемерила кучу вещей, оглядывая себя в зеркале так, как наверняка будет это делать Кирилл, и ничего мне не нравилось, потому что я выглядела чересчур хорошо. Так, как если бы собиралась понравиться ему, но лишний раз нарываться на душераздирающие признания не хотелось. Особенно сейчас, когда осадок от вчерашнего открытия относительно личности Гудвина до сих пор горчил и ничего, несмотря на Ромины утешения, не разрешилось.

«Звонки без ответа…» – в очередной раз пропела я, пританцовывая босиком перед раскрытым шкафом, взгляд скользнул по вешалкам, и тут внезапно меня осенило. Я поняла, в чем пойду на эту встречу.

– Большое спасибо, что согласилась! – Кирилл просиял, увидев меня, но заметив под расстегнутым плащом красное платье, немедленно помрачнел.

Я не собиралась его злить или нарочно раздражать, но он сказал, что в красном я ему не нравлюсь, и этого было достаточно.

– Прости, – я решила объясниться сразу, – ничего подходящего не нашлось.

Мартов сдержанно кивнул, но по опущенному взгляду и выдвинутому подбородку я поняла, что задела его сильнее, чем могла предположить.

– Ну хочешь, переоденусь?

Он помотал головой и глухо, как робот, повторил:

– Спасибо, что согласилась.

Он был в светло-сером пуловере, голубой рубашке под ним и черных брюках. Непривычно торжественный и аккуратный, как мальчик из пансиона для юношей.

– Слушай, а ты мне можешь рассказать, почему на дне рождения Матвея все парни из вашего класса надели белые рубашки? – запахнув плащ, беспечно затараторила я, чтобы отвлечь его от негодования по поводу моего платья.

– Проиграли Аксенову.

– А во что играли?

Мы неторопливо двинулись к метро. Кирилл надувшийся, а я обрадованная, что не пришлось переодеваться.

– Никому не расскажешь?

– Кому мне рассказывать?! Я ведь даже с Ксюшей сейчас не общаюсь.

– В карты играли.

– Ого! Ничего себе!

– Показывал, как использовать теорию вероятности в покере. – Мартов усмехнулся. – Всех нас сделал.

– У вас с ним такие хорошие отношения, просто удивительно.

– Он умеет мотивировать.

– И как же он вас мотивирует?

– Рассказывает про выживание во враждебной среде.

– Что это еще за среда такая?

– Та, в которой мы живем, общество, где все постоянно воюют друг с другом за место под солнцем.

– Да ну, что за древность? Наоборот, мы живем в прекрасное время, когда есть тысячи возможностей и можно реализовать себя в любой области, какой захочешь. Знаешь, кем я собираюсь стать?

Мартов наконец поднял на меня глаза, и я, почувствовав, что он начал оттаивать, бойко продолжила:

– Стану расследовать загадочные преступления в маленьких провинциальных городах, и у меня будет свой тру-крайм-канал.

– Да, я помню, ты говорила. – Он едва заметно улыбнулся. – Странный выбор.

– Почему?

– Все красивые девушки хотят быть моделями, актрисами или блогершами.

– Вот именно, но я же не все.

Мы шли рядом, наши плечи время от времени соприкасались, и, будь он кем-то другим, я взяла бы его за руку, но Мартов точно поймет это неправильно.

– Мне кажется, подобное интересно только в кино, а в жизни неприятно. Да и характер для этого нужен другой.

– Какой другой?

– Ну вот если взять кино. Эми Адамс в «Острых предметах», например, тоже журналистка. Она подозрительная, недоверчивая, закрытая. А ты веришь всем подряд, и преступник в два счета обведет тебя вокруг пальца.

– Думаешь, я глупая?

– Нет. Но для борьбы со злом в тебе недостаточно твердости. – Когда наши руки в очередной раз соприкоснулись, он убрал свою в карман брюк. – Только представь, что тебе придется взять в руки оружие. Ты сможешь выстрелить в человека, если понадобится?

– Журналисты не полицейские, им не обязательно стрелять.

– Стрелять не обязательно, но в случае опасности постоять за себя ты не сможешь.

– А вот в этом ты ошибаешься. Знаешь, как я больно кусаюсь?

Он рассмеялся.

– Сомневаюсь, что этим ты остановишь кого-то, кто выше, здоровее и сильнее тебя. Того, кто может схватить тебя за волосы, за горло или придавить массой своего тела.

– Ладно, уговорил. Заведу пистолет.

– Лучше просто подумай о другой профессии.

– Типа актрисы или блогерши?

– В журналистике можно писать о чем угодно. Об искусстве, о детях, об одежде, еде или путешествиях. Женских и безопасных тем полно.

– Значит, ты тоже сексист?

– Да при чем тут это? Женщины тоже разные. И некоторые совершенно не созданы для того, чтобы размахивать оружием.

– И для чего же создана я?

Мы уже дошли до метро и стали спускаться по лестнице.

– Чтобы писать о еде?

Мартов остановился на ступенях, а я, не заметив, немного прошла вниз и только потом обернулась. Какое-то время он так стоял, но потом все же отвис и сбежал ко мне.

– Ты создана для любви.

– Это ты на что намекаешь? – На этот раз остановилась я.

– Вообще ни на что! – Он все-таки взял меня за руку и держал, пока мы не дошли до турникетов.

Из-за потока людей разговаривать было неудобно, но, когда мы встали, схватившись за поручень, друг напротив друга, я продолжила:

– Что ты имел в виду? Не знаю, как реагировать: то ли обидеться, то ли поблагодарить.

– А что в этом может быть обидного? – За суровым карим взглядом невозможно определить, что на самом деле он думает. – Все самое лучшее в мире существует для того, чтобы его любить без всяких дополнительных смыслов: вкусная еда, мода, музыка, котики, мягкие подушки, цветы, драгоценные камни…

– Но это же потребительство! Разве к человеку так можно относиться?

– Как так? Я, например, дорожу котиками и мягкими подушками гораздо больше, чем некоторыми людьми.

– Ты ужасный человек, Мартов! – Я шлепнула его по плечу. – Мне казалось, ты добрый, внимательный и заботливый. За эти качества я могла простить тебе твою настырность, но, выходит, ошиблась.

– Я добрый, внимательный и заботливый с теми, кого люблю. – В его тоне послышался нажим, и, чтобы избежать очередного признания, я принялась расспрашивать его о вузах, куда он собирался подавать документы: какие там факультеты, проходные баллы, бюджетные места, индивидуальные тестирования и прочее, что обычно заботит выпускников одиннадцатых классов.

Увлекшись, он проговорил пять остановок подряд, пока мы не вышли из поезда, чтобы сделать пересадку.

Пять часов вечера, суббота, май… Большинство пассажиров метро в приподнятом настроении, по-весеннему одетые, суетливые и смеющиеся. Влюбленные парочки, стайки подружек, группки приезжих и туристов, с интересом разглядывающие архитектуру станций. Мы спокойно шли по длинному тоннелю перехода, никого не обгоняя и не особенно торопясь. Времени до спектакля хватало и на прогулочный шаг, и на чашку кофе в кафе рядом с театром.

Но тут вдруг впереди, между разноцветными куртками девочек, я заметила странно ковыляющий бело-розовый силуэт. Он был далеко впереди, поэтому хорошенько разглядеть его не получалось. Я ускорилась.

– Что такое? – забеспокоился Мартов.

– Видишь впереди человека в розовом? – Я выставила руку с указательным пальцем.

Кирилл долго присматривался.

– Вроде вижу.

– Нет, ты должен точно сказать, мне это кажется или там действительно идет кто-то в розовом.

– Идет, – подтвердил он.

– Тогда давай быстрее! – Схватив Кирилла за руку, я потянула за собой, с трудом обходя движущихся перед нами в общем ритме людей. Но маневрировать внутри толпы, взявшись за руки, оказалось не самой лучшей идеей, поэтому вскоре мы расцепились и побежали каждый сам по себе. Спины мелькали, столкновения были неизбежны, вслед нам сыпались не самые приятные слова. Я рисковала потерять туфли или навернуться с лестницы почище той блондинки с биглем, и все же нам удалось долететь до платформы с уходящим поездом как раз в тот момент, когда Фламинго, а это точно был он, потому что Мартов подтвердил его существование, вошел в предпоследний вагон, а мы заскочили в центральный, едва не задавив скромного вида худощавую женщину в больших темных очках.

– Ты уже начала играть в свои расследования? – Мартов раскраснелся и тяжело дышал. – Это вообще кто?

– Это Фламинго! – Покачиваясь, я кое-как пригладила растрепавшиеся волосы. – Мы его с Ксюшей несколько лет искали и не могли поймать.

– И не поймаете, – раздался за моей спиной скрипучий голос.

Я обернулась. Худощавая женщина смотрела на меня поверх темных очков водянисто-серыми старушечьими глазами, хотя кожа у нее была гладкая и молодая.

– Хоть всю жизнь гоняйтесь, – сказала она, – пока он сам не захочет, не поймаете.

– Как же нам с ним поговорить?

– Просто позовите его.

– А как позвать?

Женщина водрузила очки на переносицу, и водянистые глаза скрылись.

– Орать точно не обязательно. Внутри себя позови, мыслями.

Мартов смотрел растерянно, я тоже не очень-то ее поняла, но к странностям, творящимся вокруг, понемногу начала привыкать. Главное, это происходило не со мной одной. Кирилл тоже ее видел.

Мы вышли на следующей станции, а женщина поехала дальше.

Для человека на костылях Фламинго передвигался слишком проворно. Поначалу я думала, что он пересядет в следующий поезд, но, смешавшись с толпой, он исчез в глубине станции, и я заметила его уже на поднимающемся эскалаторе, по которому мы пронеслись с таким топотом, что маленький ребенок, прижавшись к маме, испугался, что «лестница падает», и его мама послала нам вслед гневную тираду.

Потом мы бежали по другому эскалатору, но уже вниз. Перешли на другую ветку и еще одну станцию проехали, не теряя Фламинго из виду, но и не в силах догнать его.

Возможно, если бы Кирилл остановил меня и стал отговаривать, я очнулась бы и прекратила эту сумасшедшую погоню, но он, не понимая, отчего никак не получается сократить расстояние между нами и человеком на костылях, тоже вошел в азарт.

Еще несколько раз мы выходили из поезда и, лавируя по переходам, пересаживались на другие станции. Создавалось ощущение, будто Фламинго понял, что мы за ним гонимся, и нарочно убегает, но, даже если так оно и было, менее странной ситуация не становилась.

Первым очнулся Мартов, когда мы, выскочив на улицу и глотнув свежего весеннего воздуха, всматривались в поджидающих автобус пассажиров сразу трех автобусных остановок.

– Без десяти семь, – объявил он пораженно, взглянув на большие уличные часы, висевшие на столбе посреди площади.

– Прости, – прошептала я, с ужасом понимая, что в театр мы уже не попадем, потому что забрались в какую-то глушь, оказавшись почему-то на станции МЦК.

Кирилл вытер пот со лба рукавом и потряс головой.

– Что это вообще было?

– Теперь ты меня понимаешь?

– Что именно?

– Что так бывает.

– Нет, не понимаю! – Он растерянно мялся, оглядываясь по сторонам. – И отказываюсь верить, что ты затащила меня за тридевять земель, а я и слова против не сказал.

– Ты бежал впереди меня. Как я тебя тащила?

– Я шучу. – Он смягчился и посмотрел на меня.

И хотя взгляд оставался непроницаемым, уголки губ дрогнули в улыбке.

– Фиг с ним, с театром.

– Твоя мама очень расстроится?

– Не очень. Если я скажу, что был с тобой.

– Она знает обо мне?

– Знает.

– А что ты ей обо мне рассказывал?

– Что собираюсь на тебе жениться.

– Не может быть!

– Может. У нас все родственники в Уфе уже об этом знают.

– Теперь я точно с тобой больше никуда не пойду.

Мы стояли на расстоянии вытянутой руки, и ветер, обдувая, понемногу остужал полыхающий в нас жар, сердце восстанавливало ритм.

– Ты объяснишь, кто этот человек?

Я кивнула и тоже огляделась.

– Только сначала нужно найти туалет.

Пришлось пройти целый квартал, чтобы попасть на улицу с магазинами и кафе. Район оказался промышленным, напичканным эстакадами, переездами и дорогами, заводскими и складскими территориями, дымящими трубами ТЭЦ и грохочущими огромными машинами.

Кафе, куда мы зашли, удивило меня своим утонченным для здешних мест интерьером. Все, начиная от столиков и заканчивая мыльницей в туалете, было словно вырезано из слоновой кости: тонкое, светлое, изящное. И официантка одна, но вежливая и красивая, как фарфоровая статуэтка.

Мы заказали по большой чашке капучино и роллы с тунцом. Я повесила плащ на вешалку и написала родителям, что гуляю с Кириллом. Мартов им нравился, поэтому мама прислала в ответ поднятый вверх большой палец.

А потом я рассказала ему про Фламинго все от начала и до конца. Да, это было нарушение нашей с Ксюшей клятвы о том, что мы никому об этом не рассказываем, но, раз уж я стала для нее предательницей, никого не предавая, то вполне имела право называться так заслуженно. Да и Ершову я уже об этом рассказала, так что секрет больше не был таким секретным секретом, как мы привыкли о нем думать.

– Жаль, что мы его не догнали, – сказал Кирилл, когда я закончила, остановившись на Ире и ее прабабушке. – Неплохо было бы его проучить.

– За что?

– За то, что плюнул в вас.

– Ну а все остальное? Что ты об этом думаешь? Предчувствия, знаки, видения?

– Просто научись с этим жить, вот и все. Моя мама после отита оглохла на одно ухо. Сначала сильно расстраивалась, а теперь говорит, что ей даже нравится. Когда она не хочет что-то слышать, то просто разворачивается к источнику звука неслышащим ухом.

– Значит, ты мне веришь?

– Я верю во все, во что веришь ты.

Я чуть не подавилась глотком кофе.

– Звучит так, будто ты делаешь мне одолжение.

– Совсем нет. Но я люблю тебя и принимаю все твое как свое.

Говорил Кирилл мягко, а выглядел невозмутимо. Ему ничего не стоило твердить мне о своей любви по несколько раз в день, а кому-то для одного признания требовался фейковый аккаунт и бессонные ночи.

– Но как ты можешь сомневаться после того, что сейчас случилось?

– А что такого случилось?

– Мы провалились во времени и не смогли догнать Фламинго.

В кафе зашла компания шумных пацанов, и Мартов недобро покосился на них.

– Ощущение времени относительно – это известный факт. Мы были увлечены. Ну а то, что не смогли догнать… Не знаю. Наверное, для него это знакомый маршрут, а мы подолгу его высматривали.

Его слова звучали обидно.

– Я тебе рассказала свою самую большую тайну, а ты обесцениваешь все, что для меня так важно. Мог хотя бы притвориться или подыграть. Ты, Мартов, как локомотив – прешь только прямо и по рельсам, не в состоянии понять, что дороги бывают разные.

– Я же сказал, что готов верить во все, во что попросишь. Хочешь, пойдем и продолжим искать этого розового чудака?

– Где мы будем его искать? – Я вздохнула. – Лучше поехали домой.

Я поднялась, чтобы перед уходом зайти в туалет, но он тоже вскочил.

– Я с тобой.

– В туалет?

– Нет, пройдусь просто.

В этот момент к нам подошла официантка, и, пока он отвлекся на счет, я отправилась в туалет «без охраны». Было ясно, что Мартов задергался из-за шумной компании, те уже несколько раз оборачивались и смотрели на меня, но после его обидного недоверия мне захотелось позлить его так, чтобы он перестал выпячивать свою рассудительность и разумность.

Я нарочно обошла столики, сделав больший крюк, чем требовалось, чтобы парни из компании получше меня разглядели, а в том, что они смотрят, я не сомневалась.

У Мартова была удивительная способность – сначала делать все, чтобы мне понравиться, говорить и вести себя так, что я начинала задаваться вопросом, почему мы не вместе, но потом резко – одним словом или поступком – обрубить едва установившуюся связь.

На выходе из туалета я столкнулась с двумя ребятами из той компании. Выглядели они не агрессивно, одеты хорошо, лица на твердые семерку и восьмерку, а когда посторонились, пропуская меня, приветливо разулыбались.

– Классное платье, – сказал тот, которого я оценила на восьмерку.

У него была шикарная белозубая улыбка и очень яркие синие глаза. И если бы не шрам, пересекающий левую половину лица, возможно, он дотянул бы и до девятки.

Я улыбнулась в ответ, но прошла мимо, ничего не сказав.

– Погоди, – окликнул вдруг он, когда я уже почти вышла в зал, – давай сфоткаемся!

– Что? – Предложение прозвучало очень неожиданно, и я замялась, но парень уже сунул своему другу телефон и шел ко мне.

– Просто фотка, ничего такого. Представь, что ты звезда, а мы твои фанаты и случайно встретили тебя в туалете богом забытого кафе.

Второй парень саркастически усмехнулся, но приготовился снимать.

– Ты очень красивая, – парень со шрамом запросто опустил мне руку на плечо и развернул к камере. – Все, давай, улыбайся. Мне для коллекции надо.

– Какой еще коллекции?

– Коллекции экзотических экземпляров редкой красоты! – Его рука переместилась на талию. – Ты меня, кстати, в свою тоже можешь добавить. Давай, Котик, снимай!

– Да снял уже сто раз, – отозвался тот, посмеиваясь.

– Вот и отлично, тогда дай мне свои контакты, чтобы я тебе фотку скинул.

Простота его обескураживала, и я уже было поддалась на это наглое обаяние, собираясь сообщить ему адрес своей странички в ВК, как за нашими спинами угрюмой тенью с моим плащом в руках возник Мартов.

– Алиса, идем!

– Алиса? Прикольно, – парень со шрамом ничуть не смутился, – у меня кошку так зовут.

– А у меня голосового помощника, – добавил его приятель.

– Идем, – игнорируя их веселую болтовню, упрямо повторил Мартов.

Из-за этого командного тона я почувствовала неловкость. Словно только ему решать, с кем мне разговаривать или фотографироваться. И я не то чтобы рвалась продолжить знакомство, но выполнять собственнические требования Мартова показалось унизительным, ведь мы с ним даже не встречались. Тогда он просто взял меня за руку и потащил к выходу.

«Эй, Алиса, покажи таблы, лезвия, ножи, проводи на этажи, покажи, как жить»[5], – пропел кто-то нам вслед.

На улице Мартов накинул мне на плечи плащ и встряхнул.

– Ты этого добивалась, да? Нарочно? Зачем? Все же было хорошо.

– Все было хорошо, пока ты не сказал, что не веришь мне.

– Я такого не говорил! Наоборот! Я пообещал верить во все, во что веришь ты.

– Но ты отмахнулся от моих проблем, словно их не существует. А они существуют, и, между прочим, очень большие! Даже Ершов смог найти для меня подходящие слова и предложить решение, а ты только бесконечно болтаешь о своей любви, но на самом деле ни капли меня не любишь!

Мы ругались всю обратную дорогу. Мартов выговаривал мне за легкомысленность и недальновидность, за Ершова и всех прочих парней, вместе взятых, а я обвиняла его в сталкинге и абьюзе. Ничего нового, однако после его язвительного замечания о том, что, увидев меня в этом «развратном платье», он почувствовал себя Нострадамусом, я оскорбилась и перестала вообще отвечать ему. Хуже нет, когда человек использует против тебя то, что ты доверил ему по доброте душевной.

Услышь я подобное от Ершова, то пропустила бы мимо ушей, тот только и искал возможность побольнее уколоть, но Мартов в своих фантазиях собирался на мне жениться, а это в моем представлении предполагало заботу и бережное отношение. Как тогда, когда мне стало плохо у Матвея, когда он уложил меня в постель и лечил. За того Мартова, каким он был там, я бы, может, и вышла замуж, но уж точно не за такого, который хочет любить меня как котика или драгоценный камень.

Домой он все же доставил меня в целости и сохранности, не постеснявшись подняться со мной на этаж и доложить открывшему дверь папе, что мы отлично погуляли и со мной все в порядке. Папа обрадовался такому подходу и пригласил его на чай. Но я сказала, что уже поздно и Кирилла тоже ждут родители. Мартов спорить не стал, хотя родители его и были уже в Уфе. На прощание он опять сказал: «Спасибо, что согласилась», я ответила: «Угу», – и мы разошлись в какой-то сумбурной недосказанности, оставшейся среди тысячи неприятных слов, которые мы наговорили друг другу.

В понедельник выяснилось, что Иван Сергеевич вернулся. Об этом на первом уроке мне сообщила Лена Колпакова, и весь урок литературы, а за ней и биологии я не переставала думать об этом как о неотвратимо надвигающемся ужасе. Так в далеком детстве я ждала похода к врачу. К стоматологу или ортопеду – неважно. Я боялась всех. Мне не нравилось, что кто-то чужой меня трогает, осматривает и в любой момент, особенно когда я этого не ожидаю, может причинить боль. Похожее чувство нахлынуло и теперь, когда я окунулась с головой в воспоминания о Гудвине и поездке в Кратово.

Ромины успокаивающие слова больше не действовали. Их развеяло по ветру, как зонтики опушившегося одуванчика. Пока я думала, что математик не придет, все еще могло обойтись. Но теперь я не сомневалась: как только наши взгляды встретятся, меня стошнит или случится сердечный приступ. Конечно, совсем необязательно, что Иван Сергеевич, даже окажись он Гудвином, маньяк, но мои предчувствия, связанные с ним, трубили в горны и били в барабаны.

На литературе разбирали поэзию Пастернака. Проскурин читал стих «Любить иных – тяжелый крест», и все покатывались со смеху.

Я же отчаянно пыталась сложить то, из чего все это состоит. Лена Колпакова сказала, что на этих выходных они два дня жили у Марго все вместе. Она, Ника с Проскуриным и Лу с Марго, не знаю, что она хотела этим сказать, в тот момент я смотрела на Ксюшу и заметила на спине ее пиджака белую окружность с жирной точкой в самом центре. Кто-то нарисовал на ней мишень, и это было отвратительно неприятным знаком. Я достала телефон, чтобы написать ей об этом, но Ионыч вызвал к доске меня, и я, не сводя с нее глаз, кое-как промямлила:

Но Ксюша на меня не смотрела. Она сидела, подперев голову и опустив густо накрашенные ресницы, словно мы никогда не были знакомы, будто совершенно чужие, ненужные друг другу люди. А я от учительского стола чувствовала запах «лунного тепла» и с трудом сглатывала горечь.

– Так и быть, Алиса, но эта четверка авансом, – грустно сказал Ионыч, когда я закончила. – Я знаю, что ты можешь лучше.

Зазвенел звонок.

– Подойди-ка, – позвал учитель, пока я не успела вернуться на место, а когда подошла, тяжело поднялся со стула и заговорщицки склонил голову ко мне: – Дорогая, Алиса, я, конечно, не имею права вмешиваться, но вот мой совет: выброси этого мальчика из головы, он не идет тебе на пользу.

– Какого мальчика? – не поняла я.

– Того, о котором ты без конца думаешь. Я тебя просто не узнаю.

– Нет никакого мальчика, Яков Ионович. У меня просто лицо такое. На самом деле я ни о ком не думаю.

– Да знаю я твое лицо, – тихо рассмеялся он. – С пятого класса уж как-то выучил. Вас с Михайловой хлебом не корми дай похихикать и поотвлекаться, а тут обе надутые как сычи. И если дело не в любви, то я уже совсем старый и глупый стал.

– Мы просто в ссоре между собой, – сказала я. – Вот так и получается.

– Знаешь крылатое выражение «Шерше ля фам»? «Ищите женщину» – так говорили французы, когда мужчина неожиданно начинал совершать странные поступки. А тут у нас выходит «ерш еле ом». Понимаешь? Какие бы оправдания ты ни придумывала.

Ионыч старался быть понимающим, и я на него не сердилась. Но это его «ерш еле ом» намертво засело у меня в голове и крутилось подобно припеву про «холодное сердце» всю биологию. А когда урок закончился, я собрала вещи и просто свалила из школы, успев перед уходом заметить, что мишень Ксюша уже стерла.

А на улице теплынь и свобода! Никаких дурацких экзаменов, математики и Ивана Сергеевича. Не было прячущей, словно от стыда, глаза Ксюши и зловещей тревожности.

Только умопомрачительной голубизны небо, веселые детские голоса, мои легкие, наполняющиеся каждым глотком этой весны с растворившейся в ней прекрасной безмятежностью прошедших школьных лет.

И если бы можно было останавливать время, то я, наверное, остановила бы его именно в этот момент, когда среди всевозможных дурацких ощущений я вдруг уловила предчувствие счастья, мимолетное и легкое, как кружевное облачко, а потом сзади послышались быстрые шаги.

– Сбегаешь? – Ершов догнал меня и пошел рядом.

– Как видишь.

– С математики?

– Угу.

– А я с английского.

– Почему?

– Увидел тебя в окно и решил составить компанию.

– Ты сбежал ради меня?

– Ну да, можешь похвастаться потом перед своими.

– Мне не перед кем хвастаться, да и не тот случай.

– А вы что, больше не обсуждаете, у кого больше поклонников и кто кого развел на секс?

Я посмотрела на него с укором.

– Ах да, точно! Вы же с Михайловой в ссоре, и соревноваться больше не с кем.

– Ты сбежал с урока, чтобы наговорить мне гадостей?

– А что гадкого в том, что я сказал? Просто интересуюсь, какие у меня шансы.

– Давай ты не будешь портить мне настроение своими остротами? Либо веди себя нормально, я знаю, ты умеешь, либо отстань. Сейчас правда не до пререканий.

– Как там мой камень? Ты его уже протестила?

– Да.

– И как? Помогает?

– Не понимаю пока.

Навстречу нам на огромной скорости несся человек на электросамокате, и мы отступили, пропуская его.

– И куда мы идем? – Ершов проводил взглядом гонщика.

– Я иду домой, а куда ты, не знаю.

– Тебя больше не интересует интуитивная динамика? – обогнав меня, он пошел спиной вперед передо мной. – Или ты уже получила все, что хотела, и я тебе больше не интересен?

– Зачем ты наврал про своих родителей?

Улыбка, которую он натянул, получилась такая широкая и неестественная, что я сразу поняла: Рома прав, и то, что рассказала ему Жанна, соответствует действительности.

В первый момент я подумала, что Ершов смутится и станет оправдываться, но выглядел он скорее удивленным, чем пристыженным.

– Только не надо делать вид, что ты про них не знала.

– Не знала.

– Вот уж никогда не поверю! – улыбка превратилась в ухмылку. – Как только ты переступила порог моего дома, сразу начала об этом расспрашивать.

– Я спросила просто так, для поддержания разговора.

– А! – Он с издевкой покивал. – И в комп полезла для поддержания разговора?

– За комп я уже извинилась.

Кеша резко остановился, и я впечаталась прямиком ему в грудь.

– Идем ко мне? – он поймал меня на крючок своего взгляда, и в животе сжался холодный комок.

Его руки по-прежнему оставались в карманах, но я, словно приклеившись, не могла сдвинуться с места.

– Идем, – ответила я, с усилием отводя глаза, – я хочу тебе кое-что рассказать.

В этот раз он никуда не торопился. Мы медленно шли до его дома и разговаривали о каких-то обыденных школьных вещах вроде сломанных в раздевалке замков, историчке, сделавшей себе операцию на глазах и выглядящей теперь лет на десять моложе, о вечерней секции волейбола под руководством нашего физрука, куда Ершов ходил раз в неделю, и о его старой школе, где, по его словам, учились только тупые мажоры.

В магазине возле подземного перехода мы купили по бутылке воды, Ершов взял протеиновый батончик, а я мороженое в вафельном рожке.

Было жарко. Ершов снял пиджак, расстегнул рубашку на три пуговицы и закатал рукава. У меня под волосами взмокла шея, и, не выдержав, я стянула их резинкой. Заметив это, он принялся меня с любопытством разглядывать.

– Ого! Вот это что-то новенькое! Почему ты никогда так не ходишь? Я как будто и не видел тебя раньше. Только волосы. Нет, они, конечно, классные и… но…

Он осекся, всматриваясь в мое лицо, как в экран с нечетким изображением.

– Хватит, – я со смехом закрылась ладонью. – Мне так плохо, я знаю, но сейчас под ними, как в парнике.

– Тебе так хорошо, – он убрал руку от моего лица и быстро поцеловал в губы. – Извини. Не удержался. Ты соблазнительная, как вишенка на торте. Тебя хочется съесть.

После временно наступившего успокоения во мне снова взметнулся вихрь противоречивых мыслей и желаний. Чудом удержавшись от того, чтобы произнести «Съешь!», я остановилась и сказала:

– Знаешь что? Пожалуй, я все-таки пойду домой. Мне надо. Я забыла.

Он с подозрением прищурился.

– Ты меня боишься?

– Нет. Но… – Я не знала, как объяснить, что происходит.

– Ты собиралась о чем-то рассказать. – Помяв в руках пиджак, он как-то вдруг отступил, будто сам чего-то испугался. – Обещаю больше не доматываться.

– Вообще никогда или сегодня?

– Сегодня.

Его ответ прозвучал так искренне, что я улыбнулась.

– Я действительно хочу услышать твое мнение по одному вопросу, с которым я никак не могу разобраться сама.

– Сейчас приму холодный душ, и, если ты не станешь меня провоцировать, все будет в порядке.

– Понятно! – Я повернулась, чтобы уйти, но он преградил дорогу.

– Я пошутил. Разговаривать я тоже умею. Но ты вроде в курсе. Пошли. Сегодня на обед бабушка оставила запеченную курицу с рисом. Кстати, насчет бабушки я не соврал. Она реально стоматолог, и у нее очень вкусная курица, отвечаю.

Мы дошли до его дома, поднялись в квартиру, я разулась, потому что ноги горели от жары, и повесила на вешалку жакет. Мы снова просто болтали, но теперь эта болтовня была еще более пустой и бессмысленной, ненужной, неважной и предназначенной исключительно для того, чтобы создавать видимость непринужденного общения.

В душ Ершов не пошел, но и переодеваться при мне не стал. Сразу отвел на кухню, вручил круглый лоток с едой и, велев погреть, скрылся у себя в комнате.

По-хорошему, холодный душ требовался мне. Я собиралась рассказать ему про Гудвина и Ивана Сергеевича, о приступе на даче в Кратове и о том, как бегали с Мартовым по метро, догоняя Фламинго, однако все это странным образом вытеснялось мыслями о поцелуях, прикосновениях, наэлектризованности между нами, усилившейся после обещания Ершова «не доматываться». И то было совершенно не похоже на бодрый энтузиазм, с которым, задумав пуститься во все тяжкие для поддержания морального духа, я сидела на коленях у Тима. Тогда мне хотелось взлететь и парить, подобно воздушному змею, сейчас же я будто бежала со всех ног, спасаясь от гигантской штормовой волны.

Я открыла окно. Но в таком густонаселенном дворе даже воздух не двигался.

Ершов вернулся, переодевшись в большую безразмерную футболку, куда могли поместиться еще два Иннокентия, и широкие черные шорты до колен. Ноги у него были крепкие и жилистые, слегка покрытые темными волосками, на руках волос почти не было. Я вспомнила обтянутого мокрой футболкой Тима в физкультурном зале. У того на руках было много волос, только светлых, и поэтому они тоже не бросались в глаза, как, например, у Мартова. Одна моя знакомая красила волосы на руках перекисью, чтобы те не выглядели волосатыми.

– Сегодня я дома, – пояснил Ершов, а заметив, как я смотрю, ухмыльнулся. – Чего?

– Ничего! – Я отвернулась.

Надо было уйти, когда собиралась.

– Почему ты достала только одну тарелку? – удивился он.

– Спасибо, есть не хочется.

– Ах да! Ты же пришла не есть, а поговорить.

– Точно, поговорить, – спохватилась я. – Думаю, с чего начать. Ты говорил, что все должно во что-то складываться, а у меня не складывается. А то, что складывается, выходит криво.

– Так… – Он сел напротив меня, широко расставив колени и упершись в них локтями.

Поза выражала внимание и интерес, но чем короче становилась между нами дистанция, тем сильнее я путалась.

– Помнишь, Ксюша назначила тебе встречу у автошколы, куда неожиданно заявился Рощин, и вы пошли в «Сто пятьсот», а потом пришла я и попросила вас показать свои телефоны?

Он кивнул.

– Дело в том, что мне пишет… писал… какой-то тип, который… – Я сбилась, подумав, что начала не с того. – Ты ездил к Аксенову на дачу?

– Ну.

– Давно?

– Точно не помню. Может, в марте или начале апреля.

– Значит, ты не видел котенка?

– Какого котенка?

– Он живет у Ивана Сергеевича.

– Насколько мне известно, у него нет кошек.

– Теперь есть! И мне очень интересно, откуда он у него. Если я это узнаю, то все распутается.

– Что все? – Острые глаза пронизывали меня насквозь, и романтика в этот момент в них точно не читалась.

– Если я узнаю, кто принес котенка, то раскрою, кто этот Гудвин. И если это не Иван Сергеевич, то буду спать гораздо спокойнее.

Ершов смотрел не мигая. Мыслительный процесс, как и положено математику, у него происходил быстро, поэтому, когда он сказал: «Я понял», – уточнять, что именно, я не стала.

– А если спросить у него про котенка прямо?

– У кого? У Ивана Сергеевича? Да я к нему сейчас на пушечный выстрел не могу подойти. Я знаю, прости, это глупо. Рома тоже сказал, что глупо, но ты же сам говорил, что в интуитивной динамике выстраивается вероятность событий. И что мои приступы оттого, что организм устал держать в себе страх.

Подавшись вперед, он взял обе мои руки в свои.

– Бояться не нужно. Нечего бояться. Это как с полуразрушенным домом: выглядит устрашающе, но он пустой и неопасный. Тогда я тебя нарочно запугивал, но то были просто слова. Скажи, этот Гудвин угрожает тебе?

– Нет.

– Тогда что в этом удивительного? У тебя тысяча поклонников.

– Все, ладно. Забудь! Извини. – Мне стало неловко. Действительно, подозрения мои звучали глупо, а страхи были неоправданны. Об этом же сказал и Рома, а Ершов только подтвердил. – Нет никакой тысячи поклонников. Один Мартов за всех.

– Если бы мне писала таинственная девчонка, я был бы счастлив! – Выпустив мои руки, Кеша засмеялся и придвинул к себе тарелку с остывающими рисом и курицей. – Я представлял бы, что она прекрасна, как юная Моника Беллуччи, и поставил бы условие, что буду отвечать ей, только если она станет обращаться ко мне «мой господин».

– Какие же у тебя абьюзерские замашки, Ершов!

– А я этого не скрываю.

– Не завидую твоей девушке.

– Какой девушке?

– Той, которая у тебя будет.

– Которой из них?

– Ха-ха-ха! – Я показала ему язык, а потом меня вдруг кольнуло. – Почему ты сказал про Монику Беллуччи?

– Не знаю. Просто. Она же была красивая. Мой отец ее фанат.

– Ладно. – Я резко выпрямилась, резинка свалилась на пол, и волосы рассыпались по плечам. – А кто красивее – я или Моника Беллуччи?

Ершов замер с вилкой у рта и медленно повернулся.

– Мы договаривались, что ты не будешь провоцировать.

– Пожалуйста, ответь! Это важно.

– Хорошо, только сначала ответь ты.

– Давай!

– Что с Мартовым не так? Почему ты его динамишь?

– Динамлю? – Я вспыхнула. – Для того чтобы динамить, нужно что-то обещать. Я ему ничего не обещала! Ясно?

– Ух как ты разозлилась! – Кеша довольно передернул плечами. – Если честно, не понимаю: Мартов красивый, умный, преданный тебе, как щенок, а ты его так шпыняешь.

Я встала и вышла в прихожую.

– Не уходи, – крикнул Ершов, – мы еще не договорили!

Но я и не думала уходить. Достала из рюкзака камень «Здесь и сейчас» и, вернувшись на кухню, положила на стол.

– Мне он нужен, чтобы разговаривать с тобой. Иначе начинает казаться, что я стою на крыше небоскреба и вот-вот упаду.

– Классная метафора! – Ершов взял камень и посмотрел через него на меня. – Про небоскреб. Я тоже это чувствую. Ты красивее Моники Беллуччи и кого бы то ни было еще.

Я шагнула к нему, он порывисто обхватил меня и прижался губами к моему животу, а я запустила пальцы в его рваные волосы и почувствовала невероятную слабость в ногах, колени подогнулись. Медленно опустившись на них, я поцеловала его со всей пылкой нежностью, на какую была способна. По его телу под моими пальцами прошла волна дрожи, мышцы напряглись, а дыхание стало таким частым, что я и сама невольно попала в его ритм.

Одна его рука легла мне на грудь, а другой он с силой сжал мои волосы, но не больно, а… опьяняюще, как будто я напилась шампанского и переполнена любовью. Пиликнул уведомлением телефон – то ли мой, то ли его, я не поняла, но от этого звука он вздрогнул и будто очнулся. Отодвинув меня в сторону, резко встал, зло выругался и, схватив со стола зеленый камень, метнул его в открытое окно.

– Бесполезная стекляшка.

– Ты чего так разозлился? – удивилась я.

– Потому что я тупой дебил и купился на твой подлый развод.

– Какой еще развод? – Я заморгала, не в силах понять столь резкую смену его настроения.

Словно опасаясь ко мне приблизиться, Ершов остался стоять у окна.

– Вы с Михайловой со всеми так делаете, а я не хочу быть частью твоей коллекции.

– Откуда эти фантазии? – Я сделала шаг к нему, и он так театрально отпрянул, что едва не вывалился в окно. Больше я решила не рисковать и остановилась.

– Ты мне нравишься. Я не знаю почему, но это так.

– Тебе все нравятся, Алиса, до тех пор, пока не влюбляются в тебя и не становятся твоими щенками.

В его тоне слышались негодование и злость, а темный взгляд исподлобья превратил его в демонического персонажа аниме.

– Но ты же сам всячески давал понять, что я тебе нравлюсь.

– Когда это?

– Когда сказал, что хочешь меня съесть.

– Вот только давай без этого. В этой игре ты гораздо прошареннее меня.

– Извини, но я все равно не понимаю. И что происходит тоже! – Ладони вспотели, я вытерла их об юбку. – У тебя биполярка, Ершов? Ты же сам уговорил меня идти к тебе и только что сказал, что я красивее Моники Беллуччи.

– Ладно, признаю: ты победила! – Ершов вытер взмокший лоб рукой. – Можешь поставить галочку напротив моего имени.

– Ты просто трус, – объявила я, – понтуешься, как будто весь такой опытный и бывалый, как будто переспал уже с сотней девчонок и теперь тебе все нипочем. А на самом деле у тебя никого никогда не было. И не только в постели, но и вообще. Ты совершенно не знаешь, как вести себя с девушками, и боишься того, что влюбился в меня. И что не выдержишь конкуренции тоже. Вы ведь все такие, математики? Чрезмерное самолюбие – страшная вещь, Ершов.

Я подняла с пола резинку.

– Все. Пока. Дорогу найду.

– Нет никакой интуитивной динамики, – крикнул он, когда я уже была в прихожей и снимала с вешалки пиджак, – я тебе все наврал!

Он хотел сделать мне больно, оставив за собой последнее слово, и у него получилось.

Я долго плакала перед сном, сначала жалея себя, и потом, когда вместе с пустотой пришло долгожданное облегчение, все равно никак не могла успокоиться.

Я никому и никогда не желала зла, любила людей и надеялась, что они ответят мне взаимностью, но чем искреннее я с ними была, тем сильнее они старались унизить меня и поставить на место, хотя ни на какое место я и не претендовала. Мне чужды амбиции и самолюбование, я не хвасталась, не завидовала, никем специально не манипулировала. Я не строила из себя богиню и никого не обманывала. У меня хватало недостатков, но не таких, за которые меня стоило так наказывать.

Среди ночи меня разбудили громкие голоса и хлопанье дверей, и я еще не до конца успела проснуться, как в комнату заглянула мама, бросив непонятное: «Алиса, ты с нами или поспишь? Если с нами, вставай скорее. Папа сейчас подгонит машину».

В первый момент я подумала, что это нечто вроде пожарной тревоги, потом с усилием попыталась вспомнить, что я могла пропустить. Вдруг у нас были билеты на отдых, а я случайно забыла или проспала все ЕГЭ и поступление в вуз, или у меня случилась амнезия и теперь я возвращаюсь к действительности?

Двигаясь на автопилоте в темноте, я натянула джинсы и футболку.

– Что случилось? – выползла в коридор.

Входная дверь была распахнута. У Михайловых тоже. Сквозь дверной проем я увидела, как в раскрывшийся лифт вошли тетя Лариса и Альбина. Они плакали.

– Давай-давай! – Мама подтолкнула меня в спину и сунула в руки плащ. – Сейчас объясню.

– А можно хотя бы умыться?

– Нет, поехали. Папа хотел тебя оставить, но я подумала, что это нечестно.

– А в туалет?

– Только быстро! Ждем внизу. И не забудь дверь запереть.

В машине были только родители, Михайловы на своей уехали перед нами. Мама с папой, страшно взбудораженные, перекидывались загадочными фразами типа: «Нас всех не пустят», «Он вообще разговаривает?», «Главное – жив».

– Прошу, объясните, что происходит, – взмолилась я. – Что за шухер? Кто жив? Куда мы едем?

Мама, сидевшая впереди рядом с папой, обернулась.

– Рома в больнице. Его побили. У него черепно-мозговая травма, и, возможно, потребуется операция. Сейчас сложно что-то сказать. Мы и сами толком ничего не знаем.

– Кто побил? За что?

– Говорю же, ничего не известно. Тетя Лариса ему названивала, а потом трубку взял какой-то санитар и назвал номер больницы, куда его везут. И еще сказал, что он избит.

– А зачем ехать толпой?

– Как зачем? – Мама посмотрела на меня с осуждением. – Рома – наш общий ребенок! Я не в состоянии сидеть и бездействовать.

– Ребятам нужна поддержка, – добавил папа.

Ребятами он называл тетю Ларису, дядю Сережу и Альбину.

– Неужели ты не шокирована и не напугана? Рома же тебе как брат! – упрекнула мама.

– Напугана и шокирована, – ответила я и тряхнула головой, прогоняя остатки сна. – А нам разрешат его увидеть и поговорить?

– Кто же знает?! Но мы попробуем договориться. – Папа улыбнулся мне в зеркало заднего вида. – Нас же много, а вместе мы сила.

– Насколько я поняла, он без сознания. Какие тут разговоры? – оборвала его мама. – Сережа хотел сразу обратиться в полицию, но кто даст показания?

– Какие показания? – фыркнул папа. – Для начала надо хотя бы выяснить, что да как.

Электронные часы показывали два тридцать семь. Ночной город светился желто-красными огнями. Если сощурить глаза, свет от них расползался, рассекая цветными линиями черные силуэты строений. С Ромой все будет в порядке, в этом я не сомневалась, пусть даже никакой интуитивной динамики и не существовало. Наши родители умели создать переполох, но я их не осуждала. Просто в такие моменты начинало казаться, что мне не больше пяти, я беспомощна, бессловесна и существую только как зритель, едва успевая ухватить смысл происходящего.

Мы ввалились в приемное отделение, куда на «Скорой» привозили пострадавших. Альбина с моей мамой сразу же навели там переполох, потом подключились папы, охранники, дежурные врачи, какие-то еще люди.

Я вышла на улицу. Там, на высоком бортике пандуса, укутавшись в серое пальто, сидела Ксюша. Она даже не пыталась заходить внутрь.

– Ты что-нибудь знаешь? – спросила я.

– Он Жанну провожал, – ответила она тихо.

– Жанна с ним была?

– Нет. Это случилось после.

– Ты с ней говорила?

– Да.

Я подошла ближе. Ее лицо опухло от слез. Мое наверняка выглядело так же.

– И что?

– А что она скажет? Сама офигела.

– Кто же тогда «Скорую» вызвал? Прохожие?

Ксюша отрешенно пожала плечами.

– Хрень какая-то.

Подтянувшись на руках, я запрыгнула и уселась рядом с ней на прохладном бетоне.

– Получается, телефон остался у него.

– Угу.

– Значит, не нарики.

– Видимо, нет.

– Но на кого он мог нарваться? Ромка же спокойный и не тупой, чтобы огрести за просто так.

– Сама об этом думаю. Может, псих какой встретился. По весне всегда обострения.

– Остается только гадать. – Я вздохнула. – И знаешь, что еще странно? Мы ведь должны были это как-то почувствовать. Но у меня ничего не было. А у тебя?

– Тоже, – буркнула она.

– Даже сейчас ощущение, будто все это неправда, – я накрыла ее руку своей и крепко сжала. – Это означает, что все будет хорошо.

Ко входу, сигналя красно-синей лампочкой, подъехала машина «Скорой помощи», и мы какое-то время наблюдали, как из задних дверей выкатывают носилки и провозят их через двери.

Потом Ксюша вдруг сказала:

– Я тебя люблю.

Она обхватила меня за шею, уткнулась в волосы и заплакала. И я, не сдержавшись, тоже заплакала. А потом на улицу вывалились галдящие родители и развели нас по разным машинам. Оказалось, Рома пришел в себя и ему ничего не угрожает, но степень повреждения и опасность последствий пробитой головы может оценить только лечащий врач, которого к нему прикрепили, а появится он только завтра. А еще Рома сказал, что сам, поскользнувшись, ударился о бордюр, хотя на лице у него синяки, полученные явно не от падения.

Домой мы приехали раньше, потому что Михайловы останавливались на заправке, но Ксюша ко мне не зашла и ничего не написала. А я еще долго лежала под открытым окном, пытаясь сложить все, что не складывалось.

Ксюша меня любила. В ее признании не было ничего удивительного, я это и так прекрасно знала, ведь, если кого-то любишь всю жизнь, разве можно разлюбить за один день?

Но почему тогда она променяла меня на Матвея и что, по ее мнению, я сделала такого, за что нельзя меня простить? Какой поступок вообще стоил этого?

Я попробовала представить себя на ее месте и поняла, что в мире нет ничего, способного заставить меня отказаться от нее. Даже если бы вдруг мама запретила мне с ней дружить, я все равно бы ее не послушала. Почему же в таком случае Ксюша послушала Оболенцева? То, что дело в нем, я не сомневалась. Что он мог наговорить обо мне, чему бы она безоговорочно поверила? Для подобного требовались неопровержимые доказательства, полученные от меня же самой.

Телефон. И как я забыла о нем? Телефон, который исчез, пока я спала, а потом совершенно непонятным образом обнаружился на кухне в другом доме. Но что могла Ксюша найти в нем такого, чего до этого не видела? У нас не было друг от друга тайн, да и представить, что она ни с того ни с сего станет рыться в моем телефоне, было невероятно сложно. Только если вдруг она решила проверить нечто, о чем ей доложили.

И то, насколько я знала Ксюшу, а до этого времени я считала, что знаю ее лучше себя, пожелай она что-либо выяснить, спросила бы напрямую. А может, кто-то воспользовался моим телефоном, чтобы с него что-то отправить? К примеру, какую-нибудь Ксюшину фотографию, не предназначенную для чужих глаз. Такие у нас имелись, но в большинстве нечто просто угарное: мы корчим рожи, или спим в дурацкой позе, или едим… Если покопаться, то и обнаженку можно отыскать, но на это потребовалось бы часа два или три. Да и случись такое, Ксюша мне просто выкатила бы претензию и пригрозила в отместку отправить мою фотку. Для нас обнародование наших голых поп не стало бы вселенской катастрофой.

Тогда что? Я чувствовала, что приближаюсь к чему-то важному. Еще не совсем горячо, но уже гораздо теплее. Почему Ксюша ушла, не разбудив меня? Сказала, что пожалела, но она никогда не отличалась бережным отношением к моему сну, особенно когда предстояло нечто увлекательное. Выходит, пока я спала, произошло что-то, из-за чего все потом и закрутилось.

Но перед этим стоило отметить два важных момента: первый – Ксюша сказала, что встречаться с Матвеем не собирается, и второй – мы поругались с Ромой. Кто и что тогда сказал, я уже точно не вспомню, но Рома очень злился и еще просил ничего «такого» не устраивать, словно мы какие-то тупые агрессорши вроде Марго.

Он как будто был уверен, что случится скандал. Ссылался на наше дурное поведение, но еще до приглашения Матвея категорически отказывался принимать заверения в том, что мы будем вести себя скромно. И тем самым только подогрел Ксюшино желание поступить ему назло. Теперь Рома в больнице. Глупость какая-то. Как это все можно связать?

Открыв телефон, я стала просматривать фотографии с дня рождения Матвея: Ксюша и Тим возле подъезда Степы в ожидании такси, мы с ней дурачимся в машине, пейзажи – городская эстетика, потом нежно-зеленые поля и голубое небо, дом Матвея, клумбы, сирень, гостевой домик, Ксюша, валяющаяся на кровати, – кадров десять подряд, потом она с Чижиком и Олежкой у мангала, она со Степой в обнимку, потом гости вперемешку – Тим, Давид, Ира, Рома с Носовой и снова Ксюша, в кресле с бокалом, как царица – дальше коротенькое видео, где все просто ходят туда-сюда с тарелками и болтают.

Я пролистала все до игры в прятки, потом в тот день было не до съемок.

И все же между субботними фото и фотографиями, сделанными в воскресенье перед отъездом домой, затесался еще один снимок: смазанный кусок светлой кроссовки с отражателями. Кроссовка мужская. Похоже, телефон взял кто-то из парней. «Ерш еле ом», – сказал Ионыч. Мысли не переставали крутиться вокруг Матвея. Вроде того, что он заставил Ксюшу встречаться с ним в обмен на мой телефон. Бóльшую ерунду трудно выдумать, но я уснула с твердым намерением поговорить с Оболенцевым.

Утром принесли букет перламутровых тюльпанов – таких же, как в прошлый раз. И записка та же: «Разблокируй меня, пожалуйста». Мама собиралась поставить цветы в вазу, но я забрала их с собой и по дороге в школу выкинула в мусорный контейнер.

На последнем уроке нас снова согнали на репетицию. Только на этот раз начали не со стихов или общей песни, а с танца, который Лу с Марго и Рома с Носовой должны были танцевать на сцене. Обычно они репетировали его отдельно с музичкой. Но, узнав об отсутствии Ромы, она в панике примчалась к Ионычу и попросила срочно найти ему замену. Однако, когда все уже пришли в зал, Жанна вдруг уперлась:

– Я не буду танцевать без Ромы.

– Умоляю, дорогая, я понимаю, что ты расстроена, – ласково сказал Ионыч, – но ты не должна подводить ребят.

– Я не буду танцевать! – Жанна затрясла головой. – Простите меня, но это некрасиво по отношению к Роме.

– Эй, алле, это просто танец, а не свадьба, – хохотнул Лу, они с Марго уже стояли на сцене.

Все засмеялись.

– Это тебе, Лужников, все равно, с кем танцевать, а мне нет, – в ответе Носовой прозвучал очевидный намек на день рождения Матвея.

– Ну и вали отсюда, идиотка, – оскорбленно бросила Марго.

– Маргарита! – Ионыч с осуждением посмотрел на нее. – Пожалуйста, не ругайтесь.

Громко топая, Носова прошла через зал и скрылась за дверью.

– Что ж, – Ионыч тяжело вздохнул. – Придется действовать в условиях форс-мажора. Ребята, пожалуйста, давайте быстренько сформируем новую пару. Понимаю, это довольно сложно и ответственно, поскольку мероприятие через два дня, но я уверен, что среди вас есть те, кто хорошо танцует.

– Серова! – тоном главного остряка крикнул Лу.

– Что Серова? – не понял Ионыч, поворачиваясь ко мне.

– Танцует хорошо, – пояснил Проскурин.

– Алиса, это правда? – заинтересовался учитель. – Ты умеешь танцевать?

– Еще как умеет, – не унимался Лу, – только ей допинг нужен.

Все закатились.

– Нет, Яков Ионович, Лужников шутит, – сказала я.

– Пожалуйста, давай ты просто попробуешь, – с мольбой во взгляде Ионыч протянул мне руку. – Очень тебя прошу!

Я замешкалась, думая о том, что нужно выйти и позориться перед двумя классами сразу без репетиций.

– Давайте я буду в паре с Алисой, – неожиданно вызвался Тим, вставая.

Но только Ионыч обрадованно встрепенулся, как с заднего ряда послышался другой голос:

– Лучше я.

Все обернулись. Ершов просто поднял руку, однако подняться не потрудился.

– Я до шестого класса занимался бальными танцами, – сказал он так, что поверить в это было сложно, но Ионыч торопливо закивал.

– Хорошо. В таком случае прошу на сцену.

– А я до седьмого класса занимался, – выкрикнул Тим, пробираясь по ряду.

Было ясно, что он тоже шутит, но Ионыч опять не понял.

– Что ж, убедительно и похвально. Что скажешь, Алиса?

– А что мне сказать?

– Решение за тобой. Кого выбрать?

– Выбирайте обоих. Пусть танцуют друг с другом. Они хоть занимались, а я нет.

Все снова заржали.

– Давай-давай, шутница! – Учитель легонько подтолкнул меня к сцене, на которую уже с двух сторон проворно заскочили Тим и Ершов.

– Так дело не пойдет, – Ионыч нахмурился. – Иннокентий, посиди, пожалуйста, в запасе.

– А чего это в запасе? Пусть там Рощин сидит.

– Тимофей! – Ионыч посмотрел на Тима.

– Я первый вызвался.

– Пожалуйста, ребята, давайте ничего не усложнять.

– Тим! Тим! Тим! – размахивая руками над головой, как спортивные болельщики, скандировали Матвей со Степой, и Ершов показал им средний палец.

Нехотя я тоже поднялась на сцену и остановилась возле Тима.

– Это неправильное решение, – сказал Ершов.

– Уходи, – попросила я.

Однако тот продолжал стоять.

– Все, вали, – Лу толкнул Ершова в плечо.

Зло отмахнувшись, Кеша подошел ко мне и Тиму, положил руки нам на плечи и образовал закрытый круг, как если бы собирался поведать секрет.

– Может, станцуем втроем?

– Кеш! – Тим закрыл меня собой. – Остынь, а? Что за детский сад?

– Да вы достали! – нервно закричала на нас Марго. – Типа у нас до фига времени торчать тут с вашими разборками? Саш, ну скажи им!

– Реально, пацаны, давайте вы в это потом поиграете, – подключился Лу.

– Пойдем поиграем в другом месте! – Обхватив Тима за шею, Ершов потащил его к лесенке, ведущей со сцены. Но тот, выкрутившись, с силой отпихнул его от себя, и Кеша, оказавшись на самом краю, не удержался и свалился со сцены. По залу пронесся вздох. Задние ряды вскочили. Высота сцены была небольшая, парням едва доходила до бедра, и с нее частенько многие прыгали просто так. Но Ершов, упав, так и остался лежать. Глаза закрыты, руки раскинуты, словно падал со скалы, не иначе.

– Ну что ты будешь делать! – Ионыч всплеснул руками. – Ирочка, беги за медсестрой.

– Не нужно медсестер, – подал голос Матвей, – мы его отнесем.

Значит, не мне одной показалось, что Ершов притворяется, но учитель чересчур распереживался.

– Нет, нельзя. Ни в коем случае не трогайте его. Может быть смещение позвонков! – Наклонившись, Ионыч похлопал Ершова по щеке.

– Вставай, гад, – Проскурин взболтал воду в бутылке и вылил небольшую струйку ему на лицо. Но тот продолжал лежать не шевелясь.

– Блин, – раздосадованно выругался Тим. – Случайно же получилось.

– За случайно бьют отчаянно, – сумничала Марго.

Мы смотрели, как все суетятся вокруг Ершова, со сцены. Ксюша, Матвей и Росс стояли в стороне и посмеивались. Я поискала глазами Мартова, но его в зале не было.

– С ним все нормально, отвечаю, – негромко сказал мне Тим, – не знаю, какая муха его укусила.

– Понятно какая! – Марго была тут как тут. – Он по Алиске с девятого класса сохнет.

– Что ты выдумываешь? – фыркнула я.

– Отвечаю! – Она громко хихикнула. – У него даже татуировка есть «Алиса». Угадай где?

– Дура ты.

– Да нет, реально. Спроси у Колпаковой.

В этот момент Ершов открыл глаза. Он смотрел на нас.

Ионыч заохал, спрашивая, как он себя чувствует. Остальные загалдели. Матвей громко заржал, Тим потянул меня в сторону.

– Не обращай на него внимания. Кеша неплохой парень, но иногда дебил.

– Давай уйдем, – попросила я.

– А как же танец?

– Пусть найдут других. У меня совсем настроения нет. Вчера был ужасный день и ночь ужасная, и сегодня черт-те что.

Несколько секунд Тим обдумывал мое предложение, потом решился:

– Ладно. Надеюсь, Ионыч простит.

Тим пошел меня провожать. Забрал мой рюкзак и взял за руку, как будто мы парочка. Впрочем, до последнего звонка оставалось два дня. Какая уж тут любовь?

– Из-за постоянных занятий мы все немного поехавшие, – сказал он, в который раз пытаясь оправдать Ершова.

– Что есть, то есть, – подтвердила я, – я-то уж точно.

– И я! – Тим мило улыбнулся.

Погода стояла волшебная. Май во всей своей весенней прелести: воздух, солнце, небо, трепещущая листва и радость без всякой на то причины…

Мне давно хотелось погулять с Тимом именно так – беспечно, нежно и чтобы обязательно казалось, будто это навсегда. Пусть даже какие-то две-три недели.

Его волосы в пробивающихся сквозь кроны деревьев лучах солнца светились, а лицо, такое правильное, резко очерченное и мужественное, особенно в профиль, напоминало персонажа божественного происхождения.

Со мной никогда не случалось безответной любви, ведь любовь предназначена для счастья, радости и удовольствия. Это явление, возникающее от взаимодействия двоих, наподобие радуги, рождающейся от соприкосновения капель воды и солнечного света. Все остальное – блажь, прихоть, эгоизм, капризы или разыгравшаяся фантазия, как наша с Ксюшей влюбленность в Башарова. Если кто-то меня не любил или хотя бы не давал ощущения, что в ближайшее время это может произойти, я оставалась к такому человеку совершенно равнодушной. Тим же всегда подпитывал меня надеждой, потому я и ждала, что еще немного – и он сделает шаг и признается, вспыхнув радужным светом на моем небосклоне.

Мы шли по тенистой аллее, и я понимала, что счет идет на минуты. Здесь не было никого, способного нам помешать, обстановка, время и место – все более чем располагало к объяснениям и признаниям, однако что-то во мне изменилось, и я не была уверена, что хочу их услышать.

Слишком долго он откладывал, мудрил и тянул. История его прошлой несчастной любви тяготила, школа закончилась, впереди экзамены, за ними – лето и новые впечатления, а что не случилось, то не случилось. Внутренне я готовилась сообщить ему об этом.

– Знаешь, почему мужчинам нравятся женщины с длинными волосами? – начал он издалека.

Я пожала плечами:

– Потому что красиво.

– А вот и нет! В древности женщины укутывали в волосы младенцев, чтобы согреть или защитить. От густоты волос зависела жизнь ребенка. Только представь, первые человекоподобные приматы появились около семи миллионов лет назад. А в целом история сознательного человечества – цивилизаций – составляет десять-двенадцать тысячелетий. Потому генетическая память о прошлом жизненном опыте сотрется еще очень не скоро, так что все мы в какой-то мере заложники первобытного сознания.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. У тебя тоже длинные волосы, собираешься укрывать ими младенца?

Он засмеялся:

– Нет. У меня потому, что моя мама любила Курта Кобейна.

– А вот мой папа, видимо, до сих пор беспокоится о младенцах.

– Кажется, я тоже. – Поймав мою руку, Тим остановился и потянул меня к себе. – Я должен тебе кое в чем признаться.

Он приблизился так, что его губы почти соприкоснулись с моими.

– Не нужно, – сказала я, – мне не нравится, когда сложно, за это я не люблю математику.

– Я понимаю, ты до сих пор обижаешься, что я тогда ушел…

– Совсем нет! – Однако напоминание о его бегстве все же царапнуло самолюбие. – У тебя были причины. Ты объяснил.

– И что же вытекает из моего объяснения?

Действительно, что?

– У тебя были обязательства перед Катей, и ты должен пожизненно хранить ей верность. Ну или что-то вроде того. Честно сказать, я точно не помню. Тебе, конечно, очень сочувствую, только я не тот человек, который с готовностью окунется в драмы твоего прошлого и станет тебя лечить.

– Ты права, мне не стоило тебе об этом рассказывать.

– Не стоило, – подтвердила я.

– Я просто подумал, ты оценишь важность моего решения…

– Я оценила. Только для такой, как я, это слишком большая ответственность.

Но он все равно поцеловал меня долгим, требовательным и старательным поцелуем, от которого мысли снова понеслись галопом. Я даже пожалела, что у меня больше нет камня «Здесь и сейчас».

– Как вы называете в математике условие «Если»? Скажем, если поезд не пришел в пункт «А», то он поехал в пункт «В».

– Импликация.

– Спасибо. – Я двинулась по дорожке в сторону дома. – Давно уже хотела спросить, но было не до этого.

Тим пошел рядом и, подхватив мою руку, сунул себе под локоть.

– А почему вспомнила сейчас?

– Просто эта импликация преследует меня повсюду. Если бы ты не решил перевестись в нашу школу, то тебя не мучило бы чувство вины, если бы ты не перевелся, мы бы сейчас здесь не шли и не целовались. Если бы я встречалась с Мартовым, то мы тоже не целовались бы, если бы, если бы… Так много этих «если», что никакой уверенности ни в чем нет. Но на самом деле все складывается из чего-то. И каждое последующее «если» довольно логично вытекает из предыдущего условия.

– Алиса! – Тим шутливо нахмурился. – Ты вроде бы сказала, что тебе не нравится, когда сложно?

– Это я пытаюсь разговаривать с тобой на вашем языке.

– Понятно! – В уголке губ замерла ироничная улыбка. – Тогда продолжай.

– Мне очень нужно знать, как получилось, что Матвей вдруг резко начал встречаться с Ксюшей.

– А разве дело не в ней? – искренне удивился Тим. – Ксюша всегда ему была симпатична.

– В ней, – подтвердила я, – но она не хотела. А потом вдруг резко передумала, ничего об этом не сказав.

– Он ей не нравится?

– Нравится. И нравился раньше. Просто она боялась, что он поступит с ней как со всеми своими подругами. А теперь… теперь я не знаю, о чем она думает и почему в один миг изменила свое решение.

– Можно мы сейчас не будем говорить о ней? – Тим снова меня поцеловал, но уже не останавливаясь. – Давай ты не пойдешь домой? Пойдем еще погуляем или посидим в «Сто пятьсот»? Не хочу отпускать тебя.

Я посмотрела ему в глаза – чистые, светлые и воодушевленные, наполненные теплом этого майского дня. Казалось, еще немного – и он подхватит меня на руки, а потом закружит, как показывают в романтических фильмах про любовь.

Мы гуляли еще три часа, легко, весело и счастливо. Больше не было никаких тяжелых разговоров – ни о Кате, ни о Ксюше, ни о математике и школе вообще. Тим вдруг раскрылся для меня совершенно по-новому. Стал таким, каким я ждала увидеть его с самого начала: простым, веселым и дружелюбным. Он был очень вежлив и аккуратен в проявлении чувств, но, когда я стала отвечать на его поцелуи, недвусмысленно дал понять, что готов пойти и дальше.

Для прогулки мы выбирали тихие улочки и дворы нашего района и под конец уже почти совсем не разговаривали, только целовались и целовались, словно сорвавшись с цепи. Маленькая, я больше всего на свете любила качаться на качелях стоя – дух захватывало, и хотелось кричать от восторга, с Тимом я чувствовала нечто похожее и никак не могла вспомнить, почему сегодня, выходя из школы, собиралась сказать ему, что у нас ничего не выйдет.

А потом вдруг позвонил Мартов. Я не хотела отвечать, но Кирилл перезвонил еще три раза подряд, и я подумала, вдруг что-то важное.

– Алиса, я нашел его, срочно приезжай! – выпалил он в трубку.

– Кого нашел?

– Фламинго твоего. Бросай все и мчи на три вокзала. Будем ждать в центре.

– Он с тобой?

– Да, но в любой момент может передумать.

Отключив вызов, я спрыгнула с коленок Рощина и взяла рюкзак.

– Мне нужно бежать.

– Это так важно?

– Да, очень.

– Хочешь, составлю тебе компанию? – Он тоже поднялся.

– Это Мартов звонил.

– Я понял.

– Ему не понравится, если ты будешь со мной.

– Не знал, что ты срываешься по первому же его звонку.

– Ты ревнуешь? – Я была удивлена. – К Мартову?

– Ко всем! – Тим говорил серьезно и даже попытался удержать мои руки в своих, но я слишком торопилась и уже на бегу крикнула, что напишу вечером.

Станция «Комсомольская», на которой расположены сразу три железнодорожных вокзала: Казанский, Ярославский и Ленинградский – большая и просторная, с высокими сводчатыми потолками, выкрашенными желтой краской, причудливыми вензелями лепнины, круглыми подвесными люстрами и нескончаемыми толпами суетливого человеческого потока.

Здесь и обычные пассажиры метро, делающие пересадку с одной ветки метро на другую, и пассажиры, спешащие на вокзалы, нагруженные багажом и прибывшие на них, и карманные воришки, и попрошайки, и прочие сомнительные личности разного рода.

Фламинго я заметила сразу, как только вышла из поезда. Он стоял, согнувшись крючком, возле лестницы, ведущей на переход, в том же странном бело-розовом одеянии, на костылях, занавесившись капюшоном. В забинтованной руке у него была обрезанная пластиковая бутыль, на ногах шнурованные ботинки на высокой подошве.

Пока я ехала, готовилась к этой встрече, но, увидев его, сразу же все забыла. Меня одновременно охватили удивленное потрясение, желание немедленно броситься к нему и панический ужас, побуждающий бежать без оглядки. Я застыла у колонны, не в силах сдвинуться с места. Что я ему скажу? Как объясню? Наверняка он уже и не вспомнит нас.

Я набрала номер Мартова. И в ту же секунду за плечом раздался его голос «Алло».

Все это время он подпирал колонну, возле которой я остановилась.

– Привет! – Я бросилась к нему. – Не могу поверить, что ты это сделал. Но как у тебя получилось?

– Давай потом, – Кирилл смущенно усмехнулся, – а то минута – десять рублей.

– Ты договорился с ним за деньги?

– А как еще я его удержал бы? Иди к нему, я тебя тут подожду.

– Я боюсь.

– А чего бояться? Я же здесь.

– Пойдем, пожалуйста, со мной.

– Хорошо! – Он тут же шагнул вперед. – Хотел сразу предложить, но подумал, скажешь опять, что нависаю.

К Фламинго подошел Мартов, а я, судорожно вцепившись ему в руку, спряталась за его плечом.

– Вот девушка, про которую я говорил, – сказал Кирилл. – Можешь ответить на ее вопросы?

Фламинго кивнул и выставил перед собой бутылку. Кирилл бросил в нее пятьсот рублей.

– Здравствуйте, – заплетающимся языком промямлила я, – несколько лет назад вы обрызгали нас с подругой водой, и после этого с нами начали происходить необъяснимые вещи. Скажите, пожалуйста, что это такое и есть ли возможность избавиться от этого?

Головы он не поднял и на меня даже не взглянул. Но из-под капюшона вдруг раздался скрипучий глухой голос, тонущий в грохоте прибывающего поезда.

– Необъяснимого не существует, милая. Как, по-твоему, звучит хлопок одной ладонью?

Я бросила взгляд на Мартова, но тот оставался невозмутим.

– Это задачка? – как истинный математик поинтересовался он.

– Сколько, по-твоему, на этой станции человек? – вместо ответа снова спросил Фламинго.

Кирилл огляделся.

– Сложно сказать. Несколько сотен.

– За день здесь проходит больше ста пятидесяти тысяч человек. Могу ли я вспомнить кого-то спустя несколько лет? – Фламинго выставил в мою сторону скрюченный палец. – Однако, кем бы ты ни была, где бы мы с тобой ни пересекались – в прошлом, настоящем или будущем, действительное неизменно рождается только из твоей собственной мысли. А это означает, что я тут ни при чем.

Одно время я вполне допускала, что он может оказаться немым, но что способен выражаться так связно и глубокомысленно, совершенно не ожидала.

– Что значит ни при чем? – возмутился Мартов. – Типа ты соскакиваешь? Но это же ты ее так напугал, что у нее теперь тревожные приступы и галлюцинации!

– И не у меня одной, – добавила я, – подруга тоже постоянно видит знаки и замечает странное.

– Когда в мире узнают, что прекрасное прекрасно, тотчас появляется уродство.

Когда в мире узнают, что доброе – добро, появляется зло.

Наличное и отсутствующее друг друга порождают.

Трудное и легкое друг друга создают.

Скрипучий голос Фламинго продолжал звучать внутри капюшона, но мне казалось, будто слова сами возникают у меня в голове.

«– Длинное и короткое друг друга выявляют.

Высокое и низкое друг друга устанавливают.

Музыка и голос друг другу откликаются.

Предыдущее и последующее друг за другом следуют[6].

Мартов тяжело вздохнул и развел руками».

– Сомневаюсь, что тебе удастся добиться чего-то более внятного.

– Просто скажите, что мне делать?! – разочарованно закричала я, потому что поезда загрохотали с обеих сторон.

– Создавай и выбирай.

– Что создавать? Что выбирать?

– Наблюдая – создавай, создавая – выбирай. Это просто, – Фламинго повесил бутылку на костыль и взялся за него, давая понять, что разговор окончен.

– Простите, но я все равно не понимаю.

– Хлопок одной ладонью звучит как тишина, и, как только ты это поймешь, вопросов у тебя больше не останется.

Вагон, в котором мы ехали с Мартовым домой, оказался почти пустым, и мы свободно устроились на сиденье. Я, схватив его руку, положила голову ему на плечо. Казалось, после всех событий этого дня я должна была пребывать в состоянии крайнего возбуждения, но на меня внезапно навалилась страшная усталость, а глаза слипались.

– Нужно было спросить его, почему, если он такой умный, просит милостыню, – сказала я.

– Очень многие умные люди бедные. Благосостояние не зависит от количества и качества ума, – рассудительно отозвался Кирилл. – Единственное, что я понял: он тебя услышал. Хотя, конечно, и отмазался белибердой.

– Буду благодарна, если ты мне расшифруешь эти его высказывания.

– Я не умею расшифровывать такое, извини! – Он положил подбородок мне на макушку, и легкий ветерок от его дыхания едва ощутимо пробегал по волосам.

– Но кто-то же умеет?

– Кто-то умеет.

– Я теперь всю ночь об этом буду думать.

– Тебе хоть немного стало легче?

– Стало, хотя непонятно почему. Спасибо тебе большое. Не представляю, как ты его нашел!

– Просто вспомнил, что сказала женщина в вагоне. Помнишь, в темных очках?

– Что его нужно позвать?

– Ну да.

– И как же ты его звал? Молился, что ли?

– Алиса! – Мартов подул мне в макушку. – Не говори глупости. Просто приехал на вокзал. Нашел первого попавшегося попрошайку и попросил передать Фламинго, что хочу с ним встретиться. И на следующий день он пришел.

– А он сразу согласился?

– Конечно! Я же пообещал ему заплатить.

– Ох, Кирилл! – Я прижалась к нему еще сильнее. – Ты просто не представляешь, что ты для меня сделал! Я пока и сама не представляю, но это очень-очень круто!

– Я рад, – произнес он сдержанно, но я почувствовала, что он задержал дыхание.

– Еще никто для меня такого не делал. Я твой должник. Проси что хочешь.

– А поцелуй? – осторожно спросил он.

– Ты его заслужил.

Вечером мама тихо вошла в комнату, когда я вот уже сорок минут сидела над одной страницей учебника и не могла понять ни строчки.

– Как дела? – поинтересовалась она.

– Дела непонятные, – честно призналась я.

– Расскажешь? – заинтересовалась она.

– Ничего такого, кроме того, что у меня в голове бардак. Нужно думать об экзаменах, поступлении, заниматься учебой, а я думаю совершенно о другом. И ничего не могу с этим поделать. Открываю учебник и меня уносит. Могу десять раз прочитать одно предложение, но ни одного слова в нем не запомнить, не понять.

– И в кого же ты влюбилась? – Мама игриво приподняла одну бровь.

– Самое ужасное, что сама не понимаю! – Я отвела взгляд.

– Это как?

– Ну вот так! Что-то во мне происходит, но не могу определить, с кем или с чем это связано.

– Это странно.

– Знаю.

– Ну кто-то же из двоих тебе нравится больше, а кто-то меньше?

– Их не двое, мам, а трое.

Мама потрясенно замерла.

– И правда бардак.

С тяжелым вздохом я закрыла глаза ладонями.

– Может, тогда ну их? Всех троих? Потому что, когда по-настоящему, ты всегда точно знаешь, кто тебе нравится. Вон как Ксюша: крутила-крутила хвостом, а сейчас с утра до вечера со своим Матвеем пропадает.

– Угу! – Я отвернулась, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Я и сама хотела бы, чтобы ничего подобного не было. Но ты спросила, что со мной, вот я и рассказываю.

– Ладно, хорошо! – Мама продолжала стоять надо мной. – Тогда тебе нужно найти способ, чтобы проверить себя.

– И как же?

– Лучше всего помогает разлука. Тот, кого тебе будет больше всего не хватать, и есть предмет твоей любви.

– Какая разлука?! У нас школа и экзамены.

– Да, – согласилась она, – но я просто рассуждаю.

– Угу! – Я бросила взгляд на неоткрытые сообщения от Мартова, Тима и Ершова. – Один день разлуки мне точно не помешает.

Мама была права. Когда все по-настоящему, точно знаешь, кто тебе нравится. Да и со стороны это наверняка выглядело ужасно. Я целовалась с каждым из них, но ни с кем не встречалась. И если бы это помогло определиться, так ведь не помогло! А после обещанного Мартову поцелуя, который он получил, провожая меня домой, все еще сильнее усложнилось, потому что я вдруг вспомнила, как сильно влюбилась в него в начале нашего знакомства.

Расскажи я Ксюше, что происходит, она этого не поняла бы. Да я и сама себя не понимала. То не было выбором кто из них лучше, я и без того знала, что лучший – Тим. В нем все как надо. Человек, с которым, как это принято говорить, можно построить здоровые отношения: спокойный, понимающий и самодостаточный. Без странностей, перегибов или попыток захватить мое личное пространство. Я давно хотела с ним встречаться и намеревалась сделать его своей последней школьной любовью. Но иногда так бывает – в наши планы вдруг врывается нечто непредвиденное, то, о чем прежде ты и не помышлял, и все в один миг переворачивается с ног на голову.

Когда-то я мечтала об айфоне. Стоил он запредельно, и родители считали, что в моем возрасте подобный телефон – роскошь. И я начала копить. Около двух лет откладывала карманные деньги, магазинную сдачу и то, что иногда дарила бабушка. До желанной суммы мне оставалось набрать около пяти или шести тысяч, когда мы с Ксюшей, прогуливаясь по магазинам, увидели на манекене то самое красное платье. Бутик был брендовый, и вещи дорогие, так что стоило платье чуть меньше айфона, но я все равно не удержалась от примерки, а потом, промучившись всю ночь, пошла и купила его. Красное, непрактичное и вызывающее, но я его так сильно захотела, что никакой айфон уже не был нужен.

Так же получилось и с Ершовым. Я знала, что его влияние на меня – необъяснимая безрассудная блажь, сиюминутная иррациональная прихоть, однако ничего поделать с собой не могла.

С Мартовым все обстояло иначе. Незакрытый гештальт давал о себе знать, а его поступки подкупали. «Ты создана для любви» – какой бы смысл он ни вкладывал в эти слова, пожалуй, он был прав.

Я не очень понимаю тех, кто яростно ненавидит школу. Я к ней относилась нормально – ни тепло, ни холодно, иногда нудно, порой тоскливо. Но, как правило, скучать не приходилось: мы с Ксюшей много с кем общались, и дни всегда были наполнены событиями. Учеба нас особенно не тяготила, а в школу мы ходили скорее с любопытством, воспринимая ее как нескончаемый сериал с предсказуемым развитием персонажей, но с новыми сюжетными поворотами. Папа выражался проще, говорил, что мы ходим в школу потусоваться, и, по сути, именно так оно и было.

Вместе с тем сожаления, связанного с ее окончанием, я тоже не испытывала. Впереди предстояло столько интересного, что желанием застревать на очередном школьном «сезоне» я не горела. А потому и важность последнего звонка в полной мере осознать не получалось – обычный праздничный официоз.

Перед началом мероприятия оба наших класса выстроили в коридоре третьего этажа, и, пока мы шли до актового зала, младшие классы, которые согнали нас «провожать», вручали нам цветы – кто кому захочет. Самый большой букет набрал Лу, что неудивительно – маленькие девочки были влюблены в него, как когда-то мы с Ксюшей в Башарова. А вот мы с ней, похоже, оказались на втором и третьем месте. Выяснить, кто на каком, можно было, только пересчитав цветы поштучно, потому что на вид букеты получились приблизительно одного размера.

За школьной популярностью ни я, ни она не гонялись. Так получилось само, наверное, оттого, что меня и Ксюшу часто отправляли развлекать мелких, если вдруг учитель неожиданно заболевал или не мог провести урок по каким-то другим причинам. Мы включали им смешные рилсы, музыкальные клипы или просто обсуждали кого-нибудь из знаменитостей или кино. С детьми можно повеселиться не хуже, чем в компании сверстников.

Двери в актовый зал превратили в арку из красно-белых шариков. Там нас остановили и мариновали минут десять, пока ведущий на сцене не выкрикнул: «А теперь встречаем наших выпускников!»

Мы шли парами. Я нарочно сразу встала с Веней, чтобы четко обозначить свою позицию: никакого выбора не будет.

Вчера, после долгих раздумий, я написала Мартову, что по-прежнему благодарна ему за помощь, но продолжения не последует, перед Тимом извинилась и попросила больше мне не писать, а Ершова, интересующегося, как мы погуляли с Тимом, и вовсе проигнорировала.

Тиму в пару досталась Женя Кулик, которую, когда она пришла в маткласс, мы чуть ли не месяц считали парнем, пока не встретили в раздевалке перед физрой и не обнаружили на ней лифчик. Мартов шел с Носовой. А вот Ершова я так и не увидела, до самого вечера оставаясь в полном неведении, пришел он вообще в школу или нет.

Зал был полон: родители, учителя, участвующие в концерте младшеклашки. Под музыку мы торжественно прошли через весь зал до предназначенных для нас первых рядов и с облегчением расселись.

Золотые кулисы сцены украсили такими же шариками, что и арку. А на заднике, в обрамлении красных лент, висел экран, на котором, как всем было известно, собирались показывать наши детские фотографии – поздравление от учителей для нас.

Первой слово взяла директриса. Сначала перечисляла достижения наших классов: победы на конкурсах, олимпиадах, всевозможных турнирах, в основном, конечно, называя фамилии ашек, а потом дала напутствие и довольно трогательно сказала о том, что вместе со школой мы преодолели долгий и ответственный путь, но та дорога, которая с этого дня открывается перед нами, многократно длиннее и прекраснее, и каждого из нас на ней обязательно ждет собственное счастливое будущее.

После выступали первоклашки и наша первая учительница Галина Никитична, та, с которой у Ромы был конфликт и которую мы до сих пор терпеть не могли. Потом вышли пятые и шестые классы со стихами. За ними к микрофону поднялся Ионыч. В нарядном светлом костюме и начищенных до блеска ботинках. Он долго откашливался и кряхтел, перед тем как начать, и стало ясно, что он плачет. Подхватившись с первого ряда, Жанна передала ему носовой платок.

– Мои прекрасные создания, – все еще сдавленно проговорил учитель, – я приготовил речь, но только сейчас понял, что она не нужна. Хочу лишь сказать вам о самом главном: любите жизнь! Любите во всех ее проявлениях, такой, какая она есть, целиком и полностью. Со всеми ее радостями, горестями, победами и преградами, с успехами и невзгодами, со сладостью и горечью, с очарованием и разочарованием, с любовью, болью, надеждой и отчаянием. Жизнь, ребята, – это не какой-то там результат или количество чего бы то ни было: денег, жен, заграничных поездок или подписчиков в соцсетях, жизнь – это невообразимо прекрасный процесс, которым, я надеюсь, вы сможете наслаждаться в полной мере так долго, насколько это вообще возможно. Для меня было честью стать вашим учителем, я люблю вас, горжусь вами и буду всегда хранить эти чудесные годы в своем сердце.

Я сидела между Веней и Лу. Веня слушал Ионыча, распахнув глаза, а Лужников, ухмыляясь. Его широкие плечи заставляли меня жаться к Вене, то и дело задевая его одним из хвостов со здоровенными белыми бантами в стиле ретро. Мы с Ксюшей обе должны были надеть черные платья с белыми кружевными фартуками и высокие белые гольфы до колен. Но теперь она танцевала с Матвеем тот самый танец выпускников и нарядилась в бледно-зеленое платье, в котором прошлой осенью ходила на свадьбу к родственникам.

Мы по-прежнему не разговаривали, хотя я и написала ей, что встретилась с Фламинго, как только вернулась в тот же вечер домой, и была уверена, что уж это наверняка сломит ее упрямый настрой. Но она только спросила: «И что он сказал?» Я ответила, что расскажу, если она придет ко мне сама. Ксюша написала «Понятно», но не пришла.

За Ионычем на сцену поднялся Иван Сергеевич. Аккуратно причесанный, гладко выбритый, в белой рубашке и черных брюках, свежий, заметно помолодевший с тех пор, как я видела его на даче, сам немного напоминающий выпускника.

Прошла неделя, но я так и не появилась ни на одном его уроке. Первоначальный ужас, вызванный догадкой о том, что Гудвин – это он, почти рассеялся. Я старалась не вспоминать о нем и не додумывать лишнее. Приняла на веру слова Ромы и снова, как бы выразился Ершов, зажмурилась. Пусть так, но иногда, чтобы продержаться, просто необходимо затаить дыхание, а если надо, и зажмуриться. Как на аттракционе страха, когда ты едешь на трясущейся вагонетке по черному тоннелю, а из его темноты на тебя выскакивают страшилища.

Мне не требовалось доказательств, что математик, прикрывшись фейком, писал всякие странные вещи, и не нужно было убеждать себя, что порой эта переписка доставляла мне удовольствие. Я его просто боялась – по необъяснимым и, возможно, надуманным причинам. Но вот прозвучал последний звонок, и необходимости встречаться с ним больше нет.

Во всем его облике, обычно спокойном и мягком, сегодня читалось необыкновенное напряжение. И если Ионыч от эмоций раскис, то Аксенов, напротив, наполнился удивительной силой и энергией. Взяв в руки микрофон, он расправил плечи и высоко поднял голову. С таким видом на сцене обычно выступают коучи, вознамерившиеся вдохновить и поднять на свершения весь зал.

– Ребята, то, что я сейчас скажу, в корне отличается от того, что вы сегодня услышали и наверняка еще услышите. Мое мнение, впрочем, как и мнение любого человека, субъективное, и к нему можно не прислушиваться. Но тот, кто умеет мыслить, уверен, поймет меня. Просто не будет. Никогда! И легко тоже. Это стоит принять как условие «дано». Как заданный уровень симулятора, в котором вы намерены дойти до финала. И тот, кого такое положение дел не устраивает, может либо сразу сдаться и, как сказал Яков Ионыч, «просто жить», без всяких лишних притязаний, с радостями и горестями, в основном, конечно, с горестями, потому что радость достанется тем, кто примет условия «дано», либо будет вынужден надеть доспехи иллюзий и не снимать их до гробовой доски. Однако мои ребята, мой класс, не такие. Они не сдаются и не убегают. Они справляются с задачами любой сложности и способны прекрасно играть – как в команде, так и за самих себя. Так вот, дорогие мои, я уже неоднократно говорил вам, но и сейчас повторюсь: просто не будет! Будет сложно и больно. Но именно это и здорово! Потому что только в борьбе и преодолении закаляется дух, развивается мозг, вырастают крылья, когти и острые клыки, необходимые для того, чтобы получить от этой жизни все ее блага, которых достойны вы, и только вы, потому что неизменный закон природы гласит: место под солнцем принадлежит сильнейшим!

Голос Аксенова звучал с такой непоколебимой убедительностью, что в зале воцарилась полнейшая тишина. Даже первоклашки перестали ерзать и шелестеть фантиками, а родители мельтешить с телефонами и фотоаппаратами, Лу перестал ухмыляться, рот Вени приоткрылся. Все вокруг замерло. Математик в своей пылкой речи будто проникал в сознание каждого из присутствующих.

Однако у меня перед глазами встала куча сухих веток, беспорядок на кухне, отмывающий пол Степа Росс, покосившееся деревянное крыльцо и хоровод сосновых крон в вышине весеннего равнодушного неба. Обросший щетиной учитель, хлебающий суп, черно-белые фотографии на стенах и тканевая скатерть с бахромой – остатки профессорской роскоши. Борьба и преодоление – сложные, недостижимые для меня вещи. Когти и клыки – атрибуты чужеродного мира.

«Наблюдая – создавай. Создавая – выбирай», – сказал Фламинго. Ощущение приближающейся паники нарастало. И на этот раз источник ее находился во мне. От него не спрятаться, не убежать, не зажмуриться, не задержать дыхание. Вывалившись из рук, цветы рассыпались под ноги, но наклониться, чтобы собрать их, я не могла. Во мне вообще все будто одеревенело и превратилось в суть вековечной сосны, отрешенно созерцающей мелкую людскую суету. А огромная грозовая туча, нашпигованная электрическими копьями молний, медленно застилала небо.

Если… Импликация… Как звучит хлопок одной ладонью?.. Твое холодное сердце запретно, но так безупречно…

Возле ног какая-то возня. Это Веня собрал цветы и забрал их себе, но я даже не поблагодарила его.

«У него есть татуировка с именем Алиса. Угадай где?» Качаться, стоя на качелях, пока не взлетишь так высоко, чтобы этот полет длился вечность… «Эй, Алиса, покажи таблы, лезвия, ножи. Проводи на этажи, покажи, как жить…» Взвесьте мне, пожалуйста, килограмм поцелуев со вкусом железа и посыпьте их сверху сердечными осколками…

Со мной никогда не случалось безответной любви до тех пор, пока Ксюша не перестала со мной разговаривать, пока вино не залило белую простыню и ножка расколовшегося бокала не осталась в ее руке.

Они с Матвеем красивая пара. Красивее, чем Лу с Марго. И это объективно. И танцевали они лучше, хотя и не готовились специально. Во время их танца я представляла, что происходит между ними наедине, и об этом наверняка думали все присутствующие, достигшие возраста соответствующих фантазий.

Господи, как же мне не хватало персонального чат-бота, чтобы просто нормально поговорить!

Я очнулась, когда мы с Ксюшей заканчивали читать стихотворение. Счастье, что в этот раз меня не стошнило, я не упала в обморок и не забыла, как дышать. У меня просто сбился сигнал, как это бывает в телевизоре на даче, когда над нашим домом слишком низко пролетает самолет.

– Иди в зал, посиди, а лучше на улицу, – Ксюша утащила меня за спины выстроившегося петь прощальную песню хора. – Все равно потом все пойдут пускать шары.

– Угу! – Мне было приятно, что она заговорила со мной.

– Что «угу»? Ты меня вообще слышишь, Алис?

– Слышу.

– У тебя опять, да?

– Угу.

затянул хор.

– Ща! – Изловчившись, Ксюша дотянулась до Мартова и ткнула его в спину. – Отведи Алиску на улицу, ей плохо.

Упрашивать Кирилла не пришлось, придерживая под руку, он вывел меня из зала. Но только стали спускаться по лестнице, как за нами выскочила моя мама.

– Алиса, что случилось?

На праздник родители заявились в полном составе. Даже Альбина взяла отгул, надеялась, что ей разрешат на несколько часов забрать Рому из больницы, чтобы он хотя бы поприсутствовал, но его не отпустили.

– Мы сейчас вернемся, – заверила я.

– Точно? – Она скептически прищурилась.

– Конечно.

На улице я собиралась сразу же сесть на ступени крыльца, но Мартов вначале постелил свой пиджак, а потом встал напротив и с пытливостью доктора, ставящего диагноз, принялся вглядываться мне в лицо. Чувствовала я себя уже вполне хорошо, но все еще находилась под впечатлением от Ксюшиной реакции.

– Просто Аксенов бесит, – сказала я, словно это что-то объясняло, – иногда так злит, что ничего не могу с собой поделать.

– Он сказал классную речь, – немедленно встал на его защиту Кирилл, – в том-то и дело, что он говорит все так как есть, без прикрас и сюсюканья. Он хочет, чтобы мы быстрее адаптировались в той среде, которой живет мир, называющий себя взрослым, потому что реально там нас жалеть никто не будет. Там конкуренция!

– За что конкуренция?

– Да за все!

Я пожала плечами. Спорить с ним не хотелось. То, что он нашел для меня Фламинго и устроил эту встречу, впечатлило меня настолько, что я вдруг поняла, как была несправедлива к нему, а последующий поцелуй всколыхнул притупившиеся чувства. Я отказалась от Мартова ради Ксюши, тогда как она предпочла мне Матвея. Тетя Лариса права: я ревновала подругу к Оболенцеву. Очень ревновала.

– В любом случае, – продолжал Кирилл, – Иван Сергеевич выступал в начале мероприятия, а сейчас уже почти конец. Неужели ты все это время на него злилась?

– Иди сюда! – поймав за руку, я усадила Мартова рядом с собой. Он действовал на меня успокаивающе. – На самом деле все-таки немного грустно, что школа заканчивается, да? И волнующе. И страшно.

– Мне не нравится, что школа закончилась, только по одной причине, и ты о ней знаешь.

– Но мы же все будем общаться, – неопределенно ответила я.

– Не-а, не будем.

– Откуда такой пессимизм?

– Помнишь, Иван Сергеевич сказал про доспехи иллюзий? Так вот, это про тебя.

– Он говорил про меня?

– Не буквально, конечно, – Кирилл улыбнулся, – но про таких, как ты.

– Глупости, – фыркнула я, – у вашего Ивана Сергеевича замашки фашиста.

– Ребята! – Из школы выбежала Носова. – Ну вы где? Там уже финальное построение идет! Давайте скорее!

Быстро вскочив, я подобрала пиджак Мартова и побежала за ней, а он, догнав меня, весело подхватил на руки и понес.

– Будьте счастливы! – крикнул нам вслед охранник, словно мы молодожены, и от этого стало так смешно, что я хохотала, болтая ногами, до самого зала, возле которого с упреками на нас накинулась завуч и втолкнула внутрь, прежде чем Кирилл успел опустить меня на пол.

Восприняв наше появление как часть программы, зрители бурно зааплодировали, и я, проворно отцепив с кармашка пиджака Мартова маленький колокольчик с ленточками, помахала им над головой, как первоклашка. Все засмеялись. А папа даже встал и принялся нас фотографировать.

И это был тот самый волшебный момент, воспоминания о котором остаются на всю жизнь!

После школы почти все пошли в «Сто пятьсот» и веселились там до вечера. Алкоголь, разумеется, был, но наливали его тайком под столом, а работники кафе делали вид, что ничего не замечают, потому что мы скупили у них все салаты, сэндвичи и роллы.

Мы фотографировались, обсуждали концерт, счастливо размахивали выпускными альбомами, несколько девчонок из нашего класса плакали, но в основном мы шутили, смеялись, настроение было отличное. Кто-то прихватил с собой связку шариков, и мы снова запускали их, но на этот раз перед кафе посреди улицы, и прохожие поздравляли нас, желая удачи на экзаменах.

Ксюша не отлипала от Матвея. Они повсюду ходили в обнимку и как одержимые целовались у всех на виду. Несколько раз я пыталась поблагодарить ее за внезапную заботу на концерте, но она будто не слышала и сразу же переключалась на разговор с кем-то другим. А когда Проскурин с Лу стали собирать компанию, чтобы отправиться пешком в центр города и гулять там всю ночь, громко сообщила, что у Матвея родители уехали на дачу и после кафе они пойдут к нему.

– Хочешь с нами? – предложила мне Лена Колпакова. – Тебе же есть восемнадцать?

– Есть.

– Марго знает хороший клуб. Оторвемся.

– Для клуба нужно зайти домой, чтобы переодеться, не завалюсь же я туда в школьной форме.

– Да брось, все знают, что сегодня последний звонок.

Предложение звучало заманчиво. Я обожала танцевать, а компания набиралась большая. Ника Сазонова, крутившаяся возле Лены, замерла и посмотрела на нее с неодобрением. Я совершенно забыла, что, по словам Жанны, она ревнует ко мне Проскурина. Но Колпакова ее не поняла.

– Сходи переоденься лучше, Алис, – сделав над собой усилие, сказала Ника будто с участием, – твои банты и гольфы соберут всех педофилов города.

Я хотела ответить ей прямо, что ее Паша мне на фиг не сдался, но заметила за окном Мартова и Тима, разговаривающих возле входа в кафе. Мартов курил, выпуская дым наверх, а Тим просто стоял и слушал его, опустив голову и занавесившись волосами. Я не умела читать по губам и не обладала экстрасенсорными способностями настолько, чтобы сквозь толщу оконного стекла услышать их голоса, но сомнений в том, что они говорят обо мне, не возникло. Зная Кирилла, нетрудно было предположить, что именно он втирает Тиму. Другой вопрос, как поведет себя Рощин. Ведь он пытался заверить меня, что у него все серьезно, а на мою просьбу не писать ему ответил, что главные фигуры еще не разыграны, а потому партия продолжается. По всей вероятности, это означало, что сдаваться он не намерен. Однако за весь день Тим подошел ко мне всего один раз на первом этаже возле стенда фотозоны и попросил сфотографироваться с ним, Ксюшей и Матвеем. Тогда я подумала, что это просьба Ксюши – последнее совместное школьное фото. До отвращения болезненная мысль, которую я прогнала сразу же, как только отошла от стенда. Школа, может, и закончилась, но мы жили почти в одной квартире, и рано или поздно примирение было неизбежно.

– Алле, – Лена дернула меня за хвост и захихикала. – Что скажешь?

Я ни черта не слышала из того, что они наболтали еще.

– Вы, случайно, не знаете, почему нет Ершова? – перевела я тему. – Чтобы пропустить последний звонок, нужен серьезный повод.

– Да был Ершов, – тут же откликнулась Колпакова, – посидел немного и ушел, перед тем как пошли запускать шарики. Ты не видела?

Похоже, в этот самый момент мы с Мартовым как раз были на крыльце.

– А правда, что ты мутишь и с Ершовым тоже? – голос Ники звучал елейно, но она определенно отдавала себе отчет в том, что говорила.

Лицо Колпаковой вытянулось.

– В смысле?

– Откуда вы берете эти сплетни? – вспыхнула я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. – И что значит «тоже»?

– Масяня видела, как вы сосались на лавочке в парке.

– Твоя Масяня слепая дура! – Сазоновой все же удалось меня вывести.

Масяня была ее младшей сестрой и еще большей сплетницей, чем она сама. Но, скорее всего, она сказала Нике, что видела нас в парке, а остальное та сочинила прямо сейчас, ведь в противном случае они бы уже давно трепали об этом, и глаза Лены не расширились бы от удивления, превратившись в чайные блюдца.

– Ершов – урод, – сказала она на выдохе.

– Угу, – отозвалась я.

Наезд на сестру Ника проглотила, поджав губы, значит, действительно соврала.

– Все, девчонки, пока! – Сзади меня появился Мартов. – Я домой.

– Как? – ахнула Ника. – А гулять?

– Не, хватит уже на сегодня.

– А кто же будет контролировать Алиску? – засмеялась Лена.

– А зачем ее контролировать? – Мартов серьезно посмотрел на меня. – У нее самой все под контролем.

Такой поворот обескуражил.

– Ты правда домой?

– Да, но если хочешь, провожу. Только прямо сейчас.

Идти домой не хотелось, веселье было в самом разгаре, да и родители знали, что мы намеревались развлекаться допоздна, однако танцы с противными девчонками не особенно вдохновляли.

– Ты серьезно собрался меня бросить, Кирилл? Пойдем на танцы со всеми!

– Нет, – со странной упрямой твердостью ответил он, – я все.

– Вот ты душнила! – Я стукнула его кулаком в плечо. – Я так часто тебя о чем-то прошу?

– Алис, я не щеночек! – Лицо у Мартова было такое, что даже Колпакова с Сазоновой перестали ухмыляться. – Решение за тобой.

– Ладно-ладно, – сдалась я, – сейчас только забегу в туалет.

А когда вернулась, остолбенела: посреди зала стоял Тим Рощин с огромным букетом перламутровых тюльпанов. Там было полно народу, но я ничего не видела, картинка заблюрилась, стены разъехались. И при чем тут вообще Иван Сергеевич? Что же я себе напридумывала?

Тим поманил меня рукой. Я подошла как во сне.

– Это тебе! – Он отдал цветы. – Пойдем к Матвею? Он звал только своих, а ты своя.

– Я… Я… – Слова отказывались связываться, мысли разлетались. – Не знаю, что сказать, Тим.

– Просто идем, а потом что-нибудь придумаешь. Но если не захочешь, можешь вообще ничего не говорить.

Я вышла за ним и Степой из кафе и, механически переставляя ноги, топала рядом, дожидаясь момента, когда выдастся возможность поговорить.

Я бы могла, конечно, сразу его послать. Наехать, обвинить, сказать, что я так и знала. Догадывалась. Если бы не дурацкий котенок и не подлый обман про братьев, сбивший меня с толку, я выиграла бы. Я же чувствовала, что Гудвин – это он. Хотя, стоило признать, версия, в которой Гудвином являлся Иван Сергеевич, надолго вытеснила очевидное, а все из-за того, что я по какой-то неведомой причине решила поверить фейку, морочащему мне голову целый месяц. Прогулка до дома Оболенцева позволила немного собраться с мыслями.

Когда первое удивление прошло, ко мне вернулось хорошее настроение. Аксенов не был моим поклонником и не флиртовал со мной в Сети, он вообще не имел к этому ни малейшего отношения. Невероятное чувство облегчения! Словно камень с души свалился. Все сложилось так, как я и хотела в самом начале: Гудвином оказался Тим. Сказка о Волшебнике Изумрудного города воплотилась в реальность. Ведь Гудвин в ней исполнял желания. Интересно будет перечитать нашу переписку уже осознанно, понимая, кто стоит за этими словами и мыслями. Забавно! А ведь я думала, что совсем не знаю Тима. Но теперь все изменилось: чат-бот обрел физическую форму, и она мне очень даже нравилась. Да, действительно, временами Гудвин меня пугал, но это такая игра, в которой он нарочно пытался меня запутать. Что ж, у него получилось.

У Матвея нас встретил Чижик. Сказал, что тот скоро придет, и с усмешкой предложил до его прихода «чувствовать себя как дома».

Парни прошли в комнату, а я отправилась на кухню, чтобы подыскать, куда временно поставить цветы, и внезапно вспомнила о Мартове. Я же пообещала, что пойду с ним домой, но ушла, даже не попрощавшись.

В телефоне обнаружилось от него сообщение: «Хорошего вечера». Конечно же, он обиделся. Я поступила отвратительно. Набрала его номер, но он сбросил вызов после первого же гудка, я предприняла еще три попытки, но с тем же успехом. На пятый раз противный автоответчик объявил, что «абонент находится вне зоны действия сети». Справедливо. Любви Мартова я совершенно не заслуживала.

– Ну ты чего здесь застряла? – Тим был без пиджака. Белая рубашка навыпуск, рукава подвернуты, две верхние пуговицы расстегнуты.

– Ты мне ничего не хочешь сказать? – Я оперлась спиной о столешницу, с вызовом глядя на него.

– Я скажу все, что ты попросишь! – С этой милой улыбкой он и впрямь мог говорить что угодно, мне достаточно было на него смотреть.

– Зачем ты тянул так долго?

– А что изменилось бы?

– Очень многое! Прошел целый месяц, и его не вернуть. Сегодня последний звонок – и все, больше ничего не будет.

– Тоже мне проблема! – Тим стоял передо мной, протяни я руку, могла бы коснуться его щеки. – У нас впереди вся жизнь. Разве ты не слышала, что говорили учителя?

– У тебя своя жизнь впереди, а у меня своя.

– И это замечательно! Ты так не считаешь?

– Именно это я и пытаюсь сказать.

– Алис! – Тим шагнул ко мне. – Неужели ты еще не поняла, что я не Мартов и не собираюсь от тебя ничего требовать? Я вообще не понимаю, как можно навязывать себя и просить о взаимности? Когда мы гуляли, сбежав с репетиции, мне показалось, что я тебе нравлюсь.

– До этого был слеп, а теперь вдруг прозрел?

– До этого я боялся поверить, что ты не играешь со мной, как с остальными.

Я смотрела ему прямо в глаза. У меня накопилась тысяча вопросов к нему, к Гудвину, к этой запутанной ситуации, в которую он меня втянул, однако говорить о сложном, когда мы находились так близко друг к другу, казалось противоестественным.

– Та-дам! – с бокалом шампанского в каждой руке на кухне появился Степа.

Один бокал он отдал Тиму, другой протянул мне.

Я собиралась отказаться, но Степа, переложив тюльпаны в раковину, заставил меня его взять.

– Ты что, не понимаешь, какой сегодня день? – Он уже был довольно нетрезв. – Думаешь, мы празднуем последний звонок? А вот и нет! Этот день войдет в историю как день независимости и освобождения. День избавления от одиннадцатилетнего рабства! Пей, Алиска, и не думай ни о чем! Почувствуй себя свободным человеком.

Тим поднял бокал, предлагая мне чокнуться с ним, и я, глубоко вдохнув, ответила на этот призыв. Шампанское было прохладное, сладкое, необычайно вкусное.

– Хотите загадку? – Степа плюхнулся на табуретку. – Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно. Что это?

Тим поморщился.

– Степ, это загадка из детского сада, а ты вроде уже школу окончил.

– А Чижик не знал, что это качели, – оправдываясь, хихикнул тот. – Хотите еще одну?

– Мы вообще-то разговаривали, – сказал Тим.

– И чего?

– Выйди, пожалуйста.

– Вот еще, – Степа картинно развалился на табуретке и вытянул ноги. – Что ты смотришь на меня? Раздевайся, я твоя! Это тоже загадка.

– Все ясно, – отвернувшись от него, Тим взял меня за руку. – Пойдем отсюда!

– Это кровать! – крикнул нам вслед Росс.

В комнате, куда Тим меня привел, свет не горел, но включать его он не стал. Подвел к кровати и усадил. Должно быть, он здесь уже не первый раз.

– Ты же не против, если посидим в темноте? Так проще говорить.

Я была не против. Коварное шампанское уже запустило в моей крови реакцию «Люблю всех».

– Не знаю, зачем я написал! – Тим присел передо мной на корточки и облокотился о мои покрытые юбкой колени. – Наверное, просто устал держать все в себе. Чувства к тебе перекликались во мне с чувством вины по отношению к Кате. Я ведь влюбился в тебя сразу, как только попал в эту школу. Тогда Катя была еще жива, и я очень боялся, что она это поймет, поэтому запретил себе вообще смотреть в твою сторону. Но, как выяснилось, сердцем в отличие от разума управлять невозможно. Сколько раз я пытался закрыть его от тебя, запереть, облачить в броню, а после смерти Кати и вовсе заморозить. Но тогда оно, не выдержав напряжения, попросту раскололось на куски – так и появился Гудвин, ведь он был не совсем мной. Гудвин мог говорить о своей любви без стыда, бэкграунда или раскаяния. Гудвину не обязательно было принимать решения или совершать какие-либо шаги. Он – чистая концентрация желания и нереализованных чувств. Всякий раз, когда мне становилось невыносимо тошно, я писал тебе и, если ты мне отвечала, испытывал невообразимое облегчение просто от того, что могу общаться с тобой напрямую.

В коридоре хлопнула дверь. Послышался голос Матвея.

Горячая ладонь Рощина медленно поползла по моему бедру наверх и остановилась под юбкой.

– Ты сказала, что ты не тот человек, который станет меня лечить. Но Гудвину это и не нужно. Он отлично знает, что хочет, и ему не в чем себя упрекнуть. Просто сейчас, когда мы перестанем разговаривать, с тобой будет он, понимаешь?

Вторая рука его также переместилась на мое голое бедро под юбкой и резким рывком он притянул меня к себе. От поцелуя закружилась голова.

– Подожди, – прошептала я, едва Тим оторвался от моих губ, но он будто не слышал, задыхаясь от возбуждения, подцепил пальцами с двух сторон мои трусы и потянул вниз.

– Не нужно. – Я попыталась его оттолкнуть, но тщетно.

Грудь, плечи, руки Рощина от напряжения стали будто каменными, и мое жалкое сопротивление распалило его еще сильнее.

Подавшись вперед всем телом, он опрокинул меня на кровать, придавил собой и, впившись горячим засосом в шею, подсунул одну руку под поясницу, а другой принялся мять грудь.

– Стой! – не выдержав, взвизгнула я ему на ухо.

– Но почему? – прохрипел он, но притормозил.

Изловчившись, я выбралась из-под него, молниеносно вскочила на ноги и, поправив трусы и юбку, кинулась к двери.

– Почему нет? – с недоумением повторил Тим. – Я же видел, что ты хочешь.

Перед тем как открыть дверь, я на секунду замерла.

– А кто тебе сказал, что я хочу Гудвина?

Тим выскочил за мной на кухню.

– Алиса, прости. Все не так.

Мой телефон лежал на столе там, где я его и оставила, рядом стояла открытая бутылка шампанского, тюльпаны заполняли всю раковину и умопомрачительно пахли свежей зеленью. Из дальней комнаты доносились громкие голоса парней.

– Я домой.

– Это не обязательно. Я поторопился. Извини.

– Наоборот. Ты опоздал! – Схватив бутылку, я глотнула из горлышка. – Я ухожу.

– Ну куда ты пойдешь одна? Обожди, я предупрежу Матвея и провожу тебя.

Рощин исчез в коридоре.

Когда все по-настоящему, точно знаешь, кто тебе нравится и как. История про Гудвина меня, конечно, тронула, однако ее оказалось недостаточно, как и тех чувств, которые Тим во мне пробуждал. Он вполне подходил для поцелуев в парке, но, пожалуй, на этом все. И провожать ему меня не стоило, потому что я должна буду что-то объяснять, а как – я не знала.

Тихонько отперев замок входной двери, я выскользнула на лестничную клетку и побежала по ступенькам вниз. Пока спускалась, набрала Мартова, но его телефон по-прежнему не отвечал. Зато Ершов был онлайн.

«Ты дома?» – написала я ему, остановившись в пролете между первым и вторым этажом. «Допустим», – ответил он сразу же. «Можешь прийти за мной к Матвею?» – «Нет». – «Тогда я сама к тебе сейчас приду». – «Не понял». – «А что тут непонятного? Приду, и все». – «Вообще-то я живу не один». – «Но спуститься к подъезду ты хоть сможешь?» – «Ты совсем с головой поссорилась, Серова?» – «Да». «Жди».

Я поняла, какая я идиотка, только когда, крепко зажав в руке телефон, бежала по длинному подземному переходу, а с противоположной стороны появились двое неприятного вида мужчин в спортивных костюмах. Они громко переговаривались и очевидно были пьяны.

Ситуация хуже не придумаешь. Девочка в школьном платье и белых гольфах совершенно одна в час ночи в пустом переходе. Сердце ухнуло вниз. Мысли заметались. Нужно было совершенно потерять голову, чтобы отправиться гулять по району в такое время. Но от снизошедшего на меня озарения и шампанского, кроме любви, я ни о чем больше думать не могла. Сердце сжималось и норовило выскочить, щеки пылали, в ушах шумело.

Ершов перезвонил через пять минут после того, как я, покинув квартиру Матвея, уже бежала к шоссе.

– Ты серьезно собралась ко мне? – Голос был тихий, но встревоженный.

– Ага, – шумно переводя дыхание, выдохнула я, – минут через семь буду.

– Что-то случилось?

– Да.

– Не пугай меня.

– Просто жди!

Мужики приближались. Признаков явной агрессии они не проявляли и смотрели на меня скорее удивленно. Я замедлила шаг.

– Привет, девочка, – бросил один из них.

– Какая куколка, – подхватил второй. – Куда спешишь?

Сделав суровое лицо, я посмотрела на них исподлобья.

– Идем с нами! – Первый двинулся на меня. – Мы угостим тебя мороженым.

У него было серое одутловатое лицо и узенькие глазки.

– Слесарь принес домой четыре задвижки, плотник – три рубанка, а электрик – шестнадцать лампочек, – произнесла я замогильным голосом, – сколько у них получилось вместе?

– Что? – Мужик растерялся.

– Ты заблудилась? – поинтересовался его приятель, – тощий дерганый тип с сальными волосами.

– Вместе у них шесть лет строгого режима! – не сводя с них глаз, отрезала я так же отрешенно.

– Она, похоже, больная! – Первый мужик напряженно вглядывался в меня.

– С тобой разговаривает мир, – сообщила я. – Уродство появляется, только если есть прекрасное. Ненависти без любви не существует, а добро порождает зло.

Мы поравнялись, и я прижалась к стене. Сворачивая на меня головы, мужики медленно прошли мимо.

– Будьте бдительны! – для пущей убедительности добавила я.

Шлейф перегара, тянувшийся за ними, заполнил весь переход. И я вылетела из перехода с одной лишь мыслью – отдышаться, но возникшая на лестнице темная фигура заставила снова задохнуться.

Ершов стоял, широко расставив ноги и глядя на меня сверху вниз. На нем был черный плащ, волосы всклокочены, руки в карманах.

– Что случилось? – сухо спросил он, не дожидаясь, пока я поднимусь.

Я остановилась.

– Ты знаешь, что я создана для любви?

– И что это значит?

– Так Мартов сказал.

– И для чего же эта замечательная информация мне?

– Почему ты не пошел вместе со всеми в «Сто пятьсот»?

– Не хотел.

– А это правда, что у тебя есть татуировка с моим именем?

– Нет.

– Докажи!

– Прямо здесь?

– А что, слабо?

– Слабо! Давай поднимайся, будем думать, что с тобой делать. Много выпила? – спросил уже наверху.

– Нет, но мне много и не надо.

– Все ясно! – Несколько секунд он колебался, оглядывая меня без привычной усмешки и иронии в глазах, словно в голове у него происходил сложный математический процесс.

Но я уже пришла и была полна решимости. Нырнув под расстегнутый плащ, обхватила его и прижалась щекой к груди.

– Классные хвосты! – Кеша смягчился. – Скажи честно, чего тебе надо?

– Хочу целоваться с тобой всю ночь.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– А как же Рощин?

– Он мне не подходит.

– Что так?

– Я хочу с тобой.

– Что со мной?

– Все.

Я подняла голову, лицо его менялось на глазах: губы расползлись в кривой усмешке, взгляд сделался циничным и одновременно игривым.

– Что ж, хорошо. Все так все. Тогда идем ко мне.

Как только подъездная дверь за нами захлопнулась, он резко прижал меня к стене, впихнул ногу между моими коленями и обнял меня за шею.

– Чего бы ты там ни болтала про меня, сейчас не имеет значения. Сейчас – это сейчас. Даю последний шанс передумать.

– Ты забываешь, что я замечаю больше, чем другие. – Я улыбнулась. – Интуитивная динамика в действии.

– Интуитивной динамики не существует.

– Ты говорил.

От него пахло зубной пастой и мылом, но поцелуй был наполнен вкусом горячего жасминового чая.

Стараясь не звенеть ключами, он отпер дверь, и мы прошли в его комнату.

Горела настольная лампа. Кровать была разобрана, на стуле гора вещей. Собрав в охапку, Кеша скинул их на пол и перенес стул к двери, подперев спинкой ручку так, чтобы невозможно было войти.

– Все пройдет по моим правилам, – негромко объявил он, усаживая меня на этот же стул. – Снимай платье, но гольфы оставь. И волосы распусти. Это главное.

Я не пошевелилась.

– Зачем ты так?

– А чего ты ждала? Что я буду ползать у твоих ног, захлебываясь слезами счастья оттого, что ты снизошла до меня? – Быстрым движением он стянул футболку и картинно отшвырнул ее в сторону.

– Не понимаю, почему ты злишься? Я же выбрала тебя.

– Выбрала меня! – Он презрительно фыркнул. – Все-таки сколько же в тебе высокомерия, Алиса.

– Неправда!

– Тише! – Раскрыв на столе ноутбук, он запустил какое-то кино и, подойдя ко мне, навис, скрестив руки на груди. – Значит, танец со мной тебя не устраивает, а вот так завалиться посреди ночи – в порядке вещей.

– У меня непонятное чувство, – сказала я.

Вдохновенное романтическое возбуждение сменилось нервной дрожью. Все шло не так, как я себе навоображала, но, несмотря на разгорающийся конфликт, неприятия, как это случилось с Тимом, не было.

– У меня непонятное чувство, – испытывая его терпение, повторила я, подбирая подходящие слова. – Не знаю, как его правильно назвать… Доверие? Да, наверное.

– Доверие? Ко мне? – Ершов отшатнулся, как если бы я сказала гадость. – Давай только без этого, ладно? И вообще, ты собираешься раздеваться или нет?

– Мне самой кажется это странным, но странности в моей жизни – обычное дело, так что остается просто принимать их как факт. Если честно, знаешь, зачем я еще пришла? Есть кое-что, что можешь объяснить мне только ты. Нам с Мартовым удалось поговорить с тем самым попрошайкой из метро, о котором я рассказывала, помнишь? Так вот, он сказал…

– Если ты сейчас же не замолчишь, мне придется заткнуть тебе рот, – перебил Ершов и огляделся, словно подыскивая, с помощью чего можно это осуществить.

Я встала и сделала шаг к нему.

– А еще я узнала, кто такой Гудвин.

Теплый свет настольной лампы разливался по его голому животу и груди, но лицо оставалось в тени.

– Я тебя сразу спросил, зачем ты идешь ко мне. И если бы ты сказала, что хочешь поговорить, я тебя сюда не привел бы. Но ты сказала «все». – Протянув руку, он сначала стащил с меня один бант, затем другой. Распушил волосы и зарылся в них лицом, а потом, подхватив на руки, отнес на кровать.

То, что произошло дальше, я назвала бы бесконечно долгим падением с небоскреба: страх столкновения с землей и восторг полета. Дух захватывало, сердце готово было разорваться. Тело превратилось в оголенный нерв, вспыхивающий разрядами от малейшего прикосновения.

– Хочу тебя предупредить, – набравшись смелости, прошептала я, – у меня это впервые.

– В смысле? – Ершов резко приподнялся на руках.

– В прямом! – Я закрыла глаза ладонью, потому что обсуждать такое было неловко.

– Ты меня опять дуришь?

– Нет.

«В этот раз все было как полается», – произнес голос в кино.

Я открыла глаза. Ершов сидел на краю кровати, обхватив голову.

– Поклянись, что это правда.

– Клянусь.

С протяжным стоном он откинулся на спину, закрылся локтем и лежал так около минуты. Я просто ждала.

– Я тебя люблю, – наконец сказал Кеша, – по-настоящему.

И снова замолчал. Меньше всего я рассчитывала на подобное признание от Ершова.

– Что же в таком случае тебя расстроило?

Я пыталась разглядеть его лицо под рукой, но видела только плотно сжатые губы. Потом он вскочил, выдвинул ящик стола, достал сигареты и босиком вышел на балкон.

Закутавшись в одеяло, я побежала за ним.

– Ты что? Простудишься! – Схватив охапку сброшенных со стула вещей, я кинула ему под ноги. – Нельзя на холодном стоять.

Потянуло сигаретным дымом.

– Знаешь, почему я сказала про доверие? Потому что если бы ты собирался сделать мне что-то плохое, то уже давно сделал бы. Как с тем заброшенным домом, да? Слова и поступки не одно и то же. Ты со мной разговаривал так, как никто больше не говорил. И пускай никакой интуитивной динамики не существует, это было очень похоже на правду. И твой камень «Здесь и сейчас» – обычный бутылочный осколок, но он мне помогал. Не знаю, зачем ты все сочинил, но делал это для меня. Мартов для меня нашел Фламинго. Это тоже круто, но он думает обо мне как о котике и не чувствует, какая я на самом деле. А Тим… Тим придумал сетевой фейк, чтобы спрятаться за ним и ни за что не отвечать. Еще вчера я не знала об этом, так что, возможно, я тебя тоже люблю, просто пока не очень понимаю, как это должно быть по-настоящему.

Облокотившись о перила, Ершов задумчиво выпускал дым в зыбкую предрассветную темноту. Воздух был теплым с нотками легкой утренней прохлады и городскими запахами весны.

– Иди сюда, – позвал он, – вставай на вещи.

Придерживая одеяло, я вышла к нему.

– Я всегда считал, что вы с Михайловой… как бы это помягче сказать… не про отношения или чувства, а просто развлекаетесь.

– И что? Что в этом плохого? Какие отношения? Мы же до вчерашнего дня учились в школе. А в таком возрасте никаких адекватных отношений не бывает.

– Угу. – Над ним поднялось дымное облако и медленно поплыло в сторону соседнего балкона. – Что же в таком случае значат твои слова про любовь?

– Не знаю. Что есть, то и значат.

– Выходит, это тоже часть развлекательной программы?

– Ну хватит уже. – Я схватила его локоть и положила голову на плечо. – Почему обязательно все так усложнять?

– Потому что мои слова про любовь и твои – не одно и то же! – Затушив окурок о перила, он отшвырнул его в пустоту. – Проблема в том, что тебе этого никогда не понять. Мартов, Рощин, я – ты выбирала, как мороженое на прилавке.

– И выбрала самое вкусное, – попыталась отшутиться я, но он высвободил руку и повернулся ко мне.

– Ты делаешь мне очень больно, Алиса, и никак этого не поймешь.

– Единственное, что я понимаю, это то, что приходить мне не стоило.

Я вышла с балкона, скинула одеяло и подняла свое платье.

– Ты спрашивала про татуировку? – Он уже стоял за мной. – Вот она.

Ершов немного приспустил резинку трусов, и внизу живота я разобрала витиеватые буквы своего имени.

– Почему здесь? – единственное, что пришло в голову спросить.

– Потому что это всегда было секретом.

– Так себе место.

– Отличное место.

– Все девчонки в школе в курсе твоего секрета.

– Значит, ты тоже умеешь ревновать и ничто человеческое тебе не чуждо? – Его взгляд снова заблестел иронией.

– Я ревную только Ксюшу, но это совсем другое.

Медленно вытащив из моих рук платье, он положил руку мне на затылок и притянул к себе.

– Ты хотела, чтобы я тебе что-то объяснил.

– Да. Ты знаешь, как звучит хлопок одной ладонью?

– Знаю. Это классический коан.

– Правильный ответ – тишина?

– Нет никакого правильного ответа. В коане важен не ответ, а процесс его решения. Те переживания, через которые ты проходишь, перебирая варианты. Коаны позволяют очистить голову от мусора.

– А еще Фламинго сказал: «Наблюдая – создавай, создавая – выбирай». Это тоже коан?

– Возможно.

– Поможешь мне его решить?

– Ты такая теплая. – Он прижался своей голой грудью к моей. – Давай вместе поможем друг другу с этим решением.

И он снова стал целовать, но теперь мягко и нежно, так, как если бы действительно любил меня по-настоящему.

– Господи, Кеша! Зачем закрываться? Я и так знаю, что ты куришь!

Я с трудом разлепила глаза. Бабушка Ершова, беззлобно ворчала за дверью, он лежал на спине, закинув руку за голову, разглядывал потолок и улыбался.

– Я в нашу «Пятерочку», – сообщила она все так же из-за двери. – Тебе что-то нужно?

Он молча покачал головой.

– Давно не спишь? – спросила я, удостоверившись, что бабушка ушла.

– Вообще не спал.

– Почему?

– Тесно было. – Он ухмыльнулся, но по-доброму.

– Правда? А я отлично спала.

– Да нет же, шучу! – Ершов обнял меня свободной рукой. – Просто не спалось. Непривычно, когда не один.

– А мы с Ксюшей часто вместе спим. Спали… Она во сне иногда дерется, но я особо не замечаю.

– А ты жалобно стонала.

– Я всегда так. Не знаю почему, даже если снятся хорошие сны.

– Мне давно не снились хорошие сны.

Я посмотрела на его профиль, очерченный заливающими всю комнату солнечными лучами. Балкон так и остался открытым, от него тянуло слабым ветерком и запахом тостов.

– Это из-за учебы. Мои говорят, что после ЕГЭ нам всем нужно выдавать памятки по восстановлению нервной системы. Кстати, – привычным жестом я пошарила под подушкой и, не найдя телефона, села. – Родители меня, наверное, потеряли.

– Ты их не предупредила? – Ершов тоже резко сел.

– Я писала, что мы можем гулять всю ночь, и они не были против. Но сейчас пора возвращаться.

– Позавтракаем где-нибудь?

– Нет, я сразу пойду.

– Алис! – Кеша вдруг обхватил мое лицо ладонями. – Это было лучшее, что случилось со мной в жизни.

Впервые за все время на его лице читалась искренность, неприкрытая, немного детская и подкупающая. Зажмурившись, я потянулась к нему губами, и он сразу же ответил поцелуем.

Потребовалось еще полчаса, чтобы мы неимоверным усилием воли оторвались друг от друга и принялись в бешеном темпе собираться, торопясь свалить до возвращения бабушки.

Ершов проводил меня до пешеходного перехода. Дальше я попросила его не идти. Хотелось немного побыть одной, привести мысли в порядок до того, как любопытные родители накинутся на меня с расспросами, где я так долго гуляла и с кем.

Но они не накинулись. Когда я вошла в квартиру, то сразу поняла: что-то произошло. На нашей кухне собрался совет из троих мам, до моего прихода они что-то бурно обсуждали, но стоило мне появиться в их поле зрения, как все резко замолчали и уставились на меня.

– Хорошо погуляла? – бесцветно спросила мама.

– Да, вполне.

– Молодец, – сказала тетя Лариса без привычных «хи-хи» и «ха-ха». – Будешь отсыпаться?

Я поймала серьезный взгляд Альбины.

– Что-то случилось? – насторожилась я. – С Ромой?

– С Ромой все хорошо, – ответила Альбина, – в понедельник выписывают.

– Заявление подавать будете?

– Нет, он не хочет. Сказал, что знаком с нападавшим и сам неудачно упал. В общем, покрывает кого-то.

– Нужно его расколоть! – азартно заявила я.

– Расколешь, расскажи, пожалуйста, нам, – попросила тетя Лариса.

– Ладно, но почему вы все такие загруженные? На улице погода – обалдеть, и вообще сегодня суббота. Почему вы не поехали на выставку или в парк?

– Алис, – обратилась ко мне мама и отложила полотенце, которым протирала бокалы, – ты, случайно, не знаешь, что случилось у Ксюши?

– Мы понимаем, что у вас сейчас сложный период, – добавила тетя Лариса.

– И что вы проводили это время не вместе, – вставила Альбина.

– Но, быть может, кто-то из ребят говорил об этом? – снова мама.

– Понятия не имею! – Я пожала плечами. – А с чего вы взяли, что у нее что-то случилось?

– Она пришла вчера рано и до сих пор лежит в кровати. Плачет, – понизив голос сообщила тетя Лариса. – Она с Матвеем поссорилась, да?

– В кафе они пришли вместе, и все было хорошо, а потом я их не видела, – честно сказала я. Но внезапно вдруг поняла, что у Матвея Ксюша не появилась. Это я знала наверняка, хотя, когда он пришел, находилась в комнате с Тимом. Но я не слышала ее голоса, громкого смеха и не чувствовала запаха духов. Так что Матвей совершенно точно пришел без Ксюши.

– Ну понятно. – Мама помялась. – Давай ты сходишь и поговоришь с ней, а?

– Пожалуйста, – подхватила тетя Лариса, – мы себе места все утро не находим.

– Она мне ничего не скажет.

– Хотя бы попробуй, – попросила Альбина.

– Ну даже если она поссорилась с Матвеем, – вслух рассуждала я, – что в этом такого? Все ссорятся. Тем более Оболенцев такой – с ним поссориться – раз плюнуть. А Ксюша тоже бывает сложной. Так что я очень удивлена, что этого не случилось гораздо раньше.

– Значит, не пойдешь? – В мамином голосе послышались нотки обиды. Тетя Лариса и Альбина смотрели на меня с укором.

– Ладно, – сдалась я, – переоденусь только и поем.

Ксюша лежала, накрывшись одеялом с головой, и горько всхлипывала. Ее бальное платье висело на раскрытой дверке шкафа, рядом валялись туфли и сумка. Телефон я тоже обнаружила на полу, рядом с Роминой кроватью. Судя по всему, Ксюша швырнула его о стену, но он, к счастью, выжил.

Привычным движением я раскрыла ее ноутбук, отыскала «плакательный» плейлист и включила, начиная с «Космоса».

– Что ты здесь делаешь? – Ксюша рывком скинула одеяло.

Лицо у нее было красное, нос распух, тушь размазалась вокруг глаз чернющими синяками. Переодеться она не потрудилась. Так и валялась в нижнем белье.

– Пришла поболтать. Подумала, тебе интересно будет. У меня столько событий за эти дни произошло.

– Про Фламинго я знаю, что-то еще?

– Ага! – С загадочным видом я отдернула штору и раскрыла окно. – Я узнала, кто такой Гудвин.

Ксюша сидела молча, но всхлипывать перестала и во все огромные глазищи таращилась на меня.

– И узнала, зачем он писал и чего хотел.

– Ну?

– Меняю эту информацию на твою.

– Какую мою?

– Объясни, почему ты ревешь. Родители консилиум собрали и требуют от меня ответа. Это из-за Матвея, да? Поругались?

Ксюша замерла и приготовилась снова разрыдаться.

– Он меня послал! – Ее голос дрогнул.

– Да ладно?! Когда?

– После «Сто пятьсот». Мы пришли к нему, ну и… и все.

– Нет, погоди, я не понимаю. Расскажи по порядку: кто что сделал и что сказал. У вас с ним что-то было?

Ксюша кивнула.

– Но это не главное, было у нас и раньше. Проблема в том, что он снимал.

– Видео?

– Угу. О чем мы разговаривали и остальное. А когда я заметила и попросила стереть, сказал, чтобы катилась к черту, и, если стану выступать, он закинет это видео в общую группу.

Звучало дико.

– Зачем ты с ним вообще связалась?

– Ничего не предвещало, Алис, понимаешь? Все это время он был совершенно нормальным. Мы не ссорились, и Матвей постоянно признавался мне в любви.

– Но он хоть объяснил, почему сделал это?

– Нет.

Он поступил с ней так же, как она со мной, и, наверное, я должна была почувствовать злорадство, но во мне бушевало только негодование.

– Но самое ужасное знаешь что? – Она впилась пальцами в одеяло, словно собираясь растерзать его. – Что я все равно люблю его. Хоть он и унизил меня, так сильно, что это невозможно простить. Но я прощаю. И если позовет обратно, сделаю вид, что ничего не произошло.

Захлебнувшись в рыданиях, она повалилась на подушку и заревела в голос.

– Я хочу умере-е-еть…

Я подсела к ней на кровать и погладила по спине.

– Ты же знала, что это плохо закончится. И в Новый год от него сбежала именно поэтому. У тебя было предчувствие.

– Не было никакого предчувствия, – пробубнила она в подушку. – Никогда не было! Ни этого, ни любого другого.

Быстрым движением она схватила меня за руку, прижала к груди, но осталась лежать лицом вниз.

– Убей меня! Я этого хочу и заслуживаю. Я отвратительная подруга и не стою того, чтобы ты со мной сейчас возилась.

Обхватив за плечи, я перевернула ее так, чтобы смотреть в глаза, но она тут же закрылась ладонями.

– Все ужасно. Просто ужасно! – Ее снова затрясло.

– Перестань, ты замечательная, и ничего ужасного не происходит. Оболенцев просто тупой говнюк, а я очень люблю тебя! – Наклонившись, я прижалась к ней и какое-то время так лежала, пытаясь вобрать ее горе в себя.

– Ты не поняла! – Размазав ладонями слезы, Ксюша отстранила меня и посмотрела долгим многозначительным взглядом. – У меня никогда не было того, что есть у тебя. Я не вижу знаки, не предчувствую будущее, и мир никогда со мной не разговаривал.

– В смысле? – Я никак не могла понять, что она хочет сказать.

– Я все наврала. С самого начала. Просто подыграла тебе, чтобы ты не загонялась, что с тобой что-то не так.

– Ты подыгрывала мне три года?

– Думаешь, для чего понадобились эти правила? Забыть, не додумывать, не обсуждать? Лишь так можно было не запалиться.

– Правила дала нам Ирина прабабушка.

– Да, только по моей просьбе.

– Что ты такое говоришь? – Мне вдруг показалось, что стены и пол пришли в движение, как в аттракционе с вращающейся комнатой. – По какой такой просьбе? Ты рассказала Ириной прабабушке наш секрет?

– Твой секрет.

Мы смотрели друг на друга – глаза в глаза. В Ксюшиных мокрых радужках дрожал мой темный силуэт. Медленно поднявшись, я подошла к окну и подставила лицо солнцу.

– Кто-то должен был повлиять на тебя. У бабки получилось. Возможно, ты забыла, но до разговора с ней ты думала, что сходишь с ума. Я не оправдываю себя, просто объясняю. Я хотела помочь. Клянусь! – последнее слово она почти выкрикнула.

– Зачем ты мне сейчас это рассказываешь? – Я не узнала свой голос.

– Ты хотела объяснений? Вот они! Я очень боялась, что ты узнаешь, как все обстоит на самом деле.

– С чего мне вдруг об этом узнать? Я три года не подозревала, даже предположить не могла. Я и сейчас не могу поверить.

Я обернулась. Ксюша сидела, привалившись спиной к стене и обхватив колени.

– Кто-то взломал акки. Помнишь, когда в группу запостили скрины? А там моя переписка с Ирой Леоновой. И если бы ты ее увидела, то сразу все поняла бы.

– Ксюш, когда ты так рассказываешь, я чувствую себя еще более глупой, чем могу казаться.

– Мне прислали этот скрин с требованием, чтобы я «оставила тебя в покое», иначе его отправят тебе.

– Кто прислал?

– Сообщение пришло от Матвея на дне рождения. По правде говоря, я ужасно перепугалась, что ты узнаешь. Казалось, что, как только это случится, мир рухнет. Клянусь, я думала только о тебе и делала все только ради тебя. Ну а как еще? Ты же для меня самый родной человек. Самый-самый! – Ее голос сбился, но я не сдвинулась с места.

Услышанное так меня потрясло, что прочим чувствам места не осталось.

– Ты спала, я пошла к Оболенцеву и наехала, – продолжила она. – Но оказалось, что он тут ни при чем, кто-то просто воспользовался его телефоном. Вначале я не поверила и сказала, что если он удалит этот скрин и поклянется ничего не рассказывать тебе, то я буду с ним встречаться, а если нет, стану мутить с Лу. Но потом, когда он пришел извиняться за наезд во время танцев, мы нормально поговорили. Я была вся на нервах, один сплошной комок нервов. Только и думала, что в любой момент тебе может прийти это сообщение и ты все узнаешь. Я боялась находиться с тобой рядом, боялась смотреть на тебя. Хотела выбросить твой телефон, чтобы, если это и случится, то узнала ты только дома. Потом решила напиться и успела даже выпить полбутылки вина, прежде чем Матвей нашел меня. Он сразу понял, что я в ужасном состоянии, и увел к себе. Он был таким добрым, Алис, таким понимающим, что мне пришлось рассказать ему все. Ведь по-любому скрин нашей переписки с Ирой так и остался у него в телефоне. Я очень благодарна Матвею, он так поддержал меня. Пообещал помочь найти того, кто это сделал, и проучить его. Тот момент… когда я якобы обиделась на тебя… Мне просто нужно было время, чтобы успокоиться и решить проблему. Матвей придумал десятки отмазок на тот случай, если тебе придет скрин. Сказать, что это фотошоп, что кто-то подделал мое имя или переписывался от моего имени и прочее в том же духе, но все это звучало неправдоподобно, ведь никто, кроме меня, не мог знать, что там было написано. Кроме того, прочитав это, ты все равно усомнилась бы во мне и могла потребовать проверки. Как ни крути, получалось, что если ты получишь сообщение, то произойдет катастрофа. Я чуть с ума не сошла, думая об этом. Не знаю, что бы я делала, если бы не Матвей.

Ксюша вытерла вспотевшие ладони об одеяло, а я так и стояла спиной к раскрытому окну, медленно покрываясь мурашками, но не от холода, а от постепенно наступающего осознания.

– Я была уверена, что мы с тобой помиримся сразу, как вернемся в Москву. Я так хотела этого и с нетерпением ждала, что Матвей исполнит обещание, лично поговорив с каждым из присутствовавших на дне рождения. Подозреваемых было не так уж и много, ведь сообщение пришло еще до приезда Лу и компании. Чижика с Олежкой можно было сразу откинуть, зачем им взламывать наши акки и желать нас рассорить? Ромку, понятное дело, тоже исключить. И Иру. Так что оставалось шестеро: Веня, Тим, Степа, Носова, Давид и Ершов.

– Семеро, – сказала я. – Иван Сергеевич еще.

– Если бы там был Мартов, я подумала бы на него, он мог осуждать мое дурное влияние на тебя. Но Кирилл приехал гораздо позже. В общем, не вдаваясь в подробности, Матвей поговорил со всеми, но никто не сознался.

Я потом много думала, как лучше поступить, были моменты, когда уже собиралась сознаться, потому что нет ничего хуже неопределенности и ощущения, что ты у кого-то на крючке. Тем более что мы и так уже не общались. Казалось бы, ссора уже состоялась. Но для меня она все равно оставалась ненастоящей, такой, словно в любой момент можно все исправить, а узнай ты правду, ничего уже исправить будет нельзя. Кроме того, больше всего меня пугало не то, что ты всю оставшуюся жизнь будешь считать меня подлой обманщицей, сильнее всего я волновалась за то, чтобы ты совсем не слетела с катушек, поскольку в последнее время у тебя снова начались эти приступы. И все тянулось как есть, надежда на то, что Матвей докопается до правды, оставалась. А теперь ее нет, и его нет, и тебя у меня больше нет, и когда ты сейчас уйдешь, я выйду в окно.

– Что? – Я очнулась. – Сдурела?

Однако, когда она произносила эти слова, я вдруг ощутила острый болезненный укол. Словно кто-то вонзил мне в желудок длинную толстую иглу – предчувствие очередного приступа.

– Возможно, я знаю, кто мог шантажировать тебя, беспокоясь о моей нравственности. Это не точно, но я должна проверить. Давай договоримся: пока я сама в этом не разберусь, ты не станешь совершать никаких глупостей.

– Ты меня ненавидишь? – Ксюша задержала дыхание.

– Нет. – Я закрыла окно. – Можешь продолжать убиваться из-за Оболенцева, а из-за меня не стоит. Мне просто нужно время, чтобы это переварить.

– Подожди! – Ксюша спрыгнула с кровати. – Есть еще важная вещь, которую ты должна знать.

Она остановилась напротив меня, тоненькая, в одном нижнем белье, взлохмаченная и жалкая, мне одновременно хотелось и обнять ее, и ударить.

– Ты всегда замечала, чувствовала, слышала и видела больше обычного, еще до Фламинго. Ты особенная, Алис, и это не плохо, а круто!

– Но ты первая пришла с этим ко мне.

– Я много раз расспрашивала тебя, но ты не сознавалась, так что я была вынуждена подыграть тебе, чтобы вытянуть правду.

– Тебе просто нравилось в это играть.

– Да, пока я не поняла, что мои выдумки, которые я выдавала за свои предчувствия, тебя только сбивают. Кроме того, несколько раз ты меня чуть не раскусила. Единственный выход для меня – не обсуждать эту тему.

– Но если у меня это давно, то почему ты сказала об этом только после встречи с Фламинго?

– Я видела, как он тебя напугал. Ты стала шарахаться от всего подряд и обращать внимание на незначительные мелочи, прислушивалась к каждому слову, отказывалась выходить гулять и разговаривала с телевизором. Что мне оставалось делать? Как помочь? А когда ты услышала, что со мной происходит то же самое, все совершенно изменилось. Мы превратились в тех девчонок с магическими способностями, которые в сериалах попадают в увлекательные истории. По крайней мере, мне было интересно и весело, пока не дошло, что тебе совсем не до веселья. Тогда-то я и придумала обратиться к Ириной прабабушке, потому что она всегда поражала меня тем, что убедительно говорила даже простейшие вещи вроде требования помыть руки или не шуметь.

– Ладно, – я помолчала, – разберемся как-нибудь.

Понимание причины Ксюшиного странного поведения принесло огромное облегчение. Стало ясно, почему она избегала меня, пряталась и отказывалась что-либо обсуждать. Ее слезы, злость, неоправданные обвинения выглядели теперь естественными. Пропаже телефона тоже нашлось объяснение. Ее заигрывания с Лу и внезапная любовь с Оболенцевым – типичные для Ксюши эмоциональные всплески. Но кто мог вмешаться в нашу с ней дружбу столь варварским методом и зачем?

Кандидатуры были две: Ершов и Рощин. Оба легко могли взломать аккаунты, и у каждого имелся мотив. Мы с Ксюшей все время проводили вместе и существовали как единое целое. Для других рядом с нами места не находилось. Но, отдалив от меня Ксюшу, тот, кто это сделал, получил возможность сблизиться со мной.

Анонимное послание вполне в духе Тима, его методы и подход. Игра в Гудвина давалась ему отлично, и однажды после размещения скринов со взломанных аккаунтов в группе он даже написал, что взломщик выложил далеко не самые страшные секреты из тех, что отыскал. Интересно, скольких людей он мог шантажировать подобным образом?

Подозревать Ершова не хотелось. Воспоминание о нем немедленно отозвалось щемящей теплотой. Однако всякий раз в его словах о Ксюше слышались нотки осуждения, и хотя то была его обычная манера, в сложившейся ситуации это не могло не насторожить. Но еще сильнее напрягало непонимание того, как он узнал про мои способности, если никакой интуитивной динамики не существовало.

Выяснив, кто такой Гудвин, я столкнулась с новой проблемой. Расклад изменился, но действующие лица остались те же. Впрочем, вчерашнее признание Тима вызвало разочарование. С первого дня я подозревала его и даже надеялась, что это он. Правда оказалась слишком простой и предсказуемой. Наверное, я поступила нехорошо, вселив в него надежду и заставив раскрыться. Не будь той прогулки после репетиции, он, возможно, так и остался бы в тени своего фейка. Но откуда мне было знать, что на самом деле я уже тогда влюбилась в Кешу? Тим опоздал. Ему не нужно было сбегать у Матвея на даче. Но он воспринял проявление моих чувств как желание повлиять на Ксюшу. И это тоже говорило в пользу того, что он, возможно, хотел нашего разделения.

Занять голову вошедшими уже в привычку поисками – лучший способ не думать о многолетней Ксюшиной лжи и своей инаковости.

– Алис, ты спишь? – спросила мама, заглянув в комнату. – К тебе пришли.

– Кто? – заинтересовалась я и приподнялась.

– Мальчик какой-то, вежливый и симпатичный. С цветами.

– Волосы длинные и светлые?

Мама заговорщицки понизила голос:

– Это тот?

– Какой «тот»?

– Один из трех?

– Угу.

– Тогда я тебя понимаю. Его сюда пригласить или ты к нему выйдешь?

– Выйду. Пусть в прихожей подождет.

– Хорошо. Как раз тетя Лариса и Альбина посмотрят.

На Тиме была легкая серая рубашка, волосы собраны сзади, он, как всегда, мило улыбался, мамы наверняка оценили его на десять баллов из десяти по шкале мам. Я думала, он принес вчерашние тюльпаны, но букет был свежий: пионы с сиренью, запах которых окутывал его целиком. Цветы я оставила дома.

– Идем к Мартову, – предложила я, пока мы ждали лифт.

– Зачем? – удивился Тим.

– Хочу перед ним извиниться, а к телефону он не подходит.

– Не уверен, что Кирилл захочет меня видеть, особенно в компании с тобой.

Двери лифта плавно раскрылись, и мы вошли в кабину с зеркалом.

– Тебе не обязательно к нему подниматься. Подождешь на улице.

Тим напрягся.

– Алис, мне кажется, мы как-то неправильно друг друга поняли.

– Возможно. – Я посмотрелась в зеркало.

Накраситься я не успела, да и голову после вчерашнего стоило помыть. Трикотажная персиковая кофточка с капюшоном и синие джинсы. Наряжаться настроения не было.

– Я как раз пришел сказать, что…

Договорить Тим не успел – лифт остановился, свет погас. Отражение в зеркале исчезло.

– Что за фигня? – выругался он и принялся требовательно жать на кнопки.

– Черт! – Я вспомнила объявление на подъезде. – Электричество отключили. С четырнадцати до пятнадцати. Сейчас сколько?

Загорелся экран его телефона.

– Четырнадцать ноль одна.

– Ну поздравляю. Значит, будем сидеть.

– Не, погоди, наверное, можно позвонить в техслужбу и попросить выпустить нас.

– Даже если бы я знала телефон техслужбы, то позвонить никуда не смогла бы. В нашем лифте связи не бывает.

Повисла тишина. Тим, похоже, придумывал варианты спасения, но меня разобрал смех. Нелепая, киношная ситуация. Как жаль, что я не застряла с ним так месяц назад.

– Ладно! – Услышав мое хихиканье, Тим сдался. – Видимо, это карма и объясняться с тобой мне суждено в темноте.

– Так что ты пришел сказать?

– Ну… – Его голос звучал ниже обычного и как будто серьезнее. – Я понимаю, что вчера получилось тупо. Я идиот. Не нужно было ничего рассказывать.

– Думаешь, я недостаточно оценила твою откровенность?

– Думаю, что я просчитался. Не стоило все смешивать.

– Нет, Тим, дело не в тебе и не в Гудвине. Дело во мне.

– Я уже понял.

Мы стояли в разных углах кабины и будто разговаривали с пустотой.

– Кстати, Гудвин мне нравился. Иногда бесил, конечно, и даже пугал, но тема про персональный чат-бот моя любимая. Ты очень необычный человек. Я просто не успела понять до конца. Но сейчас это уже не важно.

– Значит, ты теперь с Ершовым?

– Откуда информация?

– Угадай.

– Вы обсуждали меня? – Кровь прилила к голове.

Перед глазами тут же нарисовалась картинка. Кеша провожает взглядом, как я спускаюсь в подземный переход и исчезаю в нем, а потом сразу же достает телефон и набирает номер Рощина: «Ты в пролете, чувак». Видение было настолько ярким, что я не сразу разобрала ответ Тима. Только последнюю фразу: «Поэтому я все понял».

– Угу, – неопределенно отозвалась я, – извини.

– И что же ты о нем думаешь?

– О ком? О Ершове? Не знаю, что ты хочешь услышать, но если собираешься рассказывать про него гадости, то прибереги силы. Нет худшего способа завоевать симпатию, пытаясь утопить другого.

– Эх ты! – Тим тяжело вздохнул. – Я похож на ничтожество?

Я вспомнила, как благородно он оправдывал клоунаду Ершова на репетиции танца.

– Наоборот, я собирался сказать, что такой, как ты, Кеша подходит гораздо больше меня.

– Какой «такой»?! – Мой голос ткнулся в темное зеркало и вернулся обратно.

– Сейчас я тебе кое-что скажу, и это самое главное, ради чего я пришел. Потому что после, что бы ни происходило, я уже не смогу этого сказать. Дальше все произойдет без меня. Просто знай, что, будучи Гудвином, я очень привязался к тебе. Даже не подозревал, что это так. До тех пор, пока мы не стали переписываться, я видел в тебе только красивую девушку, но постепенно втянулся и стал относиться не как к другу, нет, но как к человеку. Если ты понимаешь, что я хочу сказать. И сейчас чувствую, что правда люблю тебя. И если бы я мог отмотать время назад, то повел бы себя по-другому. Обещаешь запомнить то, что я сейчас сказал?

– Хорошо, обещаю. Но у меня остался один вопрос. Как тебе удалось ответить мне на загадку про акул, если я видела, что ты в этот момент ничего не писал?

– Блин, – раздраженно прорычал Тим, – ты ни фига не слышала! Тебе вообще на все плевать! Я тебе сейчас сказал самое важное, но у тебя мозги, как у куклы, а вместо сердца погремушка.

Послышался глухой удар.

– Вчера я подумал, что ты просто растеряна и не знаешь, что ответить, но сейчас вижу, какая ты поверхностная и равнодушная. Чертов лифт!

– Прости.

– Что?

– Прости, что не могу любить тебя так, как ты меня.

Послышалось движение. Глаза немного привыкли к темноте, и я смогла различить, что он опустился на корточки.

– Теперь я понимаю Матвея.

– А что Матвей?

– Он всегда говорил, что вы с Михайловой заслуживаете хорошей порки.

– Стой, – внезапно догадалась я, – он нарочно это устроил? Бросил ее? Это была его порка?

Тим помолчал.

– А как еще восстановить справедливость?

– Справедливость? – Я задохнулась от возмущения. – И это ты называешь справедливостью? Твой Оболенцев подлец и сволочь.

Теперь уже я стукнула по стене кулаком, и это движение черной тенью отразилось в едва различимом зеркале.

«Районы кварталы, жилые массивы. Я ухожу, ухожу красиво…» – песня на его телефоне. Так вот о чем она! А ведь я это почувствовала, когда искала Ксюшу и зашла к ним в комнату. Я знала, что так будет, но, воспользовавшись правилом номер один, просто вытеснила этот знак из своего сознания и забыла. Мне стоило хорошенько вспомнить тот день и понять, отчего мне стало плохо.

– Слушай, а как насчет прощального поцелуя? – Тим поднялся и уже через секунду был передо мной.

– Не нужно! – Я выставила перед собой ладонь, намереваясь его оттолкнуть, если полезет, но он вдруг резко схватил меня за волосы и дернул вниз.

Взвизгнув, я наклонилась, из глаз брызнули слезы. Рощин с силой надавил мне на плечо, так что пришлось опуститься на колени. И тут вдруг я отчетливо вспомнила, что Гудвин меня пугал. Тон его был неоднозначен, и далеко не всегда он был забавным и милым, а спасение котенка не мешало ему быть тем, кого я так испугалась, заподозрив Ивана Сергеевича.

– Хватит! – Я изо всех сил впилась ногтями в руку Тима. – Я сейчас заору!

– Ори, – равнодушно откликнулся он, еще сильнее сжимая пальцы на моем плече.

– А-а-а! – закричала я, и мягкая, теплая ладонь зажала мне рот.

– Приготовься, будет больно, – сказал он мне на ухо, выпрямился, и тут вспыхнул свет.

Волосы Тима растрепались, взгляд резал ножом. Лифт поехал. Схватившись за поручень, я поднялась на ноги. Двери раскрылись на первом этаже. Тим вышел.

– Еще не конец, – бросил он и побежал по лестнице к выходу, а я поехала обратно.

Слезы душили, но идти домой я не решилась. Любопытные взгляды, неуместные вопросы и комментарии были нужны мне меньше всего.

Ксюша смотрела тик-токи. Я вломилась к ней, бросилась на кровать и обняла.

– Ты-то чего? – удивленно пробормотала она, словно только она имела право плакать.

– Рощин напугал.

– Тим? А он может?

– Да, – я всхлипнула, – еще как!

– И что же он сделал?

– Мы застряли в лифте – электричество вырубили. Он схватил меня за волосы и… и стал угрожать.

– Ни с того ни с сего? – В Ксюшиных глазах вспыхнул заинтересованный огонек, я улыбнулась сквозь слезы.

– Наконец-то я тебя узнаю.

– Просто скажи, что он хотел.

– Как обычно! – Дотянувшись до тумбочки, я взяла упаковку носовых платков. – Любви. Чего же еще? Ты просто не представляешь, как я устала от этого. В последнее время я только и делаю, что выслушиваю душераздирающие признания. Это так выматывает, Ксюш. Почему все постоянно от меня чего-то требуют и предъявляют?

– Не знаю, – надув губы, она передернула плечом, – сытый голодному не товарищ.

– Просто Гудвин – это он. Рощин.

– Да ладно? Он сам сознался?

– Сам. У него какая-то там трагическая любовь случилась в старой школе, и та девочка умерла. И, чтобы не мучиться чувством вины, он придумал Гудвина. Типа раздвоение личности.

– Офигеть. И чего?

– Ничего. Я от него сбежала и вчера, и сейчас. Нет, переписываться, может, и было прикольно. Но теперь вообще не прикольно, потому что он разозлился, когда я сказала, что не могу его любить в ответ.

– А ты не можешь?

– Нет!

– Но ты же хотела с ним встречаться?

– А теперь не хочу. Теперь я встречаюсь с другим человеком.

– Вот это новость! Надеюсь, с Мартовым?

– С Мартовым получилось некрасиво. Я ему вчера пообещала пойти с ним домой, а в итоге ушла с Тимом. И теперь он отключил телефон, так что я даже извиниться не могу. Хочешь, сходим к нему? Заодно проветримся.

– Быстро говори, с кем ты мутишь!

– Ты удивишься.

– Ну?

– С Ершовым.

Несколько секунд Ксюша молчала, хлопая глазами.

– Действительно неожиданно. И как же тебя так угораздило?

– Представляешь, у него внизу живота татуировка «Алиса».

– Ершов – больной.

– Не больнее, чем Оболенцев. – И тут я вспомнила: – Кстати, я узнала, из-за чего он тебя бросил.

– Та-а-ак! – Глазищи Ксюши распахнулись. – Выкладывай!

– Он все заранее спланировал: что замутит с тобой, а потом бросит.

– Да ну! – Ксюша поморщилась. – Не может быть! Матвей, конечно, козлина, но не настолько же.

– Настолько! Он был обижен на тебя еще с празднования Нового года. А сколько раз звал тебя в кино и гулять? А ты его каждый раз отшивала.

– Да, потому что знала, чем это закончится. Но все равно повелась.

– Это месть, Ксюш! Совершенно точно. Знаешь, почему он не нашел того, кто отправил скрин с твоей перепиской? Да потому что сделал это сам! Хотел, чтобы ты нуждалась в нем. Все получилось именно так, как он задумал: он утешитель и помощник. В его руках твой секрет и надежды. Он управлял тобой. А потом взял и растоптал, записав видос, чтобы всем показывать и хвастаться своей победой.

– Кому показывать? – встрепенулась Ксюша. С каждым моим словом ее лицо вытягивалось все сильнее.

– Своим дружкам вроде Рощина.

– Блин, если это правда, – Ксюша воинственно выдвинула челюсть, – Оболенцеву капец.

– Да ну, перестань, что ты сделаешь? Мы и учиться-то закончили. И это даже хорошо. По крайней мере, его видео сейчас уже никому из школьных не нужно.

– Нет, Алис, такое нельзя прощать!

– Эй. – Я пощелкала пальцами у нее перед носом. – Ты же сказала, что так любишь его, что готова простить.

Она задумалась.

– Ладно. Я узнаю, правда это или нет, а если правда, то никакого прощения не будет.

– И как же ты узнаешь?

– У Степы спрошу.

Я кивнула.

– А можем прямо сейчас пойти к Мартову и спросить у него.

– Вот же манипуляторша! – Ксюша засмеялась, но потом вдруг резко посерьезнела. – Ты на меня честно не держишь зла?

– Я пока не знаю, не было времени подумать. Но я подумаю и обязательно тебе скажу.

Когда тебе восемнадцать, очень легко прорыдать все утро, желая умереть, а потом нарядиться в цветастый сарафан с глубоким декольте, надеть плетеные босоножки, накрасить губы ярко-красной помадой и весело хохотать с подругой, пока идешь в соседний микрорайон. В восемнадцать за полдня можно запросто пережить головокружительную влюбленность, потрясение от обмана, счастье примирения, отвратительную ссору с одним парнем и, избавившись от угрызений совести перед другим, мечтать о вечернем свидании с третьим.

Ты можешь умирать от страха, вообразив, будто твой учитель – страшный маньяк, но отправиться гулять по району в час ночи и напугать двоих мужиков анекдотом про электриков. В восемнадцать возможно пуститься в любовную авантюру, не определившись, кто именно твой избранник, или решить навестить знакомого, зная только его подъезд.

У нас просто было отличное настроение. Мы помирились, а все остальное не имело значения. По дороге с нами пытались познакомиться два обдолбанных хмыря лет двадцати, взрослый дядька на крутой красной машине и компания ровесников во дворе у Мартова. С последними мы немного поболтали, надеясь, что кто-то из них скажет номер его квартиры. Кирилла парни знали, некоторые из них учились с ним в старой школе, и нам удалось выяснить, что по выходным в шесть часов он выходит играть в футбол. Пришлось сидеть возле его подъезда двадцать минут. Но у нас накопилось столько тем для разговоров, что мы и не заметили, как пролетело время.

Мартов вышел с отрешенным видом, в ушах беспроводные наушники, на лице непробиваемая хмурость, он нас даже не заметил. Мы побежали догонять.

– Эй, Кирилл, – окликнула его Ксюша. – Нарочно игноришь?

Обернувшись, он несколько секунд смотрел на нас как на пришельцев.

– Привет! Нет, не ожидал. Что вы здесь делаете?

– К тебе пришли, – сказала я.

– Зачем? – Он напрягся.

– Прости меня, пожалуйста, – умоляюще проговорила я.

– За что? – буркнул он, не глядя на меня.

– За вчерашнее. – Я взяла Мартова за руку. – Пожалуйста! Я случайно.

– Что случайно? Забыла про меня?

– Отвлеклась просто, нужно было прояснить важный момент.

– Я так и понял.

– Ну прости ее, Кир! – Ксюша схватила другую его руку. – Это ведь Алиска, ты же ее знаешь.

– А вы типа помирились?

– Да! – подтвердили мы хором.

– Все ясно! – Он осторожно высвободился. – Не понимаю, зачем вам мое прощение, если мы общаться больше не будем.

– Как это не будем? – засмеялась я. – А кто собирался на мне жениться?

Ксюша удивленно раскрыла рот.

– Ничего себе! Сколько всего я пропустила.

– Теперь не собираюсь! – Кирилл так убийственно посмотрел, что все слова немедленно вылетели у меня из головы.

– Ой, да подумаешь! – Ксюша снова схватила его под руку. – Что-то ты слишком обидчивым стал. У всех бывают проколы. Я, например, тоже накосячила. И по-крупному накосячила, ты и представить себе не можешь. Но Алиса меня простила, потому что она человек с большим сердцем.

– Слишком большим, – кивнул он, соглашаясь. – Все, давайте. Удачи на экзаменах!

Повернувшись, Мартов торопливо зашагал по дорожке. Ксюша удивленно вытаращилась на меня.

– Что с ним? Впервые вижу, чтобы Мартов так себя вел.

– Я тоже. Даже когда психанул в ТЦ из-за щенка, то потом сказал, что не обиделся, а взял время подумать.

– Похоже, у них у всех какое-то помутнение! – Ксюша покрутила у виска. – Ботаники фиговы. Господи, никогда больше не свяжусь с математиками.

– А с физиками? – Я шутливо пихнула ее локтем, но она уже отвлеклась на сообщение.

Я заглянула в экран – Матвей.

«Встретимся?»

Ксюшины руки задрожали, я вопросительно посмотрела на нее.

– Что будешь делать?

– Козел, – сквозь зубы прошипела она, но продолжила гипнотизировать сообщение.

– Мы же собирались узнать у Мартова, знает ли он про видео Оболенцева! – вспомнила я.

– Даже если и знает, то вряд ли расколется. Видела, какой он злой? Лучше скажи, что мне ответить Матвею.

– Ничего не отвечай. А еще лучше заблочь.

– А если он раскаялся и попросит прощения?

– Ты забыла, что я тебе рассказала?

– А вдруг он выложит видео? Я там наверняка ужасно выгляжу, а еще говорю, что умру без него, и встаю на колени.

– Ты? На колени?!

– Все-все-все! – Она закрыла лицо руками. – Я понимаю, я раскаиваюсь, просто помутнение какое-то случилось.

– Бывает! – Я вспомнила, как ночью бежала к Ершову. – Просто определись: тебе нужно избавиться от видео или ты хочешь встретиться, потому что надеешься, что все вернется обратно?

– Ладно! – Ксюша убрала телефон. – Не буду отвечать. Пойдем лучше посмотрим, как Кир играет в футбол. Мне необходимы положительные впечатления.

– Он же злой, – засмеялась я.

– А мы просто посмотрим. Чистая эстетика. Заметила, какая у него футболка?

Футболка у Мартова была обычная, белая, но, пока я вымаливала прощение, Ксюша успела оценить, как она на нем сидит. Рядом с ней камень «Здесь и сейчас» не требовался: Ксюша всегда оставалась в моменте, что бы ни происходило, и, если я, по словам Ершова, балансировала на крыше небоскреба, крепко зажмурившись, то глаза Ксюши никогда не закрывались, она прочно стояла на ногах и держала меня за руку.

Парни гоняли мяч на площадке, обнесенной сеткой, и мы встали за ней. Однако наше присутствие как-то не пошло на пользу игре. Мы явно отвлекали игроков, и это было довольно смешно, но чем больше мы веселились, тем чаще они промахивались, наступали друг другу на ноги и переругивались.

В конечном счете Мартов не выдержал и подбежал к нам.

– Уйдите, пожалуйста!

– А что такого? – Ксюша захлопала густо накрашенными ресницами. – Мы мешаем?

– Мешаете.

– Мы больше не будем смеяться, честно, – пообещала я.

– Просто уйдите, и все, – Кирилл злился, но сделать ничего не мог.

– Тебе очень идет эта футболка. – Ксюша кокетливо навела на него камеру телефона. – Можно я тебя сфоткаю?

– Хорошо, – сдался он, – что мне сделать, чтобы вы свалили?

– Для начала простить меня! – Я приблизила лицо к сетке. – Даже если мы больше никогда не будем общаться, не хочу, чтобы между нами осталось дурное и недосказанное. Помнишь, как вчера было здорово? Зачем все портить ничего не значащей ерундой?

– Между вчера и сегодня – пропасть! – Он крепко сжал челюсти. – Если вы не уйдете, уйду я.

В ноги ему прилетел мяч, Кирилл поднял его, подцепив мыском.

– Ты меня больше не любишь? – решила я зайти с другой стороны.

Вопрос был ироничным, однако Мартов шутки не понял и, размахнувшись, со всей дури запустил мячом в сетку, ровно туда, где находилось мое лицо. Я резко отпрянула. Ксюша вскрикнула. Сетка и металлические столбы, удерживающие ее, противно загудели.

– Ну и иди к черту, дебил! – крикнула я в спину Мартову и, подхватив Ксюшу под локоть, поскорее утащила ее, пока она не очнулась и не расшумелась на весь двор.

На ночь Ксюша осталась у меня. Родители так обрадовались нашему примирению, что, не желая мешать, перенесли субботние посиделки к Михайловым в квартиру. Мама испекла специально для нас песочное печенье, и мы ели его, запивая молочным коктейлем, прямо в кровати. Погасили свет, включили музыку и, раскрыв нараспашку окно, устроились болтать. После нервотрепки последних недель, после непонимания, одиночества, слез и тревоги прежде обычный, довольно рядовой вечер теперь казался мне настоящим счастьем.

Я страшно соскучилась по Ксюше и то и дело обнимала ее, а она меня. Я делала ей массаж, а она расчесывала мне волосы, мы в два голоса пели «Зови не зови, целуй не целуй, беги от меня, пока не поздно»[7] и рассказывали друг другу важные события этих недель, которые не расскажешь при свете дня.

Как всегда, больше говорила Ксюша. Ее распирало от эмоций и переживаний: Матвей поступает в «Вышку», Матвей знает три языка, у Матвея спортивный разряд по теннису, Матвей умеет играть на гитаре и показывать карточные фокусы. Он подарил ей сумочку-багет, плюшевого медведя, что я видела на Роминой кровати, серебряный кулон с сердечком, шейный шелковый платок и годовую подписку на «Яндекс. музыку». Они ходили в итальянский ресторан, арт-кофейню, на мюзикл и в кино. Ездили гулять в Сиреневый сад и сидели на крыше, глядя на звезды. Он предлагал ей вместе поехать летом в Хорватию, где у его семьи апартаменты, и обещал научить кататься на серфе. А еще у Оболенцева было лучшее тело из тех, что она видела вживую, и целовался он как бог. Только не с пьянящим вкусом рома, а с энергетическим зарядом апельсинового фреша. И ей было так с ним хорошо, что временами получалось забывать о том, как она поступила со мной.

Она рассказывала об Оболенцеве с таким увлечением, словно они все еще встречаются и никакого разрыва не случилось. Будто не было ни видео с ее унижениями, ни его грубых слов, а Матвей по-прежнему оставался самым расчудесным человеком на земле. Ее сознание отчаянно сопротивлялось принятию существующего положения дел, ведь до этого момента они не ссорились, не выясняли отношения и, казалось, в равной степени были поглощены друг другом.

По своему темпераменту Ксюша была склонна к романтическим страстям. Ей нравилось, когда бурно, эмоционально и безрассудно. Однако прежде никто из парней недотягивал до градуса, необходимого, чтобы разжечь в ней огонь. А у Оболенцева получилось. Чувствуя, что все так и будет, Ксюша старательно избегала его, понимая: если вспыхнет, уже не сможет остановиться.

Будь я рядом с ней с самого начала этих отношений, возможно, смогла бы немного ее отрезвить и вернуть к реальности, но наш разрыв заставил ее довериться Матвею безоглядно, что было в общем-то понятно, ведь я и сама попала в ту же ловушку.

– Что ж, ладно! – Ксюша несколько минут обдумывала мою пылкую речь, в которой я пыталась ее убедить, что соглашаться на встречу с Матвеем не нужно, подобные поступки, даже если они спонтанные, прощать нельзя, а действия Оболенцева спонтанными, очевидно, не были, и, назначая ей встречу, он намеревался ее добить. – Если считаешь, что нужно объявить ему войну, то я это сделаю.

– Я ничего не говорила про войну. Прошу лишь не поддаваться на его развод и дальше. Он прекрасно понимает, как ты сейчас ранима, и сделает тебе еще больнее. Я почувствовала это, когда пришла к вам в комнату и когда ты разбила бокал. Меня потом весь вечер тошнило на нервной почве. «Районы-кварталы, жилые массивы…» Ершов сказал, что у меня страх смерти, но это не совсем так. Это не страх собственной смерти. Это… это… как будто ее дыхание, но где-то очень близко.

– Зачем ты пугаешь меня?

– Хочу, чтобы ты была осторожной.

– После твоей стычки с Тимом я скорее беспокоилась бы за тебя.

– Не нужно ни войны, ни мести. Оставь, забудь, отпусти!

– Тебе легко говорить, а если он реально выложит видео?

– Не выложит. Оно не сделает его героем.

– Алис! – Ксюша задержала мою руку в своей. – Ты на меня правда не обижаешься? Я была уверена, что ты возненавидишь меня, как я Оболенцева.

– В настоящей любви нет места ненависти, а я люблю тебя по-настоящему.

С Ершовым мы встретились в восемь на моей стороне перехода. На всю ночь родители меня не отпустили, но погулять до двенадцати, если меня проводят, разрешили.

– К сожалению, бабушка еще не легла и вряд ли до десяти угомонится, – немедленно сообщил он, как только мы прервали случившийся вместо приветствия поцелуй. – Но зато у меня есть вот что.

Он покрутил на пальце связку из двух ключей.

– Дедов гараж. Ты не против?

– Гараж, оборудованный под номер люкс?

– Не-а. Просто гараж с прогнившим «жигуленком». Можем посидеть в нем.

– А давай просто по улицам пройдемся! Вечер сказочный. – Я глубоко вдохнула пыльные запахи шоссе, сквозь которые пробивались ароматы сирени и черемухи.

– Значит, ты люксовая девочка, и гараж тебе не подходит?

– Дело не в этом. На улице же весна! Я дышу-дышу и никак не могу ею надышаться.

– Вот так и верь в твою любовь, – хитро посмеиваясь, Кеша обнял меня за плечи и повел в переход.

– Можешь не верить, потому что у тебя она давно, а у меня только вчера случилась, так что я сама про нее ничего не знаю.

– А раньше?

– Что раньше?

– Как ты жила раньше? – Он выдержал паузу, но, встретив мой растерянный взгляд, заулыбался. – Без меня.

Я рассмеялась.

– Представь себе, жила.

Было странно идти вот так вместе, парой, прижиматься к его боку и принюхиваться, пытаясь уловить запах горячей кожи, который так отчетливо запомнился после ночи и который очень хотелось почувствовать снова.

Старый гараж меня, конечно, смущал – вариант маргинального свидания малолеток, но по большому счету место не имело значения, мне просто было хорошо с ним рядом. Необъяснимое, ломающее все мои представления о себе самой явление.

– Знаешь, чем я хочу заниматься, после того как закончу универ? – спросила я уже на другой стороне. – Заведу себе канал тру-крайм и стану ездить по глухим провинциям, расследуя таинственные преступления.

Ершов недоверчиво посмотрел.

– Это тоже часть твоих способностей? Читаешь мысли?

– С чего ты взял?

– Это же мой план.

– Шутишь?

– Клянусь. Я с детства фанат Раста.

– Это кто?

– Мак-Конахи в «Настоящем детективе».

– Ничего себе! Вот это совпадение. Никогда не подумала бы, что у кого-то может быть такая же бредовая мечта.

– Точно! – Кеша расхохотался. – Теперь я перестану спокойно спать, зная, какая мне предстоит конкуренция.

– Думаешь, у меня получится?

– Пфф, – фыркнул он, – конечно, получится, с твоими-то способностями.

– Кеш! – Я немного помолчала. – А как ты узнал, что у меня они есть? С чего тебе пришло в голову выдумать интуитивную динамику? Ты же это не на ровном месте сочинил. Кто тебе про меня рассказал?

– Что и требовалось доказать! – В его взгляде я уловила теплоту. – Ты станешь отличным расследователем таинственных дел.

– Я серьезно. Пожалуйста, скажи.

– А если и у меня тоже есть способности?

Вспомнилась блондинка с собакой и то, как он выстраивал логическую цепочку. Сейчас все это выглядело совершенно иначе. После признания Ксюши очень многое изменило смысл. Я попала в категорию чудачек и странненьких, и, если кто-то об этом узнал, лучшего объекта для глума не найти.

– У тебя их нет, – отрезала я. – Тебе сказал Матвей, да?

– Нет.

– Послушай, я, может, и не обладаю великим математическим умом, но два плюс два сложить могу.

– Ты моя умница! – Смеясь, он погладил меня по голове. – К выпускному классу научилась.

– Поклянись, что Оболенцев тебе ничего не рассказывал!

– Не могу, Матвей постоянно что-то рассказывает.

– Ты понимаешь, о чем речь!

Я остановилась.

– Прошу, пока мы не проясним этот момент, я не успокоюсь.

– Да ну, перестань. Чего вдруг ты себе надумала?

– Выходит, это манипуляторский развод или прикол? Не знаю, что хуже.

– Как по мне, развод хуже, чем прикол. Прикол затевается для смеха, а развод – это форма обмана.

– Я сейчас повернусь и пойду домой! И больше вообще разговаривать с тобой не буду.

– А как же гараж? – Он подмигнул так, как делал это обычно: насмешливо и одновременно провокационно.

Затевать скандал желания не было, но с каждой фразой я все сильнее убеждалась в собственной правоте.

– Меня зацепило в тебе то, что ты говорил со мной так, как будто чувствуешь меня. А оказывается, ты все заранее знал! – Вынырнув из-под его руки, я отступила.

Губы Ершова медленно расползлись в саркастической усмешке.

– Знали все, но зацепил именно я. В этом-то и смысл.

– Что значит «все»? Кто это «все»?

Кеша потупился, но виноватым не выглядел и в следующий момент уже снова улыбался.

– Давай так: ты идешь со мной в гараж, а я тебе рассказываю секрет.

– Это шантаж.

– Да.

– Хорошо. Мы идем в гараж, но ты ко мне и пальцем не притронешься.

– Как так? А как же страстный секс в дедовом «жигуленке»?

– Не понимаю, сейчас какая-то особенная фаза луны, что у вас у всех крышу сорвало?

– «Что значит у «всех»? – передразнил меня он. – Кто такие все?

– Вчера Тим швырнул меня на пол в лифте и пригрозил сделать больно, а Мартов даже разговаривать не стал. Мартов! Тот, с кем мы ругались сотню раз и от которого я два года не знала как отделаться, вдруг отстал лишь из-за того, что я не пошла с ним домой после «Сто пятьсот».

– Он отстал не потому, и Тим разозлился тоже по понятным причинам. – Ершов посерьезнел. – Это я попросил их оставить тебя в покое. Ты сказала, что выбрала меня, а эти двое уже достали, особенно Мартов.

– Ничего себе!

– Или, может, я нарушил твои планы?

– Нет никаких планов, все как-то неожиданно и быстро.

– Это у тебя быстро, а у меня давно.

Мы свернули во дворы, не доходя его дома. Миновали детский сад, поликлинику и вышли к длинному бетонному забору, обогнули его и оказались на узкой улочке с односторонним движением, вдоль которой в ряд шли небольшие магазинчики и располагались офисы контор: нотариус, металлоремонт, ветаптека, хозтовары, фотопечать и другие.

Ершов остановился перед узкой черной дверью с вывеской «Антикварный ломбард», достал ключи и вставил в замок.

– Мы пришли.

– Не поняла. А где гараж?

– Так ты все-таки хотела в гараж?

– Нет, но ты же сказал…

– Мало ли что сказал, я много чего говорю. Хотел проверить, на что ты готова пойти ради меня.

Черная дверь открылась. В лицо пахнуло затхлостью.

– Не бойся, – ободряюще сказал Кеша и подтолкнул меня в спину. – Тебе понравится, обещаю.

Загорелся свет. Мы стояли в небольшом помещении со стеклянным прилавком. Кеша прошел за него и отпер еще одну дверь. Второе помещение оказалось значительно больше. С одной стороны деревянные стеллажи, заставленные какими-то вещами, с другой – круглый деревянный столик, два кожаных кресла с мягкими подлокотниками, низенький холодильник и микроволновка на нем. На стене – дубовые закрытые полки с медными ручками.

– Прошу! – Ершов показал на кресла. – Лучше же, чем гараж, правда?

– Да, но что это за место?

– Дедов ломбард. Три года уже не работает. Как дедушка умер, так и закрылся. Здесь полно всяких классных вещей, за которыми уже никто не придет и, возможно, ценных. По идее, их нужно разобрать, оценить, что-то выкинуть, что-то продать, что-то оставить себе, но заниматься этим никто не хочет. Отец просто платит аренду, и все остается в точности, как было три года назад. Летом, после того как сдам ЕГЭ, разгребу тут. А там посмотрим. Иногда, когда мозг от учебы вскипает, прихожу сюда и копаюсь в этом барахле, порой попадаются занятные штуки. – Он взял со стеллажа пухлый альбом, обтянутый тканью с восточными узорами, и протянул мне. Картонные страницы альбома были снабжены прозрачными пластиковыми кармашками, по четыре на каждой. Похоже на альбом для монет, только вместо денег в кармашках лежали такие же отшлифованные бутылочные стеклышки, как камень «Здесь и сейчас», только другого цвета: белые, темно-коричневые, синие и даже почти черные.

– Это коллекция «Эйдосы». Дед называл их камнями и заверял, что они обладают мистическими свойствами. – Ершов пожал плечами. – По мнению бабушки у деда были проблемы с головой. Отец тоже так считает, и, мать. Хотя мне, честно говоря, он никогда не казался странным.

– Ты выкинул в окно коллекционный камень? – поразилась я.

– Он ничего не стоит. Я носил к оценщику – обычный осколок.

– Но все равно, это же коллекция! – Я полистала страницы и нашла пустой кармашек. – Очень жалко.

– Я его вернул. – Кеша довольно улыбнулся. – Сначала сам поискал, но не нашел, а потом договорился с дворником за двести рублей.

– И он правда называется «Здесь и сейчас»?

– Есть список. – Ершов достал из альбома сложенный вчетверо лист А4: «Лучшие времена», «Осознанный выбор», «Тонкие материи», «Немыслимое», «Логово огня» и еще сорок столь же странных названий. А еще вот! – подняв с пола большой ящик, он снял крышку. Я увидела потертые колоды игральных карт с различным оформлением.

– Есть такая же коробка с картами Таро, янтарные шахматы, нэцке, оловянные солдатики, часы, серебряные кольца, цепочки, что-то из ювелирки. А вон там гардеробная с вещами… Хочешь посмотреть?

– Нет, подожди! – Я положила альбом с камнями на столик и опустилась в кресло. – Все это безумно интересно, но давай сначала ты расскажешь то, что обещал. Ты сказал, что про меня знали все. Что это значит?

Ершов замер на полпути к гардеробной и разочарованно вернулся.

– Надеялся, ты не вспомнишь! – Он упал во второе кресло и, возложив по-царски руки на подлокотники, вытянул ноги. – На самом деле ничего такого. Помнишь, кто-то взломал акки? Так вот про тебя было в вашей с Михайловой переписке. Я видел скрин. И еще несколько человек видели. Вот и все.

– Это была ее переписка! – Я с вызовом посмотрела на него. – Ксюша мне рассказала.

– Тем более! – Он пожал плечами.

– Ты знаешь, кто взломал акки?

– Предположим.

– Это ты?

– Нет.

– Кто-то из ваших?

– Иди сюда! – Кеша похлопал себе по коленке. – Так удобнее разговаривать.

Но я не сдвинулась с места.

– Это Оболенцев?

– Не, ну Матвей умный, конечно, парень, но хакер из него никакой.

Я задумалась, перебирая, что я слышала о каждом из них.

– Степа?

Росс хорошо разбирался в этой теме и собирался учиться на программиста.

– Я тебе этого не говорил.

– Вот это да! Но зачем ему?

Ершов усмехнулся.

– Просто расстроился, как Рощин и Мартов. Мелкая месть обиженного человека.

– Но при чем тут я? Это же мой секрет!

– Ты ни при чем. Матвей показал нам скрин, когда искал того, кто его сделал.

– То есть он правда не знал и Росс кинул подлянку и ему?

– Ага. Но Степу расколоть – раз плюнуть.

– Почему же тогда Оболенцев не рассказал Ксюше, что нашел гада?

– А зачем? Ему это невыгодно.

– Стоп! Так вы в курсе его плана?

– Мы договаривались, что я скажу тебе, откуда узнал, остальное меня не касается! – Ершов резко наклонился и, схватив меня за руку, посадил к себе на колени. – Не сомневайся, я верю, что ты экстрасенсша.

– Да нет же, – запротестовала я, – это не так. Твои прежние объяснения были больше похожи на правду.

– Ты попросила, чтобы я объяснил. Не уверен, что имею право это делать, но если порассуждать на эту тему… В квантовой физике есть такой эксперимент с частицами, которые пропускают через щели. Так вот, если за частицами не наблюдают, они, проходя через две щели одновременно, растекаются подобно волне, а когда за ними наблюдают, попадают в конкретное, ожидаемое место, как нечто, обладающее материей. Короче, фактором, определяющим, поведет себя частица как частица или как волна, является процесс наблюдения. Человеческое сознание. Грубо говоря, когда мы не смотрим, то имеем множество вариантов развития событий, но, как только появляется наблюдатель, реальность приобретает четкий сценарий.

– Но как? Разве одна и та же вещь может быть одновременно мягкой и твердой?

– Конечно, может. Вода, например: прыгнешь неправильно в бассейн с вышки, отобьешь себе все органы. Только в случае с водой на характер взаимодействия с ней влияет скорость соприкосновения, а на квантовые частицы – контроль их поведения.

– Ладно. Это все удивительно, но я совершенно не понимаю, к чему ты мне это рассказываешь.

– «Наблюдая – создавай» – вот про что говорил твой Фламинго. Черт! Сейчас скажу кое-что ненаучное, но когда-нибудь этому найдется разумное объяснение. Взять хотя бы эти стеклышки. – Он кивнул на альбом. – Мистики, глядя через них, видят то, что ожидают. Их внутренний наблюдатель настроен таким образом, что энергия их убежденности на выходе приобретает свойство реальности. Если по-простому, то с тобой происходит то, чего ты ждешь. И это нельзя считать выдумкой или неправдой, потому что для них оно в итоге существует. Теперь попробуй сложить это с тем, что я наболтал тебе про интуитивную динамику.

– Все-все-все, умоляю, не продолжай. Я не хочу ничего знать. Больше не нужны объяснения. Пусть просто все идет как идет. Такое чувство, будто я плыву по морю, а ты в этот момент мне рассказываешь, какая подо мной сумасшедшая глубина и какие страшные твари в ней обитают, а я хочу просто плыть и кайфовать от своего движения, прикосновения воды и свободы.

– Если бы ты кайфовала, у тебя не было бы приступов, о которых ты говорила, страха смерти и прочих заморочек.

– Ты, конечно, умный и у тебя на все есть интересные теории, но, кажется, ты что-то упускаешь.

– Например?

– Я не знаю. Все, о чем ты говоришь, относится к разумному, логичному и рациональному, пусть даже ты говоришь о волшебных камнях, твои рассуждения продуманы до мелочей. Как если бы, слушая музыку, ты разбирал ее до нот, обнаруживал схожие с другой композицией аккорды, вникал в глубокомысленность текстов, искал рифму, рассуждал о ее жанре или голосе исполнителя. Но музыка на то и музыка, что воспринимать ее нужно не мозгами, а сердцем. Понимаешь? Во всей ее полноте. И если я люблю какую-то песню, то люблю я ее такой, какая она есть, ни о чем не раздумывая и ничего не анализируя. А если не люблю, то не люблю всю целиком. Нет, я могу пойти твоим путем и разобрать ее на составляющие, но это будет другое, потому что главное – чувства. Ты не сказал о них ни слова, но во всем, что я испытываю, сталкиваясь с теми или иными проявлениями мира, первым рождается переживание, голая эмоция или ощущение, тревога, волнение, страх, радость, симпатия, удивление – то, что не имеет никаких частиц в принципе.

Кеша слушал с интересом. Его руки, обхватывающие меня, расслабились, голова откинулась на подголовник.

– Однажды со мной случилась странная история. Ромка, решив поприкалываться, подговорил приятеля из другой школы нас с Ксюшей разыграть. Они привели нас поздно вечером в здание школы и сказали, что там по коридорам бродит жуткий призрак парня, застрелившегося прямо на уроке. Сам призрак, который мы потом увидели, был, конечно, подсадным, но дело не в этом. Пока мы там шарились, я действительно наткнулась на нечто, оставшееся от того случая.

– Неужели кто-то правда вынес себе мозги на уроке?

– Я тебе больше скажу – это был брат Вени Шалаева. Очень неприятная и страшная тема – про группы смерти и все такое. Там в туалете был нацарапан хештег, и я его поискала в Сети из любопытства. А дальше произошло нечто странное: на телефон установился левый мессенджер, с которого мне начал писать тот самый призрачный парень.

Ершов недоверчиво нахмурился.

– В общем, не важно! – Я решила не вдаваться в неприятные подробности. – Суть в том, что я отлично понимаю, что ты хотел сказать, когда объяснял про мистиков, ведь, пока я не перестала верить, что это происходит на самом деле, тот призрак не исчез. Но чувства… чувства – это другое.

– Ладно, сдаюсь, – рассмеялся он. – В этой теме я не силен, но мне нравится тебя слушать.

– И все-таки Росс гад, – вспомнила я, – и Оболенцев гад. Но от Матвея это можно было ожидать, а Степа… просто как ножом в спину.

– Ну а что ты хотела? Игра есть игра, в ней всегда будет проигравший. И так получилось, что сейчас это Ксюша.

– Ты чего? Какая игра? Она же по-настоящему влюбилась в Матвея и Степу не обманывала, просто доверяла ему как другу.

– Ты сейчас очень убедительно рассуждала о чувствах. А как быть с чувствами Росса?

– Значит, ты на его стороне и оправдываешь подлость? Может, и Оболенцева оправдываешь?

– Я тебе говорил, какая ты красивая? – Он пропустил пальцы через волосы и сжал в кулак, как в тот день, когда мы сидели на бельевой площадке, только не сильно. – Какое все это вообще имеет значение? Я так давно мечтал о тебе, что не хочу тратить время на какую-то глупую болтовню.

В понедельник Альбина привезла Рому, уложила в кровать и запретила вставать до среды – нашего первого егэшного экзамена.

Рома вернулся вполне себе живой, здоровый и бодрый. Никаких царапин, синяков или прочих признаков того, что с ним произошло. Ел с аппетитом, болтал много, в основном про врачей и соседей по палате. Говорил, что очень волновался, что его не выпишут до русского. Радовался, что мы с Ксюшей помирились, но еще сильнее обрадовался, узнав, что она больше не встречается с Матвеем. Рома говорил обо всем, кроме того, что с ним случилось на самом деле.

– Ты собираешься рассказывать правду или нет? – требовательным тоном спросила Ксюша. – Это ты родителям будешь заливать, что у тебя амнезия, а нам и так все понятно. Ты подрался с Проскуриным? С Лу? Или они оба тебя побили?

– С чего бы им меня бить? – Глаза Ромы бегали, и я чувствовала, что он уже неоднократно обдумывал, стоит ли посвящать нас в детали происшествия, но то ли ничего не решил, то ли не знал, как об этом рассказать.

– Так Носова думает.

– Жанна вообще очень воинственно настроена! – Он усмехнулся. – Сказала, что возьмет пейнтбольное ружье и лично накажет обидчиков.

– Жанна? – удивилась я. – Она же божий одуванчик. Не могу представить себе ее с ружьем.

– А зря, она крутой игрок и стреляет снайперски.

– Хватит нам зубы заговаривать, – одернула его Ксюша, – давай колись! Ясно же, что кто-то из своих. Чего вы вообще не поделили?

Рома передернул плечами.

– А если бы ты умер? – спросила я. – Что бы они делали? Сознались или превратились в преступников.

– Слушай, все не так ужасно, – парировал он, – никакого избиения не было. Я на самом деле просто неудачно упал.

– У-у-у, – протянула Ксюша с осуждением, – я поняла: ты боишься, что они тебе опять проломят голову, если узнают, что ты их сдал?

– Думайте как хотите.

– Значит, по-хорошему не хочешь? – продолжала напирать сестра. – Тогда… тогда… мы с Алиской не расскажем тебе про Гудвина.

– Какого Гудвина? – Рома поморщился, припоминая. – А, понял. Ну это я переживу как-нибудь.

– Тогда мы скажем твоей маме, что у тебя кружилась голова, и она не отпустит тебя сегодня встречаться с Носовой, – придумала я.

– Жанна ко мне сама придет. Где-то через час.

– Куда придет? – ахнула Ксюша. – Сюда? Что же ты не сказал? У нас ведь бардак!

И она, подхватившись, принялась носиться, распихивая вещи по шкафам и одновременно продолжая осыпать брата вариантами шантажа: «Я заберу у тебя свои наушники», «Я скажу всем, что ты хочешь купить мотоцикл», «Больше никогда не отдам тебе свой десерт», «Я выброшу твой паспорт, и ты никуда не поступишь», «Я возьму у Носовой ружье и буду расстреливать тебя в упор красной краской, пока ты весь не покроешься синяками».

Мы с Ромой наблюдали за ней и посмеивались. Потом неожиданно Ксюша остановилась со стопкой книжек в руках.

– В общем, так, когда Носова явится, мы с Алисой останемся здесь и станем смотреть на вас и слушать, о чем вы разговариваете.

– Оставайтесь, мне не жалко. – Рома твердо решил сохранить секрет.

Мне, в отличие от Ксюши, допытываться до правды не хотелось. Я пока еще не рассказала ей про Степу и его предательство. До русского оставалось два дня. Нам всем требовалось успокоиться и сосредоточиться на экзаменах.

А Ксюше, у которой от одного только имени Оболенцева наворачивались на глаза слезы, лишний раз напоминать о случившемся и вовсе не стоило.

– Мы уйдем, не волнуйся, – заверила Рому я, – целуйтесь сколько влезет.

– Нет, не уйдем, – продолжила вредничать Ксюша, – я давно хотела посмотреть, как Носова целуется. Она умеет это делать? Не знаю, Рома, как из тебя смог получиться такой извращенец? Носова же совсем не секси. Ты извини, но я не понимаю. У нее же нулевой размер груди и ноги как палки, а танцует она как марионетка, которую дергают за веревочки.

– Разумеется, секси у нас только ты, – огрызнулся Рома – Ксюше все-таки удалось его зацепить, – и ноги у тебя самые прекрасные и задница, и целуешься ты лучше всех. Правда, со всеми подряд.

– Что? – Кровь прилила к ее щекам. – Зачем ты такое сказал? С кем это – со всеми? Давай отвечай!

– Ладно-ладно. – Я поднялась с кровати, забрала у нее книги и положила их на стол. – Давайте не будем ссориться. У Ромы сотрясение, и он просто болтает чушь, и ты, кстати, тоже. Жанна неплохая и довольно симпатичная. Не стоит ее обижать.

– Нет, я хочу, чтобы он объяснил свои слова! – Ксюша отстранила меня. – Что это за намеки такие?

– Лучше не провоцируй меня, – пригрозил Рома, – я ведь могу и объяснить, и тогда…

К счастью, в этот момент раздался звонок домофона, и Ксюша, пылая негодованием, отправилась открывать Жанне дверь.

Носова пришла сияющая, счастливая, в легком платьице с расклешенной юбкой и белых носочках. Она обрадованно обняла нас по очереди и громким шепотом принялась расспрашивать: «Ну как он?», «Ну что он?» Ксюша молча распахнула перед ней дверь в комнату и, чуть ли не втолкнув внутрь, тут же закрыла.

Мы ушли ко мне и около часа учили цитаты для сочинений, пока неожиданно Жанна наглым образом не вломилась к нам.

– Девочки, простите, – защебетала она, – я к вам тайно. Рома думает, что я ушла домой. Хочу поговорить. Скажите, пожалуйста, только честно, кто его избил?

– Без понятия, – недовольно буркнула Ксюша, – он не хочет рассказывать.

– Вот и мне не хочет, – с тяжелым вздохом сказала Жанна и прошла в комнату. – Я надеялась, что уж с вами-то он поделился.

– В последнее время он с нами не делится, – сказала я, – только ругает.

– А вам не кажется это странным? – Жанна скрестила руки на груди. – Почему он выгораживает этих людей? Вы не думаете, что мы их знаем?

– Тоже мне Капитан Очевидность! – Ксюша закатила глаза. – Это даже нашим родителям ясно.

– Скорей всего, они запугали его и, возможно, продолжают что-то требовать. Когда я уходила, ему кто-то позвонил, и я услышала, как он сказал: «Просто давай вы на этом остановитесь. Я не собираюсь вас сдавать, но неужели вам мало моей разбитой головы?»

– И ты думаешь, что это Лу и Проскурин? – спросила я прямо. – Но что им от него требовать?

– Вот это мы и должны выяснить! – Носова уже не выглядела божьим одуванчиком, лицо ее сделалось твердым, а взгляд упрямым, в этот момент я легко могла представить ее с ружьем в руках.

– Мы? – удивилась Ксюша. – Слушай, не лезь в это. Рома сам разберется. Не маленький. Да и напуганным он не выглядит.

Носова словно одеревенела.

– Тебе все равно?! Ты же его сестра! И ты почти сестра! – Она повернулась ко мне. – Как же вы можете быть такими равнодушными? С вашим близким происходят страшные вещи, а вы самоустраняетесь и ничего не желаете ни делать, ни знать!

– Мы не устраняемся, – сказала я, – но уважаем личное пространство друг друга, и, если он не хочет посвящать нас в свои дела, навязываться неэтично.

Мои слова показались Жанне убедительными, она кивнула и несколько сбавила обороты.

– С данным утверждением я отчасти согласна, однако каждый может оказаться в ситуации, когда понадобится помощь, а попросить о ней напрямую нелегко. У меня в старой школе были очень плохие отношения с одноклассниками. Если говорить начистоту, то меня откровенно буллили. Им казалось, что я чудная, заучка, неуклюжая, слишком много улыбаюсь и неудачно шучу. И, если бы не моя группа, если бы не ребята, поддержавшие меня, я, наверное, навсегда осталась бы затюканной бессловесной мышью. Я им особо не жаловалась, но они сами поняли, что мне нужна поддержка. Собрались и объяснили моими одноклассникам, что никого нельзя обижать и унижать.

– Побили? – заинтересовалась Ксюша.

– Нет конечно! – Жанна рассмеялась. – Я разве не рассказывала вам? У нас в группе есть ребята-ролевики. Они обожают разыгрывать постановочные битвы, у всех есть костюмы и соответствующие атрибуты. Так вот как-то раз они приехали ко мне в школу всей толпой! – Жанна весело рассмеялась. – Заявились такие эльфы, орки, маги и прочие с мечами и булавами наперевес и заявили о моей неприкосновенности. Это нереально эпично! У меня есть фотки, могу потом показать. Одноклассники были в шоке.

– Представляю! – Ксюша прыснула. – Предлагаешь нарядиться в валькирий или в кого там у вас принято? И помахать перед Лу эльфийским мечом?

Выслушав историю Носовой, я испытала неловкость, градус кринжа в ней просто зашкаливал, особенно потому, что Жанна не понимала, как глупо и неуместно подобное выглядит для далеких от мира ролевиков.

– Нет! – Жанна выдержала паузу. – Мечей у меня нет, но сейчас мы организуем пейнтбольный турнир, и я бы могла достать пару маркеров.

– Ты серьезно думаешь, что Лу испугается игрушечного ружья?

– Оно не игрушечное. Если выстрелить в незащищенную часть тела, действительно больно.

– Страшный ты человек, Жанна, – со смехом сказала я, – выглядишь совершенно беспомощной, а чуть что – за ружье.

– Я уже сказала, меня часто обижали, а подобное не забывается.

– Я думала, ты пацифистка.

– Пацифистка, – согласилась Носова, – но не когда моего парня отправляют в больницу. Ненавижу типов вроде Лужникова, считающих, что сила есть, ума не надо. Они понимают только ответное противодействие, соответствующее их понятиям о силе.

– А хочешь, я с ним поговорю? – предложила вдруг Ксюша. – Спрошу, что он знает.

– Так он тебе и сознается.

– Мне сознается. Я умею уговаривать, – Ксюша подмигнула.

Жанна задумалась.

– На твоем месте, – сказала я поучительно, – я выбросила бы из головы все, кроме экзаменов. Математика через неделю. Готовься к ней, а Лу никуда не денется.

– Мне главное, чтобы они оставили в покое Рому и он сдал бы все нормально.

– Он сдаст, – заверила Ксюша, – мы, например, сейчас готовимся к русскому. Тебе тоже не стоит терять попусту время.

Жанна явно настроилась на продолжение разговора, но Ксюша настойчиво выпроводила ее, а вернувшись, с облегчением выдохнула.

– И как его угораздило с ней связаться?

– Любовь зла, – ответила я.

Она немного помолчала.

– Не напоминай мне о козлах, пожалуйста. Я и так из-за Носовой не могу перестать об этом думать.

– О чем же?

– О том, чтобы отомстить Оболенцеву с помощью Лу, а заодно и выяснить, что там у них с Ромой.

– В последний раз твоя попытка замутить с Лу закончилась всеобщим скандалом.

– Но, Алис, это реальная возможность поставить Матвея на место. Не знаю почему, но на Лу его триггерит как быка на красную тряпку.

– «Не стоит искать причины конкретного преступления – его семена рассеяны повсюду».

– Что? – не поняла она.

– Эмманюэль Мунье.

– Ах да, точно. Цитаты. Но потом я все равно обязательно об этом подумаю.

До выходных перед экзаменом по математике мы с Ершовым встречались каждый день. В понедельник и вторник по вечерам сидели в ломбарде его дедушки, в среду после экзамена по русскому пошли к нему домой, а в четверг с самого утра укатили на электричке в подмосковный город Красноармейск, куда я попала пальцем, после того как Кеша, завязав мне глаза, предложил выбрать на карте место для путешествия. Город оказался маленький, без особых достопримечательностей, но они нас и не интересовали. Мы бродили по жарким улицам и фантазировали на тему загадочных преступлений, а потом купили в маленьком магазинчике горячие хачапури и, устроившись на траве возле небольшого мутного водоема, съели их, запивая газировкой. Кеша фотографировал меня с уличными котиками, и мы слушали сначала его плейлист, а потом мой. Дошли до конца города и просто бегали, широко раскинув руки и вопя «А-а-а!», по покрывшимся зеленой дымкой свежей растительности полям. Он катал меня на закорках, а я показывала, как умею делать колесо. После школы, духоты городских улиц и нескончаемых предэкзаменационных занятий оказаться под бескрайним, ослепительно ясным небом, вдали от обязательств, сроков, баллов, ссор, обид, тягостных признаний и необъяснимых приступов оказалось столь непередаваемо прекрасно, что я, пребывая в полном восторге от этой внезапной свободы и легкости, неожиданно расплакалась, и Ершов, аккуратно вытирая мне слезы бумажными платочками, чтобы не размазалась тушь, три раза сказал, что любит меня. Я спросила, зачем он все-таки сделал эту татуировку, а он вместо ответа вдруг стал рассказывать про своих родителей, их блогерскую деятельность в области туризма и свои отношения с ними, в которых он никогда не чувствовал себя несчастным, но и счастливым тоже, и только переехав к бабушке, впервые понял, что можно никому не принадлежать.

Мы долго целовались на пустынной автобусной остановке возле проселочной дороги и, выпив кофе на бензозаправке, отправились обратно в город, чтобы сесть на электричку и вернуться домой. На обратном пути и в поезде, и в метро, и когда он меня провожал, я просто умирала от любви, опасаясь, что не доживу до следующего дня.

Но на следующий день он зачем-то назначил мне встречу у школы. Привел в класс географии, где ЕГЭ не проводили, и, усадив за первую парту, попросил не оборачиваться и не разговаривать с ним. У меня хватило терпения только на пять минут, а повернувшись, я увидела, что он сидит сзади в соседнем ряду и просто смотрит на меня. Я спросила, в чем смысл происходящего, и он ответил, что всегда хотел, чтобы я училась в их классе и он мог смотреть на меня на уроках. Потом подошел и, заняв соседний стул, положил мне руку на колено.

– Я не могу сказать, в чем именно смысл этой татуировки, но я всегда был зол на тебя.

– За что? – удивилась я.

– За то, что ты такая красивая, свободная и беспечная и что при всей кажущейся доступности утекаешь, как вода из пальцев, ты и здесь, и там, и везде, но нигде конкретно и ни с кем по-настоящему. За то, что у тебя такие волосы, от вида которых у меня случался гормональный шок, и за то, что ты постоянно снилась мне. То заманивала меня в класс, то зажимала в туалете, то приходила в раздевалку и сама разводила на секс. Из-за этих снов мне начинало казаться, что между нами действительно что-то есть, но в реальности ты никогда и не обращала на меня внимания, если, конечно, не считать прошлый Новый год.

– Я очень плохо помню прошлый Новый год. Но то, что мы целовались, помню. Ты так на меня смотрел, ты всегда так смотришь… Не понимаю, что тебе мешало проявить себя раньше? Откуда мне было знать, что я тебе нравлюсь?

– И превратиться в еще одного Мартова? – Его рука переместилась с колена на внутреннюю сторону бедра, а пальцы другой ухватили за подбородок. – Пойдем завтра в клуб! Ты наденешь красное платье, и мы будем танцевать всю ночь.

– В понедельник математика. Какие танцы?

– С того дня в моих снах ты появляешься только в нем.

– А Мартову оно не нравится.

– Оно не может не нравиться.

В чем же его секрет? Как ему удалось занять собой все мои мысли? Почему раньше я боялась его, а теперь сердце замирало от каждого слова и все на свете становилось неважным?

Конечно же, я обращала на него внимание и прежде, но эта накопившаяся в нем злость на меня ощущалась всегда. Я боялась его, как боятся высоты под ногами, ослепляющих вспышек молний, несущих за собой грозу, или полуразрушенный старый дом в ночном поле.

Но теперь я будто шла по натянутому над пропастью канату, и адреналин, закипая в крови, превращался в заглушающую все страхи эйфорию.

Когда географичка вернулась в класс, она застала весьма откровенную для школьных стен сцену, однако стыдно нам не было. Только смешно. Отныне никакой власти над нами школа не имела, и можно было творить любую дичь. Вызов, провокация, азарт – чувства, которые пробуждал во мне Ершов, освобождали и придавали смелости. Такой же была и Ксюша, но до него ей было еще далеко.

Когда в субботу утром я зашла к ней в комнату, она весело прыгала на кровати в футболке и пижамных шортах и во все горло голосила под музыку:

Рома, спрятавшись под подушкой, лежал, отвернувшись к стене.

– Я сегодня встречаюсь с Лу! – прокричала она. – Ты мне будешь нужна. Умоляю!

Я подошла к ноуту и нажала на паузу. Песня остановилась.

– Что ты задумала?

– Нужно нас пофоткать. Прощальный привет Оболенцеву. Чтобы знал, что мне на него наплевать и для меня он такой же проходной вариант, как и я для него. – Она протянула руки и втащила меня на кровать. – Ты же мне поможешь, правда?

– И где вы встречаетесь?

– Возле автошколы.

Я посмотрела на нее с недоверием.

– Это я предложила, – пояснила она. – Мы зайдем на территорию, а ты сможешь спокойно спрятаться за машиной и поснимать нас. Кроме фоток, мне от него ничего не нужно, так что все будет норм.

– А он не удивился?

– Немного удивился. Но это же Лу, ему все пофиг. Я сказала, что не хочу попадаться на глаза Марго, и он согласился.

– Ты же знаешь, мне эта затея не нравится, но, как я понимаю, выбора у меня нет.

– Именно! – Она весело чмокнула меня в щеку. – Выбора нет.

Дотянувшись до клавиатуры, она снова запустила песню, и мы начали танцевать на кровати вместе, а когда «Черное сердце»[8] сменилось на «Ультрафиолет»[9], Ксюша соскочила на пол и, перебежав на Ромину кровать, запрыгала прямо на нем.

«Наступая на шнурки… я палю твои чулки… Я не знаю слова «нет». Мне нужна только победа. В подворотне наш секрет покажет ультрафиолет».

– Блин! – Резким движением Рома стащил подушку с головы и швырнул ее в Ксюшу. – Уймись уже, пожалуйста, твои истерики достали!

Ксюша поймала подушку и с размаху шлепнула брата.

– Сам уймись!

И тут вдруг я поняла, как все обстоит на самом деле.

Ее чрезмерно веселое настроение было слишком нервным и бурным, в последние дни я не видела, чтобы Ксюша плакала, но знала, что она плачет тайком. В глубине зеленоватых миндалевидных глаз плескалось слишком много горечи, чтобы ее не замечать.

– Я наделаю кучу крутых фоток! – крикнула я. – И мы отправим их Оболенцеву рано утром в понедельник. Прямо перед математикой, и, если он ее провалит, это будет лучшая месть.

– Алиска, ты гения! – Ксюша попыталась перепрыгнуть с кровати на кровать, но не долетела и свалилась на пол, громко смеясь.

– Вот вы ведьмы! – выругавшись, Рома откинул одеяло и сел.

– Поклянись, что ты никому не расскажешь! – Ксюша уже была возле него.

– Мне ваша «Санта-Барбара» осточертела. И если ты хочешь, чтобы и я завалил математику, то просто продолжай в том же духе.

– Ромочка, пожалуйста! – Она дурашливо бухнулась перед ним на колени и схватила за руки. – Не рассказывай, ладно? Даже Носовой, а не то она, как истинный борец за справедливость, придет со своим ружьем и перестреляет нас.

– Хорошо, что ты хотя бы понимаешь, что ваша афера подлая.

– Подлая? – Ксюша снова вспыхнула. – Да что ты знаешь о подлости? То, как Матвей со мной поступил, по-твоему, не подло?

– Подло, – признал он, – и мерзко. Но я вас предупреждал! Чувствовал, что нечто подобное может произойти, а вы заявили, что сами разберетесь.

– Не поняла?! – Ксюша насторожилась. – Ты знал, что он это нарочно затеял?

– Не знал, но догадывался. Думаешь, почему я просил вас не приезжать к нему на день рождения?

– Ты сказал, что от нас одни неприятности, а это не то же самое.

– Вы просто плохо меня слушали.

– А про Росса? – Я посмотрела на Рому с вызовом. – Про Росса ты знал?

– Не знал, но потом узнал.

– Что про Росса? – Ксюша вскочила на ноги и повернулась ко мне. – Ты что-то от меня скрываешь?

Я опустилась на кровать.

– Давай с этим потом разберемся, после экзаменов.

– Обалдела?! Какое потом? Что вообще происходит?

– Это Степа всех взломал и прислал тебе скрин, – тут же выдала я, понимая, что хранить тайну больше не получится. – Он хотел подставить Матвея, но подставился сам. Оболенцев его расколол и заставил притухнуть, но и тебе ничего не сказал.

– Так я и думала! – Ксюша на удивление спокойно восприняла эту новость. – Мне почему-то сразу казалось, что это Степа. Хорошо все-таки, что не сам Матвей это сделал. А Степа… Степа давно уже дуется на меня. Знаешь что? Мы отправим фотки с Лу и ему тоже.

Она мигом повеселела.

– Как думаешь, что мне лучше надеть?

После омерзительной сцены в лифте Тим не объявлялся. Мартов тоже. А Ершова я предупредила, что в субботу и воскресенье не стану с ним встречаться.

Математики все притихли и усиленно готовились к экзаменам. Мы же, написав русский и выжив после него, немного расслабились. Математика была для нас лотереей: повезет – не повезет. Выучить больше, чем мы знали, за два дня не представлялось возможным.

Мы пришли к автошколе чуть раньше, чем Лу. Выбрали удачный ракурс для фоток возле ярко-красного «жигуленка» и протерли его капот бумажными платками, а для меня присмотрели место за машиной напротив, оттуда можно было незаметно снимать.

Ксюша надела цветастый сарафан, а я, зная, что придется лазить между грязными автомобилями, джинсы и синюю футболку.

Было пять часов. Солнце уже не слепило, и для съемки освещение подходило идеально. От нагретых машин шло тепло, а от асфальта – приятный запах наступающего лета. Наши негромкие голоса разносились эхом по площадке и растворялись в растущей около бетонного забора зелени. Окошки близстоящих домов поблескивали, откуда-то негромко доносилась музыка.

Лу появился вовремя в ярко-голубой тенниске и светлых брюках. Я видела, как они встретились с Ксюшей возле ворот, и она, взяв его за руку, повела к красной машине. Мне не хватило бы на такое смелости, но она пообещала не затягивать и была полна решимости сдержать свое слово.

По ее задумке они должны были подойти к машине, минут пять поговорить, а когда она его поцелует, я начну фотографировать. Минут десять, не дольше, а потом наберу Ксюшу, и она скажет Лу, что ей срочно нужно бежать домой, но попросит проводить. Они уйдут, и я смогу спокойно выйти из своего укрытия.

Все шло четко по плану до момента с поцелуем. Но, когда Ксюша, привстав на мысочки, потянулась к Лу, дальняя машина в моем ряду вдруг издала пронзительный сигнал. От неожиданности я едва не выронила телефон, но высунуться, чтобы посмотреть, в чем дело, не могла, поэтому следила только за Ксюшей, которая, развернувшись, смотрела туда, откуда раздался гудок. Ее глаза округлились, лицо вытянулось, на губах Лу я различила улыбку. Послышались хлопки дверей, а за ними голоса, и, услышав их, я догадалась, в чем дело. Прятаться больше не имело смысла.

Замыкая ряд учебных машин, стояла машина Проскурина. Такой же «жигуленок», как и все остальные, потому-то мы его и не увидели. От него в нашу сторону быстро шагала Марго, за ней бежали Ника и Лена. Проскурин вышел из машины, но за ними не пошел, оставшись просто наблюдать.

– Вот ты и допрыгалась, стрекоза, – издалека закричала Марго. В одной руке она сжимала какую-то палку, другую держала в кармане джинсовой жилетки. – Тебя предупреждали не лезть, но ты, блин, отбитая наглухо!

Ксюша вопросительно посмотрела на Лу, но тот лишь отошел в сторону.

– Чего тебе надо, выдра? – неуверенно огрызнулась она, но не отступила.

Как и я, Ксюша ожидала, что та замахнется палкой, и приготовилась отбить, но вместо этого Толоконникова выдернула руку из кармана и распылила густую струю из баллончика прямо ей в лицо. Ксюша вскрикнула и согнулась, я бросилась к Марго, но в тот же момент Лу схватил меня за локти сзади и оттащил назад.

– Пусти! – завопила я, отплевываясь от рассыпавшихся волос. – Вы совсем сдурели?

Сквозь щель между прядями я сумела различить, как на Ксюшину спину опускаются палки Марго и Лены Колпаковой.

Изловчившись, я лягнула Лу в колено, глухо выругавшись, он выпустил меня, и с разбегу я бросилась сверху на Марго, подспудно понимая, что с распущенными волосами у меня нет ни единого шанса хоть как-то исправить положение. И действительно, в них вцепились сразу четыре руки – Сазонова и Колпакова с которой мы сидели за одной партой и которой я давала списывать.

Слезы брызнули из глаз, боль распространилась от черепа до кончиков пальцев. Ухватив Марго за ногу, Ксюша впилась в нее зубами, Толоконникова взвыла. Вырываясь, я врезала затылком Сазоновой в лицо. Ника сдавленно замычала и выпустила волосы. Оттолкнула Колпакову, и мне удалось отскочить от них. Раздирая Ксюшин сарафан, Марго яростно пыталась оторвать ее от себя. Я никогда не участвовала в подобных потасовках. Может, когда-то давно, в далеком детстве, отстаивая в песочнице свою игрушку, поэтому то, что происходило теперь, находилось за гранью моего понимания.

– Разними их! – крикнула я Лу, но тот с противной усмешкой сделал вид, что хлопает в ладоши.

Голова налилась свинцом, кровь пульсировала в висках, из-за волос и слез я почти ничего не видела, но, заметив под ногами брошенную Леной палку, наклонилась, и Колпакова снова кинулась на меня.

Над ухом громко всхлипывала Ника. Я услышала, что Марго упала.

– Уберите ее с меня, – завопила она.

Лена дернулась, чтобы поспешить к ней на помощь, но я что было сил впилась ногтями ей в запястье.

– А-а-а, – взвизгнула Колпакова, выдирая у меня руку. – Тварь!

От ее оплеухи и без того неясная картинка взорвалась на тысячу осколков. Земля ушла из-под ног, и я свалилась на асфальт. Ладони обожгло.

– Это что такое? – Голос, который раздался позади, казалось, донесся до меня словно из сна. – А ну немедленно прекратите! Михайлова! Колпакова! Остановитесь!

Лена выпустила меня немедленно, но я не спешила подниматься. Появление Ивана Сергеевича в такой момент показалось мне началом очередного приступа.

Кто-то крепко схватил за плечи и поставил на ноги – Лу. Поставил и отошел.

– Вы совсем, что ли, с ума посходили? – негодовал учитель. – Мне полицию вызвать? Это как называется? Впервые вижу, чтобы девочки дрались! А ты, ты, Лужников, чего стоишь как пень? Ах, вон еще и Проскурин, давай-давай, иди сюда! Уму непостижимо! Вы должны сидеть и готовиться к математике. Стыдоба, да и только, вы уже взрослые. Ну как так можно?

Он еще много чего говорил, но звук его голоса постепенно удалялся, уходя на задний план, оставляя в ушах только выплывшую из памяти навязчивую строчку: «Звонки без ответа, твое холодное сердце запретно, но так безупречно…» Только это, снова и снова.

– Вот здесь ванная! – Вспыхнул свет. – Сейчас принесу чистое полотенце.

Ксюша, всхлипывая, уселась на бортик ванны и включила воду. Я же продолжала стоять истуканом напротив зеркала, но своего отражения не видела или не хотела видеть. Потрясение от случившегося поглотило меня целиком, я была не собой, а всего лишь наблюдателем, следящим через щель за движением создающих реальность частиц. Слезы высохли, но облегчения не наступило.

Иван Сергеевич сунул мне в руки полотенце и белую футболку. Футболка предназначалась для Ксюши – ее сарафан разодрали в клочья.

– Ну и фиг с ним, – наконец произнесла она, подставив ладонь под струю воды, – обойдемся без фоток.

Косметика на ее лице размазалась, превратившись в серую маску.

– Какой же Лужников, оказывается, козел, – сказала я, – не лучше Оболенцева.

– Это точно, – ответила Ксюша, усмехаясь, – они друг друга стоят. Теперь я Носовой даже спасибо скажу, если она засадит очередь шариков ему в лоб и пробьет в его тупой башке дыру.

Я посмотрела на свои все еще дрожащие руки: три ногтя на левой руке были сломаны, обе ладони стерты об асфальт и щипали. Но Ксюше пришлось хуже: у нее разбиты локти и коленки, а под лопаткой наливалась синевой большущая ссадина.

– Кажется, ты прокусила Марго ногу насквозь.

– Угу, пусть теперь делает уколы от бешенства.

– Не понимаю, откуда там взялся Аксенов. – Я понизила голос.

– Так он же сказал, что увидел нас в окно. Ты должна была слышать.

– Точно. Он ведь живет в доме напротив.

– А мы, по-твоему, где?

Я пожала плечами.

– После того как он пришел, меня выключило.

Набрав в ладони воду, Ксюша умылась и, вытершись насухо полотенцем, поменялась со мной местами, пропуская к раковине.

– Я вот только одного не понимаю, – заметила Ксюша, придерживая мне волосы, пока я плескала прохладную воду на пылающее лицо, – если ты можешь предчувствовать и читать знаки, то почему не почувствовала, что это случится? Неужели у тебя не было предостережений или чего-то подобного? Раньше ты даже контрошу предсказывала.

Об этом подумать я не успела, но она была права: приступы настигали меня на ровном месте, а в случае настоящей опасности мир не посчитал нужным отправить предупредительный сигнал. Черное сердце не считалось. Оно преследовало меня уже давно и к драке с Толоконниковой не имело отношения.

– Кеша сказал, что из-за того, что, выполняя правило номер один, я приучила себя ничего не замечать, последовательность логической цепочки нарушается, поэтому предсказать, как и что проявится, невозможно.

– Кеша, Кеша… – Ксюша фыркнула, выпуская мои волосы из рук. – И все-то он знает.

– Не все, но он мне многое объяснил.

– Твой Ершов такое же трепло, как и остальные.

За дверью послышались шаги.

– Девочки, хотите чаю? – любезно поинтересовался Иван Сергеевич.

Ксюша быстро натянула футболку поверх остатков сарафана.

– Нет, спасибо, – откликнулась она, выходя из ванной, – мы домой. Вы уж извините, что так получилось. Большое спасибо за помощь. Я занесу вам футболку в школу.

– Не стоит. Забирай насовсем. У меня полно таких.

Стараясь не смотреть на математика, я медленно вышла за Ксюшей. Пускай к Гудвину и моим домыслам о нем Иван Сергеевич не имел никакого отношения, я все равно продолжала его бояться.

Неожиданно в коридоре, среди наставленной под вешалкой обуви, мелькнуло что-то темное, и я непроизвольно вздрогнула. Иван Сергеевич рассмеялся.

– Ты чего? – удивилась Ксюша. – Это же котенок.

Присев на корточки, она позвала:

– Киса-киса.

– Ее зовут Пси, – пояснил учитель. – Какой-то гад в мусоропровод выкинул. А Кирилл умудрился ее достать и принес мне.

– Кирилл? – переспросила я. – Мартов?

– Ну да. Хотел сначала себе взять, потому что его кошка не так давно умерла, но потом решил, что мне котенок нужнее.

Кровь прилила к щекам. Что за бред? Если Гудвин – это Тим, то каким, спрашивается, образом Мартов мог прислать мне фотографии этого котенка?

Я полезла за телефоном. Но его не оказалось ни в одном кармане.

– Ты куда? – Ксюша побежала за мной к двери.

– Телефон пропал.

– Еще раз большое спасибо! – крикнула Ксюша математику. – До свидания.

– Удачи на экзамене! – пожелал он нам вслед.

Мне тоже стоило его поблагодарить и попрощаться, но мысли неслись галопом, сталкиваясь и перебивая друг друга. Гудвину ничего не стоило наврать, выдав чужую фотографию за свою. Предположим, Кирилл скинул эти фотки Тиму, просто чтобы обрисовать ситуацию, а тот воспользовался ими и выдал спасение котенка за собственный подвиг. Но зачем тогда было врать про братьев?

Мы немного поискали мой телефон на площадке автошколы, но, кроме пустого газового баллончика и двух палок, ничего не нашли.

– Ты чего такая? – Ксюша потрясла меня за плечо. – Если обиделась за Ершова, то прости. Я просто немного тебя ревную к нему.

– Дело в другом. Я тебе потом объясню. Ты иди домой, а я скоро приду.

– Куда ты собралась?

– К Мартову схожу. Нужно кое с чем разобраться.

– Это секрет? – Ксюша недовольно прищурилась.

– Не секрет, но сначала я должна все узнать точно.

Я бежала до дома Мартова, не чувствуя под собой ног. Летела, не до конца оправившись от потрясения и не замечая ничего вокруг. Дома, дороги, люди мелькали, сливаясь в единый пестрый фон стороннего движения.

Вероятнее всего, Кирилл готовился к математике и играть в футбол не пошел, но я решила сначала проверить футбольную площадку и не ошиблась.

Вместе с другими ребятами он преспокойно гонял мяч, в той же футболке и тех же штанах, и ребята были те же. Все выглядело точно так же, как в минувшую субботу, словно прошедшей недели и не было.

Я остановилась, не доходя до сетки, чтобы отдышаться. Но кто-то меня заметил и показал Мартову. Тот притормозил, несколько секунд пристально смотрел, а потом побежал к выходу и остановился уже передо мной.

– Что случилось? – Он тоже тяжело дышал, был весь красный и взмыленный. – Алис, что случилось?

Его темный встревоженный взгляд и неподдельная обеспокоенность внезапно вызвали прилив непомерной усталости и бесконечной жалости к себе, будто я несла что-то невыносимо тяжелое и наконец донесла. Дыхание снова сбилось, но уже не от бега. Застряло, собираясь, в груди и вырвалось наружу вместе с горючими слезами.

Крепко обхватив, Кирилл прижал меня к себе и, больше ничего не спрашивая, терпеливо ждал, пока я проревусь, а потом завел в деревянный домик на пустой детской площадке и усадил на бревно, устроившись напротив.

Домик был малюсенький, и рыдать, уткнувшись в колени Мартова, было очень удобно: «Нас побили девчонки, у-у-у, я посеяла телефон, у-у-у, это ты Гудвин, у-у-у».

Мартов не отвечал. Только гладил по голове, приговаривая «тихо-тихо». Потом кое-как в тесноте домика умудрился снять футболку и протянул мне.

– Она не сильно вонючая. Я недавно вышел.

Футболка и правда была не вонючая, напротив, пахла кондиционером, дезодорантом и немного самим Мартовым, его знакомым запахом туалетной воды, отчего меня снова пробило на слезы. Но уже последние – легкие и беспричинные.

– Марго с подружками у автошколы, – невнятно пояснила я, – Ксюша хотела только фотки сделать с Лу, а они накинулись. В засаде сидели.

– Понятно.

– А Лу и Проскурин просто смотрели, представляешь?

– Угу.

– Они и не пытались нас разнять, Лу даже аплодировал.

– Угу.

– А потом пришел Аксенов, он из окошка увидел и всех разогнал. А нас с Ксюшей отвел к себе – умыться, и дал ей футболку, потому что Марго порвала ей сарафан.

– Ясно.

– И у него твой котенок. Тот, которого ты достал из мусоропровода.

– Не я, а дворник.

– Ты кому-нибудь отправлял те фотки, где котенок возле мусорки сидит?

– Только тебе.

– Значит, это правда? Правда, да? – я уставилась прямо в его черные, чуть раскосые глаза. – Как это может быть? Почему Тим все знает? Ведь он мне рассказывал такие вещи, о которых мог знать только Гудвин. И сам признался, что это он.

– Угу, – снова промычал Мартов.

– Что «угу»? Объясни мне уже, что происходит!

– Я узнал, что это Тим, и пообещал, что не стану мешать ему, если он даст мне доступ к страничке Гудвина. Вот и все.

– Серьезно? То есть тебе мало было контролировать каждый мой шаг?

– Мало.

– И кто же из вас тогда со мной переписывался?

– По-разному. Иногда я.

– Да это просто дичь, Мартов! – Я уже снова кричала. – Но почему Тим на это согласился?

Кирилл потупился.

– Скажем так, просто согласился, и все.

– Ах вот оно что! – Меня осенила догадка. – Вот почему тогда в «Сто пятьсот» Рощин не запалился, отвечая на вопрос про акул. Это был ты!

– Угу.

Я замахнулась на него, но Мартов не пошевелился.

– Можешь ударить. Я заслужил.

– Ты больной. И Рощин больной. Два придурочных маньяка! – Я швырнула в Кирилла футболку.

– Как по мне, лучше бы он тебе писал, чем подкатывал в реале.

– На мне что, какая-то печать жертвы? Или порча?

– Ты просто красивая. Вот и все.

Мартов подался вперед, и я, отпрянув, больно стукнулась головой о свод деревянной крыши.

– Не вздумай лезть целоваться!

– У тебя царапина у виска.

– Фиг с ней! Что произошло потом?

– Когда потом?

– Ты меня отпустил к Матвею, а после надулся так, как никогда раньше.

– Отпустил? – Его губы едва дрогнули в улыбке. – Отпустил.

– Почему? Я два года просила тебя отстать, но ты был везде. А тут вдруг такой разворот.

– Честно? – Его голос вдруг сделался глухим и хриплым. – Я очень надеялся, что тебе хватит мозгов не мутить с Тимом.

– Но я с ним не мутила!

– Вместо него ты переспала с Ершовым. И на этом все – твой щеночек во мне сдох.

– Вот и отлично! – Я шмыгнула носом. – Наконец-то! Если бы я знала, что смогу так от тебя избавиться, то сделала бы это раньше.

Мартов смотрел не мигая. У него в глазах стояли слезы.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – Голос меня не слушался, и я была готова опять разреветься. – Ты как заноза: впился и тыркаешь, тыркаешь, царапаешь до крови. Ты ужасен, Мартов, а если и дальше продолжишь в том же духе, то таким, какой ты есть, тебя никто и никогда не полюбит. Это же надо было контролировать мою переписку! И теперь ты пытаешься заставить меня чувствовать себя виноватой. Но я ни в чем не виновата! И я это прекрасно знаю. Я люблю Ершова, пусть он и не такой идеальный, как ты или Рощин, зато и он любит меня по-настоящему! А не как маньячный собственник, который даже платье мое осуждает!

– Я убью его! – крикнул Кирилл через весь двор, после того как, выбравшись из домика, я уже шагала к своему дому.

К счастью, была суббота. Родители решили устроить вечер итальянской кухни. Тетя Лариса готовила цыпленка парминьяна и ризотто с шалфеем, Альбина делала тирамису, а мы с Ксюшей помогали моей маме лепить равиоли с семгой: раскатывали на столе тесто, разрезали его на прямоугольники, выкладывали на них начинку и промазывали тесто вокруг начинки яичным белком. Сверху накрывали еще одним пластом теста, склеивали с нижним слоем и разрезали специальным фигурным ножом. Все же домашние дела – лучшее успокоительное. Запах теста, растительного масла, мамины веселые разговоры об отпускных планах. Из дальней комнаты доносился громкий папин хохот. Дядя Сережа принес старый видеомагнитофон, и, перед тем как его выбросить, они вдвоем ностальгически пересматривали видеокассеты.

Я раскладывала кусочки семги на подготовленные Ксюшей заготовки и думала о том, что наши с ней семьи – мужья и дети – тоже обязательно будут дружить, ведь когда все вместе заодно, любые внешние неприятности остаются за входной дверью и перестают иметь значение. Я, конечно же, не знала обо всех маминых и папиных проблемах и уж тем более о проблемах тети Ларисы, дяди Сережи и Альбины, а они не знали о моих, но, когда мы вот так что-то делали сообща, неизменно возникала та самая детская уверенность, что никаких проблем у меня нет.

С Ксюшей мы этого не обсуждали, но по тому, как она охотно болтала с моей мамой, как улыбалась и шутила, было понятно, что и для нее случившееся возле автошколы осталось снаружи.

О Гудвине я ей рассказала, однако говорила об этом беспечно и полушутя, словно то был забавный розыгрыш, на который я по простоте душевной купилась. В моем рассказе сталкерство Мартова достигло комического апогея, а раздвоение личности Тима превратилось в клоунаду.

Слушая меня, Ксюша посмеивалась, а потом резюмировала:

– Все парни – шибанутые уроды.

Прежде она так не считала, но события последних дней пробудили в ней объяснимую злость, и моя история лишь укрепила это мнение.

С потерей телефона пришлось смириться. Его мог забрать кто-то из компании Лу, но спрашивать об этом унизительно. В другое время я попросила бы Мартова, теперь же оставалось надеяться, что они одумаются и сами отдадут.

Связь с Ершовым оставалась только через компьютер, и от этого казалось, будто нас разнесло по разным сторонам света. Мы не виделись всего один день, а я уже тосковала по нему сильнее, чем по Ксюше во время нашей последней ссоры.

«Я хочу встретиться. Если я тебя не увижу до экзамена, то не смогу сосредоточиться и завалю его», – написал он около девяти, но я этого сообщения не видела, потому что мы ужинали, а потом играли в шарады.

Его, как и последующие три примерно такого же содержания, я смогла прочесть только в двенадцать, а он в это время уже был не в Сети.

Спала я плохо. Мне всю ночь снился Мартов. Он то приходил ко мне, спрятавшись за букетом тюльпанов, так что казалось, будто это Тим, то показывал татуировку с моим именем на животе, то являлся на костылях в розовом одеянии. Он преследовал меня в подземном переходе и разрывал в клочья красное платье прямо на мне. Он вносил меня на руках в переполненный актовый зал, и все кричали, обращаясь ко мне: «Киса-киса. Какой милый котенок!» – и хвалили его за то, что достал меня из мусора.

Но самой неприятной была сцена, когда он пропорол себе грудь шариковой ручкой и, достав оттуда зеленую бутылочную стекляшку, со всей силы швырнул ее в стену. Камень «Здесь и сейчас» раскололся на три части. Я наклонилась над осколками.

– Что ты наделал?! Зачем ты разбил свое сердце? – закричала я на него.

– Это сделала ты!

– Неправда! Я же видела, как ты его кинул!

– Оно треснуло еще раньше и причиняло мне страшную боль.

– Но человек не может жить без сердца!

– А я не человек, я Гудвин – самый великий обманщик и хитрец. Мне достаточно и осколка, – с этими словами он поднял один из отколовшихся кусков зеленой стекляшки и опустил в черную дыру грудины. – А остальные пусть сдохнут!

Меня разбудила Ксюша. Ворвалась в комнату и принялась тараторить с такой скоростью, что в первый момент показалось, будто она говорит на каком-то другом языке.

– Ой, Алис, кошмар! Представляешь, Кирилл руку сломал, правую. И писать ЕГЭ теперь не сможет. Мне сейчас Рома сказал. Он ему позвонил, тот в травмпункте сидит. Так жалко его. Может, ты ему позвонишь или напишешь? Ну просто чтобы поддержать. Я понимаю, что после вчерашнего ты не очень-то рвешься с ним общаться, но, блин, это же форс-мажор. Бедный Мартов. Представляю, в каком он ауте.

– А как он ее сломал? – Я протерла глаза.

– Этого не знаю, кажется, не сказал.

– Мне снился плохой сон про него.

– И что в этом сне?

– Много чего! – Я села. – Дай мне, пожалуйста, свой телефон.

– Держи. – Она тут же сунула мне мобильник.

Вот только вместо Мартова я отыскала в ее списке контактов номер Ершова и нажала на вызов.

– Привет! Это я. С тобой все в порядке?

– Нет конечно, – в его голосе послышалась ирония, – еще немного – и ты бы мне не дозвонилась.

– Почему?

– Я умер бы от тоски по тебе, как тот зверь в «Аленьком цветочке».

– Кеш, пожалуйста, скажи честно, у меня отвратительные предчувствия, ты с Кириллом вчера не встречался?

Ксюша удивленно уставилась на меня.

– Вчера нет.

– А когда? Сегодня?

– Ага.

– И ты знаешь, как он сломал руку?

– Допустим.

– Он тебе что-то сделал?

– Мои руки целы и готовы тебя обнять.

– Можешь объяснить, что случилось?

– Придешь – объясню.

Пока я шла в ломбард, только и представляла, как это могло произойти. После ночных кошмаров с участием Мартова перед глазами одна за другой всплывали фантастически жуткие сцены, где он в образе монстра набрасывается на Ершова.

В том, что они подрались, сомнений не было. Я поняла это сразу, как только Ксюша сообщила о случившемся с Кириллом. Он был не из тех, кто разбрасывается угрозами, и прошедшая ночь, похоже, его пыл не охладила.

Вот почему мне снилась эта пугающая ахинея. Должно быть, Мартов думал обо мне, осыпал проклятиями, и они приходили во снах. Но какое право он имел злиться? Это они с Тимом меня обманывали, а моя совесть перед ними чиста. Неизвестно, что он мог наговорить Кеше, но я была преисполнена решимости рассказать ему все и даже показать переписку с Гудвином.

Дверь ломбарда оказалась заперта, пришлось стучать несколько минут, прежде чем Ершов открыл.

– Думала, ты заснул! – Я потянулась к нему, и он, хоть и ответил на поцелуй, но как-то торопливо и скомканно.

Волосы его были всклокочены больше обычного, губы плотно сжаты, на скуле расплылся серый синяк.

– Алис, прости, я сейчас не могу. Извини, что заставил тебя прийти, но обстоятельства изменились. Я писал, но ты уже ушла. Возвращайся, пожалуйста, домой. Я тебе потом все объясню.

Я попробовала заглянуть за дверь, но он прикрыл ее.

– У тебя кто-то есть?

– Давай потом.

– Неприятности из-за Мартова? Он написал на тебя заявление в полицию? К тебе пришли его родители? Просто скажи: да или нет. Ты пообещал рассказать, что случилось, и я имею право знать.

– Мартов тут ни при чем. Я ему ничего не сделал, и руку он сломал сам, по дури. Стукнул кулаком о стену. В общем, ты иди! – Он развернул меня за плечи. – Я тебе напишу.

– К тебе приехали родители? – предприняла я еще одну попытку.

– Нет, – быстро поцеловав меня, он исчез в ломбарде, щелкнул замок.

Час от часу не легче. Что могло произойти, чтобы за какие-то полчаса он отказался от встречи, о которой сам столько просил? Возможно, это что-то очень личное, о чем я и догадываться не могу. Что я о нем знаю? Совсем ничего. Я даже бабушку его не видела, только слышала из-за двери. И этот ломбард – единственное, что обладало определенной степенью достоверности.

В воскресный день шоссе не было столь сильно загружено, как в будние дни, и машины проносились по нему, набрав скорость. Рекламный плакат на автобусной остановке с изображением жертвы домашнего насилия обнадеживающе сообщил, что «выход есть», а проходящий мимо меня подросток, пересказывая своему другу какой-то сюжет, интригующе предупредил: «А вот теперь начинается самое главное!»

В маленьком магазинчике, куда мы заходили с Ершовым после школы, я купила мороженое и неторопливо побрела домой. Спустилась в подземный переход и неожиданно испытала дежавю. Прохладный, освещенный утренним солнцем тоннель, эхо шагов, два неясных молчаливых силуэта, движущиеся навстречу. Картинка как из далекого полузабытого сна.

Силуэты приближались, ощущение узнавания усилилось, но уже по-другому. Фигуры остановились передо мной.

– Привет, – сказал Матвей. – Какими судьбами?

– Гуляю, – ответила я. – А вы почему не готовитесь?

– Мозги проветриваем, – отозвался Степа, – закипают уже.

– Молодцы! Желаю завтра удачи.

– Спасибо, и тебе.

– Ты про Мартова слышала? – спросил Матвей.

– Да. Ужасная несправедливость.

Они переглянулись.

– Как дела у Ксюши? – Оболенцев неприятно усмехнулся.

– Все отлично. Нас математика не волнует.

– А что волнует? – Степа снова как-то неоднозначно покосился на Оболенцева.

И тут я вспомнила про взломанные странички и его шантаж со скрином Ксюшиной переписки.

– Твой подлый поступок волнует. Зачем тебе понадобилось нас ссорить?

– Ты о чем? – Степа принял невинный вид.

– Я все знаю, не нужно придуриваться.

– И что же ты знаешь? – Матвей смотрел на меня с пренебрежением.

– Знаю, что вы нарочно над ней издевались. Оба! Сказать, что это омерзительно, – ничего не сказать, но я понимаю, что вам пофиг и вы прекрасно знали, что делали. Другой вопрос – наказание. И оно будет, не сомневайтесь.

– Пфф, – фыркнул Росс. – И как же ты нас накажешь?

– Может, и не я, но в этом мире все взаимосвязано, любое действие имеет последствия. В том, что вам прилетит ответка, я не сомневаюсь, а когда прилетит, вспомните этот наш разговор.

– Ой-ой! – Степа изобразил испуг. – Теперь ты нас проклянешь, да?

– Черт! – подыгрывая ему, вскинулся Оболенцев. – Мы же забыли, что имеем дело с экстрасенсшей и предсказательницей. Прости нас, Алиса, мы больше так не будем. Только не насылай на наши головы страшные вселенские кары.

Они оба громко расхохотались, и эхо разнесло этот хохот.

– Придурки, – огрызнулась я.

– А вы шлюхи, – выдал Росс с вызовом.

После такого заявления я настолько растерялась, что не смогла ничего ответить. Тогда они просто обошли меня и растворились в солнечном сиянии с другой стороны.

Ксюше я ничего не сказала. Любое упоминание имени Оболенцева могло расстроить ее до слез. Оставшееся время до вечера мы все-таки потратили на подготовку к математике, хотя и не собирались. Однако Рома настоял и даже заставил нас решить несколько тестов.

Мартову я звонить не стала. Он сам прислал сообщение, что должен сказать мне нечто важное, и даже хотел зайти, но я отказалась, сославшись на подготовку к экзамену. Странным образом во мне боролись два несовместимых переживания: обида и чувство вины, каждое из которых в равной степени противилось общению с ним.

Ершов не объявлялся. Я терпеливо дождалась восьми часов и написала ему сама, однако он не ответил, а когда позвонила с Ксюшиного телефона, оказался недоступен.

На следующее утро, пожелав друг другу удачи, мы с Ромой разошлись возле подъезда. Сдавать экзамен предстояло в разных школах. Нам надо проехать несколько остановок на автобусе, ему – в другую сторону на метро.

В чужой школе мы с Ксюшей попали в разные классы. Из наших со мной сдавал только Веня Шалаев, но сесть вместе нам тоже не дали.

Все было очень строго и муторно. Учителя, дерганые и нервничающие не меньше нас, проводили инструктаж: как выйти в туалет, попить водички, поменять ручку, достать носовой платок. За шпаргалки, разговоры, телефоны предполагался «расстрел на месте». Эта суета будоражила и не давала сосредоточиться. Получив свой вариант, я несколько минут тупо сидела, уставившись на задание: «На день рождения полагается дарить букет из нечетного числа цветов. Тюльпаны стоят 30 рублей за штуку. У Вани есть 500 рублей. Из какого наибольшего числа тюльпанов он может купить букет Маше на день рождения?»

Интересно, а сколько было тюльпанов в букете Гудвина? Уж точно не пятнадцать. Наверное, три раза по пятнадцать. Если так, то Тиму пришлось неплохо потратиться на меня, с учетом того, что один тюльпан возле метро стоил не тридцать, а пятьдесят рублей. Интересно, а Мартов участвовал в покупке букетов или всего лишь оставался наблюдателем? Тряхнув головой, я вернулась к тесту.

«Если в маршрутном такси заняты все места, оно трогается от остановки. Выберите утверждения, которые следуют из приведенных данных.

1) Если в маршрутке есть свободные места, то она не трогается.

2) Если маршрутка продолжает стоять, то в ней остались свободные места.

3) Если на каждом месте маршрутки сидит пенсионер, то она трогается от остановки.

4) Если маршрутка отъехала от остановки, то в ней заняты все места».

Импликация. Кажется, так назвал это условие Тим. Из посыла вытекает следствие.

Если Ершов со вчерашнего дня не объявился, то сделать этого не смог. Если Ершов со вчерашнего дня не объявился, то сделать это не захотел. Оба предположения могли быть одновременно верными. Однако в любом случае с момента моего разговора с ним возле ломбарда что-то изменилось. И это было столь же очевидно, как и отсутствие связи между свободными местами в маршрутке и пенсионерами. Вот только моя задачка была намного сложнее и запутаннее.

Найдите значение выражения, найдите корень уравнения, установите соответствие между неравенствами, определите вписанный угол…

Ответы, казалось, выплывали из ниоткуда. Я заполняла тестовый бланк с поразительной для себя скоростью, закончив все задания раньше времени.

С Ксюшей встретились на улице. Она – всклокоченная, с очумевшим взглядом и трясущимися руками, но довольная и радостно-возбужденная, а я – все еще задумчивая и загруженная, но не математикой. Самый тяжкий груз последнего года был сброшен, и независимо от результатов экзамена мне должно было стать легче, однако счастье освобождения ощутимо омрачалось исчезновением Ершова. Выслушав Ксюшины бурные эмоции по поводу попавшихся ей задач, я тут же потребовала у нее телефон. Однако Ершов был все так же недоступен, и рой дурных предчувствий сгустился вокруг меня еще сильнее.

– Поехали к нему! – предложила я Ксюше. – Нужно проверить, все ли в порядке.

– А как же обед?

Еще утром мы договорились с Ромой и Носовой отправиться после экзамена вместе в кафе и отметить его сдачу хорошим обедом.

– Зайдем к Кеше, а потом в кафе.

– Наверняка он еще на экзамене, – откликнулась Ксюша без особого желания.

– Тогда я успокоюсь.

– Перестань. Ну что может случиться с Ершовым? Напился, укурился и проспал?

– Не знаю, но он не такой, чтобы проспать.

– Такой-такой! Ты его идеализируешь. Ослепла от любви и отказываешься замечать очевидное.

– Даже если проспал! Если он сейчас же что-то не придумает, второго шанса у него не будет. Это Мартову по справке резервный день дадут, а если просто прогул, то сдавать только на следующий год.

Ксюша закатила глаза.

– Мне кажется, ты все усложняешь.

– Считай, что у меня нехорошее предчувствие, а правило номер один, как и все прочие, больше не работает. – Я строго посмотрела на подругу, и она будто между делом схватилась за телефон.

– Гляди-ка, Ромка тоже отстрелялся. Сообщение прислал. Кажется, доволен. Сейчас спросим у него про Ершова.

Не дожидаясь моего согласия, она позвонила брату. Рома сказал, что Кешу не видел, но это, скорее всего, потому, что их, как и нас, развели по разным классам.

Почему Ершов так старался держать дверь закрытой, не позволяя мне заглянуть в ломбард? Что я могла там увидеть? Отчего так спешно все переигралось, хотя он сам настаивал на встрече? А в итоге еще и пропал. Ершов, конечно, имел склонность к странным поступкам, но подобная выходка совершенно не походила на его обычные приколы.

Из школы вышел обессиленный и хмурый Шалаев.

– Ну все! Похоже, математику я завалил, – пожаловался он.

– Слушай, Веня, – Ксюша подхватила его под локоть, – ты всегда ноешь, а потом получаешь пятерки.

Он улыбнулся.

– Вы, может, не знаете, но я поступал в маткласс. У меня в старой школе по математике всегда пятерки были, я даже лучше Рощина учился, но здесь тест завалил и с тех пор предпочитаю настраиваться на возможность отрицательного результата. Так проще пережить проигрыш.

– Ты учился с Тимом в одном классе? – удивилась я.

– Ну да.

– Я не знала.

– А чего афишировать? Мы никогда не дружили.

– Очень интересно. И Катю его ты знал?

– Какую Катю? – Веня насторожился.

– Катя, с которой он встречался.

– Катя из нашей школы? Ты уверена?

– Уверена. Может, не в вашем, а в параллельном классе?

– Не знаю никакой Кати! – Веня развел руками. – Тим встречался с десятком девчонок, но Катю не помню.

– Как? – Я опешила. – У них же безумная любовь была с шестого класса.

Веня озадаченно почесал в затылке.

– Это он тебе рассказал?

– Ну да.

– Даже не знаю, что сказать.

– Может, ты просто забыл? – вмешалась Ксюша.

– Может, и забыл, – Шалаев попробовал отыграть назад. – Два года прошло. Вы сейчас куда? Давайте посидим где-нибудь? Мне срочно нужен кофе.

– Мы с Ромкой договорились встретиться в «Сто пятьсот», – сказала Ксюша. – Хочешь с нами?

– Хочу, – радостно согласился Веня, – и сандвич с ветчиной хочу, и ролл с тунцом. Черт, кажется, я очень сильно проголодался.

Мы дошли до автобусной остановки и сели в автобус. Веня с Ксюшей беззаботно болтали, а я снова пыталась переварить новую информацию. Что же это такое? Получается, Рощин меня обманул? Но зачем? Какой смысл выдумывать несуществующую Катю и историю с ее болезнью? Или Веня все-таки забыл? Ему и сейчас, кроме себя любимого, ни до кого нет дела, наверняка так было всегда.

– Пожалуй, я все-таки схожу к Ершову, – сказала я Ксюше, когда мы вышли на остановке между «Сто пятьсот» и подземным переходом, ведущим на другую сторону шоссе. – Вы идите, а я попозже подойду.

– Если хочешь, я могу пойти с тобой, – нехотя предложила она.

– Не нужно. Я туда и обратно.

– Ага, знаю я тебя. Зависнешь с ним…

– Постараюсь не зависнуть! – Быстро чмокнув ее в щеку, я побежала к переходу, а ребята двинулись в сторону кафе.

Дорожная пыль, подхваченная сухим летним ветром, блестела в воздухе, стайка припаркованных возле почты электросамокатов переливалась разноцветными огоньками и издавала нежный перезвон, даже обыкновенный след самолета в небе казался хорошим знаком. Мир подбадривал меня и сообщал, что я все делаю правильно.

Я уже ступила на лестницу перехода, когда из дворов услышала звонкий девчоночий смех. Лена Колпакова и Ника Сазанова вышли со стороны нашей школы и повернули на пешеходную аллею, идущую вдоль шоссе. Несколько секунд я колебалась, но другого шанса могло не представиться.

– Эй, – окликнула я их.

Обе одновременно обернулись и остановились. Я подошла. У Ники на губе красовалась подсохшая ссадина, у Лены – еще воспаленная, но густо замазанная тоналкой царапина на щеке.

– Чего тебе? – буркнула Лена, стараясь не смотреть мне в глаза.

– У вас мой телефон?

– Нет, – ответила Ника, – его Аксенов забрал.

– Честно?

Презрительно фыркнув, девчонки развернулись и почесали дальше. Догонять я не стала. Вероятность того, что они сказали правду, пятьдесят на пятьдесят. Однако это было все же лучше, чем ничего. До дома математика быстрым шагом по прямой около пяти минут. Я прикинула, что, забежав к нему, потеряю совсем немного времени, в любом случае Ксюша с Ромой просидят в кафе не меньше часа. Ивана Сергеевича, конечно, могло не оказаться дома, ведь все учителя направлены наблюдателями по разным школам, но я все же решила рискнуть.

Пока я бежала до автошколы ничто меня не останавливало. Не было ни дурного предчувствия, ни знаков, ни тревожности, ассоциирующейся в последние дни с именем Ивана Сергеевича. Я не спотыкалась, не ломала каблук, и черные вороны надо мной не кружили. И хотя блестящая пыль в тени дворовой зелени померкла, небо по-прежнему оставалось идеально чистым. Однако, стоило свернуть к девятиэтажке, оказалось, что дорожка перекрыта красными заградительными лентами и завалена огромными спиленными ветками. Рабочие, забравшись на разросшиеся кроны тополей, наводили сезонный порядок. Пришлось идти в обход, через палисадник между двумя хрущевками, чьи подъезды располагались по разные стороны и проход между ними превратился в поросшую кустами и деревьями зону для выгула собак. На балконе второго этажа одной из пятиэтажек молодая женщина громко ругалась с кем-то по телефону. Ее речь состояла в основном из матерных слов в адрес собеседника. Я торопливо пробиралась между кустов, и меня не покидало ощущение, будто она обращается ко мне.

Но до тех пор, пока я не подошла к подъезду Ивана Сергеевича, желания повернуть назад не возникло ни разу, и только когда я заметила, что знаменитая надпись «Ночью дружбой не займешься», украшавшая долгие годы стену, яростно замалевана черным маркером, неожиданно испытала болезненный укол. То был знак предостережения, и я не могла его не заметить. Впрочем, с этим уже стоило смириться. Я придаю слишком большое значение тому, что является частью обыденной жизни, и мне просто не хватает эндорфинов и отдыха.

Мои приступы паники – сущая глупость, не означающая ровным счетом ничего, кроме проблем со здоровьем. И какие бы теории ни придумывал Ершов, как бы ни старалась поддержать меня Ксюша, они лишь дружески оправдывали мое чудаковатое поведение. Даже Фламинго оказался совершенно не тем, за кого я его принимала.

«Когда в мире узнают, что прекрасное – прекрасно, тотчас появляется уродство.

Когда в мире узнают, что доброе – добро, появляется зло».

Когда живешь в полном благополучии и комфорте, когда тебе нравится твоя жизнь и не хочется ничего менять, очень страшно вдруг осознать, что все это может однажды закончиться, так страшно, что пугаешься даже собственной тени.

Малышами мы читаем или смотрим сказки и боимся злодеев, потому что бояться ужасного естественно. Однако осознание собственной смертности – это тебе не задачка про маршрутку. Одно дело знать и совсем другое – понять.

Мой разум твердил, что, раз уж я пришла, то должна хотя бы попробовать вернуть телефон, но я застыла перед подъездной дверью, как вампир, не смеющий войти в дом без приглашения.

– Серова?

Вздрогнув, я обернулась. На Иване Сергеевиче была белая рубашка и брюки от костюма, а пиджак перекинут через руку.

– Ты ко мне? – Он был явно не в духе.

– Девочки сказали, что у вас мой телефон.

Его взмокшее от жары лицо покрылось красными пятнами, тонкие губы плотно сжались. Потребовалось несколько секунд, пока он не выдавил недовольно:

– Я и забыл. Идем! – Иван Сергеевич прислонил магнитный ключ к двери, и она, открываясь, запищала.

– Если вам неудобно, я могу в другое время зайти.

– Удобно. Именно сейчас и удобно. – Он подтолкнул меня в спину. – Я как раз хотел с тобой поговорить.

В квартире у него, сохраняя прохладу, царил полумрак. Заперев за мной дверь, Иван Сергеевич, не разуваясь, быстро прошел в комнату и позвал меня.

– Садись, – показал на черное офисное кресло на колесиках за большим письменным столом.

– Простите, я не могу задерживаться, меня ребята ждут, – попыталась отказаться я.

– Ничего страшного. Подождут.

Голос математика звучал резко, словно он злился на меня, и от этого мне стало не по себе.

– Ты встречаешься с Ершовым?

– Ну да.

– Тогда тебе будет интересно послушать. – Он снова махнул в сторону кресла.

Пришлось сесть.

– С ним что-то случилось? – Временно стихшее беспокойство снова дало о себе знать.

– Случилось, – Иван Сергеевич открыл стеклянную дверцу серванта и достал оттуда бутылку коньяка. Откупорил тугую пробку и, сделав несколько больших глотков прямо из горлышка, шумно выдохнул. – Но, надеюсь, теперь обойдется.

– Объясните, пожалуйста, в чем дело.

– Иннокентий сегодня не смог попасть на экзамен – его заперли в ломбарде. Если бы я вовремя не подоспел, в этом году у него уже не было бы шанса сдать математику.

– Как заперли? Кто запер? – вскинулась я, понимая, что Мартов вполне мог отомстить Ершову подобным образом.

– Мне пришлось вызвать полицию, чтобы они взломали дверь и выпустили его. А потом договариваться о справке, подтверждающей уважительную причину его отсутствия на экзамене. Благодаря ей у Иннокентия будет возможность сдать его в резервный день. – Иван Сергеевич снова глотнул из бутылки. – А сам я в это время должен был присутствовать на экзамене в школе двадцать четыре тридцать. Но мне никакой справки не дали, потому что я поехал к Ершову вместо экзамена добровольно.

– Он вам сам позвонил?

– При чем тут это, глупая? Какая вообще разница, кто его запер и откуда я об этом узнал? Неужели тебя ни капельки не смущает тот факт, что из-за тебя чуть было не разрушилась судьба человека, а чья-то, возможно, и разрушилась. А Кирилл? Каково ему?

А вступившийся по глупости за вас Рома Бондарь? А Матвей, который едва не стал преступником? Блестящие, умные, талантливые, замечательные мальчики, чья жизнь только начинается, у которых все впереди и на которых я возлагаю огромные надежды, едва не лишились всего, к чему шли столько лет. Тебе, Серова, этого не понять. Ты, как и твоя подруга, бестолковая и пустая девица, бездумная и развратная.

Я резко вскочила с кресла.

– Отдайте, пожалуйста, мой телефон!

– Я еще не закончил! – Учитель преградил мне путь. – Сядь! Теперь начинается самое главное!

Я попыталась его обойти, но он, грубо схватив меня за руку, толкнул в кресло.

– Сегодня рано утром Тимофей мне кое-что принес. – Свободной рукой Иван Сергеевич подвинул ко мне раскрытый ноутбук и включил его. – Это драма в трех частях, так что тебе придется задержаться.

– Но я не хочу! – Я снова попыталась встать.

– Сидеть! – рявкнул он, больно надавив обеими руками мне на плечи. – Уйдешь, когда я разрешу.

Этот человек больше не был интеллигентным, обстоятельным и слегка занудным Иваном Сергеевичем, несчастным, непонятым, брошенным женой школьным учителем, надо мной навис перекошенный злобой гнусный тип с открытой бутылкой коньяка в руке.

– Очень хорошо, что ты пришла сама. Это правильно, так и должно быть.

С силой оттолкнувшись ногами от пола, я откатилась на кресле до середины комнаты и, сорвавшись с места, кинулась к входной двери. Однако из-за шмыгнувшего под ноги котенка отпереть ее не успела. Аксенов нагнал меня и, схватив сзади за волосы, потащил обратно в комнату.

Я закричала. И тогда он ударил меня наотмашь по лицу. В глазах потемнело, я «поплыла», но сознание не потеряла. Вместе с ужасом от происходящего пришло вдруг странное удовлетворение: я была права, я знала, какой он. Чувствовала!

Иван Сергеевич снова пихнул меня в кресло.

– Каждый получает то, что заслужил, – обдавая алкогольным дыханием, прошипел он мне на ухо. – Это называется справедливостью. Вздумаешь снова орать, заткну тебе рот! Дернешься еще раз – свяжу. А теперь смотри!

Он снова схватил за волосы и поднял мне голову. На экране ноутбука запустилась видеозапись. Уже знакомое место – его дача в Кратово. Ранняя весна. На деревьях только набухли почки, в дальнем углу участка виднеется нерастаявший снег. Деревянный уличный столик, мангал с готовящимся на нем шашлыком, вокруг – несколько человек, все знакомые: Рощин, Оболенцев, Мартов и Ершов. За кадром слышен голос Степы, записывающего это видео «чтобы посмотреть его лет через десять и поугорать».

Они просто болтали и весело смеялись, а я сосредоточилась на том, что можно предпринять, как сбежать или позвать на помощь, однако, услышав свое имя, все же прислушалась к их разговору.

– У моего папаши вторая жена того же сорта, – сказал Матвей, – а Серова Киру мозги делает уже второй год. Еще и Тиму пытается, но он вроде держится.

Матвей подмигнул Рощину.

– Мне не до этого, – отозвался тот.

– Но соблазн-то есть, согласись? – рассмеялся Ершов.

– Соблазн у всех есть, – ответил Тим.

Мартов молча покрутил шампуры.

– Не понимаю, – произнес Степа, – для чего им обязательно в душу лезть?

– Ты просто слишком серьезно все воспринимаешь, – сказал Матвей. – Я вот встречаюсь с девчонками и сразу предупреждаю, что никакой любви не будет, потому что я вообще не про это. И все – больше никаких вопросов.

– Хотя… Серову стоило бы, конечно, проучить, – Ершов ухмыльнулся.

– А как по мне, лучше проучить Михайлову, – перебил его Степа. – Алиска хоть сдержанная, Михайлова с распахнутыми глазищами и улыбочками, нарочно ведет себя так, будто ты ее единственный и лучший друг.

– Кирилл с тобой не согласится! – Ершов посмотрел на Мартова. – Расскажешь, чем тебя Серова прикармливает?

– Понятное дело чем, – вмешался Матвей. – Фигура у нее что надо, а волосы можно намотать на руку.

– Давай полегче! – Кирилл строго на него посмотрел. – Меня не нужно обсуждать, и Серову тоже.

Оболенцев хмыкнул и повернулся к Рощину:

– А вот Тиму она наверняка дала бы. Он просто боится запасть на нее и перестать делать уроки.

Все, кроме Мартова, засмеялись.

– Михайлову развести как нечего делать, – продолжил Матвей, – она же только этого и ждет.

– Наверное, поэтому ты в постоянном пролете, – съязвил Степа.

– Кто в пролете? Я? Да я и не пытался даже. Время на нее еще тратить.

– Все равно будешь в пролете, потому что мутишь со всеми и она не считает тебя ценным трофеем.

– Как это не ценный трофей? Это я-то? – Матвей оскорбился. – Ты так говоришь только потому, что у тебя с ней облом и вечная френд-зона. А хочешь, я раскручу Михайлову, а потом брошу ее? Это разобьет ей сердце и на всю жизнь отучит играть с людьми.

Оболенцев нагнулся к камере.

– Я отомщу за всех и посвящу эту победу тебе.

– Лучше Ивану Сергеевичу, – посоветовал Тим.

– Шикарный социальный проект! – Ершов показал большой палец. – Профилактика измен или профилактика отравленной жизни.

– Главное, чтобы она это поняла, – сказал Тим, – чтобы потом ты ей объяснил, что, почему и как не нужно делать.

– Главное, чтобы ей было больно, – добавил Ершов.

– Лучшая профилактика – раскаяние, – парировал Тим.

– Да нет же! – Кеша настроился на спор. – Вот ребенок отрывает мухе крылышки и думает, что это прикольно, пока не почувствует, каково это, на себе.

– Типа ребенку нужно вырвать ногу, чтобы он это ощутил?

– Вроде того. Отрывать не обязательно, но иначе он примет это просто как запрет и потом однажды его обязательно нарушит.

– Вырвем Михайловой ноги?

– Сердца будет достаточно. И принесем его Ивану Сергеевичу в знак глубочайшего почтения.

– Что-то вы, кажется, перегибаете, – вмешался Мартов.

– А ты бы не хотел наказать Серову? Неужели тебе не обидно? Что она и тебя не отпускает, и Тиму голову морочит.

– Она тут ни при чем, – буркнул Мартов, – это моя проблема.

– Ошибаешься, – Ершов подошел к нему вплотную, – наверняка она говорит тебе одно, а делает другое, специально, чтобы постоянно держать на крючке. Манипулирует, а ты бегаешь за ней, поджав хвост и встаешь на задние лапки, как щенок. Чтобы она потом всем рассказывала, что ты ручной и выдрессированный.

Говорил Кеша зло и как будто с наездом.

– С чего ты это взял? – Кирилл смутился.

– Да все знают.

Мартов обвел взглядом парней и остановился на камере.

– Я не щенок. И прекрати уже снимать! Я же сказал, обсуждайте Михайлову, если хотите, а от меня отстаньте. Я к этому отношения не имею.

– То есть если мы решим проучить еще и Серову, то возражать ты не будешь? – продолжал напирать Ершов.

– Как проучить?

– А вот так же, как Михайлову: раскрутить и бросить. Чтобы плакала потом кровавыми слезами. Это же будет справедливо, Кир! – Он положил руку Мартову на плечо. – Почему должен страдать только ты? Потому что она решила, что так можно? А хочешь, мы ее сердце принесем не Аксенову, а тебе? Прибежит, будет плакать, просить прощения и искать защиты.

– Переосмыслит свое поведение и поймет, что ты золото, – хохотнул Степа. – Но ты все равно ее пошлешь, потому что это социальный проект справедливого возмездия.

– Ну вас к черту! – Мартов разозлился. – Чушь какую-то несете. Невозможно слушать. Сами следите за шашлыком.

Камера проводила его спину до дома.

– Да ведьмы они и динамщицы, – рассмеялся Матвей, снимая создавшееся напряжение. – Обеих на костер! Но Михайлову я беру на себя.

– Возможно, мне проще, – осторожно предложил Степа, – мы же дружим, и при определенном раскладе есть вероятность, что она в меня влюбится.

– И не надейся, раз уже не влюбилась, то вряд ли это случится в течение двух месяцев.

– Но в тебя она тоже не влюбится так, как надо. Она знает, что от тебя ожидать, и никаких надежд не питает, а если нет надежды, то и разочарования потом не случится. А разочарование и обида – наша цель.

– И что ты предлагаешь?

– Это же проект? Проект. А проекты делают парами. Задача ведь не просто понаблюдать, как ты будешь Михайлову совращать, от этого никакого результата, кроме твоего личного удовольствия, мы не получим. Тут важны идея и принцип.

– Я не понял, – Матвей поморщился. – Разводить Михайлову вместе? И как ты это видишь? На любовь втроем я не подпишусь, даже ради справедливости и Ивана Сергеевича.

– Нет, просто не нужно делать упор на физиологию. Я Ксюшу хорошо знаю, и, если будешь слушаться меня, все получится.

– Ну, предположим, я соглашусь, – сказал Матвей и перевернул шашлык, – и все получится. Как мы поймем, что можно сворачивать балаган?

– Пусть ползает на коленях, – подсказал Ершов, – и рыдает горючими слезами.

– Только нужно подтверждение, – оживился Тим, – запись, которую мы сможем торжественно вручить Ивану Сергеевичу.

– Согласен, – поддержал Степа. – Мы приложим ее к этому видосу. Можно будет даже смонтировать кино. А Серовой пусть Тим займется, хотя бы развлечемся.

– А если он в нее влюбится и передумает? – Ершов покачал головой. – Если бы Кир регулярно его не отгонял, он бы давно без всякого проекта с ней замутил. Так что Тим ни фига ненадежен.

– Хочешь предложить свою кандидатуру? – ухмыльнулся Рощин.

– Именно.

– Вот только не нужно, – вмешался Степа. – И это не спор о том, кто кого уложит в койку. Это план возмездия. Никаких личных или корыстных интересов!

– Разумеется! – Кеша расплылся в улыбке. – Никакой корысти, но ты и сам был бы не прочь оказаться на месте Матвея.

С этим Степа спорить не стал.

– Тогда давай так, как пойдет, – сказал Ершов. – Кого выберет, того выберет. Это не важно. Главное – результат. Мы должны действовать хладнокровно, без эмоций и чувств. Ясно?

– Ну зашибись! – обрадовался Матвей. – Вы с Тимом берете на себя Серову, мы – Михайлову. Прикольно! А кто вдруг передумает, попытается самоудалиться или сдаст нас, будет распят!

Оболенцев протянул раскрытую ладонь в знак скрепления уговора.

Но руку успел положить только Рощин, за кадром послышался голос Мартова:

– Иван Сергеевич зовет в дом. Снимайте мясо.

Запись остановилась.

То, что я увидела, было немыслимо! Потрясение от видео заставило позабыть и о том, где я нахожусь, и как здесь оказалась, и даже что Аксенов ударил меня, пока он сам не заговорил.

– Ну? Что скажешь?

– Можно мне идти? – спросила я, не узнавая свой голос.

Волосы рассыпались и закрывали Ивана Сергеевича от меня, но я и не хотела его видеть.

– Так что же ты по этому поводу думаешь, Алиса? – Учитель присел на край стола и, судя по звуку, снова отпил из бутылки. – Вроде бы простой вопрос, не математический. Или ты думать в принципе не способна?

– Я думаю, что ваша жена очень правильно сделала, что бросила вас.

– Что? Что ты сказала? – Наклонившись, он попытался убрать волосы от моего лица, но я дернулась, и кресло само откатилось назад. – Бесстыжая ты, как я и думал, наглая, бессовестная и испорченная. Позор, когда про тебя такое говорят! А тебе хоть бы что, как с гуся вода. Только огрызаешься.

– Вам-то какое дело, что говорят про меня? Вас это не касается! Я никому ничего плохого не делала и даже не планировала, в отличие от ваших блестящих мальчиков. Да и они опустились до подобной низости только благодаря вам. Это вы их так настроили, вы обиженный и жалкий сексист с замашками фашиста! – Я вскочила, во мне все кипело. – Если не выпустите меня сейчас же, я… я…

– Знаешь, а я считаю, что желание ребят меня поддержать само по себе очень трогательно и заслуживает уважения. Надо же! Социальный проект. Согласись, весьма неординарная задумка! – Улыбка математика вышла пьяной и умиленно размазанной. – Прекрасная идея. Зло нужно пресекать на корню, не давая ему разрастись до разрушительных масштабов. А ты и твоя подруга – это зло, о чем ярко свидетельствуют события последних дней. Вот только Михайлова получила свой урок и, возможно, призадумается, а ты – как смертельный вирус, прививки от которого бессильны.

Я сделала глубокий вдох. Спорить и уж тем более отстаивать свою правоту перед психически нездоровым и нетрезвым человеком явно не стоило.

– Хорошо, спасибо, что объяснили! – Я решила сменить тактику. – Теперь мне все понятно. Я обязательно обдумаю ваши слова и свое поведение.

– Ерничаешь? – Его губы гневно скривились, и он двинулся на меня.

Однако вместо того чтобы броситься наутек, я упала обратно в кресло и с показным интересом придвинулась к столу.

– Вы сказали, что есть еще какие-то видео.

Убежать в том положении, в котором я находилась, я точно не успела бы, а так я выиграю немного времени, чтобы придумать какой-нибудь план. Или хотя бы выжду, пока Аксенов напьется и вырубится сам.

– Да, точно, – спохватился Аксенов, – без этого картина получается неполной.

Пока он переключал видеозапись, я быстро оглядела комнату. Что-то же должно быть! Какой-то способ выбраться, ведь если я ничего не придумаю, он убьет меня.

Очередная параноидальная мысль в этот раз сомнений не вызвала. Я знала, что учитель будет бить меня, насиловать, а потом задушит. Отвезет к себе на дачу в Кратово и там расфасует по черным мешкам.

Второе видео было сделано в ломбарде у Ершова. Камера находилась где-то на стеллажной полке, среди кучи непонятных вещиц.

В одном из кожаных кресел с раскрытым ноутбуком на коленях сидел Рощин, рядом с ним, скрестив руки на груди, в требовательной позе стоял Ершов.

– Уходи по-хорошему! Я не хочу с тобой ссориться.

Тим поднял голову:

– Ты подставляешь всех.

– Мне пофиг.

– Но она и тебя кинет.

– Сам разберусь.

– Это подло.

– Она выбрала меня, а ты просто завидуешь! – Ершов забрал у Тима ноут, закрыл и положил на стол.

– Я тебя очень прошу, – Рощин смотрел на него снизу вверх не отрываясь. – Ты прав, пусть я и завидую и даже зол из-за того, что ты влез, но нужно сделать, как решили. Осталось-то всего ничего.

– Все, давай! Никаких драматических финалов не будет.

– Ты говорил, что я ненадежный, а в итоге прокололся сам.

– Думай как хочешь.

– Хорошо, уговорил. Пусть это будет не сегодня. До выпускного еще есть время.

– Нет, я больше в это не играю.

– Ты дебил? – Тим разозлился. – Какая еще игра? У нас общая договоренность. Проект. И ты его сам поддержал, еще и подначивал всех.

– Не больше, чем Оболенцев и Росс.

– Но разве не ты настаивал, что все должно быть максимально жестко?

– Слушай, Тим, – Кеша опустился в кресло напротив, – ты шахматист. Вы фигуры передвигаете по четко заданным правилам. А мне лучше даются карты, в них блеф не считается нарушением, потому что главная цель – это победа.

– Ах вот как? Ты сразу преследовал исключительно личные интересы, как и Степа?

– Все преследовали личные интересы.

– Неправда! До всего этого она мне и не сдалась.

– Кого ты обманываешь?

– Мы поклялись соблюдать правила.

– Ага, а еще мы поклялись Мартову, что никакой постели не будет. И ты сам убедил меня нарушить эту договоренность.

– Да, но потому, что по-другому мы не смогли бы получить результат.

– Ну и вот тебе результат. Просто не такой, как ты ожидал.

– Мне на нее плевать. Говорю же!

– Если бы плевать, ты бы сейчас так не дергался.

– Я лишь хочу, чтобы мы довели все до конца!

– А я не хочу.

– Тогда я сделаю это сам.

– И каким же образом?

– Расскажу ей все: и о проекте, и о Гудвине, и о распределении ролей, и о тебе! Поверь, результат будет тот же, не столь эффектный, как у Матвея, но не менее болезненный точно. Если ей, конечно, не плевать на тебя. Чего я, кстати, не исключаю.

– После твоей выходки в лифте она тебя боится и ничему не поверит.

– Поверит, когда я покажу ей запись Росса.

– Ты совсем идиот? – Ершов разозлился.

– Это единственная возможность завершить проект. Думаешь, Матвею было легко? Но он же это сделал.

– Я не Матвей! А если покажешь запись, я тебя убью.

Откуда-то издалека раздались глухие удары.

– Это она. – Ершов вскочил.

– Где мне спрятаться? – весело поинтересовался Тим.

– Нигде. Я ее сюда не пущу.

Кеша вышел. Послышался звук отпираемой двери и голоса, а Рощин достав телефон, набрал номер.

– Короче, он уперся. Приходите сюда сами. Только быстрее. Нужно что-то решать.

Запись еще продолжалась, но я уже не смотрела. Иван Сергеевич странным образом притих и исчез из моего поля зрения. Я не оборачивалась, но чувствовала, что он где-то у меня за спиной. На краю стола осталась опустошенная до половины бутылка коньяка. Сделав вид, будто вглядываюсь в происходящее на экране, я пихнула коньяк локтем. Возможно, Иван Сергеевич и заметил, что я сделала это нарочно, но, когда бутылка упала и ее содержимое стало вытекать на светлый ламинат, бросился ее поднимать.

Тогда-то я, схватив ноутбук, хорошенько размахнулась и огрела им учителя по затылку. Звук получился звонкий, математик потерял равновесие и завалился на бок, однако полностью не отключился и попытался схватить меня за ногу.

Я летела до входной двери, не помня себя от ужаса. Главное – отпереть дверь. К счастью, замок оказался простой, и, выскочив на лестничную площадку, я, рискуя переломать ноги, понеслась вниз со скоростью света. Летний солнечный день встретил меня прежним жизнерадостным спокойствием.

«Да ладно?», «Серьезно?», «Какой ужас!», «Ну все-все, не плачь», «Поверить не могу!», «Как же это возможно?», «Алисонька, родная, уже все позади», «Просто жесть!» – Ксюша слушала меня, ахая, причитая и утешая одновременно.

Мы сидели на краю высокой бетонной клумбы возле «Сто пятьсот», и подруга, обхватив меня за плечи, то целовала, то вытирала слезы, то гладила по голове. Мой рассказ, скомканный и сумбурный, прерывался приступами рыданий и гневного негодования.

– Идем в полицию! – решительно сказала Ксюша, когда я закончила. – Или лучше позвонить сто двенадцать. Так даже быстрее будет, а то вдруг он сбежит.

– Не сбежит! – Я высморкалась в бумажный платок. – Да и что полиция сделает? У меня ни единой царапины. Как я докажу, что он собирался меня убить? Скажу, что мне так показалось?

– Все равно! Это нападение! Он тебя ударил.

– Если бы это случилось в школе, то да, а я сама к нему пришла.

– Но он украл твой телефон и заманил к себе!

– Лужников и остальные подтвердят, что он его просто подобрал. Ну, Ксюш, ты же понимаешь, что ему даже хулиганство не предъявят.

– Хорошо. Ты права, нужно сказать родителям.

– А вдруг он покажет те видео?

– И что?

– Ты не понимаешь, они нас так там обсуждают, как будто мы последние шлюхи. Это выглядит ужасно, поверь. Я уверена, что у него и видео Матвея есть с тобой. Думаешь, для чего Оболенцев его записывал?

– Вот твари! Уроды! Это так подло и мерзко.

– Самое ужасное, что они считают себя правыми. А мы – подлые и мерзкие.

– Я не знаю, чего во мне больше – злости, обиды или тупой попытки оправдать Матвея дурным влиянием Аксенова. У тебя тоже есть такое?

Я не стала вдаваться в подробности, как Ершов отказался «бросать» меня, чтобы лишний раз не задеть ее самолюбие, но на самом деле пока еще совершенно не понимала, что чувствую, кроме возмущения и страха. На первом видео Ершов вел себя отвратительно и говорил гадости, как и другие, а то, что он послал Тима и остальных, было исключительно проявлением эгоизма и чувства собственного превосходства, так крепко сидящее в каждом из них и на котором так хорошо играл Иван Сергеевич.

– Сейчас я готова пристрелить каждого из них. Без суда и следствия.

– И я! – согласилась Ксюша. – Но ничего, мы им отомстим. Я придумаю такой социальный проект, что они всю оставшуюся жизнь у нас прощения просить будут.

– Девчонки, вы куда пропали? – Из кафе вышла сияющая Носова. Она была уверена, что написала математику на сто баллов. – Пойдемте к нам. Потом поболтаете.

Она подошла к нам с радостной улыбкой, а заметив мое заплаканное лицо, тут же обеспокоенно закудахтала:

– Ой, Алиса, что случилось? Тебя кто-то обидел? Или ты это из-за экзамена?

– Обидел, – ответила за меня Ксюша, – твой замечательный и расчудесный Аксенов и его сектантская банда.

– Какая еще банда? – Носова захлопала ресницами. – Что сделал Иван Сергеевич?

Я пихнула локтем Ксюшу в бок.

– А может, ты с ними заодно? – прищурилась подруга, с подозрением глядя на Жанну.

– В чем заодно? Я вас не понимаю.

– Ладно, не важно, – отмахнулась я. – Ты иди, мы сейчас договорим и придем.

– Нет, стой! – Ксюша поймала Носову за подол юбки. – Скажи, ты по-прежнему считаешь, что некоторые понимают только ответное противодействие?

– Конечно.

– И ты все так же хочешь наказать того, кто побил Рому?

– Вы выяснили, кто это сделал? – Ее глаза загорелись.

– Так! – Ксюша встала и усадила ее на свое место рядом со мной. – У меня есть план. Я его еще не до конца продумала, но сейчас вместе решим. Ты хотела знать, что случилось? Тогда слушай!

Как и у любого человека, у меня есть недостатки. Я несерьезная, безответственная и немного избалованная. Мне не нравятся сложности и трудные задачки, я ненавижу соревноваться, бороться и кому-то что-то доказывать. Я, как бы сказал Иван Сергеевич, не сильнейшая, а значит, и место под солнцем для меня, вероятно, не предусмотрено. Я не лучшая, не совершенная и не блестящая, я недостаточно умная, чтобы сдавать профильную математику, и хожу с распущенными волосами, хотя это ужасно неудобно.

Я много чего не умею, страдаю повышенной тревожностью и принимаю ее за сверхъестественные способности. Я смеюсь над глупыми шутками и больше всего нравлюсь себе в красном платье. Я пьянею от одного глотка шампанского и, влюбившись, могу отправиться посреди ночи в соседний район.

Но зато я умею дружить. И любить. И ни за что не пошла бы на подлость из корыстных целей или ради самоутверждения. Я никому не желала зла и боли, как бы тошно ни было на душе. Да, так было раньше, потому что после всего, что произошло и вскрылось, мое понимание добра и зла перевернулось.

Тим был прав. То, что я увидела, потрясло меня намного сильнее, чем если бы Ершов разыграл сцену, подобную той, которую записал Матвей, унижая Ксюшу.

Вот только почему Рощин не показал мне эту запись сам? Или не прислал анонимно, как у них это принято, а отнес математику? Каким образом Мартов мог сделаться Гудвином, если не участвовал в их общей договоренности? И о каких ролях говорил Тим?

Вопросов оставалось много, слезы закончились, и жалость к себе на этот раз не помогла. Ксюша предлагала переночевать у меня, но я не захотела. Всю ночь, лежа под открытым окном, я прокручивала то сцены из ролика, то нападение Ивана Сергеевича, то горячие встречи с Ершовым, то слезы Мартова в детском домике, то ярость Тима в лифте. Кирилл снова написал, что «нужно поговорить», но, даже если он надумал в чем-то признаться, теперь это уже не имело значения.

Может, я и в самом деле такая, как они обо мне говорили и думали? Может, я действительно заслужила унижение, оскорбление, публичную порку и сожжение на костре? Может, я и правда была холодной, бесчувственной, развратной стервой, которую, кроме собственных развлечений и выгоды, ничего не интересовало? Но это же не так! Просто я не собиралась никого любить так, как этого хотели они, как ждали Мартов или Кеша, набивая себе татуировку. Я не знала, как нужно «правильно» любить и что нужно испытывать. В кино и книгах описывали большое и умопомрачительное чувство, ради которого можно отправиться хоть на край света, но ничего подобного со мной не происходило.

Тим просил запомнить его слова, сказанные в лифте, и я их запомнила: «Я стал относиться к тебе, как к человеку». А раньше я не была для него человеком, как и для остальных.

В половине пятого утра я написала Ксюше сообщение, что передумала и готова присоединиться к ним с Носовой. Жанна согласилась поддержать ее во всем, кроме того, что касалось Ивана Сергеевича. Она не сказала прямо, что не верит мне, но для Носовой Аксенов был по-прежнему «однолюб и честный человек», поэтому рассказ о том, как он удерживал меня в своей квартире, она списала на потрясение, которое я испытала, увидев запись с разговором парней, и даже попыталась внушить, что я все не так поняла. Во избежание нашего с ней конфликта Ксюша предложила разобраться с математиком позже.

Как только я услышала, что она хочет сделать, то сразу отказалась. Может, Носова и одобряла подобные методы возмездия, я считала неправильным решать проблемы силой. Однако, пока лежала, размышляя о том, что случилось, и о своей роли в произошедшем, пока слушала «Захлебнуться весной», пока выбраковывала взгляды, слова, признания, пока собирала себя по осколкам, пытаясь склеить, внезапно поняла, что, как было, уже не получится.

Я разблокировала переписку с Гудвином и до отупения перечитывала его пафосные послания, в которых он клялся мне в любви, отпускал шутки и полунамеки.

«Только с твоим появлением в моей жизни я смог ощутить, что мое сердце умеет любить», «Я лишь хочу, чтобы ты знала, что на свете есть человек, для которого все эти годы ты была причиной просыпаться по утрам, наполняя мою беспросветную жизнь смыслом», «Я сгенерировал для тебя кусочек своего плеча. На остальное потребуется гораздо больше времени», «Цель моей последующей жизни – забыть тебя», «Все равно это тупик, Алиса, из которого выход только один – чье-то разбитое сердце», «Индейцы, например, хранили скальпы поверженных врагов, чтобы показывать всем и хвастаться, насколько они сильны», «Я всегда боялся твоего равнодушия и высокомерия. Боялся, что найду им подтверждение и ты окажешься именно такой, как о тебе говорят».

Кто из них и что из этого писал? За всеми ли словами скрывалась фальшь? О целях в жизни спрашивал Тим, про котенка рассказывал Мартов, а чат-ботом был Ершов. В том, что он тоже в этом участвовал, я теперь не сомневалась. Где правда, а где ложь? Будь то переписка или реальность. Не мог же Ершов сделать тату только для того, чтобы обыграть Тима. А может, и мог, потому что они ненормальные.

Больше я не плакала от жалости к себе. Я задыхалась от того, что мне предстояло потерять.

«Самое ужасное, что я все равно люблю его. Хоть он и унизил меня так сильно, что это невозможно простить. Но я прощаю. И если позовет обратно, сделаю вид, что ничего не произошло», – сказала Ксюша, и тогда я не могла понять ее, но теперь понимала. Однако именно из-за меня Ксюша нашла в себе силы отказаться от предложения Матвея встретиться, оборвала все, перетерпела и преодолела. Не успокоилась и не отпустила, но была на пути к выздоровлению, и я никак не могла поступить иначе. Не имела права.

Я помогла ей и буду помогать и впредь, а она поможет мне, и вместе мы обязательно справимся, сколько бы у нас ни было врагов и чего бы они против нас ни задумали. Так было и так будет, потому что вместе мы сильнее, умнее и прекраснее всех на свете!

Большие спортивные сумки получились объемными, пришлось навалить сверху учебники, чтобы, если охранник прицепится, сказать, что принесли их сдавать.

Жанна назначила всем на одиннадцать, чтобы они точно пришли. К счастью, в ближайшую неделю в нашей школе больше никаких экзаменов не ожидалось, и, пока мы поднимались по лестнице и шли до класса, встретили только историчку и директорскую секретаршу, нагруженную папками. Историчка на ходу писала что-то в телефоне, а секретарша сухо кивнула нам и покрепче вцепилась в перила, чтобы не навернуться на высоченных каблуках. Я вспомнила блондинку с собакой и болтовню Ершова про интуитивную динамику. Он же врал все. Все – от начала до конца! Жалости к нему я испытывать не должна. Пусть получает то, что заслужил!

Неизвестно, о чем думала Ксюша, но выражение ее лица было таким, как если бы она знала, что идет на верную гибель, и полна решимости принять ее достойно. Не считая Носовой, в классе было пять человек, в воздухе витало напряжение.

Матвей со Степой и Тимом сидели за первой и второй партами возле окна. Мартов с загипсованной рукой в том же ряду, но ближе к концу, а Ершов занял третью парту первого ряда. Носова стояла впереди и втирала им выдуманную еще вчера чушь про организацию выпускного, Жанна нужна для того, чтобы собрать всех здесь и продержать пару минут до нашего прихода.

Как только мы вошли, Жанна резко замолчала и повернулась в нашу сторону, парни тоже.

– Оба-на, – подал голос Матвей, – вот это явление! У нас сегодня мальчишник, что ли?

– У вас сегодня день расплаты, – отрезала Ксюша, расстегивая молнию на сумке.

На парту один за другим полетели учебники.

– Оплаты? – сострил Росс.

– Можно сказать и так, – когда ее сумка заметно полегчала, она кивнула Носовой. – Закрывай.

Жанна послушно достала ключ и заперла дверь.

– Вы чего это? – Тим поднялся с места.

– Я удивляюсь, – Ксюша манерно, словно на подиуме, двинулась к доске. – Вы все вроде бы такие умные, а элементарных вещей так и не уяснили. Любое действие рождает противодействие. Это какой закон Ньютона? Третий?

– Браво! – Матвей захлопал в ладоши. – Блестяще! Потрясающая эрудиция, Михайлова!

Он с интересом наблюдал за ней.

Плюхнув сумку на стол, Ксюша по-учительски обвела их взглядом.

– Рощин, сядь. Тема сегодняшнего урока: «Социальное проектирование». Уверена, вы запомните его надолго.

Затем она подошла к доске, взяла в руки мел и написала: «Профилактика измен».

– Тебе идет быть учительницей! – выкрикнул Степа.

Жанна заняла первую парту и положила перед собой телефон. Ей предстояло снимать видео. Но не сразу. Я же осталась возле входа, пристроив свою сумку на полу между ног. Мне тоже стоило избавиться от учебников, но я медлила. Ершов в отличие от остальных смотрел только на меня и улыбался неуютной улыбкой.

Со вчерашнего дня я не ответила ни на одно его сообщение, в которых он пытался скормить мне очередное вранье про то, как сдавал экзамен.

Мартов же сидел, склонив голову и не поднимая глаз, словно догадываясь, что сейчас произойдет. Впрочем, когда Ксюша заговорила о соцпроекте, причина, по которой мы собрались, стала понятна всем.

– Тимофей, ты не мог бы сесть рядом с Иннокентием? – сказала Ксюша.

Рощин бросил взгляд на Ершова.

– Зачем?

– Скоро узнаешь.

– Он сам со мной не захочет сидеть.

– А мы его желания спрашивать не будем. Ты просто садись.

Кеша медленно повернулся к доске.

– Подойдет – я сваливаю.

– Ох! – Ксюша театрально закатила глаза. – Давайте вы не будете козлиться раньше времени. Кирилл, сядь, пожалуйста, с Ершовым.

Я думала, Мартов тоже откажется, но он с безразличным послушанием поднялся и переместился за третью парту. Против его соседства Кеша возражать не стал.

Матвей что-то тихо сказал Тиму, и тот опустился на стул через проход от Степы.

– Вот и отлично, – широко улыбаясь, Ксюша потерла руки. – Если вы и дальше будете такими послушными, то все пройдет быстро, безболезненно, и, возможно, кому-то даже понравится.

– Выкладывай, не томи уже! – Матвей хохотнул. – Очень любопытно, что вы там задумали.

Они со Степой явно забавлялись.

– Задумали? – Ксюша состроила глупую рожицу. – Ой, ну что ты, Матвей, какое думать? Мы же тупые и примитивные. Мы не умеем. Это у вас мегасложные схемы и многоуровневые замыслы, а у нас все незатейливо и плоско. Эй, Алиса, может, ты хочешь сказать вступительное слово?

– Я хочу! – Носова вскочила. – Знаете, ребята, я проучилась с вами три года и все это время считала, что вы самые замечательные, умные, добрые и честные. Мои прежние одноклассники были подлыми, гадкими и на редкость мерзкими типами, поэтому когда я попала в ваш класс, то обрадовалась невероятно. Адекватность, мозг, целеустремленность – все было при вас. И я всегда искренне полагала, что вы цвет нашего поколения. Те, кто наконец сможет сделать этот мир светлее и лучше.

Ноздри Жанны раздувались, грудь вздымалась, губы побелели, праведное негодование переполняло ее.

– Однако то, что вы сделали, ваше отвратительное и безнравственное поведение, особенно, Оболенцев, твой поступок, полностью сводит на нет любые ваши достоинства. Вы низкие, жалкие, гнилые, страшные люди! И если вы останетесь безнаказанными, если все это вам сойдет с рук, человечество получит еще одну порцию грязи.

– Ах-ах-ах, – делано рассмеялся Ершов, – какая патетика! Ты, Носова, не в то время родилась. Тебя нужно на революционные баррикады – свергать царизм. Тогда люди верили в светлое будущее, а сейчас уже все знают, к чему это приводит.

Матвей поднял руку, как на уроке.

– А почему особенно я?

Быстрым шагом Жанна дошла до его парты и, опершись о нее руками, угрожающе нависла.

– Я знаю, что это ты побил Рому, когда он узнал, что ты затеял против его сестры. Но разве так можно, Матвей? Это выходит за все рамки допустимого. А если бы он умер? Если бы остался калекой?! Как ты вообще мог поднять на него руку? Он же ваш друг!

Парни с удивлением посмотрели на Оболенцева. Похоже, никто из них этого не знал, даже Степа.

Лицо Матвея сделалось жестким. Такого поворота он не ожидал.

– Ты че, бредишь?

– Не волнуйся, мне твое признание не нужно. Просто хочу, чтобы ты понимал, почему я сейчас поддерживаю девочек.

– Это тебе он наболтал?

– Кто? Рома? – Жанна выпрямилась. – Нет. Рома продолжает покрывать тебя, полагая, что поступает благородно. Я же считаю, что любое зло должно быть наказано.

В памяти всплыло перекошенное лицо Ивана Сергеевича.

«Зло нужно пресекать на корню, не давая ему разрастись до разрушительных масштабов».

Он считал злом нас, а для нас злом были они.

Присев на корточки, я расстегнула свою сумку и, разворошив в ней учебники, вытащила маркер.

– Ладно, давайте уже начинать!

Появление ружья произвело потрясающий эффект. Надменные лица парней вытянулись, зрачки расширились. Казалось, они даже дышать перестали. Очень жаль, что Жанна еще не снимала. Я пересматривала бы этот момент снова и снова.

Один только Мартов слегка тормозил, он отреагировал лишь на резко наступившую тишину. Повернулся ко мне и замер, как и остальные. Первым отвис Ершов.

– Будем играть в пейнтбол?

– Молодец, Ершов, ставлю пять! – Ксюша достала свой маркер. – Только мы играем с оружием, а вы без.

– Серьезно? – Тим обеспокоенно встал.

– Конечно, – отозвалась она, – поэтому на твоем месте я лучше села бы. Так ты представляешь собой слишком простую мишень.

– Да вы даже стрелять не умеете! – выкрикнул Степа.

– В том-то и дело, – подтвердила я, – поэтому есть вероятность, что, стреляя в одного, можно попасть и в остальных.

– Да ну, прекратите! – Матвей тоже поднялся. – Глум какой-то. Вы думаете, мы от вас под партами прятаться будем?

– Думать, Оболенцев, мы тоже не умеем, – явно наслаждаясь своей ролью, Ксюша направила на него ствол. – Ни думать, ни стрелять, как обезьяна с автоматом.

– Обезьяна с гранатой, – поправил Тим.

– Да пофиг, – Она показала ему средний палец.

– Не понимаю, чего вы напряглись! – Ершов покачался на стуле. – Это же не гладкоствол. Никто в пентбол не играл, что ли? Давай, Михайлова, жги! Я жду правила игры. Или у обезьян не бывает правил?

– Ты, Иннокентий, видимо, разучился выстраивать логические связи, – вторя Ксюшиной издевательской манере называть его полным именем, сказала я. – Напомнить тебе тему урока?

– Не стоит! – Он так разулыбался, глядя на меня, что мне захотелось немедленно стереть эту улыбочку, выпустив в него пару шариков. – Давайте уже что-нибудь делать без этой долбаной драматургии.

– Без драматургии не получится, – подхватила Ксюша. – Драматургия – это соль всего проекта. Как там, Алис? Валяться в ногах и плакать кровавыми слезами? Я правильно понимаю драматургию?

– Главное, чтобы было больно, – припомнила я.

– Ну тогда начинайте уже, – Ершов развел руки в стороны. – Я на вашем месте организовал бы массовый расстрел. Нужно выстроить нас в шеренгу и выпустить очередью всю обойму. Надеюсь, краска красная?

– Разумеется, как ты любишь.

– В обойме двести шариков, – проинформировала Носова.

– У меня зеленая, а у Жанны желтая, – весело сказала Ксюша, – чтобы нам потом проще было определить, кто и сколько раз попал в цель.

– Да пошли вы, – сшибая попадающиеся на пути стулья, Матвей направился к выходу. Степа кинулся за ним, и, чтобы не мешать им ломиться, я переместилась в конец класса.

– Хотите, чтобы я ее вышиб на хрен? – заорал Оболенцев, тщетно ткнувшись плечом в запертую дверь.

– Я хочу, чтобы вы вернулись на место, – ответила Ксюша, – но если вам удобнее стоя, можете оставаться там.

– Жанна, отдай ключ, – Степа бросился к Носовой. – Тим, лови ее!

Рощин тут же подхватился, однако Жанна была проворнее и в два шага оказалась возле учительского стола, где под стулом лежала ее сумка с маркером.

Ксюша предупредительно навела ружье на Тима.

– Мне, конечно, не терпится пострелять, но если попаду в лицо, то и видос получится не таким красивым, как может быть.

– Какой видос? – заинтересовался Ершов.

– Тот, ради которого вы, собственно, здесь. Короче, задание простое. Сейчас вы будете целоваться. Друг с другом. По-настоящему. Взасос. Не меньше пятнадцати секунд. Если выйдет быстрее, придется перезаписывать. Ничего сложного. Я уверена, вы справитесь.

– Чего-о-о? – после некоторой паузы, вызванной всеобщим потрясением, недоверчиво протянул оказавшийся к ней ближе всех Тим. – Ты вообще в своем уме?

– В своем, но не забывай, что он у меня крохотный и работает только в одном направлении.

– За что боролись, на то и напоролись, – глубокомысленно изрекла Носова.

– Ха-ха-ха, – громко закатился Ершов. – Вот вы извращенки. Это же надо такое придумать. Спорим, Алискина идея!

Обернувшись, он подмигнул мне.

– Угадал, – подтвердила я, – тупой расстрел – это жестокость. А я, в отличие от некоторых, никому не хочу причинять боль.

– На самом деле, – перебила меня Ксюша, – цель этого проекта немного другая.

Она махнула рукой в сторону доски.

– Профилактика измен, вы же помните. После того как мы запишем это видео, шансы вашей измены друг другу существенно снизятся. Ах да, я забыла, что нужно исполнить на камеру каминг-аут. Текст может быть любым, но обычного «Мама, прости, я гей», вполне достаточно.

– Нет, – жестко сказал Матвей, – этого не будет.

– Будет-будет, – заверила его Ксюша. – У тебя даже два раза, потому что Тим, увы, остался без пары.

Оболенцев бросился на меня без предупреждения. Вот он разговаривает, глядя на Ксюшу, и в следующую же секунду оказывается почти передо мной. Это произошло так быстро, что я была вынуждена нажать на курок раньше, чем успела полностью поднять ружье и прицелиться.

Раздался щелчок выстрела, и Матвей, дико заорав, схватился за пах. Все, кроме Мартова, вскочили. Мне захотелось отшвырнуть маркер и броситься из класса. Однако бежать было некуда, поэтому я лишь отступила, выставив перед собой ствол. Но приблизиться ко мне больше никто не осмелился. Парни столпились возле валяющегося Оболенцева. Он глухо подвывал, а Ксюша заливалась смехом.

– Ой, Алиска, ну ты даешь, я же сама собиралась это сделать.

Я пожала плечами. Брызги красной краски попали мне на коленки и забрызгали пол.

Тим попробовал приподнять Матвея, но тот, прошипев: «Отвали!» – так и остался лежать.

– Давай поговорим, – Кеша, гипнотизируя, медленно двинулся на меня. – Я понимаю, то, что вы увидели, выглядит обидно. Однако все не совсем так. Мы действительно несли чушь, но затеяли это лишь потому, что вы нам очень нравитесь. Что касается меня, то я правда тебя люблю, Алис. Давно и очень сильно. Я… я не обманул тебя ни в чем.

– Ага, если не считать интуитивную динамику, камень «Здесь и сейчас», того, что ты сдавал математику, и многого другого, включая скрытую камеру у тебя в ломбарде.

Он замер.

– Откуда ты знаешь про камеру?

– Про Гудвина я тоже знаю. Почему ты не сознался сразу?

– Когда сознался Тим, ты на него разозлилась и могла кинуть меня, как и его, а я этого не хотел. Мы думали, что Гудвин тебе нравится, а оказалось наоборот.

– Вы думаете, что вы умные, но это не так. То, что вы умеете складывать цифры и решать задачки, всего лишь способность, небольшой скилл, нечто вроде «интуитивной динамики» и к уму не имеет никакого отношения. Зачем вам понадобилось создавать этот тройной фейк?

– Ты вся дрожишь. Тебе холодно? Иди ко мне, – Ершов протянул мне руку. – Давай уйдем отсюда, и я тебе все-все расскажу, а если тебе что-то покажется неправдой, расстреляешь меня лично. Обещаю, сопротивляться не буду.

Я выставила перед собой ружье, и он уперся в него животом.

– Пусть они сами здесь разбираются. А то, что наше, касается только нас. Михайлова не понимает, что у нас совсем не то, что у нее с Матвеем, и Тим не понимает – никому этого не понять.

– Если ты не отойдешь, я выстрелю.

Но Ершов положил большой палец мне на губы и наклонился к уху.

– Если ты выстрелишь, мне будет больно, но не всю жизнь.

Я находилась в шаге от того, чтобы подвести Ксюшу и опустить ружье, однако она сама пришла мне на помощь. Один за другим послышались уже знакомые щелчки выстрелов, и Ершов, вскрикнув, отшатнулся. Повернулся ко мне спиной, и я увидела на его лопатках и пояснице три ярко-зеленые кляксы.

Когда он только подходил, Ксюша стояла перед первыми партами, теперь же переместилась в середину прохода и весело помахивала маркером.

– Прости, Алис, что помешала тебе разобраться самой, но уж больно соблазнительная была мишень! – Ксюша подмигнула Ершову так, как это делал обычно он сам. – Что, Иннокентий, приятно?

– Было бы приятнее, если бы это сделала Серова, – сдавленно проговорил он.

Лица его я видеть не могла, но отчего-то не сомневалась, что он умудрился натянуть улыбку. Степа с Тимом помогли Матвею, усадив на стул, и Ксюша тут же переключилась на них. Просто взяла и без предупреждения выпустила порцию шариков сначала в бок Степе, а затем в плечо Тиму. Оба завопили и задергались, как эпилептики. Похоже, ей понравилось стрелять.

Рощин схватил стул и кинул в Ксюшину сторону. Далеко стул не пролетел, но грохот от его падения заглушил яростные крики Тима.

– Сука! Стерва! Мы же тебя сейчас поймаем, и лично я буду бить до крови.

– Тронешь хоть пальцем – сядешь.

Это прозвучало достаточно жестко, чтобы кто-то усомнился в решительности Ксюшиных намерений.

Трясущимися руками Степа вытащил телефон, быстро набрал номер и поднес к уху.

– Служба спасения? Помогите, нас захватили террористы. Школа…

Оболенцев нашел в себе силы привстать и выхватить у него мобильник.

– Сами разберемся.

– Правильно, – одобрила Ксюша, – а то ведь нашим родителям придется писать заявление, что это вы избили Рому и бросили умирать.

– Неправда, – вспыхнул Матвей, – никто его не бросал. Я вызвал «Скорую» и дождался ее. Это был несчастный случай.

– А чего ты нам ничего не сказал? – упрекнул его Рощин.

– А зачем?

Тим не нашелся, что ответить.

– Ребята! – заговорила сидевшая все это время на краешке учительского стола Носова и встала. В одной руке она держала маркер, в другой телефон. – Мне кажется, в вашей ситуации нужно не права качать, а хотя бы попросить у девочек прощения. Вы поступили гнусно! Подобное прощать нельзя, иначе в будущем вы продолжите считать, что манипулировать людьми и морально унижать их – это норма.

– Что, Носова, тоже хочешь посмотреть, как мы целуемся? – Ершов демонстративно вернулся на место и плюхнулся рядом с не проронившим за все это время ни слова Мартовым. – Видишь, Кир, как переменчива жизнь. Еще вчера ты собирался меня убить, а сегодня должен целовать. Или, может, я тебя должен? Кстати, это важный вопрос: кто кого? Давай все-таки я тебя? А то ты все злишься и злишься, вон даже руку себе уже сломал, а успокоиться никак не можешь.

Сделав вид, что собирается обнять, Кеша потянулся к Мартову, и тот, едва сдержавшись, чтобы не ударить его, резко встал.

– Если вы сейчас же не откроете дверь, я выйду в окно, – объявил он Жанне.

– Это плохая идея. Третий этаж. Если еще и ноги переломаешь, тогда точно поступать только на следующий год сможешь.

– Это мои проблемы, – Мартов так усиленно старался не смотреть в мою сторону, что по пути к окну налетел на угол парты.

– Кирилл, – окликнула я, – не нужно!

Но остановился он, лишь когда Жанна выстрелила. Нарочно целилась в стену прямо перед ним, и взорвавшийся шарик забрызгал его желтой краской.

– У меня шарики заморожены, – сказала она, – они бьют точнее и намного больнее обычных.

– Это же класс твоего дедушки, – попытался воззвать к ее совести Степа, – вдруг краска не отмоется?

– Все норм, – подбодрила его Жанна, – летом ремонт запланирован.

– А ты, Серова, не боишься, что однажды я снова прокачусь с тобой на лифте и таким добрым, как в прошлый раз, уже не буду? – пригрозил Тим.

– Вот для этого нам и нужна запись, – ответила за меня Ксюша. – Давно бы поцеловались и домой разошлись. Делов-то.

– Зачем ты наврал про Катю? – Я смотрела в серые, казавшиеся раньше теплыми глаза. – Для чего это вранье? Ты же знал, что нравишься мне, почему не пошел по простому пути? Для чего тебе понадобился Гудвин? Для большего глума?

– Из-за условия Мартова.

Я резко развернулась к Кириллу.

– Так ты с самого начала знал про Гудвина?

– Нет, – глухо ответил тот, – я сразу предупредил их, что, если они собираются участвовать в этом проекте, то будут иметь дело со мной. Им пришлось шифроваться и создать фейк. Но потом, узнав о нем, я согласился, что ты должна побывать на моем месте, раз сравниваешь меня со щенком.

– Прикольно! – Я неожиданно развеселилась. – И вы правда думали, что я потеряю голову от ваших натужных признаний и поведусь на тупые вопросы о жизненных целях?

– Ничего не натужных, – оживился Ершов, – нормальные были признания. Довольно искренние. Ионычу понравились бы.

– Дело в тебе и твоем собственном восприятии, – Тим скрестил руки на груди. – Ты оказалась еще более холодная и равнодушная, чем мы о тебе думали.

– Не, – Ершов насмешливо покачал головой, – не холодная. Отвечаю.

– Поэтому ты нас кинул? – усмехнулся Тим.

– Само собой. А на кой вы мне сдались? Вон Мартов даже поцеловать себя не разрешает.

– Набьешь татуху с моим именем у себя на лбу, я подумаю, – огрызнулся Кирилл.

В этот момент я испытала нестерпимое желание разрядить всю обойму в каждого из них, но сдержалась.

– Так что с Катей? Вы думали, я немедленно брошусь тебя утешать?

– А я предупреждал, – Ершов назидательно помахал Тиму пальцем, – паттерн несчастного мальчика всегда проигрывает плохому парню.

– Так вот про какие роли шла речь? Теперь понятно.

В груди снова защемило.

– Если честно, это был экспромт, – охотно признался Ершов, – я уже не мог смотреть на беспомощные потуги Тима, пришлось вмешаться.

Рощин вдруг взбесился.

– Хватит гнать! – стукнул кулаком по парте. – Ты просто не знал, как к ней подступиться, и воспользовался Гудвином, чтобы прощупать почву.

– Слушайте, – влезла Ксюша, – а почему Гудвин? Потому что «великий и ужасный»?

– Потому что великий обманщик, – весело пояснил Ершов, – он представал в разных обличьях и становился таким, каким его хотели видеть.

– Ладно, все, – сказал Матвей. Он уже немного успокоился и ненавистью больше не пылал. – Давайте уже как-то договариваться. Того, что вы требуете, мы делать не будем. Но ваши претензии в целом понятны. Давайте искать альтернативу! Со своей стороны, Ксюш, я могу предложить уничтожить запись и сделать вид, что в тот день ничего не произошло.

– Не поняла! – Ксюша прищурилась. – Че-то у меня ай-кью до нуля свалился. Это ты типа предлагаешь все вернуть, как было до этого дня?

– Ну да, – Матвей улыбнулся широчайшей улыбкой, – я же знаю, ты хочешь.

Едва он успел договорить, зеленый шарик звонко взорвался перед ним на парте, второй попал в локоть, третий пролетел до двери и стек по ней.

– Ты, блин, ублюдок недоделанный, совсем совесть потерял?! – закричала Ксюша, и в голосе послышалось сдерживаемое рыдание. – Быстро делай, что сказали! И про гея не забудь, потому что к девушкам тебя подпускать нельзя.

– Матвей прав! – Степа вскочил с поднятыми руками. – Нужно договориться по-нормальному, по-деловому. Найти компромисс. Вы хотите отомстить – это понятно, но совсем не обязательно действовать деструктивно. Вместо того чтобы стрелять в нас, унижать или пытаться испортить нам жизнь, вы можете потребовать что-то для себя. Что-то, что в дальнейшем пойдет вам на пользу.

– Например? – удивилась Жанна.

– Ну… Собственно, первое, что приходит в голову, – деньги.

– Степа! – Ксюша подошла к его парте почти вплотную. – Деньги в моей жизни еще будут, а возможность увидеть, как вы с Оболенцевым сосетесь, – вряд ли. Хочу записать это видео, чтобы поднимать себе настроение, если вдруг станет грустно. Последний раз предупреждаю, либо вы сейчас делаете, что вам велели, либо я всажу этот шарик прямо тебе в глаз. И он займет его место. Во всяком случае, Жанна так говорит.

– Да, верно, – отозвалась Жанна, – в глаза стрелять нельзя.

– Россу можно. Чтобы впредь неповадно было чужие страницы взламывать. Что ж вы за люди такие? С вами дружишь, вам доверяешь, а потом оказывается, что сплошные крысы кругом.

– Тим, – вспомнила я, – ответь мне еще на один вопрос. Зачем ты отдал записи Аксенову? Если хотел разбить мне сердце, почему не показал напрямую? Я ведь к нему совершенно случайно зашла.

Рощин неопределенно пожал плечами:

– Договорились так.

– С кем договорились?

Тим вопросительно посмотрел на Матвея.

– С ним, – Оболенцев кивнул на Ершова. – Он просил тебе не показывать.

– Выбирая между экзаменом по математике и тобой, я выбрал тебя, – заявил Кеша с показной гордостью, – ты должна это оценить и освободить меня.

– Как так выбрал? – не поняла я.

– Просто сказал, что, если они не станут тебе ничего рассказывать, разрешу им себя наказать.

– Поэтому они заперли тебя в ломбарде?

– Ну типа того.

– Кстати, теперь-то ты понимаешь, как лажанулся? – Тим подался к нему. – Плевать она хотела на твои жертвы. А мы тебе говорили!

– Ну кто знал, что Иван Сергеевич решит все это дело обнародовать? – Ершов посерьезнел. – По крайней мере, я сделал все что мог.

– Ваш драгоценный Иван Сергеевич чуть было меня не убил. И это не метафора! Он меня ударил и не давал выйти из квартиры.

– Эй, – окликнул всех Мартов. Он стоял у окна и, опершись о подоконник, смотрел вниз. – Там полиция. Похоже, Степа все же вызвал службу спасения!

Все бросились к окну. На пешеходной дорожке возле входа действительно стояли две полицейские машины. Из одной выскочили трое с автоматами и быстро вошли в школу, еще двое без оружия остались на улице. Один из них говорил по телефону.

– Вот ты и допрыгалась, Михайлова, – без особой радости сказал Оболенцев. – Что собираешься делать?

– Нам ничего не будет, – с уверенностью сказала Жанна. – Пейнтбольные маркеры разрешены. Это спортивный инвентарь.

– Угу, – буркнул Росс. – Ножи тоже столовые приборы.

– Жанна, открой дверь, и уходите, пока они сюда не поднялись, – по-деловому сказал Мартов, – мы что-нибудь придумаем.

– В смысле? – удивился Тим. – Чего нам придумывать, если мы заложники?

Кирилл решительно шагнул ко мне.

– Дай ружье!

Воспользовавшись моим промедлением, он взялся левой рукой за ствол маркера.

– Давай же!

Растерявшись, я ослабила хватку, и в ту же секунду ружье оказалось у него.

– А теперь быстро сваливайте.

Жанна колебалась.

– Вы все равно уже ничего не запишете! – с нажимом сказал он. – Просто, если останетесь, то остаток дня проведете в участке.

– А с какой стати ты их отпускаешь? – возмутился Степа. – Пусть прокатятся в отделение. Посидят, подумают, стоило ли все это затевать.

– Алис, – Мартов понизил голос, – иди! Если что, я скажу, что это я стрелял.

– Серьезно? – за моей спиной уже стоял Кеша. – И какой же рукой ты стрелял?

– Тебе-то что? – зло рявкнул на него Кирилл.

– Потрясающий акт благородства.

– Ну куда уж мне до самопожертвования в виде прогула экзамена.

– Моя жертва хотя бы имела смысл. – Ершов кивнул ему на гипс. – А твоя – тупость.

Кеша взял меня за руку, притянул к себе и, крепко обхватив за талию, демонстративно впился в губы, вынуждая ответить на поцелуй.

Длилось это несколько секунд, но меня буквально обдало жаром исходящего от Мартова гнева. Послышался стук упавшего на пол ружья. Я оттолкнула Ершова. Кирилл удалялся в сторону двери, которую, несмотря на протесты Ксюши и Оболенцева, Жанна все же открыла.

– Ты, Иннокентий, кое в чем просчитался, – сказала я, отходя от Ершова подальше. – Никакие несчастные мальчики или плохие парни не в состоянии соперничать с надежным другом.

– Что ты хочешь этим сказать? – наклонив голову вперед, он смотрел на меня из-под челки.

– Больше у нас с тобой ничего не будет.

– Но я же люблю тебя!

– А я холодная и расчетливая, и мне все равно.

– Я этого не говорил. И не считаю так!

– Прости, что не могу любить тебя так, как ты меня. Я вообще плохо умею любить, а после вашей выходки и желания никакого нет. Но зато я умею дружить и нуждаюсь в этом намного сильнее, чем в сексе с тобой. Тем более мне и сравнивать-то не с чем.

Торопливо договорив, я поспешила за вышедшим из класса Мартовым, но успела только пробраться через стулья среднего ряда, как Ершов окликнул.

– Эй!

Остановившись, я обернулась. В руках у него был маркер, а на губах злая издевательская улыбка.

– Так не доставайся же ты никому! – вдогонку к цитате Островского, Ершов выпустил мне в живот очередь шариков.

Я узнала, что полиция приехала не за нами, только когда Мартов, в сопровождении Ксюши и Жанны, принес меня домой. К счастью, родителей дома не было, только Рома, который понятия не имел, куда мы все запропастились с самого утра.

Больше всего я хотела попасть в ванну, чтобы отмыться от залившей меня целиком ярко-красной, как мое платье, краски, но дышать и одновременно двигаться было все еще очень больно, поэтому Кирилл просто положил меня на кровать и ушел к Роме рассказывать о том, что произошло в школе. А девчонки помогли мне переодеться.

– Не могу поверить, что это правда! – Жанна уже умылась, и ее щеки и нос блестели, как отполированные.

Она испачкалась меньше всех, только руки, лицо и на волосах осталась пара желтых капель.

– А я могу, – Ксюша была не такая «красивая», как я, но зеленые брызги, словно последствия ветрянки, покрывали ее всю целиком. – Раз Алиса сказала, что он маньяк, значит, маньяк. Она такое за километр чувствует.

– Какое такое?

– Вообще все чувствует. Любое. Потом сама узнаешь.

– Кто маньяк? – на выдохе проговорила я.

– Ты не слышала? – удивилась Ксюша. – Пока шли от школы, только про это и говорили.

– Не слышала, – призналась я.

– Сознание потеряла? – забеспокоилась Носова.

– Нет, просто уши заложило, – неопределенно ответила я, потому что всю дорогу, держась за шею Мартова, я прислушивалась к себе, недоумевая от того, что мне потребовалось столько много времени и ошибок, чтобы понять, как я к нему отношусь на самом деле.

Просто дружить я умела лучше, чем любить, и даже когда Ксюша избавила меня от глупой клятвы, никак не могла освободиться от нее. Да и Кирилл, напирая своим вниманием и признаниями, этому мало способствовал. Где уж тут разобраться в себе? Но теперь… теперь все изменилось, и мои чувства к нему стали совсем другими. Вкус его поцелуев и то, как сидит на нем футболка, и даже то, что он нашел Фламинго и спас котенка, стало не таким важным, как его несокрушимая преданность. Он единственный, кто не обвинял меня ни в чем и не собирался заставлять страдать. И пускай ему не нравилось красное платье и он контролировал переписку Гудвина, делал это Кирилл, чтобы защитить меня. Мартов никогда не домогался меня, хотя и считал, что я создана для любви, и был со мной честен, зная, что в его интересах выгоднее подыграть, как это сделал Ершов.

До самого дома, прижимаясь к плечу Мартова и стараясь глубоко не дышать, потому что каждый вздох приносил мучительную боль, я принюхивалась к запаху «Пако Рабана» и до заложенности ушей тонула в старых новых чувствах.

– Алис, ну ты чего? – собрав с пола мою грязную одежду, Ксюша выпрямилась. – Самое главное ты и прослушала. Полиция арестовала Аксенова!

– Как? За что? – Я так резко села, что немедленно со стоном согнулась пополам.

– Они считают, что он убил свою жену, – почти шепотом проговорила Носова, – нашли ее тело.

– Расчлененное, прикинь! – с горящими глазами добавила Ксюша.

Отчего-то ни капли не удивившись, я снова попыталась сесть.

– Я знаю где. В Кратове. В черных мешках.

– Этого нам не сказали, – Ксюша понесла вещи в ванную, а Носова опустилась на край моей кровати.

– Как так может быть, Алис? Иван Сергеевич такой хороший человек. Он столько души в нас вкладывал. Всем помогал и переживал за каждого.

– Он плохой человек – пытался через вас реализовать собственную несостоятельность. Как тот хозяин, который заводит больших злобных собак и натравливает их на других ради самоутверждения. Помнишь, на последнем звонке он говорил про когти и клыки?

Жанна с потерянным видом покачала головой.

– Ты не слышала, как он предъявлял мне за то, что я угроза для его «блестящих» мальчиков! И я клянусь, он убил бы меня, как и свою жену, которую задушил поясом от домашнего халата.

– Откуда ты знаешь? – ахнула Жанна. – Это он тебе рассказал?

– Просто знаю – и все. Не важно. – Я снова откинулась на подушку. – Все-таки полиция находит преступников. Это круто. Когда окончу универ, буду расследовать преступления. Пусть Кирилл и не верит, что я смогу. Но у меня есть способность, какой нет у других. Научусь ею пользоваться и стану, как те колдуны в «Битве экстрасенсов», ходить, водить руками и рассказывать, где и как было совершено преступление.

– Ничего себе! – Рот Жанны приоткрылся.

Я засмеялась и сразу застонала.

– Ладно. Шучу.

В дверях тихо появился Мартов.

– Жан, там Рома просит зайти. Волнуется, что тебе влетит от дедушки за разнос в классе.

– Влетит, – подтвердила она, – но я это переживу. Завтра схожу и все вымою.

– Я тебе помогу, – предложила я.

– Это вряд ли! – Носова поморщилась. – Завтра ты до туалета в лучшем случае доползешь. Но через три дня все будет нормально. Когда у тебя следующий экзамен?

– Во вторник.

– Ну… – Она махнула рукой. – Заживет сто раз.

– А что мне родителям сказать?

– Скажи, на роликах каталась и налетела животом на строительное заграждение. У меня такое реально было. Животом и ребрами ударилась. Синячище здоровенный образовался.

– Покажи, – Кирилл подошел к кровати.

Я задрала футболку, выставив на обозрение малиново-синий живот. Невозмутимое лицо Мартова дрогнуло.

– Нужно было его рожу в такой же синяк превратить!

Я вспомнила: когда валялась на полу и возле меня причитала Ксюша, драку Мартова с Ершовым смогла разнять только полиция, за которой сбегала Носова. Но я почти ничего не видела, потому что задыхалась и ревела одновременно.

– Сядь, пожалуйста, рядом! – Я протянула Кириллу руку.

Удивленно пожав плечами, он опустился на край кровати.

– Прости, пожалуйста, что называла тебя щенком. Это я просто так сказала. На самом деле я тебя очень уважаю. Именно за это – за то, что ты такой… такой… сильный и честный.

– Правда? – спросил он и недоверчиво взглянул на меня.

– И за то, что готов терпеть меня даже в красном платье.

Он усмехнулся, а я, свернувшись клубком, положила голову ему на колени.

– Перед тем как ты сломал руку, мне приснился страшный сон, где ты вырвал себе сердце, разбил его на части и обратно вернул только один осколок. Ты был очень страшный в том сне.

Кирилл несмело опустил руку мне на волосы и, пока гладил их, ничего не отвечал. Потом вдруг спохватился:

– Ты не возражаешь?

– Нет. Мне приятно. Продолжай.

Я с интересом наблюдала, как постепенно светлеет его взгляд.

– Извини. Я не хотел тебя контролировать, по крайней мере так, как это восприняла ты. Я просто знал, какие они и что задумали. Но в какой-то момент им и правда удалось меня убедить, что ты этого заслуживаешь. Ершов давно искал способы к тебе подкатить. Но он хитрый и скрытный. В тот Новый год я тебя еле отбил от него, и он мне в открытую сказал, что ты придешь к нему сама и что… – Кирилл сбился, встретившись со мной взглядом. – В общем, когда я узнал, что ты с ним и все произошло, как он обещал, я решил, что больше не хочу тебя видеть. Никогда! Но потом ты пришла ко мне и плакала в этом домике, такая несчастная, и обвиняла в том, что я впился в тебя, как заноза, и у меня опять все вскрылось. Я пошел к нему и просил отстать от тебя. Но он меня послал. Ершов ведь тебя тоже любит, Алис. И выстрелил поэтому. Уверен, он сейчас сильно жалеет о том, что сделал.

– Хочешь, чтобы я простила его? – Я смотрела в черные глаза Мартова не отрываясь. – Может, ты еще попросишь продолжить встречаться с ним?

– Это как ты сама решишь.

Его внезапный приступ откровения сменился привычным молчанием.

– Кирилл, – я задержала дыхание, – помнишь, у Матвея на даче, когда я извинилась за то, что не могу любить тебя, ты сказал, что я ошибаюсь? Так вот, я и правда ошибалась.

– Не понял? – Он дернулся так, будто собирался сбежать, но я, привстав на локте, обхватила его за шею.

– Я могу. Даже очень!

– Подожди, – крепко взяв за запястья, он снял мои руки и поднялся.

Медленно подошел к окну и застыл там, глядя перед собой. Я смотрела, как гуляют лопатки под забрызганной желтой краской футболкой, и вдруг испугалась.

– Неужели ты с ними? Мартов?! Немедленно посмотри на меня! Ты тоже с ними заодно, да?

– Что? – Он вздрогнул и повернулся. – Заодно? Я? А, нет. Просто разволновался. Не знаю, что и думать.

Я вспомнила, как в домике заметила у него на глазах слезы.

– А чего тут думать? Возможно, я тоже тебя люблю. Что в этом непонятного?

– Вот именно это и непонятно.

– Скажешь, что я ветреная и глупая?

Мартов вернулся, но никаких слез не было, только смешная самодовольная улыбка. Наклонившись, он сгреб меня в охапку и усадил к себе на колени.

– Я прекрасно знаю, какая ты, и люблю именно такой.

Невозможно передать ни силу, ни вкус, ни краски поцелуя, который носишь в себе два года. Да ты просто не в состоянии ничего оценивать, анализировать или подбирать сравнения. У такого поцелуя вкус любви, нежности и страсти, и в этот момент ничего другого на свете не существует.

На выпускной я купила нежно-розовое длинное платье с открытыми плечами и корсетом на шнуровке, а Ксюша выбрала бледно-бирюзовое с тюлевой юбкой чуть выше колен и серебристыми стразами в виде бабочек.

Мы сходили в парикмахерскую, и нам накрутили высокие прически, утыкав их жемчужными заколками, но новые туфли, чтобы не испортить вечер, решили не покупать, благо у нас был одинаковый размер ноги и на двоих имелся большой запас обуви.

Экзамены остались позади, и я чувствовала себя до одури счастливой. Никаких сожалений о школе или одноклассниках, с которыми грустно расставаться. Впереди меня ждало огромное интересное будущее, а все, кто мне дорог, уходить из моей жизни не собирались.

Родители рассказывали, что их выпускные проходили в их же школе и поэтому обстановка была душевная и по-домашнему располагающая. Им не нравилось, что нас теперь сгоняли всей толпой в парки, смешивали и устраивали, как сказал папа, карнавал.

Однако, как по мне, «карнавал» был все же лучше, чем очередной школьный официоз среди лиц, на которые за столько лет мы успели насмотреться, а некоторые из которых и вовсе не хотели больше видеть никогда.

После вручения аттестатов оба одиннадцатых класса забрали на двух автобусах от школы и обещали привезти обратно к четырем утра. Мартов собирался ехать с нами, но в салон пускали строго по списку, поэтому его отправили к своему классу.

– Все еще не могу поверить, что ты с ним, – глядя в окно на выруливающий на шоссе автобус ашек, задумчиво сказала Ксюша. – Ну то есть твой выбор я, конечно, одобряю, но как будто что-то не то.

– Что не то? – не поняла я.

– Это как я пью минералку вместо колы, потому что она полезнее для здоровья.

– Ты сомневаешься в моих чувствах к Кириллу?

– И нет и да.

– Это как?

– Он, разумеется, тебя заслужил, но ты его так долго мариновала, что все как будто не по-настоящему.

– Я просто не понимала.

Ксюша уставилась на меня пытливым взглядом.

– А теперь понимаешь?

– Перестань! – Я опустила глаза. – Все, что с нами случилось, было очень поучительно. Мартов – единственный, кому я могу доверять. По крайней мере сейчас, а может, и в будущем тоже.

– Доверять? – Ксюша иронично улыбнулась. – Точно минералка.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Доверять – это отлично. За доверие можно и нужно любить, но… Мне не дает покоя один момент. Помнишь, я пришла к тебе и сказала, что Мартов в травмпункте, у него сломана рука и он не сможет писать ЕГЭ? Но вместо того чтобы его поддержать и разволноваться, ты распереживалась совсем по другому поводу и тут же кинулась звонить… но не Кириллу.

– Да! Потому что…

– Погоди! – Она накрыла мою руку своей. – А потом… на следующий день Ершов тебе не отвечал, и ты, как полоумная, помчалась к нему сразу после экзамена.

– Но я же тогда не знала, что…

Однако Ксюша снова остановила меня.

– Я лишь хочу сказать, что, хоть минералка и полезнее, люблю я все же колу.

Красные ковровые дорожки в парке Горького, музыка, фонтаны, все до умопомрачения красивые и радостно-возбужденные. Насильно сюда никого не загоняли, приехали только те, кто собирался отрываться, потому повсюду светились улыбки и слышался смех.

До начала концерта мы бродили, изучая территорию парка и фотографируясь, впятером: Рома с Носовой, Мартов и мы с Ксюшей. Но потом Рома и Жанна пропали, что неудивительно, и мы остались втроем.

– Только вы меня не бросайте, – взмолилась Ксюша, – я, конечно, все понимаю, но не хочу всю ночь тусоваться одна.

– Я думал, это вы меня собираетесь бросить, – усмехнулся Мартов.

Как только мы вышли из автобусов, он ни на секунду не выпустил мою руку.

– Это точно. Глаза разбегаются, – подтвердила Ксюша, оглядываясь. – Тут столько симпатичных парней, но с Алиской теперь каши не сваришь.

Однако она себя недооценивала. Стоило нам подойти к площадке, где уже вовсю шли танцы, ее тут же пригласил худенький парнишка в галстуке, следом еще какие-то ребята подошли знакомиться, за ними – двое, которыми Ксюша даже заинтересовалась, так что это нам с Кириллом приходилось следить за тем, чтобы она без нас никуда не делась, но после наступления темноты это было непросто.

Мы переходили с площадки на площадку, немного танцевали и шли дальше. Шарики, мыльные пузыри, фейерверки, салют.

во все горло голосили мы на пару с Ксюшей, прыгая и размахивая руками.

– Никуда не уходите, – прокричал Мартов мне на ухо. – Я в туалет.

– Конечно! – Я чмокнула его в губы. – Мы здесь.

Он ушел, а я продолжила танцевать и только через несколько минут сообразила, что Ксюши рядом нет. Поискала ее глазами, подалась в одну сторону, в другую, но безрезультатно. Потеряться в такой толпе ничего не стоило. Я достала телефон и позвонила ей, но надежды на то, что она услышит, особенно не питала.

Песня закончилась, сменившись медляком, народ немного расступился, и я смогла пройти между танцующих, однако Ксюши среди пар тоже не было.

– Как неожиданно! – сзади к моему локтю прикоснулась чья-то теплая рука. Одного голоса было достаточно, чтобы понять, кому она принадлежит. Больше всего я боялась встретить здесь именно его. После событий в школе мы не виделись, не разговаривали по телефону и не переписывались. О своем решении я не жалела и почти не скучала, а он и не пытался извиниться.

Ершов развернул меня к себе и обнял, покачиваясь в такт песне.

– Ты сегодня очень красивая. Просто невероятная. Я не собирался сюда ехать, но не смог устоять перед возможностью полюбоваться тобою.

Я попыталась высвободиться, но он сжал руки еще сильнее.

– Отпусти! С меня достаточно твоих синяков. Я три дня передвигалась, держась за стенку.

– А я три дня пытался не умереть от алкогольного отравления.

– Это должно меня впечатлить?

– Я соскучился! – Он наклонился, пытаясь поцеловать в шею, но я увернулась.

– Ты знаешь, что Тим завалил математику? У него семьдесят семь баллов, и он на тебя очень зол. Так зол, что я советую тебе больше лифтом не пользоваться.

– Какая связь между мной и его математикой?

– Прямая! Даже у шахматистов иногда сдают нервы.

– Вы это все сами заварили.

– Сами, но из-за тебя.

– Пожалуйста, не начинай! Я не хочу об этом вспоминать.

– Я тоже не хочу, но не могу. Ты мне опять снишься. Если честно, я до конца надеялся, что увижу тебя в красном.

Я огляделась. Мы планомерно перемещались от того места, где Кирилл меня оставил.

– Поехали ко мне! – предложил Ершов. – Я две недели назад бабушку на дачу вывез.

– Нет уж, спасибо.

– Знаешь, по правде говоря, я до конца и не понял, что сделал не так. Может, объяснишь?

– Ты имеешь в виду до того, как расстрелял меня?

В глаза ему я старалась не смотреть. Менее цепляющими они не стали, так же, как и его близость, но мне она больше была не нужна. Так, наверное, люди отказываются от наркотиков, осознанно прекращая саморазрушение.

– Извини, но я не могу объяснить. Это чувства, а они не поддаются никакой логике.

– Значит, ко мне ты больше ничего не чувствуешь? – Подцепив пальцем мой подбородок, он все же заставил посмотреть на него. – Скажи честно, и я сразу уйду.

Мы добрались в танце до самого края площадки.

– Чувствую, но не то, что хотела бы.

– Ненависть?

– Нет.

– Обиду?

– Нет.

– Страх?

– Да, наверное.

Он медленно приблизился и аккуратно прикоснулся своими губами к моим. Меня окатило жаром.

– А так?

– Так еще сильнее, – прошептала я, с ужасом понимая, как легко готова простить ему расстрел.

– Кстати, ты знаешь, что страх – одна из самых сильных человеческих эмоций? – Он выпрямил спину и встряхнул челкой. Глаза улыбались. – Я понимаю, что я урод, Алис, но это химия, и я ничего не могу с ней поделать. Обещаю, не стану сталкерить и преследовать тебя, как Мартов, но всегда буду ждать. В любое время. И ты обязательно придешь. Сама. Я в этом абсолютно уверен.

– Зачем ты мне это внушаешь?

– А почему бы и нет? – Он рассмеялся. – Наблюдая – создавай. А сейчас, раз ты еще не готова, я пойду, иначе затащу тебя за сцену, и никакой Мартов уже не спасет.

Резко остановившись, он выпустил меня и быстро зашагал в сторону зеленой аллеи. Секунда – и его острый силуэт в черном костюме, подобно демонологической сущности, растворился среди деревьев, вспыхнув напоследок ярко-оранжевым огненным пламенем.

Ксюша с Кириллом нашли меня на одной из ближайших лавочек.

– Обалдела? Полчаса тебя ищем! – накинулась подруга. – Могла бы хоть на звонок ответить!

– Прости. Нехорошо стало.

– Опять? – Она испуганно опустилась рядом. – То самое?

Я кивнула. Приступов не было с самого ареста Аксенова.

– Проходили мимо ребята из файер-шоу, и один из них нес на ладони горящий огонь. Я собиралась посидеть пять минут, но провалилась во времени.

Кирилл протянул бутылку воды.

– Хочешь, отвезу тебя домой?

Я взяла воду, открутила крышку и, набрав полный рот воды, отрицательно замотала головой.

– А что ты хочешь?

Его непроницаемость забавляла. Глубоко вдохнув носом теплый ночной воздух, я что было сил распылила воду изо рта прямо в него и, вскочив с лавочки, громко прокричала в ухо:

– Тебя!

Космос. Три дня дождя.

Вернуться

DomiNo. Захлебнуться весной.

Вернуться

Корэ И. Солнце над партою.

Вернуться

МУККА, pyrokinesis. Черное сердце.

Вернуться

Мукка. Алиса.

Вернуться

Лао-цзы. Дао дэ дзин.

Вернуться

Отпетые мошенники. Беги от меня.

Вернуться

МУККА, pyrokinesis. Черное сердце.

Вернуться

Ошибся номером. Ультрафиолет.

Вернуться

Gayazovs Brothers. Малиновая «Лада».

Вернуться