Валдис

Двумя месяцами ранее …

КАЛИ

Сегодняшний день …

РЕН

Tэй, говорит, остаточные газы и загрязнение в атмосфере после удара бомбы и возгорания заводов — причина столь неустойчивой погоды. Почему у нас невыносимая жара с самого восхода солнца и резкое падение температуры к закату.

Холод пробегает по моему позвоночнику, когда я сижу у костра, где мы остановились на ночь, на шоссе 66. Прошло всего пару месяцев, а в моем животе еще не начала проявляться растущая внутри меня жизнь, но я каким-то образом чувствую это. Как будто мои внутренние органы перемещаются, освобождая место для моей матки.

Глубокая, судорожная боль пульсирует в моем животе, и я зажмуриваюсь, потирая его рукой, дыша через нос, в то время как ощущение холода и липкости охватывает меня.

— Что случилось? Шестой кладет свою руку поверх моей, тепло его кожи проникает в мои кости. Хотя с тех пор я узнала его настоящее имя, Рис, я слишком часто забываю, называть его тем прозвищем, которое дала ему много лет назад. В конце концов, он настоял, чтобы я продолжала называть его Шесть. Однажды он сказал мне, что скучал по этой песне за годы нашей разлуки, и что она напомнила ему о нашем коротком совместном пребывании в Шолене, когда мы были молоды и невинны.

Открывая глаза, я замечаю усталость в его взгляде и затеняющую его озабоченность.

— Ничего страшного, я в порядке. Просто немного побаливает после путешествия.

— Тогда нам стоит остаться на пару ночей. Дать тебе отдохнуть.

— Нет. Нам нужно продолжать двигаться. Хорошенько высплюсь ночью, и я буду в порядке. Около двух десятков палаток составляют наш временный лагерь, наряду с дюжиной или около того спальных мешков, расположенных вокруг каждого костра, для мужчин, которые выступают в качестве наблюдателей. Мы покинули Сенизу рано утром, оставив позади лишь немногих выживших из Калико, которые решили не ехать с нами, и сумели пройти половину Нью-Мексико к сумеркам. По словам Ригса, еще через два дня езды мы могли бы попасть во Флориду и найти другое сообщество, работающее на солнечных батареях. Надеюсь, оно более гостеприимное, чем Шолен.

— Не будь жесткой, Маленькая птичка. Мы никуда не спешим. У нас достаточно припасов, чтобы продержаться пару недель в пути.

— На самом деле, я в порядке. Мое тело готовится к рождению ребенка. Наверняка будет некоторый дискомфорт, понимаешь? Улыбаясь, я наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его, и он сжимает мой затылок, удерживая меня от слишком быстрого отстранения.

— До тех пор, пока тебе не будет больно. Ты расскажешь мне, верно?

— Я обещаю.

Его брови сходятся вместе, так сильно напоминая мне мальчика, в которого я влюбилась. Молчаливый созерцательный мальчик с другой стороны стены, который всегда выглядел обеспокоенным.

— Я принесу тебе что-нибудь поесть.

— Я могу взять сама. Я толкаю его в бедро, чтобы встать, но он хватает меня за плечо.

— Садись, женщина. Он встает на ноги передо мной и наклоняется, чтобы поцеловать меня, прежде чем направиться к чану с тушеным мясом, которое две женщины постарше приготовили для группы.

На другом конце лагеря я замечаю Триппа, брата Шестого, который подбрасывает еще дров для костра. Он торжественно улыбается и коротко кивает, прежде чем вернуться к своей укладке. Где-то в лагере его маленькая девочка, Тринити, бегает без матери. После того, как она предала улей, я думаю, Лианна не смогла заставить себя снова встретиться с ними лицом к лицу. Даже ради Триппа или своей дочери.

— Ты Дэни, верно? Имя застает меня врасплох, и я поворачиваюсь, чтобы обнаружить парня помоложе, одного из выживших, которого мы подобрали в Калико пару месяцев назад, сидящего рядом со мной.

— Так тебя зовут?

— Меня уже давно никто так не называл. Я видела этого человека в лагере, иногда он наблюдал за мной издалека, но до сих пор он не сказал мне ни слова.

— В Калико рассказывают истории о тебе. Девушка, которая сбежала. За исключением того, что они сказали, что тебя съели Рейтеры. У него нет множества шрамов, как у многих выживших, и, повинуясь инстинкту, я перевожу взгляд на его затылок, где нет вытатуированного номера. Несколько новых шрамов, все еще розовых от заживления, показывают, что он не ушел из Калико невредимым.

— Это просто показывает тебе, что ты не можешь верить всему, что тебе там говорят.

Он потирает руки, его брови плотно сдвинуты, когда он смотрит в сторону костра.

— Моя девочка пыталась сбежать. Ей не так повезло.

Возможно, он был новым подданным, только что привезенным из Мертвых Земель, но даже у новеньких в первый день были татуировки. Я не могу начать думать, какую роль он сыграл в Калико, чтобы избежать такого клейма.

— Мне жаль это слышать. Как ее звали? Хотя я не знала других женщин в Калико, я считаю своим долгом узнать их имена, услышать их истории.

— Роз. Она работала на транспорте. Его губы дрожат, в глазах блестят слезы.

— Я пытался вытащить ее из того места. Она и… ее друзья. В его голосе слышится насмешка, когда он упоминает их, и у меня возникает ощущение, что они каким-то образом причинили ей зло.

— Я хотел, чтобы она была свободна. Но ее застрелил один из охранников. Они оставили ее умирать. Просто… убежали без нее.

Я хочу сказать ему, что, по моему собственному опыту, побег из этого места был одиночным актом выживания. Что не было ни места, ни возможности подумать о тех, кого я оставила позади, о тех, кого я хотела бы забрать с собой, но я этого не делаю.

— Я думаю… если бы она просто подождала немного дольше, она могла бы пойти со мной. С тобой. Я бы защитил ее. Я бы принял эту пулю за нее. Даже когда он отвернулся от меня, я замечаю слезу в уголке его глаза, прежде чем он быстро вытирает ее.

— Мы могли бы сбежать вместе.

— Как тебя зовут?

— Кенни. Дрожь в его голосе соответствует печальному выражению его глаз, когда он поворачивается ко мне.

— Мне жаль, что ее забрали у тебя, Кенни. Подавляя боль, все еще пульсирующую у меня в животе, я кладу свою руку на его и опускаю взгляд.

— Я запомню ее имя.

Плотно сжав губы, он шмыгает носом и кивает.

— Спасибо.

Рис возвращается ко мне, держа в руках две миски с тушеным мясом, одну из которых он передает мне.

Я отпускаю руку Кенни, чтобы принять ее, и мой взгляд следует за второй миской, когда Шестой передает ее Кенни.

— Нет, все в порядке. Я возьму сам.

— Просто возьми это, — настаивает Шестой, протягивая руку ко мне спереди, как будто пытаясь ничего на меня не пролить.

Кивнув во второй раз, Кенни забирает у него миску.

— Спасибо, чувак. Я ценю это.

— Кенни, это Шестой — я имею в виду, Рис.

— Я знаю. Я имею в виду, я знаю о нем. В Калико тоже есть истории о нем.

Шестой фыркает и качает головой, подтягивая колени.

— Не уверен, что хочу знать.

— Не-а, они хороши. Намек на улыбку растягивает его губы.

— Ты был как герой для некоторых из тамошних подданных. Как миф.

Заметив выражение дискомфорта на лице Шестого при упоминании героя, я улыбаюсь.

— Мне кажется, ты покраснел. Невеселый, он отводит взгляд, качая головой, и я хихикаю над его очевидным смущением, снова переключая свое внимание на Кенни.

— Он не большой любитель похвал. Один из тех задумчивых, скромных типов.

— Альфа, верно? Спрашивает Кенни, прежде чем опрокинуть тарелку с тушеным мясом и вытереть лицо рукой.

— Да. Он был частью проекта Альфа», — отвечаю я за Шестого. Я вытаскиваю кусок мяса из рагу и передаю ему.

Как и ожидалось, он отказывается.

— Тебе нужен протеин. Съешь это.

Закатывая глаза, я отправляю мясо в рот и запиваю его небольшим количеством бульона. Через несколько секунд это немного снимает булькающую боль в моем животе, но спазмы, лежащие в основе, сохраняются.

— Девушка, которая сбежала с Роз. С ней было три Альфы. Кенни поднимает миску к лицу, отхлебывая еще супа.

Мои брови взлетают вверх от его комментария, вспоминая, что папа рассказывал мне о том, какими опасными были альфы из S-блока. Как их использовали в качестве оружия. И о том, что их потребности носили несколько животный характер, такими же иногда могут быть потребности Шестого.

— Она выжила?

— Последнее, что я знал, они посылали за ней офицеров Легиона. Она взяла с собой одну из других женщин проекта Альфа».» То, как он говорит о них, словно о каком-то биологическом эксперименте, подходит для тех, кто жил в Калико. Мы редко смотрели на других там как на людей, потому что это делало опыт вдвойне тревожным. Субъекты. Женщины. Мужчины. Альфы. Мутации. Отстраненность в этих словах делала это терпимым.

— Это было до того, как они отправили меня в изолятор. Его брови вздрагивают, и резкий выдох через нос безмолвно говорит о невидимой панике в его глазах.

— Они наказали тебя за то, что ты помог ей.

Сначала он не отвечает, вместо этого опрокидывает в себя тушеное мясо, как будто ему нужно дополнительное время, чтобы собраться с эмоциями, которые, как я вижу, всплывают на поверхность.

— Два дня допросов. Они, конечно, не могли убить меня. Никто не знает компьютерную систему в этом месте так, как я. Его горло подпрыгивает от сглатывания, и он качает головой.

— Хотя я не знаю, как вы называете эти моменты перед смертью. Когда вы хотите, чтобы они уже просто убили вас.

— Они называют это развлечением, — говорит Шестой рядом со мной.

— Я всегда называл это выносливостью. Оправдание.

— Оправдание? Кенни опускает свою миску и кладет локти на колени.

— За что?

— За то, что в конце концов уничтожили их всех.

Словно обдумывая эти слова, Кенни молча кивает, глядя в сторону огня.

— Ты абсолютно прав. Все из них.

КАЛИ

Я лежу в кузове грузовика, зажатая между Титусом и Кадмусом на кровати из спальных мешков, в то время как Брэндон спит в кабине. Разбить лагерь у костра было бы неплохо, но Титус не хотел рисковать тем, что отец Тессы отыщет патроны, хранящиеся в кузове грузовика, в поисках пустого пистолета, который мы ему дали, и перестреляет каждого из нас во сне. Не то чтобы мне было холодно лежать между этими двумя инферносами. Впервые за несколько недель мое сердце трепещет от первых признаков жизни с той ночи, когда я наблюдала, как закрываются эти двери, лишь затемненные чувством вины и гнева, которые я испытываю к Тессе.

Теплая ладонь скользит по моему бедру, и я чувствую, как Кадмус прижимается ко мне сзади, его твердая грудь прижимается к моей спине. Скрестив руки на моем животе, он притягивает меня к себе, и я закрываю глаза, когда он прижимается лицом к моей шее. Хотя лежать рядом со мной для него не ново, прикосновения ко мне — тоже, и я подозреваю, что это было спровоцировано моей рукой на его коже ранее, когда я потянулась к нему. За исключением Кадмуса, речь идет не о сексе или похоти.

Соприкосновение с его кожей посылает волну боли вниз по моему лону, и я рычу, сворачиваясь в нем, отчаянно пытаясь вести себя как можно тише. Крошечные булавочные уколы пронзают мои органы, когда глубокая, судорожная боль распространяется по всему животу.

— У тебя течка. Его голос хриплый и с нотками отчаяния, которое, я знаю, я спровоцировала своим ответом, но его мотивы не совпадают с моими собственными. Он жаждет чего-то большего, чем мое тело, чего-то, чем он готов манипулировать и изгибаться, чтобы заполучить в свои руки.

— Если бы я был другим мужчиной, я бы избавил тебя от этой боли. Лежать рядом с тобой стало моим величайшим мучением.

— Добро пожаловать спать у огня, — холодно говорю я, отталкивая его руку.

Он хватает мое запястье, прижимая его к моему телу, и крепко прижимает меня к себе.

— Ты знаешь, что я бы пожертвовал местом в раю и отправился в Ад за ночь рядом с тобой, чтобы поспать у костра. Это его пытка, его наказание за то, что я украла у него средство спасения от душевных мук, которые он все еще испытывает после Калико. Он знает, как его присутствие, его близость влияет на мое тело во время этого цикла. Как запах Альфы может повергнуть меня в страдания из-за непроизвольной реакции моего тела на это.

Все ради его собственной эгоистичной выгоды.

Хотя моя кожа горит от потребности почувствовать его руки на себе, облегчения будет недостаточно, чтобы отвлечь меня от разбитого сердца, которое раскололо меня на тысячу кусочков. Это затянулось, когда Титус быстро справился со своим освобождением во время моей последней течки, не сказав ни единого слова. Настолько холодный и отстраненный, насколько он мог проявить ради своего друга, одновременно избавляя меня от агонии страданий, как это сделала Нила в Калико. И я оплакивала ее несколько дней после. Проклинала ублюдков из Калико за то, что они гарантировали, что я буду вечно удовлетворять потребности своего тела, поскольку я уверена, что это было их намерением, чтобы, если мой Чемпион погибнет по какой-либо причине, я могла быстро выбрать другого.

Все ради высшего блага.

Делая глубокие вдохи, я закрываю глаза и прогоняю боль.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для меня, Кадмус.

Он откатывается от меня, предлагая некоторое облегчение растущей боли в моем лоне.

— Ты знаешь, я оказываю услуги только тогда, когда в этом есть что-то для меня.

Я прекрасно понимаю, что одолжение, которого он ищет, — это не секс, а наркотики, в которых я отказывала ему. Пейотль, который он принимал неделями в своих неудачных попытках убежать от ужасов, все еще затуманивающих его разум. С той ночи у водопада он ни словом не обмолвился о том, что случилось с ним во время изоляции в Калико. Хотя наркотики, возможно, и подарили ему моменты удовлетворения, они сделали его бесполезным для нашего дела и чуть не оборвали его жизнь, когда последний улей предпринял атаку на нас. Если бы не Тит, Кадмус был бы убит с улыбкой на лице. Счастливым, как листья на тополе.

Игнорируя его просьбу, я перекатываюсь на спину и поворачиваюсь к нему лицом.

— Я хочу, чтобы ты наказал отца Тессы. Но не убивай его.

Его челюсть сдвигается, острые плоскости костей дают жизнь невысказанному размышлению в его голове.

— Зачем?

Я могла бы рассказать ему, но у меня такое чувство, что, увидев это своими глазами, он причинит боль ее отцу.

— Иди посмотри сам. Внутри их палатки. Я даже не уверена, что он там найдет, но если судить по предыдущей реакции Тессы, я уверена, что она не будет невинной.

— Что бы ты хотела, чтобы я сделал? По нотке отвращения в его голосе я знаю, что он понимает, что я имею в виду.

— Убедитесь, что он не сделает этого снова. Ни с одним ребенком.

Наконец поворачиваясь ко мне лицом, он носит вызывающее выражение человека, которого я знала еще в Калико. Того, кто находил развлечение в мучениях.

— Как тебе повезло, что мне нравится причинять боль почти так же сильно, как получать от этого кайф.

— Тогда ты не разочаруешь. Когда он встает с кровати, пряча свою настойчивую эрекцию за штанами, которые он натягивает на бедра, я смотрю на него снизу вверх.

— Только не перед девочками.

— Конечно, нет. Он спрыгивает с кузова грузовика, засовывая лезвие за пояс, прежде чем исчезнуть из виду.

— Он убьет его, ты знаешь. Титус все еще лежит спиной ко мне.

— Это то, что я бы сделал.

— Эти девушки не выживут сами по себе. И мы не можем взять их с собой. Мы понятия не имеем, во что ввязываемся вместе с этими повстанцами. Они могут быть настроены враждебно по отношению к нам.

Он перекатывается на спину и подсовывает руку под голову.

— Тогда тебе, вероятно, не следовало посылать обученного убийцу за этим человеком.

Прикусив губу, я на мгновение задумываюсь над этим и вскакиваю на ноги. Выпрыгивая из машины, я натягиваю ботинки и смотрю на Кадмуса, который еще не добрался до палатки. Не смея окликнуть его, я бегу сквозь темноту, чтобы догнать, и мы оба останавливаемся, услышав приглушенные рыдания. Мы обмениваемся взглядами.

— Обещай мне, что ты не убьешь его, — шепчу я.

— Ничего не обещаю. Кадмус рванулся вперед, но я схватил его за руку.

— Мы не можем взять девочек с собой. Не туда, куда мы направляемся. Они не смогут выжить здесь в одиночку.

— Я не убью его. Но он пожалеет, что не умер.

Мы тихо крадемся к палатке, звуки рыданий становятся громче по мере нашего приближения, и мы низко приседаем, держась в тени с ее стороны.

— Ты хорошая девочка. Папа скоро закончит, и ты сможешь вернуться ко сну. Шорохи и хрюканье прерывают рыдания девочки, и она кричит.

— Будь ты потише. Или эти большие люди тоже займутся тобой. Ты этого не хочешь. Они не будут относиться к тебе хорошо, как папочка. Они разорвали бы такое маленькое создание, как ты, пополам.

Отвращение разгорается в моей груди, мои руки сжимаются в кулаки, и мне требуется каждая унция самообладания, чтобы не приказать Кадмусу вырвать ему язык из черепа, пока он исполняет свое наказание.

Без подсказки Кадмус встает и направляется к передней части палатки, не утруждая себя тем, чтобы оставаться незамеченным. Я вижу его силуэт в свете все еще горящего костра, но прерывистое дыхание из палатки говорит мне, что отец Тессы понятия не имеет, что его ждет.

Тесса кричит, и я вижу, как тень Кадмуса бросается вперед.

— Что, черт возьми, вы делаете? Ужас в голосе отца, сопровождаемый резким ворчанием, приносит мне чувство удовлетворения, когда я вскакиваю на ноги и обхожу палатку, чтобы обнаружить Кадмуса, вытаскивающего голого мужчину за ногу. Кровь на его лице — это то место, куда он явно получил первый удар своего наказания.

Их будет больше. Еще много.

Кадмус тащит его безвольное тело через лагерь по гравию и камням, пока не исчезает вместе с человеком за холмом.

Как только они скрываются из виду, я захожу в палатку и вижу Тессу, которая сидит, свернувшись калачиком, в углу, обнаженная и дрожащая. Свет от костра снаружи высвечивает слезы в ее глазах. Рядом с ней девочка-малышка безмятежно сосет большой палец, как будто она привыкла к таким бурным пробуждениям.

Я опускаюсь на колени и протягиваю руку, но Тесса отталкивает себя.

— Ты в порядке?

— Т-т-тот человек. Он т-т-забрал моего папу. Он собирается к-к-убить его.

Крик ее отца эхом доносится откуда-то из-за холма, и Тесса хнычет, подтягивая колени к груди.

— Он не убьет его. Кадмус просто… наказывает его за то, что он сделал с тобой.

Она не отвечает, но дрожь ее губ говорит мне, что она все еще боится и не доверяет моим словам.

— Твой папа тебя иногда наказывает? Когда ты делаешь что-то плохое?

Она неуверенно кивает, и малыш рядом с ней тоже кивает. — С-с-шлепает нас. Иногда.

— Ну, это то, что делает мой друг. Он наказывает его, чтобы тот больше никогда не причинил тебе вреда.

— Он не к-к-убьет его?

— Он не убьет его. Я обещаю тебе.

Я молюсь, чтобы он этого не сделал. Как бы мне ни хотелось избавить их двоих от этого человека, я знаю, что они никогда бы не выбрались сюда сами. Из того, что я лично узнала о мародерах, бродящих по этой пустыне, ее отец был бы меньшим злом.

Вдалеке раздается еще больше криков, и Тесса поднимает голову, как будто пытаясь определить, к наказанию они или к смерти.

— Хотя после этого ему, вероятно, будет очень больно. Вы можете позаботиться о себе пару дней?

Она кивает, высвобождая ноги, и когда она расправляет их, я вижу ее маленькие набухающие груди над беременным животом, покрытым синяками от того, что, как я полагаю, было щипками и шлепками. Я переключаю свое внимание на младшего, чтобы не смотреть на то, что только разжигает мой гнев, и я испытываю ни с чем не сравнимое удовлетворение, когда слышу, как мужчина умоляет Кадмуса прекратить его мучения.

— Хорошо, я хочу, чтобы ты оделся во что-нибудь. Твой отец будет спать у огня. Он больше не причинит тебе вреда. Я обещаю.

Поджав губы, она опускает взгляд и шмыгает носом.

— Хорошо.

Я снова тянусь к ней, и на этот раз она тянется в ответ. С улыбкой я сжимаю ее руку и выхожу из палатки, закрывая за собой клапан.

Вдалеке я вижу темную фигуру, поднимающуюся из-за холма, и отец Тессы стонет, когда Кадмус тащит его обратно в лагерь. Он останавливает его у костра и опускает его ногу. В тот момент, когда он отходит в сторону, я ошеломлена видом окровавленного паха мужчины, где на месте его пениса остался только кусок изуродованной плоти.

Когда Кадмус держит свой клинок над пламенем, я прижимаю руку ко рту и отворачиваюсь, зная, что будет дальше.

К счастью, клапан на палатке остается закрытым, так что девочки не будут посвящены в это, но на всякий случай я становлюсь перед ней.

Стоя с сигаретой, зажатой в губах, Кадмус прикуривает от раскаленного оранжевым металла.

Сразу после этого раздаются крики, похожие на раскаты грома, поскольку булькающий крик мужчины почти заглушает звук шипящей плоти, когда Кадмус прижигает его отрезанный орган. Малыш внутри, наконец, плачет, и я слышу, как Тесса говорит: —Все в порядке, Ханна. Все будет хорошо. ТССС.

Крики стихают до стонов, и Кадмус пересекает лагерь, хватая одно из одеял, висящих на веревке. Он возвращается, чтобы набросить его на тело мужчины, прикрывая его увечья, в то время как мужчина корчится и стонет под ним, всхлипывая в агонии.

— Он будет жить, — говорит Кадмус и выпускает дым со своей сигареты, проходя мимо меня по пути обратно к грузовику.

РЕН

Эти палатки были для женщин и детей, но я настоял на том, чтобы спать рядом с Шестым, который вызвался сам нести вахту. Однако, поскольку он отказался позволить мне спать в тесном спальном мешке рядом с ним, что меня нисколько не беспокоило, Тинкер взял на себя смелость соорудить маленькую импровизированную палатку в неглубокой нише близлежащей горы. Привязав толстые ветки к одному из плетеных ковриков, сделанных пожилыми женщинами, мы получили что-то вроде двери.

С этого немного более высокого возвышения Шестой может видеть весь лагерь, и мы достаточно близко, чтобы предупредить их о любых опасностях, таких как приближающаяся орда Рейтеров. Во время наших путешествий мы миновали несколько больших клеток с ними, что говорит мне о том, что их численность снова растет. По мере вымирания первого поколения их потомство начало появляться в больших очагах.

Я лежу на расстегнутом спальном мешке внутри пещеры, освещенной небольшим костром, который Ригс был настолько любезен, что разжег для меня. Боль в моем животе не утихла, но боль еще не настолько острая, чтобы я могла так сильно беспокоиться. Сейчас я лежу на спине, потирая рукой крошечный пучок клеток, который скоро станет миниатюрной версией Шестого, или меня.

Дверь отъезжает в сторону, и Шесть пригибается, когда входит в пещеру, выглядящую массивным в маленьком помещении. Скрестив руки на груди, он стягивает рубашку через голову и отбрасывает ее в сторону, затем снимает ботинки, отбрасывая и их тоже. Он расстегивает штаны и спускает их со своих мясистых бедер, пока не оказывается полностью обнаженным. Вид его шрамов, врезанных в толстые жгуты мышц, — это не то, к чему я когда-либо привыкну. Это всегда будет напоминанием мне о мальчике, которого я нашла по ту сторону стены. Страдания, которые он перенес от рук монстров, которые с радостью уничтожили бы его полностью.

Мой Шестой.

Он ложится рядом со мной и тащит меня через нашу кровать, пока я не оказываюсь к нему так близко, как только возможно.

Уютно и удовлетворенно, я смотрю на огонь, и мои мысли возвращают меня на месяцы назад, в ту ночь. Иногда это случается, когда я слишком долго остаюсь наедине со своими мыслями, и у меня возникают воспоминания о том, как я ходила по тем местам, где Бешенные и альфа-мутации питались солдатами и персоналом лаборатории. Папа назвал бы это посттравматическим стрессом. Он бы сказал мне, что эти мысли были вызваны тем, что моя голова пыталась переварить то, что произошло в ту ночь, когда мы сбежали из больницы и закрыли за собой двери. Но это не только в моей голове, потому что я тоже слышу Шестого во сне. Ворочается, стонет и рычит, выкрикивает мое имя, как будто версия в его голове имеет альтернативный конец. Он просыпается в поту, дрожащий и напряженный, и в такие ночи я должна быть осторожнее, поскольку он не всегда в сознании. Иногда его разум все еще заперт в этом аду, совсем как мой, и есть шанс, что он может принять меня за атакующую мутацию. В таком случае это был бы мой конец, потому что Шестой, не колеблясь, убил бы первым.

— Ты когда-нибудь думал о том, что случилось бы, если бы мы были заперты внутри? Бессмысленный вопрос срывается с моих губ, пока я лежу, загипнотизированный пламенем.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас? Ты не говорила об этом неделями.

Я пожимаю плечами, провожу его рукой под своей щекой, пока лежу на боку.

— Я боюсь думать об этом. Но, может быть, разговор об этом поможет.

— Мы выбрались. Мы выжили. Это все, о чем тебе нужно думать. Все, кто заперт в этом месте, мертвы. А все, что не мертво, лучше держать внутри.

— Я знаю. Но иногда я думаю… что, если бы мы не выбрались вовремя? Что, если бы двери закрылись как раз перед тем, как мы туда добрались? Мои мысли возвращаются к солдату, умоляющему нас подождать. Кричащему нам вслед, чтобы мы держали двери открытыми, как будто мы могли. Как будто у нас была сила остановить это, и когда они, наконец, закрылись, я могла слышать его приглушенные крики с другой стороны.

— Я бы защищал тебя так долго, как мог.

Я не могу сдержать слез, которые подступают к моим глазам. Мне хотелось бы думать, что все дело в гормонах, ранняя беременность вызывает у меня какой-то эмоциональный дисбаланс, но я не думаю, что я достаточно продвинулась для этого, и я не в первый раз размышляю над этими вопросами.

— Я бы не смогла смотреть, как они разрывают тебя на части, чтобы защитить меня. Я бы хотела умереть рядом с тобой. Конечно, я знаю, что мутации не были бы настолько благоприятными и милосердными, чтобы допустить такую же быструю смерть.

— Эй. Подцепив пальцем мой подбородок, он наклоняет мою голову ровно настолько, чтобы видеть, как его кристально-голубые глаза смотрят на меня в ответ.

— Не делай этого с собой. То, что произошло той ночью, должно было случиться.

Губы сжаты в ровную линию, я киваю.

— Мы многих из них вытащили.

— Да.

Но мне невыносимо думать о других, кто остался позади. Тех, кого мы не смогли вовремя спасти. Невинные женщины, дети и мужчины, оставленные на милость этих тварей. По крайней мере, мужчины и дети избежали бы довольно быстрой смерти. Женщины, скорее всего, были бы изнасилованы Альфами. Возможно, также и мутации, хотя я мало о них знаю.

— Кенни сказал мне, что девушка сбежала с тремя Альфами. Должно быть, это произошло до того, как они запечатали это.

Он не реагирует на это, но ему и не нужно. Мы оба знаем о потенциале насилия, который растет внутри Шестого каждое мгновение. Не нужно объяснений или домыслов, чтобы понять, что девушка, вероятно, мертва или подверглась насилию до такой степени, что хочется, чтобы это было так.

Единственная причина, по которой Шестой не такой жестокий, заключается в том, что он годами держал себя в руках и дистанцировался от тех мрачных моментов в своей жизни. И все же, это сознательное усилие с его стороны, битва между его разумом и телом, которая разрывает его изнутри каждый день.

— Я даже представить не могу, что они сделали с этой девушкой, — добавляю я, качая головой.

— Возможно, в некоторых из них осталось что-то хорошее. Мне нравится думать, что в моем брате осталось что-то хорошее.

Мое сердце болит при воспоминании о тех нескольких моментах, когда он узнал своего брата Бренина, изуродованного их жестокими экспериментами, как раз перед тем, как Альберт убил его. Я поворачиваюсь к нему лицом, кладу руку на его щеку и притягиваю его к своим губам. — Было. Я видела это.

Клянусь, Шестой несет в своих глазах тяжесть мира. То, что человек может выглядеть таким печальным и решительным одновременно, свидетельствует о том, что ему пришлось пережить, чтобы выжить.

Он перекатывается на меня и зарывается лицом в мое горло, целуя меня там. Когда его губы наконец находят мои, я изголодалась по его вкусу на своем языке. Мой желудок сжимается, когда волны возбуждения пульсируют во мне. Желание, которое он пробуждает во мне без особых усилий. Так происходит каждый раз, когда я с ним, не имеет значения, что в последний раз мы занимались любовью только прошлой ночью. Каждый раз, когда он целует меня, я возвращаюсь к тем ночам, когда он пробирался в мою комнату без ведома папы, и мы целовались до восхода солнца.

Страсть, которую я испытываю с ним, не имеет себе равных, подобно двум языкам пламени, соединяющимся в единый лесной пожар, который уничтожит все на своем пути. Разрушительные элементы созданы друг для друга.

Начиная с моей ключицы, он оставляет дорожку из поцелуев вниз по моему телу, пока не достигает живота. Оказавшись там, он кладет ладонь на мой почти плоский живот и оставляет гораздо более мягкий, нежный поцелуй, как будто это щечка нашего ребенка. У меня наполняется грудь при виде этого крупного мужчины со шрамами, так переживающего за жизнь, которую он помог создать. Ребенок, которого он баюкает в моих снах, с темными волосами и кристально-голубыми глазами. Я представляю это крошечное существо, лежащее у него на груди, защищаемое отцом, который будет сражаться насмерть, чтобы никто и ничто не причинило ему вреда.

Он задерживается на моем животе на мгновение, прежде чем снова подниматься по моему телу, и рычание в его груди вступает в игру.

— Шесть… Я пытаюсь скрыть свою улыбку, но хихиканье вырывается наружу, когда он рычит и атакует мое горло, потираясь заросшей щетиной щекой о мою чувствительную кожу там. — Шесть! Щекотка — это больше, чем я могу вынести, из моих глаз выступают слезы, когда я толкаю его в грудь в жалкой попытке прекратить его мучения. Смех эхом разносится по маленькой пещере, и я издаю непреднамеренный крик, который он прикрывает ладонью.

Убирая руку, он улыбается мне в ответ, его взгляд менее тяжелый, чем раньше.

— Я люблю тебя, Маленькая птичка.

— Я люблю тебя больше.

Его глаза снова становятся серьезными, в них мелькает печаль.

— Ты не можешь. Не я ношу нашего ребенка.

— Хей. Я провожу большим пальцем по складкам у него на лбу, по линиям беспокойства, отпечатавшимся на его лице.

— Что тебя беспокоит?

— Я не могу потерять тебя, Рен. Если бы что-нибудь когда-нибудь случилось с тобой или с ребенком, у меня не осталось бы причин оставаться в этом мире.

— Ты не потеряешь меня. И я тоже не потеряю тебя.

— Пообещай мне, что если что-то не так, если что-то покажется тебе неправильным, ты скажешь мне. Ты не будешь держать это в себе.

Я почувствовала, что его беспокойство, проявленное ранее у костра, не утихло. Как бы я ни старалась уменьшить его, факт в том, что Шестой знает меня лучше, чем кто-либо другой.

— Я в порядке. Я помогала папе ухаживать за несколькими беременными женщинами в Шолене. Все они жаловались на боли. Единственная разница в том, что у них беременность протекала немного дольше, чем у меня, но я уверена, убеждена, что это просто мое тело пытается приспособиться к ребенку, который быстро растянет в моем животе.

Кивнув, он ложится рядом со мной на спину и подталкивает меня локтем, чтобы я оказалась сверху. Я узнала, что это его любимая поза во время секса — та, где он может наблюдать за мной целиком. Хотя это, наверное, самое неудобное с точки зрения моих собственных застенчивых мыслей, мне нравится, как он смотрит на меня. То, как он любуется моим телом, как будто любуется самым красивым закатом в пустыне.

Снимая рубашку, я забираюсь на него сверху, мои груди и живот выставлены на всеобщее обозрение, когда я усаживаюсь на его мускулистый живот.

Кладя ладони ему на грудь, я кружу бедрами, наблюдая, как его веки тяжелеют, в то время как его живот прогибается подо мной. Шестому нравится, когда я касаюсь его своей влажностью, как будто я отмечаю его своим возбуждением.

Руки на моих бедрах, он стонет и сжимает мою плоть, в то время как я трусь об него, распространяя жидкости, которые он уже возбудил.

— Ты мой рай и ад, женщина. Его глубокий и хрипловатый голос — это звук, к которому я никогда не стану невосприимчива, тот, который всегда будет будоражить меня так, как сейчас.

Он поднимает голову, разинув рот, наблюдая за кругами, которые я нарисовала на его коже, и что-то дикое горит во мне, когда его челюсти сжимаются и подергиваются, как это бывает, когда я знаю, что он так болезненно возбужден, что не может больше ни минуты отказывать себе. Он пристально наблюдает, облизывая уголок своей губы, и я чувствую, как мышцы его живота сокращаются от его сдержанности.

— Черт, Рен. Ты меня так заводишь. Его бровь вздрагивает от последних остатков сопротивления, когда он впивается пальцами в мои бедра.

Я протягиваю руку назад, беру его твердый как камень ствол в руку и провожу кончиком вверх и вниз по моему шву, дразня его.

Он ударяется головой о землю, вены на его шее вздуваются, а мышцы груди сжимаются от напряжения. Если бы я не знала, что он так наслаждался этой пыткой, я бы остановилась сейчас и дала ему облегчение, о котором молча молит его тело, но я не буду. Вместо этого я продолжаю мучение, покачивая бедрами в такт движениям секса, когда я провожу головкой его члена по своему входу и вверх к моему набухшему клитору. Чем дольше он отрицает себя, тем опаснее становится, но кайф от хождения по этому тонкому, как бритва, краю чертовски близок к самому сексу. Я убираю его руку со своего бедра и прикладываю к своей груди, наблюдая, как расширяются его глаза, когда он поднимает голову, чтобы пососать ее.

И теперь начинаются мои мучения.

Вот так мы с Шестым разрушаем друг друга, потому что даже прикосновения языка мужчины к моему соску достаточно, чтобы довести меня до оргазма. Обводя его кончик, только что вошедший в мой вход, я откидываю голову назад, раскачиваясь достаточно, чтобы помешать ему полностью проникнуть в меня, пока он доводит меня до оргазма своим языком. В тот момент, когда его пальцы соединяются, и он перекатывает мой чувствительный бутон между ними, я на волосок от разрыва. Я скольжу своим телом вниз по его стволу, насаживаясь на его эрекцию, и острая боль пронзает мой сосок в том месте, где его зубы сжимают мою плоть, добавляя электрический импульс к удовольствию.

Мучительный крик вырывается из моих зубов, и я впиваюсь ногтями в его грудь, покачивая бедрами, наслаждаясь долгим, медленным скольжением его члена, наполняющего и растягивающего меня с каждым подъемом и опусканием. Звук моих стонов эхом отдается в пещере, прерываемый случайным рычанием, которое я чувствую гулким под моими ладонями. Продолжая сосать меня, он сжимает оба моих бедра и направляет мой темп, становясь нетерпеливым от моих ленивых поглаживаний. Я понимаю намек, и он ложится на спину, не сводя глаз с моей подпрыгивающей груди, пока я кончаю на его член.

Мой живот сжимается, спазмы, которые были раньше, притупляются пульсирующим по телу удовольствием, в то время как моя кровь становится горячей и густой, способной в любую минуту вспыхнуть пламенем.

Его зубы снова сжимаются, брови хмурятся от сдержанности, и его мышцы твердеют подо мной, все его тело напрягается.

Это та часть, которую я люблю. Наблюдать за ним на пороге кульминации, за напряжением, отражающимся на его лице и теле, за сосредоточенностью, такой полной, как будто ничто другое не имеет значения, кроме нас двоих.

Мои стоны усиливаются, узлы в животе скручиваются с подъемом, по мере того как я все ближе и ближе подхожу к кульминации. Я знаю, он чувствует это, когда он смотрит на меня, его глаза неподвижны, наблюдают, ожидая момента, когда он сможет освободиться.

Все туже и туже.

Все выше и выше.

Пока, наконец, жар не пронзает меня до глубины души, посылая взрыв в мой мозг со вспышкой света. Шестой проклинает все и вся, и тепло наполняет меня изнутри, когда он извергает последние струи своей кульминации. По моим мышцам пробегают мурашки, заставляя их на мгновение онеметь, и я мгновенно расслабляюсь от облегчения, падая на него. Сильные руки обвиваются вокруг моей скользкой от пота спины, пальцы запутываются в моих волосах, когда он тянет ровно настолько, чтобы приподнять мою голову и поцеловать меня. Не выходя из меня, он откатывает нас в сторону, и я поворачиваюсь в его объятиях лицом к теплому огню, который не приносит облегчения от жара, все еще пульсирующего во мне.

Тяжело дыша, мы лежим там, тела все еще дрожат после толчка. Я смотрю, как мерцает пламя и отбрасывает тени на стены пещеры.

Шестой утыкается лицом в мою шею, его рука скрещена на моем теле, защищающая и собственническая, в то время как он целует цифры, написанные чернилами у меня на затылке.

Когда волны удовлетворения накрывают меня, мерцающие тени на стене имитируют растущую боль в моем животе. Нарастающий жар, отмеченный тупым, судорожным ощущением, которое говорит мне, что что-то не так.

КАЛИ

После подтверждения того, что отец Тессы все еще жив и способен глотать воду, мы упаковываем грузовик, оставляем Тессе пачку патронов и направляемся в Сенизу. Мои руки бесконтрольно ерзают на коленях, когда я сижу между Кадмусом и Титом, а Брендон, как обычно, едет сзади. Возможно, я не ближе к Валдису, чем была несколько недель назад, но я цепляюсь за эту маленькую надежду, несмотря ни на что.

— У нас достаточно бензина, чтобы добраться туда, верно? Я наклоняюсь к Титусу, проверяя указатель уровня топлива, который показывает примерно половину бака.

— Как я говорил тебе сегодня утром, у нас его предостаточно, — говорит Титус, не отрывая внимания от дороги.

— Сзади есть еще две канистры. Расслабься, Кали.

К счастью, в последнем улье, на который мы совершили набег, были запас кукурузного топлива, которое они произвели сами, и мы были уверены, что запасили его перед отъездом. Однако я не могу расслабиться, как он и предлагал. Я не успокоюсь, пока не открою эти чертовы двери и не узнаю, что случилось с Валдисом. Можно сказать, что я была одержима, может быть, даже безрассудна в своем стремлении, но мне все равно. С каждым проходящим днем я на день ближе к тому, чтобы забыть о нем, и я не могу заставить себя представить это.

Я не буду.

Неровные дороги, изношенные временем и заброшенностью, толкают грузовик, в то время как пустынный пейзаж проносится как в тумане. В течение следующего часа я сосредотачиваюсь на предстоящей встрече с самими повстанцами, вместо Валдиса — еще одна тема, которая вызывает у меня беспокойство и тошноту от предвкушения.

Город Сениза относительно новый, основанный после того, как Драга уже опустошила большинство городов Калифорнии. Из того немногого, что я слышала о нем, там жил улей примерно из восьми семей. Однажды ночью орда прошла через них, убив и поглотив многих из них, пока они спали. Те, кто остался, собрались в одной из заброшенных церквей, которая вскоре тоже была окружена Рейтами. Их было слишком много, чтобы они могли отбиться. Поэтому они подожгли здание и сгорели заживо внутри. Говорят, что дым, поднимающийся к небу, был замечен в течение нескольких дней после этого и предупредил другие близлежащие ульи, которые смогли избежать нападения орды.

Титус сворачивает с главного шоссе на дорогу, которая приведет нас к океану, если мы будем продолжать в том же духе. Всего через пару миль я вижу вдалеке маленький городок. Несколько заброшенных зданий усеивают пустынный ландшафт, и я осматриваю окрестности в поисках каких-либо признаков лагеря.

Титус тормозит грузовик, и тогда я вспоминаю, что эти люди сеяли хаос среди солдат Легиона. Убивали без угрызений совести. Даже если бы мы были на одной стороне, они не известны своим миролюбием.

— Вы уверены, что выбрали нужное место? Я наклоняюсь вперед, отмечая отсутствие палаток и человеческой жизни.

— Я уверен. Титус указывает вперед, и я слежу за движением его пальца в сторону обгоревших останков здания впереди, где, как я предполагаю, семьи сожгли себя заживо в том, что, должно быть, было церковью.

Паника закипает у меня в груди, чувство страха поселяется глубоко внутри, когда он останавливает грузовик там, где, как я полагаю, когда-то был центр города, отмеченный полуразрушенными зданиями по обе стороны засыпанной песком дороги. Узел в моей груди пульсирует и расширяется, раздавливая легкие, когда мы выбираемся из машины, наслаждаясь тишиной нашего окружения и нехоженым песком, покрытым свежими волнистыми слоями.

Здесь нет лагеря. Судя по всему, его никогда и не было.

Я вдыхаю сухой ветерок, который развевает мои волосы, и заставляю себя не сломаться. Я не сломаюсь, но я чувствую, как мое сердце крошится под ребрами, уносимое ветром, который густой и тяжелый в моих легких.

Все так, как Кадмус говорил раньше. Я гоняюсь за призраками.

Кадмус и Титус расходятся в разные стороны, возможно, чтобы убедиться, что каждое из заброшенных зданий пусто, но я стою прямо посреди дороги с закрытыми глазами, заставляя себя собрать воедино как можно больше осколков.

Верь. Не. Ломайся.

Возможно, проходят считанные секунды, которые кажутся часами, прежде чем оба Альфы возвращаются ко мне, выражения их лиц хранят мрачную тьму и печаль, которые, я знаю, совпадают с моими собственными.

— Ничего нет, Кали. Кадмус даже не смотрит на меня, произнося эти слова, как будто ему невыносимо наблюдать за их воздействием на меня.

Его очертания расплываются от слез в моих глазах, и мир вокруг меня вращается на периферии, движется слишком быстро, чтобы я могла за него зацепиться. Я закрываю глаза, песок ударяется о мои колени, когда я падаю на землю. Бахрома смыкается вокруг меня.

Может быть, Тесса солгала. Может быть, она не знала, о чем говорила. Возможно, это моя вина, что я последовала словам ребенка, который был не совсем прав в своем уме. Сейчас это не имеет значения.

Ничто не имеет значения.

Я чувствую себя так, словно проваливаюсь в яму без дна и без возможности выбраться на поверхность. Погружаюсь все глубже и глубже, наблюдая, как свет надо мной уменьшается до булавочного укола.

РЕН

Рядом со мной потрескивает огонь. Мои руки дрожат, когда я опускаюсь между бедер, туда, где ощущение влажности пробудило меня от грез, и я собираю влагу пальцами, поднимая ее к свету.

Кровь.

Густая и красная, она полностью покрывает мои пальцы. В последний раз, когда из меня вытекла кровь во время беременности, я потеряла ребенка и проснулась оттого, что им питались Рейтеры.

Когда боль в моем животе снова пробуждается к жизни, я рычу, скручиваясь от боли.

— Рен? Что это?

Я не отвечаю Шестому, опасаясь, что он будет винить себя за это, но я подозреваю, что это мой второй случай, и мое тело просто не создано для беременности. Вместо этого я тихо рыдаю про себя, дрожа, когда мной овладевает агония.

— Рен! Он, несомненно, нашел кровь.

— Черт! Дрожащей, но нежной рукой он обхватывает мою щеку, приближая мое лицо к своему.

Я не хочу смотреть на него. Я не могу. И я благодарю за слезы, которые размывают его лицо.

— Я собираюсь позвать акушерку. Я сейчас вернусь.

Я хватаю его только за зад, прежде чем он оборачивает одеяло вокруг нижней половины тела и проламывается через плетеную дверь, зовя Хасею, пожилую женщину, которая приняла роды у нескольких женщин в нашем улье. Известно, что она очень опытна в таких делах, но если это следует за тем, как я была беременна в последний раз, боюсь, даже она не сможет мне помочь.

КАЛИ

Я лежу рядом с Кадмусом, положив голову на свернутый спальный мешок, и наблюдаю из задней части грузовика, как солнце начинает садиться, отбрасывая оттенки оранжевого и красного. Его пах прикрыт одеялом, под которым он бесстыдно обнажен, не потрудившись одеться после того, что мы сделали ранее. В Калико не было никакой скромности, когда дело доходило до наготы. Врачи там раздевали нас перед толпой других врачей, которые продолжали тыкать. В какой-то момент нам просто стало так же комфортно без одежды, как и в ней. В любом случае, ткань никогда особо не защищала наше достоинство.

Несмотря на это, я лежу рядом с ним полностью одетая.

Он затягивается сигаретой и выпускает дым.

— Знаешь, курение убивает, — говорю я с улыбкой в голосе.

— Да, ну, как и любовь. Сигарета потрескивает от очередной затяжки, и он поднимает голову, выбрасывая то, что от нее осталось, в кузов грузовика, привлекая мое внимание к его коротко остриженным светлым кудрям, которые начали отрастать.

— Откуда взялись эти кудри?

— Моя мать. Он закидывает руку за голову и смотрит вдаль.

— У нее были длинные, красивые кудри, которые доходили до середины спины. Я всегда играл с ее волосами, когда был ребенком.

— Что с ней случилось?

— Я не знаю. Однажды утром я проснулся, а ее не было. Нахмурив брови, он качает головой.

— Я не знаю, забрал ли ее кто-то, или она поднялась и ушла.

Каким ужасом это, должно быть, было для него — все эти годы гадать, что случилось с его матерью. И какая судьба могла быть хуже?

— Могу я задать тебе вопрос? В голосе Кадмуса есть что-то успокаивающее. Он напоминает мне о Валдисе, такой глубокий и насыщенный, когда вибрирует у меня в ушах.

— Да, конечно. Я отбрасываю мысли о Валдисе в сторону, опасаясь паники, которая может поглотить меня в любую секунду. Неразрешенная боль от очередного тупика в наших попытках выследить этих мятежников и освободить его.

— Той ночью я спустился в туннели. Ты действительно собиралась позволить мне трахнуть тебя?

Выдыхая, я переключаю свое внимание на его профиль, в котором нет и намека на веселье.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

— Я же говорил тебе, Кали. Я получаю удовольствие от боли. Каждый удар. Каждый порез. Напоминает мне, что я все еще что-то чувствую.

Этот вопрос я задавала себе с той ночи, и в свете чувства вины, которое все еще терзает мое сердце после того, что мы только что сделали, сейчас я могла бы ответить на него по-другому.

— Я бы сделала все, чтобы быть с Валдисом. Но не за твой счет.

— Ну, разве это не пинок под зад.

— В конце концов, я могла бы попробовать это. Я хихикаю, толкая его локтем в руку.

Фыркая от смеха, он отводит взгляд и качает головой.

— Вероятно, я бы заслужил это, за все то грязное дерьмо, которое я думал сделать с тобой тогда. Его улыбка исчезает, превращаясь во что-то более серьезное.

— Я бы никогда не прикоснулся к тебе таким образом сейчас. Страдальчески сдвинув брови, он отводит взгляд, его горло судорожно сглатывает, когда эта тьма снова омрачает выражение его лица.

— Никогда.

— Я знаю, что ты бы не стал. Прижимая ладонь к его щеке, я возвращаю его глаза к своим.

— У тебя доброе сердце. Глубоко, глубоко в глубине души. Я поджимаю губы, чтобы сдержать улыбку.

— Как… дно морской пучины.

— Да. Его губы снова растягиваются в ухмылке, глаза светлее, чем раньше.

— Покрыты черным рыбьим дерьмом.

Мы оба смеемся, и я прикладываю ухо к его сердцу.

— Ну, по крайней мере, мы знаем, где это найти.

При звуке возни снаружи я поднимаю голову, и Кадмус шевелится подо мной. Оглядываясь на него, я вижу, что он прижимает палец к губам, когда садится рядом со мной. Две фигуры стоят у входа в грузовик — мужчина, которого я никогда раньше не видела, одетый в лохмотья, которые свисают с его тела, приставляет пистолет к виску Брэндона.

— Что это за чертовщина? О женщине есть. Ухмылка мужчины расширяется до беззубой улыбки, и когда Кадмус делает шаг вперед, он направляет пистолет на него, затем обратно на Брэндона.

— Ты просто оставайся на месте.

— Кто ты? Скучающий тон в голосе Кадмуса говорит мне, что этот человек ему не угрожает и он не беспокоится за Брэндона.

Кроме того, когда огромная фигура шагает к двум мужчинам, становится ясно, что незнакомцу сейчас есть о чем беспокоиться больше, чем любому из нас. Лезвие, которым владеет Титус, скользит сзади под его горлом, и мужчина отпускает Брэндона, подняв руки в знак капитуляции.

Оказавшись на свободе, Брэндон свирепо смотрит на своего похитителя.

— Собирал кое-какие припасы, когда этот засранец приставил пистолет к моей голове.

— Где? Есть ли другие? Моя внезапная интрига оживляет зацепку, которую я считала мертвой.

Однако становится понятным, почему мы не нашли бы повстанцев у всех на виду. Конечно, они бы прятались. Это то, что они, как известно, делали. Как им удалось ускользнуть от Легиона.

— Одно из зданий, — отвечает Брэндон, забираясь со мной в кузов грузовика.

Еще двое мужчин подкрадываются к Титусу, но его взгляд, скользящий в сторону, говорит мне, что он почувствовал их. Оба мужчины держат пистолеты на вытянутых руках и направлены на него. На одном из них черный кожаный жилет и седая борода, на другом белая футболка с пятнами, волосы собраны сзади в хвост.

Если бы моими спутниками были кто-то другие, я бы, вероятно, задрожала при виде этого, но это не так. И это только вопрос времени, когда эти незнакомцы узнают об этом.

— Брось клинок, друг, — говорит тот, что в кожаном жилете, но Титус не подчиняется.

Пыхтя, Кадмус встает, его обнаженное тело полностью выставлено на всеобщее обозрение, пока он обыскивает грузовик, предположительно в поисках своей одежды.

— Какого хрена, по-твоему, ты делаешь? Кожаный Жилет направляет пистолет на Кадмуса, который небрежно наклоняется, чтобы поднять с пола штаны, не обращая внимания на оружие.

— Я бы предпочел, чтобы мой член не высовывался наружу, когда я убью тебя, — говорит он, в его голосе все еще чувствуется пейотль в легкой невнятности его слов, когда он засовывает ногу в штаны. Впрочем, немного — большая часть наркотика уже покинула его организм, поскольку обычно его надолго не хватает, что, как я подозреваю, связано с его размером.

Один из них, пошатываясь, направляется к грузовику, подходя сзади к Титусу.

— Я предлагаю тебе освободить моего друга, чтобы прелестной леди не пришлось наблюдать, как твои мозги разбрызгиваются по всему кузову этого грузовика.

— Мы ищем Черепа. Где мы можем их найти? Спрашивает Титус, держа клинок у горла первого незнакомца, его взгляд устремлен прямо перед собой.

— Я не вправе говорить, — отвечает Кожаный Жилет и передергивает затвор своего пистолета.

— Итак, я сказал вам освободить моего друга.

Кадмус делает шаг к ним, и третий мужчина, с хвостиком, поднимает пистолет, останавливая Альфу на полпути.

— Мы не хотим никому навредить. Ответьте на вопрос, и мы отправимся в путь. В голосе Титуса сквозит холодная, темная натура, и я чувствую себя обязанной предупредить этих людей, с чем они имеют дело, но я этого не делаю.

Кожаный Жилет хихикает и качает головой.

— Говнюк, прямо сейчас на тебя нацелены два пистолета. Пострадает только один — ты и твой друг. Я не отвечаю перед Легионом.

Я бы сказала, что это наверняка члены повстанцев, и будь проклят тот маленький огонек надежды, который снова бьется в моей груди.

— Мы не Легион, — отвечает Титус, неподвижный, как статуя, пока держит в плену первого незнакомца.

— Солдат. Грузовик. Кожаный Жилет наклоняется в сторону и машет пистолетом.

— Какое бы дерьмо ни было в этих серебряных коробках.

Сейчас в них ничего нет, но были мутации, которые прорвались бы сквозь любой улей, спрятанный здесь, вынюхивая их до того, как они поняли, что монстры были там.

На следующем вдохе Титус разворачивается, приставляя лезвие к горлу своего пленника и одновременно выбивая пистолет из рук Кожаного Жилета. Он наносит удар ногой в грудь, от которого мужчина отлетает назад, в Хвостик позади него. Стреляет пистолет, ударяясь о грузовик, и я вздрагиваю, падая в сторону, чтобы не попасть под шальную пулю.

Все это происходит в считанные секунды, и когда все заканчивается, Титус наставляет пистолет на мужчин, все еще приставив лезвие к горлу первого незнакомца.

— Становимся медленнее, старик. Кадмус выпрыгивает из грузовика, и еще один выстрел просто не попадает в него, прежде чем он выбивает пистолет из руки Конского Хвоста и ударяет костяшками пальцев по щеке мужчины.

Без усилий.

— Теперь ты ответишь на вопрос моего друга о Черепах, или я всажу пулю в твой, прежде чем начисто снесу ее с твоих плеч. Друг. В отличие от Тита, в угрозах Кадмуса есть нотка веселья, которую можно почти ошибочно принять за несерьезность.

Он целится из пистолета в ногу Конского Хвоста и стреляет. Следует вопль агонии, и на этом веселье Кадмуса заканчивается.

Он опускается на колени рядом с мужчиной, хватая его за горло. Склонив голову, Кадмус, кажется, находит интригу в сменяющихся оттенках лица мужчины. Красный. Фиолетовый. Конский Хвост открывает рот, бесполезно высовывая язык, и когда его друг бросается к Кадмусу, Альфа не удосуживается посмотреть, прежде чем его рука вытягивается, а дуло пистолета упирается в лоб Кожаного Жилета.

Сдавленные вздохи звучат за несколько секунд до того, как Конский Хвост будет задушен до смерти.

— Хорошо! Хорошо, Черепа… они ушли на восток.

— Где? Кадмус не сдается, и вены, вздувающиеся на лбу Конского Хвоста, показывают, как его телу не хватает воздуха.

— Шоссе шестьдесят шесть. В сторону Флориды.

— Когда? Вопросы Альфы столь же безжизненны, как и его беспокойство о прекращении жизни Конского Хвоста.

— Ушли вчера рано утром.

Распущенный конский хвост возвращает фиолетовые оттенки под его кожу, и он заваливается на бок, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Кадмус поворачивается к Кожаному Жилету, все еще прижимая пистолет ко лбу.

— И откуда мне знать, что ты не лжешь нам, чтобы защитить своих друзей?

— Они нам не друзья. Ублюдки потеряли яйца, позволив какой-то суке командовать шоу. Я не выполняю приказов суки.

— И все же, может быть, мне следует привязать тебя и твоих друзей к капоту нашей машины и взять вас с собой. Или… Кадмус приставляет пистолет к лицу мужчины, проводя стволом по рыхлой плоти под бородатым подбородком, который приподнимается, когда он упирает его туда.

— Смотри, как твои кости вылетают у тебя из макушки. Я уверен, что твой приятель вон там не стал бы пытаться вешать мне лапшу на уши после этого.

— Я не лгу. Его губы растягиваются в улыбке, когда он смотрит в ответ на Кадмуса.

— Видишь, я знаю, что тебя там ждет, придурок. И я хотел бы быть мухой на ветру, чтобы увидеть этот бой.

— Альфа? Кадмус опускает пистолет и поднимается на ноги, засовывая оружие в штаны.

— Возможно, тебе будет интересно узнать, что в нас течет одна кровь.

Осознание появляется на его лице, и он оглядывается на Титуса, затем на своего друга, все еще задыхающегося рядом с ним.

— Мы практически братья. И пока он дает нам то, что мы хотим, нам не придется убивать его вместе с остальными.

— Что тебе от них нужно?

— Они — наш билет в Калико. Мы собираемся заставить их открыть двери.

Кожаный Жилет отстраняется от Кадмуса, его брови хмурятся.

— Ты что, с ума сошел? Открыть двери Калико? С таким же успехом ты мог бы убить нас всех прямо сейчас!

Пожав плечами, Кадмус снова тянется к пистолету за поясом.

— Кадмус! Я наклоняюсь вперед, замечая, как его ухмылка сменяется разочарованием.

— Не надо. Мы здесь не для того, чтобы кому-то навредить.

— И что, черт возьми, в этом забавного?

— Ты знаешь, что за этими дверями? Ты имеешь хоть какое-нибудь гребаное представление о том, что эти штуки могут делать? — спрашивает мужчина.

Кадмус поднимает руку и отводит в сторону, обнажая шрам из трех отметин от когтей, который тянется вверх по его грудной клетке и поперек живота.

— Боюсь, слишком хорошо.

— Тогда почему вы считаете что-то настолько безумным? Подвергаете всех нас риску?

Кадмус переводит взгляд на меня и обратно.

— Потому что мой брат был заперт внутри вместе с ними. И ему, черт возьми, там точно не место.

Кожаный Жилет качает головой, его губы скривились от отвращения.

— Я надеюсь, что Рис выбьет из тебя всю дурь вечной любви.

— Рис, да? Кадмус бьет мужчину кулаком в лицо, вырубая его.

— Теперь я знаю, что поставить на его могильной плите.

РЕН

После отдыха в пол дня я решаю, что больше не могу бездействовать, и выхожу из пещеры подышать свежим воздухом. Судороги по большей части утихли, и у меня не было кровотечения со вчерашнего вечера.

Рис ушел с Ригсом и Тинкером разведать периметр нашего лагеря на предстоящий вечер, иначе он, вероятно, обругал бы меня за то, что я так быстро встала и обошшла все вокруг.

Хотя я никогда не умела сидеть на месте.

Женщины суетятся вокруг, готовя следующее блюдо для всех, и они улыбаются мне, проходя мимо. Когда я только прибыла, они с подозрением отнеслись к девушке, пришедшей с другой стороны стены, и теперь я чувствую себя одной из них. Настолько, что я сажусь рядом с одной из старейшин и беру нож, чтобы почистить горку картошки перед ней. Когда я поднимаю одну, чтобы приступить к своей задаче, она кладет свою руку на мою и качает головой.

— Иди отдыхай. У меня полно помощников.

Мара, немного старше меня, возможно, ей за тридцать, садится рядом со мной и осторожно забирает нож из моей руки.

— Я встаю на секунду, а ты уже крадешь мою работу. Ее живот выпирает немного больше моего, хотя я уверена, что ей всего на месяц или два больше. Как я понимаю, она была оплодотворена Альфой из Калико, спасенной из одного из их экспериментальных крыльев там. Ее когда-то бритая голова, уже обрастающая щетиной и демонстрирующая номер, вытатуированный на задней части шеи, — верный признак того, что она прошла через Калико.

Посмеиваясь, я подтягиваю ноги к груди и обхватываю их руками.

— Я чувствую себя такой бесполезной.

— Конечно. Приподняв бровь, Мара направляет нож, который держит в руках, на мой живот.

— И все же, твои внутренности рассуждали бы иначе. Можешь ли ты представить, сколько усилий требуется, чтобы подготовиться тело к новой жизни? Я могу сказать тебе гораздо больше, чем это рагу. С улыбкой она возвращается к чистке.

— Говори за себя! Я, черт возьми, чуть не порезалась почти три раза об этот клинок, — жалуется та, что постарше, слева от меня.

— Говорит женщина, которая за свою жизнь родила семерых детей.

— Семь? Я даже представить себе такого не могу. Среднестатистической женщине моего поколения повезло родить троих детей, не говоря уже о семи.

Пожилая женщина с длинными серебристыми волосами отводит взгляд и вздыхает.

— В свое время у меня было много секса. Вероятно, поэтому мое тело отказывается прекращать тиканье сейчас.

Мы с Марой оба смеемся над этим.

— Где они сейчас? Твои дети? Мара бросает очищенную картофелину в большую кастрюлю.

Грудь пожилой женщины расширяется при вдохе, когда она возвращается к чистке картофеля.

— В могиле. Все до единого. Один при рождении, двое при первом столкновении с Драгой, трое случайно и один… от Рейтеров. Они утащили ее, когда ей было всего пятнадцать лет. Несколько дней мы искали ее. Или, так сказать, ее останки. Хотя так и не нашли ее. Ее брови хмуро сходятся вместе, когда она разрезает картофелину.

— Из всех моих детей ее смерть беспокоит меня больше всего.

Скорее всего, ее убили не сразу. Я предполагаю, что ее отнесли обратно в гнездо и оплодотворили их потомством. Я видела гнездо только один раз, но никогда не видела детей, рожденных от Бешенных, но агонию бедной женщины, страдающей от такой беременности, я никогда не забуду. Я была свидетелем одного, когда меня затащили в гнездо Рейтеров прежде чем Рис пришел мне на помощь.

— Мне очень жаль.

— Это я прошу прощения. Мне не следовало говорить о таких мрачных вещах.

— Нет. Я качаю головой, упираясь локтями в колени.

— Мы оказываем им медвежью услугу, умолчав об этом. Как ее звали?

— Лисандра. Я всегда называл ее Лисси. Мисси Лисси. Она моргает, словно сдерживая слезы, и улыбается.

— Нахальная маленькая штучка.

— Мне нравится это имя. Лисандра. Такое красивое.

— Спасибо тебе, дорогая.

— И когда у тебя срок родов? Спрашиваю я Мару, наблюдая, как она тянется к животу за еще одной картофелиной. Отбивая ее руку, я хватаю одну для нее.

— Мне нужно делать все это самой. В ее голосе звучит веселье, но лицо у нее серьезное.

— В конце концов, у моего ребенка не будет отца. По словам Хасеи, у меня роды через четыре месяца. Похоже, ей уже пять месяцев, и я должна заставить себя не выглядеть удивленной.

— Он был Альфой, как Рис.

— Он был Альфой, но совсем не таким, как твой дорогой Рис. Она замедляет процесс очищения и опускает взгляд.

— Он был Зверем, когда я его видела.

— Ты не хотела этой беременности. Осмелюсь сказать, что половина беременностей моего поколения были нежелательными, многие в результате изнасилования, из-за неполноценности моего пола.

— Мне стыдно так говорить о нерожденном ребенке, но нет. Я не просила об этом.

— Мара, у тебя что-нибудь болело?

— Каждый день. Этот ребенок растягивает меня так, что это не кажется естественным, и как будто мое тело отчаянно пытается приспособиться к этому. Временами это невыносимо.

Возможно, именно поэтому Хасею не смутило небольшое количество крови. Возможно, все, что я перенесла, она видела раньше.

Мара отправляет в рот кусочек картофельной кожуры и качает головой.

— Ничто по сравнению с тем, какими, я подозреваю, будут роды, так что нет смысла жаловаться.

— Рождение детей — совсем не то, что я помню, — говорит пожилая женщина, бросая еще одну картофелину в кастрюлю с водой.

— Я сочувствую вам обоим.

За пожилой женщиной я замечаю Кенни, сидящего на небольшой полянке с разложенными перед ним предметами.

— Извините меня. Я поднимаюсь на ноги и пересекаю лагерь по направлению к нему. Мне нужно отвлечься от беспокойства, которое не уменьшилось от разговора с Марой. Плюхнувшись на землю напротив него, я рассматриваю то, что кажется частями какого-то устройства, которое он разобрал, хотя я понятия не имею, что это могло быть до того, как он разобрал его.

— Что ты делаешь?

— Тинкер попросил меня взглянуть на печатную плату для него. Посмотреть, смогу ли я заставить эту штуку снова работать.

— Что это было? Я имею в виду, до этого.

Он фыркает, поднимая одну из деталей, прежде чем бросить ее обратно на землю.

— Мусор. Но если я смогу заставить его снова работать, это будет камера, которая подключается к маленькому портативному телевизору.

— Телевидение?

— Телевизионный ящик. Он поднимает другой предмет с черным экраном.

— Это телевизионная камера с замкнутым контуром, которая в основном преобразует свет в электрический сигнал, который может отображаться на этом ящике. Теоретически.

— Верно. Я понятия не имею, о чем он говорит. Я прочитала несколько книг о мире, предшествовавшем Драге, и ни одна из технических деталей, похоже, не прижилась.

— Ты не думаешь, что сможешь заставить это работать?

— Нет. Но это дает мне возможность чем-нибудь заняться, пока мы здесь сидим.

— Требуется ли для этого электричество?

— Этот работает на солнечных батареях. Он поднимает еще один кусочек головоломки из груды деталей, разложенных перед ним.

— Откуда ты все это знаешь?

— Блестящая карьера, работая в Калико. Я изучал компьютерные и электрические системы в Шолене с юных лет. Мой отец был физиком до того, как произошел обвал.

Отсутствие клейма на его шее и характерные шрамы подопытного начинают обретать смысл.

— Ты тот, кто запечатал больницу.

— Ну, я тот, кто запрограммировал его на автоматическую реакцию на нарушение. Я единственный, кто знает тамошнюю компьютерную систему. В его словах сквозит высокомерие, как будто он гордится этим фактом.

— Все, кто остался позади. Можем ли мы предположить, что они мертвы?

— Я бы рискнул сказать. Можно было бы какое-то время продержаться на запасах пищи. И воды. Но эти мутации… они охотятся и питаются человеческим мясом. Совсем как Рейтеры. То, что осталось, скорее всего, не живое.

И снова я остаюсь с визуальными эффектами, как будто мы с Шестым оказались в ловушке внутри. Я опускаю взгляд на свой живот и кладу руки туда, где внутри меня растет его ребенок, тот, которого эти твари вырвали бы из утробы. Разорванные на части точно так же, как солдаты, через которых мы переступили в отчаянии, пытаясь сбежать.

— Ты в порядке? Голос Кенни прерывает мои мысли, и я слегка улыбаюсь, кивая ему в ответ.

— Да. Печать на двери… она совершенно непроницаема, верно?

С неослабевающим вниманием он смотрит на меня в ответ.

— Нет ни малейшего шанса, что кто-нибудь попадет в эту больницу или выйдет из нее. Я обещаю тебе.

Снова кивая, я делаю глубокий вдох и, поворачиваясь, вижу, что в лагерь входит Шестой, а за ним тащатся Ригс и Тинкер. Один только вид его вызывает трепет в моей груди, приглушаемый только видимостью того, как он борется с этими мутациями насмерть.

— Я молюсь, чтобы ты был прав.

КАЛИ

У меня нет причин полагать, что дорога, по которой мы идем ночью, приведет нас к повстанцам. В течение двух месяцев мы гонялись за подсказками и догадками, которые не приблизили нас к их обнаружению, но такова природа сердца в огне — оно горит еще долго после первой искры. Я не могу заставить себя отказаться от Валдиса, даже если каждая дорога заканчивается разочарованием и душевной болью.

Потому что я знаю, что он никогда бы не отказался от меня.

Прошло два дня езды, и при первом проблеске света вдалеке Титус притормаживает грузовик и выключает фары. Дрожь возбуждения нарастает у меня в животе, гудя под кожей, когда я вглядываюсь через открытую пустыню туда, где у подножия горы раскинулся лагерь.

— Это они?

— Если только ублюдок в Сенизе не лгал, я бы предположил.

Вероятно, только потому, что он не понимал, что в Титусе и Кадмусе течет та же кровь, что и в лидирующем ими Альфе, человек в Сенизе разгласил такую вещь. Я бы тоже не сочла обычного человека большой угрозой для Альфы. Он снова поклялся говорить правду, когда Кадмус предложил привязать его к передней части грузовика и взять с собой в поездку, так что я готова поспорить, что его слова правдивы.

Мы выходим из грузовика и направляемся к задней части, собирая боеприпасы и оружие. Я надеюсь, нам не нужно их использовать, поскольку убийство не является предполагаемым результатом, но мы столкнулись с достаточным количеством врагов в Мертвых Землях, чтобы выставить нас дураками за то, что мы не вооружились. Наша цель — найти Кенни, ответственного за компьютерную систему в Калико. Я подозреваю, что этот же парень отвечал в первую очередь за герметизацию дверей. Я видела, как он сбежал с повстанцами той же ночью, и с тех пор я молюсь, чтобы он все еще был жив.

Поднимая бинокль над головой, я оглядываюсь на Брэндона, чья форма, даже изодранная в клочья, могла бы спровоцировать нападение.

— Возможно, тебе стоит остаться здесь и охранять грузовик.

— А если они нападут?

— Лучше, чтобы ты не был втянут в драку. Я прижимаю руку к его щеке и натянуто улыбаюсь.

— Надеюсь, мы будем вместе.

— И я скоро снова увижу своего брата.

— Так и будет. Обещание, которое может показаться лишенным искренности, но я бы не продержалась два месяца в этих суровых землях, если бы у меня не было крошечной надежды на то, что Валдис жив. Я была бы лицемеркой, если бы лишила его душевного покоя.

Быстро чмокнув его в щеку, я прохожу мимо него и следую за Кадмусом и Титом по темной тропинке, которая едва различима в свете луны.

— Мы займем возвышенность вон там. Титус указывает на холм впереди нас.

— Сначала найди Кенни, а потом сделаем наш ход.

— Без драки? Кадмус останавливается, чтобы проскользнуть за мной и замыкать нашу группу.

— Нет, если мы можем помочь этому, так что не делай глупостей, — говорю я через плечо, замечая, что Кадмус смотрит на меня. С тех пор, как у меня началась течка, он наблюдает за мной пристальнее, чем раньше, его взгляд не отрывается от меня.

— Я совершил много глупостей, но драка определенно не была одной из них.

Закатывая глаза, я качаю головой.

— Говоришь как настоящий Альфа из S-Блока.

— И этот Альфа, на которого мы, как ожидается, наткнемся здесь, в лагере, — продолжает он, небрежно прогуливаясь позади меня, как человек, которого не беспокоит, что мы собираемся совершить налет на лагерь повстанцев.

— Ты думаешь, он встретит нас с распростертыми объятиями?

— Вряд ли. Вот почему крайне важно, чтобы вы избегали устраивать спектакль.’

— Мужчина ничего не может поделать с тем, что приходит само собой. Веселая нотка в его голосе — это прежний Кадмус, который пытается вырваться на поверхность, но ее заглушает мрачный тон, который неизменно оттеняет его слова.

К счастью, пейотль, который я ему дала, был последним, и, учитывая редкость растения, маловероятно, что у него снова будет много возможностей погрузиться в галлюцинации на некоторое время.

Мы достигаем вершины холма и прячемся в разбросанных вокруг кустах креозота. С нашей наблюдательной точки весь лагерь находится на виду, и с биноклем в руке я осматриваю палатки и костер в поисках знакомого лица, которое, я надеюсь, все еще присутствует среди их группы. Титус указывает куда-то за огромный погребальный костер, и я слежу за движением его пальца туда, где спит Кенни. По периметру лагеря расхаживают двое мужчин с пистолетами за спинами. Грозные, но легкие цели для Кадмуса и Тита. По меньшей мере двадцать человек спят вокруг костра, вокруг них разбросано несколько дюжин палаток. Предполагая, что все они вооружены, это не совсем прогулка по лугам. Если бы мы были настолько амбициозны, чтобы сражаться, мы были бы в значительном меньшинстве.

На первый взгляд кажется, что у нас мало шансов вытащить Кенни, но палатка позади него предоставляет некоторую возможность. Если мы сможем незаметно обойти периметр и проскользнуть за палатку, мы потенциально сможем вытащить его из лагеря без особых инцидентов.

— Палатка кажется наилучшими шансами. Я опускаю бинокль, оценивая численность их группы, которая, как я предполагаю, составляет около шестидесяти, или около того, может быть, чуть больше.

— Согласен. Если только Альфа не окажется среди тех, кто охраняет. Тогда будет невозможно остаться незамеченным. Титус стоит рядом со мной, все еще прижимая бинокль к глазам.

—Если они нас поймают, это будет адская битва.

— Бойня. Которой я надеюсь избежать, — поправляю я.

— Мы здесь только из-за Кенни. Больше ничего.

— Тогда, давайте подтянем наши задницы и покончим с этим дерьмом. Кадмус поднимается на ноги, раздражение от этой миссии ясно читается на его лице.

— У тебя есть сомнения по этому поводу, Кадмус?

Отсутствие его реакции вызывает мое разочарование, и я качаю головой.

— Ты хочешь покончить с этим, чтобы получить кайф и вообще избежать необходимости что-либо делать. Это все, что тебя волнует. Сбежать от всего.

Он засовывает клинок в кобуру на поясе.

— Я бы солгал, если бы сказал, что в твоих словах нет доли правды.

Со вздохом я начинаю подниматься на ноги, но чувствую горячую хватку его руки на своем плече.

— Я так не думаю. Вы двое можете сидеть тихо. Я сам схвачу этого засранца.

— И я буду ждать, засунув палец в задницу? Титус вскакивает.

— Ни за что. Прежде чем Кадмус смог остановить его, он направляется по тропинке к палатке.

— Упрямый придурок, — говорит Кадмус, проходя передо мной и следуя за своим братом-Альфой.

Со своего насеста я наблюдаю, как они вдвоем спускаются с холма, огибая лагерь сквозь кустарник и темноту, за пределами ореола света от костра. Без особого предупреждения эти двое появляются рядом с палаткой, и я задерживаю дыхание. Кадмус покачивается первым, и, зажав ладонью рот Кенни, Альфа тащит значительно меньшего мужчину, который брыкается и извивается в его руках. Однако маленькое телосложение Кенни не идет ни в какое сравнение с Кадмусом, который выдергивает его, как муху из паутины. Также невидимые, судя по взглядам остальной части лагеря, которые продолжают спать или небрежно расхаживают.

Альфы возвращаются к холму, как раз в тот момент, когда из пещеры вдалеке появляется фигура. Сложенный как Кадмус и Тит, он стоит особняком от других мужчин в своем лагере, и у меня нет сомнений, что я смотрю сверху вниз на Альфу.

Я направляю бинокль туда, где Кадмус и Титус взбираются на холм, с тем, что, похоже, является вырубившимся Кенни, перекинутым через плечо Кадмуса.

Снизу доносятся крики, и мое сердце подпрыгивает, когда мужчины мечутся по лагерю, несомненно, осознав, что их мужчина пропал.

— Поторопись, — шепчу я, опуская бинокль от глаз.

— Давай! Вскакивая на ноги, я замечаю, как они приближаются к вершине холма, когда треск выстрелов эхом разносится по ночи. Бах. Бах. Бах.

— Вперед! — Ревет Кадмус, мчась по местности ко мне, с телом мужчины, перекинутым через его плечо.

Я бегу сквозь темноту, наполовину ослепленная, в то время как растительность, кажется, тянется к моим лодыжкам, несколько раз подставляя мне подножку.

Звук заводящихся двигателей, вероятно, принадлежит одному из многих мотоциклов, которые я видела припаркованными в лагере.

Еще один выстрел из пистолета, и я оглядываюсь, чтобы увидеть, как Титус, спотыкаясь, падает на землю.

— Черт! Он поднимается на ноги, ковыляя позади нас.

— Титус! Переводя взгляд с грузовика впереди меня на него, я проглатываю панику и замедляю шаг, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

— Продолжайте! Он кричит сзади, его голос хриплый от ярости.

Еще один выстрел эхом отдается в ночи, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть, как Титус снова падает с хрюканьем, на этот раз морщась, как от боли.

— Титус! Я резко останавливаюсь и возвращаюсь к нему, но резко останавливаюсь, когда Кадмус хватает меня за руку.

— Оставь его! — рычит он, когда я вырываюсь из его хватки.

— Нет! Я не оставлю его здесь!

Подойдя к Титусу, я протягиваю руку, которую он отбивает, неуклюже поднимаясь на ноги.

— Я же сказал тебе иди.

Я замечаю кровь, сочащуюся из раны на его боку, подтверждая попадание пули. Мужчины из лагеря приближаются к нам, некоторые бегут, другие несутся впереди группы на мотоциклах.

Обнимая его за плечи, я помогаю ему доковылять до грузовика, где Кадмус грузит тело Кенни на кузов. Он мчится к нам и принимает на себя основную часть веса Титуса, а я направляюсь к машине.

Однако уже слишком поздно.

Мотоциклы окружают машину, блокируя наш побег, и я останавливаюсь, просто протягивая руку к двери грузовика. Интенсивный свет фар ослепляет меня, и я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза, мельком замечая Брэндона на водительском сиденье. Если бы там был Кадмус, он, возможно, был бы склонен прорваться сквозь линию байков, смело прорывая их блокаду.

Вместо этого Брэндон тихо сидит, его руки дрожат на руле, грудь поднимается и опускается от учащенного дыхания.

Быстрый взгляд позади меня показывает, как Кадмус укладывает Титуса у заднего колеса грузовика. Кровь, просачивающаяся сквозь его рубашку, вызывает тревогу во всем моем теле. В него попали по меньшей мере дважды. Может быть, больше.

Он никак не сможет сразиться с этими людьми, и прямо сейчас единственное, что меня беспокоит, это то, будет ли с ним все в порядке или нет.

Силуэт делает шаг вперед, и когда он приближается к грузовику, я уверена, что человек, приближающийся к нам, — Альфа группы. Шрамы на его лице доказывают, что ему не привыкать сражаться, и в тот момент, когда Кадмус бросает Тита, я знаю, что этот человек готов к битве. Когда Кадмус проходит мимо меня, я хватаю его за руку, оттаскивая назад.

— Нет. Подожди.

Кадмус останавливается рядом со мной, вены на его шее и напряженная челюсть выдают лишь часть ярости, которая, должно быть, кипит у него внутри. Несмотря на то, что он сам сражается с Титом, очевидно, что травмы его брата привели его в ярость.

— У вас есть кое-что, что принадлежит мне. Голос другого Альфы глубокий и насыщенный, насколько я помню голос Валдиса. Голос бескомпромиссного лидера, и я уверена, что если бы мой возлюбленный был сейчас здесь, его присутствие имело бы такой же вес.

— Вы заявляете права на людей как на собственность? Осмеливаюсь спросить я, обращая эти пронзительные голубые глаза в мою сторону.

— Он член нашего лагеря. Защищен нашими людьми. Если ты дорожишь своей жизнью и жизнью своих друзей, ты освободишь его.

— Возможно, вы хотели бы обсудить это за кулаками. Голос Кадмуса не менее устрашающий, и Альфа противника должен быть дураком, чтобы принять его вызов.

Как будто обдумывая именно эту мысль, он прищуривает на меня глаза.

— Чего ты хочешь от этого человека?

— Он был другом.

— Я не был твоим другом. Голос привлекает мое внимание к Кенни, который, спотыкаясь, идет к нам вдоль борта грузовика.

— Ты знаешь их? — спрашивает Альфа, его взгляд устремлен на Кадмуса, который стоит, готовый к атаке.

Кенни держится на расстоянии от Кадмуса, когда он огибает нас, пятясь к другому Альфе.

— Она сука, которая убила мою девушку.

В уголках моих глаз появляется жало, угрожающее расплакаться при воспоминании о друге, которого я была вынуждена оставить позади.

— Убийство? Я стискиваю челюсти, но не могу сдержать слезы, которые наворачиваются на глаза.

— Ее убили такие, как ты. Легион, который пристрелил ее, как гребаную собаку.

— Ты подтолкнул их! Он бросается к нам, но резко останавливается в тот момент, когда Кадмус обращает на него свое внимание.

— Ее бы там не было, если бы не ты! Она пожертвовала своей жизнью за вашу свободу!

— И с тех пор я оплакиваю ее.

— Какое дело она хочет иметь с тобой? Другой Альфа также обращает свое внимание на Кенни, и по тону его голоса становится ясно, что между ними царит атмосфера недоверия.

— Если бы мне пришлось гадать? Вытаскивать своего любимого принца из могилы. Яд в его глазах сквозит в его словах, и я не сомневаюсь, что он не планирует нам помогать.

— Она хочет, чтобы я открыл двери в больницу.

В унисон раздаются голоса, сопровождаемые гулом несогласия и насмешками среди мужчин, которые собрались вокруг нас — людей меньшего телосложения, по сравнению с Альфой, но достаточно крупных, чтобы избить меня.

Тот факт, что Кенни знает, что Валдиса забрали туда, заставляет меня задуматься, какую роль он сыграл в том, чтобы выследить нас. Я не сомневался, что рабские повязки, которые носили альфы, помогли офицерам Легиона найти нас в нашем маленьком оазисе.

— Ты запечатал кого-то внутри. По моим щекам текут слезы, которые я быстро вытираю.

— Кто-то очень важного для меня.

— Он мертв. Отвечает не Кенни, а другой Альфа, и я позволяю его словам обвиться вокруг моего позвоночника, давая жизнь месяцам сдерживаемого гнева.

— Пошел ты! Он не мертв! Он жив! Я бросаюсь к нему, уворачиваясь от хватки Кадмуса, но прежде чем я оказываюсь на расстоянии вытянутой руки от другого Альфы, мои ноги вылетают из-под меня, и земля врезается в позвоночник, выбивая воздух из легких. Один из людей Альфы стоит надо мной, оскалив губы в рычании.

Не прошло и секунды, как я вижу, как кулак Кадмуса врезается в мужчину, подбрасывая его в воздух, прежде чем он заскользит по грязи.

— Я, блядь, убью тебя за то, что ты прикоснулся к ней! Ярость в голосе Кадмуса звучит как далекий звук на фоне моих судорожных вздохов, когда я переворачиваюсь, цепляясь за грязь, отчаянно нуждаясь в воздухе. Несмотря на сопротивление в легких, я втягиваю в себя как можно меньше кислорода, пока снова не смогу вдыхать и выдыхать.

— Что здесь происходит? Мелодичный женский голос привлекает мое внимание к светловолосой женщине, стоящей рядом с Альфой. Глаза, окрашенные удивлением, она смотрит на меня и окружающих мужчин.

— Что ты делаешь?

— Рен, возвращайся в лагерь. Альфа выходит перед ней таким образом, который говорит мне, что она принадлежит ему, и он защищает ее.

— Кто она? — спрашивает она, ее взгляд снова падает на меня.

— И почему она на земле? Неужели мы стали причинять вред другим женщинам? Когда она обходит Альфу, он хватает ее за руку, запрещая приближаться, но она вырывается.

Преодолевая расстояние между нами, она опускается на колени рядом со мной и берет меня за руку, помогая подняться на ноги.

— Она пришла за Кенни, — говорит Альфа, когда я снова обретаю самообладание.

— Чтобы открыть двери в Калико.

Ее пристальный взгляд возвращается ко мне, широко раскрытый, как я предполагаю, с недоверием.

— Почему ты подумала об этом? Ты что, не знаешь, что живет за этими дверями?

Приподнимая волосы, я поворачиваюсь, чтобы она могла увидеть татуировку, врезавшуюся в мою кожу.

— Я точно знаю, что скрывается за этим местом.

Пятясь от меня, она смотрит на меня так, как будто смотрит на бешеную собаку, готовую к нападению. Ее взгляд скользит к Кадмусу и дальше, туда, где Титус лежит у грузовика, все еще истекая кровью из своих ран.

— Двери запечатаны. Никогда больше не будут открыты.

— Я должна их открыть. Еще одна волна слез подступает к моим глазам.

— Месяцами я искала тебя. Ни к чему не приводил ни один след. Погряз в разочаровании из-за своих неудач. Так что я так легко не сдамся. Мужчина, которого я люблю, заперт за этими стенами.

Выражение лица женщины смягчается, и она оглядывается на Альфу, затем снова туда, где позади нас сидит Титус.

— Ваш мужчина ранен. Ему нужна медицинская помощь. У нас есть врач.

Когда я оборачиваюсь, Титус сидит, привалившись к колесу грузовика, его лицо бледное, на рубашке красные пятна. Прекращая свои дебаты, я подхожу к нему и откидываю его голову назад, замечая усталый вид поражения, который поглощает его, когда он морщится от боли. Прикладывая руку к его рубашке, я собираю толстый слой крови с пальцев и снова обращаю свое внимание на женщину.

— Ваша целительница… она может ему помочь?

— Она очень опытна.

— Тогда, пожалуйста, поторопись.

РЕН

— Что еще ты прикажешь мне с ними сделать? Шестой стоит передо мной, его лицо искажено замешательством. После того, как я подслушала его планы избавить нас от Альф и заточить девушку, я попросила о личной встрече с ним в пещере.

— Они совершили налет на наш лагерь. Забрали одного из наших людей. И планируют сделать что-то, выходящее за рамки безумия. Открыть больницу? Если это вообще возможно, то только тот, кому не хватает здравого смысла, попытался бы это сделать.

— И все же, если бы это был ты, запечатанные внутри, я бы сделала то же самое. Я подозреваю, что ты сделал бы то же самое для меня.

Его брови вздрагивают, как будто даже мысль об этом причиняет ему боль.

— Они никому не причинили вреда, если не считать синяка на лице Кенни.

— Они Альфы, Рен. Опасные. Насильники по натуре.

— И в тебе течет та же кровь, что и в них. Я неторопливо подхожу к нему, скрестив руки на груди.

— Было время, когда меня тоже предостерегали против тебя. Разве не ты тот, кто сказал мне, что в них, возможно, еще осталось что-то хорошее? Проводя большим пальцем по его щетине, я улыбаюсь воспоминанию о том, как папа приказывал мне держаться подальше от молодого Альфы.

— Они кажутся преданными ей. Защищают, как и ты.

— Что делает их угрозой. Независимо от того, кому они верны.

— Пусть они останутся, пока их друг не поправится. Если они не покажут, что не представляют угрозы, тогда отпусти их, и мы продолжим путь на восток.

— А если они попытаются причинить кому-то вред до этого?

Приподняв бровь, я провожу большим пальцем по его губам, прежде чем запечатлеть там поцелуй.

— Ты Альфа. Один из самых страшных в пустыне. Убедись, что этого не случится. Но я предполагаю? Они пришли сюда не для того, чтобы причинить кому-то вред. Я видела это в ее глазах. Печаль. Безнадежность. Нельзя притворяться, что у тебя разбито сердце, Шесть.

Раздраженно вздернув подбородок, он делает это так, чтобы продемонстрировать свое превосходство.

— Тебе всегда нужно быть такой умной?

Улыбаясь, я приподнимаюсь на цыпочки и обвиваю руками его шею.

— Тебе всегда обязательно быть таким красивым?

— Ты меняешь тему.

— Для более насущных забот. Честно говоря, это как если бы ты каждое утро просыпался с богом.

— Хватит об этом, женщина.

— Ты краснеешь. Я провожу большим пальцем по его покрытой шрамами щеке и целую его туда.

— Альфа краснеет!

Ямочки на его щеках выдают слабую попытку скрыть улыбку, когда он поднимает меня на руки, и я обхватываю его ногами.

— Это твоя сияющая красота согревает мое лицо. Не смущение.

— Как скажешь. Наклоняясь вперед, я снова целую его, чувствуя, как рычание вибрирует на моих губах.

— Сколько еще времени пройдет, прежде чем я снова овладею тобой?

— Хасейя сказала два дня, что, по моим оценкам, составляет примерно двенадцать часов, тридцать минут и двадцать одну секунду. Двадцать. Девятнадцать.

— Не то чтобы ты следил.

В наши дни нет способа следить за временем, только по расположению луны и солнца на небе, но я все равно жду наступления темноты. Я всегда жду моментов, когда он будет полностью в моем распоряжении, когда он не будет обременен обязанностями лидера и защиты нашего улья.

— Я собираюсь предложить нашим новым друзьям немного еды. Я уверена, что они голодны.

— Теперь друзья? Его брови хмурятся, когда он опускает меня обратно на землю.

— Не привязывайся.

— Она молодая девушка. Не забывай об этом, Шестой. Несмотря на Альф, она выжила в Мертвых Землях. Мне любопытно узнать о ней больше.

— Ты и твои истории. Подцепив пальцем мой подбородок, он запечатлевает еще один поцелуй на моих губах.

— Что ты будешь со всеми ними делать?

— Когда-нибудь я хотела бы написать книгу. Что-нибудь, что перенесет их в будущее, чтобы наши дети знали, откуда они пришли.

Он кладет руку мне на живот, его лоб прижимается к моему.

— Какой сильной была их мать, чтобы приручить такого зверя, как их отец.

— Я бы представила тебя немного по-другому, но общую идею ты уловил. Я хихикаю, когда он впивается пальцами в мои ребра, щекоча меня, пока держит в своих объятиях заложницей.

— Иди, предложи им еды. Но знай, если кто-нибудь из мужчин поднимет на тебя руку, я без колебаний убью их.

— И должна ли девушка поднять на тебя руку?

— Она заслуживает награды за то, что была такой смелой.

— Я говорил о себе.

— Я тоже. Затем он улыбается, что редкость для Шестого, поскольку в большинстве случаев его лицо озабоченно нахмурено, и я пользуюсь возможностью снова поцеловать его, прежде чем выйти из пещеры.

Трое новоприбывших сидят вокруг костра, отделенные от нескольких настороженных охранников, в то время как их друг отдыхает в палатке Хесейи, под ее присмотром на ночь. Хватая три миски тушеного мяса из горшка, оставшегося от ужина ранее вечером, я пересекаю лагерь и останавливаюсь перед ними. Альфа и самка, кажется, колеблются, уставившись в бульон, но не в состоянии принять его. Молодой самец рядом с ними гораздо более нетерпелив, хватая предложенную еду, но он останавливается на полпути ко рту, разглядывая своих товарищей рядом с ним.

— Если бы я планировала вас отравить, я бы не потратил впустую три превосходных тарелки тушеного мяса, — говорю я, снова подталкивая к ним еду.

— Требуется много, чтобы накормить эту команду.

Самец берет свою миску первым, опрокидывая ее обратно. Он кивает в сторону младшей девочки, и она принимает свою миску, также опрокидывая ее обратно.

Яростно защищает ее. В каком-то смысле он напоминает мне Шестого.

— Вы сбежали из Калико. Я сажусь на один из множества доступных камней рядом с ними и поднимаю руки, чтобы согреть ладони у огня.

— Ты тоже, — говорит девушка, прежде чем опрокинуть свою миску обратно. В замешательстве, которое, должно быть, написано на моем лице, она смотрит в свою миску.

— Я видела, как твой Альфа вынес тебя до того, как двери закрылись.

— Ты была там той ночью?

— Они забрали моего Альфу. Мы спрятались возле водопада к северу оттуда. Они выследили нас.

Мои глаза бросаются на ленту, все еще прикрепленную к горлу светловолосого Альфы, похожую на ту, которую папа снял шесть лет назад с Шестого. К сожалению, у меня больше нет ключа.

— Как вам вообще удалось сбежать? Они превратились в крепость после того, как я ушла.

Она дергает головой, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть Кенни, пристально смотрящего на нее с другого конца костра.

— Он помог нам. Заглушил компьютеры, чтобы мы остались незамеченными.

— Вот как была убита его девушка.

— Роз была моим лучшим другом. Сестрой. Я бы никогда не причинила ей вреда. Ее челюсть сдвигается, когда она подтягивает колени, обхватывая их руками.

— Оглядываясь назад, я бы заняла ее место.

Комментарий привлекает внимание Альфы рядом с ней, который хмурится, прежде чем бросить свою миску на землю.

— Человек, о котором ты говорил, запертый в больнице, он не сбежал с тобой?

— Он так и сделал. Его схватили через несколько дней после этого. Теперь это она смотрит на Кенни в ответ.

— Я не сомневаюсь, что он привел их к нам.

Я снова замечаю ошейник рабов на горле Альфы.

— Итак, он помог тебе, а затем послал за тобой Легион. Как же тогда тебе удалось избежать поимки?

— Кадмус. Сжав губы, она бросает быстрый взгляд на мужчину рядом с ней. — Он убил солдат Легиона, а я убил доктора Тимса. Но все равно, Валдиса забрали у меня. В ее глазах блестят слезы, и я улавливаю, как подрагивает ее горло, когда она сглатывает.

— Мы последовали за ними обратно в Калико, и я видела, как ты и твой Альфа сбежали, прежде чем двери закрылись.

Услышав, как с ее губ слетает воспоминание, я возвращаюсь к тем мучительным моментам, и мой желудок сжимается при мысли об этом. Как ужасно, должно быть, было видеть того, кого она любила, навсегда запертым внутри.

— Мне жаль. Я не могу представить, какую боль ты, должно быть, перенесла.

— Ты не можешь. В ее глазах горит огонь, который я слишком хорошо помню с той ночи, когда была уверена, что Шестой погиб. Ночной Легион пришел за ним, и мне сообщили, что он сгорел в огне.

— Кажется, никто не понимает моей боли. Ты смотришь на меня как на сумасшедшую, но что, если бы это был твой Альфа? Что, если бы он был запечатан в том месте?

— Мне снятся кошмары именно об этом. В них я не знаю, что делать. Возможно, ничем не отличаюсь от тебя. Раздраженно я смотрю на Кенни и обратно. —

Итак, вы надеялись, что он откроет двери.

— Я потратила два месяца на поиски. Надеялась. Молилась. Кажется, каждый раз все сводится к одному и тому же. Мир создан для того, чтобы брать, а не отдавать.

Она звучит как гораздо более молодая версия меня. Измученная любовью, циничная к ее силе. Мне не нужно спрашивать ее, думала ли она о возможности того, что он уже мертв. Я предполагаю, что она не сделала ничего, кроме агонии из-за этого.

Крик эхом разносится по лагерю, привлекая мое внимание к группе палаток за костром. Нахмурившись, я вскакиваю на ноги, ожидая услышать его снова.

Это звучит, как и прежде, мучительный женский вопль, в котором слышны нотки голоса Мары.

— Извините, я на минутку. Я мчусь через лагерь к ее палатке, откидываю полог и нахожу ее лежащей на кровати из одеял, корчащейся и потеющей в тусклом свете фонаря. Красное окрашивает ткань ее одежды и белые пятна на ее одеялах.

Хасея сидит рядом с ней, и в тот момент, когда она замечает меня, она подталкивает меня к Маре.

— Держи ее!

Я делаю, как сказано, падаю на колени рядом со своей подругой и кладу руку ей на грудь, когда она выгибается и выгибается подо мной.

— Мара, успокойся, — шепчу я, проводя свободной рукой по ее влажному лбу.

— Все в порядке.

— Возможно, нет. Мрачный тон голоса Хасейи пробегает у меня по спине, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть, как она смотрит вниз на живот женщины.

— Этот ребенок внутри нее должен появиться.

Широко раскрыв глаза, я качаю головой, мысленно расшифровывая смысл ее слов.

—Это… это слишком рано.

— Она умрет, если я этого не сделаю.

Я не могу заставить себя спросить, как. Есть только один способ, которым она могла бы произвести этого ребенка на свет до того, как он будет готов. Я не уверена, что могу постичь такую жестокость, не говоря уже о том, чтобы сидеть в стороне и наблюдать.

— В моей палатке мне нужно, чтобы ты собрала ягоды можжевельника.

— Ты бы убила ребенка?

— Я намерена вызвать роды.

— Это… это убьет его. Поверь мне в этом.

— Вы должны довериться мне в этом. Ее глаза непреклонны, и при крике агонии, который срывается с губ Мары, я поднимаюсь на ноги и выхожу к ее палатке.

Шестой догоняет меня, подстраиваясь под мои быстрые шаги.

— Что происходит?

— Хесейя хочет вызвать роды.

— Все в порядке?

— Я не знаю. Все, что мы можем сделать, это подождать и посмотреть на данный момент. Часть меня отвечает на его вопрос, но другая часть меня готовит его к реалиям родов и его ограниченной роли, когда дело доходит до моих собственных родов. Помимо комфорта, он мало что может сделать, когда осложнения возникают из ниоткуда.

Он кивает, хмурясь, как всегда, и позволяет мне продолжать.

Несколько ящиков стоят штабелями, в них хранятся сыворотки и травы, которые она использует для исцеления. Альфа, которого застрелили ранее, лежит на куче одеял рядом с ними, тяжело дыша во сне, а напротив него стоят банки с различными растениями и ягодами, упакованные в открытый ящик. Я поднимаю каждую банку, читая их название, и натыкаюсь на две. В одной из них масло под названием savin — Juniperus sabina, а в другой ягоды, просто называемые можжевеловыми.

В чем, черт возьми, разница?

Не зная, что взять, я хватаю оба и мчусь обратно к палатке Мары.

— Их две! Дрожащими руками я передаю можжевельник Хасее, которая принимает ягоды.

— Масло уничтожит плод, — говорит она, откладывая его в сторону.

— А ягоды? Они не вызывают кровотечение у ребенка?

— Если принимать на ранних сроках беременности и употреблять в больших дозах, я полагаю, они могли бы. Она опрокидывает банку на ладонь, собирая небольшую горсть ягод.

— Я … Однажды я потеряла из-за них ребенка. Обычно я бы в этом не призналась. На самом деле, единственный, кому я рассказала, — Шестой, но меня переполняет чувство срочности. Я не могу позволить ей скормить эти ягоды Маре.

— У меня везде была кровь.

— Тебе пришлось бы съесть их довольно много, чтобы сильно истечь кровью. Объясняя это, она собирает полотенца и кладет их вокруг ягодиц Мары и между ее ног.

— Подвергалась ли ты воздействию чего-либо еще до этого?

Мои мысли возвращаются к тому дню и предыдущей ночи. Единственное, что необычно, что приходит на ум, — это инъекции, которые папа сделал мне, чтобы помочь сбежать. Альфа-феромоны.

— Теперь держи ее. Хесея вырывает меня из моих мыслей. Обхватив Мару рукой, я удерживаю ее неподвижно, когда Хасея поднимает голову.

—Съешь это, Мара. Если ты хочешь спасти себя и своего ребенка.

Разражаясь рыданиями, Мара дрожит в моих объятиях, и ее челюсть дрожит, когда она открывает его для ягод, которые Хасея кладет ей в рот. Лицо Мары морщится, как будто откусила от горького плода. Чувствую, как кислый привкус разливается у меня по языку, и в то же время вспоминаю полное облегчение от того, что в тот день нашла еду в пустыне.

В наступившей тишине мой пульс замедляется, и я опускаю ближайшую тряпку в ожидающую меня миску с прохладной водой. Вытирая лоб Мары, я наблюдаю, как она поднимает на меня глаза, отяжелевшие от усталости.

— Рен? С моей малышкой все будет в порядке? Ее губы дрожат от вопроса, и я пользуюсь возможностью отвести взгляд, слезы в моих глазах слишком красноречиво говорят о беспокойстве, которое я испытываю за нее.

Глядя на Хесайю у ее ног, я замечаю пот, блестящий на ее коже, и сосредоточенный, решительный взгляд, от которого на лице пожилой женщины прорезаются многочисленные морщины.

Возвращая свое внимание к Маре, я заставляю себя улыбнуться и нежно вытираю ей лоб.

— Ты в хороших руках, Мара.

Не успели слова слететь с моих губ, как ее глаза расширились от ужаса, и она снова выгнулась дугой.

— О, нет! Хесайя бормочет слова на своем родном языке и кладет одну руку на живот Мары, другую — между бедер бьющейся в агонии женщины, где из нее вытекает кровь. Я и раньше была свидетелем родов, но никогда не видел столько крови.

— Mара! Я чувствую, как ее тело содрогается подо мной, и наблюдаю, как ее глаза закатываются, а из уголка рта сочится кровь.

Хныканье вырывается у Хесайи, когда она вытягивает руки, поддерживая слишком маленького младенца, покрытого кровью, все еще прикрепленного к пуповине. Мальчик. Руки акушерки дрожат, ее глаза расширяются от шока, когда она смотрит вниз, между бедер Мары.

— Он мертв? Конечно, она делала это достаточно часто, чтобы были осложнения и кровотечения. Я никогда не принимала роды, но даже я вижу, что у нее, возможно, произошел разрыв плаценты.

— Возьми его, — шепчет она, и, бросив быстрый взгляд на Мару, чьи расфокусированные глаза и бледнеющая кожа говорят мне, что она не в состоянии держать своего новорожденного сына, я это делаю.

Дрожащими руками я прижимаю его к своей груди, где он лежит крошечный и уязвимый.

Хесайя поднимает то, что, как я предполагаю, является разорванной в клочья плацентой. Снаружи на ней находятся два маленьких луковичных мешочка, которые, по-видимому, содержат еще два плода, как будто прикрепленных к первому. Оба деформированные, с ненормально изогнутыми конечностями и удлиненными головами.

— Я… никогда в жизни не видел ничего подобного!

Наблюдая за корчащимися двумя плодами, я замечаю отсутствие движения в своих руках и сосредотачиваюсь на слишком неподвижной груди новорожденного.

—Хесайя, ребенок не дышит. Я не думаю, что он дышит!

Она отводит его назад, массируя его грудь, и, кажется, выполняет с ним упражнение «рот в рот». Руки, покрытые кровью, я снова обращаю свое внимание на Мару, замечая, что она замерла, ее лицо бледнее, чем раньше, глаза закрыты, как будто она спит.

— Mара? Провожу рукой по ее лбу, оставляя там струйку крови, и когда я встряхиваю ее, она не двигается. — Mара?

Сдерживая истерику, жаждущую вырваться на свободу, я нащупываю пульс.

Ничего.

— Mара! Положив голову ей на грудь, я прислушиваюсь к биению сердца.

Тишина.

Подобно Хесайе с младенцем, я выполняю те же самые массажи грудной клетки, которым научил меня папа, когда я жила с ним, давая ей подышать воздухом в промежутках между ними.

Ничего.

Несколько минут я пытаюсь вернуть свою подругу к жизни, но мои усилия оказываются тщетными, ее судьба написана на холодной синеве ее губ и пустом взгляде.

— Она потеряла слишком много крови, — говорит Хесайя, кладя руку мне на плечо.

— Она умерла.

— Почему? Почему ты дала ей ягоды? Почему ты это сделала!

— Ее убили не ягоды, дитя. У нее пошла кровь до того, как их дали. Она приподнимает плаценту, еще больше обнажая два прикрепленных, недоразвитых плода, пульсирующих жизнью.

— Что бы это ни было, это неестественно.

Я провожу рукой по собственному животу, паника нарастает внутри меня при виде этого.

— Уходи, Рен. Хесейя вытирает слезы рукавом рубашки.

— Ты не должна быть здесь.

Окидывая взглядом все это жуткое зрелище, я замечаю безжизненного ребенка, которого она положила рядом с Марой, и рыдание сдавливает мою грудь.

— Уходи.

На трясущихся ногах я поднимаюсь на ноги, и когда я выхожу из палатки, там собралась толпа. Прохладный воздух вызывает головокружительный порыв к мучительному жару, тлеющему внутри меня, готовому вспыхнуть.

— Рен! Шестой делает шаг ко мне, и в тот момент, когда его руки обнимают меня, я падаю.

КАЛИ

Отделяясь от толпы, собравшейся у одной из палаток, я наблюдаю, как женщина, с которой я разговаривал ранее, по имени Рен, выходит вся в крови. В ее глазах то, что я предполагаю как ужас, широко раскрытые и расфокусированные, когда она прижимает руки к груди, все ее тело заметно дрожит.

— Я… никогда не видела ничего подобного. Она… истекала кровью. Так много крови. И ребенок. Их трое. Цепочка бессвязности срывается с ее губ, пока она смотрит в никуда.

— Неоформленные зародыши… в… мешочках, прикрепленных снаружи.

Ее слова задевают знакомую струну, и я оглядываюсь туда, где Кадмус ждет меня у костра, покуривая сигарету. Я слышала о бесчисленных женщинах, теряющих детей в акушерском отделении в Калико, что и побудило меня вообще включиться в проект Альфа. Они модифицировали меня, чтобы приспособить к беременностям, которые мои сверстницы не могли выносить.

— Она была… оплодотворена Альфой?

Глаза женщины поднимаются на меня, брови взволнованно приподнимаются.

— Да.

— Однако, это не тема проекта Альфа».»

— Я не знала. Откуда мне знать?

— Ей раньше брили голову?

— Да.

— Тогда она была обычной группой.

— Что это значит? О чем ты говоришь? Отчаяние в ее голосе странно, учитывая, что женщина, по-видимому, не пережила родов.

— Только женщины, назначенные в проект «Альфа», способны выносить ребенка Альфы.

Женщина бросает взгляд на Альфу рядом с ней, и, если я не ошибаюсь, она дрожит еще сильнее.

— Ты полна дерьма, — говорит Альфа, отталкивая ее от меня.

Рен высвобождается и подходит ближе, побуждая меня отступить. Краем глаза я замечаю Кадмуса, поднимающегося на ноги.

— Что случилось с теми, из общей группы?

Непрошеные воспоминания проскальзывают в моей голове, о почти ангельском выражении лица Брайани, когда она лежала без сознания на каталке, пока я не чувствую руку Рена на своем плече, вытаскивающую меня из этих видений.

— Насколько я знаю, все они погибли.

С ее губ срывается поток воздуха, а грудь поднимается и опускается, как будто внутри нарастает страдание.

— О, Боже.

— Рен, не слушай это. Пожалуйста.

— Я говорю вам правду. Моя сестра была в общей группе. В коме, когда они использовали ее тело для оплодотворения. У нее тоже не было модификаций для вынашивания, даже под постоянным наблюдением.

Запустив руки в волосы, Рен переключает свое внимание обратно на меня.

— А ты? Ты была Альфа-проектом?

— Да. Меня водили в лабораторию несколько раз в неделю. Переносили болезненные процедуры. И все это в надежде, что я в конце концов забеременею.

В глазах женщины блестят слезы, и когда она кладет руки на живот, я понимаю, почему она задает мне так много вопросов.

— Ты ждешь ребенка. Мои глаза перебегают с нее на Альфу, который отводит свой пристальный взгляд от моего.

— Мне жаль.

Униженная, я отворачиваюсь от нее, но оглядываюсь на крепкую хватку за мою руку.

— Кто-нибудь выжил? Дети? спрашивает она, и слезы текут по ее щекам.

— Я не уверена. Я знаю, что младенцев держали в водной суспензии, но я не уверена, выжили они или умерли.

— Когда ты говоришь, что тебя модифицировали. Это была операция? Она вытирает слезы с глаз, которые скользят по мне, как будто она ищет физические доказательства моих изменений.

— Отчасти, да. Наряду с инъекциями.

— Инъекции? Какого рода инъекции?

— Альфа. Я не знаю, кем они были в точности, но, по-видимому, это проходит через меня. Это позволяет им распознавать мой запах.

Отведя от меня пристальный взгляд, она явно пытается скрыть свою панику, но быстрый подъем и опадение ее груди выдают ее.

— Я не имела в виду … Прости. Я не знала, что ты… Меня пронзает раскаяние, которое я подавляю, боясь вырваться наружу эмоциями. Я недостаточно знаю этих людей, чтобы рассказать о своих слабостях. Кое-что я узнала, приехав в Калико много лет назад.

Обнимая ее, Альфа смотрит на меня в ответ таким взглядом, который говорит мне, что я для него никто. Что он раздавил бы меня на куски ради этой женщины, и я перевожу взгляд на Кадмуса, у которого такой же взгляд, когда он смотрит, как Альфа уходит.

Прерывисто выдыхая, я возвращаюсь к нему, и мы занимаем наши места у огня.

— Мы должны кое-что придумать. Хватайте Кенни и убирайтесь отсюда к чертовой матери, шепчу я.

— Мне не нравится, как этот другой Альфа смотрит на нас. Как будто мы враги.

— Я без колебаний убью его. Он мотает головой в сторону толпы, все еще сгрудившейся снаружи палатки.

— О чем были крики?

— Одна из их женщин была оплодотворена Альфой. Обычная группа. Не Альфа.

— Это прискорбно. Его глаз прищуривается, когда он затягивается сигаретным дымом.

— Кадмус…. У нее, по-видимому, было больше одного ребенка. Двое были прикреплены к плаценте. Она описала их как недоразвитые зародыши.

Он смотрит вдаль, выглядя одновременно задумчивым и обеспокоенным, нахмуренные брови говорят мне, что мои слова вернули его в темное место в его голове.

— Это то, что ты видел в туннелях, не так ли?

— Я не знаю, было ли это реальностью или галлюцинацией. Если бы я просто видел все это у себя в голове. Он трет висок, и это напоминает мне о том, что с Кадмусом нужно быть осторожнее. Было несколько раз, когда он впадал в один из своих припадков, говорил глупости и набрасывался на Титуса.

Проблема в том, что Титуса нет рядом, чтобы остановить его.

— Все в порядке. Давай просто оставим это на время.

— Женщина, которую я видел… та, которая была похожа на тебя… она рассказала мне об исцелении. Его брови хмурятся, глаза смотрят куда-то мимо меня, как будто он что-то видит, концентрируясь на этом.

— Образцы. Она продолжала умолять меня спасти ее.

— Образцы из туннелей? Я все больше и больше начинаю думать, что эти галлюцинации были созданы, чтобы сыграть на его влечении ко мне и заставить его искать лекарство с некоторым энтузиазмом. Методы манипулирования сознанием, которые использовали врачи из Калико, чтобы добиться от испытуемых того, чего они хотели.

— Это то, что она имела в виду?

— Я не знаю. Ты … Я имею в виду, она плакала. Тянулась ко мне. Умоляла меня спасти ее. Найти лекарство.

— Ты никогда раньше не говорил об исцелении, Кадмус. Ты уверен, что она сказала именно это?

— Да. Я забыл эту часть. Пока ты не упомянула о прикрепленных вещах. Именно тогда эти безликие твари пришли за мной. Они знали, что я планировал что-то украсть.

Я помню историю, которую он рассказал у водопада, об этих существах, окружающих его, которые начинают относиться к нему с подозрением.

— Это лекарство… оно может быть полезно повстанцам. Самка Альфы беременна. Она тоже не Альфа-субъект.

Когда его глаза снова находят меня, они ясны, в них нет того безумного взгляда, который я видела несколько раз раньше, когда обсуждала с ним эту тему.

— Как неудачно для нее. Его взгляд опускается на мой живот, в нем та же тоска, что и тогда, когда он впервые заговорил о женщине из туннелей, когда он выразил желание оплодотворить меня, и я подтягиваю колени, чтобы отвлечь его взгляд.

— Если только женщина из твоих воспоминаний не права, и лекарство существует где-то под больницей.

Расправив плечи, он перестает пялиться и щелчком выбрасывает сигарету в костер.

— Возможно, стоит вскрыть печать на той больнице.

— Возможно, это стоит риска, чтобы спасти ее и нерожденного ребенка. Я не осмеливаюсь выдавить улыбку, опасаясь, что мои надежды могут быть слишком велики.

Возможно, стоит спасти Валдиса.

РЕН

Она вполне могла лгать. Мы ничего не знаем об этих людях! Шесть шагает по маленькой пещере, его руки приглаживают коротко подстриженные волосы.

— Не позволяй ее словам задеть тебя.

— Меня задевают не ее слова, Шестой. Я видела, как у женщина истекала кровью а ее сын… Я видела, как эти твари цеплялись за разорванную плаценту. Как будто они уничтожили его изнутри. Я почувствовала острую боль в животе, которая заставляет меня задуматься, не делает ли что-то именно это со мной.

— Я сделал это с тобой. Руки у его черепа, он падает на колени, его грудь расширяется и сжимается слишком быстро из-за неглубоких вдохов.

— Я не могу позволить тебе вынашивать этого ребенка, Рен. Я не могу потерять тебя таким образом.

Я пересекаю маленькую пещеру, направляясь туда, где он остается на коленях, и провожу рукой по его волосам.

— У нас нет выбора. Я не откажусь от этого ребенка, Шесть. Не в этот раз.

Его глаза полны слез, челюсть сжата в жесткую линию.

— Если я потеряю тебя … От меня останется лишь малая толика мужчины.

— Тебе нужно будет оставаться сильным, на случай, если со мной что-то случится во время родов. Этот ребенок наш. Я не хочу видеть, как его уничтожат.

— Скажи мне, что делать. Я умоляю тебя. Я сделаю все, что потребуется.

Стук в перегородку пещеры прерывает мои мысли, и я обращаю свое внимание на импровизированную дверь.

— Кто там?

— Кали. Эмм. Тот, кто…

— Да, я знаю. Входи.

Барьер отъезжает в сторону, и девушка стоит в дверном проеме, выжимая ткань своей изодранной рубашки. Нервничает, я бы предположила, особенно когда Шесть медленно поднимается на ноги рядом со мной.

— Я хочу извиниться за… то, что я сказала ранее. Это было … если бы я знала, что ты… —

Рычание в груди Шестого- это иррациональный гнев отчаявшегося мужчины, неправильно направленный на девушку, которая не имеет никакого отношения к моей окончательной судьбе.

Я протягиваю руку за спину и предупреждающе сжимаю его руку.

— Ты говорил свободно, и если ты здесь не для того, чтобы сказать мне, что все это было ложью, мне нужно было это услышать. Чтобы знать, с чем я столкнулась.

— Судьба женщин в наши дни, похоже, всегда находится в руках мужчин, хотим мы этого или нет.

Я оглядываюсь на Шестого, который остается разочарованным ее присутствием, когда он стоит, ссутулив плечи и сжав руки в кулаки.

— Я выбрала именно эту судьбу. И я не жалею об этом. Независимо от результата.

— Это не обязательно должна быть смерть.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду… есть лекарство. Один доктор, о котором говорил Эрикссон.

Я усмехаюсь над этим и качаю головой.

— Доктор Эрикссон был одержимым маньяком. Единственным лекарством, которое они изготовили в той больнице, был цианид, которым я накормила его сына, прежде чем оба были разорваны мутациями.

— Он мертв.

— Да. По кусочкам.

— Кадмус… тот, с кем я путешествую, он был отправлен в те туннели. Во всяком случае, мы так думаем. Трудно сказать, что было реальным, или галлюцинация, в том месте.

— Именно, именно поэтому я задаюсь вопросом, к чему ты клонишь с этим.

— Потому что он говорил об этих недоразвитых зародышах два месяца назад, после того как потерял рассудок. Они были привязаны к женщине, которая умоляла об исцелении.

Малейший проблеск интриги танцует на ее лице, прежде чем быстро исчезнуть.

— Ты только что сказала что у него были галлюцинации. Откуда ты знаешь, что им не манипулировали, заставляя поверить в это.

— Я не знаю. На самом деле, он не знает, было ли реальным то, что он видел. Но разве у тебя есть другой выбор?

— Я нахожу удобным, что вы появляетесь, рассказывая о женщинах, умирающих при родах. Младенцев держат в воде. Шесть стоит позади меня, и я должна отдать девушке должное за то, что она выдержала его взгляд. Особенно без компании ее Альфа-компаньона, который, как я предполагаю, расхаживает где-то за пределами этой пещеры.

— А теперь ты говоришь о возвращении в Калико в поисках какого-то гребаного лекарства, о котором тебе рассказал один полоумный два месяца назад.

— Я тоже их видела, Шесть. В ту ночь, когда я пришла за тобой. Альберт провел меня мимо отделения в больнице, где страдали женщины. Умирающие. Их младенцев держали в резервуарах. Она не лжет об этом.

— Вы не обязаны мне верить. Вызывающе вздернув подбородок, она смотрит на нас двоих.

—Так или иначе, я попаду в эту больницу. Мне не нужна твоя помощь.

— Ты гоняешься за человеком, о котором даже не знаешь, что он все еще жив, — говорит Шесть, усиливая ее разочарование.

— И чем дольше ты ждешь, тем больше ты обнаружишь, что гоняешься за лекарством, в котором даже не уверен, что оно подействует. Ни у кого из нас нет времени размышлять о результате.

Однако у меня что-то не складывается, чего-то не хватает.

— Если лекарство существует внутри больницы, почему Эрикссон не извлек его сам? Почему он посвятил так много своей жизни мучению стольких подданных?

— Наслаждение, во-первых. Но также и потому, что оно находится далеко под поверхностью, как я понимаю. Внутри ранних лабораторий. Где мутации более жестокие, чем те, что происходят сейчас.

Тяжесть риска давит на мои плечи, и, как будто мои кошмары оживают, я оглядываюсь на Шестого, вспоминая, как он боролся с мутациями в нашем стремлении к свободе.

— Нет. Я не позволю ему сделать это.

— Если это означает спасение тебя и ребенка, это уже решено, Рен. Нет такого места, куда я бы не пошел, чтобы гарантировать, что ты останешься в живых. Даже там.

— Ты гонишься за теориями, Шесть! Ничего, кроме догадок, которые могут оказаться пузырьками с цианидом.

— Это риск, на который я готов пойти. Ради тебя. Он кладет руку мне на живот.

— И ребенка внутри тебя. Моего ребенка.

— Мы даже не знаем, как попасть внутрь. Оно запечатано. Мои аргументы, какими бы сильными они ни были, слабеют перед решимостью, которую я вижу, крутящейся в его голове.

— Кенни знает компьютеры вдоль и поперек, — говорит она.

— Он может найти способ провести нас внутрь.

Конечно, у нее есть ответы на все аргументы. Почему бы и нет, когда она так много выиграет от этого начинания?

— Он не может. Он сказал мне, что такое невозможно.

— Если бы я верила каждый раз, когда мне говорили о невозможном, я бы не стояла сейчас здесь. Судьба привела меня к тебе, Рен. Мы оба стоим на пороге потери чего-то, что невозможно постичь.

Я бы все отдала, чтобы прямо сейчас побыть одной, где я могу разобраться в мешанине мыслей в своей голове, не беспокоясь о том, что мне придется контролировать выражение своего лица. Как бы я ни ценила то, что она предлагает, я отказываюсь стоять в стороне и смотреть, как Шестого разрывают на части безжалостные звери, которые, несомненно, стали голоднее и свирепее за последние два месяца. Я бы скорее постигла ту же участь, что и Мара, чтобы этого не случилось. К счастью, несмотря на ее веру в судьбу и невозможное, Кенни уже заверил меня, что ни внутрь, ни наружу не попасть.

— Мы начнем с Кенни, — предлагаю я.

— Если он думает, что есть отдаленный шанс открыть эти двери, мы поговорим. Если нет, мы оставляем эту безумную идею позади и занимаемся этой беременностью, независимо от исхода.

Девушка кивает, не говоря больше ни слова, в свою пользу, потому что прямо сейчас она ничего не может мне сказать, чтобы убедить меня, что эта идея того стоит.

— Я позову Кенни, и мы решим, что нам делать дальше. Я протягиваю руку Шестому, хватая его за руку.

— Обещай мне. Что, если у него возникнут хоть малейшие сомнения по этому поводу, ты откажешься от этой идеи.

Его глаз со шрамом дергается, как будто я оскорбил его пощечиной.

— Я обещаю. Обойдя девушку, он выходит из пещеры, оставляя нас двоих.

— Он сделал бы для тебя все, что угодно, — говорит она.

— Какой бы глупой ни была идея. Да.

— Валдис бы тоже. Уголки ее губ приподнимаются в легкой улыбке.

— Он назвал мою идею с побегом глупой. Но он все равно это сделал.

— И это он заперт в больнице? Как только слова бездумно слетают с моих губ, я вздрагиваю и качаю головой.

— Прости. Забудь, что я это сказала.

— Нет, ты права. Я каждый день наказываю себя за это. Я бы не задумываясь поменялась с ним местами, если бы могла.

— Если он любит тебя так сильно, как ты говоришь, у него нет ни малейшего шанса позволить тебе.

— Он бы не стал. Ты права. Но я все равно сделала бы это. Слезы наворачиваются на ее глаза, и она оглядывает пещеру, как будто пытаясь предотвратить их.

— Я… в любом случае, чувствую, что умерла вместе с ним. Свобода, которая у меня есть. Воздух, которым я дышу. Для меня это не имеет значения. Без него все это не имеет значения.

Я пытаюсь взглянуть на ситуацию с ее точки зрения. В конце концов, она не злодейка, а влюбленная молодая девушка, и мотивы не становятся чище этого.

— Кали, я понимаю твои причины вернуться. Но то, что ты предлагаешь, это… то, чего я боюсь каждую ночь, когда закрываю глаза. Я вижу, как эти мутации оживают в моей голове, и я слышу, как начинается обратный отсчет последних шагов к этим дверям.

— Тогда ты можешь представить мои кошмары, зная, что тому, кого я люблю, не так повезло сбежать.

— Я могу. Но это не значит, что я готова отправить того, кого я люблю, обратно внутрь, в гонюсь за тем, что, по моему мнению, на самом деле не существует.

— Как, по-твоему, ты переживешь беременность без этого?

— Я не хочу. Расправив плечи, я не могу унять змеящийся страх, который поднимается по моему позвоночнику при мысли о родах после того, чему я была свидетелем.

— Если мы недостаточно эволюционировали с этой болезнью, чтобы выжить, то с этим последствием мы сталкиваемся.

Дверь отъезжает в сторону, чтобы показать Шестого, Кенни, и двух мужчин, которые прибыли с ней, одного из которых, как я узнала, зовут Кадмус. Другой носит поношенную форму солдата Легиона, и его роль во всем этом для меня загадка. Его союз с ними не кажется вынужденным или под каким-либо принуждением.

Более крупным самцам тесно, но я приказываю им сесть вокруг незажженного кострища. Разговор мог бы состояться за пределами пещеры, но я надеюсь избежать паники среди остальных, которые по-прежнему надеются на наше будущее на востоке.

Я без колебаний проверяю то, что мне уже известно после моего предыдущего разговора с Кенни. Чтобы покончить с этой безумной идеей и положить конец любой возможности того, что мы вернемся в то здание.

— Кенни, каковы шансы вернуться в Калико? Открыть эти двери?

— Мы… все еще обсуждаем эту тему? Его взгляд перебегает с меня на вновь прибывших, а затем на Шестого.

— Это вообще невозможно. Внутрь не попасть.

— Ты разбираешься в компьютерах. Ты разработал систему, — настаивает Кали, и по отчаянию, сквозящему в ее голосе, становится ясно, что основной ее мотив — найти своего Альфу. Не то чтобы я винила ее, конечно. Если бы в больнице был заперт Шестой, я вероятно, была бы такой же долбанутой сумасшедшей, чтобы разрабатывать подобный план. Но я не заинтересована в том, чтобы отправлять моего человека обратно в эту адскую дыру.

— Компьютеры доступны только изнутри. Это непроницаемая печать. И на то есть веская причина! Эти мутации уничтожили бы все, что от нас осталось.

— Я не верю, что есть что-то абсолютно непроницаемое, — возражает девушка.

— Вы могли бы въехать танком в эти стальные двери, и они не сдвинутся с места, — бросает Кенни в ответ, плотно сжатые челюсти выдают негодование, которое он питает к девушке.

— Они были разработаны военными задолго до столкновения с Драгой, чтобы эффективно блокировать любую угрозу. Туда нет ни входа, ни выхода. Все, что осталось внутри, мертво.

Молодой мужчина, сидящий рядом с Кадмом, опускает взгляд, его глаза широко раскрыты от тревоги.

— Мой брат был заперт внутри. Вспышка гнева искажает его лицо, и прежде чем кто-либо успевает его остановить, он прыгает на Кенни.

— Ты, блядь, убил моего брата! Ему удается нанести Кенни один удар в лицо, прежде чем Кадмус оттаскивает его в сторону.

— Ты не дал им достаточно времени для эвакуации!

Глаза дрогнули, Кенни вытирает окровавленную губу, останавливаясь, чтобы осмотреть кровь на костяшках пальцев, когда он садится.

— Всем успокоиться. Окидывая их взглядом, я ловлю убийственный взгляд, все еще прикованный к лицу солдата, когда его взгляд направлен на Кенни.

— Мы здесь, чтобы обсудить, что возможно, а что нет.

Кенни фыркает, откидываясь к стене, подальше от группы.

— Им дали стандартное время. Еще немного, и мы бы рисковали, что мутации третьего уровня вырвутся наружу. Вы, конечно, знаете, что живет под этим сооружением.

— Лекарство. Разве это не так? В голосе Кали слышится нотка сарказма.

— Ходили разговоры, что образцы с ранних стадий заболевания могут содержать белки, которые делают организм менее… вирулентным. Патогенным. Что-то, что можно использовать для разработки вакцины. Я с этим не знаком, но у докторов, похоже, были теории, что они могут производить ослабленный вирус.

— Что, черт возьми, это такое? Шестой скрещивает руки на груди, не сводя глаз с другого Альфы в комнате.

— Вирус, который не вызывает болезни, — отвечаю я за Кенни.

— Используется для создания вакцин.

— Больше я ничего не знаю. Пожав плечами, Кенни качает головой.

— Только то, что я подслушал на собраниях.

— Значит, это действительно существует. Интрига в голосе Шестого, кажется, становится все гуще с каждым кусочком информации, которую он собирает.

— Никто не знает. Лаборатория соединена с подземными туннелями, которые стали населены более жестокими Рейтерами. Ранние мутации. Даже если бы вы смогли взломать двери, чего вы не можете, вам пришлось бы преодолеть мутации. И кто знает, в каком состоянии находится эта лаборатория? К ней не обращались почти тридцать лет.

— Как они выживают? Эти мутации? Я не могу представить, на что сейчас должно быть похоже то место. И живы ли еще эти твари? Они наверняка не стали послушными.

— Как что-либо выживает? Эволюция. Природа находит способ.

Я снова смотрю на Шестого, чьи нахмуренные брови говорят о мыслях, бурлящих в его голове. Планы, которыми он не осмелился бы поделиться со мной.

— Вот оно. Твой ответ. Внутрь не попасть.

Шестой поднимает на меня взгляд, и я клянусь, в его глазах читается вызов. Горящее пламя, которое не погасят ни мои заботы, ни аргументы Кенни. Если есть хоть малейший шанс вернуться внутрь и найти это лекарство, я знаю, он, не колеблясь, попытается.

— Вы ошибаетесь, — огрызается Кали.

— Вы все ошибаетесь! Я найду путь внутрь. С вами или без вас.

В тот момент, когда девушка вскакивает на ноги, укол боли пронзает мой живот. Острый и пронзительный, такое ощущение, что лезвие проникает в мои внутренности, и я вскрикиваю, падая на колени.

— Рен! Шестой бросается в мою сторону, его глаза расширены от страха.

Склонившись над собой, я хватаюсь за живот, в то время как остальная часть группы стоит поодаль. Пульсация за агонизирующей пульсацией проходит по моему животу, и я чувствую, как мои органы смещаются под моей ладонью, лежащей там.

— Она беременна. Твоим ребенком?

Я поднимаю глаза и вижу, что Кенни смотрит на Шестого сверху вниз, на его лице отражается такой же серьезный взгляд, как у Шестого и Кали.

Все они.

Они стоят вокруг меня, как будто наблюдают, как сам жнец крадет еще один кусочек моей души.

— Ей будет хуже. Голос Кали отражает тот же мрачный тон, что и выражение ее лица.

— По мере того, как ребенок растет, ты становишься на шаг ближе к собственной кончине.

— Заткнись! Мне удается закричать, прежде чем очередной приступ боли пронзает мой желудок.

— Убирайтесь отсюда к черту! Все вы!

КАЛИ

Проводя руками по волосам, я устраиваюсь у огня, предварительно проверив, как там Титус. Альфа продолжает спать, что, как я предполагаю, является результатом того, что дала ему знахарка — Хесайя, как я узнала. Пули, очевидно, прошли не слишком глубоко, благодаря плотности его мышц, которые, должно быть, действительно стальные. Она говорит мне, что после еще немного отдыха он поправится настолько, что сможет снова путешествовать, и я надеюсь, что это правда, потому что не думаю, что нам здесь будут рады еще долго.

В любом случае, я не собираюсь долго бездействовать. Каждый день, который я трачу на их невозможности, — это еще один день, когда Валдис остается в ловушке за этими дверями.

Кадмус спит позади меня, его большое тело заслоняет мое, пока я смотрю в огонь. С момента моей течки он из кожи вон лез, чтобы прикоснуться ко мне, и не избегал меня. На самом деле, он пристально наблюдал за мной, по какой-то причине всегда охраняя меня. Я благодарна, поскольку это помогло моему разуму и сердцу осознать, что мы не пострадали от того, что произошло между нами.

При звуке шороха мы с Кадмусом резко выпрямляемся, поворачиваемся и видим, как Кенни плюхается рядом с нами. Недостаток знаний о том, как проникнуть внутрь больницы, сделал его практически бесполезным для меня.

— Чего ты хочешь? Спрашиваю я, ложась обратно на спальный мешок. Позади меня Кадмус тоже ерзает, как будто его присутствие не интересует.

Он достает из кармана сигарету и наклоняется вперед, чтобы прикурить от ее кончика в костре, украдкой делая несколько затяжек, чтобы разжечь ее.

— Она была беременна.

— Прошло всего пару месяцев, как я понимаю.

— Не Рен. Роз. Его слова ударили, как молния, в мою грудь, раздвигая ребра.

— План состоял в том, чтобы вытащить ее оттуда. Чтобы она могла быть свободна. Чтобы ребенка не забрали. Дрожащим от слез голосом он прочищает горло.

— Если бы они нашли ребенка, она была бы убита. Они бы изучили это. Вероятно, хранили его для своих экспериментов или продали семье в Шолене. В любом случае, результат был бы тот же.

— Она никогда не говорила мне. Пламя костра тускнеет, когда мои мысли возвращаются к тому моменту, когда мой друг, возможно, пыталась довериться мне, а я не слушала.

— Прости. За все, Кенни.

— Рен была добра ко мне. Добра. Многие выжившие вначале относились ко мне как к Легионеру, но не она. Он шмыгает носом и подтягивает колени к груди.

— Я хочу помочь ей.

— Ты сказал, что не можешь.

— Возможно, есть способ.

Я заставляю себя подняться и осмеливаюсь взглянуть ему в глаза, чтобы увидеть, есть ли хоть какая-то вероятность того, что он может лгать, хоть какой-то шанс, что он может напрасно обнадеживать меня, но все, что отражается в его глазах, — это печаль.

— Как?

— В Шолене есть человек. Он спроектировал здание. Спроектировал туннели и подземную лабораторию. Он — разум всего сообщества. Если есть кто-то, кто может провести нас внутрь, то это он.

Мое сердце оживает так быстро, что я едва могу вдохнуть.

— Добраться до него будет непросто. То, что осталось от Шолена, тщательно охраняется. И я не уверен, что он согласится на встречу с нами.

— Мы не будем просить об этом. Мы войдем и выйдем. С ним.

— Ему семьдесят лет, Кали. Если он все еще жив, он физически не способен войти в эту больницу. Раздраженно он хватает веточку и роется в грязи.

— Наверное, было ошибкой говорить тебе это.

— Спасибо тебе, Кенни. Я протягиваю руку, чтобы коснуться его руки, но он отшатывается, его глаза холодны и сердиты.

— Я делаю это не для тебя. Или Валдиса. Если бы это зависело от меня, он был бы казнен расстрельной командой. Только ради Рена я стал бы рассматривать такую глупую идею.

Возможно, его гнев по отношению ко мне оправдан, но я не забыла, что именно он отправил Валдиса обратно в это заведение. Я уверена, что именно он привел их к нашему укрытию.

— Ты должен знать, что Роз с нетерпением ждала возможности снова увидеть звезды. Мы обе бесконечно говорили об этом, пока были заперты в том месте. Мне все равно, прощаешь ты меня или нет, Кенни. Факт в том, что я любила ее. Она была всем, что у меня было как сестра, когда эта дыра украла у меня мою.

— Я никогда не познаю любви, как с ней. Больше никогда.

— Поскольку и я никогда не полюблю другого так, как я люблю Валдиса.

Его глаз дергается, и я знаю, что это обида, которая горячит его кровь.

— Я поговорю с Рисом. Чем скорее мы попадем внутрь, тем быстрее сможем спасти Рена.

— Ты, должно быть, очень заботишься о ней. Пытаясь не разжигать его гнев по отношению ко мне, я пытаюсь успокоить его более мягким разговором о ней. У меня такое чувство, что я ей тоже не очень нравлюсь, но я здесь не для того, чтобы заводить друзей.

— Ты хоть знаешь, кто она? Ты хоть узнаешь ее?

— Должна ли я?

— Она девушка, которая сбежала. Единственная девушка из Калико, которая сбежала и выжила. Его глаза оценивающе оглядывают меня.

— По крайней мере, до тебя.

— Я слышала, что ту девушку съели Рейтеры. Очевидно, Рен была родом из Калико. Я видела, как ее Альфа пронес ее через те двери, но я никогда не связывала это со слухами, которые я слышала о сбежавшей девушке.

— Конечно, ты это думала. Почему кто-то в Калико хотел заставить других поверить, что побег возможен. Это порождает надежду. Щеки надуваются от долгой затяжки сигареты, он щурится и на секунду задерживает ее в легких.

— Два Альфы. Они оба в деле?

Оглядываясь на Кадмуса, чья спина расширяется и сжимается от легкого дыхания, без сомнения, уже спящего, я киваю.

— Хотя я не собираюсь лгать. Наша единственная цель… моя единственная цель — спасти Валдиса.

— Тогда, это понятно. Ни у кого из нас нет общей цели делать это.

— Думаю, что нет.

РЕН

Я говорила себе несколько раз за последнюю неделю, что нет такой боли, которую я бы не перенесла ради этого ребенка, но, лежа измученная и слабая, тяжело дыша через нос, чтобы не спровоцировать новый раунд, я задаюсь вопросом, насколько это правда. Сколько еще мучений я могу вытерпеть ради жизни, в конце которой, я не совсем уверена, будет процветать?

Совсем не нужно много размышлять, чтобы прийти к решению, что я сделаю то, что должна. Закрыв глаза, я пытаюсь заставить себя уснуть, что непросто, когда я знаю, что Шесть и Кенни тихо шепчутся за пределами пещеры. Если бы не потрескивание огня, я могла бы услышать, обсуждают ли они гибель новоприбывших или какой глупый план был бы снова отправиться в Калико. В любом случае, я благодарна Кенни за точку зрения, которая помогает умерить импульсивный характер Шестого. Я знаю, что это из-за любви он решился на что-то настолько опасное, но ни за что на свете я не рискну потерять его, даже если это выставит меня лицемерной.

Дверь отъезжает в сторону, и бесстрастное выражение лица Шестой удваивает мое любопытство.

— Ну? Что было такого важного, что не могло подождать до утра?

Он скользит на нашу кровать из одеял позади меня, придвигаясь достаточно близко, чтобы моя спина прижималась к его твердой груди.

— Ничего срочного. Я попросил его взглянуть на часть оборудования для меня. Кажется, ему нужны какие-то дополнительные части.

— Ты собираешься пуститься в бега ради них?

— Завтра, да. Возможно, нам придется немного вернуться назад, так что, возможно, меня не будет пару дней.

Если бы не Кенни, я бы задалась вопросом, не лжет ли он мне прямо сейчас, какими бы короткими и загадочными ни были его слова.

— Какая часть ему нужна?

Следует минута молчания, и Шесть прочищает горло.

— Электронно-лучевая трубка или что-то в этом роде.

Я выдыхаю и вздыхаю.

— Что такого важного в этом оборудовании?

— При необходимости это может быть другая пара глаз.

Фыркнув, я поворачиваюсь, чтобы лечь на спину, ощущая лишь легкую боль в животе.

— Зачем нам это нужно, когда у нас есть такой Альфа, как ты, с острым взглядом?

Он наклоняется и целует меня с улыбкой на губах.

— Я хочу пойти с тобой. Мне нужно выбраться отсюда. Из этого лагеря на некоторое время.

— Рен, это плохая идея. Не тогда, когда у тебя такие боли. Быть так далеко от Хесайи.

— Как далеко?

— Достаточно далеко, чтобы заставить меня нервничать из-за этого. Он проводит рукой по моему лицу, прежде чем предложить еще один поцелуй.

— Немного поспи. Тебе нужно отдохнуть и быть сильной ради нашего ребенка.

— Разве это не правда. Этот ребенок даже размером не с фигу, а уже надирает мне задницу. Конечно, это должен быть мальчик.

— Нет, если она девочка, похожая на свою мать. Массивные руки обвиваются вокруг меня, еще крепче прижимая к своей груди.

— У меня будут проблемы.

Я смеюсь над этим и целую его в бицепс.

— Ты будешь потрясающим отцом. Сексуальным, красивым, мудрым и заботливым отцом.

— Мудрый? Так вот, это черта, которую я бы сам себе не присвоил.

— От которого я с радостью откажусь, если ты подумаешь о возвращении в ту больницу. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему в глаза, ловя то подергивание, которое я заметила ранее.

— Обещай мне, что ты этого не сделаешь.

— Тебе не о чем беспокоиться. Как сказал Кенни, она непроницаема. Даже если бы я захотел, шансы попасть внутрь невелики.

— И я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы знать, что ты все равно попытаешься.

Он раздраженно фыркает и берется за мою челюсть.

— Спи, женщина. И перестань волноваться.

РЕН

Неловкое молчание повисает в воздухе, пока я сижу рядом с Кали в кабине грузовика, слева от меня Шестой, который ведет нас знакомыми дорогами обратно в Шолен и Кадмус, на другой стороне Кали.

Мой желудок скручивает при приближении к знакомой окраине лагеря к тому времени, когда наступают сумерки. Подавшись вперед на скамейке, я обращаю внимание на пустые палатки, изодранные и разрушенные, где они лежат, разбросанные по земле, которая когда-то была полна претендентов, пытающихся попасть в Шолен.

— Притормози, — командую я, и Шестой сворачивает с главной дороги примерно в двух милях от ворот общины. Осматривая окрестности, я не обнаруживаю никаких признаков жизни, и я высаживаю Шестого с водительского сиденья, любопытствуя посмотреть, осталось ли что-нибудь от семьи, которую я когда-то знала здесь. Молодая девушка, ради спасения которой я заключила сделку с мародерами.

Ступая по мягкой поверхности, я оказываюсь ни перед чем, кроме изодранного куска ткани, покрытого песком, трепещущего на слабом ветерке. Столб, на котором он был привязан, сломан пополам, а мелкие предметы, собранные под ним, являются оставленными личными вещами.

Я опускаюсь на колени, чтобы поднять куклу, покрытую грязью и красными пятнами. Слезы наворачиваются на мои глаза при мысли о том, как они могли встретить свою смерть — от рук мародеров, Легиона или Рейтеров. Я только молюсь, чтобы девушку каким-то образом пощадили. Быстрая и милосердная смерть.

Чувствуя, что кто-то стоит у меня за спиной, я поворачиваюсь и вижу, что Шестой осматривает окрестности.

— Мы должны оставить грузовик здесь. Кали и я можем войти через главные ворота. Ты берешь остальных и встречаешься со мной у стены.

— Там, где мы впервые встретились.

— Да. Там. Я принесу веревку, и ты сможешь взобраться на стену, как ты делал однажды раньше.

— Я удивлен, что они не уничтожили все это после того, как я сбежал.

— У них не было причин. Сначала они все думали, что ты мертв.

— И откуда мне знать, что охранники не пристрелят вас двоих?

— Никак. Я не утруждаю себя тем, чтобы поднять на него взгляд, раздражение этого утра все еще гложет меня.

— Так же, как я не знаю, чем закончится твое возвращение в Калико. Я полагаю, мы просто должны верить.

Я знаю, что ему совсем не нравится эта идея. Но и я тоже. Шагнув ко мне, он хватает меня за руки, и серьезный взгляд в его глазах напоминает мне о том времени, когда он был мальчиком, когда все, что он мог делать, это общаться этими кристально голубыми глазами. Беспокойство, бурлящее в них, возвращает меня к тому утру, когда папа попросил меня доставить припарку. В тот же день Легион пришел за ним, но утро началось с его молчаливой заботы о моем благополучии. Он не посмел бы сказать мне, что делает это ради меня, потому что он чертовски хорошо знает, что я бы сказала ему не делать этого. Что мне не нужно, чтобы он рисковал своей жизнью ради меня.

Вместо этого он опускает взгляд, притягивая меня к своему телу.

— Пожалуйста, будь в безопасности.

— Я буду.

Крепко обнимая меня, он целует меня в макушку.

— Ты — вся моя жизнь, Рен. Мой разум.

При виде мутаций, вгрызающихся в его плоть, я закрываю глаза, сдерживая слезы.

—И ты мой.

КАЛИ

Сладкий вкус инжира танцует на моем языке, когда я слизываю остатки джема с ложки.

— Прошло так много времени с тех пор, как я пробовала инжир. Я и забыла, какие они вкусные!

— Я, должно быть, приготовила дюжину банок летом перед смертью папы. Рен ставит стакан с водой на стол, но вместо того, чтобы вернуться к открытому шкафу, откуда она складывала банки в пакет, она выбирает две кружки под ним, закрывая их горлышки двумя фильтрами, наполненными засохшим кофе. Ничто не сравнится с тем дерьмом, которое мы получали в Калико. Это вещество пахнет свежо, насыщенно, и у меня текут слюнки. Она держит пипетку над гущей и позволяет нескольким каплям упасть в каждую, прежде чем налить на нее кипяченую ранее горячую воду.

Снаружи дома слышны голоса смеющихся и разговаривающих офицеров Легиона, которые без особого энтузиазма стоят на страже.

— Они почти кажутся добрыми, не так ли? Спрашиваю я, обменивая свою ложку на стакан предложенной воды.

— Почти. Хотя я никогда не встречала никого, кого бы я описала как такового.

— Я тоже. Я мотаю головой в сторону кружек.

— Что это?

— Что-то, что заставит их немного поспать. Полученное из маков. Папа давал бы это перед некоторыми срочными хирургическими процедурами. Они проснутся, думая, что заснули на работе.

Я хихикаю, представляя, как они разозлятся, когда это сделают.

— Умно.

— Когда ты избегала их большую часть своей жизни, ты придумываешь хитроумные схемы.

От каждой кружки поднимается пар, когда она берет их со стойки и пересекает комнату, затем выходит из кухни. Допивая остатки воды, я оглядываю небольшое помещение, в котором находятся предметы, похожие на кухню в Калико, где я работала: плита, хотя эта значительно меньше, раковина, столешницы и посуда. Когда-то, бродя по Мертвым Землям, мы жили в месте, где тоже были все эти реквизиты, но ни один из них на самом деле не функционировал.

Это странное место, но, в отличие от Рены, я нахожу его интригующим. Если бы не офицеры Легиона и врачи, с которыми я бы рискнула столкнуться здесь, я бы хотела остаться в этом месте. Там где я могла бы создать семью с Валдисом, без риска быть схваченным мародерами или атакованным ордами Рейтов. Каким бы иллюзорным это ни казалось, факт в том, что я прожила тяжело всю свою жизнь. С самого рождения. Было бы здорово просто наслаждаться тем, что осталось от моего времени.

Снова появляется Рен, ее лицо бесстрастно, когда она возвращается к своим вещам. Я бы безудержно рассмеялась, если бы мне поручили раздавать кружки, зная, какое несчастье их ожидает.

— Что теперь? Спрашиваю я, чувствуя себя несколько бесполезной и нервничающей.

— Теперь мы ждем. Требуется около десяти минут, чтобы маки подействовали. Как только они отключатся, мы обязательно уберем их с глаз долой, но подпрем их, чтобы выглядело так, как будто они уснули таким образом.

— И как мы затащим остальных внутрь?

Рен улыбается через плечо, запихивая в мешок еще одну банку.

— Глупая девочка, ты еще не научилась доверять мне? Она роется в ящике стола и достает острое лезвие, крутит его перед собой, прежде чем запихнуть в свою сумку.

Опускаю взгляд, выдавливаю улыбку и киваю.

— Конечно. Ты уже обо всем догадался.

РЕН

Грегор Макканн — гений, к которому следует подходить с осторожностью, потому что человека, обладающего таким количеством знаний, как у него, нелегко обмануть. Когда я поднимаюсь по лестнице его парадного крыльца, мое сердце подпрыгивает к горлу. Из того, что я помню о нем, он редко говорил, а если и говорил, то с гораздо большим сарказмом, чем папа.

Он часто вспоминал старые времена, когда он курил травку больше часов в день, чем вообще не курил, и каким-то образом все еще сохранял безупречный послужной список, когда посещал школу. Это было в те времена, когда школа была жизненной необходимостью, средством продвижения вперед. В наши дни она предназначена для тех, у кого может быть какой-то интерес к деятельности, отличной от того, чтобы стать следующим солдатом Легиона или Дочерью. Набирая в грудь воздуха, я поднимаю руку и стучу в дверь. Свет внутри говорит мне, что Грегор все еще не спит, хотя трудно сказать, в каком он состоянии. На протяжении многих лет, кажется, он обменивал марихуану на алкоголь и свободно баловался этим, когда за ним присматривал папа.

Или, скорее, его печень.

Дверь распахивается, и появляется мужчина чуть выше меня, стройный, с большим количеством седых волос, чем когда я видела его в последний раз. Он прищуривается и приподнимает очки, висящие на тонкой цепочке у него на шее.

— Рен? Это ты?

— Да. Как поживаешь, Грегор?

— Все в порядке? Что ты здесь делаешь?

— Мне нужна ваша помощь. Я бросаю взгляд в сторону, где Шесть и остальные прячутся в кустах, и дергаю головой, чтобы они дали о себе знать. В тот момент, когда они появляются в поле зрения, глаза Грегора расширяются, брови хмурятся.

— Что это?

— Нам нужно поговорить.

— Кто эти люди?

— Мои друзья. Я обещаю, что они не причинят вам вреда.

— Тогда почему они прячутся в кустах? Все еще хмурясь с сомнением, он чешет щеку.

— Потому что, к сожалению, Легион хочет причинить им вред.

Возможно, только из доверия к папе и их общей дружбе он кивает и отходит в сторону, позволяя нам войти в его дом. Также могло быть, что у него никогда не было здорового уважения к власти, и он часто жаловался на Легион.

В качестве модели третьей фазы его дом намного роскошнее, чем дом папы, который по сравнению с ним выглядел бы скорее лачугой. Уникальные детали внутри — сводчатые потолки с окнами и дизайн неправильной формы — говорят мне, что он был архитектором этого.

Он ведет группу через дверь из гостиной в кабинет, судя по книжным полкам и письменному столу, расположенному перед большим панорамным окном с противоположной стороны от двери, где мы стоим.

— Что, э-э… Что происходит, Рен? Он говорит не как шестидесятилетний мужчина, а как хиппи, который никогда по-настоящему не воспринимал возраст. Молодые и отважные.

— Я не собираюсь ходить вокруг да около. У нас нет на это времени, поэтому я сразу перейду к делу. Мне нужно знать, как открыть двери в Калико.

Развернувшись, он прочищает горло и осматривает комнату.

— Подожди… Ах, вот оно. Он пересекает комнату, останавливаясь перед барной стойкой, откуда достает графин и наливает янтарную жидкость в стакан.

— Кто-нибудь еще хочет выпить? Опрокидывая его обратно, он не дает ни капле пропасть даром, прежде чем снова наполнить стакан.

— Извините, я просто…. Мне показалось, я слышал, как ты говорила, что хочешь прорваться в Калико.

— Да.

Он снова делает глоток, на этот раз прищурившись, как будто вкус у него более горький, чем у предыдущего.

— Рен, я… отдаю тебе должное за то, что ты умная. Черт возьми, половина здешних девушек не умеет читать. Но я должен сказать тебе, что это самая глупая вещь, которую ты когда-либо мне говорила.

— Возможно. Быстрый взгляд через плечо показывает, что в углу стоит Шестой, и я стараюсь не выглядеть самодовольной.

— Но это необходимость.

— Давайте сначала начнем с логистики. Если бы я знал, как попасть внутрь, условия в том месте, вероятно, были бы опасно токсичными. Я имею в виду, газы, выделяемые некоторыми резервуарами в лаборатории, вероятно, вытеснили большую часть кислорода, находящегося там в этот момент. Он наливает еще один стакан, опрокидывает его в третий раз, и я наблюдаю, как подрагивает его горло, когда он глотает.

— Тогда давайте просто исключим этот фактор все вместе. У вас дерьмо под давлением, оно только и ждет, чтобы взорваться. Одна пуля. Один случайный удар, и бабах! Все это гребаное место охвачено пламенем. Но мы пока даже думать об этом не будем. Потому что самая большая гребаная проблема — это мутации. Монстры, подобных которым вы никогда раньше не видели. Которые не ели недели. Конечно, туши послужили пищей, но сейчас от них, вероятно, остались только кости, вылизанные дочиста. Он проводит рукой по лицу и качает головой.

— Итак, я спрошу тебя… Ты что, потеряла свой гребаный разум?

— Я беременна, Грегор. От Альфы. Мои шансы выжить…

— Зеро, — перебивает он.

— Насколько я понимаю, выживших не было.

— Тогда ты можешь оценить мою срочность.

— Ради чего? Что, во имя всего святого, стоит того, чтобы отправиться в недра ада?

— Лекарство. Считается, что оно находится где-то в подземной лаборатории.

— Считается, что есть. Вы только что слышали себя? Вы даже не знаете, существует ли это на самом деле, и все же вы готовы рискнуть всеми своими жизнями ради теории?

Я даже не могу ответить на его вопрос, потому что логика заставила бы меня согласиться с ним. Только мое обещание Шестому заставляет меня качать головой.

— Неправильно, что это остается запертым, в то время как так много людей страдают.

— Вы даже не знаете, цело ли оно до сих пор.

— Он все еще цел. Сзади раздается иностранный голос, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть другого мужчину, который выглядит ровесником Грегора, учитывая седину и морщины.

— Позвольте мне представить моего хорошего друга. Джеда Кайзера. Ведущего исследователя. Подслушивающего. Ценит как и я искусство. Засранец.

— Ты забыл, любимый.

Глаза Грегора вздрагивают при слове, которое, как я подозреваю, ему приходилось держать в секрете, опасаясь наказания. В мире, где женщин мало, гомосексуальность на удивление неслыханна — по эту сторону стены, во всяком случае, но это в основном из-за наказаний, которые понесут двое мужчин, если их когда-нибудь разоблачат. Я слышала о побивках камнями в Шолене, хотя, к счастью, никогда не была свидетелем этого сама.

— Вы доктор Калико? После папы я стараюсь не относиться ко всем врачам с одинаковым презрением, особенно к тем, кто настолько осмелился нарушить правила.

— Был. Я руководил исследованиями в первые дни, когда подземная лаборатория процветала. Калико — не место для пытливого ума.

— Они выгнали тебя?

— Я уволился! Их методы меня не интересовали, поэтому я отошел от науки и вместо этого занялся гончарным делом. Он наклоняет голову с высокомерной улыбкой.

— Я настоящий гончар.

— Джед, мои друзья пытаются проникнуть в Калико и забрать эти образцы. Возможно, ты сможешь объяснить им, насколько безумна эта идея, — говорит Грегор, не сводя с меня пристального взгляда.

— Очень. На самом деле, я должен был бы задаться вопросом о состоянии ума любого, кто готов столкнуться с опасностями, входя внутрь. Он обходит Грегора, на лице которого самодовольная ухмылка, и кладет руку ему на плечо.

— И все же, я заинтригован. Что заставило тебя сделать это?

Расправив плечи, Грегор стонет и стряхивает руку Джеда.

— Возможно, ты пропустил ту часть в своем подслушивании, где она сказала, что беременна от Альфы?

— Ах. Это трагедия. И я полагаю, что это просто повод совершить какую-нибудь глупость. Что еще тебе терять?

— Есть ли какой-нибудь способ спасти ее жизнь, не совершив какой-нибудь глупости? При звуке голоса Шестого я не потрудилась обернуться. Я уже знаю, что насмешка вскипает в его крови, по тону его голоса.

— Ты, должно быть, отец. голосом, пронизанным весельем, Джед улыбается ему в ответ.

— Да я.

— Если вы спрашиваете, спасет ли ее аборт ребенка или нет, вы можете быть спокойны, зная, что этого не произойдет. Прямо сейчас ее организм пытается бороться с альфа-геном, который вы ввели в ее девственную кровь. Под этим я, очевидно, подразумеваю отсутствие иммунитета. Ее организм не приспособлен к белкам, выделяемым этим геном. Даже если вы уничтожите плод, частицы останутся в ее кровотоке.

У меня голова идет кругом от вопросов, чем больше он пытается объяснить.

— Но это не имеет смысла. Шестой несет альфа-ген. Один, я предполагаю, достался от его отца? Тогда почему это не убило его мать при рождении?

— Это было латентно. В состоянии покоя. Спящий. В основном фенотипически молчащая последовательность ДНК, которая не вызывает одинакового иммунного ответа. Тогда мы не были переносчиками болезни, так что бороться было не с чем. Только когда она была активирована у отца, это создает проблему для матери.

Я не вижу потенциала в этом предприятии.

— Итак, эти образцы…. Как они помогают?

— Ранние образцы содержат чистейшую форму патогена, который продуцировал особый белок, который снова усыпляет альфа-ген, если хотите. У альф с реактивированными генами, как у вашего детоводителя вон там, есть определенная устойчивость к Драге. Рейтер мог бы практически сожрать его, и он бы ни разу не заболел этой болезнью. Хотя, я думаю, в этом случае у него были бы другие проблемы. Хотя я нахожу объяснение Джеда информативным, меня не забавляет его болезненное чувство юмора.

— Однако, если бы его укусил один из самых ранних Рейтеров, которые содержат белок R-One, как мы тогда его называли, и у него не оказалось бы антител к циркулирующему сейчас патогену Драги, он бы полностью превратился в Бешенного, поедающего твое лицо, независимо от альфа-гена.

— Так это — лекарство?

— Это не так. Кто тебе сказал, что это так?

— Доктор Эрикссон, — отвечает за меня Кали.

— Он отправил Альф вниз, в туннели. Она переводит взгляд на Кадмуса и обратно.

— Он назвал это лекарством.

Джед фыркает, качая головой.

— У Эрикссона было извращенное представление о лечении.

— Нам сказали, что у них есть ослабленный вирус, который может быть использован для производства вакцины. Я мельком замечаю Кенни, стоящего в стороне, где он держит голову опущенной, как будто ему не нравится, когда его упоминают.

— Нам удалось выделить белок R-One. К сожалению, испытания на людях провалились. Его брови взлетают вверх, когда он подчеркивает это слово.

— И вот так, друзья мои, вы в конечном итоге получаете дерьмовых мутантов, которые предают своих хозяев. Безумная наука один в один.

— Итак, лекарства вообще нет. Просто опасная и бесполезная зараза, которая никому не приносит пользы.

— Те, кто больше всего выиграл бы от этих ранних образцов, конечно, это самки, оплодотворенные альфами, но даже я не уверен, как бы они справились. Это нанесло бы ущерб кому-либо еще. Носитель или нет. По крайней мере, альфа-белки обеспечивают некоторую защиту, которая может быть легко нарушена. Причина номер два: ваша идея спуститься туда глупа. Если вы столкнетесь с одним из ранних Хищников, укрывающих белок, и если он вас укусит, ваши альфа-гены вполне могут перейти в латентное состояние.

— Что происходит потом? Интрига в голосе Шестого вызывает раздражение, поскольку я уверена, что больше всего на свете он хотел бы, чтобы эти гены снова погрузились в спячку.

— Это зависит от того что если Альфа является носителем Драги, это означает, что вы уже подверглись воздействию, возможно, незначительному. Или, возможно, со временем вы бы скатились к безумию. К сожалению, наша лаборатория была закрыта до того, как мы смогли изучить эти возможности. Его брови сводятся, когда он смотрит вдаль, на мгновение задумавшись.

— Но мы знаем, что функция альфа-гена заключается в защите от бляшек в мозге, образованных Драгой. Без этой защиты вы бы в конце концов полностью впали в Ярость. Я предполагаю, что ты все же носитель, поскольку именно это изначально активирует альфа-ген. Серьезное выражение затуманивает его глаза, когда он чешет подбородок.

— Хотя, я знаю, что врачи в Калико пробовали другие… довольно неэтичные методы выведения его из латентного состояния.

Тесты на провокацию. Я помню, как видела бедных мальчиков, которые подвергались мучительным экспериментам, в их болезненных и извращенных попытках заставить организм реактивировать альфа-ген. Моего собственного младшего брата мучили кошмары, прежде чем они в конечном итоге убили его.

— И это относится к оплодотворенным самкам? Им тоже нужно быть переносчиками? — Спрашиваю я, вспоминая тот день, когда папа сказал мне, когда я впервые приехала в Калико, что он уже проверил мою кровь, чтобы подтвердить, что я была.

— Да. Многие представители второго поколения, жившие за стеной, являются носителями. Именно те из нас, кто не родился с этой болезнью или не подвергся воздействию свежих очагов в Мертвых Землях, становятся ее жертвами. Другими словами, если бы меня укусили, мне был бы пиздец. Древнему вирусу требуются минуты , чтобы вызвать серьезную инфекцию, и это патология, ну… грубая. Внутреннее кровотечение. Волдырчатые деформации. Некрасиво.

— Просто не кажется, что стоит рисковать. Если я единственная, кто выиграет.

— Я этого не говорил. Помахав пальцем в воздухе, он качает головой.

— В наличии ранних образцов есть преимущество, поскольку они также вырабатывают феромон, очень похожий на те, что экспрессируются альфа-геном, что позволило бы человеку ходить среди Бешенных практически незамеченным. Его комментарий возвращает меня на годы назад, когда папа ввел мне феромоны, чтобы помочь сбежать от Калико, которые, по его словам, пытались имитировать тамошние врачи, но эффект был недолгим.

— Те, которые, возможно, было бы легче воспроизвести и которые позволили бы не-носителям выходить за стены без риска. В том виде, в каком оно есть сейчас, одно дуновение Драги, и это сообщество рухнуло бы.

— Нам нужно спуститься туда. Нам нужно найти способ проникнуть внутрь, — говорит Кали сзади, усиливая дрожь, пробегающую по мне сейчас.

— И ты тоже беременна? Джед пересекает комнату, чтобы налить себе выпить из того же стакана, который раньше использовал Грегор.

— Нет. Но если бы я была, я очевидно, смогу выносить ребенка до срока, благодаря таким придуркам, как ты, которые сделали меня такой.

— Кали! Огрызаюсь я, сердито глядя на нее в ответ.

— Мои извинения. Опустив взгляд, она, кажется, ерзает, стоя между двумя своими Альфами.

— Я не хотела проявить неуважение.

— Да…ты можешь. Джед опрокидывает свой бокал и наливает другой, который несет Грегору.

— И ты должна быть взбешена. На самом деле это ничем не отличается от того, как Шолен меняют мой член на вагину, просто чтобы это соответствовало их стандартам мужчины и женщины.

— Ради бога, чувак. Грегор снова стонет и опрокидывает свой стакан.

— Значит, вам делали инъекции? Спрашивает Джед.

— Я предполагаю, что со временем они вырабатывали какие-то альфа-белки.

— Да. Болезненные уколы.

— Ну, никто не говорил, что легко заставить организм выработать иммунитет к чему-то, что хочет напасть на него. Это было бы похоже на попытку получить удовольствие от изнасилования.

Я замечаю, как Грегор проводит рукой по лицу, и он качает головой. Каким-то образом они идеально подходят друг другу, хотя, насколько я знаю, Грегор может быть таким же язвительным.

— Так вот почему она может выносить ребенка-Альфу? Я должна признать, что есть определенная ревность, несмотря на то, что она перенесла. Возможность выносить ребенка Шестого до срока кажется сейчас несбыточной мечтой.

— Зачем Эрикссону беспокоиться о том, чтобы забрать образцы?

— Я предполагаю, что это было нечто большее, чем несколько инъекций, я прав, милая? Его вопрос адресован Кали, которая кивает в ответ.

— Мне пришлось сделать операцию. Полагаю, они модифицировали мои внутренности.

— Именно. Зачем проходить через все эти неприятности, когда можно ввести немного Драги и усыпить альфа-ген? Он пересекает комнату к стулу и плюхается на него, вытаскивая сигару из кармана рубашки.

— Не только это, но и представьте возможности ходить среди Бешенных с этими феромонами. Вы могли бы создать армию из людей и направлять орды, чтобы уничтожить своих врагов.

— Это предположение с вашей стороны?

— Нет. Именно по этой причине я ушел из лаборатории. Если бы я хотел создавать оружие, я бы вместо этого занялся биологической защитой. Он указывает сигарой на Грегора.

— Здесь есть вход, не так ли, старик?

Губы приподняты, брови сведены вместе, Грегор бросает на него взгляд, полный неприкрытого отвращения, которое вызывает только улыбку на лице Джеда.

Я не могу начать думать, почему Джед проявляет интерес к чему-то, от чего он предпочел уйти, если только какая-то часть его все еще стремится к науке. Часть меня надеется, что Грегор будет воинственным и упрямым и продолжит свое объяснение, что попасть внутрь невозможно, но вместо этого он опускает взгляд и фыркает.

— Есть один способ.

У меня сводит живот от его слов, и я не могу заставить себя оглянуться на группу позади меня, которая, несомненно, будет в восторге от этой новости.

Он берет со своего стола лист чистой бумаги и карандаш.

— Туннели — это проход, который использовался между Калико и подземной исследовательской лабораторией в ранние дни. Это было средство скрывать от пациентов больницы самые опасные и жестокие темы. На чистой странице он рисует длинный туннель между двумя квадратными блоками — один расположен над уровнем земли, который представляет больницу, а другой ниже.

— Когда в исследовательской лаборатории произошло заражение, мы были вынуждены закрыть ее и заблокировать доступ. Это оставило открытым только больничный туннель, который, как я предполагаю, сейчас также перекрыт. В случае чрезвычайной ситуации или взлома, по обе стороны от этого люка есть две дверцы клетки, которые опускаются. На полпути в туннель он рисует круглый объект на уровне земли и две линии, чтобы показать, где обе стороны туннеля перекрыты, создавая своего рода коробку внутри туннеля.

— Эта клетка предотвращает побег мутаций. Но на внешней поверхности люка есть код. Вы нажимаете на него, и обе дверцы клетки открываются.

— Как это возможно? Кенни стоит, скрестив руки на груди, и качает головой.

— Я запрограммировал систему на блокировку всех входов в случае взлома.

— Полагаю, вы не учли люк, который я спроектировал. Грегор возвращается к своему рисунку.

— В любом случае, код переопределяет систему, открывая эти клетки. Идея, стоящая за этим, заключалась в том, чтобы затопить туннели Рейтерами и взорвать их, если понадобится.

— Так вот как мы попадаем внутрь. Набираем этот код, чтобы открыть туннели.

Он кивает и рисует две четкие линии в обоих направлениях над рисунком туннеля.

— Оттуда у вас будет доступ в каждое учреждение. Но, как я понимаю, двери в больницу также опечатаны.

— Доктор Эрикссон упоминал вентиляционную шахту, которая вела вниз, в туннели, — говорит Кали сзади.

— Именно так он спустил туда Альф.

— Да, конечно. Грегор переворачивает страницу с рисунками в сторону и рисует длинный проход, перпендикулярный туннелям.

— Воздух был нагнетен в туннели, чтобы обеспечить вентиляцию. Здесь есть лестница, которая тянется по всей длине этого. Это был бы один из способов проникнуть внутрь, если только вы сможете дотянуться до вентиляционного отверстия. Сами туннели примерно двенадцати футов в высоту.

— Где расположен этот люк? Стоя за моим плечом, Шестой смотрит на страницу, глаза изучают нарисованную карту.

— Северо-восточный конец больницы. Где заперты Бешенные.

— Зачем ты положил это туда? Этот вопрос задает Брэндон, показывая, какими ограниченными знаниями он обладает о жестокости людей, которым он когда-то ответил, что субъекты, которых они пытали, скорее рискнули бы столкнуться с жестокими мутациями и приступами ярости, чем страдать от своей жестокой кончины от рук ученых.

— Чтобы удержать подданных от использования туннелей для побега. Я поднимаю взгляд на Джеда, который вздыхает и качает головой.

— Если ты не согласен с их методами, почему ты ничего не сказал?» Сделал что-нибудь?

Джед усмехается, выпуская дым из ноздрей.

— И быть втянутым в один из их экспериментов? Считай меня высокомерным, но я ценю свою жизнь.

— Как и все мы. Если бы только безразличие пощадило нас так же, как оно пощадило тебя.

Глаза Джеда прищуриваются на мне, пока он попыхивает сигарой, позволяя намеку на улыбку изогнуть губы вокруг нее.

— Что вы имеете в виду под нами? Разве вы выросли не по эту сторону стены? Спрашивает Грегор, небрежно скрещивая ноги.

— Насколько я помню, твой отец был такой же частью страданий, которые там происходили, как и любой другой.

— Он не был моим отцом. Мой настоящий отец погиб, пытаясь спасти своих людей от орды. Доктор Фалькенрат приютил меня. Вырастил меня как своего собственного. Спас мою жизнь от Рейтеров, которым доктор Эрикссон решил скормить меня, когда узнал, что в его больницу проникла девушка.

— Ha! Это была ты? Джед наклоняется вперед, упираясь локтями в колени. — Я слышал о тебе. Девушка из Калико. Поглощенная Рейтерами.

— И все же, я здесь.

— Вот ты и тут. Это просто показывает, что ты не можешь верить всему, что вам говорят.

Откинувшись на спинку стула, Грегор скрещивает руки на груди и качает головой.

— Я понятия не имел.

— Он мог бы смотреть в другую сторону. Мог бы оставить меня в руках монстров и Бешенных, и он мог бы быть жив сегодня, если бы сделал это. Еще раз мои глаза встречаются с глазами Джеда, и я гордо вздергиваю подбородок, говоря о человеке, которого я любила настолько, что называла своим папой.

— Он был лучшим человеком, чем кто-либо мог о нем подумать. Лучшим человеком, чем большинство.

— И он мертв, — добавляет Грегор, разжигая мою ярость.

— О нем вспомнят, когда большинство людей сотрутся из памяти.

— Я провожу вас в лабораторию. Слова Джеда неожиданны, почти фальшиво искренни, учитывая разговор, и я поднимаю на него хмурый взгляд.

— Почему?

— Потому что я жил с чувством вины за то, что отводил взгляд гораздо дольше, чем ты думаешь. И у меня все еще есть кое-что из моего дерьма, запертого в той лаборатории. Табличка «Сотрудник месяца». Я хотел бы вернуть это. Его юмор неуместен, несмотря на жест, но я не уверена что доверяю ему. Нужно быть апатичным человеком, чтобы отвести взгляд от зверств, совершенных над невинными людьми. Если он думает, что одно путешествие в Ад искупит вину за все годы, когда он так и не удосужился вмешаться, он ошибается.

— Ты ничего подобного не сделаешь. Грегор встает со стула, раздражение ясно читается в его глубоких морщинах на лбу и рычании, которое он носит.

— Эта встреча окончена. Я дал вам необходимую информацию.

— Нам нужен код. Я тоже поднимаюсь со стула, готовая к тому, что Шестой сделает самое худшее, если он откажется.

Как будто он знает, что у меня на уме, его взгляд на мгновение переключается на Альф, стоящих позади меня.

— Это День Д». Что еще это может быть?

День, когда, как считалось, вспышка впервые посеяла хаос в нашем мире. День, отмечаемый в трауре в Мертвых Землях. Первое октября 2017 года.

— Это откроет люк и туннели?

— Так и будет. Я надеюсь, что ты не рискнешь спуститься в эти туннели, Рен. Они не место для женщины с ребенком на руках. Ты можешь остаться здесь. Здесь ты будешь в безопасности. Скрытая от Легиона.

— Как?

— Зачем им беспокоиться о старике? Особенно о том, кто построил это проклятое место?

— Почему ты делаешь это для меня? Я спрашиваю его, хотя, возможно, он прав, и здесь я была бы в большей безопасности, чем где-либо еще.

— Потому что доктор Фалькенрат был мне как брат. Если он счел нужным защитить тебя, то будет только правильно, если я сделаю то же самое.

— Хорошо. Тогда у тебя будет кто-то, кто позаботится о тебе, когда я уйду. Похлопав по спине, Джед проходит мимо него, поворачивая схему, нарисованную Грегором, и изучая ее.

— Мы обсуждали это, Джед. Ты не спустишься в эти туннели.

— Да, и это конец нашей дискуссии. Он кивает в сторону группы, стоящей позади меня.

— Эта исследовательская лаборатория — настоящий лабиринт для тех, кто с ней незнаком, и поскольку я провел почти десятилетие своей жалкой жизни, запертый внутри, как крыса, на самом деле нет никого более квалифицированного, чтобы выступить в роли гида.

Губы сжаты в явном разочаровании, Грегор фыркает через нос:

— Ты уверен в этом? Что, если…

— Тогда, я полагаю, ты найдешь себе другую молодую задницу для траха.

— Хватит шуток. Это не смешно.

— Это не так. Но я устал быть… Глаза Джеда находят мои, прежде чем вернуться к Грегору.

— Равнодушным. Мы должны были положить этому конец давным-давно.

Грегор опускает взгляд и качает головой.

— Я помогал строить этот город как безопасное убежище. Убежище для тех, кто пережил Драгу, и чьи жизни были разрушены в результате этого. Моя совесть остается чистой. Но если твоя нет, тогда я не буду тем, кто встанет на пути того, что ты считаешь нужным сделать. Просто знай, что я никогда не осуждал тебя за твое прошлое.

— Тебе никогда не приходилось, любовь моя. Я судил себя.

РЕН

Грегор был достаточно любезен, чтобы предложить нам комнаты, чтобы мы могли поспать несколько часов, прежде чем остальные отправятся в туннели. План состоит в том, чтобы уйти до восхода солнца, когда на улице еще темно. По моим оценкам, настойки опиума, которую я дала солдатам, хватит на то, чтобы группа смогла покинуть Шолен, прежде чем солдаты заметят наше с Кали исчезновение и предупредят всю охрану.

Хотя мы должны отдыхать, я не смогла бы уснуть, даже если бы попыталась. Одной мысли о том, что Шестой спустится в те туннели, со всем риском, в который я была посвящена за последние пару дней, достаточно, чтобы не дать мне уснуть до его возвращения. Этого достаточно, чтобы превозмочь боль, все еще бурлящую в моем животе, и узел, который образуется в моей груди каждый раз, когда я закрываю глаза и вижу, как мутанты разрывают его на части.

Как сказал ранее Джед, те, кто больше всего выиграет от этих образцов, — это те, кто беременен Альфами. Многие из которых были запечатаны внутри Калико и оставлены умирать, так что, по сути, вся эта миссия, помимо решимости Кали найти своего Альфу, заключается в том, чтобы получить кое-что от моего имени.

Тошнота бурлит глубоко внутри меня, и на этот раз это не имеет никакого отношения к беременности. Шестой притягивает меня к себе и зарывается лицом в мою шею. Я думала, он уснул, но, похоже, я не единственная страдающая бессонницей сегодня вечером.

— Пообещай мне. Пообещай мне, что ты вернешься ко мне, — шепчу я, моргая от угрозы слез.

— Я потеряла все и всех, кого любила, кроме тебя. Если что-то случится с вами там, внизу, знайте, что я себе этого не прощу. Что я накажу себя за то, что не сделала все, что в моих силах, чтобы остановить вас.

— Ты ничего не можешь сделать, Рен. Твоя судьба предрешена. Моя — нет. Поэтому моя воля сильнее твоей, когда дело доходит до этого.

Я закрываю глаза, чтобы сдержать струйку слез, которая капает на подушку подо мной.

— Ты помнишь ночи, когда ты прокрадывался в мою комнату после того, как папа засыпал? Когда мы лежали в темноте и целовались до восхода солнца?

— Да. Эти мгновения были моим спасением.

— Мои тоже. Я помню, как смотрела в твои глаза и знала, что никогда в жизни не полюбила бы другого. Я никогда раньше не испытывала такой любви, и все же я была не более чем подростком, уверенная, что встретила свою вторую половину. Я подношу его руку к своим губам и целую костяшки пальцев.

— Когда я думала, что потеряла тебя, я была готова прожить остаток своей жизни в одиночестве. Но я больше не настолько сильна, Шестой. Поворачиваясь, я прижимаюсь к его груди и поднимаю на него взгляд. Его красивое, покрытое шрамами лицо проходит под моими кончиками пальцев, когда я провожу пальцем по его щеке.

— Моя любовь к тебе превосходит то, что было, и потеря тебя физически раздавила бы меня. Без тебя рядом со мной нет жизни.

— Вот почему я должен это сделать, Рен. Для меня нет жизни без тебя. Он наклоняется вперед, накрывая мои губы своими в мягком и нежном поцелуе.

— Я люблю тебя, Маленькая птичка.

— Я тоже тебя люблю.

КАЛИ

Грегор прикрепляет камеру к голове Риса поверх одного из четырех черных защитных костюмов, которые предоставил Джед, похожих на те, что носят Легион, в комплекте с противогазами. В дни работы в лаборатории Джед, по-видимому, возглавлял команды экстренного реагирования, и у него был ограниченный запас костюмов на случай, если они понадобятся ему снова. Было решено, что четверо, отправляющиеся в старую лабораторию, будут подвергаться большему риску, чем те, кто отваживается войти в больницу, поэтому им были выделены скафандры.

— Как насчет оружия? Спрашивает Брэндон, стоя, прислонившись к стене кабинета Грегора.

— Как мы можем защитить себя?

— Они представляли бы больший риск взорвать что-нибудь там внизу. Кроме того, оружие будет бесполезно как против мутантов, так и против Бешенных.

— В чем разница? Разве мутация — это не Бешенный? Тот, кого я знаю как Тинкера, специалиста по гаджетам в группе, задает вопрос, который я бы ни в коем случае не сочла глупым. Даже после всех лет, которые я провела в Калико, зная о проводимых там экспериментах, я все еще не совсем понимаю разницу.

— Мутация — это неудачная попытка либо активировать, либо внедрить альфа-ген у субъекта, который является носителем активной инфекции. Они обнаружили, что эти двое плохо ладили друг с другом у многих испытуемых и со временем приводили к уродствам. Бешенный обычно не несет альфа-ген. Джед застегивает молнию на своем костюме, оставляя капюшон свисать с шеи.

— Что касается того, как защитить себя? Ну, я полагаю, именно поэтому мы взяли с собой трех рослых Альф. Другого пути нет. Вы можете попытаться вонзить нож в их черепа, но вам придется подойти достаточно близко.

— Если только вам не нужно подобраться поближе, — добавляет Титус, засовывая свой клинок в боковую кобуру. Метание клинков — один из его лучших талантов, чему я научилась, когда человек из одного из ульев, которые мы посетили, попытался взять меня в заложники, когда мы пытались уйти. Только что незнакомец приставлял лезвие к моему горлу. В следующее мгновение он лежал на земле с лезвием, торчащим из его черепа.

— Рен и я будем наблюдать за вами на этом мониторе, — прерывает Грегор, указывая на маленький экран на своем столе.

— Я зарядил батарейки, так что у тебя должно быть добрых сорок восемь часов без камеры. Только Рис оснащен встроенной в костюм камерой, которая прикреплена к его голове за защитным щитком костюма.

— Есть внешний коммуникатор для связи между скафандрами, и я уменьшил громкость. В ваших рюкзаках есть фонарики, вода, сигнальные ракеты и небольшой кусочек сушеного мяса. Я бы посоветовал вам быстро входить и выходить, так как эти запасы быстро иссякнут.

Рен стоит в стороне, и нет сомнений, что уровень ее беспокойства, вероятно, прямо сейчас зашкаливает, поскольку она переминается с ноги на ногу, руки все время трясутся. Если бы я не знала причину ее беспокойства, я бы подумала, что она накачалась пейотом.

Кадмус также убирает клинок в боковую кобуру и заправляет рубашку в брюки. Плотно облегающая грудь и руки ткань делает его еще более массивным, если это возможно.

— Я знаю, что ты откажешься, — говорит он, глядя на меня сверху вниз.

— Но я бы хотел, чтобы ты также подумала о том, чтобы остаться.

— Ни за что. Если Валдис заперт внутри, я хочу его найти.

— Это не похоже на тот Калико, который мы знали, Кали. Я немного описываюсь, думая о том, чтобы вернуться туда. Его брови вздрагивают с тем неуверенным видом, который я уже успела узнать.

— Я говорил тебе, что вернусь за тобой, несмотря на то, что был напуган до смерти.

Я должна отвести взгляд, чтобы скрыть вину, которую он наверняка увидит в моих глазах. Из всех нас Кадмус больше всего боится входить в эти туннели. Был ли его предыдущий опыт реальным или иллюзорным, не имеет значения, потому что его мозг, несомненно, увидит его таким же ясным, каким он его помнит.

— Ты не обязан этого делать, Кадмус. Вам не обязательно идти с нами.

— Что? Позволить Титусу присвоить все заслуги за спасение Валдиса? Он фыркает и качает головой.

— К черту это. И какая альтернатива? Наклоняясь ко мне, он украдкой оглядывается вокруг и понижает голос.

— Оставаться здесь с остальными и смотреть, как ты умираешь на экране? Я бы скорее вырезал свое собственное гребаное сердце. У Кадмуса жестокий способ демонстрировать любовь. Временами это звучит скорее оскорблением, чем привязанностью.

— Я могу позаботиться о себе.

— Ты можешь. Он заправляет прядь волос мне за ухо, кажется, на мгновение отвлекшись на этот жест, пока его глаза снова не находят мои, и он проводит пальцем по моей щеке. Эти бесполезные привязанности — не более чем пережитки его прежнего «я». Признаки человека, который смирился с собственным крахом.

— Мне нравится заботиться о тебе, Солнышко. Мне есть чем заняться.

В отличие от предыдущих слов, в словах Кадмуса нет скрытого смысла или замысла. Когда он говорит это мне, он искренне так думает.

— Вы могли бы быть свободны. Бродить по пустыне. Обладать всеми женщинами. Во всяком случае, тем, что от них осталось. Я фыркаю, чтобы боль не затронула мое сердце, но слишком поздно. Его слова уже глубоко засели во мне.

— Ты не обязан оставаться со мной, Кадмус. Это нормально — устраивать свою жизнь. Найти любовь и чувствовать любовь в ответ.

— Ты не любишь меня, Кали? Его губы изгибаются в печальной, но коварной улыбке — коварной усмешке человека, которого я когда-то знала, и я приподнимаюсь на цыпочки, обвивая руками его шею.

— Моя мать часто говорила мне, когда ты любишь что-то достаточно сильно, ты отпускаешь это.

— Кроме Валдиса.

Шмыгая носом, я убираю руки с его шеи и опускаю взгляд.

— Были ночи, когда я думала об этом. Когда я позволяла втянуть себя в эту боль. Пусть это поглотит меня, как пламя, не оставив ничего, кроме пепла. И я не могу. Я знаю, что он был бы достаточно упрям, чтобы сказать мне повернуть назад. Но в этом мире нет ничего, чего бы я не сделала, чтобы найти его снова. Снова почувствовать его объятия.

Подцепив пальцем мой подбородок, он поднимает мой пристальный взгляд на свой и приподнимает бровь.

— Тогда давай прекратим болтать и пойдем найдем этого упрямого ублюдка.

Сквозь слезливый смех я киваю.

— Давайте вернем его.

РЕН

Я должна помнить, что нужно дышать, наблюдая с точки зрения Шестого, как он шагает по темным туннелям. Непрекращающийся топот их ботинок по гравийному полу — единственный звук, который я могу разобрать из-за его дыхания под маской и постукивания их рюкзаков и снаряжения.

— Они могут слышать нас, верно? Я спрашиваю Грегора, который сидит рядом со мной за своим столом.

— Да, я тебя слышу. Веселье окрашивает голос Шестого, когда он отвечает.

— Хорошо. Тогда ты услышишь меня громко и ясно, когда я скажу тебе бросить этот киоск и убираться оттуда, если дела пойдут наперекосяк.

— Да. Я это услышу. Это не значит, что я буду следовать приказам.

— Шесть. В моем голосе звучит тщетное предупреждение против решимости этого человека.

— Помни о своем обещании.

— Я помню.

Через камеру я вижу спину Джеда и длинный участок туннеля перед ними. Сбоку от меня Грегор грызет ногти, возможно, в таком же напряжении, как и я сейчас. Только ореол света от их фонариков обеспечивает небольшое освещение на фоне окружающей темноты, за которой я ничего не вижу.

Отсутствие разговоров нервирует, усиливая мое беспокойство, и я сижу, покачивая коленом, невольно ударяясь им о стол передо мной. Я знаю, что они пытаются вести себя тихо, чтобы не спровоцировать внезапную атаку, но неопределенность во всем этом заставляет меня подняться на ноги и расхаживать возле стола, лишь изредка бросая на них быстрый взгляд.

— Сколько времени нужно, чтобы добраться до входа? Мой шепчущий голос, кажется, прерывает транс Грегора, и он вздрагивает, прочищая горло.

— Около десяти минут.

— Еще не прошло десяти минут? Кажется, прошла вечность.

— Возможно, тебе захочется ненадолго выйти из комнаты, Рен. У меня такое чувство, что это тебя расстроит.

Расстраивает? Он уже предвкушает смерть до того, как они проникнут на объект.

Игнорируя его, я плюхаюсь в свое кресло и кладу локти на стол, пользуясь моментом, чтобы успокоить нервное биение в моих венах.

— Джед, ты меня слышишь?

— Я могу, Рен. Он не потрудился обернуться, продолжая спускаться по туннелям. К счастью, камера подключена к системе связи, к которой они подключены, а это значит, что, если они не увеличили громкость, звук за пределами костюма приглушен.

— Эти… ранние Рейтеры с белком R-One. Реагируют ли они так же, как нынешние Рейтеры? Будут ли они бояться Шестого?

— Трудно сказать. Они уже довольно давно не подвергались воздействию альф. Если подвергались вообще. Поскольку их штамм болезни имеет тенденцию быть гораздо более вирулентным, я подозреваю, что нет. Но тогда я бы приветствовал ошибку моих предсказаний. Особенно сейчас.

Впереди Джеда я могу различить серебристую стену, двери, которые закрывают вход в то, что, как я предполагаю, является лабораторией. Остановившись перед ней, мужчины водят своими фонариками вверх и вниз по ее поверхности. Кажется, нет никакого способа открыть ее. Бесшовная стальная стена без надежды проникнуть внутрь.

— Ты пытался. Вот что важно, Шесть. Юмор в моем голосе скрыт за искренним облегчением.

Джед лезет в свой рюкзак сбоку от камеры и вытаскивает пару черных очков, пару толстых перчаток и два длинных ручных предмета, которые он кладет на землю.

— Что это? Камера опускается, когда Шесть опускается на колени рядом с предметами, которые я даже не могу начать идентифицировать.

— Резаки для термической эрозии. Каждый из них посылает струю пламени — больше или меньше лезвия — которая достигает более пяти тысяч градусов по Фаренгейту. Это использовалось военными и правоохранительными органами для прорыва барьеров. Он поворачивается обратно к Шестому, поднимая одну из саблей в своей руке.

— Возможно, тебе захочется отойти.

Камера отходит от двери, в то время как Джед выстраивает первую саблю вдоль ее рамки. Звук втягиваемого воздуха сопровождает ярко-оранжевую вспышку света, которую Джед проскальзывает по краю двери. Затем он хватает второй факел и проделывает то же самое с другой стороны, подавая знак Шестому подойти. Камера приближается, и Джед дергает головой.

— Одного хорошего пинка должно хватить. Подумал, что в твоих ногах больше силы.

Упираясь руками по обе стороны рамы, осторожно, чтобы не задеть обугленные края, которые, возможно, все еще горячие, Шестой поднимает ногу и ударяет ботинком по центру двери. Один раз. Дважды. Кажущаяся непроницаемой дверь откидывается назад, как поверженный противник, и грохот эхом разносится по туннелю. Я прижимаю руки к ушам от этого звука, мое сердце ускоряет ритм при мысли обо всех этих мутациях, пробуждающихся ото сна вместе с шумом.

Мужчины на мгновение останавливаются, не потрудившись ворваться внутрь.

В коридоре темно, но при свете фонарика я могу разглядеть окружающие разрушения.

— Здесь чертовски воняет. Голос Тинкер где-то за пределами поля зрения камеры кажется неподходящим для тревожащего вида впереди — дуновение знакомых ощущений в недрах ада.

— Это как … гнилое мясо.

— Пожалуйста, будь осторожен. Мой шепот такой тихий, что мне интересно, слышит ли его вообще Шестой.

Свет от фонариков отражается от покрытых пятнами белых стен, которые окрашены в темно-малиново-красный цвет, я уверена, что это засохшая кровь. Дверь свисает с петель, а за ней лежат разрушенные остатки лаборатории. Разбросанное по полу оборудование смешивается с битым стеклом и изорванными бумагами. Блуждающие капли темно-бордового цвета, несомненно, являются большим количеством крови. Камера фиксируется на ногах, торчащих сбоку от скамейки, и при приближении к ней видны останки скелета. На лабораторном халате бейдж с именем, и Джед опускается на колени рядом с ним.

— Маркус Тернер. Я не видел его в эвакуационной группе. Интересно, выбрался ли он. Он поднимается на ноги.

— Давай. Образцы, за которыми мы охотимся, находятся на нижних уровнях. Нам нужно найти их как можно быстрее.

Группа выходит из комнаты, и снова впереди темный коридор. Каждый нерв в моем теле пылает от страха, который волнами пульсирует во мне, скручивая узлы в животе. Мои мышцы так напряжены, как будто я иду рядом с ними по этим коридорам.

Звук отдаленного визга заставляет группу остановиться, и Джед поворачивается лицом к экрану, широко раскрыв глаза, свет от камеры освещает его лицо.

— Есть кое-что, о чем я забыл упомянуть ранее. Он оглядывается через плечо, как будто чувствует что-то позади себя.

— В отличие от Рейтеров, которых мы знаем, эти более примитивные виды охотятся стаями. Они поделятся добычей, а это значит, что тебя разорвут на части заживо, если ты попадешь к ним в руки.

— Черт возьми, чувак. Я уже на грани того, чтобы описаться здесь. Камера переключается на Тинкера, стоящего рядом с Рэтчетом, чьи глаза осматривают окрестности.

Когда камера снова поворачивается к Джеду, она улавливает движение, и мое сердце подскакивает к горлу.

Серебристые глаза наблюдают за ними из темноты снаружи.

КАЛИ

В воздухе витает холод, такой, который проникает сквозь кожу и пробирает до самых костей, словно смерть следует за нами по пятам. Титус ведет группу по туннелям, которые кажутся устрашающе тихими и пустыми. Я вспоминаю историю, которую Кадмус рассказал нам некоторое время назад о том, как его отправили сюда.

Воздух стал разрежен. Холоднее. К тому времени, как я достиг дна, я мог поклясться, что попал в зиму. Я отцепил леску и увеличил яркость своего фонаря. По обе стороны от меня были длинные участки темных бетонных туннелей, которые, казалось, тянулись бесконечно.

Кажется, это точное описание длинного коридора, который, кажется, простирается далеко за пределы моего фонарика, заставляя меня задуматься, действительно ли его послали сюда. Я думала, что это не что иное, как обман разума, очередные душевные муки Калико, но, возможно, все это было реально. Возможно, новые шрамы на его теле действительно были нанесены чем-то, что скрывается здесь, внизу.

Я поворачиваюсь ровно настолько, чтобы заметить Кадмуса, замыкающего шествие. Он все еще кажется в здравом уме, когда небрежно прогуливается, блуждая глазами по туннелям. Хотя, его внезапная беспечность не имеет смысла. Конечно, само нахождение в этом месте послужило бы для него спусковым крючком. Я даже не видела того, что видел он, но прогулка по этим туннелям заставляет меня нервничать и чувствовать себя неловко.

Неумолимая дрожь пробегает под моей кожей, чем глубже мы заходим, и если бы не два Альфы, загоняющие нас друг в друга, я не уверена, что у меня хватило бы нервов продолжать. Постоянная нить беспокойства висит в воздухе, угрожая смертью и агонией, или, возможно, это просто ошеломляющий запах гнили, ударивший мне в нос. Однако здесь, внизу, что-то есть. Я это чувствую.

Титус останавливается под длинной серебристой шахтой, соединенной с потолком примерно в шести футах над головой, и достает из своего рюкзака одну из сигнальных ракетниц. Джед дал нам несколько второстепенных инструкций по их использованию, и Титус сразу приступает к работе, снимая колпачок с одного конца и ударяя им о конец палки. Яркий свет освещает темный туннель, сопровождаемый шипением пламени, которое вскоре превращается в белый шум, когда он подпирает факел на земле стальными зубцами.

Внутри шахты над нами вдоль внутренней поверхности торчат металлические перекладины — лестница, — но забраться на них, похоже, непросто. Титус машет Кадмусу рукой.

— Подтолкни меня, ладно? Я найду какую-нибудь веревку или что-нибудь еще, чтобы спустить вниз.

— Что над нами? Мы вообще знаем? Я вглядываюсь в бесконечную серебристую бездну, которая темнеет до черноты за ее пределами.

Почесывая лицо, Кадмус фыркает и проходит мимо меня к Титусу.

— Ты мог бы подняться по этой шахте до самой крыши. Однако в помещении для хранения образцов есть большая вентиляционная труба. Именно оттуда они отправили меня вниз.

Я сосредотачиваюсь на нем, улавливая нотки юмора в его словах, это его внезапное странное поведение, как будто на него совершенно не влияет наше окружение.

Рядом с Титом он сцепляет пальцы, на которые Тит насаживает свой ботинок, и Кадмус поднимает его в воздух. Дотянувшись до самой нижней ступеньки, Титус подтягивается в широкую шахту, и когда она поглощает его, мы наблюдаем, как его ноги исчезают за потолком.

Сквозь шипение вспышки слева доносится звук, напоминающий мне те визги, которые мы слышали от мутантов, запертых в клетках.

Сердце колотится у меня в горле, я обращаю свое внимание на шум и длинный, зловещий туннель.

— Что это было?

— Монстры. Что еще? Кадмус щелкает пальцами в сторону Кенни.

— Давай, я тебя тоже туда подниму. Могли бы также получить фору, прежде чем то, что находится здесь, внизу, найдет нас.

Я беру его за челюсть, чтобы заставить его остановиться. Большие черные зрачки смотрят на меня в ответ, обычные морщинки беспокойства почти исчезли из-под его глаз.

— Ты под кайфом, не так ли?

Он дергает головой, чтобы вырваться из моей хватки, и хихикает.

— Ты сумасшедшая.

— Я вижу твои глаза. Они расширены. Ты принимал пейотль перед тем, как мы спустились сюда? Где, черт возьми, ты его вообще достал?

— Стащил это из палатки знахарки, пока Титус был в отключке. Ты думаешь, я собираюсь снова погрузиться в гребаный кошмар без чего-нибудь, что могло бы его немного притупить? Его язык пробегает по губам, и он принюхивается.

— Взял совсем чуть-чуть. Ровно столько, чтобы снять напряжение.

— Тебе лучше быть здесь ради нас, Кадмус. Это не может быть как в прошлый раз, когда нам пришлось спасать тебя от мародеров, которые хотели тебя убить. Речь идет не о вас.

— Я сказал, что со мной все будет в порядке. Какому слову ты меня научила? Правдоподобие? Видишь? Я сказал это. Теперь отойди. Снова сцепив пальцы, он поднимает Кенни следующим, который борется, его руки дрожат, чтобы подтянуться. Кадмус снова фыркает, наблюдая, как парень болтает ногами и брыкается в поисках опоры, которой там нет.

— Гребаные анютины глазки. Давай, Брэндон. Покажи этому компьютерному ботанику, как это делается.

Наконец, Кенни удается перенести вес своего тела достаточно, чтобы встать на ноги, и веревка падает с шахты, собираясь на бетоне перед нами.

Слева снова раздается визгливое эхо, и я ловлю взгляд Кадмуса, нахмурившего брови.

— Разве Кали не должна идти следующей? Сначала вытащи ее отсюда? Спрашивает Брэндон, передавая мне веревку.

Кадмус, кажется, на мгновение отвлекся, не потрудившись ответить, продолжая смотреть в сторону длинного участка туннеля.

— Кадмус? Во мне закипает раздражение, и я уверена, что вся эта экспедиция будет потрачена на то, чтобы вывести его из оцепенения.

Выходя из транса, он моргает, поворачивается ко мне, затем к Брэндону, толкая веревку обратно к солдату.

— Если мне придется замыкать шествие, я бы предпочел пялиться на ее задницу, чем на твою.

С ухмылкой Брэндон запрыгивает на веревку, как будто он делал это сотни раз до этого, и забирается в шахту.

Я следую за ними, еще немного сопротивляясь, но с помощью Кадмуса мне удается поставить ноги на ступеньку и начать подъем по удивительно просторной шахте. Я боялся, что здесь у меня начнется клаустрофобия, но здесь достаточно места, чтобы взобраться на заднюю часть, если кто-то захочет. Оборачиваясь, я наблюдаю, как Кадмус берет веревку, но его внимание снова переключается на конец туннеля.

— Кадм… Мой голос разносится эхом по открытому пространству.

— Ты думаешь, она там, внизу? Думаешь, это она?

— Нет. Мне не нравится, что он так зациклен на чем-то прямо сейчас, как будто видит ее. Трудно сказать, то ли это из-за наркотиков, то ли из-за его душевного состояния.

— Хватайся за веревку. Давай, у нас не так много времени.

Он бросает на меня сомнительный взгляд, который укрепляет мои нервы, и при звуке визга, ближе, чем раньше, я трясу веревку, чтобы привлечь его внимание.

— Вперед, Кадмус!

С неохотой он запрыгивает по веревке почти у входа в шахту и, ухватившись за перекладину, подтягивается, и мы продолжаем наш подъем. Тикающий или царапающий звук возбуждает мое любопытство, и я останавливаюсь на мгновение, чтобы прислушаться. Примерно десятью ступеньками выше меня Брэндон забирается через вентиляционное отверстие, оставляя в шахте только Кадмуса и меня.

Веревка дрожит.

Тиканье прекращается.

Я смотрю вниз, за Кадмуса, который без особого энтузиазма карабкается вперед, и вижу, как белый коготь входит в ореол света от вспышки. Мое сердце колотится в панике, когда в поле зрения появляется остальная часть существа. Безликая мутация, подобной которой я никогда раньше не видел.

— О, Боже!

Кадмус смотрит вниз, и в поле зрения появляются еще двое из них.

— Черт! Хватай веревку! Веревку!

Когда я поворачиваюсь, чтобы схватить его, я теряю равновесие и падаю на противоположную сторону шахты. Крича, мир кажется легким, щекочущим мой живот, когда я проскальзываю мимо Кадмуса.

Что-то сжимает мою руку.

Пока существа переминаются с ноги на ногу, ожидая моего падения, я болтаюсь в хватке Кадмуса, наполовину высунувшись из шахты. Один из них прыгает, чтобы схватить меня за ноги.

В истерике я пинаю его.

— Подними меня! О Боже, Кадмус, подними меня! Не дай мне упасть!

Мое тело отрывается от них, и в ту секунду, когда я оказываюсь достаточно близко, чтобы дотянуться до ступеньки прямо под Кадмусом, я крепко хватаюсь.

— Перелезайте через меня! — приказывает он, протягивая руку, но мое тело парализовано страхом. Я не могу пошевелиться. Я даже не могу заставить себя посмотреть вниз.

— Кали! У них веревка! Вперед!

Прерывисто дыша, я протягиваю руку и осмеливаюсь взглянуть вниз. Под нами они хватаются за веревку, но соскальзывают вниз, прежде чем успевают взобраться. Пользуясь случаем, я перелезаю через Кадмуса, и с паникой, сковывающей мои мышцы, я не спускаю глаз со стены шахты и карабкаюсь по ступенькам, чтобы убежать.

— Черт! Они лезут! Кадмус кричит внизу, и я стискиваю зубы, полная решимости добраться до вентиляционного отверстия.

— Титус! Перережь гребаную веревку!

Крышка вентиляционного отверстия открывается, и Титус заглядывает вниз, теперь всего на несколько ступенек выше меня. Ножом он перерезает веревку.

— Оно чертовски толстое! Давай! Он тянется ко мне, и острый металлический край вентиляционного отверстия царапает мой живот, когда он втягивает меня внутрь.

— Поторопись, Кали! Крики Кадмуса эхом отдаются внутри шахты, когда я падаю через вентиляционное отверстие в стене на пол, перекатываясь на спину.

Раздается глухой удар и хрюканье. Титус откидывает откидное отверстие, откуда видна макушка головы Кадмуса, прежде чем он соскальзывает обратно в шахту, снова исчезая.

— Черт!

Нервы на пределе, я бросаюсь вперед, как будто хочу поймать его.

Титус почти ныряет за ним с головой, и, судя по дрожи его мышц, он, должно быть, схватил его.

— Кадмус! Я прикрываю рот рукой.

Титус вытаскивает своего брата Альфу через вентиляционное отверстие, которое захлопывается для Мутаций, и Кадмус падает на пол рядом со мной. Его нога кровоточит, штаны разорваны в клочья ниже колен. Мы втроем отползаем назад, когда коготь проскальзывает под вентиляционную дверь.

Титус ударяет по нему сапогом, и ужасный вопль эхом отдается от туда. Коготь существа исчезает. Через несколько секунд кажется, что они почти прекратили преследование, пока коготь не появляется снова.

Быстрый взгляд вокруг показывает, что мы находимся в маленькой комнате, заполненной большими конструкциями, которые, как я предполагаю, являются камерами хранения образцов, с большими стальными дверями и застежками. Похлопывая Титуса по ноге рядом со мной, я указываю на камеру хранения, и, как будто он понимает мои намерения, он кивает, помогая мне подняться на ноги. Он открывает двери в обе комнаты, в то время как я отрываю кусок от окровавленных штанов Кадмуса и кладу его поперек порога комнаты. Затем мы все пятеро прячемся за большим металлическим столом, расположенным в центре комнаты, на котором, похоже, когда-то размещалась раковина.

Существо лезет через вентиляционное отверстие, за ним второе и третье. Они поднимают свои безликие головы в воздух, и я вижу маленькие щелочки, извивающиеся там, где мог бы быть нос, как будто принюхиваются. Они бегут на четвереньках к камере, отыскивая приманку, которую я разложила. Двое из них отваживаются проникнуть внутрь сооружения.

Давай. Вперед! Третий, кажется, уловил запах Кадмуса с того места, где он стоит, нюхая воздух в нашем направлении. Мое сердце колотится в груди, когда мой взгляд перебегает от мутации к комнате-камере, где двое других проводят расследование.

Я оглядываюсь на Кадмуса, нахожу его пригнувшимся, готовым бежать в противоположном направлении, несомненно, предлагая себя в качестве отвлекающего маневра. Прежде чем я успеваю остановить его, он вскакивает на ноги и бежит в другой конец комнаты.

Мутация поворачивает голову в его сторону и, скребя ногтями по плиткам, карабкается за ним. Мы с Титусом мчимся к двери камеры.

Мутации внутри разворачиваются, и я практически проглатываю свое сердце, когда мы захлопываем дверь как раз перед тем, как они ее взломают. От сильного удара дверь приоткрывается, но мы нажимаем на нее, и как только она выровнена вплотную, я захлопываю запирающий механизм.

Другая мутация визжит с дальнего конца комнаты, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть, как Кадмус отрывает его голову от тела. Красные брызги того, что, как я предполагаю, является кровью, покрывают его руки, когда он стоит, тяжело дыша, явно измотанный боем.

За стуком в стальную дверь камеры следует визг. Напоминание о том, что мы не можем задерживаться здесь слишком долго. Это не те мутации, с которыми мы знакомы. Они более инстинктивные. Сильнее. Даже безликие, они, кажется, обладают развитыми острыми чувствами и, по-видимому, могут уловить малейший запах крови.

Кадмус шагает к нам, дыша через нос.

— Видишь? Весь его взгляд направлен на меня.

— Говорил тебе, что я буду здесь ради тебя. Под кайфом или нет.

Раздраженно вздохнув, я сжимаю его руку.

— Кстати, там внизу отличный улов. Думала, я стану их следующим блюдом.

— Ты думаешь, я позволил бы чему-нибудь случиться с тобой, Солнышко?

От новых ударов в дверь мои мышцы напрягаются, и я смотрю вверх через маленькое квадратное окошко в панели, чтобы увидеть, как эти безликие существа запрокидывают головы, как будто пытаются учуять нас сквозь сталь.

Подтянув веревку, Титус бросает ее намотанную стопку на пол рядом с вентиляционным отверстием.

— Просто чтобы никто из остальных не поумнел.

РЕН

Камера, прикрепленная к маске на голове Шестого, дает четкое представление о том, как эти светящиеся глаза становятся больше, что означает, что что бы это ни было, приближается к группе.

Когда он приближается, мое сердце колотится быстрее, пока лучи их фонариков не обрисовывают его силуэт. Маленький, скорчившийся.

— Это кошка? Спрашиваю я, щурясь на экран.

В тот момент, когда она выходит на свет, становится ясно, что это больше не кошка, больше. С клочьями вырванного меха и одним ухом, которое, похоже, было откушено, кошка шипит и рычит, низко пригибаясь, готовая к прыжку. Его морда изуродована, один глаз заклеен, а лапа, похоже, деформирована.

Я должна отвести взгляд. Я видела диких кошек раньше, на Мертвых Землях, но ничего похожего на эту бедную, измученную душу. В тот момент, когда оно кренится, Шестой хватает его за шею, и шипение усиливается, его челюсти щелкают, чтобы соприкоснуться с плотью. В поле зрения камеры я вижу, где животное подвергалось пыткам со следами укусов, и его позвоночник, кажется, имеет неестественный изгиб. Кто бы это ни сделал, он сделал это только для развлечения.

Сначала кажется, что он колеблется, но Шестой сильно щелкает его по шее, и животное замирает.

Возможно, более милосердная смерть в конце.

— Давай продолжим, — говорит Джед, в то время как Шестой осторожно опускает кошку на пол.

Первый приступ боли пронзает мой живот, когда они продолжают идти по темному коридору, и я провожу рукой по животу, тяжело дыша через нос. Я не смею издать ни звука, который мог бы отвлечь Шестого, и вместо этого сжимаю зубы, чтобы не позволить пикнуть моим губам.

На периферии моего зрения Грегор наклоняется вперед, как будто хочет привлечь мое внимание, и я горячо качаю головой, чтобы он ничего не сказал вслух.

Боль усиливается, принося слезы на мои глаза, когда ощущение толченого стекла проникает в мои внутренности. Дрожащей рукой я прижимаюсь лбом к ладони и дышу.

Дыши.

Грегор нажимает клавишу на своем компьютере и поворачивается ко мне.

— Возможно, ты хотела бы пойти прилечь. Видя, как расширяются мои глаза, он качает головой.

— Это приглушенно. Они нас совсем не слышат.

— Я не хочу ложиться. Я в порядке.

— Это твоя беременность так на тебя действует?

Очередной приступ боли в животе заставляет меня согнуться пополам, дрожа, когда это разрывает мою утробу. Я киваю, зажмурив глаза так сильно, что в глазницах пульсирует боль.

— Приходит… и… уходит, — выдавливаю я.

— Я могу продолжать наблюдение и предупрежу тебя, если появится какая-либо… опасность.

— Нет. Нет ни единого шанса в аду, что я сдвинусь с этого места. Или что я намерена отвести взгляд от этого экрана, какая бы боль ни пришла.

— Очень хорошо. Не хочешь ли немного воды?

По моему кивку он поднимается со стула, и только когда он выходит из комнаты, я задумываюсь о возможности того, что он мог его отравить. Впрочем, это просто инстинкт, прочно укоренившийся за годы выживания. Когда он возвращается, у него в руках кувшин и два стакана, которые он ставит на стол передо мной. Он наливает оба и подносит бокал к губам, выпивая примерно половину одним глотком. Мелькает мысль, что он мог чем-то подмешать в стакан, но я отметаю ее из-за новой судороги, пульсирующей в моем животе.

Переводя взгляд обратно на экран, я наблюдаю, как Шестой и группа спускаются по чему-то, похожему на лестничный колодец, и когда боль в моем животе начинает утихать, новая боль накатывает при звуке визга, который эхом доносится из динамиков.

Джед оборачивается и останавливается, вздернув подбородок.

— Кажется, они что-то чувствуют. Будет лучше, если мы все останемся рядом. Но если, случайно, нам придется разделиться… Он лезет в свой рюкзак и достает пузырек с таблетками, щелкая пальцами. В кадре камеры ладонь примерно вдвое больше ладони Джеда, и мужчина поменьше бросает в центр нее таблетку. Он предлагает то же самое Тинкеру и Рэтчету.

— Беладонна. Иначе известный как смертоносный паслен. В одной капсуле содержится вдвое больше, чем требуется для убийства двух взрослых мужчин. Вы будете мертвы меньше чем через минуту, которая покажется вам слишком долгой, если одна из этих мутаций доберется до вас.

— Шесть… Я хочу сказать ему, чтобы он заканчивал эту экспедицию и возвращался домой, но я знаю, что уже слишком поздно, когда он сжимает таблетку в пальцах. Я представляю, как он засовывает его в карман, как только он исчезает из поля зрения камеры.

— Пожалуйста.

— Все будет хорошо, Рен. Я обещаю.

Его слова не являются ни утешительными, ни основанными на каких-либо гарантиях или правде. Они предназначены только как бальзам для острой боли в моем сердце.

Они достигают подножия лестницы, и когда Джед толкает дверь, скрип скользит по моим нервам, как лезвие по кости. Кожа покрыта бисеринками пота, я хватаю стакан с водой, поставленный передо мной, и проглатываю его обратно, до последней капли. Черт возьми, если бы Грегор отравил меня, и я умерла, Шестому не пришлось бы рисковать для этого проклятого образца, в конце концов.

Визг из прошлого кажется громче, или, может быть, моя нервная система сошла с ума, пока я жду, с тревогой наблюдая, как трое мужчин входят в то, что кажется заброшенной лабораторией. На табличке на двери изображен символ биологической опасности, с которым я хорошо познакомился в папиной лаборатории, а под ним: Легковоспламеняющийся. Запрещается курить или использовать открытый свет.

Потрескавшиеся и грязные стены покрыты плесенью и разводами от воды. Ряд окон справа разбиты. Ржавое оборудование свисает на шнурах с потолка, как будто его оторвали. Хруст песка и то, что должно быть битым стеклом под их ботинками, заставляет меня съежиться оттого, что звук слишком громкий для того, что скрывается где-то в этой лаборатории. Сквозь темноту свет падает на лицо Джеда, и он указывает на темный и зловещего вида коридор.

— Образцы хранились там. В конце коридора. Опуская руку, он поджимает губы и качает головой.

— Мутации хранились в соседних комнатах.

О, Боже. О, Боже.

Джед расстегивает молнию, как бы проверяя герметичность своего костюма, и держит руки вытянутыми, возможно, проверяя, нет ли прорех, прежде чем дернуть головой.

Мое сердце не выдержит этого. Я едва могу дышать, наблюдая, как они пробираются все глубже в чрево этого ада. Прежде чем я могу остановить себя, я хватаю руку Грегора, которая лежит рядом со мной. И, как будто мы разделяем один и тот же ужас, он кладет свою ладонь поверх моей. Я чувствую себя беспомощной, наблюдая, как Шестой рискует головой идет вперед навстречу опасности. Идея о том, что вся эта миссия зависит от способности альф бороться с мутациями, является самой извращенной частью этого.

— Если бы я только верил в молитву, — шепчет Грегор рядом со мной.

Звук тяжелого удара эхом разносится по коридору, и камера поворачивается к двери.

Не ходите туда. Пожалуйста

Джед приближается к Шестому, шурша своим костюмом, как будто что-то ищет, и свет сменяется зеленой дымкой. В то же время Грегор нажимает ту же кнопку, что и раньше, ту, которая отключала камеру.

— Я подозреваю, что любой шум с нашей стороны будет представлять для них опасность. Отвлекающий маневр.

— Почему все зеленое?

— Это камера ночного видения. Так что их не засекли.

Они собираются у окна лаборатории, где гулкий стук продолжает разрывать мои нервы в клочья. Внутри находится полдюжины отвратительных тварей, подобных тем, что я видела бродящими по коридорам как раз перед тем, как мы сбежали из Калико. Их кожа покрыта волдырями, насколько я могу разглядеть по изменившейся окраске, и деформирована. Мышцы изогнуты и деформированы, но громоздкие и устрашающие. Там, где Рейтеры, как правило, худые и изможденные, эти существа явно несут альфа-ген.

Они расхаживают вокруг какой-то машины, сделанной из стекла. Внутри находится цилиндр, также сделанный из прозрачного материала, под светом, который падает на его содержимое. Я прищуриваюсь, чтобы сфокусироваться на том, что находится внутри этого цилиндра. Только длинные пряди волос указывают на то, что это тело.

Человеческое тело.

— Система пневматических труб. Голос Грегора такой же мрачный, как и вид передо мной.

— Это было разработано на ранних стадиях, чтобы транспортировать трупы в лабораторию для исследования.

Именно тогда я замечаю другие стеклянные трубки, лежащие вокруг машины, напоминающие мне оскверненные и выброшенные гробы. Их отверстия были вырваны, наполовину скручены и разрушены, сами трубки погнуты и помяты.

— Похоже, именно так они и оставались в живых. Калико отправлял им тела, чтобы они ими питались.

Ужас наполняет мою грудь, душит меня, когда я смотрю, как мутанты колотят по машине, как будто она застряла. Один из них визжит на нее и колотит снова. Женщина внутри мертва. Она должна была стать такой через два месяца.

Снова мотнув головой, Джед подает знак Шестому следовать за ним, и они, пригнувшись к полу, проходят под окном. Делая глубокие вдохи, я мысленно отсчитываю, сколько времени потребуется, чтобы увеличить расстояние между ними и этими тварями.

От треска у меня перехватывает дыхание, и камера поворачивается. Изображение опускается на пол, где Тинкер переползает через разбитую лампочку. Вещество, покрывающее его руку, неидентифицируемое через объектив ночного видения, должно быть, его кровь. Широко раскрытые глаза, разинутый рот, выражение лица Тинкера, когда он смотрит на меня сквозь маску, вызывает у меня мурашки по спине. Камера, панорамирующая вверх, показывает, как одна из мутаций высовывает голову из окна, принюхиваясь к воздуху. Я вижу, что половина ее лица, похоже, сгорела, и кожа там обвисает. Я не могу сказать, из-за ночного зрения его глаза кажутся стигийски черными, но они полностью лишены жизни. Бугристые, неровные мышцы придают ему вид, отличаемый от мутаций, которые я видела раньше. Эти монстры — звери, вероятно, достаточно сильные, чтобы разорвать человека пополам голыми руками.

Тинкер остается на четвереньках под ним, низко опустив голову и заметно дрожа в своем костюме. Позади него Рэтчет не двигается, тоже опустив голову, хотя я не могу видеть его лица под этим углом.

Я ерзаю на стуле, беспокойство скручивается и бурлит у меня в животе, пока я наблюдаю, как это существо принюхивается и подергивается, несомненно, в поисках источника крови. Защитные костюмы, вероятно, частично скрывают их запах, но я подозреваю, что свежая кровь, вероятно, источает достаточно сильный аромат, чтобы сузить их укрытие.

Еще одна мутация врезается в окно рядом с первой, и двое дерутся, толкая друг друга взад-вперед, кажется, на мгновение отвлекшись от запаха. Шесть протягивает руку от камеры, чтобы похлопать Тинкера, подталкивая его в темноте, и он движется вперед, в то время как звери создают шум в комнате.

Они медленно отползают от окна, и я заставляю себя сделать вдох, мои легкие сжимаются от напряжения. Пятясь, не сводя глаз с Тинкер, Шестой, кажется, дышит гораздо ровнее меня, его последовательные вдохи никогда не выдают страха.

Движение прямо за спиной Тинкер заставляет обоих мужчин остановиться. Тинкер поднимает взгляд на Шестого, и, прежде чем он успевает это остановить, их друга дергают назад и вытаскивают через окно лаборатории.

— О, черт, — говорит Грегор рядом со мной, наклоняясь вперед в своем кресле.

— О, нет!

— Черт! Шесть идет вперед за его другом.

Размахивающая рука Рэтчетта замахивается в никуда, когда он тоже пытается схватить Тинкер.

Звук криков Тинкер прокатывается по моему затылку. Заглядывая в окно, можно увидеть, как мутации внутри подбрасывают его в воздух, отрывая конечности, как будто они не что иное, как хрупкие сучья на ветке дерева. Кровь покрывает лицевую панель его костюма и поверхности из нержавеющей стали внутри комнаты — даже это видно сквозь зеленую дымку камеры. Через несколько секунд у мужчины не остается рук и ног, но он продолжает кричать, когда их когти впиваются в его плоть.

— Шестой… убирайся оттуда! Я кричу, но он не слышит меня из-за приглушенного экрана. Зажав рот дрожащей рукой, я сквозь слезы наблюдаю, как эти монстры разрывают на части хорошего человека без малейших угрызений совести. Тот, кто постоянно жертвовал нашему маленькому племени и без колебаний присоединился к группе внизу, в тех туннелях.

Я слышу, как Шестой тяжело дышит через маску, и я знаю, что он пытается сдержать слезы и свой гнев.

— Давай, — шепчет Джед рядом с ним.

— Пока они не нашли нас. Мы должны продолжать двигаться.

Слезы текут по моим щекам, даже когда камера переключается с жуткого места, и только одна мысль стучит в моем черепе.

Как легко же это мог бы быть Шесть.

КАЛИ

Когда я иду по больничным коридорам, зловоние гнили все время застревает у меня в горле, а по коже бегут мурашки от мыслей о том, что кто-то наблюдает за нами из тени. Слышны отдаленные звуки, отголоски того, что почти могло бы сойти за голоса, но нигде нет никаких признаков жизни. Только смерть и резня.

Мы проходим мимо знакомой комнаты, которую я помню по пути на обследование много лет назад. Через окно комнаты я наблюдала, как один из испытуемых мужского пола, возможно, лет двадцати, занимался сексом с испытуемой женского пола, которая была привязана к кровати. Охранники стояли рядом, наблюдая, пока девушка кричала между рыданиями. Медуза даже не признала этого в то время, и позже я узнала, что именно там они оплодотворяли подопытных женского пола второго поколения, чтобы изучать потомство третьего поколения. Некоторые из используемых самцов были переносчиками, некоторые на ранних стадиях заражения, а другие превратились в монстров.

Я настолько прониклась зверствами этого места, что мне даже в голову не приходило, что я была свидетелем изнасилования бедной девушки. В то время я была просто благодарна, что на той каталке лежала не я.

Комната теперь в беспорядке. Окно выбито. С потолка свисают лампы дневного света. Кровать, которая, вероятно, способствовала изнасилованию бесчисленных девушек, теперь опрокинута, а ее ремни безопасности разбросаны по полу.

Мы продолжаем спускаться на уровень ниже нас, и, осветив фонариком коридор первого этажа, я нахожу только останки солдат, которые оказались в ловушке внутри из-за мутаций. Все они изувечены и в основном съедены, оставляя после себя эту богом забытую вонь, висящую в воздухе. Нет запаха хуже смерти, но это нечто совершенно другое. Отвратительное напоминание о человеческих страданиях и ужасе. Его отвратительная вонь проникает глубоко в мои внутренности, вызывая густой черный ужас.

Шмыганье носом Брэндона не скрывает его слез, пока он водит фонариком по именам каждого павшего солдата, выгравированным на собачьих бирках у них на шеях. Нескольких он коллекционирует, возможно, друзей, которых он знал, вешая их себе на шею, как бы для того, чтобы спасти имена забытых.

Идущий впереди Кенни ведет нас в компьютерный зал. Как я понимаю, оттуда мы сможем увидеть, куда отвезли Валдиса до того, как больница закрылась.

Мое тело все еще трепещет от нашей предыдущей встречи с мутациями из туннелей, и я знаю, что они не будут последними, прежде чем мы покинем это место.

— Безликие твари. Это были мутации, которые ты видел некоторое время назад. Те, что в туннеле? — Спрашиваю я Кадмуса через плечо.

— Да.

— Значит, это было реально. Это не было галлюцинацией. Вызывает тревогу то, как врачи в Калико морочили нам голову, пока мы не перестали понимать, было ли происходящее у нас на глазах реальным или нет. Даже сейчас я сомневаюсь, был ли Валдис реальным, или это плод моего воображения, созданный врачами, чтобы держать меня в узде. Спасательный круг. Галлюцинация, которую когда я проснусь и обнаружу, что на самом деле никогда не существовало.

— Возможно. Могло быть и то, и другое. Я тоже видел твое лицо.

— Возможно, ты перепутал то, что видели в туннелях, с галлюцинациями, которые у тебя были. Комментарий напоминает о том, что он рассказал мне о своих пытках в изоляции. Как легко его разум обманул его, заставив поверить, что он изнасиловал меня там несколько раз.

У меня были собственные галлюцинации о Брайани во время моего пребывания в изоляции, и я могла бы поклясться, что это был ее голос, говоривший со мной в той темноте.

— Я так облажался, Кали, что не мог тебе сказать. Но ты видела их сейчас. Эта часть, по крайней мере, реальна.

Звенит металл, когда Брэндон со слезами на глазах надевает на голову последний жетон и следует за Кенни в комнату напротив лифта и лестничной клетки. Отсутствие криков по ту сторону двери, после того как Кенни отваживается войти, является хорошим признаком того, что там нет мутаций. Возможно, это место, где мы сможем успокоить нервы, прежде чем отправиться на поиски Валдиса. За дверью я нахожу Кенни, сидящего перед массивной стеной с маленькими экранами, а под ними множество кнопок и рычагов, еще больше экранов и оборудования, которое я даже не могу начать идентифицировать.

— Присаживайтесь. Потребуется некоторое время, чтобы снова запустить компьютер. Я даже не уверен, что это сработает.

— Пожалуйста, попробуй, Кенни. Плюхнувшись у стены, я кладу свой рюкзак перед собой, вытаскивая изнутри маленькую флягу с водой.

Кадмус сидит рядом со мной, в то время как Титус расхаживает у двери, несомненно, обеспокоенный. Возможно, рвется в драку. Кажется, Альфа никогда долго не сидит на месте. Даже после того, как в него несколько раз выстрелили, он настоял на том, чтобы встать с постели. Если бы не его быстрое исцеление, я подозреваю, что он пролежал бы гораздо дольше или был бы мертв.

Также роясь в своем рюкзаке, Кадмус хватает пару кусочков сушеного мяса, прежде чем подтянуть колени к груди и положить на них руки.

— Я никогда не знал, что у тебя есть сестра.

Нахмурившись, я смотрю на него, закрываю бутылку с водой, прежде чем запихнуть ее обратно в пакет.

— Что навело тебя на эту мысль?

Он пожимает плечами, откусывая еще кусочек мяса.

— Просто я понял, что никогда ничего не знал о тебе. Она была похожа на тебя?

— Брайани? Нет. Ничего похожего на меня. Я тихо хихикаю, откидывая голову назад, когда мой разум дразнит меня воспоминаниями о ней. — Она была более общительной. Она всем нравилась. Она была… абсолютно красива.

— Помимо того, похоже у вас двоих было кое-что общее.

— Может быть, кое-что.

— Звучит так, будто я бы лучше поладил с ней. На мой невеселый взгляд он фыркает и толкает меня локтем.

— Не так.

Проводя пальцами по браслету, о котором я забыла, я улыбаюсь про себя.

— У нее был способ видеть лучшее в людях, так что, возможно.

Проходит добрых полчаса, воздух в этой комнате становится застойным и почти удушливым. Я закрываю глаза и представляю, что Валдис где-то в этом здании. Так близко, что я практически могу прикоснуться к нему прямо сейчас. Моя кожа покалывает и вибрирует, когда я представляю, как его кончики пальцев пробегают по ее поверхности, вызывая мурашки от его прикосновения.

Звуковой сигнал заставляет мои веки открыться. Загораются экраны компьютеров. Над головой мерцают огни. Звук генераторов, включающихся на полную мощность, вызывает у меня в груди напряженное чувство возбуждения.

— Похоже, мы снова в деле, — говорит Кенни, глядя на стену с экранами, которые мигают, оживая, и показывают разные части больницы. На некоторых экранах я улавливаю движение и вижу мутантов, перемещающихся по комнатам, возможно, обезумевших от яркого света.

— Отсюда мы можем видеть, где они находятся, — говорит он, щелкая переключателями, которые переключают вид с одной части здания на другую.

— Что насчет Валдиса? Он в своей камере?

Стук по клавиатуре компьютера, кажется, соотносится с различными сменяющимися экранами на мониторе перед ним, и через несколько минут он доходит до списка имен, указывая на одно, от которого у меня учащенно бьется сердце.

— Комната гибернации.

Еще несколько кликов, и он меняет один из экранов на затемненный, в основном черный.

— Похоже, что-то напортачили с камерой. Кенни переключает еще три экрана рядом с этим. — Вот путь, чтобы попасть в комнату гибернации. Вы подниметесь по лестнице на четвертый этаж. Там тоже есть криогеника. Там могут быть другие, сохраненные в живых. Тем, кто находится в спячке, вводят внутривенно жидкость, так что, возможно, они тоже живы.

Надежда расцветает в моей груди, и я улыбаюсь Кадмусу в ответ.

— Живой. Переключая свое внимание обратно на Кенни, я выжимаю ткань своей рубашки, готовая вылезти из кожи от охватившего меня нетерпения.

— Хорошо, четвертый этаж?

— Я останусь здесь. Мы будем общаться по рации. Он щелкает пальцами, и я выуживаю часть оборудования из своей сумки, передавая его ему. Он поворачивает ручку на нем и включает, о чем свидетельствует зеленый огонек и немного шума, который стихает.

— Вот канал, которым вы будете пользоваться. Нажимай кнопку, когда захочешь поговорить, и отпускай, чтобы послушать. Обхватив ее пальцами, он демонстрирует свою инструкцию и поворачивает ручку на верхней панели устройства.

— Делайте громкость потише, чтобы не привлекать мутаций.

— Поняла.

— Хорошо. Мы встретимся у главного входа.

РЕН

Туши, нависшие над моими глазами, затуманивают обзор камеры, когда Шестой, Рэтчет и Джед достигают конца коридора. Если бы мне пришлось представить, Шесть, вероятно, мысленно наказывает себя за то, что случилось с Тинкер. И здесь я погрязаю в чувстве вины за то, что была благодарна, что он смог уйти до того, как одна из этих тварей схватила и его тоже.

Я видела жестокость, сталкивалась с некоторыми из самых порочных монстров, когда-либо существовавших на этой земле, но зрелище того, как тело Тинкер разрывают на части во время спортивного состязания, — это видение, которое будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Это нечто, что, несмотря на зверства этого мира, все еще умудряется проникнуть под кожу и задушить то, что осталось от человеческой природы.

Джед заглядывает в окно лаборатории и включает фонарик, делая один круг, прежде чем направиться к двери. Он протискивается внутрь, и звук царапанья по тому, что усеивает пол, заставляет напрячься мои мышцы. Все это место служит постоянным потоком стресса и агонии. Я молюсь, чтобы они добрались до лаборатории, где хранится образец, потому что я не думаю, что мой кишечник выдержит еще что-то подобное.

Они втроем входят в лабораторию, которая похожа на все остальные в здании, с ее ржавым, обветшалым оборудованием и обезумевшим видом, как будто по чему-то пробили кувалдой и ударили без всякой осторожности или последствий.

Джед пересекает комнату к шкафу с надписью: Изоляты белка R1.

— Итак, мы обнаружили, что, если мы обезвоживали изоляты, они фактически сохраняли свою форму внутри приона и при последовательных разведениях снова начинали вырабатывать белки. Реактивация организма. Он расчищает место на лабораторном столе и расставляет поднос с пробирками, которые достает из шкафа.

— Мне нужно, чтобы ты был начеку, пока я этим занимаюсь.

— Здесь?

— У меня нет лаборатории в Шолене. Каким бы ужасным ни было это место, в нем есть все необходимое. Кроме того, таскать с собой все эти пробирки, шприцы, пипетки, стерильную воду… это только наделает много шума. Засовывая предмет, похожий на шприц, в горлышко прозрачной бутылки, он держит его перед глазами и выпускает в одну из пробирок.

— За то время, которое потребуется, чтобы все упаковать, это будет сделано.

Шесть фыркает, и камера поворачивается к коридору, который остается чистым.

— Поторопись. Мой друг не собирается долго их задерживать.

Мысли о том, что они съедят Тинкер живьем, вызывают у меня приступ паники, и я делаю еще глоток воды, мои руки дрожат, когда я прижимаю стакан к губам.

— Мне жаль твоего друга. Его жертва не будет забыта. Джед отправляется работать над образцами.

Мне удается запечатлеть только несколько секунд его процесса за раз, в то время как камера остается в основном направленной в сторону коридора.

— Если ты слышишь меня, Рен, я хочу, чтобы ты знала, что Тинкер знал о риске. Трудно сказать, говорит ли Шестой это для моей пользы или для себя, но в любом случае, это не стирает чувство вины, скручивающее мои внутренности.

— Мне просто нужно оставаться сосредоточенным на том, чтобы выбраться отсюда. Создать с тобой семью, без постоянного вмешательства этих ублюдков. Господи, я думал, мы устранили угрозы в наших жизнях, но они просто продолжают возвращаться, как гребаный кошмар.

Я вытираю слезы со своих щек и заставляю себя улыбнуться. Часть меня хочет сказать ему, что он прав, но другая часть меня знает, что я была обречена на эту боль. Это неизбежно, когда любишь слишком сильно.

Оглядываясь на Джеда, я вижу, как он набирает жидкость в шприц, закрывает его пробкой и укладывает в футляр рядом с двумя другими. Возможно, это было хорошо, что он согласился, поскольку мы действительно не имели бы ни малейшего представления о том, что мы искали, не говоря уже о том, как это повторно активировать.

Напротив Джеда расхаживает Рэтчет. Без сомнения, нервничает. Высокий и молчаливый, он почти ничего не выражает, кроме этих маленьких жестов, которые дают немного понимания. Он напуган. И для человека, который годами охранял свой улей, это заставляет меня нервничать.

При звуке глухого удара камера поворачивается в сторону коридора, и вид из окна расширяется, когда Шестой, кажется, движется назад.

— Кажется, у нас появилась компания.

В углу экрана я замечаю, как Джед укладывает шприцы в свою сумку и пристегивает ее к спине.

— Сквозь потолок. Джед запрыгивает на стойку перед ним, где на петлях висит вентиляционная крышка. Слишком низкий, чтобы до него дотянуться, он прыгает и наносит удары, каждый раз не попадая в цель.

Шестой прыгает на стойку, и одним рывком Джед оказывается на полпути к вентиляционному отверстию.

Справа раздается грохот, и рефлекторно крик вырывается из моей груди. Бросив Джеда, Шестой поворачивается к двум мутантам, которые их нашли.

— Черт. Рэтчет, тащи свою задницу туда!

Дрожание камеры, когда он оглядывает комнату, только усиливает тошноту, поднимающуюся у меня в животе, и в тот момент, когда мутации достигают Шестого, мое сердце колотится где-то в горле. Я хочу отвести взгляд от того, что происходит, но не могу. Какая бы я ни была беспомощная чтобы что-то с этим поделать, я не могу отвести взгляд от боя.

В отличие от мутаций, с которыми мы столкнулись в Калико, этих, похоже, он не отпугивает. На самом деле, они кажутся более агрессивными, чем раньше, рычат, щелкают челюстями, когда замахиваются на него. Один выбивает ноги Шестого из-под него, и мир ускользает к потолку над головой, где ботинки Джеда исчезают в вентиляционном отверстии. Шестой издает тяжелое ворчание, когда камера толкается. Он откатывается в сторону и переваливается через край лабораторного стола.

— Ах, черт! Один из мутантов нависает над Рэтчетом, срывая с него капюшон. Один быстрый удар ногой в лицо отбрасывает его назад, и Шестой наклоняется к своему другу.

Рэтчет снова кричит, и камера фиксирует очередную мутацию, кусающую его за ногу через костюм.

— Уберите это нахуй от меня! Сквозь резкие вздохи паники он пинает тварь, пока ему не удается отскочить от нее. Позади Шестого приближается другая мутация, блокируя мужчин.

Мне приходится прижимать ладонь ко рту, чтобы меня не вырвало, пока я наблюдаю, как двое мутантов прижимают его и Рэтчета к стене. Нажимая клавишу, которую, как я видел ранее, нажимал Грегор, я включаю.

— Вы, ублюдки, отойдите от него!

Мой крик достаточно громкий, чтобы потрясти голову Шестого, но это останавливает двух мутантов, и они наклоняют головы. Возможно, сбитые с толку звуком моего голоса.

Шестой крадет возможность подтащить один из пяти резервуаров, выстроенных у стены рядом с ним. Трудно сказать, что у них внутри, но он швыряет его через стол перед ними, и в тот момент, когда оно сталкивается с грудью мутанта, оно взрывается, заставляя зверя рухнуть на землю.

Второй приближается, и все, что я вижу, это его изуродованную руку, тянущуюся к тому, что, по моим оценкам, является горлом Шестого. Последовавшие вздохи подтверждают это.

Как будто это выдавливает воздух и из моих легких, я не могу дышать, наблюдая, как эти монстры пытаются разорвать его на части. Где-то в комнате разбивается стекло. Что-то вылетает из угла экрана и тяжело опускается на голову мутанта. Топор.

Это раскалывает ему череп, но этого недостаточно, чтобы остановить его полностью, поскольку его рука не ослабляет хватку.

Шестой выбивает топор и наносит удар снова. И еще раз. Три раза. Наконец рука опускается.

— Беги к вентиляционному отверстию! — ревет он, и Рэтчет, не колеблясь, запрыгивает на стойку, подтягиваясь к вентиляционному отверстию наверху.

Вторая мутация поднимается на ноги, и я вижу, как другая лезет через разбитое окно лаборатории. Шесть с разбегу запрыгивает на лабораторный стол и прыгает вслед за Рэтчетом, пока камера не оказывается внутри вентиляционного отверстия.

Лаборатория снова появляется в поле зрения, когда что-то дергает его обратно вниз.

— Ох, черт!

— Шесть!

Его душераздирающий вопль действует мне на нервы.

Хриплое ворчание никак не указывает на то, какие мучения он испытывает. Все мое тело охвачено безумным стрессом, я беспомощно наблюдаю.

Вентиляционное отверстие снова появляется в поле зрения. Я ненавижу это. Смотреть с его точки зрения — абсолютная пытка, не знать, что происходит под ним. Ему удается подтянуться внутрь. И когда он поворачивается, голова мутанта торчит из вентиляционного отверстия. Шестой бьет монстра ботинком в лицо, пиная его снова и снова, пока не падает.

Снизу доносится тяжелый удар, и когда он снова поворачивается вперед, внутри шахты начинается отверстие. Когда вторая мутация забирается через вентиляционное отверстие, он пинает его.

— Вы должны убираться оттуда! Мой пульс колотится так быстро, что голова кружится от желания упасть в обморок.

Он переворачивается и проползает мимо глухих ударов, где вниз через дыру мутация подпрыгивает к потолку, едва не задев Шестого, когда он бьет его кулаком. Дыра расширяется, и Шестой, кажется, движется быстрее. Он останавливается, чтобы развернуться, и вспышка боли пронзает мою грудь при виде лица мутанта, приближающегося к камере.

С ножом в руке Шесть вонзает его в череп, снова и снова, пока кусочки мозга и крови не покрывают его руку, и она не закрывает дыру.

Прерывисто выдыхая, я откидываюсь на спинку стула, и когда ноги Рэтчета наконец появляются в поле зрения, я провожу дрожащей рукой по лбу.

— Боже мой, это было самое нервирующее зрелище, которое я когда-либо наблюдал. Рука Грегора тоже дрожит, когда он подносит стакан ко рту и делает глоток воды.

— Если я умру от сердечного приступа, добро пожаловать в мой дом.

Даже его юмора недостаточно, чтобы распутать узлы в моем желудке. Если бы не тяжелое дыхание через нос, меня бы вырвало всей водой, которую мне пришлось выпить.

КАЛИ

Стояна коленях, я смотрю на кровь и обрывки одежды в комнате Валдиса. В том, что на противоположной стороне от его, восемьдесят седьмого, лежат кусочки, которые выглядят наполовину пережеванными, как будто что-то прошло через них и поглотило, пока они спали.

Моя голова не верит тому, что видят мои глаза. Гул ужаса вибрирует под моей кожей, пока я протягиваю дрожащую руку, вытаскивая окровавленную ткань из его пустой капсулы. Когда я подношу ее к носу, этот металлический запах ударяет мне в горло, и я подозреваю, что это, должно быть, шок, который не дает мне сломаться.

— Валдис, — шепчу я, и звук его имени в эфире — это нарушенное обещание. Это вселенная напоминает мне, как много она готова отнять у меня. Как мало я стою, что единственное, что я любила, могло быть так жестоко вырвано у меня из рук. Разинув рот, я оглядываю комнату, мой мозг отчаянно пытается переварить все это. Конечно, я должна быть зла? Печальна? Опустошена?

Я не чувствую ничего, кроме холодной щекотки в груди, которая говорит мне, что моя голова находится в очень опасном месте.

— Кали… Брэндон задыхается и, отходя на мгновение, потирает череп, возможно, не желая показывать свои эмоции. Даже если он из Легиона, он понимает, что это значит, кажется, лучше, чем я.

Кадмус сидит на корточках рядом со мной, подперев одно колено, на которое он кладет голову согнутой рукой. Даже воздействие наркотиков не избавляет от опустошения этого момента.

Что-то крепко сжимает мою грудь, и именно тогда я замечаю, что не могу дышать. Я задыхаюсь, но даже не осознаю этого. Мир тяжел, давит мне на плечи, и каждый мускул в моем теле дрожит от усилий удержаться в вертикальном положении.

— Вы нашли его? Голос Титуса по рации — горький укол реальности, который скатывается у меня в горле, когда я смотрю на устройство в моей нетвердой руке.

— Кали? Ты там?

Рука, более сильная, чем моя, тянется к рации, и сквозь слезы я поднимаю глаза и вижу, что Кадмус смотрит на меня в ответ, его зеленые глаза тонут в печали.

Он подносит оборудование к лицу и с трудом сглатывает, что вызывает комок в горле.

— Он ушел, — сообщает он в ответ.

Прозрачная пелена на моих глазах начинает спадать, и я сворачиваюсь калачиком от боли, поселившейся глубоко внутри меня.

Я, наконец, ломаюсь.

РЕН

Дышится немного легче, чем раньше, я наблюдаю, как Шесть падает из вентиляционного отверстия на потолке на лабораторный стол, где стекло хрустит под его ботинками.

Он протягивает руку, чтобы помочь Джеду пройти, двое решили, что он должен пройти первым, и оба еще раз обыскивают комнату, прежде чем выйти через дверь. Еще один осмотр коридора не показывает никаких признаков мутаций нигде, во всяком случае, таких, которые я могу разглядеть сквозь зеленую дымку камеры. Эти двое пробираются в противоположный конец коридора, и когда они толкают дверь лестничного колодца, они возвращаются на путь на первый этаж, откуда они вошли в этот ад.

Хотя они вне непосредственной опасности, я далеко не радуюсь возвращению. Я не буду чувствовать себя в полной безопасности, пока снова не окажусь под звездами на пути к восточному побережью, рядом с моим Шестым.

— Как он это сделал? Спрашивает Грегор. Закинув ноги на стол, он откидывается на спинку стула рядом со мной.

— Джозеф. Как он умер?

Прошло много времени с тех пор, как я думала о нем иначе, чем о папе. Я забыла, что он был коллегой всех этих людей, этих прародителей этого места.

— Самоубийство.

Он кивает, уставившись в свой бокал. — Не могу сказать, что я не думал об этом раньше.

— Его укусили. Иначе, я сомневаюсь, что он стал бы рассматривать такую вещь.

— Мы все думали о таком. Он отпивает янтарную жидкость, судя по запаху, виски. Папа пил ее время от времени.

— Несколько десятилетий в этом мире, и ты жаждешь следующего.

На экране передо мной Шесть и Джед достигают первого этажа, где они столкнулись с котом. Шестой дышит легко, меньшее дрожание камеры говорит мне, что его шаги более небрежны и спокойны.

И все же я не позволю себе поддаться иллюзии, что они в безопасности, по крайней мере, до тех пор, пока он снова не будет рядом со мной.

— Туннели… они простираются за Калико в другом направлении?

— Да.

— К чему?

Фыркая, Грегор достает из кармана сигару, отрезая у нее кончик, прежде чем сунуть в рот. Он прикуривает и делает несколько затяжек, не утруждая себя зрительным контактом, когда говорит:

— Я все думал, когда ты собираешься спросить меня об этом.

По моему позвоночнику пробегает покалывание, когда я наблюдаю, как он смотрит в противоположную сторону комнаты.

— Вы задаете очень конфиденциальный вопрос.

— Ну, учитывая, что мы послали довольно большую группу в те туннели, включая отца моего ребенка, возможно, вы сможете просветить меня.

Еще одна затяжка его сигары, и он выпускает перья в воздух, уставившись в потолок, кажется, куда угодно, только не на меня.

— Вы знакомы с испытательным полигоном Дагуэй?

Я качаю головой и пожимаю плечами.

— Смутно. Возможно, в моем прочтении, но предположим, что нет.

— До Драги это был строго засекреченный военный объект, расположенный недалеко от Солт-Лейк-Сити. Место испытаний биологического и химического оружия.

— Ты имеешь в виду оружие? Например, использование болезней в качестве оружия?

— Да, именно. Из-за ряда попыток проникновения на объект исследовательская лаборатория была перенесена в пустыню Мохаве. Есть какие-нибудь предположения относительно того, почему?

— Вы сказали, что здесь впервые наткнулись на Драгу, верно?

— Правильно. Во время раскопок мы наткнулись на то, что, оглядываясь назад, нам следовало оставить в покое.

— Что?

— Сеть туннелей, которые простираются на сотни футов под поверхностью. Запутанные маленькие пещеры, которые, кажется, существовали на протяжении веков. Для их изучения была отправлена команда, в которую входили археологи, палеонтологи, биологи… одни из самых блестящих умов нашего времени. Когда от них не было никаких известий, мы послали за ними другую команду, а когда они не всплыли, мы отправили несколько наших лучших военных на поиски и спасение. Больше никого из них не видели и о них ничего не слышали.

— Пещеры находятся на другом конце туннеля.

— Вход, да.

— И вы когда-нибудь выяснили, куда они отправились? Что с ними случилось?

— Нет. После третьей экспедиции вход был запечатан. Улики стерты, как будто их никогда не существовало. Его брови сошлись вместе, и он на мгновение задумался.

— Что интересно, так это то, что каждый человек, отправленный с тех пор вниз, сообщал по рации о том, что видел женщин или детей, бегущих по туннелям. Конечно, они тоже исчезают, оставляя после себя несколько жутких аудиозаписей. На самом деле, я не знаю никого, кто действительно вернулся из тех туннелей. Когда-то там внизу работали камеры, но с тех пор они перестали функционировать.

При его словах я возвращаю свое внимание к экрану, где Джед и Шесть вышли из исследовательской лаборатории и проходят через разбитую дверь, через которую они впервые вошли. В тот момент, когда они переступают порог, они сбрасывают с себя защитные костюмы, бросая их в кучу у входа. Шестоц прикрепляет камеру, которую он носил на голове, к ремню безопасности на груди.

— Вы бы не послали Джеда туда, если бы думали, что это правда, — говорю я.

— Ты забываешь. У меня не было выбора в этом вопросе. Мое прощание этим утром сопровождалось пониманием того, что я, возможно, больше его не увижу.

— Почему ты не сказал мне этого раньше? Почему сейчас?

— Как я уже сказал, ты никогда не спрашивала. И имело бы это значение? Он переводит свое внимание на экран.

— Когда кто-то хочет чего-то достаточно сильно, все остальное становится неуместным.

— Ну, в моем прощании не было такого же понимания. Так что, я думаю, это делает твое жуткое маленькое предупреждение неуместным и для меня тоже.

КАЛИ

Валдис смотрит на наши сцепленные руки, пока ведет меня по коридору, следуя за собаками впереди нас. Он подносит наши руки к своим губам, как делал несколько раз по пути, как будто периодически проверяет, не исчезаю ли я в какой-нибудь галлюцинации, которой, как он думал, я была раньше.

— У меня кровь закипает от того, что он привел тебя в это место. Но я не могу отрицать, я снова чувствую себя живым, просто видя тебя.

— Кадмус настоял, чтобы я осталась позади. Я бросаю взгляд через плечо туда, где Альфа замыкает группу, его глаза устремлены на нас с Валдисом, когда мы ведем их по коридору.

— Я отказалась.

— Все еще упрямая. Его щека дергается, как будто он хочет улыбнуться, но не делает этого.

— Оставайся рядом со мной в этом месте, — говорит он, и трепет скручивается у меня в животе, когда защитник Валдис, которого я помню, проступает сквозь его исключительно грубую внешность.

— Я не хочу, чтобы ты теряла меня из виду.

— Я не пытаюсь снова исчезнуть из поля твоего зрения. Улыбаясь, я киваю в сторону собак.

— Как ты их приручил?

Треск эхом разносится по коридору позади нас, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть летящие в коридор обломки. Стекло разлетается вдребезги, и дверь слетает с петель. Стена, окружающая ее раму, крошится от удара. Второй взрыв немедленно следует за первым, создавая столб пыли в другом конце коридора.

— Резервуары! Натягивая рубашку на лицо в тщетной попытке блокировать вылетающие газы и осколки, я позволяю Валдису тащить меня по коридору, где он врезается в одну из соседних комнат.

Группа следует за нами, пока мы не оказываемся в ловушке внутри чего-то вроде большой смотровой комнаты со стальными столешницами, инструментами хирургического вида, которые я помню по своим многочисленным посещениям операционной, и перевернутыми и сломанными каталками.

Шагая к задней части, Валдис распахивает большую стальную дверь, за которой у стены сидит мужчина, сложенный как Альфа, с привязанным к ноге окровавленным куском ткани. Заостренный конец метлы, который выглядит как вырезанное копье, остается направленным на нас, хороший признак того, что мы напугали его, пока он не испускает дух и не опускает свое оружие.

— Что, черт возьми, это был за шум? — спрашивает незнакомец грубым голосом, морщась, когда он приподнимается, как будто собирается встать.

— И где вы нашли свежие бобы?

Я предполагаю, что свежие бобы относятся к нам.

— Это место разносит в пух и прах. Это мои друзья. Мы убираемся отсюда к чертовой матери.

Комната маленькая и заполнена одеялами и банками с едой. Бутылки со стерильной водой, предположительно той, что они собрали в лабораториях, лежат выброшенными, а некоторые сложены стопками.

Обхватывая себя руками, я вздрагиваю от внезапного озноба.

— Что это за место?

— Полагаю, это место, где хранят тела. Почти уверен, что это морг. Валдис приседает, позволяя своему другу обнять его, и тот поднимает его на ноги.

Альфа вздрагивает, но не стонет и не протестует при этом движении, как будто ему приходилось делать это уже несколько раз. Его взгляд падает на меня, как только он выпрямляется, и если бы я уже не привыкла к любопытному взгляду Альфы, тяжесть и интенсивность его взгляда могли бы заставить меня замкнуться в себе.

Отводя свой собственный взгляд, я снова замечаю его окровавленную повязку и торчащую шишку, которая, ради моего желудка, надеюсь, не кость.

— Что случилось?

— Поставки закончились. Мутации загнали нас в угол в одной из комнат и напали. Оторвали приличный кусок его ноги, которая медленно заживала. Собаки сдерживали их, пока мы убегали, но мы потеряли одного.

— Теперь двоих, — говорит Кадмус.

— Это было до того, как я узнал, что они твои питомцы.

— Они сохранили нам жизнь, а мы, в свою очередь, следим за тем, чтобы их кормили. До сих пор они были верны и защищали меня, но я не настолько глуп, чтобы думать, что мы не будем следующими в меню, когда закончится еда.

— Итак… Когда ты в последний раз кормил их? — Спрашивает Брэндон, выжимая рубашку и глядя на одну из собак, которая облизывает свои зубы, глядя на него в ответ.

— Этим утром. Нашли несколько туш на шестом этаже.

— Вы знаете, что на первом этаже есть буфет, — добавляю я, оглядывая все инструменты, которые они собрали в небольшом помещении — пилы и скальпели, которыми они вооружились.

— Мы избегали первого этажа. Слышали кое-какую хрень через вентиляцию этого места. Видели то, чего не должны были видеть.

— Например, что?

Обменявшись быстрым взглядом с Кадмусом, Валдис хмурится и качает головой.

— Вещи, которых там просто не может быть.

— Что ж, вам чертовски не повезло, потому что именно там находится главный вход, и именно туда мы направляемся. Кадмус поднимает с пола банку фасоли, морщится, прежде чем бросить ее обратно в кучу.

Я не думаю, что кто-нибудь из нас скучает по нашему ежедневному приему пищи — разбавленному супу с фасолью.

— Ребята, с вами все в порядке? Голос Кенни прерывается по рации.

— Да, — отвечает Кадмус, оглядывая комнату.

— Мы в каком-то подобии морга в конце коридора. Как, черт возьми, нам выбраться отсюда, не задохнувшись до смерти?

— В той комнате есть лифт с кухонным лифтом. Похоже, резервуары пробило через потолок на верхние уровни, так что вы должны быть аккуратны, чтобы спуститься на нем на второй этаж. Оказавшись там, спуститесь по лестнице на первый этаж. Я работаю над кодом, чтобы открыть вход.

— Работаешь над кодом? Спрашиваю я, нахмурившись.

— Да, значит, на самом деле не было способа открыть их, как только они были запечатаны. Это как бы противоречит цели запечатывания дверей, понимаешь?

Тяжело вздыхая, я качаю головой, смиряясь с одной бедой за раз.

— Ладно, к лифту с кухонным лифтом. Поехали.

— Одна вещь. Лифт может вместить только двоих, максимум. Вам, ребята, придется подниматься по двое за раз.

Кадмус проводит рукой по лицу и стонет.

— Ради всего святого, еще какую-нибудь катастрофу вы можете обрушить на нас? Как насчет приближающейся орды?

— Эм… Что ж, похоже, взрыв вызвал некоторую активность. Я улавливаю движение на этажах выше и ниже, так что будьте осторожны и тише.

— Хорошо, по двое за раз. Кадмус как насчет того, чтобы вы с Брэндоном сначала осмотрели его? Я бросаю взгляд на новичка, висящего на Валдисе, его телосложение такое же массивное, как у остальных. Эти двое никак не подойдут друг другу.

— Мы отправим его к ним, и тогда мы двое уйдем последними?

— Вам нужно поторопиться. Трудно сказать, как быстро эти газы распространятся по всему коридору. Слова Кенни усиливают стресс на моих и без того истрепанных нервах.

Я ни за что не позволю удушью разлучить меня с Валдисом, после того, через что мы прошли.

Через вращающуюся дверь, которая отделяет морг от какого-то склада в задней части помещения, мы находим большой, коммерческого размера кухонный лифт, похожий на тот, который я видела в хирургическом отделении, используемый для перевозки медицинских тележек из аптеки. Хотя Кадмус и Брэндон должны подойти, я была права насчет двух Альф сразу.

Первые двое запрыгивают внутрь, и мне приходится подавить смешок от того, как тесно они выглядят, когда их ноги переплетены друг с другом.

— Только дотронься до моей гребаной ноги, и я сломаю тебе пальцы, — говорит Кадмус, когда я закрываю за ними дверь. Я нажимаю кнопку второго этажа и смотрю, как лифт опускается под нами, все ниже и ниже, пока не останавливается. После короткой паузы он снова приходит в движение, поднимаясь снизу, и снова останавливается передо мной.

Валдис помогает своему другу забраться внутрь, не прилагая особых усилий.

Похоже, этому человеку не нравится, когда с ним нянчатся, судя по тому, как он отталкивает руку другого Альфы.

— Я в порядке.

— Я пошлю с тобой одну из собак. На всякий случай. Валдис насвистывает и ведет одно из отвратительно выглядящих животных в лифт, где оно устраивается по другую сторону от мужчины. Послушные. Как будто они все это время только и делали, что тренировали их. Я снова отправляю лифт обратно на второй этаж и жду.

— Если мы выберемся отсюда живыми, у тебя будут неприятности. Приподняв бровь, он смотрит на меня сверху вниз и облизывает губы.

Прикусываю собственную губу, но не могу скрыть улыбку, жаждущую вырваться на свободу.

— Как же так?

— Два месяца — это долгий срок для мужчины, чтобы мечтать о своей женщине.

— Для меня это тоже была целая жизнь.

Стук эхом разносится по комнате, и я перевожу свое внимание на дверь. Две оставшиеся собаки вибрируют от рычания, и они крадутся вперед, как будто чувствуют что-то приближающееся.

Беспокойство скручивается у меня в животе, когда я наблюдаю, как лифт останавливается, затем поднимается обратно на наш этаж, но когда от грохота мое сердце подскакивает к горлу, я оглядываюсь назад, туда, где Валдис уже двинулся в направлении звука. Лай собак только усиливает настойчивость, бьющуюся в моих мышцах.

— Нет! Я тянусь к его руке, качая головой.

— Он почти здесь!

Валдис не сводит глаз с двери, пятясь к лифту. При щелкающем звуке собаки проскакивают через вращающуюся дверь. Один из них визжит, его страдание отражается от стен морга.

Я оборачиваюсь, чтобы увидеть, что лифт прибыл.

— Давай! Поехали! Забираясь внутрь, я наблюдаю, как Валдис медленно возвращается ко мне.

Вторая собака визжит.

Как только он забирается в лифт рядом со мной, Валдис свистит собакам, пока я нажимаю кнопку.

Вместо животных к нам приближается мутация, как раз в тот момент, когда лифт начинает свой спуск, и она взмахивает когтем, который полосует Валдиса по руке. Верхняя часть лифта опускается до уровня пола, отделяя коготь от его тела, и последовавший за этим душераздирающий визг прокатывается по моему позвоночнику. Глухой удар обрушивается на потолок лифта. Когти царапают сталь. Его верх прогибается, вероятно, от веса, и лифт подпрыгивает, как будто мутация пытается найти путь внутрь.

Когда лифт останавливается на втором этаже, Кадмус бросается к нам, собака с лаем и рычанием следует за ним по пятам. Лифт снова подпрыгивает, его вес опускает кабину чуть ниже уровня пола, прежде чем мы успеваем выбраться.

Кадмус стаскивает мутанта с крыши, и Валдис протискивает свое массивное тело в щель между полом и верхом машины. Выбравшись, он протягивает руку, чтобы помочь мне выбраться, и все, о чем я могу думать, это о том, что кабель лопается и разрывает мое тело пополам.

В тот момент, когда я выхожу из машины, он бросается в драку, сдерживая мутацию, пока Кадмус не отрывает ее голову от тела. Собака отрывает руку, дергающаяся конечность свисает из окровавленной собачьей пасти.

Выдыхая, Кадмус качает головой.

— Я не помню, чтобы эти ублюдки были такими резвыми.

— У них заканчивается еда. Они впадают в отчаяние. Ты выбрал дерьмовое время для этого спасения, — говорит Валдис с веселым видом, в котором, я знаю, есть и доля серьезности.

При звуке шумного столкновения все снова обращают свое внимание на кухонный лифт позади меня.

Еще одна мутация упала на крышу лифта и цепляется когтями за воздух, пытаясь перевернуться на живот. Когда холодная хватка моей руки дергает меня вперед, придавая ей немного силы, крик вырывается из моей груди. Он притягивает меня ближе, и, повинуясь инстинкту, я протягиваю руку, чтобы нажать кнопку возврата на верхние этажи над нами, но ожог проходит вверх по моей руке, где его коготь царапает мою кожу.

— Ах, черт!

Валдис прыгает между мной и чудовищем, разрывая его хватку на моей руке, и лифт начинает подниматься, как раз в тот момент, когда существу удается встать на ноги, но оно исчезает в шахте, скрытое из виду.

Рука прижимается к моей ране, я вздрагиваю, и Валдис берет мою руку в свои ладони, осматривая царапину.

— Я в порядке. Это просто поцарапало меня.

— Похоже, нужно наложить швы.

— Ну, прямо сейчас мы этим не занимаемся.

Он отрывает кусок своей рубашки, забрызганный кровью, и туго оборачивает его вокруг моей руки.

— Я помню, что однажды уже должен был это делать.

— И я помню поцелуй, который последовал. Улыбаясь, я жду, когда он закончит завязывать узел, и он берет меня пальцем за подбородок.

Прижавшись губами к моим, он крадет возможность поцеловать меня снова, и если бы не зрители, я бы продлила этот поцелуй так долго, как только смогла, не переводя дыхания.

— Я рад видеть, что ты не стал лучше в некоторых вещах, — говорит Кадмус сзади.

— Все еще дерьмово целуешься с женщиной.

Валдис с усилием выдыхает через нос, и когда он отстраняется, его челюсти напряжены.

— Я вижу, ты все еще придурок. Уголки его губ приподнимаются в улыбке, когда он поворачивается, чтобы помочь своему другу подняться на ноги, где тот и сидит, привалившись к стене.

— Ты тренировался с этим, верно? Кадмус указывает на Аттикуса и подмигивает.

— Держу пари, он выглядел симпатично все эти месяцы.

Аттикус бросает на него взгляд, который говорит, что если бы он не был ранен, Кадмус, вероятно, получил бы квадратный фут в задницу.

— Эй, ты там? Голос Кенни официально стал моим наименее любимым звуком, предзнаменованием плохих новостей, и мрачный тон его голоса действует мне на нервы.

— Да, — отвечает Кадмус.

— Что теперь?

— Я не могу открыть вход. Нет способа переопределеть систему. Она застряла из-за ошибки, и, вероятно, на исправление уйдут часы.

— Ты, блядь, издеваешься надо мной прямо сейчас? Убирая рацию от лица, Кадмус выглядит так, словно собирается швырнуть эту чертову штуковину, когда потирает рукой череп.

— Итак, какой у нас план, чувак?

Наступает пауза, за которой из динамика доносится пыхтение Кенни, усиливающее мое и без того закипающее беспокойство.

— Мы должны вернуться тем же путем, каким пришли. Через туннели.

Моя грудь сжимается, и я делаю шаг к нему, качая головой.

— Эти мутации в туннелях. Ты с ума сошел?

— Если у вас нет идеи получше, это единственный способ выбраться отсюда. Даже в разгар катастрофы горечь давит на тон Кенни.

— Однако мы понятия не имеем, сколько их там, внизу. Единственная мысль, проносящаяся в моей голове, — это та, которая пришла мне в голову, когда я болталась в хватке Кадмуса в вентиляционной шахте, когда он оттаскивал меня от их цепких когтей, — что я была благодарна, что мне больше не придется видеть эти проклятые туннели.

— По крайней мере, здесь мы можем видеть их на камеру! Там, внизу, мы могли бы оказаться в ловушке против сотен. И они более жестокие, чем те, что здесь.

— Мы прошли через это однажды. Мы можем сделать это снова. Кадмус протягивает руку, словно желая утешить меня, но переводит взгляд на Валдиса и опускает руку. Не сводя с меня глаз, он вместо этого подносит рацию к лицу.

— Рис и остальные. Где они?

— Сейчас в туннелях, — отвечает Кенни.

— Я сказал им сидеть тихо. Что мы в пути.

Губы сжаты в жесткую линию, Кадмус потирает рукой подбородок, тревога прокрадывается в выражение его лица.

— Ты видишь туннели?

— Нет. Все, что у меня есть, это их связь по рации.

Морщась, как будто новость только что пронзила его слух, Кадмус опускает рацию, его плечи поникли.

— Хорошо. Итак, мы встретимся в комнате с образцами, откуда пришли?

— Да, но будь осторожен. Те безликие твари, которых мы заперли? Похоже, они вырвались наружу. Еще одно из ужасных предчувствий Кенни.

— Чертовски блестяще. Кадмус пристегивает рацию к поясу и дергает головой.

— Давайте убираться отсюда, пока этот ублюдок не сказал нам, что что-то еще не так.

РЕН

— Я собираюсь приготовить нам что-нибудь на обед. Грегор встает со стула рядом со мной и, схватив кувшин, наливает остатки воды в мой стакан.

— Я не голодна, спасибо.

— Ты совсем ничего не ела. Что означает, что и твой растущий ребенок тоже. Сделай это ради ребенка.

Вздыхая, я киваю и делаю глоток воды.

— Прекрасно.

Когда он исчезает из комнаты, я смотрю на экран, на котором Джед и Шесть сидят в темном туннеле, ожидая остальных членов группы. Очевидно, Кенни не смог открыть главный вход, что оставляет их легкой добычей. Мне это не нравится, но туннель в настоящее время пуст, что делает его более безопасным, чем рисковать внутри больницы на данный момент.

— Эта болезнь… Что делает ее такой смертельной? Тихо спрашивает Шесть.

— Это был непередаваемый прион, который мы извлекли из почвы. Подтянув ногу, Джед кладет локоть на колено.

— Это поражало определенные части мозга, ответственные за восприятие боли, иммунитет, заживление. Достаточно вирулентный, чтобы вызвать серьезное повреждение нейронов, но опасный только для тех, кто находится в непосредственном контакте с ним. Сам по себе прион действует очень медленно, с точки зрения патологии. Человек со здоровым иммунитетом мог бы годами обходиться без симптомов.

— Итак, что произошло?

Джед на мгновение замолкает, ковыряя ногти, и фыркает от смеха.

— У нашего великого и могущественного лидера появилась идея. Разработать биологическое оружие, которое он продал бы военным и профинансировал свои мечты.

— Шолен? Шесть задает вопрос, крутящийся у меня в голове.

— Да. Шолен. Нам было поручено разработать высокоэффективное средство выведения из строя больших популяций, которое сводилось к трансмиссивности и патофизиологии. Другими словами, мы должны были найти способ заставить его быстро распространяться и ускорить процесс заражения. Поэтому мы объединили его с вирусом.

Кажется странным, что Джед разглашает так много информации, особенно такой, которая, будь известна другим, скорее всего привела бы к казни Эндрю Шолена. В конце концов, кто стал бы доверять человеку, ответственному за убийство миллионов людей?

— Он хотел уничтожить население?

— Не все. Только наши враги. К сожалению, наука, так сказать, вышла из-под контроля. У нас была брешь на объекте, и образцы были изъяты. Выпущены на волю до того, как их удалось локализовать. Джед вздыхает и скрещивает руки на груди, пожимая плечами.

— Пандемия, коренящаяся в абсолютном невежестве. Неудивительно, что нас осталось так мало. Мы никогда не заслуживали этого мира.

Краем глаза я замечаю движение — не на экране, а сквозь прозрачные занавески на окне в другом конце комнаты — и я низко пригибаюсь, выглядывая из-за монитора компьютера.

Два солдата Легиона, которых я накачала наркотиками прошлой ночью, подходят к крыльцу Грегора. Без сомнения, они ищут меня, и если они найдут меня без сопровождения и без Кали, это послужит поводом для моего ареста. Раздается звонок в дверь, сопровождаемый глухим звуком шагов, который отдается сквозь стены.

Грегор выходит и открывает дверь, в то время как я остаюсь на корточках.

— Мы ищем женщину. Вы не видели, чтобы кто-нибудь бродил поблизости? Их может быть двое.

Во время затишья между Джедом и Шестым я концентрируюсь на голосах за пределами комнаты.

Грегор фыркает.

— Как идеально для вас, ребята, а? По одной на каждого.

— Это серьезное дело, сэр. Эти женщины могут быть опасны.

— Тогда, это совпадение, я прав? Вы могли бы назначить двойное свидание. Идите убивать дерьмо вместе. Его чувство юмора явно не оценено по достоинству, и я была бы склонена сказать ему, чтобы он заткнулся, пока он не втянул нас в неприятности, но таков его характер. Это то, чего они от него ожидают. Любое другое поведение будет сигнализировать о том, что что-то не так. Грегор — известный умник, который не играет по правилам.

— Послушайте, если вы их увидите, пожалуйста, немедленно сообщите нам. У них прямые связи с повстанцами.

— Повстанцы? Как, черт возьми, им удалось проскользнуть мимо охраны?

Один из мужчин прочищает горло. — Пожалуйста, предупредите нас, если увидите их, — говорит он.

— Конечно. Я дам им ваши номера. Хорошего дня, джентльмены. Дверь со щелчком закрывается, и я выдыхаю, наблюдая, как эти двое удаляются с его крыльца.

Они пересекают двор и направляются к следующему дому. Из положительных моментов можно отметить, что они, очевидно, еще не предупредили свое начальство, иначе двери были бы выломаны и ворвалась бы целая толпа Легиона. Я предполагаю, что эти двое не заинтересованы в том, чтобы сообщать, что они заснули на работе.

Бросив наблюдать за ними, я поворачиваюсь и вижу Грегора, стоящего в дверях, держащего поднос с бутербродами и фруктами.

— Знаешь, что интересно. Если бы они знали, что я трахаюсь с Джедом, они бы без колебаний вздернули нас и побили камнями. Несмотря на то, что мы с Джедом вместе, мы очень уважаемые эксперты в своей области. Те, к кому они обращаются за советом. Он на мгновение замирает с задумчивым видом.

— В этом есть что-то очень приятное, понимаешь?

Пересекая комнату, возвращаясь к своему креслу, я улыбаюсь.

— Почему вы остаетесь здесь? Я бросаю быстрый взгляд на Джеда и Шестого в кадре, все еще ожидающих прибытия остальных в туннелях.

— Почему бы тебе не уехать из Шолена и не жить так, как ты хочешь жить с Джедом.

— О, ты имеешь в виду мародеров-каннибалов, которые изнасилуют нас до смерти, прежде чем съесть? Или с Бешенными, которые пропустят прелюдию и направятся прямо к десерту? Он входит в комнату и ставит поднос передо мной.

— Нет, спасибо.

— Вы бы жили по своему собственному выбору. Любите того, кого хотите любить. Живите так, как вы хотите жить.

— Это могло бы сработать для кого-то вроде тебя, Рен. Но я старше. Медленнее. Боже, я встал с кровати этим утром с гребаной болью в плечах. От того, что встал с кровати. Он потирает рукой поясницу, как бы подчеркивая это.

— Я никак не мог бы защитить себя там.

— И как ты будешь защищаться, когда они узнают, что ты трахаешься с Джедом?

— Сначала они дали бы мне возможность искупить свои грехи. Предложив мне одну из Дочерей для оплодотворения.

Дочери — это группа молодых девушек, в основном девственниц, когда они впервые вступают в секту, которых выбирают, чтобы помочь вновь заселить сообщество. Их единственная функция — забеременеть и нарожать детей от как можно большего количества разных мужчин, чтобы увеличить разнообразие. Как я понимаю, они лишены девственности священником, который предположительно бесплоден, во время церемонии, которая освобождает их от любого преследования или вины. Когда мужчина забирает одну из дочерей, даже если он женат, это считается не прелюбодеянием или грехом, а продлением жизнеспособности нашего вида.

Дочери под запретом. Они не выходят замуж и не связывают себя обязательствами с одним мужчиной, пока не выполнят свои обязанности, не вынашивая детей в течение определенного количества лет, а взамен, в конце срока, им предоставляется хороший дом, возможность выйти замуж и растить детей, которых они произвели на свет. Они больше никогда ни в чем не будут нуждаться, и к ним относятся как к чему-то святому и добродетельному. Родители на самом деле поощряют своих дочерей становиться одними из них, точно так же, как они поощряют своих сыновей вступать в Легион. И каждый мальчик в Шолене растет с желанием жениться на одной из Дочерей, повысить свой статус и быть уважаемым другими.

Это отвратительно.

— Как вам повезло. Нотка сарказма в моем голосе, кажется, хорошо воспринята, когда он склоняет голову и улыбается.

— Да, ну, секс с маленькими девочками — это не мое, так что, думаю, я выберу наказание, когда этот день настанет.

— Или, как я уже сказала, вы всегда можете покинуть это место и жить по своим собственным правилам.

— Как ты? Его сарказм воспринимается не так хорошо, и мой глаз дергается от вопроса.

— Меня бы здесь не было, если бы Шестой не настаивал на возвращении в те туннели. Я бы жила своей жизнью, принимая последствия своего выбора.

— И мой выбор — остаться и принять последствия здесь.

Я впиваюсь зубами в свой сэндвич, пережевывая его слова вместе с инжирным джемом, который взрывается у меня во рту. Поворачиваясь обратно к камере на экране, я вижу, что Шесть сфокусировал взгляд камеры на чем-то справа от них. Что-то крадется к ним на четвереньках по потолку и стенам. Мутации.

— О, Боже мой.

Грегор стоит перед экраном, в ужасе глядя на него, и нажимает кнопку на клавиатуре.

— Джед, ты меня слышишь?

— В данный момент не могу говорить. Почти уверен, что мы вот-вот умрем.

— Там наверху, у вентиляционной шахты, есть рычаг. Ты видишь его?

Камера поворачивается вверх, туда, где торчит металлический рычаг, достаточно высоко, чтобы Джед не мог до него дотянуться, но Шестой может.

— Потяни за этот рычаг. сейчас.

Без колебаний Шесть дергает за рычаг, издавая скрип и тиканье. С потолка сползает толстая стальная клетка, как раз перед тем, как мутации доберутся до них. Он останавливается у небольшого зазора внизу, недостаточно широкого, чтобы кто-нибудь из них мог пролезть, но я наклоняюсь вперед, мой желудок скручивает.

— Она закрыта не до конца.

— Должно быть, что-то застряло в колее. Но не волнуйся, они не смогут поднять ворота, пока рычаг не будет снова поднят. У него есть запирающий механизм.

Когти проносятся под воротами и между прутьями. Рычание по другую сторону барьера вызывает кристаллы страха в моей груди. Каждая мутация в этой исследовательской лаборатории должна быть собрана по ту сторону врат. Все они изголодались по людям, которые стоят по эту сторону.

— Это устоит против них?

— Он выдержит атаку целого флота танков. Мы проектировали это сооружение совместно с военными, еще до Драги. Все материалы высокого качества.

Выдыхая, я качаю головой.

— Почему они просто не покинут туннели сейчас? Почему они должны ждать там остальных?

— Люк закрывается автоматически. Единственный способ снять блокировку — это если оба входа в туннель закрыты. Это предохранительный механизм. Чтобы мутации не сбежали. Они будут заперты в маленькой камере, вне опасности с любой стороны, и смогут подняться обратно через люк в безопасное место. Если он сейчас нажмет на рычаг, остальные окажутся в ловушке на больничной стороне туннеля.

— Тебе действительно пришлось усложнить дерьмо, ты знаешь это? Я потираю руками лицо.

— Люк откроется, если эта задвижка не будет полностью опущена?

— Должны, пока она заперта. Думаю, нам придется подождать остальных, чтобы знать наверняка.

Сквозь рычание эхом раздается громкий скрежещущий звук, и когда Шесть переводит камеру на другую сторону туннеля, у меня сводит живот.

КАЛИ

После встречи с Кенни и Титусом по пути мы добираемся до комнаты с образцами, где ранее заперли безликих Рейтеров. Дверь в камеру лежит на полу в изуродованном состоянии, что говорит нам о том, что тварям каким-то образом удалось сорвать ее с петель, но нигде нет их следов.

— Давайте спустимся туда, пока они не решили вернуться. Я обхожу Валдиса и осторожно поднимаю вентиляционное отверстие в вентиляционной шахте, направляя свой фонарик внутрь, чтобы обнаружить, что там пусто.

— Один из Альф должен пойти первым.

— Я пойду. Аттикус ковыляет вперед, прихрамывая, к вентиляционному отверстию, и я бросаю взгляд на Валдиса. Хотя он уже передвигается легче, чем раньше, вероятно, из-за его способности быстрее исцеляться, я не уверена, что он лучший кандидат на то, чтобы уйти первым.

— Если они прячутся здесь, наверху, они могут почувствовать запах моей крови, что подвергнет вас большему риску при побеге, — добавляет он, делая обоснованный вывод.

Валдис кивает, и я открываю для него вентиляционное отверстие. Морщась от боли, он просовывает ногу через вентиляционное отверстие и, кряхтя, забирается внутрь. Используя в основном верхнюю часть тела, он спускается быстрее, чем я бы смогла, даже без травмы. Всего через пару минут он внизу, и я вижу, как он поднимает большой палец вверх, стоя в ореоле моего фонарика.

Кенни подходит следующим и спускается в шахту, за ним следуют Брэндон и Титус.

Когда я перекидываю ногу через вентиляционное отверстие, чтобы спуститься, собака рычит, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть одно из безликих существ, каким-то образом наблюдающее за нами с углового потолка. По моему позвоночнику пробегает скрежет. Вторая мутация присоединяется к первому, носясь по потолку, его нос тычется в воздух, когда он принюхивается.

— Вперед, Кали! Валдис встает передо мной, и я торопливо спускаюсь в шахту.

Как только я начинаю свой подъем, я вижу, как Рейтеры несутся к нам, как огромные насекомые, и два Альфы бросаются в атаку вместе с собакой. Трясущимися руками цепляясь за лестницу внутри шахты, я стою парализованная, наблюдая, как они сражаются через щели в вентиляционном отверстии. Эти мутации более отважны, чем те, что в Мертвых Землях. Быстрее и умнее, поскольку они, кажется, ускользают от атаки Альф, пока Кадмусу не удается схватить одного из них за ноги и стащить с потолка. Валдис бросается за другим, в то время как Кадмус и собака валят первого на пол.

Я теряю из виду существо на потолке и наклоняюсь к решетке вентиляционного отверстия, вглядываясь в комнату.

Шипение заставляет меня отлететь назад, и я переключаю свое внимание вперед, чтобы увидеть пустое лицо существа, вдавленное в решетку с другой стороны вентиляционного отверстия. Из меня вырывается крик, и я соскальзываю с лестницы, скользя вниз по туннелю, но ловлю себя на трех ступеньках ниже. Боль пульсирует в моих руках, где металл врезался в кости, и я вздрагиваю, подтягиваясь обратно.

Вентиляционное отверстие надо мной открывается, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, что Валдис смотрит на меня сверху вниз.

—С тобой все в порядке?

— Да. Извините, я потеряла равновесие.

Он кивает и отворачивается от меня, дергая головой.

Кадмус забирается в вентиляционное отверстие вслед за мной, покрытый, я надеюсь, всего лишь чужой кровью, и я продолжаю спуск, беспокоясь за Валдиса. Нервничаю.

Он забирается внутрь и со свистом открывает вентиляционное отверстие. Мерзкая собака заглядывает внутрь, ее морда покрыта густой кровью. Валдис открывает вентиляционное отверстие и перекидывает массивное существо через плечо. Эта штука, должно быть, весит почти двести фунтов, и я задаюсь вопросом, достаточно ли прочны перекладины, чтобы удержать всех нас. Мысль, которая побуждает меня спускаться быстрее.

Я достигаю конца шахты, где болтаются мои ноги, напоминая мне о том, как раньше эти существа набрасывались на меня. Я отпускаю перекладину и падаю на землю внизу, приземляясь на ноги.

Кадмус приземляется за мной, за ним следует Валдис, который отпускает собаку, прежде чем та упадет на землю. Как только все выходят, я вкладываю свою руку в руку Валдиса, готовая убраться отсюда ко всем чертям.

От рычания сзади у меня в животе скручиваются узлы, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть собаку, сгорбившуюся в противоположном направлении, как будто там, в тени, что-то скрывается.

Мое нетерпение по поводу этого побега достигло максимума, и я качаю головой, отказываясь позволить еще одному препятствию встать на пути.

— Живее!

Мы всей группой мчимся по туннелям обратно к люку. Огонь горит в моих легких, когда я приближаюсь к финишной черте, свобода так близко, что я практически могу дотронуться до нее. Направив свой фонарик, я замечаю Риса и Джеда впереди нас. Двух других нигде нет.

Нахмурившись, я замедляю шаг, сосредотачивая свое внимание за ними, там, где по другую сторону ворот собралась группа мутантов.

Джед отступает от Риса, вызывая мое замешательство. Пожилой мужчина подпрыгивает в воздух за чем-то над ним, промахиваясь один раз. Он прыгает снова, и с потолка падают вторые врата.

Рис разворачивается, когда опускается металлический барьер, и он едва не попадает в Альфу, когда тот ударяется о бетонный пол.

Мы стоим отдельно от Джеда, который надежно заключен в клетку, изолированный от нас с одной стороны, и от мутаций с другой. Луч света сверху падает на него, и он улыбается нам в ответ.

Он подносит портативную рацию ко рту.

— Она у меня. Образцы защищены. Ответа не последовало, как будто обновление было ожидаемым.

Он предал нас. Всех нас.

— Какого хрена вы, по-вашему, делаете? Рис хватается за решетку, когда мы все приближаемся сзади.

— Какого хрена вы наделали?

— Мне очень жаль. Но если вы думаете, что я собираюсь стоять в стороне и позволить кучке дикарей украсть дело моей жизни, вы ошибаетесь. Десятилетиями я ждал возможности получить эти образцы. Чтобы снова сделать себе имя. Ни за что на свете я не собираюсь передавать это таким, как вы. Он поднимает свой рюкзак с земли и достает изнутри небольшой футляр, держа его в руке.

— Это позволит мне вернуться в Шолен к роскоши. И к уважению, в котором мне было отказано.

— Ты гребаный придурок! Кадмус хлопает руками по клетке, и я уверен, что если бы был способ проникнуть внутрь, каждый Альфа разорвал бы этого засранца на части, точно так же, как мутанты.

— Я бы пожелал тебе хорошей жизни, но, боюсь, твоей пришел конец. Он засовывает футляр обратно в рюкзак и перекидывает его через плечо. В тот момент, когда он разворачивается, хватаясь за перекладину над собой, какой-то предмет пролетает сквозь прутья клетки и вонзается в его открытый бок. Выражение шока окрашивает его лицо, когда он отшатывается назад, уставившись на рукоять торчащего из него клинка.

Я оборачиваюсь и вижу, как Титус щелкает пальцами в поисках клинка Кадмуса.

Он бросает второй нож, и тот вонзается мужчине в живот, отбрасывая его назад.

В прутья клетки позади него.

Искалеченные руки тянутся, впиваясь пальцами в его плоть, и его рев эхом разносится по туннелю. Снизу его ногу дергают назад, в маленькую щель под клеткой, и, широко раскрыв глаза, он кричит.

Я морщусь от неестественного изгиба его ноги, прикрывая рот рукой, чтобы сдержать тошноту, поднимающуюся внутри меня.

Джед падает на колени и тянется к стае одной рукой, в то время как мутанты держат другую. Кончики его пальцев исчезают внутри, и когда он вытаскивает пузырек с таблетками, его руку просовывают сквозь решетку, треск и раскалывание кости заставляют меня зажать уши руками. Пузырек с таблетками выпадает из пределов досягаемости, в то время как его тело дергают назад, снова прижимая к решетке. Одна рука оторвана. Ладонь пробивает его грудную клетку, окровавленная, с загнутыми когтями. Я отворачиваюсь от запекшейся крови, пока крики не стихают, а Джед безвольно свисает с клетки, уже наполовину съеденный.

Рядом с нами собака стоит, сгорбившись, и снова рычит в противоположном направлении.

РЕН

Я приставляю лезвие, которое прихватила из папиного дома, к горлу Грегора, стискивая зубы, чтобы удержаться от того, чтобы перерезать ему трахею.

— Я… клянусь тебе, Рен. Я не имею к этому никакого отношения. Он тоже предал меня.

— И я должна тебе верить? Они там умрут! Мои глаза наполняются слезами, которые я сморгиваю из-за ярости, бурлящей в моей крови.

— Ты скажешь мне, как я могу их вытащить. И ты скажешь мне сейчас, или я с удовольствием посмотрю, как ты зальешь кровью весь этот стол.

— Единственный способ, которым они открывают эти ворота, — это если они могут каким-то образом дотянуться до этого рычага. Не имеет значения, насколько они сильны, этот рычаг — единственное, что двигает ворота вверх и вниз.

Держа нож у его горла, я нажимаю кнопку на клавиатуре.

— Шестой! Ты меня слышишь?

— Привет, маленькая птичка. Его голос мрачный, побежденный. Звук, который разрывает мое сердце, вызывая еще больше слез на моих глазах.

— Вы должны найти способ нажать на тот рычаг с другой стороны. Это единственный способ открыть эти ворота.

— Это вне досягаемости, Рен.

— Ты должен что-нибудь обмотать вокруг него. Может быть, одну из лямок на твоих рюкзаках?

— Ремешок недостаточно длинный. Он не достанет.

— Тогда сделай это достаточно длинным! Свяжи все гребаные ремни вместе, если понадобится, Шесть. Но не смей сдаваться. Не сейчас. Следует пауза, мое тело сотрясается от адреналина, когда я мысленно отталкиваю образы тех безликих Рейтеров, которые находят их, совсем как в моих кошмарах.

— Я не сдаюсь. Он поднимает свой рюкзак, и я вижу, как он отрывает обе стороны, где пришит ремень, оставляя примерно двенадцать дюймов ткани.

— Оторвите свои ремни. Мы собираемся связать их вместе.

Они сбрасывают с плеч свои рюкзаки и отрывают ремни, как по инструкции, передавая их Шестому, который связывает их вместе в одну длинную нить и на конце образует лассо.

Продев длинную веревку через прутья клетки, Шесть готовит лассо, позволяя ему свободно болтаться у него в пальцах.

Я отпускаю Грегора, держа свой клинок направленным на него, и сажусь перед компьютером.

— Ты помнишь, как я учила тебя пользоваться рогаткой? Сквозь слезы я посмеиваюсь при воспоминании о том дне, наблюдая, как он заводит камень и поражает каждую цель так, как будто делал это сотни раз до этого.

— Я помню.

— Давайте посмотрим на сколько.

Просунув руки сквозь прутья, он раскачивает лассо взад-вперед, создавая небольшой импульс, и подбрасывает его вверх.

Я задерживаю дыхание, когда он просто промахивается мимо конца рычага.

— Еще раз. Попробуй еще раз.

Он снова берет веревку в руки и раскачивает лассо взад-вперед, как и раньше.

Он промахивается во второй раз. И в третий. В четвертый.

— Черт! Его разочарование сквозит в его словах, и хотя я знаю, что он чувствует прямо сейчас, я заставляю свой голос звучать спокойно.

— Шестой, расслабься. Вспомни камень, раскачивающийся в сумке, как ты представляешь, как он попадает в цель еще до того, как ты его бросишь? Визуализируй это.

В пятый раз он собирает веревку и подбрасывает ее вверх.

Это цепляет.

Боже мой, сработало!

Одним сильным рывком он нажимает на рычаг, и клетка скользит вверх.

Он останавливается примерно в футе от земли.

— Шесть? Что случилось?

— Это сбивает с толку, — говорит Грегор рядом со мной.

— Это случалось раньше.

— Как нам это исправить?

— С помощью инструментов, которыми они в настоящее время не располагают.

Шесть еще раз дергает рычаг, и клетка с грохотом падает обратно на бетон.

Раздается крик, и суматоха в группе привлекает внимание Шестого к тому месту, где лежит тело, наполовину торчащее из-под него. Он бросает веревку, чтобы разобраться, камера наводится на кровь, от вида которой у меня переворачивается живот.

— Он пытался проскользнуть под ним! Говорит Кали, прижимая дрожащую руку ко рту, как будто ее могло стошнить.

— О, Боже мой!

Повсюду кровь и осколки костей. Раздавленная голова похожа на раскрошенный арбуз, и мне приходится тяжело дышать через нос, чтобы не проглотить свой обед.

— Кто это был? Я спрашиваю.

— Кенни.

КАЛИ

Клетка снова поднимается, на этот раз немного выше, чем раньше, показывая весь ужас неудачной попытки Кенни добраться до другой стороны.

Мне приходится отвернуться от этого, и когда я это делаю, я замечаю Кадмуса, дергающего за веревку, мышцы на его руках подергиваются от тяжелого труда.

— Я подержу это, — говорит он, скрипя зубами от усилия.

— Поторопись!

Я не думаю, что кто-то хочет рисковать на данный момент, но у нас нет выбора. Альтернатива — быть разорванным на части безликими разбойниками, которые скрываются где-то позади нас.

Сделав три глубоких вдоха, Титус перекатывается под ним на другую сторону.

Брэндон следует его примеру, благополучно катясь за ним.

— Направляйтесь к люку! Я не знаю, кого он предупредил, но Легион может прибыть в любую минуту, так что всем нужно убираться. Валдис подталкивает меня локтем и занимает свое место рядом с Кадмусом, который заметно пытается дрожащими мышцами ухватиться за веревку.

— Поторопись, Кали. Ты следующая.

Взявшись за один из многочисленных узлов на веревке, Валдис тянет Кадмуса за спину, предлагая Альфе некоторое облегчение.

Я падаю на колени и перекатываюсь под ними, переводя дыхание, когда добираюсь до другой стороны барьера. Мутанты напротив нас гремят прутьями клетки, некоторые взбираются по металлическим перекладинам, как будто взволнованные моим присутствием, и мурашки ужаса пробегают по моему позвоночнику, когда я смотрю вниз на то, что осталось от Джеда. Куски, которые они не смогли протащить через решетку. Заставляя себя не обращать на них внимания, я сосредотачиваю свое внимание на мужчинах, которым еще предстоит добраться до этой стороны.

Рис следует за ними и подбирает сумку, которую уронил Джед, прежде чем пнуть остатки его руки и плеча под дыру, где коллективное рычание сигнализирует о том, что мутанты оценили пищу.

— Все на поверхность! — командует он.

— Я не верю, что эти придурки не запрут нас всех здесь.

Аттикус подтягивается под клетку, и как только он оказывается с другой стороны, я оборачиваюсь и вижу, как они с Брэндоном поднимаются по лестнице к люку, а Титус следует за ними по пятам.

Валдис свистит, подзывая собаку, но животное остается начеку, уставившись в противоположную сторону туннеля.

— Давай!

— Валдис! Кричу я, чувствуя себя слишком нетерпеливой из-за того, что он и Кадмус все еще находятся не по ту сторону решетки. Каждое нервное окончание подобно живой проволоке, которая не успокоится, пока они не окажутся в безопасности на этой стороне.

Он поворачивается к Кадмусу и дергает головой.

— Вперед!

Качая головой, Кадмус наматывает веревку на руку и подтягивает ноги.

— Я разберусь с этим, старик. Ты иди первым.

Возможно, не желая тратить время на споры, Валдис кивает.

— Я подержу для тебя рычаг с другой стороны.

Все еще пытаясь удержать ворота, Кадмус стискивает зубы, его руки заметно дрожат.

— Просто уходи!

Визг из конца коридора посылает волны ужаса через меня.

— Вы оба! Поторопитесь!

Валдис проскальзывает под ним, и как только он оказывается тут, Кадмус отпускает веревку, снова захлопывая ворота. Он встряхивает рукой, обвивая ее вокруг и вздрагивая при этом, как будто ему очень больно.

Собака рычит позади него, держа мои нервы на пределе, в то время как Валдис поднимается на ноги и снова нажимает на рычаг.

Клетка не сдвинулась с места.

— Какого хрена? Валдис опускает его во второй раз, придерживая, точно так же, как Кадмус делал раньше.

Он не поднимается.

— Должно быть, сломалась рукоятка, когда он отпустил ее, и она снова захлопнулась. Голос принадлежит Грегору через камеру, которую Рис снял со своей маски и прикрепил к какому-то ремню безопасности у себя на груди. Он нажимает одну из кнопок на камере, которая, кажется, регулирует громкость.

— Как нам открыть это снова? Спрашивает Рис, его брови хмурятся.

Следует долгая пауза и раздраженный выдох.

— Я не думаю, что вы сможете.

Потирая череп, Кадмус заходит с другой стороны.

— Ах, черт. Черт!

Паника взрывается в моей груди, и я бросаюсь к решетке, дергая ее вверх, как будто у меня есть сила поднять ее.

— Нет! Мы должны вытащить его!

Рядом со мной Валдис присаживается на корточки и берется за перекладину, мышцы напрягаются, когда он пытается поднять ее. Титус, который, должно быть, спустился обратно по лестнице, пытается поднять ее с другой стороны от меня. Рис тоже присоединяется, но клетка вообще не двигается. Даже с учетом мощи всех трех Альф, стоящих за этим. Такая мощь, как я себе представляю, могла бы поднять танк.

— Там есть запирающий механизм. Вы не можете открыть это. Голос Грегора подобен предвестнику смерти, и я хотела бы поджечь воздух и сжечь его слова, которые остаются обескураживающей реальностью.

— Нет. Нет! Я стучу в ворота, гнев и разочарование так напрягают мои мышцы, что кажется, они вот-вот лопнут.

Визг позади Кадмуса становится громче, и пес бросается вперед, его рычание превращается в предупреждающий лай.

— Уберите это. Уберите это. Пожалуйста!

Валдис дергает прутья, как будто ищет слабое место, но такового нет. Эта клетка была спроектирована так, чтобы не дать вырваться самым буйным созданиям.

Кадмус оглядывается через плечо, и когда он оборачивается, отводя от меня пристальный взгляд, в его глазах светится печаль. Он стоит задумчивый, тихий, несмотря на рычание и постоянный гул от мутаций позади меня. Снова оглядываясь через плечо, он почесывает раны на предплечье.

— Знаешь, на этот раз я мог бы спасти ее.

— Нет. Не делай этого. Не сейчас. Мне нужно, чтобы ты подумал. Подумай о том, что мы можем сделать. Как мы можем вытащить тебя. Ты знаешь эти туннели лучше, чем кто-либо другой.

Собачий лай яростный, возбужденный, и я уверена, что кто бы ни приближался, он уже близко. Когда он кренится в том направлении, я хватаю Кадмуса за руку через решетку.

— Подожди! Что ты делаешь? Ты не можешь спасти ее. Ее никогда там не было, Кадмус! Это у тебя в голове.

— Она никогда не была только в моей голове, Кали.

— Она была. Галлюцинация, которую выдумали доктора, чтобы поиграть с твоим разумом.

Сияющие глаза, он поднимает свой пристальный взгляд на меня и качает головой.

— Я не говорю о девушке из моих кошмаров. Я говорю о тебе. Сейчас. На этот раз я смог спасти вас. Он торжественно улыбается, беря мою руку в свою, и я с трудом вижу его лицо из-за раздражающего тумана слез в моих глазах.

— Правдоподобие.

— Нет. Не надо. Не делай этого. Мои слова дают выход безумию внутри меня, дрожи в груди, которая угрожает расколоть меня в любой момент. Разбитое сердце, которое ждет, чтобы уничтожить меня.

— Скажи мне, как тебе помочь.

— Ты думаешь, я бы стоял здесь, если бы знал? У него вырывается слезливый смешок, но я не разделяю его юмора. Гнев и разочарование внутри меня борются за голос.

— Я сказала тебе держаться подальше. Мое горло подрагивает от слез.

— Я сказала тебе быть свободным!

— Я не жалею, что пошел с тобой. Я не жалею об этом. Протягивая руку через решетку, он обхватывает мою челюсть, хмурясь, когда проводит большим пальцем по моей щеке.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, Кали.

Я накрываю своей рукой его руку, проглатывая рыдание, которое сжимает мое горло. Несмотря на надвигающуюся опасность, рычание и грохот мутаций, готовых вонзить в нас свои зубы, хаос этого момента, как будто вокруг нас больше ничего не существует.

— Помнишь… там, в комнате гибернации… когда я сказал, что ты и Титус мне не нужны? Я была неправа. Ты нужен мне. Я протягиваю другую руку через решетку, прижимая его как можно ближе к себе, отчаянно желая удержать его здесь, обеспечить его безопасность. Паника поднимается в моей груди, вытесняя воздух.

— Ты нужен мне.

Он фыркает от смеха, и слеза скатывается из уголка его глаза.

— Я знал, что ты просто разозлилась. Вот какие мы, Солнышко. Я тебя бешу, а ты говоришь дерьмо, которого не имеешь в виду.

Рис подходит ко мне и передает что-то через решетку, которую Кадмус берет в свою ладонь.

— Паслен. Он улучает момент, чтобы схватить другого Альфу за плечо, и кивает, его брови хмурятся, как будто он представляет себя на другой стороне.

— Нет. Отчаяние в моем сердце не позволяет мне принять это. Оно не позволяет мне отключить принуждение вытащить его. Я не могу уйти. Я не оставлю его здесь одного.

— Мы просто не… мы не думаем. Достаточно усердно. Есть способ.

Кадмус фыркает и улыбается, качая головой.

— Не в этот раз.

Тит тянется, чтобы схватить Кадмуса за руку, брови сведены, и они сжимают предплечье друг друга. Между ними не произносится ни слова.

Слева от меня Валдис стоит с плотно сжатыми челюстями, тоже нахмурившись.

— Кадмус… Он задыхается от этого слова и тянется через стойку, чтобы положить руку на плечо другого Альфы. Одно грубое пожатие показывает его молчаливое разочарование, то же самое разочарование, которое сейчас пронзает меня.

Сдвинув брови, Кадмус смотрит на меня и обратно на Валдиса.

— Ты позаботься о ней, хорошо? Позаботься о нашей девочке.

Валдис скользит рукой вверх, чтобы провести ладонью по затылку Кадмуса, сжимая губы, когда он резко кивает.

— Я всем тебе обязан.

— Ты мне ничего не должен. Мы братья. Всегда были.

В следующей паузе в воздухе повисает жуткая тишина, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть, что мутантов позади нас больше нет. Они отступили, не оставив ничего, кроме костей Джеда на полу, где они когда-то собирались. Если только у меня в голове не помутилось настолько, что я вижу всякое. Или, скорее, то, чего там нет. Но затем Валдис поворачивается, на его лице такое же замешательство, и я снова сосредотачиваю свое внимание на Кадмусе.

Тени мелькают на заднем плане, издавая визг, который становится громче, чем раньше.

Кадмус разворачивается, зажигая одну из сигнальных ракет из своего рюкзака, и когда он бросает ее в темноту, освещая туннель позади себя, группа безликих Рейтеров карабкается к нему.

Воздуха в моих легких не хватает для вздоха, который вылетает из меня. Нет. Их, должно быть, сотни, они карабкаются к нему по стенам на четвереньках, как пауки, вылупляющиеся из яйца. Низкое гудение их коллективного рычания эхом разносится по туннелям, напоминая мне пчел в улье.

Пес бросается к ним, исчезая в толпе, и только пронзительное эхо его визга возвещает о его судьбе.

— Давай, ублюдки! Ты хочешь кусочек меня? Кадмус ударяет себя кулаком в грудь.

— Давай, возьми это!

Крики разрывают мою грудь, агония разрывает меня изнутри. Я хватаюсь за прутья и царапаю его, пока меня оттаскивают.

— Нет! Кадмус!

Я смотрю, как он запихивает в рот таблетки паслена. Голова опущена, его глаза устремлены на меня, в то время как безликие гуманоиды окружают его, оттаскивая от клетки.

— Нет! Нет!

Раскинув руки в обе стороны, он напоминает мне крест, когда они толпятся вокруг него, окружают его, затягивают на дно. Блеск его рабской повязки тускнеет в тени монстров.

— Кадмус!

При его первом крике я с криком закрываю уши руками и падаю на землю. Зажмурив глаза, я чувствую, как мое тело поднимают, но я не могу заставить себя смотреть, как меня уносят. Прочь от этого кошмара. Прочь от этих звуков.

Подальше от Кадмуса.

КАЛИ

Я мрачно возвращаюсь к дому Грегора. Все мы избиты. Измучены. Боль за моими ребрами никогда не пройдет. Я прокручивала последний час так много раз, как будто в моей голове материализуется другой результат — Кадмус отправится обратно со всеми нами, делая по пути свои обычные остроумные комментарии. Физическая боль — это та, которая часто обещает конец. Но боль потери вечна. Это способ сердца напомнить нам, насколько оно хрупкое. Как легко оно может разбиться.

Обвив руками его шею, я крепко прижимаюсь к Валдису, вспоминая все ночи, когда я плакала, пока не уснула из-за него. Это были ночи, когда Кадмус спал рядом, сохраняя дистанцию. Он отвлекал меня какой-нибудь приятной беседой о деревьях, или небе, или о ком-то, кого мы встретили в наших путешествиях в тот день. Разговоры, которые я находила раздражающими в то время, но чего бы я только не отдала, чтобы услышать их снова сейчас. Его разум всегда был встревожен, всегда искал отвлечения, но в такие моменты он отбрасывал свои собственные заботы в сторону. Ради меня. Быть рядом со мной — единственный возможный для него способ.

Я надеюсь, что таблетка, которую он проглотил, наконец-то принесла ему покой.

— Я помню точный момент, когда я понял, что мы заперты в той больнице. Звук голоса Валдиса — желанное отвлечение.

— Все, о чем я мог думать, это ты. Как я никогда больше не смогу обнять тебя. Слышать твой голос. Видеть твое лицо. Защищать тебя. Он прочищает горло, и я знаю, что слова даются ему тоже с трудом.

— Но я вспомнил, что оставил тебя с Кадмусом у того водопада. Я знал, что он скорее умрет, чем позволит кому-либо причинить тебе вред. Это было единственным утешением, которое я взял с собой. Единственное, что поддерживало мою жизнь. Было знание, что ты будешь в безопасности с ним и Титусом.

По мере того, как в моих глазах собирается все больше слез, я задаюсь вопросом, сколько человек может выплакать, прежде чем они высохнут. Будет ли агония бесконечной, или все это когда-нибудь закончится.

— Он оберегал меня.

— Как бы сильно они ни заморочили ему голову, я думаю, что его чувства к тебе были для него источником ясности. Возможно, единственной ясности, которую он когда-либо знал.

Я утыкаюсь лицом в грудь Валдиса, позволяя его словам впитаться под мою кожу, мимо ребер, где они вонзаются в мое сердце. Возможно, со временем его чувства ко мне ослабли бы, и мы отдалились бы друг от друга. Но теперь они — постоянная часть меня, запертые в месте, которое я когда-нибудь посещу, когда боль от его отсутствия не будет так мучительна. Когда я не буду терпеть, когда меня раздавливает этот ужасный вес.

Мы наконец добираемся до дома Грегора, и Валдис ставит меня на землю. Рис поднимается по лестнице, и прежде чем он успевает хотя бы постучать, дверь распахивается перед солдатами Легиона.

— Где Рен? Рис рычит и бросается вперед, где его резко останавливает шеренга охранников.

Валдис и Титус стоят у него за спиной, но при звуках сзади они разворачиваются, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть еще больше солдат Легиона, собравшихся во дворе Грегора. Их десятки. Все вооружены пистолетами.

— Что, черт возьми, ты наделал? Где Грегор? Рис пробивается сквозь солдат Легиона, собравшихся в фойе дома, которые в конце концов отходят в сторону. Все мы следуем за ним, и Валдис переплетает свои руки с моими, его тело массивно рядом с солдатами, мимо которых мы проходим.

— Гребаный предатель, — говорит сзади один из солдат, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как он плюет в Брэндона.

— Перешел на сторону гребаных повстанцев.

— Вы, ублюдки, позволяете им умирать там! Голос Брэндона срывается, когда он срывает с шеи собачьи жетоны и швыряет их в лицо солдату, где они со звоном падают на пол. Он замахивается на него, ударяя солдата в лицо, и еще двое охранников хватают его.

Валдис проходит мимо меня спокойным и легким шагом, прижимая одного из двух солдат за горло к стене.

— Отбой! Тот, кого Брэндон ударил, кричит на него.

— Чертов Дикарь! Его слова не оказывают никакого эффекта на Альфу, который стискивает челюсти, наблюдая, как охранник задыхается в его хватке. Когда другой солдат поднимает пистолет, я бросаюсь вперед и кладу ладонь на вытянутую руку Валдиса.

Он отпускает солдата, который падает на пол, задыхаясь.

Подталкивая Брэндона сзади, Валдис подталкивает его вперед и не спускает глаз с окружающих офицеров Легиона, пока мы следуем за Рисом.

Один солдат Легиона, достаточно смелый, чтобы встать перед строем Альф, стоит с пистолетом, пристегнутым ремнем поперек тела. Он дергает головой, призывая Риса следовать за ним, и у меня возникает ощущение, что если бы он немедленно не сдвинулся с места, Рис бы пронзил и его тоже.

Он ведет нас в библиотеку, где Грегор и Рен сидят, привязанные к стулу, с кляпами во рту.

— Рен, ты ранена? Рис задает вопрос сквозь стиснутые зубы, и то, как ссутулены его плечи, а руки сжаты в кулаки, говорит мне, что он обрушил бы ад на этих мужчин, если бы она ответила «да».

Она качает головой.

Мужчина выходит из-за спины нескольких солдат Легиона, охраняющих Рена и Грегора. Его одежда модная, слишком чистая и новая для того, чтобы он прожил хотя бы минуту на Мертвых Землях. Его лицо бледное, в тени бороды цвета соли с перцем, которая, наряду с несколькими сединами в волосах, говорит мне, что он старше. Изо рта у него торчит сигара, похожая на те, что время от времени курил доктор Эрикссон, и ее аромат наполняет комнату насыщенным удушающим ароматом, который у меня стал ассоциироваться со злыми людьми.

— Ты знаешь, кто я? — спрашивает он Риса.

— Человек, которого я собираюсь убить до наступления темноты.

Офицеры Легиона пошатываются, но когда мужчина поднимает руку, они снова замирают. С недоверчивой ухмылкой он встает по другую сторону стола, позади того места, где сидят Рен и Грегор.

— Я построил это место. Мечтали об этом задолго до того, как началась Драга, когда мир был простым, а я был никем иным, как сыном безжалостного миллиардера. Он смеялся надо мной, мой отец. Над моими идеями. А теперь? Я предполагаю, что он переворачивается в той неглубокой могиле, в которой его оставили Рейтеры, потому что даже смехотворно богатые не были застрахованы».

— Чего ты хочешь?

Он прекращает расхаживать и пристально смотрит на Риса, прежде чем затянуться сигарой.

— Я хочу единственную вещь в этой богом забытой выгребной яме мира, которой у меня нет. Лекарство.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ну, у тебя должна быть какая-то идея, учитывая, что ты убил моего первого курьера.

— Я никого не убивал. Карма укусила его за задницу. Буквально.

Мужчина вздыхает и фыркает от смеха.

— Итак, вы великая и могущественная Шестерка. Лидер повстанцев. Внушающий страх убийца Черепов. Самый почитаемый Альфа во всем Калико.

— Я слышал о нем, — шепчет Валдис рядом со мной.

— Он нечто вроде странного явления среди Альф в блоке S.

— За что?

— Предполагается, что его альфа-ген самый чистый из всех.

— Я не знаю почему, я думал о вас как о более отвратительных, — продолжает незнакомец, его глаза оценивают Риса с того места, где он сохраняет дистанцию.

— Жаль разочаровывать.

— Действительно. Я заключу с тобой сделку. Ты отдаешь лекарство. Я освобождаю твою женщину. Ты свободен идти.

— Или как насчет того, чтобы я просто убил всех в этой комнате, кроме моей женщины и тех, с кем я прибыл.

Указывая сигарой на Риса, незнакомец улыбается и качает головой.

— Я верю, что ты мог бы. Но тебе пришлось бы убить целую армию Легиона, чтобы выбраться из этого сообщества живым. А затем пройдите мимо стражи у ворот. Я не сомневаюсь, что вы хорошо разбираетесь в бою, но, несомненно, у вас достаточно здравого смысла, чтобы распознать глупый план, когда он бросается вам в лицо. Тебя превосходят в вооружении, мой друг.

— Здесь три шприца. Я дам тебе два из них в обмен на Грегора и Рена.

— Боюсь, этого недостаточно. Я хочу все или ничего. Таковы мои условия.

— Я не отдам тебе их все.

Заложив руки за спину, он вздыхает во второй раз, снова расхаживая за спиной Рена и Грегора.

— Ты мужчина, которому нужны доказательства намерений другого мужчины. Я понял. Взяв со стола длинный тонкий кусок металла, который использовался для вскрытия конвертов, он кладет сигару в ближайшую пепельницу и проводит пальцами по краю открывалки.

— По-настоящему могущественные люди не часто руководствуются словами, а не действиями. Без предупреждения Шолен вонзает металл в верхнюю часть черепа Грегора.

Разинув рот, я смотрю на старика, который поворачивается лицом к Рену, в его глазах нет ничего, кроме замешательства. Как будто он не заметил, что его ударили ножом.

— Гомосексуалистам больше не место в этом мире. Предателям тоже. Шолен пытается извлечь металлический стержень, но он глубоко засел в черепе мужчины. Вместо этого он щелкает пальцами, и один из ближайших солдат вкладывает ему в ладонь подходящий клинок. Один резкий удар в горло мужчины, и глаза Грегора, наконец, расширяются от ужаса, его голова откидывается в сторону, где он оседает, в то время как кровь из раны стекает по шее.

— Итак, как я уже говорил. Лекарство. Оно принадлежит мне.

Брови плотно сдвинуты, глаза Риса сверлят мужчину, и я уверена, что если бы в комнате осталось только двое, тело Шолен лежало бы на полу рядом с его головой. Проходят секунды, воздух густеет от напряжения и потрескивания силы между двумя противоборствующими силами, как две молнии, готовые ударить.

— Очень хорошо. Шолен дергает головой, и один из охранников прижимает дуло своего пистолета к виску Рен.

Рис бросается вперед, и трое охранников направляют на него оружие.

— Я разорву каждого из вас на части голыми руками.

— Вы умрете, прежде чем получите шанс.

Валдис рядом со мной расцепляет свои пальцы с моими, и я знаю, что у него на уме, когда он смотрит на людей с оружием.

Я хочу сказать ему «нет», не рисковать собственной жизнью, но это бесполезно. Этот человек создан для того, чтобы рисковать своей жизнью. Он был создан, чтобы бросаться с головой в опасность, и если он думает, что я могу подвергаться риску во всем этом, никакие мои слова его не остановят.

Грудь Риса сжимается и быстро расширяется, вены на его шее вздуваются, кулаки прижаты к бокам.

— Отлично. Ты победил. Я дам вам лекарство.

То самое, ради чего он рисковал своей жизнью. Передали. Просто так?

— Рис? Имя слетает с моих губ прежде, чем я успеваю остановить себя, но он не утруждает себя тем, чтобы посмотреть на меня, когда надевает ремень сумки на голову, как будто уже смирился с идеей передать ее мне.

Валдис бросается вперед, и когда он останавливается рядом со мной, я поворачиваюсь, чтобы увидеть офицеров Легиона, стоящих позади нас, все они направляют оружие на оставшихся Альф.

Протягивая сумку Джеда, Рис предлагает ее так, как будто вся цель спуска туда внезапно потеряна для него.

Мой взгляд перемещается на Рен, чьи глаза наполняются слезами.

Мужчина кивком головы приказывает одному из своих солдат забрать сумку, и Рис без колебаний отдает ее.

Солдат роется в сумке и достает маленькую черную коробочку, открывая ее на трех шприцах, спрятанных внутри. Достав один из стеклянных шприцев, Шолен поднимает его, крутя в насмешку. Она выскальзывает из его пальцев, падает на пол, и он раздавливает ее своими слишком блестящими черными ботинками. Смех, который следует за этим, должно быть, режет нервы Риса, как лезвие. Второй шприц поднят, и он снова позволяет ему упасть, где он разбивается о деревянный пол, и он раздавливает его ботинком.

Рис пошатывается, его останавливает дуло пистолета, приставленное к его груди.

— Какого хрена ты делаешь?

— Ты действительно думаешь, что лекарство от болезни сделает тебя лучше? Или что я буду сидеть сложа руки и позволю кучке дикарей пытаться очиститься? Стать одним из нас? Чистым. Незараженные. Единственный истинный человеческий вид, оставшийся на этой планете.

Он поднимает последний шприц, его прозрачная жидкость не указывает на силу, которой он обладает. Власть, которую человек, подобный тому, что стоит перед нами, готов захватить и уничтожить.

— Пожалуйста. В голосе Риса слышится дрожь, неподходящая для такого сильного и непроницаемого на вид мужчины.

— Я храню последнюю надежду для вашего вида. Без этого у вас нет шансов выжить. Мне сказали, что третье поколение не произвело жизнеспособного потомства, а это значит, что ваш грязный, зараженный, дикий вид умрет вместе с вами. Он наклоняет голову, изучая содержимое шприца, и мое сердце учащенно бьется при мысли о том, что он с ним сделает. В горле пересохло, руки дрожат, я молюсь, чтобы в этом человеке осталась хоть капля порядочности, и он приберег последнюю дозу для Рен.

Вместо этого он не сводит глаз с Риса, позволяя шприцу упасть на пол.

— Это больно, не так ли? Наклоняясь, он улыбается и поднимает маленький кусочек разбитого стекла.

С того места, где я стою, я вижу, как глаза Риса следят за человеком, который поднимается на ноги, поднимая осколок шприца, насмехаясь над его надеждой.

— Возможно, это могло бы спасти тысячи из вас. Но это хорошее напоминание о силе, которой я обладаю, о том, что я мог бы… Его слова прерывает кашель, и он прочищает горло, роняя осколок стекла.

— Что я мог бы… Очередной кашель заставляет его наклониться вперед, и он хватается за спинку стула Грегора.

— Что я мог бы раздавить… твои шансы… под своими… ногами.

— Сэр, с вами все в порядке? Один из офицеров Легиона делает шаг вперед, предлагая ему стакан воды, который он отбрасывает. Стакан вылетает из руки солдата, разбиваясь о стол.

Шолен кашляет мужчине в лицо, вытаскивая из кармана костюма носовой платок, который он прижимает к губам.

— Я не буду пить из стакана дикаря!

Из его носа сочится кровь, и когда он снова кашляет, красная слюна попадает на его накрахмаленную белую рубашку. Он прикладывает тыльную сторону ладони к носу, оставляя полоску крови там, где вытирает.

— Что ты наделал?

Рис улыбается, глядя на него в ответ, и качает головой.

— В тот момент, когда ты назвал это лекарством, я понял, что ты понятия не имеешь, что это такое. Вы создали оружие, о котором ничего не знаете. В его голосе звучит уверенность, которая говорит мне, что он все это время знал, что делал. Должно быть, он узнал что-то о заразе за время, проведенное с Джедом.

— В тот момент, когда ты достал шприц из футляра, ты обнажил свою драгоценную иммунную систему. Правда в том, что эта зараза повсюду. Вам удавалось избегать ее, пока вы жили в своем герметичном пузыре. Но теперь? Она, наконец, проникла и в ваше идеальное маленькое сообщество.

Солдат Легиона, который забрал сумку, тоже кашляет.

— Вы, ребята, все это время ошибались. Все вы ошибались. Вы не можете избавиться от этой болезни… или от больных. Рис поворачивается лицом к солдатам Легиона, которые остаются на страже, и когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на них, их лица, искаженные страхом, выдают верность, в которой они поклялись.

— Если вы не хотите заразиться, я предлагаю вам убираться отсюда к чертовой матери. Сейчас же.

Сначала возникает некоторое колебание, обмен взглядами. Несколько человек в задних рядах отступают, возможно, надеясь остаться незамеченными своим начальством, но создается впечатление, что они не знают, что делать.

— Распространение по воздуху занимает всего пару минут. У большинства из вас не будет иммунитета, — добавляет Рис.

— Убейте их! — кричит Шолен позади нас, прежде чем рухнуть на пол. Что-то красное и мясистое вылетает у него изо рта при кашле и приземляется на пол перед ним. Густой и студенистый, от одного его вида у меня выворачивает желудок, и, кажется, этого достаточно, чтобы остальные мужчины отступили из комнаты с оружием наготове.

Комната пустеет от всех солдат Легиона, кроме одного на полу, кашляющего кровью рядом с Шолен.

— Джед рассказал мне кое-какие секреты. Я предполагаю, что ты бы убил их, чтобы не распространять повсюду. Но в этом опасность вирулентных существ — их трудно сдержать. Возьмем тебя, к примеру. Вы создали оружие. Оружие, которое вышло из-под контроля и убило миллионы людей.

— Мы… изучали… древнюю… инфекцию.

— Тот, который был практически безвреден, пока вы не сделали его заразным.

— Мы не… знали.

— Ты этого не делал. Я верю в это. Ты облажался с тем, чего не понимал. Рис присаживается на корточки перед мужчиной, наклоняя голову, чтобы привлечь его внимание.

—Дерьмовая штука с кармой, не так ли? Ей наплевать на то, чего ты не знал.

Со стоном Шолен падает вперед, снова закашлявшись, и когда он поднимается на колени, его глаза черны, а белки залиты кровью. Он издает рычание, и Шесть хватает его сзади за шею.

Титус и Валдис хватают другого солдата, удерживая его, пока он рычит и извивается в их хватке. Как и у Шолена, его глаза налиты кровью и черны.

Рис поднимает Шолена на ноги и заставляет его встать рядом с Реном.

Все мы смотрим на это, на лицах застыло замешательство. Я бросаю взгляд на Валдиса и обратно, задаваясь вопросом, должна ли я выйти вперед, задаваясь вопросом, возможно ли, что Рис сошел с ума. Возможно, его укусил один из них.

Шолен вцепляется в Риса когтями и щелкает зубами, в то время как Альфа хватает его, как котенка за шкирку.

— Теперь вы заражены, и вы умрете. Но мы нет. Мы захватим это сообщество. Мы будем жить в ваших домах. Есть вашу еду. Некоторые погибнут, пытаясь сразиться с нами в этом. А другие узнают то, что мы пытались рассказать вам все это время. Надавливая на плечо Шолена, он одной рукой ставит его на колени, одновременно протягивая руку за спину Рен, где ее руки удерживаются за спинкой стула.

— Эволюция — единственное средство выживания в этом мире.

Как только ее руки освобождаются, она вытаскивает кляп изо рта и откидывается на спинку стула.

— Шестой? Что ты делаешь?

Он щелкает пальцами, призывая ее руку.

Качая головой, Рен хмуро смотрит на него.

—Нет, укус — это…. Это опасно. Я могла бы обернуться.

— Пожалуйста, доверься мне, Рен. Он снова взмахивает запястьем, и после долгой паузы она кладет свою руку в его ладонь. Напрягая руку, он приближает лицо Шолен к ее руке, и Рен зажмуривает глаза, отводя взгляд, когда мужчина погружает в нее зубы.

Она вскрикивает, но Рис разжимает челюсть, и все, что остается, — это кровавый отпечаток его зубов. Рука дрожит, она открывает глаза, уставившись на рану.

Рис отбрасывает Шолена к стене, и когда мужчина, чье лицо начало покрываться волдырями, с рычанием бросается вперед, Валдис хватает его сзади за хрустящий воротник и дергает назад, удерживая в плену.

Опускаясь на колено, Рис отрывает кусок своей рубашки и заворачивает ее в ткань, пока мы ждем, проявятся ли у нее те же симптомы, что и у двух других мужчин. Секунды превращаются в минуты, и Рис заправляет ее волосы за ухо.

— Все будет хорошо, Маленькая птичка. Его ладонь ложится ей на живот.

— Теперь у нас все будет хорошо.

РЕН

Жжение вспыхивает под моей ладонью, когда я зажимаю перевязанную рану. Папа однажды сказал мне, что укусы — это немедленная прививка, и что я, вероятно, превратилась бы в Бешенного, если бы когда-нибудь получила их. По-видимому, попав в организм, он размножается, быстро делясь, что делает его гораздо более мощным, чем дозированные инъекции. Всю свою жизнь я избегала укусов, и теперь, лишь немного поколебавшись, я позволила себе стать жертвой относительно неизвестной инфекции. Той, которая была утеряна на десятилетия.

О котором мы ничего не знаем, на самом деле.

Я бы решилась на такую глупость только из-за Шестого. Я знаю, что он никогда бы не подверг меня опасности, поэтому, когда он настоял, чтобы я подала ему руку, у меня не было причин сопротивляться.

Я чувствую, как инфекция пробуждает болезнь внутри меня, но не более чем некоторая усталость и давление в пазухах носа, с чего все и начинается. Чем это закончится, остается загадкой, но с тех пор, как я узнала, что в любом случае умру, вынашивая ребенка Шестого. По крайней мере, теперь есть проблеск надежды, маленькая вероятность того, что я смогу дожить до того, чтобы увидеть, как растет этот ребенок рядом с Шестым.

Мы выходим из дома Грегора, где Легион стоит, собравшись во дворе, их оружие направлено на всех нас. Я предполагаю, что Валдис ведет Шолена за загривок, в то время как Титус ведет солдата. Их лица начали опухать, опухшая кожа закрывает их глаза и носы, кожа трескается из-за гноя, который собирается под повреждениями, покрывшими их плоть. Эти двое рычат и щелкают челюстями, пока мы ждем на пороге.

Увидев их, солдаты Легиона отступают назад, а Арти делает шаг вперед.

— Что это, Рен? Что ты наделала?

— Он сделал себе прививку, Арти. Мы ничего из этого не делали.

— Боюсь, я не могу позволить тебе уйти, Рен. Не сейчас.

— Мы можем выпустить их на свободу и наблюдать, как они прорываются через это сообщество и заражают всех вас. Или вы можете отойти в сторону и позволить нам избавиться от него за воротами. Учитывая редкость заражения и возможности, которые оно может таить, кажется позорным уничтожать единственное оставшееся свидетельство этого, но это не стоит риска.

— Просто, блядь’ прикончить его? Он построил это место. Все это чертово сообщество существует благодаря ему.

— Совершенно верно. Это действительно существует благодаря ему. Я бросаю взгляд через плечо на Шестого, который стоит позади меня.

— Это эволюция, Арти. Прими к сведению. Большинство за стеной — носители Дреджа. Нам пришлось эволюционировать вместе с этим. Я смотрю вниз на перевязанную рану на своей руке и киваю в сторону Шолен.

— Он — пример того, что происходит, когда ты эффективно отгородился от остального мира.

Плотно сжав губы, он качает головой и потирает рукой подбородок.

— Просто мне кажется неправильным вот так выводить его из себя. Он так много сделал.

— Из-за него ты боишься выходить за стену. Он создал нечто, что было слишком большим для него. Слишком могущественным. Я знаю Арти достаточно, чтобы попытаться убедить его в причастности Шолена к вспышке, что только дискредитирует мои аргументы в его глазах. К сожалению, такие люди, как Арти, купились на ложь давным-давно. В идею о том, что Шолен был каким-то великолепным спасителем.

— Он не может оставаться здесь в заточении. Я спускаюсь с крыльца и чувствую крепкую хватку за свою руку, но Шесть, сжав ее, отпускает меня.

— Вероятно, у вас недостаточно иммунитета, чтобы удержаться от превращения, если он вас укусит. Кто знает, знает ли кто-нибудь из вас. Вы слишком долго держали себя взаперти в этих стенах и с каждым днем становитесь все более уязвимыми. Разнообразие — ключ к вашему выживанию. Откройте эти ворота для дикарей, которых вы не пускали. Учитесь эволюционировать с этой заразой, или, клянусь вам, пройдет совсем немного времени, и каждый из вас станет тем, чего вы боитесь больше всего. Почти поэтично наблюдать, как человек, убивший стольких людей, теперь пал жертвой того самого оружия, которое он использовал для воплощения своей безжалостности.

— Это твой выбор.

Арти скрещивает руки на груди, оглядываясь на ожидающих офицеров Легиона. Даже будучи здесь главой службы безопасности, его командование Легионом ограничено, но уважаемо. Один взмах его руки, и нас всех могут казнить на месте.

— Все кончено, Арти. Эта битва Легиона и мятежников. Чистых и диких. Это должно прекратиться. Наш вид сокращается, и такими темпами мы вымрем.

Наступает долгая пауза, прежде чем он вздыхает, снова качая головой. На секунду мне кажется, что он собирается послать меня к черту. Вместо этого он отмахивается рукой.

— Дайте им пройти, — наконец говорит он.

— Убирайтесь нахуй с дороги, если не хотите так выглядеть. Он указывает на Шолена, который рычит и щелкает челюстью.

Солдаты расступаются, освобождая путь, и Валдис ведет Шолена по нему, побуждая некоторых мужчин сделать несколько шагов назад.

Кали следует вплотную за ним, Титус следует за ней по пятам, держа зараженного солдата на расстоянии.

— Дикая сука! Один солдат Легиона выходит из своей позиции, направляя пистолет в Кали, которая отшатывается назад, натыкаясь на зараженного солдата позади нее. Вырвавшись из рук Титуса, он карабкается к ней на четвереньках, когда она отбивается, как животное, и я задерживаю дыхание в тот момент, когда он оказывается достаточно близко, чтобы укусить. Прежде чем он успевает вонзить в нее зубы, зараженного солдата подбрасывает в воздух, держа за горло, и одним быстрым движением Валдис ломает ему шею, позволяя телу упасть на землю. Он бросается к человеку, который напал на Кали, которого теперь сдерживают трое его коллег-офицеров Легиона.

— Он был моим другом! Вы, ублюдки, заразили его своими дикими болезнями! Мужчина кипит, когда Валдис пристает к нему, и он плюет Альфе под ноги.

Взгляд на его ноги и назад, и Валдис с такой силой ударяет его кулаком в лицо мужчине, что того отбрасывает в шеренгу мужчин позади него.

Я предполагаю, что если у него не помутился рассудок от удара, то у него будет адская головная боль, когда он проснется.

Валдис возвращается к Кали, поднимает ее на руки и несет по тропинке, в то время как Титус ведет Шолен позади них.

— Вот и все, что нужно для совместной жизни в гармонии. Поворачиваясь лицом ко мне, Арти указывает на суматоху.

— Что это, блядь, было, Рен?

Поджав губы, я пожимаю плечами.

— Ты не связываешься с женщиной Альфы, Арти. Офицеру Легиона повезло, что он дышит. Проходя мимо него, я печально улыбаюсь.

— Кстати, я не хотела тебе лгать. Вернемся к воротам.

— Уверен, что ты этого не делала. Закатывая глаза, он качает головой.

— Ты лгала мне с тех пор, как тебе было пятнадцать лет, малыш. Я не ожидаю ничего другого.

— Что ж, на этот раз я серьезно. Береги себя.

— Ты не остаешься?

Я оглядываюсь на Шестого, по лицу которого невозможно понять, останется он или нет. Я не уверена, что доверяю остальной части сообщества настолько, чтобы оставаться здесь. Они слишком приучили себя к такому образу жизни, чтобы верить, что они не нападут на нас за то, что мы изменили их мнение. Солдат был хорошим примером и, вероятно, не одинок в своих мыслях.

Я предполагаю, что они будут продолжать не пускать других, заманивая себя в ловушку за этими стенами, пока сама идея выйти за их пределы не станет слишком пугающей, чтобы рисковать. Мы, с другой стороны, будем продолжать развиваться и учиться жить среди хищников, как и любое другое животное на этой планете.

— Нет. Для меня здесь больше ничего нет. Но если ты не против, я могла бы еще раз посетить могилу папы, прежде чем мы уйдем?

— Конечно.

Я похлопываю его по спине, и когда он вздрагивает, я усмехаюсь.

— Ты не можешь заболеть от похлопывания по спине, Арти. Не так это работает.

Плотно сжав губы, он кивает и в ответ похлопывает меня по спине.

— Береги себя там, Рен.

— Конечно.

КАЛИ

Стопкой свернутой одежды, прижатой к груди, я вхожу в комнату, которая когда-то была спальней Рен, лишь мельком оглядываясь на кровать и мебель в небольшом пространстве. Звук воды приближает мои шаги к ванной, дверь которой приоткрыта. Я заглядываю внутрь и вижу массивную фигуру через матовое стекло, мое сердце разрывается между удовлетворением и печалью. Свет и тьма. Покой, который я должна чувствовать, найдя мужчину, которого люблю, омрачен отчаянием от потери другого.

Я кладу одежду, которую Рен предложила Валдису, на столешницу рядом с раковиной и, не сводя глаз с того, что, должно быть, было его спиной, стягиваю рубашку через голову, бросая ее на пол позади себя. За ними следуют мои брюки, затем нижнее белье, пока я не становлюсь такой обнаженной и уязвимой, какой чувствую себя внутри. Тихо пробираясь к двери, я открываю ее и вижу, что он стоит в воде, прижавшись лбом к плитке.

Поперек его спины глубокими бороздами тянется серия шрамов, которые портят его кожу поверх более старых. Толстые, опухшие рубцы, нанесенные неумолимым ударом кнута.

Случайные брызги воды на моем лице смешиваются со слезами, уже навернувшимися на глаза.

Бросив торжественный взгляд через плечо, его глаза молча выражают вину, которая, должно быть, разрывает его изнутри. Он медленно поворачивается, пристальный взгляд опускается к моему телу, когда я протягиваю руку, чтобы коснуться его шрамов.

Он поднимает мою руку, прежде чем я дотягиваюсь до него, втягивая меня внутрь, но я двигаюсь позади него. Жесткая кожа, обветренная ужасным возмездием, скользит под кончиками моих пальцев. Так много шрамов, что на его коже не осталось ни дюйма без отметин. Тем не менее, поверхность его плоти каким-то образом прочнее из-за его ран, затвердевших от них.

— Мое наказание за побег.

— Их так много.

— Я бы выдержал еще тысячу ударов плетью, чтобы знать, что ты в безопасности.

Я позволяю серьезности его слов впитаться в мою кожу и прижимаюсь щекой к его спине, закрывая глаза, когда я обнимаю его.

— Я никогда не позволю тебе снова страдать, Валдис. Никогда.

Дергая меня за руку, он разворачивает меня к себе спереди и прижимает спиной к стене, прижимаясь своими губами к моим. Холодные плитки, прижимающиеся к моему позвоночнику, не в состоянии охладить жар его влажных губ, которые пожирают мои. Я обвиваю руками его шею, и он поднимает меня на руки. Прижимая меня к стене, он зарывается лицом в мою шею, пока вода каскадом стекает по нашим телам. В безопасности его объятий мое тело оживает, как будто я была мертва внутри месяцами.

Мир вокруг нас исчезает. Словно погружаясь под поверхность воды, все становится немым. Прижавшись лбами друг к другу, мы закрываем глаза и дышим, держась друг за друга.

И я падаю глубже.

РЕН

К тому времени, как мы возвращаемся в лагерь, я уже опаздываю. Удивительно, но они не потрудились отправиться на восток, но, возможно, у них было немного больше веры, чем у остальных из нас, в то, что мы вернемся.

Я лежу у костра, проводя пальцем по следам от укусов на своей плоти, которые уже начали заживать, в то время как Шесть получает инструктаж от Триппа за пределами нашей пещеры. Перекатываясь на спину, я кладу руки на живот, который все еще не начал проявляться, и закрываю глаза. В этом нет никакого смысла. Я заразилась заразой, более сильной, чем та, с которой я росла всю свою жизнь, которая, как я видела, поражала детей и взрослых мужчин, когда я работала вместе с папой в Калико. И все же я ничего не чувствую от его воздействия. Полагаю, я не буду знать наверняка, стоило ли это риска или нет. Только время покажет.

Шесть входит в пещеру, закрывая за собой плетеную дверь.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. В этом нет никакого смысла. Но хорошо.

— Я мало что знаю об этой науке, и, возможно, это было глупо с моей стороны. Однако после того, как он уничтожил те образцы, это показалось мне единственным способом спасти тебя.

— Откуда ты знал, что это заразит его подобным образом?

Шестой пожимает плечами, качая головой.

— Когда мы были в туннелях, ожидая остальных, Джед закрыл лицо рубашкой и достал из сумки носовой платок, чтобы вытащить его. Подумал, что это, должно быть, было довольно заразно.

Должно быть, именно тогда Легион подошел к двери, потому что я не помню, чтобы видела, как он вытаскивал шприцы из пакета.

— Ты наблюдательный, — говорю я, удивленно приподнимая бровь.

— Тем не менее, я все еще сбит с толку всем этим.

Его губы растягиваются в улыбке, когда он снимает рубашку, ботинки и брюки, пока не оказывается полностью обнаженным и великолепным передо мной. Он проскальзывает под тонкое одеяло, укрывающее меня, и притягивает к себе.

— Пока все хорошо, это не обязательно должно иметь смысл.

— Папин дневник описал твое антитело как сильное. Самое сильное из всех альфа-антител. Он нарисовал его диаграмму. Вот почему Эрикссон был так одержим, когда нашел тебя. Прижимая руку к животу, я озвучиваю мысли, которые крутились у меня в голове с тех пор, как мы покинули Шолен.

— Может быть, это твой ребенок внутри меня удержал меня от превращения.

Накрыв мою руку своей, он целует меня в шею.

— Мой ребенок сильный. У этой древней заразы нет ни единого шанса.

Его комментарий вызывает улыбку на моем лице, но она быстро исчезает при осознании того, чего все это нам стоило. Наш улей. Наша семья.

— Ты рассказал Триппу о Тинкер и Рэтчетте?

— Да. Он вздыхает и оставляет поцелуй на моем плече.

— Прошло много времени с тех пор, как я чувствовал себя таким беспомощным. Я помню, когда Трипп впервые нашел меня, Тинкер не доверял мне. Они с Рэтчеттом стояли на страже, наблюдая за мной. Ожидая, что я приду в ярость или что-то в этом роде и убью всех. Он проводит пальцем по моей коже, отводя взгляд.

— В конце концов им наскучило наблюдать за мной изо дня в день, и мы стали играть в карты или кости. Через некоторое время мы стали довольно близки. Все трое. Всегда прикрывали друг друга, когда мы отправлялись за Легионом.

— Мне так жаль, Шесть. Поворачиваясь в его теле, я обхватываю рукой его живот и кладу голову ему на грудь, закрывая глаза от слез. Хотя я не знала ни одного из них очень хорошо, просто кажется неправильным, что таких добрых, так защищающих тех, о ком они заботились, постигла такая ужасная участь.

— Они были хорошими людьми. Лучшими.

Я даже представить не могу, что, должно быть, чувствует Кали, вынужденная оставить свою друга в таком месте. Возможно, со временем мы обретем покой, но сегодня мы скорбим о тех, кого у нас украли.

— Я знаю, ты собираешься сказать мне не делать этого, но…

— Остановись. Даже не говори этого. Они умерли не из-за тебя. Они умерли, потому что сделали выбор спуститься туда. Никого не заставляли.

— Лучше бы это сработало. Лучше бы это спасло этого ребенка. Я не могу жить с альтернативой.

— Ты хорошо себя чувствуешь. Это только начало. Подцепив пальцем мой подбородок, он смотрит на меня сверху вниз, его глаза блуждают по каждой черточке моего лица, прежде чем опуститься на мои губы.

— Ты хочешь поцеловаться? Этот вопрос возвращает меня к тем дням, когда он был немым и не мог сказать мне, чего он хотел. Когда он кивает, я притягиваю его к своим губам, наслаждаясь его вкусом и ощущением. Этот момент, который почти ускользнул из моих рук.

— Когда этот люк закрылся, я не думала, что ты вернешься ко мне, — шепчу я ему в губы.

— Как бы безумно это ни звучало, больше всего на свете я хотела быть там с тобой. На твоей стороне. Даже если эти твари разлучат нас.

— Ты и я принадлежим друг другу, Рен. Даже ад не сможет разлучить нас.

— Я люблю тебя. Жесткая щетина пробивается под тыльной стороной моих пальцев, когда я глажу его по щеке.

— Пообещай мне, что если это не сработает и я не переживу эту беременность, ты будешь здесь ради этого ребенка.

— Это сработает.

— Но если этого не произойдет. Я сжимаю его челюсть, глядя на него снизу вверх, непреклонная в своей просьбе.

— Ты будешь жить ради этого ребенка. Это не вопрос, а требование. Однажды, когда он думал, что я мертва много лет назад, он сказал мне, что стал безрассудным, безразличным ко всему остальному и склонным к саморазрушению.

— Ты обещаешь мне.

— Я обещаю тебе.

Кивнув, я утыкаюсь лицом в его грудь, обхватывая его ногой, не нуждаясь ни в чем большем, чем это.

— Тогда, мы ждем. Боль обычно приходит ночью, и я подозреваю, что если я проснусь утром, то смогу немного утешиться тем, что наши друзья погибли не напрасно.

КАЛИ

Звезды в небе мерцают, когда я смотрю вверх, вытирая слезы со своих щек. Насест в скалах с видом на лагерь служит хорошим местом для размышлений. Где я могу побыть одна, не отвлекаясь на всех остальных, целеустремленно суетящихся внизу. Здесь слышно только стрекотание сверчков и птиц и мягкий шелест ветра в кронах деревьев.

Валдис предложил помочь знахарке улья промыть и зашить раны Аттикуса. Одно из них, по-видимому загноилось, из-за чего у него была лихорадка в течение нескольких дней, и по ее словам, если бы он пробыл так дольше, то, вероятно, не выжил бы. Что оставило бы Валдиса совершенно одного, запертого в больнице со всеми этими мутациями. Мысль, которая сейчас вызывает еще большую агонию, чем раньше.

Брэндон решил остаться в Шолене, со своими родителями. Как я ни пыталась убедить его поехать с нами, поскольку его, несомненно, заклеймят как предателя, он отказался. Я боюсь за его выбор, но, в конечном счете, он должен сделать его сам.

Звук шагов предупреждает меня о приближении Валдиса, и что-то теплое проходит через меня, когда он садится рядом со мной на мягкое тканое одеяло, которое дала мне одна из пожилых женщин, когда мы вернулись. От запаха металла и того мыла, которым он пользовался, когда принимал душ в старом доме Рен, у меня текут слюнки, несмотря на печаль, которая поселилась в моем сердце.

И он, и Аттикус привели себя в порядок и нашли одежду, которая, хотя и немного тесновата, позволяет ему выглядеть как любому другому, на ком в детстве не было клейма раба. Если кому-то еще посчастливилось выглядеть как чудовищный Альфа. Брюки облегают его мясистые бедра, в то время как черная футболка облегает его бицепсы и широкую грудь.

Когда он наклоняется, целуя меня вдоль края горла, трепет в моем животе напоминает о том, как прикосновения этого мужчины влияют на меня.

— Ты что-нибудь ел? Я закрываю глаза, сосредотачиваясь на ощущении его губ, скользящих по моей шее, щетины на его лице, царапающей поверхность, его теплого дыхания, овевающего мою кожу.

— Да. Женщины постарше настояли, чтобы мы оба съели по три порции тушеного мяса. Его комментарий вызывает улыбку на моем лице, первую, которую я позволила себе, кажется, за целую вечность.

Спокойствие проникает в мои кости, когда его ладонь скользит по моему бедру, но при виде лица Кадмуса я вздрагиваю от чувства вины, пронзающего мой желудок. Конечно, Валдис чувствует это и отстраняется от меня.

— Ты думаешь о нем.

— Не таким образом. Я имею в виду… Я опускаю свой пристальный взгляд от него, стыд от того, в чем я должна признаться, только усиливает боль, скручивающую мои внутренности.

— Пока ты был … У меня был свой…. Я имею в виду … Мне нужно было…

— Кали, — говорит он, поглаживая меня по щеке и заставляя посмотреть ему в глаза.

— Тебе не нужно ничего объяснять. Тебе было бы ужасно больно, если бы не он.

— Он не сделал этого в первый раз. Он отказался. Я качаю головой, смаргивая еще больше слез.

— В первый раз это был Тит. Потом Кадмус. Но он…. Он был так расстроен из-за этого. Я никогда в жизни не чувствовала себя так ужасно. Как будто я заставила его сделать что-то ужасное. Я не могу сдержать всхлип, вспоминая моменты, после которых я наблюдала как Кадмус расплакался, и чувствуя себя его мучителем.

— Если бы они не заморочили ему голову, ты же знаешь, он был бы первым, кто облегчил бы твою боль без твоих просьб. Это было не потому, что ты заставила его, Кали. Он сделал это, потому что мысль о том, чтобы наблюдать, как ты проходишь через эту боль, была хуже его страхов.

— Он был таким умником. Придурок. Но он был хорош. Рыдание вырывается из моей груди, и когда Валдис обнимает меня, я утыкаюсь лицом в его бок, позволяя агонии захлестнуть меня.

— Он всегда называл себя плохим парнем, но он был хорошим.

Валдис больше ничего не говорит, просто крепче обнимает меня, позволяя мне плакать из-за потери моего друга. Человека, чью кровь и боль я разделила. Тот, кто спасал мою жизнь больше раз, чем я могу сосчитать. Я плачу по нему в те последние мгновения, когда я не смогла спасти и его тоже, до тех пор, пока во мне ничего не осталось.

Я поднимаю лицо к Валдису, чьи глаза тоже наполнены слезами, и мной овладевает потребность. Тяжесть мира давит на меня, и все, что я хочу сделать, это упасть в его объятия и остаться там, где невесомо. Где он разделяет бремя моих страданий и вины. Я хочу заползти внутрь него и погреться в безопасности места, где этот неумолимый мир не сможет прикоснуться ко мне какое-то время.

Я перелезаю через его ноги, оседлав их, и он кладет руки мне на талию, притягивая меня ближе, заключая в свои сильные и защищающие объятия. Наши губы идеально сливаются воедино, когда он обмакивает свой язык между моими зубами, и я краду его дыхание с жадностью и ненасытным голодом. Когда мое тело прижимается к его, он ложится спиной на камни.

Металлический привкус его заполнил мой рот, воспоминания о его прикосновениях нахлынули откуда-то издалека, и я впиваюсь ногтями в его кожу головы, в отчаянии, боясь, что все это снова ускользнет от меня. Я хочу, чтобы тепло его кожи согревало меня, сила в его руках придавала мне форму, которую он захочет прямо сейчас. Чем больше он прикасается ко мне, тем больше я жажду его, тем безрассуднее становится мое сердце из-за осторожности, борющейся во мне. Предупреждая меня о боли, которая ожидает меня в связи с возможностью того, что я могу потерять это. Я могу потерять его снова.

Давление сдавливает мою грудь, умоляя об одном глотке воздуха, и я прерываюсь лишь на мгновение, делая вдох, прежде чем мой рот жаждет наполниться снова. Пальцы впиваются в мои бока, когда Валдис усаживает меня напротив своей набухающей эрекции и выдыхает у моих губ.

— Кали. Он стонет и направляет мои бедра, кружа меня у своего паха.

Я заставляю себя подняться, но он протягивает руку, хватая меня сзади за шею.

Брови приподняты, в его глазах мелькает паника, когда он смотрит на меня.

— Я не могу передать тебе, сколько снов у меня было. Точно такой же, как этот. Когда я проснулся от звуков страдания и воя мутантов. Бесконечная тьма того места.

Во всей моей агонии из-за Кадмуса я забыла, что Валдис тоже страдал.

Я провожу подушечкой пальца по шраму через его губу, тому, что на лбу, и вниз по носу. Его глаза закрываются, и он тяжело дышит через нос, как будто наслаждаясь прикосновением. Засунув пальцы под подол его рубашки, я задираю ткань вверх, и он садится, позволяя мне стянуть ее через голову. Его тело уродует все больше шрамов, новых, которых я не заметила ранее в душе, свидетельствующих о том, что он выжил в этом месте. Каждая борьба за его жизнь отпечаталась на его коже ужасающей запекшейся кровью. Неровные линии проходят под моими кончиками пальцев, пока я провожу руками по его коже. Если возможно, еще больше слез навернется на мои глаза при виде его изуродованной плоти.

Я наклоняюсь и целую их, каждую из них, от его живота, который вздрагивает под моими губами, до его горла, в котором бьется учащенный пульс. Я целую все из них и в лоб и в нос, останавливаясь, чтобы заметить, что его глаза восхищенно смотрят на мои губы. Проводя пальцем по шраму на его губах, я наклоняюсь вперед, чтобы провести языком по его твердой поверхности, и тоже целую его.

Его брови нахмурены, как всегда, с суровостью человека, которому пришлось отказать себе в счастье и удовольствиях. Тот, кто, несомненно, ждет, когда все это исчезнет из-за ночных кошмаров.

— Я здесь, Валдис. Я никогда не позволю тебе снова очнуться в том месте в одиночестве.

В глазах смягчается то, что я расцениваю как благоговейный трепет, он смотрит на меня, поглаживая рукой мои волосы.

— Я знал, что ты нечто особенное, когда впервые встретил тебя, но я понятия не имел, что ты ангел. Что ты рискнешь всем, чтобы найти меня.

— Потому что ты сделал бы то же самое для меня.

Он скользит рукой по моему затылку, и его лицо каменеет.

— Нет такого места, куда бы я не пошел, ничего, чего бы я не убил, чтобы ты была рядом со мной. Сейчас и всегда.

Его губы обжигают мои своим пылом, он проводит рукой по моему бедру, притягивая меня обратно к себе, и мы вдвоем переворачиваемся, пока я не оказываюсь на спине, а прохладный плоский камень не прижимается к моему позвоночнику. Он оглядывает мое тело, проскальзывает рукой под рубашку, где проводит ладонью по моему животу, прежде чем его рука скользит вниз, в мои брюки. Когда его палец касается моего влажного шва, я наклоняю голову, закатываю глаза и чувствую, как его щетина касается моего горла. Зубы находят мою ключицу, когда он вводит свой палец внутрь меня, и я прикусываю губу, извиваясь от удовольствия.

В каждом поглаживании и ласке чувствуется страсть почтительного мужчины, сильного и мужественного Альфы, достаточно сильного, чтобы раздавить кости голыми руками. И все же, он прикасается ко мне, как будто я сделана из стекла, достаточно хрупкого, чтобы разбиться от малейшего нажатия.

Кожа горячая от прилива крови, он задирает мою рубашку, обнажая мою грудь, которую он всасывает в рот. Я царапаю ногтями его кожу головы, в то время как его зубы тянут мой сосок, и я выгибаюсь навстречу ему, желая закричать от мучения.

— О, Валдис, я скучала по тебе.

Штаны сползают с моих бедер, когда он срывает их. В последовавшей паузе я открываю глаза и вижу, как он снимает свои собственные штаны, обнажая тело бога. Точеный и закаленный, он выглядит как воин, стоящий передо мной. Карта вен пульсирует кровью по напряженной эрекции, которая торчит из его бедер, толстая и твердая, наполненная обещанием боли и долгожданного освобождения. Похоть и томление, горящие в его глазах, когда он смотрит на меня сверху вниз, поглаживая себя, вызывают дрожь у меня по спине. Он падает на колени, и мое тело отрывается от камня. Я снова оседлала его, когда он отодвигается и усаживает меня себе на пах, мои колени едва касаются земли над его неуклюжим телом. Руки сжимают заднюю часть моих бедер, он облизывает губы и смотрит на меня в ответ, очарование в его глазах отражает мое собственное. Он тяжело дышит через нос, брови приподняты, как будто смотреть на меня само по себе мучительно.

Жесткая щетина щекочет мою кожу, когда он зарывается лицом между моих грудей, останавливаясь, чтобы провести языком по каждому соску. Положив руку мне на затылок, он притягивает меня для поцелуя.

— Я хотел не торопиться. Насладиться этим моментом. Но я ждал тебя слишком долго. Я изголодался по тебе, — говорит он срывающимся голосом напротив моих губ.

— Я в твоем распоряжении. Как ты захочешь.

Сильными ладонями подталкивая заднюю часть моих бедер, он подталкивает меня выше, вверх по его телу, пока я не оказываюсь на коленях, оседлавших его лицо. Влажные губы впиваются в мою плоть, и преследующее всасывание тянет к моей сердцевине, мои бедра непроизвольно толкаются к источнику моих мучений. Я открываю рот, чтобы застонать, но дыхание замирает в моей груди, когда мой рот приоткрывается, чтобы глотнуть воздуха. Запуская пальцы в его волосы, я смотрю на него сверху вниз, руки сжаты в кулаки, и раскачиваю бедрами навстречу его неумолимому языку.

— Я забыл, какая ты сладкая на вкус. Его глубокий и гортанный голос грохочет у моей плоти. Он скользит губами по моему шву, и мои бедра выгибаются вперед, мои гладкие складочки захватываются его жадным ртом.

— О, Боже, Валдис!

Потребность, растущая внутри меня, нарастает с каждым долгим и скользким движением его языка, пока я больше не могу этого выносить. Я хочу принять его в свое тело и почувствовать, как его боль и страдание проникают глубоко внутрь меня. Я хочу позволить этому корчиться у меня в животе, змеиться под ребрами, сжимать мое сердце и пробуждать то, что слишком долго было мертвым.

Скользя вниз по его телу, я приподнимаюсь достаточно высоко, чтобы насадиться на его член. Я опускаюсь ниже, руки крепко обхватывают его плечи, словно раскаленная сталь под моими ладонями. Вздох срывается с моих губ.

Он прерывисто дышит, его сильная рука крепко сжимает мою талию, и его губы изгибаются в легкой улыбке. Не сводя с меня глаз, он все еще удерживает меня, одновременно двигая бедрами вперед, возбуждая свой член, когда он глубоко входит в меня. Растяжение его обхвата добавляет приступ боли, утихающий только тогда, когда он выходит. Затем, еще раз, его бедра выступают вперед, создавая плавное скольжение, когда мое возбуждение смачивает его ствол. С каждым толчком его дыхание учащается, челюсть подрагивает, губы изгибаются к низу.

— Что это? Спрашиваю я, проводя пальцами по его скользкому от пота виску.

— Что не так?

Интенсивность его взгляда обостряется с резким выдохом воздуха через нос. Его тело напрягается, дрожа, глаза расширены и расфокусированы. Резкий рывок моих рук, и его крепкая грудь ударяется о мою щеку, когда он заключает меня в свои крепкие объятия. Непрекращающийся стук его сердца соответствует прерывистому дыханию, которое касается моей макушки.

— Валдис? Лежа рядом с ним, я наслаждаюсь резким изгибом его мышц, и его хватка вокруг меня усиливается, вытесняя воздух из моих легких.

— Валдис, я не могу дышать.

Из его груди вырывается стон, но он ослабляет хватку ровно настолько, чтобы приподняться, и я вижу, как его глаза прищурены, лицо отвернуто от моего.

Проводя пальцем по его щеке, я возвращаю его к себе и прижимаюсь губами к его губам. Напряженность в его мышцах смягчается, когда он, кажется, успокаивается.

— Когда я смотрю на тебя, — говорит он мне в губы.

— Все, что я вижу, это те твари, которые поднимают тебя. Крадут тебя у меня.

Твердые плоскости его сгорбленных плеч скользят под моими ладонями, когда я массирую его, призывая расслабиться, пока его дыхание не замедляется, а хватка не ослабевает там, где он держит мои бедра.

— Открой глаза, — шепчу я.

— Я прямо здесь.

Его веки приоткрываются, ясность медленно возвращается к его взгляду.

— Столько ночей я мечтал о том, как ты вот так лежишь на мне, — говорит он, лениво возобновляя свои толчки во мне и из меня.

— Твое прекрасное лицо смотрит на меня сверху вниз. Он обхватывает ладонью мое лицо, его бровь подергивается, как будто воспоминание причиняет ему боль.

— Единственная причина, по которой я просыпался, была в надежде увидеть тебя снова.

Мысль о том, что он лежит в темноте, неуверенный, но полный надежды, пронзает мое сердце. Я поворачиваюсь, чтобы поцеловать внутреннюю сторону его ладони, и провожу его рукой от моего лица к моей груди.

— Это не сон.

— Это. Моя мечта. Он наклоняется вперед, беря мою грудь в рот, и его пальцы впиваются в мои бедра, пока я двигаю ими взад-вперед по его члену.

Я поднимаю голову к небу, в моих глазах стоят слезы, я наслаждаюсь ощущением его внутри меня, его рук на моей коже, его вкуса у меня во рту, и его аромат наполняет мою голову сладкими воспоминаниями о мужчине, которого я жаждала слишком долго. Мое тело радуется прикосновениям этого мужчины. Его пламя бушует во мне, разжигая угли, которые торжественно горели для него в его отсутствие, и я чувствую себя дикой и безрассудной. Девушка, обладающая способностью укрощать огонь. Я позволяю ему прожечь меня до тлеющего пепла и обломков, насыщаясь его уничтожением. По моей коже стекают капельки пота, охлаждаемые ласковым бризом, который танцует вокруг нас.

Когда его глаза снова встречаются с моими, в их бурных глубинах читается мольба. Напряженность и агония. Мышцы напряжены, зубы стиснуты, брови приподняты в чем-то среднем между удовольствием и болью. Безмолвная мольба, которая сжимает мое лоно, и когда я запускаю пальцы в его волосы, притягивая его к своему телу, это обрушивается на меня, как приливная волна. Я, черт возьми, почти слышу шипение пара, когда я сдаюсь ему. Мой живот сжимается, пальцы сжимаются в кулаки, и каждый вдох сопровождается неглубокими вздохами, от которых у меня кружится голова.

Бедра выгибаются подо мной, он прижимает меня к себе, и оглушительный звук его кульминации эхом отдается вокруг меня, сквозь меня. От этих глубоких мужских стонов по моему позвоночнику пробегают мурашки, и перед глазами вспыхивает свет, когда я вскрикиваю, все мое тело напрягается и дрожит, сжимаясь вокруг него, пока я двигаю бедрами, наслаждаясь каждой секундой этого.

Измученная и запыхавшаяся, я позволяю ему уложить меня на себя, когда он ложится спиной на камень, и его руки обвиваются вокруг меня, как клетка, из которой я никогда не хочу убегать.

Сомнения и страхи, которые терзали меня месяцами, отступают ровно настолько, чтобы я снова почувствовала себя в безопасности. Дома, в его объятиях.

РЕН

Караван замедляет ход и останавливается там, где раньше было шоссе 31. В отличие от сухой жары, откуда мы родом, здесь влажно, удушливо, но все зелено и красиво, под нежно-голубым небом, полным белых пушистых облаков. Сюрреалистично в этом отношении, как картина, которую я однажды видела висящей криво в заброшенном доме.

Некоторое время назад мы проезжали мимо небольших групп Бешенных вдоль шоссе, но с тех пор не видели ни одного на протяжении многих миль. Конечно, они здесь так же часто, как и где-либо еще в мире.

Несмотря на вид, тихий укол беспокойства пульсирует во мне, когда я смотрю через лобовое стекло.

Перед нами шеренга мужчин и женщин с пистолетами, пристегнутыми ремнями к телу, подталкивают нас к выходу из машины. Шестой бросает взгляд на меня, а затем на Валдиса в противоположном конце кабины. Эти двое обмениваются понимающим кивком и выходят из машины. Мы с Кали выходим вслед за ними, встреченные неодобрительным выражением лица Шестого.

Женщина со светлыми, коротко подстриженными волосами выходит вперед. Гибкого телосложения, она, конечно, не выглядит особо опасной, но оружие, которое она носит, судя по всему, украшенное костяными украшениями, говорит об обратном.

Вот и все, что нужно для того, чтобы это место было цивилизованным.

— Что вам здесь нужно? — спрашивает она, не сводя глаз с двух Альф.

— Мы проделали долгий путь. Слышали о месте, которое радушно принимает чужаков.

— Ну, ты не так расслышал. Любое место, которое открыто приветствует чужаков, обречено на разорение.

Сначала разочарование поражает мой желудок, смешиваясь с голодом из-за того, что я не ела несколько часов.

Она, кажется, снова оценивает Альф, ее взгляд задерживается на Шестом гораздо дольше, чем мне хотелось бы.

— Откуда ты взялся?

— Какое это имеет значение, если у вас нет намерений приветствовать нас внутри? Спрашивает Кали рядом со мной, ее голос такой же резкий, как и у женщины, которая сейчас смотрит на нее.

— Важно, получится у вас уйти с пульсом или нет.

— К западу отсюда, — отвечаю я, прежде чем Валдис решает устроить адский дождь от имени Кали.

— Мой отец рассказывал нам об этом месте, но, по-видимому, он все неправильно понял. Если тебе все равно, мы пойдем.

Нахмурив брови, она наклоняет голову.

— Кто твой отец?

— Мертвый. На самом деле это не имеет значения.

— Назови мне его имя.

— Джозеф Фалькенрат.

Обменявшись взглядом с одним из мужчин позади нее, чьи глаза расширяются от удивления, она поворачивается ко мне, ее глаза наполняются внезапной интригой.

— Рен?

— Откуда ты меня знаешь?

Она фыркает от смеха, и шеренга людей, стоящих позади нее, опускает оружие.

— Здесь не так много тех, кто этого не знает. Отводя свой пристальный взгляд от моего, она кивает влево от меня.

— Ты, должно быть, Шесть.

Нахмурившись, я перевожу взгляд с нее, на Шестого и Кали.

— Откуда ты знаешь наши имена?

Опустив пистолет, как и остальные, она поворачивается ко мне спиной и наклоняет голову вперед. Поперек ее шеи татуировка с изображением цифр из Калико. Остальные, стоящие позади нее, следуют ее примеру, у каждого из них такая же татуировка.

Я провожу взглядом по каждому человеку. Выжившие, которые прошли сквозь эти стены и каким-то образом выбрались на другую сторону.

Ко мне протягивается рука, и когда я поднимаю взгляд, она принадлежит блондинке, на лице которой теперь улыбка. Я отвечаю на ее рукопожатие.

— Я Джоханна. Твой отец освободил нас. Всех нас. Мы долго ждали тебя, Рен. Добро пожаловать в Хармони Хиллз.

РЕН

Восемь месяцев спустя …

КАЛИ

Восемь лет спустя …

Хотя в прошлом я писал мрачные и печальные книги, эта повергла меня впоследствии в эмоциональный паралич. Самое сильное писательское похмелье, которое у меня когда-либо было. Это поглотило меня и к концу оставило измученным и разбитым. К счастью, было много людей, которые поддерживали меня в здравом уме (и кормили) во время процесса: