На Ньо́рдхельме, самом северном полуострове Бермонта и материка Рика, уж двенадцатый день шло Большое Камлание. Место ритуала было видно издалека по вихрю необычайно яркого полярного сияния, поднимающегося до стратосферы всполохами зеленого, розового и голубого.

Но не только это было необычным.

Тундра, обычно покрытая снегом до конца мая, раскрасилась пятнами лишайников, белыми цветами багульника, морошки и голубики, зеленью карликовых берез, сосен и ив. Северные лисицы, олени, лемминги и песцы, ошеломленные внезапным изобилием, паслись, охотились и тучнели на глазах. Полярные совы и куропатки вили гнезда, а на берегу, от которого вдруг отступил большой лед Северного океана, возлежали тюлени и морские львы, лениво шевеля хвостами под вибрирующий, разносящийся на десятки километров звук больших барабанов, звон колокольчиков с одежд и гортанное пение.

Где-то между двумя и тремя часами ночи раньяр, которым управлял связной Арвехши, пролетел над тихими окраинами Лаунвайта, столицы Инляндии, направляясь к ближайшему порталу. Жрец Имити-ша за спиной бормотал молитвы, нервно оглядываясь назад — потому что в лунном свете были видны нагнавшие их драконы, и расстояние между ними сокращалось.

Драконов Арвехши заметил недавно — и использовал всю ментальную силу, чтобы подстегнуть стрекозу. Впереди уже виднелись мерцающие цветком врата на Лортах, и, подлетая к ним, связной с облегчением увидел, как поднялись навстречу драконам всадники на раньярах, оставленные охранять врата.

Он не стал смотреть на бой — направил стрекозу вниз и нырнул в окруженные несколькими полосами обороны врата на Лортах. Только волны пошли по туману, поглотившему и раньяра, и связного со жрецом, и удерживаемого сетью Лесидия дракона.

Дымка над раскинувшим лепестки цветком-порталом снова стала недвижимой. Наступила тишина.

Прошло несколько десятков минут, когда что-то начало меняться в мире. Неслышно. Мягко.

Подул ветерок, которого только что, в теплой майской ночи, не было. Он дул, набирая силу, и вот уже в ночном небе, в котором отчаянно бились драконы, пытаясь прорваться к порталу, медленно тронулись с места и потекли в стороны легкие облака.

Спустя некоторое время облака вернулись обратно, сомкнувшись над порталом сильнейшей грозой с градом и молниями, перекрыв видимость, заставив раньяров прибиться к земле, а драконов подняться выше туч и со страхом наблюдать, как разворачивается вокруг грозовой шторм.

Они очень устали за долгую, почти пятичасовую гонку, они были ранены в прерванном ненастьем бою, но один за другим пытались прорваться сквозь кипящую молниями тучу, чтобы добраться до портала. Ветер, который всегда был им отцом и другом, частью их сути, словно потерял разум, и выкручивал им крылья, кидая под разряды в брюхе огромной тучи.

Они метнулись в одну сторону, в другую — и решили облететь тучу по краю, чтобы опуститься в лесу и, если буря не закончится, подобраться к порталу уже в человеческом обличье.

Под грохот молний, под свист ветра никто не ощутил, как почти неощутимо начинает подрагивать земля — а далеко у берега море, спокойное и безмятежное, идет мелкой серой рябью и нервно кидает волны на берег.

Ангелина вскинулась на кровати оттого, что ей на живот шлепнулось что-то твердое, а пес тер-сели, спящий в ногах, возмущенно подпрыгнул и гулко гавкнул. Под потолком реял огнедух, бросая теплые огненные отсветы на стены, а на одеяле рядом лежала керамическая бутылочка с пробкой — в таких отправляла письма Василина.

Ангелина выдохнула, унимая бешено стучавшее сердце, и протянула руку к бутылочке — та была горячей. Посмотрела на водяные часы — пять тридцать утра.

Из-за разницы во времени между странами огнедухи от сестер часто прилетали тогда, когда Ани и Нории еще спали — и обычно смиренно ждали их пробуждения, паря у окна. Дух без приказа никогда бы не решился ее разбудить. Значит, в письме что-то срочное.

Владычица спустила ноги на пол, твердой рукой вынула пробку и вытряхнула письмо. Щенок тер-сели, уже подросший, ткнулся мокрым носом ей в колени, и она отстраненно погладила его по голове. Сердце уже билось ровно, и сон как рукой сняло — тревожные мысли перед сном и события прошлых дней держали ее собранной.

Света проснулась оттого, что крошечная птаха-равновесник вылетела из своего домика-идола и теперь вовсю распевалась за окном. Духа Вей Ши оставил для защиты, но защищать пока было не от чего. Поэтому она приспособила его к хозяйству — и использовала в том числе как будильник.

Да и песни его с утра приносили умиротворение.

Она коснулась живота — уже пару недель его периодически потягивало, но добрый и внимательный врач-йеллоувинец из обустроенного Четом лазарета заверял ее, что все в порядке, что периодический тонус — это нормально.

— Постарайтесь как можно больше отдыхать и как можно меньше нервничать, удерживайте гармонию духа, госпожа, — сказал он на ломаном рудложском. Но она поняла: Тафия стала котлом, где смешались все нации, и местные, и беженцы, и приглашенные работники, и всем приходилось понимать всех. Благо, основы рудложского как языка международного общения проходили в школах всех стран.

Света потянулась к прикроватному столику и зачеркнула красным карандашом дату на календаре. Она так отмечала каждый день с тех пор, как ушел Четери.

Он отправился на свою войну почти месяц назад. Спустя неделю ушел высокомерный Вей Ши, которого Светлана одновременно жалела и побаивалась — но он с такой решимостью переступал через себя, чтобы развлечь ее, рассказывал истории про Чета и осведомлялся о здоровье, что она даже как-то привыкла к нему. И ей было грустно, когда он перестал приходить.

И пусть Чет твердо наказал Свете не плакать, а верить и ждать, по утрам все равно подступали слезы. Тогда она и звала крошечного равновесника: песня его несла спокойствие и веру, что все будет хорошо. Хотя Светлана, конечно, все равно иногда плакала. И ждала. Каждый день ждала.

Наступила тридцать третья неделя ее беременности, и вечерами она шептала молитвы Богине, чтобы Четери вернулся до рождения сына, чтобы был рядом, держал ее за руку и помогал в родах, чтобы сам взял малыша на руки и дал ему имя — потому что она понятия не имела, как его назвать, и перебирала десятки имен. Чем меньше оставалось времени до родов, тем больше Света нервничала и тем тоскливее вглядывалась по утрам, после пробуждения, и по вечерам, пока не отгорал закат, в небо — не покажется ли там силуэт мужа. Так она делала до вчерашнего дня, когда в Тафию вернулись драконы, освободившиеся из Драконьего пика. Теперь в этом не было смысла. В небе стало много крылатых — и каждый раз это оказывался не Четери.

Она чувствовала себя очень одинокой, несмотря на то что родные были рядом, а вокруг находилось много людей. Единственное, что ее спасало от уныния — дела. Она по-прежнему занималась дворцом, занималась и помощью новым жителям.

Тафию заполняли люди и драконы — последних, прилетевших вчера вечером, привел к Светлане управляющий Эри, заместитель Чета, и представил ее Владычицей Тафии. Драконы почтительно кланялись уважаемой супруге Мастера Клинков и Владыки Четерии и обещали помощь по первому зову, и как Светлана ни высматривала в их глазах намек на снисходительность или насмешку — не было его.

И она в очередной раз убедилась, как же велик авторитет Чета.

Она узнала, что удалось спасти почти всех драконов, которые были заключены в Драконьем пике — и ей очень хотелось, чтобы Четери знал про это. Потому что до отлета иногда он рассказывал ей о давней войне, о том, какими были Пески, о своем ученике Марке Лаурасе, который был ее и Матвея далеким прадедом по матерям, о том, как закрыли драконов в Драконьем пике. И в голосе его звучали печаль и боль.

Магистр Нефиди передал от Владычицы Ангелины во дворец Тафии чашу с камнями для связи с другими Белыми городами — этакую замену телефонной линии. До этого с Истаилом общались письмами — раз в неделю с попутными драконами прилетало письмо от Владыки Нории или Владычицы Ангелины, в котором они интересовались, как у Светланы дела, не нужно ли какой-то помощи. Она поначалу очень некомфортно себя чувствовала, когда отвечала, но затем стала подробно писать о делах в городе и о своих. Теперь, конечно, связь станет удобнее.

Света с любопытством рассмотрела чашу, провела сеанс связи с придворным магом в Истаиле — но про себя продолжила надеяться, что вскоре в Пески придет и большое электричество, а за ним — и телефонная связь, а чаши останутся прекрасными музейными экспонатами. Сейчас ей очень не хватало телефона — ведь тогда она могла бы каждый день звонить Матвею.

Он выходил из Зеркала примерно раз в неделю, рассказывал Свете о своих снах и о том, как там Четери, обнимал маму с сестренкой, оставался на ужин. И пару дней после она ходила, улыбаясь, но затем снова подступали тревога и слезы — и она начинала ждать следующего открытия Зеркала.

Родители и тетя старались ее отвлекать и развлекать, да и дел было много — но каждый вечер она шла спать, зная, что сейчас ее начнут одолевать тяжелые мысли. И старалась гнать их из головы, помня о словах Четери: «Не хорони меня заживо», — и ругала себя, что не выполняет его наказ ждать и не плакать. Потом она вспоминала, что у нее есть маленький защитник, капала ему из пузырька в рот душистое масло — и просила спеть колыбельную. И под эти песни засыпала легко и тихо, и снилось ей что-то светлое, доброе, иногда — вода, как тогда, когда она находилась в дреме на дне Белого моря и расслабленно следила за игрой новорожденных духов и серебристыми струями ключей, и ничего ее не беспокоило и не тревожило. И ребенок в животе тоже, казалось, слышал эти песни и успокаивался.

Когда тха-нор Арвехши с вцепившимся в него со спины жрецом вывел раньяра из межмировых врат на Лортах, в нос сразу ударил запах дыма — видимо, лес за рекой горел до сих пор. Но стоило связному, увидев рассвет над равниной и тысячи наемников ожидающей армии, с облегчением выдохнуть — ибо ценного пленника уже никто не отобьет, как стрекозу дернуло вверх так, что Арвехши чуть не выбросило из седла. Он только и успел, держась за управляющий вырост в шейном сочленении стрекозы протянуть руку назад и схватить соскользнувшего жреца за многослойные одежды — а затем выправить раньяра и оглядеться, чтобы понять, что произошло.

— Спускайся! — дребезжащим голосом требовал сзади жрец. — Спускайся!

Арвехши непонимающе оглянулся — Имити-ша держал в трясущейся руке сверкающий клубок сети Лесидия, а второй указывал вниз. Под брюхом раньяра, зависшего на высоте папоротниковой кроны, не обнаружилось никакого дракона, зато на земле, скорчившись, лежал обнаженный огромный человек с красными волосами. Тело его было почти все покрыто выжженными ромбами от Лесидии — ровно там, где сеть касалась дракона.

Пленника настороженно, громко переговариваясь, обступали наемники. Он пошевелился — они отпрянули, наставив на него мечи, арбалеты и оружие из нового мира.

— Не трогать! То дар богам! — крикнул сверху жрец и нетерпеливо постучал по спине Арвехши. — Спускайся!

— Но что случилось? Почему он превратился? — вполоборота спросил тха-нор, послушно направляя раньяра вниз, к расступающимся наемникам.

— Видимо, у чужеземного колдовства нет силы в нашем мире! — торжествующе заключил жрец. — Теперь он обычный человек и для сети бога-Нервы не противник, а мошка мелкая. Но на жертву сгодится!

— Пленник-то ценный, — заметил Арвехши. — Раз на корм богам не пойдет, может, оставить его для принуждения колдуна Дармоншира к отступлению?

— Не тебе то решать, — высокомерно отрезал жрец. — Даже если его колдовская суть осталась в том мире, кровь его в нем. Значит, богов подпитать сможет.

Они уже спустились так низко, что слышны были возбужденные переговоры наемников:

— Красноволосый колдун!

— Да не тот это, посмотри, у того волосы были длинные и заплетены хитро, а у этого короткие и пряди седые есть.

— А по мне, так одно лицо. И здоровый такой же!

— Тот пожилистее был, посуше…

— Когда ты там успел лицо-то разглядеть?

— Да не он это, личинки тупые! Чтоб ему снова из врат появиться, ему нужно было до этого обратно во врата зайти! А это уж мы бы точно заметили!

Пленник вновь шевельнулся, и наемники отступили еще.

— Да что мы его боимся? — крикнул кто-то нервно. — Это же кусок мяса, а не противник!

Кричавший пнул пленника сапогом в живот. Остальные засвистели, заулюлюкали, на дракона посыпались удары.

— Эй, жуки бешеные, — крикнул сверху Арвехши, — оставить пленника! Убьете — Тмир-ван вас охонгам скормит!

От красноволосого отступили. И в этот момент врата, из которых Арвехши вывел раньяра, засияли сильнее, дымка стала шире, плотнее, выкинув языки-лепестки еще на пару десятков шагов в стороны.

— Смотри, жрец, — неверяще позвал Арвехши. — Такое ведь уже бывало, когда…

— Когда врата новые начинали открываться! — возбужденно отозвался Имити-ша. — Поднимись, поднимись-ка повыше! Вот туда разверни раньяра! — и он указал сморщенным пальцем с длинным ногтем за реку, пересекающую равнину.

— И действительно, — завороженно сказал Арвехши. Сверху, в легкой дымке от пожара было видно, как едва заметно заворачиваются за рекой потоки воздуха, будто начинает образовываться большой вихрь.

— Солнце еще не поднимется и на две ладони над виднокраем, как врата откроются! — торжественно заявил жрец. — Нужно сообщить об этом жрецам, нужно передать богам… хотя тени их наверняка уже господам все доложили!! Неужто вот-вот пойдут в новый мир? Неужто скоро и мы все туда переберемся? — руки его дрожали.

— И Тмир-вану нужно сообщить, — напомнил Арвехши. — Чтобы готовил лазутчиков и армию на выход в новые врата. А с этим что делать? — он кивнул на пленника. — Нести его в Лакшию сейчас смысла нет, боги выйдут из врат раньше, чем мы долетим к ним.

— Сначала к Тмир-вану на допрос. А как закончит — принесем в жертву, — решил жрец. — Богам лишняя кровь никогда не мешает.

Нории очнулся оттого, что ему было очень больно. Казалось, тело исполосовано раскаленными прутьями — даже висеть обвитым терновником, пронзенным тысячами шипов, ему не было так мучительно. И только мокрая земля под боком чуть охлаждала пылающую кожу.

Никак не получалось полноценно вздохнуть, руки и ноги немели — и он понял, что умирает. И от осознания этого открыл слезящиеся глаза, различив окружившие его силуэты людей. Вокруг звучала чуждая речь, воняло дымом, грязным человеческим телом и муравьиной кислотой.

В голове было пусто и вязко — сосредоточиться на том, что случилось, не получалось, сразу начинало звенеть в ушах, а сознание — уплывало. И дышать становилось все труднее, будто на грудь давила плита.

Он пошевелился и застонал — такой му́кой отозвалось это движение. Сквозь полуприкрытые веки он увидел, как силуэты, окружившие его, дернулись в стороны.

Боль пульсировала волнами. Он потянулся за помощью к отцу-Инлию — и не обнаружил стихии снаружи. И Мать-вода не откликалась ему. Единственное, что он ощутил теперь — это волны успокоительной прохлады от Ключа, к которому он сейчас был прижат лицом.

Больше на теле ничего не было.

Нории мысленно потянулся к Ключу, и кровь в жилах отозвалась прохладой. Стало полегче — пульсирующая боль все еще была сравнима с пыткой, агония не отступала, но голова стала соображать чуть лучше. Различимей стал гомон человеческих голосов вокруг, уже знакомое жужжание стрекоз.

Пока его не трогали. Слов он не различал — говорили на незнакомом языке. Он снова сквозь агонию пошевелился — обе руки при движении простреливало болью, и он даже согнуть их не мог. Сломаны?

Память расступилась, и он вспомнил последние минуты перед потерей сознания. Вспомнил, как смыкалась вокруг сияющая сеть, высасывая силы, ломая тело, обжигая до воя и хрипа — и вновь ощущение наступающей смерти заставило его выдохнуть и с усилием открыть глаза.

Хорошо, что боль была такой сильной, что притушила страх и растерянность. Он, наконец, понял, почему не ощущает стихий. На Туре никогда не было такого серого, уходящего в чуть фиолетовый цвета неба.

Здесь неоткуда было черпать силу. Только Ключ, артефакт, созданный самой богиней, остался при нем. Да собственная кровь, восходящая к двум богам, которая сейчас и залечивала постепенно раны, удерживала тело на грани гибели. Но вряд ли таящаяся в ней сила сможет быстро поставить его на ноги и срастить кости — значит, драться и убегать он не сможет.

Голоса гомонили все сильнее и агрессивнее, Нории попробовал пошевелиться сильнее — но тело отозвалось такой слабостью, что он не то что бежать — ползти бы сейчас не смог. И тут же в живот прилетел первый озверелый удар, затем еще один — в спину, в плечо, по сломанной руке, вызывая глухие стоны. Владыка, как смог, скорчился, прикрыл непослушными руками голову — но вдруг по окрику все прекратилось. Он разлепил веки — чуть в стороне над ним парила стрекоза, а с нее смотрели вниз молодой иномирянин и старик в длинных одеждах со злым высокомерным лицом.

По всей Туре священство выходило на службы: там, где это было возможно, несколько служителей окружали маленькие поселки и творили защитные молитвы, там, где города были слишком большими, собирали народ под кров монастырей и храмов, а то и располагались вокруг парков, создавая щит над ними.

Молились в каждой стране и Триединому, и своим богам-покровителям. Молились в Тидуссе и великим духам — многоглазому духу Инире, что вечно струился в небесах и приглядывал за Турой, и шестиглазому духе Шивале, что являлся в виде большого паука и приносил гармонию и равновесие, и морскому духу Таласу, что спасал рыбаков, и другим духам.

И в Тафии, под сводами обители Триединого в Тафии продолжала возноситься непрерывная молитва — настоятель Оджи и около пятидесяти братьев двойной цепью окружили ключ к порталу, и читали славословия Творцу, наполняя пространство умиротворением. Вокруг них, закрывая внутренний двор обители, сверкал серебристый щит — ректор Нефиди и драконы-маги из Тафийского университета установили его на десяток накопителей, которые должны были сдержать на какое-то время захватчиков.

— Мы установили максимально возможный купол, — хмуро проговорил ректор. — На больший у нас не хватит сил. Вся надежда на вас, настоятель. Будем надеяться, что предсказание йеллоувиньского императора верно, и портал откроется завтра, а не сегодня.

Настоятель под мелодичный гул возобновившейся молитвы покачал головой.

— Стихии слишком слабы, уважаемый Нефиди, а сегодня с утра, как вы наверняка почувствовали, ослабли еще. Если бы не наши молитвы и стены храма, портал был бы уже открыт.

Они оба посмотрели на вишню, вокруг которой начала собираться белая дымка, то сжимающаяся с усилением молитвы, то дальше поднимающаяся по стволу.

— Мы сейчас займемся ловушками на случай, если переход откроется раньше и отсюда пойдет враг, — сказал Нефиди. — Только восполним резерв и поставим вокруг храма столько, сколько сможем. Для вас, отец Оджи, мы оставим проход на главной дороге, что ведет к реке — но вы должны выйти последним, пропустив всех братьев вперед, потому что за вами активизируется ловушка.

Настоятель Оджи сделал знак, что услышал, и вновь присоединился к молитве. Через несколько минут он ощутил, как у храма чуть подскочил стихийный фон — то драконы поставили первую ловушку.

Братья молились, но мир трещал по швам, и настоятель понимал, что теперь даже совместной молитвы всех людей Туры не хватило бы, чтобы обратить катастрофу вспять.

Солнце уже поднялось высоко над головами и преломлялось в хрустальных побегах терновника, который за прошедшие часы оплел храм десятками слоев, заполнив пространство между колоннами по периметру, поднявшись по ним снаружи и дотянувшись до купола храма во внутреннем дворе. Лишь несколько проходов оставил терновник меж колоннами для монахов, да и те открывал только когда кто-то подходил к нему. От сияющих стен, радужные блики от которых ложились на лица и одежды молящихся, по мозаичному полу к монахам то и дело подползали побеги с белыми цветами, слушая молитвы — словно разведывая обстановку.

Ректор Нефиди также передал, что из Истаила уже три часа назад вылетело несколько сотен драконов, что сюда летят сражаться и защищать жителей Песков и другие драконы из Белых городов. Но от Истаила в Тафию было лететь не менее четырех часов — успеют ли драконы подготовить оборону, вывести остатки жителей, или прибудут тогда, когда из портала уже выйдет армия?

Настоятель почти воочию видел, как сила молитвы сжимает, успокаивает стихии, как замедляет все сильнее закручивающиеся потоки — и желал, чтобы сил братии все же хватило на вседенное и всенощное стояние. Потому что сейчас только монахи и купол терновника стояли между порталом и спешно уходящими из города жителями.

После разговора с отцом Вей Ши заснул крепчайшим сном — целебным, светлым, без тревог и предчувствий, и сны его были напоены солнцем и счастьем, как в детстве. Словно не было войны и не нависла над Турой угроза исчезновения.

Во снах он был тигром, бежал по джунглям солнечным днем, охотился и валялся на душистой траве. Он был ребенком, и с лодки, застывшей на озере среди лотосов, ловил с дедом серебристую форель. Они оба были одеты в широкие красные шляпы и рыбацкие костюмы.

— Ты был совсем малышом, когда я стал брать тебя на рыбалку, помнишь? — говорил дед, и Вей улыбался в ответ: помню.

Он был юным принцем, у которого едва-едва начал ломаться голос, и выводил кончиком клинка на белом песке иероглифы «честь», «великодушие» и «почтение», а затем мама в простом платье обнимала его ласково-ласково, целовала в щеки и шептала:

— Какой же ты у меня красивый, тигренок, какой сладкий, словно мед из вишневого цветка. Как же я тебя люблю!

И он со всей силы обнимал ее в ответ, и в душе царило блаженство. Только сердце отчего-то сжималось.

Он был мужчиной и танцевал на каком-то народном празднике, прыгал через длинную сайо — скакалку, взмывая в воздух, как журавль, и давалось ему это легко и весело, и ничего не имело значения. Маленькая девочка Рудлог смотрела на него, смеялась как колокольчик и хлопала в ладоши. И его она совсем не смущала и не раздражала.

Он переплывал широкие реки, он перескакивал с одной горной вершины на другую, он нырял на дно морей и поднимался в воздух, и стихия гармонии, полученная от дружеского общения с отцом, усиленная его собственным усилением, залечивала его душевные раны и наполняла телесной силой.

А в конце Вей снова очутился на полянке в ментальной лакуне с ручейком. И девочка — Кейя теребила ему шерсть, что-то рассказывая свое, что он совсем не запомнил. А затем спросила смущенно и осторожно:

— А что ты сделал своей маме, Вей Ши?

Голос он ее слышал сквозь сон, будто наблюдал сам за собой со стороны. И только потому не зарычал.

«Все-таки подслушивала?»

— Я нечаянно услышала! — раздалось далекое эхо ее возмущенных оправданий. — Я не специально! Мне вообще про старшую сестру снилось, что я ей волосы прислать должна! Я вообще просыпалась уже и на грани сна и яви услышала ваши голоса!

«В любом случае это не твое дело», — с раздраженной досадой подумал он.

— Да, — согласилась она, начиная медленно исчезать. — Но знаешь, что бы ни было… хорошо, что мама у тебя есть.

В тот момент, когда по всей Туре в который раз резко скакнули стихии, над гладью реки Неру из стихийного красного потока выбросило большую огненную птицу. Она закричала от разочарования, приходя в себя — но не было рядом источника огня, в который она вновь могла бы нырнуть, и она полетела дальше, надеясь, что успела преодолеть достаточное расстояние.

Она была полна только одного желания — развернуться и лететь в совсем другую сторону, чтобы забрать, спасти, отбить того, кого она любит всем сердцем. Но она упорно стремилась вперед, хотя сердце болело и требовало сменить курс.

И когда боль стала невыносимой, а сил сопротивляться почти не осталось, она закричала яростно и зло, подстегивая себя.

Крик не успел затихнуть над рекой, когда еще один скачок стихии швырнул ее о воду.

Вынырнула она уже сердитой женщиной и затихла посреди реки, переводя дыхание. Провела руками по мокрому лицу и коротко, неровно стриженым волосам, унимая гнев от задержки и страх оттого, что могла разбиться, обернулась чайкой — и снова взвилась в воздух. Перья ее на лету приобретали алый цвет, а затем — и огненный след, а тело становилось полупрозрачным, соколиным.

Могучие воды Неру смогли охладить голову, и этой вынужденной паузы хватило, чтобы Ангелина снова вернула себе способность мыслить мозгом, а не сердцем. И вновь стала мысленно проговаривать себе то, что решила перед вылетом.

Нории в Нижнем мире. Его не могли увести далеко. Да, если сейчас она полетит к уже открытому порталу в Мальве, она может еще нагнать его.

Но как? Как она узнает, куда его унесли? Как нагнать — если она понятия не имеет, что там, внизу, и точно не сможет там отрастить крылья? Там, внизу она бессильна. Или почти бессильна.

И его могли уже убить.

Птица раскрыла клюв и снова закричала с яростью, с болью — и уже намеренно нырнула в воду, выцепила крупную рыбу, растерзала ее на лету, и выбросив ошметки, полетела дальше.

Но если бы его хотели убить — убили бы наверху, а не брали в плен?

«Я буду исходить из того, что он жив», — сказала она себе, укладывая эту мысль среди по-птичьему коротких размышлений.

Сейчас главное — исполнить его волю и защитить Пески. Стать стране и Владыкой и Владычицей. Обеспечить выход жителей, сделать так, чтобы, когда портал откроется, его ожидал пустой тихий город.

Если удастся быстро эвакуировать Тафию — можно будет вынести камень за земли обители, спровоцировать его более раннее открытие. И когда из перехода пойдет армия, она, Ангелина, поможет эту армию стереть с лица Туры. А затем, если до этого времени отряд Свидерского не вернет Жреца и Алину и не сможет найти Нории, спустится за мужем с полуторатысячным отрядом драконов. И найдет его там живым или мертвым.

«Рудлоги всегда приходят за своим, — повторяла она себе. — Всегда!»

Но как в чужом мире узнать, куда унесли мужа? Разве что пленить кого-то из высокопоставленных тха-норов, которые умеют говорить и понимать по-турински, и спуститься вниз с ними как с ценными заложниками и проводниками? А если не удастся пленить — запросить у Василины: у Тандаджи в застенках сидит целый отряд. И идти. Надеясь на драконов, на камни с огнедухами, на ситорию и на собственную кровь.

«Но будут ли они работать там — в другом мире, где нет источника стихии?»

И даже если будут — что спасет ее и идущих с ней драконов от удара местных богов? А если боги на тот момент уже выйдут на Туру — не закроются ли все порталы, оставив и ее, и Нории, и сопровождающих ее воинов в другом мире навсегда?

«Ну что же. Если мы останемся там, так тому и быть. А если он уже будет мертв… то зачем мне возвращаться без него?»

Она летела — а птичье сердечко ее терзали когтями и клыками звери по имени отчаяние и страх. О, она хорошо познакомилась с ними во время переворота, и потом, семь лет спустя, когда Полина принесла себя в жертву. Они почти победили ее, когда она так же летела отбивать Нории у смерти на спине Четери. Только сейчас было больнее в сотню, в тысячу раз.

Потому что один раз ей повезло. Но может ли повезти дважды?

«Я знаю, что ты выстоишь, ибо сделана из огня и стали, но также знаю, что тебе будет больно», — словно услышала она голос Нории.

«Я обещала быть с Песками, если ты погибнешь, до появления нового Владыки Владык, — мысленно ответила она ему. — Но пока я не увижу твое тело, я буду считать, что ты жив. И я знаю, что ты там, внизу, так же стремишься ко мне, как я здесь — к тебе».

Потому что Нории — не потерявшийся ребенок. Он сам по себе мощь, и даже если он там остался совсем без своей силы, в его руках и в его разуме ее достаточно, чтобы попытаться выбраться.

А если у него не выйдет, она подставит ему плечо.

Но для начала — нужно исполнить обещание. Чем скорее она защитит город, тем скорее сможет открыть портал. И пойти за мужем.

Дворец Рудлогов не спал, не спала и королева Василина. Землю едва заметно потряхивало, и, хотя она понимала, что великий дух Рудлога не даст свершиться большому землетрясению, это тревожило. Она уже знала, что новое ослабление стихий спровоцировано пленением Нории и тем, что его унесли в Нижний мир, и жалела его и Ангелину, и боялась за нее — потому что представляла, на что сестра может пойти ради мужа.

Потрескивали дрова в камине кабинета, и она слушала их, сидя за столом и обессиленно опустив голову на руки, под которыми лежали сводки, карты, отчеты. Исходила парком чашка кофе, принесенная помощницей.

Только что ушел из кабинета Зигфрид, оставив Василине тоник для поднятия сил, кроветворное и в очередной раз залечив порезанную руку — много писем сегодня было отправлено сестрам. Лежали на столе россыпью драгоценные камни, окропленные ее кровью, к которым она пыталась привязать огнедухов — но зря она резала себя, слишком много было уже призвано их, привязано к камням, розданным боевым магам королевства, отправленным Свидерскому и Марине. И так она превысила предел в шестьсот огнептиц, описанный предками, и за это должна была быть благодарна.

Но как бы помогла сейчас еще хотя бы сотня огнедухов!

За окнами светало, и, хотя с момента, когда Василина вернулась с хутора под деревенькой Березовое, прошло каких-то четыре часа, ночь казалась бесконечной — будто растянулась на неделю.

Около двух ночи совещание прервал звонок от Поли, которая очень кратко рассказала о предсказании шаманов на Большом Камлании. Это было дело приоритетной срочности, и Василина лично связывалась с правителями от Цэй Ши в Йеллоувине до Иппоталии, от Эмиратов до Тидусса, а параллельно шло общение на уровне служб безопасности. Совещания, доклады, переписка с сестрами… Она успела дойти к семейной часовне Рудлогов и попросить у отца совета и помощи.

Но он спокойно и молча смотрел на нее, удерживая руку на молоте, положенном на колени. И она понимала ответ.

«В тебе достаточно силы, чтобы решить все самостоятельно, дочь моя».

За прошлые сутки ей удалось лишь сорок минут прикорнуть в листолете, который нес ее от хутора к столице. Она задремала прямо там, и единственное, что запомнила из пути — звуки далеких разрывов артиллерийских снарядом и огненные всполохи в окнах листолета — то птицей летел рядом с ним Ясница, чтобы уберечь от случайного раньяра.

Последние врата открылись.

Два мира соединились шестой червоточиной, и боги по обе стороны от нее замерли, ожидая, пока она окрепнет и усилит остальные так, что сквозь них смогут пройти существа планетарной мощи.

Ждали боги Туры, ослабевшие, но собранные, одетые в древние доспехи, взявшие в руки старое свое оружие. В их опыте давно не было сокрушительных битв — разве что давным-давно, когда ветвь мироздания, в котором находилась Тура, была еще очень молода, на планету то и дело прилетали осколки чужих миров, способные ее уничтожить — и иногда эти осколки несли переродившиеся сущности, сошедшие с ума от потери своего мира и одиночества в космосе. Тогда боги, встав плечом к плечу, уничтожали их или выбрасывали обратно в космос.

Таким уже погибшим божеством была Луна Туры, навеки привязанная к ней, не способная более навредить и работающая на пользу планете. Какие-то из враждебных пришельцев были погребены в мантии планеты, расплавлены в ней до потери сути, какие-то — спали вечным сном в саркофагах из собственных носителей-астероидов на дне океанов и под горными хребтами, рассеиваясь в стихиях планеты и не способные более проснуться и навредить. Но мирозданию свойственно входить в баланс, и последние сотни тысяч лет Туре из космоса почти никто не угрожал.

Разве что около пяти тысяч лет назад появился пришелец, рухнувший в океан и успевший натворить немало бед — отчего часть человечества была уничтожена, несмотря на помощь богов, а у оставшихся людей потопы и извержения вулканов оставили такой след, что с дней после уничтожения и захоронения пришельца на дне моря началось новое летоисчисление. До сих пор считали на Туре день, когда отступил океан, а на небе проглянуло солнце, творением живого, хотя живое было сотворено миллионами лет раньше, и ныне шел на Туре 4763 год от творения живого.

Были и еще более древние времена, самая заря времен, когда еще не существовало людей, и сами боги не были антропоморфны, не осознали себя как продолжение друг друга, а видели врагами. Сейчас им казалось, что их всегда было шестеро, и они не делили друг друга на старших и младших, потому что помнили те времена смутно — слишком, необозримо давно это было, и потому, что тогда они представляли из себя чистую, неразумную, беспамятную и бесчувственную стихию.

Но иногда вспоминалось им, что сначала были только Хаос и Огонь, а затем уже встали на страже творения Триединого твердь-Земля, Вода и Воздух. И они успели бездумно повоевать друг с другом, пока не появился запоздавший брат Равновесие, которое может воцариться только там, где мир уже хлебнул хаоса. Желтый встал равным между ними, и осенили мир Туры Разум и Гармония, и первоэлементы, наконец, научились сосуществовать в мире, взаимопереходя друг в друга. Брат-Разум уравновесил Воду, встав на противоположном ей краю сезонного круга, добавил и ей стойкости, мудрости и выдержки, и превратил страстность — в любовь, желание поглощать — в желание наполненять любовью, а ревность к другим стихиям — в понимание их, в принятие и усиление. И уже вдвоем они постепенно притушили и ярость других стихий.

Только Красный с Черным продолжали стычки, начатые еще до зари времен.

Много миллионов лет прошло с той, первозданной, поры, и на момент появления людей отголоски прошлой жестокости еще гуляли в богах. Но сейчас, глядя друг на друга и готовясь к битве за мир, ощущая, как тонко, филигранно перераспределяет баланс Желтый, слившийся с планетой, они осознали, какой же путь прошли от потакания сути к трансформации сути в созидательную и сотворцовую.

Возможно, именно этого ждал от них Триединый отец, который всегда смотрел в прошлое, настоящее и будущее. И ждал, кто победит — те, кто вышли из диких времен в состояние гармонии, или те, кто свою суть сделал более жестокой и агрессивной, чем была она на рассвете времен.

И когда открылись последние врата — помыслы богов были направлены не только к брату, который должен был успеть выйти, встать плечом к плечу с ними в битве против захватчиков. Но и друг к другу.

Они были далеко — но они обнимали друг друга, — они смотрели на порталы, — но говорили друг другу слова любви.

Нетерпеливо сжимал свой молот и меч Красный воин, отец всех битв, и степенно точил и так острую секиру Хозяин Лесов, смешливо играл хлыстом-ветром и клинком-порывом Инлий Белый, и парила на чаячих крыльях необычайно строгая в серебряных доспехах Мать-Вода, поднимая из морских волн два тончайших клинка. И Желтый держал коллапсирующую планету, давая братьям и сестре время дождаться.

Они ощущали своего брата во снах двоих, лежащих в бункере, тогда, когда они прорывались сквозь невероятные расстояния меж двумя планетами, и потому знали, что он идет. Был недолгий период отчаяния, когда они перестали его ощущать и не могли заглянуть в сны детей, словно кто-то прикрывал их от чужого взора. И только потом они узнали, что гостил их брат у почти истощившейся богини чужого мира. Судьба, которая ждала и их, если они проиграют, и брат опоздает.

Но пусть у них опыта в боях было тысячекрат меньше, чем у их противников, они любили эту планету и ее людей и готовы были ее защитить.

Четери проснулся на рассвете, отдохнувший так, как давно уже не отдыхал. Казалось, тело вернулось в юные годы, когда гибкость и легкость были сами собой разумеющимися, а не следствием долгих тренировок, когда не было еще ломаных костей и рваных мышц, ран телесных и душевных.

В доме-папоротнике сладко пахло деревом, травой и ягодами, и раннее солнце, падающее сквозь окно прямо дракону на лицо, заставило его потянуться навстречу лучам. И сесть на лавке.

Он посидел немного в одиночестве, оглядывая утварь вокруг и свои заляпанные грязью и кровью руки и ноги, смутно вспоминая, как латали его вчера, как отмывали и тащили сюда — но, видимо, так он был ранен, что полностью отмыть не вышло.

— Спасибо, — произнес он в пустоту, хотя те, кого он благодарил, сейчас были далеко и, как он надеялся, наконец-то выяснили все о себе и друг о друге. Четери посмотрел на свои руки, вспоминая ощущение уязвимости, того, что всегда есть сила сильнее, мощь, которую не переиграть скоростью и ловкостью клинка, запоминая ощущение того, как это — пройти по краю. И перешагивая через него.

— Спасибо, что дали мне принять еще несколько боев, — добавил он и поднялся.

На россыпи красных углей, оставшихся от костра у дома-папороника, томился почти выварившийся суп. Четери на всякий случай прислушался — не ошибся ли он, не нужна ли спутникам помощь? — усмехнулся и вытряхнул остатки супа в ямку под корни папортника. К ним тут же поскакали со всех сторон крысозубы, а Четери пошел отмывать котелок, наполнять его водой — и добывать в запасах дома мед.

Время в солнечных лучах, под бульканье котелка, под тонкое пение птиц и шелест золотистой травы было тягучим, текло неспешно. Четери успел обмыться в ручейке, тщательно, до скрипа — так обмывались в старину воины, идущие на бой долга и бой чести, — успел добавить в варево мед, травы и ягоды. Смастерил для Тротта лук взамен утерянного — так, чтобы смог быстро подогнать по своей руке, — нарезал стрел и подтянул под них найденную в папоротниках-домах крепкую торбу. Долго разминался, безжалостно разогревая тело, помнящее о старой боли, заставляя его петь и преодолевать себя, — когда чуткий слух уловил рев рогов.

Дракон взобрался на дерево и увидел, как далеко над равниной закручиваются спиралью облака. Сердце запело, застучало ритмом скорого боя — и Четери, усмехнувшись-оскалившись, засмеялся счастливо.

Он спустился на землю, прихватил вещи друзей, котелок и три плошки под варево. И пошел к реке.

«Птенец. Просыпайся. Пора. Последний портал открывается».

Макс открыл глаза. В его руках, под курткой, обняв его крылом, спала теплая, согревшаяся, разнеженная Алина Рудлог. Он вдохнул ее пьянящий юный запах — сердце заныло, по телу плеснули отголоски недавней эйфории, — и коснулся пересохшими губами лба, слушая голос, который продолжал звучать в его голове.

«Плохо, что мы не сумели пройти на Туру до открытия последнего, но, может, это и к лучшему — чем больше порталов открыто, тем крепче они и тем вернее выдержат меня. Хотя и я ослабел почти до предела и, возможно, мог бы пройти и когда их было меньше: не принеси Мастер на Лортах воду с Туры, уже мог бы развеяться».

Макс осторожно, чтобы не потревожить пока супругу, приподнялся на локте и посмотрел за реку и золотую завесу, за прочерченный божественным копьем ров вокруг их убежища, туда, где сквозь рев водопада, все еще извергающегося в дыру, пробитую орудием бога, слышны были крики людей, визг и верещание инсектоидов, далекое звучание рогов. Насколько же он устал, что не проснулся сам от этих звуков?

А Жрец продолжал говорить:

«Богам этого мира нужно время, чтобы связь между мирами после открытия портала окрепла. Я не знаю, как долго будет она укрепляться — мгновения или часы. И не знаю, выстоят ли оставшиеся порталы, если через четыре из них пройдут боги, не останемся ли мы запертыми здесь, смогу ли я, даже ослабший, пройти сквозь них. Поэтому нам нужно выступать сейчас».

«Великий, нам не дадут выйти отсюда», — сказал Тротт, глядя на выстроившиеся вдоль рва цепи из всадников на охонгах и невидши.

Бог внутри словно переключил его зрение — и Макс увидел далеко-далеко и открывшийся портал, и остальные, двумя цепочками по три звена лежащие наискосок через равнину и реки. Новый портал сиял посередине, в ближайшей к обрыву цепочке, на уровне деревни тимавеш, насколько он мог судить, и в него отряд за отрядом входили иномиряне на охонгах и тха-охонгах, влетали десятки стрекоз.

«Не дадут, — подтвердил Жрец, окатывая Тротта изнутри льдом. — Я чую тень одного из богов, которая стоит за спинами тех воинов — а, значит, бог, с которым она связана, видит все ее глазами и не пропустит нас. Да, я скрою вас от их взора, но не от взора воинов. Я, выпив стихии моей жены возлюбленной, смогу уничтожить тень, как уничтожил вчера, но через мгновение здесь будет ее создатель, и сколько времени я смогу продержаться против него, я не знаю. Чем позже мы попадемся ей на глаза, тем лучше»

Макс слушал все это, глядя на Алину, которая улыбалась во сне. Пошевелилась, ткнулась носом ему в плечо, поджала ноги, и его почти затрясло от счастья и безнадежности.

Он никогда не думал, что может так любить. Он никогда не думал, что может настолько бояться кого-то потерять.

«Ты сможешь перенести нас к одному из дальних порталов? Там нас точно никто не ждет»

«Нет, птенец. Только к тому, что находится прямо за этим, на той стороне долины».

Макс, поглаживая Алину под крылом, вспомнил вид на равнину сверху — ближайший портал находился за десять-пятнадцать километров от того, к которому они шли, почти на прямой линии, около дальней реки. Следующий, открывшийся, когда они уже ушли из поселения Тимавеш, был выше по реке километров на семь.

«Иначе я бы попробовал перенести вас прямо от трех вулканов, — продолжал Жрец. — Но чем дальше перенос, тем менее он точен — если целиться к дальним порталам, есть риск забросить вас глубоко в леса на ту сторону или вовсе за горы. Энергии здесь и так нестабильны, а после землетрясений и ночного удара бога-Омира и вовсе могут помешать переносу, но нам некуда деваться, птенец. Сколько сил мне даст стихия моей жены — столько использую, и буду надеяться, что останется на помощь вам в бою. Поднимайтесь. Мастер уже встал и идет сюда».

Тротт кивнул. Коснулся губами виска своей принцессы.

— Алина, — позвал он тихо ей на ухо.

Алина открыла глаза, еще полные истомы и сна. Улыбнулась с такой нежностью, что у него заныло сердце.

— Макс, — хрипло прошептала она, и вжалась в него, снова прикрывая глаза. — Наверное, я еще сплю.

Макс потянулся к ней и поцеловал едва заметным касанием губ, только чтобы еще раз ощутить ее мягкость и сладость, запомнить их — до конца. Она снова сонно открыла глаза — посмотрела — как укутала ласковым крылом.

— Нам пора, — проговорил он, отстранившись, и ощутил, как за два удара сердца тягучая расслабленность ее тела сменилась напряжением, а взгляд наполнился пониманием и страхом. Она села, прижав к себе куртку, и тоже посмотрела за реку. А затем перекатилась набок и поднялась, ослепив его наготой и ладностью тела, и стала по-солдатски быстро одеваться. Двигалась она чуть осторожно, словно слушая свое тело и заново узнавая его.

Макс тоже одевался, глядя на нее. Они собрались быстро, успели сходить по нужде, умыться. Позади послышались шаги — то приближался Четери — и Алина бросила на него взгляд и без всякого смущения заправила рубаху в штаны. А затем застегнула на них пояс с ножом и флягой.

— Выступаем, — проговорил Чет, протягивая Тротту лук. Макс принял его, склонив голову. Четери стянул с плеча автомат на ремне, осторожно, как смертельно опасный артефакт, держа дулом в сторону.

— Ты хорошо управлялась с этим оружием, — он протянул трофей Алине. — Я подумал, что оно тебе пригодится.

— Я сама не понимаю, как вчера смогла из него стрелять и ничего себе не прострелила, — призналась принцесса. — Очень сильная отдача, тяжело удерживать.

— Если нет магазинов, то смысла нести его нет, — покачал головой Тротт. Взял у Чета автомат, проверил — магазин был пуст.

— Я вчера на бегу сунула в сумку парочку! — принцесса порылась в сумке и вытащила два облепленных грязью магазина. — Но я не умею заряжать, и обращаться с ним совсем не умею. Ты не знаешь, как? — она протянула один Максу.

— Теоретически знаю, но давно это было, — пробормотал Тротт, принимая магазин. — Еще в университете учились на моделях тех времен, да Алекс и Михей иногда звали нас пострелять на полигон. Но, сама понимаешь, невоенному магу это почти ни к чему… а нет, помню. Смотри, это переводчик, ставишь вот так — на предохранитель, дальше автоматический огонь и следующее положение — одиночные выстрелы, чтобы за раз весь магазин не высадила, — он оставил оружие на предохранителе. — В нем всего тридцать патронов. А вот так менять магазин, — и он в несколько щелчков заменил пустой. — Повторишь?

Алина повторила несколько раз — пока не запомнила порядок действий. Перекинула ремень автомата через плечо, сунула свободный магазин в карман сумки, так, чтобы быстро достать. Чет смотрел на это с умилением.

«Ты же понимаешь, что это оружие ничего не решит, — взглядом сказал ему Тротт. — Два магазина — это ни о чем».

«Зато у нее будут заняты руки и голова», — выразительно глянул на него Чет, и Макс кивнул в знак согласия.

— Пора, — дракон разлил по плошкам из котелка дымящийся сладко пахнущий напиток. — Учитель учил меня, что перед сложным боем не нужно наедаться, иначе будешь неповоротлив, как обросшая шерстью овца. Но укрепить силы надо. Это мед воинов — пейте, друзья. Я сделал его из ягод, трав и меда.

Они действовали быстро — выпили терпкий, пахнущий ягодами напиток, который на секунды вскружил головы и затем сделал их ясными. И обнялись втроем, склонив головы.

Принцесса была бледна, но взгляд ее стал почти диким, яростным, а у самого Тротта внутри вдруг наступило ледяное равнодушие. Он знал, что доведет ее. Сегодня, уже через несколько десятков минут она уже будет в безопасности.

А он уйдет с ощущением сладости ее губ и нежности ее рук. И с открывшейся яркой, ослепительной любовью — чувством, ради которого можно умереть.

Макс поднес к губам флягу, на треть заполненную водой с Туры, и опустошил ее в несколько глотков. А затем ощутил, как закручивается в груди и вокруг него привычная леденящая мощь. Пространство вокруг стало серым, будто выцветшим, и схлопнулось.

Последние врата открылись.

Боги Лортаха, те, кого звали Омир, Нерва, Малик и Девир, услышали это в молитвах жрецов, увидели глазами одной из теней, что струилась над равниной в ожидании, а ныне застыла над местом, где лежала сфера из эновера. И вид закрутившихся над вратами облаков, распустившегося пространственного цветка и армии, идущей в новый мир, усилил холодную внимательность тех, кто так долго ждал.

Боги, сосредоточение силы и сутей четырех, клубящееся под храмом в затопленной Лакшии, застыли, опасаясь любым движением — даже яростной мыслью или нетерпеливостью! — замедлить укрепление последней червоточины между мирами.

Совсем чуть-чуть осталось ждать им — даже по человеческим меркам, не то что по божественным. Так мало, что последняя армия не успеет полностью войти в открывшийся портал, когда он, наконец, стабилизируется, войдет в резонанс с остальными и укрепит их, позволив пройти и богам.

Они ждали, подпитываясь жертвоприношениями на разных краях империи и молитвами жрецов, собиравших дань крови. Ждали, допивая крохи силы из и так опустошенной планеты. И в любой момент готовы были сорваться, чтобы войти во врата и вступить в бой на той стороне.

А то, что их попробуют уничтожить сразу, как они появятся в новом мире, сомнений не вызывало.

Боя они не боялись — слишком много было миров, побежденных доселе. Нет, они не были оглуплены самоуверенностью и ослеплены своей силой: самоуверенность и слепота остались там же, где потеряли они милосердие, любовь и жалость. Они просчитывали все варианты, а если чего и боялись, так это поторопиться, сойти во врата раньше, чем те могут выдержать их.

Четверо, идущих к своей цели и уже почти достигшие ее, до последнего спорили, закрывать ли порталы сразу после выхода в новый мир, если оные от прошедшей мощи вдруг не закроются сами, или дать себе шанс восстать, если случится невозможное и они проиграют.

Оставить открытыми врата — оставить путь чужаку, богу нового мира, который столько времени уходил от уничтожения, и крошечную вероятность, что он сумеет выйти в свой мир и укрепить его, вступить в бой и усложнить им задачу.

Закрыть порталы — и смерть их, если поражение случится, станет окончательной.

Долгим был этот спор, и почти перед самым открытием врат они пришли к решению.

После богов во врата уйдет одна из теней. А вторая — останется охранять равнину и порталы от проникновения в них чужаков, и будет залогом бессмертия богов.

Победят они — она уйдет к ним в Новый мир, и затем можно будет закрыть врата, отцепив умирающую планету.

Проиграют и падут они — и связанные и спаянные между собой, смогут возродиться через тень, оставленную на Лортахе, в том состоянии и с тем опытом, с которым уходили с планеты. Пусть это и займет сотни лет. А если первая тень, поняв, что ее тенетворцы проигрывают, успеет вернуться в утопающий мир — то и не сотни, а десятки.

Они приняли решение и продолжали ждать, отрешившись от всего прочего, что происходило в мире — кроме жертвоприношений и наблюдения за вратами глазами первой тени.

Вторая тень не отрывала взгляда от осколка оружия древнего противника, под защитой которого спрятались те, кто мог даже сейчас нарушить планы богов. Однако времени у беглецов на это почти не осталось.

Сердце принцессы отбивало рваный ритм — беглецы ждали момента, когда патруль развернется, пойдет обратно к порталу, чтобы снять наемников со спины. Лагерь казался полупустым, но то тут, то там мелькали гиганты-тха-охонги, слышался гул десятков стрекоз…

— Ты сможешь применить свою силу, как в лесу? — прошептала она Тротту.

— Смогу, но ограниченно, — ответил он тихо. — Но придется, нужно пройти как можно дальше без использования мощи Вечного Ворона, чтобы он не привлек внимание богов. Тссс… — он приподнялся на колени, скрываясь в высокой траве, и одну за другой выпустил несколько стрел, вонзившихся в шеи наемникам.

Они свалились наземь, буднично, с сухим стуком.

— На ноги! — услышала Алина приказ Чета. Тело само вздернуло ее вертикально — и она, даже не успев оценить обстановку, побежала следом за драконом, ощущая, как накрывает их сверху щит Тротта.

Их не готовы были увидеть. Враги застыли в неверии, в страхе — и путники успели пробежать к порталу метров семьдесят, когда вокруг наконец заорали, заревели рога, призывая подмогу, кто-то взял на себя управление и стал отдавать команды, завизжали инсектоиды, застучали о щит стрелы и автоматные очереди с дозорных вышек.

Меж пустых шатров и старых загонов к беглецам со всех сторон понеслись всадники на охонгах и тха-охонгах, сверху начали налетать стрекозы. Стрелки работали издалека.

— Старайся снимать тех, кто с туринским оружием! — крикнул Алине Трот из-за спины. Она кивнула, тяжело на бегу подняла автомат, выстрелила несколько раз одиночными в стрелка на вышке — мимо, мимо! — перевела на короткую очередь, и стрелок в один из моментов вдруг дернулся, полетел вниз, перевалившись через папоротниковую ограду.

Она сама не поверила, что попала. Руки болели от отдачи, глаза слезились от муравьиной и пороховой вони. Принцесса вертела головой, выискивая автоматчиков, палила в них — неуклюже, неумело, боясь попасть по своим, почти все время мимо, но даже два, три убранных человека с оружием давали им шанс пройти дальше. Ведь щит мог лопнуть в любой момент.

Четери впереди прыгал смазанной молнией, вылетая из-под небольшого, шагов десять в диаметре, щита в мгновения затишья в стрельбе и срезая башки охонгам, сбивая всадников с тха-охонгов, выбивая планирующим сверху раньярам глаза и вспарывая крылья, лавируя и бросаясь то влево, то вправо, чтобы огибать туши павших, бьющихся в агонии инсектоидов и уйти от стрел. Алина понимала, зачем он это делает — щит был таким маленьким, что их попросту могли остановить, просто встав перед ним стеной, и неслась за драконом, не оглядываясь на Макса. Из-за спины ее раздавался свист стрел — то Тротт стрелял вверх, сбивая со спин раньяров всадников, пробивая стрекозам крылья. Те падали вокруг — но несколько рухнули прямо на щит, заметно сократив его.

Алине казалось, что под ногами вибрирует земля, что сейчас лопнет, рассыпется все уменьшающийся купол, — но они продвигались, продвигались вперед, несмотря на то, что прошло минут пять, не более! — и до портала, который будто ждал их, выбрасывая ярко сияющие новые лепестки и словно увеличиваясь, оставалось сотни полторы, нет, сотня шагов….

Сотня до ее спасения. Сотня до смерти Макса.

Стабилизацию последней червоточины боги Лортаха ощутили как рывок натянутого троса, как вибрацию, передавшуюся всем порталам и усилившую их. Еще не закончили подрагивать окрепшие «канаты», связывающие два мира, как холм, на котором стоял Лакшийский храм, раскололся, сползая оползнями в наступившее море, уничтожая и верных жрецов, и императорский дворец, и верующих, которые спасались от моря у храма.

Богам не было до этого дела. Боги, обратившись четырьмя потоками чистейшей энергии, рассекли небеса Лортаха мглой, пронзенной молниями и плазмой.

Небо Лортаха загудело, а планета содрогнулась, когда первый из богов — то был Нерва, бог-война, бог-победа, способный один продержаться в бою, пока не выйдут остальные, — вошел в портал исполинским столбом тьмы и света.

Стоило ему исчезнуть, и оставшиеся боги один за другим стали входить в порталы чудовищными вихрями мощи, сотрясая равнину, заставив раньяров падать на землю от поднявшихся ураганов, дальние вулканы, под которыми были заключены их соперники — снова извергаться на последнем издыхании, а реки — выходить из берегов.

Алина сначала ощутила, как затрясло землю, а затем вдруг мир вокруг словно выцвел, стал коричневато-серым. Тело ударило паникой, животным, жгущим ужасом, уничтожившим дыхание, по телу ударило сжатым воздухом — и Алина увидела, как далеко-далеко во врата у сопок низвергается тьма, окруженная молниями и вихрями. Затихло… и во второй портал у сопок тоже потекла бешеным потоком тьма, расходясь по равнине ураганом.

Алина видела, как двигается к ней черно-серый лорд Тротт, непонимающе оглядываясь, как, с трудом двигая руками, режет поверженных врагов Четери с искаженным, болезненным лицом.

Вновь на какие-то мгновения стало тише… и тут же мощнейшая воздушная волна швырнула принцессу на землю, раскидала все вокруг, как ураган солому, протащила Алину по траве, песку и крови обратно к воде, выбивая воздух из легких. Заболели уши так, что принцесса сжала голову и заорала, и лишь потом поняла, что мир заполнил оглушительный рев, разрывающий ей мозг. Рядом корчился Макс. Она знала, что сейчас умрет, что они все умрут — когда уже в ближний портал начал низвергаться гигантский столб черного пламени, невозможно огромный по сравнению с ней-маленькой. От столба били красные и фиолетовые молнии, не щадя никого — одна из таких попала в щит Тротта, от него пахнуло холодом — значит, в дело вступил Черный, — и по крошечному куполу, защитившему их троих, разряд ушел в землю.

Алина в каком-то измененном сознании очень спокойно отметила, что молния должна была, пройдя по грунту, убить их всех, но, видимо, щит защищал их и под землей.

Сухо щелкали разряды, освещая мир красным и сизым, гром тонул в реве, всех — и Тротта, и Чета, и принцессу, и врагов мотало по земле туда-сюда… когда вдруг рев прекратился, а лепестки цветка-портала взметнулись выше гор, скрутились и схлопнулись, снова ударив по равнине взрывной волной.

Небеса еще вибрировали.

Принцесса замерла от ужаса и шока, не веря и тому, что она еще жива — и все живы, — и что портала больше нет. Что им придется пробиваться к другому… а ближайший тот, к которому шли изначально, а там тень и все зря, неужели все зря?

Тротт подползал к ней. Встал. Он что-то кричал ей — но в голове звенело, она не слышала.

— Это боги! Это боги выходят на Туру! — разобрала она.

Алина, лежа на земле, вдруг закашлялась, захлебываясь — откуда-то пришла вода, смешанная с грязью, кровью и слизью. Невысокая, сантиметров тридцать, сорок, но чуть не утопившая принцессу — Алина просто не сообразила сразу, что происходит. Встала на четвереньки, отплевываясь, — и тут снова заревело в воздухе, и в портал, в который они должны были пройти изначально, который находился прямо рядом с осколком Оки-Жар, тоже стал входить гигантский столб тьмы и света.

Он был далеко, он звучал чуть тише и воздушная волна от него уже не сбила с ног, просто ударила плотным кулаком по телу, по ушам — Тротт протянул принцессе руку, и ей удалось подняться на ноги, прижавшись к нему, опираясь для устойчивости. Почва тряслась, вода уходила в реку, волоча за собой тела убитых и их тройкой, и богом, которому поклонялись, туши охонгов и раньяров. Все выжившие двигались замедленно, беспорядочно, даже дракон казался ошарашенным, стоя посреди текущей воды и опустив клинки — но вот в щит ударил первый невидши, второй, и Четери, словно очнувшись, прыгнул к ним, продолжая бой.

— Твоя задача сейчас — удержаться на ногах! — крикнул Тротт Алине. И вновь, как в самый первый день здесь, в Нижнем мире, вылетел за пределы своего щита, оставив Алину под ним, и присоединился к бою рядом с Четом, не допуская атак невидши на купол.

Равнина вибрировала, равнина выла, трескалась, переход смыкался за богом, исчезая.

Алина с ужасом повернулась к тому переходу, в который ранее входила армия, открывшегося ближе к лесу и месту, где они бились с мелькодерой — но он, слава богам, был цел, цел! — только лепестки выбросил вдруг вверх и снова опал, успокоившись. Кроме него остался еще один — тот самый, который они видели слева, когда Жрец выбросил их на мелководье, лежащий на клине равнины между двумя рукавами реки. Он был раза в три ближе того, в который входила армия.

— Ворон не сможет нас перенести еще раз? — крикнул Четери.

— Нет! — заорал в ответ Макс. — Даже если впитает тут всю виту, из-за возмущения потоков опять улетим не туда! И порталы могут закрыться от его воздействия!

Они застряли на месте. Вода продолжала прибывать накатами, убывать, заверчиваясь водоворотами на уровне колен, и удерживаться на ногах было трудно. Казалось, что на равнину опустилась мертвая тишина, хотя вокруг визжали уцелевшие охонги и стрекотали-скрипели невидши, с плеском прыгая на двух бойцов, слышались крики наемников, которые каким-то чудом удержались верхом. Часть в панике пустила инсектоидов вскачь, в сторону лесов вниз по равнине, а кто-то сумел собрать отряд, успокоить его и вновь атаковать беглецов.

Зашумели сверху крылья стрекоз, вновь полетели стрелы, зазвучали выстрелы автоматов. Мужчины нырнули под купол, Тротт рванул стрелу из свертка, выстрелил вверх, и Алина вскинула оружие и начала палить, стараясь попасть в автоматчиков и понимая, что у нее вот-вот кончатся патроны.

На них так насели, что приходилось двигаться по кругу. Алина перепрыгивала через еще шевелящиеся, норовящие ударить, схватить ошметки хитиновых и человеческих тел. Она слышала свое тяжелое дыхание, бой крови в ушах, и смотрела на далекие порталы — время словно замедлило свой ход, беглецы завязли на одном месте. А когда в щит врезался огромный тха-охонг, она поняла, что сейчас им придет конец.

Тротт выругался, поднял руки, накрывая вторым щитом Чета, и вокруг них метров на десять все осело серым прахом. Принцесса не успела даже подумать об этом — как вновь рванулись к ним застывшие на границе мертвого и живого враги. Испуганные, бледные люди и не знающие страха чудовища.

На одну из вышек карабкался человек с трубой за спиной. Алина выстрелила в него раз, другой — бесполезно, но когда он встал на площадке, широко расставив ноги, и прицелился, закричала:

— Там! Там!

Четери оглянулся на нее, кинул взгляд туда, куда она указывала — и в развороте, как-то хитро, с усилием метнул ввысь один из своих клинков. Он не мог взлететь по всем законам физики, но полетел как камень из пращи, пробив человеку грудь. Тот осел набок, выстрел прозвучал где-то в стороне. А Чет, тряхнув рукой, сжал в ладони тот самый клинок.

Их снова давили, Тротту снова пришлось истлиевать все вокруг — и в этот раз он взял Алину за руку. Но не успела осесть пыль, как рядом проявилась огромная паукообразная тень, задрав лапы-лезвия и изо всех сил долбанув по щиту. Второго удара не было — от Макса пахнуло холодом, и тень отбросило далеко за край равнины — лишь деревья взметнулись вдалеке.

— Не хватило сил ее убить! Эта тварь вернется и ударит снова! — крикнул Тротт. — И я не знаю, выдержит ли щит второй раз!

— К ближайшему порталу! — заорал в ответ Четери. — До дальнего нам пробиваться часов пять!

Алина трясущимися руками пыталась сменить магазин. Что-то заело, наконец, пустой вывалился, она вставила новый.

— Да и до ближнего не меньше, — Тротт вновь стрелял из лука, грязно ругаясь, когда промазывал. — И через реку как переправишься?

Чет помянул матушку и, снеся в развороте голову одному невидши, мотнул головой в сторону стрекоз. Тротт снова выругался, но как-то обреченно.

— Алина! — крикнул он, указывая на одну из уцелевших вышек. — Сними вон того автоматчика!

Принцесса неловко повернула автомат и выстрелила короткой очередью. Не попала раз, другой — но продолжала стрелять упрямо, облизывая пот с губ и морщась от того, как больно отдача бьет в запястье и плечо. Автоматчик дернулся и осел… стоило затихнуть очереди, как Тротт прыгнул ввысь, расправив крылья — за ним прыгнули-взлетели десятки невидши, чтобы схватить, но не дотянулись даже кончиками лезвий, посыпались на щит, покатились по нему под звук арбалетных и обычных стрел, которые выпустили по Тротту.

«Мы же на стрекозе будем как на ладони! — хотелось закричать Алине. — Ты же сам говорил, что не умеешь управлять раньярами!»

Но она уже знала, что не стоит мешать безумствам в бою — иногда они срабатывают. Да и разве сейчас они не как на ладони?

Тротт опустился на спину стрекозы, на которой сидело несколько человек, столкнул одного, сцепился с другим — тот тоже полетел вниз, и, наконец, приставил нож к шее всадника и что-то тихо сказал ему.

Всадник послушно направил стрекозу вниз.

— Алина! — заорал Тротт. — Сюда! Четери прикроет!

Крылья сработали раньше, чем она успела подумать — так привыкла она исполнять команды Макса. Чет прыгнул раньше, отбивая по кругу над щитом очередную атаку невидши, и щит поднялся вместе с Алиной, опустившейся на раньяра за спину Тротту.

— Алина, иди сюда, — приказал Тротт, и она неловко приподнялась на спине и короткой перебежкой приблизилась к нему. — Держи, — он положил ее руку на нож и добавил по-лорташски. — Дернется, сразу режь, поняла? Мне нужно помочь Четери.

Через пару секунд, уцепившись за лапу раньяра, раскачавшись и схватившись в прыжке за руки Тротта залез и Чет — расположившись за Алиной.

Снизу орали, визжали невидши, звучали автоматные очереди, врезались в щит уцелевшие стрекозы, сотрясая захваченную беглецами, заставляя ее дергаться. Со всех сторон неслись к ним еще раньяры, а по хлюпающей, с лужами воды равнине — охонги и тха-охонги со всадниками.

— Быстрее, — сказал Тротт всаднику по-лорташски. — Лети туда, — он указал на ближайший портал, и пленник, сглотнув, повернул раньяра к реке.

Вей Ши

Тиодхар Ренх-сат, оставив противника за спиной, быстро продвигался в сторону портала, внимательно оглядываясь по сторонам, прислушиваясь к сумеречному лесу — не идет ли по следу враг Дар-мон-шир, не окружают ли твари наподобие тех, от которых им с врагом пришлось отбиваться.

Пока было чисто — то ли к месту боя собралась вся окрестная не-жить, то ли ближе к утру она была тут не так активна. Хотя по опыту генерал знал, что нападает она и днем и ночью, и лишь некоторые виды таких тварей выходят только ночами.

Дармоншир за ним не пошел — все же колдун был умен и понимал, что кулаки против меча не сработают. Хотя… мог бы попытаться ударить ментально, но, видимо, ему требовалось для этого посмотреть противнику в глаза? То, почему сам Ренх-сат отпустил его, он объяснял себе с трудом, но однажды приняв решение, не сомневался в нем.

Ренх-сат мало чего боялся в двух мирах, но местная не-жить вызывала в нем почти физиологическое отвращение. И то, что колдун не оставил его перевариваться еще живым в утробе чудовища, а вытащил, хотя рисковал свалиться обратно сам, заставило его испытывать что-то похожее на благодарность.

А еще тиодхар неохотно признался себе, что, изучив противника, поняв его повадки, его способ мышления, увидев странное умение смеяться в самые жуткие моменты, ощутил нечто вроде симпатии.

Что не помешало бы ему убить его при необходимости. Но ее уже не было.

В любом случае боги накажут за проигрыш. Даже захвати он колдуна и потребуй от командира его армии отступить или сдаться — Ренх-сат уже понимал, что колдун предпочтет погибнуть, но не стать причиной проигрыша. А командир его войск достаточно хладнокровен, чтобы не поддаться на шантаж. Да и не восстановит это разбитую армию. Нет у тиодхара больше армии.

Можно было, конечно, захватив колдуна, явиться в лагерь у врат, собирать остатки сил и снова выступать на Норбидж.

Но он и так высосал все силы из отрядов, оставленных по всей Инляндии. Поставил все на этот бой. Сейчас по поселениям страны остались группы нейров для поддержания порядка, такие крошечные, что любое организованное сопротивление опрокинет их. Из малых городов все силы и вовсе были выведены к Норбиджу.

Иногда терпение — единственное, что спасает, когда снаружи рушится мир, а ты ничем ему не можешь помочь.

Такой слабой, как сегодня, Виктория ощущала себя только один раз — когда они пришли в Верхолесье за Михеем, а он чуть не убил их.

Накопители почти все были разряжены. И было с чего: долгое сражение в Норбидже, мощный иноземный артефакт, лишивший ее большей части резерва, последующий бой, лечение раненых и проход через подпространство с Дармонширом.

Герцог был, конечно, удивительно мощен, но неопытен, как щенок, путающийся в лапах, и если бы она не держала переход — он бы, может, и выпрыгнул со своей удачливостью, а вот они с пленником нет.

Вики запустила небольшой светлячок, и в отражении стекол шкафов для бумаг видела свое сильно постаревшее лицо. Так измоталась, что даже внутренний резерв ополовинился, и сейчас она выглядела лет на шестьдесят.

Но ее это вообще не волновало.

Ангелина

Ангелина, паря в высоте, видела холм, заполненный отрядами врага, вибрирующий от страха, отчаяния, ненависти и злобы. Видела она и сияющий портал, поглотивший обитель — его лепестки стали выше и больше, видела, как по улицам Тафии несется от погони десятков всадников на раньярах огромная водяная змея, управляемая человеком, видела, что над площадью у дворца Четери идет бой, и что в воздухе давно уже нет такого доминирования раньяров, как ранее.

Сквозь тело проходили волны слабости, вокруг то холодало, то становилось теплее. То ли от напряжения, то ли от постоянного соприкосновения с пламенем она стала замечать вокруг призрачные разноцветные потоки стихий, пляшущих в агонии.

Ани видела, как продолжают уходить из города простые люди, как то тут, то там на улицах идут стычки между ополчением и иномирянами, как около оплетенного терновником Университета полыхают вспышки — там сражаются маги, не давая высадиться иномирянам, а недалеко от холма, в маленьком храме, держат оборону священники и монахи — за их спинами двор заполнен людьми, не успевшими уйти до прихода врагов.

Облетая холм, чтобы понять, с какой силой она может столкнуться при выходе из портала — если удастся отбить Нории, если удастся выйти! — отмечая, что над ним практически не осталось раньяров, она узрела силуэты богов, проскользнувшие в схватке там, где за линией горизонта вздымались Милокардеры. И не будь она заледеневшей от своего решения, спрятавшей все чувства глубоко-глубоко, она бы замерла от изумления.

Но времени изумляться не было. Она лишь испугалась, что портал закроется раньше, чем она сможет войти, и раньше, чем сможет выйти Нории, если он жив. И раньше, чем выйдет Алина со спутниками.

Ее сопровождали драконы, которым строго было запрещено спускаться ниже уровня, до которого било стрелковое оружие и гранатометы. Они будут следить за порталом высоко над ним, и это успокаивало. Был среди них и Энтери — она очень надеялась, что он не решит подставиться под удар и не нырнет в портал вместе с ней.

Ангелина завершила облет холма, крикнула по-птичьи — и драконы взмыли вверх, а она крылатым всполохом упала вниз, на мостовую, где ждал ее вестник, передавший ей свитки, и его отряд. А поднялась уже женщиной.

По бокам улицы на стенах домов, раскрошенных ударами гранатометов и нажимом тха-охонгов, вилась лоза. А перед Ангелиной дышало ненавистью и страхом человеческое море.

Казалось, совсем недавно она уже пережила подобное, когда доказывала драконам свое право быть их Владычицей. Но в том случае никто из них на самом деле не желал ее смерти. Они желали выплеснуть горе. А здесь каждый, каждый жаждал либо оказаться подальше от ее огня, либо разорвать ее из страха.

Вестник шагнул вперед и едва не поклонился, но одернул себя.

— Как видишь, я пришла, — сказала Ангелина. — Не подходи ко мне близко, мой щит может опалить тебя, — она указала на едва заметную красноватую сферу вокруг.

Иномирянин остановился. Кивнул.

Под руку ей ткнулась лоза, потянула, словно отговаривая.

— Я за твоим братом по отцу, — сказала она ласково, наклонившись к терновнику. — Ты не можешь проникнуть туда, поэтому придется мне, малыш. Помогай тут защитникам, пока меня не будет, хорошо? Считай, что остаешься за старшего.

Терновник затрепетал, но неохотно отпустил ее руку и шустро, угрожая лозой иномирянам, уполз к домам.

— Ты должна идти без оружия, — предупредил иномирянин.

Ангелина вытянула в стороны руки.

— Я без оружия. Я не умею им пользоваться.

— А на пояс что? — хмуро осведомился вестник.

Она раскрыла мешочек и достала горсть разноцветных крупных камней. У иномирянина округлились глаза, ближайшие враги зашептались.

— Это драгоценности, — проговорила она. — Хочу принести в дар твоему генералу за то, что оставил моего мужа живым. Можешь подойти посмотреть, мой щит пропустит тебя. Но вздумаешь напасть — успею сжечь, слуга.

Иномирянин тщательно осмотрел мешочек, запустил внутрь руку — Ангелина опасалась, что кто-то из огнедухов не выдержит и обожжет его, но обошлось. Быстро отступил, обернулся. И что-то крикнул на иномирянском в толпу, отчего человеческо-инсектоидное море заколыхалось и расступилось, обнажая покрытую слизью и кровью дорогу к бывшей обители.

Расступилось, оставив проход метра в три шириной. Сомкнись эта толпа — и щиты ее не спасут, придется жечь.

А она очень устала жечь живых. Но она подумает об этом потом.

На риск двигаться к порталу пешком Ангелина пошла намеренно. Сядь на стрекозу — и кто знает, отнесут ее к Нории или уволокут куда-то далеко от порталов, туда, где и его не будет, и она останется пленницей? Со стрекозы не спрыгнешь птицей в чужом мире, вряд ли там есть возможность оборачиваться, иначе Нории бы уже обернулся и улетел. На стрекозе не уничтожишь похитителей — иначе инсектоид унесет куда-то вообще без управления, а то и скинет. А на своих двоих есть возможность убежать и отбиться.

Ангелина, окруженная нейрами из отряда вестника, шла мимо ропчущих иномирян, мимо нависающих над ней чудовищных тха-охонгов, мимо повизгивающих охонгов и щелкающих жвалами невидши, не глядя по сторонам, напряженная, как струна, чувствуя, как холодит грудь ситория. Это море людей воняло кострами, потом и страхом, муравьиной кислотой и ненавистью, и она, видя их вот так, на расстоянии вытянутой руки, понимала, насколько же два столкнувшихся мира далеки. Невозможно договориться с тем, у кого совсем другая мораль и система ценностей.

Усталость ушла, как и все эмоции, сменившись сухой решимостью. И в голове остался только план, простой, как раз-два-три. Раз — заставить врага показать ей Нории. Два — ударить всеми силами, какие у нее на тот момент будут. Три — вывести его обратно. Даже если он будет не в состоянии идти — она и ее огонь сумеют убедить врагов дотащить его.

Отряд у портала в Менисее собирался быстро. Через пять минут после разговора с Ли Соем из Зеркала, которое открылось прямо у золотого вьюнка, вышли Алмаз Григорьевич Старов и Данзан Оюнович Черныш в темном ошейнике. И остановились, вытянув руки и удерживая переход стабильным.

Здесь это было сделать легче, чем в Рудлоге: от вьюнка по полям растекалось золотое сияние, стабилизирующее пространство, и даже почва почти не дрожала, а небеса глухо и непрерывно громыхали эхом дальних ударов. Маги дождались, пока из подрагивающего перехода выйдет почти сотня их коллег и берманов, возглавляемых королем Демьяном, и опустили руки, схлопывая Зеркало. Черныш тут же тронул сигналку у себя на запястье, чтобы сориетировать Лактореву.

— Может, снимешь эту дрянь у меня с шеи? — проговорил он вполголоса, наблюдая, как начинает светиться воздух там, где вот-вот откроются Зеркала их сотоварищей.

— Стыдно? — хмыкнул Алмаз.

— Нет, — равнодушно ответил Черныш, бросив взгляд на стоявшего спиной Бермонта. Потеребил кучу амулетов, висящих на шее: он как забрал их у погибшего Оливера Брина, так и не снимал. — У нас с тобой постоянно какие-то драки, они уже привыкли. Неразумно рисковать, в переходе мне может оторвать голову, а я тебе нужен.

— Сниму, как пойдем, — буркнул Старов. — Без головы ты мне точно не нужен. — И он шагнул вперед, подавая руку невысокой полной седовласой женщине в очках. — Спасибо, что выбралась, Галя. Не думал, что придешь.

— Если бы я не выбралась, мои магмеханизмы никому бы больше не понадобились, — сухо ответила Лакторева. — Да и общий сбор на моей памяти не объявляли никогда. О, что это? — она подняла очки и, близоруко приглядываясь, встала почти вплотную к вьюнку. — Какое стихийное плетение, какая прелесть! Потом зарисую для систем противоракетной обороны, шикарно!

— Хорошо, что не прямо сейчас, — пробурчал Черныш.

Лакторева окинула его строгим взглядом, задержалась на ошейнике. И едко хмыкнула, показав Алмазу большой палец.

Из второго Зеркала вышел Ли Сой, и ему это явно далось тяжелее, чем Галине. Он тут же выпил парочку флаконов с восстановителями, достав их из сумки.

— Встретил ваших в Тафии, — сообщил он, — они дождутся Лыськову и отправятся к порталу. — Он подошел к Лакторевой, которая когда-то давно была его наставницей, поклонился, и она обняла его в ответ.

Грохот с небес стал громче, почва заходила ходуном. Бермонт, одетый в желто-зеленую военную форму, в бронежилет, обернулся, сверкнул пожелтевшими глазами.

— Нужно выступать! — поторопил он.

— Выступаем, — согласился Алмаз Григорьевич. Ли Сой снял с шеи цепочку с перстнем, в который был вставлен красный янтарь, похожий на застывшую кровь с мощнейшим заворотом стихии равновесия, и коснулся вьюнка.

Тот потек в стороны, отводя веточки, открывая проход шириной с двухстворчатую дверь, в десяти шагах от которого под огромным золотым куполом плескал туман, образуя лепестки портала. Внутрь стали проходить бойцы, берманы и маги, зашел Черныш, с которого предварительно под хмурым взглядом Бермонта Старов снял ошейник, ступила Лакторева и Ли Сой. Алмаз Григорьевич нырнул под купол, и в это время Демьян Бермонт с рычанием вскинул руки, создавая щит.

Отряд развернулся от грохота — о купол билась тварина размером с небоскреб, выглядевшая как бронированный полупрозрачный кузнечик, вставший на задние лапы, как уменьшенная копия бога, вышедшего из портала под Мальвой. Она зашипела-заклекотала, создавая в лапе шестиконечное копье, и с размаху метнула его в щит — но перед ним встал еще один, созданный совместно Алмазом и Чернышом, остальные тоже лили в него силы… и тут тварь бросила на вьюнок что-то белое, похожее на гигантский камень… или череп?

Щиты смело невиданной силой, над вьюнком заревело злое алое пламя, скрывшее все вокруг — отряд будто поместили внутрь большого костра, но жар бесновался, не в состоянии проникнуть под плетение лозы… не прошло и пары секунд, как от стихийного духа полилось золотое сияние, поглощающее огонь, заставляющее его затухнуть.

Тварь, визжа, вновь забилась о сам вьюнок, но он даже не дрожал, даже не потрескивал. Бермонт неуловимо метнул секиру — та, филигранно пролетев через сплетение ветвей, с треском и вспышкой врезалась в зеленовато-черную полупрозрачную морду, и кузнечик отступил на шаг, пошатнувшись. Секира, рассыпавшись на осколки, вновь выросла в руке короля. И в это время Ли Сой, прижав перстень к вьюнку, попросил его раскрыться, а Черныш, Лакторева и Алмаз ударили строенным Молот-Шквалом. Тень-кузнечика отбросило на пару сотен метров от портала.

Наступила тишина. От вновь сплетающегося вьюнка веяло прохладой, и застывшие под ним люди и берманы увидели, что тварь не стала возвращаться — она взмыла в воздух и полетела на юг.

— Что это может быть? — ошеломленно спросила Лакторева. — Давненько я не видела ничего подобного. С тех пор, как мы гигантского топника в болотах Блакории развеивали, помнишь, Ли Сой?

— Полагаю, что-то типа стихийного слуги бога, — проговорил почти невозмутимый Бермонт. Только глаза из желтых стали звериными, черными. — И он явно не поздороваться сюда пришел. Нас убить? Как они могли узнать о том, что мы планируем спуститься вниз?

— Никак, — сдержанно покачал головой Ли Сой. — Вероятнее всего, они все же решили закрыть порталы.

— И, как полагаю, тварь сейчас полетела ко второму, — заметил Черныш.

— Логично, — отчеканил Алмаз. — Идите вниз, коллеги. Нельзя терять времени. Я сейчас дам весточку Свидерскому и присоединюсь к вам.

Александр мельком, кастуя заклинания, видел, как управляются с невидши одержимые равновесниками гвардейцы Вей Ши, чья кожа и глаза потускнели, но сохранили свой цвет, и драконы-Мастера, быстрые, как смертоносные плети: чудища, рассеченные пополам, обезглавленные, проткнутые падали одно за другим, но и на телах воинов Туры уже видны были раны и порезы.

— Александр Данилович! — снова заорал Ситников. Лицо его заливало потом, глаза были безумными. — Я… я чувствую, я не знаю… хорошо, я уверен, что Алина вон там! — он указал в сторону от второго портала. — Меня тянет туда, я чувствую, что она в опасности!

— Не вздумайте идти без нас, — резко крикнул в ответ Алекс, обрушивая на очередных несущихся к ним тха-охонгов Таран.

Гиганты, врезавшись в воздушный уплотненный кулак, взмывали в воздух, как кегли, тяжело рушились на землю. Ситников, сжав зубы, кивнул, и Александр повернулся туда, где сражались драконы.

— Мастер Юнеди! — он усилил голос. — Где ваш учитель? Он жив?

Тот вскинул руку и крикнул:

— Мастер жив! Я чувствую его! Но он идет не к нам! — он повертел головой и без сомнений провел рукой в ту же сторону, куда указывал Ситников, туда, где далеко-далеко было видно слияние двух рек. — Он идет оттуда! От слияния двух рек к порталу! Он тоже чувствует нас, он поймет, что мы здесь!

Алекс и не думал, что способен испытывать такое облегчение. Если Владыка Четерии и принцесса живы, то есть надежда, что и Макс протянул до этого момента.

— Но где же сигнал от Деда? — пробормотал он.

Через мгновение, словно его услышали, над дальним порталом засиял зеленый сигнал от ракетницы.

Александр выдохнул: слава богам, отряд Алмаза и Бермонта действительно тут, в Нижнем мире. Нащупал на поясе ракетницу, тоже сделал два выстрела в воздух — две звезды в небо.

«Объекты движутся к вам».

С той стороны отряд посильнее, значит, больше вероятности, что беглецам помогут выйти.

— Внимание! — проговорил он, усилив голос, чтобы перекрыть звуки выстрелов и взрывов, хрип, вой, визги, стоны и крики людей. — Объекты обнаружены. Они идут к другому порталу. Наша задача на ближайший час — занять всю эту армию, чтобы она не направилась перегородить им путь! Помним о правиле: сел резерв, получили ранение — уходим на Туру! — Он повернулся к Ситникову, который отдалился к Вею Ши на дальний фланг. — Матвей! Сейчас мне потребуется ваш резерв!

Ситников побежал к нему, на ходу закручивая с пояса заготовки ударных заклинаний — от него спиралями расходились огненные Искры, которые на заданном расстоянии превращались в пламенные шары и выжигали все живое, не разбирая своих и чужих. Расстояние Ситников определил точно — дымом и вонью горящей хитиновой плоти потянуло из скопления охонгов метрах в двустах от отряда.

— Забирайте хоть все, только спасите Алину, — запыхавшись, выдохнул Ситников. — Тянет меня, Александр Сергеевич, сил нет.

— Терпите, — бросил Свидерский. — Думаете, меня помочь Тротту не тянет?

Вчерашний студент кивнул, положил руку на плечо Свидерскому.

— Сейчас мы с вами будем рисовать в небе, — проговорил Александр. — Смотрите.

Но не успел он поднять руки, как выругался от боли — бедро обожгло холодом, будто там взорвался кусок льда, а под ногами людей скользнули едва заметные тени. Очень знакомые ему тени. Алекс сунул руку в карман и с изумлением вытащил расколовшуюся на десяток частей аметистовую жеоду, которую ему подарил сомнарис на хуторе Латевой. От нее шел ощутимый поток стихии смерти. Пальцы тут же окоченели, словно он сунул их в жидкий азот, но тело впитывало и этот поток — многие боевые заклинания строились на петлях из черной стихии.

— Александр Данилович? — недоуменно напомнил о себе Ситников.

Алекс поспешно сунул осколки обратно в карман, потянул силу из одного из камней, который выдала ему Вики, и поднял руки к небу.

После того, как чудовищно прекрасная царица Иппоталия и ее насекомоподобный противник исчезли меж волнами-горами, я долго еще всматривалась в бинокль. Я и битву-то видела лишь урывками сквозь полосы пара и валы воды и все ждала, когда же вынырнет царица, когда же поднимет ее водяной конь на поверхность.

Но она не поднималась.

— Марина Михайловна, нужно вниз! — тяжело раз за разом звал Осокин. И я, ощущая, что прикоснулась к чему-то великому, с неохотой оторвалась от бинокля.

И в этот же момент раздался пронзительный, гулкий, пробирающий до сердца чаячий крик. Я вновь прильнула к системе наблюдения — и увидела, что с искаженным, горестным лицом кричит богиня, в ярости наступая на противника, и крик ее заставляет туман разбегаться круговыми волнами, как будто в эпицентре произошел взрыв.

— Марина Михайловна!

Я кивнула и пошла на спуск. Осторожно — снизу меня страховал Осокин, сверху — еще один гвардеец — спустилась по железной лестнице. На четвертом этаже замка я ощутила, как стало потряхивать землю, в окна яростно застучал ливень. На третьем рев моря стал таким оглушающим, будто волны уже бились в стены Вейна.

На втором Осокин бросил взгляд в окна и побледнел.

— Быстрее, быстрее, Марина Михайловна!

Я заторможенно посмотрела в окна коридора, ведущего к лазарету и к бывшему детскому саду и застыла. Снаружи творилось светопреставление. Шли от Маль-Серены во все стороны концентрические облака, перемежаясь кругами солнечного неба. Серое море с ревом бросало исполинские волны на невидимую стену, перехлестывая через нее. Ливень то сек в окна мокрым градом, то затихал, открывая голубое ослепляющее небо — и все это с разницей в десяток секунд, так быстро двигались облака.

Замок заходил ходуном, со всех сторон утробно, низко заревело, и я с ужасом увидела, как у воды медленно, тяжело взлетают в воздух скалистые осколки размером с дом, а берег лопается, как натянутая ткань. Гигантская трещина разорвала прибрежный городок по краю — в нее тут же хлынуло море — и побежала в сторону Вейна.

Осокин схватил меня за руку… и потащил к окну, распахивая его.

— Улетайте! — умоляюще крикнул он. — Пожалуйста, улетайте!

Снова закрыла обзор полоса ливня, и нам в лица ударил град. Такой любую птицу вобьет в землю.

Осокин отступил.

Снова засияло солнце, освещая побережье и несущуюся к нам трещину шириной с восьмиполосное шоссе.

Я затрясла головой, наблюдая, как рвется берег ближе к фортам и в сторону Маль-Серены. Похоже, все побережье Туры сейчас переживало подобный катаклизм. Если не вся Тура.

Застучал злой град. Засветило солнце. Замок трясло, падали со стен картины и панно, сыпались стекла из окон. Трещина, разрезав парк Вейна и дойдя до холма, свернула в сторону.

Снова град. Снова солнце.

Мы с Осокиным под рев неба и моря смотрели на грязные океанические воды, что били о осыпающиеся стены земной бреши в десятке метров от замка. Я не могла даже понять, какова глубина разлома, который свернул ровно там, где я обходила Вейн с державой Инлия — но гигантские волны ходили в нем, не переливаясь через край, гораздо ниже уровня моря, из которого в трещину, уходящую по дну в океан, низвергался огромный водопад соленой воды.

Ангелина и Нории долго сидели, слабые, у павших колонн Обители Триединого. Ани тихо рассказывала супругу о том, что делала после получения известий о предстоящем открытии портала в Тафии и о пленении мужа. Нории — о битве под Норбиджем, о том, как захватили его чужим артефактом и что происходило внизу.

Воздух был полон победными криками — драконья стая добивала остатки армии на раньярах, а наземные отряды врага были либо уничтожены, либо прорывались в панике прочь из города.

Драконы ликовали еще и потому, что только что разошелся по Пескам Зов Владыки.

«Я здесь, я вернулся», — сказал он, и услышал его каждый дракон от севера до востока, а вопли радости до сих пор звучали в ответ.

«Внизу, в Нижнем мире, идет суровый бой за то, чтобы война на Туре закончилась», — говорил Нории. — Я сейчас не в силах, мой народ, и не могу помочь нашим братьям, пока не восстановлюсь. Но вы можете. Добивайте врага и спускайтесь ко мне! Но только те, кто не ранены и не истощены, в ком еще много сил, потому что Нижний мир высасывает их беспощадно'.

Остаткам армии на раньярах не давали шанса выжить. Еще с десяток минут и все должно было быть кончено.

Терновник, оплетающий щит хрустальной сетью, тоже радостно шелестел побегами, и Нории, с неохотой отпустив руку Ани и с величайшей нежностью коснувшись губами ее виска, с трудом поднялся. Он мог бы попробовать долететь до реки, окунуться в первостихию, чтобы подпитаться быстрее, поохотиться, чтобы взять силу от свежей крови. Но еще немного нужно было времени, чтобы не упасть от слабости, чтобы не подломились крылья.

Ангелина наблюдала, как тяжело он идет к краю щита. Как кланяется стихийному духу.

У нее кружилась голова, и пусть Нории смог влить в нее немного сил, откат от того, что случилось внизу, никак не отпускал. После безумия, творящегося в Нижнем мире, Тура казалась тихой и спокойной.

Сейчас ей не верилось, что она действительно смогла, что осилила — все, что случилось в другом мире, казалось страшным сном.

— Спасибо тебе, великий, что помог моей жене, что помог Тафии и Пескам, — проговорил Нории низко. Протянул руку, и терновник, проскользнув сквозь щит, обвил ее лозой, но не проткнул, погладил сочувственно и отпрянул. — Клянусь, как только восстановлюсь, напою тебя кровью. Прошу тебя, пускай сюда драконов, которые будут прилетать к холму.

Цветы терновника мечтательно замерцали, закивали. Нории, поклонившись еще раз, погладил его сквозь щит. Посмотрел на город.

Сверкающие терновником крыши все были покрыты черными пятнами — дохлыми стрекозами. Маги, расположившиеся по кругу, держали щит, постоянно подпитывая его, укрепляя после команд барона фон Съедентента, которые он отдавал, усилив голос. Сам барон стоял лицом к городу и щиту шагах в десяти от Ангелины, то подкручивая что-то видимое только ему в воздухе, то поднимая руки, то опуская, а то и бормотал что-то, засунув их в карманы военного комбинезона. Иногда он бросал взгляд на стоявшую в сотне шагов от него Викторию.

— Барон, — Нории повернулся к блакорийцу, — ты сможешь пропустить сюда еще несколько отрядов?

— Все, что нужно, Владыка, — азартно откликнулся маг. Он кривил губы в улыбке, но глаза его были серьезными. — Не могли бы вы сказать, что творится там, внизу? Вышла ли вторая группа? В безопасности ли отряд Алекса… Александра Свидерского?

— Мы видели сигнал, как я понимаю, от второй группы, — спокойно ответила Ангелина. — Километрах в десяти от нашего портала. Бой идет тяжелый, но пока наши бойцы справляются.

На лице фон Съедентента проскользнуло облегчение, тут же снова сменившееся тревогой.

— Фиксируем узлы на меня!

— Есть!

— Увеличиваем подвижность щита!

— Есть!

Гигантская тень заслонила солнце. Бог-стрекоза, такой огромный, что нельзя было взглянуть на него, не сощурившись, опустился за разлившейся Неру.

— Так вот о какой стрекозе шла речь, — пробормотал Мартин.

Не было страха. Лишь бешеное, отвязное упрямство поднялось изнутри — давно забытое, заслоненное годами, оставшееся там, где он, голодный, злой, нищий, выцарапывал себе право на сытую жизнь.

Бог двигался к порталу быстро — а Мартин еще быстрее, словно настраивал сотни тысяч струн любимого инструмента, наращивая щит слой за слоем, пять… семь… десять… пятьдесят! Краем глаза он видел, как объятая пламенем Владычица Ангелина вбирает огонь в себя, а толстенные древесные стволы опадают белым пеплом. Как прижимается она со спины к мужу, впечатывая руки ему в кожу под рубахой, а Владыка, застонав, протягивает руки к терновнику.

И тот, обвивая их, начинает пить кровь. Еще утолщаются стебли, и так разросшиеся благодаря странному дару, отданному духу Ангелиной Рудлог, а прозрачные щупальца поднимаются высоко в небо, образуя вокруг щита почти стометровые кружева защиты.

— Март, как тебе помочь!!?

— Просто держи свой край, милая! Просто держи!

Он не думал, что Вики в опасности — он думал, что без нее было бы совсем плохо. И о том, что этот проход, возможно, последний из оставшихся — а там, внизу, и Макс, и Алекс, и остальные. Значит, нужно справиться.

Вышедшие маги качали в него остатки резерва.

Терновник все рос ввысь и вширь.

Но только его кружева — смех против оружия бога, который уже опустился на землю и шагнул вперед, разрушая дома. И они заслонили Мартину видимость. Однако без этой тонкой защиты и вовсе хоть сам в костер сразу прыгай.

Вились вокруг бога драконы, отчаянно пытаясь отогнать чудище — но они ему что мошка, — цеплял его за ноги терновник, — но он ему что садовая трава.

Бог молниеносно соединил два скругленных клинка в одно сверкающее синим и черным копье. Остановился, широко расставив лапы-ноги. Гора, а не существо.

Барон, задержав дыхание, держа на кончиках пальцев тысячи и тысячи струн щита, видел, как заносит бог копье. Как бьет вниз, в самый центр…

— Только не дрогни, — шепнул себе Мартин.

Замедлилось время. И блакориец хладнокровно и быстро начал перенастраивать струны, прогибая десятки нарощенных им слоев щита.

Нельзя противостоять удару существа, которое в миллионы раз сильнее тебя. Нельзя защититься щитом от оружия, которое способно планету пронзить насквозь.

Но даже крохотный скол способен направить самый мощный удар по другой траектории.

Затрещал, разрушаясь, терновник, давая барону лишнее мгновение… два, три, поглощая чудовищную силу удара, делая ее чуть менее убойной.

И Мартин, вытягивая всю силу, которую ему давали накопители, чувствуя, как дрожит земля и он сам, в тот момент, когда острие копья почти коснулось щита и направление удара стало очевидным, — легким, почти неощутимым движением создал уходящий к склону холма желоб в щите.

Свалились без чувств маги из отряда Алекса. Начали взрываться накопители. А чудовищное копье чудовищного бога, заставив щит засверкать фрагментарной решеткой и завибрировать с ревом, скользнуло по этому желобу, врезалось в склон, стесав его и вонзилось в землю, поднимая в небеса осколки почвы и домов.

Мартин выдохнул.

Билась венка на виске, трепетала, стреляя болью, и темнело в глазах — а он выстраивал щит обратно. Чудо, что он не разрушился. Девяносто пять процентов мощи в минус!

Руки его дрожали, лицо было мокрым. Терновник быстро восстанавливал плетение. Стучали по щиту осколки размером со скалы. Владыка все еще отдавал духу свою кровь — насколько его хватит? Насколько?

Бог с раздраженным скрежетом потянул копье из земли — оно шло плохо, — и он, заревев, поднял лапу-ногу, чтобы наступить на щит. Но тут взвились в воздух плети терновника высоко-высоко, дернули его за вторую лапу — и он стал заваливаться назад, к горам.

Барон судорожно, быстро восстанавливал плетения, вытягивая силу из внутреннего резерва.

— Март! — крикнула Виктория. — У меня не осталось накопителей!

— И у меня! — раздалось с двух сторон.

Бог стал подниматься.

Владыка дышал тяжело, хрипло, и во взгляде, брошенном Ангелиной Рудлог на Мартина, виделось злое отчаяние. Терновник вновь оплетал щит толстыми кружевами.

Барон все вытягивал из себя силу — когда взгляд его упал на остатки колонн и мраморные плиты храма. И он выругался — потому что это первое, на что стоило опираться!

— Коллеги! — крикнул он, усиливая голос. — Мы стоим на накопителях! Это же обитель Триединого, здесь каждый камень можно использовать как источник любой из стихий! Посмотрите в третьем спектре! Формула Изотова, раскладка сплетенного потока на стихии! Перестраивайте потоки быстро!

Сила полилась в тело сладкая, насыщенная, словно и не было проседания стихий, и Мартин тут же принялся вливать ее в щит, укреплять решетку, утолщать, делать пластичнее. Только бы хватило времени снова усилить! Только бы хватило!

Бог, продираясь сквозь мешающий ему терновник, потянул на себя копье, обратил его в огромное подобие косы и дернул в стороны, срезая побеги. И, крутанув его, снова замахнулся на щит.

Барон, чувствуя, что почти воспаряет на потоках силы, льющейся от остатков обители и трех опорников-магов, был в этот раз еще быстрее. Сейчас бог бил не в центр — сбоку, наискосок, и вновь терновник дал несколько мгновений отследить удар, и Мартин, чувствуя, как до боли выворачивает пальцы, а венка на виске вновь наливается болью, просто заставил просесть часть щита. Копье-коса заскрежетало по нему, съезжая вбок, содрав терновник.

Начали белой пылью взрываться колонны и камни, а копье, взвигнув, улетело за холм, далеко в город.

Бог заревел, расправляя крылья, прыгнул-взлетел за копьем. И, развернувшись, дав барону всего с десяток секунд на перенастройку, ударил вновь.

Раз и два.

Дыхание остановилось. Владыка рухнул наземь под горестный крик жены. Взрывались колонны и мраморные полы. Терновник упрямо полз наверх потоками воды — но силы его хватало только тонким слоем прикрыть щит.

Мартин замедленно и тихо заставил купол просесть, и первый удар вновь лишь скользнул по нему, отожрав сразу процентов шестьдесят силы.

И барон, видя, как идет вниз второй страшный удар, понимая, что не успевает, бросил в щит свой внутренний резерв. Он видел, как летит прямо на него острие копья — и становился в этот момент идеальным проводником, высасывая из храма силу, ощущая, как делают то же самое его коллеги, передавая ему — и распределяя ее по щиту.

В голове жгло, в голове пекло, и горели жилы, словно Маринина кровь решила сжечь его тело. Кажется, он орал. Кричала Вики. Сверкали молнии — со страшным грохотом копье пробивало щит, испаряя слои один за другим — а Март наращивал их снизу, мгновенно, нечеловечески быстро — и не успевал, не успевал!

Аура его разлеталась в клочья, в ошметки, и он работал на ее остатках — и не сразу понял, что больше неоткуда тянуть силу! Храмовые камни висели в воздухе белой взвесью, копье пробивало последние слои — когда раздался рев, пахнуло жаром, и бога-стрекозу, уже вскрывшего щит, смело куда-то на восток огненной горой, Воином в пламенных доспехах.

Мартин успел увидеть, что Красный противостоит сразу двум противникам, не пуская их к порталу. И упал.

Голова болела чудовищно. Тело сжимало судорогами и трясло. И было холодно, так холодно… как в детстве зимой.

Его подхватили родные руки. Прижали к себе.

— Мартин… Мартин!

Он с трудом открыл глаза. Над ним склонялась седая Вики с изборожденным морщинами лицом. Губы ее тряслись, и руки тряслись — и она вытаскивала из поясной сумки тоники. Заставила его открыть рот, влила одну настойку, вторую… Вколола сразу несколько шприц-тюбиков.

— Пей, Март, пей!

Отклика не было. Он сразу понял, что не будет.

По лицу из носа текла красная кровь.

Выгорел. Дотла.

— Из тебя получилась очень классная старушечка, родная, — проскрежетал он, силясь улыбнуться.

Вики сжала его руку, вкачивая ошметки своего резерва — и он вырвал ее.

— Не надо… бесполезно… живи…

Она стиснула его руку и продолжила вливать резерв, сшивать каналы, латать сосуды. Но жжение в голове, затихнув было, вновь становилось невыносимей. Заплясали перед глазами цветные пятна.

Она работала молча, сосредоточенно, как всегда во время сложнейших операций. Но ее не хватало. Он видел, что не хватало — и не было сил остановить ее.

Он тяжело дышал, не в состоянии что-то сказать. Било в глаза яркое солнце, и Вики в его лучах казалась невозможно красивой.

Он хотел сказать, что был бы счастлив прожить с ней всю жизнь и видеть, как она стареет рядом. Что любит ее невозможно. Что был огромным дураком, что упустил эти шестьдесят лет, которые они были порознь.

Но не мог.

За спиной Виктории взметнулись вверх лепестки портала — и опали, сделав его меньше раза в два. Заревели боги — то ли торжествующе, то ли рассерженно, рванули куда-то в сторону Рудлога. Плеснула во все стороны темным океаном стихия смерти.

Мартин улыбнулся. Разжал губы. И сумел все-таки просипеть, давясь кровью:

— Кажется… мы справились, родная.

И наступила темнота.

Виктория отшатнулась от застывшего мужа. Поднялась, поднимая лицо к небу. Огляделась.

В голове гудело. Мир вращался, как в кошмарном сне, и невыносимо, до рези сдавливало горло.

Не было больше слез. Ее трясло. Ноги то подкашивались, то требовали идти куда угодно, бежать, убегать от невыносимого горя.

Холм был срезан с нескольких сторон. Тафия вокруг — на треть разрушена.

Слетались к холму драконы.

К ней с двух сторон ковыляли два глубоких старика — Таис и Гуго. Маги из команды Алекса лежали без сознания, но живые. Ангелина Рудлог с разодранным запястьем пыталась напоить кровью белого и неподвижного Владыку Нории.

Виктория сделала к ней несколько шагов. Присела — сердце дракона билось все медленнее, — отодвинула Ангелину и влила в рот Владыке пару оставшихся тоников.

Его выгнуло. Он сипло втянул в себя воздух… и задышал ровнее.

Заболело сердце. Спазм бритвой вспарывал горло к груди.

Виктория обернулась к Мартину.

Он лежал, вытянувшись в белой каменной пыли, сам белый, седовласый, со спокойным морщинистым лицом, залитым кровью, на котором все еще оставалась улыбка.

Она попыталась вдохнуть и не смогла. Сделала к мужу несколько шагов. И рухнула рядом с ним на рассыпавшийся в пыль мрамор.

Таис Инидис успела схватить Гуго за руку и кинуть на Викторию стазис за мгновение до того, как сердце волшебницы остановилось. И они оба тоже осели на землю. Слабыми руками достали тоники, начали пить. Резерв балансировал около нуля — еще немного — и они тоже лягут рядом.

Тряслась Тура, сражались где-то далеко боги. Сократившийся раза в три переход легко пульсировал дымкой. Драконы один за другим опускались на холм. Ангелина Рудлог, сама белая, как полотно, прижимала к себе мужа. Владыка тяжело дышал.

Терновник извиняющеся ткнулся в руку Владыки.

— Ты все правильно сделал, Великий, — пророкотал тот сипло. — Моя жертва была добровольной.

Подполз терновник и к Ангелине, и она, вздохнув, кончиком пальца погладила белый цветок. Сжала мужа сильнее, крепче за плечи, наконец-то ощущая, как болят истерзанные руки, как ворочается в груди пережитое, заставляя сердце сжиматься. Посмотрела на мертвого блакорийского мага и его жену под перламутровой пленкой стазиса. И неожиданно для себя заплакала.

Плакала и Таис Инидис, прижимаясь к хрупкому, истончившемуся, седому как лунь Гуго, который старчески трясущейся рукой утирал мокрые щеки. Над кем плакала она? Над двумя возлюбленными, упавшими рядом, или над смертью своей Талии, девочки, выросшей у нее на руках?

Терновник быстро-быстро потек к телам, обвил их, приподнял, и сливаясь лоза с лозой, окутал их хрустальными саркофагами.

— Что он делает? — глотая тяжелые слезы, спросила Ангелина у Нории.

— Так раньше хоронили Владык, — ответил муж едва слышно. — Хрусталь духа подводных вод сохраняет тела нетленными многие века. И поддерживает стазис, если дракон разбился, и не может самоисцелиться. Волшебница Виктория еще на грани жизни и смерти. Я перед ней в долгу. И пусть не смогу вернуть ее мужа, который спас нас всех… какое мастерство, Ани! Величайшее мастерство! Но, если Тура уцелеет, я смогу вернуть ее.

Он, лежа на ее коленях, чуть склонил голову, будто прислушиваясь к миру.

— Великий Ворон вернулся, Ани-эна.

Пальцы ее замерли. Она повернула голову к Рудлогу… нахмурилась, и, аккуратно придерживая голову мужа, уложила его на землю. А затем и сама легла, прямо в пыль, слушая землю.

— И Алина очнулась, — сказала она тихо. — Боги, какое счастье, Нории! Какое счастье! — голос ее дрожал и срывался. Она вытерла белыми руками белое лицо, по которому катились слезы, очерчивая темные дорожки. — Но, — она приподнялась, — почему же тогда Свидерский с бойцами не выходит?

И в этот момент туман у портала расступился и появился Александр.

Лортах, местность, где располагался портал в Йеллоувинь

Четери первым вышел из портала в белую пыль — и через пяток шагов замер, оглушенный грохочущими небесами, ослепленный солнцем, ошеломленный видом посеченной разломами Неру и разрушенной, на треть укрытой терновником Тафии: хрустальные заросли таяли, словно дух был без сил. Дрожала земля, в небесах гудел ураган, то нагоняя тучи, то открывая яркое солнце и сметая с холма мраморную вуаль.

Побежала по телу родная сила, снимая тяжелую усталость, кольнул прохладой Ключ, запел знакомый ветер — пел он сейчас сердито, грозно, — и ощутил Четери и воды глубоко под Тафией, и грозовые облака, текущие к ней, и воды далекого Белого моря, идущие по Неру вниз.

Родная стихия, водная, ласковая, пульсировала сейчас надтреснуто и горько, словно возмущенное море то наступало, то отступало от берега.

— Что теперь? — услышал он за спиной скрипучий голос Ли Соя. Они со Свидерским прошли мимо. — Я без сил, Александр, не смогу сейчас открыть Зеркало, чтобы проверить, что там с Алмазом и Чернышом. Беспокойно мне что-то.

— Я тоже на нуле, — так же скрипяще ответил ему Свидерский и с тревогой несколько раз тронул одну из светящихся нитей на старческом запястье. Все старшие маги сильно постарели.

Четери отступил в сторону — мимо него пронесли Бермонта, который, как он видел издалека, дрался как одержимый. Деревянно, нетехнично, неизящно — но с какой мощью! Четери умел понимать другой стиль боя и уважать его.

Короля-медведя уложили на сохранившемся склоне холма с частью дороги, там, где чернела земля с остатками травы. Над ним сразу же склонились драконы-виталисты.

Там же устало опустилась на траву морщинистая и трясущаяся Галина Лакторева. Одна из дракониц протянула ей флаконы с виталистическими настойками.

— А коньяку у вас нет, девушка? — с надеждой спросила волшебница. Обернулась, увидев ковыляющих к ней двух стариков, по ауре — истощенных магов, похлопала по траве рядом с собой. — Таис, Гуго, сюда! Откроем тут филиал дома престарелых!

Старик засмеялся, фигуристая пожилая леди, которую он поддерживал под локоток, грустно улыбнулась. Четери тоже усмехнулся. Он любил жизнестойких людей.

Он успел еще в Нижнем мире на пути к порталу обняться с учениками — Юнеди, Киноли и Ити, — одобрительно кивнуть Вею Ши, хлопнуть по плечу Ситникова — а на ходу узнав от него, что происходило в Тафии и что Света родила и сейчас находится в старом доме под Тафией, радостно постучать кулаком о бедро и громко, на всю равнину, не меньше, пообещать всем вина в честь рождения сына.

Он очень устал, но сейчас усталость растворялась в воздухе Туры. И ему хотелось уже поскорее добраться до Светы, подержать в руках сына, поспать с ней рядом.

— Марк, надо же, — пробормотал он, подслеповато щурясь: солнце вновь вышло из-за туч и засияло прямо в глаза. — Вот и замкнулся круг, да?

Пятьдесят шагов в схватке — и две раны уже были на теле Мастера, на груди и на плече, и сладко-яростно пахло кровью, заставляя скалиться, а жжение было как учительский хлыст, как наказ:

«Нет предела твоей скорости, нет преград для твоего тела»!

Прошли первые секунды, и Четери увидел рисунок боя, и просчитал его такт — и тут же начал двигаться вне его, чтобы не дать опытному противнику возможности просчитать уже его. Раскаты грома и грохот от дальних боев, эхо от столкновения их с Нервой клинков звучали как ученические барабаны в их школе, остро пахло зеленью — а от противника каленой плотью.

«Помни о ритме, — говорил Мастер Фери, — потому что придет время, и придется встать над ритмом».

Ложились под ноги холмы и поля, реки и овраги, бывшие когда-то песчаными дюнами, и Четери ступал как танцор, почти не касаясь земли. Он взлетал в небо коршуном, он стелился по земле змеей, ни мгновения не оставаясь на месте, колеблясь, как пламя свечи — чтобы не дать врагу время для прямого удара и выгадать момент для своего. И понимал, что не будь рисунка маленькой Каролины Рудлог, подсказавшей ему, как готовиться к этому бою — он бы был уже повержен, потому как совсем иная техника была у Нервы и чудовищная мощь.

И вот Мастер развернулся, пригибаясь, уходя от брошенной сети, разрубая ее, поднырнул под клинок и кончиком острия задел доспех бога. И едва сам ушел от удара, отрезавшего ему часть волос. Засмеялся — и противник оскалился-усмехнулся в ответ. В темных глазах его мелькнуло и пропало удивление. И он, невероятно быстрый, ускорился еще. Так, что у Чета начало жечь в жилах — но он тоже двигался быстрее и быстрее, и клинки были продолжением его рук, и орнамент на теле светился, окутывая тело персональным щитом. Он не защитит от прямого удара — но поможет при скользящем, даст мгновение уйти от смертельного.

Нерва наступал, и все его удары были смертельны — если бы Чет не ухитрялся быть чуть быстрее. Атакуй, атакуй, великий воин, покажи свою удаль — покажи все, что можешь! Пока ты наступаешь, я смотрю на тебя — и спрашиваю себя: «Что же ты за боец, бог-паук? Где твои слабые места?»

«Нет их, — говорили ему круглые клинки противника, — нет, — повторяли лапы-лезвия, бьющие от плеч как молоты, — нет! — подтверждал доспех, лишь чуть оцарапанный клинком Четери. — Нет слабых мест!»

За спиной Нервы сверкала покрытая хрусталем Тафия. Мастер уводил противника от своего города в сторону Белого моря, и холмы под ногами ощущались, что кочки, озера — как лужи, пышущие жаром разломы — как выбоины в мостовой, а леса — как низкие травы.

Четери под свист ударов, почти не отбивая их, ступал назад раз, два, три, обманчиво расслабленно уклоняясь, приседая и проседая, скользил вправо — быстрее порыва ветра, — затем влево. Где же слабая сторона твоя, враг, где ты медленнее, чем обычно?

Круглые клинки работали как крылья мельницы, и взгляд бойца-напротив был жуток и серьезен, темнее самой тьмы. Он бил так быстро, что будь Чет менее ловок — и его бы уже сотню раз рассекли пополам, Нерва бил так мощно, что мог бы гору расколоть одним ударом.

Страшная пасть то раскрывалась в ухмылке, когда Четери удачно атаковал, то поджималась — и тогда от скорости боя дрожала Тура, а грозовые тучи расходились стенами, и на теле Мастера появлялись новые резаные раны. И все же и Нерва не был неуязвим.

Невозможно было сейчас развести погребальный костер — так силен был ветер. Вей как в саван завернул тело в пестрое лоскутное одеяло, на котором было вышито нежное «Мужу Амфату, свету моего сердца», и отнес павшего воина туда, где еще светился, едва покрытый темной пленкой, лавовый провал, перегорождающий улицу у храмового холма. Гвардейцы несли оружие старика, следовали за принцем старички и старушки, склоняясь под порывами ветра. Они шли хоронить соседа Амфата, любившего раскурить кальян, поесть лепешек с медом и поболтать — и они шли хоронить великого богатыря Амфата, который защитил их, получив от Красного право на последний бой.

У провала Вей опустил тело в лаву — и туда же отправилось оружие старика. Только меч оставил Вей Ши — чтобы отнести к могиле жены Амфата, его любимой Камили, чтобы хоть так соединились они после смерти. Запели соседи погребальную песнь на языке Песков.

И уже когда стихия Красного приняла тело своего великого воина, Вей увидел, как возвращаются к городу Четери и его чудовищный враг, лишившийся паучьего тела и вставший на две ноги.

Когда рухнул Четери-великан, Четери-сразивший-бога, а затем исчез с виду, ахнули, закричали, заплакали все, кто наблюдал за боем. Осела у стены дома Светлана, глядя на кровавое озеро, посреди которого рассыпа́л солнечные искры хрусталь, рванулись со всех сторон драконы — но удары ветра заставляли их приземляться, уходить вниз. Лишь Нории сумел подняться в воздух, унося на спине Ангелину и оставляя у двух хрустальных саркофагов Александра Свидерского и Матвея Ситникова. Вскинулся Вей Ши, который вместе с стариками следил за боем от лавового провала, но увидел улетающего Владыку и остался на месте. Километров сорок было до места, где пал Мастер, и пока Вей добежит, Владыка успеет и долететь, и вернуться с Мастером — живым или мертвым.

Далеко от Вея, в родном его городе Пьентане, под разросшимися кронами деревьев, ставшими для дворцовой территории щитом, на мягкой траве открыла глаза Каролина Рудлог. С небес шло золотое сияние, а вокруг один за другим приходили в себя царедворцы и члены императорской семьи Ши.

Цэй Ши, наследник престола и отец Вея, первым после появления чужих богов на Туре вышел в простой одежде на полянку перед семейным павильоном, опустился на траву, скрестив ноги, и закрыл глаза, погружаясь в медитацию. Выходили за ним следом жены и дети, родные и близкие, придворные и слуги — и все опускались на землю, повторяя за императором слова молитвы Желтому первопредку. Не все из них могли ощущать стихийные потоки и гармонизировать их, но читать молитвы могли все.

Цэй Ши с помощью духа Колодца закрыл от разрушения Пьентан. И пусть он был некоронован и не вступил в полную силу — два стихийных духа, пьентанский и менисейский, смогли так уравновесить землю Йеллоувиня, что трещин по ней прошло куда меньше, чем в других странах.

Каролина Рудлог, к которой со Святославом Федоровичем приставили охрану, сначала ощутила мягкие, как прекрасная музыка, невидимые волны, и завороженно пошагала в сторону императорского павильона под встревоженные оклики отца и Сениной. Те последовали за ней, посмотрели, как она опускается недалеко от принцессы Юнлинь, и сами сели в стороне.

Каролина закрыла глаза, присоединившись к молитве Желтому — а когда молитва затихла, младшую Рудлог мягко вытолкнуло в какие-то иные сферы, неподвластные и непонятные ей. И там она с благоговением и восторгом наблюдала за битвой богов. Казалось ей, что она где-то уже видела это сражение, но силуэтами — но не могла Каролина вспомнить, где и как. Теперь силуэты обрели плоть и цвет и превратились в гигантов, ужасающих и прекрасных.

Видела она и то, как стал Четери равным богам, и бой его наблюдала, — и с болью ждала, когда ее рисунок станет реальностью.

Наверное, момент, когда Четери сумел поразить прекрасного в своей жестокости, пропитанного злом, умелого противника, и стал моментом, когда она приняла свой дар. Потому что поняла, как он может изменить судьбу целой планеты.

Светлана в окружении родных обессиленно сидела у стены дома и смотрела на красное озеро — туда, где от сотрясания земли гуляли кровавые волны, а посреди них, ловя редкие солнечные лучи, рассыпало блики что-то похожее на кусок хрусталя. Никак нельзя было разглядеть, что это — так велико было озеро, сейчас полное крови ее мужа.

Далеко за озером, на едва-едва заметных пиках гор слева сияла маленькая звезда — то, во что превратил Красный останки бога-паука, и Света все отвлекалась на нее, потому что мозг отказывался принимать, что, скорее всего, Четери мертв. Утонул в этом страшном озере, так резко пахнущем его кровью.

Мама что-то говорила, и папа принес сюда из дома странный круглый стул, похожий на барабан, чтобы дочка села, и нашел воды в доме — а Света оставалась оглушенной и безразличной.

Она почти весь бой Чета со страшным темным богом видела, оставаясь у стен построенного мужем дома. И ранение его страшное видела — даже лежащий километрах в десяти от них, он был огромен — и кричала от ужаса и сочувствия, — и то, как Четери уходил от ударов противника, плеть которого чуть не задела дом, и как сумел он встать и победить врага. И Красного Воина, которого она сразу же узнала, видела.

Неужели он не мог помочь Чету, тому, кто так помог ему самому?

Но Воин ушел. Сияла далеко на горах звезда, переливался на солнце клубок терновника на красных водах, которые были неспокойны — и неслись по небу грозовые облака, и слышался далекий грохот битвы.

Некому помочь. Никого тут нет кроме нее самой, родных и слуг. Все такие же люди, как она сама.

На руках сладко дышал Марк, золотистый и маленький. Света поцеловала его в лоб и передала маме. И тяжело, опираясь на поданную папой руку, встала.

Было внизу горячо и мокро — и лежать бы ей сейчас, приходя в себя, а не думать, как достать из воды тело мужа… он же сын Воды и Ветра, мог ли он выжить?

Она подошла к озеру, с трудом склонилась над ним — без живота было непривычно, а наклоняться было больно, — и опустила в кровавую накатившую воду руку. И тихонько позвала:

— Эй? Есть тут кто-нибудь? Можете принести ко мне моего мужа, Владыку Четери?

По гуляющим волнам пошла рябь. Ткнулись ей в руки водяные духи-рыбки, один, другой, третий. Вода стала стремительно, пятнами, светлеть, словно кто-то там на глубине впитывал кровь. Выпорхнули в воздух из воды сотни воздушных духов, похожих на светящихся змеек, разлетелись во все стороны.

И вдруг на поверхности показался большой водяной осьминог размером с дом Чета — Света, щурясь, отступила: она вспомнила похожее существо, которое удерживало ее в другом озере, что было в тысячи раз больше этого.

Мама ахнула, потянула дочь за рукав назад.

— Где мой муж? — прошептала Света сорванным голосом. Потому что накричалась в родах и не могла сейчас кричать.

Осьминог, загудев, внезапно подхватил щупальцами кусок хрусталя с середины озера и потянул к Светлане. И она, и ее родные непонимающе, с опаской смотрели, как он приближается.

Уже метрах в пятнадцати от берега стало понятно, что он тащит хрустальный саркофаг. Дух мягко вынес его на берег, — за хрусталем волочились несколько стеблей терновника, — подтолкнул к Свете. Нырнул обратно в посветлевшее почти до нормы озеро. И она, выдохнув, шагнула вперед.

Под толстым хрусталем лежал страшно израненный Чет. Таким он упал после боя, таким его Света уже видела издалека — но вблизи это оказалось невозможно страшно. На нем живого места не осталось — орнамент его ауры покрывал орнамент из ран, в груди была дыра, лицо, залитое кровью, напоминало маску, и там, где были глаза, зиял порез так, что видна была кость и плоть. Это было так страшно, что Свете стало дурно, и она, покачнувшись, легла на саркофаг.

Неужели умер? Грудь его не двигалась и не запотевало изнутри стекло от дыхания.

Она шепотом просила терновник раскрыться, дать посмотреть, что с ним — но дух не реагировал. И она лежала, обняв хрусталь, прижавшись к нему щекой, пока не раздался шорох больших крыльев.

На нее вдруг опустилось спокойствие. Встали рядом Владыка Нории и его жена Ангелина, глядя на саркофаг. Владыка протянул руки к хрусталю — и сказал:

— Он жив, Светлана.

Она, ослабевшая в эти минуты больше, чем за часы родов, подняла голову, чтобы заглянуть в глаза Нории, чтобы убедиться, что это так, что ей не кажется — и в этот момент на мир легла тишина.

Толчки земли успокоились, как и не было их, и стало утихать волнение на озере. Исчезла звезда с гор. Ветер стал глуше, мягче — а на горизонте слева, там, где далеко-далеко за Истаилом было море, вдруг поднялась вторая, черная луна, словно сплавленная из трех чуть различающихся цветом кусков.

А затем с небес полилось золотистое, мягкое, заставляющее утихать боль физическую и душевную сияние.

Уровнем ниже Катерина Симонова, тоже мягкая и разнеженная после явления анхель, поглаживая уснувших от сияния дочерей, подняла голову, ощутив чудовищно мощное сосредоточение темной стихии. Ей было хорошо и тепло. Сияние анхель что-то сделало с ней, как-то подправило внутри, что она ощущала внизу живота легкость и правильность — а ведь до этого она даже не осознавала напряжение там.

— И у тебя все будет хорошо, дочь моя, — прозвучал холодный, пробирающий льдом голос со всех сторон, и она улыбнулась недоверчиво, слушая и ощущая его.

К остающимся на холме Ситникову, Александру и Виктории спустился дракон — и помог им перенести спящего Мартина во дворец Владыки Четери.

Туда уже принесли и самого Мастера, который тоже спал, там было шумно и весело.

Виктория оставалась с мужем, Ситников нашел своих родных и пропал из поля зрения Александра. А сам Свидерский сначала нашел Ли Соя, а затем — Владыку Нории, который пока задержался в Тафии, и спросил у него — не найдется ли во дворце накопителей?

С выданным ему сапфиром невиданного размера они с Ли Соем открыли Зеркало к Алмазу Григорьевичу. И вышли в вечер Йеллоувиня к золотому вьюнку, под которым рядом с телом, укрытым какой-то одеждой, сидел обнаженный по пояс чудовищно постаревший Черныш, безучастно глядя в небо.

Ли Сой коснулся вьюнка перстнем, и он раскрылся. Алекс шагнул внутрь, уже понимая, кто недвижимо лежит там.

Черныш увидел остановившегося перед Алмазом Алекса, но даже не пошевелился.

— Последней его просьбой было помочь вам, — сказал он, глядя на сияющий в темноте вьюнок. — А я не смог. Портал закрылся раньше. И помочь ему не смог. Не хватило меня.

Алекс выдохнул — и откинул ткань, чтобы посмотреть на высохшего, совершенно не похожего на себя учителя. Очевидное истощение резерва почти в ноль.

— Почему вы не ушли, Данзан Оюнович? — спросил он сипло. Глаза снова жгло, и он потер их ладонью.

— Вьюнок не выпустил, — ответил тот так же безучастно. — Я подумал… хорошо, этот портал закрылся, но я же могу пройти на помощь к вам через тафийский. Просил у духа сил, чтобы пополнить резерв, просил, чтобы выпустил. Но нет… нет. А этот дурень так любил вас, что все до капли отдал, чтобы Тротт смог выйти. Сказал, что вы ему как дети. Себя не поберег… старый дурак. Старый дурак.

Алекс вновь с усилием потер глаза.

— Я должен арестовать вас и проводить в камеру до суда, Данзан Оюнович, — напомнил он. — И потом вас передадут Бермонту.

Черныш поднялся — на шее его брякнули пустые амулеты. Напрягся Ли Сой, готовый ловить одного из сильнейших магов, и Алекс тоже выставил щит.

Но Черныш просто протянул вперед руки и позволил себя сковать Путами. И беспрекословно шагнул в Зеркало, открытое в подвал Зеленого крыла.

Под звон гонгов и колоколов, которыми священники извещали о конце войны, выходили на свет из подвалов в Бермонте. Выглянула во внутренний двор королева Полина, сжимая в руках письма от сестер — включая короткую записку от Алины. Улыбнулась солнцу. Посмотрела, как Тайкахе прошел мимо, смирно сел у озерца и тут же начал играть с маленькими посвистывающими пташками.

В темноте и неизвестности подземелья ее спасла только переписка с Мариной и редкие письма от остальных сестер. Между докладами наблюдателей о том, что творится снаружи, между молитвами и решениями, которые то и дело приходилось принимать о размещении людей, об их довольствии и оборудовании спальных мест к Полине то и дело порхала огнептица. Поля читала письмо от Марины, беззвучно смеялась и писала ей в ответ.