Pelham Grenville Wodehouse

«The Small Bachelor»

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W . S O Y U Z . RU

Перед вами крыша многоэтажного жилого дома, известного под названием «Шеридан». Дом расположен возле Вашингтон-Сквера, почти в самом сердце Нью-Йорка. Давайте внимательно ознакомимся с этой крышей. В свое время на ней разыграются волнующие события, а потому полезно знать эту местность.

«Шеридан» стоит в центре той части Нью-Йорка, в которой обитает богема и приверженцы всех искусств. Если бы вы, стоя у одного из окон этого дома, запустили оттуда кирпичом, то заранее могли бы быть уверенным, что попадете в голову какому-нибудь художнику-футуристу, либо скульптору-модернисту, либо сочинителю пылких сонетов в белых стихах. И кстати заметим, что вы совершили бы доброе дело.

Эта крыша-совершенно плоская, уютная, ровная, возвышающаяся десятью этажами над улицей – выложена кафелем и обведена низкой оградой, резко выдающейся в одном месте вверх, в виде какого-то железного сооружения. Это-запасная лестница на случай пожара. Случись вам спуститься по этой лестнице, в силу непредвиденных обстоятельств, вы попадете в открытый ресторан «Фиолетовый Цыпленок». Это один из тех довольно многочисленных оазисов большого города, где, вопреки закону, запрещающему потребление спиртных напитков, вы все же можете (если верить людям сведущим) получить «это самое». Надо только знать, как подойти к делу, что, разумеется, весьма полезно запомнить.

На другой стороне крыши – чтобы быть точнее, напротив запасной лестницы – высится своеобразное жилище, технической терминологии «маленькая холостяцкая квартирка» в стиле студии. Это своего рода дачный домик с белыми стенами и красной черепичной крышей, а живет здесь маленький холостяк, чрезвычайно почтенный молодой человек, по имени Джордж Финч.

Мистер Финч – родом из маленького городка Ист-Гилеада в штате Айдаго. Благодаря весьма внушительному наследству, доставшемуся ему от дяди, он теперь стал одной из единиц латинского квартала Нью-Йорка. Джордж уже не вынужден больше работать ради куска хлеба, почему он и дал волю долгое время подавляемому желанию и приехал в великую столицу, чтобы здесь испытать свои силы на поприще живописи. Уже с малолетства ему хотелось быть художником. И вот Джордж Финч теперь художник. Мало того: он, пожалуй, самый никудышный художник, когда-либо касавшийся кистью холста, натянутого на мольберт.

Для полноты описания добавим, что огромная круглая штука на крыше, так похожая на взятый в плен воздушный шар, есть не что иное, как резервуар для воды. А то забавное продолговатое сооружение, напоминающее летнюю палатку, представляет собою крохотную спаленку, в которой Джордж Финч почивает в жаркие летние ночи. Вот те штуки, которые на первый взгляд кажутся пальмами в деревянных кадочках, и впрямь пальмы в деревянных кадочках. А полный мужчина, который в настоящий момент работает, вооружившись метлой, зовется Мэлэт. Это слуга и повар Джорджа Финча.

Что же касается той импозантной фигуры с четырехугольным подбородком, которая вот сейчас, сверкая на солнце очками в роговой оправе, подымается по лесенке, ведущей на крышу, это не кто иной, как сам мистер Гамильтон Бимиш, автор знаменитых «Руководств Бимиша» («Читайте руководства Бимиша – гласит реклама – и весь мир будет открытой книгой для вас»), сыгравших огромную роль в смысле ознакомления невежественного населения Соединенных Штатов со следующими предметами: наблюдением, быстрым восприятием, здравым смыслом, инициативой, силой воли, решимостью, деловитостью, находчивостью, организацией, административными способностями, самоуверенностью, искусством руководить людьми, оригинальностью и так далее и так далее; коротко говоря, со всем что есть на свете практического, начиная с разведения цыплят до составления сонетов.

При первом взгляде на этого великого учителя воплоти любой смертный, изучавший какой-либо предмет по его руководствам, был бы, пожалуй, удивлен (уж не говоря, конечно, о том благоговейном ужасе, который охватывает каждого из нас перед лицом великих людей), так как мистер Бимиш еще очень молод: ему всего лишь тридцать с небольшим. Но мозг гения быстро созревает, и, если верить тем, кто знал мистера Бимиша в самом начале его карьеры, то он уже в десять лет знал все, что только можно знать на свете. Во всяком случае, он уже тогда вел себя так, точно ему было все известно.

Как только Гамильтон Бимиш поднялся на крышу «Шеридан», он прежде всего сделал несколько глубоких вдыханий, – разумеется, через нос; затем он поправил очки и метнул быстрый взгляд в сторону Мэлэта, занятого подметанием крыши. В течение нескольких секунд он внимательно изучал его, потом сжал губы и скорбно покачал головой.

– Никуда не годится! – воскликнул он.

Эти слова были произнесены резким тоном человека, который, все делает так, как нужно «делать», а зычный голос весьма близко напоминал лай голодного тюленя в зверинце, требующего своей порции рыбы. Помимо того, человек, к которому мистер Бимиш обращался, стоял спиною к нему и всего лишь на расстоянии двух шагов. А потому произошло следующее: Мэлэт, будучи человеком с весьма взвинченными нервами, привскочил приблизительно дюймов на восемнадцать и проглотил от испуга свою табачную жвачку. Великий мыслитель носил ботинки на резиновой подошве (они предохраняют «позвоночник от потрясений», гласила реклама), и Мэлэт не мог, конечно, догадаться о чьем-либо приближении.

– Никуда не годится! – повторил мистер Бимиш.

И уж будьте уверены: если Гамильтон Бимиш говорит «никуда не годится», то не может быть сомнения в том, что это действительно никуда не годится. Это был человек, который мыслил ясно и судил смело, не будучи жертвой колебаний или хотя-бы неуверенности. Лопату он называл лопатой, а автомобиль Форда – автомобилем Форда.

– Что никуда не годится, сэр? – запинаясь, спросил Мэлэт; убедившись, наконец, что никакая бомба не взорвалась около него, он сразу обрел дар речи.

– Все никуда не годится! Непроизводительная работа, слишком большая потеря энергии. Принимая во внимание количество мускульной силы, затрачивай вами на эту половую щетку, вы едва ли извлекаете шестьдесят три, шестьдесят четыре процента производительной энергии. Постарайтесь исправиться. Поразмыслите над вашими методами. Не видели ли вы здесь полисмена?

– Полисмена, сэр?

Гамильтон Бимиш даже прищелкнул языком от досады. Правда, этот звук был бесполезной тратой энергии, но даже специалисты по части производительности, и те не чужды общечеловеческих чувств.

– Да. Полисмена. Я сказал «полисмена» и имел в виду полисмена.

– Вы ждали здесь полисмена, сэр?

– Ждал и жду.

Мэлэт слегка откашлялся.

– Разрешите полюбопытствовать, сэр, что нужно здесь полисмену? – спросил он, сильно нервничая.

– Он хочет стать поэтом, и я сделаю из него поэта.

– Поэтом, сэр?! Полицейского?!?

– А почему бы и нет? Я мог бы сделать поэта даже из менее обещающего материала. Я мог бы сделать поэта из апельсиновой корки и двух спичек, при условии, конечно, что они будут тщательно изучать мои руководства по данному вопросу. Этот полисмен написал мне, изложив все свои обстоятельства, и выразил желание развить свое высшее «я». Он сумел меня заинтересовать, а потому я сам занимаюсь с ним. Он должен сегодня явиться сюда, чтобы ознакомиться с видом, открывающимся, с этой крыши, и потом передать свои впечатления собственными словами, я же, с своей стороны, все это исправлю и подвергну критике. Иными словами, очень простое упражнение в элементарном сочинении.

– Понимаю, сэр.

– Он уже запоздал на десять минут. Я надеюсь, что у него найдется исчерпывающее оправдание. А пока что, скажите мне, где мистер Финч? Я хотел бы поговорить с ним.

– Мистер Финч изволил выйти, сэр.

– Вечно он куда-то уходит в последнее время. Когда вы ждете его обратно?

– Право, не знаю, сэр. Все зависит от молодой леди.

– Вы хотите сказать, что мистер Финч ушел с какой-то молодой леди?

– Нет, сэр. Он только отправился взглянуть на одну молодую леди.

– Взглянуть? – Автор «Руководств Бимиша» вторично прищелкнул языком. – Мэлэт, вы юлите. Никогда не юлите, Мэлэт. Это преступное расходование энергии.

– Но это совершенно серьезно, сэр. Мистер Финч никогда не говорил с этой молодой леди. Он только смотрит на нее.

– Будьте любезны выразиться яснее.

– Видите ли, сэр. Дело обстоит так, сэр. Я давно уже начал замечать, что мистер Финч стал в последнее время – как бы это сказать щепетилен насчет своего костюма.

– Что вы хотите сказать этим «щепетилен»?

– Чрезвычайно разборчив, сэр.

– В таком случае извольте сказать «разборчив», Мэлэт. Избегайте жаргона, Мэлэт. Стремитесь к прекрасному слогу, Мэлэт. Рекомендую вам прочесть мое руководство, «Чистый английский язык». Итак?

– Да, сэр. Очень разборчив насчет своего костюма стал мистер Финч в последнее время. Раза два случалось, что он уже собирался было выйти в своем сером костюме с розовой прожилкой, а потом вдруг останавливался у лифта, возвращался в комнату и надевал другой костюм-цвета голубиного крыла. А его галстуки, мистер Бимиш! Ну, право, никак не угодишь на него. Потому-то я и сказал себе: «Тысяча чертей и одна ведьма!»

– Как вы сказали?

– Тысяча чертей и одна ведьма, мистер Бимиш.

– А зачем вам понадобилось употребить столь отвратительное выражение?

– Видите ли, сэр, я стал догадываться, в чем тут вся загвоздка.

– И что же, ваши догадки оправдались?

Лукавый огонек блеснул в глазах Мэлэта.

– Так точно, сэр. Видите ли, сэр, поведение мистера Финча зажгло во мне любопытство, и однажды я взял на себя смелость проследить его. Я шел за ним вплоть до Семьдесят Девятой улицы.

– И что же?

– Мистер Финч стал прохаживаться взад и вперед мимо одного из больших особняков. Спустя несколько минут оттуда вышла молодая леди. Мистер Финч посмотрел на нее, а она проследовала дальше. Мистер Финч посмотрел ей вслед, жалостливо вздохнул и ушел. На следующий день я снова взял на себя смелость проследить его, и опять повторилось в точности то же, что и накануне. Разница была лишь в том, что на этот раз молодая леди возвращалась из парка после катания верхом. Мистер Финч посмотрел на нее, а она прошла мимо него и скрылась в доме. Мистер Финч долго оставался на том же месте и все смотрел на дом, так что я вынужден был оставить его, ибо мне предстояло еще приготовить обед. И когда я, сэр, сказал вам, что возвращение мистера Финча зависит от молодой леди, то это означало, что он больше времени остается возле ее дома, когда она возвращается, чем когда она выходит из дому. Возможно, что он вернется с минуты на минуту, но возможно, опять-таки, что он будет лишь к обеду.

Гамильтон Бимиш задумался и насупил брови.

– Мне это не нравится, Мэлэт.

– Не нравится, сэр?

– Это похоже на «любовь с первого взгляда».

– Очевидно, сэр.

– А вы читали мое руководство, озаглавленное «Благоразумный брак»?

– Видите ли, сэр: принимая во внимание, что я один смотрю за всем хозяйством, и все такое прочее, я в последнее время был слишком занят…

– В этом руководстве я привожу весьма сильные аргументы против «любви с первого взгляда».

– Вот как, сэр.

– Я трактую «любовь с первого взгляда», как безумие и лихорадочный бред. Брак должен представлять собой процесс, зиждущийся исключительно на разуме. Скажите мне, что представляет собою эта молодая леди?

– Она очень миловидна, сэр.

– Высокая? Маленькая? Крупная?

– Маленькая, сэр. Маленькая и… пухлая.

По телу Гамильтона Бимиша пробежала дрожь.

– Пожалуйста, не употребляйте этого отвратительного прилагательного. Должен ли я вас понимать так, что она маленькая и толстая?

– О нет, сэр! Ни в коем случае не толстая. Просто миловидная и пухлая. Или, если вам угодно, я бы назвал ее пышечкой.

– Мэлэт, – строго промолвил Гамильтон Бимиш, я не позволю вам называть в моем присутствии одно из творений господа бога пышечкой. Я, конечно, не могу знать, где вы усвоили это наиболее жуткое выражение, которое я когда-либо слыхал в своей жизни… Что с вами, Мэлэт? Достойный слуга Джорджа Финча смотрел куда-то вдаль через плечо мистера Бимиша, и взгляд его выражал тревогу.

– Почему вы вдруг стали гримасничать, Мэлэт? – спросил Гамильтон Бимиш, но тотчас же добавил: – А, это вы, Гэровэй? Наконец-то вы пришли! Вам бы следовало быть здесь минут десять тому назад.

На крышу поднялся человек в форме Нью-Йоркского полисмена.

Полисмен почтительно взял под козырек. Это был высокий и весьма тощий мужчина, на котором форма местами висела мешком, точно природа, задавшись целью сотворить блюстителя порядка, обнаружила у себя много синего сукна и целиком использовала его на одного человека. Но, к сожалению, она весьма неуклюже справилась со своей задачей.

Огромные жилистые руки мистера Гэровэя были цвета темно-красной герани, а шея имела в длину, по меньшей мере, лишних четыре-пять дюймов, в силу чего этот человек ни в коем случае не мог бы получить приза на конкурсе красоты. Глаза у него были голубые и добрые. И, кстати, необходимо заметить, что при первом взгляде на него получалось впечатление, будто этот полисмен весь состоит из одного огромного кадыка.

– Покорнейше прошу меня извинить за опоздание, мистер Бимиш, – начал он. – Меня задержали в участке.

Бросив быстрый взгляд на Мэлэта, полицейский добавил:

– Сдается мне, что я где-то встречал уже этого джентльмена.

– Ничего подобного! – быстро возразил Мэлэт.

– Ваше лицо кажется мне очень знакомым.

– Вы никогда в жизни меня не видели!

– Пройдемте сюда, Гэровэй – сказал Гамильтон Бимиш, прерывая этот диалог. – Мы не можем позволить себе тратить время на пустословие.

Великий автор многочисленных руководств подвел полисмена к самому краю крыши и, сделав рукой размашистый жест, сказал:

– Вот, смотрите. Теперь скажите мне, что вы видите?

Взгляд полицейского почему-то раньше всего устремился вниз.

– Вот это ресторан «Фиолетовый Цыпленок», – ответил он. – И, между прочим, в один из ближайших дней на это злачное место будет…

– Гэровэй!

– Сэр?

– Я уже довольно много времени потратил на то, чтобы внедрить в ваш мозг принципы чистого английского языка. Но мне начинает казаться, что все мои труды пропадают даром. Полисмен залился румянцем.

– Прошу прощения, мистер Бимиш. Невольно как-то забываешься. Все оттого, что только и знаешься с ребятишками – то есть, с сослуживцами, – поспешил он добавить. – Они весьма неосторожны в выборе слов, сэр. Я хотел сказать, сэр, что в ближайшие дни мы, вероятно, устроим облаву на этот ресторан. До нашего сведения дошло, что «Фиолетовый Цыпленок», вопреки восемнадцатому добавлению к конституции Соединенных Штатов, все еще продолжает отпускать клиентам спиртные напитки.

– Оставьте «Фиолетовый Цыпленок» в покое. Я привел вас сюда, чтобы посмотреть, как вы опишете открывающийся отсюда вид собственными словами. Первое и главное, в чем нуждается поэт, это чутье и наблюдательность. Как вам здесь нравится?

Полицейский оглядывал местность все тем же добродушным взглядом. Его взор скользнул по крышам небоскребов, видневшихся вдали, затем по водам Гудзона, сверкавшего на солнце. Раза три или четыре его адамово яблоко забегало взад и вперед, что, очевидно, свидетельствовало о глубоком раздумье.

– Очень красиво, сэр, – произнес он, наконец.

– Красиво?

Глаза Гамильтона Бимиша зловеще блеснули. Никто бы не поверил, что этот человек способен на такие сильные переживания.

– Ничего тут нет красивого! – отрезал он.

– Вы находите, сэр?

– Это жутко!

– Жутко, сэр?

– Жутко и омерзительно. От этого зрелища у вас начинает ныть в груди. Вы невольно задумываетесь о том горе, о том жалком прозябании, которое скрывается под этими крышами, и сердце ваше обливается кровью. Позвольте вам заметить раз навсегда: если вы можете жить в Нью-Йорке и находить этот город красивым, то из вас никогда не выйдет современный поэт. Вникайте сердцем; человек живет сердцем!

– Слушаю, сэр. Я постараюсь, сэр.

– А теперь возьмите тетрадь и набросайте краткое описание всего, что вы видите. Мне необходимо сейчас идти домой, где меня ждет срочная работа. Зайдите ко мне завтра.

– Слушаю, сэр. Простите меня, сэр, но не будете ли вы любезны сказать, кто этот джентльмен, который стоит там? Его лицо кажется мне очень знакомым.

– Его зовут Мэлэт. Он служит у моего друга Джорджа Финча. Бросьте думать о нем. Займитесь делом. Постарайтесь сосредоточиться.

– Совершенно верно, сэр. Вы вполне правы, мистер Бимиш.

Полицейский посмотрел на своего великого учителя с выражением собачьей преданности, затем смочил слюной кончик карандаша и приступил к работе.

А мистер Гамильтон Бимиш повернулся на своих резиновых каблуках («они предохраняют позвоночник») и стал спускаться вниз.

После ухода Бимиша на крыше «Шеридан» царила глубокая тишина в течение нескольких минут. Мэлэт вновь принялся подметать крышу, а полисмен Гэровэй стал прилежно заносить свои впечатления в тетрадку. Спустя пятнадцать минут полицейский, очевидно, решил, что он видел уже все, достойное внимания, и, спрятав тетрадку и карандаш в бездонные недра своей форменной куртки, приблизился к Мэлэту и стал внимательно изучать его.

– Я вполне убежден, мистер Мэлэт, что я где-то уже видел вас, – промолвил он, наконец.

– А я так же глубоко убежден, что вы никогда раньше меня не видели – стоял на своем Мэлэт.

– Но, в таком случае, у вас, возможно, есть брат, чрезвычайно похожий на вас.

– Целая дюжина, и даже родная мать – и та никогда не могла отличить нас одного от другого.

Полицейский вздохнул и сказал:

– А я вот сирота, и у меня никогда не было ни братьев, ни сестер.

– Ужасно жалко!

– Не жалко, а жутко, – поправил его полицейский. Жутко и омерзительно. Не кажется ли вам, мистер Мэлэт, что я где-то мог видеть вашу фотографию?

– Я уже сколько лет не снимался.

– Очень странно – задумчиво сказал Гэровэй. – Почему-то, хотя я и сам не знаю почему, у меня создалось такое впечатление, будто я видел вашу фотографию.

– Вы сегодня, по-видимому, свободны, не правда ли? – сказал Мэлэт, переводя разговор на другую тему.

– В настоящую минуту я совершенно свободен. Мне вот так все и мерещится будто я вижу перед глазами фотографию… несколько фотографий… точно я держу в руках целую коллекцию фотографий…

Едва ли могло быть сомнение в том, что для Мэлэта продолжение этого разговора становится все более и более тягостным. Вид у него был такой, словно он вдруг вспомнил, что у него где-то в провинции есть тетка, страдающая астмой. Он уже повернулся было, намереваясь уходить, но в это время дверь, которая вела на крышу, отворилась, и наверх поднялся молодой человек в костюме цвета голубиного крыла.

– Мэлэт! – окликнул он своего слугу.

Последний чрезвычайно обрадовался и поспешил к нему навстречу, покинув полицейского, который стоял все на том же месте и смотрел в глубоком раздумье на свои ноги.

– Что прикажете, мистер Финч?

Нельзя быть историком, умеющим давать точную оценку вещам, и не отметить при этом разительного контраста между Джорджем Финчем и Гамильтоном Бимишем. Последний сразу, так сказать, заполнял ваш взор. Над ним, казалось, витал ореол авторитета, подобно тому пламенному столбу, который несся впереди иудеев при переходе их через пустыню. Когда вы останавливали взгляд на Гамильтоне Бимише, у вас появлялось такое ощущение, точно вас оглушили ударом парового молота по макушке головы, и задолго еще до приближения к мистеру Бимишу у вас отнимался язык. Между тем мистер Финч был совершенно иной человек.

Джордж принадлежал к числу тех очаровательных холостяков, которых вы можете встретить где угодно и когда угодно. Достаточно вам было взглянуть на него, чтобы с уверенностью сказать: «Этот человек никогда в своей жизни не написал ни одного руководства и никогда не напишет». Сложения он был тщедушного, а лицо, довольно приятное, ничего не выражало. Его карие глаза принимали при благоприятных условиях выражение испуганного барана, а волосы были светло-каштановые. В данную минуту не представляло никакого труда определить их цвет, так как шляпа находилась не на голове у него, а в руке. Он почему-то держал ее так, словно придавал ей казалось весьма какую-то особенную ценность, и это казалось весьма странным, так как шляпчонка едва ли многого стоила. Возможно, что в свое время она и считалась хорошей шляпой, но в данную минуту вид у нее был такой, точно на нее сперва наступили, а потом подбросили воздух носком сапога.

– Мэлэт -сказал Джордж Финч, не спуская мечтательного взгляда с жалких остатков своего головного убора. – Возьмите эту шляпу и спрячьте ее.

– Вы хотите сказать, сэр: «выбросьте ее»?

– Нет, боже вас сохрани! Спрячьте ее. Осторожненько положите ее куда-нибудь на место. Нет ли у вас гильзовой бумаги?

– Найдется, сэр.

– В таком случае, тщательно заверните эту шляпу в гильзовую бумагу и положите ее на мой письменный стол.

– Слушаю, сэр

– Простите меня за то, что я осмеливаюсь прервать ваш разговор, – раздался чей-то голос позади них. – Не уделите ли вы мне одну минуту вашего драгоценного времени, мистер Финч? Полисмен успел покинуть место, к которому он, казалось, прирос, и теперь стоял возле мистера Финча в позе, говорившей о крайнем смущении. В его добродушных глазах застыло робкое выражение.

– Простите меня за вторжение, – повторил Гэровэй.

– О, пустяки – ответил Джордж.

– Я, видите ли, полисмен, сэр.

– Я вижу.

– И мне предстоит исполнить весьма неприятный долг, – грустно продолжал Гэровэй. – Я был бы рад не делать этого, если я мог бы пойти на компромисс со своей совестью. Но, видите ли, сэр, долг есть долг. Одно из наиболее неприятных свойств полицейской службы заключается в том, что не всегда удается вести себя джентльменом.

– Я нисколько не сомневаюсь в этом, – согласился с ним Джордж.

Мэлэт с трудом проглотил слюну, и снова на его лице появилось выражение загнанного зверя. Полицейский не спускал с него добродушных глаз, и можно было подумать, что он чрезвычайно озабочен судьбою этого человека.

– Прежде всего я хотел бы предупредить вас – продолжал Гэровэй, – что я лично ровно ничего не имею против мистера Мэлэта. За мое кратковременное знакомство с этим джентльменом я не обнаружил ничего такого, что говорило бы против него или против того, как он исполняет свои обязанности. Тем не менее, я полагаю, что вы имеете право знать следующее: он – бывший каторжник.

– Бывший каторжник?

– Исправившийся, – поспешил вставить Мэлэт.

– Насчет этого я, конечно, ничего не могу сказать, – заметил Гэровэй. Я довожу до вашего сведения то, что мне известно. Вполне возможно, что мистер Мэлэт, как он утверждает, успел исправиться, но факт остается фактом: он отбыл срок заключения в каторжной тюрьме; и, по долгу службы моей, я не могу не сообщить об этом человеку, у которого он находится в услужении. Как только я был представлен мистеру Мэлэту, я обнаружил в его лице что-то удивительно знакомое, и мало-помалу мне удалось восстановить в памяти, что я видел его фотографию в альбоме преступников в уголовном розыске. Вам, быть может, известно, сэр, что преступника, приговоренного к каторжным работам, снимают у нас в разных позах. Тот же процесс был проделан в отношении мистера Мэлэта года полтора тому назад, когда он был осужден – не помню точно на какой срок – за ограбление квартиры. Разрешите вас спросить, каким образом мистер Мэлэт очутился у вас на службе?

– Мне рекомендовал его Бимиш, мистер Гамильтон Бимиш.

– В таком случае, сэр, я больше ничего не могу добавить, – сказал полисмен и низко поклонился, едва он услышал это почтенное имя. – Не может быть никакого сомнения в том, что мистер Бимиш имел все основания для того, чтобы рекомендовать вам мистера Мэлэта. И, естественно, раз мистер Мэлэт искупил свою вину, то ясно, что ни я, ни кто-нибудь другой из нас, полицейских, ничего против него не имеет. Повторяю, я счел лишь долгом своим довести до вашего сведения о роде его прежних занятий, на случай, если вы принципиально возражаете против слуги с таким прошлым. Сейчас мне необходимо вас покинуть, так как долг службы вынуждает меня вернуться в мой участок. Добрый день, мистер Финч!

– Добрый день!

– Добрый день, мистер Мэлэт! Я очень рад, что имел счастье познакомиться с вами. Разрешите вас спросить: вы не встречались ли случайно за время вашего пребывания в Синг-Синге с одним молодым человеком по имени Джо-Горилла? Нет? А очень жаль! Он, видите ли, мой земляк. Мне очень хотелось знать, куда девался старина Джо.

После ухода полисмена Гэровэя последовала длительная пауза. Джордж Финч несколько раз нерешительно переступил с ноги на ногу. Он был по натуре человеком мягким и ужасно не любил неприятных сцен. Наконец, молчание стало невыносимым. Финч посмотрел на Мэлэта, а Мэлэт перевел взгляд на небо.

– Э-э-э-э… Мэлэт, – начал Джордж.

– Сэр?

– Это весьма неприятно.

– Чрезвычайно неприятно, сэр.

– Я полагаю, что мистер Бимиш должен был бы предупредить меня.

– Надо полагать, что он не видел в этом необходимости, сэр. Принимая во внимание, что он знал, что я исправился.

– Это так, но все же… э-э-э… Мэлэт…

– Сэр?

– Этот полицейский говорил об ограблении квартиры. Каков был род ваших занятий… в точности.

– Я обыкновенно находил место в качестве слуги, сэр, а когда представлялся удобный случай, я забирал все, что только можно было забрать, и исчезал.

– И исчезали? Вот как?

– Да, сэр.

– Гм! Я все-таки полагаю, что мистер Бимиш должен был хоть вскользь упомянуть об этом. Боже! Подумать только, что я вот уже сколько недель ввожу вас в соблазн.

– Совершенно верно, сэр, и в большой соблазн. Но я приветствую искушение, мистер Финч. Каждый раз, когда я остаюсь наедине с вашими жемчужными запонками, я вступаю в поединок с искусителем: «Почему ты их не заберешь, Мэлэт? – шепчет мне на ухо какой-то голос. – Почему ты их не заберешь, а?» Это превосходное упражнение для нравственности, сэр.

– Гм! Возможно.

– Да, сэр. Вы были бы изумлены, если бы знали, чего только не нашептывает мне голос, пытающийся меня искусить! Иногда, когда вы уже спите, я вдруг слышу: «А ну-ка, Мэлэт, подложи ему под нос губку с хлороформом и живо забирай все денежки». Вы только вообразите, сэр!

– Да, я воображаю.

– Но я каждый раз одерживаю победу, сэр. И с тех пор, как я поступил к вам, еще не случилось, чтобы я хоть раз потерпел поражение в поединке с искусителем.

– Все же, Мэлэт, я не думаю, чтобы вы и впредь могли оставаться у меня на службе.

Мэлэт скорбно поник головой.

– Я тоже этого опасался, сэр. Как только этот проклятый фараон поднялся на крышу, у меня появилось предчувствие, каких-то неприятностей. Но я буду вам крайне признателен, сэр, если вы, возможно, передумаете. Могу вас уверить, что я совершенно исправился.

– Вот как? Каким же это образом? Не замешана ли тут религия?

– Нет, сэр, любовь.

Можно было подумать, что это слово задело какую-то нежную скрытую струну в сердце Джорджа Финча. С его лица тотчас же сошло выражение озабоченности и тревоги. Он почти с умилением посмотрел на своего слугу.

– Что вы говорите, Мэлэт? Вы влюблены?

– Совершенно верно, сэр. Влюблен. Ее зовут Фанни, сэр. Фанни Вельч. Она карманная воровка.

– Карманная воровка?

– Совершенно верно, сэр. И, между прочим, одна из самых ловких мастериц в этом деле. Она вытащит у вас часы из кармана, а вы готовы будете поклясться, что она и не подходила к вам ближе, чем на три шага. Поверьте, сэр, это почти искусство. Но она обещала мне, что впредь пойдет прямым путем, при условии, что и я буду жить честно. И вот я коплю деньги, чтобы приобрести мебель. А потому я смею надеяться, сэр, что вы, быть может, передумаете. Если я останусь без места, мне придется, пожалуй, вновь приняться за старое.

На лбу Джорджа Финча образовались глубокие морщины.

– Мне бы не следовало этого делать, – задумчиво произнес он.

– Но все же, вы это сделаете, сэр?

– Это только доказывает мою слабость.

– Ничего подобного, сэр, это только доказывает, сколько в вас отзывчивости.

Джордж Финч глубоко задумался.

– Скажите, Мэлэт, сколько времени вы уже служите у меня?

– Ровно месяц, сэр.

– И мои жемчужные запонки еще целы?!

– Все до единой, сэр.

– Ладно, Мэлэт, можете оставаться.

– Крайне вам признателен, сэр.

Снова воцарилось безмолвие. Заходящее солнце посылало последние золотистые лучи на крышу. Близился тот волшебный час, когда люди начинают проникаться доверием друг к другу.

– Любовь замечательная вещь, Мэлэт, – промолвил Джордж Финч.

– Любовь правит миром, сэр.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Сказать вам кое-что?

– Если вам будет угодно, сэр!

– Мэлэт! Я тоже люблю!

– Вы меня удивляете, сэр!

– Вы, может-быть, заметили, Мэлэт, что я последнее время стал обращать много внимания на свою внешность?

– О, вовсе нет, сэр!

– И все это объясняется одним и тем же. Я люблю, Мэлэт. Она живет на Семьдесят Девятой улице. Я впервые увидел ее в отеле Плаза, где она завтракала вместе с одной дамой, удивительно похожей на эту… русскую императрицу, Екатерину. Надо полагать, что это ее мать.

– Вполне возможно, сэр!

– Я проследил, где она живет. Я право не знаю, зачем я рассказываю все это вам, Мэлэт?

– Действительно, сэр!

– И с тех пор я много часов провел возле ее дома. Вы знакомы с Семьдесят Девятой улицей, Мэлэт?

– Никогда в жизни там не был, сэр!

– Так вот, видите ли, Мэлэт, это, к счастью, не особенно людная местность, в противном случае меня могли бы арестовать, заподозрив, что я там что-либо высматриваю. До сегодняшнего дня я ни разу не разговаривал с нею, Мэлэт.

– Но сегодня это случилось?

– Да. Вернее, она говорила со мною, Мэлэт. Ее голос напоминает журчание ручейка, пение птиц весной.

– Наверное, очень приятный голос, сэр.

– Небесный, Мэлэт! Единственное подходящее определение. А случилось это так. Я стоял возле подъезда, когда она вдруг вышла из дому с шотландским терьером на привязи. И вдруг ветер снес шляпу с моей головы, и она упала прямо ей под ноги. Девушка хотела остановиться, но не успела и наступила на мою шляпу. Понимаете, Мэлэт?

– Понимаю, сэр.

– И эта шляпа, которую вы держите сейчас в руке, и есть та самая, на которую она наступила. Эта самая шляпа!

– И что же потом, сэр?

Она была так ошеломлена, что выпустила терьера, и тот пустился бежать по направлению к Бруклину. Я кинулся в погоню за ним, и мне удалось настигнуть его на Лексингтон Авеню. И снова моя шляпа слетела, и таксомотор переехал через нее. Но поводка я не выпустил и вскоре вернул собаку этой девушке. А она сказала, обратите внимание Мэлэт, – она сказала: «О, как я вам благодарна!»

– Неужели она так и сказала, сэр?

– В точности, Мэлэт. Понимаете, не просто: «Спасибо!» или «О, спасибо!» А: «О, как я вам благодарна!»

Джордж Финч уставился на своего слугу и долго молчал.

– Я думаю, что это очень много говорит, Мэлэт?

– Чрезвычайно много, сэр.

– Если бы она хотела тут же прекратить знакомство, разве бы она стала так горячо благодарить меня?

– Ни в коем случае, сэр.

– Обождите, я еще не все сказал вам. После того как она произнесла: «О, как я вам благодарна», она добавила: «Какой скверный пес, не правда ли?». Вы понимаете, Мэлэт: если бы она сказала просто: «Какой скверный пес», это не имело бы ровно никакого значения. Но тем, что она добавила «Не правда ли?», она позволила мне выразить мое мнение. Она дала мне понять, что ничего не имеет против разговора на эту тему. И знаете, Мэлэт, что я намерен предпринять, как только переоденусь?

– Обедать, сэр?

– Обедать! – негодуя, воскликнул Джордж и даже вздрогнул. – Нет, бывают моменты, когда мысль о пище является оскорблением для всего того, что отличает человека от животного. Как только я переоденусь, – и заметьте, Мэлэт, что я тщательно буду переодеваться; – Я вернусь на Семьдесят Девятую улицу, подойду к ее дому, позвоню, прямиком войду и справлюсь о здоровье терьера. Выражу надежду, что собачка, мол, не пострадала и так далее. Ведь, в конце концов, в этом нет ничего особенного. Элементарная вежливость, ничего больше. Вы должны знать, что эти шотландские терьеры… э-э-э… очень нервные животные, такие деликатные… Как знать, какое впечатление произвело на него подобное переживание? Да, Мэлэт, я так и сделаю. Будьте любезны выутюжить мой костюм так, как никогда еще не утюжили его до сих пор.

– Слушаю, сэр!

– И приготовьте мне на выбор несколько галстуков. Скажем, дюжину.

– Слушаю, сэр.

– Да, скажите, Мэлэт, не приходил сегодня утром мой поставщик «этого самого»?

– Приходил, сэр.

– В таком случае, приготовьте мне стаканчик сода-виски, да покрепче, Мэлэт. Что бы ни случилось сегодня я должен оказаться на высоте!

Спустя несколько минут, когда Джордж Финч сидел на крыше, погруженный в золотые мечты, на крышу вкатились две пятифунтовые гимнастические гири и с грохотом понеслись к ногам юного Ромео, так грубо разбуженного от грез. Вслед за гирями показался мистер Гамильтон Бимиш-на этот раз на четвереньках. Дело в том, что Гамильтон Бимиш, лозунгом которого было, «здоровый дух в здоровом теле», каждый день проделывал в течение получаса гимнастику на открытом воздухе и уже не в первый раз спотыкался о последнюю ступеньку.

Мистер Бимиш поднялся на ноги, выкинул вверх гири, затем поправил очки-все это рассчитанными, экономными движениями, – и только тогда посмотрел на своего друга Финча.

– А, это вы? – сказал он.

– Да, это я.

– Что это такое рассказывал мне Мэлэт? – спросил Бимиш.

– Что это такое рассказывал мне Мэлэт? – одновременно спросил Джордж.

– Мэлэт говорит, будто вы увиваетесь за какой-то девушкой.

– Мэлэт говорит, что вы рекомендовали мне его, зная, что он бывший каторжник. Гамильтон Бимиш решил сперва отделаться от пустяка, а потом перейти уже к более серьезному делу.

– Совершенно верно, я знал, – подтвердил он, – но разве вы не читали моей книги, озаглавленной «Исправившийся преступник»? В этой книге я совершенно ясно указываю, что ни в одном человеке так не сильна тенденция к честности, как в преступнике, отбывшем срок наказания в тюрьме. Это вполне логично. Если бы вы пролежали год в больнице после прыжка с этой крыши, то чего больше всего боялись бы вы, встав на ноги? Конечно, прыжка с крыши, не так ли?

Однако, Джордж Финч продолжал хмуриться, показывая, что он чрезвычайно недоволен. – Все это очень мило, но я хотел бы знать, кому приятно иметь у себя в доме бывшего каторжника.

– Вздор! Вы должны отбросить эти старые предрассудки и пристрастное отношение к людям, побывавшим в Синг-Синге. Постарайтесь смотреть на это учреждение, как на своего рода университет, обучающий студентов, как жить в дальнейшем, по выходе из тюрьмы. Вы должны понимать, что, в сущности, эти люди действительно живут там, как стипендиаты. Я надеюсь, вы не обнаружили в Мэлэте каких-либо недостатков, на которые могли бы жаловаться?

– Нет, этого я не могу сказать!

– Он хорошо исполняет свою работу?

– Вполне!

– Украл он у вас что-нибудь?

– Нет!

– В таком случае, к чему тревожиться? Забудьте об этом человеке. Теперь я хочу услышать, как можно подробнее об этой девушке.

– Каким образом вы узнали про нее?

– Мэлэт мне все рассказал!

– Каким образом Мэлэт узнал?

– Он проследил за вами и все видел.

Джордж покраснел, как пион.

– Я сейчас же прогоню его ко всем чертям! Вот змея!

– Ничего подобного вы не сделаете. Он только из преданности и усердия проследил за вами. Он заметил, что вы, выходя из дому, что-то бормотали под нос.

– Я бормотал? – изумился Джордж.

– Конечно. Вы что-то бормотали! И это еще не все, вы стали очень странно вести себя в последнее время. И вполне естественно, что Мэлэт, будучи отзывчивым и усердным малым, проследил за вами, опасаясь, как бы с вами чего не случилось. Он рассказывал мне, что значительную часть досуга вы проводите на улице, уставившись в окна какого-то дома на Семьдесят Девятой улице, и не спускаете глаз с одной девушки.

Джордж Финч зарделся пуще прежнего. В глазах его мелькнуло хмурое выражение.

– Ну, так в чем же дело?

– Вот это я и хочу знать. В чем дело?

– А почему бы мне не глядеть на нее?

– А почему бы вам глядеть на нее?

– Потому что – медленно начал Джордж Финч (и в этот момент он поразительно похож был на чучело надувшейся лягушки), потому что я люблю ее.

– Вздор!

– Нет, не вздор!

– Позвольте вас спросить, читали ли вы мою книгу, озаглавленную «Благоразумный Брак». – Нет, не читал!

– В этой книге я логично доказываю, что любовь – берущая начало от глубокого взаимопонимания двух особей в продолжение известного периода времени и от общности вкусов. Как можете вы утверждать, что любите девушку, когда вы никогда не говорили с нею, когда вы не знаете даже, как ее зовут?

– Я знаю, как ее зовут!

– Каким образом?

– Я добросовестно изучал список телефонных абонентов, пока не наткнулся на дом номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Я потратил на это целую неделю, потому что…

– Дом номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Уж не хотите ли вы сказать, что девушку, с которой вы глаз не сводите, зовут Молли Вадингтон?

Джордж Финч вздрогнул.

– Совершенно верно! Ее фамилия Вадингтон! Потому-то я и прокорпел столько времени, пока не добрался, наконец, до этой фамилии в телефонной книге. Ее отца, очевидно, зовут Сигсби Вадингтон [в английском алфавите буква W (В) находится почти в самом конце].

Джордж Финч был до такой степени взволнован, что почти задыхался. Он с благоговейным ужасом глядел на своего друга.

– Гамильтон, старина, неужели вы хотите сказать, что вы действительно знаете ее? Вы так-таки знаете ее?

– Ну, разумеется, я знаю ее. Я лично знаком с нею. Я сколько раз видел ее в ванне… Джордж Финч весь затрясся, услышав эти слова.

– Это ложь! Это гнусная и отвратительная ложь!

– …когда она была ребенком, – добавил Гамильтон Бимиш.

– А, когда она была ребенком! – Джордж Финч тотчас же успокоился. – Вы хотите сказать, что знаете ее с самого ее детства. Но, в таком случае, вы, наверно, сами влюблены в нее?

– Ничего подобного!

– Вы хотите меня уверить, что знали эту прелестную девушку в течение многих лет и, тем не менее, не влюбились в нее? – с явным недоверием спросил Джордж.

– Могу вас уверить!

Джордж посмотрел на своего друга с оттенком жалости во взгляде. Он мог объяснить подобное явление лишь какой-либо ненормальностью в характере Гамильтона Бимиша. Жаль, жаль, так как, в общем, Бимиш был не плохой парень.

– И вы хотите сказать, что при виде этой девушки у вас не появилось такое ощущение, точно вы способны были бы взобраться на небо, достать оттуда звезду и положить к ее ногам, лишь бы получить в награду улыбку.

– Ничего подобного. Попрошу вас принять во внимание, что ближайшая от нас звезда находится на расстоянии нескольких миллионов…

– Ладно, ладно! – прервал его Джордж. – Пусть будет так! Оставим этот вопрос в покое. Расскажите мне, возможно подробнее, про ее родителей, про ее собачку, про дом, в котором она живет, о том, какова она была ребенком, когда она остригла волосы, кто ее любимый поэт, в какой школе она училась, и что она предпочитает к завтраку?

Гамильтон Бимиш задумался.

– Видите ли, Финч. Я знал Молли еще тогда, когда ее мать была жива.

– Ее мать и сейчас жива. Я видел ее собственными глазами. Она, между прочим, похожа на Екатерину, русскую императрицу.

– Это ее мачеха. Сигсби Вадингтон уже несколько лет женат вторым браком.

– Расскажите мне, что вы знаете о мистере Сигсби Вадингтоне.

Гамильтон Бимиш задумчиво продолжал свои упражнения с гирями.

– Сигсби Вадингтона, начал он, – по моему глубокому убеждению, в юности, когда происходит процесс умственного созревания, лягнул копытом в голову бешеный мул. Кто-то весьма удачно выразился про него следующим образом: «Если бы люди были косточками домино, то Сигсби Вадингтон оказался бы двойной пустышкой». Кстати, замечу, что в нем есть одна черта, которая ставит его вне критики мыслящих людей. Сигсби Вадингтон поддельный ковбой.

– Поддельный ковбой?

– Это приблизительно то же, что тот забавный тип, который известен под термином «поддельного южного джентльмена». Надеюсь, что с этим типом вы знакомы?

– Не имею ни малейшего представления, – возразил Джордж Финч.

– О, что вы! Вам случалось бывать в ресторане и слышать, как оркестр играет «Марш Дикси»?

– Конечно, случалось.

– В таком случае, вы должны были заметить, что едва оркестр начинает играть этот марш Южных Мятежников, непременно вскакивает какой-нибудь джентльмен и, сверкая глазами, неистово машет руками в такт музыке. Обратите внимание, что это либо мистер Розенталь, торговец готовым платьем, либо мистер Бекштейн, зонтичный фабрикант, – и тот и другой родились в штате Нью-Джерси и никогда в жизни не были на юге. Вот это и есть «поддельный южный джентльмен».

– Я начинаю понимать!

– Сигсби Вадингтон «поддельный ковбой». Всю свою жизнь он провел либо в самом Нью-Йорке, либо где-нибудь в штате Нью-Йорк, если не считать одного лета, когда он ездил на север, в штат Мэйн. Тем не менее, стоит вам послушать его, и вы придете к убеждению, что имеете дело с ковбоем, изгнанным со своей родины. По всей вероятности, это явилось результатом слишком частого посещения кинематографа, где демонстрируются в таком изобилии картины из жизни Дикого Запада. A Сигсби Вадингтон был горячим приверженцем «Великого Немого» с первого же дня его возникновения, и он же, я полагаю, первый ввел моду аплодировать герою или героине фильма. Не знаю, кто несет на себе ответственность за подобную неприятность, Том Микс или Вильям Харт, но факт остается фактом: Сигсби Вадингтон не перестает грезить о необъятных степях Дикого Запада. Если хотите заслужить его расположение, вам только и нужно упомянуть, что вы родом из штата Айдаго, что, надеюсь, вы при всяких других обстоятельствах тщательно будете скрывать.

– Я непременно так и сделаю, – в восторге воскликнул Джордж Финч. – Я не могу выразить словами, Гамильтон, как велика моя признательность за все то, что вы сообщили мне.

– Незачем благодарить меня! Все равно, вам пользы от этого никакой не будет. Когда Сигсби Вадингтон женился вторично, он продал себя душой и телом. Сказать, что он играет такую же роль, как лампа в гостиной, значило бы преувеличивать его значение. Он делает все то, что приказывает ему жена, – и больше ничего. Если вы хотите завоевать чье-либо расположение, то думайте о ней, а не о нем.

– А как же это сделать?

– Этого никак нельзя сделать. Миссис Вадингтон не из тех женщин, которых можно чем-либо расположить!

– Злющая баба?

Мистер Гамильтон Бимиш свирепо насупил брови.

– Я категорически возражаю против подобного выражения. Такой эпитет я мог бы услышать от вашего Мэлэта, а, между тем, у Мэлэта лексикон, способный вызвать дрожь в любом человеке. Но, с другой стороны, как ни грубо и вульгарно ваше выражение, оно довольно близко характеризует миссис Вадингтон. В Тибете можно услышать старинное поверье, согласно которому человек произошел от женщины-демона и обезьяны. И, когда я смотрю на Сигсби Вадингтона и его вторую жену, я невольно вспоминаю эту легенду. Не в моих правилах скверно отзываться о женщине, но было бы бесполезно скрывать такой очевидный факт, что миссис Вадингтон – сноб и задира, а по мягкости натуры ее можно сравнить с африканским носорогом. Богатство и родовитость-это единственное, перед чем она преклоняется. Кроме толстосумов и титулованных ослов, Она никого не признает. Кстати, скажу вам, какой-то английский лорд очень часто бывает в их доме, и я почти убежден, что миссис Вадингтон хочет выдать Молли замуж за него.

– Для этого ей придется переступить через мой труп! – воскликнул Джордж.

– Что ж, это не трудно будет устроить! – спокойно ответил Гамильтон Бимиш, ласково прикасаясь гирей к голове своего друга. – Мой бедный Джордж, вы слишком многого захотели. Я бы сказал, что вы слишком высоко вознеслись на облака. Вовсе не подходит вам разыгрывать юного рыцаря. Вы робки и мягки по натуре. Вы застенчивы и не уверены в себе. Я лично сравнил бы вас с белым мышонком, а, между тем, такой женщине, как миссис Вадингтон, едва ли понадобилось бы более двух с четвертью минут, чтобы выпустить вам кишки… Э-э-э-э… как выразился бы ваш Мэлэт – поспешил добавить Гамильтон Бимиш, немного сконфуженный собственным уклонением от чистого английского языка.

– Не съест же она меня?

– Я далеко не уверен в этом. Я не говорил вам, что она вегетарианка.

– Я вот о чем думаю, Гамильтон: вы могли бы, пожалуй, ввести меня в их дом?..

– Чтобы потом ваша кровь была на моей совести? Нет, нет!

– То-есть, как это моя кровь? Судя по вашим словам, можно подумать, что эта женщина-атаман шайки головорезов. Я нисколько не боюсь ее, вот! Для того, чтобы познакомиться с Молли, я готов вступить в бой с бешеным быком.

Гамильтон Бимиш был глубоко тронут его страстным порывом. Этот великий мыслитель не был чужд человеческих ощущений.

– Я глубоко сочувствую вам, Джордж. Вы невольно вызываете во мне восхищение вашей отвагой. Правда, я ни в коем случае не одобряю вашего безрассудного и неблагоразумного подхода к этому делу и остаюсь при своем мнении. Для вас было бы полезнее ознакомиться с моей книгой «Благоразумный Брак» и получить исчерпывающие представления, что такое любовь, но в то же время я не скрываю, что мне нравится ваш пыл. Если вы действительно хотите этого – я, так и быть, введу вас в дом Сигсби Вадингтона и познакомлю с его женой. И пусть сжалится господь над вашей грешной душой!

– Правда, Гамильтон? Сегодня же вечером?

– Нет, не сегодня вечером. Вечером я в клубе «Дочерей Минервы» читаю лекцию о современной драме. Как-нибудь в другой раз.

– В таком случае – сказал Джордж – слегка зардевшись, я могу сегодня побродить по Семьдесят Девятой улице и… э-э-э… просто побродить по Семьдесят Девятой улице.

– Чего ради?

– Гм! Ведь я могу посмотреть на ее дом, не так ли?

– О, молодость! – воскликнул Гамильтон Бимиш, тоном благодушной терпимости. О, молодая кровь!

И с этими словами он выкинул вверх обе гири и вновь занялся гимнастическими упражнениями.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Вы отутюжили мой смокинг?

– Да, сэр.

– И хорошенько почистили его?

– Да, сэр.

– И галстуки приготовили?

– Да, сэр.

Джордж Финч откашлялся.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Вы помните наш разговор?

– О чем, сэр?

– Относительно одной молодой леди…

– О, конечно, сэр!

– Насколько я понимаю, вы видели ее?

– Только мельком, сэр.

Джордж Финч снова откашлялся.

– Э-а-а… вы не находите, Мэлэт, что у нее довольно привлекательная наружность?

– Чрезвычайно привлекательная, сэр. Пышечка.

– Вот, точь-в-точь мое определение, Мэлэт.

– Правда, сэр?

– Пышечка, прелестное слово!

– Я тоже так думаю, сэр.

Джордж Финч в третий раз откашлялся.

– Коньяку с яичным желтком, сэр? – заботливо предложил Мэлэт.

– Нет, благодарю вас.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Я только-что узнал, что мистер Бимиш близкий друг этой молодой леди.

– Ска-а-а-жите, сэр!

– И он меня познакомит с нею!

– Я очень рад это слышать, сэр!

Джордж Финч глубоко вздохнул.

– Как хорошо жить на свете, Мэлэт!

– Это как кому нравится, сэр.

– Пойдемте выбирать галстук, Мэлэт!

В семь часов тридцать минут вечера, приблизительно в то время, когда Джордж Финч примерял пятый галстук, в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице, в будуаре, отделанном в византийском стиле, стояла женщина, бегая по комнате.

Читатель, возможно, найдет некоторое противоречие в этом определении. Как же это возможно, спросит он, чтобы человек одновременно стоял и бегал по комнате? На это я отвечу: это вполне возможно при условии, если он или она находятся в взволнованном состоянии. Делается же это следующим образом. Вы становитесь на одном месте и начинаете быстро поднимать одну ногу за другой, как солдаты отбивают так называемый шаг на месте. Иногда это единственное средство, при помощи которого женщина с сильной волей может предотвратить истерику.

А миссис Вадингтон, несомненно, была сильная женщина. Правду сказать, она была такого сложения, что с первого взгляда ее можно было принять за женщину-атлета из цирка. Роста она была не высокого, но зато ее до такой степени распирало во все стороны, что получалось впечатление чего-то необъятного. Ни один театр, как бы скучна ни была пьеса, не мог бы назваться пустым, если бы только миссис Вадингтон удостоила занять место в партере. Когда миссис Вадингтон сидела на лекции, у лектора создавалось такое представление, точно перед ним находится значительная часть населения Соединенных Штатов. А когда миссис Вадингтон ездила лечиться в Карлсбад, заведующий источниками начинал нервничать, так как у него возникало сомнение, хватит ли на всех воды.

Огромные размеры миссис Вадингтон невероятно огорчали ее мужа, хотя заметим тут же, что не в этом одном заключались его огорчения. Когда он женился на ней, она была только довольно полная. Но миссис Вадингтон оказалась единственной наследницей знаменитого сырного короля, оставившего ей несколько миллионов долларов. И Сигсби Вадингтон нередко говорил, что большая часть процентов с этого капитала ушла на жиры и витамины.

Итак, миссис Вадингтон стояла в будуаре, бегая по комнате, когда в дверь постучались.

– Лорд Хэнстантон, – объявил старший слуга Феррис.

До сих пор речь шла о мужчинах, которые ни в коем случае не могли бы служить образцом мужской красоты. Зато Феррис вполне спасал положение. Он был высокого роста, великолепно сложен, у него были голубые глаза-правда, один из них стеклянный – и красивые усы. Его фрак был, несомненно, сшит портным, способным вдохновляться, а затем выутюжен каким-то гением. Его галстук можно было назвать только эфемерной белой бабочкой, слетевшей с небес и опустившейся прямиком на ворот его сорочки. И если бы Джордж Финч, который в этот момент комкал уже восьмой галстук, увидел Ферриса, он задрожал бы от зависти и расплакался бы с досады.

– Ну-с, вот и мы! – промолвил лорд Хэнстантон и после короткой паузы добавил, точно это было абсолютно необходимо для данного случая: – Так-так!

– Как это мило с вашей стороны, что вы пришли – сказала миссис Вадингтон, поворачиваясь вокруг оси и дыша, как буйволица, поднявшаяся на вершину горы.

– О, что вы, – скромно запротестовал лорд Хэнстантон.

– Я была уверена, что на вас можно положиться!

– Вам остается только приказывать.

– Вы уже стали мне близким другом, несмотря на то, что я только недавно познакомилась с вами.

– Вы чем-нибудь встревожены? – спросил лорд Хэнстантон.

Дело в том, что обед был назначен на восемь тридцать, и лорд Хэнстантон немало удивился, когда в семь сорок к нему позвонил слуга миссис Вадингтон и попросил его немедленно приехать. Заметив, что хозяйка дома взволнована, лорд с ужасом подумал, уж не случилось ли чего-нибудь с обедом.

– Ах, у меня столько неприятностей!

Лорд Хэнстантон чуть заметно вздохнул. Ему уже представилась такая картина: повар испортил обед, и гостям придется ограничиться холодными закусками.

– У мистера Вадингтона опять случился один из его припадков.

– Мистер Вадингтон внезапно заболел?

– Ничего подобного, – задыхаясь ответила миссис Вадингтон. – Вы подумайте только, какой ужас! И должно же это случиться как раз перед званым обедом. Да еще после того, как вы потратили столько времени на его воспитание. Я неоднократно повторяла, что со времени вашего приезда в Америку Сигсби стал совершенно иным человеком. Он уже вполне разбирается, что и какой вилкой нужно есть, он даже в состоянии разумно рассуждать о соусах всякого рода.

– Я чрезвычайно рад, что мог оказать некоторую пользу своим…

– И когда я беру его погулять, он всегда ходит с той стороны, с какой ему полагается ходить. И вдруг извольте: накануне моего званого обеда у него внезапно один из его припадков.

– Но в чем же дело? Он не скандалит, я надеюсь?

– Нет! Хуже! Грустит!

– О чем же?

Зубы миссис Вадингтон щелкнули, точно зубья капкана.

– Сигсби снова загрустил по Дикому Западу.

– Неужели?

– Да, сэр. Представьте себе, он снова бредит о необъятном просторе степей Дикого Запада. Он кричит, что Нью-Йорк – это гнездо разврата, и он хочет туда, где мужчина-на самом деле мужчина! Если хотите знать мое мнение, то он, очевидно, снова начитался Фенимора Купера.

– Неужели нельзя ничего предпринять?

– Можно. Но только со временем. Я могу в довольно короткий срок наставить его на путь истинный, лишив его карманных денег. Но на это требуется время, а тут, извольте, через час соберутся уже гости, среди них наиболее видные персоны во всем Нью-Йорке, а Сигсби отказывается надеть смокинг и кричит, что, если мужчина хочет быть мужчиной, он должен сам добывать себе пищу и при свете звезд Западного неба жарить на углях бизонье седло. Ну, скажите, пожалуйста, что мне теперь делать с ним?

Лорд Хэнстантон задумчиво теребил ус.

– Весьма неприятно.

– Я подумала, что если вы не откажетесь зайти к нему и поговорить с ним, то он, возможно…

– Сомневаюсь, приведет ли это к чему-нибудь. А без него обедать никак нельзя?

– Тогда нас будет тринадцать за столом.

– Ага!

Лорд Хэнстантон вдруг просветлел.

– Эврика! – воскликнул он. – Пошлите к нему мисс Вадингтон, пусть она образумит его.

– Молли? Вы думаете, что он послушается ее?

– Мистер Вадингтон очень любит ее!

Миссис Вадингтон задумалась.

– Пожалуй, стоит попытаться. Я сейчас поднимусь наверх и посмотрю, одета ли она. Она милая девушка, не правда ли, лорд Хэнстантон?

– Прелестная! Обворожительная!

– Уверяю вас, что я люблю Молли так, как любила бы родную дочь!

– Несомненно! Несомненно!

– Но опять-таки, как ни горячо я люблю ее, я ни в коем случае не позволю ей слишком многого. Столько девушек в наше время оказываются испорченными, благодаря неразумной снисходительности.

– Совершенно верно!

– Я только мечтаю о том, лорд Хэнстантон, чтобы увидеть ее, наконец, счастливо замужем за хорошим человеком.

Лорд Хэнстантон закрыл дверь за миссис Вадингтон, потом несколько минут стоял в глубокой задумчивости. Возможно, что он ломал голову над вопросом, когда, в лучшем случае, надо рассчитывать на первый коктейль. Хотя возможно опять-таки, что он размышлял над каким-либо более глубоким вопросом – если только для лорда Хэнстантона существовало что-нибудь более глубокое.

Миссис Вадингтон всплыла наверх и остановилась возле одной из дверей на площадке лестницы.

– Молли! – позвала она.

– Я здесь, мама!

Миссис Вадингтон вошла в комнату, свирепо нахмурив брови. Сколько раз говорила она Молли, чтобы она называла ее не мама, а мамаша.

Впрочем, это был пустяк, о котором при данных обстоятельствах не стоило заводить разговора, и миссис Вадингтон опустилась на стул, который не преминул издать жалобный стон.

– Боже мой, мама, что с вами такое? – воскликнула Молли.

– Ушли ее куда-нибудь, – пробормотала миссис Вадингтон, кивая головой в сторону горничной.

– Хорошо, мама. Вы можете идти, Джулия, вы мне больше не нужны, я сама теперь справлюсь. Вы, может быть, выпьете немного воды, мама?

Девушка с искренней заботой смотрела на свою страждущую мачеху, скорбя в душе, что не может предложить ей чего-нибудь покрепче воды. Но ее покойная мать воспитала ее так, как воспитывали дочерей в старину, и, хотя это может показаться невероятным в наш просвещенный век, но факт тот, что Молли Вадингтон достигла двадцатилетнего возраста, не познакомившись даже поверхностно со спиртными напитками. И в данный момент, глядя на свою мачеху, которая задыхалась, как слон, удравший из дому вследствие семейных неприятностей, она, несомненно, скорбела о том, что не следует примеру других благоразумных девушек, которые всегда хранят у себя в будуаре серебряную фляжку с настоящим виски.

Но, несмотря на то, что небрежное воспитание не позволило Молли прийти на помощь мачехе в такой критический момент, нельзя было отрицать, что она в данную минуту представляла собою весьма картинную фигуру. И если бы Джордж Финч мог увидеть ее… Впрочем, если бы Джордж Финч сейчас увидел ее, он немедленно закрыл бы глаза, как подобает джентльмену, так как костюм Молли Вадингтон не предназначался сейчас для мужского взора.

Но опять-таки, как бы Джордж Финч ни поспешил сейчас же закрыть глаза, он не мог бы, тем не менее, не убедиться в первый же миг в том, что Мэлэт обнаружил изумительную способность в смысле подбора подходящего определения. Не могло быть никакого сомнения, что Молли Вадингтон была действительно пышечкой. На ней были сейчас розовые панталончики, а красивые ножки в шелковых чулках были обуты в прелестные туфельки. Маленькими ручками она придерживала голубой пеньюар с оторочкой из лебяжьего пуха. Коротко остриженные волосы обрамляли прелестное личико со слегка вздернутым носиком. Глаза у Молли были большие, а зубы маленькие, белые и ровные. На спине, чуть пониже затылка, у нее красовалось коричневое родимое пятнышко…

Короче говоря, если бы Джордж Финч успел увидеть ее на одно мгновение, он, несомненно, упал бы на четвереньки и, от восторга, завыл бы по-собачьи.

Наконец миссис Вадингтон стала спокойнее дышать и теперь снова сидела, выпрямившись, на стуле, со свойственной ей надменностью.

– Молли – строго начала миссис Вадингтон – ты в последнее время давала отцу читать Фенимора Купера?

– Конечно, нет!

– Ты уверена?

– Абсолютно. Едва ли у нас во всем доме найдется хотя бы одна книга Фенимора Купера!

– В таком случае, он опять тайком ходил в кинематограф и, наверное, видел там Вильяма Харта! – воскликнула миссис Вадингтон.

– Неужели он опять..?

– Да, снова один из его припадков!

– И серьезный?

– Настолько серьезный, что он отказывается надеть смокинг к обеду. Он заявил мне, что если «ребятишкам», – (миссис Вадингтон вздрогнула от одного лишь созвучия этих слогов), – если «ребятишкам» не нравится его фланелевая рубаха, то пусть они обедают без него. И лорд Хэнстантон посоветовал отправить тебя урезонивать отца.

– Лорд Хэнстантон! Он уже здесь?

– Я вызвала его по телефону. Я с каждым днем все больше и больше привязываюсь к нему. Ах, какой очаровательный человек!

– Угу! – промычала Молли тоном, не выражавшим особенной уверенности.

Дело в том, что мисс Вадингтон не питала слишком горячих чувств к лорду.

– Он так красив!

– Угу!

– И так благовоспитан!

– Угу!

– Я была бы счастлива, если бы ты вышла замуж за такого человека, как лорд Хэнстантон. Молли нервно теребила пуховую оторочку своего пеньюара. Уже не в первый раз между нею и мачехой заходил разговор на эту тему. И слова миссис Вадингтон служили в данную минуту для того, чтобы прозондировать почву.

– Право не знаю… – начала Молли.

– Чего ты не знаешь?

– Вы не находите, что уж больно он чопорный?

– Чопорный?

– Ну да, точно он весь туго накрахмален.

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Но если ты думаешь, что у лорда Хэнстантона превосходные манеры, то я вполне согласна с тобой.

– Я далеко не уверена в том, что люблю людей с превосходными манерами – задумчиво возразила Молли. – Вы не находите, что человек робкий и застенчивый может быть вполне привлекательным?

Она умолкла, несколько раз переступила с ноги на ногу, а потом мечтательным голосом продолжала:

– Мужчина, за которого я хочу выйти замуж, должен быть невысокого роста, худощавый, с добрыми карими глазами, который осмеливается лишь издали глядеть на тебя, который так застенчив, что боится заговорить с тобою. А когда ему, наконец, предоставляется удобный случай для этого, он запинается, краснеет, издает ужасно забавные звуки, спотыкается и делается похожим на ребёнка…

Миссис Вадингтон медленно поднялась со стула, точно грозовая туча, нависшая над мирными полями.

– Молли! – крикнула она. – Кто этот молодой человек, о котором ты говоришь?

– Что вы, мама, ни о ком я не говорила! Я только рисовала себе в воображении!

– А! – произнесла миссис Вадингтон с большим облегчением. – Но, по твоим словам, можно было подумать, что ты знакома с ним.

– Как вы могли даже подумать?

– Я надеюсь, что, если найдется такой молодой человек, который будет глядеть на тебя, издавать забавные звуки и спотыкаться, ты не станешь обращать на него внимания.

– Ну, разумеется!

Внезапно миссис Вадингтон вздрогнула.

– Весь этот вздор, который ты говорила, совсем выбил у меня из головы все мысли о твоем отце. Скорее одевайся и сейчас же отправляйся к нему. Постарайся урезонить его. Если он откажется присутствовать на обеде, нас окажется тринадцать и тогда, конечно, все пропало.

– Я через несколько минут буду готова. Где сейчас папа?

– В библиотеке!

– Я сию минуту спущусь к нему.

– А когда ты кончишь говорить с ним, зайди в гостиную и поболтай с лордом Хэнстантоном. Он там совершенно один.

– Хорошо, мама.

– Мамаша, – поправила ее миссис Вадингтон.

– Хорошо, мамаша! – повторила Молли.

Мисс Вадингтон принадлежала к числу послушных, хороших девушек.

Молли Вадингтон была не только хорошей и послушной девушкой, она умела также убедительно говорить. И лучшим доказательством этого может послужить тот факт, что, когда стрелки показывали восемь часов десять минут, к дверям, которые вели в гостиную в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице, спускался краснощекий человечек с курчавыми седыми волосами и с хмурым выражением лица. Это и был мистер Сигсби Вадингтон, одетый хотя и небрежно, но все же, как подобает джентльмену, готовящемуся присутствовать на званом обеде. Остановившись в дверях, Сигсби Вадингтон посмотрел на слугу Ферриса вызывающим, уничтожающим, презрительным взглядом.

Каждое достижение заслуживает, чтобы его описали подробно, а потому не безынтересно заметить, что Молли Вадингтон вошла в библиотеку, где находился ее отец, ровно без семи восемь. В восемь без шести минут и сорока пяти секунд она принялась уговаривать отца, в восемь без шести минут Сигсби Вадингтон начал сдавать позиции. В восемь без трех минут он был загнан в тупик. В восемь без одной минуты он поклялся, что ни в коем случае не уступит, и, конечно, уступил.

Мы не станем вдаваться в мелкие детали тех доводов, которыми Молли сумела воздействовать на отца. Если горячо любимая дочь говорит отцу, что давно уже ждет знаменательного дня, на котором должен присутствовать интересующий ее человек, что она даже сшила платье специально для этого случая, но все пойдет прахом, если он, отец ее, откажется присутствовать на обеде – у человека, который и после этого не сдастся на уговоры, в груди не сердце, а камень.

У мистера Вадингтона сердце ни в коем случае не было из камня. Правда, многие сведущие люди утверждали, что лоб у него медный, но насчет его сердца никто не мог сказать ничего дурного.

Ровно в восемь он был уже в своей комнате, где принялся напяливать на себя смокинг, а в восемь часов десять минут, как видите, он уже стоял внизу и смотрел на Ферриса уничтожающим взглядом.

Сигсби Вадингтон мысленно отметил, что Феррис похож на огромную бородавку.

Феррис мысленно отметил, что мистеру Вадингтону следовало бы постыдиться и не показываться на людях в таком галстуке.

Но мысли-это еще не слова. И Феррис вслух произнес следующее:

– Коктейль, сэр?

A Cигсби Baдингтон вслух ответил:

– Угу! Да поживее!

После этого диалога наступила пауза. Несмотря на коктейль, мистер Вадингтон все еще продолжал злобно глядеть исподлобья, а Феррис снова превратился в мраморное изваяние и, по своему обыкновению, стал перебирать в памяти воспоминания своих юных дней.

– Феррис! – произнес, наконец, мистер Вадингтон.

– Что прикажете, сэр

– Вы когда-нибудь были на Диком Западе, Феррис?

– Нет, сэр.

– У вас было когда-нибудь желание поехать на Дикий Запад, Феррис?

– Нет, сэр.

– Почему? – пожелал узнать мистер Вадингтон, и его лицо тотчас же приняло воинственное выражение.

– Насколько я понимаю, в западных штатах Америки совершенно отсутствует всякий комфорт, а общество далеко не соблюдает общепринятых манер порядочных людей.

– Дорогу мне! – не выдержал мистер Вадингтон и кинулся к выходной двери.

Он чувствовал, что задыхается в этом доме. Его тянуло скорее на свежий воздух. Душа его жаждала побыть хотя бы в течение нескольких кратких мгновений наедине с безмолвными звездами.

Будет смешно отрицать, что в этот момент мистер Сигсби Вадингтон находился в весьма опасном настроении. История народов показывает, что самые страшные восстания происходили именно там, где люди были особенно притесняемы. И то же относится к отдельным личностям. Нет ничего страшнее внезапной ярости мужа, находящегося под башмаком у жены, когда он вдруг поднимает знамя восстания. Даже миссис Вадингтон готова была признать, что, как ни легко ей было держать в руках мужа при нормальных условиях, он становился совершенно неукротимым, когда на него находил припадок, и тогда его по степени бешенства можно было сравнить лишь с диким слоном. Миссис Вадингтон принимала все меры к тому, чтобы в таких случаях не попадаться на его пути, пока у него не унималась глодавшая его лихорадка, только потом она, как следует, отчитывала его.

Мистер Сигсби Вадингтон стоял на тротуаре около дома, жадно вдыхал в себя ту смесь пыли и отработанного бензина, которая в Нью-Йорке слывет воздухом, и с тоской смотрел на те жалкие тусклые звезды, какие можно наблюдать на небе восточных штатов. Мистер Вадингтон был угрюм, глаза его были налиты кровью. В эту минуту он замышлял кровавые набеги индейцев, хитроумные планы и отважные подвиги ковбоев. Молли глубоко ошибалась, уверяя, что во всем доме не было ни одной книжки Фенимора Купера. Сигсби Вадингтон хранил в потайном ящике своего стола несколько книг, тщательно оберегаемых от взоров людских, и только сегодня утром он упивался страницами своего любимого писателя. Мало того: ему удалось незаметно улизнуть из дому, и он отправился в маленький кинематограф на Шестой Авеню, где показывали картину из жизни ковбоев, под названием «Девушка из ранчо».

Сигсби Вадингтон стоял на улице в смокинге, напоминая собою статиста, одетого для роли официанта. Но мысленно он сейчас был в мокасинах и широкополой шляпе, а окружавшие его люди звали его «Том-Двуствольный».

К дому подкатил великолепный роллс-ройс, и мистер Вадингтон отошел шага на два в сторону. Из автомобиля вылез какой-то жирный джентльмен и помог сойти своей не менее жирной даме. Вадингтон тотчас же узнал их. Это был мистер Бодторн с женой. Бодторн занимал пост вице-президента треста зубных щеток и, естественно, купался в золоте.

– Уф! – вырвалось из груди Сигсби Вадингтона, которого буквально тошнило от одного вида этих людей.

Жирная пара скрылась в доме. Спустя несколько минут подкатил другой роллс-ройс, а следом не менее роскошный автомобиль, тоже какой-то иностранной марки.

Из этих машин вынырнули на свет «Объединенные фабрики кукурузных консервов» с женой и «Объединенные фабрики мясных консервов» с дочерью. В общей сложности этот груз на корню стоил добрых восемьдесят-сто миллионов долларов.

– Доколе, о господи, доколе? – простонал мистер Вадингтон.

А когда дверь за гостями закрылась, мистер Вадингтон вдруг заметил в нескольких шагах от себя какого-то молодого человека, который вел себя до чрезвычайности странно.

Причина, почему так странно вел себя Джордж Финч – ибо это был никто иной, как он, – объяснялась тем, что он обладал очень робким характером и, естественно, не в состоянии был руководить своими движениями на основе чистого разума. Будь на его месте другой молодой человек, с более грубой натурой, с лицом, смахивающим на морду армейского мула, и пожелай он навестить какую-нибудь девушку, чтобы справиться о здоровье ее собачки, он, не задумываясь, приступил бы прямо к делу. Вытянув манжеты из рукавов, поправив галстук, он уверенными шагами поднялся бы по ступенькам крыльца и нажал бы кнопку звонка. Так поступил бы кто угодно – но только не Джордж Финч.

Методы Джорджа были совершенно иные. Правда, весьма грациозные и приятные на вид методы, но совершенно иные. Сперва он стоял, в течение нескольких минут, опершись всем телом на одну ногу и не спуская глаз с дома номер шестнадцать. А потом, точно чья-то дружеская рука вонзила иголки в икры его ног, он конвульсивно вздрогнул и одним прыжком бросился вперед. Но, едва достигнув крыльца, он сдержал свой натиск, отступил назад и снова замер на месте. А спустя несколько минут острия иголок снова сделали свое дело, Джордж Финч бросился одним прыжком к крыльцу дома номер шестнадцать, опять отскочил назад и вновь замер в прежней позе.

К тому времени, когда мистер Вадингтон решил узнать причину такого странного поведения, Джорджу Финчу, очевидно, надоело стоять на одном месте, и он принялся ходить взад и вперед, что-то бормоча про себя.

Вовсе не в таком настроении находился Сигсби Вадингтон, чтобы терпеть подобные чудачества. Он мысленно решил, что такие вещи могут происходить только под небом тлетворного Нью-Йорка. Там, на Западе, мужчина на самом деле мужчина, и он не танцует танго возле крыльца чужого дома. Он отчетливо помнил описание героя в одном из романов Дикого Запада, где говорилось: «Гордо стоял он, откинув голову назад, и мускулы его рук переливались под фланелевой сорочкой, а в голубых глазах горел пламенный вызов.» Какая разница, подумал мистер Вадингтон, между таким человеком и этим дурачком, который, по-видимому, готов был потратить лучшие годы своей жизни на расхаживание по тротуару.

– Эй, вы! – резко окрикнул он Джорджа.

Этот окрик захватил Джорджа Финча, так сказать, на лету – в тот момент, когда он отскочил от крыльца и снова остановился возле дома, опершись на одну ногу. От неожиданности он потерял равновесие и, наверное, упал бы, если бы ему не удалось ухватиться за левое ухо мистера Вадингтона.

– Прошу прощения! – сказал Джордж.

– А какая мне польза от того, что вы просите прощения? – зарычал Сигсби Вадингтон, нежно поглаживая поврежденное ухо. – И что вообще вы тут делаете, черт вас возьми?

– Я пришел с визитом, – начал объяснять Джордж.

– Вы что?

– Я пришел с визитом.

– Куда вы пришли с визитом?

– А вот сюда. Дом номер шестнадцать. Мистер Сигсби Вадингтон!

Мистер Сигсби глядел на молодого человека с нескрываемой враждебностью.

– Вы пришли с официальным визитом? Вот как! В таком случае вам, может-быть, интересно будет узнать, что меня зовут Сигсби Вадингтон, и убей меня бог, если я знаю, кто вы такой. Ну-с, что вы скажете?

У Джорджа занялось дыхание в груди.

– Вы Сигсби Вадингтон? – спросил он чрезвычайно почтительным тоном.

– Я самый.

Джордж смотрел на отца Молли, точно перед ним было прекрасное произведение искусства, ну, скажем, полотно знаменитого художника, в роде тех, за которые знатоки дерутся, и которые продаются с аукциона за несколько сот тысяч долларов. Мы хотим этим дать читателю приблизительное понятие о том, какие чудеса может творить любовь, так как, рассуждая честно, беспристрастно и спокойно, Сигсби Вадингтон был не что иное, как абсолютное ничтожество, и едва ли было в нем что-нибудь такое, чем можно было бы любоваться.

– Мистер Вадингтон – пролепетал Джордж – я чрезвычайно горжусь знакомством с вами!

– Вы что?

– Я горжусь знакомством с вами.

– Ну, и что из этого следует?

– Мистер Вадингтон, разрешите вам доложить, что я родился в сердце, так сказать, Дикого Запада в штате Айдаго…

Как часто мы слышим о том изумительном действии, которое производит масло на бушующие воды океана. Говорят, также, что при одном только взгляде на святой Грааль утихали самые свирепые воины. Но никогда еще с самого начала человеческой истории не случалось такой внезапной перемены с человеком, как это произошло с мистером Сигсби Вадингтоном, который сразу перешел от яростной враждебности к ласковому добродушию.

Слова Джорджа Финча, словно заговор чародея, подействовали на него. Вадингтон совершенно забыл о том, как сильно давало еще знать о себе ухо, за которое так импульсивно ухватился молодой человек, стоявший перед ним. Весь его гнев, так сказать, распылился, испарившись как роса под лучами солнца. Он ласково посмотрел на Джорджа. Он с отеческой нежностью провел по руке Джорджа.

– Вы действительно родом с Дикого Запада? – воскликнул он.

– Да, действительно!

– Из этой чудесной страны, из этой великой страны, с ее необъятными степями, где так легко дышится на приволье?

Лично Джордж Финч едва ли стал бы описывать в таких красках пыльный и грязный городишко, в котором он родился, где население пило грязную воду и где нельзя было получить приличной сигары. Тем не менее, он утвердительно кивнул головой.

Мистер Вадингтон сделал размашистый жест рукою и продолжал:

– О, Запад! Я чувствую что-то родное в его приволье! Я люблю каждый цветок, которым пестрит его простор. Я могу часами наслаждаться видом его холмов, купающихся под горячими лучами солнца.

Джордж Финч подтвердил, что он вполне согласен с мистером Вадингтоном.

– Прекрасные долины Запада! Таинственные в своем прозрачном полумраке! Неисповедимые в своем дрожащем золотистом тумане, низко стелющимся над ними!

– Ах! – только произнес Джордж.

– Вековые сосны, степенно кивающие верхушками! Старые осины, трепещущие под напором ветра и колыхающиеся, точно волны морские в бурю!

– Черт возьми! – вырвалось у Джорджа, который не в состоянии был сдержать восторга.

– А вековые дубы, которые рельефно выдаются на горизонте, на фоне беспредельных степей?

– Красота! – поддержал его Джордж.

– Послушайте, вы, – сказал мистер Вадингтон – мы непременно должны чаще встречаться с вами. А сейчас зайдите-ка ко мне, мы вместе пообедаем.

– Сейчас?

– Ну да, сию минуту. У нас там сидят несколько тупоголовых бездушных миллионеров, но вы не обращайте на них внимания. Можете смотреть на них и в душе презирать их. А после обеда мы с вами улизнем ко мне и побеседуем по душам.

– Но не будет миссис Вадингтон возражать против неожиданного гостя?

Мистер Вадингтон выпятил грудь, ударил по ней кулаком и воскликнул:

– Послушайте, вы… кстати, как вас зовут? Финч? Послушайте, Финч, неужели я похож на человека, который позволит жене командовать им?

Джордж Финч подумал, что мистер Вадингтон как-раз и есть тот тип мужчины, который позволяет жене командовать собою. Но, конечно, момент был неподходящий для того, чтобы открыто выразить свое мнение.

– Это очень любезно с вашей стороны! – заметил он.

– Любезно? А скажите, пожалуйста, если бы мне случилось ехать верхом по бесконечной прерии, и меня настигла бы гроза, и я остановился бы возле вашей хижины, на Западе, разве вы стали бы размышлять о том, любезно это или нелюбезно, если бы я попросил чего-нибудь поесть. Вы бы несомненно сказали: «Заходи в мой дом, друг. Все, что у меня есть, к твоим услугам». Не так ли? Ну, так вот!

Мистер Вадингтон достал французский ключ и отпер дверь.

– Феррис! – обратился он к слуге. Распорядитесь накрыть лишний прибор. Тут ко мне приятель один с Запада приехал, и он не откажется с нами кой-чего пожевать.

Идеальная хозяйка ни при каких обстоятельствах не обнаружит ни малейшего признака душевного расстройства. В минуту самых тяжелых испытаний она стремится сохранить манеры краснокожего, поджариваемого на костре. Тем не менее, был такой момент, когда миссис Вадингтон, без всякого сомнения, потеряла сознание. Это случилось тогда, когда Сигсби Вадингтон появился в гостиной и громко крикнул, указывая на Джорджа Финча, что «этот юный сын Западных Прерий забежал к нам пожевать кой-чего».

Однако, миссис Вадингтон вскоре пришла в себя. Все, что было в ней женственного, нашептывало ей, что нужно взять Сигсби Вадингтона за уши и как следует выдрать его. Но она поспешила подавить в себе это желание. Мало-помалу ее глаза потеряли безжизненное выражение, свойственное рыбе; и, точно смерть в сказке, она «улыбнулась зловещей жесткой улыбкой». С достойной ее выдержкой, протянула она Джорджу дрожащую руку, которая, будь на месте миссис Вадингтон другая, не столь цивилизованная женщина, несомненно размахнулась бы и треснула бы дорогого супруга по затылку.

– Чрезвычайно рада – сказала миссис Вадингтон. – Я так счастлива, что у вас нашлось время заглянуть к нам, мистер…

Она умолкла, и Джордж, которому казалось, что все происходит во сне, глядел на нее, догадываясь, что он должен сообщить ей свое имя. Он был бы счастлив прийти ей на помощь, но, к великому сожалению, он в этот момент и сам забыл, как его зовут. У него было лишь смутное представление о том, что его имя начинается не то на «Ф», не то на «Д». Но, помимо этого, у него в голове царила абсолютная пустота.

Объяснялось все это очень просто: когда миссис Вадингтон протянула руку Джорджу, тот, через плечо хозяйки, вдруг увидел Молли, и этого было достаточно, чтобы лишить его дара речи. На Молли Вадингтон было то самое платье, которое она в таких пылких выражениях расписывала незадолго перед этим своему отцу, и Джорджу казалось, что с его глаз вдруг упала повязка и он впервые увидел эту девушку. Раньше он смутно сознавал, что у нее есть руки, плечи и волосы, но только сейчас он в достаточной степени убедился, до чего эти руки были руками, плечи – плечами, а волосы-волосами в истинном и святом смысле этого слова. Ему казалось, что перед ним древняя богиня, сбросившая с себя покрывало. Точно статуя, вдруг ожившая. Точно… Впрочем, остальное не важно. Мы только хотим, чтобы читатель понял, до какой степени Джордж Финч был потрясен. Глаза его расширились до размеров блюдца. Кончик его носа задергался как у кролика. И он готов был поклясться, что кто-то льет ему ледяную воду за ворот сорочки.

Миссис Вадингтон так долго глядела на бедного Джорджа, она обожгла бедного Джорджа таким взглядом, что надо было удивляться, как это у него не выскочили волдыри на лбу. Затем она отвернулась и заговорила с лимонадным королем. У нее вовсе не было особенного желания точно узнать имя Джорджа, хотя она с удовольствием прочла бы его на надгробном памятнике.

– Обед подан! – объявил Феррис, появляясь беззвучно, точно джин, вызванный прикосновением к волшебной лампе Алладина.

Джордж очутился среди толпы миллионеров, сразу двинувшихся в столовую. Он все еще продолжал переминаться с ноги на ногу, с трудом глотая слюну.

Попробуйте вообразить что-нибудь более страшное для застенчивого и впечатлительного молодого человека, чем присутствие на званом обеде, когда какой-то внутренний голос не перестает нашептывать, что никто его сюда не звал. И этот голос, беззвучно твердивший Джорджу, что он совершенно лишний на этом пиру, принадлежал миссис Вадингтон, которая не переставала бросать в его сторону время от времени убийственные взгляды, каждый раз уничтожая бедного Джорджа именно тогда, когда он уже начинал приходить в себя.

Взгляд миссис Вадингтон можно было бы сравнить с термосом, который может быть и горячим и холодным. Однажды Джордж встретился с ее взглядом, когда подали суп. У него было такое ощущение, точно он вдруг очутился в пустыне Африки и его начало засыпать раскаленными песками Сахары. В другой раз, когда он вилкой ковырял рыбу в тарелке, он под действием взгляда миссис Вадингтон пережил то же, что полярный исследователь, неожиданно захваченный леденящим вихрем. Но независимо от того, обдавало ли его холодом или жаром, Джордж неизменно читал в глазах миссис Вадингтон отвращение и ненависть; он был твердо убежден, что ему никакими усилиями не удастся изменить ее отношения к нему. Коротко говоря, Джордж приобрел в этот день только одного друга, но ни в коем случае не двоих.

Результатом такого отношения со стороны миссис Вадингтон было то, что Джордж Финч ровно ничем не мог проявить себя в смысле красноречия или остроумия. Он не произнес ни одной острой эпиграммы, не рассказал ни одного забавного анекдота и за весь вечер произнес только одно слово «шерри», да и то-когда ему хотелось сказать «портвейн».

Если бы даже обстоятельства благоприятствовали Джорджу Финчу, ему едва ли удалось бы каким-либо путем завладеть вниманием общества. Миссис Вадингтон руководствовалась в выборе гостей исключительно размерами их состояния. И хотя беседа миллионеров весьма интересна и оригинальна в своем роде, она, тем не менее, слишком суха для простого смертного. Когда подали суп, один из гостей, напоминавший собой карикатурный портрет капиталиста из социалистической газеты, заметил, что акции Вестингауза опять пошли в гору и он очень рад этому. Другой гость, который казался точной копией первого, подтвердил, что вышеназванные акции действительно крепко стоят на рынке. Когда же третий заговорил об акциях какой-то железной дороги Вобаш, упавших до 73 1/3, гости единодушно закачали головами. Однако все утешились сообщением, что акции нефтяной компании такой-то поднялись до 54 1/4.

Подали рыбу, и «Объединенные фабрики мясных консервов» начал рассказывать весьма подробно о какой-то концессии в Боливии. Вся суть его рассказа заключалась в том, что нефтяной синдикат приобрел у правительства Боливии право на эксплуатацию нефтяных источников и новая концессия с капиталом в один миллион долларов выпускает двести тысяч пятидолларовых акций «А» и двести тысяч пятидолларовых акций «Б», а правительство Боливии, в виде компенсации за концессию, получает, вместо наличных денег, все двести тысяч акций «Б».

Гости остались очень довольны, и после этого завязалась дружная беседа. Кто-то отпустил ехидное замечание насчет эластичности и гибкости законов, контролирующих деятельность банков, а когда зашла речь об ответственности держателей акций крупных компаний, страсти до того разгорелись, что миссис Вадингтон поднялась и этим подала сигнал всем дамам.

Мужчинам подали кофе и сигары, «денежные мешки» сдвинули стулья и сомкнулись вокруг того места, которое занимал мистер Вадингтон. Но тот ловко извернулся и, оставив их говорить об акциях, подошел к Джорджу.

– Там, на Западе, вполголоса начал он, бросая злобные взгляды в сторону «Объединенных зубных щеток», который как-раз завел речь о конференции фабрикантов в Сент Луисе – там, на Западе, такого человека повесили бы на первом попавшемся суку!

Джордж Финч вполне согласился с ним и заметил, что такой поступок можно было бы только приветствовать.

– О, меня тошнит от нью-йоркских жителей, – заявил мистер Вадингтон.

Джордж Финч признался, что и он тоже нередко испытывает это неприятное ощущение.

– И подумать только, что в эту минуту там, скажем, в степях Аризоны, сильные мужественные люди снимают седла с лошадей и укладываются спать на густой траве. Разве не появляется у вас желание плакать и смеяться, когда вы думаете об этом?

Джордж Финч ответил, что он еще не решил, нужно ли при этом плакать или смеяться.

– Послушайте – сказал мистер Вадингтон – я постараюсь поскорее сплавить этих толстопузых обормотов наверх, а мы с вами улизнем в мой кабинет и наговоримся там вдоволь.

Единственное, что может испортить задушевную беседу двух друзей, – это молчаливость старшего собеседника. Но, к счастью, мистер Сигсби Вадингтон оказался в весьма в разговорчивом настроении к тому времени, когда он и Джордж Финч очутились в его кабинете. Немалую роль в этом случае сыграли обильные возлияния, которые позволил себе мистер Вадингтон во время обеда. Он успел достигнуть той стадии охмеления, когда мужчина начинает рассказывать анекдоты про собственную жену. Похлопав Джорджа по коленке, он заявил ему три раза подряд, что у него чертовски симпатичное лицо. А потом он спросил:

– Вы женаты, Винч?

– Финч – поправил его Джордж.

– Что вы хотите сказать вашим «Финч»? – спросил мистер Вадингтон, с трудом соображая, что он говорит.

– Меня зовут Финч.

– Ну, и что из этого следует?

– Вы назвали меня Винч.

– Ну, и что же?

– Я думал, что вы плохо расслышали мое имя.

– Какое имя?

– Вы сказали Винч.

– Но вы только-что сказали, что вас зовут Финч?

– Совершенно верно, я только хотел сказать…

Мистер Вадингтон снова похлопал его по коленке.

– Молодой человек, возьмите себя в руки. Если вас зовут Финч, то зачем притворяться, что ваша фамилия Винч? Я не люблю подобного виляния. Это совсем не в характере сына Западных прерий. Предоставьте этим кровожадным капиталистам, собравшимся там наверху, юлить. Кстати, должен вам заметить, что все они заражены Брайтовой болезнью. Если вас зовут Пинч, то будьте мужчиной и признайтесь, что ваше имя Пинч. Пусть ваше «да» – будет «да», а ваше «нет» – «нет» -закончил мистер Вадингтон суровым тоном, поднося спичку к кончику вечного пера, которое он принял за сигару.

– Нет, я не женат, – сказал Джордж.

– Не женаты?

– Нет, не женат.

– А разве я утверждал, что вы женаты?

– Вы спрашивали, женат ли я.

– Я вас спрашивал?

– Да, вы спрашивали.

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно уверен. Вскоре после того, как вы уселись, вы спросили, женат ли я.

– И что вы ответили?

– Что я не женат.

Мистер Вадингтон облегченно вздохнул.

– Наконец-то я получил от вас прямой ответ – промолвил он. – Право же, я не знаю, зачем вы все время отвечали обиняками. Вот, что я вам скажу, Пинч, и я говорю это серьезно, как человек старше вас, умнее и проницательнее…

Мистер Вадингтон в течение некоторого времени задумчиво сосал свое вечное перо, очевидно заменявшее ему сигару.

– И вот я вам говорю, Пинч, если задумаете жениться, будьте осторожны и непременно позаботьтесь иметь свои собственные деньги. А когда у вас будут свои деньги, берегите их как зеницу ока. Упаси вас бог оказаться в зависимости от жены в тех незначительных суммах, без которых не может обойтись даже самый благоразумный человек. Возьмите хотя бы меня, например. Когда я женился, я был богатым человеком. У меня были свои собственные деньги. Прорва денег. Все меня любили, так как моей щедрости не было границ. Я купил жене (я в настоящую минуту говорю о моей первой жене) жемчужное ожерелье, стоившее мне пятьдесят тысяч долларов.

Он закрыл один глаз, а другим уставился на Джорджа, и последний, понимая, что необходимо что-нибудь сказать, заметил, что это делает мистеру Вадингтону честь.

– И не в долг, – продолжал мистер Вадингтон, – а за наличные! Наличными денежками уплатил! Пятьдесят тысяч долларов! И что же случилось? Вскоре после того, как я вторично женился, я ухлопал все свое состояние неудачными спекуляциями на фондовой бирже и оказался в полной зависимости от второй жены. Вот почему, Винч, вы видите меня сегодня разбитым человеком. Я вам хочу кое-что сказать, Винч – нечто такое, чего никто не подозревает, чего я никогда никому не говорил до сих пор и сейчас бы не стал говорить, если бы не ваше симпатичное лицо… Пинч, я не хозяин в своем собственном доме.

– Неужели?

– Да, не хозяин в своем собственном доме. Я хотел бы жить на просторе великого необъятного Дикого Запада, а моя жена настаивает на том, чтобы оставаться в этом душном, развратном, душу разлагающем Нью-Йорке. И я вам еще что скажу, Пинч…

Мистер Вадингтон умолк и в течение нескольких секунд смотрел с досадой на свое вечное перо.

– Эта проклятая сигара не курится!

– Мне кажется, что это вечное перо – осторожно заметил Джордж.

– Вечное перо?

Мистер Вадингтон снова закрыл один глаз, внимательно посмотрел на предмет, который он до сих пор держал в зубах, и убедился в справедливости слов своего молодого друга.

– Вот! – воскликнул он с каким-то злобным удовлетворением. – Разве это не характерно для Нью-Йорка? Просишь сигару, а тебе дают вечное перо. Ни малейшего признака честности, ни даже отдаленного понятия о добросовестной торговле!

– Вы не находите, что мисс Вадингтон выглядела обворожительно за обедом? – сказал Джордж, пытаясь перевести разговор на тему, столь близкую его сердцу.

– Да, Пинч – продолжал свое мистер Вадингтон – моя жена буквально поработила меня.

– И я нахожу еще, что стрижка удивительно к лицу мисс Вадингтон.

– Не знаю, заметили ли вы за обедом одного парня с лицом, точно блин, с моноклем в глазу и с усами, напоминающими зубную щетку. Это был лорд Хэнстантон. Он не перестает мне твердить о необходимости знакомства с этикетом.

– Это очень мило с его стороны – осмелился сказать Джордж.

Мистер Вадингтон лишь быстро взглянул на него.

Бедному Джорджу стало ясно, что он сказал отнюдь не то, что нужно было сказать.

– Что вы хотите сказать вашим «мило с его стороны»? Это дерзость и наглость! Этот лорд Хэнстантон – форменная чума. Там, на Западе, его не стали бы терпеть. Ему в постель подбросили бы гремучую змею. На кой черт человеку нужно быть знакомым с этикетом? Мужчина должен быть отважным и бесстрашным, он должен уметь стрелять и попадать в точку, должен смело смотреть всему миру в глаза. И не все ли равно, какой вилкой он ест рыбу?

– Совершенно верно.

– Что из того, если он надевает на голову не ту шляпу?

– Мне особенно понравилась шляпа, которая была на мисс Вадингтон, когда я увидел ее в первый раз, – сказал Джордж. – Помнится мне, что она была из какого-то мягкого фетра; если не ошибаюсь, светло-коричневого оттенка и…

– Моя жена, – заметьте, что я все еще говорю о моей второй жене (моя первая жена, бедняжка, умерла), – моя жена науськивает на меня этого негодяя Хэнстантона, и вследствие финансовых соображений, будь они прокляты, я лишен возможности дать ему в ухо, несмотря на то, что меня понуждают к тому все мои лучшие инстинкты. И знаете, что она теперь вбила себе в голову?

– Я и вообразить не могу!

– Она хочет выдать Молли замуж за этого парня.

– Я бы не советовал этого делать, серьезным тоном промолвил Джордж. – Нет, нет, я категорически возражаю против подобных браков. Так часто эти англо-американские союзы кончаются катастрофой.

– Я человек с очень тонкой натурой и большим кругозором, – вдруг выпалил мистер Вадингтон, хотя неизвестно, что он хотел этим сказать.

– И помимо того, – продолжал Джордж Финч – мне совершенно не нравится наружность этого человека.

– Какого человека?

– Лорда Хэнстантона.

– Ради бога, перестаньте говорить о нем. У меня все нутро переворачивается от одного его вида.

– Я совершенно согласен с вами, я хотел сказать…

– Сказать вам секрет? – прервал его мистер Вадингтон.

– Hy?

– Моя жена – заметьте, моя вторая жена, а не первая – хочет выдать Молли замуж за него. Не знаю, заметили ли вы его за обедом?

– Конечно, заметил, – торопливо подтвердил Джордж. – Его лицо мне совершенно не понравилось. Он произвел на меня впечатление человека холодного, черствого. По-моему, это один из тех мужчин, которые способны разбить сердце импульсивной девушки. Я глубоко убежден, что мисс Вадингтон нужен такой муж, который всем был бы готов пожертвовать для нее, который отдал бы все, что есть у него наиболее дорогого в жизни, лишь бы заслужить ее улыбку. Который обожал бы ее и молился бы на нее, который возвел бы ее на пьедестал, который поставил бы себе целью жизни сделать ее счастливой…

– Моя жена – прервал его мистер Вадингтон, – слишком жирна.

– Виноват?

– Слишком жирна!

– Если разрешите мне высказать мое мнение, то я сказал бы, что у мисс Вадингтон исключительно красивая фигура.

– Слишком много жиров. Абсолютно никаких физических упражнений, вот в этом-то и вся беда. Моей жене нужно было бы провести год на Западе, где-нибудь на ранчо, носиться верхом на мустанге по диким прериям…

– Я на днях имел счастье видеть мисс Вадингтон в верховом костюме и нахожу, что он удивительно ей к лицу. Так часто видишь девушек, у которых чрезвычайно неуклюжий вид в бриджах, но мисс Вадингтон была очаровательна. Этот верховой костюм, казалось, еще более подчеркивал ее, если можно так выразиться, юношескую грацию, которая, по моему глубокому убеждению, является одним из главных…

– Обождите только, и вы увидите, что я заставлю ее это сделать. Пинч, как человек женатый (дважды женатый, заметьте; моя первая жена, бедняжка, умерла несколько лет тому назад), как человек женатый, я позволю себе дать вам один совет. Для того, чтобы человек мог поставить себя должным образом в своем доме, для того, чтобы он мог подчинить жену своей воле, если вы понимаете, что я хочу сказать, он должен прежде всего быть совершенно независимым материально. Какая польза от того, что вы подчините жену вашей воле, если через пять минут вам приходится клянчить у нее двадцать пять центов на сигару. Абсолютная материальная независимость-чрезвычайно важная деталь, и должен вам сказать, что в самом ближайшем будущем я достигну этого. Совсем недавно я раздобыл довольно приличную сумму денег (мы не станем вдаваться в подробности насчет того, какие методы я употребил, чтобы достать деньги) и приобрел некоторое количество акций одной новой кинематографической компании в Голливуде. Пинч, вы когда-нибудь слыхали о фирме «Лучшие фильмы в мире»? Позвольте вам сказать, что скоро вы услышите об этом. Это будет грандиозное предприятие, и в самом скором будущем я наживу на этом колоссальное состояние.

– Кстати, о кино – сказал Джордж. – Я, конечно, не отрицаю, что многие женщины, выступающие на этом поприще, обладают поверхностной красотой, но я твердо стою на том, что в них совершенно отсутствует исключительная выразительность, присущая мисс Вадингтон. В моем представлении мисс Вадингтон…

– Да, я сделаю огромное состояние. Это только вопрос времени.

– При первом взгляде на мисс Вадингтон…

– Тысячи и десятки тысяч долларов, а потом…

– …вспоминаешь слова о девушке, которая стоит на берегу реки и глядит в прозрачные воды ее…

Мистер Вадингтон прервал его, скорбно покачав головой.

– И не в том еще беда, что она много мяса ест. Главное несчастье – это ее десерты. И вполне понятно, что если женщина пичкает себя такими сытными жирными блюдами, как те, что были сегодня за обедом, то она не может не жиреть. Я не раз говорил и скажу еще сто раз…

Что именно мистер Вадингтон хотел сказать в сто первый раз, остается неизвестным. Одной, так сказать, нерасшифрованной тайной больше в истории человечества. Как-раз когда он набрал воздуху в легкие, чтобы высказаться, дверь отворилась и на пороге появилось дивное видение. Мистер Вадингтон остановился на полуслове, а сердце Джорджа Финча трижды проделало сальто-мортале, после чего оно завязло у него в передних зубах.

– Мама послала меня узнать, что с тобой случилось? – сказала Молли, обращаясь к отцу. Мистер Вадингтон постарался придать своему лицу, насколько это было возможно, выражение оскорбленного достоинства.

– Я вовсе не знал, дитя мое, что со мною что-нибудь случилось – ответил он. – Я только воспользовался первой представившейся мне возможностью, чтобы бежать сюда и, не опасаясь помехи, поболтать с этим молодым другом моим, приехавшим с Запада.

– К сожалению, тебе нельзя сидеть тут и беседовать с твоим молодым другом о Западе, когда в доме такие важные гости.

– Важные гости! – презрительно фыркнул мистер Вадингтон. – Свора ожиревших кровопийц! Там, на Западе, таких людей давно уже линчевали бы!

– Мистер Бодторн уже несколько раз справлялся о тебе. Он хочет сыграть партию в шашки.

– В аду, я убежден, полным-полно таких людей, как Бодторн – произнес мистер Вадингтон с таким видом, точно он цитировал Данте.

Молли обняла отца одной рукой и нежно поцеловала его. Из груди Джорджа Финча вырвался глухой жалобный стон. Есть пределы тому, что может вытерпеть человек.

– Папочка, милый, ты должен вести себя хорошо. Сейчас же иди наверх к гостям и постарайся быть возможно любезнее. Я останусь здесь и займу мистера…

– Его зовут Пинч – сказал Вадингтон и, весьма неохотно встав с места, направился к двери. – Я познакомился с ним там, где мужчина на самом деле мужчина. Попроси его рассказать тебе о Западе. Я давно уже не встречал такого интересного собеседника. Мистер Винч буквально очаровал меня своими рассказами. Так-таки и очаровал. А меня зовут, закончил он, совершенно ни к чему, пошатываясь и держась за дверную ручку, – Сигсби Вадингтон, и мне наплевать на весь мир!

Главным недостатком в характере робкого человека является то, что в критическую минуту он из находчивого и блестящего человека (каким он рисует себя во время своих мечтаний) превращается в совершенно иное лицо. Ваять хотя бы Джорджа Финча. Очутившись наедине с любимой девушкой, другими словами, достигнув совершенно неожиданно того, о чем он мог только грезить, он вдруг обнаружил, что его истинное «я» покинуло его, а на его месте оказался какой-то никчемный недоносок.

Тот Финч, с которым Джордж так часто вел беседы в продолжение многих часов, когда он грезил наяву, был замечательный малый. Он умел держать себя непринужденно. Обладал всеми данными для того, чтобы занимать собеседника, и достаточно было взглянуть на него, чтобы тотчас же сказать: «Вот симпатичный молодой человек и на редкость умный» (стоило лишь послушать его эпиграммы). Но опять-таки это был не тот искушенный светский пройдоха с холодным сердцем, которого так часто встречаешь в обществе в наше время. Нет! Как бы гладко ни лилась его блестящая, пересыпанная остротами речь, вы все же, не задумываясь, могли с уверенностью сказать, что сердце у этого человека на месте и что со всеми своими дарованиями и талантами он, тем не менее, совершенно чужд малейшего признака тщеславия. А как сверкали его красивые глаза! Какой обворожительной усмешкой сопровождал он свои слова! Как спокойно-изящны были его жесты! А его накрахмаленная сорочка ни в коем случае не выпирала вперед, точно куль с картошкой! Короче говоря, тот Джордж, каким Джордж Финч видел себя в своих грезах, был идеалом молодого человека, о котором мечтают девушки.

Но какой неприглядный вид был у того Джорджа Финча, который сейчас стоял на одной ноге в библиотеке дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице! Во-первых – его волос, по-видимому, уже несколько дней не касалась щетка. Затем он, надо полагать, давно уже не мыл рук, если судить по тому, как тщательно он пытался спрятать их, уже не говоря о том, что они приняли почему-то цвет спелой свеклы. Брюки его вздулись на коленях, галстук медленно, но верно подвигался по направлению к левому уху, а сорочка выпирала на груди, как… ну, если не как куль с картошкой, то как грудь нахохлившегося голубя. Пренеприятное зрелище…

Опять-таки внешность – это еще далеко не все. И если бы это жалкое создание, самовольно занявшее место Джорджа Финча, способно было произнести хотя бы одну десятую часть тех монологов, которые создавал в своем воображении подлинный Джордж Финч во время своих сладостных мечтаний, то можно было бы все же надеяться на спасение. Но этот несчастный человек, помимо всего, потерял дар речи. Единственно, казалось, что он в состоянии был еще сделать, это-откашливаться через каждые десять секунд. Ну, скажите на милость, слыханное ли это дело, чтобы кто-нибудь вздумал покорить сердце девушки хриплым кашлем? Мало того, при всем своем желании Джордж Финч не мог никак придать своему лицу подобающее выражение. Когда он сделал попытку мило улыбнуться, у него получилась лишь неприятная гримаса. А когда он сделал над собой усилие, чтобы согнать гримасу с лица, его лицо приняло выражение кровожадного преступника. Но больше всего угнетало Джорджа то обстоятельство, что он не в состоянии был говорить. Собственно говоря, со времени ухода мистера Вадингтона молчание продолжалось не более шести секунд, а, между тем, Джордж Финч готов был поклясться, что прошел целый час. Призвав на помощь всю силу воли, он взял себя в руки и произнес, наконец, хриплым голосом, почти шепотом:

– Меня вовсе не зовут Пинч.

– Вот как?.. – обрадовалась Молли. – Как это интересно!

– И не Винч!

– А как же?

– Финч, Джордж Финч!

– Вот чудесно!

– Казалось, ей действительно приятно было, что его зовут именно Финч. Она подарила ему такую ласковую улыбку, точно Джордж явился из далеких стран и принес добрые вести.

– Ваш отец, очевидно, думал, что меня зовут Пинч – продолжал Джордж, не зная, что сказать другое, и не будучи в то же время в состоянии оторваться от столь удачной темы. – Или Винч. Но, в действительности, это ни то, ни другое. Меня зовут Финч!

Глаза Джорджа, испуганно бегавшие по комнате, встретились на одно мгновение с глазами Молли. Джордж был изумлен, когда убедился, что взгляд девушки отнюдь не выражает того презрения, которое должно было вызвать его поведение в душе любой женщины. Как это ни казалось удивительным, но Молли глядела на него даже ласково, как смотрит на своего младенца нежная мать. И впервые, светлый луч пронизал беспросветный мрак, царивший в душе Джорджа. Было бы смело сказать, что он увидел в этом поощрение, но все же на дальнем темном горизонте как будто показалась одинокая слабо мерцавшая звездочка.

– Как вы познакомились с моим отцом?

На это Джордж мог ответить. До тех пор, пока ему предстояло лишь отвечать на вопросы, он оставался самим собою. Вот только необходимость самому придумывать тему для разговора совершенно убивала его.

– Я встретился с ним возле вашего дома. Узнав, что я родом с Запада, ваш отец пригласил меня к обеду.

– Вы хотите сказать, что он накинулся на вас и силой затащил вас в дом, когда вы проходили мимо?

– О нет, я не проходил мимо. Я… а-а-а… Я стоял возле подъезда. По крайней мере…

– Вы стояли возле подъезда, но почему?

Джордж Финч залился румянцем до самых ушей.

– Видите ли, я… э-э-э… Я собирался нанести визит…

– Нанести визит?

– Да.

– Маме?

– Нет, вам.

Девушка широко открыла глаза.

– Мне?

– Да, чтобы навести справки.

– О чем?

– О вашей собачке.

– Я вас не понимаю?!

– Я подумал, что… э-э-э… на вашем терьере, возможно, вредно отозвалось перенесенное волнение…

– Уж не потому ли, что он убежал от меня?

– Да

– Это очень опасно во время большого движения. Его могли переехать… Сильное возбуждение… нервное потрясение…

– Вы думали, что с моим терьером случится нервное расстройство от того, что он убежал? Изумительная вещь женская интуиция. Случись быть на месте Молли Вадингтон любому психиатру и приведись ему выслушать весь тот вздор, который нес Джордж в течение нескольких минут, он, несомненно, бросился бы на него и, держа его одной рукой, другой написал бы распоряжение об отправке опасного пациента в дом умалишенных.

Но Молли гораздо глубже сумела вникнуть в суть дела. Она была глубоко тронута. Когда она поняла, что этот молодой человек горячо интересовался ею и готов был, вопреки своей болезненной застенчивости, проложить себе путь в дом ее родителей под подобным предлогом, сердце ее учащенно забилось и устремилось навстречу Джорджу Финчу. Она лишний раз получила возможность убедиться, что Джордж действительно беспомощный барашек, и ей захотелось погладить его по головке, поправить ему галстук и обласкать его, нежно воркуя с ним.

– Как это мило с вашей стороны! – сказала она.

– Я очень люблю собак, – пролепетал Джордж.

– Да, видно, что вы любите собак!

– Да, я очень люблю собак!

– Я тоже чрезвычайно люблю собак!

– Вот как?

– Да, чрезвычайно люблю собак. Есть такие люди, которые не любят собак, а я вот люблю!

И вдруг на Джорджа Финча нахлынуло изумительное красноречие. Глаза его заблестели, и, точно читая зазубренный урок, он заговорил быстро-быстро:

– Я люблю и гончих, и легавых, и охотничьих, и бульдогов, и фокстерьеров, и той-терьеров и померанских терьеров, и болонок, и такс, и борзых, и пойнтеров, и сеттеров, и ньюфаундлендов, и сенбернаров, и датских догов, и шотландских колли, и японских карликов, и пуделей, и боксеров, и немецких овчарок, и эскимосок, и левреток, и лаек, и пинчеров…

– А, я понимаю – прервала его Молли – вы любите собак.

– Да, я очень люблю собак.

– Я тоже, в собаке что-то такое есть.

– Да, – согласился Джордж, – хотя в кошках тоже что-то такое есть.

– Да, не правда ли?

– Но, с другой стороны, кошки – это не собаки!

– Действительно, я это тоже заметила.

Наступила пауза. Сердце Джорджа Финча быстро начало опускаться по направлению к пяткам, так как он исчерпал единственную тему, на которую он мог сейчас говорить, и к тому же девушка тоже, очевидно, считала вопрос о собаках исчерпанным. В течение нескольких секунд Джордж стоял, глубоко задумавшись и облизывая время от времени запекшиеся губы.

– Вы родом с Запада? – спросила Молли.

– Да.

– Там, наверно, очень хорошо, на Западе?

– Да.

– Прерии и все такое прочее?

– Да.

– Вы не ковбой ли?

– Нет. Я художник, – гордо заявил Джордж.

– Художник! То-есть, как, вы рисуете картины?

– Да.

– И у вас есть своя студия?

– Да.

– Где?

– Да… То-есть, я хотел сказать, близ Вашингтон – Сквера. На крыше дома, известного под названием «Шеридан».

– «Шеридан», неужели? В таком случае вы, может быть, знаете мистера Бимиша?

– О, да! Да!

– Он очень славный, не правда ли? Я его знаю уже много лет, с самого детства.

– Да.

– Наверно интересно быть художником?

– Да.

– Мне бы хотелось видеть какую-нибудь работу вашей кисти.

Горячая волна пронеслась по всему телу Джорджа.

– Разрешите мне прислать вам одну из моих картин, – пролепетал он запинаясь.

– Это будет очень мило с вашей стороны.

Джордж Финч был до такой степени воодушевлен столь неожиданным благоприятным оборотом разговора, что, окажись у него еще десять минут наедине с этой девушкой, кто знает, до какого красноречия он дошел бы.

Уже одно то, что она согласна была принять одну из его картин, чрезвычайно сблизило их. Ибо до сих пор Джордж никогда еще не встречал человека, который готов был бы на подобную жертву. Впервые за все время, что он провел в обществе девушки, он, наконец, почувствовал себя более или менее в своей тарелке. Но, увы, как-раз в этот момент дверь отворилась, и в комнату, точно облако, густое облако ядовитых газов, вплыла миссис Вадингтон.

– Что ты тут делаешь, Молли?

Она кинула при этом Джорджу один из своих убийственных взглядов, и в его жилах тотчас же застыла кровь.

– Я беседовала с мистером Финчем, мама. Это так интересно! Мистер Финч, оказывается, художник. Он рисует картины!

Миссис Вадингтон ничего не ответила, так как она была потрясена и ошеломлена внезапным жутким открытием. До этой минуты она ни разу не дала себе труда хорошенько приглядеться к наружности Джорджа. Раньше, когда он предстал перед нею, она посмотрела на него с тем безличным ужасом и отвращением, с каким любая хозяйка смотрит на гостя, который в последнюю минуту явился, чтобы нарушить весь тщательно выработанный ритуал званого обеда. Каким бы омерзительным и отталкивающим ни казалось ей его лицо, оно, тем не менее, ничего не говорило ее сердцу. Но теперь! О, теперь другое дело! Отвратительные черты лица этого молодого человека вдруг обрели огромное значение в ее глазах. Сама того не сознавая вполне, миссис Вадингтон затаила в душе тревогу в связи с тем, что она услышала от Молли перед обедом во время их разговора в будуаре девушки. Теперь на поверхность ее памяти выплыло жуткое воспоминание, точно страшное чудовище из недр черного болота. «Мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж, должен быть невысокого роста, худощавый, с добрыми карими глазами, со светло-каштановыми волосами…»

Миссис Вадингтон пристально посмотрела на Джорджа Финча. Он, несомненно, был невысокого роста. Он был худощав. Глаза у него были карие, а в том, что волосы были светло-каштановые, не стоило никакого труда удостовериться.

«Он запинается, краснеет, издает такие забавные звуки и делается похожим на ребенка…» Так описывала Молли воображаемого героя своего романа, и так в точности вел себя тот молодой человек, который сейчас находился перед глазами миссис Вадингтон. А благодаря тому еще, что ее уничтожающий взгляд действовал убийственным образом на Джорджа Финча, последний еще больше покраснел, конвульсивно дергавшиеся пальцы производили еще более замысловатые узоры, и он издавал на редкость забавные звуки и никогда еще в жизни так не походил на ребенка, как в эту минуту.

У миссис Вадингтон было достаточно оснований, чтобы убедиться в справедливости подозрений и в истине своих наблюдений. Молли описывала ей не воображаемого героя своего романа, а живого, во плоти и крови. И эта чума в образе человеческом сейчас стояла перед нею! И он был к тому еще художником! Миссис Вадингтон почти вздрогнула. Из всех миллионов индивидуумов, составляющих калейдоскопическую картину Нью-Йорка, она больше всего ненавидела художников. У художников никогда нет денег! Художники ведут безобразный образ жизни! Художники лишены всякой морали! Художники ходят на танцы и на маскарады, и, что хуже всего, они играют на мандолине! И человек, стоящий перед ней, принадлежал к этому кошмарному классу преступников.

– Может-быть, нам лучше пойти наверх? – предложила Молли.

Миссис Вадингтон очнулась от транса.

– Да, тебе лучше пойти наверх, – ответила она, подчеркивая местоимение таким образом, что самый недогадливый человек – и тот уловил бы смысл его.

И Джордж Финч великолепно уяснил себе значение этих немногих слов.

– Э-а-а… я полагаю… возможно, забормотал он – становится уже поздно и………

– Вы уже уходите? – спросила Молли, открыто обнаруживая свое огорчение.

– Разумеется, мистер Финч уходит, – отчеканила миссис Вадингтон.

Ее поза невольно внушала опасение, что она вот-вот приложится одной рукой к вороту Джорджа Финча, другой, к поясу его брюк, и….

– Наверно, у мистера Финча есть неотложные дела и мы не смеем его задерживать. Доброй ночи мистер Финч!

– Доброй ночи, миссис Вадингтон! Благодарю вас за доставленное мне удовольствие.

– Это было мило с вашей стороны вы заглянули к нам, – сказала миссис Вадингтон.

– Приходите почаще! – сказала Молли.

– Мистер Финч, несомненно, очень занятой человек, – отрезала миссис Вадингтон. У него, наверно, очень мало времени для визитов. Потрудитесь немедленно подняться наверх, Молли, доброй ночи, мастер Финч.

Миссис Вадингтон проводила молодого человека взглядом, едва ли соответствовавшим добрым старым традициям американского гостеприимства.

– Феррис! – обратилась она к слуге, когда дверь за гостем закрылась.

– Что прикажете, мадам?

– Феррис! Этот человек ни под каким предлогом не должен переступить порог моего дома.

– Слушаю, мадам.

Стояло теплое весеннее утро, когда Джордж Финч поднялся по ступенькам крыльца дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице и позвонил. Не нем был костюм цвета голубиного крыла, а под мышкой он держал огромное полотно в масляных красках, завернутое в коричневую бумагу. После долгих размышлений он решил поднести мисс Молли Вадингтон лучший свой труд «Привет весне». На этой картине была изображена молодая женщина, весьма скудно одетая и, очевидно, страдающая особенно острой формой болезни, известной под названием «Пляска св. Витта». По-видимому, художник запечатлел женщину на полотне в тот момент, когда она наступила на острый булыжник. Тем не менее, Джордж считал эту картину своим шедевром, и он намеревался ее преподнести прелестной Молли.

Дверь отворилась, и Джордж увидел перед собой величественного Ферриса.

– Все покупки нужно передавать с черного хода, – произнес Феррис, бесстрастно глядя на Джорджа.

Джордж Финч часто замигал глазами.

– Я бы хотел видеть мисс Вадингтон.

– Мисс Вадингтон вышли-с.

– Не могу ли я видеть мистера Вадингтона? – спросил Джордж, решив, должно-быть, примириться даже с этим.

– Мистер Вадингтон вышли-с.

Джордж в течение нескольких секунд колебался, но любовь сбрасывает с пути все препятствия, и он снова заговорил:

– Не могу ли я видеть миссис Вадингтон?

– Миссис Вадингтон вышли-с.

Едва Феррис произнес эти слова, как из глубины дома донесся повелительный женский голос, кого-то отчитывающий за раскуривание в ее гостиной.

– Но я слышу ее голос – сказал Джордж.

Феррис пожал плечами, точно отказываясь от всяких попыток входить в обсуждение подобной мистерии. По-видимому, он хотел этим жестом сказать, что Джордж, возможно, обладает какой-то особой психической силой, дающей ему возможность видеть людей на расстоянии.

– Миссис Вадингтон вышли-с, – снова повторил Феррис.

Снова воцарилась тишина.

– Чудесный день – заметил Джордж.

– Погода обещает быть хорошей, – согласился с ним Феррис тем же бесстрастным голосом. Джордж, пятясь и спотыкаясь, спустился с крыльца, и на этом задушевная беседа закончилась.

– Расскажите мне все подробно, – сказал Гамильтон Бимиш.

Джордж изложил ему все детали.

Несчастный молодой человек еще не пришел в себя после понесенного афронта. Он в продолжение нескольких часов бродил по улицам Нью-Йорка, не находя себе места, и, наконец, поднялся к Гамильтону Бимишу, надеясь, что более проницательный ум окажется в состоянии обнаружить розовую подкладку под черными тучами, застилавшими его горизонт.

– Дайте-ка мне хорошенько разобраться в этом – сказал Гамильтон Бимиш. – Вы позвонили, не так ли?

– Да.

– Слуга открыл вам дверь, но не впустил вас?

– Да.

Гамильтон Бимиш с глубоким сочувствием посмотрел на своего страждущего друга.

– Бедный дубиноголовый Джордж, – промолвил он, наконец. – Я вижу, что вы натворили не мало бед. Вы все испортили своей безрассудной порывистостью. Вам надо было ждать, пока я не введу вас в дом к Вадингтонам, пользуясь этой привилегией, как старый друг семьи. Я бы сразу направил вас по прямому пути. А теперь вы сами подвергли себя изгнанию.

– Когда старый Вадингтон пригласил меня к обеду, – заметьте, по своей доброй воле пригласил меня к обеду…

– Вам следовало дать ему пинка и возможно скорее удрать, – решительно прервал его Гамильтон Бимиш. – После того, казалось бы, что я рассказал вам про Сигсби Вадингтона, вы могли обманывать себя надеждой, будто его покровительство сделает вас любимцем семьи. Достаточно Вадингтону обнаружить расположение к кому бы то ни было, и жена его будет твердо убеждена, что он завел знакомство с типичным представителем нью-йоркских подонков. Если Сигсби Вадингтон осмелился бы даже пригласить к обеду наследника английского престола, его жена взгрела бы его за это. А когда он тащит в дом такого субъекта (простите меня за подобное выражение, но я ничего плохого этим не думаю), как вы, да еще за пять минут до начала званого обеда, расстраивая таким образом все планы хозяйки и наводя уныние на повара, можете ли вы упрекать его жену за то, что она смотрела на вас волком? А хуже всего то, что вы вздумали выдавать себя за художника.

– Но я действительно художник! – возразил Джордж Финч, сразу занимая оборонительную позицию, так как насчет этого вопроса он придерживался определенного мнения.

– Действительно ли, или нет, это еще подлежит сомнению! Но так или иначе вам следовало бы скрыть это обстоятельство от миссис Вадингтон. Женщины ее породы считают художников темным пятном на теле общества. Я вам говорил, что она судит человека только по размерам его текущего счета в банке.

– У меня самого достаточно денег…

– Но как могла она это знать? Вы сказали ей, что вы художник, и она, естественно, сразу вообразила…

Телефон пронзительно задребезжал, прервав поток мыслей великого человека. Бимиш с некоторой досадой снял трубку, но выражение его лица тотчас же изменилось, едва он заговорил. – А, Молли, дитя мое!

– Молли! – воскликнул Джордж Финч.

Мистер Бимиш оставил его восклицание без всякого внимания.

– Да, да, продолжал он говорить по телефону – он принадлежит к числу моих друзей.

– Это я? – взволнованно спросил Джордж.

Гамильтон Бимиш по-прежнему игнорировал приставания назойливого друга, как это свойственно людям, умеющим сосредоточиваться на одном предмете, когда они разговаривают по телефону.

– Да, да, он мне рассказывал об этом. Он как-раз сейчас находится у меня.

– Может быть, она хочет поговорить со мной? – трепещущим голосом произнес Джордж.

– Обязательно! Я немедленно приду!

Гамильтон Бимиш повесил трубку и в течение нескольких минут стоял в глубокой задумчивости.

– Что она такое сказала? – спросил Финч, тяжело дыша.

– Да, это интересно – промолвил Гамильтон Бимиш.

– Что она такое сказала?

– Это наводит меня на мысль, что мне придется подвергнуть строгой критике некоторые мои взгляды.

– Что она такое сказала?

– А, между тем, следовало, пожалуй, это предвидеть.

– Что она такое сказала?

Гамильтон Бимиш задумчиво теребил подбородок.

– Право же, у девушек забавная психология.

– Что она такое сказала?

– Это звонила Молли Вадингтон – ответил, наконец, Гамильтон Бимиш.

– Что она такое сказала?

– Я ни в коем случае не уверен, – начал мистер Бимиш, глядя на него поверх своих очков – я далеко не уверен в том, что в конце концов все не сложилось к лучшему. В своих вычислениях я не принял в учет того обстоятельства, что приключившееся с вами должно было, естественно, придать вам некоторую романтичность в глазах девушки, окруженной обычно людьми, доходы которых исчисляются в единицах с семью нулями. Любая девушка с нормальными инстинктами должна невольно почувствовать тяготение к художнику, которому ее мать запрещает показываться в ее доме.

– Что она такое сказала?

– Она спросила меня, действительно ли я ваш друг?

– И что она потом сказала?

– Она передала мне, что ее мачеха запретила вам показываться в их доме и ей самой тоже отдала строгий приказ никогда не встречаться с вами.

– И что она потом сказала?

– Она просила меня немедленно приехать к ней, так как ей необходимо кое о чем поговорить со мной.

– Обо мне?

– Надо полагать.

– И вы идете?

– Немедленно.

– Гамильтон! – воскликнул Джордж дрожащим от волнения голосом. – Гамильтон, старина, пустите-ка ей пыли в глаза!

– Вы хотите этим сказать, что просите меня дать теплый отзыв о вас?

– Я именно это и думал; удивительно, как вы умеете точно выражаться, Гамильтон! Мистер Бимиш взял шляпу.

– Весьма странно, что я должен помогать вам в таком деле! – задумчиво сказал он.

– Это все потому, что у вас доброе сердце! – воскликнул Джордж. – У вас золотое сердце, Гамильтон.

– Вы влюбились в эту девушку с первого взгляда, а мое мнение насчет этого, изложенное в моей книге, озаглавленной «Благоразумный брак»…

– Ваше мнение абсолютно ложное!

– Мое мнение не может быть ложным.

– Видите ли, я не думал совершенно ложное, – добавил Джордж с лицемерной поспешностью. Я хочу только сказать, что в некоторых случаях любовь с первого взгляда и есть самая настоящая любовь.

– Любовь есть нечто обоснованное, разумное.

– О нет, это не может относиться к человеку, который полюбил такую девушку, как Молли Вадингтон!

– Мой брак будет результатом тщательно разработанного процесса мышления, – сказал Гамильтон Бимиш. – Прежде всего я, после трезвого размышления, должен прийти к выводу, что достиг того возраста, когда мужчине надо жениться. Затем я переберу в уме всех знакомых среди женщин, пока не остановлюсь на такой, образ мыслей и вкусы которой вполне гармонируют с моими. И тогда…

– Вы разве не собираетесь переодеваться? – прервал его Джордж.

– Зачем?

– Как зачем! Если вы собираетесь идти к ней…

– И тогда, – невозмутимо продолжал Гамильтон Бимиш – я буду наблюдать за нею в течение продолжительного промежутка времени, пока не удостоверюсь, что не позволил безрассудной страсти ослепить меня и ввести в заблуждение. И то, конечно…

– Но вы не можете идти в таких брюках к Молли Вадингтон, – продолжал настаивать Джордж. – Ваша сорочка совершенно не соответствует носкам, и наоборот. Вы должны…

– И то, конечно, при условии, что за вышеуказанный промежуток времени я не обнаружу более подходящего и соответствующего моим чувствам человека. Тогда я пойду к ней и в нескольких простых выражениях предложу ей стать моей женой. Я укажу ей, что моего заработка хватит на двоих, что моя нравственность находится выше всякой критики, что…

– Неужели у вас нет какого-нибудь более приличного костюма и пары ботинок, посвежее этих, и другой, не такой выцветшей шляпы…

– … что по натуре я человек добродушный, а в своих привычках вполне нормален. И тогда мы с нею заживем, согласно правилам, изложенным мною в книге «Благоразумный брак».

– А как же насчет ваших манжет? – спросил Джордж.

– Что такое насчет моих манжет?

– Неужели вы собираетесь пойти к мисс Вадингтон в этой сорочке с трепаными манжетами?

– Именно в таком виде я и пойду.

Джорджу Финчу ничего больше не оставалось сказать. Поведение его друга казалось ему кощунственным, но он ничем не мог воспрепятствовать Бимишу поступать так, как тому было угодно.

Когда Гамильтон Бимиш спустя, приблизительно, пятнадцать минут поднялся на империал зеленого автобуса, отходившего от Вашингтон-Сквера, летний день близился уже к концу, а погода была прекрасная. Жаркое стопроцентное американское солнце все еще горело в небе, посылая на землю теплые лучи, но в воздухе уже чувствовалась прохлада надвигающегося вечера. Коротко говоря, это был такой день, когда доморощенные поэты начинают рифмовать, «любовь, кровь и вновь» и каждому из них кажется, что он творит бессмертные шедевры. Воздух был насыщен сентиментальностью, и постепенно, незаметно для мистера Бимиша, в его душу, чуждую всяких компромиссов, стал закрадываться яд весенней лихорадки. Да, мало-помалу, по мере того, как автобус все дальше уносился вверх по Пятому Авеню, в сердце Гамильтона Бимиша закопошилась добродушная терпимость к своим собратьям-людям. Он даже перестал упрекать людей за то, что они позволяют себе увлекаться (после чересчур короткого знакомства) представительницами прекрасного пола, играя чувством, которое, с точки зрения научной, может быть оправдано лишь долгим и взаимным изучением характеров. Впервые в жизни в его душу стало закрадываться смутное подозрение, что, пожалуй, есть что-то такое в людях, подобных Джорджу Финчу, которые, очертя голову, влюбляются в девушек, не обменявшись с ними предварительно и тремя словами.

И как-раз в этот момент Гамильтон Бимиш впервые обратил внимание на девушку, сидевшую на скамье по другую сторону от прохода. В ней было много того, что французы называют chic и élan. Можно было даже сказать, что это была девушка, полная espièglerie u je ne sais quoi. Опытный глаз Гамильтона Бимиша сразу заметил, что на ней прелестный костюм на подкладке из crèpe de chine, что на голове у нее красивая шляпка из тонкой соломы, отделанная шелковой лентой, а из-под этой шляпки виднелся темный локон. Судя по этому локону, Гамильтон Бимиш сделал заключение, что девушка уделяет много внимания своим густым темным волосам. На ногах у нее были черные лакированные туфельки и серебристо-серые чулки. Цвету ее лица могла бы позавидовать школьница, а кожа у нее была такая, что по ней, наверное, очень приятно было бы провести рукой. Все это проницательное око Гамильтона Бимиша успело подметить с одного взгляда, брошенного искоса. Но наиболее сильное впечатление произвели на него черты лица этой девушки. Именно такое лицо могло бы взволновать его, не будь у него выработаны определенные взгляды на любовь, изложенные в книге «Благоразумный брак». И даже этот мудрый человек с сильной волей не мог подавить в себе некоторую меланхолию, когда он спустился с автобуса на Семьдесят Девятой улице – что, впрочем, свойственно каждому человеку, чувствующему, что упустил невозвратно что-то хорошее.

«Да, очень грустно – размышлял. Гамильтон Бимиш, поднимаясь на крыльцо дома номер шестнадцать и собираясь позвонить, очень грустно, что никогда больше не придется увидеть эту девушку».

Разумеется, человек с его кодексом нравственности не может влюбиться с первого взгляда. Но, тем не менее, Гамильтон Бимиш не мог скрыть от себя следующего: ни одна другая женщина не подходила бы больше этой незнакомки для того, чтобы он, после долгого знакомства и тщательного изучения ее, мог с уверенностью сказать: сама природа назначила ее в жены ему! Размышления Гамильтона Бимиша были внезапно прерваны. Рядом с собою, на крыльце дома номер шестнадцать, он увидел девушку, сидевшую неподалеку от него на империале автобуса! Бывают минуты, когда даже самые трезвые, самые хладнокровные, самые уравновешенные люди не в состоянии совладать с собою. Гамильтон Бимиш был совершенно ошеломлен. Не будь он таким великим человеком, вы бы сказали про него, что на одно мгновение он совершенно обалдел. Независимо от того, что он позволил себе с такой нежностью думать об этой незнакомке, он был еще изрядно смущен тем, что вдруг оказался рядом с ней. В такой критический момент очень трудно сразу сообразить, как вести себя. Сделать вид, будто даже не замечает ее? Или наоборот: сказать какую-нибудь банальную фразу, подходящую для случая? И если он должен сказать банальную фразу, то какую именно фразу?

Гамильтон Бимиш все еще продолжал ломать голову над этой проблемой, когда девушка сама пришла ему на помощь. Она вдруг сделала забавную гримасу (благодаря которой ее лицо показалось Бимишу еще более привлекательным) и, повернувшись прямо к нему, испустила жалобный возглас:

– О-о-о!

В первое мгновение Гамильтон Бимиш только подумал, что, наконец-то, он встретил девушку с приятным голосом. Сколько раз случалось ему издали восхищаться красотою той или иной женщины, а потом, к ужасу своему, убеждаться, что голос ее подобен крику павлина, приветствующего солнце. В следующее мгновение Гамильтон Бимиш понял, что с незнакомкой случилось что-то неприятное, и тотчас же сердце его исполнилось глубокого сочувствия и жалости. Но вместе с жалостью в нем проснулся и мастер дела, то есть человек, который всегда знает, что и как нужно делать.

– Вам что-нибудь в глаз попало? – спросил он.

– Да, соринка или что-то в этом роде.

– Разрешите – сказал мистер Бимиш.

Одной из самых тяжелых задач, какая может только выпасть на долю простого смертного, является извлечение постороннего тела из глаза совершенно незнакомого человека, тем более женщины. Но Гамильтон Бимиш не был простым смертным. Спустя десять секунд, он уже спрятал свой платок в карман, а девушка, мигая глазами, произнесла с глубокой благодарностью:

– Я вам крайне признательна!

– О, не за что! – ответил Гамильтон Бимиш.

– Ни один доктор не сделал бы этого так быстро и так безболезненно.

– Сущие пустяки!

– Чем это объяснить, что, когда в глаз попадает крохотная соринка, вам начинает казаться, что застрял слон?

На это Гамильтон Бимиш мог дать самый исчерпывающий ответ. Он был прекрасно осведомлен в этой области.

– Видите ли, – начал он, поправляя очки, – конъюнктива, то есть слой слизистой оболочки, покрывающий внутреннюю сторону века, переходит также на переднюю часть глазного яблока. При этом образуется форникс, то есть чрезвычайно мелкие и тонкие разветвления. Особенной чувствительностью отличаются эти разветвления в том месте, где хрящевые пластинки волокнистых тканей прикреплены к углам глазного яблока посредством супериальных и инфернальных пальнебральных волокон.

– Ага, понимаю, – сказала девушка, хлопая глазами.

Наступила пауза.

– Вы к миссис Вадингтон? – спросила девушка.

– Нет, к мисс Вадингтон.

– А я ее не знаю.

– Вы, значит, незнакомы с этой семьей?

– Нет. Только с миссис Вадингтон. Не будете ли вы любезны позвонить?

Гамильтон Бимиш позвонил.

– Я видел вас в омнибусе, – сказал он.

– Вот как?

– Да. Вы сидели недалеко от меня.

– Какое совпадение!

– Прекрасный день, не правда ли?

– Чудесный!

– Солнце…

– Угу!

– И небо…

– Угу!

– Я люблю лето.

– Я тоже.

– Конечно, если только не слишком жарко.

– Угу!

– Хотя, должен вам заметить, что не столько неприятна жара, сколько влажность воздуха, – заявил Гамильтон Бимиш.

Это служит прекрасным доказательством того что даже составители ученых руководств, и те могут нести вздор, когда влюбляются с первого взгляда, нисколько не хуже человека малоразвитого. Незнакомые и тревожные чувства разрывали грудь Гамильтона Бимиша. Откинув прочь все свои принципы, он без малейшего признака стыда мысленно признался в том, что любовь, наконец, пришла и для него, при чем она не прокралась к нему в душу каким-либо научным способом, как предполагал мистер Бимиш, а просто протолкалась силою, заняв место в его сердце, – совсем как дачник, которому удается попасть в вагон отходящего поезда. Да, Гамильтон Бимиш был влюблен! За это говорило уж хотя бы то, что его умственные способности были совершенно затуманены: он находился, например, под впечатлением, что все это время говорит разумно и толково. Дверь отворилась, и на пороге показался Феррис. Он посмотрел на девушку-не тем холодным и пренебрежительным взглядом, которым он удостоил Джорджа Финча, а почти с отеческой лаской. Талия у Ферриса имела добрых сорок шесть дюймов в обхвате, но, тем не менее, он не оставался слеп к красоте.

– Миссис Вадингтон просила передать вам, мисс, что дело чрезвычайной важности вынудило ее уехать. Таким образом, она не сможет принять вас сегодня вечером.

– Она могла бы, по крайней мере, позвонить мне по телефону! – с досадой воскликнула девушка.

Феррис позволил одной брови слегка приподняться, как бы желая тем самым сказать, что он вполне сочувствует очаровательной мисс, но лояльность не разрешает ему критиковать действия миссис Вадингтон.

– Миссис Вадингтон просила узнать, мисс, будет ли это удобно для вас, если миссис Вадингтон заедет к вам завтра в пять часов пополудни.

– Хорошо.

Благодарю вас, мисс. Мисс Вадингтон ожидает вас, сэр.

Гамильтон Бимиш не слушал его, он не спускал глаз с девушки, которая кивнула ему на прощание и удалилась, – очевидно, она навсегда покидала его.

– Кто эта леди, Феррис? – спросил он.

– Не могу вам сказать, сэр.

– Почему вы не можете? Ведь вы, насколько мне кажется, знаете ее.

– Никак нет, сэр. Я никогда не видел ее до сегодняшнего дня. Миссис Вадингтон предупредила меня, что сюда придет одна молодая леди, и просила передать ей то, что вы слышали.

– Миссис Вадингтон не говорила вам, кто именно придет?

– Да, сэр. Молодая леди.

– Осел! – вырвалось было у Гамильтона Бимиша. Но даже этот сильный человек не было достаточно отважен, чтобы произнести это слово вслух.

– Неужели она не сказала вам имени этой молодой леди?

– Никак нет, сэр. Разрешите проводить вас к мисс Вадингтон, сэр. Она дожидается вас в библиотеке.

– Как это странно, что миссис Вадингтон не сообщила вам имени этой молодой леди, – все еще не унимался Гамильтон Бимиш.

– Да, весьма странно, сэр, – безучастно согласился Феррис.

– О, Джим! Как это мило с вашей стороны, что вы пришли! – воскликнула Молли.

Мистер Бимиш, полное имя которого было Джемс Гамильтон, с рассеянным видом пожал ее руку. Он был сейчас слишком углублен в свои мысли, чтобы обратить внимание на то, как назвала его мисс Вадингтон.

– Я пережил сейчас нечто изумительное, – сказал он.

– Я тоже! – воскликнула Молли – Мне кажется, что я влюблена.

– Несмотря на то, что в моем распоряжении был весьма ограниченный срок, я все же уделил много внимания этому делу и, в конце концов, пришел к убеждению, что я тоже влюблен.

– Мне кажется, что я влюблена в вашего друга Джорджа Финча.

– А я влюблен…

Гамильтон Бимиш умолк.

– Я не знаю ее имени. Она исключительно обаятельная женщина. Я встретился с нею на империале автобуса, а потом мы некоторое время беседовали с ней на крыльце этого дома. Я вынул соринку у нее из глаза.

Молли недоверчиво посмотрела на него.

– Вы влюбились в девушку и не знаете, кто она такая? Между тем, насколько я помню, вы всегда утверждали, что любовь зиждется на разумном чувстве и все такое прочее.

– Взгляды человека меняются – ответил Гамильтон. – Умственные восприятия не могут оставаться всегда в одном и том же состоянии. Человек никогда не перестает развиваться…

– Я в жизни не слышала ничего более удивительного!

– Я и сам изумлен не меньше вас. Это чрезвычайно неприятно, что я не знаю ни ее имени, ни ее местожительства, ровно ничего, если не считать того, что она, очевидно, друг или, по меньшей мере, знакомая вашей уважаемой мачехи.

– О, она знакома с мамой?

– По всей вероятности.

– Ничего удивительного. В последнее время бог весть сколько народу ходит к маме! Она состоит почетным председателем чуть ли не ста разных обществ.

– Эта девушка была среднего роста, она на редкость красиво сложена, и у нее темно-каштановые волосы. На ней был костюм на подкладке из crêpe de chine и шляпа с шелковой лентой. Ноги ее были обуты в лакированные туфельки и в шелковые серебристо-серые чулки. Глаза у нее нежные, с поволокой, точно легкий туман, вздымающийся над волшебным прудом в сказочном царстве. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто подошел бы под это описание?

– Нет, не знаю. Но, должно быть, это прелестная девушка.

– Прелестная девушка! Я лишь в течение нескольких секунд смотрел ей в глаза, но я никогда уже не забуду их. Они глубже бездонного моря…

– Я могу спросить у мамы, кто это.

– Я буду вам крайне признателен, если вы это сделаете. На всякий случай, напомните ей, что это та самая особа, у которой она собирается быть завтра в пять часов пополудни. А потом сообщите мне ее имя и адрес. О, если бы можно было обнять ее, прижать к груди и целовать ее, целовать без конца! А теперь, дитя мое, рассказывайте про себя. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что в кого-то влюблены.

– Да. В Джорджа Финча.

– Славный малый.

– Агнец!

– Пусть будет агнец, если вам так нравится.

– Я потому просила вас прийти, что хочу спросить вашего совета: как мне быть? Мама не любит его.

– Я уже слыхал об этом.

– Она запретила ему приходить к нам.

– Я и это знаю. По всей вероятности, все объясняется тем, что у него нет денег.

Гамильтон Бимиш намеревался было сказать, что Джордж богат до неприличия, но вовремя сдержался. Зачем разбивать грезы молодой девушки? Ведь Джордж Финч покорил ее сердце именно в роли бедного художника. Было бы жестоко с его стороны, если бы он открыл ей правду и сообщил ей, что Джордж Финч самый богатый и самый скверный художник во всем Нью-Йорке.

– Ваша мачеха весьма узко судит людей, – только сказал он.

– Мне ровно никакого дела нет до того, что он беден! – воскликнула Молли. – Ведь вам известно, что, когда я выйду замуж, то получу жемчужное ожерелье, которое отец когда-то подарил моей покойной матери. Сейчас оно хранится в надежном месте. Я продам его и выручу за него много денег, и нам вполне хватит.

– Вполне!

– Но, конечно, я предпочла бы выходить замуж, не удирая тайком из дому, если бы только это было возможно. Я предпочла бы венчаться, как все люди, и получить подарки и поздравления и все такое прочее.

– Разумеется!

– А потому необходимо, чтобы мама полюбила Джорджа. Послушайте, Джим, дорогой! Мама в самом скором времени, вероятно, отправится опять к своей хиромантке – вам известно, кстати, что она регулярно ходит к хиромантке?

Гамильтон Бимиш утвердительно кивнул головой. Он отнюдь не слышал об этом до сих пор, но про миссис Вадингтон он охотно поверил бы всему. Миссис Вадингтон как-раз принадлежала к тому типу женщин, которые проводят все свое время в институтах красоты и у гадалок.

– И вы вот что должны сделать, Джимми: отправляйтесь к этой самой хиромантке (пока мама не успела повидаться с нею), подкупите ее и заставьте ее уговорить миссис Вадингтон, что я могу быть счастлива только с художником-шатеном, имя которого начинается на «Ф».

– Очень сомневаюсь в том, чтобы даже хиромантка могла убедить в этом миссис Вадингтон.

– Мама верит всему, что ей говорит мадам Юлали.

– Но этому она едва ли поверит.

– Пожалуй, что вы правы. Но, в таком случае, заставьте мадам Юлали уговорить маму избавить меня от присутствия лорда Хэнстантона. Вчера вечером она мне прямиком заявила, что хочет выдать меня за него замуж. Он вечно торчит у меня перед глазами! Это буквально невыносимо!

– Это, пожалуй, можно сделать.

– И вы это сделаете?

– Непременно!

– О, какой вы милый! Я уверена, что за десять долларов ее удастся уломать.

– Двадцать долларов максимум.

– В таком случае, все в порядке. Я заранее знала, что могу вполне на вас положиться. Кстати, вы не откажетесь кое-что передать Джорджу, как бы между прочим, вскользь.

– Все, что вам будет угодно.

– Намекните ему, что, если ему случится быть завтра под вечер в Центральном Парке, то он, возможно, встретит меня там.

– Очень хорошо.

– А теперь расскажите мне все, что вы знаете про Джорджа. Я хочу знать, как вы познакомились с ним, что вы подумали о нем, когда впервые увидели его, что он предпочитает к завтраку, о чем он больше всего любит говорить и что он говорил про меня?

Следовало бы ожидать, что, по прошествии некоторого времени, такой логический мыслитель, как Гамильтон Бимиш, успеет тщательно обдумать свое столь нелогичное чувство, как любовь с первого взгляда, и, раскаявшись, постарается забыть об этом. В действительности же случилось совсем не то. Даже наоборот.

Когда мистер Бимиш на следующий день сидел в приемной мадам Юлали, дожидаясь своей очереди, он мысленно продолжал перебирать свое приключение накануне. Когда его лучшее «я» пыталось доказать ему, что нельзя позволить себе попадаться в сети смазливой девчонки, Гамильтон Бимиш предлагал своему лучшему «я» убираться ко всем чертям. Он был влюблен, и это сознание доставляло ему огромное удовольствие. Он был влюблен и чрезвычайно гордился этим. Единственно, о чем он мог думать сейчас, сидя в приемной мадам Юлали, было следующее: возможно скорее изъять из обращения книгу под названием «Благоразумный брак» и испытать свои способности в области рифмованного стихо писания.

– Мадам Юлали ждет вас, сэр – объявила горничная, прерывая его сладкие грезы. Гамильтон Бимиш вошел в кабинет хиромантки и в тот же момент замер на месте.

– Вы! – воскликнул он.

Девушка прежде всего поднесла руки к волосам – в этом жесте всегда проявляется душевный процесс женщины при неожиданных обстоятельствах. А Гамильтон Бимиш глядел на эти волосы и думал о том, что он не ошибся накануне в определении их цвета.

– Как вы поживаете? – спросила девушка.

– Спасибо. Чудесно!

– Очевидно, нам судьбой предначертано было снова встретиться.

– И я отнюдь не намерен вступать в борьбу с судьбой.

– Вот как?

– Ни в коем случае. Подумать только, что она – это вы.

– Кто это, «она»?

– Что вы-это вы!

Гамильтон Бимиш вовремя спохватился, сообразив, что несет вздор, и добавил:

– Я хочу сказать, что мне дали поручение к мадам Юлали, и вдруг оказывается, что она-это вы.

– Поручение ко мне? От кого же ж?

– От кого же – поправил ее Гамильтон Бимиш, который, даже будучи влюбленным, оставался тем же экспертом чистого английского языка.

Так я и спрашиваю вас: от кого же ж?

Гамильтон Бимиш снисходительно улыбнулся. О, такие маленькие ошибки можно будет исправить впоследствии, хотя бы во время свадебного путешествия.

– От особы, проживающей в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Меня просили передать…

– О, так вы пришли ко мне не для того, чтобы я прочла вам будущее по линиям вашей руки?

– Нет ничего такого в мире, чего мне хотелось бы больше этого! – с пафосом произнес Гамильтон Бимиш.

– Мне незачем читать линии вашей руки, чтобы узнать ваш характер. Я вижу вас насквозь.

– Неужели?

– Разумеется! У вас сильная, властная натура и быстрый, проницательный ум. У вас широкий кругозор, железная решимость и изумительная способность логически мыслить. Вместе с тем у вас очень доброе сердце, вы в высшей степени великодушны и не эгоистичны. Вы рождены для того, чтобы руководить людьми. Вы напоминаете мне Юлия Цезаря, Шекспира и Наполеона Бонапарта.

– Говорите еще!

– Если вы когда-нибудь полюбите…

– Если я когда-нибудь полюблю…

– Если вы когда-нибудь полюбите, – повторила девушка, пристально глядя на него и подходя вплотную – то вы…

– Мистер Деленси Кэбот – объявила горничная.

– О, будь он проклят! – воскликнула мадам Юлали. Я совершенно забыла, что назначила этот час еще одному клиенту. Пусть он войдет сюда.

– Можно мне обождать здесь? – спросил Гамильтон Бимиш, глядя на девушку с рабской преданностью.

– Пожалуйста, оставайтесь. Я скоро освобожусь. Заходите мистер Кабот, – сказала она, поворачиваясь к дверям.

Мистер Бимиш тоже повернулся в сторону двери. В комнату вошел высокий, тощий мужчина, превосходно одетый, с гвоздикой в петлице и в желтых кожаных перчатках. Белоснежный воротник окружал шею, невольно наводившую на мысль об отдаленном родстве между человеком и жирафом. Единственное, что было отрадного в этой шее, это-адамово яблоко. Такой кадык мог принадлежать только одному человеку из всех знакомых Гамильтона Бимиша.

– Гэровэй! – воскликнул Бимиш. – Что вы тут делаете? И что означает этот маскарад?

Бравый полисмен казался весьма смущенным. Лицо его приняло тот же багровый оттенок, что и руки. Нижняя челюсть его так низко отвисла, что, если бы не тугой воротник, то она, пожалуй, совсем отвалилась бы.

– Я не ожидал найти здесь вас, мистер Бимиш.

– А я не ожидал найти здесь вас, да еще под псевдонимом Декерси Бельвиль.

– Дэленси Кабот, сэр.

– Ну, ладно, пусть будет Дэленси Кабот!

– Видите ли, сэр, я как-то видел это имя в одной книге, и оно мне очень понравилось – сказал Гэровэй.

Мадам Юлали слушала, и грудь ее бурно вздымалась.

– Этот человек сыщик? – испуганно воскликнула она.

– Нет, это полисмен – сказал Гамильтон Бимиш. Его зовут Гэровэй, и я учу его писать стихи. Хотел бы я знать, загремел он вдруг, поворачиваясь к несчастному полицейскому, у которого кадык запрыгал взад и вперед с проворностью ягненка, играющего на лугу. – Хотел бы я знать, зачем вы являетесь сюда и… и… одним словом, прерываете… а-а-а… прерываете… ну, прерываете, вот и все! Вам следовало бы либо исполнять свои обязанности в качестве полицейского, либо сидеть спокойно дома и изучать Джона Дринквейтера. Вот на это я хотел бы получить от вас исчерпывающий ответ – закончил Гамильтон Бимиш.

Гэровэй откашлялся.

– Видите ли, мистер Бимиш, я и понятия не имел о том, что мадам Юлали-ваш друг.

– Это не имеет никакого значения, чей она друг.

– Но это имеет огромное значение для меня, мистер Бимиш. Я могу теперь вернуться в главное полицейское управление и доложить, что мадам Юлали находится вне всяких подозрений. Как видите, сэр, я был послан сюда начальством с приказом кой-кого сцапать.

– Что означает ваше выражение «кой-кого сцапать»?

– Я хотел сказать «арестовать», мистер Бимиш.

– В таком случае, зачем вы употребляете такое возмутительное слово «сцапать»? Старайтесь очистить вашу речь от вульгарностей, Гэровэй.

– Слушаю, сэр. Я постараюсь, сэр.

– Стремитесь к чистому английскому языку.

– Совершенно верно, сэр. Я постараюсь, мистер Бимиш.

– А теперь потрудитесь объяснить, что означают ваши слова, будто вас послали сюда с приказом арестовать эту леди.

– До нашего сведения дошло, что мадам Юлали имеет обыкновение предсказывать людям будущее за денежное вознаграждение. Это противоречит законам, сэр.

Мистер Гамильтон Бимиш негодующе фыркнул:

– Смешно! Абсурдно! Если таков закон, измените его!

– Я сделаю все, что в моих силах, сэр.

– Я имел счастье наблюдать за работой мадам Юлали и могу удостоверить, что она говорит сущую правду. А потому извольте вернуться к вашему начальнику и предложите ему прыгнуть с Бруклинского моста в реку.

– Слушаю, сэр. Я так и сделаю, сэр.

– А теперь потрудитесь оставить нас. Мы хотели бы остаться одни.

– Слушаю, мистер Бимиш, – с достойным смирением ответил полицейский. – Сию минуту, мистер Бимиш.

В течение нескольких секунд после того, как закрылась дверь, девушка стояла неподвижно и смотрела на Гамильтона Бимиша широко раскрытыми от удивления глазами.

– Неужели это действительно был полицейский?

– Самый подлинный.

– И вы с ним разговаривали таким тоном? А он отвечал вам «да, сэр», «нет, сэр», «слушаю, сэр»! Он чуть не на четвереньках ползал перед вами!

Мадам Юлали перевела дух, глубоко вздохнула, и из груди ее вырвалось:

– Я вижу теперь, что вы как раз тот человек, в котором нуждается одинокая девушка, живущая в таком большом городе.

– Я счастлив, если мог быть вам чем-нибудь полезен.

– Вы оказали мне огромную услугу, мистер Бимиш!

– Зовите меня попросту Гамильтон.

Девушка в изумлении вскинула на него глаза.

– Неужели вы тот самый Гамильтон Бимиш? Не вы ли автор этих бесчисленных руководств?

– Я действительно написал в своей жизни несколько книг.

– О боже, но ведь вы мой любимый автор! Если бы не вы, я бы до сих пор прозябала в жалком городишке, где нельзя даже получить порцию приличного мороженого! Совершенно случайно я наткнулась на некоторые ваши книги и тотчас же уложила чемодан и помчалась в Нью-Йорк, чтобы здесь жить полной жизнью. Если бы я вчера знала, что это вы и есть Гамильтон Бимиш, я бы вас расцеловала там же у подъезда!

Гамильтон Бимиш намеревался было указать этой юной леди, что комната с закрытой дверью, да еще скрытая от глаз любознательных занавеской, является более подходящим местом для проявления пылких чувств. Но едва он открыл рот, чтобы заговорить, как им в первый раз в жизни овладела такая робость, которая была бы впору разве лишь Джорджу Финчу. Считая чрезвычайно непристойной склонность современных критиков к развенчиванию великих людей, мы, тем не менее, вынуждены сказать правду: мистер Гамильтон Бимиш издал какой-то нечленораздельный, чрезвычайно немелодичный звук, похожий на мычание, и принялся вертеть большими пальцами рук. Вскоре, однако, эта странная слабость прошла, и великий человек снова стал самим собою. Поправив очки, он решительно заговорил:

– Не можете ли вы… Не могли бы вы… Не считаете ли вы возможным для себя позавтракать со мною… скажем, завтра?

Возглас досады сорвался с уст девушки.

– Как это обидно! Я никак не могу.

– А послезавтра?

– Увы, тоже не могу. Я очень боюсь, что придется мне исчезнуть отсюда на целых три недели. Я завтра должна сесть в поезд и отправиться навестить моих стариков там, в Ист-Гилеаде. В ближайшую субботу – день рождения моего папаши, и никогда еще не случалось, чтобы меня не было при этом.

– В Ист-Гилеаде! – повторил Бимиш.

– Угу! В штате Айдаго. Вы, конечно, не могли слышать о таком городишке, но факт тот, что он существует.

– Вы ошибаетесь, я слышал нем. У меня есть друг родом из Ист-Гилеада.

– Неужели? Кто же это такой?

– Его зовут Джордж Финч.

Мадам Юлали звонко расхохоталась.

– Вы хотите сказать, что знаете мистера Джорджа Финча?

– Он принадлежит к числу моих наиболее близких друзей.

– В таком случае, я надеюсь, что он уже не такой остолоп, каким он был когда-то.

Мистер Гамильтон Бимиш задумался. Действительно ли Джордж Финч остолоп? Да и как, вообще, определить степень тупости своих друзей?

– Под словом остолоп вы подразумеваете…

– Остолопа. Человека, который не догадается открыть рот, когда с неба посыплется манна. Гамильтону Бимишу никогда не приходилось, правда, видеть, чтобы Джордж Финч стоял с открытым ртом и глотал манну небесную, но, будучи недурным знатоком человеческой натуры, он нисколько не сомневался, что Джордж Финч вполне способен был бы совершить подвиг, требующий такое ничтожное количество отваги.

– Надо полагать, что Нью-Йорк в сильной степени изменил Джорджа Финча, – ответил он после должного размышления. – Насколько я сейчас вспоминаю, первоначальная цель моего визита к вам была поговорить с вами об этом молодом человеке. Дело в том, что Джордж Финч по уши влюбился в мисс Молли Baдингтон, в падчерицу знакомой вам миссис Вадингтон.

– Неужели? И, наверное, его застенчивость и робость не позволяют ему подойти к ней ближе, чем на одну милю?

– Я бы сказал обратное. Третьего дня вечером он силою, должно быть, проник в ее дом – да, да, да, можно смело сказать, что силою – и теперь миссис Вадингтон категорически запретила ему встречаться с Молли, из опасения, что он испортит все ее планы. Она непременно хочет выдать бедную девочку замуж за какого-то лорда Хэнстантона.

Девушка в изумлении слушала его.

– В таком случае, вы правы – сказала она. – Джордж Финч, я вижу, действительно изменился. – Итак, я говорил, я и Молли решили обратиться к вам с просьбой… э-э-э… не согласитесь ли вы помочь нам безобидной, так сказать, маленькой хитростью. Миссис Вадингтон должна сегодня в пять часов быть у вас, так вот мисс Молли предложила мне позондировать почву и узнать, не будете ли вы любезны сказать миссис Вадингтон, что ее падчерице грозит опасность от брюнета с моноклем.

– Конечно, я это сделаю!

– Сделаете?

– Ну, разумеется! Сущий пустяк по сравнению с тем, что вы сделали для меня.

– Благодарю вас, благодарю вас! – воскликнул Гамильтон Бимиш. – В тот момент, когда я увидел вас, я понял, что такие женщины, как вы, встречаются лишь одна на миллион. А скажите, не могли бы вы позавтракать со мною по возвращении в Нью-Йорк?

– С удовольствием.

– В таком случае, я оставлю номер моего телефона.

– Очень хорошо. Передайте привет Джорджу. Интересно будет повидать его, когда я вернусь в Нью-Йорк.

– Вы его увидите. До свидания!

– До свидания, мистер Бимиш.

– Гамильтон, – поправил ее Бимиш.

Лицо мадам Юлали выражало сомнение.

– Сказать вам правду, мне не особенно нравится имя Гамильтон. Уж больно чопорно оно звучит.

В душе Гамильтона Бимиша началась борьба, продолжавшаяся, однако, недолго.

– Меня зовут также Джемс, – сказал он. – И я помню даже, что в детстве меня называли Джимми.

Он слегка вздрогнул от отвращения, вызванного звуками этого вульгарного имени, но потом собрался с духом и мужественно повторил:

– Да, Джимми.

– Вот это мне больше нравится. Куда больше!

– До свидания, Джимми!

– До свидания, – сказал Гамильтон Бимиш.

Так закончилась первая стадия романа человека. Спустя несколько минут мистер Бимиш шел по улице какой-то странной поступью. Близ Вашингтон-Сквера он дал какому-то мальчишке доллар и спросил его, не думает ли он стать когда-нибудь президентом Соединенных Штатов.

– Джордж – начал Гамильтон Бимиш. – Я познакомился сегодня с одной особой, с которой вы были знакомы в Ист-Гилеаде. Это девушка.

– Как ее зовут? Но вы мне раньше скажите, не передавала ли мне что-нибудь Молли?

– Мадам Юлали.

– В первый раз слышу такое имя. Не просила ли Молли что-нибудь передать мне?

– Она нежна и грациозна, у нее прелестные серые глаза, напоминающие легкий утренний туман над зеленым лугом в июльский день…

– Вот уж не помню, чтобы в Ист-Гилеаде была такая девушка. А Молли не просила что-нибудь передать мне?

– Нет.

– Нет? – повторил Джордж и в отчаянии опустился на стул. В таком случае, это конец.

– Впрочем, виноват. Она действительно что-то просила передать – сказал Гамильтон Бимиш. – Я совсем забыл. Она просила вам передать, что, если вам случится быть завтра под вечер в Центральном Парке, неподалеку от Зоологического Сада, то вы, возможно, встретите ее.

– Это самый безумный, это самый радостный день в истории человечества! – воскликнул Джордж Финч.

Мадам Юлали пристально всматривалась в хрустальный шар, держа его между ладонями обеих рук. Лицо, которое заставило Гамильтона Бимиша отбросить в сторону принципы, выработавшиеся за целую жизнь, сейчас было очень серьезно и сосредоточенно.

– Туман начинает рассеиваться – пробормотала она.

– А! – сказала миссис Вадингтон, которая давно уже надеялась, что туман когда-нибудь рассеется.

– Я вижу кого-то близкого вам…

– Дух? – нервно спросила миссис Вадингтон, в страхе озираясь кругом.

Каждый раз, когда ей случалось быть у этой женщины, она не в состоянии была отрешиться от ощущения, что вот-вот откуда-нибудь из угла скудно-освещенной комнаты, насыщенной ароматом какого-то пряного курева, выскочит дух или нечто в роде этого.

– Вы не так поняли меня, – серьезно продолжала мадам Юлали. – Я хотела сказать, что предмет, который я вижу около вас в хрустале, очень близкий вам человек.

– Надеюсь, не мой муж? – быстро спросила миссис Вадингтон, и голос ее прозвучал безрадостно.

Будучи женщиной весьма расчетливой и бережливой, она не могла, естественно, прийти в восторг при мысли, что надо будет уплатить десять долларов лишь за удовольствие увидеть мужа. – Имя вашего мужа начинается на «М»?

– Нет – ответила миссис Вадингтон, сразу почувствовав облегчение.

– А между тем – продолжала мадам Юлали, в хрустале то и дело вырисовывается буква «М».

– У меня есть падчерица, которую зовут Моли.

– Она высокая брюнетка?

– Нет. Маленькая блондинка.

– В таком случае, это она и есть – сказала мадам Юлали. Я вижу ее в подвенечном платье… вот она направляется к алтарю… она опирается об руку высокого брюнета с моноклем… Вам знаком такой человек?

– Лорд Хэнстантон! – вырвалось у миссис Вадингтон.

– Да. Я и сама начинаю чувствовать, что имя этого человека начинается на «X».

– Лорд Хэнстантон большой друг мой, и он очень предан Молли. Вы действительно видите в хрустале, что она выходит замуж за него?

– Я только вижу, что она направляется к алтарю.

– Ну, это одно и то же!

– Нет, это не одно и то же. Она не доходит до алтаря.

– Почему? – быстро спросила миссис Вадингтон совершенно справедливо раздосадованная. – Из толпы, окружающей жениха и невесту, выскакивает женщина… она преграждает путь к алтарю… она что-то такое быстро говорит, сильно волнуясь… у человека конвульсивно передергивается лицо… он испуганно отшатывается…выражение его лица жуткое… он поднимает руку… он наносит удар женщине, и та падает назад… но вот она выхватывает револьвер, и потом…

– Ну? – крикнула миссис Вадингтон. – Ну, что же дальше?

– Видение рассеялось, – ответила мадам Юлали и быстро встала видом человека, достаточно потрудившегося за свои десять долларов.

– Но это невозможно! Это совершенно невероятно!

– Хрустальный шар никогда не обманывает!

– Но лорд Хэнстантон на редкость милый человек – настаивала миссис Вадингтон.

– Надо полагать, что и женщина с револьвером была того же мнения о нем… пока она не раскусила его ценою своей жизни.

– Но возможно, ведь, что вы ошибаетесь. Мало ли есть высоких брюнетов с моноклем в глазу. Опишите мне этого человека.

– Опишите мне лорда Хэнстантона.

– Он высокого роста, прекрасно сложен, у него голубые глаза и маленькие усики, которые он имеет обыкновение покручивать.

– Это он и есть!

– Что же мне делать?

– Будет преступлением, если вы позволите мисс Вадингтон иметь что-либо общее с подобным человеком.

– Он сегодня должен быть у меня к обеду.

Мадам Юлали, часто поддававшаяся своим импульсам, собиралась было сказать: – «Насыпьте ему мышьяку в суп». Но она вовремя воздержалась от подобной реплики и только равнодушно пожала плечами.

– Это ваше дело, как поступить, миссис Вадингтон – сказала она. – Вам лучше знать, чего держаться. Я никогда не даю советов. Я только предостерегаю. Если вам нужно разменять крупную купюру, я могу это устроить, – закончила она, переходя на деловую нотку.

На протяжении всего пути от мадам Юлали до дома миссис Вадингтон усиленно думала. А так как она не принадлежала к числу женщин, привыкших напрягать свой мозг, то у нее, по возвращении домой, создалось такое ощущение, точно ее обухом по голове стукнули. В таких случаях она больше всего на свете нуждалась в одиночестве и абсолютном покое. Вполне понятно поэтому, что она злобно посмотрела на мистера Сигсби Вадингтона, который, вскоре после ее возвращения, вошел в комнату, где его супруга уединилась для долгих размышлений.

– Ну, в чем дело, Сигсби? – усталым голосом спросила она.

– А, ты здесь! – сказал Сигсби Вадингтон.

– Очевидно, здесь. Тебе что-нибудь нужно?

– Гм, как сказать. И да и нет – ответил Сигсби Вадингтон.

Миссис Вадингтон пришла в отчаяние, когда увидела, что человек, служивший вечным живым напоминанием о ее неудачном браке, топчется на месте, подобно танцору, пробующему новое па фокстрота.

– Будь любезен, постой минутку смирно! – крикнула она.

– Не могу. Я слишком нервничаю.

– Миссис Вадингтон стиснула руками виски, в которых, казалось, стучали молоточки.

– В таком случае, садись.

– Я попробую, – с сомнением в голосе ответил Сигсби Вадингтон.

Он опустился на стул, но в то же мгновение вскочил, точно стул был заряжен электричеством.

– Не могу сидеть. Я слишком волнуюсь.

– Скажи, ради бога, что с тобою делается?

– Мне нужно тебе кое-что сказать, но я не знаю, с чего начать.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Признаться, я ничего не хочу сказать, – откровенно ответил Сигсби Вадингтон. – Но я обещал Молли. Она пришла ко мне несколько минут тому назад…

– Ну, и что же?

– Я находился в библиотеке, и она разыскала меня там и сказала мне… вот это самое.

– Переходи, пожалуйста, к делу. Сигсби!

– Я обещал ей передать тебе потихоньку.

– Передать потихоньку? А мне кажется, что ты решил меня с ума свести.

– Не помнишь ли ты, – начал Сигсби Вадингтон, милейшего молодого человека, родом с Запада, по фамилии Пинч, который зашел к нам на-днях во время обеда? Такой симпатичный, живой…

– Едва ли я когда-нибудь забуду человека, о котором ты говоришь. Я строго-настрого наказала, чтобы в моем доме ноги его не было.

– Так вот этот самый очаровательнейший молодой человек, которого зовут Пинч…

– Меня нисколько не интересует твой мистер молодой человек, которого, между прочим, зовут Финч…

– А мне казалось Пинч.

– Финч, я тебе говорю! Впрочем, не все ли равно, как его зовут!

– Я бы сказал, далеко не все равно, если принять во внимание, что Молли тоже хочет называться этим именем. Вот я и собирался сообщить тебе, как ты, возможно, уже сама догадываешься, что Молли пришла ко мне несколько минут тому назад и рассказала, что только-что помолвилась с этим самым молодым человеком, которого зовут Финч.

Сигсби Вадингтон кончил говорить и смотрел на свою жену с таким выражением, с каким несчастная птичка смотрит в пасть удаву. Он и раньше подозревал, что эта весть может вызвать бурную реакцию в его супруге, и теперь его подозрения начали оправдываться. Было бы смешно сказать, что миссис Вадингтон вскочила с кресла, при ее сложении и весе это было совершенно немыслимо. Но она начала медленно подниматься, точно шар, наполовину наполненный газом. Лицо ее совершенно исказилось и перекосилось, а глаза почти вылезли из орбит. Случись в эту минуту увидеть ее врачу, и он побился бы об заклад – пять против одного – что с этой женщиной сейчас сделается удар.

По какому-то чуду, однако, катастрофе (если только это можно было бы назвать катастрофой) не суждено было осуществиться. В течение довольно продолжительного времени миссис Вадингтон энергично боролась со своими голосовыми связками, но ей удалось издать лишь несколько хриплых гортанных звуков. Под конец, сделав огромное усилие над собою, она пришла в себя и заговорила:

– Что ты такое сказал?

– Ты слышала, что я сказал, – ответил Сигсби Вадингтон.

Он переминался с ноги на ногу, подергивал пальцами и думал о том, насколько приятнее было бы сейчас очутиться лицом к лицу с шайкой бандитов.

Миссис Вадингтон провела языком по губам.

– Насколько я понимаю, ты сказал, что Молли намеревается выйти замуж за этого Финча.

– Да, я так и сказал. Но, – поспешил добавить Сигсби Вадингтон, обороняясь на первой линии траншей – незачем меня винить в этом, так как я тут совершенно не при чем.

– Не ты ли притащил этого человека к нам в дом?

– М-да, пожалуй, – вынужден был признать мистер Вадингтон, упустивший это слабое место на своей оборонительной линии. – М-да, пожалуй.

В настроении миссис Вадингтон наступил жуткий штиль, подобно тому, как расплавленная лава неподвижно лежит в кратере вулкана перед тем, как она начинает пузыриться и переливаться через край, грозя неисчислимыми бедствиями жителям долин.

– Позвони, приказала миссис Вадингтон.

Сигсби Вадингтон позвонил.

– Феррис, – сказала миссис Вадингтон. – Попросите мисс Молли сюда.

– Слушаю, мадам.

– За тот промежуток времени, который прошел с момента ухода старшего слуги до появления блудной дочери, в комнате не было произнесено что-либо настолько достопримечательное, чтобы стоило об этом говорить. Лишь один раз Сигсби Вадингтон сказал «э-э-э», в ответ на что миссис Вадингтон сказала «замолкни!» И тем самым диалог закончился.

Когда Молли вошла, миссис Вадингтон смотрела прямо перед собою и ее могучая грудь бурно колыхалась, а Сигсби Вадингтон только-что успел разбить ценную фарфоровую статуэтку, которую он взял в руки со столика и пытался удержать ее в равновесии на кончике ножа для разрезания бумаги.

– Феррис говорит, что вы хотите меня видеть, – сказала Молли, впархивая в комнату.

Она остановилась, переводя взгляд лучистых глаз с мачехи на отца и обратно. Щеки ее разрумянились, и в ней было столько прелестной девичьей жизнерадостности, что миссис Вадингтон с трудом подавила в себе желание запустить в нее бронзовым бюстом Эдгара По.

– Да, я хотела тебя видеть, – сказала миссис Вадингтон. – Потрудись немедленно подтвердить, что все это вздор относительно тебя и…

Миссис Вадингтон чуть было не подавилась, но все же заставила себя закончить:

– …и мистера Финча.

– И, кстати, чтобы не было больше недоразумений, – вмешался Сигсби Вадингтон, Пинч или Финч? – скажи нам, как его зовут.

– Ну, разумеется, Финч!

– Да, признаюсь, я плохо усваиваю имена, – сказал мистер Вадингтон. – Я помню, в колледже был у нас паренек по имени Фоленсби; вообразите, я никак не мог вдолбить в башку его имя и все называл его Фергюсон. Ну, вот ни за что не мог запомнить! Я даже помню…

– Сигсби! – послышался грозный оклик.

– В чем дело?

– Замолкни! – отчеканила миссис Вадингтон и снова сосредоточила все свое внимание на Молли. – Твой отец говорит, будто ты рассказывала ему какую-то абсурдную историю о том, что…

– Что я помолвилась с Джорджем? – пришла ей на помощь Молли. – Конечно, это правда. Я действительно помолвилась с ним. Представьте себе, по какому-то странному совпадению мы встретились с ним сегодня в Центральном Парке, неподалеку от Зоологического Сада…

– Вот куда я уже сто раз собирался сходить и так и не собрался – прервал ее Сигсби Вадингтон.

– Сигсби! – послышался грозный оклик.

– Да ладно, ладно. Молчу. Я только хотел сказать…

– Мы оба, понятно, были чрезвычайно изумлены, – продолжала Молли. – «Как это забавно, что мы встречаемся здесь», – говорю я. А он отвечает…

– У меня нет ни малейшего желания слышать, что ответил мистер Финч.

– Так вот, мы с ним походили по Зоологическому Саду и разглядывали зверей и животных, как вдруг около клетки сибирского яка он обращается ко мне и просит меня выйти замуж за него… – Никогда этого не будет! – воскликнул Сигсби Вадингтон, и в голосе его вдруг прозвучала непоколебимая решимость, как это бывает иногда с людьми, которые раз в жизни отваживаются отстаивать свои права. – Если ты выйдешь замуж, то венчание будет происходить в соборе святого Томаса, а не возле клетки сибирского яка!

– Да нет же, папа, ты не так понял меня. Мы случайно оказались возле клетки сибирского яка, когда он сделал мне предложение.

А! – сказал Сигсби Вадингтон.

Глаза Молли приняли мечтательное выражение. Губы ее сложились в нежную улыбку, точно она снова переживала те дивные минуты в жизни девушки, когда любимый человек манит ее и просит следовать за ним в рай.

– Надо было бы вам взглянуть в этот момент на его уши! – вдруг воскликнула она. – Они стали совершенно красные!

– Неужели? – расхохотался Сигсби Вадингтон.

– Ну, прямо пунцовые! А когда он заговорил, он начал захлебываться!..

– Несчастный остолоп!

Молли, точно разъяренная тигрица, повернулась к мачехе:

– Как вы смеете называть остолопом моего дорогого Джорджи?

– Как ты смеешь называть этого остолопа своим дорогим Джорджи? – полюбопытствовала миссис Вадингтон.

– Потому что он мой милый, дорогой Джорджи! Я люблю всем сердцем моего прелестного агнца, и я выйду за него замуж!

– Никогда этого не будет! – воскликнула миссис Вадингтон дрожащим от негодования голосом. – Неужели ты воображаешь, что я позволю тебе загубить свою жизнь и выйти замуж за презренного искателя богатых невест?

– Это неправда!

– Он нищий художник!

– Ну, что из этого? Зато он страшно умный и, наверное, будет продавать свои картины бог весть за какие деньги.

– Вздор!

– А помимо того, вызывающе продолжала Молли – когда я выйду замуж, то получу жемчужное ожерелье, которое мой отец когда-то подарил моей покойной матери. Я продам ожерелье, и нам хватит этих денег на много лет.

Миссис Вадингтон только собралась было ответить, и едва ли может быть какое-нибудь сомнение в том, что ее ответ был бы подобен бешеному удару хлыстом. Но поток слов, который готов был политься из ее уст, был остановлен испуганным возгласом, вырвавшимся из груди ее супруга.

– Что с тобой делается, Сигсби? – крикнула раздосадованная миссис Вадингтон.

Сигсби Вадингтон, казалось, вел в этот момент ожесточенную борьбу с какой-то ужасной душевной тревогой. Он смотрел на свою дочь выпученными от ужаса глазами.

– Ты говоришь, что продашь ожерелье? – пробормотал он.

– Замолчи, пожалуйста, Сигсби! – крикнула миссис Вадингтон. Какое это имеет значение, продаст она ожерелье или нет? Гораздо важнее то, что эта заблуждающаяся девушка вешается на шею жалкому мазилке, какому-то презренному художнику, шляющемуся по улицам с мандолиной…

– И вовсе у него нет мандолины! Он мне сам говорил, что…

– …когда она могла бы, при желании, выйти замуж за очаровательного человека, носящего старинный английский титул…

Миссис Вадингтон внезапно умолкла, не закончив фразы. Ей вспомнились слова мадам Юлали, сказанные совсем еще недавно.

Молли воспользовалась случаем, представившимся ей благодаря этой неожиданной паузе, и перешла в контратаку.

– Я бы не решилась выйти замуж за лорда Хэнстантона, будь он даже единственным мужчиной на всем земном шаре!

– Родная моя – сказал Сигсби Вадингтон тихим умоляющим голосом – по-моему, тебе не следовало бы продавать ожерелье.

– Нет, я обязательно продам его. Когда мы повенчаемся, нам очень нужны будут деньги.

– Никогда вы не повенчаетесь! – крикнула миссис Вадингтон, приходя в себя. Следовало бы ожидать, что порядочная девушка с презрением отнесется к предложению какого-то омерзительного Финча. Ведь этот человек настолько жалок, что у него не хватило духу прийти сюда и лично передать мне эту жуткую весть. Он предоставил это тебе…

– Джорджи не мог прийти сюда. Бедняжку арестовал полисмен.

– Ага! – ликующим голосом воскликнула миссис Вадингтон. – И вот за такого человека ты собираешься выйти замуж? За какого-то бродягу, за арестанта!

– Ничего подобного! Это только доказывает, какая у него добрая душа. Когда я дала согласие выйти замуж за него, он вдруг остановился на углу Пятьдесят Девятой улицы и Пятого Авеню и начал раздавать прохожим долларовые кредитки. Не прошло и двух минут, как образовалась очередь вплоть до Мэдисон Авеню, и всякое движение прекратилось на протяжении четырех миль. Пришлось вызвать конную полицию, а Джорджа увезли в полицейском фургоне. Я позвонила Гамильтону Бимишу и попросила его добиться освобождения мистера Финча под залог и привезти его сюда. Они должны быть тут с минуты на минуту.

– Мистер Гамильтон Бимиш и мистер Джордж Финч! – объявил в этот момент Феррис.

По интонации его голоса всякий наблюдательный человек понял бы, что Гамильтон Бимиш-почетный гость, но что касается Джорджа Финча, то его Феррис вынужден был впустить, вопреки тому, что подсказывало ему сердце, лишь потому, что таково было поведение мистера Бимиша. Феррис не мог долго выносить холодного взгляда этих глаз, вооруженных очками.

– А вот и мы -весело объявил Гамильтон Бимиш. – Я вижу, что мы прибыли как-раз вовремя, чтобы принять участие в семейном совете.

Миссис Вадингтон посмотрела уничтожающим взглядом на Джорджа Финча, и тот сделал попытку спрятаться позади высокой тумбы. Джордж Финч превосходно понимал, до чего у него непрезентабельный вид. Ничто в такой степени не нарушает внешнего облика человека, как процесс ареста, а тем более, когда арест производят нью-йоркские жандармы. Воротник Джорджа висел на одной запонке, и на жилетке недоставало трех пуговиц. Под правым глазом его красовался фонарь, подставленный ретивым полицейским, возмущенным, во-первых, тем, что Финч нарушил тишину и порядок, раздавая прохожим долларовые кредитки, а, во-вторых и главным образом, тем обстоятельством, что к моменту ареста у Джорджа не оставалось уже ни одного доллара. А потому он не стерпел и, при посадке в патрульный фургон, украсил физиономию арестованного.

– Никакого совета тут нет – холодно возразила миссис Вадингтон. – Вы, надеюсь, не думаете, что я позволю Молли выйти замуж за подобного человека.

– Полно, полно! – сказал Гамильтон Бимиш. – Правда, нельзя сказать, что у Джорджа в данный момент очень важный вид, но, когда он помоется, переоденется и приведет себя в порядок… Между прочим, разрешите узнать, что Вы имеете против Джорджа?

Миссис Вадингтон потеряла на одно мгновение дар речи и не находила ответа на вопрос. Задайте неожиданно любому человеку вопрос, почему он не любит улитку, гремучую змею или летучую мышь, и он едва ли будет в состоянии моментально анализировать свои чувства и дать логические обоснования своим предрассудкам. Миссис Вадингтон считала свою антипатию к Джорджу Финчу чем-то настолько глубоким, естественным и обоснованным, что это не требовало никаких доказательств и рассуждений. Коротко говоря, она ненавидела Джорджа по той причине, что он был Джордж Финч. Но в данный момент, считаясь с тем, что от нее требовался логический ответ, она была вынуждена напрячь свой мозг, что всегда давалось ей с большим трудом.

– Он художник.

– Рафаэль тоже был художником.

– Я не знаю, о ком вы говорите.

– Я говорю об одном очень великом человеке.

Миссис Вадингтон недоумевающе подняла брови.

– Я совершенно отказываюсь понимать вас, мистер Бимиш! Речь идет об этом молодом человеке с грязным рваным воротником и с разукрашенным глазом, но вы к чему-то переводите разговор на какого-то совершенно незнакомого мне человека, какого-то мистера Рафаэля?

– Я только хотел доказать вам – сухо ответил Гамильтон Бимиш – что звания художника еще недостаточно, чтобы из-за этого осуждать человека, черт возьми!

– А я бы сказала – еще более сухо возразила миссис Вадингтон – что нет никакой надобности чертыхаться!

– А вдобавок ко всему, Джордж дрянной художник.

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что он дрянной человек.

– Нет, я хотел сказать – поспешил поправиться Гамильтон Бимиш – что он невероятно скверно рисует, и вряд ли можно, вообще, называть его художником.

– Вы так думаете? – в первый раз за все время открывая рот, произнес Джордж Финч.

– Я убеждена, что Джордж один из величайших художников в мире! – заявила Молли.

– Ничего подобного! – загремел Гамильтон Бимиш. – Он-ничего не стоящий любитель.

– Совершенно верно, – подхватила миссис Вадингтон. И, следовательно, он не может даже надеяться когда-нибудь зарабатывать достаточно на жизнь, занимаясь живописью.

В глазах Гамильтона Бимиша блеснул лукавый огонек.

– И в этом вы видите главное препятствие? – спросил он.

– В чем главное препятствие?

– В том, что Джордж не имеет денег?

– Но, позвольте… – вмешался было Джордж.

– Замолчите! – приказал ему Гамильтон Бимиш. – Я вас спрашиваю, миссис Вадингтон: согласились ли бы вы дать согласие на этот брак, будь мой друг, Джордж Финч, богатым человеком?

– Я считаю это напрасной тратой времени…

– Я прошу ответить на мой вопрос.

– Возможно, что я дала бы свое согласие.

– В таком случае, позвольте сообщить вам – ликующим голосом начал Гамильтон Бимиш – что Джордж Финч чрезвычайно богатый человек. Его дядя Томас, все состояние которого он унаследовал два года тому назад, возглавлял фирму юристов – «Финч, Финч, Финч и Финч». Джордж, дорогой мой, позвольте поздравить вас! Все в порядке! Миссис Вадингтон отказывается от своих возражений…

Миссис Вадингтон фыркнула, но это было фырканье побежденного, над которым взял верх чужой ум.

– Ho, позвольте…

– Нет, не позволю – сказал Гамильтон Бимиш, поднимая руку. – Вы не можете взять обратно свои слова. Вы твердо и определенно заявили, что, будь у Джорджа деньги, вы дали бы ваше согласие на этот брак.

– Я вообще не понимаю, к чему весь этот шум – заявила Молли. – Я так или иначе выйду замуж за Джорджа, что бы ни говорили об этом другие.

Миссис Вадингтон вынуждена была сдать позицию.

– Ну, что ж? Должно быть, мое мнение ничего не значит. По-видимому, со мной здесь нисколько не считаются.

– Мама! – укоризненно воскликнула Молли.

– Мама! – укоризненно повторил за нею Джордж.

– Мама?! – точно эхо повторила миссис Вадингтон и даже вздрогнула, услышав это слово из его уст.

– Теперь, когда все благополучно закончилось, я считаю себя в праве называть вас своей матерью.

– Гм, вот как! – ядовито сказала миссис Вадингтон. – Вы считаете!

– Да, я считаю, – ответил Джордж.

Миссис Вадингтон снова презрительно фыркнула.

– Меня попросту оглушили высокопарными словами и вынудили дать согласие на брак, которого я ни в коем случае не одобряю, – сказала она. – Но разрешите мне сказать вам напоследок: я почти уверена, что этот брак никогда не состоится.

– Почему это не состоится? – полюбопытствовала Молли. – Конечно, состоится. Почему бы нет?

Миссис Вадингтон в сотый раз презрительно фыркнула и продолжала:

– Мистер Финч, будучи хотя ничего не стоящим художником, тем не менее, жил довольно долго в самом сердце Гринич-Вилледжа и ежедневно общался с богемой обоего пола, с людьми, нравственность которых находится под большим сомнением…

– На что вы намекаете? – пожелала узнать Молли.

– Я не намекаю – с достоинством ответила миссис Вадингтон. – Я говорю. И я говорю следующее: не вздумай приходить ко мне и искать у меня сочувствия, когда этот Финч твой окажется человеком, нравственный кодекс которого вполне достоин человека, по собственному выбору поселившегося близ Вашингтон-Сквера. Я снова повторяю: у меня такое предчувствие, что этот брак никогда не состоится. У меня было такое же предчувствие, когда речь шла о моей кузине и об одном молодом человеке по имени Джон Портер. Я сказала тогда: этот брак никогда не состоится. И события показали, что я была права. В тот момент, когда Джон Портер направлялся к алтарю под руку с невестой, его арестовали по обвинению в многоженстве.

Джордж Финч издал звук, который должен был, по-видимому, означать протест. Совладав с собою, он воскликнул:

– Моя нравственность находится вне всякой критики!

– Это вы так говорите, с убийственной иронией возразила миссис Вадингтон.

– Могу вас уверить, что, поскольку это касается женщин, я едва отличаю одну от другой.

– Совершенно верно – сказала миссис Вадингтон. – То же самое говорил Джон Портер, когда ему задали вопрос, зачем он женился на шести разных женщинах.

Гамильтон Бимиш посмотрел на свои часы.

Итак, – начал он – принимая во внимание, что все кончилось благополучно…

– Пока что – прервала его миссис Вадингтон.

– Принимая во внимание, что все кончилось благополучно, невозмутимо повторил Гамильтон Бимиш, – я вынужден буду покинуть вас. Мне необходимо вернуться домой и переодеться. Я сегодня выступаю с докладом на банкете общественно-литературного общества. Молчание, воцарившееся с его уходом, было, наконец, прервано мистером Сигсби Вадингтоном.

– Молли, дорогая – начал он. – Вот насчет жемчужного ожерелья… Считаясь с тем обстоятельством, что этот очаровательный молодой человек оказывается очень богатым, я надеюсь, что ты не станешь продавать ожерелье, не правда ли?

Молли некоторое время размышляла.

– Нет, я все равно продам его. Правду сказать, это ожерелье никогда мне не нравилось. Оно слишком уж бросается в глаза. Я продам его и куплю что-нибудь особенное на вырученные деньги для моего Джорджи. Скажем, целую кучу галстуков, или часов, или автомобилей, или что-нибудь в этом роде. И каждый раз, когда мы будем смотреть на эти вещи, мы будем вспоминать тебя, папочка, дорогой!

– Спасибо – хриплым от напряжения голосом ответил мистер Вадингтон. Спасибо!

– Никогда еще в жизни, – заговорила миссис Вадингтон, вдруг пробуждаясь от состояния полного оцепенения, в котором она находилась в продолжение последних минут, никогда еще в жизни у меня не было такой сильной уверенности, как сейчас, в правдивости своего предсказания.

– О, мама! – воскликнул Джордж Финч.

Гамильтон Бимиш, одевавшийся в передней, вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за рукав.

– Э-э-э, послушайте, – сказал Сигсби Вадингтон заглушенным голосом. – Э-э-э, послушайте.

– Что случилось?

– Можете ставить ваши очки об заклад, что кое-что случилось, – быстро прошептал Сигсби Вадингтон. – Э-э-э, послушайте. Мне хотелось бы поговорить с вами. Мне нужен ваш совет.

– Но я очень спешу.

– Когда вы собираетесь ехать на эту самую пирушку вашу?

– Банкет, устраиваемый общественно-литературным обществом – что, по всей вероятности, вы имели в виду, назначен на восемь часов. Я выеду из дома в двадцать минут восьмого.

– В таком случае, не имеет смысла пытаться даже заполучить вас сегодня. Э-э-э, послушайте: завтра вы будете дома?

– Разумеется, буду.

– Ладно – сказал Сигсби Вадингтон.

– Э-э-э, послушайте – сказал Сигсби Вадингтон.

– Продолжайте – сказал Гамильтон Бимиш.

– Э-э-э, послушайте, – сказал Сигсби Вадингтон.

– Я весь внимание, – сказал Гамильтон Бимиш.

– Э-э-э, послушайте, – сказал Сигсби Вадингтон.

Гамильтон Бимиш нетерпеливо посмотрел на часы. Даже при нормальном состоянии Сигсби Вадингтона его бессмысленный разговор сильно действовал на нервы собеседника, а теперь Бимишу казалось, что этот человек решил испытать до конца степень его выносливости.

– В вашем распоряжении семь минут, – сказал он, держа часы в руках. – По истечении этого срока, я вынужден буду оставить вас. Я сегодня выступаю на банкете, устраиваемом обществом молодых писательниц. Насколько я понимаю, вы явились сюда с целью мне что-то сообщить. Приступайте к делу.

– Э-э-э, послушайте, – сказал Сигсби Вадингтон.

Гамильтон Бимиш крепко закусил губы. Ему приходилось слышать попугаев с более обширным лексиконом. Он чувствовал непреодолимое желание ударить этого человека по голове каким-нибудь очень тяжелым предметом, предпочтительно куском свинцовой трубы.

– Э-э-э, послушайте, – сказал Сигсби Вадингтон. – Должен вам сказать, что я сел в галошу.

– Вы хотите сказать, что очутились в затруднительном положении? – спросил Гамильтон Бимиш, которого передернуло от вульгарной метафоры собеседника.

– Вы попали в самую точку!

– Потрудитесь изложить в таком случае, в чем заключается ваше затруднение, – спросил Гамильтон Бимиш и снова посмотрел на часы.

Мистер Вадингтон быстро оглянулся и потом нервно заговорил:

– Вот в чем дело. Вы слышали, Молли вчера говорила, что она собирается продать жемчужное ожерелье?

– Я слышал.

– В таком случае… э-э-э, послушайте, – сказал мистер Вадингтон, еще более понижая голос и снова испуганно озираясь. – Это вовсе не жемчужное ожерелье.

– Что же это, в таком случае?

– Стекляшки.

Гамильтона Бимиша снова передернуло.

– Вы хотите сказать, поддельные камни?

– Вот это самое я хочу сказать. Что же мне теперь делать?

– Мне кажется, что ничего не может быть проще. Подайте в суд на ювелира, который вам продал это ожерелье, как настоящее жемчужное.

– Но, когда я покупал его, оно было настоящее жемчужное. Вы, очевидно, не улавливаете сути дела?

– Я действительно не улавливаю сути дела.

Сигсби Вадингтон провел языком по губам.

– Вы когда-нибудь слышали о кинематографической компании «Лучшие фильмы в мире»?

– Будьте любезны, не отклоняйтесь от темы. Мое время очень ограничено.

– Вот это и есть та самая тема. Несколько месяцев тому назад какой-то негодяй, уверявший, что он мне друг, убедил меня, что эта компания – золотое дно. Он сказал, что в скором времени они будут загребать большие деньги, и советовал войти в дело. «Такой случай – сказал он – представляется человеку только раз в жизни».

– Ну, и что же?

– А то, что у меня не было денег, ни единого цента. Опять-таки казалось обидным упускать такой редкий случай. Вот я и сел и начал думать. Я думал, думал и думал. И вдруг, точно кто-то мне на ухо шепнул: «А почему бы нет?» Я имею в виду жемчужное ожерелье. Поймите, что это самое ожерелье лежит себе в банковском сейфе, ровно ничего не делая, а мне нужны были деньги лишь на несколько недель, пока компания не начнет загребать большие деньги… Одним словом, чтобы долго не распространяться, я стянул жемчужное ожерелье, дал нанизать искусственный жемчуг, настоящий продал, купил акции кинематографической фирмы «Лучшие фильмы в мире» и уже решил было, что все шито-крыто.

– Как вы сказали?

– Шито-крыто. Мне казалось, что все будет шито-крыто.

– И что вынудило вас изменить ваше мнение?

– А то, что на днях я встретил человека, который сказал мне, что эти акции выеденного яйца не стоят. Они тут у меня при себе. Взгляните только на них!

Гамильтон Бимиш с явным отвращением посмотрел на предъявленные ему для экспертизы бумаги.

– Вам совершенно верно передавали, – сказал он. – Когда вы в первый раз назвали эту фирму, мне показалось, что я где-то уже слышал о ней. Теперь я вспоминаю. Миссис Генриетта Мастерсон, председательница общественно-литературного общества, только вчера говорила мне об этом самом деле. Она тоже приобрела акции этой компании и теперь глубоко раскаивается. Могу вам сказать, что этим акциям цена едва ли больше десяти долларов.

– Я уплатил за них пятьдесят тысяч долларов!

– Придется вам, в таком случае, занести в графу убытков сорок девять тысяч и девятьсот девяносто долларов. Искренно соболезную.

– Но что же мне делать?

– Пусть это будет уроком для вас!

– Черта с два с уроком! Неужели вы не понимаете? Подумайте только, что случится, если Молли пойдет продавать жемчужное ожерелье, и окажется, что цена ему грош.

Гамильтон Бимиш только покачал головой. Он был вполне подготовлен к тому, чтобы разрешить любую обычную жизненную проблему, но в данном случае он откровенно признался, что не видит никакого выхода.

– Моя жена убьет меня, – сказал Сигсби Вадингтон.

– Я искренне жалею вас.

– Я пришел к вам в надежде, что вы дадите мне совет.

– Единственное, что я могу вам предложить, это – украсть ожерелье и бросить его в Гудзон. Хотя, признаюсь, такой совет едва ли можно назвать удачным разрешением проблемы.

– А ведь вы, говорят, когда-то были мозговитым парнем, – упрекнул его мистер Вадингтон.

– Никакой человеческий мозг не в состоянии будет найти выход из этого тупика. Остается только ждать, как развернутся события, и предоставить времени, этому великому лекарю, залечить раны.

– Много это мне пользы принесет!

Гамильтон Бимиш снова пожал плечами. Сигсби Вадингтон злобно смотрел на пачку акций.

– Если эти бумаги ничего не стоят, то зачем они печатают на них эти знаки долларов? Только вводят в заблуждение порядочных людей. Посмотрите на эту печать! На эти подписи!

– Я искренне жалею вас, – повторил Гамильтон Бимиш.

Он подошел к окну, слегка высунулся и наполнил легкие благоухающим летним воздухом.

– Какой чудесный день!

– Ничего подобного! – возразил мистер Вадингтон.

– Вы случайно не знакомы ли с мадам Юлали, которая читает вашей жене будущее по линиям ее рук? – мечтательным голосом спросил Гамильтон Бимиш.

– К дьяволу всех хиромантов! – сказал Сигсби Вадингтон. – Что мне делать с этими акциями? – Я уже говорил вам, что остается только одно: украсть это ожерелье.

– Должен же существовать какой-нибудь выход. Что бы вы сделали, будь вы на моем месте?

– Я сбежал бы в Европу.

– Но я не могу бежать в Европу. У меня нет денег.

– Тогда застрелитесь или бросьтесь под поезд… Впрочем, все равно, что, – нетерпеливо закончил Гамильтон Бимиш. – А теперь мне пора идти. До свиданья!

– До свиданья! Спасибо за помощь.

– Не за что благодарить. Стоит ли говорить о таких пустяках! Я всегда счастлив, когда могу быть полезным, всегда.

Он в последний раз кинул взгляд на фотографию, стоявшую на камине, и вышел из комнаты. Мистер Вадингтон долго еще слышал, как Гамильтон Бимиш напевал какую-то французскую любовную песенку, и под действием этих звуков он погрузился в еще более глубокое отчаяние.

– Обормот! – пустил он вслед своему другу.

Затем он бросился в кресло и предался весьма грустным размышлениям. В течение некоторого времени он только и думал о том, как он ненавидит Гамильтона Бимиша. Этот человек делает вид, будто он страшно умный, но как только обращаешься к нему за советом, на который любой ребенок ответил бы, на который он должен был бы найти в пять минут, по крайней мере, шесть разных решений, так у него ничего другого не добьешься, как «Скорблю душевно!», «Застрелитесь!», «Бросьтесь под поезд!» Что пользы от мира, в котором есть место людям, подобным Гамильтону Бимиш!

Взять хотя бы эту идиотскую мысль о том, чтобы стащить жемчужное ожерелье. Да как же это возможно, когда…

Сигсби Вадингтон вдруг выпрямился в кресле, и в глазах его блеснул огонек. Он издал какое-то мычание. Действительно ли уж это такой идиотский совет, в конце-то концов?

Он начал разбираться в положении. В настоящую минуту жемчужное ожерелье находилось в полной сохранности в сейфе. Но если Молли выйдет замуж за этого молодого Пинча, ожерелье будет взято из банка и выставлено среди других подарков невесте. А потому нет никакого сомнения, что можно будет улучить удачный момент… при условии, что за дело возьмется человек решительный и ловкий…

Мистер Вадингтон снова опустился в кресло. Свет погас в его глазах. Философы говорят, что ни один человек не знает своего истинного «я». Но Сигсби Вадингтон достаточно знал себя, и он ничуть не сомневался в том, что у него далеко не хватит мужества для такого поступка. Воровать жемчужное ожерелье – это не дело для любителя, да еще начинающего. За такие дела не берутся вдруг, ни с того, ни с сего, без предварительной подготовки. Каждый эксперт-вор, специальностью которого являются жемчужные ожерелья, должен с самого раннего детства пройти суровую серьезную школу, начав с сумочек у пассажирок на станциях железных дорог и постепенно поднимаясь вверх по лестнице воровской школы. Нет, для этого деликатного дела нужен был опытный и закаленный профессионал.

«И вот тут-то, – с горечью подумал Сигсби Вадингтон, и вся закавычка» Трагическая проблема: как раздобыть нужного специалиста в тот момент, когда он необходим. Во всех справочниках пропущены самые, можно сказать, жизненные профессии – профессии, приверженцы которых могли бы принести огромную пользу в критическую минуту жизни. Вы можете в любом справочнике найти адрес стекольщика. А скажите на милость, на какой черт вам стекольщик, если он сейчас не нужен? Вы можете найти там адрес фабриканта дрожжей, но скажите, пожалуйста, зачем вам дрожжи, когда до зарезу необходим человек, который посредством маленького ломика проник бы в дом любого фабриканта, когда вам нужен человек, который знает, как украсть фальшивое жемчужное ожерелье?

Глухой стон вырвался из груди мистера Вадингтона. Глубокая ирония создавшегося положения возмутила его до глубины души. Судите сами: каждый день в газетах только и пишут о росте преступности. Каждый день тысячи ловких мошенников удирают на автомобилях, увозя узлы со всяким ворованным добром. А он, между тем, сейчас срочно нуждается в одном из этих жуликов, и ему негде поискать, чтобы найти такого.

В дверь раздался легкий стук.

– Войдите, – раздраженно крикнул мистер Вадингтон.

Он поднял глаза и увидел перед собою костлявого полисмена – дюймов семьдесят пять ростом – медленно входившего в комнату.

– Прошу прощения, сэр, за то, что я вторгаюсь к вам, – сказал полисмен, пятясь назад. – Я хотел видеть мистера Бимиша. Я очень жалею, что не условился с ним заранее.

– Эй, обождите! Не уходите, – сказал мистер Вадингтон.

Полисмен остановился в дверях.

– Если мистера Бимиша нет дома…

– Войдите, и мы с вами побеседуем. Присядьте, снимите, так сказать, груз с ваших ног. Меня зовут Вадингтон.

– Меня зовут Гэровэй, – ответил полицейский, почтительно кланяясь.

– Очень приятно с вами познакомиться!

– Очень приятно с вами познакомиться!

– Сигару хотите?

– С большим удовольствием, сэр.

– Хотел бы я знать, где Бимиш прячет свои сигары, – сказал Сигсби Вадингтон, вставая и принимаясь шарить по комнате. – А, вот и сигары. Спичку?

– Благодарю вас, у меня есть спички.

– Вот и чудесно!

Сигсби Вадингтон снова опустился в кресло и ласковым взором смотрел на полицейского. За несколько секунд до этого он скорбел о том, что не может найти хорошего вора, а тут, точно с неба, свалился человек, который, возможно, является ходячим справочником по части всяких злоумышленников.

– Люблю полицейских, – сказал Вадингтон.

– Это очень мило с вашей стороны, сэр.

– И всегда любил. Это только показывает, какой я честный человек, не правда ли? Ха-ха-ха! Будь я мошенником, я был бы, наверное, до смерти напуган, случись мне очутиться здесь с вами, ха-ха-ха!

Мистер Вадингтон в течение некоторого времени глубоко затягивался сигарой.

– Вам, должно быть, много пришлось повидать на своем веку всяких преступников, э?

– Да, сэр, – со вздохом подтвердил Гэровэй. – Это одна из неприятных сторон жизни полицейского. На каждом шагу сталкиваешься с преступниками. Взять хотя бы вчера вечером: только я стал придумывать рифму к слову «Фонарь», и вдруг меня посылают арестовать какого-то бродягу, напившегося самогонки. Он меня свистнул по физии, и у меня пропало всякое вдохновение.

– Ай-ай-ай! Ну, что вы скажете на это? – сочувственно воскликнул мистер Вадингтон. – Но я имел в виду в данном случае настоящих жуликов. Ну, таких, знаете, которые забираются в чужие дома и воруют… жемчужные ожерелья. Когда-нибудь случалось сталкиваться с такими?

– Я много таких встречал. Полицейскому, по долгу службы, приходится против своей воли иметь дело со всякими людьми сомнительной репутации. Возможно, что я пристрастен, благодаря своей профессии, но я от души ненавижу воров.

– Но, опять-таки, если бы не было воров, не было бы и полицейских?

– Совершенно верно, сэр.

– Так сказать, предложение и спрос?

– Совершенно верно, сэр.

Мистер Вадингтон выпустил густой клуб дыма.

– Меня чрезвычайно интересуют мошенники, – сказал он. – Мне было бы любопытно познакомиться с кем-нибудь из них.

– Могу вас уверить, что это не доставит вам ни малейшего удовольствия, – сказал Гэровэй, качая головой. – Это очень неприятные, невежественные люди, не имеющие ни малейшего желания сколько-нибудь развить себя. Впрочем, я знаю одно исключение, – это мистер Мэлэт. Он, по-видимому, довольно милый парень. Мне было бы очень интересно почаще встречаться с ним.

– Мэлэт? Кто же это такой?

– Это бывший каторжник, сэр, а теперь он служит наверху: у мистера Финча.

– Что вы говорите! Бывший каторжник и теперь служит у мистера Финча? А по какой части он был специалистом?

– Ограбление квартир, сэр. Но, насколько я понимаю, он теперь исправился и стал уважаемым членом общества.

– Но раньше, вы говорите, он был громилой?

– Совершенно верно, сэр.

– Так, так, так!

Наступило молчание. Полицейский Гэровэй был занят подыскиванием благозвучной рифмы к слову «фонарь», так как он усиленно работал над своей первой поэмой, и теперь он сидел, задумчиво глядя в потолок. Мистер Вадингтон энергично жевал кончик сигары.

– Э-э-э, послушайте, – сказал мистер Вадингтон.

– Что прикажете, сэр? – сказал Гэровэй, вздрогнув и просыпаясь от глубоких дум.

– Предположим – заметьте, я говорю только «предположим» что какому-нибудь человеку понадобился мошенник, который выполнил бы для него ужасное, подлое дело. Ему пришлось бы уплатить за это, не правда ли?

– Вне всякого сомненья, сэр. Эти люди очень алчны.

– И много?

– Я бы сказал, несколько сот долларов. Все зависело бы от размеров предполагаемого преступления.

– Несколько сот долларов?

– Да, пожалуй, долларов двести или триста.

Снова воцарилось молчание. Гэровэй опять принялся изучать потолок. Ему необходимо было слово, которое не только рифмовалось бы со словом «фонарь», но в то же время имело бы отношение к улицам Нью-Йорка. Но ни в коем случае не «гарь», так как это слово у него уже однажды было. «Шпарь!» Вот наиболее подходящая рифма! Он несколько раз мысленно повторил это слово: «шпарь, шпарь, шпарь», но вдруг очнулся, сообразив, что его собеседник обращается к нему.

– Прошу прощения, сэр – сказал он.

Мистер Вадингтон смотрел на него, и глаза его как-то странно блестели. Он наклонился и ласково похлопал полицейского по коленке.

– Э-э-э, послушайте! Мне ваше лицо чертовски нравится, Ларроби.

– Меня зовут Гэровэй.

– Это неважно, как вас зовут. Дело не в имени. Мне ваше лицо нравится. Э-э-э, послушайте! Хотите заработать прорву денег?

– Хочу, сэр.

– В таком случае, я от вас не скрою, что вы мне дьявольски понравились с первого взгляда, и для вас я готов сделать нечто такое, чего не стал бы делать ни за что в мире ни для кого-либо другого. Случалось вам слышать когда-нибудь про кинематографическую компанию «Лучшие фильмы в мире»?

– Нет, сэр, не случалось.

– Это изумительное предприятие, – начал мистер Вадингтон, сразу приходя в бешеный восторг. – Не только вы, но никто и никогда не слыхал про него. Это вам не то, что старые изношенные фирмы, вроде «Универсал», «Голдвин», «Гриффитц», от которых всех уже тошнит! Это совершенно новое дело! И знаете, что я намерен сделать для вас? Я дам вам возможность приобрести изрядную пачку акций этой новой компании за самую пустяковую цену. Я бы предпочел, разумеется, вам дать их бесплатно, но я не хочу вас оскорблять. Фактически я посчитаю вам такую цену, что это будет равносильно подарку. Эти акции стоят тысячи и тысячи долларов, Вы же получите их за триста долларов! А триста долларов у вас есть? – с тревогой в голосе поспешил он добавить.

– Да, сэр, такая сумма у меня найдется, но…

Мистер Вадингтон сделал величественный жест рукой, в которой он держал сигару.

– Не хочу слышать никаких «но»! Я заранее знаю, что у вас на уме. Вы хотите сказать, что я граблю себя. Я знаю, что это так. Но что из этого следует? Что для меня значат деньги? Я смотрю на это так: когда человек составил себе изрядное состояние, как я, например, есть достаточно, чтобы жить вместе со своей семьей, женой и дочерью, в роскоши, то он, по меньшей мере (если только в нем есть капля человеколюбия!), должен отдать хотя бы избыток людям, способным оценить его благодеяние. И я так рассчитываю, что вам деньги нужны не меньше, чем кому-либо другому, не так ли?

– Совершенно верно, сэр.

– Так о чем же тут говорить? – воскликнул мистер Вадингтон, размахивая в воздухе пачкой акций. Получите, и дело с концом. И поверьте мне, что «Лучшие фильмы в мире» – это величайшее предприятие, о котором вы когда-либо слыхали, с тех пор, как Маркони изобрел тормоз Вестингауза!

Полицейский Гэровэй взял в руки драгоценную пачку бумаг и стал задумчиво водить по ней рукою, точно лаская ее.

– Ну, и здорово же они красиво отпечатаны! – вырвалось у него.

– Ну, еще бы! А взгляните-ка на эти долларовые знаки на обороте! Посмотрите-ка на эту печать! Бросьте взгляд на эти подписи! Ведь это что-нибудь да значит! А помимо всего, знаете ли вы, что такое кинематографическое дело? Это одна из величайших индустрий, превосходящая по своему культурному значению чикагские бойни. А «Лучшие фильмы в мире» превосходят все существующее на свете. Эта компания нисколько не похожа на все другие. Начать хотя бы с того, что она никогда еще никому не платила дивидендов.

– Никому?

– Никому, сэр! Станет она зря выбрасывать деньги!

– И дивиденды все продолжают накапливаться?

– Да. Мало того, я вам еще вот что скажу: эта компания не выпустила еще в свет ни одного фильма.

– И фильмы все продолжают накапливаться?

– Да! Так и лежат на полке-десятками, сотнями! А потом возьмите эти самые накладные расходы – из-за них-то погибла уже не одна кинематографическая компания. Великолепные студии… стоящие режиссеры… кинозвезды…

– Все продолжают накапливаться?

– Нет, сэр! В том-то и вся штука. Их даже в помине нет. Компания «Лучшие фильмы в мире» не имеет у себя на шее никаких Чарли Чаплинов, никаких Фербэнксов, которые поедают все их деньги. Даже студии у нее, и то нет!

– Нет даже студии?

– Нет, сэр! Нет даже студии! Ничего, кроме компании. Поверьте мне, это колоссальное предприятие.

Водянисто-голубые глаза полицейского широко раскрылись от удивления.

– Действительно, звучит заманчиво, – задумчиво произнес он.-Только раз в жизни может случиться…

– Не раз в жизни, а раз за десять жизней, – поправил его мистер Вадингтон. – И это единственный способ пробить себе дорогу в свете. Нельзя упускать случая, который дается в руки. И чем была бы пишущая машина «Ундервуд», например, если бы она не сумела вовремя воспользоваться своей удачей.

Мистер Вадингтон вдруг умолк. Его лоб покрылся морщинами. Он выхватил из рук собеседника пачку акций и сделал такое движение, точно хотел спрятать их в карман.

– Нет – сказал он. – Нет, нет! Я не могу этого сделать. Нет, я, пожалуй, не смогу вам продать их.

– О, сэрl – взмолился полисмен.

– Нет, нет! Это слишком редкий случай.

– Но, помилуйте, мистер Вадингтон!

Сигсби Вадингтон, казалось, вдруг очнулся от транса. Он вздрогнул и посмотрел на полисмена с таким видом, точно хотел сказать: «Где это я нахожусь?». А потом он глубоко вздохнул и, точно в чем-то раскаиваясь, сказал:

– Ужасная вещь деньги, не правда ли? Жутко, право, как подумаешь, до чего деньги подкапываются под принципы человека и лучшие его намерения. Мною вдруг овладела алчность, простая грубая алчность, вот что случилось со мною, когда я вдруг заявил, что не могу уступить вам этих акций. Да, алчность, жадность даже смешно подумать, что вот у меня в банке лежат миллионы, но как только в душе пробуждается желание сделать доброе дело, что-то такое поднимается из черной бездны человеческого мозга и не позволяет этого делать. Ужас, ужас!

Он несколько раз переложил пачку ассигнаций из одной руки в другую, а потом быстро протянул ее полисмену.

– На-те. Забирайте, пока я опять не поддался своей слабости. Давайте скорее эти триста долларов, чтобы я мог уйти отсюда.

– Я, право, не знаю, как вас благодарить, сэр…

– Не за что благодарить меня. И незачем меня благодарить – остановил его мистер Вадингтон, пересчитывая деньги. Сто… двести… триста… Не за что меня благодарить. Для меня это-одно чистое удовольствие.

А пока происходил этот разговор, в квартире Джорджа Финча, несколькими этажами выше, мистер Фредерик Мэлэт угощал на кухне свою невесту, мисс Фанни Вельч. Весьма трудно сохранить вид преданного человека, когда у тебя рот полон холодной баранины. Но, очевидно, это все же не является невозможным, так как Фредерик Мэлэт был в настоящую минуту занят и тем и другим. Он смотрел на Фанни с таким же выражением, с каким Джордж Финч смотрел недавно на Молли Вадингтон, Гамильтон Бимиш – на мадам Юлали, и миллион других молодых людей в Нью-Йорке и на его окраинах смотрели и будут смотреть на миллион молодых женщин. Любовь довольно поздно посетила Мэлэта, так как он жил интенсивной жизнью и редко имел досуг. Но, однажды посетив его, любовь осталась уже навсегда.

Если судить по внешности Фанни Вельч, то последняя вполне заслуживала преданность Мэлэта. Это было очаровательное маленькое создание, с живыми черными глазами и с миниатюрным личиком. Прежде всего, при первом взгляде на нее, в глаза бросались удивительно красивые изящные руки, кончавшиеся тонкими длинными пальцами. В этом и заключается одно из огромных преимуществ карманного вора: у него всегда красивые руки.

– А мне здесь нравится, – сказала Фанни.

– Я очень рад, дорогая, нежно сказал Мэлэт. – Я надеялся, что тебе здесь понравится. У меня есть для тебя сюрприз.

– Что такое?

– Вот здесь мы с тобой проведем наш медовый месяц.

– Что? На кухне?

– Да нет! К нашим услугам будет вся квартира вместе с крышей.

– А что скажет на это мистер Финч?

– Ему незачем знать. Видишь ли, мистер Финч скоро женится и уедет в свадебное путешествие. Таким образом, вся квартира останется в нашем распоряжении. Как тебе это нравится?

– Это звучит неплохо.

– Я скоро покажу тебе всю квартиру. Это – студия, и лучше ее не сыскать во всем Нью-Йорке. Тут есть одна большая гостиная с огромным венецианским окном, выходящим на крышу, и с балконом. А потом есть еще маленькая веранда на самой крыше, где можно спать в жаркую погоду. И, само собою разумеется, ванная с горячей водой, во всякое время дня и ночи, и душ. Одним словом, трудно было бы найти более уютное местечко, и здесь мы с тобою совьем себе гнездышко, точно две птички. А когда кончится медовый месяц, мы поедем в Лонг-Айленд, купим маленькую ферму, будем разводить там уток и заживем счастливо.

Фанни, однако, с некоторым сомнением отнеслась к этому изумительному плану.

– Скажи мне, Фрэдди, можешь ли ты себе представить меня в роли фермерши среди уток? – Могу ли я представить себе? – воскликнул Мэлэт, и глаза его загорелись немым обожанием. Ну, конечно, могу! Я так ясно вижу, как ты стоишь на дворе в ситцевом переднике и смотришь на маленького Фредерика, ковыляющего по саду.

– На кого?

– На маленького Фредерика.

– A! А ты обратил внимание, как крошка Фани цепляется за мою юбку?

– Еще бы! На шаг не отходит. А Вилли сладко спит в колыбельке.

– Знаешь, что, Фрэдди? – сказала Фанни. – Давай лучше обождем заглядывать в будущее, а то наша семейка что-то больно быстро растет.

Фредерик Мэлэт вздохнул, но это был вздох, вызванный сладостными мыслями.

– А согласись, Фанни, что это звучит так тихо и спокойно после той бурной жизни, которую мы вели до сих пор. Уточки крякают… Пчелы жужжат… Дорогая моя, положи, пожалуйста, обратно эту серебряную ложечку. Ты ведь знаешь, что она не принадлежит тебе.

Фанни достала откуда-то из тайников своего платья серебряную ложечку, поднесла ее к глазам и стала с удивлением разглядывать ее.

– Ну, скажи на милость, и как только она попала туда? – воскликнула она.

– А ты украла ее, радость моя, – ласково ответил Мэлэт. – Твои чудесные пальчики в течение нескольких секунд ползали по ложечке, совсем как пчелы по цветку, и вдруг, глядишь, нет ложечки! Я даже с удовольствием наблюдал за тем, как ловко ты это делаешь. Вот положи ее обратно на стол. Теперь у тебя все счеты покончены с такими проделками.

– Да, конечно, по-видимому, так, – напряженным голосом ответила Фанни.

Нет, не «по-видимому», дорогая моя – поправил ее будущий супруг, – а «наверное». Так же, как и я.

– И ты, действительно, Фрэдди, стал на честный путь?

– Я могу поспорить по честности с архангелом Михаилом.

– А не обшаривает ли ночью Фредерик Мэлэт костюма своего господина, точно ревнивая жена?

Мэлэт благодушно расхохотался.

– Все та же маленькая веселая Фанни! Как ты любишь меня дразнить! Да, радость моя, со старым у меня покончено навсегда. Я бы теперь не мог украсть пуговицу, если бы даже меня просила об этом родная мать! Я только хочу жить с моей женой на ферме в маленьком домике… Фанни Вельч нахмурила брови и задумалась.

– А не кажется ли тебе, Фрэдди, что на ферме слишком уже тихо, а? Слишком как-то медленно время идет в деревне.

– Медленно? – Мэлэт был поражен. Что ты, что ты, в деревне медленно время идет?

– Гм, может-быть, и нет. Но я бы сказала, Фрэдди, что мы слишком молодыми уходим от дела.

Лицо Фредерика Мэлэта приняло озабоченное выражение.

– Неужели ты хочешь сказать, Фанни, что тебя все еще тянет взяться за старое?

– А хотя бы и так! – вызывающим тоном ответила Фанни. – То же самое относится и к тебе, но только у тебя не хватает мужества сознаться в этом.

Выражение озабоченности уступило место выражению оскорбленного достоинства.

– Ничего подобного, – сказал Мэлэт. – Даю тебе слово, Фанни, что нет на всем свете таких богатств, которые могли бы меня соблазнить и заставить снова приняться за старое ремесло. Я бы только желал, чтобы ты тоже раз навсегда отреклась от этого.

– О, я не говорю, что стала бы пачкаться из-за пустяков. Но право же, Фредди, было бы преступлением отказываться от хорошего куша, который сам дается в руки. Пойми ты, что у нас не так уж много денег. Правда, у меня кое-что припасено из тех мелочей, которые я набрала в свое время в магазинах, и я так думаю, что и у тебя отложено кое-что из прежней добычи. Но, помимо этого, у нас нет ни одного цента. А ведь следовало бы быть практичным.

– Но, пойми же ты, дорогая моя, какому риску мы подвергли бы себя в таком случае. А вдруг нас арестуют?

– Я не боюсь. На случай, когда меня сцапают, я приготовила такую чудесную жалостливую повесть о моей бедной мамочке…

– Но у тебя нет никакой мамочки.

– Будто я говорю, что есть… Такую жалостливую повесть о моей мамочке, что мраморная колонна, и та была бы растрогана. Вот послушай. «О, сэр, ради бога, не выдавайте меня полиции! Я это сделала только ради моей бедной, больной мамочки. Если бы вам пришлось остаться без работы и голодать и смотреть, как ваша старая мать гнет спину над корытом, стирая чужое белье…»

– Ради бога, Фанни, перестань! Я не могу без слез слушать, хотя и знаю, что это всего только басня. Я… A? Что такое? Кто-то позвонил, кажется. По всей вероятности, какая-нибудь натурщица пришла справиться, не нужна ли она мистеру Финчу. Ты обожди здесь, солнце мое. Я быстро отделаюсь от нее и сейчас же вернусь.

Прошло, однако, больше двадцати минут, пока мистер Фредерик Мэлэт вернулся, наконец, на кухню. При этом он нашел свою невесту далеко не в таком дружеском расположении духа, в каком она была в момент его ухода. Она стояла у окна со скрещенными на груди руками, и Мэлэту показалось, что температура в комнате вдруг упала до точки замерзания.

– Что, красивая девчонка? – холодно спросила Фанни, едва Мэлэт вошел на кухню.

– Что такое?

– Ты сказал, что быстро избавишься от этой натурщицы и вернешься через полминуты. А я, между тем, жду здесь, наверное, больше часу! – закончила Фанни, бросая взгляд на золотые часики, исчезновение которых до сего дня оставалось неразрешимой загадкой для ювелирного магазина на Пятом Авеню.

Мэлэт подошел к ней и крепко обнял ее. Это удалось ему с трудом, так как Фанни не спешила отозваться на его ласку, но, тем не менее, ему удалось прижать ее к груди.

– Вовсе это была не натурщица, дорогая моя. Это был мужчина. Дядя с седыми волосами и с красным лицом.

– Что ему нужно было?

Он пришел искушать меня.

– Искушать тебя?

– Да, искушать меня. Во-первых, он спросил, не меня ли зовут Мэлэт, а потом предложил мне триста долларов, если я соглашусь совершить преступление.

– Какого рода преступление?

– Я даже не стал дожидаться, пока он скажет мне. Я тотчас же отверг его предложение и ушел. Вот тебе наглядное доказательство того, что я действительно стал на честный путь. Он говорил, что это легкое пустяковое дело, которое можно привести в исполнение в несколько минут.

– И ты отверг его предложение?

– Совершенно верно: наотрез отказался слушать его.

– И ты сейчас же ушел?

– Сейчас же ушел.

– В таком случае – начала Фанни ледяным голосoм – я бы сказала, что время не сходится с твоим рассказом. Ты сию минуту сказал, что он сделал тебе это предложение через две секунды после того, как ты назвал ему свое имя. Если это так, то позволь узнать, почему тебе понадобилось пятнадцать минут времени, чтобы вернуться сюда на кухню? И позволь мне сказать тебе, что я об этом думаю: вовсе это не был дядя с седыми волосами и с красным лицом. Ничего подобного! Это была одна из тех потаскушек, которые шляются по Вашингтон-Скверу, и ты флиртовал с нею.

– Фанни! – укоризненно произнес Мэлэт.

– Да, да, я достаточно начиталась американских журналов и знаю, что делается у вас тут в так называемой богеме и как ведут себя все эти художники, натурщицы и прочие!

Мэлэт гордо выпрямился и, откинув голову назад, сказал:

– Твои подозрения несказанно огорчают меня, Фанни. Если ты потрудишься подняться со мною на крышу и заглянешь через окно в гостиную, то сама увидишь человека, о котором я говорю. Он сидит там и ждет меня, так как я обещал принести ему чего-нибудь выпить. А если хочешь знать, почему так долго продолжалось, пока я вернулся, так это объясняется очень просто: прошло минут десять, пока он, наконец, спросил, как меня зовут. А до того времени он сидел и что-то такое несвязно бормотал.

– В таком случае, проводи меня на крышу.

– Вот, смотри, – сказал Мэлэт несколько минут спустя. – Теперь, надеюсь, что ты поверишь мне.

Через венецианское окно гостиной Фанни увидела человека, точь-в-точь отвечавшего описаниям Мэлэта. Она почувствовала глубокое раскаяние.

– Ну, прости меня, Фредди – сказала она. – Я очень обидела тебя?

– Очень.

– Мне так жаль! Ну, прости! Ну, вот!

После первого же поцелуя гнев Мэлэта окончательно испарился.

– Я должен отнести ему чего-нибудь выпить, сказал он.

– Мне тоже пора идти – сказала Фанни.

– О, нет, обожди еще.

– Нет, мне пора. Надо заглянуть еще в несколько магазинов.

– Фанни!

– Ну, в чем дело? Неужели, по-твоему, я не должна позаботиться о своем приданом?

Мэлэт глубоко вздохнул.

– Будь осторожней, дорогая.

– Не беспокойся за меня. Я всегда осторожна.

Мэлэт ушел, а Фанни послала ему на прощанье воздушный поцелуй и направилась к выходной двери.

Приблизительно минут пять спустя, когда Мэлэт снова сидел на кухне, строя воздушные замки, а Сигсби Вадингтон, растянувшись в кресле в гостиной, медленно тянул сода-виски, в огромном венецианском окне послышался легкий стук, от которого Сигсби Вадингтон привскочил и выплеснул большую часть стакана на свой жилет.

Сигсби Вадингтон вытаращил глаза. За окном стояла девушка, и, судя по ее жестикуляции, она просила впустить ее в комнату.

Прошло не мало времени, раньше, чем Сигсби Вадингтон пришел, наконец, в себя и сделал то, что от него требовалось. На свете существует, наверное, немало женатых людей, настолько низких, что они не откажутся от приятного tête-á-tête с девушкой, которая просит впустить ее через окно. Но не таков был Сигсби Вадингтон. По натуре своей и по воспитанию он был чрезвычайно осмотрителен. А потому он долго стоял и пристально смотрел в черные глаза Фанни, взгляд которых был до того повелителен, что заставил его подойти к окну и открыть его.

– Давно уже пора было – с глубокой досадой сказала Фанни, вскакивая в комнату.

– Что вам угодно?

– Мне угодно с вами поговорить. Что это я такое слыхала: будто вы предлагаете людям совершать для вас преступления?

Сигсби Вадингтон находился в таком лихорадочно-возбуждённом состоянии, что слова Фанни подействовали на него, как взрыв бомбы. Его живое воображение тотчас же навело его на мысль, что эта девушка, столь осведомленная в его личных делах, наверное, состоит на службе в тайной полиции, которая всегда рада испортить все удовольствие преступнику-любителю.

– Я и понятия не имею, о чем вы говорите, хриплым голосом ответил он.

– О, да полно! – нетерпеливо сказала Фанни, которая была по натуре человеком деловым и терпеть не могла ходить вокруг да около. – Фрэдди Мэлэт мне все рассказал. Вам нужен человек, который обделал бы дельце для вас, а он отверг ваше предложение. Так вот, посмотрите на меня: перед вами достойная ученица Фрэдди Мэлэта. И если только это дельце по моей линии, живо выкладывайте.

Мистер Вадингтон продолжал, однако, оставаться настороже. Он решил, что ему ставят западню, с целью добиться от него признания. Он молчал и только с шумом втягивал воздух в легкие. А Фанни, будучи весьма впечатлительной натурой, ложно поняла его молчание. Недоверие, сквозившее в его глазах, она объясняла тем, что он сомневается в ее способностях, считая, что девушке в таких делах не сравняться с мужчиной.

– Могу вас уверить, что, если Мэлэт мог это сделать, то я сделаю не хуже его, – сказала она. – Вот поглядите-ка.

И Фанни поднесла под самый нос изумленного Вадингтона часы с цепочкой.

– Что это такое? – ахнул тот.

– А, по-вашему, что это такое?

Мистер Вадингтон превосходно знал, что это такое.

Все еще огорошенный, поднес он правую руку к жилетному карману – часов там не было! – А я и не заметил, как вы взяли их, – сказал он.

– Никто еще никогда не заметил этого – с гордостью ответила Фанни, констатируя подлинный факт. – Ну-с, а теперь, после этой маленькой демонстрации, вы, может быть, поверите мне, что я никому не уступлю в ловкости? Если Фредди мог это сделать, то я справлюсь не хуже его.

Сигсби Вадингтон почувствовал, что по всему его телу прокатилась прохладная болеутоляющая волна облегчения. Он понял, что напрасно обидел свою нежданную гостью. Ясно, что она не сыщик, а всего лишь прелестная, женственная девушка, которая занимается тем, что ловко опорожняет, чужие карманы, не давая поймать себя при этом. О, сколько уже времени мечтал он хоть раз в жизни встретиться с такой особой!

– Я убежден, что вы справитесь с делом, – горячо произнес он.

– А в чем заключается дело?

– Мне нужен человек, который украл бы жемчужное ожерелье.

– Где оно находится?

– В банке, в одном из сейфов.

Выразительное лицо Фанни показывало, что она разочарована и раздосадована.

– В таком случае, незачем об этом говорить. Я вам не шниффер и сейфы взламывать не умею. Я всего лишь деликатная девушка и никогда в жизни не имела дела с паяльником и с динамитом.

– Нет, вы не понимаете, в чем дело, – поспешил успокоить ее Вадингтон. – Когда я сказал, что ожерелье находится в сейфе, я этим самым хотел сказать, что оно там находится в настоящую минуту. Но со временем оно будет изъято оттуда и выставлено среди других свадебных подарков. – Это значительно лучше.

– Я не могу, конечно, упоминать имен…

– Да это не требуется…

– А потому я просто скажу, что «А», которому принадлежит ожерелье, в скором времени выходит замуж за «Б».

– Понимаю.

– И у меня есть основание предполагать, что венчание будет происходить в Хэмстеде, где находится дача мачехи «А», которую мы назовем «В».

– А почему не в Нью-Йорке?

– По той простой причине, что я имел неосторожность выразить желание, чтобы венчание происходило в Нью-Йорке.

– А вы при чем тут?

– Я – «Г», муж «В».

– А, понимаю! Это совсем как в задачах, которые мы решали в школе. «Г» может наполнить бассейн водою в шесть часов и двадцать минут, а «В» в пять часов и сорок пять минут, спрашивается… Очень приятно с вами познакомиться, мистер «Г».

– И я лично теперь тоже готов отдать предпочтение Хэмстеду, продолжал мистер Вадингтон. – В Нью-Йорке было бы, пожалуй, трудно ввести вас в дом, между тем как в Хэмстеде вы можете спрятаться в саду и там выждать удобный момент. В Хэмстеде все подарки будут вам хорошо видны, так как их разложат на длинном столе в столовой, стеклянные двери которой выходят в сад, изобилующий кустами.

– Пустяковое дело!

– Я так и думал. А потому я буду продолжать настаивать на том, чтобы венчание происходило в Нью-Йорке, и ясно, что оно будет происходить, в Хэмстеде.

Фанни задумчиво глядела на него.

– Все это звучит довольно забавно. Если вы «Г» и женаты на «В», которая является мачехой «А», в таком случае, вы – отец «А»? Хотела бы я знать, зачем вам понадобилось воровать ожерелье у своей дочери?

– Э-э-э, послушайте! – воскликнул Вадингтон. – Прежде всего зарубите себе на носу, что вы не должны задавать никаких вопросов!

– Это только мое девичье любопытство…

– Привяжите вашему девичьему любопытству кирпич к хвосту и потопите, предложил ей Вадингтон. – Я говорю с вами об очень деликатном деле и вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь совал нос в мотивы его. Будьте пай-девочкой, раздобудьте ожерелье и передайте его мне, – да так, чтобы никто этого не заметил. А потом выкиньте всю эту историю из вашей головки и забудьте о ней.

– Будет исполнено. Теперь позвольте вас спросить: что я получу за это?

– Триста долларов.

– Этого недостаточно.

– Это все, что у меня есть.

Фанни задумалась. Триста долларов сумма, конечно, мизерная. Но, все-таки, это триста долларов. На триста долларов можно много чего закупить, когда обзаводишься своим домом, а дело, судя по тому, как оно было изложено, выходило совсем пустяковое.

– Ладно! – сказала она.

– Вы это сделаете?

– Будет исполнено – повторила Фанни.

– Ну, вот молодец! – воскликнул мистер Вадингтон. – Где я вас найду, когда вы мне понадобитесь?

– Вот мой адрес.

– Хорошо, я вам дам знать. Вы все поняли?

– Ну, еще бы. Я прячусь в саду и, улучив момент, когда никого нет поблизости, пробираюсь в дом, забираю ожерелье…

– И передаете его мне.

– Определенно!

– А я буду в саду и встречу вас, как только вы выйдете из дому. Таким образом – добавил мистер Вадингтон, многозначительно подмигивая своему очаровательному сообщнику, нам удастся избежать всякой абракадабры.

– А что это такое абракадабра, живо заинтересовалась Фанни.

– Ничего, ничего – сказал Сигсби Вадингтон, делая пренебрежительный жест рукой. – Просто абракадабра, и больше ничего.

Ученые испокон веков придумывают всякие способы для измерения времени. Но мы бы сказали, что времени нельзя измерить. Оно просто не поддается измерению. Вот вам пример: для Джорджа Финча, млевшего от близости Молли Вадингтон, последующие три недели пробежали, точно мгновение. Между тем Гамильтону Бимишу, возлюбленная которого находилась на расстоянии многих миль от Нью-Йорка, казалось совершенно невероятным, чтобы день состоял всего лишь из двадцати четырех часов. Бывали минуты, когда Гамильтон Бимиш готов был поклясться, что с земной осью что-то такое приключилось и время остановилось.

Но три недели, наконец, прошли, и теперь можно было с минуты на минуту ждать, что вот раздастся звонок по телефону и окажется, что она вернулась в столицу. В продолжение всего дня Гамильтон Бимиш ходил с радостной улыбкой на устах. На душе у него все еще пели соловьи, когда в дверь постучались и на пороге показался полицейский Гэровэй.

– А, Гэровэй! – приветствовал его Бимиш. – Как дела? Что привело вас сюда?

– Насколько мне помнится, сэр, вы предлагали мне принести вам мою первую поэму, как только она будет закончена.

– Да, да, помню. Как же, как же! Совсем было забыл. Право, не знаю, что делается в последнее время с моей памятью. Так вы написали вашу первую поэму, а? И, наверное, о любви, молодости и весне, не так ли?.. Простите меня, одну минутку!

Телефон оглушительно трещал. Несмотря на то, что этот дьявольский аппарат уже не раз обманывал Гамильтона Бимиша в последнее время, великий мыслитель быстро подбежал и схватил трубку.

– Алло!

– На этот раз ему не суждено было разочароваться.

Голос, зазвучавший в его ушах, был тот самый, который он так часто слышал во время своих грез.

– Мистер Бимиш? Я хотела сказать, Джимми?

Гамильтон Бимиш с шумом втянул воздух в легкие. Но так велика была его радость, что впервые со времени достижения зрелости он отступил от своего принципа и вдохнул воздух через рот.

– Наконец-то! – воскликнул он.

– Что вы говорите?

– Я говорю: наконец-то! С тех пор, как вы уехали, мне каждая минута казалась вечностью.

– И мне тоже.

– Вы правду говорите?

– Ну разумеется, правду! В Ист-Гилеаде минуты всегда казались мне часами.

– А, вот оно что, – сказал мистер Бимиш, и восторг его несколько остыл. – Когда же вы вернулись в Нью-Йорк?

– Четверть часа тому назад.

Гамильтон Бимиш снова воспрял духом.

– И вы тотчас же позвонили ко мне?

– Ну, да! Я хотела узнать у вас номер телефона миссис Вадингтон в Хэмстеде.

– Только для этого?

– Разумеется, нет. Я хотела узнать, как вы поживаете…

– Правда? Правда?

– и тосковали ли вы по мне?

– О, тосковал ли я!

– Тосковали?

– О, тосковал ли я!

– Как это мило с вашей стороны. А я уже подумала было, что вы совершенно забыли о моем существовании.

– Глллк! – вырвалось из груди Гамильтона Бимиша, хотя трудно было бы определить по этим нечленораздельным звукам, что они должны были означать.

– Хотите я вам кое-что скажу? – послышалось в трубке. Я тоже скучала без вас.

Гамильтон Бимиш снова втянул воздух в легкие и притом самым примитивным образом, вопреки всем указаниям, изложенным им в книге «Правильное дыхание», и уже готов был излить в трубку свою душу, столь пылкую, что она, несомненно, расплавила бы провода. Но в это время в ушах у него раздался густой мужской бас.

– Это вы, Эд? – услышал он.

– Ничего подобного! – загремел Гамильтон Бимиш.

– Послушайте, Чарли, говорит Эд. Давайте условимся на пятницу, ладно?

– Ничего не ладно! – зарычал Гамильтон Бимиш. – Повесьте трубку, разрази вас гром! Уйдите прочь, будьте вы прокляты!

– Хорошо, хорошо, я сейчас повешу трубку, услышал он мелодичный женский голос. – Но право же…

– О, прошу прощения! Ради бога, простите, простите, простите! Какой-то изверг в образе человеческом перебил нас.

– А! О чем же мы говорили?

– Я только хотел…

– Да, да, помню. Я хотела спросить у вас телефон миссис Вадингтон в Хэмстеде. Я только-что просматривала свою корреспонденцию и нашла приглашение от мисс Вадингтон на ее венчание. Если не ошибаюсь, оно назначено на завтра. Ну, что вы скажете насчет нашего Джорджа Финча?

Гамильтон Бимиш предпочел бы говорить о других вещах, а не о таких банальностях, как венчание Джорджа Финча. Но он не видел возможности перевести разговор на другую тему.

– Да, я знаю, – сказал он. – Венчание назначено на завтра в Хэмстеде. Джордж пока что живет там в гостинице.

– В таком случае, это будет, вероятно, простая церемония, не так ли?

– Совершенно верно. Я подозреваю, что миссис Вадингтон боится, как бы кто-нибудь из ее друзей не увидел Джорджа.

– Бедный Джордж!

– Я поеду туда поездом, который отходит в час тридцать. Мы, может-быть, поехали бы вместе?

– Я далеко не уверена, что мне это удастся. Меня столько времени не было здесь, и дел всяких набралось бог знает сколько! Давайте оставим пока вопрос открытым.

– Ладно, – согласился Гамильтон Бимиш, покоряясь судьбе. Но мы, во всяком случае, могли бы завтра вместе пообедать?

– С удовольствием!

Гамильтон Бимиш закрыл даже глаза, мысленно предвкушая предстоящее ему наслаждение.

– А какой номер телефона миссис Вадингтон?

– Хамстед 40-76.

– Благодарю вас.

– Мы будем обедать в «Фиолетовом Цыпленке»?

– Превосходно!

– Там всегда можно получить это самое, если вас там знают.

– А вас там знают?

– Еще бы.

– Ну, и чудесно! А пока до свидания!

Гамильтон Бимиш стоял еще в течение нескольких секунд перед аппаратом, погруженный в глубокое раздумье. Потом он повернулся и, к великому изумлению своему, увидел Гэровэя.

– Я совершенно забыл про вас, – сказал он. – Дайте-ка мне вспомнить, зачем вы пришли.

– Я хотел прочесть вам мою поэму.

– Да, да, да, конечно, поэму!

Полицейский скромно откашлялся.

– Это маленький пустячок, я бы сказал, мистер Бимиш. Нечто в роде трактата об улицах Нью-Йорка, какими они представляются полицейскому на посту. С вашего разрешения, мне бы очень хотелось прочесть вам.

Гэровэй заставил свой кадык проделать несколько скачков вверх и вниз, затем он закрыл глаза и принялся говорить тем особенным голосом, который у него выработался специально для дачи показаний на суде.

– «Улицы!»

– Так называется поэма?

– Совершенно верно, сэр. И так начинается первая строка.

Гамильтон Бимиш вздрогнул.

– Это что же, белые стихи?

– Виноват, сэр.

– Это стихи без рифмы.

– Совершенно верно, сэр. Поскольку я понял вас, вы говорили, что рифма-устарелый предрассудок.

– Неужто я это говорил?

– Да, говорили, сэр. Я вполне согласен с вами. Без рифмы куда легче. Сущий пустяк, я бы сказал.

Гамильтон Бимиш с растерянным видом смотрел на полицейского. Он готов был поверить, что действительно говорил подобную вещь, но как-то в уме у него не укладывалось, что он мог сознательно лишить брата-человека великой радости рифмования таких слов, как «любовь», «кровь», «вновь» и «она пришла», «купидонова стрела». Это казалось ему в настоящую минуту совершенно невероятным.

– Странно – сказал он. – Очень странно. Но, как бы то ни было, продолжайте.

Полицейский Гэровэй снова пустил в пляс свое адамово яблоко, отчего получилось впечатление, будто он пытается проглотить что-то такое острое и большое. Потом он снова закрыл глаза и начал:

Улицы!

Хмурые, угрюмые, суровые улицы.

Миля за милей-мрачные

На Восток, на Запад, на Север

И опять на Юг.

Грустные и жуткие, холодные и безотрадные —

Улицы!

Гамильтон Бимиш недоумевающе поднял брови.

Я брожу по мрачным улицам,

И сердце ноет в груди…

– Почему? – спросил Гамильтон Бимиш.

– Это входит в мои обязанности, сэр. Каждому полицейскому отводится известный участок, по которому он должен ходить…

– Да нет, я хотел знать, почему у вас сердце ноет?

– Потому что оно обливается кровью, сэр.

– Что? Сердце обливается кровью?

– Да, сэр. Сердце обливается кровью. Я гляжу на жуткий полумрак улиц, на скорбь, которая чувствуется на каждом шагу, и сердце мое обливается кровью.

– Гм! Впрочем, продолжайте. Хотя должен сказать, что все это кажется мне весьма странным. Но продолжайте.

Я гляжу, как крадутся мимо серые тени

С бегающими лукавыми глазами.

В каждом взгляде я читаю ненависть и жажду крови.

Я вижу прокаженных, рыскающих на каждом шагу.

Гамильтон Бимиш, по-видимому, хотел что-то сказать, но сдержался.

Я вижу мужчин, которые когда-то были мужчинами.

Женщин, которые когда-то были женщинами.

Детей, похожих на сморщенных обезьян.

Собак, огрызающихся, скалящих зубы,

Ворчащих, полных бешеной злобы.

Улицы!

Ненавистные, зловонные улицы!

Я брожу по омерзительным улицам

И с тоской думаю о смерти.

Гэровэй умолк и открыл глаза. Гамильтон Бимиш встал, прошел через комнату и, подойдя вплотную к полисмену, хлопнул его по плечу.

– Мне все ясно – cкaзaл он. – У вас печень не в порядке. Скажите мне откровенно: в каком месте вы чувствуете боль?

– Я не чувствую никакой боли.

– И у вас не бывает часто повышенная температура, в сочетании с лихорадкой и холодной испариной?

– Нет, сэр.

– В таком случае, у вас печень в порядке. Не иначе, как почки слишком медленно работают, и для этого нужно принимать каломель и вспрыскивать себе мышьяк. Мой дорогой Гэровэй, я убежден, что вам должно быть ясно, до чего ложна ваша поэма. Не будете же вы утверждать, будто вам никогда не случается увидеть во время пребывания на посту людей с приятными, привлекательными лицами. Улицы Нью-Йорка полны очаровательных, милейших людей. Я встречаю их на каждом шагу. Вся беда в том, что вы смотрели на них желчным взглядом.

– Но я помню, что вы сами советовали мне смотреть на вещи с точки зрения неумолимой безжалостности.

– Ничего подобного! Вы, очевидно, не так поняли меня. В поэзии нет места безжалостности. Поэзия должна быть соткана из красоты, очарования и чувства, а темой ей должно служить лучшее, что есть только в мире, – любовь. Только любовь может вдохновить истинного барда. Любовь, Гэровэй! Любовь – яркое пламя, и оно все растет, пока не начинает согревать тысячи сердец! Она освещает весь мир, всю природу своим благотворным огнем. Прочтите, что пишет Шекспир о блаженстве любви, а Шекспир был человек, который знал толк в таких вещах. О, Гэровэй, лучше жить с любимой в жалкой хижине, чем в одиночестве в роскошном замке. Любовь -властелин, любовь-это рай. Постарайтесь уразуметь эти простые вещи вашей глупой головой, Гэровэй, и тогда, может-быть, вам удастся написать поэму, которую стоило бы читать. Если же вы будете упорствовать на ваших абсурдных жутких улицах, злых собаках и всем таком прочем, то это напрасная трата времени, и, на вашем месте, я бы тогда занялся лучше составлением заголовков для фильмов!

Гэровэй не был человеком с сильной волей, а потому он смиренно поник головою перед налетевшим на него штормом.

– Я начинаю понимать, что вы хотите сказать, мистер Бимиш.

– Я тоже надеюсь, что вы начинаете понимать. Я, кажется, достаточно ясно изложил свою мысль. Я терпеть не могу этой тенденции современных поэтов подолгу останавливаться на отчаянье, трущобах и злосчастье. Им следовало бы писать о любви. Любовь, Гэровэй, это-то же солнце, и там, где она сияет, начинается весна. Любовь-величайшая радость. Любовь-это высший дар человечеству.

– Совершенно верно, сэр. Я понимаю, мистер Бимиш. Я вполне понимаю.

– В таком случае, идите домой и переделайте вашу поэму в точном соответствии c высказанными мною мыслями.

– Слушаю, мистер Бимиш – сказал Гэровэй.

Он слегка замялся, а потом собрался с духом и добавил:

– Раньше, чем уйти, я желал бы сказать вам…

– Вы не можете больше ничего сказать мне. Любовь, Гэровэй, превыше всего на свете.

– Видите ли, сэр, относительно вот этих самых фильмов, про которые вы изволили упомянуть. Я хотел…

– Гэровэй – перебил его Гамильтон Бимиш. – Надеюсь, вы не хотите мне сказать, что, после всех моих попыток сделать из вас поэта, вы способны были так низко пасть и взяться за составление сценария?

– О нет, сэр, разумеется, нет! Но, видите ли, некоторое время тому назад я случайно приобрел пачку акций одной кинематографической фирмы, и все мои старания сбыть их кому-нибудь ни к чему не привели. Я даже начинаю сомневаться, имеют ли эти акции вообще какую-нибудь ценность, и хотел, кстати, спросить вас: не знаете ли вы что-нибудь по этому вопросу?

– Как называется эта компания?

– «Лучшие фильмы в мире», мистер Бимиш.

– Сколько акций вы купили?

– На пятьдесят тысяч долларов номинальной стоимости.

– Сколько вы заплатили за них?

– Триста долларов.

– Вас надули, Гэровэй, – сказал Гамильтон Бимиш. – Эти акции можно продать только по цене оберточной бумаги. Кто их продал вам?

– К сожалению, я забыл его имя. Это был человек с красным лицом и седыми волосами. Но если он мне теперь попадется, я его так отдую, что он внукам своим закажет продавать акции. Подлый, лукавый крокодил!

– Странная вещь, – задумчиво заметил Гамильтон Бимиш. – У меня такое ощущение, точно в глубине моего сознания гнездится какое-то воспоминание об акциях, о которых вы говорили. Я смутно припоминаю, что где-то, когда-то, кто-то со мной уже советовался однажды o них. Никак не припомню! Никак не припомню! Я в последнее время был чрезвычайно занят и многое успел перезабыть. Ну, ладно, Гэровэй, проваливайте домой – и займитесь переделкой вашей поэмы. Полисмен угрюмо смотрел на него. В его добродушных обычно глазах можно было прочесть первые проблески бунта.

– Ничего я не буду переделывать! Поэма и так хороша!

– Гэровэй!

– Как я сказал, что Нью-Йорк полон прокаженных, так оно и есть! Мерзкие, лукавые, вислоухие прокаженные, которые подползают к человеку и продают ему отвратительные акции, не стоящие даже бумаги, на которой они напечатаны. Моя поэма – что надо, и я ни слова не буду менять в ней. Нет, сэр!

Гамильтон Бимиш скорбно покачал головой.

– Я убежден, Гэровэй, что в один из ближайших дней любовь проснется в вашем сердце, и тогда в ваших взглядах произойдут изменения.

– В один из ближайших дней, – холодно ответил полисмен, – я разыщу этого субъекта с красной рожей и произведу на ней кой-какие изменения. И когда я с ним покончу, то на свете будет не одно только наболевшее сердце!

Наступил прекрасный, ясный день, в который должно было состояться венчание Джорджа Финча. Солнце так ярко светило, точно Джордж Финч, собираясь жениться, оказывал небесному светилу личное одолжение. Освежающие ветерки приносили с собою аромат цветов. Птички успели наглотаться вкусных жирных червяков, и теперь они только и делали, что, усеяв деревья на протяжении многих миль, исполняли «Свадебный марш» Мендельсона. Коротко говоря, это был один из тех дней, когда у человека вдруг появляется желание выпятить грудь и запеть «тра-лала!», что Джордж Финч не преминул сделать.

«Чудно, – размышлял он, выходя из гостиницы после плотного завтрака. – Чудно, как подумаешь, что через несколько часов я буду стоять под венцом с Молли!». А потом они будут мчаться в поезде, и каждый поворот колеса приблизит их к тем блаженным островам, где они предполагали провести медовый месяц. Но, что всего важнее, – тот же поезд увезет их далеко-далеко от миссис Вадингтон!

Было бы смешно отрицать факты: в продолжение последних трех недель Джордж Финч имел возможность убедиться, что его будущая теща – это форменная катастрофа. Она даже не пыталась скрывать того омерзения, которое внушал ей один вид Джорджа, а последний, будучи впечатлительным молодым человеком, чувствовал себя после каждой встречи с нею так, точно его окатили ушатом холодной воды. Джордж не был тщеславен, и, если бы мачеха Молли согласилась смотреть на него, ну, хотя бы, как на дохлую кошку, которую только-что вытащили из колодца, он готов был бы даже с этим примириться. Но миссис Вадингтон своим поведением ясно показывала, что, по ее мнению, любая кошка, взглянув на Джорджа, сразу бросится в колодец. Влюбленный молодой человек, который считает дни и часы, оставшиеся до блаженного момента, когда он назовет любимую девушку своей, готов все видеть в розовом свете. Но Джордж Финч, вопреки всем своим стараниям, вынужден был делать исключение, когда речь шла о миссис Вадингтон. Тем не менее, все эти неприятности были сущими пустяками. И, приближаясь к дому невесты и думая о том, что там сидит страждущая женщина, которая не может без дрожи думать о нем, которая не может найти себе утешение, Джордж отнюдь не терял своего радостного настроения. Весело насвистывая, вошел он в сад и только ступил на дорожку, которая вела к дому, как навстречу ему попался Гамильтон Бимиш, задумчиво сосавший сигару.

– Хэлло! – приветствовал его Джордж. – Вы уже здесь?

– Совершенно верно – подтвердил Гамильтон Бимиш.

– Как вам нравится Молли?

– Она очаровательна. Хотя, должен признаться, что видел ее лишь мельком, когда она уезжала.

– Она уезжала?

– Совершенно верно. Не знаю, что такое там произошло. Какая-то задержка, кажется, с венчанием. Вы разве ничего не знаете?

– Боже мой! – Воскликнул Джордж, конвульсивно хватаясь за рукав своего друга. – Расскажите же мне!

– Ай! – крикнул Гамильтон Бимиш, высвобождая руку и потирая больное место. – Не вижу совершенно, из-за чего тут волноваться. Ничего особенного не случилось. С пастором, который должен был вас венчать, произошла какая-то катастрофа. Его жена только-что звонила и сказала, что он встал на стул, чтобы достать с верхней полки какую-то книгу, и упал, вывихнув при этом ногу.

– Вот чурбан! – горячо воскликнул Джордж. И зачем только понадобилось ему заниматься в такое время подобными вещами? Я считаю, что человек должен в самом начале своей карьеры раз навсегда решить, что он выбирает, и быть либо пастором, либо акробатом, не отступая ни на шаг от взятого однажды направления. Это ужасно, Гамильтон! Надо спешно найти кого-нибудь, кто заменил бы его. О небо! Всего лишь один час остался до венчания, и некому венчать нас!

– Успокойтесь, успокойтесь, Джордж! Уже приняты все меры. Миссис Вадингтон охотно согласилась бы отложить венчание на неопределенный срок, но Молли энергично принялась за дело. Она стала звонить по всем направлениям, и ей, в конце концов, удалось найти пастора, ничем не занятого в данную минуту. Это где-то близ Флэшинга. Молли и миссис Вадингтон поехали за ним в автомобиле и часа через полтора должны вернуться.

– Вы хотите сказать, что я еще целых полтора часа не увижу Молли? – воскликнул Джордж, побелев, как мел.

– Разлука заставляет нас любить сильнее, – ответил Бимиш. – Будьте мужчиной, Джордж! Возьмите себя в руки!

– Но это ужасно!

– Будьте мужественны! – сказал Бимиш. – Я вполне понимаю, что вы должны переживать. Я переживаю такие же муки. Я тоже разлучен с единственной женщиной, которая существует для меня.

– Это ужасно, ужасно! Священнослужитель – и вдруг не в состоянии влезть на стул, не свалившись при этом.

Но внезапно какая-то жуткая мысль мелькнула в голове Джорджа.

– Гамильтон! – воскликнул он. – Что это означает, когда пастор падает со стула в день венчания?

– То-есть, как «что это означает»?

– Я хочу сказать: это означает несчастье?

– Без всякого сомнения, – для пастора.

– А не думаете ли вы, что теперь уже все пойдет не так?

– Впервые в жизни слышу о таких предрассудках и суеверии. Вы должны приложить все усилия к тому, чтобы побороть подобные страхи.

– Чего можете вы ждать от человека, которому настолько не везет, что пасторы падают со стульев в день его венчания?

Гамильтон улыбнулся снисходительной улыбкой:

– Надо полагать, что в такие минуты нервы сильно напрягаются. Я замечаю, что даже Сигсби Вадингтон, который едва ли может считать себя главным героем предстоящей церемонии, и тот страшно нервничает. Он раньше гулял по саду, и я подошел к нему сзади и хлопнул его тихонько по плечу. А он как привскочит, точно ужаленный! Если бы Сигсби Вадингтон способен был мыслить, я бы сказал, что он был занят какой-то мыслью. Не иначе, нашла тоска по степям Запада.

Солнце по-прежнему ярко светило, но почему-то Джорджу казалось, что небо сплошь застлано черными тучами. Все его существо было охвачено роковыми предчувствиями.

– Лучше бы это не случилось! – вздохнул он.

– Злополучный пастор, наверное, думал то же самое, падая со стула.

– Это ужасно несправедливо. Подумать только, что столь впечатлительная девушка, как Молли, должна подвергнуться подобным испытаниям в такой день!

– Я бы сказал, что вы преувеличиваете результаты действия этого прискорбного случая на Молли. Насколько я мог судить, она вела себя вполне спокойно.

– Она не была очень бледна?

– Ничуть.

– И не взволнована?

– Она показалась мне абсолютно спокойной.

– Слава богу!

– И даже, насколько я припоминаю, она сказала Феррису в тот момент, когда автомобиль отъезжал…

– Ну, что?

Но Гамильтон Бимиш молчал и стоял, свирепо нахмурив брови.

– Не знаю, что стало с моей памятью. Это не иначе, как результат любви. Я только-что вспомнил…

– Что? То, что Молли сказала?

– Нет, это я забыл. Но я сейчас вспомнил то, что хотел вам передать, когда увидел вас. Забавно, право, как часто случается, что, услышав знакомое имя, восстанавливаешь в памяти забытые вещи! Я упомянул имя Ферриса и вдруг вспомнил, что Феррис просил меня кое-что передать вам.

– О, к черту Ферриса!

– Он просил меня передать вам, что сегодня утром звонила по телефону какая-то женщина и спрашивала вас. Он сказал ей, что вы живете в гостинице, и советовал ей разыскать вас там. Она ответила, что это неважно, так как она все равно скоро будет здесь. Она, кажется, говорила, что знает вас еще из Ист-Гилеада.

– Вот как? – равнодушно сказал Джордж.

– И зовут ее, если только память не изменяет мне опять, не то Тобс, не то Добс, не то Побс. Впрочем, нет, вспомнил. Память моя оказывается лучше, чем я предполагал. Я точно помню. Ее зовут Мэй Стобс. Это имя что-нибудь говорит вам?

Случилось так, что, передавая Джорджу эту столь малозначащую весть, Гамильтон Бимиш посмотрел вниз и обнаружил, что на одном из его ботинок развязался шнурок. Он нагнулся, чтобы завязать его, а потому не мог видеть выражения лица Джорджа. Опять-таки, будучи человеком, привыкшим отдавать все свое внимание одному делу, которым он занят, как бы ничтожно оно ни было, он не услышал, что из груди Джорджа внезапно вырвался какой-то звук, в котором перемешались ужас и изумление. Однако, Гамильтон успел подметить уголком глаза, что-то такое что возле него трясется, и, подняв глаза, Бимиш обнаружил, что это не что иное, как ноги Джорджа Финча, проделывающие матросский танец.

Гамильтон Бимиш выпрямился, и теперь он мог видеть Джорджа всего целиком. Представившееся ему зрелище тотчас же убедило его, что весть, переданная другу, в сильной степени отразилась на поджилках последнего. Помимо того, довольно приятные черты лица Джорджа Финча исказились и приняли цвет нильской грязи. Глаза его, казалось, вот-вот выскочат на лоб. Его нижняя челюсть повисла, и надо было опасаться, как бы она не отлетела. И кто в своей жизни хоть раз был в кинематографе, тот немедленно определил бы, что Джордж Финч находится в состоянии крайней ошеломленности.

– Джордж, дорогой мой! – воскликнул Гамильтон Бимиш, в высшей степени встревоженный.

– Ик… ик… ик… – начал Джордж, делая отчаянные усилия, чтобы снова обрести дар речи. – Ик… как ее зовут?

– Мэй Стобс, – повторил Гамильтон Бимиш, и лицо его приняло чрезвычайно озабоченное выражение, так как у него внезапно зародилось страшное подозрение. Лучше расскажите мне все, Джордж. Было бы смешно притворяться, будто это имя ничего не говорит вам. По-видимому, оно разбудило в вашей душе глубокие и очень неприятные воспоминания. Я только надеюсь, Джордж, что не услышу от вас о какой-нибудь бедной девушке, счастьем которой вы играли в прошлом, и которую вы, точно сорванный цветок, кинули в пыль на дорогу?

Джордж Финч смотрел перед собою отсутствующим взглядом, точно он впал в транс.

– Все кончено! – тупо произнес он.

Сердце Гамильтон Бимиша смягчилось.

– Доверьтесь мне, Джордж, – сказал он. – Мы с вами друзья. Я не буду вас слишком строго судить.

Безудержное бешенство охватило вдруг Джорджа и растопило лед оцепенения. Вне себя от гнева, он крикнул:

– И все из-за этого проклятого пастора! Я так и знал, что это означает несчастье! Боже мой, какой рай был бы на этом свете, если бы священники умели лазать на стулья, не ломая себе ног.

Я погибший человек!

– Кто такая эта Мэй Стобс?

– Я был знаком с нею в Ист-Гилеаде – с отчаянием в голосе ответил Джордж. – Мы были, так сказать, помолвлены.

Гамильтон Бимиш сделал презрительную гримасу.

– Уж, не говоря о том, что выражение «так сказать, помолвлены» не выдерживает ни малейшей критики, в силу своей нелогичности, я, вообще, отказываюсь понимать, как вы могли быть, так сказать, «помолвлены»? Человек бывает либо помолвлен, либо не помолвлен.

– О, нет, там, где я родился, это делалось иначе. В Ист-Гилеаде существует нечто в роде условного сговора.

– Ага! И такой условный сговор, как вы выражаетесь, существовал между вами и мисс Стобс?

– Угу! Просто один из тех дурацких романов, которые бывают у мальчиков и девочек. Вы сами знаете. Проводишь несколько раз девушку из школы или пригласишь ее пару раз на пикники, и люди уже начинают посмеиваться над вами и дразнить вас… Ну, вот и все. И возможно, что она считала себя помолвленной со мной. А теперь она прослышала, что я собираюсь венчаться, и примчалась, чтобы отравить мне жизнь.

– Скажите, Джордж, вы не ссорились с этой девушкой, перед тем как расстались?

– Ничего подобного! Мы просто, так сказать, разошлись в разные стороны. Я считал, что с этим делом давно уже покончено и все забыто. И когда я увидел Молли…

Гамильтон Бимиш притронулся к рукаву своего друга.

– Джордж, – начал он. – Я хочу, чтобы вы уделили мне ваше полное внимание, ибо мы сейчас подходим к самому корню вещей. У вас была какая-нибудь переписка?

– Десятки писем! И, наверное, она их все сохранила. Я знаю, например, что она клала их на ночь под подушку.

– Это скверно, – сказал Гамильтон Бимиш, качая головой. – Очень скверно. Я помню, однажды зашла речь о судебном процессе, затеянном девушкой, на которой жених отказался жениться, и она сказала, что вполне оправдывает его поведение.

Гамильтон Бимиш насупил брови. По-видимому, он скорбел о том нездоровом духе, который царит среди современных девушек и нашептывает им мысли о быстром обогащении. Да, теперь уж женщины не согласны терпеливо ждать, пока судьба сама соблаговолит сделать их вдовами.

– И вы уверены в том, что она собирается сюда, с целью вызвать какие-нибудь…

– А зачем бы еще понадобилось ей ездить сюда?

– Да, пожалуй, вы правы. Надо подумать. Я должен подумать. Позвольте мне подумать.

С этими словами Гамильтон Бимиш круто свернул в сторону и начал описывать по саду круги, заложив руки назад и низко опустив голову. Глаза его ни разу не поднялись от земли, из которой, казалось, он надеялся извлечь вдохновение. Едва ли есть более внушительное зрелище на свете, чем вид великого мыслителя, погруженного в глубокое раздумье. И, тем не менее, Джордж Финч, внимательно наблюдавший за своим другом, нервничал и переминался с ноги на ногу. Вполне простительно, впрочем, что он жаждал быстрых результатов. А Гамильтон Бимиш, хотя у него и был весьма внушительный вид, очевидно, не мог ничего придумать.

– Вы что-нибудь надумали? – спросил Джордж, когда Бимиш закончил третий круг. Гамильтон Бимиш поднял руку, точно требуя полного молчания, и снова принялся шагать. Но вот он, наконец, остановился.

– Hy? – не стерпел Джордж

– Что касается этой помолвки…

– Это не была помолвка. Это был только условный сговор.

– Что касается этого условного сговора или помолвки, то наиболее слабым местом в вашей защите является то обстоятельство, что вы первый нарушили слово.

– Ничего я не нарушал!

– Я, может быть, не так выразился. Мне следовало сказать, что вам принадлежала инициатива. Вы покинули Ист-Гилеад и уехали в Нью-Йорк. Таким образом, вы, с точки зрения формальной, бросили эту девушку.

– И зачем вы так говорите, хотел бы я знать? Неужели вы не понимаете, что это был попросту детский роман, который у большинства мальчиков и девочек кончается сам собой?

– Я смотрю в данном случае на вещи с точки зрения юриста. Разрешите вам заметить, что этот роман, как вы выражаетесь, отнюдь не пришел к концу. Вы должны понять следующее: если бы вы хотели, чтобы дело пришло к концу, вам следовало бы перед отъездом из Ист-Гилеада устроить как-нибудь так, чтобы мисс Стобс порвала помолвку.

– Условный сговор.

– Сговор или помолвку. Тогда ваша жизнь снова стала бы чистой страницей. Надо было сделать что-нибудь такое, что могло бы вызвать в ней отвращение к вам.

– Но как же я мог это сделать? Я не принадлежу к тем людям, которые способны на низкие поступки.

– И даже сейчас, я бы сказал, если вам удастся сделать что-нибудь такое, что возмутит эту мисс Стобс… Нечто такое, что вызовет в ней ненависть к вам и заставит ее отшатнуться от вас…

– Но что, что?

– Я должен подумать – сказал Гамильтон Бимиш.

Он снова принялся шагать и сделал еще четыре круга.

– А если предположить, что вы совершите какое-нибудь преступление? сказал он, возвращаясь к прерванному разговору. – Скажем, она узнает, например, что вы вор. Она вряд ли пожелала бы выйти за вас замуж, зная, что вам предстоит провести несколько лет в тюрьме Синг-Синг.

– Разумеется, нет. Но то же самое относится и к Молли.

– Это верно. Я должен еще подумать.

Несколько минут спустя, когда Джордж уже начал проникаться чувством неприязни к своему другу за то, что он, будучи столь великим, не в состоянии прийти ему на помощь в критическую минуту, он заметил вдруг, что тот вздрогнул и остановился.

– Я, кажется, нашел! – воскликнул Гамильтон Бимиш.

– Hy?

– Вот эта самая мисс Стобс… Скажите, она очень добродетельная особа? Вы понимаете, что я хочу сказать? Она такая же, как и все провинциальные девушки, насчет целомудрия, верности и всего прочего?

Джордж Финч задумался.

– Я, право, не могу вам ответить на это, так как не замечал в ней этого. И потом, я никогда не сделал ничего такого, что могло бы оскорбить…

– Мы можем, я думаю, заранее с уверенностью сказать, что, прожив всю жизнь в Ист-Гилеаде, она ничем не отличается от всех других провинциальных девушек. В таком случае, единственный выход из положения заключается в том, чтобы разыграть из себя Дон-Жуана.

– Что?

– Ну, да, Дон-Жуана, соблазнителя, обольстителя. Это очень легко сделать. Она, несомненно, видела в кинематографе картины, рисующие нравы Нью-Йорка, и ее не трудно будет убедить, что пребывание в столице страшно испортило вас. Таким образом, у нас уже есть определенный план действия. Остается лишь предложить какой-нибудь девушке неожиданно появиться и заявить, что вы не имеете права жениться на ком-либо, кроме нее.

– Что?

– Я себе ясно представляю эту сцену. Эта мисс Стобс сидит рядом с вами-такая неуклюжая, неповоротливая особа, в платье, сшитом там, в деревне. Вы вспоминаете старые дни, вы ласково гладите ее руку. Внезапно вы поднимаете глаза и вздрагиваете. Дверь отворяется, и на пороге стоит девушка, вся в черном, с лицом бледным, как мел. Глаза мечут молнии. Волосы ее в беспорядке, а к груди она прижимает младенца.

– Нет, нет, только не это!

– Ладно! Обойдемся тогда без младенца. Она протягивает вам руки. Она шатается… Вы бросаетесь к ней и поддерживаете ее. Одним словом, в точности сцена из романа Чемберса , «Прохожие».

– А как это там происходит?

– А как еще может произойти? Невеста видит, что та, другая, имеет больше прав, и она соединяет их руки, а потом, не говоря ни слова, уходит.

Джордж рассмеялся безрадостным смехом.

– Вы упустили из виду только одну деталь. Где вы возьмете эту девушку с лицом бледным, как мел, и все такое прочее?

Гамильтон Бимиш задумчиво теребил подбородок.

– Да, это вопрос. Мне надо подумать.

– Пока вы будете думать – холодно сказал Джордж, я сделаю единственную практичную вещь, которую сейчас остается сделать. Я пойду к вокзалу, встречу ее, поговорю с ней и попытаюсь образумить ее.

– Пожалуй, что мысль хорошая. Хотя я все ж думаю, что мой план был бы идеальным, если бы только можно было найти подходящую девушку. Ужасно жаль, что у вас нет темного прошлого. – Мое темное прошлое еще целиком лежит впереди! – с горечью отозвался Джордж.

Он повернулся и быстро стал удаляться. А Гамильтон Бимиш, все еще в глубоком раздумье, направился к дому. Он только достиг лужайки перед самым домом и хотел было закурить сигару, которая помогла бы ему интенсивно думать. Но вдруг ему представилась картина, которая заставила его уронить спичку и быстро укрыться за деревом.

Гамильтон Бимиш стоял, смотрел и слушал. Из-за куста рододендронов показалась девушка и, крадучись по лужайке, как кошка, пошла направляясь к окнам столовой.

Девичьи годы – это пора грез. И потому Фанни Вельч, размышлявшей над поручением, данным ей мистером Вадингтоном, и припоминавшей его детальные инструкции, пришла вдруг забавная, почти фантастическая, мысль. Эта мысль закралась ей в голову, точно пчелка в чашечку душистого цветка: если забраться в дом часом раньше назначенного времени, то удастся, пожалуй, не только стащить жемчужное ожерелье, но еще оставить его у себя. Уже с самого начала она находила в первоначальном плане, изложенном Вадингтоном, одну крупную ошибку, заключавшуюся в том, что плоды ее трудов – в данном случае ожерелье-должны были почему-то достаться Вадингтону, едва они окажутся у нее в руках. Фанни тщательно пересмотрела этот план, и она нашла его несравненно более привлекательным в исправленном виде. А потому она не замедлила приступить к его осуществлению.

Казалось, удача была на ее стороне. Никого не видать было вокруг. Огромное окно было открыто настежь, а на длинном столе лежал предмет, на который Фанни уже смотрела, как на подарок для хорошей девушки. Фанни тихонько выскользнула из-за своего укрытия, крадучись обошла дом, держась лужайки, забралась в комнату и уже схватила футляр с жемчужным ожерельем, как вдруг ей стало ясно, что счастье далеко не в такой степени на ее стороне, как ей казалось. Тяжелая рука опустилась на ее хрупкое плечико. Быстро повернувшись кругом, она увидела величественного мужчину с квадратным подбородком и в огромных роговых очках.

– Ну-с, что вы скажете, мадам? – сказал он.

Грудь Фанни бурно вздымалась. Конечно, такие маленькие недоразумения нередко случались в ее профессии. Тем не менее, это не значило, что она научилась смотреть на них философски.

– Положите-ка обратно этот футляр.

Фанни немедленно повиновалась. Наступило тяжелое молчание. Гамильтон Бимиш подошел к окну и плотно затворил его.

– Ну-с? – в свою очередь произнесла Фанни.

Гамильтон Бимиш поправил очки.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Фанни.

– Что, по-вашему, я должен сделать?

– Отдать меня в руки полиции.

Фигура, стоявшая у окна, утвердительно кивнула головой. Фанни заломила руки, в глазах ее показались слезы, и она с места в карьер начала:

– О, мистер, ради бога, не выдавайте меня полиции! Я это сделала только ради бедной, больной мамочки..

– Никуда не годится!

– Если бы вы долго были без работы и умирали бы с голоду и вам пришлось бы беспомощно сидеть и смотреть, как ваша старая мамочка ломит спину над корытом…

– Никуда не годится! – повторил Гамильтон Бимиш.

– То-есть, как это никуда не годится?

– Избитые фразы из самой дешевой мелодрамы. Этим можно обмануть кого угодно, только не меня.

Фанни пожала плечами.

– Ну, что же, может быть, и так. Во всяком случае, я считала, что не мешает попробовать – сказала она.

Гамильтон Бимиш смотрел на нее в упор. Его испытующий мозг никогда не находился в состоянии полного покоя, а теперь он работал еще более интенсивно, чем при обычных обстоятельствах.

– Вы не актриса?

– Я? Конечно, нет! Я из очень порядочной семьи.

– Гм! Я бы сказал, что вы обладаете довольно недурными драматическими способностями. В том вздорe, который вы только – что начали плести, чувствовалось столько искренности, что кого-нибудь другого вам, пожалуй, удалось бы провести. Мне кажется, что я мог бы использовать вас для маленькой драмы, которую я собираюсь инсценировать. Я готов предложить вам сделку. У меня нет никакого желания отправлять вас в тюрьму.

– Вот это значит рассуждать, как мужчина!

– Хотя правду сказать, мне следовало бы это сделать.

– Возможно, что следовало. Но согласитесь сами, что гораздо интереснее делать именно то, что не разрешается делать.

– Вопрос не в этом. У меня, видите ли, есть друг, который попал в затруднительное положение. Сдается мне, что вы могли бы вызволить его.

– Всегда готова!

– Этот друг сегодня должен венчаться, но он сейчас узнал, что бывшая невеста его (он совершенно забыл про нее, когда влюбился в девушку, которая предполагает стать его женой), одним словом, эта покинутая невеста находится на пути сюда.

– И думает скандалить?

– Именно.

– Чем я могу вам помочь?

– Вот чем. Я хочу, чтобы вы в течение пяти минут разыгрывали роль этой самой покинутой невесты.

– Я вас не понимаю.

– Я вам сейчас объясню точнее. В скором времени она прибудет сюда вместе, возможно, с моим другом, который отправился на вокзал встречать ее. Вы будете дожидаться в саду. Дождавшись удобного момента, вы вбегаете в комнату и, протягивая руки к моему другу, произносите: «О, Джордж, Джордж! Зачем ты покинул меня? Твое место не здесь с этой девушкой. Твое место возле меня, возле женщины, которую ты обольстил!»

– Ни за что! – воскликнула Фанни.

– Что?

Фанни высокомерно откинула голову назад.

– Ни за что в жизни! – воскликнула она. – Вдруг об этом узнает мой муж?

– А вы замужем?

– Только сегодня утром венчалась.

– И после этого вы являетесь сюда и делаете попытку украсть чужую вещь? В день вашего венчания!

– А почему бы нет? Будто вы сами не знаете, каких денег стоит в наше время обзавестись своим хозяйством!

– Я полагаю, что это будет большим ударом для вашего мужа, если он обнаружит, что вас упрятали в тюрьму. А потому, я бы сказал, вам не мешает быть благоразумнее.

Фанни молча стояла и водила носком туфельки по полу.

– А вы уверены, что это не появится в газетах?

– Боже мой! разумеется, нет!

– Потом еще один вопрос. Предположим, что я соглашусь выкинуть этот трюк, – но кто же поверит мне?

– Эта девушка поверит. Она очень проста духом.

– Надо полагать, что проста, если может поверить этому!

– Это всего лишь невежественная провинциалка, и она, без всякого сомнения, отшатнется от мужчины, когда ей откроют глаза на подобное поведение с его стороны.

– А если меня будут расспрашивать?

– Никто вас не будет расспрашивать.

– Но предположите все-таки, что будут. И вдруг эта самая девушка спросит: «Когда вы с ним познакомились, где это все произошло, каким образом», и все такое прочее. Что я отвечу ей? Гамильтон Бимиш задумался.

– Я думаю, что лучше всего будет, если вы поступите следующим образом: как только вы произнесете слова, которые я вам указал, притворитесь, что теряете сознание от пережитого волнения. Да! Это, пожалуй, самое верное. Выложив все, что от вас требуется, вы воскликнете: «Воздуху, воздуху! Дайте мне воздуху!» И с этими словами выбежите вон.

– Вот это я понимаю! Последнее мне больше всего нравится – насчет того, чтобы выбежать вон. Уж поверьте мне, я так быстро выбегу, что только пятки засверкают!

– В таком случае, вы согласны?

– Придется, очевидно, согласиться.

– Ну, и чудесно. Будьте любезны прорепетировать вашу роль. Я хотел бы убедиться в том, что у вас не хромает декламация.

– «О, Джордж, Джордж»….

– Перед тем как повторить во второй раз «Джордж» сделайте маленькую паузу и глубоко вздохните. Вы должны помнить, что сила человеческого голоса зависит от степени раскрытия голосовых связок, звонкость которых, в свою очередь, зависит от количества колебаний в секунду. Тон усиливается благодаря резонансу воздуха в воздушных проходах уха и в углублениях рта. Будьте любезны повторить еще раз.

– «О, Джордж, Джордж! Зачем ты покинул меня?»

– Протяните руки вперед.

– «Твое место не здесь с этой девушкой!»

– Маленькая пауза. Вздохните.

– «Твое место возле меня, возле женщины, которую ты обольстил!»

Гамильтон Бимиш слегка кивнул головою, выражая сдержанное одобрение.

– Не плохо, совсем не плохо. Интересно было бы дать эксперту исследовать ваши голосовые способности. Могу только пожалеть, что сейчас у вас нет времени прочесть мое руководство о развитии голоса… Все же, я думаю, вы справитесь. А теперь спрячьтесь снова за рододендронами, так как эта девушка может появиться с минуты на минуту.

Гамильтон Бимиш вышел в коридор покурить. Он вполне заслуживал сигары после стольких трудов. Только он стал закуривать ее, как послышался шум подъезжающего автомобиля, и через стеклянную дверь он увидел мадам Юлали, уже соскочившую наземь. Гамильтон Бимиш радостно кинулся ей навстречу.

– Так вам все же удалось приехать! – воскликнул он.

Мадам Юлали крепко пожала ему руку с той порывистостью, которая составляла одно из ее главных очарований.

– Да, как видите. Но мне придется сейчас же ехать обратно. Я должна поспеть еще сегодня в три разных места. Вы, я полагаю, будете присутствовать при венчании?

– Таково, во всяком случае, было мое первоначальное намерение. Я обещал Джорджу быть его шафером.

– Очень жаль. Я могла бы отвезти вас обратно в моем автомобиле.

– О, это легко устроить! – сразу согласился Гамильтон Бимиш. – Пусть только Джордж вернется, и я это сделаю. Мало ли у него других шаферов! Десятки, сотни!..

– Как это, «когда он вернется»? Куда же он ушел?

Он уехал на вокзал.

– Ужасно неприятно. Я приехала на минутку, исключительно с целью повидать его. Впрочем, это не так уж важно. Надо, во всяком случае, повидать мисс Вадингтон.

– Ее тоже нет.

Мадам Юлали в недоумении подняла брови.

– Это довольно странно, – заметила она. – Очевидно, в этих краях не принято, чтобы кто-нибудь был дома, когда предстоит венчание.

– Тут произошла маленькая заминка, – объяснил ей Гамильтон Бимиш. – Пастор, который должен был венчать молодых, вывихнул ногу, и миссис Вадингтон с Молли поехали в Флэшинг за заместителем. А Джордж поехал на вокзал…

– Зачем же он поехал на вокзал?

Гамильтон Бимиш несколько колебался. А потом, возмущенный, очевидно, мыслью, что он собирается кое-что скрыть от этой прелестной девушки, он сказал:

– А вы умеете хранить тайну?

– Право, не знаю. Я никогда не пробовала.

– Но это, видите ли, нечто такое, чего никто, кроме нас, не должен знать. Бедный Джордж попал в затруднительное положение.

– Неужели еще более затруднительное, чем то, в которое попадают все женихи?

– Напрасно вы так говорите – сказал Гамильтон Бимиш, сильно уязвленный. – Вы, очевидно, готовы смеяться над любовью.

– О, нет! Я ничего против любви не имею.

– Благодарю вас, благодарю вас! – горячо произнес Гамильтон Бимиш.

– О, право не стоит.

– Любовь-это единственное, ради чего стоит жить на свете. Любовь-волшебница. Любовь чарует, любовь на свете всех сильней…

– Да, да, не правда ли, всех сильней. Но, кстати, вы собирались мне рассказать о том, в чем заключается затруднительное положение нашего друга Джорджа.

Гамильтон Бимиш понизил голос:

– Видите ли, вышла неприятная история. Как-раз перед венчанием вдруг выплыла на свет его старая знакомая.

– Знакомая?

– Знакомая!

– Я начинаю понимать.

– Джордж писал ей письма, и она их сохранила…

– Час от часу не легче!

– И если она будет скандалить, то венчанию не бывать. Миссис Вадингтон ждет не дождется случая, чтобы избавиться от Джорджа. Она и то уже не раз говорила, что весьма подозрительно относится к нравственности Джорджа.

– Какой вздор! – воскликнула мадам Юлали. – Нравственность Джорджа чище снега горных вершин!

– Совершенно верно. Джордж абсолютно честный человек. Я как сейчас помню, что он ушел однажды из-за стола потому лишь, что кто-то рассказал неприличный анекдот.

– Как это красиво с его стороны! А не помните ли вы, случайно, анекдот?

– Нет, не помню. Но, тем не менее, миссис Вадингтон составила себе о нем определенное мнение. Что вы с ней сделаете?

– Все это кажется мне чрезвычайно интересным. Что вы намереваетесь предпринять?

– Джордж поехал на вокзал, чтобы перехватить по дороге эту самую мисс Стобс и попытаться образумить ее.

– Как? Мисс Стобс?

– Да, ее так зовут. И, между прочим, она ваша землячка, родом из Ист-Гилеада. Вы случайно не знаете ее?

– Имя как будто знакомое. Итак, Джордж поехал встречать ее, надеясь образумить ее?

– Да. Но, конечно, не может быть сомнения в том, что она будет настаивать на своем.

– Очень скверно!

Гамильтон Бимиш загадочно улыбнулся.

– Не так скверно, как вам кажется, – сказал он. Я, видите ли, уделил этому делу некоторое внимание и могу смело сказать, что теперь оно у меня в руках. Я уже все устроил.

– Все устроили?

– Абсолютно все!

– Вы, наверное, ужасно умный?

– О, что вы! – скромно сказал Гамильтон Бимиш.

– Но, конечно, вы должны быть умницей, если вы могли написать столько знаменитых руководств. Нет ли у вас сигареты?

– Пожалуйста!

Мадам Юлали взяла сигарету из его портсигара и закурила ее. Гамильтон Бимиш не дал ей кинуть спичку. Взяв обгорелый кусочек дерева из рук девушки, он благоговейно спрятал его в жилетный карман.

– Итак, продолжайте, – сказала мадам Юлали.

– Да, так вот, – начал Гамильтон Бимиш, очнувшись от глубоких дум. – Мы говорили, если я не ошибаюсь, о Джордже. Получается так, что у Джорджа перед его отъездом из Ист-Гилеада был, как он выражается, сговор с какой-то девушкой, по имени Мэй Стобс. Насколько я понимаю, разницы между сговором и помолвкой нет никакой. Но, во всяком случае, Мэй Стобс – это весьма неприятное имя.

– Кошмарное! Будь у меня такое имя, я поспешила бы переменить его.

– А потом Джордж вдруг разбогател, уехал в Нью-Йорк и забыл даже о существовании этой девушки.

– Но она не забыла его, не так ли?

– Очевидно, нет. Я себе великолепно рисую ее, эту маленькую толстушку (вы должны знать, что все эти провинциалки ужасные толстушки), у которой нет никаких шансов найти другого жениха. А потому она крепко цепляется за свою единственную возможность. По-видимому, она рассчитывает, что, приехав сюда вовремя, она сумеет принудить Джорджа Финча жениться на ней.

– Но вы, будучи умницей, естественно, этого не допустите, не правда ли?

– Совершенно верно!

– О, какой вы очаровательный!

– Это очень мило с вашей стороны так отзываться обо мне, – сказал Гамильтон Бимиш, выпрямляясь и застегивая пиджак на все пуговицы.

– Расскажите мне, как вы все устроили?

– Все затруднение, изволите ли видеть, заключается в том, что Джордж оказался в положении человека, нарушившего свое слово. А потому я стремлюсь к тому, чтобы эта Мэй Стобс, по прибытии сюда, отказалась от Джорджа по своей доброй воле.

– Как же вам это удастся?

– Очень просто. Можно, я думаю, заранее с уверенностью сказать, что она типичная провинциальная добродетельная особа. И вот мне пришло в голову инсценировать маленькую драму, в которой Джордж будет выведен в роли прощелыги и ловеласа.

– Джордж?

– Эта девушка будет так шокирована и возмущена, что немедленно порвет всякие сношения с ним.

– Я начинаю понимать. И вы все это сами придумали?

– Абсолютно без посторонней помощи.

– Право же, вы слишком умны для одного человека. Вам следовало бы организовать из вашего мозга акционерное общество.

Гамильтону Бимишу казалось, что настало время открыто и без всяких уловок излить в красивых словах любовь, которая бурлила в его сердце и, точно свежие дрожжи, росла и росла с того самого момента, когда он извлек пылинку из глаза мадам Юлали на ступеньках дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Гамильтон Бимиш уже открыл было рот и готовился начать, но вдруг заметил, что мадам Юлали смотрит совсем в другую сторону. И в тот же миг он услышал, что она смеется.

– Да ведь это Джордж! – воскликнула она.

Гамильтон Бимиш круто повернулся, доведенный до отчаяния. Каждый раз, когда он намеревался говорить о своей любви, непременно случалась какая-нибудь помеха, вынуждавшая его прервать объяснение. Накануне это был какой-то противный Чарли, помешавший ему говорить по телефону, а теперь, извольте радоваться, Джордж Финч.

Джордж стоял в дверях, сильно раскрасневшийся, по всей вероятности, от быстрой ходьбы. Он смотрел на мадам Юлали с таким выражением, которое ни в коем случае не могло понравиться Гамильтону Бимишу. Чтобы выразить свое недовольство, последний громко кашлянул. Но Джордж не обратил на него ни малейшего внимания. Он по-прежнему не сводил глаз с мадам Юлали.

– Ну, как же вы поживаете, Джорджи? Вы даже не подозреваете, какую интересную историю я сейчас слышала!

– Мэй! – произнес, наконец, Джордж Финч, запуская палец за крахмальный воротничок, очевидно с целью немного высвободиться из его тисков. – Мэй! Я… Я только что с вокзала… Я надеялся встретить вас там.

– А я приехала на автомобиле.

– Мэй? – с ужасом повторил Гамильтон Бимиш, и жуткая мысль пронизала его мозг.

Мадам Юлали весело повернулась к нему.

– Ну, да! Это я и есть маленькая толстушка.

– Но вы отнюдь не маленькая толстушка, – сказал Гамильтон Бимиш, который, в силу своего логичного мышления, счел первым долгом опровергнуть столь ошибочное заявление.

– Но я была маленькой толстушкой, когда Джордж знал меня.

– Но ведь вас зовут мадам Юлали.

– Это мое профессиональное имя. Не находите ли вы, что человек, которого судьба наградила таким именем, как Мэй Стобс, пожелает возможно скорее переменить его?

– И это вы, действительно, Мэй Стобс?

– Я самая.

Гамильтон Бимиш закусил губы. Затем он повернулся к своему другу и холодно смерил его с ног до головы.

– Поздравляю вас, Джордж. Вы помолвлены с двумя очаровательными девушками.

– Спасибо за комплимент, Джимми – сказала мадам Юлали.

Лицо Джорджа Финча было искажено от конвульсий.

– Но право же, Мэй… Помилуйте, Мэй… Неужели вы и впрямь считаете, что мы с вами помолвлены?

– А почему бы нет?

– Ho… …. Я был уверен, что вы давно уже успели забыть обо мне.

– Что вы, Джордж! Забыть вас, после тех изумительных писем, которые вы мне писали?

– Но ведь это была чисто ребяческая шутка, – лепетал Джордж.

– Вы так думаете, сэр?

– Но, послушайте, Мэй…

Гамильтон Бимиш прислушивался к этому разговору, и температура его крови быстро поднималась. Сердце его бешено колотилось, и грудь бурно вздымалась. Никто не опускается так быстро до уровня первобытного человека, попав в сети любви, как тот, кто всю свою жизнь провел в царстве логики и последовательного, разумного мышления. В течение двадцати с лишним лет Гамильтон Бимиш твердо верил, что он стоит выше грубых страстей ординарного человека. Но теперь, когда любовь захватила его в свои лапы, она уже захватила его как следует.

И сейчас, стоя и прислушиваясь к диалогу между Джорджем и мадам Юлали, он начал отдавать себе отчет в такой бешеной ревности, что больше не в состоянии был сдерживать себя. Гамильтон Бимиш-мыслитель перестал быть мыслителем, а его место занял другой Гамильтон Бимиш, потомок тех первобытных людей, для которых любовь неразрывно была связана с употреблением толстой дубинки, которые, при виде соперника, не теряли времени на пустые разговоры, а сразу кидались на него с булыжником и прилагали все старания к тому, чтобы перегрызть ему горло… Если бы в данную минуту у Гамильтона Бимиша забрали его роговые очки и накинули на него медвежью шкуру, он вполне мог бы сойти за доисторического человека.

– Эй, вы! – сказал Гамильтон Бимиш.

– Но, помилуйте, Мэй – продолжал Джордж Финч. – Ведь вы великолепно знаете, что любви между нами не было…

– Эй, вы! – повторил Гамильтон Бимиш таким страшным голосом, что немедленно воцарилось гробовое молчание.

Пещерный человек поправил очки и уставился на своего бывшего друга взглядом, полным ядовитой ненависти. Пальцы его подергивались, точно они сжимали толстую дубину.

– Эй, вы! Слушайте и старайтесь меня понять! – крикнул Гамильтон Бимиш. – Я больше не желаю слышать разговоров о какой-то любви между вами с этой девушкой-или же я вам сейчас всю морду разобью! Я люблю ее, поняли? И она выйдет замуж за меня, поняли? И ни за кого другого, поняли? И если кто-нибудь не согласен с этим, то пусть он предварительно составит завещание и сообщит родным, где он желает быть похороненным, поняли? Любила вас, – это мне нравится! Было бы за что! Эта девушка выйдет замуж за меня, поняли? За меня!!!

И, скрестив руки на груди, великий мыслитель застыл в величественной позе и дожидался ответа.

Ответ получился далеко не сразу. Джордж Финч стоял точно громом оглушенный. Пришлось мадам Юлали говорить за обоих.

– Джимми! – тихо произнесла она.

Гамильтон Бимиш ловко обхватил ее за талию и поцеловал ее ровно одиннадцать раз.

– Hy, то-то! – сказал Гамильтон Бимиш.

– И оно-то! – сказала мадам Юлали.

– Мы завтра же повенчаемся!

– Завтра, Джим!

– И вы будете моей подругой до конца жизни?

– Ну, конечно, Джимми!

– Больше ничего не требуется! – сказал Гамильтон Бимиш.

Джордж Финч начал обнаруживать признаки жизни, точно заведенная игрушка.

– Поздравляю вас, Гамильтон!

– Спасибо, спасибо!

Мистер Бимиш и сам казался несколько огорошенным. Он растерянно мигал глазами. Бурно вспыхнувшее пламя любви стало уже гаснуть, и Бимиш – пещерный человек быстро уступал место Бимишу – мыслителю, автору многочисленных руководств. Он смутно отдавал себе отчет в том, что несколько погорячился и при том говорил на таком языке, которого он ни в коем случае не употребил бы, если бы находился в более спокойном состоянии.

– Спасибо! – снова повторил он.

– Mэй прелестная девушка, – сказал Джордж. – Я убежден, что вы будете счастливы. Я могу это говорить, так как хорошо ее знаю. Я помню, Мэй, какой милой вы были когда-то.

– Hy?

– Ей богу! Неужели вы не помните, как я, бывало, приходил к вам, когда только у меня случалась какая-нибудь неприятность. И мы с вами подолгу сидели на диване перед камином в гостиной.

– И вы всегда боялись, как бы кто-нибудь не подслушал нас!

– А если бы даже нас подслушивали, то ровно ничего не узнали бы, так как мы догадывались вовремя погасить лампу.

– Эй, вы! – снова послышался вдруг окрик Гамильтона Бимиша.

– Это были счастливые дни! – сказала мадам Юлали.

– И помните, как ваш маленький братишка прозвал меня «осенним дождиком»?

– Гм, как это интересно! – фыркнул Гамильтон Бимиш. – А почему он вас так прозвал?

– А потому, что я часто плакал.

– А я бы сказал, что мы достаточно наслышались об этом, решительно заявил Гамильтон Бимиш. – Придется вам напомнить, Джордж, что эта девушка теперь моя невеста, поняли?

– Великолепно понял.

– Так вот постарайтесь не забывать этого, – сказал Гамильтон Бимиш. – И если вам со временем случится бывать в нашем маленьком уютном домике, то вы избавите нас от воспоминаний вашей бурной молодости. Надеюсь, я ясно выражаюсь.

– Вполне.

– В таком случае, мы великолепно поладим. Мэй должна сейчас же вернуться в Нью-Йорк, и я поеду вместе с ней. Придется вам поискать на этот раз другого шафера. Достаточно будет с вас, если вы, вообще, повенчаетесь сегодня. До свидания, Джордж! Пошли, дорогая.

Маленький автомобиль уже мчался по дороге, как вдруг Гамильтон Бимиш схватился рукой за голову.

– Я совершенно забыл! – воскликнул он.

– Что вы забыли, Джимми?

– Мне нужно было передать кое-что Джорджу. Обождите меня здесь, дорогая.

– Джордж – сказал Гамильтон Бимиш, возвратившись в дом. – Я кое-что вспомнил. Позвоните сейчас же и прикажите Феррису оставаться в комнате, где разложены свадебные подарки, и не отлучаться оттуда ни на одну минуту. Такие дорогие вещи не оставляются без охраны. Они там далеко не в безопасности. Вам бы следовало пригласить своевременно сыщика.

– Мы хотели это сделать, но мистер Вадингтон очень настаивал, и миссис Вадингтон, естественно, заявила, что эта абсурдная мысль. Я немедленно позову Ферриса.

– Советую вам не откладывать, – сказал Гамильтон Бимиш.

Он снова вышел на лужайку и, проходя мимо рододендронов, тихонько свистнул.

– Ну, что? – спросила Фанни, высовывая голову.

– A! Вы еще здесь?

– Ну, конечно, здесь. Когда начинается наша маленькая комедия?

– Вовсе она не начинается, – сказал Гамильтон Бимиш. Обстоятельства сложились таким образом, что наша маленькая хитрость оказывается совершенно лишней. А потому вы можете ехать домой к своему мужу, когда вам будет угодно.

– Вот как? – промолвила Фанни.

Она оторвала лист рододендрона и задумчиво стала терзать его.

– А я не особенно спешу, – сказала она. – Мне здесь нравится. Воздух такой хороший, солнце так ярко светит, птички поют, и все такое прочее. Я думаю, лучше обождать еще немного. Гамильтон Бимиш смотрел на нее с легкой усмешкой.

– Конечно, вы можете остаться, если вам так угодно – сказал он. – Однако, я считаю своим долгом обратить ваше внимание на следующее: если вы все еще подумываете о краже драгоценностей, то лучше было бы для вас же отказаться от этой мысли. В комнате, где разложены подарки, в настоящую минуту дежурит слуга, весьма больших размеров, заметьте, и, в случае чего, могут выйти неприятности.

– Вот как? – задумчиво произнесла Фанни.

– Вот так!

– Удивительно, как вы умеете все предусматривать – ехидно заметила Фанни.

– Благодарю вас за комплимент – ответил Гамильтон Бимиш.

Джордж не медлил ни минуты. Советы Гамильтона Бимиша он привык считать в высшей степени благоразумными, а сейчас-тем более. Он позвонил и, когда явился Феррис, сказал:

– Послушайте, Феррис, мистер Бимиш считает, что вам следовало бы оставаться в комнате, где разложены подарки, и присматривать за ними.

– Очень хорошо, сэр.

– На случай, если кто-нибудь вздумает украсть их, понимаете?

– Так точно, сэр.

Теперь, когда у Джорджа отлегло от сердца, у него появилось желание поговорить. Ему хотелось поймать кого-нибудь и выложить ему свою душу. Конечно, он предпочел бы кого угодно другого, только не Ферриса, так как он отнюдь не забыл первой стадии их знакомства и ему казалось, что в манерах идеального слуги-англичанина и сейчас еще сквозит антипатия к нему. Но так как, кроме Ферриса, никого не было поблизости, Джордж избрал его мишенью своей словоохотливости.

– Чудесный день, Феррис.

– Да, сэр.

– Великолепное место здесь.

– Нет, сэр.

Джордж был слегка огорчен.

– Вы говорите «нет»?

– Да, сэр.

– О, «да»! А мне показалось, будто вы сказали «нет».

– Да, сэр. Нет, сэр.

– Вы хотите сказать, что вам это место не нравится?

– Нет, сэр.

– Почему?

– Я не одобряю этой местности.

– Почему вы ее не одобряете?

– Это не то, к чему я привык, сэр. Эта местность нисколько не похожа на мою родину.

– А где ваша родина?

– Англия, сэр.

– А в Англии всякая местность хороша?

– Я так полагаю, сэр.

Восторженное настроение Джорджа значительно остыло.

– А почему вы не одобряете этой местности, Феррис?

– Я не одобряю москитов, сэр.

– Но здесь их немного?

– Я не одобряю присутствия даже немногих москитов, сэр.

Джордж попытался перевести разговор на другую тему.

– Что говорят там у вас насчет предстоящего венчания, Феррис?

– Разрешите узнать, кого вы имеете в виду словами «там у вас»?

– Ну… э-э-э… ваших сослуживцев.

– Я не имел чести спросить их мнения, сэр. Я очень мало общего имею с моими сослуживцами, сэр.

– Вы их тоже не одобряете? – спросил Джордж.

– Да, сэр.

– Почему?

Феррис поднял брови. Он предпочитал иметь дело с людьми не столь пытливыми. Тем не менее, он нашел нужным снизойти до объяснений:

– Некоторые из них шведы, а остальные ирландцы.

– Вы не одобряете шведов?

– Так точно, сэр.

– Почему?

– У них четырехугольные головы, сэр.

– Вы не одобряете ирландцев?

– Так точно, сэр.

– Почему?

– Потому что они ирландцы.

Джордж смущенно переступил с ноги на ногу.

– Я надеюсь, что вы одобряете венчание, Феррис?

– Нет, сэр.

– Почему?

– Я считаю, что это очень скучная церемония.

– А вы не женаты, Феррис?

– Я вдовец, сэр.

– Но разве вы не были счастливы, когда женились?

– Нет, сэр.

– А миссис Феррис?

– Она как будто имела некоторое удовольствие от церемонии венчания, как это присуще всем девушкам, но это скоро прошло.

– Чем вы объясняете подобную вещь?

– Не могу сказать, сэр.

– Мне очень жаль, что вы такого мнения о венчании, Феррис. Согласитесь же, что, если двое молодых людей любят друг друга и они решили всегда любить друг друга…

– Брак ни в коем случае не способствует продолжению любви.

– Помилуйте, Феррис! Если бы не было брака, то что стало бы с потомством?

– Я не вижу никакой надобности в потомстве, сэр.

– Вы не одобряете потомства?

– Так точно, сэр.

Джордж в задумчивом настроении вышел на дорожку, которая вела из дому в сад. Он явно чувствовал, что его пыл в значительной степени испарился после разговора с отлично вышколенным английским слугой. Ему было ясно также, что, затеяв подобный разговор в день своего венчания, он совершил огромную оплошность. Феррис вполне подходил бы, пожалуй, даже был бы идеальным спутником на похоронах, но его присутствие отнюдь не гармонировало со звуками свадебных колоколов.

Джордж посмотрел вокруг себя, обвел глазами сад и вдруг увидел, что навстречу ему направляется Сигсби Вадингтон. Он казался в высшей степени взволнованным. Создавалось такое впечатление, точно этот человек только-что узнал какие-то дурные новости, либо сделал в высшей степени неприятное открытие.

– Э-э-э, послушайте! – сказал мистер Вадингтон. – Что делает этот проклятый Феррис в комнате, где разложены свадебные подарки?

– Он сторожит там.

– Кто велел ему сторожить там?

– Я.

– Вот так черт! – воскликнул Сигсби Вадингтон.

Он как-то странно посмотрел на Джорджа и быстро удалился. Если бы Джордж находился в таком состоянии, когда человек способен критически отнестись к своему будущему тестю, он мог бы, пожалуй, обнаружить в нем в данную минуту нечто в роде бешеной ненависти. Но Джордж не был расположен сейчас к критике, а Сигсби Вадингтон, к тому же, не был человеком, который поддается анализу. Он принадлежал к числу людей, столь ничтожных, что о них забываешь, как только они скрываются с глаз. И Джордж не преминул моментально забыть о нем. Он только начал было выкидывать его из головы, когда вдали показался автомобиль. Вскоре машина остановилась возле того места, где стоял Джордж, и из нее вышли миссис Вадингтон, Молли и мужчина с лицом, чрезвычайно схожим с лошадиной мордой. Судя по костюму этого человека, Джордж понял, что он – это и есть пастор из Флэшинга.

– О, Молли-воскликнул Джордж.

– А вот и мы, дорогой! – воскликнула Молли.

– И мама! – продолжал Джордж, правда, далеко не так радостно.

– Мамаl – повторила за ним миссис Вадингтон, еще менее радостным голосом, почти скрежеща зубами.

– Это мистер Вульс, пастор – сказала Молли. – Он будет нас венчать.

– А это, – поворачиваясь к пастору, сказала миссис Вадингтон таким тоном, точно она перед ним извинялась, это – жених.

Мистер Вульс посмотрел на Джорджа тупым взглядом своих залитых жиром глаз. «По-видимому, это далеко не приветливый или веселый человек», подумал Джордж. Но, в конце концов, когда женишься, то нет никакой разницы в том, кто тебя будет венчать.

– Как ваше здоровье? – спросил мистер Вульс.

– Благодарю вас, ответил Джордж. – Как ваше здоровье?

– Благодарю вас, мое здоровье в превосходном состоянии.

– Вот это великолепно. Надеюсь, ноги у вас в порядке?

Мистер Вульс посмотрел на свои ноги и, должно быть, остался ими вполне доволен.

– Благодарю вас, в полном порядке.

– Так часто случается в наши дни, что пасторы падают со стульев и повреждают себе ноги, – пояснил Джордж.

– Я никогда не падаю со стульев, – сказал мистер Вульс.

– В таком случае, мне такого пастора и надо, – сказал Джордж. – Будь все священнослужители похожи на вас…

Миссис Вадингтон вдруг вернулась к жизни:

– Не хотите ли молока?

– Нет, благодарю вас, мадам – сказал Джордж.

– Я не к вам обращалась, – сказала миссис Вадингтон. – Я спрашиваю мистера Вульса. Он долгое время находился в пути и, наверное, не откажется выпить чего-нибудь освежающего.

– Ну, понятно, разумеется! – воскликнул Джордж. – О чем только я думаю? Ну, конечно, вы должны чем-нибудь подкрепиться. Я вовсе не хочу, чтобы вы потеряли сознание во время венчания.

– Меня это нисколько не удивило бы – сказала миссис Вадингтон.

Она направилась в столовую, где на одном из столов были расставлены легкие закуски и напитки. Там же стоял Сигсби Вадингтон и что-то тянул из стакана, исподлобья бросая бешеные взгляды на массивного, невозмутимого Ферриса. А последний, хотя, по-видимому, не одобрял свадебных подарков, тем не менее, честно исполнял свои обязанности.

– Что вы тут делаете, Феррис? – спросила миссис Вадингтон.

Слуга поднял на нее удивленный взгляд.

– Караулю свадебные подарки, мадам.

– А кто вам велел это делать?

– Мистер Финч, мадам.

Миссис Вадингтон бросила взгляд, полный отвращения, в сторону Джорджа.

– В этом нет никакой надобности!

– Слушаю, мадам.

– Только ослу могло бы прийти в голову нечто подобное!

– Так точно, мадам.

Феррис ушел, и тогда Сигсби Вадингтон, не спускавший с него глаз, вздохнул. Но далеко не вздохом облегчения. «Что пользы сейчас в его уходе – размышлял он. – Все равно здесь будет теперь полно народу». К дому уже подъезжали автомобили, и целая свора гостей накинулась на закуски и напитки, которыми был уставлен стол.

Мистер Вульс, задумчиво жевавший бутерброд с ветчиной, запивая его стаканом молока, оттащил Джорджа в сторону и сделал попытку поближе познакомиться с ним.

– Я люблю поболтать с женихом перед венчанием – сказал он. – Приятно чувствовать, что приобретаешь, так сказать, личного друга.

– Как это мило с вашей стороны, – сказал Джордж, искренне тронутый.

– Я на-днях венчал одного молодого человека по имени Миглэт, Клод Миглэт. Вы случайно не слыхали этого имени?

– Нет.

– Вот как? А я полагал, что вы, возможно, читали в газетах. Об этом столько писалось. Я убежден, что, если бы я не дал себе труда подружиться с ним перед венчанием, я ни в коем случае не был бы в состоянии утешить его, как это удалось мне впоследствии, после катастрофы.

– Катастрофы?

– Да, невеста самым ужасным образом погибла под колесами автомобиля, вскоре после выхода молодых из церкви.

– О, боже!

– Да, я согласен с вами, что это исключительно прискорбный случай. Но почему-то никогда почти не обходится без роковых событий на церемониях, в которых я принимаю участие. Всего лишь месяц тому назад я венчал очаровательную молодую чету, и не прошло еще недели, как их обоих не стало. Они проходили под лесами строящегося здания, на них упал железный рельс и мгновенно убил их. А перед этим я венчал другую пару, и вскоре жених заболел какой-то злокачественной лихорадкой. Очень приятный молодой человек был. Он весь покрылся розовыми пятнами. Мы все были страшно огорчены.

Он повернулся в сторону миссис Вадингтон, которая, под напором гостей, оказалась загнанной в угол, и продолжал:

– Я только-что рассказывал нашему молодому другу о целом ряде весьма забавных совпадений. На двух последних свадьбах, на которых я венчал молодых, жених умирал вскоре после церемонии.

Странное выражение появилось на лице миссис Вадингтон. По-видимому, она мысленно рассуждала, что едва ли может надеяться на такое счастье.

– Я лично, – сказала она, – с самого начала предчувствовала, что это венчание никогда не состоится.

– О, это интересно! – сказал мистер Вульс. – Я очень верю в предчувствия.

– Я тоже, – поддержала его миссис Вадингтон.

– Я так и думаю, что предчувствия посылаются нам с целью предостеречь нас и помочь нам приготовиться к несчастью.

– В данном случае слово несчастье еще недостаточно сильно выражает всю катастрофу, – сказала миссис Вадингтон.

Джордж поспешил потихоньку убраться. Снова на него нахлынуло мрачное настроение, которое овладело им еще с самого утра. Его нервная система оказалась до того расшатанной, что он даже решился искать утешения в обществе Сигсби Вадингтона. В конце концов, размышлял он, каковы бы ни были недостатки Вадингтона, он, по крайней мере, друг ему. Будь на месте Джорджа философ, интересующийся вопросами роста человеческой расы, он, несомненно, горестно вздохнул бы, взглянув на Сигсби Вадингтона. Но Джордж находился теперь в таком состоянии, в котором человек не может слишком разборчиво относиться к друзьям. А через секунду Джордж сделал чрезвычайно неприятное открытие: он убедился, что был слишком оптимистичен, предполагая, что мистер Вадингтон питает к нему какие-либо симпатии. Взгляд, который будущий тесть кинул в его сторону, ни в коем случае не таил в себе теплых чувств. Таким взглядом посмотрел бы шериф маленького городка на Западе при виде конокрада, которого ему никак не удается поймать с поличным.

– Дерзкий мальчишка! – проворчал Сигсби Вадингтон злобным шёпотом. – Дерзкий мальчишка! Повсюду сует свой нос!

– A?

– Вздумал отдавать приказание слуге, чтобы тот стоял здесь и караулил подарки!

– Помилуйте, мистер Вадингтон! Неужели вы не понимаете, что, если бы я этого не сделал, кто-нибудь мог бы забраться в комнату и стащить кое-что?

Мистер Вадингтон посмотрел на него долгим злобным взглядом. Наверное, такое же выражение лица должно было быть у ковбоя, который бросился на постель после тяжелого трудового дня и слишком поздно обнаружил, что кто-то из остряков-друзей подложил несколько кактусов под простыню.

Джордж сильно упал духом. Он намеревался подойти к столу с закусками, дабы восстановить упавшее настроение некоторым количеством картофельного салата. Но в это время от стола отделилась огромная, тщательно одетая фигура, жевавшая ломтик подрумяненного хлеба, густо намазанного икрой. Джордж смутно помнил, что видел этого человека среди прочих гостей в тот знаменательный день, когда он вдруг очутился на званом обеде в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Память не изменила ему. Это был не кто иной, как

«Объединенные фабрики мясных консервов».

– А, здорово, Вадингтон! – сказал «Объединенные фабрики мясных консервов».

– Угу! – пробормотал Сигсби Вадингтон.

Он очень не любил этого человека, который однажды отказал ему в небольшой ссуде и вдобавок позволил себе еще подкрепить свой отказ цитатой из Шекспира.

– Послушайте, Вадингтон, – продолжал «Объединенные фабрики мясных консервов». Помнится мне, что вы приходили ко мне и спрашивали мое мнение насчет кинематографической компании «Лучшие фильмы в мире»? Вы как будто собирались вложить деньги в это дело, если память мне не изменяет?

На лице Вадингтона появилось выражение страшной тревоги. Он с трудом проглотил слюну и быстро заговорил:

– Только не я! Только не я! Выкиньте из вашей башки, будто я хотел покупать какую-то дрянь. Я просто думал, что если фирма стоящая, то моя жена была бы, возможно, заинтересована в приобретении некоторого числа акций.

– Но это все равно.

– Нет, далеко не все равно.

– Не знаете ли вы случайно, купила ли ваша жена акции этой фирмы?

– Я достоверно знаю, что не купила. А впоследствии обнаружилось, что фирма совершенно не стоящая, а потому я не стал даже говорить жене об этом.

– Жаль, жаль! – сказал «Объединенные фабрики мясных консервов». – Очень жаль.

– То-есть, как это жаль?

– Да очень просто. Случилась изумительная вещь. В своем роде весьма забавная история. В качестве кинематографической фирмы это предприятие действительно ничего не стоило, в этом отношении я с вами согласен. Ничего у них, по-видимому, не выходило. Но вчера один из рабочих стал загонять в землю кол, к которому была прибита дощечка с надписью «Продается», и будь я проклят, если там не оказалась нефть!

Перед глазами несчастного Вадингтона смутно расплывался образ «Объединенных фабрик мясных консервов»

– Нефть? Нефть? – с трудом вымолвил он.

– Да, сэр, нефть. Самая настоящая. По всем признакам там таится, по-видимому, один из богатейших источников Юго-Запада.

– Но… но… в таком случае, вы хотите сказать, что акции этой фирмы чего-нибудь стоят?

– Всего лишь миллион, больше ничего. Сущий пустяк! Очень жаль, что вы не купили. А эта икра, сказал «Объединенные фабрики мясных консервов», задумчиво причмокивая губами, – эта икра очень хороша. Да, да, Вадингтон, замечательная икра! Надо мне съесть еще один бутербродик.

Нет ничего труднее, как остановить миллионера, который намеревается наброситься на икру. Тем не менее, мистеру Вадингтону удалось это сделать, но для этого он изо всех сил уцепился за его рукав.

– Когда вы об этом слышали? – спросил он.

– Сегодня утром, незадолго до того, как я отправился сюда.

– И вы думаете, что еще кто-нибудь знает об этом?

– Да весь город знает!

– Но, послушайте, не отставал Вадингтон. – Э-э-э, послушайте…

Он снова в отчаянии уцепился за рукав миллионера, у которого от одной лишь близости икры раздувались ноздри.

– Я хочу сказать… спросить… я знаю одного человека… он ничего не смыслит в финансовых делах… у него есть целая пачка акций этой фирмы… Как вы думаете, не исключена возможность, что он ничего еще не слыхал?

– Вполне возможно. Но если вы надеетесь раздобыть у него эти акции, то вам нужно торопиться. А то скоро об этом появится в вечерних газетах.

Его слова подействовали на Вадингтона, как сильный заряд электричества. Он выпустил его рукав, и «Объединенные фабрики мясных консервов» кинулся к столу с закусками, точно изголодавшийся рабочий вол в стойло. Мистер Вадингтон нащупал у себя в кармане свои триста долларов, желая лишний раз убедиться, что они еще там, выскочил из дому, потом за ограду, затем кинулся бежать по дороге и, достигнув вокзала, вскочил в отходивший поезд, который, казалось, только его и дожидался. Никогда еще в жизни Вадингтону не случалось так удачно попадать к поезду, и он увидел в этом хорошее знамение.

Он уже мысленно рисовал себе полицейского, которому он отдал пачку драгоценных акций… в момент излишнего великодушия. Этот полицейский, насколько он помнил, был такой простоватый малый, как-раз человек, с которым приятно иметь коммерческие дела. Мистер Вадингтон стал мысленно репетировать речь, с которой он обратится к нему.

– Э-э-э, послушайте, – скажет он. – э-э-э, послушайте, мой дорогой…

Сигсби Вадингтон вздрогнул и выпрямился на своем сидении. Он совершенно забыл имя этого полицейского!

Спустя несколько часов, когда звезды только выглянули в небе, а пташки сонно устраивались на ветках деревьев, по дорожке, которая вела к загородному дому миссис Вадингтон в Хэмстеде, плелась одинокая унылая фигура. Это был мистер Сигсби Вадингтон, возвращавшийся из дальних странствований. Вадингтон шел крадучись, точно кот, ожидающий, что в него вот-вот запустят булыжником. «О, как радостно снова увидеть родной дом!», – говорит поэт. Но Сигсби Вадингтон никак не мог согласиться с таким оптимистическим взглядом. Имея полную возможность спокойно рассуждать, он пришел к убеждению, что под этим родным кровом его ждут большие неприятности. Во многих других случаях за время отбывания им наказания в качестве мужа миссис Вадингтон бывало, что он делал промахи и его жена выражала свое неодобрение весьма откровенно и бурно. Но никогда еще Сигсби Вадингтон не совершал такого серьезного домашнего преступления, как то, которое тяжелым бременем лежало на нем сейчас. Он осмелился отлучиться из дому в тот день, когда должна была венчаться его единственная дочь! В тот день, когда ему определенно было сказано, что он должен вести ее к венцу! И если, имея такой повод, миссис Вадингтон не даст себе настолько воли, как рассчитывал ее муж, то мистер Вадингтон мог бы сказать, что «старая хлеб-соль забывается» и прошлое не должно ставиться в пример.

Вадингтон глубоко вздохнул. Он чувствовал себя угнетенным и разбитым, он нисколько не был расположен выслушивать те горькие истины, которые будет выкладывать ему миссис Вадингтон. Он только мечтал остаться один, растянуться на диване, снять ботинки и выпить чего-нибудь подкрепляющего и освежающего. Ибо надо признать, что Сигсби Вадингтон провел весьма тяжелые часы в городе.

Как мы уже достаточно ясно указывали в предыдущих главах, Сигсби Вадингтон принадлежал к тем людям, которые не способны усиленно думать, без риска нажить головную боль. Тем не менее, сидя в поезде, увозившем его в Нью-Йорк, он вынужден был рискнуть головной болью и хорошенько и тщательно пораздумать. Откуда-то из мутных глубин подсознания что-то нашептывало ему, что необходимо во что бы то ни стало вспомнить имя полисмена, которому он продал акции. Вадингтон немедленно начал рыться в памяти, и к тому времени, когда поезд подходил к Нью-Йорку, он решил, что этого полицейского зовут либо Мэлькаи, либо Гаррити [Имена Мэлькаи и Гаррити, равно как упоминаемые позднее Мерфи и Галагер – типичные ирландские фамилии, а между тем ирландцы составляют значительный процент нью-йоркской полиции].

Следует заметить, что человек, который собирается искать в Нью-Йорке полисмена по имени Мэлькаи, должен рассчитывать на добрых полдня работы. То же самое ждет человека, который вздумал бы разыскивать полисмена по имени Гаррити. А тому, кто взял бы на себя труд искать и того и другого, не пришлось бы отдыхать ни одной минуты в течение круглых суток. Носясь вверх и вниз по городу и расспрашивая всех полисменов, которые попадались на его пути, Сигсби Вадингтон стал проделывать концы протяжением во много миль. Так, например, полисмен на посту в Таймс-Сквере сообщил ему, что у могилы генерала Гранта, как ему доподлинно известно, стоит на посту полисмен по имени Мэлькаи. Что же касается полисмена по имени Гаррити, то можно получить на выбор любого-одного на площади Колумба, другого-на площади Эрвинга.

Полисмен у могилы генерала Гранта выразил сожаление, что не может своей собственной персоной заполнить пробел в нуждах мистера Вадингтона, но посоветовал ему справиться либо на Двадцать пятой улице, где каждый день дежурит полицейский по имени Мэлькаи, либо на Шестнадцатой улице, либо на Третьем Авеню.

Полисмен Гаррити на площади Колумба очень тепло отозвался о другом полисмене-однофамильце близ площади Баттари, а полисмен Гаррити на площади Эрвинга был того мнения, что его собрат-однофамилец в Бронксе, несомненно, подойдет мистеру Вадингтону. К тому времени, когда часы пробили пять, мистер Вадингтон окончательно пришел к заключению, что если в мире существует уголок для честных тружеников, то в нем едва ли может быть место большему числу полисменов по имени Мэлькаи. А возвращаясь из Бронкса в пять тридцать, он готов был поддержать любой закон, коим совершенно запрещалось бы кому-либо называться Гаррити. А когда пробило шесть часов, в голове Вадингтона вдруг блеснула мысль, что разыскиваемого им полисмена зовут вовсе не Мэлькаи и не Гаррити, а Мэрфи!

Он как – раз переходил через площадь Мэдисон, возвращаясь из неудачной экскурсии по Четырнадцатой улице, где он разыскивал полисмена по имени Мэлькаи, и уверенность в том, что полицейский, который ему до зарезу нужен, зовется Мэрфи, так укрепилась в его мозгу, что он зашатался и со стоном опустился на одну из скамей. Это было, так сказать, моментом пресыщения. Мистер Вадингтон решил отказаться от дальнейших поисков и вернуться домой. Голова у него болела, ноги у него болели, затылок у него болел. Восторженное настроение, в котором он пустился в Нью-Йорк, уже успело испариться. Коротко говоря, едва ли во всем Нью-Йорке нашелся бы человек, еще менее пригодный для того, чтобы предпринять поиски полисмена по имени Мэрфи. С трудом волоча ноги, добрел он до вокзала и с первым же поездом отправился домой. И вот мы встречаем его здесь, к концу обратного путешествия.

Вадингтон обратил внимание на то, что в доме, к которому он приближался, царила полная тишина. Впрочем, это было вполне понятно, иначе и быть не могло. Венчание давно уже состоялось, а счастливые молодые отправились в свадебное путешествие. И несомненно, гости давным-давно разъехались. Теперь под кровом тихого дома оставалась лишь миссис Вадингтон, которая у себя в будуаре придумывает жгучие ядовитые фразы по адресу своего мужа. Она то дает отставку какому-нибудь лестному эпитету, предпочитая ему другой, еще более едкий, то она приходит к убеждению, что слово «червяк» слишком мягкое выражение для ее мужа, и бросается искать более выразительное слово в энциклопедическом словаре.

Мистер Вадингтон остановился у подъезда, подумывая о том, не искать ли уединения в близлежащем сарае. Однако, его мужество взяло верх. В сарае он не получит ничего выпить, а Вадингтон полагал, что должен какой бы то ни было ценою утолить невыносимую боль истерзанной души. Он открыл дверь, но в тот же миг чуть было не подскочил до потолка, увидев, что какая-то темная фигура вышла из будочки, в которой находился телефонный аппарат.

– Ай! – крикнул Вадингтон.

– Сэр! – отозвалась фигура.

Вадингтон облегченно вздохнул. Это не была его жена, это был только Феррис. А Феррис был именно тот человек, которого ему больше кого-либо хотелось видеть в данную минуту. Никто, кроме Ферриса, не мог бы ему принести чего-нибудь выпить.

– Тсс! – прошептал Сигсби Вадингтон. – Здесь кто-нибудь есть?

– Cэp?

– Где миссис Вадингтон?

– У себя в будуаре, сэр.

Вадингтон так и предполагал.

– В библиотеке кто-нибудь есть?

– Нет, сэр.

– В таком случае, принесите мне туда чего-нибудь выпить, Феррис, и никому не говорите, что видели меня.

– Слушаю, сэр.

Вадингтон поплелся в библиотеку и шлепнулся на диван. В течение нескольких минут он лежал, наслаждаясь покоем. А потом до слуха его донеслось музыкальное дребезжание стаканов. Феррис вошел с подносом в руках.

– Вы не изволили дать мне точных инструкций, сэр – сказал он, – а потому я по своей собственной инициативе принес виски и содовую воду.

Он говорил очень холодным тоном, так как к числу предметов, которых не одобрял Феррис, принадлежал также мистер Вадингтон. Но последний сейчас был в таком настроении, что ему некогда было разбираться в нюансах голоса Ферриса. Он ухватился за графин с виски, и глаза его подернулись дымкой признательности.

– Вы замечательный малый, Феррис!

– Благодарю вас, сэр.

– Вы как-раз такой человек, которому нужно было бы жить в привольных степях Запада, где мужчины – настоящие мужчины!

Феррис только равнодушно повел бровями.

– Больше ничего не прикажете, сэр?

– Больше ничего. Но вы не уходите, Феррис. Расскажите мне все.

– Что именно интересует вас, сэр?

– Ну, разумеется, венчание. Я никак не мог присутствовать. У меня было чрезвычайно важное дело в Нью-Йорке. Да, Феррис я никак не мог присутствовать. У меня было чрезвычайно важное дело в Нью-Йорке.

– Вот как, сэр?

– Очень важное дело, Феррис. Никак не мог отложить его. Ну, как прошло венчание, хорошо?

– Не совсем, сэр.

– То есть, как это не совсем?

– Никакого венчания, не было, сэр.

Мистер Вадингтон привскочил с дивана и сел. Этот Феррис, очевидно, болтал глупости, а Вадингтон, вернувшись домой после многих весьма томительных часов, проведенных в Нью-Йорке, отнюдь не был расположен к тому, чтобы выслушивать пустые глупости.

– То-есть, как это не было венчания?

– Вот так, сэр. Не было.

– А почему не было?

– В последнюю минуту случилась маленькая задержка, сэр.

– Уж не сломал ли себе ногу пастор?

– Нет, сэр. Пастор и в данную минуту так же здоров, как был в момент прибытия сюда. Задержка, о которой я говорю, была вызвана молодой женщиной, вбежавшей столовую, где собрались все гости, и вызвавшей немалую суматоху, объявив себя старой подружкой жениха. Глаза мистера Вадингтона, казалось, сейчас выскочат из орбит.

– Расскажите мне все подробно, – попросил он.

Феррис устремил -взгляд на стенку позади мистера Вадингтона и начал:

– Я лично не присутствовал при этой церемонии, сэр. Но один из моих сослуживцев, случайно оказавшийся у дверей, передал мне потом все подробности. По его словам, едва молодые собрались идти в церковь, из сада вбежала в зал какая-то молодая женщина и, остановившись в дверях, воскликнула: «О, Джордж, Джордж! Зачем ты покинул меня? Твое место не здесь с этой девушкой! Твое место возле меня, возле женщины, которую ты обольстил!» Поскольку я мог понять, она обращалась к мистеру Финчу.

Глаза мистера Вадингтона уже до такой степени вылезли из орбит, что достаточно было бы одного прикосновения, и они вывалились бы окончательно.

– Святые угодники! – воскликнул он. – И что же случилось после этого?

– Как мне сказали, произошло невероятное смятение и поднялся шум. Жених был ошеломлен и довольно энергично протестовал, утверждая, что это не более как ошибка. Миссис Вадингтон ответила на это, что она ничего другого и не ждала. Мисс Вадингтон была, по-видимому, чрезвычайно потрясена. И, конечно, гости тоже были немало смущены.

– Едва ли можно их винить за это.

– Конечно, нельзя, сэр.

– А потом?

– На молодую женщину стали наседать с расспросами, но она, очевидно, находилась в чрезвычайно нервном состоянии и что-то кричала, как передавали мне, и ломала руки. Она, шатаясь, прошла через комнату и упала без сознания у стола, на котором были разложены свадебные подарки. Но она почти тотчас же пришла в себя и с криком: «Воздуху, воздуху! Я хочу воздуху!» – так же быстро выбежала в сад. И, насколько я понимаю, сэр, никто больше не видел ее. – Что же дальше?

– Миссис Вадингтон категорически заявила, что венчание не состоится. Гости вернулись в Нью-Йорк. Мистер Финч долго протестовал, хотя слуга, передававший мне о случившемся, не в состоянии был разобрать, что он говорил. Но, по-видимому, его слова были неубедительны и бессвязны. Вскоре он тоже уехал. Миссис Вадингтон уединилась в своем будуаре вместе с мисс Вадингтон и вот уже сколько времени не показывалась. Чрезвычайно неприятная история, сэр. В Англии ничего подобного не случилось бы.

Как ни прискорбно передать подобный факт, но, придя в себя, Сигсби Вадингтон в первый момент испытал чувство облегчения. Его занимал отнюдь не вопрос о разбитом счастье двух любящих сердец и не жалость к бедной женщине, сыгравшей такую роль в этой трагедии. Больше всего, яснее всего другого сознавал он одно: в конце – концов, ему нечего было бояться теперь жены. Его отсутствие осталось, наверное, незамеченным, и строгий выговор, которого он с ужасом дожидался, теперь минует его. Но вдруг в голове у него блеснула мысль, которая моментально разогнала чувство удовлетворения, вызванное душевным огорчением.

– А не можете ли вы описать мне женщину, которая вызвала всю эту суматоху?

– Как мне передавали, у нее маленькая, но довольно изящная фигурка, слегка вздернутый носик и выразительные черные глаза, сэр.

– Боже ты мой! – вырвалось у Вадингтона.

Он вскочил на ноги, совершенно пренебрегая ноющей болью, которую он ощущал в них, и быстро выбежал из комнаты. Едва очутившись в столовой, он повернул выключатель и стрелою кинулся к столу, на котором были разложены свадебные подарки. С первого взгляда казалось, что все было на месте, но почти тотчас же мистер Вадингтон убедился, насколько его подозрения были обоснованы. Футляр с жемчужным ожерельем исчез!

Одним из главных достоинств мыслящего человека является умение находить хорошие стороны даже в крупных неприятностях. До сих пор Сигсби Вадингтон был совершенно лишен этой способности, но в настоящую минуту, благодаря, возможно, тому обстоятельству, что он влил в себя довольно изрядное количество сода-виски, он вдруг с поразительной ясностью отдал себе отчет в том, что исчезновение ожерелья из поддельного жемчуга является наилучшим разрешением вопроса, на какое только он мог надеяться. Правда, в его первоначальный план не входило намерение дарить своей молодой сообщнице жемчужное ожерелье. Он никак не предполагал, что она воспользуется им для себя. Но теперь, раз уж это случилось, то зачем тревожиться из-за пустяков? Важно лишь одно: ожерелье исчезло; и если смотреть в корень вещей, то разве не к этому стремился он сам все время? Иными словами, это означало следующее: когда шум и суматоха улягутся, у него останутся в кармане триста долларов чистоганом. А если он когда-нибудь встретит этого полисмена, и окажется, что тот ничего еще не слыхал об изумительной вести, переданной Вадингтону «Объединенными фабриками мясных консервов», то, пожалуй… Когда Вадингтон дошел до этого пункта, он вдруг прервал свои размышления и издал возглас изумления. Дело в том, что перед его глазами огромными огненными буквами вдруг обрисовалось одно чудодейственное слово:

ГАЛАГЕР

Сигсби Вадингтон несколько раз повернулся вокруг себя, точно вокруг оси. Галагер! Ну, конечно, это самое имя! Вовсе не Мэлькаи, не Гаррити и не Мэрфи, а Галагер. Как случалось нередко и до того с многими другими, Сигсби Вадингтон вслух обозвал себя тупоголовым ослом за то, что он позволил памяти сыграть над собой такой трюк. И с какой только стати разыскивал он каких-то Мэлькаи, Гаррити и Мэрфи, когда человек, который ему нужен был, назывался Галагер? Только зря потерял столько времени.

Но и теперь не было поздно. Если немедленно поехать в Нью-Йорк и снова приняться за поиски, то все еще может разрешиться благополучно. И тем более, что сама судьба, как он это ясно видел сейчас, посылала ему на редкость удачный предлог для поездки в Нью-Йорк. В такую критическую минуту, когда из дому похищено драгоценное жемчужное ожерелье, было абсолютно необходимо, чтобы человек, с холодным рассудком и способный ясно мыслить, сел в поезд и поспешил в Нью-Йорк в главное полицейское управление, чтобы там изложить все факты. – Чудесно! – сказал мистер Вадингтон, обращаясь к своей бессмертной душе, и с легким сердцем, хотя с отяжелевшими ногами, он направился в будуар жены.

Перед тем как он открыл дверь, из комнаты доносились довольно громкие голоса. Но как только Вадингтон вошел, разговор тотчас же прекратился и миссис Вадингтон раздраженно спросила:

– Где это вы изволили быть, хотела бы я знать?

Сигсби Вадингтон был заранее подготовлен к этому вопросу.

– Я предпринял далекую прогулку за город. Чрезвычайно далекую прогулку за город. Я был так потрясен, так изумлен и так ошеломлен ужасной сценой, разыгравшейся в этом доме, что я буквально задыхался. А потому я предпринял далекую прогулку за город. Я только-что вернулся. И подумать только, что у нас могло случиться нечто подобное! Феррис утверждает, что в Англии никогда не случаются такие вещи.

Молли, у которой глаза сильно раскраснелись от слез, а губы дрожали, тоже вмешалась в разговор:

– Я убеждена, что у Джорджа есть на все объяснения.

– Ну, еще бы! – презрительно отозвалась миссис Вадингтон.

– Я твердо убеждена в этом!

– В таком случае, почему твой драгоценный Джордж не удостоил поделиться с нами своими объяснениями?

– Он был слишком ошеломлен.

– Ничего удивительного в этом!

– Я ничуть не сомневаюсь, что произошла ошибка.

– Совершенно верно, – сказал мистер Вадингтон, ласково гладя руку своей дочери. – Все это было жульнической инсценировкой.

– Говори пожалуйста толком, Сигсби!

– Я и говорю толком.

– То, что ты называешь толком, является бредом для любого человека, не находящегося в доме слабоумных.

– Да неужели? – язвительно произнес Вадингтон и с видом триумфатора заложил большие пальцы обеих рук в проймы жилета. – В таком случае позволь мне сказать тебе, что эта женщина, ворвавшаяся сюда, попросту притворялась. Она разыграла из себя то, чем она не была в действительности, и заставила тебя поверить, что она не есть то, чем она была на деле.

Миссис Вадингтон напряженно слушала его, тщетно желая что-нибудь понять, но потом отказалась от этой надежды и лишь глубоко вздохнула.

– Ради бога, уходи отсюда, Сигсби! – сказала она.

– Уходи отсюда! Это мне нравится! Я тебе говорю, что эта женщина-жулик в юбке! Она никак не могла забраться сюда каким-нибудь иным способом, а потому пустила в ход самую избитую комедию. Ей только и нужны были свадебные подарки.

– В таком случае, почему она не взяла их?

– Она и взяла-жемчужное ожерелье Молли.

– Что?

– То, что я говорю. Она взяла жемчужное ожерелье Молли.

– Вздор.

– Но его нет!

– Молли подняла глаза и ликуя посмотрела на мачеху.

– Я так и знала! – воскликнула она. – Значит, мой дорогой Джорджи ни в чем не виновен! Едва ли найдется много людей в нашем цивилизованном мире, которым приходилось когда-нибудь видеть растерянную тигрицу. Но тот, кто в данный момент посмотрел бы на миссис Вадингтон, составил бы себе недурное представление об этом звере в минуту растерянности.

– Я не верю этому! – угрюмо заявила она.

– Не веришь? Но жемчужного ожерелья нет, не так ли? – сказал Сигсби. – Уж не предполагаешь ли ты, что кто-либо из гостей взял его, а? Впрочем, меня бы нисколько не удивило, если бы этот лорд Хэнстантон стащил его. Но, конечно, жемчужное ожерелье взяла эта женщина. Она упала в обморок около стола со свадебными подарками, не так ли? Она крикнула, что ей нужен воздух, и выбежала вон, не так ли? И никто не видел ее с тех пор, не так ли? Если бы я не предпринял такой далекой прогулки за город, я бы давно уже пролил свет на это темное дело.

– Я прямиком еду в Нью-Йорк, чтобы повидать Джорджа и рассказать ему! – воскликнула Молли, сильно взволнованная.

– А я говорю, что ты ничего подобного не сделаешь! – заявила миссис Вадингтон, поднимаясь с места.

– А я еду в Нью-Йорк, чтобы уведомить полицию – сказал Сигсби Вадингтон.

– А я говорю, что ты ничего подобного не сделаешь! Я сама поеду в Нью-Йорк, и сама уведомлю полицию. А вы с Молли останетесь здесь.

– Но, послушай…

– Я не желаю ничего больше слушать! – категорически заявила миссис Вадингтон, нажимая кнопку электрического звонка. – Что же касается поездки в Нью – Йорк, – заметила она, поворачиваясь к Молли, – так неужели ты полагаешь, что я позволю тебе совершать ночные визиты к таким прощалыгам, как Джордж Финч?

– Вовсе он не прощалыга – возмутилась Молли.

– Ни в коем случае! – сказал Сигсби Вадингтон. – На редкость симпатичный малый. Он родом из привольных степей Запада!

– Вы великолепно знаете, что слова папы снимают всякую вину с Джорджа – сказала Молли. – Эта отвратительная женщина могла бы с таким же успехом явиться сюда и заявить, что папа обольстил ее.

– Э-э-э… послушай! – воскликнул в ужасе мистер Вадингтон.

– Ей только нужен был предлог для того, чтобы забраться к нам в дом, вот и все.

– Вполне возможно, что в данном случае Джордж Финч не в такой мере виноват, как я предполагала, – сказала миссис Вадингтон. – Но это отнюдь не меняет дела, и я считаю его человеком, к которому должна относиться с величайшим подозрением всякая мать, ценящая счастье своей дочери. Во-первых, он художник; во-вторых, он по доброй воле выбрал для жительства один из кварталов Нью-Йорка, славящийся своим легкомыслием и безнравственностью. А помимо того…

– Вы звонили, мадам?

Дверь отворилась, и на пороге показался Феррис.

– Да, Феррис. Прикажите шоферу подать автомобиль. Я еду в Нью-Йорк.

– Слушаю, мадам, – сказал Феррис.

Он, однако, продолжал стоять в дверях и несколько раз откашлялся.

– Я хотел спросить, мадам, не сочтете ли вы дерзостью с моей стороны, если я попрошу разрешения занять место рядом с шофером?

– Зачем?

Бывают такие случаи в жизни, когда человеку не совсем приятно давать правдивые объяснения всем своим мотивам. Дело в том, что Феррис хотел скорее очутиться в городе, чтобы навестить редактора замечательного во всех отношениях и весьма распространенного еженедельника «Городской сплетник». Он мог бы кое-что заработать, передав изумительную сцену, разыгравшуюся в этот день в одном из наиболее фешенебельных домов Нью-Йорка и Хэмстеда. Едва Феррис узнал о скандале, случившемся в так называемом высшем обществе, он позвонил по телефону в редакцию «Городского Сплетника», но там ему ответили, что редактор уехал за город. Заместитель редактора, очевидно, догадывался, что у Ферриса есть что-то такое чрезвычайно пикантное, чего он не хочет передать никому другому, помимо редактора, а потому он предложил ему заехать на квартиру мистера Бифона, который вечером должен был вернуться домой, и сообщил ему его адрес: Вашингтон-Сквер, дом «Шеридан».

Феррис, естественно, мог бы все это рассказать миссис Вадингтон, но, как и все умные люди, он, по возможности, избегал слишком затяжных объяснений.

– Я только-что получил извещение о том, что один из моих близких родственников находится при смерти, – ответил он.

– Вот как? Ну, ладно, поезжайте!

– Благодарю вас, мадам. Я немедленно передам ваше распоряжение шоферу, мадам.

Едва дверь закрылась за ним, миссис Вадингтон возобновила разговор, начав с того места, на котором она остановилась.

– И помимо всего, мы еще далеко не уверены в том, что эта женщина не говорила правды. Вполне возможно, что кража жемчуга объясняется результатом внезапного соблазна, охватившего несчастную в тот момент…

– О, мама!

– Ну, что «мама»? А почему нет? Почему ты не допускаешь мысли, что она очень нуждается? Я нисколько не сомневаюсь в том, что твой Финч настолько черств, что не позаботился сколько-нибудь обеспечить ее.

– Все это совсем не так – сказал Сигсби Вадингтон.

– Не так? А что ты знаешь об этом? – спросила миссис Вадингтон.

– Ничего – благоразумно ответил ей муж.

– В таком случае, потрудись воздержаться и не мели вздора!

Миссис Вадингтон вышла из комнаты с присущей ей тяжеловесной величественностью, а Сигсби Вадингтон, продолжая быть благоразумным, прикрыл дверь за нею.

– Э-э-э… послушай, Moлли – начал он. – Мне необходимо возможно скорее быть в Нью-Йорке. Понимаешь, совершенно необходимо.

– И мне тоже – сказала Молли. – Я непременно хочу повидать Джорджа сегодня же. По всей вероятности, он вернулся к себе на квартиру.

– Что же в таком случае делать?..

– Как только мама уедет, я отвезу тебя в Нью-Йорк на моем двухместном автомобильчике. – Вот молодец-девчонка! – горячо воскликнул мистер Вадингтон. Вот это значит разговаривать, как мужчина!

И он крепко поцеловал свою дочь.

Миссис Вадингтон пришла к заключению, что на свете нет более очаровательного общества, чем главное полицейское управление. Прошло немало времени, пока ей удалось убедить их, что не она украла жемчужное ожерелье и не намеревается отдавать себя в руки полиции. Но зато, как только полицейские уяснили себе, наконец, смысл ее слов, они мобилизовались душой и телом и выразили горячее желание быть ей полезными. Правда, они вынуждены были признать, что описание воровки, приведенное миссис Вадингтон, ровно ничего не говорит ни их уму, ни сердцу. Вот, если бы она могла привести такое описание, которое удовлетворило бы их – о, тогда миссис Вадингтон увидела бы, с какой невероятной быстротой стала бы работать машина закона!

Если бы, например, женщина, о которой говорит миссис Вадингтон, была высокая и худощавая, с рыжими волосами, тогда они немедленно раскинули бы сети и принялись бы искать «Кидти из Чикаго». Или опять-таки, будь эта воровка курносая, с двумя мушками на подбородке, тогда они немедленно отдали бы распоряжение всем полицейским участкам искать «Сю из Цинциннати». Но, с другой стороны, если бы эта преступница слегка прихрамывала и немного шепелявила, тогда было бы ясно, что речь идет об «Эдне из Индиаполиса», и ее арест был бы вопросом нескольких часов. В данном же случае они вынуждены были признать, что описание миссис Вадингтон совершенно сбивает их с толку. И миссис Вадингтон ушла, думая про себя, что, не будь у нее такого огромного состояния, она могла бы превосходным образом заняться кражей драгоценностей и, наверное, составила бы большой капитал, ничуть не опасаясь каких-либо неприятностей со стороны полиции. И, конечно, было очень нехорошо с ее стороны обзывать начальника сыскного отделения «тупоголовым гусем». Но, в конце концов, ее следует простить, так как она испытывала невероятную досаду.

Она все еще чувствовала сильное раздражение, когда вышла из полицейского управления на улицу, но приятный ночной воздух несколько разогнал ее дурное настроение. Она мысленно заметила себе, что похищение ожерелья было, в конце концов, лишь вопросом второстепенной важности, так как в настоящую минуту у нее на очереди стояла более важная проблема, чем арест какой-то злоумышленницы. Главная цель ее жизни заключалась теперь в том, чтобы добиться окончательного падения Джорджа Финча. При этой мысли миссис Вадингтон решила, что ей необходим союзник, сочувствующий сообщник, который шел бы рядом с нею и делал бы все, что она прикажет делать, и, вообще, оказывал бы ей помощь в том весьма рискованном деле, которое она собиралась затеять.

Миссис Вадингтон направилась к киоску телефонного автомата и опустила пять центов.

– Лорд Хэнстантон?

– Алло! – услышала она в ответ.

– Говорит миссис Вадингтон.

– А! О! Поздравляю, поздравляю!

– Чем вы в данную минуту заняты?

– Я только собирался пойти перекусить.

– В таком случае я буду вас ждать в отеле «Ритц-Карлтон» через десять минут.

– Очень хорошо! Весьма благодарен! Буду! Обязательно! Признателен! Непременно! Чудесно! Обязательно! Немедленно!

И вот мы видим миссис Вадингтон в вестибюле отеля «Ритц-Карлтон». Усевшись в плетеное кресло, она не спускает глаз от двери (точно кот, караулящий у мышиной норы!) и нетерпеливо постукивает по ковру носком своей довольно объемистой туфли. Как и у всякого человека, которому пришлось когда-либо ждать кого-либо в течение пяти минут, у нее создалось такое представление, точно она уже провела в вестибюле отеля несколько часов. Но под конец ее долготерпение было вознаграждено по заслугам. В дверях показалась элегантная фигура, тотчас же направившаяся к ней с сияющей улыбкой на устах. Последнее объяснялось тем, что в натуре лорда Хэнстантона сочетались большой аппетит вместе с абсолютным отвращением к оплате счетов в ресторане. И мысль о том, что обед в роскошном отеле будет оплачен кем-то другим, приводила его в восторг. Это не совсем соответствовало бы истине, если бы мы сказали, что лорд Хэнстантон облизнулся, но в тот момент, когда он поднял глаза на площадку лестницы, где хлопотливо суетились официанты, обносившие гостей всевозможными яствами, на его лице появилось счастливое умиленное выражение.

– Надеюсь, что я не опоздал? – сказал он.

0 Садитесь, – приказала миссис Вадингтон, – мне нужно поговорить с вами.

И миссис Вадингтон немедленно приступила к делу.

Лорд Хэнстантон внимательно слушал, лишь изредка мигая.

– Вы меня простите – сказал он, когда его собеседница сделала паузу, чтобы перевести дух. – Я уверен, что все это ужасно интересно, но никак не могу заставить себя внимательно следить за вашим рассказом. Что вы скажете, если я предложу пройти в зал и обо всем по душам поговорить за сочным бифштексом или чем-либо другим в этом роде?

Миссис Вадингтон посмотрела на него с отвращением, граничившим почти с беспредельным презрением.

– Я надеюсь, что вы не предполагаете, будто я собираюсь тратить время на еду?

– A? – Нижняя челюсть лорда Хэнстантона опустилась на целый дюйм. – Почему нельзя есть? – Потому что нельзя! Я сейчас повторю все, что я вам говорила, и вы будьте любезны слушать внимательнее.

– Но позвольте, как же насчет обеда?

– Никакого обеда!

– Ни тарелочки супа?

– Нет!

– Ни рыбы? Вообще, ничего существенного?

– Абсолютно ничего! У нас нет времени, чтобы терять его. Мы должны действовать быстро и безотлагательно.

– А как насчет бутер…?

– Вы присутствовали при той ужасной сцене, которая разыгралась сегодня днем, – продолжала миссис Вадингтон, не давая ему даже закончить, а потому мне незачем сызнова описывать ее. Вы, наверное, не забыли, как эта женщина вбежала в комнату и начала поносить Джорджа Финча. Вы, несомненно, помните все, что она говорила?

– Как же, помню! Это было здорово!

– Но, увы, это была ложь!

– A?

– Это было уловкой. Эта женщина – воровка. Она разыграла всю сцену лишь с целью украсть жемчужное ожерелье, принадлежавшее моей падчерице и находившееся среди прочих свадебных подарков.

– Да ну? Вот так-так! Подумать только!

– К сожалению, не может быть никакого сомнения в том, что это так. А потому моя падчерица вместо того, чтобы прийти в ужас от безнравственности Джорджа Финча, теперь смотрит на него, как на невинно пострадавшего человека, и настаивает на венчании с ним. Вы меня слушаете?

Лорд Хэнстантон вздрогнул. Дело в том, что из главного зала донесся до его обоняния живительный аромат горячей подливки к бифштексу вместе с запахом подрумяненного лука и, естественно, его внимание было несколько отвлечено.

– Прошу прощения! – сказал он. – Я как-раз задумался кое о чем другом. Если не ошибаюсь, вы говорили, что мисс Вадингтон пришла в ужас, узнав о безнравственности Джорджа Финча.

– Я говорила как-раз обратное. Мисс Вадингтон и не думала приходить в ужас.

– Нет? Вот как! Однако, эти современные девушки обладают весьма широким кругозором – заметил лорд Хэнстантон, отводя взор от главного зала и стараясь не вдыхать доносившегося оттуда благоухания.

– Но, тем не менее, – продолжала миссис Вадингтон – я вполне убеждена, что нравственность мистера Финча стоит на такой же низкой ступени, как и нравственность всех прочих художников. На этот раз, правда, он оказался невиновным. Но это ровно ничего не доказывает. Так же, как я знаю, что сижу здесь с вами, я убеждена, что Джордж Финч блудлив, как заяц в марте месяце!

– Заяц? – со стоном вырвалось из груди лорда Хэнстантона, которому сразу представилось рагу из зайца.

– А потому я и решила, что существует лишь одно средство для того, чтобы вывести этого человека на чистую воду. Для этого нужно отправиться в его берлогу, расположенную близ Вашингтон-Сквера, и порасспросить его слугу насчет частной жизни Джорджа Финча. Мы немедленно двинемся отсюда в путь.

– Но… э-э-э… А разве я вам нужен?

– Ну, конечно, вы мне нужны! Неужели вы предполагаете, что я намерена идти в логово этого человека одна?

Через площадку в этот момент прошел официант, неся в руках огромное дымящееся блюдо. Лорд Хэнстантон провожал его жадным взором, пока тот не скрылся в главном зале. И тогда лорд Хэнстантон пожалел даже, что смотрел туда: в главном зале он увидел другого официанта, стоявшего у столика и нарезавшего для гостей жареного цыпленка. И не просто жареного цыпленка, а одного из тех замечательных цыплят, которых человек, однажды попробовав, никогда не забывает и еще на старости лет рассказывает о них своим внучатам. Лорд Хэнстантон издал какой-то слабый жалобный звук и в отчаянии заломил пальцы.

– Идем! – сказала миссис Вадингтон. – Нельзя терять времени!

Лорду Хэнстантону никогда в голову не пришло бы возражать этой отважной женщине. Да и, вообще, никто никогда не осмеливался возражать миссис Вадингтон. А потому, спустя несколько минут, у подъезда многоэтажного дома «Шеридан» остановился таксомотор, из него вышли две фигуры и стали взбираться на десятый этаж. Ибо одной из особенно приятных черт «Шеридана» было то, что лифт почти всегда был испорчен и бездействовал.

Взобравшись на самый верх, лорд Хэнстантон нажал кнопку электрического звонка. Снаружи слышно было, как задребезжал звонок, но никто не шел открывать дверь.

– По-видимому, никого нет, – заметил лорд Хэнстантон, вторично позвонив и опять не дождавшись результатов.

– Мы обождем.

– Как? Здесь?

– Мы поднимемся на крышу.

– Сколько же времени мы останемся там?

– Пока не вернется слуга этого Финча.

– Но это может быть только через несколько часов.

– В таком случае мы будем ждать несколько часов.

Желудок лорда Хэнстантона громко нашептывал ему протест. «Будь отважен!», урчал он. Но хотя лорд Хэнстантон не набрался достаточно мужества для протеста, он, тем не менее, отважился внести предложение:

– Что вы скажете, миссис Вадингтон, если я забегу в ресторанчик сейчас за углом и кое-что перехвачу. Видите ли, никогда нельзя знать, каков окажется этот слуга. А вдруг он начнет грубить? Вдруг он горою станет за своего молодого господина? А в таком случае мне гораздо легче будет постоять за вас, когда у меня окажется что-нибудь в желудке. Ну, скажем, немного хотя бы… Миссис Вадингтон с презрительной укоризной посмотрела на него.

– Ладно, идите, – прервала она. – Но потрудитесь вернуться возможно скорее.

– О, конечно! Немедленно! Я только быстренько перекушу! Оглянуться не успеете, как я уже вернусь обратно.

– Вы найдете меня на крыше.

– На крыше? Великолепно! А пока до свидания! – сказал лорд Хэнстантон и быстро стал спускаться по лестнице.

Миссис Вадингтон поднялась еще выше и вскоре очутилась под открытым небом. Перед нею развернулась дивная панорама залитого огнями города, тянувшегося по всем направлениям, куда ни падал взор. Миссис Вадингтон повернулась в сторону квартиры Джорджа Финча и стала внимательно всматриваться в окна. Она уже довольно долго стояла, когда вдруг в венецианском окне загорелся свет. Миссис Вадингтон сделала шаг ближе, и в этот момент осуществились самые розовые мечты ее. На шторе, скрывавшей окно, обрисовался силуэт, по которому безошибочно можно было узнать молодую женщину. И, без всякого сомнения, женщину такой низкой нравственности, что в любой части города, за исключением Вашингтон-Сквера, всякий порядочный человек в изумлении поднял бы брови при виде ее и ахнул бы от удивления.

Миссис Вадингтон подошла к окну и громко постучала. Изнутри послышалось чье-то удивленное восклицание. Штора быстро поднялась, и… в окне показался довольно полный мужчина в строгом черном костюме. В следующее мгновение окно раскрылось, и полный мужчина высунул голову наружу.

– Кто там? – спросил он.

– Я – ответила миссис Вадингтон.

– Вот тебе и на! – сказал полный мужчина.

Фредерик Мэлэт находился в весьма возбужденном состоянии в продолжение всего дня; более возбужденном, заметим, чем обычное состояние жениха в день его венчания. Но дело в том, что он в течение многих часов ломал голову над вопросом, чем была занята его молодая жена за время ее отсутствия.

Согласитесь, любой муж был бы немало расстроен, если бы его молодая жена покинула его тотчас же после венчания, под предлогом, что у нее есть какие-то чрезвычайно важные дела, требующие ее неотлагательного внимания, и по этой, мол, причине она вынуждена оставить его. Фредерик Мэлэт имел особые причины для того, чтобы быть расстроенным. Не столько волновало его сознание, что пришлось отказаться от увеселений Кони-Айленд, на которую он так рассчитывал. Конечно, мысль о том, что чудесная программа, им заранее выработанная, пошла насмарку, очень разочаровала его. Но в значительно большей мере тревожил его один навязчивый вопрос: «что называется чрезвычайно важным делом, с точки зрения такой девушки, как Фанни Вельч?» A ее молчание по этому поводу отравило ему весь день. Коротко говоря, Фредерик Мэлэт находился в состоянии, вполне присущем человеку, только-что женившемуся на карманной воровке и отпустившему ее, по «чрезвычайно важным делам» и потому отнюдь не желающему слышать повелительного стука в окошко. Случись маленькой мышке пробежать в этот момент по полу, и то Мэлэт заподозрил бы, что это переодетый сыщик. Вполне естественно поэтому, что он с ужасом смотрел на миссис Вадингтон.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Я бы хотела кой о чем расспросить ту молодую особу, которая находится сейчас в этой квартире.

Во рту и в горле Мэлэта пересохло. Мурашки забегали у него по спине.

– Какую молодую особу? – спросил он.

– Да полно, полно!

– Тут нет никакой молодой особы.

– Да полно, полно!

– Уверяю вас, тут нет никакой молодой особы!

Миссис Вадингтон начала терять терпение при мысли, что ее пытаются обмануть.

– Поверьте мне, что вам будет гораздо выгоднее говорить чистую правду – сказала она. Мэлэт чуть было не отшатнулся от нее. Мысль о том, что ему предлагают за деньги предать его молодую жену в самый день их венчания, глубоко возмутила его. Да и, вообще, он ни при каких друг условиях тоже не стал бы торговать ею. Но особенно остро и глубоко (как выразился бы полицейский Гэровэй) принял он к сердцу подобное предложение именно в этот день. Жестом, выражавшим бешеное негодование, он захлопнул окошко, погасил свет и в несколько прыжков очутился на кухне, где молодая миссис Мэлэт стояла у плиты и помешивала на сковородке яичницу с ветчиной.

– А, здравствуй, дорогой! – ласково промолвила она, поднимая глаза от сковородки. – Я тебе готовлю чудесную яичницу. А каша уже готова.

– Мы с тобой и так попали в кашу! – угрюмо отозвался Мэлэт.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Фанни, где ты была сегодня после того, как ушла отсюда?

– Да я же тебе говорила: я ездила за город.

– Да, но ты не говорила мне, что ты делала за городом?

– В настоящую минуту это секрет, радость моя. Я храню его, как сюрприз для тебя. Это имеет отношение к небольшой сумме денег, которая в скором времени перейдет в наши руки. Мэлэт смотрел на нее, раскрыв рот от ужаса.

– Фанни, ты, что же это, обделала сегодня какое-нибудь грязное дельце там, за городом?

– Что ты, Фрэдди! Как тебе может прийти в голову такая мысль?

– В таком случае не можешь ли ты мне сказать, зачем сюда пришли ищейки?

– Ищейки?

– Да, вот сейчас на крыше торчит баба ищейка. И она спрашивала о тебе.

Фанни смотрела на него широко раскрытыми глазами:

– Спрашивает про меня? Нет, ты, должно быть, с ума сошел!

– Она так и сказала: «я хотела бы кой о чем расспросить молодую особу, которая сейчас находится в этой квартире». Я повторяю тебе ее подлинные слова.

Дай-ка мне взглянуть на нее.

– Только смотри, как бы она не заметила тебя! – предостерег ее встревоженный Мэлэт.

– Ну, еще что!

Фанни спокойной поступью прошла в гостиную. Она не испытывала ни малейшей тревоги. Самым радостным чувством у человека может быть только чистая совесть. Но почти таким же радостным чувством может быть сознание, что ты обделал дельце, не оставив совершенно никаких следов. А Фанни была твердо убеждена, что, удрав из дому миссис Вадингтон в Хэмстеде, она не оставила ни малейшего следа, ни одной нити, по которой самая лучшая ищейка в юбке могла бы выследить ее. «Нет никакого сомнения в том – рассуждала она – что Мэлэт принял эту женщину не за то, что она есть на деле».

Фанни осторожненько приподняла штору и выглянула наружу. Незваная гостья стояла так близко у окна, что даже при неверном свете глубоких сумерек можно было разглядеть ее и составить себе о ней должное представление. И то, что Фанни увидела, совершенно успокоило ее. Она вернулась к своему встревоженному мужу и веселым голосом заявила:

– Вовсе это не ищейка! Поверь мне, я могу ищейку за версту узнать.

– Кто же она, в таком случае?

– Об этом ты лучше ее спроси. Послушай, Фрэдди! Иди и подурачь ее несколько минут. А я тем временем ускользну. И когда ты кончишь возиться с нею, мы с тобой где-нибудь встретимся. Это срам, конечно, что приходится отказываться от такого чудесного ужина, но ничего не поделаешь. Придется нам идти ресторан. Я буду ждать тебя в отеле «Астор».

– Но скажи, пожалуйста, Фанни, если это не ищейка, то почему бы нам не оставаться здесь? – Неужели ты хочешь, чтобы все знали, что я нахожусь здесь? Вообрази только, что мистер Финч проведает! И что он скажет?

– Это ты верно говоришь. Ну, ладно, будь по-твоему.

– Жди меня в отеле «Астор». Кстати, говорят, что это очень роскошный отель, не правда ли?

– Ну, и что из этого следует? Ты разве не хочешь поужинать в роскошном отеле в день венчания?

– Ты права, дорогая.

– Я всегда права, дорогой мой, сказала Фанни, ласково ущипнув мужа за щеку. – Теперь, когда ты женатый человек, прежде всего и раз навсегда вдолби себе в голову, что я всегда права. Мэлэт вернулся в гостиную, повернул выключатель, чувствуя в себе большой прилив бодрости. Затем он открыл окошко с важным и непринужденным видом.

– Что вы изволили сказать, мадам?

Миссис Вадингтон была раздосадована.

– А что означает ваш поступок? Как вы смели уйти, захлопнув окошко прямо перед моим носом?

– Прошу прощения, мадам. Мне необходимо было сходить по важному делу на кухню. Чем могу быть полезен, мадам?

– Вот чем вы можете быть полезным. Я хочу знать, кто она, та молодая особа, которая находится сейчас в этой квартире?

Никакой молодой особы нет в этой квартире, мадам.

Миссис Вадингтон начала понимать, что подходит к делу не так, как нужно. А потому она запустила руку в сумочку и достала оттуда ассигнацию.

– Вот вам десять долларов.

– Благодарю вас, мадам.

– Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

– Слушаю, мадам.

– Я была бы очень обязана, если бы вы рассказали мне чистую правду. Давно уже вы находитесь в услужении у мистера Финча?

– Всего лишь месяца два, мадам.

– И какова, по вашему мнению, нравственность мистера Финча?

– Самая безукоризненная, мадам.

– Вздор! Чепуха! Не делайте попытки обмануть меня! Не станете же вы отрицать, что за время службы у мистера Финча вы неоднократно впускали в эту квартиру женщин.

– Только натурщиц, мадам.

– Натурщиц?

– Мистер Финч художник, мадам.

– Мне это известно – сказала миссис Вадингтон, не будучи в состоянии сдержать дрожи. – Итак, вы продолжаете утверждать, что мистер Финч ведет вполне приличный образ жизни?

– Вполне, мадам.

– В таком случае, вам, возможно, интересно будет знать, что я ни на грош не верю вам! – сказала миссис Вадингтон.

С этими словами она с удивительной ловкостью и с молниеносной быстротой вырвала из его руки десяти долларовую ассигнацию.

– Послушайте! – воскликнул Мэлэт, глубоко задетый за живое. – Ведь вы только-что дали мне эти десять долларов!

– И я же взяла их назад – спокойно ответила миссис Вадингтон, пряча ассигнацию в свою сумочку. Вы их не заслуживаете.

Оскорбленный в лучших своих чувствах, Мэлэт захлопнул окошко. В течение нескольких секунд он оставался на месте, так как в душе у него разыгрывалась буря. А потом, все еще полный справедливого негодования, он погасил свет и вышел из комнаты.

Мэлэт только-что спустился с лестницы, как вдруг кто-то окликнул его. Он быстро повернулся и увидел длинноногого полисмена, глядевшего на него довольно приветливо.

– Да никак это мистер Мэлэт! – сказал полисмен.

– А, здравствуйте! – сказал Мэлэт, изрядно смущенный.

Всякий знает, что со старыми привычками трудно бороться, а, между тем, было такое время, когда, услышав лишь дыхание полицейского, Мэлэт начинал дрожать, как осиновый лист. – Вы помните меня? – продолжал полицейский. – Меня зовут Гэровэй. Мы с вами познакомились несколько лет тому назад.

– Как же, как же, конечно, помню! – вздохнув с облегчением, ответил Мэлэт. – Ведь вы, кажется, поэт?

– Это очень мило с вашей стороны называть меня поэтом – сказал Гэровэй, немало польщенный. – Я собирался навестить мистера Бимиша и показать ему мое последнее произведение. Ну, как же вы поживаете, мистер Мэлэт?

– Благодарю вас. Очень хорошо. Как вы?

– Очень хорошо. Ну-с, я не стану вас задерживать. Вы, несомненно, направляетесь по какому-нибудь важному делу?

– Вы совершенно правы – ответил Мэлэт.

Он собрался уже пройти дальше, но вдруг какая-то мысль неожиданно пронизала его мозг.

– Скажите, обратился он к полицейскому, – вы сейчас на дежурстве?

– Нет.

– Но вы не отказались бы кой-кого сцапать?

– О, ни в коем случае! Кой-кого сцапать, это я всегда готов.

– В таком случае, осмелюсь доложить вам, что на крыше нашего дома находится какая-то подозрительная личность. Женщина. Она мне очень не понравилась.

– Неужели? Это очень интересно.

– Она точно хотела что-то пронюхать и все заглядывала нам в окна. Право, я почти уверен, что она замышляет что-то недоброе. Вы, по крайней мере, могли бы подняться наверх и спросить ее, что ей там нужно.

– Я немедленно займусь этим делом.

– Будь я на вашем месте, я бы сейчас же забрал ее в участок. До свиданья.

– Доброй ночи, мистер Мэлэт.

Преисполненный радостным сознанием исполненного долга, Мэлэт быстрыми шагами направился K месту свидания со своей молодой женой. А полицейский Гэровэй, задумчиво размахивая дубинкой, стал взбираться вверх по лестнице.

Миссис Вадингтон тем временем отнюдь не думала довольствоваться политикой выжидания и наблюдения. Она была твердо убеждена, что тень, которую она видела на шторе, принадлежала никому другому, как молодой женщине. А инстинкт подсказывал ей, что квартира близ Вашингтон-Сквера, в которой находится молодая женщина, представляет собою поле действий и там не может долго царить абсолютный покой. Не оставалось никакого сомнения в том, что полный мужчина в черном, которого она допрашивала, дал знать молодой женщине, что о ней справляются, и та уже успела, по-видимому, скрыться. Но она, вероятно, еще вернется. Джордж Финч тоже вернется. Вопрос был лишь в том, хватит ли у нее терпения ждать. Впрочем, с крыши надо куда-нибудь уйти. Крыша – это такое место, где виновные будут раньше всего искать убежища. Если же они никого не найдут там, их страхи рассеются. А потому самое верное – спуститься вниз и караулить на улице. Там она останется, пока не начнут снова разыгрываться интересные события.

Миссис Вадингтон уже собралась было покинуть крышу и сделала шаг по направлению к двери, которая вела на лестницу, как вдруг ее внимание было привлечено странным скрипом. Повернувшись, она к удивлению своему заметила, что окно, возле которого она только-что стояла, отворилось. Окно раскрылось дюймов на шесть, а потом, очевидно под напором ветра, снова захлопнулось. Спустя несколько секунд опять раздался скрип и опять окно раскрылось. По-видимому, полный человек в черном, сильно расстроенный утратою честно заработанных десяти долларов, недостаточно крепко закрыл окошко. Миссис Вадингтон остановилась. Миссис Вадингтон подошла ближе к окну. Миссис Вадингтон взялась за ручку. Раскрыв окошко настежь, она стала всматриваться в глубокий мрак, царивший в комнате. Там как будто никого не было. Но миссис Вадингтон была человеком чрезвычайно осторожным.

– Послушайте, вы! – окликнула она.

Гробовое молчание.

– Я бы хотела с вами поговорить!

Мертвая тишина.

Тогда миссис Вадингтон решила пустить в ход последнее средство.

– Я бы хотела вернуть вам ваши десять долларов!

Опять молчание.

Теперь миссис Вадингтон уже больше не сомневалась.

Она быстро шмыгнула (поскольку этот глагол позволителен при ее объеме) в комнату и принялась нащупывать стену, пытаясь найти выключатель. И в это время до нее донеслось нечто такое, что вызвало сладостный трепет в ее душе. Это был запах яичницы с ветчиной.

Миссис Вадингтон застыла на месте, как охотничий пес во время стойки. Несмотря на то, что во время пребывания в вестибюле отеля «Ритц-Карлтон» вместе с лордом Хэнстантоном она оставалась бесчyвственной к ароматам, так глубоко проникавшим в душу лорда Хэнстантона, она, тем не менее, была всего лишь смертной. Давно уже миновал тот час, в который она привыкла обедать, а в смысле питания миссис Вадингтон была человеком строго установленных привычек. Уже стоя на крыше она испытывала спазмы в пустом желудке, а теперь она больше не могла сомневаться в том, что ее мучит голод. Трепет прошел по всему телу миссис Вадингтон, от корней волос до кончиков пальцев. Запах этой яичницы, казалось, проник до сокровеннейших глубин ее души, подобно сладостному воспоминанию о старой-старой любви.

Медленно подвигаясь вперед, словно в трансе, она ощупью шла вдоль стены и, наконец, очутилась в дверях, которые вели куда-то в коридор. Здесь, вдали от окна, было еще темнее. Но если миссис Вадингтон не могла ничего видеть, зато ей не изменило обоняние, и другого поводыря, кроме собственного носа, ей не нужно было. Она прошла через весь коридор, жадно втягивая в себя воздух, и очутилась у другой открытой двери, откуда на нее пахнуло таким сильным ароматом, что у нее голова закружилась. Теперь ей было уже ясно, что это такое. Яичница с ветчиной! Миссис Вадингтон нащупала, наконец, выключатель, повернула его и убедилась, что находится в кухне. И в нескольких шагах от нее на плите что-то такое шипело на сковородке.

Бывают такие минуты, когда даже самая выдержанная женщина позволяет себе отвлечься от главной своей цели. Миссис Вадингтон дошла до того состояния, когда яичница с ветчиной вполне может казаться величайшим смыслом жизни, единственной, так сказать, целью. Она приподняла крышку, прикрывавшую сковороду, и оттуда, точно сладостный поцелуй, на нее устремился неописуемый аромат яичницы.

Миссис Вадингтон глубоко вздохнула. Миссис Вадингтон достала тарелку и положила себе кусок яичницы. Миссис Вадингтон нашла хлеб. Миссис Вадингтон нашла перечницу… И в тот момент, когда она собиралась поперчить яичницу, позади нее раздался чей-то голос:

– Попалась, голубушка!

Едва ли существовало на свете много такого, что могло бы в данную минуту отвлечь внимание миссис Вадингтон от тарелки, стоявшей перед нею. Землетрясение – ну, это еще возможно. Пожалуй, даже взрыв гранаты. Но этот голос сделал свое дело лучше и того и другого. Миссис Вадингтон круто повернулась на стуле, испустив при этом испуганный вопль. Затем она вскочила с таким видом, точно собиралась исполнить один из эксцентричных гавайских танцев, популярность которых среди молодежи эта достойная женщина всегда оплакивала.

В дверях стоял полисмен.

– Я хотел сказать, что вы арестованы, – добавил он, точно извиняясь.

По-видимому, этот человек был удручен сознанием, что первое возбуждение заставило его отклониться от чистого английского языка.

Миссис Вадингтон не принадлежала к числу людей, которым, как говорится, нужно лезть за словом в карман. Но сейчас даже она не находила слов. Она стояла и тяжело дышала.

– Позвольте вас спросить, не будете ли вы любезны пойти немедленно со мной? – вежливо произнес полицейский. И если вы последуете за мной спокойно, это избавит вас от целого ряда неприятностей.

Мало-помалу миссис Вадингтон выходила из состояния оцепенения, в котором находилась с момента появления полицейского.

Я могу все объяснить! – крикнула она.

– Вам будет предоставлена возможность давать все объяснения, какие вы только захотите, в полицейском участке – сказал полисмен. – В ваших же интересах, я советую вам до того времени говорить возможно меньше. Я обязан предостеречь вас, что мой долг повелевает мне записывать каждое слово, которое вы произносите. Как видите, у меня в готовности и записная книжка и карандаш.

– Я ничего дурного не сделала.

– Это дело судьи решить, делали вы или нет. Едва ли я должен объяснять вам, что уместность вашего пребывания в этой квартире находится под большим вопросом. По всей видимости, вы попали через окошко, что само по себе равносильно насильственному проникновению чужое жилье. Помимо того, я застал вас в момент присвоения, так сказать, имущества, принадлежащего владельцу этой квартиры, то есть яичницы с ветчиной. В виду всего вышеизложенного, я вынужден просить вас следовать за мною.

Миссис Вадингтон собралась было заломить руки в отчаянной мольбе, но вдруг обнаружила, что какое-то препятствие мешает этому жесту. И в то же мгновение она отдала себе отчет в том, что все еще держит в руке перечницу. Внезапно в голове у нее мелькнула мысль, заставившая ее вздрогнуть всем телом.

Aгa! – вырвалось у нее.

– Виноват? – сказал полицейский.

Каждая мелочь, которая случается на свете, каждое маленькое переживание, которое выпадает лично на вашу долю, или же о котором мы слышим, учит нас, если верить философам, и закаляет в борьбе за существование. Согласно этой теории, далеко не случайностью было то, что миссис Вадингтон за несколько дней до описываемых событий прочла в вечерней газете подробное изложение ограбления одного особняка в штате Нью-Джерси. Сама судьба послала ей эту историю, детально описанную репортером. Миссис Вадингтон не помнила всего. Одна лишь подробность запечатлелась в ее мозгу и теперь озарила ее, точно вдохновение свыше. В газете говорилось, что злоумышленник, встретив на своем пути экономку, возмущенную вторжением чужого человека в особняк, насыпал ей в глаза изрядное количество перцу, благодаря чему ему удалось благополучно скрыться.

Неужели же поступок, который могла совершить простая, возможно, невежественная женщина, окажется свыше сил такой женщины, как она, почетной председательницы двадцати трех благотворительных обществ и всем известного авторитета по детскому воспитанию? Миссис Вадингтон довольно ловко чуть-чуть отвернулась и стала незаметно отвинчивать крышку перечницы.

– Вы должны сами понимать, – продолжал полицейский, что мне доставляет большую неприятность…

В этом отношении он был совершенно прав. Именно большая неприятность, как он понял спустя несколько мгновений. Лучшего выражения нельзя было даже подыскать для того, что разыгралось вслед за этим. Внезапно весь мир оказался словно окутанным огромным облаком мельчайшего перцу. Перец попал полицейскому в рот. Перец заполнил его ноздри. Перец забрался ему в глаза. И перец ласково щекотал внутренние стенки его адамова яблока. В течение нескольких секунд полицейский, точно юла, кружился на одном и том же месте, а потом вслепую ухватился за стол, ища поддержки, после чего принялся неистово чихать.

Едва миссис Вадингтон услышала первую огромную отдачу бешеного чихания, она кинулась вон из кухни и, прокладывая себе путь во мраке, добралась до открытого окна. Затем она быстро пробежала через крышу и стала спускаться по запасной пожарной лестнице. Следует заметить, что лестница, о которой идет речь, не настоящая пожарная лестница, а скорее наша черная лестница, только не скрытая в доме, а приделанная снаружи дома, на случай пожара. Единственно, что руководило миссис Вадингтон, когда она кинулась опрометью к запасной пожарной лестнице, было желание очутиться возможно дальше от представителя закона, который, следовало ожидать, когда-нибудь да перестанет чихать и, открыв глаза, примется искать обидчика. Но как только ноги миссис Вадингтон коснулись первых ступеней лестницы, в голове у нее стали формироваться более определенные обоснованные планы. Она знала, что всякая запасная лестница, если следовать по ней до конца, должна привести до земли. А потому она в начале решила искать на ней спасения. Но не успела она опуститься на один этаж, как посмотрела вниз и обнаружила, что в данном случае лестница кончается не как все, на задворках, а в ярко освещенном открытом ресторане, в котором половина столиков была уже занята гостями.

Это зрелище принудило ее остановиться. Чтобы быть точнее, мы даже скажем, что от этого зрелища кровь застыла у нее в жилах. У миссис Вадингтон были все основания для того, чтобы прийти в ужас. Те из читателей этой повести, которым приходилось когда-нибудь сыпать перец в глаза полицейским и лазать по запасным лестницам, наверное знают, что лестницы этого рода имеют один колоссальный недостаток: они совершенно открыты для глаз. И миссис Вадингтон понимала, что полицейский может в любую минуту подняться на крышу и заглянуть вниз. Обмануть же его, притворившись грязным ведром для мусора или бутылкой из-под молока, это было не по силам даже для миссис Вадингтон.

Инстинкт самосохранения не только обостряет наш мозг, заставляя его быстрее работать, но также притупляет наши понятия о нравственности. То же повторилось в данном случае с миссис Вадингтон. Ее интенсивно работавший рассудок в мгновение ока подсказал ей, что стоит ей залезть в окошко, возле которого она сейчас находится, и она тотчас же будет скрыта от человеческих взоров. Притупленное понятие о нравственности отказывалось принимать во внимание то обстоятельство, что вторжение в чужое окошко было равносильно тому, что полицейский называл «насильственным проникновением в чужое жилье». К тому же следует помнить, что миссис Вадингтон уже однажды вторглась в этот вечер в чужую квартиру, а, как известно, аппетит приходит во время еды. А потому, спустя десять секунд, миссис Вадингтон снова ощупью пробиралась в темноте в чьей-то квартире.

Резко выраженный запах сала, мокрых полотенец и капусты ясно говорил о том, что комната, в которой она сейчас находится, служит кому-то кухней. Но кругом царил такой мрак, что не видать было своих пальцев, поднятых к глазам. Единственно, что случайно обнаружила миссис Вадингтон в кухне, это-швабра, да и то обнаружила лишь потому, что наступила на швабру, ручка которой очень больно стукнула ее по лбу.

– Ай! – вырвалось у миссис Вадингтон.

Она отнюдь не намеревалась выражать вслух своих мыслей по поводу столь неприятного инцидента, ибо люди, которые во тьме крадутся по чужим кухням, должны хранить молчание и соблюдать крайнюю осторожность. Но внезапная боль до такой степени дала себя знать, что миссис Вадингтон не в состоянии была скрыть своего мнения по этому поводу. И, к ужасу своему, она обнаружила немедленно, что ее голос не остался неуслышанным. В глубоком мраке раздался странный звук, точно кто-то вытащил пробку из бутылки, а потом послышался довольно неприятный гортанный голос:

– Кто там?

Миссис Вадингтон остановилась по той простой причине, что ноги ее отказывались двигаться дальше. При подобных обстоятельствах она не обрадовалась бы даже самому музыкальному, самому мелодичному голосу на свете, хотя нет сомнения, что мягкий, сочувственный голос не вызвал бы в ее душе столько тревоги и страха. Но в данном случае голос, казалось, исходил из груди человека, лишенного всякого представления о жалости. Скрипучий, зловещий голос! Голос, заставивший миссис Вадингтон невольно вспомнить огромные заголовки, под которыми в газетах всегда описывались кошмарные убийства. Она уже видела в воображении:

ЖЕНЩИНА ИЗ ОБЩЕСТВА НАЙДЕНА УБИТОЙ НА КУХНЕ

– Кто там?

ТЕЛО, РАЗРУБЛЕННОЕ НА МЕЛКИЕ ЧАСТИ ПОД РАКОВИНОЙ

– Кто там?

КРОВАВЫЙ СЛЕД НАВОДИТ СЫЩИКОВ НА МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

– Кто там?

Миссис Вадингтон с трудом проглотила слюну и, запинаясь, пролепетала:

– Это я, миссис Вадингтон.

Случись сейчас мистеру Вадингтону услышать ее, он был бы изумлен: так вкрадчиво и мягко звучал голос его жены!

– Кто там?

– Я, миссис Вадингтон с Семьдесят Девятой улицы. Я прошу прощения за столь странное поведение.

– Кто там?

К ужасу миссис Вадингтон стала примешиваться доля досады и недоумения. Она всегда чувствовала раздражение, когда ей приходилось иметь дело с глухими, так как, будучи женщиной нетерпеливой и властной, она придерживалась того мнения, что всякий человек может великолепно слышать, если приложит к тому должные старания. Она, повысила, однако, голос и довольно сухо ответила.

– Я уже сказала вам, что я – миссис Вадингтон с Семь…

– Не угодно ли фисташек? – прервал ее тот же голос, переходя на другую тему.

Миссис Вадингтон с такой силой щелкнула зубами, что этот звук раздался по всей комнате. Все другие ощущения, временно владевшие ею, быстро отошли на задний план, уступив место бешеной ярости. Едва ли можно придумать что-нибудь более унизительное для заносчивой и надменной женщины, чем внезапное открытие, что она потеряла несколько минут времени на разговор…с попугаем. И только то обстоятельство, что миссис Вадингтон не могла из-за непроглядной тьмы обнаружить несносную птицу, избавило последнюю от весьма роковых неприятностей. Случись миссис Вадингтон встретиться с ней грудь с грудью, попугаю, наверное, пришлось бы плохо.

– Бррр! – вырвалось у нее, и в этом звуке вылилось все негодование, накопившееся в ее душе.

И, не обращая внимания на просьбу попугая – как неуместно и бестактно! – «почесать попке голову», миссис Вадингтон двинулась вперед, надеясь наткнуться на дверь. Она снова уже пришла в себя, и реакция после пережитого страха совершенно испарилась. Миссис Вадингтон подвигалась довольно быстро и уверенно и, найдя дверь, открыла ее. Но там было еще темнее, хотя не завешенное окошко давало возможность разглядеть комнату. Очевидно, это была гостиная. В одном углу комнаты стоял огромный диван с высокой спинкой, в другом – возвышался высокий письменный стол. На густом мягком ковре стояли вразброску кресла, в любое из которых при других обстоятельствах миссис Вадингтон опустилась бы, чтобы дать передохнуть своему измученному телу. Но, несмотря на то, что ноги у нее ныли и, по натуре, она не была женщиной, способной долгое время стоять, она, тем не менее, боролась с искушением, предлагавшим ей присесть. Благоразумие подсказывало ей, что сейчас не время делать передышку. Нужно было действовать, и действовать, не мешкая.

Миссис Вадингтон направилась к двери, которая, как и следовало ожидать, вела в коридор, а оттуда направилась к выходу. Она очутилась уже у самой двери, как вдруг до слуха ее донеслось «клик-клик» французского замка. Миссис Вадингтон не стала долго думать. Спокойствие, которое воцарилось было в ее душе, снова уступило место паническому страху. Она стрелой кинулась назад в гостиную, в несколько прыжков очутилась возле огромного дивана и тотчас же опустилась позади его высокой спинки, стараясь не дышать слишком громко.

– Вы долго ждали меня? – спросил чей-то голос, обращаясь к невидимому собеседнику.

Этот голос ничего не говорил миссис Вадингтон. Но тот, который прозвучал в ответ, был до того знаком ей, что она вся застыла и слушала, еле веря своим ушам. Этот голос принадлежал Феррису. И действительно, не кто иной, как Феррис, стоял в гостиной, тогда как ему следовало сейчас находиться у смертного ложа близкого родственника.

– Довольно долго, сэр. И это ничего не значит, сэр.

– Что вы хотели мне сказать?

– Если я не ошибаюсь, сэр, я имею честь говорить с мистером Бифэном, главным редактором «Городского Сплетника»?

– Он самый. Говорите быстро. Я через минуту должен уйти.

– Насколько я понимаю, мистер Бифэн «Городской Сплетник» охотно принимает и оплачивает заметки, имеющие касательство к жизни высшего общества в Нью-Йорке? У меня как-раз есть такая заметка.

– О чем это?

– О моей хозяйке – миссис Вадингтон, сэр.

– Что она такое сделала?

– Это целая история, сэр!

– В таком случае мне некогда слушать вас.

– Речь идет о сенсационном приключении во время венчания падчерицы миссис Вадингтон…

– Разве венчание не состоялось?

– Нет, сэр. Обстоятельства, воспрепятствовавшие венчанию, были следующие…

Мистер Бифэн издал вдруг какое-то восклицание. По всей вероятности, он взглянул на часы и был поражен быстрым полетом времени.

– Я должен бежать – сказал он. – Я условился встретиться с одним человеком в отеле «Альгонклин». Приходите ко мне в редакцию завтра.

– Едва ли это будет возможно, сэр, так как…

– В таком случае, слушайте, что я вам скажу. Писать вам когда-нибудь приходится?

– Так точно, сэр. У себя на родине я довольно часто помещал маленькие статейки в местном журнале, и наш викарий очень тепло отзывался о них.

– В таком случае, садитесь вот сюда, к столу, и изложите все на бумаге, а я уж потом все это отшлифую, как полагается. Через час я буду обратно. Если хотите, ждите меня.

– Очень хорошо, сэр. А как насчет вознаграждения, сэр?

– Об этом мы после поговорим.

– Очень хорошо, сэр.

Мистер Бифэн вышел из комнаты. Послышался какой-то шорох, – очевидно, он доносился из спальни мистера Бифэна, где последний что-то такое искал. А по том выходная дверь захлопнулась, и в квартире воцарилась мертвая тишина.

Миссис Вадингтон продолжала сидеть – вернее, лежать – позади высокого дивана. Был такой момент немедленно после ухода мистера Бифэна, когда она наполовину поднялась, было, и уже намеревалась встретиться лицом к лицу со своим предателем – слугой, чтобы сообщить ему, что он больше у нее не служит. Но, по здравом размышлении, она воздержалась от подобного поступка. Как ни приятно было представить себе, что вот она поднимется, высунет голову над спинкой дивана и будет с наслаждением смотреть на этого несчастного, испепелив его взглядом, положение, однако, было таково, что временно приходилось воздерживаться. Миссис Вадингтон осталась на том же месте, а чтобы убить время, стала придумывать всевозможные способы для облегчения страданий, причиняемых ей одеревеневшими ногами.

С противоположного конца комнаты, где стоял письменный стол, доносилось чуть слышное скрипение пера. Феррис, очевидно, намеревался честно выполнить возложенную на него задачу и мобилизовал всю свою энергию. Он, по-видимому, принадлежал к числу тех писателей, которые, подобно Флоберу, не щадят себя в поисках ясного слога и готовы исправлять написанное без конца, пока не удовлетворят полностью свою художественную душу. Несчастной миссис Вадингтон казалось, что ее муки никогда не кончатся. Но в таком городе, как Нью-Йорк, нельзя ожидать, чтобы мастер своего дела имел возможность надолго сосредоточиться на своей работе, не будучи кем-либо или чем-нибудь прерванным. Могильную тишину вдруг прорезало резкое дребезжание телефонного аппарата, и впервые за довольно долгий срок миссис Вадингтон получила некоторое удовольствие: телефон находился не в самой комнате, а где-то по соседству. Она пережила в эту минуту нечто в роде бешеной радости, знакомой лишь заключенным, которым объявляют об освобождении из тюрьмы. Вот с таким чувством миссис Вадингтон прислушивалась к тому, как Феррис поднимается со стула. И вскоре до ее слуха донесся спокойный, размеренный голос ее слуги, сообщавшего кому-то, что мистера Бифэна сейчас нет дома.

Миссис Вадингтон быстро поднялась с пола. В ее распоряжении оставалось приблизительно секунд десять, и она не потеряла ни одной из них. К тому времени, когда Феррис вернулся в кабинет и снова приступил к своим литературным обязанностям, она была уже на кухне.

Миссис Вадингтон подошла к окну и выглянула оттуда. «Сейчас, подумала она, можно с полной безопасностью вернуться на крышу». Она приняла решение немедленно считать до трехсот, а затем рискнуть.

Молли и Сигсби Вадингтон сели в маленький двухместный автомобиль приблизительно через пятнадцать минут после отъезда миссис Вадингтон. Мистер Вадингтон время от времени бормотал про себя: «Галагер, Галагер, Галагер», из опасения, что это магическое имя снова ускользнет от него. На полпути от Нью-Йорка, однако, лопнула шина, и пришлось остановиться. Мистер Вадингтон далеко не был мастером по части починки автомобиля, а потому задержка вышла немалая. Вот почему Молли прибыла к подъезду «Шеридана» (предварительно высадив отца у главного полицейского управления) почти в тот момент, когда миссис Вадингтон бесцеремонно расправлялась с полицейским Гэровэем.

Молли быстро поднялась по лестнице и позвонила в квартиру Джорджа. Сперва она решила было, что никого, должно быть, дома нет и ее звонок останется без ответа. Но, по прошествии нескольких минут, изнутри послышались шаги, и дверь отворилась. Молли очутилась перед воспаленными глазами полицейского. Девушка в изумлении посмотрела на него. Она никогда раньше не видела его и была вполне уверена в том, что предпочла бы и сейчас не видеть его, так как полисмен Гэровэй представлял собою весьма неприятное для глаз зрелище. Его нос, уши и глаза были багрово-красные. С взлохмаченных волос капала вода, так как, желая облегчить муки, вызванные перцем, Гэровэй довольно долго держал голову под краном на кухне. Понятно поэтому, что теперь у него был такой вид, точно он успел пролежать несколько дней на дне Гудзона, раньше, чем его извлекли оттуда. Единственно, чем он отличался от утопленника, это-своим непрерывным оглушительным чиханием.

– Что вы тут делаете? – воскликнула Молли.

Апчхи! – ответил Гэровэй.

– Что?

Полицейский сделал над собою огромное усилие и удержался, чтобы не чихнуть во второй раз. Подобное благородство, право, должно было бы способствовать его быстрому продвижению по службе.

– Здесь произошло возмутительное насилие! – сказал он.

– Мистер Финч пострадал? – сейчас же воскликнула Молли, чрезвычайно встревоженная.

– Нет, мистер Финч не пострадал. Я пострадал.

– Кто вы такой?

– Мое имя-Гэр… Гэр… апчхи!

– Как?

– Гэр… Гэр… апчхи!.. Гэровэй – вымолвил, наконец, полицейский, несколько приходя в себя. – А где же мистер Финч?

– К сожалению, не могу этого сказать.

– Вы простужены?

– Нет, сударыня, это не про… прост… апчхи! Одна женщина насыпала мне перцу в глаза.

– Вам не следовало бы вести знакомство с такими женщинами – строгим голосом заметила Молли.

Подобная несправедливость глубоко уязвила Гэровэя.

– Я вовсе не был знаком с нею. Я намеревался арестовать ее.

– А! Понимаю!

– Я застал ее в тот момент, когда она грабила эту квартиру.

– Боже милосердный!

– А когда я сообщил ей, что долг службы вынуждает меня отправить ее в полицейский участок, она насыпала мне перцу в глаза и бежала.

– О! Бедняжка!

– Благодарю вас за сочувствие, сударыня – ответил глубоко тронутый Гэровэй.

Человек, попавший в такую катавасию, как Гэровэй, может иногда удовлетвориться небольшим количеством симпатии, и сочувствие это нисколько не теряет от того, что исходит от молодой красивой особы, которая смотрит на вас большими лучистыми глазами, цвета небесной синевы. И полицейский Гэровэй впервые за все это время подумал, что ему становится лучше.

– Может вам кой-чего принести? – предложила Молли.

Гэровэй медленно покачал головой:

– Это не разрешается законом, сударыня. Представьте себе, что даже сегодня ночью мне предстоит участвовать в облаве на один ресторан, снабжающий клиентов «этим самым».

– Вы меня не так поняли. Я имела в виду что-нибудь болеутоляющее из аптеки. Мазь какую-нибудь или что-либо другое в этом же роде.

– Это очень мило с вашей стороны, сударыня. Но я ни в коем случае не позволю себе настолько беспокоить вас. Я сам загляну в аптеку по дороге в полицейский участок. А теперь мне придется покинуть вас, так как мне пора идти оде… одев… апчхи!

– Что такое?

– Одеваться, сударыня.

– Да ведь вы одеты.

– Для целей облавы, о которой я вам говорил, необходимо нарядиться в смо… смок… апчхи! В смокинг. Для того, чтобы ввести в заблуждение персонал, обслуживающий рес… ресто… апчхи!.. ресторан, и усыпить их наблюдательность и осторожность. Это никуда не годилось бы, если бы мы стали ходить туда в полицейской форме. Это сейчас же заставило бы их насторожиться.

– Как это интересно! На какой же ресторан собираетесь вы устраивать облаву?

Полицейский Гэровэй некоторое время колебался.

– Видите ли, это, так сказать, официальный секрет. Но, конечно, при условии, что никто от вас об этом не узнает, я вам скажу. Речь идет о рес… ресто… апчхи! Ресторане по имени «Фиолетовый Цыпленок». Это сейчас же за углом. А теперь я пожелаю вам спокойной ночи, сударыня. Мне пора идти.

– Обождите одну минутку. Я пришла сюда с целью разыскать мистера Финча. Вы случайно не видали егo?

– Нет, сударыня. Ни один человек не заходил сюда за то время, что я провел здесь.

– В таком случае, я буду ждать. Спокойной ночи! Надеюсь, что вы в самом скором времени будете лучше себя чувствовать.

– Я уже лучше себя чувствую, сударыня, благодаря вашему искреннему сочувствию, галантно ответил Гэровэй. – Спокойной но… апчхи!.. ночи, сударыня!

Молли вышла из комнаты и стала подниматься на крышу. Очутившись там, она залюбовалась великолепной панорамой огромного города, освещенного миллионами окон и фонарей. На такой высоте все звуки города доходили лишь как легкий шёпот, а воздух был живительно-прохладный. Ветерок шелестел листьями пальм, за которыми Мэлэт так ревностно ухаживал, а серп луны довольно небрежно светил, точно он знал, что далеко не находится на высоте положения, очутившись в такой обстановке. Ибо, подобно Сигсби Вадингтону, мчавшемуся, кстати, в данную минуту на другой конец Нью-Йорка в поисках третьего полисмена по имени Галагер, луна нуждается в огромных, широких пространствах, если она хочет полностью выразить себя.

Молли, однако, не находила в бледно – серебристом сиянии луны ничего, что следовало бы критиковать. Луна представляла в ее глазах колоссальный интерес, можно было подумать, что Молли имеет в ней изрядное количество паев. Это была ее собственная луна, и ей следовало бы сейчас светить в окошко купе поезда, который уносил бы молодых в свадебное путешествие. Но то обстоятельство, из-за которого не состоялось венчание, ни в коем случае нельзя было ставить в вину луне. И, пристально вглядываясь в нее, Молли старалась дать ей понять, что она очень ценит ее.

В это мгновение в глубокой тишине раздался возглас изумления. Молли быстро обернулась и увидела перед собой Джорджа Финча. Джордж Финч стоял на крыше, залитой лунным светом, и глядел в пространство отсутствующим взглядом. Несмотря на то, что он как будто видел перед собой Молли, вопреки тому, что всякий другой наблюдатель, способный принимать быстрое решение, несомненно сказал бы, что это Молли, Джордж никак не мог этому поверить и пришел к выводу, что у него начинаются галлюцинации. Нервное напряжение, в связи с пережитым за целый день, довело его до состояния умирающих в пустыне путников, которым мерещится оазис. А потому он оставался неподвижным на месте, не осмеливаясь сделать хотя бы один шаг вперед. Джордж Финч знал, что стоит только прикоснуться к человеку, которого видишь во сне, и тот немедленно исчезнет. Но Молли была более практична по натуре. Она проделала целых двадцать миль, чтобы повидать Джорджа. Она ждала Джорджа, как ей казалось, несколько бесконечных часов, и вдруг Джордж здесь!.. Молли, естественно, совершила вполне логичный поступок. Издав легкий радостный возглас, она быстро и бесшумно подбежала к нему.

– Джорджи! Дорогой мой!

Человек живет и учится. Джордж обнаружил, что он все время ошибался и все предвзятые мысли о сне и о том, что могло и что не могло случиться, нужно подвергнуть строжайшей критике. Пока что видение не только не исчезло при его прикосновении, но, наоборот, с каждым мгновением становилось все более ощутимым. Джордж Финч закрыл глаза и осторожно, точно зондируя почву, поцеловал девушку, лишь с целью убедиться, что она не расплывется в воздухе. Потом он открыл глаза. Молли все еще была с ним.

– Неужели это вы? – спросил он.

– Ну да, я!

– Но как же… Что…

Джордж Финч умолк. Его вдруг пронзила мысль, что он зря теряет золотые минуты на бессмысленные разговоры. Сейчас не время было разговаривать, и он, естественно, перестал разговаривать. На крыше опять воцарилось безмолвие. Луна смотрела с высоты небес, чрезвычайно довольная представившимся ей зрелищем. Едва ли может доставить луне большое удовольствие, едва ли она найдет много интересного, если она начнет пялить глаза на большой город. А между тем то, что происходило сейчас на крыше, вознаграждало луну за многие скучные и томительные ночи.

Джордж прильнул к Молли, а Молли прильнула к Джорджу. Они напоминали двух путешественников, потерпевших кораблекрушение и случайно очутившихся вместе на пустынном берегу, омываемом волнами. А весь остальной мир, совершенно забытый, продолжал свой путь. Но это неправда, будто мир позволит совершенно забыть о нем. Джордж вдруг отскочил от Молли, издав какое-то мычание. Он кинулся к стене и согнулся вниз.

– В чем дело? – испуганно спросила Молли.

Джордж не ответил на ее вопрос, так как он успел уже немного прийти в себя. Его тревога, очевидно, была беспричинна.

– Мне казалось, будто я видел кого-то на запасной лестнице.

– На запасной лестнице, но кто бы это мог быть?

– Я подумал, что это, возможно, человек, который занимает квартиру этажом ниже. Противный, гадкий и пронырливый парень по имени Бифэн. Я его знал еще задолго до того, как он выплыл на поверхность. А теперь он редактор «Городского Сплетника», и ему меньше кого-либо другого я хотел бы дать возможность наблюдать за нами.

Испуганный возглас сорвался с уст Молли:

– А вы уверены, что его не было?

– Совершенно уверен.

– Это было бы ужасно, случись кому-нибудь видеть меня здесь.

Джордж в душе проклинал свое слишком живое воображение, заставившее его заподозрить, будто он видел какую-то тень, обрисовавшуюся на стене. А теперь он сам пропустил золотой момент, и уже не было возможности вернуть его.

– Не бойтесь, дорогая – сказал он. Если бы даже он и видел вас, ему все равно не угадать, что это были вы.

– Вы хотите сказать, что он нашел бы это вполне естественным, застав вас здесь в процессе обмена поцелуями с какой-нибудь женщиной?

Джордж Финч находился в таком состоянии, когда человек не совсем отдает себе отчет в том, что говорит его язык. Но, с другой стороны, он был абсолютно убежден, что вовсе не хотел сказать того, что приписывала ему Молли. Он готов был привести сразу три довода в доказательство своей безвредности.

– После того, что случилось сегодня перед венчанием… – сказала Молли.

Она не закончила и только повернулась, и отошла в сторону. Молли не была по натуре злой девушкой, но ей не были чужды импульсы, свойственные любой женщине и заставляющие ее мучить любимого. Женщина умеет быть ангелом, когда горе и тревога разрывает душу человека. Но, опять-таки, если она имеет возможность наступить на возлюбленного и заставить его пресмыкаться в пыли, она никогда не упустит такого случая.

Джорджу Финчу казалось, что его язык превратился в клубок шерсти, с которым долгое время играл котенок. Огромным усилием воли ему удалось распутать заплетавшийся узлом язык, что дало ему возможность овладеть даром речи.

– Клянусь вам! – начал Джордж, до такой степени увлеченный своими чувствами, что даже пригрозил луне кулаком.

Молли чуть не захлебнулась от восторга. Она обожала этого молодого человека именно в те минуты, когда он выглядел особенно смешным. И надо признать, что никогда еще Джордж Финч не был так смешон, как сейчас.

– Клянусь вам всем, что есть святого на свете, что я никогда в жизни не знал этой проклятой девчонки!

– Но она, по-видимому, хорошо вас знала.

– Я вам повторяю, что она совершенно абсолютно, безоговорочно и безусловно чужой мне человек.

– Вы уверены в этом? Возможно, что вы попросту забыли ее?

– Клянусь вам, – снова повторил Джордж и чуть было не добавил «вот этим полумесяцем». – Клянусь вам, что никогда в жизни не видел ее. И если вы хотите знать мое мнение о ней…

– Конечно, хочу.

– Я положительно убежден, что она потеряла рассудок.

Молли решила, что достаточно времени мучила своего возлюбленного. Девушка должна рассчитывать подобные вещи с точностью до мельчайшей дроби. Известное количество тревоги и беспокойства очень полезны для мужчины, оно поощряет и заставляет оставаться всегда на чеку. Но слишком много-это уже излишество.

– Милый, славный Джорджи! – сказала Молли – да неужели вы могли допустить мысль, что я поверила хотя бы единому ее слову?

– Вы не поверили ей?

– Ну, разумеется, нет!

– Молли, – начал Джордж, взвешивая каждое слово. – Вы, без всякого сомнения, самая милая, самая хорошая, самая красивая и самая совершенная женщина, которая когда-либо жила на этом свете!

– Я в этом не сомневаюсь, ответила Молли. – Разве вы не довольны?

– Вам сразу стало ясно, что эта женщина потеряла рассудок, не правда ли? Вам тотчас же стало понятно, что она одержима какой-то манией, и это заставило ее…

– Нет, я вовсе не знала этого. Не могла же я с самого начала догадаться об этом. Но, когда вернулся мой отец и сказал, что исчезло мое жемчужное ожерелье, тогда мне все стало ясно.

– Ваше жемчужное ожерелье исчезло?

– Эта женщина украла его. Она была воровкой. Неужели вы не догадываетесь, в чем тут было дело? Довольно находчиво с ее стороны. Иным путем ей не удалось бы пробраться в дом. А когда она ворвалась в комнату и наговорила столько про вас, внимание присутствующих было отвлечено от свадебных подарков. Тогда она притворилась, будто теряет сознание, и, упав около стола, на котором были разложены драгоценности, быстро схватила ожерелье и выбежала. Никому не пришло даже в голову предположить нечто подобное.

Джордж Финч глубоко вздохнул. Руки его сжались в кулаки. Он холодно посмотрел на одну из пальм, точно перед ним находился его злейший враг.

– Если когда-нибудь встретится мне на пути эта женщина…

Молли, смеясь, прервала его:

– Но мама все еще утверждает, что вы раньше были знакомы с этой особой, что она рассказывала сущую правду, а мое ожерелье стащила лишь так, между прочим. Но разве это не забавно?

– Забавно-этим еще не все сказано! Это сплошная умора! Вашу мачеху следовало бы угостить дубинкой по голове за подобное остроумие. Если вы хотите, чтобы я вам откровенно сказал мое мнение об этой чуме, которая присосалась к вам в качестве мачехи и в качестве мучительницы для всего мира, то позвольте мне сказать… Впрочем, у нас нет времени на то, чтобы заниматься сейчас подобными пустяками.

– Это верно. Мне пора ехать назад.

– О, нет, не надо!

– Нет, я должна поехать домой и уложить свои вещи.

– Уложить вещи?

– Только один чемодан.

Перед глазами Джорджа поплыли круги.

– Вы хотите сказать, что вы уезжаете? – пролепетал он.

– Да, завтра же.

– О, боже мой! Надолго?

– Надолго. Навсегда. Вместе с вами.

– Вместе…

– Ну, конечно! Неужели вы не понимаете? Я сейчас поеду домой, уложу чемодан с дорожными вещами, затем вернусь в Нью-Йорк, переночую в гостинице, а завтра мы с утра повенчаемся, после чего сядем в поезд, и нас разделит много миль от всего мира.

– О, Молли!

– Посмотрите на эту луну. В настоящую минуту ей следовало бы лить свои волшебные лучи в окошко нашего купе!

– Совершенно верно!

– Но это ничего не значит. Завтра вечером луна будет светить нисколько не хуже.

Джордж Финч провел языком по запекшимся губам. У него было такое ощущение, точно в груди что-то такое начало расти и подниматься, затрудняя дыхание.

– Полчаса тому назад я уже думал, что больше никогда не увижу вас – сказал он.

– Пойдемте вниз и усадите меня в автомобиль – сказала Молли. – Мой автомобиль стоит у подъезда.

Они стали спускаться вниз. Благодаря эксцентричной натуре лифта, Джорджу нередко приходилось подниматься и опускаться при помощи собственных ног. Но только сейчас он впервые заметил что-то особенное в этой лестнице: она во многом отличалась от всех лестниц, которые приходилось видеть в других домах. Начать хотя бы с того, что перила были покрыты розами и во всю длину их расселись птички и пели веселые песенки. Странно, не правда ли? Тем не менее, Джордж Финч нашел, что это в порядке вещей.

Молли уселась в свой маленький автомобильчик, и только тогда Джордж высказал мысль, которая давно уже занимала его.

– Я собственно не вижу, почему вам необходимо так спешить.

– Очень необходимо. Я должна уложить вещи и пуститься в обратный путь, пока мама не вернулась домой.

– А разве эта прок… ваша мачеха в Нью-Йорке?

– Да, она здесь. Она приехала с целью сообщить полиции обо всем случившемся.

До сих пор Джордж привык смотреть на Нью-Йорк, как на город, отличавшийся во многих отношениях от всех других городов. Особенно ему нравились фиалки, пробивавшиеся сквозь асфальтовые мостовые. Но услыхав от Молли о присутствии миссис Вадингтон, он сразу потерял всякий интерес к великой столице.

– Так она в Нью-Йорке? Вот как?

– Да, и возможно, что она сейчас уже направляется домой.

– А вы не думаете, Молли, что мы могли бы успеть зайти куда-нибудь поужинать?

– Разумеется, нет! Я и так уже сильно задержалась – ответила девушка.

Но вдруг Молли пристально посмотрела на Джорджа и воскликнула:

– О, Джорджи! Вы, наверное, умираете от голода? Я вижу, что вы умираете с голоду. Вы ужасно бледны, и вид у вас совершенно изможденный. Когда вы ели в последний раз?

– Когда я ел? Когда я ел? Право, не помню.

– Ну, что вы делали после… после этой истории во время венчания?

– Гм! Сперва я долго ходил, потом спрятался в кустах в вашем саду, надеясь, что вы покажетесь, наконец, а затем я отправился на вокзал и, кажется, сел в поезд.

– Бедный, дорогой Джорджи! Вы должны сейчас же пойти покушать.

– А почему я не могу поехать вместе с вами в Хэмстед?

– Потому что вы не можете.

– В какой отель вы заедете по возвращении в Нью-Йорк?

– Я еще не знаю. Но, во всяком случае, я заеду к вам на минутку, раньше, чем ехать в отель.

– Как, вы приедете сюда?

– Ну, да.

– Вы приедете сюда?

– Ну, да.

– Вы обещаете?

– Обещаю, при условии, что вы сейчас пойдете и поужинаете. У вас ужасный вид.

– Поужинать? Хорошо. Я пойду поужинаю.

– Непременно идите. И помните, если я приеду и узнаю, что вы еще не ели, я немедленно вернусь домой и замуж за вас не выйду. А теперь мне пора ехать. До свидания, Джорджи! Маленький двухместный автомобильчик помчался стрелой и завернул на Вашингтон-Сквер. Джордж Финч смотрел ему вслед еще долго после того, как он скрылся из виду. Лишь тогда он двинулся в путь, подобно рыцарю, отправляющемуся исполнять поручения дамы сердца. В данном случае поручение это заключалось в ужине, о котором довольно настойчиво напоминал ему желудок.

Но все же мы того мнения, что Молли была неправа, наказав ему идти ужинать. Джордж предпочел бы (да и всякий врач посоветовал ему то же самое) вернуться на крышу и смотреть на луну. Но, конечно, желание Молли было законом для него. Но куда же идти ужинать? Где можно было покончить с этим неприятным делом, теряя возможно меньше времени? Да сейчас же за углом расположен «Фиолетовый Цыпленок» и там можно за полтора доллара проглотить недурной ужин, и на это требовалось всего каких-нибудь десять минут времени. А десять минут, луна, конечно, обождет. Помимо того, в «Фиолетовом Цыпленке» можно было получить «это самое», если вас там знали. И Джордж, будучи человеком в высшей степени воздержанным, тем не менее чувствовал, что в данную минуту он очень нуждается «в этом самом». Разве это не тот случай, когда человек имеет право тянуть золотистый нектар из хрустального бокала? Но даже при отсутствии золотистого нектара и хрустального бокала можно было довольствоваться поддельным виски, именуемым самогонкой, и чайником, в котором подобные напитки подаются в американских ресторанах.

В «Фиолетовом Цыпленке», по-видимому, был большой съезд гостей. В зале, выходившем окнами на улицу, было столько народу в момент прибытия Джорджа, что нечего было даже надеяться получить там столик. Джордж прошел через зал, уповая найти местечко в открытом ресторане во дворе, и невольно он обратил внимание на необычный облик гостей, собравшихся в этот вечер в «Фиолетовом Цыпленке».

Обыкновенно в этот ресторан жаловала местная интеллигенция, и следует заметить, что эти клиенты не могли похвастать своими мышцами. По большей части можно было видеть за столиками хрупких, томных поэтов и изящных художников-футуристов. Сейчас же, несмотря на то, что обычных гостей было достаточно, там можно было заметить значительную примесь людей с лицами, точно высеченными из гранита, широкоплечих, с выдающимися скулами. Джордж Финч вывел из этого, что в «Фиолетовом Цыпленке» собрались иногородние делегаты, съехавшиеся в столицу на какую-нибудь конференцию и пожелавшие ознакомиться с жизнью богемы.

Впрочем, Джордж не стал терять много времени на размышления подобного рода, так как, почуяв запах пищи, он стал понимать, до какой степени Молли была права. Впрочем, женщины всегда правы. В то время как его высшее, духовное «я» стремилось к луне, его телесное, низшее «я» так же сильно тянулось к пище физической. И как-раз в данный момент «Фиолетовый Цыпленок», как на счастье, в состоянии был удовлетворить сразу обе эти нужды, ибо едва Джордж вступил в так называемый сад (иными словами, дворик, выложенный каменными плитками и уставленный столиками), в небе показалась луна, самодовольная и корректная, как всегда, а, помимо луны, можно было также заметить официантов, только и ждавших случая подать гостю ужин за полтора доллара.

Джордж Финч нашел подобное сочетание луны с жареными цыплятами как нельзя более подходящим для себя. Единственно, что тревожило его, это вопрос, как раздобыть себе место. Достаточно было бросить беглый взгляд, чтобы убедиться, что все до единого столика заняты. Джордж вторично осмотрелся вокруг и вторично удостоверился, что все столики заняты. Но тогда как во внутреннем помещении за каждым столиком сидело по несколько человек, в саду, возле стен и в нескольких шагах от запасной пожарной лестницы, находился столик, занятый одним лишь посетителем. И вот к этому посетителю Джордж направил свои стопы, стараясь придать своему лицу возможно более приятное выражение.

Его отнюдь не прельщала мысль сидеть за одним столом с совершенно чужим человеком, но еще менее приятно было думать о том, чтобы сейчас идти искать другой ресторан.

– Простите меня, сэр, – начал Джордж, – не разрешите ли вы мне занять место за вашим столиком?

Человек, к которому Джордж обратился, поднял глаза от жареного цыпленка и салата по-брюссельски, целиком, очевидно, владевших его вниманием. По-видимому, он тоже принадлежал к числу иногородних делегатов какой-то конференции, если судить по его внешности. Начать с того, что, в отличие от художников и поэтов-завсегдатаев «Фиолетового Цыпленка», он, должно быть, был гигантского роста, а руки его, в которых он сейчас сжимал вилку и нож, имели много общего с верхними конечностями многих других посетителей, сидевших в закрытой части ресторана. Только глаза у этого человека были совсем другие. У тех взгляд отдавал синевой стали и недружелюбием, приблизительно тот взгляд, который ловит автомобилист, нарушивший правила уличного движения, в глазах постового полисмена, и профессиональный сыщик-в глазах профессионального вора. У этого же человека взгляд был мягкий и дружелюбный, и можно было даже сказать, что глаза у него были симпатичные, если бы не их воспаленные ресницы и налитые кровью белки.

– Пожалуйста, прошу вас, сэр! – вежливо ответил он на почтительный вопрос Джорджа.

– Масса народу сегодня, – заметил Джордж.

– Чрезвычайно.

– В таком случае, я, с вашего разрешения, сяду здесь.

– Сделайте одолжение!

Джордж стал искать глазами официанта, но почти тотчас же убедился, что один из них стоит подле него. Как бы полно ни было в «Фиолетовом Цыпленке», официанты никогда не забывали частого гостя, а Джордж, между тем, регулярно посещал этот ресторан в течение многих месяцев.

– Добрый вечер, сэр, – сказал официант, улыбаясь такой улыбкой, которая могла бы тронуть сердце лютого тигра.

– Добрый вечер, Джузеппе – ответил Джордж. Если вы ничего не имеете против, то я возьму обед по сегодняшнему меню.

– Очень хорошо, сэр. Суп или бульон?

– Суп. Много народу сегодня, Джузеппе.

– Да, сэр. Уйма народу.

– По-видимому, он хорошо знает вас, – сказал человек, сидевший за одним столиком с Джорджем, когда официант удалился.

– О, конечно. Я здесь часто бываю.

– А! – многозначительно заметил тот.

Суп появился, и Джордж ретиво принялся за него. А его сосед вступил в борьбу с бесконечно длинными макаронами.

– Это ваш первый визит в Нью-Йорк? – спросил его Джордж, покончив с супом.

– Никак нет, сэр. Я живу в Нью-Йорке.

– Вот как? А я был уверен, что вы прибыли сюда из провинции.

– Никак нет, сэр. Я живу в Нью-Йорке.

В голове Джорджа вдруг мелькнула забавная мысль. Он готов был поклясться, что где-то видел уже этого человека. Да, он готов был биться об заклад, что однажды смотрел на нескладную фигуру этого человека, на его гигантский кадык, на его длинное добродушное лицо, но он тщетно рылся в памяти.

– Как это ни странно, но у меня такое ощущение, точно я где-то встречался с вами.

– Представьте себе, я только сейчас думал о том же – немедленно ответил тот.

– Мое имя Финч, Джордж Финч.

– Мое имя Кабот, Деленси Кабот.

Джордж покачал головой.

– Нет, это имя мне незнакомо.

– А ваше, напротив, мне очень знакомо. Я уже однажды слышал его, но не могу вспомнить где.

– Вы живете в этом районе?

– Нет, я живу в верхней части города. А вы?

– Я занимаю квартиру на верхнем этаже этого самого здания, в котором мы находимся сейчас.

Лицо собеседника Джорджа вдруг, казалось, просветлело. Очевидно, он вспомнил, наконец. Это не укрылось от Джорджа.

– Вы вспомнили, где мы с вами встречались? – спросил он.

– Нет, сэр, никак нет, сэр! – быстро ответил тот. – Совершенно не помню.

Он выпил глоток холодной воды и добавил:

– Мне помнится, однако, что вы художник.

– Совершенно верно. Может-быть, и вы, случайно, художник?

– Нет, я поэт.

– Поэт? – вырвалось у Джорджа, несмотря на то, что ему хотелось скрыть свое изумление. А где чаще всего появляются ваши стихи?

– Пока еще мои стихи нигде не появлялись, мистер Финч – грустно ответил его собеседник.

– Да, это скверно. Кстати, признаюсь, я еще не продал ни одной из своих картин.

– Это тоже скверно.

Они долго смотрели друг другу в глаза, обмениваясь дружелюбными взглядами, чувствуя себя товарищами по несчастью, жертвами публики, страдающей отсутствием хорошего вкуса. Джузеппе снова появился, неся в одной руке блюдо с жареным цыпленком, а в другой яблочный пирог.

– Джузеппе! – сказал Джордж.

– Да, сэр?

Джордж наклонился к услужливо подставленному уху официанта.

– Бззз… Бззз… Бззз…

– Слушаю, сэр! Очень хорошо, сэр. Сию минуту, сэр!

Джордж с довольным видом откинулся на спинку стула, а потом ему вдруг пришло в голову, что он сделал маленькую оплошность. Правда, он не приглашал в гости этого человека с воспаленными ресницами и красными глазами, но все же они успели немного подружиться, а, главное, они оба знали, что значит трудиться, посвящая себя целиком искусству, и не пользоваться поощрением и одобрением публики.

– Вы, может-быть, не откажетесь присоединиться ко мне? – спросил Джордж.

– Присоединиться к вам, сэр? – удивился тот.

– Ну, да. По маленькой, – тихо добавил он. – Джузеппе сейчас принесет.

– Вот как? Неужели возможно получать в этом ресторане алкогольные напитки?

– О, если вас знают, то всегда можно!

– Но это против закона?

– Ха-ха-ха! – расхохотался Джордж… Право же, это чудесный малый! Ну, и забавный же он парень, ей богу!

– Ха-ха-ха! – снова расхохотался он. – Против закона! Это вы здорово сказали!

Он посмотрел на своего соседа ласковым взглядом, как всегда смотрит человек на незнакомца, в котором обнаруживает много юмора. Но вдруг Джордж почувствовал, что мороз прошел у него по коже. Этот человек… незнакомец?

– Черт возьми! – вырвалось у него.

– Сэр?

– О, нет, ничего.

Память, наконец, пришла на помощь Джорджу. Этот человек отнюдь не был незнакомцем. Джордж великолепно знал сейчас, где он видел его. Вот здесь, на крыше этого самого дома. Но тогда он был одет полицейским. Это он предостерег его, сообщив ему о печальном прошлом Фредерика Мэлэта. Перед ним сидел не кто иной, как самый подлинный полицейский, и у него на глазах – с воспаленными ресницами и красными белками – он только-что заказал у официанта стаканчик «того самого»…

Джордж издал смех, звучавший весьма неестественно.

– Ну, конечно, я только шутил! – сказал он.

– Вы шутили, мистер Финч?

– Ну, разумеется, я шутил, когда говорил, будто здесь можно получить «это самое». Никак вы этого не получите. Я просил Джузеппе принести мне имбирного пива.

– Имбирного пива? Вот как?

– И мое имя вовсе не Финч, – лепетал Джордж. – Меня зовут, э-э-э… – меня зовут Брискет. Да, да, Брискет. И вовсе я не живу в этом доме…

Джордж Финч вдруг угадал, что позади него стоит Джузеппе, Джузеппе, который удивительно быстро выполнил поручение и держал в руках высокий стакан и чайник, а на лице у него застыло выражение заговорщика. Его можно было принять за одного из руководителей шайки «Черной руки», замышляющего что-то недоброе против общества.

– Это имбирное пиво, не правда ли? – снова залепетал Джордж. – Имбирное пиво, которое я заказывал, не так ли?

– Так точно, сэр. Ваше имбирное пиво. Ваше имбирное пиво, мистер Финч! Ха-ха-ха! Ну, право же, вы ужасно забавный джентльмен! – добавил Джузеппе, чрезвычайно довольный.

У Джорджа было сильное желание дать ему пинка пониже спины. Если все итальянцы таковы, то они вполне заслуживают своего Муссолини! Так им и надо, черт возьми!

– Уберите это, пожалуйста, – сказал он дрожащим голосом. – Я не хочу имбирного пива в чайнике.

– Так мы же всегда подаем виски в чайнике, мистер Финч! Вы великолепно это знаете. Джордж Финч пришел в ужас от зрелища, которое начало разыгрываться на его глазах. Человек, сидевший напротив него, стал подниматься. Фут за футом взвивалось кверху бесконечно длинное человеческое тело, а лицо, которым оно заканчивалось, носило решительное и угрожающее выражение.

– Вы…

Джордж знал, какое слово последует за этим. Не иначе, как «арестованы». Но это слово так и не было произнесено. Под влиянием овладевшего им безумного страха Джордж Финч не стал медлить. По натуре, как вы, наверное, и сами догадываетесь, он не был человеком, способным совершить насилие, но бывают случаи в жизни, когда насилие – и не что иное, как насилие – может дать удовлетворение человеку. С быстротой молнии перед ним пронеслась картина всего того, что произойдет с ним, если он не будет действовать решительно и быстро. Он будет арестован, он будет отправлен в тюрьму, он будет брошен в холодную камеру! И Молли вернется и не найдет никого, кто приветствовал бы ее, и – что хуже всего! – никого, с кем она могла бы венчаться на следующее утро!

Джордж принялся действовать, нисколько не колеблясь. Ухватившись за один край скатерти, он потянул его вниз, вместе с яблочным пирогом, с графином воды, с хлебом, картофелем, салатом и жареным цыпленком. Он высоко поднял свое белое знамя в воздух и в мгновение ока накинул его на голову полицейского. Со всех сторон послышались удивленные возгласы. Видно было, что этот инцидент глубоко заинтересовал присутствующих. «Фиолетовый Цыпленок» принадлежал к тем веселым, беспеременным ресторанам, в которых царил дух истинной богемы и истинного юмора. Но даже в «Фиолетовом Цыпленке» подобный случай не принадлежал к числу обыденных событий и неизбежно должен был привлечь всеобщее внимание.

Четверо посетителей от души хохотали, держась за животы, пятый только воскликнул: «Вот так-так!» Шестой, точно приглашая всех посмотреть на интересное зрелище, воскликнул: «А, ну-ка, поглядите на это!» Нью-йоркский полицейский никогда легко не сдается. Из-под белой скатерти протянулась вперед рука и ухватилась за плечо Джорджа, другая рука стала шарить в воздухе, желая нащупать горло своего врага, между тем как первая пятерня все крепче и крепче сжимала его ключицу. Джордж Финч находился сейчас в таком состоянии, в котором человек не может допустить подобного обращения с собой. Его рука метнулась вверх и ударилась во что-то чрезвычайно твердое.

– Так его, так! Молодец парень! А, ну-ка, еще раз!

Эти слова принадлежали официанту Джузеппе, который был вполне убежден, что человек под скатертью ни в коем случае не принадлежит к числу искренних друзей «Фиолетового Цыпленка». Джордж Финч не замедлил последовать его совету. Скатерть сильно заволновалась, и рука соскользнула с плеча Джорджа.

А в это мгновение из глубины ресторана послышались громкие крики, и тотчас же все огни погасли. Ничто другое не могло бы больше соответствовать целям и желаниям Джорджа Финча. Мрак был именно то, в чем он сейчас нуждался. В два прыжка очутился он у пожарной лестницы и с такой же скоростью стал взбираться наверх, с какой миссис Вадингтон, незадолго до него, спускалась по этой же лестнице вниз. Достигнув крыши, Джордж остановился, чтобы перевести дух, и вместе с тем стал прислушиваться к суматохе внизу. Внезапно он сквозь шум расслышал звук, ясно свидетельствовавший о том, что кто-то еще поднимается по лестнице. Джордж быстро метнулся на маленькую веранду, где стояла его кровать, и спрятался под нею. Он понимал, что было бесполезно искать спасения в самой студии. Туда первым делом направились бы его преследователи. Джордж долго лежал, затаив дыхание. Вскоре совсем близко от него послышались шаги. Дверь, которая вела с крыши в студию, отворилась, и кто-то зажег свет в студии…

Предполагая, что человек или люди, которые поднимались по лестнице, принадлежали к числу преследователей, Джордж Финч сделал вполне простительную ошибку. Но совершенно случайно обстоятельства сложились так, что его поспешное бегство из «Фиолетового Цыпленка» прошло никем незамеченным.

Во-первых, на помощь пришел официант Джузеппе, который заметил, что полицейский (не кто иной, как Гэровэй) вот-вот освободится от облегавшей его голову скатерти, и, будучи чрезвычайно преданным владельцу ресторана, треснул гостя в лоб чайником. Это до некоторой степени затуманило поле зрения полицейcкoгo, a к тому времени, когда он снова обрел способность мыслить, в ресторане погасли огни. Одновременно с этим луна, явно оставаясь на стороне Джорджа и желая оказать ему возможно большую помощь, спряталась за тучку и долго не выглядывала оттуда. Таким образом, ни один человеческий глаз не мог видеть, как бедный художник поднимался по лестнице, ища спасения в бегстве. Что же касается шагов, которые Джордж услышал на запасной лестнице, то они принадлежали одной юной паре, которая, подобно ему самому, думала лишь о том, как бы скорее убраться из опасной зоны. И до такой степени были они далеки от каких-либо враждебных намерений по отношению к Джорджу, что каждый из них, случись им увидеть его, пожелал бы ему полной удачи и посоветовал бы спешить. Эта пара состояла из мадам Юлали и мистера Джемса Гамильтона Бимиша.

Гамильтон Бимиш прибыл в «Фиолетовый Цыпленок» в сопровождении своей будущей жены спустя несколько минут после Джорджа. Как и последний, он убедился, что ресторан весь занят вплоть до последнего столика. Но, в отличие от Джорджа, Гамильтон Бимиш не примирился с судьбой, отнюдь не считая, что положение не может быть как-нибудь изменено к лучшему. Пустив в ход все магнетические действия своей величественной особы, он заставил администрацию ресторана произвести на свет специальный столик, который был поставлен в проходе, соединявшем закрытый ресторан с прилегавшим к нему садом.

Вначале пребывание в этом месте было сопряжено с большими неудобствами. Дело в том, что официанты, шмыгавшие взад и вперед, невольно натыкались на стул мистера Бимиша, что, согласитесь, в высшей степени неприятно, когда человек занят беседой с любимой девушкой. Но наступил момент, когда эти неудобства совершенно сгладились и даже оказались важным стратегическим преимуществом. Когда переодетые полицейские приступили к облаве, Гамильтон Бимиш как-раз наливал даме сердца жидкость, которая, по уверению администрации, называлась шампанским. Его действия были прерваны огромной ручищей, тяжело опустившейся на его плечо, и чей-то грубый голос объявил ему, что он арестован.

Для потомства так и останется не разъясненным, догадался ли бы Гамильтон Бимиш пустить в ход хитроумный план Джорджа, заключавшийся в том, чтобы окутать голову полицейского скатертью, а затем поставить ему фонарь под глаз. Необходимость в подобном поступке была устранена тем, что свет внезапно погас, и вот тут-то сказалось, до чего выгодно было для Гамильтона Бимиша и его спутницы то обстоятельство, что они находились в таком неудобном, казалось бы, месте.

От столика, стоявшего в проходе, до запасной пожарной лестницы было лишь несколько шагов, и Гамильтон Бимиш схватил свою невесту за руку и потащил ее за собою. Поставив одну ногу на первую ступеньку лестницы, он, не говоря ни слова, с такой силой подтолкнул вверх мадам Юлали, что в ее душе не могло оставаться сомнений насчет его намерений. В следующее мгновение мадам Юлали уже мчалась вверх, по направлению к крыше, а Гамильтон Бимиш следовал непосредственно за нею. Достигнув конечной цели своего путешествия, они остановились и стали смотреть вниз. В «Фиолетовом Цыпленке» все еще царил мрак, из которого доносился глухой шум, свидетельствовавший о том, что неизвестные люди довольно грубо обходятся с другими неизвестными людьми. Мадам Юлали невольно подумала, что она со своим будущим супругом хорошо отделались, и поспешила поделиться с ним своим мнением.

– Я до сегодняшнего дня не понимала, Джимми, дорогой, как хорошо иметь возле себя такого человека, как вы, в минуту нужды! – сказала она. – Я бы никогда в жизни не придумала более удачного выхода из положения. Я бы сказала, что у вас в этом отношении богатый опыт. Гамильтон Бимиш вытирал в это время носовым платком свой обширный лоб. Ночь была удушливо жаркая, а бегство было проделано в чрезвычайно короткий срок.

– Я никогда не прощу себя за то, что подверг вас подобным переживаниям! – сказал он.

– О, это доставило мне огромное удовольствие!

– Ну, слава богу, все, кажется, благополучно кончилось…

– Вы так думаете? – прервала его мадам Юлали.

– То-есть, как? – удивился Гамильтон Бимиш.

Девушка молча указала вниз.

– Кто-то поднимается наверх.

– Это верно.

– Что же нам делать? Не спуститься ли нам по парадной лестнице?

Гамильтон Бимиш покачал головой.

– Нет, это не годится. По всей вероятности, полиция охраняет все входы и выходы.

– Что же делать?

– Вот в такие затруднительные минуты и сказывается мозг великого человека. Всякий другой на месте Гамильтона Бимиша был бы совершенно растерян. И уж, во всяком случае, он потерял бы много драгоценных минут на раздумье. Не таков был Гамильтон Бимиш. Одним напряжением своего гениального ума он полностью разрешил проблему ровно в четыре с четвертью секунды.

– Смотрите!

– Взяв свою невесту за руку, он круто повернул ее кругом.

– Куда?

– Вот туда.

– Ну, и что?

– Вот!

– Что?

Лицо молодой девушки выражало полное недоумение.

– Я ничего не понимаю, – сказала она. – На что именно вы велите мне смотреть?

Гамильтон Бимиш провел ее через всю крышу и, указывая в угол, сказал:

– Вот видите это огороженное место? Там находится маленькая веранда, на которой Джордж Финч спит в жаркие ночи. Войдите туда, закройте за собой дверь и за жгите свет…

– Но…

– …и снимите с себя часть вашей одежды.

– Что?

– Если кто-нибудь войдет туда, скажите, что Джордж Финч сдал вам на время свою квартиру и вы одеваетесь, собираясь идти ужинать. Я, тем временем, постараюсь пробраться в свою квартиру и через несколько минут вернусь сюда, чтобы узнать, готовы ли вы.

Девушка смотрела на него с обожанием во взоре. Одно из утешений, которые выпадают на долю людей с умом, это-сознание, что в критическую минуту ничто в такой степени не манит к себе женское сердце, как гениальный мозг. Женщины позволяют себе в обычное время смотреть с обожанием на красивых мужчин, тосковать по ничтожествам, которые могут похвастать лишь знанием первых трех па чарльстона. Но стоит лишь обстоятельствам сложиться чуть-чуть не так, стоит лишь внезапно обнаружиться опасности, и кто тогда выплывет на свет? Кто тогда становится героем минуты? Ну, конечно, человек с умом, человек с здравым смыслом, человек с рассудком. – Джим! – воскликнула девушка. – Вот это здорово!

– Совершенно верно.

– Это замечательно придумано!

– Вы совершенно правы. Торопитесь, нельзя терять ни минуты времени.

Вот каким образом случилось, что Джорджу Финчу, так уютно и удобно устроившемуся под кроватью, был нанесен удар (несмотря на то, что он к этому времени стал уже свыкаться с ударами судьбы), который, следовало опасаться, посеребрит каждый волос на его бедной голове.

Первое, что Джордж Финч увидел, едва он пришел в себя и освоился со светом после долгого пребывания во мраке, это-женская ножка. На ней был прозрачный чулок, а рядом была еще одна ножка точно в таком же чулке. В продолжение довольно значительного времени эти две ноги, несмотря на их стройность и небольшие размеры, совершенно затмили весь кругозор Джорджа Финча, а потом они исчезли.

За несколько мгновений до этого Джордж, который в силу своей скромности прижался к стене, возможно дальше от женских ног, ничего так страстно не желал, как их исчезновения. Тем не менее, когда они скрылись, он едва сдержался, чтобы не издать испуганный возглас. Дело в том, что ножки, в действительности, не исчезли, а только оказались скрытыми-и скрытыми ничем иным, как какой-то тончайшей прозрачной материей, спустившейся на них сверху. Это было платье, которое имело такой вид, точно его выкроили сказочными ножницами из лунного света и звездной пыли. Случись Джорджу увидеть такое платье в витрине магазина, он пришел бы в восторг. Но одно-любоваться платьем в витрине, а другое – видеть его распластавшимся многоцветной пеной на полу своей собственной спальни. Лицо Джорджа вспыхнуло таким румянцем, что надо только удивляться, как не загорелся ковер, к которому он прижался лицом. Он закрыл глаза и стиснул зубы.

«Что же это такое? – спрашивал он себя. – Конец или только начало?»

– Да? – услышал он внезапно чей-то голос.

Джордж так порывисто потянул назад голову, что оставалось лишь удивляться, как она не отделилась от его весьма тщедушной шеи. Он понял тотчас же, что услышанный им голос был ответом на чей-то резкий и уверенный стук в дверь. Он даже готов был биться об заклад, что такой звук могла произвести только дубинка полицейского. И следом за резким и уверенным стуком послышалось резкое и авторитетное приказание:

– Откройте-ка там!

Очевидно, эти ножки принадлежали женщине со смекалкой, ибо она ответила:

– Нет, не открою! Я одеваюсь.

– Кто вы такая?

– Кто вы такой?

– Не ваше дело, кто я!

– В таком случае, не ваше дело, кто я!

Наступила пауза. Джорджу Финчу, игравшему роль беспристрастного судьи, казалось, что в разыгравшемся диалоге все преимущества были как будто на стороне ножек.

– Что вы там делаете? – снова послышался тот же вопрос.

– Я уже говорила вам, что одеваюсь.

Снова наступила пауза. Но вскоре в этот горячий спор вмешался кто-то третий, резко спросивший:

– В чем дело?

Джордж тотчас же узнал своего старого друга.

– Гэровэй, – начал Гамильтон Бимиш, и в голосе его, звучавшем сурово, чувствовалась глубокая досада, – какого дьявола вы околачиваетесь тут у дверей молодой женщины? Черт возьми! – продолжал он, повышая тон. – Хотел бы я знать, в чем заключаются обязанности нью-йоркской полиции! По-видимому, у них бесконечно много досуга, который они проводят, рыская по чужим квартирам и приставая к женщинам! Понимаете ли, вы, что девушка, которая находится там, моя невеста, и она сейчас одевается, собираясь идти ужинать со мной в ресторан?

Как и всегда бывало в таких случаях, полицейский Гэровэй оказался уничтоженным логикой и последовательностью гениального человека.

– Мне очень жаль, что так случилось, мистер Бимиш.

– Я рад это слышать. Но все-таки, хотел бы я знать, что вы тут делаете?

– Видите ли, там, внизу, в саду «Фиолетового цыпленка» произошла… э-э-э… небольшая суматоха и на меня было совершено нападение. Злоумышленником оказался не кто иной, как мистер Финч, и я последовал за ним сюда по запасной пожарной лестнице…

– Мистер Финч? Да вы никак бредите, Гэровэй! Мистер Финч уехал в свадебное путешествие. Он был так добр и сдал свою квартиру на некоторое время моей невесте.

– Помилуйте, мистер Бимиш, я всего лишь несколько минут тому назад разговаривал с ним. Мы сидели с ним за одним столиком.

– Вздор!

– Ножки вместе с скрывавшим их платьем исчезли, снова очистив поле зрения Джорджа Финча, который услышал, что дверь его спальни отворилась.

– Что нужно этому человеку, Джимми?

– Больше чего-либо другого ему нужно обратиться к врачу! – последовал ответ Гамильтона Бимиша. – Он говорит, что видел недавно Джорджа Финча.

– Но Джордж находится сейчас за много миль отсюда.

– Совершенно верно. Вы готовы, дорогая? В таком случае мы пойдем ужинать. Послушайтесь моего совета, Гэровэй, и примите брому, – предпочтительнее в сельтерской воде. Пройдите ко мне, и я вам дам порошок. Я рекомендовал бы вам, приняв порошок, растянуться на время на диване и хорошенько отдохнуть. Я подозреваю, что вы слишком долго напрягали свой мозг работой над поэмой. А кто это вам поставил фонарь под глазом?

– Я бы сам хотел это знать – глухим голосом ответил полицейский. – Кто-то нанес мне удар во время облавы в «Фиолетовом Цыпленке». Мне накинули на голову скатерть, а потому я не мог установить личности нападающего. Но, если я найду его, я его так угощу, что он будет рассказывать об этом своим внукам и правнукам.

– Скатерть?

– Совершенно верно, мистер Бимиш. Скатерть. А когда я пытался высвободиться из-под нее, кто-то треснул меня в глаз, по-видимому, чайником.

– Почему вы думаете, что это был чайник?

– Он лежал возле меня, когда я сорвал с головы скатерть.

– А! Ну тогда, конечно! – сказал Гамильтон Бимиш, подводя итог разговору. – Я надеюсь, Гэровэй, что это послужит вам уроком и вы дадите впредь обет не бывать в таких местах, как «Фиолетовый Цыпленок». Благодарите бога, что вы так легко отделались! Могло еще случиться, что они вас заставили бы там есть их сыр. Поверьте мне, что это куда хуже! Пойдемте со мной, Гэровэй, я постараюсь помочь вам, чем только смогу.

Джордж Финч оставался в своем убежище. Если бы он знал лучшее место, он направился бы туда. Но лучшего места сейчас не существовало. Джордж не стал бы утверждать, что ему было особенно удобно лежать под кроватью, где пыль щекотала его ноздри и откуда-то дуло ему прямо в левое ухо. Но при данных условиях ничего другого не оставалось делать.

Человеку, не умеющему летать, представлялось лишь два пути, чтобы покинуть эту крышу: либо спустившись по запасной лестнице, рискуя попасть прямо в объятия какого-нибудь полицейского, либо попытавшись прокрасться вниз по главной лестнице, опять-таки рискуя наскочить на пылающего местью Гэровэя. Правда, Гамильтон Бимиш рекомендовал этому достойному блюстителю порядка растянуться на диване после того, как он примет брому. Но кто мог ручаться за то, что Гэровэй последует его совету? Вполне возможно, что он даже в настоящий момент сторожит лестницу. И, вспомнив внешность этого человека, а равно и злобу, с которой он выражался о своем обидчике, Джордж решил, что риск, пожалуй, слишком велик. Каковы бы ни были недостатки маленького гнездышка под кроватью в смысле отсутствия всякого комфорта (особенно, если принять во внимание, что там предстояло провести еще много часов), оно, тем не менее, было наилучшим местом для человека, попавшего в щекотливое положение. А потому Джордж Финч глубже зарылся в свою берлогу и твердо решил убить досуг размышлениями.

Он принялся думать о многих вещах. О своей юности в Ист-Гилеаде и о зрелых годах своих, убитых в Нью-Йорке; о Молли и о том, как он любил ее; о миссис Вадингтон и о том, каким несмываемым пятном она была в великой цепи последних событий; о Гамильтоне Бимише и… изумительно спокойном обращении с полицейским; о полисмене Гэровэе и о его крепкой дубинке; об официанте Джузеппе и о чайнике с синтетическим виски; о почтенном пасторе Вульсе и о его белых чулках. Он даже думал о мистере Сигсби Вадингтоне! Когда человек до такой степени нуждается в пище для ума, что готов даже примириться с Сигсби Вадингтоном, как темой для размышления, то, согласитесь, читатель, он, очевидно, исчерпал уже все свои ресурсы. По-видимому, судьба учла это обстоятельство и послала Джорджу пищу для новых размышлений. Думая о Сигсби Вадингтоне и спрашивая себя, как могла природа создать такого человека, Джордж вдруг стал отдавать себе отчет в приближении чьих-то шагов. Он свернулся клубочком, а уши его зашевелились, как у породистой гончей. Да, шаги! Мало того, шаги человека, направлявшегося, очевидно, прямиком к его убежищу. Волна жалости к самому себе наполнила душу Джорджа Финча. За что судьба была так жестока к нему? Ведь он так мало требований предъявлял к жизни! Он только просил разрешения оставаться спокойно под кроватью и вдыхать там густую пыль. И что же? Каждую минуту кто-нибудь прерывает его покой! Каждую минуту стук-стук-стук! С того самого момента, как он обнаружил это убежище, в его ушах беспрерывно раздавались шаги, точно весь мир превратился в сплошной водоворот человеческих шагов. Но разве это правильно? Разве это справедливо?

Единственно, что Джордж мог бы сказать для своего собственного утешения, это следующее: в данный момент шаги были столь легкие, что едва ли они могли принадлежать нью-йоркскому полисмену. Они приблизились к самой двери. Джорджу показалось даже, что они раздаются внутри комнаты… Между прочим, он отнюдь не ошибался. Кто-то повернул, очевидно, выключатель, и свет снова ударил в глаза Джорджа. А когда он открыл их, то снова увидел перед собою пару женских ног в прозрачных шелковых чулках. Затем дверь тихо затворилась.

А миссис Вадингтон, которая только-что снова забралась на крышу при помощи запасной лестницы, быстро подбежала к спальне Джорджа Финча, приложилась ухом к замочной скважине и стала внимательно прислушиваться. Миссис Вадингтон твердо была убеждена, что теперь события начнут развертываться быстрым темпом.

В течение первых нескольких минут Джордж Финч, глядевший из-под кровати на свою вторую гостью, с горечью думал лишь о том, что судьба снова прибегает к тому же методу пытки. «Право же – думал он – судьба ведет себя совсем по-ребячески. Не мешало бы ей переменить свою тактику. Хорошо подшутить над человеком женскими ножками один раз, тогда это еще может быть остроумно. Но когда начинаешь пересаливать, то становится уже скучно». Вскоре, однако, негодование Джорджа уступило место вздоху облегчения, из слов Гамильтона Бимиша во время его разговора с полицейским не трудно было вывести заключение, что обладательницей первой парой ножек является старая приятельница Джорджа-мисс Мэй Стобс из Ист-Гилеада. И теперь, видя снова пару женских ножек, Джордж вполне естественно пришел к выводу, что к этим ножкам, как и раньше, прикреплена мисс Мэй Стобс, которая вернулась, очевидно, с целью забрать какую-нибудь вещь, оставленную при первом своем непонятном визите, – ну, пуховку, скажем, или губную помаду, или что-нибудь другое в этом роде.

Подобное предположение меняло, конечно, весь ход дела. Джордж мог теперь рассчитывать не на врага, а на сообщника и союзника. Девушка с таким широким кругозором, как Мэй Стобс, сразу поймет, какие причины заставили его спрятаться под кровать, и, несомненно, от души посочувствует ему. «Я даже сумею, – подумал он, – использовать ее в качестве разведчика, чтобы удостовериться, свободен ли путь к отступлению». Коротко говоря, ножки, вторично прервавшие его размышления, ни в коем случае не сулили катастрофы, даже наоборот, судьба не могла послать ему ничего лучшего.

Снова почувствовав, что у него защекотало в носу, Джордж аппетитно чихнул и выкатился из-под кровати. А затем он поднялся на ноги и хотел было рассмеяться, но вдруг увидел перед собою почти выкатившиеся из орбит глаза какой-то незнакомки. В первый момент, во всяком случае, Джордж обратил внимание на ее глаза. Но постепенно, по мере того, как он всматривался в черты лица стоявшей перед ним женщины, он стал смутно отдавать себе отчет в том, что где-то когда-то видел уже ее. Но где? Когда? А незнакомка продолжала смотреть на него выпученными от ужаса глазами. Она была маленького роста, очень хорошенькая, с блестящими черными глазами и с ротиком, который можно было бы смело назвать исключительно красивым, если бы в данную минуту он не был широко раскрыт, как у рыбы, выброшенной на берег.

Глубокое безмолвие царило а спальне Джорджа Финча, и миссис Вадингтон, которая напрягала слух, приложившись ухом к замочной скважине, начала было подумывать, что Джорджа нет в его логове и ей, следовательно, опять предстоит возобновить свое выслеживание. Но вдруг она услышала голоса. О чем говорилось в комнате, этого она никак не могла расслышать, так как дверь была довольно солидная. Но не оставалось ни малейшего сомнения в том, что один из голосов принадлежал Джорджу Финчу.

Миссис Вадингтон осталась вполне довольна и бесшумно, крадучись, отошла она от двери. Ее подозрения оправдались, и теперь нужно было только решить, что лучше всего предпринять. Скрывшись за баком с водой, она застыла там и принялась интенсивно думать. А тем временем Джордж стоял в своей спальне и смотрел на незнакомку, которая под действием его пристального взгляда начала отступать. Сделав приблизительно три шага, она стукнулась о дверь и в тот же момент снова обрела дар речи.

– Что вы делаете в моей комнате? – воскликнула она.

Этот вопрос возымел поразительное действие. На смену сильному смущению, овладевшему Джорджем в первую минуту, явилось внезапное бешенство. Это было уже нестерпимо. Очевидно, все жители Нью-Йорка сговорились в эту ночь превратить его спальню в место встречи. Но, черт возьми, он не допустит, чтобы всякий незваный гость смотрел на его спальню, как на свою собственную.

– То-есть, как это ваша комната? – гневно возразил он. – Кто вы такая?

– Я – миссис Мэлэт!

– Кто-о-о?

– Миссис Мэлэт.

Миссис Вадингтон, между тем, уже успела выработать план действий. Ей стало ясно, что необходимо заручиться свидетелем, который сопровождал бы ее в это блудное логово и впоследствии поддержал бы обвинение против Финча. Ах, если бы лорд Хэнстантон (которому давно уже следовало вернуться) был здесь, – ей тогда никого больше не надо было бы. Но лорд Хэнстантон находился где-то в большом городе и, по всей вероятности, набивал пищей свое жадное брюхо. Кого бы, в таком случае, пригласить в качестве понятого? Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой: Ферриса! Кого же еще? Он находился неподалеку отсюда, и его можно было разыскать, не теряя времени.

Миссис Вадингтон немедленно направилась к лестнице.

– Миссис Мэлэт? – говорил в это время Джордж. – То-есть, как это миссис Мэлэт? Мистер Мэлэт-холост.

– Нет, женат! Мы сегодня утром повенчались.

– А где же он сейчас?

– Я оставила его внизу. Он докуривал сигару. Он сказал мне, что мы будем здесь совершенно одни – как две пташки в своем гнездышке на верхушке дерева.

Джордж расхохотался злобным сардоническим смехом.

– Если ваш Мэлэт думал, что человек может провести здесь пять минут в одиночестве, то он, очевидно, большой оптимист. Затем я хотел бы знать, какое право имеет Мэлэт строить свое маленькое гнездышко в моей квартире, разрешите узнать?

– Это ваша квартира?

– Да, моя квартира!

– О-О-О!

– Не кричите! Прекратите этот шум! Тут кругом снуют полицейские!

– Полицейские?!

– Да, самые настоящие полицейские!

Слезы внезапно брызнули из глаз, смотревших на Джорджа Финча. Две маленькие ручки сплелись в отчаянии и с мольбою поднялись к нему.

– О, мистер, не выдавайте меня полиции! Я это сделала только ради бедной больной мамочки. Если бы вам случилось долго быть без работы, голодать и смотреть, как ваша бедная старая больная мамочка ломает спину над корытом, стирая чужое белье…

– У меня нет никакой старой бедной больной мамочки, коротко прервал ее Джордж. – И, кроме того, я хотел бы знать, о чем вы говорите?

Внезапно Джордж умолк. Чудовищное открытие в мгновение ока сомкнуло его уста. Незнакомка перестала ломать руки, но все еще держала их протянутыми к нему. И этот жест вызвал в памяти Джорджа то, что он давно уже тщетно пытался вспомнить. Фанни Мэлэт, урожденная Вельч, совершенно бессознательно сделала тот жест, который она употребила, разыгрывая фарс в загородном доме миссис Вадингтон в Хэмстеде. Едва Джордж увидел протянутые в нему руки, он тотчас же вспомнил, где он видел эту женщину. И, забыв обо всем остальном, совершенно упустив из виду, что он сам фактически попал в западню на крыше, которую охраняет справедливо пылающий гневом полицейский, он испустил отрывистый резкий возглас, свидетельствовавший об обуревавшей его радости.

– Вы! – крикнул он. – Верните немедленно жемчужное ожерелье!

– Какое ожерелье?

– То самое, которое вы украли сегодня в Хэмстеде.

Незнакомка гордо выпрямилась.

– Вы смеете обвинять меня в воровстве?!

– Да, смею!

– О, а вы знаете, что будет, если я подам на вас в суд за подобное оскорбление? Я…

Она не закончила фразы. Легкий стук послышался в дверях.

– Солнышко мое!

Фанни смотрела на Джорджа, Джордж смотрел на Фанни.

– Мой муж! – прошептала Фанни.

Но Джордж отнюдь не боялся сейчас никаких мужей. Он быстро, с решительным видом, направился к двери.

– Солнышко мое! – снова послышалось снаружи.

Джордж распахнул дверь настежь.

– Солнышко моe!

– В чем дело, Мэлэт?

Фредерик Мэлэт отскочил назад, и глаза его расширились от ужаса. Он провел кончиком языка по губам, и из груди его вырвалось:

– Оса в пчелином улье!

– Не будьте идиотом, Мэлэт!

Но Мэлэт все еще смотрел на него, не будучи в состоянии прийти в себя от ужаса. Наконец, он укоризненно сказал:

– Неужели вам недостаточно свадебного путешествия, мистер Финч, и вы считаете нужным вламываться ко мне в дом?

– Не будьте ослом, Мэлэт! Мое свадебное путешествие временно откладывается.

– Понимаю. И, нуждаясь в человеческом обществе, вы считаете своим долгом нарушать мой покой?

– Ничего подобного!

– Если бы я знал, мистер Финч, что вы находитесь дома, – с неподражаемым достоинством продолжал Мэлэт, – я бы никогда не подумал воспользоваться вашей квартирой. Пойдем, Фанни! Мы сейчас же отправимся в отель.

– Вот как, в отель? – ехидно повторил Джордж. Позвольте вам сказать, что сначала мы обсудим одно маленькое дельце, а потом можете ехать себе в отель. Вам, возможно, неизвестно, что ваша жена завладела весьма ценным ожерельем, принадлежащим той девушке, которая сейчас называлась бы миссис Финч, если бы не проклятое вмешательство этой женщины?

Мэлэт схватился руками за голову.

– Ожерелье? – вырвалось у него.

– Это ложь! – крикнула его молодая жена.

Мэлэт скорбно покачал головой. Он мысленно подводил итог кое-каким догадкам.

– Когда это случилось, мистер Финч?

– Сегодня днем, в Хэмстеде.

– Не слушай его, Фредди! Он, наверное, с ума сошел.

– Не откажите в любезности сказать мне, что именно случилось, мистер Финч?

– Эта женщина неожиданно ворвалась в комнату, где собрались все гости, и разыграла комедию, утверждая, будто я обольстил ее, а затем бросил. После этого она упала якобы без сознания у стола, на котором были разложены свадебные подарки, а потом вдруг стремглав бросилась вон. И только спустя некоторое время было обнаружено исчезновение жемчужного ожерелья. А теперь, – добавил Джордж, поворачиваясь к Фанни, не вздумайте рассказывать мне, что вы сделали это ради вашей бедной старой больной мамочки! Довольно я натерпелся сегодня, и это послужило бы последней каплей в чаше моего терпения.

Мистер Мэлэт прищелкнул языком. Очевидно, он хотел выразить тем самым огорчение и гордость. Девушек на свете много, казалось, хотел он сказать, но едва ли найдется среди них еще одна, которая могла бы сравниться по уму с его маленькой женой.

– Верни, пожалуйста, мистеру Финчу жемчужное ожерелье, радость моя – ласково сказал он.

– У меня нет никакого ожерелья!

– Верни ему ожерелье, дорогая моя. Послушайся своего Фредди. А не то могут случиться неприятности.

– Совершенно верно! – подтвердил Джордж, тяжело дыша. – Крупные неприятности!

– Спору нет, солнышко мое, что ты обделала недурное дельце, и едва ли в Нью-Йорке найдется другая, которая могла бы додуматься до этого. Я не говорю уж о том, чего стоит привести подобный план в исполнение. Но так ловко удрать! Даже мистер Финч согласится со мною, что дело было ловко обделано.

– Если вы хотите знать мнение мистера Финча… – начал запальчиво Джордж.

– Но теперь у нас раз навсегда покончено с такими вещами, – прервал его Мэлэт. – Не правда ли, радость моя? Верни ему ожерелье, солнышко мое!

Глаза миссис Мэлэт метали искры. Она в нерешительности ломала пальцы.

– Вот оно, ваше пакостное ожерелье! – крикнула она, наконец.

Джордж Финч успел поймать его на лету.

– Спасибо! – сказал он, пряча его в карман.

– А теперь, мистер Финч, мы пожелаем вам покойной ночи – сказал Мэлэт. – Моя маленькая женушка провела очень трудный день, и ей пора спать.

Джордж быстро прошел через крышу и спустился в свою студию. Как ни велик был риск, он не мог теперь считаться с этим. Он должен был во что бы то ни стало позвонить Молли и передать ей о случившемся.

Джордж только собрался открыть окно, как вдруг кто-то окликнул его. Мэлэт быстро шел к нему, спускаясь, очевидно, сверху.

– Одну минуту, мистер Финч!

– В чем дело? – нетерпеливо спросил Джордж. – Мне необходимо позвонить по очень важному делу.

– Я полагаю, что вам интересно будет получить вот это, сэр.

С видом важного заговорщика или фокусника, достающего из цилиндра, взятого в публике, пару кроликов или цыплят, Мэлэт открыл зажатые пальцы.

– Ваше ожерелье, сэр.

Рука Джорджа машинально потянулась к карману…карман был пуст.

– Боже! – воскликнул он. – Каким образом…

– Моя маленькая женушка, – лаконически объяснил Мэлэт, и в глазах его мелькнула гордость, смешанная с нежностью. – Она вытащила ожерелье из вашего кармана, сэр, в тот момент, когда вы повернулись, собираясь уходить. Однако, мне удалось уговорить ее вернуть его вам. Я снова напомнил ей, что мы решили навсегда оставить подобные штучки. «Фанни, – спросил я ее, – как ты можешь рассчитывать быть счастливой на нашей ферме, если будешь по-прежнему лелеять мысль о подобной жизни?» И Фанни тотчас же согласилась со мною. Она очень благоразумная женщина, сэр. Особенно, если с нею обращаться тактично, пуская в ход любовь. Джордж глубоко вздохнул. Он спрятал ожерелье в боковой карман пиджака, застегнул все пуговицы и, отступив шага на два назад, заметил:

– Скажите, Мэлэт, вы собираетесь отпустить эту женщину на волю?

– Так точно, сэр. Мы арендовали маленькую ферму, неподалеку от Нью-Йорка, и будем там разводить уток.

– В таком случае она к концу первой недели украдет перья у всех ваших уток – уверенно заявил Джордж.

Мэлэт поклонился, точно благодаря за комплимент.

– И добавьте еще, сэр, – сказал он, – что утки даже не догадаются о пропаже перьев. Никогда еще не было карманника, которому моя женушка не могла бы дать десять очков вперед! Но теперь с этим навсегда покончено. Фанни окончательно уходит в отставку… Ну, разве только она нанесет когда-нибудь визит одному из универсальных магазинов. Согласитесь, что каждая женщина любит немного принарядиться. Спокойной ночи, сэр!

– Спокойной ночи, Мэлэт!

Джордж достал из кармана ожерелье, внимательно осмотрел его, снова спрятал его, наглухо застегнул пиджак и пошел звонить Молли.

Миссис Вадингтон когда-то читала одну повесть, в которой рассказывалось, что лицо какого-то закоренелого преступника выражало страх, ужас, изумление, недоумение и ощущение крайней неловкости, когда открылись его отвратительные козни. Приблизительно то же самое ожидала она видеть на луноподобном лице Ферриса, когда она позвонила в квартиру мистера Бифэна, редактора «Городского Сплетника», проживавшего на девятом этаже.

Ее ждало, однако, разочарование. Феррис, открывший ей дверь в ответ на звонок, не мог, правда, похвастать в полной мере своей обычной величественной важностью, да и то лишь потому, что мы, люди пера, частенько показываемся далеко не в лучшем свете после того, как нам случилось провести много времени у письменного стола.

Волосы Ферриса были в беспорядке, так как в муках творчества он неоднократно принимался ерошить их, и на кончике его носа было, пожалуй, больше чернил, чем полагалось бы иметь старшему слуге миссис Вадингтон. Но, помимо этих мелочей, он во всех отношениях был верен себе и, при виде нежданной посетительницы, даже не вздрогнул.

– Мистера Бифэна нет дома, мадам, – совершенно спокойно сказал Феррис.

– Мне совершенно не нужен ваш мистер Бифэн – ответила миссис Вадингтон, грудь которой бурно вздымалась под действием справедливого гнева. – Феррис – торжественно закончила она – я знаю все!

– Все, мадам?

– У вас нет никаких больных родственников – продолжала миссис Вадингтон, хотя, судя по интонации ее голоса, можно было предположить, что все родственники Ферриса имеют полное основание быть больными. Вы находитесь здесь потому, что заняты составлением омерзительного пасквиля насчет случившегося сегодня у меня в доме для грязного бульварного листка, именуемого «Городским Сплетником».

– При котором подписчикам высылается «Бродвейский Шепот» и «Бруклинский Болтун» – машинально пробормотал Феррис.

– Как вам не стыдно?

Феррис, точно в недоумении, поднял брови.

– Я осмелюсь не согласиться с вами, мадам, насчет этого. Профессия журналиста весьма и весьма почтенное занятие. Я мог бы вам назвать довольно много очень достойных людей, посвятивших себя перу. Взять хотя бы Гораса, Грилли или Дэлен…

– Ба!

– Мадам?

– Об этом будем после говорить.

– Слушаю, мадам.

– А пока что я хочу, чтобы вы отправились вместе со мною на крышу…

– Я очень боюсь, что буду вынужден отказаться, мадам. Я не лазал по крышам с того времени, как вышел из детского возраста.

– Но вы в состоянии, надеюсь, подняться по лестнице?

– По лестнице? Определенно, мадам. Я буду к вашим услугам через несколько минут.

– Я хочу, чтобы вы сопровождали меня сейчас.

Феррис покачал головой.

– К великому моему сожалению, это никак невозможно, мадам. Я занят сейчас заключительным эпизодом инцидента, о котором вы только-что изволили говорить. Мне бы очень хотелось закончить статью до возвращения мистера Бифэна.

Миссис Вадингтон уставилась на своего слугу взглядом, от которого Сигсби Вадингтон часто извивался, как угорь на удочке. Но Феррис продолжал смотреть на свою хозяйку с апломбом, достойным человека, неоднократно смотревшего в глаза герцогам и маркизам и дававшего им взглядом понять, что у них брюки недостаточно тщательно выутюжены.

– Не угодно ли будет вам войти и обождать, мадам?

Миссис Вадингтон весьма неохотно должна была признать, что потерпела поражение. Она метнула в Ферриса очередной молнией, но это оказалось совершенно бесполезным. Возможно, что циклон мог бы еще поколебать этого человека, но только не человеческий взор.

– Я не желаю заходить!

– Как вам будет угодно, мадам. Разрешите узнать, для какой цели вам нужно мое присутствие на крыше?

– Я хочу… кое-что показать вам.

– Если речь идет о панораме, открывающейся с высоты этого дома, мадам, то я позволю себе заметить, что однажды поднимался уже на вышку Вулворт, величайшего, как вам известно, небоскреба в мире.

– Я не собираюсь вам показывать панораму Нью-Йорка. Я хочу, чтобы вы посмотрели на человека, открыто живущего в грехе.

– Очень хорошо, мадам. Я буду к вашим услугам через несколько минут.

Феррис не обнаруживал ни малейшего признака удивления. Его манеры только давали возможность предполагать, что он никогда не прочь посмотреть, как люди открыто живут в грехе. Он тихонько прикрыл дверь, и миссис Вадингтон, преисполненная трусливого бешенства, которое только тлеет, не смея загореться пламенем, отказалась от мелькнувшей у нее мысли выбить дверь несколькими ударами ноги и осталась на площадке лестницы, тяжело дыша от возмущения. И в это время до ее слуха донеслось чье-то веселое насвистывание. Через несколько секунд показался лорд Хэнстантон.

– Хэлло! Хэлло! Хэлло! – приветствовал миссис Вадингтон лорд Хэнстантон. – Вот и я! Вот и я! Вот и я!

С того момента, как лорд Хэнстантон расстался с миссис Вадингтон, с ним произошла разительная перемена. Его лицо сейчас носило беспечное и благодушное выражение, присущее человеку, только-что закусившему и притом весьма плотно. Радостный блеск его глаз говорил о крепком бульоне, а безоблачная улыбка, реявшая на его устах, красноречиво свидетельствовала о жареном цыпленке с зеленым горошком. И миссис Вадингтон, у которой не было маковой росинки во рту с самого утра, смотрела на него и думала о том, что никогда еще в жизни не видела более отвратительного зрелища.

– Я надеюсь, что вы хорошо пообедали, – ледяным голосом промолвила она.

Лорд Хэнстантон широко улыбнулся, и в глазах его мелькнуло мечтательное выражение.

– Превосходно! – ответил он. – Начал я с тарелочки отличного бульона, а потом, чтобы скорей заморить червячка, полакомился половинкой омара, после чего перешел на прелестнейшего цыпленка, какого мне когда-либо приходилось есть.

– Замолчите! – остановила его миссис Вадингтон, потрясенная до сокровеннейших глубин своего существа.

Повесть этого несносного человека вызывала в ней форменный приступ тошноты.

– И, наконец…

– Замолчите вы или нет? У меня нет ни малейшего желания слышать все подробности вашего пиршества!

– О, простите! А мне казалось, что вас это интересует.

– Вы были в отсутствии столько времени, что могли бы, кажется, раз шесть поужинать. Но, к счастью, вы не совсем опоздали. Я хочу вам кое-что показать.

– Это хорошо. Наверное, речь идет о полной безнравственности?

– Несколько минут тому назад, – начала миссис Вадингтон, направляясь на крышу вместе с лордом Хэнстантоном, – я видела, как некая молодая особа вошла в спальню Джорджа Финча. Сейчас же после этого я услышала ее голос и голос Джорджа Финча.

– Безнравственно! – сказал лорд Хэнстантон, скорбно качая головой. – Чрезвычайно безнравственно!

– Я спустилась этажом ниже, чтобы взять с собою Ферриса в качестве свидетеля, но, к счастью, вы вернулись вовремя. Хотя я ума не приложу, почему вы не вернулись еще полчаса тому назад.

– Извольте, я вам расскажу. Я начал с тарелочки превосходного бульона…

– Потрудитесь замолчать!

Лорд Хэнстантон умолк и следовал за миссис Вадингтон, совершенно недоумевая. Он никак не мог понять, почему его спутница проявляет такое болезненное отвращение к еде. Они вышли на крышу, и миссис Вадингтон многозначительно приложив палец к губам, тем самым приказывая хранить полное молчание, на цыпочках направилась к спальне Джорджа Финча.

– Ну? – не выдержал лорд Хэнстантон, очутившись у самой двери.

Миссис Вадингтон энергично постучала в дверь и громко произнесла:

– Джордж Финч! Джордж Финч!

Абсолютное молчание было ответом на эти слова.

– Джордж Финч! – точно эхо повторил за нею лорд Хэнстантон, считая, что обязан принять участие в хоре.

– Финч! – снова крикнула миссис Вадингтон.

– Джордж! – крикнул лорд Хэнстантон.

Миссис Вадингтон распахнула дверь настежь. В комнате царил мрак. Миссис Вадингтон повернула выключатель. В комнате не было ни души.

– Гм! – промычала миссис Вадингтон.

– А, может-быть, он под кроватью? – высказал свое предположение лорд Хэнстантон.

– Наклонитесь и посмотрите.

– А вдруг он меня укусит?

Конечно, секрет каждого удачного предприятия заключается в том, чтобы не упускать из виду никаких случайностей. Но в данном случае миссис Вадингтон решила, что ее союзник слишком далеко заходит в своих предосторожностях. Она повернулась к нему, издав какое-то фырканье, долженствовавшее выразить глубокую досаду. Но, повернувшись, она так и замерла в этой позе. За спиной лорда Хэнстантона вдруг показалась какая-то фигура.

Это был не кто иной, как длинный тощий полисмен. И хотя миссис Вадингтон только один раз в жизни имела счастье встретиться с этим полисменом, обстоятельства, коими эта встреча сопровождалась, были таковы, что воспоминание о них надолго задержалось в ее памяти. Она тотчас же узнала Гэровэя. Хотя миссис Вадингтон была сильной женщиной, она, тем не менее, вся ушла, так сказать, в себя, точно улитка, которой внезапно насыпали соли на хвост.

– В чем дело? – с удивлением спросил лорд Хэнстантон, поворачиваясь в свою очередь. О! А! Э! Никак констебль.

Полицейский Гэровэй смотрел на миссис Вадингтон глазом, не сохранившим и признака той мягкости, которой он отличался в обычное время. Столь зловещ был взгляд Гэровэя, что, будь у него два таких глаза, и вонзись они оба в миссис Вадингтон, она, вполне возможно, потеряла бы сознание от страха. Но к счастью для нее, второй глаз Гэровэя был прикрыт ломтем сырой телятины и повязан платком и, таким образом, выведен из строя.

– A! – произнес Гэровэй.

Маленькое слово «а», когда пишешь его на бумаге, слишком маленькое, чтобы можно было поверить, что при известных условиях оно может оказаться самым зловещим в человеческом лексиконе. Вообразите, что это «а» произнесено полицейским, которому вы недавно насыпали перцу в глаза, и вы будете поражены тем, как это «а» звучит. Во всяком случае, несчастной миссис Вадингтон, попятившейся назад, вглубь спальни Джорджа Финча, показалось, что она слышит боевой клич диких индейцев или трубу архангела Гавриила, призывающего грешников на суд божий, или жуткий вой голодной волчьей стаи. Колени ее подломились, и она упала на кровать.

– Что, попалась? – продолжал Гэровэй.

Вопрос его был, очевидно, чисто риторического свойства, так как он не стал дожидаться ответа. Поправив повязку, придерживавшую сырую телятину и скрывавшую фонарь под глазом, он продолжал:

– Вы арестованы!

Лорд Хэнстантон сообразил, наконец, что на его глазах разыгрывается что-то удивительно странное и непонятное, нечто такое, что не могло бы иметь место в его родной Англии.

– Э-э-э… Послушайте… Вы…. Ну, знаете… Я бы сказал…

– И вы тоже арестованы, – добавил Гэровэй. – По-видимому, вы ее сообщник. Вы оба арестованы. Попробуйте только прибегнуть к каким-нибудь трюкам – закончил он, помахивая дубинкой, зажатой в кулаке, не уступавшее размерами небольшому окороку, – и я угощу вас вот этой штукой. Ясно?

Наступила одна из тяжелых и длительных пауз, которыми всегда отличаются беседы людей, относительно мало знакомых между собой. Полицейский Гэровэй, очевидно, сказал все, что он хотел сказать. Миссис Вадингтон не находила никаких возражений. Что же касается лорда Хэнстантона, то у него, правда, было желание задать пару вопросов, но от одного вида полицейской дубинки у него, должно-быть, отнялся язык. Это была такая дубинка, на которую стоит лишь посмотреть, и уже начинаешь испытывать неприятный звон в ушах. Поэтому лорд Хэнстантон только проглотил слюну и не произнес ни звука.

И вдруг где-то снизу раздался странно звучащий человеческий голос: – Бимиш! Эй, Бимиш! Этот голос мог принадлежать только Сигсби Вадингтону!

Было бы, мы думаем, чрезвычайно неприятно читателю этой повести, если бы он обнаружил вдруг одного из главных героев в каком-нибудь месте, не узнав, как тот очутился там, и не нашел бы достаточного обстоятельного пояснения этому факту у автора. Добросовестный летописец должен точно объяснить появление и даже таких ничтожных представителей человеческой расы, как Сигсби Вадингтон. А потому мы, с вашего разрешения, несколько отклонимся назад, чтобы изложить некоторые подробности.

Читатель, может-быть, вспомнит, что Сигсби Вадингтон отправился в Нью-Йорк и приступил к поискам полисмена по имени Галагер. И Нью-Йорк предоставил в его распоряжение неограниченное количество полицейских по имени Галагер. Можно было подумать, что все это обилие Галагеров было припасено специально для мистера Вадингтона. Но благодаря тому обстоятельству, что мистер Вадингтон на деле жаждал встречи не с Галагером, а с Гэровэем, его усилия остались бесплодными. Мистер Вадингтон видел высоких Галагеров и маленьких Галагеров, тощих Галагеров и полных Галагеров, косоглазых Галагеров, рыжих Галагеров, прыщеватых Галагеров, одного Галагера с разбитым носом, двух Галагеров, каких не пожелаешь злейшему врагу увидеть во сне, и, наконец, такого исключительного Галагера, сравниться с которым не мог бы, вообще, ни один человек в мире.

Но Сигсби Вадингтон так и не нашел того полисмена, которому он сплавил пачку акций кинематографической компании «Лучшие фильмы в мире». Большинство людей, которым случалось бы очутиться в положении Сигсби Вадингтона, отказались бы от борьбы. Точно так же поступил Сигсби Вадингтон. Последний Галагер, с которым свела его судьба, стоял на посту на улице Бликер, и, расставшись с ним, мистер Вадингтон свернул на Вашингтон-Сквер, еле держась на ногах, добрел до скамьи и без сил опустился на нее.

В течение первых нескольких минут отдых, который он дал своим ногам, казался мистеру Вадингтону таким блаженством, что он не в состоянии был думать ни о чем другом. А потом у него вдруг мелькнула мысль, которая позволила бы ему сэкономить значительное количество энергии, явись она несколькими минутами раньше. Он вдруг вспомнил, что он однажды видел столь нужного ему полисмена у Гамильтона Бимиша. Даже мистер Вадингтон в состоянии был прийти к логическому выводу, что Гамильтон Бимиш – единственный человек на свете, который может снабдить его необходимыми сведениями насчет местопребывания этого полицейского. Никакой жизненный эликсир, как бы распространен он ни был, как бы широко он ни рекламировался, не возымел бы такого действия на мистера Вадингтона, как эта мысль. Разница между Вадингтоном до принятия этого эликсира и Вадингтоном после принятия его была воистину чудодейственная. За несколько мгновений до этого он сидел, откинувшись всей тяжестью тела на спинку скамьи, в измученной позе, которая послужила бы доказательством любому наблюдательному человеку, что его долг известить ассенизационный обоз города о необходимости убрать Вадингтона вместе с прочим мусором, подбираемым в сквере. Но теперь, сбросив с себя отчаяние, точно старый плащ, мистер Вадингтон вскочил со скамьи, бросился бегом через сквер и с такой скоростью помчался к дому «Шеридан», что ни один очевидец не успел бы издать при этом возгласа удивления.

Даже то обстоятельство, что лифт в «Шеридане» бездействовал по обыкновению, не могло затормозить мистера Вадингтона. Он, точно белка, взлетел по лестницам восьми или девяти этажей и, остановившись у квартиры Гамильтона Бимиша, крикнул:

– Бимиш! Эй, Бимиш!

Полицейский Гэровэй, находившийся в это время на крыше, вздрогнул при первых звуках его голоса и подскочил, точно кавалерийская лошадь, заслышавшая рожок. Он превосходно помнил этот голос. И если кому-нибудь покажется странным, что он мог так долго помнить его, хотя слышал его лишь один раз и столько дней тому назад, то мы заметим, что голос мистера Вадингтона обладал особыми, так сказать, индивидуальными свойствами, благодаря которым его можно было отличить от тысячи других. Правда, можно было его голос легко принять за скрежет напильника по стеклу, но, тем не менее, он мог принадлежать только Сигсби Вадингтону и никому другому.

– Черт возьми! – вырвалось из груди Гэровэя.

Звуки этого голоса произвели такое сильное впечатление на миссис Вадингтон, что она быстро привскочила, точно кровать, на которой она сидела, оказалась вдруг раскаленной до бела.

– Си-ди-те! – внушительно произнес Гэровэй.

Миссис Вадингтон села.

– Послушайте, дорогой мой… – начал было лорд Хэнстантон.

– За – мол-чи – те! – так же внушительно прервал Гэровэй.

Лорд Хэнстантон тотчас же умолк.

– Черт возьми! – снова повторил Гэровэй.

Он смотрел на своих пленников, переживая всю ту агонию, которая влечет за собою нерешительность. Он находился в положении человека, мечтающего быть одновременно в двух разных местах. Кинуться вниз и взять за горло человека, который продал ему пачку макулатуры за ценные бумаги, значило бы оставить без призора двух арестованных, которые, без всякого сомнения, воспользуются случаем, чтобы бежать. А, между тем, ничто не было столь чуждо Гэровэю, как желание видеть этих людей на свободе. С того дня, как он поступил на службу в полицию, ему не случалось еще заполучить в свои руки более важных преступников. Эта женщина была, по-видимому, профессиональная воровка-домушница, и, к тому же, она оказала сопротивление при аресте. Что же касается ее сообщника, то Гэровэй надеялся найти его фотографию в альбомах уголовного розыска, где, наверное, окажется, что его давно уже разыскивают за целый ряд преступлений. Упрятать двух таких злоумышленников в тюрьму значит верным шагом идти к повышению по службе.

С другой стороны, если бы он мог спуститься этажом ниже и хорошенько взять за горло человека, подававшего признаки жизни там, внизу, то он, пожалуй, получил бы назад свои кровные триста долларов. Что же делать? Что же делать?

– О, черт возьми! О, черт возьми! – тяжело вздыхая, повторил Гэровэй.

В этот момент послышались чьи-то тяжелые, размеренные шаги. Почти тотчас же полицейский Гэровэй увидел перед собою величественного мужчину, которого можно было бы принять за посланника или министра. На нем был великолепный сюртук, а его нос украшало чернильное пятно. Полицейский испустил ликующий возглас.

– Послушайте! – сказал Гэровэй.

– Сэр? – ответил незнакомец.

– Вы – понятой?

– Никак нет, сэр. Я нахожусь в услужении…

– Эй!? Биииимиш! – снова донеслось снизу.

Эти звуки заставили полицейского действовать немедленно. В более спокойные минуты на него произвели бы, пожалуй, сильное впечатление эти выпуклые зеленовато-серые глаза, смотревшие на него так холодно и сурово, но в данную минуту для Гэровэя не существовало ничего страшного на свете.

– Вы – понятой? – тоном, не терпящим возражения, повторил он. Вы понимаете, что это означает, обормот вы этакий! Я-представитель закона, и я назначаю вас понятым!

– У меня нет ни малейшего желания быть понятым – ответил тот голосом, в котором звучали леденящие нотки, так подействовавшие на рассудок одного молодого баронета, что тот перестал посещать клуб и вскоре уехал в Африку.

Но на Гэровэя это не произвело ни малейшего впечатления. Полицейский был сейчас почти невменяем.

– Мне наплевать на то, желаете ли вы, или не желаете! Я назначаю вас понятым, а если вы откажетесь, то прямиком отправитесь в Синг-Синг за сопротивление властям, уж, не говоря о том, что я угощу вас вот этой самой дубинкой по башке, да так, что забудете, как родную мать зовут! Поняли?

– Принимая во внимание все вышеизложенные вами соображения, – с достоинством ответил Феррис, – у меня не остается выбора, и я вынужден исполнить ваше желание.

– Как вас зовут?

– Руперт Антоний Феррис.

– Где вы живете?

– Я состою в услужении у миссис Вадингтон, проживающей в настоящее время в своем загородном доме в Хэмстеде, в штате Лонг-Айленд.

– Так вот, слушайте: здесь у меня находятся двое важных преступников, которых полиция давно уже ищет. Вот смотрите, – я их запираю.

Гэровэй повернул ключ в замке.

– И от вас только и требуется, чтобы вы стояли здесь на страже, пока я не вернусь. Не особенно трудно, а?

– Задача, по моему мнению, вполне находится в пределах моих способностей, и я приложу все старания, чтобы в точности исполнить приказание.

– Вот так и говорили бы с самого начала! – сказал Гэровэй.

Феррис стоял спиною к спальне Джорджа Финча и с серьезной миной смотрел на луну. Лунный свет всегда вызывал в нем тоску по родине, так как в такие ночи Брангмэрли-Холл всегда имел чрезвычайно живописный вид. Сколько раз случалось ему, тогда еще беспечному, легкомысленному младшему слуге, смотреть на лунный свет, отражавшийся в кристаллических водах ближайшего болота, прислушиваться ко всем идиллическим звукам английского поместья и думать о том, какая лошадь первой придет к финишу завтра на бегах.

«Счастливые дни, счастливые дни!»

Внезапно Феррис услышал свое имя, кем-то произнесенное почти шепотом. И это вернуло его назад к будничному миру. Он с любопытством оглянулся вокруг и убедился, что вся крыша, как есть, находится в его единоличном распоряжении.

– Феррис!

Старший слуга миссис Вадингтон принадлежал к числу людей, которые никогда не позволяют себе чему-нибудь удивляться. Тем не менее, даже он вдруг стал отдавать себе отчет в чем-то близком к человеческим ощущениям. Слышать свое имя, повторяемое существами, обладающими одними лишь голосами и ни малейшим признаком плоти, – это было что-то совершенно новое для него. Опять-таки – эти голоса едва ли могли принадлежать злоумышленникам, про которых рассказывал ему сейчас полицейский.

– Феррис!

«Возможно, что это посланец божий», – подумал Феррис.. Он уже намеревался было сосредоточиться на чем-нибудь ином, как вдруг обнаружил маленькое оконце высоко в стене, у которой он стоял. Значит, в конце концов, это все же один из охраняемых им пленников. И, словно в подтверждение его логического вывода, снова послышался голос, на этот раз так ясно, что Феррис немедленно узнал в нем свою хозяйку, миссис Вадингтон.

– Феррис!

– Мадам? – откликнулся Феррис.

– Феррис, это я миссис Вадингтон.

– Слушаю, мадам.

– Что вы сказали? Подойдите ближе. Я не слышу вас.

Феррис не привык, правда, к такого рода вещам, но, тем не менее, он великодушно поднялся на носках и, подняв голову по направлению к оконцу, повторил свои слова:

– Я сказал «слушаю, мадам».

– Ах! Вот как? Тогда торопитесь, Феррис!

– Торопиться, мадам?

– Торопитесь и выпустите нас.

– Вы хотите, чтобы я освободил вас, мадам?

– Ну, да!

– Гм!

– Что вы сказали, Феррис?

Феррис, опустившийся было на каблуки, так как ему тяжело было долго стоять вытянувшись на носках, снова поднялся на цыпочки.

– Я сказал «гм»

– Что он сказал? – послышался голос лорда Хэнстантона.

– Он сказал «гм», – повторила миссис Вадингтон.

– Что это значит?

– А я почем знаю? Я готова поверить, что он пьян.

– Позвольте мне поговорить с ним, – сказал лорд Хэнстантон.

Последовала маленькая пауза, а потом снова послышалось:

– Эй!

– Сэр? – откликнулся Феррис.

– Послушайте! Вы, там! Как вас зовут?

– Меня зовут и всегда звали Феррис, сэр.

– Так вот слушайте, Феррис, и постарайтесь уяснить себе, что я не такой человек, который позволит шутить над собою кому бы то ни было и при каких бы то ни было обстоятельствах! Когда эта уважаемая добрая леди приказала вам выпустить нас отсюда, вы ответили ей «гм». Отвечайте: так это или нет?

Феррис снова вытянулся на носки.

– Этим междометием, сэр, я хотел выразить овладевшее мною сомнение.

– Сомнение? Насчет чего?

– Насчет того, должен ли я выпустить вас, сэр.

– Не будьте идиотом, Феррис! Не так уж темно, чтобы вы не могли открыть дверь.

– Я имел в виду, сэр, препятствие, стоящее на моем пути, если принять во внимание, что я нахожусь в данный момент на особом положении.

– Что он сказал? – спросила миссис Вадингтон.

– Что-то такое об особом положении.

– А причем тут особое положение!

– Убейте меня, если я понимаю.

– Позвольте мне поговорить с ним.

Послышался звук какого-то тяжело передвигаемого предмета, за этим последовал гул от падения не менее тяжелого женского тела, а потом-стон человека, попавшего в беду.

– Я так и знал, что этот стул разлетится вдребезги, если вы станете на него! – сказал лорд Хэнстантон. – Как это обидно, что не с кем было биться об заклад!

– Тащите сюда кровать – ответила неукротимая женщина, стоявшая возле него.

Миссис Вадингтон потеряла приблизительно один квадратный дюйм кожи, содранной с правого колена, но такой пустяк не мог вывести ее из строя.

Послышался шум от кровати, которую лорд Хэнстантон волочил через всю комнату. Вслед затем раздалось жалобное гудение пружин, застонавших под невыносимой тяжестью. У окошка, игравшего роль громкоговорителя, появилась миссис Вадингтон.

– Феррис!

– Мадам?

– Что это значит? Почему вы находитесь на особом положении?

– Потому что я понятой, мадам.

– Что это такое?

– Я-представитель закона, мадам.

– Чего? – спросил лорд Хэнстантон.

– Закона – сообщила ему миссис Вадингтон. – Он говорит, что он является представителем закона.

– Позвольте мне поговорить с этим ослом!

Снова наступило безмолвие, в течение которого Феррис массировал ногу, занывшую от долгого непрерывного стояния на носках.

– Эй!

– Сэр?

– Что это вы за вздор мелете насчет закона?

– Я назначен на этот пост, требующий огромного доверия, полицейским, который на время ушел отсюда. Он дал мне точные инструкции: сторожить вас, сэр, и миссис Вадингтон и позаботиться о том, чтобы вы не могли бежать.

– Но, послушайте, Феррис! Даже для осла тоже существуют известные пределы. Возьмите же себя в руки и напрягите ту капельку мозга, которая у вас есть! Неужели вы действительно предполагаете, что я и миссис Вадингтон могли сделать что-нибудь дурное?

– Я не считаю себя в праве, сэр, вдаваться в размышления по вопросу, вами затронутому.

– Послушайте, Феррис! Давайте будем говорить практически. Если бы в современном человечестве не погас окончательно рыцарский дух, то вы из любви к искусству совершили бы такой подвиг и немедленно выпустили бы нас. Понимаете ли вы, что я хочу сказать, но, принимая во внимание, что мы живем в коммерческий век, я предлагаю вам: назовите вашу цифру!

– Насколько я понимаю, вы предлагаете мне взятку, сэр? Должно ли это значить, что за предлагаемое мне денежное вознаграждение я обязан обмануть доверие представителя закона?

– Совершенно верно! Итак, сколько?

– Сколько у вас есть, сэр?

– Что он говорит? – спросила миссис Вадингтон.

– Он спрашивает, сколько у вас есть.

– Чего?

– Денег.

– Он хочет нас шантажировать?

– Похоже на то.

Позвольте мне поговорить с ним.

Миссис Вадингтон очутилась у окошка.

– Феррис!

– Мадам?

– Вам не стыдно?

– Так точно, мадам.

– Ваше поведение меня удивляет и вызывает во мне отвращение…

– Совершенно верно, мадам.

– Начиная с этой минуты вы больше не служите у меня.

– Как вам будет угодно, мадам.

Миссис Вадингтон удалилась от окошка и начала совещаться со своим товарищем по несчастью.

– Феррис! – сказала она, возвращаясь к окошку.

– Мадам?

– Вот все, что у нас есть при себе, – двести пятнадцать долларов.

– Этого будет вполне достаточно, мадам.

Так вот, возьмите скорей и откройте дверь.

– Слушаю, мадам.

Миссис Вадингтон ждала, дрожа от волнения. Минуты бежали.

– Мадам! – послышался голос Ферриса.

– Ну, в чем дело?

– К сожалению, я должен сообщить вам, мадам, – почтительно сказал Феррис, – что этот полицейский, уходя, забрал ключ с собой.

Джордж Финч потратил немало времени, пока он добился соединения по телефону с загородным домом миссис Вадингтон в Хэмстеде. И тогда он узнал, что Молли уже куда-то снова уехала. Один из слуг передал ему, что мисс Вадингтон приезжала в своем двуместном автомобиле, но через некоторое время вышла из дому и опять уехала.

– Очень хорошо! – сказал Джордж и повесил трубку.

Какое-то радостное чувство заполнило его душу, и он готов был прижать к груди все человечество. Если Молли поехала обратно в Нью-Йорк, то ее следовало ожидать с минуты на минуту, размышлял он. Грудь его бурно вздымалась, и даже мысль о том, что он находится в весьма незавидном положении беглеца от представителя закона, находящегося, возможно, где-нибудь поблизости, на время вылетела у него из головы. Позабыв всякую осторожность, которую больше всего следовало соблюдать именно сейчас, он громко запел.

– Эй, Пинч!

Джордж Финч в этот момент брал какую-то чрезвычайно высокую ноту, но он мгновенно опустился с высоты небес на землю, и мороз прошел у него по коже. Первой мыслью его было броситься в свою спальню на крыше и опять залезть под кровать. В этом искусстве он уже считал себя мастером. Но потом рассудок взял верх над cтpaxом, и его панический ужас улегся. Ведь только один из всех его знакомых мог обращаться к нему, называя его Пинч.

– Не мистер Вадингтон ли это? – пробормотал он, открывая дверь в гостиную и заглядывая туда.

– Ну, конечно, мистер Вадингтон! – услышал Джордж, и в то же время зловонный запах сигары ударил ему в нос. – Да что это у вас совсем нигде света нет?

– А тут нигде нет полицейских? – спросил Джордж тоном заговорщика.

– Одного полицейского я видел там внизу, в квартире мистера Бимиша – ответил мистер Вадингтон и блаженно захихикал. – Он только-что продал мне свои акции кинематографической компании «Лучшие фильмы в мире» за триста монет. А потому я пришел сюда, чтобы отпраздновать это событие. Живо, тащите сюда бутылку – скомандовал мистер Вадингтон.

Он находился, по-видимому, в исключительно радостном состоянии духа, и надо было только удивляться тому, что он не начал еще ломать мебель.

Джордж повернул выключатель. Если противник находился на таком большом расстоянии от него, то можно было несколько ослабить строгий режим.

– Вот это хорошо, – сказал мистер Вадингтон, приветствуя иллюминацию.

Он стоял, прислонившись к книжному шкафчику, шляпа его была сдвинута на макушку, во рту торчала сигара. Глаза его светились почти человеческим умом.

– Вы должны знать, Пинч, что у меня замечательно деловая голова, – сказал он, перебрасывая одним легким движением верхней губы сигару из левого угла рта в правый, а потом обратно. – Вы должны знать, что у меня большие мозги!

Несмотря на то, что информация, накопившаяся у Джорджа за время их кратковременного знакомства с мистером Вадингтоном, говорила как раз об обратном Джордж отнюдь не в настроении был сейчас оспаривать его заявления. Более важные вопросы занимали в это время его ум, и он не намеревался тратить время на исследование умственных способностей своего безмозглого собеседника.

– Я нашел эту женщину, – сказал он.

– Какую женщину?

– Ту самую, которая украла жемчужное ожерелье. Ожерелье сейчас меня.

Надо полагать, что Джордж случайно задел в высшей степени захватывающую тему. Мистер Вадингтон был временно отвлечен от размышлений над своей собственной гениальностью и обнаружил исключительный интерес к его словам. Глаза его широко раскрылись, и он выпустил изо рта огромный клуб ядовитых газов, почему-то называвшихся табачным дымом. – Вы не шутите? – сказал он.

– Да вот оно!

– Давайте-ка сюда!

Джордж Финч, однако, нерешительно перебирал в руках ожерелье.

– Я полагал, что следует его вернуть лично Молли.

– А я вам говорю, что вы передадите его мне! – решительно заявил мистер Вадингтон. – Я глава семьи и, начиная с этого дня, я буду действовать, как глава семьи! Ясно, Пинч? Я долго, слишком долго позволял попирать мою личность и терпел пинки от каждого, если вы в состоянии понять, что я этим хочу сказать. Но теперь я положу конец этому! Теперь я покажу себя. Начиная с этого дня до того момента в далеком будущем, когда мои друзья и родные соберутся вокруг моего гроба и будут шептать: «Как он красив в гробу!», – до тех пор я буду поступать так, как мне нравится. Живо, давайте ожерелье! Я думаю отдать его ювелиру и попросить его произвести кой-какие переделки… или что-либо в этом роде. Хотя, возможно, что я продам его, и вырученную сумму положу в банк на имя Молли. Как бы то ни было и что бы то ни было, давайте сюда ожерелье!

Джордж вынужден был повиноваться. Голос Сигсби Вадингтона звучал так авторитетно, что невольно приходилось исполнить это требование. У него был вид дикого зверя, впервые почуявшего запах свежей крови.

– Пинч! – сказал мистер Вадингтон.

– Финч, – поправил его Джордж.

– Джордж! – послышался у окна голос, звук которого заставил мистера Вадингтона подскочить на несколько дюймов, причем сигара его сделала скачок во рту и едва было не воткнулась в глаз.

Волна радостного чувства охватила Джорджа.

– Молли! Это вы?

– Да, дорогой мой, это я!

– Как вы скоро вернулись!

– Я очень спешила.

– Хотя, правду сказать, мне казалось, что прошло много часов.

– Правда, дорогой мой?

Мистер Вадингтон все еще не успел прийти в себя.

– Если бы мне когда-нибудь сказали, что моя родная дочь станет за моей спиной и вдруг начнет на меня рычать, я бы не хотел этому поверить, раздраженным голосом промолвил он, наконец.

– О, папочка! Ты тоже здесь? А я не заметила тебя! – сказала Молли.

– Ты меня до смерти запугала, – все еще брюзжал мистер Вадингтон.

– Мне очень жаль. Прости!

– Теперь уже поздно жалеть, – не сдавался мистер Вадингтон. – Ты испортила самую лучшую сигару, которую только можно было получить за десять центов в Хэмстеде.

Он грустно посмотрел на остатки сплюснутой сигары, кинул ее прочь, затем достал другую из жилетного кармана и откусил ее кончик.

– Молли, радость моя! – дрожащим от волнения голосом сказал Джордж. – Подумать только, что вы снова со мной!

– Да, Джорджи, дорогой мой! И знаете, что я хочу вам сказать? Мне кажется, что кто-то находится в вашей спальне на крыше.

– Что?

– Я убеждена, что слышала там голоса.

Если строго разбираться, то в человеке чрезвычайно силен инстинкт собственника, когда речь идет об его жилье. Точно так же, как жалкая дворняга готова до последней капли крови защищать свою конуру против атаки противника, превосходящего ее клыками, так и человек готов отстаивать свой кров. Мысль о том, что кто-то находится в его спальне, вызвала в душе Джорджа бурю гнева, ожесточения и негодования. Ему начало казаться, что все население Нью-Йорка почему-то твердо решило считать его спальню общественным местом. Совсем недавно еще он изгнал оттуда одних непрошенных посетителей, и теперь, оказывается, другие заняли их место! Издав какое-то нечленораздельное восклицание, он кинулся на крышу, а следом за ним помчались мистер Вадингтон и Молли. Молли очень боялась, как бы ни приключилось чего-нибудь с ее дорогим Джорджем, а Сигсби Вадингтон находился в необычайном состоянии духа, и ему казалось немыслимым, чтобы вечер закончился тихо и мирно.

– Держите револьвер наготове! – посоветовал мистер Вадингтон, оставаясь, однако, на почтительном расстоянии от Джорджа. Не стреляйте, пока не увидите белков глаз!

Джордж подбежал к двери своей спальни и стал бить по ней кулаками.

– Эй! – крикнул он. – Эй! – повторил он, бешено теребя дверную ручку. – Черт возьми, комната заперта на ключ!

Из окошка над его головой раздался чей-то жалобный голос.

– Па-слушьте! Па-слушьте! Па-слушьте!

Лорду Хэнстантону, услышавшему дробь кулаков по двери, показалось уже, что по нему открыта форменная канонада.

– Па-слушьте, кто бы вы ни были, выпустите нас, ради бога!

Джордж Финч заскрежетал зубами.

– То-есть, как это, кто бы вы ни были? Я – Джордж Финч, и эта спальня принадлежит мне.

– Милый, славный Джордж! Это говорит лорд Хэнстантон. Выпустите нас, Джордж. Покажите себя молодцом!

– Что же вы там делаете?

– Какой-то проклятый полицейский запер нас здесь. А потом один негодяй, обещавший открыть нам дверь, придумал какую-то историю, будто не в состоянии найти ключа, и ушел, унеся все наши наличные. Будьте же молодцом, славный, милый Джордж! Да благословит вас небо! Помимо того и в добавление ко всему вышеизложенному, вам, возможно, удастся спасти жизнь (если вы будете быстро действовать!) моего старого друга и в свое время любезной хозяйки, у которой в настоящую минуту разыгралась такая икота, что в скором времени с ней, наверное, сделается истерика.

– О ком вы говорите?

– О миссис Вадингтон.

– Миссис Вадингтон там с вами?

– Ну, разумеется, со мной!

Джордж так и ахнул.

– Мама! – укоризненно произнес он, прижимая рот к замочной скважине. – Вот уж не ожидал этого от вас!

Сигсби Вадингтон испустил испуганный возглас:

– Моя жена? Вместе с ним, с этим человеком, у которого вместо усов зубная щетка! Позвольте-ка мне поговорить с нею.

– Кто это? – спросил лорд Хэнстантон.

– Мистер Вадингтон, – ответил Джордж. – Кто это? – в свою очередь спросил он, когда воздух внезапно огласился диким воплем.

– Миссис Вадингтон, ответил лорд Хэнстантон. – Послушайте, Джордж, старина, вы, случайно, не знаете, что нужно делать, когда женщина начинает синеть и на губах у нее появляются пузырьки?

Сигсби Вадингтон убедился к тому времени, что, при своем незначительном росте, ему никак не удастся поговорить через окошко с лицами, находившимися в комнате. Необходимо раздобыть какой-нибудь предмет, на который он мог бы влезть. Он кинулся на другой конец крыши и тотчас же вернулся, с трудом волоча одну из кадочек с пальмой. Глаза его были так широко раскрыты, он так неистово пыхтел своей сигарой, что поразительно напоминал пышущего огнем дракона. Быстро взобравшись на высокую кадочку и держась рукой за пальму, он очутился у самого окошка. Раньше всего он всей пятерней мазнул лорда Хэнстантона по лицу, и тот свалился назад, оставив свободным окошко, через которое оскорбленный супруг мог видеть свою заблудшую жену.

– Ага! – воскликнул Сигсби Вадингтон.

– Я могу все объяснить! – ответила миссис Вадингтон.

Мистер Вадингтон презрительно фыркнул.

– Я уважаю нахальство, когда оно проявляется своевременно, да и то не в слишком большой дозе, – сказал он. – Но когда женщина имеет дерзость отзываться непочтительно о нравственности одного из лучших молодых людей, которые когда-либо паслись по беспредельным степям Запада, а потом пользуется тем, что мужу пришлось ехать в Нью-Йорк по важному делу, и запирается в комнату с человеком, у которого вместо усов растет зубная щетка, и после этого смеет утверждать, будто она может все объяснить…

Этот период был такой длинный, что Сигсби Вадингтон оказался вынужденным остановиться, чтобы перевести дух.

– Сигсби! – послышалось из глубины комнаты.

– Вот к чему приводит пребывание в этом богом проклятом Нью-Йорке! – продолжал мистер Вадингтон, наполнив воздухом легкие. – Я уже не раз говорил это и готов повторить еще тысячу раз…

– Но, послушай, Сигсби, я тут совершенно не при чем. Лорд Хэнстантон говорит чистую правду. Какой-то полицейский запер нас.

– Но что ты там делала до того, как он вас запер, хотел бы я знать?

Ответ последовал лишь после некоторой паузы:

– Я пришла сюда, чтобы посмотреть, чем занимается мистер Финч. Я слышала, как он разговаривал тут с каким-то погибшим созданием.

Мистер Вадингтон испытующе уставился на Джорджа.

– Вы, действительно, разговаривали с каким-то погибшим созданием? – спросил он.

– Не может быть! – негодующе воскликнула Молли.

– Я не разговаривал сегодня ни с одной женщиной – с достоинством ответил Джордж. – Разве лишь с той воровкой, которая украла ожерелье. Да и то это был чисто деловой разговор, который не вызвал бы краски смущения даже на лице отшельника. Я сказал ей: «Верните мне ожерелье!», и она мне вернула его. А потом пришел ее муж и увел ее с собой.

– Ну, что, теперь тебе ясно, – сказал мистер Вадингтон.

– Ничего не ясно – ответила миссис Вадингтон.

– В таком случае, позволь тебе заметить, что этот славный молодой человек, который родился на вольном просторе Западных степей, чист душой, как новорожденный, а потому я хотел бы кое-что услышать от тебя насчет твоего собственного поведения. Почему этот полицейский запер тебя здесь?

– У нас произошло… э-э-э… маленькое недоразумение.

– Каким образом?

– Э-э-э… я случайно насыпала ему немножечко перцу в глаза.

– Перцу в глаза? Почему?

– Он нашел меня в квартире мистера Финча и хотел арестовать меня.

Мистер Вадингтон снова заговорил, и голос его зазвучал холодно и сурово.

– Вот как? Теперь я положу этому конец. Если ты не можешь жить в Нью-Йорке без того, чтобы сыпать перец в глаза полицейским, то ты немедленно отправишься со мною на Запад. Того и гляди, ты еще начнешь кидаться на людей с топором. Это мое окончательное и неизменное решение! О, женщина, поедем на Запад, где живут люди с чистым сердцем и с кристальной душой, и попытаемся начать там жизнь сызнова.

– Хорошо, Сигсби. Я согласна.

– Ну, еще бы ты не была согласна! Клянусь твоими крашеными волосами, что завтра же мы уедем отсюда!

– Хорошо, Сигсби. Я завтра же куплю билеты.

– Ничего подобного!

Мистер Вадингтон сделал великолепный жест и чуть было не полетел вниз вместе с пальмой.

– Ничего подобного! Я сам куплю завтра билеты. Тебе, может-быть, интересно будет знать, что, с помощью превосходной коммерческой комбинации и благодаря моему гениальному уму, я снова стал богатым человеком. Я могу купить целую кучу билетов, сколько только понадобится, и я снова стану главой семьи! Теперь обо мне заговорит весь мир! Да, обо мне, Сигсби Вад…

Пальма покачнулась, и оратор вынужден был соскочить… прямо в объятия полицейского Гэровэя, вернувшегося на крышу с целью посмотреть, как поживают его пленники. К великому изумлению своему он оказался среди слушателей, внимавших изумительной речи мистера Вадингтона.

– …Вадингтон! – закончил супруг миссис Вадингтон.

Полицейский холодно взглянул на него. Он уже не питал к нему теперь той неприязни, что раньше, но, вместе с тем, он никак не мог заставить себя смотреть на него, как на друга. Мало того, мистер Вадингтон, соскочивший на крышу, наступил ему на правую мозоль, единственную частицу его тела, которая оставалась до сих пор невредимой, несмотря на все напасти, свалившиеся на него в эту безумную ночь.

– Что это значит? – спросил Гэровэй.

В это мгновение его взгляд упал на Джорджа. Гэровэй испустил глухой зловещий рев-звук, который издают лишь леопарды, рыщущие в лесу, тигры, готовящиеся вступить в бой, и нью-йоркский полицейский, неожиданно напавший на след человека, накинувшего ему на голову скатерть и поставившего ему фонарь под глазом.

– Так вот вы где! – прошипел Гэровэй.

Он приподнял дубинку и медленно направился к Джорджу. Молли, однако, успела преградить ему путь.

– Стойте! – крикнула она.

– Сударыня, – сказал Гэровэй почтительным тоном, каким он всегда привык разговаривать с представительницами прекрасного пола. Будьте столь любезны убираться ко всем чертям отсюда!

– Гэровэй!

Полицейский в мгновение ока повернулся кругом. Только один человек во всем свете в состоянии был удержать в этот момент его зловеще занесенную руку. И этот человек только-что присоединился к группе, собравшейся на крыше. Мистер Гамильтон Бимиш был в теплом свитере, в коротких панталонах и в шерстяных чулках. Весь залитый ярким светом луны, поблескивая своими огромными роговыми очками, он представлял собою изумительно картинную фигуру. В руках у него были гири, так как Гамильтон Бимиш проводил время по строго выработанной программе. Что бы ни случилось с ним в течение дня, это не могло настолько затуманить его мозг, чтобы заставить его отказаться от гимнастических упражнений перед сном.

– В чем дело, Гэровэй?

– Видите ли, мистер Бимиш… – начал было полицейский.

Гул многих голосов прервал его:

– Он хотел убить Джорджа!

– Он запер мою жену в этой комнате!

– Грубиян!

– Нахал!

– Джордж ничего ему не сделал!

– Моя жена только насыпала ему в глаза немного перцу!

Гамильтон Бимиш повелительным жестом поднял одну из гирь и водворил молчание.

– Одну минутку! Гэровэй! Изложите мне, в чем дело.

Мистер Бимиш внимательно выслушал его до конца.

– Отоприте эту дверь – приказал он.

Гэровэй открыл дверь, и оттуда вышла миссис Вадингтон, а следом за нею плелся лорд Хэнстантон. Последний искоса посмотрел на мистера Вадингтона и бочком, стараясь, однако, держать себя непринужденно, отправился к лестнице. По мере приближения к ней, он все ускорял шаг и, наконец, быстро шмыгнул вниз. Лорд Хэнстантон был человеком чрезвычайно благовоспитанным, и он ненавидел всякого рода скандалы. А, между тем, все его инстинкты подсказывали ему, что здесь разыгрывается скандал. Лучше всего скорее очутиться где-нибудь в другом месте, решил он.

– Остановите его! – крикнул Гэровэй.

Но было уже поздно, и полицейский опять повернулся к группе, свирепо насупив брови.

– Ну, вот, теперь он удрал! – глухо произнес он. – А ведь он нужен кой-кому в Питсбурге. Сигсби Вадингтон медленно покачал головой. Он не был особенно высокого мнения о Питсбурге, но он всегда стоял за справедливость.

– Даже в Питсбурге подобный человек не может быть кому-либо нужен, – сказал он.

– Это был знаменитый рецидивист, которого полиция давно уже ищет, и я намеревался отвести его в полицейский участок.

– Вы глубоко заблуждаетесь, Гэровэй, – сказал Гамильтон Бимиш. – Это был не кто иной, как лорд Хэнстантон, человек, с которым я лично знаком.

– Вы с ним знакомы, мистер Бимиш?

– Очень даже хорошо.

– А ее вы знаете? – спросил полицейский, указывая на миссис Вадингтон.

– Очень даже хорошо!

– А его? – спросил Гэровэй, указывая на Джорджа.

– Он один из моих лучших друзей.

Тяжелый вздох вырвался из груди Гэровэя. Он умолк, совершенно ошеломленный, огорошенный и растерянный.

– Вся эта история объясняется, по-видимому, каким-то глупым недоразумением, – сказал Гамильтон Бимиш. Эта леди, Гэровэй, мачеха этой барышни, с которой мистер Финч должен был сегодня венчаться. Насколько я понял из слов мистера Вадингтона, перед венчанием произошло небольшое замешательство, и миссис Вадингтон вынесла впечатление, будто нравственность мистера Финча оставляет желать много лучшего. Спустя некоторое время, когда выплыли на свет некоторые факты, доказывавшие ошибочность ее подозрения, она поспешила в Нью-Йорк, с целью разыскать мистера Финча и сообщить ему, что все в порядке и венчание может состояться с полного ее благословения. Правильно я говорю, миссис Вадингтон?

Миссис Вадингтон несколько раз проглотила слюну.

В первый момент в ее глазах мелькнуло всем знакомое выражение мстительно настроенной щуки. Но дух ее был сломлен. Она перестала быть той воинственной амазонкой, какой она была еще недавно.

– Д-да… Д-да… То-есть, я хотела сказать… впрочем, да, хрипло и глухо ответила она.

– Ведь у вас не было никаких других намерений, когда вы явились навестить мистера Финча?

– Никаких… То-есть… хотя нет, никаких.

– Короче говоря, вы хотели поскорее найти вашего будущего зятя и прижать его к своей материнской груди?

– Верно?

На этот раз последовала долгая пауза, пока, наконец, миссис Вадингтон нашла в себе силы ответить. Но взгляд, который она кинула Джорджу, был столь многозначителен, что тот невольно задумался над вопросом, не повелевает ли ему долг человека и гражданина столкнуть эту женщину с крыши. Миссис Вадингтон смотрела на него долго и пристально, а потом она ответила: – Совершенно верно.

– Ну, вот и чудесно! – воскликнул Гамильтон Бимиш. – Итак, как вы видите, Гэровэй, единственная причина, из-за которой миссис Вадингтон очутилась в квартире мистера Финча, объяснялась исключительно самыми добрыми намерениями. Это, по-моему, всем должно быть ясно.

– Но мне далеко не ясно, зачем она насыпала мне перцу в глаза?

Гамильтон Бимиш кивнул головой, показывая, что вполне согласен с ним.

– Вот тут, Гэровэй, вы, действительно, затронули один пункт в поведении миссис Вадингтон, который не вполне оправдывается добрыми намерениями. Что касается этой истории с перцем, то, моему личному мнению, вы имеете полное основание возбудить дело по обвинению в злостном нападении и нанесении физического ущерба. Но миссис Вадингтон женщина благоразумная и, без всякого сомнения, согласится как-нибудь поладить с вами.

– Я заплачу все, что он захочет, – быстро отозвалась благоразумная женщина. – Я на все согласна.

– Эй!

Голос принадлежал Сигсби Вадингтону. Он стоял в решительной и властной позе. Его сигара погасла, а потому он бешено жевал ее остатки.

– Э-э-э, послушайте! – сказал Сигсби Вадингтон. – Уж если необходимо прибегнуть к подкупу полиции, то я это сделаю в качестве главы этой семьи. Приходите, Галагер, ко мне завтра в мой загородный дом в Хэмстеде, и мы с вами поговорим. Вы убедитесь, Галагер, что имеете дело с человеком великодушным и щедрым. Мы привыкли действовать открыто, от души, как истинные сыны Западных степей.

– Превосходно! – высказал свое мнение Гамильтон Бимиш. – Итак, можно считать, что все завершилось благополучно.

Значительная часть лица Гэровэя оставалась скрытой под куском сырой телятины и повязкой, но на той части, которая была видима для глаза, появилось выражение сомнения и недовольства.

– А как насчет этого… типа? – спросил он, указывая на Джорджа.

– Этого джентльмена, вы хотите сказать? – поправил его Гамильтон Бимиш. – А в чем дело, Гэровэй?

– Это он поставил мне фонарь под глазом.

– О, очевидно, это было только шуткой с его стороны, Гэровэй. – Где это случилось?

– Там, внизу, в «Фиолетовом Цыпленке».

– А! – многозначительно произнес Гамильтон Бимиш. – Видите ли, Гэровэй, если бы вы лучше были знакомы с «Фиолетовым цыпленком», то вам было бы известно, что в этом ресторане подобные вещи происходят сплошь да рядом. Не стоит обращать на это внимания, Гэровэй.

– Нельзя ли мне стукнуть его пару раз дубинкой по голове? – взмолился полисмен.

– Ни в коем случае нельзя, Гэровэй! Я никак не могу позволить мистеру Финчу рисковать головной болью. Во-первых, он мой друг, во-вторых ему завтра предстоит венчание.

– Ho…

– Гэровэй, – произнес Гамильтон Бимиш спокойным, властным голосом. – Мистер Финч – мой друг.

– Ну, что же, ничего не поделаешь – покорно согласился полисмен.

Миссис Вадингтон робко притронулась к рукаву своего мужа.

– Сигсби!

– Hy?

– Сигсби, дорогой, я умираю с голоду. Я с самого утра ничего не ела. Там, на плите в этой квартире, находится превосходная яичница.

– Пойдем – сказал Сигсби Вадингтон. – А вы идете? – обратился он к Джорджу.

– Я рассчитывал повести куда-нибудь Молли.

– О, нет, Джордж, пойдемте с нами, – вкрадчивым голосом сказала миссис Вадингтон.

Она вплотную подошла к нему и тихо спросила:

– Джордж, правда, что вы поставили этому полицейскому фонарь под глазом?

– Угу!

– Расскажите мне, как это было.

– Да очень просто. Он хотел меня арестовать, а я накинул ему скатерть на голову, а потом угостил его, как следует, раза два, так что он вынужден был отпустить меня.

Глаза миссис Вадингтон заблестели. Она нежно взяла молодого человека под руку.

– Джордж, я, по-видимому, ошибалась в вас, – сказала она. – Я не могу себе представить лучшего мужа для Молли!

Гамильтон Бимиш стоял на крыше, купаясь в волшебных лучах луны и проделывая упражнения гирями. Покончив с этим, он занялся вольными упражнениями. Сперва он расставил ноги дюймов на шесть друг от друга, вывернув носки наружу, затем уперся руками в бедра большим пальцем назад и стал слегка нагибаться вперед. Потом он выпрямился и нагнулся влево. После этого он снова выпрямился и нагнулся вправо. И все время ноги его оставались совершенно вытянутыми и колени ни разу не согнулись. Это упражнение он проделал двадцать раз и при этом не торопясь, размеренно, без малейших признаков порывистости.

– А! – воскликнул Гамильтон Бимиш, закончив упражнения. – Замечательные упражнения для мускулов, спины и бедер. Вы когда-нибудь задумывались над этим вопросом, Гэровэй? Полицейский только рассеянно покачал головой. Мистер Бимиш с тревожной заботливостью посмотрел на него.

– Гэровэй, – сказал он. – Что это вы так рассеяны сегодня?

– Когда человеку ставят фонарь под глаз, наступают на любимую мозоль, сыплют ему перец в глаза и накидывают скатерть на голову, то он имеет, кажется, все основания быть рассеянным, – с горечью ответил полицейский. – А, вдобавок ко всему, когда я уж думал, что кой-кого сцапал…

– Арестовал, – поправил его Гамильтон Бимиш, никогда не упускавший из виду чистоту английского языка.

– … арестовал важного преступника, надеясь заслужить производство, то оказывается, что он ваш друг, и приходится отпустить его на свободу. Вот это больше всего расстроило меня, мистер Бимиш.

Гамильтон Бимиш ласково похлопал его по плечу.

– Каждый поэт, Гэровэй, должен перенести много страданий, раньше, чем он научится изливать свои чувства в стихах. Смотрите на Байрона, смотрите на Честертона. Наступит день, когда вы будете рады тому, что все это случилось. Это будет горном, в котором очистится ваш талант, а, помимо того, подумайте о том, что завтра вы получите недурную сумму денег от мистера Вадингтона.

– Ух! – вырвалось у полисмена. – Я бы отдал все эти деньги за один глоток чего-нибудь…

– Мистер Гэровэй!

Полисмен поднял голову. В окне показалась Молли Вадингтон.

– Мистер Гэровэй! Случилось нечто удивительное и таинственное. Мистер Финч нашел у себя в буфете две бутылки вина. Он никак не может понять, откуда они взялись там, и Джордж был бы очень признателен, если бы вы, как эксперт этого дела, согласились осмотреть их и определить их достоинство.

Грозовая туча, нависшая на лице полицейского, исчезла, точно ее сняло прикосновение магического жезла. Он вдруг открыл рот и провел языком по пересохшим губам. Единственный глаз его засиял блаженным светом.

– А вы, мистер Бимиш? – спросил он.

– Я следую за вами, – ответил Гамильтон Бимиш.