Казалось бы, что такого? Один где-то задержался, скажем — прячет кость или отдыхает. Но Бинго знал своих собачек. Если только пять пришли за сахаром, значит — шестой нету.

Когда он это понял, кофейная ложечка выпала из его руки. Перед такой бедой бледнела и растрата десяти фунтов. Рози доверила ему самое святое. Подумать страшно, что будет по приезде. Слезы… упреки… «как ты мог»… Да что там, она еще решит, что он продал шестую собаку! От этой мысли Бинго вскочил и вызвал дворецкого, чтобы спросить, не в кухне ли недостающий пекинес. Явилась горничная и сообщила, что Бэгшоу куда-то уехал, а собак внизу не видно. Тогда он глухо взвыл, схватил шляпу, выскочил из дома. Оставались шансы (так, 8 к 100), что негодная тварь услышала зов пустыни.

Сколько времени он бродил, свиристя и взывая, Бинго сказать не мог бы, но забрел далеко. Остановившись, чтобы закурить, он решил возвратиться — и сигарета застыла на его устах.

Перед ним, в сгущающихся сумерках, двигался чей-то дворецкий, ведя на поводке копию пропавшей собаки. Вероятно, вы знаете, что пекинесы (все до единого — лохматые) бывают бежевыми и каштановыми. У Рози был каштановый, как и этот.

Бинго воспрял духом. Острый ум и прежде подсказывал ему, что надо раздобыть замену, но пекинесы стоят денег, а их, как известно, не было, если не считать шести шиллингов с мелочью.

Он чуть не схватил собачку голыми руками, но одумался и подкрался сзади, словно те персонажи детективов, под чьей ногою не хрустнет сучок. Дворецкий свернул в тихий переулок, а там — вошел в сад при довольно большом доме. Беспечно напевая, Бинго проследовал дальше, обнаружил лавочку и на все свои деньги купил самого лучшего сыру.

Как мы уже говорили, пекинесов он знал, зная тем самым и то, что они любят курицу, пудинг, молочный шоколад, но жизни не пожалеют ради сыра. Значит, думал он, засядем в кустах, дождемся последней прогулки и провернем дельце при помощи сырного бруска.

Бдение оказалось нелегким. Сидеть в чужих кустах, не смея закурить сигарету, — далеко не подарок. По ногам сновали муравьи, за шиворот лезли букашки, кто-то еще копошился в волосах, пользуясь тем, что он потерял шляпу. Наконец стеклянная дверь открылась, выбежала собачка, а за нею появился корпулентный мужчина. Они вошли в пятно света, и Бинго увидел, что это — сам Перкис!

До сей поры он все-таки терзался, жалея неведомого хозяина. Теперь угрызения исчезли. Кто-кто, а Перкис это заслужил.

Хорошо, но как осуществить справедливую кару? Провидение не подкачало. Видимо, хозяин внимал веселой румбе, доносившейся из приемника. Вдруг что-то квакнуло, приемник залопотал по-немецки, а Перкис нырнул в дом, чтобы снова поймать волну.

Бинго, словно леопард, выскочил из куста. Собачка попятилась, всем своим видом говоря: «Чему обязана?», но учуяла сыр, и дальше все пошло как по маслу. Через полминуты Бинго нес ее к себе домой.

Когда он пришел туда, пекинесы уже легли, но приняли пришельца как родного. Обычно, если сунуть к ним чужака, поднимается что-то подобное Новому году в Мадриде; но сейчас, немного посопев, они одобрили гостя и свернулись клубочками, словно члены клуба «Атенеум». Вернувшись в библиотеку, Бинго позвонил, чтобы попросить виски и содовой у дворецкого, если тот вернулся.

Тот вернулся. Обслужив хозяина, он сказал:

— Да, сэр, насчет собачки…

— С-с-с-с-собачки? — проверил Бинго. — Какой собачки? (семь «К»)

— Вин-Фу, сэр. Я не мог сообщить вам, поскольку вас не было дома, когда звонила миссис Литтл. Она велела мне отвезти Вин-Фу в Богнор Реджис. Насколько я понимаю, там отдыхает художник-анималист, которому миссис Литтл заказала его портрет. Я счел своим долгом сообщить об этом вам, иначе вы могли бы обеспокоиться, случайно заметив, что одной собачки недостает. Спокойной ночи, сэр.

Легко представить себе, что чувствовал Бинго. Как можно, думал он, поручать слуге то, что должен делать глава семьи? Что ж, теперь он вор. Неужели нельзя предупредить? Да и вообще, зачем поощрять в собачке тщеславие? Они и так важничают. А главное, как теперь быть? Этого он не знал.

Однако, проспавшись, он понял, где выход. Надо отвести собачку к Перкису и запустить ее в сад.

Вытираясь после ванны, он понял, что не знает адреса. Вчера он забрел так далеко, столько кружил, что даже улицы не найдет. Можно посмотреть в телефонной книге, но он забыл фамилию.

Теперь-то он ее знает. Теперь она впечатана в его память. Спросите его когда угодно: «Да, кстати, как зовется владелец «Малыша»?», и он мгновенно ответит: «Генри Катберт Перкис», а тогда — начисто забыл. С фамилиями всегда так. Если я скажу вам, что за первым завтраком он шептал: «Уинтерботтом», а за вторым — «Бенджефилд», вы поймете, как далеко зашло дело. Письмо он порвал на тысячу (восемь) клочков. Словом, хуже некуда.

Оставалось одно, сбагрить куда-нибудь собачку. Надеюсь, ты уже понял, зачем он приходил к тебе, понял — и пожалел его. Когда ты ему отказал, он совсем пал духом, и, вернувшись домой, вызвал дворецкого.

— Какие бывают фамилии? — спросил он.

— Фамилии, сэр?

— Да. Никак не могу вспомнить одну фамилию на «Дж».

— На «Дж», сэр?

— Да.

— Может быть, Смит?

— Ничего подобного! Если вы хотите сказать «Джонс», не надо, она посложнее. Такая, знаете, экзотическая, вроде «Джернингем» или «Джоркис». А может, и не на «Дж». Начнем-ка с «а».

— Адаме, сэр? Аллен? Акворт? Андерсон? Аркрайт? Аберкромби?

— Нет, не то. Давайте «б».

— Бейтс? Булстрод? Белингер? Биггз? Бультитьюд?

— Попробуем на «к».

— Коллинз? Клегг? Клаттербак? Кэртью? Керли? Кэбот? Кейт? Кэфри? Кан? Коэн? Кенон? Картер? Кэзи? Кули? Картбертсон? Корк? Кроу? Кру?

Бинго стало плохо. Он собирался взмахнуть рукой, но тут услышал:

— Кэдвалладер?

— Кэдвалладер!

— Я угадал, сэр?

— Нет, но мне годится.

Понимаете, он вспомнил, что так звался хозяин лавочки. Если плясать оттуда, нетрудно найти владельца собачки. Словом, курс на Кэдвалладера!

Отыскав его адрес, Бинго вышел в путь с пекинесом под мышкой и надеждой в сердце. Вскоре он нашел лавочку, а там — живую изгородь, за которой располагался вожделенный сад.

Бинго открыл калитку, запустил собачку и вернулся домой, чувствуя примерно то, что чувствует убийца, избавившийся от тела. Можно сравнить его и с отроками, когда они вышли из печи. Давно, еще в школе, ему довелось упасть на мяч, и он тут же оказался под грудой тел с очень острыми локтями. Он помнил, что испытывал, когда эта груда слезла с его спины. Так и сейчас. Возможно, он пел. Не исключено, что он прошелся в танце.

Подходя на цыпочках к дому, он заметил, что к его ноге, тихо урча, прикоснулось что-то косматое и, взглянув вниз, увидел собачку. Вероятно, она к нему привязалась и воспользовалась тем, что он не запер калитку.

Пока он стоял в оцепенении, к нему подошел дворецкий.

— Простите, сэр, — сказал он, — не знаете ли вы телефона в Богнор Реджис?

— А что?

— К миссис Литтл заходил мистер Перкис. Осведомлялся о ее номере.

— Перкис? — вскричал Бинго. — Перкис?

— Да, сэр.

— Хочет позвонить миссис Литтл?

— Да, сэр.

Бинго глубоко вздохнул.

— Бэгшоу, — выговорил он, — принесите мне виски с содовой. Виски — побольше, содовой — поменьше. Кому она нужна?

Итак, Перкис спрашивал телефон. Видимо, нашел шляпу и прочитал имя владельца. Оставалось одно — молить о милости. Да, неприятно, но что поделаешь?! Надо воззвать к его чувствам. А есть ли они? У него какой-то суровый, отрешенный взгляд, как у неуступчивого букмекера…

Словом, он боялся, и на следующий же день опасения его оправдались. Когда он брал вторую порцию омлета, жена заметила:

— Дорогой, может быть — не надо?

— Э? — сказал Бинго.

— Желудок, — объяснила жена. Бинго удивился.

— Какой желудок? Вроде не жалуюсь. Спроси наших трутней, все удивляются.

— А помнишь, что было на Рождество, у Вилкинсонов? Бинго густо покраснел.

— Она тебе рассказала?

— Конечно. Она говорит, ты всегда объедался. Она говорит, ты ел, и ел, и ел. Выйдешь ненадолго — и опять…

Дня через два стало еще хуже. Вернувшись со службы, Бинго заметил, что жена немного суховата.

— Скажи, — спросила она, — ты знаешь такую Валерию Твистлтон?

— Конечно. Мартышкина сестра, выходит за Хореса Давенпорта.[83]

— Да? — Рози стала помягче. — Вы с ней часто видитесь?

— Нет, не особенно. А что?

— Няня говорит, ты от нее не отходил. Она говорит, тогда, на Рождество, ты целовал ее под омелой. Она говорит, ты вообще всех целовал.

Бинго покачнулся.

— Она меня с кем-то спутала, — хрипло выговорил он. — Я славился своей воздержанностью. По-моему, эта няня выживает из ума. Опасно доверять ей ребенка.

— Ты предпочитаешь молодых нянь?

Кто-кто, а Бинго — не дурак.

— Нет, — отвечал он, — разумных. Разумных женщин среднего возраста. Твоей няне лет сто с лишним.

— Пятьдесят!

— Это она говорит, ты больше слушай.

— Как хочешь, я ею довольна.

— Дело твое. Только не вини меня, когда будет поздно.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю, — ответил Бинго. — Что угодно.

Американской писательницей, пояснил он. Здесь ее вряд ли знают, а в Америке дети зачитываются повествованиями о тюлене Томми, бурундуке Брюсе и прочей живости. Перкис познакомился с ней на пароходе, когда плыл из Нью-Йорка, и она дала ему прочитать про бурундука, он же мгновенно понял, что именно этого давно ждал «Мой малыш». Тем самым, он пригласил ее в редакцию, чтобы урегулировать все с редактором, другими словами — с Бинго.

Как ни прискорбно, без хозяина Бинго немного заважничал. Хозяин этот вечно лез, особенно — когда речь шла о разделе «Дядюшка Джо — добрым деткам», и недели две свободы ударили страдальцу в голову. Когда ему доложили, что его спрашивает некая мисс Джобсон, он постучал карандашом по зубам и сказал: «Вот как? Я занят. Пусть напишет или запишется».

Вскоре явился здоровый, загорелый Перкис и, отдав дань восклицаниям типа «Вот и я!» или «Ну, как вы тут?», заметил:

— Кстати, скоро зайдет Белла Мэй Джобсон. Бинго мило засмеялся.

— Старая добрая Белла? Была и сплыла.

— То есть как?

— А так. Я ее не принял. Перкис покачнулся.

— Не приняли?

— Вот именно. Занят-занят-занят. Сказал, чтобы изложила свои претензии на одной стороне листа.

Не знаю, доводилось ли вам смотреть «Ураган», такой фильм. Я вспомнил его потому, что с Бинго случилось примерно то же самое. Какое-то время, по его словам, что-то гремело и кружилось; потом ремарки стали яснее, и он вывел, что эту самую Беллу надо любить и лелеять, улещать и умасливать, создавая атмосферу почтительного восхищения.

— Виноват, — сказал он. — Недоразумение, знаете ли. Представления не имел, что это — дар судьбы, творец бурундуков. Мне показалось, что она предлагает Дюма в роскошном переплете.

Увидев, что Перкис закрыл лицо руками, а также услышав слова «Все… конец…», он нежно похлопал хозяина по плечу и подбодрил его:

— Не горюйте! У вас есть я.

— Нет, — ответил хозяин. — Вы уволены. После чего удалился.

Мистер Перкис, владелец детского журнала «Мой малыш», обычно отдыхал в июне. Поэтому Бинго, у него служивший, отдыхал в июле или августе. Вернувшись в этом году, как и в прошлом, за несколько дней до матча «Харроу» — «Итон», он шел по Пиккадилли, размышляя о том о сем, когда столкнулся с Кошкиным Кормом, популярным молодым актером, выступавшим под именем Клод Коттермол. После занимательной беседы, слишком долгой для пересказа, тот предложил ему два билета на спектакль, а Бинго, радуясь дармовому развлечению, охотно согласился.

Оставалось найти себе пару. Миссис Литтл, известная всем любителям чувствительного чтива как Рози М. Бэнкс, была в Дройтвиче с матерью и Алджерноном Обри, недавно явившимся на свет. Бинго подумал о мистере Перкисе, но отверг эту мысль и решил пригласить свою тетю, миссис Бинсток. Конечно, думал он, задняя ее часть выйдет за пределы кресла, ибо она — одна из самых толстых женщин, смотревших с тоскою на список диетических блюд, но ничего не попишешь, вдов надо развлекать. Словом, он отправился к ней. Встретил его Уилберфорс, ее дворецкий, с сожалением сообщивший, что хозяйка уехала в круиз по Средиземному морю. Бинго собрался было уйти, но дворецкий его спросил:

— Деньжат не хотите, мистер Ричард? Бинго всегда хотел их, а потому ответил:

— Хочу.

— Ставьте завтра на Свистунью, — посоветовал эксперт и удалился, оставив собеседника в том состоянии, которое Флобер определил бы словом «опупел».

«Что же делать?» — подумал он (Бинго, не Флобер). С одной стороны, дворецкий знается с букмекерами, жокеями и конюшенными котами. С другой — миссис Литтл, как многие женщины, не понимает спортивного азарта, мало того — запретила играть на бегах.

Тут он понял, что проблема — чисто умозрительная, ибо до получки у него осталось 5 шиллингов. От этой мысли ему стало легче, домой он пришел веселый, налил себе джину с тоником и залег было с книгой — но услышал телефонный звонок.

— Заинька! — сказал хорошо знакомый голос.

— Да, кроличек?

— Когда ты пришел?

— Только что.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. Правда, скучаю по тебе. А ты?

— Ничего.

— А Обри?

— Хорошо.

— А мама?

— Вот мама — хуже. Сегодня наглоталась морской воды. Обошлось, но она дышит со свистом.

Трубка задрожала в его руке. Книга выпала из другой. Если уж это не знамение, думал он, то их вообще не бывает.

— Со свистом? — проверил он.

— Да. Вроде газа из трубы.

— Значит, можно сказать, что она — свистунья?

— Если хочешь, можно…

Бинго опустился в кресло, страшно страдая. И как тут не страдать, если знаешь победительницу, а поставить на нее не можешь? Вот она, ирония судьбы! Такого не придумает сам Томас Харди.

— Да, кроличек! — сказала жена. — Надеюсь, ты помнишь, что через неделю у Обри день рождения? Я купила ему подарки, но надо бы положить что-то на его счет. В общем, я послала тебе 10 фунтов. До свиданья, зайчик! Опаздываю к парикмахеру.

Когда брак Бинго Литтла с Рози М. Бэнкс был благословлен потомством и Алджернон Обри появился на лондонской сцене, отец его (сказал Трутень) откликнулся так, как откликнулись бы и вы. Знакомясь с младенцем, он произнес: «Ой» — и долго не мог прийти в себя.

Отеческая любовь продержалась лишь потому, что у Бинго было изображение его самого в том же возрасте, и выглядел он примерно, как разбитое яйцо. Отсюда он вывел, что и такой ребенок может постепенно превратиться в изящного бульвардье с тонкими чертами лица.

Тем не менее, обнаружив, что в очередных бегах участвует лошадь по кличке Страшила, он с горя поставил на нее десять фунтов. Склонный к суеверию, он подумал, не для того ли послан в мир этот младенец.

Лошадь проиграла. Десятка, брошенная к ее копытам, была последней, а это означало, что надо месяц обходиться без коктейлей, сигарет и всех тех излишеств, которые тонкой натуре важнее, чем хлеб насущный.

Просить у жены не стоило. Уезжая на курорт, где мать принимала морские ванны, Рози недвусмысленно приказала на бегах не играть. Значит, деньги следовало добыть из другого источника. Как всегда в таких случаях, мысли злосчастного мужа обратились к Пуффи Просеру. Тот был прижимист, но с недавних пор как-то подобрел. Заглянув в ту комнату, где трутни писали письма, Бинго увидел, что домашний миллионер слагает стихи. Во всяком случае, он спросил, что рифмуется со словами «синие глаза», и поговорил о радостях семейной жизни.

Отсюда Бинго вывел, что его настигла любовь, а влюбленные добры. Он смело пошел к нему, на Парк Лейн, и встретил его у самого дома.

— Привет! — сказал он. — Пип-пип! Ты не смог бы…

Опыт единственного Трутня, обладавшего деньгами, наделил Пуффи шестым чувством. Можно предположить, что он обрел дар провидения. Не дожидаясь конца фразы, он отскочил, словно антилопа, почуявшая тигра, а там — помахал рукою из такси.

Услышав, что несчастный богач сказал шоферу: «В Савой», Бинго пошел туда же и застал там Пуффи с барышней. Она оказалась знакомой, что дало возможность подсесть к их столику.

Сперва Бинго не заметил, но позже — ощутил, что Пуффи обошелся бы и без него. Царила, скажем так, напряженность. Нет, сам он болтал, и девица болтала, а вот Пуффи был какой-то скованный, рассеянный, мрачный. Он ерзал на стуле и барабанил пальцами по столу.

После кофе девица сообщила, что спешит на вокзал, поскольку едет к кому-то в Кент, а Пуффи повеселел, заметив при этом, что охотно ее проводит. Но Бинго не бросил его; и, когда поезд ушел, сказал ему:

— Вот что, Пуффи! Ты мне не поможешь…

Еще не окончив этой речи, он заметил, что у миллионера нехорошо блестят глаза.

— Тебе? — спросил тот. — Интересно, чем? Что тебе надо, мой пластырь? Чего ты хочешь, пиявка?

— Десятку не дашь?

— Нет.

— Ты бы меня спас!

— Именно. А я тебя спасать не хочу. В виде трупа ты мне нравишься больше. Ах, как бы я на нем поплясал!

Бинго удивился.

— Поплясал?

— Да.

У Бинго тоже была гордость.

— Ну, что ж, — заметил он. — Тогда — пип-пип. Пуффи кликнул такси, и Бинго вернулся к себе в Уимблдон.

Вскоре его позвали к телефону. Звонил все тот же Пуффи.

— Помнишь, — осведомился тот, — я говорил, что поплясал бы на твоем трупе?

— Помню.

— Так вот, я подумал…

Бинго понял все. Лучшая, высшая часть души снова одержала победу, миллионера терзает совесть. Он собрался сказать: «Да ладно, ладно!», когда услышал:

— …и решил, что надо прибавить: «В альпийских ботинках». Пока.

Мрачный, сломленный человек повесил трубку и пошел пить чай, но тот обратился в полынь, а булочки — в пепел. Когда он думал о том, не прибегнуть ли к крайнему средству, не попросить ли денег у жены, принесли вечернюю почту. Он вскрыл конверт. Оттуда выпали десять фунтов.

«Вкладываю 10 ф., — писала Рози, — чтобы ты открыл для Алджи счет. Представляешь, какая прелесть? Свой счет, своя Чековая книжечка…»

Однако, отправляясь назавтра к судилищу, Бинго волновался, и волнения его не улеглись, когда он увидел младенцев.

Конечно, почти все они выглядели так, что сразу напрашивался вопрос, почему их не ищет полиция, но дюжина, не меньше, настолько походила на людей, что предпочтение Алджернону Обри неизбежно вызвало бы пересуды. Начнутся расследования, то-се, и, чего доброго, его больше не допустят к бегам.

Но отступления не было. Бинго вышел на эстраду, поклонился тремстам сорока семи матерям, поднял руку, чтобы, если возможно, утихомирить их младенцев, и приступил к речи, которую готовил всю ночь.

Говорил он о будущем Англии, которое, как он заметил, принадлежит этим младенцам, присовокупив, что Англия, по слову Шекспира — престол царей, величие земли, другой Эдем, земной зеленый рай, природой вознесенный бастион, спасающий ее и нас, людей, от моровых поветрий и войны. Тем самым, как все согласятся, она исключительно хороша.

Говорил он и о журнале, подчеркивая его красоты и расписывая преимущество проходящей ныне подписки.

Говорил он — тут его голос стал особенно серьезен — о духе честной игры, который и создал Англию, а теперь побудит всех присутствующих воспринять решение жюри с британской спортивной мудростью, процветающей в их земле на зависть другим странам. Скажем, один его друг судил младенцев во Франции — и что же? Разъяренные матери гнали его по морскому берегу, вооружившись булавками для шляп. У нас это невозможно. Английская мать не такова. По этому поводу, снизив тон, он рассказал историю о двух ирландцах, которую кое-кто мог раньше и не слышать.

Приняли ее хорошо, все смеялись, он улыбался, но душа его начинала обретать сходство с улиткой, на которую посыпали соли. Время шло, Пуффи не было, не говоря о его драгоценном грузе.

Рассказав и про двух шотландцев (с меньшим успехом), Бинго совсем сник. Когда послышался голос «Сколько можно!», публика сердечно откликнулась. Когда же он начал историю о двух йоркширцах, вопрос этот задали сто матерей, а потом — и сто пятьдесят.

Но Пуффи не было.

Через пять минут матери выли, как волки в канадском лесу, и пришлось сдаться. Бинго сунул вязаный жилетик какому-то младенцу и мертвенно-бледный, начисто сломленный, опустился на стул.

Как только он спустился, стараясь не думать о будущем, кто-то тыкнул его в плечо, и, подняв голову, он увидел полицейского.

— Мистер Литтл? — сказал полицейский. Бинго это подтвердил и услышал:

— Попрошу пройти со мной в полицию.

Другие полицейские, в других случаях — скажем, после гонок Оксфорд — Кембридж, произносили эти слова, и Бинго знал, что сопротивление бесполезно. На пути к выходу он спросил, в чем его обвиняют.

— Ни в чем, сэр, — отвечал страж закона. — Вас просят опознать одного задержанного. Утверждает, что действовал с вашего согласия.

— Я не совсем понял, — сказал Бинго. — Как он действовал?

— Гулял с вашим младенцем, сэр. Утверждает, что вы ему это поручили. Его заметила в общественном месте некая миссис Перкис, опознала младенца и подумала: «Чтоб мне лопнуть!»…

— Простите, что она подумала?

— Чтобы мне лопнуть, сэр. Заподозрив вышеупомянутого субъекта, она позвала постового, и, после ряда прискорбных происшествий, субъекта препроводили в участок. По его словам, фамилия его Проссер. Знакома вам эта фамилия, сэр?

Слова о прискорбных происшествиях хорошо иллюстрировал внешний вид заподозренного Проссера. Под глазом у него был фонарь, воротничок болтался, другой глаз сверкал яростью, а может — и отвращением к человеческому роду.

Сержант, сидевший за столом, попросил опознать задержанного.

— Он говорит, он ваш друг, сэр.

— Это правда.

— Друг?

— Еще какой!

— И вы ему дали ребенка?

— Можно сказать и так. Скорее — одолжил.

— Хо! — заметил сержант, словно тигр, от которого ушла добыча, если тигры в таких обстоятельствах говорят именно «Хо». — Вы уверены?

— Вполне.

— Съели? — осведомился Пуффи. — Что ж, — высокомерно прибавил он, — надеюсь, теперь меня отпустят.

— И зря, — отвечал сержант, заметно веселея. — Отпустят, хо-хо! А сопротивление при исполнении? Вы дали констеблю Уилкси в живот.

— Так ему и надо. Я б и сейчас дал.

— Две недели, то есть четырнадцать дней вы этого сделать не сможете, — окончательно расцвел сержант. — Констебль, уведите задержанного.

— Минуточку, — вмешался Бинго. — Как насчет пятерки, Пуффи?

Пуффи не ответил, только взглянул на него долгим взглядом — и рука закона увела его. Бинго собрался уходить, но сержант напомнил:

— Ваш ребенок, сэр.

— А, да-да!

— Послать или возьмете сами?

— Возьму, возьму. Конечно, возьму.

— Хорошо, сэр, — сказал сержант. — Сейчас завернем.

Вот (сказал Трутень) голые факты. Вероятно, все вы знаете, что года два назад Бинго женился на Рози М. Бэнкс, написавшей «Фабричную девушку», «Мервина Кина», «Однажды в мае» и другие стеариновые изделия, а в свое время на лондонской сцене появился их отпрыск. Казалось бы, все довольны, но такие происшествия дурно действуют на женщин. Однажды, за обедом, миссис Бинго подняла взор от бифштекса и сказала мужу:

— Кроличек! (именно так она обычно обращалась к нему). Ты не забыл, что двадцать третьего Алджи исполняется годик? Как бежит время!

— Стареем, стареем, — отвечал Бинго. — Серебряные нити в золотых, э? Надо подарить ему погремушку.

— Что ты! — вскричала жена. — Сказать, что я придумала?

— Говори, — согласился муж, обещавший не оставлять ее ни в здоровье, ни в болезни.

И миссис Бинго сказала, что они заведут для сына счет в местном банке. Десять фунтов положит она, десять фунтов — ее мать, десять — сестра по имени Изабел, а юный Алджи, когда он вырастет, умилится тому, что сделали для него родные и близкие. Бинго умилился сразу и, подстрекаемый отеческой любовью, обещал присовокупить и свою десятку.

Миссис Бинго реагировала на это восклицанием: «О, зайчик!», а также пылким поцелуем. Акт 1 закончился поистине трогательной сценой.

Только очень ленивый племянник не поспешит к столь дорогому дяде, хотя бы проверить, хватает ли тому картошки, хлеба, масла, пива и пирожных. На следующее утро, предварив свой визит телеграммой, Пуффи направился в Холрок-мэнор, предвкушая обильную трапезу и представляя себе старинный, красивый дом с просторными угодьями.

Дом оказался старинным и красивым. Дядя вышел к нему, и почти сразу они очутились в столовой. Пуффи с удовольствием заметил, что, хотя дядя в кресло влез, оно страдальчески квакнуло. Все-таки фотографии могут что-то исказить. Теперь, увидев дядю воочию, он понял, что, как Соломон в случае с царицей Савской, не знал и половины. Одно удивляло его — почему они не спросят коктейль.

Когда подошел лакей, дядя объяснил свое эксцентричное поведение.

— Прости, дорогой, что я не спросил коктейля. Их тут нет. Вот, прошу, превосходный сок петрушки. Не хочешь? Итак, заказываем. Что тебе, тушеный латук или апельсин? Минутку, нам повезло! Сегодня есть тертая морковка. Давай так: отвар калия, морковка и чашечка одуванчикового кофе. А?

Еще в начале этой речи челюсть у гостя поникла, как усталая лилия.

— Где мы, собственно? — выговорил он.

— Раньше здесь жил какой-то лорд, не помню титула. Но после войны нелегко содержать поместье. Как это грустно!

— Грустней этого отвара?

— Ты не любишь калий? Тогда возьмем суп из водорослей.

— Нет, я не понимаю. Это — гостиница?

— Скорее, больница. Здесь сбавляют вес.

— Сбав-ля-ют вес?..

— Именно. Доктор Хейлшем гарантирует: «Один день — один фунт». Конечно, если соблюдать режим. Я надеюсь сбавить три стоуна.

— Три стоуна?

— Или больше.

— Ты с ума сошел!

— Кто?

— Ты. Зачем тебе это нужно?

— Тебе не кажется, что я полноват?

— Да что ты! Авантажен, не более!

Хорес Проссер засмеялся, что-то припомнив.

— Авантажен, э? Ты снисходительней Лоретты.

— А кто это?

— Такая миссис Даленси, мы познакомились на пароходе. Она назвала меня бегемотом.

— Наглая дура!

— Попросил бы! Эту женщину я люблю.

— Что-что?

Трудно сказать, что дядя Хорес зарделся, он и так был темнее вишни, но он явственно смутился. Оказалось, что лунными вечерами они с миссис Даленси, прелестною вдовой, гуляли по палубе, и в результате этих прогулок он сделал ей предложение, а она ответила, что единственное препятствие — его объем. Неприятно, сказала она, идти к алтарю с бегемотом в человеческом образе.

Дядя Хорес опять засмеялся.

— Со свойственным ей остроумием, — поведал он, — она говорит: «Еще обвинят в многомужестве!» Я ей очень нравлюсь, но, по ее словам, зачем получать свою мечту в удвоенном виде? Такая шутница…

Пуффи, давясь, съел ложку желтоватой гадости, стоявшей перед ним.

— А по-моему, хамка, — возразил он.

— В общем, — продолжал дядя, — мы договорились, что я еду в санаторий и сажусь на диету. Если сбавлю тридцать фунтов, переговоры возобновятся, так сказать, в атмосфере крайней сердечности. Скоро она меня навестит. Возьми еще морковки! Она разрушает жировую клетчатку. Кроме того, в ней очень много витаминов А, В, С, D, E, G и К.

Переварив еду, дядя Хорес ушел на массаж, а Пуффи, по дороге в Лондон, вздрагивал, вспоминая его рассказы о том, как массажисты бьют их, месят, трясут, а также осуществляют effleurage, petriccage и tapotement.[85] Он был в ужасе. Если так пойдет, да при этих отварах и одуванчиках, дядя явится на конкурс в виде тени. Лорд Блистер, в самой средней форме, с легкостью его обойдет.

Многие махнули бы на все рукой, многие — но не Пуффи.

«Спокойно, — сказал он себе, подходя назавтра к клубу, и, действительно в полном спокойствии, окликнул в баре Фредди Виджена, который ел бутерброд.

— Как хорошо, что ты здесь! — сказал он после приветствий. — Ты заметил, что я дрожу?

— Нет, — отвечал Фредди. — А ты дрожишь?

— Еще как!

— Почему?

— А кто бы не дрожал, если он чуть не загубил старого друга? Я получил письмо от дяди Хореса, там есть фотография. Смотри.

Фредди посмотрел и так взволновался, что выпустил бутерброд.

— Черт знает что!

— Вот именно.

— Жуть какая!

— Да, жуть. Ты видишь, что у лорда Блистера шансов нет.

— А как же аргентинская жара?

— Вероятно, невосприимчив. Что-то с порами. И насчет памп я ошибся — какие там лошади! Слава Богу, я все это вовремя узнал. Остается одно. Меняемся билетами.

Фредди ахнул.

— Ты правда… Ой, спасибо! — сказал он проходящему Трутню, который поднял бутерброд. — Ты правда хочешь поменяться?

— Естественно.

— Какой ты благородный!

— Что поделаешь, бойскаут! Это не проходит, — сказал Пуффи и побежал сообщить, что они снова поменялись.

Роман «Старая, верная» издан в 1951 г., когда Вудхауз только два года, как снова переехал в Америку и жил в Нью-Йорке (домик на Лонг-Айленде он купил в 1952 году). Сперва это была пьеса, но она никак не получалась; и, подарив заготовки другу, он написал по пьесе роман. Тема кино мучила его, начиная с рубежа 20-х—30-х. В 1929 году его пригласили в Голливуд, он побыл там, растерялся, уехал, приехал снова — и сбежал совсем. Но это бы еще ничего, если бы он не сказал журналистке, которая брала у него интервью, что не понимает, почему ему платили огромные деньги за полное безделье. Киношники обиделись; однако позже, в 1937, попросили написать сценарий для фильма с музыкой и танцами по «Деве в беде» (музыка Гершвина, в главной роли — Фред Астер). В письмах школьному другу, изданных под названием «Дрессированная блоха» (так назвал Вудхауза Шон о'Кейси), он рассказывал:

«Сперва они дали его одному из своих сценаристов, и у него получился сценарий о жуликах, ничего общего с книгой. Тогда им пришло в голову, что неплохо следовать роману (…) и они пригласили меня. Какая неблагодарная работа, эти сценарии! Кто-то, наверное, должен их писать, но я — больше не стану».

Действительно, он их больше не писал, зато странности кинопроизводства описывал не раз, от романов «Веселящий газ» (1936) и отчасти «Везет этим Бодкинам!» (1935), до предпоследнего из законченных романов, «Анонимные холостяки» (1973). Перед «Холостяками» Вудхауз неожиданно для себя написал третий роман о Монти Бодкине «Женщины, жемчуг и Монти Бодкин» (1972), где Монти женится в Америке не на Гертруде, о которой он мечтает в «Задохнуться можно», а на секретарше киномагната Айвора Лльюэлина.

Роман «Девица в голубом» — тоже поздний (1969). Как во многих романах последнего периода, здесь есть добрая, удалая женщина не первой молодости. Есть и крайне противная дама (Флора Фэй). Заметим, что в этом романе, как и в «Раз — и готово!», отразилась память о Далидже. Вудхауз учился там в школе, напротив которой, немного за угол, есть очень хорошая картинная галерея, где можно увидеть и портрет Сары Сиддонс, и миниатюры Гейнсборо.

Рассказы о Бинго Литтле Вудхауз писал с 30-х годов до 70-х. Ричард (Бинго) Литтл участвует и во многих романах о Дживсе и Вустере; он — друг наивного и рыцарственного Берти. До женитьбы на Рози М. Бэнкс Бинго непрерывно влюбляется.

Прозвище его — звукоподражательное междометие, вроде «Бах!» или «Бамц!». Обычно мы прозвища переводим (Мартышка, Туша, Зад, Балбес, Бифштекс и т. п.), но здесь я все-таки решила оставить английское звучание. «Бах» — это Бах, «Бамц» — очень уж неблагозвучно.

Рассказы о мистере Маллинере Вудхауз писал с середины 20-х годов до самой смерти. Их тоже очень много, и в каждом Маллинер рассказывает в «Привале рыболова» о каком-нибудь своем родственнике.

Заметка о юморе напечатана в 1966 году, в сборнике «Пирог с коринкой». Слава Богу, мы упоминаем об этом не в тексте, поскольку переводчик не имеет права на сноску: «Игра слов». Здесь действительно игра: такой пирог — «Plum pie», a Plum (и «коринка», и «слива») — прозвище Пэлема Вудхауза. Если помните, в романе «Дядя Фред в весеннее время» одного из персонажей называют Плум-пу-дингом (именно так, через «у», писали название этого рождественского блюда в старых, уютных переводах, и оно вошло в наш язык).