В чем минус непродуманных планов? Тех, что рождаются в голове спонтанно, можно сказать, без каких-либо предпосылок? Без смысла, без качественных или хотя бы продолжительных размышлений, а порой даже без внятной логики?

Минусов великое множество. Для начала, план может и вовсе закончиться пшиком, вместо осязаемого результат. Или, что еще хуже, результат может оказаться даже хуже, чем если бы его не было вовсе. И привести к катастрофическим последствиям — сразу или чуть позже. Любая, даже самая крохотная ошибка в расчетах подобна небольшому камешку, который катится с горы. Сначала в гордом одиночестве, потом цепляет парочку себе подобных, потом еще с десяток — и в конце концов они непременно утащат с собой громадный валун, способный обрушить на горе-стратега целую лавину весьма неприятных событий. Как обычно бывает в таких случаях — вплоть до летального исхода.

В чем плюс непродуманных планов?

Они иногда срабатывают. Вопреки той самой логике, которая никак не поучаствовала в их появлении на свет.

Полет с высоты нескольких метров вполне мог свернуть мне шею. Или вбить торчащий в боку чугунный прут так глубоко, что и без того изрядно пострадавшее тело Володи Волкова отказалось бы функционировать из принципиальных соображений. А еще я мог раскроить себе голову об камень или просто-напросто свалиться прямиком в пасть Рогатому.

Логово Упырей, болото с Жабами, яма с кольями, жерло вулкана… вариантов бесславной и какой-то степени ироничной кончины у нас с его высочеством определенно имелось в избытке. Да чего уж там — мир по ту сторону рукотворного Прорыва мог оказаться в принципе непригодным для человека. Без кислорода в воздухе, с запредельный гравитацией, покрытым водой чуть ли не полностью.

Или его могло не быть вообще.

Однако по какой-то непонятной причине я был еще жив. Удар об землю выбил из легких весь воздух, но теперь он снова поступал обратно и, кажется, даже не пытался сжечь мне глотку каким-нибудь ядовитым газом. Правая рука все еще сжимала понемногу остывающий после ритуала перочинный ножик, а левая касалась ладонью чего-то прохладного и склизского.

Но, к счастью, не живого — на ощупь поверхность больше всего напоминала камень, заросший то ли мхом, то ли тиной, то ли еще какой-то гадостью. Наверное, той же самой, что покрывала все вокруг. Света определенно было маловато, и все же я кое-как смог разглядеть над собой дыру с неровными краями, а чуть справа что-то подозрительно похожее на…

Окна⁈

Покосившиеся неровные стены вполне могли принадлежать и какой-нибудь пещере, но прямоугольные отверстия в них оказались слишком уж правильной формы, чтобы иметь природное происхождение. А когда мне хватило сил чуть приподнять гудящую голову, я разглядел прямо напротив лестницу. Полуразрушенную, потерявшую где-то с четверть нижних ступенек, выщебленную по краям и заросшую толстым слоем темно-зеленой гадости.

И все-таки определенно сделанную рукой человека… или какого-то другого разумного существа, которое передвигалось на ступающих конечностях, а не ползало или, к примеру, летало. Любопытство настырно заставляло меня поскорее встать и оглядеться по сторонам и заодно отыскать цесаревича — живого или мертвого — но тело возражало: ему хотелось для начала убедиться, что ноги на месте, а кости в них целы хотя бы частично.

Так что пока оставалось только лежать и смотреть, как примерно в пяти метрах надо мной закрывается Прорыв. Сам по себе — вряд ли с той стороны вдруг появился георгиевский капеллан, однако рябящая в полумраке полоска сначала изрядно укоротилась, а потом и вовсе исчезла без следа. То ли такие крохотные дыры в бытие всегда пропадали сами собой, то ли мой ритуал смог лишь приоткрыть дверцу между мирами где-то на полминуты, и теперь она захлопнулась обратно — пути назад больше не было.

Что ж… Зато, по крайней мере, его светлость не спустится сюда, чтобы завершить начатое.

— Владимир… — негромко позвал голос откуда-то слева. — Владимир Петрович, вы здесь? Вы… вы живы?

— Подозреваю, что да. И умоляю, тише, ваше высочество! — прошипел я. — Если у этого замечательного дома есть хозяева, они вряд ли будут рады гостям.

И, будто бы в ответ на мои опасения, где-то за стеной послышались возня и глухое ворчание. И я вдруг ощутил себя попаданцем — только уже не в чудесный мир магии и суперспособностей, из которого мы сюда свалились, а в низкобюджетное кино в жанре зомби-апокалипсис. На наше счастье поблизости не оказалось ни Жаб, на Леших, но характерные звуки Упырей я узнал без труда.

И, судя по их весьма незначительному удалению, прохлаждаться на камнях мне осталось недолго. Тело все еще болело, железка в боку, конечно же, никуда не делась, но теперь рана хотя бы не пульсировала, толчками выплевывая кровь из пробитой артерии. Организм, как и всегда, знал свое дело, и в первую очередь заткнул ту дырку, которая действительно могла меня убить.

А остальные подождут.

— Сейчас… Сейчас, ваше высочество. — Я с кряхтением уперся ладонью в скользкий пол и, оттолкнувшись, кое-как поднялся. — Иду.

Рослая фигура тут же возникла в полумраке. Цесаревич изрядно пошатывался, держась за стену, но в целом вид имел не такой уж и помятый. При падении бедняге наверняка пришлось куда хуже меня, но зато он хотя бы загремел в этот мир без сомнительного бонуса в виде чугунного прута под ребрами.

— Господи… — пробормотал цесаревич. — Где мы вообще?

— Понятия не имею. — Я подхватил его высочество под локоть и потянул к лестнице. — Но задерживаться здесь определенно не стоит.

На беготню сил не было, так что оставалось только забраться повыше и надеяться, что Упыри такие же неповоротливые и тупые, как зомби в американских фильмах. И не умеют лазать по стенам. Впрочем, и для нас попытки вскарабкаться через пролом едва не закончились… скажем так, чужим ужином. Пальцы только скользили по зеленой гадости и категорически отказывались как следует зацепиться за сжеванные то ли временем, то ли растительностью края. К счастью, цесаревич не только быстро соображал, но и сохранил достаточно сил, чтобы подсадить меня и буквально забросить наверх.

Крепкий парень — весь в отца. Тот и в моем мире без всяких сверхспособностей мог голыми руками гнуть монеты или ломать лошадиные подковы, а в этом наверняка передал сыну не только умение стрелять лазерами из глаз… Или незаурядные физические возможности в той или иной степени и вовсе полагались всем Владеющим без исключения.

Как бы то ни было, уже через полминуты я был наверху и, скрипнув зубами, подтянул следом и его высочество. И вовремя: Упыри вовсю лезли в окна, а самые голодные и резвые подобрались чуть ли не вплотную и теперь сердито копошились прямо под нами, скребя когтями камень.

Но залезть все-таки не могли. И я даже позволил себе полежать еще немного, восстанавливая дыхания и заодно пытаясь понять, сколько у меня осталось хотя бы относительно целых ребер.

— Владимир Петрович, вы целы? — Цесаревич на всякий случай отполз чуть подальше от края лестницы и, похоже, только сейчас заметил торчавшую из меня железку. — Господь милосердный, что это⁈

— Перила… Были раньше, — усмехнулся я, кое-как переваливаясь на бок. — Только не вздумайте трогать. Выдернете — и я истеку кровью за пару минут.

— А что… что мне делать?

В голосе его высочества послышались панические нотки. Неудивительно — вряд ли парню приходилось видеть подобное, а сегодня кровь вокруг лилась рекой разве что не в прямом смысле. Мы на двоих прикончили где-то с дюжину человек, сами едва не погибли и в конце концов рухнули в Прорыв. Кто-нибудь менее стойкий на месте цесаревича наверняка и вовсе тронулся бы умом. Ведь что может быть хуже, чем провалиться в чужой мир, населенный Упырями и Жабами?

Только остаться в этом мире одному.

— Не волнуйтесь, ваше высочество. — Я кое-как приподнялся на локтях и оперся спиной на стену. — Меня не так уж просто убить. Сейчас мы посидим еще немного и постараемся убраться подальше. Даже если эти милостивые судари сюда не заберутся, суета может привлечь кого-нибудь покрупнее.

Судя по тому, как цесаревич тут же втянул голову в плечи, он не только разделял мои опасения, но и находил такой сценарий весьма вероятным. Не то, чтобы Упыри внизу верещали так уж сильно, со звуками в этом мире в принципе оказалось не густо. Дом был построен рукой… ладно, конечностью разумного существа, но прочие признаки цивилизации здесь явно отсутствовали. Ни машин, ни разговоров снаружи, ни грохота трамваев, ни стрекотания птиц. Не было даже ветра, и шум от возни зубастых наверняка разносится на сотню-полторы метров вокруг.

И я мог только догадываться, когда Жаба или Леший наведаются проверить, чего тут такого интересного.

— Вставайте! — Цесаревич поднялся и протянул мне руку. — Если надо, я вас понесу. Но отсюда действительно стоит уходить.

— Не имею никаких возражений, — прокряхтел я, кое-как перебирая лопатками по скользкой от зеленой поросли стене. — Думаю, я смогу идти, ваше высочество. Только не слишком быстро.

Странно, но ноги и вывихнутое плечо я почему-то чувствовал куда сильнее, чем бок, пробитый обломком перил. То ли организм уже успел пустить в дело наспех съеденный утром завтрак, то ли в крови еще гуляли остатки заложенной Вяземской целительной силы, то ли нервные окончания не до конца отошли от шока и контузии. Пожалуй, даже хорошо — такие повреждения меня не убьют, а боль сейчас только помешает. Еще хотя бы полчаса-час без беготни, стрельбы и драк, и я верну себе изрядную часть подвижности.

Но эти самые полчаса еще предстояло как-то продержаться. Судя по раздавшемуся где-то за спиной визгу и влажному хрусту костей, Упыриные песнопения все-таки приманили хищника покрупнее, и теперь зубастые постепенно превращались в ужин. А может, сами раздирали на части некстати забредшего в дом гостя — разбираться, кто из них побеждает, у меня не было и в мыслях.

— Нам сюда… наверное. — Я указал на лестницу напротив, ведущую вверх. — Если уж все равно не знаем, куда идти — лучше подняться повыше и осмотреться.

Вряд ли где-нибудь среди всей этой трухи и склизской зелени можно отыскать чистые бинты, медицинский инструмент или хотя бы оружие — так что задерживаться попросту незачем. Не знаю, понравился ли цесаревичу мой план, он последовал за мной без возражений, и мы принялись подниматься по ступенькам. Сначала на пару этажей, а потом еще выше, на… чердак?

Похоже на то. Крыши у дома попросту не оказалось, и в какой-то момент мы с цесаревичем вышли прямо под тяжелое и мокрое небо грязно-серого цвета. Не то, чтобы отсюда открывался какой-то особенно занятный вид — все вокруг заполняло густой туман, и обзора хватало от силы метров на пятьдесят. Но я все-таки смог разглядеть и улицу внизу, и даже пару домов напротив. Таких же безжизненных, искалеченных и заросших зеленью, как и тот, на котором мы стояли.

— Господь милосердный… — Цесаревич осторожно шагнул чуть ближе к краю здания. — Что это вообще такое?

– Город, — вздохнул я. — Ну… когда-то был.

Не знаю, куда именно нас занесло. Улица была примерно такой же ширины, что и оставленная нами в том мире Почтамтская, но само по себе это ничего не значило: дома напротив слишком сильно разрушились и заросли зеленью, чтобы я мог с уверенностью сказать, что мы все еще в Петербурге. А больше никаких ориентиров поблизости не имелось. Туман любезно предоставил мне круг диаметром метров в сто от силы, и в него попадали только развалины, перекресток с разбитым асфальтом и Упыри внизу.

Видимо, они все-таки победили незваного гостя и даже успели им поужинать: Шум наш первом этаже стих, и вытянутые уродливые силуэты снова перешли в энергосберегающий режим — неторопливо брели по улице. Без особой цели, каждый в свою сторону. Видимо, без наличия в зоне прямой видимости добычи или потенциальной угрозы Упыри впадали в этакий без пяти минут анабиоз. А при свете наверняка вообще прятались…

Если здесь вообще остался свет. Серое небо выглядело так, словно солнца за тучами не было вовсе, и весь мир застрял между не-совсем-днем и не-совсем-ночью. Туман вряд ли хоть когда-то исчезал полностью, и темнота могла смениться разве что густыми и колючими сумерками.

Я провел ладонью по щеке, и на коже остались крохотные частички. То ли повисшая в воздухе каменная крошка, то ли пыль, то ли пепел от костра, погасшего давным-давно — может, целую сотню лет назад. Пламя больше не полыхало, но когда-то выжгло весь этот мир дотла. И даже сейчас он будто хранил остатки бушевавшей здесь мощи.

Радиация. Или что-то очень на нее похожее. То ли природного происхождение, то ли искусственного. А может, вообще магического — различить конкретный вид излучения моих способностей, конечно же, не хватало. Но эффект я не только чувствовал кожей, но, кажется, даже видел глазами.

Миру вокруг явно не хватало красок. И если остовам домов полагалось быть черными, а асфальту с туманом вокруг — серыми, то цвет покрывавших мертвые камни зарослей казался… странным.

— Почему… почему здесь все так? — пробормотал цесаревич. — Как на фотокарточке.

Я не сразу сообразил, что он имеет в виду черно-белый снимок — в нашем… то есть, в том-нашем мире до появления первых цветных снимков оставалось еще несколько десятилетий. Но сравнение и правда получилось точнее некуда: все вокруг и правда выглядело так, будто неведомое излучение выжгло густую и насыщенную зелень чуть ли не до сепии.

— Радиоактивность. — Я на мгновение задумался, но так и не смог вспомнить хоть что-то похожее на определение. — Скажем так, некий вид энерги…

— Кажется, понимаю, — отозвался цесаревич. — Я знаком с работами мадам Кюри и ее супруга.

— В таком случае, вы наверняка знаете, что эти лучи небезопасны, хоть и не видны глазу.

— Приходилось слышать. — Его высочество явно не пришел в восторг от моих слов, но дергаться все-таки не стал. — Сколько времени мы можем здесь находиться?

— Без вреда для организма — несколько часов, — вздохнул я. — Может быть, сутки или чуть больше. Так или иначе, не вижу никаких здесь задерживаться или…

Договорить я не успел. Камень под ногами затрясся, а уши вдруг заложило, будто давление воздуха вдруг резко изменилось вдвое. Цесаревич дернулся, и на мгновение мне даже показалось, что здание сейчас рухнет от подземных толчков, но на самом деле оно все так же стояло на месте. А странная вибрация оказалась всего лишь звуком. Долетевшим сюда с огромного расстояние, громким и настолько глубоким, что мы скорее ощущали его телом, чем различали в звуковом диапазоне. Словно где-то там, в нескольких километрах за пеленой тумана невидимый великан взял огромную трубу и затянул сверхнизкую ноту на самом пределе возможностей человеческого слуха. Гул продолжался где-то секунд десять-двенадцать и стих так же внезапно, как появился — прежде, чем я успел хотя бы предположить, откуда он взялся.

Зато Упыри, похоже, это знали превосходно — тут же бросились врассыпную, выдавая весьма изрядную для таких медлительных тварей скорость. И так как ничего съедобного поблизости, очевидно, не было, вывод напрашивался сам собой.

— Идем, ваше высочество. — Я схватил цесаревича под локоть и потянул. — Не стоит оставаться на виду.

— Господи… вы знаете, что это было?

— Понятия не имею, — прокряхтел я, ковыляя обратно к лестнице. — Но если уж местные разбегаются — вряд ли тележка с пряниками.

Кто или что бы не выдавало трубный глас, оно явно было далеко и в данный момент нам уж точно не угрожало — так что пришло время немного заняться здоровьем. И избавиться, наконец, от уже надоевшего прута в боку. Не то, чтобы организм успел полностью восстановить силы, да и строительный материал в виде полудюжины говяжьих котлет из «Медвежьего угла» определенно не помешал бы, но пока к моим услугам были только время и местная энергия. Чужеродная, грязная и явно небезопасная — зато в таком количестве, что хватило бы на три таких раны.

— Отвернитесь, ваше высочество. — Я облокотился плечом на стену и сомкнул пальцы на липкой от крови железке. — Вряд ли вам это понравится.

— Продолжайте, — буркнул цесаревич. — Так я хотя бы успею поймать вас, если надумаете грохнуться в обморок.

Парень оказался явно не из впечатлительных. Или просто уже успел настолько обалдеть от происходящего, что моя импровизированная операция не вызвала у него ни слабости в ногах, ни даже заметного удивления: когда я с хрустом потянул прут из бока, цесаревич даже бровью не повел.

Ну, или просто крепился, как мог.

Проклятая железка неприятно скрипнула о ребра, но вышла, как по маслу. Кровь брызнула из раны, но уже не пульсирующим потоком, как раньше, а совсем немного. Организм поспешно избавлялся от лишней жидкости в ране, а заодно выплевывал и мусор. Вроде крохотных кусочков чугуна, отколовшихся при ударе.

— Я знал, что кое-кто из Владеющих умеет залечивать раны… Но и не думал, что увижу такое собственными глазами. — Цесаревич все-таки не выдержал и поморщился, будто от боли. — У вас много Талантов, Владимир Петрович.

— Пожалуй. — Я осторожно опустил окровавленную железку на пол, чтобы не шуметь. — Но здесь даже их может оказаться недостаточно.

— Да уж… Вы знаете, куда нас занесло?

— В логово Упырей и Жаб. Темный и страшный мир, о котором я не имею ровным счетом никакого представления. — Я пожал плечами. — А вы? Неужели никто не проводил никаких исследований, когда все это началось? Университет, академия наук?..

— Полагаю, проводили. Отец говорил, что отправлял в Прорывы семь экспедиций. Не только естествоиспытателей, но и Владеющих, и солдат с пулеметами… — Цесаревич поджал губы и отвел взгляд. — Вернулась только одна.

— И что они здесь нашли? — Я тут же навострил уши. — Вам рассказывали?

— Нет. Во всяком случае, уж точно не больше вашего, Владимир Петрович. Отец не любил вспоминать об этом. Командир отряда и ученые докладывали ему лично, и с тех пор не было даже разговоров. — Цесаревич мрачно усмехнулся. — А городовым и солдатам строго-настрого запретили даже приближаться к Прорывам. Капелланы просто зашивают их, и все.

— Вот как? — Я на мгновение задумался. — А гражданские?

— Наверняка убеждены, что с той стороны… то есть здесь, находится преисподняя. И вряд ли хоть кому-то захочется проверять.

Я не слишком-то удивился. После революции в России было не принято говорить ни о черте, ни о боге, поэтому советский человек ничуть не боялся их обоих. И наверняка нашлись бы и отчаянные смельчаки-добровольцы, и многомудрые рационализаторы, выступающие за незамедлительного покорение просторов иномирья. А даже если нет — такой джинн, однажды вырвавшись из бутылки, вряд ли пожелал бы возвращаться обратно.

Но здесь… то есть, там, в одна тысяча девятьсот девятом, запрет наверняка сработал. И работает до сих пор — особенно пока Прорывы зорко стерегут солдаты и на скорую руку штопают бравые георгиевские капелланы. А суеверные граждане уж точно предпочтут отсидеться дома, чем задаваться вопросами в духе «а что же все-таки ТАМ?..»

Царь-батюшка сказал нельзя — значит, нельзя.

— Преисподняя?.. Надо сказать, весьма похоже, — буркнул я. — Но раз уж мы здесь — предлагаю немного осмотреться…. Вдруг получится отыскать Прорыв и вылезти обратно?

— Почему бы и нет. — Цесаревич зашагал было дальше по коридору — и вдруг, развернувшись, схватил меня за рукав. — Тихо… Вы слышите⁈ Это…

Нет, я ничего не слышал. Вообще ничего — только наблюдал, как его высочество забавно открывает рот. Весь доступный мне мне диапазон занял странный и жутковатый звук, от которого снова мелко затряслись пол со стенами. Только на этот раз это больше напоминало не вибрацию или невнятный гул, а именно голос, этакий хтонический бас-профундо, который могли выдать только колоссального объема легкие и связки толщиной со стальной канат.

И этот голос явно приближался.

— Что там? — Цесаревич указал пальцем на потолок. — Оно рядом?

Слов я разобрать не смог — скорее прочитал по губам. Может, его величество не спрашивал, а утверждал. Или вообще хотел сказать, что неплохо бы нам спрятаться, забиться в какую-нибудь щель или вообще провалиться сквозь древние камни под ногами…

Но любопытство в очередной раз победило, и я скользнул вдоль заросшей зеленью стены туда, где в полумраке маячил прямоугольник, когда-то бывший окном. Цесаревич тут же последовал за мной — видимо, оставаться одному в такой обстановке ему хотелось даже меньше, чем высовываться на улицу.

— Господь милосердный! — выдохнул он мне прямо в ухо. — Вы тоже видите это⁈

Я все-таки предпочел задержаться в коридоре, а не лезть наружу, но туман снаружи уже успел слегка рассеялся… или просто оказался не в силах скрывать то, что сейчас двигалось прямо над нами.

Я не смог разглядеть силуэт целиком — только длинный и тонкий хвост и почти неподвижные крылья размахом… Пожалуй, с дом — в сотню метров, если не в полторы. Белесая пелена скрывала большую часть колоссального тела, но воображение тут же дорисовало остальное, хоть его и явно не хватало даже представить истинных размеров твари. А разум безмолвно вопил, что такое не просто может летать, по всем известным мне законам физике не должно…

Но оно летало. Парило тенью над мертвым городом, раскинув гигантские крылья. Обманчиво-медлительно, хотя на деле наверняка глотало за секунду не один десяток метров. Словно сказочный дракон… или черный ангел, навеки изуродованный случившейся когда-то катастрофой.

— Вы видели такое раньше? — прошептал я. — Оно не?..

— Нет, в Петербург такое не пролезало. — Цесаревич навалился мне на плечо, будто ему вдруг стало тяжело стоять. — И, надеюсь, не пролезет!

Гул наверху стих, но гигантская тварь так никуда и не делась. Точнее, удалялась без спешки, как и положено тому, кто по праву считается сильнейшим среди подобных. Императором этого мертвого мира, раскинувшим крылья над своими вледениями. Наверняка монстр даже не пытался разглядеть внизу что-то, а уж мы с цесаревичем, притаившиеся в доме, и вовсе не стоили даже крохотной капли его внимания. Зато я впервые за пару сотен лет почувствовал… нет, наверное, даже не страх. Скорее понимание, что подобное существо, случись нам сразиться, действительно способно меня уничтожить. А весь накопленные за десяток человеческих жизней арсенал знаний и умений окажется бесполезным. Слишком разные масштабы — муравей против исполина, порожденного катастрофой.

Я уже почти не сомневался, что этот птеродактиль-переросток появился тогда же, когда из этого мира исчезли разумные существа, построившие дома вокруг. Никто хотя бы отдаленно похожий на человека не стал бы терпеть подобное соседство. Даже если бы небесный тихоход питался исключительно фруктами или какими-нибудь морскими организмами.

Что само по себе весьма сомнительно: вряд ли в таком случае Упыри стали бы разбегаться от него со всех… лап. Существо таких размеров по определению не могло падать с небес на добычу, подобно соколу, и уж точно не отличалось проворством, зато габариты и масса позволяли ему без труда вскрыть дом, как консервную банку, и сожрать все живое, что окажется внутри.

— Улетел, кажется, — пробормотал цесаревич, отпуская мое плечо. — Богом клянусь, я никогда не видел подобного.

— Я тоже. И дальше бы не видел, если честно. — Я проводил взглядом исчезающий среди низких туч исполинский хвост. — Кажется, туман рассеивается, ваше высочество. Попробуем разобраться, куда нас занесло.

— Это… Это Петербург! — Цесаревич вытянул руку, указывая куда-то вдаль. — Видите — мы в том же самом месте!

Похоже, родовой Талант наделил его высочество глазами, способными не только пилить металл не хуже лазера, но и видеть заодно и в каком-то другом спектре. Я и сам кое-что умел: звериное зрение неплохо справлялось с темнотой, а вот с туманом ничего поделать не могло, так что я чуть ли не целую минуту вглядывался в грязно-серую пелену. Щурился, вытягивал шею, как гусь, привставал на цыпочки, вылавливая хоть что-то похожее на просвет, и, наконец, разглядел знакомый пейзаж.

— Вот так встреча… — пробормотал я.

Исаакиевский собор изрядно изменился: целиком лишился одной стены и половины соседней, покрылся зеленой дрянью от подножья до покосившегося креста и даже чуть ушел вглубь, продавив асфальт на площади. Половина колонн лежала внизу, а оставшиеся торчали заостренными обломками, как зубы в черепе давным-давно погибшего титана. На куполе зияла здоровенная дыра, будто туда решил приземлиться наш недавний крылатый гость, а от позолоты остались только проплешины, тускло поблескивающие металлом среди растительности.

И все же это был он, наш с цесаревичем старый знакомый. Время и катастрофа уничтожили половину домов в округе, но даже они не смогли окончательно добить собор. Он все так же возвышался над городом могучей громадиной, как молчаливый страж того, что здесь еще осталось от мира, который…

Который что? Не мог же Петербург в одночасье превратиться в развалины, населенные лишь нечистью.

— Как думаете, что здесь случилось? — Цесаревич будто прочитал мои невеселые мысли. — И откуда взялись все эти твари?

— Здесь была война… могла быть, — отозвался я. — Но нечисть пришла уже позже.

— Война? Прямо здесь, в Петербурге?

Голос его высочества буквально сочился недоверием, щедро смешанным с оскорбленной гордостью за отечество. Видимо, наследник российского престола не мог даже представить, кто в старушке-Европе — да и, пожалуй, во всем мире, этом или любом другом — способен добраться до столицы и превратить ее в груду руин.

Я, конечно же, не стал еще больше расстраивать его высочество рассказами о том, что не пройдет и полувека, как человечество придумает смертоносные игрушки, по сравнению с которыми даже самые могучие и крупные калибры начала века покажутся хлопушками. Что для того, чтобы разнести город или превратить его в необитаемую пустошь, совершенно не обязательно подходить вплотную или даже на расстояние выстрела гаубицы. Или что в какой-то момент в руках генералов и политиков окажется мощь, способная стереть с лица земли не только отдельно взятый город, но и вообще все живое.

Впрочем, объяснить наличие чудищ вроде Рогатого или летучего гиганта я не мог даже радиацией. Ядерная война порождает необычные виды лишь в фантастических романах и фильмах, а на деле даже изменение формы клюва у какой-нибудь крохотной птички заняло бы десятки и сотни лет. Конечно при фоне впятеро выше нормы мутаций будет больше, и даже если в этом мире сценарий из книг про мужественных сталкеров каким-то образом стал реальностью, кое-кто из нечисти определенно не отсюда. Упыри, Лешие и, пожалуй, даже Жабы могли произойти и от местных видов.

Но что должно случиться, чтобы на свет появились махины размером с доисторических динозавров, если не больше? Не говоря уже о том, что их существование ставит под сомнение изрядную часть известных мне законов физики… здешней. Или той, которая работала и работает в обоих других известных мне мирах.

Наверняка все было немного иначе: кто-то или что-то — может, та самая ракета с ядерной боеголовкой, рванувшая в паре километров над городом — пробило границу. И в какой-то момент в эфир вырвалось столько энергии, что два мира схлопнулись в один, и на город буквально свалились чудовища, принося с собой мощь и законы своего измерения.

Катастрофа уничтожила большую часть людей, а те, кто уцелел, понемногу превратился в…

— Как думаете, Владимир Петрович, — тихо спросил цесаревич. — Все эти Упыри — они ведь когда-то были?..

— Не знаю, — буркнул я. — И, признаться, предпочитаю не думать об этом вовсе.

На этом разговор, в общем, и закончился. Мы неторопливо шагали через нутро мертвого дома, каждый погрузившись в собственные раздумья. Не знаю, о чем именно думал цесаревич, но сам я вдруг поймал себя на мысли, что если не поддерживаю решения его величества императора, то по меньшей мере понимаю. В самом деле — узнать, что где-то рядом существует точно такой же мир, только мертвый и захваченный растительностью и плотоядными чудовищами…

Подобным уж точно не стоит делиться ни с рядовыми гражданами, ни уж тем более с власть имущими. Кто-то непременно попробует использовать знание в своих интересах, а кто-то и вовсе увидит в чужом мире будущее собственное. Суровое, беспощадное и неотвратимое.

А может, так оно и есть. Этот Петербург слишком сильно пострадал и успел так зарасти зеленой дрянью, что я до сих пор не смог определить эпоху даже приблизительно. История человечества, особенно если она в этом мире изрядно отличалась от известной… от двух мне известных, могла остановиться и в конце девятнадцатого века, и чуть ли не в начале двадцать первого.

И вряд ли хоть кто-то, не оснащенный целым арсеналом научного оборудования, сумел определить бы, сколько с тех пор прошло лет. Конечно, дома вокруг не разрушились в одночасье, но нашествие крупнокалиберной нечисти и избыток чужеродной энергии вполне могли ускорить процесс. И то, что в обычных условиях заняло бы десятки и сотни лет, здесь уложилось…

В пятилетку? В год? Или вообще в пару-тройку месяцев, если из какого-нибудь местного Прорыва в сотню-другую километров до сих пор вовсю лезет агрессивная фауна и зубастые гости?

— Должен сказать, мне здесь не слишком-то нравится, — проворчал цесаревич. — Вы сможете открыть еще один Прорыв?.. Хотя бы попробовать?

— Чуть позже — вероятно. — Я пожал плечами. — Но, пожалуй, не буду. Слишком большой риск.

— Больше, чем оставаться здесь?

— Как ни странно — да. — Я осторожно пригнулся, высматривая проем впереди, и шагнул на лестницу. — Должен признаться: в том, что я смог привести нас сюда, куда больше случайности, чем моего умения. И обратный путь закрыт… пока что.

— Почему, Владимир Петрович? — Цесаревич недовольно поморщился. — Вашему Таланту нужен отдых?

— В том числе, — отозвался я. — В этом мире слишком много энергии. Она сама пробивает границу там, где ей угодно, но регулировать процесс я не смогу — нас просто придавит потоком. Как в системе ниппель: туда дуй, а обратно…

Я выжидательно смолк, но его высочество никак не отреагировал на неуклюжий каламбур. Конечно же, и в его родном мире, и в моем в тысяча девятьсот девятом уже лет двадцать как пользовались клапаном системы Джона Данлопа, но поговорка про него, видимо, появится позже, примерно в советское время.

Да и означать будет, в общем-то, кое-что совсем другое.

— К тому же сам ритуал слишком опасен, — продолжил я. — Даже там, откуда мы свалились. А здесь нас и вовсе может разорвать на части.

— Вот как? — Цесаревич мрачно усмехнулся. — А я как раз хотел поинтересоваться, откуда у вас такие познания во всем этом.

— Лучше не стоит, — вздохнул я, спускаясь по ступенькам. — Ваше высочество будете разочарованы. Возможно, я смогу доработать процесс и сделать его безопаснее, но на это уйдет слишком много времени. И лучше заниматься таким где-нибудь в другом месте.

— Полностью согласен, — буркнул цесаревич, — полностью. Но что мы, в таком случае, будет делать теперь?

— Как я уже говорил — сейчас лучше осмотреться на местности. — Я выглянул за угол и скользнул наискосок через помещение, чтобы поскорее снова оказаться в тени. — И при этом желательно не угодить на ужин к Упырям. Если повезет — отыщем Прорыв и вернемся домой.

— Вы хотите выйти на улицу? — Цесаревич чуть втянул голову в плечи. — Туда, где летает эта тварь?

— Не имею ни малейшего желания, — вздохнул я. — Но раз уж снаружи сейчас нет зубастых — этим определенно стоит воспользоваться.

Снаружи дивный новый мир показался еще менее приятным и гостеприимным, чем из окна. Все тот же туман, все те же развалины и тусклая зелень, затянувшая все вокруг, кроме асфальта — видимо, к совсем уж безжизненной ровной поверхности было непросто цепляться даже ей. Из хоть каких-то плюсов я отметил разве что слегка расступившийся туман и временное отсутствие Упырей. Зубастые разбежались от грозного трубного гласа местного летучего владыки, но вряд ли надолго.

— Что ж… и куда мы пойдем? — Цесаревич огляделся по сторонам. — Капелланы Ордена Святого Георгия умеют искать Прорывы… А вы умеете?

— Подозреваю, я смогу почуять что-то такое. Но только с небольшого расстояния, — вздохнул я. — Здесь слишком много энергии.

Неизвестное излучение не то, чтобы полностью ослепляло мое внутреннее око, и все же изрядно притупляло чутье. Пятьдесят метров. Или, может быть сто — вряд ли больше. Так что я куда больше рассчитывал на зрение и обоняние. С ними переход между мирами не сделал ничего, а запахов здесь определенно осталось куда меньше, чем в том Петербурге, из которого мы сюда свалились. Ни бензина, ни табака, ни дыма, ни даже вездесущей пыли — только пряный и влажный аромат болота. И, пожалуй, немного Упырей или какой-то другой нечисти.

Кто-то прошел здесь совсем недавно.

— Думаю, нам лучше вооружиться, ваше высочество. — Я неторопливо двинулся вдоль покосившейся стены дома. — Если увидите железный прут или хотя бы дубинку — прихватите с собой. Мой «браунинг», к сожалению, остался там.

— Мое оружие всегда со мной, — усмехнулся цесаревич, легонько коснувшись пальцами висков. — И я, кажется, снова готов пустить его в ход.

Самоуверенный. И наивный: стоило родовому Таланту чуть отдохнуть и от души наглотаться нажористой местной энергии, как его обладатель снова почувствовал себя непобедимым. Отчасти я его даже понимал: когда дырка в боку затянулась, а сломанные при падении ребра перестали ныть, шагать стало куда легче. Природа не наделила меня лазерами из глаз, но при желании я смог бы прибить с полдюжины Упырей даже голыми руками.

Однако это точно не повод искать с ними встречи.

— Осторожность никогда не повредит. — Я вытянул руку вперед. — Предлагаю прогуляться в сторону Зимнего. Если уж повезет встретить Прорыв — выйдем из него поближе к вашему почтенному батюшке.

— В таком случае лучше прогуляться подальше, — усмехнулся цесаревич. — Отец предпочитает Гатчину или Царское село. А в Петербурге обычно останавливается в Аничковом дворце.

— Тогда дойдем до Аничкова. — Я пожал плечами. — Конечно же, если нас не сожрут раньше.

Местная нечисть может поджидать за каждым углом, но сам по себе маршрут не самый сложный: прямо до Исаакиевского собора, через площадь на Малую Морскую, оттуда на Невский, направо — и дальше снова прямо, пока не надоест… Заодно посмотрим, что тут еще осталось.

Дома по большей части превратились в развалины, машины на дороге сгнили и покрылись мхом и зеленью так, что не стал даже пытаться понять, к какой эпохе их можно отнести хотя бы примерно. Вывески тоже не слишком-то помогали разобраться: большая их часть уже давно обвалилась и исчезла под слоем зарослей, а уцелевшие буквы и таблички вполне тянули и на тридцатые годы, и чуть ли не на конец семидесятых.

Хорошо хоть с самими улицами ничего не стало. Мы миновали мертвую громадину Исаакия и шли дальше, пока путь не перерезал провал глубиной метров семь. Пришлось свернуть направо, на Гороховую, и когда впереди показался мост через Мойку, я даже принялся озираться, отыскивая глазами «Медвежий угол» или хотя бы…

— Снова вылезают, — проворчал цесаревич. — Скоро так не пройти будет.

Три Упыря неторопливо брели через дорогу примерно в сотне метров впереди. Их мы вполне могли и обогнуть, но дальше наверняка встретятся еще. А ближе к ночи непременно вылезет и кто-нибудь покрупнее и позлее.

Интересно, здесь вообще осталось травоядное зверье? Для кого-то же растет вся эта зелень…

— Слышите⁈ — Цесаревич схватил меня за рукав. — Это Леший!

Я еще как слышал. И не только узнал хриплый протяжный вой, но и смог примерно определить и направление, и даже расстояние — примерно с четверть километра назад по Почтамтской. Как раз там, где мы свались из Прорыва в развалины. И если тварь уже успела взять след…

— Планы меняются, ваше высочество. — Я ускорил шаг. — Теперь с улицы лучше убраться — мы тут как на ладони!

Цесаревич, очевидно, не имел никаких возражений, и через несколько мгновений мы махнули через мост и, свернув с Гороховой налево, убрались с улицы под полуразвалившуюся арку одного из корпусов института Герцена… ну, или что там располагалось до катастрофы? Здравый смысл подсказывал, что неплохо бы удрать еще подальше, но я все-таки не поленился забраться на второй этаж, чтобы с относительно безопасной высоты все-таки выглянуть наружу — на всякий случай.

— Вот он, зараза такая. — Я указал на неторопливо бредущую в тумане фигуру. — Охотится. Подозреваю, на нас с вами.

Леший пока не добрался даже до моста, но шел слишком уж уверенно для обычной прогулки. И к тому же то и дело опускался на четвереньки и тыкался мордой в асфальт. Вынюхивал следы… И вряд ли отыскать нас по ним так уж трудно: в этом мире вряд ли осталось что-то похожее на запах ботинок и кожаной портупеи а уж кровь, которая пропитала мою форму чуть ли не насквозь, тварь наверняка учует и за километр.

— Может, я его прямо отсюда поджарю, Владимир Петрович? — хищно поинтересовался цесаревич. — Близко — не промахнусь.

Изрядный выброс энергии Таланта… в мир, где этой самой энергии и так хоть отбавляй, а отдельно взятые представителе — вроде гигантского летуна — наверняка только на ней и передвигаются. На другой чаше весов — вероятность встретиться во дворе с зеленой гориллой-переростком, имея из оружия только перочинный ножик.

Так себе математика.

— Разрешаю, — буркнул я. — Только осторожно и без…

Договорить я не успел. Его высочеству явно не терпелось пустить в ход родовой Талант, и оконный проем на мгновение озарила вспышка света. Огненная полоса пробежала по мосту, вспарывая асфальт и разбрасывая во все стороны мелкую крошку. Леший не успел даже пикнуть. И, скорее всего, так и не понял, что его убило, прежде чем рухнул рассеченный на две аккуратные дымящиеся половинки.

А за ним свалился и цесаревич.

— Черт… — простонал он, зажимая лицо ладонями. — Глаза!!!

Все-таки я не зря осторожничал: мир щедро делился с нами дармовой энергией, но в конце концов она все-таки сыграла с нами злую шутку. Родовой Талант нажрался ею от пуза, и гаубицы в черепушке его высочества — судя по оплавленной неровной прорези на асфальте за мостом — пальнули вчетверо мощнее. Но и глазам пришлось несладко: даже наделенное изрядным запасом прочности тело Владеющего попросту не было рассчитано на такие нагрузки… Это как пропустить ток в пару сотен ампер через сигнальный провод с крохотным сечением: полетят искры, контакты обуглятся, а изоляция тут же расплавится от мгновенно взлетевшей температуры.

Хорошо, если вообще не полыхнет.

— Ваше высочество! — Я склонился над скорчившемся на полу цесаревичем. — Дайте взглянут… И умоляю вас, тише! Не хватало нам тут еще и Упырей.

Мне лишь на мгновение удалось царственную руку от лица, но и хватило и этого. На деле все оказалось не так уж и плохо. Белок покраснел от полопавшихся сосудов чуть ли не целиком, но радужка и зрачок как будто уцелели, и второй глаз наверняка выглядел не хуже. По перепачканным щекам щедро струились слезы, однако за зрение можно было не переживать. Талант Владеющего, хоть и со скрипом, все же смог «переварить» запредельную местную мощность.

— Господь милосердный… — Цесаревич вцепился в мою руку и кое-как уселся. — Я ничего не вижу!

— Полагаю, это временно, ваше высочество, — отозвался я. — Но впредь воздержитесь от фокусов с Талантом. Второго залпа ваши глаза могут и не выдержать.

— Как скажете. Но что мы будем делать теперь? Поведете меня за руку, как слепого?

— Нет, это исключено. — Я еще раз выглянул за окно. — Полагаю, нам следует остановиться и немного вздремнуть. Уже темнеет.

— Вздремнуть? — простонал цесаревич. — В этом месте⁈

— Вряд ли оно хуже любого другого. — Я рывком поставил его высочество на ноги. — И уж лучше хоть какие-то стены, чем вообще ничего. И я, признаться, не слишком-то хочу повстречаться с тем, что выйдет на улицу после заката.

— Не смею спорить. — Цесаревич попытался приоткрыть один глаз, но тут же снова зажмурился. — Показывайте дорогу… Вы ведь не будете возражать, если я возьму вас за плечо?

— Милости прошу, ваше высочество, — вздохнул я. — Только не отпилите мне голову, если на нас кто-нибудь выскочит.

Пожалуй, стоит подняться повыше: если завалить лестницу за собой, Упыри не смогут пролезть следом, да и Леший скорее предпочтет поискать добычу попроще. За пару часов наш запах выветрится, и, если повезет, я даже посплю хоть немного. И цесаревичу тоже не помешает. Когда настанет рассвет, и мы двинемся дальше, его глазная артиллерия наверняка снова пригодится, и не раз.

И все же я почему-то выбрал лестницу, ведущую вниз. Сначала обратно на первый этаж, а потом еще глубже, в полуподвал. Чутье будто указывало мне дорогу по ступенькам, в опустевший дверной проем и по узкому коридору, в котором мы бы непременно переломали все ноги, если бы не проблеск впереди.

То ли кто-то из местных тяжеловесов, то ли само время обрушило потолок цокольного этажа, и даже вечернего света с улицы кое-как хватало разобрать дорогу. Уже в четыре глаза — его высочество, похоже, понемногу приходил в себя и больше не хватался за меня всякий раз, когда спотыкался на ходу. Дыра с неровными краями, можно сказать, заменяла люстру, и я кое-как разглядел гору кирпичей в середине помещения, а чуть дальше за ней…

— Осторожно. — Я опустил руку на плечо цесаревичу и с силой надавил. — Ложитесь на пол. Только медленно… И самое главное — тихо!

Его высочество не стал спорить, но не успев даже опуститься на корточки, принялся сначала озираться и ерзать, а потом вопросительно уставился на меня. Я не стал ничего объяснять — только молча вытянул руку и указал вперед.

Туда, где в паре десятков шагов перед нами опираясь спиной на стену сидел человек.

— Что там такое? — прошипел цесаревич. — Что вы видите?

— Человек. — Я чуть придавил его высочество к полу. — Кажется.

Впереди было настолько темно, что на мгновение я и сам засомневался в том, что вижу. В конце концов, при таком освещении силуэт Упыря, задремавшего или вообще издохшего у стены, мало чем отличался бы…

Нет. Все-таки человек — когда я прополз вперед буквально пару шагов, контур тела проступил куда отчетливее. Четко очерченные плечи, голова, откинутая назад. Нормальной формы, а не приплюснутая и вытянутая, больше похожая на жабью. И шея — у Упырей ничего подобного, можно сказать, не наблюдалось, а зубастая морда вырастала прямо из плеч. Даже если эти твари когда-то и были людьми, случившееся здесь изуродовало их до неузнаваемости, перекроив даже самые основы анатомической структуры.

— Нет там никакого человека, — буркнул цесаревич. — И вообще ничего живого нет… Я бы увидел!

Я, кажется, начал понимать, в чем дело. Его высочество, сам того не ведая, умел не только орудовать взглядом, как резаком, но и переключаться на какой-то другой спектр. Скорее всего, инфракрасный — если уж ничуть не сомневался в своей способности разглядеть любое живое существо даже в кромешной тьме.

Царственное око работало как самый настоящий тепловизор и наверняка зацепило бы даже самые крохи искорки в своем диапазоне, однако в обычном все-таки проигрывало моему звериному. Но уж если цесаревич так ничего и не увидел, это могло означать только одно.

Там, впереди, рядом с зияющим чернотой дверным проемом, сидел покойник.

— Что ж… В каком-то смысле вы правы. — Я осторожно поднялся и отряхнул колени от грязи. — Живого там действительно нет.

Зато мертвого имелось в избытке. Не успели мы сделать и десятка шагов, как обломки кирпича и камня под ногами сменились чем-то податливым и сердито хрустящим под ботинками. Похоже, Упыриными костями и засохшими тушами, всего дюжины полторы-две. Чуть дальше я разглядел огромный скелет Лешего, обтянутый почти лысой уже шкурой. Похоже, когда-то тут случилась самая настоящая бойня.

И кем бы ни был покойник, он дорого продал свою жизнь. И все-таки победил: умер уже после того, так последнее чудище скорчилось у его ног, не добравшись до прохода, который зачем-то непременно нужно было защищать.

— Господь милосердный, — пробормотал цесаревич. — Кто этот несчастный?..

— Полагаю, перед нами все, что осталось от экспедиции, которую отправил ваш отец. — Я шагнул вперед. — Одной из них.

Бедняга скончался больше двух лет назад, и тело иссохлось, превратившись в мумию, но кое-что я смог разобрать даже сейчас. Остатки рыжих волос и бакенбарды на впалых щеках явно принадлежали мужчине еще не старому и полному сил. Военному: форма истлела чуть ли не целиком, но пряжка ремня и звездочки на погонах до сих пор поблескивали металлом.

— Штабс-капитан. — Его высочество протянул руку и коснулся знаков отличия. — Преображенский полк… Неужели один человек остановил всю эту нечисть?

— Едва ли. — Я опустился на корточки. — Ну-ка поглядим…

Мертвая рука все еще сжимала револьвер, но от него уж точно больше не было толку: за два года оружие успело покрыться таким слоем ржавчины, что я не смог даже разобрать модель. Зато по соседству с покойным отыскалось кое-что полезное: свечка на потемневшей от времени металлической подставке. Точнее, огарок примерно в половину моего пальца — впрочем, и это куда лучше, чем вообще ничего.

Для начала сойдет.

— Похоже, у нас будет свет. — Я потер пальцами фитиль. — Сейчас…

Под землей было влажно, и свечка поначалу выдавала больше треска и копоти, чем огня, но форсированная местная энергия справилась и, пройдя через меня, вспыхнула, озаряя все вокруг пламенем втрое ярче обычного.

— Двинемся дальше, ваше высочество. — Я осторожно прикрыл пламя ладонью. — В темноте нас за версту видно.

— Дальше… дальше — это туда? — Цесаревич указал на зияющий впереди проем. — В подвал?

— Почему нет? Наверняка впереди нас ждет что-то интересное. — Я приподнял огонь чуть повыше, освещая уходившие в темноту ступени. — Вряд ли покойный штабс-капитан стал бы так защищать дверь, которая никуда не ведет.

Лестница спускалась не так уж глубоко, то точно ниже уровня асфальта на улице. Метра на два точно, а может, и на все три… Многовато для обычного подвала. Впрочем, гадать долго не пришлось: ступеньки закончились, а стены разошлись в стороны, впуская нас с цесаревичем в крохотный «предбанник» с огромной квадратной дверью из железа.

Металл заржавел, но даже спустя невесть сколько времени после исчезновения людей все еще выглядел крепким и основательным. Сюда не пробралась даже вездесущая местная зелень — видимо, ей все-таки нужно было хоть немного света. Нечисть тоже не совалась под землю… Во всяком случае, до того дня, как рыжий штабс-капитан принял свой последний бой.

— Гермозатвор, — пробормотал я. — Это вход в бомбоубежище.

— Как-как вы это назвали? — Цесаревич шагнул вперед. — И куда ведет эта… дверь?

Незнакомые слова? Впрочем, неудивительно — в мире, где цесаревич родился и прожил все свои плюс-минус двадцать лет, еще не случилось ни Первой Мировой войны с ее массовым применением дальнобойной артиллерии и боевых газов, ни уж тем более второй, завершившейся применением атомной бомбы. И там в полноценных бункерах пока еще не было особой нужды.

Но здесь все, похоже, сложилось иначе — или нас попросту занесло в более позднюю эпоху, где бомбоубежища и изолированные от внешнего мира схроны уже строились вовсю. А может, и использовались. Или до катастрофы, прикончившей или изменившей тут все живое, или во время.

Или уже после — дверь гермозатвора была слегка приоткрыта, а наверху остался сидеть покойный капитан, защищавший проход сюда до последнего патрона. Не знаю, как уцелевшие участники экспедиции отыскали этот бункер, но окажись я на их месте — непременно оборудовал бы здесь убежище.

Ну, или хотя бы попытался.

— Посмотрим, что там внутри. — Я протянул цесаревичу свечку. — Но для начала туда еще нужно протиснуться.

Обычный человек вряд ли смог бы сдвинуть огромную дверь хотя бы на сантиметр. И даже моих сил оказалось маловато, но его высочество схватился за край свободной рукой, уперся ногой в стену — и металлическая громадина, противно визгнув заржавевшими петлями, поддалась.

Внутри бункер оказался не то, чтобы просторным, но уж точно и не маленьким — коридоры расходились от шлюза сразу в три стороны. Один обвалился, второй, похоже, так и так и не смогли вскрыть, но третий, похоже, даже как-то обжили. Огонек свечи выхватил из темноты сначала какие-то ящики, а потом покрытый пылью фонарь с ручкой. То ли немецкий «Летучая мышь», то ли его близкий родственник.

Конечно, внутри все уже давным-давно высохло, но кто-то из вояк предусмотрительно оставил по соседству жестяную банку, в которой булькали остатки керосина. Вряд ли через два с лишним года он сгодился бы для техники, однако гореть наверняка еще мог.

— Это сделали не солдаты… — пробормотал цесаревич, разглядывая тоннель впереди. — Точно не они.

Не то, чтобы бункер заполняли образцы высоких технологий, однако его содержимое вполне тянула на сороковые годы двадцатого века. А может, и попозже — во всех известных мне мирах военные не спешили чинить то, что и так работает. При желании я наверняка смог бы отыскать здесь и оружие, дизельный генератор, и радиостанцию, и какие-нибудь препараты, и чуть ли не проход в метрополитен — конечно же, если его вообще успели построить в этом Петербурге. Впрочем, пока нас с цесаревичем куда больше интересовало насущное: еда, вода, припасы и хоть какие-то следы экспедиции.

Которые мы отыскали за первым же поворотом тоннеля.

— Эти… эти люди умерли здесь? — Цесаревич осторожно поставил фонарь на очередной ящик. — Храни Господь их души.

— Ну… вряд ли их принесли сюда уже такими. — Я подошел чуть ближе. — Неудивительно, что они не смогли помочь тому, снаружи.

Три из восьми узких металлических коек до сих пор были заняты. У одной из высохших мумий отсутствовала левая рука, у второй из-под куцего шерстяного одеяла торчали обрубки ног, и только третий бедняга отправился на тот свет с полным набором конечностей.

Уцелевшие после «высадки» вояки обустроили в расширении тоннеля то ли лазарет, то ли казарму. Я почему-то сразу представил себе, как эти трое доживали свои дни здесь. Как слышали выстрелы и крики снаружи, за гермозатвором, но были не в силах помочь и просто ждали, когда героический штабс-капитан вернется… и не дождались. Раны, голод и жажда довершили то, что начали когти и зубы местной нечисти.

— Владимир Петрович! — позвал цесаревич. — Идите сюда. Кажется, я что-то нашел.

Чуть дальше у стены стояли несколько вытянутых деревянных ящиков. Три из четырех уже опустели, но на последнем висел ржавый замок. Я не стал тратить время на поиски ключа и просто оторвал дужку, чтобы поскорее добраться до содержимого.

— Винтовки! — Цесаревич легонько толкнул меня плечом. — Надеюсь, патроны еще остались.

Кем бы ни был командир вояк, свое дело он явно знал. И оружие, и боеприпасы хранили так, что они запросто пролежали бы не два года, а все пятьдесят. Я осторожно развернул промасленную тряпицу и достал «трехлинейку» — новенькую, будто только что с завода. Под ней нашлись «наган», два «Смит-Вессона» и пару свертков с патронами. Не густо, но на коротенькую стычку с нечистью, пожалуй, все-таки хватит.

А на длинную не хватит уже нас.

С припасами дела обстояли несколько хуже. Судя по обилию пустых консервных банок в одном из ящиков, голодать раненым не приходилось… первое время. Может, в одном из соседних тоннелей остался еще целый склад провизии, однако в лазарете было шаром покати. Весь мой улов составила только пузатая стеклянная бутыль, запечатанная то ли сургучом, то ли воском.

— Лучше, чем ничего, — усмехнулся я, ковыряя пробку ножом. — По крайней мере, смерть от жажды нам в ближайшие сутки явно не грозит.

— Что там? — Цесаревич впился взглядом в драгоценный сосуд. — Вода?

— Лучше. — Я еще раз понюхал горлышко. — Воду через два года я бы пить не стал. А это, пожалуй, можно.

Сухое вино. Кисловатое, с легкой горчинкой и явно достаточно крепкое, чтобы не превратиться в яд даже через пять лет. Даже удивительно, как до него не добрались наши молчаливые «соседи».

— За упокой. — Я отсалютовал бутылкой мертвецам на койках и отхлебнул. — Как положено — не чокаясь. Ваше высочество…

— Благодарю, Владимир Пе… Слушай, — Цесаревич осторожно перехватил скользкое стекло, — а может, перейдем на «ты»? Я даже представить не могу, что ждет нас завтра, а умирать со всеми этими титулами как-то не хочется.

Ничего себе. От поручика до личного друга самого наследника престола — и всего за какие-то полдня. Я определенно делал головокружительную карьеру. Так недалеко и до ордена… Жаль только показать его тут будет некому.

Разве что Упырям с Лешими.

— Как пожелаете, ваше высо… Иван, — тут же поправился я. — И если уж мы теперь запанибрата — может, расскажешь, чего от тебя хотел Меншиков?

— Не имею не малейшего понятия. — Иван сердито поморщился и снова приложился к горлышку. — Как ты мог заметить, мы с его светлостью не были большими друзьями.

— Мог. И заметил, — усмехнулся я. — Разумеется, для него важен не сколько ты сам, сколько твой титул. И Меншикову что-то нужно… Нужно настолько сильно, что он готов не только выпустить нечисть а самый центр города, но еще и рискнуть головой и попытаться похитить наследника престола.

— Так это он устроил на Лазаревском кладбище⁈ — Глаза Ивана полыхнули в темноте колючими огоньками. — Черт бы побрал это сборище старых… Так и знал, что все это дело в конечном итоге окажется политическим!

— А что, кто-нибудь думал иначе?

— Многие. За последние годы в Петербурге погибло слишком много людей. Всех подряд, от простых работяг до сиятельных князей. В газетах такое не напишут, но счет тех, кого сожрала нечисть, уже давно перевалил… за тысячу. — Иван закончил фразу чуть тише, будто вдруг засомневался, не сболтнул ли лишнего. — Во всех этих делах не то, что полиция с жандармами, а сам черт ногу сломит.

— Не поминай, — поморщился я. — Только его нам тут не хватало.

Конечно, Рогатому сюда не пролезть. А вот какая-нибудь его уменьшенная версия может запросто. Да и от обычных Упырей с Лешими будет немало хлопот. И если кто-то из местной фауны услышит голоса из-под земли, наверняка тут же наведается в гости…

Я запоздало подумал, что так и не удосужился пройти тоннель до конца и проверить, не заканчивается ли он еще одним открытым гермозатвором. Или какой-нибудь вентиляционной шахтой… Или вообще выходом прямо в местный метрополитен, если его здесь уже успели построить.

Однако беседа выходила слишком уж занятной, чтобы бросать ее на полуслове.

— Так нам разбираться и не надо. — Я отобрал у Ивана бутылку с вином. — Кого там просто так Лешие пожрали, а кого с чужого умысла — это дело десятое. Но если уж Меншикову сотоварищи зачем-то надо было протащить отсюда в твой… в наш мир целое полчище нечисти — это неспроста.

— Неспроста — это точно, — вздохнул Иван. — Но чего именно можно добиваться подобными бесчинствами?

— Чего угодно. — Я пожал плечами. — Терроризм в чистом виде. Угроза, и следом за ней — требования. Которые его светлость, впрочем, так и не удосужился озвучить. А вместо этого устроил налет на дворец Юсупова.

— Я не был близко знаком с Меншиковым, однако у него репутация человека чести… была. — Иван нервно ухмыльнулся протянул руку к бутылке. — Поэтому я до сих пор не могу поверить, что он оказался способен на такую немыслимую подлость.

— Мы все видели своими глазами, — вздохнул я. — На что это, по-твоему, похоже?

На этот раз его высочество ответил не сразу. Молчал почти минуту, и в бункере стало так тихо, что казалось, еще немного, и я услышу, как где-то в венценосной голове с тихими щелчками становятся на свое место кусочки мозаики. У Ивана, вероятно, еще не было своей полноценной теории, но мои подсказки упали на благодатную почву, и стремительно давали всходы.

— На измену, вот на что! Отец предупреждал, что старик может быть опасен, но, похоже, и сам не думал… Господи, это же сущая нелепица! — Иван зажмурился и тряхнул головой. — Их просто казнят и убьют, вот и все — никаких переговоров не будет. Никаких обсуждений, никаких уступок!

— Замечательно… никаких переговоров, — терпеливо повторил я. — Переговоров о чем? Каких уступок ждет Меншиков?

— Нет, я решительно отказываюсь в это верить! Но если он действительно… — Иван вытер рукавом выступивший на лбу пот — и продолжил уже чуть тише, — Несколько лет назад — сразу после войны — у отца с его светлостью состоялась весьма неприятная беседа.

— О чем же?

— Не уверен, что мне следует это рассказывать. Даже такому человеку, как ты… Впрочем, какая разница? — Иван улыбнулся и в очередной раз приложился к бутылке и отдал мне. — Если мы здесь умрем, ты все равно заберешь тайну с собой в могилу.

— Я весь внимание, ваше высочество. И, пожалуй, хватит с нас на сегодня. — Я заткнул горлышко пробкой. — С нормальной водой здесь наверняка не густо, а больше пить нечего.

Судя по кислой физиономии, Иван с радостью сделал бы еще пару глотков, но спорить все-таки не стал. То ли уже утолил жажду, то ли запоздало сообразил, что после всех наших приключений хмель непременно развяжет язык сверх всякой меры.

А наследнику короны не положено болтать лишнего.

— Пять лет назад, в девятьсот четвертом, мы могли проиграть войну, — негромко продолжил он. — Об этом не принято говорить и уж тем более никогда не напишут в учебниках по истории, однако так оно и есть: когда армия генерала Куроки высадились на побережье, расклад был не в нашу пользу. Переброска войск на Дальний Восток только началась, и японцы заняли почти всю Корею и сразу же двинулись в Маньчжурию.

— Помню! — буркнул я — и тут же поправился: — То есть, знаю. Начало войны сложилось для нас не лучшим образом.

— А продолжение могло стать и того хуже. — Цесаревич недовольно поморщился. — Наших солдат было чуть ли не втрое меньше, а перевозка людей из центральной части страны требовала времени, которого уже почти не осталось.

— И тогда твой… его величество император обратился за помощью к старым родам? — догадался я. — Чтобы Владеющие первыми отправились на фронт и выступили против японцев?

Если уж царь Александр потерял двух сыновей, столичной знати наверняка тоже пришлось не сладко, однако решение напрашивалось само собой. Не то, чтобы Талант до сих пор оставался абсолютным оружием: гаубицы, броненосные корабли, дирижабли и прочие военные игрушки начала двадцатого века изрядно увеличивали шансы простых смертных в схватке против Владеющих, создавая что-то похожее на паритет сил. Однако появление на поле боя кого-то вроде титана в ледяных доспехах изрядно меняло любой, даже самый очевидный расклад. Юсупов вряд ли смог бы выдержать больше пары снарядов, но попасть из пушки по движущейся мишени не так уж просто — даже если эта самая мишень высотой в три с лишним метра. Пулеметные очереди кое-как вскрывали броню, а вот винтовки с ней уже наверняка не справлялись. Один князь стоил сотни японцев с их «Арисаками», а отряд сильных и опытных Владеющих вполне мог обратить в бегство хоть целую армию.

Но какой ценой?

— Старики согласились, — снова заговорил Иван. — Отправляли на фронт своих детей, ехали сами… И продержались. Почти два месяца, пока мы не перевезли в Маньчжурию достаточно солдат, чтобы выгнать врага обратно в Корею, а потом и сбросить в море… Отец лично участвовал в боях.

— А ты? — зачем-то спросил я. — Тоже успел повоевать?

— Нет. Тогда мне только-только исполнилось пятнадцать… Конечно, я просился на фронт. Даже пытался сбежать. — Иван улыбнулся и чуть втянул голову в плечи, словно до сих пор чувствовал себя виноватым за юношеские выкрутасы. — Отец мне так всыпал, что я неделю не мог нормально сидеть.

Что ж… Пусть биография его величества императора Александра в этом мире и сложилась иначе — характер явно остался прежним. Монарх редко выходил из себя, но если уж гневался, то так, что искры летели… И бестолковый отпрыск еще легко отделался! Подумаешь — ремень.

— Выпорол, значит?.. И правильно сделал, — буркнул я. — Одного наследника обязательно следовало оставить в Петербурге.

— Вот и он так сказал. — Иван невесело усмехнулся. — А я и подумать не мог, что до меня дойдет очередь… Шестому сыну трон достается только в сказках.

Шестому?.. Я мысленно пересчитал в уме всех детей Александра Третьего. Николай и Михаил погибли на войне, Александр-младший скончался в младенчестве… в моем мире, во всяком случае. Георгий, видимо, здесь тоже умер от туберкулеза еше в конце прошлого века. Остались только великая княжна Ксения и сам Иван — пятый в списке наследников, как я думал раньше…

Значит, все-таки был еще один. Его величество с Марией Федоровной не теряли времени даром… Впрочем, без особого толку — война и болезни забрали всех сыновей, кроме одного. Да и этот едва не погиб, а теперь еще и загремел в мертвый мир вместе со мной.

— Наверное, отец тогда действительно был прав. Но мне, Володя, все равно стыдно… до сих пор. — Иван поджал губы и отвернулся. — Тогда много кого мобилизовали, в каждом роду. Даже старики надевали форму — кто-то снова, кто-то в первый раз. Все воевали!

Похоже, вино на голодный желудок сделало свое дело, и его высочество, что называется, понесло. И теперь парень выдавал мне все, о чем не говорил, пожалуй, даже с венценосным родителем.

Глупый, дурацкий стыд. Я уже успел забыть, испытывал ли сам что-то подобное хоть когда-нибудь. Но зато не раз видел таких же вот мальчишек. Юнцов с горящими глазами, которые сбегали из дома, приписывали себе пару-тройку лет и шли добровольцами на фронт.

Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого года, Крымская. Русско-японская, Первая Мировая и сразу за ней — Гражданская. Вторая Мировая. Афганистан… Я прожил на белом свете и уже не раз убеждался: не стоит переживать, если родился слишком поздно, чтобы попасть на одну войну — просто подожди.

И как раз подоспеешь к следующей.

— А что было дальше? Морские походы? — Я сделал пару шагов и уселся на пустующую койку. — Сухопутная операция на островах? Оккупация Японии?

— Николай погиб, освобождая Порт-Артур. — Иван неуклюже опустился прямо на тумбочку, будто ему вдруг стало тяжело стоять. — Михаила убило снарядом при Цусиме. А Меншиков там лишился обоих сыновей.

— Думаешь, он из-за этого рассердился на его величество? — отозвался я.

— Едва ли. — Иван покачал головой. — Точнее, не только из-за этого. Еще до войны старик сделал изрядную карьеру в министерстве иностранных дел. И буквально бредил чином канцлера.

Канцлер? А вот это уже интересно! Я уже засомневался было, что Иван скажет что-то полезное. Парня явно тянуло на тоску, раздумья и чуть ли не философские вопросы. И я не то, чтобы не мог его понять, но все же ждал хоть каких-то фактов о светлейшем князе Меншикове, которому без видимой причины приспичило устроить войнушку в самом центре Петербурга.

Впрочем, неудивительно — после всего, что мы сегодня пережили, его высочество имел полное право сидеть на койке хоть верхом на покойнике, обнимать собственные колени и биться затылком о стену. А он всего-то навсего решил посмаковать застарелую обиду. То ли на самого себя, то ли на строгого родителя. А может, на весь жестокий и несправедливый мир в целом. Однако стоило мне подбросить нужный вопрос, как беседа тут же свернула в старое русло.

Именно туда, куда нужно.

— Очень похоже на то, что его светлость желал власти. Полномочий второго после его величества лица в государстве, — задумчиво проговорил я. — А не просто чин, который по сути своей является лишь красивым названием министра иностранных дел.

Неудивительно, что они с императором Александром были в контрах, и в конце концов закусились насмерть. Тот тоже не мог не наблюдать за восхождением звезды Отто Бисмарка, возглавлявшего верховный совет Германского рейха аж при трех монархах династии Гогенцоллернов. И наверняка сообразил, что амбициозный князь стремится повторить своего немецкого «коллеги», который тоже начинал свой путь в большую политику с должности в одном из прусских министерств.

Зная Александра лично, я ничуть не сомневался, что подобная затея уж точно не вызвала у меня восторга. Его величество был далеко не бездарным правителем, умел действовать быстро и принимать решения даже в весьма неоднозначных условиях, но вряд ли хоть кто-то мог бы назвать его прогрессивным монархом.

В моем мире конец девятнадцатого века был насквозь пропитан духом консерватизма. Да и в этом, пожалуй, тоже — а сторонник самодержавия уж точно не станет делиться властью. Даже с самым блестящим и авторитетным из своих министров или членов Государственного совета. Не случайно Александр ненавязчиво оттер в сторону своего великовозрастного тезку Горчакова и в конце концов даже отправил в отставку, хотя тот определенно был еще ого-го.

Конечно же, если не погиб в сегодняшнем бою.

— Полагаю, ты прав, — вздохнул Иван. — Если бы Меншиков хотел получить только чин по первому классу или очередной орден — получил бы. Только у него их и до войны, считай, уже некуда вешать было.

— Не удивлюсь, если его светлость еще и знатный германофил, — усмехнулся я. — Если уж быть канцлером — то исключительно на немецкий манер. Со всей полнотой исполнительной власти и правом назначать и снимать министров по собственному усмотрению.

— Вижу, ты разбираешься в политике.

— Ничуть. Зато я не так уж плохо разбираюсь в людях. — Я пожал плечами. — Меншиков не из тех, кто довольствуется малым. И идти даже на малейшие уступки такому человеку — смерти подобно… Надеюсь, в начале войны его величество не обещал главам родов ничего лишнего?

— Нет! Я… я так не думаю. — Иван замотал головой, но его голосу уверенности явно недоставало. — Отец всегда держит слово. И уж точно не стал бы гарантировать того, что не сможет или не пожелает выполнить.

— Однако непростые времена требуют непростых решений, — осторожно возразил я. — В конце концов, не обязательно клятвенно обещать, чтобы кто-то решил… Даже молчание не так уж сложно истолковать неверно.

— Так пусть об этом грустит сам толкователь! — огрызнулся Иван. — Никто не обязан держать ответ за чужие домыслы.

— Разумеется. Однако Меншиков все-таки нашел повод обидеться. — Я поднялся и шагнул вперед, разминая плечи. — Или посчитал плату за гибель двух сыновей недостаточной.

— Думаешь, он таким образом просто пытался отомстить? — Иван недоверчиво поморщился. — Или надеялся заставить отца пойти на уступки? Сейчас, спустя столько лет?

— Всего четыре, — отозвался я. — Не так уж и много, как по мне. Обиды живут куда дольше. Порой настолько, что за грехи отцов расплачиваются их дети.

— Пожалуй, так оно и есть… Хотя я все равно не могу поверить, что все это сделано из одной лишь злобы или корысти. Не бывает так, Володя! — Иван легонько хлопнул себя по колену. — Меншиков мог оказаться изменником и просто злобным старикашкой. Он действительно мог годами вынашивал планы мести, но дураком никогда не был — и вряд ли выжил из ума теперь. Человек с его опытом действовал бы иначе, разве нет?

У уже открыл рот, чтобы возразить — но так и не произнес ни слова. Может, его высочество и переоценивал Меншикова, наделяя несуществующими интеллектуальными и моральными качествами, кое-что он все-таки подметил верно.

Его светлость не просто прокололся или ошибся в одной из сотни мелочей, которые полностью не учесть никогда и никому. Нет, все вышло куда хуже. Его план потерпел абсолютное, сферическое в вакууме фиаско — если не сказать грубее. И пусть первая часть с заговором, закулисными интригами и изощренными убийствами с помощью проклятий и нитсшестов выглядели убедительно-опасно — эндшпиль явно не удался.

Лобовой штурм дворца с чуть ли не дюжиной Владеющих внутри, да еще и прямо посреди бела дня. Не то, чтобы совсем неграмотный или безнадежный, но все-таки чересчур суетливый. Всего сотня солдат или даже меньше — на такую операцию явно маловато.

Я в очередной раз прокручивал в голове весь бой на лестнице от начала до конца. И все больше убеждался, что затея Меншикова была просто обречена на провал. Самоубийственная атака перечеркнула все, чего заговорщики так или иначе смогли добиться за два года.

И это никак не вязалось с коварством древнего колдуна, который все это время водил за нос столичных сыскарей, понемногу избавляясь от тех, кто ему мешал. Будто симфонию, начатую и продолженную опытным мастером ни с того ни с сего решил дописать недалекий и бездарный выпускник консерватории.

Иван прав — так не бывает!

И все же случилось. А значит, я упустил что-то важное. Какой-то незаметный на первый взгляд нюанс, который заставил опытного и осторожного шулера пойти ва-банк с парой двоек в руке.

— Впрочем, какая разница? Что там было на самом деле, — Иван криво ухмыльнулся, — мы узнаем, только когда вернемся… Если вообще вернемся.

— Должны. — Я забросил на свободную койку подвернувшееся под руку шерстяное одеяло. — Но пока лучше рассчитывать, что мы проведем здесь несколько дней. Или даже неделю-другую.

— Неделю⁈ — вытаращился Иван. — Без питья, без еды, в городе полном нечисти?

— Как будто у нас есть выбор. Вряд ли эти несчастные остались здесь по собственной воле. — Я указал на ближайшего покойника. — Нам нужно не только отыскать Прорыв, но и успеть к нему раньше, чем георгиевские капелланы. И при этом не угодить на ужин к Лешему. Или к нашему летучему другу. — Я поднял палец вверх. — Будь это так просто, солдаты смогли бы вернуться.

— А твой ритуал? — хмуро поинтересовался Иван. — Если попробовать его?

— Непременно попробуем. — Я потянулся, разминая плечи. — Но уж точно не сегодня. Сейчас мне нужны хотя бы несколько часов сна. Да и тебе, пожалуй, тоже.

— Пожалуй… Впрочем, не знаю, смогу ли я спать в таком месте. — Иван шагнул к койке и взялся за край ткани, торчавшей из-под высохшего тела. — Давай хотя бы уберем отсюда мертвецов. А еще лучше — похороним их, как подобает… завтра.

— Разумно, — кивнул я. — Но для начала осмотрись здесь — вдруг найдешь хоть какие-то припасы. А я пока прогуляюсь по тоннелю. Наверняка здесь есть еще помещения.

К примеру, склад консервов, оставленных еще теми, кто построил тут все. Или оружие. Или аппаратуру, которую будет не лишним прихватить с собой — особенно если в этом мире технологии хотя бы на уровне сороковых годов.

— А если встретишь Упыря? — поинтересовался Иван. — Или Лешего?

— Буду громко кричать. — Я лязгнул затвором, загоняя патрон в ствол «трехлинейки». — И звать тебя на помощь.

Продолжение тоннеля оказалось не таким уж впечатляющим. То ли бункер на деле был не полноценным убежищем, а лишь парой проходов под землей, то ли самое интересное осталось за завалами слева от входа. Я прогулялся чуть дальше и встретил только несколько электрических щитов, пару пустых полок еще одну металлическую дверь. Небольшую, но явно еще прочную и приржавевшую к проему. Намертво — даже мне не хватило сил ни расшевелить петли, ни даже сдвинуть круглый маховик. Тут справилась бы разве что глазная артиллерия Ивана, однако пользоваться ею сейчас определенно не стоило.

Сюрприз поджидал меня за поворотом. Когда-то тоннель, заканчивался здесь тупиком, но теперь в стене зияла дыра. Не то, чтобы такая уж большая, однако я смог протиснуться в нее даже не приседая на корточки. Керосиновый фонарь давал совсем немного света, и видно было от силы на пару метров вперед.

Земля, куски то ли кирпича, то ли камня, торчащие ребра строительной арматуры… Стены давили, низкий «потолок» грозился вот-вот обвалиться прямо на макушку, однако через десяток шагов проход вдруг расширился, выпуская меня в помещение. Просторное — явно куда солиднее бункера по ту сторону пролома. Свет фонаря вырвал из темноты массивные гранитные колонны, и я ничуть не удивился бы увидев следом за ними эскалаторы или рельсы метрополитена.

Но ничего подобного здесь, похоже, все-таки не было: дыра в стене привела меня в самое обычное каменное подземелье. Просторное, сырое, холодное и неуютное — зато хотя бы не слишком темное. Когда я прошел чуть вперед, вокруг стало заметно светлее, будто фонарю помогало что-то еще. Может, какая-нибудь люминесцентная дрянь… или даже пробитый где-то за углом потолок — прямо как там, где мы с Иваном отыскали рыжего штабс-капитана.

Как бы то ни было, уже совсем скоро я разглядел в полумраке и колонны, и покрытый пылью и кусками камня пол, и дальнюю стену, и массивную арку с уходящей куда-то вверх лестницей. Света хватало буквально на пару-тройку нижних ступенек, над которыми нависал прямоугольник темноты. Настолько густой и плотной, что ее не пробивало даже звериное зрения.

И чем-то она мне не нравилась. Я не слышал ни звука и чуял только запах сырости, однако интуиция настойчиво намекала на опасность. Будто там, всего в каких-то двадцати-тридцати шагах впереди на лестнице притаился снайпер с винтовкой.

И целился прямо в меня.

Думать полезно. В общем и целом — однако порой и это может навредить. Когда счет идет на секунды, тратить их на размышления определенно не стоит. В таких случаях ждать сигнала от высшего мыслительно центра — непозволительная роскошь, и тело действует на рефлексах, забитых даже не в спинной мозг, а в мышцы напрямую.

Я поставил фонарь на пол, а сам метнулся в сторону, уходя подальше от света и одновременно вскидывая винтовку. Приклад уперся в плечо, а ствол нацелился куда-то в середину черного прямоугольника под аркой. Определить опасность точнее я пока не мог… Да и, признаться, был не так уж и уверен, что она действительно поджидает меня там, впереди. Темнота не двигалась, не блестела металлом, не зажигалась огоньками глаз голодной нечисти. Не издавала звуков и ничем не пахла… кажется.

Я осторожно двинулся вперед. Старался ступать неслышно, с пятки на носок, но шумел все равно изрядно. Особенно когда под ногу попадался очередной обломок кирпича. К счастью, уже скоро подошвы ботинок коснулись чего-то мягкого. Видимо, сюда уже каким-то образом добрался местный мох.

Значит, выход неподалеку — даже самой живучей и настырной зелени нужно хоть немного света. И если солнце заглядывает сюда днем, значит, где-то неподалеку должен быть выход на поверхность. Фонарь остался в десятке шагов за спиной, и глаза понемногу привыкали к темноте. Примерно через полминуты я рассмотрел еще с полдюжины ступенек.

Безжизненных и представляющих опасность разве что в том смысле, что любая из них запросто могла обломиться под моим весом. Сколько бы лет ни прошло с исчезновения людей, сырость уже успела сделать свое дело и…

Щелк.

Где-то наверху раздался едва слышный стук. Будто крохотный осколок камня упал, чудом отыскав на ступеньке пятачок, не заросший мхом. Звук был настолько тихий, что даже струящийся мне навстречу с поверхности земли поток воздуха издавал больше шума. В любой другой ситуации я и вовсе не обратил бы внимания на подобную мелочь, но здесь и сейчас даже такое могло стоить жизни и мне, и оставшемуся в бункере Ивану.

Там, наверху, что-то двигалось. Я припал на одно колено и вжался щекой в холодное дерево приклада, выцеливая темноту. И только через минуту или даже две снова рискнул двинуться вперед. Осторожно, медленно, стараясь даже не дышать. Путь вперед кое-как просматривался, но опасность могла поджидать за каждым углом.

Тоскливое предчувствие чуть отпустило, однако так и не исчезло полностью. Словно невидимый снайпер потерял из виду хитрую и проворную мишень, сменил позицию и отступил. Но только для того, чтобы взяться за оружие и снова навести на меня перекрестье оптики.

А я не мог ни увидеть, ни даже учуять неизвестного врага. Ноздри забивал влажный и чуть гнилостный запах. Знакомый, но явно не из тех, что можно вспомнить или назвать без особых раздумий. Видимо, в обоих знакомых мне мирах он встречался нечасто.

Я сообразил, в чем дело, только когда воткнулся на Упыриные туши. Где с полдюжины зубастых лежали кучей прямо посреди лестницы в лужей темной жижи — от нее и исходил сомнительный аромат.

Я присел и осторожно коснулся ступенек кончиками пальцев. Мокро и липнет совсем чуть-чуть — значит, Упыри погибли совсем недавно. Будь они теплокровными, можно было бы прикинуть точнее, но и так ясно: их убило то же самое, что наблюдало за мной из темноты.

И убило, вероятно, когда спускалось сюда.

Света с улицы отчаянно не хватало, так что я куда больше чем зрению, я доверял остальным четырем… точнее, пяти чувствам — списывать со счетов интуицию определенно не стоило. Впрочем, она пока настороженно отмалчивалась. Обоняние тоскливо транслировало вонь без перерыва, а слух ловил только негромкий гул сквозняка.

Так что работа осталась только для осязания. Я не торопясь пощупал неподвижные туши, но так и не смог сообразить, что и каким образом их прикончило. На липкой чешуе-коже остались раны. Ровные, будто от ножа или сабли, однако переломанные конечности и свернутые шеи явно намекали, что неведомое создание орудовало весьма разнообразным арсеналом. Действовало быстро, беспощадно и, вероятно, без лишнего шума. Леший наверняка верещал бы на все подземелье, а твари покрупнее — вроде Жабы или тем более исполина-Рогатого сюда попросту бы не пролезли.

Значит, дорогу наверх для меня расчистил кто-то сообразительный, проворный, компактный — но при этом крайне сильный… и злобный.

Я осторожно переступил через Упырей и снова опустился на корточки. Здесь меховая «подушка» на ступеньках оказалась еще толще и мягче, однако местами ее успели основательно подрать. Когтистые лапы нечисти оставляли вытянуты узкие следы и кое-где проскребали растительность прямо до камня. Но были и другие отпечатки: чуть покороче, продолговатые и очерченные так четко, что пальцы нащупали вполне отчетливую кромку.

Определенно не Леший. Тот, кто расправился с Упырями, был заметно меньше трехметровой гориллы. Хотя тоже двигался на двух конечностях… похоже. И изрядно поддавливал на заднюю часть стопы когда спускался вниз. А вот по пути обратно — наоборот, на переднюю, будто это каким-то образом помогало…

Шум ворвался в мои размышления самым что ни на есть бесцеремонным образом: раздался где-то снаружи, прокатился по ступенькам вниз и заодно притащил с собой столько энергии, что щеки тут же начало покалывать. Неведомая сила ничуть не навредила глазам, но внутреннее око ослепило чуть ли не полностью. Я на несколько мгновений перестал чувствовать опасность… ну, или ее вдруг стало столько, что лестница впереди и все за ней вдруг превратилось в одно большое «Не влезай — убьет!».

Не успел шум с улицы стихнуть, как ему тут же отозвался нестройный хор местной фауны. Где-то наверху глухо заворчали Упыри, чуть дальше завыл Леший, а потом их вопли перекрыл низкий утробный рык существа, которое я не мог себе даже представить.

И, признаться, не очень-то и хотел.

Но вряд ли это была тварь, которая удирала от меня из подземелья — та явно предпочитала перемещаться без лишнего шума. Хотя сейчас запросто могла хоть затаиться, хоть рвануть вдаль. А то и вовсе обойти меня вдоль стены и наброситься сзади.

Впрочем, нечисть вокруг, похоже, интересовал исключительно источник шума и хлеставшей откуда-то энергии. Когда я поднялся еще выше и, свернув, выбрался по лестнице к поверхности, вопли Упырей и Леших стали громче, но при этом как будто чуть отдалились. Они могли уже сто раз почуять меня и развернуться, чтобы подкрепиться свежей человечиной, однако почему-то упрямо продолжали двигаться… куда-то.

Я шагнул вверх и, поводив стволом винтовки по сторонам, осторожно высунулся за каменное ограждение. Худосочный Упырь проковылял так близко, что я при желании мог бы достать его рукой, но даже не взглянул в мою сторону. И его, и еще с полдюжины зубастых, шагавших следом, интересовало что-то другое. Они как сомнамбулы брели вперед, будто их на невидимой привязи влекло куда-то к ближайшему перекрестку.

Где разорванное пространство маняще поблескивало неровной кромкой и рябило, как воздух в жару.

Повезло. Немыслимо, фантастически повезло. Конечно же, если принять за истину, что я прошел сюда через подземелье и выбрался на поверхность в полусотне метров от свежего Прорыва совершенно случайно.

Или это сработала интуиция, которую местная энергия раскачала чуть ли не до полноценного дара предвидения. Разумеется, всему наверняка были и другие объяснения, но обдумывать их сейчас я уж точно не собирался.

Нечисть на улице вопила со всех сторон, а ноги уже сами несли меня обратно. Вниз по заросшим мхом ступенькам, через Упыриные туши, в подземелье и дальше, в бункер сквозь пролом в стене. Я так спешил, что чуть не грохнулся с лестницы и едва успел на ходу подцепить кончиками пальцев фонарь с пола и перехватить так, чтобы не расколошматить стекло в тесном проходе.

— Идем! — Я ворвался в последнее пристанище солдат экспедиции, громыхая ботинками. — Бросай все и побежали!

— Куда? — Иван недовольно нахмурился. — Я тут еще один «наган» нашел — смотри, ржа даже не тронула, и патроны…

— Прорыв!!! — рявкнул я на весь бункер.

Удивительно, как всего одно слово может не только объяснить человеку все и сразу, но еще и придать изрядное ускорение. Эхо от грозного крика еще не успело стихнуть, а его высочество уже мчался по тоннелю, едва не обгоняя меня. Мы промчались через подземелье, махнули через мертвых Упырей, взлетели по ступенькам. И только у самой поверхности замедлились. Не без труда — мне даже пришлось схватить Ивана за ворот пиджака и чуть оттянуть назад, чтобы он сдуру не выскочил прямо на заполненную Упырями улицу.

— Осторожнее! — прошипел я, прикрывая фонарь полой кителя. — Их пока еще слишком много!

Нечисть перла к Прорыву толпой. Дыра в бытие растянулась уже чуть ли не на всю ширину улицы, но ее все равно не хватало, чтобы принять всех… скажем так, желающих. Упырей набралось уже дюжины с две-три и они то и дело задевали друг друга. Лешие возвышались над младшими «собратьями» тощими косматыми громадинами, однако никто не пытался напасть.

То ли эти два вида не враждовали, предпочитая по эту стороны границы миров разную диету, то ли паритет между количеством и силой лишал воинственности и тех, и других. А может, здесь Прорывы были чем-то вроде водопоя — единственным местом, которое даровало жизнь вечно голодным созданиям и, хоть и вынужденно, но все-таки примиряло хищников всех мастей и калибров… Или не всех — впрочем, проверять теорию и специально ждать появления Рогатого или Жабы я уж точно не планировал.

Зато у меня тут же родилась еще одна. Наблюдая, как вытянутые силуэты безвольно ковыляют по улице, я без особого труда представил их слепыми, всех до единого. Судя по тому, что незваные гости творили в Петербурга на той стороне, с глазами у них определенно ничего не случалось, но энергетический «выхлоп» прорыва запросто мог выжигать какие-нибудь другие рецепторы. А то и вовсе действовать, как свет огня на мотыльков, гипнотизируя и приманивая.

Раз уж желание поскорее приблизиться к проходу между мирами оказалась сильнее даже голода.

— Что… почему? — прошипел Иван, навалившись мне на плечо. — Почему их туда так тянет?

— Хотел бы я знать. — Я осторожно приподнялся, выглядывая наружу. — Может, свет?..

Мои биологические часы редко ошибались, и сейчас настойчиво показывали что-то около одиннадцати вечера. Может, и не самое темное время суток, однако в обоих известных мне Северных столицах белые ночи к июлю постепенно сменялись обычными. И если в этом мире основы мироздания работали хотя бы примерно так же, улицы уже вовсю должны были утопать во мраке. Подвисшая над городом густая хмарь состояла из тумана и пепла примерно поровну и не оставляла солнцу не так уж много шансов пробиться к мертвой земле. Ни фонарей, ни окон, ни витрин ресторанов или магазинов…

Но на деле вокруг было куда светлее, чем следовало бы ожидать или даже надеяться. Будто прямо за тяжелыми низкими облаками прятались какие-нибудь хитрые лампы. Только не прожекторы, способные прошивать темноту и туман насквозь, а что-то вроде гигантских галогенок, щедро разбрасывающих фотоны во все стороны одновременно. Или другой источник рассеянного излучения — причем не обязательно даже местного происхождения.

Или это «фонил» сам Прорыв. Его края чуть подсвечивали даже в видимом спектре, а уж во всех прочих дыра между мирами наверняка и вовсе хлестала заряженными частицами. В таком количестве, что они отражались от местного свинцового неба и устраивали иллюминацию чуть ли не на весь город разом.

— Как же ярко, — пробормотал Иван. — Аж глаза режет.

Его высочество косвенно подтвердил мою догадку. Сам того не замечая переключился на какое-нибудь ультрафиолетовое зрение и теперь страдал. Зато видел наверняка куда больше моего. Впрочем, и моим звериным глазам теперь почти хватало света: я без труда мог разглядеть и сам Прорыв, и сгрудившуюся вокруг него нечисть.

Георгиевцам на той стороне определенно привалило работы. В их Петербург уже десантировалось с дюжину Упырей и пара Леших, и к ним на помощь спешила зубастая армия чуть ли не вчетверо больше. Нечисть будто чуяла открывшийся Прорыв и стягивалась к нему со всех соседних улиц.

— Попробуй тут подойди. — Иван указал стволом «нагана» на вывалившиеся из здания неподалеку тощие силуэты. — Все прут и прут.

Действительно — Упыри не только изрядно прирастали числом, а еще и шли так густо, что проскочить между ними к заветному проходу между мирами смогла бы разве что мышь. Но уж точно не два крепких и весьма заметных молодых человека. Я прикидывал маршрут, считал, скольких успею подстрелить из винтовки, скольких сшибу прикладом, как буду петлять среди уцелевших напару с Иваном…

И по всему выходило, что шансов добраться до Прорыва с полным набором конечностей у нас примерно никаких. От медлительных и неповоротливых Упырей в крайнем случае можно просто удрать, но Леший настигнет нас в два прыжка. А если сюда пожалует кто-нибудь из старшей нечисти…

И, будто отзываясь на мои невеселые мысли, над улицей повисла низкая хриплая нота. Булькающий вой длился где-то с полминуты и все это время приближался. И только потом стих. Впрочем, мы уже и так сообразили, что и с какой стороны сюда движется.

Жаба вырулила из-за угла перекрестке и деловито прошествовала дальше, неуклюже переваливаясь на могучих задних лапах. Передние были куда короче, так что ходила тварь не очень ловко. И все-таки габариты позволяли ей двигаться куда проворнее Упырей и уже через несколько мгновений ломануться к Прорыву вне очереди.

Жаба не атаковала и даже не пыталась отогнать зубастых угрозами — просто волочилась напролом, не обращая внимания на преграды, будь то поваленный столб, куча камней, обвалившихся с дома по соседству… или незадачливый мелкий сородич. Один из Упырей некстати попался на пути, и она затоптала его, даже не поведя мордой. Тощий силуэт с визгом повалился на асфальт, но тут же стих: гигантская лапа буквально раздавила ему череп.

— Они как слепые, — прошипел Иван прямо мне в ухо. — Вообще ничего не видят!

Примерно так оно и было: Жаба шлепала прямо к Прорыву и, распихав или опрокинув по пути еще с десяток Упырей и Леших, вильнула напоследок толстым чешуйчатым задом и благополучно исчезал в родном Петербурге его высочества.

— Попробуем подобраться поближе. — Я осторожно пристроил винтовку на каменное ограждение, чтобы не мешала двигаться. — Только тихо.

Я махнул через примерно полтора метра гранита одним движением, и через мгновение уже оказался снаружи. Иван провозился чуть подольше, зато спрыгнул ловко, как кошка, коснувшись асфальта ладонями и подошвами ботинок одновременно. Бредущие мимо Упыри даже не взглянули в нашу сторону.

А вот Леший похоже, что-то заподозрил. То ли местная природа наделила его более чутким слухом, то ли полностью задавить интеллект твари не смогла даже мистическая притягательность Прорыва. Трехметровая косматая фигура чуть замедлила шаг, повернулась, заворчала — но все-таки потащилась дальше, оказавшись не в силах сопротивляться приманке.

— Давай сюда!

Я схватил Ивана под локоть и утянул к ближайшему дому, проскочив между очередными Упырями. Не то, чтобы стена давала хоть какую-то тень или укрытие, но теперь мы хотя бы убрались с маршрута, которым следовали загипнотизированные местные. Все до единого.

Ну… почти все. Стоило нам скользнуть в дверной проем, как оттуда послышалось глухое ворчание, и в нескольких шагах передо мной в темноте зажглись голодные оранжевые глаза.

— Вот ведь паскуда. — Иван рванул из-за пояса «наган». — Сейчас я его…

— Стой! — Я едва успел поймать его высочество за руку. — Не шуми! Он всего один — так разберемся.

В самом деле — выстрел наверняка бы услышали, но возня рукопашной схватки целиком утонула в шуме с улицы. Я перехватил «трехлинейку» за ствол и, примерившись, одним ударом приклада разнес голову Упыря на ошметки.

— А давай-ка мы с тобой того… замаскируемся. — Я прислонил винтовку к стене и опустился на корточки. — Может, и сойдем за местных.

— Я что, должен мазать на себя эту дрянь? — брезгливо отозвался Иван.

— Возьмите себя в руки, ваше высочество, — усмехнулся я, запуская пятерню в расколотый череп. — Немного позора — и вас ждет ванная в Зимнем дворце.

— В Аничковом… — зачем-то поправил Иван. — Господь милосердный, за что нам все это?

Темная жижа отлично липла и к пальцам, и к одежде. И при этом воняла так, что даже привычное к не самым приятным ароматам звериное обоняние решительно сопротивлялось моей затее. Однако я решительно нашлепал на китель, брюки и даже ботинки столько, что сам почти превратился в Упыря. Иван с тихим ворчанием следовал моему примеру, и где-то через полминуты я едва мог отличить его от местной нечисти.

Во всяком случае — по запаху.

И маскировка сработала. Я вышел сначала обратно к двери, потом на улицу, потом сделал еще пару шагов вперед — и никто не обратил на меня внимания. Ковылявший мимо Упырь слегка зацепил Ивана плечом, недовольно буркнул и потащился дальше, не сводя с Прорыва тупого и сонного взгляда.

— Для начала неплохо, — прошептал я. — Старайся двигаться, как они. Может, и не заметят.

Нам оставалось пройти где-то с полсотни метров. Совсем немного — но время в пути показалось чуть ли не вечностью. Даже мне едва хватило терпения подстраиваться под медленный шаг Упырей, а уж Иван наверняка и вовсе готов был рвануть с места, чтобы преодолеть разделявшее их с родным миром расстояние за считанные секунды. Я всерьез опасался, что у парня сдадут нервы, но его высочество демонстрировал незаурядную выдержку.

Даже когда Прорыв заискрил по краям и начал уменьшаться.

— Капелланы, — выдохнул я себе под нос. — Уже приехали.

— Службу знают. Закроют сейчас — и дело с концом. — В голосе Ивана прорезались панические нотки. — Что делать будем?

— Главное не дергаемся. — Я осторожно снял винтовку с ремня. — Может, и проскочим.

Надежда еще теплилась, но надолго ее не хватило: проход между мирами уже «зарастал» с обеих сторон, словно растворяясь в воздухе. Не то, чтобы быстро — и все же определенно должен был исчезнуть куда раньше, чем мы пройдем последние метры. А Упыри все так же сонно тащились, и их строй понемногу становился настолько плотным, что мне то и дело приходилось расталкивать зубастых плечами.

Не успеем. Вообще никак.

— Так… запасной план. — Я перехватил винтовку за цевьи и на всякий случай пробежался пальцами по рычагу затвора. — Как только я выстрелю — беги вперед. И не оглядывайся.

— Будет исполнено. — Иван едва слышно щелкнул курком «нагана». — А ты давай за мной. Нечего тут геройствовать.

Я молча кивнул и нацелил дуло «трехлинейки» прямо в затылок шагавшему чуть впереди Лешему. Самому крупному, проворному и опасному среди окружавшей нас нечисти. Злить тварь определенно было не лучшей затеей, но уж точно не хуже, что просто бежать мимо. С такого расстояния у меня вполне получится обойтись одной пулей. И пусть для такого туловища мозг наверняка крохотный, он должен располагаться именно там, куда сейчас смотрел вороненый ствол.

Бах!

Леший покачнулся и, загребая лапами, повалился вперед, утягивая за собой троих Упырей разом. А я рванул затвор и припустил со всех ног. Так быстро, что, казалось, смогу обогнать даже эхо от выстрела. Но Иван все равно оказался проворнее: его силуэт пару раз мелькнул впереди и исчез. То ли за нечистью, то ли уже в родном мире — разглядывать я, конечно же, и не думал.

Винтовка громыхнула еще пару раз, а потом стрелять стало и вовсе бесполезно: через десяток шагов Упыри скучились так, что мне приходилось буквально протискиваться. Я перехватил «трехлинейку» за ствол и размахивал, как дубиной, круша черепа и вышибая зубы. Никто толком не пытался атаковать в ответ. Близость Прорыва начисто лишала Упырей и боевого духа, и, похоже, даже аппетита.

Но их все равно оставалось слишком много. Я прикончил уже с полдюжины и наверняка без особого труда смог бы проложить себе дорогу по бездыханным тушам… если бы не время. Драгоценные секунды утекали, как песок сквозь пальцы, и их никак не хватало одолеть какие-то жалкие десять-пятнадцать шагов. Прорыв сжимался, и я едва видел его за наседавшими со всех сторон Упырями.

Приклад винтовки уже разлетелся в щепки, а теперь кто-то вырвал из моих рук и ствол. Глухое ворчание раздалось прямо над ухом, и на шею капнула то ли кровь, то ли слюна из разинутой пасти. Я наугад ударил затылком, потом замахнулся локтем и почувствовал, как рукав кителя с треском рвется, разрываемый Упыриными зубами. А потом на плечи навалилась такая тяжесть, что я едва смог сделать шаг… Второй…

Третий…

— Пригнись! — нечеловеческим голосом заревел Иван откуда-то спереди.

Не знаю, что подействовало на Упырей больше — этот дикий вопль или то, что было дальше. Я едва успел грохнуться на одно колено, как на улице вдруг стало светло — и давление на спину ослабло, а потом и вовсе исчезло. Чуть ли не две дюжины перерезанных надвое туш одновременно ударились об асфальт.

И через мгновение я уже проталкивал истошно вопящего и державшегося за лицо Ивана в Прорыв, который стал шириной едва ли в полметра.

Привычный, знакомый и почти родной мир встретил меня вечерней прохладой. И запахами. Бензина, пороха, людей… жизни. И воздуха, который больше не пытался выжечь кожу и легкие неведомым излучением.

Дом, милый дом. Который я, впрочем, смог только почуять и услышать — перед глазами тут же разошлись алые круги. То ли от света прожектора, то ли…

— Ты смотри — еще двое! — Где-то впереди сердито лязгнул винтовочный затвор. — Сейчас я их, ваше преподобие…

— Стой! — рявкнул до боли знакомый голос. — Стой, дурья башка! Это же люди… Наши!

За окном только сейчас стемнело по-настоящему. Не до густой черноты, как зимой или осенью, но все же достаточно, чтобы сказать: вот, теперь точно пришла ночь. Пусть еще отчасти попадающая под расплывчатое описание «белая», зато именно ночь А не вечер или какие-нибудь невнятные сумерки.

Значит, уже часа три, не меньше. Город засыпает, и просыпается…

Я в очередной раз клюнул носом и не без труда заставил себя сесть ровно. Всего ведь на мгновение отключился, а перо успело выпасть из ослабевших пальцев и оставило на бумаге жирную кляксу. Хорошо хоть лист был чистым — иначе пришлось бы переписывать заново.

Организм уже вторые сутки работал на пределе возможностей, и с каждым мгновением требовал отдыха все настойчивее. Слишком уж много я сил потратил и слишком много ран получил — даже для Владеющего. Ресурс самого крепкого тела все-таки ограничен, и не в моих правилах расходовать его бездумно, но стрельба, гонки и прыжки между мирами не слишком-то располагают к здоровому сну.

Особенно когда следуют друг за другом без перерыва.

Хорошо все-таки быть наследником престола: Иван наверняка уже успел добраться домой, получить нагоняй от венценосного родителя, отмокнуть в ванне и улечься спать. А мне предстояло заполнить до конца рапорт. Потом еще один — уже для Геловани. И еще третий — самому высшему руководству, а может, и четвертый — лично его величеству.

Но что уж тут поделаешь — служба есть служба.

— Ты бы вздремнул, что ли. — Дельвиг пододвинул мне недопитую чашку с кофе. — У меня в кабинете кушетка. Отдохнешь часика полтора — потом допишешь.

— Отоспимся в гробах, ваше преподобие.

Я одним махом осушил остатки чуть остывшего напитка, пытаясь вместе с ним втянуть хоть каплю бодрости. Без особого толку: судя по вкусу, какой-то доброхот из офицеров заботливо влил туда немного коньяка из фляжки. Вкус определенно стал интереснее, мысли чуть успокоились, но от тонизирующего эффекта не осталось и следа. Впрочем, после пережитых мною приключений такого стимулятора явно маловато.

А первитин в этом мире еще не изобрели.

— По хорошему тебя бы в больницу надо. — Дельвиг на мгновение наморщил лоб, будто вспоминая что-то — и вдруг заулыбался. — Или, может, сразу к ее сиятельству?

— Сам разберусь, — огрызнулся я. — Сначала работа, а там уж видно будет… Но завтра на службе не ждите, ваше преподобие.

— Да и ладно! — Дельвиг махнул рукой. — Тебе после такого неделя отпуска положено, не меньше.

— Такого — это какого? — Я отхлебнул из чашки. — Расскажите хоть, что тут было. А то мы с его высочеством из жизни, можно сказать, выпали.

В самом прямом смысле. Всего на несколько часов — но их определенно хватило, чтобы в столице успела случиться целая череда весьма значимых событий.

— Ну как — что было… Из Зимнего никаких официальных заявлений пока нет, — задумчиво отозвался Дельвиг. — И свежих газет тоже пока не вышло. Однако весь город жужжит про вооруженный мятеж.

— Насколько масштабный? — поморщился я. — В штурме дворца Юсупова участвовали военные… Гвардейские полки?

— Слава богу, нет. — Дельвиг привычным жестом коснулся георгиевского креста на вороте. — Среди убитых в основном ветераны войны — солдаты, офицеры… И, кажется, кто-то младших полицейских чинов. Но больше никаких выступлений сегодня не было. Хотя слухи сейчас ходят всякие. Кто-то ожидает чуть ли не еще одних декабристов.

— Сомневаюсь, — буркнул я. — Меншиков явно не из тех, кого заботит участь простого народа или даже прогрессивная парламентская система… Кстати, где он сам? Арестован?

— Нет. Как ты понимаешь, поймать человека с таким Талантом непросто… мягко говоря. — Дельвиг улыбнулся одними уголками рта. — Но, конечно же, это вопрос времени. Рано или поздно его светлость ответит перед государем за все, что сделал или желал сделать.

Пожалуй. Меншиков проиграл, окончательно и бесповоротно. Талант позволит удрать хоть в Сибирь или за границу. Спастись — однако не факт, что старик вообще собирается бежать: для такого человека потеря статуса и власти едва ли так уж сильно отличается от смерти.

Впрочем, я бы с интересом послушал его версию событий. Хотя бы для того, чтобы узнать, чего ради он решился на самоубийственный штурм, поставивший крест на хитрых многолетних интригах, которые — чего уж там — имели какие-никакие шансы увенчаться успехом.

— А Владеющие? — спросил я. — Кто они? Тоже военные?

— В том числе. — Дельвиг откинулся на спинку стула и забросил ногу на ногу. — Офицеры Преображенского и Семеновского полков. И трое статских чинов. Почти все — наследники родов, так или иначе связанных с Меншиковыми. Родня, старые друзья…

— Свои люди, — кивнул я. — Его светлость не поленился собрать целый отряд. И еще неизвестно, сколько осталось тех, кто не участвовал в штурме лично… Или успел удрать.

— Этим уже занимаются жандармы и полиция. Никуда не денутся, голубчики. — Дельвиг плотоядно ухмыльнулся. — Уже арестовали почти дюжину человек, а они назовут остальных.

— И полетят головы. — Я потер глаза и потянулся за новым листом бумаги. — Не удивлюсь, если его величество сместит половину армейского руководства. И заодно пройдется по министерствам. И по всем дворянским фамилиям, которые приходятся Меншиковым хотя бы седьмой водой на киселе.

— Головы уже полетели, — отозвался Дельвиг. — В ближайшие недели нас ждет больше арестов титулованных особ, чем за последние два-три года. Кто-то в тайной канцелярии его величества изрядно прокололся. И теперь будет выслуживаться… если успеет, конечно же.

Как всегда. Отечественные спецслужбы во все времена не отличались каким-то особым проворством. И частенько запрягали куда медленнее, чем стоило. Зато после этого ехали быстро и с огоньком. Да и сам царь Александр определенно был не из тех, кто может простить такое наглое посягательство на собственную власть. И если уж он недооценил амбиции Меншикова раньше, то второй раз такой ошибки, конечно же, не повторит. Умения действовать решительно его величеству не занимать, так что совсем скоро виновные будут найдены, допрошены, назначены — при необходимости — и в конце концов наказаны со всей строгостью императорского правосудия.

Казалось бы, вот она — победа. Заговор раскрыт, его мотивы ясны, а организаторы известны поименно. Половина наверняка отправилась на тот свет еще при штурме, а оставшиеся или арестованы, или в бегах… пока что. Вряд ли надолго — жандармы не зря едят свой хлеб. И если Меншиков попадет в их руки живым, то непременно сдаст и своего покровителя-колдуна. И как бы тот ни был крут, вечно скрываться от сотен и тысяч полицейских ищеек у него не получится.

Дело закрыто, ведь так? И заварушка с нитсшестами, нашествиями нечисти и таинственными смертями перестала быть событием политического масштаба, едва успев набрать обороты. Загадки почти закончились, а вопросы получили ответы.

И осталось только странное послевкусие. Будто я все-таки упустил что-то немыслимо важное. Какую-то деталь. Незначительную на первый взгляд, буквально лежащую на поверхности, однако уходящую корнями глубоко-глубоко. В самую суть, в основу событий последних лет. Я пока никак не мог ухватить или хотя бы нащупать недостающий кусочек мозаики, но почему-то уже точно знал, что он может и непременно изменит картину до неузнаваемости.

Все-таки Иван был прав: что-то тут не сходится. И уж если почти безупречная до этого логика интриги Меншикова вдруг захромала на обе ноги, тому обязательно была причина.

Только я ее пока не видел.

— В общем, интересные дела творятся в родном Петербурге, — подытожил Дельвиг, облокотившись на стол. — Только они уже не про нашу с тобой честь, поручик. Да и без того работы будет выше крыши. Сегодня перед вами столько нечисти вылезло, что пришлось две роты поднимать.

— Боюсь, со временем Прорывы станут появляться чаще, — проворчал я. — И будут еще больше предыдущих. Я бы на вашем месте обратился за помощью к регулярным частям, которые расквартированы в городе. Георгиевскому полку наверняка уже сейчас не хватает людей.

— Пока справляемся, — вздохнул Дельвиг. — Ты лучше расскажи, что видел там, за Прорывом. Нам ведь строго-настрого даже приближаться к ним запретили, а ты, поручик, как всегда… И сам ускакал, и Ивана Александровича за собой утащил.

— А что там — это я не могу знать, ваше преподобие. Рапорт допишу, и в Зимний уйдет, на самый верх. А кроме этого — никому не слова. — Я постучал пальцем по лежавшему передо мной листу бумаги. — Личное распоряжение его превосходительства обер-прокурора.

— Да знаю я, — отмахнулся Дельвиг. — Не положено — значит, не положено. Но уж больно любопытно стало, что ты повидал. И что за место такое, раз оттуда к нам нечисть лезет. И что там еще есть, за Прорывом.

— Да нету там ничего, Антон Сергеевич, — тихо проговорил я. — Ничего хорошего — уж точно.

И, пожалуй, даже ничего интересного. Просто мертвый город, который я без особого труда описал на паре листов бумаги. И вряд ли мой корявый отчет так уж сильно отличался от тех, что положили его величеству на стол уцелевшие члены экспедиции. Той самой, единственной, которая вообще вернулась.

Привычная архитектура Петербурга, истлевшие остовы автомобилей, асфальт, заросли и нечисть всех сортов и калибров. Унылый пейзаж, следы цивилизации, какие-нибудь хранилища, в которых вполне могло уже и не остаться ровным счетом ничего полезного. Мертвый мир, населенный плотоядными тварями, которые лезут оттуда сюда. И больше ничего.

Впрочем… нет, не совсем. Было еще кое-что. То, о чем я не стал ни говорить Дельвигу, ни даже писать в рапорте. Во-первых потому, что был не так уж уверен и вполне мог и ошибиться. А во-вторых одно-единственное предположение, пусть даже и не подтвержденное весомыми доказательствами, непременно изменит… многое.

Слишком многое.

Я действительно не встретил в мире за Прорывом ничего примечательного. И даже гигантский летун, способный в один присест проглотить целую роту солдат, по сути был лишь еще одной разновидностью местных уродливых хищников. И обнаруженные мною в подземелье мертвые Упыри ничем не отличались от тех, что бравые георгиевцы отстреливали на улицах Петербурга.

Но странные следы рядом с ними, похоже, все-таки оставила нога человека.

Один час нормального здорового сна — это на самом деле не так уж и мало. Два часа — тот минимум, который способен дать возможность как-то прожить день до вечера. Три восстановят силы… ну, скажем, почти целиком. А четыре, с учетом сложившихся обстоятельств — вообще чуть ли не роскошь.

Судя по коротким теням на полу, я проспал не меньше шести. А значит, просто обязан был чувствовать себя бодрым, свежим и наполненные энергией даже чуть выше краев. Но на деле… нет, тело залечило нештатные отверстия и срастило все сломанные ребра до единого. Пожалуй, даже быстрее, чем я справился бы в своем прежнем мире.

А вот разум будто и не отдыхал вовсе. Я никогда не считал себя особо впечатлительным, однако вчерашние приключения все-таки выбили меня из колеи. Видимо, поэтому я чуть ли не на всю ночь вернулся обратно, в мертвый город по ту сторону Прорыва. Сначала прятался от парящего в небе чудища размером с пассажирский лайнер, потом отбивался от полчища кровожадных Упырей. Тварей было немыслимо много: они заполнили Дворцовую площадь целиком, загнали меня к подножью Александрийской колонны и набросились со всех сторон одновременно. Наваливались на плечи, цеплялись когтями за одежду, кусали, били, рвали на части… Только на этот раз рядом не оказалось Ивана, способного одним взглядом обратить зубастых в обожженные куски мяса.

А в конце концов я сам превратился в охотника. И гонялся по подземельям и неожиданно опустевшим улицам за человеком в истлевшей форме штабс-капитана. И почему-то никак не мог поймать, хотя тот двигался грузно и неторопливо. Почти шагом — и при этом за каждой лестницей, за каждым поворотом в мгновение ока отрывался на полсотни метров. И мне приходилось снова мчаться, спотыкаясь об обломки кирпича. Я подбирался чуть ли не вплотную, хватал за плечо с колючими звездочками на погоне, разворачивал… Но штабс-капитан с каким-то немыслимым проворством ускользал, и все начиналось заново. Я так ни разу и не увидел его лицо.

Однако почему-то точно знал, что оно окажется знакомым.

И даже сейчас, когда я обнаружил себя в залитой полуденным солнцем спальне, сон не спешил уходить. Упрямо и настойчиво держался до последнего, цепляясь за каждую неровность на стенах и норовя подсунуть зрению мертвые остовы домов и туман вместо обоев и белоснежной лепнины под потолком. И я еще несколько мгновений чувствовал, как кожу слегка покалывает крохотными кусочками пепла, который висел в воздухе неведомо сколько лет и почему-то так и не улегся окончательно.

Мертвый мир держал крепко, и окончательно исчез, только когда я услышал голос той, кого там уж точно не могло быть.

— Проснулся, наконец. — Вяземская осторожно прикрыла за собой дверь и шагнула к кровати. — Я уж думала, ты так до обеда и проваляешься.

— До обеда… — задумчиво повторил я. — А со скольки?

— Да я уж сейчас и не скажу так. Антон Сергеевич ночью привез. Черного всего, только глаза видны… и те красные. Я думала тебя в ванну сразу, а ты вообще уже будто ничего не видел. — Вяземская едва слышно хихикнула. — Зыркнул из-под бровей, поднялся — и упал. Прямо как был, в одежде, только ботинки снял.

— Ага, припоминаю… В одежде, значит? — Я на всякий случай даже чуть приподнял одеяло, чтобы взглянуть на собственный подозрительно обнаженный торс. — Это меня ты распрягала? Или из домашних кто?

— Сама, сама. — Вяземская уселась на край кровати. — А ты и не проснулся даже. Удивительно, как вообще живой остался! Ободранный весь, ребра поломаны, в боку дырка… Штыком ткнули?

— Прутом чугунным. — Я провел пальцами по коже там, где еще вчера зияла смертельная для обычного человека рана. — А ты меня, выходит, подлечила?

Ночные события понемногу восстанавливались в памяти, хоть и со скрипом. Видимо, последние полчаса перед отключкой я прожил, можно сказать, на автопилоте. Приехал сюда на машине с Дельвигом, поднялся в спальню и, посмотрев на всех сердитым звериным глазом, рухнул и тут же уснул без задних ног. После чего был осторожно раздет и получил медицинские услуги по высшему разряду.

Его преподобие, как человек с церковным саном, ни в коем случае не должен был способствовать разврату и везти молодого мужчину ночевать в дом к незамужней девице. Но как офицер и капеллан не мог допустить, чтобы поручик Георгиевского полка остался без надлежащей помощи.

А это уже другое — надо понимать.

Вяземская продолжала что-то негромко щебетать. Кажется, рассказывала про мои страшные раны. Или даже ругала за неосторожность и просила больше так никогда не делать. Я не стал слушать. Сгреб ее сиятельство в охапку, опрокинул на кровать и с сопением ткнулся лицом в вырез шелкового халата. Разумеется, это тоже было вопиющим и немыслимым нарушением великосветского этикета, но мне почему-то вдруг стало нужно срочно, прямо сейчас проверить, что все это по-настоящему.

Что я действительно вернулся в привычный живой мир и открыл глаза в доме сиятельной княжны, а не валяюсь на выжженом радиацией асфальте под Упыриными тушами, медленно умирая от потери крови в нескольких шагах от того места, где не так давно переливался в воздухе закрытый бравыми георгиевскими капелланами Прорыв.

Вяземская пахла… пахла собой. Никаких духов или положенных эпохе средств для сохранения женской юности и привлекательности. Только то, что досталось от самой природы: мягкий аромат молодой женщины, которая совсем недавно проснулась и не успела даже умыться. Теплая кожа, мягкое, податливое тело, будто созданное для ласки. Глаза, губы, непослушная черная грива, в которую хотелось зарыться лицом… Нет, такое моя скудная фантазия не выдаст даже в предсмертном состоянии.

А значит, я все-таки дома.

— Ого… Вот так сразу? — Вяземская легонько шлепнула меня по плечу. — Хоть бы умыться сходил.

— Верно… извини. — Я чуть отодвинулся, разглядывая грязные отпечатки, которые оставила на ткани халата моя физиономия. — Стыдоба.

Не то, чтобы я был таким уж ярым поборником чистоты, но ложиться спать в одежде и не умывшись — последнее дело. Такое не стоит позволять себе, даже если вымотался до предела… Впрочем, если уж я едва помнил вчерашний вечер, этот самый предел наступил куда раньше, чем Дельвиг довез меня сюда.

— Сейчас велю набрать горячей воды. — Вяземская аккуратно освободилась из моих объятий и чуть подтянула поясок халата — видимо, чтобы не выходить к прислуге совсем уж в непотребном виде. — А завтрак пусть подадут прямо сюда.

— Хочешь, чтобы вся прислуга наблюдала нас в неглиже? — усмехнулся я.

— Боюсь, они уже не раз наблюдали и не такое. — Вяземская уселась на кровати ко мне спиной и, повернувшись, подмигнула. — Так что если вы, сударь, изволите беспокоиться о моей репутации, боюсь, уже слишком поздно. Она загублена окончательно и бесповоротно.

— Ну прямо уж бесповоротно, — буркнул я. — Тебя здесь любят. Вряд ли хоть кто-то станет болтать или…

— Да к черту все эти пересуды! — Вяземская протянула руку и взяла с тумбочки у кровати костяной гребень. — Знаешь, я даже рада, что все закончилось. Теперь нам можно больше не прятаться.

— И все же не следует забывать об осторожности. — Я откинул одеяло и уселся. — Меншикова еще не поймали, и вряд ли он оставит тебя в покое.

— Но ты ведь меня защитишь? — Вяземская игриво опустила голову мне на плечо. — К тому же у столичной знати сейчас найдутся дела поважнее, чем обсуждать чьи-то там амурные похождения. Такое ощущение, что Петербург готовится чуть ли не к войне.

— С кем? — вздохнул я. — Или аристократам не терпится поскрее поделить достояние опальных родов?

— Хотела бы я сама знать, что вообще происходит. — Вяземская провела гребнем по волосам. — Но курьеры и посыльные идут один за другим еще со вчерашнего вечера. Все балы и торжества отменили чуть ли не до самого Нового года.

Ничего удивительного. Если уж Меншиков решился открыто выступить против союзников Юсупова и пытался захватить наследника престола — скрытое противостояние знати, наконец, перешло в «горячую» фазу. Назревавший чуть ли с самой войны болезненный гнойник вскрылся, и все тайное брызнуло наружу, разбавляя вековые обиды и заодно прибавляя новых. И вряд ли хоть кто-то из богатых и знатных семей Петербурга сможет остаться в стороне от дворянских разборок. У каждого найдутся и поводы отомстить, и амбиции, и интересы, ради которых можно пойти даже против закона или воли императора.

— Да уж… Меншиков заварил ту еще кашу, — вздохнул я. — И у него достаточно друзей, которые не дадут вот так запросто себя сожрать. Не удивлюсь, если все самое страшное только начинается.

— Нет! Его величество не потерпит! — воскликнула Вяземская.

Особой уверенности в ее голосе я, впрочем, не услышал. Девчонка была еще слишком молода, чтобы набраться цинизма и настоящего опыта в тайных игрищах аристократов, и явно недооценивала жадность и беспринципность местной знати… А заодно и непредсказуемость человеческой глупости.

Впрочем, даже если Александру каким-то чудом удасться удержать крышку на котле, уже готовом плеваться кипятком, и рода не начнут резать друг друга в открытую, кровавая партия переместится в закулисье. И тогда в ход пойдут самые отвратительные и грязные фокусы.

Смешались в кучу нечисть, люди…

Так или иначе, конец лета в Петербурге предстоит жарким — при любой погоде. И явно будет весьма и весьма богат на события вроде дуэлей, автокатастроф, неожиданных смертей или Прорывов в самых неподходящих местах. И если местная знать уже вышла на тропу войны, то непременно прошагает по ней до самого конца.

А колдун в очередной раз спрячет свои истинные намерения за грызней аристократов.

— Ну… Если уж их благородиям так не терпится подраться — пущай. Милости прошу. Главное, ты во все это дело не лезь. — Я махнул рукой и откинулся обратно на подушки. — А меня оно все и так не касается. Рылом не вышел.

— Как знать. — Вяземская нахмурилась и покачала головой. — Тебя зачем-то хотел видеть его светлость Александр Михайлович.

— Сам Горчаков? — удивился я. — Интересно, что это ему понадобилось?..

— Вот у него и спроси. Но пока я тебя никуда не отпущу. — Вяземская закинула на меня ногу и уселась сверху. — Сначала — в ванну. Потом завтракать, а потом…

— Ну уж нет. — Я рассмеялся и легонько стиснул пальцами горячие бедра. — Завтрак как раз подождет.

Что-то определенно изменилось. Я ощутил это даже до того, как остановил машину у дома на Большой Монетной. То ли тело еще хранило остатки энергии, прихваченной из мертвого мира за Прорывом, то ли изменения оказались необратимыми. Уровень моих способностей скакнул вверх, одним махом одолев путь, который даже в нынешних условиях занял бы лет десять, а то и все двадцать.

Интуиция ясно обозначала важное событие, которое вот-вот должно случиться, но на этот раз не предупреждала об опасности, а просто набрасывала картину будущего. Расплывчатую и нечеткую, лишь очертания того, что может и не произойти вовсе… Впрочем, мне хватило и контуров. Опыт тут же дорисовал остальное, и на мгновение показалось, что я сейчас увижу у себя в голове этакое кино.

Но нет. Подробности так и остались за кадром, и вместо короткометражки мне достался только сценарий, в котором две трети строчек вымарал беспощадный цензор. Однако на уцелевших крупным шрифтом красовался толстый намек на то, что следующие полчаса-час вполне могут разделить жизнь одного отдельно взятого Волкова на «до» и «после».

Важно, значимо и потенциально опасно.

Что ж… Какая-никакая, а все-таки подсказка. Предупрежден — значит, вооружен… в переносном смысле, конечно же. Вряд ли Горчаков задумал какую-то гадость.

— Проходите, ваше благородие. — Дворецкий отворил передо мной дверь и чуть отодвинулся в сторону, освобождая путь. — Его светлость вас примет.

Я ожидал, что окажусь в кабинете, но для него помещение выглядело слишком уж просторным. Нет, письменный стол, огромный кожаный «трон» за ним и кресла для посетителей имелись, однако обилие книжных полок скорее намекало на что-то вроде домашней библиотеки.

Богатой даже по столичным меркам: я успел заметить немалое количество томов в золоченых переплетах. На русском языке, английском, французском, немецком… кажется, было что-то даже на латыни. А собрание сочинений Пушкина — однокашника Горчакова по лицею в Царском Селе — занимало чуть ли не целый шкаф. То ли его светлость из сентиментальных побуждений коллекционировал все издания, то ли в этом мире светило русской поэзии прожил на белом свете достаточно, чтобы оставить столь солидное наследие.

— Вижу, вас заинтересовала моя библиотека, Владимир Петрович. — Горчаков шагнул мне навстречу, протягивая руку. — Весьма скромная, надо сказать, однако здесь найдется парочка весьма занятных экземпляров.

— Доброго дня, ваша светлость. — Я легонько стиснул прохладные и суховатые стариковские пальцы. — Разумеется, я не могу не восхититься подобной коллекций. Однако никак не могу поверить, что вы желали меня видеть лишь для разговора о литературе.

А разговор будет серьезным — на это явно указывал даже сам облик Горчакова. Строгий, аккуратный… почти парадны. Конечно же, его светлость не стал ради меня облачаться в наряд с орденской лентой, однако темный костюм и без нее выглядел достаточно официальным.

Уж точне не для дружеского чаепития.

— О нет. Конечно же, нет, Владимир Петрович. — Горчаков сдержанно улыбнулся. — Вижу, вы из тех, кто не любит тратить времени на болтовню. В таком случае, позвольте мне перейти прямо к делу. Итак, третьего дня мы оба имели несчастье стать свидетелями и, более того, непосредственными участниками одного безобразнейшего и немыслимого события…

— Безобразнейшего и немыслимого, — повторил я, чуть склонив голову. — Надеюсь, ваша светлость не пострадали.

— Ничуть, друг мой, ничуть. Может, я уже не так силен и крепок, как был в ваши годы, однако еще кое-на что гожусь. Талант моего рода надежно защищает от пуль. Иными словами, я совершенно здоров, цел и невредим… Чего, впрочем, нельзя сказать о моих друзьях. — Горчаков опустил взгляд и, вздохнув, закончил: — Сегодня утром скончался уже знакомый вам Николай Борисович Юсупов.

Вот оно как… На мгновение я почувствовал то, что среди людей принято называть искренней печалью. Не то, чтобы мы с князем успели стать друзьями, однако все же прониклись друг к другу какой-никакой симпатией. Вместе сражались с Рогатым на Лазаревском кладбище — а такое, как ни крути, сближает. Я пока не мог даже представить себе, что именно могло навредить почти неуязвимому титану в ледяной броне… и почему его за целых два дня не смогли спасти даже самые могучие и крутые из столичных Владеющих целителей.

Однако мой счет к Меншикову и его покровителю пополнился еще одним пунктом — и на этот раз личным.

— Искренне надеюсь, что виновные понесут наказание, — тихо проговорил я. — И что оно окажется достаточно строгим и справедливым.

— Можете не сомневаться, друг мой. — Горчаков ободряюще коснулся моего плеча. — Мы непременно позаботимся… Впрочем, сейчас речь о другом. И вы здесь не только для того, чтобы я мог высказать вам свои соболезнования.

Наверное, где-то на этом месте я должен был задать вопрос — а для чего тогда?.. Или не должен был. Его светлость десятилетиями оттачивал ораторское искуссвто и вполне мог обойтись без «помощи зала».

— По ряду причин мы пока не имеем возможности уведомить его императорское величество… Во всяком случае, до того, как о смерти Николая Борисовича объявит официально кто-нибудь из родственников, — продолжил Горчаков. — Однако вы должны знать, что перед смертью он пожелал, чтобы вы унаследовали его княжеский титул.

Ох… Вот оно — то самое. Важное, значимое и потенциально опасное. Интуиция в очередной раз не ошиблась. Но я и предположить не мог, что старик Юсупов решит оставить мне самое, пожалуй, ценное из своего достояния. Если все это не какая-нибудь дурацкая шутка, мне без всяких усилий, буквально на блюдечке с голубой каемочкой достанется то, за чем самые амбициозные, жадные и беспринципные из молодых дворян охотятся годами — и порой безуспешно. Судьба определенно приготовила мне тот еще подарочек.

Немыслимо ценный, однако, надо сказать, весьма… непростой.

— Титул? — зачем-то переспросил я.

— Именно так, друг мой. Думаю, вам прекрасно известно, что у его сиятельства не осталось наследников мужского пола. А единственная дочь уже много лет замужем… Разумеется, ей достанется большая часть имущества отца, — уточнил Горчаков. — Ей и прочим родственникам, в соответствии с завещанием покойного. Нет, конечно, вы тоже кое-что получите, но, полагаю, вряд ли всерьез заинтересуетесь капиталами покойного. Или чем-то подобным.

— Пожалуй, — усмехнулся я. — Титул определенно стоит ничуть не меньше.

— Вы совершенно правы, Владимир Петрович. — Горчаков развернулся на каблуках ботинок и неторопливо зашагал к окну. — Впрочем, он точно так же принесет вам и немалые сложности. Слишком уж многим будет не по душе решение Николая Борисовича.

— Родственники? — Я подошел к ближайшей полке и провел кончиками пальцев по корешкам книг. — Возможно, дочь или кто-нибудь из племянников сами рассчитывали унаследовать…

— Увы, и подобного я бы тоже не стал исключать, — вздохнул Горчаков. — Зинаида Николаевна была не слишком рада, услышав последнюю волю отца. Но куда больше тех, кому вообще не важно, кому именно достанется титул — лишь бы он не достался вам.

— Даже так? — Я оперся локтем на полку. — Вот уж не думал, что у меня столько врагов.

— Увы. Даже без титула Владимир Волков встал многим поперек горла. А когда вы обретете достоинство и положение, которых, вне всякий сомнений, заслуживаете… — Горчаков заулыбался было — и вдруг сдвинул брови. — Однако вряд ли это случится быстро. Дело существенно осложняется тем, что Николай Борисович так и не дождался поверенного. И, соответственно, не успел изменить завещание и упомянуть вас.

— Если так — вы могли и вовсе мне ничего не говорить. — Я пожал плечами. — Передача титула постороннему для покойного человека, даже не родственнику едва ли возможна. А уж без документа, подтверждающего последнюю волю…

— Ошибаетесь, друг мой. — Горчаков многозначительно поднял вверх палец. — Слово дворянина значит не меньше, чем его подпись на гербовой бумаге. Перед смертью Николай Борисович назначил меня своим душеприказчиком. И сделал это в присутствии трех уже знакомых вам людей, в чьем достоинстве, порядочности и чести не посмеет усомниться никто. Можете не сомневаться — это стоит даже больше, чем какой-то там документ с печатью мелкого чиновника.

— Хотите сказать, это законно? — уточнил я.

— Не уверен, что смогу без труда назвать хоть один подобный случай. Вы и сами должны понимать — такое не случается каждый день. — Ответ Горчакова звучал весьма и весьма уклончиво, однако интонация буквально громыхала уверенностью. — Однако последняя воля князя, заверенная тремя уважаемыми представителями дворянского сословия, может стать основанием решения, которое государь примет в вашу пользу. Может — и должна!

— Полагаете, его величество не откажет мне в такой чести?

— Разумеется, у него есть и такое право. Жаловать титул, даже на основании завещания — право одного лишь монарха. Однако! — Горчаков возвысил голос. — Однако мы сделаем все, чтобы справедливость восторжествовала. И вы, друг мой, станете одним из нас — как того и желал покойный Николай Борисович.

И не только он… А может, и вовсе не он. Не то, чтобы я заподозрил Горчакова во лжи. Однако хитрый и многоопытный экс-канцлер ничуть не заржавел на пенсии и определенно оказался не против тряхнуть стариной и поучаствовать если не в политических играх мирового уровня, то хотя бы в переделке влияния и власти после исчезновения такой крупной фигуры, как невесть куда подевавшийся Меншиков. И если бы волеизъявление умирающего Юсупова не имело место взаправду…

Что ж, пожалуй, его стоило бы придумать.

И я уж точно не собирался ни возражать, ни отказываться, ни даже задавать лишних вопросов. Сам по себе титул и прилагающиеся к нему блага и положение имели для меня не такое уж и большое значение. А вот возможности… Нет, упустить их в моем положении было бы попросту глупо. И если колдун уже давно получил последователей и союзников среди титулованных особ — самое время завести собственных.

В конце концов, наши интересы совпадают… по большей части.

— Что ж… В таком случае — я буду должником вашей светлости. — Я склонил голову. — И клянусь использовать свое имя и положение исключительно во блага народа и отечества.

— Ничуть не сомневаюсь, друг мой, ничуть. Уверен, его величество уже совсем скоро пожелает вас увидеть… Впрочем, для начала я на вашем месте потрудился бы осмотреть новые владения.

— Владения⁈ — Я на мгновение едва не лишился дара речи. — Я не?..

— Нет, вы не ослышались, Владимир Петрович. — Горчаков хитро заулыбался. — Я ведь уже говорил, что его сиятельство Николай Борисович пожелал оставить вам не только титул?

— Ничего себе… Вот это, брат, хоромы!

Петропавловский задрал голову, разинул рот — да так и остался стоять, разглядывая нависавшую над нами трехэтажную громадину. Даже чемодана из рук не выпустил, хоть тот и весил чуть ли не полтора пуда. До моего появления в этом мире все пожитки Владимира Волкова поместились бы в одну одну сумку, но теперь для переезда пришлось созвать на помощь чуть ли не всех товарищей.

И когда я успел накупить столько барахла?

— Ладно тебе глазеть — пойдем! — Я хлопнул Петропавловского по плечу и подхватил с тротуара тяжеленное кожаное кресло. — Пока наш медведь таежный еще чего-нибудь не свернул.

Дед Федор, привычный к тяжелому труду, явно уже успел заскучать в столице, так что вызвался поработать чуть ли не с радостью. И пока я толкался в автомобиле между телег на набережной, в одиночку перетаскал внутрь чуть ли не половину грузовика и попутно расколотил то ли две, то ли три французские вазы. Хорошо, что Зинаида Николаевна не видела, как новый хозяин обходится с достоянием ее родителя — иначе бедняжке точно бы стало дурно.

Честно говоря, я и сам так и не смог до конца поверить, что это все теперь мое. Горчаков будничным тоном говорил о каком-то абстрактном доме, но на деле упавшее буквально с неба наследство оказалось целым особняком. И не где-нибудь, а на Английской набережной, всего в километре с небольшим от Зимнего дворца. Можно сказать, чуть ли не по соседству с его величеством императором.

Весьма статусное место, да и само здание под стать. На фоне скромных двухэтажных соседей особняк выделялся не только размерами, но и занятной архитектурой: выдающийся вперед к тротуару массивный цоколь с дверью-аркой посередине и портик с белоснежными колоннами аж на два этажа, подпирающий фронтон под крышей. Вытянутый, треугольной формы и вдобавок украшенный барельефами и лепниной. Было во всем этом что-то от храма — только не православного или католического, а древнего, римского или вообще даже греческого.

Кажется, такой стиль называется классицизм… или неоклассицизм?

В моем мире здание успело побывать и музеем, и не раз перейти от одной знатной и богатой семьи к другой, и к началу нынешнего столетия им владел кто-то из многочисленных столичных Кочубеев. Но здесь особняк достался Юсуповым. Может, еще в первой половине прошлого века: знакомой надписи на фасаде — ОТ ГОСУДАРСТВЕННОГО КАНЦЛЕРА ГРАФА РУМЯНЦЕВА НА БЛАГОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ — то ли не осталось к настоящему времени, то ли не было вовсе.

— Чего встали, внучки? — В дверях показалась могучая фигура деда Федора. — Подите-ка сюда, помочь надо. У их сиятельств мебель тяжелая — одному не передвинуть.

Старик наверняка лукавил — просто не хотел возиться в доме вдвоем с Фурсовым. Тот тоже отличался немалой силой, а вот собеседник был так себе. Предпочитал работать молча, в отличие от Петропавловского, который любое действие сопровождал прибауткой или комментарием.

— Уже идем, дед, уже идем. — Я подхватил с тротуара любимое кожаное кресло. — Ты там себя побереги — здоровье-то не казенное!

Внутри особняк оказался даже круче, чем снаружи. Даже если прежние владельцы когда-то и сэкономили на убранстве, Юсупов уж точно наверстал упущенное: мое наследство уступало его дворцам разве что габаритами, но уж точно не роскошью. Мрамор, позолота, бархат…

На мгновение мне снова отчаянно захотелось обратно в свои апартаменты на Садовой.

Может, когда-то я и стремился к богатству, однако эти времена прошли не одну, не две и даже не три сотни лет назад. На самом деле человеку нужно не так уж много, и сидеть одним задом сразу в пяти дорогих креслах уж точно не получится. А расходы на содержание трехэтажных хором на Английской набережной, хоть и посильные, казались бессмысленной тратой…

Однако Горчаков, как ни крути, был прав: вступление в право наследования особняком покойного Юсупова не то, чтобы подтвердит законность моих притязаний на княжеский титул, однако станет солидным козырем, когда придет время аудиенции с его величеством.

— Да уж, вот домина так домина. — Я осторожно опустил кресло на блестящий паркет. — Придется прислугу нанимать, человек пять… И Марью над всеми старшей поставить.

— И не думай даже, внучок! — Дед Федор сердито громыхнул чем-то об пол. — Пусть лучше учиться идет. В пансионат, как хотела. Нечего ей тут молодость тратить, раз уж тебе, охламону, целая княжна постель греет.

— Тихо ты! — буркнул я. — Нечего тут языком трепать.

— Да я-то чего? Я помолчу, — миролюбиво усмехнулся дед Федор. — А толку с того? И так весь город судачит.

Фурсов с Петропавловским тут же заулыбались, что называется, до ушей. И если первый в таких случаях хотя бы находил в себе силы промолчать, то второй наверняка уже придумал очередной сомнительный каламбур.

Только услышать его мне так и не довелось: за спиной раздались шаги. Осторожные и не то, чтобы легкие, но уж точно не похожие на грохот сапогов грузчиков или кого-нибудь из сибиряков, которых привез с собой дед Федор. Незнакомец ступал неспешно, чуть цокая по паркету каблуками ботинок.

— Доброго дня, судари. Надеюсь, я не слишком помешал?.. И не затруднит ли вас сказать, где я могу найти его благородие Владимира Петровича Волкова?

Голос оказался под стать походке: мягкий, негромкий, однако прекрасно слышный баритон, который я при иных обстоятельствах, пожалуй, даже назвал бы приятным. Однако чуйка подсказывала, что незваный гость принес с собой если не очередные неприятности, то уж точно какую-нибудь мелкую гадость.

Ну надо же. Не успели даже вещи выгрузить…

— Владимир Волков перед вами. — Я неспешно развернулся. — И раз уж мы почти знакомы — потрудитесь представиться.

— О, действительно. — Незнакомец заулыбался и шагнул вперед. — Князь Павел Антонович Сумароков.

Нередко в таких случаях после имени и титула называли должность или классный чин. Однако его сиятельство то ли не потрудился сообщать больше необходимого, то уже вышел в отставку… А может, и вовсе никогда и нигде не служил. Роста он был немалого и от природы получил неплохое сложение, однако выправки не имел совсем. Лишний вес и сутулость не могли спрятаться даже под изящно подогнанным по фигуре костюмом из светлой ткани. И явно указывали на человека гражданского, которому не случалось носить военной формы.

Как и все остальное: опущенные плечи, улыбка, бородка клинышком, длинные густые волосы. Когда-то русые, но теперь наполовину поседевшие. Даже в водянистого цвета глазах за очками в золотой оправе было что-то беззубое, выдающее не честного служаку, а того, кто за всю жизнь едва ли утруждал себя по-настоящему тяжелой работой.

В общем, Сумароков, несмотря на аккуратный и интеллигентный облик, впечатление производил скорее отталкивающие. И вялое рукопожатие лишь закрепило уверенность, что передо мной человек пусть и неглупый, однако слабовольный, беззубый… и вместе с тем неприятный и даже опасный.

Такие редко вступают в открытое противостояние — зато способны на любую подлость.

— Не могу сказать, что ждал гостей, — Я с трудом подавил желание вытереть ладонь о брюки, — однако раз уж вы здесь…

— Уверяю, я украду у вас совсем немного времени. — Сумароков изящно, но неожиданно крепко взял меня под локоть. — Мы ведь можем побеседовать с глазу на глаз?

Дед Федор нахмурился и сжал громадные кулачищи, и я на всякий случай даже помотал головой: отбой, ничего серьезного. Если незваный гость и представлял для меня какую-то опасность, то уж точно не в виде физической угрозы. Да и Таланта, похоже, был не самого выдающегося. Во всяком случае, заметно слабее Геловани, не говоря уже о мастодонтах вроде Горчакова или покойного Юсупова.

Впрочем, вел себя Сумароков если не нагло, то по меньшей мере вызывающе: сначала чуть ли не тащил меня к лестнице, хотя я и так послушно шел следом. А когда силенок не хватило — демонстративно зашагал быстрее, чтобы непременно подняться на второй этаж первым.

И уже оттуда без приглашения помчался наискосок через зал, не забывая при этом то и дело оглядываться и смотреть на меня сверху вниз.

— Удивительно красивое место. — Сумароков распахнул окно и, прикрыв глаза, подставил лицо прохладному ветерку с Невы. — Полагаю, вам не приходилось бывать здесь раньше?

— Не припоминаю, — сухо отозвался я.

— Едва ли, мой юный друг, едва ли. И тем удивительнее, что его сиятельство Николай Борисович, упокой Господь его душу, решил оставит сей чудесный особняк именно вам.

Его сиятельство отчаянно переигрывал. И во взгляде, и в жестах, и в самих его словах было столько нарочитого высокомерия, что это уже ничуть не напоминало изящно-презрительное снисхождение истинного аристократа к плебею, ненароком ухватившему то, что ему не положено. Скорее наоборот — превращалось в нелепый фарс, где комической фигурой выступал не я, а сам Сумароков.

— Вы ведь и сами понимаете, что все это — не ваше, — продолжил он. — И не так уж важно, что изволил указать в завещании старик Юсупов. Для юного дворянина первейшей и главнейшей из добродетелей является скромность. И всякому человеку непременно следует знать свое место. И если в вас есть хоть капля чести и достоинства, вы просто обязаны…

— И когда это я успел стать чем-то обязан, вам, милостивый сударь? — усмехнулся я. — И, признаться, никак не могу понять, к чему вы клоните.

— А я никак не могу понять, чего ради князю Юсупову оставлять вам такое наследство. Впрочем, мне приходилось слышать, — Губы Сумарокова расплылись в ехидной улыбке, — что порой старики безо всякой видимой причины приближают к себе смазливых юнцов.

Его сиятельство нарывался. Бесцеремонно, грубо и совершенно безо всякого изящества. А значит, делал это вполне осознанно и с расчетом на результат. Я мог только догадываться, кто и для чего подослал сюда этого напыщенного хлыща, но уж точно не для того, чтобы пообещать расположение или поддержку. Горчаков предупреждал, что мое наследство встанет поперек горла многим из представителей благородного сословия.

И, похоже, они уже начали действовать.

— Впрочем, где мои манеры? — Сумароков демонстративно прикрыл рот рукой. — Я ведь здесь исключительно для того, чтобы выразить вам свои соболезнования. Если уж случилось так, что покойный был вам, как отец, или даже ближе отца…

Ну все. Это уж слишком!

— Еще одно слово. — Я шагнул вперед. — И я…

— И вы вызовете меня на дуэль?

Скорее всего, именно этого от меня и ожидали. Этого — или какой-нибудь подобной глупости. Которая вряд ли могла привести к каторге или высшей мере, а вот повлиять на решение императора… Вряд ли его величество согласится пожаловать княжеский титул заядлому бретеру. И если даже до него каким-то чудом не дошли слухи о моей дуэли с Грозиным, про эту доложат незамедлительно.

Сумароков и доложит — с него станется.

— … И я вышвырну вас из окна, — невозмутимо закончил я. — И у меня тут же найдется не меньше трех человек, которые подтвердят, что вы ненароком свалились сами. И свернули шею.

Я блефовал напропалую, но такого его сиятельство явно не ожидал. Наверняка вариант с требованием сатисфакции был просчитан наперед, однако угроза незамедлительной физической расправы сработала. Сумароков никак не мог тягаться со мной ни мощью Талант, ни уже тем более умением махать кулаками — и тут же попятился, стремительно бледнея.

— Полно, сударь… — пробормотал он. — Мы ведь цивилизованные люди! И я желаю вам исключительно блага!

— Разве? — Я размял кулак, щелкнув костяшками. — А мне почему-то показалось, что вы пришли сюда, чтобы оскорблять меня и покойного Николая Борисович.

— Прошу простить меня за это досадное недоразумение. — Сумароков на всякий случай отступил еще на шаг. — Но вы ведь не будете возражать, если я дам вам… назовем это дружеским советом?

— Буду, — буркнул я.

— И все-таки я дам. Откажитесь от титула, Владимир Петрович. Оставьте себе этот особняк и деньги, если вам будет угодно. Купите красивый автомобиль, сходите в дом терпимости. — Сумароков, похоже, сообразил, что бить его все-таки не будут, и вернул себе некоторую часть гонора. — Развлекайтесь, пейте шампанское, просадите в карты пару тысяч… Только не лезьте туда, куда не следует. Там вас попросту сожрут.

— Меня уже пытались сожрать, — усмехнулся я. — Как оказалось, это не так уж и просто сделать.

— Куда проще, чем вы можете подумать. Высший свет Петербурга — это не гимназия, не Орден Святого Георгия и уж тем более не постель какой-нибудь легкомысленной юной особы. — Сумароков чуть понизил голос. — Вас там не ждут и вряд ли когда-нибудь примут. И не думайте, что покровительство пары выживших из ума стариков изменит хоть что-то.

— Кажется, я уже говорил, что не нуждаюсь в советах. И уж тем более — в ваших. Так что наш разговор окончен. — Я сложил руки на груди и, подумав, добавил: — А теперь — пошел вон из моего дома.

— Так вот ты какой, Владимир Волков. Наслышан, наслышан…

Его величество Император и Самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и по совместительству родитель моего новоиспеченного друга Ивана Александр Александрович Романов чуть прищурился, словно собирался просветить меня взглядом насквозь. Как знать, может, так оно и было: если даже у наследника короны глаза совмещали функции лазерной пушки и тепловизора, то глава рода наверняка умел что-нибудь и покруче. К примеру, проверить, нет ли у меня под кителем оружия. Или пересчитать ребра — в прямом смысле, как на рентгене.

Или даже увидеть не юного подпоручика георгиевского лейб-гвардии полка, а меня-настоящего.

От этой мысли я вдруг ощутил себя не в своей тарелке. Правда, лишь на мгновение: тяжелая складку между царственными бровями разгладилась, и Александр улыбнулся. Сдержанно, больше себе в усы, чем приветствуя меня — зато искренне и, пожалуй, даже тепло.

— Проходи, устраивайся, — негромко проговорил он. — В ногах правды нет.

Место для аудиенции его величество выбрал весьма занятное: не кабинет и даже не библиотеку, как Горчаков, а зал у балкона, выходящего в сад. Я разглядел за широкой монаршей спиной распахнутую дверь и прямо радом с ней — небольшой круглый столик и кресла… Три штуки — видимо, к нашей встрече должен присоединиться кто-то еще.

Здоровенный самовар, чашки с блюдцами и здоровенная плетена корзинка с печеньем явно намекали, что беседа с государем пройдет, можно сказать, в домашней обстановке. Я, разумеется, явился в полном парадном облачении гвардейского поручика, а вот сам Александр ограничился свободными брюками и рубахой навыпуск. То ли не посчитал меня достойным кителя или хотя бы полноценного гражданского костюма, то ли желал таким образом выказать расположение.

А может, специально нарядился попроще, чтобы посмотреть, как я отреагирую. Вряд ли для его величества мое «собеседование» на княжеский титул было таким уж важным событием, однако он вряд стал бы пренебрегать придворным этикетом без особой на то причины.

— Присаживайся, говорю, — улыбнулся Александр. — Чего столбом стоишь? Или раньше царя не видел? Портретов-то моих, поди, в любом учреждении хватает.

Портреты я действительно помнил прекрасно. Правда, по большей части те, что видел раньше, еще в том мире. Где его величество скончался в Ливадийском дворце в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году, не дожив до пятидесятилетия. Случалось нам встречаться и лично — и тогда на меня сверху вниз взирал рослый плечистый мужчина с окладистой темной бородой, в которой еще только начинала пробиваться седина.

Впрочем, я и сейчас не назвал бы Алекандра стариком, хоть он уже и разменял седьмой десяток. Годы добавили его величеству объема в талии, но ничуть не испортили богатырской стати: монарх и в этом мире возвышался надо мной могучей громадиной. Массивный череп, похоже, уже давно лишился остатков волос, зато на лице они росли еще гуще, чем прежде. Седые усы, чуть тронутые желтизной от табака, и борода чуть ли не до середины груди выглядели основательно, если не сказать монументально.

В нынешнем Александре было что-то от былинного богатыря — только не из тех, кого мне случалось наблюдать лично, а скорее книжного или нарисованного на картине Васнецова.

— Благодарю, ваше величество. — Я опустился в кресло. — Для меня большая честь…

— Да ладно тебе раскланиваться, поручик, — усмехнулся Александр. — Ни к чему нам эти реверансы. Не до того сейчас.

— Как пожелаете, ваше величество.

— Перво-наперво тебе от меня награда положена. Благодарю — и как отец, и как царь. Ты мне не просто сына, а единственного наследника домой живым вернул. — Александр уселся напротив, и кресло жалобно скрипнуло под изрядным весом монарха. — Такого я не забуду — мое тебе слово.

— Служу отечеству, ваше величество.

Я изобразил что-то воинского приветствия, но полноценно прикладывать ладонь к виску, конечно же, не стал. Для этого по меньшей мере следовало подняться, надеть обратно фуражку и вытянуться по стойке «смирно», а обстановка явно располагала к церемониалу попроще.

— Однако имей в виду, поручик, — Александр чуть сдвинул кустистые седые брови, — все, о чем мы сегодня будем говорить, не должно покинуть этой комнаты. Ты меня понял?

— Так точно, ваше величество, — отозвался я. — Не покинет… Могу я поинтересоваться — как здоровье его высочества Ивана Александровича?

— Да чего ему будет? Парень крепкий! Тоже про тебя все время спрашивает — мол, как там Волков? — Александр улыбнулся. — Выходит, вы с ним теперь друзья-товарищи.

— Хотелось бы так думать. — Я пожал плечами. — Впрочем, едва ли наследнику престола полагается водить дружбу с человеком моего круга.

— Однако… Ишь ты как хитро вывернул! — Александр погрозил мне пальцем, но в его глазах читалось явное одобрение. — Значит, от титула княжеского отказываться не собираешься?

— Разве кто-то на моем месте желал бы иного?

— Можешь не верить, но многие. Титул и положение в обществе — это не только привилегии, а еще и изрядное количество обязанностей. Не говоря уже о том, что многие в столице были бы рады, вздумай ты отказаться от наследства Юсупова по собственной воле. — Александр откинулся на спинку кресла и сложил на груди здоровенные ручищи. — Признаться, и я в их числе.

— Вот как? — буркнул я. — Что ж… Если так — ваше величество в своем праве. Жаловать или лишать титула может только государь.

— Верно. И в обоих случаях непременно останутся недовольные, — вздохнул Александр. — Если я откажусь выполнить желание покойного, уже известный тебе князь Горчаков сочтет это чуть ли не личным оскорблением — равно и как и все его друзья. А если ты получишь титул…

— Обидится кто-то другой? — догадался я. — Возможно, незнакомый мне, но ничуть не менее влиятельный?

— Приятно видеть перед собой столь сообразительного юношу. — Александр чуть приподнялся с кресла, налил в чашку кипятка из самовара и пододвинул ее в мою сторону. — Угощайся, поручик.

Я не стал спорить и заодно подцепил из корзинки половину сдобной булки. Вряд ли его величество так уж сильно заботился о моем пропитании, однако небольшой перерыв в беседе был нужен нам обоим. Монарх на мгновение выпустил нить беседы, и теперь ему следовало обдумать, что можно и что нельзя говорить ушлому и толковому не по годам юнцу с погонами поручика. А мне…

Мне оставалось только ждать.

— Выступление Меншикова — это не просто мятеж, — наконец, заговорил Александр. — Сложись все немного иначе, окажись вы с Иваном не такими прыткими, сейчас мы оказались бы на пороге гражданской войны.

— У его светлости было много союзников? — осторожно поинтересовался я. — Достаточно, чтобы они могли?..

— Увы, это мне неизвестно. Тайная канцелярия работает днем и ночью, однако пока мне остается только догадываться, сколько еще князей втайне поддерживали Меншикова и кто именно за всем этим стоит. — Александр сердито сверкнул глазами. — И, что куда хуже, их противники тоже не собираются сидеть сложа руки. — С титулом или без, ты уже попал в переплет, поручик. И кто-нибудь из столичной знати непременно попытается использовать твои способности и таланты в своих интересах.

Тоже мне новость.

— Пускай. Я не интересуюсь политикой, ваше величество. — Я развел руками. — Покойный отец всегда говорил, что дворянину следует служит отечеству и народу, а не лезть в дрязги консерваторов и каких-нибудь сторонников парламентской системы.

— Твой отец был знатным вольнодумцем, — проворчал Александр, — если уж вообще смел рассуждать о парламенте.

Его величество не возвысил голос и даже не нахмурился, однако мне на мгновение вдруг стало неуютно. И я тут же вспомнил, что прямо передо мной сидит человек, который способен распилить взглядом бронированный линкор. И которому разговоры и мысли о парламенте и амбициозных канцлерах за последние пару дней наверняка уже успели набить оскомину.

— Впрочем, мы здесь не для того, чтобы обсуждать твои политические взгляды, поручик. — Александр махнул рукой. — Мне вполне достаточно и того, что ты уже показал себя человеком преданным стране, короне и своему делу.

Про корону я ничего не говорил, однако напоминать об этом его величеству определенно не стоило. Особенно сейчас, когда он, возможно, решал про себя, стоит ли признавать законным пожелание покойного Юсупова и жаловать мне княжеский титул.

— И я, пожалуй, как никто понимаю нежелание участвовать в дворцовых интригах. — Александр потянулся за печеньем. — Однако если уж тебе откроется дорога к высшим чинам, сделать выбор все-таки придется… Рано или поздно.

— В таком случае, лучше уж поздно. А сейчас у Ордена Святого Георгия и у меня лично и так хватает работы. Полагаю, вашему величеству уже докладывали, что в Петербурге третий год действует… Владеющий огромного опыта и силы, — Я на всякий случай решил не произносить вслух слова «колдун», который убивает людей и открывает Прорывы. И, осмелюсь предположить, его цели пока что не известны. Ни мне, ни вам, ни даже сыскарям из тайной полиции.

Александр недовольно сдвинул брови и поморщился, будто его вдруг настиг приступ острой зубной боли. Здоровенная ручища раскрошила недоеденный кусок печенье и, дрогнув, пристроила остатки ни в чем не повинной выпечки обратно в корзину. Похоже, я ненароком снова наступил его величеству на больную мозоль, и на этот раз даже посильнее, чем с разговорами о парламенте.

— Так ты тоже считаешь, что это дело может оказаться вовсе не политическим? — задумчиво проговорил он.

— В каком-то смысле. Меншикова и остальных заговорщиков наверняка интересует только кусок власти, который он могут… могут попытаться, — на всякий случай поправился я, — отобрать у вашего величества. И все же это они служат нашему неизвестному старцу, но никак не наоборот.

— Что ж… Ты не единственный, кто так думает. Я собирался отложить этот разговор на потом, но раз уж мы начали… Виктор Давидович! — Александр вдруг возвысил голос и развернулся к двери на противоположной стене зала. — Прошу, проходите! Думаю, вам пора присоединиться.

— Как вам будет угодно, ваше величество.

Геловани осторожно прикрыл за собой, прошагал через зал и, не спрашивая и не дожидаясь монаршего разрешение, устроился в кресле справа от меня. Это выглядело или как вопиющее нарушение придворного этикета…

Или как толстый намек, что эти двое уже успели поговорить до моего прихода, и Геловани провел за дверью лишь последние несколько минут. Может, даже подслушивал… впрочем, вряд ли Александр вообще стал бы обсуждать со мной то, что следовало хранить в тайне от высокопоставленного столичного сыскаря.

— Доброго дня, ваше сиятельство.

Я все-таки потрудился встать и даже изобразил дежурный поклон. Если Геловани и был уже настолько близок ко двору, что мог позволить себе некоторые вольности, мне, как младшему по возрасту, титулу и чину все же следовало соблюдать необходимый великосветский церемониал.

— Доброго… и подобрее видали, поручик. — Геловани повернулся к Александру. — Вижу, ваша беседа заняла не так уж много времени. Могу я полюбопытствовать — почему?

— Потому, что ее в каком-то смысле и не было вовсе. Я непременно расспрошу Владимира о его невероятном путешествии за Прорыв… но чуть позже. — Александр вздохнул и промакнул салфеткой взмокшую лысину. — Полагаю, сейчас нам лучше вернуться к насущным вопросам.

— Полностью согласен, ваше величество. — Геловани чуть склонил голову. — У нас достаточно сложностей и в этом мире.

— Итак, вы оба считаете, что все это… весь этот бардак, — Александр сердито возвысил голос, — не связан с заговором против меня и моего наследника?

— Напротив, ваше величество. Я ничуть не сомневаюсь, что и Прорывы и загадочные смерти в столице имеют отношение к заговору, и самое прямое, — ответил я. — Однако в этом деле еще слишком… слишком много белых пятен, если можно так выразиться.

Я осторожно скосился на Геловани. Но тот или не не имел ничего против, что я высказался первым, или просто не подавал виду. А может, сам толком не знал, как ответить на вопрос. Он наверняка тоже уже давно заметил всю странность последних событий, но едва ли успел найти тому хоть какое-то объяснение.

Слишком уж много во всем это было несостыковок.

— Белых пятен? — Александр снова сдвинул брови. — В том, что мы прозевали заговор, немало и моей собственной вины. Но, оказывается, в Петербурге уже третий год орудует убийца! Все это время казна содержит целый департамент полиции, особый отдел и целый конкурс жандармов — и вы, судари, говорите мне о каких-то белых пятнах⁈

— Не могу не понять возмущение вашего величества, — осторожно начал я. — Однако должен заметить, что Орден Святого Георгия уполномочен заниматься исключительно Прорывами и нечистью. В то время как криминальные и уж тем более политические дела полностью находятся в ведении департамента полиции. Вы лично распорядились учредить особую комиссию лишь в начале лета, а до этого едва ли хоть кто-то мог обнаружить связь между…

— Увы, это так. Даже самый опытный сыщик не смог бы увидеть в нападении Жабы или Лешего никаких следов человеческой воли, — добавил Геловани. — И лишь необычные дарования Владимира Петровича позволили расследованию хотя бы сдвинуться с места. Но теперь мы, конечно же…

— Достаточно! — буркнул Александр. — В последние дни я слышу слишком много оправданий, и от вас, судари, жду совсем другого. Действий!

— Едва ли это сейчас вообще возможно. — Я развел руками. — Разумеется, тайная полиция и жандармы перекопают весь Петербург и рано или поздно поймают каждого, кто причастен к мятежу. Но ваше величество, полагаю, интересует даже не князь Меншиков, а тот, кто на самом деле стоит за всем этим?

— Именно! — Александр даже чуть приподнялся с кресла, нависая надо мной. — Вам хотя бы известно, чего он добивается?

— Нет. И, признаться, пока я даже не догадываюсь. — Я чуть втянул голову в плечи. — Будь у него намерение добиться неких политических целей, как мы думали раньше, он наверняка уже предъявил бы свои требования. И времени, и сил у заговорщиков имелось достаточно.

Праведный монарший гнев не то, чтобы добавил мне сообразительности, зато изрядно подстегнул воображение, и я буквально на ходу принялся сочинять то, до чего все эти дни не мог домыслить логически. И, похоже, сочинял довольно складно — даже Геловани чуть склонил голову набок, сцепил пальцы в замок и слушал с явным интересом.

— Однако наш таинственный злодей никуда не спешил, — продолжил я, изрядно воодушевленный успехом. — И более того, как я успел убедиться, ничуть не стеснялся избавляться от неугодных. Даже тех, кто служил ему и, вне сомнений, мог быть полезен… Разве стал бы человек, который желает власти, так обходиться со своими союзниками?

— Люди порой способны и не на такое, — осторожно ввернул Геловани — видимо, чтобы уж совсем не превращаться в молчаливую декорацию. — Особенно те, которых отличают непомерные амбиции.

— Позвольте не согласиться, ваше сиятельство, — усмехнулся я. — Вы и сами весьма амбициозны, если не сказать — тщеславны. Однако вряд ли хоть кто-то в своем уме взялся бы утверждать, что Виктор Давидович Геловани способен опуститься не только до измены и убийства, но и до откровенного террора. Нет, никоим образом! — Я снова повернулся к Александру. — Методы нашего злодея настолько ужасны и бесчеловечны, что я не могу не задуматься, что и цели его так же страшны и, возможно, простираются куда дальше власти или желания изменить существующий политический строй.

— О да, мой юный друг, задумываться порой полезно. Однако вы так и не потрудились сказать, чего, если не власти хочет этот ваш… старец!

Александр явно понемногу терял терпение. Если моя пространная речь и отвлекла его от насущных вопросов, то, похоже, совсем ненадолго.

— Увы, это мне не известно, — признался я. — Обычные люди, сколь бы они ни были богаты и могущественны, в сущности, хотят одного и того же. И им не так уж просто переступить через собственную мораль. Наш же злодей порой делает это и без особой на то необходимости. И если ваше величество желаете знать, к чему может стремиться подобное создание — у меня нет ответов. Я уверен лишь в том, что его следует остановить любой ценой, потому что цена за промедление окажется непомерной.

— К черту цели!

Огромная ручища Александра сжалась в кулак, превращая в крошку ни в чем не повинное печенье. Глаза под кустистыми седыми бровями на мгновение полыхнули огнем. В самом прямом смысле — я почувствовал, как Талант его величества рванулся наружу, словно желая поскорее вступить в схватку с неведомым противником… Но колдуна здесь не было.

Зато были мы с Геловани.

— К черту цели, — уже чуть тише повторил Александр. — Меня мало интересует, что в голове у этого сумасшедшего. Я требую, чтобы вы отыскали его и привели ко мне — неважно, живым или мертвым!

— Я тоже отчаянно желаю изловить преступника. Ничуть не меньше вашего величества, а может, даже больше. И, разумеется, мы приложим для этого все усилия. Однако нам всем следует понимать, с кем мы имеем дело. — Геловани сделал многозначительную паузу. — Этот человек умеет скрываться, как никто другой. Он умеет заметать следы, не стесняясь любых средств. И, что куда страшнее, он умеет то, на что не способны даже сильнейшие из известных мне Владеющих… Признаться, я пока даже не могу представить себе истинные пределы его возможностей.

— Ну так представьте, господин действительный статский советник, — зловеще прошипел Александр сквозь зубы. — Теперь в вашем распоряжении теперь целый отдел департамента полиции, полк жандармов и вся сеть осведомителей, которую сумел собрать ваш предшественник.

Действительный? Если мне не изменяла память, в прошлую нашу встречу Геловани еще носил чин рангом пониже. Так что догадаться было несложно: мой товарищ внезапно рванул вверх по карьерной лестнице и теперь командовал если не всей столичной полицией, то самой серьезной ее частью, включая наделенную особыми полномочиями жандармерию.

О том, что случилось с тем самым «предшественником», я интересоваться, конечно же, не стал.

— А что касается тебя, поручик — Александр неторопливо развернулся в мою сторону, даже чуть подвинув кресло, — с сегодняшнего дня поступаешь в полное распоряжение Виктора Давидовича. То есть, переводишься на полицейскую службу с повышением по седьмому классу.

— Надворный советник? — на всякий случай уточнил я.

— Полагаю, ты скорее пожелаешь сохранить гвардейский чин, — усмехнулся Александр. — Тем более, что и орден тебе полагается военный — Георгий третьей степени… Так что пусть уж лучше будет капитан.

— Благодарю, ваше величество. — Я склонил голову. — Служу отечеству.

— Да уж, послужить тебе придется изрядно. — Александр, похоже, сменил гнев на милость и развеселился окончательно. — Нужно же как-то оправдывать твое будущее положение.

— Это значит, что ваше величество изволит жаловать мне титул? — невозмутимым тоном поинтересовался я. — И вы признаете законным завещание Юсупова?

— Это значит — я жду результатов, — отрезал Александр. — От вас обоих.

— Как вам будет угодно. — Геловани опустил ладони на подлокотники. — Однако я не могу обещать вам эти самые результаты скоро. Поймать Владеющего такого ранга непросто… Можно сказать — невозможно.

— Невозможно — это именно то, для чего мне и нужны вы двое. — Александр снова возвысил было голос — но тут же выдохнул, махнул рукой и устало растекся по креслу. — А теперь ступайте работать, судари. Время не ждет.

Императорские покои мы с Геловани покидали не то, чтобы в спешке, но уж точно без промедлений. А я еще и в весьма смешанных чувствах. С одной стороны, его величество явно намекал, что княжеский титул для меня уже в самом скором будущем может оказаться реальностью. Но с другой…

— Ладно уж, не вздыхай, брат. — Геловани легонько хлопнул меня по плечу. — Как-нибудь справимся.

— Могу я полюбопытствовать, куда мы едем?

— Куда надо. — Геловани развалился на сиденье. — Вот приедем, тогда сам и узнаешь… Здесь направо.

В отличие от Дельвига, его сиятельство сам не слишком-то любил сидеть за рулем, так что все полторы недели новой службы мне приходилось, помимо всего прочего, исполнять еще и обязанности шофера. Я не возражал — крутить баранку в целом нравилось, да и технику нам выделили серьезную: уж точно не хуже, чем у Дельвига. Пожалуй, автомобиль — это единственное что изменилось после того, как я демобилизовался из Георгиевского полка прямиком в полицейское ведомство. То же самое расследование, те же разъезды, та же особая комиссия.

Только теперь без гвардейской формы и положенных по чину военных повинностей.

Я свернул, сбросил скорость, и машина неторопливо попозла по кое-как раскатанной телегами дороге через подлесок. Судя по времени и скорости, мы уехали за Гатчину примерно километров за двадцать-тридцать. Точнее я определить уже не мог: асфальт уже давно закончился, и последние четверть часа мы петляли по проселкам мимо усадеб и крохотных деревенек.

— Вот уж никогда бы не подумал, что в такой глуши могут прятаться великие тайны, — усмехнулся, осторожно направляя машину в широченную лужу. — Что вы от меня скрываете?

— Ничего… Просто сглазить боюсь. — Геловани нервно усмехнулся. — Но если хотя бы половина из того, что мне доложили, правда, у нас не просто зацепка по делу, а целый ворох зацепок.

— Понял. Зацепки нам не помешают, — кивнул я. — В последнее время с ними не густо, и его величество…

— Не болтай, капитан. Давай вот сюда и потом налево. — Геловани вытянул руку, указывая дорогу. — Никак, приехали.

Двухэтажный домик вынырнул из-за деревьев неожиданно, будто до этого специально прятался. Больше всего ему и постройкам по соседству подошло бы название «хутор», но в этой части страны они в начале двадцатого века только-только начали появляться, так что это, пожалуй, оказалась барская усадьба. Старенькая, крохотная, явно не из богатых и почти заброшенная.

Раньше — теперь жизнь здесь буквально била ключом. Чуть в стороне от дороги я заметил грузовик, с полдюжины солдат с пурпурными георгиевскими погонами и у самого дома еще троих в штатском. То ли сыскарей из отдела, то ли…

— Похоже, как раз оно самое и есть, — тихо проговорил Геловани. — Чувствуешь?

Я еще как чувствовал. Эфир до сих пор слегка вибрировал от мощи поработавшего здесь Таланта, хотя времени прошло изрядно. Неделя… нет, даже больше — две, а то и три с лишним. Точно до моего визита в Аничков дворец к государи и, пожалуй, даже раньше, чем Горчаков сообщил мне о смерти Юсупова.

Первая половина июля — а до сих пор держится…

Что-то похожее я обнаружил в день смерти Вяземского. Тогда это оказалось могучее и смертоносное заклятье, наведенное точно в цель. Концентрированная энергия ритуала, свежий след, который я разве что не мог пощупать руками. А здесь, похоже, работали «по площадям». Лихо, размашисто, уже не так аккуратно, но с прежним умением и запредельной мощностью.

Тот же почерк.

— … и еще двое внутри, — негромко докладывал низенький полный мужчина с закрученными кверху усами. — Видимо, прислуга — больше некому.

— А сам? — Геловани неторопливо двинулся к дому. — Тоже там?

— Так точно, ваше превосходительство. Только вы осторожнее заходите… Уж больно там страшно все! — Коротышка перекрестился. — Это ж кем надо быть, чтобы с человеком такое…

Дослушивать я не стал — развернулся и первым зашагал к двери. Наверняка сыскари с солдатами облазили здесь все, так что можно было уже не бояться затоптать какие-нибудь важные следы. Тем более, что интересующие меня улики определенно из тех, что видны глазу. Их их не так уж и просто спрятать.

Впрочем, тот, на кого я охотился, умел не оставлять их вообще.

— Пожалуйте сюда, ваше высокоблагородие. — Еще один сыскарь в штатском — на этот раз помоложе — прижался к стене, освобождая мне дорогу. — И не наступите там…

Первое тело лежало чуть ли не у самого входа. Рослый мужчина будто до сих пор пытался защитить дом, даже в смерти загораживая путь неведомому врагу. Судя по простой одежде, бедняг служил здесь или шофером, или садовником, или кем-то из дворовой прислуги. Редкие, но еще не начавшие седеть волосы указывали на возраст лет этак в тридцать-сорок с небольшим. Точнее я определить не мог никак: Талант незваного гостя высосал тело чуть ли не досуха, оставив от человека похожий на мумию сухой обрубок, который почти не источал трупного запаха.

Мухам здесь оказалось нечем поживиться — все уже сожрали до них. В голливудском фильме примерно так наверняка показали бы жертву вампира. Но тот, кто прошел здесь, вряд ли впивался в горло жертве внезапно отросшими клыками.

А вот выпить жизненную силу до капли вполне мог — и выпил.

На лестнице я нашел второе тело — седоволосую женщину в чепчике. Она умерла быстро, не сопротивляясь и, похоже, не успев даже толком понять, что ее убило. Старушка скрючилась на ступеньках и опустила голову на колени, будто спала. Я краем уха уловил разговор на первом этаже — снаружи нашли еще три троих. Итого шесть, считая хозяина усадьбы, который…

— Господь милосердный! — прошептал Геловани, осторожно отодвигая меня плечом от двери. — Ты когда-нибудь такое видел?..

Я видел и не такое, но говорить об этом его сиятельству определенно не стоило. Бедняге и так пришлось несладко. За пару десятков лет полицейской службы ему наверняка приходилось наблюдать всякое, но труп за письменным столом заставил бы побледнеть кого угодно.

Рослого седовласого мужчину буквально вывернули наизнанку. Кто-то или что-то вскрыл ему грудную клетку, раздвинув ребра, и превратил внутренние органы в месиво. Голова откинулась на спинку кресла под таким углом, что у шейных позвонков не было ни единого шанса уцелеть. Руки безвольно висели вдоль туловища и, похоже, каждая была сломана в трех или четырех местах. С беднягами снаружи и в доме тоже не миндальничали, но они хотя бы умерли быстро. А хозяина пытали: неторопливо, с расстановкой и явно получая от этого изрядное удовольствие. Терзали каким-нибудь уродливым инструментом… или вообще пальцами.

И, что самое прискорбное, все это время он, похоже, оставался в сознании.

— Да уж… — вздохнул я, обходя стол слева. — Полагаю, это и есть светлейший князь Меншиков?

— Да. Думаю, да. — Геловани достал из нагрудного кармана платок и зажал нос. — Во всяком случае, машина в сарае принадлежит ему.

Лицу покойного тоже досталось, и к тому же он пролежал тут уже невесть сколько времени, но сложить два плюс два было несложно.

— Что ж, теперь вы можете с чистой совестью доложить его величеству, что мы отыскали одного из главных бунтовщиков. — Я осторожно уселся на край стола. — Правда, кто-то отыскал его раньше.

— Эта усадьба принадлежала одной из теток Меншикова, — отозвался Геловани. — Кажется, тут вообще никто не жил с прошлого века, так что проверяли в последнюю очередь… Хотел бы я знать, кто побывал здесь.

— Тот, кто способен без особых усилий расправиться с Владеющим высшего ранга. — Я вспомнил, как его светлость лихо ронял фонари и сносил стены, преследуя нас с Иваном. — Возможно, одним из сильнейших в Петербурге.

— Не похоже, чтобы покойный сражался. — Геловани поднял со стола револьвер и с щелчком провернул барабан. — Все патроны на месте.

— Видимо, от оружия не было никакого толку. — Я на всякий случай еще раз огляделся, пытаясь отыскать хоть какие-то следы схватки. — Значит, тут поработал или наш колдун, или кто-то другой намного сильнее Меншикова. Может быть, глава рода или…

— Я бы скорее поставил на первое. — Геловани прошагал к окну и распахнул его пошире, впуская в комнату свежий воздух. — Но во дворе и на дороге нашли еще кое-что. Прошло уже недели две, и дождь размыл почти все следы, однако наши люди считают, что сюда приезжали. Четыре автомобиля. Большие, тяжелые и дорогие машины.

И еще одна в сарае, где ее спрятал покойный Меншиков, итого пять. Весь Круг Силы в сборе, один мертв, а остальные побывали здесь. И то ли сами отправили его светлость на тот свет, то ли…

— Я склонен думать, что не имеет большого значения, кто именно прикончил беднягу. Куда важнее — зачем. — Я указал рукой на переломанные и вывернутые наружу ребра. — Выглядит так, будто убийца хотел, чтобы труп нашли именно в таком виде. Это демонстрация… угроза, если хотите.

— Или предупреждение, — мрачно согласился Геловани. — Только для кого?

— Может, и для нас. — Я пожал плечами. — Или для своих. Будь я на месте колдуна — тоже не поленился бы придумать для предателя казнь пострашнее. А уж эта выглядит более чем доходчиво.

— Меншиков пошел против своего покровителя. — Геловани, похоже, понемногу улавливал ход моих мыслей. — И от него избавились. Значит, мятеж в планы заговорщиков не входил… Или должен был случиться позже!

— Именно так, ваше сиятельство, — кивнул я. — Боюсь, колдун пока недосягаем, но остальных четверых мы наверняка сможем отыскать. Одна кандидатура у меня, пожалуй, уже даже есть.

— У меня тоже. И не одна, а около дюжины… — Геловани закашлялся, помахал рукой перед лицом и снова прижал платок к носу. — Впрочем, меня куда больше интересует, есть ли у тебя доказательства.

— Как всегда — никаких. — Я протяжно вздохнул и прошагал к окну — там запах был хоть ненамного посладее. — Но теперь у вас хотя бы есть полномочия как следует потрясти столичных аристократов. Думаю, его величество не будет возражать.

— Возражать будут другие, — буркнул Геловани. — Слишком многие захотят нам помешать. Даже у самого начальника тайной канцелярии не хватит власти прижать древние рода. Они всегда стояли чуть выше закона для простых смертных.

— Что ж… значит, ваших полномочий все-таки не хватит. — Я улыбнулся и подмигнул. — Зато я прекрасно обойдусь и без них.

Не то, чтобы я боялся затиший. Иногда они оказывались просто совпадением обстоятельств, перерывом так, где его вроде как не должно было случиться. Этаким подарком судьбы в виде пары-тройки дней, которые можно потратить… нет, не на отдых и не на собственные дела, конечно же. Исключительно на работу, просто не двадцать четыре часа в сутки, а только положенные восемь-десять… Ладно, двенадцать — но не больше!

Впрочем, куда чаще затишья предвещают наступающую бурю. С того дня, как сыскари нашли в усадьбе под Гатчиной изуродованное тело светлейшего князя Меншикова, прошло уже полторы недели, и с тех пор никаких подвижек по делу так и не нарисовалось. Геловани было попросту нечего докладывать его величеству, и почти физически ощущал, как над нашими головами собираются тучи монаршего недовольства. И даже мои зацепки на поверку оказались то ли слишком сложными для полноценной разработки, то ли…

— Пустите… Пустите, я вам говорю! Подлец!

— А ну цыц, блоха! Будешь рыпаться, я тебя об угол головой приложу — враз такие слова забудешь.

От тягостных размышлений меня отвлек доносившийся с первого этажа шум. Судя по звукам, двое мужчин повздорили, и теперь один волок второго куда-то силком. Деда Федора я, конечно же, узнал сразу — он как раз приехал где-то с час назад захватить документы и заодно расспросить, сколько я собираюсь нанять прислуги. А вот его… скажем так, оппонента мы не ждали.

Да чего уж там — мы вообще сегодня больше никого не ждали.

Когда дед Федор втащил в комнату отчаянно упиравшегося коротышку, я даже привстал, пытаясь разглядеть лицо. Нет, ничего знакомого… ну, если не считать известного американского комика Дэнни де Вито, которого незваный гость напоминал не только чертами, изрядной лысиной, обрамленной взъерошенными темными волосами, но и сложением — едва-едва по грудь седому великану.

— Занятный у тебя улов, — проговорил я. — Хоть и некрупный.

— Под аркой болтался. Со стороны Галерной, — пояснил дед Федор. — Я случайно в окно увидел — дай, думаю, проверю, чего да как. Пока спускался, он уже во двор пролез, зараза такая.

— Мне нужно было срочно увидеть вас, Владимир Петрович! — Коротышка с силой рванулся в мою сторону. — И я непременно пришел бы сам, если бы этот медведь…

— Брешет. — Дед Федор будто бы невзначай тряхнул пленника так, что тот клацнул зубами и тут же перестал трепыхаться. — Приличные люди по дворам не шастают. Не иначе обворовать нас думал.

— Что⁈ Да как вы смеете⁈ — Коротышка возмущенно топнул. — Вы хоть знаете, кто я такой⁈

— Откуда же нам знать, сударь? — усмехнулся я. — Ведь вы так и не потрудились представиться.

— Николай Матвеевич Милютин-Браницкий! — Коротышка снова дернулся в могучих ручищах. — Граф Милютин-Браницкий!

На аристократа он походил немногим больше, чем дед Федор — на выпускницу Смольного института благородных девиц. Да и отчество с двойной фамилией явно намекало на отпрыска какого-нибудь толстосума, который сумел за деньги раздобыть себе титул с родовитой супругой в придачу.

— Добро пожаловать… ваше сиятельство. — Я указал на свободное кресло напротив. — Не могу утверждать, что рад видеть вас, но положение все же обязывает меня выслушать и…

— Только вы можете мне помочь! — завопил коро… то есть, граф Милютин-Браницкий.

Не успел дед Федор усадить его, как он тут же вскочил и мячиком запрыгал к ближайшему окну. На мгновение прижался лбом к стеклу, высматривая что-то — и тут же принялся задергивать шторы по всей стене.

— Ну же, возьмите себя в руки, — поморщился я. — Кого вы так боитесь?

— Кого? Кого⁈ — Милютин отскочил обратно к середине комнаты, как ошпаренный. — Вы и сами прекрасно знаете! Колдун может убить меня одним словом! Если он узнает, что я сюда пришел…

Вот и закончилось мое затишье. И та самая буря пришла в дом в облике смешного, толстенького и до смерти перепуганного человечка. Который, впрочем, принес с собой если не зацепку, то по меньшей мере что-то важное — иначе вряд ли стал бы так дергаться.

— Колдун? — осторожно переспросил я — и тут же повернулся к деду Федору. — Не мог бы ты?..

— Разговаривайте свои разговоры. Я лучше на балкон пока перекурить схожу. — Седая косматая фигура с ворчанием двинулась к двери. — А то как с ума посходили. Колдуна какого-то придумали…

Увы, ничего такого мы не придумывали. И более того, незваный гость наверняка имел в виду именно того, о ком я подумал. Похоже, наш общий знакомый вселял в его сиятельство поистине священный ужас. Бедняга Милютин, наконец, заставил себя усесться обратно в кресло, однако и там не обрел покоя. Он испуганно озирался по сторонам, впиваясь взглядом то в дверь, то во все три окна по очереди, будто в любое из них прямо сейчас мог вломиться страшный чародей, способный убить человека одним лишь усилием воли.

— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, — затараторил Милютин, дрожащими пальцами расстегивая верхнюю пуговицу на жилетке, — да придет царствие твое, да будет воля твоя…

Да уж, крепко его приложило. Настолько что, он готов был бежать и просить защиты, уверовать и в Господа, и вообще в кого угодно. Впрочем, человеку вообще свойственно подобное — особенно когда обстоятельства прижимают так, что небо кажется с овчинку, а безносая старуха с косой подбирается все ближе. В окопах мне приходилось встречать совсем немного атеистов, да и в мирной жизни люди нередко обращаются к высшим силам, когда уже нет надежды на обычные земные. Хватаются за соломинку.

Милютин хватался за все соломинки разом: под жилеткой я разглядел не только золотой крестик, но и шестиконечную звезду Давида, и магометанский полумесяц и, кажется, даже криво обломанный медвежий коготь. Вероятнее всего, так называемый оберег, купленный на бегу у хитрой старушки или какого-нибудь цыгана. Фальшивка без единой крупицы истинной силы — как и все, чем торгуют из-под полы жулики всех мастей.

— Боюсь, все это не поможет, — вздохнул я. — Едва ли ваше сиятельство успели искренне уверовать в Господа или начать следовать заветам Моисея или пророка Магомета.

— А что тогда поможет⁈ — Голос Милютина едва не сорвался на визг. — Господь милосердный, я пропал… Мне вообще не стоило сюда приходить!

— Да, пожалуй, не стоит исключать и такое. — Я пожал плечами. — Однако вы уже здесь, не так ли? И до сих пор живы. А значит, колдун или не имеет намерения от вас избавиться, или не знает, где и зачем вы находитесь.

Беднягу определенно стоило успокоить, хотя бы самую малость. Я пока мог только догадываться, какие именно причины привели его в мой дом на ночь глядя, однако он наверняка знал что-то полезное… Иначе не стал бы так бояться колдуна.

Видимо, у того были вполне осязаемые поводы гневаться на моего незваного гостя.

— О-о-о, я не был бы так уверен! — зловеще прошипел Милютин. — Ему известно многое. И если он хотя бы заподозрит, что я решил прийти сюда — я погиб… Но вы ведь не откажете мне в помощи⁈

— Смотря что для этого потребуется. — Я развел руками. — И что вы сможете предложить мне взамен.

Последнее я ввернул исключительно для того, чтобы добавить разговору хоть немного конкретики. Как известно, подобное не только позволяет перейти к делу, но и изрядно остужает голову. Даже самый озлобленный или перепуганный человек в таких случаях скорее переключится на детали и начнет торговаться, чем продолжит бултыхаться в собственных чувствах.

Так и случилось: глаза его сиятельства все еще бегали из стороны в сторону, но теперь уже заметно медленнее, а руки перестали теребить крестик, опустились на колени и, кажется, даже почти перестали дрожать.

— Уверен, они следили… так или иначе, — тихо проговорил Милютин. — И если вам будет угодно выставить меня вон — можете не сомневаться, утром на набережной найдут мой холодный труп.

— У меня и в мыслях нет подобного. — Я огляделся по сторонам и подцепил с круглого столика графин. — Вот, выпейте воды. И расскажите, наконец, кто именно и почему вам угрожает.

Милютин не стал отказываться и лязгая зубами о стекло залпом опрокинул стакан. Снова наполнил, и второй пил уже медленнее, оставив примерно половину.

— Теперь я могу надеяться только на вас, Владимир Петрович, — вздохнул он. — Если хотя бы половина слухов о вас — правда, вам под силу защитить меня от смертельного колдовства. И, возможно, даже отыскать самого колдуна.

— Возможно… — повторил я. — Но откуда такая уверенность, что вас хотят убить?

— Можете не сомневаться, Владимир Петрович. — Милютин опустил голову. — Ему неведомы ни милосердие, ни прощение. И если я скажу вам хоть слово…

— Вы уже сказали. И не одно слово, а куда больше, — проворчал я. — Так что прекратите причитать и объясните, какой именно защиты вы от меня ждете.

— Просто сохраните мне жизнь!

Милютин прижал руки к груди и подался вперед так сильно, что на мгновение даже показалось, что он сейчас рухнет передо мной на колени. Но, к счастью, его сиятельство вернул себе хотя бы крупицу самообладания — и остался сидеть.

— Моя вина слишком велика, и я не смею даже надеяться, что такой человек, как вы, станет укрывать преступника или поможет мне бежать, — прошептал он. — Я прошу лишь справедливости, Владимир Петрович. Самый строгий суд не может быть страшнее того, что ждет меня, если вы откажетесь помочь.

— Государ, без сомнения, справедлив, — осторожно отозвался я. — Однако рассчитывать на его милость следует не каждому… Итак, в чем же заключается ваша вина?

— Полагаю, вам уже многое известно о заговоре против его величества. — Милютин едва слышно всхлипнул и снова с опаской покосился в сторону двери. Будто вдруг засомневался, что стоит говорить дальше, что еще не поздно… Но потом все-таки продолжил: — Не далее, как полтора года назад, я имел глупость стать его частью.

— Вы? — Я на мгновение почувствовал что-то отдаленно похожее на искреннее удивление. — Не слишком-то вы похожи на заговорщика.

Не тот калибр: всего-навсего граф новоиспеченной фамилии. Замашки, которые скорее подошли бы лавочнику, а не титулованному аристократу. Талант… Талант как будто имелся, и весьма изрядный, но такой же неуверенный и дерганый, как и весь остальной Милютин.

Впрочем, меня куда больше удивляло не то, что он связался с плохой компанией — глупость и непомерные амбиции порой толкают людей и не на такое. А вот зачем плохая компания взяла его к себе?.. То ли беднягу изначально готовили на заклание, как барашка, то ли колдун был совсем уж не притязателен в выборе союзников.

— Увы. — его сиятельство понуро склонил голову. — Всему виной амбиции моего покойного родителя. Он родился в семье богатого купца и впятеро увеличил отцовское состояние, но всегда жаждал большего. Мечтал, что однажды род Милютиных возвысится, будет приближен к его величеству императору и даже получит место в Государственном совете.

— Заговор, убийства, Прорывы, вооруженный мятеж, — Я принялся загибать пальцы, — попытка похитить наследника престола. Может, все-таки объясните — что из этого должно было помочь вам… возвыситься?

Милютин сердито сверкнул глазами, засопел, но огрызаться, конечно же, не рискнул. То ли и сам понимал, что наломал целую телегу дров, то ли просто побоялся обидеть меня и лишиться даже призрачной надежды на спасение.

— Покойный князь Меншиков умел красиво говорить, — вздохнул он. — Полагаю, вам известно, что его сиятельство в свое время сделал блестящую дипломатическую карьеру. И если бы не война…

— То сейчас он наверняка занимал бы кресло министра, — закончил я. — Но судьбе было угодно распорядиться иначе.

— Увы, такие люди всегда идут к намеченной цели. И порой не стесняются даже самых ужасных путей… Ходят слухи, что в осенью девятьсот пятого года он осмелился предъявить требования самому государю! — Милютин слегка втянул голову в плечи, будто даже без свидетелей опасался говорить такую крамолу. — Впрочем, в те годы его взгляды были весьма популярны среди столичной знати.

Иван уж рассказывал об этом, когда мы застряли в мире за Прорывом. В начале войны Александру пришлось обратиться за помощью к аристократам, и они, фактически, обеспечили ему победу, хоть и немалыми жертвами. Тогда поголовье сильных Владеющих сократилось чуть ли не на треть. Я мог только догадываться, что графы и князья из древних родов потребовали за свою помощь, но едва ли его величество отделался дешево. Преференции, земли, поблажки, новые титулы, положение при дворе…

Впрочем, для кого-то и это показалось слишком малой платой за жизни сыновей или внуков.

— Так вашим лидером был Меншиков? — Я чуть подался вперед. — Он стал главой заговора?

— Да! — Милютин суетливо закивал — и вдруг вжался в спинку кресла. — То есть… нет, не совсем. Он заключил тайный союз с одним… человеком. И тот пообещал власть в обмен на помощь.

Об этом я уже догадывался и сам — и о сделке столичной знати с древним колдуном, и о желании покойного Меншикова откусить у императора изрядный кусок самодержавного пирого. И об обидах аристократов, которые втайне или явно рассчитывали на большую награду после выигранной собственной кровью русско-японской.

Но кое-что заставило меня тут же навострить уши.

— В обмен на помощь… — повторил я. — И чего же хотел этот ваш… человек?

— Не знаю. — Милютин нахохлился, как замерзший воробей, и еще сильнее втянул голову в плечи. — Возможно, Меншиков и предложил его что-то взамен. Целых два года мы понемногу избавлялись от неугодных, а наших сторонников становилось все больше… Я же предпочитал не задавать вопросов.

— Однако почему-то все же стали задавать теперь, — заметил я. — Раз уж решили прийти сюда и рассказать мне о заговоре. И мне в высшей степени любопытно узнать — что же изменилось?

— Нас всех обманули! — Милютин подался вперед, вытягивая шею. — Вы ведь помните тот день, когда на Лазаревском кладбище открылся Прорыв, и оттуда вылез…

— Помню. Как никто другой.

Я даже поморщился. Не от боли, конечно же. Собственный Талант и умение Вяземской подлатали изломанное тело так, что не осталось даже крохотных шрамов. Но впечатления от падающей сверху многотонной туши Рогатого свежести еще не утратили, и я на мгновение будто снова почувствовал отголоски боли в сломанных ребрах.

— Вы ведь тоже были там, не так ли? — чуть ли не наугад бросил я. — Помогали колдуну и его светлости открывать Прорыв.

— Откуда вы… откуда вы знаете? — прошептал Милютин. — Кто нас выдал⁈

— Никто. Полагаю, вы будете первым. — Я едва смог удержать рвущийся наружу ехидный смех. — Поверьте, ваше сиятельство, мне известно куда больше, чем вы можете себе представить. Где проводили ритуал, сколько человек в нем участвовало… даже некоторые имена. Единственное, что пока остается загадкой — это ваши цели. — Я закинул ногу на ногу, усаживаясь поудобнее. — Что могло заставить людей из благородного сословия пойти на такую мерзость?

На этот раз Милютин молчал так долго, я даже успел всерьез усомниться, что разговор вообще продолжится. Ведь примерно на этом месте бедняга переставал сообщать и без того известные многим вещи, и переходил к какой-никакой конкретике. Целям, мотивам… И именам людей, у которых вполне могли оказаться достаточно длинные руки, чтобы достать предателя и на каторге, и где-нибудь в Сибири, и даже в неприступной Петропавловской крепости, куда он определенно уже совсем скоро отправится.

Конечно же, если вообще доживет до завтра.

— Продолжайте, ваше сиятельство, — приободрил его я — и тут же нахмурился. — Впрочем, если вы передумали, я едва ли имею право вас задерживать и…

— Нет! — Милютин вцепился в подлокотники кресла так крепко, будто и правда испугался, что я сейчас вышвырну его из дома силой. — Нет, ваше благородие… Владимир Петрович. Я все расскажу!

— В таком случае — я весь внимание, — усмехнулся я. — Итак, чего же добивались ваши друзья?

— Тот день должен был стать началом новой эпохи… Так говорил Меншиков. — Милютин зажмурился и тряхнул головой. — Господь милосердный, как же нелепо это звучит!

— Не могу не согласиться, — ехидно отозвался я. — Полагаю, на деле за красивыми словами стоял самый обычный террор. И нелепые требования, которые вы собирались выдвинуть в виде какого-нибудь пафосного манифеста. Не так ли, ваше сиятельство? — Я поднялся и шагнул вперед, нависая над Милютиным. — Однако — позвольте, угадаю? — что-то пошло не так?

— Колдун изменил свое решение! Без предупреждения, никого не спрашивая и не советуясь… Он просто велел нам ждать — и не потрудился ничего объяснить! — Милютин отстранился, вжимаясь в кресло так, что оно поползло ножками по паркету. — Обманул нас всех!

— Иначе и быть не могло. Советуются или объясняют причины только равным. А вы для колдуна были и остаетесь не более, чем слугами. Расходным материалом. — Я неторопливо зашагал в сторону двери. — И, полагаю, Меншикова это не устроило… мягко говоря. И тогда вы решили взять дело в свои руки.

— Да! — Милютин снова прижал руки к груди и посмотрел на меня взглядом побитой собаки. — Клянусь Богом, Владимир Петрович, если бы я знал, что его высочеству угрожает опасность, я бы никогда…

— Полагаю, вы знали… Впрочем, сейчас это уже не имеет ровным счетом никакого значения. — Я махнул рукой. — Меня интересует имя вашего таинственного покровителя.

— У него… у него много имен. — Милютин понизил голос, будто нас каким-то образом могли подслушивать. — Много имен и несколько личин. Я лично видел его всего дважды — дряхлого старика и мужчину чуть моложе меня, военного. Но, полагаю, могут быть и еще.

Две или больше, да при этом еще и ничуть не похожих друг на друга… Я и сам кое-что смыслил в мастерстве иллюзии и сопутствующих ему заклятиях, но полноценно сменить внешность и уж тем более поддерживать обман в течение хотя бы нескольких минут едва ли могло хоть одно из них.

Грим? Какая-нибудь хитрая маска, или?..

— С чего вы взяли, что это один и тот же человек? — поинтересовался я. — Их вполне может быть и несколько, разве не так?

— Я не могу знать наверняка. — Милютин в очередной раз принялся испуганно озираться. — Но если бы вы оказались на моем месте…

— Как скажете, ваше сиятельство, — кивнул я. — Полагаю, этот человек и убил Меншикова?

— Да! В этом нет никаких сомнений. Он избавится от всех, кто встанет у него на пути. Кто будет как-то мешать, кто просто окажется ненужным… Я почти уверен, что я — следующий. — Голос Милютин снизился до едва слышного шепота. — Поэтому и пришел к вам, Владимир Петрович.

— И это разумное решение, ваше сиятельство, — отозвался я. — Пожалуй, первое ваше разумное решение за долгое время. Так что я могу поверить, что вы согласились служить человеку, не зная ни его целей, ни даже настоящего имени… Но остальных вы знать должны. — Я снова уселся в кресло и, сцепив пальцы в замок, подался вперед и заглянул Милютину прямо в глаза. — Во всяком случае, тех, кто в тот день был с вами у Лазаревского кладбища. Шесть человек, не так ли? Сам колдун, вы, покойный Меншиков… Кто остальные трое?

— Князь Сумароков, — обреченным тоном прошептал Милютин. — Павел Антонович.

Тот самый напыщенный болван, который заявился сюда чуть ли не сразу после смерти Юсупова, и пытался заставить меня отказаться от наследства… Неудивительно.

— О да. — Я мысленно поставил себе «пятерку» за сообразительность. — Я уже имел сомнительное удовольствие пообщаться с его сиятельством… А остальные.

— Его высокопревосходительство Степан Петрович Валуев. Генерал от инфантерии. И графиня Ольга Во…

Фамилию я так и не успел расслышать — бормотание Милютина утонуло в шуме, донесшемся с первого этажа.

Кто-то отчаянно барабанил в дверь.

Я и подумать не мог, что в маленьком и упитанном тельце может скрываться столько прыти. Милютин подскочил в кресле так, что его ноги оторвались от пола чуть ли не на метр.

— Это он! Нашел меня!!!

От испуганного визга на мгновение заложило уши, и я даже не успел заметить, как его сиятельство переместился к двери. Но вместо того, чтобы открыть ее, принялся бестолково метаться по комнате, пытаясь то спрятаться под шторами, то нырнуть под стол, то вжаться в стену с такой силой, чтобы каким-нибудь немыслимым образом просочиться сквозь камень и просто исчезнуть.

А чуйка молчала. Не то, чтобы вообще не пыталась прощупать будущее хотя бы минуты на полторы-две, но уж точно не нашла там ничего опасного. Кто бы ни заявился ко мне в гости, он принес с собой только новости. Странные, занятные, возможно, даже в каком-то смысле масштабные, однако все-таки не подразумевающие особой угрозы.

Для меня, во всяком случае.

— Успокойтесь, ваше сиятельство, — вздохнул я. — Здесь вам нечего бояться.

— Откуда такая уверенность? — Милютин с явным усилием заставил себя перестать носиться туда-сюда. — Вы не…

— Просто поверьте на слово.

Не объяснять же бедняге, что мой дом — чуть ли не самое безопасное место во всем Петербурге, за исключением разве что императорских резиденций или крупных церквей и соборов. Почти сразу после переезда я наложил охранные чары на весь особняк, от подвала до кровли. Высший уровень из всех мне доступных, в два слоя, а кое-где даже в три. Конечно, такое вряд ли защитит от попадания снаряда или взвода солдат-штурмовиков, но от магии — точно. Да и в целом одолеть меня здесь даже имея изрядное преимущество в огневой или любой другой силе… скажем так, непросто.

Почти невозможно.

— Постойте! — Милютин поймал меня за рукав. — Вы спрячете меня, Владимир Петрович?

— Если понадобится. Уверяю, рядом с моим другом вам ничего не грозит. — Я осторожно освободился. — Просто подождите здесь, ваше сиятельство.

Милютину явно не слишком-то улыбалось остаться наедине с мрачным как туча дедом Федором — особенно после их весьма своеобразного знакомства. Но особого выбора у него не было, так что я закрыл обоих в комнате и спустился на первый этаж. Грохот уже давно стоял на весь дом, но тяжелая дверь даже не дернулась на петлях. Видимо, очередной незваный гость, хоть и отличался запредельной целеустремленностью и темпераментом, силы был не самой выдающейся. Я вдруг подумал, что так бестолково колошматить может только один знакомый человек.

И не ошибся. За дверью стоял до нитки вымокший под дождем, помятый, усталый, однако все равно сияющий, как начищенная бляха, Петр Николаевич Вольский.

— Наконец-то! — громыхнул он, буквально врываясь в дом мне навстречу. — Наконец-то, друг мой! Я уж подумал было, что мы уже отошли ко сну!

— Возможно, так мне и стоило поступить, — едва слышно буркнул я — и уже громче поинтересовался: — Что привело вас сюда, да еще и в столь поздний час?

— О, вы даже представить себе не можете. Кажется, я нашел их!

Вольский помахал увесистой кожаной папкой, тут же засунул ее куда-то под мышку и как обычно обхватил мою ладонь двумя руками и принялся трясти, будто собрался оторвать.

— Я тоже рад видеть вас, Петр Николаевич. — Я безуспешно попытался освободиться из хватки почтенного профессора. — И кого же вы… нашли?

— Наших древних богатырей! — Вольский отпустил меня и, даже не подумав снять хотя бы шляпу с плащом, помчался к лестнице. — Вы должны немедленно это увидеть, Владимир… Где мы можем разместиться⁈

Вопрос, похоже, был чисто риторический: старик настолько спешил поделиться со мной своими изысканиями, что вполне мог бы начать раскладывать содержимое папки на любой относительно ровной поверхности… за исключением разве что пола. Но ничего похожего на первом этаже он, видимо, не разглядел, поэтому с неожиданной для своего возраста прытью взлетел по ступенькам на второй.

Когда я подоспел следом, Вольский уже оккупировал диван в гостиной и, громыхнув папкой о низкий столик, развязал тесемки и жестом фокусника извлек наружу сразу с десяток газетных вырезок. А за ними сложенную вдвое бумагу с рукописным текстом и печатью — то ли рапорт, то ли письмо. А за ними…

— М-м-м… Петр Николаевич, — Я скосился на дверь, за которой остались дед Федор с сиятельным графом Милютиным. — Не хотелось бы вас торопить… Но нельзя ли как-нибудь покороче?

— Обещаю, я займу совсем немного вашего времени, Владимир!

Вольский закивал, стряхивая со шляпы тяжелые капли. Они летели куда попало, и изрядная часть угодила прямо на драгоценные документы. Вольский тут же заохал, попытался вытереть, но только размазал воду по листу. И только когда чернила чуть расплылись, наконец, опомнился и снял шляпу. А потом вскочил и принялся стаскивать насквозь промокший плащ, заливая все вокруг.

Разговарить ему это, впрочем, ничуть не мешало.

— Вы слышали что-нибудь о Трофиме Хромом из Коломны?.. Нет, конечно же, не слышали. Он жил слишком далеко от столицы, и газетчики при жизни обходили его своим вниманием. — Вольский сбросил плащ прямо на спинку дивана, уселся и принялся искать нужную среди пожелтевших от времени вырезок. — Где же… Вот она! Обратите внимание — восемьдесят пятый год!

На видавшем виды клочке бумаги красовался заголовок и чуть ниже — фотография. Настолько дурного качества, что не так и не успел ее только рассмотреть прежде, чем Вольский отобрал у меня свое сокровище и принялся зачитывать вслух.

А может, и вообще наизусть.

— … тринадцатого сентября в подмосковной Коломне скончался известный местный знахарь и целитель Трофим Медведников, которого соседи и другие жители города считали божьим человеком и даже святым. На его счету…

Вольский разогнался так, что я разобрал от силы половину слов. Однако и оставшихся хватило, чтобы понять, что речь идет то ли о юродивом, то ли вообще о шарлатане. Человеке, вероятно, не лишенном таланта. Но не того, которым могли похвастать Владеющие, а самой обычной способности обманывать доверчивых сограждан.

В общем, примерно через полминуты я утратил всякий интерес и к Трофиму Медведникову, и к самому Вольскому, но того это, конечно же, ничуть не беспокоился. Он дочитал до конца вырезку, потом вторую, а за ней почему-то перемахнул разом через двадцать лет и принялся искать какой-то архивный документ из начала этого века. Не забывая, впрочем, сдабривать исторические справки собственными комментариями.

— И на основании этого, друг мой, я берусь утверждать, что якобы умерший осенью одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года Трофим Медведников на самом деле… — Вольский поперхнулся и вдруг закашлялся, со скорбной миной хватаясь за горло. — Господь милосердный, моя глотка…

— Не стоит так надрываться, Петр Николаевич, — вздохнул я. — Принести вам воды?

— Я был бы вам очень признателен, друг мой… Или даже лучше чаю, если можно. — Вольский чихнул в кулак и вытер покрасневший нос. — Признаться, я изрядно продрог.

Видимо, потому, что спешил сюда со своей макулатурой, не разбирая дороги. Наверняка еще и прошелся по лужам, а под конец стоял под дождем без зонтика, тарабаня в дверь.

— Как пожелаете. — Я развернулся к лестнице. — Если мне не изменяет память, Федор Ильич как раз ставил самовар с полчаса назад.

— Прелестно, прелестно! — Вольский лихо сгреб со стола свои сокровища и засеменил следом. — А я тем временем успею рассказать вам, почему наш якобы покойный знахарь на самом деле не кто иной, как…

Я приготовился было выслушивать очередную тираду с полубезумными теориями, которые звучали, пожалуй, даже красочнее тех, что озвучивали по одному известному телеканалу в начале двадцать первого столетия. Но, видимо, ее величество судьба решила избавить меня от подобного удовольствия: выходя на лестницу, Вольский зацепился плечом об угол, ойкнул, и вся его коллекция бумаг и газетных вырезок разлетелась по ступенькам.

— Вот к чему порой ведет поспешность. — Я покачал головой. — Позвольте я помогу вам.

— Нет! — Вольский плюхнулся на колени и принялся сгребать упавшие листы. — Нет, друг мой, это моя ошибка — мне и исправлять. А вас я, пожалуй, попрошу велеть подать чаю… Богом клянусь, если я не выпью чего-нибудь горячего — к утру и вовсе не смогу разговаривать!

Я бы определенно нашел в подобном исходе немало положительных моментов, но сообщать об этом бедняге Вольскому, конечно же, не стал. Прислуга уже разошлась по домам, так что возиться с чашками мне предстояло самому: спуститься вниз, зажечь свет на кухне, убедиться, что самовар еще не остыл…

Поднос отыскался в одном ящике, а в соседнем я откопал посуду. Баранки на столе лежали еще с обеда, но как будто еще не превратились в сухари. Я водрузил их на блюдце, вернулся к самовару, взялся за краник и…

Не знаю, что сработало раньше. То ли истошно завопившая чуйка, то ли чужое заклятие, которое рвануло где-то рядом, выплевывая в эфир целое море энергии. Охранные чары все-таки чуть опоздали. И через мгновение «выстрелили» все разом, будто извиняясь за собственную нерасторопность.

Я еще толком не успел понять, что именно происходит, а тело уже действовало само: оставило кран, развернулось на каблуках ботинок и, зацепив рукавом поднос на столе, помчалось к выходу с кухни на запредельной для обычного человека скорости. Звон разбитой чашки раздался за спиной, только когда я уже подхватил со столика у входа «браунинг» и одним прыжком взлетел на лестницу.

Понимая, что все-таки не успею.

Выстрел громыхнуло коротко и хищно. Кто-то — кажется, дед Федор — выругался, и револьвер снова залаял, выпустив еще три пули. Одну за другой, чуть ли очередью. И чуть позже, четвертую.

Последнюю.

Первым я нашел Вольского. Почти там же, где оставил его, уходя вниз — старик сидел в паре шагов от лестницы, привалившись к стене плечом. Одной рукой он со стоном зажимал окровавленный живот, а второй до сих пор держал свои бумажки, будто даже смерть не смогла бы заставить его с ними расстаться.

— Там… — едва слышно прошептал он, кивая куда-то в сторону гостиной. — Он еще…

Дым от пороха ударил в ноздри, разом перебивая даже густой запах крови. Похоже, стреляли примерно отсюда, почти от самой двери, рядом с которой рухнул дед Федор. Все три пули вошли рядом, в самую середину могучей груди, пробивая ребра и впиваясь в сердце. И не оставляя ни единого шанса — после такого в живых останется разве что Владеющий. Старик уже был мертв, когда шагнул из комнаты навстречу собственному убийце. Но даже сейчас еще сжимал огромные кулачищи, будто до сих пор собирался любой ценой защищать не слишком-то симпатичного ему гостя.

Милютин лежал чуть дальше. Его наверняка прикончили первым — одной пулей прямо в лоб. Как в тире: похоже, все случилось так быстро, что бедняга не успел даже дернуться.

А стрелок исчез. Я осторожно заглянул в комнату, потом вернулся обратно в гостиную, но так никого и не нашел. Таинственный убийца не прятался за диваном, не пытался скрыться за шторами или выбраться в окно, не поджидал меня под дверью. Просто испарился, оставив после себя только звенящую в эфире мощь Таланта и запах пороха.

Как сквозь землю провалился.

— Ну же, напрягите память, Петр Николаевич. — Геловани для пущей убедительности сначала склонился над диваном, а потом и вовсе опустился на корточки. — Так не бывает. — Люди не появляются из ниоткуда и уж тем более не исчезают без следа.

— Богом клянусь, Виктор Давидович, — слабым голосом отозвался Вольский. — Он просто вышел из гостиной, убил тех двоих несчастных, потом выстрелил в меня — и вернулся обратно.

Старику повезло: даже для человека его возраста рана оказалась неопасной. Я заговорил кровь, а дежурный целитель из Ордена прибыл уже через четверть часа. И сразу следом за ним Геловани с целой сворой жандармов в штатском. Они прочесали весь особняк сверху донизу и теперь заходили, кажется, уже на третий круг.

Но, конечно же, так ничего и не нашли.

— Убийца вернулся обратно. — Я неторопливо прошагал наискосок через гостиную. — Значит, примерно сюда, в это самое место… И исчез?

— Петр Николаевич никак не мог видеть его. — Геловани вернулся к лестнице. — Не эту часть комнаты.

— Зато я мог, — буркнул я. — Не буду обманывать — я действительно был… скажем так, несколько встревожен. Но все же не настолько, чтобы не заметить здесь целого человека.

Высокого, седовласого, с бородой. Одетого в черное и немыслимого быстрого — вот и все, чем смог поделиться с нами Вольский. Лица он разглядеть не успел… Впрочем, даже подробное описание вряд ли бы что-либо изменило. Если в мой дом и решил наведаться сам неуловимый колдун, в следующий раз мы увидимся нескоро: этот злодей явно не из тех, кто каждый день прогуливается по улицам среди простых смертных и может угодить в руки бдительного городового на перекрестке.

А если и так — скорее это станет проблемой городового.

— Что-то я не вижу здесь дверей. Окна целы и выходят во двор, а тут толстый камень. Кладка сплошная. — Геловани для пущей убедительности постучал по стене кулаком. — Будь в ней какой-нибудь тайный проход или механизм, вы наверняка бы услышали, как он сработал.

— Пожалуй, — вздохнул я.

И, присев на корточки, принялся ощупывать паркет, пытаясь отыскать хоть один неровный стык. Тайную педаль, люк, неровность… Что угодно, способное объяснить таинственное исчезновение убийцы из комнаты, которую и Вольский, и я сам могли просматривать чуть ли не целиком.

— Не может же человек в самом деле провалиться сквозь пол. — Геловани подошел и встал рядом. — Кем бы ни был наш злоумышленник, он явно знал, что делает. Я лично знаю очень немногих Владеющих, способных состязаться с тобой в скорости. Ты находился на кухне, когда услышал шум, но через несколько мгновений вернулся сюда. Однако негодяю хватило и этого… Допустим, он каким-то образом вышел из угла комнаты! И переместился сюда. — Геловани шагнул к лежавшему на полу деду Федору. — Открыл дверь и почти не целясь застрелил первого — в лоб. Второй попытался напасть, но тут же получил три пули в сердце. Потом уважаемый Петр Николаевич прибежал и… Бам! — Геловани резко крутанулся на каблуках и навел руку с вытянутым пальцем в сторону лестницы. — Но ты в это время уже почти поднялся сюда и видел всю комнату… кроме того угла. А значит, злоумышленнику оставалось только вернуться обратно. Туда, откуда он вышел и где как будто… как будто и вовсе исчез из этого мира.

Исчез. Из этого мира.

Ну конечно!

— Прорыв! — Я с силой громыхнул кулаком по паркету. — Вот она — ваша тайная дверь, Виктор Давидович. Он открыл ее прямо здесь!

Мне не зря не давала покоя вспышка энергии, которую я почувствовал перед тем, как в гостиной началась стрельба. И не случайно охранные чары отреагировали на нее именно так — странная чужая магия не пыталась пробиться снаружи, я возникла внутри защитного контура. Пролезла из мертвого мира и вскрыла бытие острым лезвием, оставляя маленькую прореху, которая через несколько секунд сама собой затянется без следа… И вот как раз ее-то я мог и не заметить — и глаза, и руки, сжимающие оружие, искали человеческую фигуру, а не едва видную в полумраке гостиной рябь в воздухе.

Мне вдруг отчаянно захотелось заехать себе по лбу. Я должен, просто обязан был догадаться! И не после стрельбы, а заранее. Если уж колдун в силах открыть Прорыв, через который сможет вылезти Рогатый, ему ничего не стоит прорезать дверцу где-нибудь за углом на Галерной и зайти в дом через мертвый мир, где, конечно же, нет никаких охранных чар. Потом повторить нехитрую операцию, оказаться у меня в гостиной, сделать свое кровавое дело и точно таким же путем убраться куда подальше.

Оставив мне два трупа, одного раненого, запах пороха, залитый кровью паркет и тягостное и горькое ощущение собственного скудоумия.

— Ты сам-то как? — Геловани опустил руку мне на плечо. — Выглядишь так, будто лимон укусил.

— Пострадала только моя гордость, — проворчал я. — Признаться, я-то считал себя человеком разумным и даже предусмотрительным.

— Не ты один, капитан. — Геловани мрачно усмехнулся — и тут же вновь сдвинул брови. — Так это что же, получается, он может так вообще в любой дом зайти? И даже во дворец⁈

— К сожалению — да, — кивнул я. — Полагаю, вам следует немедленно сообщить его величеству.

— Сообщу. Сейчас отправим… кого-нибудь. — Геловани махнул рукой. — А убитые… твои друзья?

Вместо ответа я поднялся и молча направился к телу деда Федора, которое сыскари почему-то до сих пор обходили стороной. Сибиряк даже в смерти не утратил грозной силы и внушал уважение. Не только гигантским ростом и статью, но и лицом, на котором так и не разгладилась суровая складка между бровей. Покойный до сих пор хмурился, только теперь мне почему-то казалось, что сердится он не на своего убийцу, а на меня. Будто хочет спросить — а чего это ради я, Федор Кудеяров, должен помирать из-за твоей, внучек, непроходимой глупости?

— Прости, дед. — Я опустился на корточки и закрыл мертвецу глаза. — Отыщу я эту паскуду. Слово даю — хоть из-под земли достану.

Я давным-давно научился не привязываться сверх меры к обычным людям, чей век по сравнению с моим каждый раз оказывался слишком коротким. И пусть в этом мире все изрядно поменялось, даже сейчас в груди острой занозой засела не скорбь, а злость и обида — в первую очередь на самого себя.

Но Геловани, конечно же, истолковал все по-своему.

— Соболезную, капитан, — тихо произнес он. — А второй — тоже из твоих товарищей?

— О нет, никоим образом.

Я поднялся и прошагал к распростертому на полу Милютину. Мертвым тот выглядел примерно так же, как и живым: нелепым, маленьким, перепуганным и немыслимо жалким человечком, который по собственному недомыслию оказался в обстоятельствах, которые в конце концов стоили ему жизни. Слишком бестолковый и жадный, чтобы отказаться от блеснувшей где-то впереди перспективы власти и наживы. Слишком трусливый, чтобы до конца хранить верность страшному покровителю… как и для того, чтобы «переобуться» раньше, чем последствия обретут катастрофический масштаб. Но не такой уж и недалекий, раз в конце концов догадался, что ничем хорошим все это не закончится.

Правда, догадался слишком поздно.

— Полагаю, вы будете удивлены, но это, по весьма странному стечению обстоятельств, один из тех, кого мы разыскиваем, — продолжил я. — Его сиятельство граф Милютин– Браницкий.

— Заговорщик⁈ — Геловани нервно огляделся по сторонам. — И какого черта он забыл у тебя в доме?

— Всего-навсего искал защиты. — Я пожал плечами. — Видимо, сообразил, что вся эта история дурно пахнет, и решил выторговать себе хотя бы жизнь.

— Не получилось. — Геловани поморщился, будто у него вдруг заболели все зубы разом. — Наверняка за ним следили… Твой граф успел рассказать хоть что-то полезное?

— Намного меньше, чем мне бы хотелось. И почти ничего нового. Зато он хотя бы назвал имена тех, кто открывал Прорыв на Лазаревском: сам Милютин, покойный Меншиков, князь Павел Антонович Сумароков, — начал перечислять я, — его высокопревосходительство генерал Валуев. И некая графиня Ольга В. Итого пятеро — и двое уже мертвы.

— Трое, — поправил меня Геловани. — Увы.

— Что-что? — Я навострил уши. — Хотите сказать, что?..

— Полагаю, наш покойник не соврал — скорее ему просто еще не успели сообщить. Я и сам узнал всего час или два назад… Его высокопревосходительства Степана Петровича Валуева тоже больше нет среди живых. — Геловани сделал многозначительную паузу и закончил: — Застрелился.

— Застрелился? — переспросил я. — Или его тоже?..

— Нет-нет. Я все-таки склонен думать, что генерал свел счеты с жизнью вполне самостоятельно, — пояснил Геловани. — И перед этим оставил записку, в которой сознавался чуть ли не во всех смертных грехах разом. Не называя имен, конечно же.

Да уж. Дело и так изрядно закрутилось, а теперь и вовсе обретало презанятнейший вид. Неведомый колдун лично избавился от двух своих приспешников. И, вдобавок, еще и лишился третьего. Причем не рядового исполнителя его темной воли, а одно из сильнейших и самых высокопоставленных. Явно из ближайшего окружения.

Он что, карает изменников или сомневающихся? Избавляется от отработавшего свое расходного материала? Или просто подчищает за собой, убирая всех, кто мог так или иначе указать прямо на него? Или в очередной раз пытается подсунуть нам фальшивку вместо настоящего замысла? Или?..

— Что ж… В таком случае, у нас есть только двое. — Я развел руками. — Сумароков и таинственная графиня В.

— Ольга В., — уточнил Геловани. — Таких в Петербурге найдется с полдюжины. Предлагаешь арестовать всех?

— Нет, ни в коем случае, ваше сиятельство. Самым неразумным на нашем месте будет потерять единственное преимущество… Совсем небольшое, но все же. — Я снова склонился над Милютиным, вглядываясь в остекленевшие темные глаза. — Колдун пока не знает, что именно бедняга успел мне рассказать.

— Капитан… Эй, капитан! — Геловани легонько ткнул меня локтем в бок. — Ты хоть понимаешь, что нас с тобой тут вообще быть не должно?

— Позвольте не согласиться, ваше сиятельство, — тихо отозвался я. — По-моему, сегодня мы здесь быть как раз должны. И даже обязаны.

Хотя место — впрочем, как и местная публика — явно не для сыскарей, пусть даже и в самых высших чинах. Не то, чтобы я так уж хорошо знал суровых мужчин и чопорных стариканов вокруг поименно, однако ничуть не сомневался, что чуть ли не все здесь происходили из титулованных родов. И не рядовых князей или графов, а самых древних, могущественных и, конечно же, богатых. От блеска орденов и эполет слегка рябило в глазах, и одних только министров или генералов здесь наверняка набралось бы дюжины с две.

Государственный совет — это вам не шутки.

Неудивительно, что Геловани изрядно нервничал. В конце концов, мы пробрались сюда полулегально, по личному и не вполне официальному приглашению цесаревича Ивана. Я даже не был до конца уверен, что мой товарищ потрудился сообщить о нас царственному родителю… Однако буквально настаивал, чтобы я со своим начальником непременно появился на заседании, забросив все важные дела хотя бы на день.

— Твои друзья идут, — предупредил Геловани. — Встань, поздоровайся с его высочеством.

Нам достались не самые крутые места. Можно сказать, на «галерке», однако и здесь появление наследника престола вызвало немалый ажиотаж. Генералы и штатские чины наперебой приветствовали Ивана и понемногу окружали, пытаясь перекинуться парой слов или хотя бы пожать руку. Кто-то даже начал аплодировать — правда, жиденько и без особого успеха.

Горчакову тоже досталась своя порция внимания, хоть и чуть более скромная. По случаю заседания бывший канцлер и почетный член Госсовета обрядился в парадный мундир с лентой и таким количеством орденов, что я не стал даже пытаться считать. Андрей Первозванный, Святой Владимир первой степени, польский Белый орел… Его светлость надел едва ли половину от когда-либо пожалованных наград — иначе они попросту не поместились бы на груди.

— Доброго дня, судари. — Горчаков по очереди пожал руки нам с Геловани. — Вижу, вы потрудились прибыть заранее. Славно! Полагаю, уже скоро здесь станет весьма тесно.

Действительно, уже почти все места были заняты, а народ все продолжал прибывать. И в таком количестве, что даже выделенный под заседания Государственного совета большой зал Мариинского дворца понемногу начинал казаться тесноватым. Разговоры вокруг сливались в один сплошной белый шум, а когда где-то за спиной сверкнула вспышка фотоаппарата, я, наконец, сообразил, что сегодня состоится не обычное мероприятие, а что-то из ряда вон выходящее.

— Ты, наверное, хочешь узнать, зачем мы вас позвали? — поинтересовался Иван, опускаясь в соседнее кресло. — Сейчас увидишь. Князь Сумароков собирается выступить перед Государственным советом и…

— Сумароков⁈ — переспросил я.

Мы с Геловани молча переглянулись. Полторы недели самой осторожной слежки за его сиятельством не дали никаких ощутимых результатов. Напротив, Сумароков выглядел на редкость добропорядочным гражданином и почти не выходил из дома. Разумеется, нам по должности полагалось иметь какое-никакое представление о его политических взглядах, но сыскари никогда не лезли в дела Госсовета без особой надобности, так что новость, мягко говоря, стала для нас сюрпризом.

Ничего себе совпадение.

— Он самый. — Иван нахмурился, сложил руки на груди и откинулся на спинку кресла. — Ни для кого не секрет, что князь уже давно придерживается весьма либеральных взглядов. Так что от сегодняшней речи стоит ожидать любой пакости!

— Ваше высочество думаете, что Сумароков как-то связан с заговором? — уточнил Геловани.

— Почти наверняка. — Вместо Ивана почему-то ответил Горчаков. — Но, к сожалению, у нас нет никаких доказательств, а сыскари не слишком-то спешат их предоставить.

Геловани недовольно поморщился, но все-таки промолчал. Формально политическими делами занималась тайная канцелярия, а не полиция, однако новая должность подразумевала и новые обязанности, так что в каком-то смысле замечание Горчакова было камнем и в наш огород.

— Можете не сомневаться, все виновные непременно будут найдены и наказаны, — ровным тоном произнес Геловани. — В свое время конечно же. Вы не хуже меня знаете, что случится, если жандармы начнут хватать всех подряд.

— О, не подумайте ничего такого, князь! — Горчаков даже чуть привстал в кресле. — Конечно же, мы все желаем поскорее увидеть результаты наших трудов, однако торопиться не следует ни в коем случае. Порой поспешность даже более опасна, чем промедление!

— Просто понаблюдай за всем этим сбродом, — Иван едва заметно толкнул меня локтем. — Знаю, тебя не интересует политика, но среди друзей старика Меншикова могут быть и те, кто связан с этим вашим колдуном… Может, он и сам сейчас здесь?

Вполне разумная мысль, хоть и сомнительная. Но одно ясно: что бы ни задумал говорить Сумароков, он наверняка делает это или с разрешения, или вовсе с прямого указания своего покровителя. А значит, тот вполне мог явиться и понаблюдать. В такой толпе, да еще и с умением менять личины, как перчатки — легче легкого.

Я даже попытался прощупать публику в зале. Но конечно же, без особого результата: сегодня в Мариинском дворце собрались сильнейшие Владеющие Петербурга, и концентрация Таланта вокруг оказалась такая, что мое внутреннее око буквально ослепло. Членов Госсовета было не так уж много, всего несколько десятков, а остальные места занимали почетные гости, главы наследники знатных родов, их наследники, непонятные визитеры на птичьих правах — вроде нас с Геловани…

И, конечно же, журналисты. Дюжина голов, а то и две. Акулы пера каким-то непостижимым образом подвинули даже почтенных старцев в первых рядах, а рыбешки калибром поменьше расположились вдоль стен. Особенно раздражали фотографы: чуть ли каждый считал своим долгом поймать в прицел объектива его высочество цесаревича, и треск вспышек слышался со всех сторон.

Кто-то основательно постарался, чтобы на закрытом для глаз и ушей простых смертных заседании оказалось как можно больше людей. И наверняка постарался не случайно. Судя по недовольным и слегка опешевшим физиономиям Ивана и Горчакова — явно не они.

Значит, консервативное «правое» крыло Госсовета не при делах. Император, скорее всего, тоже — Александр всегда отличался склонностью к умеренности, порядку и почти армейской дисциплине. И такого бедлама на заседании высшего законосовещательного органа точно бы не потерпел. Так что вариантов, в общем-то, и не осталось: эту шушеру всеми правдами и неправдами нагнали сюда то ли сторонники и друзья покойного Меншикова, то ли…

Нет, никакого другого расклада придумать я так и не смог, а когда в сторону трибуны направился виновник торжества — его сиятельство князь Сумароков собственной персоной — впечатление лишь усилилось. Слишком уж нагло его сиятельство пер напролом к возвышению в дальнем конце зала, разве что не расталкивая плечами замешкавшихся журналистов, государственных мужей с золочеными эполетами и даже суровых генералов из штаба. Шел ровно, не останавливаясь.

И только уже на ступеньках развернулся, будто бы невзначай поправил галстук и широко улыбнулся, позируя перед фотокамерами. Видимо, ничуть не сомневался, что сейчас все будут смотреть только на него. И что завтра на первые полосы столичных газет он попадет именно таким: обаятельным, изящным, одетым с иголочки и почти до неприличия привлекательным.

С такого расстояния я не мог как следует разглядеть выражения лица Сумарокова, но почему-то ничуть не сомневался, что оно буквально сияет самоуверенностью. Однако его сиятельство не обладал ни серьезным государственным чином, ни положением, ни каким-то особенным Талантом, ни даже запредельным богатством. Ни, как я уже успел убедиться, отвагой или хотя бы тем, что обычно называют мужественностью. Конечно, при нем все еще оставался титул, однако в зале, буквально набитом под завязку князьями и графами, едва ли стоило на это полагаться.

И все же Сумароков вел себя так, будто вдруг ни с того ни с сего вымахал на две головы выше всех здесь присутствующих — причем во всех смыслах сразу. Даже фигура увешанного орденами седобородого старца за огромным деревянным столом на самом верху на фоне его сиятельства… скажем так, несколько терялась.

— Прямо сияет, собака, — едва слышно выругался Иван. — Гнать бы его отсюда. Поганой метлой…

Но Сумароков уже занял положенное место за трибуной и теперь выжидательно поглядывал то на публику в зал, то на председателя за спиной. Пока тот, наконец, не заговорил.

— Господа члены Государственного совета и уважаемые гости! — Орденоносный старикан увесисто стукнул по столу деревянным молоточком. — Начнем, пожалуй… Слово предоставляется заместителю директора департамента таможенных сборов коллежскому советнику его сиятельству князю Павлу Антоновичу Сумарокову!

Значит, заместитель. И чин всего-то навсего по шестому классу — не самая значимая фигура. А уж на фоне присутствующих здесь министров так и вовсе пшик… Кому-то пришлось приложить немало усилий, чтобы такой мелкой сошке, как Сумароков, выделили время на целую речь на заседании Госсовета.

И я, кажется, уже начал догадываться — кому.

— Благодарю, Дмитрий Мартынович, — хорошо поставленным голосом отозвался Сумароков — и тут же развернулся в зал. — Приветствую вас, милостивые судари! Попросту отнимать время у собравшихся в этих стенах достойнейших представителей дворянского сообщества с моей стороны не просто бестактно, но и в высшей степени неразумно. Так что нам, без сомнений, следовало бы перейти прямо к делу…

Сумароков смолк чуть ли не на полуслове. И не потому, что выдохся — похоже, ожидал то ли аплодисментов, то ли еще чего-то… А может, просто нагонял серьезности театральной паузой.

— Прошу вас, Павел Антонович, продолжайте, — хмуро проговорил председатель.

— Разумеется. — Сумароков чуть склонил голову. — Однако перед тем, как я перейду непосредственно к основной части моего выступления, позвольте напомнить всем здесь присутствующим о важнейшей вехе истории в нашего отечества. Об особенном, поистине эпохальном событии, которому старейшие из нас были свидетелями — лично. Речь пойдет о дне пятого марта одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года. — Сумароков набрал в легкие воздуха и закончил: — Когда впервые был обнародован и во всеуслышание оглашен высочайший Манифест о Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей!

— Вот ведь паскуда… — прошептал Иван, сжимая кулаки. — Ты посмотри!

Пока я непонимающе морщился, остальные понемногу «закипали». Куда более искушенные в политике Иван и Геловани, похоже, уже сообразили, к чему клонит Сумароков, а Горчаков — с его-то опытом в таких вот собраниях, риторике и всяческих подковерных играх — и вовсе наверняка уже знал всю пространную речь его сиятельства наперед.

И она старику почему-то очень, очень не нравилась.

— Событие исторического масштаба, не правда ли? — Сумароков старательно изобразил что-то вроде мечтательной улыбки. — Решение великого и благого ума, явно указавшее всем на то, что держава готова отказаться от поистине варварских пережитков прошлого и устремиться вперед. Не сомневаюсь, что сейчас людям даже моего возраста кажется дикостью и сущей нелепицей сам факт возможности того, что в современном мире и обществе один человек может владеть другим, как скотиной… Однако это было! И наше с вами отечество было подобно древним империям вроде Греции или Рима, которые строили свое благополучие на крови и костях рабов!

Я своими глазами видел, как зарождается и крепнет в Российском царстве крепостное право и никогда не считал себя его сторонником. Однако прекрасно помнил, насколько и чем именно оно отличается от полноценного рабовладения античного мира или начала Средних веков. Вещавший с трибуны Сумароков наверняка знал все юридические и законодательные нюансы прошлых столетий куда лучше меня, и все же ничуть не стеснялся проводить параллели… Явно неспроста.

— И мы все, конечно же, помним судьбу, постигшую великие империи прошлого, которые по воле Господа нашего развалились и исчезли с лица земли, уступив место государствам, в котором никто уже не смел посягать на жизнь и свободу человека, — продолжил Сумароков. — И мне страшна сама мысль, что подобная участь могла постигнуть и наше с вами отечество, милостивые судари.

И с этим я тоже мог бы поспорить. Падение Рима и постепенный расцвет феодального общества действительно отправили массовое рабовладение на свалку истории, но полностью оно так и не исчезло. И в Средние века, и даже в изящную эпоху Ренессанса, когда в Новом Свете появились первые колонии и следом за ними — плантации. Хлопковые поля требовали немало рабочей силы, и груженые под завязку чернокожими рабами корабли плавали из Африки через Атлантику четыре с лишним сотни лет.

О том, что в прогрессивных и современных Соединенных Штатах рабство было отменено на четыре года позже, чем в России — в одна тысяча восемьсот шестьдесят пятом — его сиятельство упомянуть, конечно же, тоже забыл.

— Однако это, хвала Господу, не случилось, — продолжил он. — Славный родитель нынешнего государя проявил и мудрость, и недюжинную политическую волю. Однако в первую очередь — дальновидность. Полвека назад, выступая перед московским дворянством, его величество сказал: лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться того времени, когда оно само собою начнёт отменяться снизу. И начало реформ, без сомнений, не только избавило Россию от величайших потрясений, но и позволило императору Александру Николаевичу заявить всему миру, что его держава чтит традиции, однако не имеет намерения задерживаться на пути в новое время. — Сумароков на мгновение смолк и продолжил уже тише: — Не сомневаюсь, что всем, кто сегодня собрался в этих стенах, очевидно, что решение государя не принесло отечеству ничего, кроме блага и процветания. Однако тогда, пятьдесят с небольшим лет назад, у высочайшего манифеста и последовавших за ним перемен было немало противников. Кто-то считал необходимым сохранять обычаи пращуров, кто-то опасался прикасаться к столпам, на которых общество стояло не одну сотню лет. И даже среди достойнейших членов Государственного совета, благороднейших людей и величайших умов своей эпохи нашли те, кто открыто возражал и противопоставлял свою волю государевой… Так скажите мне, милостивые судари! — Сумароков вновь возвысил голос и неторопливо обвел взглядом весь зал. — Разве не то же самое происходит и теперь, в наши дни?

И вот на этом месте я, кажется, начал понимать, к чему его сиятельство клонит.

В тишине зала заседаний последние слова произвели… нет, не то, чтобы эффект разорвавшейся бомбы, но что-то около того. Лицо Геловани превратилось в непроницаемую каменную маску, Иван впился пальцами в подлокотники кресла и задышал так шумно, что слышно было даже у трибуны, а Горчаков нахмурился так грозно, что я бы не удивился, вздумай его светлость прямо сейчас снова превратиться в ходячий факел. Несколько старцев в первых рядах синхронно задергались, явно собираясь подняться, и даже председатель занервничал. Взялся было свой молоток — да так и застыл с поднятой рукой, как статуя.

А Сумароков уже снова вещал, не давая почтенной публике опомниться.

— Полагаю, вы все уже понимаете, ради чего я начал с событий полувековой давности, милостивые судари. И, вижу, многие возмущены и уже готовы чуть ли не растерзать меня на части за подобную крамолу! Одна лишь мысль, что я способен сравнить последние события с реформами Александра Николаевича, кажется вам преступной… Однако позвольте мне закончить! — Сумароков приподнялся на цыпочках, нависая над трибуной. — Да, покойный Меншиков был безумцем! И, что куда хуже — негодяем, чьи преступления не смогли бы искупить ни ссылка, ни каторга, ни лишение титула и дворянского достоинства, ни даже позорная смерть на виселице. И у меня даже в мыслях не было оправдывать или уж тем более одобрять тот выбор и те поступки покойного, которые привели к гибели многих достойных и отважных людей, и вдобавок ко всему навлекли смертельную опасность на наследника престола — его высочество Ивана Александровича.

Чуть ли не все в зале обернулись в нашу сторону. Дружно, как по команде. Видимо, чтобы таким незамысловатым образом выразить почтение цесаревичу. Впрочем, лишь на мгновение: Сумарокову определенно подцепить публику на крючок изящной провокации, и теперь князья и графы заглотили наживку так глубоко, что срываться было уже, пожалуй, поздно.

— Такому нет и не может быть прощения! — Голос его сиятельство взвился высокой, почти оперной нотой — и тут же обвалился в мягкий вкрадчивый баритон. — Однако понять Меншикова все-таки можно. Многие из нас знали его как человека выдающегося ума и совести, здравомыслящего, отважного и бесконечно преданного государю, народу и отечеству.

Похоже, Сумароков не только подготовил речь, но и как-то по-хитрому поработал с собственным Талантом. На мгновение даже я почувствовал если не желание согласиться, то по меньшей мере что-то вроде сочувствия в адрес усопшего. На полноценную телепатию это, конечно же, не тянуло, однако делало из весьма посредственного во всех отношениях князька почти идеального оратора.

— И я могу только догадываться, что случилось с тем, кого я называл своим другом. Какой недуг поразил его блестящий и могучий ум. И что заставило князя поступить так, как он поступил, разом загубив и себя самого, и всех, кто имел несчастье за ним последовать. Однако я каждый день задаю себе вопрос, милостивые судари: чем для всех нас должно было стать его страшное и безнадежное выступление? — Сумароков перешел чуть ли на едва слышный шепот. — Чем, если не знаком того, что перемены уже давно назрели?

— Сучий сын! — выдохнул Иван сквозь зубы, приподнимаясь. — Да я его сейчас прямо здесь…

Во все стороны разошлась волна такой мощи, что я уже приготовился ловить товарища прежде, чем он зарядит свою глазную артиллерию и превратит Сумарокова вместе с трибуной в аккуратную кучку дымящегося человеческого мяса. Но меня уже опередил Горчаков.

— Нет, ваше высочество! — прошипел он, силой усаживая Ивана обратно в кресло. — Полностью с вами согласен, но, ради бога, не наделайте глупостей!

— Молю вас, милостивые судари, — Сумароков прижал к груди обе руки, — не поймите меня неправильно! Я лишь маленький человек, не наделенный ни положением, ни властью, ни каким-то особенным авторитетом в обществе сильнейших и достойнейших представителей дворянского сословия, которых сейчас наблюдаю перед собой. Все, что у меня есть — лишь боль от тех ран, что оставила в наших сердцах гибель друзей и близких. И капля отваги, чтобы сказать вслух то, о чем многие из вас думают уже много лет. — Сумароков опустил голову. — Уверен, каждый в глубине души понимает, что дальше так продолжаться не может. И если мы не осознаем ошибки сейчас, то в будущем будем обречене повторять их раз за разом… России нужна конституция! — Сумароков вдруг рявкнул на весь зал — так, что сидевшие в первых рядах старики вздрогнули и подпрыгнули в креслах. — Нужен новый регламент… Новый закон, если вам будет угодно, милостивые судари. Нужны те, кто по праву рождения и полученному за годы службы чину разделит с государем тяготы управления державой. Те, кто возьмет на себя непростой и благородный труд создания и исполнения указов, которые должны были появиться целые десятилетия назад. Не сомневаюсь, что среди нас есть люди, не только достойные этой ноши, но и готовые заявить об этом прямо здесь и сейчас. — Сумароков широко улыбнулся и расставил руки, будто пытаясь обнять всех в зале одновременно. — И даже если нет — я лично готов предложить его величеству свой скромный для создания проекта нового манифеста и…

Последние слова я так и не услышал — они буквально утонули в аплодисментах. Не знаю, сколько «левых» сегодня собралось в Мариинском дворце, но они дружно повскакивали со своих мест и громыхнули так, что задрожали стены. Через несколько мгновений к ним присоединилось изрядное количество гостей… а потом и тех, кто слушал начало речи Сумарокова с недоверием. Наверняка дело было в особом Таланте его сиятельства, да и сама речь не подкачала, однако от моего внимания не ускользнула одна весьма любопытная деталь.

Восторженных криков и неистово хлопающих пар ладоней на самом деле было не так уж много. Конечно, не дюжина, не две и наверняка больше трех, но уж точно куда меньше половины из примерно полутора сотен собравшихся в зале людей. Однако они то ли случайно, то ли по чьему-то хитрому умыслу расселись так, что одобрительные вопли слышались со всех сторон одновременно, и невнимательный и захваченный общей эйфорией свидетель просто не мог не подумать, что Сумароков сорвал овации вообще всех, кто сегодня явился на заседание.

Холодную голову сохранили немногие. Иван сидел пунцовый от злости и пыхтел, как паровоз на подъеме, сверкая огненными глазищами. Горчаков поджал губы, наморщился и явно прокрукручивал у себя в голове возможные последствия сегодняшнего собрания Государственного совета.

И только Геловани выглядел… почти невозмутимым. Хмурым, недовольным, встревоженным — но скорее раздраженным происходящим, чем всерьез испуганным или разозленным.

— Вот и сходили, капитан, — вздохнул он. — Лучше бы дома остался, ей-богу…

— Осторожнее, сударь! — проворчал я. — Ума не приложу, к чему так торопиться?

Но сударь меня, конечно же, уже не слышал. Усатый здоровяк с генеральскими эполетами скорее всего, вообще не обратил внимания, спеша следом за своими орденоносными товарищами. Мне даже пришлось прижаться к стене, чтобы ненароком не угодить в живой поток, хлеставший из зала наружу.

Впрочем, самые отважные и увлеченные остались, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение Сумарокову и заодно поздравить с блестящей речью. Наверняка прямо сейчас буквально в нескольких шагах от меня созревал какой-нибудь новый политический заговор, или даже сразу несколько. Заключались тайные союзы, столичные аристократы меняли друзей, обманывали, предавали, обещали то, что вряд ли собирались выполнять…

Конечно же, не всем даже из фанатичных и отчаянных «левых» хватило наглости на такое. Большая часть из тех, кто стоя аплодировал Сумарокову, явно не хотели задерживаться: эйфория прошла, и теперь их благородия понемногу вспоминали, что в зале вполне могли оказаться и служащие тайной канцелярии, и даже жандармы в штатском. Не считая грозного цесаревича, который несколько минут назад едва не подпалил взглядом трибуну.

Почтенные члены Государственного совета ломились на улицу в спешке, словно гимназисты, удравшие с уроков и вдобавок сумевшие не попасться на глаза суровому инспектору. Впрочем, хватало и тех, кто покидал зал с блаженными улыбками. На некоторых лицах я видел столько восторженной радости, что мои подозрения о необычных способностях Сумарокова изрядно укрепились. «Левые» выглядели так, будто уже победили. Будто их давнишние и самые смелые и безумные замыслы воплотились в реальность, и его величество уже подписал указ о создании конституции, об учреждении в России полноценного парламента и наделении высших чинов полномочиями, которые и не снились их предшественникам. Казалось, еще немного, и почтенные государственные мужи и суровые генералы в эполетах возьмутся за руки и радостно помчатся по холодным августовским лужам вприпрыжку. Чтобы поскорее сообщить благую весть всем сочувствующим.

В отличие от них, обладатели консервативных взглядов выходили из зала недовольными, хмурыми и мрачными, как грозовые тучи. Вряд ли на «правых» Талант Сумарокова смог подействовать в полной мере, однако и им пламенная речь наверняка вряд ли показалась чем-то обыденным. Не то, чтобы история государства Российского сегодня разделилась на «до» и «после». однако сам факт того, что какой-то там советник таможенной службы позволил себе сказать вслух то, о чем несколько лет назад сторонники парламентской системы могли только мечтать, означал изрядные перемены.

А перемены, как известно, редко случаются без неприятностей.

— Черт знает что творится… Все будто с ума посходили!

Геловани сердито оттолкнул какого-то не в меру суетливого господина в штатском, устроился у стены рядом со мной и принялся поправлять одежду. Похоже, путь наружу для его сиятельства оказался весьма тернистым. Я проскочил относительно удачно, а вот бедному начальнику пришлось в полной мере поучаствовать в толчее. А то и в потасовке: судя по шуму, доносившемуся из зала, самые ортодоксальные из консерваторов, наконец, добрались до своих извечных противников из оппозиции, и принялись доказывать свою правоту на повышенных тонах. Их благородиям хватало ума и терпения не использовать Талант, но чья-нибудь титулованная борода вполне могла отведать не менее титулованного кулака.

Политика в любом мире становится поводом для ссор.И порой таких, что рано или поздно закончатся дуэлью.

— С ума посходили? — усмехнулся я. — Полагаю, ваше сиятельство близки к истине. Удивительно, как самая обычная речь подействовала на опытных и здравомыслящих, казалось бы, государственных мужей. Сумароков или гениальный оратор, или…

— Или воспользовался Талантом, — буркнул Геловани. — Проверить бы его, конечно… Да только теперь и близко не подойдешь.

Пожалуй. Его сиятельство как раз выходил из зала, окруженной целой толпой. Ближе всего к княжескому телу подобрались журналисты и восторженные соратники по «левому» крылу, а уже их обступали сердитые консерваторы, у которых языки и кулаки чесались примерно в равной степени.

Мариинский дворец гудел, как пчелиное дупло, в которое потыкали палкой.

— Хотел бы я знать, что это было. — Я оперся лопатками на стену, пропуская очередного генерала. — Похоже, колдун или водит нас за нос, или в очередной раз пересмотрел свои планы. Едва ли его на самом деле интересует политика и конституция. А Сумароков уж точно не стал бы действовать по своей воле.

— Не стал бы, — кивнул Геловани. — Вот Меншиков — тот мог. А это… Калибр не тот.

— Как знать… Но на отчаянного храбреца он уж точно не похож. — Я проводил взглядом толпу с его сиятельством посередине. — И вряд ли посмел бы бросить вызов своему покровителю — особенно памятуя о весьма прискорбной участи своих друзей. Двое убиты, один застрелился… Похоже, прихвостни нашего колдуна долго не живут.

— Во всяком случае, те, что разводят самодеятельность. А значит, Сумароков лишь выполняет чужую волю. — Геловани сложил руки на груди и насупился. — Судя по тому, какие овации сорвала речь, теперь ему вполне по силам собрать вокруг себя все «левое» крыло Госсовета и устроить в столице такую смуту, что по сравнению с ней Прорыв на Лазаревском кладбище покажется всем нам прогулкой по парку.

— Да уж… незадача, — вздохнул я. — И что теперь? Доложите его величеству?

— Даже не подумаю, — Геловани мрачно усмехнулся. — Боюсь, он может ненароком вспомнить былые времена, когда гонцов, приносящих дурные вести, казнили. Так что пусть уж лучше всем этим займется его высочество Иван Александрович… Кстати, они, похоже, как раз тебя ищут.

После того, как Сумароков покинул зал заседаний, толпа вокруг изрядно поредела. Но людей все еще оставалось достаточно, чтобы среди них затерялся Горчаков. Но Ивана я увидел без труда: его высочество… кхм, возвышался над человеческим потоком и вертел головой, высматривая кого-то.

Вероятнее всего, нас с Геловани. Я помахал рукой, и через несколько мгновений рослая фигура раздвинула толпу и шагнула ко мне, вытягивая за собой изрядно запыхавшегося от суеты Горчакова.

— Мы должны действовать! — прошипел Иван, схватив меня под локоть. — Сейчас же, немедленно!

— Пожалуй, — осторожно согласился я. — Но что именно вы собираетесь делать?

— Умоляю, ваше высочество, будьте благоразумны. — Горчаков будто бы невзначай завладел второй конечностью наследника короны — видимо, чтобы тот не натворил глупостей. — Поспешные решения всегда чреваты…

— К черту последствия! — Глаза Ивана полыхнули фамильной мощью. — Я вызову его на дуэль и убью… Кто из вас, судари, согласен быть моим секундантом?

— Полагаю, никто. — Я пожал плечами. — Во-первых, ни один человек в столице, у которого есть хоть капля ума, не осмелится хоть как-то участвовать в подобном мероприятии, если по одну из сторон барьера встанет единственный сын государя… Включая самого Сумарокова. Он не будет с вами драться.

— Зато будет с тобой! — Иван схватил меня за плечи и тряхнул. — Ходят слухи, что ты отлично управляешься с любым оружием.

— Неплохо. Поэтому его сиятельство откажется и от такого поединка, — невозмутимо отозвался я. — Признаться, я не понимаю вашего стремления избавиться от Сумарокова физически. Сейчас в любом случае уже слишком поздно.

— Владимир Петрович прав, ваше высочество. — Горчаков успокаивающе положил руку Ивану на плечо. — Сумароков уже сделал свое дело — произнес речь. И более не принесет особого вреда. Но убив его сейчас, вы своими руками создадите мученика, на которого станут молится все, кто готов был за ним последовать. И, что куда хуже — те, кто пока еще сомневается или…

— Сомневается? — прорычал Иван. — Они сомневаются, стоит ли хранить верность своему государю и отечеству⁈

— Сумароков не призывал к измене, ваше высочество И уж тем более к открытому мятежу. Справедливости ради, должен признать, что речь его сиятельства была на удивление… корректна.

Геловани говорил медленно и даже чуть заунывно, слегка растягивая слова. Явно специально — видимо, чтобы хоть таким образом немного остудить горячую голову Ивана, уже готовую или взорваться, или выдать из глаз залп, способный пробить стену Мариинского дворца.

— Не могу не согласиться с его светлостью. — Я кивнул в сторону Горчакова. — Мертвый Сумароков может оказаться куда опаснее живого. Он отличный оратор, но, подозреваю, далеко не лучший предводитель и политик. С таким человеком во главе эти горе-новаторы скорее переклюют друг друга, чем поднимутся на мятеж.

— Именно так, друг мой, именно так! — Горчаков радостно заулыбался — но тут же вновь сдвинул брови. — Однако не стоит их недооценивать. Так или иначе, нам следует готовиться к войне. И хорошо, если она милостью господа нашего все же не случится.

— Да… Да, конечно же. Полагаю, вы правы, судари.

Иван тяжело и шумно выдохнул и, наконец, опустил плечи. Буря миновала. Может, и не ушла насовсем, но хотя бы больше не грозила разразиться прямо сейчас, разом пройдясь и по виноватым, и по всем остальным.

К счастью, сын унаследовал от родителя не только крутой нрав, но и благоразумие.

— Однако вряд ли вы станете возражать, что нам следует приглядывать не только за Сумароковым, но и за его друзьями, — продолжил Иван уже спокойным голосом. — Виктор Давидович, полагаю, это работа и для ваших людей тоже.

— Разумеется, ваше высочество. — Геловани склонил голову. — Мы с Владимиром Петровичем непременно займемся…

— О нет, на него у меня другие планы. — Иван заулыбался и легонько ткнул меня локтем в бок. — Надеюсь, вы не откажетесь составить мне компанию на бал-маскарад у графини Воронцовой?

— Владимиру Петровичу уже случалось приглядывать за вашим высочеством. И если кто-то и справится с такой работой, так это он. Да и едва ли мне или Виктору Давидовичу вообще стоит появляться у Ольги Федоровны. Все эти новомодные танцы… — Горчаков поморщился. — Для человека моего возраста отплясывать такое попросту неприлично!

Воронцова. Ольга Федоровна. Уж не та ли самая графиня, о которой так и не успел рассказать покойный Милютин?

Мы с Геловани молча переглянулись.

Никогда не любил балы. А до того, как они появились, не любил шумные сборища, которые как только не назывались. Так что предложение посетить второе за время пребывания в этом мире с самого начала не вызывало у меня ровным счетом никакого энтузиазма. А по мере приближения назначенной даты — двенадцатого августа — желания идти и вовсе стало около… нет, пожалуй, даже ниже нуля.

Значительно ниже.

Первый блин с посещением бала во дворце Вяземских традиционно получился комом: наша с Грозиным ссора продолжилась дуэлью, а закончилась для его благородия в высшей степени прискорбно. На этот раз чуйка не то, чтобы предупреждала о прямой и явной опасности, однако весьма толсто намекала, что маскарад у графини Ольги Федоровны Воронцовой может так или иначе привести к масштабным и не самым приятным последствиям.

В какой-то момент я даже подумывал сказаться больным и заставить отдуваться Геловани со своими сыскарями. Но его сиятельство был беспощаден: работа прежде всего. Ведь ни продвижений по делу, ни мало-мальски полезных зацепок, ни даже существенных домыслов, о которых следовало бы доложить его величеству, у нас до сих пор не имелось.

И взять их было, в общем-то, и неоткуда: с громкого выступления Сумарокова на Государственном свете прошло уже недели полторы, однако «левое» крыло не спешило ни активизироваться, ни даже заметным образом сплотиться вокруг своего нового духовного лидера. Полсотни филеров и осведомителей работали круглые сутки напролет, а основные подозреваемые со всем своим окружением вели на редкость обыденную жизнь. Размеренную, лишенную каких-либо заметных событий: ни масштабных сборищ, ни тайных поездок невесть куда под покровом ночи… ничего. Его сиятельство князь Сумароков превратился в образцового гражданина — если не сказать скучного.

И это наверняка тоже что-то да значило. То ли очередное затишье перед бурей, то ли ложный след, по которому хитрый колдун все-таки смог пустить и меня, и Геловани, и всю тайную канцелярию. Так или иначе, единственным местом, где мы могли раздобыть хоть что-нибудь, стал особняк ее сиятельства графини Воронцовой. А единственным подходящим моментом — день маскарада, на который пригласили чуть ли не четыре сотни гостей.

В общем, ровно в пять часов пополудни двенадцатого августа я поднимался по мраморным ступеням… однако думал вовсе не о работе. А о том, как бы не спятить от немыслимого обилия звуков, запахов и ярких красок. И если первых двух хватало на любом столичном мероприятии схожего масштаба, то в плане вычурности одеяний местная публика сегодня превзошла саму себя.

Знатные кавалеры — особенно из тех, что постарше, еще пытались сохранять строгий и солидный облик, облачившись по большей части в пиджаки и фраки. Зато дамы, что называется, отрывались по полной: чуть ли не половин щеголяла в полноценных костюмах. Сиятельные графини и княжны, наследницы древних родов, перевоплощались в весьма фривольно одетых ведьмочек, русалок, игривых домовят женского пола или богатырей… богатырш. Впрочем, некоторые прошлись и по западной культуре, и даже по восточной: я насчитал не меньше четырех «самураев» в доспехах из папье-маше. А также оборотней, принцесс, вампирш в платьях, похожих на саваны…

В гостях у ее сиятельства графини собралась вся местная нечисть, будто Велесова Ночь решила заявиться в столицу на два с половиной месяца раньше положенного срока. И даже одетые в «штатское» девушки и почтенные дамы не сглаживали общее впечатление, а наоборот, только усиливали. Вряд ли хоть кто-то из них позволил бы себе заявиться в любой другой дом в платье с вырезом до самого верха бедра. Или с открытыми плечами и грудью… открытыми до такой степени.

Сегодня чуть ли не все присутствующие особы женского пола при выборе одежды прошли по самой грани между приличным и откровенно вульгарным, а некоторые и вовсе ее переступили — причем безо всякого стеснения. Пару раз в толпе даже мелькнуло что-то подозрительно похожее на мини-юбку… Впрочем, я вполне мог и ошибаться: от изобилия красок и обнаженной загорелой кожи рябило в глазах, и организм то и дело настойчиво напоминал, что юноше восемнадцати лет от роду вполне позволительно думать не только о работе.

Так что я пялился во все глаза. И сегодня это, похоже, никого не смущало: то ли шампанское, танцы и жара за окном уже сделали свое дело, то ли закрывающие лица маски сами по себе настраивали на игривый лад. Наверняка друзья, заклятые враги и просто близкие знакомые без труда узнавали друг друга по голосу, фигуре или манерам, однако подгулявшей знати вполне хватало и иллюзии анонимности, чтобы позволять себе куда больше обычного.

И, похоже, сегодня вина, закуски, танцы и буквально витающий в воздухе ненавязчивый аромат порока интересовали гостей куда больше, чем нескончаемые интриги и политические дрязги. Может, в самом начале обстановка была и попрохладнее, но с каждой минутой напряжение падало. Настолько, что прислуга на входе даже не просила меня сдать оружие… Впрочем, вряд ли это имело бы хоть какой-то смысл: примерно треть здесь присутствующих и без револьверов или кинжалов стоили роты солдат, а с полдюжины человек, по слухам, обладали разрушительным потенциалом на уровне бронепалубного крейсера.

И даже эти титаны просто отплясывали или воздавали должное столу, перестав даже выискивать взглядом недругов и оппонентов. То ли дело было в каком-то особенном Таланте Воронцовой, то ли ее авторитет сам по себе являлся гарантом спокойствия. В конце концов, она единственная позволила себе не отменить маскарад в те дни, когда Петербург все больше напоминал уже готовую взорваться пороховую бочку.

А это определенно чего-то да стоило. Светская львица, самоназванная королева подобных аристократических сборищ знала свое дело. Видимо, за эту странную власть колдун и завербовал ее в свою «команду». И, похоже, далеко не на самое последнее место: трое из пяти ближайших последователей уже так или иначе оказались в могиле, Сумароков «засветился» по полной и принял роль ударного инструмента, а об участии ее сиятельства в заговоре знали всего от силы пять-шесть человек, включая самого императора Александра.

Пять-шесть с нашей стороны, конечно же. О количестве сторонников, приспешников, сочувствующих и просто знакомых колдуна в этом зале я пока мог только догадываться. Так что для начала просто осматривался, прихватив с подноса бокал с шампанским и пару бутербродов.

И пока различил в цветастой, шумной и веселой толпе только своих. Геловани, как и почти всегда, облачился в черное с головы до ног, и только маску почему-то выбрал то ли выкрашенную под металл, то ли и правда сделанную из слегка схваченного ржавчиной куска железа с двумя узкими прорезями. Нижняя часть чуть выступала вперед этаким клювом, по форме напоминавшем собственный нос его сиятельства. Разве что увеличенным примерно втрое, чтобы не мешать обладателю пить и закусывать. Геловани как раз лихо засовывал под железку бокал, не забыв, впрочем, незаметно отсалютовать мне.

За его спиной маячили несколько силуэтов в грошовых якобы венецианских полумасках. Скучные и настолько одинаковые, что не заподозрил бы в них жандармов или агентов из тайного сыска разве что слепой. Наверняка в зале их в общей сложности набралось дюжины полторы-две, и все до единого приглядывали за Иваном.

Его высочество, как и Геловани, выбрал строгий облик, и разве что маску надел чуть поярче: темно серую, под цвет костюма, но с глазницами, обведенными ярко-оранжевым, с желтыми прожилками. Огненные краски явно намекали на родовой Талант, причем намекали ярко, показушно и, пожалуй, даже безыскусно, если не сказать — пошло.

Впрочем, чья бы корова… Сам я за неимением ни фантазии, ни желания как-то заморачиваться с выбором, прихватил с собой купленную буквально за углом полумаску в виде клыкастой волчьей морды. Нацепил ее уже на лестнице и теперь отчаянно ждал, когда это уродство из папье-маше можно будет наконец снять и…

— Какой интересный облик, сударь… Скромно, но, должна признать, не без изыска.

Женщина в черном платье появилась передо мной буквально из ниоткуда. Во всяком случае, я так и не успел заметить, как она шагнула из-за широких спин снующих туда-сюда официантов и вдруг оказалась так близко, что еще немного — и это стало бы неприличным.

— Какие уж тут изыски, сударыня. — Я улыбнулся и легонько щелкнул пальцем по торчавшему где-то на уровне скулы волчьему клыку. — Должен признаться, я готовился к этому великолепию не слишком-то ответственно.

— И тем не менее вы готовы куда лучше многих, — усмехнулась незнакомка. — Кто угодно может напялить на себя костюм и фальшивую личину из золота или венецианского стекла. Меня же всегда интересовало то, что скрывается под ними.

Сама моя таинственная визави, впрочем, тоже облачилась на бал без всяких излишеств. Как и я сам — с той только разницей, что и черная полумаска Коломбины, и одно ее платье наверняка стоило целое состояние. Темная ткань обтягивала фигуру, как перчатка, но все равно буквально излучала шик и благородную тяжесть — наверное, бархат. Который снизу ложился на пол складками, зато наверху открывал все. Руки, безупречной формы плечи, шею и грудь.

Все это без единого украшения — незнакомка в них попросту не нуждалась. Все, что закрывало бы хоть крохотный кусочек идеально-белоснежной — и это в середине августа! — кожи, оказалось бы здесь лишним, почти кощунственным.

— Вижу, вас привлекает мой облик, сударь. Так почему бы нам не познакомиться поближе?.. Конечно же, если господин Серый Волк не собирается меня съесть.

— Познакомиться? — осторожно переспросил я. — Поближе?

— Особый танец. — Незнакомка улыбнулась одними уголками рта и протянула мне руку. — Дамы приглашают кавалеров.

— Весьма польщен. — Я чуть склонил голову. — Конечно же, если сударыня изволит…

— Идемте же! Музыка уже играет.

Незнакомка поймала мою ладонь изящными тонкими пальцами, а второй рукой коснулась щеки, слегка забираясь под волчью маску. И все вокруг сразу же стало блеклым, пустым и незначительным. Официанты, публика и застывшие где-то у стены шпики с Геловани во главе не то, чтобы совсем исчезли, но в мгновение ока переместились со второго плана куда-то на десятый и будто бы подернулись дымкой. Даже музыка стала звучать чуть тише.

Видимо, ей тоже не хотелось мешать мне любоваться новой знакомой, которая с неожиданной сноровкой влекла меня куда-то в центр зала для танцев. Ее немыслимая, почти сверхчеловеческая притягательность связывала нас крепче стальной цепи, и я даже помыслить не мог отпустить державшую мою ладонь руку, однако разглядывать это не мешало совершенно.

Высокая — почти с меня ростом, причем не на самом выдающемся каблуке. Чуть полноватая… нет, просто фигуристая: объемные бедра и грудь чуть смазывали первое впечатление, но при ближайшем рассмотрении лишь подчеркивали тонкую талию, которую я при желании, пожалуй, смог бы целиком обхватить пальцами двух рук. Однако что-то подсказывало, что дело вовсе не в хитро спрятанном корсете — чудо-женщина выиграла в генетическую лотерею то, что даже среди наделенных Талантом аристократок достается одной на тысячу, а у простых смертных не встречается вовсе.

Когда ее руки легли мне на плечи, и танец начался, поле обзора изрядно поуменьшилось. Зато теперь я ощущал свою внезапную партнершу всем телом.Чувствовал каждое движение, пластику, манеры… габариты, если можно так выразиться. И здесь меня тоже ожидало если не удивление, то уж точно изрядный сюрприз.

Высокая женщина с такими роскошными формами, даже обладай она неимоверной гибкостью и умением танцевать, просто по определению не могла чувствоваться настолько легкой и хрупкой — а незнакомка именно такой и оказалась. То ли дело было в неожиданно маленьких для статной дамы ладонях и ступнях ног, то ли родовой Талант забрался в куда менее очевидные нюансы анатомии, и в мои объятия угодил не в полной мере человек, а существо высшего порядка.

И я не мог даже догадаться, сколько этому самому существу лет. До восемнадцати отрастить такую… кхм, тазобедренную конструкцию вряд ли получится. Значит, постарше меня, но насколько?.. Незнакомке с одинаковым успехом могло оказаться как двадцать, так и все пятьдесят с лишним. Самоуверенность, опыт и бронебойная харизма указывали на зрелую даму, но гладкая кожа скорее принадлежала совсем молоденькой девушке. На шее, плечах и груди я не разглядел ни единого изъяна, способного хотя бы намекнуть на возраст. Ни единой морщинки под носом или в уголках губ.

Само совершенство. И я ничуть не сомневался, что верхняя часть лица, все еще скрытая под черной полумаской Коломбины, ничуть не уступает уже хорошо изученной мною нижней. Полные губы, изящный подбородок, скулы…

— Вы так меня разглядываете, господин Серый Волк, — усмехнулась незнакомка, — будто и правда собираетесь съесть.

— Едва ли, сударыня. — Я попытался изобразить дежурную улыбку. — Только узнать… конечно же, если мы уже встречались раньше.

— Не встречались. К моему глубочайшему сожалению… Впрочем, какая разница? — Незнакомка придвинулись чуть ближе, закинув обе руки мне за шею. — Все мы здесь для того, чтобы побыть кем-то другим, хоть немного. Не знаю, как вы, господин Серый Волк, но я совершенно не стремлюсь, чтобы меня узнали.

— Как вам будет угодно, — отозвался я. — В таком случае, просто потанцуем.

— Вот такое мне по душе! Будьте же посмелее, друг мой — обнимите меня как следует. — В голосе незнакомки зазвучали мурлыкающие нотки. — Мы просто обязаны расшевелить эту публику — посмотрите, какие они скучные… Будто сонные мухи!

Я не слишком-то хорошо представлял, как именно мы можем оживить гостей. А вот сама идея обнять свою визави покрепче мне определенно понравилась, так что я пристроил обе ладони на тонкую талию и притянул незнакомку к себе.

— Вот так сразу? — улыбнулась она. — Вижу, вы не теряете времени даром, господин Серый Волк… Ну так танцуйте же!

Я не успел заметить, как музыка снова зазвучала, и на этот раз куда громче, чем раньше. Последние несколько минут расположившийся в углу зала оркестр играл вполсилы, что-то даже не танцевальное, а скорее подходящее для перекуса или беседы — этакий камерный этюд с упором на партию фортепиано. Но теперь артисты оживились и будто по команде громыхнули что-то бодрое и энергичное, почти маршевое. То ли в две четверти, то ли все-таки в стандартные четыре — за всю свою нечеловечески долгую жизнь я так и не потрудился разобраться хотя в в основах музыкальной теории.

И выдающимся хореографом тоже не стал, и поэтому первые полминуты просто вяло трепыхался в объятиях незнакомки, украдкой поглядывая на публику вокруг. Обычно на балах все танцы расписывались заранее, и гости с самого начала знали, что делать.

Но сейчас речь явно шла не об обычном мероприятии, так что с первых же нот кавалеры и дамы замерли, вслушиваясь, и лишь через несколько тактов самые сообразительные и отважные начали двигаться. Сначала не очень уверенно, будто пробуя ритм на вкус, но с каждым мгновением все бодрее.

Да уж, на обычную польку это уж точно не похоже… Если память мне не изменяла, в моем мире негритянский кекуок вошел в моду еще лет пять назад, и так же быстро утратил популярность, уступив место более современному и чувственному матчишу. Разумеется, на великосветских мероприятиях такое не танцевали, но в салонах, на маскарадах — да и вообще там, где собиралась молодежь, а не титулованные старики — редко обходилось без них.

Этот мир, похоже, даже ушел слегка вперед. Нет, на полноценное аргентинское танго движения пар вокруг все-таки не тянули, однако в них уже проскальзывало что-то… этакое. Темпераментное, игривое. И почти неуместное для общества аристократов — если не сказать эротичное. Дамы и кавалеры постарше еще держали себя в руках, а вот молодняк уже вовсю вытворял то, что я вполне мог увидеть и в середине, и даже в конце двадцатого века в каком-нибудь ночном клубе.

Скрытые под масками князья и графы стремительно теряли стыд. Я краем глаза заметил, как Иван без лишних церемоний сгреб в охапку какую-то бойкую рыжую девицу и принялся отплясывать так, что от паркета под их ногами разве что не летели искры. При этом здоровенная царственная длань с талии будто бы невзначай сползала все ниже и ниже. В конце концов два пальца опустились на упругое бедро партнерши, а один замер на границе благопристойного и явно собирался последовать за своими товарищами дальше.

Девица, ясное дело, ничуть не возражала.

— Веселее, господин Серый Волк, веселее! — выдохнула мне в ухо незнакомка. — Неужели вам совсем не знаком этот танец?

Точные па я, конечно же, не знал. Но вряд ли здесь и сейчас это волновало хоть кого-то: происходившее вокруг стремительно превращалось из торжества для высшего света в одну сплошную импровизацию, граничащую чуть ли не с развратом.

А уж в этом у меня какой-никакой опыт имелся.

— Этот, может, и не знаком. — Я перехватил поглаживающую мою щеку ладонь одной рукой, а вторую пристроил на бедро незнакомки. — Но что мешает нам придумать свой собственный?

Ответом мне были улыбка, вспыхнувшие за полумаской глаза и такая волна жара, что я сразу же сообразил — с этого надо было начинать! Вести партнершу, а не ждать, пока она все сделает сама.

И я повел. Настойчиво и уверенно, компенсируя недостаток грации и танцевальной техники опытом. В конце концов, когда живешь не одну сотню лет, понемногу учишься делать даже то, к чему не получил от матушки-природы даже намека на способности. Я знал древние танцы, которым все остальные вокруг никогда не учились. И знал те, что в этом мире появятся только через век… или не появятся вообще. Оставалось только взять от каждого по чуть-чуть, добавить щепотку самоуверенности, поймать ритм и…

Когда музыка прекратилась, незнакомка оперлась на мою руку поясницей, выгнулась и скользнула туфлями по полу, опускаясь и увлекая меня за собой. С такой силой, что кто-нибудь другой запросто потерял бы равновесие и рухнул вместе с партнершей на потеху публике. Но я все-таки удержал и сам склонился, прижимая к себе разгоряченное от танца тело. На мгновение наши губы вдруг оказались так близко, что почти соприкоснулись.

А потом раздались аплодисменты. Громкие, со всех сторон одновременно. Не знаю, когда их сиятельства и благородия успели понаблюдать за нашими выкрутасами, но увиденное им определенно понравилось.

— Браво! Браво, господин Серый Волк! — рассмеялась незнакомка, ловко возвращая себе равновесие. — Вот уж не думала, что вы умеете такое!

— Признаться, я и сам не подозревал. — Я легонько сжал горячие тонкие пальцы. — Благодарю вас, сударыня. Это было…

— Потрясающе, совершенно потрясающе! — Незнакомка снова коснулась ладонью моей щеки. — Вы ведь не будете против немного прогуляться? Кажется, мне лучше подышать свежим воздухом.

— Как пожелаете, — кивнул я. — Полностью к вашим услугам.

Почтенная публика явно была не против поинтересоваться, что за модный танец мы только что им показали, но незнакомка с немыслимым изяществом скользнула через толпу, уводя меня за собой в сторону балкона. Мы буквально сбежали, взявшись за руки, и только когда на пути возникли сразу трое замешкавшихся официантов, ей пришлось на мгновение разжать пальцы.

И вот тут-то меня и «отпустило».

Чудесное очарование танца исчезло, будто его и не было. Приятный и яркий мир вернулся к привычному посредственному состоянию. Незнакомка из высшего существа и полубогини превратилась обратно в простую смертную, хоть и все еще немыслимо привлекательную. А зверь внутри виновато заскулил, извиняясь, что не только не смог защитить меня от возможной опасности, но и вовсе не заметил подвоха.

А подвох был — и еще какой! Талант незнакомки прошелся по мозгам асфальтоукладочным катком. Не знаю, как именно это работало — наверное, что-то из области биохимии. Таинственная красотка одним прикосновением накачала меня таким количеством своего «яда», что я тут же размяк, пустил слюну и бросился отплясывать танго. Подавила волю и отключила сознание… едва не отключила. Вряд ли этот фокус смог бы заставить меня пустить себе пулю в лоб или сделать какую-нибудь по-настоящему серьезную глупость — все-таки у способностей даже самых сильных Владеющих есть предел — однако почувствовать себя куклой на ниточках оказалось весьма…

Весьма неприятно.

— Вы идете, господин Серый Волк? — Незнакомка приоткрыла тяжелую дверь, ведущую на балкон, и поманила меня за собой. — Ну же, не бросайте даму одну!

Я кивнул и зашагал следом, поспешно собирал свое самообладание по кусочкам обратно в единое целое и на всякий случай пытаясь держаться подальше от нежных ручек, в которых, похоже, и скрывался источник тайной власти. К счастью, незнакомка не спешила снова использовать Талант — видимо, обычно одного прикосновения хватало, чтобы снести голову кому угодно.

— Чудесный вечер, не правда ли?.. Не помню, когда я в последний раз так веселилась… Полагаю, мне следует отблагодарить вас за танец, господин Серый Волк. — Незнакомка развернулась на каблуках. — Даже ради этого придется нарушить собственные правила… Я хочу видеть ваше лицо!

— Разумеется. — Я взялся пальцами за край волчьей морды. — Но только после вас, сударыня!

— А вы наглец! Впрочем… Мне ведь нечего стесняться, не так ли? — Незнакомка нащупала под волосами на затылке узелок и распустила ленту, удерживающую черную полумаску Коломбины. — Так что если вам угодно — любуйтесь!

Женщина. Молодая… но все-таки уже не девушка. Уж точно не моя ровесница, а заметно старше. Лет тридцать, а то и больше. Нет, никаких возрастных изъянов я так и не разглядел, однако в лице напротив уже давно не осталось ничего детского. Красота лица напротив созрела, достигла своего расцвета — и в нем застыла. Может, год назад, а может, и все два десятка.

Иными словами, незнакомка при определенных обстоятельствах сгодилась бы юному Володе Волкову чуть ли не в матери. Но сейчас это, конечно же, не имело никакого значения: я узнал ту, с кем только что исполнял полный огня и страсти аргентинский танец.

Разумеется, мне не раз и не два показывали владелицу особняка и хозяйку сегодняшнего маскарада. И на фото, и на портретах работы самых модных столичных художников. Однако ни камера, ни кисть не смогли передать даже трети того великолепия, которое буквально источала графиня Воронцова. Бумага и холст сохраняли лишь безупречные черты лица, но не могли передать сверхчеловеческого обаяния и притягательности, заряженных мощью родового Таланта. Эта женщина определенно была большим, чем длинные ноги, соблазнительная грудь или лицо греческой богини.

Куда большим.

— Ваше сиятельство. — Я чуть склонил голову. — Для меня большая честь видеть…

— Теперь ваша очередь, сударь. — Воронцова шагнула вперед и осторожно взялась за края моей маски. — С кем имею честь?..

— Владимир Волков к вашим услугам, — усмехнулся я. — Начинаю подозревать, что ваше приглашение на танец было вовсе не случайным.

— Вы же не хотите, чтобы женщина поделилась всеми секретами сразу? — Воронцова изящным жестом отшвырнула волчью морду. — Рада нашей встрече, Владимир Петрович.

— Не уверен, что могу сказать то же самое, — вздохнул я. — Полагаю, вы меня ждали… Но неужели весь этот маскарад лишь для того, чтобы?..

— Нет, конечно же, нет. Но так уж вышло, что в этом городе одна я пока еще в силах напомнить людям о весельи и радости. И о том, что порой можно обойтись и без всей этой грызни. — Воронцова взяла меня под локоть и легонько потянула. — Давайте немного прогуляемся. Вечер чудо как хорош, не так ли?

Прикосновение ее сиятельства вновь взболтало едва успокоившийся гормональный коктейль в крови, но теперь я был к этому готов… отчасти. Полумрак сада под балконом подернулся дымкой, Воронцова в мгновение ока стала еще привлекательнее, пульс подскочил, щеки запылали, однако голова как будто работала не хуже, чем раньше.

— Как пожелаете, ваше сиятельство. — Я накрыл теплые тонкие пальцы ладонью. — Значит, вы готовы взять на себя роль хранителя мира и покоя в Санкт-Петербурге.

— Увы, разве такое под силу обычной слабой женщине? — Воронцова кокетливо улыбнулась. — Я лишь хочу, чтобы все эти господа не принялись убивать и калечить друг друга. Полагаю, вы не хуже меня знаете, что сейчас происходит в столице.

— К сожалению. — Я склонил голову. — Пожалуй, вы правы: кому-то непременно следует напомнить людям, что власть и богатство — это не единственное, чего следует желать.

— Ради этого мы все здесь, не так ли? — Воронцова будто бы невзначай опустила голову мне на плечо. — Впрочем, неважно… Я должна сказать, что один… Один наш общий друг передает вам свои наилучшие пожелания.

— Вот как? — усмехнулся я. — Что-то не припоминаю, чтобы у нас были общие друзья.

— Однако они могли бы появиться, Владимир Петрович. — Воронцова чуть ускорила шаг и, развернувшись ко мне, оперлась спиной на перила балкона. — Ваш необычный Талант уже давно интересует одного человека… Очень старого, могущественного и влиятельного. Вы ведь понимаете, о ком я говорю?

Вот так, сразу?

— И что же от меня нужно этому вашему… человеку? — Я нахмурился и чуть подался вперед, нависая над Воронцовой. — Он сегодня здесь?

— О нет, конечно же. Наш покровитель не любит шумных сборищ. Большинство из тех, кто сегодня гостит в моем доме, не стоят даже крупицы его внимания. Однако вы, Владимир Петрович — другое дело. Мы уже давно следим за вашими успехами. — Воронцова подняла руку и поправила несуществующую прядь где-то у меня на виске. — И мне велели передать, что никто не станет возражать, если вы решите присоединиться к нашей скромной компании.

Вот оно. Не то, чтобы я всерьез ожидал чего-то подобного, но вполне допускал, что рано или поздно колдун пожелает привлечь меня на свою сторону. Амбиции юного Владимира Волкова уже давно вылезали за пределы кудеяровских капиталов и чина капитана георгиевского полка. И даже если человека не получается запугать, его все еще можно купить. Ведь, как известно, обратить сильного врага в союзника — это даже лучше, чем избавиться от него полностью… Пожалуй, на месте колдуна я бы тоже попытался.

А значит, самое время немного набить себе цену.

— Достаточно, сударыня! — Я чуть возвысил голос и схватил Воронцову за плечи. — А что, если я вас арестую? Прямо здесь и сейчас — вы уже сказали достаточно, чтобы…

— И что же я такого сказала?

Ее сиятельство блаженно улыбнулась, будто мои пальцы, впившиеся в белоснежную кожу, приносили вместе с болью какое-то извращенное удовольствие. Она то ли ничуть не испугалась, то ли и вовсе ожидала именно такого — непонимания, злобы и даже угроз.

— Арестовать хозяйку в ее же доме, да еще и прямо на празднике… Не могу поверить, что такой симпатичный юноша может оказаться мужланом. — Воронцова обворожительно приоткрыла рот, подалась вперед, прижимаясь к моей груди — и вдруг сдвинула брови. — Вы ведь понимаете, что я буду все отрицать. А без доказательств…

— Доказательства нужны для приговора и суда, — буркнул я. — А для того, чтобы отправить вас в тюрьму хватит и одного моего слова.

— Пожалуй, это так. И даже небольшое заключение отразиться на цвете лица и фигуре. — Воронцова пробежалась кончиками пальцев по моей рубашке и картинно положила ладонь на чуть отставленное бедро. — Но оно едва ли продлится долго. Рано или поздно Виктору Давидовичу придется меня отпустить. И тогда, Владимир Петрович, ваша поистине блестящая карьера закончится.

— Вы мне угрожаете? — Я нарочито-злобно оскалился, давая зверю внутри чуть больше свободы. — Хотите запугать?

— Полагаю, это не так уж легко сделать. Вы определенно не из тех, кого легко сбить с толку угрозами. Я желаю лишь предостеречь вас от ошибок, которые непростительны для столько блестящего и разумного молодого человека. — Воронцова осторожно взяла меня за лацканы пиджака и, чуть притянув к себе, заглянула прямо в глаза. — Однако с нашей помощью вы уже совсем скоро достигнете таких высот, о которых пока не можете даже мечтать. Куда больших, чем смогут дать покровительство старика Горчакова и даже дружба с наследником престола!

— Я уже видел, каких высот достиг покойный князь Меншиков, ваше сиятельство. — Я накрыл ладони Воронцовой своими. — И остальные — старик Вяземский, Милютин-Браницкий, генерал Валуев… Они все служили вашему покровителю — и что с ними стало?

— Они были предателями! — Глаза Воронцовой сверкнули недобрым пламенем. — И, что хуже того — они были глупцами. Поэтому нам пришлось от них избавиться.

— Однако вы и сейчас продолжаете гнуть ту же самую линию, разве не так? — Я сжал пальцы, отрывая руки Воронцовой от своей одежды, и отступил на шаг. — Сумароков…

— Хватит уже об этом!

На этот раз ее сиятельство выложилась по полной. Одной рукой поймала мою ладонь, а вторую забросила на шею, чуть ли не впиваясь ногтями в затылок. А потом шарахнула Талантом с такой силой, что на мгновение у меня даже потемнело в глазах. Видимо, Воронцовой уже давно не приходилось встречать равного противника, и все мужчины — а может, и женщины тоже — в ее объятиях превращались в покорных телят. Наверняка она думала, что и я выйду на балкон не мыслящим человеком, а залитым по самые глаза страстью и желанием болванчиком, готовым прыгнуть с балкона по одной только ее просьбе.

Кажется, пора немного подыграть.

— Политика — это ведь так скучно, правда? Вам ведь не обязательно принимать решение сейчас! Просто подождем… — Воронцова прижалась губами к моей шее. — Подождем немного… Побудем вместе.

— Что вы делаете? — Я снова впился пальцами в белоснежные плечи и будто бы через силу отстранился. — Ваше сиятельство, это неприлично… Нас могут увидеть!

— Пусть видят! У вас такие сильные руки, Владимир Петрович…

Похоже, сейчас Воронцова даже не ломала комедию. Обычную женщину мое перекошенное лицо и сверкающие в полумраке желтые звериные глаза непременно бы испугали, но ее сиятельство то ли находила это привлекательным, то ли в целом любила все… этакое. Когда я еще сильнее сжал пальцы, она едва слышно застонала и обмякла, закатывая глаза от удовольствия, которое вряд ли можно было подделать.

— Кажется, я устала. — Воронцова повисла у меня шее. — Устала и слишком пьяна… Вы ведь проводите меня до покоев, Владимир Петрович?

— А как же гости? — тихо поинтересовался я. — Они разве не будут искать нас?

— Какая, в сущности, разница?

Когда я развернулся и покорно зашагал, мнимая слабость ее сиятельства тут же исчезла без следа. Меня буквально протащили через весь балкон, но не обратно в бальный зал, а к небольшой дверце. Которая, видимо, вела в будуар — в небольшой комнате горел только ночник, так что я смог разглядеть только общие очертания убранства.

И силуэт Воронцовой, которая уже возилась с застежкой платья, стоя ко мне спиной.

— Будьте внимательны, Владимир Петрович. Ведь я покажу лишь малую часть того, что может быть вашим. Только вашим, целиком и безраздельно — если вы хотя бы задумаетесь… Впрочем, лучше просто помогите мне с платьем — оно слишком тугое. — Воронцова чуть приспустила темную ткань с плеча и обернулась. — Вы ведь не откажетесь выручить даму?

— О нет, ваше сиятельство. — Я осторожно прикрыл дверь. — От такого откажется разве что сумасшедший.

Когда платье с негромким шелестом упало на пол, мне на мгновение вдруг стало стыдно. Перед его величеством, перед Иваном, перед Геловани с Вольским… И почему-то особенно сильно — перед Вяземской.

Но на что только не пойдешь ради отечества.

Утром я проснулся первым. Воронцова еще посапывала, закинув на меня безупречную ногу. Видимо ее Талант каким-то образом работал без непосредственно управления — едва открыв глаза, я ощутил острое и почти сносящее голову желание отшвырнуть бесполезное одеяло, перевернуть ее сиятельство на подушки и продолжить вчерашнее… мероприятие.

Но то ли даже звериные силы изрядно поисчерпались за ночь, то ли я успел кое-как приспособиться к чужому воздействию — разум, хоть и не без труда, подчинил юное и темпераментное тело. И вместо того, чтобы жадно наброситься на Воронцову, я принялся ее разглядывать. Во второй раз… но в каком-то смысле как в первый.

Прохладная белизна кожи, безупречные пропорции, сумасшедшее роскошество плоти и харизма, перед которой не устояла бы даже броня в полметра толщиной. Воплощенная суть женщины. Зрелой, уверенной в себе, хищной, притягательной и одновременно опасной, как самый могучий синтетический наркотик начала двадцать первого века.

Но было и кое-что еще — то, что я то ли не смог, то ли просто не захотел увидеть вчера.

Мелочи, которые выдавали возраст — и не тридцать с небольшим лет, а в раза этак в полтора больше… если не в два. Руки. Крохотные морщинки в уголках глаз — их больше не скрывали ни полумрак, ни очарование момента, ни какая-нибудь хитрая французская косметика.

Впрочем, было и то, что не разглядеть даже самым зорким глазом. Духи, смешанные с ароматом страсти, уже успел улетучиться, и теперь я чувствовал то, что не скрыть ни самым крепким и изысканным парфюмом, ни даже магией.

Сам я перестал стареть уже давным-давном. Точнее, просто в какой-то момент заметил, что мое тело не меняется, застыв в вечном «тридцать с чем-то». Но близкие — пока они у меня еще оставались — все так же менялись, с каждым годом все больше уступая неотвратимому. И даже спустя сотни лет я так и не смогу забыть запах, который не спутаешь ни с чем.

Воронцова пахла старостью. Пока еще далекой, не набравшей силу, способную пробить щит Таланта и превратить пышущую силой и страстью женщину в морщинистую развалину за каких-то пару лет.

Старостью — и болезнью. Не телесным недугом, а тем, что незримо приходит вместе с могуществом, которым человек не может и не должен владеть. Подарок колдуна оказался для Воронцовый тем самым сыром в мышеловке. И пусть она еще не заплатила за него сполна, цена уже давным-давно была посчитана с процентами.

Впрочем, задуматься о печальном я толком не успел: стоило мне слегка пошевелиться, как ее сиятельство открыла глаза, сбросила одеяло и без разговоров перешла к делу. То ли ее ненасытной натуре хватило каких-то пары часов сна, чтобы истосковаться по постельным забавам… То ли того требовал коварный план, наверняка придуманный кем-то другим. В самонадеянного и опасного юнца следовало закачать как можно больше сладкого яда, и обычных прикосновений или даже поцелуев тут явно оказалось бы маловат.

Воронцова отдавалась процессу с жаром, упоением и почти неподдельной радостью, однако на этот раз обошлась без продолжительных игр. Так что уже через полчаса мы расплелись: я остался в постели, изображая выжатого до капли и одержимого блаженством мальчишку, а ее сиятельство завернулась в простыню и устроилась в кресле у столика. Видимо, приближалось время по-настоящему серьезного разговора, и нам следовала перейти в вертикальное положение.

Ну… хотя бы кому-то одному.

— Надеюсь, тебе понравилось. — Воронцова улыбнулась, прищурилась, и повернула голову, подставляя лицо пробивающимся сквозь занавеску утренним лучам. — Должна признать, что не ожидала… такого.

— Я тоже, ваше сиятельство, — отозвался я. — Наверное, я должен извиниться. Обычно я никогда…

— Прошу, называй меня просто — Ольга. — Воронцова чуть склонила голову набок и подмигнула. — Полагаю, теперь мы можем обойтись и без титулов, разве не так?

Я молча кивнул и продолжил старательно пожирать ее сиятельство взглядом. На этот раз даже не пришлось особенно напрягаться: надо было всего-то слегка натянуть вожжи звериного метаболизма, позволить коварному яду страсти разойтись по венам, и маска влюбленного идиота наползала на лицо сама собой.

Главное — не перестараться.

— Знаю, что тебе было не до того, милый Володя, — осторожно продолжила Воронцова. — Но если ты хотя бы на мгновение задумался, чтобы принять мое предложение… Помни, все, что ты видел, все, чего касался — лишь крохотная часть того, что мы можем дать. Аванс, в некотором роде.

Договорив, Воронцова будто бы невзначай провела ладонью по простыне, позволяя ткани чуть соскользнуть по гладкой коже, обнажая ровно столько, чтобы организм тут же отреагировал строго определенным образом. Ее сиятельство явно знала толк в соблазнении, и даже такие мелочи отточила до совершенства. И мне почему-то совсем не хотелось думать, сколько лет она потратила на практику.

— Аванс… — негромко повторил я. — За такой аванс и душу продать не жалко.

— А вот про душу, Володя, лучше не шути. — Воронцова строго сдвинула брови. — А то ведь могу и потребовать.

— Правда можете? — Я натянул одеяло до подбородка, шутливо изображая испуг. — Вот уж не думал, что у вашей… вашей компании такие нравы.

— Господь милосердный… Нет, конечно же! — Воронцова запрокинула голову и рассмеялась. — Кем ты нас вообще считаешь, Володя? Чернокнижниками? Язычниками? Кровопийцами?

— Я… я не знаю. — Я перевернулся набок и насупился, изображая глубочайшие сомнения. — То, что сделал покойный князь Меншиков — измена!

— Измена кому? — вкрадчиво промурлыкала Воронцова. — Мы не желаем вреда ни государю, ни уж тем более народу и отечеству. Чего плохого в том, что мой покровитель желает привести к власти того, кто этого достоин?

— Средства, которые он использует. — Я рывком сел на кровати. — Как насчет этого, Ольга? Сколько людей вы уже убили? И скольких еще собираетесь убить?

— Увы, человек смертен. И великие перемены порою требуют не менее великих потрясений. — Воронцова протяжно вздохнула — и вдруг посмотрела мне прямо в глаза. — Или ты думаешь, что твоему ненаглядному Горчакову не приходилось принимать сомнительных решений? Считаешь его добрым и безобидным старикашкой?

Я вдруг против своей воли вспомнил схватку во дворца Юсупова. Когда мы пробивались к лестнице, ведущей на первый этаж, и его светлость лупил огнем. Бил всей мощью Таланта, не разбирая своих и чужих. Одним махом заживо сжег полдюжины человек. И наверняка без промедления отправил бы к праотцам хоть впятеро больше, будь это необходимо… А в прошлом веке ему, пожалуй, приходилось одним взмахом пера отправлять на смерть сотни, если не тысячи.

— Нет, — буркнул я. — Не считаю.

— Верно. Верно, Володя. — Воронцова одобрительно закивала. — Среди столичной знати не так уж много прекраснодушных доброхотов, у которых не найдется врагов. И уж тем тем более их нет среди тех, кто хоть чего-то стоит… Впрочем, если тебе действительно дороги твои друзья, присоединившись к нам ты вовсе не предашь их, а наоборот — спасешь от неминуемой гибели!

Все интереснее и интереснее. Я уже давно сообразил, что ее сиятельство выдает мне заранее и тщательно приготовленную речь, однако на этом месте словесная эквилибристика вышла на поистине космический уровень. Указать на грехи противника, тем самым оправдав собственные, пустить в ход лесть, умолчать о чем-то действительно важном, незаметно подменить черное на белое — все эти приемы ораторского ремесла я, конечно же, знал. Но прямая и явная ложь в их число входила не так уж и часто. Вряд ли колдун и его шайка собирались или могли позволить себе оставить в живых Горчакова и его упрямых старцев.

Или все-таки могли?..

— Думаю, ты и сам понимаешь, что сейчас только мне с тобой под силу предотвратить войну, которая вот-вот разразится, — продолжила Воронцова. — И когда мы это сделаем, столичная знать будет готова носить нас на руках! А ты, Володя, обретешь авторитет, славу и титул, которые позволят тебе стать для наследника престола не слугой, а другом и ближайшим соратником. — Воронцова подхватила падающую простыню и подалась вперед. — Царь Александр не вечен, и однажды на престол взойдет его сын. И тогда ты по праву займешь свое место рядом с троном. Заслужишь положение и чин, о котором сегодня не смеешь даже мечтать!

— Меншиков хотел получить канцлера. — Я понизил голос так, будто мне было страшно произнести вслух такие слова. — Но неужели мы сможем?..

— Ты сможешь! — Воронцова обхватила мою голову и впилась в губы жарким поцелуем. — Ты, милый мой Володя, станешь тем, кого примет вся столичная знать без исключения. И будущий император даст тебе даже больше, чем ты попросишь. Чины, ордена, земли — все это будет нашим!

— Заманчивая перспектива, ваше сия… Ольга. — Я подался вперед, будто пытался тянуться за ускользающими от моих прикосновений горячими губами. — Но хотел бы я знать, как мы всего этого добьемся.

Похоже, моя актерская игра оставляла желать лучшего: Воронцова нахмурилась, и в глубине лучистых глаз сверкнули острые льдинки. То ли ее сиятельство привыкла к полному и абсолютному подчинению от тех, на кого воздействовала всей мощью своего Таланта, то ли я недостаточно убедительно изображал пылкого влюбленного — я почти физически ощутил чужое сомнение.

Правда, всего лишь на один миг.

— Всему свое время, милый. — Воронцова игриво коснулась кончиком пальца моего носа. — Поверь, однажды я предложу тебе то, от чего ты не захочешь отказаться… Но для начала мы сделаем тебя героем.

— Надеюсь, для этого мне не придется принять славную гибель, — неуклюже пошутил я.

— О нет, все куда проще. Уверена, тебе даже понравится. Уже совсем скоро ты совершишь несложный, однако весьма значительный подвиг.

— И какой же?

— Вернешь в Санкт-Петербург мир и покой, милый. — Воронцова сбросила простыню на пол и закинула руки мне на шею. — И арестуешь князя Сумарокова.

— Ты уверен, что это не ловушка, капитан? — негромко поинтересовался Геловани.

— Нет, — вздохнул я. — Я вообще ни в чем не уверен.

Во время планирования все это выглядело… скажем так, заметно проще. Дождаться, когда Сумароков прибудет из своего загородного имения под Гатчиной в Санкт-Петербург. Проследить за ним до порога доходного дома на углу Каменноостровского и Малой Посадской, где его сиятельство снимал пятикомнатные барские апартаменты и имел обыкновение останавливаться, когда прибывал по делам в столицу. Снова подождать — на этот раз до рассвета, чтобы провернуть все без лишнего шума и свидетелей. Вылезти из автомобиля, сделать знак дежурящим на той стороне дороги жандармам в штатском, пройти через двор, подняться по лестнице, выбить ногой дверь, вывести верховного заговорщика всея Руси под белы рученьки, упаковать на заднее сиденье и отвезти в Петропавловскую крепость.

Всего и делов.

Но реальность, как это нередко с нею случается, изрядно разошлась с ожиданиями. И сомнительные сюрпризы начались где-то между вторым и третьим пунктом плана. Сумароков прибыл в Петербург, устроился в апартаментах… и примерно через четверть часа к доходному дому приехал здоровенный черный автомобиль. За ним еще один, потом третий четвертый… В общем, где-то к полуночи мест у тротуара на Каменноостровском проспекте уже не осталось вообще.

Владельцы дорогих авто не спешили высовываться наружу, однако сыскари не зря ели свой хлеб, и уже совсем назвали нас с Геловани всех прибывших поименно. И я ничуть не удивился, когда узнал, что незваные ночные гости доходного дома примерно на две трети состояли из тех, кто не так давно стоя аплодировал речи Сумарокова на заседании Государственного совета.

«Левые» явились защитить своего предводителя. Несколько человек еще могли приехать случайно — втихаря обсудить политические перспективы, засвидетельствовать свое почтение или просто так, без особой причины. Но почти две дюжины сильных Владеющих, среди ночи, да еще и с охраной… Неспроста.

А значит, кто-то проговорился. Предупредил, что сегодня за князем Сумароковым придут.

— Еще одна машина. Генерал Куракин с сыновьями и племянником. — Геловани плюхнулся на сиденье рядом и сердито хлопнул дверцей. — С чего ты вообще взял, что твоей графине можно доверять?

— Доверять нынче нельзя никому. — Я пожал плечами. — Однако все это не слишком-то похоже на попытку избавиться от меня или вас. Есть способы и попроще.

— Согласен. Поэтому ничего и не понимаю, совершенно ничего! — проворчал Геловани. — Но все это явно неспроста!

— Явно. — Я кивнул и указал на остановившийся в десятке шагов перед нами автомобиль. — И это тоже, ваше сиятельство… Похоже, кавалерия прибыла.

Дверца распахнулась, и на дорогу выбрался Горчаков. И сразу следом за ним еще двое мужчин помоложе. Если не сыновья, то наверняка племянники или кто-то из ближайшей родни. Лиц в темноте я, конечно же, не разглядел, зато родовой Талант почувствовал сразу: могучий, тяжеловесный. Сдержанный, но уже скрученный в тугую пружину, готовую ударить.

Их благородия явно прибыли сюда во всеоружии. И даже если не собирались драться, вполне рассматривали и такой вариант развития событий.

— Так… А ну-ка посиди пока, капитан. — Геловани взялся за ручку на дверце. — Пойду поинтересуюсь, какого черта здесь забыли еще и эти.

Я послушно остался в машине. Не то, чтобы меня не интересовало, чего ради его светлость заявился сюда среди ночи, да еще и с «группой поддержки» — догадки имелись и так. А когда через четверть часа приехали еще трое друзей покойного Юсупова, мозаика сложилась окончательно.

Кто-то донес и консерваторам… Или они сами сообразили, что на Каменноостровском проспекте сегодня намечается та еще заварушка и тоже потянулись в центр города, чтобы ее не пропустить. «Правые» уступили своим недругам примерно час с небольшим, зато наверстывали упущенное с такой ретивостью, что когда небо над крышами домов начало розоветь, их уже насчитывалось раза в полтора больше — и это без охраны и подкрепления, которое наверняка оставили где-нибудь на соседних улицах.

Небо было ясным, однако над Петербургом стремительно сгущались тучи.

Я вытащил из кармана хронометр и щелкнул крышкой. До ареста Сумарокова оставалось еще чуть больше двух часов, но уже сейчас было ясно, что план развалился, как карточный домик. Не стоило и надеяться, что вся эта сердитая толпа… обе толпы по разные стороны дороги каким-то волшебным образом рассосутся к утра, и никто не помешает нам с Геловани зайти в доходный дом и выполнить свою работу.

Дело изрядно осложнялось тем, что загадочный доносчик мог точно так же предупредить и Сумарокова. Хотя ему и так наверняка уже позвонили — вряд ли в барских апартаментах его сиятельства не имелось ни одного телефонного аппарата или…

Из тягостных размышлений меня вырвала вспышка света. Почти бесшумная — сработала невесть откуда взявшаяся камера. И тут же со всех сторон послышалась забористая ругань. Аристократы держали себя в руках, зато жандармы и уж тем более городове в форме, которых согнали сюда с ближайших перекрестков, явно не отказывали себе в удовольствии поупражняться в изящной словесности.

— Довольно, господа! — Я выбрался из машины наружу. — У нас высочайшее указание не допускать прессу!

Без толку. Репортер — тощий мужичок с висячими длинными усами — послушно ретировался, отступая в тень на безопасное расстояние, и оттуда снова защелкал затвором фотоаппарата. Кто-то из Горчаковской родни пригрозил ему кулаком, но через несколько мгновений вспышки полыхнули и на той стороне дороге и откуда-то с крыши и, кажется, даже под аркой доходного дома, где остановился Сумароков.

Кровь еще не пролилась, однако акулы пера будто учуяли ее заранее. Кто бы ни проболтался о грядущем аресте, он явно сделал это не просто так. И ему зачем-то необходимо было сделать из всего этого самое настоящее шоу с максимально возможной оглаской.

Я мысленно пообещал себе медленно и мучительно убить Воронцову, которая, конечно же, знала втрое больше, чем потрудилась мне рассказать, и неторопливо двинулся к Геловани, который, похоже, уже готов был взорваться.

— … меня арестовать вас, Александр Михайлович! Или хотя бы потрудитесь объяснить, что здесь происходит. Кто эти люди, и чего ради они изволили пожаловать сюда посреди ночи? — Во все стороны от его сиятельства разошлась волна энергии, от которой ближайшие фонари тут же сердито зажужжали, мигая и искрясь. — В последний раз повторяю: отправляйтесь домой и ложитесь спать! Или, клянусь богом, я буду вынужден…

— Держите себя в руках, Виктор Давидович! — огрызнулся Горчаков. — Если мне не изменяет память, никто не вправе запретить дворянину прогуляться там, где ему вздумается.

— Я вправе. — Геловани сложил руки на груди. — Сегодня здесь работает тайный сыск. А значит вам, Александр Михайлович, придется выбрать для прогулки какое-нибудь другое место. И желательно подальше отсюда!

— Как вам будет угодно. — Горчаков склонил голову — и вдруг указал на другую сторону дороги. — Сразу после того, как те господа отправятся по домам.

— С ними у меня будет особый разговор, можете не сомневаться, — буркнул Геловани.

И, развернувшись на каблуках, заложил руки в карманы плаща и быстрым шагом двинулся к «левым». Те засуетились, но нападать на верховного сыскаря империи, все же не посмели. Ветер донес до меня только обрывки фраз, в которых не было ничего неожиданного или удивительного: Геловани увещевал и грозил, а их благородия слушали, покорно кивали, однако расходиться, конечно же, не спешили.

— Наследник… — негромко произнес кто-то за моей спиной. — С нами цесаревич!

Я не успел заметить, когда Иван приехал. Но, похоже, он был тут уже несколько минут: вполне достаточно, чтобы успеть пробиться сквозь толпу к Горчакову, по пути получив от «правых» положенную титулу порцию почтения и обожания.

— Господь милосердный, что тут вообще происходит? — Иван поднял воротник, будто это каким-то образом могло помочь ему остаться неузнанным. — Александр Михайлович, вы ведь не собираетесь?..

— Мы здесь лишь для того, чтобы никто не препятствовал государеву правосудию, — хмуро отозвался Горчаков. — Велите этому сброду разойтись — и мы тоже не станем задерживаться.

— Будто они меня послушают!

Глаза Ивана сверкнули в утреннем полумраке сердитыми огоньками, и я вдруг подумал, что он был бы совсем не против, вздумай «левые» выкинуть какую-нибудь глупость. Не напасть, конечно же — достаточно просто позволить себе неосторожное высказывание, просто встать на пути у карающей длани императора или помешать жандармам работать… Что угодно, любой предлог, которого хватит, чтобы в ход пошел Талант — и царственный взгляд начнет нарезать оппозицию аккуратными ломтиками.

И такие мысли, похоже, посетили не только меня.

— Нас больше почти в полтора раза. Со мной племянники, а в той машине Бельский с сыном. — Горчаков чуть понизил голос. — Лучшего момента может и не представиться.

— Что… что вы имеете в виду, Александр Михайлович? — тихо спросил Иван.

— Мы все здесь знаем, что я имею в виду. — Горчаков осторожно покосился в мою сторону. — Одно слово вашего высочества — и мы размажем эту шушеру по проспекту. Здесь собрались самые наглые, те, по кому уже давно плачет виселица… Можно покончить с ними одним махом!

— Вы хотите просто убить всех этих людей⁈ — прошипел Иван. — Но мой отец…

— Победителей не судят, друзья мои. — Горчаков сложил руки на груди. — И уж конечно его величество не станет казнить собственного сына и единственного наследника. Если сегодня случится… что-то — это назовут трагической случайностью. И уже через неделю…

— Достаточно! Полагаю, его высочество услышал даже больше, чем следует, ваша светлость! — Я схватил Ивана под локоть и с силой потянул, расталкивая обступивших нас князей плечами. — Позвольте, милостивые судари…

— Куда ты меня тащишь? — проворчал Иван.

— Подальше от таких разговоров! — Я замедлил шаг, оборачиваясь. — Только бойни в центре города нам и не хватало!

— А что нам, по твоему, нужно делать?

— Лично я собираюсь делать свою работу. — Я прищурился, выглядывая на той стороне дороги Геловани. — А ты пока проследи, чтобы их сиятельства не сцепились, пока мы не выведем Сумарокова.

— Расходитесь, судари. Вы препятствуете работе полиции.

Геловани стоял ко мне спиной, выставив вперед руки. Будто собирался то ли защищать, то ли наоборот — ударить первым всей мощью Таланта. «Левые» выстроились перед ним полукругом. Втягивали головы в плечи, прятали руки в карманы… наверняка проверяли оружие, хотя большинство собравшихся под окнами доходного дома и без всяких там револьверов стоили роты солдат.

Однако нападать, похоже, не собирались… пока что.

— Мы? Препятствуем? Даже и в мыслях не было, ваше превосходительство! — Высокий седовласый мужчина отступил на шаг — однако спорить не перестал. — Мы здесь только лишь для того, чтобы убедиться в безопасности нашего товарища.

— Даю вам слово, его сиятельству Павлу Антоновичу ничего не угрожает, — буркнул Геловани. — Конечно же, если он не имеет намерения противиться воле его величества императора.

— Воле императора? — переспросил кто-то из «левых». — Или произволу стариков, которые решили, что им дано право карать неугодных по одному лишь собственному своему желанию?

Имен говоривших я не знал, но лица, конечно же, вспомнил — именно эти двое первыми вскочили после пламенной речи Сумарокова, ничуть не боясь впасть в немилость у государя. Они же поспешили поздравить его сиятельство после заседания. Да и сегодня, похоже, примчались чуть ли не сразу после того, как у доходного дома остановились полицейские авто.

— А на что это, по-вашему, похоже, милостивые судари? — огрызнулся Геловани. — Мои люди действуют с высочайшего дозволения, а остальное нас не касается.

— Зато касается нас, ваше превосходительство. — Седовласый шагнул вперед. — Где гарантии, что вы исполняете волю государя, а не не светлейшего князя Горчакова?

— Довольно! — Геловани возвысил голос. — Я не собираюсь выслушивать оскорбления. И если одного моего слова недостаточно…

— Ну здравствуй, капитан. Совсем худо вам тут приходится?

Дельвиг появился рядом со мной незаметно — просто вышел из полумрака под свет фонаря, ненавязчиво раздвинув плечами сердитых аристократов, уже готовых сорваться с цепи. Вряд ли хоть кто-то здесь обрадовался появлению еще и георгиевского капеллана, но никаких возражений не последовало: Орден пользовался уж точно не меньшим уважением, чем тайный сыск и императорская канцелярия.

И, в отличие от них, не имел недоброжелателей.

— Бывало и похуже, ваше преподобие, — вздохнул я. — Хотя… Может, и не бывало.

— Скажи Виктору Давидовичу, что Георгиевский полк готов выступать. — Дельвиг поймал меня за локоть и подтянул еще ближе. — Разумеется, мне бы не хотелось впутывать Орден в политическое дело, но если придется…

Неужели все действительно настолько плохо? Сам факт появления здесь капелланов и солдат с пурпурными погонами может означать только одно: государь не может доверять собственным генералам. Обычно в случае серьезных волнений в городе привлекали расквартированные неподалеку придворные лейб-гвардейские полки: Преображенский, Семеновский или Гренадерский. И если уж вместо них решили поднять тот, что формально подчиняется только Святейшему синоду…

— А может, все-таки попробуем обойтись без стрельбы? — вздохнул я.

— Думаешь, эти господа разойдутся по домам по собственной воле? — Дельвиг еще раз огляделся по сторонам. — Мы сейчас сидим на пороховой бочке.

— Значит, просто попробуем ее не поджечь. — Я решительно шагнул к Геловани. — Идите за мной, ваше преподобие.

План родился в голове сам собой. Дурацкий, сырой и неполный. Состоящий из расплывчатого первого пункта и лихого «авось» за ним… Но даже он определенно казался не хуже перспективы схватки сильнейших Владеющих Петербурга и появления солдат с пулеметами.

— Посторонитесь, господа. — Я схватил Геловани под локоть и попер прямо на толпу «левых». — Дело не терпит промедления!

— Позвольте… Позвольте, сударь! — Седовласый попытался было заступить мне дорогу. — Куда вы?

— Исполнять свой долг, ваше сиятельство, — отрезал я. — Дело находится в совместной юрисдикции собственной канцелярии его величества и Ордена Святого Георгия. Дайте пройти!

Я до последнего сомневался, что нас не тронут — однако кавалерийский наскок все же сработал: их благородия вряд ли пропустили бы свиту Горчакова, жандармов или даже одного Геловани, но то ли мои слова, подкрепленные блеском Георгиевского креста на вороте Дельвига, сделали свое дело, то ли мы просочились сквозь толпу быстрее, чем «левые» сообразили, что вообще происходит.

А может, они просто посчитали, что каких-то три человека, пусть даже наделенные недюжинным Талантом, представляют серьезную опасность хоть для кого-то. Как бы то ни было, уже через несколько мгновений мы с Геловани и Дельвигом шагнули в узкий и темный двор. Неуютный, тесный, но хотя бы пустой — защитники Сумарокова предпочли остаться на улице снаружи. Видимо, чтобы не упустить из виду прибывающие силы «правых».

Что ж… Мне оставалось только надеяться, что их благородия не примутся истреблять друг друга, пока мы возимся в доходном доме.

— Что это такое было, капитан? — едва слышно прошипел Геловани. — Ну и спектакль…

— Зато мы прошли. — Я пожал плечами. — Не благодарите, ваше сиятельство.

— Втроем. Оставив за спиной целое полчище разъяренных аристократов. — Дельвиг оглянулся. — Признаться, я бы чувствовал себя куда спокойнее, будь с нами хотя бы взвод жандармов.

Я и сам изрядно опасался, что полчище «левых» пойдет за нами в дом, но следом шагнули всего пара человек. Остальных, видимо, куда больше интересовали наследник престола и Горчаков со своей свитой, а не георгиевским капеллан и какие-то там полицейские чины.

— Помнится, мы втроем смогли одолеть даже Лешего, — усмехнулся я. — Значит, и с Сумароковым как-нибудь справимся.

В самом деле — теперь ничто не предвещало особых сложностей. В указанной Геловани парадной оказалось неожиданно людно для такого часа, но собравшиеся на лестнице господа даже не пытались нас задержать. Похоже, последний и, вероятно, самый безопасный рубеж обороны главари «левых» оставили младшим сыновьям: со второго этажа и из коридоров по бокам на нас смотрели настороженные безусые лица. Ровесники меня-нынешнего или парни разве что чуть постарше. Наделенные родовыми Талантами и наверняка вооруженные, они так и не отважились даже поинтересоваться, куда и зачем мы идем, хотя наверняка по описанию узнали и меня, и уж тем более Геловани.

И только на третьем этаже нас попытались остановить: трое мужчин в длинных темных плащах перегородили лестницу, а четвертый спустился на несколько ступенек вниз нам навстречу.

— Доброй ночи, милостивые судари, — негромко проговорил он. — Могу ли я поинтересоваться — что привело вас сюда в столь поздний час?

— Дело государственной важности, — буркнул Геловани. — Нам необходимо срочно увидеть его сиятельство князя Сумарокова.

— Именем его величества — освободите дорогу. — Я вылез чуть вперед, прикрывая товарищей. — Вы ведь не собираетесь препятствовать расследованию, сударь?

— Я здесь, чтобы защитить моего друга и соратника от произвола, который некоторые влиятельные люди вершат, прикрываясь волей императора. И должен признаться, что не имею ни единой причины позволить вам пройти дальше.

Геловани едва слышно засопел — такой наглости ему наверняка не приходилось слышать за все годы службы. Обстановка накалялась буквально на глазах, и я уже начал было прикидывать, успею ли уложить всех четверых стражей до того, как они поднимут шум…

— Господь милосердный, что здесь происходит?

Дверь наверху едва слышно скрипнула, и на лестнице появился князь Сумароков собственной персоной. Как я и ожидал, он ничуть не выглядел сонным и даже более того — уже успел полностью облачиться, не забыв надеть даже пиджак.

Будто бы уже давно ждал, что за ним придут.

— Доброй ночи, ваше сиятельство. — Я чуть склонил голову. — Полагаю, вам прекрасно известно, зачем мы здесь.

— Вот как?.. — Сумароков улыбнулся и приподнял бровь. — Я арестован?

Геловани шумно вдохнул, набирая в легкие воздуха. Видимо, собирался выдать положенную по полицейскому церемониалу фразу, но так и не успел — я легонько ткнул его локтем в живот и заговорил сам:

— Смею заметить, это будет зависеть от вас. — Я пожал плечами. — Его величество пока лишь желает видеть нас всех во дворце для… для беседы.

— Я изрядно наслышан о подобных беседах, сударь, — поморщился Сумароков. — И где же гарантия, что вы не отвезете меня прямиком в Петропавловскую крепость в кандалах?

— Как ваше сиятельство могли бы заметить — у меня нет кандалов. — Я все-таки не удержался и съехидничал. — И вряд ли они понадобятся, если вы не станете упорствовать. Разве у невиновного могут быть причины опасаться встречи с государем?

Когда я смолк, на лестнице воцарилась такая тишина, что было слышно, как бьются сердца людей вокруг. Тяжело, натужно и с каждым мгновением все быстрее. И я мог только догадываться, у кого нервы сдадут раньше. Талант стоявшего прямо за моей спиной Геловани со зловещей медлительностью скручивался в тугую пружину, а тощий мужичок на ступеньках сверху неуклюже вытер рукавом пот со лба, залез рукой в карман плаща и принялся тискать пальцами что-то. Наверное, револьвер или какое-нибудь другое оружие.

— Господь милосердный… ладно! Как вам будет угодно, судари, — выдохнул Сумароков, опуская плечи. — Я пойду с вами. Только бога ради, не нужно вести меня под руки. Я дворянин, а не какой-нибудь каторжник.

— Разумеется, ваше сиятельство, — кивнул я. — Следуйте за мной.

Я даже успел подумать, что все так и закончится — спокойно, без лишнего шума или каких-нибудь выкрутасов. Что в коварном плане Воронцовой на самом деле нет никакого двойного дна, и арест Сумарокова не выльется ни в мясорубку с участием сильнейших Владеющих Петербурга, ни даже в дежурную полицейскую суету. Что утро придет в столицу без…

Впрочем, у судьбы, конечно же, оказались на этот счет совсем другие планы.

— Отведите его сиятельство к автомобилю, капитан, — негромко скомандовал Геловани. — И велите прислать людей, чтобы обыскать апартаменты.

— Обыскать? — встрепенулся Сумароков. — Но, позвольте… Я не давал своего согласия!

— Полагаю, оно мне и не требуется. — Геловани сердито сдвинул брови. — И если вы не скрываете ничего такого, то и волноваться…

— Мы так не договаривались!!!

Не знаю, откуда в изнеженном теле взялось столько прыти. Сумароков, еще мгновение назад воплощавший собой смирение и трепет перед государевым правосудием, толкнул меня, ударил Геловани локтем в живот и с истошным воплем помчался вниз по лестнице.

Вряд ли кто-то всерьез рассчитывал на подобный исход. Даже для «стражи» Сумарокова его внезапный побег стал сюрпризом. Трое мужчин застыли столбами, разинув рты, и только четвертый отреагировал без промедления: вытащил из кармана револьвер и щелкнул курком. Правда, даже целиться толком не стал — просто держал оружие в руке стволом вниз, будто толком и не знал, что именно с ним следует делать.

Я не стал дожидаться выстрела и пробил бедняге в челюсть, а потом на всякий случай добавил коленом под ребра. Сильно, но в меру аккуратно, чтобы ненароком не сломать ребра.

А остальные уже набросились на Геловани. Без оружия — просто навалились с трех сторон разом и повисли на плечах. Видимо, посчитали его самым опасным из нас всех. И не без основания: мне уже приходилось видеть его сиятельство в деле, когда мы вдвоем ловили незаконнорожденного отпрыска Меншикова, и выглядело это грозно и весьма эффектно. Родовой Талант расшвыривал людей, как тряпичные куклы, и останавливал даже пули.

Впрочем, на этот раз Геловани обошелся обычными человеческими силами. Вывернулся, залепил одному из нападавших апперкот, второго толкнул в крепкие объятия Дельвига и вцепился в третьего мертвой хваткой.

— Давай за Сумароковым, капитан! — натужно прохрипел он. — Тут мы как-нибудь сами…

Просить дважды не пришлось, и через мгновение я пустился в погоню, разом махнув через целый пролет. Страх добавил его сиятельству прыти, и он уже успел спуститься на второй этаж. И вместо того, чтобы дальше бежать вниз и во двор к соратникам, зачем-то свернул в коридор. Я сунулся следом, и едва не столкнулся лбами с тощим белобрысым парнем в кожаной куртке. Он тут же бросился наперерез и я оттолкнул…

Попытался оттолкнуть. Плечо будто врезалось в каменную стену. Противник выглядел моим ровесником и совсем не выглядел богатырем, однако весил будто целую тонну. Или даже две — удар локтем под ребра не заставил его даже пошатнуться.

А потом парень схватил меня за ворот пиджака, приподнял и приложил спиной об стену так, что кости затрещали. Драться он умел так себе, однако избавиться от дурацкого захвата я так и не смог: проще было бы сдвинуть грузовик, чем вывернуть худую руку, в которую родовой Талант вложил силу подъемного крана.

Пришлось повозиться: я пару раз коротко ударил кулаком в челюсть, убедился, что классический бокс здесь не поможет, и с размаху хлопнул ладонями по ушам. При всей своей физической мощи и крепости подбородка парень все-таки сохранил анатомию простого смертного, и барабанные перепонки имел самые что ни на есть обыкновенные — тонкие и уязвимые.

В общем, могучий титан ойкнул и слегка ослабил хватку, и я закрепил успех, врезав ему ботинком между ног. Такой подлости бедняга не ожидал и, согнувшись пополам, схватился за пах и рухнул на колени.

— Не держите зла, ваше благородие. — Я потрепал белобрысую макушку. — В следующий раз повезет больше.

В приличном обществе за такие выкрутасы обычно вызывали на дуэль, но я не собирался ждать, пока мой недруг очухается, и снова поспешил за Сумароковым. Тот успел удрать на черную лестницу и хлопнул дверью где-то вдалеке. К счастью, гонка заставила его сиятельство не только понервничать, но и изрядно вспотеть, так что запах вел меня по следам надежнее любого указателя. Прямо по коридору, налево, вниз по ступенькам и во двор.

К счастью, не в тот, около которого собрались «левые», а в соседний по Малой Посадской улице. По обе стороны в полумраке тянулись стены, так что деваться Сумарокову было, в общем, и некуда, и я даже чуть замедлил шаг, чтобы дать его сиятельству вдоволь набегаться перед тем, как отправиться в тюрьму — или куда там его собрался определить Геловани. Света во дворе было маловато, и я больше ориентировался по топоту и тяжелому пыхтению впереди. И когда звуки вдруг стихли, тишина почему-то показалась…

Автомобильные фары вспыхнули в каких-то двух-трех десятках шагов передо мной, ослепляя и заливая весь двор хищным желтоватым светом. Мотор заревел, и притаившееся в тени стен стальное чудовище с визгом шин прыгнуло навстречу. Время на мгновение замедлилось, я разглядел за лобовым стеклом перекошенное от злобы и страха лицо Сумарокова и едва успел метнуться в сторону, уходя от удара.

Машина все-таки зацепила меня, опрокинула на землю и напоследок швырнула в лицо пригоршню грязи из-под колес.

— Да чтоб тебя!

Я кое-как поднялся на ноги, выплевывая хрустящий на зубах песок. Судя по мелькнувшим исчезнувшим в полумраке огонькам и грохоту, Сумароков заложил вираж, снес радиатором ворота в арке и выкатился на Малую Посадскую. Резво и, что самое главное, продуманно. Видимо, у друзей его сиятельства был резервный план на случай появления жандармов.

Только предупредить меня об этом плане Воронцова почему-то запамятовала.

Не то, чтобы я надеялся на своих двоих выиграть гонку со спортивным автомобильным мотором, но крохотный шанс добежать до улицы и хотя бы попытаться прострелить колеса у меня еще оставался, и ускользающее время определенно не стоило тратить на то, чтобы размышлять или жалеть себя. Так что я выругался, стиснул зубы и захромал в сторону арки, на ходу доставая из кобуры «браунинг».

Нет, слишком далеко. Когда я вывалился на Малую Посадскую, до автомобиля уже было с полсотни шагов, и с каждым мгновением расстояние увеличивалось. Сумароков удирал, и мне оставалось только смотреть вслед — стрелять, не рискуя ненароком влепить пулю его сиятельству в затылок, я уже не мог.

От бесполезных самобичеваний меня отвлек стремительно приближавшийся рев мотора за спиной, который сменился скрежетом шин прежде, чем я успел обернуться. Черный автомобиль неуклюже заметался по дороге и остановился всего в нескольких шагах.

— Запрыгивай, капитан! — рявкнул Геловани — Прокачу с ветерком!

Я не стал задаваться вопросом, как он успел так быстро разделаться с дворянским молодняком на лестнице и выбраться наружу. Пассажирское сиденье недовольно скрипнуло под моим весом, и машина с рычанием сорвалась с места даже раньше, чем я успел захлопнуть дверцу.

Сумароков уже убрался за перекресток, однако теперь Геловани отыгрывался, выжимая из-под капота все, что там вообще могло быть. Я никогда не считал нынешнего шефа лихим водителем и, как выяснилось, зря — умения ему уж точно было не занимать. Малая Посадская промелькнула за стеклом и сменилась следующей улицей, а потом и набережной. Темно-синий автомобиль Сумарокова заходил в поворот на полном ходу, с надрывным ревом мотора и дымом из-под колес, но мы ничуть не отстали и даже наоборот, изрядно сократили разрыв.

— Еще немного, Виктор Давидович. — Я крутанул рукоятку, опуская стекло. — Чуть ближе — и я всажу ему пулю в колесо.

— Нисколько в тебе не сомневаюсь.

Геловани сжал губы в полоску и вцепился в руль так, что даже разбитые в драке костяшки пальцев побелели. Мне никогда еще не приходилось видеть его сиятельство по-настоящему рассерженным, но схватка с наследниками сразу дюжины родов, похоже, пробудила в нем… что-то.

Покрытое ссадинами и кровоподтеками лицо буквально перекосилось от злобы. Настолько сильной, что на мгновение даже показалось, что рядом со мной вовсе не Геловани, а кто-то другой. Темные глаза впились в автомобиль впереди, и расстояние между нами снова начало уменьшаться.

Две машины летели над набережной сквозь утреннюю дымку, и черная догоняла, будто готовясь ударить темно-синюю, как хищная птица свою добычу. Сумароков бестолково метался от обочины к обочине, насилуя мотор, однако, похоже, уже сообразил, что на этот раз сбежать не получится. Я высунулся наружу чуть ли не пояс, и прохладный воздух тут же хлестнул в лицо, выбивая слезы. Пыль из-под колес настырно лезла в глаза, но прицелиться все же не помешала.

Первые две пули угодили в дорогу, выбивая темно-серое крошево, третья оставила в кузове аккуратную круглую дырку, и только четвертая легла в цель. Шина с сердитым шипением лопнула и разлетелась на части, и металлический обод с искрами заскрежетал по асфальту. Машина Сумарокова замедлилась и, загребая целым правым колесом, развернулась к нам боком. Геловани ткнул ее бампером, но вместо того, чтобы замедлиться, вдавил газ в пол.

— Хватит, ваше сиятельство. — Я на всякий случай уперся локтем в торпедо. — Полагаю, теперь он уже точно никуда не убежит.

От удара дверь слегка замялась внутрь, брызнув во все стороны осколками стекла, и Сумароков завопил так, что у меня на мгновение заложило уши. Но Геловани и этого показалось мало: в обычного спокойного сыскаря будто вселился бес, которому непременно нужно было не только поймать беглеца, а еще и заставить его как следует помучиться.

Геловани продолжал держать педаль, даже когда наша машина с грохотом вытолкала темно-синий авто Сумарокова на набережную. И они вместе протащились до самого ограждения и врезались в него с такой силой, что чугунная решетка с хрустом лопнула, едва удержав нас от падения в воду. Шины визгнули, и двигатель под капотом, чихнув, наконец заглох.

Я не стал дожидаться, пока Геловани выкинет еще какую-нибудь глупость, и первым выскочил наружу. Сумароков вяло пытался отбиваться, но силы были неравны, и уже через несколько мгновений я выволок его за шиворот через окно искореженной кабины и воткнул лицом в капот.

— Лежите смирно, ваше сиятельство. Не знаю, что такое случилось с Виктором Давидовичем, но его сейчас определенно лучше не злить. — Я выкрутил холеные руки Сумарокова за спину. — А если не прекратите дергаться, клянусь, я сам сверну вам шею!

Кресло было явно не из дешевых: удобным, в меру мягким, однако не позволяющим совсем уж утонуть в набивке или устроиться полулежа — к подобному регламент явно не располагал. Сидеть ровно и прямо членам Государственного совета и почетным гостям, можно сказать, полагалось по чину.

А вот я почему-то никак не мог найти подходящее положение и ерзал, как на иголках. Чуйка тоскливо подвывала, намекая на очередную подставу, однако откуда именно придут новые неприятности, подсказывать не спешила. А больше надеяться было, в общем, не на кого: все вокруг сидели в предвкушении скорой расправы над изменником и врагом государства. И если кто-то и подозревал во всем этом действии фальш и нарочитую театральщину, то высказывать подобное вслух, разумеется, не спешил.

История повторялась: мы снова ожидали появления Сумарокова в том же самом зале Мариинского дворца. То ли оттого, что не меньше половины членов специально учрежденного Верховного суда по делу его сиятельства заседали в Госсовете, то ли потому, что его величеству императору Александру было угодно придать процессу особый статус. А может, другое место попросту не вместило бы столько людей: сенаторов, особо назначенных гражданских и военных чинов, архиереев от Святейшего синода…

— Чего нос повесил, капитан? — Геловани легонько ткнул меня локтем в плечо. — Или выспался плохо? Опять у ее сиятельства ночевать изволил?

— Неспокойно мне, Виктор Давидович. — Я пропустил сомнительную шутку мимо ушей. — Как оно все странно.

— Твоя правда, — вздохнул Геловани. — Мне и самому не по себе. Уж больно гладко выходит… Неужели отвертится?

На этот счет я, можно сказать, и вовсе не задумывался: несмотря на все «но», у нас не было ровным счетом никаких причин винить Воронцову в обмане. И пусть сам арест Сумарокова прошел не без сюрпризов, в его квартире нашлось достаточно доказательств, чтобы отправить хоть дюжину человек на каторгу на веки вечные. Одних только писем от покойного Меншикова было полтора десятка, и, хоть оба князя и пользовались шифром и эзоповым языком, некоторые все равно оказались настолько двусмысленными, что дознаватели из следственной комиссии имели сколько угодно оснований выжать из его сиятельства все соки.

И, судя по слухам из Петропавловской крепости, именно этим они и занимались целых две недели без перерыва. Сам я навещал Сумарокова всего дважды, однако вразумительных ответов так и не добился. То ли от страха, то ли из-за хитрого умысла он изрядно путался в показаниях, и я в конце концов плюнул на бесполезные беседы и занялся материальной частью дела. Точнее, невесть откуда взявшейся в барских апартаментах на Каменноостровском проспекте стопки книг.

И, надо признать, не все они оказались макулатурой. Переведенные с французского фолианты не содержали ничего кроме заблуждений и воспоминаний шарлатанов, и поэтому годились исключительно для развлечения скучающих дам, открывших для себя оккультизм и ритуалы. В сборниках старых сказок оказалось немногим больше интересного, да и церковные записи, явно украденные из архивов Синода, тоже не показались мне стоящими внимания.

Но было и то, что я при всем желании не смог бы назвать подделкой: написанные от руки книги выглядели так, будто их создатели жили еще до Петра Великого. Столетия не оставили на страницах живого места, но то, что уцелело, содержало в себе схемы и обряды, которые вполне могли бы сработать и в этом мире, и даже в моем старом… Если бы нашелся тот, кто отважится их воплотить. От пожелтевшей и хрупкой бумаги буквально веяло могуществом. Древним, недобрым и определенно не предназначенным для болванов вроде Сумарокова… И я мог только догадываться, ради чего его покровитель решил пожертвовать столь ценными экземплярами.

Но уж точно не просто так.

— Отвертится — это вряд ли. — Я вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Похоже, тут в другом дело: его ведь нам свои же и сдали. Как барана под нож пустили, получается.

— А чего б такого не пустить? — отозвался Геловани. — Речь произнес. Дело свое сделал. Теперь можно хоть на каторгу, хоть в петлю, мучеником за общее благо.

— А как же Велесова ночь? — Я на всякий случай чуть понизил голос. — Для ритуала колдуну нужно пять человек, а он уже и так лишился троих.

— Ну… полагаю, с этим у него трудностей уж точно не возникнет. Не забывай, капитан — мы в блистательном Санкт-Петербурге. — Геловани мрачно усмехнулся. — Здесь всегда хватало тщеславных идиотов, готовых рискнуть и честью рода, и даже собственной головой.

— Увы, тут вы правы, Виктор Давидович. — Я против своей воли вспомнил печальную участь старика Вяземского, Меншикова, Милютина и его превосходительства генерала Валуева. — Иначе колдун вряд ли смог бы с такой легкостью находить себе сторонников.

— Так что я бы на твоем месте сейчас думал вовсе не про Сумарокова. — Геловани махнул рукой. — А о том, что бы ты сам сделал на месте заговорщиков.

— Я бы в первую очередь заподозрил, что коварный и двуличный Волков, получив от ее сиятельства графини заманчивое предложение, тут же побежит докладывать начальству, — проворчал я. — То есть, вам. Или лично его величеству.

— Верно мыслишь, капитан. — Геловани кивнул, чуть наклонился чтобы устроиться поближе ко мне, и закончил: — Значит, у них есть план и на такой случай.

Я молча кивнул и выбрался из кресла. В этой части зала размещались полицейские чины и сам государственный обвинитель. Формально я имел отношение и к первым, и даже ко второму, однако все-таки предпочел устроиться чуть подальше, среди «болельщиков» — почетных гостей и назначенных высочайших повелением заседателей. Там можно было обсуждать происходящее, не стесняясь в выражениях, да и вид с верхних рядов открывался поинтереснее.

— Владимир Петрович, давай к нам! — Иван хлопнул ладонью по пустующему креслу между собой и Горчаковым. — Сейчас приведут…

Не успел я усесться, как со стороны трибуны послышался грохот деревянного молотка, и все разговоры в зале моментально стихли.

— Владимир Александрович. — едва слышно прошептал Иван, вытягивая руку. — Мой почтенный дядюшка.

Разумеется, я уже успел узнать крупного мужчину с пышными усами, которые срастались с наполовину поседевшими бакенбардами. Облаченный в парадную форму генерала от инфантерии великий князь Владимир Александрович Романов — брат императора — занял место за столом председателя, сменив на сегодня возглавлявшего Государственный совет старика. Если память мне не изменяла, в моем мире его высочество после войны мало интересовался политикой и почти отошел от дел, однако в качестве командующего гвардией успел поучаствовать в подавлении революции девятьсот пятого года.

Ходили слухи, что он лично отдал приказ стрелять по рабочим в день, который потом назвали Кровавым воскресеньем. Вряд ли хоть кто-то точно знал, так ли оно было на самом деле, однако я ничуть не удивился подобному выбору государя. Суд над Сумароковым обещал стать одним из самых громких и значимых событий нынешнего года, так что возглавлять процесс его величество назначил человека опытного, решительного и, что куда важнее, полностью лояльного собственному роду и короне.

— Ну, сейчас он им задаст! — Иван радостно потер руки. — Пощады не будет.

— На месте вашего высочества я бы не радовался раньше времени, — тихо проговорил Горчаков. — У Сумарокова хватает друзей в этом зале. И один из лучших столичных адвокатов.

— Кто? — фыркнул Иван. — Этот худосочный сопляк?

— Это Павел Чехов. Любимый ученик Анатолия Федоровича Кони. — Горчаков недовольно нахмурился. — Удивительно, как его вообще уговорили взяться за это дело!

Пока великий князь Владимир Александрович зычным голосом зачитывал положенное по регламенту вводное слово председателя, я разглядывал защитника Сумарокова — светловолосого парня примерно моих лет. Гладко выбритого, поджарого, с цепким внимательным взглядом.

И спокойного, как бронепалубный крейсер. Чехов всем своим видом излучал уверенность. Если не в благоприятном — для подсудимого, конечно же — исходе сегодняшнего процесса, то в своих силах уж точно.

Весьма странно для молодого адвоката. Покровители и друзья Сумарокова вряд ли были стеснены в средствах и могли позволить себе лучшего законника… из тех, кто вообще согласился бы защищать обвиняемого в государственной измене аристократа. Даже блестяще проделанная работа в таких случаях запросто поставит на карьере жирный крест, так что возьмется за нее или сумасшедший, или дурак.

Или тот, кто знает куда больше, чем сам председатель и все полицейские чины с канцеляристами вместе взятые.

Дураком Чехов определенно не был, сумасшедшим тоже, и я в очередной раз пришел к выводу, что заседание Верховного суда запросто может оказаться спектаклем, в котором и мне, и Геловани, и всем, кто сегодня собрался в зале Мариинского дворца, давно прописаны роли — каждому своя.

И Сумароков, похоже, уже начал играть самого себя — перепуганного, усталого и несчастного человека, которого ненадолго выпустили из застенков Петропавловской крепости лишь для того, чтобы уже совсем скоро отправить в место куда более неприятное. На бледном лице его сиятельство не осталось никакой надежды — только обреченность и глухая тоска.

Правда, в искренность этого смирения я почему-то не верил.

— … князю Павлу Антоновичу Сумарокову. — Владимир Александрович закончил вступительную речь и чуть привстал, нависая над сидящим внизу чуть левее от трибуны подсудимым. — Вам есть, что сказать в свое оправдание?

— Разумеется, ваше высочество, — слабым голосом отозвался Сумароков. — Однако перед тем, как мы начнем сам процесс, я бы хотел… я бы хотел кое в чем признаться.

По рядам пробежал нестройный шепот. Члены суда и почетные гости изрядно удивились — и не без причины. Наверняка чуть ли не каждый в зале ожидал от процесса всяческих сюрпризов.

Но уж точно не такого.

— Разумеется. — Владимир Александрович чуть склонил голову. — И в чем же вы желаете признаться?

— Я, князь Павел Антонович Сумароков, находясь в здравом уме и твердой памяти, перед лицом членов Верховного суда, законных представителей его императорского величества и всем дворянским сообществом сознаюсь в многочисленных преступлениях, совершенных против народа и отечества. — Сумароков поднял голову и посмотрел куда-то вперед, в зал. — И считаю себя виновным в темном колдовстве, а также убийствах, совершенных мною прямо или косвенно.

В зале вдруг стало так тихо, что я отчетливо услышал, как скрипит моя собственная шея, поворачивая голову туда, где сидел Геловани. Когда наши глаза встретились, его сиятельство поджал губы и едва заметно кивнул. Видимо, подумал ровно о том же, что и я:

Запасной план у колдуна действительно имелся.

— Павел Антонович… потрудитесь объясниться, — кое-как выдавил председатель. — Что именно вы подразумеваете под этим самым… колдовством?

Великому князю явно было не слишком просто подобрать нужные слова. Он наверняка знал о событиях в Петербурге немногим меньше венценосного брата. Как и все вокруг — и Горчаков со своей свитой, и члены Госсовета, и особо назначенные чины, собравшиеся сегодня здесь, и уж тем более верхушка «левых» в силу положения не могли не входить в круг осведомленных и о загадочном чернокнижнике, и о его деяниях. Однако говорить об этом публично пока еще стеснялись. Все до единого — именно поэтому внезапное признание Сумарокова… скажем так, подрезало даже самые бойкие языки.

— Что именно я подразумеваю, ваше высочество? Полагаю, всем здесь известно, что Талант, который мы по божьей милости наследуем от наших отцов, представляет собой не только особые способности рода. — Сумароков говорил медленно и негромко, будто читал вслух книгу. — Он также является и энергией, особой благодатью, если хотите. И тот, кто изучит правильную последовательность действий, обычно именуемую ритуалом, способен направить эту самую энергию…

— Достаточно. — Председатель легонько стукнул молотком по столу. — Полагаю, у уважаемых членов суда нет никакого желания выслушивать такие подробности. А лично меня куда больше интересует, откуда взялись ваши ритуалы.

Я мысленно поставил великому князю «пятерку». Все-таки его величество не ошибся с выбором председателя процесса: Владимир Александрович грубовато, зато весьма эффективно избежал ненужных разговоров о колдовстве и прочих сомнительных вещах. Его, разумеется, беспокоили не технические подробности вопроса, а персоналии — повинные в мятеже, сочувствующие и в первую очередь глава всего заговора.

— Из книг, ваше высочество. Исключительно из книг. — Сумароков попытался изобразить что-то вроде улыбки. — Несколько лет назад покойный дядя оставил мне целую библиотеку… Полагаю, многим из вас был знаком брат моей матери, Константин Платонович Урусов. Еще при жизни он снискал себе славу алхимика, мистика и знатока тайных наук, достойного продолжателя дела Элифаса Леви и самого графа Калиостро…

Кто-то на первом ряду засмеялся, но как-то неуверенно, если не сказать — с усилием. Похоже, покойный дядюшка Сумарокова не пользовался в столице особым авторитетом, однако в открытую называть его наследие глупостями и шарлатанством никто не спешил. Слишком уж многие в этом зале потеряли родных от таинственных болезней. И некоторые наверняка не раз и не два задумывались, что подобное вполне могло оказаться вовсе не трагической случайностью, а чьим-то злым умыслом.

Еще месяц или два назад любого, кто завел бы подобный разговор в приличном обществе, подняли бы на смех. Но с тех пор многое изменилось, и пусть даже само слово «колдовство» на официальном мероприятии прозвучало впервые, его уже давно произносили и в самых богатых домах Петербурга, и даже в императорском дворце.

— Иными словами, книги вашего дяди — единственный источник тех знаний, который были использованы… предполжительно были использованы, — на всякий случай поправился председатель, — для избавления от людей, неугодных вам и вашим соратникам?

— Именно так, ваше высочество, — кивнул Сумароков. — Я и только я один повинен в десятках, если не сотнях смертей, ибо имел глупость доверить знание людям, которые использовали его во зло.

— Как будто такие ритуалы можно использовать для чего-то хорошего, — буркнул я. — Не говоря уже о том, что в книгах, которые мы нашли в апартаментах, нет и десятой части…

— Тише, капитан! — Геловани легонько хлопнул меня по плечу. — Послушаем,что он еще скажет.

Говорить Сумарокову было, в общем, уже и нечего: он и так добровольно повесил на себя всю дрянь, так или иначе связанную с событиями последних трех лет. Разумеется, большая часть фолиантов с пентаграммами, якобы доставшиеся ему в наследство от дядюшки, годились только для реквизита, однако доказать хоть что-то, да еще и после чистосердечного признания я, конечно же, не мог. И следствию, и Верховному суду предлагали наспех слепленную поделку и фальшивого злодея.

И я, кажется, уже знал, кто именно все это придумал — и зачем.

— Что ж… все это, без сомнения, весьма занимательно, хоть мне и непросто поверить в подобное, — проговорил председатель. — Однако не могу не задать вопрос — неужели вы с самого начала не знаете, кому решили помочь, и какие цели преследуют эти люди? Сообщить об измене было вашим долгом, священной обязанностью дворянина. Один только титул рода Сумароковых подразумевает огромную ответственность перед короной, народом и отечеством, Павел Антонович! — Председатель возвысил голос. — Однако вы продолжали упорствовать в своих заблуждениях и даже произнесли речь в этом самом зале, в которой посмели говорить такое, что я не отважусь повторить. А теперь отказываетесь от своих взглядов и готовы признаться, хоть с тех пор не прошло и месяца… Почему же?

— Я… я был другом покойного князя Меншикова, ваше высочество, — едва слышно ответил Сумароков. — И всегда считал — и более того, даже сейчас продолжаю считать его человеком величайшего ума и величайшей же совести, бесконечно преданным своей стране и лично государю императору. Видит бог, мы желали добра, но благие намерения привели меня сегодня в этот зал, где я перед лицом всего дворянского сообщества признаю свою вину. А моих товарищей — к бесславной смерти и позору, который ляжет на их семьи… И теперь все это зашло слишком далеко. — Сумароков повернул голову, чтобы встретиться взглядом с председателем. — Достойнейшие из нас погибли, а те, кто сейчас готов продолжить их дело, лишились чести, благоразумия и всякого страха перед Господом богом.

— И вы готовы назвать следствию их имена? — Председатель отреагировал моментально, будто только и ждал возможности спросить именно это. — Полагаю, следствию известны далеко не все, кто так или иначе участвовал…

— Разумеется, ваше высочество. Они уже зашли слишком далеко. — Сумароков опустил голову. — И если не остановить их сейчас, эти люди приведут к погибели всех нас.

«Правые» в первых рядах одобрительно загудели. Кто-то даже пытался аплодировать — то ли отваге и мужеству Сумарокова, решившего покаяться сразу во всех грехах, то ли самой перспективе избавления от извечных политических противников. Впрочем, шум не продлился долго — председатель снова взялся за свой молоток.

— К изменникам мы вернемся позже. А сейчас у меня остался только один вопрос, — проговорил он. — Павел Антонович, признаете ли вы себя в измене его величеству императору и самодержцу всероссийскому, народу и отечеству?

— Нет, ваше высочество. — Сумароков поднял голову и уселся прямо. — Не признаю.

На этот раз шум раздался со всех сторон одновременно. И не стих, даже когда председатель снова застучал по столу. Их благородия члены суда и почетные гости были удивлены, раздосадованы, обнадежены… в общем, равнодушных в зале не осталось.

— Ваше высочество, позвольте… Возьму на себя смелость пояснить, хоть слова Павла Антоновича и удивляют меня не меньше, чем остальных членов суда. — Доселе молчавший Чехов вдруг поднялся со своего места. — Полагаю, мой подзащитный хочет сказать, что в его действиях, сколь ужасными и преступными бы ни оказались их последствия, не было злого умысла.

— Не было умысла⁈ — У кого-то из «правых» не выдержали нервы. — Хотите сказать, людей убили ненароком, случайно⁈

— Тишина в зале! — Председатель снова громыхнул молотком. — Понимаю ваше возмущение, однако не забывайте и о регламенте, милостивые судари… Павел Филиппович, прошу, продолжайте.

— Благодарю, ваше высочество, — кивнул Чехов. — Однако прежде позвольте мне ответить на вопрос уважаемого члена суда. Разумеется, у любого действия — конечно же, если речь идет не о бездушном звере, а о человеке разумном — всегда есть своя причина. И едва ли такой ужас, как убийство себе подобного, может быть исключением. Однако что мы имеем основание называть именно убийством? — Чехов сделал театральную паузу и тут же продолжил, не давая публике опомниться: — Едва ли хоть кто-то в этом зале станет спорить, что на данный момент ни в России, ни, осмелюсь предположить, во всем мире нет никакой судебной практики касательно преступлений, совершенных с помощью Таланта Владеющего, причем совершенного не прямо, а опосредованно. Иными словами, с помощью ритуала или ритуалов, о которых говорил мой подзащитный.

— Ближе к делу, Павел Филиппович, — буркнул председатель. — Убийство есть убийство, и никакие изящные фигуры речи этого не изменят.

— Не смею спорить, ваше высочество. — Чехов картинно опустил взгляд — но тут же снова перешел в наступление. — И у убийства всегда есть виновник: тот, в чьем разуме рождается жестокий умысел, и тот, чья рука совершает действие. И нет никакого труда осудить человека, которому принадлежит и то, и другое… Но что, если это разные люди? Что, если один задумывает преступление, а второй лишь становится орудием чужой злой воли, бесправным инструментом?

— Я вижу, к чему вы клоните. — Председатель недовольно поморщился. — Но вряд ли хоть кто-то в этом зале поверит, что Павел Антонович вовсе не имел никакого понятия, что делает, и к каким последствиям приведет…

— Увы, на это я не смею и рассчитывать, ваше высочество, — отозвался Чехов. — Мой подзащитный следовал за своим предводителем и другом. И в конце концов они вместе переступили ту черту, что разделяет дозволенное человеческим и божьим законом от недозволенного. Убийству нет и не может быть прощения. — Чехов закончил фразу почти шепотом — и вдруг снова возвысил голос. — Однако если уж речь заходит об измене отечеству и короне, куда важнее не само действие, а умысел! И я спрашиваю вас, уважаемые члены суда — кто же, в таком случае, виноват больше? Тот, чья рука чертила ритуальные письмена, или тот, кто обманом заставил своего товарища взять на душу тяжелейший грех, а сам втайне задумал недоброе против государя и собственного народа⁈

Вопрос определенно был исключительно риторическим, но кто-нибудь ненароком мог попытаться на него ответить. Так что Чехов не стал дожидаться очередной каверзы от председателя или криков из зала — и тут же продолжил:

— Согласитесь, милостивые судари, нашим долгом и нашей единственной целью сегодня является не наказание и не месть, а одно лишь торжество справедливости. И я могу только догадываться, до какого момента моим подзащитным двигало доверие и преданность другу, и когда именно оно сменилось страхом за собственную участь. — Чехов откинул со лба взмокшие светлые волосы. — Однако ничуть не сомневаюсь, что Павел Антонович не мог даже представить, что покойный Меншиков с самого начала задумывал мятеж и, что еще страшнее, похищение единственного наследника российского престола. И если уж он и повинен в чем-то, кроме темного колдовства — так это разве что в излишней наивности и чрезмерной вере в чистоту чужих помыслов!

— Балаган! — проворчал я, чуть сползая в кресле. — Спектакль для наивных отроков и девиц из пансионата.

— Ничуть не сомневаюсь, Владимир Петрович. — Горчаков тоскливо вздохнул. — Однако поглядите сами — ему верят.

В самом деле — на лицах вокруг читались… нет, не то, чтобы понимание и готовность простить, и все же что-то весьма похожее на жалость. Но в первую очередь — облегчение. Вместо жуткого и таинственного колдуна, виновного в сотнях смертей, почтенным членам суда предложили наивного и жалкого человечка, лишь по воле судьбы заполучившего силу и власть. Которыми тут же воспользовались другие, которых вел за собой Меншиков. Ныне покойный — а значит, больше не внушающий страха.

Столичной знати стало некого бояться — и в сердца аристократов тут же постучалось милосердие. Я даже не пытался вслушиваться в жалкие потуги государственного обвинителя, который все это время молчал, и только сейчас попытался что-то блеять. И так ясно, что Чехов раскатает его в тонкий блин, и председатель едва ли станет всерьез этому препятствовать: его высочество куда больше интересовали имена оставшихся на свободе соратников Меншикова, чем наказание, которое назначат Сумарокову. Не самая плохая сделка — сдать еще с полдюжины пешек, отработавших свою полезность, в обмен на смягчение приговора. Каторга вместо виселицы… пожалуй, даже не пожизненная — лет пятнадцать-двадцать.

Впрочем, мне-то какая разница?

— Нам всем известно, на ком лежит настоящая вина. И судьбой покойного Меншикова распорядился сам Господь, — продолжал надрываться на трибуне Чехов. — Так неужели вы готовы осудить этого человека только лишь за то, что…

— С меня довольно, судари. — Я оттолкнулся ладонями от подлокотников кресла и поднялся на ноги. — За сим вынужден откланяться.

— Постой, капитан… — Геловани попытался поймать меня за рукав, но не успел. — Ты куда?

— Нанести визит одной особе, — проворчал я, пробираясь между рядов. — У меня накопилось к ней слишком много вопросов.

— Что это было, Ольга? — Я шагнул вперед, изображая самую праведную на свете ярость. — Как вы могли так со мной поступить⁈

— Тише, Володя, умоляю тебя, тише! — Воронцова выразительно распахнула глаза и приложила палец к губам. — Нас могут услышать!

— Пускай! — рявкнул я. — Мне нечего скрывать от людей. И если уж кому-нибудь будет угодно донести государю…

— Моя прислуга не из болтливых. И даже если кому-нибудь взбредет в голову обмолвиться — его скорее поднимут на смех, чем потащат к жандармам, — произнесла Воронцова уже почти будничным тоном. — Однако нам не следует обсуждать подобное при свидетелях. Так что прошу тебя, успокойся… Чаю?

— К дьяволу чай, Ольга! — Я нарочито-ярко полыхнул желтыми звериными глазами. — Вы меня обманули!

— О нет, мой дорогой Володя. — Воронцова осторожно прикрыла дверь, который я едва не снес с петель, врываясь в уже знакомый будуар. — Напротив — я дала тебе даже больше, чем обещала.

Ох… неожиданно. Разумеется, ее сиятельство ждала моего появления в гневе, не могла не ждать. И наверняка еще до начала судебного заседания в Мариинском дворце придумала пару-тройку оправданий. Но такого я уж точно не ждал — и теперь судорожно пытался сообразить, что нужно делать: то ли отращивать шерсть на ушах и продолжать изображать справедливую ярость, то ли прикинуться удивленным.

И я все-таки выбрал второе.

— Больше, чем обещали?.. — Я не без усилия загнал зверя поглубже внутрь. — Но как?..

— Подумай сам, Володя, — улыбнулась Воронцова. — Ты должен был арестовать обычного, рядового заговорщика, ничем не примечательного. А отдал суду страшного убийцу, колдуна, который последние два года наводил страх на весь Петербург. Уже завтра даже самая жалкая столичная газетенка назовет его благородие капитана Волкова героем. И все, от сиятельных князей до последнего нищего у церкви будут готовы носить тебя на руках!

Здесь мне крыть было нечем: я и сам видел почтенных заседателей Госсовета и членов суда — и они едва могли скрыть радостное облегчение. Таинственный убийца, повелитель нечисти, мастер темных ритуалов, от которых не в силах спасти ни сторожа, ни крепкие стены дворцов, ни даже самые надежные замки, на деле оказался лишь болтливым князьком, унаследовавшим пару древних фолиантов, и предстал перед Верховным судом. А тот, кто возглавлял весь заговор и едва не устроил в Петербурге самую настоящую войну, уже отправился к праотцам, погибнув от рук своих же соратников.

И все это, можно сказать, благодаря мне.

— Если уж вы изначально задумали этот спектакль для стариков из Государственного совета, — проворчал я, — почему было не сообщить мне заранее?

— Пойми, я должна была убедиться, что вы с жандармами сделаете все правильно. — Воронцова шагнула вперед, подняла руку и осторожно потянулась к моей щеке. — Ты такой очаровательный, когда злишься…

— Хватит, Ольга! — Я поймал и слегка стиснул тонкое запястье. — Я не мальчишка, с которым можно обращаться подобным образом. И я немедленно, слышите — немедленно! — требую встречи с вашим покровителем.

— С нашим покровителем, Володя! — Воронцова шагнула вперед и будто бы ненароком прижалась ко мне внушительным бюстом. — Мне исключительно приятен твой темперамент, однако его лучше использовать в любви, а не в делах… А сейчас тебе понадобиться холодная голова, так что прошу тебя — присаживайся и выслушай.

Я шумно выдохнул через нос, нахмурился и на всякий случай для пущей убедительно еще немного помял хрупкую конечность ее сиятельства пальцами. Но потом все же изобразил смирение и покорно уселся на кровать. Ту самую, где мы не так давно предавались совместным… скажем так, развлечениям.

Видимо, на это Воронцова и сделала ставку. В том числе.

— Подумай, мой милый Володя, — вкрадчиво продолжила она. — Что ты бы сам сделал на нашем месте, выпади тебе удача обратить на свою сторону вчерашнего врага? Сильного, опасного, отважного, и, что куда важнее — человека чести! — А ты, не сомневаюсь, уж точно не из тех кто легко меняет друзей или предает союзников. Я и сейчас чувствую сомнения вот здесь, глубоко-глубоко… — Воронцова пробежалась пальцами по лацканам моего пиджака и положила ладонь на грудь. — Мы оба знаем, что даже самое верное решение не всегда бывает легким… Так неужели ты не простишь мне эту маленькую… предосторожность?

— Не знаю, — уже без особой злобы буркнул я. — Хоть, признаться, я и сам бы заподозрил подвох.

— Верно, милый. — Воронцова легонько взъерошила мне волосы. — Поэтому не обижайся — но тебе придется доказать верность нашему общему другу.

— Другу? — ухмыльнулся я. — Куда больше похоже на хозяина, Ольга. Одни обещания и тайны — и никаких ответов.

— Вот как? А разве ты сам лучше?

Лицо Ольги вдруг изменилось: только что она смотрела на меня со смесью понимания, нежности и почти материнской заботы, а теперь сквозь маску добродушия стремительно проступало что-то жесткое и хищное. То ли ее сиятельство устала изображать испуганную лань, то ли с самого начала ждала, пока я размякну — и теперь ударила в ответ.

— Если уж говорить о тайнах — мы до сих пор не знаем, где и у кого ты научился своим фокусам. Только не надо рассказывать про добрую лесную колдунью из Псковской губернии. — Воронцова насмешливо оскалилась. — Прибереги эти сказки для жандармов, твоего друга капеллана Дельвига и…

— Осторожнее, Ольга! — Я вновь засверкал звериными глазами. — Откуда вы знаете⁈

— Нам многое известно, Володя Волков. Куда больше, чем ты можешь себе представить.

На этот раз моя демонстрация силы и ярости не возымела никакого эффекта… или вообще возымела обратный: вместо того, чтобы попятиться, делая большие глаза, Воронцова шагнула вперед и уперлась ладонями в бока. Впрочем, упрямая поза так и не успела стать по-настоящему боевой и грозной — арсенала для полноценной схватки с оборотнем у ее сиятельства все-таки не было, и она изящно переключилась на хорошо знакомое и вряд ли хоть когда-то подводившее оружие — сверхчеловеческую привлекательность.

— Но кое-что все еще остается тайной, Володя. Знания можно почерпнуть из книг или подсмотреть, однако чтобы сотворить ритуал, нужен Талант. И Талант выдающийся — слабый тут не подойдет… Так откуда он у тебя? — Воронцова погладила меня по щеке, вливая очередную лошадиную дозу своего фирменного сладкого яда. — Ни одного сильного Владеющего в роду, если не считать деда по материнской линии… Как, кстати, его, звали?

— Федор. Федор Павлович Силаков.

Я задумался всего на мгновение. Когда раз за разом живешь чужую жизнь, меняя облупившуюся маску на свежую раз в десять-пятнадцать лет, привычка зубрить и каждый день заново прокручивать в голове «легенду» становится необходимостью. Я без труда вспомнил бы всех немногочисленных родственников Володи Волкова, как ныне здравствующих, так и уже усопших.

Попытка подловить с треском провалилась. Но если Воронцова и рассчитывала на другой результат, то виду не подала. Наверняка они с колдуном уже успели собрать на меня изрядное досье, и полностью закрыть все белые пятна в биографии вчерашнего гимназиста, вдруг рванувшего по карьерной лестнице со скоростью ракеты-носителя «Протон», не смогли бы ни знание нюансов, ни самые искусные выдумки.

— Что ж, хотя бы дедушку ты еще помнишь. Но вот остальное… — усмехнулась Воронцова, будто прочитав мои мысли. — До этой весны Володя Волков не представлял собой ничего особенного, разве не так? И вдруг начал демонстрировать необычные познания. Я уже не говорю о необычайной силе Таланта, умении стрелять и орудовать саблей не хуже заправского фехтовальщика. Тебя будто подменили! И сейчас передо мной совершенно другой человек. Амбициозный, разумный, опасный. Который умеет держать себя в руках, когда следует… Полагаю, ты даже можешь защититься от моего Таланта, хоть и пытаешься это скрыть. — Воронцова неторопливо обошла меня полукругом, скользнув кончиками пальцев по шее и подбородку. — А я бы справилась и со стариком Горчаковым, и с самим императором Александром… Конечно же, будь у меня необходимость так рисковать. С взрослыми мужчинами, одними из сильнейших, если не самыми сильными Владеющими в столице. А тебе всего… сколько — восемнадцать?

— Семнадцать, — зачем-то ответил я. — С половиной.

— Выглядишь старше. Слишком уж много способностей для юнца. И слишком много тайн для одного Володи Волкова. — Воронцова прикрыла один глаз и, улыбнувшись, склонила голову набок. — Или как мне следует тебя называть?

— Владимир Петрович Волков. — Я сложил руки на груди. — Другого имени у меня не было, нет и не будет.

Я изображал невозмутимость, и, пожалуй, даже довольно успешно, однако невеселые мысли в голове роились, как мухи. И как мухи же активно плодились, грозя расколоть мою несчастную черепушку изнутри.

Похоже, приплыли. Воронцова или выдавала запредельный по качеству уровень блефа и актерской игры, или действительно знала про Володю Волкова куда больше меня самого. И я — чего уж там — скорее поставил на второе. Имея время, почти неограниченные ресурсы и жуткого колдуна в покровителях, раздобыть нужную информацию не так уж и сложно. Особенно если дело касается самого обычного гимназиста.

Впрочем, я и сам изрядно наследил — уже после того, как весной переместился в этот мир и загремел в чужое тело. Юный организм не то, чтобы заставил меня полностью забыть об осторожности и уж точно не лишил разума, однако в нынешней «версии» я изменился. Стал более… темпераментным?

Да, пожалуй, самое подходящее слово — во всех его смыслах. Я-прошлый взвешивал любое решение. Отмерял не по семь, а порой по семьдесят раз, и в конце концов все равно не резал, если на то не было особой надобности. Вековая мудрость, здравый смысл и умение не находить себе ненужные неприятности сохраняли мне жизнь куда надежнее, чем магия, сверхчеловеческое здоровье и способность рвать железо голыми руками или залечивать дырки от пуль за пару часов. Единственное, чему я по-настоящему научился за сотни лет — не лезть, куда не следует.

И к чему это меня привело?

К уютной холостяцкой берлоге в глуши среди леса и карбюраторной «Ниве» с понемногу гниющими порогами. К кофе по утрам, никому не нужным записям и абсолютному, дистиллированному нежеланию изменить хоть что-то — неважно, в себе или в мире. Я просто остановился на обочине жизни и теоретически мог продолжать подобное существование бесконечно долго.

Если бы мой бессрочный отпуск не прервал неотвратимый армагеддон.

Здесь же все с самого начала пошло иначе: судьба с присущей ей иронией с размаху швырнула меня в водоворот событий, а я почему-то не стал выплывать, а вместо этого нырнул еще глубже. Утраченные силы и обретенная взамен вторая молодость заставили полагаться не на холодный расчет, а всемогущий «авось» и его величество случай.

И, надо сказать, мне везло. С того самого дня, как я лихо продемонстрировал Дельвигу немыслимые для обычного гимназиста познания и выучку. Его преподобие, хоть и скрипом, удовлетворился историей про добрую старушку-колдунью, которой по одной ей ведомой причине захотелось обучить нерадивого отрока премудростям защитных ритуалов и еще кое-чему по мелочи. Геловани — с его-то опытом и чином — просто обязан был выпытать всю подноготную и даже отправить кого-нибудь навестить родню Володи Волкова в Псковской губернии. Однако почему-то тоже не стал копать вглубь… Видимо, это и вселило в меня бестолковую уверенность в собственной удаче.

Но любое везение рано или поздно заканчивается. И нельзя вечно оставаться самым хитроумным — особенно в мире, где, как и в моем прежнем, живут мастодонты вроде меня прежнего… по меньшей мере один мастодонт. Немыслимо старый, опытный, коварный и наверняка видавший кое-что и покруче гимназиста, который вдруг обрел немыслимые для своего возраста умения и таланты.

И, что весьма вероятно, этот самый мастодонт вполне мог провести отведенные матушкой-природой столетия не сидя в окопах бесконечных войн, а наращивая и без того немалого могущества до пределов, к которым я даже в прежнем теле так и не приблизился.

И, надо сказать — не очень-то и хотел.

— Осмелюсь предположить, что тебе известен ритуал, — задумчиво продолжила Воронцова, разглядывая меня сквозь полуопущенные ресницы, — который позволяет менять личину.

— В каком смысле? — буркнул я.

— В самом что ни на есть прямом, Володя. При определенных обстоятельствах Владеющий может взять облик другого человека и носить его, как маску. Заместо собственного. — Воронцова провела кончиками пальцев себе вдоль линии волос и спустилась через скулу до подбородка, будто примериваясь, как прорезать кожу. — Ритуал довольно… довольно грязный и жутковатый, ведь чужое лицо придется буквально забрать. Силой, конечно же — едва ли кто-то согласится на подобное по своей воле.

Я брезгливо поморщился. Думать о подобной… скажем, так, операции, не хотелось совершенно, но память с издевкой принялась выуживать из запертых на сотню замков схронов знания, которых я предпочел бы не иметь вовсе.

И они ненавязчиво намекали, что ритуал, о котором говорила Воронцова, вполне реален… теоретически. Схема наверняка получилась бы сложной и запредельно прожорливой, и воплотить ее в прежнем мире можно было разве что в расчетах на бумаге. А вот в этом, нагруженным энергией эфира до краев и даже чуть выше, я мог провернуть все это одними собственными силами, без помощников и хитрых ингредиентов или усилителей контура.

Но, конечно, не стал бы. Не то, чтобы я когда-либо был слишком уж щепетилен в выборе средств для достижения цели, зато слишком хорошо знал, к чему может привести отсутствие «тормозов». За сотни лет мне не раз приходилось видеть болванов, которые наивно полагали, что смогут подчинить себе силы, которые лежат в области хаоса, темной изнанки эфира с абсолютным значением энтропии. То, что по сути своей не подлежит ни упорядочивания, ни даже мало-мальски достоверному расчету.

Хаос порой умел притвориться послушной овечкой, однако таил в себе целый океан сюрпризов, и за каждую каплю подаренной силы всегда спрашивал сторицей. Не признавал над собой никаких хозяев, и в конце концов полностью пожирал бедняг, имевших глупость с ним заиграться.

Кое-кто из них успевал умереть. Но те, что были посильнее, держались достаточно, чтобы перевоплотиться полностью. Однако за ними приходили мне подобные. Чтобы упокоить — убийством это никто не считал и уж тем более не называл.

Наверное, поэтому я никогда даже на миг не забывал: есть черта, которую нельзя пересекать. Просто нельзя, ведь за ней лежит то, что превращает человека в тварь совершенного иной сути, лишенную души, тепла и даже самой жизни.

Именно такой тварью и стал колдун, свернув на кривую дорожку безграничного могущества. И если падение началось не год и не два, а хотя бы десяток лет назад, я не мог даже представить, сколько мощи ему удалось вобрать за это время.

И, что куда хуже, теперь он подозревает во мне если не равного себе, то подобного. И это однозначно плохие новости: союз и покровительство можно предложить только слабейшему, но обладателя схожей силы колдун уж точно не потерпит. И наверняка попытается уничтожить, если решит, что я все же представляю из себя настоящую угрозу его власти.

— Можете не сомневаться: это лицо мое собственное. Я не снял его с мертвеца, и другого у меня нет. И это все, что вам следует знать обо мне, Ольга, — твердо произнес я. — Остальное я скажу только вашему другу. И только когда мы встретимся.

— В таком случае, тебе придется еще немного постараться, Володя, — промурлыкала Воронцова. — И прости за мою прямолинейность. У меня и в мыслях не было обидеть тебя или попытаться напугать. Лишь напомнить, что мы с тобой служим одной силе. А значит, должны держаться вместе, разве нет?

Ее сиятельство сменила гнев на милость так изящно, что я едва успел заметить. Она то ли решила не загонять в угол потенциально опасную крысу, то ли действительно вовсе не имеле намерения прижимать меня к ногтю или шантажировать — просто ненавязчиво раскрыла пару козырей.

— Я сам решаю, с кем мне держаться, Ольга, — усмехнулся я. — Вы приписываете мне невиданные силы и свойства, однако почему-то забываете о самом обычном человеческом достоинстве. Я не собираюсь выполнять приказы того, кто презирает меня настолько, что не желает встретиться лично.

— Вы встретитесь, Володя. И уже совсем скоро. А пока же нашему покровителю не следует забывать об осторожности. — Воронцова чуть сдвинула брови. — Впрочем, как и всем нам, разве не так?

— Очередные пустые обещания? — Я сложил руки на груди. — Или очередная проверка?

— О нет, конечно же, нет. Всего лишь маленькая просьба: постарайся ни во что не ввязываться хотя бы пару недель. Не привлекай к себе особого внимания… Займись бумажной работой, в конце концов. — Воронцова взяла меня за руку. — Один из твоих друзей, кажется, изучает архивы Синода. Помоги ему.

— Зачем? — фыркнул я.

— Поверь, Володя, церковники порой скрывают весьма интересные записи. И наш покровитель, возможно, захочет получить некоторые из них.

Интересно, кому вообще могут понадобиться изыскания Вольского? Нет, сама по себе мысль поковыряться в наследии древних была вполне здравой, однако исполнение буквально хромало на обе ноги. Уважаемый Петр Николаевич хватался то за одно, то за другое, и в конце концов концов неизменно скатывался в нелепую беготню с вырезками из сомнительных газетенок. И весь его труд с каждой неделей все больше напоминал балаган.

Однако колдуна почему-то все же заинтересовал… Или тому просто хотелось ненадолго убрать меня из прицелов фотокамер и заодно подальше от внимания сильных мира сего.

— Ждать и ничего не делать? Странное указание, — проворчал я. — И за это мне будет позволено встретиться?..

— Не только за это, Володя. Ты уже кое-что сделал для нас, и теперь тебя ждет награда из рук самого государя. И не сомневайся, мы уже позаботились о том, чтобы она оказалось достойной героя. — Воронцова игриво подмигнула. — Наш покровитель всегда выполняет свои обещания. И он непременно будет наблюдать за твоими успехами.

— Носите с честью! — Великий князь Владимир Александрович — тот самый, что председательствовал на процессе по делу Сумарокова — осторожно повесил орденскую ленту мне на шею и едва слышно добавил: — Поздравляю, ваше сиятельство.

Сиятельство… Формально император еще не принял решения касательно завещания Юсупова. И, соответственно, пока не спешил жаловать княжеский титул. Но если уж его родной брат в обход придворного церемониала обратился ко мне именно так — это определенно что-то да значило.

Наверняка это слышали и остальные. Если не все присутствующие, то с полдюжины человек уж точно. Его величество даже бровью не повел, Горчаков сдержанно улыбнулся, зато Иван не отказывал себе ни в чем: оскалился во все зубы и принялся отчаянно жестикулировать из-за спины венценосного родителя, поздравляя меня с наградой.

Вопиющие нарушение и регламента мероприятия, и даже этикета, однако членам императорской семьи везде и во все времена дозволяется чуть больше, чем простым смертным — даже тем, кто носит княжеский или графский титул. Впрочем, сегодня выкрутасы моего товарища скорее были связаны с тем, что награждение проходило… нет, не то, чтобы тайно, однако в необычном месте и в присутствии крайнего узкого круга приглашенных.

Видимо, его величество отчаянно не хотел дразнить общественность после суда над Сумароковым. Несмотря на неожиданно мягкий приговор — всего пятнадцать лет каторги, да еще и сохранением дворянского достоинства — дело вызвало немалый резонанс и в прессе, и в умах. Несколько дней Петербург жужжал, как растревоженный пчелиный улей, а целиком шумиха улеглась только к концу августа. В столицу наконец-то вернулось некое подобие покоя, и я уж точно не стал бы упрекать императора в попытке его сохранить.

Вместо торжественного зала в Зимнем дворце Александр выбрал свой собственный кабинет в Аничковом. Весьма просторный — под стать положению хозяина — однако едва ли способный вместить много людей: я насчитал где-то с дюжину незнакомых мне лиц. Незнакомых, разумеется, лично — я уже встречал всех или почти всех и на заседании Государственного совета, и в суде. Генералы, высшие статские чины и двое или трое почтенных старцев в гражданском — скорее всего, главы влиятельных родов, особенно близких ко двору и императорской семьи.

Я на всякий случай запомнил всех — среди них запросто мог оказаться если не колдун собственной персоной, то уж точно его ставленник. Вряд ли Воронцова просто бросалась словами, когда говорила, что ее таинственный покровитель позаботиться о мой награде: у многих из присутствующих было достаточно веса, чтобы если не надавить на императора, то по меньшей мере склонить чашу весов в нужную сторону.

Знакомых оказалось всего несколько человек: помимо самого государя, великого князя и Ивана на награждение явились только Горчаков, Геловани, который тоже получил орден, и невесть как удостоенный столь высокой чести Вольский. Старик разве что не подпрыгивал, пытаясь разглядеть церемонию из-за широких спин генералов, забавно щурился и в целом выглядел настолько довольным, будто это не мне, а ему только что вручили орден Святой Анны второй степени.

— Вольно, капитан. — Великий князь легонько хлопнул меня по плечу. — Ступай. Уж погуляйте сегодня, как следует. Только тихо, по-свойски — не время сейчас банкеты устраивать, сам понимаешь.

— Так точно, ваше высочество, — кивнул я, — без банкетов.

Подобных разговоров в церемониале награждения, конечно же, не было. Но сегодня это вряд ли волновало хоть кого-то, так что я для приличия еще немного потоптался на месте и, развернувшись, совершенно не строевым шагом отправился догонять Геловани, который уже понемногу смещался в сторону выхода из кабинета. Видимо, чтобы по старой привычке поскорее убраться подальше от начальства.

И поближе к тому, что сегодня не следовало называть банкетом.

— Ну, поздравляю, капитан. Выходит, мы с тобой сегодня оба отличились. — Геловани коснулся кончиками пальцев алого Владимирского креста на шее. — А ты теперь еще и с титулом.

— Не рановато еще про титул-то? — усмехнулся я, оглядываясь на оставшегося позади великого князя. — Его величество еще не объявил о пожаловании, указ не подписал, да и…

— Подписал! — заговорщицки прошипел Геловани. — Я сам видел. А объявит позже, осенью — там как раз день рождения наследника. В честь торжественной даты, так сказать… В общем, считай, что ты у нас уже титулованный дворянин.

— Ну… значит, титулованный.

Я неторопливо зашагал к выходу. О завершении церемонии, разумеется, никто так и не объявил, но высшие государственные чины в моем присутствии больше не нуждались — иначе попросили бы задержаться. Иван о чем-то тихо шушукался с Горчаковым. Скорее всего, планировал, как бы вывезти нас в Петергоф и втихаря напоить шампанским. Даже Вольский не лез с поздравлениями: видимо, решил, что нам с Геловани нужно переговорить наедине.

— Ты, капитан, будто и не рад. Случилось чего?

— Никак нет, ваше сиятельство, — вздохнул я. — Но… его величество действительно считает, что дело закрыто? И верит, что наш колдун — это Сумароков?

— Кажется, он готов был поверить. — Геловани чуть понизил голос. — Но мне как будто удалось его переубедить.

— Что-то не похоже. — Я на всякий случай оглянулся. — Да и остальные выглядят так, будто избавились от всех бед разом.

— Вряд ли хоть кто-то здесь станет возражать его величеству… Уж точно не публично, — вздохнул Геловани. — Петербургу сейчас нужна победа, хоть какая-то. Надо отвлечь народ и дворянское сообщество от Прорывов, наказать виновных и заодно без лишнего шума выловить всех, кто так или иначе замешан в мятеже.

— Значит, хотя бы полномочий вас не лишат. — Я чуть отодвинулся в сторону, пропуская какого-то генерала. — И то хлеб.

— Полномочий, может, и не лишат, но все, что можно урезать — урежут. — Геловани поморщился. — Полк жандармов передают обратно в ведение политического сыска. Так что теперь колдун — работа исключительно особой комиссии.

— То есть — ваша, моя и Дельвига? — уточнил я.

— То есть — да. И не забывай про уважаемого Петра Николаевича. — Геловани улыбнулся одними уголками рта. — Прямо как д’Артаньян и три мушкетера.

Я не стал интересоваться, кто из нас четверых больше подходит на роль ретивого гасконца. Новость действительно оказалась так себе. И, что куда хуже, ее вполне стоило ожидать. После признания Сумарокова уже готовое выступить единым фронтом «левое» крыло Госсовета снова разделилось на крохотные компании, которые теперь еще и поглядывали друг на друга с опаской, выискивая происки таинственного убийцы. Самое время собрать силы и раздавить инакомыслящих окончательно.

Консерваторы во главе с Горчаковым торжествуют, его величество усиливает жандармерию и вылавливает всех, кто имеет зуб на самодержавие. Угроза открытого мятежа и измены гвардейских полков почти исчезла. С политической точки победа, можно сказать, уже достигнута, а колдун…

Колдун наверняка будет творить свои темные делишки и дальше, но что такое один или даже полдюжины Прорывов в масштабах государства? Вряд ли сильных мира сего так уж сильно беспокоит гибель городового или дюжины работяг. Или даже титулованного аристократа… конечно если он никак не связан с очередной дворцовой интригой.

— Разумеется, мы продолжим расследование, капитан. — Геловани положил руку мне на плечо. — Однако его величество убежден, что сам по себе колдун немногим опаснее очередного сумасшедшего, вообразившего себя Джеком-потрошителем.

— Значит, его величество ошибается, — буркнул я. — Нам все еще готовят какую-то пакость на Велесову ночь.

Что бы ли задумывал наш враг, вряд ли он отказался от своей затеи. И даже гибель или арест большей части ближайших сподвижников заставили его разве что подкорректировать планы, но уж точно не изменить их полностью. За столетия жизни колдун наверняка накопил такой опыт обходных маневров, интриг и предательство, что даже бывший канцлер Горчаков на его фоне оказался бы наивным юнцом.

А теперь они с графиней еще и прижали меня. Пока не сильно, без ультиматума или прямых угроз, но все же достаточно, чтобы я уже не мог поделиться всем этим даже с Геловани и Дельвигом. Придется изображать смиренное послушание и сидеть тихо, пока мы не поймаем колдуна или хотя бы не узнаем его имя.

Но рано или поздно это случится. И в день, когда мерзкий старикашка издохнет, мне придется исчезнуть. Капитан Владимир Волков погибнет, исполняя свой долг… или просто уедет из столицы, чтобы через несколько лет появиться где-нибудь в провинции изрядно заматеревшим и раздавшимся в плечах. Возмужавшим и обросшим густой темной бородой, которая непременно добавит если не возраста, то хотя бы основательности. С новым паспортом без титулов или званий. С новым именем, фамилией и отчеством.

И с новой судьбой — как всегда.

— Удивительно, как люди вообще смогли сохранить все это до наших дней. Боюсь даже представить, сколько тайн хранят эти записи!

Вольский поднялся еще на пару ступеней стремянки и потянулся к покрытому пылью кожаному переплету на самом краю полки. И, конечно же, потерял равновесие. Неуклюже взмахнул руками, охнул и едва не грохнулся с двухметровой высоты, лишь чудом удержавшись.

— Господь милосердный, я так шею себе сверну! — жалобно простонал он, спускаясь обратно. — Мои очки… Вы видели, куда они упали? Лишь бы не разбились — там особое стекло, немецкое…

— С ними все в порядке. — Я со вздохом протянул Вольскому его сокровища. — Как раз успел поймать.

Мы провели в архивах Синода всего три дня, но по ощущениям прошло чуть ли не полмесяца. Тихая и размеренная работенка на деле оказалась немыслимо утомительной. И не потому, что почтенный Петр Николаевич так уж сильно меня нагружал — нет, с этим все как раз было в порядке. Похоже, ему куда больше нравилось самому исследовать подземелье здания на Сенатской площади.

А я принял на себя роль этакого подмастерья. Следил, чтобы старик не разбил очки или, хуже того, голову, лазая по пыльным полкам. Таскал туда-сюда тяжеленные тома и папки с рукописями. Раскладывал их на столах, а иногда и прямо на полу — по датам, по источникам, по размерам… Но только лишь для того, чтобы мой суетливый властелин через полчаса снова превратил едва зародившуюся систему в пропахший пылью, влагой и плесенью бумажный хаос.

Впрочем, я понемногу привыкал и к завалам. И если не находил в работе с его благородием профессором удовольствия, то хотя бы смог убедить себя, что во всех этих телодвижениях есть какая-никакая польза. Вольский изучал бумаги исключительно по наитию, непоследовательно и сумбурно, однако компенсировал беспорядок упрямством и поистине фантастической для столь почтенного возраста трудоспособностью. Даже на несуществующие зацепки он бросался с таким упоением, что хотя бы по законам статистики рано или поздно должен был случайно выловить что-то стоящее.

И такими находками я уж точно не собирался делиться ни с колдуном, ни с Воронцовой, даже если они отправили меня помогать Вольскому без особой причины… и уж тем более, если причина на самом деле была. Пока я только догадывался, для чего им могли понадобится знания о наследии древних, но уж точно не для благих целей.

Где-то во тьме веков наверняка скрывались подобные мне. Люди из этого мира, могучие и многомудрые старцы, которые веками защищал свою страну — и не только от чужих армий. И пусть их сложно назвать рыцарями без страха и упрека, они уж точно не прозевали бы появление в столице сильного колдуна. И рано или поздно пришли бы за ним…

Если бы он не пришел за ними раньше.

Все эти месяцы я и сам искал следы. И пусть работа с Дельвигом и Геловани не оставляла ни свободного времени, ни даже сил, кое-что мне все-таки удалось откопать. И теперь разрозненные кусочки мозаики понемногу складывались в некое подобие картины. Я пока еще не мог разглядеть ее полностью, однако даже те зацепки, которые совсем недавно казались просто случайностью или совпадением, вместе создавали… что-то.

Последовательность событий.

И, если я не нафантазировал лишнего, все это началось не с появлением колдуна в столице два-три года назад, а еще раньше, во время войны. Николай Станиславович Велевский — мое альтер эго из этого мира — погиб пятнадцатого декабря одна тысяча девятьсот четвертого. В тот самый день, когда снаряд из японской гаубицы угодил в один из казематов крепости Порт-Артура, отправив на тот свет чуть ли не десяток старших офицеров разом. Подстроить столь удачный обстрел и уж тем более попадание было бы почти невозможно…

Почти. Но если уж кто-то решил избавиться от меня, способ он выбрал верный — и явно со знанием дела. Мое прежнее тело выдерживало и выстрелы из пистолета, и винтовочные пули, и осколки, и даже пулеметную очередь. Пожалуй, гранаты тоже бы не хватило… Но даже самые крутые сверхчеловеческие возможности все же не безграничны. И прямое попадание артиллерийского залпа определенно лежало за пределами того, что я мог пережить.

А буквально через несколько дней — двадцать первого декабря — поручика Чернова, одного из младших офицеров зарезали в карауле. Так тихо, что заступившие с ним вместе в наряд солдаты ничего не заметили до самого утра. Времена тогда наступили особенно сложные, и смерть была частой гостьей в Порт-Артуре, однако этот случай получился особенно громким: даже в газетах писали о таинственном убийце, который будто умел проходить сквозь стены, не оставляя следов.

В конце концов расследование зашло в тупик, и все списали на работу японских диверсантов, но в деле осталось слишком уж много белых пятен. Особенно для того, кто знает, что и где искать — и сам не понаслышке знаком с рукопашным боем.

Во время войны я не раз сходился с японцами лицом к лицу, когда в ход шли не только приклады, винтовочные штыки, сабли или тесаки, которыми обычно вооружали артиллеристов, но и ножи с дубинками, и самодельные кастеты. Японцы изрядно уступали ростом русским солдатам, зато сражаться умели уж точно не хуже. А среди офицеров порой встречались настоящие мастера клинка. Умелые, жестокие, коварные и обученные орудовать своими треклятыми кю-гунто так, что даже мне приходилось попотеть.

Но вряд ли хоть один из них, даже самый ловкий и многоопытный, смог бы без шума проделать такое, да еще и с полным сил боевым офицером. Если отчеты из старой папки не врали, на теле несчастного Чернова насчитывалось около дюжины ран, нанесенных коротким обоюдоострым клинком. Кто-то буквально искромсал поручика, а потом еще и отрезал бедняге голову.

Будто знал, что даже уколов в печень и сердце, нанесенных с мастерской точностью, все-таки может оказаться недостаточно.

Разумеется, все это могло объясняться и проще — если той ночью в карауле орудовал окончательно слетевший с катушек психопат. Или доведенный до отчаяния человек. Или сразу несколько своих же подчиненных, решивших свести счеты с неугодным офицером. Один случай странной гибели офицера действующей армии или отставника сам по себе значил не так уж много.

Я насчитал полдюжины — и это только из тех, которые были слишком уж загадочными или кровавыми, чтобы оказаться просто трагическим стечением обстоятельств.

Я. Зарезанный в карауле Чернов. Взрыв склада боеприпасов весной одна тысяча девятьсот пятого. Автомобильная авария в Тифлисской губернии летом девятьсот шестого, оставившая от французского «Рено» с водителем внутри стальной блин немногим толще моей ладони.

И последний случай уже здесь, в Петербурге, почти ровно два года назад — в октябре девятьсот седьмого. Самое, на первый взгляд, обычное ограбление — один из тех случаев, когда преступнику попадается слишком уж несговорчивая и упрямая жертва. По официальной версии следствия убитый — ветеран в отставке — попытался сопротивляться и получил несколько пуль из Смит-Вессоновского револьвера.

Из которых две таинственным образом угодили в сердце и еще две — в голову.

Шесть трупов за три года. Шестеро возможно даже не знакомых друг другу вояк. Имена,которые мне не приходилось слышать раньше, и фотографии отвратительного качества — и только в тех случаях, когда вообще удавалось раздобыть фотографии, а не только ссохшиеся от времени страницы архивных документов.

Слишком мало информации, чтобы быть уверенным хоть в чем-то — и ту мне приходилось добывать буквально по капле, щедро разбавляя предположениями и домыслами. Но если хотя бы половина из этих самых домыслов оказались верными, если кто-то действительно решил избавиться…

— Боже, друг мой, как я устал. Вы даже представить себе не можете.

Из скорбных размышлений меня вырвал не менее скорбный голос Вольского. Почтенный Петр Николаевич сердито отбросил в сторону очередную папку с бумагами и грузно плюхнулся на стул, будто разом лишившись всех своих сил, которые еще мгновение назад казались и вовсе неисчерпаемыми.

— Порой мне кажется, что мы так никогда никого и не отыщем, — тоскливо продолжил он. — Признаться, я даже пробовал читать не о знахарях, а о тех, кого называли богатырями. Но это ведь все равно, что искать иголку в стоге сена! В каждом знатном роду есть предки, которые обладали особым Талантом или…

— Так зачем же вам знатные рода, Петр Николаевич? — усмехнулся я. — Если среди нас действительно до сих пор живут былинные герои, они вряд ли так уж сильно жаждут внимания или громких титулов. Такие люди скорее прячутся среди простого народа.

— Поверьте, друг мой, я изучал и подобное. — Вольский протяжно вздохнул и рассеянно закопался пятерней в ворох бумаг. И их куда больше, чем вы можете себе представить. Незаконнорожденные дети, потомки с внезапно проснувшимся Талантом… Сколько угодно случаев — взять хотя бы этот!

По столу в мою сторону скользнула газетная вырезка. Если мне не изменяла память, Вольский уже проверил статью и самолично заявил, что она не стоит ровным счетом никакого внимания. В самом деле, на войне всегда находится место подвигу, а репортеры активно приукрашивают действительность, превращая обычных честных служак в тех, кто мог в одиночку обратить в бегство целое полчище японцев.

Герой этого опуса одолел всего дюжину, а пятерых убил в неравной схватке голыми руками. Однако внезапно свалившаяся на голову слава, похоже, пришлась ему не по нутру. Солдат на слегка размытой фотографии под заголовком позировал на камеру без всякой охоты: зачем-то встал вполоборота, раза в полтора дальше, чем следует, поднял ворот шинели и надвинул фуражку чуть ли до самых глаз. Будто то ли стеснялся собственной внешности, то ли просто не хотел, чтобы его узнали.

Но я все-таки узнал.

Не то, чтобы я так уж сильно нуждался в комфорте. Столетия, проведенные на войне, приучают философски относиться к любым неудобствам. Особенно если обладаешь умением без особого вреда для здоровья ночевать хоть под попоной боевого коня, хоть в траншее, заполненной дождевой водой примерно по щиколотку, хоть прямо на мерзлой земле. Впрочем, именно после таких приключений и начинаешь ценить этот самый комфорт особенно сильно. Спать куда лучше в тепле.

А работать куда лучше там, где светло, много места и не пахнет сыростью. И, что куда важнее — где никто не болтает без умолку и не носится взад-вперед со стремянкой, раз за разом превращая аккуратно разложенные на столе стопки документов в ворох бумаги.

В общем, я сказался больным и отпросился у Геловани. Его сиятельство вряд ли поверил, что наделенный целым ворохом необычных Талантов капитан может вот так просто взять и свалиться самой обычной простудой, однако спорить не стал и выделил мне выходной. Который я, разумеется, тут же принялся тратить на ненароком подсунутую Вольским зацепку.

И теперь передо мной действительно маячило… что-то. Не очередная фронтовая байка или обросшая выдумками городская легенда. Не моя собственная фантазия, кое-как вырезанная в размер и пристроенная по соседству с и без того сомнительными фактами, а истина. Пока еще скрытая под слоем прошедших с войны лет, однако уже готовая отдаться мне в руки… почти готовая.

Я еще не успел вытащить из глубины эту могучую рыбину, но хотя бы видел ее сквозь толщу воды. И чем сильнее натягивал удочку, тем больше убеждался, что на этот раз улов окажется достойным, и коварная леди удача не подсунет мне вместо добычи очередного худосочного малька.

Фотография, имя и номер войсковой части — вполне достаточно, чтобы отыскать человека даже за полвека до изобретения чего-то похожего на Интернет. За прошедшие четыре с половиной года бравый унтер-офицер наверняка успел выйти в отставку и уехать куда-нибудь в глубинку. Или вообще остался на Дальнем Востоке, где выправить новый документ куда проще, чем в столице или губерниях в европейской части страны.

В начале двадцатого века изрядная часть крестьян вообще не имела паспортов, и служащие канцелярий порой заполняли документы со слов просителя, так что поиски героического фельдфебеля Игоря Никитина могли занять не один месяц, но зато теперь я хотя бы не сомневался, что копаю в верном направлении. Да и общая картина если не стала полностью ясной, то уж точно дополнилась.

Итак, что имеем в сухом остатке? Прорывы существовали на земле сотни или даже тысячи лет. Однако когда-то давно, в допетровскую эпоху, а то и вообще еще при Рюриковичах, их количество стало уменьшаться, а примерно в середине позапрошлого столетия и вовсе сошло на нет. Может, это произошло само по себе, а может, постарались древние мудрецы, которые после этого по старой доброй традиции попрятались, вылезая разве что во время очередной войны.

Так продолжалось сто пятьдесят лет, но после русско-японской картина снова круто поменялась. Прорывы начали появляться опять, и не постепенно, а сразу в изрядном количестве, которое еще и прирастало от месяца к месяцу — и прирастает по сей день.

И одновременно кто-то избавлялся… предположительно избавлялся от старшей «когорты». Сначала погиб я, потом еще один, потом еще, и в конце концов страна лишилась всех древних защитников. Будь хоть кто-то из них еще в строю, об этом наверняка знали бы. Если не Геловани, то император уж точно.

Старцы ценили уединенность и конспирацию, но никогда не остались бы в стороне, когда на улицы лезет прожорливая нечисть из мертвого мира. Пусть не сразу, но все же явились бы, чтобы предложить свою помощь и весь арсенал накопленных за столетия знаний.

Я, во всяком случае, просто не мог бы поступить иначе.

И если никто не пришел на помощь Ордену Святого Георгия, значит все мне подобные или мертвы, или напуганы настолько, что не смеют высунуть носа. Значит, остается только сложить два плюс два и сделать вывод, что их исчезновение просто не может не быть связано с колдуном.

И если уж он может открыть один здоровенный Прорыв, значит и остальные — его рук дело, прямо или косвенно. И все загадочные убийства в столице и за ее пределами, и нашествия Леших, Жаб и Упырей, и Меншиков с Сумароковым, и политический заговор — ягодки с одного и того же поля, которое колдун щедро поливал кровью друзей и врагов не два с чем-то года, как я думал раньше, а чуть ли не пять, еще с войны. И единственный, кто может пролить на все это чуть больше света — тот, кто в одна тысяча девятьсот пятом году называл себя Игорем Никитиным и нес службу в третьем сибирском армейском корпусе.

Конечно, если до него еще не добрался колдун.

И случайностей здесь быть уже не может: в безобидной и ненавязчивой на первый взгляд просьбе Воронцовой на деле скрыто куда больше, чем желание убрать чересчур заметного выскочку-капитана — то есть, меня — подальше от грозных царственных очей. Колдуна действительно интересовало наследие древних. Точнее, сами древние, которые каким-то чудом ускользнули от его всевидящего ока и уцелели после чистки.

Неудивительно, что они с Воронцовой заинтересовались исследованиями Вольского.

— Ваше сиятельство, может, все-таки потрудитесь объяснить, что зачем нам искать этого фельдфебеля? — ядовито поинтересовался с дивана Петропавловский. — Он что, Кудеярову денег задолжал?

— Не задолжал, — вздохнул я. — И не объясню. Много будешь знать, братец — скоро состаришься.

— Понял. Умолкаю.

Мой товарищ из гимназии нередко лез не в свое дело и всегда любил позубоскалить, однако ему хватало ума сообразить, что мы уже совсем не те беззаботные мальчишки в синих фуражках, какими были всего каких-то три-четыре месяца назад. И что Володя Волков уже давно по самые уши влез в дела, знания о которых могли принести печали и неприятности в промышленных масштабах.

Однако на несколько мгновений в гостиной все же повисло неловкое молчание, и я уже приготовился оправдываться за грубый ответ, когда на лестнице раздались тяжелые шаги и оттуда появился запыхавшийся и сердитый Фурсов.

— Да чтоб их всех… В следующий раз сам пойдешь! — проворчал он. — Не канцелярия, а жулики какие-то.

— Ладно уж тебе. — Я поднялся из кресла. — Добыл?

— Добыл, — буркнул Фурсов доставая из под мышки тонкую папку, перевязанную тесемками. — Десять целковых отдал… Грабеж!

Казенные дома никогда не меняются. И если добыть секрет государственной важности у нас вряд ли бы получилось, то с документами отставного вояки, да еще и не самого большого чина, никаких сложностей не возникло. Фурсов или рассказал душещипательную историю о пропавшем дядюшке, или сразу полез в бумажник — выписка из армейских архивов со всеми данными героического фельдфебеля теперь была у меня.

— Никитин Игорь Иванович, — вполголоса проговорил я, распуская тесемки. — Солидный кавалер — один медалей, наверное, с полдюжины будет… Даже в Японии повоевать успел, в отставку уже в пятом году вышел… Вернулся в родное Карачарово во Владимирской губернии…

— Во Владимирской? — вдруг переспросил Петропавловский. — Это Карачарово не под Муромом часом?

— Там, — отозвался я. — А что?

— Да вспомнил — фамилия будто знакомая. — Никитин. Ловили тут одного пару лет назад осенью…

— А ведь и правда! — Фурсов шагнул вперед и потянулся, будто собрался отобрать у меня папку обратно. — Даже в газетах писали. Еще называли его страшно так, у меня мать каждый раз крестилась… Как же его там?..

— Муромский потрошитель! — Петропавловский вскочил с дивана. — Точно, он и есть — Игорь Никитин, отставной солдат, ветеран.

— Унтер-офицер, — зачем-то поправил я. — Фельдфебель.

— Да неважно! — Фурсов махнул рукой! — Его в конце седьмого года чуть ли не по всем губерниям разом искали. Говорят, он в Муроме человека в кабаке убил, Владеющего… Голыми руками задушил!

— А я слышал, что троих. — Петропавловский поежился. — За ним след кровавый чуть ли не от самой Сибири тянулся, а поймали уже здесь, в Петербурге. Страшной силы человек был. И городовых поломал, и сыскарей…

— А потом его куда? — встрял я. — На каторгу или?..

— Не знаю… Но суда никакого не было — это точно. Может, на месте и застрелили. — Петропавловский на мгновение задумался. — Там кого только не подняли ночью на облаву. Даже георгиевцы приезжали.

Я не стал спрашивать, с чего вдруг на самое обычное, хоть и изрядной важности полицейского дело вызвали профессиональных борцов с нечистью. Ни Петропавловский, ни Фурсов этого не знали, и даже в полицейском управлении вряд ли хоть кто-то смог бы рассказать мне подробности событий почти давности.

А вот в самом Ордене, пожалуй, могли.

— Потрошитель, — поморщился Дельвиг. — Ну ты уж скажешь, капитан…

— Не я. В газетах так написали. — Я пожал плечами. — В позапрошлом году осенью. И летом в июне еще, когда он в Муроме человека убил. И в августе в Москве — тоже, говорят, его работа. И в Твери…

— Можешь не рассказывать. — Дельвиг скривился так, будто только что разжевал целый лимон. — Я эти газеты все до одной читал. И выдумки, я тебе скажу, там побольше, чем правды.

Я подтянул чуть ближе к себе лежавшую на столе пожелтевшую вырезку. Еще несколько остались лежать прямо перед его преподобием. И во всех содержалось примерно одно и то же: жестокость, поножовщина, кровь… Прозвище «Муромский потрошитель» появилось не сразу, а уже чуть позже, когда похожий по описанию на Никитина человек сломал руку городовому в Москве, где на него заодно повесили еще с полдюжины трупов.

Я без особого труда сообразил, что совершить все это один единственный головорез не мог физически, но местных газетчиков, похоже, было уже не остановить: они раздували кровавую сенсацию с такой охотой, словно им приплачивали за каждую невинно убиенную жертву.

Отличались статьи под кричащими заголовками только одним: если в первых двух упоминалось, что Никитин воевал в Японии, то в последующих таинственным образом исчезло даже звание. Видимо, кому-то очень хотелось скрыть, что героический фельдфебель и есть Муромский потрошитель.

Армейские чины наверняка следили за публикациями, и способов прижать к ногтю наглых газетчиков у них имелось предостаточно. Но, пожалуй, дело было не только в этом: я даже спустя два года почти физически ощущал исходивший от вырезок гнилостный душок. Кто-то потратил немало сил и средств, превращая отставного фельдфебеля в угрозу имперского масштаба.

— А какая она — правда, ваше преподобие? — поинтересовался я.

— Да кто ж его знает, капитан. — Дельвиг брезгливо отодвинул газетные листы. — Но человек этот Никитин был непростой. И на сумасшедшего не похожий совершенно, чего бы уж там ни писали.

Это я прекрасно знал и так. Из-за чего не вышла бы та ссора Никитина в Муроме, дальше он действовал если не разумно, то по меньшей мере последовательно. Не стал убегать за Урал и прятаться в Сибири, как поступили бы не его месте большинство из тех, за кем охотились сыскари. Вместо этого отставной фельдфебель устремился в совершенно другую сторону. В Москву — скорее всего, через Владимир. Потом в Тверь, потом дальше, уже на север…

Никитин шел в столицу. И я, кажется, уже догадывался — зачем.

— Вы его видели? — Я чуть подался вперед. — Помните, что тогда было?

— Помню. Попробуй тут не запомни, — проворчал Дельвиг. — Громкое дело было. Начальник твой тогда как раз статского советника и получил за заслуги. И за то, что пострадал на службе — он ведь лично этого потрошителя ловил с другими сыскарями. И тот их крепко поломал — двоих насмерть, а Виктору Давидовичу руку и хребет.

От удивления я едва не закашлялся. Никогда бы не подумал, что Петербург даже в начале двадцатого века может оказаться тесным до такой степени. Но так уж вышло, что дело Муромского потрошителя вел сам Геловани. И он наверняка смог бы припомнить куда больше подробностей, чем Дельвиг.

Впрочем, я никуда не спешил… пока что.

— Вон оно как, значит. — Я закивал, всем видом выражая сочувствие. — А дальше что было?

— Ну как — что… Полежал с недельку-другую — и снова в строй. Целители быстро на ноги поставили. — Дельвиг на мгновение смолк, вспоминая. — Покойный Вяземский тогда лично занимался, по просьбе государя.

— Да не с ним, ваше преподобие! — Я махнул рукой. — С потрошителем… И что там вообще делал георгиевский полк?

— А вот тут, капитан, странное дело, — отозвался Дельвиг. — Никитин нашим, можно сказать, случайно попался. Ночью вызвали на Прорыв в ночлежку на Васильевском. И наши долго добирались — когда я приехал, Леший уже трех человек загрызть успел. А на втором этаже его какой-то мужик упокоил. Местные сказали — в одиночку, одним топором зарубил… Ты себе такое представляешь?

Вот как раз это я очень даже представлял: тот, кто в этом мире называл себя Игорем Никитиным, в моем родном справился бы не хуже. Силы ему хватало и на полдюжины Леших, да и опыт истребления нечисти холодным оружием имелся такой, что я иногда завидовал.

— Ну… представляю, пожалуй, — осторожно ответил я. — А вот вы, получается, не поверили? Или…

— Да я и разбираться не стал, — отмахнулся Дельвиг. — Не до того было. Отправил унтера мужика искать, а сам с солдатами по этажам пошел. Прорыв-то закрыть надо, а его никто из местных ни вокруг, ни в доме не видел.

— Значит, это Никитин Лешего топором порубил? — на всякий случай уточнил я. — А потом солдаты его узнали?

— Да откуда им?.. В такой темноте тем более. — Дельвиг мрачно вздохнул. — Виктор Давидович тогда уж подъехал со своими. Знали, где искать, сразу в комнату и пошли. А Никитин их будто ждал. Столько шуму было, что на весь квартал треск стоял. Один человек вроде, и роста не богатырского, а наружу рвался, как медведь. Сыскарей как щенков раскидал, а там уж и солдаты подоспели…

— Откуда ж сила такая? — спросил я. — Владеющий?

— Происхождения незнатного, всю войну в унтер-офицерах отходил. — Дельвиг пожал плечами. — Но, видать, Владеющий — если уж самого Виктора Давидовича об стену кинул. Солдаты потом рассказывали, что его и пуля не брала, и штык не колол… А наши стрелять, сам знаешь.

— А вы, получается, Никитина и не видели?

— И хорошо, что не видел. Бог миловал. — Дельвиг по привычке коснулся пальцами креста на вороте. — Иначе, может, сейчас бы с тобой тут и не сидел. Я уже на шум из подвала поднялся, а там…

— Трупы? — поморщился я.

— Трое или четверо — это считая сыскарей. Остальные раненые. Кому руку, кому ребра поломал, а кого просто в сторону откинул. — Дельвиг потер уже начавший зарастать редкой светлой щетиной подбородок. — Тоже странно, кстати. С его силищей, считай, мог всех на тот свет отправить, а он будто убивать-то и не хотел. Ломился, куда глаза глядят. Мы его до самого чердака гнали…

— А потом? — Я навострил уши. — Поймали?

— Нет. Не поймали, капитан. — Дельвиг отвел глаза, будто ему вдруг стало стыдно. — Когда я по лестнице наверх поднялся, там никого уже не было. Из живых, в смысле. Только Прорыв, два Упыря дохлых и унтер. С разбитой головой и переломанный весь… Видать, до последнего стоял.

— А сам Никитин? Удрал?

— Вот тут-то самое интересное и начинается. Его мы так и не нашли, хоть весь чердак облазили вдоль и поперек. Нету человека — и все тут. — Дельвиг чуть понизил голос. — Лестница туда всего одна, по которой я поднялся. Слуховые окна целые. И деваться Никитину, получается, и некуда было — а он как сквозь землю провалился!

— Провалился, ваше преподобие, — усмехнулся я. — Только не сквозь землю.

Куда человек может подеваться из здания, полностью окруженного сыскарями, городовыми и гвардейцами из Георгиевского полка? Очень-очень злыми гвардейцами, только что потерявшими боевых товарищей. И куда бежать, если обложены все выходы…

Все кроме одного — ведущего в никуда.

— Это что ж получается — он в Прорыв сиганул? — догадался Дельвиг. — Ты это хочешь сказать, капитан?

Я предпочел промолчать — слишком уж у его преподобия был обалдевший и встревоженный вид. Закрытое почти два года назад дело Муромского потрошителя внезапно обрело не только продолжение, но и весьма крутой оборот.

— Мы Никитина тогда мертвым объявили, — с явной неохотой признался Дельвиг. — Сначала так, чтобы народ не пугать, а потом как-то и сами уже не вспоминали. Больше его не и видели… А Виктору Давидовичу через полгода чин с орденом дали — на том все и закончилось.

Похоже, все-таки не закончилось — раз уж колдуну зачем-то понадобилось продолжить поиски спустя столько времени… Если он их вообще прекращал. И без того запутанная история оказалась еще сложнее, и мой многоопытный, но исключительно солдафонский разум решительно отказывался переваривать ее полностью. И даже чутье не слишком-то помогало — только тоскливо завывало где-то в груди, предупреждая обо всем разом: и об опасности, и об очередной развилке судьбы, которая могла завести совсем не туда, куда следует. О моих собственных ошибках, об упущенных деталях…

Нет, слишком сложно! Я уже видел картину целиком, от края до края, но посередине не хватало еще нескольких фрагментов, дорисовать которые никак не получалось. Я то ли еще не откопал что-то по-настоящему важное, то ли попросту не замесечал очевидного прямо у себя под носом.

— Может, и правда Никитин в Портал прыгнул… Да какая уж теперь разница — все одно оттуда никто не возвращался. — Дельвиг мрачно усмехнулся. — Кроме тебя, капитан.

Разговор явно норовил свернуть не в то русло. Его преподобие разоткровенничался и теперь, похоже, ожидал от меня чего-то подобного. А я делиться не собирался — ни подробностями увиденного по ту сторону Прорыва, ни уж тем более своими планами.

— Ну… уж как вышло — так вышло. — Я чуть отодвинулся от стола. — Пойду я, пожалуй. Благодарю за помощь, ваше преподобие.

— Ступай, капитан.

Дельвиг недовольно поджал губы, но вслух высказывать свое разочарование, конечно же, не стал. И только когда я уже шагал к двери, вдруг заговорил снова.

— Постой, — окликнул он. — Я тут еще одну странность вспомнил. Ерунда, конечно же — просто подумалось вдруг… Знаешь, кто в ту ночь доложил о Прорыве? Между прочим — твой товарищ.

— И кто же?

Я от неожиданности развернулся на каблуках ботинок. Так резко, будто от этого зависело что-то посерьезнее мелкой детали событий осени седьмого года, которой его преподобие собрался поделиться. И едва успевшее притихнуть чутье снова завыло, предвещая если не беду, то важное событие. Поворотный момент, экстремум, точку, после которой все могло увенчаться небывалом успехом, а могло…

— Вольский, Петр Николаевич. Профессор наш. — Дельвиг снял очки и подышал на стекла. — Вот так совпадение, правда?

— Ты, видать, совсем головой тронулся, — простонал Петропавловский. — Всех нас под монастырь подведешь.

Я даже не стал спорить. Мои затеи нередко бывали опасными, рискованными и откровенно сомнительными, но эта тянула если не на самоубийство, то на что-то очень на него похожее.

— Лет семь каторги дадут, — философски отметил Фурсов. — А может, и все десять, если хорошего адвоката не найдем.

— На этот счет не беспокойся. — Я захлопнул дверцу авто. — Если не выгорит, мы и до утра не доживем.

Но вариантов лучше не имелось — или я просто до них не додумался. Когда Дельвиг назвал фамилию ответственного гражданина, сообщившего Ордену Святого Георгия о Прорыве в доходном доме на Васильевском, все кусочки мозаики в моей голове дружно встрепенулись. Лишние отвалились, кое-какие переместились на другие места, а остальные лишь чуть повернулись, складываясь в картину. Пока еще неполную, зато понятную и даже простую. Настолько, что в ней, пожалуй, даже не было особого изящества. Скорее фарс. Или сюжетный ход, украденный из второсортной бульварной книжонки для самых что ни есть непритязательных читателей.

Ответ все это время лежал… Нет, не то, чтобы прямо на поверхности, но где-то очень близко.

Я не мог знать наверняка, но всем своим нутром чуял, что развязка неумолимо приближается. Игра в кошки-мышки и так слишком затянулась, и противник даже несколько раз чуть поддался, явно рассчитывая или склонить меня на свою сторону, или просто «распробовать» получше. И я уж точно не тешил себя иллюзией, что неуклюжие ответные ходы стали для него чем-то неожиданным.

Длинную, почти бесконечную по человеческим меркам жизнь можно потратить по-разному. Я провел отведенные мне столетия на войне, а колдун — наращивая могущество и плетя интриги. И любая попытка раскусить его многоходовые планы, переплетенные и сменяющие друг друга быстрее, чем узоры в калейдоскопе — это игра на чужом поле.

А значит, пора перетянуть врага на свое. Сделать то, что я все-таки умею лучше: атаковать. Ударить без замаха, без предупреждения. Так быстро, чтобы колдун не успел опомниться. Отбросить все эти хитроумные завитушки, вцепиться в глотку мертвой хваткой и закончить все сегодня.

Здесь и сейчас.

— Пойдем. — Я махнул рукой. — Не будем заставлять ее сиятельство ждать.

Три автомобиля. Полторы дюжины человек: мои товарищи по гимназии и сибиряки из личной гвардии покойного Кудеярова. Крепкие, немногословные, жадные до денег, надежные и, что куда важнее, слишком простодушные, чтобы оказаться предателями. Не армия, конечно, но все же вполне достаточно. Мы или займем особняк без пыли и шума за несколько минут, или попадемся — и тогда не поможет даже целая рота солдат с пулеметами.

Поначалу я думал прихватить кого-то из бывших сослуживцев по Ордену или самого Дельвига, но так и не решился: слишком уж велика оказалась бы цена ошибки. Не говоря уже о том, что колдун вполне мог запустить свои щупальца даже в Георгиевский полк.

— Темно-то как… — недовольно проворчал Петропавловский где-то у меня за спиной. — Хоть глаз выколи.

Погода действительно располагала. Петербургские белые ночи уже давно остались в прошлом, и наступивший сентябрь принес с собой мрак, холод и сырость, загнавшие под крышу даже самых отчаянных любителей прогуляться при свете луны, звезд и фонарей. А к закату ветер приволок откуда-то со стороны залива тяжелые тучи, которые затянули небо от края до края. Ни машин, ни припозднившихся прохожих, ни городового на перекрестке по соседству.

Отличная ночь для темного дела.

Я взялся за прутья решетки и изо всех сил потянул в стороны. Толстый чугун честно пытался сопротивляться, защищая хозяйку, но в конце концов поддался и с жалобным стоном лопнул.

— Силен, ваше сиятельство! — уважительно прошипел Фурсов.

Путь в сад был свободен. Ворота как будто никто не охранял, но я все же решил пройти здесь, подальше от фонарей. Петропавловский не стал дожидаться команды и первым «просочился» сквозь решетку. Я забрался следом и через несколько мгновений мы уже скользили по саду от дерева к дереву.

Сторож снаружи все-таки был: подслеповатый старикашка с ружьем, которого я не раз видел с балкона в перерывах нашей с Воронцовой утех. Вряд ли бедняга успел понять, что случилось. Фурсов зажал ему рот здоровенной ручищей, опрокинул на траву и принялся орудовать заботливо протянутой кем-то веревкой.

— Теперь туда, — прошептал я, указывая на черную лестницу, ведущую в особняк. — Только тихо!

С дверью пришлось повозиться подольше. Я бы, пожалуй, предпочел просто выдавить ее с петель, но среди сибиряков нашелся умелец, похвалившийся, что сумеет вскрыть любой замок за пару минут. Кто-то даже шепотом предложил пари, но я молча ждал, пока в темноте не раздался едва слышный щелчок.

— Не суетимся, судари, — скомандовал я, пропуская свое воинство в прохладное нутро особняка. — И за ножи без дела не хватайтесь. Порежете кого — голову сниму.

Суровые бородачи вздыхали, хмурились, покорно кивали, однако всем своим видом давали понять, что, дескать, тут как получится, ваше благородие: дело непростое, шума лишнего не терпит, и ежели кто из прислуги кричать вздумает или, не приведи Господь, за «наган» возьмется — всякое может статься.

Впрочем, пока все шло на удивление гладко. Воронцова то ли не слишком-то задумывалась о собственной безопасности, то ли считала, что власть колдуна защитит ее от любых посягательств. Никаких охранных чар я не почувствовал — ни снаружи в саду, ни в самом особняке, ни даже у дверей.

О том, что мое нынешнее юное и крепкое, но бестолковое тело пока еще не способно улавливать в эфире контуры магии высшего порядка, я предпочитал не думать.

— Вы — сюда! — Я поймал за плечо самого проворного и сообразительного из сибиряков. — Комнаты для прислуги на первом этаже. А мы наверх.

Все обитатели особняка уже отошли ко сну, погасив свет, фонари в саду не горели, и темнота внутри сгущалась до почти осязаемой черноты. Даже звериное зрение едва могло разглядеть стены и очертания предметов, но мы без труда поднимались по лестнице и вслепую: за последние полмесяца Воронцова нередко желала видеть меня в гостях, особенно после заката, так что я успел выучить все здесь наизусть.

Шум раздался снизу, когда мы уже шагали по второму этажу. То ли один из сибиряков зацепил богатырским плечом какую-нибудь вазу, то ли у кого-то из местной прислуги оказался чересчур чуткий сон — раздался грохот, ругань, и со стороны лестницы заметно посветлело.

Тайное проникновение перестало быть тайным.

— Крутите их! — Я достал из-под куртки «браунинг». — Всех в гостиную, и чтобы наружу муха не выскочила!

Бывшие охранники Кудяерова, конечно же, не умели работать так же быстро и слаженно, как спецназовцы двадцать первого века. Однако с шофером, садовниками, поварятами и прочей прислугой должны были справиться. Нам же досталась всего пара человек.

— А ну цыц! — рявкнул я. — Сиди тихо — тогда цела будешь!

Раздался негромкий писк, и открывшаяся было дверь справа захлопнулась. Горничная здраво оценила свои шансы в схватке с тремя крепкими парнями и сочла за благо убраться в комнату. Дворецкий же, несмотря на почтенный возраст, оказался не из робких: бросился на нас из полумрака, сжимая в руках тяжелый бронзовый подсвечник, и не унимался, пока Фурсов не ткнул дуло «нагана» ему прямо в лицо.

Я рассчитывал добраться до Воронцовой раньше, чем она проснется, но все-таки чуть опоздал: когда Петропавловский эффектным пинком выбил дверь в будуар, ее сиятельство уже успела не только зажечь ночник, но и достать откуда-то крохотный дамский револьвер.

— Прошу, не делайте глупостей, — поморщился я. — Это вам все равно не поможет.

— Вы⁈ — Воронцова от удивления так и не смогла поднять руку с оружием. — Но как?..

— Доброй ночи, ваше сиятельство. — Я чуть склонил голову. — И прошу простить меня за этот неожиданный визит… Полагаю, вы уже догадываетесь, зачем мы здесь.

— Кто эти люди, Владимир Петрович? — пролепетала Воронцова. — И по какому праву?..

— Увы, я здесь для того, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них. — Я убрал «браунинг» обратно под куртку и, откашлявшись, закончил: — Именем его величества государя Александра Александровича вы арестованы.

На этот раз Воронцова промолчала — только принялась сверлить меня взглядом, в котором к страху и ненависти примешивалась горячая, как жерло вулкана, женская обида. Едва ли ее сиятельство успела проникнуться ко мне нежными чувствами, но, похоже, ожидала этого от меня — и теперь буквально полыхала уязвленным самолюбием.

— Впрочем, чистосердечное признание облегчает совесть. И, возможно, даже позволит вам рассчитывать на милосердие императора, когда дело дойдет до суда, — продолжил я, подходя все ближе. — Но об этом мы побеседуем позже. А сейчас, ваше сиятельство, я желаю услышать только одно: имя вашего покровителя.

Воронцова закуталась в одеяло и съежилась, будто в будуаре вдруг стало очень холодно. Наверняка она ожидала от меня двойной игры и имела резервный план даже на случай ареста. Но уж точно не предполагала, что я нагряну лично и так внезапно.

— Все кончено. Сегодня ночью мы арестуем всех врагов государства, включая самого главного.С вашей помощью или без. — Я неторопливо опустился на край кровати. — Но я буду очень признателен, если вы все-таки решить не ломать комедию и назовете…

— Я ничего не скажу. Не здесь и уж точно не вам, милостивый сударь. Если желаете, чтобы я куда-то поехала, выйдите из комнаты и дайте мне одеться. — Воронцова мельком взглянула на Фурсова с Петропавловским. — Или мальчики хотят остаться и посмотреть?

Первый испуг прошел, и теперь к ее сиятельству стремительно возвращался гонор. А вместе с ним и запредельная женская привлекательность — оружие пострашнее и посерьезнее револьвера. Воронцова сообразила, что на меня ее выкрутасы не действуют и обратила свою природную химию на остальных. Фурсов кое-как сумел сохранить невозмутимое выражение лица, а вот Петропавловский «поплыл» чуть ли не сразу: густо покраснел, приоткрыл рот и через несколько мгновений выглядел так, будто уже готов встать на защиту поруганной чести дамы, обиженной неотесанным мужланом.

Нет, так дело не пойдет!

— Прекратите немедленно. Мы оба понимаем, что я не смогу удерживать вас без высочайшего дозволения. Но вот какая штука, ваше сиятельство: — Я говорил неторопливо, с каждым словом все больше нависая над снова скрючившейся под одеялом Воронцовой. — Все высшие чины спят. И будут спать еще долго, и в моей власти сделать так, что вы всю ночь проведете не в уютном каземате Петропавловской крепости, а в общей камере в ближайшей полицейской управе, бок о бок с нищими, бродягами и каторжанами. Уверен, судари несказанно обрадуются вашему появлению.

— Нет! — Воронцова снова полыхнула взглядом. — Вы не посмеете!

— И кто же мне запретит? — Я злобно ухмыльнулся — и тут же снова сменил гнев на милость. — Впрочем, отчасти ваше сиятельство правы: подобный поступок не принесет ничего, кроме тоски и разочарования. Поэтому — в знак того, что между нами было — давайте попробуем успокоиться и вместе вспомнить, как же зовут вашего покровителя… Я даже немного подскажу: это уже давно немолодой человек. Слабого здоровья, чуть подслеповатый. Полагаю, он не побрезговал ритуалом и иногда носит чужую личину — как и имя…

Когда я едва слышно называл фамилию, и без того выразительные глаза Воронцовой расширились так, что заняли едва ли не половину лица.

— Как… — прошептала она одними губами. — Откуда вы?..

— Просто знаю, ваше сиятельство. Видите — это не так уж и сложно. — Я протянул руку и потрепал Воронцову по светлым локонам. — А теперь будьте любезны, подскажите, где здесь у вас телефонный аппарат?

Горчаков взял трубку сразу. Сам, лично, хотя в такой час человеку его положения полагается спать, сгрузив все рабочие вопросы на секретаря или дворецкого. Скорее всего, его светлость вообще не ложился, ожидая моего звонка — слишком уж важную весть я обещал сообщить.

— Доброй ночи, Александр Михайлович. — Я устроился в кресле поудобнее. — Ее сиятельство получила письмо и благодарит вас.

— Безмерно, безмерно рад, — усмехнулся Горчаков. — А как здоровье ее почтенного дядюшки?

Вероятность, что у колдуна или «левых» окажутся свои люди на телефонной станции, была исчезающе мала, однако после вторжения в особняк Воронцовой у нас осталось слишком мало времени, чтобы тратить даже четверть часа на гонку по ночному городу — так что я не поленился придумать шифр.

— Дядюшка здоров и даже готов принять нас на партию в преферанс. Все в силе.

— Рад слышать, друг мой, — отозвался Горчаков. — Но должен предупредить — некоторые из моих друзей… скажем так, изрядно проигрались в прошлый раз. И сегодня полны решимости взять реванш. И если им улыбнется удача, бедный дядюшка едва ли сможет попасть на прием к его величеству.

— К моему глубочайшему сожалению. Но, как говорится — а la guerre comme a la guerre, ваша светлость.

— Что ж… В таком случае, я сообщу остальным. — Горчаков откашлялся. — Ее сиятельство говорила, кого именно мне следует взять с собой?

— Всех, кого сможете, — улыбнулся я. — Смею предположить — партия будет жаркой.

— Капитан, тебе вообще известно, который час?

— Прошу меня извинить, ваше сиятельство. — Я склонил голову. — Однако дело срочное. Я знаю, кто наш колдун!

— Вот как?.. Проходи. Можешь не разуваться.

Геловани проснулся моментально. Только что передо мной стоял усталый и слегка растрепанный мужик лет сорока с хвостиком, похожий то ли на водителя таксомотора, то ли на продавца овощей с южными корнями, но уж точно не на действительного статского советника и лучшего сыскаря Империи.

И вдруг этот самый мужик исчез, и на его месте появился грозный начальник.

— Садись и рассказывай все по порядку. — Геловани ворвался в кабинет и тут же направился к крохотному столику в углу. — А я пока нам кофейку сварганю.

Обычно в таких случаях полагалось звать прислугу, и кто-нибудь в доме наверняка был готов услужить господину даже в столь поздний час, однако его сиятельство благоразумно решил обойтись без лишних ушей и занялся примусом сам. Вопросов он, как и всегда, не задавал. Ни удивления, ни восторгов, ни сомнений — ничего, что могло отвлечь от самого главного. Любой, кто не знал Геловани, наверняка посчитал бы его человеком начисто лишенным эмоций, но на деле они просто скрывались за простеньким кофейным ритуалом: зажечь огонь, подхватить со стола турку, налить воды из графина…

— Что ж… давайте начнем издалека. — Я опустился в кресло. — Вы помните осень одна тысяча девятьсот седьмого, когда вся столичная полиция ловила Муромского потрошителя?

— Помню, как тут не помнить. — Геловани поморщился и потер плечо, будто оно внезапно заболело спустя почти два года. — Знатно он меня тогда поломал, собака…

— Сожалею, ваше сиятельство, — вздохнул я. — Однако речь сейчас не об этом. Вы знаете, кто тогда георгиевцев в доходный дом?

— Не имею ни малейшего представления, капитан. — Геловани поставил турку на огонь. — И более того, не очень понимаю, какое отношение это вообще может иметь к…

— Самое что ни на есть прямое, ваше сиятельство! — Я легонько хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. — В ту ночь вы с отрядом сыскарей ловили опасного преступника. И, не окажись «георгиевцы» в том же самом месте, он наверняка смог бы уйти. А вызвал Орден на Прорыв никто иной, как наш с вами профессор — Петр Николаевич Вольский!

На лице Геловани отразилась вселенская тоска, и я запоздало сообразил, что начал слишком уж издалека, не потрудившись объяснить ни кто такой отставной фельдфебель Игорь Никитин на самом деле, ни истинные причины охоты на него, ни для чего профессору Сибирского императорского университета вдруг понадобилось оставлять работу, бросать насиженное место и сломя голову мчаться в далекий Петербург.

— Пожалуй, это я лучше объясню чуть позже, — вздохнул я. — Так что позвольте перейти к событиями, которым мы с вами оба были свидетелями. В тот самый день, когда я имел честь быть представлен вашему сиятельству и…

— Ближе к делу, капитан.

Геловани отступил от примуса и, усевшись прямо на рабочий стол, чуть поправил полу халата. Вряд ли он так уж стеснялся, однако разговор обещал быть слишком уж серьезным, чтобы вести его чуть ли не в неглиже, ненароком демонстрируя заросшую темным волосом худую ногу собственному подчиненному. Нормально одеться его сиятельство так и не успел — спешил поскорее встретить меня у дверей.

И теперь, похоже, уже начинал жалеть об этом.

— Так точно ближе к делу. — Я по привычке коснулся пальцами виска, где должен был располагаться край околыша фуражки. — Разумеется, вы помните, как Дельвиг привез меня в Парголовскую мызу взглянуть на приманку для нечисти, нитсшест. И потом нитсшест при загадочных обстоятельствах исчез… Вольский выходил из гостиной последним: он догнал нас только у оружейного шкафа на втором этаже, так что времени взять что-то со стола у него имелось предостаточно. А окно он, вероятно, открыл, чтобы отвести от себя подозрение. Более того, — Я на мгновение задумался, вспоминая заготовленные аргументы, — смею предположить, что Леший вылез из склепа у церкви в столь подходящий момент вовсе не случайно. Хотя никаких доказательств у меня, конечно же, нет.

— У тебя и в целом с ними не густо, капитан, — усмехнулся Геловани. — В комнате помимо Петра Николаевича были еще мы трое. Не считая караульных снаружи и открытого окна, через которое за четверть часа могла забраться хоть рота солдат.

— Полностью согласен, ваше сиятельство. И не будь у меня других доказательств, я бы и не подумал мчаться сюда посреди ночи, — закивал я. — Когда мы нашли второй нитсшест, Вольский убедил меня провести ритуал и отыскать того, кто создал эту гадость.

— И чем же все закончилось? — В голосе Геловани понемногу прорезалось раздражение. — Нитсшест сгорел, а твой патрон угодил Петру Николаевичу прямо в лоб.

— Именно так. Мой маятник сработал верно. Только указывал он не на карту, а на того, кто был совсем рядом. — Я поднялся из кресла и оперся ладонями на стол. — Тогда я едва мог себе представить силу, которая способна отвести ритуал. Но это куда проще сделать, если находишься в двух шагах.

— Постой… Постой, капитан! — Геловани недоверчиво нахмурился. — Не хочешь же ты сказать?..

— Хочу, ваше сиятельство. Все это время колдун прятался на самом виду. — Я говорил неторопливо, чуть ли не по слогам. — Это Вольский.

На несколько мгновений в кабинете повисла тишина. Тяжелая и такая плотная, что еще немного — и ее можно было бы пощупать. Наверное, поэтому Геловани и двигался неторопливо, как муха, угодившая в сироп: поднялся, вернулся к столику в углу, снял турку с примуса и слегка подрагивающей рукой принялся разливать кофе по чашкам.

А мне оставалось только продолжить.

— Подумайте, ваше сиятельство — он с самого начала был у нас под боком. И даже вошел в особую комиссию, поэтому и знал о расследовании если не все, то очень многое. И оставался на несколько шагов впереди. Вы ведь помните, как его навязали вам, когда?..

— По личной просьбе градоначальника, — вздохнул Геловани. — И отказаться я, разумеется, не мог.

— Свои люди в нужном месте — и вот колдун уже среди нас. Мне только сейчас хватило ума связать все это воедино, но я еще тогда никак не мог понять, по какой причине Вольского так сильно интересует поиск древних богатырей. — Я плюхнулся обратно в кресло. — Полагаю, он уже избавился от многих из них. И продолжал искать тех, кто еще мог представлять опасность.

— Скажи это кто-нибудь другой, я бы, пожалуй, решил, что он или прочитал слишком много бульварных романов, или попросту спятил. — Геловани с негромким стуком поставил передо мной дымящуюся чашку с кофе. — Но еще месяц назад никто в столице не верил ни в колдунов, ни в темные ритуалы, а ты слишком часто оказывался прав.

— Боюсь, я прав и на этот раз, ваше сиятельство. Вспомните гибель деда… Федора Кудеярова, — тут же поправился я, — и графа Милютина-Браницкого. Тогда вы натолкнули меня на мысль, что преступник проник в дом через Прорыв, но на самом деле он просто зашел через дверь. Разве не странно, что тот, кто хладнокровно убил двоих человек, оставил в живых третьего, да еще и не истратив патроны в «нагане»? Я слышал четыре выстрела. Значит, оставалось еще три. И вполне достаточно времени, чтобы вогнать единственному свидетелю пулю в голову, а не в живот.

— Вольский стрелял сам в себя⁈ — Геловани едва не разлил кофе на стол. — И потом просто спрятал оружие? Господи, разумеется, ни у кого не было и мысли его обыскать…

— Верно, ваше сиятельство. Вы сами говорили, что рана не тяжелая, — отозвался я. — А с возможностями колдуна — немногим страшнее самой обычной царапины… Впрочем, все это лишь догадки, а у меня есть доказательство. Полчаса назад я взял на себя смелость арестовать графиню Воронцову, и она назвала имя. Наш колдун — это Вольский!

Я выложил свой козырь. Главный, чуть ли не единственный, зато настолько увесистый, что все предположения про украденный нитсшест и таинственного убийцу можно было и вовсе оставить при себе. Живой свидетель надежнее тысячи домыслов, и такой аргумент убедит кого угодно.

Но Геловани почему-то молчал. То ли собирался для начала устроить мне взбучку за самоуправство, то ли переваривал информацию, которую я вывалил на него разом, будто бы из кузова самосвала «БелАЗ». А может, уже прокручивал в голове схему дальнейших действий. Я бы скорее поставил на третье — слишком уж быстро сосредоточенная задумчивость на лице его сиятельства сменилась решительностью. Мне уже случалось видеть эту упрямую складку между темных начальственных бровей, и обычно она означала, что врагов отечества и его величества императора ждут крупные неприятности.

— Кто еще знает? — спросил Геловани. — Кому ты говорил? Его величеству? Цесаревичу?..

— Из них — никому. По чину не положено. — Я пожал плечами. — Знает Горчаков. Кстати, он обещал оказать всяческое содействие.

— Да уж, оно нам точно не повредит. — Геловани нервно отодвинул чашку, которую он осушил за каких-то пару минут. — Однако, как я понимаю, у тебя… у нас нет никаких доказательств? Кроме признания ее сиятельства графини.

— Увы, — вздохнул я. — Будь у меня чуть больше времени их собрать — непременно бы потрудился… Впрочем, разве нам не достаточно того, что есть? Вольский всякий раз оказывался везде, где случалось что-то странное. И для того, чтобы все это провернуть, обычных человеческих сил явно недостаточно… Полагаю, настоящего Петра Николаевича уже давно нет в живых, и его место занял тот, кому хватило и умения, и наглости устроиться прямо под носом у Ордена Святого Георгия и тайного сыска. И все-таки кое-где он прокололся. — Я чуть подался вперед и заговорил тише. — Показал мне чуть больше, чем следовало. Подпустил слишком близко, но наверняка уже догадался, что я не собираюсь ему прислуживать. А значит, мы или арестуем его или сегодня ночью, или…

— Довольно. Ты прав… Прав, капитан. — Геловани поднял голову и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. — Только не во всем.

Я все таки успел сообразить что ошибся. Снова. Не в первый, но, возможно, теперь уже в последний раз. Что очевидное решение не всегда оказывается верным и уж точно не всегда лежит на поверхности. Что совпадения, намеки, знаки судьбы и казалось бы даже неоспоримые факты можно истолковать неверно. Что истина где-то рядом, но совершенно не обязательно именно там, где ее так хочется откопать.

Что избитые клише работают только во второсортных детективных романах, а в жизни безобидный и смешной старикашка, который неизменно оказывается в нужном месте и в нужное время непременно окажется… просто старикашкой, а настоящий враг все это время будет еще ближе, искусно скрываясь под невесть когда позаимствованной чужой личиной. Что древний хитрец и интриган, потративший свою почти-вечность на оттачивания искусства обмана, рано или поздно переиграет даже многоопытного ровесника, особенно если тот еще в незапамятные времена выбрал участь простого вояки, этакого вечного сержанта.

Что я просто болван, возомнивший себя Шерлоком Холмсом.

Я успел сообразить — но сделать ничего не успел. Глаза напротив полыхнули алыми огоньками, и меня будто ударило в грудь молотом. И не обычным, который можно отыскать в любой сельской кузнице, а гидравлическим, предназначенным для заколачивания в землю стальных свай.

Ребра хрустнули, и меня подбросило в воздух вместе с креслом. Я будто в замедленной съемке наблюдал, как со стола Геловани поднимается ворох бумаг. Телефонный аппарат скользнул по дереву и остановился только у самого края. Одна из чашек разлетелась вдребезги, а вторая устремилась следом за мной, выплескивая горячий кофе прямо на брюки.

Боли от ожога я, впрочем, так и не почувствовал. От удара об стену кабинета из легких вышел разом весь воздух, а кресло — добротная мебель родом еще из прошлого века — развалилась на части. В глазах потемнело, а во рту тут же появился знакомый привкус железа: что-то внутри сломалось и с каждой попыткой пошевелиться похрустывало. Обычный человек едва ли пережил бы подобное, но я каким-то чудом даже не отключился и теперь отчаянно старался оторваться, отлипнуть от стены.

Бесполезно. Со стороны мои жалкие потуги наверняка напоминали что-то вроде попытки выжать сломанными в трех местах руками штангу в полтонны весом. Эфир искрился от избытка энергии, упрямство сгибало само пространство, как стальной гриф, но чужая мощь все-таки давила сильнее.

Мне удалось только кое-как выставить вперед ладонь и сложить пальцы в знак отрицания зла, которым еще в древности славяне пытались защититься от сглаза или всякой нечистой силы. Расчет оказался верным — давление на грудь ослабло. Но лишь для того, чтобы через мгновение снова навалиться на полураздавленные ребра свинцовой тяжестью.

Геловани… тот, кто только что им был, вдруг оказался чуть ли не вдвое ближе. Не перелез через стол, не прыгнул, а будто перетек вперед, размазавшись в полумраке проворной черной тенью, в которой почти не осталось ничего человеческого. Видимо, на таком расстоянии ему оказалось проще навести на меня фокус, всю мощь своего Таланта. Я еще пытался бороться, но противостоять существу, под завязку накаченному взятой взаймы у хаоса энергией, все-таки не мог.

Сам — не мог. И на помощь пришел зверь. Рванулся откуда-то изнутри, ломая ставшими слишком тонкими и хрупкими прутья решетки сознания. Первозданная ярость плохо годилась для магической дуэли, ее уделом всегда была схватка лицом к лицу, и хищник тут же принялся перекраивать мое изломанное тело для знакомой работы.

Из груди вместо крика вырвался хриплый вой, и кости носа с хрустом принялись вытягиваться вперед вместе с челюстью, выстраивая из человеческой плоти звериную морду. Рукава пиджака полопались, выпуская густую темную шерсть, а из пальцев полезли острые когти.

— Ну уж нет, дружочек. Со мной это не пройдет.

Колдун вытянул руку вперед и скрючил пальцы, будто пытаясь ухватить что-то невидимое. Не знаю, как именно, но его фокус сработал: я вдруг лишился чуть ли не половины того, что считал собой. Даже не частью тела, вроде руки и ноги, а неизмеримо большим, второй сущностью. Пусть не всегда послушной и удобной, однако сросшейся с человеческой ипостасью так крепко, что уничтожить эту связь полностью могла разве что смерть.

Зверь даже сейчас отчаянно упирался, никак не желая уходить. Держался до последнего, вгрызаясь в бытие изо всех своих диких сил… и все-таки проиграл, как и я сам. Хрящи вдавило обратно в череп, когти втянулись, а раздавшаяся было вширь грудная клетка под повисшей лоскутами рубахой снова сжалась в человеческую. Слабую, хрупкую и уязвимую.

И я рухнул на пол, искалеченный и выжатый до капли. Не осталось и крупицы сил, даже самой крохотной. Я на одном лишь упрямстве перевернулся на бок и попытался достать из-под пиджака «браунинг», но так и не смог. Ладонь замерла на половине пути, лишь коснувшись кончиками пальцев ребристой рукояти — и застыла онемевшим и бесполезно-мертвым куском мяса и костей.

Наверное, я должен был испугаться. Почувствовать тот самый ужас, который приходит к каждому человеку за мгновение до того, как его тело и то, что принято называть душой, расстаются окончательно. Но вместо этого в голове, как испуганная птица, металась одна-единственная мысль:

Какой же я идиот.

Подготовка и обычные меры предосторожности вряд ли помогли бы мне одолеть колдуна в поединке — он все-таки был куда сильнее. Но заранее сплетенная защита способна оттянуть финал, подарить несколько мгновений, которых хватит на побег… или на последний удар. В конце концов, окоченевшая рука еще способна держать оружие, а челюсти — сжиматься, даже когда сердце уже перестало биться и нести кислород в умирающий разум.

И даже сейчас я почти справился. Мой последний бой стал серьезным испытанием и для противника: колдуну пришлось выложиться так, что у него не осталось сил удерживать чужую личину. Знакомые черты менялись. Плавились, как воск, шли уродливыми неровными слоями, отпадали, и из-под них проступала истинная сущность. Костлявая, полумертвая, разменявшая уже не одну сотню лет. Протухшая насквозь и где-то глубоко внутри уже навсегда сломленная, хоть и насосавшаяся темной и густой мощи хаоса, как раздутый от жадности и крови комар.

У гнилого уродца даже не осталось сил добить меня, как полагается — иначе он вряд ли полез бы в ящик стола за «наганом».

— А знаешь, Володя… конечно же, если это действительно твое имя. Ты даже представить себе не можешь, как мне самому обидно, что все закончится именно так.

То ли тело колдуна уже не могло поддерживать связки в несвойственной им чужой форме, то ли глотку каким-то образом повредило в схватке — голос тоже изменился, и теперь напоминал что-то среднее между шелестом пожухлой листвы и карканьем умирающего ворона.

— Будь у нас чуть больше времени, или окажись ты не таким упрямым, я непременно смог бы объяснить, чего хочу на самом деле. — Дрожащие костлявые пальцы с щелчком взвели курок. — И рано или поздно ты бы вы все-таки понял, что мы делаем общее дело, которое важнее любого из нас… но увы. Я и так слишком рисковал, позволяя тебе жить, однако больше рисковать не могу.

«А ведь это смерть» — только и успел подумать я — «И теперь уже точно, насовсем…»

— Прости, Володя. — Колдун шагнул вперед, вытягивая руку с оружием. — Мне искренне жаль.

Дуло «нагана» распустилось огненным цветком.

— Да, господин, — одними губами прошептал старик. — Я иду. Иду.

Ботинки застучали по мостовой быстрее, но уже через несколько мгновений задорный стук сменился плеском воды — шел дождь, и у края тротуара вовсю скапливались лужи. Обувь тут же промокла, однако сейчас это не имело ровным счетом никакого значения.

Хозяин звал.

А значит, следовало поторопиться. Ускорить шаг или даже пуститься бегом. И неважно, как будет выглядеть в глазах запоздалых ночных прохожих немолодой уже седовласый мужчина, скачущий под ливнем. Старик и так изрядно опаздывал. И чувствовал, что еще немного, и хозяин рассердится.

Чувствовал… Нет, даже знал — без всяких телеграмм, записок, посыльных или поздних звонков. Связь, объединяющая учителя и ученика, владыку и покорного слугу работала куда быстрее и надежнее телефонного провода, и с каждым днем старик ощущал ее все сильнее. Будто хозяин не только передавал приказы, но и каким-то непостижимым образом делился собственным могуществом.

Лишь крохотной крупицей, каплей в бескрайнем океане, однако и ее хватало, чтобы вдохнуть в дряхлеющее тело силу, которой не было и в молодые годы. Те, другие, не могли даже мечтать о подобном, хоть и сами по праву рождения были наделены не только титулами, но и благодатью. Чудодейственными способностями, называемыми Талантом.

Старик всегда считал, что Владеющие не достойны подобной власти. Что родовитые болваны пользуются лишь крохотной толикой величайшего богатства, унаследованного от предков. Что истинное знание скрыто от простых смертных и доступно лишь единицам. Уже не людям, а полубогам, существам высшего порядка.

И когда одно из таких существ однажды появилось на пороге дома его благородия профессора, все вдруг встало на свои места. Прежняя жизнь, вся ее бестолковая мишура и глупость раз и навсегда ушли в прошлое. А новую, пусть ее и осталось не так уж много, старик посвятит служению.

Не человеку, нет. И даже не богу, а первозданной силе, которую он воплощал. У хозяина во все времена было в избытке слуг, но лишь избранным он открывал свое истинное лицо. Абсолютную, безграничную мощь. Ослепительное пламя, на которое больно взглянуть даже на мгновение, а если смотреть чуть дольше дозволенного, можно и вовсе лишиться и зрения, и самой души.

Однако лишь ради этой боли, ради этого служения только и стоило существовать. Исполнять волю хозяина было для старика высшей радостью, единственным подлинным счастьем. А наградой за верность стало прикосновение к могуществу. Короткие минуты и часы, когда две сущности сливались в одну, наполняя хрупкое изношенное тело силой, перед которой склоняли головы даже самые старые и сильные из слуг хозяина.

Старик ловил обращенные на него взгляды и читал в них истинные помыслы так же легко, как разбирал слова в пожелтевших за столетия рукописях. Видел восторг и ненависть, обожание и страх, безграничную верность и ростки предательства. Видел все чувства, доступные смертным — и не видел одного лишь равнодушия. В такие моменты он и сам едва мог понять, где заканчивается его собственный крохотный и слабый разум, и начинается другой — неизмеримой больший, великий и сияющий подобно огню, из которого однажды появился весь этот мир. Сущность, рожденная повелевать — для того, чтобы другой мог исполнить его волю.

Сейчас хозяин снова звал, и верный слуга спешил явиться на зов.

Старик толкнул тихо скрипнувшую дверь и шагнул в темноту. Гостиная встретила его привычной тишиной, однако сегодня к ней примешивалось что-то еще. Незнакомое, странное, неуловимое для уха простого смертного, но слышное тому, кто так долго служил истинной силе, что и сам уже перестал быть человеком.

— Сюда… — прошелестел знакомый голос. — Наверх.

Старик поднялся по ступенькам на второй этаж и только сейчас почувствовал запах. Точно такой же, как тогда, в день смерти труса и предателя. Пороховой дым щекотал ноздри, будоража воспоминания, и живот вдруг заныл, будто туда снова угодила пуля, выпущенная собственной рукой.

— Господин! — Старик бросился в кабинет, едва не споткнувшись. — Я здесь!

— Не торопись. Поспешность порой хуже промедления.

Тело лежало прямо около входа в окружении щепок и осколков то ли фарфора, то ли стекла. Измазанное кровью, переломанное и изуродованное настолько, что старик не сразу узнал юного Волкова.

На мгновение внутри шевельнулось что-то похожее на сожаление. Все прочие заслужили подобную участь, но этот… Любознательность, пытливый ум, молодость, сила. И Талант, о котором старик не мог даже мечтать.

А еще — упрямство, честность и верность короне, в конце концов погубившие отважного юношу, до срока оборвав поистине блестящую судьбу.

— Что… что здесь случилось? — тихо спросил старик.

— То же, что ждет всякого, кто посмеет встать на моем пути.

Голос звучал глухо и устало, а фигура за столом напротив сгорбилась, будто приняв на плечи непосильный груз. Старик не мог как следует разглядеть в полумраке лица, но ему почему-то показалось, что знакомые черты изменились. Обвисли и ссохлись, одряхлели в одночасье.

Неужели хозяина, могучего, величайшего из великих, могла так подкосить скоротечная схватка с безусым юнцом? Его сила всегда казалась безграничной, однако теперь невидимое глазу пламя слегка потускнело. Оно все еще горело где-то под хрупкой человеческой оболочкой, но как-то иначе, будто на безупречной картине вдруг появилась трещина. Тонкая, почти незаметная — такую едва ли получится разглядеть. Только почувствовать, если образ на холсте уже давно стала частью тебя самого и…

— Мне снова понадобится твоя помощь. — Хозяин чуть повернул голову, еще больше скрывая лицо в полумраке. — Отправляйся в Петропавловскую крепость. Мы должны немедленно сообщить князю, что ему придется поделиться с дознавателями еще кое-чем.

— Но… к чему это? — осторожно спросил старик. — Могу ли я полюбопытствовать?..

— Разумеется, друг мой. Ведь уже завтра новость разлетится на весь Петербург. Этим титулованным болванам нужен настоящий убийца, разве не так? — Хозяин едва слышно усмехнулся. — И они его получат.