— Славная ушица вышла. Семен сегодня прям расстарался.

Дед Федор сидел напротив и сосредоточенно орудовал ложкой. Ел, прихлебывая квас из кружки размером с небольшое ведерко. Кусал ломоть хлеба, тянулся за луком, макал в соль, жевал. Смотрел в окно, едва слышно хмыкал — и снова желал. В общем, делал все, чтобы не встречаться со мной взглядом и не говорить. Но в конце концов не выдержал и начал — зачем-то про уху, будто так и не смог заставить себя произнести то, что наверняка все эти дни рвалось наружу.

— Так, ну хватит. — Я отодвинул недоеденную тарелку. — Если надо спросить — так спрашивай.

— А есть чего? — хмуро отозвался дед Федор. — Спрашивать то?

— Это уж тебе виднее. — Я пожал плечами. — Со среды ходишь кислый, да и сейчас будто на ежа сел… Говори уж — чего в себе-то держать?

— Да попробуй тут! — Дед Федор засопел и демонстративно уткнулся в тарелку. — Я ж теперь не пойму, как с тобой быть, Володька. Знал ведь, что не обычный ты человек, а особый, из благородных и с Талантом, но про такое даже подумать не мог! Вспомню — так снова перед глазами стоит, словно вот только что было…

— Да что за нежности, дед? — буркнул я. — Подумаешь — волк. Ну, лохматость немного повысилась… С кем не бывает? Вон, Грозин-то пострашнее оказался, а уж ты, небось, в тайге и не такое видал.

— Такого — не видел. Люди рассказывали. А уж сколько там выдумки и сколько правды — одному богу известно. Про Грозинскую породу уж давно по всей Сибири слухи ходили. А раньше, говорят, побольше было… — Дед Федор огляделся по сторонам и чуть понизил голос. — Ну, оборотней всяких. Вроде тебя, получатся.

— А куда подевались? — поинтересовался я.

— Откуда мне знать? Может, повыбили с тех времен, а может, и попрятались. Это ж особый Талант, дикий. С таким и в высший свет не примут, и среди простых людей терпеть никак не станут. На вилы подымут или избу ночью подпалят — и дело с концом… Думаешь, просто так Грозин скрывал, что в медведя перекидываться обучен?

Я не ответил — сказать было, в общем, нечего. Аристократы и особенно князья древних фамилий наверняка могли похвастать изрядным списком родовых умений и способностей, но оборотничество вряд ли входило в число особо почитаемых и полезных. Во всяком случае, в наше время, когда технологичные игрушки вроде того же «Максима» понемногу отправляли рукопашные схватки на свалку истории.

Впрочем, наверняка дело было не только в этом. Я еще не имел возможности полноценно изучить местных оборотней — да и, признаться, не особо горел желанием — но общение с одним-единственным толсто намекало, что зубастые господа и в этом мире не отличались добродушием и хорошим воспитанием. Звериная сущность щедрой рукой подкидывала подарки в виде сверхчеловеческой силы, выносливости, здоровья и регенерации, зато характер портила до невозможности. Покойный барон и в высшем обществе вел себя премерзко, а уж в компании попроще наверняка и вовсе превращался в животное… Или даже хуже — хватал самое отвратительное от обеих ипостасей.

И если уж все ему подобные делали то же самое — стоит ли удивляться, что их еще на заре российского дворянства понемногу перебили или просто выпихнули куда подальше.

— Дурное это дело — звериная кровь, — продолжил дед Федор, будто прочитав мои мысли. — Силы много дает, да толку от той силы… Такой человек уже не человек совсем, получается, а непонятно что. Он и с людьми не уживется, и в тайге с медведями и волками ему места не будет. Оттого и мается всю жизнь, покуда в край умом не повредится. И тогда или скотину драть начнет по ночам, или еще чего похуже… А там уж сколько не бегай потом — конец один, Володька. — Дед Федор снова нахмурился и посмотрел исподлобья. — Сам знаешь.

— Ты поэтому кривишься? — улыбнулся я. — Думаешь, у меня волчья кровь верх возьмет? Что начну по окраинам курей душить?

— Да ладно бы курей… Не знаю я. Вот на Грозина посмотри — там сразу видно, что человек поганый, хоть с Талантом, хоть без. И зыркает, как медведь таежный, которого охотники рогатиной из берлоги подняли. — Дед Федор поморщился, сдвинул брови, смолк на мгновение — но потом все-таки продолжил: — А ты, Володька, другой совсем. Воспитанный, без надобности не ерепенишься, хоть и драться, и из «нагана» стрелять мастак, каких мало.

— Так это разве плохо?

— Да как знать… Может, еще и похуже, чем если бы буйный был, — проворчал дед Федор. — А так вроде и слова дурного не скажешь — а человеку голову зубами оттяпал.

— А что было делать? — не выдержал я. — Ты бы на моем месте, можно подумать, не оттяпал бы? Грозин меня и сам не пирогами кормить собирался, знаешь ли!

— Да уж оттяпал бы, поди. Ты не подумай, Володька — я про тебя ничего такого и не подумаю даже.

— Не подумаешь… А сам за обрез. — Я почему-то сразу вспомнил отведенные чуть в сторону стволы и пальцы, уже готовые лечь на спуск. — Стрелять думал?

— Да не в жизнь! Вот те крест, Володька! — Дед Федор ткнул себя сложенными пальцами в лоб и потом в грудь, но дальше не продолжил — видимо, от избытка чувств. — Испугался до жути — это да, было такое. Сам понимаешь — не каждый день такое увидишь… Но чтобы стрелять — не стал бы, хоть чего делай… Ты ж мне взаправду заместо внука, Володька — а больше-то и не осталось никого. Один я теперь, как перст.

Дед Федор виновато опустил голову, и мне вдруг стало… нет, не то, чтобы стыдно, но злость разом куда-то улетучилась. А вместе с ней и тревога. За последние дни я успел принять немало сомнительных решений, наворотить тех еще дел, навлечь на себе сиятельный гнев одного из самых высокопоставленных столичных сыскарей и даже отгрызть человеку голову в зверином обличии — и все же друзья от меня не отвернулись.

Петропавловский, Фурсов, его преподобие Дельвиг и дед Федор… все-таки и он тоже. Моя собственная крохотная армия, с которой не страшно схватиться и с каторжанами, и с нечистью из Прорывов, и с зарвавшимся бароном, и с таинственным колдуном.

Даже если промеж товарищей не так много согласия, как хотелось бы.

— Да разве ж ты один? — Я протянул руку и легонько хлопнул деда Федора по локтю. — Мы с господами гимназистами никуда не денемся, да и сибиряка за тебя горой. Вместе уж не пуд соли съели, а десять пудов… И дела теперь в гору пойдут. Без Грозина его братия каторжная вмиг из города разбежится, а кто останется — тех или городовые переловят, или работяги сами прибьют.

— И то верно, Володька. — Дед Федор улыбнулся — но вдруг снова нахмурился и опустил голову, едва не макнув бороду в тарелку с так и не доеденной ухой. — Только какие теперь дела-то без Фомы? Я и читать-писать-то толком не обучен даже, а уж с купчими этими и вовсе ум за разум зайдет… Как разбираться прикажешь?

— А с купчими пусть Соломон Рувимович разбирается — у него голова большая, — рассмеялся я. — Или Петропавловскому бумаги передай. Он парень толковый и шустрый, даром, что балабол… Ничего, справимся как-нибудь, где наша не пропадала. Уж если пуля тебя не взяла, то и торговые дела переживешь.

— Да переживу, куда денусь. — Дед Федор медленно кивнул и откинулся на спинку стула. — Гляди ж ты — налаживают потихоньку. Так завтра и откроемся, если Семен опять не запьет… Голову бы оторвал балбесу с руками вместе — да они у него золотые.

«Медвежий угол» действительно понемногу возвращался к жизни. Мусор и осколки стекла убрали уже давно, вчера оттерли гарь и копоть на потолке, а сейчас рабочие как раз заканчивали устанавливать огромные витрины взамен выбитых взрывом, и внутрь больше не проникали звуки с улицы. В огромном зале стало непривычно тихо — но в этой тишине уже почти не осталось ни страха, ни скорби по погибшим Кудеяровым.

За окном сияло лето, и жизнь не останавливалась: не пройдет и суток, как каменное нутро здания на набережной Екатерининского канала снова наполнится шумом, музыкой и гостями. Заработают печи на кухне, опять побегут туда-сюда суетливые официанты, а ушлые подавальщицы примутся строить глазки лысеющим господам в деловых костюмах. А сейчас «Медвежий угол» просто отдыхал, будто пытался урвать еще хоть несколько часов покоя и незапланированного отпуска.

И готовился служить новому хозяину.

— Ладно, Володька, пойду я. — Дед Федор отодвинул стул и встал. — Дел невпроворот. Да и у тебя, ты говорил, гость как раз подойти должен…

Я молча кивнул. Его сиятельство «динамил» меня с упрямством матерой сердцеедки. Я уже три дня пытался устроить встречу или изловить его во дворце на Фонтанке. Отправлял записки, пытался дозвониться — но тщетно.

В конце концов мне это надоело, и сегодня около полудня я оставил дворецкому сообщение с такими толстыми намеками на тонкие обстоятельства, что упрямый старикашка тут же вышел на связь. Шипел в телефонную трубку, как змея, ругался — и все же обещал явиться лично.

И более того — обещание выполнил, и сейчас как раз выбирался из таксомотора. Я конечно же, сразу узнал высокую тяжеловесную фигуру, хоть его сиятельство, похоже, и мнил себя гением маскировки. Несмотря на жаркий день, на нем была широкополая шляпа, темные очки чуть ли не на половину лица и длинный черный плащ. Который, конечно же, тут же зацепился за ручку на дверце авто.

Я едва удержался от смеха — для полноты картины не хватало только накладных усов.

— Вы сошли с ума! — Вяземский разве что не бегом промчался наискосок через зал и навис надо мной перепуганной и сердитой тенью. — За мной могут следить!

— Мы вполне могли встретиться на Фонтанке, ваше сиятельство. Или дома у Катерины Петровны. — Я пожал плечами. — Или вообще где угодно. Но вы сами пожелали приехать и…

— Потому что вы не оставили мне выбора! — Вяземский едва не сорвался на визг. — И не вздумайте втягивать в это мою дочь, или, клянусь богом…

— Прошу, избавьте меня от пустых угроз, — отмахнулся я. — Мы оба понимаем, что вы сейчас не в том положении, чтобы пытаться запугать хоть кого-то. И особенно меня.

— Ваши намеки неуместны, милостивый сударь. И если репутация моего рода пострадает хоть немного, я буду вынужден принять меры.

— Как пожелаете, — вздохнул я. — Только прекратите нависать надо мной. Вы ведь знаете поговорку — в ногах правды нет.

— Что⁈

— Прекратите суетиться, ваше сиятельство. Снимите свой дурацкий наряд и присаживайтесь. — Я указал на стул напротив. — И расскажите, наконец, кто научил вас создавать приманки для нечисти.

— Как… Как вы смеете? — прошипел Вяземский, сжимая кулаки. — Как вам вообще могло прийти в голову?..

— Признаться, меня и самого интересует этот же вопрос, — усмехнулся я. — Как вам могло прийти в голову связаться с такой гадостью, да еще и втянуть в это свою семью. Такое скорее под стать бестолковому юнцу вроде меня — но никак не человеку вашего опыта и положения. — Я легонько похлопал ладонью по столешнице. — Ну же, ваше сиятельство, устраивайтесь поудобнее. Разговор будет о-о-очень долгим.

Вяземский шумно выдохнул и сжал зубы с такой силой, что на рыхлых щеках отчетливо проступили желваки. Лицо стремительно наливалось пунцовой краской, и во все стороны холодком расползалась мощь Таланта. Я не имел ровным счетом никакого представления о боевых возможностях целителей, и на мгновение в голове даже мелькнула мысль, что моя база знаний вот-вот пополнится. Или что его сиятельство влепит мне оплеуху… или просто развернется и уйдет, картинно взметнув в воздух полы плаща.

Не ушел. И не ударил — похоже, мои выпады не только угодили точно в цель, а еще и оказались достаточно болезненными, чтобы лишить Вяземского воли. Он еще несколько мгновений нависал надо мной, хватая ртом воздух и все больше краснея, но потом все-таки плюхнулся на стул и тут же растекся так, будто разом остался без половины костей.

— Впрочем, я задал не совсем верный вопрос, — продолжил я, выдержав паузу. — Разумного человека скорее будет интересовать не как, а зачем принято то или иное решение. Признаться, сначала я подумал про деньги. Пошатнувшиеся дела, закладные на имущество… Карточные долги, в конце концов — такое порой случается даже с самыми достойными представителями благородного сословия. Но не с вами. — Я подался вперед и облокотился на стол. — У меня была возможность убедиться, что финансовое положение рода в полном порядке. Иными словами, ваше сиятельство богаты, как сам царь Мидас.

— Вы имели наглость залезть еще и в мои дела?.. — пробормотал Вяземский.

— Увы. — Я развел руками. — На что только не пойдешь ради истины. Впрочем, эту причину мы отметаем, так что позвольте мне продолжить. И на втором месте обычно располагается месть. Злоба нередко толкает на необдуманные поступки, но даже ей вряд ли под силу заставить разумного человека пойти на преступление такого масштаба. Ваши игрушки наверняка прикончили не один десяток невинных людей — и это только те, о которых мне доподлинно известно.

Вяземский молчал — и это определенно было хорошим знаком. И пусть мне приходилось отчаянно блефовать, сидя чуть ли не с пустыми руками, первый кон я выиграл безоговорочно. Удачно попал один раз, потом второй — а значит, можно немного расслабиться. Пусть где-то логика и дедуктивный метод дадут слабину — все-таки мне далеко до Шерлока Холмса — рыбка и так уже на крючке.

И соскочить будет все сложнее и сложнее.

— Однако вы вряд ли настолько склочны и недалеки, чтобы нажить недоброжелателей в таком количестве, — снова заговорил я. — У рода Вяземских наверняка хватает врагов — но почти нет тех, ради кого стоило бы затевать такую гадость. К тому же человека можно уничтожить куда проще… Впрочем, кому я это рассказываю? — Я изобразил улыбку и махнул рукой. — Так что и месть нам тоже не подходит. И остаются всего две причины: власть и страх. Кто-то пообещал вам могущество, которое не снилось даже сиятельному князю. Или вы кого-то до чертиков боитесь. А скорее всего — и то, и другое.

Договорив, я снова смолк. И не только для того, чтобы дать Вяземскому время в полной мере восхититься моей прозорливостью и напитаться страхом последствий. Мне пауза была нужна не меньше: в горле уже слегка пересохло, да и аргументы понемногу заканчивались, переходя из области умозаключений в догадки и домыслы.

Но и они, похоже, оказались верными.

— Такому человеку и могут быть доступны знания ритуалов, которые уже давно забыты — или не существовали вовсе. Он-то вас и научил — конечно же, если не предположить, что страшные тайны передавались в роду Вяземских из поколения в поколение, от отца к сыну… Звучит нелепо, не правда ли? — Я улыбнулся и покачал головой. — И поэтому я еще раз спрашиваю: кому вы служите?

Вяземского понемногу становилось почти жалко. Он еще больше размазался по стулу и явно чувствовал себя отвратительно. Стащил с головы шляпу, неуклюже вытер рукавом взмокшую лысину, снял очки и принялся вертеть их в руках, будто собрался то ли отломать дужки, то ли выдавить стекла. В общем, даже окажись на моем месте самый неопытный физиономист, он непременно увидел бы перед собой человека, который уже погрузился в панику по самую шею и собирается нырнуть еще глубже.

Но барахтаться пока не прекратил — впрочем, уже без особого толку.

— З-замолчите, — жалобно проблеял Вяземский. — У вас нет доказательств!

— Вам требуются доказательства? Что ж, пожалуйста. — Я пожал плечами. — И начнем с вашей таинственной болезни. Почерневшая рука, ногти, жуткая боль по всему телу — в общем, самые обычные симптомы в таких случаях. Надо сказать, мне следовало куда раньше догадаться, по какой именно причине вы занемогли буквально через день или два после того, как я избавил от колдовства человека по имени Захар. Солдата из Георгиевского полка, который имел глупость схватиться за нитсшест голыми руками… Итак, хотите знать — почему?

Похоже, Вяземский не хотел. Ни знать, ни вообще продолжать беседу — да и вообще выглядел так, будто предпочел бы оказаться в другом месте. Где угодно — только не здесь и не сейчас. Только никто его уже, разумеется, не спрашивал: я припер беднягу к стенке и собирался давить до победного конца.

— Ритуал снятия порчи — от примитивного наговора до самой заковыристой гадости — устроен так, что способен не только убрать колдовство от жертвы, но и вернуть его заклинателю. То есть, в данном случае — вам. — Я легонько хлопнул ладонью по столешнице. — Опытный маг, конечно же, может защититься от подобного заранее. И более того — никогда не допустит такой дурацкой ошибки. Но у вашего сиятельства определенно наблюдаются пробелы в образовании, так что последствия не заставили себя ждать. Сначала ломота в костях, потом сухая кожа, — Я начал загибать пальцы для пущей наглядности, — затем почернение, гангрена, температура, сердечный приступ и в конечном итоге смерть. Конечно же, если бы я не появился вовремя.

— Господь милосердный, что вы несете? Ритуалы, магия, порча… Почему я вообще должен слушать весь этот бред?

Вяземский отчаянно пытался выдавить из себя издевательский смешок, и, надо признать, это у него почти получилось. Первый страх прошел, и закаленный в сотнях придворных и закулисных интриг разум снова заработал, выстраивая защиту. Его сиятельство пока еще пребывал в замешательстве, но сдаваться явно не собирался.

— Слова, слова, слова — и ничего кроме, — проговорил он уже окрепшим голосом. — Вы мальчишка, гимназист, и вся эта болтовня не стоит и ломаного гроша.

— Ошибаетесь, ваше сиятельство. К моему мнению уже давно прислушиваются и Орден Святого Георгия, и тайная полиция. И если даже его вдруг окажется недостаточно — найдется еще одно. — Я торжествующе улыбнулся и закончил. — Ваша дочь во всем призналась.

Самый увесистый аргумент всегда лучше оставлять напоследок — прямо как апперкот в боксерской комбинации. Я уверенно начал раунд, чуть сбавил обороты в середине, а под конец даже дал его сиятельству чуть отыграться, усыпляя бдительность — и добил одним ударом.

Чистый нокаут. Вяземский вытаращился, побледнел и с хрустом переломил ни в чем не повинные очки пополам. Кажется, даже поранил пальцы — но это его вряд ли уже волновало. Градус напряжения, повисшего в воздухе между нами, за считанные мгновения взвился запредельных показателей, и я на всякий случай даже отстранился и будто бы невзначай уперся ладонью в край стола. Чтобы, в случае чего, успеть прижать его сиятельство к стулу до того, как он вскочит, начнет размахивать револьвером или выкинет глупость помасштабнее. Даже старая и израненная крыса, загнанная в угол, все еще может бежать или драться.

Вяземский выбрал второе.

— Захлопни пасть, подсвинок! — прорычал он, привставая. — Еще одно слово о моей дочери — и, клянусь богом, я вас тут всех в порошок сотру… Ты еще не знаешь, кто такой Петр Вяземский!

— Представьте себе — знаю. — Я выдержал полыхающий мощью Таланта взгляд, не мигая. — Петр Вяземский подлец, трус и убийца. Не исключаю, что еще и изменник. И даже будь у вас возможность избавиться от меня без лишнего шума — а ее у вас, очевидно, нет и уже не будет — моя смерть лишь укрепит подозрения и похоронит окончательно и вас, и всю вашу семью. И в первую очередь — несчастную Катерину Петровну.

Стол под моими ладонями заметно остыл. Казалось, еще немного, и по скатерти поползут морозные завитушки. Вяземский вобрал из окружающего пространства столько энергии, что вполне мог бы врезать. Не кулаком, конечно — у Владеющего такого класса в арсенале просто обязаны быть умения и посолиднее обычного мордобоя. Сила, которая умеет исцелять человеческое тело, вполне годиться и для того, чтобы превратить его в визжащий кусок плоти. И еще неизвестно, справится ли моя защита, если его сиятельство слетит с катушек настолько, чтобы пустить в ход Талант.

Но мгновение шло за мгновением, и я все больше убеждался, что бой все-таки закончился — и закончился моей победой. Зал ресторана был почти пуст, и все же за нашей беседой наблюдало достаточно чужих глаз: рабочие, пара сибиряков в темном углу, дед Федор на лестнице… А когда Вяземский повысил голос, к ним наверняка присоединились и поварята с кухни. Возможностей силового решения нашей деликатной проблемы — если они вообще были — определенно становилось все меньше и меньше.– Ладно… Господь милосердный, ладно! — Вяземский рухнул обратно на стул. — Просто скажите — чего вам нужно?

— Чего мне нужно? — усмехнулся я. — Правду. И ничего кроме правды. Чистосердечное признание облегчит вашу совесть.

— И мой кошелек? — Вяземский сердито сверкнул глазами. — Вы ведь этого хотите, сударь?

Удивительно, как все таки сильно люди переоценивают деньги. Это почему-то свойственно даже тем, кто родился в дворце и за всю свою жизнь ни разу ни в чем не нуждался. Впрочем, аристократами в таких случаях движет не собственный печальный опыт, а скорее затаенное презрение ко всем прочим сословиям. Вяземский вряд ли интересовался моей биографией — и видел перед собой самого обычного гимназиста. Человека чуть ли не с самого дна дворянского общества. Того, кому можно заткнуть рот достаточно толстой пачкой купюр.

— Вот как? Хорошего же вы мнения о моей персоне… Даже обидно. — Я осуждающе нахмурился и покачал головой. — Нет, я не нуждаюсь в деньгах, ваше сиятельство. А если бы и нуждался — вряд ли мое молчание вам по карману.

— Зато свое я готов предложить совершенно бесплатно. Вы и представить себе не можете, куда лезете, милостивый сударь. — Вяземский огляделся по сторонам и закончил уже тише: — Если я заговорю, то вряд ли проживу дольше пары недель.

— Поймите наконец, ваше сиятельство. — Я облокотился на стол и подался вперед. — Вы уже погибли. Виновный в подобных преступлениях непременно ответит перед законом, дворянским собранием и лично государем императором. Рано или поздно — очевидно, это лишь вопрос времени. Такое не простят ни при каких обстоятельствах, и вас не спасет ни имя, ни лучшие столичные адвокаты, ни даже бегство. У российского правосудия длинные руки, и оно достанет любого. И в Баден-Бадене, и в Париже, и даже за океаном… Признаться, я даже не знаю, что хуже: отправиться на плаху, или всю оставшуюся жизнь вздрагивать, услышав шаги за дверью, — я поморщился. — Так или иначе — ваша судьба уже решена. Но пока еще можно спасти Катерину Петровну. И остальных, кого вы имели глупость втянуть в свои игры.

— Но как? — Вяземский мрачно ухмыльнулся. — Если вы сами утверждаете, что моя дочь уже во всем призналась.

— Пока только мне, — отозвался я. — А я умею держать язык за зубами — конечно же, при необходимости и только лишь в том случае, когда это не противоречит чести и долгу дворянина. А вы все еще можете взять всю вину на себя — и в таком случае мне не составит особого труда убедить следствие, что роль Катерины Петровны незначительна.

Я чуть смягчил голос и даже отстранился, чтобы Вяземский смог почувствовать себя спокойнее и увидеть во мне если не союзника, то человека, который в нужной степени имеет и желание, и возможность помочь дочери. Похоже, мне удалось нащупать самое уязвимое место его сиятельства, и на этот раз даже почти не пришлось блефовать: пока информация не дошла до Дельвига и Геловани, я могу распоряжаться ею в собственных целях как угодно.

Так или иначе, сиятельная княжна куда полезнее на свободе, чем в кандалах на каторге.

— Конечно, ей тоже придется ответить за свои поступки, — продолжил я. — Однако его величество Александр Александрович справедлив и не забудет былых заслуг вашей дочери. Однако для этого нам всем придется изрядно постараться. — Я снова подался вперед и, строго сдвинув брови, закончил: — И для начала вы назовете мне имя.

— Боюсь вас разочаровать, но имени я не знаю, — буркнул Вяземский. — Мне его не называли.

— Кто не называл? — Я тут же зацепился за саму фразу. — Надеюсь, вы не станете убеждать меня, что у вашего загадочного учителя всего один?..

— О нет. Полагаю, у него хватает последователей. И среди них немало тех, кто обладает не только капиталами, но и титулом.

Возможно, это было слегка завуалированной угрозой… А возможно и не было. Вяземский явно очухался и уже почти не напоминал выброшенную на берег полудохлую рыбину, но ему пока не хватало пороху ни перейти в наступление, ни даже полноценно торговаться.

— Отлично… друзья из самого высшего света столичной знати. — Я чуть склонил голову. — Их имена вам, полагаю, известны?

— Доподлинно — очень немногие. Эти люди умеют хранить секреты. В сущности, я могу с уверенностью назвать всего одного. Того, кто меня… завербовал.

Вяземский начинал говорить через силу, зато теперь слова давались все легче и легче. На мгновение даже показалось, что он просто-напросто вешает мне лапшу на уши — слишком уж складной оказалась история о страшных секретах столичной знати. Впрочем, прямой обман я бы наверняка заметил, однако пока чуйка молчала: его сиятельство юлил, недоговаривал, пытался отделаться общими словами — но врать все-таки не решался.

— Имя, ваше сиятельство. — Я демонстративно постучал пальцем по краю стола. — Я начинаю терять терпение.

— Меншиков, — процедил Вяземский сквозь зубы. — Светлейший князь Александр Владимирович Меншиков. Уверен, вы знаете, кто это.

Фамилию я определенно слышал: наверняка его светлость вел родословную от того самого друга и соратника Петра Великого. В моем мире фамилия Меншиковых полностью растеряла влияние к началу двадцатого века, но здесь все вполне могло сложиться иначе.

— Александр Владимирович, — повторил я, чтобы получше запомнить. — А остальные?

— Могу только догадываться. — Вяземский заерзал на стуле. — Для встречи с ними я должен был доказать верность… Доказать делом.

Я едва смог сдержать ехидный смех. Похоже, его сиятельство занимал среди себе подобных не самое высокое положение. Скорее наоборот — оказался новобранцем, на которого спихнули всю грязную работу. И даже не потрудились выручить, когда он валялся при смерти в особняке у дочери.

Не лучший улов. Я надеялся добраться если не до самого колдуна, то хотя бы до его ближайшего сподвижника и товарища, но вместо них мне попался бестолковый старикашка. Удивительно, как ему вообще доверили хоть что-то — и особенно убойную магию.

— Доказать верность делом, — усмехнулся я. — Прямо какая-то масонская ложа.

— Избавьте меня от англицизмов, сударь. — Вяземский брезгливо поморщился. — И уж поверьте, все это не имеет к масонам никакого отношения.

— Без англицизмов? — Я приподнял бровь. — Как пожелаете, ваше сиятельство. Пусть будет тайное общество… И каковы же его цели?

— Вам не понять. Можете считать нас убийцами или сумасшедшими, если хотите. То, что мы делаем, займет годы или даже десятилетия, но однажды непременно принесет плоды.

— Какие плоды? — с нажимом произнес я. — Мы здесь не для того, чтобы упражняться в риторике, ваше сиятельство.

— Власть достойных и… впрочем, не вижу смысла объяснять что-то юнцу. Пусть уж лучше со мной говорит следователь из тайной полиции. — Вяземский мрачно усмехнулся. — Он хотя бы сможет осознать весь масштаб идеи. В конце концов, мы все лишь желаем блага для страны.

Власть достойных и прочие красивые слова, за которыми скрывается то же, что и всегда. В любую эпоху и, подозреваю, в любом мире. Впрочем, в одном его сиятельство уж точно был прав: я действительно не собирался вникать во всю эту болтовню больше необходимого.

Мое дело — избавить Петербург от нашествия чудищ из Прорывов и колдуна. Защитить обычных людей, а заговорами и интригами пусть занимаются жандармы.

— Ну да, конечно же, — закивал я. — Удивительно, какую только гадость не прикрывают разговорами о благе… Впрочем, такое даже я вижу впервые.

— Да что вы вообще видели? — Вяземский фыркнул, как рассерженный конь. — И что мальчишка может понимать в…

— Куда больше, чем вы можете себе представить. Впрочем, неважно. — Я понемногу начинал терять терпение, но все-таки попытался взять себя в руки. — Кому вы служите? Меншикову?

— Нет! Этот выскочка и рядом не стоял с…

Вяземский набрал воздуха на целую гневную тираду — и вдруг осекся. Видимо, сам уже сообразил, что подставился. Глупо и неуклюже, из-за собственной гордыни сболтнув лишнее. Пожалуй, даже чуть больше, чем я смог бы из него вытрясти угрозами или силой.

— Благодарю, ваше сиятельство. — Я изобразил на лице лучезарную улыбку. — Значит, кого-то вы все-таки видели… Кого-то по-настоящему могущественного, верно?

Ответом мне было молчание. Вяземский сдувался буквально на глазах. Только что он вовсю хорохорился, воображая себя героическим страдальцем, но одно лишь упоминание таинственного покровителя снова швырнуло его сиятельство в пучину страха. И куда большего, чем бедняга испытывал перед возможным разоблачением. На мгновение я засомневался, что тревога за судьбу дочери сможет пересилить этот почти священный ужас — но отцовские чувства все-таки победили.

— Видел… Всего несколько раз. — Вяземский заговорил так тихо, будто таинственный колдун мог каким-то образом услышать нас, даже находясь далеко отсюда. — Мне не сообщили ни имени, ни титула — ничего. Я не знаю…

— Вы помните, как он выглядел?

— Было темно, и мы сидели далеко друг от друга.

— Но что-то же вы разглядели? — нахмурился я. — Рост, цвет волос, голос. Возраст, в конце концов.

— Седые волосы, голос… Это очень старый человек, старый и больной. Знаю, такое едва ли возможно, но мне почему-то показалось… — Вяземский втянул голову в плечи. — Показалось, что ему куда больше лет, чем мне. Намного больше!

Это сколько же, интересно? Его сиятельство и сам уже давно разменял седьмой десяток, и если тот, другой, выглядел еще старше… Воображение тут же нарисовало кого-то вроде Черномора, Кощея Бессмертного… Или Сарумана из трилогии «Властелин Колец» — такого же седовласого мага с колючим недобрым взглядом и инфернальной харизмой.

Образ получился настолько живым, что я на мгновение даже ощутил отголосок страха, который терзал Вяземского. Будто могущество загадочного колдуна было так велико, что он незримо присутствовал за нашим столом. Сидел третьим на стуле слева — и слышал все до последнего слова.

— Пожалуй, этого достаточно. — Я тряхнул головой, отгоняя жутковатое наваждение. — Последний вопрос, ваше сиятельство: покойный барон Грозин тоже входил в это ваше… общество?

— Грозин? Нет. Хотя, подозреваю, очень этого хотел. — Вяземский презрительно скривился. — Но таким, как он, отведена незначительная роль. В высшем свете всем известно, что барон — лишь цепной пес Меншикова, который имел глупость забыть свое место. Пожалуй, я даже должен благодарить, что вы избавили нас от этого человека… Это ведь ваша работа, верно?

— Никто не обязан свидетельствовать против себя. — Я назидательно поднял палец вверх. — Ну, кроме вас, конечно же… Впрочем, на сегодня можете быть свободны. И подумайте, что говорить моим друзьям из тайного сыска. Вам наверняка придется ответить на много вопросов перед тем, как отправиться в тюрьму.

— В тюрьму? А моя дочь⁈ — В голосе Вяземского снова послышались панические нотки. — Вы же обещали…

— О нет, вам я ничего не обещал. — Я услужливо пододвинул его сиятельству шляпу и поднялся из-за стола. — А судьба Катерины Петровны будет зависеть от нее самой.

Чай подали чуть остывшим. Впрочем, я не жаловался: жара чуть ли не самого утра перевалила за совершенно не положенные концу июня двадцать пять градусов, и худощавое тело Володи Волкова буквально обливалось потом, допивая кружку на терассе под навесом.

Небольшой ресторанчик — а скорее даже кафе — расположился на углу Первой Линии и набережной Мака… то есть, пока еще Тучковой набережной. Как раз там, где через сотню с небольшим лет откроют выход станции «Спортивная» на Васильевский остров. Дюжина столиков на улице и, подозреваю, примерно вдвое больше — внутри.

Наверняка там, за каменными стенами вполне могло быть и попрохладнее, чем здесь, но я предпочитал свежий воздух и ветерок с Невы. Вкусные баранки, чай, взмокшие прохожие, пыль, громыхание трамваев, слепящий блеск хрома на автомобилях, яркое солнце и небо без единого облачка. Не привычно-блеклое, а будто залитое от края до края берлинской лазурью. Когда еще такое увидишь?

И омрачали этот чудесный выходной… ну ладно — почти выходной день только мысли. Не то, чтобы тягостные или по-настоящему мрачные, но уж точно совсем не подходящие чуть сонному и жаркому летнему благообразию вокруг.

И раз за разом они возвращались к таинственному убийце-колдуну. В его силе и умениях я ничуть не сомневался и до этого, а теперь выходило, что к ним в комплекте шли лидерские качества и недюжинный талант организатора. Об этом, впрочем, можно было догадаться и раньше: злодеяния такого масштаба невозможно провернуть в одиночку, да и с небольшой кучкой приспешников тоже не развернешься. Нужна целая сеть, иерархия… которая, судя по всему, еще и сверху донизу переплетена с криминальным миром Петербурга.

И вот с этой-то структурой я и сцепился. Можно сказать, на всех уровнях, от рядовых каторжан до верховного колдуна. И если первые после знакомства со мной обычно не задерживались на свете, то про второго я до сих пор не знал почти ничего. Список доподлинно известного, мягко говоря, не впечатлял: возраст, седые волосы, тайные знания, запредельный уровень личного могущества и запредельная же старость. Похоже, под сотню лет… С виду, конечно же: сильный Владеющий запросто может прожить и вдвое больше, а уж если мне не посчастливилось столкнуться с себе подобным — то речь и вовсе идет о невозможных даже для местных аристократов цифрах. Этакое древние чудище. Пожалуй, даже пострашнее тех, что лезут на улицы Петербурга из Прорывов.

И если так — к перечню можно смело добавлять и мотив. С опытом в несколько столетий и колдовским даром такого уровня можно желать всего трех вещей: обрести власть, облагодетельствовать все человечество так, чтобы никто и ни в коем случае не ушел обиженным… Или прикупить небольшой домик в глуши со старенький «Нивой» у крыльца. «Ниву» в этом мире еще не изобрели, а на благодетеля колдун с его убойными ритуалами походил мало.

Остается только власть.

— Греешься на солнышке?

— Прячусь в тени. — Я взял со столика кепку и принялся демонстративно обмахиваться ею, как веером. — Ваше преподобие сегодня не на службе?

Признаться, я не сразу узнал Дельвига, хоть он и не пытался изображать из себя секретного агента и уж точно не злоупотреблял маскировкой. Точнее, ее вообще не было — просто я за месяцы нашего знакомства успел привыкнуть к форме. Примерно в середине мая для кожаного плаща стало уже слишком тепло, но черный китель так никуда и не делся — будто прирос к его преподобию вместе с пурпурно-серебряным георгиевским крестом на шее.

Но сегодня Дельвиг почему-то оделся в гражданское: легкие брюки, рубашку и плетеную шляпу-канотье. Пиджак из плотной темной ткани явно не слишком-то подходил для такой погоды, однако разоблачаться его преподобие не спешил — видимо, все-таки прятал под одеждой кобуру с револьвером.

— Я всегда на службе, — буркнул он, устраиваясь напротив. — Но тебе почему-то понадобилось встретиться в публичном месте… Неужели так сложно было доехать до почтамтской?

— Нет. — Я пожал плечами. — Но тогда я бы лишился удовольствия лицезреть ваше преподобие в этой чудесной шляпе… Она вам определенно к лицу. Клянусь, вот та юная особа не сводит с нашего стола глаз!

— К-какая особа?.. Подавальщица? — Дельвиг порозовел, обернулся было — и снова уставился на меня, сердито сдвинув брови. — Сейчас же прекрати паясничать! Я не собираюсь…

Последние слова я не разобрал — в ушах вдруг зашумело так, будто все звуки разом исчезли, оставив только низкий и тревожный пульсирующий гул — я слышал, как колошматит мое собственное сердце. Давление подскочило раза в полтора, но этого взбесившемуся организму этого показалось мало, и он поспешил добавить испарину на лбу и слегка подрагивающие пальцы.

В повседневной мирной жизни это принято называть паникой, но я уже давно предпочитал другие слова. Мне не раз приходилось наблюдать, как солдаты — самые обычные люди без крупицы особых способностей — собирались и спешно покидали насиженное место: здание, траншею, блиндаж или даже прекрасно оборудованный и укрепленный бункер. Иногда даже бросали снаряжение и бежали. Покидали позицию — за мгновение до того, как ее размалывало в пыль бомбами или артиллерийским ударом.

Чутье? Вероятно, да — ничем иным объяснить подобное я просто не мог, потому что ни к колдовским ритуалам, ни к логике, ни даже к наблюдательности оно не имело никакого отношения. Такое всегда развивается под обстрелами, а уж я пережил их столько, что запросто мог почувствовать опасность за несколько минут или за час. Или даже за сутки с небольшим — в зависимости от масштаба.

Его тут явно не было, а вот время уже заканчивалось: счет шел буквально на секунды, и чутье не просто предупреждало — истошно вопило в оба уха, требуя без малейшего промедления вскакивать и бежать.

— Ваше преподобие, — Я поднялся — так быстро, что едва не опрокинул стул, — мы уходим.

— Да погоди ты. Куда помчал? Надо же расплатиться!

— Быстрее! — Я без особых церемоний схватил Дельвига под локоть и потащил к припаркованной у тротуара машине. — Ну же, ваше благородие, шевелите ногами!

Все-таки не успели: чутье тоскливо взвыло, и оставленная мною на столе чашка разлетелесь вдребезги. Выстрела я не слышал, и никто не бежал к нам с револьвером в руках. Значит, били метров со ста, не меньше — дистанция явно не для короткоствола, а винтовочная. Отыскать в Петербурге полноценную автоматику в тысяча девятьсот девятом году Петербурге почти невозможно. Секунда или две на поворотно-скользящий затвор, еще примерно столько же на прицеливание…

Додумывать я не стал — просто толкнул Дельвига за капот автомобиля и сам нырнул следом за мгновение до того, как вторая пуля разнесла лобовое стекло.

— Господь милосердный… Что это было⁈

— А на что это похоже? — усмехнулся я. — Стреляют.

Похоже, его преподобие еще не успел в полной мере осознать происходящее, но далекий грохот и брызнувший крошкой асфальт в двух шагах оказались куда доходчивее любых объяснений. Дельвиг охнул, поджал ноги и как будто даже стал чуть меньше, вжимаясь спиной в бампер.

— Но откуда?.. — пробормотал он. — Ты заметил?

— Нет. — Я осторожно высунулся из-за крыла. — Но, предполагаю, что во-о-от оттуда. Видите церковь?

До возвышающегося над крышами золоченого креста было метров сто пятьдесят-двести. Серьезная дистанция. Но для опытного снайпера, да еще и с пристреляной винтовкой и хоть какой-то оптикой все-таки не запредельная.

— Храм, — зачем-то поправил Дельвиг. — Святой великомученицы Екатерины. С чего ты взял, что?..

— Я бы засел на колокольне. — Я пожал плечами. — Обзор оттуда лучше, и дома почти не мешают. А тот парень явно знает свое дело — начал стрелять, когда мимо ехал трамвай.

— Поэтому мы ничего не не услышали… И что теперь делать?

Его преподобие не выглядел испуганным или растерявшимся — скорее до невозможности сердитым. За годы службы Ордену он успел повидать расклады и похуже, но с таким наверняка сталкивался нечасто — а может, и вообще впервые. Георгиевских капелланов учат обращаться с оружием и управлять Талантом, учат выслеживать и убивать самых страшных из порождений Прорывов. Стая Упырей, зубастый и проворный Леший, огромная Жаба и уж тем более тот самый полулегендарный Рогатый наверняка куда опаснее человека с винтовкой.

Но стрелять все-таки не умеют.

— Сейчас, ваше преподобие, — ответил я, прикрывая глаза. — Подождите немного…

Я уже успел заметить, что способности из того мира возвращались ко мне не постепенно, а скачками, обычно после работы на пределе или сложных схваток. И кровавый поединок с Грозиным пополнил мой арсенал еще одной.

Конечно, до полноценной телепатии это не дотягивало и в том мире. Полноценно залезать в голову человеку я так и не научился — да и, пожалуй, не очень-то и хотел. А вот проделать что-то подобное с разумом попроще и поменьше когда-то было мне вполне по силам.

Получилось и теперь, хоть и со скрипом. Я пыхтел почти полминуты, но все-таки смог нащупать крохотное птичье сознание, парящее где-то со стороны Невы. Осторожно подтянул поближе, успокоил — и уже потом надавил изо всех сил, перехватывая управление.

Тело сразу стало другим: легким и одновременно могучим. Пожалуй, даже сильнее, чем волчье, несмотря на размер. Чайка явно охотилась, высматривая рыбу под мутной рябью воды, но у меня были другие планы. Я не пытался орудовать крыльями самостоятельно — просто чуть изменил направление, закладывая вираж, и помчался над жестяными крышами. Хорошее, правильное направление, и все-таки слишком высоко — даже для острого птичьего зрения.

— Ниже, — прошептал я. — Спустись немножко, хотя бы чуть-чуть…

До моих ушей донесся сердитый протяжный крик, но чайка послушалась и свалилась еще на полсотни метров — чуть ли не к самому кресту. Теперь я видел колокольню буквально как на ладони: вытянутую башню, белые с серым стены, колонны, открытые арки ярусов с лестничными пролетами и и позеленевшей от времени бронзой колоколов, кровлю с крохотным слуховым окном и прямо за ним — винтовочный ствол и темный силуэт.

Есть!

Я отпустил чайку и тут же рухнул вниз, в собственное тело, сидящее на асфальте. Голова немного кружилась от таких кульбитов, но в целом все прошло не так уж и плохо. Во всяком случае, у меня осталось достаточно сил на небольшую пробежку.

— Эй, не спи! — Надо мной нависло хмурое и перепуганное лицо Дельвига. — Ты не ранен?

— Никак нет, ваше преподобие. — Я вытянул из-под куртки «браунинг» и перевернулся, упершись коленом в асфальт. — Интересно, я успею добежать до переулка?

— Что?.. Куда ты собрался⁈

— На охоту. Если сможете, идите следом — обоих ему точно не подстрелить. — Я с лязгом рванул затвор, отправляя патрон в ствол. — Только не вздумайте геройствовать, ладно?

Реакция у снайпера оказалась почти запредельная. А умение и того круче — два выстрела раздались один за другим, чуть ли очередью. Первый разнес еще одно стекло в машине Дельвига, а второй едва не пробил мне голову: пуля злобно вжикнула над левым ухом. Парня на колокольне явно учили целиться на упреждение, и будь на моем месте обычный человек — наверняка остался бы лежать на тротуаре, пораскинув мозгами.

Никогда так раньше не бегал — в этом мире уж точно. Рывок на полсотни метров сожрал больше сил, чем километровая дистанция, зато одолел я его секунды за три, если не быстрее — и нырнул за угол в тесный переулок, не дожидаясь, пока снайпер в очередной раз поймает меня на мушку. Опасность как будто миновала, но расслабляться определенно было еще рановато: надо отыскать дорогу через дворы, каким-то чудесным образом не промахнуться и выйти прямиком к церкви, махнуть через дорогу, не словив пулю.

И проделать все это раньше, чем снайпер успеет удрать.

Решено — сделано. Я помчался по переулку вдоль стены дома, свернул налево и уперся в металлическую ограду с воротами. Впрочем, надолго она меня не задержала: разбег, удар плечом, жалобный стон металла — и дужка замка отлетела, освобождая мне дорогу.

— Ты чего делаешь, паршивец⁈ — Бородатый мужик с метлой выскочил мне навстречу, как черт из табакерки. — А ну стой… Стой, кому говорят!

Дворник — это вам не шутки. Пройдет сто лет, и таких вот громогласных крепышей сменят незаметные смуглые парни в оранжевых или синих спецовках. Работы у них станет чуть поменьше, сама работа — попроще, арсенал пополнится мудреными пылесосами, автоматическими подметалками и прочими коммунальными машинами. А престиж профессии и вовсе свалится куда-то существенно ниже плинтуса.

Но сейчас, в начале двадцатого века, дворник — полноправный владыка своих угодий. Не просто уборщик мусора, а тот, кому положено без всякой пощады гонять и даже сдавать в полицию нищих, шарманщиков и прочих незваных гостей. Можно сказать, почти городовой, хоть из атрибутов власти у него только свисток, фуражка и номерная бляха на груди.

Никакого оружия дворнику по чину не полагалось, зато желания нести правосудие и выдать невесть откуда взявшемуся хулигану заслуженных лещей определенно имелось с избытком. Так что я не стал дожидаться, пока меня наградят подзатыльником или огреют метлой — дернулся в сторону, скользнул плечом по стене и помчался дальше.

К счастью, играть в догонялки местный служитель чистоты настроен не был, и преследовала меня исключительно ругань. Я промчался наискосок через двор, нырнул под арку и через несколько мгновений выскочил в соседний — тесный полутемный «колодец», выход из которого на улицу перегородила телега. Завидев меня, лошадь тут же остановилась, взбрыкнула и недовольно заржала — то ли просто испугалась, то ли успела почуять не совсем человеческий запах.

Спокойнее, Волков, спокойнее! На четырех лапах путь до колокольни занял бы втрое меньше времени, но это уж точно не повод так подставляться. Не хватало еще сдуру перекинуться и перепугать всю округу. Или, что того хуже — запутаться в собственных штанах и свалиться на радость дворникам. Да и крутить снайпера в таком случае придется голышом…

Нет, лучше уж так, по старинке, на своих двоих. Медленно — зато надежно и аккуратно.

Никакой арки в соседний двор не было, прохода между домами тоже, но никто не мешал мне пройти прямо сквозь здание. Я из чистого озорства рявкнул в сердитую лошадиную морду, отпихнул плечом некстати подвернувшегося мужика в шляпе и рванул через дверь на лестницу. Взлетел по ступенькам и с разбегу ломанулся в окно, выбивая стекла и разнося в щепки старенькую раму.

Хорошо, что снизу оказалась трава — я опустился мягко. Зато шума наделал столько, что можно было уже и не прятаться. Снайпер наверняка успел сообразить, что я не просто удираю из-под огня, а обхожу закоулками, подбираясь все ближе. На его месте опытный вояка или удрал бы с позиции, или взял под прицел ближайшую арку через улицу напротив.

Все-таки второе: как только я выскочил обратно на Первую Линию, с колокольни снова громыхнуло. Я едва успел метнуться в сторону и нырнуть за припаркованный у тротуара грузовик. И уже там скрючился, закрывая голову руками от сыплющихся сверху осколков стекла: похоже, снайпер всерьез занервничал и принялся всаживать в ни в чем не повинный транспорт пулю за пулей, стремясь зацепить меня хотя бы наугад.

И, как ни крути, рано или поздно у него бы это получилось — так что я не стал дожидаться, отсчитал пять выстрелов и рванул через улицу, лавируя между машинами. Чуть не убился о чей-то хромированный бампер, узнал о себе много нелестного — но через несколько мгновений уже взлетел по ступенькам к двери под навес.

И едва не врезался головой в объемистое пузо с золотым крестом.

— Колокольня! — рявкнул я, тыкая в потолок стволом «браунинга». — Где лестница⁈

Седобородый батюшка от страха, похоже, лишился дара речи. Но дорогу все-таки показал: ткнул пальцем в сторону неприметной дверцы слева, а сам тут же поспешил в другую стороны, на бегу подбирая полы рясы.

Я рванул на себя ручку, в два прыжка одолел нижний пролет лестницы и вжался лопатками в стену. Вовремя — сверху громыхнуло, и пуля высекла искры из перил. Я наугад пальнул пару раз, но попал, похоже, только в колокол: недовольный бронзовый гул заглушил даже эхо выстрелов, гулявшее по каменному нутру башни.

Расклад понемногу менялся: снайпер все еще сидел выше и мог без особого труда выцеливать меня на лестнице, но у меня тоже было оружие. На расстоянии в сотню метров винтовка выигрывала схватку, но здесь у скорострельного и хваткого «браунинга» шансов с каждой ступенькой становилось все больше. Я наугад выпустил остатки магазина в светлый квадратный проем наверху, зарядил следующий и рванул сразу через два пролета на нижний ярус.

Снайпер больше не огрызался: видимо, сообразил,что одолеть меня в тесной колокольне уже не получится. Забравшись еще выше, я увидел, как худощавая темная фигура с винтовкой за спиной лезет через ограждение наружу.

— Стой! — Я бросился вперед, вытягивая свободную руку. — Стой, кому говорят — или стреляю!

Вздумай беглец потянуться за оружием или замешкаться хоть на мгновение, я бы успел поймать его за шиворот. Но вместо он сиганул вниз и, на сбавляя хода, заскользил по покатой крыше на подошвах ботинок. А когда падение уже казалось неизбежным — оттолкнулся и с невиданной легкостью перемахнул через крохотный церковный дворик на соседнее здание.

— Да стой же, ты зараза… — пробормотал я, закидывая ногу на ограду яруса.

Повторять такие выкрутасы было не лучшей затеей, но особого выбора прыгун мне не оставил — разве что выстрелить и наблюдать, как ценный свидетель падает с высоты двух этажей и ломает себе шею. Так что я без особых раздумий рванул за ним следом. Вышло не так уж плохо, а с бегом по крышам я и вовсе справился на отлично, сократив разделявшее нас расстояние чуть ли вдвое. Но все равно белобрысый затылок и тощая спина с болтавшейся туда-сюда винтовкой пока еще были слишком далеко, чтобы как следует рассмотреть хотя бы их.

А когда мы добрались до угла здания, настало время очередного сюрприза: вместо того, чтобы свернуть направо, снайпер прибавил ходу и, оттолкнувшись от водосточного желоба, перелетел через Тучков переулок. Обычный человек такой прыжок попросту бы не осилил. Разве что олимпийский чемпион по соответствующей дисциплине. При попутном ветре, на пике формы, в идеальных кроссовках и после непременного курса стероидных препаратов. И только в том случае, если бы за ним гналась стая бешеных собак или кого похуже.

Олимпийский чемпион — или Владеющий. Когда тощая фигура ловко приземлилась на ржавую крышу на той стороне переулка, я, наконец, сообразил, что имею дело с обладателем очень хитрого Таланта. Благородные предки не оставили снайперу пуленепробиваемой шкуры или умения стрелять огнем из глаз — зато скакал он как бешеный кенгуру с наскипидаренным хвостом.

Не знаю, зачем я вообще за ним прыгнул: в прежнем теле на такое не хватило бы ни дурости, ни, пожалуй, сил. Но Володя Волков весил раза в полтора легче и к тому же был молод, горяч, амбициозен, одержим духом погони.

И, как и все юнцы, не слишком-то осторожен.

Ветер хлестнул в лицо, под ногами внизу промелькнула мостовая, и я врезался грудью в острую жестяную кромку крыши. От удара перехватило дыхание, а в глазах потемнело. Наверное, я даже на мгновение потерял сознание и лишь чудом не свалился. Будь у снайпера желание, он мог бы без лишней спешки развернуться, прицелиться и вдумчиво снести мне голову с двух десятков шагов. Но его, похоже, вполне устраивало отступление: пока я с руганью и кряхтением лез на крышу, тощая спина лишь продолжала удаляться.

Пока не добралась до края здания, где сходились Средний проспект и Тучкова набережная. Здесь бежать было попросту некуда: с одной стороны Нева, с другой широченная улица. А с третьей — моя перекошенная от боли и злости физиономия и грозное дуло «браунинга». Даже после неудачного прыжка я успел отрезать все пути — снайперу остался только крохотный кусочек крыши на самом углу.

— Стой на месте! — Я прицелился снайперу в спину. — Бросай оружие… Медленно!

Странно, но на этот раз он даже не пытался дернуться. Неторопливо поднял руки и стащил через голову ремень. Винтовка бухнула о крышу, скользнула к краю и исчезла.

А снайпер зачем-то продолжал разоблачаться. Расстегнул куртку, снял и отбросил в сторону. Потом скинул ботинки. Чуть покрутил шеей, расправил худые плечи и чуть расставил локти в стороны — так, что серая ткань рубашки затрепетала от налетавшего с Невы ветра.

И шагнул с крыши.

— Стой! — заорал я, бросаясь вперед. — Убьешься, дурак!

Лететь вниз было прилично — четыре полноразмерных этажа здания прошлого века постройки. Пока я бежал, воображение успело нарисовать весьма красочную картину изломанного тела на тротуаре. Гравитация во всех мирах была той еще беспощадной стервой.

Но на этот раз почему-то отказалась подчиняться законам физики. Снайпер не только падал куда медленнее, чем я ожидал, но и будто даже менял траекторию. А где-то на уровне второго этажа и вовсе вышел из крутого пике и, увернувшись от почтового дилижанса, помчался к Неве примерно в метре над асфальтом дороги. Едва не зацепил пузом ограду на набережной, но в самый последний момент все-таки выровнялся.

И полетел над водой. Вальяжно и неторопливо, будто вместо растопыренных костлявых рук у него вдруг выросли огромные крылья, способные не только удержать вес человеческого тела, а еще и каким-то чудом поймать восходящий поток и поднять его над мутной рябью реки.

— Тьфу ты! — Я погрозил кулаком вслед удаляющейся тощей фигуре. — Белка-летяга, блин…

— Улетел? — недоверчиво переспросил Дельвиг. — А ты головой, часом, не ударился, пока по крышам скакал?

Я бы тоже не поверил — если бы не видел своими глазами. А его преподобие примчался хоть и быстро, но все-таки недостаточно, чтобы успеть на представление. Впрочем, с земли оно бы наверняке смотрелось не так эффектно.

— Никак нет, не ударился, — вздохнул я. — Именно так все и было. Улетел, аки птица — во-о-от туда за Неву.

— Да уж, чудеса. — Дельвиг нахмурился и покачал головой. — И ведь не догонишь теперь — бог знает, куда он там пошел.

— А догонять и не обязательно. — Я опустился на корточки. — Поглядите-ка сюда, ваше преподобие.

Винтовка почти не пострадала при падении. Разве что чуть поцарапался лак на прикладе и остались следы на рукоятке скользящего затвора — из-под воронения виднелась блестящая сталь.

— Да чего тут глядеть? — недовольно буркнул Дельвиг. — «Манлихер» и «манлихер», самый обычный. Таких в Петербурге сотни три на руках будет — да и купить несложно.

И все-таки не трехлинейка, которых наверняка отыскалось бы на два порядка больше — и это только у гражданских, не считая тысяч единиц в арсеналах гвардейских полков, полиции, жандармерии и хоть тех же георгиевцев. Для охоты на нас с Дельвигом снайпер почему-то предпочел не винтовку Мосина, а «австрийца» конструкции Фердинанда Манлихера. Может, и не столь надежного и неприхотливого, как отечественный собрат, но тоже весьма удачного. Чуть поточнее, отдача не такая сильная, быстрее перезарядка — в самый раз для прицельной стрельбы по мишени, которая пытается сбежать. В свое время я владел такой игрушкой, и впечатления остались исключительно положительные.

Но сейчас меня интересовало кое-что другое.

— Верно, «манлихер». А вот эту штуку в обычном магазине не купишь.

Я протянул руку и коснулся закрепленной над казенной частью винтовки бронзовую трубку в полторы моих ладони длиной. Линза не перенесла падения, мягкий металл немного замяло с края, на заводском клейме вместо привычного «Kahles» красовался «Fiedler», но приспособление определенно было именно тем, что я помнил и знал не понаслышке.

Оптика. Игрушка редкая и безумно дорогая даже в Первую Мировую, хоть и появилась уже как лет десять. То ли в конце девятнадцатого века, то ли в самом начале двадцатого. За всю свою жизнь я видел такие буквально два или три раза — и только в частных коллекциях.

— И что это? — Дельвиг присел рядом со мной. — Какой-то прицел или?..

— Оптический. Вроде подзорной трубы, только с разметкой на линзах. Занятная штуковина. Хрупкая и стоит наверняка дороже, чем пулемет «Максим». — Я постучал пальцем по бронзе. — Не знаю, откуда ее позаимствовали, но уж точно не из армии. Ставлю свое месячное жалованье, что не так давно сей «манлихер» лежал в оружейном шкафу какого-нибудь графа или барона.

Дельвиг снова нахмурился. Только теперь уже не сердито и разочарованно, а скорее задумчиво. Ноги у суеты со стрельбой и прыжками по крышам явно росли оттуда же, откуда нитсшесты и мертвые князья. Где-то на самом верху столичной вертикали власти — а может, и прямо в Зимнем дворца под носом у государя императора — разворачивалась нешуточная борьба. И ставкой в этой партии уже давно стали не за капиталы, чины или монаршая милость, а жизни.

А мы… мы просто подобрались слишком близко к карточному столу.

— Ты хочешь сказать?.. — начал Дельвиг.

— Кто из петербургской знати увлекается охотой? Настолько сильно, что готов заказать оптический прицел прямиком из Австрии? — Я сложил руки на груди. — И у кого из них есть причины желать вам смерти?

— Мне⁈

— Именно так, ваше преподобие, — кивнул я. — Чтобы подготовить такую засаду, нужно знать, где будет цель… Я никому не говорил, куда отправляюсь на встречу. А вы?

— Виктор Давидович знает. Захар. Еще пара человек… кажется. — Дельвиг бросил на меня недовольный взгляд. — Но ты ведь не думаешь, что кто-то из них мог?..

— Увы, сейчас мы можем подозревать кого угодно. — Я пожал плечами. — Впрочем, за вами могли и просто следить от самой Почтамтской.

— За мной? — Его преподобие явно начинал терять терпение. — У тебя тоже много врагов. И не только среди тех, кто связан с нашим делом.

— Согласен. — Я склонил голову и, на мгновение задумавшись, добавил: — И не согласен тоже. Врагов у меня действительно хватает, но если вы имеете в виду трагически почившего барона Грозина, то он, как ни странно, тоже связан с убийствами в столице.

— Интересно, как?

Его преподобие явно не был в восторге от того, куда понемногу заходила наша беседа. Он наверняка уже давно не просто догадывался, а доподлинно знал, что перестрелка на Коломенском острове не обошлась без моего участия. И что сожженный дотла особняк Грозина и обезглавленное тело, которое нашли в саду в луже крови…

Но одно дело знать. И совсем другое — разговаривать от этом с юношей, почти мальчишкой. Которого сам прикрыл от излишнего внимания столичных сыскарей в обмен на службу Ордену. В отличие от Геловани, Дельвигу вряд ли когда-либо приходилось участвовать в сомнительных сделках. Ни с собственной совестью, ни уж тем более с прыткими и наглыми гимназистами.

Наверное, надо быть поскромнее — хотя бы самую малость. И ее забывать, что изрядно окрепшему, заматеревшему и набравшему сверхчеловеческих способностей телу Володи Волкова пока еще не исполнилось даже восемнадцати. И уж точно не вести себя так, будто мне теперь позволено чуть ли не все на свете… В конце концов, когда я успел забыть собственное главное правило?

Не высовываться.

— Мне приходилось слышать, что покойный барон… скажем так, был не слишком чист на руку, — осторожно начал я. — И кое-кто связывает его и не только с криминальным миром Петербурга, но и с другими событиями. Убийства, похищения, дуэли… Как я уже говорил в свое время — есть немало способов избавиться от нежелательных людей. И большинство из них вовсе не требуют нашествия Жаб или смертоносных проклятий.

— Хочешь сказать, Грозин вызывает… вызывал своих противников, — поправился Дельвиг, — по чьей-то указке?

— Ну… Уж точно не всех, — усмехнулся я. — Вы наверняка куда лучше меня осведомлены о бретерских достижениях его благородия, но не меньше, чем половиной дуэлей он обязан скорее собственному дурному характеру, чем чьей-то воле. Однако есть мнение, что Грозин также выполнял кое-какую грязную работу для нашего таинственного колдуна. И еще пары человек из самого высшего света столицы, чьи имена я не решусь назвать без весомых доказательств.

— Есть мнение? — ядовито переспросил Дельвиг. — Есть мнение? Позволь полюбопытствовать, чье же оно. И почему я вдруг должен поверить, что тебе известно больше, чем тайной полиции?

— Причину вы и так знаете. — Я пожал плечами. — Чин в статском ведомстве или гергиевский крест отпирают многие двери, но некоторые скорее закроют еще крепче. И то, что человек ни за что не скажет сыскарю или капеллану, вполне можно выяснить… скажем так, неофициальными методами. Ведь для этого я и нужен вам с Геловани, — усмехнулся я. — Разве не так, ваше преподобие?

Дельвиг сердито сердито сдвинул брови, сверкнул глазами из-под очков, но спорить все-таки не стал.

— И откуда ты такой на мою голову?.. — вздохнул он. — Ладно уж. Скажи лучше, откуда у такое мнение, что Грозин и этот колдун одного поля ягоды? Кто сказал?

— Надежный источник. Его сиятельство князь Петр Александрович Вяземский. — Только я бы на вашем месте не спешил докладывать Геловани.

— Это почему же? — Дельвиг недовольно поморщился. — Виктор Давидович рвет и мечет.

— Знаю. Именно поэтому говорить пока и не стоит, — отозвался я. — Или наш дражайший Виктор Давидович, как и положено порядочному сыскарю, тут же отправит за Вяземским целый кортеж полицейских автомобилей и спугнет колдуна. А то и вообще посадит старика под замок.

— Под замок? — Дельвиг удивленно приподнял брови. — Хочешь сказать?..

— Нет, ваше преподобие. Сказать я как раз ничего не хочу. — Я покачал головой. — И вам не советую. Пока есть хоть какая-то возможность не суетиться и действовать скрытно — ей определенно стоит воспользоваться.

На мгновение на лице Дельвига отразилась борьба. Не то, чтобы мучительная и напряженная, но служебный долг явно изрядно насел на здравый смысл, требуя незамедлительно оповестить старшего по чину… и все-таки проиграл.

— Ладно, как скажешь, — буркнул Дельвиг. — И что мы будем делать дальше?

— Точно не знаю. Но вам я бы посоветовал искать нашего летуна — и быть настороже. На тот случай, если он не один охотится за вашей головой. — Я поднял с земли винтовку. — А я, пожалуй, займусь… делами.

— Знаю я эти дела… С тебя теперь спрос особый! В свободное время делай, что душе угодно, но на службе ты подчиняешься мне и старшим офицерам. — Дельвиг уперся руками в бока. — Понял, гимназист!

— Так точно, ваше преподобие. — Я подпрыгнул, молодцевато щелкнул ботинками и вытянулся по стойке «смирно». — Только я теперь не гимназист. Вашими, между прочим, усилиями.

— Верно… забыл. — Дельвиг улыбнулся и двумя пальцами коснулся виска, изображая воинское приветствие. — Вольно. Можете быть свободны, господин поручик.

Форма сидела неплохо. Пускай не безупречно — все-таки юный и худосочный Володя Волков даже спустя месяцы нашего, скажем так, совместного существования еще не нарастил стати и мускулатуры до меня-прежнего. И все-таки неплохо: явно шилась на заказ, и я мог только догадываться, где Дельвиг раздобыл мои мерки… И зачем так расстарался — вряд ли такая забота полагалась всем младшим офицерским чинам без исключения.

Длинный темно-зеленый китель, такого же цвета штаны и хромовые сапоги. Повседневный наряд господина благородного поручика — к нему в придачу полагались еще полевой, парадный и зимний комплект, но пока я успел разжиться только этим. А заодно широким кожаным ремнем с тяжеленной бляхой, фуражкой и увесистой кобурой на поясе. Не самой удобной — жестковатой и слишком громоздкой. Я бы, пожалуй, предпочел свою самодельную, которую носил под пиджаком или курткой, но регламент есть регламент.

К счастью, само оружие покупать самостоятельно не возбранялось, и я тут же сменил здоровенный смит-вессоновский револьвер на уже ставший привычным «браунинг».

Парадный гвардейский китель, если мне не изменяла память, отличался петлицами, шитьем побогаче и эполетами, но на этом имелись только погоны: три маленькие звездочки на пурпурном фоне. Почти как у обычных армейских частей, только вместо короны и эмблемы полка — вышитый Святой Георгий на коне. Больше никаких знаков моему нынешнему чину не полагалось.

А жаль — крест чуть ниже ворота определенно сюда бы вписался. Вот только мне, в отличие от Дельвига с его церковным саном, такое украшение предстояло заслужить славными подвигами и трудом на благо отечества. Тяжким и при этом весьма продолжительным: третьей степенью с шейной орденской лентой награждались только чины не ниже шестого класса петровской Табели о рангах. А дослужиться до полковника гвардии мне светило разве что лет этак через…

Да и ладно. Еще успею — раз уж успел взять поручика еще до совершеннолетия.

Хоть и не вполне законным способом.

— Налюбовался? — Дельвиг с усмешкой хлопнул меня по плечу. — Хватит пялиться — поехали.

Я напоследок кивнул своему отражению в автомобильном зеркальце и украдкой вздохнул. Не то, чтобы мне так уж нравилось то, что я видел, но форма почему-то успела стать чем-то… важным? Пожалуй, все-таки да. И не потому, что она превосходно сидела или казалась воплощением власти и каких-никаких полномочий.

Китель и звездочки поручика на пурпурном шитье вернули еще одну частичку меня. Пусть не самую большую и осязаемую, зато уж точно не менее важную, чем столетия боевого опыта, знание ритуалов или сверхчеловеческие способности оборотня. Знаки отличия придавали происходящему смысл, напоминали, что я снова служу народу и стране, которой в том мире отдал не одну сотню лет. А вовсе не занимаюсь бестолковой и ненужной отсебятиной. И даже Святой на погонах будто хотел подбодрить.

Дескать — все ты, Волков, делаешь правильно.

Впрочем, сама деятельность сегодня, мягко говоря, не радовала. И уж тем более не впечатляла: немного строевой подготовки, рапорты, плановая работа по местам недавно «заштопанных» Прорывов и бесконечная езда по городу туда-сюда. По большей части за рулем, но иногда и в качестве скучающего пассажира — в тех случаях, когда его преподобию было угодно крутить баранку самолично.

Я успел даже постоять в карауле. Недолго, часа полтора от силы, однако они показались почти бесконечными. Солнце изрядно припекало с небес, а жар от асфальта добавлял свое, понемногу превращая меня в блюдо под названием «георгивский поручик в собственном соку». Но куда страшнее их обоих была скука.

Не такого я ожидал от службы Ордену, совсем не такого… Похоже, Дельвиг задумал таким образом с процентами рассчитаться за все былое: упрямство, наглость, многократное и непристойное нарушение субординации, сомнительные знакомства и не менее сомнительные действия. Список моих прегрешений перед его преподобием этим явно не исчерпывался, а Геловани наверняка с удовольствием добавил к нему еще с полдюжины пунктов.

Может быть, эта дурацкая муштра даже была их совместным решением.

Но все, в том числе и плохое, однажды имеет свойство заканчиваться, и после сытного ужина за казенный счет Дельвиг все-таки сменил гнев на милость. И даже снова пустил за руль, хотя наверняка и сам был не против прокатиться по почти опустевшим улицам. Вечер принес не только долгожданную прохладу, но и пустые дороги, разогнав по домам большую часть грузовиков и легковушек.

Сам того не замечая, я изрядно разогнался. А уж выскочив на Песочную набережную и вовсе дал мотору полную свободу, и машина полетела вдоль Малой Невки в сторону… Кстати, и правда — в какую нам надо?

— Куда едем, ваше преподобие? — поинтересовался я, чуть сбавляя ход.

— А чего жы ты раньше не спросил? — Дельвиг погрозил мне пальцем — и вдруг заулыбался. — А чуйка у тебя все-таки — таких еще поискать, поручик. Правильно едем. Сейчас как раз на через мост поворачивать.

Значит, на Крестовский. К особнякам и дачам сильных мира сего. На Песочной набережной тоже хватало богатых домов, но за Малой Невкой селились уже чуть ли не небожители. Правда, по большей части из государственных чинов, а не родовитые аристократы: для титулованной братии простора на острове все-таки было мало — приличную усадьбу не поставишь, а городской резиденцией лучше обзавестись в центре. Поближе и к себе подобным, и к его императорскому величеству.

Однако и на Крестовском публика подобралась весьма серьезная. Настолько, что кому-нибудь вполне могло прийти в голову устроить здесь очередное нашествие нечисти.

— Это по нашему делу, Антон Сергеевич? — поинтересовался я. — Кстати, от сыскарей чего слышно? Не изловили нашего летуна ненароком?

— Нет. — Дельвиг чуть втянул голову в плечи и скривился, будто у него неожиданно разболелся зуб. — И ненароком не изловили, и специально не нашли.

— А оружие? Проверяли?

Не то, чтобы я рассчитывал на полноценную дактилоскопическую экспертизу или пачку документов из оружейных лавок. До первого еще не дотягивала местная наука криминалистики, а второе было попросту бессмысленным: его преподобие все-так прав, и законно приобрести в Петербурге чистокровный австрийский «манлихер» не так уж и сложно.

— О пропаже никто не заявлял, — вздохнул Дельвиг. — Если ты об этом. Дорогой иностранный прицел тоже не воровали. Ну, а если уж кто-то из их сиятельств добровольно предоставил оружие из своей коллекции…

— Ясно. — Я легонько ударил ладонью по ни в чем не повинному рулю. — А Талант? Известно, какие фамилии в Петербурге обладают подобным даром?

— Насколько мне доподлинно известно — никакие. А что касается неподтвержденных слухов… Все не так просто, поручик. Древние рода не спешат делится секретами о собственных силах. Да и как ты себе это представляешь? — Дельвиг снова поморщился. — По-твоему, Геловани следует ходить по княжеским дворцам и во всеуслышание интересоваться, кто из их сиятельств умеет парить, как белка-летяга?

— Я бы на его месте именно так и сделал. — Я пожал плечами. — Или поднял бы архивы. Какую-нибудь Бархатную книгу. Или церковно-приходские записи, метрики… Должно же остаться хоть что-нибудь!

— По большей части — ничем не подкрепленная болтовня, — огрызнулся Дельвиг — но тут же смягчился и продолжил: — Впрочем, мне приходилось слышать, что один из ближайших сподвижников Петра Великого обладал подобным Талантом. Способность к полету была изрядно полезна его величеству во времена войны со шведами и позже, когда…

— Меншиков? — почти наугад бросил я.

И, кажется, попал. Дельвиг чуть отстранился, приподнимая брови — и тут же впился в меня своим фирменным пронизывающим насквозь взглядом.

— Верно, — проговорил он. — А ты откуда знаешь?

— Просто догадался. Точнее, сопоставил факты — так, кажется, говорят сыскари? — Я чуть придавил тормоз, замедляясь перед очередным поворотом. — Вяземский упоминал другого Меншикова — светлейшего князя Александра Владимировича. Между прочим, упоминал как фигуранта нашего с вами дела… возможного фигуранта.

— К чему ты клонишь?

— Конечно же, у меня и в мыслях нет обвинять титулованного аристократа, не имея никаких доказательств, — осторожно начал я. — И все же — если слухи о Таланте не врут, у его светлости есть не только мотив, но и возможность.

— Браво, поручик. Брависсимо! — Дельвиг с издевательским выражением лица несколько раз хлопнул в ладоши. — Как и всегда, безупречная логика. Если бы не одно «но»: Александру Владимировичу Меншикову уже шестьдесят с лишним лет. Многовато для беготни по крышам, ты не находишь?

Упс. Да уж, несостыковочка. А какая интересная версия вырисовывалась…

Даже обидно.

— А что насчет детей? — уже без особой надежды спросил я. — Или внуков?

— Три дочери. — Дельвиг добивал меня без всякой пощады. — И племянник. Носит другую фамилию и служит, кажется, где-то в Тифлисской губернии.

— Понял, ваше преподобие. Молчу… Пока — молчу, — на всякий случай уточнил я. — А что у нас на Крестовском?

— Говорят, Лешего видели часа полтора назад. — Дельвиг лениво развалился на сиденье. — Думаю, нету там ничего, но проверить лишним не будет. А потом и по домам можно.

— А кто видел? — Я на всякий случай огляделся по сторонам, высматривая между деревьями по обе стороны дороги хоть какое-то движение. — От такой жары мало ли чего померещится.

— Звонила ее сиятельство графиня Надежда Александровна Бобринская. — Дельвиг едва слышно усмехнулся. — Дама, конечно, уже немолодая — но как будто в своем уме. А вот как раз ее дача впереди. Во-о-он там.

Я толком не успел разглядеть ничего за деревьями — зато шум услышал даже раньше, чем его преподобие вытянул руку, указывая на большое двухэтажное здание справа от дороги.

И как раз из него, похоже, и донесся сначала звон разбитого стекла, и сразу за ним — протяжный женский визг. То ли ее сиятельство графиня зачем-то решила устроить разгром в собственном жилище, то ли к ней на ночь глядя наведались воришки.

То ли слухи о Лешем оказались не такими уж и слухами.

— Жми! — Дельвиг протянул руку и изо всех сил стиснул мне плечо. — Да не тормози ты, дурень — давай сразу к крыльцу! Господь с ней, с лужайкой…

Меня не пришлось упрашивать: я тут же вдавил педаль до упора, и машина с сердитым рычанием прыгнула с дороги на траву, снесла бампером хлипкую деревянную ограду и помчалась к дому. Я топил до последнего, так, что едва не ткнулся бампером в крыльцо. И, не заглушая мотор, толкнул дверцу плечом и выскочил наружу.

Визг из здания повторился — и на этот раз к нему прибавился сердитый утробный рев. Леший заметил добычу и теперь спешил отужинать беззащитной плотью ее сиятельства графини Бобринской. Счет шел буквально на секунды, однако Дельвиг почему-то копошился у автомобиля вместо того, чтобы мчаться на помощь.

— Стой, не лезь без ружья! — крикнул он, доставая что-то из багажника. — Держи!

Я едва успел вытянуть руку и поймать за казенную часть дробовик. Магазин-трубка под стволом, скоба снизу — брат-близнец «винчестера», с которым его преподобие гонялся за Лешим в Парголовской мызе, разве что дерево на прикладе чуть светлее, да и отделка попроще. Уж точно не коллекционный образец, да и куален наверняка за собственные средства.

— Конечно, не «нитроэкспресс», но сойдет ведь? — Дельвиг захлопнул багажник и в два прыжка подлетел к крыльцу, на ходу доставая из кобуры револьвер. — Только графиню не подстрели ненароком.

Я молча кивнул — оружие оказалось весьма кстати. «Браунинг» — отличная штука, но для охоты на трехметровую зеленую гориллу, которая скачет, как кузнечик, лучше иметь что-нибудь заряженное крупной дробью. В конце концов, в ограниченном пространстве дома из «винчестера» можно почти не целиться.

— Закрыто… — Дельвиг подергал ручку на двери. — Значит, не здесь забрался.

С его силищей и прытью Леший запросто мог вломиться в окно хоть на втором этаже, так что идти за ним следом я уж точно не собирался — просто саданул в замок прикладом и вошел, выцеливая шумный полумрак.

Возня, рычание и крики слышались сверху, а на первом этаже все уже стихло. Прямо перед нами на полу лежал невысокий мужчина в простой рабочей одежде. И чуть в стороне — двуствольное ружье. В просторной гостиной отчетливо пахло кровью, порохом и жижей, которая вытекает из раненой нечисти. Похоже, единственный защитник графини — то ли шофер, то ли кто-то из домашней прислуги — успел выстрелить и даже попасть, но все-таки проиграл схватку с Лешим.

Он же наверняка погасил и свет — наверное, зря. Ночью в июне почти не темнеет, и вряд ли Лешего привлекли окна. Зато когда тот пробрался внутрь, полумрак дал ему все преимущества — все-таки человеческие глаза изрядно уступают зрению тварей из Прорывов.

Обычные человеческие глаза, конечно же.

— Осторожнее, ваше преподобие, — прошипел я, шагая вперед. — Кажется, нас уже ждут.

На втором этаже продолжала верещать графиня. Леший все так же с ревом ломился куда-то — похоже, в запертую дверь — но пока никак не мог добраться до вожделенного ужина. Первой моей мыслью было бегом рвануть наверх и пристрелить тварь в спину, но набор запахов в доме оказался слишком уж насыщенным. Я пока еще никого не видел, и все же почти не сомневался, что Леший пожаловал сюда не один, а с друзьями.

— Слышишь? — Дельвиг схватил меня за плечо. — Там еще второй, кажется…

Я едва успел заметить скользнувшую над нами огромную тень. Леший метнулся откуда-то со второго этажа и тут же скрылся за углом.

Интересно, откуда твари вообще знают, что людей с оружием надо бояться? Неужели в мире по ту сторону Прорывов тоже есть те, кто умеет убивать на расстоянии и при этом пахнет сталью и порохом? Или Леший всегда охотится с осторожностью — особенно когда жертв несколько… Или они выглядят достаточно крупными и сильными, чтобы сопротивляться.

А может, оружие и размеры вообще не при чем, и зеленые гориллы чувствуют Талант? Весьма вероятно — особенно если учесть, что популяция Владеющих зависит от количества Прорывов на единицу времени. И, вероятно, площади. Даже если никто по каким-то причинам еще не догадался озаботиться получением достоверной статистики, саму закономерность подметили уже давно.

— Осторожно. — Дельвиг чуть придержал меня, выходя вперед. — Слышишь, как хрипит?.. Сейчас прыгнет!

В предупреждениях я не нуждался. Глаза пока еще не успели полностью адаптироваться к полумраку, но запах от Лешего шел такой, что я отыскал бы его даже в кромешной темноте. Тварь была ранена, боялась — однако менее опасной от этого не стала.

Когда из глубины гостиной послышался рев, я выстрелил не целясь, дернул за скобу и успел всадить в несущуюся на нас огромную лохматую тушу еще заряд из «винчестера». Картечь разве что немного замедлила Лешего, и я уже примерился свалиться за диван, чтобы уйти от удара.

Не успел. Дельвиг сделал свой ход. Вместо того, чтобы выстрелить, он вытянул левую руку и ударил Талантом. Тем же самым оружием, которым сражался тогда на Васильевском. Или просто похожим… Упырей боевой пламя капеллана сжигало дотла, но Леший явно оказался покрепче.

Когда ладонь Дельвига вспыхнула ослепительно-ярким светом, огромная зубастая туша остановилась. Не постепенно, а сразу, будто налетев на невидимую, но очень крепкую стену. Леший свалился на пол, заревел и скрючился, пытаясь прикрыть морду когтистыми лапами. Зеленоватая шерсть задымилась, однако полноценного огня я так и не увидел.

— Стреляй! — пропыхтел Дельвиг. — Еле держу…

Я шагнул вперед, ткнул стволом туда, где у твари вроде как должен был находиться затылок, и нажал на спуск. Во все стороны брызнула черная жижа, и огромное тело, наконец, перестало дергаться.

Но работы оставалось еще предостаточно: стоило нам разобраться с одним Лешим, как его собрат на втором этаже добился определенного успеха. Видимо, все-таки смог снести дверь или хотя бы проделать в ней изрядную дырку — женские крики стали раза в полтора громче.

— Наверх! — Я дернул скобу «винчестера» и шагнул через распростертую на полу тушу. — Поторопитесь, ваше преподобие.

Дельвиг кивнул и бросился за мной — но тут же отстал, тяжело дыша. Похоже, попытка уложить Лешего Талантом стоила ему немалых сил. То ли сказался размер цели, то ли прыгучий великан обладал какой-то особенной защитой от умений георгиевских капелланов. А может, его преподобие просто не выспался и был не в лучшей форме. Я бы с радостью полюбопытствовал, как именно все это работает, однако момент определенно выдался неподходящий: ее сиятельство графиня верещала так, что стекла ходили ходуном.

— Эй, чучело зубастое! — заорал, в три прыжка взлетая на второй этаж. — Сюда посмотри!

Леший даже не дернулся в мою сторону — беззащитна добыча явно интересовала его куда больше. Выбить замок он так и не смог, зато дверь проковырял насквозь, и теперь сосредоточенно лез внутрь, понемногу расширяя дыру мордой и могучим плечом — они уже полностью исчезли в помещении, откуда доносился визг.

Похоже, голод оказался настолько силен, что перебивал все прочие инстинкты — первый выстрел тварь будто и вовсе не заметила. И только когда я разрядил остатки магазина в трепыхающуяся в нескольких шагах мохнатую широкую спину, с сердитым рычанием обернулась.

— Да твою ж… — выдохнул я, отбрасывая опустевший «винчестер». — Тебя чем кормили, друже?

Мне уже не раз приходилось встречаться с Лешими, но этот выглядел куда основательнее их всех. С темной, чуть ли не черной шерстью вместо обычной зеленой, крупнее раза в полтора и с зубищами с мой палец размером. Не то, чтобы три заряда картечи показались ему комариными укусами, однако подыхать гигант явно не собирался.

И падать тоже. Я едва успел рвануть оружие из кобуры до того, как Леший бросился на меня. Три выстрела прозвучали очередью, один за другим, а оставшиеся громыхали в унисон с могучим голосом «смит-вессона» — Дельвиг все-таки пришел на помощь. Когда магазин опустел и «браунинг» замер с отведенным назад затвором, я даже отступил на пару шагов, но бой мы, похоже, уже выиграли.

Желтое пламя в глазах потухло, и Леший огромное тело рухнуло мне под ноги, заливая дорогущий персидский ковер жижей из чуть ли не дюжины отверстий различного диаметра. Жирную точку поставил Дельвиг, всадив последнюю в барабане пулю Лешему прямо в темя.

— Сдох, кажется. — Я легонько пнул мертвую тушу. — Не зря приехали, получается.

— Господь милосердный… — Дверь… ну, точнее, все что от нее осталось, чуть приоткрылась. — Все закончилось, ведь так?

— Да, разумеется. Можете не сомневаться, — кивнул Дельвиг, убирая револьвер. — Вашему сиятельству больше ничего не угрожает.

Искореженные петли жалобно скрипнули, и перед нам появилась хозяйка дома. По-видимому, та самая графиня Бобринская — благообразная сухонькая старушка ростом мне примерно по грудь. На мгновение я даже удивился, что такое крохотное тельце способно издавать звуки громче, чем рев раненого Лешего.

Впрочем, теперь все закончилось, и ее сиятельство, наконец, смогла покинуть свою цитадель. Судя по ночной рубашке и чепчика на макушке, бедняжку осадили в ванной комнате как раз перед тем, как она собиралась отходить ко сну.

— Вот, прошу. — Дельвиг протянул Бобринской невесть откуда взявшийся халат. — С вами все в порядке.

— Да! Хвала небесам, вы появились вовремя. Еще немного, и я бы… Ваше преподобие спасли мне жизнь! — Ее сиятельство закивала и шагнула вперед, явно примериваясь упасть на украшенную георгиевским крестом мужественную грудь, но заметив мертвое чудовище, вдруг попятилась обратно в ванную. — Господи, какой ужас! За что мне все это?..

— За что? — Я негромко усмехнулся, разворачиваясь к Дельвигу. — Лешие на Крестовском, да еще и сразу двое. Это может быть случайностью, ваше преподобие?

— Абсолютно исключено. — Дельвиг покачал головой и нахмурился. — Скажите, ваше сиятельство… Кто-нибудь в Петербурге мог желать вам зла?

— Мне? Но почему?.. — растерянно отозвалась Бобринская. — Конечно, у моего покойного мужа были враги, но я и подумать, не могла…

— Ваш муж был охотником? — поинтересовался я.

— Да! Как вы узнали?

— Нетрудно догадаться. — Я указал на стоявший в углу оружейный шкаф. — Вы не будете возражать, если я взгляну?

Ее сиятельство даже не успела ответить — Дельвиг тут же снова взял бедняжку в оборот. А вот меня куда больше интересовало другое. Конечно, чуть приоткрыть дверцу мог и сквозняк — особенно если замок почему-то забыли запереть. Мог зацепить Леший, когда ломился в окно неподалеку. В конце концов, сюда мог наведаться слуга — чтобы достать ружье, которое сейчас валялось где-то внизу рядом с его трупом.

Впрочем, в этом случае он наверняка взял бы что-нибудь посерьезнее — благо, было из чего выбирать. Коллекция покойного графа Бобринского ничуть не уступала той, что мы видели на даче в Парголовской мызе. Ружья, винтовки — чуть ли не полный набор всего, что вообще можно купить в начале столетия: британский «Энфилд», немецкий «Маузер», японская «Арисака»…

— Ваше сиятельство! — Я осторожно приоткрыл вторую створку оружейного шкафа. — Вы не замечали ничего странного вчера или позавчера? Как думаете — сюда могли проникнуть воры?

— Бога ради, поручик! — раздраженно буркнул Дельвиг. — Какое отношение это вообще может иметь?..

— Боюсь, самое что ни на есть прямое, ваше преподобие. — Я отступил на шаг в сторону. — Взгляните.

Ложемент между «Маузером» и отечественной трехлинейкой пустовал. И я готов был поставить свое месячное жалованье, что не далее как пару дней назад здесь располагался тот самый «манлихер», из которого мне едва не снесли голову. Но винтовка исчезла, зато чуть ниже ее места теперь красовался заботливо уложенный…

Нитсшест. Уродливая крысиная черепушка, криво насаженная на палку, пялилась на меня пустыми глазницами. И вдобавок еще и ухмылялась, скалясь мертвой полуистлевшей пастью. Будто хотела сказать — не попадешь ты сегодня, Волков, домой на ужин.

Да и на завтрак, скорее всего, тоже не попадешь.

Когда машина свернула с асфальта на грунтовку, и вдалеке показались караульные с винтовками, я испытал то, что французы называют «дежа вю». История повторялась, хоть действующие лица и реквизит расположились немного иначе. Та же дорога, тот же самый автомобиль, только вместо густого тумана снаружи нас окружал теплый летний полумрак. Захар исчез со сцены, а место за рулем и при его преподобии капеллане занял я. И даже форма мне досталась почти такая же — только с погонами поручика. Сам Дельвиг переместился из гостиной двухэтажной дачи на пассажирское сиденье рядом, а уродливая конструкция в багажнике еще не добралась до места, где ее следовало хранить подальше от людей… Если уж не сожгли сразу прямо в доме ее сиятельства графини.

А в остальном — все то же самое. Снова Парголовская мыза, снова нитсшест и снова ничего не понятно… Ну, почти ничего. За последние дни я успел построить немало занятных теорий, но Лешие на Крестовском не вписывались ни в одну. То ли Бобринская на деле была не так уж проста, как хотела казаться, то ли…

— Ты смотри, — буркнул Дельвиг, подавшись вперед, — уже повылезали, чтоб их.

Упырь ковылял вдоль дороги нам навстречу. Медленно и неуклюже, как и полагалось низшей нечисти из Прорывов. И все-таки в его движениях проскакивало что-то необычное. Не упрямство, не сосредоточенность — на этого примитивное сознание вряд ли вообще способно. И все же цель у зубастого, похоже, была — иначе он наверняка предпочел бы отсидеться в тени деревьев, а не переть навстречу автомобильным фарам.

Значит, нитсшест уже начал работать, приманивая к себе всю нечисть в округе. А может, даже успел открыть еще пару прорех в бытие: наверняка он умел и такое — не случайно же всякая плотоядная дрянь всякий раз появлялась неподалеку в совершенно бессовестных количествах и будто бы ниоткуда… Конечно же, если таинственный Колдун со своей шайкой не резали Прорывы вручную.

Упырь явно не собирался делиться секретами хозяина — зато кушать, похоже, хотел: стоило машине приблизиться, как тварь вытянула когтистые лапы и зашагала вдвое быстрее, выбираясь с обочины прямо на дорогу.

— Разрешите, ваше преподобие?.. — поинтересовался я.

— Разрешаю. — Дельвиг махнул рукой. — Только машину не помни.

Я осторожно шевельнул рулем и чуть придавил газ. Машина отозвалась радостным рычанием из-под капота, рванула вперед и ударила Упыря хромированным бампером. На стекло брызнула черная жижа, и изломанная туша, крутанувшись в воздухе, отлетела куда-то в сторону. Дельвиг поправил зеркало на двери справа, брезгливо вытер руку платком и указал на поворот к даче, который я едва не пропустил.

И у этого самого поворота нас и ожидала встреча пострашнее и сбитого Упыря, и Леших на Крестовском — пожалуй, даже всех троих вместе взятых.

— Господь милосердный, — простонал Дельвиг. — А его-то кто сюда позвал?

Вопрос явно был риторическим, но я все-таки не поленился ответить:

— Подозреваю, его сиятельство Виктор Давидович. Если уж сам не изволил явиться.

Вольский даже не стал дожидаться, пока машина полностью остановиться — тут же подлетел и просунул через окно не только голову, но и плечи.

— Доброй ночи, судари! — заголосил он. — Вы и представить не можете, как я ждал! Слава о ваших подвигах опережает даже самый быстрый автомобиль.

— Но вряд ли способна опередить вас. — Я чуть отстранился, чтобы старикашка на радостях не забрызгал меня слюной. — Вижу, вам уже успели сообщить…

— Конечно, конечно же успели! — Вольский сам распахнул дверцу и разве что не вытащил меня из машины. — Как только Виктор Давидович позвонил и сказал, какая у вас добыча… Он ведь здесь, в машине, ведь так?

— А где же ему еще быть? — буркнул Дельвиг, открывая багажник. — Эту гадость следовало немедленно увезти подальше от города. Здесь хотя бы есть солдаты и достаточно оружия, чтобы перебить нечисть и…

— Дайте же взглянуть!

Вольского вряд ли успел забыть, что вслед за нитсшестом здесь могут появиться и зубастые гости, но любопытство, похоже, вытеснило все прочие чувства. Он так спешил полюбоваться уродливой штуковиной в багажника, что без особого стеснения растолкал нас плечами.

— Бога ради, будьте осторожнее, Петр Николаевич! — Дельвиг едва успел поймать уже тянущуюся к нитсшесту руку за локоть. — Неужели вы забыли, чем чревато даже самое крохотное прикосновение?.. И отнеситесь ко всему этому серьезно, или я завтра же потребую у Виктора Давидовича…

— Виноват! Прошу меня простить. — Вольский послушно отступил на шаг. — Может, я и чересчур любознателен — и все же серьезен, как никогда раньше.

— Очень на то надеюсь, — усмехнулся я. — В отличие от древних скандинавских легенд, эта штуковина действительно умеет убивать. Да еще и способом, который вам едва ли понравится.

— Охотно верю. — Вольский поджал губы, нахмурился и закивал — но тут же снова заулыбался во всю ширь. — Впрочем, чего мне бояться? Вы рядом, друг мой — а уж если кому-то и под силу справиться с колдовством… Мне приходилось слышать, что князь Вяземский обязан своей жизнью именно вам.

— Слухи сильно преувеличены. И даже если так — это уж точно не повод забывать об осторожности.

Я недовольно покосился на Дельвига, но тот лишь развел руками. Мои особые дарования перестали быть секретом довольно давно, и если уж Геловани потребовал, чтобы меня включили в особую комиссию по расследованию наверняка они с Вольским уже и так знали все… или даже чуть больше.

— Признаться, я до сих пор не могу понять, что сегодня случилось. В прошлый раз эту вашу… штуковину использовали для покушения на князя Юсупова. — Дельвиг осторожно завернул нитсшест в тряпку, захлопнул багажник и зашагал к дому. — Но кому понадобилось избавляться от безобидной старушки?

— Отвратительному типу, Антон Сергеевич, вот кому! — сердито отозвался Вольский. — Признаться, я выхожу из себя от одной мысли, что кто-то может вот так запросто убивать наших сограждан и всякий раз оставаться безнаказанным. Неужели Орден Святого Георгия и весь тайный сыск не в силах поймать одного-единственного чернокнижника⁈

— Мы делаем все, что в наших силах… Впрочем, теперь это и ваша работа тоже, Петр Николаевич. — Дельвиг явно был не в восторге от едва прикрытого обвинения. — Так что прошу, воздержитесь от критики — если уж не можете помочь делом.

— Увы, тут я бессилен. — Вольский виновато опустил голову. — Мы все бессильны. В наших руках лишь оружие, но рука, что его направляет, все еще скрыта. Если бы эта крысиная черепушка могла заговорить…

— Хм-м-м… Вы натолкнули меня на весьма интересную мысль, Петр Николаевич: что, если черепушка действитель заговорит? — Дельвиг прищурился и посмотрел на меня сквозь стекла очков. — Помнишь, ты упоминал, что, мог бы попытаться отыскать нашего злоумышленника с помощью нитсшеста.

— Это правда⁈ — Вольский схватил меня под локоть. — Вы действительно можете?

Я мог. Точнее, знал примерно с дюжину ритуалов, которые с разной степенью вероятности помогли бы раздобыть хоть что-то. На самые сложные моих нынешних силенок пока не хватало, но кое-что не требовало ни особых затрат, ни полусотни ингредиентов, за которыми порой приходилось охотиться чуть ли не годами.

Заклятие-преследователь вроде того «клубка», с которым я искал Упыря на Васильевском, вряд ли поможет — слишком маленький радиус, да и сам нитсшест нельзя в полной мере считать собственностью создателя. А вот поиск по карте…

Да, это определенно должно сработать. Хоть и с поправкой на откровенно никакущую точность — плюс-минус километр. И хорошо, если в переносном смысле, а не в прямом. Дельвиг наверняка раздобудет мне карту с хорошим масштабом, но заговоренный указатель может запросто промахнуться чуть ли не на целый квартал.

Или ткнуть ровнехонько во дворец Вяземских — и тогда мне придется сообщить Дельвигу… скажем так, кое-какие подробности о моем достоверном источнике. Не то, чтобы я собирался утаивать что-то, но все-таки не отказался бы иметь хотя бы еще немного времени до того, как Геловани бросит старого князя в жернова мельницы имперского правосудия.

Впрочем, какая разница? Днем раньше, днем позже… Да и вряд ли Вяземский единственный, кого наш загадочный колдун успел обучить своим премудростям.

— Я могу попробовать, Петр Николаевич. — Я деликатно, но уверенно освободился от хватки, открыл дверь и чуть отступил, пропуская своих спутников вперед. — Но обещать, к сожалению…

— Просим, просим, Владимир! — Вольский радостно заулыбался и ускорил шаг, врываясь в гостиную. Вы даже представить себе не можете, как мне не терпится увидеть ваши фокусы!

Дельвиг поморщился — похоже, его тоже зацепило последнее слово. Вряд ли он успел в полной мере научиться уважению, которого требует магия, зато уже не раз наблюдал и даже становился участником неприятных событий с нею связанных.

— Мне понадобится карта Петербурга, мел или карандаш, шнурок и кристалл… что-то вроде куска стекла. — Я на мгновение задумался. — Впрочем, металл тоже подойдет.

— И все?

В голосе Вольского прорезались нотки разочарования. Он явно ожидал чего-то… этакого. Если не жертвоприношений и распевов на полтора часа, то хотя бы птичьей крови или золы с пепелища дома должника. Или цветка папоротника, который, как известно, распускается только в ночь на Ивана Купала.

Ох уж эти легенды…

— Как говорили древние философы — sapienti sat, Петр Николаевич. — Я пожал плечами. — Мудрому достаточно. Или вам непременно хочется увидеть балаган с гулянием посолонь вокруг вокруг всей Парголовской мызы?

— Нет, конечно же нет! У меня и в мыслях не было требовать от вас каких-то там… представлений, — обиженно отозвался Вольский. — Мы же все здесь разумные люди.

— В таком случае, я бы попросил разумных людей помочь мне отыскать карту. — Дельвиг улыбнулся и шагнул к лестнице, ведущей на второй этаж. — Уверен, в кабинете у Георга Егоровича должна быть… Что нам еще нужно? Карандаш?

— Шнурок, стекло или металл, — напомнил я. — Что-нибудь мелкое из серебра, золота или латуни. Только не железо.

— Металл… Бронза! — Вольский схватил себя за лацканы пиджака. — Мои пуговицы сделаны из бронзы. Если вам будет угодно…

— Не стоит портить одежду, Петр Николаевич. — Я нащупал в кармане и достал патрон от «браунинга». — Вот — латунь и свинец. А немного пороха ничуть не помешает.

Абсолютно ничего сложного. Знакомая структура, знакомый инструментарий, простенький алгоритм. Действия, отточенные тысячами повторений и сотнями лет практики. Примитивнейший сам по себе ритуал поиска, с которым справился бы любой ученик волхва или начинающая ведьмочка — конечно, если ее взяли в профессию н только за смазливую мордашку и длинные ноги. А уж для колдуна моего класса и опыта, даже запертого в теле местного гимна… то есть, уже его благородия поручика Георгиевского полка — и вовсе ерунда. Разминочное упражнение. При желании я смог бы проделать все это с закрытыми глазами и одной рукой. А уж имея сразу двух каких-никаких помощников — пожалуй, и вовсе без рук.

Абсолютно ничего сложного. Но я почему-то все равно нервничал, как абитуриент на первом вступительном экзамене. То есть — даже больше, чем когда прописывал в бытие алгоритм, способный при малейшей ошибки размазать меня по эфиру. Силы возвращались куда быстрее, чем я думал, и в них я почти не сомневался, но юное тело Володи Волкова все равно слегка потряхивало. То ли от нетерпения, то ли самого обычного мандража, будто парню почему-то было очень важно произвести впечатление на товарищей.

И когда я успел стать таким тщеславным?

— Удивительно… Правда, Антон Сергеевич? — шепнул Вольский, повернувшись к Дельвигу. — Конечно, мне приходилось читать о подобном, но даже подумать не мог, что когда-нибудь увижу собственными глазами!

— Спокойнее, Петр Николаевич. В вашем возрасте вредно так нервничать.

Его преподобие, похоже, уже успел утомиться от почти детской радости, которую Вольский испытывал от всего, что было связано с колдовством и ритуалами. И делал все, чтобы сократить пребывание в кабинете до возможного минимума: сначала удрал проверять караул вокруг дома и пост на дороге, потом лично проверил все комнаты на предмет затаившейся нечисти. Чуть ли не четверть часа искал мел, хоть я и сказал, что карандаш тоже сойдет.

И, что характерно, нашел.

Небольшой огрызок, невесть откуда взявшийся среди вещей хозяина дачи. Всего с четверть пальца и к тому же основательно отсыревший, но чертить им на столе оказалось заметно проще, чем карандашом. Да и выглядело все это куда эффектнее, чем едва заметные черные письмена. Не то, чтобы материал так уж влиял на функционирование схемы и алгоритма, но публика определенно желала не только результата, но и шоу. Дельвиг наблюдал за приготовлениями со стороны, сложив на груди руки и подпирая спиной стену кабинета, зато Вольский все это время скакал вокруг и разве что не засовывал голову мне под локоть. А когда я обвел кругом аккуратно уложенный рядом с картой нитсшест и принялся за символы, с оханьем выхватил из-за пазухи здоровенный блокнот и начал копировать все подряд. Старательно и точно, но совершенно бездумно.

А когда он добавил в угол листа черточку, которая осталась на столе от моего перепачканного мелом пальца, я не удержался и прибавил вдоль краев карты пару египетских иероглифов, формулу закона Ома, схематичную голову робо-зайца из «Ну, погоди!» и написанное сверху вниз в стиле граффити американское матерное слово. Смысла в них не было, конечно же, ни малейшего, но и помешать ритуалу лишние знаки не могли. Вольский послушно перерисовал их все до единого, а Дельвиг едва слышно усмехнулся: то ли находил пляшущего с блокнотом старика сверх всякой меры забавным, то ли заметил мое хулиганство.

— Почти готово.

Я несколько раз обмотал ниткой проточку над фланцем гильзы, сбросил патрон с ладони и подергал, проверяя, как держится. Вышло не так уж и паршиво — для маятника, сделанного из подручных средств. Заговоренный кристалл, кусок стекла или кольцо из золота выглядели бы куда эффектнее, но свинец пули сработает даже лучше — за счет тяжести.

— Вот, держите, ваше преподобие. — Я протянул Дельвигу конец нитки, который держал в руках. — Без помощи тут не обойтись.

На самом деле мне просто было лень держать самому. В качестве штатива вполне сгодилась бы и настольная лампа, и палка, приделанная к стопке книг, и вообще что угодно. Но человеческий фактор, как ни странно, тоже имеет значение. Тело в таком случае используется, как концентратор энергии. И в каком-то смысле — как этакая дополнительная «антенна», способная усилить слабый сигнал из эфира и, как следствие, точность. К тому же мне почему-то показалось занятным использовать дармовую подручную силу — да еще и Владеющего.

В конце концов, любая магия, как и научный опыт, требует вовлеченности.

Впрочем, его преподобие моих взглядов явно не разделял: послушно принял нитку, обмотал ее вокруг двух пальцев и и застыл с вытянутой над столом рукой. Но при этом всем видом давал понять, что совершенно не испытывает восторга от происходящего. То ли ему, как священнослужителю, претило участие во всяком колдовстве, то ли Дельвиг просто не питал к нему такого уж большого интереса.

В отличие от уважаемого Петра Николаевича, который разве что не задохнулся от зависти, когда я передал маятник.

— А мне что делать? — требовательно поинтересовался Вольский.

— Встаньте рядом, — улыбнулся я. — Вот здесь. Сбоку будет лучше видно, куда именно укажет ритуал. Вы ведь сможете отметить точку на карте?

— Непременно! — Вольский тут же принялся слюнявить кончик карандаша. — Как только ваш патрон укажет, куда следует.

Но пока что маятник висел вертикально и разве что самую малость покачивался, крутясь из стороны в сторону. Я заканчивал приготовления и, накрыв руку Дельвига своей, наводил тупоносую пулю в условные нулевые координаты. В идеале они должны были совпадать с текущим местоположением заклинателя — то есть, меня — однако Дельвиг смог раздобыть карту только самого Петербурга, и Парголовская мыза оказалась бы изрядно за ее границами.

Так что я «прицелился» в Дворцовую площадь. Самый центр города, и в первую очередь — энергетический. Мимо него не промахнешься даже если очень захочешь — тянуть начинает чуть ли не сразу, еще до начала самого ритуала.

— Чувствуете что-нибудь, ваше преподобие? — поинтересовался я, отпустив руку Дельвига.

— Чувствую… Твой патрон стал тяжелее — раз этак в пять.

— Что?… Как это? — Вольский склонился над столом и чуть приспустил очки с носа, будто надеясь увидеть что-то между картой и кончиком пули. — Так и должно быть? Я ничего не…

— Да. Все правильно. — Я коснулся пальцами двух символов на краю стола. — А сейчас помолчите, Петр Николаевич. Мне нужно сосредоточиться.

Энергия шла не ровным потоком, а волнами. Могучими и увесистыми — настолько, что их приходилось гасить. Я ожидал, что ритуал окажется затратным и прожорливым, чуть ли не на переделе моего нынешнего жиденького резерва, но на деле я вбирал из окружающего нас пространства чуть ли не больше, чем тратил — и избыток едва получалось рассеять полностью.

Патрон потянуло к карте с утроенной силой — Дельвигу явно пришлось напрячься, чтобы удержать его на нужной высоте. На мгновение даже показалось, что нитка сейчас оборвется, но я благоразумно сложил ее втрое — опыт все-таки не пропьешь.

И, в отличие от сил, не потеряешь вместе с прежним телом.

Почти минуту ничего не происходило, но потом я все-таки смог настроиться, и натянутая как струна нитка чуть отклонилась. Патрон сместился на северо-восток, и теперь закругленный конец пули указывал куда-то в сторону Певческого моста через Мойку.

— Работает… — прошептал Вольский. — Богом клянусь, Антон Сергеевич — работает!

Я раздраженно фыркнул, но от замечаний все-таки воздержался — не хотелось терять концентрацию. Я поднял руку и чуть подвинул простертую над столом ладонь Дельвига. Патрон снова должен был натянуть нитку вертикально вниз…

Но нет — она так и осталась висеть чуть в сторону и теперь смотрела примерно на Спас-на-Крови. Значит, дворец Вяземских точно отпадает, дом княжны тоже… Похоже, таинственный злоумышленник обосновался то ли в самом центре, то ли еще дальше, за Фонтанкой.

— Не опускается. — Вольский пристроил на карту руку с карандашом, готовясь отметить хоть что-нибудь. — Нужно дальше, да?..

— Нужно, — буркнул я. — Антон Сергеевич, будьте любезны.

Дельвига не пришлось просить дважды — он тут же сдвинулся вправо… Но ничего не произошло. В смысле — патрон все так же оттягивал нитку к восточной части города и теперь повис над Михайловским замком.

А потом пополз дальше — за Фонтанку к Литейному проспекту, да еще и принялся гулять из стороны в сторону, будто взбесился и решил сорваться с привязи.

— Тяжело… Что вообще происходит⁈ — просопел Дельвиг, подхватывая правую руку левой снизу за запястье.

И я, наконец, сообразил: нас засекли! Кто бы ни находился на том конце «провода» — он явно почуял, что его пытаются выследить. И не только почуял, но и распознал ритуал, закрылся — и принялся активно огрызаться в ответ, посылая по пробитому мной в эфире каналу помехи.

Или даже что-то посерьезнее. Дельвиг пока справлялся, но приложило его основательно: на лбу выступили капельки пота, спина чуть ссутулилась, а плечи опустились вниз, будто ему приходилось удерживаться на вытянутых руках не девятимиллиметровый патрон от «браунинга», а гирю пуда этак в два весом.

— Кажется, это он. Наш колдун! — Я хлопнул Вольского по плечу. — Помогите его преподобию, Петр Николаевич!

Я и сам подхватил похолодевшую ладонь, но вряд ли Дельвигу стало намного легче — патрон все так же носился кругами между Фонтанкой и Знаменской улицей, не останавливаясь ни на мгновение. Лампочка под потолком с сердитым жужжанием замигала, нитсшест на столе встрепенулся, будто собираясь удрать из очерченного мелом круга, а стекла в окнах зазвенели. Дверь с грохотом распахнулась, по кабинету промчался порыв ветра, и даже карте досталось — ее края уже начали сворачиваться, готовясь вот-вот вспыхнуть.

— Давай, поручик! — прорычал Дельвиг сквозь зубы. — Дожимаем его!

Я лупил энергию уже чуть ли не напрямую, вытягивая не только резерв, а вообще все, что мог зацепить — но и этого едва хватало. Противостоявшая нам троим сила оказалась запредельной, просто чудовищной: даже находясь в полуторе десятках километров от Парголовской мызы, если не дальше, колдун сводил партию вничью.

Почти сводил. Будь он где-то рядом или на севере города, я бы не продержался и минуты, но расстояние все-таки сыграло нам на руку: маятник сначала перестал дергаться, потом остановился — и уже без особой суеты снова потянулся на восток. Через Неву и еще дальше, к самому краю карты. На мгновение завис над оставленным Вольским карандашом…

И с хлопком разлетелся на части. Искореженная гильза прыгнула мне в лицо и обожгла щеку. Пуля ударила в стол и, срикошетив, с визгом умчалась куда-то к потолку. Нитсшест в обведенном мелом круге вспыхнул голубоватым пламенем. Дельвиг от неожиданности шагнул назад, все еще держа в руке осиротевший обрывок нитки.

А Петр Николаевич Вольский тихонько охнул, попятился и, схватившись за сердце, грузно осел на пол.

— Г-г-господь м-милосердный… Ч-что это вообще было?

Вольский еще раз попытался глотнуть из кружки, но так и не смог. Руки дрожали, зубы стучали о фарфор, и чай только проливался на рукав рубашки и шерстяное одеяло. В общем, текло по усам, по бороде, а в рот, можно сказать, не попадало. Удивительно, как мы вообще смогли влить туда кстати подвернувшиеся в серванте сердечные капли.

От старика до сих пор изрядно попахивало травяным настоем — то ли валерьянкой, то ли мятой, то ли вообще всем понемногу. Мы с его преподобием обошлись без лекарств, но на этом различия, пожалуй, и заканчивались: все трое сидели в гостиной, завернувшись в одеяла и дышали так, будто только что пробежали марафон. В помещении даже ночью было довольно тепло, градусов двадцать, если не все двадцать пять, и все же согреться никак не получалось, хоть с нашего постыдного поражения и прошло уже около получаса.

На мгновение даже мелькнула мысль позвать караульных и велеть развести огонь в печи — слишком уж жалкий вид был у Вольского. Дельвиг выглядел немногим лучше: тоже бледный, взъерошенный и с огромными синими кругами под глазами. Зеркала поблизости не оказалось, но я и без него догадывался, что и сам сейчас мало от него отличаюсь.

Ритуал высосал все соки. И, что куда обиднее, в итоге так ни к чему и не привел: единственным моим «уловом» стало местонахождение колдуна с точностью плюс-минус… много. И пока я мог только догадываться, где именно к востоку от центра города остановился бы маятник — то ли сразу за Невой, то ли в Шлиссельбурге, то ли вообще где-нибудь в Волхове, в сотне километрах отсюда и далеко-далеко за границей карты.

Зато ответный удар получился изрядный: прилетел издалека, но все равно чуть не убил Вольского. Бедняга провалялся без сознания чуть ли не четверть часа. Да и сейчас выглядел так, будто собирался вот-вот отправиться к праотцам. Я до сих пор не мог понять, что именно его так приложило — то ли энергетический откат, то ли самый обычный испуг от взорвавшегося патрона.

— Что это было? — усмехнулся я. — Нас заметили, судари. Поймали на крючок, подсекли, выдернули и больно-больно ударили головой об дно лодки. Фигурально выражаясь.

Дельвиг едва слышно фыркнул. Ему явно не слишком-то понравилось сравнение с беспомощной рыбиной. А может, и вся затея изначально — наспех сооруженная матчасть ритуала в его глазах наверняка выглядела небезопасной.

И — чего уж там — на самом деле была далека от совершенства. Потрать мы чуть больше времени на подготовку к ритуалу, будь я не так самоуверен… Впрочем, результат все равно мог оказаться таким же: слишком уж крупного и опасного хищника я пытался поймать на прицел.

В моем мире к тысяча девятьсот девятому году таких попросту уже не осталось: кто-то погиб в схватках с себе подобными, кого-то я лично отправил на тот свет. А кто-то просто исчез без единого следа — видимо, чтобы не разделить участь мертвецов.

Всех, кто не ушел от дел и был способен выдать такой же уровень силы или что-то хотя бы отдаленно похожее на создание нитсшеста, я знал лично. И мог назвать если не друзьями, то уж точно коллегами.

Бывшими.

Впрочем, здесь все иначе: энергии море, Владеющие встречаются чуть ли не на каждом шагу, а местные Таланты дают им такие возможности, о которых мне и в лучшие годы приходилось только мечтать. При должном упорстве и обучении колдовство экстра-класса осилит даже сопляк семидесяти с небольшим лет от роду.

Правда, так мастерски отследить мой ритуал, подцепиться к каналу и врезать в ответ сопляк бы уже не смог. А значит, на том конце «провода» оказался не Вяземский, Меншиков или кто-то еще из молодой колдовской поросли, а кто-то с опытом моего уровня.

И как бы не круче.

— Меня пытались убить? — жалобно спросил Вольский. — Эта пуля…

— Просто пролетела мимо. — Дельвиг поморщился. — Колдун хотел уничтожить маятник. Верно, поручик?

— Подозреваю, именно так. — Я кивнул и потянулся за кружкой с чаем. — Будь у него желание убить… Сила все-таки запредельная. Думаю, при желании он вполне мог бы остановить вам сердце, Петр Николаевич. Или даже придумать что-нибудь пострашнее.

Возможно, мне стоило соврать, чтобы не расстраивать Вольского — но дело, к сожалению, обстояло именно так. Колдун обладал не только колоссальным резервом и умением перехватить чужой канал, но наверняка еще и парой заклятий, способных убить человека даже на расстоянии в полтора десятка километров. Я уже давным-давно научился закрываться от подобного, а Дельвиг, как Владеющий, священнослужитель и боевой капеллан, наверняка обладал универсальной защитой… какой-никакой. Так что «слабым звеном» среди нас в любом случае оказался бы старик — лишенный Таланта и в силу возраста обладающий не самым крепким здоровьем.

— Это ужасно… Просто ужасно! — Вольский втянул голову в плечи и принялся озираться, будто колдун мог каким-то образом наблюдать за нами. — Как мы, простые смертные, можем бороться с подобным? И что противопоставить такой дьявольской мощи?

— Веру в Господа. — Дельвиг коснулся георгиевского креста на шее. — И силу бессмертного человеческого духа.

— Без всяких сомнений, Антон Сергеевич. Но сколько бы я ни думал о душе, мне хотелось бы еще хоть немного пожить в этом теле. — Вольский смущенно улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь. — Пусть оно и успело изрядно одряхлеть — я к нему привык.

— Увы, Петр Николаевич. Больше мне вам предложить нечего. — Дельвиг сдвинул брови и громыхнул чашкой об стол. — Однако не стоит недооценивать…

— У меня и в мыслях не было, ваше преподобие! — отозвался Вольский. — Но, боюсь, одной веры может оказаться недостаточно.

— В таком случае — что предложите вы?

— Знание. Которого, впрочем, у меня пока нет. Но зато оно совершенно точно было у наших предков. Древних славян или, возможно, европейцев. Католиков, Святой Инквизиции… Ватикана, в конце концов. — Вольский на мгновение задумался. — Мы не можем доподлинно знать, что случилось тогда, но одно неоспоримо: в Средние века количество Прорывов изрядно сократилось, а в начала восемнадцатого столетия и вовсе сошло на нет. Лично я убежден, что подобное не могло случиться само по себе.

Я тут же навострил уши: старикан говорил дело — пожалуй, в первый раз с момента нашего с ним знакомства. Мне и самому уже приходила в голову идея как следует поковыряться в прошлом, но всякий раз находились вопросы поважнее.

— И это, судари, может значит только одно: наши предки знали, как бороться с подобным злом. И знали куда лучше… Ни в коем случае не хочу обидеть наших доблестных защитников в лице Антона Сергеевича, — Вольский повернулся к Дельвигу и изобразил учтивый поклон, — но есть подозрение, что Орден Святого Георгия пользуется лишь малой частью наследия Средних веков.

— Пожалуй, соглашусь, — встрял я. — Ничто в этом мире не происходит без причины. И если уж Прорывы исчезли — наверняка кто-то приложил к этому руку. Кто-то достаточно могущественный и, что куда важнее — обладающий нужным знанием. И даже если прямой связи между нашим колдуном и появлением нечисти три года назад и не существует, Петр Николаевич прав: отгадки следует искать не только в настоящем, но и в прошлом! Книги, пергаменты… какие-то рабочие записи — хоть что-нибудь!

— Верно, мой юный друг! — Вольский торжествующе улыбнулся. — Не сомневаюсь, в архивах Ордена и Святейшего синода непременно найдется…

— Архивы закрыты от посторонних, Петр Николаевич, — буркнул Дельвиг. — Может, мы и не в Ватикане, но в тайных документах Синода содержится достаточно такого, к чему не следует допускать… никого. Впрочем, дело даже не в этом.

— Позвольте спросить — а в чем же тогда? — поинтересовался я.

— У нас попросту нет времени копаться в записях столетней давности — а такая работа, как вы понимаете, займет недели, если не месяцы. — Дельвиг нахмурился и покачал головой. — Между тем совет архиереев ясно дал понять, что важнейшей и, более того, единственной задачей Ордена является защита людей от Прорывов и нечисти. А любые расследования — полностью в компетенции тайного сыска.

На мгновение я даже удивился. Редкая спецслужба — даже та, что напрямую подчиняется Синоду — упустит возможность расширить свои полномочия и юрисдикцию. И дело не только в амбициях руководства. Однако высшие церковные чины почему не хотели лезть во все это дело… и наверняка не просто так.

Неудивительно, что мы так поладили с Дельвигом. Похоже, его преподобие тоже изрядно злоупотреблял нездоровой инициативой — если уж в конце концов оказался с нами в этой комнате.

— А как же комиссия? — возмутился Вольский. — Для чего тогда государь потребовал расследования совместными силами Ордена и полицейского ведомства?

— Боюсь, вас не совсем верно информировали о моей… нашей с Владимиром роли в этом деле. — Дельвиг кивнул в мою сторону. — Нас включили в состав комиссии исключительно по личной просьбе его сиятельства Виктора Давидовича. Именно он отвечает лично перед его величеством. А помимо нас четверых в работе участвуют три человека из тайного сыска — младшие чины, подозреваю, их вам даже не представили. В сущности, это все, чем мы располагаем на данный момент, Петр Николаевич. — Дельвиг развел руками. — Согласитесь, не так уж и много — и явно недостаточно, чтобы тратить время еще и на архивы Ордена.

— О да. Боюсь, вы правы. — Вольский опустил голову. — Полностью правы, Антон Сергеевич… Но, в таком случае, я могу попросить Владимира кое о чем?

— Разве я могу запретить? — Дельвиг пожал плечами. — Владимир перед вами.

— И мне снова нужна помощь этого отважного юноши. Хоть, подозреваю, на этот раз работа вряд ли покажется вам интересной и стоящей того. — Вольский с улыбкой повернулся ко мне. — И все я прошу — займитесь поисками!

— Наследия предков? — усмехнулся я.

Да! — с жаром ответил Вольский. — Думаю, я смогу убедить господина обер-прокурора предоставить нам допуск к архивам Святейшего синода. И если вы сможете уделить им хоть несколько часов… в частном порядке, конечно же — хоть и с дозволения его преподобия Антона Сергеевича.

— Делайте, что хотите. — Дельвиг махнул рукой. — Лишь бы это не мешало нашей работе.

— Обещаю, я не отниму слишком много вашего времени, судари. — Вольский радостно заулыбался. — И, Владимир — считайте это личной просьбой. Разумеется, вы ничего мне не обязаны. Но если нам все таки повезет отыскать хоть какие-то записи или людей…

— Людей? — переспросил я.

— Почему бы нет, друг мой? Если уж где-то в этом городе прячется многомудрый старец, который хранит дурное знание — разве не может найтись и тот, кто хранит доброе? — Вольский сцепил руки, будто собрался молиться. — Вы ведь поможете, Владимир?

— Постараюсь. — Я осторожно скосился на мрачного, как туча, Дельвига. — Но обещать ничего не могу.

Выходной день. Не так уж много времени понадобилось забыть, что это вообще такое. Всего каких-то лет тридцать без службы, из которых чуть ли не половину я провел в глуши. Так далеко от людей, что дни отличались друг от друга только циферками в правом нижнем углу монитора — или на экране смартфона.

Абсолютно одинаковые — в отличие от тех, что выпали на мою долю здесь. Вряд ли жизнь Володи Волкова до моего… скажем так, появления была такой уж насыщенной и разнообразной, зато на меня приключения валились одном за другим. С самого первой минуты и почти без перерывов. Видимо, я так долго просидел без дела, что даже без всякого умысла искал их на свою тощую пятую точку — и, разумеется, находил. Или ее величество судьба решила отыграться за все тихие годы и высыпала накопленные сюрпризы одним махом.

Я не жаловался. В конце концов, не все из них оказались неприятными. Новая жизнь, новый вызов, новые друзья, честные и настоящие. Петропавловский, Фурсов, дед Федор. И Дельвиг, хоть его преподобие и предпочитал называть свое расположение иными словами — а куда чаще и вовсе обходился без слов.

И самое главное — новое молодость. Не то, чтобы меня не устраивало прежнее тело, застывшее в почти вечном «тридцать с хвостиком», но слишком уж много в нем накопилось за столетия. Всякого — и хорошего, и плохого, и просто тяжелого.

Года висели на мне-прежнем тяжелым грузом. Не продашь, не бросишь — и подарить тоже никак. Да и, в общем, некому. А здесь…

— Опять работаешь? — Мою шею обвила теплая рука. — Ты бы отдохнул, что ли — раз уж на службу не надо.

Марья. Еще один несомненный плюс этого мира. Конечно, я и раньше не жил монахом, но вот, на постоянной основе, почти-совместный быт… Нет. Последний лет сто, если не больше — и дело не только в том, что прежнее взрослое тело пережило подростковый гормональный шторм еще в стародавние времена до Крещения Руси. Я просто не видел смысла привязываться к тем, чья молодость проходит так быстро. Для прежнего меня наблюдать чужую старость стало разве что не привычкой.

Для нынешнего — тем, что случится когда-нибудь потом.

И еще очень нескоро.

— Работаю?.. Честно — нет, — признался я, накрывая пальцы Марьи ладонью. — Просто сижу в кабинете и делаю умное лицо.

Справедливости ради, около часа назад я действительно был занят делом. Сначала заезжал Фурсов — уточнить насчет обновления автопарка, который понемногу разрастался чуть ли не до десятка машин. Потом заглянул Петропавловский и где-то минут сорок рассказывал, как они с уважаемым Соломоном Рувимовичем провернул дельце, изрядно обогатившее не только унаследовавшего Кудеяровские капиталы деда Федора, но и нашу честную компанию — тысяч этак на пятьдесят.

Я кивал и делал вид, что слушаю. Финансовая сторона вопросов перестала меня интересовать в тот самый момент, как мы раздобыли достаточно средств на безбедное существование и аренду вот этих самых барских апартаментов, где я мог закрыться в кабинете, плюхнуться в кресло и хотя бы час или два не думать вообще ни о чем.

— Просто сидишь? Ну и хорошо, сиди, Володя. — Марья поцеловала меня в макушку. — А я тебе пока кофею принесу.

Чего у девчонки точно не отнять — так это умения чувствовать мое настроение. И не отсвечивать, когда надо. Она никогда не задавала лишних вопросов и даже сейчас не требовала какого-то особого внимания.

Сидит мужик — значит, так и надо. Пускай сидит.

Впрочем, наслаждаться заслуженным отдыхом у меня почему-то не получалось. Я пообещал себе, что выброшу службу из головы хотя бы на день, но так и не смог. Не спасали ни утренняя прогулка, ни завтрак, ни принесенная Марьей свежая газета — мысли раз за разом упрямо возвращались к расследованию.

А точнее — к Лешим в доме на Крестовском острове. Загадочный колдун — знаток убойных ритуалов, глава тоталитарной секты имени себя любимого и гроза всей столичной знати — самолично соорудил нитсшест и отправил человека подбросить его на место украденной винтовки Манлихера. И не кого попало, а Владеющего — наверняка того самого снайпера, что едва не продырявил мне голову на Кадетской линии.

И все лишь для того, чтобы устроить налет нечисти на дачу графини Бобринской. Совершенно безобидной старушки в чепчике. Конечно, я уже успел проверить ее сиятельство чуть ли не со всех сторон — и не нашел ничего интересного. Ни жутких скелетов в шкафу, ни сомнительных знакомств или интрижек в молодые годы. Ни власти, ни могучего Таланта, ни даже каких-то особых капиталов — немного земли где-то на юге страны, мануфактура в промышленном районе Петербурга, двухэтажный дом на Мойке, скромный счет в банке.

И, собственно, дача на Крестовском, где Бобринскую чуть не сожрали Лешие. Явно маловато, чтобы заинтересовать сильных мира сего. И даже версия с местью уже года четыре как покойному супругу при ближайшем рассмотрении тоже рассыпалась в труху: его сиятельство занимал не самый пост в Морском министерстве, но человеком был беззлобным, покладистым и добродушным. Так что и врагов имел соответствующих — уж точно не из тех, кто станет вырезать все семейство.

В общем, отдельно от всего эта история казалась полнейшей бессмыслицей: все выглядело так, будто загадочный колдун решил прибить графиню, чтобы та не сообщила сыскарям о пропаже «манлихера» с драгоценной австрийской оптикой — а то и вовсе из одного только собственного развлечение. То есть, зачем-то решил палить по пожилому и безобидному воробью из сорокавосьмилинейной гаубицы.

Похоже на правду? Да нет — вообще ни разу не похоже.

А вот если взглянуть на расклад в целом — ситуация получается весьма… занятная. Да еще и как минимум из нескольких частей. Раз — похищение винтовки из оружейного шкафа покойного графа Бобринского. Два — покушение на Дельвига и стрельба с колокольни. Три — Лешие на Крестовском. И сложись все, как задумано, его преподобие был бы уже мертв, а бабуся заявила о краже… ну, или тоже отправилась бы на тот свет.

И общее в обоих случаях только одно: сыскари попросту не могли не наткнуться на нитсшест. И палка с крысиным черепом просто обязана была оказаться на даче в Парговлоской мызе. Колдун сделал для этого буквально все и даже перестраховался, отправив своего человека охотиться на Дельвига.

Чтобы уж наверняка: убийство георгиевского капеллана — явно не то, что можно провернуть, не навлекая на себя гнев и тайного сыска, и Ордена, и даже самого государя императора. В таких случаях на ответное действие привлекаются все возможные силы: городовые, солдаты, филеры, осведомители… даже дворники.

Но на них колдуну плевать — слишком высоко и далеко сидит. В первую очередь его интересует тот, кто способен провести ритуал и отыскать создателя нитсшеста. То есть, в данном случае — я. Вчерашний гимназист и нынешний поручик Георгиевского полка Владимир Волков.

В моих умозаключениях наверняка хватало и пробелов, и изъянов, но если я не ошибся хотя бы в целом — всю эту возню колдун затеял исключительно для того, чтобы выманить мою фигуру из тени. Не узнать имя — в этом наверняка уже давно не было никакого секрета — а прощупать предметно. Проверить в деле, понаблюдать… В самом деле, чего уж проще: подкинуть крысиную черепушку с палкой в качестве приманки и подождать, пока не в меру знающий пацан с пурпурными погонами расчехлит весь свой арсенал магических уловок. Заставить выложиться на пределе — а потом спалить наживку и оставить самонадеянного юнца с носом.

Выходит, это не я охотился за создателем нитсшеста, а он за мной.

— Да твою ж… — вздохнул я.

Обидно. Я никогда не был силен в интригах и многоходовых планах, но мог бы догадаться и раньше. Во всяком случае, до того, как колдун едва не прикончил беднягу Вольского — уж такого старик точно не заслужил.

— Плохо, Волков! — выругал я сам себя вполголоса. — Когда ты успел стать таким самоуверенным болваном? Тебе что, семнадцать лет?

Впрочем, теперь мне и правда семнадцать — во всяком случае, внешне. И вряд ли хоть кто-то в этом мире догадывается, что за личиной вчерашнего гимназиста скрывается старый вояка. А еще ведун, оборотень, следопыт… и так далее.

Впору собой гордится. Вряд ли таинственный колдун посчитал меня равным себе — скорее пока просто достойным внимания. Но и этого самого внимания набралось достаточно, чтобы провернуть целую операцию и демонстративно бросить в лицо перчатку.

Плохая новость — перчатка оказалась латной и при определенных обстоятельствах могла прибить меня даже до официального начала нашей… скажем так, интеллектуальной дуэли. Тело Володи Волкова принимало мои силы и способности с распростертыми объятиями, но для полноценного и открытого противостояния с древним колдуном их все-таки пока не хватало.

Впрочем, тот пока тоже почему-то не спешил расправиться с надоедливым юнцом, хотя возможностей наверняка имел предостаточно. И это, пожалуй, как раз и смущало больше всего: я как будто разгадал чужую интригу, но не мог даже предположить, для чего ее вообще затеяли.

А значит, козырь у меня всего один: колдун не имеет понятия, с кем связался. И пока я не выложу карту на стол — будет и дальше считать меня талантливым самородком. Так что пока остается только отыгрывать роль, и если и делиться с кем-то своими догадками, то…

— А вот и кофе! — Марья открыла дверь бедром и протиснулась в кабинет с подносом в руках. — Еще чего-нибудь хочешь?

— Сладкого бы…

— А из сладкого у тебя сегодня только я.

Молодость — недостаток, который со временем проходит. И в грядущем противостоянии с таинственным колдуном возраст Володи Волкова уж точно не преимущество — слишком уж сильно это тело «заряжено» на действие без лишних раздумий, слишком часто забывает об осторожности. Слишком много энергии, которую я так до конца и не научился распределять в мирных целях… Впрочем, имелся и плюс — с задачи на задачу я теперь переключаюсь, можно сказать, мгновенно.

Когда Марья пристроила поднос на край стола, улыбнулась и принялась нарочито-медлительно возиться с кушаком на халате, все мысли о службе тут же покинули голову — возвращаться явно не спешили. Я сгреб бумаги в сторону, подхватил горячее женское тело, как пушинку, а потом…

— Эй… — Марья нетерпеливо коснулась губами моей шеи. — Ты чего, Володька? Заснул?

— Да если бы, — вздохнул я, указывая на телефон на столе. — Сейчас заголосит, собака такая.

Ну же! Три, два, один…

На мгновение даже мелькнула мысль послать все к такой-то бабушке, выдернуть провод, пристроить Марью аппетитной пятой точкой на столешницу и устроить себе полноценный выходной. Но воплотить разумный план я так и не успел: интуиция в очередной раз не подвела, и тишину кабинета прорезал металлический стрекот звонка. И если уж я почуял его заранее — значит, неприятности не собирались заставлять себя ждать и уже мчались в гости.

Полным ходом.

— Доброго дня. Я могу говорить с Владимиром Волковым?

Этот номер знали всего человек пять, не больше — и Вяземская в их число не входила. Ей наверняка пришлось изрядно постараться, чтобы выпытать заветные цифры — и одного только этого вполне хватало понять, насколько княжна в отчаянии. Впрочем, была и другая подсказка: из динамика аппарата буквально хлестало ужасом. Паника текла по проводам и врывалась в кабинет холодным и липким потоком, который я чувствовал почти физически.

Случилось страшное.

— Доброго дня, ваше сиятельство. — Я с усилием заставил себя держать трубку у уха. — Это я.

— Мне нужна твоя помощь! — выдохнула Вяземская. — Приезжай… Пожалуйста, приезжай, умоляю!

Не то чтобы мне так уж хотелось прыгать за руль и мчаться к Вяземской, бросив полураздетую и весьма недовольную Марью. Наоборот — ничуть не хотелось. Но приятный момент и так уже был упущен. А чутье, взвывшее еще до телефонного звонка, и не думало униматься. Явно намекало, что очередные неприятности только начинаются.

Но принятие не всегда означает смирение, так что баранку я крутил если не с остервенением, то уж точно не в самом благостном расположении духа. Щедро разбавленная гормональным буйством злоба подстегивала тело, заставляя ехать суетливо, нагло и местами даже опасно. Так быстро, что я не успел даже толком прикинуть, что именно могло стряслось у Вяземской. Всю дорогу в голове металась только одна дурацкая мысль: если ее сиятельство навела панику и позвала меня без повода — я имею полное право стребовать с нее все то, чего недополучил дома.

Да еще и с процентами!

Впрочем, когда я свернул с Каменноостровского на аллею, остатки игривого настроения улетучились полностью.

Над домом собрались тучи. В переносном смысле, конечно — сам по себе день выдался погожим. Летнее солнце зависло в зените и припекало так, что над асфальтом трепетало полуденное марево — верный спутник сонливого спокойствия… Но не в этот раз. Что-то определенно было не так, и я даже остановился, сделав всего два или три шага от машины. Прислушался, и лишь через несколько мгновений сообразил, в чем дело.

Тишина. Абсолютная, гробовая: ни людей, ни бродячих собак или кошек, дремлющих в тени особняка, ни даже вездесущих голубей — только где-то за моей спиной на проспекте мерно тарахтел мотор проезжавшего грузовика. Но все живое избегало дома, и избегало не случайно, хоть и не вполне сознательно.

Такое бывает в двух случаях.

Первый — катастрофа. Колоссальный взрыв, пожар, обвал, прямое попадание снаряда или авиационной бомбы. Когда не остается уцелевших, даже тяжело раненых, и над местом сгущается сущность, которую обычно принято называть смертью. Иногда ее способны почувствовать даже те, кто лишен и малейших проблесков Таланта.

Второй случай — сильное темное колдовство. Почти то же самое, с той лишь разницей, что оно обычно не оставляет видимых разрушений. Люди иногда не замечают подобное, зато всякое зверье — вплоть до тараканов — разбегается моментально.

Прямо как сейчас. Ничего похожего на следы огня я не наблюдал, зато эфир буквально гудел от концентрированной магической мощи. Энергия уже выполнила свою работу и понемногу рассеивалась, но ее все равно было столько, что кожу слегка покалывало, а воздух пах озоном, как после грозы.

Ритуал. Смертельное проклятие запредельного класса сложности. Не только могучее и прожорливое, но еще и наведенное точно в цель. Даже в старом мире я знал буквально двух-трех человек, способных на подобное — считая себя самого. Когда такая штука начинает работать, спастись почти невозможно. Без заранее продуманной схемы защиты и мощных оберегов счет идет буквально на секунды — и чтобы сплести отвод нужна не только сопоставимая с «нападающим» личная сила, но и стальные нервы.

С канат толщиной — больше всего это похоже на работу с часовым механизмом под шквальным огнем. Одна крохотная ошибка, неверное движение — и чужое колдовство высосет тебя до капли, оставив искалеченный труп. Магия работает чуть медленнее, чем взрывчатка, клинок или пуля, зато куда надежнее всех троих вместе взятых. Я уже давно сообразил, с кем имею дело. Знал, на что он способен, поэтому чуть ли не вся моя одежда представляла собой заговоренную броню от колдовства. Не слишком надежную, но крепкую — достаточно, чтобы если не полностью нейтрализовать чужую силу, то хотя бы не дать убойному ритуалу меня прикончить.

Я умел защищаться. Тот, по кому били здесь примерно полчаса назад — едва ли.

Вяземская встречала меня сама — вездесущий и сердитый дворецкий куда-то подевался. Как и вся прочая прислуга, похоже: то ли их отослали специально, то ли сами разбежались подальше от… эпицентра.

Не знай я, как сильно домашние любят свою хозяйку — точно поставил бы на второе. Когда дверь распахнулось, мне навстречу будто пахнуло могильным холодом. Самым натуральным: разница температур внутри и снаружи была градусов десять, не меньше. Убойное колдовство выжирало из окружающего пространства любую энергию, и тепловой тоже не брезговало.

Но Вяземская этого, похоже, даже не замечала, хоть ее изрядно потряхивало. Что бы тут ни случилось, это явно было куда важнее и серьезнее каких-то там бытовых неудобств. Бледное лицо, сухие глаза, губы, сложенные в упрямую полоску — ее сиятельство держалась из последних сил.

Но стоило мне появиться на пороге — тут же расклеилась.

— Приехал все-таки… — Вяземская всхлипнула и, наплевав на великосветский этикет, уткнулась лбом мне в грудь. — Там…

Договорить она так и смогла — голос задрожал и сорвался в едва слышный хриплый шепот. Моя рубашка тут же намокла от хлынувших слез, и несколько мгновений мы просто стояли молча.

— Ну же, ваше сиятельство. — Я осторожно опустил ладони на холодные, как лед, плечи. — Может, все-таки расскажете, что здесь…

— Идем!

Вяземская отступила на шаг, схватила меня за руку и с неожиданной силой потянула через порог, а потом в гостиную. Такую же тихую, замершую и стылую, как и весь дом… Даже еще холоднее — похоже, чужое колдовство сработало именно здесь.

И я уже примерно понимал, что сейчас увижу.

Вяземский сидел боком ко мне. Вполоборота, откинув голову назад на спинку дивана. Шторы были задернуты, и в полумраке поначалу могло показаться, что старый князь просто решил вздремнуть — настолько мирной и спокойной выглядела поза.

Наверное, здесь бедняга и умер, даже не успев толком понять, что происходит: сначала почувствовал головокружение и слабость… Сел на диван, может, позвал дочь или кого-нибудь из прислуги. Дышать становилось все тяжелее, затем наступил паралич. Сердце остановилось чуть позже — секунд через тридцать-сорок. Или даже через минуту, если в последней надежде спасти хозяина заработал Талант. Впрочем, едва ли — сознание наверняка отключилось еще раньше.

А потом уже фактически мертвый князь начал стремительно усыхать, пока не превратился… вот в это.

На диване передо мной сидела мумия. Еще недавно крепкие большие руки скукожились, превратившись в уродливые костлявые огрызки. Одежда — рубашка и легкий брючный костюм — повисла мешком, будто в одно мгновение увеличилась на пару-тройку размеров. Обтянутый потемневшей кожей череп с остатками седых волос по бокам скалился в последней улыбке.

Прежними остались только глаза — зеркало отлетевшей в неведомые дали души. Серые и неподвижные, почти живые, они смотрели куда-то вперед. Но не на меня, а как бы сквозь, будто покойник до сих пор отчаянно пытался разглядеть того, кто его убил. И заодно понять — за что.

Дурак. Несчастный старый дурак. В таком возрасте пора бы уже знать, что предателей не ценят. Никто — даже те, ради кого они, собственно, и предавали.

— Примите мои соболезнования, ваше сиятельство, — тихо проговорил я. — Вы уже нашли его таким? Или?..

— Я была здесь! — Вяземская сжала мою ладонь так сильно, что ногти впились в кожу чуть ли не до крови. — Была с ним рядом, я видела все!

Да уж… Ее отца я ничуть не жалел — он сам выбрал не ту сторону. Сам наворотил дел и наверняка оставил с дюжину трупов пострашнее этого. Не считая тех смертей, в которых был повинен косвенно. А еще старик, похоже, все-таки имел глупость после нашей с ним беседы помчаться и нажаловаться: Меншикову, кому-то еще — неважно. Когда дурные вести дошли до верховного колдуна, жить Вяземскому оставалось немногим больше времени, чем требуется на подготовку убойного ритуала.

Он заслужил смерть — но его дочь уж точно не заслужила стоять здесь и смотреть, как отец превращается в высохшее чучело. Видеть собственными глазами все, каждое мгновение до последнего вздоха — и оказаться бессильной сделать хоть что-нибудь. По вполне понятным причинам я не питал к ее сиятельству каких-либо светлых чувств, но такого не пожелаешь и врагу.

— Соболезную, — повторил я. — От всего сердца. И, надеюсь, вы когда-нибудь сможете забыть то, что сегодня видели.

— Это едва ли возможно… Нет! — Вяземская развернулась на каблуках и обеими руками вцепилась в рубашку на моей груди. — Кто это сделал⁈ Ты знаешь?!?

Талант хлестал наотмашь. Кого-нибудь более впечатлительного это, пожалуй, и вовсе уронило бы в обморок — и энергетический «выхлоп», и сама по себе злоба в горящих огнем темных глазах. Девчонке конкретно срывало крышу, и прорвавшаяся наружу истерика требовала точки приложения, но убийцы отца рядом не наблюдалось.

Зато был я. Тот, кто положил начало краху фамилии Вяземских — конечно, если не считать самого главу рода, который сейчас молча взирал на нас мертвыми стеклянными глазами. Обвинять отца ее сиятельство не могла — так что вся бессильная ярость доставалась ни в чем не повинной одежде.

— Успокойтесь, княжна! — Я накрыл цепкие холодные пальцы своими и легонько стиснул. — И возьмите себя в руки, наконец.

— Господи, за что?.. Это все ты! — зарыдала Вяземская. — Это ты виноват!

Я промолчал — не объяснять же, что друзья покойного отца, которые втянули старика в интриги со смертоубийством, на самом деле никакие не друзья. А жизнь устроена таким образом, что бумеранг однажды не просто прилетит обратно, а еще и непременно ударит по лбу. Чуть позже мы непременно все обсудим, и тогда у меня вряд ли появится союзник вернее этой заплаканной дрожащей девчонки, но сейчас от разговоров мало пользы. Так что — не спорить, кивать, успокаивать.

И обнимать — на тот случай, если ее сиятельству все-таки захочется залепить мне пощечину.

— Что… что мне теперь делать? — Вяземская всхлипнула и снова прижалась ко мне. — Скажи!

— Не знаю, — вздохнул я. — Снова изображать радушную хозяйку. Или удирать через черный ход — в зависимости от того, ждете ли вы гостей.

— Что⁈

Я приложил палец к губам и чуть повернул голову, вслушиваясь в шум на улице. Машина подъехала примерно с полминуты назад, а теперь за ней пожаловала и вторая. Само по себе это могло ничего и не значить — зато топот ботинок на крыльце определенно…

Определенно означал.

— Кто там⁈ — прошептала Вяземская.

— Хотел бы я знать. — Я достал из-под куртки «браунинг» и скользнул к двери, стараясь не шуметь. — Тихо, ваше сиятельство. Может, это вовсе не…

Но, к сожалению, очень даже да: случайности в очередной раз оказались ничуть не случайны, и незваные гости на двух автомобилях приехали именно сюда. И именно по наши души — иначе вряд ли стали бы тарабанить так, что грохот наверняка доносился чуть ли не до ушей его величества государя в Зимнем дворце. Кто бы сюда ни пожаловал, наглости им уж точно было не занимать.

И для кого вообще повесили звонок?

— Эй! — по ту сторону двери раздался зычный бас. — Именем государя — откройте!

Все интереснее и интереснее. Я предполагал, что за домом следят. Что колдун отправит кого-нибудь проверить, как там Вяземский, а при необходимости довести работу до логического завершения. Что очередная встреча с ее сиятельством просто не может не закончиться снова закончится неприятностями, что надо быть… В общем, я много чего предполагал.

Но такое, пожалуй, все-таки нет.

— Сначала спросите. — Я распластался по стене справа от входа и указал на дверь стволом. — Если это городовые…

— Полиция, откройте! — продолжал требовать голос снаружи. — Мы знаем, что вы там, сударь. Будьте любезны, не заставляйте ломать замок.

Вяземская снова вопросительно посмотрела на меня. Она явно не ждала гостей и была им ничуть не рада — но особого выбора, похоже, не оставалось: вряд ли наемные убийцы стали бы выдавать себя за полицию и орать на весь Каменноостровский проспект.

А спорить с настоящими городовыми — себе дороже.

— Открывайте, — кивнул я, убирая пистолет за ремень сзади. — Только осторожно.

— Тайный сыск! — Через порог просунулась здоровенная бритая башка. — Могу ли я увидеть Владимира Петровича Волкова, сударыня?

Полицейский не церемонился даже с сиятельной княжной. Значит, или был непроходимо туп, или не только знал, что я где-то в доме, но и имел на мой счет весьма конкретные указания — да еще и с широким перечнем полномочий.

Так что я решил не ставить Вяземскую в неловкое положение или заставлять врать — и сам шагнул вперед, на всякий случай загораживая ее от незваных гостей в дверях.

Из проема на меня смотрели три изрядных рожи. Широкие, круглые, выбритые чуть ли не до синевы, но оттого не менее… Нет, протокольными я бы их все-таки не назвал: скорее наши новые знакомые напоминали тех, кто когда-то решил остаться по эту сторону закона. Впрочем, не факт, что решил осознанно и по собственной воле — просто так получилось.

Вряд ли городовые — их обычно набирают из отставных солдат, а армейской выправки в троице за дверью не было ни капли. Зато габаритов и внушительности хватало с избытком: самый крупный оказался где-то на голову выше меня, а весил килограмм сто двадцать, не меньше, в которых мышц и жира содержалось примерно поровну. Неброская одежда — штатская, никакого намека на форму — здоровенные кулачищи и грозно сдвинутые брови на не отягощенных бременем излишнего интеллекта лицах.

Типичные шпики. То ли из агентов тайного сыска, то ли вообще из тех, что полицейские чины привлекают за собственные средства. Низшая ступень полицейской иерархии: слишком заметные, бестолковые, зато крепкие и злобные — в самый раз для грубой и грязной работы, ради которой жалко гонять городовых.

К примеру — отловить кого-нибудь по указанному адресу или просто намять бока.

— Доброго дня. — Я коснулся пальцами виска — там, где обычно располагался околыш форменной фуражки. — Чем могу быть…

— Пойдем! — Старший шпик шагнул через порог. — Вас желают видеть, сударь. Немедленно.

— Погодите, любезный. Во-первых, вы могли бы для начала поинтересоваться, желаю ли я видеть… кого-то там. — Я выставил руку ладонью вперед. — А во-вторых, к поручику Георгиевского лейб-гвардии полка следует обращаться «ваше благородие».

— Идем, благородие, — усмехнулся шпик. — Хозяин ждать не любит.

Вежливость стремительно улетучивалась. Видимо, даже могучая формула «именем государя» предназначалась исключительно для титулованных особ. А какого-то там Волкова можно и так. Воля загадочного «хозяина» требовала незамедлительного исполнения.

А методы скорее подошли бы очередному князьку каторжан, чем полицейскому чину.

— Подождет, — буркнул я. — Вы кто вообще такие, любезные?

Вместо ответа шпики переглянулись — и рванули ко мне, с неожиданной для таких верзил ловкостью проскочив в дверной проем. Действовали слаженно и четко: сразу за порогом разделились. Самый рослый и тяжелый ломанулся в лоб, а двое других тут же метнулись в стороны, чтобы взять меня в кольцо и не дать ни удрать, ни размахивать кулаками. Видимо, уже не в первый раз вместе крутили таких вот упрямцев.

Но сегодня беднягам повезло куда меньше. Я не стал стоять на месте, тут же сместился вправо, уходя от главного, и пробил его товарищу кулаком в челюсть. Шпик «поплыл», но на ногах все-таки удержался и даже смог кое-как ухватить меня за ворот куртки и держать, пока не подоспели остальные.

Драться шпики умели. Во всяком случае, преимущество в весе использовали на полную катушку: подставляли под удары мясистые плечи, висли на руках, бросались в ноги. Падали, выдыхали алые пузыри из разбитых носов, злобно пыхтели — и снова вставали, чтобы броситься в бой. Двое младших держались неплохо, а старший и вовсе, кажется, ничуть не уставал. Похоже, у него в роду где-то затесались Владеющие: башка у здоровяка была каменная, а силища — просто нечеловеческая. И я всерьез рисковал оказаться погребенным под этой горой потной и горячей плоти.

Если бы продолжил сражаться честно.

— А ну назад! — Я увернулся от очередного увесистого хука, скользнул назад и рванул из-под ремня «браунинг». — Или все тут ляжете!

Шпики застыли: к такому жизнь их явно не готовила. Вряд ли матерым бойцам было впервой работать с вооруженным противником. Наверняка у них и самих под пиджаками имелись аргументы не хуже моего пистолета, но я уже его выхватил и даже взвел курок. А беднягам, скорее всего, дали приказ брать меня живым — и теперь они бестолково мялись, явно примериваясь, успеет ли хоть-то рвануть на три-четыре шага раньше, чем «браунинг» начнет плеваться смертью.

И неизвестно, чем бы все это закончилось, не появись на сцене еще одно действующее лицо.

— Довольно!

Вытянутая темная фигура шагнула через порог, и я почувствовал, как руку с пистолетом уводит куда-то в сторону. Сопротивление не помогло — новый гость просто усилил нажим и врезал так, что всех троих тяжеленных шпиков разом свалило на пол, «браунинг» вырвался из моих пальцев и улетел куда-то в сторону кухни, а меня отшвырнуло и протащило спиной по паркету чуть ли не до самого дивана с покойным Вяземским.

В первый раз я видел Владеющего такого класса в деле — и эффект, надо сказать, изрядно впечатлял. При желании Геловани наверняка ударил бы и втрое сильнее, разом переломав мне половину костей.

— Доброго дня, Виктор Давидович, — простонал я, кое-как приподнимаясь на локте. — Могли бы для начала поздороваться.

— Много чести. Здороваются с порядочными людьми, а ты… Господь милосердный, что тут произошло⁈

Геловани явно заготовил целую тираду, но осекся, едва начав говорить. Похоже, заметил труп на диване — то еще зрелище. Даже для матерого сыскаря высушенная до неузнаваемости мумия вряд ли могла быть чем-то обыденным.

— Что произошло? Я непременно расскажу, ваши сиятельство. — Я встал на ноги и кое-как отряхнул брюки. — Только для начала уберите отсюда этих обезьян. Или, клянусь, я сделаю это за вас.

Геловани недовольно засопел — он явно не привык к подобному обращению. Да и я оказался не в том положении, чтобы указывать. Однако лишние уши были ни к чему нам обоим, так что уже через несколько мгновений побитые шпики исчезли за дверью, оставив после себя лишь кровавые разводы на паркете.

— Его убили? — тихо спросил Геловани. — Тот же самый человек, который?..

— Подозреваю, именно так, ваше сиятельство, — кивнул я. — Наведенное проклятие, очень сильное. Работа мастера — вряд ли возможно было сделать хоть что-то — даже окажись я здесь вовремя.

— В жизни не видел ничего страшнее… Впрочем, об этом позже! — Геловани вскинул руку, будто вдруг решил сам себе напомнить, что приехал сюда вовсе не для того, чтобы выразить Вяземской свои соболезнования. — Ты ведь знаешь, зачем я здесь?

— Догадываюсь, — осторожно отозвался я. — Однако…

— Никаких «однако», поручик. Довожу до твоего сведения, что твои действия уже давно кажутся мне сомнительными и абсолютно неуместными. — Геловани ухватил меня за пуговицу на куртки. — Всему есть предел, и даже моему терпению. Хотя ты, надо сказать, проверял его на прочность, как никто другой.

— Приношу свои глубочайшие извинения, ваше сиятельство.

— Извинениями ты сегодня не отделаешься. Я требую встречи с твоим свидетелем. Сейчас же. — Геловани в очередной раз ткнул меня пальцем в грудь. — Если снова начнешь юлить — богом клянусь, я тебя арестую. И на георгиевские погоны не посмотрю!

— Как вам будет угодно, Виктор Давидович. — Я отступил на шаг и поправил одежду. — Я и сам уже не первый день собирался устроить вашу встречу. Но служба, знаете ли. И к тому же…

— Довольно! — буркнул Геловани, разворачиваясь к двери. — Поехали уже. Я не собираюсь возиться с тобой до ночи.

— Ехать никуда не придется. — Я поймал его сиятельство за локоть и указал на покойного Вяземского. — Вот мой свидетель. Правда, боюсь, он сейчас не сможет ответить на интересующие вас вопросы.

Геловани снова сдвинул брови. Вряд ли ему хоть на мгновение мог подумать, что я стану шутить. Нет, он сразу принял все за чистую монету — и теперь складывал в голове кусочки мозаики… Сложил.

И картина ему явно не понравилась.

— Да что ты говоришь, поручик? Не ответит на вопросы? — Голос Геловани зазвучал тише, превращаясь в обманчиво-ласковый шепот. — Уж это я вижу. Ведь его сиятельство… как бы это сказать помягче — мертв!!!

От последнего слова у меня разве что не заложило в ушах. Грозный вопль выдал в гостиную изрядную порцию Таланта: хором звякнули стекла, задергались двери на петлях, а меня где-то полтора шага протащило ботинками по паркету. Шевельнулся даже покойник: дернулся и уронил высохшую голову на грудь — будто бы тоже зачем-то пытался извиниться перед его сиятельством сыскарем, которого мы оба подвели.

— Мертв, — вздохнул я. — К моему глубочайшему сожалению.

Геловани поджал губы, шумно выдохнул через нос, но от дальнейшей ругани все-таки воздержался. Наверняка в обозримом будущем меня ожидали все египетские казни, однако тратить время на вопли его сиятельство благоразумно не планировал.

— Почему раньше не сказал?

— А что бы это изменило? — Я развел руками. — Наш таинственный друг умеет убивать на расстоянии и сделал это, как только у него появились подозрения — а ваших шпиков видно за версту… Они ведь следили за домом, не так ли?

— А ты как думал⁈ — буркнул Геловани. — Князя уже пытались убить — и вполне разумно предположить, что попытаются снова… А тут еще и ты.

— Уверяю, я не имею к смерти его сиятельства никакого отношения, Виктор Давидович.

— Верю. Может, ты и самонадеянный болван, но уж точно не преступник… Ладно! — Геловани махнул рукой. — Тебе удалось узнать хоть что-нибудь?

— И не так уж мало. И непременно все расскажу. Только давайте для начала присядем, ваше сиятельство — и велим подать по чашечке кофе… Впрочем, я сам угощу. — Я аккуратно взял Геловани под локоть и потянул в сторону кухни. — Что-не вижу здесь прислуги.

Вяземская благоразумно предпочла куда-то укрыться. Еще до того, как я закончил возиться со шпиками, и мы с Геловани остались тет-а-тет. Так что без дамских воздыханий и криков беседа получилась спокойной: настолько, насколько это вообще могло быть возможно после моих прегрешений перед тайным сыском и с высушенным до состояния мумии покойником за дверью. К счастью, его сиятельство оказался не из впечатлительных и умел держать себя в руках. Не суетился сверх меры, слушал молча. И если уж принимался задавать вопросы, то кратко и исключительно по делу.

И даже от справедливого возмущения не осталось и следа… Ну, почти — пару раз я все-таки заметил на лице Геловани недовольство. Впрочем, скорее разочарование, чем высочайший гнев или недоверие, способные сделать мою карьеру офицера…

Скажем так, весьма и весьма короткой.

— Иными словами — пока все обстоит именно так, — закончил я свой рассказ. — Во всяком случае, я почти убежден, что…

— То есть, все то, что могло бы быть нам полезным, его сиятельство Петр Андреевич забрал… — Геловани скосился на дверь. — Забрал с собой на тот свет?

— Я бы так не сказал. — Я пожал плечами. — Он и сам знал не так уж и много. Почти ничего, если вдуматься.

— Только имя светлейшего князя Александра Владимировича Меншикова. Против которого у нас, конечно же, по факту ничего нет, — буркнул Геловани. — Кроме слов вчерашнего гимназиста и покойника… сегодняшнего.

— А этого недостаточно? — едко поинтересовался я. — Раз уж у вас есть полномочия хватать людей и тащить их силком.

— Тебя — да. — Геловани даже бровью не повел. — С князем, как ты понимаешь, все куда сложнее. Однако я непременно нанесу его светлости визит, чтобы…

— Чтобы что? — Я на всякий случай даже чуть понизил голос. — Получить еще один высушенный труп?.. Не думаю, что вам стоит приближаться к Меншикову. Во всяком случае, в ближайшее время. Наш колдун умеет заметать следы — и явно не слишком-то стесняет себя в средствах.

— Может… да, пожалуй, ты прав. — Геловани на мгновение задумался. — Если попробуем прижать князя — вся шайка тут же заляжет на дно.

— Наверняка за домом следят прямо сейчас. — Я скосился в сторону окна. — Не ваши люди, не полиция, а… они. Нравится нам это или нет, ваше сиятельство — придется работать осторожно. И для начала сделать вид, что мы вообще ничего не знаем. Впрочем, не уверен, что даже это поможет.

— И почему же? — кисло отозвался Геловани.

— К нашему несчастью, покойный Петр Андреевич оказался человеком не самого выдающегося ума, — вздохнул я. — И совсем уж небольшой отваги. И когда я припер его к стенке, бедняга не только раскололся, но и, похоже, сразу же во всем признался своим покровителям. А те, разумеется, не стали медлить с наказанием.

— И, что куда прискорбнее, теперь знают, что мы под них копаем. — Геловани отхлебнул кофе из чашки. — И что прикажешь докладывать начальству?

— Пока ничего. И все же возьму на себя смелость напомнить, что ваше сиятельство — сыскарь. Один из лучших в своем деле, если не самый лучший в столице. — Я попытался хоть как-то подсластить пилюлю. — И вам ли не знать, что есть немало способов работать даже без… скажем так, личной встречи с Меншиковым.

— Гимназист собирается меня учить? — фыркнул Геловани. — А впрочем, попробуй, я даже послушаю.

— Как пожелаете, Виктор Давидович. — Я чуть склонил голову, изображая смирение. — Для начала поищите то, что связывает наших двух князей: мертвого и пока что живого. Подойдет любое — документы, общие дела, знакомые, встречи… Да вообще что угодно! А заодно приставьте к Меншикову шпиков. Только не этих ваших медведей, — Я кивнул в сторону двери, — а тех, кто по-настоящему умеет работать. Но для начала — вызовите городовых и велите, наконец, забрать тело из гостиной. Вряд ли ее сиятельству Катерине Петровне приятно подобное соседство.

Геловани снова придавил меня холодным и тяжелым, как глыба льда, взглядом, но от споров все-таки воздержался. Вряд ли мои советы стали для него откровением, однако и полезные мысли там определенно имелись — так что тратить время на болтовню, в общем, было уже незачем. И уж если за домом и правда следили откуда-нибудь с чердака напротив — можно дополнить сегодняшний бардак еще и небольшим спектаклем для врагов.

— И пусть городовые меня арестуют, — ухмыльнулся я. — Отпустите через час или два — а чужие сыщики пусть пока поломают голову.

— Арестовать? С превеликим удовольствием. — Геловани хищно и радостно оскалился. — Если пожелаешь — хоть прямо сейчас. В кандалах, как положено. Можно для пущей убедительности даже отправить тебя на каторгу. Года этак на четыре…

— Каторга подождет, ваше сиятельство. — Я отодвинул стул и поднялся. — У меня пока еще есть дела здесь — как раз до приезда городовых.

— Дела? — Геловани приподнял бровь. — Это, интересно, какие же? Собираешься колдовать над… над трупом?

— Останусь утешить Катерину Петровну, — отозвался. — Бедняжка только что потеряла отца. Конечно, я не могу в полной мере считать себя другом семьи, но раз уж…

— А-а-а. Ну, конечно. Утешай.

Геловани смог спрятать улыбку, но вид при этом имел самый что ни на есть развеселый — чуть ли не до неприличия. Похоже, его сиятельство, как и Дельвиг, уже успел сделать определенные выводы.

Абсолютно безосновательные и преждевременные — однако, как ни странно, отчасти верные.

— Доброго дня… Доброго.

Я поднялся, чтобы проводить Геловани к выходу, но он прекрасно справился и сам: промаршивовал наискосок через всю гостиную и скрылся за порогом, не удостоив нас с покойным князем даже взгляда.

— Ты меня не выдал.

Вяземская. Конечно, уже тут как тут — стоило сыскарю выйти за дверь. Я не стал интересоваться, где она все это время пряталась, но не сомневался — ее сиятельство слышала всю нашу беседу. Каждое слово. И заодно успел привести себя в порядок. Вряд ли добралась до косметики — с такой внешностью это было, в общем, как и всегда необязательно. Поправила одежду, накинула на плечи платок, вытерла слезы, умылась и теперь, похоже, готовилась то ли сцепиться со мной, то ли пустить в ход подкрепленный мощью Таланта арсенал женских уловок, то ли…

Вариантов определенно имелось предостаточно.

— Не выдал, — повторила Вяземская, шагнув мне навстречу. — Почему?

— А стоило? — усмехнулся я. — Неужели на сегодня нам мало неприятностей.

— Мне — достаточно. И все же я с замиранием сердца жду, чего вы попросите в качестве награды за свое молчание.

Так вот в чем дело. Очередная сделка, интриги… Впрочем, я даже не удивился: Вяземская выросла среди тех, кто редко заводит друзей. Для аристократов по-настоящему близкими могут быть только члены семьи, а все прочие деляться на слуг и союзников. И хорошо, если она видела во мне равного, а не того, с кем следует просто расплатиться.

Деньгами, какой-нибудь взаимной помощью… Собственным телом, в конце концов — вряд ли после недавних событий ее сиятельство стала бы привередничать в выборе методов.

В самом деле — чего я там не видел?..

На мгновение мне даже стало жалко Вяземскую — так сильно она напоминала перепуганного, грустного и ощетиневшегося ежа. Осталась без отца… и наедине с неприятностями, которыми было не с кем поделиться. И уж точно не от хорошей жизни звонила мне — но теперь, когда я явился на ее зов — снова ждала подвоха. Угроз, шантажа, требований.

— Чего я попрошу? — улыбнулся я. — Ждешь, что я попытаюсь извлечь выгоду из смерти твоего отца?

— Все попытаются. — Вяземская поджала губы. — Все, кого я знаю.

— В таком случае, мне придется обмануть твои ожидания. — Я развел руками. Не всем и не всегда хочется нажиться на чужом горе. Да и вообще — сейчас меня интересует только дело. А для него не будет никакой пользы, если ты закончишь свои дни на каторге. — Я шагнул вперед и осторожно коснулся тонких холодных пальцев. — Вряд ли девушка с такими руками долго протянет на тяжелой работе… Даже Владеющая.

— Жалеть меня вздумал? — Вяземская гневно сверкнула глазами. — Не надо. Обойдусь как-нибудь.

— О нет, жалость здесь точно не при чем, — отозвался я. — Пойми, наконец — у нас общий враг. Не знаю, как ты, а лично я собираюсь найти тех, кто убил твоего отца. И вытрясти всю душу — конечно, если она у них вообще есть.

— Ты знаешь, кто это был⁈ — Вяземская снова сжала мою ладонь. — Назови мне имя — и клянусь богом, я…

— Ты тут же наделаешь глупостей, — вздохнул я. — К примеру, отправишь кого-нибудь из слуг… Или того хуже — заплатишь шпику, отставному солдату или другому идиоту, который убивает людей за деньги. Его непременно поймают, начнут пытать, и ты закончишь так же, как отец.

— Я не собираюсь сидеть сложа руки. — Вяземская развернулась на каблуках и зашагала обратно в сторону лестницы. — И если уж государево правосудие не станет защищать мою семью — сделаю это сама!

— Ты видела князя Геловани? — Я поймал ее сиятельство за локоть. — Он ищет убийц! И я ищу, и весь Орден Святого Георгия. И нам может понадобиться и твоя помощь тоже.

— А что мне делать? — Вяземская тихонько шмыгнула носом. — Отец не рассказывал ничего. Если бы знала, что это за тайны, если бы могла предположить…

— Но ты не могла. — Я снова опустил ладони на слегка подрагивающие плечи. — Петр Андреевич творил ужасные вещи, но тебя все-таки любил. И пытался защитить — как умел. В том числе и от тех людей, которым служил сам.

— А они убили его… Но я отомщу! — Вяземская вытерла глаза тыльной стороной ладони. — Слышишь — отомщу!

— Непременно. — Я не стал спорить. — Только не мешай мне работать, договорились?

— Я так рад, что вы все-таки пришли друг мой.

А вот я, признаться, рад не был — слишком уж мрачным оказалось подземелье здания на Сенатской площади. И не только потому, что само по себе перемещение из жаркого летнего утра сюда, в прохладу, сырость и скопище вековой пыли казалось чем-то странным и противоестественным. Святейший правительствующий синод изрядно давил: архитектурой, атмосферой и самим осознанием, что где-то там, на верхних этажах собирается какой-нибудь очередной совет архиереев. Пишет свои важные бумаги господин обер-прокурор, заняты делами чиновники калибром поменьше…

А здесь — ничего. Только тишина, запах старой бумаги и, кажется, еще и крысы — что-то серое и размером с футбольный мяч прошмыгнуло и исчезло за полкой. Не случайно библиотекарь — тощий седовласый старик в квадратных очках — вручил нам ключи, но сам спускаться в архив явно не собирался.

Так себе местечко — но слово, как известно, надо держать.

— Ну… я ведь обещал, разве не так? — вздохнул я. — И чем именно мы сегодня займемся.

— Всем! — Вольский растопырил руки, будто собирался схватить все книги со всех полок разом. — Волшебное место, просто волшебное… Вы ведь тоже чувствуете этот запах, Владимир?

Отставной профессор какого-то там сибирского университета определенно чувствовал себя здесь как рыба в воде. Я еще не успел толком осмотреться, а он уже выдернул невесть откуда здоровенный фолиант в кожаном переплете и теперь пытался разлепить слежавшиеся страницы. Получалось так себе, но Вольский, похоже, испытывал от этого даже больше восторга.

Древние книги. В самом деле — что еще человеку нужно для счастья?

— Да, Петр Николаевич, — смиренно согласился я. — Запах я определенно чувствую.

— Отлично, отлично, мой юный друг. — Вольский пропустил иронию мимо ушей — а скорее и вовсе не заметил. — Жду не дождусь, когда мы наведем здесь порядок. Я и не надеялся, что вы мне поможете… Признаться, многие считают все это бреднями выжившего из ума старика.

— Что именно считают? — зачем-то уточнил я.

— Жизнеописания героев! — В глазах Вольского загорелся азартный огонек. — Однако подумайте сами, Владимир: если уж старинное колдовство, в которое уже давно никто не верит, все эти проклятия, порчи и заговоры, существуют на самом деле — как знать, что еще могло сохраниться на этом свете… Или — кто!

— Кто? — Я усмехнулся и покачал головой. — Боюсь, славные герои прошлого уже давно ушли в историю.

— А что, если и это окажется заблуждением⁈ — Вольский схватил меня за плечо. — Ветхий Завет приписывает иудейским патриархам поистине нечеловеческий век. Старец Мафусаил прожил чуть ли не целую тысячу лет, а его сын и внук — тот самый Ной, который построил Ковчег по времена Всемирного Потопа…

Дальше я слушал уже вполуха — погрузился в собственные мысли. Конечно, библейские масштабы в них по большей части отсутствовали, зато с достоверностью все как будто оказалось полном порядке. В возрасте, не уступающем веку легендарного Мафусаила, я не жаловался на забывчивость. И помнил — во всяком случае, людей и даты.

И, надо сказать, мне и раньше приходилось задумываться, почему за всю свою немыслимо долгую жизнь я не встречал никого старше себя. То есть, ровесники вроде как имелись — кто-то чуть помоложе, кто-то, вероятно, наоборот. В те времена с носителями информации, как и с грамотностью в целом, дела обстояли так себе, и к появлению полноценных летописей запросто можно было «потерять» лет двадцать-тридцать.

Но не больше. А уж к царствованию Ивана Грозного разница и в полтора века становилась чем-то малозначительным и почти незаметным. И все мне подобные — включая даже самых осторожных и многомудрых — просто перестали меряться… Ну, допустим, прожитыми годами.

И я порой думал, что дело было в самом обычном страхе. Старцы вроде меня боялись даже представить тех, рядом с кем вдруг оказались бы неоперившимися птенцами. Древних, заставших не только Крещение Руси или полулегендарного князя Рюрика, но и то, что было раньше: античный Рим, Грецию… Или даже постройку знаменитых египетских пирамид.

Но не могли же мы, в самом-то деле, быть первыми. Вряд ли способности, тот дар, которые подобные мне получали при рождении, просто взяли и появились где-то в конце первого тысячелетия от рождения Христа… Впрочем, и были и такие теории — построенные, однако, но одних лишь голых умозаключениях, не подкрепленных даже мало-мальски убедительной экспериментальной базой.

Конечно, загадки вечных и почти неуязвимых тел интересовали ученых мужей еще в незапамятные времена, и к началу двадцать первого века я успел изучить результаты примерно полутора сотен исследований и лично поучаствовать в трех десятках — как правило, в качестве подопытного кролика.

Ничего. В смысле — никаких результатов. Различий между мной и обычными людьми на генетическом уровне так и не нашли. Чуть иной состав костной ткани, мышцы покрепче, могучая иммунная система, не совсем типовая энцефалограмма и температура тела чуть выше условно-нормальной — где-то тридцать семь и два. И еще с полсотни пунктов, где отклонения составили какие-то крохи в плюс или минус от среднестатистических. В общем, ничего, что бы наглядно указывало на способность за пару часов залечить огнестрельную рану или кулаком пробить дверь автомобиля. То ли никакой мутации и вовсе не было, то ли она оказалась зарыта так глубоко в недрах ДНК, что ее не смог откопать даже самый передовой научный инструментарий. Вопросов в очередной раз оказалось куда больше, чем ответов.

И только одно я знал точно: никого заметно старше меня в мире нет. Встречались те, кто оказывался сильнее. Быстрее, умнее, хитрее, талантливее в колдовстве или военных науках. Знающие больше магических фокусов или способные принимать чуть ли не дюжину иных форм, включая самые сложные.

Но старше — нет — и все тут.

И мы могли только догадываться, куда они подевались. То ли дряхлели и умирали от самых обычных болезней, сгорая за пару лет, когда колоссальный ресурс тела все-таки заканчивался. То ли их всех банально перебили в первую тысячу лет нашей эры — это все-таки реально сделать, хоть и непросто. Кто-то считал, что старцы ушли сами, по собственной воле: не погибли, но сменили форму существования на иную, уже не вполне человеческую. Или спрятались среди простых смертных, навсегда отказавшись использовать дар. А может, их тайное сообщество и правда вершило судьбы мира, укрывшись за стенами древнего монастыря в какой-нибудь Шамбале.

Так или иначе, они исчезли, не оставив и следов… В моем старом мире — но здесь все вполне могло оказаться иначе. И если я ненароком вступил в схватку не с двухсотлетним талантливым молокососом и не с собственным ровесником, а доисторическим чудищем, заставшим еще шумерского царя Гильгамеша и фараонов какой-то там династии…

Такой расклад мне определенно не нравился. Да чего уж там — даже думать не хотелось.

— Древние склонны преувеличивать. — Я фамильярно щелкнул ногтем по переплету фолианта. — И библейский Мафусаил не единственное тому подтверждение. Египтяне приписывали своим правителям и не такие годы.

— Верно. Однако согласитесь, что способности Владеющих могут объяснить если не все, то очень много. — Вольский улыбнулся. — Я лично знаю пару человек, чей Талант дарует долголетие — и кое-кто недавно отмечал юбилей в полтора века. В столице даже ходят слухи о графе, который получил титул лично от Петра Великого. И если так — почему бы не найтись тому, что прожил вдвое или даже впятеро больше?

— Всему есть предел. — Я пожал плечами. — Даже Талантам.

— И я почти убежден, что мы почти не знаем о пределах их возможностей! — жарко возразил Вольский. — Вы знаете что-нибудь о былинных богатырях?

— Ч-что?.. Да! Знаю. Конечно же, знаю. — Я тряхнул головой, отгоняя растерянность. — Добрыня Никитич, Илья Муромец…

— Именно! — закивал Вольский. — В отличие от библейских патриархов, наши жили не так уж и давно — во времена Крещения Руси князем Владимиром или чуть позже. Конечно, их нельзя в полной мере считать историческими личностями, но у каждого…

— Есть реальный прообраз. Конечно же. — Я не стал спорить. — Или несколько прообразов, которые…

— Неважно! Нам доподлинно известно, что эти люди служили великому князю. Они сражались с чудовищами. — Вольский принялся загибать пальцы. — И, вне всяких сомнений, были сильными Владеющими. И самое главное — они своими глазами видели то, после чего Прорывы понемногу исчезли.

— Вы уже говорили, — напомнил я. — Мудрость древних, архивы, старые записи… Думаете, кто-то из местных старцев еще жив?

— Если так — мы непременно об этом узнаем из этих книг! — Вольский провел пальцами по корешкам на полке, оставляя следы на пыли. — Думаю, нам следует начать с летописей Соловецкого монастыря или…

— Прошу меня простить, судари, — раздался знакомый голос со стороны входа в подвал, — однако заниматься научными изысканиями вам придется чуть позже.

Геловани появился внезапно. Я уже давно научился чувствовать приближение сильных Владеющих заранее, но он каким-то образом подобрался незамеченным. То ли специально прятался от меня или кого-то из местных, то ли просто привык скрывать Талант. Скажи мне кто-нибудь сегодня утром, что грозный сыскарь способен хоть кого-то обрадовать своим появлением, я бы, пожалуй, рассмеялся, однако сейчас его визит оказался как нельзя кстати.

— Доброго дня, Виктор Давидович! — Вольский недовольно сдвинул брови. — Могу ли я поинтересоваться — что привело вас сюда?

— У меня к Владимиру срочное дело, — отозвался Геловани. — И, боюсь, оно не потерпит промедления.

— Но как же?..

— Ничего не поделаешь — служба. Мне и самому искренне жаль, что придется отложить книги. Но раз уж его сиятельство требует, — Я стиснул вялую ладонь Вольского, изобразил на лице глубочайшую скорбь и развернулся к выходу, — разве мы можем отказать?

— Ну что, прокатимся, господин поручик? — Геловани открыл и даже придержал для меня дверь, ведущую наружу. — Надеюсь, я не слишком тебя расстроил. Все-таки возможность заняться наукой выпадает нечасто.

— Пожалуй, это я как-нибудь переживу, — усмехнулся я. — И куда же мы направимся?

— Мне нужна твоя помощь в одном… можно сказать, деликатном деле. — Геловани чуть понизил голос. — Своих людей взять я по вполне осязаемым причинам не могу. А ты не только самый шустрый парень в этом городе, но и как будто умеешь держать язык за зубами. Ведь так?

— Ну… смотря о чем идет речь. — Я пожал плечами. — Может, все-таки поделитесь планами?

— Не поделюсь, — отрезал Геловани. — Но, если хочешь, могу вернуть тебя обратно в подвал к уважаемому Петру Николаевичу.

— О нет, ваше сиятельство! — Я поспешно ретировался. — Это нам определенно ни к чему.

— Вот и я подумал, что ты наверняка предпочтешь старым книгами работу в другом месте. — Геловани заговорщицки улыбнулся, но тут же снова напустил на себя суровый вид. — Признаться, я и сам порой не в восторге от некоторых… некоторых начинаний нашего ученого друга.

— Так пусть перестанет. Вы ведь возглавляете комиссию, разве нет?

— Увы. Петр Николаевич участвует в расследовании по просьбе градоначальника. Конечно, формально я мог отказать, но… сам понимаешь, — вздохнул Геловани. — Так что придется потерпеть. Впрочем, ты ведь не станешь отрицать, что старик порой бывает полезен.

— Не стану. — Я остановился у края тротуара. — Это ваша машина, Виктор Давидович?

По сравнению с роскошной и могучей бричкой Дельвига старенький «Фиат» выглядел не просто блекло, а чуть ли не до неприличия старым. Облезшая краска на дверях, ржавчина по всему кузову снизу, лужица масла под капотом — в общем, полный набор. Не говоря уже о слабеньком и даже для нынешних времен древнем тридцатисильном двигателе… Уж точно не самый подходящий агрегат для сыскаря с чином статского советника.

Однако его сиятельство вряд ли пришел сюда пешком или прибыл на таксомоторе, и больше никакого транспорта — не считая грузовика в паре десятков шагов — поблизости не было.

— Сегодня — моя. Служебная, — пояснил Геловани. — Чтобы в глаза не бросалась.

Да, незаметность определенно была на высоте — смотреть на ржавый «Фиат» не хотелось ничуть. Да и сам сыскарь выглядел непривычно: я уже успел заметить, что он зачем-то сменил дорогой костюм на самые обычные штаны с сапогами и короткую куртку из потрескавшейся кожи.

— Маскировка, — догадался я. — И от кого же мы прячемся?

— Пока не знаю. — Геловани открыл дверцу и уселся в жалобно скрипнувшее водительское кресло. — Но лишнее внимание нам точно ни к чему.

Значит, слежка — или что-то в этом роде. Причем «жертва» настолько серьезная, что сыскарь решил вылезти из начальственного кабинета в Зимнем и заняться работой «в поле» самолично. То ли боится утечки, то ли не доверяет умениям своих филеров, а скорее всего — и то, и другое.

И если сложить все вместе…

— Мы едем к Меншикову? — спросил я.

— Не совсем. — Геловани покачал головой. — Но в целом мыслишь верно. Молодец.

Похвала была приятна, но беседа на ней явно не заканчивалась — так что я просто молча ждал. Его сиятельство то и дело косился на меня, хмурился, но в конце концов все-таки заговорил.

— Как ты понимаешь, нельзя просто так взять и установить слежку за светлейшим князем. Который ко всему прочему еще и важная фигура в Морском министерстве и член Государственного совета. — Геловани мрачно вздохнул. — Такое делается только с письменного указания полицейского руководства с личной печатью градоначальника. А в отдельных случаях может потребоваться разрешение министра внутренних дел.

— И его у вас нет?

— А ты сам как думаешь? — буркнул Геловани. — Вздумай я хотя бы попросить о подобном — уже командовал бы околоточными надзирателями где-нибудь в Томской губернии. У Меншикова много друзей, и часть из них достаточно влиятельны, чтобы уничтожить кого угодно. Разумеется, будь у меня дозволение от его величества, я бы смог куда больше, но…

— Но вам нужны доказательства, — закончил я. — И одного моего слова будет явно недостаточно.

— Именно так, поручик.

Геловани чуть придавил тормоз, и «Фиат» с недовольным скрипом замедлился, пропуская невесть откуда взявшийся грузовик. Мы ехали уже несколько минут, но пока не добрались даже до Стрелки Васильевского острова — мотор у машины был совершенно не героический, да и вел его сиятельство медленно, без особой спешки. То ли рассчитывал побеседовать со мной по пути, то ли просто не слишком-то доверял старой технике.

— Последние полторы недели — с той самой нашей с тобой встречи дома у еКатерины Петровны, — снова заговорил Геловани, — его светлость князь Меншиков вел совершенно обычную жизнь для представителя своего сословия. Два бала, заседание Государственного совета, партия в преферанс у графа Орлова, встречи… И, подозреваю, один или два визита в дом терпимости.

Ничего особенного в этом не было, но в рамках немыслимо серьезной беседа такая пикантная подробность прозвучала неожиданно и даже забавно — и я не удержался и принялся бестолково хихикать.

— Да будет тебе известно, поручик, светлейшие князья — таки же люди, как и мы с тобой. И ничто человеческое им, разумеется, не чуждо, — назидательно произнес Геловани. — С той лишь разницей, что для Меншикова и ему подобных в столице предусмотрены заведения… скажем так, закрытого типа. Тамошняя публика готова отвалить кругленькую сумму за анонимность, а хозяева умеют держать язык за зубами. Но, так или иначе, ничего особенного в этом нет. Аристократы тоже порой развлекаются.

— Ничего особенного? — Я скорее почувствовал, чем услышал в голосе его сиятельства какую-то неровность. — Совсем ничего?

— В посещении профурсеток — определенно. Пожалуй, было бы даже странно, окажись его светлость человеком с репутацией без единого изъяна, — усмехнулся Геловани. — Однако кое-что меня все-таки насторожило: Меншиков дважды посещал доходный дом на Каменноостровском проспекте. Жилье не самое дешевое, но все же явно не то, где следует ожидать появления человека с княжеским титулом… особенно в ночное время.

— Любовница? — предположил я. — Впрочем, если его светлость любит заглянуть еще и в дом терпимости, да еще и в таком возрасте… Могу только позавидовать.

— Сначала я тоже так подумал. — Геловани крутанул руль, направляя «Фиат» к Троицкому мосту. — Однако человек такого достатка и положения непременно предложил бы своей пассии куда лучшее содержание. И наверняка не в черте города.

— Так боится огласки? — уточнил я. — А как же профурсетки? Или?..

— Это не совсем то же. — Геловани покачал головой. — А если точнее — совсем не то же самое. Сообщество аристократов испокон веков смотрело сквозь пальцы на посещение публичных домов для своих, но наличие постоянной женщины, да еще и из низшего сословия… Нет, определенно. Меншиков не настолько глуп, чтобы так подставляться.

Я мысленно поставил Геловани пятерку: даже если он и ошибался в прошлом, кое-чему его это все-таки научило. А уж на то, чтобы действовать без дозволения руководства, и вовсе требовалось кое-что поосновательнее ума и опыта. При всем своем самомнении, гордости и незаурядных амбициях, его сиятельство был человеком дела.

А это, пожалуй, главное.

— Подозреваю, сейчас мы как раз едем проверить этот самый доходный дом?

Я проводил глазами неторопливо проплывающий за стеклом парк на углу Кронверкского и Каменноостровского — то самое место, где через полвека с небольшим откроют станцию метро «Горьковская». Вряд ли мы заявились сюда просто так.

— Проверим. — Геловани свернул во двор и заглушил мотор. — Только сверх меры по сторонам не зыркай. В таких местах у народа на шпиков глаз наметанный.

Мне тут же стало любопытно, что это за «такие места» — но от вопросов я все-таки решил воздержаться. Мы с его сиятельством прошли под арку, и в нос мне тут же хлынул целый поток запахов: дым, пыль, бензин, курево… Ничего особенного или слишком уж заметного — наводить чистоту здесь явно умели, да и в целом задремавший под полуденным солнцем двор казался благообразным, аккуратным и, пожалуй, даже скучным.

И все-таки было здесь что-то… что-то еще. К привычным ароматам города примешивался едва ощутимые запахи пороха и оружейной смазки. С одной стороны — ничего особенного. В эти годы в карманах рядовых граждан хватало всякого огнестрела, и кто-нибудь вполне мог пустить в ход какой-нибудь «велодог» хоть прямо здесь, во дворе — к примеру, чтобы отогнать собаку.

Но была и другая сторона. Та самая, которая раз за разом напоминала, что случайности в этом мире обычно не случайны.

— У вашего сиятельства есть револьвер? — поинтересовался я вполголоса. — Мало ли что…

— А я брат, в некотором роде сам себе револьвер. — Геловани ухмыльнулся и легонько ткнул меня кулаком в плечо. — Что, боишься?

— Никак нет. Так — чуйка.

— А-а-а… Тогда ладно. Чуйка — это хорошо. Без нее в нашем деле нельзя.

Я молча кивнул и двинулся следом. Под арку и в соседний двор — узкий и тесный «колодец». Тоже ничем не примечательный — конечно, если не считать плечистого здоровяка с веником, который как раз наводил чистоту, старательно сметая в угол окурки.

— Эй, любезный, — позвал Геловани. — А ну-ка подойди, дело у меня к тебе есть.

Его сиятельство не спешил доставать из кармана документ — да и выглядел сейчас так, что первым делом дворник наверняка подумал прогнать нас обоих куда подальше. Но появившаяся невесть откуда пятирублевая купюра тут же настроила его на дружеский лад.

— Подскажи — нет ли у вас жильцов каких особых? — Геловани чуть понизил голос и снова полез в карман. — Может, кто заехал недавно, или сам по себе человек интересный?

— У нас, барин, всякий народ тут бывает. — Дворник смел «пятерку» здоровенной ручищей. — Вот намедни как раз заходили…

Дальше я почти не слушал. Геловани, конечно же, знал работу шпика куда лучше меня — зато еще не успел прожить достаточно долго, чтобы развить в себе умение видеть не только глазами, но и, пожалуй, даже затылком.

Я сам не понял, что заставило меня обернуться, когда под аркой раздались шаги. Высокий худой мужчина уже прошел мимо, и разглядеть лицо я не успел… Впрочем, как раз его бы я вряд ли узнал — в нашу прошлую встречу незнакомец убегал и демонстрировал исключительно спину и коротко стриженый светлый затылок.

Как раз перед тем, как лихо улетел с крыши аж на другой берег Невы.

— Виктор Давидович! — Я ухватил Геловани под локоть и ненавязчиво потянул, увлекая подальше от словоохотливого дворника. — На минутку…

— Чего там?

— Тихо! — Я приложил палец к губам и понизил голос чуть ли не до шепота. — Видите того мужика?.. Это он стрелял в нас с Дельвигом.

— Летун? — Геловани недоверчиво прищурился. — Как ты?.. Уверен?

— Не совсем, — честно признался я, на всякий случай еще чуть отступая в сторону арки — чтобы никто точно не услышал. — Но спина вроде его. Шагает похоже… и Талант имеется — чувствуете?

Последний аргумент оказался самым убедительным. Высокая тощая фигура уже открывала дверь в парадную, но Геловани все-таки успел: сделал два быстрых шага вперед и впился взглядом летуну между лопаток, буквально просвечивая насквозь. Так, что тот явно что-то почувствовал. Не оглянулся, даже не дернулся — но все-таки напрягся, чуть втянув голову в плечи.

Тот самый снайпер — точно. Такой же осторожный, со сверхчеловеческим чутьем. И если выберется на крышу, поймать его уже вряд ли получится.

— Идем! — прошипел я. — Удерет ведь, зараза такая!

— Да не гони ты… Думаешь, заметил?

— Знаю! — Я на ходу расстегнул куртку и полез за пазуху проверить пистолет в кобуре. — Брать его надо, ваше сиятельство.

— Тихо ты, дурья башка! — Геловани оглянулся на бестолково хлопающего глазами дворника. — Нашел, когда по титулу обращаться!

— Да какая теперь-то разница?

События явно ускорялись и уже вот-вот готовились нестись вскачь, как сорвавшиеся с привязи лошади. И толку от конспирации не было никакого — это я чувствовал яснее некуда. Когда Геловани рванул на себя ведущую в парадную дверь, шаги раздавались уже где-то на уровне второго этажа. Услышав шум, летун замедлился, но до этого явно поднимался бегом — я успел увидеть только фигуру, мелькнувшую на фоне окна на лестничной площадке.

— Эй, сударь! — Геловани ускорил шаг, жестом поманив меня за собой. — Погоди малость! Дело у меня…

— Отлезь! — раздался недовольный голос сверху. — Я по пятницам не подаю.

Стук ботинок по ступенькам участился, но разве что самую малость: нервы у снайпера оказались толщиной с канат. Он наверняка уже сообразил, что мы здесь по его душу… а то и вовсе успел узнать меня еще на улице — однако виду так и не подал.

— Тьфу! Я тебе что — попрошайка? — Геловани высунулся за перила и задрал голову. — Мне Сеньку Хромого найти велели — здесь на третьем этаже живет!

Соображал его сиятельство быстро, да и в лицедействе, пожалуй, преуспел, а вот опыта оперативной работы ему не хватало… ну, или этот самый опыт остался так далеко в прошлом, что успел основательно забыться. Не успело эхо от крика затихнуть среди пролетов, как сверху раздался едва слышный щелчок, спутать который с чем-то другим было попросту невозможно.

Я едва не опоздал дернуть его сиятельство за шиворот прежде, чем с лестницы громыхнуло, и пуля с визгом отрикошетила куда-то в сторону двери.

— Сенька Хромой нам будем не рад, — вздохнул я, на всякий случай прижимаясь спиной к стене. — Что вы там насчет револьвера?..

— Не умничай мне тут. Давай за ним!

Геловани выглядел недовольным, сердитым, но уж точно не растерянным — похоже, стрельба его ничуть не смущала. Он ткнул меня локтем под ребра и сам припустил бегом, прыгая через три-четыре ступеньки разом. Все так же без оружия — видимо, полагался исключительно на силу Таланта.

Я перекидываться не собирался — так что рванул следом на двух ногах, доставая из-под куртки некстати зацепившийся «браунинг». Сверху уже вовсю раздавался грохот ботинок и ругань: летун больше не прикидывался шлангом и удирал изо всех сил.

Не забывая при этом еще и призывать подмогу.

— Сюда, братцы! — заорал он где-то на уровне третьего этажа. — Тут полиция пожаловала!

Раскусил, зараза такая… Впрочем, чего удивляться — наверняка с самой нашей гонки по крышам сидел, как на иголках. Дать внятное описание стрелка в тот день я, конечно же, не смог, но хоть какая-то ориентировка наверняка была у каждого будочника и постового на перекрестке. Удивительно, как он вообще решился выйти на улицу… И зачем остался в городе? Ждал новых указаний?

— Стой! Именем государя! — рявкнул Геловани, взлетая к последнему пролету на этаж.

Вместо ответа летун развернулся в коридоре и, не сбавляя шага, снова поднял «наган». Попасть с такого расстояния в движении практически невозможно, но я уже видел, каков наш стрелок в деле, и не стал рисковать: с разбега повалил его сиятельство на ступеньки и сам пальнул первым. Почти не целясь, наугад — и, конечно же, не попал. Зато напугал изрядно: вместо того, чтобы ловить на мушку две тени в полумраке лестницы, летун снова припустил по коридору.

— Слезь с меня, болван! — пропыхтел Геловани, отпихивая меня локтем. — Уйдет ведь, скотина.

Шансы, надо сказать, имелись. Особенно после того, как сверху послышались крики и топот. Похоже, откуда-то сверху на помощь главарю спускались те самые «братцы», которых он звал. И что-то подсказывало — они нам тоже будут не рады. И наверняка принесут собой что-нибудь поубедительнее ножей и дубинок.

— Давайте сюда!

Я потянул Геловани вперед в коридор, чтобы поскорее убраться с лестницы, но и там нас поджидал очередной сюрприз: не успели мы сделать и двух шагов, как справа скрипнули петли, и в коридор высунулся длинный ружейный ствол. Я не стал дожидаться, пока «братец» выйдет целиком и успеет прицелиться — ухватил оружие свободной рукой и изо всех дернул, заодно добавив плечом по двери. Раздался глухой удар, хруст переносицы, и хватка с той стороны ослабла.

— Держите! — Я протянул ружье Геловани. — Не с голыми же руками воевать.

— Поручик, встань-ка ты сзади.

Его сиятельство даже не взглянул в мою сторону. Вместо этого повернулся в сторону лестницы и выставил ладони вперед, будто собирался упереться в невидимую стену. А потом выдал такое, что даже я не видел ни разу — за всю мягко говоря не самую короткую жизнь.

Первая пуля «братцев» с визгом пронеслась над нашими головами, но вторая и третья вполне могли бы угодить в цель… если бы вообще ее достигли. Раскаленные кусочки свинца выплывали словно из ниоткуда, с каждым мгновением замедляясь, словно угодив из воздуха в густое желе, и примерно в полуметре перед Геловани останавливались полностью. Энергия хлестала во все стороны, и только слегка подрагивающие при каждом выстреле плечи выдавали, насколько тяжелым на самом деле оказался такой фокус.

Окажись хоть у кого-то из «братцев» автоматическое оружие, или вздумай они лупить из всех стволов разом, чудесная защита вполне могла бы и не выдержать — но сама способность остановить летящую пулю смотрелась так эффектно, что выстрелы с лестницы почти сразу стихли. И тогда Геловани ударил в ответ: шагнул вперед, одновременно поднимая обе руки, и вверх по ступенькам помчалась волна, которую я даже успел увидеть. Воздух зарябил, сгущаясь, и буквально снес три или четыре рослые фигуры, а кого-то, похоже, и вовсе швырнул в окно на площадке.

Вот она — настоящая сила Владеющего. А не какие-то там желтые глаза, зубы или волшебные клубки из сухой травы, грязи и гнилой упыриной плоти.

— Погнали дальше, поручик. Покуда не очухались.

Геловани развернулся и, поправив ворот куртки, снова бросился в коридор. И вслед нам больше не стреляли: то ли больше было некому, то ли уцелевшие «братцы» решили не связываться со сверхчеловеком, которому нипочем даже мощь огнестрела.

Летун удрал куда-то вбок. Не в очередную дверь апартаментов, не в окно и даже не на черную лестницу, а во второй коридор, примыкающий к основному справа. Видимо, специально выбрал и квартиру, и само здание так, чтобы иметь как можно больше запасных путей отхода, и теперь драпал со всех ног. Повернув за угол, я увидел только мелькающую в полумраке спину — и несколько раз пальнул наугад, целясь по ногам.

И, кажется, все-таки зацепил: летун запнулся, скользнул плечом по стене и снова поспешил прочь, но уже чуть помедленнее и явно прихрамывая.

— Давай, лови его, болезного! — Геловани хлопнул меня по плечу. — А я тут пока остальных попотчую.

«Братцы» понемногу очухивались после первого блюда и теперь сбегались на шум и пальбу буквально со всех сторон. Мне не очень-то хотелось оставлять его сиятельство с ними наедине, но особого выбора не было. Впрочем, судя по звукам, которые раздавались за спиной, дела у Геловани шли неплохо: выстрелы громыхали редко и как-то неуверенно, зато вопли и треск доносились до моих ушей с завидной регулярностью.

И эта какофония ненавязчиво намекала, что в этом мире фигня все, кроме пчел… То есть, сиятельных князей. Талант аристократов поднимал их над простыми смертными так высоко, что уравнять шансы не мог даже огнестрел. И если целители вроде Вяземской умели буквально вытаскивать людей с того света, то подобные Геловани, напротив, их туда отправляли.

И порой — в промышленных масштабах.

Я подобными силами, увы, не владел — так что приходилось полагаться исключительно на опыт, оружие и собственные ноги, которые уносили меня по коридорам старого доходного дома все дальше и дальше от схватки. Мне достался самый матерый и опасный противник, зато он был один — и теперь я мог, наконец, дать волю скрытому внутри охотнику.

Зверь хищно завывал в голове и просился наружу. Уговаривал, обещая прямо здесь и сейчас даровать сверхчеловеческую скорость, защитить хрупкое тело похожей на броню шерстью и заодно отрастить такой арсенал зубов и когтей, что «браунинг» с тремя или четырьмя оставшимися в магазине патронами тут же покажется детской игрушкой.

Но я держался — не только из здравого смысла, но и по привычке. Брал только то, что требовалось прямо сейчас: быстроту, легкие ноги, обоняние, которое вело меня по коридорам получше любых указателей. Мне уже даже не нужно было вглядываться в следы на полу, хотя и их оказалось достаточно.

То тут, то там виднелись сгустки крови. Ее было совсем немного, вряд ли пуля перебила крупный сосуд или серьезно повредила мышцы на ноге, и все же даже эти капли играли мне на руку. Летун терял силы и бежал все медленнее, его топот слышался буквально в дюжине шагов впереди.

— Стой! — рявкнул я, выскакивая из-за угла.

Прямо на нацеленные в меня стволы пистолетов.

Интересная все-таки штука — время. Вроде бы все понятно: сутки, час, минута и секунда. Дискретные и беспощадно-однородные, равные и неотличимые друг от друга… на первый взгляд. Но если вдуматься — как раз наоборот: заложенная в основе бытия одинаковость оказывается фикцией, и невольно задумываешься, что циферблат следовало бы разделить совсем иначе. Порой дни и даже года пролетают незаметно, а мгновения растягиваются в вечность — и это без всяких выкрутасов с магией.

Знакомо, не правда ли?

И вот сейчас как раз это со мной и случилось: «братцы» еще не начали стрелять, а я уже успел не только сосчитать их, но и заметить, у кого какой револьвер, кто уже прицелился в вывалившуюся из-за угла фигуру, а кто только выдернул оружие из-за пояса и теперь бестолково возится с курком.

Выручила старая привычка «заходить» по уму — не лететь всем корпусом сразу, а для начала высовывать в возможную зону обстрела только необходимый минимум: руку с пистолетом, один глаз и соответствующую ему часть головы. Вполне достаточно, чтобы самому поразить противника, не подставив ему мишень размером с полтела.

Так что технически-то я все делал верно — вот только скорость подвела, и остановить падение не получалось уже никак. И я летел за угол коридора прямо под прицел трех револьверных стволов. Оставалось только бить первым, не опережение — и я почти не целясь влепил по силуэтам в проеме остатки магазина.

Повезло — один выронил револьвер и упал навзничь, а второй согнулся, хватаясь за живот. На ногах остался только третий «братец», который успел всадить одну или две пули в стену, мимо которой я только что спикировал на пол. Его пришлось добивать по старинке: достать пальцами до края штанины, дернуть, повалить и уже на уровне плинтуса обработать до нужного результата рукоятью опустевшего «браунинга».

— Отдыхайте, родные, — прокряхтел я, поднимаясь.

Летун уже успел удрать — причем не дальше по очередному коридору, а, похоже, куда-то вверх: архитектор доходного дома явно не любил стандартные решения, и соседние парадные соединялись на уровне третьего этажа. Отличная планировка для того, кто предполагает полицейскую облаву: выходов из здания сразу становится вдвое больше — и это не считая крыши и окон верхних этажей, которые не в меру шустрому Владеющему подойдут не хуже дверей.

В отличие от меня.

— Стой, скотина! — заорал я, в две прыжка взлетая через целый пролет — А то ноги прострелю!

Выпущенные мною пули понемногу делали свое дело, и расстояние до летуна сокращалось. Я то и дело находил на ступеньках свежие сгустки крови, а топот и натужное дыхание слышались все ближе и ближе, чуть ли не прямо над головой. Беглец уже сообразил, что переиграть меня в скорости не получится никак, и единственная тактика, которая еще хоть как-то может помочь — забраться повыше, высадить окно, сигануть наружу и упорхнуть, как птичка из клетки: прыгать за ним с высоты четвертого или пятого этажа я уж точно не стану.

Так что летун ломился напропалую: после очередной пробежки по ступенькам я обнаружил очередные алые пятна и выбитую дверь на чердак. Шум раздавался уже совсем рядом, но на этот раз я не стал рисковать и заходил в пропахший голубиным пометом полумрак осторожно и неторопливо — насколько мог.

И не зря: летун все-таки не поленился обернуться, поймал на мушку тень, мелькнувшую в проеме, и нажал на спуск. Пуля прошла буквально в волоске, обжигая щеку, и я тут же перекатился вбок, уходя от второго выстрела. Которого, впрочем, не последовало: даже раненый, мой противник не терял хладнокровия и берег патроны. Знал, что времени заново набить барабан «нагана» я ему уже не дам.

— Остановись! Все равно ж не убежишь!

Я почти наугад выпустил две пули в темное нутро чердака, но, похоже, не попал: в ответ на выстрелы послышалась только возня и треск ломающегося дерева. В дюжине шагов впереди мелькнул дневной свет — и тут же исчез: летун лез сквозь слуховое окно на крышу.

— А ну стой! — Я рванул вперед, поднимая вековую пыль. — Стой, кому говорят!

Еле успел: после темноты под крышей солнце слепило так, что звериные глаза сыграли злую шутку: я на мгновение и вовсе потерял зрение, а когда оно ко мне вернулось, летун уже добрался чуть ли не до самого конька на ржавой кровле и явно собирался махнуть на ту сторону, к проспекту — для прыжка во двор его Талант вряд ли годился. Высокая тощая фигура ковыляла, изрядно припадая на левую ногу.

Но все же двигалась достаточно быстро, чтобы удрать.

Я поднял руку, и «браунинг» сердито задергался, лягаясь затвором. Пули ударили в кровлю, высекая искры — я специально брал прицел чуть вперед, чтобы отрезать беглецу дорогу. И, кажется, получилось: летун охнул, выругался, завалился боком на ржавую жесть и заскользил обратно вниз. Я бросился ему наперерез, но все-таки чуть не успел: он ловко съехал за край, зацепился рукой за водосток и одним прыжком махнул на соседнее здание — чуть пониже, трехэтажное.

— Стрелять буду! — заорал я, ловя на мушку юркую фигуру.

Вздумай летун снова рвануть в сторону проспекта, я бы, пожалуй, все-таки нажал на спуск. Даже рискуя промазать и остаться без патронов, влепить пулю в какой-нибудь жизненно важный орган или прострелить бедренную артерию — и, скривившись, наблюдать, как уже фактически мертвое тело свалится с края крыши и размажет мозги по земле и опилкам во дворе.

Но вместо этого беглец на бегу пальнул в мою сторону, а потом разбил ногой стекло и спрыгнул в мансарду.

— Да твою ж… — вздохнул я, шагая следом.

Короткий полет — и ботинки с глухим звоном ударились о металл крыши. Я тут же поймал окно на мушку и, чуть согнувшись, двинулся вперед. В помещении за выбитым стеклом было не слишком темно, но солнце светило мне чуть ли не прямо в глаза, так что преимущество определенно оставалось у летуна: я при всем желании не смог бы прицелиться точно, зато сам превращался в отличную ростовую мишень.

Повезло — летун то ли продолжал беречь патроны, то ли спешил из последних сил разорвать дистанцию. А может, просто благоразумно рассудил, что я даже раненый успею увидеть вспышку выстрела — и с такого расстояния уже точно не промахнусь.

Где-то впереди щелкнул замок, скрипнула дверь, и я поспешил вперед, буквально влетая с «браунингом» наперевес в крохотную комнатушку под крышей. Темную и душную, с самой что ни на есть спартанской обстановкой: пробегая к двери, я успел увидеть узкую тахту, покосившийся шкаф и стол с примусом, наверняка принадлежавшие такому же нищему студиозусу, которым еще месяца полтора назад был я сам.

Надо будет компенсировать бедняге издержки на ремонт — иначе хозяин доходного дома точно сожрет его с потрохами.

— Да когда ж ты отстанешь! — прорычал сердитый голос снизу. — Никак не уймешься!

Громыхнул выстрел, но пуля не попала даже в дверь, которую я открыл — ушла в «молоко», куда-то вверх. Летуна понемногу подводили то ли руки, то ли нервы, измотанные долгой погоней. Я следовал за ним по пятам неотрывно, будто нас связывала невидимая, но очень прочная нить. А пуля в ноге уж точно не добавляла сил, и даже крепкое тело Владеющего понемногу исчерпывало свой ресурс.

Кровь покидала его капля за каплей, и летун начинал ошибался: движения становились неточными, прицел сбивался, скорость неумолимо падала. Видимо, поэтому он и стрелял — от отчаяния, а не потому, что надеялся попасть, сам не угодив мне на мушку.

— Отбегался ты, друг! — Я прижался лопатками к стене и с щелчком загнал в «браунинг» последний магазин. — Ну пробежишь еще этаж и два коридора — а дальше-то что?

— Дальше застрелю тебя, дурня малолетнего, и ходу дам! — огрызнулся летун с лестницы внизу.

Точно узнал — раз уж назвал не обычным дурнем, а малолетним. Может, успел рассмотреть еще в тот раз через оптику… Или видел фотографию — если на самом деле его отправили охотиться вовсе не за Дельвигом.

Если так — знает, с кем связался. Поэтому и боится.

— Это вряд ли. — Я втянул голову в плечи, поднял оружие и неторопливо зашагал вбок, выцеливая край проема. — Ты или сам свалишься, или я подстрелю ненароком — и будешь совсем мертвый лежать. Сдавайся по-хорошему, тогда и…

В ответ мне раздался выстрел и торопливый стук ботинок по ступенькам. Я на всякий случай пальнул пару раз, в три прыжка махнул через весь пролет вниз и успел заметить, как за углом в коридоре мелькнул тень. Потом снова рявнул «наган» и раздался треск — похоже, летун последним патроном разнес замок, потом выбил плечом дверь в чьи-то апартаменты, и теперь крушил рукоятью стекло в последней надежды сигануть с высоты на улицу.

Еще немного — и, пожалуй, получилось бы: я поймал его уже одной ногой на подоконнике. Стрелять не стал: рванул вперед, распластался в прыжке, дотянулся кончиками пальцев до куртки, схватил, и через мгновение уже укладывал лицом в грязный дощатый пол.

— Попался, голубчик, — пропыхтел я, выкручивая руку летуна за тощую спину. — Никуда теперь не денешься. А будешь дурить — кости поломаю!

— Фамилия?

— Сидоров, ваше благородие, — мрачно отозвался летун. И, не дожидаясь вопросов, продолжил: — Матвей Иванович. Родился семнадцатого декабря семьдесят шестого года в Томской губернии. В селе Смоленском Бийского уезда.

— Родители у тебя имеются, Матвей Сидоров? — поинтересовался Геловани.

Вид у его сиятельства был недовольный — слишком уж сильно все затянулось с допросом. Прибывшие на помощь городовые собирались было везти скрученного летуна прямиком на Галерную, но я уже один раз изрядно обжегся и теперь предпочитал перестраховаться. Если уж наш колдун умел и ничуть не стеснялся избавляться даже от титулованных особ, неизвестный стрелок и вовсе рисковал прожить от силы час после задержания.

Геловани ворчал, спорил и упирался. Так сильно, что мне даже пришлось подключить Деливига, и вместе мы кое-как убедили его сиятельство, что спешить в нашем деле не только излишне, но еще и крайне неразумно. И отложенное дознание все-таки куда лучше того, что вовсе не состоится — в связи с безвременной кончиной важного свидетеля.

На то, чтобы подергать за нужные ниточки, найти сговорчивого архиерея и выпросить крохотное помещение в правильном месте ушло часа полтора, зато теперь я чувствовал себя спокойно… ну, почти. Колдун уже не раз показывал высший класс и умение избавляться от людей, но стены Исаакиевского собора, за полвека впитавшие немало того, что верующие люди обычно называют божественной благодатью, казались надежной защитой.

Даже от убойной магии, способной превратить человека в высушенный труп за какие-то пару минут.

— Родители? — переспросил летун — то есть, Матвей Сидоров. — Никак нет, ваше благородие. Никого не осталось — мать года три как померла. Отца не знал.

Дальше я слушал вполуха, больше разглядывал. До этого наши встречи проходили в изрядной спешке и всякий раз сопровождались стрельбой и дикими прыжками по лестницам, чердакам и крышам, так что я наблюдал любезного господина Сидорова по большей части со спины, и только теперь получил возможность пообщаться лицом к лицу.

С виду самый обычный мужик — высокий, но худощавый, жилистого сложения. Судя по дате рождения — декабрь семьдесят шестого — ровесник Дельвига или около того, но выглядит изрядно постарше, лет этак на сорок.

Простое лицо, еще утром наверняка гладко выбритое, но с уже начавшей пробиваться на подбородке неровной белесой щетиной. Длинный и чуть загнутый книзу нос напоминал клюв, да и в целом в облике Сидорова было что-то птичье — легкое, стремительное и немного бестолковое, и даже редкие взъерошенные светлые волосы на макушке напоминали хохолок.

Самый натуральный летун. Казалось, еще немного — и он перекинется в птицу и упорхнет в открытую форточку. Я на всякий случай даже сел чуть поближе, хотя способных на такое фокусников видел только в своем старом мире — и то лет этак триста назад.

— Ты только погляди. — Дельвиг протянул мне прямоугольный кусочек плотной бумаги. — Никого не напоминает?

На фотокарточке был запечатлен мужчина… нет, скорее уже старик лет шестидесяти с чем-то. Не то, чтобы похожий на нашего пленника как две капли воды, но сходство имелось изрядное: нос Сидоров явно унаследовал от матери, а вот стать, скулы, форму лба, линию волос…

Я бы поставил свое месячное жалованье, что летун приходился мужчине на фото или сыном, или самое дальнее — племянником.

— Меншиков? — догадался я. — Думаете, мы повязали незаконнорожденного отпрыска его светлости?

— Ну… делать таких заявлений прямо сейчас я бы, пожалуй, не стал, — усмехнулся Дельвиг. — Но у Меншиковых земельные владения в Томской губернии, и Александр Владимирович в молодые годы любил ездить туда летом поохотиться… Так что возраст как раз подходящий.

— И способности, — напомнил я. — А происхождение у нашего друга, надо полагать, не благородное.

Мы с Дельвигом сидели достаточно далеко в стороне и переговаривались чуть ли не шепотом, так что услышать нас Геловани скорее всего не мог — но по странному совпадению сейчас задавал как раз те вопросы, что интересовали меня больше всего.

— А Талант у тебя какой? — спросил он. — Владимир Петрович такого рассказал, что мне, признаться, поверить тяжело.

— Талант… Это у господ Талант, ваше благородие. — Сидоров наморщился и помотал головой. — А у нас все по-простому: умеет человек чего особенно — и слава богу. В жизни пригодится.

— И на войне тоже? — Я сделал пару шагов и опустился на табуретку справа от Геловани. — Из служивых будешь, Матвей Иванович?

Отставного солдата я узнал сразу — и по разговору, и по остаткам выправки, и по забавной манере комкать положенную по этикету форму обращения к дворянину до неразборчивого «ваш блгродие»… Не говоря уже об умении стрелять из винтовки на сотню с лишним метров — таким могли похвастать только егеря или пехотинцы с изрядным опытом. И не только тем, что можно получить в относительно спокойной обстановке на стрельбище.

— Так точно… — растерянно отозвался Сидоров. — Так точно, ваше благородие.

Он явно растерялся. Так, что даже не сразу сообразил, как следует ко мне обращаться. Конечно, за последние пару месяцев я изрядно возмужал, но все же не настолько, чтобы служить в полиции — да еще и не в самых нижних чинах. Для Сидорова я был странным пареньком с тяжелым взглядом, который неведомо как умел различать солдат и гражданских — да еще и знал о войне.

И знал будто бы не понаслышке.

— Третья Сибирская стрелковая дивизия, ваше благородие Девятого полку фельдфебель в отставке. — Сидоров уселся на стуле ровнее и даже чуть приосанился, расправив плечи. — С японцами воевал, даже награды за заслуги имею. Георгиевский крест, третьей и четвертой степени.

— И как же ты, Матвей Иванович, с такой биографией в унтерах остался? — Я прищурился и чуть склонил голову набок. — Да еще и с умениями особыми… На войне выслуга короткая — уж давно бы в офицерах ходил.

— Был я офицером, — насупился Сидоров. — Со вторым крестом в прапорщики произвели, а в начале пятого года подпоручика дали.

— А дальше чего натворил? — Я подвинул табуретку чуть вперед и оперся локтями на стол. — Сказал лишнего, или кому из начальства по морде съездил?

— Никак нет, ваше благородие. Куда мне — Сидоров едва заметно улыбнулся и махнул рукой. — Взяли кое-чего у местных, а они возьми да нажалуйся. Дошло до начальника дивизии.

— Генерала Кашталинского? — уточнил я. — Николая Александровича.

— Он самый, да. А его превосходительство на расправу крут… Хорошо только в унтеры разжаловал да плетей всыпать велел — а мог бы и расстрелять. Говорят, пожалел за былые заслуги.

Володе Волкову пока еще не исполнилось и восемнадцати, так что лично поучаствовать в закончившейся почти четыре года назад русско-японской он не мог никак. Но Сидоров будто почувствовал того, кто сам успел повоевать — и, похоже, проникся ко мне чем-то вроде доверия. С каждым мгновением он говорил все охотнее, и, похоже, не врал: про Кашталинского я слышал и даже раз или два встречал в Маньчжурии лично. И, если слухи не врали, нрава генерал и правда был весьма сурового, хоть и справедливого. И мародерства среди солдат дивизии бы уж точно не потерпел.

— Демобилизовался после войны, значит. — Я постучал пальцами по столешнице. — А дальше чего?

— Домой вернулся, ваше благородие, в Смоленское. Через полгода мать схоронил. — Сидоров протяжно вздохнул. — Хозяйства особого от нее не осталось, скотины нет никакой — зарабатывал, чем мог, с одного на другого перебивался. Бывало лес валил, бывало и в артелях охотничьих ходил — у них меткий стрелок завсегда в цене.

— И грабежом, небось, не брезговал? — ядовито поинтересовался Геловани.

Его сиятельство явно не был в восторге от того, что я не только перехватил вожжи допроса, но и сумел ловко разговорить нашего гостя. Но мешать все-таки не стал — больше слушал и только сейчас влез — видимо, чтобы потихоньку начать прижимать.

— Никак нет, ваше благородие. — Сидоров тут же сложил руки на груди и нахмурился, чуть втягивая голову в плечи. — А если бы и так — разве я буду на себя наговаривать?

— Может и не говорить, — усмехнулся я. — Мы про тебя, Матвей Иванович, и так все знаем. Какой ты вор и душегуб. И доказательство имеется — высочайшее свидетельство против твоей особы.

От меня такого выпада Сидоров явно не ожидал — поэтому и отреагировал куда заметнее: еще больше насупился и отодвинулся назад, будто пытаясь посильнее вжаться в стул.

— Это какое такое свидетельство? — буркнул он.

— Не далее, как сегодня утром, нас навестил его светлость князь Александр Владимирович Меншиков. — Я поднялся с табуретки и неторопливо зашагал в сторону окна. — И сообщил, что имеет достоверные сведения о человеке, который участвовал в краже с дачи графини Бобринской и своими руками покушался на жизнь его преподобия Антона Сергеевича. — Я указал на Дельвига. — И как раз по этой наводке мы тебя, Матвей Иванович, и взяли.

Сработало. Подначка вышла неуклюжей, зато попала, кажется, точно в цель. Когда я смолк, в комнате воцарилась гробовая тишина — но гроза уже готовилась разразиться: лицо Сидорова побагровело, и на нем появилось выражение гнева. Настолько искреннего, что изобразить его смог бы разве что искуснейший лицедей — но уж точно не отставной фельдфебель Сибирской стрелковой дивизии.

— Красиво ты… — едва слышно прошептал Геловани. — Ай да сукин сын, поручик.

— Да как же так-то⁈ — Сидоров с яростью громыхнул кулаком по столу. — Убью собаку! Своими руками задушу!!!

— Тише, любезный, тише. — Я опустил ладонь на тощее плечо. — Ты сейчас лучше не кричи, а то на тебя и без того всякого наговорили. Еще попробуй разберись, где правда.

— Как же так, Александр Владимирович… Я бы за него голову сложил, а он, паскуда такая…

— Да уж, нехорошо вышло. Но во всяком деле перво-наперво следует сначала разобраться, а уж потом судить. Так что давай-ка ты, Матвей Иванович, успокойся да выпей водички. И рассказывай не торопясь, все по порядку. А там посмотрим. — Я уселся прямо на стол, нависая над пунцовым от злости и дрожащим Сидоровым. — Может, и выйдет тебе, любезный, вместо петли каторга.

У тишины есть одно занятное свойство: она никогда не бывает абсолютной. В даже самых спокойных закоулках этого мира что-то происходит. Всегда. А уж в городе полностью избавиться от звуков и вовсе едва ли возможно. Трамваи, машины, запряженные лошадьми телеги, топот ботинок по мостовой, болтовня, собачий лай… Птицы, в конце концов — уж их-то слышно, даже когда вся прочая живность затихает.

Тишина не бывает абсолютной. Но если к ней хотя бы приблизиться, можно внезапно для самого себя выяснить, что вместо желанного покоя отсутствие всякого шума принесет тревогу и беспокойство. Даже за сотни лет жизни я так до конца и не разобрался, как именно это работает и что именно настораживает больше всего. То ли сама противоестественность звукового вакуума, то ли то, что начинаешь слышать свое дыхание и стук сердца в груди. То ли собственные мысли вдруг становятся слишком громкими.

А может, дело в самой обычной привычке. Слишком уж часто тишина, особенно наступившая в неподходящем для нее месте и времени, таит угрозу. Или томительное ожидание. Или тоску — а порой и все разом. И тогда время замирает, мгновения наливаются свинцовой тяжестью и почти не двигаются — зато начинают давить. Слепо, безжизненно и беспощадно.

Тишину в комнатушке собора я бы не назвал абсолютной: слух вполне вылавливал и негромкие разговоры внизу, и шум с улицы. Но для Матвея Сидорова даже минута молчания явно оказалась томительной и по меньшей мере неприятной. Три пары глаз буравили беднягу насквозь, и даже просто сидеть на стуле становилось все неуютнее и неуютнее. Имперское правосудие качалось где-то сверху дамокловым мечом, грозя вот-вот обрушиться на голову, а в тумане будущего уже проступали зловещие очертания деревянной конструкции с петлей.

И спасти от нее могло только чистосердечное признание.

— Да чего там рассказывать, ваше благородие? — Сидоров протяжно вздохнул. — Небось и так уже все знаете…

— Все, да не все. — Я сложил руки на груди. — Так что давай с самого начала: давно его светлость знаешь? И откуда?

— Недавно, ваше благородие. Года с три будет. Говорят, князь всегда село наше любил, частенько заезжал, особенно по молодости. Охота в наших краях особая. Тут у вас в столице по лесам такого зверья отродясь не водилось. Помнится, в девяносто шестом дед Василий медведя рогатиной заколол — во-о-от такая морда. — Сидоров показал руками чуть ли не метр. — Зубищи с палец! Тогда из самой Москвы чучельника выписывали, чтобы…

— Давай-ка к делу, любезный, буркнул Геловани. — Мы тебя про князя спрашиваем, а ты тут про охоту начал.

— Так у нас с Александром Владимировичем через эту саму охоту знакомство и вышло, ваше благородие. — Сидоров развел руками. — Князь летом в шестом году в Смоленском проездом был. Изволил с ружьишком прогуляться, затребовал, чтобы проводников дали из местных кого. Ну, тут-то меня и позвали — я ж все леса в округе знаю. И стрелять обучен — из «трехлинейки» в карту хоть с сотни шагов промаху не дам.

— Зоркий глаз, значит? — усмехнулся я. — Да уж, как сейчас помню… Тебя Меншиков поэтому заприметил?

— Не могу знать, ваше благородие. Нас с ним человек пять ходило, не считая тех, кто с князем из Петербургу приехал. Все от бога стрелки, все следы читать умеют, а у кого-то еще и язык подвешен что надо. Однако ж вышло так, что Александр Владимирович меня заприметил. — Сидоров пожал плечами. — Бывало, даже поначалу вдвоем ходили, и в засаду всегда брал, пока остальные по лесу с собаками дичь гоняли. Всех рублем не обидел, а мне, пожалуй, и поболе других выходило завсегда. Разговаривали, помню, про матушку покойную все спрашивал… А отчего так, какой ему до нее интерес — одному богу известно.

Мы с Геловани молча переглянулись. Точно известно все было действительно одному богу — и, может быть, его светлости князю, который наверняка помнил, где и с кем пошаливал в молодые годы. Зато догадки уж точно возникли бы у любого, кто увидел Сидорова с Меншиковым рядом… Впрочем, сильные мира сего всегда умели затыкать чрезмерно болтливые рты, да и вряд ли кто-то из местных или даже гостей из столицы посмел бы говорить о подобном вслух. Однако за глаза и на безопасном удалении от карающей властительной длани…

Даже удивительно, что сам Сидоров, похоже, так ни о чем и не догадался. Или мастерски скрывал — в том числе и от самого Меншикова. И оба старательно делали вид, что светлейший князь просто приблизил к себе человека из народа, а вовсе не участвовал в судьбе собственного незаконнорожденного сына.

Впрочем, вряд ли стариком двигала одни лишь отцовские чувства, если таковые вообще имелись. Человек, такого положения, да еще и способный стать частью заговора с массовыми убийствами, наверняка во всем руководствуется одним лишь голым расчетом. И даже появившийся на свет в законном браке наследник для Меншикова скорее стал бы средством для продолжения рода, достижения долгоиграющих целей и удовлетворения собственных амбиций.

А нагулянный сельской девкой байстрюк, пусть даже с Талантом — и вовсе самый обычный актив. Инструмент, который можно и даже нужно использовать в собственных целях. А когда придет время, просто сбросить с доски разменной фигурой. И не ферзем или ценной ладьей, а конем… педальным.

Хорошо, если не пешкой.

Но об этом, Сидоров, конечно же, не догадывался — поэтому и подписался делать для Меншикова самую опасную и грязную работу. То ли из благодарности, то ли в надежде на признание. А может, и просто за деньги: даже крохи со стола светлейшего князя для отставного солдата из села Смоленского наверняка были целым состоянием.

— А дальше чего было? — негромко спросил Геловани. — Князь тебя с собой в Петербург забрал?

— Никак нет, ваше благородие, — отозвался Сидоров — и тут же поправился: — Не сразу, то есть. У их светлости усадьба под Бийском, и угодья при ней — вот туда меня и определили. И работа при княжьем имении тоже нашлась.

— Это какая такая работа? — Я поднялся, сделал пару шагов и оперся спиной на прохладный камень стены. — Сторожем?

— И такое случалось, — кивнул Сидоров. — Починить чего, там, воды с колодца натаскать. А как Александр Владимирович приезжал — непременно охоту ему устраивал. А сам в лесах тамошних был вроде егеря. Зверье постреливал, бывало, ежели кто из господ дичи на ужин изволил.

— Людей, небось, тоже постреливал? — Геловани недобро ухмыльнулся. — Ежели кто из господ изволил?

Сидоров сердито зыркнул глазами, но промолчал. Ссориться с грозным сыскарем в его планы явно не входило. Впрочем, желания болтать тоже определенно поубавилось — продолжили мы только минуты через две, не меньше, когда тишина снова начала нещадно давить.

— А недавно вот в Петербург вызвал, — наконец заговорил Сидоров. — Письмо отправил. Велел ребят толковых собрать и первым же поездом сюда. А как приехали, сказал: такое у меня для тебя дело, Матюша, что только исполни — да самой смерти ни в чем горя знать не будешь.

— А ты и не догадывался, чего велят? — Геловани подался вперед, облокотился на стол и принялся сверлить и без того перепуганного Сидорова своим фирменным взглядом. — Или за деньги, выходит, любую пакость сделаешь?

На этот раз молчание длилось еще дольше. Похоже, теперь мы подобрались вплотную к незримой черте, которая отделяла сравнительно безобидную беседу от той, вести которую становилось небезопасно. Одно дело — рассказать о знакомстве с титулованным аристократом, и совсем другое — прямо заявить, что он нанял тебя убить человека. Как и любой сравнительно вменяемый человек, Сидоров боялся и Геловани, и уж тем более казни через повешение. Но и Меншикова, похоже, боялся немногим меньше.

И, подозреваю, не зря.

— Не хочешь говорить? Так мы и так знаем, Матвей Иванович, что его светлость велел. — Я легонько оттолкнулся локтями от стены и неторопливо зашагал по комнате. — А велел он тебе стащить винтовку, подбросить в шкаф одну гадость, а потом застрелить капеллана. Божьего человека, между прочим!

Сидоров прижал подбородок к груди и обхватил сам себя за плечи, будто ему вдруг стало холодно. Но промолчал — в смысле, ни рассыпаться в признаниях, ни возражать не стал и, похоже, даже не собирался.

— Только не просто же ты так грех такой на душу взять решил, ведь так, Матвей Иванович? — продолжил я. — Не за награду, и даже не из большой любви к его светлости Александру Владимировичу. А оттого, что выбора у тебя особого-то и не было. — Я остановился и, развернувшись на пятках, навис над съежившимся Сидоровоым. — Такой уж человек князь. Просит ласково, а попробуй откажи… Боишься?

— Да как же тут не бояться, ваше благородие? Ежели что не так — он и меня со свету сживет, и Прасковью мою.

Ага. Значит, Прасковья. Точно не жена, вряд ли невеста… однако и не чужая. Картинка в голове пополнилась недостающей деталью. Сидоров, конечно, не блистал ни умом, ни запредельной порядочностью, но дураком или трусом определенно не был. И когда Меншиков потребовал заняться по-настоящему рискованным делом — вполне мог бы отказаться, даже рискуя впасть в немилость. Человека, который побывал на войне, вообще не так уж легко запугать.

Конечно, если не знать его слабого места.

— Как же тебя так угораздило, служивый? — вздохнул я, снова усаживаясь на табуретку. — Попал, как кур в ощип. Тебе отсюда два пути: или в петлю идти, или в суд свидетелем.

— Тогда лучше в петлю, — глухо проговорил Сидоров. — Все равно пропадать.

— А вот тут ты, Матвей Иванович, неправ, — улыбнулся я. — Князь, конечно, силен, но и на него управа найдется.

А вот теперь самое главное — выдержать паузу. Глубокомысленную, многозначительную. Как раз из тех, когда тишина содержит уже не угрозу и тоску, а возможности. Пусть не поражающие воображение, даже не в полной мере заманчивые, но хоть какие-то. И уж точно куда лучше тех, на которые по-хорошему стоило рассчитывать.

Сидоров думал… точнее, пытался. А на деле просто бултыхался в котле собственных надежд и страхов, по очереди разглядывая нас с Геловани. Но если на его сиятельство бедняга смотрел со страхом, то во мне явно видел чуть ли не спасителя. Того, кто может помочь. Вряд ли простить — рассчитывать на такой исход было бы слишком наивно даже для простодушного солдата. Однако понять я его мог — а он в свою очередь нутром чуял того, кто сам не раз поднимался из разбитых укреплений. И шел в штыки, бросая на японские пулеметы хрупкую и беззащитную плоть.

Рыбак рыбака, как говорится…

Плохой полицейский, хороший полицейский. Голливудская классика в соответствующем году антураже. Может быть, Геловани даже нарочно подыгрывал, заставяляя Сидорова проникаться ко мне все большим доверием.

Не спугнуть бы.

— Подумай сам, Матвей Иванович, — осторожно начал я. — Мы на князя твоего и так уже давно зубы точим. И дела у него за плечами такие найдутся, что волосы на голове дыбом становятся. С тобой, без тебя, а догрызем мы его.

— Попробуй тут догрызи. — Сидоров опустил голову. — У благородных силища. Деньги, адвокаты всякие, да и знакомства нужные найдутся. А за простого человека заступиться некому. Выйдет князь сухим из воды — тогда мне не жить. А не выйдет — та же беда получится, у него руки длинные. Хоть из ссылки, хоть с каторги, хоть бы и с того света достанет.

Уже неплохо. Сидоров все еще мялся и нервничал, но больше не упирался ни в преданность господину, ни в страх. Начал мыслить, просчитывать варианты. Правда, хороших для себя пока что не находил.

Ничего, поможем.

— Кто кого достанет — это мы, Матвей Иванович, еще поглядим, — улыбнулся я. — И руки князю укоротим, если придется. А у тебя, служивый, и выбора то особого нет: хоть всю вину на себя возьми, все равно спросят — как так вышло, что мы про его светлость Александра Владимировича всю подноготную знаем. И тогда и тебе на каторге жизни никакой не будет, и Прасковью твою отыщут и… — Я многозначительно провел пальцем по горлу. — А кто ей в селе поможет, если лихие люди пожалуют? Избу сожгут, а саму застрелят, а то и похуже чего.

— Не дам! — Сидоров сжал кулаки. — Сам на пороге лягу, а к Прасковье не пущу!

Похоже, нарисованная мною картина оказалась весьма достоверной. А утопающее в страхе за сожительницу воображение тут же дополнило ее красочными и жутковатыми подробностями.

— С каторги ты Прасковью не спасешь, Матвей Иванович, — вздохнул я. — Но вот если свидетельствовать против князя все-таки решишься — тогда другое дело. Тогда мы поможем. Больших грехов за тобой нет: убить никого не убил, только, считай, винтовку у графини с дачи украл, но за такое вешать не станут. А если мы с его сиятельством лично к государю обратимся, может и помилование выйдет — за заслуги.

Я осторожно покосился на Геловани — проверить, не перегнул ли палку, наобещав бедняге-Сидорову чуть ли не с три короба. В моем мире в подобном случае признание скорее выбили бы угрозами или пытками, да и в этом дело вряд ли обстояло иначе. Я и сам вряд ли стал бы стесняться подобных методов, если придется, но чуйка подсказывала, что давить сверх меры не стоит: отставной солдат, бывший фронтовик наверняка умеет терпеть боль. И ничто не помешает ему отказаться от своих слов потом, когда Меншиков, наконец, окажется в суде.

Если вообще окажется.

— А князя ты, Матвей Иванович, не бойся. Недолго ему осталось на воле ходить. За такие дела государь дворянского достоинства лишит. И если не повесит, то отправит, куда Макар телят не гонял. И друзей у его светлости тут же поубавится. А чтобы ты совсем уж ничего не боялся, — Я оперся ладонями на стол, подался вперед и почти шепотом продолжил, — я лично к градоначальнику обращусь, чтобы и тебе, и Прасковье твоей новые документы выправили. Избу в Ставропольской губернии купим, денег дадим — горя знать не будете. И никакой князь не найдет — вот тебе мое слово офицера.

Геловани толкнул меня коленом под столом и многозначительно закашлялся. То ли оттого, что не считал даже гвардейского поручика настоящим офицером, то ли потому, что я ступил на слишком уж тонкий лед. Разумеется, никакой программы защиты свидетелей в тысяча девятьсот девятом году не было — да и быть не могло. Ни в Российской Империи, ни в Европе, ни в прогрессивных по нынешним временам Соединенных Штатах. И в этом мире, и в моем старом.

Зато сделки с Фемидой в обоих существовали едва ли не дольше, чем законы и сама судебная система — так что от замечаний вслух Геловани все-таки воздержался.

— Слово офицера?.. — робко переспросил Сидоров.

На мгновение мне вдруг стало смешно — взрослый мужик и ветеран войны будто превратился в мальчишку-беспризорника, которому пообещали калач и золотой империал за явно копеечную услугу. И теперь смотрел на меня чуть ли не как на всемогущее божество, снизу вверх, хотя и сам роста был немалого.

Не хватало только прослезиться и жалобно спросить — дяденька, а вы точно не обманете?

— Мое тебе честное и благородное слово, Матвей Иванович, — проговорил я, чеканя каждый слог. — Так что подумай, надо ли тебе за князя страдать. Ты по его указке чуть грех на душу большой не взял, а он вон как решил.

— Да уж… Я и подумать не мог, что так выйдет, ваше благородие. — Сидоров сдвинул брови и шумно выдохнул через нос. — Сам ведь из грязи вытащил, можно сказать, приблизил. В усадьбу, в покои барские приглашал даже.

— Как родного принимал, — будто бы невзначай ввернул я.

Сидоров промолчал, но от него снова буквально шибануло злобой, горячей и концентрированной. Видимо, мне удалось-таки наступить на больную мозоль так, что это не выглядело ни обманом, ни грубой и безыскусной подначкой.

Я никогда не считал себя по-настоящему хорошим психологом — для этого требовалась бы по меньшей мере душевная организация потоньше. И обильная практика интриг, которым попросту неоткуда взяться посреди полей сражений, на которых я провел если не половину нечеловечески долгой жизни, то треть уж точно. Война вообще не слишком-то располагает к сложной рефлексии и умению считывать крохотные движения чужой души.

Но природные талант и чуткость вполне может заменить самый обычный опыт. Особенно когда его набирается не одно столетие. Так что кое-что в людях я все-таки смыслил — поэтому и смог «раскачать» Сидорова и вывести на нужные нам сейчас эмоции. Не знаю, считал ли он себя другом Меншикова, надеялся ли однажды стать признанным наследником рода или хотя бы своим человеком в семье — обида от мнимого предательства оказалась настолько сильной, что без особого труда перебивала не только собачью преданность господину, но и страх перед всемогущим аристократом.

— Буду, — буркнул Сидоров. — Буду свидетелем, ваше благородие. Раз он так — и я за этого сына собачьего в петлю не полезу.

— Вот и правильно, Матвей Иванович. — Я сделал знак Дельвигу. — Сейчас его преподобие нам выдаст бумагу с пером — и все сразу запишем.

Страховка никогда не бывает лишний. Конечно же, на судебном заседании — если до него вообще когда-нибудь дойдет дело — живой свидетель куда лучше самой толстой и убедительной папки с показаниями. Но в последнее время случаи скоропостижной кончины важных свидетелей уже имели место, так что рисковать не хотелось. Если колдун и его свита в очередной раз сыграют на опережение, у нас будет хоть что-то.

Впрочем, делиться подобными мыслями с Сидоровым я и так не собирался — бедняге и без того хватало сомнений. Не то, чтобы он успел пожалеть о своих словах, но совместные с Меншиковым прегрешения расписывал явно без охоты, то и дело озираясь то на меня, то в сторону двери, будто сюда прямо сейчас мог вломиться разъяренный предательством князь.

Грамотность у Сидорова тоже хромала, причем на обе ноги разом. Ее хватило только поставить закорючку и изобразить рядом что-то отдаленно похожее на фамилию и инициалы. Все прочее изливал на бумагу Дельвиг — из нас троих у его преподобия оказался самый изящный почерк. Дело двигалось уверенно и в высшей степени аккуратно, но неспешно, и в какой-то момент я даже перестал слушать и выбрался из комнаты наружу — проветриться. И заодно сообразить, что именно мы собираемся делать дальше.

— Ну ты даешь, поручик… Уши бы оборвать по-хорошему за такое надо — да победителей не судят.

Геловани зачем-то вышел следом — видимо, тоже уже успел устать от сбивчивого рассказа, который Сидоров все время норовил то увести в сторону охоты, то начинал гонять по кругу, сам забыв, на каком месте остановился.

— Не надо, ваше сиятельство. — Я на всякий случай прикрыл уши руками. — Сейчас Антон Сергеевич все напишет, а с такими бумагами можно хоть к градоначальнику, хоть к обер-прокурору в Синод, хоть к его величеству лично.

— Бумаги хорошие выйдут. — Геловани задумчиво кивнул. — А вот остальное… Документы выправим, избу купим — больно лихо ты, поручик, казенными деньгами распоряжаешься.

— Да и ладно, — отмахнулся я. — Не выделят — из собственных средств изыщу.

— Я смотрю, ты на государеву службу не за длинным рублем пошел, поручик.

— Никак нет. — Я развел руками. — Все для отечества.

— Знаем мы таких бессребреников, — усмехнулся Геловани. — Сегодня так, а завтра и чин, и орден потребуешь — и попробуй тут не дай… Впрочем, дело твое.

— Так я ж для общего дело, ваше сиятельство. — Я осторожно заглянул в комнату, где его преподобие продолжал трудиться над признаниями Сидорова. — С такими аргументами и в суд можно, и слежку установить. Уже по правильному, с высочайшего дозволения.

— Слежку, пожалуй, и дадут. А вот в суд пока рано. — Геловани чуть сдвинул брови. — Жиденькие аргументы. Одних показаний отставника, хоть бы и с георгиевским крестом — маловато будет.

— Ну… Зато я знаю, где раздобыть еще. — Я на мгновение задумался. — Только выделите мне автомобиль. И, желательно, не тот, на котором мы сюда приехали.

— У Антона Сергеевича возьмешь, — буркнул Геловани. — Тебе зачем?

— Надо, Виктор Давидович.

Делиться планами я пока не собирался. Во всяком случае, не раньше, чем в голове полностью созреет сценарий небольшого спектакля, который я приготовил для колдуна и его шушеры. Наверняка за нами уже наблюдали — может, с того самого момента, как мы с его сиятельством заботливо упаковали в «Фиат» упрямо огрызающегося Сидорова. Информация тут же ушла по цепочке и за несколько часов просто обязана была добраться до самого верха.

А значит, свидетеля постараются убрать. Или убойной порчей, наведенной точно в цель, или по-старинке — подстрелят на выходе из собора. И единственный способ избежать этого… Впрочем, забегать так далеко вперед еще рано. Для представления мне непременно понадобится еще одно действующее лицо, и это самое лицо еще придется убедить искупить благородным риском прошлые грехи перед отечеством.

И все же что-то подсказывало — ее сиятельство непременно согласится.

До чего же все оказалось… странно. Чужое тело — снова. Только на этот раз еще больше не похожее на мое прежнее. Другая… другая геометрия, другой форм-фактор — других слов я так и смог придумать даже у себя в голове. Рост заметно меньше, изящные плечи, лишенные силы и веса и привычной масса. Центр тяжести, сместившийся куда-то книзу, чуть ли до самых бедер.

Неудобная конструкция! Попробуй я сам управлять такой — непременно споткнулся бы и упал. К счастью, мне досталась лишь роль наблюдателя. Хотя и с ней я тоже справился на тройку с минусом: на мгновение ощущение чужеродности резануло так сильно, что едва налаженная связь тут же распалась.

И я обнаружил себя сидящим за столом в темной комнате. Плотно закрытая дверь, очерченный заговоренным мелом круг. И еще один — диаметром чуть побольше и с четырьмя символами по соответствующим сторонам света. Обычно хватало и стандартной защиты, но сегодня я решил выстроить двойную, с обманкой и отведением. Такую невозможно взломать или хотя бы выследить.

Ну… почти невозможно.

Впрочем, самое главное в ритуале не круги и древние письмена, а шар из отполированного хрусталя. Обязательно горного, созданного самой природой — искусственный работать не будет. Такая магия уже сотни лет считалась скорее женской — видимо, из-за расплодившихся по всей Европе шарлатанок, которые неизменно дополняли образ гадалки не только увесистыми артефактами, но и картами Таро, цветастыми накидками и золотыми зубами.

Спектакль для туристов и доверчивых простаков: большая часть действий с хрусталем не нуждается ни в каких вспомогательных средствах. И уж конечно магии совершенно не важно, какого пола заклинатель. Куда важнее умение — и уж его-то я освоил куда лучше всяких там полуграмотных цыганок.

Хоть и никогда не пользовался им без крайней нужды. Наверное, мне просто не нравился сам ритуал. Слишком уж тесной становилась связь между его участниками. Слишком многое открывал тот, на кого я наводил заклятье. И, что куда хуже — самому тоже приходилось открываться в ответ: увидеть хоть что-то можно только при наличии устойчивого резонанса двух разумов и тел.

О теле Вяземской я имел весьма… скажем так, осязаемые представления — поэтому «подключение» прошло без усилий. Пожалуй, даже слишком эффективно: местная форсированная магия в очередной раз подкинула сюрприз, и ее сиятельство щедро поделилась со мной не только картинкой и звуком, но и всем остальным.

Вообще всем. Я чувствовал неудобные туфли, уже успевшие натереть мозоль на ноге. Чувствовал врезавшийся куда-то под ребра поясок модного платья. В конце концов, чувствовал то, о чем нормальному мужчине попросту не положено иметь представления…

А еще эмоции: крепкий коктейль из тревоги, томительного предвкушения и чего-то еще, больше всего похожего на… радость? Пожалуй, так — ее сиятельство шла на дело с бесшабашной отвагой и транслировала все подряд без разбора. Наверное, поэтому меня и отбросило назад.

— Прости, — шепнул я — зачем-то вслух — и снова коснулся кончиками пальцев гладкой и холодной поверхности шара. — Сейчас вернусь.

Если связь так же мощно работала в обе стороны, Вяземская наверняка почувствовала, что я «отвалился», и могла начать… нет, не паниковать, конечно же. Выдержки ей с определенно хватало — научилась на операциях в больнице. Но оставлять девчонку надолго все равно не стоило: даже если она не ошибется и сделает все верно, даже если старикашка заглотит наживку — какие-нибудь детали мы непременно упустим. А они-то порой и оказываются важнее всего.

Так только вперед. То есть, обратно — в блестящую поверхность хрустального шара и дальше, в чужую голову и тело.

Вяземская поднималась по лестнице из бледно-серого мрамора, почти такого же, как в ее собственном доме. Значит, уже успела миновать дворецкого, пока меня не было, и теперь направлялась прямиком к хозяину дома. Его светлость согласился принять гостью без лишних вопросов, но само по себе это мало что гарантировало. И даже если хитрый старикашка не раскусит обман, он все равно может оказаться достаточно осторожным, чтобы не болтать лишнего.

Видимо, на такой случай Вяземская и принарядилась: насколько я мог почувствовать и увидеть, на ней красовалось узкое темное платье с таким вырезом, что еще немного, и его обязательно назвали бы неприличным. Я, разумеется, ни на что подобное даже не намекал, но мысленно поаплодировал ее сиятельству: женская привлекательность слишком могучее оружие, чтобы им пренебрегать.

— Доброго дня, княжна! Я безмерно рад вас видеть. Хоть и не вполне понимаю, что могло привести вас сюда, да еще и в столь ранний час.

Поначалу я разглядел только силуэт в кресле за огромным столом из темного дерева. Света в кабинете явно было маловато, а ночным зрением Вяземская не обладала. Но когда ее глаза чуть привыкли к темноте, я смог распознать и черты. Вживую Меншиков куда сильнее отличался от своего вероятного отпрыска, чем на фото — видимо, снимку было уже лет пять или около того, и за эти годы его светлость успел лишиться части волос и состариться еще сильнее. Сшитый на заказ костюм из светло-серой ткани скрадывал сгорбленную спину и прочие недостатки фигуры, но с впалыми щеками и землистого цвета кожей лица поделать ничего не мог. Меншикову недавно исполнилось шестьдесят семь — не так уж и много, особенно для сильного Владеющего, но выглядел он так, будто уже давно страдал от тяжелой и неизлечимой болезни… или чего-то похуже.

Темное колдовство дает немало — вот только возвращать долги приходится с изрядными процентами.

— Не знаю, как и сказать, ваша светлость, — начала Вяземская. — Может, вы сочтете все это глупой шуткой или вовсе не посчитаете достойным своего внимания — я не могла не прийти к вам. Меня просили передать послание, и долг чести требует, чтобы я сделала это лично.

Чуть подрагивающий голос, смущенный взгляд, бегающий из стороны в сторону, и волнение. Самое то ни на есть искреннее — я чувствовал его, как свое собственное. То ли в Вяземской пропадала великая актриса, то ли она и правда так сильно волновалась, эмоции зашкаливали. И хлестали так мощно, что мне то и дело приходилось напрягаться, чтобы не разорвать связь. Опыт и хладнокровие сыграли злую шутку: за сотни лет я успел превратиться в того еще бесчувственного чурбана, что едва выдерживал буйство чужой психики.

Ох уж эти женщины…

— Вот как? — Меншиков улыбнулся. — И кто же, просил передать это ваше… послание?

— Имени я не знаю — мне его не называли. — Вяземская покачала головой. — Однако я возьму на себя смелость заметить, что этот человек был изрядно похож на вашу светлость — только моложе. Лет тридцати с небольшим, может…

Есть. Попадание в десяточку. Меншиков еще не сказал ни слова, но его выдали глаза. Точнее, зрачки, тут же расширившиеся примерно вдвое. Ее сиятельство говорила что-то еще: то ли объясняла, то ли зачем-то описывала внешность, но он уже почти не слушал — застыл в кресле с ошалевшим взглядом.

Впрочем, тут же взял себя в руки — выдержки старику явно было не занимать.

— Хм… Удивительное дело, — проговорил он, поднимаясь из-за стола. — Позвольте, княжна.

Когда Меншиков подхватил Вяземскую под локоть, слегка придавив пальцами, и потащил куда-то, мне на мгновение показалось, что он просто-напросто выкинет ее из окна — или придушит за дверью личных покоев. Но на деле все оказалось не так страшно: его светлость всего лишь изволил сменить обстановку и выбраться на балкон. То ли старику вдруг стало не хватать воздуха, то ли он опасался, что внутри их могут подслушать, а в саду внизу, насколько я — то есть, Вяземская — могла разглядеть, не было ни души.

— Кого вы видели? — Меншиков прикрыл дверь и будто бы невзначай подпер ее спиной, отрезая путь к отступлению. — И что он успел вам сказать?

— Ни… нич-чего, — пискнула Вяземская. — Почти ничего. Тот человек был слишком измучен. Его пытали — так, что даже я ничего не смогла сделать.

И снова в яблочко: маятник лихо врезался в опасения Меншикова и тут же полетел обратно — к успокоению. Ничего страшного не произошло, попавшийся бедняга не проболтался даже под пытками, и к его светлости стремительно возвращалось самообладание.

— Мне жаль, что вам пришлось такое увидеть, — негромко проговорил он. — Но скажите, милейшая, какое отношение ко всему этому имею я?

— Я не знаю! — Вяземская на всякий случай огляделась по сторонам и даже чуть свесилась вниз, разглядывая сад под балконом. — Вчера меня вызвали в Исаакиевский собор, чтобы помочь… помочь одному человеку. Но я, похоже, опоздала — несчастный умер у меня на руках.

— Господь милосердный… — На лице снова Меншикова мелькнуло что-то изрядно похожее на облегчение, но его светлость тут же снова состроил трагическую мину. — Говорите, его пытали? Но кто мог посметь?..

— Его били. Так, что я не могу даже представить, какая сила нужна, чтобы сделать с человеком подобное, — отозвалась Вяземская. — Но, похоже, так и не добились успеха: когда мы остались наедине, этот человек умолял передать вам, что ни сказал ни слова. И чтобы вы позаботились о какой-то… Прасковье, кажется. Думаю, это его дочь или…

— Нет, не дочь, — рассеянно поправил Меншиков — и тут же поджал губы, явно мысленно ругая себя за лишнюю болтовню. — Кажется, я и правда был знаком с покойным. Не знаю, почему он решил столь странным образом сделать меня своим… своим душеприказчиком, но… Думаю, мне все же следует выполнить его последнюю волю.

— Тогда я могу быть спокойна. — Вяземская выдавила из себя неуклюжую улыбку. — Если не за себя, то хотя бы за то, что душа несчастного найдет покой.

— Не за себя? — переспросил Меншиков. — Но что может угрожать вам? Или кто? Тот же человек, что пытал?..

— Владимир Волков!

— Никогда о таком не слышал.

Его светлость ответил быстро. Может, даже чуть быстрее, чем следовало. На его лице не мелькнуло и тени сомнения или задумчивости. Ни бегающих глаз, ни рук, которые сами по себе тянутся к вороту рубашки или потеребить внезапно зачесавшуюся щетину на подбородке — ничего. Никаких видимых признаков лжи. Не будь мы с Вяземской связаны так тесно, я бы, пожалуй, ничего не почувствовал. Но обостренное до предела восприятие все-таки пробило ледяную маску.

Меншиков еще как знал, кто такой Владимир Волков. И к тому же изрядно меня опасался.

— Если не слышали — то непременно услышите. — Вяземская явно оказалась не готова к чему-то подобному, но импровизировала на твердую четверку с плюсом. — Он пока не так уж известен в столице, но уверяю вас, это страшный человек.

— Возможно, — негромко отозвался Меншиков. — Пытать беззащитного может только подлец.

Старик держался ровно, без срывов, но зацепило его изрядно — судя по тому, с каким нажимом он произнес последнее слово. Вряд ли их с Сидоровым связывали какие-то особые чувства. Титулованный аристократ во времена бесшабашной молодости запросто мог настрогать хоть целую роту бастардов, и само по себе родство не стоило и ломаного гроша.

Однако я посмел тронуть человека рода Меншиковых, а такое можно простить только равному, представителю высшего света столичной знати — но никак не выскочке из мелких дворян. Разумеется, его светлость и не подумал бы делиться планами мести с незваной гостьей, пусть и своего круга, зато наверняк уже вовсю их обдумывал.

— Так это Волков пытал покойного? И как вы вообще там оказались, Катерина Петровна?

Меншиков на мгновение замялся и, шагнув вперед, опустил ладони Вяземской на плечи. На улице было темно, и кожу прикрывал толстый бархат, но я тут же почувствовал холод. Липкий и настолько неприятный, что я едва не «вынырнул» обратно в комнату с хрустальным шаром. Хотелось дернуться, отпрянуть, но чужое тело, конечно же, не послушалось — Вяземская выдержала прикосновение, не дрогнув.

— Думаю, вам следует рассказать все. С самого начала. — Меншиков чуть склонил голову, нависая сверху. — Даю слово — я сохраню любую тайну.

Кажется, клюнул. Все-таки желание побыть этаким рыцарем неистребимо в любом мужчине, а уж в представителей высшего света манеры и соответствующее поведение и вовсе вбивают с такой силой, что даже расчет, опыт и осторожность не способны вытравить их до конца.

— Сегодня утром меня попросили помочь одному человеку, — вздохнула Вяземская. — Отвезли в Исаакиевский собор. А дальше вы все уже знаете.

— Кто попросил? — тут же поинтересовался Меншиков. — Этот ваш Волков?

— Да. Сказал, что мой долг врача и аристократа обязывает… К тому же он не тот человек, которому можно отказать без последствий. — Вяземская легонько шмыгнула носом. — Меня вынудили! Сама бы я, конечно же…

— Волков был один? Или вы видели еще кого-то?

— Троих. Самого Волкова, капеллана Ордена Святого Георгия — Дельвига… Антона Сергеевича — кажется, так его зовут. И еще одного, грузина. Похож на полицейского, хотя и носит штатское. — Вяземская наморщила лоб, будто вспоминая что-то. — Имя не помню — его называли «ваше сиятельство». Но я уже встречалась с ним раньше, когда… когда отец умер.

Меншиков наверняка знал Геловани. Если не лично, то по слухам уж точно — мой друг к своим сорока с небольшим успел сделать изрядную карьеру в тайном сыске.

— Пленника, — Вяземская явно не без умысла обошлась без слова «арестованный», — бил Волков. У него все костяшки на пальцах были содраны. И, похоже, перестарался…

— Искалечил? — поморщился Меншиков.

— Шею сломал. Как кувалдой ударил. В нем силища звериная, хоть сам и худой. Такое можно вылечить только в больнице, а меня привезли слишком поздно. — Вяземская печально вздохнула. — Увы, несчастный умер.

— Но успел вам что-то сказать? Так, Катерина Петровна?

— Лишь то, что вы уже слышали. Я смогла только удержать его. Совсем ненадолго — и он шептал только про свою Прасковью. И про вас, Александр Владимирович… Вы были друзьями? — Вяземская осторожно закинула удочку. — Или, возможно, родственниками?

— Нет, милейшая Катерина Петровна. — Меншиков соврал, не задумываясь. — Но я знал его, кажется. Покойный был достойным человеком.

— Ничуть не сомневаюсь, ваша светлость.

— Вы слышали, за что его держали в соборе? И почему там?.. Странно! И как во всем это вообще может быть замешана полиция? — Меншиков с деланой задумчивостью наморщил лоб. — Если тот грузин и правда… У вашего Волкова весьма обширные связи!

— Это так. — Вяземская опустила голову. — Поэтому я и не смогла ему отказать. Разумеется, мне не сказали и слова о несчастном. Но он чем-то крепко насолил всем троим.

— Видимо, тем, что так ничего не выдал — даже когда его били, — усмехнулся Меншиков. — Никогда бы не подумал, что офицер и георгиевский капеллан стал бы участвовать в подобной низости.

— Волков умеет убеждать. И порой даже быть обаятельным — когда ему это выгодно. Признаться, я сама едва не попала под действие его чар. — Вяземская чуть понизила голос. — Но теперь… Теперь я просто боюсь!

— Но почему? — Меншиков поморщился, будто ему на язык вдруг попало что-то кислое. — В конце концов, кто такой Волков, чтобы требовать что-то от вас, сиятельной княжны? Такой человек не стоит и одного вашего ноготка.

— Однако ему всякое сходит с рук! Весь Петербург знает, что этот подлец едва не убил на дуэли моего жениха. А когда не смог — расправился с ним в его же собственном доме… Но и это не все, ваша светлость! Я почти уверена, — Вяземская приподнялась на носочки, осторожно взяла Меншикова за лацканы пиджака и уже совсем шепотом закончила: — что он причастен и к смерти моего отца!

— Господь милосердный… Нет, это невозможно!

На этот раз старикашке даже не пришлось изображать удивление. Хотя бы потому, что он-то наверняка прекрасно знал, кто, почему и, возможно, даже каким именно образом отправил на тот свет покойного князя.

— Я уверена, все это не может быть случайностью! — горячо выдохнула Вяземская. — Умоляю, Александр Владимирович, объясните, что вообще происходит? Во что меня втянули⁈

— Тихо, тихо… Прошу вас, успокойтесь, Катерина Петровна. — Меншиков чуть отстранился, но тут же будто бы невзначай пристроил ладони на обтянутую тканью платья узкую талию. — Я и сам знаю не больше вашего, но клянусь, мы непременно во всем разберемся.

Мы. Похоже, клюнул. Актерская игра, подкрепленная бронебойным аргументом в виде глубокого выреза, сделала свое дело. Хотя наверняка его светлость куда больше руководствовался голым расчетом: князь умер — да здравствует княжна. Самая обычная замена на поле, когда вместо измотанного и исчерпавшего свою полезность игрока выходит новый. Пусть не такой влиятельный, всего лишь один из наследников родового Таланта и немалых капиталов фамилии Вяземских, зато молодой, горячий и одержимый жаждой справедливости и мести за покойного родителя.

Ценный кадр сам приплыл в руки. А Меншиков был явно не из тех, кто упускает такие подарки судьбы.

— Уверен, всему непременно найдется объяснение, — тихо проговорил он, поглаживая Вяземскую уже даже чуть ниже того места, на которое нацелился изначально. — Рано или поздно. Но сейчас, милейшая Катерина Петровна, нельзя спешить. Ни в коем случае… вы ведь еще не обращались в полицию?

— Нет. Я… я не отважилась. Хотя и должна была, ведь так, Александр Владимирович? — Вяземская запрокинула голову, словно всерьез собиралась найти ответ в глазах напротив. — Но если они сами замешаны…

— Вы все сделали правильно, — отозвался Меншиков. — Без доказательств сложно добиться у правосудия хоть чего-то, зато можно изрядно навредить себе. Если этот Волков и правда так опасен, он не простит подобного.

— Тогда что мне делать? — Вяземская всхлипнула столь натурально, что даже я на мгновение поверил. — В последние годы братья были не слишком близки с отцом. Похоже, им вообще нет никакого дела до того, что его больше — сейчас их интересует только наследство… Неужели Волкову сойдет с рук даже убийство⁈

— Нет. Даю вам слово, Катерина Петровна — этого не случится, — твердо произнес Меншиков, стремительно принимая сурово-мужественный вид. — Мы добьемся справедливости. Так или иначе. И если закон окажется бессилен — мы возьмем правосудие в свои руки, как это делали наши предки.

— Я не посмела бы просить о подобном. — Вяземская отвела взгляд. — Но вы были дружны с моим отцом, а значит, его смерть…

— Касается и меня тоже, — кивнул Меншиков. — И помочь вам — мой долг чести. Даю слово — убийца непременно понесет наказание, а я не оставлю вас без своей защиты. Чего бы это не стоило.

— Благодарю, благодарю вас, Александр Владимирович! — Вяземская склонилась, схватила руку князя и прижалась губами к сухой и холодной коже. — Знайте, что я целиком и полностью ваша. И готова на что угодно. Слышите — на что угодно!

Весьма прозрачный и толстый намек. Пожалуй, даже грубоватый на фоне почти безупречной игры до этого. Но Меншиков проглотил и его — и, похоже, был не против попросить добавки. Поза собеседников на балконе и так уже наверняка со стороны смотрелась бы на грани приличия, а теперь и вовсе начала обретать чуть ли не интимный характер.

— Я понимаю. Понимаю, Катерина… Катенька. — Меншиков осторожно убрал с лица Вяземской выбившиеся из прически темные пряди. — Но мы должны быть осторожны, очень осторожны… Иначе непременно пойдут слухи.

Когда виска ее сиятельства неуклюже коснулись дряблые губы, чужое отвращение стало настолько сильным, что я не выдержал, разорвал связь и вывалился обратно в душную темную комнату с хрустальным шаром на столе. Оставаться причин не было никаких — Меншиков, хоть и не сболтнул почти ничего лишнего, явно клюнул на наживку… во всех смыслах. Я видел и слышал достаточно, а благодаря заряженному местной магией ритуалу даже чувствовал — и куда больше, чем хотел бы.

Впрочем, Вяземской все это определенно понравилось еще меньше.

Последняя неделя июня в Петербурга выдалась жаркой, а явившийся на смену старшему брату июль и вовсе превратил город в самую настоящую баню. После обеда термометр нередко переваливал за тридцать градусов — невиданная для местных широт температура. Солнце уже несколько дней нещадно пекло, превращая асфальт дорог, гранитные набережные и тротуары в одну большую сковородку, которая без разбора тушила в собственном соку и обычных ряботяг, и служилое сословие, и даже Владеющих Талантами аристократов — разве что последние хотя бы могли укрыться во дворцах и особняках, чьи стены из последних сил сопротивлялись разбушевавшемуся лету.

Старики, дети и хрупкие барышни то и дело падали в обморок прямо на улицах, и даже крепким мужчинам приходилось несладко — днем нормально дышать можно было только у воды, когда ветер приносил с Невы или со стороны залива хоть немного прохладного воздуха.

Город оживал только к вечеру, когда огненный шар ненадолго скрывался за крышами домов, но и после заката люди продолжали напоминать сонных мух. Жара прибивала все. Даже самые бойкие торгаши с Апраксина двора притихли вместе со своими извечными врагами — хулиганьем и карманниками, которых даже мы с дедом Федором так и не смогли извести полностью. Они все равно продолжали орудовать на рынке. Впрочем, последнюю неделю вяло и без огонька.

— А ну пошли отсюда. Еще раз увижу — руки пообрываю!

Я узнал голос Фурсова и все-таки заставил себя встать и пойти посмотреть. Окна нашей конторы, расположившейся на третьем этаже, выходили прямиком на галерею длинного здания на Садовой. Наблюдать отсюда сам Апраксин двор я, конечно же, не мог, а вот улицу — вполне.

И на ней как раз намечалось… что-то.

Воришек оказалось трое: самому рослому на вид было лет пятнадцать, а двоим другим и того меньше — по тринадцать-четырнадцать. Фурсов стоял на ступеньках галереи возвышался над ними суровой громадой мышц. Он и раньше отличался изрядной статью, а за последние полгода еще раздался в плечах, так что вид имел в высшей степени грозный.

Впрочем, парни сдаваться не спешили.

— А ты сам кто такой? — огрызнулся старший. — Я тебе сейчас финку в бок воткну — пикнуть не успеешь.

— Цыц, мелюзга! — Фурсов чуть приподнял полу пиджака, будто бы невзначай демонстрируя «наган» за поясом'. — А то подстрелю дурака ненароком — потом хлопот не оберешься.

— Чего там такое? — лениво поинтересовался с дивана Петропавловский. — Помочь надо?

— Сам справится, — буркнул я. — Чай, не маленький.

Спектакль под окном явно двигался к финалу: малолетние уголовники и так не слишком-то хотели связываться с Фурсовым, а вид оружия и вовсе лишил ох остатков храбрости.

— Справится — и славно. — Петропавловский протянул руку, подцепил со стола какую-то купчую от уважаемого Соломона Рувимовича и принялся обмахиваться ею, как веером. — На такой жаре только и не хватало кулаками махать.

— Полагаю, судари, подобное изрядно вас развлекает.

Когда за спиной раздался негромкий мужской голос, я едва не подпрыгнул на месте. И вовсе не оттого, что незваный гость появился неожиданно — в контору частенько заглядывали по делу самые разные люди, а в распахнутое окно даже на третий этаж долетало изрядно уличного шума. Ковры в прихожей глушили шаги, так что подойти незамеченным мог бы почти кто угодно.

Кроме сильного Владеющего. Их я научился чувствовать уже давно, но сейчас внутренний «радар» почему то не сработал: только что в эфире было тише некуда, и вдруг со стороны двери хлестнуло такой мощью, что волосы на голове поднялись дыбом.

— Прошу извинить, что пожаловал без приглашения. Но так уж вышло, что мне непременно нужно увидеть Владимира Петровича Волкова. — Высокий пожилой мужчина развернулся в мою сторону. — Полагаю, это вы, сударь?

Если старикан пришел сюда не с добрыми намерениями — дело плохо. От вытянутой фигуры буквально веяло силой. Не физической, конечно: незваный гость не отличался богатырским сложением. Скорее наоборот, был весьма изящен для мужчины такого роста, но это само по себе не означало ровным счетом ничего — для Владеющего такого ранга могущество определяется уж точно не мышечной массой.

А этот был крут. Можно сказать, запредельно: точно круче меня, Геловани и даже покойного Вяземского. Вполне вероятно, даже вместе взятых. Несмотря на возраст: выглядел наш загадочный визитер лет на шестьдесят-семьдесят, а на деле мог оказаться и вполовину старше. Годы лишили его изрядной части волос на голове, но чуть завивающимся кверху седым усам, похоже, только добавили пышности. Любой другой с таким украшением на лице наверняка смотрелся бы комично, но сейчас смеяться почему-то не хотелось совершенно.

Ухоженные небольшие руки. Осанка, явно намекающая на благородное происхождение. И, несмотря на погоду, костюм из плотной темной ткани. Похоже, старик ничуть не тяготился жарой… А то и вовсе ее не замечал. С его появлением в комнате похолодало. Не то, чтобы сильно, однако заметно, градусов этак на пять-семь.

И это с распахнутыми настежь окнами.

— Доброго дня. — Я чуть опустил подбородок книзу, изображая поклон. — Вы не ошиблись. Потрудитесь объяснить, что за срочность… Впрочем, для начала можете представиться — раз уж не сделали этого раньше.

— Разумеется, Владимир Петрович, — отозвался старик. — Но позвольте мне сделать это… с глазу на глаз.

Петропавловский уже успел подняться с дивана и явно готовился ввернуть что-то в высшей степени язвительное.Из нас троих он лучше всех разбирался в документах и цифрах и вообще отличался изрядным здравомыслием, но когда дело доходило до драки, бывший семинарист демонстрировал и отвагу, и местами даже слабоумие.

Но не в этот раз. Когда концентрация мощи Таланта в комнате подскочила примерно вдвое, а темные глаза старика вдруг засверкали ледяными голубоватыми искорками, пыла у Петропавловского явно поубавилось. Ноги сами зашагали к двери, и совладать с ними у бедняги получилось только на половине пути. Бедняга с явным усилием остановился и посмотрел на меня, выпрашивая то ли поддержки, то ли дозволения.

Я молча кивнул и махнул рукой — иди. Будь у старика намерение прикончить меня, вряд ли он стал бы стесняться свидетеля. Такой скорее разнесет Талантом все здание — силенок ему уж точно не занимать… Впрочем, люди из высшего света обычно поручают всю грязную работу кому-то другому.

Пачкать руки аристократы не любят.

— Должен признать — вы умеете держать себя в руках, Владимир Петрович, — усмехнулся старик, когда Петропавловский скрылся за дверью. — Немногие на вашем месте сохранили бы спокойствие.

— Не вижу причин волноваться. — Я пожал плечами. — Убийцы редко носят дорогие костюмы и часы на цепочке.

— Позвольте не согласиться, друг мой. Среди мне подобных найдутся душегубы куда страшнее тех, что по вечерам рыщут по подворотням с финками или «наганами».

Старик чуть склонил голову и, прищурясь, принялся разглядывать меня. И по каким-то непонятными причинам увиденное ему… нет, не то, чтобы понравилось, но уж точно не разочаровало. Или хотя бы показалось занятным.

— Как скажете, сударь, — отозвался я. — И давайте все-таки перейдем к делу. Не думаю, что вы явились сюда обсуждать нравы благородного сословия… И как вас вообще сюда пустили?

— Мое имя открывает двери. Пусть не все, но очень многие. — Старик шагнул вперед, протягивая руку. — Юсупов, Николай Борисович. Полагаю, вы обо мне слышали.

Еще как слышал. И не раз. И запомнил в первую очередь как Владеющего, чей Талант позволяет в одиночку разобраться с огромной плотоядной Жабой. И во вторую — как тайного недруга покойного Вяземского.

А значит, мы с сиятельным князем Юсуповым в каком-то смысле на одной стороне. Конечно, он не слишком-то учтиво появился, вломившись в контору без приглашения, но тут же извинился, да и в целом вел себя не просто вежливо, а подчеркнуто-манерно. Однако при этом не стал представляться полным титулом. Будто хотел намекнуть, что его визит неформальный. Встреча равного с… ладно, пусть не совсем равным — зато приятным и предположительно дружественным.

Так что избегать рукопожатия никаких причин не было — и я даже с некоторым удовольствием стиснул изящную, но не по стариковски крепкую прохладную ладонь.

— Теперь, когда со всеми формальностями так или иначе покончено, — сказал я, — вы сообщите мне о причине столь внезапного визита?

— Разумеется, Владимир Петрович. — Юсупов отступил на шаг. — Как вы могли слышать, несколько лет назад с моим сыном произошло… произошло несчастье.

— Искренне вам сочувствую. Хоть и ничего не знаю о случившемся, — на всякий случай уточнил я. — Но позвольте спросить — какое отношение это вообще может быть ко мне?.. Ваше сиятельство.

— Оставьте титулы — они нам точно ни к чему. — Юсупов махнул рукой. — Вы — единственный человек, который может помочь. Во всяком случае, из всех, с кем я знаком хотя бы заочно.

Будь мой гость рангом хоть чуть пониже, я б точно не удержался и присвистнул: вот так событие — аристократ, глава древнего княжеского рода пришел просить об услуге какого-то там… поручика. В лесу определенно сдохло что-то покрупнее даже самого старого и матерого медведя.

— Вот как? — поинтересовался я. — И что же заставило вас так думать?

— Исключительно ваша репутация, Владимир Петрович. Особенные способности очень непросто спрятать. Я бы даже сказал, почти невозможно. — Юсупов улыбнулся — только уголками рта, глаза его так и остались серьезными. — Впрочем, лично для меня куда важнее другое. Если слухи не не врут — вы человек чести и умеете держать слово.

— Хотелось бы так думать, — усмехнулся я. — Впрочем, не уверен, что этого достаточно, чтобы вам помочь.

— Очень надеюсь, что я смогу вас убедить. — Юсупов обернулся в сторону двери и чуть понизил голос. — Но мне бы хотелось поговорить в другом месте… Конечно же, если вы не возражаете.

— А если я все-таки воздержусь?

— Это ваше решение. Не поймите меня неправильно — вы мне никоим образом и ничем не обязаны. — Юсупов пожал плечами. — Но я все же смею надеяться, что вы не откажете старику в личной просьбе… Ведь не откажете?

С воспитанными людьми порой бывает невыносимо сложно. Особенно когда они при этом оказываются еще и приятными. В таких случаях отказать им становится и вовсе почти невозможно. У меня это всякий раз получалось не без труда, хотя за сотни прожитых лет я просто обязан был накопить титанический запас цинизма, подозрительности, устойчивости к манипуляциям и самого обычного здорового эгоизма.

Но, видимо, все-таки накопил недостаточно: не прошло и пары минут, как мы с Юсуповым уже спускались на Садовую улицу. Стуча ботинками по ступенькам, я ловил себя на мысли, что даже не будь у меня пары-тройки разумных причин помогать его сиятельству — я бы и их непременно придумал… Даже зная, что при определенных обстоятельствах этот обаятельный аристократичный и безукоризненно-вежливый старичок сожрал бы меня с потрохами.

Без всякого зазрения совести.

— Прошу, Владимир Петрович. Устраивайтесь поудобнее.

Юсупов самолично открыл мне дверцу авто. То ли решил таким образом выказать побольше уважения, то ли приехал без прислуги, чтобы сохранить нашу встречу в тайне. А может, просто намекал, что следует поторопиться… Но я все равно чуть замедлил шаг, чтобы успеть рассмотреть автомобиль.

Впрочем, этому чуду техники скорее подошло бы название «дом на колесах». Машина его сиятельства почти не уступала размером автобусам и грузовикам, а среди легковушек и вовсе смотрелась гигантом. Тот, кто ее сконструировал, явно ничуть не заботился о компактности и экономичности. И даже более того — сознательно их игнорировал.

Впрочем, как и те, кто мог себе позволить такую роскошь. Стальная громадина словно кричала: дорого, круто, мощно! Если машина Дельвига всем своим видом намекала на спортивный и задорный характер, то эта выглядела монументально-неторопливой, хотя и скорость наверняка умела развивать приличную.

Вытянутый черный кузов чуть ли в восемь метров длиной блестел так, что глазам становилось больно. Решетка огромного радиатора, ручки, фары, зеркала, декоративные полосы по бокам — хромом было покрыто все, что можно. Воплощенная в металле классика хоть и не совсем обычной компановки: я насчитал три пары колес. Одну спереди и еще две, чуть увеличенного диаметра, сзади — стандартная конструкция такую массу бы просто не выдержала.

— Вижу, вас заинтересовало мое авто. — Юсупов улыбнулся и похлопал ладонью по крыше. — «Руссо-Балт», модель «Варяг». Если мне не изменяет память, таких выпустили всего около дюжины.

Будь на месте его сиятельства кто-то другой, я бы, пожалуй, подумал, что хозяин хвастается до бессовестного дорогим приобретением. Но для древнего и влиятельного княжеского рода сумма даже в сотню тысяч рублей вряд ли была чем-то запредельным.

— Знаю, звучит не слишком скромно. — Юсупов будто прочитал мои мысли. — Но безопаснее этой машины вы не найдете во всем мире. А для таких, как я, роскошь порой становится необходимостью… Особенно в последнее время.

Я уже успел заметить броню: услужливо распахнутая передо мной дверь была втрое толще обычной, а весила наверняка раз этак в десять больше — судя по могучим петлям. Стекло явно делали из самого прозрачного и дорого природного хрусталя, но оно все равно выглядело чуть мутным… Сантиметр-полтора, или даже все два.

Интересно, сколько эта громадина весит?..

Про объем мотора не хотелось даже думать. Наверняка тоже особой конструкции — обычный не вытянет, а тракторному не хватит задора. И проворства, положенному авто, которое могут атаковать со всех сторон разом.

Внутреннее убранство, конечно же, не уступало внешнему. Мягкие кресла из светло-коричневой кожи отлично смотрелись бы даже во дворце, а поместиться в салоне запросто могли человек шесть. А то и все десять, если им было бы не в тягость чуть потесниться. А уж для нас с Юсуповым места хватало с таким избытком, что я на мгновение даже почувствовал себя себя неуютно.

Особенно когда дверь захлопнулась, и тишина отрезала автомобиль от внешнего мира. В смысле, совсем отрезала: не знаю, что столичные кулибины сделали с шумоизоляцией, но внутрь с улицы не проникало ни единого звука, а работу мотора я ощущал скорее телом — слуху так и не удалось нащупать характерное рычание из-под капота.

— Вам неуютно, Владимир Петрович? — поинтересовался Юсупов. — Признаться, я тоже не сразу привык. Здесь тихо, не так ли?

— Даже слишком. — Я постучал кончиком пальца по стеклу. — Чувствую себя золотой рыбкой в аквариуме.

— Увы. Такова цена, которую порой приходится платить за наши секреты. Впрочем, своими я не готов делиться даже здесь. — Юсупов осторожно коснулся перегородки, отделявшей салон от кабины спереди. — Лучше немного подождать.

Водитель, конечно, в машине имелся, но где-то там, за перегородкой. Настолько толстой, что у меня даже не получалось воспринимать его еще одним человеком. Скорее функцией.

— Вы не доверяете своим людям? — уточнил я. — Или есть основания думать, что?..

— Совершенно никаких. И я доверяю Демиду почти так же, как себе самому. — Юсупов мягко улыбнулся. — Однако человек слаб. Склонен к ошибкам, порой неразумен и всегда — уязвим. С моей стороны было бы не вполне достойно подвергать парня опасности из-за того, что он может услышать, пусть даже ненароком.

Я молча кивнул. Урок о том, что осторожность никогда не бывает лишней, был усвоен мною далеко не с первого раза, но с тех пор прошла не одна сотня лет.

— Расскажете, куда мы направляемся? — Я взглянул через стекло наружу. — Не то, чтобы у меня были причины не доверять человеку вашего положения и репутации, однако…

— Вы все непременно узнаете, Владимир Петрович, и уже совсем скоро, — отозвался Юсупов. — Даю слово, нет совершенно никаких причин беспокоиться — вы слишком важны.

— Важен? — Я старательно изобразил ироничную усмешку. — Всего лишь мелкая сошка.

— Даже крохотная песчинка может остановить механизм башенных часов. Или даже испортить его полностью. — Юсупов сделал многозначительную паузу и продолжил: — А вы уже давно не песчинка, друг мой. Хотя, возможно, были ею раньше.

— И все же склонен думать, что вы по какой-то причине мне льстите, Николай Борисович, — отозвался я. — Или забыли, что я всего лишь поручик Георгиевского полка.

— Могу только догадываться, чем такой человек может заниматься на службе… Едва ли вы сутками стоите на посту или ловите по чердакам мелкую нечисть, — усмехнулся Юсупов. — Мне доподлинно известно, что вы фактически ведете все дела покойного купца Кудеярова. Впрочем, куда больше о человеке говорят не друзья, а его враги.

Сначала лесть, и сразу же за ней — демонстрация незаурядной осведомленности. Не то, чтобы мы с дедом Федором старательно изображали, что не имеем друг к другу никакого отношения — афишировать связь с Кудеяровскими капиталами я уж точно не стремился.

Значит, Юсупов не поленился навести справки. И неизвестно, насколько глубоко удалось копнуть — с его-то возможностями.

— Вот как? — Я постарался изобразить невозмутимую физиономию. — И что же вам известно о моих врагах?

— Главным образом то, что они не задерживаются на этом свете… К слову, приношу вам благодарность от всего дворянского сословия. — Юсупов чуть склонил голову. — За то, что избавили Петербург от барона Грозина.

Расположить к себе, усыпить внимание, отвлечь — и сразу же подцепить на крючок. Хороший ход. Разумеется, я не стал бы болтать лишнего, особенно перед человеком, которого видел живьем первый раз в жизни. Однако меня могла выдать мимика, какое-нибудь неловкое движение… да что угодно. Тот, кто сидел напротив в роскошном кожаном кресле лимузина наверняка умел считывать даже самые крохотные знаки.

— Боюсь, я не понимаю, что вы хотите этим сказать, — невинно проговорил я. — Если это обвинение — должен напомнить, что никто не обязан свидетельствовать против себя. Даже в суде.

— О, нет. Конечно же, не обязаны, Владимир Петрович… Впрочем, какое это имеет значение? Грозин мертв и больше никому не навредит. — Юсупов приподнялся потянулся к ручке на двери. — Вы же не против немного прогуляться?

Я и не успел заметить, как мы доехали до самого конца Невского проспекта. Обманчиво-неторопливый «Руссо-Балт» пролетел несколько километров и остановился у края Александро-Невской площади, прямо напротив увенчанного куполом и крестом небольшого здания с аркой посередине.

Надвратная церковь — вход в лавру. Кажется, в моем мире она стояла примерно на полсотни метров ближе к Неве. Впрочем, я мог и ошибаться: до постройки моста оставалось еще почти лет пятьдесят, конный памятник полководцу и святому появится здесь почти через целый век, а без них площадь за моей спиной выглядела совсем иначе.

Юсупов повел меня прямо под арку. И дальше, вдоль невысокой каменный стены до самых ворот на Лазаревское кладбище. Самое старое в Петербурге — первые могилы здесь появились одновременно с монастырем, еще при Петре Великом, и к началу двадцатого века их накопилось изрядно.

Хотя простых смертных на Лазаревском и не хоронили — только знать или по меньшей мере купцов первой гильдии, при жизни сделавших изрядное пожертвование в казну. Гранитные стелы, мрамор, металл изваяний и изящных решеток оград… Половина надгробий вокруг смотрелись чуть ли не музейными экспонатами — не случайно в моем мире кладбище объявили памятником архитектору чуть ли не прямо сразу после революции.

В этом захоронения вполне могли и продолжаться даже сейчас, но вряд ли меня привели сюда, чтобы напару полюбоваться наследием двух веков.

— Куда мы идем? — поинтересовался я. — Ваш сын?..

— Здесь, — тихо ответил Юсупов, останавливаясь. — Прямо перед вами.

Крест на постаменте из темного, почти черного камня. Высокий и тяжеловесный, но на фоне местной посмертной роскоши и мрамора, пожалуй, даже скромный. Ни фотографии, ни барельефа — вообще никаких излишеств. Только имя: Борис Николаевич Юсупов.

И чуть ниже дата: 07.03.1863 — 10.05.1907

— Николай Борисович… соболезную вашей потере, — пробормотал я. — Однако потрудитесь объясниться. Если все это какая-то шутка — она поистине чудовищна.

— Нет, никаких шуток, Владимир Петрович. Мой сын действительно здесь, прямо под этим могильным камнем. И с ним действительно случилось несчастье. — Юсупов мрачно усмехнулся. — Так что фактически я вам даже ни в чем не соврал.

— Что ж, в таком случае, я тоже буду честен, — Я пожал плечами, — если скажу, что абсолютно бессилен. Боюсь, вашему горю не смог бы помочь даже…

— Даже сам Господь Бог, — закончил вместо меня Юсупов. — Мертвые, хоть бы и самые дорогие нашим сердцам, останутся мертвыми, и изменить порядок вещей мы не в силах. Однако вы можете помочь мне найти и наказать виновных.

— Я не наемный громила, — отозвался я. — И не занимаюсь частным сыском — что бы вам там ни говорили.

— Охотно верю. — Юсупов даже бровью не повел. — Однако, подозреваю, этим делом вы все-таки пожелаете заняться. И даже не в знак нашей будущей дружбы или за награду, хоть я, конечно же, предложу вам и то, и другое — а исключительно по собственной воле.

Все интереснее и интереснее. Я с самого начала догадывался, что князь ой как непрост, но все равно его изрядно недооценил: старик разбирался в людях — поэтому даже не пытался предложить денег, свое покровительство или что-то в этом роде. Наоборот, зашел с козырей, намекнув, что мой интерес здесь вполне может оказаться куда основательнее всего вышеперечисленного.

— Вот как? — улыбнулся я. — И откуда же такая уверенность?

— Опыт, друг мой. Самый обычный жизненный опыт. Вы явно не из тех, кого можно купить — однако свое тоже не упустите… Впрочем, лучше я начну с самого начала. — Юсупов поправил лацканы пиджака — прямо как профессор перед лекцией. — Как вам уже может быть известно, несколько лет назад… чуть больше двух, если быть точнее — в начале зимы тысяча девятьсот шестого — в Петербурге появился весьма необычный человек.

Про человека я определенно слышал. И уже, кажется, догадался, о ком именно идет речь. Но таких подробностей, как даты — хоть какие-то! — покойный Вяземский сообщить так и не потрудился. То ли не знал их и сам, то ли просто не успел.

Два с небольшим года. Как раз тогда…

— Прорывы. — Я развернулся на каблуках и посмотрел Юсупову прямо в глаза. — Дырки в воздухе, из которых лезет всякая нечисть. Они возникли раньше, чем этот ваш человек — или уже после того, как он приехал в Петербург?

Такого вопроса его сиятельство явно не ожидал. А может, просто настроился произнести речь целиком, без всяких запинок или помех в моем лице — в темных глазах на мгновение мелькнули недовольные искорки.

— Раньше… Да, определенно Прорывы были раньше, хоть и ненамного. — Юсупов нахмурился. — Но какое это отношение имеет?..

— Надеюсь, что никакого, — тут же отрезал я. — Прошу, продолжайте, Николай Борисович. Что вам известно об этом… человеке?

— Имени я не знаю. Как он выглядит, боюсь, тоже. Как вы можете догадаться, лично мы не встречались. А тех, кто видел его живьем хоть раз, я уже не в коей мере не могу причислить к своим друзьям. — Юсупов недобро ухмыльнулся. — Или они все уже давно мертвы — так что с вами я поделюсь лишь немногим.

— Порой и немногого достаточно. — Я чуть склонил голову. — Вряд ли вы бы стали попросту сотрясать воздух.

— Если слухи не врут — этот человек немыслимо стар. Внешне… впрочем, не только внешне. — Юсупов на мгновение задумался. — Мне лично приходилось встречать людей, разменявших вторую сотню лет. Среди Владеющих аристократов такое вообще не редкость. А кое-кто помнит даже войну с Наполеоном Бонапартом.

— Но наш таинственный незнакомец еще старше? — догадался я. — Или, по меньшей мере, умеет убедить в этом других?

— Подозреваю, он действительно прожил очень долгую жизнь. Если уж ему известно то, о чем даже величайшие умы современности могут только гадать. — Юсупов чуть понизил голос. — Не знаю, правда это, или нет, но говорят, он точно знал, почему Прорывы снова появились спустя почти триста лет. И даже более того — откуда именно берется нечисть и как от нее избавиться.

— Весьма… весьма ценные познания, — вздохнул я. — Два года назад эти вопросы наверняка интересовали многих. Неудивительно, что к этому человеку по меньшей мере стали прислушиваться. Я ведь не ошибаюсь?

— Нет, друг мой, вы совершенно правы. Времена были непростые: страна едва оправилась после войны, и когда появились Прорывы… К подобному мы оказались не готовы. Все — полиция, армия, Государственный совет, Орден Святого Георгия — тогда на весь Петербург не набралось бы и полудюжины капелланов. — Юсупов поджал губы и шумно выдохнул. — Даже лучшие из нас искали того, кто поможет защитить свои дома и семьи — и нашли. В начале позапрошлого года он стал настолько знаменит среди столичной знати, что его величество Александр Александрович пожелал увидеться с ним лично.

Я почему-то сразу вспомнил Григория Распутина. В самом деле — старец, обладатель тайного знания, завоевавший умы сначала столичной знати, а потом и императорской семьи… Впрочем, не мог же он и в самом деле оказаться тем, кого я искал. Даже если в этом мире биография хитрого мужичка из Сибири сложилась примерно так же, как и в моем, царь Александр, в отличие от своего мягкотелого отпрыска, вряд ли стал бы терпеть такого человека.

А вот настоящий колдун его наверняка заинтересовал — и еще как.

— Его величество предложил аудиенцию неизвестному? — Я сбросил куртку с плеч, чтобы хоть немного охладиться. — Она состоялась?

— Нет, — ухмыльнулся Юсупов. — В тот же день загадочный человек исчез — и с тех самых пор я о нем не слышал.

— Но как такое вообще возможно⁈ Не мог же он просто провалиться сквозь землю?

Я мысленно отругал весь тайный сыск разом. И на всякий случай Геловани — отдельно, ведь он наверняка уже тогда занимал свой пост. Кое-кто в высоких кабинетах Зимнего дворца изрядно опростоволосился, упустив невесть откуда взявшегося сильного Владеющего, который несколько месяцев разгуливал буквально у них под носом.

— К сожалению, мог, Владимир Петрович. — Юсупов поморщился и чуть втянул голову в плечи, будто по каким-то причинам винил в случившемся и себя. — Этот человек умел скрываться. Подозреваю, на самом деле его видели немногие, вряд ли больше дюжины человек.

— А остальные? — фыркнул я. — Вы же сами говорили, что чуть ли не вся столичная знать…

— Людям всегда хочется набить себе цену. И многие ради этого способны на такие выдумки, что перед ними порой меркнет даже правда, какой бы она ни была. — Юсупов растянул губы в улыбке, но глаза его остались серьезными. — Россказней, слухов и откровенного вранья стало столько, что никто уже не мог извлечь из них даже крупицу истинных фактов. В конце концов об этом человеке забыли. Более того — многие до сих пор уверены, что его и вовсе никогда не было.

— Но вы, полагаю, так не считаете?

— И никогда не считал. Подозреваю, как раз в те несколько месяцев кто-то из столичной знати… из самых древних и могущественных родов — другие его попросту не интересовали — получил предложение, от которого едва ли можно было отказаться.

— И среди них оказался и ваш сын? — догадался я.

— Увы. Борис оказался достаточно благоразумен, чтобы распознать обман. — Юсупов шагнул вперед и коснулся каменного креста. — Но все же не настолько, чтобы себя уберечь.

Два года назад. Колдун уже тогда не слишком-то стеснял себя в средствах. И те, кто имел сомнительное удовольствие, тут же ставились перед выбором: с нами — или против нас.

И те, кто отказывался, заканчивали как Борис Юсупов.

— Как… как это случилось?

— Автомобильная авария. Но я ни единого дня не верил в трагическую случайность. Слишком многие рода за последние два года лишились наследников. — Юсупов снова сдвинул брови. — И не только. Полагаю, вам известно, какая участь постигла его сиятельство князя Петра Александровича Вяземского?

— Известно, — кивнул я. — И могу только догадываться, откуда об этом знаете вы.

— У человека моего положения достаточно источников. В том числе и тех, о которых вы едва ли сможете разузнать хоть что-то. — В голосе Юсупова прорезалось недовольство, но он тут же взял себя в руки. — Впрочем, это неважно: сейчас нас обоих в первую очередь должна интересовать та сила, что уже не первый год действует прямо здесь, в столице.

— Значит, ваш таинственный человек на самом деле никуда не делся?

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — ответил Юсупов. — Колдун не только существует, но и действует — и с каждым днем все безжалостнее.

— Колдун? — переспросил я. — Вы действительно в это верите?

Сам я, конечно же, уже давно разобрался, откуда растут ноги у загадочных смертей среди столичной знати. Но если раньше само существование темной магии приходилось доказывать — даже тем, кто своими глазами видел следы ее разрушительной силы — то Юсупов, похоже, додумался сам. И ничуть не боялся показаться глупцом или выжившим из ума стариком.

— Я верю доводам и здравому смыслу. Тому, что видел. И верю людям, которые обладают разумом и честью, чтобы ценить каждого свое слово и не болтать лишнего. И поверьте, Владимир Петрович, оснований у меня предостаточно. — В темных глазах Юсупова снова заискрился лед. — Колдун убил моего сына. И рано или поздно я за него отомщу.

— Значит, вы хотите, чтобы я нашел этого… человека? — Я по привычке избегал слова на букву «к». — Сделал то, с чем два года назад не справились лучшие сыскари на службе его величества?

— Вы ведь уже этим занимаетесь, Владимир Петрович, не так ли? — усмехнулся Юсупов. — В сущности, я лишь предлагаю объединить усилия. На нашей стороне связи, ресурсы… почти бесконечные ресурсы, авторитет и мощь Таланта старейших и самых могущественных родов Империи. У вас есть знания, способности, а вдобавок к ним вы получите еще и возможность действовать там, где даже у тайной полиции связаны руки.

— И все же выполнить вашу просьбу будет непросто. Настолько, что мне, право, интересно, что вы сможете предложить взамен, — усмехнулся я. — Раз уж сами признаете, что деньги меня не интересуют.

— Подозреваю, их у вас и так достаточно. К тому же вы человек редкого для нашего времени достоинства. И именно поэтому я готов предложить вам кое-что куда более значимое, Владимир Петрович. — Юсупов, до этого стоявший лицом к могиле сына, развернулся в мою сторону целиком. — Стать одним из нас.

Я мысленно поаплодировал Юсупову. Кажется, уже в третий раз за время нашего не самого продолжительного знакомства. Представитель высшего сословия — это не просто титул, полученный при рождении, не стартовый капитал в начале жизненного пути и даже не положение в обществе. Особое происхождение подразумевает не только знание великосветского этикета и точных наук или владение полудюжиной языков, включая мертвую латынь и древнегреческий. Это и еще практика. Ежедневное оттачивание умения обращаться с тем, что обычно называют инструментами власти.

Аристократ — это профессия, и Юсупов наверняка считался в ней лучшим. Интриги, заговоры, тайные союзы, которым нет места ни одной из официальных бумаг, дипломатия — среди всего этого старик уже где-то с полвека ощущал себя как рыба в воде. Поэтому и смог раскусить меня. И увидел… нет, конечно, не древнего оборотня и чародея, скрытого в теле юнца — но все же куда больше, чем талантливый самородок с незаурядными амбициями.

Для такого уже не имеют особой цены ни награды, ни чин по выслуге лет, ни деньги, которых и так достаточно. Однако ставку все еще можно повысить, выложив на стол драгоценность калибром покрупнее.

— Как вы наверняка уже догадались, — продолжил Юсупов, — в нашей с вами беседе я представляю не только самого себя, но и нескольких… скажем так, весьма влиятельных господ, которых объединяет…

— Общий враг. Общее горе. — Я взглядом указал на могилу. — И, подозреваю, месть.

— Вижу, вы из тех, кто предпочитает называть вещи своими именами и говорить прямо. — Юсупов мягко улыбнулся и склонил голову. — Позвольте же и мне быть с вами честным. Разумеется, мы не желаем оставить без ответа то, что сделали с нашими родными. Но в первую очередь нам всем следует руководствоваться интересами государства. Таков долг любого дворянина.

Я стоял перед его сиятельством с каменным лицом. Таким же неподвижным, как и могилы вокруг. А где-то глубоко внутри древний старец раздраженно морщился и отчаянно хотел сплюнуть от гадливого ощущения. Юсупов наверняка сам искренне верил в то, что говорил, но за сотни лет службы отечеству у меня выработалась стойкая неприязнь к любым беседам о всеобщем благе. Слишком уж часто ими прикрывалась самая обычная жажда власти, наживы и грошовых преференций, ради которых титулованные болваны готовы были лить кровь в промышленных масштабах.

Не свою, конечно же.

— Враг пока еще скрывается в тени, и все же он достаточно силен, чтобы угрожать не только нашим семьям, но, возможно, даже короне. И мы придем на помощь его величества, не дожидаясь приказа. — Юсупов чуть понизил голос и, оглядевшись по сторонам, закончил: — Вы наверняка и сами уже знаете, что нам следует сделать.

— Полагаю, вам уже не раз приходилось брать в свои руки то, что оказалось не по зубам тайному сыску. — Я осторожно подыграл его сиятельству. — И вряд ли есть хоть какие-то причины не сделать это снова.

— Увы, такова судьба Владеющего. Мы служим стране и короне, даже когда не носим форму или государственный чин. — Юсупов склонил голову, изображая смирение. — Его величеству не придется просить нас о помощи, друг мой.

— Достойные слова достойного человека, — отозвался я. — Но могу ли я узнать, что именно вы… что мы собираемся делать?

— Сражаться. Как на войне — если уж мы называем вещи так, как их следует называть. — Юсупов сжал кулаки. — И когда мы победим — а это непременно рано или поздно случится — государь не забудет тех, кто хранил ему верность. Мы укрепим свое положение, а вы, друг мой, получите то, о чем сейчас не смеет даже мечтать: земли, чин, соответствующий вашим способностям и амбициям… награду из рук его величества. Положение при дворе. И супругу — конечно же, если сами того пожелаете, — усмехнулся Юсупов. — Девушку из древнего рода, которая посчитает за честь родить вам наследника. Того, кто унаследует вашу фамилию и титул.

Здесь его сиятельство немного слукавил — подарить мне титул не могли даже все его запредельно крутые и влиятельные друзья вместе взятые. Жаловать его, как и высшие степени орденов, мог только сам император… Впрочем, какая разница? С помощью Юсупова я хоть завтра мог получить возможности и окружение, с которыми превращение потомственного дворянина из Псковской губернии в сиятельного графа или даже князя — исключительно вопрос времени.

— Заманчивая перспектива. — Я сделал вид, что задумался. — Настолько, что мне не так уж просто поверить.

— Разве это имеет значение? — усмехнулся Юсупов. — Я мог наобещать вам хоть с три короба. Или наоборот — впятеро меньше. Какая разница, если вы все равно согласитесь?

И ведь не поспоришь. Не то, чтобы я собирался с разбегу нырнуть в котел столичных интриг, в котором кроме этой истории с колдуном-убийцей наверняка плескались и заговоры, и тайные дворцовые противостояния, и старые обиды, и родовые секреты сотни этак в полторы лет. Но выбор был невелик: или пытаться распутать этот клубок в одиночку, или воспользоваться помощью третьей силы.

Живое воплощение которой как раз стояло напротив, терпеливо ожидая, когда до самонадеянного юнца, наконец, дойдет, что он ненароком влез в песочницу для больших мальчиков, где опасность таят даже самые безобидные с виду куличики, а лопатка запросто может прилететь в лоб.

С летальным исходом.

— Вы согласитесь, Владимир Петрович, — размеренно повторил Юсупов. — Потому что не хуже меня понимаете, что эту войну в одиночку не выиграть. Ни вам, ни мне, ни кому-либо еще, будь он хоть трижды главой рода. Ведь сражаться придется чуть ли не с половиной высшего свете Петербурга. С теми, до кого не дотянутся даже руки тайного сыска и вашего Геловани… Не удивляйтесь, друг мой! — Юсупов заметил, что я уже собрался было начать допытываться, откуда у него такие сведения. — Мне, как полноправному члену Государственного совета, в силу положения и возложенной на меня его величеством ответственности следует знать многое. Даже то, что считается чуть ли не государственным секретом.

— Кто-то в Зимнем слишком много болтает, — проворчал я.

И в первую очередь почему-то хотелось подозревать Вольского: старикашка явно без всякой меры гордился тем, что его посвятили в тайны расследования. И, хоть и клялся держать язык за зубами, наверняка уже растрепал все на свете.

— Прекрасно понимаю ваше возмущение, Владимир Петрович, — улыбнулся Юсупов. — Однако и вы поймите меня. Ситуация, мягко говоря, непростая, и я просто обязан навести хоть какие-то справки… К тому же я уже давно знаю Виктора — еще с тех пор, когда он был самонадеянным мальчишкой, едва получившим титулярного советника. Почти таким же, как вы сейчас. — В голосе Юсупова на мгновение прорезалась теплота, но он тут же нахмурился и продолжил: — Я лично был знаком с покойным Давидом Левановичем, и вся моя семья следила за взлетом карьеры его сына. Виктору не занимать упорства, он талантливый сыскарь, лучший в столице, если не во всей Империи, однако…

— Думаете, это дело ему не по зубам? — Мне вдруг почему-то отчаянно захотелось огрызнуться. — Или считаете нас всех бестолковыми юнцами?

— Ни в коем случае. — Юсупов пропустил мой выпад мимо ушей. — Но вы… вы все, включая его преподобие Антона Сергеевича, еще слишком молоды для такой схватки. Не хватит ни авторитета, ни опыта. Ни силы Таланта, если придется пустить в ход и его. Вас попросту сожрут, и кровь друзей будет на ваших руках, Владимир Петрович.

— Если откажусь от вашего предложения? — буркнул я. — Должен признать, Николай Борисович, убеждать вы умеете.

— Поверьте, у меня в этом весьма богатый опыт. — Юсупов шутливо отсалютовал, приложив два пальца к виску. — К тому же я разбираюсь в людях. Именно вам, Владимир Петрович, суждено сыграть ключевую роль в грядущих событиях. И вы нужны нам. Точно так же, как и мы нужны…

— Кто — вы? — Я сложил руки на груди. — Не пора ли сбросить маски? В конце концов, вы знаете обо мне чуть ли не все, а я, между тем…

— О нет, Владимир Петрович. Имен я вам, разумеется, не назову. — Юсупов покачал головой. — Во всяком случае, не раньше, чем мы…

Наверное, он хотел сказать что-то вроде «мы заключим соглашение». Или 'мы договоримся. Или… В общем, неважно — конец фразы я так и не услышал. Вокруг все так же царила тишина, которую нарушал разве что стрекот кузнечиков среди могил, но в ушах вдруг загудело, будто прямо над нашими головами взлетал здоровенный авиалайнер. Чутье разошлось так, что его отчаянный вой прорывался даже в физический мир, беспощадно заглушая все прочие звуки.

Мне уже приходилось видеть Прорывы — но не сам процесс их появления. Визуальная составляющая, надо сказать, подкачала: прореха между мирами открывалась без шума или каких-нибудь ярких вспышек. Просто возникла примерно в полусотне шагов над металлическим надгробием и тут же принялась увеличиваться. В одну сторону — будто кто-то медленно тянул за невидимую «собачку», расстегивая молнию.

Зато выхлоп оказался просто термоядерный. Из Прорыва хлестало энергией с самого начала, а когда он стал шириной с два человеческих роста, мне на мгновение даже захотелось прикрыть глаза рукой… будто это бы помогло. Талант тут же отозвался, заряжаясь до предела и дальше, а зверь внутри радостно зарычал. Конечно, он еще не почувствовал запаха, зато не хуже меня знал, кто появляется следом за дармовой магией.

— Осторожнее, Николай Борисович. — Я шагнул вперед, поднимая «браунинг». — Держитесь за мной.

Упыри вывалились на кладбище целым отрядом — я насчитал около дюжины голов разом. И, судя по растущим размерам и интенсивности, Прорыв имел в запасе уж точно не меньше. Несколько тощих уродливых силуэтов тут же разбрелись в стороны, но трое успели заметить нас с Юсуповым и теперь с завываниями шаркали среди могил, явно нацеливаясь поужинать.

Я свалил их, влепив каждому по пуле в голову, но на стрельбу тут же обернулись остальные. И на этом наши проблемы и не думали заканчиваться: помимо изрядного Упыриного подкрепления, другой мир явно собирался порадовать Петербург гостем посолиднее. Тот пока еще не мог пролезть сюда, для такой туши Прорыв явно был мелковато, но я уже мог разглядеть среди полупрозрачной ряби силуэт. Угловатый, безобразный и гигантский — намного больше и Лешего, и даже Жабы.

Раза этак в четыре.

— Да твою ж… — пробормотал я, сбрасывая на землю опустевший магазин. — Что там за образина?

— Прошу, отойдите в сторонку, Владимир Петрович. — Юсупов положил мне руку на плечо и легонько толкнул вбок. — Этот зверь вам, полагаю, не по зубам.

Пожалуй, так оно и было — сама мысль лупить из «браунинга» по туше в несколько тонн весом казалась, мягко говоря, неразумной. Пока я видел только очертания контура, но уже успел сообразить, что для твари такого размера девятимиллиметровые пули вряд ли окажутся по-настоящему убедительным аргументом.

Будь под рукой крупнокалиберный «Утес» или, на худой конец, «Максим», с которым я штурмовал жилище Грозина, стоило бы попробовать влепить в громадину достаточно свинца, чтобы зацепить хоть какой-нибудь жизненно важный орган. Пусть не убить, только замедлить — прострелить… ну, допустим, ногу — или на чем там эта образина передвигается?

Но мой арсенал ограничивался только пистолетом с парой запасных магазинов и зубами в зверином облике. Игрушки весьма, однако в сложившейся ситуации абсолютно бесполезные. При определенной удаче я мог бы даже в одиночку вырезать всех Упырей на кладбище, но разобраться с «боссом» мне явно не под силу.

— Уходим. — Я загнал в «браунинг» магазин и взял на мушку ближайшего Упыря. — В собор оно за нами не полезет… наверное.

— Уйти? Вот еще. Даже не подумаю, — усмехнулся Юсупов. — В мои годы возможность подраться по-настоящему выпадает слишком редко, чтобы ее упускать.

Его сиятельство ничуть не испугался. Скорее наоборот — выглядел так, будто и правда не без удовольствия предвкушал грядущую бойню. То ли не сомневался в своих силах, то ли уже сталкивался с врагами покрупнее Жабы и выходил из схватки победителем.

Немудрено — с таким-то Талантищем: Юсупов шевельнул рукой, и сразу четыре Упыря со стуком повалились на землю, превратившись в неподвижные статуи, покрытые тонкой полупрозрачной корочкой. Лед! Похоже, родовой дар позволял моему новому знакомому оперировать энергией и материей напрямую. Перенаправлять, концентрировать и просто вытягивать, замедляя движение вплоть до молекулярного. Абсолютный ноль, или около того: несмотря на жару, от застывших тварей изрядно веяло холодом.

Так вот оно как… А я-то думал, это у него кондиционер в машине.

— Занятно. — Я снес уцелевшему Упырю голову пулей и отступил на шаг. — А во-о-от с той махиной так же сможете?

— Не смогу, — буркнул Юсупов, замораживая еще парочку зубастых. — С ней разберемся по старинке. Ты только под ногами не путайся.

Прозвучало даже обидно, но возразить было, в общем, и нечего. Когда тварь все-таки поперла через Прорыв, я окончательно убедился, что для войны с противником таких габаритов нужна тяжелая артиллерия, но никак не карманная. На фоне четырехпалой лапы с когтями чуть ли не в половину моего роста даже грозный «браунинг» смотрелся детской игрушкой.

Габариты я, пожалуй, еще и недооценил: веса в образине оказалось не десять тонн, а все пятнадцать-двадцать. По всем известным мне законам физики такая туша вообще не могла двигаться: никаким мышцам не хватило бы усилия, а костям — запаса прочности. Будь они хоть впятеро толще человеческих или звериных, все равно бы рассыпались под нагрузкой.

Но тварь физики явно не знала. Или игнорировала напрочь — поэтому и лезла в наш мир так настырно, что Прорыву даже пришлось еще немного разойтись по швам, пропуская сердитую громадину. Сначала над могилами нависла здоровенная лапа, потом покрытое медно-коричневой броней чешуи плечо и сразу за ним — морда.

То ли крокодилья, то ли козлиная. Длинный клок шерсти под нижней челюстью скорее напоминал второе, а вот полная острых зубов пасть явно намекала, что огромный гость практикует совсем не травоядную диету. Будь на дворе конец двадцатого века, а не начало, я бы точно подумал, что тварь родом из компьютерной игры, но в этом мире до выхода легендарной «Дьяблы» оставалось немногим меньше сотни лет, так что сравнивать местным оказалось не с чем. Поэтому и прозвище они придумали самое что ни на есть простое. Зато наглядное.

— Рогатый, — пробормотал я. — Вот ты какой…

Когда гигантская ступня опустилась на землю, круша надгробья, вздрогнуло все кладбище… Нет, пожалуй, даже вся лавра — от стен до верхушек золотых крестов на куполах.

— Уйди… куда-нибудь, — проворчал Юсупов. — А то зашибу ненароком.

Его сиятельство стремительно преображался. Не как оборотень Грозин, но, пожалуй, не менее эффектно. Худые конечности удлинялись, а плечи раздавались вширь, одновременно покрываясь инеем. В горле даже на мгновение запершило — так быстро Талант вытягивал из воздуха влагу. К нашему счастью, в Петербурге, особенно в полукилометре от Невы с водой проблем не было, так что Юсупов «вырастил» себе броню за считанные секунды.

Прямо боевой робот… Или доспехи космодесантника из «Вархаммера» — только целиком изо льда.

— Попробую помочь. — Я на всякий случай чуть отодвинулся. — Не годится без дела сидеть.

— Ну так и не сиди! — Юсупов повернул в мою сторону крохотную на фоне огромного тела голову — единственное, что у него осталось «своего». — Упырей пока постреляй. А лучше — выведи народ от греха подальше. Мало ли…

Спасать на кладбище было некого, а за каменную стену Прорыв так и не залез, хоть ширину уже и имел поистине титаническую. Зубастые, конечно, могли пройти через ворота наружу, но куда больше их интересовал я. Теплый, живой и, вероятно, еще и вкусный.

— Хрен вам, а не ужин, — буркнул я, загоняя в «браунинг» последний магазин.

Патроны понемногу заканчивались, а рассчитывать на помощь уже не приходилось: Юсупов между делом заморозил еще с полдюжины Упырей, но теперь окончательно переключился на их «начальника». Дья… то есть, Рогатого, мало интересовали мельтешащие под огромными ногами фигурки, но четырехметровую добычу, сияющую доспехами из десублимированного льда, он пропустить, конечно же, не мог. Зубастая пасть с торжествующим ревом распахнулась, и оттуда вырвалось пламя.

Ничего себе, как он еще умеет! Вся нечисть, которую мне приходилось встречать в этом мире, никаким дальнобойным оружием не владела. А Рогатый плевался раскаленной струей метров на тридцать, да еще и прицельно — не хуже немецкого «Фламменверфера».

Меня аж передернуло от воспоминаний.

Юсупов даже не шелохнулся — похоже, знал, с кем имеет дело. Переливающаяся хрусталем в отблесках пламени фигура стояла на месте, подняв круглый полупрозрачный щит. Лед плавился, плакал горячими слезами, но работу свою выполнял: его сиятельство отразил огонь, а потом сам двинулся вперед, на ходу замахиваясь свободной рукой, из которой уже рос граненый клинок, становясь продолжением ладони. Полметра, метр, полтора…

Когда импровизированное оружие достигло длины где-то в мой рост, Юсупов с неожиданным для своих габаритов проворством крутанулся, с размаху обрушивая его на Рогатого. Масса у льда наверняка наросла изрядная, а вот прочности ему не хватало. Кромка лезвия попросту не могла рассечь плоть, должна была хрустнуть ровно посередине.

Но не хрустнула. Похоже, Талант Юсупова не только собирал воду в твердую фазу, а еще и накачивал связи в кристаллической структуре так, что лед обретал крепость стали. Чудо-сосулька обрушилась на Рогатого, врезавшись между плечом и шеей, и когтистая лапа безвольно повисла, а во все стороны брызнула густая черная жижа.

Неплохое начало. Но следить за невиданным зрелищем я уже не мог — один из Упырей подобрался чуть ли не вплотную. И раз уж пользы в битве титанов от меня немного, оставалось только проредить поголовье дичи поменьше. Я разрядил последний магазин по бредущим среди могил силуэтам и пошел в рукопашную, оторвав от первой попавшейся ограды металлический прут с пикой на конце. Острие на ней было, конечно же, символическое, зато веса вполне хватало, и от размашистых ударов черепушки нечисти разлетались на ура. За каких-то пару минут я прибил все, что пыталось кусаться или хотя бы двигаться, и снова развернулся к Юсупову.

И по всему выходило, что расклад на поле боя был не в его пользу. Рогатый явно получил ледяным мечом не раз и не два. Огромное медное тело напоминало одну сплошную рану, заливало растоптанные могили черной жижей, но подвижности не утратило. На хитрую тактику мозгов твари не хватало, зато сил у нее осталось хоть отбавляй. А ледяному рыцарю, напротив, приходилось отступать: доспех добавлял ударам нечеловеческой мощи, но даже в броне Юсупов был чуть ли не втрое меньше своего гигантского противника.

Схватка давалась ему нелегко. Сказывались и возраст, и усталость: даже колоссальный запас энергии рано или поздно заканчивается, и сейчас Талант вычерпывал последнее. После очередного удара когтистой лапищи ледяной щит рассыпался, а новый оказался раза в полтора меньше предыдущего. Рогатый снова плюнул огнем, целясь в беззащитную голову, обил плечом неуклюжий выпад, а потом развернулся на месте. Длинный и неожиданно тонкий для такого гиганта хвост со звоном хлестнул Юсупова по ногам, зацепился и рванул, опрокидывая того на землю.

Грохот, наверное, было слышно даже на том берегу Невы. От удара о кресты во все стороны полетели осколки — похоже, владельцу уже не хватало сил удерживать ледяную броню единым целым.

Надо бы помочь.

— Эй, коза стероидная! — заорал я, прыгая через чью-то могилу. — Слышишь меня⁈ А ну — лови!!!

Прут с могилы взмыл в воздух и, неторопливо крутанувшись пару раз, почти до середины вошел Рогатому чуть выше глаза. Тот недовольно рявкнул и смахнул лапой кусок металла, который для него вряд ли был чем-то серьезнее мелкой занозы. Но цели своей я добился: тварь отвлеклась от поверженного на землю Юсупова и теперь неторопливо разворачивалась ко мне. Только вместо того, чтобы пуститься в погоню, она вдруг застыла и с хрипом начала втягивать в себя воздух. Огромная пасть распахнулась, и я увидел, как глотка понемногу наливается алым светом.

Где-то внутри Рогатого снова разгоралось пламя.

— Да твою ж…

Я едва успел рухнуть на землю и откатиться за могилу, над которой каким-то чудом уцелела плита. Только это меня и спасло: вокруг с ревом бушевал огонь, а я изо всех сил вжимался лопатками в теплый камень. Жмурился, слышал, как трещат от жара мои волосы — но все-таки оставался невредимым.

Пока не раздался топот, и спасительно укрытие не разлетелось от удара. Меня отбросило шагов на пятнадцать. Внутри что-то хрустнуло, и вся левая половина тела онемела, будто туда вкололи лошадиную дозу лидокаина. Пожалуй, даже к лучшему: сумей я почувствовать боль — точно бы отключился. Но сознание пока работало, и я использовал уцелевшие конечности по полной. То есть, удирал: пытался отползти, скрыться, забиться в какую-нибудь щель между могилами, закопаться в землю — что угодно.

Хриплое тяжелое дыхание обожгло все тело целиком, и я кое-как перевернулся, чтобы встретиться взглядом с Рогатым. На мгновение показалось, что в сияющих пламенем глазах появилась мысль. Не злоба, не голод, а самое обычное любопытство. Величайший из порождений Прорывов, конечное звено а любой из существующих пищевых цепочек уже без спешки наблюдал за крохотным созданием, посмевшим бросить ему вызов… Впрочем, научного интереса надолго не хватило. Тварь снова распахнула пасть, явно примериваясь проглотить меня целиком.

И вдруг дернулась, запрокидывая рогатую морду. Жадное рычание сменилось воем. Протяжным, неожиданно-тоненьким для такой глотки и почти жалобным. Прозрачное как хрусталь лезвие вышло из широкой груди и с влажным хрустом провернулось. Темная жижа хлестнула из раны во все стороны, огненные глаза в последний раз полыхнули и погасли.

И многотонная медная туша рухнула сверху, вдавливая меня во влажную и горячую землю кладбища.

Глаза открывать не хотелось. Главным образом из-за того, что я всерьез опасался увидеть что-нибудь отвратительное. К примеру, собственное искалеченное тело, лежащее отдельно от головы. Или Рогатого изнутри — если он успел-таки меня проглотить раньше, чем испустил дух.

Впрочем, нет: для потрохов гигантского чудища вокруг было слишком прохладно. И вряд ли там водились одеяла и простыни. Уже успевшие слегка намокнуть от пота, липкие, но все-таки уютные. Настолько, что вылезать из них я уж точно не торопился. Лежал, изображая спящего. Минуту, полторы, две…

А потом любопытство все-таки победило. Не то, чтобы я так уж сильно переживал за Юсупова — старик оказался куда крепче, чем казался на первый взгляд. Рогатый наверняка упокоился с концами, а подкрепление в виде грузовиков с георгиевскими крестами, солдат и грозных капелланов разобралось и с Прорывом, и с его порождениями, уцелевшими после моей стрельбы. Все закончилось хорошо, иначе не могло и быть. Но подробности… Подробности определенно интересовали меня куда больше, чем возможность еще немного поваляться тюленем.

Так что настало время возвращаться в этот недобрый мир.

Тем более причин на это насчитывалось уже целых две: присутствие сильного Владеющего я почувствовал даже раньше, чем открыл глаза. И должен был узнать… но не узнал. Талант Вяземской, обычно полыхающий в эфире, теперь едва теплился. Почти как в тот раз, когда я привез Фурсова к ней в дом прямо посреди ночи. Да и сама она выглядела уставшей: бледность кожи не мог скрыть даже летний загар, а волосы будто выцвели… Снова седина — хотя в нашу прошлую встречу ничего подобного я не наблюдал.

Вяземская спала, подтянув под себя ноги и пристроив голову на спинку здоровенного кожаного кресла напротив моей кровати. Но стоило мне пошевелиться — тут же открыла глаза. Будто ждала, когда я приду в себя, или даже просидела так уже…

Сколько? Час? Всю ночь? Сутки?

— Доброго… — Я покосился на окно, прикидывая, сколько сейчас времени. — Доброго дня, ваше сиятельство. Могу ли я полюбопытствовать?..

— Наконец-то!

Вяземская пулей вылетела из кресла, махнула через всю комнату — или, скорее, одноместную больничную палату — и без особых церемоний плюхнулась рядом, едва не придавив. Обняла, неловко ткнулась губами в шею и только потом, видимо, сообразила, что подобное проявление чувств не вполне уместно. Поэтому поцелуй вышел смазанным и бестолковым — куда-то в уголок рта.

Ну, хоть на том спасибо.

— Ага… здравствуй, — пробормотал я, легонько гладя чуть подрагивающие плечи. — И долго я так лежал?

— Долго! Всю ночь. Я думала, ты вообще никогда не проснешься. — Вяземская едва слышно шмыгнула носом. — Такого привезли, что смотреть страшно!

Значит, вытащили из-под Рогатого сразу сюда, в Покровскую больницу. К ее сиятельству на хирургический стол прямо с кладбища… Хорошо, не наоборот.

— Ага… ага, — зачем-то повторил я. — И сильно меня поломало?

— Очень. Позвоночник, ребра слева все, почка чуть ли не в лепешку… Извини! — Вяземская заерзала и снова ткнулась губами мне где-то между плечом и шеей. — Не надо тебе это слушать.

Кости, органы. Наверняка еще и внутреннее кровотечение… и не только внутреннее. В прежнем теле такое зарастало бы сутки или двое. А здесь организм управился втрое быстрее. Впрочем, вряд ли такое чудо случилось без посторонней помощи. И Вяземская не просто так выглядела похожей на выжатый лимон.

— Это ты меня подлатала? — поинтересовался я

— Да мне и делать почти ничего не пришлось. — Вяземская вытерла глаза рукавом медицинского халата и захихикала. — На тебе само все зарастает, как… как на волке.

Хорошо сказано. Интересно, догадалась — или просто так совпало? Ее сиятельство уже имела возможность познакомиться с моим внутренним хищником, и близко. Ближе некуда. И даже сама в каком-то смысле на несколько часов стала оборотнем.

Конечно, это так не передается. Ни через укус, как любят показывать в фильмах, ни через самую страстную ночь, проведенную вместе. Я лично знал три-четыре способа обзавестись звериной сущностью, но все они были куда сложнее, чем… скажем так, прямой контакт. Вяземская просто хлебнула у меня энергии — не больше и не меньше.

Впрочем, как раз это и могло привязать ее покрепче постельных выкрутасов.

— А что там вообще было? — Я осторожно перевалился на левый бок. — После того, как меня Рогатым придавило?

— Все как всегда. — Вяземская пожала плечами. — Приехали солдаты и капелланы, оцепили пару кварталов. Потом закрыли Прорыв — и все.

— А как Юсупов?

— Цел и невредим. Говорит, что ты герой. Просил передать, что желает скорейшего выздоровления и с нетерпением ждет вашей встречи.

Точнее, ждет ответа на свое весьма заманчивое предложение. Значит, с железным — то есть, с ледяным — старцем все порядке. Он заколол Рогатого, потом, возможно, даже вытащил из-под него мое бездыханное тело… позаботился, как смог. Еще один «плюсик» в копилку тому, с кем мне, видимо, придется заключить союз, так или иначе.

И все закончилось хорошо… кажется.

— Главное, что ты целый. — Вяземская легонько толкнула меня в плечо, укладываясь рядом поудобнее. — Знаешь, когда Антон Сергеевич тебя привез — я чуть с ума не сошла.

— Лучше воздержитесь от таких разговоров, ваше сиятельство, — улыбнулся я. — На публике нам непременно следует изображать злейших врагов. Точнее, тирана и его беззащитную жертву.

— Это моя больница. Что хочу — то и делаю. — Вяземская смешно сдвинула брови, изображая суровый вид. — Врачи лишнего болтать не будут. А что раненого сюда привезли — так это Георгиевским офицерам по чину положено. И бояться нам нечего. Здесь чужих глаз нет.

— А не здесь — есть? — Я тут же навострил уши. — За тобой следят?

Новости про Рогатого с Юсуповым тут же отошли на второй план. Мы с Вяземской не виделись уже недели две и не потрудились даже придумать способ связаться друг с другом. Конечно, случись что-нибудь срочное или по-настоящему важное, она непременно передала бы мне весточку, но…

— А как иначе? — вздохнула Вяземская. — Уж больно его сиятельство Александр Владимирович меня охаживает. Человек пять новой прислуги в дом пригнал. Говорит, для защиты, на всякий случай, а там такие рожи, что смотреть страшно.

Значит, мне не показалось — Меншиков действительно заглотил наживку. И для начала поспешил окружить свою юную… скажем так, протеже целой сворой сторожей. Которые наверняка не охраняли дом на Каменноостровском проспекте, а попросту шпионили. Проверяли свежий кадр на благонадежность. Конечно же, в меру своей медвежьей квалификации. А кто-нибудь вполне мог приглядывать и за больницей, но вряд ли настолько тщательно, чтобы ходить за Вяземской по пятам.

В палате мы, во всяком случае, были только вдвоем.

— Для защиты? — усмехнулся я. — От злого и страшного серого Волкова?

— Не иначе! — Вяземская легонько ткнула меня кулаком в плечо. — Кто его знает. Может, просто следят. Куда не пойду — обязательно кто-нибудь рядом ошивается… Хотя и ходить мне, считай, и некуда. Только в больницу.

— Его сиятельство запретил? — Я на мгновение задумался. — Впрочем, сейчас нам всем уж точно не до балов. Тебе удалось что-нибудь выяснить?

Пора заняться делом! Я провалялся всю ночь и утро — примерно полсуток, а то и больше. Не то, чтобы время активно поджимало, однако проводить его лежа в постели даже с самой соблазнительной юной особой Петербурга определенно не следовало. Полноценной одежды поблизости не было, но я все равно откинул одеяло, рывком сел и…

— Ты куда? — Вяземская попыталась поймать меня за рукав больничной рубахи. — Стой! Рано еще вставать!

Пожалуй, она была права: стоило мне подняться с постели, как голова тут же закружилась, а тело сердито отозвалось болью. Спина и весь левый бок хором напомнили, что еще совсем недавно представляли из себя месиво из плоти и раздробленных костей — и восстановиться целиком еще не успели. От силы на необходимый минимум для дальнейшей жизни, не больше. Даже зверь внутри жалобно заскулил, требуя еще хотя бы полдня. Полежать, зализать раны… Я привычно загнал его куда подальше — как сотни и тысячи раз делал до этого.

Не сломаемся. Бывало и похуже.

— Ничего я узнала. Так, ерунда всякая.

Вяземская насупилась и невесело вздохнула. То ли обиделась, что я практически сбежал у нее из-под бока, то ли корила себя за нерасторопность. А может, и вовсе уже успела разочароваться в нашей затее и жалела, что по моей милости впуталась в очередную опасную игру с теми, кто убил отца.

— Ничего, — мрачно повторила она — и вдруг встрепенулась. — Хотя, было кое-что! Вчера вечером, я навещала Меншикова. Около семи часов. Он сам пригласил меня отужинать, но когда подали кофе, дворецкий сообщил, что его немедленно желает видеть какой-то Митрофанов.

— Просто Митрофанов? — на всякий случай уточнил я. — Без чина, без титула, без имени-отчества?

— Кажется, без… — Вяземская уселась на койке и сбросила ноги на пол. — Точно уже и не вспомню. Но старик тут же вскочил, как ошпаренный, и удрал в кабинет. Даже не извинился. А через четверть часа засобирался куда-то, а мне велел подать машину.

Вечер, семь часов. Ужин, потом появление таинственного Митрофанова. Беседа, сборы — итого половина девятого. В самый раз, чтобы доехать до конца Невского проспекта к Александро-Невской лавре, и там…

Совпадение?

— А ты видела этого Митрофанова? — Я огляделся в поисках хотя бы ботинок. — Или, может, слышала, как они разговаривали?

— Не видела. Они ж в кабинете заперлись. Я подобралась к двери — шипят, как аспиды, толком ничего и не разобрать. Только пару слов и получилось. — Вяземская наморщила лоб, вспоминая. — Название такое странное…

— Велесова ночь. — Я легонько стукнул кулаком по столу. — Такие дела, ваше преподобие.

— И ты ради этого помчался через половину города, не потрудившись даже переодеться? — Дельвиг приподнял брови. — Я, конечно, ценю подобное рвение, однако…

Пожалуй, я правда погорячился. Для непосвященного человека пара слов, которые Вяземская каким-то чудом смогла подслушать сквозь дверь кабинета, не значили ровным счетом ничего. И мне следовало начать издалека, с объяснений. И не торопиться: в конце концов, времени пока имелось в избытке.

Уж точно достаточно, чтобы заехать домой и нацепить положенную для визита к начальству форму.

— А что? — Я потеребил полу побитого молью пиджака, прихваченного из Покровской больницы. — Нормальная вроде одежда…

— Нормальная, нормальная, — усмехнулся Дельвиг. — Это я так, к слову. Сам знаю, ты парень толковый, без надобности суетиться не будешь. Так что давай-ка присаживайся, наливай кофейку и рассказывай про свою Велесову ночь. С самого начала.

Кофе оказался как нельзя кстати. Его преподобие всегда варил сам, не доверяя ни местным поварам, ни Захару, ни даже мне. Не спеша колдовал над бурлящей на примусе туркой, иногда подсыпая каких-то хитрых специй, и напиток всякий раз получался ароматным, черным, как ночь, и крепким. Настолько, что мог взбодрить даже после пары суток без сна.

Или после того, как огромная тварь из Прорыва размазала тебя в лепешку.

— Благодарю. — Я несколько раз подул и осторожно коснулся губами края чашки. — Итак, Велесова ночь. Древний, еще языческий праздник. Будь здесь почтенный Петр Николаевич, он не преминул бы добавить, что его можно сравнить с кельтским Самайном. Или даже Хэллоуином: англичане и американцы отмечают День Всех Святых первого ноября, сразу же после…

— Хэлл… что? — переспросил Дельвиг. — Поручик, ты где слов таких набрался?

— Хэллоуин, — терпеливо повторил я. — Костюмы, попрошайничество по соседям, угощение. И фонари в виде страшных голов, вырезанные из тыкв. Старая ирландская традиция.

— Откуда ты вообще все это взял? — Дельвиг недоверчиво прищурился. — У нас тут не Ирландия и уж тем более не Америка.

Кажется, перестарался. В моем двадцать первом веке про Хэллоуин знал любой студент. И даже ждал нетерпением — когда еще выпадет возможность полюбоваться на пьяненьких и шаловливых одногруппниц, облаченных в костюмы ведьмы, суккуба или Женщины-кошки? А особо продвинутые могли бы и сами рассказать о Самайне побольше меня. Но здесь и сейчас, в начале века двадцатого, за почти сотню лет до появления общедоступного интернета, такие знание наверняка были уделом специалистов по истории или культуре.

А не какого-то там вчерашнего гимназиста.

— Откуда?.. В газете читал, кажется, — соврал я. — А про Велесову Ночь мне еще Арина Степановна рассказывала, когда жива была. У древних славян традиции изрядно отличались от кельтов, однако есть и кое-что общее. К примеру…

— Довольно! — сердито буркнул Дельвиг. — Ты же не думаешь, что наши колдуны-заговорщики собрались ходить по дворам и… колядовать?

— Увы. — Я со вздохом поставил чашку с кофе обратно на стол. — Боюсь, они задумали что-то куда серьезнее. И последняя ночь октября годится для этого как нельзя лучше. Именно тогда светлый Белобог передает права Чернобогу, природа и все сущее готовятся к зиме, а тепло сменяется холодом?

— Сменяется холодом? — Дельвиг насмешливо фыркнул. — В Петербурге такое скорее происходит где-то в августе.

— К моему глубочайшему сожалению. — Я улыбнулся и развел руками. — Но, как вы понимаете, дело вовсе не в температуре воздуха и не в каких-то там суевериях. Как говорил уважаемый Петр Николаевич — не стоит недооценивать мудрость предков. Кое в чем они определенно соображали получше нас. Для древних славян годовой цикл был самой сутью, основой жизни, а не просто датами в календаре или подходящим днем для сбора урожая. В сущности, при желании можно даже дать всему этому и научное объяснение… почти научное, — поправился я. — Вам прекрасно известно, что человеческая вера имеет огромную силу. И не только доставшийся от предков Талант помогает капелланам делать свою работу. Сражаться с нечистью, зашивать Прорывы. Все это дарует свет, который вы носите в себе. — Я вытянул руку, указывая на георгиевский крест на вороте Дельвига. — Наши предки почитали других богов — и их вера тоже обретала силу, наделяя, может быть, самый обычный день в году…

— Достаточно! — буркнул Дельвиг. — Эту бесовщину я слушать не собираюсь.

Бесовщина… Впрочем, вряд ли капеллан с духовным саном мог назвать веру предков иначе. Для него славянские божества и ритуалы были не больше, чем преданьями старины глубокой. Тем, что исчезло много веков назад. Ушло раз и навсегда, потеряв всякую силу и смысл.

Но я своими глазами видел капища. Видел, как резным идолам приносили жертвы. Видел, как столетия назад люди обращались к своим богам — и верили, что те им отвечают. Когда-то Сварог, Перун, Велес и их младшие собратья по пантеону накопили такую мощь, что ее отголоски не исчезли и по сей день. Остались в уже православных обрядах, спрятались за датами церковных праздников. Замаскировались под безобидные игры вроде прыжков через костер в ночь на Ивана Купала или сжиганию чучела зимы на Масленицу на радость ребятишкам.

Конечно, никто уже давно не молился древним богам. Заросли травой капища, сгорели или поплыли по реке в никуда страшные личины, вырезанные из дерева. Язычество исчезло, уступая место новой вере, над всей страной выросли кресты и золотые купола церквей. Забылись старые ритуалы, и понемногу вымерли те, кто хранил силу недобрых знаний из дохристианских времен.

Но, похоже, вымерли все-таки не целиком.

— Как пожелаете, ваше преподобие. Впрочем, мы ведь можем посмотреть на это и с другой стороны. — Я понимал, что вовсю шагаю по хрустящему тонкому льду, но остановиться уже не смог. — То, что когда-то давно легло в основу славянских мифов, мы сейчас можем наблюдать собственными глазами. Человеческий мир, Явь. И второй, в котором водятся страшные чудища — Навь. Кое-что напоминает, не так ли?

— Прорывы, — буркнул Дельвиг.

— Теперь мы называем это так. Леший, Упырь — все это тоже родом из старинных легенд. И неизвестно, сколько еще разновидностей тварей водилось по ту сторону лет этак тысячу назад. Домовые, русалки, водяной… Даже сказки не придумывают просто так, — усмехнулся я. — Так что у нас есть все основания полагать, что и Велесова ночь может оказаться куда большим, чем старинное суеверие. Подумайте сами — особый день, серединная точка между летом и зимой, между теплом и холодом. Время, когда грань, разделяющая два мира, сама по себе становится настолько тонкой, что порой и вовсе исчезает.

— Хочешь сказать, нам следует ожидать небывалое нашествие нечисти? — Дельвиг поморщился, будто любимый кофе вдруг стал горчить. — Где-то в конце октября?

— И хорошо, если только это, — вздохнул я. — Пару лет назад Прорывы снова появляются спустя полтора века, потом их становится больше, а наш колдун начинает действовать все беспощаднее и наглее. И если прибавить ко всему этому небывалое нашествие нечисти прошлым вечером — нельзя не увидеть закономерность. И она непременно приведет к полному… — Я вдруг испытал острое желание выругаться матом, но в последний момент все-таки подобрал синоним, — к масштабному событию.

— Надеюсь, ты все-таки ошибаешься. — Дельвиг сложил руки на груди, откинулся на спинку кресла и даже чуть втянул голову в плечи, будто от одной мысли о грядущих неприятностях ему вдруг стало неуютно в собственном кабинете. — Потому как в противном случае нас ждет самая настоящая катастрофа.

— Может быть. Но кто предупрежден — тот вооружен, — отозвался я. — Мы не знаем, что именно случится, зато знаем когда. И у нас есть три месяца с лишним, чтобы во всем этом разобраться.

— Да, твоя… твоя теория, — согласие определенно далось Дельвигу не без труда, — в любом случае стоит того, чтобы ее проверить. Я непременно доложу Виктору Давидовичу и сам займусь делом. Как только ты расскажешь, откуда ты взял эту Велесову ночь и остальные страсти.

— Из надежного источника. — Я пожал плечами. — Иначе бы не стал мчаться сюда на таксомоторе чуть ли не в одном исподнем.

— Вот как? — усмехнулся Дельвиг. — И у этого источника есть имя?

— Фамилия и даже отчество. Только я их вам не скажу.

Его преподобие… Нет, пожалуй, не рассердился, хотя на мгновение в кабинете изрядно шибануло Талантом и уже привычным мне ароматом неприятностей. И я уже успел было мысленно отругать себя за самонадеянность и за то, что не придумал достоверную легенду вроде «свой человек в доме Меншикова, который просил сохранить его имя в тайне».

Что, в общем-то, почти правда.

Но гроза миновала. Дельвиг засопел, сердито зыркнул поверх очков, однако от ругани все-таки воздержался.

— Опять эта твоя… конспирация, — проворчал он. — И долго ты собираешься прятать от нас своих людей?

— Столько, сколько смогу, — честно признался я. — Ошибки обходятся слишком дорого… Вы ведь помните, что случилось со стариком Вяземским?

— Помню! Упокой Господь его душу. — Дельвиг перекрестился. — Такого и врагу не пожелаешь.

— Тогда спешить с лишними знакомствами определенно не стоит. Тем более, что я еще намерен проверить кое-какие предположения. — Я на мгновение задумался. — Только для этого придется прокатиться обратно в лавру… Машину дадите?

— Дам… Тебе бы отлежаться, поручик. — Дельвиг полез в карман. — А то вид такой, что краше в гроб кладут.

— Значит, в гробу и отосплюсь, ваше преподобие. — Я смахнул ключи со стола и поднялся. — Служба у нас такая.

— Тогда сначала дуй домой. И переоденься. Тебе по хорошему за вчерашнее неделя увольнительных положена, а то и орден. Но если уж на службу решил, — Дельвиг строго погрозил пальцем, — то в штатском на в лавру являться не смей. Там до сих пор вокруг караул стоит.

Левый бок еще побаливал. Не то, чтобы сильно, но ощутимо — даже нормально устроиться за рулем получилось не сразу. Талант Вяземской и положенная оборотню регенерация в буквальном смысле сотворили чудо. Правда, не до конца: ребра и поясница толсто намекали, что скачка по всему городу для моего нынешнего состояния — не лучший выбор.

Впрочем, жалеть себя я не собирался, и организм, скрипнув зубами, смирился с хозяином-мучителем, понемногу отключил за ненадобностью рецепторы, залил в кровь самостоятельно приготовленных где-нибудь в надпочечниках анальгетиков — и принялся за работу.

В общем, обратно к лавре я подъезжал уже в какой-никакой форме — во всех смыслах.

— Здравия желаю, ваше благородие. — Сержант с пурпурными погонами вытянулся по стойке «смирно». — Вы с Антоном Сергеевичем, или одни нынче?

— Один… пока, — буркнул я. — Чего тут у вас?

— Да как обычно, ваше благородие. Оцепление выставили, патрули ходят… Приглядываем, хоть их преподобия Прорыв еще вчера, считайте, и закрыли. — Сержант пожал плечами. — Все как положено. Работаем.

— Это правильно, работайте. А скажи-ка, любезный, долго зашивали? — на всякий случай поинтересовался я. — А то здоровая дырка получилась, хорошо если не на половину кладбища — раз уж даже Рогатый пролез. Такую попробуй заделай.

— Долго, ваше благородие. — Сержант нахмурился и сдвинул фуражку на затылок. — Часа с три их преподобия старались, закончили уж за полночь. Но теперь-то все тихо, вы не подумайте!

Я и не думал. Вряд ли Георгиевские капелланы бросили бы работу на середине, оставив Прорыв чуть ли не в самом центре города, в четырех с небольшим километрах от Зимнего. Но масштаб неприятностей заставлял насторожиться сам по себе. Проделанную Жабой дырку Дельвиг в одиночку заштопал минут за пять, а здесь возились несколько часов. И, похоже, не один преподобный, а где-то с полдюжины.

Что-то удерживало дверь между мирами открытой — и держало крепко.

— Пойду осмотрюсь. — Я поправил ремень с кобурой на боку и шагнул вперед. — Можно?

— Так точно, ваше благородие, — отозвался сержант. — Да там уж страшного ничего нет, точно вам говорю. Может, где в соседнем околотке и спрятался какой Упырь, а здесь уж нет… Говорят, вы сами и перестреляли. И Рогатого в одиночку…

— Слушай больше. — Я рассмеялся и махнул рукой. — А караул на кладбище все-таки изволь выставить, а то мало ли. Сам знаешь — где тонко, там и рвется.

— Выставим, ваше благородие. Только нас батюшки гоняют. Говорят, нечего сапогами по кладбищу топтаться. Дескать, покой нужен, — проговорил сержант мне вслед. — А как по мне — какой ж там покой, если все могилы побиты, как Мамай войной прошел.

Выглядело все и правда так себе. Здоровенную тушу Рогатого уже успели убрать — скорее всего, вытащили грузовиками, разобрав часть стены. Или просто стянули в сторону реки и закопали где-нибудь у Синопской… то есть, еще Калашниковской набережной.

Но и без упокоенной нечисти разрушений вокруг хватало. Кладбище выглядело как после бомбежки. Огромные лапы Рогатого изуродовали половину могил, да и Юсупов в своих ледяных доспехах вряд ли смотрел под ноги, сражаясь с чудовищем. Пятачок между воротами и церквушкой они вытоптали чуть ли не полностью: повсюда валялись обломки мрамора и гранита, куски разбитых статуй, искореженные ограды и свернутые набок кресты, покрытые засохшей черной коркой. Крови — или что там у него? — Рогатый пролил немало, и она впиталась в землю, отчего отовсюду шел тяжелый и неприятный запах.

А вот та часть кладбища, над которой открылся Прорыв, почти не пострадала. Видимо, оттого, что Упыри брели на выстрелы, а их гигантский повелитель тут же сцепился с Юсуповым, безошибочно определив в нем достойного соперника. Я будто снова увидел. как привычное бытие расходится раной. Не рваной и уродливой, а аккуратной, ровной, будто кто-то резал пространство скальпелем размером с грузовик. Невидимое лезвие остановилось почти у самой стены, а начало свой путь от металлической конструкции над чьей-то могилой.

Она, как ни странно, тоже уцелела. Не крест, не обычная плита, даже не какая-нибудь статуя или фигура ангела, которые здесь обычно ставили усопшим близким скорбящие богатые родственники. По чьей-то причудливой воле могилу исполнили в виде массивной бронзовой стелы. Металл потемнел от времени, но до сих пор настырно целился острием в небо, будто стрела или поднятый для удара меч.

Наверняка тут похоронили какого-нибудь бравого вояку.

И именно отсюда и начался Прорыв. Словно и не появился в воздухе и пополз в сторону ворот, а наоборот: бытие само сдвинулось, зацепилось краем за наконечник стелы — и порвалось…

Так. Стоп!

Картинка в голове порождала совершенно не свойственные мне поэтичные сравнения, зато вывод из всех этих размышлений напрашивался разумный: что бы именно здесь ни случилось — это произошло не просто так. Прорыв вполне мог возникнуть вовсе не естественным образом. И если его сотворили «вручную», место самое подходящее — кладбище. И надгробие из металла — концентратор, точка приложения магической энергии… Очень сложная схема.

Но все-таки осуществимая — особенно с опытом в пару-тройку столетий.

Сам я, конечно же, никогда не занимался подобными ритуалами, зато неплохо представлял, как они работают. Нужна солидная подготовка, нужна матчасть, нужны помощники. И, желательно, еще и подходящее место для «наведения» ударной силы заклятия. Того самого лезвия, которое способно прорезать границу между мирами.

Матчасть определенно имелась, причем прямо передо мной. Бронзовый наконечник стелы до сих пор «фонил» магией. И куда сильнее, чем могилы вокруг, хотя и на них из Прорыва вылилось целое море энергии. На мгновение даже показалось, что бронза на самом верху у острия чуть светлее… Да и форма явно отличалась от изначальной. Ровные и строгие линии чуть повело от избытка то ли температуры, то ли заряженной в металл колдовской мощи.

Помощники тоже имелись — вряд ли его сиятельство отказался от ужина с красоткой-Вяземской ради пары бокалов коньяка или партии в преферанс. Его определенно вызвали, причем вызвали срочно, бесцеремонно. Тот, кто мог позволить себе подобное поведение со светлейшим князем, не принял бы возражений. А значит, имел право приказывать… право сильнейшего. А также старейшего, мудрейшего, злобнейшего и далее по списку.

Осталось только место. Подходящая точка для работы с магией. Желательно в зоне прямой видимости Прорыва: орудовать «скальпелем» при определенной сноровке можно хоть вслепую, но куда лучше видеть все собственными глазами. Не говоря уже о том, что с каждым десятком метров энергетические затраты увеличиваются по экспоненте.

Физику не обманешь — даже если она магия.

— Ну, и где же ты сидел, зараза такая?.. — пробормотал я, оглядываясь по сторонам.

Для ритуала нужен наблюдательный пункт. Или скорее даже снайперская позиция. Что-нибудь повыше и не очень далеко, чтобы как следует видеть кладбище. Метров сто, максимум — двести. Церковь для такого, понятное дело, не годится, а вот обычный дом…

Есть! Кажется, нашел.

Через пару минут я уже шагал наискосок через площадь к пятиэтажному зданию в строительных лесах. Ни небольшого магазинчика при лавре, ни гостиницы «Москва», построенного прямо над станцией метро, конечно же, тут еще не было. Как и самой станции — «Площадь Александра Невского» откроют только через полвека с лишним, в шестьдесят седьмом… если вообще откроют.

А вот дом за ними уже был тут как тут, хотя в моем мире его построили, кажется, все-таки попозже, чуть ли не прямо перед революцией. Да и выглядел он иначе — более громоздким, из темно-серого камня. Так или иначе, здесь работы явно еще шли, и заходить на стройку простым смертным не полагалось.

Впрочем, останавливать человека в форме, да еще и с погонами поручика Георгиевского полка местные не стали, и я беспрепятственно поднялся на верхний этаж. Каменщики еще не успели закончить кладку, и выходившая окнами… то есть, будущими окнами на площадь и лавру за нею комната стояла без стены.

И кладбище было прямо как на ладони. Я без труда разглядел бронзовую стеллу. Не то, чтобы она отсюда казалось гигантской или даже выдающейся, но над соседними могилами все-таки возвышалась изрядно. Неудивительно, что для ритуала выбрали именно ее. Прицелились — может, с того самого места, где я сейчас стоял, и одним осторожным движение вспороли пространство, выпуская Рогатого и его свиту.

Да, определенно, работали отсюда. Камни плохо впитывают магическую энергию, куда хуже дерева или большинства металлов. Но если уж набрали, то держат долго и крепко. Наверняка я смог бы почуять следы чужого колдовства даже через неделю, а сейчас чужая мощь буквально хлестала со всех сторон.

Хотя прибрать ее и пытались. Не очень аккуратно, явно в спешке, чтобы успеть до появления капелланов, но все-таки пытались. Кто бы тут ни орудовал, он явно хотел избавиться и от магических следов, и, заодно, от всех других: оглядевшись, я заметил в углу ведро с остатками воды, грязную тряпку и швабру. Конечно, их могли забыть и местные работяги, но…

Я опустился на корточки, провел пальцем по полу, и на коже осталась пыль вперемешку с суховатым белым порошком.

Мел. Его почти удалось смыть, но я слишком хорошо знал, что могут означать разводы на каменных плитах. Символ — основа доброй половины известных мне ритуалов, и здесь их явно начертили немало. И наверняка не обычным кусочком, а специально заговоренным, иначе пришлось бы использовать кровь или даже что-то посерьезнее. От того, что расположилось на полу по углам комнаты, остались только размазанные белесые пятна, однако центральную фигуру я как будто узнал.

А если встать и посмотреть во-о-от отсюда, чтобы не отсвечивало?

— Да твою ж… — устало вздохнул я.

Пентаграмма. Древний символ — египетский, если вообще не из тех, которыми пользовались еще аккадцы при легендарном царе Гильгамеше. Изображать его на лбу уродливого демона и связывать с сатанизмом стали сравнительно недавно, во второй половине девятнадцатого века с легкой руки Элиф а са Лев и. Французского оккультиста, таролога и так называемого мастера ритуалов…

Однако в моем мире куда чаще использовали слово «шарлатан».

Но тот, кто начертил все это здесь, не был ни шарлатаном, ни уж тем более сатанистом, хоть и по забавному стечению обстоятельств Рогатого все-таки вызвал. Колдун прекрасно знал истинный масштаб силы, которую пентаграмма набрала за тысячелетия своего существования в различных ипостасях.

И здесь ее использовали не как оберег от зла, а как элемент, объединяющий несколько элементов в одно. Пять углов звезды, заключенной в круге, и пять… подмастерий. Помощников, без которых нужное количество энергии не набрать даже с титаническим личным резервом. Одним из них наверняка был сам Меншиков, еще один расположился прямо у двери, третий, четвертый, пятый…

И шестой — сам колдун. Вынесенный за скобки, стоящий Круга Силы, но получающий всю его мощь до последней капли. Единственный, кто способен управиться с эфирным «резаком», открывающим Прорыв в полтора десятка метров шириной. Ни у Меншикова, ни у остальных «падаванов» на такое здоровья бы не хватило — кишка тонковата.

Колдун орудовал лично. Но, как и всегда, остался в тени. Скрытым, неузнанным и безымянным… а вот у остальных имена были. Равно как и фамилии, и титулы, и общая тайна, связавшая пятерых заговорщиков из высшего света Санкт-Петербурга узами, незримым до простых смертных. Вряд ли даже Дельвиг с Геловани смогли бы уверенно указать на четырех друзей светлейшего князя Меншикова.

Но я точно знал, кто сможет.

— Проходите, сударь. Его сиятельство вас примет.

…Хоть и без особого желания. Продолжение фразы явно читалось на лице дворецкого. Долговязый мужчина неопределенного возраста смотрел на меня со смесью недовольства и презрения. А уж «сударь» — и это при том, что он никак не мог не знать о моем благородном происхождении — почти оскорбление. И вряд ли санкционированное хозяином — вряд ли Юсупов опустился бы до такого.

Даже будь он по-настоящему зол.

Впрочем, какая разница? Я пришел сюда по делу. Можно сказать, просить о помощи. Или заключать союз, но уж точно не демонстрировать собственный гонор или меряться… ну, допустим, титулами.

Так что сейчас мне оставалось только молча подниматься по лестнице княжеского дворца. Того, что на Мойке — всего семья Юсуповых владела двумя в одном только Петербурге. И этот чуть уступал габаритами и размахом своему блистательному собрату, расположившемуся примерно в километре отсюда между Фонтанкой и Садовой улицей.

Габаритами — но уж точно не роскошью. Впрочем, у меня все равно не было времени любоваться внутренним убранством. Да и особого желания, пожалуй, тоже. В конце концов, в том мире я не раз бывал в обоих дворцах, и вряд ли они изменились настолько сильно, чтобы всерьез удивить меня интерьерами.

А вот публика… Публика здесь собралась весьма занятная. За столом, скорее подходящим для карточной игры, чем для трапезы, собрались около полудюжины мужчин — не считая самого хозяина.

— Друзья мои, — Юсупов чуть склонил голову, указывая на меня, — перед вами Владимир Петрович Волков. Достойнейший из офицеров славного Георгиевского полка и, без сомнения, самый преданный из слуг государя. Прошу любить и жаловать… хоть его визит и стал для меня самого изрядной неожиданностью.

— Приношу свои извинения, милостивые судари. — Я прижал форменную фуражку к груди и изобразил глубокий поклон. — Однако меня привело сюда не праздное любопытство и даже не одно лишь почтение к хозяину.

— Ничуть не сомневаюсь, Владимир Петрович. и мы непременно вас выслушаем, но для начала позвольте мне представить моих гостей. — Юсупов развернулся в сторону мужчин за столом. — И начнем, пожалуй, по старшинству. Перед вами…

Светлейший князь Александр Михайлович Горчаков. Министр иностранных дел и последний канцлер Империи. Крупнейшая политическая фигура своего времени — и не только в России, но и во всей Европе. Тот, кого называл учителем сам «железный Бисмарк». Рано или поздно такое должно было случиться, но, идя сюда, я даже не догадывался, что вот-вот встречу в этом мире того, кого знал в прежнем.

— Вижу, мое лицо вам знакомо. — Горчаков поднялся из-за стола мне навстречу. — Мы не могли встречаться раньше?

— Не думаю, ваша светлость.

Разумеется, мы с князем не были друзьями, да и виделись в последний раз где-то с полвека назад, когда ему не исполнилось и семидесяти. Немалый возраст уже тогда, а сейчас… Старик в юности учился в царскосельском лицее вместе с Пушкиным, а значит, родился то ли в начале прошлого века, то ли вообще в конце восемнадцатого. И к настоящему моменту, в одна тысяча девятьсот девятом…

Сотня лет с небольшим. Может, даже все сто десять. А выглядит раза в полтора моложе! Годы изрядно проредили шевелюру Горчакова, а на макушке и вокруг лба волос и вовсе почти не осталось. Добавилось морщин, но в остальном его светлость почти не изменился. Все те же глаза за овальными стеклами очков в золотой оправе, все тот же взгляд. Да и рукопожатие уж точно не стариковское.

Одно слово — Владеющий.

Не то, чтобы я рассматривал прожившего на два с лишним десятка лет больше положенного Горчакова, забыв обо все на свете, но представление остальных гостей, можно сказать, пропустил мимо ушей. И только на последнем память снова встрепенулась. Мы с ним совершенно точно не встречались и ни в том мире, ни уж тем более в этом, но внешность показалась мне знакомой. И я едва успел подумать, кем мой новый знакомый может приходиться государю…

— Его императорское высочество великий князь и государь наследник цесаревич, — Юсупов произнес полный титул, добавив в голос церемониальных ноток — видимо, чтобы еще сильнее подчеркнуть особое положение гостя, — Иван Александрович Романов.

Наследник, да еще и цесаревич. Вариантов осталось немного — я наблюдал перед собой так и не появившегося на свет в моем мире пятого сына императора Александра. Молодой мужчина… пожалуй, еще даже парень появился на свет от силы года на два-три раньше меня-нынешнего. Но уже успел вытянуться чуть ли не на голову выше всех присутствующих — явно унаследовал стать от могучего отца, а не от хрупкой датской принцессы… то есть, ее величества государыни Марией Федоровны.

Юный Романов еще не набрал медвежьей массивности, присущей венценосному родителю, но в плечах определенно был пошире меня. Гладко выбритое лицо с тяжелой складкой между бровей смотрелось бы суровым и даже сердитым, но длинные темные волосы добавляли облику наследника престола какой-то особой утонченной фактуры и, пожалуй, даже некоторой поэтичности.

Да и в целом он производил впечатление человека приятного и обходительного, хоть и стиснул мои пальцы, как стальными клещами.

— Ваше высочество. — Я чуть склонил голову. — Для меня большая честь познакомиться с вами лично.

— Взаимно, друг мой. — Цесаревич напоследок тряхнул мою ладонь, едва не выдернув руку из плеча, и отпустил. — Я изрядно наслышан о ваших подвигах. Наш почтенный хозяин называет вас героем — а он не из тех, кто станет приукрашивать. Даже ради красивой истории.

— История правдива от начала до конца. Хоть куда больше похожа на сказку, чем на то, что могло случиться. Как бы то ни было, Владимир Петрович, — Юсупов снова развернулся в мою сторону, — я искренне рад приветствовать вас среди этих достойных господ. Хоть, признаться, и не смел надеяться, что ваше знакомство случится так быстро.

Толстый намек, что меня не ждали. Во всяком случае, именно здесь и именно сегодня. Впрочем, будь я совсем некстати, Юсупов наверняка не постеснялся бы и вовсе отказать в аудиенции. Тем более, что публика за столом подобралась явно непростая: почетный канцлер, наследник престола и титулованные аристократы рангом не ниже графа. Я успел заметить, что все до одного были одеты в штатское, хотя наверняка чуть ли не каждый имел чин в армии или министерстве. А цесаревич и вовсе имел право носить мундир с полдюжины орденов только лишь по праву рождения…

Однако ограничился серым летним костюмом с рубашкой. Даже без галстука. Значит, встреча по меньшей мере неформальная, если не сказать — дружеская. И если уж эти почтенные господа согласились меня принять, я всенепременно выйду из комнаты их преданным союзником.

Ну… или не выйду вообще.

— Прошу, присаживайтесь, Владимир Петрович. — Юсупов взял меня под локоть и ненавязчиво потянул к столу. — И расскажите, что привело вас сюда, да еще и в такой спешке.

— Подозреваю, судари, вы уже знаете, что случилось прошлым вечером. — Я опустился в свободное кресло. — Свидетелями чего нам с Николаем Борисовичем пришлось стать. И у меня есть все основания полагать, что вчерашний Прорыв, как и некоторые до него, не возник сам собой.

Кто-то на дальнем конце закашлялся. Негромко, но нарочито и, я бы даже сказал, демонстративно. Будто хотел таким образом уточнить у Юсупова, действительно ли к нему в гости пожаловал тот самый Волков, а не какой-нибудь городской сумасшедший.

— Хотите сказать, кто-то пытался… пытался таким образом убить нашего почтенного хозяина? Или вас?

Горчаков заговорил после недолгой паузы. Первым — видимо, по праву старшего среди собравшихся за столом. Даже с опытом дипломатии в несколько десятилетий он не смог полностью скрыть недоверие в голосе, однако от замечаний все-таки воздержался… Видимо, решил для начала выслушать мою теорию, какой бы безумной она ни оказалась.

— Убить нас? Едва ли, ваша светлость. Наши враги могущественны, но все же не настолько, чтобы… Это почти так же нелепо, как палить из пушки по воробьям. — Я на всякий случай скосился на сидевшего рядом Юсупова. — Даже если речь идет о старых, опытных и, без сомнения, достойных воробьях… Простите, ваше сиятельство.

Кто-то — кажется, сам наследник престола — не удержался и едва слышно захихикал, и остальные гости тут же подхватили. И даже если половина тут же записали меня в идиоты, обстановку я разрядил.

— Презабавное сравнение, друг мой, — улыбнулся Юсупов. — Хоть и не вполне уместное. Однако не могу не согласиться — чтобы убить человека, даже Владеющего, есть способы куда проще.

— Тогда зачем кому-то понадобилось открывать Прорыв, да еще и на кладбище? — буркнул цесаревич. — Об этом вам известно, Владимир Петрович?

— Скажем так, у меня есть предположение, ваше высочество. — Я сделал многозначительную паузу. — Надеюсь, в этом обществе я могу произносить такие слова как «ритуал» или «колдовство», не боясь быть осмеянным?

С дальнего конца стола снова закашляли, и на этот раз куда громче. Даже если Юсупов и правда успел убедиться в происхождение власти и могущества таинственного врага, его веру, похоже, здесь разделяли не все. Впрочем, я по большей части смотрел на Горчакова и молодого цесаревича Романова. Последнее слово наверняка останется за ними, а остальные — так, массовка.

И эти двое больше не смеялись. Напротив — сидели с каменно-непроницаемыми лицами.

— Прошу вас, продолжайте, друг мой. — Юсупов коснулся моего локтя. — Уверен, всем из здесь присутствующих приходилось слышать вещи куда безумнее.

И я продолжил. Коротко, тезисно, не растекаясь мыслью по древу. И, хотелось надеяться, убедительно. Почтенная слушала меня внимательно и не перебивала, но само по себе это значило не так уж много. Так что долгое молчание после моей речи показалось…

В общем, как раз тот случай, когда полторы минуты буквально растягиваются в вечность.

— То есть, вы утверждаете, — наконец, заговорил Горчаков, — что этой осенью нас ждет нечто грандиозное? И, вдобавок, куда хуже всего, что случалось раньше?

— Более того — я убежден в этом, — отозвался я. — События последних лет явно указывают, что в столице готовится что-то пострашнее наводнения или вооруженного мятежа. Прорывы, загадочные смерти ваших родных… Кем бы ни были наши враги, они ничего не делают без причины. И у них есть цель.

— Какая? — Царевич с шумом опустил здоровенные ручищи на стол. — Кто в своем уме станет желать смерти сотням, а может, и тысячам ни в чем не повинных людей⁈

— Увы, цели заговорщиков мне пока не известны, — вздохнул я. — А вот на второй ваш вопрос, похоже, есть ответ: Прорыв на Лазаревском кладбище открыли пятеро сильных Владеющих. Кто-то из древнейших родов, другие попросту бы не справились. Я готов прямо сейчас назвать вам одно имя. — Я подался вперед и облокотился на стол. — И очень надеюсь услышать оставшиеся четыре. Подозреваю, вы…

Договорить я не успел. За окном раздался шум — откуда-то снизу, с набережной. Рев нескольких автомобильных моторов, визг покрышек по асфальту и сразу за ним — ругань и крики.

— Боюсь, этот разговор придется отложить, судари. — Юсупов отодвинул стул и рывком поднялся. — Кажется, у нас еще гости. И на этот раз не из тех, кого я был бы рад видеть.

Гости еще только вставали из-за стола, а я уже успел просчитать основные варианты. И оказалось их не так уж и много, а хороших — и вовсе ни одного. И внезапный рейд жандармов, которые порой любили нагрянуть на сходки таких вот тайных обществ, был среди них далеко не самым паршивым.

— Господь милосердный, что происходит?.. — Цесаревич каким-то образом опередил меня на пути к окну. — Это возмутительно!

— Осторожнее, ваше высочество. Лучше встаньте за стену.

Я без особых церемоний отодвинул венценосца плечом и сам выглянул наружу. Уже ничуть не сомневаясь, что зрелище мне не понравится.

Четыре автомобиля. Три легковых и один армейский грузовик с тентом. Они выстроились на набережной, как попало, вкривь и вкось, перегородив проезд чуть ли полностью — явно тормозили в спешке, а пассажиров наверняка и вовсе высаживали чуть ли не на ходу. Я насчитал с полдюжины вооруженных мужчин в штатском и примерно впятеро больше солдат в полевой форме. Без знаков отличия — ни погон, ни петлиц, ни нагрудных знаков не было ни у кого. Запоздавшие вояки еще лезли из грузовика, как тараканы, но их товарищи уже расселись за машинами, нацелив винтовки на фасад дворца, а трое разложили трехногий лафет и разворачивали в нашу сторону что-то подозрительно похожее не…

— Ложитесь! — рявкнул я, хватая цесаревича за ворот пиджака. — Все на пол!

Очередь полоснула по окнам, кроша стекла и разнося в щепки дубовые рамы. Кто-то из гостей охнул и упал, заливая паркет кровью из простреленного горла, но остальные успели укрыться. Юсупов с Горчаковым скрючились, закрывая руками головы от сыпавшихся сверху осколков, и только цесаревич настырно рвался из моей хватки.

Видимо, очень спешил поскорее снова высунуть голову куда не следует.

Через несколько мгновений к пулемету подключился второй, а за ними затрещали и винтовки. Дворец в свое время построили на совесть, так что даже трехлинейные патроны ничего не могли поделать с толстым камнем фасада. Зато на окнах на внутреннем убранстве разгулялись по полной: свинец с грозным воем рвал картины и лепнину под потолком, стремительно превращая стену напротив окна в решето. Били явно не прицельно, просто связали огнем, чтобы не дать поднять голову.

Так прикрывают штурмовой отряд. Дают подойти к зданию вплотную, чтобы расстрелять обороняющихся на первом этаже… если они вообще есть — вряд ли Юсупов с его силищей держит большую охрану.

Впрочем, кто-то внизу явно огрызался. То ли местные слуги оказались не робкого десятка, то ли гости дворца пожаловали с изрядным сопровождением. В ответ на винтовочную и пулеметную трескотню то и дело рявкали револьверы и ружья, но с каждым мгновением все реже.

Долго им не продержаться. Особенно против идущих на штурм профессионалов. Конечно, с улице работал не упакованный в тактические бронежилеты спецназ, но уж точно те, кто имел в таких делах какой-никакой опыт. То ли взвод регулярной армии, то ли ветераны русско-японской — их в столице наверняка имелось с избытком.

А уж раздобыть несколько десятков винтовок, имея капитал, и вовсе не проблема.

— Уходим! — Я откатился от окна и поднялся на корточки. — Сейчас полезут через вход — встретим их внизу!

Почтенных господ не пришлось уговаривать. Похоже, они и без меня знали, что следует делать. Юсупов уже успел снова облачиться в ледяную броню — правда, на этот раз габаритам поскромнее, чтобы не застрять в дверях. Кто-то из князей или графов замерцал, превращаясь в полупрозрачный силуэт, и вдруг начал двигаться примерно втрое быстрее.

Но всех уделал Горчаков: выпрямился во весь рост, задымился — и вдруг полыхнул ярко-красным пламенем, разбрасывая во все стороны тлеющие ошметки одежды. Несколько пуль с улице тут же угодили в раскаленное тело, но его светлость будто и не заметил — только плюнулся искрами из подстреленного плеча и зашагал следом за Юсуповым, оставляя на паркете горящие следы.

Но фоне грозных патриархов родов мой «браунинг» выглядел не слишком-то, эффектно, но я все равно вынул его из кобуры и тоже направился к двери, не забывая ненавязчиво придерживать цесаревича. Его высочество не спешил демонстрировать родовой Талант, если таковой вообще имелся, зато настрой имел самый что ни на есть боевой.

— За мной! — скомандовал Юсупов, она ходу отращивая ледяной меч. — К лестнице!

Я поднырнул под бронированную ручищу и все-таки постарался успеть первым. И вовремя: защищать двери внизу оказалось уже некому. У входа остались только трупы, солдаты прорвались внутрь, и один из них уже вытаскивал окровавленный штык из бедняги дворецкого.

Я свалил его двумя выстрелами и тут же метнулся через лестничную площадку под прикрытие мраморной ограды, освобождая дорогу «танкам». На их роль тянули, конечно же, не все из собравшихся под этой крышей достойных господ, но парочка боевых старцев стоили роты солдат… если не целого батальона.

Юсупов неторопливо шагнул на ступеньки, прикрывая голову огромной прозрачной перчаткой. Пули колошматили по нему, откалывая от брони целые куски, но остановить ледяного титана не могли. Его клинок взметнулся, и на белоснежный мрамор лестницы брызнула кровь. Фигура в полевой форма разделилась надвое и рухнула вниз бездыханной плотью. Второго солдата Юсупов ударил уже в спину, протыкая насквозь.

С остальными разделался Горчаков. Он не стал переть напролом и, выгадав момент, хлестнул пламенем сразу с обеих ладоней, в мгновение ока выжигая на первом этаже все, что еще могло двигаться или стрелять. От криков зазвенело в ушах, и я запоздало сообразил, что там, внизу еще могли остаться и свои — охрана или раненые слуги.

Но его светлость такие мелочи, похоже, не волновали. Он еще раз ударил огнем и, ускорив шаг, обогнал тяжелого и медлительного Юсупова. Тому приходилось несладко: огромная ледяная фигура попала в прицел пулеметчику на улице и снова искрилась осколками, принимая грудью свинец. Но стреляли не только снаружи — несколько солдат, похоже, засели где-то слева от входа в одном из залов, и палили оттуда, выцеливая не защищенную броней голову.

— За мной! — рявкнул я, поднимаясь из-за перил. — Надо помочь!

Полупрозрачный граф коротко кивнул и с нечеловеческой скоростью метнулся вниз по лестнице, на ходу превращаясь в едва видимый глазу силуэт. Через несколько мгновений стрельба стихла, и вместо нее из зала послышались панические вопли.

Владеющие работали проворно, умело и слаженно — настолько, насколько это вообще возможно для суперлюдей с абсолютным разным набором сил и способностей. И я уже успел подумать, что схватка почти закончена, что еще немного, и ледяной и огненный князья окончательно вышвырнут противника на улицу, а потом добьют на набережной. Что моя помощь им и вовсе не потребуется, а остальные…

— Осторожнее! — закричал цесаревич, толкая меня плечом и бросаясь вперед. — Князь, берегитесь!

Я так и не успел понять, что именно он увидел со своего места на пару ступенек выше. Что-то вдруг ударило снаружи с такой силой, что весь дверной проем разворотило буквально в щепки. Остатки дверей с хрустом сорвало с петель, а стоявшего перед ними Горчакова сбило с ног и протащило по полу чуть ли не с десяток шагов. Такую мощь не смог бы выдать даже пулемет, и она сама по себе намекала, что или кто-то выкатил на набережную крупнокалиберную гаубицу…

Или у нападавших имелись свои Владеющие — и хорошо, если не посильнее наших.

Я бросился вперед, но на этот раз за Юсуповым все-таки не успел. Ледяной гигант с неожиданным для своих размеров проворством спрыгнул вниз по ступенькам, скользнул по полу и, встав у входа, вытянул руки вперед. От его ладоней во все стороны заструилась изморозь, и воздух начал стремительно сгущаться. Так, что даже летящие с улицы пули замедляли ход, а потом и вовсе застывали в полете. Не прошло и нескольких мгновений, как на месте выбитой двери появилась стена. Может, и не каменная, но толстая и достаточно прочная, чтобы остановить того, кто ломился сюда снаружи.

Наверное.

— Это задержит их, но ненадолго. — Юсупов развернулся и устало рухнул спиной на собственное творение. — Нужно отступать.

— Похоже, ты прав. — Изрядно потускневший Горчаков с кряхтением поднялся с пола. — Для таких забав годы уже не те.

Боевым старцам явно не слишком-то хотелось бежать, бросая родовое гнездо на поругание врагу, однако численный перевес уж точно был не на нашей стороне. За ледяной стеной как будто стало тише, но теперь грохот, пальба и крики раздавались с двух сторон одновременно. Солдаты прикладами выносили стекла и рамы окон на первом этаже, лезли внутрь, и остановить их было, можно сказать, уже некому.

— Уводите его высочество, — выдохнул Юсупов, отращивая в руке новый ледяной клинок. — Мы продержимся, сколько сможем.

— Вот еще! — огрызнулся цесаревич. — Я вас не брошу, судари.

— Похвальная отвага. Мне приятно видеть перед собой истинного сына своего отца. И все же вам следует сохранить себя себя для отечества. Наследник нужен стране куда больше любого из нас.

Судя по громадным синяками под глазами, Юсупову было тяжело даже говорить. Вчерашняя схватка с Рогатым изрядно подточила его давно уже не молодые силы, а этот бой и вовсе высосал их полностью. Я почти физически чувствовал, как старик добирает последние крохи резерва и держится на чистой силе воли.

— Умоляю, будьте благоразумны! — Юсупов повернулся ко мне. — Владимир Петрович, позаботьтесь о его величестве. Выходите через черный ход в левом крыле — там вы найдете машину. Проедете через ворота и сад, а дальше…

— Нет! — рявкнул цесаревич. — Мы уйдем вместе — или не уйдем вообще.

— Боюсь, мы сейчас все не в том положении, чтобы спорить. — Я крепко стиснул царственную руку чуть выше локтя. — Остальные последуют за нами, как только смогут.

— Бегите уже, наконец! — прорычал Горчаков, выплевывая изо рта сноп искр. — Мальчишки, черт бы побрал вас обоих!

И последнее слово осталось за ним. Не знаю, что придало нам большего ускорение — то ли время, которого уже почти не осталось, то ли грозный вид светлейшего в самом прямом смысле князя. Мне и самому не слишком-то хотелось бросать их с Юсуповым: если тот, кто в одно мгновение разнес вход во дворец, проберется внутрь, этот бой вполне может оказаться для стариков последним… Но выбора уже не было. В схватке сверхлюдей мои звериные способности вряд ли принесут много пользы.

Зато для беготни наперегонки со смертью годятся как нельзя лучше.

— Сюда, ваше высочество. — Я пинком распахнул дверь. — Быстрее!

Нам бы сейчас весьма пригодился бы план дворца, но в начале двадцатого века для традиции развешивать по стенам схемы эвакуации при пожаре все-таки было еще рановато. Так что я просто ломился, можно сказать, наугад, стараясь держаться указанного Юсуповым курса, и при этом избегать углов и дверей, за которыми шумели особенно сильно. Раза три или четыре нам повезло, но на пятый отведенный мне на сегодня запас закончилось, и на очередном повороте я с разбегу буквально налетел на солдат.

Которых даже не успел сосчитать. Руки, как и всегда в таких случаях, сработали быстрее головы: «браунинг» взлетел на уровень плеча и, за секунду выплюнув остатки патронов, застыл. Несколько силуэтов в полумраке коридора повалились на ковер, но последний уцелевший только ухватился за стену и, выругавшись, поднял револьвер.

— Пригнитесь! — рявкнул голос прямо у меня над ухом.

Я счел за благо послушаться — тем более, что цесаревич вдруг пристроил мне на плечо могучую лапищу и надавил всем своим немалым весом. В коридоре на мгновение будто вспыхнули сразу полсотни лампочек, от гимнастерки на груди солдата побежал дымок, и бедняга рухнул, разом потеряв и голову, и все еще сжимавшую оружие руку.

А вот и родовой Талант. Не знаю, умел ли ли его высочество резать и жечь взглядом шведские фрегаты, подобно своему великому предку — на человеческое тело его глазной артиллерии определенно хватило.

— Господь милосердный… — пробормотал цесаревич, отпуская мое плечо. — Он мертв?..

Похоже, парень убил в первый раз. Неудивительно — слишком молод, чтобы успеть поучаствовать в русско-японской, а в мирное время наследнику престола вряд ли так уж часто приходится защищать себя с помощью Таланта и крошить людей на куски. А такое никогда не дается легко — даже тем, кто выиграл в генетическую лотерею и от самой природы получил крепкие нервы. Без раздумий и последующих сожалений забрать чужую жизнь может только психопат — а на психопата цесаревич определенно не похож. Так что его непременно начнет трясти и ломать, когда…

Да неважно, когда — главное, чтобы не прямо сейчас!

— Мертв? Разумеется! — Я вогнал в «браунинг» магазин. — И мы тоже будем, если не поторопимся… Быстрее!

Госпожа удача снова решила улыбнуться, и следующая же дверь вывела нас на задний двор, да еще и прямиком к обещанной Юсуповым машине — вытянотому, поджарому и явно спортивному двухместному родстеру ярко-алого цвета. С капотом на три четверти длины корпуса, перетянутым поперек кожаным ремнем, и без единого намека на дверцы. Видимо, в водительское кресло полагалось запрыгивать через вырез в кузове с разбега, что я тут же и сделал. К счастью, его сиятельство то ли забыл ключи прямо в замке под рулем, то ли вовсе не имел привычки уносить их в дом.

— Это же «Мерседес ССК», — пробормотал цесаревич, плюхаясь рядом. — Двигатель на семь литров… Вы знаете, как им управлять?

— Понятия не имею! — рявкнул я, хватаясь за первый подвернувшийся под руку рычаг. — Сейчас проверим… Держитесь крепче, ваше высочество!

«Мерседес» рявкнул титаническим мотором так, что мысли об участи Юсупова с Горчаковым тут же вылетели из головы. Осталось всего две: первая — что, самонадеянность неуместна даже при наличии опыта вождения в пару сотен лет. Вторая — что и такого опыта в определенных обстоятельствах может оказаться недостаточно. Нет, конечно, с правым рулем и не пойми как расположенными рычагами коробки передач и тормоза я вроде как должен был справиться, но вот остальное…

Все-таки семь литров — это семь литров. Да, уже через полсотни лет инженеры научатся снимать с такого объема вдвое больше лошадиных сил, а еще через полсотни в моторах-гигантах и вовсе перестанут нуждаться. Но для тысяча девятьсот девятого года мощность явно впечатляющая, и тащить ей придется всего-то навсего легкий родстер и двух человек.

В общем, самым тяжелым и важным грузом в машине оказался титул его высочества.

— Осторожнее! — заорал цесаревич, хватаясь за сиденье. — Вы нас убьете!

«Мерседес» заревел, визгнул покрышками, ушел в юз и чуть ли не боком двинулся вперед, набирая скорость. Я будто мчался на дикой лошади. Молодой, могучей, темпераментной, но необъезженной. И более того — ни разу в жизни не знавшей ни сбруи, ни седла. Хтоническая мощь металась под капотом, грозясь разорвать придерживающий створки ремень, и усмирить ее не могли даже тормоза и рессоры, сделанные по последнему слову немецкой техники. Я бешено вращал рулем и даже кое-как смог выровнять авто, когда перестал вдавливать газ в пол. «Мерседес» не то, чтобы подчинился полностью, но теперь хотя бы ехал в том направлении, которое указывал я.

Ну, примерно.

Мы промчались наискосок через двор, снесли бампером хлипкие ворота и вырвались в сад. Узкая песчаная дорожка среди деревьев явно не предназначалась для быстрой езды, так что «Мерседес» то и дело вылетал то левыми, то правыми колесами на траву и тут же норовил уйти в занос, а то и вовсе опрокинуться, вышвырнув нас с цесаревичем.

Будь у нас побольше времени, я бы, пожалуй, вел аккуратнее. Но те, кто решил штурмовать дворец Юсупова прямо посреди бела дня, вряд ли были настолько самонадеянны, что не сомневались в возможности зайти внутрь с наскока, не встретив полноценного сопротивления. И наверняка предвидели, что многоопытные князья скорее выберут бегство, чем славную гибель. Или по меньшей мере попытаются спасти наследника престола.

То ли от убийства, то ли от плена — в нюансах чужого плана я разобраться пока не успел. Да и, признаться, не очень-то и хотелось, времени на раздумья не было вообще, а вот задача имелась вполне конкретная: проехать сквозь сад, вырваться на улицу и увезти его высочество подальше отсюда. Желательно живым и…

— Берегитесь! — Цесаревич вытянул руку вперед. — Они там!

Я так и не услышал выстрелов за ревом мотора, но вряд ли стекло разлетелось само по себе. Солдаты засели где-то впереди, в саду, спрятавшись в тени деревьев, так что разглядеть я их толком не мог. Зато они видели меня прекрасно: трудно представить лучшую мишень, чем ярко-красная машина среди окружающей ее зелени.

Дорога вела нас прямиком к воротам, но все же с нее определенно стоило убраться, и я вывернул руль, сбрасывая «Мерседес» на траву. Мотор снова сердито заревел, будто возмущаясь, чего ради бестолковый наездник решил выбрать совершенно неподходящий путь. Садовник Юсуповых отлично знал свое дело, и аккуратности гладко выкошенной лужайки позавидовало бы даже футбольное поле, но для спортивного автомобиля она, конечно же, никуда не годилась. Скорость разом упала примерно на треть, и узкие колеса тут же принялись копать землю, выбрасывая тяжелые сырые комья.

Зато теперь нас хоть как-то прятала зелень и защищали стволы деревьев. Я набрал ход, снова направил «Мерседес» в сторону ворот, он он помчался, кроша бампером ветки кустов и молодую поросль. Наверное, на несколько секунд нас даже потеряли из виду — когда я выскочил обратно к дороге, фигуры в полевой форме бросились врассыпную, падая на траву и теряя оружие. Только один солдат замешкался, не зная, что делать — то ли последовать примеру товарищей, то ли попытаться взять на мушку летящую на него машину.

И на свою беду вояка выбрал второе: рухнул на колено, поднял винтовку, и прицелился. Ствол с грохотом выплюнул пламя, и пуля с жужжанием промчалась у меня над головой. На мгновение время будто остановилось, я как в замедленной съемке увидел вытаращенные от ужаса глаза на мертвенно-бледном лице и руку, намертво вцепившуюся в рычаг затвора.

Выстрелить второй раз бедняга не успел: «Мерседес» на полном ходу ударил его бампером, протащил несколько шагов на капоте и сбросил в траву куском бездыханной и переломанной плоти, увозя с собой зацепившийся за свернутое зеркало темно-зеленый клочок гимнастерки.

— Ворота, ваше высочество! — заорал я, вдавливая газ в пол. — Уберите их!

Цесаревича не пришлось просить дважды. Он уже и сам наверняка сообразил, что даже если я и смогу снести тяжеленную чугунную решетку, после таких подвигов «Мерседес» вряд ли проедет больше сотни метров.

Рулить было уже незачем, поделать с громыхавшими вслед выстрелами я все равно ничего не мог, так что оставалось только любоваться, как работает родовой Талант правящей династии. Его высочество схватился одной рукой за вырез кузова под локтем, второй за мое плечо, чуть приподнялся с сиденья, прищурился — и выдал такую порцию энергии, что ею, пожалуй, можно было спалить целый дом.

В голливудском блокбастере такое непременно изобразили бы парой ярких лазерных лучей, бьющих из зрачков… ну, или одним лучом. На деле спецэффекты оказались куда скромнее: ярким светом засияли только глаза цесаревича, а исходящая из них мощь скорее напоминала едва заметную рябь, которая повисла в воздухе между «Мерседесом» и воротами.

Зато пилила металл получше любого лазера. Его высочеству явно не хватало практики, так что первый «проход» получился корявым. Грозный огненный взор лишь срезал наискосок с пяток остроконечных пик на решетке. Со второго раза вышло лучше: пламя сожгло замок, располовинило прутья слева и дошло до петли. Чиркнула по камню стены, выбрасывая осколки, и метнулась вниз, добивая левую створку и роняя ее на землю. Потом перекинулось на правую, судорожно кромсая дымящийся чугун крест-накрест…

Бам! «Мерседес» с разгона ударил бампером уцелевшую часть конструкции, и я едва не врезался лицом в руль. Правое крыло со скрежетом отвалилось, зеркало брызнуло осколками, а цесаревич лишь каким-то чудом не улетел на капот. Машина содрогнулась, разворачиваясь, и я всем телом почувствовал, как металл кузова со стоном гнется. Двигатель сердито закашлял и выплюнул из обломанной трубы справа черный дым, будто на чем свет стоит ругая меня на родном немецком наречии.

И все-таки не заглох. Ни при ударе, ни позже, когда я кое-как перевалил через распиленные цесаревичем прутья ворот и, бросив сцепление, полетел по Офицерской улице в сторону Мариинского театра. Вырвавшись на асфальт, «Мерседес» наконец почувствовал себя в родной стихии, и остановить его уже не могли ни искалеченные при ударе детали, ни кривые руки водителя, ни болтающееся «восьмеркой» правое переднее колесо без крыла.

Ни выстрелы. Я скорее почувствовал опасность, чем услышал грохот, и тут же бросил «Мерседес» вправо. Целых зеркал уже не осталось, так что пришлось развернуться, едва не столкнувшись лбами с цесаревичем.

Два автомобиля. Черные, большие, с хромированными решетками радиаторов, за которыми наверняка прятались могучие моторы. Те, кто напал на дворец Юсупова, то ли уже успели отправить погоню от самой набережной, то ли на всякий случай перестраховались заранее. Полновесные машины, наверняка еще с парой-тройкой стрелков в каждой — на прямой в пару-тройку километров я наверняка оторвался бы от них без труда, но пока дорога лишь уводила меня от Зимнего, а на поворотах запредельно мощный, но легкий «Мерседес» изрядно проигрывал тяжелым авто на широких шинах.

Когда я с визгом шин влетел на улицу Глинки, один из них замешкался, едва не влепившись в фонарный столб, зато второй зашел в поворот мастерски, почти без заноса — и разом сократил разделявшее нас расстояние чуть ли не вдвое. Худощавый мужчина в штатском высунулся из передней пассажирской двери по пояс и поднял револьвер. Первая пуля ударила в асфальт, высекая искры, но остальные легли в кузов где-то сзади и снизу, около крыла.

Стреляли по колесам. Значит, как минимум один из нас был нужен преследователям живым. Особых иллюзий по поводу важности своей персоны я, конечно же, не испытывал, так что вариантов оставалось немного. Незваные гости пожаловали во дворец Юсупова за цесаревичем, и уходить без него явно не собирались. Расклад понемногу становился понятнее.

Но уж точно не легче.

— Держитесь, ваше высочество! — Я взялся за рычаг тормоза. — Сейчас будет слегка неудобно.

Или не слегка… И даже пострашнее, чем раньше. Когда я вывернул руль, пуская машину в занос, и оба правых колеса на мгновение оторвались от асфальта и повисли в воздухе, цесаревич не выдержал. И заорал так, что император Александр вполне мог услышать его даже в Зимнем.

И наверняка удивился, что благородный наследник престола знает такие слова.

На Поцелуев мост мы вылетали уже боком, оставляя за собой дымящийся след от покрышек. Один из черных автомобилей будто прыгнул вперед и вдруг оказался так близко, что я при желании смог бы дотянуться рукой до фары или хромированной фигурки на капоте. Стрелок на пассажирском сиденье снова высунулся наружу, но прицелиться так и не успел. Я рванул из-за пояса «браунинг» и чуть ли не в упор разрядил весь магазин в лобовое стекло. Посыпались осколки, машина метнулась по дороге в сторону, пробила ограду и рухнула с моста в Мойку.

А со второй уже вовсю разбирался цесаревич. Недовольное сопение раздалось прямо над ухом, макушке вдруг стало чуть ли не до боли горячо, и летящий мне в бок радиатор вдруг задымился и полыхнул. Огненный взгляд его высочества скользнул вниз, перерезал ровно посередине бампер, а потом добрался и до подвески. Переднее левое колесо отлетело в сторону, и машина неуклюже завалилась набок, высекая искры из асфальта. Будто до конца пыталась преследовать нас даже ползком.

Я так и не успел увидеть, как она остановилась полностью. «Мерседес» все так же боком сполз с моста, громыхнул мотором и, вильнув, полетел по Большой Морской улице. С той стороны Мойки еще доносились крики и пальба, но преследовать нас было уже некому. Все четыре колеса, мотор и, кажется, даже бензобак уцелели, до спасительного Зимнего дворца оставалось каких-то пару километров, и я успел поверить, что мы запросто доберемся, что приключения на сегодня закончились, что и в самом худшем случае небольшая пешая прогулка или…

«Мерседес » дернулся и вдруг заскрежетал так, словно лишился всех колес разом. Руль рвануло из пальцев, и фонарный столб на обочине буквально прыгнул навстречу бамперу. как в старом анекдоте. Я успел вдавить тормоз, но нас все равно протащило боком до самого тротуара.

А где-то над головой будто взорвалась бомба. Если не атомная, то около того — энергический выхлоп оказался посильнее, чем у Горчакова в момент превращения в живое пламя. Владеющий запредельного ранга наконец явил себя. И сразу же припечатал так, что в ушах зазвенело, а во рту появился солоновато-железный вкус.

— Господь милосердный… — Цесаревич со стоном запрокинул голову назад. — Что это?

Темный силуэт завис в воздухе прямо над нами. Высоко, намного выше линии крыш по обе стороны улицы. С такого расстояния человеческая фигура должна была выглядеть крохотной, но из-за бьющей во все стороны мощи Таланта почему-то казалась до жути огромной, чуть ли не на половину неба.

Его светлость все-таки явился почтить цесаревича лично.

То еще зрелище. За последние сутки мне уже не раз приходилось наблюдать в деле Владеющих высшего ранга, но Меншиков даже на их фоне смотрелся самым настоящим титаном. Незаконнорожденный сын унаследовал лишь жалкие крохи родительских способностей, и его едва хватало спланировать с крыши или пролететь примерно с полкилометра, ловя восходящие потоки.

Отец же в них попросту не нуждался. Он буквально светился, источая абсолютную мощь Таланта во всей ее красе. На мгновение показалось, что я даже вижу за спиной Меншикова гигантские крылья, простирающиеся над улицей от одной линии крыш к другой. Не в эфире, а прямо здесь, в физическом измерении, где их смог бы разглядеть даже простой смертный.

Разглядеть — и ужаснуться. Или, напротив, уверовать в существование ангелов и в благоговении рухнуть на колени. Наверняка и Юсупов с Горчаковым, и даже молодой и не набравший еще полной силы цесаревич ничуть не уступали Меншикову в плане убойной мощи, но еще каких-то сто лет назад одно только появление на поле боя такого существа могло полностью изменить расклад в пользу одной и сторон.

И это даже если оставить за скобками атакующие способности, которые у его светлости тоже, очевидно, имеются — иначе он вряд ли смог бы врезать так, что бедняга «Мерседес» едва не развалился, в одно мгновение получив втрое больше урона, чем от моей лихой езды и всех пуль вместе взятых.

— М-м-м… ваше высочество, — Я полез за последним магазином, — не будете ли вы любезны сбить во-о-он ту птичку?..

— Не могу, — простонал цесаревич сквозь зубы. — Глаза…

Выглядели царственные очи и правда неважно — опухли и покраснели так, будто его высочество изволил без продыху пить примерно недели. Или даже две. У меня тоже текли слезы от быстрой езды без ветрового стекла, которое нам снесли еще в саду, но ему пришлось куда хуже. Родовой Талант выдохся, и для войны с грозным летающим противником, способным в считанные мгновения перемещаться на десятки метров, явно уже не годился.

Как и мой «браунинг». Я без особой надежды выпустил несколько пуль по зависшей над нами фигуре, но ни одна из них так и не достигла цели. Будто сам воздух надежно и преданно оберегал своего повелителя, создавая вокруг Меншикова тугой кокон, непроницаемый для обычного оружия.

Мои выстрелы вряд ли были опаснее комариных укусов и, похоже, лишь еще больше разозлили его светлость. И, судя по скопившейся наверху энергии, он как раз «заряжал» второй удар. Огромные крылья не только удерживали в воздухе тяжелое человеческое тело, но и вполне могли создать направленный поток, способный буквально размазать машину чуть ли не в лепешку.

Особенно если не убраться из-под этой невидимой кувалды вовремя.

То ли Меншиков чуть промедлил, стараясь не зацепить ценный приз в виде наследника престола, то ли полноценная атака требовала времени на подготовку, несколько секунд у меня еще осталось. Я не стал дожидаться, пока нас вобьют в асфальт окончательно, и снова взялся за руль. Двигатель обиженно огрызнулся из-под капота, но все-таки потащил нас вперед. «Мерседес» вскарабкался на тротуар, чиркнул боком об фонарь и метнулся под арку, уходя от удара.

Сзади раздался грохот, по кузову и стенам вокруг застучала каменная крошка, но Меншиков все-таки чуть опоздал. И теперь наверняка поднялся еще выше над крышами домов, чтобы разглядеть нас внизу и снова взять на прицел. На широкой улице шансы удрать от наделенного даром полета сверхчеловека стремились к нулю, но под защитой домов…

Скажем так, оставалась хоть какая-то надежда.

На наше счастье двор оказался не только достаточно просторным для «Мерседеса», но и проходным. Я рванул через него насквозь и выскочил в соседний, лишившись на повороте остатков переднего бампера. Потом еще дальше и еще, пока череда арок не вышвырнула меня на соседнюю улицу — то ли на Почтамтскую, то ли на Новую Исаакиевскую.

Меншиков будто этого и ждал. Стоило «Мерседесу» показаться на открытом месте, как с небес снова обрушился удар. Асфальт прямо перед нами встал дыбом, и припаркованный у тротуара грузовик завалился на бок, перегородив дорогу чуть ли всю целиком. Я каким-то чудом проскочил между ним и телегой на другой стороне улице, вывернул руль и помчался дальше, выжимая из двигателя все, что там еще осталось. Немецкая техника уже не рычала, а хрипела, выплевывая из остатков труб густой черный дым. Ремень на капоте лопнул, и теперь машина на каждой выбоине лязгала створками.

Но все-таки ехала, пожирая вместе с бензином мое упрямство и желание вопреки всему доставить цесаревича в Зимний целым… хотя бы просто целым — раз уж невредимым не получилось. «Мерседес» загнанным зверем метался от одной стороны дороги к другой, а Меншиков лупил по нему всем своим убойным арсеналом. Я почти физически ощущал, как его светлость злится и все больше выходит из себя. Удары с неба сыпались с неба один за другим, роняя нам под колеса фонарные столбы, круша асфальт и разворачивая встречные автомобили. Хорошо хоть точность хромала — видимо, целиться на полном ходу было куда сложнее.

— Давайте во двор! — Цесаревич вытянул руку, указывая на арку слева. — Там он нас не достанет!

Просить дважды не пришлось. Я вдавил тормоз и вывернул руль, закладывая очередной вираж. И вовремя: стоявшая сразу за въездом во двор машина с грохотом переломилась и разве что не сложилась пополам, одновременно задрав к небу капот и задний бампер. Колеса и детали кузова разлетелись во все стороны и я почувствовал, как сильный поток воздуха прошелся по волосам и даже чуть дернул шею. Похоже, его сиятельство окончательно взбесился и только что промчался на бреющем полете, рискуя влететь в какой-нибудь балкон или встретиться лбом с фонарным столбом на тротуаре.

Но так круто повезти мне, конечно же, не могло, и следующий заход штурмовика «Князь Меншиков» имел все шансы оказаться последним. Если не для нас с цесаревичем, то для бедняги «Мерседеса» уж точно. А без него задача одолеть оставшиеся до Зимнего дворца жалкие километр-полтора из сложной превращалась в и вовсе невыполнимую.

— Пригнитесь, ваше высочество! — рявкнул я.

Капот «Мерседеса» в щепки разворотил деревянные ворота, задергался, клюнул вниз, когда я изо всех сил вдавил тормоз…

И с негромким стуком уперся в кирпичную стену.

— Тупик… Проклятье! — выругался цесаревич. — Выезжайте обратно!

Я послушно дернул рычаг и попытался сдать назад, но колеса лишь беспомощно рыли землю, поднимая в воздух целую тучу пыли вперемежку с опилками. Похоже, поездка подошла к концу: «Мерседес» с разгона пробил себе дорогу в тесный двор, но выбираться из него задним ходом отказывался категорически. То ли уперся во что-то бампером, то ли имел несчастье лечь на обломки ворот стальным брюхом, то ли…

Впрочем, какая разница?

— Выходите, ваше высочество. — Я уперся ладонью в вырез на кузове и, оттолкнувшись, выпрыгнул наружу. — Дальше прогуляемся пешком.

Цесаревич попытался возразить, но я без особых церемоний вытащил его из кабины за шиворот и потянул в сторону ближайшей парадной, на прощанье не забыв похлопать ладонью по раскаленному капоту «Мерседеса».

Бравый немец отдал свой долг короне и отечеству — а вот у самое сложное явно было еще впереди.

Двор-колодец впускал не так уж много света. Солнцу достался совсем крохотный квадратик между воротами и многострадальным «Мерседесом», но я все-таки успел заметить, как в нем промелькнула быстрая хищная тень. Меншиков наверняка заметил и машину, и нас у двери, однако атаковать не успел. И пикировать все-таки побоялся — с такими крыльями среди домов все-таки не развернешься. А без них его светлость, похоже, чувствовал себя не так уж и уверенно.

У меня даже появилась мысль спрятаться и отсидеться где-нибудь внутри, однако рев моторов на улице явно намекал, что Меншиков пустился в погоню не один. Владеющие в штатском и солдаты пока еще не могли видеть нас с цесаревичем, но наверняка заметили, над какими домами кружит их господин, и спешили сюда что есть мочи.

И их определенно было куда больше, чем я мог бы перестрелять из «браунинга» с пятью патронами в магазине.

— Надо спешить, ваше высочество. — Я прикрыл дверь и на всякий случай задвинул засов. — Постараемся найти какой-нибудь проход. Или выбраться на крышу через чердак… И при этом не попасться на глаза его светлости.

— Это… это Меншиков? — Цесаревич, похоже, начинал кое-что соображать. — Какого черта ему вообще нужно⁈

— Вы. Судя по всему. — Я пожал плечами. — Наследник престола, да еще и единственный — это тот козырь, с которым можно диктовать условия даже самому императору.

— Отец никогда не станет иметь с этими людьми никаких дел!

— Да? — усмехнулся я, поднимаясь по лестнице. — В таком случае мне очень жаль, что они об этом не догадываются.

Окно второго этажа выходило на улицу. Не ту, по которой мы сюда приехали — на соседнюю. Но соваться туда определенно не стоило: к дому уже подкатил армейский грузовик, из которого на ходу выпрыгивали солдаты. Меншикова больше не интересовал штурм дворца Юсупова, и он стянул к нам если не всех уцелевших бойцов, то уж точно изрядную их часть. Дверь внизу уже дрожала от ударов сапогов и винтовочных прикладов, а из дворе, где мы бросили «Мерседес» слышались крики и ругань.

Иными словами, нас обложили со всех сторон, и единственный оставшийся путь к отступлению вел наверх, прямо в дружелюбные объятия Меншикова. Не то, чтобы я уже отчаялся найти проход хотя бы в соседнюю парадную, однако…

— Ложитесь! — заорал цесаревич. — Сейчас ударит!

Я снова ощутил мощь чужого Таланта — на этот раз совсем близко, буквально в нескольких шагах. А потом лестница под ногами вздрогнула, и окно впереди вдруг исчезло, оставив вместо себя здоровенную дыру. Кирпичи брызнули во все стороны, и из легких будто вышибло весь воздух сразу. Цесаревич, кажется, пытался прикрыть меня своим телом, но толку от этого оказалось немного.

Нас обоих смело, с хрустом приложило об перила и, как следует покрутив, сбросило вниз, на второй этаж. Я изрядно приложился головой и, кажется, на несколько секунд даже потерял сознание. Впрочем, тело неплохо справлялось и без него, и когда темнота рассеялась, я уже вовсю тащил цесаревича по коридору, схватив под мышки.

Только он почему-то с каждым шагом становился все тяжелее, а в левом сапоге вдруг захлюпало. Боли я так и не почувствовал, но торчащий из-под ребер слева обломок чугунного прута явно намекал, что дело плохо. Кровь хлестала из меня, как из резаной свиньи, и организм мог или дальше убегать, или попытаться на скорую руку заделать дырку.

Но уж точно не то и другое одновременно.

Выругавшись, я снес плечом первую попавшуюся дверь и, затащив его высочество в чью-то квартиру, сам свалился рядом. Ноги уже не держали — значит, из меня вытекло около литра, и дальше будет только хуже. Конечно, пару человек еще получится подстрелить, еще одного я наверняка прикончу хоть голыми руками, но когда сюда заявится сам Меншиков…

— Дайте мне пистолет, — простонал цесаревич. — Я постараюсь…

— Не стоит, ваше высочество. — Я кое-как перевалился на бок. — У меня есть идея получше.

Самая безумная из всех, что когда-либо приходили в мою голову. Даже с учетом прошлой жизни в несколько столетий. На лестнице вовсю громыхали солдатские сапоги, злой, как собака, Меншиков наверняка уже втискивал свои ангельские крылышки в пробитую в стене дыру, но сознание работало быстро и точно.

А руки его даже немного опережали.

Никогда мне еще не приходилось создавать ритуал так быстро — особенно ритуал такой сложности и уровня силы. Больше всего это напоминало решение уравнения с десятью неизвестными сразу, где вместо иксов и игреков я чуть ли не наугад проставлял символы, которые подсказывала интуиция. И только она одна — даже опыт в несколько столетий перед такой задачей явно пасовал.

И все же схема выстраивалась в голове будто сама собой, складываясь из кусочков, как мозаика. Что-то я зацепил из остатков ритуала, который открыл Прорыв на Лазаревском кладбище. Что-то — из того, который забросил меня в этот мир. Но примерно половину слепил наудачу, расставив знаки вокруг пентаграммы, которую начертил на полу собственной кровью.

— Что это такое? — прошипел цесаревич. — Вы сошли с ума?

— Скорее всего. — Я зубами открыл перочинный нож. — Но вдруг сработает?

Силы набралось достаточно. Так много, что я почти перестал чувствовать даже Меншикова, который наверняка уже вышагивал по лестнице гордой поступью победителя. Энергия буквально искрилась в эфире, готовая услужить мне… Осталось только убедиться, что она сделает именно то, что надо, а не разнесет тут все на атомы.

Я поднял руку и, собрав всю мощь ритуала на острие ножа, разрезал пространство.

Заряда пентаграммы едва хватило: Прорыв получился узеньким и чуть меньше метра в высоту. Не врата в другое измерение и даже не дверь, а так, лаз или слуховое окно. Вход в тесный туннель, выхода из которого могло и не быть вовсе.

— Господи… — пробормотал цесаревич. — Вы уверены?

Действительно, уверен ли я? Чуйка стыдливо молчала. То ли уже отчаялась советовать хоть что-то сумасшедшему, который в очередной раз нашел на свою пятую точку немыслимо-дурацкое приключение, то ли потенциал неприятностей при любом исходе зашкаливал выше крыши и переваливал за мой порог предвидения.

Мы влипли. Облажались, попались, пропали, потерпели фиаско. Можно сказать, погибли. Его высочество хлебнет самый крепкий на свете коктейль катастрофических последствий в обоих случаях.

Но я увижу это только в одном.

— Еще как уверен. — Я крепко схватил цесаревича чуть ниже локтя. — Добро пожаловать в…

Светлейший князь Александр Владимирович Меншиков никогда не спешил. И в любой, даже самой отвратительной и непростой ситуации хотя бы пытался сохранить спокойствие и холодную голову. Потому что как никто другой знал, сколько достойных и неглупых людей погубила самая обычная суета. Поспешность порой оказывалась куда страшнее и промедления, и даже бездействия. И уж точно никогда не была признаком большого ума.

А Александр Владимирович считал себя человеком умным — и имел на то изрядные основания. Все его предприятия без исключения, даже самые рискованные, рано или поздно приносили свои плоды. И даже многолетний спор с его величеством императором вполне мог завершиться если не мирно и без шума, то хотя бы к обоюдной выгоде.

Если бы не этот мальчишка Волков!

Александр Владимирович тихо выругался себе под нос и громыхнул кулаком по столу так, что телефонный аппарат, недопитая чашка с чаем и пресс папье хором подпрыгнули, а чернильница брызнула, оставляя на лежащем с нею рядом листе уродливые кляксы.

Да уж… Неаккуратно вышло. Александр Владимирович смял испорченную бумагу и принялся осторожно оттирать комком пятна на столешнице. Простое действие заняло не больше минуты, но и ее хватило, чтобы снова вспыхнувшая злость отступила окончательно, и мысли, хотя и весьма тяжкие и невеселые, вернулись в прежнее русло. И потекли вальяжно и неторопливо.

В сущности, при чем тут Волков? Да, оказался не в том месте и совсем не в то время. Убил чуть ли не с дюжину человек, удрал из дворца вместе с цесаревичем Иваном, заставил светлейшего князя носиться по небу, как дурную чайку, а потом и вовсе исчез без следа — будто кукиш показал напоследок!

Но кто на его месте поступил бы иначе? Парень честно нес государеву службу. Как умел, на сколько хватало бестолкового еще молодого понимания и способностей — надо признать, немалых. Исполнял долг перед отечеством, как в свое время исполнял и сам Александр Владимирович — и как бы не получше!

Мало сейчас таких офицеров. Были — да все вышли.

Так что ни в чем Волков не виноват. А виноват исключительно сам светлейший князь Александр Меншиков. И дурацкая бестолковая поспешность, которую он с младых ногтей вытравливал из себя, как мог — только, похоже, так и не вытравил до конца.

Все-таки поторопился. Не рассчитал, не спланировал, как следует. Недооценил старых друзей-врагов, с которыми не раз сражался бок о бок. И всегда побеждал — так и они побеждали! И пороху в пороховницах, выходит, сохранили ничуть не меньше.

А ведь могло получиться! Сложись все чуть иначе, его высочество наследник сейчас прохлаждался бы прямо здесь, в старой усадьбе среди леса под Гатчиной. А Александр Владимирович уже крепче крепкого держал бы за бороды и государя императора, и даже самого…

Когда снаружи послышался звук моторов, он даже не дернулся. Об этом убежище знали всего несколько человек, и если хоть кто-то из них проболтался, значит, спешить уже и вовсе некуда. Впрочем, тайная полиция ездит иначе. И подбирается куда осторожнее, а не топает ногами по лестнице так, что стены трясутся. Не суетится без надобности, не орет на прислугу.

Да и дверь без стука не открывает.

— Доброго вечера, судари, — вздохнул Александр Владимирович. — И сударыня, конечно же.

Надо же — пожаловали все сразу, вчетвером. Побросали все столичные дела, прыгнули в свои дорогие блестящие игрушки и помчались сюда, наплевав на конспирацию. Крепко же их прижало, раз уж решили выступить вместе. Можно сказать, единым фронтом, хотя до этого дня собачились по любому поводу или даже без такового.

Незваных гостей связывали недоумение и злоба, но в первую очередь — паника. Александр Владимирович никогда не отличался особой восприимчивостью, однако прожил на белом свете достаточно, и в свои неполные семьдесят неплохо разбирался и в людях, и в их чувствах.

Четверо, что сейчас обступали стол полукругом, с виду казались раздосадованными и сердитыми, если не сказать взбешенными. Но из-под масок праведного гнева сочился самый обычный страх. Настолько прохладный и липкий, что Александр Владимирович ощущал его почти физически — сразу захотелось сполоснуть руки… а лучше вообще помыться целиком.

— Могу я полюбопытствовать — что это было⁈

Рослый мужчина с наполовину поседевшей густой шевелюрой — Александр Владимирович по привычке даже про себя не называл его по имени — навис над столом, грозно взирая сверху вниз сквозь стекла очков в золотой оправе. Даже странно, что первым решил высказаться именно он. Обычно его сиятельство предпочитал молчать и редко выходил из себя. Как и подобает старшему — конечно же, после самого Александра Владимировича.

Не самый авторитетный, не самого сильного Таланта — точно послабее большинства из здесь присутствующих. Но зато блестяще образованный, да еще и редкого даже для столицы природного ума.

Даже удивительно, что он до сих пор так и не сообразил, что к чему.

— Что это было? — усмехнулся Александр Владимирович. — Думаю, все и так яснее некуда. К моему глубочайшему сожалению, наш замысел потерпел крах.

— Наш?.. Наш замысел, князь⁈ — подала голос женщина.

Самая молодая — во всяком случае, в виду. Наверняка графиня уже давно разменяла пятый десяток, но выглядела от силы на тридцать. Умение скрывать возраст было, пожалуй, ее главнейшим Талантом. Но, похоже, не единственным, раз уж она сумела стать полноправным членом компании сильнейших Владеющих Петербурга, а то и всей Империи.

Стерва. Красивая, жадная, хитрая и расчетливая стерва.

— А чей же еще? — Александр Владимирович пожал плечами. — Если мне не изменяет память, никто из вас не возражал, когда я сказал, что пришло время действовать.

— Действовать, а не устраивать в городе войну! У меня и в мыслях не было… — Графиня настолько старательно изображала возмущение, что на мгновение даже потеряла дар речи. — Я бы никогда — слышите, никогда! — не ввязалась в подобную авантюру!

— А чего вы, собственно, ожидали? — усмехнулся Александр Владимирович. — Что я попрошу аудиенции у его величества и попытаюсь предложить…

— Нет, конечно же, — хрипло пробасил третий визитер — коренастый мужчина в форме с генеральскими погонами. — Я доверял вам целиком и полностью, князь. Но похищение наследника престола — это форменное безумие!

Как будто он не знал все с самого начала. Нет, конечно, Александр Владимирович до последнего не делился подробностями плана даже с теми, кто непосредственно участвовал в штурме дворца. Однако складывать два и два из присутствующих наверняка прекрасно умел любой. И никто не сказал ни слова против. Все единодушно промолчали… тогда. И с таким же единодушием сейчас изображали неведение, пытаясь найти виноватого во всех своих бедах.

Впрочем, почему — пытаясь? Уже нашли.

— И теперь наследник исчез, а нас всех наверняка уже ищут жандармы, — продолжил генерал. — Дело, которому мы посвятили годы жизни, погибло. А значит, и наши дети тоже гибли зря!

Злость вдруг снова вспыхнула пламенем где-то внутри. Такая сильная и горячая, что Александр Владимирович едва подавил желание подняться и ударить. Не Талантом, а просто так. Как следует размахнуться и впечатать кулак в щербатую рожу генерала, чей единственный сын погиб не в Порт-Артуре и не в Маньчжурии, а на Японских островах в префектуре Акито. Уже после войны — по пьяной лавочке вызвал на дуэль собственного начальника и получил пулю.

Недоумок, под стать отцу.

— Судари… поймите, наконец, — Александр Владимирович приспустил очки и потер пальцами переносицу, — никакого выбора у нас, в сущности, и не было. После того, что мы сделали на Лазаревском кладбище, мне оставалось или сразу сдаться жандармам, или хотя бы попытаться…

— Но почему? Ради всего святого, князь — почему⁈

Доселе молчавший толстый коротышка в дурацкой куртке, наконец, позволили себе подать голос. Заговорил последним, как и подобает тому, кто унаследовал графский титул от торгаша. Александр Владимирович не слишком-то жаловал всех своих гостей, но этого не терпел особенно. Не то, чтобы недолюбливал, а именно презирал. Да и вообще считал лишним, абсолютно ненужным. Слишком трусливым и недалеким, чтобы участвовать в таком деле.

От него уже давно стоило избавиться — сразу после старого дурака Вяземского.

— Думаю, я выражу мнение всех здесь присутствующих, — Коротышка обвел взглядом сердито сопящую троицу и, набравшись смелости, продолжил, — если скажу, что никак не возьму в толк, зачем вы вообще стали так спешить? Что мешало подождать еще немного? Может быть, до осени или…

Коротышко сверкал мокрой от пота лысиной, мял шляпу пальцами-сосисками и презабавно шевелил усами. Да еще нес при этом такую околесицу, что Александр Владимирович не выдержал и рассмеялся. Громко, раскатисто. Во весь голос и от всей души, будто над ним и не нависал дамоклов меч скорой погибели.

Остальные, видимо, решили, что он спятил. Князь в очках непонимающе хмурился, генерал бестолково хлопал глазами, графиня брезгливо морщилась, будто ей под нос вдруг сунули целую лопату навоза. А коротышка и вовсе попятился, втягивая голову в плечи — прямо как маленькая собачка, услышавшая гром с улицы.

— Господи, судари… Неужели вы до сих пор не поняли? — Александр Владимирович достал платок и промакнул выступившие от смеха слезы. — Нас всех обманули. Провели, как неразумных ребятишек из приходской школы, пообещав купить целую корзину леденцов на палочке.

Генерал, графиня и коротышка недоуменно переглянулись, и только у князя в глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее не мысль. Он наверняка уже давно догадывался, что с Лазаревским кладбищем дело нечисто. Да и остальное вовсе не то, чем пытается казаться.

— Но, позвольте, князь. — Генерал помотал головой, будто отгоняя какие-то неправильные мысли. — Неужели вы хотите сказать?..

— Старик нам врет. И врал с самого начала. Оно вовсе не желает блага России. — Александр Владимирович мрачно усмехнулся. — И уж конечно же не желает блага мне или кому-то из вас.

— А чего он, в таком случае, желает⁈ — в голосе графини прорезались истеричные нотки. — Если уж вы заявляете подобное — будьте так любезны и объяснитесь!

Удивительно, как крепко люди порой держатся за свои заблуждения. Ее сиятельство, пожалуй, скорее предпочла бы умереть, чем признаться себе самой, что с ней обошлись даже хуже, чем с профурсеткой из копеечного дома терпимости. Та хотя бы получала в награду за старания пару монеток.

— Его цели мне не известны. Боюсь, я вообще не способен понять, что может быть нужно подобному… существу. — Александр Владимирович так и не смог заставить себя произнести слово «человек». — Но все эти смерти, все эти ритуалы служат лишь ему одному. Для нас же уготована участь баранов, которых кормят, только чтобы однажды зарезать.

На этот раз никаких вопросов не последовало. Ни ругани, ни возражений — вообще ничего. Все четверо гостей притихли, будто их прямо сейчас могла подслушивать тайная полиция. То ли погрузились в собственные мысли, то ли просто застыли в тягостном мгновении, как мухи в патоке.

— Увы, судари и сударыня, мне попросту не позволили обратиться к его величеству. — Александр Владимирович продолжил говорить, хоть в этом уже и не было особого смысла. — Ни завтра, ни через месяц, ни, подозреваю, даже в октябре, когда мы… Впрочем, неважно. Уверен, вы и так понимаете это не хуже меня.

— Я молю бога, чтобы вы ошиблись. — Генерал опустил голову. — Или мы все виноваты перед страной и государем так, что это не искупить даже виселицей.

— Что вы собираетесь делать? У вас ведь есть план… Должен быть!

Графиня шагнула вперед и нагнулась, буквально вывалив Александру Владимировичу на стол свои женские прелести. Вряд ли всерьез пыталась соблазнить — время и место для этого явно были слишком уж неподходящие. Скорее просто от волнения начала делать то, что умела лучше всего.

— Я собираюсь признаться во всем. Сдаться жандармам и просить личной встречи с его величеством. Увы, другого выхода у нас больше не осталось. Он должен знать, что именно творилось в столице последние годы. — Александр Владимирович заметил, что коротышка уже готов взорваться, и чуть повысил голос. — Нет-нет, не подумайте — у меня и в мыслях нет донести на кого-то из вас! Клянусь честью, во всех бумагах и протоколах останется лишь мое имя.

— Глупость! Все это — несусветная глупость, слышите меня⁈ — Коротышка в сердцах швырнул смятую шляпу на пол. — Вы все равно не сможете… Не успеете сказать и слова! Помните, что случилось с Вяземским⁈

— Такое трудно забыть. — Графиня отступила на пару шагов и съежилась, разом растеряв весь свой лоск. — Самое жуткое зрелище из всех, что я видела.

— Вот именно, ваше сиятельство. Вот именно! — ядовито прошипел коротышка и снова развернулся к столу. — Вы только погубите себя, князь!

— Может быть. — Александр Владимирович пожал плечами. — Но после всего, что мы сделали, лучше умереть человеком чести, чем жить предателем… К тому же я не никого не призываю следовать моему примеру. Теперь каждый волен сам выбирать свою судьбу, и не вам винить меня за то, что выбрал я.

Коротышка явно намеревался сказать что-то еще, но генерал положил ему на плечо здоровенную ручищу и вежливо потянул к выходу. Через несколько мгновений они скрылись за дверью, а за ними и остальные. Незваные гости явились с шумом и грохотом, но покидали кабинет молча, в гробовой тишине. Будто все разом прикусили языки.

Вряд ли это надолго. Не пройдет и пары минут, как они непременно начнут спорить, шипя, как змеи. Размахивать руками, ругаться, а потом и вовсе отойдут куда-нибудь подальше от машин и усадьбы, чтобы не слышала прислуга.

И одному богу известно, до чего эти четверо додумаются. Кто-то наверняка пустится в бега, кто-то сделает вид, что вообще никоим образом не связан с остальными и всем, что творилось в Петербурге последние два года. Кто-то непременно помчится к покровителю, чтобы в очередной раз поклясться в вечной и абсолютной верности. А может, они каким-то чудом смогут договориться и даже попытаются избавиться от предателя раньше, чем он окажется в застенках Петропавловской крепости.

Совместная подлость порой объединяет ничуть не хуже, чем совместное горе.

Впрочем, все это Александра Владимировича уже почти не беспокоило. У него остались дела поважнее. Точнее, всего одно — но его непременно следовало довести до конца. Поэтому он надел обратно очки, отхлебнул из чашки остывшего чая, достал из ящика стола свежий лист и потянулся за чернильницей.

— Я, светлейший князь Александр Владимирович Меншиков, — послушно вывело перо, — находясь в трезвом уме и добром здравии…

— Большая ошибка.

Когда из темного угла кабинета послышался свистящий шепот, больше похожий на шипение змеи, чем на человеческий голос, свеча на столе затрепетала и, выплюнув тонкую струйку дыма, погасла. И все тут же погрузилось во мрак. Чуть расступавшийся вокруг единственного окна, но во всех прочих частях кабинета настолько густой, что в нем вязли даже звуки.

Новый гость умел появиться эффектно. И умел запугивать, как никто другой. Но страха Александр Владимирович почему-то не почувствовал. Только досаду, что не закончил работу — и, видимо, уже и не закончит. Потрать он чуть меньше времени на бесполезную болтовню — успел бы дописать письмо. А может, даже отправить и спрятать копию так далеко, что ее не отыскал бы даже…

Хотя теперь-то какая разница?

Тени в углу сплелись в вытянутую фигуру — старика в черной рясе с капюшоном. Тощего и изможденного, но такого высокого, что ему приходилось сгибаться чуть ли не вдвое, чтобы не упереться макушкой в потолок. Жуткий облик дополняли костлявые руки с длинными желтыми ногтями, жидкая седая борода до пояса и лицо, больше похожее на оскаленный череп.

Мастер иллюзий. Гений обмана. Незваный гость имел тысячу личин, и эта была лишь одной из многих. Александру Владимировичу уже приходилось видеть его и невысоким добродушным толстяком, и суровым воякой с лихо закрученными кверху усами, и седовласым старцем с глазами, исполненными вековой мудрости и сострадания.

И в этой, карающей ипостаси — тоже.

— Следишь за мной? — усмехнулся Александр Владимирович. — Прячешься в тени, как крыса… Чего ты так боишься? Или — кого?

— Бояться здесь следует не мне, — снова зашелестел нечеловеческий голос. — Ведь я действительно слежу за тобой. Каждый день, каждое мгновение.

Раньше они всегда называли друг друга так, как того требовал этикет. Но сейчас Александр Владимирович зачем-то перешел на ты — и старик подхватил, будто и вовсе не заметив. Для него такая форма обращения была не нарушением правил учтивости и уж тем более не оскорблением. Он жил так долго, что наверняка еще помнил те времена, когда люди даже к правителям и великим князьям обращались без ненужных великосветских витиеватостей.

Две сотни лет? Три? Или еще больше? Александр Владимирович вдруг подумал, что как раз этот облик старика и есть настоящий. Желтая кожа, похожая на пергамент, ввалившиеся щеки. И глазницы, которые в темноте казались пустыми и втягивали в себя последние крохи светла, тепла и жизни, которые еще оставались вокруг.

Лицо покойника. Существа, которое уже давным-давно должно было умереть и ходило по земле по одной лишь невнимательности Господа Бога.

— Врешь. Врешь, старик, — усмехнулся Александр Владимирович. — Не такой уж ты и страшный. Вовсе не вездесущий и не всемогущий. Иначе давно бы уже разобрался с этим мальчишкой Волковым.

— На мальчишку у меня еще есть кое-какие планы. — Темная фигура двинулась вперед и, кажется, стала еще больше, нависая над столом. — А вот на тебя — нет.

— Как скажешь.

Александр Владимирович вдруг почувствовал смертельную усталость. Такую, будто целую неделю подряд не спал. Веки отяжелели, а сознание принялось сползать в зыбкую пустоту Неспешно, но так настойчиво, что его пришлось выдергивать обратно силой. Больше всего на свете сейчас хотелось закрыть глаза и больше никогда не открывать. Поскорее уйти туда, где уже не будет ни жуткого старика с пустыми глазами, ни боли, ни страха, ни даже вины за содеянное. Где встретят сыновья… И не страшно, что им станет стыдно за старика-отца. Хватит и просто увидеть их.

Хотя бы издалека.

Но кое-что еще предстояло сделать — и Александр Владимирович упрямо заставлял непослушные руки двигаться. Отодвинул недописанное письмо, осторожно пристроил острие пера на край чернильницы, чтобы снова не испачкать стол. И только потом полез в верхний ящик за револьвером.

Хватило бы и одного патрона, но руки по старой привычке зарядили барабан полностью.

— Вот как? — усмехнулся старик. — Думаешь, эта железка меня остановит?

— А это и не для тебя. — Александр Владимирович коснулся виска кончиком пальца. — Может, все-таки позволишь мне уйти, как мужчине и офицеру?

— Ну уж нет. — Пустые глазницы вспыхнули в темноте алым пламенем. — Такого удовольствия я тебе уж точно не доставлю.