Шведский риксдаг бурлил. Словно в море, во время сильного ветра, волны негодования накатывались на берег не возмутительности короля. Волна откатывала, король успевал озвучить новый аргумент, как очередная порция бурлящего потока вздымалась и, с пеной на гребне волны, спешила к монарху. Но Карл не боялся воды, как и ветра, он был полон решимости, не менее решительным был риксдаг.

— Вы не обладаете правом объявлять войну! — говорил король [право объявлять войну, или заключать мир у риксдага появится в 1611 году, но это стало результатом роста влияния шведского парламента в предыдущее время].

— Вы не можете вести Швецию к пропасти! — отвечали самые смелые депутаты риксдага.

Шведская казна показывала если не дно, то близко к нему. Немало средств ушло на войну с Речью Посполитой, краткосрочное приобретение русских территорий не принесло обогащение, напротив, затраты только выросли. Разорять обывателей новгородских земель шведы не решились, чтобы не спровоцировать бунты и неповиновение. Тем более, что и статус этих земель был спорный. А вот что пришлось, так это привезти в Новгород зерна. Так что денег ушло много, а требуется еще больше.

— Ваше величество, а вы довольны Штеттинским мирным договором? Не нужно ли сперва забрать у Дании свое, а после смотреть на другие земли? Тем более, когда проблема со шведским престолонаследием решена, — новая волна разбивалась о невозмутимость короля.

Между тем, Карл не мог начать войну без того, чтобы не согласовать ее с риксдагом. Парламент изыскивал средства на вооружение армии, подготавливаясь именно к войне с Данией. И эти средства король хотел пустить на противостояние в Россией. Война, которая была с Польшей, ранее считалась войной за само право существования Швеции в том виде, как этого хотели многие подданные короля Карла. Риксдаг в этом сильно поддерживал короля, так как не желал видеть на шведском троне католика Сигизмунда.

Теперь же, с поляками замирение, Сигизмунд отказался от притязаний на шведскую корону. Вот и спрашивали многие депутаты: за что нужно сейчас воевать с Россией, если не решены главные территориальные проблемы? Датчане владеют частью шведских земель. А война с Россией? Если бы поляки выигрывали ее, то, да — был бы резон оторвать кусочек. А так…

— Ваше величество, вы же понимаете, что как только мы начнем войну против России, они заключат мирный договор с Польшей? Сигизмунд жаждет закончить эту проигрышную войну с царем. Русские под Вильно! Мы их ждем в Нарве? Поэтому нужна война? Где Делагарди? — выкрикивал еще один депутат.

Карл улыбнулся. Вот он, его аргумент.

— Русские вероломно напали на генерала Делагарди, морили шведских солдат голодом, наши войска разоружили. Это прощать будем? — выкрикнул король.

— Мы знаем, что русские просили уйти Делагарди. Мы можем с ними заключить мир и направить всю свою мощь на Данию, — высказался депутат Калле Хольмберг.

Это был один из двух членов риксдага, кого удалось «прикормить» Семену Петровичу Головину. Подкуп произошел еще раньше, когда русско-шведские отношения были на грани союза. Депутат до сегодняшнего дня открыто никогда не говорил, но сейчас, когда Россия выглядит грозным соседом, Хольберг посчитал, что можно пробовать создать прорусскую партию. Естественно, он думал лично возглавить такую политическую силу, получая из России существенные выплаты, а так же право участвовать в торговых отношениях между странами на льготных условиях.

— Послушайте, что именно из себя представляет русская армия! — призвал король депутатов риксдага к порядку, заинтересовал важной информацией, и наступил штиль.

Море перестало бурлить, люди замолчали. Всем было интересно услышать о русской армии, как и посмотреть на того, кто о новых войсках соседей может рассказать хоть что-то вразумительное. Шведы не понимали, почему русские, которые еще недавно были биты даже не регулярными коронными войсками, а шляхетскими отрядами, вдруг, превратились в грозную силу.

К депутатам шведского риксдага вышел недавно ставший шведским дворянином, перебежчик и предатель Михаил Фуникович Клементьев, ставший уже сейчас подданным шведского короля Михаэлем Клементеф [в РИ сбежал к шведам в 1610 году, при этом сдал русского агента в шведском войске].

При помощи переводчика, бывший подданный русского государя-императора, стал говорить. Целью короля было показать, что русская армия слаба, она мало насыщена полками нового строя, а та поместная конница, которая была ядром русской кавалерии, так и вовсе не заслуживает внимания.

Ожидаемого эффекта от той информации, которую довел до риксдага перебежчик, не случилось. Пусть многие депутаты и хотели полакомиться русскими трофеями, но в преддверье войны с Данией, никто не желал дразнить медведя. Кроме того, коллективный разум риксдага почувствовал слабину монархии, а, следовательно, возможность усилиться, поэтому сдавать позиции Карлу не намерен.

Клементьев, между тем, рассказал не то, что от него ждали. Он и сам лишь смутно знал о полках нового строя, только то, о чем ходили слухи и со слов бывших товарищей. Ранее русский дворянин, делал упор в своем докладе на то, что русские перенимают тактику и стратегию от поляков, ну и польстил шведам, когда рассказывал, что русских учат воевать по-шведски. Михаэль очень хотел быть полезным новым соплеменникам.

— Ваше величество, мы ждем быструю, победоносную войну с Данией и после приложим все усилия для ослабления России, — сделал заключение спикер риксдага.

Карл был недовольным, но не так, чтобы внутри его бушевали эмоции. Дания пока, она главный враг. Ну а то, что датские проливы, вдруг, оказываются гостеприимными для англичан, путь они и союзники Швеции, не самый лучший знак. Необходимо забирать свои земли, как и норвежские. Тогда, может быть, и получится самим контролировать часть проливов.

— Тогда нужны новые налоги и пополнение казны, — продолжал торговаться Карл.

Шведский король решил, что можно ведь быстро победить Данию, а после, сразу же, этим же опытным войском, идти на московитов.

— Вжух! Дзынь! Вшух! — раздавались звуки на спортивной площадке у кремлевских конюшен.

Уже больше часа я, с испанцем Рамоном Ортис де Отеро, спаррингуюсь на шпагах. Идальго хорош! Очень! Он не мастер, он творец! Казалось, уже понятна картина боя, стиль, а он кардинально все меняет. Только что был виртуозом, с множеством финтом, как, вдруг, меняет тактику, и Рамон уже более груб и рационален в каждом движении. И можно говорить, что так не бывает, что мышцы, связки, наработки и ум человека должны следовать некой системе, определенной школе фехтования. Вот только, Рамон показывал, что все невозможное, возможно. Пока это лучший мой партнер по бою на шпагах.

И что радует, если раньше, когда Ортис де Отеро появился в Кремле и его сразу же показали мне, я неизменно проигрывал испанцу, то сейчас я даю бой. Да, черт его подери! Он все еще сильнее меня и я вижу, порой, чувствую, что мне чуточку, но поддаются, но в одну калитку уже не получается, действенное сопротивление оказываю.

Мы отрабатывали, казалось, в безлюдном месте, на небольшой площадке для фехтования, только в присутствии переводчика. Но это лишь казалось. На самом деле я ощущал немалое количество любопытных глаз, со всех уголков подсматривающих за спектаклем.

— Ты влюбился, Рамон? — спрашивал я у испанца, парируя его ленивый выпад.

Ленивым выпад был лишь с виду, на самом деле, это хитрый с доработкой кисти и стремлением уколоть мою опорную ногу, финт.

— С чего Вы взяли, Ваше Величество? — спрашивал испанец, уже сам перейдя в оборону и отводя мой затупленный клинок от своей груди.

— Много сегодня ошибок совершаешь! Она на тебя смотрит? — выводил я из душевного равновесия Рамона.

Испанец на мгновение замялся, потерял концентрацию и…

— Есть! — возрадовался я, будто ребенок.

Мне удалось провести хитроумную атаку с раскачиваем испанца и резкой сменой удара шпагой. Будь мы не в защите, или, хотя бы с заточенными клинками, то Рамон лишился кисти правой руки. А это что ни на есть — поражение. И хочется верить, что удачная атака произошла отнюдь не из-за того, что испанец отвлекся.

— Ваше Величество, Ваше мастерство растет изо дня в день! — в поддельным восхищением отвесил мне комплимент идальго.

— Ты мне зубы не заговаривай, Рамон, уговор!.. — я усмехнулся.

Переводчику не сразу удалось объяснить идиому про зубы и заговор, но когда испанец все понял, настроение его потускнело.

— Прежде, чем я выполню уговор, могу ли задать вопрос Вашему Величеству? — спросил с хитрым прищуром испанец.

Я кивнул.

— А, если бы я одолел Вас? Вы выполнили бы условие? — спросил Ортис де Отеро.

— Нет, конечно! — усмехнулся я. — Какой правитель станет кукарекать на одной ноге? Но, поверь, Рамон, мои отступные тебе бы понравились.

— Сто рублей? — спросил с надеждой идальго, видимо, уже планируя в будущем стрясти с меня немало ценностей.

— Ну? — деланно возмутился я. — Не так много! Но… думаю, договорились бы. Если тебе платить по сто рублей за каждый мой проигрыш, то никакой казны не хватит.

— Но тогда Вы бы, Ваше Величество, дрались в полную силу, а не поддавались мне… Чтобы не разорить свою державу, — Рамон, явно искушенный интригами мадридского двора, нашел место для лести.

— Я жду! — усмехнулся я, не привыкший к таким словесным кружевам, какие плетет испанский идальго.

Рамон стал на правую ногу, левую поджал, поднял голову к небу и изрек:

— Ку-ка-ре-ку!

Где-то, чуть в стороне, там, где расцветала сирень, послышался сдержанный девичий смех, в унисон с мужским скупым «хе-хе».

— Решу театр образовать возьму тебя актером! — сквозь свой смех, сказал я.

Идальго Рамон Ортис де Отеро насупился. Ну, да! Актеры не в чести, они лицедеи и кривляки, и кабальеро не пристало таким заниматься.

— Раздели со мной завтрак, Рамон! — пригласил я испанца.

— Сочту за честь, Ваше Величество! — после некоторой паузы, сказал идальго.

Все во дворце знали, что я всегда, если выпадала такая возможность, завтракал, обедал, и уж точно, ужинал, с женой. Это была такая уже традиция. Наверняка, знал об этом и Рамон, именно такими знаниями можно было объяснить смятение и паузу испанца перед принятием приглашения.

Скрывать свои ухудшающиеся отношения с Ксенией Борисовной не было смысла. Так, или иначе, но новости просочатся. Так что позавтракаю с испанцем, может своими разговорами тот меня немного развлечет перед важнейшими встречами сегодняшнего дня.

— Итак, идальго Рамон Ортис де Отеро, скажи мне! А что ты забыл в России? Уверен, что при любом дворе такой фехтовальщик и образованный человек будет к месту. Почему не в Мадриде, или Париже? — задал я главный вопрос, когда мы с испанцем уже немного перекусили.

Рамона проверяли. Очень тщательно. К нему и сейчас приставлена слежка и отслеживаются все контакты, как и действия испанца. Нельзя было подпустить ко мне такого мастера фехтования, без, конечно, соответствующей уверенности, что он не какой-нибудь иезуит или наемник, как тот «капитан Алатристе», о котором получилось прочитать в будущем. При этом все повадки, образ жизни, говорили, что передо мной мужчина, который многое испытал, но проверку интригами прошел. Слова подбирает исключительно правильные, в меру льстивые, использует яркие образы. Одевается не вычурно, но неизменно богато. Имеет, значит, средства. Не идет на официальную службу. Не шел, пока не стал моим инструктором по фехтованию на шпагах.

— Если я отвечу, что заинтересовался Вашей страной, это будет сочтено за ложь? — ответил вопросом на вопрос Рамон.

— Не выкручивайся! — чуть строго потребовал я.

— Франциско Фернандес де ла Куэва и Куэва, герцог, я ему причинил обиду, — чуть понурив голову говорил мужчина.

— Де ла Куэва и Куэва… Это Куэво, что ты ему учинил обиду, — я улыбнулся.

— Простите, Ваше Величество? — недоуменно переспрашивал идальго.

То, с каким смыслом я полоскал фамилию испанского гранда герцога де Куэва, было не понято ни переводчиком, ни, тем более, испанцем.

— Плохо это. Женщина всему виной? — спросил я, а тридцатитрехлетний воин-ветеран горделиво приподнял подбородок, будто собирался защищать свою даму сердца.

— Да, государь-император, — отвечал Рамон и было в этих словах тоска и грусть. — Молодая жена герцога — Анне Мария.

— Вот это да! — я усмехнулся. — А ты еще тот ходок! А почему в Россию? Я так и не понял.

Наступила пауза. Было видно, что идальго думает, что именно говорить.

— Куэва имел обширные связи в инквизиции и в Ордене Иезуитов. В любой стране, где преобладают католики, меня могли найти. К еретикам-реформистам я, как истинный католик, сам не пойду. Да и там иезуиты есть, — отвечал испанец.

— А у нас, стало быть, их нет? — вот теперь заинтересовался я, как государь.

— Думаю, что нет. Их легата вы убили, — задумчиво сказал Рамон.

— И еще. Неужели только из-за того, что ты поднял подол… м-м… полюбил жену герцога, он будет использовать все свои связи и тем самым позориться? — не унимался я с вопросами, интересно же, как так живут в Гишпании, в период ее максимального расцвета, как там Веласкес, может привет ему передать, или вовсе выкрасть?

— Меня хотели убить, но я сам упокоил убийц. Так вышло, что среди тех, кто обнажил рапиру, был брат герцога и несколько верных ему людей. Он умел ценить своих исполнителей. Когда я служил ему, то, все было и деньги и жилье и женщины под вино. А еще… — Рамон посмотрел на меня. — Я хочу быть предельно честным. Я украл у герцога изрядное количество дублонов.

— Не перестаешь удивлять! — задумался я.

А нужен ли мне рядом с собой такой персонаж, будь он трижды мастером фехтования? Нет, за то, что Рамон совратит Ксению, я не верил… Да? Точно не верю? Ладно, о глупостях забыть! А вот о том, что он своего господина обокрал, вот это больше меня волновало.

— Это была компенсация за всю мою работу. Куэва не заплатил мне за последнее дело, — оправдывался испанец. — Я… бретер, Ваше Величество. Был бретером на службе у герцога.

— А это интересно… — я задумался.

Были в школе телохранителей два инструктора по шпажному бою. Один немец, другой француз. Это они готовили людей для посольств. Эта мода на дуэли в Европе, с особым желанием проткнуть «восточного варвара», уже не мало принесла проблем. А Рамон силен в этом. Так что нужно еще с месяц с ним позаниматься, а после отправить готовить телохранителей для сотрудников посольств.

— Ты мне вот что скажи! А есть ли у тебя сомнительные связи с сомнительными людьми, но чтобы у них были корабли? — спросил я.

— За деньги найдутся всякие, — опасливо отвечал идальго.

Я предлагал испанцу попробовать провернуть дельце с испанскими овцами. Сколько их в России? Сто пятьдесят? А сколько сдохнет, пока не станет понятно, как за ними правильно ухаживать? Наверняка, животные изнежились под испанским солнцем, не факт, что им сильно понравится у нас. А я хотел не позднее, чем через пять лет выйти на более-менее промышленное производство шерстяных тканей. Все для этого есть, даже механизмы, а шерсти хорошей очень мало, и кочевники, на которых возлагал надежды на поставки шерсти, пока, не оправдывают ожиданий.

— Я подготовлю письма и контакты, но сам, государь-император… если прикажешь, то поеду, но… — никогда не видел Рамон боязливым и вот опять.

— Подумай, как все сладить. А кому ехать, то не твоя забота! — сказал я, отпивая ароматного чаю.

Через час к Красному крыльцу прибывали кареты русской выделки. Кто из бояр был в городе, должны были присутствовать на спектаклях. Да, Боярская дума оказывалась в крайне сжатом составе, однако, лучше так, чтобы бояре делом занимались, а не пролежни зарабатывались, отлеживаясь в своих усадьбах.

Такой психологический прием, когда встречают одного человека множеством людей, всегда дает свои плоды. И я не хотел, чтобы некоторые личности, как я понимал, весьма сильные, пробовали меня продавливать.

Принимать и Петра Кононовича Сагойдачного, а может и Коношевича, я собирался официально и почти что как дружественного монарха. Подарочки приготовил, да усадьбу ему выделили из тех, что в царском «жилищном фонде». На полном обеспечении будет кошевой атаман, стремящийся стать гетманом Войска Запорожского, а мечтающий быть правителем всех земель ниже днепровских порогов.

С Тохтамышем будет примерно так же, только тут полное признание его, как хана, почти равного мне в своем статусе. Именно так, он мне уже не ровня, а еще какие-то месяцы назад официально получалось, что это я был чуть ли не его вассалом. Поминки — это не столько дань Крыму, сколько унижение России. Так что назову того братом, но он будет стоять, а я сидеть.

— Дмитрий Михайлович, рад тебя видеть, — приветствовал я Пожарского, вопреки традициям, встречая бояр у Красного крыльца.

Нет, не правильно выразился, я их не встречал, я с ними встретился, так как сам только пришел и еще не облачился в свой «царский скафандр». Вот оно, самое неприятное, облачаться в тяжеленные одежды и брать все атрибуты. Всякие бармы, скипетры с державами, теплую шапку. Не так, чтобы тяжело носить все это, но громоздко и неуютно. Одежда и атрибуты власти находились в небольшой комнате рядом с самым большим залом в России.

Строится мой дворец, в не совсем свойственном для России барокко, но, все же строение несколько стилизовано под русский стиль. Может и получится химера некрасивая, но на чертежах и рисунках, вполне интересно получается, мне нравится. Думал построиться до лета. Но… я предполагаю, а Господь располагает. Однако, главное, что строится. И через полгода, как обещает очередной архитектор, итальянец Джовани Батиста Монтано, можно одно крыло дворца сделать жилым. А пока я не могу выполнить обещание патриарху, что Кремль останется за церковью.

— Государь-император, сегодня и прибыл, вот сразу сюда, — говорил Пожарский.

Было видно, что князь устал. Ну так главный удар поляков выдержал, да так, что теперь строятся планы взять все южные малоросские города, кроме, может только Львова. Там, во-первых сильная крепость, ну и нет у меня планов уничтожить Речь Посполитую. Сильно это большой кусок, подавиться можно.

Да и кого брать? Все города разорены, все, что можно, было взято. В Остроге, как оказывалось, была очень приличная школа, некоторые называли ее «академией» и все ее наставники сейчас в Серпухове. Пришлось многих людей выкупать у калмыков. Житомир там же, другие города, во всех этих местах хватало ремесленников, которые нынче получают шанс остаться на Руси, или отправиться покорять Дальний Восток.

Несмотря на все сложности и трудности, в тех подсчетах, которые можно было бы назвать «бюджетом», на освоение Восточной Сибири заложено двести тысяч рублей. Из этих денег более ста тысяч пойдет на помощь и усиление уже имеющихся поселений. Ну, а другие сто тысяч — на основание новых форт-постов русского государства.

Через сорок минут началась официальная часть встречи кошевого атамана запорожского войска, ну, или кого-то большего, если Петро Кононович того захочет.

— Гетман земель войска запорожского, Петр Кононович Сагайдачный¸ — именно здесь под сводами Грановитой палаты впервые прозвучало то, о чем, наверняка, мечтал православный шляхтич, ставший кошевым атаманом на Сечи.

Подобный спектакль, то есть его первое действие, было призвано, во-первых, ошеломить Сагайдачного, во-вторых, потешить его самолюбие. Получается, что до конца даже непринятого всеми казаками человека, принимают как полноценного правителя. И это происходит в Грановитой палате, в присутствии уважаемых людей, а не где-то в закоулках. И я официально одет со всеми державными прибамбасами. Все серьезно.

Можно и не проводить дальше никаких переговоров. Сагайдачному достаточно сказать «да» или «нет». Такой прием красноречивее любых слов заявляет позицию России.

— Государь-император, — обратился ко мне Сагайдачный с изрядной озадаченностью в глазах.

— Рад, гетман, что ты решил посетить меня, — сказал я.

Петр Сагайдачный осмотрел присутствующих. Заострил свой взгляд на князе Пожарском. Наверняка, за порогами уже знают о большой победе, которую одержал воевода Пожарский. Безусловно, данный факт оказал немалое влияние на казацкое мнение. Как и то, что рядом с условно их землями воюют большие отряды кочевников.

Казаки они, конечно, вольные люди. Вот только, промышленность у них если и есть, то крайне кустарная, а жить лишь с одних набегов не так, чтобы и легко. Нужен порох, пушки, ядра — без этого сложно казаку. Кто сейчас им это продаст? Король Сигизмунд? Вишневецкие? То-то и оно, не продадут. А еще нужны инструменты, гвозди, канаты, да много чего, чтобы построить множество чаек для дальнейших набегов. Не знаю, может, это все и есть за порогами, но без внешней помощи явно не обходится.

— Государь, ты назвал меня гетманом. Что сие значит? Коли гетман как голова над войском, на это и кошевой атаман есть. Ежели гетман… — Сагайдачный искал нужные слова, а я решил его перебить, чтобы сразу расставить все точки над i.

— Я хочу видеть землю запорожского войска с Черкасами, Сечью дружественной России и под твоим управлением, — сказал я.

— Государь, только дружественную? — спросил Сагайдачный, его глаза заблестели.

Этот человек хочет власти, полной, безоговорочной. И, конечно же, он недоумевает, почему в таких условиях, которые складываются с Речью Посполитой, Крымом, я не требую верноподданичества.

— Что будет внутри твоих земель, то дело твое. Главное, чтобы казаки были православными и людоловством не занимались. Но, коли скажу, сколько и куда направить войска, то сделаешь, не сумневаясь и не спрашивая, — сказал я и взял паузу, предлагая Сагайдачному обдумать все сказанное.

Впрочем, это далеко не все, что я хотел ему предложить. Я хотел перекупить польский реестр. В том смысле, что реестровых казаков поставить себе на службу. Выбор такой: хочешь получать деньги от России, получишь, но за службу России. Ну, а если воля вольная — тебе и мать, и отец, то оставайся в низовых казаках. Вот только, где есть та самая воля? Разве казак так уж сильно волен? Он может ослушаться атамана? Так что любая воля — она ограниченная порядком и дисциплиной.

— А кто станет выбирать места, куда турку да татарву бить? Или ты, государь, замирился в крымцами? Слышал я, что Тохтамыш к тебе на поклон придет, — Сагайдачный задумался, но быстро пришел к какому-то мнению и продолжил. — Низовые будут со мной, а вот реестровые уж больно злые на тебя, государь. Много их побили.

— Ну, кто с ляхами пойдет, тот будет бит, — отвечал я с явным намеком и самому Сагайдачному. — По реестру с Лукой Мартыновичем поговоришь, там и жалованная грамотка от меня, где и какие земли даю. Знаю, что земли те не мои. Но моими стать могут.

Вот и первая угроза прозвучала. Но Петр должен понимать, что просто так ему не быть гетманом. Я решил, что пряничков хватит, можно слегка стегнуть и кнутом

— Двадцать тысяч кочевников рядом с Сечью, мое войско там же. Те воины, что только недавно разбили ляхов…- мое лицо стало строгим.

Я сделал паузу, посмотрел на князя Пожарского. Хотелось даже похулиганить и подмигнуть Дмитрию Михайловичу, но не стал этого делать.

— А что, князь Пожарский, коли нужно будет, возьмешь земли, что за порогами? — спросил я у стольного воеводы.

— Буде воля твоя, государь, я Истамбул возьму! — хвастливо сказал Пожарский.

— Так чего ты хочешь, государь? — видно было, что угрозы, пусть и прозвучавшие несколько мягко, не понравились Сагайдачному.

— Я сказал тебе, гетман. Я признаю власть твою только в унии с Россией. Живите, как хотите, но воевать вместе будем и набеги не чинить на мои земли! — сказал я и встал. — Коли не будет этого, то следует мне вспомнить, как казаки воевали, да и воюют поныне супротив моего войска. Как они кровь моих воинов лили, под Смоленском были, да с лжецом Могилевским Брянск и Стародуб грабили.

— На Сечи сила скопилась, государь, более за тридцать тысяч добрых сабель, — а вот и от Сагайдачного угроза.

— У Сигизмунда более того воинов, но толку нет. А у тебя другого случая не будет, чтобы стать над землями за порогами. Пойди выпей чаю! Совет держать нужно, — сказал я и чуть отвернул голову.

Расхотелось что-то приватных бесед вести с пока еще кошевым. Я понимал, чего он хочет: быть правителем, при этом иметь Россию спонсором без обязательств. А после? Скинут Сагайдачного, придет Барабаш, сгорят все инвестиции? А я так не хочу. Уния не должна быть личной, потому и признаю условную государственность Запорожского войска, чтобы заключать договор. Нарушат, значит и нет никакой субъектности.

Но есть у меня и иные мысли по тому, как можно удержать запорожцев в своих союзниках. Первое, это замазаться на крови. Совместные набеги, желательно, удачные. Второе, от сильного никто не бежит. Будет Россия сильной и богатой, так и все соседи будут считаться и никакие договоры не станут нарушаться. А слабого можно и пнуть, обмануть и послать по известному каждому русскому человеку маршруту. И тут какие договоры или клятвы не произноси, все едино — слаб, значит от тебя побегут.

— Государь, отчего ты с ним лаской? Недалеко от Сечи такая сила стоит, возьмем все их крепостицы! — первым высказался Андрей Андреевич Телятевский.

— Он нужен нам. Для Крыма и нужен, — отвечал я.

— Обскажи, государь, как ты мыслишь! — сказал седовласый Василий Петрович Головин.

— Война с туркай нам ни к чему. А она может быть, потому что в Крыму нужно ставить Тохтамыша и султан тому не обрадуется. Свои войска рядом держать надо, но не вмешиваться. А вот турецкие крепости пусть берут казаки. На них и будут турки злые, — я сделал паузу и посмотрел на Татищева.

Как-то сложилось, что именно Михаил Игнатьевич стал отвечать за политику на южном направлении, тогда как наказной боярин Приказа Иноземных дел, Семен Васильевич Головин, больше занимается западно-европейским направлением. Вон и к цесарцам посольство собрали.

— Дозволь, государь! — Татищев понял, что я хочу услышать его мнение, вернее, чтобы услышали остальные, так как я знаю позицию боярина.

— Скажи, Михаил Игнатьевич, — разрешил я.

— Коли турку беспокоить по городам приморским, да казаками брать крепости турецкие Аккерман, али Кефу, то урон буде великий им, но мы тут и ни при чем, будем одной рукой грозить казакам, а иной пороху да ядра давать, — говорил Татищев, прямо-таки моими словами.

Я помнил из истории, может и без особых подробностей, что при Сагайдачном и Кафу брали запорожские казаки и Синоп и Трапзунд. Да они умудрились ограбить константинопольский порт! При этом на своих чайках громили турецкие корабли. Та артиллерия, что была на османских кораблях редко попадала по юркой, но, что важнее, низкой, чайке. А потом абордаж и все, нет у турок корабля.

Подобное казаки вытворяли своими силами. А что, если к процессу подключить еще и донских казаков? Терцев? Да при государственном финансировании и строительстве стругов и тех же чаек, или кочей? Морская артиллерия уже на подходе, Пушкарская изба работает исправно. Может получиться сладить что-то вроде каракки — картечницы, которая наводила ужас на корабли в конце далекого восемнадцатого века. И тогда огневая мощь лодок казаков еще больше возрастет.

Турки будут писать нам, требовать. Но они не пойдут, не должны пойти, войной. И не сделают это уже потому, что Крым — наш. Не совсем, конечно, наш, но, тогда так: «хэштэг Тохтамышнаш». Без крымских татар туркам сложно будет нам противостоять, если, конечно, нам получится сильно сократить логистическое плечо и иметь возможность быстро реагировать большими силами на угрозу. А тут еще и Крым сепаратизм выкажет.

А беглому хану деваться некуда. Он либо возвращает себе ханство, либо… Второго варианта, на самом деле, у него и нет. А в вопросе восстановления ханства мы поможем. Есть идейка.

— Так что, государь, унию с гетманством включишь в договор с ляхами? — спросил Семен Васильевич Головин.

Вот же голова работает у человека! Додумался о еще одном способе узаконить переход в русскую сферу влияния запорожского казачества. Мне не так много нужно польско-литовских земель. Я даже до сих пор думаю о нужности Риги. А поляки никак не останавливаются, еще не навоевались. Так что придется биться с ними и дальше. И я уверен, что получится выиграть с разгромным счетом. Основные силы западного соседа уже разбиты.

— Ты, Семен Васильевич, — я посмотрел на Головина и после повернул голову в сторону Татищева. — И ты Михаил Игнатьевич. Пображничайте с гетманом, обскажите ему все, как есть! Не хочу я лезть в их внутренние дела, но набеги на турок или на крымчаков, если с Тохтамышем не договоримся, они должны согласовывать и планировать только со мной. А в том им помощь и защита от России.

Оба боярина степенно поклонились.

Через час я наблюдал отчаявшегося молодого человека, который старался выглядеть грозно, порой надменно, но держать лицо у Тохтамыша не получалось. Было видно, как внутри его бурлили эмоции и с хрустом ломалось мировосприятие. Как же! Еще недавно он считал, что Московия чуть ли не вассал его великого ханства, а сейчас стоит передо мной, а я сижу и возвышаюсь на своем троне.

— Я рад тебя видеть, мой брат! — приветствовал я беглого хана, напрочь убивая в нем самолюбие.

В данном случае обращение «брат» могло лишь звучать, как признание Тохтамыша равным мне, государю-императору Российской империи. Обстановка говорила об обратном. Мои слова можно было счесть и за издевательство, так как брата встречают стоя.

— Я пленник твой? Тогда чего ты хочешь? Выкупа? Серебра? Лошадей? Чего? — тяжело дыша, явно сильно нервничая, говорил беглый хан.

— Я хотел бы знать, чего хочешь ты! — спокойно отвечал я под еле сдерживаемые ухмылки присутствующих бояр.

Приближенные к власти бояре наслаждались, или даже, упивались, унижением хана. Как же русские люди боялись крымцев, сколько сил и средств уходило на то, чтобы уберечься от их набегов! Сколь долго убирали следы пожарищ в Москве после даже не набега, а полноценного нашествия крымских татар с другими своими союзниками в 1571 году! И тут вот он — не великий хан, а так… ханчик.

Невысокий, если не сказать, низкий, может даже чуточку ниже меня, по крайней мере, мне льстило так считать, хан выглядел убого, какие бы богатые одежды не были на нем, или как он не пыжился и не напрягался казаться важным.

— Я хочу домой, ты это понимаешь, царь-урус, — сказал Тохтамыш.

— Государь-император, хан, мой титул так звучит! — строго сказал я.

Может и нахрен его? Грубит еще! Нет, тут личное нужно немного отставить в сторону. Если получится хотя бы часть из задуманного, то ханство не скоро будет беспокоить русские просторы, если вообще будет. Тут или контроль над татарами, или создать еще больший хаос на полуострове и тех остальных территорий, которые контролировали наследники Великой Орды. Как они себя считают. А так наследников этих пруд пруди.

Тохтамыш не спешил поправляться и называть меня по титулу. Впрочем, назвал бы «братом», так и это сошло. Не хотелось, чтобы на приветствии и закончился разговор.

— Если я помогу вернуть тебе трон, как ты видишь будущее наших держав? — задал я главный вопрос, от которого и будут зависеть и жизнь Тохтамыша и дальнейшие мои планы.

— Три года не будет набегов, — оживился Тохтамыш, будто почувствовал шанс. — Пять тысяч лошадей дам.

Невольно, но я улыбнулся. Все же наивный он, или начинает торговаться с минимального, даже с ничтожного.

— Этого мало, хан, очень мало. Если у тебя будут воины, подвластные мне, то не меньше пятнадцати тысяч. Они могут потерять немало коней, возможно, жизней за то, чтобы ты вновь занял Бахчисарай. А ты только это предлагаешь? А по набегам?.. Что, если я совершу набег на Бахчисарай и другие города твоего ханства? Уведу людей? Для меня такое дело прибыльно будет, не то, что жалкие пять тысяч коней, — высказался я.

— Что предлагаешь? — насупившись, спросил хан.

— Михаил Игнатьевич! — призвал я Татищева.

Боярин встал, развернул сверток бумаги и стал зачитывать условия договора.

— Признать Российскую империю союзником и не чинить ни в чем дурного, как то…- Татищев, зычным голосом, оглашал проект договора под сводами Грановитой палаты.

Я и не думал брать под свой контроль Крым. Считаю, что нынешняя Россия пока не сможет полностью проглотить такой кусок. Нужно тогда держать немалые силы внутри ханства, или заняться грандиозным переселением татар. Устраивать геноцид не собирался. И не гуманизмом я руководствовался, а тем, что народ, зажатый в тиски, будет грызться за жизни своих детей. Можно так увязнуть в делах Крыма, что упустить остальные направления, да денег потратить. А

Кроме того, я хотел избежать прямой конфронтации с Османской империей. Я знал из послезнания, да и имеющиеся сведения показывают, что османы более остального хотят реванша с Персией. Они не стали возобновлять войну с Аббасом лишь потому, что завязли в восстаниях джелали, еще сыграли роль дорогостоящие действия империи в Венгрии. Теперь же, наказать персов — дело репутации и авторитета султана.

В той истории, которая уже во-многом поменялась, визирь Куюджу Мурад-паша возглавил поход османов на персов, который вот-вот должен либо состояться, либо усиленно готовится. Вроде бы османы даже удачно начнут войну, но что-то с визирем станется, может, помрет, и на том война закончится [умер в 1611 году, возможно, не обошлось без Кесем-султан, с которой визирь поссорился перед походом].

Так что Османской империи будет чем заниматься и без того, чтобы карать татар-сепаратистов. Именно их, так как Россия, по сути не будет иметь своих войск на крымской земле. А вот тут мне очень важен Сагайдачный. Казаки могут стать моими «прокси войсками», как и донцы. Мало будет этих сил, чтобы не дать крымцам подумать о возврате к прежнему? Так и «отпускников» пошлю. А сам скажу, что войск моих в Крыму нет! Османы могут пойти войной, тем более, что казаки будут дергать их крепости и не только в Северном Причерноморье. Но сделают это лишь тогда, как соберутся с силами. Но и мы уже должны быть сильнее и готовы. А с казаками силы в регионе, даже, если крымцы не станут воевать, более сорока тысяч.

В это же время, мы продолжим уже, считай, в тепличных условиях, сокращать логистическое плечо с Крымом. Усилим крепость в Бахмуте и увеличим ее гарнизон, так же поставим крепости на границе с землями Запорожского войска, переведем туда армянский полк, реестровых казаков. В случае, если турки захотят померяться силами, нам уже будет, чем ответить и достаточно быстро.

— С чего жить будет ной народ? — спросил Тохтамыш, ошеломленный условиями договора.

— Всю шерсть, что добудете, куплю, коней — куплю, кто не подданный мой, можете ловить и жить далее с рабства. Знаю, что ислам не позволяет вина, но в Крыму много греков и готов-германцев, армян. Пусть продают нам вино! Все это можно обсудить и найти, что будет выгодно и России и ханству, — говорил я, поймав себя на мысли, что начинаю уговаривать.

А тут такая ситуация, что могу требовать.

— А как же султан? — похоже, Тохтамыш, все же склонялся к предложению.

Собственно, ему деваться некуда. Тут либо умирать, либо с позором жить в Москве вечным пленником, ну или все же вернуть себе престол, тем более, что русских, то бишь, православных, в Крыму не будет. Я планировал отправить с Тохтамышем башкир-мусульман. Их сейчас тысяч пятнадцать и сложно уже прогнать обратно в Степь. Увлеклись они грабежами малоросских земель. Так что решал две проблемы: увод башкир и становление ханом моего ставленника.

— С султаном лучше не воевать. Но, если ты поедешь в Истамбул, то я сразу направлю войско в Крым. Помни, что Ахмад присылал янычар, чтобы убить тебя! Твой отец смог вести свои дела сам, без указаний от султана, — говорил я, пытаясь задеть нужные струны души и сознания Тохтамыша.

Он пытался быть, как отец, а так же, как бы не пыжился, Тохтамыш испугался смерти и сейчас боится за свою шкуру. Так что может и получится.

— Я согласен! Но мне нужны будут пушки! — после некоторой паузы, сказал беглый хан.

— Договоримся! — улыбаясь, отвечал я.

Сигизмунд Третий Ваза терзался смешанными чувствами. С одной стороны — держава, в которой он монарх, летит в бездну. В данном случае, конечно же, Сигизмунд переживал. С другой стороны — вины его в том, считай, нет.

Редко бывает правитель, который не желал бы видеть свою державу великой. Логично же, что успешное государство — это в том числе и величие монарха. Еще несколько лет назад Сигизмунд был уверен, что Речь Посполитая — мощное, сильное государство, способное решить абсолютно все задачи. Пусть этот ненавистный Сейм и придерживал монарха за руку, не давая раскрыться в полной мере и реализовать грандиозный проект польско-шведской унии, но все же Сигизмунд чувствовал себя королем и все успехи Речи Посполитой принимал на свой счет.

С 1606 года началась черная полоса в жизни Сигизмунда, но, как и для всей Речи Посполитой. Сначала рокош Зебжидовского, после шаткое состояние в войне со Швецией, где королю не удавалось удержать решающую победу, пусть и не проигрывая крупных сражений. А после начал действовать этот русский… Здесь Сигизмунд всегда терялся, как относится к Дмитрию Ивановичу. Еще не так давно он был уверен, что на троне в Москве сидит самозванец. Теперь он почти убежден, что московский престол занимает, что ни на есть, потомок Иоанна Ужасного, как называли в Польше Ивана Васильевича. С одной стороны — поступки и действия русского царя умны и почти всегда последовательны, и такую политику может вести только образованный человек и с Божьим благословением. С другой стороны — Сигизмунду претила даже мысль, что он проигрывает какому-то самозванцу.

Польский король потребовал от своей канцелярии провести дополнительное расследование в поисках истины: кто же сидит на русском престоле. Правда, вопрос был поставлен таким образом, что расследование уже склонялось к определенным выводам. Король спрашивал, может ли русский царь быть истинным сыном Ивана Ужасного, которого в России называют Великим? Ответ был: мало вероятно, но может. Этого было достаточно для короля, чтобы начать думать о русском царе, как о венценосном брате. А выводы комиссии он приказал сохранить. История, конечно, рассудит, но мало ли выяснится, что в Москве все-таки самозванец, а он — истинный аристократ и монарх ронял свою честь в общении с проходимцем. Тогда можно предъявить документ о расследовании и прикрыть поруганную честь польского монарха.

Сегодня в некотором роде был триумф для Сигизмунда. Не он просил прибыть всех причастных к войне с Россией, это они упрашивали себя принять. Вместе с тем, эти люди на данный момент являются одними из самых влиятельных, и их голоса, пусть чуточку, но все же громче остальных звучат на Сейме.

Кшиштоф Радзивилл, Янош Заславский, Станислав Жолкевский — сегодня они — просители, а вчера требовали от короля. Речь Посполитая стоит у пропасти и теперь он, король Сигизмунд, имеет шанс стать тем, кто спасет Речь Посполитую. Права была Констанция, любимая жена, ну, и заодно сестричка, когда просила отпустить ситуацию и подождать.

— Ясновельможное панство, что подвигло вас просить аудиенции? — издеваясь, спрашивал король.

Сигизмунд мог принять двух военачальников и одного дипломата, как минимум, сорока минутами ранее, но посчитал нужным слегка их потомить в приемной, сославшись на неотложные дела. Все прекрасно поняли этот жест, но ситуация такова, что развернуться и уйти, ни Кшиштоф Радзивилл, ни его спутники не могли.

— Ваше величество, мы пришли спросить, что сделает Корона для того, чтобы решить сложившуюся ситуацию? — задал вопрос Кшиштоф Радзивилл Сиротка, пытавшийся сохранить мину в уже проигранной партии.

— Пан Кшиштоф, а как там поживает Карл? Вы же в последнее время больше живете в Стокгольме, чем в Речи Посполитой, — Сигизмунд не стеснялся и не сдерживался в колкостях.

— Ваше величество, уверен, что вы знаете о том, что шведский рикссдаг не позволил Карлу начать войну против России, — с сожалением в голосе, с ненавистью и презрением в душе, говорил самый старший из ныне живущих Радзивиллов.

— Знаете, ясновельможные паны, вы дали время подумать, оттесняя от меня управление державой, и вот, к каким выводам я пришел: Московия нас побеждает не потому, что они лучшие воины, нет, польский шляхтич сильнее и ловчее московитов. Они берут над нами верх потому, что имеют единоначалие. Прикажет царь, а они — исполняют. Заметьте, паны, не выносят вопрос на обсуждение Сейма, не тратят на это время, а исполняют! Бояре у царя послушные. Непослушных он казнил. А у нас любой шляхтич может отказать королю, — Сигизмунд наслаждался моментом.

На самом деле король очень серьезно начал думать насчет государственного переворота в Речи Посполитой. Сейчас такой момент, когда ослабли все политические группировки и партии. Погиб наследник Острожских Янош. При бегстве, после битвы у Киева, при странных обстоятельствах погиб Константин Вишневецкий. Вероломно был убит смоленским воеводой Шеином Ян Сапега. Теперь, пока идет борьба за власть и влияние над депутатами Сейма, на первый план выходят магнаты, можно сказать, низшей ступени: Пацы, Воловичи и другие. В этих условиях власть короля может усилиться.

— Ваше Величество, пал Витебск, — сказал ранее молчавший Станислав Жолкевский.

Сколько же стоило Сигизмунду усилий и актерского мастерства, чтобы сыграть огорчение. Он себя ненавидел в этот момент, потому как радоваться поражениям, было бесчестным. Но, это же не его поражение! Это Сейм, Жолкевский, Сапега, еще кто-то, но не он, не король. Это они не оценили слово короля, когда он договорился о мире. Что тогда нужно было отдать? Киев? Из крупных городов, только он. И этого показалось много. А теперь? Что может захотеть русский царь после очередного витка нескончаемого русско-польского противостояния?

— Что теперь ждет Речь Посполитую! Ясновельможное панство, стоит ли мне напомнить о том, как я предупреждал и хотел мира с Россией на тех условиях, о которых я договорился с царем? — Сигизмунд посмотрел на Радзивилла. — Пан Кшыштоф, я так понимаю, что ваше посольство в Швецию закончилось ничем. Что дальше делать думаете?

— Будет ли мне позволено ответить на этот вопрос? — спросил Станислав Жолкевский.

— Прошу, пан! — сказал Сигизмунд, рукой приглашая гетмана высказаться.

— Вильно выстоит. У Скопина-Шуйского не хватает пороху, чтобы бить по городу. Стены крепки, а постройки за стенами Вильно с одной стороны позволяют врагу прятаться, с другой, мешают идти на приступ, — сказал Жолкевский, стараясь не смотреть в глаза короля, выражавшие скепсис и недоверие.

Даже ему, королю, в условиях сидения в Варшаве и неучастия в войне, было прекрасно известно, что смоленский воевода Шеин брал Витебск быстро и с беспрецедентным артиллерийским напором. Смоленск был перенасыщен пушками, которые Шеином были взяты с собой. Там же было и невообразимое количество порохового припаса, так как еще полтора года назад Смоленск готовился к чуть ли не десятилетней осаде.

— Не утруждайтесь, гетман. Я понимаю, к чему вы клоните. Рассчитываете снять осаду московитов лихой атакой? Вы же в курсе того, что к Скопину идет подмога? Еще больше пушек, пороха, ядер, дроба? В Смоленске всего этого было более чем достаточно. Так что скоро штурм, — король встал, вся его игривость испарилась. — Разорены украины, русские угрожают Львову, а там недалеко и до Кракова. Уже кочевники могут совершать набеги на исконно польские земли. Поэтому ли шляхта покидает ряды войска? Хотят вернуться домой, чтобы защищать свои поместья?

— Мы для того и пришли, чтобы решить эти проблемы! — не выдержал и повысил голос Янош Заславский.

— Я уважаю Ваши заслуги, пан Заславский, перед Речью Посполитой и Короной, но не стоит кричать в МОЕМ кабинете! — жестко припечатал король.

— Простите, Ваше Величество! — повинился старый, заслуженный, воин, оставшийся, вместе с Любомирским, единственными командирами разгромленного под Киевом войска, уже практически не существующего войска, частью ушедшего к Мозырю, так как другие города рядом были разорены.

Именно Заславскому удалось фланговыми ударами охладить пыл московитов, которые рванули за рассеянным польско-литовским войском. Русские в итоге оттянулись на свои позиции, лишь отлавливая некоторые разрозненные отряды бывшего мощного войска под командованием погибшего Яноша Острожского.

— Знаете ли вы, паны, что русские начинают переброску пороха и некоторых конных соединений к Полоцку с юга? Еще неделя и войска там будут. Вильно обречена, — констатировал король.

Присутствующие знали эту информацию. Жолкевский понимал, что столица Великого княжества Литовского в сложнейшем положении, пусть и надеялся на то, что город выстоит. Тот фланговый удар, что он готовит, отказавшись возглавить оборону Вильно, не способен решить стратегических задач. Даже, если получится нанести русским сильный урон, перейти в контрнаступление просто невозможно. И пусть Вильно насыщено войсками, там более двенадцати тысяч защитников, русские имеют стратегическую инициативу. А еще их численность, в том числе и благодаря подкреплениям и прибывшим наемникам, почти в три раза больше, чем защитников, даже с учетом ополчения из некоторых горожан.

— Нам нужен мир, пока мы окончательно не проиграли войну, — словно бросившись в омут с головой, произнес Радзивилл.

Вот оно! Понятно, что за этим приходили, хотели, чтобы он, Сигизмунд, сказал те слова, которые стыдно озвучить самим.

— Выставляйте вопрос на рассмотрение Сейма! — сказал-отрезал король.

— Ваше Величество, это будет долго, переговоры нужно начинать уже сейчас. Вначале добиться перемирия, — продолжал Кшиштоф Радзивилл.

— А какие условия поддержит Сейм? Или вновь предлагаете мне давать свое слово, а после отказываться? — спрашивал король, на самом деле вообще не желающий участвовать в унижении.

Сигизмунд прекрасно понимал, что сейчас, согласись он начать переговоры, с ним будут разговаривать совсем по-другому. Он уже соглашался на мир, к чему это привело, известно, Сейм не согласился и начал новую авантюру. Сейчас же свалить на кого-то переговорный процесс не получится. Русский царь самолично решит вести переговоры и уже этот факт станет унизительными для Сигизмунда, учитывая то, что польский король оскорблял русского монарха, сомневаясь в его крови и праве на престол.

— Сейм устроят прежние договоренности, — произнес Радзивилл.

— А казаки? Сагайдачный в Москве! Вы, паны, понимаете, о чем он поехал договариваться? — вот тут эмоции короля все же проявились. — Новые условия московитов, кроме Риги, Динабурга, Полоцка и Витебска, будут содержать еще и переход сечевых под руку царя!

— Нужно срочно увеличить реестр казаков, — высказался Жолкевский, за что получил молчаливый, но от этого не менее информативный взгляд Залевского.

Янош Залевский понимал казаков, он рядом с ними нес свою верную и честную службу Речи Посполитой. Знал староста, что многие верные короне реестровые либо погибли, либо разочаровались в короле. Казаки, как и многие мужчины-воины, уважали силу, но они увидели слабость Короны, а еще и задержки с жалованием и с постоянным дефицитом пороха. С другой стороны, православные московиты могут предложить и службу и дружбу и звонкую монету, за которую многие казаки готовы менять своих покровителей, если только останется хотя бы призрак вольности.

— Русские взяли последнего крымского хана, вы знали об этом? — продолжал король. — Теперь казаки будут смотреть на Москву с ожиданием. Скажи царь, что нужно брать ослабленный Крым, вся сила Запорожья ринется воевать под их знаменами.

— Чтобы сделали Вы, Ваше Величество, в такой ситуации? — скрепя зубами, спросили Радзивилл.

Сигизмунд задумался. А пойдет ли шляхта на соглашения? Примет ли она все условия русских? Они могут потребовать очень многого, даже того, что нынче ими не оккупировано. Могилев? Гомель? Мозырь? Что еще?

— Молиться! — сказал король, а Радзивилл чуть не сплюнул прямо в кабинете Сигизмунда.

— Все, что Вы, король, предлагаете? — воскликнул Жолкевский.

— Да, пока именно так, паны. Вспомните войну Стефана Батория! Тогда большое войско Речи Посполитой подошло к Пскову, до того взяв многие русские крепости, отбив Полоцк. Русские выстояли. Мы еще более сильные духом. Вильно должно устоять! По крайней мере, осада обязана продлится не менее трех месяцев. Пусть они засыпают город ядрами, он должен стоять! Вот тогда и можно пробовать разговаривать. А пока, паны, созывайте Сейм! Мне нужна отмена последнего, незаконного, Пакта Конвента. Тогда я отдам свой резерв в десять тысяч воинов для одного из аргументов для переговоров. Русские поймут, что мы можем сопротивляться и пойдут на соглашения, — сказал король и отвернулся [пакта Конвента — соглашение короля и Сейма на ограничение королевской власти. Мог заключаться только перед началом правления, в АИ Сейм пошел на изменение, что нарушает порядок].

Констанция. Нужно срочно посетить жену, рассказать ей, что оказалась права. Да, это победа! Как же странно, когда победа короля зависит от поражения державы⁈ Видимо, что-то в государстве не так, если подобное возможно.

Москва ликовала. Пришли вести о итогах сражения за Вильно. Никому не было дела до того, сколь много пролилось крови, безразличны судьбы людей, важно иное — победа. Наверное, поговорка, в которой не судят победителей, имеет еще более глубокий смысл, чем я думал раньше. Если ты победитель, то тебе и определять состав преступления, как, впрочем, и его наличие. Так что плевать на тысячи убитых, если ты не в их числе. Ну, случись так, что ты умер, так и вовсе, плевать — мертвые не только не потеют, они еще и не сожалеют.

Ну а для живых русских людей, победа над Речью Посполитой — это тяжелая гирька на весах самосознания и патриотизма, которые уже перевешивают уныние и смуту в головах людей.

Я уверен, что системе устойчивости государства существуют три главные скрепы. Первая, — экономика. В современных условиях голод еще помниться, потому уже незначительные улучшения ситуации и не сытая, но не голодная, жизнь, делают сегодняшний день более выгодным для престола, чем вчерашний.

Вторая скрепа — это религия. И тут все более чем основательно и славно. Москва, как и вся Россия, живет в ожидании Вселенского Православного Московского Собора. Уже то, что именно в русскую столицу, которая еще не так, чтобы отошла от гордости за создание Московского патриархата, приезжают все патриархи, подымает национальную гордость до небес.

А тут и третья скрепа подоспела — победы русского оружия над врагом, который не так, чтобы и давно «кошмарил» русских воинов. Ливонская война все же воспринималась, как пораженческая, несмотря на успехи вначале противостояния Московского царства и Речи Посполитой. Не важно, что Польша и Литва, только объединившись смогли что-то противопоставить России, все равно было обидно потерять завоевания. А теперь не просто Россия с Польшей поменялись местами, а русские войска громят польскую шляхту. И не важно, сколько денег ушло на то, чтобы выучить и укомплектовать полки, сколь много пота пролилось на учебных площадках. Не станут люди брать во внимание даже количество погибших и покалеченных.

Ну и правильно! Да, именно так! Потому что все цифры — это показатели для тех, кто принимает решения. Они, то есть и я, должны проанализировать и сделать нужные выводы. Пусть взяли огромный город, можно бы и расслабится и почивать на лаврах. Вильно — это очень сильно, это, если Сигизмунд не почешется, так и прямая дорога на Варшаву, или отсечение Белой Руси от Речи Посполитой. Но праздник для людей, а работа над ошибками для меня и тех, кому я делегировал право принятия тактических и оперативных решений.

— Козьма Минич, все правильно ты написал в «Правде», но как-то… кровожадно, что ли, — я проводил встречу с «министром печати» Мининым.

Газета разразилась таким «урапатриотизмом», замешанном на унижении и ненависти к полякам, что окно возможностей для нормального мира с Речью Посполитой сузилось до маленькой форточки. Массы требуют «окончательного решения польского вопроса». В отличии от Германии времен правления одного усатого австрийского художника-неврастеника, никто не призывает физически истреблять поляков, поголовно. Но такие фразы, как «ударим по Варшаве», или «разграбим Краков», звучат.

А мне не нужны руины двух столиц Польши. Мне и Вильно не была нужна. Мира! Я хочу мира с Сигизмундом, потому как война до полной капитуляции — это резкая смена политических раскладов вокруг Османской империи, Швеции. И так поляков сильно обкрадываю.

Потому и был вызван Козьма Минин, чтобы скорректировать информационную повестку. То, как действует на умы печатное слово, я, как и Козьма, увидели, потому нужно быть осторожнее, чтобы не создавать для себя необязательные проблемы.

— Я сожалею, что так произошло, что война продолжается, но мы предлагали Сигизмунду мир, предлагаем его и сейчас. Пусть соглашаются и тогда не придется разорять Львов, Луцк, ну и так дальше. Я император миролюбивый. Но своего не отдам. Вот так нужно описывать, — инструктировал я главреда.

— Принуждение к миру! — сказал Минин и словил мой растерянный взгляд.

Впрочем, я вспомнил, что уже произносил такой лозунг.

— Да. Нам нужна торговля и развитие, а не постоянные войны, — сказал я и встал. — Трудись Козьма Минич!

Минин встал, поклонился, и вышел из моего кабинета. Уверен, что он все сделает правильно, этот человек на своем месте. А мне не нужно перегревать народ. Перегретый, накаченный кровавыми нарративами народ, сильно мешает правителю быть гибким на переговорах, так как даже царю необходимо учитывать общественное мнение.

— Государь! Кого нынче? — спросил Акинфий, как только вышел Минин.

— Кто есть? — уточнил я.

— Лекарь прибыл, ожидает и духовник царицы, есть Лука Мартынович. С него начать? — схитрил мой секретарь.

Конечно же Акинфий, исподволь, подталкивает меня принять вначале Луку. Вот только те вопросы, которые подымает Лука Мартынович требуют внимания, которое рассеяно. Причины, почему я несколько не собран, просты, обычны, но от этого не менее неприятны. Это отношения с Ксенией.

Плохо, очень плохо, когда судьбы народов могут зависеть от либидо монарха и его увлеченностями женщинами, не дай Бог, миловидными мальчиками. Что было бы, если Николай II отправил генерала Иванова не охранять юбку женушки Алекс, а навести порядок в Петербург? Скорее всего, особо ничего не изменилось, так как общество той России имело очень много проблем и гнилья, но все же… И сколько в истории можно привести примеров, когда монаршие проблемы сексуального характера оказывали влияние на всю политику государства? Много, начиная с женщины низкой социальной ответственности — Елены, жены спартанского царя Минелая, которая сбежала с троянским принцем Парисом. Тысячи смертей принесла эта похоть. Хотя… там, вроде как и борьба за лидерство в Эгейском море имела место… Но все равно виновата Елена.

Как бы то ни было, я приказал привести лекаря, который лечил Ксению и других от оспы, как и сейчас находится рядом с царицей, ну и личного духовника моей жены.

— Ну? Я жду! — после приветствий я проявлял нетерпение. — Отец Иоанн! Скажи, почему моя жена разрушает наш брак!

— Государь, так то тайна исповед…

— Ты, поп, мне, православному государю, про тайны не рассказывай! Если Ксения уйдет в монастырь, это коснется всего. Думаешь я землицы дам церкви? Али серебра, вольницы, колоколов? Если только моя жена не образумится? Почему ты, отец Иоанн, не говоришь с ней, что детей бросать нельзя? От чего не отговариваешь?

Иоанн, относительно молодой, но, как я считал, очень даже не глупый, священник, был уже как полтора года духовником царицы. Он являлся, если можно так выразится, учеником патриарха Иова. Отсюда и доверие Ксении, как и преданность Иоанна.

И ранее я ничего не имел против подобного. Пусть рядом с царицей будет верный человек. Вот только сейчас ситуация несколько изменилась и духовник, который не может переубедить царицу уходить в монастырь и нормализовать отношения со мной, в Кремле не нужен. И я уже давал понять, нет, я прямо говорил Иоанну, что его судьба и карьера зависит от того, как он сможет помочь мне, да и самой Ксении, может, и всей России. А для того всего-то и нужно — переубедить жену.

— Государь, она не на тебя озлобилась, она… ей… нет охоты у нее, как женщины. А ты брал ее с охотой, а без охоты она не хочет, — Иоанн был явно не коучем в сексуальных отношениях, но эта «охота-неохота»… Ему бы и риторику подтянуть.

Ладно бы, если нужно подождать, чем-то помочь жене, я же не зверь какой, но не знаю же что и делать. Жмякать девок по углам? Так было уже, не то это, не так. Я не могу довольствоваться только лишь физиологией, при этом использовать рандомное женское тело для опустошения своей похоти.

— Лекарь, ты лечил ее, много после разговаривал. Что не так? — спросил я молоденького лекаря, еще, по сути, учащегося школы, но одного из тех, с кем даже я разговаривал и выдавал свои знания.

В какой-то момент, я даже приревновал Марка Лискина, надежду русской медицины и вероятного вирусолога.

— У царицы были поражены органы. Оспа не проходит бесследно, не только для кожи, но и для внутренностей. Боль у нее там… государь, — и этот не может называть вещи своими именами.

— Так разве ж это причина отталкивать меня и в монастырь уходить? И придет же к ней снова желание? — заинтересовался я. — Придет же?

— Я смотрю еще пятерых женщин, которые выжили после оспы. Наблюдая за ними, я понял, что женщины не хотят близости с мужчинами и чувствуют, когда это происходит, боли физические и терзания душевные, начиная ненавидеть мужей своих и все больше молиться, дабы замолить грех непочитания мужа, — объяснял мне лекарь. — Ну и оспины. Для любой женщины это скорбь по красоте.

— Отец Иоанн, ты слышал, что лекарь говорит? Временно все это. И я не стану силой брать жену, но хватит уже закрываться в горнице и рыдать. Жду ее сегодня на обеде! Коли не придет она, то и ты более в Кремле не появляйся! И только хоть что-нибудь скажешь о нашем разговоре Ксении… Ты понял, Иоанн! — я был строг и, действительно, готов был искать «козлов отпущения», чтобы хоть на ком отыграться.

Наступила пауза. Марк Савелич смотрел на духовника царицы, тот же стоял задумчивым. Было видно, что Иоанн не злится, не ищет путей, чтобы хоть как-то противостоять мне и не сделать требуемого, он решает, как именно уговорить Ксению. А со мной нечего бодаться. Газета, да и мои действия, сильно подняли имя государя, как защитника православия.

Да и Герману не с руки со мной даже пререкаться, учитывая, сколько именно денег направлено на церковь только в первом полугодии этого года. Мало того, организовав уже три Пушкарских избы: Московскую, Тульскую, Сольвычегорскую, я разрешил выделить отдельную избу, Колокольную. Так что часть мастеров теперь специализируются именно на колокольном производстве, при этом используются принципы мануфактуры, хотя в таком ремесле мастерство отдельного человека все еще играет большую роль.

— Отец Иоанн, ты иди и увещевай Ксению! Через час я иду обедать и хочу ее там видеть! — сказал я и указал рукой на дверь. — А ты Марк Савелич, останься.

— Государь, ты хотел узнать об опытах? — спросил лекарь Лискин, как только Иоанн ушел.

— Первое, что спросить хочу, Лискин, — я сделался еще более строгим. — Ты где, стервец, взял женщин, больных оспой? Я правильно понял, что сам и заразил?

Лекарь понурил голову.

— В глаза мне смотри, сука! — уже орал я, когда лекарь своим видом сознался, по сути, в преступлении.

— А как государь понимать болезнь? Нужно было баб опрашивать, за ними следить, кабы понимать, что с царицей происходит. Вот я что-то, да и понял. Ходил я к немцам, те ничего не знают, искал на торговище и персов, может у них в стране что знают о том, как женщина себя чувствует и отчего мужика… прости, государь, мужа, чурается, не подпускает, — после некоторой растерянности, лекарь выпрямился и, пусть в его глазах была обреченность, готовность умирать, он четко описывал свои мотивы.

Я молчал. Уже и не знаю, как к такому относится. Не бывает омлета без разбитых яиц. Нельзя изучить болезнь, если не исследовать ее носителя. До крыс и мышей не додумались. Но… заражать людей! С другой стороны, если я сейчас одерну Марка, могу сильно подорвать энтузиазм, который царит в лекарской школе.

— Слушай сюда, лекарь, — слово «лекарь» я выделил уничижительной интонацией. — Еще раз нечто подобное сделаешь, я посажу тебя на кол, который лично заострю. Лови мышей, заражай их, следи за повадками и всем прочим. Только так, но не на людях. Никто не должен узнать о том, что ты уже сделал. А всем умершим женщинам, их семьям со своих денег выдашь по двадцать рублей. Сколько умерло?

— Три, государь. Шестьдесят рублей… у меня нет столько, — голова лекаря вновь понурилась.

— Найдешь! Или заработаешь. Я дам тебе задание, коли все сладишь, так будет тебе сто рублей, может и больше, — сказал я, задумался над тем, что сейчас сам себе стану противоречить, но я же Царь, могу и так.

Обстоятельно, что только знал, я стал выкладывать сведения о прививке. Почему я раньше не стал ее вводить?.. Ну да лучше поздно, чем никогда. Хотя, нужно было уже начинать эту работу, глядишь, не было бы и семейных проблем.

Я говорил про то, как и где брать вещество для заражения. И тут и крылось противоречие с тем, за что я отчитывал Марка, так как я предлагал заражать людей. Пусть эти люди и будут осужденными уголовниками, но все равно, не мыши, явно.

Я помнил не так, чтобы много о прививках, но кое что знал. Источником этих знаний был кинематограф будущего, книги о попаданцах, да и так, на слуху оказались кое какие сведения. Важно, что нужны бычки, молодые, но зараженные оспой. Именно от них получается наиболее безопасная прививка.

Это дорого, очень дорого, да и в организационном вопросе крайне сложное мероприятие. Нужно сразу подготовить немалое такое количество бычков, квалифицированный персонал, определить очередность и план прививания. Много чего, в не одну тысячу рублей. Но… это нужно.

Возникал вопрос противодействия церкви. Меня тут не так, чтобы давно, убивали за то, что телятину ел, а я предлагаю большое количество бычков испортить. Но с церковью, думаю, на волне Вселенского Собора, справлюсь.

— Ищи сам людей. У тебя время до конца лета. После жду с докладом и предложениями. Вначале прививки нужно делать в войсках, после всех дьяков привить, тех, кто отправляется в Сибирь, чтобы не нести туда хворь, — заканчивал я наставления.

— Прививка… — смаковал слово Марк Лискин.

— Иди и думай! — сказал я, стремясь избавится от лекаря, которого одновременно хотелось и убить и похвалить.

Так что за лучшее ему пару месяцев не попадаться ко мне на глаза. Дам указание Пожарскому посодействовать Лискину, пусть они сами решают организационные вопросы, а я уже спрошу с князя.

Предстоял обед… Дело ведь не в том, что и как съесть. Я, может быть, за этим обедом и не притронусь к еде. Но мне нужно решить вопрос с женой. «Да», или «нет» — мне нужен ответ. Вот так, даже в рифму. Чувствую себя похотливым животным, которое по углам задирает девкам юбки. Не самое приятное ощущение. Но что делать, если природа требует, а жена отвергает? С моей стороны нет причин избегать супружеского долга. Оспины на лице? Да не так они и видны. Можно на лицо не так, чтобы и смотреть, тем более у жены имеется немало мест, достойных моего пристального взгляда и внимания.

— Государь-император! — Ксения встретила меня глубоким поклоном.

— Хватит скоморошничать! Садись! — сказал я достаточно строгим голосом.

Общение пока не заладилось. Ксения показательно вызывающе себя вела, отвешивая не свойственные ей поклоны, ну а я «включил мужика».

— Как повелишь, государь! — Ксении все равно продолжила свое кривлянье.

Не было бы между нами нормального общения ранее, более дружелюбного, с неприятием многих основ домостроя, так подобное поведение Ксении Борисовны могло и выглядеть уместным. Но, ведь, было же! Все иначе было, как мне нравилось!

— На что ты злишься? — решил я просто и прямо спросить Ксению. — Что не так? Ты же была нежна и ласкова.

— А ты нашел уже и нежность и ласку. Опозорил меня, что я женой быть не могу тебе. Разумею, что корявый лик имею, не по нраву. Так на что я тебе? Уйду в монастырь, а ты добрую, пригожую, жену найдешь, — высказалась Ксения и демонстративно отвернула голову.

И не такие уже и ужасные эти оспины. Так, словно немного прыщиков вскочило. Не отвращает, точно, тем более, что правильные черты лица сохранились в полной мере, глаза все такие же глубокие, ведьминские, увлекающие. А насчет других женщин, кто лаской меня одаривает…

— Дурында ты! — я постарался говорить не оскорбительно, лишь несколько осуждающе. — Ежели я не хотел тебя, так не бегал бы уже как месяц по твоим стопам. Ты мне нужна. Ну не хочешь возлечь со мной, так будь рядом, обними, погладь руку, скажи ласковое слово. Не насильничать же тебя, хотя… хочется до жути.

Мне показалось, или Ксения лишь усилием сдержала улыбку? Не так все и запущено.

— Ксения Борисовна, я понимаю, что тебе… не хочется, сложно после хвори. Так подождем, разве это может быть причиной, чтобы не быть вместе? Ты же уже отошла от злобы, что хворь принесла. Я же с тобой не потому, что ты Годунова, — тут я немного, но кривил, душой. — А только лишь потому, что ты жена моя пригожая и желанная.

Наступила пауза. Сейчас должны прозвучать слова Ксении. Если она промолчит, то забуду и про промелькнувшую улыбку, буду теперь считать, что не нужен жене. Ну а народная мудрость звучит однозначно: насильно мил не будешь. Кто там из принцесс нынче в активном поиске?

Минута, вторая… Я уже встал, чтобы уйти…

— Стой ты! — выкрикнула Ксения и…

Самое убойное оружие всех времен и народов — слезы, плачь. Нормальный мужчина, даже с пониманием, что им могут манипулировать по средствам слез, не может игнорировать рыдание женщины. При этом плачь женщины не менее детских слез колит и режет душу и сердце, даже сильного мужчины.

Вот и сейчас я понимал, что слезы жены — это из-за упрямства, чтобы не сказать тех слов, которые должно, которые хочется произнести, но мешает гордыня. Она упертая. Дедовы гены, Малюты Скуратова, наверное, больше остального всплывают. Тот, пусть и был цепным псом Ивана Грозного, кроме государя, никому спуска не давал. Так что лучше так, плача, обнимаясь, чем не помириться вовсе.

— Да, я не хотела, мне было противно, но когда мне сказали, что ты кухонных девок… Я хотела тебя убить, а после ты во сне стал приходить и там… Так что я хотела, но ты не шел, ты не взял силой, хотя, как муж мог. Вот и пошла бы в монастырь на зло тебе.

Ну и как женщин понять? Я буду сопротивляться, но ты все равно виноват, что отказался брать силой. Живу вторую жизнь, а так и не понял их.

— Может тогда здесь и сейчас?.. — спросил я.

— Так сразу? Еще не примирились? Обождать нужно! — неуверенно говорила Ксения.

— Да хрена там! — решительно сказал я и стал срывать одежду с жены, а чуть позже взял со стола нож и стал разрезать материю.

Навыдумывают платьев!..

Ксения была одета во что-то, что можно было назвать синергией стилей: русский фасон с широкими одеждами чудным образом соединен с итальянским стилем приталенного платья. Так что корсет я просто разрезал. И нисколько не думал над тем, что царице из обеденного зала просто нельзя будет выйти, так как одежды на ней не останется. Не думал и о том, что слуги, расценив молчание, как знак подавать еду, зайдут и увидят, как царь «отжаривает» царицу. Именно так, ибо страсть была неимоверная и тратить время на ласки было выше моих сил.

Доклад Луки пришлось отложить на когда-нибудь…

А жизнь-то налаживается!

В 6 часов утра 1 июля 1609 года все московские церкви разразились колокольным звоном. Учитывая тот факт, что на некоторых колокольнях разместились более массивные колокола, звон стоял неимоверный. Если бы москвичи не знали о причинах подобного, то в столице могла бы начаться паника.

Многие москвичи, как и многочисленные гости столицы не спали всю ночь. С одной стороны во всех церквях проходили всенощные богослужения при большом скоплении народа, которые даже не вмещались в храмах. С другой стороны даже те, кто не попал на богослужение, не спали, а занимали более удобные места у Спасских ворот Кремля, где именно в шесть утра должны были объединиться пять крестных ходов, возглавляемые четырьмя православными патриархами и одним представителем антиохийской патриархии.

На Вселенский Московский Православный Собор прибыли представители от четырех Церквей. Константинопольский патриархат представлял патриарх Неофит II, Александрийскую церковь — патриарх Кирилл I, прибыл и Иерусалимский патриарх, Феофан III. Вот только Антиохийский патриарх Дорофей IV Аль-Ахмар не удостоил своим вниманием Москву, однако, прибыл Афанасий Даббас, как я понял, он, по сути, и управлял Антиохийским патриархатом в виду частых болезней патриарха.

Казалось, добиться такого представительства будет сложно. Чтобы собрались все патриархи, ну, или почти все, нужно, чтобы сложилось много факторов. И подход к привлечению патриархов к работе на Московском Соборе был комплексный, с учетом некоторых личных особенностей патриархов.

Не обошлось и без банального меркантилизма. Все перечисленные церкви немало страдали от безденежья. Османский султан не слишком жаловал православный христиан серебром. Мало того, каждые выборы, например, константинопольского патриарха, должны были сопровождаться выплатами султану дополнительных налогов. Ну и паства у церквей была не знатная. В Османской империи знать почти поголовно мусульманская, как и торговцы. Как следствие, о серьезных пожертвований речи быть не могло.

Поэтому в письмах-приглашениях фигурировали суммы, которые, помимо прочего, будут выплачены церквям от русского государя вне зависимости от итогов Московского Собора и принятых на нем решениях. По десять тысяч рублей каждому патриарху — это уже не мало. А, если учитывать, что патриархам будет выплачена компенсация за проезд, полный пансион по принципу «ол-инклюзив», то иерархи и вовсе приедут на курорт за счет принимающей стороны.

И это не все. Всем патриархам, как и членам делегаций, приготовлены сумасшедшие по стоимости подарки: уникальные хрустальные наборы для причастия от самого мастера Лемана, необычайной дороговизны в золоте и с драгоценными камнями, даровались одеяния из дорогой парчи и шелка, как и многое другое. При этом каждая патриархия получит свою икону Московской Божией матери, написанные Караваджевым… с образа его жены. Но последнее не так и важно, иконы получились просто невообразимо искусными и притягательными.

Гермоген ходил гоголем. Еще бы, нынче он — глава, фактически, главенствующей церкви в Православном мире. Роль константинопольского патриарха настолько ослабла, что он уже не принимал никаких существенных решений и не влиял на православие в той мере, что ранее. Неофит II влачил свое жалкое существование, всячески ущемляемый султаном Ахмедом.

Относительно влиятельным или, можно сказать, набирающим влияние, был Александрийский патриарх Кирилл. Это был мужчина, как для патриарха, очень молодой, всего тридцати восьми лет. Однако, его зрелые мудрость и характер никак не определяли относительную молодость. Это именно Кирилл обрушился на своих коллег с жесточайшей критикой, это он не боялся вступать в опасные диалоги с властью. Возможно, по этим или другим причинам, но Кирилл пользовался в православном мире существенным авторитетом, поэтому Александрийский патриарх получал чуточку, но больше остальных и внимания и материальных благ, только лишь за свое содействие православному Собору в Москве.

— … И я прошу вас, владыки, быть друг другу терпимее, помнить, что никто, кроме самих православных, нам не поможет. Российская империя готова вспомоществовать православию в меру своих сил, а силы эти Господь дарует нам… — двумя днями ранее, до начала Собора, под сводами Грановитой палаты звучала моя речь.

Для того, чтобы было услышано каждое слово, пришлось выяснять позиции церковных иерархов заранее, а после заниматься сведением всех мнений в некоторое подобие единого. Это было не то, чтобы сложно, а почти невозможно. Мое выступление обходило многие противоречивые моменты, чтобы иметь возможность прозвучать и начать Собор, но не закончить его сразу же после вспыхнувших споров.

Богослужение в Александрии и Москве отличались сильно, Константинопольская церковь пыталась претендовать на истину в последней инстанции, отвергая любые вероятные изменения, навязывая свое видение системы православия. Между тем, Кирилл, Александрийский патриарх, пробовал продавливать и свое понимание будущего Православного мира, намекая, все же страшась говорить в полный голос, на то, что именно он такой-сякой и есть главная фигура в православии.

Нельзя сказать, что Гермоген стушевался. О, нет! Этот русский хищник в рясе год готовился к жесткой битве, скорее преувеличивая роль и важность других иерархов. Молодая русская патриархия, словно возмужавший воин, была готова драться со стариками-ветеранами. Гермоген отстаивал свою позицию, при этом весьма устойчивую, основанную и на финансировании и на том, что Россия — единственная сильная православная держава, способная политически поддерживать восточное христианство. Он тут хозяин… Ну или я, конечно! Это русское государство готово содержать и строить храмы, помогать серебром другим церквям, снабжать свечами и церковной утварью. И понятно, что ни о каких деньгах и в целом помощи не может идти речь, если Москва не станет православным центром.

И будь у этих стариков реальный политический вес, стабильная финансовая и материальная база, то молодому воину ничего не светило, но православие сильно ослабло под пятой султанов. А тот факт, что православные церкви не имеют собственного высшего учебного заведения сильно снижает оборону при продолжающемся наступлении католицизма, проявляющемся больше в униатских проектах.

Нельзя говорить о том, что все правители Османской империи вели столь ущербную политику по отношению к православию, как это делает молодой султан Ахмед. Патриархи в Константинополе полностью подчинялись правителям и проводили согласованную политику, упоминая в своих молитвах султана, за что получали возможность проповедовать и вообще существовать. Но увеличение налогов, берущихся с православной церкви в Османской империи, сильно снизило роль и значение Константинопольского патриарха Неофита II [в РИ его роль станет столь смехотворной, что «прозревшему» султану придется приглашать на патриарший стол именно Кирилла Александрийского, как самого авторитетного иерарха всего православного мира].

— … Я предлагаю вам поддержку и помощь. Деньги, свечи, церковная утварь, чаши, иконы, книги — все это можно и нужно создавать тут, в России, единственной православной стране, которая не под пятой иноверцев. И средства на это будут. И я хочу, чтобы вы рассмотрели еще один важный вопрос: почему для хорошего образования православному иерарху нужно ехать к латинянам? И привозить оттуда латинскую ересь? Есть Россия, где можно и нужно создать духовную академию, семинарию, школы. Тут взращивать своих умных и грамотных священников, чтобы те имели ответы на любые вопросы и могли утереть нос и латинянам… — моя речь становилась все более эмоциональной.

А как тут без эмоций, когда половина священников элементарно не умеют читать и писать? Как можно при собственном невежестве соперничать с католичеством, даже при условии обличения некоторых его преступных деяний, как то: римские папы-мамы, индульгенции, продажи реликвий, не являвшимися на самом деле таковыми, или даже поклонение Сатане? И как можно проводить собственную политику в православном мире, без оглядки на католиков, если большая часть высших православных иерархов постигала науки в Риме?

Так что необходима православная духовная академия, целый образовательный комплекс с книгопечатанием, исследованием истории, библиотеками. Тут же общежития, стажировки, дискуссионные площадки, повышение квалификации.

И для открытия такого учебно-исследовательского заведения были, кроме озвученных, еще причины. Так, лидерство в православном мире позволит рассчитывать на некоторое влияние в христианской среде Османской империи. «Греческий проект», заключавшийся в создании условий для восстания православного населения в Греции и других христианских регионов, подконтрольных султану, был не так уж и глуп.

Когда-то Екатерина Великая, в той истории, что я знаю, вполне благосклонно отнеслась к плану Григория Потемкина, ну и Орловых, чтобы поднять православных против власти осман. Греческое население не так, чтобы и сильно запротестовало против своих господ, но шансы на это были и немалые. Просто как тут бунтовать, если русские то берут Бухарест, а после преспокойно уходят, то занимают Измаил, но оставляют его и турки спешно усиливают крепость, чтобы Суворов прославился ее повторным взятием.

Я брать пока османские крепости не планирую, по крайней мере, в среднесрочной перспективе. Нет для этого в достаточной степени средств, как и экономической базы. Но такие возможности мною держаться в уме. Османский вопрос мне, или моим потомкам, но решать придется. Так почему же чуточку не облегчить задачи детям-внукам? А может и я еще буду вынужден схлестнуться с турками.

Если будет получаться «выращивать» и «воспитывать» священников в Москве, да еще и делать их зависимыми от русского государства, то можно рассчитывать на то, что в нужный момент мы получим восстания сербов, греков, болгар, как и других народов, к примеру, армян, курдов. Что будет, если эти восстания, как бы «вдруг» начнутся по всей империи? Да с нашим оружием, деньгами? То-то и оно!

И все предпосылки для создания академии есть: место, деньги, благоприятная обстановка, люди, типографии. Наша газета дала и дает еще большее, чем только выпуск периодического издания. Это и накопление колоссального опыта печатания, создание целой плеяды специалистов-печатников. Мы сами стали изготавливать печатные станки, говорят очень даже не плохие, но мне не с чем сравнивать. Жаль, что я так и не придумал, как можно их усовершенствовать. Однако, принцип, по которому собранная команда энтузиастов при должном финансировании может сдвигать горы, никто не отменял.

— С нами Бог! — закончил я свою речь.

В Грановитой палате установилась тишина. Речь была проникновенной, эмоциональной и уже не раз апробирована на разных слушателях. Вначале мы: я, Минин, Лука, Гермоген, готовили тезисы. Ругались, спорили, злились, хотя психовал больше я, так как встречал необычайно активную критику своим литературным талантам, но пришли в общему знаменателю и написали речь, которая будет опубликована. После я репетировал выступление перед Ксенией, которую удалось довести до слез, но не горечи и обиды, а, вызванных, скорее, чувством патриотизма и религиозности. Ну и финальным аккордом, перед выступлением в присутствии православных иерархов, стала речь на Боярской Думе.

— Возникает много вопросов… — вставая, начал говорить Иерусалимский патриарх Феофан III. — На каком языке будет вестись обучение, чему вообще учить будут, если в ваших книгах много противоречий, ну и кто будет учить?

Феофан получил одобрительные взгляды от остальных приезжих иерархов. Кирилл же казался самым хитрым, и было видно, как он радуется, что нашелся тот, кто высказывает скепсис вместо его, Александрийского патриарха. Сам же Кирилл не спешил высказываться. Тут, вероятно, свой расчет: если критики будет много, то Александрийский патриарх, поддержит меня, ну и Гермогена, зарабатывая себе очередные очки. Ну а критики будет мало, то Кирилл добавит, чтобы все видели, что он влиятельный и что с ним придется считаться.

— А это, разве не частности, которые можно решать без привлечения патриархов? — сказал я, а переводчик быстро перевел мои слова на греческий язык.

Я говорил на русском, но все общение на Соборе велось на греческом. При этом, на вступительном заседании церковных иерархов были приняты два языка общения: русский и греческий. И я еще раньше говорил с Гермогеном, что очень важно продвинуть русский язык, как язык церковного общения наряду с греческим. Без этого не будет реального влияния Москвы.

— Это существенно и нужно сейчас оговорить! — сказал Константинопольский патриарх Неофит. — Вот в русском языке вы говорите «Ерусалим», но правильно же «Иерусалим», не «Исус», а нужно говорить «Иисус».

— А может «Езус Христус»? Еще как? В каждом языке есть своя грамматика. Да, в латинском и греческом два «и» в имени Христа. Но это ли станет камнем преткновения и яблоком раздора между нашими церквями? — спрашивал я, а церковники покривились.

И гримасы на лицах православных иерархов появились после озвучивания идиомы про «яблоко раздора». Не додумался, что эти слова могут считаться отсылкой к язычеству и греческим мифам про богов. Ну вот в этом и речь! Цепляются к словам, буквам, стараются изменить в мелочах, а главное же, как я думаю, в ином — нужна сила, которая кроется только в единении православного мира.

— Нельзя допустить Раскола! Не цепляться за отдельные буквы. Все делать только путем просвещения. Если кто перекрестится двумя перстами, поясните, как правильно. Может быть и двумя, может, тремя. Выработайте единую систему и стремитесь через поколение привести в общей системе, но не ломать людей, иначе расколемся. Нужны нам свои реформаторы? Лютеры и Кальвины? Нет! Нужно единение, только в нем сила! — сказал я и поспешил уйти.

Не мое. Я уже немало, как православный государь, узнал о христианстве, но копаться в сущности религиозных догматов, все же не могу. Для этого есть мастодонты, и я надеюсь, более того, уверен, что упертый Гермоген не прогнется под патриархов, являющихся, по нашим масштабам, местечковыми. Сколько там у меня подданных? Больше десяти миллионов! Это без Малороссии и людей иных конфессий. А сколько христиан в Александрии, Иерусалиме? Ну, всяко меньше. Тут, конечно немало православных на Балканах. Но за этими десятью миллионами русских, православных людей, стоит государство.

Не обо всем самом важном успели договориться патриархи, но откладывать богослужения, никто не стал и главы церквей провели служения в храмах Москвы. И вот сейчас мы наблюдали за невообразимо красивым зрелищем.

Колоны верующих стекались на Красную площадь. Сразу прибавилось работы городской страже и выделенным в усиление двум стрелецким полкам. Нельзя было допустить давки, а это было вероятным итогом появления на Красной площади огромного количества людей.

Огромный колокол оглушал. Это было изделие, которое можно было бы назвать «царь-колокол», если только недавно отлитый колокол все же несколько не уступал тому, что будет в будущем экспонатом на Красной площади. Звон стоял и в ушах, и в душе, и в сердце, вгоняя верующих в некий религиозный экстаз.

Я не был столь религиозным, по сравнению с большинством людей этого времени. Однако, как уже говорил, все более проникался православием. И тут дело было не только в том, что обществе верующих, сам отдаёшься общим тенденциям и веровать. Я и при критическом осмыслении не умом, но душой, начинаю принимать Господа. Потому все происходящее щемило и мое сердце, сердце православного государя.

— Отче наш, иже еси на небесех… — начал читать молитву Гермоген, как только все крестные ходы объединились и патриархи-гости, со своими помощниками, несущими большие кресты, взошли на сооруженный помост.

Люди встали на колени и начали исступленно проговаривать, или даже выкрикивать, с желанием «докричаться» до небес, слова молитв. Я так же стоял на коленях, искренне молясь, но все же то и дело, посматривая по сторонам. Я православный государь, но, в этом словосочетании акцентирую логическое ударение на «государь». Потому даже сейчас не могу полностью предаться молитве, а должен видеть и примечать многие особенности. И оценка происходящего мероприятия была более чем высока. Эти люди, что молятся и на площади, и вокруг Кремля, да весь центр Москвы заполнен толпами народа, они не должны предать. Скажи сейчас молящимся, что государству нужны их деньги, так последние портки отдадут. Да что там деньги, они жизни не задумываясь положат.

После «Отче наш», прозвучал «Псалом 90», после «Символ веры», «Молитва к Пресвятой Богородице», «Иисусова молитва». Всего двенадцать молитв были озвучены. После, буквально по минуты три каждый патриарх обратился к людям с напутствием и наставлением.

Но и этим все не закончилось. Сразу же после молитв, по всей Москве открылись более двадцати пунктов раздачи «подарков». Большой хлеб и кольцо колбасы получали все желающие, без какого-либо подсчета. Мною, при подготовке такой раздачи «дормовщины», были учтены ошибки Ходынского поля, когда, при коронации последнего русского императора, в давке, погибло много человек. Пункты раздачи были размещены по разным районам Москвы и рядом с ними было не менее полусотни стрельцов, смотрящих за порядком. Ну и количество… сто двадцать тысяч хлебов и колец колбасы. Хлеба и зрелищ! Сегодня было и то и другое.

Пошли «преломить хлеб» и все делегации, как и бояре. Внутри Кремля были поставлены столы, которые просто ломились от еды и вина. И все ели, непринужденно общались, проникались ситуацией, делясь впечатлениями. Подобное провернуть хоть в Константинополе, пусть и в Антиохии, невозможно.

3 июля 1609 года в присутствии патриархов состоялось торжественная закладка нового храма, вероятно, даже собора, посвященного святой Софии. Это будет большой храм, больше, чем Константинопольская София, и архитектура этого сооружения будет похожая на ту, что присуща бывшему главному храму христианства, а нынче — мечетью.

Подобное строительство, только по приблизительным подсчетам обойдется в пятьсот тысяч рублей. Очень много. Но оно того стоит и вот ряд причин, почему: первое, строительный материал будет браться с государственных мануфактур по производству цемента и кирпича, так что у себя берем, себе же возвращаем. Второе, тут будут трудиться рабочие, которые собраны для строительства моего дворца, возведение которого подходит к концу, а сложившуюся команду строителей терять не хочется. Ну и третье — это комплексная причина: престиж, идеологическая работа, да и не может вероятная столица православия не иметь такой собор, или даже храмовый комплекс, который подчеркивал бы статус Москвы.

А потом началась работа. Очень сложная, муторная, скрупулёзная. Тут выявились все проблемы Русской Православной Церкви, точнее ее представителей. То, как работали с книгами патриархи Феофан и Кирилл, заслуживало уважения. Они даже с русскими текстами, по средствам двух, а то и трех переводчиков умудрялись прорабатывать большие объемы. А после обсуждались все не состыковки, противоречия, что скопились в русском богослужении.

Я на корню пресекал стремления иных иерархов все бросить и откреститься от работы. При этом получилось несколько раз указать и на то, что даже антиохийские и александрийские книги могут немного, но противоречить между собой, как и иерусалимские. А эти церкви находятся, можно сказать, «в шаговой доступности» друг от друга.

— Что скажешь? — спросил я у Гермогена, когда уличил минутку между нескончаемыми заседаниями и работами отдельных комиссий и секций.

Патриарх выглядел странно, противоречиво. От недосыпа глаза Гермогена были впалыми, образовавшиеся мешки под глазами старили мужчину. Но… вот в чем парадокс — он светился и, казалось, усталые глаза сверкали.

— Академия будет! — на выдохе сказал Гермоген.

— Слава Богу! — я искренне восславил Господа.

— Освобождай, государь-император, Кремль. Тут и будет академия, — Гермоген ухмыльнулся кривоватой, усталой улыбкой. — Ты слово свое давал!

— За этим дело не станет, — ухмыльнулся я, делая себе заметку дать поручение Акинфию отправиться в строящийся дворец для выяснения готовности первых пяти комнат дворца. Пяти мало будет, но для того, чтобы начала действовать Московская Православная академия, потеснюсь.

Гермоген посмотрел на меня… таким глубоким, мудрым, оценивающим, взглядом, как будто только что впервые увидел.

— Уразумей, государь-император, что еще год тому назад, я был готов стать тебе врагом. Считал, что самозванец ты и глупец, — патриарх сделал паузу, а я растерялся, собираясь уже обрушить на патриарха свой гнев. — Все прошло, государь-император. Кто бы ты ни был, но это Господь прислал тебя. Такое дело сделать!!! Москва нынче Третий Рим и то твоя заслуга. Русская церковь, недавно ставшая патриархией, нынче главная в христианстве. Так что я отныне и до скончания своих дней буду слушать тебя и почитать. Спаси Бог, государь!

Гермоген привстал и поклонился. Я ошалел. Одна растерянность пришла на смену другой. Что? Гермоген поклоны бьет? А и почему бы и нет! Церковь за последний год получила триста тысяч рублей, при том, что земли я у монастырей не забираю и они кормят церковников. Провел только один закон, по которому дети церковников обязаны либо идти в священники, но после экзамена в патриархии, а теперь и обучения в академии, либо в чиновники, опять же, после экзамена в ведомстве Луки или обучения в государевой школе. Или слова Гермогена все же не про деньги?..

— Иди, владыко! Наберись терпения и с Божьей помощью, сделай Россию главной православной державой! — напутствовал я Русского патриарха.

— Пойду, государь-императоры, а ты поговори с Неофитом Константинопольским! Он все волнуется, кабы султан не прогневался, — вставая со скамьи, сказал Гермоген.

Я не стал сразу встречаться с Неофитом. Во-многом, мне плевать на страхи, потерявшего последний авторитет, патриарха из Константинополя. Пусть Неофит и дальше раболепствует перед малолеткой Ахмедом. А тот, своей султанской властью продолжает закапывать в долги и вбивать в уныние высшего иерарха Константинопольской церкви.

Так что сперва пообедал, пообщался с женой, разобрал корреспонденцию, в виде двух писем и завтрашнего выпуска газеты. Некоторое время думал, что именно сделать, так как письма, точнее одно из двух писем, было очень важное и требующее пристального внимания. Но все же решил, что лучше сперва встретиться с Неофитом, а уже после, в спокойной обстановке, прочитать важное послание.

Неофит был плюгавым старичком, с вызывающе надменным лицом. Он, ведите ли, главный патриарх, потому старался смотреть на всех с высока, но росточку не хватала, тем более рядом с большим Гермогеном. Относительно же меня, так мы одного роста, но вот я все равно выше. Я император!

Да, формально может Неофит и мог считаться главой Православного мира, но, фактически, уже давно константинопольские патриархи таковыми не являлись. Этот тезис доказывался еще и тем разговором, который состоялся.

Неофит переживал, что сам факт Собора в Москве приведет к войне с Османской империей, ну и притеснением христиан в Османской империи. Он был уверен, что нужно собираться в Константинополе, как и активизировать помощь именно ему, так как число паствы у Неофита несоизмеримо больше, чем у остальных. Я послушал, покивал, ну и отправил патриарха работать. При этом, я чувствовал слабость человека, потому осознавал и свое право ему указывать, если даже не приказывать.

Ни о чем! Вот смысл всего разговора, в котором я оказывался в роли психолога, который призывает успокоиться и бороться со своими страхами. Ну и выторговать дополнительных денег. Не люблю, когда просят, люблю сам решать, кого поддерживать!

Я говорил с Неофитом, сдерживаясь, чтобы не послать его по известному адресу, а в голове крутились мысли о письмах, что сегодня доставили. А, между тем, одно письмо было более чем важным. Мы, как бы, в состоянии войны с Речью Посполитой и по этому поводу мне пишет коллега.

Да, письмо было от Сигизмунда. Вот так король, без посольства, не через посыльного, которого, скорее всего, не пустили бы ко мне, а только лишь письмом, принялся решать глобальную проблему своего государства. А ведь это компромат, могущий стать, в некотором роде, уроном чести. Если там угрозы, то не стоило королю утруждаться тратить время и разоряться на чернила. Ну а любые пораженческие вопли можно использовать и для издевательств, на страницах той же Правды.

— Приветствую тебя, мой венценосный брат… — начал я читать письмо и сразу же расплылся в улыбке.

Мир всегда одинаков. Сильный заставляет уважать и относиться к себе так, как того потребует. Еще не так давно я, наверняка, был и самозванцем и еще кем-то, определяемым уничижительными эпитетами, насколько позволяло воспитание короля. А сегодня — венценосный брат. Не менее ста тысяч смертей, огромные потери ресурсов и все… я в европейской монаршей семье. Мне такая цена казалась завышенной, но сами вынудили.

— … сколь много еще должно пролиться христианской крови, чтобы мы пришли с соглашению, — читал я дальше и возмущался. — Вот же курва! Я с тобой уже договаривался, но ты не смог договоренности провести через Сейм!

— Государь? Что-то случилось? — на мои крики в кабинет вбежал Акинфий.

— Нет, — сухо ответил я, продолжая читать.

Все было понятно, причем предельно. Сигизмунд, видите ли, соглашается с предыдущими договоренностями и обещает провести перемирие через Сейм. При этом, то, что он предлагает перемирие аж на десять лет, подается в таком ключе, будто бы величайшая уступка.

— … а пока мы не встретимся, я прикажу своим войскам более не нападать на твоих воинов. Встречу предлагаю провести в Могилеве, — дочитал я письмо.

— Ты прикажешь своим воинам не нападать? — я рассмеялся. — Да они все просрали, если я продолжу войну, то Польши не станет!

Что ж, я давно ждал такого письма, с самого начала новой войны с Речью Посполитой. Но идти даже на малейшие уступки вначале переговорного процесса, я не собирался. Место переговоров должно быть моим. Смоленск. Думаю этот город более остальных подойдет для того, чтобы пообщаться со своим венценосным братом.

— Акинфий! — выкрикнул я и помощник моментально материализовался. — Посланника, того, что письмо привез от круля ляшского, позови! Я с ним говорить не буду, а только письмо передам.

Много писать не стал. Четко и по полочкам: встретимся не позднее первого августа в Смоленске, но не раньше, чем двадцать пятое июля. Жду одного короля, без всяких там Радзивиллов и других пиявок, но с подтверждением полномочий от Сейма, которое должно сделать невозможным оспорить любые договоренности между монархами. Указал и на то, что прежние договоры уже не актуальны, так как именно Речь Посполитая решила их не принимать. Ну и написал, что поход на Варшаву пока решил отложить, хотя остальные территории, на восток от Вильно, продолжим кошмарить.

На самом деле, у нас только и остались силы для того, чтобы прибирать к рукам более мелкие населенные пункты, чем столица Великого княжества Литовского. Да и допускать одну из самых частых ошибок быстрых побед, когда тылы не успевают за армией, нельзя. Нужно спокойно, рационально, принимать пополнения, подвозить и складировать порох и ядра, лечить раненых. Ну и прибирать к рукам все, что плохо лежит. На самом деле грамотно грабить — это тоже немалая такая работа.

Нужно же пересмотреть людей, выявить все орудия труда, забрать урожай, организовать логистику, охрану, склады. Это сложно и нужны специалисты, которых в армии не так и много, если это нормальная воюющая армия. Так что все еще учимся, но делаем.

Из Вильно были вывезены пятнадцать тысяч человек. Никто не брал шляхтичей, или ксензов, как и пастырей разных мастей, только ремесленники и их семьи. Брали и крестьян. Нам юга заселять, Поволжье. Так что грабили основательно, чуть ли не ковыряя кирпич со зданий и сооружений, забирая всех лошадей, повозки, кареты.

Уже сейчас можно говорить о том, что разграбление Вильно и других городов дало нам более двух миллионов рублей. Это… Очень много!

Если посчитать, сколько Российская империя заработала на первое полугодие, то цифры могут показаться бахвальством, но это фактические подсчеты, даже чуть принижены. Открытие свободной торговли стеклянными изделиями, поступление большого количества пушнины, не значительная, но торговля продуктами питания, даже тем же иностранцам в Архангельске и на ярмарках в Нижнем Новгороде и Ярославле. Увеличился объем продажи пеньки, готовых канатов, корабельного леса. Меда продали много, воска еще больше. Ну и награбили. Так что на пять с половиной миллионов рублей заработка.

Это только первое полугодие. Какие-то цифры еще увеличат эту баснословную сумму. Так, мы отправляем сто пушек в Персию, которая, правда будет расплачиваться с нами шелком, коврами, но и селитрой, очень важной при такой интенсивности военных действий. С персами поторгуем и предметами роскоши. Только через неделю откроется ярмарка в Нижнем Новгороде, куда уже съехались ну очень много людей. Мне докладывали, что с округи срочно призывают все строительные артели, потому что не хватает складских помещений, как и жилых комнат для приезжих. И сколько может принести прибыль от ярмарок, пока вообще не понятно.

Так что есть нам чем гордиться. Нужно еще распорядится правильно полученными суммами.

Смоленск приятно удивлял. Я уже могу определять инфраструктуру современных мне городов: где она развитая, а где и пришла в упадок. Казалось бы, что здесь такого? Но посмотри я на Москву, не говоря о Смоленске, через призму восприятия человека будущего, то кроме кривой, брезгливой гримасы, иных проявлений на лице не возникло бы. Убогие домишки, гулящие по улицам города домашние животные, как и загоны для них, частью вытоптанная трава и откровенный песок, только лишь по трем основным улицам мощенные дороги. А еще копоть и вонь от конских и коровьих экскрементов.

Но… этот Смоленск был развитым городом. Каменных домов уже чуть ли не в половину от деревянных, что сильно отличало город от многих. Любо-дорого было посмотреть на оборудованные колодцы, которые были на всех улицах на расстоянии в сто метрах. А еще Смоленск имел стройную планировку построек, часто с резными ставнями и воротами. Были тут и два мелких, как и одно крупное торговища.

Несмотря на войну, торговля шла бойко. Даже персидская лавка в этом году появилась. Это воюют войска, а люди торгуют. Стоило разрешить в Смоленске еврейскую торговлю и эти дельцы сразу же появились в большом количестве. При этом отец Моисей мог жить в Могилеве, а его сын, Абрам, в Смоленске. Хотя не жить, а арендовать жилое помещение, как и пользоваться в аренду лавкой. Как было запрещено евреям селиться в русских городах, так это и остается в силе. Креститесь! И живите спокойно. Но и такие поблажки сразу же вывели торговлю на новый уровень и Смоленск стал расти.

Люди, вот что еще важнее, они были довольны жизнью. Я не встречал обреченности в глазах смолян, как и гостей города. Не было и откровенно истощенных людей. Конечно, жить в городе, который непрестанно снабжается продовольствием, да еще не находящимся в зоне боевых действий, — это возможности для контрабанды и казнокрадства. Тут голодать не приходится.

Как не бороться с коррупцией, ее не победить, можно лишь задвинуть в некие системные рамки, выход за пределы которых, сулит неминуемое и более чем жестокое наказание. Но разве был в истории России такой период, когда бедствовали интенданты и не жирели всякого рода, якобы, честные купцы, проворачивающие свои делишки в военных городах, спекулируя на поставках? Я не припоминаю, но, может так быть, что моих знаний истории не достаточно, и имел место тот сказочный период в прошлом Родины, когда все поставщики продовольствия и всего необходимого в армию, были честны и неподкупны.

Так что смоляне были сыты, довольны и весьма даже многочисленны. Этот факт меня заинтересовал и еще ранее я дал задание Акинфию узнать, в чем причины того, что в Смоленске нынче проживает в полтора раза больше горожан, чем было еще только два года назад. Причины, банальны, как для войны, — беженцы. Не все в Речи Посполитой были настроены против России, ну а успешные боевые действия всегда заставляют людей задумываться. Одни начинают еще более люто ненавидеть русские войска, которые так же нельзя было назвать примером гуманизма и дисциплины, но были и те, кто предпочитал перейти на сторону победителей.

Можно презирать таких людей, которые ищут для себя безопасного места жительства. Но не всем быть воинами. Кроме того, если говорить категориями из будущего, то я наблюдаю приток капиталов в Россию. Это и ослабление экономической мощи соседей, ну и приобретение Россией той самой мощи, крови войны и основы для великой империи. А что, разве переселение небедного мещанина из условной Орши в Смоленск — это не приток капитала? Да, и не только финансового, но и важнейшего, демографического. Пусть эти люди не возьмут в руки оружие и не станут защищать новую родину, но они будут тут работать и платить налоги, позволяя выучить и вооружить воина.

Я прибыл в Смоленск только сегодня, несмотря на то, что мой визави, товарищ Сиги, три дня как тоскует в городе. Сообщают, что прикладывается к вину. Но тут Я диктую условия, и потому помурыжить польского короля было нужно. Хотя в одно и тоже время мы имели схожие занятия. Я злоупотребил алкоголем и напился в компании Скопина-Шуйского и Семена Голицина, составляющих мою свиту. А после еще и выспался во Ржеве.

Сигизмунд присылал мне еще письма, просил, чтобы все вопросы решали наши доверенные люди. Вот только я не согласился. Понимаю, что для польского короля будет унижением получать политические оплеухи, что он хотел переложить сомнительное право быть переговорщиком на кого-то иного, но… мне плевать. Я так устал от все еще продолжающегося Московского Православного Собора, что не уезжал из Москвы на переговоры, а сбегал на них.

Ох, сколько же кровушки моей царской попили все эти интрижки, борьба за лучшее место в формировавшемся Вселенском Святейшем Православном Синоде. Постоянные переговоры, вмешательство. При этом я чувствовал себя завхозом, так как главное, чем мне приходилось заниматься, так это организовывать места проживания, систему обеспечения продуктами, всем нужным и многое другое. Почему я? А кто еще примет решение о передачи половины всего Кремля под нужды академии? Или кто распорядится царскими закромами-складами, доступа к которым нет ни у кого? Хотя да, я лишь давал распоряжения, но чего стоило выслушивать все эти переговоры и дрязги? Нет, Германа так я скоро потеряю. Такой объем работы, как и психологического прессинга, не пройдет бесследно.

Тут и Неофит пытался чуть ли не купить меня, но чтобы именно он стал во главе Святейшего Синода. Этот нищий пытался меня купить! Конечно, он не предлагал деньги, это было бы верхом глупости. Он обещал политическую поддержку в диалоге с Константинополем-Истамбулом. Как будто я не понимаю, что сам патриарх в политических раскладах Османской империи чуть больше, чем ноль. Он мне пообещал, что мои слова передадут султану. Вот хотелось дать ему волшебного пенделя, чтобы понял — Россия держава великая и не нуждается в благосклонности султана.

Так что путь пауки грызутся, а я сбежал на переговоры. Прибуду после подписания Смоленского Вечного мира и рассужу патриархов. Мне нужно быть над ними, а не с ними. Главная моя цель, как православного государя была доведена до иерархов и они с ней согласились. Москва — новый центр Православного мира!

Что касается переговорного процесса, то тут я не переживал, почти что. Хворостинин только полторы недели назад взял Ковно. Этот немаленький литовский город оказался практически не защищенным. Сработала разведка, иначе никто не повел бы войско к Ковно.

Жолкевский поверил, что русская армия готовится к быстрому маршу к Варшаве, потому и принялся готовиться к обороне, недавно получившего статус столицы, города. Гетман перекрывал все дороги к Варшаве, готовил летучие отряды, что бы те жалили наше воинство на марше, увеличивался и гарнизон главного польского города. А мы возьми, да сверни чутка, в сторону, нам и не особо нужного, Ковно.

Это направление наступления было не особо необходимым, даже более того, ненужным. Идти на Ковно — это отрезать всю Белую и Черную Русь от Польши. Такой кусок, еще только поднимающейся с колен России, не проглотить. Тем более, что не так легко было бы взять под контроль эти земли. Это в Ковно гарнизон оказался смехотворным и всего с семью старыми пушками, а вот Несвиж, Мир, Лида, Троки, особенно, Гродно…

Эти города с наскоку не взять. В Несвиже, как сообщает разведка, стянуты немалые силы. Будь это войско коронным, то пришлось повозиться и в поле, не говоря о взятии замка. Радзивиллы купили всех наемников, до кого дотянулись своими длинными руками, а так же собрали в кулак свои силы и военные отряды своих клиентов. В Мире схожая ситуация. Так что идти туда — это затягивать войну и надолго.

Но Ковно играло на переговорах очень положительную, для меня, естественно, роль. Всегда нужно иметь то, от чего можно отказаться и тем самым ускорить переговорный процесс, дать противнику, хоть и малый, но повод для гордости.

Для монарших переговоров все было готово. Не так давно перестроенная усадьба воеводы Шеина подходила для этого более всего. Богатая усадьба, вычурная даже со статуями, своей часовенкой. Михаила Борисовича стоило бы проверить на предмет коррупции, но его поступок с Яном Сапегой, когда Шеин не стал предателем, заставляет меня принимать воеводу, как русского героя, несмотря ни на что. Сейчас понимаю некоторых русских правителей-руководителей, когда и понимаешь, что твой приближенный вор, но позволяешь ему таковым оставаться, так как КПД полезного действия выше, чем ущерб.

— Семен Васильевич, докладывай! — сказал я, когда сразу же по въезду в Смоленск, собрал совещание.

— Вечный мир готов. Тридцать три листа списали, — начал доклад приказной боярин Приказа Иноземных дел Семен Васильевич Головин. — Старик Кшиштоф Радзивилл пытался сопротивляться, держал совет с королем и Жолкевским, но мы договорились. Пришлось отставлять и Ковно и Вильно… Но на то мною были получены разрешения от тебя, государь-император.

— По землям говори! Все, что хотели наше? — проявил я нетерпение.

— Да, государь-император. Не могло быть по иному, — Головин явно гордился своей работы и проявлял чуть ли не горделивое самолюбование. — Мы отдаем Вильно, Ковно, ряд других городков. Но забираем себе Западную Двину со всеми городами и тридцать верст на запад от реки, чтобы Двина была наша. Ну и все земли наши до шведов, Ревеля и Нарвы. На юге все земли на Восток от Днепра наши.

— Запорожье? — спросил я.

— Коли казаки решат, то быть им с нами. Создадим Гетманщину Запорожского Войска с Черкассами столицей или в Чигирине, пусть сами казаки и решают, — самодовольно отвечал дипломат.

Все, что я планировал, вышло, даже больше того. На Ригу, Динабург я не особо рассчитывал. Первоначально думал, что эти территории по Западной Двине, до Полоцка, отдадим, как уступку полякам. Но получилось взять другие земли, чтобы уже их возвращать.

Можно было упереться рогом и стоять на том, что и Вильно и Ковно, все будет Россия. Вот только нельзя слишком сильно ослаблять Речь Посполитую. Это государство должно оставаться в достаточной мере сильным, чтобы противостоять другим вызовам и играть существенную роль в будущей Тридцатилетней войне.

Если этого конфликта не случится, то я получу сильнейшую Европу, экономический и демографический рост которой уже при моей жизни может привести к «Драгху нах Остену». Польша станет настолько слабой, что Германской империи стоит только начать военные действия и уже скоро у меня будет общая граница с цесарцами. Спокойно ли они тогда будут смотреть на развитие России? То-то! Обязательно захотят прижать, забрать, ослабить. Так что Речь Посполитая нужна, как некий молниеотвод от Османской империи, ну и германцев. Да и шведы быстро сообразят, что могут стать великой империей, если заберут себе ряд польских земель. Вон, у них Густав Адольф подрастает. Может принц и мог испытывать симпатию к России, но питать иллюзий на этот счет не стоит.

— Только вчера прибыл вестовой от Сагайдачного. Казацкая Рада приняла решение… — я сделал театральную паузу. — Они согласились на мои условия и ждут серебра и пороха. В письме были намеки на то, что не все прошло гладко и какая-то часть казаков ушла во Львов, выказав лояльность Сигизмунду. Но наше серебро свою работу делает.

— То-то, государь, все серебра ждут! — пробурчал Скопин-Шуйский.

— Лучше купить воина, чем воевать с ним. Запорожцы доказали, что лихие и сильные воины. Сколько стоит подготовить тридцать тысяч, а то и больше воинов? — отреагировал я на ремарку головного воеводы.

— Много серебра, — Михаил Васильевич улыбнулся. — Прав ты, государь-император. Вот только мне обидно, что православные воины ждут от нас серебра, еще не доказав свою честность и верность. Только месяц назад наше воинство било сечевых казаков, а нынче, значит, дружбу водить.

— Прав ты, головной воевода, но и сам же понимаешь, насколько нам важно было заполучить казацкое воинство себе, — отвечал я на посыл Скопина.

Я так же сильно сомневался в лояльности казачества. Если условно наше, русское, казачество получилось не приструнить, а направить в выгодное для всех сотрудничество, то с запорожцами может выйти сложнее. История показывала, как казаки виляли политическим хвостом. Как Россия стала сильной и готова была воевать, при том успешно, с Речью Посполитой, а казаки уже выдыхались в своем восстании, так Богдан Зиновий Хмельницкий собрал Раду в Переславле, выказал быть «на века вечные» с Россией. А как только русское государство даже чуточку спотыкалось, так и бежали в разные стороны. Но вывод, который я для себя сделал, один — нужно быть сильным и тогда никто не побежит от тебя, если только не враг.

— Ну и где мой венценосный брат? — спросил я, вставая с лавки.

Пора было уже и подписать согласованный документ.

Удивительное это дело — Вечный мир! Как может быть мир вечным, если он заключается на двадцать лет? Может. И вот, что напрягало и заставляло задуматься, — польская делегация настаивала на том, чтобы мир был подписан только на десять лет. Это они хотят прийти в себя и вновь начать войну? Но мне нужно больше мирного времени на западном направлении. А что будет через двадцать лет? Россия станет сильнее, если только меня не прибьют.

— Царь Димитрий! — приветствовал меня Сигизмунд.

Не назвал, курва, своим братом. Ну и в бездну таких братьев!

— Король Сигизмунд! — отзеркалил я приветствие.

— Когда-то мы говорили без толмачей, ты же прекрасно говорил на польском языке, даже немного шведский знал. Что изменилось? — с некоторой издевкой спрашивал Сигизмунд.

Волноваться? Переживать, что меня раскрыли и заподозрили во лжи? Царь не настоящий? Чушь! Да кто он такой, чтобы поддевать русского монарха?

— По чести на переговорах говорить на языке победителей, — мокнул я котяру Сигизмунда в прокисшее молоко.

Король насупился, стал тяжело и громко дышать. Я приметил, что швед на польском троне уже несколько раз порывался встать. Видимо, это его привычка такая — переживать и нервничать стоя. Пусть сидит в некомфортных условиях. Он проиграл, это факт. Я могу продолжать войну, если бы не обращал пристального внимания на экономику, словно Кащей не чахнул над златом, то обязательно продолжил войну до полной капитуляции Польши.

— Ты не назвал меня братом, значит ли это, что польская корона отказывается признавать меня русским императором? — жестко спросил я.

— Я здесь, значит… — король замялся.

Я понял причину очередной заминки короля. Он попался в ловушку. Признавать меня правителем это, конечно, вынужденная мера. А признавать титул императора? Подобного Сигизмунду не простят. Польша еще лелеет мечту на имперскость, так что никаких империй, кроме цесарцев, признавать не может, тем более Российскую.

— Я не стребую признания России империей, время к этому еще придет. Но я требую заканчивать уже воевать между собой и начать не вмешиваться с дела друг друга. Неужели у нас нет общих врагов, чтобы продолжать лить христианскую кровь? — говорил я под удивленные взоры собеседника.

Шокировать, говорить то, чего, казалось, от тебя не ждут — один из способов завладеть инициативой в разговоре. А тот, по чьим правилам выстраивается конфигурация переговоров, и диктует условия. Хотя наша встреча — это не более, чем сотрясание воздуха. Все уже согласовано, остается только поставить свою подпись.

— Общий враг? — задумчиво спросил Сигизмунд, а после его тон стал еще более недоверчивым.- Христианскую кровь? Ты — схизматик! Или вспомнил, что крестился в истинной католической церкви?

Мой переводчик вздрогнул. Это был, как я рассчитывал, верный мне человек, мало того, что лично обязанный, так и вся его семья в цепких руках Захария Ляпунова. Нужно было проделать определенную работу для того, чтобы определиться с кандидатурой толмача, который не станет трепаться о то, что именно было сказано на переговорах двух монархов. Знал бы хорошо польский, точно решил бы говорить один на один. Ну или шведский язык, может латынь.

— Я христианин истинной Православной церкви. Пусть у нас много различий, но все мы от Христа. Так что да, ты, наверняка, догадался — против турки хочу союз, — сказал я, а Сигизмунд вымучено улыбнулся.

— Какой я тебе союзник против турки? Южные украины разорены, крепости сожжены, пограблены. Казаков ты под свою руку решил брать. За то воевал, чтобы ослабить своего союзника? — король говорил все более вымученно, тяготясь нашим разговором.

— Мы очертим границы и дальше я никуда лезть не собираюсь. Есть молдоване, отчего тебе с ними не поладить? Чем не замена украиных земель? Тем паче, что я отказываюсь от земель севернее и западнее Винницы. У тебя остается все Подолье, почти вся Волынь, Галичь, Каменец-Подольский, — говорил я и складывалось впечатление, что я уговариваю ребенка отдать одну игрушку, упирая на то, что у него еще остается много других.

— Каменец-Подольский? Вы бы и не взяли эту твердыню! — горделиво сказал Сигизмунд.

— С той всего тысячей триста защитников, с двенадцатью рабочими устарелыми орудиями? Ты бы подготовил крепости к войне, так и сложнее было бы мне побеждать! — ухмыльнулся я, преуменьшая обороноспособность Каменец-Подольска.

Король удивился моей осведомленностью, но постарался не показать вида. На самом же деле, он прав и даже с чуть больше, чем полутора тысячами защитниками, крепость Каменец-Подольска казалась неприступной. Мало того, что она стоит практически на горе, так еще и стены, башни, сложные подходы. Тут либо укладывать штабелями трупы воинов, изматывая обороняющихся нескончаемыми штурмами, либо долго и упорно осаждать и давать возможность противнику время прийти в себя и начать контратаковать. В любом случае, в концепции быстрой войны, а, скорее «принуждении к миру», брать такие крепости — не вариант. Я еще удивлен тому, что получилось взять Вильно.

Но была еще одна причина, почему я запретил идти своим войскам дальше, на Луцк, Львов, Каменец-Подольский. Прежде всего, на последний. Дело в том, что мне нужна активность поляков на южном направлении даже после того, как они лишались части своих украин. Получив по зубам от России, Речь Посполитая не сможет останавливаться в своей вялотекущей, но все же, экспансии. И тут нужно давать соседу окно возможностей.

Еще раньше поляки неплохо стали общаться с молдованами и валахами, которых Османская империя считает своими. Из того куцего послезнания, которое мне доступно, я помнил, что скоро должна была бы начаться польско-турецкая война. Причем масштаб этого противостояния был очень и весьма внушительным. Польша могла бы и рухнуть под нажимом Османской империи. И эта Речь Посполитая может-таки и проиграть туркам. Тогда, в той истории, конфликт начался как раз из-за того, что поляки стали якшаться с молдованами, ну а туркам это не понравилось.

В этом варианте истории Речь Посполитая имеет шансы еще раньше нарваться на войну с османами. Молдавское направление, да еще с нашими заверениями в помощи, обязательно сыграет.

И тут прекрасно все: Речь Посполитая еще больше ослабнет и через десять лет не попрет вновь на Россию, ослабнут и османы, потому как я не дам им сильно «гулять» по землям западного соседа, если только совершить «легкую, но чувствительную, прогулку». А там и посмотреть, настолько ли османы сильны, как их рисуют. Хорошо так проверять боеспособность грозного соседа, если только на чужой территории.

— Россия гарантирует помощь Речи Посполитой, если кто пойдет на меня войной? — спросил король, вероятно что-то себе надумав.

— Мне и со шведами нужен мир. Торговля. Если Речь Посполитая позволит создать торговый путь через свои земли к цесарцам, то можно все рассматривать, — уклончиво отвечал я.

Я еще до конца не понимал, за какие это земли Польша и Швеция могут воевать, если все Подвинье я забираю и тем самым разъединяю границы. Не будет общей польско-шведской государственной межи. Ну и в целом, я еще до конца не решил, на чьей стороне мне будет выгодно выступать в будущем масштабном европейском конфликте. Ясно, что дружба с Англией вынуждает примкнуть к протестантскому блоку, но нельзя же допустить быстрой победы реформистов. Мне оно нужно, чтобы Европа, кроме, может только южной, стала протестантской? Пусть себе воевали бы и дальше друг с другом, а мы пробовали из этого пожара печеную картошку вытаскивать в виде людей и ресурсов.

— Я подпишу Вечный мир. Радзивилл, Любомирский, Жолкевский его уже подписали. Так что нужно будет строить новые отношения. Что касается казаков, то они должны иметь возможность выйти из соглашения с Россией в любой момент, — Сигизмунд говорил таким тоном, как будто делал большое одолжение.

А ведь это я иду на больше уступки, только чтобы не отдавать Польшу на заклание другим соседям. Да, я забираю Ригу, Полоцк, ну и другие города по обоим берегам Западной Двины, отодвигая Литву на тридцать верст от реки на Запад. Но, как я знал, Польша так и не имела собственного флота, роль морской торговли в этой державе была крайне мала. Да и вообще… Теперь я понимаю отчетливо, что мог всю Речь Посполитую брать. Да, подавился бы, но взял обязательно.

А что касается того, чтобы хотя бы часть польских магнатов, поставила свои подписи на документе, то это моя прихоть. Хотелось бы больше гарантий, чтобы документ работал. А то через год вновь воевать с поляками не хочется, и кроме их дел по горло.

Я в Сигизмунде разочаровался. Может быть, я ранее имел некоторое предубеждение к людям, которые обличены властью, относился к ним, как к небожителям. Эти люди казались мне мудрецами, хитрецами, волевыми игроками. А тут я встретился с простым человеком, более эмоциональным, чем это позволительно монархам, не так, чтобы и сильным. Может, конечно, обстоятельства выдернули стержень из характера Сигизмунда, однако, если этот стержень прочный и основательный, то никак его не выдернуть.

Я пребывал в некоей эйфории, которую подпортила только встреча с Сигизмундом. Польский вопрос — самый основательный для России в XVII веке, считай, решен. Мало того, получается направлять политику западного соседа в нужное русло и начинать понемногу, но раздергивать Османскую империю. Теперь без русской помощи Речь Посполитая не выстоит против турки, а, значит, придется к нам обращаться.

Метелица, метелица и кружится и стелется и песню напевает и думы навевает. Вот оно — идеальное четверостишье, полностью отвечающее тому настроению, в котором я пребывал.

Во дворе, действительно мело, непрестанно падали снежные хлопья, которые подхватывались ветром, и затейливые своими узорами снежинки вальсировали, не замечая преград. Насколько же все это выглядит феерично, особенно, если смотреть из прогретого помещения в большие, стеклянные, но главное, прозрачные окна. Это мой телевизор, который сегодня завлекает не меньше, чем любая развлекательная программа в будущем.

За почти четыре года пребывания в начале семнадцатого века, я уже столь сросся с современной реальностью, что просмотр метелицы в окне — уже развлечение, сравнимое с залипанием в Тик-Ток в том времени, откуда я провалился в прошлое.

Особенный антураж всему происходящему предавали множественные костры, что развели стражники, продолжающие свою борьбу со стихией. Впрочем, воины жульничают, периодически подливая горючую смесь и не давая затухнуть огню. Но и природа не сдается, напротив, стоящие с тяжеленых тулупах с высоченными воротниками, стражники едва-едва спасаются в своих одеждах от холода и снега.

Большую часть нашей жизни занимает работа. Бегаешь словно гончая, пытаясь везде успеть, чтобы заработать еще чуточку дивидендов в зависимости от того, что именно мотивирует к работе. Кто-то старается заработать больше денег, реже, но и такое бывает, реализоваться творчески, не взирая на материальные блага. Еще часть нашей жизни занимает любовь и другие чувства по отношению к людям. Но иногда, на смену привычному ритму жизни, приходит некоторое озарение и все обыденное, казалось, наиважнейшее, отходит на второй план и ты смотришь в снежное небо и восхищаешься совершенством замысла Создателя. Или, как сейчас, наслаждаешься буйством природы из теплого уютного помещения.

И только увлечешься созерцанием совершенства природы, как вновь лезут в голову проблемы, цели, задачи, работа и отношение к окружающим людям. И ты срываешься с места и бежишь на работу, и мысли твои заполняются бытом и людьми, которые от тебя зависят, либо от которых зависишь ты.

— Чего не спишь? — из меланхоличного просмотра борьбы стихии с настырными людьми, меня выдернула Ксения.

— А? Что? — все же погружение в думы тяжкие было глубоким и я не расслышал слов жены.

Ксения стала с нашей огромной кровати, накинула платок, который в будущем могли бы назвать «Оренбургским» и подошла ко мне. Двадцать восемь лет женщине… Она молода и прекрасна, и это моя жена.

Мы миновали кризис отношений. И, кажется, только во второй своей жизни, я стал чуточку понимать, что значит строить отношения и как не упустить свою женщину. Проявил чуточку терпения, но при этом оказался настойчивым, простил, не поддался на провокации и не устраивал ссоры. А еще, я показал, что могу обходится и без нее. Лишь показал, так как не представляю себя отдельно от жены. Сколько было, да и сейчас есть, возможностей завести чуть ли не гарем, но, нет, я хочу быть с ней. Этого хватило для того, чтобы начался новый этап нежных, порой, страстных отношений.

— Ну, чего встала? Рано еще. Можно спать и видеть красочные сны, — спросил я, обнимая супругу.

— Тебя что-то беспокоит? — спросила Ксения.

Я задумался. А что меня беспокоит? Многое, но не так, чтобы тревожит. Не все гладко, но, ведь, получается. Что такое нынче Россия? Это гордое, сильное, самодостаточное, быстро развивающееся государство. Все те вызовы, что стояли перед русской державой в той реальности, что я знал, учил в школе будущего, преодолены.

Крымское ханство, как проблема, если и не ушла окончательно, то, по крайней мере, позволяет не отвлекаться на нее лет пять точно. А ведь в иной истории крымцы «пили кровь» всем восточным славянам, постоянно, неусыпно, требуя от русских колоссальных усилий и ресурсов.

Сейчас там идет междоусобная война. Поддерживаемый мной, Тохтамыш побеждает, но немало беев, протурецки настроенных, которые не могут простить хану, что он покорился Москве. Если бы не помощь со стороны Османской империи в ресурсах и немного, но в людях, то ханская оппозиция не имела бы никаких шансов. А так, Тахтамыш, получив пятнадцать тысяч башкир себе в управление и наобещав кочевникам золотые горы, громит своих соперников, но и те собирают отряды и нападают на сторонников хана, как и на тех степняков, что он привел. Так или иначе, но ханство ослабнет. Оно уже и так не было бы столь сильным, как в иной реальности, учитывая, что Ногайская Орда разгромлена и не усилила ханство.

Поляки… Вот же неуемный народ. Спешно собранный Сейм опять не захотел ратифицировать мирный договор, выдвигая новые условия. Благо, что эти условия не были чрезмерными и заключались лишь в размере выплат Россией за взятые города. Чушь, конечно! Почему я должен платить побежденному? Однако я не хотел в следующем году опять воевать и уже уничтожать польскую государственность. Поэтому согласился выплатить триста тысяч рублей. Да, понимаю, что эти деньги пойдут на восстановление армии. Вот только я лелею надежду, что возрожденная польская армия уже не будет направлена против России. Ну, не станут же они в третий раз наступать на одни и те же грабли? А вот сохранить обороноспособность соседа, чтобы не усилить турок, или еще кого, стоило.

— Ну, что ты опять задумался? Все же хорошо! — Ксения прильнула ко мне, поцеловала в щеку и положила голову на плечо.

Вот так мы стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели через прозрачное окно. Такие низенькие, но высокие в своем статусе и стремлениях.

— Ты любуешься метелью или тебе нравится наблюдать, как мерзнут твои стражники? — спросила Ксения, всматриваясь в происходящее во дворе нашего дворца.

— Это их работа. У каждого свой Крест и нужно его нести с достоинством и честью, — философски заметил я.

Два месяца назад, в ноябре, когда уже во всю бушевала зима, мы переселились во дворец на Воробьевых горах. Пусть он был еще не достроен, и отделочные работы не прекращалась даже с приходом зимы, но центральная часть П-образного барочного дворца была почти закончена. По крайней мере, восемь жилых комнат, рабочий кабинет и ряд комнат, пока используемых прислугой, были полностью готовы. Вероятно, скоро будет готов и тронный зал, в пять раз больший, чем Грановитая палата. Караваджев заканчивает расписывать стены. Точнее, не он, а все ученики художественной мастерской великого мастера. Мишка Караваджев, скорее всего, справился бы и раньше, но мне не понравился мрачный тон росписи части потолка. Пришлось даже поговорить с его женой и приказать быть ей нежной и не нервировать художника, столь поддающегося в своем творчестве эмоциональности и реакции на внешние раздражители.

— Ты сегодня в Кремль поедешь или здесь будешь принимать людей? — спросила Ксения.

— Пора уже приучать всех к нашему новому дворцу, — ухмыльнулся я, не озвучивая действительной причины того, что в ближайшее время не стану покидать своего царского дома.

Контроль и проверка всех пребывающих в Москву — важное дело. Именно благодаря ответственной работе гвардейцев на постах при въезде в столицу, получилось выявить весьма сомнительных личностей. Прокопий Ляпунов уже прослыл царским злым псом и не зря. Всех подозрительных личностей сразу же везут к нему в одну из усадеб, выделенных для Приказа Тайных Дел. Пусть часто страдают и невинные люди, которым компенсируется моральный ущерб, но получается ловить и действительно важных «птиц».

Вот и позавчера в Москву пытались залететь аж восемь «ощипанных петухов». Цель этих злодеев была выяснена достаточно быстро — они хотели всего на просто убить меня. Как оказалось, это лишь очередная группа, просачивающихся в столицу убийц. Были и иные, которых сейчас ищут и, зная, как работает связка Пожарский-Ляпунов, уверен, что найдут и этих и еще кого отыщут.

Вот мне и приходится пока сидеть в своем замке под плотной охраной, где даже часть строителей была заменена агентами в штатском. И то, что части воинов приходится дежурить по всему периметру дворца в снежную бурю, так же имеет целью усиление охраны.

Венецианцы, именно они являются заказчиками не только моего убийства, но также охота объявлена на наших стекольщиков. «Ощипанные петухи» хотели убить и однорукого мастера — бывшего венецианца Якобелло Боровье, и богемца Янека Урбанека.

Удачи им! Такого режима, который введен в славном городе Гусь, где и проживают в сытости и даже богатстве мастера-стекольщики, уверен, нет ни в одной точке мира. А концентрация войск на подступах к стекольной столице России не меньшая, чем рядом с Москвой.

Когда мне сказали о главных бенефициарах атаки на меня и стекольную промышленность, я не стал выпячивать грудь и кричать о своем бесстрашии. Напротив, отнесся к информации предельно серьезно с должным выводами. Даже Прокопий Ляпунов удивился подобной реакции.

Из послезнания я вычленил важный сюжет, когда французам удалось переманить себе в страну нескольких стекольщиков с венецианского острова Мурано. Недолго эти мастера прожили после бегства, скорее, мало. Венецианские спецслужбы выявили месторасположение всех мастеров и ликвидировали пристально охраняемые французами объекты. Благо, в той истории французы успели перенять технологии и не сильно сокрушались по поводу смертей венецианских мастеров. Может, конечно, французы и сами позволили убить, желающих больших выплат, мурановских мастеров.

Безусловно, венецианская агентура во Франции и в России — это далеко не одно и то же. Уверен, что до момента нашего взрывного вхождения на рынок стекольно-зеркально-хрустальной продукции, Венеция и вовсе не имела своих агентов в Москве и пользовалась общими сведениями, мало чем отличающимися от слухов и домыслов. Но, все равно недооценивать хитрость и изворотливость торгового народа, существующего и богатеющего на своей эксклюзивности технологий и торговых связей, явно не стоит. Вот и посижу немного, в пахнущих еще штукатуркой, жилых комнатах нового дворца. Да и погода такая, что добрый хозяин и собаку во двор не выпустит. А я с самого утра жду докладчиков.

— Спасть уже не будем? — со вдруг заблестевшими глазами спросила жена.

— Не будем, — сказал я, подхватывая относительно миниатюрную женщину на руки, чтобы отнести на кровать для исполнения супружеского долга.

Ксения схуднула во время нашего кризиса отношений, но мне так больше нравится. Так и не изменились у меня критерии красоты и женская полнота не сильно привлекает.

Между тем, зря я не выспался. С самого утра, пусть утро зимой наступает гораздо позже, чем летом, предстоит заслушать доклад Луки Мартыновича и Василия Петровича Головина. Быть сонным во время важного совещания, не лучший вариант для правителя. Ох, и сложная у нас, царей, работа, день… не нормированный.

Уже становится обыденным анализ и составление статистики производственных, финансово-экономических показателей. На протяжении года, и о состоянии дел в сельском хозяйстве, как и в промышленности, финансовой сфере, мне докладывали, составляли прогнозы и думали, в чем мы ошиблись в оценках. А сегодня предстоит не только выслушать и осознать основные цифры по итогам года, но и составить «рыбий скелет» для планирования.

С большего наладив систему, я намеревался вводить понятие стратегического и оперативного планирования. Даешь пятилетку в три года! Хотелось бы, но к «штурмовщине» я всегда относился с большим недоверием. Пусть показатели и не будут так быстро расти, но чтобы рост этот не прекращался и был основательным и системным. Нужно не строить лишнего, а выбирать актуальные производства.

Луке удалось создать сеть дьяков-инспекторов, которые собирают информацию со всех важных направлений экономической составляющей Российской империи: международная торговля, с разделением на европейскую и персидскую, пушной промысел, мануфактуры, добыча соли и многое другое. И только после этого стало возможно планирование. Три года — вот такой срок для стратегического планирования был мною выбран.

— Государь-император, — первым отбил поклон мой «министр экономики» Василий Петрович Головин.

Следом за пожилым приказным боярином поклонился и Лука, демонстрируя удивительную гибкость и растяжку. Оба мужчины вошли в теплый кабинет с большой трубой от печи, украшенной красивыми изразцами. Пока тут был только уже привычный мне стол, сейф, один шкаф и шесть стульев. Мебельная фабрика обещает оснастить новейшей мебелью в ближайшее время. Вот только на зиму приходится закрывать большинство производств из-за дороговизны отопления и сложности логистики по сугробам.

— Ну, боярин Василий Петрович, ты почнешь али доверишь Луке Мартыновичу? — спросил я.

— Так, государь-император, доклад у нас единый, но обстоятельный, аж более четырех десятков листов, — усмехнулся в бороду Головин, видимо, предполагая, что шокирует меня такими объемами.

Ну, это не особый шок, учитывая размашистые почерки и объем необходимой информации. Иные менеджеры из будущего за ночь могли состряпать доклады вдвое большие.

— Тогда давайте так, — я задумался, расставляя приоритеты. — Сперва расскажите, как прошла торговля стеклом и зеркалами.

Уже по довольной ухмылке обоих докладчиков я понял, что в этом направлении все гладко, и сейчас меня закидают бравурными цифрами и высокопарным эпитетами о моем гении и курсе, по которому государь ведет государства в счастливое будущее. И не ошибся.

Зеркала проданы все. Пусть аукцион и не сработал в должной мере, но в целом стоимость изделия более, чем приемлемая. Мы продавали зеркала и бусы на четверть дешевле, чем венецианцы. Это они накручивали ценник из-за эксклюзивности технологий. И это при том, что, по словам того же англичанина Джона Мерика, наши зеркала, пусть незначительно и уступают в изяществе оправ, но сами по себе, качественнее.

Аукцион, который планировали проводить, где главными лотами становились изящные изделия из хрусталя, лучшие зеркала, малахитовые, шкатулки и статуэтки, был сорван. На нашу хитрость оказался припасен англо-голландский болт. Протестантские дельцы просто договорились между собой, что будут по очереди покупать, не торгуясь. Пришлось срочно увеличивать начальную стоимость лотов и не затягивать фарс, разделив лоты между торговцами.

Между тем, я всерьез задумался о торговой бирже в Москве. По сути, ее прототип уже есть. И теперь я дал задание архитекторам спроектировать здание биржи и ряда сопутствующих хозяйственных строений, чтобы весной начать реализовывать проект Московской биржи и строить основательный комплекс.

— Восемьсот тридцать пять тысяч новых рублей, — это то, что от продажи изделий из Гуся, — горделиво озвучил мне сумму Головин.

Да уж, полтора года подготовки к такой торговле не прошли бесследно. Я знал, что и англичане, и голландцы, когда поняли масштабы торговли, срочно отсылали свои корабли в метрополии, чтобы загрузить их серебром. В Голландии, насколько мне стало известно, рассматривается вопрос о создании Голландской Московской торговой компании.

— Пушнина принесла двести пять тысяч рублей, — продолжал сыпать цифрами Головин.

Именно приказной боярин Василий Петрович Головин взял на себя приятную обязанность озвучивать нежные для моих ушей цифры.

— Что по продаже пеньки, канатов и корабельного леса, — спросил я.

К концу восемнадцатого века русская пенька стала своего рода нефтью в том значении, которое имел этот ресурс для России будущего. Русские канаты считались лучшими в мире и их срок годности в полтора раза превышал таковой французских изделий. Безусловно, Англия еще не стала той великой морской державой, которая была в другой реальности в конце XVIII века, чтобы покупать баснословное количество пеньки и готовых канатов. Однако, торговый и военный флот Голландии уже сейчас чуть ли не сравним с количеством флотов суммарно всех европейских стран, если за скобки убрать или Потругалию, или Испанию. Судя по докладам, только в Амстердаме одновременно могут находиться более двухсот кораблей и голландцы продолжают строить свои флоты. Да они в иной реальности и проиграли англичанам морскую гонку только из-за ряда фатальных форс-мажоров.

— Голланды сами покупают канаты у гиспанцев и хфранцузов, много делают на своих мануфактурах, но на пятнадцать тысяч купили. Коли наши взаправду лучшие, то обещались на следующий год купить больше. Цена у нас дешевле за гишпанскую и хфранцузскую. Парусины такоже нашей купили, — обрадовал меня Лука.

То, как делают в России пеньку, уверен, нигде более не производят. Этот процесс длится более года с размягчением волокон конопли то горячей водой, то холодной, то и вовсе под лед кладут. И у меня большие надежды на то, что лет через пять именно парусина и пенька станут приносить в казну, как минимум, шестизначную сумму. По крайней мере, в нашем стратегическом плане заложено увеличение производства пеньки уже в следующем году. При этом часть данного ресурса пойдет и на собственные нужды. В стратегическом плане заложено строительство, как большого галерного флота, вполне актуального в Балтийском море, так и множества струг, кочей и чаек.

«Щипать» турку будем системно, с использованием опыта, как современников, так и предков. Помнится мне, что запорожские казаки в другой реальности умудрились пограбить даже Константинополь-Истанбул. А уже при моем правлении ограбили Варну. Так что? Если всяк русская государственная машина включится в эту работу, так неужто ль не настрогаем тысячу чаек и струг? А это, хоть и не много, но использование и канатов, и парусов.

— Что по мануфактурам? Ты, Лука Мартынович, докладывал, что некоторые уже и закрыться успели? — интересовался я.

— Государь-император, так то ж закрываются те, что от податей и налогов сбегают. Год проходит, который даден им без податей, так они и закрываются, кабы не платить, — ответил Лука.

Головин промолчал, даже немного отвел глаза. Ну, так это не сообщать большие радостные цифры, это проблема, с которой нужно бороться.

— Ну, так как это происходит? Закрывают одну мануфактуру, открывают новую и снова год не платят в казну? Кто ж им дозвол дает на это? — мое настроение слегка подпортилось.

Документооборот в ведомстве Луки уже сейчас огромный, между тем, оправдан. Мы ввели лицензирование деятельности и создаем базу данных по всем предпринимателям, купчинам и рядовым ремесленникам. Но, не все идеально, и современные люди проявили смекалку, достойную изворотливости их коррумпированных потомков. Все элементарно: переоформляется предприятие на родственника, и налоговые каникулы для мануфактуры продлеваются еще на год. Учитывая тот факт, что назваться совершеннолетним может подросток четырнадцати лет отроду, а в семьях успешных дельцов, как правило, не меньше пяти выживших детей, всегда есть на кото оформить производство. Ну, и никто не отрицает составляющую коррупции, когда за мзду дьяки выписывают нужные дозволения.

— Что предлагаете? — спросил я, сменив в своем тоне игривость на серьезность.

Оба чиновника синхронно посмотрели друг на друга, после на меня, Головин сделал приглашающий жест рукой Луке, предлагая тому отдуваться за все проваленное направления.

— Государь-император, дозволь седьмицу взять на обстоятельное разумение сложностей, я подготовлю предложение, — растеряно произнес Лука Мартынович.

— Добре, подумайте над тем, кабы оформлять одну мануфактуру на семью без права дарить ее али закрывать пять лет. Коли убыточно выходит, так пусть продают или отдают за налоги державе, — задал я направление мыслей, как решить проблему с закрытием мануфактур.

Но Лука смышленый, да и команду себе подобрал вполне себе не глупцов, так что, уверен, принесет дельные предложения.

На самом деле, ситуация не столь удручающая. Открывается мануфактур больше, чем закрывается. Сейчас по России подобного рода производств более трех сотен. Для нашей державы этого мало, очень мало. В той же Голландии уже сейчас на порядок больше. Однако, лучше так, чем не иметь вовсе. Мануфактуры уже показали свою более высокую эффективность, чем ремесленное производство, поэтому я рассчитываю на то, что пример удачливости предпринимателей-мануфактурщиков будет заразителен. И тогда тенденция на увеличение производства в секторе малого и среднего бизнеса сохранится.

— Что у нас с солью? Почему цена на соль не снижается? — с металлом в голосе спросил я.

Баскунчакская соль начала поступать на рынки городов Поволжья и Москвы. При этом, нисколько не уменьшилось производство соли в Сольвычегорске, Нижнем Новгороде или Старой Руссе. Я рассчитывал, что уже к началу осени, на рынках и ярмарках русских городов появится столь много соли, что позволит обывателям заготовить в должной мере продуктов питания на зиму. Вот только цена все равно не падает.

— Государь-император… — Головин чуть замялся, видимо, решая, озвучивать ли свои данные о возникшей проблеме, но все же сказал. — Войско забирает большую долю заготовленной соли. В Преображенском и Тушино и днем и ночью работают коптильни и вялят мясо. Это получается, что только в войске и будут сытно есть? А еще некоторые торговые люди скупают соль, не давая ей опуститься в цене.

Ситуация стара, насколько древними являются и торгово-обменные операции. На память пришли действия некоторых скупщиков из будущего, которые сметали всю гречку, складировали ее, чтобы росла цена, а после понемногу вкидывали на рынок, зарабатывая огромные барыши. Стоят танкеры с гречей, а народ, даже те потребители, что раньше и не любили гречку, скупают крупу по вчетверо дороже.

Что же касается армии, то сюда даже соваться не буду. Солдат-воин должен питаться не хорошо, а отлично. Если мы хотим сильного, умелого воина, то обязаны кормить его сытно. Кроме того, в регулярные части должны стремиться попасть. Лучше иметь конкурс в два-три человека на место в формируемом полку, чем выискивать абы кого и откармливать будущего гвардейца минимум полгода.

— Разобраться с торговыми людьми! Введите в крупных городах ограничения на количество соли в одних руках! Только хозяйствам, что занимаются заготовками продуктов и в деревнях, оставляйте без ограничений, — повелел я,

— Государь-император, — встрял в разговор Лука. — В следующем году соли должно быть еще больше. В соляных озерах у Астрахани только началась добыча. Там соль замест земли лежит, только и успевай набирать в ведра. И зимой идет добыча, а спроса нынче, по холодам, мало. Так что завалим Россию солью.

Странно было видеть такое проявление оптимизма от Луки, но ему я верю. Очень хотелось бы, чтобы соли в моей державе было столь много, что и селедку начали бы солить. Сытый народ, да с набирающей силу медициной — это увеличение населения за лет тридцать вдвое, если не больше. А с учетом будущих переселенческих программ…

Далее, вновь звучали бравурные реляции. Начался разговор о сельском хозяйстве и что именно удалось сделать в этой сфере за прошедший год.

— Под Белгородом развернулось хозяйство… — сообщал Лука.

Вот только экономические успехи под Белгородом — это заслуга отнюдь не Луки, или даже Головина. Это София, та, которая Олелькович-Заруцкая, а еще и Слуцкая. Переселение немалого количества людей из Случчины, как и ремесленников, так и крестьян с мещанами, привело к бурному росту всего региона, а не только земель, что были выданы в вотчину Софии. Учитывая великолепные почвы, нормальный климат, трудолюбие, помноженное на помощь государства семенами, все это дало великолепный результат.

— Под Белгородом собрали сам тринадцать урожая только на зерновых… — будто сказку, рассказывал о положении дел Лука.

Я не останавливал. Порой хочется вновь и вновь услышать о хорошем. А новости с полей для моих ушей услада еще большая, чем с полей сражений, тем более на последних льется и русская кровь.

В целом, получалось так, что Белгородчина теперь становится кормовой базой для размещения русских полков на южном направлении. Пусть запорожцы и наши, но Крым не наш, правда и не их, все равно нужно иметь существенное присутствие в регионе русских войск. Кроме того, те земли жизненно важно разрабатывать и срочно. Вот от куда пойдет наша продовольственная безопасность.

— Грамоту по развитию Юго-Запада России подготовили? — перебил я Луку.

— Есть государь-император, подготовили, — Головин показал на принесенную им папку, полную бумаг.

— После посмотрю! — отмахнулся я. — Скажите только, как там подымать целину? Лошади не потащат.

А это был серьезный вопрос. Дело в том, что поднять целинные земли, да еще такие жирные, как на землях будущего Донбасса и юга Харьковщины, не так просто. Конь не потянет, точно. Упряжка коней? Вполне. Вот только тут две проблемы: где набрать добрых коней на упряжку, и насколько ловко можно пахать, при управлении сразу многих коней? Тут выучка нужна, причем, и лошадей и людей. Между тем, решение, как мне докладывали, было. Это волы — кастрированные быки. Они спокойные, мощные, два быка вспашут любую целину. А еще это мясо, много мяса. Если первоначально вспахать землю, то дальше можно уже и лошадкой. Да, тут дороже обойдется кузнечная работа, но не столь критично.

— Свиней в царском хозяйстве много стало, увеличили число на тридцать отсотков [процентов]. То из-за картофеля, да увеличения посевов брюквы с репой, — сообщал Лука. — А меда…

Люди все еще не хотят массово употреблять картошку. И «царским овощем» ее называли и создавали искусственный дефицит и силой принуждали. Нет, едят, но с опаской, без охоты, кривятся, как будто жуют горькую редьку. Но свиньи лопают так, что кожа от роста сала трещит. Еще научились делать крахмал. Вот гнать водку из бульбы не умеем, но это дело наживное, — научимся, как только всем народом спиваться станем.

Что же насчет меда, то тут нужно думать и крепко. Его становится очень много и теряется стоимость, между тем, труд пчеловода не простой. Я думаю варенья варить и увеличить производство алкоголя. Англичан и иже с ними в Архангельске спаиваем по-тихому, да в Немецкой Слободе все хмельное в доступе. Но на эти нужды пока хватает и моего, царского, производства. Внедрять же среди русских людей, пока не решаюсь. Так можно лишиться и работников, что ударит по экономике больше, чем можно заработать. А пока в войсках всегда есть чем сладеньким сдобрить кашу.

Юрьев День, согласно Соборному Уложению 1608 года возвратился и пока сильных противоречий к этому нет. Вероятно, частично социальное напряжение в среде дворянства нивелируется тем, что распределение захваченных в войнах людей идет именно на мелкие и средние хозяйства. Но никто людей не будет неволить, они могут и уходить, сразу после окончания срока крепости, потому следует ждать недовольства со стороны мелких земельных собственников. И не факт, что долгосрочные поряды-договоры с крестьянами, смогут решить все проблемы.

Крупные землевладельцы в более выгодном положении. Они способны создавать лучшие условия для крестьян. Для дворян есть еще один выход — это аренда их земель крестьянами, или мещанами, но такая норма никак не приживается. Впрочем, еще слишком мало времени прошло, чтобы судить о провале земельной политики.

Эх… Нам бы лет пять мирных дней, так и заживем…

Вторая половина марта выдалась теплой, приятной, без особых вывертов природы. В душе пели птички. Это хорошая аллегория, вот только петухи — тоже птицы, именно они задавали тон в душевном оркестре. Ку-ка-ре-ку — это зов собраться с мыслями, активизироваться после зимней спячки и работать. Нет у нас, царей полноценных отпусков, тут вообще дело дрянь с социальным пакетом. Благо, молоко за вредность выдают по первому требованию.

Уже скоро начнется новая посевная компания. Возлагаю на нее большущие надежды. Земли все больше прирастает, разрабатываются юго-западные черноземы, проводится элементарная, грубая, но все же селекция. Мои, царские земли увеличились на треть. Есть предпосылки, что в этом году удастся добиться систематизации и рационального подхода к выбору высаживаемых культур.

Картошка, кукуруза — это отлично, но всегда и все должно быть с умом. Зачем много кукурузы в месте, где просто нет должного количества крупного рогатого скота? Людям силос поедать? Похожая ситуация и с картошкой. Нельзя не учитывать пока все еще осторожное отношение к этому овощу у народа. Если люди мало едят картофель, то к чему увеличение его посадок при отсутствии должного числа свиней? На крахмал? Так только две мануфактуры есть для производства картофельного крахмала.

А еще нужно определить, где и что сеять. Ранее это был такой хаотический процесс, по принципу «кто на что горазд», что нередко возникали перехлесты в одном, с отсутствием иного. Цель была только не допустить голода, но о развитии речи не шло.

И вот так во всем. Мы уже который год будоражим, штурмуем сельское хозяйство, переходя от забот о царских земельных угодьях, к предписаниям частному владению. Нет, не требуем сажать только одну культуру и после не контролируем выполнение указаний. Тут я решил идти иным путем, мягким. К примеру, нам нужно убрать перекос с ячменем, которого очень много, а больше посадить конопли, так как нужны канаты. Тогда ведомство Луки Мартыновича доводит до сведения земельных дворян, что государство будет покупать у них только одно, но по хорошим ценам, а другое, пожалуйста, выращивайте, но государство не гарантирует достойный сбыт продукции.

А еще удобрения. На всех царских землях шел методичный сбор органики от животных. Можно было повесить лозунг: «Не одна коровья лепешка не может оказаться без внимания!» Уже сейчас на южных землях навоз мешается с сеном и перед вспашкой удобряются поля. С увеличением количества крупнорогатого скота, как и свиней, птицы, коней, на большую часть земель хватит удобрить почвы навозом. А это совсем иные урожаи.

Были у меня завиральные идеи каким-то образом начать добычу и производство минеральных удобрений, к примеру, калийных. Я даже знаю, где в России есть залежи калийных солей. Но, они далеко от европейской части, ну и еще имеется ряд причин, почему такой проект стоит забросить и оставить на откуп далеким потомкам.

А еще во всех крупных городах сооружены селитряные ямы. Ответственными за них воеводы назначают отдельных лиц. Пороха мало не бывает, особенно при планах продолжать работу по взращиванию большой и боеспособной армии. Если так случится, что селитры будет очень много, ее можно разбавлять и удобрять раствором некоторые поля. Хотя до подобного вряд ли дойдет. По Уставу, что будет скоро принят, воин должен проводить на стрельбе не менее двух дней в неделю. А это большущий расход.

Сильно из создаваемой системы выпадают стрелецкие соединения. Тут так получается: или крестик сними, или трусы одень. Сделать из стрельцов регулярно тренирующуюся армию, это запретить им заниматься хозяйственной деятельностью. В то же самое время, немалое количество стрелецких командиров стремятся войти в экономическую систему.

Стрельцы с последних войн изрядно пограбили, занимая в этом деле не так, чтобы почетное, второе место, после казаков. Кто-то прожигает полученные ресурсы, иные задумываются, тем более когда по армии распространилась методичка с призывами и алгоритмами создания мануфактур, как и в целом о финансовой грамотности. У нас, в России, вот таким образом происходит первоначальное накопление капиталов. Мы грабим соседей. Звучит преступно? А кто поступает иначе? Благо, в этом времени нет нужды демонстрировать приличие перед западными странами, чтобы те пару раз написали в газетенках, якобы русские не такие уж и варвары, хотя и не цивилизованные, точно. Плевать на мнение всех, кроме своих.

— Бояре, рад видеть всех здоровыми! — сказал я, усаживаясь на новый трон, выполненный мебельной фабрикой.

Все приближенные члены Боярской Думы были в сборе, кроме боярина Андрея Андреевича Телятевского, занятого сейчас обустройством соляных промыслов в соляных озерах у Астрахани. Боярская Дума в таком расширенном составе собиралась впервые за последние полгода. А еще в первый раз заседание проходило в новом, Дмитровском дворце.

Все в Тронном зале выглядело помпезно и эстетически выверено. Или почти выверено, так как барокко, в стиле которого и был построен дворец, сочеталось с нотками классицизма, или даже ампира. Помня, как выглядела бы мебель в интерьерах Наполеона, или Александра I, я спровоцировал линейку таких изделий и даже поупражнялся в рисовании. Учитывая, что русская мебельная фабрика уже славилась своим товаром даже в Англии, были обоснованные предположения заработать на поставках мебели и в этом году по новой номенклатуре товаров. Не даром же мы тратили колоссальные средства для организации работы фабрики в зимнее время года.

Фабрика… Это я как-то обмолвился, а мое название предприятия было подхвачено и теперь никто не говорит о мебельном предприятии. Фабрика! И все понятно, о чем идет речь, она такая одна.

А еще Тронный зал был расписан художниками школы Караваджева, украшен мозаикой из янтаря, а пол из черного мрамора. Большая картина с Владимиром Крестителем, которую я все-таки отжал у патриарха, украшала одну из стен, а массивный двуглавый орел, расположенный прямо над троном, грозно взирал на присутствующих. Красотища, глядя на которую улетучиваются любые сомнения, что человек находится в великой стране. Да я и сам переполнялся чувством величия и заряжался энергетикой, взращивая желание работать.

— Дозволь, государь-император, нам, — Василий Петрович Головин обвел всех присутствующих взглядом. — Преподнесть тебе дар в благодарность нашу.

Я начал играть роль изумленного правителя, растроганного сюрпризом. Хотя на самом деле знал, что именно мне подарят. Если подданные умудряются делать коллективные сюрпризы своему монарху, то правитель что-то упустил, а его охранные службы не ловят мух.

Красивая, массивная корона, освященная всеми главами представительств православных патриархий. Огромный рубин украшал крест посередине короны, а иные камни шли по контуру короны. Красиво. Не так вычурно, как было или будет у Екатерины Великой, или даже Анны Иоанновны, но тоже ничего.

Корона эта, как бы венчает меня главным православным монархом, что было признано всеми патриархами. Теперь в Москве заработала Главная семинария, особая комиссия, церковный печатный двор. Так что — Третий Рим, не иначе!

С этим подарком приключилась интересная и даже немного комичная история. С месяц назад, или чуть больше, прибыл ко мне измыленный Прокопий Ляпунов.

— Государь, крамола! Измена! Извести тебя желают! — начал с порога стращать глава Тайного Приказа.

Признаться, я тогда опешил. Вот только что думал, как же хорошо, что нет ни одной серьезной оппозиции, а опасность жизни и здоровью может быть только от внешних врагов, и тут, на те грамотку, распишись и поставь жирную печать в своей никчёмности. Неделю до того, Ляпунов отчитался, что нейтрализованы все засланные группы убийц, и я могу, наконец, спокойно выбираться из своей барочной клетки. До того из дворца не выезжал вовсе.

Три группы ликвидаторов просочились в Москву, грамотно так проникли. Последних брали на хазе паханов-иванов. В смысле в логове у бандитов. Заодно зачистили и весь подымающий голову криминал. Сейчас готовим ответку Венеции. У нас там, смею надеяться, уже достаточно резентуры.

Я давай метаться, послал к Ксении, повелел начать реализацию плана «П». Полетели вестовые, поднялись в штыки гвардейцы, объявлен срочный сбор всех стрелецких полков, в Москву входил Первый Московский драгунский полк. Одновременно готовилось срочное бегство в Троице-Сергееву лавру, да, уже не монастырь, а Лавра.

Приготовления не могли быть незамеченными. Скоро прибыл Козьма Минин с уже готовыми наработками по статьям, как обычно, он чуял ситуацию. Народу предлагалось решительно поддержать царя. Я колебался и очень хорошо, что не дал ходу срочно печатать воззвание.

Почему так масштабно стали действовать? Да потому, что три тайных встречи уже состоялось, на которых присутствовали если не все, то, почти все бояре. Были там и Скопин-Шуйский и Пожарский. Вели они себя заговорщицки, при попытках выспросить объяснение встреч, уходили от ответов.

Штабом антикризисных мер был выбрал, что логично, мой дворец. Его оцепили, пушкари стали дежурить у орудий, обоз для бегства был собран. И вот, в этот самый штаб, заявился Пожарский, следом за ним оба Головина, потом и головной воевода Скопин-Шуйский, которого уже записали, исходя из знатности, в главного заговорщика. Быстро прибыли почти все те, кого уже клеймили предателями.

— Я не понимаю, государь, — пожимал плечами Ляпунов.

— Государь, коли что случилось, повелевай, тотчас же поднимется все войско! — заверял меня тогда Скопин-Шуйский.

И, кстати, тогда и рассказали Ляпуновым, что готовится подарок царю, для чего, с них по пятьсот рублей. Тут Захарий и сообразил, что к чему.

Анекдот, да и только.

Быстро сориентировавшись, благо ни я, ни Ляпунов не давали комментариев, объявил об учениях. Да, это мы так тренировались. А, чтобы все было естественно, никого не предупредили. Я даже извинился, похвалил за бдительность, вроде бы как все поняли. На поверхности так и выглядело. Но все расценили ситуацию иначе, что я испытал верность своих бояр и войск Московского гарнизона. Пусть члены Боярской Думы и насупились, демонстрируя свою обидчивость, но все служивые, поняли.

Ляпунов в вопросе измены на воду дует, о чем я знал и раньше, но не подозревал, что это может дойти до такого фарса. При этом, даже и не думаю что-то менять, как-то остужать рвение боярина. Пусть все будут под колпаком, а дьяки Тайного Приказа набираются опыта в своем скользком и сложном деле. Узнал про тайные встречи, один, особо страждущий выделиться, сотрудник. Этот «топтун» высказался, что слышал о заговоре, вот все и закрутилось. А тут еще в город вошли три полка, что взял в свое сопровождение Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Думали, что головной воевода со своими боевыми воинами и может чего учудить.

Но наказывать никого не стали, только отправили того топтуна, которому почудились слова о заговоре, с первой оказией осваивать Байкал и Енисей. Были встречи, да, но чего было напускать на себя важности и додумывать, или фантазировать.

— Нынче нужно рассмотреть… — начал заседание Лука Мартынович, ставший главным дьяком Боярской Думы.

Слово «секретарь», я вводить не решился, хотя для меня, как человека из будущего, именно так должна была звучать должность Луки. Ну или спикер, модератор. Надо же, уже годы прошли, а все равно эти слова в мою царскую голову лезут.

Рассматривались важнейшие вопросы, при этом даже заслушивались и сторонние лица. Планировалось работать не менее пяти часов с перерывом на обед. В соседнем помещении расположен еще один зал. Он чуть меньше, чем Тронный, в котором могли вполне себе разместиться и две сотни человек и еще место для танцев осталось. А рядом что-то вроде столовой с тремя столами, каждый на восемьдесят посадочных мест. Меняем понемногу дворцовый этикет, сопрягая с европейским, но никак не заменяя им русские традиции. Так что где поесть, найдется, как и что попробовать на царском столе.

— Персидский посол запрашивает союза и поддержки в будущей войне с османским султаном, — зачитывал сущность первого вопроса Лука Мартынович.

Решили начинать со внешнеполитической повестки, иначе экономика усыпит, а по сельскому хозяйству и промышленности уже все решено, Боярской Думе только опишем ситуацию.

Мой товарищ Абдаллафиф Аль Дарьюш скончался под Казанью. Зачем нужно было отправлять послом человека, который и до дворца шаха с трудом доходил? При этом миссия посольства оказывалась очень важной. Не знаю. Но, видимо, седалище у брата Аббаса подгорает основательно и он просто быстро не нашел иных исполнителей.

Вообще шах странно себя ведет, не по-взрослому, видит только происходящее, а в будущее не особо заглядывает. По крайней мере, у меня складывается такое впечатление. Когда никакой угрозы со стороны османов не было, воротил нос, воспротивился нашему влиянию в грузинских царствах, даже угрожал, да и торговлю если не сдерживал, то придерживал, точно. Есть у нас уже некоторые персидские купцы, согласившиеся работать на русскую разведку. Первые сведения пришли не так давно и они проливали свет на ситуацию в столице Персии Исфахане. Мой венценосный брат паникует.

— Я добавлю, — сказал я, как только Лука закончил читать описание сущности вопроса. — Новый посол, сын старого, Абдулсалам Аль Дарьюш, он настроен только на мир и союз. И причина подобного в том, что турки решили воевать персов. Большое войско султана готовится ударить в ереванском направлении, или на Богдад. Может так быть, что случится два удара. У султана освободились войска, а он и без того готовился к войне с персами. Вот и хочет Аббас союза.

— Говорите, бояре! — пригласил я собравшихся мужчин к обсуждению проблемы.

По введенной негласной традиции, высказываться должен тот, кто курирует обсуждаемое направление. Поэтому либо Семен Головин, как глава Приказа Иноземных дел должен высказаться, либо Михаил Татищев, как ответственный за южное и юго-восточное направление русской политики. Встал Татищев.

— Государь-император, — поклонился Михаил Игнатьевич. — Спаси Христос боярина Захария Петровича, благодаря его людям, есть о чем говорить.

Захарий Ляпунов встал и степенно поклонился. Я было хотел сказать, что это хороший пример, когда службы сотрудничают для всеобщей выгоды и блага, но не стал встревать.

— Аббас смущен и малодушничает. Он боится османов крепко. От того, готов на все, только чтобы не проиграть войну. При любом случае, сразу же начнет переговоры и может предложить дань даже без поражений [в РИ Аббас даже не проиграв войну, согласился на выплаты шелком османам]. Шах хочет закрыться нашими войсками, видать, победы над ляхами дали ему разумение, что мы можем так же и с туркой.

— А мы сможем? Михаил Васильевич? — обратился я к Скопину-Шуйскому.

— Государь-император, — по традиции головной воевода встал, поклонился и только после отвечал. — Не скажу, что любое решение исполнится в тот же час, проблемы есть. У нас мало пороха, войска истощены, нужно больше отдыха и подготовить пополнения. Так что вместо персов воевать нельзя, а вместе с ними, в одном ряду, можно.

Умница. Нравится он мне. Мудрость какая-то проступает в этом еще молодом человеке, говорит без лжи и фальши, но, хочется верить, выполнит все, что нужно.

— Твои мысли, Семен Васильевич, — передал я слово приказному воеводе Приказа Иноземных дел.

— … Есть опасность, что султан объявит и нам войну. Не сейчас, позже, — сказал Головин.

— Они и так объявят войну, как только будут к ней готовы. Не оставят же турки без своего участия Крымское ханство. А там, без нас не обошлось. Как там, Семен Васильевич, наш друг Тохтамыш? — продолжил я разговор с приказным боярином Головиным.

— Установил свою власть. Мало того, часть башкир остались с ним и послали за своими семьями, — сообщил боярин.

— О, как! — удивился я. — Это еще обдумать нужно.

Хотя что тут обдумывать, если подобное предусматривалось, как одна из вероятностных линий в истории Крыма. Хану не хватает воинов и привлечь к себе башкир для него отличный вариант. Для него. А для нас?

— Запретить! — сказал я, решив не откладывать в долгий ящик принятия решений. — Пусть башкиры присылают пятнадцать тысяч, но через полгода меняют. Семьи тогда получатся в заложниках и умысла супротив нас не будет.

Я подумал, что нельзя усиливать Тохтамыша. Башкиры в Крыму очень быстро станут татарами. У них много общего, как и исторические корни, но, главное, нет противоречий в религиозном отношении. Знаю интересный факт, когда Иван Грозный переселил москвичей в Новгород, желая сбить спесь со свободолюбивого города, разбавив лояльными жителями Москвы. Вот только уже через пятнадцать лет все переселенцы, поголовно, объявили себя новгородцами и продолжили ту же политику Новгорода, проявляя строптивость к центральной власти.

— А не будет так, что башкиры, пребывая по полгода в Крыму все поголовно станут друзьями татарвы? — задал резонный вопрос боярин Шеин.

— Может и так статься. Токмо нужно работать со старейшинами, завлекать их, показывать свою силу. Вот и на войну с туркой взять башкир, — сказал Татищев.

— Мы еще не решили отправлять свое войско, — напомнил я, посмотрел на Волынского и обратился к нему. — Что скажешь, Степан Иванович? Ты с башкирами много общался, не станет так, что те воины, которые пошли с ханом, предадут и станут супротив нас?

— Государь-император, — Волынский поклонился. — Всякое может быть, но башкиры не бросят своих кочевий на юге Урала. Там калмыки будут, которые, если многие башкиры станут в Крыму жить, выбьют соперников своих.

Плохо, когда твои подданные ссорятся и даже воюют. Башкиры и калмыки между собой режутся, будто и не в одном государстве живут. И я был согласен с выводами Волынского, что башкирам придется в любом случае действовать с оглядкой на Москву, тем более такую сильную. Поэтому пусть резвятся в Крыму, они пока и есть наше влияние на ханство.

— Заслушаем посла от Аббаса, да продолжим опосля обсуждать, — сказал я и повелел Луке пригласить Абдулсалама Аль Дарьюша.

Этого мужчину я уже видел. Как бы назвали в будущем, наш разговор с послом состоялся «на ногах». Буквально полчаса я принимал Абдулсалама, чтобы сложить свое мнение о новом представителе шаха, ну и услышать линию, которую намеривался продвигать посол.

Абдулсалам был если не копией своего почившего отца, то сильно похожим на него, как внешне, так и манерами вести переговоры. Доброжелательный, в меру льстивый и учтивый, без чего я не представлял бы себе посла из восточной страны. Внешность незаурядная, как для перса, для нашего взора, конечно сильно отличался от русского типа. Средний рост, черные, не карие, а именно, черные глаза, ничего примечательного в ином. А вот характер имел. И без дополнительного анализа становилось понятным, что он лучше умрет тут, ну или там, где оставил свой жизненный путь его отец, но союзнический договор подпишет.

Именно так. Абдулсалам Аль Дарьюш прибыл с договором, в который оставалось только вписать сущие мелочи: чего хочет Россия, ну и как именно я намереваюсь помогать своему брату в войне с османами и португальцами. Прозвучал даже не намек, а, вопреки ухищрением и хитрости, было сказано прямым текстом, что Дербент и Баку шах отдает и на наши предложения по Кахетии и Картли согласен. Хорошо ему, шаху Аббасу, отдавать, что и не принадлежит Персии, но и я особо много земельных приобретений в тех краях не хочу.

Пока не хочу. Нельзя объять необъятное. Мы не настолько превосходим в военном и экономическом отношении своих соседей, чтобы откусывать большие куски и быть уверенными, что сможем их удержать, ну или проглотить. Чтобы брать земли в Закавказье, нужно иметь прочные и основательные базы, поддержку городов и государств в регионе.

— Мой господин, великий шах, Аббас, приветствует государя-императора Российской империи… — говорил посол.

Вот и есть одна держава, которая признала Россию империей. Начало положено. Но я понимал, что сказано это было не зря. Еще один штришок в пользу того, что Аббасу нужен союз.

— Позволено ли мне будет преподнести дары от моего шаха, а после и от себя лично? — перевел вопрос Абдулсалама переводчик.

Кстати, у нас, в Царевой школе, открылось отделение персидской словесности. Там усиленно изучается не только персидский язык, но и культура, особенности верований, обычаев, экономика и политика. Политико-экономические сношения наших стран предполагают изучение друг друга.

— Я буду рад принять дары от своего брата великого шаха Аббаса, — произнес я своего рода ритуальную фразу.

Подарки я люблю, это всегда хорошо, тем более, что сам преподносил шаху весьма ценные дары. Не я, конечно, а Татищев, не за деньги казны, а за средства все того же Михаила Игнатьевича, но все, что делают мои подданные — это моя заслуга. Тогда Татищев был в штрафниках и откупался, или вовсе, выкупал свою жизнь.

Не скажу, что подарки были наголову выше и ценнее того, что мы успели уже подарить шаху, но, в целом, все было достойно. Пятьдесят тюков шелковой ткани разных цветов; ковры, как шерстяные, так и шелковые; шерстяные ткани; сто коней, среди которых были и ахалкетинцы и чистокровные арабские скакуны; дорогой доспех на мое небольшое, но гордое тельце. Были и какие-то серебряные предметы. Так что достойно, что говорило о большой спешке в деле заключения военного союза.

— Еще, государь-император, во дворе твоего дворца стоят чудные звери, которых так же дарит тебе мой шах, — продолжал осыпать меня благодатями посол.

Зверями я заинтересовался. В голову сразу же пришла идея создать первый в мире зоопарк. Львы у меня есть, леопард, одна штука, имеется, тигр, две штуки. Да много кто есть. Вот и два слона появится, о чем сообщил посол. Они прибудут позже из-за сложностей доставки. Так что Москва может заиметь свою изюминку — зоопарк [герой ошибается. Зоопарки были уже известны с древности, пусть в Европе пока еще не распространены. А ближайший по географии был в Троках — в Великом княжестве Литовском].

— Чего ждет от меня мой брат, шах Аббас? — спросил я.

Я уже знал, чего главный перс от меня ждет, но хотел, чтобы просьбы прозвучали в присутствии бояр.

— Тридцать тысяч войска, с пушками, тяжелой кавалерией по примеру польских гусар, а так же казаков и иных конных, — перевел переводчик.

— Что-то многого хочет шах, — проявил свое нетерпение Дмитрий Пожарский.

Однако, князь выразил всеобщее мнение.

— Прошу уважаемого посла подождать нашего ответа! — сказал я, начиная дебаты.

Нужно было дать боярам вволю поспорить. У меня не такая нервная Дума, чтобы ее члены вцепились друг другу в бороды, но вот поспорить любят и тут. А я посмотрю на союзы, предпочтения, симпатии.

— Все? — усмехнулся я, когда особо ярые спорщики утомились. — А теперь по делу. Скажи, головной воевода, а сколько мы могли бы перебросить войск в Картли?

Скопин-Шуйский степенно встал со своего мягкого стула, одернул кафтан, и сказал:

— Без особливого ущерба для нас, это три полка нового строя, три старого строя, два полка армян и еще пять тысяч казаков, — назвал цифры Михаил Васильевич.

Такие цифры уже давно обсуждались, как и состав. Армяне должны показать себя, они, в принципе, были задействованы и в битве с крымскими татарами и на юге польских украин, но главная цель таких полков — противостояние туркам. Своего рода, мы, как и армянская диаспора, старались создать убийц янычар. Конечно, османы воспитывают своих лучших воинов с самого детства и очень основательно, армяне в профессионализме не сравнятся с янычарами. Вот только, смею надеяться, у нас немного необычная система военной подготовки, да и в армянские полки не берут людей, не имеющих понимания военной службы.

— Государь-император? — спросил дозволения говорить Татищев, а получив от меня разрешающий жест, продолжил. — Первое, что нужно сделать, так замириться с людьми в горах. Второе, лучше брать больше казаков, но не башкир. Вот калмыков взять нужно. Тут вопросы веры. Ну и уже сейчас нужно собирать еду и корм для коней и отправлять под охраной. Там сложно будет прокормиться. Картли бедная страна, не сможет она прокормить и десяти тысяч иных людей.

— Это хорошо, что ты понимаешь это, Михаил Игнатьевич. Тебе и наладить все нужное и уже нынче же. Ты отправишься с войском, как государев человек, чтобы навести отношения со всеми в тех краях, а, если будут наши и персидские поражения, договариваться с османами. Но главное — наладить подвоз всего необходимого. Командующим русскими войсками я назначаю Волынского Степана Ивановича, вторым воеводой и казачьим атаманом пойдет Иван Заруцкий. Еще пусть Аббас сам закупит в Индии селитру и дарует ее нам. Очень много пороха понадобится и мы не восстановили запасы. Надеяться же на помощь в снеди и корма животным на персов я не желаю.

С моим предложением все согласились. Были некоторое бурчание по поводу местничества при назначениях, но слабенько. Думал у Шеина заиграет самолюбие, но, нет, смолчал. Что, на самом деле, странновато. Ну да он здесь, а в Смоленск отправилась целая ревизионная комиссия, чтобы посмотреть хозяйственную деятельность смоленского воеводы Шеина. А еще это в его воеводстве будет важнейшее производство, и он, кроме меня и Луки, единственный, кто знает о том. Но уже скоро, через пару часов, узнают и остальные.

— И все же мы можем надорваться, — сказал приказной боярин Василий Петрович Головин, отвечающий за экономику и финансы.

— Не надорвемся, — с уверенностью сказал я. — Столько работали, сколько сделали, чтобы надорваться? Не бывать такому!

На самом деле, зная, что в иной истории эта турецко-персидская война, закончилась пшиком, хотя подразумевалась масштабной и кровопролитной, я не особо беспокоился. Тем более, что это наш не единственный театр военных действий с Османской империей. Планируется еще одна дерзкая и масштабная операция, даже две.

Строятся две сотни чаек, две сотни стругов, апробируются новые корабельные орудия. Впереди Синоп и Трапезунд, при чем одновременные атаки. Командовать тут будут Петр Сагайдачный и Иван Болотников. Сейчас именно они и готовят всю материальную базу, чтобы не только пошалить, но и вынести из этих городов все, что только можно.

Туркам будет не до прямой войны с нами, по крайней мере, в ближайшее время. У них сильно увеличивается логистическое плечо после потери Крыма в качестве вассала. Морем можно доставлять, но и это опасно. Москитный флот казаков научился справляться с грузными турецкими галерами.

Прямо тут и сейчас и был подписан союзный договор с Персией. Мы будем вводить свои войска в Картли и Кахетию, но оставляем за собой право принимать оперативные решение в ходе вероятной войны.

— А что, если визиря Куюджу Мурад-пашу убить? — нерешительно спросил Захарий Ляпунов.

Вообще такие вопросы не обсуждаются на Боярской Думе, но я все равно решил ответить.

— Надо, и убьем, Захарий Петрович, — сказал я, обводя всех своим грозным взглядом.

Ксения говорит, что у меня, наконец, начало получаться смотреть «царственным взором».

Всем хорош Захарий, но как у него выбить привычку брякать невпопад, да всегда так, что и меня подставляет? Нормально для царя казнить людей, вполне укладывается в голову и убийство на войне, хоть мирного, хоть военного, а вот отчего-то осуждается ликвидация монархов, как и знатнейших вельмож. Да и вообще такие дела должны делаться в тишине.

— Второй вопрос… — по моему знаку Лука стал зачитывать письмо от датского короля Кристиана IV.

Все просто: мы должны воевать со Шведами, а за это нам будут всегда открыты Датские проливы. При том, король уверяет, что способен самостоятельно, без особых усилий, разгромить шведов. Сам себе противоречит.

Первым высказался Семен Васильевич Головин — его епархия и направление.

— Нельзя нам ввязываться в войну со Швецией, Дания далече, шведы рядом, торговать нужно, — кратко изложил свою позицию мой «министр иностранных дел».

Против войны был и тот, кто, по идее, только за войну и должен ратовать — Скопин-Шуйский.

— Швед не лях, они зароются в землю и стоять будут. Расход большой пороха и ядер, а у нас с этим не богато, — сказал головной воевода.

Да я и сам именно сейчас не хотел бы влезать в скандинавскую свару. Знаю, что должны победить датчане, с большим трудом, но победили в иной истории. Вот только тогда шведы воевали одновременно и с нами. Сложный выбор. Да и англичане просят не обострять со шведами. С другой стороны, наших четыре боевых корабля сейчас находятся в Риге, датчане пропустили их, голландцы летом готовы плыть за товаром в ту же Ригу.

Решил пока отписаться в общих заверениях, что дружим, желаем мира и все такое. Чтобы было без конкретики, но дружелюбно. Посмотрим еще, дам задание Захарию Ляпунову и Головину-сыну, да и Гумберта напрягу, чтобы узнали лучше про состояние дел в Дании.

Вопросы о сельском хозяйстве и промышленности прошли в унылой, сонной обстановке. Но нужно их обсуждать тоже, пусть и в который раз. Главные решения были уже приняты, когда составлялся стратегический план развития на три года. Его-то и дали на подпись каждому боярину.

А вот завершение совещания по экономическим вопросом было ярким.

— Бояре, а все ли вы знаете этого человека? — спросил я, указывая на мужчину, которого только что по моему знаку пригласили в Тронный зал.

— Так алхимик это, — щуря глаза сказал Василий Головин.

— Представлю вам, бояре, сего мужа. Это православный мастер и мудрец Игорь Антонович Ланжов, — я усмехнулся, уж больно не благозвучна получилась фамилия.

Эрик Ланж принял православие, как и его жена София Браге. Для них, как я понял, вопрос религии вообще не стоял остро. Нужно для дела быть православным, будем!

— А теперича… Лука Мартынович, выносите! — сказал я и в Тронный зал стали заносить серебряные подносы.

Дело не в подносах, а в том, что было на них. Сервизы на три персоны с чашками и блюдцами, чайничком, да сахарницей, ну или емкости для меда. Все было… фарфоровое.

Год, или даже больше, Эрик экспериментировал, имея от меня лишь мутные познание про добавление костного порошка, да еще общих сведений. Я сам не мог полностью восстановить процесс даже теоретически, но делал все, что бы это получилось. Давал Ланжу опытнейших гончаров, выискивал китайцев. Те же калмыки за немалые деньги ловили, а чаще выкупали у киргизов, любых зазевавшихся жителей Поднебесной, чтобы продать их мне.

Главное — результат. Теперь быть русскому фарфору! Уже целая фабрика строится в деревне Гжели у правого притока реки Вазузы. Так что, будут еще доходы, ой, как будут!

*…………….*……………*

Шах Аббас долго решался, чтобы, наконец, выступить против османов. Тактика, заключающаяся в бегстве от противника и вступлении в бой только лишь в возвышенностей и при условии неподготовленности врага, всем была выигрышная. Всем, если только противник до того тщательно не готовится к подобной тактике ведения войны. И пусть подготовка к изнурительным маршам по опустошенной территории врага крайне сложная и затратная, но и у визиря Османской империи Куюджу Мурат-паши не было выбора, кроме как побеждать. Нет, даже не победить, а разгромить нужно персов. Тут даже победа через многие потери неприемлема.

Над визирем сгущались тучи. Хитрому, изворотливому человеку, которым несомненно являлся Куюджу Марат-паша, было ясно, что он уже почти что и не главный вельможа в империи. Женщины — это от них все зло для власти в Османской империи, это они коварны и через ублажение султанов могут многое. Кесем… И за чем Кюджу Мурат-паша не стал выполнять все сказанное этой женщиной, входившей в силу? Почему посчитал, что время женского правления страной из гарема закончилось. Нет, оно только набирает силу. При слабом султане находятся женщины, которые управляют и султаном и огромной империей.

Визирь посчитал, что его победы, а где и примирения через дипломатию, в Анталии и других мятежных регионах, сделают мужчину более влиятельным, чем ранее. Султан Ахмед постоянно сетовал, что это джелали со своими восстаниям, как и кудры, мешают молодому, но амбициозному правителю стать в один ряд с Османом Великим, Мурадом Завоевателем, или Сулейманом Великолепным. И вот Куюджу-Мурат приносит эту победу и нет больше восстаний в империи.

Вот тогда и нужно было стать человеком Кесем, а не начинать игру против нее. Но что сделано, то сделано, и лишь полная победа над Аббасом позволит прибыть в Константинополь-Истамбул сильным и властным. Вот тогда визирь и пойдет на сделку с властной женщиной, уже не допустит вновь ошибку. Лишь только эта сделка не будет столь унизительной, какой может быть сегодня.

Куюджу Мурат-паша готовился к войне. Он тщательно прорабатывал главный вопрос: снабжение. Именно от того, как быстро и сколь качественно будут снабжаться войска и зависит победа. Визирь не сомневался, что разобьет персов в полевом сражении. По ему нужно выиграть манёвренную войну, где главным маневром будет бегство по кругу Аббаса и игра в догонялки со стороны визиря.

Не зал Куюджу Мурат-паша, что уже приговорен. Два повара, в его немалой когорте прислуги, куплены и готовятся применить яд, тайно доставленный из столицы. Есть подкупленные, а, скорее, идейные, одурманенные воины из сотни личной охраны визиря, которые могут напасть на своего же хозяина.

Так что визирь обложен со всех сторон, но исполнение приговора, вынесенного ровно тогда, когда молодой султан повизгивал от удовольствия, а Кесем методично отрабатывала платежи за свою власть, откладывалось. Женщина была мудра и понимала, что полный крах османского войска не нужен никому в османском государстве. И так, слава султана померкла, а именно от нее и зависит власть Кесем. Так что визиря будут убивать ровно тогда, как будет четкое понимание, как без существенных потерь закончить очередной виток персо-османского противостояния.

— Мудрейший! — в большой шатер визиря, склонившись, зашел чорбаджи [полковник] Фырат Зейбек.

Фырат был поверенным по военным и дипломатическим вопросам, лично предан визирю, по крайней мере Куюджу Мурат-паша был в этом уверен. Зейбек принял участие в переговорном процессе и в прямом подкупе некоторых лидеров восставших джелали. И эта работа стала важной составляющей всего процесса усмирения восстания.

— Говори! — повелел визирь.

— Мудрейший, грязные персы подошли к Эрзеруму. Вы оказались правы, — Фырат Зейбек так и не выпрямился, а говорил в более чем почтительном поклоне, являя тем самым удивительную растяжку.

Визирь улыбнулся. Все так, как он и желал. Достаточно хитрая комбинация сработала и больше нет никакого смысла бегать за персидским войском и использовать огромные ресурсы, но без результата.

— Я созываю Военный Совет… — визирь задумался и понял, что в собрании, по сути, и нет смысла. — Возвести всех ага [офицеров-командиров], чтобы были готовы к выдвижению. Как только Аббас увязнет в осаде крепости, вы обрушимся на его и сомнем.

Османы стояли в чуть более, чем однодневном переходе до Эрзерума и ждали уже две недели. Работала разведка, рядом с визирем находились далеко не глупые люди, которых можно было назвать «аналитиками». Вот они и посоветовали Кюджу Мурат-паше вывести половину гарнизона крепости в Эрзеруме, как самом напрашивающемся направлении персидского удара. Тогда город станет лакомой добычей, которую трусливый Аббас поспешит захватить и попробует навязать мир, по которому отдаст османам обратно город.

Аналитики убеждали визиря, что в этот раз шах Аббас не станет долго бегать от сражения. Дело в том, что земли на стыке Османской империи и Ирана разоренные. Тут сложно воевать не только туркам, но и персам, хотя логистическое плечо поставок продовольствия у шаха меньше, но ненамного. Так что Аббас теряет почти столько же ресурсов, как и султанское войско.

Еще один фактор, который говорил в пользу более активных действий персов и нацеленности их на крепости, это наличие в войске Аббаса осадных орудий. Визирь был сильно удивлен тому, что такие пушки у врага вообще есть. Он знал, что у русского царя такие имеются, но был почти уверен, что делиться таким ресурсом с, даже не союзниками, а только теми, кто ими может стать, глупо, не рационально. Да и русские сами были заняты войной с Речью Посполитой и все были уверены, что эта война не может быть столь скоротечной.

Но даже артиллерия в рядах противника не останавливала от реализации плана подставить Эрзерум, чтобы обрушиться на персов и вынудить тех принять бой в неудобной для себя позиции. В битве при Суфиане, которую скрупулёзно изучал визирь, Аббас победил скорее не из-за мощи своей армии, или даже измотавшей турок «скифской тактики» выжженной земли, а из-за глупости и неправильной оценки действий противника командующим османскими войсками Джигалазаде Юсуф Синан-паши. Подобные ошибки, когда турки были загнаны в ловушку мнимым бегством персов, допущено не будет уже потому, что такие операции готовятся, а визирь не даст персам время.

Егор Иванович Игнатов рассматривал своего врага в зрительный прибор огневого боя, называемый еще «оптическим прицелом». Мужчину переполняла гордость за то, какое оружие появилось в русской армии. Конные османские воины, как и янычары отдыхали от, наверняка, сложного перехода и они готовились к атаке. Был готов и полковник Игнатов, как и поступивший в его подчинение казачий полковник Тимофей Рязанов. Но время вспомнить последние полгода, было, враг явно никуда не спешил.

Игнатов был отозван от всех должностей и сразу после сражения при Киеве, где Егор еще удаль свою молодецкую показывал и дуэлировал с польским шляхтичем, тогда еще ротмистра Игнатова вызвали в Москву. Егор привык, что ему в последнее время все дается, как бы с неба, при этом Господь не разбирается в тонкостях возраста, социального положения. Был никем и за пару лет уже капитан-ротмистр. Но вот если кто скажет, что звание полковника Игнатов получил так же, считай ни за что, или потому что государь привечает парня, тот будет бит.

Егор Иванович только лишь успел повидаться с любимой женой Милкой, ставшей сущей красавицей и степенной барыней, дать отцовское наставление шаловливому пасынку Демьяху, потрепал за кудряшки сына и посюсюкался с дочкой. А уже на следующий день поступил вызов. Прибыл целый десяток телохранителей. И это уже что-то, но значило. В таком количестве в одном месте можно было встретить телохранителей только при государе, или иных охраняемых людях.

Благо вызывали не далеко, в Преображенское, но на казарменное положение. Так что насладиться вдоволь наливным телом жены и полюбоваться проказами деток, Егор не успел. И по прибытию на военную базу даже переживал, что находится рядом с домом, а видится с семьей нельзя. В этом заставили даже дать расписку, чтобы и мыслей не возникло самовольно уйти, непонятно зачем это было нужно, но, вероятно, прецеденты были.

Но эти переживания длились не долго, потом мыслей хватало только чтобы добраться до кровати и упасть мертвецким сном. Нет, физическая подготовка у Егора была на высоте, он поддерживал форму и тренировался регулярно. Но высоты, они же бывают разные. В этот раз он понял, насколько можно и нужно быть лучше.

Более тысячи человек были собраны в Преображенском, занимая казармы ушедших на войну гвардейцев. Впрочем, среди этой тысячи было немало тех же гвардейских командиров. Да и вообще знакомых лиц Егор насчитал больше ста человек, но были и те, с кем встречаться не приходилось, особенно среди немцев.

Да, это тоже удивило, что в отобранной тысячи человек было более двух сотен немчуры. Егор ничего не имел против немцев, они же разные: есть те, кто служит против государя, но есть такие, что кровь проливают за русского императора. И не всегда вопрос денег играет первостатейную роль.

Через неделю изнурительных маршей, постоянных стрельб, лазаний по выстроенному макету крепостной стены, преодолению трех разных полос препятствий, лазанию по имитации отвесной скалы и много еще чего, часть воинов отсеялась. Причем, то, что идет отсев тогда еще никто ничего не знал. Напротив, были мысли, что вся эта тысяча — не что иное, как новое элитное подразделение. Полк, должный стать тараном для любых построений врага, уж больно ладные воины тут подобрались. Вопросы возникали в другом: все воины, будь порутчики, капитаны, или нижние чины, поголовно выполняли один набор упражнений и приказы отдавали им инструктора государевой школы телохранителей.

Тогда кто будет командиром? На первом этапе подготовки даже разбивки не было по подразделениям. Однако, после отсева порядка трех сотен человек уже кажущаяся стройной идея, что создается элитный полк, разрушилась. И ведь инструктора не шли ни на какие разговоры, словно завороженные исполняли лишь приказы, да отдавали дублировали эти приказы испытуемым, следя за исполнением.

На втором этапе физические мучения сменились на иные, может и еще сложнейшие. Часами лежать и не шелохнуться, даже если приперло по нужде? К такому жизнь не готовила никого из оставшихся на испытаниях. Затекали ноги, млели руки, но это бы и ничего, если бы сразу после трех-пятичасовой лежки ты не должен был либо сделать какое-то силовое упражнение, либо встать и отправиться бегать. Что сложнее: или тяжелые упражнения до судорог в конечностях, или лежать без движения, когда затекают конечности, сказать нельзя. Все необычно и сложно.

Так что отсев продолжился. Вместе с тренировками на терпение, выносливость и силу начались стрельбы. Нет, Егор и ранее замечал, что тут стреляют больше, чем в любом подразделении, а он бывал во многих полках. Но чтобы так!.. Расход пороха и пуль был на уровне ведения войны. Оставшиеся шесть с половиной сотен воинов за день совершали более тысячи выстрелов — невообразимое количество. При этом не всегда нужно было и заряжать, имелись воины, которые это делали.

Проверяли именно меткость, а, порой, и просто смелость. Далеко не каждый воин отважится смотреть в ту сторону, куда стреляет в момент выстрела, даже когда на воине надеты очки из толстого стекла. Между прочим, такие очки принесли несколько десятков травм и были забракованы. Идея хорошая — защита для глаз, вот только даже утолщенное стекло, прежде всего, стекло. Усталый воин, после сотого выстрела теряет концентрацию и тогда ружье может лягнуть и в лицо. Да и ладно. Походить с отекшим от синяка глазом — нормально. А если в этот глаз попал осколок от разбившегося стекла? То-то! Хотя, лекари из государевой лекарской школы и проходили практику в Преображенском и могли большинство травм вылечить, не допуская осложнений. Все-таки три воина лишились каждый по глазу.

На второй месяц, на военной базе в Преображенском оставалось только четыре с половиной сотни воинов. Егор был среди них и бывший казак понимал, что он не самый худший. Напротив, ротмистр обладал редким качеством, или же даже психологическим отклонением. Он, когда встречался со сложностями, особенно в обучении воинскому искусству, был упертым и не мог чувствовать себя уравновешенным, пребывать в согласии с собой, если не осваивал ту, или иную науку. Так было и в этот раз.

Если раньше стреляли много, то, когда осталось лишь триста человек, начали стрелять очень много, невообразимо много. При этом, что интересно, начали выделяться воины, которые стреляли больше из нового нарезного оружия выделки Тульской мануфактуры и Московской государевой мануфактуры. Заряжать такие ружья было долго, даже очень, поэтому были приставлены аж две роты гвардейцев-новобранцев, которые нескончаемо перезаряжали винтовальные пищали. При этом оружие достаточно быстро приходило в негодность, но на смену прохудившемуся ружью, приходило новое.

А потом, неожиданно, Егор стал сам инструктором, но не по стрельбе, хотя и в ней изрядно преуспел, а по маскировке. Прятаться в лесах и в складках местности Игнатов умел хорошо, да и лесную науку у своих товарищей по диверсионным операциям перенял. Так что он мог учить, хотя никто не снимал и с капитана обязанности заниматься наравне со всеми стрелковой подготовкой.

Попутно при таком обучении стали давать основы тайного боя, которым овладевали только царские телохранители. Вот тут Егора, наконец, сняли с занятий, и он сменил тренировочное поле с песком, где валяли друг друга воины, на учебный класс. Егор изучал книженцию «Основы тайного стрелкового боя», которая, в сущности, была руководством для снайперов, с преизрядной толикой специфики, продиктованной временем.

Еще через месяц Егор стал полковником и, по сути, высшим командиром над всеми двумя ротами стрелков. Именно «стрелками» стали именоваться такие подразделения. Причем такое назначение случилось после очередного соревнования, длившегося три дня. Сам государь-император присутствовал в эти три дня в Преображенском и даже тренировался.

Стрелки с удивлением отметили, что государь, может в малом и уступал им в качестве стрельбы, ловкости и выносливости, но, ведь, действительно — в малом. И это царь, которому и ножками своими по грешной земле ходить не обязательно, могут и отнести, куда скажет. А еще царь ел с ними с одного казана… Для какого иного общества такие действия Димитрия Ивановича могли показаться вовсе нецарскими и позорными, но стрелки были чуть в стороне от всех местнических правил и традиций, потому сочли поступки царя за достоинство.

Прибыл и головной воевода, который и до того появлялся на обучении. Скопин-Шуйский не бегал и не прятался, но стрелял много и показывал, что и он не зря назначен головою над всеми войсками. Так было в разумении стрелков, которые отринули тот факт, что военачальнику важнее думать о тактике и видеть бой, а когда воевода берется за оружие, то дело дрянь.

Три кандидата на получение звания «полковник», а так же на должность командира стрелков, среди которых был и Егор, набирали себе команды из дюжины человек, из тех, что оставались еще в учебном центре. Тут проверялись и лидерские качества, и умение правильно подобрать команду исполнителей и еще ряд психологических характеристик.

А после начались игры. То отряд Игнатова прятался в лесу, а два других отряда должны были найти лежки стрелков, после менялись, как менялась и местность. И все на время, с зачислением баллов. Потом стреляли по мишеням одиночным, групповым и даже в движении, когда кони волокли, поставленные на маленькие телеги бревна. Были и индивидуальные соревнования. Егор занял третье место среди всех стрелков и смог поразить три мишени на расстоянии в шестьсот шагов, правда, с помощью зрительного прибора.

Все закончилось, а итоговых результатов долго не объявляли. Но на следующий день Егор Игнатов предстал пред светлые очи государя.

— Ну, полковник Игнатов, поздравляю. Выиграл ты, тебе и быть командиром у стрелков. Пока только две роты, но уже новый набор делаем. Будет целый полк, но, как ты уже уразумел, полком сражаться вы не будете. Тут и вопросы с оружием. Оружейники не поспевают, но это я подправлю, — государь резко посерьезнел. — Ты, Егорка, быстро взлетаешь, я так мыслю, что по заслугам. Но подвести не должен. Прыгаешь через звания, то многим будет завидно, так что доказывай своей службой, что достоин. И более никаких шалостей. А то полковник русского войска, а со шляхтичами длинной саблей меряешься.

Тогда Егору стало стыдно. В войске культивируется понятие, что выполнение задания превыше всего, даже понятий чести. Нет, русский воин с честью, но проявляет он ее только не на службе, не ущерб ей. Устраивать поединки с польским шляхтичем, который уже в плену — дурость и трата времени, которое можно и нужно потратить на служение царю и отечеству.

И вот он здесь, у далекого Эрзерума, куда отправился сразу же после обучения. Успел только ночь провести с любимой женой Милкой. Правда, какая это была ночь! Теперь не на одну бабу не может Егор смотреть, перед глазами знойная и страстная супруга. Обабилась некогда пугливая девчонка.

— Твое высокоблагородие, все стрелки на местах, как и было велено, — сообщил ротмистр Иван Вашихин.

— Добре, Иван Кузьмич, ждем, — отвечал полковник Игнатов, рассматривая противника в зрительный прибор со своего ружья, которое все чаще стали называть «винтовкой»

А что? И «Кузьмич»! Вот так, с отчеством! Получил бывший крестьянин командирское звание, так сразу и в дворяне пожаловал. Правда не в потомственные, но и это дело сладится, коли служить верой и правдой. Полковники — они уже потомственные точно, а Вашихин решил для себя непременно стать полковником.

У Игнатова были два ротмистра, несмотря на то, что рота была задействована в Закавказье только одна. Кроме Вашихина, прямым заместителем полковника, ротмистром, был Акоп Вазгенович Мирзоян — в учебном центре главный соперник Егора.

Еще когда стало известно о выдвижении османов к Эрзеруму и приблизительное время прихода турок в десять часов, полковник Игнатов запросил у воеводы Степана Ивановича Волынского определить место усиленной стрелковой роте в системе обороны прохода к Эрзеруму.

Воевода не понял, о чем просит полковник.

— Ты хочешь отдельный участок линии укреплений и говоришь, что удержишь его всего со ста тридцатью стрелками? — удивленно спрашивал Волынский.

— Так точно, — выверено, как учили, отвечал Игнатов.

— Нет, полковник, я на это пойти не могу, — отказал Волынский.

— Прошу простить меня, твое превосходительство, но за нами и рядом с нами могут стоять пушки. Мы работаем в рассыпном строю десятками, — попробовал возражать тогда Игнатов.

Тщетно. Для того, чтобы разрешать стрелкам занимать участок обороны, Волынскому нужно было хотя бы ознакомится к возможностями этих воинов. В тех реалиях сражений, добиться таких показателей, о которых поведал полковник Игнатов, было бы невозможно. С другой стороны, говорить о новых пулях, которые следом за стрелками переносятся в больших ящиках, нельзя.

Не было еще в России такой армии, где все четко и по порядку происходило и не случалось накладок. Впрочем, подобным грешат любые армии, или даже большие, системные организации. Вот и сейчас получилась противоречивая ситуация. С одной стороны прибыла усиленная рота стрелков, весьма вероятно, что и лучших в мире, но эффективно воспользоваться таким бонусом нельзя. Нельзя и рассказывать про тайную пулю, которую, в сущности, сегодня и нужно было испытать в боевых условиях.

Игнатов и его командиры рвутся в бой, но не могут убедить командование в своих особенных умениях. Так что… И хочется и колется, да воевода не велит.

— Вот что, полковник, — подумав, начал говорить Волынский. — Тут тебе самолично делать нечего. Заплутаем в командовании. Так что иди со своими стрелками, вот сюда.

Воевода показал на точку на карте. Это только утром войсковой рисовальщик нарисовал карту ближайшей местности, чтобы Волынскому было удобнее планировать действия. А точка, на которую указывал Степан Иванович была перевалом, точнее проходом между горами метров в восемьсот в ширину, при этом в четырех верстах от позиций русских войск Волынского.

— Я отправил туда один казачий полк и еще три пушки. И вот пушки тогда верну, тут важнее будут. Мало вероятного, что турка попрет на этот переход, через нас сподручнее и ниже, не надо в горы идти. Но и такое может быть. Держи там оборону и бери под свое начало и казаков. С ними уговорено, что они помогают, а не самовольно воюют, — Волынский довольно улыбнулся.

Воеводе показалось, что он нашел оптимальное решение. С одной стороны Степан Иванович и так собирался на усиление пушкам и конным казакам посылать две роты стрельцов, но лучше, конечно, чтобы эти стрельцы оставались тут, на основных позициях, да и три пушки на главном участке обороны нужнее. А то, что османы идут именно сюда, где русские готовы их встречать, докладывала разведка.

— Поспешай, Игнатов, там нынче работает розмысл Димитрий Федорович Розум, с ним ешо поговори, что удумал! Но сбереги его, разумник, что поискать и не найдешь! Отправляй Розума ко мне! — сказал Воевода, подошел, троекратно поцеловал Егора. — С Богом, не посрамим честь государя и Отечества!

Прибыв к месту, Игнатов сразу стал раздавать приказы, распределяя десятки стрелков по позициям. Вернее он давал направления, а позиции стрелки и сами дюже добре умеют находить. Даже, если залечь на траве, то уже не так и заметны воины, чья одежда раскрашена под зеленый цвет. Были мысли сменить камуфляж на коричневатую расцветку, но новое место было с высокой травой и изобиловало кустами, редкими камнями-валунами. Лучше придумать для снайпера сложно.

— Где розмысл? — спросил Игнатов, как только прибыл на позиции и уже раздал приказы своим ротмистрам.

Егор догадывался о ком идет речь, сам же и просил за этого человека когда-то, но чтобы вот так… в полковники Митька выбился. Хотя, чего там, и сам Егор нынче в начальниках.

— Ты ли это, Митька? — обрадовался Егор, когда к нему, чуть ли не строевым шагом, но при этом с чувством собственного достоинства, приблизился розмысл.

— Егорка? — растерял всю свою важность полковник Розум и полез обниматься.

Как же здорово встретить далеко от своего родного дома человека, с которым когда-то, пусть и не так давно по времени, но уже в иной жизни, вел беседы! Бабка Колатуша тогда все московские новости приносила, а Митька, разнорабочий с Варварки, неизменно их слушал, да участвовал в таких родных, дружеских разговорах. Был там и Егор, когда он только бежал с Милкой из брянской деревни.

Два приятеля потратили толику столь драгоценного времени для того, чтобы обсудить, что да как. Перемыли косточки и Тимофею Авсеевичу, нынче знатному мануфактурщику, пусть и годами раннего. Он тоже жил в том районе Москвы и был активным участником разговоров, особенно после гибели отца, став главной рода.

— Ну досыть, — прервал веселый разговор Егор. — После поговорим, пока врага бить нужно.

— Ты прав. Вот гляди сюда, — Митька, Димитрий Федорович, развернул нарисованную им же карту, где были указаны все ловушки и заряды.

Карта была нарисована неумело, или можно сказать, «на коленке», но все было понятно и где позиции и тропы, по которым могут забираться враги, ложбины и все остальные особенности рельефа местности.

— Окромя небольшого вала вот тут и отдельных насыпей, ничего не поспели сделать, но ямок для коней накопали, сколько нашли деревьев, рогатки навязали. Вот тут, тут, вот ентим знаком, обозначены, стало быть, бочки с порохом и камнями. Веревка поджигательная вот тут, — принялся объяснять Розум…

* * *

Я устроил «информационное полюдье» — объезжал города и «торговал лицом». Эта поездка сопровождалась пулом журналистов. Да, именно так, используя понятийный аппарат из будущего, можно было назвать эту пиар-акцию. Ну не придумано в этом мире еще ничего такого-этакого, чтобы освещать деятельность государя. Так что мы новаторы и поддерживаем уровень доверия и народной любви описанием неусыпного радения государя-императора на благо русского народа.

Меня сопровождал Козьма Минин и еще аж дюжина уже, можно сказать, журналистов-репортеров. «Государь прибыл в Серпухов, десять артелей строителей направлены на восстановление этого города, особое внимание будет уделено ремонту и строительству новых храмов. Негоже, когда в главной православной державе стоят худые церкви…» — примерно так, по крайней мере, в таком ключе, и шло освещение поездки.

Как только получался материал и он оказывался одобренным Мининым, уже лучше меня освоившим методы и приемы журналистики, одвуконь уходили вестовые, стремящиеся как можно быстрее привести материал на Печатный двор газеты «Правда». Ну а после москвичи, и не только, узнавали где пребывает царь, что он сделал, в чем обвинил чиновника, а в чем похвалил.

Кроме повышения рейтинга царя, такой подход помогал, или был призван помочь, поселить людей в местах, которые пришли в запустение. Тот же Серпухов и от Ливонской войны, когда там была ставка Ивана Грозного, и в последующие годы голода, как и Смуты, сильно пострадал. От большого и значимого города, Серпухов превращается в некую форму средневековой пост апокалипсической картинки. Много заброшенных домов, лавок и бывших ремесленных мастерских, в которых некогда работали многочисленные бронники, а сейчас гуляет ветер.

Так что давалась реклама города. Та же Москва уже превысило число жителей времен Ивана Грозного до того, как татары спалили город. А Москва — она не резиновая, особенно, когда рядом города в запустении.

Я вот думаю, как это заселять Урал и Сибирь, а тут, под боком еще нужно восстановить былое. То же самое и с Каширой, где ранее было много железоделательных промыслов, а нынче почти что ничего. И кузнеца нужно искать, чтобы коней подковать, не говоря о том, чтобы заниматься обустройством мануфактур.

Вот в Туле ситуация была вполне нормальной, даже сравнительно хорошей. Не рентабельной, это да, с огромными государственными дотациями? Ой, как да! Но именно в Туле производился и в товарных масштабах и сельскохозяйственный инвентарь, даже плуги с отвалами. Но тут же и ковалось оружие русских побед.

Наряду с Московской мануфактурой, две Тульские в месяц производили суммарно чуть менее ста нарезных ружей и три сотни гладкоствольных, но уже с улучшенными кремневыми замками. Тут же, на Верхне-Тульском заводе производились новые пули к нарезным винтовкам.

Я долго сомневался допускать ли иностранцев в такую архиважную отрасль России, как железоделательная, уж тем более оружейная. Однако, после многих терзаний, осознал очевидное, что прямое управление всего и вся уже невозможно. Растет и углубляется экономика и промышленность Российской империи, скрипя, крехтя, надрываясь, но растет. И самая главная проблема даже не в технологиях, так как домны, что были построены еще в первый год моего пришествия на престол, очень даже удачны и опережают ту же Англию на лет пятьдесят. Проблема в людях.

Решение проблемы кадров в моем разумении имеет при ипостаси: первое — это кража специалистов и такая работа ведется; второе — взращивать своих; третье — привлекать из-за рубежа. Все это делается, но мало, очень мало, для того, чтобы совершить действительно качественный рывок и быстро.

Речь Посполитую обокрали на специалистов и они работают, большинство на Верхнекамском заводе, который только в этому году запущен. Многие ремесленники, что были вывезены из польских и литовских земель становятся хорошими квалифицированными рабочими, их знаний и уровня мастерства в купе с творчеством, мало, чтобы самим создавать новое. Тут еще проблема мотивации, иногда и прямого саботажа. Впрочем, всех, кого только можно, забрали с завоеванных территорий. Теперь это направление решения кадрового вопроса почти что закрыто.

Что касается собственного взращивания, то в Туле открыли ученическую школу пока на три класса по двадцать человек каждый. И учеба тут чисто техническая, практическая. Опять же взращиваем рабочих, а не инженеров или управленцев. Быть может кто-то из тех, кто пройдет обучение в школе при заводе и пойдет дальше, поступит в государеву школу. Но произойдет это не быстро. Так не нельзя на год-два обучить инженера-управленца на производстве. Таких, как Маслов, у меня… да нет более таких вообще.

Иван Макарович Маслов нынче занимается важным делом в Пушкарском Приказе. Пытаются создать конусообразную камору к пушке, а еще изучают возможности перехода к чугунным пушкам и их облегчения, экспериментируют с лафетами. Одновременно Маслов преподает в государевой школе и следит за строительством зданий будущего университета в Москве. Получается, что навесил я на него не много, а очень много.

Так что приходится начинать массово использовать третий путь решения проблемы с кадрами, прежде всего в железоделательной отрасли. И тут нашлись ушлые люди, нерусские. Надеюсь, пока нерусские.

Голландцы этого времени, как мне кажется, более деловые, чем кто-либо в Европе. Куда там англичанам, которые только учатся торговать. Пусть Англия и большее, чем иные имеет представительство в Москве и Архангельске, но некоторые голландские торговцы и промышленники уже поняли, что такое нынешняя Россия и что тут можно очень даже заработать.

Такими стали Габриель Марселис со своим компаньоном Исааком Аменом. Они имели торговые компании еще при Борисе Годунове, даже не успели сбежать во время начавшейся Смуты. Мало того, за последние два года эти деятели привлекли немалое количество соплеменников, открыв мануфактуру по производству сельскохозяйственного инвентаря. Первая появилась в Туле, после похожая голландская мануфактура открылась в Кашире.

А почему бы и нет? Во-первых, мануфактуры в первый год не платят вообще никаких налогов; во-вторых, что еще более привлекательнее, я приказал скупать все, что будет производиться для сельского хозяйства, если, конечно, качество будет приемлемо. Появилось и в-третьих, когда именно что голландские рудознатцы обнаружили залежи железа под Тулой, которые, впрочем, имеют выходы и у Каширы. Они, а не я обнаружил! Упустил, вернее, знал, что такое есть, но больше внимание направил на Урал.

Что же касается сельскохозяйственного инвентаря, то им я уже заполнил почти все свои, царские, земли. Теперь, когда государственная земля дает добрые урожаи, по современным меркам, конечно, зафиксировано увеличение спроса на плуги, косы-литвинки, добрые топоры и пилы, лопаты и мотыги, ну и все остальное. Царский пример не столь заразителен, как хотелось бы, но шанс такими темпами лет через десять-пятнадцать перейти от рала к плугам с отвалами, есть и немалый. Тем более, если шальные деньги, что зарабатываются на зеркалах, хрустале, фарфоре, идут на скупку сельскохозяйственного инвентаря, который продается уже чуть ли не за полцены далее, но с государевых складов.

А еще, как я узнал уже тут, пообщавшись с голландцами и проинспектировав их производство, в Россию прибыл один из знаковых людей из другой реальности и создатель всей тульской промышленности при первых Романовых, Андрес Дионисзун Виниус. Да, это он. Вот только проблемка есть: ему всего восемь лет, пусть парень и весьма сообразительный.

Конечно, что не сам вероятный великий для России человек, прибыл в империю, сильно мал он для этого. А вот Дионисиус Джеркзун Виниус, отец Андреса, этот да, в возрасте и в понятии. Старший Виниус хотел войти в долю Верхне-Тульского завода, но опоздал, там бал правит отец Ефросиньи Митрофан Иванович Лютов.

Ну а Нижне-Тульский завод будет частью Виниуса, Марселиса и Амена. Вот пусть голландцы покажут, как нужно работать. А я так добиваюсь конкуренции и прямого шпионажа. Создадут что-то голландцы, Лютов у них технологию скрадет, а будет что у Лютого интересного, так немцы не преминут содрать. Причем, это уже происходит. Голландцы не только укали технологию резца по каналу ствола, но смогли ее усовершенствовать, сделав прототип резца, который протаскивается, создавая сразу четыре нареза. Что мне и было продемонстрировано.

Такой технологией добиваются два положительных фактора: условная стандартизация, ну и уменьшение времени на выделку ствола. И так, чтобы получить один нормальный ствол, в брак идет не менее шести. Есть надежда, что из местного железа получится уменьшить выбраковку стволов.

— Дионис Джеркович, — обращался я к Виниусу. — Теперь ты или подпишешь бумаги на то, что будет жить в России не менее двадцати лет, либо я отправлю тебя прямо сейчас на родину.

— Государь, — ошарашено отвечал голландец. — Но у меня есть два корабля и я веду торговлю.

— Тогда я не дам своего разрешения на производство оружия. Не может мастер знать, как делается русская винтовка и поехать в Голландию. Резец, что ты мне показал, знатный. Такой нужно применить для нарезки стволов. Но подобное делать можно только в России, — я говорил голландцу и думал о том, что мне, действительно, будет жалко Виниуса-отца.

Уже то, что голландец знает о русском оружие и о том, что Россия вооружается именно таким, — очень опасная для меня информация. И, если он откажется от моего предложения, то по дороге домой случится очень несчастный случай, что приведет к скоропостижной смерти голландца. Мы должны еще не раз победить, имея козырь, а не создавать гонку вооружений, при которой нынешняя Россия пока еще не справится с конкуренцией.

— Прости, Твое Величество, но я не могу забросить торговлю, которая приносит мне много денег. Но я могу передать все торговые операции своему младшему брату, а сам открывать буду завод. Но тут хотел слово услышать твое, будешь ли покупать мое оружие? — сказал голландец, вызывая у меня приступ смеха.

— Ну ты и ушлый! Надо же, как поворачиваешь все: может так сдаться, что это я тебя уговариваю открыть завод, А не то, что тебе самому сие выгодно, — я искренне рассмеялся.

Заулыбались и другие. Встреча проходила в демократичной атмосфере. Я даже несколько понимаю Петра Великого, который больше тянулся к тем же голландцам. С ними можно быть более свободным от разных условностей. Пусть при моем дворе так же много вольностей, но запретов все еще больше. А тут спокойное общение, словно небольшой глоток того общества, которое я покинул, переместившись во времени.

— Сеунч! Сеунч, государь-император! — закричал, обычно сдержанный, Лука Мартынович.

— Сеунч! — прокричал и мой помощник Акинфий.

Вот что ты будешь делать? И одет я неподобающе, чтобы принимать сеунщика, то есть того, кто принес благую весть, сеунч. Тут нужно что-то давать со своего плеча. И перстни сегодня снял, кроме одного, но любимого. Вот же…Придется его отдавать.

— Шубу нести? — спросил запыхавшийся Акинфий.

— Что? Ты с собой шубы носишь? В жару? — удивился я.

— А то как же, не только их. Вот как нынче, шубу с плеча дать, да золота отсыпать. Все есть, государь. Ты вели, а я что скажешь, принесу, нет, так и достану тут, в Туле, — наслаждаясь своей значимостью и нужностью, говорил Акинфий.

— Господа, — обратился я к голландцам. — Можете остаться и разделить со мной радость сообщения о новой русской победе.

Голландцы остались. А я это сделал специально. Пусть знают в какой стране они собираются трудиться!

В большую комнату дома тульского воеводы, который я временно оккупировал, вошел Глеб.

— Егорка, ты ли это? — удивился я.

Думал, что Телятевский или Волынский пришлют кого-нибудь из своих людей. Так и предполагалось, что на Кавказе воевали не регулярные русские войска, а лишь казаки, да армяне. Да, это все по-тоненькому лишь для того, чтобы сохранить окно возможностей для дипломатии. Мол, официально Российская империя не принимала участие в турко-персидской войне, а лишь инициатива отдельных мало контролируемых воевод и атаманов привела к участию русских людей, но не державы. Но вот Егор — это не кто иной, как человек из гвардии. И его участие должно было быть тайным.

Ну да ладно. Если и входим в клинч с османами, то выбрали для этого вполне удачное время. Туркам в этом году будет явно не до крупной войны. Еще два удара будут нанесены по османам. Будем кусать большого зверя по чуть-чуть.

— Государь-император! — Егор Игнатов поклонился.

Это явный троллинг. Надо мной издеваются! По правилам я должен повысить в чине того, кто принес благую весть о победе. Сколько лет Глебу? Двадцать два хоть есть? Наверное, нет. И что он теперь будет младшим воеводой? Генерал-майором? Не будучи знатного рода, в столь молодом возрасте?

— Экий ты быстрый, Егор Иванович! — я усмехнулся. — Куда же я тебе чин младшего воеводы дам, коли ты полковника получил два месяца назад? Так что не обессудь. Послужи в полковниках еще с пяток лет, или еще что соверши. А вот долю в двух заводах медеплавильном и железоделательным, в тех, что на Урале, дарую. Думаю, что не менее тысячи рублей в год станешь получать.

Сумма была не большая, а огромная — это целое состояние, которое делало Егора, и без того не бедного человека, очень богатым моим подданным.

— Благодарю, государь-император, — Игнатов с достоинством принимал подарки.

Вручил ему и соболиную шубу, перстень, хорошо, что не со своей руки, а один из тех, что были в загашнике у Акинфия.

— Списки на награждения есть? — спросил я.

— Составили воеводы и передали мной, — отвечал Игнатов.

Я передал списки Луке, пусть посмотрит и всем выпишет награды. Даже не стану вникать. Воеводам виднее. Вот и будут первые Герои Российской Империи и кавалеры только вводимого ордена Андрея Первозванного, георгиевских крестов. Траты, траты, опять траты. Надеюсь, что Кавказ меньше будет высасывать денег, а, напротив, их приносить.

А после мне было интересно узнать, что же на самом деле произошло там, у Эрзерума. Только намеком предупредил Глеба, чтобы о своем участии не говорил, а в общем рассказа. То, как сработала рота стрелков нужно будет обсудить в более тесном круге. Нечего немцам об этом знать. Вот начнут производить новые пули и винтовки к ним, ну или пули к винтовкам, тогда и покажем возможности новых воинов.

Эрзерум пал, комендант крепости просто сдал город. Его понять можно: шансов получить помощь, никаких. Османы не просто разгромлены. Они перестали существовать физически. Шесть дней шла охота на турок и не безуспешная. Из восьмидесяти тысяч войска погибшего визиря убито, либо взято в плен более шестидесяти тысяч. Если учитывать, что местность там опасная, гористая, есть бурные горные реки, есть и всякое зверье, то не более пяти тысяч воинов могут вернуться в Османскую империю.

Мало того, на нового персидского шаха вышли какие-то представители курдов, которые запросили помощь в восстании. Часть турецкого оружия перекочевала этим курдам. Так что османы получали новое восстание и очередной болезненный удар. И до России ли будет султану Ахмаду? Сомнительно.

Но не все так красочно. Было письмо и от Михаила Игнатьевича Татищева. Грузинское лобби при шахе, оказывается такое было, по крайней мере в свите наследника, запрашивает независимость и гарантии и от России и от Ирана о поддержки суверенитета как Картли, так и Кахетии. Армяне же ждут реакцию России, напоминая, что они христиане и не гоже бросать братьев во Христе без их государства. Ну и указывают, что много армян живет на территории и Персии и Османской империи. Так что, хотят… Но хотелки свои пусть попридержат.

Так что получается, что работы еще много и часть войск в регионе останется. Мало того, я подумывал направить туда еще сил, на случай, если османы все-таки решат поставить все на победу на Кавказе. Османская империя, пусть сейчас пребывающая в кризисе, все равно огромная страна с несравнимым с Россией мобилизационным ресурсом. Если они напрягутся, то смогут выставить немало опытных воинов, например, частью снять с границы с цесарцами.

Отправив Егора отдыхать, назначив его почетным командующим моим эскортом, оставляя Ермолая с женой погостить у тестя в Туле, я обратился к Луке.

— Срочно отправь письмо Семену Головину. Пусть состряпает извинение султану. Мол, там, на Кавказе не было регулярных войск, а только казаки и армянские полки. И то они вынуждено сражались, потому как визирь напал на них. И тайно приписать, что Россия стремилась ослабить гнет армян, обезопасить этот христианский народ от Аббаса, потому и не возражала, чтобы армянские вооруженные люди прибыли в Картли. Но турки напали на них без объявления войны… — говорил я и понимал, насколько же все эти слова притянуты за уши.

С другой стороны, войны начинаются, если политики только адекватные, не потому что есть какие-то обиды, или кто-то что-то сказал. Нет, война начинается тогда, как одна из стран посчитала, что может это сделать и на то есть причины, чаще экономические. Османская империя сейчас воевать не может. Или может, но на грани своего существования. Так что зацепиться за русские отговорки османы могут, прекрасно понимая, что это лишь отговорки.

Есть соблазн повоевать с османами. И я уверен, что Крым и все Северное Причерноморье можно будет зачистить, пусть и не без сложностей. Но что же будет в это время на севере моей державы? Захарий Ляпунов сообщил, как именно проходят собрания в шведском риксдаге. Там собираются воевать с Данией, но при этом уже поставили на ожидание войну с Россией.

Мы передали информацию датским партнерам. Уверен, что они отслеживают ситуацию, но такое взаимодействие и жест нашей воли не могут быть не замечены. С другой стороны, мы отправили письмо и к шведскому королю, как инициатору эскалации с нами. Пока просто предупреждаем, что не имеем территориальных претензий, но можем отреагировать на любую агрессию жестко, поляки не дадут соврать, что такое вполне возможно.

При этом датчане уже могут начать боевые действия. Кальмарская война, случившаяся в иной реальности в следующем году, похоже начинается раньше. Выходит так, что мое появление имеет последствия и для Дании, для Швеции, так точно.

Посмотрим, что будет. Мне более выгодно, чтобы победила Дания, но так, не во многом. Допустить, к примеру, чтобы Швеция вновь вошла в датское королевство, как это не так давно и было, нельзя. Сильная Дания не нужна России, как и сильная Швеция. Но эта война — уникальный случай, когда Россия может посмотреть на творящееся с попкорном и газировкой, не участвуя в сваре.

Правда, придется все же чуточку подыгрывать датчанам, может тайно шведам, но так, в лучших традициях будущих США. Это американцы умудрялись долго торговать со всеми сторонами в мировых войнах, принимая решение о стороне конфликта только под конец войны. Во Вторую Мировую, правда, штаты быстро определили сторону, на которой будут воевать, но через Швецию торговали и с Германией, получая свои барыши.

Посланник от Дании был у меня еще в конце июня. Король Кристиан IV прислал своего человека. Тайно, видно, что нехотя. Но я и не стал кидаться в омут с головой после того, как датский монарх прислал письмо. Так об участии в войне не просят, тем более, когда англичане, наши союзники и самые крупные торговые партнеры, заинтересованы больше именно в сотрудничестве со Швецией. Так что смотрим и торгуем. Хотелось бы продать как можно больше своих пушек и старых ружей, ну и холодное оружие. Тут датчане даже и польскими саблями не брезгуют, а уж чего, так этого добра у нас было много.

Голландия помогает датчанам с посреднической торговлей, и я уже знаю, что либо на днях, может через неделю, но пять голландских кораблей прибудут в Ригу и загрузятся там под завязку, а товар довезут до датских портов.

А нам бы без большой войны пожить лет пять. Опыт военных действий есть и немалый. Вот его осознать, систематизировать и подготовить армию такую, чтобы решала не многие, а все задачи.

Король Дании Кристиан IV гордо восседал на своем коне, взирая, как его доблестные воины собираются штурмовать шведскую крепость Кальмар. Осадные орудия сделали свое дело. Два пролома в стене крепости зияли дырами и там уже скапливались немногочисленные защитники крепости.

— Господа, вам не кажется, что все наши действия предсказуемы? — спросил король.

— Что вы, ваше величество, все четко по военной науке. Зачем использовать хитрости там, где можно обойтись без риска и выполнить задачу надлежащим образом? — отвечал один из генералов, приближенных к королю.

Дания начала войну первой. Король Кристиан рассудил так, что, раз драки не избежать, то нужно бить первым. Впрочем, драки нельзя было избежать не только из-за позиции шведов, но и сами датчане, а особенно король, жаждали поквитаться с теми, кто еще чуть больше полувека назад был подданным датского короля. Взаимная ненависть двух народов накапливалась, чтобы когда-нибудь, но выйти наружу. Время пришло.

В сущности, сам город Кальмар был уже взят. Однако, в Кальмарском замке закрылись полтысячи шведских солдат, которые настроились биться до последнего. Стремление любым способом защитить городской замок было вызвано не столько всепоглощающим чувством патриотизма, сколько уверенностью, что Карл IX, шведский король, прибудет в самое ближайшее время на выручку защитникам замка.

Однако, и такие понятия, как «патриотизм», «любовь к своей нации», что ранее считалось неважным, в эту войну стало более чем проявляться. Король, начиная войну, передвигался по датским землям на юге Скандинавского полуострова, словно по вражеской территории. Его встречали либо угрюмые люди, либо откровенно агрессивные. Давно Кристиан не получал столько оскорблений в свой адрес, или вообще никогда. Около сотни самых красноречивых крикунов вздернули на ближайших деревьях и их жертвы становились сакральными, шведы, проживающие на датских землях, уже были готовы взяться за оружие.

Но датчане особо не задерживались и сходу вошли в Кальмар, не останавливаясь, прямо походной колонной. Малочисленный шведский гарнизон не стал давать бой на улицах города, а сразу же заперся в замке.

Датский король использовал всего восемь тысяч своих солдат, и шведские командиры, закрывшиеся в замке, знали, что войско шведского короля Карла составляет более сорока тысяч обученных и подготовленных солдат и офицеров. При том, если датские и шведские воины обладали примерно одинаковым набором качеств, навыками и мастерством, имели схожее вооружение, то количество солдат и офицеров играет большую, а то и решающую роль.

— Ну, так чего медлите? Или вы хотите, чтобы ваш король не имел возможности полноценно отобедать в Кальмарском замке? — спросил датский король и демонстративно направил своего коня в сторону замка.

Королевская свита обреченно вздохнула и направилась вслед за своим монархом. Датский король кичился своей смелостью и старался ее продемонстрировать, где только можно. Генералитету приходилось соответствовать.

— Солдаты мои, вперед! И знайте, что с нами Бог и правда! — выкрикнул король Кристиан, обращаясь к солдатам, с которыми успел поравняться.

Пушки сделали еще один слаженный залп. Облако дыма от сожженных пороховых зарядов заволокло ближайшее пространство, и по мере того, как ветерок прогонял в сторону завесу, из дыма выходили датские воины. Впереди всех на мощном, кауром коне, словно герой из скандинавского эпоса, вел свое войско вперед король Кристиан IV. Иоганн Каспар Ранцау, один из приближенных военачальников короля, был тем человеком, который мог, и постоянно это делал, говорить королю все, что думал. Кристиан не особо любил такую искренность, но и не гнал от себя полковника. Как и многим королю нравилась лесть, но он был в достаточной степени разумным человеком, чтобы слышать все мнения.

— Мой король, я уверен, что солдаты справятся, а ваша жизнь намного ценнее, чем жизнь солдат всего войска, — поравнявшись с королем, заявил полковник Ранцау.

— А скажут потом, что король стоял в стороне, когда его солдаты погибали, — сказал Кристиан, но коня немного придержал.

— Ваше величество, так сказать могут сказать только те люди, которые вас не знают, либо те, кто завидует вашей славе. Есть ли дело до мнения и тех и других? — сказал полковник, и король все-таки послушался его.

На самом деле, Кристиан не особо любил штурмовать замки, предпочитая полевое сражение. Как считал датский король, именно в поле проявляются честь, доблесть. Потому он и согласился с Ранцау, подспудно ожидая, когда его, наконец, начнут упрашивать не идти впереди колонн датских солдат.

Через двадцать минут на стенах замка кипел бескомпромиссный бой. Датские воины шли в проломы крепостных стен, там их встречали шведы ружейным залпом, датчане пытались отвечать, но при штурме это сделать сложнее. И местность пересеченная и рвы, да штурмовать приходилось в рассыпном строю.

Потеряв не менее трехсот человек, датским воинам все-таки удалось войти в один из проломов, закрепиться на обрушившихся камнях, перегруппироваться и продолжить натиск уже внутри замка.

— И с чем вы прикажете мне дальше идти воевать? Уже через три дня, как мы должны быть под Эльвсборгом. Нет времени держать эту крепость в осаде, — возмущался король Кристиан.

При штурме Кальмарского замка датская армия потеряла четыреста пятнадцать человек убитыми, а еще более трехсот раненными — это из тех, кто в ближайшее время не сможет вернуться в строй. На самом деле, такой размен, когда защитники бьются до последнего, не желая сдаваться в плен, вполне приемлем. Однако, королю хотелось большего. Он уже видел себя диктующим условия мирного договора. Осталось дело за малым: всего-то взять Эльвсборг, который уже как две недели находился в осаде датских войск.

Именно после Эльвсборга предполагалось начинать активно задействовать датский флот. Нужно разбить шведов в полевом сражении, а после начинать принуждать к выгодному Дании миру.

Шведский король Карл IX был в не себя от ярости. Он не успел, всего на две недели задержал начало войны с Данией, и датский король первым начал действовать. А тот, кто начинает военные действия, имеет инициативу, перебить которую становится сложной задачей. Однако, все равно исход войны решается в ходе сражений, а к ним шведская армия готова.

Тридцать три тысячи подготовленных солдат было в войске Карла, в этот раз имелась и особо мощная артиллерия. При том, что в шведском войске находилось семь тысяч великолепных кавалеристов, треть из которых — это закованные в доспехи рейтары. Еще в армии шведского короля было три тысячи наемников, в основном пикинеров, но имелись и французские мушкетеры.

И дернуло же тогда Карла устроить смотр и учение войск. Если бы не эта задержка, то Кальмар не только выстоял, но и позволил бы разбить датчан и начать наступление на датские территории, расположенные на юге Скандинавского полуострова. Но нечего думать об упущенных возможностях, нужно мыслить о будущих победах.

И теперь Карл IX спешил к Эльвсборгу. Уже направлены эмиссары в датские территории, которые населяли в большинстве своем шведы. Там начинало разгораться восстание крестьян. При том, Карлу не нужно было прикладывать много усилий для того, чтобы крестьяне уходили в леса и брались за оружие. Датчане сами виноваты в том, как они себя вели со шведским населением, выкачивая из них все соки, при том, считая не ровней датским крестьянам. А после, вместо того, чтобы засыпать народ обещаниями, пусть и неисполнимыми, датские войска стали вешать любых активистов, которые выступали против.

— Ваше величество, разъезды сообщают, что они увидели большое скопление датских войск, которое направляется к Эльвсборгу, — доложил дежурный офицер, отвечавший в авангарде шведского войска за разведку.

— Это не может не радовать, — сказал король, а после громогласно объявил. — Мы идем бить датчан!

Радовались все, особенно эмоции были на лице наследника шведского престола пятнадцатилетнего Густава Адольфа. Он впервые был взят на такое сражение. Ранее, когда военные действия велись с поляками, и была странная возня с русскими, наследника оттирали от управления войсками, хотя бы и ротой солдат. И пусть учителя рассказывали королю о том, что его наследник весьма разумен в военном деле и уже готов к тому, чтобы проявить себя, Карл все равно относился к Густаву Адольфу, как к неразумному ребенку.

Наследник шведского престола люто ненавидел датчан, считая их главными, если не единственными, врагами Швеции. Именно Дания является той страной, что занимает часть исконно шведских территорий. Это не говоря о том, что Швеция претендовала и на другие земли, в частности, хотела видеть Норвегию своим вассалом.

— Отец, ваше величество, могу ли я узнать у вас, как прикрыта наша столица от датского флота? — задал вопрос Густав Адольф.

Он много задавал вопросов. Наследнику казалось, что компания продумана плохо, что нет нелинейных ходов, которые позволили выигрывать противника стратегически.

— Сын мой, если здесь и сейчас мы разобьем датчан, то будет уже неважно ни то, как действует датский флот, ни что-то иное, — нехотя отвечал король.

Карл уже не один раз пожалел, что взял с собой в поход слишком любознательного и въедливого сына, который, то и дело, мешает королю размышлять и обдумывать свои решения.

— Отец, может, есть смысл отправить те русские пушки, что мы купили, в Стокгольм? У города будет шанс отбиться от флота, — не обращая внимания на раздраженность отца, продолжал спрашивать Густав.

— Сын мой, я предлагаю вам понаблюдать за тем, как побеждает ваш король! А свои вопросы оставьте для учителей, — жестко отвечал Карл, отмахиваясь от своего сына.

Холодок между королем и его наследником появился не сегодня. Слишком часто в последнее время Густав Адольф проявлял своеволие и осмеливался высказываться на разные темы, особенно касательно России, к которой наследник ощущал необъяснимую симпатию. Необъяснимую для короля, а Густав Адольф вполне себе находил причины, почему ему нравится политика русского царя, как и русское войско. Кроме того, шведский король знал, что в риксдаге образовывается партия, которая хотела бы более плотно работать и выражать интересы не короля, а его наследника. Так что сын превращался в конкурента, причем, не самого слабого.

Так что Густаву Адольфу оставалось только наблюдать за тем, как разворачиваются события.

Через час стало известно количество датских войск, и настроение шведского короля уже нельзя было испортить даже любознательностью сына. Карл ожидал более внушительные силы у противника, а не так, что шведское войско будет чуть ли не в четыре раза большим, чем датское.

— Три тысячи у города и восемь тысяч с королем? Здесь, господа, я вижу три причины, почему датский король так ведет компанию. Первая, Кристиан столь глуп, что привел своих солдат на убой. Вторая — он нас с вами не воспринимает, как достойных противников. Ну, или так получилось, что мы выиграли войну еще до ее начала, когда смогли подготовить большое количество воинов, — обращался король к своим генералам.

В королевской свите Карла царило воодушевление. Сколь много усилий было направлено на то, чтобы подготовится к войне с Данией! Пришлось даже жертвовать русским направлением, где, теперь Карл был в этом уверен, удалось бы разбить царя. Но воевать нужно только с одним противником.

Карл IX в данный момент впервые подумал о том, что решение риксдага не начинать войну с Россией, вопреки всему, оказалось правильным. С той Россией, которая разгромила поляков, воевать в пол силы никак нельзя. И тогда бы получилось, что и Дания не стала бы отсиживаться. Король был уверен, что после победы над датчанами он сможет восполнить затраты на подготовку войска и заполучить новые деньги для увеличения шведской армии. Тем более, на что рассчитывал Карл, — мобилизационный ресурс Швеции за счет новых территориальных приобретений увеличится. Из тех крестьян, что уже сейчас воюют за Карла на датских, пока еще датских, землях, можно набрать отличных, мотивированных воинов.

Атаку начали шведы, причем, били не по главному войску датского короля, а по тем солдатам, которые осаждали Эльвсборг. В бой пошли шведские рейтары. Шесть сотен воинов, закованных в броню, вооруженных рейтарскими ружьями, устремились на датских пехотинцев. Задача была разгромить корпус датчан, малочисленный, чтобы уже после оказаться один на один с войском датского короля Кристиана.

Датчане оказались не робкого десятка, при этом весьма обученными и опытными воинами. Поэтому сразу же прорвать оборону датских войск рейтарам не удалось. Сомкнутые ряды датских пехотинцев теряли воинов от выстрелов рейтаров, но и сами немало попадали, как в коней, так и в самих конных стрелков.

В таких условиях, когда не получается перезарядиться, рейтар сразу же теряет большую часть своего наступательного потенциала, становясь мишенью. И пусть пули датских фузей редко когда пробивают доспехи, все равно, то и дело, но рейтары падают со своих коней. Карл понял, что с наскока разгромить датчан не получилось и теперь ему приходится сталкиваться с объединенных войск.

Кристиану дали возможность объеденить свои силы. Правда тот корпус, что ранее осаждал город Эльвсборг, оказался потрепанным, так как атака шведских рейтаров не прошла бесследно.

Два с половиной часа датчане и шведы готовили свои боевые позиции к сражению. Никто ни в кого уже больше не стрелял, давая возможность противнику построить свои ряды. Оба короля хотели лихим наскоком решить исход боя, но и не забывали об обороне. Может только Кристиан, оценивая свои шансы на победу, как малые, решил действовать решительно и всеми войсками, не оставляя резервов.

Два грозных скандинавских воина, достойных потомков вселявших ужас на врагов викингов. Они готовы были лично возглавлять все атаки своих войск, бахвалясь безрассудством. Однако, монархам хватило разума не лететь стремглав, а начать позиционное сражение. Лишь Кристиан рисковал и выставил пушки вперед без должного прикрытия.

Заговорила артиллерия. Это было удивительно, но с двух сторон стреляли в том числе и русские пушки. Датчане так и вовсе половину своей артиллерии закупили у России. Артиллерийская обслуга умирала с двух противоборствующих сторон. Одинаковые орудия, почти идентичный порох, одинаково хорошо выученные артиллеристы. При почти одинаковом количестве пушек ни одна из сторон не имела преимущества. Первым это понял шведский король Карл IX, когда с флангов начала выдвигаться шведская кавалерия, угрожая обрушиться на выдвинутые вперед датские артиллерийские орудия.

Кристиан среагировал быстро, и шведских всадников уже встречали ружейные выстрелы датских мушкетеров, быстро выдвинутых на фланги артиллеристов. Атака шведской конницы имела лишь частичный успех, когда шведам удалось захватить четыре пушки на левом фланге. В дальнейшем датские мушкетеры и пикинеры выстроили непреодолимую стену перед шведской кавалерией. Между тем, убитые были уже с обоих сторон.

— Отец, но почему же вы не посылаете в центр пехоту? Сейчас самый удобный момент. Вы же опрокинете датских мушкетеров, при этом наша кавалерия будет прикрывать от флангового удара. А еще можно выдвинуть тяжелые пушки… — возмущался Густав Адольф, но был перебит своим отцом.

— Уведите его отсюда! Поучать еще будет! — отмахнулся король.

Вот только сказанное сыном отчего-то въедалось в мозг и никак его не покидало. Признать, что сын оказывался прав, Карл не мог, оттого самый грамотный и напрашивающийся вариант, предложенный наследником был отвергнут. Карл решил опрокинуть датчан своей кавалерией.

— За мной, верные мои солдаты! — воскликнул Карл IX, возглавляя атаку своего конного резерва.

В это же время, заметив в зрительную трубу, подаренную русским царем, выдвижение шведского короля, Кристиан решил, что он не менее смелый, но более удачлив, и вообще Бог больше любит Данию [по свидетельствам современников, и шведский, и датский короли часто находились впереди атакующих войск, полностью поглощаясь сражением].

Две конные лавины рвались навстречу друг другу. Разница была лишь в том, что, если шведская лавина была большой, словно скатывающаяся с огромной горы, то датская лавина, скорее, похожа на оползень с небольшого холма. Кристиан решился атаковать, имея при этом почти в шесть раз меньше воинов-кавалеристов. Но он не мог иначе. Рыцарский дух и честь смелого монарха не позволяли поступить иначе. Это пусть голландцы трусливо воюют с лопатами, а датские войны смотрят смерти в лицо и усмехаются.

Сражающиеся воины, как шведы, так и датчане, словно заключили перемирие. Все остановились, или замедлились, направив свои взоры на то, как два монарха, словно герои из легенд, решают исход битвы в личном противостоянии.

Всадники на большой скорости проскакивали между своими врагами, пока не сталкивались с другими кавалеристами. На такой скорости встречных атак часто играет роль даже не умение фехтовать, а способности всадника оставаться в седле и уклоняться. Выстрелы уже прозвучали, теперь только рубка.

В круговерти боя не сразу заметили, что Кристиан ведет себя как-то не так. Бывшим отличным наездником, он шатался в седле, и даже обученный конь короля вел себя неадекватно. Датский король в очередной раз пошатнулся и упал с седла. Полковник Иоганн Ранцау заметил заваливающегося короля и спрыгнул со своего коня, игнорируя круговерть боя.

— Ваше Велич… — пытался докричаться до короля Ранцау, кода удар тяжелой шпаги прекратил жизнь полковнику, смевшему всегда говорить то, что думает, при этом оставаясь верным долгу до конца.

Кристиана топтали и свои, датские, кони и вражеские, а шведский король Карл рубился, прикрываемый большим количеством союзной конницы. Шведы брали верх в схватке количеством, быстро сминая датскую конницу.

— Бах-ба-бах, — три датские пушки выстрелили картечью в сторону шведских войск, уже не боясь задеть жалкие остатки союзной конницы.

— Ваше Величество? — в унисон закричали шведские генералы и полковники, когда стальной шарик попал в грудь королевского коня и животное упало, роняя своего наездника.

Карла быстро подхватили и увезли с поля боя. Шведский король был плох, но в отличие от своего венценосного датского брата, еще жив. Он сильно ударился о камень, который валялся единственных на много метров вокруг. Но такова судьба — найти один камень на сто метров и удариться о него, падая с коня.

После смерти своего монарха, у датских войск, словно стержень вытянули. Они все еще сопротивлялись, нашлись инициативные офицеры, которые пытались увлечь в атаку своих солдат, но это была агония. Сильные люди не желали проигрывать, но уже поняли, что выиграть не получится, потому шли умирать, а не побеждать.

А шведы пришли в движение всей своей массой войск и через сорок минут, окруженные датчане, те немногие, которые остались в живых, начали сдаваться.

В стороне от боя, в окружении целой роты охраны, стоял молодой мужчина, но уже не мальчик. Он видел, как падает его отец, он ненавидел себя за то, что при виде погибающего родителя, даже сердце не екнуло. И он был готов принять на себя весь груз принятия дальнейших решений, отринув все лишние эмоции. Здесь и сейчас уходил в небытие подросток Густав Адольф и рождался король Густав Адольф.

— Ваше Высочество, пока Его Величество не приходит в себя, мы ждем Вашей воли, — выразил общее мнение шведский полковник Йохан Крейц.

Густав Адольф резко поменялся в лице. Все метаморфозы с наследником были видны для окружающих, которые подобрались и вытянулись в струнку.

— Отца перевозить нельзя. Медики говорят, что пока монарху нужен покой. Он останется здесь. Вам, полковник, — Густав Адольф указал на Крейца. — Приказываю так же остаться здесь с двумя тысячами. Я же забираю все остальные войска и мы быстро, пока Дания не опомнилась от смерти короля, направляемся в Лунд [крупный город того времени под датской властью на юге Скандинавского полуострова].

Дания не успела опомниться. Более того, в датском королевстве узнали, что и шведский король либо погиб, либо вот-вот готовится представиться. Потому в датском Совете разыгрались дебаты кого ставить королем, считая, что смена власти в Швеции так же не может пройти без проблем. И это не смотря на то, что буквально двумя месяцами назад был утвержден, как наследник Кристиан, сын погибшего короля.

И пока в Дании разгорались закулисные игры, подросток, ставший решительным военачальником, Густав Адольф, взял почти без боя Лунд. Крепость была обескровлена и до появления шведского войска. В провинции развернулось восстание шведских крестьян и всех, или почти всех датских воинов направили на его подавление, не считаясь с тем, что в Лунде остается мало солдат [в РИ восстания шведских крестьян так же были].

Все побережье Скандинавского полуострова, той части, что принадлежала Швеции, было очищено от датчан к октябрю, последними были прогнаны датские корабли, которые подверглись пушечным выстрелам с берегов по обе стороны фьорда Каттегат. Шведы не потопили ни одного корабля, пусть попадания и были, но и датчане поняли, что прорваться вглубь фьорда не получится.

Англичане и Голландцы поспешили предложить свои услуги посредников при заключении мира. Обе стороны конфликта были готовы к тому, что закончить войну и обратить внимание на внутренние проблемы, связанные с династическими кризисами.

На десятый день ранения, лишь раз придя в себя, Карл умер.

Король Швеции Карл IX умер! Да здравствует король Швеции Густав II Адольф! Или не здравствует?..

*…………*…………*

Кафа

20 октября

Наконец, я уже могу сказать, что мой дворец достроен. Не только все помещения готовы, но даже сад преобразился и сейчас он, может и лучший в Европе. До Версаля еще полвека и то, будет ли начат в этой исторической реальности тот самый сверхдорогой долгострой, большой вопрос. Так что России есть чем нынче гордиться и в области архитектуры и вообще нового подхода к строительству.

Много денег ушло на дворец, очень много. Были моменты, когда я уже хотел пересматривать проект для его удешевления. Однако, подумал о том, что правители уходят, оставляя лишь о себе память и некие образы. Эта память сильна, когда монарх оставляет немало вещественных ценностей после себя. Дворец — это для потомков серьезный туристический объект, который принесет немало денег. Так что вот вам, потомки, подарочек!

Положительное от строительства было еще то, что в ходе его образовались профессиональные артели, способные строить сложные здания и сооружения. И сейчас строятся сразу четыре здания в Москве: академии, военной академии, публичной библиотеки и царского музея. Будем просвещаться, ну и учиться.

Я планирую еще отдельное здание Боярской Думы, где будут проходить и Земские Соборы. А то нынешний Собор, проходящий прямо сейчас в Москве, доставил немало неудобств при подготовке. В Москве сейчас просто не хватало мест, куда расселить делегатов с регионов. И это несмотря на то, что количество гостиных дворов возросло за последние три года в четыре раза.

Да, я оформил окончательно административную реформу. Теперь каждые четыре года будут проводиться Земские Соборы. Их полномочия невелики и превращать этот орган в постоянно действующий, да и с возможностями принятия серьезных решений я не буду. Главные решения для этого времени это избрание царя, объявление войны и мира. И это решать будет только государь, то есть я и мои потомки.

Однако, на Земских Соборах будут зачитаны пожелания от народа, коли такие будут. Все делегаты, их число было не более пятисот, имеют возможность подать мне проект закона. Для этого нужно предложить свой закон вначале всем делегатам Собора. Если он наберет хотя бы половину голосов одобрения, тогда я и выслушаю.

Но не только мне будут озвучивать свои желания представители воеводств. Земский Собор — это еще и мое обращение к народу.

Однако, одной из главных задач такого периодически собираемого государственного института, — выслушать итоги четырехлетнего развития и наметить план новой пятилетки. Должны заслушаться результаты по всем регионам, которые уже четко разделены на воеводства, сродни с губерниями, потому на Соборе обязан присутствовать товарищ воеводы и отчитаться и передо мной и перед людьми, что сделано в регионе хорошего и что планируется на следующий год. Думаю, чтобы не опозориться на всерусском собрании, воеводы, будут хоть что-то, но делать полезного. А тут, на площадке большого мероприятия, товарищи воевод, или вторые воеводы, будут делиться своим опытом.

Есть еще одно дно у Земского Собора. Я так думаю, что он некоторым образом выступает противовесом Боярской Думе и, не только ослабляет царскую власть, но позволяет мне, с опорой на народ, несколько увереннее себя ощущать. В этом времени народ не покорное стадо, может и показать свою силу. Так что горячие головы, будь они в России, остерегутся делать перевороты и всякие подобные пакости без одобрения Земского Собора. Ну а моя задача, чтобы эти соборы были полностью лояльны императорской власти.

Да, есть риск, что может когда-нибудь в будущем произойти то, что было или будет в Англии, когда парламент начнет войну с королем, или во Франции во время французской революции. В этих двух событиях именно парламенты стран сыграли важную роль.

Однако, я думаю, что если в стране назрели кризисные явления, то будет парламент, или такая форма народовластия, как Земский Собор, или их не будет, все одно бунты произойдут. Кондратий Булавин, Емельян Пугачев, Стенька Разин, да и первая русская революция — тогда не было парламентов, а не народные войны или массовые протесты были.

Так что, нет, не боюсь я Земского Собора, напротив, немного свободы на местах не помешает, так и управлять сподручнее, да и местным чуть больше видно, что именно нужно для их региона. Вот и будут выборные земства.

Ну а чтобы не было гражданских войн, нужно мне и моим приемникам более качественнее продумывать политику.

Слава Богу, скорее всего, мы минуем Церковный Раскол. Все-таки открытие Главной Православной Академии, под нужды которой был отдан весь Кремль, сильно помогло. Тут и гордость за державу и за свою, русскую церковь, тут и понимание, что у нас будут закладываться основы унификации православия для всех патриархий. Ну и отлично работает Козьма Минин в тандеме с патриархом Гермогеном. Два златоуста объединились и это такой пропагандистский пресс, что не проникнуться только слепо-глухо-немые.

Сейчас преспокойно говориться о том, что правильнее креститься тремя перстами. Но нет принуждения делать это. Я повелел использовать только мягкие формы распространения новых правил и исключительную веротерпимость. Вполне даже батюшка в церкви может осенить и себя и прихожан двумя перстами. Да, подобное адептам «троеперстия» не нравится, но тут и моя государева воля прозвучала.

Что касается проблем, по типу тех, что имели место в иной реальности, когда готовы были умирать за буквы в именах и названия, то тут и я и Гермоген сошлись в том, что нечего привносить греческое звучание. Пусть будет «Ерусалим», как и «Исус», но разве они с дополнительной буквой впереди перестанут таковыми являться? Так что добиваемся компромисса, приводим книги в нужный вид, издаем небывалое количество церковной литературы.

А еще, я на том настоял, что в ГВА, то есть в академии, будут учиться не только будущие священники или уже настоящие. Одно отделение будет отдано и для мирян.

И только вчера я, так сказать, перерезал ленточку новому и считай единственному высшему учебному заведению всего православного мира. С первого сентября там будут учиться сто двадцать человек, из которых приезжих только семнадцать, а остальные русские. Ну да иностранцы еще оценят и приедут. Тем более, что на Православном Соборе было принято решение, что никто более не может получать образование в католических учебных заведениях.

Вчера открывал академию и Земский Собор, сегодня Московскую ярмарку и вот, сейчас должен принимать послов.

Впервые в истории я вручал верительные грамоты, с разрешениями для послов осуществлять работу на территории Российской империи. Так же послам вручены своего рода «методички». Там прописано, что они могут делать на территории моей страны, ну а что под запретом. К примеру, появляться в закрытых городах, прежде всего в Гусе, им нельзя. Так же нечего им делать в Туле, где основные оружейные производства.

Пробовали возмущаться. Особенно Джон Мерик уповал на то, что он, якобы «почти русский», ему можно. Сделал англичанин попытку на дурня, не прокатило.

Но был еще один важнейший нюанс при вручении верительных грамот… Шведы. Да, я так же в шоке, что теперь есть и шведский посол в Российской империи. Ладно это, но удивительно, кто именно стал послом — Якоб Пунтоссон Делагарди. При том, что этот шведский генерал все еще числится нашим почетным пленником и пребывает в Ярославле.

И это еще не все удивительное. Прибыл сам шведский король, ломая все регламенты и долго подгоняемую программу мероприятий. Так что пришлось встречать рыжего мальчика, выказывать ему свое уважение.

— Мой венценосный брат! — я первым приветствовал своего шведского коллегу.

— Я рад встретиться с русским императором, — отвечал Густав Адольф. — Прошу простить за такой поспешный визит, но я посчитал, что нам, двум монархам нужно встретиться, чтобы урегулировать все сложности между нашими странами.

Когда шведский король пересекал границу всего с двумя ротами рейтаров, вестовой из Выборга загнал три коня, пока несся в Москву, чтобы предупредить меня о важном госте. Из Москвы сразу же отправились люди в Ригу, чтобы оттуда плыть в Стокгольм и встретиться с агентами, узнать, что же произошло. А так же всячески пытались притормозить движение шведского короля, когда то новгородский воевода, после тверской, все старались оказать гостеприимство.

Каприз короля-подростка заставил Россию потратить не менее восьми сотен рублей, чтобы узнать подноготную непрогнозируемого визита Густава Адольфа. В Швеции уже есть наши люди, которые собирают всю возможную информацию по потенциальному противнику. Почему потенциальному? Да у нас, считай война, так как шведы делали попытку прощупать русскую оборону на границе.

Дело в том, что в импульсивном поступке короля замешана Браге… Да, именно так звучит фамилия этой девушки, ровесницы Густава Адольфа. Вот только имя никак не у нашей, уже русской умницы Софиа, а Эбба. Король влюбился, он требовал, чтобы именно Эбба Магнусдоттер Браге стала его женой. Но королева-мать, резко против. Густав Адольф пытался заручиться поддержкой ригсдага, но там еще более жесткая позиция. Депутаты даже не стали собираться по такому делу, указывая, что у короля должна быть более полезная партия [Эбба Браге была в РИ любовницей короля, и он хотел на ней жениться, но девушку отдали в жены Якобу Делагарди, что не мешало ее продолжительному роману с Густавом Адольфом].

Ну а почему он прибыл в Россию? Так у нас чуть не состоялась война. Даже не так, у нас, по сути, война, потому что было одно столкновение на границе, где получилось дать отпор шведам и на этом все замерло. Никто более не проводил действий, но мы собирались драться всерьез, подтягивали свои силы, увеличивали гарнизоны крепостей. А еще шведы курсировали на своих кораблях у Невы. Они собирались основывать свою крепость в месте впадения реки Охты в Неву, но там уже были мы [в РИ крепость Ниеншанц основана шведами в 1611 году].

Я еще не решил с Петербургом, но отдавать остров Котлин, где в иной реальности был Кронштадт, не собирался. Насчет Питера, так считаю пока, что не слишком рационально иметь на том месте большой город. Может только торговую факторию. Главная причина — частые затопления, ну и сложная для строительства местность.

И сейчас ситуация такова, что шведы плавают вокруг Котлина, не высаживаются там, но и не дают нашим двум фрегатам и четырем галерам, которые туда прибыли, высадить десант на острове. Патовая ситуация, которую нужно было решать. И тут только война. От Выборга шведа погнали и они стали концентрировать свои силы, а мы готовились не только дать отпор, но и замахнуться на Финляндию. Воевать не хотелось, не сейчас. Но если уже это делать, так без сомнений и по-взрослому.

— У вас, мой… — Густав Адольф чуть замялся, но наполнился решимости и продолжил. — Мой венценосный брат, может возникнуть вопрос, почему я тут. Я удовлетворю ваше любопытство. Потому, что не желаю войны меж нами. Я не мой почивший отец, я вижу своих врагов в иной стороне. Торговля между нашими странами может помочь Швеции подготовить хорошее войско для важных дел в будущем.

Да, конечно, так я и поверил. Даже этот подросток, который, если доверять тем данным, что мне предоставляли, благосклонно относившийся и к России и ко мне, все равно воевал бы. Вот только и слепцу видно, что легкой победы, да и вообще победы, как таковой, шведам не добиться. А мы еще можем передислоцировать немалые силы и вообще обладаем сравнительно огромным потенциалом.

Какие силы были задействованы в последней войне Дании со Швецией, кстати, которая заморозилась, но не закончилась? Что-то в районе двадцати тысяч солдат. У нас нынче, если собрать все силы, да с кочевниками, так и более ста тысяч будет. И это не сброд, а опытная, проверенная в боях и взращенная победами армия.

Мало того, мы нарастили поставки Дании. Датчане расплатились серебром за наши и пушки и порох и даже старые пищали и белое оружие покупали. И пусть оформили сделку до того, как шведы попробовали наши пограничные силы на зуб, сейчас такие действия выглядят оправдано.

— Признаюсь, мой брат, вы несколько… м… озадачили своим визитом. Но я рад вашей решительности лично урегулировать все вопросы наших стран. Мне так кажется, что не столько много у нас противоречий, чтобы не попытаться их разрешить, — говорил я, пригласив до того шведского короля за стол.

Я посчитал, что можно провести переговоры и жуя. Если уж Густав Адольф склонен к авантюризму, по причине возраста, или характера, то и я несколько эпатирую коллегу. Да и сам мертвецки был голоден.

— Я тоже так считаю, — сказал молодой король, рассматривая блюда, которые приносили слуги и ставили на стол. — Вы решили меня удивить едой?

— Может только несколько, мой брат, — отвечал я. — Вот, обратите внимание на это блюдо. Оно называется «селедка под шубой». Так вот, если наши отношения потеплеют, то зачем шуба? Потому я намерен вкусить этого блюда, съесть шубу, в знак добрососедства.

Густав Адольф рассмеялся.

— Вы даже еду представляете образами. Впрочем, я так же испробую «сельотки пьед шуба», — сказал король и слуга, вышколенный для таких случаев, как только переводчик перевел слова короля, от души положил салата Густаву Адольфу.

После, когда король высказал должное еде, мы молча перекусили и я первым нарушил принцип: «Когда я ем, я глух и нем».

— Итак, мой брат. У меня интересуют в сущности только два вопроса: это остров Котлин, где до сих пор играют в «догонялки» наши корабли. Ну и вопрос торговли, которая так и не восстановилась, — сказал я, стараясь, как можно элегантнее вытереть свой рот салфеткой.

Зря старался, так как шведский король не продемонстрировал отменные манеры за столом. И кто тут северный варвар?

— По Ореховскому договору Котлин ничей. Но тот, кто занимает устье Невы, тот не может не владеть Котлином, — проявил знание вопроса король.

Действительно, по Ореховскому договору Котлин, как бы, и ничей. Но Генерал Эверт Горн, который проводил разведку-боем у Выборга, создал возможность, чтобы переписать древний, подписанный с Новгородом аж в 1323 году, договор. Пусть война официально не объявлялась, но военные действия имели место. Сорвало у шведов голову после победы над Данией. Теперь все договора в сторону.

— Вот мы, мой венценосный брат, и должны переписать договор, освежить все границы и все обсудить, — я улыбнулся королю, выражая свою расположенность и открытость.

— Уверен, мой русский венценосный брат, что Тявзинский мирный договор не устарел. Он подписан всего пятнадцать лет назад, — король попытался отзеркалить улыбку, но вышло скверно.

Тявзинский мирный договор я бы так же похерил. Более семи тысяч русских людей было вырезано в Нарве после взятия ее шведами. Да каких русских⁈ Это был корень формирующейся русской нации. Нарва уже становилась важными воротами России в Европу, туда прибывали голландцы, немцы, да и все другие. А встречали их лучшие русские купцы, ремесленники, корабелы, чиновники.

Так что месть была бы вполне в духе времени. Однако, я хочу пока пожить в мире со шведами. Они мне нужны для участия в будущей глобальной войне в Европе, на которую я делаю большую ставку. Если Россия удачно сработает в такой войне, то еще посмотрим кто кого будет догонять в техническом отношении.

— Выборг, мой друг, этот город уже русский и я готов заплатить за него сто тысяч рублей, но не готов отдавать. Так же Котлин… Я считаю, что Выборг и Крепость на Котлине могут стать местом беспошлинной торговли между нашими странами, — с улыбкой, но жестко говорил я.

— Мой друг, — обратился ко король, вторя мне. — Вы все-таки готовы воевать с нами?

И все-таки Густав Адольф пусть и подросток, в моем понимании, так то шестнадцать лет — совершеннолетний, но не дурак и подготовленный монарх. Держится хорошо, удар держит. Подрос и возмужал с последнего нашего общения. Тогда это был всего-то юноша с горящими глазами. Нынче начинающий, импульсивный, эмоциональный, но уже политик.

— Воевать, воевать… Россия постоянно воюет. Воинам некогда даже думать о потомстве. А от таких молодцов сильные дети могут быть. Признаться, после того, как мои войска разбили более чем восьмидесятитысячную османскую армию, я хотел дать воинам немного отдыха, обучить новых рекрутов. Так что нет, я не хочу войны. Но это не значит, что я ее избегаю, — отвечал я, акцентируя внимание короля, сколь огромную армию мои войска не так давно уничтожили.

А еще ко мне приходят сведения, что Швеция, несмотря на победы и полное освобождение юга Скандинавского полуострова от датчан изрядно потратилась на ту войну. Датчане же, пусть и испытывают сейчас некоторый кризис престолонаследия и никак не утвердят приемника погибшего Кристиана, смогли сориентироваться и пока на переговоры не идут, несмотря на то, что настаивают посредники — англичане.

Голландии, да и Англии обещано беспошлинное прохождение Датских проливов за кредиты. И пусть бритты и говорят о мире, заработать они не против.

Оружие стекается в порты Дании, рекруты набираются, как и наемники. У шведов просто нет столько денег, чтобы продолжать войну и воевать в долгую, они и так на кредитах. А нет у них денег в том числе из-за того, что не торгуют с нами.

Шведы, как посредники в торговле России с Европой сейчас неинтересны, не нужны. В Ригу приходят корабли для торговли, пока мало, но тенденция на увеличения объемов торгов налицо. Западная Двина становится все более оживленной торговой артерией. Если сейчас не возобновить торговые отношения между нашими Россией и Швецией, то уже завтра это может быть и вовсе неинтересным для нас, несмотря на качественное шведское железо. Три-четыре года и Россия, даже с учетом роста потребления, сможет обеспечить себя и медью и железом. Начинаем строить новый завод железоделательный на Урале.

— Мне все говорят, что война между нами неотвратима. Но вы говорите о мире. Это то самое византийство? Вы хитрите? — спросил король, когда нам принесли чай с лимоном.

— Нет, мой венценосный брат, не хитрю. Наши страны обязательно будут воевать. Это законы развития государств. Но война будет, когда она станет выгодной или мне, или вам. Нынче же я хочу заняться улучшением устройства своей державы, а у вас просто нет денег, — сказал я и был сейчас, действительно, откровенен.

— Сколько лет вы думаете продлиться наш мир? — спросил Густав Адольф.

Я задумался. Не говорить же ему, что через семь-восемь лет, а то и раньше, в Европе заполыхает так, что жарко будет даже тем, кто захочет постоять в стороне от всеобщего ужаса.

Я думаю, что для Европы не было в иной реальности более страшной войны, чем Тридцатилетняя. Наполеоновские войны? Нет, там сражались все больше армии, а не шло тотальное уничтожение людей иной веры. Да и перед Францией быстро лапки сложили европейские страны. Даже Вторая мировая война именно что для Европы не была столь ужасной, в статистических данных. Это Советский Союз большую часть ужаса потерь на себе испытал. Население Европы после Тридцатилетней войны уменьшилось более чем наполовину. Некоторые города просто обезлюдили.

И Швеция нужна этой войне, иначе протестанты, даже при поддержке Франции и Англии, проиграют. Именно Густав Адольф наворотил дел на одном из этапов той войны, выключая одного игрока за другим, особенно прошелся по Польше.

Мне нужна слабая Европа, чтобы России быть сильной и играть важную роль в мировых делах. Я не стремлюсь к мировому господству, но лишь к сильной России, участие которой в той или иной политической комбинации было бы решающим, а русского дипломата «облизовали» в любой европейской столице.

Именно тогда мы, русские будем более самобытными, чем в иной реальности. Не нужно будет резко менять менталитет, как это было при Петре и заставлять женщин носить платья, из которых выпадают груди. Пусть Россия остается чуть более целомудренной и не надо будет историкам искать оправдания распутному образу жизни некоторых венценосных особ.

— Скажите, мой венценосный брат, отчего вы сделали ярмарку в Москве? Почему не в Архангельске, куда и прибывают англичане и другие торговцы? Это из-за персов? — задал вопросы Густав Адольф после долгой беседы о сути мирного соглашения.

— Да, вашей стране было бы удобно, чтобы рядом торговали. Однако, вы же проехали с Севера до Москвы, видели, сколь много стало гостиных дворов и ямских станций по дороге. И все они сейчас существуют без денег из казны, а даже сами зарабатывают. Потому что именно в Москву стекаются многие товары. Хотя у нас есть ярмарки в Нижнем Новгороде и Ярославле. И на каждом гостином дворе работают люди, зарабатывая хорошие деньги, — отвечал я.

— И все же вы, уж простите, византиеец, — усмехнулся Густав Адольф.

— Если только чуть-чуть. Русские цари в родстве с византийскими императорами. Ну а я рад, мой друг, что мы решили договариваться. И хотел бы преподнести вам три подарка. Всего три, но вы сами их выберете. А согласование договора оставим на наших подданных, мы то уже все решили. Не зря же они поставлены нами на должности, — я сделал паузу, улыбнулся и продолжил. — А еще я сегодня же дам распоряжение, чтобы отпустили домой, в Швецию, всех солдат, что были под командованием генерала Якоба Делагарди.

— Я Делагарди я оставлю в России послом, — поспешил добавить король.

Мне стоило усилий, чтобы не рассмеяться. Я уже знал, что еще раньше, ребенком, Эбба Браге была обещана в жены генералу Делагарди. Потому-то король и спешил дать генералу назначение вдали от Швеции. Сам Якоб Пунтассон должен быть счастлив от того, что его не на казнь поведут, а оставят послом. Наверняка, Густав Адольф рассчитывает, что таким образом он сможет способствовать разрыву соглашения между родителями Эббы и генералом Делагарди. Думаю, зря он. Короля женят на какой-нибудь девушке, которая принесет, хоть малую толику пользы для государства.

— Пойдемте, мой венценосный брат! — сказал я и жестом указал на дверь.

Я вел короля в свою сокровищницу. Нет, не ту, где лежит серебро и золото, а туда, где я храню многие предметы, кажущиеся мне культурными ценностями. Тут и несколько картин Караваджева, которые не понравились патриарху Гермогену и я их выкупил у русского художника тут же, но в закрытом помещении, куда я не пускаю никого, иные ценности: купленные в Италии, или награбленные в Польше.

Хранятся у меня и особой выделки зеркала в шикарных оправах, малахитовые шкатулки и статуэтки, особо дорогое оружие, которому уготована судьба не рубить и колоть врага, а висеть на стене, отблескивая драгоценными камнями. Ну и многое иное.

Как только будет построено здание музея, все это, сейчас хранящееся в закрытом крыле третьего этажа моего дворца, будет передано на хранение и всеобщее обозрение в музей.

— Правду говорят, что русский император — это воплощение царя Мидаса, — говорил шведский король, рассматривая предметы роскоши, способные стать большими культурными ценностями. — Я возьму вот этот штуцер, а так же шпагу и… Вот этот тряпичный ковер. Это же ваша супруга так вышивает? Отдам ей должное почтение.

— Да, мой друг, это сделала Ксения Борисовна, — соврал я.

На самом деле сцену битвы при Эрзеруме вышивали три вышивальщицы, но, да, под присмотром Ксении.

После того, как слуги унесли выбранные королем подарки я искал повод, чтобы оставить Густава Адольфа, отправить его хоть куда, но подальше. Потому решил передать шведского короля в руки срочно вызванному Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, чтобы тот показал нашу базу в Преображенском. Нельзя раскрывать свои козыри, но я хотел, чтобы шведский малолетний король проникся русскими возможностями по подготовке воинов и еще больше уверился в необходимости мира. Ну а что показывать, а что скрыть, решил умница Скопин-Шуйский.

— Что у меня дальше? — резко спросил я у Акинфия, как только передал короля в другие руки.

— Послы от грузинских княжеств, — отвечал мой секретарь, чуть успевая за мной, по пути в кабинет.

— Я уже им все сказал. Хотят у себя мира, значит там будут русские войска, и точка. С персидским шахом все согласовано. И пусть готовят людей и деньги, чтобы вместе с нами строить дорогу. Тогда более не будут гибнуть и жить в страхе. За это нужно платить. Если хотят говорить, то передай их Татищеву. Что еще? — на ходу говорил я.

— Захарий Петрович ожидает. Владыко хотел говорить. Кого наипервейшее? — уже немного задыхаясь сказал Акинфий.

— Ляпунова Захария! А тебе, чтобы потренировался с телохранителями, а то уже не поспеваешь за мной, задыхаешься! — сказал я, уже заходя в кабинет.

— Где время-то найти на это? — пробурчал Акинфий, исчезая, видимо, отправляясь за Ляпуновым.

Через десять минут я уже разговаривал со своим главой Приказа Тайных дел.

— Так сие можно сладить в любой день? — переспрашивал я у Ляпунова, не веря в то, что услышал.

— Да, государь-император. У нас нынче там пять человек на оплате. Да и прелестные письма готовы. Вся Прага будет их читать как только нужда придет. Еще три десятка наших людей готовы ко всему. Сами горожане не захотят бунтовать, бунт распочнем мы, — докладывал Захарий.

— Даже дефенестрацию устроишь? — усмехнулся я [Дефенестрация — акт выбрасывания кого-либо из окна. Так в Праге начиналась Тридцатилетняя война]

— Это что такое? — смутился Ляпунов.

Я объяснил.

— Так к тому и готовились! Токмо слово шибко мудреное, — сказал Захарий Петрович.

Я решил не ждать, пока протестанты в Праге сами созреют до того, чтобы начать бунт, а контролировать ситуацию. Нужно, чтобы мы были готовы к масштабному конфликту в Европе. Необходимо накопить оружие, создать отряды русских наемников, чтобы регулировать те или иные успехи разных сторон конфликта. Станут проигрывать протестанты, так подкинем им оружия и своих наемников, ну а католики потерпят поражение, так им поможем. Но больше я, все-таки за протестантов сыграю, как-никак мои основные торговые партнеры.

Я хочу обогатиться за счет европейской войны. И речь не только о серебре, или золоте. Люди — вот главный капитал, который приносит и серебро и безопасность, как и долгосрочную стабильность с развитием.

— Теперь рассказывай, как проходит Земский Собор, все ли хорошо! — повелел я.

Вопрос о развертывании религиозного конфликта в Европе важный, но это будет через года. А вот понять, как работает моя инициатива с постоянными Земскими Соборами, сейчас важнее.

— Все добре. Были только семь человек, что кричали о русском Сейме, кабы нынче было так, как в Польше. И царя выбирать и войну объявлять. Но их никто не послушал, не стали даже рассматривать такое, — докладывал Ляпунов.

— Где сейчас эти семь крикунов? Не люди ли это Сигизмунда? — спросил я.

— Нет, на дыбе говорили, что сами так удумали. Худородные они дворяне, с Новгорода, Пскова, Киева и Новгород-Северского, — отвечал Ляпунов.

Поспешил я, наверное, включать приобретенные недавно украинные земли в общественно-политическую систему России. В Киеве и рядом все еще витают мысли о безудержной шляхетской демократии. Но вот за Новгород и Псков обидно.

Это же получается, что люди выбрали именно этих делегатов, значит должны разделять мнение своих выдвиженцев на Земский Собор. Кстати, вот еще одна польза от созыва Собора — выявлять господствующее региональное мнение, чтобы не получить сепаратизма. И теперь нужно реагировать. Ляпунов должен справиться.

— Все, что есть на воевод Псковского и Новгородского завтра мне на стол положишь, как и свои предложения, что с этим делать. Придешь с Мининым, — давал я распоряжения Ляпунову. — Все на сегодня. Сопровождай меня на ярмарку! В дороге, если что вспомню, спрошу.

Меняется Россия. Если еще пять лет назад мне, вернее моему реципиенту, в укор ставилось то, то днем мог гулять по торговым рядам, то теперь это даже необходимость, которая играет мне на пользу. Я могу поговорить с людьми, некоторых знаю по именам. Таким панибратством я не злоупотребляю, но в народе бытует единственное мнение, что я, и есть природный, Богом даденый, царь, добрый к своему народу.

Слухи о том, что Димитрий Иоаннович все-таки умер некогда в Угличе то и дело появляются, но то досужие разговоры, за которыми пока не выявили ни одну политическую силу. Ну и в документах уже все в порядке и правдоподобно.

Легенда окончательная такова, что я был спрятан своими родичами Нагими от Бориса Годунова, который не хотел убивать меня, а желал взять в Москву на обучение, чтобы после, по совершеннолетию, передать власть. Не буду же я рассказывать дурное про своего тестя, причем, Борис, действительно, немало доброго для России сделал.

Перевезли меня в Литву, где я и получил образование в школе Виленского Православного братства. Была такая, вот только получилось некрасиво: при штурме Вильно все преподаватели погибли. Да и то я там обучался не под своим именем. А о том, что я и есть единственный сын Иоанна Васильевича, прозванного Грозным, узнал только в зрелом возрасте. Тогда и пошел забирать то, что мне принадлежит.

Ох, и тяжко же придется историкам будущего, чтобы раскопать сенсацию. Все документы, до которых я, или Ляпунов, могли добраться, где есть упоминание меня, как самозванца, уже сгорели.

Так что да — идет по улицам столицы природный царь, государь-император Димитрий Иоаннович.

Лица людей… Я считаю, что для того, чтобы понять, как живет народ, достаточно пройтись по оживленным улицам и посмотреть на лица людей. Может в будущем люди и научились скрывать свои эмоции, но в этом мире простые обыватели, словно дети. Если есть причина для радости, то человек будет улыбаться и радоваться. Горевать? Так не станет скрывать свое горе за улыбками, но станет плакать.

И на улицах люди радовались. Зрители белорусской батлейки искренне смеялись, хватаясь за животы. Там показывали, как русские воины били комично представленных османских янычар [Батлейка — белорусский, литвинский кукольный уличный театр].

Женщины разодеты так, что прямо пестрит в глазах. Много персидских шелковых цветастых платков. Сарафаны так же не блеклые, а яркие. И бабоньки такие… наливные все, как здесь любят. Точно не голодают.

Мужчины важные. Я только с десяток мужиков заприметил в лаптях. А так, все либо в сапогах, или же в новомодных полусапогах, на шнурках, по сути, ботинках. Главы семейств ходят с высокоподнятыми подбородками, как могут только вольные люди, чинно присматривают товар, торгуются.

А сзади таких мужчин и женщин снуют дети, в основном лет от семи до одиннадцати. Иные либо малые и их брать не стоит, либо невесты с женихами, тут не берут по иным причинам. У каждого из детей в руках либо калач, или же сладкий петушок. Мальчики подражают своим отцам и повторяют за родителем почти каждое движение. Девочки же смотрят на матерей и, чуть пряча глаза, покорно следуют за отцом. Вот только то и дело, но пробивается шаловливость и у мальчиков и у девочек, то отбегут куда, то проявят излишнее любопытство.

Мне было приятно все это видеть, понимать, что моими заслугами русские люди сейчас не режут друг друга, не смотрят, как умирают воины Первого народного ополчения. Именно в это время в иной истории князь Трубецкой где-то рядом воевал. Нынче они радуются солнечному дню, верят в день грядущий, гордятся своей Родиной.

Телохранители не давали близко подходить ко мне, но я, поправ все правила, воодушевленный эмоциями от увиденного, дал приказ телохранителям сузить пространство, которое они для меня образуют. Я хотел поговорить с людьми.

— Тыщь! — гоман большого базара на миг заглушил гром выстрела.

— Хух! — выбило дух из одного из моих телохранителей, православного татарина из Казани Аскера Муслимова.

Это он заметил пистоль и моментально, не задумываясь прикрыл меня своим телом. Буду наедятся, что он не помрет. На каждом телохранителе была специальная одежда с множеством слоев шелка. Такая не всегда пулю пистолетную остановит, но может не дать пуле войти глубоко.

— Царь! Ляпунов! — проорал Ермолай, перекрикивая поднимающийся гвалт и восклицание особо горластых баб.

Меня бесцеремонно уложили на деревянную мостовую, моментально сверху легли два телохранителя. Тоже самое сделали и с Захарием Ляпуновым.

— Убили! Царя-батюшку убили! Кормильца и надежу нашего! — вопили бабы.

Я спокойно лежал, принимая такое неудобство, как данность. В конце концов, это же я своих телохранителей так и учил поступать. Мало ли у кого еще оружие есть, как и намерения меня убить. Обидно только, что такое настроение испортили. А еще неприятно, что есть кто-то, кто жаждет моей смерти. Нет, я пойму, если это окажется кто из иностранцев, но если свой, русский… Лучше чужой.

А еще болит рука, кабы не перелом. Теряю сноровку, хотя и периодически, для поддержания формы, тренируюсь. Не смог нормально сгруппироваться и, наверное повредил руку. Сразу не почувствовал, может из-за шока, но сейчас ощущаю чувствительную боль.

— Расступись, православные! — слышал я, как кричит Ермолай. — То государево дело, расступись, не берите грех на душу! Да что ж вы творите, христиане?

Но начальник моей охраны не мог достучаться до разума людей. Того поляка, что стрелял в меня, как мне позже доложили, рвала на клочки толпа. И то, что осталось от убийцы после того, как удалось оттеснить, впавших в безумие людей, демонстрировало, что «рвать в клочья» в данном случае не образ, а реальность. Как могла толпа вырвать у человека ухо, да ладно, его можно, но руку? А ногу?

А после меня отвели в аптеку, что была недавно открыта тут рядом, на Варварке. Там был лекарь и он осмотрел меня. При этом я говорил, чтобы везли во дворец, но нет… По установленному мной же правилу, лицо охраняемое после покушения должно подчиняться всем требованиям начальника охраны. Ермолай же посчитал, что нужно проверить меня, ну и посмотреть руку.

— Где он? Говори, стервь, где он! — услышал я одновременно и знакомый голос и непривычный для моего слуха.

Никогда не слышал, чтобы Ксения вот так грубила людям и ее тон был настолько властным и требовательным.

— Хлясь, — звонкая пощечина обожгла мою кожу на левой щеке. — Ты? Я же говорила, что не нужно ходить среди людей! Ты царь, ты император! Всем добрым быть? Не бывает этого!

Я находился в аптеке, где мне ставили шину на левую руку. Все-таки перелом в локте, даже без рентгена видно, пришлось и кость вправлять. Того, кто сообщил моей беременной жене, которая была на четвертом месяце, о том, что случилось, может на кол и не посажу, но накажу точно. Это же риск выкидыша. И так беременность протекает плохо, с постоянными токсикозами и гормональными взрывами.

Я, несмотря на боль в руке обнял жену, которая резко изменилась, теряя решительность, начиная рыдать.

— Ну, дуреха, все же хорошо. Только что люди скажут, что жена мужа своего бьет? — усмехался я, но вот Ксения отринула, подошла к ближайшему телохранителю и затребовала у него плетку.

— Бей меня, что руку подняла! — потребовала заплаканная Ксения.

— Господи, дай мне сил дождаться рождения этого ребенка! — взмолился я.

В этот же день, когда стало понятно, что в меня стрелял поляк, Земский Собор, в разрез со своими полномочиями, потребовал, чтобы я незамедлительно объявил войну Речи Посполитой. Делегаты обещали, что соберут столько денег, чтобы хватило на год войны, минимум. Много же усилий мне пришлось затратить, чтобы чуть погасить воинственный огонь.

Успеется еще и с Польшей повоевать и со всеми остальными. С таким народом, что у меня, теперь горы сворачивать можно и замахиваться не на размеренное развитие, а на резкий взлет Российской империи.