1 Данная история продолжает книги «Попытка вторжения» и «Лондон в огне».

2, Герои повествования понятия не имеют, что они что-то продолжают. Они живут и играют в снукер судьбы.

Ешё не зная что в этот день умру, я написал: «Около полуночи. Малозвездно, штиль…» здесь рукав зацепил чернильницу, я дернулся ее подхватить, пламя дрянной свечи в фонаре заколебалось, пришлось придерживать единственный источник света. Метание теней на тесных стенах коридор-рубки напомнило тот вечер, когда накрыли наш «Перст короля Георга». Некоторым кажется, что арест — очень смешное приключение, еще бы…

Нет тогда было куда шумнее и многолюднее. Сейчас вокруг меня стояла гробовая тишина, если не считать отзвуков храпов, доносящихся из кубрика и трюма. За бортом ни звука, воздух замер, звезды на небесах окончательно затянул туман, проклятые болота решили притворяться мертвыми.

Катер насквозь пропах ужасом и тиной. Хотя пованивало и гнилыми зубами Сэлби вот только я не мог счесть этот запашок приятным разнообразием, хотя и искренне пытался. «Малозвездно, штиль, происшествий нет» — закончил я пометку на странице. Вахтенный журнал полагалось заполнять каждые два часа, и пусть судовые часы безбожно врали, в не собирался пренебрегать своими обязанностями. В противном случае, и лейтенант Келлог, и шкипер Магнус сойдутся на том на том, что нужно немедля спустить с меня шкуру. За кляксу, собственно, тоже достанется.

Я промокнул доказательство своего неуклюжего чистописания и вернул промокашку к задней странице. Там среди смелых экспериментов с росписями, похабных рисуночков и иных интеллектуальных забав наших вахтенных, красовалось свежее и многозначительное.

«К черту! Мы не вернемся!»

Не знаю, кто накарябал это мрачное пророчество нарочито корявыми буквами, но лично я был с ним полностью согласен.

Болота нас пытали уже двадцать три дня. Этот влажный тяжелый запах илистой гнили и то, что его создает, нас уже никогда не отпустит.

«Сюзи жди меня! Иначе ты меня знаешь!» — это написал Бинэм. Солдат всех извел своей милашкой из Ислингтона. Стоило вербоваться и отправляться в экспедицию, если у тебя есть на примете такое сокровище, раз в месяц навещавшее даже в тюряге.

Наверняка шлюха еще та. собственно, кого ещё из дам можно представить рядом с тупоголовым Биномом? Вот она, роспись этого увальня с двойным поросячьим хвостиком.

Нам было приказано выучиться разборчиво расписываться, что же, на «Ноль-двенадцатом» и сейчас не все умели толком держать перо. Но вахтенный журнал должен уцелеть, дабы потом — если оно случится, это «потом» — идущие по нашим следам могли узнать что с нами приключилось и кто последним из живых членов команды оставил в журнале свой героический каракуль. Ха. не будет никакого «потом», и если мне случится остаться последним, то я с великим удовольствием подотрусь страницами вахтенного журнала.

Мы разведчики. Храбрецы, герои и первопроходцы. Нас восемь: Лейтенант Келлог, троица солдат, один ученый и команда катера в количестве двух с половиной рыл. (Половина — это я.) Еще четверо гребцов-волонтеров на ялике, но их можно не считать…

«Боже я услался» — написал Сэлби своим округлым почерком. Прочувственное, хотя и не совсем четкое признание. Что он имел в виду, усрался или уссался? впрочем, какая разница мы успели обделаться всеми способами и неоднократно. Мы воняем и медленно подыхаем. У меня нарывы по всей внутренней поверхности бедра. Смешно: правую ляжку словно черви изъели, а на левой ни единого пятнышка. Ага, я везунчик.

Я осторожно оттянул штанину от тупо ноющей плоти — повязка давно превратилась в грязную никчемную веревку, гной неспешно стекал под колено, но боль стала уже привычной.

«У Энди Джен нежная попка» — уведомляла надпись на полях последней страницы. Размашисто и очень остроумно.

Энди Джен — это я. Не «Джен», конечно, а Эндрю Дженкинс — но на соблюдении полных формой не стоит настаивать. У меня слабый нос. да и крови во мне не так уж много осталось. Расшибут мигом.

Мне шестнадцать лет и я уже точно знаю, что пропущенный удар в лицо не прибавляет здоровья. Я дерусь пока стою на ногах, но легковат и сшибить меня довольно просто. Док как-то предрек что отожравшись, я возьму свое со всех обидчиков, но с пайком не здорово, так что моим «друзьям» вряд ли что грозит.

Итак, мы двадцать три дня на Болотах. Странно, что почти все еще живы а еще страньше. что я могу думать о чем-то кроме жратвы и близкой смерти.

Я глупец. Глупец-доброволец. Если оглянуться отсюда, с наших дивных Болот, пять лет тюрьмы не кажутся таким уж невыносимым сроком. Четыре месяца я бы уже отсидел…

«Георга» накрыли внезапно. Кто-то настучал, а ведь наше заведение никому не приносило вреда. Черт возьми, да у нас было куда приличнее и тише, чем в опиумной курильне! Да, игроки делали ставки, но благородный финансовый риск свойственен истинным спортсменам и джентльменам. Какое дело полиции до того, как честные люди проводят время?

О, как я любил сдержанную тишину зала, стук шаров, выточенных из драгоценной слоновой кости, шорох зеленого сукна, безупречный и строгий блеск полированных киев… Порой казалось, что все это я помню с колыбели. Конечно, нет, в «Георга» меня взяли в девять лет, когда отец не вернулся из плаванья. Девятилеткой я был мало на что пригоден, и попытка пристроить меня к делу выглядела весьма благородным поступком со стороны двоюродного дяди. Ого, дядя Гарри не прогадал — через год я знал наши полуподвальные комнаты как свои пять пальцев и умел многое в игровом деле. Да и завсегдатаи уже знали мальчишку, умевшего быть незаметным и держать язык за зубами. Мне доверяли…

Вы знаете что такое «снукер-гранд»? Нет, это не только игра — это способ мыслить. Виртуозность разума, стратегия и безупречный подсчет шансов, развитые куда глубже, чем в старомодных шахматах или игре на бирже. Снукер — вершина бильярда. Дядя Гарри говаривал — «снукер — он и есть самое жизнь истинного джентльмена». Может и перегибал малость, но уж точно — с банальным увлечением выпивкой и дешевыми бабами эту правильную игру не сравнить. (За недешевых леди говорить не стану — не приходилось сталкиваться…)

…На катер вползли особо зловонные клубы болотной вони. Дьявол, отчего я все еще способен думать о снукере и леди, когда задыхаюсь и уже час сижу кособоко, почти не двигаясь, опасаясь побеспокоить больную ногу? Кстати, стоит выбраться на палубу, пока кэп не учуял что я обленился. У нашего бульдога-шкипера чертовски чуткий сон.

…После нескольких движений нога приноравливается к боли, и я взбираюсь наверх по короткому трапу. Протискиваюсь мимо рубки, двигаясь весьма и весьма осторожно: перевалиться через невысокий леер у меня нет никакого желания. Ближе к баку я опираюсь о пулеметную установку — металл сплошь в неприятных каплях, тепловатых, словно это сам Мк-2.2 болезненно потеет. Таковы уж Болота: ночью воздух здесь ощутимо прохладен, вода тепла как застоявшаяся в луже моча…

Вот они. Болота. Кругом, насколько хватает глаз и позволяет дышащая завеса тумана. Тьма, ни огонька, ни намека на жизнь. Что и к лучшему: ложные огни и обманчивый свет нас изводили в первые дни, а признаки жизни здесь равны признакам смерти. Воистину проклятое место…

Нет, плевать за борт я не стану. Не из суеверий, просто поганая жижа может ответить с лихвой. Мой ремень оттягивают ножны ножа, а до винтовки в рубке всего два шага. Но на «энфильд»[1] здесь мало надежды — осечка поджидает стрелка куда чаще, чем выстрел. Патроны порчены через один, а то и два к одному, и так во всех запаянных банках. Со стрельбой из пневмов чуть лучше: шансы пятьдесят на пятьдесят. Но что толку щелкать из пневматического оружия, если тебе противостоит не человек? Здесь Новая Африка и лучшая ее часть — Болота. Так-то вот, джентльмены.

Почему в полковом лагере назвали эти территории Новой Африкой, мне не известно. Так уж повелось. Мы с разобранными катерами пришли через Врата с третьей группой пополнения. Гарнизонный лагерь уже был разбит, стояли ряды палаток, сотни волонтеров трудились на земляных работах, нам оставалось лишь доводить до ума стапель и собирать наши «уайты» — их в гарнизон приволокли три штуки. Мы возились с установкой котлов, нас бдительно охраняли. Вокруг простирались рыжеватые пустынные склоны, местами торчали невысокие скалы и зияли обрывы, рядом текла непримечательная река, звучно нареченная нашими офицерами «рекой принца Альберта». Поговаривали, что где-то вдалеке существует туземный город и разведка даже захватывала местных пленных, но нам об этих знаменательных подробностях не докладывали, да и спрашивать не имело смысла. Меняя тюрьму на славные экспедиционные приключения, мы подписали контракты. Об обязанности помалкивать, там было сказано ясно и недвусмысленно. Да и не возникало желания болтать с охраной — парни с винтовками, но без обозначения полков на погонах, были еще те — наглые высокомерные выскочки.

С обязанностями помощника механика я вполне управлялся — с инструментом приходилось иметь немало дела в «Георге» — если думаете, что бильярдное заведение это лишь столы и яркие лампы над ними, то напрасно. Буфетное оборудование, отопительную систему с новыми котлами, регулировку газовых ламп, слесарное и столярное дело, водопровод и прочее, я знал недурно. Собственно, как подсобного механика меня и взяли в Корпус. Про мой возраст «забыл» спросить вербовщик, за что пришлось отдать ему почти весь аванс. Ну и идиотом же я был…

… Какая удушливая тишина. В клубящейся пелене небесной тьмы иной раз промелькнет блеклая звезда, а то и выглянет Луна со своим тусклым отражением-двойником. Над гарнизонным лагерем небосвод частенько бывал чистым и удивительно многозвездным. Двойная Луна нам стала привычной. Иной раз среди команд катеров начиналась болтовня о причинах такого странного оптического эффекта — если смотреть внимательно, отражение небесного светила казалось вовсе и не отражением. Но разговоры мигом пресекались: не болтать, а работать, жрать, снова работать, жрать и спать… Попытки объяснить, что обманы неба могут повредить навигации, привели к тому, что офицер штаба избил двоих рулевых. У одного оказались сломаны обе руки, на что начальство лишь хмыкнуло. Покалеченный рулевой исчез, и о Луне больше никто не спрашивал…

…Плеснуло. Я ухватился за рукоять ножа и попятился к рубке. Мы не знали, что обитает в Болотах. Но что-то там было, мы знали точно. Оно? Они? В любом случае, это Нечто не показывалось. Но вокруг нас все жило и следило за нами, это даже тупоголовые волонтеры чувствовали. Ни мы, ни Док в свой бинокль, не наблюдали ничего, кроме птиц, рыб и иной плескучей и ползучей пакости. Зато ночью Нечто приближалось к самым бортам катера. Казалось, клепаный корпус даже поскрипывает в студенистых объятиях. Но Оно не считало нужным показываться. А зачем? Мы и так неминуемо сдохнем.

…Вслушиваясь во тьму, я вернул багор на место. По правде говоря, я куда больше надеялся на крепкое древко и острую крючковатую сталь, чем на капризную винтовку или пневм. Хотя боевого оружия нам, матросам и техникам, не полагалось — мы считались слишком ненадежными. Что правда, то правда: ненадежнее нас были только солдаты и храбрецы-волонтеры.

Да, я считал себя незадачливым заключенным, променявшим тюремную камеру на дерьмо куда как похуже. Когда в коридоре суда, отодвинув конвойного, ко мне подсел вербовщик, в моих ушах еще звучало лаконичное изреченное судьей Ее Королевского Величества: «шесть лет, учитывая юный возраст и возможность исправления — пять лет». И я дрогнул, подписал подсунутый контракт. Но солдаты и волонтеры⁈ Это какими глупцами нужно быть, чтобы добровольно попасть в Новую Африку⁈ Солдафоны, частью попавшие под суд или в иные неприятности, повелись на обещанное прощение и деньги, но эти-то… иностранные простофили?

Волонтеров никто из нас не понимал. Понятно, те-то и по-английски почти не говорили. Толпа удивительно похожих друг на друга худых, пугливо-злых и вороватых людей, дурно и единообразно одетых, вечно голодных, практически безоружных. Шкипер говорил, что даже сипаев в Индии вооружают не только копьями и жестяными саблями, а здешним нашим друзьям, считай, только весла и доверяют. Сейчас наши славные союзники сгрудились в тесноте ялика, укрылись парусиной и пытаются дремать в душной темноте. До исчезновения Мюррея ялик поочередно охраняли солдаты с настоящим оружием, но позже лейтенант счел, что у нас слишком мало бойцов для охраны катера. И волонтеры оказались предоставлены собственной судьбе.

Я смотрел за корму «Ноль-Двенадцатого» — провисший буксирный канат на месте, но это ничего не значит. Тьма над густой болотной жижей непроницаема, на месте ли стоящая на якоре лодка, даже с тридцати футов не удается рассмотреть. Разумнее было бы держаться вместе и оставить ялик у борта катера, но наш офицер счел нынешнее расположение сил стратегически выгодным — не в лейтенантских правилах давать объяснения, да и так понятно: если на нас нападут, то беззащитный ялик покажется противнику более соблазнительной целью. Что ж, в этом случае я не стал бы удивляться жестокости командира экспедиции — лейтенант Келлог и к нам, соотечественникам, относится как к полнейшим скотам. Откровенный человек наш лейтенант, этого не отнять.

Когда погиб Мюррей, лейтенант лишь пожал плечами. Собственно, почему я считаю, что миляга Патрик Мюррей погиб? Он просто исчез. Возможно, попытался дезертировать или попросту спятил и ушел по зыбким островкам прочь от отряда…

Нет, не очень-то верилось в бегство солдата. Хотя Патрик был редкостным грубияном, с головой у него все было в порядке. Да и с ума сойти он вряд ли мог — в его большом шишковатом черепе умещался мозг величиной с голубиное яйцо. Чему там лишаться разума? Это Болото забрало его…

Мы все слишком устали. После выхода из гарнизонного лагеря за три дня наш отряд без особых приключений поднялся по течению реки и вошел в бесконечные заводи Болота. Понятное дело, на болоте не было надписи, что это Болото. Просто протоки стали поуже и помногочисленнее, теперь они лишь изредка расширялись, превращаясь в вытянутые озерца. Тростник становился выше, чаще взлетали недовольные птицы — здесь их оказалась тьма: в основном крошечные цапли и кулики, но попадались и жирные пеликаны, и скрипучие безобразные чайки с горбатыми носами — название носатым уродцам не знал даже образованный Док. Течение стало незаметным, вода гуще, все вокруг резко, до головокружения благоухало тиной и разложением. Потом мы стали протирать глаза, потому что бурый и темно-зеленый тростник стал менять свою масть…

Сначала это казалось забавным и даже радовало глаз: слева пурпурная стена камыша, справа — неистово-лазурная. Далее красуется живая изгородь цвета ядреной охры, дальше нежно шелестит драгоценный малахит… Но от смены ярчайших цветов болели и слезились глаза… Чуть позже с северной стороны открылся больший простор: там колыхалась сиренево-зеленая поверхность, сплошь покрытая огромными мясистыми листьями, а среди них торчали бесчисленные кочки, покрытые жесткой травой. Между кочек этакими истощенными часовыми виднелись цапли — непуганые, сердито щелкающие клювами на наш маленький караван. Светило жаркое солнце, однообразно голосили мелкие птицы, временами на нас наваливалась такая истома, что стоило большого труда не впасть в дрему. Мы сбавили ход до «самого малого», я лишь изредка подбрасывал угля в топку. Дрожал раскаленный воздух над трубой, мы обливались потом, а ведь Док утверждал, что в здешних местах нынче лишь приближается середина весны. Я в изнеможении опирался о лопату, в рубке сквернословил шкипер, пытавшийся отыскать подходящую протоку, ведущую на нужный нам север. Мы сдавали назад, обходили крупные плавучие острова — они походили на мерзопакостных дохлых тварей, покрытых шерстью из свалявшихся колючек, хвороста и коряг…

… Ночевали в духоте катера — теперь на берег невозможно было высадиться, поскольку самого берега не имелось: лишь сплошной тростник и всякое плавучее гнилое дерьмо. Галеты и банка консервов на троих, сырое одеяло… Ни дуновения ветерка у мачты, лишь влажная дымка над головой и утопающие в ней звезды…

Еще день и еще… У лейтенанта имелся приказ: пройти как можно дальше к северу, и наш храбрец, скотина такая, собирался точно выполнять убийственное приказание. Днем мы дважды наматывали на винт на диво цепкие водоросли, но благополучно освобождались и находили свободный проход, уводящий в относительно нужном направлении…

…- Стреляй, уйдет! — вопил Док. — Живее!

Щелчок осечки, но второй ствол ружья не подкачал — заряд дроби хлестнул по блюдам листьев и кочкам. Галдящей кучей поднялись испуганные птицы. Ошеломленный зверь совершил скачок футов в десять, приземлился на кочку, прыгнул еще отчаяннее…

— Уйдет! — орал Док. — Стреляйте же!

Себастьян поспешно перезаряжал двустволку…

— Патроны экономить! — напомнил лейтенант.

Стрелять не понадобилось — зверь явно был ранен, на светло-желтой, почти лимонной траве оставались черные потеки крови. Животное с трудом удерживалось на кочке, копя силы к следующему прыжку. Но, обессилев, закачалось, соскользнуло на толстые листья «кувшинок», те разошлись и жертва, погружаясь в воду, жалобно запрокинула ушастую голову. Экипаж и солдаты разразились победными криками…

К кочкам подошел ялик, волонтеры потянули в лодку добычу, та из последних сил отбрыкивалась крепкими задними лапами. Зверя принялись добивать веслами, потом Патрик растолкал гребцов и ткнул добычу штыком в шею…

— На кролика-переростка похож, — отметил, разглядывая зверя, наш механик Антонио.

— Может, их и жрать можно?

Добытый зверь оказался долговяз, жилист и не слишком аппетитен на вид. Хотя задние лапы выглядели весьма упитанными. Но попробовать жаркое из свежатины нам не довелось — Док объявил, что мы добыли неизвестный науке вид и принялся свежевать и препарировать зверя. Столь ученое занятие загадило весь ют. Я слушал бормотание нашего походного ученого о «болотных безсумчатых кенгуру» и прочей ерунде, и думал о том, что отмывать палубу придется именно мне. Так и вышло.

Добычу обозвали «зайцем-кочковиком», хотя она была раза в три покрупнее любого из виданных мною зайцев. Теперь голова кочковика путешествовала с нами в здоровенной банке со спиртом, а шкуру и прочее нужное для науки Док хитроумно обработал и запихал в специальный мешок — «так будет меньше смердеть». Ну да, куда там «меньше»…

Антонио, посмеиваясь, сказал, что опасается заходить в носовой трюм — там кочковик на гостей щурится нехорошо. Действительно, башка «зайца» поглядывала из банки весьма зловеще. Она что-то знала…

Мы намертво застряли днем позже, под вечер…

…Под килем слой воды не толще четырех футов, ниже ил — густая отвратительная взвесь, на которую ложится грузик лота, зато багор или весло проходит сквозь эту дрянь почти беспрепятственно. Под катером затаилась прохладная бездна с фальшивым дном, а на винте «Ноль-Двенадцатого» сидел огромный ком туго намотанных болотных лиан. Часть скользких веревок-растений мне удалось подцепить багром и выволочь на палубу. Сейчас на корме сидел Док, ковырял бурую пахучую дрянь ланцетом и размышлял:

— Кажется, это то, что местные называют «трир». Гм, стальному лезвию этот трир практически не поддается. Мы-то считали, что это свойство лишь гипербола из россказней местных мореходов. Кто мог подумать, что растение столь распространено…

Про рассказы местных, да и про «гиперболу» большинству из нас приходилось слышать впервые. Обычно Док бывал куда сдержаннее на язык…

— Короче, мистер Крафф, — рявкнул лейтенант.

Ученый пожал плечами:

— Полагаю, нужно освобождать винт. Шкиперу лучше знать, как это делается. Со своей стороны должен предупредить, что это будет непростой задачей.

— Тогда сразу к делу, — гавкнул командир. — Руководите, мистер Магнус.

Шкипер с сомнением глянул за корму:

— Нужно нырнуть и освободить винт. Задача простая, но…

— Никаких «но»! — напомнил лейтенант. — Назначьте человека потолковее и дайте ему нож. Или пилу. Действуйте, черт возьми!

От одной мысли, что придется лезть в болотную воду и погружаться к топкому дну у меня немедля свело мышцы спины.

Шкипер ущипнул себя за ус цвета грязной соли, покосился на Антонио, на меня и буркнул:

— У меня не так много людей, сэр. Особенно толковых. И, откровенно говоря, случись что, мне без этих тупиц не управиться с катером.

Лейтенант взглянул на ялик и сидящих там волонтеров — те как по команде пригнулись.

— Лодку к борту! — приказал лейтенант Келлог.

— Мы нахне уметь плавать, нах, — заскулил долговязый гребец.

— Вам и не придется, — заверил командир экспедиции. — Тут неглубоко и вас обвяжут веревкой. Работаете по очереди, когда освободите винт, каждому по кружке рома. Э, черт побери, я хотел сказать — по полудюжине галет.

Наши гребцы не потребляли спиртного. Ни капли в рот не брали. Связано ли это табу с их таинственными верованиями и предрассудками, или обет трезвости был возложен на них договором с Ее Величеством, я и понятия не имел. Что странно — физиономии большей части наших полковых волонтеров имели все признаки застарелого алкоголизма. Непьющие алкоголики — кто бы мог подумать? Впрочем, Новая Африка была полна сущих нелепостей…

— Ты идешь первым! — лейтенант Келлог ткнул пальцем в высокого волонтера.

Лично у меня отлегло от сердца (и спины), мы начали готовить страховочные концы, солдаты выволакивали из лодки мгновенно ставшего жутко неуклюжим говорливого волонтера. Затрещала ветхая рубаха гребца…

— Поосторожнее! — предупредил лейтенант. — Голые обезьяны нам тут ни к чему.

— Да пусть вообще разденется. Солнце еще не зашло, тепло, — посоветовал Антонио.

Волонтеры в ужасе замотали головами, лейтенант рявкнул на механика «заткнись!» и всем остальным — «пошевеливайтесь»!

Мне с одним из солдат пришлось перейти в лодку — здесь ощутимо воняло, даже от ящиков с припасами и парусины. Дьявол их разберет, но и все гребцы пахли одинаково: прогорклым жиром.

— Пошел! — скомандовал лейтенант.

Гребец, уже обвязанный веревкой и снабженный острым ножом, молча вцепился в кормовой леер и нырять не желал.

— Я уговаривать не стану! — процедил неукротимый командир экспедиции, взводя курок своего «веблея». — Раз, два…

Волонтер зажмурился и сполз в болотную жижу: буро-зеленая вода неохотно приняла босые ноги, пузыри широченных шаровар… Теперь наш ныряльщик то ли висел, то ли стоял в густой смеси.

— Ныряй. Быстрее управимся, быстрее на борт вернешься, — ободряюще рявкнул шкипер.

Ныряльщик вцепился в веревку и задрожал.

— Помогите ему! — скомандовал лейтенант.

Соотечественники волонтера принялись пихать несчастного в шею и плечи лопастями весел. Ныряльщик цеплялся за веревку и упирался.

— Та щас, — пригрозил узколицый волонтер, свирепея. — Ну-ка, хадюкин нахсын…

Весло огрело ныряльщика по макушке, несчастный булькнул и ушел под воду.

— Ты, скот, если ударил с избытком, сразу следом пойдешь, — предупредил лейтенант.

— Не-не, я в меру, нах, — поспешно заверил узколицый на своем едва понятном варварском английском.

Наступил томительный миг тишины: неподвижно замер катер, вглядывались в воду люди, мутное солнце клонилось к тростниковому горизонту… Даже птицы примолкли. Лишь изредка между кувшинок и тростников пробегали неширокие пятна водной ряби — абсолютно необъяснимой с точки зрения полнейшего отсутствия ветра и течения. Лично я был склонен принимать эту шалость природы за игру стаек мальков, хотя Док утверждал, что рыбы здесь вообще очень мало. Может какой-то оптический обман и это отражение на воде редких облаков? Ну и наплевать, здесь Новая Африка, тут не до поэтических наблюдений…

…Когда по левому борту вспух и лопнул пузырь болотного газа, все вздрогнули. Все, кроме лейтенанта Келлога, разумеется.

— Что-то он долго… — нервничая, Док достал часы.

Под кормой плеснуло, показалась бритая голова волонтера, он отчаянно хватал воздух раскрытым ртом. Показал нам тонкий кусок лианы.

— Туго нах. Хмлярасковыряешь. Ошупьюх.

— Вот и ковыряй поживее, — ободрил лейтенант. — Вам до темноты лучше успеть.

Ныряльщик застонал и нырнул…

Снова томительная тишина. Где-то в отдалении коротко вскричали уставшие за день птицы, неподвижной стеной застыл тростник на островках. Под кормой булькнуло, всплыл обрезок лианы, неспешно погрузился обратно в пучину…

— А недурной ныряльщик этот долговязый, — отметил Док, следя за секундной стрелкой своего хронометра. — Пожалуй, стоит поощрить дополнительной дюжиной галет, так, лейтенант?

— В гарнизоне он получит все, что ему причитается, — буркнул Келлог. — Сейчас же я никому не советую отвлекаться от де…

К корме принесло очередное пятно ряби и внезапно грязная жижа словно взорвалась. На миг мы увидели под расступившейся водой спину ныряльщика: сорочки на ней уже не было, костлявые позвонки резко выступали над плотью… Вода забурлила, скрывая эту на редкость худую спину, я с опозданием сообразил, что и плоти на человеке поубавилось, потому-то так торчат бело-розовые кости на съеденной спине…

— Отгоняйте его! — в ужасе завопил Док.

Кого «его» мы даже не пытались понять, я ударил древком багра, гребцы веслами, один из волонтеров схватился за свою пику… Казалось, мы бьем в кисель — было ли что-то еще в болотной воде и иле, сказать трудно. Захлопали револьверные выстрелы — лейтенант расстреливал болото под кормой «Ноль-Двенадцатого». На третьем выстреле оружие дало осечку, наш командир провернул барабан и продолжил…

…Эхо выстрелов угасало среди тростников. Густая вода успокоилась. Антонио стоял с укоротившимся концом в руках — край разлохматившейся веревки казался чуть более бурым, чем обычно, но поручиться в этом изменении было нельзя.

Если бы не мгновения^ бурлящей поверхности и намертво запечатлевшаяся в глазах картина обнаженных костей, мы могли бы решить, что наш ныряльщик попросту исчез.

Солдаты и остальные члены отряда молчали, сжимая бесполезное оружие и инструмент. Лейтенант Келлог закончил методично перезаряжать револьвер и взглянул на оставшихся волонтеров:

— Да примет Милосердный его душу. Он утопил добротный нож, но, по крайней мере, не мучился. Кто следующий?

Гребцы вцепились в борта ялика так, что лодка закачалась.

— Помилуйте, Келлог, это будет чистым убийством, — запротестовал Док. — Нужно выждать пока хищник уйдет.

— Верно. Так мы ничего не добьемся, — поддержал шкипер. — Лучше наблюдать и выбрать верный момент. Может, на рассвете этих рыб здесь нет.

— Что ж, наблюдайте, — лейтенант неохотно спрятал револьвер в кобуру. — В любом случае, завтра в полдень винт катера должен быть свободен и мы продолжим путь. Всем ясно?

Мы выразили полное понимание столь четко сформулированного приказа.

Я с облегчением перебрался на борт катера, где меня встретил палец лейтенанта, весьма жестко упершегося в мою грудь.

— Мистер Дженкинс, вы слишком медленно соображаете и работаете багром. Нужно было бить сразу и острием. В этом случае, возможно, вам удалось бы отогнать хищника.

— Я опасался задеть ныряльщика, сэр.

— Вы в отряде Ее Величества, мистер Дженкинс. Здесь опасаются одного — не выполнить волю королевы, — лейтенант обернулся к шкиперу. — Мистер Магнус, поставьте сопляка в «собачью вахту». Пусть поразмыслит и наберется бодрости. Завтра ему придется порядком поработать.

— Да, сэр, — проворчал шкипер.

И вот теперь я встречаю рассвет. Сейчас спущусь к вахтенному журналу, сделаю запись, что вахта прошла без происшествий и поставлю чайник на плиту котла. Наш котел «компад»[2] — истинная революция в механике двигателей, он сохраняет температуру и давление более пятнадцати часов. Если мы хотим выбраться к людям, остается надеяться только на это чудо техники и остатки угля. О, Боже, храни наш котел и нас! А далекая Англия и королева как-нибудь без Тебя обойдутся.

Край горизонта начал светлеть, и у тростников появился цвет. Приближалось утро. Мне вдруг захотелось умыться чистой водой и по-настоящему помолиться. За свое спасение, за дядю Гарри и за маму, которой уже много лет нет до меня никакого дела. В то утро события жизни казались одной бесконечной цепью, и вряд ли те звенья были выкованы из золота.

Я еще верил в Бога и не знал, что в этот день мне суждено умереть.

Перед завтраком лейтенант Келлог обратился к нам с лаконичной речью, призванной поднять боевой дух членов экспедиции. Было объявлено, что «наш долг — выполнять наш долг» и о том, что дневной рацион будет сокращен на треть «до возвращения на чистые воды реки имени Принца Альберта». Первая новость никакой новостью не являлась — напоминаниями про наш долг командир изводил нас ежедневно. На оскудение пайка мы тоже среагировали слабо: экипаж «Ноль-Двенадцатого» и те из солдат, что посмышленее, догадывались, что нерабочий винт сократит наши дни куда радикальнее мизерной нормы жратвы. Зато взволновались волонтеры, даже из ялика расслышавшие о горестной вести насчет урезания выдачи галет.

Лейтенант шагнул к корме и веско призвал:

— Живо заткнули пасти! Готовьтесь нырять. Доктор Крафф утверждает, что за все утро не видел ни одной чертовой зыби. Вода безопасна, а ножовка наточена. За дело!

Наш славный офицер с очевидным намеком хлопнул по револьверной кобуре на своем ремне. Гребцы уныло молчали, не спеша браться за весла.

— Вот этот выглядит поразумнее, — без особой уверенности указал шкипер на тщедушного волонтера с оборванными до локтей рукавами рубахи. — Должен управиться. С пилой дело пойдет побыстрее, тут что и говорить. Берись за дело, парень!

Гребец уставился на ножовку в руках мистера Магнуса и заметно, даже сквозь многослойный грязный загар, побледнел.

— Живее к корме, обезьяны! — рявкнул лейтенант.

Сотоварищи приговоренного резво взялись за весла, сам будущий герой все еще сидел с ошеломленным видом. Ялик слегка стукнул нас в корму — корпус катера отозвался приглушенным погребальным гулом.

— Давай, иначе все пропадем, — шкипер подал в лодку пилу.

— Я нах пилить не уметьмля, — прошептал гребец.

— Ну-ка, подбодрите его багром, — призвал лейтенант Келлог.

Сэлби охотно ухватил багор и протиснулся на корму. Я перехватил древко орудия, слегка придержал бойкого солдата и кашлянул:

— Сэр, разрешите внести предложение. Техническое, сэр.

Лейтенант прищурился:

— Считаешь себя умником, сопляк?

— Никак нет, сэр. Но мне приходилось прочищать канализацию. В этом искусстве, сэр, главное, сохранить напор и свежие силы. Возможно, работая попарно, мы управимся быстрее. Опять же, так будет гораздо безопаснее, сэр. С вашего разрешения, сэр, я бы пошел вместе с ныряльщиком.

На меня смотрели как на тронутого на всю голову простофилю. Отчасти так и было. Но только отчасти.

— Желаешь нырнуть? — не скрыл презрительного удивления лейтенант. — В определенном смысле так будет быстрее, что верно, то верно. Но пойдет ли это на пользу винту? Как думаете, мистер Магнус?

Шкипер пожал плечами:

— Хуже не будет. Но Энди, похоже, спятил…

— Ни разу не спятил, сэр, — заверил я. — Две пары рук вернее, чем одна. Лианы оттягиваем от вала и режем по витку, сэр. Смысл в чередовании, силе и страховке.

— Лезь, — решил лейтенант. — Но оружия я тебе давать не стану, все равно утопишь.

— Я имел в виду багор, сэр. Им можно отжимать клубок водорослей.

Поганец-лейтенант милостиво разрешил рискнуть казенным флотским багром, и я, скинув рубашку, принялся разуваться. Пялиться на поверхность болота в надежде разглядеть смертоносную рябь, было глупо, но я все же не удержался: пока было чисто. Далее тянуть было нечего: протиснувшись под нижний леер, я решительно соскользнул в густое дерьмо, что поневоле приходилось именовать водой. Жижа, теплая вверху, стоило погрузиться глубже, обжала мои ноги могильным холодом. Я выругался. На палубе хохотнул умник Бинэм. Мне передали багор, я попытался нащупать хоть какое-то твердое дно — тщетно. Пришлось опереть инструмент на планширь ялика и борт катера, создав нечто вроде распорки, по крайней мере, так за багор было удобно держаться.

— Давайте ножовку. И ныряй сюда, дружище.

Волонтер на миг зажмурился, что-то прошептал и сполз в воду. Мы начали работать…

…Погрузиться в бурую тьму, оттянуть виток скользкой лианы, пилить… Волонтер порывался заполучить ножовку, но я не собирался уступать инструмент — куда разумнее порезать руку другому, чем подставлять собственную. Все-таки это я здесь англичанин и помощник механика, а не этот худосочный дикарь. Впрочем, я был осторожен, пусть и работал на ощупь. В свою очередь, гребец старался подставлять проклятую лиану поудобнее. Мы выныривали, отфыркивались, кивали друг другу и вновь погружались в беззвучное густое желе. Нельзя сказать, что наши усилия были абсолютно безрезультатны: виток поддавался, но крайне медленно. Эта дурацкое растение оказалось покрепче любого стального каната. Главное было работать и не задумываться об окружающей нас подводной тишине. Я едва различал собственные плечи, так мутна была вода…

Зачем я полез в воду, и что стало с моим инстинктом самосохранения? Все в порядке, он работал. Просто утром я представил себе, что вновь стою за бильярдным столом, как в старые добрые времена. И догадался, что разумнее первым начать розыгрыш партии. Нас одиннадцать человек, цвет-ранг моего «шара» повыше волонтерского, но едва ли значительно. Следовательно, если нас начнут скармливать зыби по одному, моя очередь придет четвертой. Учитывая, что болото жрет ныряльщиков не сразу, лучше пойти первым и, если расчет будет точным и шар окажется в лузе, взять паузу. Тем более, поскольку я в воде не один, у хищника будет выбор и я могу успеть выскочить. Утром я прикинул возможные рикошеты, уход красных и цветных шаров, соответсвующее улучшение-ухудшение положения битка — то есть, меня. Инициативное начало фрейма явно давало преимущество. О, несомненно, данный расчет выглядел спорным. Но смешно ждать от Болота строгих правил игры… Главное, не думать о страхе.

Мы одолели второй виток, я вынырнул и прохрипел:

— Сэр, нужна смена!

— Да вы там и пары минут не пробарахтались! — немедля заявил лейтенант.

— Ноги сводит и ножовку следует подточить, — пояснил я, демонстрируя инструмент со стертыми до половины зубьями и пиная под водой напарника, дабы тот не ляпнул чего-то лишнего.

— Не выдумывайте, Дженкинс, пила еще вполне способна поработать, — возразил наш командир, присматриваясь к состоянию инструмента.

— Сэр, они работают уже десять минут, — вмешался доктор Крафф, демонстрируя хронометр. — Им необходимо отдышаться. Запустим вторую пару.

— Будь по-вашему, — неохотно согласился лейтенант. — Выбирайтесь, неженки.

Ни одна тварь в ялике не потянулась нам помочь, мне пришлось пихать напарника в мосластый зад, из лодки он протянул мне дрожащую руку. Мы свалились на сухие и дивно теплые банки ялика.

— Пиявкинах! — брезгливо указал пальцем щербатый волонтер.

Я туповато смотрел на ступни напарника, густо покрытые трехдюймовыми жирным «шрамами». На собственные ноги и взглянуть было страшно.

Антонио в трюме точил ножовку, на палубе активно обсуждали ситуацию. Нам в ялик кинули фитиль, и мы поочередно прижигали пиявок, особенно цепко державшихся под коленями и в паху. Шлепающиеся на дно лодки черви выглядели уже не так кошмарно: просто крепенькие животные, резво извивающиеся и полные крови. Мне пришла жутковатая мысль, что в случае голода можно использовать кого-то из нас в качестве наживки. Жареные и подсоленные пиявки должны быть недурны на вкус — этакие миниатюрные «черные пудинги»[3].

— Так сколько там еще чертовых лиан, Энди? — окликнули меня с катера.

— Там плотный ком диаметром чуть шире винта, — отозвался я, припекая особо цепкого червя.

— Этак нам и ножовки не хватит, — отметил скорый в арифметических подсчетах Док. — Сточится на шестой паре ныряльщиков.

— Будут грызть зубами, — ответил лейтенант. — Малодушия и нерешительности в экспедиции я не допущу!

— Предлагаю пойти иным, сложным, но технически возможным путем, — со сдержанным негодованием разгладил усы наш шкипер. — Отбуксируем катер в удобное место, поднимем корму и очистим винт. Да, это отнимет время, но поможет сохранить людей и наше судно.

— Люди обязаны выполнять свой долг! — напомнил лейтенант Келлог, поигрывая револьверным шнуром.

— Их долг работать, а не дохнуть на потеху здешней фауне, — справедливо заметил Док.

— Мы можем потерять несколько дней, но выполнить нашу задачу. Кстати, во вчерашнем трагическом происшествии имеются загадки. Лично мне не совсем понятно, кто на нас напал.

— Какая разница? Мы здесь не для изучения болотных мерзостей, — поморщился лейтенант.

— Знать врага необходимо, — возразил наш ученый. — Например, лианы можно подсушить. Возможно, тогда они станут доступнее для резки.

— Или вообще окаменеют, — проворчал шкипер. — Так или иначе, нам нужно поднять корму и взглянуть на неприятность с винтом собственными глазами. Обратите взоры вон в ту сторону, джентльмены. Не похожи ли те точки на острова? Относительно крупные и настоящие острова, я имею ввиду…

Лейтенант Келлог спустился в ялик, угостил гребцов парой оплеух и командование двинулось на разведку. Мы стояли на палубе и без особого огорчения провожали лодку взглядами.

— Может, пойдешь и оближешь банку с зайцем? — предложил мне добросердечный Антонио. — Испарения спирта — тоже спирт. У тебя жутко замерзший вид.

— Да, словно ноги в самый декабрь засунул, — признался я. — Но зайца с испарениями оставлю на самый дохлый случай.

Часа через два вернулась лодка. Считалось, что нам повезло: острова действительно имелись, даже три штуки, и можно было попытаться причалить и поднять корму катера.

Я работал веслом вместе с волонтерами, ялик с трудом тащил тяжелый катер. На палубе «Ноль-двенадцатого» шкипер с механиком работали баграми, стараясь помочь двигать судно. И конечно, особо весомо буксировке помогал лейтенант Келлог, торчащий на носу катера и осыпающий гребцов проклятиями.

Мы наваливались на весла, рядом со мной сидел недавний напарник, поглядывал, и иной раз корчил одобрительные рожи. Надо думать, считал, что с нырянием мы отделались легко. В сущности, он был прав…

Вот они, спасительные островки: низкие, едва приподнятые над водой переплетением обнаженных корней, с невысокими деревьями и кружащими над ними птицами. Все вокруг кричало, курлыкало и склочно скрипело на тысячи протестующих голосов. Нам тут были не рады.

Мы завели «Ноль-Двенадцатого» в крошечную бухту, вернее, подобие бухты. Здесь даже виднелась полоска черно-коричневой земли кромки берега. Я увяз в ней чуть ли не по колено, пытаясь завести швартовый канат…

Груз из кормового трюма был живо перемещен на бак, туда же были согнаны лишние люди. Мы подняли пары и включили лебедку. Через двадцать минут «Ноль-Двенадцатый» наполовину вылез кормой на берег и замер.

— Черт возьми! — только и сказал мистер Магнус, глядя на скользкую опухоль, скрывающую наш винт.

Механик и выделенная ему в помощь пара гребцов немедля начала расковыривать ком лиан, остальные принялись исследовать жалкий берег в надежде развести костер, просушиться и сварить что-то вроде нормального обеда.

— Поосторожнее, Энди, — сказал мне доктор, озирающий окрестности в бинокль. — Здесь могут ждать препакостные сюрпризы.

— Буду настороже, сэр, — заверил я.

Мистер Крафф коротко взглянул на меня поверх бинокля:

— Верно. Именно настороже. А ты храбрый парень, Энди. И умеешь просчитывать шансы. Только на таких парней все надежды нашей говняной экспедиции.

— Благодарю, сэр.

Я полез в заросли, удивляясь внезапной разговорчивости нашего ученого. Вообще-то мистер Крафф, этот лысеющий невысокий крепыш, казался завзятым молчуном. Интересно, где он получил свою ученую степень, или как там это звание называется, и за что его упекли в тюрягу? Небось, жену придушил или еще что-то этакое, сугубо благородное. В любом случае, срок джентльмену влепили немалый, иначе не оказаться нам рядышком на этом вонючем островке.

Остров и вправду оказался гадостным. Перебираясь через ловушки корней-щупальцев, я засадил в ладонь немалую колючку, к счастью, впившуюся неглубоко. Вокруг воняло сероводородом, да так крепко, что даже для Болот казалось перебором. Так и задохнуться недолго.

Достопримечательностей на острове оказалось немного: вонючий труп зайца-кочковика, очаровательные цепочки лиловых цветов на изогнутых стволах деревьев, да и все. Я поразглядывал соседний остров — тот торчал шагах в трехстах, отделенный протокой, и выглядел столь же привлекательно, как наш, который я нарек для простоты «Ремонтным». Имелось у меня чувство, что придется здесь проторчать не один день.

Птицы убрались подальше, наступила относительная тишина, лишь поодаль от берега вздувались и лопались крупные пузыри болотного газа. Приятное местечко…

Кто-то хрустел по корням, пробираясь вдоль берега. Я на всякий случай поправил нож на поясе. К просвету под низкими кронами выбрался волонтер — тот самый, тщедушный, мой славный напарник по заныриванию. Увидев меня, робко затоптался, поддерживая сползающие шаровары.

— Чего тебе? — не стал я разводить церемоний.

Гребец откашлялся и обратился ко мне с просительной речью:

— Сэр, нетлиуваснахиглыснитью, мамнахеё?

Длинные и внятные речи не являлись коньком наших гребцов, но смысл был понятен. Я вынул из картуза иголку с намотанной на нее крепкой нитью.

— Поэкономнее, парень. Мой запас галантереи скромен.

Гребец радостно закивал.

Пристроившись у корня, он зашивал пояс своих штанов. Выгибаться ему было неудобно, но снимать шаровары, видимо, не позволяла религия и обычай. Вообще-то они были странноватыми даже для иностранцев, наши волонтеры. Взять хотя бы их утренние и вечерние молитвы, когда гребцы уединялись и сбивались в кучу. Лейтенант запретил нам подсматривать за нелепым молебном, обычно до нас доносился лишь унисон бубнящих голосов и ритмичные прыжки увлеченных молящихся. Впрочем, наша молитва перед едой наверняка казалась варварам столь же нелепой и смешной.

— Благодарю, сэрнах, — гребец вернул иглу.

— Бережливо управился, — признал я, оценивая остаток доброй навощенной нити. — Как тебя зовут, труженик весла? Или у вас на имена табу?

Как ни странно, он вопрос понял и даже ухмыльнулся.

— Нет нахтабу. Волинтер номер пятьсотшестедятчетыре, млянахего. Если неформальнох, Александртарсовичгребенюкнах. Проще Александрх.

— Последнее попроще, но все равно не для моего убогого косноязычия, — признался я. — Если просто Сан звать буду — ничего?

— Отлично, сэр, благодарствуюнахеготак, — обрадовался гребец.

Наше внимание привлекло движение — через корни у воды неспешно, с хозяйской вальяжностью перебиралась здоровенная жаба: пузатая, в зеленой с пурпурными прожилками коже, глазища навыкате.

— Жирная какая, — прошептал я.

Гребец явственно сглотнул слюну. Ну, с их-то волонтерскими пайками простительно — этак и на мух будешь заглядываться.

Я плавно извлек нож, пригнул к себе ближайшую ветвь и, избегая шипов, аккуратно срезал у ствола. Волонтер следил за мной заинтересованно, жаба — надменно. Эта пузатое земноводное всерьез мнило себя хозяйкой острова.

Гибкая ветвь отнюдь не бильярдный кий, да и рассчитывается траектория хлещущего удара совершенно по-иному, но тут особой точности и не требовалось. Свистнула моя импровизированная охотничья розга, шип, избранный ударным крючком, вонзился за головой жабы. Добыча потрясенно дернула лапами и обмякла.

— Перемогха! — невнятно восхитился волонтер и бросился к добыче.

На свою долю жабятины я не претендовал, но счел своим долгом предупредить:

— Поосторожнее, она может быть ядовита.

— Подвялюнах, потом порожарюх, — авторитетно пояснил Сан, извлекая из складок шароваров короткое, не длиннее пальца, лезвие. Он ловко выпотрошил жабу и нацепил тушку на сухой сук повыше. Разделанная добыча как-то подужалась в размерах и уже не выглядела такой калорийной. Черт, довели нас Болота.

Разглядывая тушку, я не смог отказать себе удовольствие представить лейтенанта Келлога примерно в таком же виде и позе. Ну, сук-то ему придется подобрать потолще.

— Подохнемнах, — печально пошептал волонтер, очевидно, рассматривая будущий деликатес примерно с такими же мыслишками.

На берегу у катера тревожно закричали, и мы поспешили туда…

Крошечную бухту пересекало пятно уже знакомой нам зловещей зыби. Вода у острова казалась чуть почище и мы видели как прыскает прочь от игривой зыби все живое и разумное, порой из воды испуганно выпрыгивали симпатичные серебристые рыбки, их узкие вытянутые тела сверкали в воздухе.

— Вот же проклятье, и здесь оно, — сказал Антонио, пятясь от воды.

Начальство, поглядывая на удаляющегося невидимого хищника, совещалось. Потом мистер Крафф поманил меня.

— Лейтенант разрешил устроить засаду, — сообщил доктор. — Я решил взять тебя в лаборанты. Нет, если хочешь развлечься у винта, я выберу кого-то другого.

Я прислушался к ругани у кормы катера — проклятые лианы не поддавались ни долоту, ни пиле — и сказал:

— Всегда тяготел к наукам, сэр. Думал, вот поднакоплю денег…

— Лаборантам при поступлении в колледж обещаны преференции, — хмыкнул Док.

Мы отыскали в груде наваленных на баке пожитков большую стеклянную банку, бухту тонкой бечевы и отрезали короткий металлический тросик. Нужно признать, Док умел обращаться с клещами и морскими узлами. Снасть была готова, оставалось выследить добычу.

Мы устроили засаду у мысика. сидеть на переплетении корней было не слишком удобно, зато обзор неплохой. Нас отвлекали насекомые, норовящие куснуть в шею и особенно за щеками.

— С каждым днем жужжащей пакости все больше, — нахлобучивая шляпу, отметил Док.

— Интересно, что будет дальше. Малярия и иные лихорадки здесь, должно быть, просто удивительные.

— Может обойдется? — без особой надежды предположил я.

— Едва ли, поскольку…. Вон они! — воскликнул Док, опуская бинокль. Мы поспешили по берегу, выходя наперерез зыби. Мистер Крафф резво перепрыгивал через корни, меня тоже охватил охотничий азарт.

— Должны достать. Ну-ка! — доктор воинственно раскрутил банку над головой.

Стеклянный снаряд устремился в направлении скользящей зыби — сама банка крепилась в металлической петле, далее тянулась бечева. Хитрость состояла в том, чтобы попасть в край зыби. В ином случае, как утверждал мистер Крафф, мы рискуем потерять снасть.

Ловчая банка плюхнулась и подняла тяжелые брызги — Док не дотянул до цели фута два. Мы поспешно выбирали бечеву, мистер Крафф работал в кожаных перчатках, мне было рекомендовано почаще вытирать руки, для чего была припасен ком ветоши.

— Разрешите мне рискнуть, сэр? — попросил я, тщательно вытирая ладони.

— Попробуй, Энди, — с сомнением пробормотал Док.

Раскручивая хрупкий биток, я взял упреждение, предусмотрел маневр живой зыби — по ее курсу виднелась коряга, едва ли способная заинтересовать неведомого хищника. Легкий юго-западный ветер должен был помочь точности обводящего удара, в смысле, броска. Снасть тускло блеснула, устремившись к цели…

— Точно, Энди! — воскликнул доктор.

Я и сам видел, что не промахнулся, хотя и попал чуть ближе к середине пятна зыби. Небезупречный удар, ведь целил я по самому хвосту.

— Тянем! — приказал Док. — Руки осторожнее!

Мы подтаскивали снасть к берегу, я не чувствовал никакой особой тяжести.

— Выскользнула, да. Док?

— Посмотрим. Вообще-то, оно вряд ли намного плотнее воды. Береги пальцы!

Я отдернул руки — бечева ближе к тросику оказалась значительно тоньше, чем минуту назад.

Мистер Крафф подцепил стальную петлю палкой и осторожно установил банку-ловушку на ближайшем корне.

— Ну-с, сдается, что-то у нас есть.

По поверхности мутной воды бегали крошечные завихрения. Их было с дюжину, но наверняка в том стадном пятне на открытой воде их насчитывалось тысячи тысяч.

Док, соблюдая величайшую осторожность, колдовал со стеклянными лабораторными плошками. Потом извлек из ящичка микроскоп и приказал мне развести огонь.

Пока я справлялся с непростой задачей разведения костра в этом промокшем насквозь месте, мистер Крафф, вооруженный прибором, разглядывал «охотничью воду», гмыкал, хмыкал и несколько раз восхищенно выругался. Как выяснилось, браниться наш ученый умел весьма изобретательно.

— Взгляни-ка сюда, Энди, — внезапно позвал он. — Ciliophora[4]!

Откровенно говоря, я бы обошелся и без разглядывания опасного непойми-чего. Но отказываться было неудобно.

В окуляре прибора я увидел двух странных существ, похожих на полупрозрачные огурцы — они вяло дрейфовали в жидкости.

— Полагаю, это инфузории, — пояснил Док. — Один из типов одноклеточных. В данном случае, весьма крупные особи для своего вида.

— И они нас жрут? — я счел уместным выразить определенное сомнение.

— А у тебя есть иные версии? — язвительно поинтересовался Док.

Полагаю, именно подобным тоном он обращался к своей покойной женушке. В смысле, обращался, конечно, к еще живой, но когда она не вняла докторской интонации…

— Инфузории, значит, — пробормотал я, разглядывая отвратительные «огурцы».

— Очень условная классификация. Мы наблюдаем микроорганизм, паразитирующий на случайной биологической ткани, причем склонный вести жизнь огромными мигрирующими колониями. Ты видел, как я бросил в чашку крошечный кусочек солонины? Его уже нет! О, они отреагировали весьма живо и активно. Удивительная скорость поглощения!

— Понимаю, — подтвердил я, вспоминая спину несчастного гребца. — И как с ними бороться?

— Боюсь, что никак, — сообщил Док. — Благоразумнее всего не попадаться им на пути. По сути, они лишены зачатков разума, посему напугать или убедить этих мельчайших тварей нам едва ли удастся.

— Буду смотреть на воду втрое внимательнее, — пообещал я, отрываясь от чрезвычайно познавательного разглядывания хищных и туповатых «огурцов».

С винтом дело шло туго: мы затупили все, что можно затупить, попытались совладать с проклятыми водорослями каленым железом, но не преуспели. Ком лиан подсох, слипся и приобрел твердость железа и упругость резины.

— Затачивайте и пилите, — лаконично приказал лейтенант.

Мы уныло сели обедать. Похлебка горчила, вероятно, была виновата болотная вода. Док лично проконтролировал ее процеживание и тщательное кипячение, но не сильно-то помогло — в брюхе немедленно забурчало. Вкуса солонины в супчике я так и не уловил, а попытка заесть варево галетой не принесла успокоения — вкус цементной пыли и столярного клея фирменных армейских галет лишь оттенил болотную горечь.

До вахты по очистке винта еще оставалось время и я двинулся прогуляться по островку

— бунтующий кишечник настойчиво требовал уделить ему время. Нельзя сказать, что Ремонтный остров изобиловал уютными местами для минут раздумья и очищения. Все вокруг было колючим и неудобным, а стоило присесть над водой, как меня что-то ощутимо клюнуло в мягкое место и, плеснув, упало в воду. Я поспешно передвинулся. Видимо, какой-то ранний жук, счел мой тыл удачной мишенью для атаки. Док прав — еще неделя или две, и Болота превратятся в истинный ад с миллиардами чертей-насекомых. Жутко подумать какие здесь обитают москиты.

Настороженно озираясь, я окончил необходимые процедуры и двинулся к близкому лагерю. Пора было приниматься за работу. В чем прав скотина-лейтенант, так это в том, что от винта катера зависит наша жизнь…

…Я затачивал ножовку столько раз, что пальцы уже отказывались держать полотно и напильник. По правде говоря Ее Величество напрасно поскупилось, снаряжая экспедицию с таким дрянным напильником. Понятно, о нас, преступниках и глупцах, никто не пожалеет, но пропажа катера всерьез огорчит Адмиралтейство и иных занятых лордов.

А ведь наш «Ноль-Двенадцатый» недурное доказательство торжества британского инженерного гения: крепчайший клепанный корпус, надежнейшая и экономная паровая компад-машина тройного расширения мощностью в 150 лошадиных сил. Наше нормальное водоизмещение 14 тонн, наибольшая длина 42 фута, стандартная осадка 2,5 фута, скорость 12,5 узла. Установка подготовки воды Глинхера-Роу, насос Вортингтона. Вооружение: одна скорострельная паро-пулеметная установка Мк2.2. Прошу простить меня за эти обманчиво скучные цифры, но как помощник механика я просто не могу не восхищаться столь совершенным кораблем. Серийная машина, таких построены уже сотни и эти катера будут верой и правдою служить Британии десятилетия. Да что там, они способны бороздить морские и речные воды столетиями. При должном техническом уходе, разумеется.

Винт не желал очищаться. За день мы сняли пару дюймов дьявольского растения. Я точил ножовку и подумывал о жабах — интересно, много ли их на этих островах? В любом случае, у нас возникает неприятная проблема: нас самих многовато. Не подумать ли мне заранее об уместности флюка[5]?

На берегу заорали, да так, что я чуть не выронил пилу…

Орал стоявший на часах Бинэм — его пост был левее катера, на крошечном мысу из нависавших над водой корневищ. Сейчас солдата не было видно. Вернее, что-то билось и каталось под деревьями, сверкая белыми частями тела и судорожно размахивая винтовкой.

На Бинэма напали. Но кто⁈

Лейтенант проорал приказ занять оборону и немедля выдвинуться резерву. Я и багор числились в резерве. Сейчас мы прыгали через корни, спеша к завывающему часовому. Возглавлял резерв сам лейтенант и доктор.

Бинэм все орал, противника видно не было. У меня мелькнула мысль о невидимых инфузориях, тем более спущенные штаны часового доказывали, что он в нарушение устава неосторожно присел над водой по нужде. Но мы были уже достаточно близко, чтобы видеть, что тощие ягодицы солдата сохраняют свой бледный вид — инфузории до него явно не успели добраться. Хотя вопли «Мой зад! О боже, мой зад»! доказывали, что Бинэм поражен именно с тыла.

— Стоять! — закричал лейтенант, раскидывая руки. — Возможно, солдат заражен! Доктор, это инфузория или что еще? Рядовой Бинэм, заткнись, ради всего святого!

Солдат умолкать и не думал, его вой стал совсем уж нечленораздельным и отчаянным. Бедняга то пытался подтянуть колени к груди, то вновь вытягивался по переплетению корней, суча и дергая ногами от невыносимой боли и путаясь в спущенных брюках. Подсумок раскрылся, драгоценные патроны раскатывались и падали в воду.

— Прекратить! — неистово завопил лейтенант Келлог. Видя, что несчастный обезумел и не в состоянии воспринимать приказы, наш офицер повернулся к Доку и сгреб ученого за лацканы сюртука. — Черт возьми, да что с ним такое⁈

— Если вы меня отпустите и дадите взглянуть на пострадавшего, сэр крикун, я попробую выяснить, — огрызнулся мистер Крафф. — Уберите руки!

Лейтенант нехорошо прищурился, но отпустил ворот доктора.

— Держите его, пока он не свалился в воду, — скомандовал мистер Крафф.

Шкипер неуверенно навалился на плечи бьющегося в судорогах Бинэма, мне пришлось упасть на ноги обезумевшего солдата. Его бледный зад оказался в малоприятной близости от моего лица, и я увидел, как между ягодиц солдата что-то дергается.

— Док, его задница! — ошеломленно вскрикнул я.

— Вижу, — хладнокровно заверил доктор. — Но этого быть не может! Разновидность Vandellia cinhosa[6] В этом умеренном климате⁈ И почему в анале⁈

Из солдатской задницы торчал рыбий хвост. Вообще-то не очень большой, серебристый и явно живой. Обладатель хвоста, надо думать, происходил из породы рыбьих или как их там правильно по латыни. И он, кажется, намеревался продвинуться вглубь солдатской плоти и устроиться там поудобнее. Бинем взревел как раненый слон:

— Уберите ЭТО!

— Сейчас, только успокойся и замри! — прикрикнул Док, поспешно извлекая из кармана футляр с медицинским набором. Развернул добротную кожу, выбрал пинцет побольше…

— Уберите! Оно лезет в меня! — в истерике завизжал солдат.

— Спокойно, спокойно! Сейчас, старина. Держите его крепче! — приказал нам доктор, ухватил рыбий хвост пинцетом и потянул.

Бинэм на миг замер, потом взвыл с удвоенной силой:

— Аааааааааа! Оно рвет меня!

Из его задницы действительно заструилась кровь.

— У твари костяные крючья на жабрах и плавниках, — пояснил Док, утирая взмокшее лицо. — Возможно, придется вырезать мерзкую рыбешку.

— Режьте и побыстрее! — лейтенант Келлог и наступил сапогом на поясницу лежащему.

— Не время для болтовни! Я его держу.

Доктор с сомнением покачал головой и извлек ланцет.

— Вы хотите меня убить, — на удивление тихо молвил Бинэм и неистово рванулся…

Моя легковесность в очередной раз меня подвела — я оказался прямиком в воде, да еще окунулся с головой…

…Когда я выскочил на береговые корни, шкипер стоял на четвереньках, приблизившиеся было к месту происшествия остальные члены экспедиции пятились обратно к катеру. Бледный как мел Бинэм неловко лежал на боку и в его руках гулял угрожающе вскинутый «энфильд».

— Выньте из меня ЭТО или я буду стрелять! Но резать себя я не позволю!

— Только успокойся, дружище, — призвал Док, единственный, имевший мужество остаться на месте. — Сейчас мы извлечем эту дрянь. Небольшая операция, не страшнее банального геморроя. Только успокойся…

— Нет, я не позволю резать себе жопу! Док, ради всего святого, вынь ее так! — взмолился бледный как смерть солдат.

— Хорошо, я постараюсь, — мягко пообещал мистер Крафф. — Сейчас мы соберемся…

— Аааааааааа! — выкатил глаза Бинэм. — Она лезет! Боже, какая боль! Я не вытерплю! Мне конец! Только не говорите Сюзи…

— Стой! — бросился к нему доктор, но было уже поздно…

Марк Бинэм с неожиданной ловкостью развернул к себе винтовку, одним движением стряхнул с ноги сапог, с обезьяньей ловкостью нащупал пальцами ступни спуск — дуло винтовки уже было уперто под щетинистый подбородок. Торчащий из полусгнившего дырявого носка большой палец ступни не медлил. Грохнул выстрел — на этот раз патрон не сплоховал…

Мы молчали. Первое слово, как всегда, взял лейтенант.

— Что ж, это был богопротивный, но мужественный поступок, — сообщил наш командир, снимая ствол изготовленного к выстрелу револьвера со сгиба локтя. — Парень избавил нас от множества проблем. Напоминаю, что у раненого в наших условиях весьма мало шансов выжить. Да, и если еще кто-то вздумает срать на посту, того я пристрелю лично!

Я подумал, что сам лейтенант определено не вернется из этой экспедиции. Будет он ранен или нет, я поручиться не мог, но в том что Келлог не выживет, был почему-то уверен.

Мы вернулись к возне с винтом. Вскоре мимо нас прошел Док с завернутой в тряпку банкой. К нам ученый благоразумно подходить не стал.

— Надеюсь, он похоронил беднягу. Ну, то, что осталось от несчастного, — вздрагивающим голосом произнес Антонио.

Мы не стали обсуждать этот вопрос.

— Сэлби и сопляк Дженкинс, — берете ялик, троих волонтеров и отправляйтесь в разведку на соседний остров, — скомандовал лейтенант. — Нечего толпиться у катера и чесать языки. Уголь на исходе, нам понадобится топливо. До заката еще часа три. Будьте любезны отыскать настоящие дрова, а не заведомое гнилье.

— Вовсе спятил, — уныло сообщил очевидную истину Сэлби. — Клянусь, за всю службу мне не попадалось такого лейтенанта-вонючки.

Наш солдат, как старший по команде, сидел у руля, удерживая между ног винтовку. Мы в благоразумном молчании гребли, я смотрел на скрывающийся за островом катер — мне мучительно хотелось вернуться назад, ступить на знакомую палубу, скользнуть в тесноту у машинного отделения. Даже не скажу, отчего у меня так заскребли на душе кошки. Вообще-то я не верил в предчувствия…

Я понимал, что Болота продолжат забирать людей экспедиции поочередно: Мюррей, безымянный гребец, Бинэм… что ж, возможно чуть позже мы назовем их счастливчиками. На очереди кто-то следующий… Мои шансы протянуть подольше чуть повыше, чем у остальных рядовых: я осторожен, умею думать, видеть игровой стол и смотреть на шаг вперед. Нужно удвоить осторожность…

С этими трезвыми мыслями я все же не отказал себе в удовольствии и первым выбрался на берег пока еще безымянного островка — скорее всего на этот берег еще не ступала нога человека. В общем, у каждого мужчины должен быть свой первооткрытый остров.

Клочок суши оказался так себе, пожалуй, похуже Ремонтного. С другой стороны, не такой заросший: с частыми проплешинами темных загнивших луж и черным мертвым кустарником. Здесь даже воняло чуть иначе.

— Какиех тутх дрованах? — осмелился пробубнить Сан, за что немедля получил прикладом от Сэлби.

— Не твое дело рассуждать! Ищите, чертовы дикари!

Что верно, то верно. Топливо «Ноль-Двенадцатому» необходимо.

Волонтеры разошлись цепочкой и принялись пробираться вглубь кустов, благоразумный солдат остался охранять ялик, а я с топориком в руках двинулся берегом. Осмотрел кусты — их мертвые ветви оказались жирны и словно пропитаны маслом. Вполне возможно они недурно горят, вот только сколько подобного хвороста необходимо набить в угольную яму катера, чтобы пройти хотя бы миль пятьдесят? Нет, вряд ли ветки заменят уголь…

В нескольких шагах от берега вспухла цепочка крупных пузырей, они лопались довольно звучно. Словно кто-то на дне варил похлебку. Судя по запаху, заправляли донный котел чем-то вроде нашей солонины. Удивительное дело: мы в этом вонючем королевстве тины уже который день, а наше обоняние все еще способно выделять различные оттенки зловония. Воистину человек — удивительная скотина. Я попытался вспомнить: Док ли изрек эту формулировку, или она самостоятельно пришла мне в голову? Слева открылась поляна и посреди нее торчали грязно-белые мячи. О, грибы! Да весьма крупные, размером с голову ребенка.

Я с некоторой опаской разглядывал образчик новой флоры. С виду гриб или похожее грибообразное растение выглядело вполне мясисто и даже съедобно. Понятно, я не собирался доверять первому впечатлению. Хотя должно же быть на Болотах что-то полезное? Нужно, как выражается мистер Крафф, «взять образец для исследования». Возможно, если хорошо выварить, эти грибные шары станут недурным дополнением к нашему меню.

Соблюдая осторожность я обмотал левую руку носовым платком и приготовил топорик. Срублю крайний шар, уложу в тканевую петлю и отнесу в лодку. Если гриб пустит сок или иную пакость, прикасаться к ней и не подумаю. Руки потом придется тщательно вымыть…

Примериваясь, я склонился к крайнему в колонии растению. Кожура, на вид плотная, в неочевидных коричневых разводах, выглядела недурно. Наверняка внутри ароматная питательная мякоть, которую удобно резать ножом на порции…

Додумать я не успел: кожура шара мгновенно пошла трещинами и оттуда взвились струи чего-то похожего на серую муку. Это завеса врезала мне прямо в лицо. Я с опозданием попытался заслониться ладонью — тщетно, пелена уже осела на мои щеки, ослепила. Она оказалась клейкой, словно настоящее, только что замешенное тесто. Еще не поняв, я попытался протереть глаза намотанным на кисть платком. И тут пришла боль…

…Я катался по мшистым корням, вопя и раздирая себе глазницы. Щупальца невыносимой боли проникали сквозь глазницы, прорастали вглубь черепа жгучими, неумолимыми нитями-корнями. Если бы я мог нащупать выпавший из рук топорик, я бы расшиб себе башку. Какая безумная боль!

…Кто-то кричал надо мной, потом меня поволокли прочь. Испуганно перекликались волонтеры, издали что-то орал Сэлби. Не помня себя, я отбивался, мне в лицо лили воду, а я орал, орал и визжал как раненая свинья.

Наконец мне скрутили руки и бросили в ялик. Ослепший и беспомощный, я лежал спиной в воде на днище и неистово сквернословил. Похоже, меня угостили прикладом — к жгучей боли в глазах и голове прибавилась тупая боль в челюсти. Как ни странно, это слегка привело меня в чувство.

…Покачивалась лодка, сопели гребцы. Я и белый костер в моем черепе валялись у них под ногами. Я понимал, что ослеп и умираю. Что ж. Болота поставили мне воистину безупречный снукер. Болота меня подловили. Я беспомощен и обречен. Матч-бол с грибами оказался внезапен, прост, надежен и по-своему изящен в исполнении. Противник был куда виртуознее, чем казалось. Мне оставалось надеяться побыстрей околеть…

Вкрадчивые вздохи густых болотных вод, редкие резкие вскрики птиц, шелест ветра… Ночью Болота спокойны. И я спокоен. У меня тоже ночь. Теперь навсегда…

Лагерь тих, до меня не доносится ни звука. Я с двумя одеялами брошен у границы лагеря, дабы не заразить кого-либо грибной заразой. Лейтенант Келлог предусмотрителен и милосерден. Пока мне позволяется жить и служить лабораторным материалом, объектом наблюдения. Инфузорией под микроскопом.

Я слеп и безнадежен. «Споры» — утверждает доктор Крафф. Меня сразили споры дьявольских грибов, выжрали мои глаза и жрут мой мозг. Это больно. Кричать бесполезно, я обречен, но хочу оставаться мужчиной до конца. Вероятно, временами я все равно кричу, поскольку Док уже дважды колол мне морфий. Наркотик не приносит облегчения, просто мой бред становится бессвязнее.

Доктор утверждает, что мои глаза целы. Не вижу смысла спорить: все равно те несравненные ощущения, когда глазные яблоки стекают раскаленным свинцом внутрь черепа, я едва ли способен пересказать даже столь внимательному слушателю, как док Крафф.

… — Не отчаивайся, дружище. Вполне возможно, это был всего лишь чрезвычайно болезненный, но поверхностный ожог роговицы. Глаза выглядят абсолютно целыми, — утверждает доктор, меняя на моих глазных впадинах тампоны с мазью и накладывая новую повязку.

— Да, сэр, — бормочу я, сдерживаясь из последних сил. Искушение оттолкнуть мучителя, наугад врезать ему по морде, чрезвычайно велико. Хотелось бы околеть в относительном покое. Три дня я ничего не ем — впрочем, меня никто особо и не заставляет. Энди Дженкинс

— конченый человек, обуза и падаль, а провизии и так в обрез. Все верно. У меня нет аппетита, и мне давно пора отправиться подальше от этих болот. Даже зрячие и относительно здоровые члены нашей славной команды догадываются, что хуже нам не будет и на том свете. Мне пора, о, воистину пора, оставить гнилое одеяло и свою боль здесь. Черт возьми, да где же эта смерть⁈ Я бы и не пил, но жажда уж очень коварная особа. Трудно удержаться и не нашарить флягу, когда весь горишь, а в горле словно лопнувшие кузнечные меха скрипят.

…Днем шел дождь, одеяло стало еще одним компрессом, к вечеру выглянуло солнце, я чувствовал его кистями рук, и меня знобило меньше.

…— Спокойнее, Энди, — утешает Док. — Все не так скверно. Мы вполне способны выбраться…

Доктор Крафф — оптимист. Образование у меня специфическое, между заботами в биллиардной довелось наслушаться много всякой философской всячины. К примеру, дядя Гарри любил повторять, что не доверяет двум породам людей: гомосексуалистам и оптимистам — и те и другие лыбятся не по делу.

«Способны выбраться», ну как же. У нас отличные шансы. В первые сутки, пока я валялся без чувств, пропал Антонио. Просто сгинул без следа и слов прощания. Его искали, отправили ялик проверять соседние острова — безнадежно. Лейтенант запретил ходить поодиночке, хотя проклятый Ремонтный остров просматривался поставленным у лагеря часовым почти насквозь. Днем парни посменно трудились под кормой «Ноль-Двенадцатого»

— железо инструмента и упорство идиотов дюйм за дюймом освобождало винт. Я слышал понукания и оскорбления лейтенанта, звуки побоев: пинки сапогом и свист палки до смешного легко угадываются на слух. Наш командир бдит. Если бы я не был слеп, я бы убил этого паршивого ублюдка. Он полагает, что страх и побои сделают больше, чем просто страх за свою жизнь…

Я подыхал и в перерывах между приступами беспамятства и жгучей боли размышлял о том, зачем вообще жил. Ислингтон, квартирка на втором этаже, наивные радости детства… Полноте, вправду ли это было в моей жизни? Перед смертью хочется вспомнить что-то светлое, но моей памяти абсолютно не за что зацепиться. Разве что зеленое сукно бильярдного стола, стук шаров, негромкий разговор в буфетной… Утро, когда в «Георге» только свои. Я сыт, у меня ничего не болит, я могу задержаться у стола на пару минут и попробовать несколько ударов…

Корни, давящие в спину, шорохи среди ветвей, которых я уже не вижу, сквернословие в лагере, вонь ила и моих штанов. В беспамятстве даже истинный герой не уследит за своим организмом. За тем, что осталось от организма…

Когда же я подохну? Нож у меня забрал Сэлби. 'Во избежание греха малодушия, " — сказал этот умник. Как будто я не знаю, что он давно положил глаз на мой клинок. Роговая рукоять, недурная шеффилдская сталь. Одна из немногих вещиц, связывавшая меня с прошлым. Впрочем, к чему покойнику сожалеть о вещах?

…Снова накатила боль — по моим глазным нервам, жилам, сосудам и всему, что там в башке есть, струилась жгучая пунцовая боль. Раньше я не догадывался, что у каждой боли есть свой цвет. Жаль, что художникам недоступна слепота — вот когда открывается истинная широта палитры, будь она проклята!

…Я очнулся, разжал сведенные судорогой пальцы. В правой руке что-то было… а, фляга. Кажется, случайно открылась — слабо булькает вытекающая вода. Я поднес горлышко ко рту — вот, почти два глотка осталось.

— Я больше не могу, — прошептал я фляге. Пустой сосуд ответил чуть слышным эхом. При некотором желании в отзыве посудины можно было уловить сочувствие. В остальном фляга мне не поможет: слишком легкая и ремешок короткий.

Я оперся о сырые корни и с трудом сел. Руки от малейшего напряжения начинали дрожать, но, как ни странно, я мог сидеть. Прижатые к груди руки постепенно перестали трястись. Растирая кисти, я прошептал:

— Энди, уж один-то фрейм ты должен взять. Хватит валяться. Чего ты ждешь, дурень?

Вот это точно — ждать мне нечего. Я сидел, слушал Болота. Меня трогали сырые вялые дуновения. Должно быть, это туман. Нагляделся я на эту низкую дымку, ползущую через воду и тростники, когда был живым и зрячим. Через такую идешь, собственных сапог не видишь. Ну, мне-то уже без разницы.

Итак, что я могу? Могу быть оптимистом, как Док, и ждать. Завтра к нам придет помощь

— приплывут бравые вояки из лагеря, там еще два катера и полно смельчаков, готовых нас выручить. Мне дадут сухое одеяло, скажут мужественные, почти искренние слова сочувствия и повезут в лагерь. Оттуда переправят на родину. Маловероятно, что Ее Величество даст мне пенсию — в контракте значилось, что все риски экспедиции — мои собственные риски. Но королева Виктория добра и заботлива — об этом знают все. Мне повезет — шиллинг с четвертью в неделю, никак не меньше! Этого хватит чтобы снимать угол, иметь хлеб, воду, иной раз и стаканчик дрянного виски. Мир не без добрых людей, слепцам недурно подают. Знавал я одного слепого с Хайбери-Филдс — его звали Пьюс. Весельчак был, каких поискать. Правда, чувство юмора не слишком-то ему помогло, когда бедняга угодил под паровой омнибус. Говорят, Пьюса отшвырнуло на тротуар, вмяло хребтом в фонарный столб, да еще прихлопнуло сорвавшейся рекламной вывеской шампуня «Адмирал Бим-Боу». Да, шампунь добил живучего старину Пьюса.

Я тоже живучий. И с этим нужно что-то делать. У меня нет ни малейшего желания трепать языком в пабах, бахвалиться о своих подвигах, дожидаясь бесплатной выпивки или сорвавшейся рекламной вывески.

Утопиться у меня вряд ли получится. Я недурно умею плавать, да и не возьмет меня густая жижа Болот. Не склонны здешние воды к благодеяниям. Удавиться? Самый простецкий и доступный способ оборвать загноившуюся нить жизни. Но не для слепого. Веревку я, бесспорно, найду, вот с деревом будет посложнее. Говорят, можно удавиться стоя на коленях, но цеплять веревку определенно за что-нибудь да нужно. Гибкие ветви кустов вряд ли тут подойдут. Годится корма «Ноль-Двенадцатого», но там свои трудности — шкипер мигом учует…

Нож, винтовка или пистолет? Вот тут любой из этих шаров станет немыслимым успехом. Но взять оружие и успеть им распорядиться мне будет трудновато. Остров невелик, но по странному стечению обстоятельств, все еще набит живыми и зрячими людьми.

Мне нужен инструмент. Хотя бы ножовка. Полагаю, процесс выдастся не из приятных, но я справлюсь. Вены на руках или горло… Долото или топор тоже подойдут, шкипер Магнус недурно правит заточку. А вдруг мне посчастливится, и они оставили под кормой рабочий нож⁈

…Оказалось, я уже ползу к катеру. Надо бы поумерить прыть. Часовой вряд ли отвернется в нужный мне момент, да и вообще пора просчитать маршрут и не спутать последовательность шаров. Мне нужен надежный кросс-дабл[7].

…Тропинка натоптана, я чувствую ее ладонями — пальцы почти не вязнут в грязи. До кормы катера футов тридцать, кострище на половине пути, я чувствую дымок. Зола еще тлеет, обоняние меня не подводит и я помню расположение лагеря. «Ноль-Двенадцатый» стоит ко мне под углом, левее сложены припасы и жестянки с пулеметными пулями. Я все помню! Часовым сейчас Сэлби, он боится больше воды, чем кустов. Впрочем, воды здесь все боятся. Ха, кроме меня…

…Я заранее просчитывал каждое движение. Это было схоже с игрой: сложнейшая партия, полное преимущество соперника, но у меня есть шанс. Прямой удар не идет, остается решиться на плант[8]. Я всегда старался играть осторожно, но когда рисковать, если не сейчас?

…Замерев на четвереньках, я слушал, нюхал и прикидывал комбинации с данной мне расстановкой шаров. Болота затихли, словно ожидая моего рискованного удара. Мне казалось, зрители, перемигиваясь, наблюдают, как я примеряюсь к кию. Чтоб вы вымерли, жабье королевство!

Вот! Донесся кашель и звук сплевывания. Это Сэлби, и он определенно харкнул именно в воду. Теперь я точно знал его позицию.

Начинаю…

…Первое же движение едва не поломало все мои планы. Я качнулся с места с неуклюжим звучным чваком: колени и ладони крепко увязли в грязи. Проклятье!

Я замер, ожидая оклика… Тишина. Солдат увлечен лицезрением ночных вод и ничего не слышал? Или с любопытством пялится на слепыша-инвалида, завязшего в грязи?

Пошли они к черту! Чего мне бояться?

Я обтер ладони о рубаху на животе и продолжил путь. Толстый корень, похожий на петлю якорного троса, дальше должна быть большая лужа… Понятия не имею, отчего я помнил все эти мелочи. Должно быть, последний день зрячей жизни запомнился мне до последней мелочи. Вот и не верь в первородное человеческое предчувствие…

Лужа оказалась на месте, обоняние мне подсказало, что в нее мочились, и не иначе, чем всей экспедицией. Живые люди есть живые люди: испражняться прямо в болото опасаются, ведь неизвестно что выпрыгнет навстречу струе. Хотя Док объяснял, что здешние рыбешки почему-то падки на сероводород, а не на аммиак, воинство не слишком-то верит открытиям нашего ученого. Да и всякие химические словечки, кроме доктора, разве что мы со шкипером частично понимаем. Может, еще лейтенант что-то такое знает, хотя тщательно скрывает.

При воспоминании о нашем герое-командире меня затошнило. На этот раз от ненависти. «Молитесь, мистер Дженкинс, — громко молвил он, не собираясь приближаться к „ложу“ больного. — Боюсь, вы заразны и вряд ли продолжите путь. Могу пообещать, что ваших родственников, если они у вас имеются, известят, что вы полностью искупили свою вину перед Ее Величеством и умерли как настоящий британец. В смысле, без громогласных жалоб и никого не заразив. Вам понятно?»

Вот же ублюдок.

Я замер. Недалеко от меня было кострище, оттуда тянуло теплом и остывающей золой. Навстречу слышались чмокающие шаги. Сэлби. Не иначе как солдат истомился в одиночестве и тащится к катеру. Если бы я был жив и мог видеть, мне следовало бы шмыгнуть в укрытие. Но я во тьме. Куда спрятаться⁈

Я запрыгал на четвереньках с грацией полоумного ошпаренного крота, надеясь, что я точно знаю свое месторасположение. Болезненный удар коленом о бочку, подсказал что я почти не ошибался. Давя стон, я замер в складках парусины, накрывающей припасы.

Донеслось гмыканье Сэлби, настороженного легким шумом. Наверняка солдат замер со вскинутой винтовкой и размышляет: годный патрон у него в стволе или уже тронутый зловонным духом Болот?

Ах, если бы я был уверен в его оружии и метком глазе… Стоило бы вскочить, напугать идиота, он наверняка бы пальнул. Вот только Сэлби еще тот снайпер. Отстреленное ухо или раздробленное колено меня не устроят — такие ранения только затянут пытку…

Мгновения тишины, потом Сэлби принялся закуривать.

…Мои ноздри втягивали табачный дым и мне вдруг отчаянно захотелось курить. Курить, сквернословить, пьянствовать, проводить время в компании беспутных вульгарных дам. Словом, делать все то, чего я был лишен в промелькнувшей жизни. Черт меня дери, завидовать хитрецу и недоумку Сэлби⁈ Его дешевому табаку, неразборчивости в женщинах, его нежеланию уставно стоять на часах…

Глазам я его завидовал, что верно, то верно…

…Счастливчик солдат потащился обратно к воде, а я выкарабкался из припасов…

Катер было легко отыскать по запаху — я привык к «Ноль-Двенадцатому» как к своей куртке. Судно: металл и дерево, угольная пыль и прокаленность котла, узкие закутки грузового трюма, все еще хранящие тысячи былых запахов. Кофе и солонина, порох и керосин, воск и грубое сукно, апельсины и касторовое масло… В свое время наш катер немало потрудился во славу флота Ее Величества в грузовых портах и иных флотских местах.

Сейчас «Ноль-Двенадцатый» крепко спал с заглушенным котлом. Доносились столь знакомы мне рулады храпов и сопений. Этих симфоний стало куда меньше, это верно. Но катер спал и жил. А некто полумертвый ползал под кормой, шаря руками по истоптанной грязи…

…Ничего там не нашлось, в той грязи. Только острые как кремень мелкие осколки срезанной с винта трир-лианы. Инструмента мне не оставили. Все убрали, ублюдки этакие. Когда моя скользкая ладонь нашарила нечто массивное, сердце дрогнуло от радости. Но… Я не представлял, как можно лишить себя жизни лопатой. Кирка или заступ, еще куда ни шло, но лопата…

Опираясь на найденный инструмент, я поднялся на ноги. Голову предусмотрительно пригнул, памятуя, что корма катера не так уж высока…

Осязание подсказало что все на месте: корма, винт… Налипший ком водорослей на винте слегка поубавился — еще бы, парни трудились не покладая рук. Наверняка их посещала мысль удавиться на этом самом винте — предмете многодневных тщетных усилий. По иронии судьбы здесь повешусь я. Немного подогнуть ноги и все будет в порядке. Нужна всего лишь веревка.

Несомненно, ремонтируемый «Ноль-Двенадцатый» пребывал в хаосе и беспорядке, но я знал, где можно отыскать надежный конец…

На палубу я взобрался без труда — руки и ноги помнили каждое движение, крен корпуса мне не мешал. Наверху я замер, прислушиваясь. Привычные звуки спящего корабля, только из отсека механика не слышно переливчатого сопения. Да, Антонио уже покинул борт…

Вслушиваясь и высчитывая точную череду движений, позволяющую бесшумно извлечь из рундука веревку, я невольно представил нашего «Ноль-Двенадцатого» через сто лет. Ржавый рыже-бурый, насквозь прогнивший корпус, обросший кустами, на рубке пятна старых птичьих гнезд. Над островком рухляди словно кость торчит лишь побелевшая от густого слоя помета мачта. Почему-то я знал, что ни за сто, ни за двести лет, никто не побеспокоит сгинувший катер. Наша плоть и кости уже давно станут частью Болот, а «уайт-012» все еще будет торчать памятником человеческой глупости. Справедливо. Ведь все мы, даже наши волонтеры знали, что сюда идти запрещено. Дело не в нашей трусости, просто это место не для людей. Увы, это сложно объяснить, проще почувствовать…

Я слышал из бакового отсека негромкий посвист спящего лейтенанта. Даже во сне наш сэр-лейтенант звучал подло и злобно. Вот человек, приведший «Ноль-Двенадцатого» и его команду к отчаянию, бессмысленной смерти и ржавчине. По-правде говоря, я не испытывал особой скорби по поводу собственной судьбы и судьбы моих обреченных сотоварищей. Мы сами виноваты. Но катер жаль. Он был создан вовсе не для того, чтобы ржаветь здесь вечно. Это лейтенант Келлог и те, кто его послал, виноваты.

А почему бы, собственно, и нет? Внезапная идея меня опьянила. О, это было прилив вдохновения, резче и ярче разом влитого в глотку стакана бренди. Почему я не могу рискнуть? В моем-то положении? Кто или что меня остановит?

Я беззвучно двинулся на нос. Руки сами находили леера и снасти, ноги легко ступали по наклонной палубе. В пьянящем азарте мой организм даже забыл о боли и слабости…

…Не знаю кто оставил ведро не на месте, но оно меня чуть не сгубило. Каким-то чудом я успел подхватить столь знакомый предмет обихода. Машинально ощупывая законопаченные швы — пакля держалась недурно, что ж, при жизни мистер Дженкинс кое-что умел — я отставил ведро с дороги.

…Люк носовой каюты, где квартировал лейтенант Келлог, выходил прямиком на палубу. «Ноль-Двенадцатый» отнюдь не комфортабельное пассажирское судно, здесь местечко, где можешь свободно вытянуть ноги — уже привилегия. В данном случае заведомо душноватая привилегия — люк приоткрыт и застопорен внутренним рычажным замком. Что ж, лейтенант чувствует себя в полной безопасности. Так и есть: злым рыбкам-ванделлиям до него ни за что не добраться. Людям (живым и не совсем), в общем-то, тоже. Если только эти люди не знают катер назубок…

Отжимая ногтями тугую чеку и вынимая втулку стопора, я улыбался. Работать, согнувшись в неудобной позе, предельно выгибая втиснутое под крышку люка запястье, было куда как неудобно, но какие неудобства у слепцов кроме безглазия? Продолжай, Энди, вдруг тебе повезет…

…Болота замолчали, ни звука, ни всплеска. Я действовал во тьме слепоты, но был уверен, что в эту минуту облака разошлись и луна со своим двойником смотрят в спину человеку. Согнутому человеку с завязанными глазами, желающим хоть напоследок сделать себе подарок…

Осторожно откинув отсоединенный люк, я, не мешкая, соскользнул по узкому трапу. Сейчас лейтенант зашевелится…

Конечно, свежесть ночного воздуха обеспокоила нашего геройского командира. Он повернулся на койке, судя по звуку, потянул одеяло, но я уже прикрыл люк. В привычной духоте Келлог пробормотал что-то невнятно-требовательное и стих. Возможно, он смотрел на меня и готовил револьвер, но скорее, вновь погружался в глубокий сон. Мне хотелось намурлыкать ему колыбельную, но, честно говоря, я не помнил ни единой.

…Посвист, с язвительным подхрюком — отвратительно, словно подсвинок на койке вытянулся. Тощая скотина в мундире. Он ведь не раздевается, как и следует суровому настоящему вояке…

Протянув руку, я нашарил ячейки с сигнальными флагами. Вот и небольшая бухта запасной бечевы, ждет меня в нижнем ящичке, весьма удобно свернутая. Еще бы, я ее туда и укладывал.

Мои руки сами собой связали парную петлю. Теперь все зависело от того, в какой позе спит наш герой.

Я вслушивался в свистящее посапывание и продумывал точную череду движений. Бесспорно, мне нужен безупречный брейк[9]. Но в столь сложной партии идеальная игра маловероятна. Следовательно, готовим отыгрыш[10]. Я ощупывал пространство над лежащим, опасаясь задеть лишнее и заставляя себя быть пунктуальным. Так, вот она, револьверная кобура — раньше мне казалось, он вешает ее ближе к изголовью. Что ж, пора начинать. Я скинул с себя липкую рубашку…

…Он рванулся, едва почувствовав как на запястье затягивается веревка. Лейтенант выбросил свободную руку к оружию, ногти скребанули по кобуре, видимо, Келлог почти открыл ее, но силок заготовленной мною парной петли уже захлестнул и эту руку, обуздал рывок. Хе-хе, я всегда сомневался в целесообразности кобур с тугим глухим клапаном…

…Дальше все продвигалось не очень прилично. Я ерзал на пытающемся вскочить теле, удерживая его на койке и вжимая ком тяжелой от влаги и грязи рубахи в физиономию жертвы. Шума мы производили не так чтобы много, но вот вжимать в постель извивающееся тело мне абсолютно не нравилось. Насколько помнилось по моей зрячей жизни, лейтенант Келлог абсолютно не походил на симпатичную леди…

Предаваясь этим скорбным и слегка философским мыслям, я душил героя, не забывая вдавливать рубаху ко рту и носу жертвы непременно самой мягкой частью. Воротник моего рубища сохранил определенную жесткость и мог позволить жертве глотнуть воздуха, что было неуместно. Из тяжелого комка сырости и грязи, все еще считавшегося моей одеждой, выжималась жижа — полагаю, это могло послужить лейтенанту небольшим утешением. Со смазкой и задыхаться полегче…

…Он дергался все слабее. Глухие звуки из-под тряпки, столь старательно зажимаемые мной, стихли…

— Да, сэр, вот и за вами пришли Болота, — прошептал я выжатой тряпке и тишине.

Выждав еще, я встал с тела и подтянул штаны. Руки мои дрожали — оказывается, я был вовсе не так хладнокровен как мне казалось. Все же убийство — тяжкий грех. Даже если удавить такого мерзкого типа, как лейтенант Келлог. Что ж, мне придется записать на свой счет еще один грех. Самоубийство это еще одно убийство, густо приправленное неверием и малодушием. Ну что ж… Револьвер шестизарядный, уж один-то приличный патрон мне определенно должен достаться…

Револьвера в кобуре не было. Думая, что он выпал во время наших коечных упражнений, я обшарил постель и тело покойника. Руки опять затряслись сильнее. Револьвера не было. Хотя «веблей» достаточно весомое оружие, если бы он упал на койку или где-то рядом, я бы почувствовал. Нужно подумать и понять, куда делось оружие…

…Я сидел на полу и не мог думать. Я был выжат как собственная рубашка. Где-то рядом был кортик лейтенанта, его штуцер и офицерский пневм. Но я не мог себя заставить отыскивать оружие. У меня не было сил. Черт, я слишком устал, чтобы умирать сегодня.

Машинально я снял веревки с рук лейтенанта и уложил бечеву обратно в ячейку с флагами. Натянув на себя тряпку рубашки, двинулся к люку. У меня еще хватило разума поставить на место втулку и оставить люк закрытым…

Катер спал, доносилось басовитое похрапывание шкипера Магнуса, частенько превосходящее все остальные сонные звуки. В вытащенном на берег ялике под парусиновой броней дружно сопело уцелевшее волонтерство.

Чувствуя, что сейчас просто рухну, я спустился с борта катера на землю. Вновь путь на четвереньках, снова влажный воздух играл запахами табака и сейчас дым казался даже вкуснее. Лужа, корни… На этот раз я пытался не оставлять следов, но не уверен, что преуспел в этом…

…Помнится, я прополз мимо одеял, пришлось возвращаться и нашаривать их среди переплетения ветвей кустарника. От азарта и опьянения не осталось и следа, я вымотался так, что едва не скулил подобно околевающему щенку. Наконец я наткнулся на одеяла, кое-как в них завернулся и провалился в забытье…

Меня разбудил дождь и вопли.

— И этот сдох! Точно вам говорю — вон, скорчился весь в грязи.

Орал-надрывался Сэлби. Видимо, в лагере что-то случилось.

— Спокойнее, мой друг, — призвал солдата сдержанный доктор. — Если взглянуть на всех нас, то сдается, мы тоже не по Гайд-парку гуляли. Не к чему раньше времени нервничать. Энди болен и обессилен, возможно, он просто в забытье…

— Да плевать мне на Энди, дохлый он или еще не совсем, я не собираюсь приближаться к его грибной заразе! Ему и оставалось-то от силы пару дней дышать и охать. Я вам про другое толкую: Болота нас подлавливают. Подкрадываются и душат по одному. Клянусь, я на посту и глаза не сомкнул, а лейтенанта-то… Сами видели!

— Чего ж не видеть, — сумрачно согласился шкипер. — Я же люк каюты и вскрывал. И видел, и записал в вахтенный журнал: скоропостижно испустил дух наш лейтенант Келлог. Отдал богу душу как истинный джентльмен — чинно, в своей собственной постели.

— Где чинно⁈ Где⁈ Да он грязью и тиной захлебнулся! — взвизгнул Сэлби. — Причем помер в совершенно сухенькой, запертой каюте. Дьявольщина, я как увидел его, так мороз по коже. И эти его гляделки вылупленные… Ты записал в свой журнал, старый пердун, что лейтенант наглотался ила по самое горло?

— Я все записал! — взревел мистер Магнус. — И как он выглядел, и что малость обделался перед смертью. Не тебе меня учить заполнять вахтенный журнал, жирный недоносок! Поживи с мое…

— Спокойнее, джентльмены! — встрял Док. — Утро выдалось не из лучших, но проявим британское мужество и здравомыслие. Раз мы еще живы…

— Я тоже еще жив, — счел уместным вставить я. — А что случилось?

— Значит, этот еще разговаривает, — пробормотал Сэлби. — Ладно, черт с ним. Вернемся к катеру. Как бы там волонтеры глупостей не натворили.

— Но что случилось? — спросил я, силясь приподняться на локте.

— Позже, Энди, — пообещал Док. — Я принесу чай и все растолкую. Пока нам нужно уладить кое-какие дела и принять план действий.

Чавкающие шаги удалились, от катера донесся невнятные, но громкие голоса. Что-то мои спутники не на шутку разнервничались.

По листве и воде шуршали струи дождя, сильного, но, к счастью, не слишком холодного. Я попытался закутаться в промокшее насквозь одеяло и с удивлением сообразил, что вполне осведомлен о причинах волнения в лагере. Да, смерть лейтенанта — немаловажное событие и я о нем кое-что знаю.

Мой взгляд упирался во тьму, задница мокла в расширяющейся луже, торопиться было некуда. Вышеперечисленные обстоятельства располагали к неспешному логическому анализу и осмыслению сложившейся ситуации. Во-первых, я, несомненно, убийца. Никакого раскаяния и угрызений совести я не испытывал: придушить Келлога мне сейчас казалось делом гадким, но естественным. По сути, палить из ружей по зайцу-кочковику, не сделавшему нам ничего дурного, куда как омерзительнее. Ладно бы мы болотного прыгуна в пищу употребили или сделали из его шкуры башмаки…

В общем, гордиться убийством лейтенанта я не собирался, но определенное трудовое удовлетворение чувствовал. Хуже было то, что теперь меня повесят. Ночью мне здорово повезло, но я был уверен, что оставил следы. Возможно не явные — я старался как мог — но для слепца многие действия становятся непреодолимо сложными. Сейчас в лагере разберутся, что к чему и вернутся сюда с веревкой. Ха, не об этой ли милости я грезил вечером?

Самое странное, что теперь умирать мне абсолютно не хотелось. Ну, разве что самую капельку — из-за проклятой лужи подо мной. Я заворочался, пытаясь нащупать бугорок повыше, свернулся плотнее и задремал…

Меня разбудил Док:

— Эй, Энди, ты в сознании?

— Кажется, да, — сипло ответил я.

Мне в руку вложили пару галет, сунули кружку с порядком остывшим чаем.

— Итак, мой юный друг, эта ночь стала последней для еще одного члена нашей злосчастной экспедиции, — с некоторой осторожностью, как истинно тяжелобольному начал Док.

— Я понял. Лейтенант Келлог отправился на небеса или куда там его определили, — пробормотал я, размачивая фанерную галету.

— Именно. Причем наш командир оставил нас при весьма загадочных обстоятельствах. Можешь что-то сказать по этому поводу?

Голос доктора звучал ровно. Даже слишком ровно. Возможно, мне так кажется или слепота добавила чуткости моему слуху?

— Сэр, вряд ли я могу сказать что-то дельное. Да и что толку в разговорах? Что с лейтенантом, что без него, выкрутиться из нынешнего паршивого положения нам будет непросто. Или вы считаете, что со смертью Келлога мы потеряли последние шансы?

Доктор молчал. Весьма долго. Я чувствовал его взгляд. Плевать, догадывается он или нет, мне терять нечего. Наконец, Крафф принялся чиркать фосфорными спичками, раскуривая свою трубку. Потом он задумчиво сказал:

— У лейтенанта Келлога имелось свое собственное видение ситуации. Сугубо военное и весьма прямолинейное. Возможно, из-за этого он и умер. Полагаю, высший суд разберется с этим вопросом. В свое время. А пока мы в тупике и недурно бы найти достойный выход. Кстати, дождь закончился. Дай-ка я осмотрю твои глаза.

— Есть ли смысл, сэр? — вздохнул я, покорно подставляя голову.

У меня имелись веские подозрения, что Доку куда интереснее посмотреть на саму повязку, чем на мои никчемные органы зрения. Снимал ли я бинты и могу ли я видеть на самом деле — вот какой вопрос всерьез волнует доктора.

— Ну-ну, Энди, не отчаивайся. Глаз — весьма тонкий и малоизученный орган. Сейчас ты во тьме, а завтра, кто знает… Современная наука далеко не все способна объяснить.

Когда он снял тампоны с моих глазниц, я судорожно вздрогнул — боль никуда не ушла, меня снова прожигало и высверливало огненными бурами до самых глубин мозга.

— Сейчас наложу новую мазь и закрою, — заверил Док. — Что, так больно?

— Откровенно говоря, да, — признался я, стискивая зубы. — Словно каленым железом выжигает. А вы-то что скажете? У меня еще есть глаза-то?

— Несомненно. Красноты чуть меньше, воспаление явно идет на убыль. Меня немного беспокоят зрачки…

— Что с ними такое?

— Сложно сказать. Энди, ты слишком многого требуешь от такого доктора как я. По сути, я весьма далек от профессиональной офтальмологии.

— Понятно. Что ж, буду ждать специалиста, — вздохнул я, чувствуя как медленно отступает боль — на глаза легла вата с мазью, голову начали стягивать привычные витки повязки. — В любом случае, спасибо, сэр. Без вас я бы уже околел. Даже не успев обделаться.

Доктор только хмыкнул.

Чрезвычайно бережно дожевывая вторую галету, я думал о том, что ко мне начинает возвращаться аппетит, и слушал шум, доносящийся из лагеря. Разборчиво оттуда доносились лишь ругательства, но было вполне очевидно, что оставшиеся в живых имеют очевидные разногласия и спор затягивается. При живом лейтенанте лагерь вел себя куда спокойнее — на сквернословие и крик сохранялась офицерская монополия.

О чем они там спорят? Мне-то все равно. Они остались по одну сторону границы бытия, мы с моим дорогим другом Келлогом и остальными сгинувшими спутниками, числимся по другую.

Тут отсутствие боли в голове и остатки здравого смысла подсказали, что в моих рассуждениях зияет явное противоречие. Если я умер и все мирское мне безразлично, отчего мои помыслы все время возвращаются к съеденным галетам? Да еще с такой настойчивостью возвращаются, что слюну не успеваю сглатывать. Нет, нужно поразмыслить о ближайшем будущем. Раз я все равно никуда не тороплюсь.

Я представил игровой стол, расстановку шаров, заставил себя забыть об отыгранных, сбитых в лузы людях…

Скверно. Ситуация выглядела так, что я попросту не находил приличных комбинаций для продолжения игры…

Кто-то шел через кусты. Судя по осторожному шлепанью босых ступней, кто-то из волонтеров. Особо сообразительный гребец решился позаимствовать у беспомощного умирающего одеяло? Инвалид будет возражать.

— Эй, Энди, жив ещех? — вежливо поинтересовался гость.

— Жив, — заверил я. — Хотя и не в лучшей форме. Гуляешь, Сан?

— Та нахтут гулять, жопкругом, бятот остров. Можнох присесть нах?

— Присаживайся, тут, насколько я помню, места хватает. Есть что сказать?

Гребец, посапывая, присел рядом. От него пахло тем горьковатым жиром, что неизменно использовали в своих ритуалах волонтеры. Не особо приятно, но можно привыкнуть. Я чувствовал нерешительность гребца.

— Так что там, Сан? Уже решили, что нужно делать?

— Вот и я о том, нах, — сердито фыркнул волонтер. — Сэр Сэлби требует идти на ялике. Нах, точнее: им идти, нам оставаться. Их трое, им одного гребца не хватает, блнах. А вы и я остаемся, охраняем катер до прибытия нахпомощи. Вы выздоравливаете и нами, двоими, командуете.

Я не выдержал и засмеялся. План был довольно предсказуем, как раз в духе Сэлби, но вот то, что я остаюсь не подыхать, а командовать, мне не позволила сообразить природная скромность.

— Отличный план! Главное, нам с тобой работать и грести не нужно.

— Ну, нах. И у нас будет отличный склеп с каютами, мля его, — согласился волонтер. — Околеем с удобством.

— Они тоже околеют. Дойти на ялике до полкового лагеря, все равно что на пеликане туда пытаться долететь.

— Сэр-шкипер так нах и говорит, — прошептал Сан. — Отказывается уходить. Говоритх, «только катер спасет», мляего.

— Разумно. Я бы с ним согласился. А что говорит Док?

— Молчит онх, — мрачно пояснил гребец. — Сэр Сэлбих говорит, что уже принял решенье. Пока вода высокая нахеб.

— Слушай, а почему Сэлби — определенно сэр, а шкипер и доктор не особенно поднялись? — на всякий случай уточнил я, в общих чертах уже понимая, что произошло.

— У Сэлби револьвер лейтенантах. И ключи от ящика с патронами, мляего. Говорит, в револьвере шесть особых офицерских зарядов — осечек, нах, не будет.

— Решительный человек, — согласился я. — И стойкий. Такому можно доверять. Уйдет, дойдет, сразу вернется с помощью. Если о нас вообще еще будет помнить, когда доплывет до соседней протоки.

— Я о том же, — печально пробормотал гребец, даже забыв добавить свое молитвенное «х». — Он, сука, труслив как крыса.

— Но ялик может и не уйти в этот поход, — ободрил я. — Не все согласны. Кстати, а что говорят твои сородичи?

— Они… — Сан звучно сплюнул. — Думают, нах, что кто-то из них гребцом пойдет. Они с виду, мля, крепкие. Надеются, бнахе.

— Думаю, нам тоже стоит надеяться и уповать. Не на них, конечно, надеяться, и не на здравомыслие револьверного сэра Сэлби. Просто сама лодка может не уйти. Мы же на Болотах, тут всякое случается.

Гребец задумался. Мы сидели в тишине — в лагере тоже стало потише, должно быть спорщики охрипли и решили выпить чаю. Сан тронул меня за плечо:

— Полдник хочешь?

— Что? — удивился я.

— Полдник. Малый перекус. Нам в детсаду давалинах, — он тяжко вздохнул и сунул мне что-то в руку.

Смысла его слов я наполовину не понял, да и догадаться, что такое полумягкое и корявое мне даровали не смог. Но пахло съестным. Помяв крошечное угощение я, наконец, уразумел — лягушачья лапа.

— Съедобно, я нах проверял. Нормальная лягуха. Животный белок, хоть и мелкийх, — заверил гребец.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я. — Съем попозже. Пока, вернемся к лодке и храброму сэру Сэлби. Я вот подумал: часового у нас нынче нет, в лагере беспорядок и мало людей, занятых делом. Что-то может потеряться или сломаться.

— На компасе и стволах он, мляегонах, сидит. А лодку портить рискованно, — прошептал недурно, хотя и медленно соображающий волонтер. — Ялик — нахшанс. Пусть и мизерный. Жаль ялик.

— Это верно, добротный ялик. Как можно его портить⁈ Ни в коем случае, это ж имущество Ее Величества! Да и солдат за лодкой особенно внимательно бдит. Но наш сэр Сэлби — солдат и герой. То есть, человек сухопутный и может упустить из вида, что лодки сами по себе не плавают. Весла хранятся там же?

— Мля! — дошло до славного волонтера.

Весла, во избежание глупостей и искушений, способных овладеть волонтерами во время их безнадзорных ночлегов на ялике, убирались на катер. Сегодня утро выдалось нервное, ялик никуда не ходил, следовательно, весла не доставали…

— Скорее всего, они в угольном бункере, — прошептал я. — Дверь там на простой задвижке, считай, открыта. Достаточно убрать пару весел и на оставшейся паре двинуться они не рискнут. Не выноси, а задвинь поглубже за паропровод и присыпь углем. Знаешь, что такое «паропровод»?

— А то, нах, — обиделся соучастник.

— Отлично. Сразу не догадаются, а чуть позже в планах на кампанию что-нибудь может измениться. Попробуешь?

— Ну, что жх ещех делатьнах, — заколебался Сан. — Проскочить мне на борт нахтрудновато.

— Отвлеку, — пообещал я. — Обойди с противоположной стороны, минут через десять я начну. Представляешь что такое «минута»?

— И минуту, и секунду. Хоть временную, хоть метрическую, нах, — угрюмо заверил Сан. — Я тупое, но образованное, мляменянах…

Поразмышляв о том, почему мне вообще почти ничего неизвестно о волонтерах, и о том, где и для каких целей их вообще вербовали, я решил что, возможно, они тоже настоящие шары в игре. Малой ценности, но тем не менее. Если у Сана получится, можно будет разыгрывать комбинации посложнее.

Выждав, я пополз к лагерю, на этот раз не скрываясь, хрустя ветвями и издавая душераздирающие стоны. Ближе к берегу я надрывно закричал:

— Есть ли тут кто⁈ Бога ради! Люди, люди⁈

Отозвался шкипер, потом меня обозвал «визгливым дьяволом» новоявленный сэр Сэлби. Стоя на четвереньках, я водил головой, подставлял звукам ухо и гнусил как умалишенный «Вы здесь? Вы все здесь?». Проклятье, самому себя слышать было противно. Меня хорошенько облаял новый командир, потом подхватила рука Дока и помогла встать. Мистер Крафф вел меня к моей «палате», я спотыкался и на всякий случай отчаянно вскрикивал, чтобы меня слышали в лагере.

Док посадил меня на одеяло.

— Это что было за представление, а, Энди?

— Приступ невыносимого отчаяния, сэр, — тихо пояснил я. — Мне вдруг приснилось, что я остался в полном одиночестве. Я вскочил, упал, пополз… Виноват, сэр. Запаниковал. С кем не бывает.

— Энди, если бы я точно не знал, что ты слеп, у меня появилось бы подозрение, что кто-то нагло дерзит и нарывается на грубость.

— Док, пожалуй, вы единственный, кого я уважал на борту «Ноль-Двенадцатого». Это правда. Могу еще раз извиниться. Но хочу напомнить, что больным свойственно делать глупости.

— Темнишь, парень. Ладно, я попробую догадаться, зачем ты это делал.

— Док, а я вот не могу догадаться, отчего вы выдерживаете нейтралитет. Так будет прогулка на ялике или вы не рискнете?

— Я не идиот, чтобы умирать от изнеможения и голода на веслах. Но Сэлби сейчас ведет себя примерно так же, как некто, вопивший «люди, вы где⁈». Пусть успокоится. Хорошо вооруженный умалишенный нам сейчас нужен меньше всего.

— Умалишенный может потерять револьвер.

— Этой ночью лейтенант потерял револьвер. Но нам пока это не особо помогло, — проворчал Док. — Кстати, Энди, ты думал над тем, что будет, если мы каким-то чудом все же вернемся в гарнизонный лагерь, но среди нас не окажется ни солдат, ни офицеров?

— Да, скорее всего нас станут крепко подозревать в дурных вещах. Но лучше вернуться в тюрьму, чем превратиться в здешний ил.

— Не уверен. Уж в тюрьму-то нас в любом случае не вернут. Ты и сам это понимаешь. В тюрьмах есть уши, а мы можем наболтать лишнего. Пожалуй, нам стоит в будущем держать на уме иной курс. Компас-то у нас определенно имеется. В отличие от катера. Поразмысли над этим.

— Много ли толку от размышлений слепца?

— Не болтай. Если ты пережил эту ночь, значит, кризис миновал, и дело повернуло на поправку. С тобой явно что-то происходит, но я бы не назвал это процесс «ухудшением».

— Буду надеяться, сэр.

Док двинулся к лагерю, а я спросил вслед:

— Так лейтенант потерял револьвер или нет?

— И да, и нет. Полагаю, в нужный момент лейтенант Келлог не смог добраться до своего оружия. Не знаю, отчего ему взбрело в голову вынуть «веблей» из кобуры и сунуть под подушку. Наверное, хотел, чтобы оружие было поближе, под рукой. Никогда не изменяй своим привычкам, Энди. И помни, что наш новый командир не так бесполезен как кажется. Он — свидетельство нашей честности и пропуск в Англию. Не будем с ним ссориться. Пока, по крайней мере.

— И в мыслях не имел ссориться с этим здоровяком, — заверил я.

Доктор ушел, а я сунул в рот лягушачью лапку и задумался. Впрочем, от расстановки шаров меня отвлекала лягушатина — лапа оказалась на диво вкусной, косточки почти таяли на языке. Вот только соли было маловато.

Время во тьме течет по-иному. Должно быть, поэтому слепцы дольше всех остаются молодыми: если выбросить из жизни закаты и восходы, красоту юных дев и морщины почтенных старцев, янтарный отблеск луны в волнах и багряно-черное торжество гниющей плоти умирающих, мир становится проще. Черт возьми, на ум мне лезла подобная ерунда, поскольку занять голову было нечем. Мы застряли в неопределенности, вот только ре-рэка[11] назначить было некому.

Ялик никуда не отправился — идти на трех веслах даже придурок Сэлби не рискнул. Мой волонтер оказался шустрым парнем — успеть за минуту припрятать половину весел не каждый изловчится. Весла искали, надо думать, не слишком усердно. Шкипер неожиданно ловко выкрутился, сообщив, что покойный лейтенант имел привычку по ночам лично убирать часть снаряжения. Недоверчив и предусмотрителен был наш несгибаемый Келлог. Его наследник не слишком-то поверил в россказни об играющих в прятки веслах, но прежде служака Сэлби проводил большую часть бодрствования, торча «на часах», и особой уверенности по части катерных обычаев не имел. В общем, зрячая команда занялась привычным делом — отчаянной борьбой за освобождение винта. Насколько я понял, проклятая лиана сопротивлялась сейчас даже успешнее, окончательно превратившись в монолит поистине кремневой твердости.

Мне тоже нашлось дело. Поскольку я был признан «условно-незаразным», мне было разрешено вернуться в лагерь. Правда, на борт «Ноль-Двенадцатого» сэр-солдат меня не допустил. Ну, пока мне не очень то было и нужно. Я сидел у костра и занимался топливом: волонтеры подтаскивали ветви срубленных кустов, а в мои обязанности входило подсушивать добычу и экономно подкармливать огонь. В моменты приготовления пищи котлом занимался шкипер. Старина Магнус оказался недурным коком, хотя за стряпней ворчал не переставая. Впрочем, мне его брюзжание было только в развлечение…

Чувствовать солнце, ворошить ветви и определять жар костра оказалось не так сложно. Я пару раз обжегся, но в моем ли положении горевать о новых шрамах? Чувствовал я себя относительно неплохо, даже нарывы на бедре, кажется, поджили. Увы, я с восторгом поменял бы сотню чирьев хотя бы на один глаз. Пусть и подслеповатый.

…— Жарища, черт бы ее побрал, — сказал Док.

Забулькал чайник — доктор велел топлива не жалеть и постоянно пополнять запас кипяченой воды, утверждая, что незаметная жажда способна прикончить человека куда быстрее голода.

Последние два дня действительно выдались жаркими, истинно летними. Страшно представить, в какой бульон превратятся Болота в разгар лета.

Мистер Крафф оторвался от носика чайника, и, отдуваясь, заметил:

— Сколько не фильтруй, все равно на вкус — болото. Но хотя бы относительно безопасное для желудка.

— А как там с винтом? — осведомился я.

— С утра сбили четверть дюйма. Откровенно говоря, не думал, что растение способно создавать такую совершенную броню. Шкипер говорит, что если бить сильнее, мы рискуем погнуть вал.

— Полагаю, мистер Магнус не ошибается.

— Никто с ним и не спорит. Кстати, Энди, а ты смог бы наточить долото на ощупь?

— Готов попробовать, сэр.

— Да уж, людей у нас осталось маловато. Да еще волонтеры чудят.

Я несколько удивился:

— Волонтеры? Я ничего не слышал.

— В том-то и дело. Молчат. Двое из них явно не в себе. Твой-то дружок еще ничего, держится, но остальные…

— Больны?

— Все мы не блещем здоровьем, — Док помолчал. — Видишь ли, наши волонтеры — особи, привыкшие существовать внутри крупных сообществ себе подобных. Трое — слишком малая для них группа. Энди, ты вообще что-то знаешь о волонтерах?

— Только слухи. Подробнее не интересовался.

— Вот и не интересуйся. Подробности не принесут тебе ни малейшего удовольствия, — доктор пошел к катеру, где раздавались удары, перемежаемые унылыми ругательствами.

До вечера я успел четырежды подточить огрызок долота — во время обколки винта инструмент уже приходилось держать клещами. Совладав с долотом, я принялся осваивать заточку изуродованного топорика, но рабочие вконец изнемогли и прервались на ночь. Англичане собрались за ужином, Сэлби понес паек волонтерам. Я хлебал похлебку из солонины — вот редкий момент, когда о потере зрения сожалеешь чуточку меньше. В миске, кроме подсоленной воды и призрака волокон мяса, все равно ничего не рассмотришь. Сэр-солдат четко продолжил курс сэра-лейтенанта: держать пайки максимально урезанными. Медленно слабея от недоедания, мы способны продержаться целый месяц. Но каков смысл такой стратегии?

— Сегодня я видел москита, — мрачно поведал шкипер.

— И как? Мясистый? — поинтересовался Док, судя по звуку, облизывающий ложку.

— Можно сказать и так. Величиной с мелкого воробья. Порхает, правда, вяло.

— Ничего, ночи все теплее, насекомые непременно взбодрятся, — обнадежил Док.

Вернулся Сэлби, сплюнул и раздраженно пнул ящик, служащий креслом нашему самозванному командиру:

— Кажется, наши гребцы не хотят ужинать. Можете в такое поверить, а⁈

— Сегодня помрут? — уныло уточнил шкипер.

— Да дьявол их знает. Хвостатые выродки, все беды от них, — выругался Сэлби. — Если доживут до утра, нужно будет заставить их поработать всерьез. Они нанимались, чтобы трудиться, ведь так или нет?

— Трое — слишком мало, — отстраненно пробормотал Док. — Но эти довольно долго продержались.

— Если бы мы отправились на ялике, у обезьян оставалась бы надежда на скорую встречу с остальным стадом. Они бы еще продержались, — сэр-солдат вновь выругался: — Куда же лейтенант спрятал весла? Я обыскал весь остров. Нет весел, а теперь еще и гребцы готовы передохнуть.

— Может, лейтенант перед смертью притопил весла на глубине? — предположил шкипер.

— Обмотал цепью, нашел местечко по-приметнее. Наверняка чуял, что дело плохо.

— Мы все чуем, — оскалил гниловатые зубы солдат. — Спорю на тот бочонок рома, что утром гребцы будут уже холодненькие.

— О, пари! — оживился Док.

— Про ром я просто так сказал, — проворчал Сэлби. — Знаю я вас, тюремный народец, вас только помани выпивкой. Но обезьяны нынче наверняка передохнут, вот помяните мое слово.

Запоминать слова этого идиота мне было ни к чему, я и так догадывался что не знаю о волонтерах чего-то важного. Это дурно, мне бы точно знать цвета шаров перед следующим фреймом.

— Джентльмены, если чай больше никто не будет, я отнесу кипятка гребцам. Вдруг горячее поддержит их самочувствие, — сказал я, нащупывая длинную, очищенную от листвы, ветку, которую пытался приспособить вместо трости.

— Что, Энди, желаешь порадоваться, что кто-то подыхает раньше тебя? — догадался наш мудрый командир. — Что ж, развлекись. Но если рухнешь в воду, не вздумай уволочь с собой чайник.

— Я буду вдвойне осторожен, — пообещал я.

Добраться до ялика было несложно. Потрогав борт и край парусины, я прислушался. Внутри негромко и бессвязно говорили на два голоса. Я не мог понять ни слова. Похоже, бредят. Стук моей ветви-трости по планширю на миг оборвал бормотание, потом внутри вновь запричитали.

— Сан, ты меня слышишь? — позвал я.

Никакого ответа, только поток монотонных слов стал чуть громче.

— Эй, Сан, да что с тобой такое? — я стукнул тростью сильнее.

На этот раз мне ответил полный мучений стон и относительно внятные слова.

— Прощай, Энди, — хрипел гребец из недр ялика. — Умираем. Так нам и нужно, тупым выродкам, нахнас.

— Э, ты не спеши. К примеру, я ведь слепой, а все еще ноги таскаю.

— Так тебе-то что, сравнил, — голос волонтера сбился на причитания и ругань. — Вон, тут последние помирают. И я следом…

— Что за спешка? Помирают, так земля их примет, рядом с лейтенантом будут лежать. Такая честь, аж завидно. А ты поживи еще. Лягушек наловим, сеть сплетем…

— Не понимаешь ты, — застонал Сан. — Я с ними связан. Плотнее пуповины связь, нах, такой паропровод, что ничем не оторваться. Общность мы, громадство, мляее. Племя мы древнее, прородительное. Одному не выжить…

— Отчего же одному? В лагере ваших полным-полно, на три племени хватит. Завтра-послезавтра катер будет готов, поплывем, через неделю соплеменников встретишь. Танцы, молитвы, разговоры…

— Что, правда⁈ Да нет, врешь. Винт нам не освободить.

— Поплывем, — я вполсилы пустил шар-биток на весьма рисковый и сомнительный отыгрыш. — Мне видение и сон был. У слепых такое бывает. Мы чуткие. Известное дело. Вот, древний Гомер, к примеру…

— Ты плыть собрался или поэму сочинять? — стонуще засмеялся не в меру образованный гребец. — Тоже, античный сказительхнаб.

— Пусть не сказитель, а вот завтра посмотрим, — настаивал я. — Я не глазами вижу. Вот как с веслами и яликом получилось, все подробно угадал. А до этого раньше всех знал, что лейтенант окочурится. Во мне дар пробуждается! Чай пить будешь? Кипяток еще горячий. Или назад нести?

Парусина зашуршала, у меня взяли чайник. Судя по всему, руки у Сана сильно дрожали. Я слышал, как он проливает тепловатую воду, промахиваясь мимо своей щербатой плошки.

— Дар, говоришь? — слабо пробормотал гребец. — Да какой, нахдар? Хотя тут Болота, мляихна. Все может быть. Попробую дожить, хотя спина… — он перешел на сплошные «х», «бэ» и «ё»…

Чайник я вернул в целости, что было проконтролировано сэром-адмиралом. Здоровые вояки проверили оружие и задраились в трюме, а больные-слепые-никому не нужные, — в смысле, я, — легли у костра. Жаловаться причин не имелось: одеяла подсохли, ночь выдалась теплой, а москиты-воробьи еще нас не навещали. Я не боялся — крепла уверенность, что раз я слеп и уже не очень жив. Болота меня не тронут. Ведь так или иначе, я уже стал частью их. Не знаю откуда взялся столь странновато-философский взгляд на игровой стол жизни, но тем не менее…

Проснулся я оттого что меня душили. Черт, философские теории — чрезвычайно вредные и пустые выдумки. «Болота меня не тронут» — а чьи это лапы на моей не такой уж толстой шее?

Уже сипя, я наугад ударил локтями, пытаясь сбить хватку душителя. Тот покачнулся, но усидел на мне. От врага пахло гноем и болезнью, он не казался особо мощным и уверенным

— я забарахтался с новой силой и надеждой. Ах, если бы у меня был нож! Удалось боднуть врага головой — угодил куда-то в плечо. Этим промахом враг не замедлил воспользоваться, перехватив меня за кадык. Я еще мог с трудом дышать, но процесс стал чертовски болезненным. В отчаянии моя правая ладонь зачерпнула грязь из подсохшей лужи, я влепил горсть этого жалкого оружие туда, где по моим предположениям должна была находиться физиономия негодяя. Удар пошел киксом, но куда-то я попал — схлопотав грязи, враг ошеломленно фыркнул. Хватка чуть ослабла, я сбил со своего горла руку душителя. На меня тут же навалились сильнее, и внезапно вцепились в горло зубами. Я взвыл от боли и вывернулся. По горлу текла кровь, меня вновь притиснули к земле…

— Умри, нахе. Я поплыву. Не он, не ты, нах. Мне млянадо, — стонал враг.

Волонтер! Неужели Сан настолько озверел⁈

— Тебе надо⁈ — вне себя просипел я и врезал уже точно зная, где хлебало этого выродка. — На!

Мой кулак крепко врезал в костлявую челюсть, противник на миг замер. Я добавил еще разок и весьма славно… Хекнув, душитель откинулся, и третий удар пришелся в пустоту. Черт, вот же невезение — я снова потерял ориентиры! Меня схватили за волосы, попытались загнуть голову. Шею вновь полоснуло болью, но я больше не собирался позволять себя грызть. Мы покатились в отвратительно объятии, я порывался как следует врезать, он довольно бессмысленно хватал меня за одежду, пытаясь вновь добраться до горла. У меня мелькнула мысль, что этот герой малость послабее даже средненького слепца-британца, но тут он опять умудрился вцепиться в мои волосы. Прием не смертельный, но чертовски болезненный.

— Удавлю! — заорал я, опрокидывая его на лопатки. Размахнуться как следует не удавалось, меня рвали и драли, будто в драке подвыпивших прачек. Молотя куда попало, я чуть не выбил пальцы, крепко врезав по корню. Вот же невезенье! От моих волос, должно быть, мало что осталось — противник цеплялся за них, за уши, за бинт, раздирая все, до чего мог дотянуться…

Я осознал, что подо мной вовсе не Сан — узкое искаженное лицо того высокого волонтера, совершенно безумное, в темных пятнах-прорехах. Черт, да я дрался словно с мертвецом! Сорванные бинты хлестали по этой ужасной роже. В ошеломлении я врезал апперкотом левой, добавил хуком с правой:

— Отстань, дурень!

Он обмяк и уставился на меня. Я слышал, как от катера к нам бегут, ругаются, размахивают фонарем — пятна света суматошно прыгали по кустам. И тут до меня докатилась боль — глаза вновь выжигало. Я слабо ткнул кулаком в нос врагу и обессилев повалился на бок — в глазах дрожали и плыли ослепительные радужные пятна…

— Замерли! Стрелять буду! — во всю мочь вопил Сэлби.

Да я и так уже шевельнуться не мог, почти оглохнув от боли в голове и лишь заслонял глаза относительно чистыми тыльными сторонами ладоней.

— Вот же они сцепились, — услышал я голос склонившегося над нами Магнуса. — Что стряслось-то?

— Волонтер спятил, — простонал я, раскачивая тупеющей от боли головой. — Набросился, принялся душить и кусать. Док, черт возьми, я сейчас сдохну!

— Не лезь лапами к глазам! — скомандовал доктор. — Сейчас промою.

Я стонал и не притворялся — глаза по-прежнему выжигало. Но я был готов хохотать и презирать эту невыносимую боль. Я видел! Пусть всего несколько секунд, но я видел. Исхудавшее, почти не отличимое от черепа лицо безымянного волонтера, язвы на его щеках, длинный клок волос, прилипший к костлявому лбу, безумные глаза — что может быть прекраснее! Я видел, видел, видел!

… — Боль слабеет? — спросил Док. — Компресс должен подействовать.

— Действует, — заверил я, морщась. — Но все еще порядком жжет.

— Утешься тем, что второму дуэлянту хуже. Он умер.

— Угу, я понял. Слышал разговор Сэлби и шкипера. Но честное слово, я всего лишь пару раз врезал гребцу. И не особо-то сильно.

— Не стоит оправдываться. Полагаю, он был обречен. Еще один волонтер отдал богу душу в ялике без всякого твоего участия. Боюсь, нам больше не придется рассчитывать на гребцов. У этого, что притащился с тобой проститься, видимо окончательно помутился разум. К счастью, он сильно ослабел физически. Но ты славно отмахивался. Приходилось брать уроки бокса?

— Чаще наблюдать, чем учиться. Но я вовсе ошалел, когда проснулся с его лапами на горле.

— Можно понять, весьма шокирующее пробуждение. Энди, а как у тебя с глазами? Нет ли ощущения опухоли или чего-то похожего?

— Вроде бы ничего такого. Док, а что у меня с шеей? — я осторожно провел ладонью по горлу, начавшему зверски болеть, и нащупал на нем небольшую твердость. — Господи, что это⁈

— О, лучше не спрашивай. Это застрявший зуб. Полагаю, резец, унаследованный от нашего последнего по счету покойника.

— Дьявол его побери!

— Не нервничай. Просто застрял в ранке. Можешь сохранить на память.

Я отшвырнул отвратительный сувенир прочь:

— Наверняка заразный.

— Сейчас протру рану спиртом. Но не думаю, что тебе всерьез угрожают недуги гребцов. У них, знаешь ли, довольно специфические болезни, — Док вздохнул. — Иной раз мне приходит мысль — а не расплачиваемся ли мы здесь за то, что довели малоумных доверчивых людей до такого состояния. Впрочем, раскаиваться поздновато…

Я лежал в предутренней тишине и пытался догадаться: на что, собственно, намекал доктор, говоря о волонтерах? Но мысли мои слишком прыгали: восторг, надежда, неверие и боязнь разочарования терзали меня. Нужно отстраниться и хладнокровно взглянуть на игровой стол. Нас осталось четверо. Вернее, пока пятеро, но, похоже. Сан не жилец. Мне искренне жаль — гребец казался вполне разумным и не лишенным юмора парнем. Получше некоторых британцев.

Что ж, нас четверо и мои шансы остаться нужным, перестать выглядеть балластом, весьма повысились. Мертв я или нет, сейчас не так важно. Мы начали весьма интересный фрейм, очки засчитаны, и будет весьма жаль прервать партию. На Дока я вполне могу полагаться, он хоть и себе на уме, но сознает, что в одиночку здесь выжить невозможно. Шкипер тоже вполне предсказуем, по совести говоря, он и в прежние времена относился к такому сопляку как я, на удивление благожелательно. К тому же, я вполне могу просчитать реакцию мистера Магнуса и вектор отскока его шара в большинстве критических ситуаций. Конечно, формально нашей судьбой распоряжается многоумный Сэлби, но ведь придурков на борту «Ноль-Двенадцатого» имелась уйма, а остался один-единственный, да и тот больше для смеха. Пусть считается формальным командиром, а если его поведение станет опасным…

Я ухмыльнулся в слепую темноту. На Болотах бессчетное количество ила и грязи. Здесь каждый может захлебнуться — сэр Кэллог охотно подтвердит, если когда-нибудь мертвецу доведется заговорить.

— Сдохну! Вот прям щас и сдохну! Вы только гляньте! Да чтоб меня якорем…

Старик Магнус ржал как мерин, увидевший трехгорбого верблюда, и звонко лупил себя по ляжкам. На сей раз я так и не смог догадаться, что случилось. К гоготанию шкипера присоединился дуэт Сэлби и доктора. Вообще-то я знаю, что такое истерика, но для этого утонченного развлечения требуется некий, хотя бы формальный, повод.

Нащупывая «тростью» тропку, я направился к катеру. Было раннее утро, мы даже не успели испить ту бурду, что по гордой традиции именовалась «кофе».

— Ты только взгляни, Энди! — веселился Док. — В смысле, пощупай. Винт, винт пощупай!

Опершись об обшивку кормы я дотянулся до винта. Лопасти на ощупь оказались шероховаты, точно их тронула ржавчина. Но вполне себе лопасти, без всяких дрянных окаменелостей.

— Как вы это сделали⁈ — изумился я.

Они гыкали, перхали и ржали, пока шкипер, наконец, не выговорил:

— Это я, Энди. Лично я и никто иной! Гляжу на эту окаменевшую дрянь спозаранку, безнадега кишки так и гложет: ну, как-так из-за какой-то травы и не с места? Такая злость подперла, взял и бахнул по корке молотком. Просто молотком, понимаешь⁈ А эта дерьмовая корка возьми и осыпься! Дочиста! С одного удара, разрази меня гром!

Мою ладонь наполнили колкой крошкой — остатки сдавшегося трира едва не прорезали кожу.

— Чудеса, — восторженно икая, проговорил Сэлби. — Хотя я говорил — нужно работать и бить! Видите⁈ Все получилось!

За завтраком все обсуждали замечательное происшествие, а я помалкивал. Болота нанесли великолепный в своей неожиданности удар. О, да, это оказалась абсолютно непредсказуемая комбинация. Даже не знаю с чем сравнить. Но в какую именно лузу гонят нас Болота и каким цветом теперь назначен мой шар? Черт возьми, я не знал: восхищаться или ужасаться? Определенно, я уже часть этого влажного душного мира. Но насколько же крошечная и бессознательная его часть! Полноте, да могу ли я считаться мыслящим существом?

— Если вдуматься, все довольно просто, — растолковывал ошалевшему от радости экипажу Док. — Мы слишком мало знали о трире. Имелась версия, что высохший он становится хрупким.

— О чем речь⁈ Я сам сколько раз подсушивал эту дрянь факелами, — возмущался Магнус. — Толку-то…

— Видимо, для хрупкости необходимо строго равномерное высыхание…

— Бросьте, Док. Я вам как на духу говорю: эта ваша наука и на пенни не потянет, раз способна толковать все что угодно, кроме того, как надлежит очищать конкретный винт. Я не вам в обиду, понятно, мы все здесь как те мальки, что случайная волна на берег выплеснула.

— Частично с вами согласен, дорогой мистер Магнус, но только частично! Теперь наука пополнилась еще одним знанием и…

— Потом языки будете чесать, — вмешался грубиян и неуч Сэлби. — Собираемся и отчаливаем. На воду-то своими силами мы корыто спустим? Гребцов нет, зато Энди малость окреп.

— Спуститься не проблема, — пробормотал шкипер. — Но у нас запаса топлива всего миль на тридцать-сорок. И если сразу назад двигаться, то по болоту леса уж точно не найдем. Нужно что-то придумать…

— Вы моряки, вы и думайте! — возмутился наш бравый командир.

Они принялись препираться, а я сказал, что пойду и взгляну жив ли последний гребец. Двое его собратьев уже обрели покой в болотной жиже, но когда Док на рассвете заглядывал в ялик. Сан еще был жив. Меня не стали удерживать — мнение слепца явно не входило в число решающих.

Ялик не подавал признаков жизни.

— Жив еще?

— Хрры, бнах… — донеслось едва слышно из глубин лодки.

Я нашарил край парусины, отдернул — в лицо ударил тяжелый запах разложения и испражнений.

— Нехорошо у тебя здесь, друг.

— Хрр…

— Зато у нас дела налаживаются, — порадовал я умирающего. — Винт освободили, не сегодня-завтра двинемся к реке. Собраться, конечно, нужно.

— Хр? — в голосе из лодочной могилы мелькнула слабая заинтересованность.

— Точно-точно. Сейчас мудрые начальники расход топлива рассчитают и поплывем. Кстати, я тебе воды принес и галету.

Волшебное слово «галета» пробудило в Сане дополнительную жизненную силу — меня слабо ухватили за рукав и выковыряли продукт из моих пальцев.

— Подкрепись и наведи в ялике порядок, — посоветовал я. — А то натуральное отхожее место. Между прочим, наш новый командир — чистюля каких поискать.

В лодке уныло хмыкнули — даже издыхая, волонтер оценил иронию. Неплохой парень, жаль, если сгниет.

— Соберись с силами, чуть-чуть осталось. С обедом попробую что-нибудь сообразить, — пообещал я, и не удержался: — У меня глаза ночью на миг прозрели!

— Хр, — выразил умирающий свое бурное восхищение и поддержку.

— Кстати, пора нам вспомнить о веслах для ялика…

Весла чудесным образом нашел Док. Стоило нам порассуждать где их мог припрятать покойный лейтенант, доктор напряг интуицию и весла нашлись. Вот что значит научное образование!

Экономно поддерживая огонь под чайником я размышлял о своих глазах. Что с ними такое? Видимо, проклятые грибы меня не ослепили, а лишь временно обожгли глаза. Зрение ослабло, но потихоньку восстанавливается и я хоть что-то могу видеть. Пусть временами. Возможно, у меня светобоязнь, я слыхал про такую штуковину. При слабом свете глазам легче, вот я и смог различить физиономию спятившего гребца. Нет, тут что-то не сходилось. Рожу волонтира я не просто различил, я видел каждый волос на его облезлых бровях, каждую каплю гноя на нарывах. Откровенно говоря, это была на редкость ясная и чертовски четкая картина. Кажется, и зрячий я не обладал столь острым взглядом. Несомненно, это с отвычки. Глаза истосковались, вот и… Тьфу, что мне стоило взглянуть на цветок или лягушку? Теперь гниющая морда душителя так и впечаталась в память. Хотя если бы не он, у меня попросту не хватило бы дерзости и безумия самому сдернуть бинты. Выходит, осчастливил меня душитель? И бинты содрал, и в руках не особо силы сохранил. Хороший человек, хотя по виду и не скажешь. Помог и помер. Все бы людишки такой тактичностью отличались…

— Куда такую толстую ветку суешь⁈ А котел мы чем топить будем? — возмутился проходящий мимо костра Сэлби.

— Виноват, сэр. Подсушить хотел, — оправдался я, убирая из огня хворостину с палец толщиной.

— Нужны настоящие дрова, а лучше уголь, — напомнил с борта катера Док — он упихивал в угольный бункер жалкие связки нарубленных веток. — Остров уже как коленка, а нам топлива на пару дней хватит.

— Да какой в этих травинках толк? — откликнулся шкипер. — Жара не дадут, хоть как их высушивай. Мусор, а не топливо.

— Срубим деревья на соседних островах, — провозгласил крайне внезапную и оригинальную идею Сэлби. — Там главное на грибы не наткнуться. Но если вы будете осторожны…

— Строго говоря, деревьев там тоже нет, — кротко напомнил Док нашему сэру-дураку.

— Там есть лужи со смолой. Или чем-то вроде нефти, — внезапно для себя сказал я и вздрогнул. Честное слово, мгновение назад у меня и мысли не было вспоминать о тех густых пахучих лужах.

— Нефть? Откуда здесь нефть? — удивился шкипер. — Да она нам катер сожжет, весь котел загадит, а толку…

Они заспорили о нефти, а я никак не мог прийти в себя. Кто дергал меня за язык⁈ Нет, в моих словах не содержалось ничего дурного или лишнего. Но, черт возьми, я привык следить за своим языком! Сейчас сболтнул о тех лужах, а в следующий раз… Игра-жизнь не терпит щенячьей суеты, удар должен быть подготовлен, осмыслен…

Меня спросили, где я видел те лужи. «Видел» — слово, которому до поры до времени не придаешь значения. Я объяснил местоположение смоляных источников и наш мудрый предводитель приказал Магнусу собираться в рискованную экспедицию. С того несчастного дня, когда я лишился зрения, никто не рисковал высаживаться на Грибной остров — незачем было. Сейчас у меня то и дело уточняли детали очертания берега и подходов к зловещей грибной поляны. Сэр-Сэлби подошел к делу со всей серьезностью — у него имелся унаследованный от лейтенанта офицерский шлем, и герой собирался непременно напялить сие защитное снаряжение, дабы уберечь глаза, уши и залысины. За сохранность своего мозга наш адмирал справедливо не опасался.

— Пойду, подниму гребца, — решил командир. — Пусть рубит кусты, пока мы будем исследовать нефтяную смолу.

— Он едва жив, — напомнил доктор.

— Ну и что с того⁈ Он должен выполнять приказы, для того его и наняли. Нам необходимо топливо!

— Сэр, осмелюсь заметить, что если дать волонтеру денек отлежаться, с него будет куда больше проку, — вставил я, бессмысленно ощупывая тростью груду веток у костра. — Заготавливать топливо необходимо при любой возможности, а людей осталось немного. Увы, я мало на что годен. Каждые руки на счету. Если гребец околеет сегодня, в будущем экспедиция порядком потеряет в рабочей силе…

— Что за сопливые разговоры⁈ Я словно среди приютских девчонок оказался! — возмутился славный солдат. — Нерешительность вас погубит! Ладно, пусть полудохлый гиббон валяется в лодке, сейчас мне некогда его воспитывать…

Наконец, они отчалили. Доку было наказано готовить микроскоп и прочие штуковины для изучения нефтяного масла, мне — сушить хворост и не зевать с огнем, гребцу — побыстрее сдохнуть и не вонять. Захлюпали весла…

Я услышал, как Док подсаживается ко мне.

— Энди, могу я спросить, что происходит?

— Сушу ветки. Док, — пробормотал я. — Вот эта кривулина весьма сырая.

— Мы одни, Энди. Гребцу, если он еще дышит, нас не услышать. Можешь сказать, что с тобой творится?

— Не могу. Честное слово. Сам ничего не понимаю, — я помолчал. — Слушайте, Док, у вас ведь есть догадки и как их… гипотезы? Если кратко — что со мной? Буду весьма признателен, если хотя бы намекнете.

Судя по звуку. Док скреб лысеющее темя. Потом он сказал:

— Полагаю, ты меняешься. Это если кратко. Допустим, основной виновник этих изменений — те самые злосчастные грибы. И есть еще… что-то. Но остальное я еще не понял. Можешь поверить, я говорю искренне. Ты готов ответить тем же?

— Попытаюсь. А что грибы, Док? Истинная дьяволова приманка?

— Я закоренелый грешник и атеист, Энди. Грибы странноватые, но в целом ничего особенного. Хотя повадки и способ размножения у них уникальные, это верно.

— И что у них с размножением? — поинтересовался я, холодея.

— Судя по всему, они интенсивно перерабатывают биологические остатки. Удивительно быстрый и необычный процесс, гм… Далее они дожидаются э-э… нового переносчика, поражают его, и все начинается заново.

— Что такое «биологические остатки»?

— Падаль. Разложение ее весьма обогащает почву, вот грибы и научились добывать себе питание, подстреливая своими спорами любопытствующую дичь.

— Я вроде бы еще жив. Док.

— Верно. Судя по всему, ты оказался слишком крупной добычей и твой организм переборол и усвоил грибные споры, — доктор тактично кашлянул. — Видишь ли, Энди, мне трудно не заметить, что твои глаза изменились. Видимо, навсегда. Цвет, форма и размер зрачков…

— И что со мной будет?

— Понятия не имею. Откровенно говоря, мне не приходилось слышать о подобных мутациях. Ты знаешь что такое «мутации»?

— Приблизительно.

— Хм, ты на редкость образованный парень для простого лондонца. Чему и где тебя учили, хотелось бы мне знать.

— Просто я вырос не на улице, а в окружении приличных людей. Многие из них были весьма начитаны и общительны. Я просто внимательно слушал их разговоры.

— Полезный навык, — согласился Док.

— Это точно. Я уж думал, что придется им довольствоваться всю оставшуюся жизнь, но давеча вечером, в драке, выяснилось, что с моим зрением не все так безнадежно. Хотя позже я вновь ослеп и весьма быстро, несколько секунд я вполне различал детали окружающего мира.

— Я знал! — доктор хлопнул себя по колену. — Я догадывался! Организм преодолел вторжение яда и сжился с ним! Теперь у тебя строение глаз, типичное для ночного животного! В смысле, почти типичное…

— И как это выглядит со стороны? — не смог удержать я мучающий меня вопрос.

— Ерунда, ничего страшного. Очень крупный зрачок, отчасти даже красивый. Глазные впадины тоже стали заметно шире. Теперь ты слегка большеглаз, Энди. Боюсь, беда в том, что днем ты будешь неизменно слепнуть. Этакая гемералопия наоборот.

— Полагаете, с этим можно жить?

— Думаю, вполне. Хотя определенных сложностей тебе не избежать, — Док запнулся. — Послушай, если говорить начистоту, ведь зрение не основная проблема, так? С тобой происходят и более странные вещи?

— Вы так считаете? — я понял, что мы затронули ту самую опасную тему.

— Мы здесь одни, — Док понизил голос. — Видишь ли, в ту ночь я не спал…

— Ну да, я учуял ваш табачок. Курили на баке катера, так?

— Нервы, бессонница, дурная привычка отравлять легкие. Я видел, как ты поднимался на борт, но не мог понять, что ты собираешься делать.

— Что ж, отрицать бессмысленно. Я забрался на борт и придушил засранца. Если спросите, как и зачем я это делал, едва ли у меня найдется исчерпывающий ответ.

— Готовь поверить, — прошептал доктор. — Я ведь видел собственными глазами как ты вползал на борт. Еще то зрелище… Тебе не кажется, что тебя вело Нечто?

— Меня вели Болота, — резко сказал я. — И еще, мне самому страшно хотелось, так или иначе, покончить со всем этим. Вышло, что я первым делом покончил с лейтенантом. Нельзя сказать, что таков был мой план, но я об этом не жалею.

Мы молчали. Потом Док вздохнул:

— Единственное о чем жалею я, так это о собственном малодушии. Куда честнее было бы сразу встать лицом к лицу с Келлогом и всадить ему пулю в лоб. Что мне было терять? Почему я ждал, когда с грязным делом управится слепой мальчишка?

— Если бы я был зрячий, у меня бы не хватило духа, — пробурчал я. — Говорю же, меня вели Болота. Милостиво позволили выбрать смерть: лейтенантская или моя.

— Слишком жутко. Не хочу в такое верить, — прошептал доктор. — Да, совершенно иной мир. Он непременно нас убьет, как думаешь?

— Я ослеп, стал убийцей, съел лягушку, и мне расхотелось умирать.

Доктор долго раздумывал над конструкцией моего объяснения, потом спросил:

— Значит, мы попытаемся выбраться? Откровенно говоря, я уже был готов сдаться.

От этого признания мне вновь стало не по себе. Доктор Крафф — человек не робкого десятка, образованный и достаточно отчаянный. Если он спрашивает меня таким странным тоном, уж не я ли в действительности и стал тем Безумным Голосом Болот?

— Сдаться мы всегда успеем, — напомнил я. — Возможно, здешние островки, рыбешки и всё такое прочее готово нас отпустить. Допустим, до гарнизонного лагеря мы доберемся. Вот что дальше? Сдадите меня как экспонат в Британское Географическое общество?

— Во всяком случае, там тебе обеспечат недурную кормежку, — усмехнулся доктор. — Но что-то мне подсказывает, что куда скорее ты сам сдашь меня Болотам, и уж я-то не отделаюсь увеличением зрачков. Забавно, я становлюсь мистиком, кто бы поверил.

— Возможно, я и часть Болот, но едва ли настолько важная часть, что способна принимать решения. Пока партию ведет игрок куда опытнее, и его брейку конца не видно, — признался я. — Но вернемся к мыслям о лагере и нашем возможном возвращении. Недурно было бы вернуться в компании хотя бы одного из гребцов. Выживший представитель волонтеров поуменьшит подозрения полкового командования. Они ведь возникнут, те подозрения?

— Еще бы! Я не слишком близко знаком с полковником Остером, но этот тип — эталонный представитель класса членистоногих-клещеобразных. Он в нас вцепится насмерть, да и другие офицеры не отстанут. Я так и не понял, какую игру ведут эти штабные. Дело там нечисто. Сдается, нас всех используют втемную, — вздохнул доктор.

— Что ж, расскажете о той расстановке шаров попозже. А пока я хотел бы попросить снять с меня повязку. Разумеется, попозже, когда стемнеет.

Меня похлопали по плечу:

— Спокойнее, Энди. Не сегодня, так через неделю зрение к тебе непременно вернется. Я уверен, что Болота тебя не оставят.

Док Краффт был очень и очень неглуп. Одного он не понимал: Болота никому и ничего не обещают. Не потому что они злы или коварны. Просто Болота и есть сама жизнь. Дивно увлекательная игра, в которой человек заведомо обречен проиграть. Но счет — вот что важно!

Шкипер и Сэлби вернулись довольно скоро — надо думать, Грибной островок не показался им особо уютным местом. С собой исследователи прибуксировали два бревна — судя по описанию, вполне приличных и почти сухих — и притащили старое ведро, наполненное «нефтяным маслом». Док немедля взялся за исследования и выяснил, что жидкий трофей действительно относится к маслам, но скорее растительным, чем ископаемым. Жидкость исправно горела, налитая на крышку сковороды, но горела довольно вяло, не давая особого жара и пламени.

— Понятие не имею, что это такое, — оповестил Док, выливая в воду содержимое крышки. — Возможно, здешние запасы болотного сероводорода создают особый режим гниения и из погибшего тростника получается вот эта субстанция. Тут, знаете ли, сероводород в большом почете. Мы-то принюхались и не чувствуем…

— Док, оставьте ваши научные лекции, — оборвал учтивый сэр-солдат. — Раз для топлива оно не годиться, незачем о нем и болтать.

— Да уж, толку от этого масла чуть, — согласился рассудительный Магнус. — Ну, ничего, зато бревна выловили.

— Я всего лишь хотел сказать, что мы торчим в весьма странном месте, — пробурчал доктор. — Здесь все сплошь замешано на сероводороде. Даже ванделлии адаптировались к нему и бросаются к каждому выбросу газа. А вы заметили, что вокруг пузырей кишат этакие мельчайшие рачки?

Остатки экспедиционного отряда принялись дружно плеваться. Про каких-то вонючих рачков, а тем более про зловещую рыбешку, никто и слышать не хотел.

Промелькнул едва ощутимый ужин. Я сидел у костра, проверяя не слишком ли близки угли к доверенным моей сушке драгоценным бревнам. Подсел Док и сунул мне что-то под нос:

— Нюхни-ка, Энди.

Я принюхался — у моего лица был сук, выпачканный жирным и густым — запах узнать было несложно — то самое не-нефтяное масло.

— Если честно, у меня по-прежнему нет догадок что это такое, — с жалобной ноткой поведал пытливый Док. — Насколько я помню, никто из исследователей не описывал ничего подобного. Новая разновидность высокосернистой нефти? Но почему ее так мало? Тростника здесь хватает, сернистого водорода с избытком, а этой жидкости всего несколько луж.

— Грибочки сожрали кого-то особо жирного и истекли этим маслом? — предположил я.

— Возможно, возможно…

— Док, суньте эту ветку в огонь и проверим мои глаза.

— Догадываюсь, что ожидание тебе дается нелегко, — доктор принялся протирать руки тряпицей, пропитанной символическим количеством спирта. — Что ж, приступим…

Он взялся за бинт на моей голове, и я затаил дыхание.

— Спокойнее, Энди. Я уже говорил тебе, что восстановление зрения весьма и весьма затяжной процесс? Наберись терпения. Полагаю, извещать мистера Сэлби о том, что в твоем состоянии наметились некоторые обнадеживающие изменения, преждевременно?

— Наш сэр-предводитель склонен к излишне поспешным выводам. Шкиперу я бы сказал, но старик чересчур разговорчив.

— Ты слегка ошибаешься насчет мистера Магнуса. Полагаю, он догадывается об обстоятельствах безвременного ухода в лучший мир нашего лейтенанта…

По правде говоря, сейчас мне было наплевать, кто и о чем догадывается. Сердце отчаянно колотилось, вот последний виток бинта…

— Отвернись от костра и будь осторожен, — предупредил Док…

— Да, сэр…

С моих глазниц убрали подсохшие тампоны…

… Мир оказался потрясающе просторен. Бесконечные полосы тростника, серебристо-серого, омытого росой и теплеющими водами проток. Кусты с иссиня-черными обсидиановыми каплями спящих птиц, полосы ажурного тумана — точно вуаль молодой вдовы, бездумно парящей над раздольем живой и мертвой воды. Сияющим огромным совереном плыла меж легких облаков Луна — столь чистая и яркая, что на нее было больно смотреть. Сестра-Тень — приглушенное отражение ночной красавицы, похожее, но лишь отдаленно — переглядывалось с блистающей родственницей. Иной узор на скулах из темного янтаря, иной взгляд на мир. Темная, но не менее прекрасная… Как зовут эту небесную чудесную даму? Наверное, так и зовут: Темная Сестра…

…Док меня о чем-то спрашивал, потом ухватил за плечо. Я понимал, что нужно ответить, но не мог оторваться от чуда мира…

…Отражения звезд тонули в густой как мед воде, бронзовые тени рыб скользили среди кисеи животворного ила, ловко ускользая от круговорота хищной ряби, поднимали выпуклые глаза к лунным дорожкам и шелесту тростника. Маленькие зверьки вставали на задние лапки, зорко озирали свой превеликий мир и бесшумно плюхались с прибрежных корней в ласковую воду. Висели на корнях и ветвях лягушки, мечтали о скором нашествии вкуснющих насекомых… Мир жил, и… о, боги! как же он был бесконечен!

— Да, вижу, — пробормотал я, следя за крылатой тенью, парящей между двух лун. Кто это? Ночная скопа? Болотный филин? Нет-нет, нечто иное. Я знал, что именно, но не знал как его нужно называть. Какое слово?

— Черт возьми, Энди, приди же в себя!

— Я в порядке, Док, — заверил я, вполне осознавая, что просто не способен объяснить НАСКОЛЬКО я в порядке.

— Что, оба глаза? И оба полноценны?

Я повернул голову к пытливому доктору и невольно вскрикнул — хотя я был осторожен, огонь костра, даже пойманный лишь боковым зрением, ослепил меня.

— Я же предупреждал — осторожнее! — вознегодовал Док.

— Ничего, я лишь краем, — прошептал я, зажмурившись. Перед глазами вновь плыли столь знакомые радужные пятна, но боль на этот раз оказалась терпимой — мне лишь напоминали, что тьма может вернуться.

— Нужно забинтовать, так сразу напрягать глазные нервы опасно, — озабоченно забубнил доктор.

— Несомненно, я никуда не спешу, — улыбнулся я, не размыкая век. — А вы, сэр, здорово похудели с тех пор, как мне довелось последний раз глянуть на вас.

— На себя бы ты полюбовался…

— Полагаю, я скелет скелетом. Но я себя отлично чувствую.

— Да? Будь я проклят, если сейчас не преисполнился самой черной зависти…

— Ну, вы-то все время при глазах были, — утешил я доктора.

Мне не хотелось его огорчать. Сейчас, когда ко мне почти вернулось зрение, я осознал насколько хорошо себя чувствую. О нарывах, расстроенном желудке, болях в суставах я не вспоминал уже несколько дней. Голод стал привычной, почти уютной частью ежедневного бытия. Мне было легко. Пора признать, что так легко мне не бывало даже в детстве. О, боги, неужели я провел детство в кварталах Лондона⁈ Полноте, уж Ислингтон ли мой истинный дом?

Доктор ушел спать, а я сидел у костра и размышлял о дьявольском размене постигшем меня. Болота забрали у меня абсолютно все и дали нового, вдвое щедрее. Так остался ли я Энди Дженкинсом или стал новым человеком? Человеком ли? Кто выиграл эту игру? Или я ничего не понял, и игра давно стала командной игрой? Возможно, я и Болота изначально были на одной стороне? Но как разыгрывались шары и каков был назначенный приз? Я уже не мог вспомнить. Если допустить, что я был нужен Болотам, то… Или это Болота были так нужны мне?

Два часа назад я взглянул на этот мир новыми глазами и все запуталось еще больше. Еще сутки назад мне казалось, что игра подходит к концу, и я бьюсь за лишние дни и часы жизни. А если все было не так? Если это был всего лишь начальный фрейм, свершились первые удары и шары лишь разошлись по своим местам?

Тысяча вопросов и предположений вертелось в моей голове и не удивительно, что она начала разламываться. На этот раз зрение было ни при чем. Просто я всего лишь человек, пусть и болотный, и мне не стоит пытаться разом решить все вопросы. Мир, который куда шире Болот, даст мне время.

Я отпихнул от себя тысячи вопросов и наивных попыток на них ответить, просто сидел, вспоминал просторы тростников и островков, наслаждался теплом едва горящего костра. Мои глаза вновь закрывала плотная повязка, но я знал, что истинный лик Болот навсегда останется в моей памяти. Собственно, можно никогда и не снимать бинт — я видел так много! Ну, нет, уж с этим я погорячился — любопытство мое только начало разгораться и мне захотелось увидеть все сущее на свете. Ха, да кто тут собирался умирать?

Кстати, отчего костер так неподвижен, если я уже целую вечность не подсовываю в него ветки? Я исследовал кострище тростью, потом, соблюдая должную осторожность, рукой. Причина отыскалась. Я задумчиво держал головню — от нее исходило на редкость ровное, размеренное тепло. Будь я зряч, я не обратил бы внимание. Будь у меня прежнее притупленное чутье, нос бы мне ничего не подсказал. Забавно, значит это та самая ветвь, которую Док погружал в «не-нефтяное масло»? Выходит, масло не ускоряет, а, наоборот, замедляет горение? И как это должно действовать в котле? Я не знал. Наши Болота дают подсказку умным, но не растолковывают все до буковки бестолковым дурачкам…

Пальцы нащупали следующий стальной зуб, я взялся за напильник. Пила, лежащая поперек моих колен, тихо пела-звенела в такт плеску воды за бортом. «Ноль-Двенадцатый» бодро, хотя и неспешно, двигался по протоке. Я послушал гомон возмущенных птиц, ровное пыхтение двигателя и усерднее взялся за инструмент. Шорох напильника, на мой взгляд, вполне органично вписался в звуки Болот и катера.

Полдень — самое неприятное время. Сейчас повязка на глазах была максимально толстой и десяток витков грязноватой, сшитой кое-как ленты защищали меня. К тряпичному доспеху я успел приноровиться, но сейчас яркое солнце все равно доставало и глаза начинали ныть. Благоразумнее держаться спиной к солнцу, но когда светило прямо над головой, сохранять оборонительную позу довольно сложно. Впрочем, сейчас меня больше изводил напильник — добраться до гарнизонного лагеря следовало хотя бы за тем, чтобы поменять эту проклятую сточившуюся железку.

Мы шли через протоки шестой день. В топке котла томились три очередных кругляша — строжайше отмеряя, мы отрезали их от бревна, осторожно окунали в бочонок с ненефтяным маслом, давали стечь и хорошенько подсохнуть. Процесс был определен путем «длительных проб, экспериментов и строгих математических вычислений» как изволил выразиться Док. Сначала мы запихивали в топку умащенное полено стандартного размера, но оно горело непредсказуемо, со всякими фокусами и сюрпризами, отчего прогрев шел неравномерно — ведь топка была рассчитана на стандартные виды топлива. Нарезанные из бревна «шашки» можно было симметрично распихать по углам, что давало относительно устойчивую температуру. Нагрев оставался слабоват, поддерживать высокое давление не получалось и на шашках «Ноль-Двенадцатый» двигался лишь «малым» ходом, но пока этого было более чем достаточно — на извилистых протоках все равно не особо разгонишься. Вообще, не-нефтяное «масло-жир» оказалось весьма недурной штуковиной — за котлом можно было следить вполглаза, дыма болотное топливо практически не давало, что слегка возмущало шкипера. Мистер Магнус с подозрением поглядывал на дымовую трубу и утверждал, что невозможно нормально чувствовать судно раз котел почти и не топится. Старика несколько утешало то, что у нас сохранился небольшой запас угля: в случае непреодолимого желания подымить или радикально ускорить ход, мы могли это сделать.

А пока мы медленно тащились на юго-восток, выбирая подходящие протоки, порой возвращаясь из обманчивых каналов-тупиков, попутно отлавливая подходящие на топливо стволы и коряги. Изредка удавалось подстрелить из пневма особенно тупую птицу. Пеликаны по вкусу напоминали чересчур жилистую и старую треску, утки были как утки, а мелкие кулики уваривались до полного безвкусия. Сэр-предводитель обозревал тростники в бинокль, старина Магнус стоял за штурвалом, а мы с Доком сушили и распиливали дровяной улов. Наш единственный волонтер валялся в волочащемся на буксире ялике, помирал, но окончательно расстаться со своей дрянной жизнью так и не мог. Сил несчастному хватало лишь принять на складирование распиленные дрова, да и то половину колод он ронял. Сэлби считал своим долгом в эти моменты торчать на корме и ругать «дохлого бездельника и дармоеда». Утром и вечером я перебирался в лодку, относя гребцу паек и кипяченую воду. Выглядел Сан ужасно, его мучили нарывы и кашель с черной мокротой. Он безучастно слушал мою ободряющую болтовню, пытался есть, но едва ли был способен жевать. Порой я заставал его бредящим: несвязный поток слов на незнакомом языке, плач, страшноватые смешки… Порой в бессмыслицу вплетались английские слова, он нес околесицу о человеческом достоинстве, о путях в Европу, проклинал врагов, восславлял древних богов, что должны «придти и навести порядок». Меня эти обрывки злобных пророчеств слегка пугали. Должно быть, родина Сана и его собратьев куда загадочнее и мрачнее Болот…

…Мне оставалась еще с четверть зубьев певучего полотна, когда на палубу выбрался Док. Я слышал, как он устраивается: обычно доктор садился спиной к накаленной солнцем станине пулемета и раскуривал трубку. Погоды стояли теплые, и у нас заимелась привычка вести беседы на всякие любопытные темы. Порой к нам присоединялся шкипер — ему было все слышно из открытого окна рубки.

Серьезных тем мы избегали: говорить о Болотах, о том как мало осталось живых, и о том что нас ждет, желания ни у кого не было. Подозреваю, что и Док, и шкипер чувствовали, что никто из нас не вернется прежним. Думали ли они о том, что им повезло, а мне нет? Не знаю. Сам-то я точно знал, что мне повезло. Не то чтобы я пребывал в полном восторге от своего нового зрения, просто мне довелось видеть, что способны сотворить грибочки. Это случилось в последний вечер перед нашим отплытием с болотных островов. Уже в сумерках мы с Доком, выискивая последние годные в дело сучья, переправились на самый маленький остров. Наш новый командир, имевший в башке запас неких примитивных представлений о славе и героизме, нарек болотный архипелаг именем лейтенанта Келлога и даже доконал доктора требованием зарисовать расположение островов в вахтенном журнале. Могила лейтенанта была помечена торжественным крестиком. Я ее видел. В смысле не могилу, а то, во что превратили грибы тело покойника. Эти жирные грозди почти живых опухолей… Нет, лучше не вспоминать. А ослу Сэлби я когда-нибудь выбью остатки зубов. Если мертвецов невозможно прилично закопать, почему бы их не отдать воде?

— Москитов сегодня не так много, думаю это из-за южного ветра, — отметил Док, попыхивая трубкой. — Должен сказать, при южном и юго-восточном ветре крупные насекомые практически не появляются.

— Ветер не попутный, но благоприятный, — согласился я. — Хотя с другой стороны, у вас еще осталась пара пустых склянок для коллекционных кровососов.

— Док, кстати, а вы пиявок замариновали? — поинтересовался из-за штурвала Магнус. — Тут сегодня на борт с дюжину таких здоровенных лезло, что меня аж дрожь пробрала. Я их и сапогом, и прикладом — карабкаются и все тут. Этакие светлые, полупрозрачные, цветом похожи на разбавленный херес, и длиной с мою ладонь. Ну и мерзость!

— Светлые, потому что голодные, — пояснил доктор. — Благодарю, старина Магнус, парочка такие у меня уже припасена. Но, к сожалению, ту удивительную бабочку я упустил.

— Ну, палить по мотылькам из дробовика — истинное расточительство. Тут я готов согласиться с Сэлби. У нас осталось три десятка дробовых патронов, и то неизвестно сколько из них годных, — заворчал шкипер. — Всякое может случиться, а винтовки и пневмы не всегда выручат.

— Винтовки — смехотворная глупость, — машинально сказал я и ощутил, как на меня уставились оба собеседника. Я улыбнулся в их сторону и продолжил шоркать напильником.

— Как посмотреть, — пробормотал доктор. — К примеру, бабочка… Подобное чешуекрылое встречалось нам один-единственный раз. Великолепный образец, увы. Черт возьми, Энди, если тебя не затруднит, поясни свою мысль — на оружие нам не надеяться?

— Напротив, на оружие только и надежда. Топор, кортики, лейтенантская сабля. Возможно, пневм или это чудо развитой человеческой мысли, — я пристукнул напильником по пулевому бункеру пулемета. — Но не огнестрельные стволы. Здешние места не любят чуждого им шума и огня. Прислушайтесь, неужели вы сами не чувствуете?

— Вот не выношу я, когда ты из себя провидца и колдуна строишь, — буркнул простодушный Магнус. — Начинаю, дурень старый, к себе примеряться — слышу ли что или со слов выдумываю? Вроде, есть что-то этакое. Но как проверить? Я, между прочим, морские миражи неоднократно видывал. А потусторонние голоса еще чаще слыхал — как переберу в пабе, так и начинается. Хотя те чудеса чаще случалось, когда моя Тильда еще была жива.

— Кстати, вполне уместное сравнение, — отметил Док. — Мы и Болота довольно долго сосуществуем рядом. Нет ничего удивительного, что мы слышим друг друга. Для Энди голоса, естественно, понятнее…

Я размышлял над тем, что любой здравомыслящий человек, услышав нашу беседу, счел бы ее полным бредом. Но здравомыслящие люди не бывали на Болотах. Так откуда им знать, как разговаривать с подобным миром? Например, Сэлби недурно видит своими глазенками, но к окружающему глух как пень. Даже не понимаю, отчего он до сих пор жив. Впрочем, в любом из миров заведена регулярная человеческая смерть, так что имеет смысл придерживать в запасе кого-то никчемного, вроде нашего сэра-адмирала. Ха, он так носится со своим символом власти, хотя цена тому револьверу… Тут я придержал свое легкомысленное настроение — игра сложна и противоречива;, если по твоему шару стукнет пуля «веблея», не стоит так уж удивляться. Желание подохнуть что-то не спешило ко мне возвращаться. Скорее, наоборот…

Днем я оставался голодным и слепым помощником механика. Не совсем беспомощным, небесполезным, в меру сил выполняющим свои обязанности. И трепетно ждущим ночь…

Не скажу, что я влюбился в Болотную Ночь. Тут иное. Она была частью меня, я был частью ее. Смешно любить свою душу, свое сердце и свои глаза. Наверное, любая ночь чудесна — нужно лишь ощутить ее и понять. Почувствовать, перестать бояться, войти в нее целиком; в звездную или непроницаемо-темную, подобно глыбе угля; в теплую и душную или в промозглую, с хрустом намерзшего под утро ледка. Ночь — это жизнь и смерть. Когда-нибудь моя погибель вынырнет из тьмы и я встречу гостью-аристократку как подобает. Разве не славно понимать все это?

Часть зрения я променял на счастье слышать и понимать. Кстати…

— Летят! — заорал я, роняя напильник.

Топот ног заглушил едва слышное жужжание приближающихся насекомых — доктор и Магнус бросились за оружием. Я поднял напильник, нащупал дверь рубки и немедля укрылся под защитой пусть и не толстого, но относительно надежного дерева и металла. Днем в схватке с проклятыми москитами я был бесполезен — стая атаковала стремительно, предпочитая заходить на добычу со стороны солнца.

— К бою! — с опозданием заорал проснувшийся и рискнувший высунуть свою тупую башку из люка сэр-адмирал.

Уже защелкали пневмы — у нас оставалось четыре исправных ствола и жалеть оружие не имело смысла. Прокладки поршней и клапаны зарядных баллонов выходили из строя с такой регулярностью, что оставалось удивляться тому, что хоть что-то еще стреляет. Док и шкипер азартно лупили по кружащим над мачтой москитам. Жужжание то нарастало, то отдалялось — насекомые никак не могли сообразить, что за тварь плывет по протоке и где у нее слабые места. Ну да, катера здесь редкое лакомство…

Я стоял у штурвала, прислушивался к звукам сражения и думал, что сегодня нас навестили москиты покрупнее. Растут в сезон так быстро или это иная порода?

— Энди, лево руля! — крикнул старина Магнус, перезаряжая пневм.

Я подправил курс, шкипер завопил «так держать!» и продолжил пальбу. На палубу бухнулось подбитое насекомое — по звуку словно попугая сшибли. По сути, отражение москитной атаки служило нам развлечением. Задраившись в рубке и трюме мы могли бы попросту отсидеться — насекомым вскоре бы наскучило кружить над толстокожим «Ноль-Двенадцатым». Но должны же джентльмены заниматься спортом? К тому же риск получить укус трехдюймового жала все же существовал — порой встречались москиты-одиночки, как-то один такой улучил момент и цапнул Дока, так тот сутки не мог шевелить рукой. К тому же, вареные москиты делали похлебку более сытной. Конечно, в случае, если сами насекомые были не слишком пусты и голодны. Чьей именно кровью напитаны их брюшки, мы предпочитали не думать. Тут вроде как с покупкой мясного пудинга на улице: лучше не гадать, что такое ты жуешь…

— Еще один! — радостно сообщил Док. — На мачте повис.

— По носу здоровущие! — скомандовал из приоткрытого трюмного люка Сэлби и стрелки сосредоточили пневматический огонь по курсу судна.

В этот миг я услышал слабый вопль за кормой.

— Ялик, черт возьми! — заорал я. — Что с яликом⁈

После паузы отозвался шкипер:

— Будь я проклят, они уже внутри. Конец твоему гребцу. Нет, вот этих тварей я вообще жрать не буду.

Донесся хлопок пневма, отчаянно зажужжало подбитое насекомое…

— Парусину не портите! — призвал Сэлби.

— Да они ее уже всю истыкали, — отозвался Док, разряжая свой пневм по мерзким кровопийцам.

Я не мог понять, как москиты могли угадать добычу под парусиновым пологом. По запаху, что ли? Хотя загаженный ялик и умирающий Сан воняли примерно одинаково. Или волонтер сам открыл парусину? Оригинальный способ самоубийства, я бы на такой не решился.

— Улетают! — провозгласил сэр-солдат. — Мы их здорово проредили.

Жужжание стаи удалялось, где-то на ялике еще отчаянно пищал раненый кровосос. Щелкнул пневм шкипера, пищание оборвалось — старина Магнус отличался завидной меткостью.

Я вынырнул на палубу и двинулся на корму.

— Куда? — гавкнул Сэлби, совершенно не вовремя решивший проявить адмиральские амбиции.

— Проверю ялик, сэр, — смиренно пояснил я.

— Без приказа? Свалишься в воду, слепой слизень. Ступай на бак. Док соберет добычу, почистите. Твоему любимчику все равно уже не помочь. Вечером выбросим тело и, наконец, вычистим лодку.

— Возможно, он еще жив, сэр. И если выздоровеет…

— Кто «выздоровеет»⁈ Эта обезьянья падаль? Да там на нем сидело с полдюжины кровососов. От вонючки только и остались обгаженные шаровары. Ступай на место, Сэнди-Джен, и не дури.

— Сэр, я должен убедиться, — сказал я, понимая что Сэлби уперся и не станет отступать. Победа над летучими гадами перевозбудила сэра-адмирала. Логичнее было бы не спорить и выждать пока он остынет, но, увы, у меня не было на это времени. Я все еще надеялся, что

Сан жив…

— Ступай на место, слепыш! Или я отвешу тебе такой подзатыльник, что незрячие глазенки саранчой по палубе поскачут.

Я подумал — а не убить ли его прямо сейчас? Нет, остальные члены команды станут возражать. Я и так некоторым образом кажусь пугалом для Дока и Магнуса. Людям свойственно придумывать всякие таинственности при вполне ясных обстоятельствах. Что ж, придется идти длинным путем.

— Сэр, как вы справедливо изволили заметить, я не совсем здоров. В меру сил я исполняю обязанности помощника механика, но глупо отрицать очевидное — я слеп. Следовательно, как инвалид я должен быть списан на берег, а пока находиться при походном лазарете.

— Какой еще у нас лазарет? — изумился Сэлби. — Спятил?

— Не совсем, сэр. Это у меня глаза на палубу вываливаются, а с умом бог миловал. Позвольте мне развить свою мысль. Если я считаюсь калекой, я обязан числиться больным по ведомости и бортовому журналу. Так уж заведено, сэр. Тут стоит вспомнить, что лазарет или судно-госпиталь традиционно подчинены морскому ведомству. Верно я говорю, мистер Крафф?

— Несомненно, — подтвердил Док, начавший улавливать дрейф моего бреда.

— Выходит, я нынче приписан к морскому госпиталю, — закончил я.

— И что? — удивился ничего не понявший сэр-солдат.

— То, что я никак не могу вам подчиняться. Вы, сэр, мужественно взяли на себя командование экспедиционным отрядом, приняв на себя обязанности героически погибшего лейтенанта Келлога. Но лейтенант, в соответствии с оглашенным приказом, имел под своим началом сводный отряд солдат и волонтеров, а также, приписанный к экспедиции катер «Ноль-Двенадцать». Морской лазарет при отряде не числился. Вы хоть и адмирал, но отрядно-сухопутный.

— Издеваешься, Энди⁈ — дошло до нашего умницы.

— Как можно, сэр⁈ Просто объясняю, почему сейчас пошлю вас к черту, сэр.

— Потому что, ты мне не подчиняешься? А кому ты подчиняешься, сопляк⁈

— Откуда мне знать, сэр? Тут все очень запутанно, сэр. Вот доберемся до лазарета, там объяснят.

— Ты, жалкий ублюдок, туда без зубов доберешься! Бунтовать⁈ Слепой щенок! Сейчас я тебя…

Я слушал. Разъяренное сопение, скрип кожи, звяканье колец портупеи и металлический щелчок подсказывали, что на меня направлен револьвер. Надо думать, в лоб нацелен — повязка недурная мишень.

— Что ж, стреляй, солдат, — процедил я. — Завалить инвалида — истинный подвиг. Команда и вахтенный журнал подтвердят, что ты до конца был крут и бесстрашен.

— Бунта я не допущу! Лазарет ему подавай…

— Если нет лазарета, я не настаиваю. Тогда решим дело как подобает мужчинам, а, Сэлби? Сунь револьвер в кобуру и закатай рукава, солдат.

Сэр-предводитель взял паузу на осмысление моего предложения, потом хохотнул:

— Ну и вздую же я тебя, слепая девочка Джен!

— В любом случае мне это понравится больше, чем пуля в лоб, — признался я, поднимая кулаки к груди и принимая боксерскую стойку.

— Э, вы что⁈ — опомнившись, вмешался шкипер. — У нас и людей не осталось, к чему эти глупости…

— Не беспокойся, старина, без зубов девчушка будет только лучше работать. До смерти я ее не убью. Эх, если бы наша Сэнди Джен была бы чуток симпатичнее…

Я слышал как Сэлби расстегивает ремень и сбрасывает куртку. Он закатывал рукава и предвкушающее хмыкал. Вонь из его пасти и пропотевших подмышек волнами докатывалась до меня. Все верно, он стоял футах в шести, там, где оканчивалась рубка.

Я его слышал и знал каждый дюйм палубы катера. У меня ничего не болело, голова, после того как я выдавил из нее злость, была ясна как никогда. Почти все обстоятельства были за меня. Кроме веса противника — раньше Сэлби был на голову выше меня и фунтов на пятьдесят тяжелее. Но мы на Болотах. Здесь нас меряют на иных весах. Кроме того, голову Сэлби можно было и раньше не считать — все равно пустая.

— Прекратите, да вы вовсе спятили! — воззвал Магнус.

Док молчал. Полагаю, он ставил на меня. Хотя имея дело с образованными людьми ни за что нельзя поручиться. Возможно, он просто не знал, чья смерть ему выгоднее. Кулаками дело может не обойтись: я был уверен, что складной нож солдата остается в кармане его брюк, и если припечет, Сэлби не замедлит воспользоваться клинком. Что ж, никто не обещал мне беззаботной прогулки…

— Готов, девчушка? — прорычал солдат, тяжело переступая по палубе.

Я лишь усмехнулся. Ха, будь мы одни, я бы вообще не терял времени.

— Начинаете, джентльмены. Иначе ужин задержится, — на редкость злобно процедил Док.

Я сделал выпад — на редкость неуклюжий, промахнулся и приложился бедром о леер. Должно быть, вышел перебор: выглядело истинно по-девчачьи. Сэлби радостно ухнул и ударил меня в ухо — почти достал. Настил палубы отозвался чутким скрипом на его грузный шаг…

Мне не нужно было его видеть. Катер, воздух, запах и пыхтение показывали больше, чем я мог воспринять. По-сути, это было легко. Хотя и жутковато. Все же я не до конца верил в свои силы, и в то, что получил от Болот…

На легкий ожог уха я ответил пробным ударом левой в корпус. В груди гниловатого здоровяка удивленно ухнуло, эхо прошло по пищеводу, отозвалось в глотке, а я уже врезал правой… боль в костяшках… звук покатился вниз от лязгнувшего подбородка противника… в требухе солдата что-то ёкнуло… он не упал, лишь отшатнулся. Я подумал, что мне отнюдь не помешает набрать массу, порхнул следом — палуба с готовностью подпевала каждому «па» наших сапог. Сэлби вздумал уклониться за тумбу пулемета, но эта мысль только пришла ему на ум, а мой кий-кулак уже летел к «средней лузе»… по почкам… и снова правой в подбородок… легко хрустят пеньки остатков зубов. И как он остается в армии с такой гнилью во рту? Не иначе как всучил взятку вербовщику и врачу… Теперь левой, с подкруткой по черному шару солнечного сплетения… и сразу в верхнюю лузу… нос на ощупь показался совсем мягким… и еще пара шаров рикошетом от правого борта… Сип солдатского дыхания прервался — потрясенные легкие не могли вбирать воздух. По-настоящему сильно бить не позволяла моя скромная масса, зато кулаки-кии находили самые разумные комбинации на столь щедро предоставленном мне телесном столе. Я вгонял цели-шары точно и не торопясь. Если не считать того широкого взмаха, прошедшего над моей головой, Сэлби попросту не успел ничем ответить. Теперь его удерживали на ногах лишь леера, на которых здоровяк повис локтями, его нос жалобно фыркнул, наконец, выпустив скопившуюся кровь.

Мне очень хотелось бы взглянуть на выражение его физиономии, но увы… Впрочем, я уже не мальчик, чтобы с восторгом любоваться плодами своих трудов…

…Локти моей жертвы ослабли, леера остались выше, задница гулко бухнулась о палубу.

Я отступил и опустил кулаки:

— Кажется, мы закончили, джентльмены?

…Рука Сэлби добралась до кармана, но поскребывания пальцев слышались слишком слабо. Его пальцы замерли, до меня доносился лишь стук тяжелых капель, падающих из свернутого носа и щелкающих о исхудавшее пузо соперника. Да, он подождет и выберет иной подходящий момент. О, Сэлби и подходящий момент — просто смешно.

Я удовлетворенно кивнул: этот фрейм за мной.

— Джентльмены, я на ялик…

Подтянуть буксировочный конец к корме мне помог Док.

— Ты рискуешь, Энди. Недоделанное дело хуже не начатого. Кроме того, при благоприятном развитии событий, ситуация будет выглядеть щекотливой. Закон экспедиционного полкового лагеря отличается от общепринятых в цивилизованном обществе. Лучше ему добраться до лагеря живым.

— Я помню. Не собираюсь опережать события. Если «недоделанное дело» не напросится само.

— Будь я проклят, если когда-нибудь еще скажу, что ты бываешь слеп, хотя бы мгновение. Страшновато было наблюдать. Ладно, будь поосторожнее с гребцом. Перед смертью несчастные проявляют агрессивность.

Сан не проявлял агрессивности. Он истекал кровью и плакал. Мне пришлось разрезать одну из веревок и наложить жгуты на его руку и ногу. Парусину я задернул, хотя солнечные лучи пробивались сквозь многочисленные прорехи и жгли глаза, но я все же мог смотреть сквозь ослабленную до трех слоев глазную повязку и действовать.

Кровь из прокушенных рук и ног вроде бы остановилась. Я достал флягу и напоил гребца. Выглядел он так себе. Благо, пристально всматриваться мне было больно, и я не всматривался. Он тоже глаз не открывал, едва дыша и лишь порой хрипя чуть громче.

— Только один вопрос, — пробормотал я, отпуская голову подгнившего скелета на банку.

— Как москиты под парусину пронырнули?

Сан издал умирающее «хнык».

— Это-то понятно, — согласился я. — Но как именно? Ты не стесняйся, может, отмучаешься скоро, к чему силы беречь? Поговори.

— Не мучь. Помираю, — прошептал несчастный. — Что москиты, нахб. Проскочили. Я ж до ветру пытался…

формулировка «до ветру» мне показалась странной, но смысл я уловил.

— Понятно. Что же ты не слушал? Они жужжат громко. От таких сучьих жал подыхать — не лучший выбор.

— Обескровили, бихналя, — выдохнул несчастный. — Что за судьба такая…

Меня окликнули с кормы катера:

— Энди, если бедолага еще жив, напои его пообильнее. Поможет при кровопотере.

На парусину хлопнулась, запущенная Доком, увесистая жестяная бутыль с водой. Я высунул руку на нагретую солнцем поверхность, забрал емкость.

— Садись, прополощи брюхо, все ж легче станет. А я тебе грехи отпущу, легче уйти будет.

— Грехи? Да что у меня кроме них осталось? — Сан вяло выдыхнул продолжительное и прерывистое «бнахсукебл…».

Я подумал, что судя по длиннющему как Плимутская железнодорожная колея, сквернословию, славный волонтер не так уж безнадежен. Помогая ему сесть и подобрать распухшую ногу, я поправил его разодранные, просторные как юбка, шаровары.

— Стой! А это что⁈ — потрясенный я сдернул с глаз повязку и немедленно прикрыл СДУРУ обожженные глаза.

— Куснули, — Сан пытался подвинуть свое бедро, тщетно перехватывая его черной и костлявой, словно птичья лапа, ладонью.

— Ниже, черт тебя подери!

«Это» вяло шевельнулось, поджимаясь под защиту лохмотьев.

— Так хвост и есть, мляего, — прошептал гребец. — Тебе сто раз толковали. Э, да что болтать. Обезьяны мы и есть, сукнасмля…

Я закрыл глаза и попытался успокоиться. Я считал себя неглупым, но, выходит, ошибался. Сана и его собратьев тысячи раз обзывали хвостатыми гиббонами, дикими мартышками и прочими обезьяньими словечками. Мне казалось, что это лишь убогие и примитивные оскорбления. Черт, всем свойственно ошибаться. В конце концов, я не виноват, что категорически не интересуюсь, что там в штанах у мужчин. Ну и придурок же я! Истинный слепец, хоть и был с глазами. Но кто такой Сан, да и вообще все гребцы? В чертей-гребцов я не верил еще до Болот, да и вряд ли адовы жители имеют обычай вымирать как мухи.

Вздохнув, я нацедил в плошку воды, напоил умирающего и буркнул:

— Рассказывай.

Он не стал противиться. Мы медленно волоклись по бесконечной протоке, впереди у обоих была смерть (пусть у кого-то и с неопределенной отсрочкой) и у нас хватало времени…

Рассказ был длинен. У меня затекла спина — не то, что я брезглив, но отыскать удобное и относительно чистое место в загаженном ялике было непросто. Историю Сана и его соотечественников я понял едва ли наполовину. Нет, основное было вполне доступно, но в деталях ничего не сходилось. Похоже, логика здесь не действовала.

…— Значит, ты был солдатом и воевал много лет?

— По призыву и контракту, я же говорю, — удивлялся моей непонятливости живой труп.

— Повоюю, уйду, мляеех, на гражданку, поработаю, пока не выгонят. За кордон к дурням ездил, пока пускали. Я ж образованье имею. Агрессоры, они, суки, не доплачивали, хотя все равно выгодно было…

Видимо, мысли у него путались. Выходило, что они храбро сражались с захватчиками, а в перерывах ездили к врагу на заработки и сильно обижались что им платят похуже, чем местным и не позволяют покупать патроны и винтовки. Война тянулась бесконечно, в тылу была измена, в штабах тоже была измена, враг воевал бесчестно, жены и невесты изменяли солдатам с кем попало, а союзники вели себя еще хуже. После кровавых боев, обманов и страданий, собственный парламент объявил таких как Сан, вне закона и пригрозил сажать в долговые тюрьмы, поскольку солдаты нагло не платили налогов со своего жалования и с перепродажи краденого оружия. Тогда-то Сан и его однополчане-побратимы завербовались в чужую армию…

…— Думали, как люди заживем, — шептал гребец, допивая воду. — Европа, порядок, все права, дисциплина как надо по закону, дадут нам дома и гражданство. Пускай и в отсталой эпохе, но хоть так, беехзнает…

Мне не было понятно, с какой стати он считает Британию отсталой державой, а королеву «свинячьей сукой». Я без восторга относился к Англии и Ее Величеству, но глупо не признать за Империей, с ее могучим воздушным и морским флотом, парламентом, заводами и фабриками, колониями и дирижабленосцами, одно из высочайших мест в мировой иерархии. Впрочем, Сану было, за что ненавидеть Британию. Воистину ужасный опыт проделали над толпой эмигрантов…

…- Но зачем вы согласились⁈

— Думали, лучше будет, нах. Сами оружием станем, высокоточным, мляееб. Хиборгами и сверхчеловеками…

В каком-то смысле они действительно стали оружием. Примитивным и не особенно надежным. По сути, всех их объединили в единый муравьиный организм. Послушный, но малоэффективный. Сан полагал, что вживленные побратимам хвосты были очень нужны — надежный связующий кабель, сводящий бойцов-героев в полк с единой волей и мыслью, и главное, не допускающий и помысла об измене. Чувство несокрушимого побратимства, кровного родства… Хвост лишь казался хвостом — он был сложным коммутирующим устройством, регулярно объединяющим роты и батальоны в многоголовое существо с одной-единой мыслью, сплоченным боевым духом и волей к победе…

Я бы назвал это «управляемым стадом», но не стоило обижать умирающего. Бедолага, он не мог существовать в одиночку. Навязчивая тревожная мысль об измене, отсутствие четко указанной цели и приказа, неумение взглянуть в лицо жизни (пусть уродливое и смахивающую на кривляющуюся харю), убивало Сана. Видят боги, смерть от одиночества хвоста выглядела еще похуже, чем превращение в грибы.

_ значит, вы вставляли разъемы хвостов в специальные гнезда на товарищах?

— … - Ну. В знак доверия и необратимой клятвы побратимства. Ох, нахнахнах… — из глаза гребца текли розовые слезы, застревали в язвах на щеках.

Я ощупал хвост в свалявшейся шерсти — металл на конце выпирал из отощавшей, гм… конечности.

— Слушай, если так уж нужно соединяться, ты бы его в себя и включил. Закольцевать по короткому контору…

— Ты что⁈ — ужаснулся Сан чудовищному предложению. — То, нах никак нельзя. То ниже моего достоинства, мляегобл. Я же не духовный онанист. И там и разъем иной. Не состыкуется. Помру враз.

— А сейчас ты что делаешь?

— Страдаю, всё из-за них… — несчастный принялся ругать врагов и стонать.

Смотреть на розовые ужасные слезы этого полоумного лысого ребенка я никак не мог. Лучше его сразу добить.

— Сейчас я все сделаю, — решительно сказал я…

Умирающий-то он умирающий, но отбивался Сан до последнего. Я скрутил его веревками, перевернул задницей вверх. Я догадывался, что ни мне, ни куда более опытному в вивисекторстве Доку не удастся ампутировать этот чудовищный хвост в здешних условиях. Измученный и изнуренный пациент неминуемо околеет во время операции. Увы, полагаю, это было бы лучшим выходом для всех. Но мы, бесхвостые люди, пусть даже породнившиеся с Болотами, мерзкие гуманисты.

Я прижал к лодочной банке обессилено трепещущий хвост, отвел облезлые волосы кисточки хвоста, обнажая стержень разъема, и взялся за напильник….

…Пришлось дважды подгонять, но после последней примерки разъем почти идеально совпадал с входным отверстием между лопаток волонтера.

— Я сделал все что мог, — пробормотал я спине лишившегося чувств страдальца. — Лежи и жди. Если Болота оценят твою глупость и улыбнутся…

Я оставил его связанным, замкнутым на самого себя, и перебрался на катер. Никто ничего не спросил — полагаю, у меня был достаточно неразговорчивый вид.

Ночь выдалась дождливой и непрозрачной, точно как у меня на душе, или что там у меня осталось между сердцем и полупустым брюхом.

Я стоял у штурвала, «Ноль-Двенадцатый» двигался по протоке, порой тростники открывали широкие проплешины берега. Извилистые протоки превратились в узкое озеро, в этот час словно залитое мрачным черненым серебром. Болота заканчивались, фарватер расширялся и я мог бы дать машине «малый» ход — я был уверен, что не прозеваю корягу топляка или отмель по нашему курсу. Но старина Магнус настоятельно просил соблюдать максимальную осторожность и я обещал. Они, остальной экипаж, побаиваются меня. Считают, что в моей крови теперь чересчур много жижи болот. Возможно. Хуже, что я сам теперь боюсь и ненавижу старый мир. Я не слишком-то любил его раньше, но сейчас…

Как можно превращать людей, пусть не самых умных и предусмотрительных, в хвостатое стадо, посаженное на противоестественный поводок? Я не знаю, кто именно придумал столь чудовищное обращение, но мне весьма трудно не догадываться о именах и должностях тех, кто одобрил и финансировал эту зловещую мутацию. Несомненно, Британская Империя проклята и обречена. Высокопоставленные безумцы осмелились подменить собой богов — и за это последует кара. Меня изменили Болота — это жестко, но мир тростника и ила имеет право существовать по своим законам. Несчастного Сана и его сородичей преобразила Британия. Вернее, сначала они спятили в собственной стране, местоположения и названия которой я, увы, так и не постиг. Но той страны и ее сумасшедших законов я не знаю, а Англия была моей родиной. Кто вправе так поступить с умалишенными⁈ Дело же не в хвостах — хвосты имеются у бобров, рыб и змей, что не мешает этим созданиям вести счастливую естественную жизнь. Но сковать живых существ изощренной церемонией единения хвостов и необходимостью ежедневных ритуальных танцев…

Я боялся. Британия не успокоится. Она придет и сюда. С огромными вооруженными пароходами, вездесущими дирижаблями, чадящими машинами и механизмами. Болота будут осушены, берега засияют газовыми огнями, украсятся дымами заводских труб и кучами мусора. Во все стороны зашагают блистающие штыками армейские колонны, колеса артиллерийских орудий выбьют глубокие колеи в мягкой почве. На новых дорогах будут корчиться раздавленные, так ничего и не понявшие, лягушки…

Не хочу такого. Все это станет двойным убийством. Вторгшиеся британцы неминуемо вымрут от лихорадок, голода, эпидемий безумия, взрывов грибов и прочих здешних прелестей, коими будет защищаться Болотный мир, да и все иные миры, живущие под двумя лунами. Но и эти земли навсегда останутся изуродованными, будут хиреть и медленно умирать, подобно слепцу, которому уже не на что надеяться.

Слева по борту показалась крошечная плотина в устье ручья. Я знал, что ее строили не бобры, а более мелкие зверьки, название которым пока нет ни в одном из человеческих языков. Сейчас они смотрят на катер и на меня, поднимаются на задние лапки и широко распахивают желтые глаза. Запах и вид «Ноль-Двенадцатого» их изумляет. Экая невидаль плывет сквозь завесу затяжного дождя…

Катер должен остаться редкостью под здешними Лунами-Сестрами. Пока я не слишком понимал, как это сделать, но необходимость начать длинную и сложную игру уже была очевидна. Что ж, игровой стол размером в два мира — достойное поле сражения.

Люк трюма открылся, и на палубу выбралась фигура в неудобном плаще. Меня проверяли. Не думаю, что имело смысл осуждать моих спутников за лишние предосторожности. Они люди и несут свой страх.

— Погода ужасная, — сказал Док. — Ты как сам? Не устал?

— С такой погодкой не задремлешь, — улыбнулся я. — Иду «самым малым», сэр. Москиты сгинули, все спокойно.

Доктор втиснулся ко мне в рубку и принялся раскуривать трубку.

— Нет сомнений, что ты бдителен и начеку, — доктор пыхнул клубом дыма. — Недурно мы продвинулись за эти дни. И за эти ночи — тоже. Из тебя лучший ночной вахтенный, которого можно придумать. Такому человеку вполне можно доверить судно.

— Благодарю, сэр. От моих глаз есть кое-какая польза. Видят по-здешнему, хотя и остались человечьими, — почти отбросив недомолвки и условности, заверил я.

Док глянул на меня и пробормотал:

— Что и говорить, Энди, мы тут все малость не в себе. Не ангелы, и не простосердечные деревенские девахи, чего нет, того нет. Но если говорить откровенно, тебе я доверяю куда больше, чем Сэлби. Кстати, храбрый солдат намерен замять ваше маленькое разногласие. Когда я ему вправлял нос, он сказал, что напрасно размахался кулаками и что в сущности, ты славный парень. Он погорячился, ему в тот момент проклятые москиты ум за разум завели. Он сожалеет.

— Приятно слышать, — кивнул я. — И о том, что сожалеет, и о том, что у него обнаружен ум, да еще с разумом. Но Сэлби меня сейчас не очень волнует. Док, вы всё знали о волонтерах?

— По прибытии в полковой лагерь был поставлен перед фактом. К опытам над хвостатыми парнями я отношения не имею, если ты спрашиваешь именно об этом. На мой взгляд, то, что с ними сделали — чудовищное и кощунственное издевательство. К тому же совершенно бесполезное, как мы имели несчастье убедиться.

— Но кто это придумал?

— Понятия не имею, Энди. Даю слово джентльмена — я не причастен. Да ты и сам понимаешь: кто подпустит заключенного, да еще мало сведущего в медицине и биологии, к столь секретным опытам? Я и понятия не имел, что живую ткань возможно сращивать с металлическими конструкциями. Мне от этого чудесного открытия до сих пор не по себе.

— Да уж, — пробормотал я. — Немного странные опыты, что верно, то верно. Кстати, Док, а вы на какого ученого выучились, до того как вас загребли в тюрягу?

— Ни на кого, если говорить честно. Всего три курса осилил. Мечтал стать ихтиологом. Меня, видишь ли, с детства привлекали рыбки и рыбалка. Но это оказалось глупейшей затеей. Зарабатывать на учебу приходилось самому, и мне вечно не хватало самую малость денег. Оттого и образование затянулось.

— Ну, зато сейчас рыбки к нам сами так и прыгают, — заметил я.

На языке у меня вертелся иной вопрос — за что Дока упекли за решетку, но, этак в лоб спрашивать было неучтиво. Впрочем, мистер Крафф и сам догадался:

— Увы, во внезапном окончании моего образования не таится ничего романтичного. Мне пришло на ум присвоить студенческую кассу. Крайне неосмотрительный и наивный поступок. Виновато виски. Мне нельзя пить, вот в чем дело, Энди. Если увидишь, как я тянусь к бутылке, бери палку и смело ломай мне пальцы и лучевые кости. Иначе мою глупость не остановить.

Я пообещал, если увижу, немедля взяться за багор.

Мы плыли по течению, котел «Ноль-Двенадцатого» едва слышно вздыхал и дым топки смешивался с духовитым трубочным табаком Дока. Мне стало спокойнее — завтра я отдохну и буду почти сыт, смогу подумать о будущем. Вот только берега расступались все шире, и это было немного грустно — Болота нас отпускали…

Я дремал на рундуке-коротыше в кубрике, когда привычное постукивание машины замедлилось, переборка, в которую упиралась моя макушка, перестала вздрагивать. Я сел, судорожно зевнул и потянулся за глазной повязкой.

Иллюминаторов в кубрике не имелось, но снаружи было около полудня. Пятый день как мы выбрались из Болот на реку Принца Альберта. Воды реки, пусть и приятно чистые на вид, встретили нас чертовски негостеприимно — река катастрофически обмелела. Мы кое-как продвинулись на несколько миль и были вынуждены остановиться, поскольку «Ноль-двенадцатый» то и дело скреб килем дно. Возникло крайне неприятное предчувствие, что двигаться к гарнизонному лагерю придется пешим порядком. Переход по сильно пересеченным, частью густо заросшим и абсолютно неизученным берегам наверняка добьет нас.

Но Болота оказались до конца к нам доброжелательны — оттуда, с севера нагнало туч и пошел дождь. Просто отличный дождь! Длинный, обильный, бурный…

Катер скользил по взбаламученному пенному потоку, рыжие валы несли корабль сами собой, следовало лишь подрабатывать машиной, избегая столкновений с мелями и разбухшими островками. Я стоял на носу с багром, отпихивал от форштевня коряги и стволы снесенных ливнем низкорослых деревьев. Работка была еще та, но пелена дождя и низкие темно-бурые тучи позволяли мне смотреть на мир без всяких тряпичных доспехов. Это ли не удовольствие?

За первые двое неполных суток мы проскочили не меньше тридцати миль и лишь дважды садились на мель. Дождь продолжался, хотя и стал поспокойнее. Промеры показали, что под килем имеется добрых пять-шесть футов воды. До гарнизонного лагеря оставалось рукой подать. Мы смотрели на низкие тучи, шкипер пытался развесить в теплом котельном отделении насквозь промокший плащ и удивлялся:

— Потоп, истинный потоп. В первый раз вижу столь своевременный потоп.

Мы соглашались, но я-то знал, что это Болота заботятся о нас. Раз нас отпустили, то глупо убивать голодом и бездельем уже здесь, на реке. Наверное, опека Болот скоро кончится, но пока…

…А пока все было славно: вздувшаяся река, бурлящие коричневые воды, целеустремленно скользящий катер. Даже простуда Сэлби и та подвернулась весьма кстати — сэр-адмирал уполз в командирскую каюту и не портил нам настроения. Завтрак оказался слегка недоваренным, зато полноценным. Экономить продукты уже не имело смысла, и мы насладились крепким кофе.

— Что ж, завтра утром будем на месте, — отметил Док.

— А то и к нынешнему вечеру, — поправил Магнус. — Несет, любо-дорого взглянуть. Энди, ступай-ка и поспи. Облачность слабеет, еще подслепнешь напоследок. А ведь в лагере у нас хватит забот…

При воспоминании о допросах и неизбежных подозрениях гарнизонного командования, все слегка погрустнели. Я без всякого удовольствия допил кофе и пошел спать.

Мне не спалось. После Болот я вообще очень мало и некрепко спал: то ли слишком нервничал, то ли грибочки одарили меня звериной чуткостью и подозрительностью. А может мои и так частенько закрытые глаза попросту не нуждались в отдыхе?

….Сейчас что-то случилось, я собирался подняться на палубу и отнюдь не чувствовал себя бодрым. Возможно, меня не на шутку пугала близость полкового лагеря. Что со мной будет? Моя странная болезнь неизбежно вызовет удвоенную подозрительность окружающих. Пусть, это меня не слишком волновало. Вот если всплывут обстоятельства того мелкого недоразумения с лейтенантом Келлогом…

Дождь уже прекратился, с береговых возвышенностей крепко тянуло мокрой травой и чем-то терпким и горьковатым.

— Глаза поплотнее замотай, — строго приказал шкипер. — И поразмысли вместе с нами. Ты Северный пост на реке помнишь? Мы напротив него.

Пост я, конечно, помнил, хотя ничего особенного там не имелось — просто относительно высокий береговой утес, на котором скучали славные стражи. Дармоеды-дозорные имели привычку развлекаться, гадя прямо с обрыва, отчего постовой утес со стороны реки Принца Альберта следовало считать дополнительно заминированным.

— И что с постом? — поинтересовался я. — Ливень его смыл?

— Вроде бы нет. Но нас не окликнули, — мрачно пояснил Магнус.

— Кроме того, не похоже, что с обрыва регулярно испражнялись, — дополнил доктор.

Они принялись спорить о том, мог ли ливень смыть все дерьмо, или это командование заставило очистить скалу. Сэлби пытался вставить свое веское адмиральское слово, но кроме чихов и хлюпов не слишком преуспел.

— Проклятье, что за никчемный разговор⁈ — опомнился Док. — Мы же знаем, что в действительности нас беспокоит. В лагере что-то случилось, не так ли, джентльмены? Что скажешь, Энди?

— Похоже на то, — признал я.

— Видимо, разумнее кому-нибудь отправиться на разведку? — неуверенно предложил шкипер.

Сэлби прогундосил, что он бы пошел с радостью, но у него хрипы в груди и слабость в ногах. Ну, исходя из того что у него непроходящая немощь в башке, высылать на разведку нашего адмирала было вообще бессмысленно.

— Я бы высадился и проверил, но чуть позже, в сумерках, — сказал я.

— Нет уж, мы столько шли и терзаться еще полдня немыслимо, — отверг мое предложение Мангус. — Док, давайте прогуляемся?

— С вами, старина, я отправлюсь навстречу любой неизвестности, — не преминул заверить доктор.

Они вооружились и пересели в ялик. Волонтера, пребывающего в мокро-полубредовом состоянии, заставили взобраться на корму катера.

— Жрать хочешь? — спросил я, прислушиваясь к всплескам весел удаляющихся разведчиков.

— В древности пращуры вывели хлебное дерево, его потом галетным назвали, или наоборот, враг жучка завез, голодом и изменой запугали, предательство кругом и станцию они тоже… Да, — ответил умалишенный.

В момент временного просветления ума Сан получил иглу и нитки, и изловчился зашить свои шаровары и залатать большую часть дыр на сорочке. Почти все время несчастный находился в «замкнутом» состоянии: хвост, под стыдливым прикрытием одежды присоединенный к входящему гнезду в спине, предавал волонтеру горбатый страшноватый вид. Нужно признать, подгнивать гребец стал поменьше, некоторые язвы подсохли, но с разумом несчастного стало совсем худо.

— Блнатвою, аланы, гунны, и мы, моголы уж после, с китайцам, чтбхсмымля… — бормотал он, вгрызаясь в галету, подхватывая и закидывая в пасть крошки. — Моголы на готовое, блнатвою….

— Повторяешься, — безнадежно заметил я.

Он упрямо мотнул головой, с отросшим чубом.

— Историю переписали китаезы, нах…

Отошедший на нос катера и делавший вид, что брезгует находиться рядом с больным, Сэлби сморкался за борт и с опаской поглядывал на нас. Сан, с неравномерно обрастающим щетиной черепом, загнутым горбо-хвостом, действительно выглядел не лучшим образом. Но куда в большей степени наш сэр-адмирал опасался не гребца. С того памятного дня кулачной дуэли Сэлби вообще старался не оставаться со мной наедине. Вот и сейчас он машинально ощупывал кобуру «веблея». Откровенно говоря, мысль отправить его вместе с дурацким револьвером в воду посещала меня регулярно. Никакого смысла обрывать партию столь грубым и прямолинейным ударом не имелось, но искушение преследовало. Я определенно знал, что в лагере солдат не замедлит настучать на меня и сделает это с величайшим восторгом. Другое дело, что я считал своим долгом затеять игру с джентльменами рангом куда повыше катерного адмирала, хотя и не знал особенностей розыгрыша партий на новом уровне. Видимо, мне нужно выходить на истинных вдохновителей громоздкой и затратной операции по вторжению в Болотный мир. Допросы с пристрастием и неизбежное возвращение в Британию под конвоем меня ничуть не радовали, но если это единственный возможный розыгрыш, я должен делать то, что должен…

— Приплыли, мляенаё? — Сан всматривался в берег.

Вторая галета, намазанная жиром от солонины, временно прояснила разум гребца.

— Да, мы уже рядом. Но что-то не так с дозорным постом.

Гребец в тоске почесался о леер и прошептал:

— Чую, нет побратимов. Увели полк, наверное, млхуего. Может, обратно отмутируют, млих, а? Мама-кинга же должна приказ издать, еесучежэ. Ох, свербит невозможно.

Чесать ему хвост я и не подумал — там у него шаровары от сукровицы аж хрустели.

Сан смаковал остатки кофе, временами отрываясь от кружки и пытаясь объяснить, что в его стране раньше были великолепные кофейные плантации, но коварный гибрид-враг… В общем как обычно: предали, заморозили, отравили и отняли. Язык его заплетался все непонятнее, и через пару минут несчастный заснул, уткнувшись лбом в крышку кормового люка. Я подождал и осторожно нащупал разъем под оборванной рубахой гребца. Сан застонал, когда я отомкнул хвостовую часть, но не проснулся. Ничего, нельзя же существовать постоянно замкнутым на сугубо внутренний бред? Это не жизнь, как говорится, мляеенах…

Я издалека услышал плеск весел лодки — разведчики возвращались.

— А ялик почти чистый, — взбираясь на катер, отсутствующе отметил Магнус. — Не думал, что отмоете.

Сэлби возмущенно шмыгнул носом, я тоже ждал от лазутчиков несколько иных новостей.

— Пост пустует, — объяснил доктор, передавая на борт винтовку. — Навес часовых разобран и исчез. Дыры от столбов еще заметны, загаженный склон тоже — так что с местом мы не ошиблись.

— Худо-худо, — пробормотал Сэлби.

Это гнусавое «хуфо-хуфо» заставило меня вздрогнуть. А что если… нет, быть такого не может. Гарнизонный лагерь слишком велик и многолюден — Болотам с ним не справиться. По крайней мере, за такой короткий срок.

— Мы прошли чуть дальше по береговой возвышенности, — продолжил Док. — Ни дымов, ни звуков. Тропа тоже пуста. А ведь раньше отсюда можно было разглядеть лагерь и пристань. Возможно, виновата облачная погода…

— Пристань мы бы в любом случае разглядели, — горько напомнил Магнус. — Русло здесь почти прямое, а давешнюю рощу вырубили.

— Может, перенесли, пристань-то? — с надеждой прогнусавил Сэлби. — Ее ж только достраивали…

— Возможно, — Док посмотрел на меня. — Придется предпринять еще одну разведку. За прибрежными холмами начинается долина, спустившись, мы окажемся как на ладони. Сразу подходить катером к пристани… э-э… к месту где была пристань, тоже рискованно. Все это безлюдье выглядит весьма тревожно. Полагаю в сумерках осторожно пройти по берегу. От устья Портового ручья просматривается весь лагерь. Но необходимо помнить, что нас могут подстрелить часовые.

— Фто ферно, то ферно, — согласился знающий бдительность и нервность своих однополчан Сэлби. — Кто пойтет?

— Полагаю, вечером мое зрение придется кстати, — сказал я. — Вы как. Док?

— Несомненно, я отправлюсь с тобой, — заверил доктор. — Уверен, что нам нужно хорошенько отдохнуть и продумать план разведки.

План мы продумали и нарисовали на страничке из дневника Дока. Как ни странно, выяснить, как лучше подкрадываться к лагерю, оказалось не так-то просто: каждый из нас знал только территорию около своего места службы. Сэлби — армейские палатки и два поста, на которых ему доводилось торчать на часах, мы со шкипером — стапель, пристань и хижины, где квартировали экипажи. Чуть больше знал Док, по долгу службы бывавший в штабной части и в тех пещерах, что именовались Заводом. Так или иначе, теперь мы представляли расположение гарнизона и общую схему расставленных часовых. Иное дело, что часовые и дозоры сейчас явно отступили вглубь расположения…

Несомненно, мы врали сами себе. Людям свойственен такой примитивный фокус. Почему-то мы считаем, что не признавая очевидное, оставляем себе шанс на чудо. Я знал, что в лагере мы никого не застанем. Форты и строительство брошены. Я был уверен, что и мои спутники уже поняли это. И все же мы играли свои глуповатые роли…

Мы с Доком подкрепились и, едва начали сгущаться сумерки, отправились на берег. На сушу нас переправил в ялике Магнус, и вскоре мы карабкались по скользкому откосу берега.

— Не знаю, что мы там найдем, но уж перепачкаемся изрядно, — на редкость мрачно предрек доктор.

Он был отягощен солдатской винтовкой и пневмом, мне из оружия доверили лишь топорик. Впрочем, я не видел оснований возражать — вступать в серьезное сражение с кем бы то ни было не имело смысла.

Снова принялся накрапывать дождь, но в разведке это только на руку. Мы осторожно шли вдоль берега, стараясь держаться в сгущающихся тенях. Док шепотом ругался, то и дело оскальзываясь на травянистом склоне, мне было куда легче. Я видел всю долину, западный ветер без злобы кидал в лицо мелкие капли дождя, дразнил запахами мокрых камней и обмякших под тяжелой влагой колючих трав. Я видел низкие заросли кустарника, склоны и вершины далеких западных холмов, небо над которыми еще светлело остатком дня. Хотелось заглянуть за ту холмистую грань, понять, что там дальше… и еще дальше, там, где день еще не оставил землю. Наверное, земли Холмов ничуть не меньше мира Болот. Проклятье, ну как я мог жить без этого любопытства?

Док опустил приклад винтовки на землю и утер мокрое лицо:

— Дай перевести дух, Энди. Похоже, ты окончательно выздоровел — шагаешь как заведенный.

— Видимо, засиделся на борту. Сэр, накиньте капюшон — у вас борода мокнет.

— Да я уже насквозь вымок, — доктор хохотнул своим замечательным смешком маньяка. — Что ж, продолжим…

Я шел за ним следом и думал, что Док, не смотря на свой злодейский смех, никакой не женоубийца, а просто неудачливый воришка. А убийца как раз я. Забавно раскатились шары игры-жизни по столу с мокрым травяным сукном. Впрочем, раз Док тащится вперед, не особо опасаясь за собственную спину — я не очень пугающий убийца. Наверно, у меня все впереди.

— Чему ты ухмыляешься, Энди? — не оборачиваясь, спросил мой спутник.

— Думаю, что с нами будет, если в этом мире вообще не найдутся люди.

— Ну уж на мою задницу, в любом случае, нечего пялиться, — запротестовал Док.

Мы приглушенно посмеялись и взобрались на очередной склон. Впереди открылась дорога, по которой волонтеры возили бревна для постройки верфи и пристани.

— Нет ни малейших сомнений, что этой дорогой не пользовались месяц, а то и два, — прошептал доктор.

Верно, лощинка с колеями выглядела абсолютно заброшенной. Вообще-то и дорога, и две еще чуть заметные тропинки, казались сугубо чуждыми этой мокрой травяной ночи. Словно борозды уродливых шрамов на теле холмов.

В молчании мы двинулись дальше, держа курс на отклонение от берега и рассчитывая под прикрытием кустов выбраться к портовой дороге, дабы оказаться где-нибудь между пристанью и насыпью будущей узкоколейки.

Насыпь оказалась на месте, а пристани практически не осталось: лишь несколько свай еще торчали в воде.

— Разобрали, — прошептал Док. — Из воды столбы не стали вытаскивать — не стоит возни. Возможно, Сэлби прав и лагерь перенесли по какой-то причине.

Я помолчал. При переносе лагеря едва ли имело смысл разбирать настил пристани — дорога от Завода шла прямиком сюда, а любой груз проще транспортировать рекой. Ведь пещеры и сам Завод в любом случае едва ли возможно переместить. Впрочем, это Док знал куда получше меня. Ах, уж эти самообманы и самоутешения…

Мы внимательно изучили в бинокль бывшую пристань и насыпь, не обнаружили ни малейших признаков жизни. Следовало продвинуться непосредственно к лагерю…

…Первым живого человека увидел я: в сумраке на миг появилась полоса света. Это было выше долинки, на склоне, там, где по моим смутным воспоминаниям располагались пулеметные блокгаузы. Свет из двери мгновенно исчез, а силуэт остался стоять на ступенях лестницы.

— Что там? — встревожено прошептал Док.

Ночная тьма чересчур загустела для не тронутых Болотами глаз, и мой спутник почти ничего не видел.

— Часовой, — прошептал я. — Они заняли наши укрепления.

В том, что это «они», а не кто-то из экспедиционного полка, у меня не оставалось ни малейших сомнений. Чужак был одет в свободные штаны, наподобие тех, что носили наши гребцы, но в отличии от них, имел привычку заправлять штанины в добротные сапоги. Легкая куртка с капюшоном, под ней блеск металла кольчуги. На поясе висели прямой недлинный меч и кинжал. Дикарь, но недурно вооруженный и уверенный в себе.

По-видимому, в лагере их немного. Я проследил за направлением взгляда чужака и обнаружил второго туземца. Вернее, двоих — эти затаились на верхней площадке полуразобранной причальной мачты для дирижаблей. Наблюдатели. Нам чудом повезло остаться незамеченными: мы двигались слишком медленно и неуверенно, и по большей части оказались прикрыты насыпью узкоколейки.

Я объяснил доктору ситуацию.

— Черт возьми, ты уверен, что они там? — изумился Док. — Это же слишком далеко. Я едва различаю вышку.

— Определенно, они там, — заверил я. — И где-то есть конюшня. Ветер изменчив, не определю точно, но уж конский навоз трудно не узнать.

Мы действовали с предельной осторожностью. Приближаться к строениям было неразумно, но выручал бинокль и мои обострившиеся чувства. Туземцев в лагере насчитывалось от двадцати до сорока человек. Мне показалось что лошадей, укрытых в бывшей молельне для волонтеров, примерно столько же. Странно, по слухам в здешних местах обитали крайне отсталые племена. А тут целый кавалерийский эскадрон, достаточно дисциплинированный и имеющий представление о дозорной службе.

Обсудив с Доком расположение вражеских постов, мы пришли к выводу, что это не засада. В смысле, если и засада, то не на нас. Дикарские дозорные посты в большей степени были развернуты фронтом к пещерам, стало быть, оттуда туземцы и ожидали неприятностей.

— Сэр, то, что мы именовали Заводом, вероятно, не совсем завод? Это механизм здешних врат, и именно таким путем мы проникли в этот мир, не так ли? — напрямую спросил я.

— Энди, не то чтобы я тебе не доверял, — прошептал Док. — Но мы сейчас касаемся тайн, за разглашение которых меня гарантированно повесят. Даже если я выскажу лишь только свои собственные, смехотворно необоснованные догадки. Понятие не имею, что значится в контракте, который подписал ты, но существует ли уверенность, что обмен подробными сведениями нам так уж необходим?

— Такой уверенности у меня нет, — признался я. — Вопрос заключен в ином. Нужно ли нам точно знать, что происходит в пещерах? Если полк отступил в глубь туннеля и удерживает, гм… ключевые позиции, то это дает нам шанс. В противном случае…

— В противном случае, мы в полной заднице, — вздохнул Док. — Тайна это или нет, но вернуться под знамена Ее Величества, к жалованию, пиву и допросам с пристрастием, мы можем только через Завод…

Мы потратили более двух часов, подбираясь к входам в пещеры. Лично мне все стало понятно намного раньше, но я понимал, что доктору нужно убедиться собственными глазами…

Собственно говоря, пещер больше не было. Входы в галереи похоронил огромный оползень, практически сравнявший откос, так старательно издырявленный нашими саперами и строителями. Лишь насыпь узкоколейки, сейчас упирающаяся прямиком в каменный завал, доказывала, что это то самое место.

— Похоже, они взорвали туннели, а потом обрушили склон, — бормотал Док. — Сработано неспешно и со смыслом. Взгляни: сначала разобрали пути, убрали рельсы и шпалы. Ты понимаешь, что это значит?

— Понимаю. Туземцы оказались малость посообразительнее, чем предполагалось в штабе.

— И это тоже. Хотя, взрыв мог быть подготовлен нашими саперами. Но дело куда хуже. Энди, мы отрезаны…

Мне было любопытно видеть лицо доктора в этот момент. Я уже вовсю пытался понять, что принесет этот новый отскок шаров на нашем игровом столе. Ну и физиономия! Наверняка, днем я тоже выгляжу забавно. Иногда.

Осознав, что наше положение изменилось самым кардинальным образом и потому делать выводы, лежа на мокрой и колючей траве, несколько несвоевременно, мы начали отступление. Нас терзало отчаянное желание догадаться, что же на самом деле произошло в лагере. Не мог же экспедиционный полк попросту исчезнуть⁈ Если гарнизон вернулся в Британию, то почему в такой спешке и не оставив хотя бы дежурной команды? Нет, мы не испытывали иллюзий по поводу себя — разведывательный отряд сущая мелочь и вряд ли ему уделялось первоочередное внимание при штабном планировании. Но бросили не только нас, но и дорогостоящие лагерные сооружения, включая почти готовую узкоколейку…

Мы самым осмотрительным образом покинули опустевший лагерь. Довольно долго пришлось лежать в оплывшей осушительной канаве: наперерез нам двигался патруль — трое таких же молчаливых, самоуверенных бойцов, как тот джентльмен на склоне, только на сей раз у двоих были копья, а стрелок нес арбалет.

Глядя на оружие, прикрытое от сырости кожаным чехлом, я подумал, что тихие стрелы едва ли вызывают отторжение у Болот и родственным им земель. Определенно это не пневм, и уж тем более, не отвратительно шумная и ненадежная винтовка. Может, оттого эти парни выглядят такими спокойными?

— У него мушкет? — прошептал доктор, вглядываясь вслед врагам и тщетно пытаясь разглядеть их вооружение.

— Думаю, это арбалет или нечто подобное.

— Арбалет? Будь я проклят, не могли же эти селяне разбить наш полк⁈ Там только пулеметов было с полдюжины. А дирижабль с аэробомбами⁈

Частичный ответ на эту загадку мы получили, обогнув лагерь с северной стороны. Мои ноздри уловили запах с пологого склона холма, и я невольно вздрогнул…

Захоронение было обширно и ничуть не похоже на стандартные воинские британские кладбища. Трупы закопали достаточно глубоко, но дожди и дикие звери побеспокоили мертвых. Изредка сладковатый запах разложения накатывал густой волной…

— Что ж, по-крайней мере, полк был предан земле, — хладнокровно заметил взявший себя в руки Док.

— Здесь далеко не все, — пробормотал я, не отрываясь от бинокля.

Видимо, захоронения постарались распланировать по определенному принципу. Я мог прочесть только ближайшую надпись: на обтесанной плоскости врытой вертикально шпалы было вырезано: «Третий дес-к» и ниже добавлено что-то незнакомыми мне буквами. Док взял бинокль, но прочесть ничего не мог, лишь сказал, что это видимо, «кириллица, исконный алфавит гребцов». Таких могил я насчитал восемь, а по дальнему краю тянулся ряд иных захоронений, надо думать, там покоились британцы.

Мы отползли за вершину холма и, пригибаясь, двинулись к реке. Шли безмолвно, пытаясь в уме сложить, умножить вычесть, то есть, прояснить судьбу полка. По моим, очень ориентировочным, подсчетам, получалось, что погибло никак не больше трети гарнизона. Ответ напрашивался сам собою: остальные отошли в пещерную часть лагеря. Видимо, кто-то погиб в бою в галереях, кому-то удалось отступить через Завод в Британию. Возможно, именно Завод интересовал нападавших. Но как же происходило само сражение? Мне не хватало воображения представить, как аборигены, пусть организованные и достаточно храбрые, смогли выбить из укреплений британских пулеметчиков. Под ливнем пуль скорострельных паровых установок ни доблесть, ни арбалеты не способны принести победу. Кстати, а где же могилы атаковавших бойцов? Их должно быть много. Возможно, мы пропустили могильник туземцев или у дикарей в обычае хоронить своих храбрецов у родных хижин…

Обсуждение зашло в тупик.

Вы фее изменники и дезерфиры! — бушевал Сэлби. — Только и думафаете как сбежать! Не быфать этому!

Наш несгибаемый предводитель размахивал револьвером, благоразумно не рискуя направлять ствол символа власти в нашу сторону. Но и обстрелу гнусавыми обвинениями нам возражать все равно не хотелось. Пустое и бессмысленное дело.

— Что за чушь ты несешь? — вздохнул рассудительный шкипер. — Вся штука как раз в том, что бежать нам некуда.

— Эти негодяи найдут куфа, — убежденно заявил геройский солдат и яростно сморкнулся. — Фее врут! Фее! Сам посуди, ну как дикари могли разбить фесь полк⁈ Они ж дикари!

— Ты их вообще видел, тех дикарей? — поинтересовался Док.

— Фи дел!

— И много?

— Двоих! Их взяли нифе по реке. Вроде офотники. Или бродяги.

— Тогда конечно. Именно бродяги очень показательны, — согласился доктор.

Сэлби помолчал, а потом надрывно спросил:

— Зачем фы фрете? Что фы видели? Что там в лагере?

Я помалкивал. Сэлби боялся — он боялся и принесенной нами дурной вести, и дикарей, и нас, и военно-полевого суда, и своей простудной болезни с водянисто-зеленоватыми, необыкновенно клейкими соплями… Список ужасов был пространен, я в этом списке числился не на последнем месте, и любое мое слово могло вызвать новую бурю негодования и недоверия.

— Дружище, ты сам можешь пройтись и убедиться, — вздохнул Док. — Подходы к лагерю мы знаем, дождешься вечера, и…

— Ага, дофидаться вечера! — вознегодовал солдат. — Я фнаю, что меня там ждет!

— Что? — нервно уточнил Магнус.

— Зафада!

— Засада? Дьявол тебя побери, Сэлби, да кому ты нужен?

Сэр-адмирал обвел нас загнанным взглядом, переложил револьвер в другую руку и прошептал:

— Мне нуфно вернуться в Англию. Все жалофанье по выслуге, премия, фее там. А фдесь мы погибнем…

— О том и толкуем, — пробормотал шкипер. — Может, нам обойти оставленный лагерь и двинуться дальше? Должны же быть иные британские посты и гарнизоны? Нам конечно не докладывали, но ведь каждый из нас что-то да слыхал…

— Нет! Никаких обсуфдений и болтовни! — запротестовал Сэлби. — Наферняка, полковник остафил тайные дозоры, они нас найдут, передадут нофый приказ…

— О, посыльный и пакет с секретным маршрутом нас непременно дожидаются. На кладбище они и лежат, — угрюмо предположил Док.

— Джентльмены, уже утро и у меня начинает жечь глаза, — сказал я. — Полагаю, я могу вас оставить и поспать. Каким бы ни было ваше решение, мы с бедолагой Саном выполним свой долг перед Британией. Боже, храни Королеву! Правь, Британия, морями!

Недурной откат шара — вот так ляпнешь очевидную глупость, на которую остальным и возразить нечего, и можно отправляться спать.

Я сбросил сапоги и завалился на рундук. От брожения по склонам и иных трудностей разведки у меня слегка ломило ноги. В остальном я чувствовал себя на редкость бодро. Мне следовало пораскинуть мозгами, наметить серию ударов, просчитать их наилучшую очередность… Самое главное — я знал, к какому именно выводу придут мои спутники. По реке можно двигаться в двух направлениях, и мне отчего-то представлялось, что команда предпочтет не возвращаться на Болота. В то, что кто-то из нас решится выбрать сухопутный маршрут на юг, верилось еще меньше…

— Да дьявол их побери! Я так и знал! Энди, нам следует поживее поднимать пары!

Вопль Дока живо выдернул меня из дремоты. Уже всовывая ступни в сапоги, я услышал треск выстрела — это палили на берегу!

— Что случилось⁈ — крикнул я, ныряя в машинное отделение.

— Этот дурачина поперся к лагерю, да еще сманил с собой Магнуса. Похоже, их визит не остался незамеченным.

Экая глупость. Сэлби вполне мог бы отправиться к дикарям и торжественно преподнести им свой револьвер, скальп, или что их там еще интересует. Не думаю, что столь дерзновенный поступок сэра-солдата меня бы всерьез огорчил… Но шкипер нам нужен. Откровенно говоря, без Магнуса катер долго не протянет…

В топке дотлевали угли кругляшей с жир-маслом. Я живо зашвырнул пару новых, добавил несколько лопат драгоценного угля. Через пять минут мы сможем завести двигатель. Вопрос в том, есть ли у нас в этом внезапно начатом фрейме пять минут…

На берегу вопили, бахнул выстрел у меня над головой — это стрелял Док. Я высунулся из кокпита. Наши тупоголовые разведчики уже подбегали к берегу — бегуны из них были еще те. Сэлби шатало, Магнус походил на снулого кривобокого краба. Погоня, меж тем, не медлила: две группы преследователей: одна пешая, другая верховая, на глазах сокращала отставание. Всадников я, правда, почти не видел, лишь изредка над кромкой обрыва мелькали головы кавалеристов и гривы лошадей. Пешие дикари резво рысили вдоль кромки воды — этих было шестеро и они производили впечатление на редкость поджарых спортивных парней. По ним-то и палил с носа катера Док.

Полагаю, с винтовкой аборигены были знакомы, недостаточно, но все же знакомы. После выстрела все мигом попрятались в промоины и за камни, и сейчас настороженно выглядывали из укрытий. То один, то второй дикарь с быстротой суслика вскакивал и шнырял в следующую щель. Похоже, вид катера их порядком насторожил, тем не менее, даже переход на скачки и прыжки не особо замедлил ход береговых воинов.

— Энди, живее в ялик и подбери наших разинь, — крикнул Док, вновь вскидывая «энфильд».

— Мне не успеть, — ответил я, соизмеряя скорость беглецов, преследователей и наилучший курс ялика. — Если только они не…

На носу щелкнул боек винтовки — осечка!

— Да это черт знает что такое: из четырех один выстрел! — зарычал Док, рывком затвора вышвыривая негодный патрон. — Все пропало! Сейчас их настигнут.

Беглецы тоже догадались что дело плохо. Сэлби остановился, с отчаянием загнанного в угол хорька вскинул револьвер и по-офицерски завел левую руку за спину, прицелился… Догадливые дикари немедля исчезли между камней и кустов. Щелчков курка я не слышал, да и вообще относительно яркий дневной свет меня порядком слепил. Но донесся треск револьверного выстрела, после паузы и непонятного громкого всплеска — бахнуло повторно. Два заряда из шести в барабане исполнили свой долг — не так уж скверно.

Оказалось, всплеск произвел ухнувший в воду шкипер. Старина Магнус верно оценил ситуацию — шанс достичь катера оставался единственный — плыть к середине реки и надеяться, что тебя подберут. Тупица Сэлби завертелся на камне, взвыл, тут инстинкт самосохранения подсказал ему наилучший выход — следовать примеру умного человека. Солдат в отчаянии бухнулся в воду…

Гм, я думал, что придурок вообще не умеет плавать. Оказывается умеет, хотя и в ошалело-фокстерьерском стиле. Ужас придал сэру-адмиралу силу — за плешивой головой даже бурун забелел — ну, прямо двигатель в пять ослино-гребных сил.

— Их подстрелят! — Док спешил вложить в винтовку новый патрон.

Это верно, дикари готовились пустить в дело арбалеты.

— Берегись! — отчаянно взревел доктор, прикладываясь к винтовке…

Такой знакомый щелчок осечки, к нему прибавились иные, посвистывающие звуки…

В пловцов аборигены-арбалетчики не попали, поскольку не в них и целились. В последний момент стрелков смутил я — вернее, развернутая мною в их сторону пулеметная остановка. Стрелка на манометре боевого давления Мк-2.2 вздрагивала, чуть заметно отклонившись от нуля — ствол даже не выплюнет пулю. Но дикари этого не знали. Зато они откуда-то знали, чем грозит пальба спаренного парового пулемета на столь убойной дистанции. Стрелы арбалетов полетели в сторону катера, а берег мгновенно опустел. Что ж, логика подсказывала, что аборигены не столь уж дики и невежественны…

«Да, определенно, они не совсем дикари» — подумал я, глядя на пробоину в пулеметном щите. Граненый наконечник арбалетного болта пробил листовую сталь, но дальше не прошел. А я-то считал пулеметный щиток слишком узким и чисто символическим…

— Энди, что с ходом⁈ — орал Док.

— Будьте добры, сэр, займитесь якорем, — ответил я, заскакивая в рубку.

Давление оставалось практически минимальным, но я рискнул подать нагрузку на двигатель. Под палубой тихонько застучало. Куда неприятнее и звучнее постукивало по борту и рубке. Арбалетчики с пренеприятнейшей резвостью осыпали нас стрелами. Звякнуло стекло… Док, благоразумно стоя на четвереньках, вращал барабан брашпиля. Наконец «Ноль-двенадцатый» двинулся вперед. На миг мне показалось, что ялик удерживает нас на месте не хуже трехтонного якоря броненосного крейсера…

Все же катер уходил от берега. Стрелы все еще стучали о борт, я взял лево руля, бортом прикрывая пловцов от обстрела. Сами-собой купальщики тонуть не спешили и я выскочил на палубу и схватил багор. Мы с Доком сходу подцепили шкипера. Сэр-адмирал что-то орал, пускал пузыри и кажется, вознамерился даже из воды грозить нам револьвером. Нелепо, но пока мы не были готовы освободиться от балласта. Магнус дал «самый малый задний», багор подсек Сэлби…

…— Я же не умею плавать… — хрипел страдалец, валяясь в луже на палубе. — Какого черта…

— Сэр, вы же сигналили, что держитесь, — изумился я.

— Действительно, дружище, вы же ясно указали, что мистера Магнуса мы должны поднять в первую очередь, — поддержал меня Док. — Я еще подумал, что самообладания вам не занимать.

Сэр-адмирал плевался водой и не особо желал заострять внимание на своем героизме. Наконец, выкашлял:

— Разворачивайтесь! Убираемся отсюда!

— Сейчас разворачиваться? — кротко уточнил я.

— Естественно, ты, глухой и слепой болван!

— Не глупи, Сэлби, они же следят за нами, — возмутился шкипер, скинувший мокрую одежду и стоящий за штурвалом в одних подштанниках.

Мы уходили вверх по реке. Всадники, следующие за нами берегом, показались лишь раз. Но, откровенно говоря, этот единственный раз и оказался для меня почти роковым. Две стрелы, пущенные с прибрежного утеса, оказались потрясающе точными. Одна угодила в леер на надстройке, вторая прошла под сгибом моей руки, оставив дыру в рукаве и задев предплечье пестрым оперением. Просто счастье, что мне взбрело в голову именно в этот миг склониться к воде.

— Считаю, что сегодня нам повезло, — объявил, кутаясь в плащ, шкипер. — Хотя я утопил винтовку, но все мы живы.

— Измена кругом, — отозвался очнувшийся в ялике Сан. — Броня не к черту, боепрепасы млянхдрянь.

Волонтер сидел под парусиной и тупо разглядывал стрелу, оставившую очередную прореху в ветхом тенте. Примерно так же придурковато выглядели и мы все. И какое чудо нам помогло удрать?

…— Они нас ждали! — настаивал Сэлби.

Купание под арбалетными стрелами подействовало на нашего сэра-предводителя весьма неожиданным образом — его простуду как рукой сняло. Правда, отсутствие соплей не прибавило ему ума.

— Возможно, они заметили следы у лагеря и удвоили бдительность? — предположил Док.

— Наплевать! Наверняка они рыщут вдоль реки. Нужно пробиваться вниз по течению, пока мы еще в силах это сделать, — взял быка за рога шкипер.

После краткого, но бурного обсуждения наш начальствующий состав пришел к единому, немного предсказуемому, мнению: драпать вниз по реке и немедля! Я щурился на вечерний свет за окном рубки, почтительно кивал, и ждал, когда джентльмены перейдут к следующей теме: о море и приморском городе.

— Допустим, мы выйдем к морю, — в тяжких раздумьях пробормотал Магнус. — Без припасов, с минимумом топлива… «Ноль-Двенадцатый» вообще не предназначен для длительных морских переходов.

— Обстоятельства против нас, — согласился Док. — Но все же, лично для меня, море предпочтительнее здешнего кладбища.

— На побережье стоит туземный городок. И туда уже ходили разведчики полковника. Возможно, там есть наши агенты, — перешел на шепот Сэлби. — Но учтите — я вам ничего не говорил!

— Не будем опережать события, — призвал доктор. — Прежде нам нужно проскочить к морю. Полагаю, это будет нелегким делом…

После полуночи, мы вывели катер из тростников и двинулись вниз по течению. Главной задачей было незамеченными миновать местность у бывшего гарнизонного лагеря. Наверняка, встревоженные туземцы удвоили караулы. Оставалось надеяться, что враг остается в уверенности, что мы удрали на север и погоня прошла мимо нас.

В утреннем тумане мы скользнули мимо разрушенного причала. Мне было приказано спуститься в ялик и мгновенно придушить гребца, если он вздумает громко молиться или шумно портить воздух. Впрочем, Сан просто крепко спал. Его дыхание и тихий плеск речной воды сопровождали нас в этом призрачном скольжении сквозь влажный полог белесого тумана. Я думал о том, что день будет жарким и о том, что ждет нас на пути к побережью, и далее, у неизвестного дикарского городка. Собственно говоря, мне было все равно, что именно встретит нас на юге. Я чувствовал себя частью ялика, частью реки и тумана, и мне не стоило ни о чем волноваться до самого окончания игры. Да и позже не о чем беспокоиться — я все равно останусь частью бесконечного мира, пусть уже бездушной и лишенной прелестей бурчания пустого брюха. Да, в любом состоянии есть свои преимущества.

Ни звука не нарушало предутреннюю туманную тишину. Лишь легкий запах дыма мог нас выдать, но едва угадывающийся берег так и оставался немым…

Людей мы увидели через четыре дня. Уровень речной воды понижался на глазах, мы то и дело скребли килем по отмелям. К счастью, дно в этой части реки было по большей части глинисто-песчаное, шпангоуты и заклепки обшивки пока выдерживали… Следовало поторапливаться и мы держали пары, рискуя выдать себя относительно густым угольным дымом. Я стоял на носу с багром, поминутно промеряя глубину. Даже вечером было жарковато, мне припекало левую сторону тела, один глаз приходилось держать закрытым, и я ворчал ругательства. Берега стали вовсе плоскими, редкие и низкие полосы тростника не давали никакой тени. Вокруг простирались плоские складчатые возвышенности, русло петляло между ними, допекая меня «бродячим» солнцем. Да когда же оно сядет, черт бы его взял?

Из-за излучины «Ноль-Двенадцатого» вынесло на широкое мелководье. По-видимому, здесь был брод: с двух сторон к реке спускалась дорога, отнюдь не выглядевшая заброшенной. Подтверждением ее обитаемости служила пара распряженных возов, стоявших на восточной стороне. Рядом горел костер, сидели люди. Сквозь тихое урчание катерного двигателя донесся отчетливое женское ойканье. О, дама!

Они — пятеро путников и четверо лошадей, во все глаза уставились на катер, а я смотрел на них. Бритые, вполне цивилизованные физиономии туземцев-мужчин, женщина средних лет, ребенок… Небогатые путешественники или мелкие торговцы. Гм, скорее уж я, с замотанной тряпкой физиономией, босой, в штанах, зияющих прорехами, выглядел сущим дикарем.

Мне стало смешно и немного стыдно, и я поприветствовал зрителей доброжелательным жестом. Из рубки неопределенно хрюкнул Магнус…

Так мы и проплыли мимо странников, пораскрывавших рты. Вслед нам сказали что-то вроде «не иначе, новые погодники, ишь с каким дымным варевом прут». Смелая девчушка побежала от костра нам вслед, забежала в воду по колено, и, поддерживая юбку, глазела на «Ноль-Двенадцатый», пока мы не скрылись за следующей излучиной…

— Сочная, — сказал Сэлби, поднимаясь из-за пулеметного щита с винтовкой в руках. — Весьма гладкая и сочная бабенка, вот будь я проклят. Сто лет таких не видел! А что, джентльмены, если нам высадиться на берег и обойти лагерь этих простаков? Дадим залп из засады, атакуем с пневмами и холодным оружием. Держу пари, они этого не ждут.

Мы с Доком уставились на стратега. Предложение выглядело несколько внезапным. И не совсем джентльменским. Пусть кругом враги, но мы все же не разбойники.

— А что вы хотели? — возмутился нашему недоумению вояка. — Мы на войне! Они-то нас точно не пожалеют. Взять добычу у врага — совершенно законное правило войны. В их обозе провизия, одежда, конина, в конце-концов. Сочный бифштекс с пару ладоней величиной, а? Ну, или иное развлечение каждому по вкусу.

— Увы, дружище, — вздохнул доктор. — Едва ли мы можем рассчитывать на безопасный отдых и хорошую добычу. Проезжая дорога — опасное место. Того и гляди кто-то покажется на спуске, и тогда…

— Это верно, — наш мужественный воин взмахнул винтовкой. — Но я бы рискнул! Оно того стоило. Особенно дикарка. Выглядит очень сытой. И выносливой.

— Вышло бы шумновато, — намекнул Док, косясь на меня.

— Она бы и не пикнула, если бы мы для начала ударили по мужчинам из всех стволов, — заявил туповатый сэр-предводитель. — А если вы про соплячку, то ее можно было бы отдать Энди. Они почти ровесники, сладилось бы дельце.

— Вот уж не знаю, на вид она мелковата, — улыбнулся я. — Кстати, сэр, раз я оказался живуч и опять считаюсь полноценным бойцом с правом на добычу, не соблаговолите ли вы вернуть мне мой нож? Было весьма любезно с вашей стороны сохранить его в момент моего недомогания, но сейчас нож нужен мне для работы, да и в случае внезапного нападения, привычный клинок не помешает.

Сэлби изменился в лице, уставился на меня, потом на багор в моих руках. Мучительная работа мысли отразилась на его одухотворенном лице, потом солдат широко улыбнулся во все свои зубы-гнилушки:

— Конечно, Энди! Ты держишься молодцом, а нож — штука необходимая моряку. Хорошо, что напомнил, сейчас найду ножичек…

Он поспешно нырнул в каюту, а я промерил глубину и прошел на корму. Из-за штурвала мне подмигнул шкипер. Все всё поняли.

Доходяга-гребец оказался в бодрствующем состояние: сидел, свесив грязные ноги на носу ялика, и печально смотрел в воду.

— Не полегчало? — осведомился я.

— Да ну, бнахегврот. Только потому и жив, что организм не определился: с головы он тухнет или с жопы. Эх, субнах. А вы бы утопили тупого «сапога», пока не поздно. Подставит, чмоегзах. Рано или поздно нас всех возьмут за жабры и повесят. Вам-то что мучиться, мляего, а меня точняк за хвостяру вздернут. Что непоправимо унизит мое человеческое, нахего, достоинство.

— Мысль правильная, вижу, чуток тебе полегче, — подбодрил я философа-провидца.

Море мы учуяли издалека. Виновато ли мое болотное чутье или здешнее море пахнет много сильнее полузабытого Ла-Манша, но у меня даже закружилась голова. Словно, там, за плоскими вершинами холмов, мир становился вдвое ярче и живее. Мне не сразу поверили, но через пару часов Магнус тоже начал принюхиваться…

Соль, водоросли, прохлада ветра, миллионы новых запахов!

И вот Оно открылось…

Устье, разбитое ноздреватыми скалистыми островами, кручи обрывов… Сотни гневно гомонящих бакланов, поднявшихся со склонов, тщетно попытались заслонить крылами темно-синий простор впереди. И лазурь неба в немыслимой дали сомкнулась с фарфором выгнутого блюда темно-ультрамаринового горизонта…

Я заморгал, пытаясь дать уставшим глазам отдых — даже предвечерний мир был чересчур ярок.

— Вот, иное дело, — сказал из-за штурвала шкипер. — Море! Это вам не тухлая кофейная гуща с рыбками для закупорки задницы.

Я ничего не имел против Болот, но море действительно иное дело.

Военный совет был собран, когда мы покачивались на якоре под прикрытием череды скал. Ветер и волнение в полутора милях от берега оставалось скромным, но белая пена у камней напоминала, что так будет не всегда. Откровенно говоря, «Ноль-Двенадцатый» не готовили к карьере первооткрывательской каравеллы. Первый серьезный шторм, и… Интересно будет взглянуть на Донный мир, но не будем торопить события.

Ввиду важности происходящего обсуждения, было приказано привести и волонтера. Для начало нашему страдальцу было растолковано, что ныне настали такие дни, что даже полуумные обязаны помалкивать и повиноваться первому знаку командира экспедиции. Сан заверил, что ему «все ясно, нахваевдупчрот» и впал в самозамкнутое забытье.

— Город расположен западнее устья реки Принца Альберта — это единственное, о чем нам известно точно, — начал Док.

— Откуда же это вам известно? — немедленно заподозрил недоброе сэр-стратег.

— Уймись, солдат! — рассердился шкипер. — Или мы сейчас говорим начистоту или ступайте все разом и утопитесь!

— Угрозы! Ты кому угрожаешь, старый трусливый пердун⁈ — Сэлби немедля ухватился за револьвер. — Как командир отряда я обязан поддержать дисциплину любой ценой…

— Штаны свои вонючие поддержи, жалкий недоносок, — зарычал Магнус. — Подвяжи штанишки, вставай за штурвал и веди судно куда хочешь, тупая скотина…

— Джентльмены… — пытался остудить страсти доктор, но военный совет уже закончился. Представители армии и флота, сыпля ругательствами, покинули кубрик. Док проворчал, что проще было сдохнуть на болотах, а не тащиться в этакую даль, и пошел к себе. Я растолкал волонтера, одержал победу в краткой битве за размыкание хвоста, и отвел страдальца на корму. У меня была припасена галета, и мы перекусили, осмысливая наше положение. Лаконичное волонтерское определение «нуегонх» полностью отвечало ситуации.

Следующие шесть (или семь?) дней прошли весьма насыщенно. «Ноль-Двенадцатый» не пошел ко дну исключительно благодаря моим усилиям и хилой помощи Сана. Я дважды поднимал пары и менял якорную стоянку в соответствии с изменившимся ветром. Волонтер помогал мне меланхоличными замечаниями о бренности всего сущего и прочими «ахуеговж». Остальной экипаж был занят. Понятия не имею, кому из них первому пришла в голову гениальная догадка, что часть нашего научного груза едва ли будет востребована по назначению. Возможно, сам Док осознал, что все его труды во славу Географического Общества пошли прахом и решил пустить старательно собранные образцы на насущные нужды. Сначала был выпит спирт из банки с головой зайца-кочковика, далее представители водных, земноводных и всех прочих тварей раскупоривались и обесспиртывались без всякого строгого упорядочивания по классам и видам. В трюме не умолкал рев и вопли: дискуссии и откровения старших членов экипажа не прерывались и ночью. Остатки солонины, сами обесчещенные образцы, практически весь запас галет и сахара был сожран в первые дни пьянки. Нужно признать, поджаривание заспиртованных образцов — не лучший кулинарный прием. Тогдашние эксперименты подсказали, что лучше заспиртованную дичину варить.

На остатки экспедиционного провианта я не претендовал. Соорудить простейшую рыболовную снасть не представляло труда, нельзя сказать, что у скал клевало наперебой, но небольших колючих рыбешек я вытаскивал регулярно. Мы с Саном выжидали, когда в трюме наступало безмолвие, перемежаемое храпом, и поджаривали улов. Рыбы хватило и на пожрать, и на то, чтобы подсолить и повесить сушиться за трубой.

Временами в трюме принимались драться. Мы слушали ругань и хруст ломающегося имущества. Не представляю, что можно крушить на скромном катере, но что-то они ломали.

Где-то день на пятый на палубу выбрался опухший до неузнаваемости Док. Глянул в леску в моих руках, на снимаемую с крючка рыбу:

— Gobiidae? Дай сюда! Я голоден!

Глядя в жутковатое синее рыло, я дал ученому дважды: под дых и по почкам. Док блеванул чем-то едким и бахнулся на колени. Я с должной осторожностью пнул его под зад и пьянчуга рухнул в люк. Мы послушали, как затихают звуки падения по трапу и волонтер сообщил:

— Такова жизнь-мля.

Я кивнул и взялся за швабру для протирки палубы.

По моим подсчетам спирт, ром, бренди и скипидар вот-вот должны были закончиться. Но видимо, на борту имелись еще какие-то скрытые резервы. Веселье продолжалось, а я держал оба люка на привязи, позволяющей трюму слегка проветриваться, но не выпускающей одичавших алкоголиков на палубу — иначе кто-то из них неминуемо свалился бы за борт. Вразумлять глупцов кулаками у меня не было никакой охоты.

Все чудесное когда-то иссякает, даже действие надежнейшего британского пойла. Очень вовремя, поскольку и запасы пресной воды у нас оказались на исходе — сухость в потрохах весьма донимала катерное командование.

Я с интересом наблюдал попытки шкипера выбраться на палубу, и, когда Магнус догадался подцепить и развязать «ирландский затяжной» узел своей трубкой, я счел старика достаточно протрезвевшим и открыл люк. Шкипер, посасывая пустую трубку, с недоумением обозрел скалы и море, поковырял ногтями в углах глаз, убедился, что острова не изменили своего местоположения. Поразмыслив, Магнус поинтересовался:

— Эгм, почму зпад на востоке?

— Сильный ветер в борт, пришлось сменить стоянку, — доложил я.

— Эт, правильно, — решил шкипер, вновь поковырялся в глазах и признал: — Дело затянулось.

Что верно, то верно. Следующий день экипаж выяснял, жив он или нет. Хуже всего пришлось Доку. В силу выдающейся образованности или особенностей конституции организма, запой превращал доктора в форменного осла. Вечером нам с Магнусом уже вдвоем пришлось намять ему ребра и связать.

— Черт знает что! — ворчал шкипер. — С чего я взялся пить с этакими дрянными людишками?

Док бессвязно ругался и грозил нам из угольного бункера, Сэлби умирающе стонал в трюме, шкипера мучило раскаянье, спиртного на борту не оставалось ни капли — в общем, дело шло на лад.

— Хорошо, что ты запер оружие и инструмент, — признал Магнус. — И хорошо, что мы тебя не убили. Кажется, у нас порой мелькали такие мыслишки.

— Догадываюсь, — кивнул я.

«Пришибить болотного выродка» настойчиво подзуживал сэр-адмирал, но про «задать лживому оборотню трепку и утопить на якоре» во все горло орала вся троица.

— Это все настойка из жаб, — прокряхтел шкипер. — От нее мозги набекрень. От бренди такого не бывает…

— Пресной воды у нас в обрез, — намекнул я.

— Нужно действовать, — решительно призвал Магнус. — Поднимаем пары и полным ходом к берегу. В общем, курс юго-запад.

— Наоборот.

— Точно. Наоборот. В общем, действуй. Мне еще нужен час-другой чтобы прийти в себя.

Шкиперу требовалось время, Сэлби нам был вообще без надобности, а вот с Доком обстояло посложнее…

Сан вытягивал по полведра забортной воды — больше не осиливал, я окатывал образованного пьянчугу порцией бодрящей солености, доктор отфыркивался, пытался вскочить и задать нам трепку. Веревка ему слегка мешала, хотя и без пут ему вряд ли удалось бы принять боевое вертикальное состояние. На ведре пятнадцатом Док сдался, сидел смирно и только прикрывал от воды плешь на башке.

— Может и хватит с него? — осторожно спросил из рубки мягкосердечный шкипер-самаритянин.

— Верно, хватит, — почти трезвым голосом подтвердил доктор и даже не выругался. — Зачем вы вообще на меня льете?

— Ускоряем возвращение разума, — пояснил я, ставя ведро на палубу.

— Разума? А что с ним? — Док посмотрел на свои ноги. — А где мои брюки?

— Сложно сказать. Походите пока в подштанниках, они тоже практически черные.

Брюки мы искать не стали, поскольку топка уже дала жар, давление поднималось, «Ноль-Двенадцатый» двинулся к вражескому берегу.

К земле мы подошли поздно вечером и экипаж в один голос загнал меня в ялик, груженный пустыми бочонками и ведрами. Предполагалось, что темная ночь как нельзя лучше подходит для моей высадки и экстренных поисков ручья. Сэлби вообще требовал выдавать воду только командному составу, поскольку она требуются для «принятия важных решений». Я ему объяснил, что пока требуется работать с якорем, а на это только бедолага Сан и способен, да и то в четверть силы. Тут и спорить со мной не стали — так иссушил спирт силы нашего славного экипажа.

Я высадился в крошечной бухте, окруженной крутыми ступенями скал. Пресный источник пришлось поискать, но тут помог мой нюх. Я пододвинул под крошечный водопад плоский камень, утвердил на нем ведро…

…Едва слышно журчала прохладная струя ручейка, и рокот мирного прибоя отвечал его говорку. Передо мной темнела овальная чаша бухты, а за ним, словно в окаймлении картинной рамы, жило море. Тысячи оттенков драгоценного серебра, расплавленного и черненого, зеркально-живого и угрюмого как древний надгробный крест. Бежали по простору лунные лучи, и мерцание звезд перебирало их подобно струнам виолы… Или арфы? Я ни черта не разбирался в музыке, но здесь музыка, несомненно, звучала. Я ее слышал и мне она нравилась.

Об экипаже «Ноль-Двенадцатого» я ничуть не забыл. Но пьющим джентльменам полезно проявлять выдержку, и медлительность ручейка здесь только на пользу.

Я вернулся ближе к рассвету, и меня встретили с восторгом. Надувшись воды и проведя день в отдыхе и размышлениях, мы приступили ко второму раунду обсуждения сложившейся ситуации. Сражение с заспиртованной коллекцией сгладило многие противоречия. В дружеской дискуссии мы обменялись слухами и догадками, узнали, что городок именуется — Глором, да и иные небезынтересные для дела подробности. К сожалению, их оказалось не так много. Что ж, остается дойти до этого забытого богами поселения, и на месте изучать его быт и особенности. Отыскать среди жителей резидента Ее Величества, приметы которого мы знали весьма неопределенно, казалось задачей сложной, но иного решения проблемы мы попросту не видели. Придется постараться.

В сумерках мы взяли курс на запад. Я стоял за штурвалом и вел катер по серебристым волнам. Небо, луны, волны казались истинной роскошью. Мои глаза отдыхали, словно ласкаемые драгоценным шелком. Подобное богатство оттенков я видел всего лишь несколько раз, когда дела «Георга» заносили меня в одно уютное заведение на Кингз-Плейс. Пускай тамошние ароматы духов, скатертей и белья были куда слаще и приторнее морских, что-то общее, несомненно, угадывалось. Видят боги, ночной мир изначально куда приятнее и понятнее жаркого и слепого дня…

Мы добрались до города за двенадцать дней. Вернее, за тринадцать ночей. Медленно, с этим не поспоришь, но дельце оказалось непростым. Все время кто-то из туземцев болтался на горизонте: береговые поселки попадались редко, зато здешнее судоходство оказалось на редкость развитым. То мелкое гребное суденышко, смахивающее на древнюю ладью с драконьей головой, то нелепо-высокий примитивный парусник, похожий на ореховую скорлупу с мачтами, то рыбачьи лодки… Последние, естественно, болтались у берега, ставя и снимая сети, но суда покрупнее деловито барражировали вдоль берега. По каким делам можно плавать на таких сомнительных лоханках, оставалось тайной. Мы уже решили, что здешние корабелы пользуются допотопными чертежами, как в одно утро Магнус заметил идущую гораздо мористее шхуну. Очертания парусов, смещенная к корме грот-мачта, все выглядело на редкость современно. Корабль строили «в американской манере,» как изволил выразиться наш всезнающий шкипер.

— Черт бы их побрал! — с тоской ругался Сэлби. — Ничего не поймешь. А вдруг на этой шхуне стоит парочка 17-фунтовок? Может, это чья-то колония, а мы влезли и понятия не имеем?

— Не исключено, — согласился Док. — Остается надеяться, что командование нашего, гм, экспедиционного корпуса хотя бы отдаленно представляло, куда мы вторгаемся. Впрочем, мой дорогой друг, нас в любом случае примут за шпионов и поступят соответственно.

— Я солдат, — без особой уверенности напомнил Сэлби. — Меня вешать незаконно.

— Несомненно! Но, увы, мы не знаем местного законодательства и обычаев. Не исключено, что здесь чужаков принято четвертовать, сажать на кол или побивать камнями. С другой стороны, аборигены хотя бы хоронят убитых.

Мы все вспомнили кладбище у полкового лагеря, и Магнус пробормотал:

— Да, могли бы и попросту сожрать. Тут нам повезло. Не каннибалы, да и говорят на приличном языке.

Несмотря на отдельные обнадеживающие факты, спешить попадать в лапы туземцев нам было ни к чему. Потому мы соблюдали максимальную осторожность и шли исключительно ночью. Не склонен ставить данное обстоятельство себе в заслугу, но без меня такие переходы были бы попросту невозможны.

С полуночи и до рассвета мы малым ходом крались под прикрытием берега и островков. Теперь у нас было вдоволь рыбы (пусть мелкой и требующей изнурительной чистки) пресной воды и мы не слишком торопились. Мимо заливов и поселков проходили, дожидаясь безлунного часа, благо, облачность держалась переменной, а волнение умеренным. Предчувствие рассвета заставляло нас искать укромную якорную стоянку и такое местечко непременно находилось. В движении Магнус стоял у штурвала рядом со мной, и порой мне становилось смешно — насколько же он странен и беспомощен в ночной темноте. Но я понимал, что ошибаюсь — наоборот, это я не слишком нормален для человека. Впрочем, размышлять о данностях глупо, мы были сосредоточены на катере и море. Рифы и отмели, прибрежные течения, изменения ветра — я многое мог разглядеть, а шкипер использовал свой многолетний опыт. В молодости Магнус немало ходил в водах Новой Гвинеи и Южных островов. Помощником рулевого, затем рулевым на скромных суденышках. Как я догадывался, не всегда их рейсы выглядели безупречно со стороны закона, но стоит ли об этом упоминать… Я с увлечением впитывал опыт старого моряка, он с не меньшим интересом расспрашивал меня о жизни ночного моря. Полагаю, в душе старина Магнус оказался немного поэтом: он вполне понимал, что море дышит и живет миллионами жизней, хотя эту истину пытался излагать на редкость косноязычно и рвано. В общем, мы понимали друг друга.

Днем «Ноль-Двенадцатый» отдыхал, отстаиваясь в удобном месте. Магнус спал. Док ловил рыбу, Сан, когда бывал в своем уме, помогал ученому с наживкой, потом с чисткой улова и готовкой обеда. Наш сэр-адмирал, не желая пачкать руки в столь сомнительной компании, почти не вылезал из командирской каюты, отлеживая там бока и размышляя о нюансах местного законодательства по части казней и пыток. Я же, поспав два-три часа в темноте трюма, выбирался на свежий воздух. Привычка дремать на крыше рубки завелась сама собой: я грелся на солнце, глаза мои были плотно завязаны, но я слышал и море, и возню рыболовов, и сопение шкипера. Слышать и чувствовать все происходящее мне нравилось, как нравилось и солнце, когда оно не выжигало глаза и мозг, но прожаривало плечи и спину. Не то чтобы я мерз ночью, обычно я даже не надевал унаследованную от одного из наших покойников солдатскую куртку. Просто прохладу полночи и жар полудня мое тело научилось ценить одинаково. Я грелся, дремал, слушал, как трепещет на палубе очередная выдернутая доктором рыбешка. Думаю, так прошли не самые плохие часы моей жизни.

…— Две фермы, да еще перекресток дорог, — пробурчал Магнус. — Фургоны так и прут. За час три обоза, да еще с десяток всадников, не считая всяких разных ослов. Джентльмены, вы не находите, что это оживление что-то да значит?

— Ане бы, — Док постучал ногтем по стеклу хронометра — в последнее время наш прибор не вызывал доверия. — Дорога весьма оживлена, следовательно, мы вправе предположить, что город рядом. Нужно провести разведку. Днем это сделать сложно, предлагаю…

— Одного Энди я не отпущу! — поспешно заявил наш предусмотрительный сэр-предводитель. — Если парень даст деру, а еще лучше, вздумает нас выдать…

— С какой это стати Энди нас выдавать? — заворчал шкипер.

— А мне откуда знать? — возмутился Сэлби. — Мало ли что стукнет в его змеиную башку? Вы на него сами взгляните — вылитый туземец. И даже похуже. Нет, Энди, я не в плохом смысле, ты не думай. Так-то я тебе очень даже доверяю, ты и рулевой хваткий, и вообще парень, что надо… Но берег иное дело. Там нужно думать как следует.

— Конечно, сэр, — не стал я опровергать очевидное. — Осмелюсь предложить, сэр, — высадимся вдвоем. Вы оцените обстановку, я понесу бинокль и вообще буду на подхвате.

Глаза мои скрывало два слоя предвечерней ткани и мелкие детали различать было трудновато, но сдается, Сэлби порядком побледнел.

— Я бы тоже пошел с вами, — сказал доктор. — Меня терзает любопытство, да и вообще я насквозь пропах этой проклятой рыбой. Пора бы проветриться. Допустим, высадимся где-то у тех утесов, поднимемся на обрывы и взглянем на запад и северо-запад вот с того холма-

Так мы и сделали. Ночь выдалась глухая, луны в небе едва угадывались. Я провел ялик между прибрежными камнями, мои гребцы только кряхтели, полностью полагаясь на мое чутье. Мы благополучно выволокли лодку на клочок песчаного пляжа.

— Мне здесь не нравится, джентльмены, — сообщил я, озираясь. — Вокруг полно тропинок.

— Где? — дуэтом вопросили разведчики, пялясь в темноту.

— Левее и выше, — объяснил я. — А у вас, доктор, под сапогом яичная скорлупа.

— Это беленькое? — Док поднял внезапный трофей. — Черт возьми, здесь кто-то жрал настоящие куриные яйца!

— Весьма обитаемое место, — осознал Сэлби и принялся расстегивать кобуру.

— Полагаю, проводить разведку здесь — не лучшая идея, — высказал я свои сомнения.

— Раз мы уже на месте, стоит рискнуть, — Док решительно закинул на плечо ремень винтовки.

— Но на ялик могут наткнуться.

— Не трусь, Энди, оглядимся и назад, — вдохновился солдат. — За мной!

Через дюжину шагов он уперся в камни — на тропинку выводил уступ левее.

— Ну и темнотища, черт ее раздери!

Порядком взмокнув, мы взобрались на кромку обрыва.

— В сенегальской заднице и то светлее, — промычал Док, падая задом на камень. — Только море и видно.

Мы смотрели на серебристую рябь с зияющей тьмой провалов невидимых островков и камней. Где-то среди них притаился и «Ноль-Двенадцатый» — еще одно чернильное пятно, кажущееся неодушевленным.

— Что ж, идем дальше, — выдавил измученный сэр-солдат.

Я повел их по тропинке вниз, мы перебрались на другой край расщелины, начали подниматься. Моим до зубов вооруженным спутникам было тяжеловато, мне же, отягощенному одним ножом на поясе, приходилось все время сдерживать шаг. Пришлось выбрать более пологую тропку и не идти напрямик.

Каменистый откос еще хранил дневной жар, и, очутившись на плоской макушке холма, я с облегчением подставил лицо западному ветру. Он нес легкие привкусы дыма, свежего хлеба, фруктовых деревьев, пополам с запашками нечистой загаженной воды, сырых кож, навоза… Город чувствовался во всю, хотя до него еще было далековато. Взглянув в ту сторону, я замер:

— Джентльмены, но этого не может быть…

Мы смотрели и в бинокль, и невооруженным взглядом. Сначала череда мелких бухт с нависающим над ними бастионами обрывов, далее угадывалась начинающаяся дуга глубокой бухты, нитка мола, красная искра на башенке маяка… И город. Вернее, его видимый край с едва различимой оборонительной стеной и башнями…

Город был велик. Нет, если говорить честно, он был громаден!

— Черт возьми, да тут городок размером с Ливерпуль, — с неуместным восторгом прошептал Док.

В Ливерпуле мне бывать не доводилось, и я был готов поверить доктору на слово. Но масштабы так называемого «городишки» порядком изменили все мои представления о разыгрывающейся партии и расположении луз и шаров.

— Нас поймают, непременно поймают, — в приступе панического малодушия залепетал сэр-солдат.

— Мужайтесь, мой друг, — сочувствующе ободрил дурака Док. — В большом городе легче затеряться. Не думаю, что там обратят внимание на такую мелочь как мы. В сущности, мы не крупнее этой проклятой черноперки.

Рыбешку доктор напрасно ругал — свежая она вкусна и питательна. Правда, с плавниками и потрошением намучаешься.

— Послушайте, но так же не бывает, — сказал я. — Сначала идут хутора и деревушки, потом деревушки покрупнее и мелкие городки, потом города поприличнее. И лишь потом… вот этак. Вроде как Ширнесс, Гринвич, а потом уж Лондон. Не бывает вдруг и сразу.

— Ты прав, мой юный друг. Поразительная асимметрия! Но что мы знаем о развитии здешнего мира? Лишь неподтвержденные теории и умозрительные догадки. А город вот он, перед нами! Миль десять до ближайших ворот, насколько можно рассмотреть в этом мраке. Но каков порт⁈ А маяк⁈

— Да кроме маяка ничего и не разглядишь, — убито вздохнул Сэлби.

— Бросьте, старина, к чему такой пессимизм? Мы все увидим и рассмотрим своими собственными глазами! Да, похоже, аборигены не совсем дикари. Но тем лучше! Согласитесь, нам с вами будет сложно затеряться среди полуголых невежественных и вонючих варваров. Но здесь совсем иное дело!

Сэлби согласился, хотя и без особой уверенности.

Что-то обсуждать и строить планы здесь, на макушке холма было неуместно — мы все оказались шокированы величиной города, а следовательно, мощью противостоящего нам противника. Конечно, у меня уже давно имелись сомнения: пусть мы играем против местных, но знают ли здешние местные, что мы ведем партию против них? До месторасположения былого полкового лагеря отсюда страшно далеко. До Болот еще дальше. Скорее всего, этому Глору, если мы правильно воспроизводим его название, на нас глубоко наплевать.

— Пошли, — скомандовал Сэлби, ежась от свежего ночного ветра. — Нам нужно позавтракать и придумать, кто наиболее годен на роль шпиона. Городского шпиона! Это особое дело…

Подгоняемые порывами морского ветра мои спутники двинулись вниз, а я еще несколько мгновений постоял на обрыве. Спящий у бухты город мне нравился. Может, не стоит нам туда ходить? Пара даже дьявольски ненадежных винтовок способна натворить много дурного. Убьем кого-то сдуру. Хотя игра есть игра, ставки весомы, а я отнюдь не человек Города.

Размышляя, способен ли я ставить на кон что-то ценнее собственной полуслепой жизни, я догнал спускавшихся. Бедняги сползали почти на ощупь, пытаясь опираться прикладами «энфильдок». Пришлось возглавить шествие и подсказывать расположение уступов и трещин. Перешептываясь и ругаясь, наш отряд достиг тропки над береговым обрывом. И тут я заметил движение внизу.

— Джентльмены, у нас крадут лодку!

— Кто⁈ — мои спутники тщетно вглядывались во тьму у пляжа.

— Двое. С виду бродяги. Или моряки вроде нас. Уже сталкивают ялик на волну.

— Черт возьми! Если ты их видишь, свали одного или напугай, — доктор совал мне винтовку.

«Энфильд» мне брать абсолютно не хотелось — с некоторых пор я испытывал малопонятное, но стойкое отвращение к огнестрельному оружию. Отстраняя приклад, я прикидывал последовательность действий. Варианты проигрыша данного «яличного» фрейма уже были просчитаны — ни один из них не казался утешающим. «Хеблжоее» нам без ялика, как говаривает наш хвостатый спутник.

— Спускайтесь той промоиной, я придержу воров, — шепнул я, сбрасывая сапоги.

Сэлби и доктор в один голос зашипели, но я уже соскользнул с тропки…

Вообще-то у меня не было особой уверенности, что я способен так спускаться. В смысле, мое физическое состояние, мышцы и ощущение легкости подсказывали, что дело мне по плечу, но робость и память о хрупкости и неверности человеческих конечностей вопили, что я мигом переломаю себе кости и сверну шею. С другой стороны, я догадывался, что стоит только начать и времени бояться уже не будет…

…Я падал-скатывался-спрыгивал — именно так имеет смысл описать способ подобного передвижения. Пальцы рук удерживали мой вес, когда приходилось повисать, пальцы ног пружинили, принимая тяжесть соскользнувшего тела, все остальные мускулы дружно и безотказно помогали спуску. Нет, я не превратился в цепкую гориллу, по-прежнему оставаясь слишком легковесным даже для своих лет. Секрет в том, что нельзя останавливаться, нужно порхать и слегка липнуть к камню, смягчая и улучшая траекторию падения. Вероятно, еще на вершине обрыва в моей голове созрела цепочка наилучших движений, и тело лишь претворяло этот план в жизнь. Разуму пришлось юркнуть на отдых и затаиться, сердце замирало от восторга и ужаса. Ну, ужаса было побольше — пролетев единым махом вертикаль в три с лишним моих роста, я едва не обмочился. Ничего, сухожилия запястий выдержали рискованный зацеп, на миг зависнув на кончиках пальцев, я продолжил кувыркаться вниз, иной раз притормаживая практически в горизонтальном положении, или же обвивая выступ подобно шкурке подгнившего фрукта…

Вообще-то это был дьявольски высокий обрыв…

…Я продолжал ссыпаться, когда на широком карнизе ладонь нащупала широкий тонкий камень. Соскальзывая дальше, я успел швырнуть его в морскую воду. И снова мимо лица мелькала шершавая, изъеденная ветрами и дождями поверхность скалы…

…Донесся всплеск — я знал, что камень упал за пеной прибоя, футах в десяти от кормы ялика и сейчас оба лодочных вора встревоженно обернулись на звук…

Вовремя — ступни мои замельчили, тормозя скользь-падение, я толкнулся рукой о камень слева и тут же справа, гася векторы разгона. Не берусь объяснить, как это получается, но я уже оказался на пляже. Должно быть, и мое собственное удивление было велико, поскольку зубы, не слишком задействованные во время спуска, отчетливо и громко клацнули.

Вороватая пара незнакомцев вздрогнула и оторвалась от разглядывания волн, поглотивших камень-приманку. Теперь двое негодяев уставились на меня.

— Господа, а что тут, собственно, происходит? — мирно спросил я, поднимаясь с корточек.

— Это… ты откуда? — поинтересовался один из ворюг, озирая клочок пляжа и догадываясь что со стороны тропинки я проскочить никак не мог.

— По нужде отходил, — цивилизованно пояснил я. — Вообще-то, это моя лодка.

— Разве? — немедля ощерился крупный бандит.

Так всегда происходит, если джентльмены намерены немедля перейти к делу. Увы, в таких случаях вежливость и воспитание уходят на второй план, уступая место плотоядному оскалу. Кстати, зубы у злоумышленника были получше чем у Сэлби, но ненамного. Кариес — истинный бич героев всех миров.

— Эй, отскочили. Не выгорит, — предупредил я, поддерживая намерение пляжных незнакомцев не терять попусту времени.

— Разве? — повторил здоровяк, шаря у пояса.

Они отпустили ялик и показали, чем гордятся: имелось нечто вроде широкого кортика, топорик с абордажным крюком, довеском шел довольно длинный кинжал. На первый взгляд топорик был неплох.

— Отлично! — одобрил я. — Лодку уносит. Упустите трофей.

Парни оказались с опытом, лишь один из них коротко глянул на раскачиваемый волнами ялик. Мне этого хватило, чтобы избрать его сторону, как проходную для удара. Я не собирался пырять его ножом, бить босой пяткой по мужскому достоинству или устрашать оглушительным боевым кличем. Два прыжка по прибрежным камням — я выбирал горбы посуше, опасаясь скользких водорослей, — далее, огибая мелкого вора, в воду. Дно оказалось чуть выше, чем я рассчитывал, и стоило толкнуться, и на корму ялика меня выбросило излишне сильно. Чуть не свалившись по другую сторону лодки, я все же удержался «в лузе». Злодей, хекнув, попытался достать меня своим топориком, но я убрал пятку под защиту борта и посоветовал в последний раз:

— Отстань.

Главарь зарычал «вот жабен прыгучий!» и оба негодяя рванулись к лодке, норовя обойти с обеих сторон. Что, ж, пусть пеняют на себя.

Я не собирался хвататься за весла и вообще суетиться, пытаясь увести лодку на глубину, где меня не достанут. Собственно, и нуждался я вовсе не в ялике, а в том, что в нем хранилось.

Багор дожидался меня, лежа вместе с веслами. Привычная вещь, незаменимая, как при причаливании к неизвестному берегу, так и в иных жизненных обстоятельствах. Пришлось, правда, вышвырнуть в воду лежащие сверху весла…

…Через два вдоха я уже вылавливал эти весла, которые прибой норовил разнести в разные стороны. Весла легки, потому их имеет смысл спасать в первую очередь. Потом я подцепил мертвеца крюком за ворот куртки и перевел увесистое тело ближе к носу ялика — теперь его вряд ли утянет до того, как покойный поделится со мной своим честно и нечестно нажитым имуществом. Второй разбойник выползал на берег сам, он был ранен, и достаточно тяжело, но топорик не бросил. Очень разумно с его стороны.

Пришлось спрыгнуть в воду и крепко поднатужиться, выталкивая ялик на песок. Воистину, некоторые простые вещи даются куда труднее убийства. Стараясь не рвать куртку, я вновь подцепил покойника, выволок рядышком с лодкой, и взглянул на его дружка

— тот хрипел на песке.

Что такое багор? По сути, это грубоватый рабочий кий. В данном случае подлиннее бильярдного и снабженный недурно откованным двухфутовым наконечником. Крюк и прямое острие приведены в порядок и наточены: с моей стороны было бы глупо потеть с напильником над такой уймой железок и не позаботиться о собственном инструменте.

фрейм боя оказался краток. Два удара — наконечником в грудь здоровяка и отыгрыш в противоположную сторону — тупым концом древка в лицо владельца топорика…

Я рассматривал топорик, когда на пляжике появились основные боевые силы.

Силы хрипели и откашливались — окружной спуск занял больше времени и оказался довольно утомительным.

Доктор выругался и склонился над раненым.

— Я пытался поговорить с ними и убедить, но безуспешно, — счел уместным объяснить я.

— А на каком языке они болтали? — поинтересовался Сэлби, разглядывая омытого морем покойника.

— На обычном. Все понятно, но до ихней башки смысл слов вообще не доходит.

Нас прервал душераздирающий хрип.

— Он действительно все понимает, но увы, вряд ли что-то скажет, — сообщил Док, сидящий над вором. — Нижняя челюсть в крошево. Чем ты его так?

— Палкой ткнул. Кто знал, что он тоже слабоват на зубы, — извинился я.

Сэлби пялился на меня, явно не веря ни единому моему слову. Винтовка осталась на его плече, но пальцы так вцепились в шейку приклада, что аж побелели.

— А как это вообще выходит? — вопросил солдат. — Ну, прыг, оп, и вниз? Я думал, ты разом и бахнулся.

— Не было нужды так волноваться за меня, там была тропинка. Крабья.

— О, выходит, болотные крабы, — осознал Сэлби, но тут нас вновь прервал хрип раненого.

Солдат вразвалку шагнул к нему, вынул из ножен штык:

— Не скули, дикарская рожа! Ты знаешь, что у нас делают с ворами? Сначала отсекают правую руку и левую стопу, потом…

— Наш командир шутит, — заверил несчастного Док. — Сейчас мы остановим кровь…

Его кортик сильно и точно вошел в грудь лежащего. Вор вздрогнул и обмяк.

— Вряд ли бедняга выжил бы даже в современной лондонской клинике, — вздохнул доктор, вставая. — Полагаю, ему и нам лучше было не мучиться. А вы, старина, все еще находите шутки над тяжелоранеными забавными?

— Я пугануть думал, — ухмыльнулся Сэлби. — Ведь он чуть не спер нашу лодку! За что сопляку легкая смерть, а, Док?

— Не особо легкая, — отметил доктор. — У него же половины лица нет, что обычно довольно болезненно. Впрочем, сейчас меня волнует иное. Что за мешочек у него на поясе?

Похоже на кошель…

Они в слабом лунном свете пытались разглядеть серебряные монеты из кошелька, а я спешно полоскал в волне снятую с мертвеца рубаху. Подсохшая кровь не отстирывается, а у меня возникло предчувствие, что местная одежда нам очень даже пригодится.

…— Ничего не разберешь, — раздраженно ворчал Сэлби, пряча в карман деньги. — Шесть серебряных и кучка медяков. А каковы местные цены? Может, только на пиво с окороком и хватит.

— У второго вообще не пенни, — констатировал доктор, отряхивая от песка содранную со здоровяка куртку. — Кто же в наше время гуляет по берегу без гроша в кармане? Это рискованно и неразумно. Нет, все же дикари…

— Откуда они гуляли, вот в чем вопрос, — отозвался я. — Едва ли тут такое добычливое место для лодочных воров. Они наткнулись случайно. Там свернутые пустые мешки валяются. Выходит, наши неудачливые друзья куда-то шли налегке и наткнулись на ялик.

— Везунчики, — кивнул Док. — Полагаешь, где-то здесь их дружки?

Сэлби скинул с плеча винтовку и принялся бдительно озираться.

— Эти двое за чем-то шли. Или возвращались? Контрабандисты или торговцы награбленным? — предположил я. — Спуск сверху сложный, скорее, они и сами подошли на лодке и собирались двинуться вдоль берега. И их корыто может быть где-то рядом.

— Возьмем их на абордаж! — немедля заявил вошедший в раж сэр-солдат.

— Неизвестно сколько их на борту, — возразил Док.

— Плевать! Они нас не ждут, нашпигуем глупцов свинцом! — рвался в бой Сэлби.

Мне было бы интереснее обойтись без грандиозного грохота залпов, клубов порохового дыма и криков умирающих. Едва ли корабль моих покойных знакомцев так уж велик — тут трудно подойти к берегу. Скорее они шли на лодке или баркасе. А ведь местная лодка нам бы весьма пригодилась. А еще нужнее нам туземец, способный отвечать на вопросы.

— Почему бы нам немного не пройти вдоль берега на ялике? — вслух подумал я. — Если здесь кто-то прячется, у нас есть шанс обнаружить его чуть раньше, чем наоборот.

Мы двигались к востоку, рассудив, что людям склонным оставлять свои действия в тайне, разумнее прятаться чуть дальше от города. Это мы с 'Ноль-Двенадцатым по неведенью едва не выскочили к самому порту. Катер нужно будет отвести от столь посещаемых берегов, до рассвета еще оставалось время…

Сэлби, как самый зоркий и самый нежелающий браться за весла, устроился на носу с биноклем. Впрочем, замечательная британская оптика не получила шанса проявить себя. Врага мы учуяли, едва выплыв за мыс, причем одновременно.

— Рыбу жарят! — прозорливо воскликнул сэр-солдат.

— Опять Gobiidae⁈ — ужаснулся доктор.

Все же наш ученый исследователь и медик оставался неисправимым гурманом.

В тысячах оттенков ночного серебра я отчетливо различал квадратную корму — судя по очертаниям, это был тот тип местных грузовых лоханок, что таскаются между прибрежных деревушек, не решаясь удаляться от берега более, чем на милю. В такие корыта можно загрузить пару мулов или несколько десятков корзин с рыбой для продажи. Но называть это одномачтовое, низко сидящее недоразумение — лодкой или баркасом, язык не повернется.

— На хорошем масле жарят! — сглотнул слюну чуждый кулинарным предрассудкам Сэлби.

Мы обсудили, как будем штурмовать пахучую жаровню. Мне внезапно выпала честь идти в авангарде. Собственно, я уже снимал сорочку, когда опытные бойцы решили выслать меня вперед.

Вода оказалась прохладной, но вполне терпимой. Нырнув, я разглядел на дне отблески луны, гаснущие в колеблющихся облаках водорослей — такого зеленоватого серебра мне видеть еще не приходилось. Соленая вода слегка пощипывала мелкие ссадины на руках и коленях, заработанные во время спуска, я чувствовал, как насквозь очищаюсь и промываюсь. Пожалуй, нужно чаще купаться. И содрать с кого-то новые штаны по размеру. Мои уже нет смысла и чинить, а с брюками, добытыми этой ночью мне не повезло: одни коротки, другие вдвое шире в поясе, чем нужно.

Вынырнув у кормы корыта, я ухватился за якорный канат и прислушался. Запах дыма — определенно собранные на берегу ветки плавника — а рыбу с огня уже сняли. Вроде бы донеслось односложное восклицание, из-за плеска воды разобрать его смысл и интонацию не удалось. Что ж, видимо, экипаж корыта невелик. Или большей своей частью спит. Я взобрался на борт и осмотрелся. Ярко мерцали угли в остывающей жаровне, благоразумно установленной над широкой бадьей с водой. Рядом с пустыми корзинами, валялись небрежно смотанные сети, настил пестрел налипшей рыбьей чешуей. Заунывно поскрипывала неуклюжая рея. Два больших рундука, накрытых двускатными крышами, на носу и корме суденышка, при желании можно было назвать «каютами». В остальном, ничего интересного. Нет, было любопытно, как ловко они отыскали удобную и безопасную стоянку в двух шагах от берега. Да и запах рыбешки интересовал если не меня, то мой желудок уж точно.

Приказав животу не урчать и, подождав пока с меня стечет вода, я осторожно поднялся на кормовую надстройку и помахал руками. Выглядело это довольно глупо, но иначе основные абордажные силы меня вообще бы не разглядели в ночных тенях.

Не слишком резво, но храбро, лекарско-солдатский экипаж подвел ялик к борту. Я указал на нос корыта, где засел ничего не подозревающий противник. Мои сотоварищи перебрались на борт, барка под нашими ногами обеспокоено закачалось. Немедленно открылась крошечная дверца носовой надстройки и оттуда высунулась приплюснутая рожа: бритая, немолодая и полная дурных предчувствий. Абориген уставился на Дока и сэра-предводителя, те прицелились в него из двух стволов. Настала томительная пауза.

— Никак, гости? — наконец, прервал затянувшееся молчание лодочный дикарь. В это длинное мгновение тишины и размышлений он вдумчиво рассматривал винтовки, лишь разок глянув в лица незваных визитеров.

— Не волнуйся, старина, мы с самыми добрыми намерениями, — заверил Док, целясь в лоб хозяину.

— Так и славно, заходите, что в сырости стоять. Черноперка созрела, отведайте с перчиком и кислолистом, если не побрезгуете, конечно… — хозяин, старчески кряхтя, выбрался из лючка и гостеприимно приоткрыл дверцу. — Пожалуйте…

Изнутри светила и подмигивала свеча, веяло тряпьем и жареной рыбой… И правда, перец и еще что-то пряное, весьма чувствовалось…

— Что ж, пожалуй, мы примем приглаш… — улыбнулся доктор, приподнимая ствол…

— Стой! — успел крикнуть я, сознавая, что лодочник уж слишком кособочиться, распахивая дверь.

Плоскомордый барочник кратко фыркнул, резко выбрасывая левую руку — серебряная капля сорвалась с его ладони, понеслась в сторону наших стрелков, звякнула о ствол «энфильда», и ушла в сторону…

Бросок ножа был недурен, но его хозяин не особо надеялся на успех, — не интересуясь результатом, барочник спиной вперед кувыркнулся за борт. Хлюпнуло — словно мешок с камнями на дно канул.

— Стреляй, Сэлби! — взволновался доктор.

Стрелки бросились к борту, корыто закачалось, но стрелять было не в кого. Судя по прыти, плоскомордый не был так наивен, чтобы выныривать там же где нырнул. Сразу видно: человек с солидным ночным опытом.

— Уйдет, — предрек я, направляясь к носовому люку.

Корыто нервничало и скрипело — наши воины прыгали от борта к борту, пытаясь различить в около-береговой тьме и игре волн зловредного беглеца. Надо думать, и в бинокль не замедлили глянуть. В духоте каютки я спрятал нож и принюхался к сковороде, стоящей на крошечном столике.

Не знаю что такое «кислолист», но вкус рыбешки он улучшал вдвое. Да и перец не был лишним.

— Нет, он уже доедает⁈ — в каморку ввалились доблестные стрелки.

Я сунул хребет замечательной черноперки за сковороду, жестом призвал возмущенных джентльменов к молчанию и указал на одеяло — оно изо всех сил притворялось неживым.

Сэлби взвел курок револьвера, подкрался к низеньким нарам и со всей мочи дернул край замусоленного одеяла.

— Ага, баба!

Торжествующий сэр-солдат на этот раз ничуть не ошибся — на нарах скорчилась именно существо женского пола.

«Леди» данный трофей именовать было трудно даже из учтивости, «девицей» она не выглядела из-за неопределенности возраста и недавнего соседства с плоскомордым попрыгуном, отнюдь не казавшимся склонным к целибату.

Круглолицая, сероволосая, неумытая, с разбитой нижней губой. Обычно таких относят к породе «потаскух». Впрочем, главный классификатор видов у нас Док, ему виднее.

— Так-так, — ликовал Сэлби. — Соучастница! Или наоборот, мы тебя спасли от поругания?

Тетка протяжно вздохнула и глянула на солдата с тоской. Возможно, будничное поругание и черноперка с кислолистом ей казались гораздо предпочтительнее близкого знакомства с неотразимым воякой Сэлби.

— Так что примолкла? — издевался солдат. — Где слезы счастья, вопли восторга и пляски этих… освобожденных вакцинок?

— Кого пляски? — удивилась замызганная особь, голос у нее оказался с хрипотцой, но вполне женственным. — Может, вакханок? С этим, красавец, тебе не обломится. Отучили

меня выплясывать.

Она приподняла лоскутную юбку, поочередно показала ноги — на щиколотках обеих были кандалы с тронутыми ржавчиной, но вполне добротными цепями.

— Хочешь, залезай так, не хочешь, ищи танцорку поталантливее, — закончила объяснение немытая особа. — Но рыбу дайте сюда, а то под вами немедля и сдохну.

Особенно изнуренной недоеданием цепная пленница не выглядела, скорее наоборот, особенно пониже талии. Но в ее тоне слышалась твердая уверенность в скорой и неотвратимой гибели от истощения.

Док пожал плечами и переставил сковороду на одеяло — волноваться за чистоту тут не приходилось.

В поедании черноперки наша пленница оказалась весьма искусна. Пока мы интересовались обстановкой каюты и ее содержимым, на сковороде выросла кучка чистеньких костей. Бабенка вытерла рыбьей головой масло с посудины, облегченно вздохнула и сказала:

— Не ищите. Нет ничего. Третьего дня перегрузили товар, выручка у Гвалта при себе. Остальное в город потащили. Но нутта нынче вообще не было. Неурожай за океаном, наркоманам лучше самим удавиться, уж извините за черную весть

— Наркотики, значит? — обрадовался ученому слову доктор.

— Сама я ничего такого не жую, — насторожилась баба. — И вообще… — она уставилась на винтовки, потом с большим сомнением поглядела на Сэлби, принюхивающегося к непонятной бутыли, на Дока-

Меня узница лохани почтила лишь беглым взглядом — я был не интересен.

— Что, знаете, что это такое? — доктор хлопнул по винтовочному ложу.

— Оружье, надо думать, — проявила похвальную сообразительность пленница. — Эй, вы пришлые, что ли?

— Кто-кто мы? — обозлился солдат, догадавшийся, что в бутылке всего лишь деготь для уключин. — Ты мне не дерзи!

— Я только предположила, — поджала губы тетка и поморщилась от боли. — Одежда странная, оружие, говорите с акцентом. Как тут дурного не подумать…

— И про акцент она знает, забулдыга этакая, — возмутился щепетильный Сэлби.

— Могу и помолчать, раз вы чисто риторически интересуетесь, — равнодушно сказала пленница.

— Зачем же молчать, леди? — удивился я. — Лучше скажите, давно в городе бывали?

— В Глоре? Пятого дня оттуда. Меня не продали и ушли, несолоно хлебавши. Хозяин сильно сокрушался. В море взяли контрабанду перекинуть, коротко, с когга на берег, оно-то рискованно, но лучше чем ничего, — охотно пояснила тетка.

Мое «леди» она пропустила мимо ушей, словно ее так титуловали частенько. Вообще она многовато врала — не менее половины из сказанного и несказанного. Но так почти все люди делают, нужно глубже ее комбинации понять.

— И что в городе? Мука-то опять подорожала? — спросил я…

Про муку тетка достоверно не знала, зато знала много другого. Нашу пленницу звали Кррукс — имя это или кличка я не совсем понял, тетка имела определенное понятие о разговорном снукере и на вопросы предпочитала реагировать немедленным отыгрышем обратно в борт и прятками за более ценными шарами-проблемами. Ну и ладно: если вкратце, ее пытались продать как ценную добычу, но дело не выгорело. Откровенно говоря, носительница рычащего имени напоминала невзрачную бродячую собаку, способную заинтересовать разве что всмерть прогорающего живодера. Сейчас один такой страдалец как раз пялился, на, э-э… самую крепкую часть ноги пленницы и улыбался во все свои негодные зубы. Что порядком мешало разговору. В смысле, мне мешало, а Кррукс не особенно — привыкла, что ее глазами свежуют. Да, отнюдь не пуританских нравов этот город Глор.

Так или иначе, нам придется туда пойти и разыскать человека, знающего о Британии и о вратах между мирами. Имелись у меня к этому шпиону и еще кое-какие личные вопросы. Но стоило для начала оценить самого резидента и уровень партии, разыграть которую он способен. Нижняя лига меня не слишком интересовала, мне и самому нужно было из нее выбираться.

А еще следовало нормально пожрать. Джентльмен обязан избегать чревоугодия и иного эстетства, но существовать без пива и колбасы решительно невозможно!

Глорская гавань оказалась удивительно оживленным местом. Десятки кораблей, сотни лодок и мелких барок двигались, стояли у причалов и пирсов, грузились и разгружались. Впереди, на северной стороне бухты, возвышались стены и башни солидной крепости, к центральным воротам которой вела широкая парадная, пусть и порядком обветшавшая, лестница. У дальнего причала стояло нечто примечательное: длиннющий корабль вроде старинной галеры. Вот только глазеть по сторонам нам было некогда — «Заглотыш» проявлял норов, а выглядеть криворукими новичками и привлекать внимание нам было ни к чему.

«Заглотыш» — это наш славный плавучий трофей. В местном обычае такие лохани положено квалифицировать как «барка-до-походная». Отмечалось у здешних моряков некое знаменитое событие, от которого новый отсчет вели — Поход! Что нашу «до-походную» именуют именно «Заглотыш» поведала разговорившаяся Кррукс. Сначала наш умный солдат возомнил, что это лично его тетка обозвала, потом разобрались, что пленница не имела в виду ничего предосудительного. Идя против ветра, барка действительно рыскала как истинный заглотыш — с умом назвали.

К нраву «Заглотыша» мы привыкали три дня, для пробы проводя норовистую посудину вдоль берега, маневрируя и осваивая ее парус. Откровенно говоря, после этой утомительной возни мое мнение о парусных судах ничуть не улучшилось. Отжили свое норовистые деревянные корыта. Впрочем, выбирать не приходилось.

Готовясь к визиту во вражеский порт, мы надставили нос барки двумя бревнышками, по мере сил изменив силуэт, и «подкрасили» сажей планширь. Теперь у нас имелась надежда, что «Заглотыша» в порту не узнают. Опасность столкнуться со знакомцами старой команды имелась, но Кррукс утверждала, что такое вряд ли случится, поскольку прежние владельцы старались вставать на стоянку у разных причалов, не особо светиться и не болтать языками. Что и говорить, делишками они промышляли сомнительными. Может и попроще наших, но ненамного.

…— Левее! Еще левее! — шипел из-за руля шкипер. Мы сражались с непослушными веслами, направляя корыто ко второму причалу. Здесь стояло несколько барок покрупнее без «подлипал» — так именовали суденышки, из экономии причаливающие к уже стоящим у пирса и оплатившим место кораблям. «Подлипание» позволяло сэкономить и внести неполную долю платы за стоянку. Портовым законом такие уловки запрещались, но не слишком строго. Нельзя же запрещать честным, пусть и небогатым, барочникам перегружать груз с борта на борт, или попросту захаживать в гости к коллегам?

— Эгей, примете на постой? — завопил Магнус тщедушному шкиперу, скептически следящему за нашими маневрами с борта широченной барки.

— А вы, случаем, не уголь возите? — засомневался человечек. — Перепачкаете все.

— Нет, то смолились на пробу, уж пообтерлось, — успокоил Магнус. — Выручай, заплачу сполна. К лекарю нам срочно надо, помощника по глазам хлестнуло, почти ослеп. Вон — пассажиров на весла сажать пришлось.

Док и наш трудолюбивый солдат угрюмо заворчали.

— Глаза — то плохо, — признал шкипер барки. — А точно не зараза какая?

— Да лучше б зараза, — отозвался я, ощупывая повязку на лице. — Совсем ведь вышибло.

Мой всхлип, как ни странно, пробудил некоторое сострадание в просоленной душе барочника.

— Эх, а ведь молодой еще. Ну, давайте конец, что ж с вами делать.

Милосердие не помешало ловкачу содрать с нас целую «корону» за постой, что по здешним портовым ценам было многовато. Зато через несколько минут мы перебрались через пахнущую фруктами палубу барки и зашагали по пирсу. Вернее, мои товарищи зашагали, а я брел, придерживаемый под локти и пошатывался.

— Энди, ты как слепец должен идти, а не как пьянчуга, — зудел сэр-солдат. — Нет в тебе должного лицедейства, ежели повяжут, так из-за тебя, так и знай. Ух ты, вот это краля!

Женщин на пристани действительно хватало. Рыбачки, моряцкие жены и дочери сновали с поклажей и без, некоторые нарядные и хорошенькие, другие не очень хорошо одетые, зато горластые, задиристые и опять же чертовски привлекательные. Было шумно, пахло смолой, рыбой и пивом. Всякие сомнения и опасения уступили в моей голове место иным мыслишкам. Неуместным. Доктор перебросился шуточкой с привлекательной брюнеткой, та не замедлила ответить и состроить глазки. Ух, какая!

— Эй, вы же больного ведете! — шепотом возмутился Магнус. — И вообще не за тем приплыли.

— Не волнуйся, старина, мы все помним, — заверил доктор, крепче сжимая мой локоть.

Я не был уверен, что так уж хорошо все помню. Толкотня, несчетное количество народу, полузабытые и незнакомые запахи кружили голову. К счастью, взгляд мой затуманивали почти непроницаемые слои повязки, но это, увы, не мешало ноздрям ловить будоражащие ароматы. Мы свернули к каменным пирсам, вокруг возвышались борта и мачты крупных судов, у сходен стояли вышколенные вахтенные, самоуверенные, хорошо одетые господа зычно распоряжались носильщиками и грузчиками. Клянусь, до меня долетел запах настоящих духов! С борта доносилось щебетание женских голосов. Сэлби придушено застонал…

— Да не вертите же головами! — вознегодовал Магнус. — Ладно еще солдат-бабник, а ты, слепыш, куда уставился⁈

И так обездоленного слепца чувствительно двинули под ребра.

Портовые ворота мы миновали благополучно, я видел стражников, весьма занятых собственными делами и не обративших на нас ни малейшего внимания. Что ж, рассказы и инструкции Кррукс оказались весьма полезными.

С пленницей был заключен идеально сформулированный договор: если мы возвращаемся благополучно из города — она получает свободу. Сейчас и Кррукс, и Сан, дожидались нас, бездельничая в трюме катера. Едва ли связанные руки и ноги способствовали полноценному отдыху, но тут уж ничего не поделаешь. Мы попытались увязать их надежно, но не туго. Куда разумнее было бы оставить на «Ноль-Двенадцатом» вахтенного, но у нас не имелось такой возможности — без меня Магнус вести барку никак не мог, а оставлять Дока или Сэлби на катере неразумно: доктор был необходим в разведке, а солдат… Бросать на него «Ноль-Двенадцатый» было глупостью вдвойне.

…— Что ж, раз нас сразу не схватили, шансы на успех повышаются, — справедливо отметил Док. — Действуем по плану?

План у нас имелся, и для начала мы сделали то, что в разведке наиболее необходимо: проверили на пригодность местную провизию. Кувшин с пивом, колбаса, пирожки и два круглых душистых хлеба обошлись нам баснословно дешево…

С плотно набитыми ртами мы сидели на берегу узкого канала. От воды попахивало, но запах свежайшего хлеба пьянил и забивал любую вонь. С мостика поодаль мальчишки удили вездесущую черноперку и не обращали на нас внимания, что было хорошо — похоже, мы не слишком отличались от глорцев-туземцев. Плохо было то, что жратва кончилась в один миг.

— Не взять ли нам еще кувшинчик? — высказал общую мысль Магнус.

— Увы, друзья мои, сначала дело. Иначе рынок закроется, наши планы отложатся и мы будем вынуждены заночевать в городе, что небезопасно. Да и оставлять надолго без присмотра катер не хотелось бы, — напомнил Док.

Да, без «Ноль-Двенадцатого» лично мне было не по себе. Опьянение от еды и близости женщин пройдет, а иного дома, кроме рундука в коридорчике катера, у меня нет.

Мы отправились на рынок, именуемый местными Копытным и приобрели осла. Это была моя идея, высказанная еще во время первого обсуждения операции. Нам предстоял рискованный визит, и четверо мужчин, не вполне прилично одетых и дурно знакомых с городом, могли бы привлечь внимание. Всадники-приезжие выглядели бы куда уместнее, но знакомство с верховой ездой имел лишь Док. В любом случае, на лошадей нам не хватало денег — скакуны в Глоре стоили значительно дороже пива и колбасы. Нам нужна была маскировка, но скромная.

Осла торговал Сэлби, как наименее подозрительный — твердолобые герои во всех странах одинаковые. Да и должен же солдат по-родственному в ослах разбираться.

Покупка оказалась немаркого серого цвета и с легким бельмом на левом глазу.

— Я переплачивать не стал, — пояснил сэр-ослоторговец. — Все равно придется по дешевке отдавать, когда дела закончим.

С этим трудно было поспорить, копытастое животное необходимо для временного прикрытия, тут особо в зубы, или куда еще ослам положено, заглядывать не станешь.

С шумного и пахучего рынка мы выбрались, прикупили на выходе кое-какие мелочи, далее возникли проблемы. По прямой осел шел недурно, против поворотов вправо тоже не возражал, но налево сворачивать отказывался. Можно понять — неизвестные-слепые опасности никого не радуют. Общими усилиями мы завернули животное, но было понятно, что каждый такой маневр будет вызывать немалые затруднение.

— Кто знал, что эта тварь вроде Энди, только еще упрямее и трусливее⁈ — возмущался сэр-солдат.

Я попросил Дока вернуться на рынок и вскоре тот принес целых полмешка моркови — выяснилось, что у торговки не было сдачи.

— Доктор, вас надули, — раздраженно сообщил Магнус. — Здесь за два «щитка» целый мешок торгуют. Пойдемте скорее, иначе слух о простофилях с кривым ослом разнесется по всему городу.

На запах моркови осел поворачивал охотно. Постукивая копытами, похрустывая овощем, мы неспешно направлялись в сторону Проходного квартала. Солнце висело строго над головами, упорно проникая меж крыш на неширокие улицы, и у меня начали побаливать глаза. Я раздумывал о том, что дважды видел нищих в темно-синих и черных очках. Коллеги по незрячести сидели у ворот рынка и заунывно повествовали о подвигах под командой какого-то командора. Видимо, ветераны. Канючить и врать о собственном героизме я пока не был готов, но такие очки — весьма полезная штуковина в моем положении. Боюсь, стоят они дороговато.

В молчании мы свернули на широкую улицу, круто изгибающуюся вдоль канала: по одну сторону от нас высились двух-трехэтажные, внушающие уважение дома, по другую тянулась полоса мятого тростника, за ней вода с островками мусора, дурно пахнущими плотинками грязи и яркими украшениями цветков водяных лилий. Да, не Болота…

Мы все сосредоточенно думали о визите к резиденту. До Старого моста наш маршрут был понятен. За мостом должна начаться другая часть города, зажатая между двумя малыми каналами. Квартал и назывался Проходным, поскольку располагался в узком месте. Явка располагалась в некой лавке шорника, это единственное что мы знали, да и то не наверняка. Все зависело от того, сколько насчитывается шорных лавок и мастерских в этом проклятом Проходном квартале.

Старый мост действительно оказался старым. Высокий и горбатый, он зиял провалами от выпавших камней и не казался особо надежным. Судя по всему, повозки и верховые всадники предпочитал пересекать канал в иных местах.

— А еще король у них, — проворчал Сэлби. — Того и гляди, завалимся вместе с мостом…

По-правде говоря, короля в Глоре не имелось, здесь правил малолетний принц и регентский совет. Вся эта правящая партия изображалась в газете, которую из любопытства купил Док, но качество иллюстрации желало лучшего: кто там принц, а кто регенты — угадать было трудновато. Впрочем, нас здешняя политика не слишком интересовала.

На мосту наш осел глянул за низкий парапет, задумался и решил облегчиться. Тянуть и пихать животное в такой момент оказалось непросто. Прохожие сзади нас обозвали «тупой деревенщиной, которой лень пройти лишних сотню шагов до Гончарного моста».

— Я говорил, что осел — дурацкая мысль! — напомнил Сэлби, когда мы, наконец, оказались на другом берегу.

— Это морковь, — объяснил доктор. — Весьма полезный корнеплод, но порой слабит желудок. Даже у ослов. Лучше ее есть чищенной.

Сэр-солдат, таскавшие ослиное лакомство из мешка, принялся возражать, но увлекательную дискуссию пришлось прервать — мы оказались в Проходном квартале.

Магнус остановил водоноса и поинтересовался, нет ли поблизости лавки шорника, а то у нашего осла шенкель стерся.

— Шенкель? У осла? — удивился оказавшийся не в меру сведущим в кавалерийском деле водонос, ставя ведра и явно рассчитывая на длинный и познавательный разговор.

— Шутит старик про шенкель, — заверил Док. — Хотя дело не шуточное. Господина Вольта ищем, он здешнего шорника знакомец. Вот, племянника ему ведем. Ослеп, бедняга.

— Натуральный слепец — это выгодное дельце, — согласился водонос. — Польза будет. Особенно если глаза вовсе вытекли. Можно у Королевского моста посадить или у «Клинка Севера» — там у музея ветеранам подают очень щедро. Только шибко молод племянник — за героя Флота никак не сойдет. Вы ему лысину выбрейте и шрамов по морде побольше начиркайте.

— Дельный совет! — восхитился доктор. — Шрамы — это непременно. Но уж пусть сам дядька ему чиркает. Наше дело доставить бедолагу. Вот, заблудились слегка. Где эта лавка-то?

— Вы, видать, с Краснохолмья? — сочувственно спросил водонос. — Там все туповаты, а вы еще и на язык костны. «Лаффка-то» — эх-хе-хе, разве так в столице говорят? И что ж вас всех несет сюда, словно вареньем в Глоре намазано? Кстати, а этот старикан у вас нутт не жует? У нас с этим строго!

Любознательный глорец оценивал прокуренные до желтизны усы нашего шкипера.

— Ничего он не жует, — хмуро заверил Док. — Просто чахотка у старика.

— Чего у него⁈ — вылупил глаза водонос. — Это что за зелье? Вообще про такое не слыхал.

— А про здешнего шорника слыхал? — Магнус показал говоруну медную монетку.

— А, торопитесь, значит? — догадался глорец. — Так что ж, знаю я про шорника, как не знать…

Шкипер кинул ему монетку, а водонос ткнул пальцем себе за спину:

— Второй дом слева, на вывеске уздечка на удавку похожа.

— А иные шорники вблизи есть? — уточнил Док.

— Еще бы! На любой вкус. Только вы про Проходной квартал спрашивали. А в ём только одиннадцать домов. Куда ж тут куче шорников тесниться?

Сэлби яростно пнул осла, тот сдвинул с дороги водоноса. Глорец подхватил ведра и возмущенно заявил:

— Деревенщина, деревенщина и есть! Никакой благодарности, а ведь объяснил, как приличным человекам…

Мы спустились с моста. Док задумчиво пробормотал:

— Нужно поменьше болтать. Выдадим себя. Или разговором, или убийством.

— Не отвлекайтесь, — призвал Магнус. — Пора нам расходиться.

Док с Сэлби отстали и сделали вид, что что-то обсуждают, то и дело, указывая назад, в сторону канала. Мы с ослом и шкипером неспешно двигались вперед. Уже было видно, что Проходной квартал действительно короток: впереди виднелась поперечная улица, там толпился народ, бренчали на струнном инструменте и приятный девичий голос пел:

Я подумал, что песня жизненная и печальная, а все женские голоса мне почему-то кажутся приятными.

— Вот, еще и уши он развесил, — пробурчал шкипер. — Только о девках и мыслишки, вовсе ты на Сэлби становишься похож. Этот дом, что ли?

— Так рядом никаких иных удавок по вывескам, — ответил я.

Действительно, на соседнем доме болталась доска со связкой перьев и накрепко привязанной чернильницей — надо думать, там трудился писарь, дальше по улице висела заманчивая вывеска «Гильдия магии. Гадание морское, семейное и на удачу. Доступно, с гарантией». Наш шорник рекламировал себя скромнее: рисунок, несколько подпорченный временем, изображал множество ремней и уздечек, похожих не сушеных пиявок.

— Что ж, стучимся, — буркнул Магнус. — Прикрой меня на мгновенье.

Я заслонил шкипера, принялся нащупывать тростью ступени, а Магнус вынул из-под куртки пневм и вставил в него свежий баллон. М-да, как будто это могло помочь. Все боевые баллоны порядком травили, хоть каждые пять минут их подкачивай. Нервничает старик, что понятно.

Осел тоже учуял что-то нехорошее и принялся нервно переступать копытами. Шкипер сунул ему морковку, привязал повод к скобе у двери:

— Спину нам прикрывай. Если что, не миновать тебе, как соучастнику, живодерни.

Поддерживаемый под локоть, я неловко поднялся по ступеням. Звякнул колокольчик над дверью, мы вошли.

За прилавком никого не было, но из глубины дома сразу отозвались, хотя и не очень приветливо:

— Чего там? Опять за дратвой?

Магнус кашлянул, и сказал:

— Нет, хозяин. Дратва нам пока ни к чему, иной вопрос.

Во внутренних дверях мгновенно показалась рожа, с виду на редкость злодейская. Собственно и сам человечек был не из рядовых: низкорослый, почти карлик, квадратный во всех пропорциях.

— Так-так, — процедил уродец, оценивающе щурясь на нас.

— Ищем мы кое-кого, — оробев, пояснил шкипер.

— Вижу, — кивнул карлик и потер квадратный подбородок. — Издалека, не иначе с реки? Той, что нынче малолюдна? Одни? Хвоста не привели?

— Нет. В смысле, осел там, у дверей, ждет, — пояснил Магнус.

— Осла сейчас во двор заведу. Лишних вниманьев нам привлекать не нужно, — деловито заявил уродец. — А это с тобой слепец или для отвлеченья подозрений?

Я болезненно улыбнулся, глядя в угол, и поведал:

— Глаза мне паром выжгло, господин хороший.

— Дурно. Без глаз беда, — посочувствовал карлик. — Сейчас осла уберу, поговорим. Да, сестрицу спроважу из лавки, лишних ушей не надо. Лиод! — заорал он вглубь дома. — Сходи-ка за пивом и рачками. Знакомые хозяина приехали, заночуют.

В глубинах дома звонко фыркнули:

— Лишь бы пиво дуть!

Выпорхнуло очаровательное светловолосое создание по имени Лиод. Ничего общего и семейно-фамильного девушка с деловитым уродцем не имела: легкая и стройная, пахнущая капелькой терпких духов и горячим молодым телом. С любопытством глянула на нас, но вежливо кивнула:

— День добрый! Сейчас схожу. Присаживайтесь, с дороги стоять незачем.

Прихватив корзинку и косынку, красавица выскользнула за дверь.

— Проходите в комнату, хозяин-то за товаром ушел, к вечеру вернется, — пояснил квадратный коротышка. — Я-то — приказчик. Но доверенный, так что не волнуйтесь, все понимаю. Сейчас осла уберу и вернусь.

— Подождите с ослом, господин приказчик. Как же мы тут одни, в незнакомом месте, — жалобно заныл я, постукивая тростью по основанию прилавка. — Проводили бы…

— Извиняюсь, — карлик отодвинул занавеску на двери. — Сюда, пожалуйте. Давно вас ждем. С того корабля, что третьего месяца запропал, так?

Магнус крякнул:

— Верно. А как догадались? Может мы прямиком Оттуда?

Приказчик-урод ухмыльнулся:

— Оттуда иные люди наведываются. Что я, моряков не отличу? Приходилось и самому в океан выходить. Не волнуйтесь, помощь окажем, жухать не стану.

Мне он не нравился с самого начала, но сейчас нехорошая расстановка шаров на столе становилась все очевиднее. Да, влетели мы в клейкий ил по самое двуножье.

— Ох, господин… не имею чести знать имени, — несмело заикнулся я.

— Утбурд меня зовут. Приказчик Утбурд, — пояснил лгун.

— Воды бы мне. И глаза промыть. Жжет глазницы от пыли, — подпустил я жалобности.

— Так сейчас мигом и таз, и водицы, — карлик боком выскользнул в дверь, показав, что не всегда неуклюж и косолап. Мы с Магнусом остались в одиночестве.

— Как-то враз все решилось, — озадаченно прошептал шкипер. — Что-то везение ненормальное.

— Засада. Повяжут сейчас, — предрек я. — Девушка за полицией пошла, или кто тут у них с кандалами набегает. Лавка не настоящая.

— Думаешь? У меня подозрение мелькнуло, но доказательств нет. Может померещилось?

Доказательства были. Просто я их чуял лучше шкипера. В лавке не торговали — нового товара здесь не появлялось давно, запах кожи повыветрился, хотя прилавок протерт от пыли, но на связках упряжи она аж серебриться. Обычному глазу не видна, но мне-то в этом сумраке… И еще кое-что. К примеру, «приказчик» сразу понял, кто мы и откуда. Но если посетителей достаточно, то сходу вычислить никакой догадливости и опыта не хватит. Я уж не говорю, что нормальным приказчикам не по чину получать изящные удовольствия в разгар рабочего дня, да еще от собственных сестриц. Допустим, греха кровосмесительства тут нет — какая она ему сестра? Но неприлично же! Что б мне провалиться, какие же губы у нее… прельстительные.

Нет. не нравился мне квадратный приказчик. С какой это стати шпионы должны по жарким улицам с ослами бродить, а шпики в прохладе и полутьме благоденствовать?

— Прорываться нужно, — прошептал я. — На улицу и сразу во двор…

Распахнулась дверь — карлик волок кувшин и таз. Чутье у «приказчика» тоже имелось: кинув взгляд на обескураженного Магнуса, сходу догадался:

— Парни, вы поспокойнее. Поговорим, вреда не будет. У города Глора к вам больших претензий нет…

— Вода-то чистая? — проныл я, приподнимая трость.

— Остыньте, говорю, — процедил догадливый уродец, пятясь от трости. — Ты вообще слепой или лицуешь?

— А ну с дороги! — буркнул наш прямолинейный шкипер, выхватывая пневм.

Карлик оказался на диво резв — нас мигом окатило водой, мне в голову полетел таз, а дверь комнаты захлопнулась снаружи — пуля пневма стукнула уже в филенку.

Снаружи лязгнула закрываемая задвижка, мы с Магнусом тупо смотрели, как катится по полу бессильно отскочивший от двери шарик-пуля пневматического пистолета.

— Парни, вы там все не разносите, — попросил из-за двери «приказчик». — Оно не к чему, только хлопот прибавится. Клянусь кишкой змея, нам бы только поговорить…

Я кивнул шкиперу и Магнус с рычанием врезался плечом в дверь.

Окон в комнате не имелось, но сквознячок я чувствовал. Пока шкипер с проклятьями колотился в крепкую дверь, а карлик пытался его урезонить, я скользнул под стол и принялся поддевать ножом торцы досок на стене у пола. Заколачивали недавно — гвозди еще не тронула ржавчина. Открылся лаз, оттуда дуло. Не тупик…

Меж тем с улицы доносился шум, там орало несколько голосов, взревел испуганный осел. На улицу прорываться теперь уж точно нет смысла…

Я подскочил к Магнусу и указал на подстолье. Шкипер без лишних разговоров упал на колени и принялся протискиваться в дыру.

…— Парни, да не вешают у нас Пришлых, — бубнил из-за двери карлик. — Закуклишим как люди, договоримся. А если стрелять из всякой дряни норовите…

Я дважды ударил по верхней петле — дверь покосилась. Шпик-приказчик крепко выругался и отпрыгнул в глубину коридора — в обеих руках у него блестела сталь. Что ж, не только блондиночек склонять умеет, проныра городской…

Никакого желания вступать в кровавый и бесполезный поединок я не испытывал. Вот-вот к уродцу помощь подоспеет, даже непонятно, где застряли. Нам лучше в иную сторону удаляться…

Я нырнул под стол, сходу преодолел узкий лаз и упал на спину шкиперу.

— Я ни черта не вижу! — заворчал Магнус.

Сдвинув с глаз повязку повыше, я ухватил его за рукав и поволок вперед. Очевидно, мы были в подвале, но давно перестроенном. Справа тянулись сундуки, попахивающие мышами, слева заплесневелые жерди. В проходе лежала пыль — ходили здесь редко. Но сквознячок чувствовался и это обнадеживало — не ошиблись мы лузой. Шкипер охнул, споткнувшись о неровный камень, я помог старику устоять.

— Энди, да это склеп какой-то!

— Не совсем. Покойники тут не засиживаются.

Под ногами захлюпало — ага, мы сворачиваем в сторону канала…

…На двери оказалась цепь, довольно надежная. Тут пригодился катерный ломик, прихваченный шкипером, тоже не слишком доверяющим оружию типа ненадежных пневмов.

— Энди, я тебя, паршивца, сколько учил — подцепляешь не там, где геометрия намекает, а там где звено скверное. Чувствовать нужно…

— Учитываю, сэр.

Мы поднажали вдвоем и вывалились на свободу. Я поспешно нашарил повязку — свобода, как это частенько бывает, оказалась излишне лучезарной. Мы оказались на берегу канала, над остатками старинной каменной стены.

— Вон они!

К нам бежали парни сомнительного звания и сытого вида. Надо думать, шпики знали, куда выводит подвальный ход. Но определенная фора у нас имелась…

— Шкипер, вы уходите, я их здесь повожу.

— Ну, это не дело, Энди.

— Самое разумное дело, сэр. Встретимся у «Заглотыша»…

Магнус, оглядываясь, рванул по берегу прочь. Неужели все моряки рождены так ужасно бегать?

Поправляя повязку, я повернулся к набегающим шпикам.

— Так он слепой или наоборот? — озадаченно прохрипел парень в щегольской куртке.

Следовало их пугануть и запутать. Я выхватил нож, шире раскинул руки и заблажил:

— Не подходи! Мне терять нечего. Сдохну, но всех распишу! Я бешеный!

— Да уж видим, — заверил один из преследователей. — Чего тебе, дурню слепому, сделают? И так богами обижен. Бросай нож, полудурок.

— Придержи-ка его, а мы за седым, — распорядился другой, огибая меня.

— Куда⁈ — я прыгнул наперерез «на звук», прыгнул неловко, чуть не упал, но махнул ножом в опасной близости от лица парня. — Со спины заходите⁈ Думаете слепого одурить⁈

— Тьфу, краб безмозглый! — двое шпиков полезли в кусты, норовя обогнуть мой заслон и двинуть вслед за Магнусом. Я немедля вломился в заросли и мы все трое славно запутались в неподатливых гибких ветвях.

— Эй, да он вовсе и не слепой! — заподозрил третий шпик, подступая вдоль берега.

— Меня ведет десница божья и она не знает промаха! — подтвердил я, продираясь сквозь силки кустов.

— Да дайте же ему кастетом по башке! — взмолился щеголь, пытаясь спасти свою куртку. — Уйдет седой!

Мы повозились в кустах и решили вернуться к берегу. Мои пьяные и непредсказуемые выпады с ножом смущали врага, убивать меня они не желали, очевидно, имея приказ непременно доставить живым до пыточной. Когда меня второй раз едва не угостили кастетом по затылку, я счел, что фрейм пора завершать. Тем более, по берегу к нам бежали еще какие-то озабоченные типы, зазвучал знакомый подвизг карлика-приказчика…

— Не подходи! — я топтался на кирпичной стене, отчаянно размахивая клинком. — Не сдамся!

— Убить его, что ли? — в ярости воскликнул щеголь.

— Не трожьте! — завопили со стороны. — Он нужен!

Я обернулся на голос, надеюсь, очень натурально потерял равновесие и полетел в канал. Высота-то невелика, но тут важно было выбрать место с относительно глубокой водой, без завалов камней, сучьев и тухлой требухи. Я очень постарался, но требуха все равно попалась. Вынырнув, я заколотил одной рукой по воде, завопил, и пошел ко дну…

Самым противным оказалось пускать пузыри. Ну нельзя же доводить городские воды до такого говнистого состояния!

Слушая смутные звуки на берегу, я прижимаясь ко дну, цеплялся за камни и пробирался против течения. По берегу бегали, орали про «сносит тело» и про глупого меня…

…Сидеть под корягой пришлось довольно долго. Переплетение сучьев над головой позволяло или выглядывать одним глазом, или дыхнуть воздуха. Чередуя эти развлечения я старался не обращать внимания на приплывающие ко мне дары города: плыло то липкое, то полужидкое — лучше было не вдумываться. Выше по течению тянулась отмель, и продвинуться в ту сторону я никак не мог. Шпики проявляли чудеса старательности: пригнали лодку и занялись ужением моего трупа. Им попадалось довольно много любопытного, но ненужного. Я размышлял о местной конструкции багров и возможности принципиального усовершенствования столь необходимого инструмента…

От канала я ушел в северную часть города, к сожалению, мокрых бродяг в Глоре бродило не так много и я привлекал внимание, тем более повязку пришлось снять и мои движения не отличались точностью. Послушав советов побыстрее нажеваться нутта досыта или поспать с горячей трупоедкой, я счел за лучшее удалиться с улицы и дождаться темноты. Полуразрушенная башня древней стены послужила мне пристанищем и остаток дня я коротал, с грустью вспоминая о пирожках и пиве. Здравый смысл подсказывал, что если нас не переловят, то нам следует позаботиться о деньгах — финансовые средства понадобятся.

Особой злобы к городу Глору я не испытывал, но эта облавная охота мне не понравилась. С какой это стати? Мы, конечно, шпионы, но нужно же как-то человечнее, цивилизованнее, дать гостям город посмотреть, подкормиться… В общем, я был зол и голоден, а в такие моменты в голову человеку приходят странные мысли.

На стену легли сумерки, а потом спустилась благословенная ночь. Я надел почти высохшую, жутко неудобную чужую куртку и спустился к тропинке под стеной.

В сумерках улицы города, особенно этой небогатой его части, быстро опустели. Кое-где виднелись огни, за стенами и заборами смеялись и разговаривали, порой звучали окрики и стук колотушки ночного сторожа, но в остальном улочки были пусты и мне никто не мешал.

Я брел вдоль оплывшего старинного вала и удивлялся темноте. Ночь в городе имела совершено иной цвет: древняя темная бронза, в жестких узорах которой проступали следы бесчисленных судеб. Как много жизней промелькнуло и сгинуло. Я чувствовал позеленевшие от окислов пятна кладбищ за городскими стенами — чьи-то жизни ушли туда, кого-то из существовавших утащили порт и бухта, но большинство мгновений бытия, чьи имена и лица город уже не помнил, просто растворились в бронзовом сплаве темных глорских ночей. Следы призрачных ног, отпечатки ладоней, застывшие маски лиц роились во тьме. К счастью, мое зрение различало лишь намек на этот печальный калейдоскоп вечности…

Разумнее было обойти гущу чужих воспоминаний — мир Города слишком насыщен, чтобы быть безопасным. Но где тут обойдешь, если на каждом шагу витает дымка патины чьей-то судьбы или ядовито зеленеет тень могильника древнего сражения? Я напомнил себе, что все это сгинуло слишком давно, да и не встретить в мирах городов, лишенных угрюмых теней истории. Следовало сосредоточиться на собственном, пока еще живом, существовании и просчитать последовательность шагов-ударов маршрута.

Центральную часть города, бесспорно, благоразумнее обогнуть. Там много постов, возможно, шныряют смелые, даже ночью, шпики, соглядатаи, и прочие королевские ловчие. Нет, я двинусь вдоль северо-восточной внутренней стены, осмотрительно преодолею каналы, и выберусь к порту со стороны той верфи, что именуют Старой. Стены и ворота порта наверняка охраняются, но меня пока больше волновала преграждающая мои маршрут Цитадель. Резиденция малыша-принца, арсенал, сокровищница и что там еще есть стратегического, едва ли оставлены без бдительной стражи. Беда в том, что я весьма условно знаком с планом города и могу выбрести прямиком к постам и заставам…

От попытки представить общие очертания городского игрового стола и луз-проходов пришлось отказаться — в тени крепостной стены что-то кралось. Рассмотреть этот сгусток бурой тьмы я не мог, было понятно, что там не человек, да и вообще едва ли подобные повадки приличествуют безобидно любопытствующему существу. Я вынул нож. Страх накатывал густой смрадной волной, нехорошая слабость ощутилась в коленях. Нет уж, столь дурно я буду чувствовать себя в глубокой старости. До которой, наверняка, не доживу. Разозлившись — в большей степени на свое малодушие — я отступил к крутому валу, перехватил нож испанским хватом, подпрыгнул и в мгновение ока оказался на вершине насыпи. Склон был скользок, но взбираться, втыкая клинок в дерн было не так уж трудно. Неизвестный хищник явно удивился моей прыткости, поскольку уселся под стеной и принялся глазеть вверх. Меня подмывало плюнуть ему на макушку, но я воздержался. У каждого места мироздания свои законы, и не стоит походя оскорблять его обитателей. К тому же я не был уверен, что у него вообще есть голова и морда. Хвост, вроде бы был, а вот морда… Впрочем, что толку квалифицировать неизвестное существо, спирт у нас все равно закончился, да и едва ли этакая хищная тень цвета нездорового дерьма, позволит себя умертвить во славу науки.

По тропке, ведущей по насыпи, я дошел до земляной лестницы: внизу угадывалась тропинка пошире, покосившийся забор и начало улочки. Пахнуло дымом и жильем. Не без облегчения я спустился со старинного вала…

Квартал оказался небогатым, запущенным и просторным. Дома за полуразвалившимися каменными заборами, фонарь на крошечной площади, заросли колючек… Ярче фонаря горели звезды на небе, бронзовая тьма расползалась по углам дворов и проходам на задворки. Где-то застучала колотушка сторожа, тут же смолкла, чувствуя свою полную неуместность…

Улочка расширилась, я учуял запах табачного дыма — на редкость хорошего — и увидел сидящую на ступенях неказистой лавки фигуру. Довольно странно — в Глоре мне курящие не попадались, похоже, аборигены вообще не были знакомы с табаком, что весьма огорчало наших курильщиков, чьи запасы зелья были на исходе. На мгновение мне показалось, что на крыльце дымит ребенок: фигура была низкоросла. Уж не подловил ли меня хитроумный карлик-приказчик? Хотя эта фигура скромнее в плечах…

Курильщик взглянул в мою сторону, и я вздрогнул — его глаза горели нехорошим красным огнем — точь в точь два угля. Что за адский недомерок⁈ Впрочем, мы же в Глоре, пути отсюда ведут в рай и ад совсем иных декораций.

Красноглазый незнакомец почесал шею, пыхнул дымом и кивнул мне, приглашая сесть рядом. Откровенно говоря, сердце мое колотилось рядом с желудком, причем весьма бешено. Но отказываться от доброжелательного приглашения было не к лицу. Я осторожно присел на тихо скрипнувшую ступеньку.

Красноглазый взглянул на меня с неприкрытым интересом. Я знал, что слегка отличаюсь от нормальных людей, но все равно столь бесцеремонное разглядывание действовало на нервы. Впрочем, слегка брюзгливое и некрасивое лицо карлика не выражало презрения. Он пыхнул папиросой, чей огонек зажегся внизу его лица третьим глазом, обдал меня душистым дымом и ткнул кривым пальцем себе за спину, указывая на дверь лавки. Несомненно, это было предложение зайти. Я понимал что меня зовут не за покупкой, мне предлагали что-то иное… Но…

Нарушать молчание стало бы дурным тоном по отношению к хозяину и этой бронзовой ночи. Я приложил руку к груди, показывая, что весьма благодарен приглашению, но, увы, должен идти. Хозяин понимающе усмехнулся и пожал плечами. Я вздохнул, демонстрируя, что обстоятельства бывают выше нас и встал, собираясь откланяться. Карлик еще раз кивнул — даже более благосклонно — и открыл передо мной узкий портсигар. Поколебавшись, я взял папиросу и поблагодарил хозяина полупоклоном. Вряд ли я стану курить, но угощение редкостное — порадую Дока и шкипера. Да и вообще в этой странной ночи любой добрый жест воистину ценен. Красноглазый хозяин сделал милостивый знак, показывающий, что он меня более не задерживает.

Удаляясь, я не выдержал и оглянулся. Карлик смотрел мне вслед. Я отдал честь, красноглазый ухмыльнулся и махнул рукой, показывая, что если надумаю, я могу вернуться когда-нибудь потом. Я кивнул, понимая, что едва ли воспользуюсь столь любезным предложением — если удастся выскользнуть из Глора, только окончательно спятив, я вернусь в город со столь негостеприимной полицией. Карлик ухмыльнулся еще ехиднее и указал пальцем в какой проулок мне следует направить свои стопы.

Не знаю с какой стати, но я послушно свернул в узкий проход вдоль заборов из хвороста…

Тихий ветер играл листвой — зеленые плоды, (о, абрикосы! именно они!) выглядящие во тьме крошечными каплями бронзы, казалось, должны издавать мелодичный звон. Но стояла полнейшая тишина, если не считать тихого шороха моих сапог. Внезапно на меня нахлынуло сожаление — нужно было зайти в ту лавку. У меня не имелось абсолютно никаких догадок насчет того, что мне предлагалось радушным хозяином. Отчего же я так уверен, что его подарок изменил бы мою жизнь разом и навсегда? Проклятье! Откуда такая доверчивость? У карлика рожа как из страшной сказки, такие же ухватки. С какой стати ему верить? Навел на меня морок. Может, из таких доверчивых лопоухих гостей здесь и делают начинку для пирожков?

Ни в какие красноглазые злодейства, я, конечно, не верил. Не о том мне шептала бронзовая ночь, не тот человек курил на ступеньках. Тьфу, да я совсем ошалел — ну какой он человек⁈ Он — то, что здесь ругают «дарком-страхолюдом». Вообще-то, стыдно сказать, даже во мне самом человеческого осталось куда побольше.

Сунутая за ухо папироса нежно пахла, воспоминание о пирожках (не важно с какой начинкой) заставило желудок урчать, а сожаление о несовершенном жило в моей душе. Наверное, позже сожаление окрепнет, но сейчас прочь сомнения! С какой стати я вообще двинулся в ненужную сторону?

Моему взгляду открылся относительно приличный квартал: каменные, плотно стоящие дома, площадь с фонтаном и аж с двумя фонарями. Правда, и огни масляных фонарей, и редкие отблески света за узкими окнами, казались подернутыми все той же бронзовой патиной. Я скромно прошел мимо будки ночной стражи — оттуда доносилось стеснительное похрапывание. Что ж, и я, и стража одинаково сдержанны в эту ночь, чего еще желать?

— Куда спешишь, красавец? — вполголоса окликнули меня из прохода между навесами крошечного рынка.

Ночная фея, в смысле, шлюха. Ничего себе так девица, просто стройняшка…

Я одернул себя — очнись, Энди! Какая еще шлюха в одиночестве, здесь, в такую глухую ночь⁈ Да еще девица этакой немыслимо чарующей внешности? А дрожь, что у тебя прошла по спине и устремилась ниже от первого же звука ее мурлыкающего голоска? Очнись, полуумный!

— Не красавец, но спешу, — угрюмо молвил я, стараясь не смотреть ей на… ну, вообще не смотреть.

Исчадие ночи тихо рассмеялась и дрожь по моему телу заметалась вверх-вниз и поперек….

— Не хотела тебя пугать, милый. Так ты человечек или нет?

— Наполовину, — выдавил я, уже четко ощущая на какую именно половину я очень безмозглый и похотливый человечек.

— Ну и хорошо, — нежно прошептала она. — Пойдем со мной, красавчик. Не пожалеешь.

— У меня нет денег, — пробормотал я. — Пропусти, а?

— Или я не вижу, что нищий идет? — кажется, обиделась девушка. — Зато интересный.

Иди ко мне, милый гость. Или не нравлюсь?

Нравлюсь — не нравлюсь, — ну что за глупость⁈ Более обольстительного существа я за всю жизнь не встречал. Если вдуматься, сразу понятно, что отъявленная городская нелюдь. Но вдумываться трудно, потому что… Потому что и смотреть на нее трудно…

На ней было бронзовое платье. Наверное, на самом-то деле, оно красного шелка, но в темноте истинная бронза, расплавленная, выплеснутая на голое тело и застывшая так, что…

В общем, без платья она была бы менее обнаженной и соблазнительной. Я смолчу о приманке ягод твердых сосочков и впадинке пупка, подчеркнутых облегающими шелками, но не отметить точеную талию и линию бедер воистину немыслимо. Ее узкая холеная ладонь упиралась в бедро, пальчики в кольцах, дразнящее подбирали шелк подола, и никак не могли его подобрать. Улыбка крошечного, и, одновременно, удивительно пухлого ротика, блеск длинных, томно опущенных ресниц выглядели почти ничем, в сравнении с волшебством волос. Мягкое сияние неимоверно густых локонов ниспадало на узкие плечи, дразнящее прикрывало щедрое декольте. Казалось, один миг, и эти волшебные пряди зашевелятся, заиграют, бесстыдно лаская гладкую кожу хозяйки, щекоча жаждущие соски…

— И к чему стесненье, милый? — промурлыкала она, уже зная, что я попался. — Готовься и вооружись. Выхватывай нож и иди сюда. Ты же и слова не можешь вымолвить, бедняжка.

Я не только и звука издать не мог, но и с мыслями было не очень. Мелькнула догадка, что, наконец, нашелся самый лучший способ умереть, но голова с мыслишками мне сейчас была без надобности. Про нож она, конечно, смеялась, зная, что руки мне понадобятся для иного, да уж и наготове оружие…

Я шагнул к ней. Волшебным образом красавица оказалась в моих руках, взлетела ровно в меру и обхватила меня ножками. Мы прижались к пустому прилавку… Помнится он звучно скрипел, а тело девы алчно извивалось. Всё… кроме подавляющего все и вся глубинного удовольствия, ничего я не помню. Я был как двигатель «Ноль-Двенадцатого» запущенного на «самый полный». Даже не знаю, сколько миль-минут мы проскочили на всех парах, наверное, немного, котел был готов взорваться…

…Мой вопль она зажала поцелуем. Чувствуя, что издыхаю от счастья, я расслышал отзвук истошного скрипа прилавка — боюсь, мы порядком расшатали весь рыночный ряд.

Странно, что пост стражи в двадцати шагах от нас не пробудился и не выскочил во всеоружии.

…Ее язык неспешно выскользнул из моего рта:

— Славный мальчик. Ты уже в разуме?

— Да, — сказал я, вероятно, сильно преувеличивая.

Все механические сравнения в данной ситуации едва ли оправданы: бешенный разгон, стремительный ход и гудок, задушенный несравненным поцелуем, ничуть не убавили давления в моем котле. Обнимая столь чудесное создание, перебираешься в отдельную, тайную область конструирования реальности и ничего с этим не поделать.

— Пойдем со мной, — шепнула она, не спеша размыкать объятия своих рук и ног.

— И как ты меня убьешь? — простонал я, зная, что ответ не имеет ровно никакого значения.

— Глупыш, ты же знаешь, что ты не из жертв, — засмеялась она мне в ухо.

Да, и это я тоже знал. Ну, наверное, знал.

Она снизошла на грязную рыночную землю, но не отпустила мою шею. Кажется, ощущение плотно прижатого тела пьянили меня даже больше того стремительного рейса.

— Пойдем, мой интересный, — пропела она.

Не было даже тени той неловкости, что неизбежно возникает в подобные моменты жизни. Бывало, я краснел до боли в висках, вскакивая с кровати, не важно, платным ли случалось краткое пристанище любви, или невзначай бескорыстным. Сейчас же я шел за немыслимым хищным созданием, наплевав на то, что штаны мои развязаны, и ночь холодит, но не остужает мою жаждущую плоть. Кажется, уже обе мои половины утеряли неверную шкалу ограничений.

— Как тебя зовут? — пробормотал я.

— Рэд. Не забудь, красавчик, просто Рэд…

Ее убежищем оказалась ниша под фундаментом мясной лавки. Мы вкатились в низкую нору, устланную коврами.

— М-рр! — заурчала моя пленительница, накидываясь…

Беззвучно взвыв, и закатывая глаза к сводам норы, я выпутался из штанов и шире раскинул ноги — Рэд ни отпускала меня ни на миг, алчущий рот всасывал беспощадно и сладостно, жаркая тугость горла почти переваривала меня, и я был готов спятить от блаженства.

— Ну, расскажи, откуда ты такой голодный и узорчатый? — учуяв, что я больше не выдержу, она прервалась и ласково оглаживала мои бедра, испятнанные шрамами.

Я знал, что изуродован Болотами навсегда, но чувствовал, что нравлюсь ей своей чуждостью и нечеловечностью. Вернее, наоборот, привлекаю своей сродственностью не-человека, способностью терпеть большее и… и… О, боги, дайте же мне выдержать!

— Не спеши и не сдерживайся, — проворковала она, еще туже и чаще облизывая-возбуждая меня. — Ты куда сильнее, чем думаешь…

— Не уверен, ой…

Я ощутил, как начинают шевелиться ее локоны — темно-багровые и блестящие они обвивали мои бедра, ласкающе проникали между ног. Тугие, гладкие как шелк, они вкрадчиво сдавливали, заставляли судорожно вибрировать мою плоть. Стеная, я обхватил ладонями прекрасную голову, пряди немедля обвили мои запястья, просочились между пальцами. Рэд притягивала меня, я притискивал ее, мы слились плотнее некуда. Ее движения и путы гривы стали еще жаднее. Я втиснуд хищную голову в свои бедра, пытаясь задушить обольстительницу. Но она не могла задохнуться, как и я не мог умереть от опустошения, пусть и выплескивая одну бесконечную волну за другой…

…Мои вопли экстаза превратились в хрипы, а ее пальцы все еще выдаивали из меня кипяток желания, язычок, ставший длиннее и изменивший цвет на малиново-розовый, все снимал и снимал пену с клапана. Котел во мне отнюдь не стравил давление, внутренний жар лишь повысил градус, но мозг, не в силах совладать со столь противоречивыми процессами, молил о пощаде.

— Постой, я уже лишь выть могу!

— Слабенький, слабенький почти как человечек, — задразнила меня Рэд, все же ослабляя ласки.

Она, наконец, позволила стащить с себя платье, оседлала мои бедра и закинула руки за голову.

— И как я, Почти-Человечек?

— Несравненна! — на редкость искренне признал я.

Локоны слабо шевелились вокруг ее головы, темно-рубиновый шелк прядей обвивал предплечья, умножая и чередуя серебро украшений с этими живыми браслетами. Улыбка играла на приоткрытых и испачканных губах, глаза светились той оранжевой краснотой расплавленного, только что разлитого по формам и лишь начавшего остывать металла. Безупречный овал лица, тонкая грациозная шея… Груди… о, юной, но весьма налитой формы, они казались венцом удивительного набора украшений. И намеком на иные возможности прекрасного существа: ниже прелестных тугих полушарий шли парные знаки татуировок — каждая пара на абсолютно своем, пусть и чуждом человеческой природе, месте. Эти маленькие рисунки-намеки — рисунки ли? — так и притягивали взгляд и мои ладони. Но мы раз мы решили казаться людьми…

— Хитрец, — Рэд улыбалась, наслаждаясь моим восхищением. — Так желаешь оставаться в мыслях человеком, жалкий полукровка?

— Еще бы! Но только не сейчас, — заверил я, желая одного — пусть пересядет повыше.

Она охотно выполнила невысказанное пожелание. Мы покачивались на мягкости ковра, и хотя я регулярно конвульсивно вцеплялся в бархат подушек и покрывал, появилась возможность беседовать. Хотя, к счастью, и право прерывать разговор у нас никто не отнимал…

Я рассказал о себе и о Болотах. Распускать язык с любой женщиной, а уж тем более со шлюхой — полное безумие. Но Рэд не была шлюхой — она-то совершенно иное — природная даркша, живущая в норе и лакомящаяся чересчур похотливыми горожанами. Она — изящное создание Города, и я — полукровка с Болот — мы всегда по одну сторону ночи. Я понимал, что она совсем другая, долгоживущая и немыслимо нечеловечья. Но нам одинаково нравится совокупляться и убивать врагов. Для еды или из иных сложных и надуманных побуждений — так ли велика разница?

…- Куда чаще те места называют Дарковыми Пустошами, — ее поцелуй терзал мою шею, почти прокусывая сонную артерию — туман забытья накатывал волнами, но тут же отступал, отводя волну возбуждения к иным местам тела.

— Я не знал. Вообще-то в том краю не слишком много дарков, — удивился я, жадно играя сокровищем тугих манящих ягодиц.

— Глупое человечье название. Они ведь, оттуда, с севера, никогда не возвращаются, те людишки. Или возвращаются дарками. Займемся по-конгерски? — пропела Рэд, поощряя настойчивость моих голодных ладоней.

Она дала мне попробовать «по-конгерски», потом я сам оседлал ее этим особым способом, повторив понравившийся, хотя и извращенный урок. Потом мы вытирались и облизывали друг друга, не позволяя остывать похоти. Рэд преохотно позволила мне насладиться, устроившись между ее стройных ног. Я играл браслетами на ее щиколотках, упивался истинным вкусом городской даркши и мы говорили о Глоре. Пусть, увлекаясь более важным и интересным делом, я узнал о городе не так уж много, зато услышал те тонкости и секреты, о которых мне вряд ли кто либо мог поведать, кроме ночной дарк…

…Низкий свод спальни не мешал нам сплетаться и расплетаться в немыслимой игре тел, сложности сочетаний которой даже снукер позавидует. Вновь я, задыхаясь от крайнего восторга, сжимал ублажающую меня голову и ласкал сокрытую в густых локонах цепочку маленьких рожек — уж не знаю, истинным или магически-серебряным было то украшение…

…- Из города тебе лучше исчезнуть, — советовала девушка, перекатываясь на бок. — За дарками, слава богам, сейчас не принято охотиться. Но за человечьими шпионами Секретная Гильдия пойдет до конца…

— Полагаю, что так, — согласился я, прижимаясь к гибкой спине и начиная сладостный такт. — Жаль, придется удирать без запасов и денег.

— Деньги⁈ — фыркнула Рэд, показывая, как отвечают на напористую игру плоти воистину одаренные дарки. — Смеешься? Деньги взять легко, имейся у тебя хоть капля правильной крови. Мы ведь не ценим деньги за то, что они деньги, и потому серебро нас уважает. Ты устал? Ах, человечий мальчик…

…Я оседлал ее и показал, что не устал, и не мальчик. Она дразнила, противилась и отдавалась, щупальца локонов ласкали мое лицо, закрывали глаза и дергали за уши. Я целовал эти шелковые щупальца, горячую шею и неистовствовал. Но мы понимали что заканчиваем. Рэд, чисто ночная дарк, ненавидела и боялась рассветов…

…Закончить она пожелала «по-конгерски», но лицом к лицу.

…— Сильный парень с такими чудесными глазами мне вряд ли попадется. Разве что ты надумаешь вернуться, — она сгребала под себя подушки.

— Если не повесят, непременно навещу. Но это только из-за глаз? — без обиды полюбопытствовал я, принимая на свои плечи подрагивающие от нетерпения ножки.

— Не только. Ты редкий. Но глаза твои — о, они опьянят любую понимающую дарк, — Рэд нашарила среди покрывал зеркальце в серебряное оправе и выставила перед моим лицом.

Зеркало было треснутым и двоило, но физиономию и главное, свои глаза я вполне различал. Нужно признать, скулы мои стали пожестче и помужественнее, хотя на усы по-прежнему нет и намека. Глаза… нечто подобное я подозревал: ненормально круглые, кажущиеся слишком большими, с жутко дикими зрачками: вертикальными, узкими, абсолютно нечеловечьими. Цвет, правда, приятный — янтарно-карий, с серебристым отливом, словно отраженье глубокой болотной протоки под полуночным сиянием Луны и

Темной Сестры.

— Что-то черепашье угадывается, — критически оценил я, эту сомнительную блаженную рожу.

Рэд улыбнулась и пришпорила меня…

На прощание дарк почти по-человечески поцеловала меня в щеку, посоветовала почаще вспоминать, что я наполовину дарк и не задалбывать на ложе хилых людских девчушек — люди таких ночных манер не понимают. Она уползла в угол и исчезла под столбом фундамента. Снаружи уже вовсю серела рыночная мостовая, шаркала метла уборщика, и ночным созданиям следовало поторопиться.

О манерах в общении с чисто человеческими дамами мне следовало хорошенько подумать, но этот вопрос не выглядел таким уж первоочередным. Мне казалось, что я нащупал решение иной насущной проблемы — решение дерзкое, внезапное, и тем многообещающее. Не учтенная соперником возможность быстрого отыгрыша от двух бортов дает недурной шанс.

Но тут выяснилось, что думать я вообще не способен. Мне удалось нашарить штаны, после чего меня мгновенно засосал сон…

…Снаружи жужжали и вопили десятки голосов, прямо на мне жужжали мухи, а над головой отчаянно блеял баран. К счастью, блеянье оборвалось, донесся судорожный стук копыт и деловитое ворчание овцеубийцы. Осторожно приоткрыв глаз, я глянул на потолок: тот был в потеках, но не особо свежих. К какой стати они вообще режут баранов прямо в лавках? Безобразный, некультурный и нечистоплотный обычай.

Повязка на глаза нашлась, я отгородился от света, разогнал мух и, наконец, натянул штаны. Подо мной валялась скомканная мешковина: удобные подушки и покрывала спальни Рэд рассвет превратил в тряпье. Увы, ночной Глор и дневной Глор — два разных города. Спина у меня чесалась — проклятые мухи постарались. Но чувствовал я себя на редкость легко и бодро, куртку и нож никто не спер, все было отлично. Пора было заняться дневными делами…

Шел я не скрываясь, и даже покрикивал на замешкавшихся прохожих. Был я обнажен по пояс, в ногах путался фартук из мешковины, а за спиной раскачивалась тяжелая бадья с камнями. Ну, не особо тяжелая, верхний слой голышей придавливал куртку с рубахой и несколько деревяшек для объема. С бадьей имелась иная неприятность — жутко неудобная ноша. Мало того, что пришлось нагло уводить ее от рыночной мастерской, так потом еще и ремонтировать в кустах у канала. В следующий раз надлежит таскать с собой клещи и десяток гвоздей. Впрочем, мой усталый, сугубо деловой и сердитый вид служил недурным пропуском. Налобная повязка, пропотевшая и съехавшая на глаза носильщика, тоже никого не смущала. Загорелая кожа, ругань и манера переться напрямик — мастеровой-горожанин, какие вопросы?

Добираясь до порта, я порядком подустал, хотелось жрать и спать. Зато пристроившись к веренице грузчиков, я сходу благополучно миновал ворота и зашагал по пристаням. Было бы крайне неприятным сюрпризом не найти на месте «Заглотыша». Но в мешанине лодок и барок я разглядел знакомое корыто — его почему-то перевели к другому пирсу, но славный плавучий гроб не покинул порт.

— Черт возьми, еще час и ты бы увидел нашу корму, — заявил Док, хлопая меня по плечу.

— Рад, что тебе удалось уйти.

— Это было нелегко, — признался я, вспоминая безумие под мясницкой лавкой и потирая болящие от света виски.

Меня накормили: остатки наших скромных финансов были потрачены на снедь в припортовых лавках. Остальное, увы, оказалось утрачено при нашем неудачном визите на явку — не следовало оставлять покупки во вьючных мешках. Зато меня порадовали подробностями битвы: наш героический (пусть и недолгий) кривой соратник проявил истинную доблесть в схватке у дверей проклятой шорной лавки. Напуганный набежавшими шпиками, осел возомнил, что это именно его поволокут в живодерско-пыточные подвалы, и стойко лягался-кусался, предоставив нам скромный, но спасительный временной резерв. Положительно, в Глоре все же встречаются славные и доброжелательные существа. Эх, людей бы здесь жило поменьше — вообще был бы хороший город.

Док был несколько смущен тем, что именно ослу выпала главная роль в отвлекающем маневре, зато Сэлби, не стесняясь, поведал, как ловко он уходил от полицейской погони, которая и понятия не имела о его существовании.

— Наверняка нас ищут, а слепых в порту и на воротах мелькает не так уж много, — сказал Магнус. — Нужно уходить, пока не разнюхали.

— Они не знают, действительно ли Энди слепой, — возразил Док. — Мы и сами-то этого не знаем, поскольку здесь, скорее, вопрос философского определения. Но нужно уносить ноги, это верно. Отчалим ближе к вечеру — рыбаки двинутся ставить сети, проскочим вместе с ними. Хотя у маяка болтаются суденышки, вызывающие у меня сомнения. Скорее всего, это стража и там всех проверяют. Возможно, придется прорываться.

— Поскольку, мы уже зачислены в преступники, и приговор нам вынесен, не имеет ли смысл пойти ва-банк? — спросил я соучастников. — Заодно мы слегка пошумим и отвлечем шпиков от проверок судов и иных скучных делишек.

— Эй, я не понял, что за глупость ты предлагаешь? — насторожился Сэлби.

— Я предлагаю не глупость, а добротное, настоящее, выгодное и серьезное преступление! — объяснил я. — В местах цивилизованных оно именуется «вооруженный грабеж»…

Бурные возражения последовали немедленно. Потом мои будущие соучастники задумались.

Воистину, нам нечего было терять. Глор, да и все прибрежное королевство, вело против нас войну. Нас сторожили, выслеживали и гоняли как обычных, не кочковичных, зайцев. Стремительно покинуть здешние берега стало бы самым наилучшим и логичным выходом. Но идти без денег и припасов — сущая глупость! Пробовали уже, хватит. Следовательно, нам нужны деньги, и их следует взять у противника. Я предлагал считать ограбление чисто военной операцией.

Сэлби трусил, остальным тоже было не по себе. Но виделся ли при позиции, сложившейся на игровом столе, более выгодный удар, да еще с качественным отвлекающим отыгрышем?

Существенное возражение возникло только у Магнуса — старик волновался за «Ноль-Двенадцатый» и оставшихся на нем людей. Это верно, мы задерживались, и я опасался, что уже не застану бедолагу Сана в живых. С другой стороны, мы уже находились в городе, следовательно, имело смысл довести глорский фрейм до логического завершения и чистого выигрыша.

Идея о преступлении пришла в мою контуженную солнцем голову, когда я брел с камнями на горбу по городской улице и завидовал катившему передо мной фургону. От повозки попахивало, пусть в меру, но прохожие почтительно сторонились. Именно почтительно, потому что экипаж вызывал уважение: здоровенный, на высоких колесах, с плоской вместительной бочкой; в передней части возвышается тент, под которым в полной аккуратности и порядке были установлены инструменты и небольшая помпа. Сзади, сбоку бочки, покоился подвязанный в специальных держателях шланг. На борту фургона красовался рекламный щит:

Сделаем Глор столицей, достойной Г?роев Севера!

Чистота!

Канавы, стоки, ямы!

От ила до кишечного отхода!

Без предоплаты!

С гарантией!

На козлах фургона восседала пара гордых борцов за чистоту: несмотря на жару, оба красовались в кожаных костюмах и высоких сапогах, с защитными повязками на мордах. На спинах воителей белела необычная эмблема: лилия, растущая над ямкой. Цветок напоминал королевский герб неизвестной здесь Франции, а ямка, бесспорно, символизировала выгребную яму. На задке фургона покачивалась доска с названием и адресом компании, где опять же напоминалось, что «Сеть городской очистки „Нужники Нельсона“ — самый нужный нужник!».

Фургон свернул во двор страховой конторы, а я поплелся дальше, размышляя о том, что при иной расстановке шаров на столе сражения, можно было бы наняться на службу в столь почтенную и прогрессивную контору. Со здешними каналами я уже знаком, запахи ила и прочая естественная вонь меня не слишком раздражают, а в «Нужниках Нельсона», судя по всему, специалистам недурно платят. Можно было бы чистить город по ночам. Но, увы… Я вне закона, да и не склонен менять «Ноль-Двенадцатый» даже на столь замечательный и механизированный фургон. А ведь их, очистителей, здесь уважают…

Народ вокруг шнырял и суетился — квартал представительных контор, приемных городских Гильдий, ссудных касс… Здесь, за толстыми стенами, полным-полно денег. Отчего бы городу не поделиться? Нам ведь не так много надо…

…— Ехать на грабеж на сраном фургоне⁈ — с ужасом вопросил Магнус. — Да такого и на Диком Западе не выдумали.

— Тут не Дикий Запад, а большой цивилизованный город. Чистильщики в шляпах и тряпичных повязках, запомнить их сложно. Спрятать добычу можно в люке бочки — потом промоем монеты, серебро-то не пахнет. Ты останешься с фургоном — например, под предлогом, выскочившей из колеса чеки.

— Даже не знаю, что с нами сделают. И мы изгадимся, — в отчаянии прошептал шкипер.

— И меня точно узнают: у меня усы, а здесь их мало кто носит.

— Что ж, пора вам, сэр, обновить облик. Бритва у нас есть, а без усов вы, несомненно, будете выглядеть моложе и бодрее. Что нелишне в данной ситуации.

Старина Магнус понял мой намек и покраснел.

— Но почему банк? — в замешательстве спросил Док. — Там охрана многочисленна, да и вообще… Это сложно!

— Сейчас жарко, двери нараспашку, все видно. Охранников двое, торчат на ступеньках, на элегантных дам глазеют. Банк — наилучшая цель. Нам нужны не долговые расписки или векселя ссудных и кредитных контор, а полновесные серебряные «короны». Понятно, и в банке полно всякой бумажной дряни, но хоть выбор есть. Нет, нужно признать, настоящий улов — в банке!

— Славно ты все придумал, — заныл Сэлби. — Вы, значит, подкатываете и откатываете на фургоне, а мы с Доком удираем на своих двоих⁈ Попадемся.

— Сэр, если вы попадетесь, то налегке. Ничем не рискуете — просто повесят. А нас, видимо, прямиком в бочке «кишечного отхода» и утопят. Без всякой спешки и прилюдно, — я вздохнул. — Джентльмены! Предлагаю избавиться от усов, приготовить оружие и выступать. Банк работает до четвертого колокола, а нам еще нужно обзавестись фургоном и чудными рабочими плащами. В любом случае, операция будет короткой. Стоит рискнуть!

Естественно, они рискнули. Кто из жадности, кто трезво взвесив ситуацию, кто из иных, сложных побуждений.

Пока брились и готовились, я занялся собственным вооружением. Что-то мне не очень понравилось бродить по Глору с одним ножом. К счастью, напильник и ножовку мы прихватили на «Заглотыша», а конструкцию я уже продумал. Но следовало детально просчитать начальные удары грабительского фрейма. Сам фургон — вот слабое место…

Фургон мы взяли сходу. Экипаж «Нужников Нельсона» попался нам на Драккарной улицы и мы пошли за ним следом. Вежливый Док обогнал фургон, задал служащим вопрос по ценам на прочистку, возница придержал лошадей, и мы с Сэлби запрыгнули на козлы с разных сторон. Кто-то из прохожих оглянулся на возню, но Док и шкипер хлопали друг друга по плечам и хохотали, изображая встречу двух старинных знакомцев-придурков. Ножи под подбородком показались изумленным служащим «Нельсона» весьма серьезным доводом проявить сдержанность в движениях, кучер послушно свернул в проулок. Раздетых бедолаг мы связали и аккуратно закинули за забор крошечного садика.

Тут-то и начались сложности — об управлении парной упряжкой мы с Магнусом имели смутное представление. Штурвала и машины на колымаге нет, все как-то сложно, да еще двигатели фыркают и лягнуться норовят. Для начала мы попытались протаранить забор, но лошади оказались благоразумнее возниц.

Ушедший, было, к месту будущего преступления. Док, вернулся и взял под уздцы упряжку:

— Энди, давай мне плащ и эту чертову шляпу. Поведу упряжку, иначе вы разве что к утру до банка доберетесь.

Я без особого сожаления расстался с формой «Нельсона» и залег под тентом у помпы. Док в волочащемся по земле плаще, вывел упряжку на улицу…

Клацали подковы подуспокоившихся лошадей, болтали прохожие на Драккарной, торговцы рекламировали медовики, первые летние сливы и свежие «Глорские вести». Закрыв глаза — голова от света мучительно болела — я думал о том, что мы спятили. Разве мыслимо такое отчаянное дело готовить за два часа? Были бы в команде дарки… Рэд права

— чтобы легко брать деньги, нужно быть к ним нечеловечески равнодушными.

О Рэд мне напоминало каждое движение. Моя дневная половина скулила, охала и выражала свою усталость тысячей иных настойчивых способов. Нужно признать, Энди-человек — слабак. Я понимал, почему у меня болят определенные места тела. Но почему болят иные, неопределенные и вообще не участвовавшие⁈ Впрочем, я не был уверен, что именно из моего организма ночью задействовалось, а что ленилось. Как ни рассуждай, а под лавкой мясника я провел лучшие часы своей жизни. Теперь вот бесславно сдохну, как глупый грабитель.

— Подъезжаем, — шепотом предупредил шкипер.

Кроме масок очистителей клоак, у нас были припасены грубо сметанные мешки с отверстиями для глаз. Я натянул пахнущую сухарной крошкой ткань, сдвинул глазные дырки на затылок и с облегчением вздохнул — мир лишился слепящей контрастности и стал куда поприятнее.

— Стой! — громко сказал с мостовой Док.

— Что? Опять чека? — деланно обеспокоился с фургона шкипер.

— Она самая. Вот проклятье, зацелуй меня стурворм…

Пребывание в Глоре порядком освежило и пополнило запасы нашего сквернословия.

— Эй, чистуны, нашли где застрять! — возмутился кто-то снаружи. — У нас благородные клиенты ходят, а вы развонялись.

— Мы не воняем, а попахиваем! — с достоинством возразил шкипер. — Это же техника, новые ступицы, им амортизация нужна. Подмогните борт придержать, он чистый, сейчас двинемся, дело-то мгновенное…

У ступеней банка заворчали, но ученое слово «амортизация» произвело должное впечатление. Послышались шаги — двух пар ног! Это важно, если бы один из охранников остался у дверей… К счастью, они озабочены репутацией банка…

— Просто придержите, я «усы» загну, — буркнул Док, сгибаясь у колеса.

— Так это… — удивился банковый страж, разглядев никуда не девшуюся, пусть и замазанную дегтем чеку…

…Значит, этот умнее. Быстро перегнувшись через помпу, я врезал умнику по загривку своей специальной дубинкой — на красавцах-охранниках были легкие щегольские шлемы, стучать по темечку не получалось.

— Ох! — второй охранник вскинул на меня изумленный взгляд. Не знаю, удалось ли ему разглядеть полотняную харю, бил я быстро, в данном случае в район уха.

— Э? — голова стража крепко мотнулась. Я повторил удар…

— Держите же их! — закряхтел Док, прижимая к борту фургона тела бесчувственно оседающих стражей.

Я потянул безвольное тело наверх, Магнус пытался мне помочь. Мы тоже закряхтели — в Глорском Океанско-Коммерческом банке своих охранителей откармливали на славу.

Со вторым стражем мы тоже управились вовремя — мимо прошла благородная пара, дамочка брезгливо прижала к носику платочек. Иные сочли бы эту леди приятной глазу, особенно сзади, но по сравнению с Рэд…

— Черт возьми, Энди, о чем ты думаешь⁈ — возмутился Док, поправляя на себе намордник чистуна.

— Виноват, сэр, — я спрыгнул с фургона.

Перед нами зияли распахнутые двери банка, оттуда доносились голоса. Путь к свершению преступлению был открыт. На месте не было только подлеца Сэлби — надо думать, заблудился.

— Отчего-то я не удивлен, — пробормотал Док, вновь нервно поправляя маску. — Черт с ним, отступать все равно поздно. Кстати, я забрал у вонючки револьвер. Держи…

— Предусмотрительно, — согласился я, принимая офицерский «веблей».

Док проверил заткнутый за пояс пневм и вытащил с козел двустволку.

— Магнус, присмотри за героями, мы быстро.

Шкипер, увязывающий руки охранникам, согласно выругался.

Мы поднялись по ступеням.

— Двери могли бы быть и поскромнее, — печально отметил Док. — Экие ворота, закрыть будет непросто. И вообще…

Видимо, даже тюрьма не сделала нас закоренелыми преступниками — мне тоже было как-то не по себе.

Мы вошли и Док скомандовал:

— Закрывай!

Я навалился на массивную створку, она поддалась. К нам с недоумением обернулось с десяток человек: в основном конторщики, но имелась и пара посетителей — один, в роскошном бархатном плаще, смахивал на епископа, хотя в отношении разных церковнослужителей и жрецов город Глор удивительно бедствовал.

Док жестом поприветствовал аудиторию, дождался, когда я поднажму на вторую створку и огласил:

— Дамы и господа! Сохраняем хладнокровие, обычное ограбление. Всем руки вверх!

— Чего⁈ — изумились за зарешеченной стойкой.

— Деньги давай! — рявкнул доктор на туповатого клерка. — Ты здесь главный? Тебе первому башку и отстрелю! Остальным руки вверх!

Туземцы в замешательстве заглядывали в наставленные стволы ружья, не торопясь поднимать руки. Да, с пониманием ситуации намечались проблемы: большой арбалет произвел бы на жертв куда более нужное впечатление, чем наше невнятное оружие.

— Струйного самострела не видели⁈ — повысил я голос и вскинул пневм. — Ну-ка, пошевеливайся!

К счастью, пневматический пистолет послушно щелкнул и я не промахнулся. Стекло лампы над решеткой лопнуло, сверху закапало горящее масло.

— Тушим и отдаем «короны»! — распорядился Док. — А то я пальну!

Разница калибра ружейных стволов и скромного пневмо-плевателя очевидна и любому дикарю. Служащие неуверенно зашевелились, кто-то полез под стойку за деньгами, кто-то задрал руки, один из клерков поспешно накрыл лужицу горящего масла тряпкой и засыпал песком из специального ведра.

— Поживее, милорды! — посоветовал я, засовывая за пояс пневм и доставая из-под куртки части личного оружия. Этому были причины: баллон пистолета отчетливо шипел, немилосердно травя воздух после единственного выстрела. Боюсь, этому баллону самое место на дне бухты…

— Эй, вы, фокусники, знаете кто я такой? — высокомерно шагнул вперед человек в бархате.

— Вы — болван-тугодум? — предположил я, закрепляя импровизированную «спец-дубинку»-древко в металлической часть багра. — Еще шаг и брюхо вскрою. Кишки-то у всех одинаковы…

Укороченный багор со свистом крутанулся в моих руках. Вот это они понимали…

…В тишине звякали выкладываемые на стойку мешочки с монетами. Физиономии клерков оставались бледны, но относительно спокойны. Полагаю, «Глорский Океанско-Коммерческий» имел страховку, да и вообще служащие не обязаны подменять собой стражников.

— Складывай денежки, милейший! — потребовал Док.

— Куда? — проворчал кассир, вновь замедляя движения.

— В мешок!

— У нас тут не рынок! — обиделся клерк. — Нет мешков. Со своей тарой ходить нужно!

Док не нашелся, что сказать. Да, преступного опыта у нас было маловато, деталей не учли.

Я прыгнул к «епископу»:

— Снимай плащ!

— Это не плащ! — выпятил на меня тройной подбородок горделивый толстяк. — Не посмеете!

— Снимай и не глупи! — посоветовал я, видя, как его ладонь ползет к рукояти кинжала на поясе.

Острейшее граненое жало багра надавило на обширный подбородок.

Импозантный толстяк крепко выругался, но расстегнул пояс и принялся снимать свое одеяние.

— Прошу нас извинить, — молвил я, отдавая должное мужеству этого с виду рыхлого человека. — Нам нужно немного денег, вот и все. Мы в сложных жизненных обстоятельствах. Джентльмены, не стоит огорчаться. Все равно скоро все финансы Глора будут реквизированы в пользу Ее Величества королевы Виктории. Не сомневайтесь, уж мыто позаботимся, чтобы Глор стал британским! Отныне каждый час жизни города будет омрачен…

— Да подавись, врун мозглявый, — прорычал «епископ». — Поймаю, лично шкуру сдеру.

Я подхватил ком бархатного наряда — видимо, это действительно был не плащ, поскольку снимался через голову. Не суть важно, мешок получится неплохой.

Проскочив за решетку стойки — металлическая калитка оказалась не заперта — я швырнул бархат на стол:

— Увязывай! Э, да у вас, милейшие, денег с лихвой!

Под стойкой, в ячейках действительно покоилось десятки симпатичных мешочков с аккуратными надписями «50 кор.», «100 кор.» и так далее.

Кассир посмотрел на меня недобро, но я показал ему багор. Мешочки, позвякивая, принялись перекочевывать на бархат…

Наступившее молчание было нехорошим — я понимал, что в головах клерков идет простейший подсчет шансов. Стоит ли бояться непонятных стволов в руках одного из налетчиков, и нет ли смысла навалиться всей шайкой на негодяя с куцым багром в руках? За героизм при защите банковских денег, наверняка, причиталась недурная награда. О раздетом клиенте уже и не говорю — этот готов броситься и загрызть попросту зубами. Ну, кто виноват, что по жаркому времени столь состоятельный лорд не надел под бархат нижнего белья? Неловко вышло, конечно…

Полагаю, мне стоило проткнуть кого-то из конторщиков. Что будет убедительной демонстрацией. Беда в том, что я не хочу убивать людей, не сделавших мне ничего дурного. Еще хорошо, что в банке нет женщин — пугая леди, джентльмен окончательно перестает быть джентльменом.

В этот момент, когда все решали-просчитывали, и успех нашего преступления повис на волоске, откуда-то снизу послышалось загробное пение:

— Таханка, те ночи полные огня,

Таханка, зачем сгубила ты меня Таханка, я твой навеки арестант, Погибли юность и талант

В твоих стенах.

Меня охватила печаль — не знаю, что за роковая дама эта Таханка, но в напеве звучала искренняя, древняя и старинная грусть-тоска. Душевно. Но хуже всего, что пел приятный, пусть и слегка фальшивящий, женский голос. Только дамочек нам тут и не хватало…

Голос, конечно, не был загробным: в углу помещения угадывалась лестница, ведущая в подвалы банка. Мы все невольно обернулись к проходу вниз…

— Понаделали загородок, как будто спасут, — проворчала певица, прекращая пение и лязгая решеткой. — Эй, служивые, замыкай улей, я свое забрала.

— Прошу простить, леди… — начал один из клерков, но певучая посетительница, поднявшись в зал мгновенно уловила суть происходящего.

— Налет с грабежом⁈ Здесь⁈ Шмондец, да вы… — она добавила пару слов, знакомых мне по общению с Саном. Довольно звучно и знающе добавила…

Я понимал, что ситуацию можно спасти лишь стремительным посылом шара в лузу всеобщего повиновения. Это ж она только начинает, а если в голос заорет…

Грозить даме багром я все же счел недопустимым и выхватил револьвер:

— Леди, попридержите язык!

Средних лет, достаточно миловидная и хорошо одетая, она несла под мышкой два добротных ящичка, окованных медными полосами, видимо, взятых в банковском подвале. Живо выставляя свою ношу вперед на манер щита, дамочка уставилась на оружие и выдала тираду, из которой я понял лишь «еще и наган⁈» и «покою от этих пришлых пидормотов вообще нигде нет!». По-моему, смысл сказанного был чрезвычайно грубым и вообще неконтролируемое распространение диалекта родичей Сана следует решительно ограничивать хоть какими-то способами. К счастью, сквернословила дама не слишком громко.

— Прекратите брань! — призвал я, не зная, в какую часть женщины приличнее целиться огнестрельным оружием.

— Прекращаю, — неожиданно покладисто пообещала она. — Не убивайте, милорд, я же на все готовая…

Я осознал, что она приближается — почти незаметно, даже как-то текуще, и, не побоюсь этого слова, маняще. Она была вся такая миленькая, беззащитная, отчего-то вдруг молоденькая…

Болотный инстинкт и память о ночи с Рэд — шепнули — да это вообще не баба! Берегись! Лучше ее убить.

Видимо, инстинкт подвальной красавицы был не тупее моего. Все поняв, она гавкнула:

— На пол, дурни! Сейчас шмондец будет.

Она не отрывала взгляда от меня, но те, к кому она обращалась, осознали и прониклись

— я услышал шум поспешно плюхающихся на пол клерков…

Проклятая тетка оказалась еще ближе ко мне, я попятился, но взял себя в руки и твердо заявил:

— Не будет шмондеца, милая леди. Я не могу стрелять в даму.

После этих слов я кинул револьвер на пол между нами, полагая, что она немедля его подхватит. Уж это-то изящная ведьма точно знала, что за штуковина у меня в руках. Красавица действительно покусилась на «веблей», но не рукой, а ногой — желая отшвырнуть его подальше от меня. Этот маневр ей удался — оружие с дребезжанием укатилось под стойку…

…Больше она ничего не успела, поскольку древко моего верного багра крепко приложило ее по затылку. В последний момент ведьма почти уклонилась, но в работе с киями различного назначения у меня имелся немалый опыт — раздался глухой стук и тетка рухнула на пол…

…Вот тут я ошалел. Несомненно, я чуял, что передо мной магический обман и что все ведьмы безобразны. Но то, что шлепнулось на пол… Длинные немыслимо худые ноги в ужасающих тапочках-подметках из плотного зеленоватого материала, зацепленные за большие пальцы четерехпалых ступней. Выше короткие кальсончики с лампасами и множеством карманов. Еще выше красная безрукавка с изображением усатого мужественного мужчины. Лицо ведьмы… Нет, это было не лицо! Нечто оливковозеленоватое, безносое, леденяще злобное… Единственное, что было нормально в этом существе, это выпавший из руки нож — большой, явно видавший виды и даже на взгляд отлично заточенный.

Я понял, что панически пячусь и крещусь. Мне в зад ударил стол, звякнули мешочки серебра…

Салютом бабахнул выстрел двустволки — у ошалевшего Дока дрогнул палец и проклятый патрон счел своим долгом не подвести и сработать в столь нестандартной ситуации. Впрочем, заряд крупной дроби лишь попортил идеально выбеленный потолок, не повредив никому живому…

Нужно признать, большинство присутствующих сочло грохот выстрела эхом падения ужасающего существа.

— Дарки! — взвыл кто-то из клерков.

Мгновенно помещение забурлило: все ползли, скакали и бежали к дверям. Док что-то заорал, но его с двустволкой отпихнули к стене. Я нашарил края бархатного плаща, свернул увесистый узел:

— Сэр, забирайте!

— Что это⁈ — пробормотал Док, хватаясь за узел с добычей, но не отрывая полного сметения взгляда от лежащего голенастого чудовища. — Lissotriton Homo vulgaris[12]?

— Не знаю, — пробормотал я, понимая, что нужно прийти в себя, хватать, что можно и бежать. — Док, здесь еще полно серебра.

— Черт с ним! — доктор отступал к дверям, заслоняясь добычей.

Нет, так не пойдет. С какой стати мне пугаться дарков, пусть даже таких странных, если я и сам наполовину дарк? В конце концов, я даже более симпатичный дарк…

Эти мысли, пусть путающиеся, но все же утешительные, заставили меня преодолеть замешательство. Я выгреб из стойки кучку мешочков, поискал во что их уложить и увидел ящички этого… Этого Зеленого Ведьминского Оборотня!

— Не подходи. Оно притворяется! — в ужасе зашипел Док.

— Сэр, я бью надежно, — заверил я, хватая ящичек чудовища и отскакивая. Крюк багра легко сшиб маленький замочек: внутри оказались какие-то бумаги и иная мелочь, я принялся швырять на эту ерунду мешочки с деньгами.

— Быстрее, Энди, быстрее! — в панике подвизгивал Док.

Да, следовало торопиться. Снаружи доносился шум, похоже, выскочившие клерки взбудоражили всю улицу. Ну, там один голый толстяк чего стоит…

Запихивая за пазуху мешочки с «коронами», я побежал к распахнутым дверям. Солнце ударило в глаза, ослепило, по ступенькам я прыгал наугад, едва не выронив норовящий распахнуться ящик с добычей.

— Дарки! Мертвые дарки идут! — вопили на улице.

Док догадался ухватить меня за шиворот и направить к фургону. Ящик у меня забрали, я ощупью заполз к помпе…

— Да что там стряслось? — со страхом спрашивал Магнус.

— Даже не знаю. Их подвалы водорослевый оборотень сторожил, — выдал безумную версию Док и опомнился: — Или это MumiaSalamandridae Lapis Philosophorum[13]? К дьяволу вопросы! Гони, старина! Прочь отсюда!

…У меня раскалывалась ослепленная голова, я подпрыгивал на связанных охранниках, фургон несся по мостовой, несколько раз мы что-то крепко зацепили, хотя за вожжи взялся относительно опытный Док. Но, судя по всему, на улице и без нас было весело. Глор оказался крайне отзывчивым городом: о дарках орали в дверях лавок, внутри домов, во дворах и, кажется, даже с крыш…

…Мы бросили фургон в каком-то переулке, Док пихнул в бок охранника и напомнил, чтобы не забыли освободить служащих «Нельсона», скучающих в садике у Драккарной. Страж банка ответил негодующим мычанием и мы, облегчив совесть, поспешили прочь. Направляться прямиком в порт было крайне неблагоразумно. У меня болела голова, и я почти ничего не видел, даже замотав голову повязкой. Зато я кое-что знал в городе и мы, чуть поплутав, выбрались к старой стене. Убежище в башне оставалось вакантным, попадав на старые камни, мы перевели дух.

— Как хотите, но грабить банки я больше не буду, — заявил Док. — Крайне непростое ремесло. Я бы сказал, непредсказуемое!

— Верно! — согласился шкипер. — Я на фургоне страху натерпелся. Связанные ерзают, у вас там непойми что. Потом голый как выскочит! Тут такие дурные мысли заворочались…

— Да, партия пошла не по правилам, — подтвердил я, ощупывая приятно тяжелые мешочки за пазухой…

— Кошмарный сон какой-то. Неужели, действительно настоящий оборотень? Это противоречит фундаментальным основам биологии, зоологии, теологии. И практической патологоанатомии тоже противоречит, — Док со вздохом достал флакон со снадобьем.

Он поставил мне компрессы, обсуждая перипетии нашего беспримерного ограбления и гадая, что за загадочная тварь едва не сорвала нам дельце. Судя по всему, служащие «Глорского Океанско-Коммерческого» не имели отношения к появлению этакого сторожевого ужаса. Что ж, хорошо, что все остались живы. Имелась у меня уверенность, что хищного дарка я не убил — таких вертких особ древком багра не прошибешь. Что и к лучшему — возможно, теперь мне имеет смысл считать подобных монстров своими дальними родственниками.

Боль в моей башке слегка утихла, мы двинулись вдоль вала. Следовало отыскать мешки попроще — бархат имел излишне броский вид…

Бархат я поменял на мешковину в логове под известной мне мясницкой лавкой. Полагаю, Рэд не будет в претензии — уволакивать добычу на достойное ложе куда приятнее.

Город бурлил. В разных направлениях выдвигались воинские отряды, били барабаны, сигналили трубы, собиралось квартальное ополчение…. В предчувствии надвигающейся войны, резво раскупались продукты. Мы с мешками муки, колбасами, пивом (и серебром) пополнили ряды предусмотрительных горожан. На заставах добровольцы и стража выискивали «мертво-воссставших дарков», я под описание столь страшного существа не слишком подходил, хотя боль в лишенных защиты глазах донимала страшно. Добирались до порта мы долго, поучаствовали в создании портовой патрульной сотни — я сидел на пожитках и пытался бороться с головной болью. Док помогал составлять списки. Хорошо еще день выдался переменной облачности, а то бы точно у меня мозг выгорел…

До «Заглотыша» мы добрались уже под вечер — на борту лодки нас встретил полный новостей и тревог Сэлби.

— Приказано срочно перевести все лодки на западную сторону бухты! Опасаются прорыва дарков в порт, как случилось в войну с Мертвым королем! Давайте поживее, переберемся куда сказано. А как там в банке вышло? Ко мне еще на подходе «хвост» прицепился, пришлось уводить до самой Цитадели, я отвлек на себя шестерых…

Сколько всякой ерунды способен наплести один трусливый вонючка?

Я заполз в носовую каютку и плотно завязал глаза. Послушал сожаления дурака Сэлби по поводу утерянного в бою револьвера, подумал, что эти сутки никогда не кончатся и «загасил топку».

Проснулся я глубоко за полдень. Мы стояли в гуще кораблей у Западных пирсов, джентльмены-грабители на борту «Заглотыша» допивали пиво. Волнение города постепенно затихало. У припортовых башен стояли усиленные караулы, но, судя по всему, война с худыми дарками откладывалась.

Взяв печенья и кружку пива, я вновь уполз в темное убежище, послушал пьяноватую беседу сообщников, и опять уснул.

Окончательно проснулся я уже следующим поздним вечером: лучи Луны и Сестры с намеком просачивались в рундучную каюту, подсказывая, что снаружи воцарилась тишина и благодать. Я подумал о Рэд и вздохнул — моя человеческая часть настойчиво подсказывала, что такими чудесными приключениями лучше не злоупотреблять — даже болотного здоровья не хватит. Что весьма и весьма грустно.

Только я вознамерился осмыслить новую игровую позицию, решить, сколько выигрышных очков нам принесли последние события и на чьей теперь стороне шар-биток, как с кормы донесся приглушенный спор.

…— Не ходи! — настаивал шкипер. — Вовсе спятил! Нас и так вот-вот загребут.

— Пустое беспокойство, старина, — пьяновато хихикал Сэлби. — Живенько приголублю красотку и назад. Она ж для того и спустилась, игрунья.

— Дурень, а если она крик поднимет? Такая цыпочка не иначе как капитанская красотка, верно говорю…

— Капитанские птички в темноте не бродят. Сама напрашивается, ишь как задком… истинная кошечка. А если орать вздумает, — сэр-солдат презрительно сплюнул за борт. — Да она подавится волной кричать, шлюха тупая.

— Да ты сдурел… — в ужасе начал Магнус, но барка качнулась — наш любвеобильный умник уже перепрыгнул на причал.

Я поспешно выбрался на палубу:

— Сэр, что происходит?

— Эта скотина отправилась за приключениями. Желает прижать девчушку. Останови его, Энди…

— Черт возьми, а откуда взялась девица? — я вспрыгнул на планширь.

Пирс в эту позднюю пору оставался безлюден: чуть слышно поскрипывали снасти, покачивались барки и корабли, лунный свет лениво скользил по настилу. Уходила в тень складов невысокая девушка, спешил за ней покачивающийся от пива решительный герой…

— Она судовая, со шхуны. К воротам пошла, глупышка. Останови дурня, он нас выдаст!

— Вряд ли, — пробормотал я, всматриваясь…

Даже издали было видно что девчушка весьма недурна: светленькая, пышноволосая, с удивительно грациозной походкой. Именно в этакой повадке ступать по настилу и даже не оглядываться на увязавшегося следом увальня, и таилась разгадка. Люди так не ходят.

— Энди, а разве… — пролепетал шкипер, тоже начавший что-то понимать.

— Ты его предупреждал, — я спрыгнул обратно на палубу «Заглотыша». — Так что он выбрал сам.

Мы видели, как Сэлби воровато оглянулся, носорожьей рысью нагнал красотку, облапил за талию и увлек в темноту под навесом склада…

Миг тишины, послышалось странное удивленное «Мрыуу?» затем над пирсом и складами пронесся вой, полный ужаса и боли — человека будто раздирали на части. К счастью, крик тут же оборвался…

— Боже ты мой… — Магнус перекрестился. — Ужасный, ужасный город!

— Да, со здешними девицами лучше оставаться посдержаннее, — пробормотал я. — Это ты еще в «Океанско-Коммерческом» ту оливковую леди не видел…

На двух кораблях перекликнулись обеспокоенные воплем вахтенные, но все уже затихло. Ночной порт — место, где случается всякое.

— Неужели, ему конец? — прошептал шкипер.

Иллюзий мы не питали: пусть крик был краток и искажен болью, узнать гнусавый голос сэра-солдата было несложно.

Донесся едва слышный всплеск — похоже, воды Глорской бухты приняли останки неустрашимого солдата. Что ж, по крайней мере, герой умер веселым, нетрезвым и преисполненным радужных надежд.

— Кстати, а где Док? — спросил я, отходя от борта.

— За добавкой пива пошел, — Магнус поежился. — Думаешь, он… тоже? Болтал же что-то о девках, плешивый пьянчуга.

Мы оглянулись на страшную шхуну с которой спустилась обманчивая девушка-наживка

— судно стояло тихое и безучастное, на его корме красовалось незатейливое название — «Коза».

— Вряд ли все здешние леди сплошь оборотни, козы или кошки. Может, доктору повезет, подцепит нормальную шлюху, — призвал я веровать в лучшее…

Док заявился под утро, потрепанный, но живой и с двумя бутылками джина. Порывался что-то рассказывать, но язык его заплетался, да и так утеря новой куртки, следы помады на шее и распухшая скула служили достаточно ясными вехами нелегкого маршрута ученого алкоголика. Мы поспешно отобрали джин и направили гуляку в рундук.

Док упал и захрапел, а мы решили распрощаться с портом. К выходу из гавани уже тянулись рыбачьи баркасы и лодки, наш «Заглотыш» не слишком отличался от них, и мы надеялись проскочить.

— Не могу сказать, что мне так уж не хватает Сэлби, — признался шкипер, когда мы поднимали парус. — Но еще две-три пары рабочих рук нам бы не помешали.

— Ветер попутный, доберемся живо, — заверил я. — Не волнуйтесь за нее, сэр. Весьма крепкая леди.

— Оставлять связанными людей на столь долгий срок — непростительный грех и свинство, — грустно сообщил Магнус и спохватился: — С какой стати ты решил, что я беспокоюсь за эту бродяжку⁈ Еще чего не хватало!

— Мы все немного бродяги, — дипломатично напомнил я. — А «Ноль-Двенадцатый» — наш дом. Будет прискорбно, если нас там встретят два безвинных трупа. Кстати, катеру нужно дать нормальное название. Просто цифры не отражают его славную сущность.

— Гм, у тебя есть на примете красивое имя? — заинтересовался безусый помолодевший старик, явно догадавшийся, что у меня не обошлось без романтического знакомства в прошлую ночь.

— Увы, не тот случай, — с грустью признался я. — А не назвать ли нам судно скромно и истинно по-британски? К примеру «Снукер»?

Поразмыслив, шкипер буркнул:

— Недурной вариант. Воистину нас с катером бьет и швыряет как облезлый шар о борта мирозданья, а мы все катимся, и катимся неизвестно куда…

Я кивнул — приятно иметь дело с понимающим человеком…

В комнате находилось трое — радующий глаз букет женской красоты, очарования и обаяния: высокая зеленоглазая блондинка, изящная дама чуть постарше, ее — кареглазую и утонченную — в равной степени можно было назвать брюнеткой или шатенкой — все зависело от освещения и личных пристрастий восторженного наблюдателя. Третье создание — прелестное в своей невесомой, почти эфемерной хрупкости, — обессиленно вытянулось среди подушек, подушечек и прочих мягоньких «думок». Белоснежный бинт, стягивающий чело умирающей, идеально гармонировал с розовыми кудряшками куколки-страдалицы. В распахнутое окно залетал умиротворяющий шелест сада и шорох волн недалекого прибоя. С лавки в розарии доносился приглушенное «бу-бу-бу» мужских голосов

— там о чем-то толковали бесчувственные родственники прелестной жертвы.

Меж тем в комнате, превращенной в больничную палату, продолжалась чрезвычайно важный разговор.

…— Да, странное совпадение, — покачала головой блондинка. — Глор довольно большой город, и столкнуться вот так нос к носу с англами…

— Совпадение⁈ Где совпадение⁈ — жертва распахнула глаза, оказавшиеся огромными и пронзительно голубыми — точь в точь модерновые пластиковые пуговицы. — Да они выслеживали меня! Потрясающая по коварности и продуманности акция устранения принципиальной и несгибаемой противницы агрессии.

— Маловероятно, — брюнетка поправила подушку на ложе умирающей. — С твоим опытом и не обратить внимания на слежку?

— У них был сообщник! В банке, — немедля заявила куколка. — Вот сроду я не доверяла этому «Океанско-Коммерческому»! Пакостные, жадные, слюнявые капиталистические упыри. Паразитарная ростовщическая прослойка, ехидна ее заешь. Две «короны» за ячейку в месяц и никаких скидок за опт постоянным клиентам⁈ И никаких гарантий! Шмондючьи живоглоты, продали одинокую женщину, беззащитную, за пару медяков продали. С потрохами!

— Ладно-ладно, не нагоняй слезу, — попросила блондинка. — Мы тебе искренне сочувствуем. Банк тоже страшно расстроен и клянется возместить любые материальные и моральные убытки. Хотя у самого «Океанского-Коммерческого» жуткие потери имиджа. По всему городу расползлись слухи, врут, как обычно, вдохновенно и такие небылицы, что…. Но все же тебя не убили, что слегка нас всех утешает. Хотя история все равно нехорошая.

— Вы даже не подозреваете, насколько нехорошая, — хмуро сообщила умирающая, превращаясь в зеленоватое худющее существо без всяких признаков кудряшек и иного гламура. — Догадываюсь, что до зверского покушения и сотрясения моего мозга никому нет дела. И вообще меня считают откровенно безмозглой…

— Ну-ну, наличие и уникальность упомянутого мозга не подвергается ни малейшему сомнению, — заверила блондинка. — Кстати, если так сильно сотрясся, давай его заменим. Медицина сейчас творит чудеса, а списанный пострадавший экземпляр можно поместить в Институт мозга. Будет стоять в красивой банке на самом почетном месте…

— Не надо, — пробурчало коки-тэно. — Бывала я в том институте — дурное, унылое, аполитичное место. Да, признаю, я крайне оскорблена, огорчена и расстроена собственной лоховатостью. Это старость. Палкой по башке, как какую-то… Нет, я его найду, гада глазастого! Еще сверкал сквозь тряпку своими фарами бесстыжими, приспособленец херов, оппортунист, миногу ему…

Присутствующее сочувствующе выслушали длинное и детальное пожелание мерзавцу с дубинкой, самой цензурной конструкцией в котором оказалось «сраный британский соглашатель».

…— Суть-то в чем, — вернулась к основной мысли слегка взбодрившаяся пострадавшая.

— Может, они действительно не банк грабили? Так, хапнули деньжат для отвода глаз и порядка, я бы и сама так сделала, хотя к чему нам этот мусор… Отвели глаза, а сами… Хотя… меня-то не добили, нет, в этом пункте никак не сходится. А ведь должны были знать, что теперь с них с живых не слезу. Ведь, ющецы наглые, даже не памятку подрезали…

— Так что взяли-то? — насторожилась блондинка.

Жертва ограбления покосилась на окно, подозрительно глянула на дверь, и перешла на шепот:

— Ланцет.

— Тот самый⁈ — ахнула кареглазая.

— А какой еще? Я вам что, коновал-проктолог, всякую дрянную инструментарию в банковских ячейках хранить?

— Блин, да как он в банке оказался? — начала осознавать серьезность ситуации блондинка. — Тьфу, разве же место…

— А где? — возмутилась пострадавшая. — Кто мне писал «приедем, вместе разберемся»?

— Банк-то зачем сюда припутался? Артефакт иного уровня, такой чем подальше положишь, тем лучше.

— Минутку, что-то не так выстраивается в этой логике, — брюнетка, обвела ладонью комнату. — Смотрите, если даже из нас троих, тех, кому было известно о сущности некромантского инструмента, только ты сама знала, что он хранится в ячейке «Океанского-Коммерческого», то как вообще могла произойти утечка? Как об этом могли знать налетчики? Твоя команда…

Коки-тэно фыркнула:

— За своих я ручаюсь. Да и не интересуются они, где-что у меня заховано, я их и так со своими захоронками слегка достала, они же у меня простые, необразованные, к коллекционированию равнодушны.

— Пардон за любопытство, Лоуд, но уточни, а что еще сперли-то? — попросила зелненоглазая.

— Да в том-то и издевательство, что больше ничего ценного в том ящичке не хранилось. Я с мертвецким ланцетом приличные вещи класть побрезговала, у меня к нему неприятие, всякую мелочовку сунула… — пострадавшая принялась тщательно припоминать. — Так, что ж там еще было? Шипучая аспиринка — три упаковки, двенадцать нутряных «акков» для плеера…

— Ничего себе, ты запаслась, это же лет на сто музыку крутить, — удивилась блондинка.

— Вещь первой необходимости. Гру подмокшие аккумуляторы менять навострился, так что мы коробку по случаю прихватили и я акки везде рассовала. Ну ничего, эту-то потерю переживу — их в коробке тысяча была. Или тысяча двести? — напрягла память ограбленная.

— Ничего, по любому на ближайшие года хватит, — утешила ее зеленоглазая.

— Все так говорят, а хватись в нужный момент… — коки-тэно задумчиво пошевелила многосуставчатыми пальцами. — А вроде и все — не клалось в ящичек больше ничего. Нет! Еще карты я напихала, для плотности, чтоб тот проклятый ланцет не болтался.

— Что за карты?

— Да, так, пробные. Гру у нас к рисованию и черчению склонен, вот мы его учили, как посовременнее и понужнее вырисовывать. Всякие образцы, наброски земель с заметками и пометками. Не-не, там ничего секретного. Скорее, шуточное карябанье, чисто проба пера и этого… рейс-ф-федера.

— Ладно, подводим итоги, — блондинка потерла крошечный шрам на брови. — Затерявшиеся англы проявились, это хорошо. Их упустили у лагеря, что не очень хорошо, но потом видели на Кроличьей, так что их путь понятен. Куда они потом делись и как джентльмены до Глора добрались — неясно. Это настораживает. Но, полагаю, Спаун со своими парнями стоянку суденышка в ближайшем будущем вычислит. Хотя англы определенно намерены дать деру с этого побережья. Намеки типа «мы с королевой здесь всех на днях запобедим» рассчитаны на простофиль. Иначе бы катерники не пытались так прямолинейно выйти на связь со здешним проваленным резидентом. Утбурд, конечно, прошляпил связных…

— Что они вдвоем с девочкой могли против таких громил сделать? — защитила старого знакомого кареглазая подруга. — Не нужно было полноценную засаду снимать, что за небрежность?

— Вечная проблема: у Секретной гильдии не хватает толковых агентов и начинаются косяки.

— Да плевать на этих шмондюков из Секретной Гильдии! Молокососы! — вновь завелась коки-тэно. — Теперь на след выходим мы, и будьте спокойны, хорошо высушенные кишки этого красавца, что палкой любит размахивать, я поразвешу в Лагуне.

— И для его дубинки определи отдельную витрину, — посоветовала блондинка.

— Некоторым лишь бы хиханьки-хаханьки. Ты бы такого субчика и сама так разделала…

— Ну, то по молодости. А сейчас я бы позаботилась, чтобы с проявившимися англами не случилось чего-то случайного и бытового. Действуют они решительно: осознали, что явка провалена, и тут же взяли банк, запаслись деньгами и ушли. Значит, есть у них четкая цель? Так куда они двинутся?

— Я бы на их месте побыстрее утопилась. Пока мы их не нашли, — проворчала пострадавшая. — А ты к чему клонишь, Светлоледя? Что, их теперь выслеживать как цац и не трогать руками?

— Если где-то в наших морях существует еще один портал, британская база или хотя бы их агенты, разве нам не следует об этом знать? А если ланцет действительно взяли не вслепую? Вспомним одну из наших знакомых британско-ирландских ведьм, возможно, не совсем добитую. Могла навести? Она ведь из древних. После твоего письма об инструменте я навела предварительные справки, переговорила с известными тебе беженцами. У ланцета весьма давняя история…

— Это я догадываюсь и логика ясна, я еще не окончательно отупела — коки-тэно потрогала забинтованную голову и поудобнее вытянула несравненно стройные ноги. — Давай так: глазастого палконосца я немного кастрирую, освежую, а затем удавлю. Чтоб не мучился. А остальные пусть ведут нас к порталам, тайнам, интригам и удивительным памяткам. Такой расклад ведь достаточно гуманен, как считаете? Тем более, что сам глазастый вряд ли из британцев. Я печенью чую — из наших, коллаборационист продажный!

— В любом случае, для начала их и катер нужно выследить, — уклончиво отозвалась кареглазая леди. — К тому же они не знают, что вторжение отменено. Они ведь заблудшие и неосведомленн ые.

Пострадавшее коки-тэно пожелало «заблудшим и неосведомленным» осведомляться и блудить как можно дольше, глубже и туже, чтоб… В своих путешествиях в шпионские иномировые уик-энды любознательный оборотень углубил свои познания о людских (и не только) сексуальных причудах и щедро вплетал всяко-разное в старую добрую моряцкую брань. Впрочем, слушательниц извращенными заворотами было не пронять, они и сами-то… Пострадавшая разочарованно закинула ного-лапу на ного-лапу и вспомнила:

— О, там в моем ящичке вместе с картами журнал был, сбоку свернут и приткнут.

— Это какой? Вахтенный с вашего дирижабля?

— Еще чего! Мы не такие забюрокраченные. Журнал был иллюстрированный. Мы как-то заглядывали в Амстердам по вопросу классического стакселя, там Гру эту прессу и зацепил. Познавательно, этого не отнять, но я считаю, что подобные издания чересчур отвлекают молодежь от гребли, чистки рыбы и иных чисто мужских занятий. Вот когда жениться будет, тогда и отдам журналку.

— Не намекай! Свататься он собирается, как же…. Они с Кетти о чем угодно могут мечтать, но она девушка оседлая, замковая и вообще иного круга общения… А ваш Грушеед еще и извращенец, порнуху, он, видите ли, по голландиям собирает, — заворчала щепетильная блондинка.

— Чего это он извращенец⁈ — обиделась коки-тэно. — Он больше двух девиц в койку сроду не затаскивал. Скромен, сдержан, классически образован. Еще немного опыта наберет… — пострадавшая замолчала и принялась задумчиво подпихивать подушки под свои ребристые бока.

— Э, ты, пожалуйста, не молчи, — хором попросили подруги, недурно знающие нрав и своеобразность хода мыслей многоопытной шпионской дарк.

— Так а что? Самое время Гру отработать индивидуальную операцию внедрения, — пробормотала коки-тэно. — Перехватим поганых бриттов, подсунем им нашего молокососа. Пусть взглянет, пощупает изнутри. Мы с Уксом, конечно, присмотрим, но так-то пора ему самому, пора…

— Лоуд, ты что, нет нужды так рисковать, — испугалась брюнетка. — Грушеед совсем мальчик…

— Ну, мы и не собирались девочку воспитывать, — заявила пострадавшая, удовлетворенно откидываясь на подушки. — Он начинал рано, пора и самостоятельность проявить. План ясен, записывать ничего не будем, поскольку все строго секретно и лень. И так все нормально пойдет. Особенно если мне завтрак дадут. Мне нужно повышать иммунитет и этот… гей-моглобин. Откуда, кстати, научники берут такие сомнительные термины? По-навыдумывают невесть что, насочиняют, а ты сиди, читай, думай…