© Наумова С., Дубинина М., 2024

© Raccun, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Мацумото Хизаши  – ученик школы Дзисин, змей-оборотень, проклятый богами и ставший человеком.

Куматани Кента  – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Има.

Учида Юдай  – ученик школы Фусин, его духовное оружие – нагината по имени Кэйдо.

Мадока Джун  – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Каёку.

Сасаки Арата – изначально ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Цубамэ.

Чиёко (Томоё) – шаманка из рода Цубаса.

Морикава Дайки – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Рендзё.

Сакурада Тошинори – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Гэкко.

Ниихара – старый наставник в Дзисин.

Нишида Мамору – основатель школы Кёкан.

Ёсидзава Рё – основатель школы Фусин.

Инаба Идзуру – основатель школы Дзисин.

Танака Кадзуки – хозяин рёкана.

Тэруко – его дочь.

Умэко – девушка с фестиваля.

Куматани Каору – мать Кенты, мико в святилище Лунного медведя.

Куматани Сугуру – отец Кенты.

Бабушка Сумико, Рэн, Нана и Мики, Хана, Сатоши – жители деревни Цукикава.

Айко – погибшая девочка из деревни Кенты.

Кинтаро – одноглазый оммёдзи.

Юсэй – житель деревни у врат Ёми.

Канна – дочь Юсэя.

Хагивара Такума – хозяин поместья Оханами.

Таэко – молодая жена Хагивары.

Каэдэ – служанка в поместье Оханами.

Сару – глава банды разбойников.

Рёта – слуга в поместье Оханами.

Сусуму – странствующий монах.

Час Мыши – с 11 до 1 часа ночи (9 ударов).

Час Быка – с 1 до 3 ночи (8 ударов).

Час Тигра – с 3 до 5 утра (7 ударов).

Час Кролика – с 5 до 7 утра (6 ударов).

Час Дракона – с 7 до 9 утра (5 ударов).

Час Змеи – с 9 до 11 утра (4 удара).

Час Лошади – с 11 до 1 часа дня (9 ударов).

Час Овцы – с 1 до 3 дня (8 ударов).

Час Обезьяны – с 3 до 5 дня (7 ударов).

Час Курицы – с 5 до 7 вечера (6 ударов).

Час Пса – с 7 до 9 вечера (5 ударов).

Час Свиньи – с 9 до 11 вечера (4 удара).

Январь – митсуки – месяц гармонии, месяц пионов.

Февраль – кисараги – месяц, когда надевают много одежд, месяц камелии.

Март – яёй – месяц произрастания, месяц сливы.

Апрель – удзуки – месяц дейции, месяц сакуры.

Май – сатсуки – месяц рисовых посевов, месяц глицинии.

Июнь – минадзуки – месяц без дождей, месяц гортензий.

Июль – фумидзуки – месяц литературы, месяц лотосов.

Август – хадзуки – месяц опадающих листьев, месяц космеи.

Сентябрь – нагатсуки – месяц длинных ночей, месяц хризантем.

Октябрь – каннадзуки – месяц без богов, месяц георгин.

Ноябрь – симотсуки – месяц заморозков, месяц кленов.

Декабрь – сивасу – месяц окончания дел, месяц увядания.

Святилище Лунного медведя было очень маленьким и скромным, но для Куматани Кенты оно навсегда останется самым сокровенным, самым важным. Здесь он играл в детстве, здесь мальчишкой помогал матери, а юношей – вместе с ней облегчал страдания людей. До сих пор не верилось, что надо уходить.

Кента сомневался – а готов ли он к самостоятельной жизни? Ведь его место здесь. Эти доски помнят тепло его коленей, а стены – звук голоса, читающего молитвы. Он не видел себя вне родного святилища, вне этой затерянной в лесах деревеньки.

Дернув за веревку, чтобы прозвенел колокол, он трижды хлопнул в ладоши и, зажмурившись, попросил богов обернуть все вспять, хотя знал, что те не станут исполнять ничтожные желания кого-то вроде Кенты. Мать, молящаяся перед скрытым в тени алтарем, выпрямила спину и обернулась через плечо. Улыбка осветила немолодое, но все еще самое прекрасное в мире лицо.

– Кента-кун, ты зашел просить благословения перед дорогой?

– Да, матушка. – Он поднялся по ступеням и опустился рядом с ней, но слова молитвы не шли в голову, забитую переживаниями, стыдом, сомнениями и страхами – всем тем, к чему Кента за свои семнадцать лет еще не привык. О чем же просить божественного покровителя? О легком путешествии и удачном разрешении дела? Или о здоровье и благополучии матушки, что остается при храме совсем одна? Или попросить Лунного медведя позаботиться о людях из деревни, коли сам он уже этого сделать не сможет? Когда-нибудь, но не сейчас.

– Однажды этот день наступил бы, сынок, – тихо сказала матушка. – Ты же знаешь и сам.

– Но мне вовсе не обязательно уходить, – возразил он, понимая, что это ложь. – Я не хочу становиться оммёдзи.

– Боги дали тебе этот дар, милый, и не нам решать, что с ним делать. – Она погладила его по волосам, и Кента, как когда-то в детстве, склонил голову к ее коленям, теплым, мягким. Уткнувшись в них, можно было спрятаться от всех бед. – Мы столько лет молились, чтобы небеса послали нам тебя, но у всего есть срок, и пришел мой отпустить ребенка из-под своего крыла.

От матери пахло травами, свежим чаем и свечным воском, Кента вдыхал глубоко, чтобы надышаться впрок. Прежняя обида, что вспыхнула в час, когда на него указал первый палец, заворочалась, глухо застонала в душе, но выдать ее нельзя. Матушке и без того непросто.

– В Ямато много дорог и много тех, кто по ним ходит, – напутствовала она ласково и немного грустно, – ты повстречаешь хорошие пути и добрых людей, но можешь пойти и кривой тропкой и столкнуться с людьми дурными и мелкими сердцем. В такие моменты остановись и подумай, что именно испортило их?

Кента лежал, и материнская рука гладила его по волосам и спине.

– Никого не обижай зазря, ни человека, ни духа, но и себя в обиду не давай. Любую жизнь уважай, слышишь? В каждой травинке и в каждой твари есть душа, Кента, и она ничуть не менее ценна, чем твоя или моя.

– Я помню об этом, мама.

Он выпрямился и посмотрел ей в лицо.

– Обещаю, что не опозорю вас с отцом и стану таким оммёдзи, которым бы вы гордились.

– Я тобой и так горжусь. Лучше постарайся стать таким, чтобы самому собой гордиться.

Кента не был уверен, что понимает, все-таки он никогда не покидал деревню и не считал себя особо умным, разве что умел читать и писать, знал много историй об удивительных событиях, чудесах и героях, понимал в людских болезнях и разбирался в многообразии невидимого смертным, но все еще понятия не имел, что скрывается в мире за пределами леса. Ему нравилось здесь. Он был уверен, что нравится.

На самом деле Кенте просто не приходило в голову усомниться.

Его котомка – легкая, только с самым необходимым – ждала возле торий, которых никогда не покрывала краска, но от этого они ничуть не теряли в важности. Кента вышел к ним и коснулся шершавой деревянной опоры. Мама стояла рядом, прижав руки к груди. На лице ее застыла улыбка, а в глазах тоска.

– Ты взял четки? – спросила она взволнованно.

– Да, конечно, взял. – Это была память об отце, и Кента никак не мог бы забыть их перед дальней дорогой.

– Надень, – велела мама. – Надень и не снимай, что бы ни случилось. Это твоя защита, Кента. Поклянись, что не расстанешься с ними ни на миг.

Кента растерялся. Он, как и все, верил в силу оберегов и талисманов, однако горячность матери его смутила.

– Не переживай, мама, я буду носить их не снимая. Обещаю.

– Если бы я могла не отпускать тебя…

Плечи ее все-таки опустились, спина сгорбилась, и перед Кентой была уже не служительница святилища Лунного медведя, а женщина, расстающаяся с любимым дитя, как перед этим рассталась с любимым супругом. Сердце Кенты сжалось от боли, и он улыбнулся, широко растянув губы, как бы ни хотелось обратного.

– Все будет хорошо, мама. Заботься о деревне и молись за меня и за отца. А я напишу, как устроюсь. Пока со мной твои молитвы, не случится ничего дурного. – Он взял ее руки и с нежностью сжал. – Значит, и правда такова моя судьба. И… не вини никого, ладно?

– Ты очень хороший мальчик, Кента. Твой отец, где бы он сейчас ни был, гордится тобой.

– Если… Когда он вернется, ты дашь мне знать?

Взгляд матери потеплел, и все же вместо ответа она высвободила ладонь и погладила его по щеке.

– Пусть боги будут к тебе благосклонны, сын. Ступай.

Пронзительно вскрикнула в предрассветной тиши птица. Кента поднял с земли котомку и, махнув на прощание, направился прочь. Деревенские уже просыпались и выходили из домов, чтобы проводить взглядами – кто сочувствующим, кто злорадным, кто торжествующим. Тело несчастной Айко сожгли, и злоба людей утихла, но Кента все еще продолжал ощущать ее тяжесть, проходя двор за двором. Груз несправедливых обвинений давил на плечи, и он с трудом держал спину ровно. «Мы ценим твои заслуги, Кента, и заслуги твоей семьи, потому и просто изгоняем. Тому, кто принес беду в деревню, в ней больше нет места», – так они сказали, и как бы ни просила за него мать, никто не изменил решения.

Когда отец еще не ушел, он часто говорил совсем маленькому Кенте: на людей, что умеют и знают больше других, всегда будут смотреть иначе, особый дар – это барьер от сил зла, но и от простых людей тоже. На околице Кента все же обернулся и увидел старика, которого в прошлую весну выходил от лихорадки, и тот с теплой улыбкой помахал ему. Кента кивнул, и шаг сделался легче, а ложные наветы слетели, как прошлогодняя листва. Если хотя бы один человек будет вспоминать его добрым словом, этого вполне достаточно. Повеселев, он поудобнее перехватил котомку и бодро зашагал на восток.

Первый день путешествия подходил к концу, и безоблачное голубое небо месяца хризантем за спиной Кенты налилось мрачной краснотой. Посвежело, и разгоряченное длительной ходьбой лицо приятно остужал поднявшийся ветер. Кента остановился и посмотрел вверх.

– Надо бы поискать ночлег, – сказал он сам себе и задумался. Поскольку он впервые так далеко ушел от родных краев, понятия не имел, куда можно податься, чтобы не спать на голой земле. Однако куда ни кинь взгляд не видно ни намека на человеческое жилье, только пустырь, густо поросший высокой травой, да холмы с низкими деревьями в отдалении. А меж тем Кента устал, проголодался и сильно сомневался, что с наступлением сумерек не заблудится окончательно. Следовало дождаться рассвета и дальше идти, ориентируясь на светило. Но где же устроить привал?

Кента продолжил путь, все больше сбиваясь с дороги, но заметил это лишь когда уже шагу нельзя было ступить, не запутавшись в густой траве. Колючий кустарник, незаметный издалека, вблизи оказался непролазным, и, обходя заросли, Кента совсем выбился из сил. А меж тем солнце почти коснулась боком земли, и по ней поползла сиреневая дымка тумана. Где-то заухала сова, ей вторил высоким резким криком ворон. Захохотал филин, зашуршали кусты. Кента зябко поежился и ускорил шаг, пока не набрел на груду камней, чуть в стороне была еще одна, и еще. Кента уже с трудом различал что-то в сумерках и то и дело спотыкался. Щеки коснулась паутинка, Кента шарахнулся в детском испуге и тут увидел силуэт лачуги. Поблагодарив богов за помощь, он поспешил к ней и вскоре оказался перед руинами – одна стена из четырех практически рухнула, крыша накренилась и местами обвалилась, впуская внутрь тусклый свет. Вездесущий вьюн давно стал тут хозяином, как и сорная трава, не первый год штурмовавшая стены. Но при виде этих жалких останков жилища Кента очень обрадовался – крыша хоть и прохудилась, а все лучше так, чем всю ночь любоваться звездным небом. Он перешагнул через рухнувшую стену и осмотрелся.

В углу было темнее всего, зато сухо и нигде не поддувало. Прихваченной с собой еды – вяленого мяса, сушеной рыбы, рисовых колобков и еще разных вкусностей – должно хватить на дорогу. Он сел к стене, достал из котомки мамины окономияки[2], все такие же вкусные, как прямо с очага, перекусил и приготовился спать. И только скрестил руки на груди и вытянул ноги, как снаружи пронзительно закаркали вороны, да так близко, будто нарочно слетелись посмотреть на человека. Кента закрыл глаза и прочитал короткую молитву ко всем богам, а заодно поблагодарил мертвый дом за то, что тот так вовремя появился на его пути и позволил скоротать ночь под своей крышей. Ведь у всего на свете есть душа, даже если кажется, что это лишь отсыревшие доски да сгнившие балки.

Во сне Кента видел родной дом, матушка перетирала сухие травы на террасе, залитой весенним солнцем, а отец пил чай, поставив ноги на теплый камень. В воздухе приятно пахло свежей зеленью, тушью – отец часто писал письма – и жареной рыбой, которую они все ели на обед. Кента бегал по нежной еще траве, хохоча и зовя то маму, то отца посмотреть на бабочек. Кажется, это все было очень давно, а может, и вовсе никогда не случалось.

Внезапно на Кенту упала высокая крупная тень, стало холодно, и набежавшие вдруг тучи принесли с собой будущий дождь. Кента захныкал, но никто не подошел успокоить его, не взял на руки. Отец исчез, осталась только чашка с недопитым чаем, а вместо мамы на деревянных досках, напитанных солнечным светом, стояла брошенная ступка. А потом со стороны других домов пришли тени людей с провалами ртов на лишенных черт лицах и показали на Кенту пальцами, все как один, в едином порыве.

«Это ты. Это твоя вина».

«Уходи!»

Кента проснулся, в ужасе замахал руками, но что-то тяжелое давило на грудь, пригвождало к земляному полу, забивало рот и нос, залепляло глаза непроглядным мраком. Кента забился, силясь сделать вдох, в горле будто застряла кость. Нет! Не кость! Кента ощутил, что это мерзкое нечто – живое, оно шевелится, распространяя удушающий рыбный запах, и это из-за него не получается дышать. Оно было похоже на толстую скользкую гусеницу, что во сне забралась ему в рот и устремилась вниз, проталкиваясь в гортань.

На мгновение страх и отвращение едва не лишили разума, и все же Кента сумел столкнуть с себя груз, и мерзкая гусеница выскользнула изо рта. Кента вытер слюну рукавом и в лунном свете увидел отвратительное создание – то ли человек, то ли обезьяна, покрытая редкими клочками черной шерсти. На тупом лице бусинки воспаленных красноватых глаз почти терялись под нависшими дугами бровей, зато выделялся крупный рот с толстыми темными губами. И изо рта этого по самую грудь вывалился узкий, извивающийся, точно живущий своей жизнью, язык. Кента схватился за горло, сообразив, что именно его разбудило, и кишки свело от омерзения.

Он приготовился сражаться за свою жизнь, но существо быстро вобрало язык обратно, развернулось и длинными прыжками бросилось прочь. Кента принялся отплевываться, запах выпотрошенных на солнце рыбных туш, казалось, проник в самую его суть, и даже у слюны теперь был привкус потрохов. Кента понял, что столкнулся с одной из разновидностей ямаити – ёкаем, что по ночам подбирается к спящим и высасывает их дыхание. От липкой испарины чесалось лицо, но руки и ноги будто налились свинцом от мысли, что в первый же день он мог умереть, даже толком не удалившись от деревни. Однако страх прошел, и Кента поднялся и осторожно выглянул наружу: над пустошью властвовал час Быка, самый зловещий и самый опасный для смертных. В это время темные силы без страха бродят по земле, и горе тому человеку, кто повстречается с ними. Ночной холод потихоньку охватывал тело, а в затылок будто кто-то пристально смотрел. Кента вцепился в четки, обмотанные вокруг левого запястья, и с молитвенными словами перебрал гладкие агатовые бусины.

Стало немного спокойнее.

Кента тронулся с места, осторожно ступая между россыпью камней, сквозь которые прорастала уже по-осеннему желтая жухлая трава. В ночи пустырь казался еще больше, без конца и края, а шевелящиеся черные силуэты кустов и корявых деревьев представлялись демонами, покинувшими бездну Ёми. Кента упрямо шел вперед. Лунный свет заскользил по бурелому, безжалостно омывая серебром груды каменных осколков, – ими оказались поминальные таблички. В час Быка Кента стоял посреди древнего кладбища, куда деревенским строго-настрого запрещалось забредать. В темноте Кента не сразу понял, куда попал.

В тот же миг все вокруг пришло в движение: задвигались камни, собираясь воедино, из земли возле них просочились языки призрачных огней хака-но-хи[3], а из пламени выплыли безногие юрэи[4] в погребальных одеждах. Они зависли над своими могилами, провожая живого человека мутными белесыми глазами. Кента никогда прежде не видел столько мертвецов сразу – вся пустошь наполнилась дрожащими полупрозрачными фигурами, объятыми пламенем хака-но-хи, но от их тусклого сияния не стало светлее.

Кента на миг остановился, растерявшись, но решил, что главное – хранить молчание и пошевеливаться. Юрэи не причинят ему вреда, они могут лишь пугать. Кента поспешил покинуть проклятое место, где кажется не только живым, но даже и мертвым не найти покоя.

В конце приходилось непросто, призраки висели так часто, что проще было пройти сквозь них, чем обойти, но Кента очень старался не задеть ни краешка прозрачных одежд. И вот, наконец, он покинул кладбище и оказался возле старого колодца в тени деревьев. Безумно хотелось пить, а еще умыться, хотя Кента и сомневался, что стоит приближаться к колодцу по соседству с таким зловещим местом. И все же он покрепче затянул узел котомки на груди, осторожно подошел к раскрошившемуся бортику и заглянул внутрь. Тьма черного зева посмотрела на него в ответ, и в ее глубинах зародились синие искорки.

А спустя мгновение они сложились в череп с клоками седых волос, и на Кенту выпрыгнул кёкоцу[5] – призрачный скелет в полуистлевших останках савана. Кёкоцу дико завыл, Кента отшатнулся и упал на задницу.

– Идее-ет! Он уже идее-ет! – простонал скелет, клацая зубами. – Скоро будешь на-а-аш!..

Кента не выдержал, закричал и, вскочив, стремглав бросился прочь куда глаза глядят. Кладбище осталось далеко позади, за деревьями появилась дорога, и только совсем запыхавшись, Кента уперся ладонями в колени и шумно выдохнул. Сердце еще отчаянно колотилось, но страх больше не выкручивал внутренности. Даже стало стыдно – что это за будущий оммёдзи, что удирает от юрэй и кричит от ужаса при виде призрачного скелета? Хорош же он будет, если кто-то вдруг станет свидетелем его позора.

Впрочем, свидетелям тут взяться неоткуда, и Кента, собравшись с духом, пошел дальше по дороге, огибавшей серебрящееся под лунным сиянием поле. Ужасы заброшенного кладбища померкли, да и Кента не привык слишком долго унывать, поэтому вскоре к нему вернулось спокойствие. И так он шел, намереваясь не останавливаться до самого утра, как заметил вдалеке огонек. Некоторые ёкаи любили притворяться людьми и заманивать к своему костру уставших и потерявших осторожность путников, однако, приблизившись, Кента не почувствовал ничего дурного и помахал старику, греющему морщинистые ладони у весело потрескивающего огня.

– Доброй ночи, дедушка! – поздоровался Кента. – Позволишь ли погреться у твоего костра?

– А чем докажешь, что ты не какой-нибудь зловредный обакэ[6]?

– Но я не обакэ, я человек.

Старик прищурился, покачал головой и кивнул.

– Тогда садись, не-обакэ, огня на всех хватит.

Кента присел напротив и полез в котомку, достал оставшиеся окономияки и пирожки из клейкого риса, разделил пополам и протянул старику.

– Угощайтесь, дедушка. Это готовила моя мама, очень вкусно.

– Теперь точно верю, что ты не обакэ.

– Почему же?

– Ни ёкай, ни демон не стали бы делиться пищей с такой развалюхой, как я. – Старик крякнул и откусил разом большую часть лепешки, шустро задвигались беззубые челюсти. – Старый Исао много дорог прошел, разное повидал.

– Получается, когда вы пустили меня к огню, вы сомневались? – спросил Кента.

– Сомневался. Только в мои годы смерти бояться глупо. Да и что со старика взять? Разве что мусор.

Тут Кента обратил внимание на объемную котомку в тени, к которой сверху привязан был потрепанный зонтик. Старик Исао заметил его интерес.

– Я, знаешь ли, живу тем, что собираю ненужные вещи и продаю там, где они нужнее. Но этот зонтик никому не приглянулся, совсем он изодранный, от дождя не защищает, а зачем зонт, коли от него толку нет? Думаю выкинуть, да…

Костер выбросил в ночное небо порцию ярких рыжих искр. От него по телу расползалась приятная сонная истома, глаза слипались, и все же Кента не мог отвернуться от зонтика, обреченного на печальную судьбу ненужных вещей. Он и правда был стар, настолько, что внутри уже начались изменения. Кента еще не стал оммёдзи, но видел ясно с самого раннего детства, и сейчас, в отличие от старьевщика, знал, что потрепанный зонт на его котомке в шаге от того, чтобы стать цукумогами[7]. Кента, будучи ребенком, уже один раз видел каса-обакэ[8], и вид прыгающего на одной ножке ёкая совсем не показался ему веселым, наоборот, в его единственном глазу Кенте тогда почудилась тоска.

– А мне нравится этот зонт, продайте мне.

Старик удивился, даже перестал жевать.

– На кой же он тебе, мальчик?

– Я… починю его. Мне еще долго идти, вдруг погода испортится, а я без зонта.

– Э… – протянул Исао. – Неловко как-то за такой хлам что-то брать. Забирай так, да и окономияки у тебя отменные, похожи на те, что моя жена готовила.

Кента посмотрел на слабое довольное сияние вокруг зонтика и убедился: он поступил хорошо.

– Куда путь держишь, мальчик? – спросил старьевщик, протягивая ему приобретение.

– Иду поступать в школу оммёдо и экзорцизма.

– О! Это в какую же?

– Еще не решил. В какую-нибудь да возьмут.

– Э, не, мальчик, так дела не делаются. Давай-ка старый Исао расскажет тебе, какие школы оммёдо знамениты в Ямато, а ты ешь и слушай. Глядишь, и сообразишь для себя чего.

Кента скрестил ноги и устроил на коленях зонт, невольно погладив перед этим выцветшую бумагу. Исао прокашлялся и начал:

– Лет двести назад никаких школ и в помине не было. Оммёдзи тогда держали ответ только перед людьми и своим учителем, чей опыт и знания перенимали с детства. Такой учитель, говорят, брал не более двух-трех мальчиков, зато воспитывал из них настоящих мастеров. А после весь мир оммёдзи раскололся на три великие школы – Дзисин, Фусин и Кёкан. Дзисин и в этом были первыми, именно они по праву сильного, одолевшего кровожадного демона в честном бою, отстроили себе школу на священной горе Тэнсэй и стали учить одаренных юношей экзорцизму, потому всем сейчас известно: завелась нечисть какая, надо идти в Дзисин, у них с ёкаями разговор короткий. Вторая школа зовется Фусин, в народе их еще прозвали черными судьями. Фусин предпочтут сначала разобраться, в чем дело, а уже после помогать, да вот только не каждому так повезет, потому как если человек сам повинен в своей беде, то сам с ней бороться и должен. Ну а не осилит… Так на то воля богов. Зато император благоволит Фусин, а дворяне с чиновниками их побаиваются.

А есть третья школа из тех, что зовутся тремя великими или тремя первыми. Это Кёкан. Никому о ней ничего доподлинно неизвестно, кроме одного – что к людям, что к ёкаям они относятся одинаково, хороших привечают, дурных прогоняют. Найти их школу можно только с чистым сердцем и добрыми намерениями. Если есть в тебе злоба на ёкаев или на людей, не пропустят к воротам, хоть ты год вокруг ходи.

– Такие вот дела, – подытожил Исао и зевнул. – Парень ты, вижу, неплохой. Вот и делай выводы, что тебе ближе – сила, разум или чувства.

– Сила, разум, – повторил Кента задумчиво, – или чувства.

– Все одно идти тебе еще дней пять, все решишь, не безголовый вроде.

Помолчал немного, а после развязал тесьму на своей безразмерной котомке.

– А хочешь, предсказание вытяни, – предложил он вдруг и достал поцарапанный футляр, покрытый полустершимся красным лаком. Внутри со стуком перекатывались гадальные палочки. – Отплачу тебе за компанию и за еду.

– Так вы предсказатель? – удивился Кента. К ним бродячие гадатели забредали изредка, но мама их недолюбливала и никогда не подпускала к дому.

– Ну какой я предсказатель! – хрипло рассмеялся старик. – Так, чему только не научишься за долгий смертный век.

Он протянул футляр Кенте. Тот недолго сомневался и, загадав про себя вопрос, взял его из морщинистых рук и трижды встряхнул. Бамбуковые палочки внутри трещали, сталкиваясь. Кента с неожиданным трепетом открыл крышку и достал одну палочку наугад.

– Та-а-ак… Что там у нас? – пробормотал Исао и, порывшись в вещах, сунул Кенте неровно оборванный клочок бумаги. – Прочти, но мне не говори. Настоящие предсказания, они тишину любят.

Кента поднес листок ближе к огню и пробежался взглядом по столбикам иероглифов.

– Стихи?

Он прочитал их про себя и недоуменно нахмурился.

Он посмотрел на зонтик на своих коленях. Должно быть, сами боги указали ему на костер старьевщика, чтобы он запустил цепочку, которая приведет… Кента улыбнулся – вот бы она привела его к другу, с кем можно будет разделить и горе, и радость жизни оммёдзи. Задумавшись, он не заметил, как листок выскользнул из пальцев и мгновенно сгорел в огне.

– Не печалься, – утешил старик, – ведь главное же не бумажка. Но вижу, что тебе и без предсказания тяжко. Хочешь, облегчи душу, все равно наутро разойдемся своими путями.

От стихотворения остался только пепел, да и он уже перемешался с золой. Кента горько усмехнулся.

– Я иду учиться оммёдо не по своему желанию, а по необходимости. В моей деревне случилась болезнь, и мы в святилище помогали людям и искали причину недуга. И когда мы ее узнали…

Кента замолчал. Несправедливость душила, как озлобившийся дзятай[9], но Кента очень старался простить тех, с кем рос бок о бок. Все ошибаются – и он, и они тоже.

– Люди обвинили тебя?

– Нет. Это я обвинил, не разобравшись.

– Не ошибаются только небожители, да и то… – старик вздохнул. – Что нам, смертным, о том известно?

– Если мы не будем верить в божественную справедливость, то во что тогда?

– В себя, мальчик, в себя.

Кенте это не очень понравилось, но он решил не перечить старому человеку. Медленно догорал костер, все ниже и ниже трепетали рыжие всполохи, пока не остались лишь те робкие язычки, что продолжали упорно облизывать почерневшие угли. Исао уже заснул сидя, по-стариковски всхрапывая и чуть покачивая седой головой. Кента мучился дольше, все раздумывая над тем, как принял его мир за пределами деревни и родного святилища. Пока получалось, будто не очень хорошо, но он встретил доброго человека, погрелся у его костра и разделил с ним трапезу, получил шанс избавить старый зонт от перерождения, а еще предсказание, хоть и пока непонятное, однако не сулившее вроде ничего страшного.

Довольный получившимся итогом, Кента заснул крепким сном.

А наутро от ночного знакомства остались только остывшая зола и дырявый зонт. Старьевщик ушел, не попрощавшись, и Кента мысленно пожелал ему удачного пути, сам же продолжил свой. Сон принес не только отдых телу, но и ясность рассудку – Кента проснулся со знанием цели.

Он идет в школу Кёкан!

На третий день пути погода испортилась, и зарядили дожди, уже не такие теплые, как в разгар лета. Кента никогда не боялся холода и здоровьем обладал отменным, однако морось и хмарь навевали тоску, пейзажи вокруг, новые и оттого интересные, терялись в серой дымке, делались размытыми и невзрачными. Кента упрямо держал над головой зонт, но вода просачивалась сквозь прорехи в бумаге, и волосы все равно быстро намокли.

Месяц долгих ночей грозил превратиться в месяц долгих дождей.

Дорогу развезло, и на четвертый день путешествия Кента впервые набрел на человеческое жилье – деревенька была небольшой, но гостеприимной, там измотанного и голодного юношу обогрели и накормили, и позволили остаться на ночь. Пожилая пара, приютившая его, недавно потеряла последнего ребенка, а внуками так и не обзавелась, и потому к Кенте они отнеслись как к родному сыну, с нежностью и заботой, хотя денег у него с собой почти не было и заплатить за постой соразмерно он бы не смог. Уходя от них наутро, Кента испытывал стыд за то, что оставляет таких хороших людей одних снова.

– Я стану оммёдзи и обязательно отблагодарю вас за доброту, – пообещал он.

И вот очередной пасмурный день прошел в непрерывном движении. Соломенные варадзи вновь пропитались водой из луж, низа простых крестьянских штанов сплошь покрывали брызги, и все же Кента чувствовал себя все лучше и лучше. До Лисьего леса, как сказали в деревне, оставалось недолго, а там уже дело за малым – отыскать ворота, ведущие в третью из великих школ оммёдо и экзорцизма. Правда, там же предупредили, что если в школе не захотят впускать, то ворот ему не видать как своих ушей, дескать, в Кёкан не гнушаются использовать силу ёкаев, чтобы распугивать неугодных. Но Кента не боялся: он не обижал ёкаев и жил с ними в мире, и Кёкан не из-за чего злиться на него.

Под сводами высоких деревьев Лисьего леса мелкий противный дождь, сопровождавший Кенту в последние дни, стал менее навязчивым, а потом и закончился вовсе. Встряхнув зонтик, он с тоской посмотрел на прореху – в школе первым делом нужно будет заняться починкой, ведь теперь Кента его хозяин и ответственен за него. Он аккуратно, боясь совсем испортить, сложил зонт и заткнул за узел на спине. Тропка петляла между деревьями, местами почти сухая, местами в ямках собирались лужи, и Кента, насвистывая себе под нос детскую песенку, которую выучил от деревенских ребятишек, легко перепрыгивал через препятствия.

А потом увидел развилку, на развилке – замшелый валун, а на валуне – сидящего человека.

Точнее, казалось, что на валуне сидит человек, в действительности, с какой стороны ни посмотри, это был самый что ни на есть ёкай – с бледной кожей и отливающими припыленной зеленью длинными волосами, собранными в высокий хвост алым шнурком. Ёкай кутался в красивое хаори цвета спелой сливы с узором из кленовых листьев, вытянув левую ногу в изящной гэта, словно она болела, и выглядел печально.

Кента остановился в нескольких шагах от него, потому что в этом месте тропу почти полностью затопило от проливных дождей и обойти ее можно было только по кустам и камням. И, запрокинув голову, посмотрел на хмурое небо, готовое вот-вот снова обрушить потоки воды.

– Разве это удачное место, чтобы переждать дождь? – спросил он у ёкая, раз уж тот не спешил начинать беседу первым.

– Похоже, что я собираюсь тут пережидать дождь? – проворчал тот. – Ты видишь крышу над моей головой?

Не успел Кента ответить, как дождь все-таки начался. Или продолжился? Казалось, он шел всегда и никогда уже не закончится. Ёкай вздохнул и посмотрел на Кенту с презрением, хотя могло и показаться – один глаз у него был карим, а другой желтым, и это немного отвлекало. Стоит ли его опасаться, Кента не знал. Пока их разделяла широкая лужа, но едва ли она была надежной защитой, окажись перед Кентой, к примеру, дзинко – лис-оборотень, который не прочь закусить незадачливыми путниками, а до того наиграться с ними вдоволь.

– Будь над тобой крыша, я бы спросил? – решился на дерзкий ответ Кента. – Отчего ты сидишь здесь один, как ёкай, поджидающий жертву? Ты не можешь идти?

– Не могу. Возьми меня с собой.

Кента покосился на него с сомнением. Всем известно, что многие ёкаи по природе оборотни и могут превращаться в людей, но даже самая удачная человеческая форма все равно имела изъяны. Подойти бы поближе. Прикинув так и эдак, Кента зашагал прямо по воде, рассудив, что и без того уже вымок насквозь и вряд ли еще одна лужа сейчас что-то решала.

Взгляд ёкая изменился, стал настороженным, почти враждебным, но с места он так и не сдвинулся. Кента присмотрелся к нему.

Он был странным. Ощущался человеком с головы до пят, но определенно им не являлся, уж в этом Кента худо-бедно разбирался. Он встал перед камнем, возвышаясь над сидящим, достал из-за спины зонт и раскрыл над их головами.

– Я не ищу попутчиков, – сказал он честно, – но если ты повредил ногу, я могу посмотреть. Я держу путь из святилища, где помогают больным и увечным, и кое-что смыслю в ранах и хворях. А после ты пойдешь туда, – он указал в сторону дороги, ведущей в ближайший к горе Тэнсэй город под названием Ямасита[10], – а я туда.

Он кивнул на тропу, что вела вглубь леса и должна была вывести его к воротам Кёкан.

Ёкай поднял голову, длинная челка сползла с лица, и на Кенту уставился желтый глаз с узким змеиным зрачком.

– А куда ты идёшь?

– В школу Кёкан.

– Кёкан? – протянул он. – Как интересно.

– Я собираюсь стать оммёдзи.

– О, я догадался! – оборвал его ёкай и недовольно зашипел, когда капли, просочившиеся сквозь дыру в зонте, попали ему за шиворот. – Зачем еще человеку идти в школу оммёдо?

– Чтобы просить о помощи? – неуверенно предположил Кента, немного растерянный этой странной беседой. – Ведь школы для того и придуманы.

– Глупый ты. Никто не ходит за помощью прямо туда, есть же управления, где принимают прошения. Так какого-нибудь плешивого крестьянина и пустили за ворота, ха!

– Кажется, ты не лучшего мнения о школах оммёдо, – заметил Кента. – Кто же ты сам такой и куда держишь путь?

– Я? Я обычный человек, который решил обучиться искусству оммёдо, – ответил ёкай не моргнув глазом. – Я такой же, как и ты, но иду в Дзисин. Почему бы нам обоим не отправиться туда, раз уж судьба свела нас вместе?

«Вот так неожиданность! – подумал Кента. – Ёкай, который хочет учиться изгонять ёкаев».

– Да ты, верно, шутишь, – не выдержал он.

– Кто же станет шутить такими вещами? И разве я чем-то не подхожу на роль ученика оммёдзи? Недостаточно юн, недостаточно образован? Уродлив или калечен? Нет. Так чем я хуже прочих?

«Тем, что ты не человек», – снова подумал Кента и устыдился своих мыслей. Нельзя судить о других поспешно. Даже у ёкая может быть причина поступать столь… необычно.

– Идем вместе, – тем временем принялся уговаривать ёкай. – Видишь, я знаю больше тебя, могу научить кое-чему. Ты, я смотрю, парнишка простой, таким среди детишек аристократов и чиновников ой как непросто приходится.

– Но я не хочу учиться в Дзисин. Да и тебе… – Кента осекся, не зная, выдать ли, что догадался об обмане, – стоит ли выбирать Дзисин?

Ёкай пожал плечами.

– Это величайшая из великих школ. По-моему, все очевидно.

Кента всмотрелся в его странные глаза и так и не смог понять, в чем подвох, а потому сказал:

– Я не изменю решения, поэтому наши пути разойдутся, и, если боги позволят, еще свидимся. Только скажи, как твое имя, чтобы я мог узнать тебя в будущем?

– Мацумото Хизаши.

– Мацумото как «корни сосны»?

– Верно. И Хизаши как «долговечный».

– Красивое имя, – искренне восхитился Кента. – Я из рода Куматани[11], а звать меня Кента.

– Ты не очень-то похож на медведя.

– Моя семья служит в святилище Лунного медведя, ками нашей деревни, – пояснил Кента. – Так уж повелось.

Он отвернулся, намереваясь продолжить путь, но почти сразу заметил, что идет не один. Обернувшись, столкнулся с наглым разноглазым взглядом.

– Не так уж ты и болен, – усмехнулся Кента, глядя, как легко тот вышагивает, ничуть не хромая.

– Я исцелился, – ответил ёкай с улыбкой, но в ней Кента не ощутил тепла. – И подумал, отчего бы мне не попытать счастья в Кёкан? Пойду с тобой, вместе веселее.

Ростом он оказался выше Кенты, но уже в плечах, с прямой спиной и длинной шеей, его запястья, выглядывающие из широких рукавов хаори, были тонкими и хрупкими на вид, а бледные пальцы венчались аккуратными продолговатыми ногтями. Весь его облик – от гэта на высоких зубцах до заткнутого за пояс кимоно веера – выдавал благородное происхождение, и Кента даже малость усомнился, а верно ли все видит, правильно ли толкует?

– Я не могу запретить тебе идти со мной одной дорогой, – сказал он, – но разве твоя душа не должна сама выбрать учение, которое бы ты хотел постигать много лет? Если я скажу, что иду в Фусин, пойдешь со мной?

Желтый глаз угрожающе вспыхнул.

– Юный господин так мудр, – процедил Хизаши. – Он задает хорошие вопросы. А встречал ли он в своей жизни гадателей?

– Встречал. И что с того?

– А то, что мне нагадали, будто человек, который попадется мне до заката солнца в этот день, определит мою судьбу. Разве не очевидно, что идти против воли богов дурная затея? Ты – тот человек, который мне нужен.

Кента невольно поднял голову, чтобы убедиться – скоро вечер, так что едва ли Мацумото Хизаши успеет встретить в лесу кого-то еще.

– Предсказания не всегда столь буквальны, – сказал он словами своей матери, на что Хизаши невозмутимо пожал плечами.

– Не надо искать сложности там, где их нет, Куматани-кун. Мне суждено было встретить тебя, чтобы ты привел меня в школу оммёдо и экзорцизма.

Кента, и сам недавно шедший неведомо куда, а потом так же понадеявшийся на совет случайно встреченного старика, больше не знал, что возразить. Бывало, ёкаи цеплялись к людям, чтобы высасывать их жизненные силы, но слабее от разговора с Мацумото Кента себя пока не чувствовал.

Может, он все-таки ошибается, и перед ним просто очень необычный человек?

– Хорошо, – согласился он. – Тогда прекрати притворяться больным. Я хочу до темноты добраться до Кёкан, чтобы снова не ночевать под открытым небом, тем более в дождь.

– Кто сказал, что я притворяюсь? Я просто стойко переношу боль.

Хизаши улыбался, но за этой улыбкой пряталось что-то еще. Кента не мог разобраться, ведь каждый день видел одних и тех же людей, и их эмоции редко отличались разнообразием, но в последние дни перед уходом ему доводилось видеть как раз такие улыбки – лишь гримаса на лице, скрывающая истинные чувства. Но он не мог позволить себе обвинять его во лжи, хотя ни на минуту ему не поверил.

– Ты знаешь дорогу? – меж тем поинтересовался Хизаши. – Тогда я просто тихо пойду за тобой и ничем не буду тревожить.

Кента без слов двинулся дальше.

Дождевые капли почти не достигали их, оставаясь в густой кроне, лишь изредка осыпались целыми горстями. Кента обходил такие места, а где не мог, прикрывал голову дырявым зонтом. И чем дольше они шли, один за другим, тем чаще за спиной раздавались тоскливые вздохи.

– Что с тобой не так? – спросил Кента, развернувшись, но тут же натолкнулся на совершенно несчастный взгляд своего странного попутчика. Вид его выражал страдание, длинная челка облепила лицо, пестрое хаори уныло обвисло влажными складками.

– Все хорошо, все просто чудесно, – ответил Хизаши, сжавшись так, что на него стало больно смотреть. Кента смягчился.

– Ты, наверное, замерз? Твоя одежда хороша, но не подходит погоде. У тебя нет других вещей?

Кента только сейчас заметил, что у Хизаши не было с собой ни узелка, ни котомки – совсем ничего. Что же это за путешественник такой, что идет налегке?

– Меня ограбили.

– Но не забрали дорогое хаори?

– Не успели. Наверное, очень торопились.

Кента сделал вид, что поверил, и протянул ему зонт.

– Держи. Лучше так, чем никак.

Пальцы Хизаши неуверенно сомкнулись на потертой ручке, словно она могла обратиться змеей и ужалить. Кента удостоверился, что теперь на макушку Хизаши станет попадать меньше влаги, и пошел дальше. Мацумото нагнал его и понес зонт над ними обоими.

От валуна на развилке, как он узнал, следовало двигаться на восток, тогда как северная тропа выходила к городу у подножия Тэнсэй. И хоть все, наконец, приближалось к финалу, сомнения одолевали Кенту, как бы он ни старался их подавить. Первое в его жизни предсказание сбылось, он встретил человека в дождливый день месяца нагатсуки, а Хизаши уверял, что предсказание, данное ему, говорило о Кенте. По всему выходило, если оба предсказания верны, им суждено связать свои судьбы. Кента не был готов к такому, он чувствовал тяжесть ответственности, что легла на его плечи после слов Хизаши.

«Возьми меня с собой».

– Ты напряжен, – заметил Хизаши. – Ни к чему так переживать. Лучше скажи, чем же сомнительное учение школы Кёкан привлекло такого благородного юного господина?

– Что же в нем сомнительного? – спросил Кента с любопытством. Все же идти молча и правда утомительно, тем более когда есть компания. – Я слышал, что в Кёкан неважно, человек ты или ёкай, пока соблюдаешь человеческие и божественные законы. Все равны.

Хизаши презрительно сощурился.

– Равны? Разве порядок мира не таков, что людям, демонам, божествам и ёкаям невозможно идти одной дорогой? Ведь будь оно иначе, наши миры не находились бы настолько далеко друг от друга. Разве не получается, что все это учение о дружбе с ёкаями лишь сладкая ложь?

Кента не торопился отвечать. Так же как люди не всегда жили в мире, ёкаи могли тоже недолюбливать одни других, но в речах Хизаши сквозила сильная неприязнь. Кенте это не нравилось, но спорить он не любил, поэтому сказал:

– Если ты так считаешь, вряд ли я смогу тебя переубедить. Но если твои слова идут от сердца, то дальше нам с тобой не по пути.

– Я думал, ты станешь отстаивать свою точку зрения. Разве ты не должен?

– Не должен. В этом мире много плохих ёкаев, но не меньше и плохих людей. Мой взгляд таков, потому что я сталкивался и с теми, и с другими. Возможно, ты считаешь иначе, потому что люди окружали тебя только добром, а ёкаи приносили вред, а может, это и не твое мнение вовсе. Какой смысл мне тебя переубеждать?

Хизаши на мгновение остановился, и Кента вышел из-под ненадежного укрытия их общего зонта. Обернулся через плечо и успел заметить гримасу злости на красивом лице.

– Окружали добром?.. – тихо отозвался Хизаши. – Что ж, в одном ты прав, плохих людей много. Но ты все равно идёшь со мной и ведешь беседу. Что, если я плохой человек?

– Я не могу судить, пока ты не сделал ничего дурного.

– У тебя большое сердце, Куматани-кун, раз ты сжалился над кем-то вроде меня.

– А ты бы разве прошел мимо?

– Кто знает.

Усилившийся шорох капель, разбивающихся о зонт, подытожил их странный разговор. Вопросов появилось еще больше, чем было до этого, и Кента решил, что стоит ускориться, чтобы не оставаться в лесу наедине с Хизаши на ночь, а она стремительно приближалась. И тут тропа уперлась в широкую лужу, перейти которую можно было только по кустам с краев.

За лужей была развилка, а на развилке – замшелый валун. И только человека в ярком хаори на нем уже не было.

– Мы сделали круг? – удивился Кента. Он этого не заметил, хотя с малолетства бегал через лес к святилищу, проведать маму.

– Если это не другая развилка с похожим камнем, то да.

Они встали возле камня. Дождь снова стих, и Хизаши сложил зонт и обратился к спутнику:

– По какой дороге нам теперь пойти?

– Нам нужно на восток, – уверенно сказал Кента.

– На восток так на восток, – легко согласился Хизаши и снова раскрыл над ними зонт.

Они шли быстро, обгоняя привычный ход солнца, как вдруг деревья расступились, и под ногами возникла та самая лужа, только теперь это случилось даже быстрее. Кента начал переживать.

– Кто-то водит нас по лесу! – воскликнул он.

– Да. Нас водишь ты.

Хизаши отошел и с важным видом уселся на валун. Кента немного походил вокруг, потом тоже сел рядом. Отчего-то, дважды выбрав путь на восток, они все равно возвращались обратно, об этом говорило и положение солнца, стремящегося к закату по левую от них руку. И если в Кёкан не хотели их видеть, то какова причина? Почему они не показываются другому ёкаю?

Или…

– Может, попробуем ту дорогу? – Хизаши кивнул вперед, туда, куда вела вторая тропа.

– Она приведет нас к Дзисин.

– А если нет?

Кента задумался над его словами. И думал недолго.

– Ты можешь оказаться прав. Давай хотя бы попробуем.

И он решительно двинулся на север. Вскоре стало заметно, что лес редеет, появилась новая тропка, отходившая в сторону, но они продолжили придерживаться одного направления, пока не вышли из леса и им не открылся вид на священную гору Тэнсэй. Ее подножие было широким и пологим, оплетенным лестницами и светящимся зажженными к вечеру фонарями. Выше огней становилось меньше, и отсюда казалось, что заснеженная острая верхушка подпирает низко нависшие облака. Воистину величайшая из трех великих школ оммёдо выбрала своим домом поразительное место! Кента не видел настолько холодно прекрасных гор, в его краях их склоны покрывали ели и сосны, и высотой они не потрясали воображение.

Хизаши указал сложенным веером вперед.

– Видишь? Там ворота. Давай посмотрим поближе.

– Нет, уже почти стемнело, нам надо вернуться и поискать Кёкан.

– И заплутать еще сильнее?

– Мы не заплутали, – упрямо ответил Кента, но в глубине души тоже не хотел снова блуждать по замкнутому кругу, тем более в Лисьем лесу, по слухам, водились ногицунэ – дикие лисы-оборотни, не брезгующие человечиной, а у Кенты с собой ни меча, ни лука, ни талисманов – только быстрые ноги. – Ты можешь остаться, эта школа подойдёт тебе по нраву, а я продолжу свой путь, как и собирался.

– Ты не берешься судить, хороший я или дурной, но с лёгкостью выносишь приговор моему нраву, – укорил Хизаши. – Но я не буду держать на тебя обиду, ведь ты был ко мне милосерден. Сделаем по-твоему, но сначала все-таки переночуем под крышей и поедим горячей еды.

И пошел, раскручивая на плече чужой бумажный зонтик, обратно. Кента не сразу сообразил, что тот имел в виду тропку, которую они недавно миновали, она вела в город, окруженный с одной стороны лесом, с другой – рекой, а с третьей подбиравшийся к подножию Тэнсэй.

И как бы Кента ни был настроен во что бы то ни стало попасть в Кёкан до темноты, вынужденно смирился.

Ямасита – маленький торговый городок, собравшийся постепенно из тех, кто искал защиты у школы Дзисин, надеялся заработать на ней или попросту не смог пополнить ряды ее учеников. Со временем эти люди превратили город в место, где можно развлечься и купить все, что необходимо будущему или практикующему оммёдзи, от еды, одежды до особой бумаги для офуда или изготовляемых на заказ ритуальных масок. Дома там стояли тесно, по два, порой и три этажа, с лавкой или мастерской внизу и нередко с гостевыми комнатами наверху. Не было тут особой красоты или изящества, лишь по вечерам зажигались подвешенные за забором на крюки желтые бумажные фонари да мерцали красным акатётин[12] над дверьми идзакай.

И все же Ямасита понравилась Кенте, ведь они с Мацумото Хизаши вошли как раз когда стража отбивала пять ударов, наступила середина часа Пса, и в это время года сумерки уже вовсю расползались по земле, поглощая улицы и дома, заставляя окна вспыхивать тревожным светом ламп. Откуда-то потянуло холодом, и Кента поёжился.

– Дует с горы, – пояснил Хизаши и доверительно добавил: – Ненавижу холод.

Он беспокойно раскручивал зонт, хотя дождь уже прекратился, и даже на темнеющем небе было заметно, что тучи расходятся, показывая первые робкие звездочки.

А Кента в этот момент подумал, что жилье в Ямасите ему точно не по карману.

– Идем, – поторопил Хизаши, чья притворная покладистость там, в лесу, в городе сменилась властным нетерпением. – У меня скоро руки отмерзнут.

– Не отмерзнут, – возразил Кента, – до заморозков еще очень далеко.

На что Хизаши даже не обернулся, уверенно вышагивая впереди. Опасаясь, как бы невольный спутник не пропал в лабиринте незнакомых улиц, Кента догнал его и пристроился рядом. И если в деревне к исходу часа Пса жители укладывались спать, тут им повстречалось много людей в одинаковых одеждах – черных хакама и темно-красных, как запекшаяся кровь, кимоно, и Кента с замиранием сердца понял, что эти высокие красивые юноши, спешащие мимо них, из Дзисин. Они – ученики оммёдзи.

Кента посторонился, пропуская одного, но случайно натолкнулся спиной на другого.

– Эй, глаза разуй, деревенщина! – рыкнул на него юноша-дзисинец, разбивая охвативший Кенту восторг, как хрупкую чашу. – Гнать вас всех надо…

Толкнув Кенту плечом, он пошел дальше, а товарищи ни словом, ни делом не урезонили его.

Рядом возник Хизаши и тихо спросил:

– Оставишь это так? Он обозвал тебя деревенщиной.

Кента с силой сжал пальцы на узле котомки. Гнев вспыхнул мгновенно и так же быстро угас.

– Но ведь в его словах есть доля правды. Я пришел из маленькой деревеньки, название которой тут наверняка никому не известно. Для них, – он посмотрел вслед удаляющимся спинам, – я деревенщина.

– Вот ты странный, – хмыкнул Хизаши. – Я бы не спустил оскорбления.

Он его подначивал, даже Кенте было понятно, поэтому он с легкостью избежал расставляемой ловушки.

– Здесь наши пути разойдутся, – сказал Кента, чувствуя неловкость. – Удачи тебе, Мацумото-кун.

И, рассудив, что жилье дешевле, чем дальше оно от центра и от школы оммёдо, пошел прочь.

– Почему ты опять со мной прощаешься? – раздалось ему вслед. – Разве мы не договорились идти в Кёкан вместе?

И точно, прицепился как онрё[13] к обидчику. Кента ускорил шаг, но, судя по торопливому стуку гэта за спиной, Хизаши не отставал.

– Не бросай меня, эй! Эй!

Кента едва не вписался лицом в раскрывшийся перед носом зонтик, которым Хизаши подцепил его, как рыбак ловит на крючок рыбу. Развернувшись, Кента прямо встретил хитрый взгляд. Вечерний полумрак скрадывал нечеловеческие особенности, и Мацумото было не отличить от людей.

– Я знаю хороший рёкан. Лучше ты все равно не сыщешь.

– Я не гонюсь за роскошью.

– Ну это-то я заметил, – фыркнул Хизаши. – Идем же скорее.

И он просто схватил Кенту за запястье и повел за собой. Люди не обращали внимания, для них они были лишь еще одними путниками, коих дорога вывела к Ямасите, а завтра поведет дальше. Кента поддался любопытству, и пока Хизаши продолжал тащить его за собой, оглядывался по сторонам: вот закрытая лавка торговца овощами, вот красный фонарь крохотной идзакаи, вот вывеска с изящной каллиграфией. Улица становилась все шире, фонарей на ней горело все больше, и наконец Кента смог высвободить руку, а после обнаружить перед собой каменные ступени, ведущие к крыльцу двухэтажного строения на высоком фундаменте, таких Кента прежде не встречал, в деревне все дома были низкими, на сваях, и под полом часто прятались енотовидные собаки, а один раз Кента выманил оттуда тануки[14]. Над входом тут нависала изящная закрытая галерея, с просачивающимся сквозь тонкие перегородки уютным желтым светом.

– Мы же не пойдем туда? – спросил Кента, уже зная ответ.

Хизаши больше не держал его, и все же, когда тот поднялся по ступеням и решительно вошел внутрь, Кента проследовал за ним.

– Вам одну комнату или две, юные господа? – спросил хозяин, высокий худощавый мужчина с полностью седой, несмотря на не старый еще возраст, головой. Вокруг глаз залегли тени, и даже когда он улыбался, взгляд не становился светлее. Казалось, он вымылся из потускневшей радужки вместе со слезами. Кента видел такое у людей, чьим родственникам они с мамой не могли помочь.

Он так задумался, что ответ Хизаши застал его врасплох.

– Одну. Боюсь, мой… друг все еще немного растерян.

– Впервые у нас? – понимающе покивал хозяин. – Мацумото-сан, вам подготовить ту же комнату, что и обычно?

– Да, пожалуйста.

Хозяин кликнул служанку, и та отправилась наверх, пока новые постояльцы расплачивались. Кента подошел ближе и достал из-за пазухи мешочек с монетами. Он был совсем легким и почти не позвякивал, а когда Кента услышал цену за одну ночь, засомневался, что вообще стоит развязывать тесемки.

– Идем, – шепотом попросил он, касаясь локтя Хизаши, на что тот лишь дернул рукой и достал увесистый кошель, в котором медных монет могло уместиться на десяток рё[15]! Хизаши подбросил его на ладони, красуясь, после чего отсчитал нужное количество монет и еще накинул сверху.

– Купишь подарок Тэруко, – сказал он самодовольно, но лицо хозяина помрачнело, и он не притронулся к деньгам.

– Не нужно. Нет больше моей доченьки…

Хизаши пожал плечами, но монеты не забрал и спрашивать ничего не стал. Кенте хотелось верить, что от сочувствия его горю, а не равнодушия. Больше они с хозяином не перемолвились ни словом, а когда вернулась служанка, она проводила их в комнату аж на 12 татами – совершенное излишество, ведь им хватило бы и вдвое меньшей площади, чтобы просто переждать ночь.

Хизаши тут же разместился на дзабутоне[16] возле столика, где для них уже положили легкие закуски и теплый чай с душистым ароматом жасмина. Кента посмотрел на него, такого изящного и красивого на фоне всей этой роскоши, и почувствовал себя лишним.

– Обязательно было так тратиться? – спросил он и добавил честно: – Я не знаю, когда смогу вернуть долг.

– Я спрашивал его с тебя?

– Не важно, спросишь или нет, я отдам деньги, когда… когда они у меня появятся.

– Значит, до той поры нам точно не стоит разлучаться, – усмехнулся Хизаши и пригубил чай из крохотной керамической чашки с изображением карпа.

Кента покачал головой и притворил за собой сёдзи. Он мог говорить что угодно, укорять Хизаши в расточительности, к которой он, кажется, был склонен, но на самом деле ему очень понравилась выбранная им комната – просторная, с парой высоких напольных фонарей и стихотворением на стене, красиво выведенным тушью на белоснежной бумаге. И запахи ему нравились – чай, чистота и легкий отголосок благовоний, которыми, видимо, придавали аромат футонам в стенном шкафу. Он снял узелок со спины и сел напротив Хизаши.

– Тебе бы помыться, – заметил тот и чуть сморщил нос. – Сколько ты уже в пути?

– Пятый день.

– Светлые ками! Да даже свиньи чище. Давай-давай, вставай. Я позову служанку, чтобы отвела тебя в купальню на первом этаже.

Кента убедился в предположении, что его загадочный спутник не впервые приходит в Ямаситу, да и выбор рёкана был не случайным. Только спросить ничего не успел – Хизаши позвонил в колокольчик, и расторопная служанка примчалась и выслушала распоряжения с покорно опущенной головой. На вид она была едва ли старше Кенты, маленькая и худенькая, но прислуживала чужим людям, чтобы заработать на жизнь. А жила бы в деревне, уже вышла бы замуж и разделила тяготы с ним. И почему-то Кента снова загрустил по дому, где все казалось проще, понятнее и правильнее.

После купания, одетый в гостиничную юкату, он ужинал под пристальным взглядом Мацумото Хизаши. Наконец-то почувствовать себя чистым и распаренным и впрямь было здорово, и Кента осмелел.

– Значит, ты уже ночевал в этом рёкане прежде? – спросил он, быстро орудуя палочками. Риса было вдосталь, а у него накануне как раз почти закончилась еда.

– Да доводилось как-то, – лениво ответил Хизаши. – Год назад или два… Всего не упомнишь.

– Но как звать хозяйскую дочь, ты запомнил.

– Тэруко была хороша.

– И это все, что ты можешь сказать?

– А что еще? – не понял Хизаши. – Она исправно выполняла свои обязанности, хотя уже родила одного детеныша… ребенка. Но и эта девочка весьма старательна.

– Ты мог бы выразить ее отцу соболезно-вания.

– Они ему ничем не помогут, – последовал ответ. – Ешь аккуратнее, можно подумать, тебя год не кормили. Чтоб ты знал, во всех школах оммёдо ценятся воспитанность и образованность. Ты писать умеешь?

– Разумеется, я умею писать, – оскорбился Кента. – Мама научила меня грамоте.

– Тогда надо купить тебе новую одежду, чтобы нас не приняли за голодранцев.

Он явно был настроен серьезно и точно знал, на что стоит обращать внимание, тогда как Кента не придавал значения своему внешнему виду, главное, чтобы все было чистым и заштопанным, если необходимо.

– У меня нет лишних денег. Я подумаю о новой одежде после поступления.

– Ты меня слушал вообще? Даже пьяные ученики приняли тебя за оборванца, что говорить про почтенных оммёдзи, чей взор ты осквернишь.

– Я уверен, что им будет важно не то, как я выгляжу, а на что способен.

– Значит, ты еще наивнее, чем я подумал.

– Довольно, – прервал его Кента и отставил миску, на дне которой уже не осталось ни одной рисинки. – Спасибо за беспокойство, но оставь мне право самому совершать ошибки.

– Люди… – вздохнул Хизаши и раскрыл веер, пряча за ним выражение лица.

Кента встал и вышел из комнаты. Вечер плавно переходил в ночь, скоро будут отбивать девять ударов и наступит час Мыши, что предшествует самому темноту времени – часу Быка. Кента решил освежиться и направился к лестнице, но на полпути услышал раздавшиеся снизу громкие голоса.

– Вина и закусок в мою комнату! Как нельзя?! Я самурай, они вас побери! Я… я…

Ему негромко ответили извиняющимся тоном, но задира грохнул чем-то по столу и взревел:

– Нельзя тут, пойду в идзакаю и напьюсь! И вы!.. Вы меня не остановите!

Кента на свою голову все же выглянул посмотреть, кто там такой громкий в столь поздний час, и был замечен. Юноша крепкого сложения, похожий на медведя куда больше Куматани, вдруг ткнул в его сторону пальцем, правда, перед этим пришлось им немного поводить в поисках ускользающей цели. Кента стоял на месте, но полагал, зрение юноши этим вечером изрядно подпортилось сакэ.

– Ты! – заревел он. – Пойдешь со мной.

Кента оглянулся через плечо, никого не обнаружил – а ведь была надежда застать там Мацумото Хизаши – и не стал нарываться на грубость долгим молчанием.

– Боюсь, мы не знакомы…

– Тьфу ты, тоже мне, беда. Давай-давай, не стесняйся, дружище! Мадока Джун сегодня угощает!

Взгляд хозяина выражал мольбу, и Кента спустился еще на несколько ступенек, а оттуда его уже за руку стащил представившийся Мадокой. У него были широкие и очень горячие ладони с заметными мозолями от упражнений с мечом, а хватка – поистине чудовищной.

– Господин…

– Ну какой я господин? Просто Мадока, – перебил здоровяк и дыхнул в лицо винными парами. – Будущий оммёдзи школы Дзисин!

Почти каждое его слово было восклицанием, и у Кенты начала побаливать голова. Он улыбнулся и попробовал утихомирить нового знакомого.

– Я тоже иду поступать в школу оммёдо, но не в Дзисин, а в Кёкан. Я Кента, из рода Куматани.

– Будем друзьями, Кента-кун! – и Мадока сгреб его за плечи одной рукой в попытке обнять, но равновесие изменило ему, и юноша опасно покачнулся. Кенте пришлось удержать его на ногах, что было не так уж и просто.

– А я думаю, кто тут орет, как пьяная макака? – раздался со второго этажа насмешливый голос Мацумото. Он стоял наверху лестницы и с любопытством посматривал на них двоих. – Неужели ты уже нашел мне замену, Куматани-кун?

– Не говори ерунды, лучше помоги, – попросил Кента.

– Мое колено все еще не в порядке, едва ли я могу рисковать им, тягая такую тушу по ступеням.

– Сам ты ту… ша, – с запинкой ответил Мадока Джун и попытался выпрямиться, но тело уже не слушалось. – Ты вообще кто, девка или парень?

Хизаши гордо вскинул голову и, разворачиваясь, махнул рукой.

– Макака она макака и есть.

Кента тяжко вздохнул под весом Мадоки. Он не был толстым, скорее плотно сбитым, коренастым и плечистым, но пьяная неповоротливость увеличивала вес вдвое. На выручку поспешил хозяин, и, несмотря на протесты, они смогли довести юношу до комнаты. И едва он повалился на футон, как мгновенно захрапел.

– Благодарю вас, юный господин, – склонился в поклоне хозяин. – Танака Кадзуки перед вами в долгу.

– Я не сделал ничего такого.

– Вы гость и не обязаны вмешиваться. Это позор для меня.

Кента неловко улыбнулся.

– Просто забудем. Уверен, наутро этот человек извинится за доставленные вам неудобства.

– Вы съезжаете завтра?

– Все верно, – ответил Кента.

– Прошу вас, господин, задержитесь еще на одну ночь за счет заведения. Следующим вечером у нас будет фестиваль Блуждающих огней, многие специально приезжают, чтобы посмотреть на него.

Кента с сожалением покачал головой.

– Увы, я должен закончить то, ради чего покинул дом.

Танака не стал настаивать, и вскоре Кента снова был в их с Мацумото комнате, сам Хизаши еще не спал, а стоял возле раздвинутых оконных перегородок. Воздух, проникающий с улицы, был холодным, но таким приятно свежим и почему-то пах недавно выпавшим снегом.

– Фестиваль Ониби[17], – протянул Хизаши задумчиво. – Я о нем слышал. Мы много потеряем, если уйдем, не дождавшись начала.

– Тогда ты слышал, что я ответил господину Танаке.

– Слышал, но мне интересно, что ты ответишь мне.

Кента встал рядом, подставляя лицо прохладе. Рёкан был высоким, и отсюда над темными покрывалами крыш виднелся строгий силуэт горы Тэнсэй. Огни на ее склонах погасли, наверное, всех учеников уже отправили спать.

– Дзисин неспроста называется величайшей из трех великих, – издалека начал Хизаши. Достав веер, он раскрыл его и принялся медленно обмахиваться. Он был странным, этот Мацумото Хизаши, хотя бы еще и потому, что при входе в город его правый глаз стал обычным, карим, но длинная челка почти всегда прятала его в тени, будто стесняясь. Несложно было сообразить – в городе Мацумото скрывал свою сущность особенно тщательно, видимо, опасаясь опытных взглядов оммёдзи, наверняка нередко спускающихся со своей горы.

Одно только смущало Кенту – почему же тогда он так ясно видит сквозь его обманную личину?

Он потер запястье под двойной ниткой гладких агатовых бусин, совершенно перестав слушать, и от Хизаши это не укрылось.

– Твоя душа полна сомнений, друг мой, – сказал он, глядя сверху вниз, и его губы то и дело скрывались за белым полотном веера. – Не спорь, что лишний день на отдых и раздумья не помешает. Здесь есть почтовая станция, можешь отправить домой весточку, если переживаешь.

– Ты говорил про Дзисин, – напомнил Кента.

– Верно. Дзисин. Что ж, их девиз, как известно, звучит следующим образом: «Рука тверда – и меч не дрогнет». Люди обращаются к ним за помощью в разы чаще, чем в другие школы, потому как не доверяют Кёкан и трепещут перед Фусин. – Он усмехнулся и перевел взгляд на гору вдали. – Таким образом, дзисинцы больше экзорцисты, чем простые оммёдзи, а работы у экзорциста всегда хватит. Потому у них в таком почете меч и умение им владеть. Они – самураи среди оммёдзи.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – прямо спросил Кента. – Если пытаешься уговорить остаться и пойти в Дзисин, то это бесполезно. Я принял решение и не намерен его менять.

– Разумеется. Но ведь на фестиваль мы посмотрим, да?

Кента не удержался от улыбки.

– А ты никогда не сдаешься? – спросил он беззлобно.

Хизаши чуть приподнял уголки губ вместо ответа.

В итоге на следующее утро Кента вместо поисков скрытой дороги в школу Кёкан был вынужден с Мацумото Хизаши гулять по улицам и посещать различные лавки. Унизительное безденежье по первости заставляло злиться и спорить, но постепенно, ближе к обеду, он смог уговорить себя, что новая одежда – темно-серые хакама, зеленовато-коричневое, почти под цвет глаз, кимоно из тонкой, но теплой шерсти и накидка-хаори – куплена ему в долг, который он непременно отдаст. К тому же, насмотревшись на прохожих, Кента убедился в правоте своего спутника – даже простые лоточники здесь выглядели лучше.

Хизаши, напротив, в средствах не стеснялся и привел Кенту перекусить в идзакаю, где заказал много разнообразной и дорогой еды. Тут уж Кенте стало любопытно, и он ел не торопясь, вникая во вкусовые оттенки и пытаясь разобраться, как именно приготовлено то или иное блюдо. Ему нравилось помогать матери на кухне.

– Итак, – протянул Хизаши, опираясь подбородком о переплетенные в замок пальцы, – с чего же ты вдруг решил, что тебе нужно становиться учеником оммёдзи?

– Я вижу ёкаев, – просто сообщил Кента, без задней мысли, однако при взгляде на Хизаши сообразил, что мог его разозлить. Все же до сих пор оставалось загадкой, какие цели он преследует и кем на самом деле является. – И могу с ними общаться.

– Вот, значит, как. Это не настолько уж редкое явление, чтобы из-за него отправиться в такое дальнее путешествие, прости уж, не имея при этом никакой подготовки. Что же стало настоящей причиной?

Кента перестал есть и с сожалением отложил палочки.

– Не имеет значения. Это мое решение, и оно таково. Лучше скажи сам, откуда держишь путь? Вряд ли издалека, ведь твоя одежда выглядит новой, а обувь не подходит для дальней дороги. Ты говоришь, что тебя ограбили, но у тебя более чем достаточно денег. Что же разбойники тогда украли?

Хизаши довольно сощурился.

– Прекрасно! Ты идеально вписался бы в ряды Дзисин.

– Не начинай.

– Может, у меня украли нечто гораздо более ценное?

– Ты нес с собой императорскую яшму[18]? – пошутил Кента.

– Еще ценнее, – загадочно ответил Хизаши, и его глаза больше не сверкали ехидством, а губы не кривила улыбка.

Кента решил, что если не хочет сам говорить лишнего, то и спрашивать не стоит, поэтому вернулся к еде, полагая, что неприятные обоим темы закрыты.

– Там мой друг! – раздался зычный голос на всю идзакаю, и Кента втянул голову в плечи, но поздно. Зоркий глаз Мадоки Джуна его уже заприметил. – Не думал, что тебя будет так сложно отыскать!

Мадока подошел к их столику и без спроса плюхнулся на дзабутон.

– Так себе у тебя друзья, Куматани-кун, – заметил Хизаши и отодвинулся от Мадоки.

– А? – не понял тот. – Ты кто такой?

– Про манеры вообще молчу.

– Это Мацумото Хизаши, – поспешил представить Кента, – мы случайно встретились по пути и вместе пришли в город в поисках ночлега.

– Ах, да. Ты же собираешься к этим, – пренебрежительно махнул рукой Мадока и наклонился к Кенте. – А может, ну их? Давай со мной в Дзисин? Получим возможность снискать себе славу в веках.

– Мне не…

– Не нужна ему твоя слава, – перебил Хизаши надменно. – И к столу тебя не приглашали.

– Пока у меня есть монеты, я могу сесть, где мне вздумается!

– Тогда раз и у меня еще есть монеты, я приплачу хозяину, чтобы тебя отсюда вышвырнули, если уж из рёкана постеснялись.

Щеки Мадоки налились багрянцем. Кента понял, что спокойно продолжить обед уже не получится, и кашлянул.

– Прошу прощения, но если вы не прекратите ругаться, то доставите неудобство остальным посетителям.

Кента не знал, всегда ли тут собиралось столько людей, или причина в предстоящем фестивале, но в идзакае их было, что иголок на сосне. И если честно, шум стоял такой, что их пререкания едва ли кому-то могли помешать, даже вздумай эти двое перейти на крик.

– Прости, – буркнул Мадока и жестом подозвал разносчика.

Хизаши закатил глаза, но тоже не продолжил спор.

– Так вы остались посмотреть Ониби-мацури[19]? – полюбопытствовал Мадока, уплетая закуски. Вчера он едва на ногах стоял, а вот сегодня просто пылал энергией.

– Да, – кивнул Кента. – Один день ничего не решит.

– И правильно. Праздник каждый год устраивают в разные дни, говорят, это в Дзисин дают предсказание на нужную дату, и тогда гуляния длятся всю ночь.

– Почему Ониби? – спросил Кента.

– Есть легенда, – загадочно произнес Хизаши и покосился на их незваного соседа.

– Какая же? – обратился к нему Кента. – Расскажи, если знаешь.

Мадока пробормотал что-то вроде «да кому интересны эти ваши сказочки», но открыто не возразил, и Хизаши с достоинством продолжил:

– Есть легенда, что когда-то, еще до того, как оммёдзи построили на Тэнсэй свою школу, гора называлась по-другому. На ней поселился снежный демон, и едва ночи становились холоднее, как он спускался с горы и каждые семь ночей забирал людей из окрестных поселений, когда одного или двух, когда нападал на целые семьи. Вместе с ним с вершины Тэнсэй спускался плотный туман, который скрывал демона от человеческих глаз, и потому никто не мог ни увидеть его, ни изловить, ни спрятаться от него.

– Они не позвали оммёдзи? – удивился Мадока.

– Думается мне, – сказал Кента, – без школ отыскать помощь от зла простым людям было гораздо сложнее.

– Все так, – согласился Хизаши. – В те времена один талантливый оммёдзи брал не более трех учеников, чтобы передать знания и умения, но, как мне известно, не все они жили долго. К тому же такие оммёдзи предпочитали выбирать для себя очень труднодоступные места. Так что у бедных жителей этих краев, похоже, не было иного выбора, кроме как пойти с демоном на сделку.

– Возмутительно! – воскликнул Мадока. Хизаши бросил на него кислый взгляд, и тот неожиданно стушевался. – И что же было дальше?

– А дальше, чтобы усмирить аппетиты снежного демона, люди всех окрестных деревень стали выбирать по одной жертве каждые семь дней, а чтобы одна жертва перевесила многих, что демон мог забрать сам, она должна была быть добровольной.

Кента нахмурился. Он представить не мог, чтобы кто-то по своей воле отпускал друга, соседа или родственника на заклание. Поистине, то были темные времена.

– Так и повелось. Каждую седмицу кто-то расставался с жизнью ради других, уходил к подножию горы и исчезал в густом тумане. Что происходило с тем человеком, никому не ведомо. Только появился в одной деревне, на этом самом месте, герой. Был он, говорят, то ли монахом, то ли оммёдзи, то ли просто путешественником. Имени его не осталось, но он пошел на гору один в день, когда снежный демон восседал на своем ледяном троне, и тоже исчез в тумане. Однако в назначенный час демон не забрал жертву. И люди возликовали.

– Хорошая история, – обрадовался Кента.

– Хорошая. Да только еще не вся. Самое главное случилось после. Прошло еще семь дней, и гора затряслась. Осень едва наступила, и среди месяца нагатсуки вдруг повалил снег, разбушевалась метель, ветер свистел так, что казалось, это злые духи вырвались на волю и оглашают окрестности горестными воплями. Люди заперлись в домах, но ветер проникал в них, задувал огонь. А лишь становилось темно, как холод сковывал тела и заставлял смертельно напуганных крестьян выходить на улицу и собираться в толпу. И явился им снежный демон.

– Как же он выглядел? – не сдержал любопытства Мадока.

– Большой, страшный, синий, – принялся бесстрастно перечислять Хизаши, – в общем, почти как ты.

И, пока тот обдумывал услышанное, продолжил рассказ:

– Демон собрался разом пожрать всех людей, но тут метель стихла, землю покрыл густой туман, в котором вспыхнули вдруг множество блуждающих огней, и каждый из них был чьей-то загубленной раньше срока душой. А ярче всех горел один, и он вел за собой остальных. Ониби окружили крестьян и до самого утра не размыкали светящегося круга, защищая от яростного взгляда снежного демона. И наутро, не получив добычи, он скрылся на горе и, как говорят, вернулся в Ёми, ведь без поглощенных жизней демоны не могут долго существовать под всеведущим оком небожителей.

– Все равно хорошая история, – сказал Кента. – Мертвые спасли живых, хотя могли таить на них обиду. И тот неизвестный, что рискнул противостоять злу в одиночку, достоин уважения.

– Я согласен с Куматани, – присоединился Мадока. – Он настоящий герой.

– Он настоящий дурак, – возразил Хизаши. – Толку с его храбрости? Он никого не спас и себя загубил. А чтобы наконец восстать против демона, людям пришлось скормить ему половину своих соседей и ждать, когда они придут с того света их спасать. Красивая глупая сказочка для приезжих, повод подороже продать места в рёканах и лишнюю связку сувениров.

Кента хотел было возразить, но что-то во взгляде Хизаши остановило его. Какая-то озлобленная обида, на кого, не понятно, однако Кенте вдруг подумалось, что кем бы Мацумото ни оказался, он не мог быть по-настоящему злым, испытывая такие чувства. Истинное зло не имеет причин, оно просто приносит несчастья всем, до кого может дотянуться.

– И все равно тот человек герой, – заупрямился Мадока. – Ты ничего не понимаешь в геройстве.

– Да уж куда мне, – проворчал Хизаши и залпом допил остатки остывшего чая.

До вечера они почти не общались. Мацумото лежал на футоне и вроде бы дремал, завернувшись в теплое одеяло, несмотря на то, что настоял на жаровне. Кента вдосталь нагулялся днем и потому вынужденно терпел духоту излишне прогретого помещения. Он сидел и думал о разном: о том, что не может до конца доверять Мацумото, но и ни разу не заметил за ним злобы или желания навредить; думал о том, каковы же причины его навязчивого следования за Кентой; чего именно он хочет таким образом добиться. В мыслях всплывали отрывки разговоров, напевный рассказ за столом в идзакае, слова Хизаши, в которых сквозило разочарование. У Кенты не было близких друзей – ровесники в деревне относились к сыну мико[20] из храма уважительно, но в игры брали с неохотой, – и Хизаши стал первым в его новой жизни, кто проявлял к нему такой интерес, помогал, пусть и с неким умыслом. Глядя на него сейчас, Кента видел перед собой загадку, но она уже не пугала.

Но завтра они отправятся разными дорогами, и как бы Кента ни был тверд в своих словах и решениях, не мог не испытывать грусти от скорого расставания. И еще одно принялось терзать его, едва шум улиц остался далеко: если уж Мацумото ёкай, то почему ворота Кёкан так и показались им? Школа Сопереживания, по слухам, благоволила ёкаям, стало быть, причина не в Хизаши. Но…

Значит ли это, что там не желали видеть Кенту, и его сердце и намерения недостаточно чисты для них?

Хизаши перевернулся на другой бок, скорчившись под одеялом. Во сне он изредка вздрагивал, и когда Кенте стало видно его лицо, частично скрытое разметавшейся челкой, он заметил, как оно страдальчески кривится. Должно быть, это страшный сон.

Кента тихо подошел к задней перегородке и отодвинул ее, впуская свежий воздух. Вредно спать в духоте. Хизаши поежился и втянул ладони под одеяло, но вздрагивать перестал. Кента выглянул наружу. Если в прошлый вечер в городе светились редкие огни, то сегодня Ямаситу было не узнать! Вереницы разноцветных фонариков и флажков связывали извилистые улочки с площадью светящимися дорожками, люди будто перепутали день и ночь и уже собирались на праздник, неся с собой по своему собственному тётину[21]. Недавно господин Танака сказал, что особенностью Ониби-мацури было шествие с фонариками вокруг города с последующим ритуалом на площади, которым занимались оммёдзи из Дзисин, а позже запускали фонарики уже забавы ради и чтобы люди помнили, с чего все начиналось. Оттого самым большим спросом на ярмарке пользовались разнообразные фонари, бумажные и даже шелковые, расписанные диковинными животными, птицами и цветами, а порой и заклинаниями на удачу, здоровье и счастье в любви.

Одним словом, с высокой галереи город под куполом сгущающейся тьмы казался ожившей огненной сказкой.

– А еще оставаться не хотел.

Хизаши зашуршал за спиной, и его голос раздался совсем рядом.

– Можешь сказать, что оказался прав, – разрешил Кента, не обидевшись. – Это красиво.

– Ты не видел настоящей красоты.

– Ошибаешься, – ответил Кента и подумал о тонком силуэте матери, возносящей молитву в их маленьком скромном храме, и утренний свет, падающий на ее одежду и волосы с парой тонких поседевших прядей сквозь деревянную решетку окон под самым потолком. Но в этот раз сердце не сжалось от тоски, и Кента улыбнулся. Кажется, он привыкает к самостоятельности куда быстрее, чем сам от себя ожидал.

Уходя на праздник, они столкнулись с хозяином, Танакой, и тот едва заметил их, рассеянно извинившись. Кажется, он чувствовал себя дурно, но от предложения Кенты осмотреть его отказался. «Всего лишь сердце пошаливает», – отмахнулся он и ушел. Едва ли до утра кто-то вернется в рёкан.

– Он встревожен, – заметил Кента, когда они с Хизаши вышли на улицу. – Может, не стоит оставлять его одного?

– Он не один, есть работники, – возразил Хизаши. – К тому же ты забиваешь себе голову чужими заботами, а это вредно для течения ки.

– Ки?

– Только не говори, что даже этого не знаешь.

Хизаши неторопливо двинулся на звук музыки и неразборчивый гомон человеческих голосов. Фестиваль начался на закате, а основное его действие приходилось на поздний вечер и ночь. Сейчас же огни фонарей уже заменили свет солнца, и улицы заливало неровное красно-желтое сияние, отгоняющее тьму в самые укромные уголки. Небо казалось безумно черным, непрозрачным, оно будто поглощало любой свет, обволакивало город, еще более яркий на фоне тьмы по его краям. Кенте примерещилось, что все вокруг ненастоящее, и сам он – куколка, помещенная в клетку из расписной бумаги.

– Как бы объяснить понятнее? – меж тем рассказывал Хизаши. – В любом человеке есть особая энергия, она течет по невидимым глазу каналам-меридианам, пронзает каждый сун тела и является основой для постижения оммёдо. Если твоя ки сильна, она даст возможность видеть незримое, совершать невероятное. И напротив, если ки слаба и на ее пути встречаются заторы, то и здоровье будет слабо, и тело немощно, и разум ограничен. Но свою ки можно укрепить и развить тренировками, и верх развития ки – искусство оммёдо.

– Значит, моя ки сильна?

Хизаши прищурился и посмотрел на Кенту свысока.

– Не обольщайся. Она достаточно сильна, чтобы дать тебе шанс, но я не ощущаю ничего выдающегося.

Кента подумал и решил не обижаться. В конце концов, оценка настоящих оммёдзи важнее и веры ей больше.

– А твоя ки? Какая она?

– О! – как-то странно улыбнулся Хизаши. – Она многих бы заставила удивиться.

– А ты не особенно-то скромен.

– К чему скромность, когда все и так видно?

Кента пожал плечами и не стал ничего отвечать. Едва ли Мацумото догадывался, насколько Кенте «и так видно», но пока это никому не доставляло хлопот, все в порядке. Дурных людей тоже предостаточно, но никто не тычет в них пальцами на улице: «Смотрите, этот человек лжив, а тот жаден!» У каждого должен быть шанс показать, каков он на самом деле.

Площадь Ямаситы гудела растревоженным ульем: люди веселись, несмотря на поздний час, толкались у лотков с угощениями и различными товарами, выбирали самые красивые фонари из тех, что изготовили на конкурс, отовсюду звучала музыка, отбивали ритм барабаны, процессия с огнями и танцами заканчивала обходить город и скоро должна была вернуться в исходную точку. Кента не знал, куда смотреть в первую очередь, и потому застыл столбом на месте, вынуждая людей его обходить.

– В чем дело? – ехидно спросил Хизаши. – Уже хочешь вернуться и составить компанию Танаке?

– Нет! – воскликнул Кента. – Я просто немного растерялся.

– Смешной, – бросил Хизаши, отворачиваясь. Его высокая узкоплечая фигура в хаори с кленовыми листами, так подходящими сезону, едва не скрылась в толпе, и Кента кинулся следом и успел схватить за широкий рукав. Так, словно ребенок за матерью, он и пошел, глазея на изобилие товаров и закусок, которые готовили прямо тут, распространяя смесь манящих запахов.

– Идут, идут! – послышалось с разных сторон, и Кента, оглянувшись, увидел слепящее пятно, надвигающееся на них из темноты неосвещенной улицы. Или огни на ней погасили только что?

Он отпустил рукав Хизаши, и толпа разделила их.

Смолкла музыка, тревожно и редко разрывали тишину удары в огромные барабаны. Процессия двигалась по темной улице без песен и веселья – похожая на призрачное шествие. Мрачные фигуры женщин и мужчин ступали медленно, точно плыли по воздуху, фонарики в их руках покачивались, бросая отсветы на закрытые одинаковыми белыми масками лица.

Снова ударили в барабаны, процессия замерла на миг и продолжила свой скорбный путь, символизирующий ту страшную ночь, когда снежный демон приказал людям выйти из домов. Так гласила легенда, и Кента хорошо ее запомнил. Полностью поглощенный мистическим зрелищем, он смотрел, как медленно, рывками, будто преодолевая сопротивление, люди входят в круг света ярмарочной площади и идут сквозь нее, чтобы потом сплошной поток разбился на два и окружил собравшихся жителей светящимся кольцом. Кента оказался точно на пути молчаливой процессии, видел блеск чужих глаз в прорезях масок. Вместе со всеми он посторонился, не отрывая взгляда, пока не прошел последний из участников.

И лишь потом спохватился, а где же теперь искать Хизаши?

Он углубился в толпу, выискивая высокий хвост с красным шнурком. Мацумото как сквозь землю провалился, а тут еще вернулась музыка – флейта вплеталась в бодрый перебор струн бивы, – покров колдовского очарования был сорван, и возле лавок снова топтался народ, зазывали торговцы, выпрашивали сладости дети, молодежь собиралась компаниями ловить золотых рыбок или есть лапшу наперегонки. Кента подходил то к одному лотку, то к другому, и вот оказался возле лотка со сладостями, за которым стоял торговец в белой маске, а над прилавком горел фонарь с узором из цветков ликориса. Кроме засахаренных ягод и орехов, было тут столько всего, что рот мгновенно наполнился слюной. Кента смотрел на данго – палочки с тремя шариками из рисовой муки, политыми соусом, и представлял, насколько это должно быть вкусно, как приятно липнет к зубам чуть клейкое тесто, как пачкаются губы. Он даже прикинул в уме, сколько денег у него останется, если он купит себе один. Потом вспомнил о долге перед Хизаши за еду, жилье и одежду и загрустил.

Мимо прилавка проходила женщина с малышом лет четырех-пяти, и продавец окликнул ее.

– Госпожа! Госпожа, возьмите, – он протянул ей палочку с тремя рисовыми шариками. – Это подарок.

Она посмотрела на угощение с грустной улыбкой.

– Благодарю, но целитель запретил мне есть сладости из-за болей в желудке. В прежние времена я бы съела с десяток таких, но годы никого не щадят…

– Все равно возьмите. От одного ничего не случится, сегодня же праздник!

Торговец был настойчив, и женщина не стала больше отказываться, но отдала данго ребенку. Они уже почти прошли мимо, как малыш подергал ее за подол. Кента отвернулся, чтобы уйти, и услышал звонкий детский голосок совсем рядом:

– Бабушка, давай лучше угостим братика? Братик грустный. Может, у него тоже нет мамы?

Кента повернулся к ним, и женщина неловко улыбнулась ему и погладила внука по голове.

– Братик уже большой, наверное, он уже не любит сладкое.

Но малыш вырвался и подбежал к Кенте, чуть не запутавшись в коротких ножках. Схватил его за штанину и подергал. Кента присел на корточки и заглянул в большие невинные глаза.

– У меня есть мама, но она сейчас очень далеко.

Малыш серьезно насупился, став еще милее, что Кента не удержался и потрепал его по мягким волосам.

– Все равно не грусти! – мальчик сунул Кенте липкую от потекшего соуса палочку. И как бы Кента ни отнекивался, бабушка с внуком уже ушли, а он остался стоять с подаренным угощением. И казалось, сердце настолько переполнилось теплом, что могло осветить всю площадь безо всяких фонариков.

А вскоре нашелся и Хизаши. Он стоял на дальнем конце площади, сунув руки в рукава хаори, и хмурился. Кента надеялся застать его врасплох, но только приготовился внезапно возникнуть перед ним, как Хизаши тут же нашел его взглядом.

– Ты же не пытался сбежать? – сразу спросил он.

– Зачем? – не понял Кента.

– Просто так. – Хизаши перестал так сильно сдвигать брови и обратил внимание на данго. – Что это такое у тебя?

– Ты никогда не ел данго?

– Если спрашиваю, значит, не ел.

Кента с готовностью протянул ему палочку.

– Попробуй, это вкусно.

– Еще чего. Сам купил, сам и ешь.

– Я его не покупал, – и Кента рассказал, что с ним происходило после того, как в толпе их разделило друг с другом. Хизаши задумчиво поглядывал то на Кенту, то на данго, а потом наклонился и осторожно, будто боясь уколоться, придержал Кенту за запястье и зубами снял верхний шарик. Соус попал на щеку, и Хизаши, не замечая этого, сосредоточенно жевал, пока выражение его лица не изменилось с хмурого на довольное.

– И правда… весьма сносно, – сдержанно похвалил он. Кента потянулся к его щеке, чтобы убрать грязь, но Хизаши проворно отшатнулся.

– Стой спокойно.

– Что ты задумал?

– У тебя тут, – Кента показал на себе, – пятнышко.

Пока Хизаши тер щеку, Кента наблюдал за ним и думал, что не впервые замечает в нем холодное отношение к людям: господину Танаке, к Мадоке Джуну, да и сам Кента получал от него довольно едкие фразы. Но при всем этом Мацумото казался не злодеем под маской благодетели, а диким зверем, ждущим от чужаков только дурного, а оттого кусающим первым.

– Давай погуляем еще немного? – предложил Кента. – Я никогда не бывал на таких праздниках с кем-то.

– Я… тоже, – признался Хизаши с неохотой и тут же пояснил: – Но лишь потому, что мне вообще не особо интересны фестивали. Толкотня, шум…

Он передернул плечами, как бы показывая, насколько ему невыносимо неуютно и скучно здесь, но когда Кента начал водить его от одного прилавка к другому, поглядывал с интересом. Кента сразу его разгадал.

Данго быстро закончился, разделенный на двоих, и Хизаши купил им по кулечку золотистых жареных магари[22] из перемолотого риса и маленькие, но очень нежные и вкусные фудзуку[23] с кунжутом и сладким сиропом. Кента больше не отказывался – хотелось попробовать и увидеть как можно больше, а потом описать это в письме домой. Матушка должна знать, что у него все хорошо.

Загулялись до часа Быка. Уже отбили восемь ударов, знаменующих его середину, а шум и веселье и не думали смолкать. Скоро обещали конкурс тётинов, а пока участники готовились, простой народ скупал фонарики, чтобы после они защищали их дома весь следующий год, до нового Ониби-мацури.

– Давай хотя бы посмотрим? – Кента задержал Хизаши возле одного из прилавков. Ему приглянулся маленький фонарик, формой похожий на тыкву, с золочеными кисточками, желтая бумага расписана цветками лотоса.

– А толку? – лениво отозвался Мацумото. – У тебя и дома пока своего нет. Куда ты понесешь этот фонарь?

Кента грустно вздохнул. Жестокое напоминание отбило охоту глазеть, и он отошел от прилавка. Незаметно они с Хизаши добрались до темных улочек. Кента оглянулся, и ему показалось, что площадь с ее яркими огнями осталась где-то в другом мире, здесь же было невероятно тихо и темно, лишь впереди что-то едва заметно мерцало.

– Куда это мы попали? – спросил он. Хизаши достал веер и постучал им по раскрытой ладони.

– Не знаю.

– Вернемся?

Хизаши не ответил и пошел вперед. Кента не понимал, о чем он думает, поэтому решил за лучшее держаться вместе и догнал его возле источника мерцания. Вблизи оно переливалось оттенками синего, бросая на бледное сосредоточенное лицо Хизаши призрачные отблески, и было похоже на плотную кисею, чуть подрагивающую будто бы на ветру. Кента впервые видел такое явление и протянул руку, но получил болезненный удар веером по запястью.

– Будешь трогать все подряд, долго не проживешь, – отчитал его Хизаши. – Не видишь разве, это колдовство.

– Оммёдо?

– Я сказал оммёдо? Нет, я сказал, это колдовство, а значит, им может оказаться проклятие, чары ёкая или демона, да вообще что угодно.

– В деревне оммёдзи тоже считают колдунами.

– Главное, не говори это настоящим оммёдзи.

Мацумото поводил ладонью над мерцающей стеной, а потом просто шагнул вперед.

Кента и ахнуть не успел, как Хизаши отбросило назад, и гэта проскрежетали по булыжникам, которыми была вымощена улица.

– Да чтоб вас они побрали! – выругался Хизаши, вернув равновесие. – Это запечатывающий барьер, его наверняка создали с дурными намерениями, извратив суть оммёдо.

– А…

– Спросишь в Кёкан, если найдешь их, – перебил Хизаши. – Идем обратно, надо кое-что проверить.

Они поспешили по темной улочке к шумной площади. Однако чем ближе к ней подходили, тем мрачнее становились, потому что ни музыки, ни гомона слышно не было. И вот вместо веселья – тишина и пустота, вместо огоньков многочисленных фонарей – свет звезд. Кента выдохнул и увидел облачко пара.

– Где все? – задал он глупый вопрос. – Нет. Неправильно. Где мы?

Хизаши довольно покивал.

– Именно. Где мы? Точно не там, где были.

Они прошли немного вперед, и холод стало сложно не замечать. Кента поежился – казалось, пока их не было, наступила зима.

– Это как-то связано с барьером в конце той улицы?

– А сам как думаешь, Куматани-кун? – Хизаши резко обернулся и щелкнул веером. – Мне интересно послушать твои мысли.

Но Кента чувствовал, как озноб охватывает не только тело, но и разум, лишая возможности делать выводы. Еще недавно оживленный город будто бы… умер.

Кента испугался.

– Люди… – еле слышно фыркнул Хизаши, отворачиваясь. Здесь, в царстве темноты и тишины, его облик снова претерпел изменения, словно бы покров человечности истончился, и из-под него выглянул кто-то другой, кто-то опасный и непостижимый. И Кента остался с ним один на один.

– Стой здесь, а я пройдусь, – велел ему Мацумото, и его спина начала быстро отдаляться, пока Кента не сбросил странную подавленность.

– Я с тобой!

Если Хизаши и удивился, то этого было не заметить, потому как он так и не удосужился обернуться. Кента, тихо извинившись, снял с крючка тот самый лотосовый фонарик, но без огня внутри он был бесполезен, хоть и все так же красив. Кента уже собирался повесить его обратно, как в корпусе из раскрашенной бумаги вспыхнул синий огонек. Просачиваясь сквозь желтые стенки, он становился еще более жутким, потусторонним.

– Если собираешься ходить за мной по пятам, то не отставай, – позвал Хизаши, и Кента все же взял тётин с собой.

Поначалу синий свет смущал, но скоро стало понятно, что лучше так, чем в полной тьме: ни одно окно не светилось, ни один фонарик не рассеивал мрак, и лишь на перекрестках тусклая луна позволяла глазам увидеть хоть что-то. Хизаши, казалось, темнота не мешала, он уверенно шел куда-то, и Кента старался не мешкать, хотя так и тянуло остановиться, оглядеться. Обернуться. Ему чудился взгляд в спину, но он молчал, не желая показаться трусливым.

Все улицы рано или поздно заканчивались барьером, пройти сквозь который не удавалось ни Хизаши, ни Кенте. Не добившись ничего, они вернулись на площадь. Ветер колыхал потерявшие свой яркий цвет гирлянды из лент. Холодало, и в один момент Кента запрокинул голову и увидел, как с черного неба посыпались белые крошки.

– Снег…

Мацумото тоже посмотрел вверх и поморщился, когда ему в глаз залетела колючая снежинка.

– Если бы я верил во все бредовые легенды Ямато, то решил бы, что за нами идет снежный демон горы Тэнсэй, – сказал он.

– Но разве его не прогнали в Ёми?

– Его вообще не существовало, – ответил Хизаши. – Ты ребенок? Почему веришь всему подряд?

Кента слушал его с сомнением.

– А ты почему не веришь? Это было давно, а в древние времена происходило много чудес.

– Уж я-то знаю кое-что и о древности, и о чудесах. – Хизаши помотал головой, стряхивая с макушки белое крошево. – И эту историю не слышал никто во всей империи, кроме жителей этого города. Стало быть, они придумали ее сравнительно недавно, чтобы развлекать приезжих.

– В твоих словах есть смысл, – согласился Кента, – но ты можешь оказаться прав в той же мере, что и не прав.

Хизаши гордо отвернулся, показывая, насколько мысли Кенты глупы. А снегопад меж тем усиливался, скоро будет ничего не разглядеть во вьюге и ничего не услышать в свисте ветра. Странно только, что синий огонь в фонарике с лотосами горел все так же ярко и ровно, и ему нипочем был ни буран, ни сырость снегопада. Мацумото раздраженно взмахнул веером, и, к удивлению Кенты, буря вокруг него стихла, точно столкнулась с невидимым барьером. Правый глаз вспыхнул желтым, разрывая мрак, а потом Хизаши схватил Кенту за плечо и потянул прочь.

Кента не понимал, куда они движутся, но был рад, когда за ними захлопнулась дверь, и снег перестал колоть кожу и залеплять глаза. Хизаши отряхивался, зло бурча себе под нос.

– Где мы? – Кента огляделся, но место было ему не знакомо, просто чье-то жилище, темное и неуютное, а еще остывшее до такой степени, что не было разницы между тем, что по ту сторону стен и по эту.

– Заткнись, – шикнул на него Хизаши. – Нас кто-то преследует.

– Ты тоже заметил…

– Тс-с-с!..

Кента все-таки замолк и напряженно всмотрелся в слабо подсвеченный прямоугольник окна. За ним промелькнула тень, очень быстро, но в ней угадывались человеческие очертания. Ветер взвыл раненым зверем, и снова тень промелькнула за тонкой преградой из бумаги. Кента опомнился, попытался потушить фонарь, не смог и, стянув хаори, накрыл его тканью. Стало еще холоднее, но зато во мраке пустого дома их сложнее отыскать.

Хизаши раскрыл веер, как будто без него было мало ветра, и не сводил взгляда с двери. Вдруг та распахнулась ледяным порывом вьюги, внутрь ворвался рой мелких снежинок и был остановлен взмахом бумажного веера. Кента интуитивно встал за спиной Мацумото и ощутил тепло. Это было совершенно невозможно, но это было.

Сквозняк пронесся по помещению – и все стихло. С улицы просачивался морозный воздух, но ветер унялся, метель превратилась в легкий танец редких снежинок. Хаори соскользнуло с фонаря, и синий свет вновь озарил комнату.

– Оставь его тут, – велел Хизаши, и Кента не возразил.

Они тихо вышли из дома и выбрали направление наугад. У Кенты скопилось много вопросов, но он видел, что Хизаши о чем-то размышляет, и не хотел помешать. Где они? Что творится с погодой? Кто преследует их, и чей силуэт кружил за окном? У Кенты не находилось ни единого ответа.

Мацумото завернул за угол и остановился. Кента поравнялся с ним и увидел на земле синий фонарь с нарисованными цветками лотоса.

– Как это возможно? – вырвалось у него.

– Должно быть, мы в ловушке ёкая, – твердо произнес Хизаши и до хруста стиснул дощечки веера. – Узнаю, кто это…

Его переполняла ярость, и Кента чувствовал ее. Такой Мацумото Хизаши внушал тревогу, он выбивался из образа-обманки. Но если бы Кенту сейчас спросили, предпочел бы он остаться с ним или оказаться одному, не колеблясь, выбрал бы первое.

– Почему же именно мы? Или другие люди с фестиваля тоже пленены им?

– Плевать на других, – отмахнулся Хизаши. – Найдем его – найдем выход.

Кента даже не стал спрашивать, зачем бы какому-то ёкаю ловить их. Ясно зачем. Он потер замерзшие щеки ладонями и кивнул на фонарь.

– А с ним что делать?

– Что хочешь, то и делай.

Кента посмотрел на фонарь и решил взять с собой. Чутье подсказывало, что вздумай он пройти мимо, непременно вновь встретит его позже. Так к чему сопротивляться? Возможно, это что-то да значит, понять бы только что.

Они обошли почти весь город, благо он был небольшим, и обнаружили, что барьер накрывает не всю его площадь, а самый центр, остальное терялось за мерцающей голубоватой дымкой. Натыкаясь на нее раз за разом, Мацумото все больше мрачнел, а Кента все сильнее осознавал, с кем имеет дело. Какая бы причина ни толкнула Хизаши на притворство, какая бы сила ни позволила ему создать настолько достоверный образ, он не являлся человеком по сути. В какой-то момент Кента перестал разделять дрожь от холодного воздуха от дрожи, что вызывал в нем Мацумото.

Внезапно огонь в фонаре мигнул, и Кента насторожился.

– Мацумото-кун, – позвал он тихо. – Подожди.

Тот раздраженно обернулся.

– Что еще?

– Фонарь… – попытался объяснить Кента, но этого не потребовалось. Едва взгляд Хизаши скользнул Кенте за спину, как разноцветные глаза тревожно расширились.

– Давай-давай, – поторопил он. – Не стой на месте.

Они убегали, пусть этого и не было произнесено вслух. Хотелось спросить: «Разве ты не сам недавно говорил, что надо поймать ёкая?», но со спины накатывало гнетущее ощущение опасности, впивалось в затылок острыми ногтями, опаляло шею ледяным дыханием. Кента бы ни за что на свете не согласился сейчас развернуться и встретить это лицом к лицу.

Он не знал, что ёкаи могут быть такими страшными.

Очередная улица закончилась тупиком, но Хизаши потащил Кенту в узкий проулок между домами, и там они затаились. Кента постарался загородить свет фонаря собой, и, кажется, ему удалось. Что-то жуткое и темное пронеслось мимо, не нашло их и, издав тоскливый вздох, умчалось прочь. Дышать стало легче, но Хизаши не думал возвращаться, а без слов пошел дальше в темноту проулка, и вот они оба вышли с другой стороны.

– Какой же ёкай может творить подобное? – спросил Кента. Хизаши не ответил.

Они прошли мимо закрытых дверей мастерской, миновали вывеску овощной лавки. А потом Кента услышал всхлип.

Он замер, прислушиваясь.

– Тут кто-то есть.

– Ерунда, нет тут никого.

– Нет, я слышал. – Кента завертел головой, и вот снова откуда-то донесся сдавленный плач.

Кента нашел взглядом огромные плетеные корзины, повыше поднял фонарик – и увидел макушку и край цветочной заколки. Мацумото нехотя вернулся, но не помог, а встал в стороне, нетерпеливо пощелкивая веером.

– Выходи, мы тебя не обидим, – произнес Кента, осторожно подходя ближе к девушке. Она сильнее сжалась за корзинами и, когда Кента убрал хлипкую защиту, тоненько вскрикнула.

– Ты в порядке? – спросил он, протягивая руку. – Как ты здесь оказалась?

Девушка была совсем юна. Голубое косодэ испачкалось, длинные волосы спутались. Должно быть, она не боялась замерзнуть, но в этом странном месте кожа ее побледнела от холода и была ледяной на ощупь.

– Кто вы? – спросила она испуганно. – Где я? Куда все пропали? Где моя сестра?

Кенте нечего было ей сказать, и он бросил взгляд на Хизаши в поисках поддержки, однако он не спешил ее оказывать.

– Я… не знаю, где мы, – признался Кента. – Но мы с Мацумото-куном непременно во всем разберемся.

– Пф, – презрительно раздалось позади.

– Как твое имя?

– Умэко…

Она была немного похожа на девочку из его деревни. Ту самую девочку… И Кента просто не мог допустить, чтобы с Умэко что-то случилось, пока он рядом. Только какой от него прок? Он и сам зависел от Хизаши.

Они с Умэко присоединились к нему, и едва девушка успела открыть рот, чтобы поздороваться с Мацумото, как раздался громкий вопль, и кто-то выскочил прямо на них, вскинув над головой меч. Кента заслонил Умэко собой, а Хизаши, вместо того чтобы уклониться, взмахнул веером. Поднялся ветер, всколыхнувший тонкий слой снега, Кента закрыл лицо рукой, а когда снова посмотрел, на земле сидел Мадока Джун, а рядом валялась длинная палка, которую Кента с испугу принял за меч.

– Ты! – возмущенно воскликнул Хизаши.

– Как ты это сделал?! – Мадока растерянно хлопал ресницами. – Ты оммёдзи? А чего сразу не сказал?

Сам до конца не понимая почему, Кента пришел Мацумото на выручку, сказав:

– Поднимайся скорее, здесь небезопасно.

– Вы тоже это видели?

– Видели что?

– Огромная тень, которая появилась вместе с метелью. – Мадока подобрал палку и взвесил в руке. – Вот было бы у меня духовное оружие, я бы ее…

– Кого – ее? – спросил Хизаши, и Мадока замолчал.

– Эту… тень, – неуверенно ответил он.

– Давайте просто убежим? – захныкала Умэко, цепляясь за локоть Кенты. – Мне страшно!

Ветер закружил вокруг, теребя края одежд и путая волосы, редкие снежинки не могли сопротивляться его воле, и их сносило в сторону. Кента проследил за ними и увидел лишь темноту, в которой тонула улица. Но чем дольше он в нее вглядывался, тем менее неподвижной она ему казалась.

– Куда бежать? – спросил Мадока. – Я уже все обошел, некуда тут бежать.

– Тогда… тогда спрячемся. На фестивале много оммёдзи из Дзисин, они помогут.

– Я тоже скоро стану оммёдзи! Я не должен убегать от опасности!

Кента слушал их вполуха. Фонарик в его руке покачивался, синий огонь в нем успел стать привычным, но сейчас будто бы разгорелся ярче. Или это оттого, что становилось темнее?

Мацумото встал рядом, плечо к плечу.

– Если честно, я бы скормил их обоих, – равнодушно произнес он. – Стало бы тише и спокойнее.

Кента обернулся на него.

– Ты не можешь так говорить.

– Почему?

– Потому что люди не должны так думать о других людях, понимаешь?

Хизаши ответил не сразу, его взгляд потемнел, брови нахмурились, но проговорил он с улыбкой, пусть в ней и не было ничего светлого:

– Видно, ты знал не так уж много людей, Куматани-кун.

Голоса смолкли, кажется, Умэко снова плакала, а Мадока мялся, не зная, чем ее утешить. Отвлекшись ненадолго, Кента не сразу обратил внимание, что тьма впереди стала непроглядной и такой близкой – сделай шаг и войдешь в ее объятия.

Он отступил. Хизаши остался на месте.

– Смотри! – не удержался от вскрика Кента, когда огонь в его странном фонарике заметался в бумажном каркасе. Теперь стало понятно, что это предупреждение.

Чем бы оно ни было, оно снова приближалось.

Кента потянулся к Хизаши, но тот твердо стоял между ними и холодной тьмой, поэтому отошел к Мадоке и Умэко, которые пока не поняли, что происходит. Прятаться и бежать было поздно – что-то надвигалось, видело их, знало, что они рядом. Кента весь напрягся. Вот бы та ки, о которой рассказывал Хизаши, смогла их сейчас защитить, но сколько бы Кента ни искал в себе скрытые силы, они никак не находились. Он лишь самую малость отличался от бедняжки Умэко, у него не было даже палки, как у Мадоки, да и в его руках она не выглядела бы таким грозным оружием, как в сильных ладонях Джуна.

Кента был совершенно, абсолютно, полностью бесполезен.

Ветер пригнал из темноты узкой улицы сероватую от пыли поземку. Спина Хизаши мешала увидеть, что там происходило, его хаори, потускневшее в этом обезлюдевшем мире, трепетало крыльями бабочки. И как только Кента допустил мысль о том, что ничего не случится, Хизаши наклонился вперед, веер со свистом рассек нечто темное, будто сотканное из дыма или тумана, и его клочки пронеслись по обеим сторонам от жмущихся друг к другу людей. Кента моргнул – показалось, он разглядел жуткое лицо, несущееся ему навстречу, но видение длилось краткий миг. Хизаши обернулся и вдруг указал на них пальцем.

– Это твоя вина!

Кенте почудилось, что под ногами разверзлась пропасть, и он падает в нее со скоростью выпущенного из рогатки камня. Взгляд Хизаши обжигал огнем, и не сразу удалось понять, что направлен он был не на него.

– Моя? – Умэко отшатнулась. – Я ни в чем не виновата! Я ничего не сделала!

Она отпустила руку Мадоки и попятилась. Палец все так же указывал ей в грудь.

– Эй, полегче, – набычился Мадока. – В чем может быть виновата эта бедная девушка? Я скорее поверю, что это ты дел наворочал.

– Глупые люди, – с презрением процедил Хизаши. – Вы правда собираетесь становиться оммёдзи? Да вы не способны даже увидеть то, что смотрит прямо на вас.

Скулы и шея Мадоки покраснели от ярости, он так сильно сжал палку, что дерево хрустнуло под его пальцами.

– Да как ты смеешь так с нами разговаривать?! – прорычал он. – Чем таким ты лучше нас, а? Машешь тут веером, как девица какая. Был бы у тебя меч, я бы тебя еще послушал!

Хизаши перевел взгляд на Кенту, и щеки против воли вспыхнули.

– Я… – начал он, заикаясь. Стыдно было не только перед Мацумото, но и перед самим собой. – Я видел лицо в тумане. Женское лицо.

Хизаши молчал, и Кента набрал в грудь побольше воздуха и решился – если он сейчас просто перевалит решение на чужие плечи, весь его путь, вся его гордость, надежды матери не будут стоить и одного мона.

– Ёкаи коварны и принимают разные образы, но они материальны. Их не развеешь в дым. – Он немного осмелел и продолжил быстрее: – Думаю, это призрак или… Да, это наверняка злой дух. Он нас преследовал, вместе и по отдельности, но не нападал, как будто ему был нужен кто-то конкретный. Это… Должно быть, онрё?

Он все-таки засомневался под конец. Мстящие духи – то, о чем он лишь слышал, и первое, что пришло в голову.

Хизаши прищурился и еще немного помолчал, прежде чем сказать:

– Верно. Это онрё, известная тем, что не просто убивает своих обидчиков, но преследует их и изводит страхом. Кто-то из нас четверых жертва онрё.

– Так почему не ты? – спросил Мадока.

– Это случилось, лишь когда мы пришли в Ямаситу и попали в толпу. По-моему, все и так понятно. Тот, кто только что пришел, не может быть обидчиком онрё. Я и Куматани ни при чем.

– Э? – растерялся Мадока. – Тогда почему не я?

Хизаши все-таки закатил глаза, и ответить пришлось Кенте.

– Ты сказал, что собираешься поступать в Дзисин, выходит, ты тоже в городе человек новый и едва ли успел нанести кому-то смертельную обиду.

– Со мной-то все понятно, а вот он, – Мадока указал палкой на Мацумото, – может и лгать. Как хорошо ты его знаешь, а? Он не похож на честного человека.

Хизаши отвернулся и сделал вид, что обвинения его не касаются, даже веером начал обмахиваться так расслабленно, будто не вступал недавно в схватку с мстящим духом. Кента перевел взгляд на все еще красного Мадоку, а с него…

– Где Умэко?

Девушка исчезла, точнее убежала – ее маленькие следы то тут, то там проступали на не до конца сметенном снеге. Вот глупая! Кента мигом забыл об их споре и побежал за ней. Следы вскоре пропали, но где-то в лабиринте улочек слышалось отдаленное эхо торопливых шагов. В волнении Кента забыл фонарик, и стоило остановиться, как темнота навалилась со всех сторон, стало холодно и тревожно. Кента пробормотал молитву, которой в детстве научила его мама. Простые слова могли успокоить разве что малышей, но теплом отозвались в груди, и Кента пошел вперед без прежнего страха. Умэко была совсем юной, почти ребенок, одна, напуганная и несправедливо обвиненная. Кента обязан успокоить ее и защитить от нападок, ведь он верил, что она не повинна в их бедственном положении.

Но тогда кто же?

Вдруг ужас охватил все тело, и вместе с ним пришло понимание – это он. Он – жертва онрё, жертва несчастной Айко, забитой камнями, точно дикое животное за его слова. Если бы он просто мог тогда промолчать…

Руки опустились, и тьма вокруг зашевелилась, забурлила черной жижей. Поднялся ветер, засвистел под крышами тесно стоящих друг к другу домов. Кента на несколько мгновений прикрыл глаза, ощущая колкие укусы снежинок, а потом почувствовал взгляд. От него кожа покрывалась инеем, и смерзались внутренности. Злобный, выворачивающий, полный боли и осуждения взгляд. Кента решился встретить его и увидел перед собой изможденное лицо призрака, похожее на череп, обтянутый даже не кожей, а тончайшей хрупкой бумагой. Белесые глаза будто вытягивали душу, и Кента шагнул вперед, навстречу справедливому наказанию. Его не смущало, что в облике онрё не было ничего от знакомой ему с детства девочки, он видел лишь ее жуткую смерть. И свою вину.

А потом сквозь дымчатый силуэт, зависший перед ним, проступил Хизаши и синий фонарик в его руке. Что-то дрогнуло внутри, воспротивилось судьбе.

«Айко бы не стала такой. Она бы не ответила злом на зло».

Хизаши подбросил фонарик в воздух и рассек кромкой веера, будто это и не веер вовсе, а смертоносное оружие. Синее пламя вырвалось из бумажного плена и рассыпалось десятками искр, словно звезды из небесного ковша. Их мельтешение отвлекло онрё, и Кента рискнул – бросился к Хизаши, чудом проскочив мимо беснующегося духа. Хизаши цепко схватил его за запястье и притянул к себе, одновременно с этим что-то бормоча под нос. И как только Кента столкнулся с ним, все вокруг стихло и будто поблекло.

Мацумото замолчал и, выдохнув, отпустил руку Кенты.

– Ты идиот! – заявил он. – Если бы я знал, сколько бед с тобой хлебну, то…

Он не договорил и отвернулся.

– Онрё напала на меня, потому что я виноват, – сказал Кента уже не так уверенно.

– Все люди в чем-то виноваты, – отозвался Хизаши, – даже ты не исключение.

– Но…

– Но не в этом случае. Скажи, дух показался тебе странным?

– Странным? – Кента прежде не сталкивался с онрё и не знал, что в ней должно было натолкнуть на подобную мысль. – Я не уверен. Я… Хотя нет, ее глаза. Она слепа.

Мацумото хлопнул в ладоши с так неуместным сейчас весельем.

– Тогда все ясно. Онрё сильны, а эта сильна в десятки раз, но она не может преследовать свою жертву, не видя ее. Ее вело что-то другое.

Кента наконец успокоился достаточно, чтобы заметить – их всего двое.

– Где Мадока и Умэко?

– Дурень помчался спасать девчонку, – ответил Хизаши, – но забудь о них. Мы выяснили, что онрё нужен ты. Так что пока мы стоим без дела в защитном круге, подумай, пожалуйста, почему она перепутала свою жертву именно с тобой?

За пределами невидимого барьера в круговерти снежинок металась онрё. Злой дух был похож на полупрозрачную женщину с косматой седой головой и лицом мертвеца, ее руки длиннее, чем надо, а растопыренные пальцы венчались загнутыми когтями, ниже пояса ее тело истончалось в дым, как у всех юрэй. Она была страшной, это несомненно, но вместе с ужасом вызывала и жалость – именно так чувствовал Кента. Быть обиженной настолько, что даже в смерти не находить покоя. Преследуя обидчика, изводя его день за днем, разве не изводит она и саму себя тоже?

– Скажи, Мацумото-кун, ведь ты знаешь так много и, похоже, умеешь больше, чем я могу представить, можно ли освободить душу, ставшую онрё?

Хизаши посмотрел на него в изумлении, читавшемся на красивом лице.

– О чем ты думаешь вообще? Она способна только на месть, что ты собрался спасать?

– Но ведь так же было не всегда.

– Эта душа навеки очернила себя, переродилась в злого духа. Отбрось жалость, она не спасет тебе жизнь. А я еще могу.

– Почему ты не веришь, что я достоин ее мести? – спросил Кента. – Ты знаешь меня второй день.

– И что? Зато я знал ее, – он махнул веером в сторону онрё. – Едва ли вы когда-то встречались с мертвой дочкой Танаки.

– Господина Танаки? Хозяина рёкана? – ужаснулся Кента. – Но при чем здесь она?

– Вот это меня и беспокоит, – признался Мацумото. – Но отбросим это, пока не поймем, почему именно мы четверо. Мы с тобой были вместе почти весь праздник, но не пересекались с Мадокой и Умэко.

– Почти весь праздник, – согласился Кента и вдруг схватил Хизаши за плечо. – Почти!

Перед глазами пронеслись картинки расколовшего площадь на две части шествия горожан с фонариками, а следом – трогательная сцена возле лотка со сладостями. Женщина с внуком, угощение, принятое из детской ручонки. И разделенное с Хизаши.

– Это возможно, – согласился Мацумото, с поразительным равнодушием глядя, как слепая онрё пытается отыскать их, чувствует, но не видит, мечется бешеным зверем, рвет когтями воздух. Поймав случайно ее белоглазый взгляд, Кента едва не дрогнул.

Если бы не Мацумото Хизаши… Строки из предсказания старьевщика впрямь говорили об их встрече. Горькая сладость. Может, это именно то, что чувствовал Кента, – как хорошо, что он встретил того, кто станет ему другом и поможет в трудную минуту, но так печально, что между ними уже встала стена из тайн и недомолвок.

Хизаши не спешил объяснять свои догадки, Кента боялся спросить. И тут еще одна тень вылетела прямо на онрё, потрясая палкой. Кента сразу узнал Мадоку, и ноги стали ватными.

– Что он делает?!

– Дает нам шанс, – ответил Хизаши и вышел из круга, но только Кента сделал шаг вслед за ним, обернулся и толкнул ладонью в грудь. – Ты остаешься.

– Если я прав, ты тоже ел то данго!

– И что? Может, я особенный?

В улыбке, растянувшей его тонкие губы в холодную, пугающую гримасу, крылся ответ. Кента замер в паре сунов от слабо светящейся черты барьера.

– Будь осторожен.

Взмыли вверх подхваченные ветром полы сливового хаори. Мацумото закружил в странном танце, и Кента готов был поклясться, что раскрытый веер в его руке оставляет за собой мерцающий след. Это и есть ки? Кента стыдился своей слабости, того, что вынужден прятаться, пока кто-то рискует за него жизнями. Хизаши заставил онрё взвыть от ярости и боли, ее слепой взгляд нашел его, но что-то не давало злому духу приблизиться. Вот Хизаши прижал два пальца к губам и, застыв на месте, зашептал заклинание. Теперь Кенте многое стало понятно, но многое еще больше запуталось.

Прогнав сомнения, он все-таки вышел из круга.

Онрё вскинула голову, почувствовав его. Тело вмиг наполнилось тяжестью, но Кента не отступил. Его придавливало к земле чувством вины, сожаления и печали, они превратились в нити, что привязали его к мстящему духу. И все же Кента собирался бороться если не с ней, то хотя бы с самим собой.

Мацумото широко развел руки, и онрё забилась, будто пойманная в силки.

И в тот же миг все вокруг наполнилось ярким светом и шумом, словно кто-то вспорол кокон, в который они были завернуты все это время. Кента прикрыл глаза рукой, а когда снова смог видеть, обнаружил, что их окружили люди в одинаковой черно-красной одежде, у всех за пояс были заткнуты мечи, а напротив выставленных ладоней зависли бумажные полоски талисманов-офуда. То, что поначалу звучало неразборчивым шумом, оказалось словами заклинания, и несколько голосов сливались в один.

Они были на площади, словно и не плутали по городу, и все оставалось прежним, кроме одного – призрачной фигуры онрё, окутанной черным дымом. Мацумото не было, и Кента принялся искать его взглядом, но нашел лишь Мадоку и жмущуюся к нему заплаканную Умэко.

– Разойдитесь! В сторону! – раздался отчаянный крик, и толпа испуганных зрителей расступилась, выпуская на открытое пространство седого мужчину, в котором Кента узнал хозяина рёкана, господина Танаку. Он со стоном упал на колени и протянул руки к плененному духу.

– Тэруко! Как же так, Тэруко!..

Он безутешно заплакал, но никто ничего не понял, наверное, кроме Кенты. Он хотел было подойти к Танаке и успокоить, но за ним возникли двое дзисинцев и приставили мечи к его шее. Он не сопротивлялся, только безмолвно протягивал руки к тому, что когда-то было душой его дочери.

– Я не хотел так, – услышал Кента тихий голос. – Я не знал, что так будет…

Вокруг онрё собралось кольцо из вспыхнувших золотистым светом талисманов, оно сжималось и сжималось, пока не превратило злой дух в дымчатую сферу с потрескивающими в ней багровыми искрами-молниями. Один из оммёдзи вышел вперед, и сфера приземлилась ему на ладонь, после чего оказалась в тканевом мешочке с вышивкой в виде двух сражающихся тигров – гербом Дзисин.

– Вы трое, – высокий неприветливый оммёдзи ткнул в Кенту и Мадоку с девушкой ножнами, – не покидайте город пока. С вами был кто-то еще?

– Был… – начал Мадока, но Кента решительно его перебил:

– Было темно и страшно, – сказал он, – но мы больше никого не повстречали.

Мадоке хватило сообразительности не разоблачать его обман, а Умэко при виде родных, кинувшихся к ней сквозь оцепление Дзисин, казалось, вообще позабыла обо всем на свете от облегчения. Кента смотрел строгому дзисинцу в глаза и ждал, когда тот поймет, что его обманывают, но к нему подошел товарищ и мягко тронул за локоть.

– Сакурада, идем. Оставь детей в покое, ты их пугаешь.

Ножны опустились, и Кента украдкой перевел дух.

– Хорошо, – кивнул названный Сакурадой. – Празднуйте дальше.

Однако даже с уходом оммёдзи веселье не вернулось на площадь. Может, людям, живущим под боком у величайшей школы оммёдо и экзорцизма, и не в новинку такие зрелища, Кенту оно выбило из колеи. Он положил ладонь на бешено стучащее сердце и спросил себя: зачем он солгал?

Потому что Хизаши не хотел, чтобы о нем узнали.

Потому что он помогал Кенте, хотя не обязан.

Потому что у него есть тайна, и Кента по себе знал, что она наверняка печальна.

– Эй, Куматани! – услышал он голос Мадоки Джуна и поспешил прочь. В рёкан. Туда, где, он верил, еще успеет увидеть Мацумото Хизаши.

По комнате гулял сквозняк, жаровни давно растеряли свое тепло, и о недавней духоте напоминал лишь легкий запах тлеющих углей. Оба футона были убраны, и казалось, здесь никогда никто не останавливался.

Кента тяжело дышал после долгого бега, и шум дыхания был единственным звуком, что нарушал тишину. Мацумото ушел, оставил наедине с его вопросами, унося с собой свои секреты. Кента так и стоял на пороге, не входя внутрь, но и не зная, куда пойти дальше, как что-то холодное коснулось лопаток и надавило, толкая вперед.

– Если собрался войти, входи, – проворчал за спиной голос Мацумото. – Я не змея, чтобы проскользнуть мимо тебя.

Кента посторонился, и Хизаши внес в комнату поднос с дымящимся чайником и двумя чашками. Поставил на стол и обернулся.

– Так и будешь стоять?

– Я не сказал оммёдзи, что ты был с нами, – зачем-то сразу сообщил Кента. Хизаши перекинул волосы с плеча за спину и невозмутимо ответил:

– Лгать нехорошо, ты же в курсе?

– Если бы я сказал правду, они бы… – начал Кента, но наткнулся на насмешливый взгляд Хизаши.

– Вот ты смешной, – фыркнул он. – Еще скажи, решил защитить меня от Дзисин. Только вот мне защита не нужна, все равно завтра я сам приду к ним, чтобы стать их учеником. Забыл?

Кента почувствовал себя глупо: не говоря прямо, что не хотел дать оммёдзи узнать, что Хизаши – ёкай, он и правда как будто нес околесицу. Мацумото верил, что отлично скрывает свою суть, и в этом даже было что-то милое.

– Почему ты улыбаешься? – насторожился Хизаши.

– Просто так. Рад, что все закончилось. Только я не понимаю, как так вышло, что онрё ослепла и преследовала тех, кто отведал данго из той лавки с фестиваля. Если, конечно, все именно так.

– Вот ты мне и скажи. Будущий ученик оммёдзи должен уметь разбираться в людях.

Кента стушевался под его немигающим взглядом. В городе, среди множества людей, в Мацумото все реже проступали нечеловеческие черты, вероятно, он становился еще осторожнее и осмотрительнее. Так все-таки кто же он? С кем Кента разделил один зонт в дождливый месяц хризантем?

– Ты много путешествовал, должно быть, можешь дать мне несколько уроков, – сказал Кента и остался доволен тем, как удачно вывернулся из положения. Пальцы Хизаши чуть дрогнули, всколыхнув поверхность чая в чашке.

– Тогда давай начнем с начала, – предложил он. – Но перед этим не будешь ли ты так добр развести огонь? Холодно.

Кента подчинился и пока возился с угольями, Хизаши неторопливо рассуждал вслух:

– У Танаки была дочь, Тэруко. Когда я наведывался сюда прежде, она была замужем за юношей из семьи зажиточных торговцев и родила ему сына, но продолжала помогать отцу в рёкане. Но вот прошло совсем немного времени, и мы узнаем, что Тэруко мертва. Полагаю, отец ее был безутешен. Я прав?

Кента на миг прервал свое занятие – раздувание огня круглым веером – и обернулся.

– Да, ты прав. Смерть ребенка очень огорчает родителей.

– Я тоже так подумал. Тогда дальше все могло быть следующим образом: Танака настолько впал в отчаяние, что решил наказать тех, кого винил в смерти своей дочери. Но что-то вышло из-под контроля, и онрё потеряла своих истинных жертв.

– Но почему тогда не предположить, что онрё появилась сама собой, обидевшись на тех, из-за кого погибла?

– Я думал об этом. Меня смутила ее слепота. Онрё – злые духи, они не страдают человеческими недугами, а Тэруко, насколько я помню, не жаловалась на зрение при жизни.

Кента задумчиво помахивал веером, сидя на коленях возле жаровни. Мацумото Хизаши говорил складно, а знаний, чтобы усомниться в его правоте, у Кенты не хватало, да и в своем умении разбираться в людях он тоже с некоторых пор разочаровался. Однако же ему не хотелось верить, что Танака способен на такую изощренную месть.

– Вина семьи мужа была доказана? Отчего умерла Тэруко? – спросил он.

– Не знаю. Насколько мне известно, большинству людей плевать на справедливость, у каждого она исключительно своя. Если Танака верил, что та семья свела Тэруко в могилу, то никто бы его не разубедил.

Кента посмотрел на пышущие жаром угли и горько усмехнулся. Да, он знал, что убежденные в чем-то люди не способны услышать голос разума. И именно поэтому он решил больше никогда не винить кого-то до тех пор, пока груз доказательств не заставит его.

– Горе и правда может сделать человека глупцом, – сказал он тихо. – Но злодеем? Господин Танака не показался мне таким.

– Ты слишком наивен.

– Тогда скажи, как простой человек, владелец рёкана, смог сделать из своей мертвой дочери онрё и заставить ее охотиться на людей?

– Ты же сам говорил о тех сладостях…

– А если я ошибся?

Их взгляды встретились, и Кента быстро отвел свой в сторону, не хотел, чтобы Хизаши еще больше разочаровался в нем.

– Ты не ошибся!

Этот голос принадлежал не Мацумото.

Седзи распахнулись с громким шорохом, и на пороге комнаты возник запыхавшийся Мадока Джун.

– Куматани-кун, ты просто невероятен! – воскликнул он и, войдя, тут уже рухнул на дзабутон напротив Хизаши. – Я поговорил кое с кем из Дзисин. Танака не стал ждать допроса в стенах школы и признался во всем на месте. Хотите узнать подробности?

Хизаши скривился, но промолчал, а Кента пересел поближе, хотел было предложить гостю принести чистую чашку, но тот схватил чайник и опрокинул его содержимое в себя прямо так, из носика. Лицо Мацумото при этом стало еще кислее.

– Светлые ками, где воспитали эту мартышку? – проворчал он.

– Ты!..

Кента замахал руками, останавливая очередную перепалку.

– Нам очень интересно, расскажи, что ты узнал?

Мадока приосанился и, кашлянув и вытерев губы тыльной стороной ладони, важно начал:

– Вот что я слышал собственными ушами после того, как вы оба сбежали. Танака признался, что это он натравил онрё на обидчиков его дочери. Якобы, семья мужа дурно с ней обходилась, а после и вовсе затравила до смерти. Семья у них богатая, вот, думал Танака, они и откупились. И вот однажды пришел к нему человечек один, по виду бродячий гадатель, и говорит, мол, если хочешь отомстить за дочку, есть способ. И научил его, как призвать онрё и обмануть ее – вместо того, кого она ненавидит, подсунуть ей другого.

– И как же? – вкрадчиво поинтересовался Хизаши.

– А кто знает? – пожал широкими плечами Мадока. – Это уж Дзисин точно оставит в секрете. Только вот не сказано было Танаке, что онрё эта будет – его собственная дочь. Представляете? Я даже не слышал никогда, чтобы такое случалось.

Кента перевел вопросительный взгляд на Мацумото, и тот пояснил:

– Онрё становятся души несправедливо обиженных, кто не смог расстаться со своей обидой и переродился в злого духа. Сам.

– А из Тэруко злого духа сделали, – встрял Мадока. – Вот и ищут того гадателя, что способ подсказал. Да только найди его теперь.

Он снова припал к почти опустевшему чайнику. Хизаши задумчиво смотрел в стену, а Кента думал о том, как жестоко поступили с несчастной мертвой Тэруко.

– Но подождите, – вдруг осенило его. – Среди нас четверых не было никого из семьи мужа Тэруко. Или это Умэко?

– Умэко из другой семьи, – ответил Мадока.

– Неужели все-таки то данго? – сам у себя спросил Кента.

– Данго? – оживился Мадока. – Лоточник в маске подарил мне один.

– У него был фонарь с ликорисами?

– Верно. Я еще подумал, дурной он, что ли, совсем?

– Та женщина с внуком, – торопливо заговорил Кента, – тоже получили от него угощение бесплатно, но женщина сказала, что больше не ест сладкое, хотя раньше, похоже, очень любила. Она отдала данго внуку, а он – мне.

– Получается, ты спас внука господина Танаки, – заметил Хизаши.

– Это вышло случайно, – отмахнулся Кента и тут представил, что было бы, попадись онрё не они с Хизаши, а беззащитный маленький мальчик. Мацумото хитро сощурился.

– Что? Больше не считаешь Танаку невинным?

– Дело не только в этом. Угостив тебя, я подверг твою жизнь опасности. Прости.

– Прибереги свое красноречие до Кёкан, там оно пригодится тебе больше.

В словах Хизаши Кенте почудилась насмешка. Он больше не был так непоколебимо уверен в своем выборе, и это начало мучить его, потому и в каждом слове и жесте Мацумото он видел намек. Он больше не уговаривал и не соблазнял – он будто ждал, когда взрастут посеянные им семена.

– Я взял угощение у торговца в маске, тебе его отдал ребенок, а Мацумото разделил его с тобой, – призадумался Мадока, – возможно, Умэко тоже получила данго от того же человека. То есть мы все оказались в ловушке онрё по этой причине. Тогда почему она желала смерти именно Куматани?

До слов Мадоки Кенте не приходило в голову придавать этому значение, ведь он с самого начала ощущал себя виновным, а сейчас тоже задумался – и впрямь, почему?

– Едва ли мы узнаем, – пожал плечами Мацумото и скосил глаза на Джуна. – Если ты все сказал, то уходи. Время позднее, мы устали.

– Вы поселились вместе? – удивился Мадока. – Куматани, он же не присосался к твоему кошельку?

Хизаши хмыкнул, а Кента мучительно покраснел.

– Нет! Я… мы…

– Не суй нос в чужие дела и комнаты, – посоветовал Хизаши и указал веером на дверь, – целее будет.

– Увидимся утром, Куматани-кун, – махнул рукой на прощание Мадока и все-таки ушел. Хизаши с облегчением откинулся назад, упершись ладонью в пол. Он действительно казался усталым и немного задумчивым. От тепла жаровни его бледная кожа чуть порозовела, но хаори он так и не снял.

Кента достал футоны и разложил. Взгляд Мацумото преследовал его, будто в ожидании продолжения, но Кенте нечего было ему сказать.

Или было?

– Что, интересно, теперь будет с господином Танакой? – спросил он у Хизаши, закончив возиться с постелью.

– Он совершил преступление, дело передадут в департамент оммёдо в столице. Работа школ экзорцизма в том, чтобы уберечь людей от зла, но злыми людьми занимаются другие люди.

– И тебе совсем все равно?

Хизаши лег под одеяло и какое-то время вертелся, пока не устроился на боку, лицом к Кенте, подтянув колени в груди. Казалось, он так и не ответит, но все же он сказал:

– Да. Советую и тебе забыть.

Он закрыл глаза, но Кента смотрел на него в полумраке и видел, что тот еще не заснул. Захотелось все рассказать – и обо всем расспросить. Заглянуть ему в душу. У всего на свете она есть, так почему бы ей не быть у Хизаши?

Они молча лежали, приближался час Тигра, хотя Кенте мнилось, что вся ночь уже прошла. Он тихонько спросил:

– Хизаши? Хизаши, а что это был за синий фонарик, что преследовал нас?

Под одеялом завозились, и сиплый голос откуда-то из-под него ответил:

– Может, чудо?

Кента удивился, но стоило повторить это мысленно, как вспомнился рассказ о снежном демоне с горы Тэнсэй и огоньках-душах, появившихся спасти заколдованных жителей. И Кента улыбнулся.

– Может, и правда чудо.

Он проснулся довольно поздно, неожиданно отдохнувший и полный решимости.

Мацумото еще спал, странно извернувшись на футоне и высунув одну ногу из-под одеяла. Кента всмотрелся в его лицо и заметил, как быстро и нервно двигаются зрачки под опущенными веками. Хизаши снился сон, и едва ли он был приятным. Может, сейчас он видел то, о чем предпочел бы забыть.

– Кто же ты такой, Хизаши, и почему скрываешься?

Мацумото спал и не слышал ничего, Кента поправил край его одеяла, ненароком коснувшись лежащей поверх ледяной руки.

Скоро им предстоит расстаться, подумалось Кенте. За два дня он увидел и узнал больше, чем когда бы то ни было, познакомился с разными людьми, избежал опасности и испытал разочарование, спас ребенка и был спасен сам. Спасен ёкаем.

«Что тебе ближе – сила, разум или чувства?» – спросил старик Исао. Кенте мнилось, он сразу определился с ответом, но то были сила Дзисин, разум Фусин и чувства Кёкан. А что его собственные чувства, его собственные силы и его разум? Кента собрал вещи – ровно те, с которыми пришел, оставив подарки Хизаши, – и снова посмотрел на своего случайного попутчика.

Случайного ли?

Мацумото Хизаши открыл глаза, один ярко-желтый, другой карий.

– Я пойду с тобой в Дзисин, – сказал Кента, не дав ему и рта раскрыть. – Я понял, почему онрё преследовала именно меня. – Он замолчал и, решившись, быстро выпалил: – Потому что я виноват. Я очень виноват. Должно быть, она это чувствовала.

«Я совершил ошибку, о которой сильно сожалею, и у меня не было шанса ее исправить, – вот что он на самом деле хотел сказать. – Я не знаю твоих целей, не знаю, почему ты делаешь то, что делаешь. Но если кто-то укажет на тебя пальцем и скажет: “Он виноват”, я хочу быть рядом. Я хочу исправить хоть что-то».

Хизаши молча смотрел на него, словно по глазам мог прочитать все его сокровенные мысли. А если бы и мог, может, это бы все упростило.

– А выглядишь так, будто собираешься обратно в глухую деревню, – наконец произнес Хизаши. – Переоденься.

– Нет. Следующей одеждой, которую я надену, будет форма Дзисин.

Уходя из рёкана, они столкнулись с женщиной, и в ней Кента узнал госпожу с фестиваля. Увидев Кенту, она едва не упала перед ним на колени и так благодарила за спасение внука, что стало неловко. А под конец еще и сунула кошель с монетами. Кента не хотел брать, но Хизаши перехватил деньги со словами: «Долг погашен». После Кента задался мыслью, откуда она вообще узнала о связи Кенты со случившимся, но ответ нашелся быстро – на улице все передавали из уст в уста изрядно приукрашенную версию того, что они втроем вчера обсуждали перед сном. Не иначе Мадока проболтался, а там уже слух было не остановить. И пусть в лицо их никто не узнавал, Кента чувствовал себя неуютно, пока они не вышли на дорогу, ведущую в гору.

– Уверен? – спросил Хизаши. – Тут еще не поздно повернуть назад.

– Уверен, – ответил Кента и не солгал. – Я выбирал по идеалам школы, но сегодня понял, что могу принести в них свои.

– Что ж, – странно усмехнулся Хизаши, – будет интересно на это посмотреть.

Дорога пошла вверх, и вот впереди показались одинокие красные тории с симэнавой под нижней перекладиной. На ней же висела табличка с крупными иероглифами: «Дзисин».

Уверенность.

Кента прошел под ториями и, обернувшись, посмотрел на Мацумото. Его лицо застыло, а взгляд сиял предвкушением. Кента на мгновение допустил мысль, что может пожалеть об этом, но протянул руку.

– Ну же, идем, – позвал он.

Хизаши медленно и осторожно сделал шаг и, оказавшись на территории школы Дзисин, замер в нерешительности. Миг, второй, третий – и на его лице расцвела улыбка.

– Наконец-то! – сказал он. – Я здесь.

Учида Юдай проснулся так резко, будто не спал вовсе, и мгновение спустя уже сидел на футоне, совершенно собранный и с ясной головой. В доме, полном чужих людей, оммёдзи с их особым восприятием было непросто, но опасность он почувствовал сразу. А потом заметил, что Мацумото Хизаши так и не вернулся, хотя время уже близилось к часу Дракона. Не иначе, как усталость после утомительной дороги заставила Юдая так задержаться в постели, обычно он поднимался еще раньше, чтобы начать день с тренировки и медитации, а вот остальные мирно спали.

– Вставайте, – тихо, но властно произнес он, и первым откликнулся Сасаки Арата из школы Кёкан. Его взгляд еще выражал непонимание, но оно быстро сменилось настороженностью. Мадока Джун из Дзисин проснулся последним и, заметив пустоту на месте Мацумото, выругался:

– Они его забери! Все-таки сбежал, скотина!

Учида же не сомневался, что это не так. Было странно защищать Мацумото, однако чутье подсказывало – все гораздо хуже, чем банальное предательство.

И тут в комнату без предупреждения вошла шаманка.

– Уходим, живо!

Их взгляды с Учидой встретились, и они поняли друг друга без лишних слов. Кто-то окружал рёкан с недобрыми намерениями.

– Их много, – прислушавшись к себе, сказал Сасаки. – Больше нас.

– Я закрою вас ненадолго, – решила Чиёко. – Просто сидите и не шевелитесь, лучше даже не дышите. Кто знает, насколько сильны наши враги, но едва ли среди них есть итако.

Юдай кивнул.

– Так и поступим.

– Доверимся девчонке? – возмутился Мадока. – Мы, трое оммёдзи, собираемся прятаться за ее спиной?

Чиёко хотела возразить, и Юдай ее опередил:

– Она шаманка, не стоит недооценивать ее силы.

Он и правда так думал. Чиёко защитила их с Мацумото от черного оммёдзи, без нее они бы не продвинулись так далеко, хотя слова Мадоки тоже были ему понятны. Сложно не делать поспешных выводов – у него с Мацумото точно не получилось, – но сейчас Учида готов был поступиться гордостью и доверить их жизни этой итако. Он видел в ней огонь, когда-то едва не погасший в нем самом. Тогда отец едва не поплатился за грех, им не совершенный, а дом перестал быть родным, и такая простая, такая человеческая поддержка Кенты придала сил. Если ради уплаты долга придется встать за спину женщине, Учида это сделает без колебаний. Сейчас они все стараются ради Кенты, каждый по своим причинам.

И он верил каждому из них.

Трое юношей сели к стене, подальше от выхода, а Чиёко напротив него, и приготовилась ждать. Они не видели, что она сделала и как, но ощутили холод, растекшийся в воздухе и заставивший тела покрыться мурашками. Казалось, нечто невидимое и враждебное витает рядом с ними, заглядывает в лицо, касается леденящим дыханием смерти. Юдай плотно сжал губы и не дрогнул, когда сёдзи грубо распахнули и на пороге возникли мужчины, одетые как бедняки, а не оммёдзи, но в них ощущалась энергия ки. Рядом еле слышно скрипнул зубами Мадока, Сасаки не шевелился и будто бы впрямь не дышал.

– Где люди, что поселились здесь? – потребовал ответа один из чужаков. – Лучше говори честно, иначе…

Чиёко сжалась под его взглядом и подняла руку, чтобы закрыться широким рукавом косодэ.

– Господин, прошу, пощадите! – воскликнула она так испуганно, что невольно вызвала жалость даже у Юдая. – Я ничего не знаю!

– Но хозяин видел, что ты пришла с ними.

– Так и есть, они заставили меня, – пожаловалась Чиёко и заплакала. Жалобный скулеж действовал на нервы. – Сказали, что если я не пойду с ними, то убьют меня и мою семью. Я просто слабая девушка, господин. Пощадите!

И она распласталась по татами в низком подобострастном поклоне.

Учида лишь сильнее сжал губы и принялся про себя повторять мантры. Хотелось вскочить и порубить негодяев на куски, но они договорились не вмешиваться, и он кипел от гнева и ничего не мог поделать.

Один из мужчин подошел к Чиёко и за руку вздернул ее, такую маленькую и хрупкую, вверх, к своему лицу.

– Лучше бы тебе не врать, – сказал он и отпустил ее. Девушка упала на пол и сжалась в комочек, волосы выбились из-под ленты и рассыпались вокруг нее. – Обыщите тут все! Хозяин не простит ошибки!

В этот момент стало ясно – это не люди Дзисин. Кто бы ни послал их, он не гнушался связываться с таким отребьем. И тут, как некстати, пошевелился Мадока. Юдай приготовился к сражению, но вдруг что-то невидимое метнулось вперед, проскользнуло мимо Чиёко и, вылетев в коридор, наделало там шума. Это сработало, и их пока оставили в покое. Чиёко медленно распрямилась и, не поднимаясь с колен, задвинула сёдзи.

В тот же миг ледяное давление схлынуло, и Юдай втянул полную грудь теплого воздуха с легким привкусом масла и гари.

– Они ушли? – спросил Сасаки несмело, имея в виду вовсе не живых людей. Чиёко повернулась к ним с таким злым лицом, что дрогнули все, в том числе Учида, хотя ни за что бы себе не признались.

– Нельзя здесь больше оставаться, – решил он. – Рано или поздно они поймут, что мы не покидали здания.

Нечетким прозрачным силуэтом вернулась кицунэ и, став видимой, ткнулась хозяину мордой в ладонь. Сасаки погладил ее меж вздрагивающих ушей.

– Аканэ-сан почуяла след Мацумото, – озвучил он то, что остальные услышать не могли.

– Отлично! – Мадока ударил кулаком по раскрытой ладони. – Догоним его и…

Лишь Чиёко продолжала хмуриться. Юдай обратил на это внимание и спросил:

– В чем дело, итако?

Она дернула плечом, будто отгоняя его вопрос, как назойливое насекомое. Иногда сложно было помнить, что она не обычная девушка, которой не пристало таскаться по разбитым дорогам в компании четверых мужчин, но в такие моменты, как сейчас, она вызывала у Юдая отчасти уважение, отчасти отторжение.

За стенами комнаты занимался рассвет, ждать Мацумото не имело смысла, а что делать дальше – не понятно. Учида поднялся на ноги, взял нагинату и уже было собрался заговорить, как рот открыла шаманка:

– Что-то случилось, – сказала она с помертвевшим лицом.

– С Кентой? – насторожился Мадока.

– Я не знаю. Но это очень важно. Скорее! Нам надо спешить.

Она вскочила и быстро скрутила из волос неопрятный узел. Остальным и вовсе не нужно было собираться. Внизу, у самого выхода из хозяина пытались вытрясти правду, значит, покинуть рёкан тем же путем, что вошли, не получится. Арата поманил за собой, точнее, за своей лисицей, ставшей их невидимым поводырем. Убегая, Учида поймал себя на мысли, что за последнее время не просто стал чуть больше доверять ёкаям, но и будто бы даже само то, что это неправильно, больше не казалось ему истиной. Все основы его мира были перевернуты одним человеком. И одним ёкаем.

Учида дал обещание, но как же не хотелось бы однажды его исполнить – убить Куматани Кенту своими руками…

Они опоздали всего на чуть-чуть, но и те, кто пришел за тем же, за чем и они, тоже не получили желаемого. Пасмурное утро было серым и безрадостным, туман стелился по земле, неприятный и какой-то грязный, он будто поглощал звуки ударов. Люди в черной одежде сражались молча, двое использовали ки, но не совсем так, как оммёдзи, – она выходила не заклинаниями, а убийственными техниками, едва не прикончившими Мадоку в первые же мгновения боя.

И все же им троим удалось не только выжить, но и даже схватить пленника. Остальные растворились в хмари, скрылись в обступающем старое святилище лесу. Допрос провели не сразу, сначала убедились, что в храмовом комплексе нет не только Мацумото, но и вообще кого бы то ни было. Но в молельном зале пахло кровью, а воздух еще хранил мерзкий запах скверны – здесь недавно творились темные дела.

– Я поговорю с ним сам, – сказал Учида и жестом велел остальным пока отойти, а шаманке так вообще лучше выйти ненадолго. К ее чести, девушка отказалась и не произнесла ни звука, когда, не добившись ничего словами, Учида применил силу. С приставленным к вздрагивающему горлу клинком нагинаты у пленного все же развязался язык. Только вот сказанное заставило руки Учиды дрогнуть в смятении.

– Это неправда, – мотнул он головой. – Фусин бы никогда…

– Если не веришь, спроси своего сэмпая, – выплюнули ему в лицо и назвали имя, которое Учида слишком хорошо знал, ведь это он возглавлял их группу в деревне Оми, где Учида встретил Мацумото.

Тело пленника вдруг выгнулось, дернулось несколько раз и навсегда замерло. Юдай едва это заметил. Он все еще не верил – нет, это же против правил школы! – но сомнения закрались в голову, и с тех пор он не мог не думать об этом.

Фусин помогали Дзисин, своим вечным соперникам, скрыть правду о краже демонического меча и устранить Мацумото. Да что уж Мацумото – все они отныне в опасности, и кто теперь знает, насколько можно доверять помощи Кёкан?

Они больше ничего не нашли в храме Инари и покинули его такие же смурные, как тяжело нависшее небо над ними. Пахло далеким дождем, отчего было еще холоднее, чем в действительности. Никто не спешил заводить разговор, хотя они не знали, куда теперь идти – обратно в гостиницу, рискуя нарваться на засаду, или же сразу двигать к месту проведения Досинкай в надежде, что либо Кента, либо Мацумото точно появятся там. Или, может, есть третий вариант, просто они его еще не видят.

– Уверен, не все в твоей школе предатели и мерзавцы, – грубовато утешил Мадока, хлопая Юдая по плечу.

– Лучше бы тебе подумать, сколько предателей и мерзавцев в твоей собственной школе, – холодно вернул ему Учида, и широкое лицо юноши побагровело.

– Ты…

– Нельзя верить на слово всему, что тебе говорят, – продолжил Юдай, не замечая, как сильно сжимает древко. – Фусин нет смысла встревать в ваши грязные дрязги.

– Знаешь что? – Мадока сурово сдвинул густые брови. – Ты это брось. Пусть на мне сейчас цвета Дзисин, здесь я не как ученик, а как человек, как друг. И ты перестань уже цепляться за школу, как не умеющий плавать котенок.

Такого от него никто не ждал, и первой усмехнулась шаманка.

– Вы бы видели себя со стороны.

Оба повернулись к ней одновременно, чем вызвали улыбку еще и у Сасаки.

– Давайте оставим этот разговор до тех пор, пока не появится возможность задать вопросы тем, кто может на них ответить? – миролюбиво предложил он. – А пока не лучше ли уйти куда-нибудь в сторону, где нас не будет так видно?

Устыдившись, Учида даже не кивнул, а просто свернул с дороги. Чуть позже он попросит у дзисинца прощения и получит его, а еще позже им на пути повстречается телега старьевщика. Седой старик, едва переставляя ноги, тянул ее за собой, и колеса надсадно скрипели, будто жаловались на жизнь.

– Эй, старик, – окликнул его Учида. – Куда ведет эта дорога?

Старьевщик загадочно улыбнулся и поманил их рукой.

Прощание с Сасаки стало еще одним прощанием в жизни Кенты, но оно все так же причиняло боль, как и самое первое. Арата был добрым, чутким и талантливым юношей, его сила глубже, чем можно оценить глазом, и именно она придала ему решимости сделать этот выбор – уйти.

В их последний вечер вчетвером они беззаботно болтали, вспоминая минувший год, смеялись над забавными историями Мадоки и старались не касаться того, что могло опечалить. Но сколько бы ни длился вечер, а за ним и ночь, но рассвет неизменно настанет. Пришло и утро расставания.

«Если я не исчезну из ваших мыслей, значит, всегда будет надежда на новую встречу», – сказал им Сасаки с мягкой светлой улыбкой. И пожелал Мадоке терпения, а Кенте – твердости. Посмотрев на Хизаши, он не стал ничего ему желать, лишь поблагодарил за науку. Мацумото кивнул в ответ и, будто выдавливая из горла слова, все же произнес: «Удачной дороги».

Сасаки Арата ушел, оставив после себя только стопку одежды цветов Дзисин да пару дорогих кистей для каллиграфии, и, кажется, никто во всей школы не заметил его ухода. Учеников погнали на утреннюю тренировку, и место Араты в строю пустовало, позже в трапезной за их столом не хватало одного человека, и болтовня Мадоки была не такой шумной, когда некому стало тихонько хмыкать, пряча улыбку.

Все-таки Кента очень не любил прощаться.

– И что, мы теперь постоянно будем ходить с кислыми лицами? – наконец спросил Хизаши, когда они после ужина собирались возвращаться в свой павильон.

– Твое лицо и так всегда похоже на юдзу[24], – огрызнулся Мадока. – Вот ответь, почему ты если что говоришь, то обязательно какую-нибудь гадость?

– И что же гадкого я сейчас сказал? Вы будто оплакивать Сасаки собрались, а он, напомню, не умер, а всего лишь сменил школу. Вот ты, – он ткнул пальцем в Мадоку, – если так горюешь, почему не отправился вслед за другом?

– Я? В Кёкан? – опешил Джун. – Ты с ума, что ли, сошел?

Кента в спор не вмешивался, но тут и до него дошла очередь. Мацумото хитро сощурился и спросил:

– Помнится мне, кое-кто у нас очень хотел в школу Сопереживания. Не появилось желания повторить подвиг Сасаки?

Последние солнечные лучи запутались в ветвях вишневых деревьев и медленно угасли, точно растаявший снег. С заходом солнца на Тэнсэй всегда заметно холодало даже летом, а оно уже приближалось к концу. Кента остановился и посмотрел поверх головы Хизаши туда, где уходила ввысь вечно замерзшая гора. Хотел ли он поменять школу? Уже нет, и на это хватало причин, одна из которых продолжала ждать ответа.

– Ты чего? – встревожился Мадока и пихнул Мацумото в плечо. – Хочешь, чтобы и он нас бросил?

– Я не собираюсь вас бросать, – успокоил Кента, краем глаза ловя реакцию Хизаши, но он, конечно, совсем не поменялся в лице. – Да и поздно уже.

– Поздно? – не понял Мадока.

– Поздно от тебя избавляться, – фыркнул Хизаши. – Надо было тебя еще тогда из пруда с кава-агако не вытаскивать.

– Мацумото, ну ты и…

– Свинья?

– Жабья морда!

Глаза Хизаши гневно расширились, и он воскликнул:

– Это у кого тут из нас жабья морда!

– Ни у кого, – вскинул руки Кента, пока от слов друзья не перешли к драке. – Хизаши-кун прав, мы должны уважать выбор Араты.

– Да я уважаю… – пробурчал Мадока. – Просто… грустно.

Поскольку он никогда не был тем, кто унывает даже в самые сложные времена, скорее уж бросается в бой, стало понятно, насколько он привязался к товарищу. Но теперь их трое, и это никак не должно повлиять на их решимость достичь целей. Кента бросил взгляд на Мацумото, но тот не заметил. Вот чьи цели занимали мысли Кенты с первой встречи, а в последние дни думать об этом он не переставал ни на миг. Ведь он видел.

Тело, наполовину змеиное, наполовину человеческое, покачивается на гибком длинном хвосте, покрытом серебряной с легким черным рисунком чешуей. Лицо с розовыми радужками глаз и темными точками бровей – вроде то же самое, но неуловимо другое. Прекрасное. Совершенное. Таким могло быть божество.

– Кента?

– А? – не услышал он, слишком глубоко задумавшись. – Ты что-то сказал, Джун?

– Ты в облаках витаешь с тех пор, как вы вернулись из той деревни, как ее там? Янаги вроде. Ты в порядке?

Кента просто не мог не оглянуться на Хизаши, ища в выражении его лица намек, что все это ему тогда не привиделось. Хотя точно знал – не привиделось. Когда хёсубэ[25], жаждущий стать акумой, начал тянуть из него силы, сознание помутилось, но не угасло, и то, что происходило потом, отпечаталось в памяти яркой картинкой.

Веер – драгоценное духовное оружие Хизаши – в обмен на то, чтобы Кента все забыл. Не слишком ли велика цена?

– А-а-а-а! – взвыл Мадока. – Я так больше не могу! Пойду потренируюсь.

И практически убежал, наверняка на площадку, где Сакурада до кровавых мозолей заставлял их упражняться с мечом. Кенте не особенно нравилось это занятие, но сейчас он готов был догнать Джуна, лишь бы хоть немного опустошить голову от давящих мыслей.

Мацумото безразлично пожал плечами и пошел дальше в сторону их павильона. И уже в паре шагов от него Кенту окликнули по имени. К нему спешил один из воспитанников нового набора, еще не перешедший в статус младшего ученика и не носивший цветов школы Дзисин. Кента помнил, сколько дел сваливали на воспитанников, потому не удивился, что этого мальчишку отправили к нему посыльным.

– Для вас письмо, – вежливо сообщил он и с поклоном вручил конверт. Чувствуя спиной заинтересованный взгляд Хизаши, Кента убрал послание в рукав, чтобы прочитать позже. Новая тревога поселилась в сердце. Ему писала только мама, но письма от нее перед уходом получил Сасаки, и в них не было ничего особенного, лишь вопросы о самочувствии и учебе да рассказы о мирной жизни в деревне. И вот еще одно, будто отправленное вдогонку предыдущим. Значит, что-то случилось.

– Все в порядке? – спросил Хизаши, и в голосе угадывалось столь редкое для него беспокойство.

– Д-да. Все хорошо, – солгал Кента и прошел мимо него в павильон, где сразу, отвернувшись, сел за стол. Можно было дождаться, пока сосед заснет или займется своими делами, но тревога оказалась сильнее, и он вытащил письмо и разложил перед собой.

А спустя несколько мгновений смял в комок.

– Куда ты?

– Не жди меня, – коротко бросил Кента, выбегая наружу. Несся так, что лицо обдавало ледяным ветром, но гораздо холоднее было в душе. Матушка написала всего пару слов, едва разборчиво, будто в спешке, и Кента сначала подумал, что ошибся, неверно прочитал. Слишком сложно поверить, что это и правда наконец произошло.

Он отправился прямиком к учителю Морикаве, и тот принял позднего визитера, хотя и запрещалось беспокоить учителей после ужина. Морикава же не только вышел навстречу Кенте, но и предложил войти в свой павильон, однако получил отказ.

– Так в чем дело, Куматани-кун? – спросил он. – Надеюсь, ты не решил нас покинуть?

– Нет! Но я прошу, – Кента перевел дух и продолжил: – прошу отпустить меня домой.

Лицо Морикавы посерьезнело.

– Я не один принимаю такие решения, но если расскажешь, что стряслось, мне будет проще убедить остальных.

Кента на миг задумался, стоит ли придумать оправдание или сказать как есть. И, решившись, выпалил:

– Отец вернулся!

Куматани Сугуру запомнился Кенте образами и звуками из детства, но они не могли заменить присутствие отца рядом, когда он был особенно необходим. Думая об этом, Кента старался не огорчаться, ведь он больше не нуждался в защите отца и его наставлениях. Но каждый раз, когда Морикава или другие учителя в школе хвалили Кенту за успехи, он представлял, как отец мог бы им гордиться. Маленьким, он часто спрашивал маму, где их папа, а с возрастом перестал, когда впервые заметил блеск слез в ее глазах и то, как она отводит потускневший взгляд. Кента даже думал, что отец просто умер, но знал – мама его все еще ждет.

Ждал и он.

И вот, когда мысли занимали совершенно иные заботы, отец вернулся домой. А Кенты там не было.

– Куда ты ходил? – спросил Мадока, едва Кента появился на пороге. Хизаши лишь лениво повернул голову, внешне не заинтересованный в его ответе. – Я успел только увидеть, как ты несешься сломя голову.

– Я уезжаю ненадолго, – сказал Кента и под двумя пристальными взглядами признался: – Может, надолго. Я еще не знаю.

– Тебе дали личное задание?! – взревел Джун. – Почему только тебе? Какое? Куда ты поедешь?

– Домой, вообще-то.

– Домо-о-ой? – поскучнел Мадока.

– Ничего, пусть едет, – отозвался из своего угла Хизаши. – Может, у тебя появится шанс хоть что-то сделать самостоятельно.

Кента облегченно улыбнулся. Друзья не собирались выяснять подробности, тем более он все равно не способен был их дать. Лишь раз он проговорился Мацумото, мол, будь отец с ними, гордился бы выбором сына, но тогда Хизаши ничем не дал понять, что думает по этому поводу. Возможно, ему и правда было все равно.

Укладываясь спать, Кента не надеялся быстро уснуть – и оказался прав. Мадока захрапел почти сразу, как вернулся из купальни и завалился на футон. Обычно под его храп засыпалось даже легче – привычнее, – но не сегодня. Кента перекатился на другой бок и вздрогнул, заметив в полумраке устремленный на него взгляд.

Мацумото тоже не спал.

– Вот бы и от него избавиться, – тихо сказал он, морщась от громкого звука. – Нас двоих вполне бы хватило.

– Ты же на самом деле так не думаешь.

– Откуда ты можешь знать, о чем я думаю?

– Ты прав, не могу. И о чем же, скажи? – попросил Кента. Он ни на что не надеялся, тем более на честность, поэтому не расстроился, услышав в ответ:

– Смогу ли сегодня заснуть.

– Скоро он угомонится, сам знаешь, – усмехнулся Кента и подсунул ладонь под щеку.

– Ничего же не случилось? – вдруг спросил Хизаши.

Кента не сразу сообразил, о чем он.

– Нет. Ничего такого. – Он не понимал, зачем лжет, убеждая себя, что непременно все расскажет, когда убедится сам. Но в этом ли причина?

– Ну так, значит, так, – ровно отозвался Хизаши и отвернулся. Мадока тоже – и его храп сменил тональность. Скоро он смолкнет совсем, и станет тихо и спокойно. И у Кенты появится еще больше шансов забить себе голову всевозможными мыслями. Они заставляли его дрожать от страха и предвкушения, строить догадки, представлять картинки будущей встречи от радостных объятий до равнодушных взглядов. «Кто это?» – спросит отец, не узнав лица родного ребенка спустя столько лет. Кента терзал себя этими думами и получал странное, неправильное удовольствие. Став взрослее и опытнее, он мог бы уже признать, что просто наказывает себя за прошлое, которого не изменить.

«Любишь ты усложнять», – ответил бы ему Мацумото и, может быть, шлепнул бы веером по голове. И, видят боги, был бы прав.

Кента лег на спину, и усталость взяла свое.

Следующий день Кента встретил уже вдали от горы Тэнсэй. С ним была легкая сума и меч, а черно-красные одежды Дзисин сменились на темное-серые хакама попроще, то самое зеленое кимоно, что купил ему когда-то Хизаши, и легкое хаори. Были с собой и накопленные деньги, на этот раз их хватит и на приличный постой, и на еду, так что обратный путь до деревни ровно год спустя должен был стать даже приятным, если бы не страх опоздать. Кента не стал дожидаться, когда проснутся друзья, получил от дежурного грамоту с разрешением на отпуск и, забрав лошадь из конюшни, не медля, отправился в путь. Они много раз покидали школу, следуя по заданию учителей, но впервые Кента уходил один. Это заставляло его чувствовать себя неуютно, и он напоследок оглянулся на заснеженный пик Тэнсэй в обрамлении облаков.

К вечеру он был уже слишком далеко, чтобы оборачиваться напрасно. Зная дорогу и не тратя время, он мог управиться за три дня и послезавтра ночью стоять на пороге родного дома. От этого в груди сжималось, натягивая невидимые струны до боли. Он прижал ладонь к сердцу, ощущая его бешеный стук. Отчего-то было тревожно и горько, тянуло обратно в школу. Кента заставил себя не думать об этом и свернул с дороги в небольшой лесок, за которым, как он помнил, жила престарелая пара, приютившая его на ночь год назад. Он обещал отблагодарить их позже, и вот выпал случай.

Миновав лес и поле, он добрался до края участка с одинокой хижиной. Несмотря на поздний час, в окнах не горел свет, а из крыши не поднимался дымок от очага. Кента удобнее перехватил ножны и медленно приблизился к порогу. От темных стен исходил могильный холод. Он помнил это место иным, полным уюта и домашнего тепла, и дурное предчувствие ледяными осколками заворочалось в животе. Он подходил все ближе и ближе, пока под ногами не скрипнули рассохшиеся доски.

И он уже знал – тут никого, совсем.

Кента опустил меч и перешагнул порог. Запах сырости неприятно защекотал ноздри. Холодный очаг давно не разводили, углы затянуло паутиной, пыль покрывала все поверхности. Кента опустился на колени, растерянный, обездвиженный печальным открытием. Его благодарность опоздала, он был далеко и понятия об этом не имел, ведь что год для молодого, а что – для пары стариков?

Так больно, так грустно…

Он помолился за них и, отряхнув штаны, принялся за уборку. Казалось важным создать хотя бы видимость жизни, прежде чем вновь воспользоваться гостеприимством этого жилища. Он закончил совсем поздно и, опустившись на пол возле потрескивающего пламени в углублении ирори[26], достал то, что взял на перекус по привычке. Снаружи поднялся ветер, шурша соломой на крыше, что-то стучало и скрипело, наполняя дом зловещими звуками. Кенте давно не приходилось ночевать одному, и, укладываясь тут же, у огня, он постарался представить, что рядом, руку протяни – пытается найти идеальную позу Хизаши, а воздух дрожит от храпа Джуна. Если подумать об Учиде, то тот во сне, насколько запомнилось, совсем не шевелится, и его присутствие едва заметно. И так, перебирая в памяти воспоминания, Кента заснул.

Но только робкая дрема сменилась темнотой глубокого сна, как что-то будто вытолкнуло Кенту на поверхность, и он мгновенно схватил лежащие рядом ножны и выставил перед собой, упираясь чужаку в горло. И только после этого открыл глаза.

– Мне это не нравится, – сдавленно сообщил Мацумото, нависая над ним. Кончики его волос щекотали щеку.

– Хизаши? Что ты здесь делаешь?

Кента подождал, когда тот выпрямится и с гордым видом скрестит руки на груди, и сел, ладонью стирая с лица остатки сна. Судя по тому, что огонь уже почти угас, ночь подбиралась к часу Быка. Отложив ножны с Имой, Кента сосредоточил заспанный взгляд на друге. Тот держал оскорбленную мину и даже потер горло, будто там мог остаться след.

– Что ты забыл так далеко от школы, да еще ночью? – повторил вопрос Кента и понял: – Там что-то случилось? Надо вернуться?

– Ничего там не случилось. А если бы и случилось, без тебя бы точно обошлись.

Хизаши сел у очага и принялся раздувать пламя. Стало светлее, и Кента перестал щуриться.

– Тогда я не понимаю.

– Морикава отправил меня за тобой. На всякий случай, – ответил Хизаши, глядя в сторону. На его лице играли отблески огня, и Кента на миг увидел в нем те пугающие, но прекрасные черты, что открылись ему в пещере с горячими источниками.

– Я же еду не на задание.

– Ты знаешь Морикаву. Я и сам не горел желанием срываться с места из-за тебя, – проворчал Хизаши, наконец оборачиваясь. Вдали от Дзисин он снова ослабил контроль, как решил для себя Кента, и змеиный желтый глаз просвечивал сквозь падавшую на него челку. Никто до сих пор так и не заметил подвоха, так что Кента просто смирился, что это он такой особенный.

– На что ты уставился?

– Я… ни на что, – виновато улыбнулся он и пригладил взъерошенные волосы. – Вернемся, обязательно поблагодарю сэнсэя за заботу.

– Э, не стоит. Он наверняка уже об этом позабудет.

Кента не мог доказать, но с какого-то момента, он и не понял какого, стал понимать Мацумото гораздо лучше, пусть и не до конца, и видел, когда он лгал. А лгал он часто и виртуозно, ведь иного и не ждешь от ёкая, который уже год водит за нос величайшую школу оммёдо, дурачит простых людей и ничуть не меньше – своих товарищей. Улыбка Кенты померкла, когда он снова подумал об этом.

– Я рад, что ты будешь со мной, – признался он.

– Расскажешь?

Хизаши сел напротив, и теперь они смотрели друг на друга сквозь дым и вспыхивающие рыжие языки над очагом. Кента вздохнул и опустил взгляд на ножны Имы.

– Отец вернулся домой, – сказал он тихо. – Я не видел его с детства, мама сказала, он ушел сделать одно важное дело, но годы сменялись годами, и я так и не понял, что настолько важное заставило его бросить нас с мамой одних. Должно быть, это что-то сравнимое со спасением мира. – Он усмехнулся. – Но мы просто скромная семья из лесной деревни, кого и от чего мы можем спасти?

– Но ты же спасаешь, – возразил Хизаши, щурясь от жара, который так любил.

– Юрико-химэ мертва, бабушка Сачико прыгнула со скалы, Тору из Янаги больше нет, целая деревня чужих, но все-таки людей, лишилась жизней в один миг, потому что я решил, будто творю благое дело. Скажи мне, Хизаши-кун, кого я спас?

Мацумото молчал, и Кента с самого начала знал, что ему будет нечего ответить, оттого горько усмехнулся.

– Даже этот дом. Я обещал отблагодарить его хозяев за доброту, но смог только прибраться после их смерти.

– Думаешь, один такой? – вдруг зло бросил Хизаши. – Один несешь груз вины? Возомнил себя центром мира, от которого все зависит?

– Нет, я…

– Люди… Люди постоянно, сплошь и рядом, делают неправильный выбор, и что? Почему тогда ты все еще хватаешься за ножны?

Он отчитывал Кенту не впервые, но именно сейчас показалось, что он не просто говорит о Кенте, а понимает его, чувствует так, будто был в его шкуре. Дым, тянущийся в дыру над очагом, мешал поймать взгляд Хизаши, все смазывалось, теряло четкость – и реальность.

– Потому что я не могу сдаться, – ответил он первое, что пришло на ум.

– Тогда просто перестань уже ныть.

И Кента расхохотался. Смеялся так громко и долго, что заболел живот, а на глазах выступили слезы. В основном над собой, своей очевидной глупостью, но и немного над тем, каким ворчливым, стариковским тоном заговорил Хизаши.

– Хорошо, – наконец затихнув, сказал он и смахнул слезы. – Больше не буду.

– Безумный какой-то, – буркнул Мацумото. – Угораздило же с таким связаться.

После этого разговор смолк сам собой. Хизаши не стал больше ничего спрашивать, а Кента слишком устал, чтобы бодрствовать и дальше. Появление Мацумото успокоило, и засыпал он уже с теплом на сердце, слушая возню с другой стороны ирори.

Наутро продолжили путь. Оказалось, что Хизаши не воспользовался конюшней Дзисин, а добрался сюда частично пешком, частично – на телеге путешествующего торговца. Лошади вообще недолюбливали его, скорее всего, чувствовали ёкая. Хэби, поправил себя Кента, теперь он знал наверняка. По пути больше молчали, потому что приходилось ютиться на одной лошади по кличке Чоу[27], к счастью, она оправдывала свое имя, буквально паря над землей, и расстояние до деревни Цукикава[28] стремительно сокращалось. Кента радовался этому, и волнение уже не так тяготило, когда за спиной ощущалось живое тепло другого человека. Он возвращался домой.

Заночевали у добрых людей, хотя Кенте хватило бы и места в амбаре, но Мацумото не любил соглашаться на меньшее. Измотанные скачкой, они уснули мгновенно, а после обеда следующего дня Кента уже приметил знакомые места. Он замедлил шаг Чоу, оглядываясь вокруг.

– Далеко еще? – вздохнул Хизаши, цепляясь за его простое, без гербов, хаори.

– Обедать будем уже дома, – ответил Кента, и по телу прошла волна дрожи. Он подстегнул лошадь, и ветер ударил в лицо. Хизаши зашипел, кажется, умудрившись прикусить язык.

Учитывая, что письмо могло идти гораздо дольше, чем они скакали, вместе срок получался изрядный, и Кента гадал, как много мама уже успела рассказать отцу: о случившемся тогда, о происходящем с ним сейчас. Так захотелось вдруг сделать это самому, что от нетерпения Кента едва не выпрыгивал из седла. Похож ли он на отца? Может, они уже одного роста, а может, Кента даже выше. Детские воспоминания слишком размыты и приукрашены временем и фантазией. Но скоро он все узнает, увидит своими глазами.

Показались столбы, отмечающие вход в деревню Цукикава, и Кента натянул поводья.

– Выглядит лучше, чем я ожидал, – отметил Хизаши. Кента помог ему спрыгнуть с лошади и повел Чоу вперед.

– По-твоему, мы живем в землянках?

Хизаши хмыкнул в ответ, но Кента и не подумал оскорбиться. Все равно его спутник, тоже сменивший красное кимоно Дзисин на синее попроще, но не изменивший своему любимому хаори, смотрелся здесь как принц среди нищих. Кента улыбнулся, представив, как будет знакомить его с мамой, ей он точно понравится.

И с отцом. Он познакомит товарища со своим отцом – до сих пор не верилось.

Когда они проходили через центр деревни, люди выглядывали из домов, но то ли не узнавали, то ли с подозрением относились к красиво одетому чужаку рядом с Кентой. Никто не вышел поприветствовать его, но все отошло на второй план, когда показался отдельно стоящий добротный дом с террасой, что в летнюю жару приятно пахла деревом. И они с Хизаши еще даже толком не приблизились, как выбежала хозяйка – невысокая хрупкая женщина с рано начавшими седеть волосами. Она застыла, прижав руки к груди, и Кента поспешил ей навстречу, а поравнявшись, наверное, впервые в жизни заметил, насколько был крупнее и выше нее.

– Я дома, – сказал он и раскинул руки.

«Я дома» – слова, от которых теплеет на сердце, и все же, заключив мать в объятия, Кента ощутил волнение, никак не связанное ни с долгой разлукой, ни со слезами, промочившими кимоно на груди. Кента взял мать за плечи и, отстранив, спросил:

– А где… где отец?

Она смотрела на него снизу вверх блестящими влажными глазами, и волнение превращалось в уверенность, а уверенность – в страх.

– Я опоздал?

Ладони соскользнули с родных плеч, и Кента посмотрел на дом. За год обучения он уже мог определить, есть ли в нем кто-то живой, но… никого не было.

– Прошу прощения, – вклинился голос Мацумото, – но мы проделали долгий путь.

– Да, конечно, это вы простите меня, – отвлеклась мама. – Я совсем отвыкла принимать гостей. Вы…

– Это мой соученик, – представил Кента немного отстраненно. – Мацумото Хизаши.

– Ах, Хизаши-кун, – голос ее потеплел. – Ты друг моего сына, верно? Проходите же в дом, я вас накормлю.

Кента видел, что она просто оттягивала неизбежное, откладывала их разговор об отце, но и сам не находил в себе решимости немедленно к нему приступить. Он позволил матери усадить их обоих за стол. Хизаши с любопытством оглядывался, со словами благодарности принял угощение и не стремился заполнить паузы, лишь вежливо отвечая на рассеянные вопросы.

– Где отец?

Кента не притронулся к еде, понял, что не сможет проглотить ни кусочка. Если уж минувший год его чему и научил, так это не дать сомнениям увлечь тебя в пучину, как уже бывало с ним не раз. Он прямо встретил взгляд матери и не позволил себе дрогнуть.

– Кента…

– Мама, где отец? – повторил он. – Не бойся говорить при Хизаши, он не только мой соученик, но и мой друг.

Взгляд Мацумото стал более заинтересованным и ощущался тяжестью, упавшей на плечи.

– Ах, Кента, – снова всхлипнула матушка и прижала ладонь к лицу, отчего ее голос прозвучал глухо и незнакомо. – Я не знаю. Я не знаю…

– В вашем доме пахнет кровью, – сказал вдруг Хизаши, перестав невозмутимо жевать. Кента не заметил ничего, даже когда честно попытался. Но куда ему до ёкая, который наверняка во много раз старше него и сильнее.

– Что это значит? – спросил он у матери, и та молча проследовала за фусума[29], отделяющей внутренние комнаты от кухни. Там были их с мамой спальни, а еще – отгороженное помещение, куда в детстве Кенте не разрешалось заходить и где, как он смутно помнил, много времени проводил отец. С тех пор оно так и оставалось закрытым, лишь мать изредка прибиралась там, но продолжала строго выполнять наказ мужа никого туда не впускать. И вот спустя почти тринадцать лет Кента стоял на пороге, немного разочарованный. Разложенный футон, камидана[30] в нише, в ней центральное место занимает деревянная фигурка медведя в окружении бумажных талисманов и других ритуальных предметов и подношений, небольшой стол, заваленный бумагами. Обычная спальня.

Матушка застыла возле стола, опустившись на колени. Ее тонкая рука скользнула под бумажные завалы и извлекла записку с побуревшими от крови краями.

– Я нашла это после того, как среди ночи почувствовала страх, – сказала она. – Твоего отца рядом не было, и я пришла сюда. Здесь… Здесь на полу была кровь и… Это послание. Оно для тебя.

Она двумя руками протянула Кенте записку, и пока он на мгновение застыл, ее перехватил Мацумото. Две пары глаз оторопело проследили за ним, однако Хизаши было не смутить, уж Кента знал. Он изучил содержание послания и вернул адресату.

– Получается, господин Куматани пропал из этой комнаты, успев оставить записку, заляпанную предположительно его кровью? – подвел итог Мацумото. – Как давно это случилось и почему я не вижу следов?

– Я выкинула испорченные татами, – призналась мама. – Прошло два дня с той ночи. Я бы не успела отправить в Дзисин письмо.

– Этой крови мало, чтобы определить, чья она, – меж тем продолжил рассуждать Хизаши, и его спокойный голос действовал отрезвляюще. Кента расслабил напряженные пальцы, едва не смявшие клочок ни в чем не повинной бумаги. – Вы поспешили, госпожа.

– Это моя вина, – смиренно опустила голову она.

Кента бросил взгляд на записку, состоящую всего из одного слова. Он шумно выдохнул через нос и ощутил холодное прикосновение к плечу – Хизаши снова мерз, несмотря на хорошую погоду.

– Я должен догнать отца, он оставил подсказку, – сказал Кента твердо. – Простите, мама, Хизаши-кун.

– Не спеши так, – осадил Хизаши. – Ты год не был дома, ни к чему гнать измученную лошадь. Два дня уже прошли, еще половина едва ли что-то изменит. Главное, есть направление.

Мама молчала, но Кента чувствовал на себе ее умоляющий взгляд. В конце концов, он и сам не понял, чему подчинился – ему или голосу разума, звучащему из уст друга.

– Хорошо. Подождем до утра.

Решение далось непросто, но приняв его, Кента понял, что поступил правильно. Солнце уже начало обратный путь по небосводу, а они слишком устали с дороги, чтобы бросаться в новое путешествие. Кента бережно разгладил записку – единственное доказательство того, что отец действительно был тут – и убрал за ворот кимоно, ближе к сердцу. Хизаши вернулся за стол, а мама, поднявшись с колен, нерешительно протянула руки, желая обнять своего ребенка. Она ведь тоже, подумалось вдруг Кенте, переживала. Всю жизнь посвятив ему одному, она тосковала по мужу гораздо больше Кенты, ведь хорошо его помнила. Стыд ожёг щеки, и Кента прижал маму, ставшую по сравнению с нынешним ним такой хрупкой и слабой, к груди.

Они молча стояли, понимая друг друга без слов.

Наконец она отстранилась и пальцем поддела четки на его шее.

– Ты сдержал обещание. Ты самый лучший сын, какого мы только могли себе пожелать.

Она уже ушла, а Кента все перекатывал в голове то, что произошло. Тоска по Сасаки, письмо с радостной новостью из дома, бешеная скачка, страх и трепетное предвкушение встречи, разочарование и злость на себя, облегчение от появления Хизаши – все это вмиг исчезло, будто зачеркнутое размашистым росчерком кисти. А сверху – недоумение и отчаяние. Кента разбирал свои эмоции по одной, словно сдирал с кожи подсохшие струпья, стремясь обнажить рану. Но даже первая боль уже прошла, сменившись опустошением.

Хизаши прав, не стоит пороть горячку.

Он вернулся к столу, где Мацумото нахваливал стряпню хозяйки, и сел рядом.

В закатных лучах, золотящих верхушки деревьев близко подступающего леса, святилище Лунного медведя нравилось Кенте больше всего. Солнце будто заглядывало внутрь, ветер поигрывал бумажными лентами сидэ, а сама симэнава словно сияла. Святилище впитывало тепло угасающего дня и казалось по-настоящему живым, дышащим и очень-очень добрым.

Кента пришел сюда, едва проснулся после непродолжительного отдыха. Это было важно для него, и если, отпуская в школу, мать молилась за него, то теперь сам Кента молился за отца. Их семья искренне верила, что ками благоволит им, и Кента отчаянно пытался не только дозваться до покровителя, но и почувствовать его присутствие так, как могут не простые люди, но оммёдзи. На мгновение ему даже показалось, что получилось, но сразу после этого за спиной послышались легкие шаги.

– Странный у вас ками-хранитель, – хмыкнул Хизаши, поигрывая сложенным веером. – Даже интересно, чем он заслужил это звание.

– Лунный медведь издавна оберегает нашу деревню, – ответил Кента. – Отец и мать вымолили у него мою жизнь, когда мне едва минуло полгода. Тогда я чуть не умер.

– Это они так тебе сказали?

– К чему ты клонишь? – недовольно поморщился Кента. Ему никогда не нравилось то, как пренебрежительно Мацумото относился к богам и ками. – Как я могу сомневаться в словах родителей?

– Я не прошу тебя в них сомневаться, просто не думаешь, что не хватает деталей?

– Я родился слабым, – пояснил Кента. – Такое случается сплошь и рядом.

Хизаши пожал плечами и повернулся к святилищу. Ветер качнул натянутую над входом симэнаву, наполняя воздух шорохом бумажных подвесок. Глаза Мацумото загадочно блестели из-под тени длинной челки, будто он не просто изучал скромную деревянную постройку, а видел нечто большее – возможно даже, ее незримого обитателя. Кента затаил дыхание, но тут Хизаши наконец моргнул и с рассеянной улыбкой отвернулся.

– Может быть, может быть, – протянул он загадочно. – Ты очень интересный человек, Куматани Кента. Хранил от друзей столько секретов.

Кенте было, что на это ответить, но момент еще не наступил, и он промолчал.

– Ведь я тебе друг, так?

Вопрос прозвучал легкомысленно и насмешливо, и все же за ним Кента улавливал скрытое напряжение. Ответ был важен. Иначе невозможно, когда дело касается чувств.

– Так, – подтвердил он – От своих слов не откажусь. Да я и прежде считал тебя другом и не скрывал этого.

Договаривал он уже в спину Мацумото – тот неторопливо пошел по тропе обратно к деревне, и Кента вздохнул. Он устал. Устал до такой степени, что не хотел гадать даже над тем, чего Хизаши добивается, ведь все, что он говорил или делал, было неспроста, начиная с выбора камня на перекрестке дорог год назад и заканчивая ложью про распоряжение учителя Морикавы.

Кента прижал ладонь к груди, ощущая, кроме биения своего сердца, еще одну слабую пульсацию. Она появилась после того, как в месяце кисараги он от отчаяния активировал талисман для ловли ёкаев против бакэмоно проклятого места, но он не помог, бесполезно растратив свою силу. Однако же так вышло, что Мацумото тогда был слишком близко. Пока догорал талисман, Кента на несколько мгновений почувствовал Хизаши так ярко, так ясно, будто они были вдвоем в абсолютной пустоте, и если еще немного постараться, можно даже услышать мысли друг друга. Это невероятное ощущение исчезло так же внезапно, как появилось, и Кента долгое время гадал, испытывал ли Хизаши тогда нечто похожее? И случалось ли такое с другими учениками?

Конечно же, нет. Потому что сам Хизаши был особенным, но у него не спросишь напрямую, не раскрыв своего знания. Кенте считал, для этого слишком рано, подходящее время не настало, и оно у них еще будет.

Кента поспешил вперед и нагнал Хизаши, как раз когда он остановился, преградив путь нескольким деревенским. Кента узнал их сразу, они ничуть не изменились за год. Встав рядом с Хизаши, он поклонился бывшим соседям.

– Здравствуйте!

Женщины растерянно переглянулись, а Рэн, женившийся незадолго до отъезда Кенты, так выпучил глаза, что, наверное, стало больно. Кента не понимал, почему они все на него так смотрят. Он инстинктивно встал поближе к Хизаши и продолжил:

– Давно не виделись. Спасибо, что помогали моей матери все эти месяцы.

Он собрался снова поклониться, как тут Рэн поменялся в лице.

– Это, что ль… Кента-кун?

Они его не узнали. Кента не ожидал, что за такой короткий промежуток времени умудрился стать для тех, с кем рядом рос, чужаком. Сестры Мики и Нана, только входящие в пору замужества и запомнившиеся ему смешливыми девчушками, схватились за руки и бросились прочь так, будто за ними они гнались. Бабушка Сумико проводила их сердитым взглядом и согнула перед Кентой и без того сгорбленную спину.

– Не серчайте на них, господа, глупые девки растут. Я их дома сама накажу.

Кента окончательно перестал что-либо понимать.

– Бабушка, да это же я. Какие еще господа?

На помощь ему пришел Хизаши.

– Мы оммёдзи из школы Дзисин, – сказал он важно, – наверняка даже вы слышали про нее.

Он умел придать себе такой неприступный и горделивый вид, что и знакомым с ним людям становилось страшно, что говорить про простой деревенский люд. Кента замахал руками, пытаясь сгладить слова друга.

– Мы только ученики.

Хизаши скосил на него гневный взгляд, и Кента еле заметно качнул головой, мол, нельзя же так. Он повернулся и увидел, что все склонились перед ним.

Они – перед ним.

И словно наяву предстали картинки из кошмаров, мучивших его прежде: страшные тени, указывающие на него пальцами. «Ты виноват». Он сглотнул, не зная, как поступить дальше, и Хизаши снова оказался быстрее.

– Кто видел Куматани Сугуру?

Что он задумал? Кента проследил за изменившимися лицами деревенских и сильно удивился.

– Не видела, – первой ответила старая Сумико. – Но слышала от Ханы.

– И я не видел, – рискнул заговорить Рэн. – Но жена болтала, что в доме мико случилось что-то.

Все говорили примерно одно и то же: слышали, будто бы к мико, живущей на окраине, вернулся муж, но никто не видел его лично и не заходил поздороваться. Даже Хана – самая близкая матери женщина в Цукикаве.

Уже и люди остались за спиной, а Кента все размышлял, как же так вышло, что отец никому не показался? Неужели прятался от кого-то?

– Подозрительно все это, – подытожил Хизаши, накручивая на палец кончик хвоста. – А был ли Сугуру вообще дома?

– О чем ты? – удивился Кента. – Мама же его видела, говорила с ним, ночевала с ним рядом.

– Может, это был призрак?

– А кровь? А беспорядок в его личной комнате? А записка? – принялся перечислять Кента. – Да и вообще! Не говори так, будто отец мертв.

– Татами заменили, и крови мы не видели. Бардак… В комнате давно не жили, может, он был там всегда. А записку мог написать кто угодно.

Кента схватил его за локоть и остановил.

– Не смей.

Хизаши повернулся, с удивлением и брезгливостью рассматривая пальцы на своем локте.

– Не смей говорить так, будто отца нет, а мама – обманщица!

Хизаши освободил руку и поправил смятую ткань.

– А ты прекрати вести себя так.

– Как?

– Не понимаешь? Ты ученик величайшей школы оммёдо и экзорцизма, но едва приблизился к родным краям, как стал мальчишкой, у которого ни гордости, ни здравого смысла.

– Это неправда! – Кента сжал кулаки.

– Эти люди смотрели на тебя со страхом и уважением, а ты что? «Это всего лишь я, Кента», – передразнил Хизаши. – Они теперь тебе не ровня.

– При чем здесь ровня, не ровня? – разозлился Кента. Слова Хизаши, ему не нравились. – По-твоему, если я ушел из деревни, а они остались, я теперь выше них? По-твоему, все, что важно, это статус? Не ожидал от тебя такого!

– Ты сам тянешь себя вниз, – разочарованно вздохнул Хизаши. – Но вижу, ты не готов этого заметить.

Он отвернулся и пошел дальше один. Кента кое-как расслабил пальцы, в ужасе от того, что был готов ударить друга, если бы тот продолжил настаивать на своем. От Кенты ускользал смысл его речей, гнев заслонял мысли, и само то, что Кента разозлился, пугало. Хизаши не может быть прав, иначе та уверенность, которую Кента обрел вдали от дома, слетит с него как проржавевший насквозь доспех.

Он вернулся затемно, мама и Хизаши пили чай на террасе, наслаждаясь медленно увядающим теплом. Мацумото сидел на том месте, на котором, по воспоминаниям Кенты, сидел когда-то отец, от его чашки поднимался пар, и Хизаши не спешил пить, грея пальцы о ее теплые бока.

– Кента! – мама махнула рукой, подзывая его. – Подойди-ка, сынок. Попей с нами чаю.

Было стыдно перед Хизаши, хотя он и сам хорош. Приблизившись, Кента опустился рядом с Мацумото, а тот ни словом, ни жестом не показал, что затаил обиду. Хотя и особого дружелюбия тоже не проявил. Впрочем, подумал Кента, когда это Хизаши проявлял к кому-то особое дружелюбие?

– Мама, отец сильно изменился? – спросил он, и руки, протягивающие ему чашку, задрожали. – Ты помнишь его прежним. Скажи, тебе не показалось, что он… что он какой-то не такой?

– Тринадцать лет прошло, – вздохнула она, отвернувшись. – Люди меняются и за меньший срок. Даже ты, Кента. Ты тоже изменился, хотя успела миновать всего одна зима в разлуке.

– И все же…

– Сугуру… Твой отец не был дома слишком долго, он отвык от него, от меня. Я не знаю, какого ответа ты ждешь. Изменился ли он? Да.

– Ты не думала, что это, – Кента сглотнул, – не отец?

Вопрос рухнул между ними, заставив всех вздрогнуть. Мама опустила голову и едва слышно прошелестела:

– Что за глупости? Как я могу не узнать своего мужа?

И правда. Кента жалел, что решился на такие расспросы, терзая мать еще больше, но и поступить иначе не мог – недавние слова Хизаши засели в нем ядовитыми иглами.

Приятный вечер на свежем воздухе был безнадежно испорчен. Мама ушла спать пораньше, чтобы до рассвета наведаться в святилище и вознести молитву ками, а после успеть проводить сына в дорогу. Мацумото ушел молча, и сегодня не стоило и пытаться пойти на контакт. Нет, не таких чувств он ожидал от возвращения домой. Он просидел на террасе до тех пор, пока над крышей не завис тонкий месяц и воздух совсем не остыл.

Он не успел спросить, что стало с семьей Айко. А еще не понимал, почему люди так отнеслись к нему сегодня, будто он для них теперь чужак, пусть и вызывающий уважение. Или есть более подходящее слово – благоговение. Правда ли дело в том, что у него теперь иной статус, выше, чем у тех, с кем рядом он вырос? Эта мысль вызывала печаль.

В итоге он поспал всего несколько часов перед рассветом и, проснувшись, застал Хизаши с гребнем в руке.

– Хочу есть, – заявил он. – Твоя мать рано ушла и не оставила ничего.

– А… – Кента с трудом сел и пригладил вихры. – Сейчас я что-нибудь приготовлю, подожди.

Хизаши молча провел гребнем по волосам и стянул их в высокий хвост алым шнурком. Не в его привычках – вставать так рано без напоминаний, и все же он был бодр, в отличие от Кенты. Тот убрал футон и отправился готовить завтрак. Солнце еще не взошло, но сумрак медленно рассеивался. Кента развел огонь в очаге и подвесил над ним котелок с водой, кипятиться. Он так давно не оставался дома один, что будто бы заново учил, где что лежит. Вот оконная рама вспыхнула мягким желто-розовым светом, утро проникало в дом, наполняя его теплом и уютом. Хизаши устроился за столом, скрестив ноги, и наблюдал за каждым действием Кенты немигающим взглядом.

– Значит, Сотомичи.

Он первым нарушил затянувшееся между ними молчание, и Кента спрятал улыбку в паре над очагом.

– Да. Но что это значит?

– Имя? Название рода? – предположил Хизаши. – Все, что угодно.

– Место? – Кента задумчиво почесал щеку.

– В Ямато сотни крупных поселений и тысячи мелких. И еще больше тех, о которых вообще никто не знает. Подсказка так себе.

Сотомичи – единственное слово, написанное на окровавленном листке бумаги, и Кенте, понятия не имевшем о том, какой он, его отец, оно ничего не говорило. Матери тоже.

– Сотомичи… – повторил Кента тихо, помешивая суп. – Может, это человек, которому отец доверяет?

– Или человек, которого стоит опасаться.

– И то верно.

Хизаши первым повернулся к выходу, а после и Кента отложил варево, почувствовав, что к дому кто-то приближается. Он вышел на улицу и застыл перед толпой деревенских – их соседей, – но глядя на них сейчас, видел не знакомые лица, а черные силуэты, будто в том самом кошмаре.

– Зачем ты вернулся? – спросил Сатоши, угрюмый мужчина, недавно похоронивший жену. – Мстить будешь?

За спиной неслышно возник Мацумото, но на свет не вышел. Кента едва поборол желание шагнуть назад, спрятаться за ним.

– О чем вы говорите? Какая еще месть? – Кента смотрел в их лица, но они будто размывались перед глазами.

– А то как же иначе? – проворчала его невестка. – Нарочно же ушел к колдунам, чтобы вернуться с силой. Это и дураку ясно.

Со стороны деревни приближалась другая группа людей под предводительством Ханы.

– Да что же вы творите? – воскликнула она еще издалека. – Мало вам было прогнать мальчика? Теперь-то вам чего от него надо? Айко нет, и это не он ее убил, а мы с вами.

Деревенские поделились на две неравные части – обвинителей и защитников. Было настолько тяжело снова оказаться под этими колючими взглядами, слушать обидные слова, что голова пошла кругом. Разве он чем-то дал понять, что ушел в злобе? И как же матушке жилось тут все это время? В письмах она ни разу не намекнула на что-то подобное.

– Пришли, пока Каору нет? – продолжала наступать Хана, и за ее спиной Кента с удивлением обнаружил бабушку Сумико, Рэна и тех, кого повстречал днем недалеко от святилища. – Трусы!

– Так мы ж… – растерялся Сатоши. – Мы ж просто спросить пришли, чего раскудахталась?

Кента прокашлялся в кулак и громко произнес:

– Я никому не собирался мстить. Мне не за что держать на вас зла, а вы меня простите, пожалуйста. Простите за то, что позволил вам убить Айко-тян. Но я не жалею, – тут он втянул носом воздух, собирая всю свою решимость, – что спас деревню.

Он впервые прямо заявлял об этом. В памяти и в душе отложилось только плохое: истекающее кровью худенькое тело, забитое камнями, искаженные гневом лица деревенских, каждый из которых тоже пострадал в те дни. Помнил крики и плач родителей Айко, проклятия, что неслись в его адрес – в адрес того, кто первым указал на их дочь. Он не желал ей зла, просто… не подумал.

Просто поторопился.

Толпа расступилась, и к Кенте гордо прошествовала мико святилища Лунного медведя, Каору из рода Куматани. Сейчас она не выглядела слабой женщиной, дважды потерявшей мужа, сила и гордость окутывали ее фигуру, когда она встала рядом с сыном:

– Я все слышала. Кента был тем, кто спас всех, и не он направлял ваши руки, когда вы расправились с Айко. Но вы не виноваты тоже, ведь темная энергия завладела вашими сердцами. Семья Айко покинула деревню с миром. Пора и нам всем отпустить прошлое. Я помолюсь за вас.

Кента услышал за спиной шорох ткани – это Хизаши вернулся в дом. Пристыженные люди, пряча глаза, тоже начали расходиться, и как только ушел последний, Кента устало провел ладонью по лбу.

– За что они так? – спросил он тихо. Самый страшный его кошмар сбылся, но вместо ужаса он испытывал лишь опустошение и, как ни странно, облегчение.

– Им всего лишь стыдно, а стыд порой толкает на глупые поступки, – ответила мама. – Прости их.

Кента прислушался к себе и заметил еще одну удивительную вещь – он не обижался. Просто не понимал.

Солнце уже поднялось над вершинами деревьев, и пора было выдвигаться в путь. Чоу решили оставить, потому что Хизаши наотрез отказался снова ехать за спиной Кенты, а лишней лошади в деревне не нашлось. Да, Кенте не привыкать, он уже проходил этот путь пешком, пройдет и еще раз. Только теперь их цель – управление Дзисин, которое должно находиться меньше чем в двух днях пути отсюда. Там они поспрашивают насчёт загадочной или загадочного Сотомичи и отправят весточку в школу, если придется задержаться. Кента готов был к последствиям, если ему велят вернуться, а он не подчинится, но Мацумото он об этом пока не говорил. Школа обрела для Кенты важность, как только перестала быть местом и стала людьми, но семья превыше всего, и без отца Кента ни домой, ни в Дзисин не вернется.

– Не очень-то у тебя дружелюбные соседи, – не выдержал Хизаши, едва они вышли за ворота деревни. – Кажется, ты им не нравишься.

Кента пожал плечами.

– У них есть право любить или не любить меня. Но нет права осуждать.

– Такой Куматани Кента гораздо лучше, – похвалил Хизаши. – Давно бы уже перестал взваливать на себя вину за все беды мира.

– Я должен поблагодарить тебя. – Кента остановился и повернулся к Хизаши. – Ты снова во всем был прав, и лишь я не желал замечать очевидного. Я очень хочу стать достойным человеком в твоих глазах, если позволишь и дальше быть рядом.

Мацумото медленно моргнул. Они стояли в тени деревьев, откуда ещё была видна Цукикава, но уже казалась лишь неровным темным силуэтом на фоне прозрачно голубого неба. В прикосновениях ветра угадывалась осенняя свежесть, но милостивая богиня Аматэрасу, жалея людей, продолжала дарить по-летнему яркие солнечные лучи.

Кента смотрел на Хизаши не в ожидании ответа – выражение лица друга, пусть и мимолетное, уже им стало.

– Тебе больше заняться нечем? – наконец проворчал Мацумото, кутаясь в хаори. – Почему ты постоянно несешь какую-то чушь?

Он пошел дальше по дороге, быстро вырвавшись вперёд, однако Кенте было ясно, что его ворчание ничего не стоит, и на самом деле за щетинистым обликом скрывается добрая душа. Она ведь есть у всех, даже у хэби.

Кента догнал его и немного помолчал, присматриваясь к окрестностям.

– Сдается мне, придется снова пройти через древнее кладбище, – сказал он и поежился. Воспоминания о ночи, проведённой там, всё еще вызывала озноб. Ладонь легла на рукоять меча, и от него вверх по руке распространилось успокаивающее тепло. Има поддерживала хозяина, как умела.

– Древнее кладбище? – заинтересовался Хизаши.

– Говорят, ему лет двести. Случилась какая-то беда, и все жители поселения исчезли без следа, даже названия не сохранилось. Но это местная легенда, не думаю, что все было настолько загадочно.

– А может, и было, – протянул Хизаши. – Я слышал много историй, в которые не поверил бы даже Морикава.

– Я бы с удовольствием их послушал.

– У тебя тоже наверняка есть занимательная история про то, почему на единственного ребенка мико ополчилась вся деревня.

Кента мигом растерял веселость и отвернулся.

– Она вовсе не занимательная. Она о смерти, человеческой глупости и наивности.

– Разве это не занимательно?

– Что ж… Наверное, лучше тебе самому рассудить.

Кента долго искал подходящий момент. Ему требовалось открыть перед Хизаши душу, потому что он не умел хранить тайны от близких людей, всегда все рассказывал матери, ничего не утаивал, а сейчас, кроме нее, появился еще кое-кто, перед кем хотелось не испытывать стыда. И все же заговорить вдруг оказалось неожиданно сложно.

– Это случилось в начале прошлого лета…

Кента и не заметил, как погрузился в воспоминания, и они стали для него ярче дороги под ногами. Тогда тоже было сухо и тепло, но с севера и северо-запада подбирались тучи, все никак не решавшиеся накрыть деревню и разразиться грозой. В воздухе витало напряженное ожидание бури, и она пришла – только откуда не ждали.

– Сначала пропала маленькая Айко-тян. В ее семье было много детей, за всеми не уследишь. Айко шел уже девятый год, и она не отличалась бойкостью, напротив, любила играть сама с собой и никогда никому не мешала. Другие дети считали ее странной. Наверное, именно поэтому ее не хватились раньше, чем она забрела за пределы деревни. – Кента вспомнил чумазое личико девочки с таким не по-детски серьезным выражением, какое не ожидаешь от ребенка. Айко ему нравилась, но даже от него, в чем-то на нее похожего, девочка держалась на расстоянии. – К ночи пропажу заметили, обыскали каждый двор, сходили к святилищу и обошли все места, где Айко могла засидеться допоздна, увлеченная своими играми. Но ее нигде не было. Она пришла сама наутро и получила взбучку от родителей.

Возможно, думал Кента позже, он уже тогда мог заметить предвестники будущего несчастья: в том, как Айко прижимала руки к груди, будто пыталась что-то уберечь, в том, как настороженно смотрела, какой холодной была. Все списали на ночь под открытым небом и пережитый страх. А девочка не произнесла ни слова до самого конца, будто разучилась говорить.

– При чем же здесь ты? – спросил Хизаши в образовавшейся паузе.

– Хуже стало через несколько дней. Младшие братья и сестры Айко начали чахнуть первыми и умерли один за другим буквально за полдня. Потом за ними ушли старики. Испугавшись мора, ее родители кинулись к маме в святилище, но она не нашла в них следов хоть какой-то болезни. Дала укрепляющих трав и отправила домой. Пока их не было, Айко снова сбежала, а к вечеру начали чахнуть ее ровесники, которые не желали брать ее в свои игры.

Но и сама Айко казалась больной. Впрочем, вскоре всем стало не до нее. Неведомая хворь распространялась от дома к дому, люди слабели, отказывались от еды, их тела холодели, а кровь остывала – будто все они умирали, оставаясь живыми.

– Мы с мамой так и не опознали болезнь, поэтому не могли найти лекарство. В святилище было полно страждущих, в основном детей и стариков. Те, что послабее, в конце концов засыпали и не просыпались больше. И тогда мама поняла – это колдовство.

– Проклятие? – уточнил Хизаши.

– Мы так подумали.

– Значит, Айко прокляла тех, кто ее обижал?

– Об этом я тоже думал после, но нет. Айко была ни в чем не повинна, только в том, что оказалась никому не нужна. – Кента поднял голову, смаргивая наваждение. Уж слишком свежи были чувства, переполнявшие его в ту черную для Цукикавы пору. – Когда ее мать все-таки слегла, я пришел к ним в дом с травами. Толку от них было немного, но они согревали тело и не давали крови остыть. Тогда я и увидел, что прятала Айко с того дня, как утром вернулась в деревню, потеряв голос. Это был осколок погребальной таблички. Я пытался узнать у Айко, откуда он взялся, но она молчала и наотрез отказывалась отдать. Это увидел отец семейства, и я сказал ему, что Айко принесла в дом вещь с могильника, возможно, она проклята или к ней привязан злой дух, и это стало причиной мора, а сама Айко – его невольной виновницей. К несчастью, нас услышали соседи, и я посчитал, что моя догадка спасет всем жизни. Не советуясь с матерью, я указал на осколок поминальной плиты как на источник наших бед.

– Разве это не хорошо?

– Хорошо, – эхом отозвался Кента. – Вся деревня пыталась добиться от Айко ответа, они кричали на нее, хотели побить. Мама, как могла, останавливала это безумие. Люди были истощены страхом и неведением. Наконец мама пообещала, что проведет обряд очищения в святилище, забрала с собой проклятый осколок и ушла. Тогда… тогда я смотрел Айко в глаза, и в них… в них была обреченность. Понимаешь? Маленькая девочка уже знала, что произойдет, а я нет. Я не знал. Стоило только маме уйти, как один из мальчиков постарше бросил в Айко камень. Его мать умерла, младшая сестра тоже. Он стал первым, но не последним. Я был далеко и не успел помочь. Они… забили ее до смерти, потому что я указал им на нее. Не стал разбираться, а сразу сделал вывод. – Кента шумно выдохнул, пытаясь найти в себе ту свободу, которую обещало признание. – Когда это случилось, когда Айко умерла практически на моих руках, люди в ужасе отпрянули. Ее родители проклинали всех вокруг, и меня тоже. Их горе было безмерно, ведь они потеряли почти всю свою семью.

Кента замолчал. За время, проведенное вдали от родной деревни, он и правда сумел если не простить себя, то принять случившееся. В тот день он не мог поступить иначе, ведь тогда он был одним Кентой, а сейчас стал другим. Этот другой нашел бы лучший выход, жаль, ничего уже не воротишь.

– Вот, значит, как.

Кента растерянно заморгал, он ожидал иной реакции, только не знал какой.

– И больше ничего не скажешь?

– Зачем? – удивился Хизаши. – Что от этого изменится? Ты хотел как лучше, не твоя вина, что любой добрый порыв так легко втаптывается в грязь.

– Но я мог промолчать. Мог подумать наперед. Мог не судить сгоряча.

– Ты поэтому бросаешься на защиту всяких кидзё[31], даже если и Мадоке ясно, что они виноваты?

– Я… – Кента вдруг понял, как глупо будут звучать любые оправдания. – Я не знаю. Наверное, да.

– Ну и дурак. В этом мире никто не заслуживает спасения.

– Тут ты не прав.

Мацумото безразлично передернул плечами и не ответил.

Кента впервые обсуждал случившееся с кем-то, кроме матери, и глядя на себя со стороны, видел и впрямь жалкую картину. Разве он один виноват? Он не желал девочке смерти, то, что произошло, лишь следствие темной энергии, погрузившей сердца и разум людей во тьму. А если бы и нет, если бы даже они сделали это по своей воле, из злобы и ненависти, Кента не мог нести за их чувства ответ. Но если бы так же легко, как голову, можно было успокоить душу…

– Видишь, теперь я открыт перед тобой, – грустно улыбнулся он. – А ты?

Мацумото ничего не ответил.

К пустырю, окруженному колючими кустарниками и сухими полумертвыми деревьями, подошли, когда солнечный свет окрасился густыми рыжими и красными тонами заката. До сумерек еще оставалось достаточно времени, чтобы встретить вечер подальше отсюда, но Хизаши был заинтригован рассказом и уговорил Кенту задержаться.

Присутствие зла теперь ощущалось кожей, Кента замер, настороженно стиснув ножны с Имой, однако Хизаши уже пошел между разбитых поминальных табличек, изредка шипя, когда трава оплетала ноги, не давая пройти дальше.

– Что ты хочешь здесь найти?

Хизаши обернулся с лёгкой полуулыбкой.

– Мне просто интересно.

Разумеется, Кента не поверил, ведь Мацумото был слишком ленив, чтобы проявлять праздное любопытство. Он свернул на могильник с какой-то целью. Кента пошел за ним, вглядываясь в груды древних камней. Двести лет они простояли, медленно крошась и погребая под собой память о людях, нашедших здесь свой последний приют. Никто не помнил, кем они были и когда именно жили. Но детям в Цукикаве рассказывали страшные истории об этом месте.

Не помогло.

– Прежде я не замечал, – сказал он, – но здесь есть след темной энергии.

– Очень похоже на то, что было в сгоревшей деревне на Акияме, – подтвердил Хизаши. – Но я удивлен, что год назад ты этого не почувствовал. Разве только ты сам ее и разбудил.

Кента нахмурился.

– Разве такое возможно? Что ты…

Он не договорил, запнувшись о камень, и налетевший вдруг холодный ветер сильно толкнул его в спину. Выпрямившись, Кента увидел, как Мацумото, запрокинув голову, пристально всматривался в стремительно темнеющее небо.

– Это и правда странно… – пробормотал он, будто бы самому себе.

– Что странно? – спросил Кента, но не был услышан. Впрочем, скоро он и сам заметил – небо затянуло такими тяжёлыми сизыми тучами, что ранний вечер в один миг стал мало отличим от ночи, сквозь них пытались пролиться закатные лучи, подсвечивая темную облачную пелену изнутри и разрезая ее неровными багряными трещинами. Ветер стих, сгущая воздух до такой степени, что он едва не застревал в горле.

Это было не просто странно. Это было страшно.

Неприятное чувство посетило вдруг Кенту. Ему почудилось, что всё вокруг смотрит на него выжидающим взглядом, следит с затаенной алчностью. Кента передернул плечами и заметил, что Хизаши ушел далеко вперед, бодро перепрыгивая через препятствия. Сначала казалось, он спешит к руинам хижины, но вот он свернул, будто повторяя путь самого Кенты год назад, и направился к колодцу на дальней окраине пустыря. Кента поведал ему о призраке скелета кёкоцу, который в нем обитал. Он тогда еще что-то сказал, но вот что – Кента уже забыл.

Он поспешил за другом, стараясь не потревожить древние могилы, хотя со временем они почти сравнялись с землей и густо поросли травой.

– Простите, простите, – тихо извинялся Кента, а потом заметил огонек, запутавшийся в сухостое. Вот он вырвался и взлетел выше, раздулся, зашипел. Кента отступил, повернулся к Хизаши и увидел, что могильные огни уже повсюду. Их дрожащий зеленоватый свет в предгрозовом сумраке становился все ярче. Поймав взгляд Хизаши, Кента отвлекся лишь на миг и едва увернулся от ринувшегося на него хака-но хи. Мимолетное прикосновение было ледяным, от него онемела кожа. Второй огонек рискнул подобраться ближе и едва не влетел в лицо – Кента отмахнулся ножнами.

– Что они делают? – спросил он, отступая к Мацумото. Хака-но хи не нападали на живых, лишь пугали своим зловещим мерцанием. Но, кажется, эти кайка[32] проявляли к людям интерес.

– Осторожнее, – вместо ответа предупредил Хизаши и взмахнул веером, отгоняя стайку огоньков поменьше. Все вокруг окрасилось в зеленый, и только тучи, за которыми окончательно померк закат, оставались черными. Глухой раскат грома заставил огненные шары вздрогнуть, а после они замелькали так быстро, что за ними стало невозможно уследить. Кента обнажил катану и очертил вокруг себя сверкающий круг. Хака-но хи разлетелись врассыпную.

– Они нам точно не рады, – заметил Мацумото, становясь за спиной.

– Еще идеи есть?

– Могильные огни возникают на местах упокоения людей, затаивших обиду или сильно страдавших перед смертью.

– Это мне известно. – Кента снова взмахнул мечом, рассекая несколько особо наглых шаров. Духовная сила Имы не дала им собраться заново, но на их место тут же прилетели новые. Кента и Хизаши будто оказались в стае обезумевших светлячков. Все больше участков на теле немело от их жалящих касаний. Кента перебросил Иму в левую руку, чтобы правая успела восстановиться, и Мацумото вовремя очистил пространство вокруг них взмахом веера.

– А знаешь, что я еще заметил? – спросил он слишком уж спокойно.

– Ч… что?

– Хака-но хи нападают только на тебя.

Кенте было не до наблюдений, он смог пошевелить правой рукой, и катана снова переместилась в нее, и все равно бороться с блуждающими огнями – что атаковать туман копьем.

– Сделай что-нибудь! – не выдержал Кента. Мацумото хмыкнул так, будто только и ждал просьбы. Схватил его за ворот и с неожиданной силой швырнул куда-то в сторону. Уже падая, Кента понял, что угодил прямиком в колодец…

«Идее-ет! Он уже идее-ет! Скоро будешь на-а-аш!..»

Кента отключился ненадолго, а привела его в себя боль в спине и затылке. Было темно и тесно, он едва мог растопырить локти. Меча рядом не оказалось, и Кента заволновался.

– Хизаши? – позвал он, запрокинув голову. Над ним виднелся крохотный кружок неба, такой безумно далекий, если смотреть с самого дна. Кента прижался спиной к холодному камню, отполированному когда-то водой, которая давно иссохла, и принялся искать огненные талисманы. Потом вспомнил, что покинул школу не для работы, и разочарованно выдохнул. Будем ему урок на будущее.

– Хизаши! – позвал он еще раз, всматриваясь в далекое небо. Раскат грома прозвучал прямо над колодцем, приглушенный, похожий на злобное ворчание. А вот Хизаши не отзывался. Что происходило сейчас там, наверху?

Кента зябко повел плечами и решил изучить то, до чего мог дотянуться, но перед этим закрыл глаза и заставил внутреннюю ки работать на исцеление. Переломов не было, но, падая, он набил себе много шишек. Погрузившись в целебную медитацию, он перестал чувствовать холод и боль, ушла темнота – стало спокойно и хорошо.

И вдруг что-то навалилось сверху, точно плотная тяжелая ткань. Стенки колодца словно сузились, стремясь сдавить его в смертельном объятии. Кента дернулся, взмахнул руками, ударился затылком о камень, и перед глазами вспыхнули искры.

«Идее-ет! Он уже идее-ет! Скоро будешь на-а-аш!..»

Точно! Так сказал кёкоцу тогда. В этом самом колодце. Кента замер, перестав напрасно трепыхаться. Кто-то был здесь, рядом с ним. Внутри него. Ужас сковал грудь, дыхание стало слабым и прерывистым.

– Кто ты?.. – спросил Кента хрипло.

И темнота ответила:

«Тот, ради кого ты живешь».

Боль поднялась из средоточия ки и быстро охватила грудную клетку. Кента приложил ладонь к сердцу и твердо возразил:

– Неправда!

Он посмотрел наверх и увидел Хизаши.

Или нет?

Тощий мальчишка в залатанном кимоно, на щеках болезненный румянец, волосы собраны в неопрятный хвост, который давно не знал гребня. Он смотрел на Кенту напуганным и в то же время любопытным взглядом. Кента моргнул, и сквозь незнакомое лицо проступили черты Мацумото Хизаши. Перегнувшись через бортик, он заметил на дне Кенту.

– Живой? – спросил он без особого волнения.

Кента еще не до конца пришел в себя, чтобы сказать все, что думает, поэтому ограничился коротким «да».

– Тогда выбирайся, некогда прохлаждаться.

Он протянул руку, и Кента, вспомнив наконец, как пользоваться своей ки, поднялся на ноги, подпрыгнул и, отталкиваясь поочередно от одной стенки и от другой, схватился за руку Хизаши, и тот легко вытянул его на поверхность. Тучи никуда не делись, хотя все равно стало немного светлее, хака-но хи исчезли, потеряв его из виду. Кента с наслаждением втянул пахнущий близким дождем воздух и, подчинившись внезапному порыву, шагнул вперед и крепко обнял Мацумото.

В тот миг ему казалось, он обязан это сделать, и даже более того – все его существо стремилось к этому. Но стоило стиснуть Хизаши в объятии, как разум прояснился.

– Тебе голову отшибло? – забавно профырчал Хизаши, отталкивая его.

– Я… соскучился, – выдохнул Кента и удивленно распахнул глаза. Как и недавнее желание обнять, это признание показалось ему чужим.

– Точно отшибло, – кивнул Хизаши и отошел назад на несколько шагов, выставив перед собой веер.

– Нечего было кидать меня со всей силы, – пожаловался Кента, потирая затылок. На самом деле уже не болело, но от смущения он не знал, куда деть руки.

– Прости, ты бы не поместился у меня за пазухой, – проворчал Мацумото и нахмурился. – Если бы эти огни не кидались на тебя прямо на моих глазах, не поверил бы. Ты еще что-нибудь хочешь мне сказать?

Кента немного помолчал и произнес:

– Дождь начинается.

И сразу после его слов тучи прохудились, и на землю хлынули потоки воды, они будто стремились смыть с нее все, очистить раз и навсегда. Лицо Хизаши вытянулось, он выругался сквозь зубы и опрометью бросился к единственному, что могло сойти за укрытие, – руинам хижины. Кента обернулся на колодец, но он потерялся за серой стеной дождя. Громыхнуло.

Он уже бежал вслед за другом, когда ему почудился шепот в шорохе дождевых капель.

Не убежишь…

Управление школы Дзисин находилось в небольшом городке Огава, где в основном жили ремесленники. Двухэтажное здание ничем не выделялось на фоне других, внизу за перегородкой скрывалась небольшая чайная, где можно отдохнуть с дороги, перекусить и выпить чаю. Наверху жили хисё – работники управления, а иногда сдавались комнаты. Кента вошел следом за Хизаши и успел увидеть, как встрепенулся за стойкой немолодой мужчина с плоским унылым лицом.

– Доброго дня, господа, – поприветствовал он поклоном. – Чего изволите?

– Нам нужно кое-что узнать, – сказал Кента.

– Мы ученики Дзисин, – добавил Хизаши. – Покажи ему меч.

Кента положил на стойку ножны, и хисё скользнул по нему опытным взглядом, сразу уже определяя духовное оружие. Покосился на Хизаши, но не рискнул выразить сомнение – у него-то меча не имелось.

– Чем могу помочь господам оммёдзи? – повторил он вопрос. – Передать послание, получить?

– Нет, уважаемый, нам надо знать, встречалось ли вам это слово. – Кента положил перед ним записку отца. Взгляд работника надолго на ней не задержался.

– Сотомичи? Я не знаю, что это. Может, чья-то фамилия?

– Не могли бы вы проверить?

Записи управлений ничто в сравнении с хранилищем под школой Дзисин, но в них кратко вносилось все, что проходило через их руки.

Пока хисё давал задание помощнику, Кента и Хизаши отошли в сторону и столкнулись с тихо вошедшим мужчиной приметной внешности – с черной повязкой на правом глазу. Одет он был неброско, видно, что только после долгого путешествия, простые ножны заткнуты за пояс серого кимоно. Кента первым поприветствовал экзорциста.

– Вы спрашивали про Сотомичи, – сказал он хриплым голосом. – Мое имя Кинтаро, я слышал про эту деревню. Но зачем она вам? Мало кто возвращался оттуда.

Его слова прозвучали зловеще, и сердце кольнуло дурным предчувствием. Кента переглянулся с Хизаши и ответил:

– Прошу, расскажите все, что знаете!

– Если угостите чашкой риса, отчего бы не рассказать.

Трое расположились за столиком в дальней части чайной, и Кинтаро не стал тянуть с историей. Скрестив ноги, он уперся локтем в колено и почесал щетинистый подбородок.

– Слышал я о деревне под названием Сотомичи, но сам там не был. Поговаривают, любой, кто войдет в нее, не сможет найти пути назад. И еще говорят, что на самом деле нет никакой деревни, а на ее месте находится спуск в царство Ёми. Правда это или нет, не скажу, но даже ворона зазря не каркает.

Хизаши сидел, сложив руки на груди, с бесстрастным выражением на лице. Ни упоминание Ёми, ни то, что оттуда не возвращаются, не заставило его даже лишний раз моргнуть. Кента завидовал подобному самообладанию, потому как сам таким похвастаться не мог.

– В какую сторону нам идти, Кинтаро-сан?

– Вы еще оба так молоды, нужно ли рисковать?

– Это очень важно. Прошу, помогите, если можете.

Кента вскочил, чтобы поклониться сэмпаю, но Мацумото дернул его обратно за рукав.

– И что же, вы верите слухам? – спросил он у Кинтаро. Тот указал на свою повязку.

– Этот глаз видел много такого, мальчик, чего бы видеть не хотел. Не все, что кажется бабьим трепом, им и оказывается.

Хизаши холодно улыбнулся.

– Что ж, благодарю за науку.

Кинтаро кивнул и повернулся к Кенте.

– Дорогу укажу, раз так надо. Вижу, дело тут личное, а настоящий мужчина всегда тверд в своих решениях.

Кента хотел было еще спросить, не видел ли он отца, но внезапно понял, что не сможет его описать. Не знал, как он выглядел сейчас, даже его прежний облик уже стирался из памяти. В итоге, поблагодарив за помощь и наставления, они с Хизаши вернулись в главный зал, где узнали, что в записях нет ни слова о Сотомичи. Но теперь, несмотря на зловещие слухи вокруг этого места, у Кенты появилась надежда и цель. Иногда цель куда важнее, она не дает опустить руки, когда даже веры не хватает, чтобы двигаться дальше.

– Значит, спуск в Ёми? – с кривой ухмылкой спросил Хизаши на улице.

– Тебе не обязательно идти. Вернись в школу и продолжи обучение. Ты не должен и дальше следовать за мной, уверен, Морикава-сэнсэй не давал тебе указаний провожать меня аж в преисподнюю.

У Кенты получилось улыбнуться, однако взгляд Хизаши выражал укор.

– Морикава мне не указ, – надменно возразил он. – К тому же мне вдруг стало любопытно, правда ли Сотомичи это спуск в Ёми. Никогда там прежде не бывал.

– Тогда отправим письмо в Дзисин, чтобы учитель не волновался, – решил Кента. – Хотя он, скорее всего, все равно будет.

– Главное, чтобы он не послал за нами своего цепного пса Сакураду, – поёжился Мацумото. Его духовный меч Гэкко стал появляться на тренировках гораздо чаще, чем в начале обучения, а рука у сурового сэнсэя, когда он использовал ножны, чтобы лупить особо нерадивых учеников, была на редкость тяжелой.

– Мы управимся раньше, – ответил Кента, хотя уверенности вовсе не испытывал. На карте деревни с названием Сотомичи не встречалось, но Кинтаро-сан указал на несколько соседних, и до них было не меньше двух дней пути по хорошей погоде.

Вспомнив, что так и не угостил Кинтаро рисом, Кента заглянул за перегородку, но зальчик со столами был пуст, одноглазый экзорцист успел незаметно уйти, наверное, пока они с Хизаши изучали карту.

– Странный он, – сказал на это Мацумото. – Жди беды.

И все же путь до ближайшей к Сотомичи деревне прошел на удивление спокойно, заходящее солнце не слишком слепило глаза, а ветерок не холодил, а освежал разогретые путешествием тела. Хизаши молчал, да и у Кенты на душе было слишком тревожно, чтобы предаваться пустопорожним беседам.

Оказавшись на развилке, он словно очнулся. До темноты оставалось время, но оно стремительно утекало, а следов Сотомичи как не было, так и нет.

– Если пойдем прямо, попадем в деревню Када, – вспомнил он карту. – А если туда, – указал направо, – то рано или поздно выйдем на дорогу, ведущую в город, кажется, он называется Фурусато.

Хизаши опустился на корточки и что-то внимательно изучал в пыли. Он часто замирал, порой глядя перед собой застывшим пустым взглядом, это уже не удивляло, но все еще вызывало интерес. Что он видит, когда оба его разноцветных глаза стекленеют? Кажется, будто он смотрит сквозь пространство, а может, это что-то еще более удивительное, о чем людям никогда не узнать. Кента терпеливо ждал, что он скажет, и был вознагражден за ожидание.

– Смотри, тут тропка, – Хизаши указал на высокие заросли горца, растянувшегося вдоль дороги на высоту в полтора дзё[33]. Их широкие листья покачивались с тихим шуршанием, будто огромные ладони, зазывающие неосторожных путников. Горец рос повсюду, и за полдня пути Кента и не подумал, что за ним может что-то скрываться, а вот Хизаши раздвинул заросли, поморщился и обернулся.

– Иди первым.

Кента нырнул в переплетение твердых, похожих на бамбук стеблей, растущих так тесно, что местами приходилось буквально продираться. Хизаши шел сзади и изредка шипел, когда его стегали неосторожно отпущенные Кентой стебли. Увядание осени нисколько не сказалось на горце, он зеленел назло холодным ночам, яркому, но не греющему солнцу и вымахал настолько, что Кента видел его макушки, лишь сильно запрокинув голову. В какой-то момент показалось, они заблудились в сорном лесу, но тут появился просвет, а под ногами возникла та самая тропка, которую непонятно как углядел Мацумото. Кента вздохнул с облегчением и тут же поморщился – воздух был тяжелым, влажным и пах застоялой водой и, как ни странно, лилиями.

– Темная энергия, – сказал Хизаши, становясь рядом. – Ее душок.

– Неужели снова проклятое место?

– Тебе не кажется, что спуск в Ёми звучит гораздо хуже проклятого места?

Кента вгляделся в открывшийся им унылый пейзаж: земля шла под уклон, редкие домики на сваях темнели на ней точно нахохлившиеся вороны, а между ними все было окутано туманом, именно он нес откуда-то с низины этот неприятный запах. К тому же последние солнечные лучи не попадали в долину, и здесь было гораздо сумрачнее.

– Ничего не видно, – посетовал Кента. – Идем, поищем кого-нибудь живого.

– Если они тут остались, – добавил Хизаши, раскрывая веер. Как и Кента, он был наготове. Уж больно легко они нашли деревню, которой даже на картах не значилось, точно она уже поджидала их. Без письменных принадлежностей и особой бумаги офуда не написать, надеяться можно только на тексты заклинаний, свою ки и на духовное оружие – не так уж и мало, если подумать. Это придало уверенности, и в густой туман Кента ступил без колебаний. В тот же миг уши заложило, а мир померк за белесой, беспрерывно меняющей очертания стеной.

– Лучше не вдыхай, – посоветовал Хизаши, кладя ладонь ему на плечо.

Кента кивнул и, прижав рукав к лицу, пошел вперед. В окнах не горели огни, отчего казалось, что они попали в деревню-призрак. Черные высокие силуэты домов походили на спящих монстров, точнее, на их скелеты. Обычно сваи использовали близ реки, чтобы в разлив вода не затопила жилые помещения, но Кента не знал, есть ли рядом река, впрочем, сейчас под боком мог извергаться водопад, а он бы и не услышал.

– Хизаши? – позвал он и остановился, перестав ощущать его руку на плече. – Не отходи далеко.

Голос потонул в клубах тумана, и в нем показался приближающийся огонек фонарика. Кента выдвинул меч на один сун, готовясь отразить нападение, но перед ним возник низкий худой мужчина, убеленный сединами, фонарь в его трясущейся руке качался из стороны в сторону.

– За мной, за мной, – запричитал он, нетерпеливо маня Кенту. – Скорее, надо вернуться в дом.

– Подождите, мой друг…

– Идем, идем, скорее, – поторопил мужчина и схватил за руку холодными узловатыми пальцами, и Кента решил подчиниться. Его вели недолго, и вот он стоял перед домом с выступающей надстройкой на крыше. Он выглядел уродливым и нескладным, но внутри теплился свет, пахло дымом от очага.

«Ну же, Хизаши», – мысленно позвал Кента. Провожатый отпустил его и ловко вскарабкался по высоким порожкам. Фонарь занял место над дверью.

– Скорее, скорее!

Кента обернулся на туман, и из него вынырнула высокая фигура в сливовом хаори.

– В дом, – коротко распорядился Хизаши и вперед Кенты поднялся по ступеням. За дверью было темно и душно, воняло гарью и кислой едой. Кента, пригнувшись, прошел дальше и оказался в общей комнате, где вокруг ирори собралась вся семья: древняя старуха со слепыми бельмами, две изможденные женщины, чей возраст сложно было угадать из-за печати усталости и застарелого страха на бледных лицах. И парнишка, который и одеждой, и цветущим видом отличался от этой семьи.

– Томоё? – поразился Кента, сразу узнав знакомого. – Как тебя сюда занесло?

– Нас точно прокляли, – буркнул Хизаши. – Этим сопляком.

Томоё поднял голову и без ожидаемого удивления кивнул:

– Рад, что вы оба в добром здравии.

– Не могу сказать того же.

– Хизаши, – осадил его Кента. – Мы в гостях, не забывай.

– Да, но мы же… – начал Мацумото, и Томоё дерзко перебил его:

– Это же мои старые друзья! – воскликнул он с наигранной радостью. – Хизаши-кун, Кента-кун! Где третьего брата потеряли?

– Третьего? – не понял Кента, сразу подумав о лжи, которой они с Хизаши и Юдаем воспользовались в деревне Янаги, но Томоё о том известно не было. – Э… Должно быть, ты про Джуна. Он дома остался.

Хозяин обошел гостей и встал рядом со своей семьей. Томоё замолк, позволив тому взять слово.

– Не знаю, как вы попали в Сотомичи, но вы, ребята, вряд ли слышали о том, что отсюда обратного пути нет.

– Почему нет? – спросил Кента. – Мы пришли по тропе через заросли горца. Когда туман осядет, мы выйдем тем же путем.

Хозяин покачал головой.

– Войти можно, выйти нельзя. Таково проклятие деревни Сотомичи. Этот туман непростой, он поднимается из глубин самой Ёми…

Хизаши не очень вежливо фыркнул.

– Так уж и из Ёми? Вы проверяли, уважаемый?

Кента подавил желание закатить глаза, как частенько делал сам Мацумото, а еще – наступить ему на ногу.

– Не слушайте его, он у нас… болеет, – оправдался Кента, чувствуя, как вокруг Хизаши сгустилась атмосфера.

– Ничего, – покивал хозяин. – У нас тут все болеют. Меня зовут Юсэй, это моя мать и две дочери. Прошу, будьте нашими гостями до утра. Тогда туман вернется в Ёми, и мы сможем выйти наружу.

Женщины засуетились, освобождая место у очага, одна принесла две плошки с пустым овощным отваром и смущенно подала юношам.

– Простите, все, что есть…

Кента с благодарностью принял угощение и сел между Томоё и Хизаши.

– Как так вышло, что деревня проклята? – спросил он. – И как туман из Ёми попадает на поверхность?

– Это случилось еще когда моя мать была молода. Давайте ее и попросим рассказать. Мама! Мама!

Старуха повернула голову на звук, слепые глаза уставились чуть правее говорившего.

– Юсэй?

– Мама, расскажи гостям, что случилось с деревней!

Он почти кричал, видимо, женщина была не только слепа, но и туга на ухо. Должно быть, ей уже лет сто.

– С деревней? – отозвалась она. – Нету больше деревни, милый. Нету. – Она покачала головой, глядя в пустоту. – Как пришли те люди, так и закончилась хорошая жизнь.

– Какие люди, мама?

– Я уж и не помню ни лиц, ни имен. Да только они за ночь осушили реку, а на дне ее открыли врата в преисподнюю. И наказали стеречь. Кто уйти попробует или на помощь позвать, того туман забирал. Моего Ёдзу он тоже забрал. И Рину, и Маю…

– Это мой отец и мои сестры, – пояснил Юсэй.

– Забрал куда? – спросил Кента.

Старуха долго молчала, и, в конце концов, за нее ответил Томоё:

– В Ёми, куда же еще.

Звучало детской пугалкой, но Кента был в этом тумане и ощущал его как нечто злое, чуждое миру людей. Из Ёми он или нет, от него нужно избавляться. Хизаши вдруг громко зевнул, привлекая внимание.

– Томоё, придется немного потесниться, – мягко произнесла одна из дочерей хозяина.

– Ничего, тетушка Канна, мы люди не чужие. Идемте, – обратился он к Кенте с Хизаши. – Покажу, где можно поспать.

Парнишка повел их к шаткой деревянной лестнице. Второй ярус занимал не все пространство дома, и дым от очага поднимался в дыру в крыше. Кента не бывал в таких жилищах и, преодолев узкие ступени, оказался в еще одной комнате без перегородок и с парой маленьких окон. Приходилось наклоняться, чтобы не удариться о потолочные балки, что уж говорить о высоком Мацумото.

– Похоже на дома Чжунго[34], – сказал Хизаши, подныривая под балкой и собирая волосами паутину. От пыли так и тянуло чихнуть, а еще было темно, несмотря на окошки. Томоё зажег лучину и закрепил в щели между досками.

– В Сотомичи все такие, но из семьи Юсэя наверх могут подняться только его дочери, поэтому нам позволили расположиться здесь.

Мальчишка вел себя по-хозяйски, и Кента спросил:

– Давно ты тут?

– Четвертый день.

– Еще скажи, что это случайность, – пробурчал Хизаши, усаживаясь у стены. Говорили тихо, чтобы внизу не услышали.

– А как иначе? – нагло ответил Томоё. – Ну или это вы нарочно ходите за мной.

– Попридержи язык, малец, – пригрозил Хизаши, – пока он на месте.

– Если я расскажу, что вы двое – оммёдзи, даже тумана ждать не придется, – тихо, но четко сказал Томоё.

– Что эти люди имеют против оммёдзи? – удивился Кента.

– Кажется, это то ли еще одно условие из той старой истории про злодеев, открывших тут врата в царство демонов, то ли просто обида на то, что за столько лет никто из экзорцистов так и не пришел спасти деревню.

– Но ведь если о беде не сообщали, откуда бы тогда оммёдзи могли узнать о ней и о деревне?

– Но вы-то как-то узнали.

Может ли быть такое, что отец направил Кенту сюда, чтобы спасти этих несчастных, привязанных к гиблому месту? Тогда где он сам?

– Надо было сначала спросить у Юсэя про… – он осекся, вспомнив о Томоё. Хизаши покачал головой.

– Лучше не привлекать лишнего внимания, – посоветовал он. – Этого спроси, зря он, что ли, четыре дня тут скверной дышал.

Томоё с любопытством обернулся к Кенте.

– О чем спросить?

– Приходил ли в деревню еще кто-то до нас? Мужчина.

– Я никого не видел, – без промедления последовал ответ. Кента разочарованно выдохнул. – Но пару дней назад Юсэй ушел надолго, а вернулся напуганный. То есть тут все не очень веселые, но тогда мне показалось, что произошло нечто необычное для Сотомичи. Более необычное, чем туман из Ёми, который не сходит до рассвета.

– Однако хозяин ни словом не обмолвился, что, кроме нас и мальца, кто-то еще на днях находил якобы невидимое поселение, – усмехнулся Хизаши. – А ведь событие и правда не рядовое.

Кента подошел к окошку и посмотрел на раскинувшуюся вниз по склону деревню. Где-то там, дальше за пеленой тумана, должно быть сухое русло реки, если сказанное матерью Юсэя не выдумка. Отец написал «Сотомичи», потому что хотел, чтобы Кента пришел сюда. Зачем? Спасти деревню от проклятия или спасти его самого?

– Где ты, отец? – одними губами прошептал он. И в этот миг никакие демоны Ёми не пугали его так, как неизвестность. Туман плотно устилал землю, и в нем, точно призрачные фонарики, блуждали зеленые огни, похожие на хака-но хи со старого кладбища. Следя за их плавным движением, Кента вдруг заметил человеческие силуэты, точно так же медленно плывущие сквозь туман. Люди они или демоны, живые или мертвые, отсюда не разобрать.

– Закрой окно, – велел Хизаши. – И ложись спать. До утра все равно больше ничего не сделать.

Тепло от очага под ними поднималось наверх, но не могло развеять неприятную затхлую стылость. Томоё устроился на тонком матрасе подальше от них двоих и свернулся в комочек. Хизаши с сомнением изучил доставшуюся ему постель, повздыхал и все-таки лег, спрятав ладони под одеждой. Он всегда мерз, а здесь, должно быть, и подавно. Кента погасил лучину, прислушался к звукам снизу – хозяева тоже укладывались, пока огонь в ирори еще не угас, – и устроился поближе к Мацумото. Меч положил между ними так, чтобы легко схватить его даже спросонья.

Звуки смолкли, холодная, неприветливая тишина была настолько плотной, что казалось, весь мир умер до утра, и лишь их дыхание долетало до чуткого слуха. Кента думал о тенях, что неслышно скользили за стенами, и не чувствовал той нерешительности, за которую часто получал выговор от Хизаши. Послание в Дзисин отправлено, школа наверняка пошлет кого-нибудь на помощь, им нужно только дождаться и за это время узнать все, что можно, о проклятии деревни Сотомичи и о том, как она связана с человеком по имени Куматани Сугуру.

Рано утром Кента проснулся один: Томоё и Мацумото спустились к хозяевам раньше него. Но выглянув наружу, понял, что солнце давно встало, просто Сотомичи накрыла непогода, и серые облака не пропускали свет. Туман и правда испарился, может, вернулся в Ёми. Кента даже увидел вполне обычных людей, рискнувших покинуть свои дома с наступлением дня.

– Проснулся, – с недовольством встретил Хизаши его появление.

– А где Томоё?

Женщины у очага отвели взгляды, Юсэй хмурил кустистые брови. Дурное предчувствие стягивало воздух.

– Где Томоё? – повторил Кента, и Мацумото поморщился.

– Да кто теперь знает? Исчез твой Томоё, еще до рассвета вышел.

– Вышел? Как вышел? – не понял Кента и перевел взгляд на хозяина. – Вы это видели?

– Бабушка слышала, как кто-то ближе к утру открывал дверь, – сказала одна из женщин. – Она слепая и не видела, но звук различила. Ночью тут тихо.

Кента едва не застонал в голос. Перед сном он твердо уверился, что их цель – просто дождаться кого-то из Дзисин, но непоседливый мальчишка все испортил.

– Надо искать его. Деревня большая? Обойдем всю.

– Ищи, не ищи, а толку не будет, – тяжко вздохнул Юсэй. – Ребенка унесли демоны. Никому нельзя бродить по ночам в тумане.

– Нас вчера никто не унес, – возразил Кента. – И мы… Мы не можем его бросить.

Хизаши молчал, но и не спорил, как обычно. С Томоё у него отношения не сложились сразу, да и что они о нем знали? Только имя. И все же Кента отчего-то чувствовал ответственность за него и не мог ждать.

– Я иду на поиски.

Никто из приютившей их семьи не пошел за ним, и только на улице Кента обернулся и увидел Хизаши. Тот выглядел сердитым и хмурым, Кента немного научился разбирать оттенки его недовольства и пришел к выводу, что он встревожен.

– Если хочешь помочь, можем разделиться, – предложил Кента, но даже не успел толком договорить.

– Если настроен серьезно, надо сразу идти к реке.

– Ты веришь в легенду о вратах в царство демонов?

– Подумай немного и скажи, а ты веришь?

Кента вспомнил ощущения и запахи, накрывшие его в тот миг, как они с Мацумото вышли из зарослей горца, вспомнил склизкие прикосновения тумана, огни и тени в нем. Окровавленную записку отца.

– Я не знаю, – честно ответил он.

– Тогда идем и убедимся сами.

Хизаши обогнул его и без спешки двинулся вперед, туда, куда под уклон уходила земля. Деревенские при виде их двоих не убегали, но застывали на месте, провожая настороженными взглядами, будто забыли, как выглядят другие люди, и не могли решить, прятаться им или выйти навстречу. Кента старался слишком не торопиться, чтобы не пугать их, однако Хизаши целенаправленно двигался мимо нахохлившихся черными птицами домов все дальше и дальше, и не думая притормаживать. Кента нагнал его и молча пошел рядом, пока деревня не осталась за спиной, а перед ними не возник обрывистый склон.

– Здесь и правда была река, – сказал Хизаши, заложив руки за спину. Ветер дергал отдельные пряди его длинного хвоста и трепал хаори. На самом краю было холоднее, мрачное небо раскинулось серым куполом низко над головами. Кента подошел ближе к обрыву и посмотрел вниз. Там, в сухом русле, клочьями висел туман, но не такой густой и непроглядный, как ночью, сквозь него виднелись неровности застывшего дна. Получившийся после обмеления каньон был глубоким, с почти вертикальными стенками. Как спуститься, не переломав ноги, Кента пока не знал.

– Смотри, там что-то вроде ступеней, – указал Хизаши сложенным веером. Чтобы увидеть, Кенте пришлось изрядно напрячь зрение. И правда, дальше вдоль берега, где река давала небольшой изгиб, склон был странно изрыт, будто кто-то пытался вырубить в твердой земле ступени. Подойдя ближе, они убедились, что правы.

– Хизаши-кун, ты…

– Я знаю все, что ты хочешь сказать, – резко оборвал его Мацумото, – ты удивительно предсказуем, это даже не весело. Мне плевать на мальца, но он подозрительный.

– Я не думаю, что он хочет причинить нам вред.

– Будь он женщиной, я бы принял твое упорство как данность, – усмехнулся Хизаши. – Но это просто скользкий мальчишка, который поразительным образом оказывается там же, где и мы, даже если эти места совсем не подходят для праздных прогулок. И вот он не просто сидит, будто дожидается нас, возле врат в Ёми, а еще и пропадает сразу же, как мы остаемся тут на ночь. Давай, скажи мне, что это случайность.

– Мы можем лишь спросить его самого, – ответил Кента, не собираясь затевать спор здесь и сейчас. – А для того надо его спасти.

– И этот твой ответ я уже знал, – вздохнул Хизаши и посмотрел вниз. – На сей раз я пойду первым, а ты выжди немного и следуй за мной на расстоянии.

«Ступени» были узкими, неровными, порой со слишком большими промежутками. Идти сразу друг за другом могло быть опасно, и Кента честно досчитал до тридцати, прежде чем начать спуск. Подошвы так и норовили соскользнуть, а дно приближалось медленно, будто неохотно. Наконец Кента тоже оказался на бывшем дне реки и мысленно ответил на недавний вопрос Хизаши – теперь он верил, Ёми рядом. До того здесь было тошно, что простым людям и думать нечего, чтобы подойти достаточно близко, он и сам содрогнулся от плотной ядовитой ауры, пропитавшей туман, устилавший бугристую поверхность. Если Кента думал, что проклятое место посреди леса, куда они с Мацумото угодили в поисках ёкаев для церемонии обретения меча, отвратительно этому миру, то нынче он столкнулся с чем-то ужасающим. В горле запершило, и он закашлялся. Прижал ладонь ко рту и с удивлением обнаружил на ней следы крови.

– Постарайся не делать частых и глубоких вдохов, – велел Хизаши, хмуро наблюдая за ним. Сам он выглядел как обычно, разве что более сосредоточенно. – Темная аура здесь превратилась в демоническую скверну, на людей она действует как отрава.

– Демоническая скверна? – Кента прижал ладонь к лицу. – Дыхание демонов?

Так оммёдзи иногда называли осорэ, которую распространяли не ёкаи, а демоны, вышедшие прямиком из Ёми. Для живых она была смертельно опасна. Для Мацумото Хизаши – возможно, не настолько.

Хизаши кивнул.

– Похоже, не наврали нам местные. Все еще хочешь спасать своего Томоё?

– Дело не в нем одном.

– Если кто-то спустился сюда и находился какое-то время…

– Я знаю. Его внутренности расплавятся, а кожа покроется язвами.

– Ки застопорится и меридианы, по которым она течет, разорвутся навсегда. Это верная смерть для оммёдзи.

Кента упрямо вздернул подбородок. Знал, что Хизаши лишь хочет убедиться в его решительности, предупредить обо всей возможной опасности. Так он проявлял заботу, и Кенте было приятно. Но это уже ничего не изменит.

– Чем дольше стоим на месте, тем скорее с нами случится все перечисленное, – сказал он и пошел вперед. Мацумото громко вздохнул и раскрыл веер. Мерные взмахи духовного артефакта разгоняли темную энергию, позволяя делать короткие вдохи без страха умереть на месте.

Так и шли плечом к плечу, пока не увидели в противоположном склоне дыру. Врата в царство демонов выглядели как вырытая зверем яма, даже камнями не выложена, но зато из нее клубами валил грязно желтый туман и расползался по сторонам длинными подвижными усиками. Они извивались, ощупывали землю перед собой в поисках неосторожной жертвы. На яму падала глубокая тень, и где-то в недрах мелькали зеленые и красные огни.

– Ужас, – пробормотал Хизаши, прикрывая рот и нос рукавом. Кисть с веером заработала усерднее, но в такой близости от ямы он уже мало помогал. Кента потянулся к четкам и едва их коснулся, как дышать стало легче.

– Не могу поверить. Это и вправду врата в Ёми.

– Они не такая уж редкость, если подумать, – ответил Хизаши. – Демоны же как-то попадают в мир людей.

Стоять так и дальше было глупо. Кента, чуть помедлив, шагнул вперед. Щупальца тумана жадно поглотили его сначала по пояс, а потом и целиком. Одной рукой прижимая ворот хаори к лицу, а другую – с ножнами, выставив перед собой, он медленно и осторожно ступал все дальше во мрак. Хизаши не отставал. С товарищем за спиной было не так страшно, Кента не заметил, когда хмурое небо сменилось земляным сводом, а под ногами что-то захрустело. Туман осел, облизывая теперь лишь ступни да изредка липко касаясь щиколоток. Кента рискнул вдохнуть и получил тычок между лопаток.

– Не дури, – бросил Хизаши раздраженно. – То, что тумана не видно, не значит, что скверна вдруг вся испарилась.

– Но я не могу столько совсем не дышать.

– Совсем не дышать не могу даже я. Просто постарайся сохранять спокойствие, и тогда твое дыхание придет в гармонию.

Находясь на пороге Ёми, было сложновато следовать этим советам, подумал Кента, но честно постарался поймать то состояние, что предшествует погружению в медитацию. Он почувствовал, как ки в теле благодарно замедляет бег, сердцебиение восстанавливается, и грудь больше не сдавливает железным обручем.

– Так-то лучше, – похвалил Хизаши и, прищурившись, посмотрел вдаль. Кента почти ничего не видел, но догадывался, что глаза Мацумото иные, и теперь надежда только на них. Признаться, ринувшись с места, он не подумал об освещении.

– Тут что-то валяется. – Хизаши подошел к стене и наклонился. Чиркнуло камнем о камень, раз, другой, третий – вспыхнуло пламя, и факел осветил путь.

Тоннель будто выгрызали в земле зубами огромного чудища, потолок почти касался макушки Хизаши. Кента опустил взгляд и ахнул – тем, что хрустело под ногами, были разбросанные тут и там пожелтевшие человеческие кости.

– Ну, по крайней мере, мы не первые, – нашел хорошее Хизаши, но его желтый глаз засверкал ярче. – Главное теперь, не повторить их судьбу.

Они пошли дальше, стараясь не наступать на останки. Кента думал, что придется постоянно идти вниз, но ошибся. Путь уводил их дальше и дальше от входа, но без уклона. И хотя тревога все нарастала, ничего страшного не происходило.

Пока Кента не оказался прямо перед свисающим с потолка трупом.

У него не было головы, и с гладкого среза шеи капала кровь, собралась уже целая лужица. Свод здесь был чуть выше, но все равно недостаточно, чтобы не врезаться в тело, преградившее дорогу.

– Не обращай внимания, – окликнул его Хизаши, – идем.

Сцепив зубы, Кента осторожно обогнул страшную находку, но не прошел и пары шагов, как обнаружил, что тоннель превратился в лабиринт из свисающих мертвецов. Все они были обезглавлены, а их головы торчали с кольев, образующих частокол вдоль стен.

К горлу подступила тошнота.

– Кто-то тут очень постарался напугать чужаков, – сказал Хизаши. – Хочешь вернуться?

– Нет!..

Кента уклонился в сторону, чтобы не потревожить покойника, а следом за ним другого. Тяжелый запах крови витал в воздухе, и без того уже отравленном. С замиранием сердца Кента вглядывался в одежду несчастных – нет ли среди них Томоё. Или… Нет, искать отца бессмысленно, его он рисковал попросту не узнать.

Кровь все-таки попадала на хаори, и вскоре оно стало совсем непригодным. Под ногами неприятно хлюпало. Мацумото фыркал, как ёжик, когда случайно касался мертвых тел, или на волосы попадала кровь. Кента лишь мельком оглянулся на него, и кое-что заставило его похолодеть.

– Хизаши, она… она моргнула.

Голова на колу пошевелила губами, глазные яблоки провернулись по кругу, пока не остановили взгляд на дерзких пришельцах. Едва это произошло, как тишина наполнилась шорохом ресниц и скрипом потревоженных веревок.

– Нас обнаружили, – без страха произнес Мацумото и толкнул Кенту в плечо. – Бегом!

Больше они не осторожничали. Кента руками расталкивал беспокойно раскачивающиеся тела, Хизаши без жалости отрубал им конечности острой кромкой веера, оставляя за собой жуткий след. Наконец бесконечный подземный ход вывел на небольшую площадку с аркой, сложенной из костей и черепов. Неведомый умелец даже расставил зажженные свечи в мертвых головах. У одной из них чудом сохранилась черная повязка на глазу.

– Кинтаро-сан? – Кента крепче стиснул ножны с Имой. – Как это понимать? Неужели нас сюда заманили?

– Делаешь успехи, – кисло похвалил Мацумото. – А я говорил.

Вернуться – покрыть себя позором, прежде всего перед самим собой. Снова просить хотя бы Хизаши поберечься – бессмысленно. Он бы ни за что не пошел, если не хотел, значит, таково его желание.

– Мы все время шли прямо, – сказал он, – наверное, за костяной аркой будет спуск. Готов?

Хизаши спрятал за веером половину лица и загадочно сверкнул глазами поверх.

– Посмотрим же, что нам покажет Ёми.

Широкие ступени были вырезаны в сплошной толще камня. Вокруг лишь мрак, скрывающий все за пределами лестницы. Через равные промежутки – Кента считал – в треногах полыхало синее пламя, каким сгорают талисманы, указывая на демонов. Оно не грело, лишь отбрасывало призрачные отблески, позволяя рассмотреть следующую ступеньку. Никто не пытался убить их, более того, с каждым шагом дышалось все легче. Хизаши задумчиво хмурился.

– Ты слышал истории о том, как люди спускались в Ёми? – спросил Кента.

– Что спускались, слышал. Что выживали – нет.

– Если и записка с названием деревни, и подсказка от Кинтаро лишь способ заманить нас сюда, то едва ли для того, чтобы убить. Не проще ли сделать это еще на подходе?

– Разумно говоришь. Но ты не учел кое-чего. Того, что было до обнаружения записки.

Кента отвернулся. Как бы он ни старался не думать об этом, холодная, скользкая как рыбина, мысль возникала в голове то и дело, стоило им узнать о пропаже Томоё.

– Пока не найду отца, он жив.

Хизаши тихо вздохнул и махнул рукой вперед.

– Смотри, скоро лестница закончится. Мои колени больше не выдержат.

– Твои колени выдерживали и большее, – усмехнулся Кента. Однако спуск и правда подходил к концу. Синий огонь остался за спиной, в нем отпала нужда, ведь внизу был свет, похожий на свет пасмурного осеннего дня. Кента оглянулся – ступени уходили в темноту, пока не исчезли совсем. Пути назад не осталось.

Перед ними же раскинулся берег спокойной реки, воды ее имели необычный желтый оттенок, склоны по обе стороны покрывала жухлая скудная растительность. Казалось, ей было сложно вырваться из земли без солнечного света, и она давно отчаялась. Слабый ветерок – ни теплый, ни холодный – едва касался кожи.

– Это и есть царство демонов? – спросил Кента. Он и сам не знал, чего ожидал, но открывшийся вид был слишком мирным, пусть и унылым.

– Должно быть так, – ответил Хизаши. – Смотри, эта река похожа на ту, что описывают в Чжунго как реку, текущую в подземный мир мертвых.

– Но мы не в Чжунго.

– Мир людей разорван на части, – пожал плечами Хизаши, – но кто сказал, что мир мертвых должен быть таким же?

Он кивнул на реку. Кента проследил направление и увидел на ее поверхности крохотную точку.

– Ты говоришь загадками, – посетовал Кента. – Может, ты знаешь, что означает этот плот?

Хизаши прищурился, а точка меж тем и впрямь превратилась в плот, и стало видно человека, лежащего на нем без движения. Желтые воды несли его мимо медленно, но неотвратимо. И наконец Кента узнал Томоё. Мальчишка будто крепко спал, а может…

– Куда ты? – встревожился Мацумото.

Кента стянул окровавленное хаори и подошел к краю.

– Надо вытащить мальчика.

– Сдурел? Это река подземного царства, а ты надумал нырять? – вспыхнул Хизаши.

Плот, поравнявшись с ними, начал плавно закручиваться в водовороте, и Кента не стал медлить. Прыгнул с обрыва, и река разомкнулась, принимая его.

В мутной желтой глубине мигом отказали все чувства. Ничего не видно, ничего не слышно. Кента не понимал, где верх, а где низ. Пытался всплыть, но сколько бы ни греб, будто лишь приближался ко дну.

«Просто постарайся сохранять спокойствие, и тогда твое дыхание придет в гармонию».

Кента перестал барахтаться и позволил себе полную неподвижность. Внутренняя ки засияла в теле, и страх испарился. Кента напряг мышцы и в пару мощных гребков вытолкнул себя на поверхность прямо возле связанных между собой бамбуковых стволов. Томоё соскользнул уже наполовину. Водоворот утягивал Кенту вглубь, но он еще мог бороться. Схватил мальчишку за плечи и стащил в воду. Живой! Кента махнул рукой, давая Хизаши знать, что с ними все в порядке, и поплыл к берегу.

Томоё был невероятно бледен, почти до синевы. Без вечной дерзкой маски, делавшей его юное лицо больше смешным, чем взрослым, он казался совсем другим: разгладились насупленные складки на лбу, расслабились упрямо поджатые губы, еще по-детски припухлые. Хизаши смотрел со стороны, как Кента пытается привести мальчишку в чувства.

– Я так и знал, – наконец сказал он.

Кента отвлекся на мгновение, а потом разглядел как следует обтянутое мокрой тканью тело перед собой. И ошибки тут быть не могло.

– Надеюсь, она теперь не заставит тебя на ней жениться, – съехидничал Мацумото. – Свадьба – это глупо.

Кента в недоумении смотрел на девушку, в которую вдруг обратился Томоё, и поражался тому, как сразу ничего не заподозрил. Списывал миловидность, хрупкость и странный голос на возраст, но все было гораздо проще и вместе с тем сложнее. Томоё оказался… Чиёко.

Кента отпрянул, держа перед собой раскрытые ладони, которыми ее только что касался. Стало неловко, и незнание его не оправдывало.

– Хитрая бестия, – то ли осуждающе, то ли восхищенно протянул Хизаши. – Даже меня почти провела, но я чуял подвох.

– Но зачем бы ей так делать?

– Может, пряталась от кого-то? Какая разница? Давай просто оставим ее тут.

– Что?

– Оставим ее тут. Поделом будет.

– Ни за что! – возмутился Кента. – Пусть мы пришли за Томоё, ничего на самом деле не изменилось.

– То-то же ты весь покраснел.

– Это… это от холода, – солгал Кента и опустил взгляд на бледное девичье лицо. Определенно оно было ему знакомо по рёкану с бакенэко, там она представилась нанятой служанкой по имени Чиёко. – Она ведь спасла нам жизни.

Хизаши всего передернуло, и он сердито засопел, но возразить не смог. Так и замолчал. Кента не рискнул хлопать девушку по щекам, а иного способа вернуть ее в сознание не придумал. Наконец решился легонько шлепнуть, но без особого толка.

– Она ведь не могла нахлебаться, – сказал он. – Я не давал ей погрузиться в воду. Хизаши, что мне делать? Хизаши?

Он поднял голову и обнаружил, что друга рядом нет. Огляделся – пустота. А ведь тут и спрятаться даже негде, кругом голая равнина. Не в реку же он бросился?

– Хизаши! – позвал Кента встревоженно. Оставив Чиёко, он встал и, сложив ладони у рта, крикнул громче: – Хизаши!

Ни слова, ни всплеска в ответ. Мацумото испарился.

Кента едва не схватился за голову. Как он мог забыть, что царство демонов коварно? Оно украло у него Хизаши. Поманило одним, но забрало другого.

– Я тебя найду, – прошептал он. – Только дождись.

В Ёми не было дня и ночи, лета или зимы, даже самого времени, казалось, не существовало. Кента долго брел по бесконечной равнине вдоль желтой реки с Чиёко на спине, но пейзаж не менялся. Все та же пустошь с полумертвой блеклой травой с одной стороны, обрыв с другой, а над головой серое хмурое небо, затянутое облаками. Одно хорошо – даже в мокрой одежде Кента не чувствовал холода, да и, несмотря на то, что в желудке было пусто, голода тоже не ощущал. Направление выбрал наугад, решив двигаться от лестницы вперед, а не назад. Девушка не приходила в себя, ее тонкие руки безвольно покоились у Кенты на плечах, голова касалась его затылка.

В какой-то момент Кента увидел впереди клубы тумана, в котором угадывались нижние ступени каменной лестницы. Кента опустил Чиёко на землю возле скинутого им же окровавленного хаори – так он вернулся обратно, никуда не сворачивая, будто вся Ёми сжалась до узкой полоски.

Кента попытался разглядеть, что там, на той стороне, но противоположный берег терялся в мутном мареве. Может, преодолеть расстояние вплавь? Но что, если Хизаши останется тут совсем один? Кента обернулся на Чиёко. С ней будет сложно, но и бросить ее, такую беззащитную, ждать он тоже не мог. Закрыв глаза, он взмолился Лунному медведю. И пусть деревня и святилище далеко, мама учила, что искренняя молитва всегда достигнет ушей божества.

«Пожалуйста, помоги мне найти отца и друга, направь мои ноги и дай силы моим рукам, проясни разум и наполни сердце огнем».

Кента стоял, зажмурившись, и верил так отчаянно, как никогда прежде. Посмотрев перед собой снова, он увидел, как доска за доской над рекой возникает мост, затягиваются узлы из веревок. Но только это была не божественная помощь, о которой он так просил, потому что воздух загустел от тяжелой темной энергии, она окутывала строящийся мост, и если он куда и вел, то к новым неприятностям.

Это было приглашение, и Кента взвалил Чиёко на спину и ступил на шаткую конструкцию.

Как ни странно, мост не рухнул под ними, и на том берегу не разверзлась бездна огня. Кента ступил на землю, и порыв душного воздуха взметнул ему волосы, уже почти высохшие после купания. Облака чуть разошлись, и сквозь них пробился свет, похожий на солнечный, но в нем не ощущалось того тепла, что дарила людям богиня Аматэрасу. И все же узкие полосы свечения заскользили по земле, и в тот же миг поле перед Кентой окрасилось в кроваво-красный. Сотни цветков раскрылись одновременно, тонкие лепестки закрутились вниз, а стрелы тычинок устремились вверх. Кента застыл, пораженный пугающей красотой паучьих лилий, превративших все вокруг в сплошное алое покрывало.

Мама говорила, что хиганбаны соединяют мир мертвых и мир живых, ими можно любоваться, но нельзя трогать. Они – это изысканная красота смерти. Кента чувствовал ее зов, он положил Чиёко на землю и сделал шаг в сторону.

– Стой!.. – послышался отчаянный вскрик. Кента обернулся. – Не ходи.

Чиёко привстала, но слабость все еще не позволяла ей подняться. Под тяжестью влаги волосы ее выскользнули из узла и, высохнув, обрамляли лицо, подчеркивая его нежность. Но даже в таком состоянии она пыталась что-то сделать.

– Мне надо туда, – уверенно сказал Кента.

– Нельзя. – Она откашлялась и тверже продолжила: – Тебе не спасти его… Давай уйдем. Еще есть шанс хотя бы для нас.

Кенту будто ударили. Никакая вражда не оправдывала таких слов, как бы Чиёко ни относилась к Хизаши, у нее не было права решать, жить ему или нет. Он стиснул кулаки и спокойно ответил:

– Даже если и так. Никто не заставит меня выбирать между ним и тобой. Спас тебя, спасу и его тоже.

Он больше не стал слушать возражений и решительно шагнул в багровеющее поле цветов. Кучерявые головки покачивались, потревоженные его появлением, будто перешептывались друг с другом. Кента не ощущал ни страха, ни сомнения, связь с Хизаши, которую он чувствовал с весны, вела его сквозь тьму. От красного перед глазами все смазывалось в одну кровавую пелену. Удушающе сладкий запах кружил голову. Кента остановился и тут же увидел пятно цвета спелой сливы. Оно проглядывало за кружевными шарами лилий, то появляясь, то исчезая. Кента едва не сорвался на бег, но вспомнил, что смерть не любит суеты.

И вот Мацумото Хизаши уже перед ним.

На багровеющем одеяле из хиганбан он лежал без движения, бледные кисти покоились на животе. Он будто спал, но грудь не вздымалась. Вокруг него лилии цвели пышным цветом, обнимали со всех сторон. Медовая сладость витала в воздухе. Кенте на миг подумалось, что он не видел ничего прекраснее этой картины, но тряхнул головой, и дурман развеялся.

– Хизаши! – Он опустился на колени возле друга и проверил пульс. Безжизненная рука была холодна, сердце не билось, это тело лишилось жизни. Это было слишком похоже на то, что произошло в их деревне, тот же мертвенный холод, будто тело умирало раньше, чем человек успевал понять. Какая жестокая насмешка – снова заставить Кенту пройти через тот кошмар. И все же он не желал верить. Они в царстве демонов, в Ёми, куда никто не пошел бы по доброй воле, а они пошли. Нельзя так просто сдаться.

Кента положил ладонь на средоточие ки Хизаши и попытался уловить его внутреннюю энергию. Сначала казалось, все зря, но наконец он ощутил ее слабое движение. Если ки продолжала циркулировать, жизнь еще не покинула тело. Кента вспомнил все, чему научился в Дзисин, все, что узнал сам и подсмотрел у других, в том числе и у Мацумото, и решил запустить движение его ки с помощью своей собственной.

«Живи. Живи. Живи. Ты же даже не человек, как ты можешь умереть здесь?»

Чужая энергия отозвалась как родная. Кенте не составило труда наладить ее циркуляцию, но физически Хизаши все еще был мертв. В любом другом случае Кента бы отчаялся, но он помнил, что перед ним хэби в облике человека, и даже если все гораздо сложнее, там, где у смертного нет шансов, ёкай обязан справиться.

Хизаши обязан справиться.

И снова Кента взвалил груз на спину и пошел обратно. На этот раз все стремилось ему помешать: погас и без того тусклый свет, возвращая унылые сумерки, одна за другой сворачивались бутоны хиганбан и засыхали. Ветер срывал скрюченные лепестки и швырял в лицо, и они оставляли на коже неглубокие порезы. Кента опустил голову и упрямо двигался дальше.

Чиёко ждала у кромки поля и всматривалась вдаль обеспокоенным взглядом. Пока его не было, она успела привести себя в порядок, распустила волосы и собрала в хвост лентой. Девушка все еще была бледна и слаба на вид, но хотя бы уже могла передвигаться самостоятельно. Двоих бы Кенты не унес.

– Мацумото? – удивилась Чиёко. – Что с ним такое?

– Давай уйдем отсюда, – попросил Кента. Теперь больше ничего не указывало ему путь, и близость места, где он нашел Хизаши таким, угнетала.

Девушка молча кивнула.

Они пошли наугад и не обменялись ни словом, пока не появилась дорога, ведущая мимо поля хиганбан все глубже в мир демонов.

– Как думаешь, сможешь унести Хизаши с собой? – спросил Кента.

– Ты хочешь меня прогнать, что ли? – насупилась Чиёко, так сильно напомнив сейчас Томоё. Точнее, они и были одним человеком, и это пока сбивало с толку.

– Я иду на риск из личных побуждений, вы оба не обязаны этого делать… особенно ты.

– А что со мной не так?

– Ну… ты же девушка.

Чиёко покраснела и долго не могла найти слов, только кусала губы. Кента не выдержал первым:

– Прости, мы поняли, когда вытащили тебя из воды.

– Раз так, то тем более, – насупилась она. – Как считаешь, у кого больше шансов выжить тут: у троих, или у слабой девушки с трупом на руках?

– Не надо так, – нахмурился Кента. – Его ки в норме, значит, о смерти говорить рано. Когда выберемся, целители в Дзисин найдут способ помочь ему.

– Хорошо. Но я иду с тобой. Или такая я тебе в тягость?

Кента не хотел спорить, главное, он предложил, на большее не было времени. Он не знал, действовала ли на них темная энергия, а если да – чем это в итоге обернется. Но перед тем, как двинуться с места, решил признаться:

– Я ищу своего отца. Перед исчезновением он оставил записку с названием деревни Сотомичи. Я не знаю, был ли он сам здесь, но ты говорила, что недавно случился какой-то переполох, он совпадает по времени с тем, когда отец мог бы добраться до Сотомичи.

– И ты решил, что он спустился в Ёми?

– Я не знаю. Но это не может быть совпадением. И раз мы уже здесь… – он запнулся. – А как ты сюда попал… попала?

Чиёко отвела взгляд.

– Я не помню. Я будто спала и видела сон, в нем были страшные тени, они гнались за мной, и вот я проснулась.

– И сразу поняла, где ты?

– Я не глупая, – осуждающе произнесла она.

– Я не хотел тебя обидеть. Просто…

– Ты волен мне не доверять, – по-своему расценила заминку Чиёко. – В конце концов, я же обманывала вас, притворялась не тем, кто есть на самом деле.

– Не надо оправдываться.

– Кто сказал, что я оправдываюсь? – она упрямо дернула подбородком. – Я объясню все позже, обязательно. Ты не заслуживаешь лжи, Кента-кун.

Она странно кашлянула, отвернулась, и Кента почувствовал схожее желание. Поудобнее подхватив Хизаши под коленками, он пошел вперед, чуть сгибаясь под тяжестью своей ноши. В сравнении с Чиёко, Мацумото весил как и должен весить молодой мужчина, ну, может, чуть меньше. Так они и шли, а местность неуловимо менялась, под ногами чаще попадались камни, дорога пошла вверх, пока не сузилась до тропы, по которой уже не пройти вдвоем. Сгустился туман, и все вокруг заволокло его серыми клубами. Помня предостережение Хизаши, Кента остановился и велел Чиёко не вдыхать отраву мира демонов. Девушка оторвала от своего кимоно две полоски и завязала себе рот и нос.

– Сейчас, подожди. – Она достала из-за пояса тканевый мешочек. – Тут особые травы, они могут защитить от скверны. Возьми.

– Хизаши нужнее.

Чиёко опустила протянутую руку и, помедлив, сунула мешочек Хизаши за ворот.

– Насколько хорошо ты его знаешь? – спросила она.

– Он мой друг, – уверенно ответил Кента.

– Как легко ты произносишь подобные слова.

– Это не так. Но ты тоже можешь стать моим другом. Если хочешь, конечно.

Чиёко не ответила. А вскоре туман развеялся, и они с удивлением обнаружили, что на самом деле все это время поднимались в горы, нависающие над ними заснеженными пиками, а по краям тропы с одной стороны была глубокая пропасть.

– Как это произошло? – спросил Кента. – Почему мы не увидели их издалека?

– Ёми морочит нам головы, – ответила Чиёко. – Кажется, будто она создает сама себя прямо у нас на глазах.

– Невероятно!

– Тебя это восхищает? – не поняла девушка. Кента смутился, но от своих слов не отказался:

– Но разве нет? Никогда не слышал ни о чем подобном.

– Ты странный. И друг твой странный.

Кента только улыбнулся в ответ, ведь Чиёко не представляла, насколько именно Мацумото «странный».

Они продолжили подъем по горной извилистой тропе, что змеей опоясывала гору, скрадывая расстояние, но чем выше они забирались, тем холоднее становилось. Исчезла растительность, ветер разошелся не на шутку, кусая щеки и покалывая руки острыми иголками. Чиёко уже дрожала от холода, Мацумото все сильнее наваливался на спину твердой стылой тяжестью. Кента старательно гнал от себя тревожные мысли, но здесь, кроме ветра и скал, не было ничего, что могло бы их остановить.

– Давай отдохнем, – попросила наконец Чиёко. Кента все еще не так сильно устал, но ему требовалось проверить ки Мацумото и при необходимости подправить ее течение. Поэтому он согласился.

Как по заказу, впереди показалась пещера – полукруглое отверстие в скале, наполненное тьмой. Свет сторонился ее, но внутри хотя бы не будет ветра, и Кента поманил Чиёко за собой. Но как только они оба вошли под своды пещеры, обнаружили, что не первые искали в ней укрытие: кто-то до них устроил тут скромное жилище, поставил огромный грубо сколоченный стол, соорудил очаг по центру, разложил звериные шкуры, чтобы утеплить пол.

– Кто может жить в Ёми? – спросил Кента и сам себе ответил: – Демоны.

Чиёко без страха прошлась по пещере, мимоходом касаясь всех вещей, и чем дальше, тем больше смурнело ее лицо.

– Лучше бы нам тут не задерживаться.

– Я только посмотрю, как Хизаши, и пойдем.

Кента уложил Мацумото на шкуры и проверил пульс. К сожалению, ничего не изменилось, ни в лучшую, ни в худшую сторону, и ки медленно, но безостановочно текла в холодном мертвом теле. Кента не понимал, как такое возможно, хотя в этом странном и страшном месте все было необычно. Люди много чего придумывали о царстве демонов, и ни один из тех рассказов не походил на правду.

– Помоги мне его посадить, – попросил Кента.

Девушка неохотно согласилась.

– Все будет хорошо, – пообещал Кента, даже если никто не слушал. Сев позади, он снова поделился своей ки с другом. И если долгая дорога и голод на Кенте особо не сказывались до сих пор, но после такого ритуала он почувствовал себя уставшим и вялым.

– Что ты делаешь? – насторожилась Чиёко.

– Ты вряд ли поймешь, если я отвечу, – сказал он, трогая запястье Хизаши. – Дай мне немного времени.

– Он жив, – сказала она вдруг.

– Конечно, жив, – резко откликнулся Кента. – Я же сказал, что раз спас тебя, спасу и его.

– Именно за это я и хочу извиниться. – Чиёко неловко обхватила себя руками, то ли смущаясь, то ли пытаясь согреться. – Когда я говорила, что тебе его уже не спасти, я имела в виду не Мацумото, а…

Грубая глиняная плошка размером с тазик для банных принадлежностей подскочила на столе несколько раз и упала на пол. Кента ощутил вибрацию всем телом, будто гора зашевелилась. Чиёко метнулась к выходу, и оттуда донесся ее испуганный вскрик.

– Поздно! Хозяин возвращается!

– Хозяин?

– Огромный, страшный, синий они!

Кента тоже поспешил проверить и застыл на месте: по тропе в их сторону лениво шагал синекожий гигант со свирепой мордой, похожей на собачью, и толстым коротким рогом во лбу. Его шаги отдавались дрожью во всей горе, а шипастая дубина, которую он волок за собой, устрашающе скрежетала. И пусть пока он достаточно далеко, каждый его шаг был равен десятку человеческих.

– Что нам делать? – спросила Чиёко.

– Спрятаться негде. Придется сразиться с ним.

– Ты с ума сошел!

Кента и правда чувствовал себя не так, как обычно. В нем было мало сил, но много решимости, больше, чем когда-либо. Он обнажил меч и велел Чиёко вернуться вглубь пещеры.

– Будь с Хизаши. Мне больше некому его доверить, кроме тебя.

Девушка несмело коснулась его локтя и отступила. Однорогий гигант приблизился настолько, что разглядел наконец чужака на своем пороге.

– Что это здесь такое?! – взревел он, и Кента едва не оглох.

Они был не меньше полутора дзё в высоту, Кента макушкой не дотягивался ему даже до пупка. Синяя кожа выглядела толстой и грубой, под ней бугрились мышцы, а над обвязанной вокруг бедер шкурой нависало жирное пузо. Когда они наклонился разглядеть человека, Кента увидел свое отражение в его круглых выпуклых глазах под тенью выступающих надбровных дуг. Широкий рот раскрылся, и смрадное дыхание вырвалось облачком желтого пара.

– Кто ты такой, червяк? – спросил он.

– Мое имя тебе ничего не скажет, демон, – ответил Кента. – Лучше запомни, что я – оммёдзи!

Выкрикнув это, он подпрыгнул и, оттолкнувшись от колена гиганта, в полете срубил ему кончик рога. Учителя предупреждали, что в рогах у демонов сосредоточено много силы, лишившись их, они становятся слабее.

Он приземлился, и на него понеслась палица, вся утыканная острыми шипами. Кента не успевал увернуться, а меч мог бы выдержать такой удар, лишь имей его владелец достаточно высокий уровень ки. Поэтому Кента схватился за шип и заскочил на палицу за миг до того, как она врезалась в землю, разбрасывая осколки камня, как брызги дождя. Кенту качнуло, но он удержался.

– Мелкий, а ловкий, – прогрохотало сверху, и перед лицом появился клыкастый оскал демона.

И он так махнул дубиной, что Кенту сдуло с нее ветром. Он покатился по каменистой тропе и воткнул меч, чтобы затормозить падение. Оставив за собой глубокую борозду, он застыл в шаге от пропасти. Теперь они стоял между ним и пещерой.

– Стой! – крикнул Кента. – Мы еще не закончили!

Демон не собирался его слушать. Пригнувшись, он вошел в пещеру, где остались Чиёко и Хизаши.

– Стой! Если ты победишь меня, я сам залезу тебе в пасть!

Они остановился и неуклюже развернулся. В тени его глаза сверкали желтым, как у дикого зверя, и источали такую злобу, что просто не могла исходить от живого существа. Кента поймал его взгляд и удержал. Как и звери, тот не мог такого спустить, тем более жалкому человечишке. Сдвинув брови, он полностью повернулся к выходу и собрался уже было показаться наружу, как что-то его задержало.

– Ты струсил? – Кента напряженно стиснул Иму. – Боишься оммёдзи?

Демон медлил. Кенте надо было во что бы то ни стало задержать его, а лучше выманить и увести подальше. А там будь что будет.

У него получилось. Почти…

Они зарычал и, скрывшись ненадолго, действительно вышел к Кенте, но не один: в его кулаке были зажаты два человека.

У Кенты все похолодело внутри. Кончик выставленного перед собой меча заходил из стороны в сторону. Они сел на корточки, заслонив вход в пещеру, и посмотрел на добычу. Чиёко пыталась сопротивляться, но была похожа на бабочку в руке ребенка. А Хизаши…

– Поздравляю, тебе достались мертвец и слабая девушка, – голос не дрожал, хотя Кенте казалось, он еле блеет. – Я думал, мы сможем помериться силами, но вижу, ты мне не соперник.

Заболтать, отвлечь, обмануть – эти способы, если верить сказкам и рассказам стариков, обычно работали. Но Кента впервые столкнулся с подобным существом, и оно вовсе не казалось безмозглой громадиной, и выпуклые глаза смотрели на Кенту очень даже осмысленно.

– Не думай, что сможешь меня одурачить, смертный, – угадал его намерения демон. – Давай поиграем в мою игру. Кого выберешь, тот будет жить. Кого не выберешь – того я сожру.

– Я не согласен!

– Тогда сожру обоих. И тобой потом закушу… оммёдзи.

Он захохотал, и гора сотряслась от этого жуткого звука. Но Кента ни за что не пойдет на поводу у демона! Он смог остановить удар предводителя Хякки яко, неужели не сумеет дать отпор какому-то они?

Не говоря больше ни слова, он ринулся в атаку. Каким бы умным ни казался демон, такого он не ожидал, и катана перерубила ему пальцы. Кулак разжался, и оба человека выпали из него.

– Ах ты так?! – взревел демон и поднялся на ноги. Кровь у него была темная, густая, ее тяжелые капли, ударяясь о землю, жгли ее точно расплавленный металл.

Кента убедился, что Чиёко в сознании и оттаскивает Хизаши подальше от сражения, и призвал всю свою ки. Долго ему не продержаться, так что нет смысла беречь силы. Он направил энергию в меч, и тот охватило голубоватое сияние. Кента с криком бросился на демона. Они топнул, махнул рукой, и горячая темная кровь брызнула во все стороны. Несколько капель попало на Кенту, и кожу в тех местах обожгло. Но удар достиг цели.

Едва меч вошел в демоническую плоть, Кента начал читать заклинание усмирения злых сил. Будь здесь Хизаши, он бы справился быстрее и эффектнее, даже не имея меча. Будь здесь ученик Фусин Учида Юдай, он бы читал мантры одну за другой, ни на миг не давая демону поблажки. Но здесь был только он, Куматани Кента.

– Так ты… – начал они, но зарычал от боли и ярости. – Тот самый!

Кента едва слышал его. Слова заклинания, древние и сложные, занимали все мысли. Если замолчит или ошибется, все будет зря.

– И человек с тобой, это тот предатель? – несмотря ни на что, демон продолжал говорить, хотя и двигаться уже не мог. – Знаешь ли ты, кого защищаешь?

Оставалась финальная точка. Кента выдернул меч и тут же приложил к ране ладонь.

– Боги небес, земли, воды и пламени, помогите, защитите. Замкните круг, – бормотал Кента, прикрыв глаза. Ки уходила в демона как вода в песок. – Помогите, защитите…

– Он и тебя обманет, – врывался в голову раскатистый голос они.

– …замкните круг…

У него почти получилось, но тут демон дернулся, схватил палицу и ударил ею о землю. Поднялся гул, с вершины горы обрушился камнепад, а Кента сбился всего на пол словечка.

Огромная тень нависла над ним, и силы покинули Кенту. Он был вынужден воткнуть меч в землю, чтобы устоять на ногах.

– Чиёко! Бери Хизаши и уходи скорее! – крикнул он, не оборачиваясь. Понимал, что демон прав, Мацумото не человек и не обязан быть к Кенте добр. Он может обмануть. Он и так это делает, но… Он должен жить.

Кента взял на себя эту ответственность год назад.

Палица приближалась медленно, или Кенте только казалось. Не готовый так просто умереть, он собрал крохи ки и приготовился сдержать удар, если получится. И тут мимо пронеслась крупная снежинка. Все застыло на три долгих биения сердца, и все кругом скрылось за плотной снежной пеленой. Вьюга плакала и выла, ветер закручивался вокруг, но не трогал. Кента будто оказался внутри теплого кокона, а снаружи бушевала метель.

«Где же они?» – эта мысль стала последней перед вспышкой боли, которая охватила его с ног до головы, будто кожу сдирали живьем. Кента упал на колени, а после вообще повалился на бок. В снежном аду он варился в кипятке. Сквозь пелену слез он видел чей-то тонкий силуэт, приближающийся к нему. Красивое печальное лицо возникло перед глазами и смазалось.

– Помоги… им… – кое-как пробормотал он, и ледяная ладонь легла на лоб, принося облегчение.

– Тише, Кента-кун, – прошелестело в шорохе снежинок. – Тише…

Он почему-то сразу узнал этот голос, хотя давно его не слышал. Он часто заморгал, чтобы увидеть лицо снова, но все та же ладонь легла на глаза, и мир померк.

Было холодно. Кента стоял в алеющем поле хиганбан и пытался сделать хотя бы шаг, чтобы остановить уходящего вдаль Мацумото, но ноги не слушались. Сорванные ветром лепестки поднимались вверх, к пасмурному небу, волосы Хизаши извивались тонкой длинной лентой. «Постой!» – хотел крикнуть Кента, но во сне голос камнем застревал в горле.

А потом Кента проснулся и понял, что холод был не только в его голове, но и снаружи.

Он лежал на звериной шкуре, однако мех не грел, потому что все вокруг покрывал тонкий слой серебристого инея, а воздух при дыхании превращался в пар. В отдалении сидела Чиёко, напротив нее кто-то был, но рассмотреть не получалось. Повернувшись на спину, Кента задел что-то рукой и замер.

Чиёко тотчас обернулась.

– Кента-кун! Ты наконец-то очнулся!

Она сместилась в сторону, и Кента увидел Юрико-химэ. Она была похожа на призрак – белая, как полотно, с синими губами и распущенными волосами, из ее лба выступали два коротких тупых рога, но в остальном лицо все еще было человеческим и хранило след прежней красоты. Она улыбнулась и кивнула в знак приветствия.

Кента обвел пещеру мутным взглядом и остановился на лежащем подле Хизаши. Оба они были укрыты шкурами, и, садясь, Кента невольно стянул их с друга.

– Что… – в горле першило. – Что произошло?

– Госпожа Юрико помогла нам, – объяснила Чиёко. – Вода из желтой реки превратилась в яд по велению того они, но она спасла тебя и прогнала демона.

Бывшая хозяйка замка Мори слабо улыбнулась. Хотя на благородную госпожу она больше не походила, а вот на кидзё…

– Юрико-химэ, – он, как мог, поклонился ей, – примите мою благодарность! Если бы не вы, мы бы сгинули. Но…

– Ты, верно, хочешь узнать, как я оказалась в Ёми, раз сгорела в пожаре прошлой зимой? – спросила она, и ее голос рассыпался по пещере мелодией колокольчиков-фурин. – К несчастью, меня успели спасти. Демона не просто убить даже огнем, а я, – она покачала головой, – слишком поздно одумалась.

– Как же так? – огорчился Кента. – Вы не заслуживаете столь горькой участи.

– Еще как заслуживаю. Я сгубила столько невинных жизней. Но мой разум при мне, его я сохранила благодаря Куматани Кенте. И пусть я страдаю в этом царстве зла и упадка, я еще могу сделать что-то хорошее.

Когда она говорила, в воздухе появлялись снежинки и, падая, укрывали все вокруг светлым ковром. От Юрико-химэ исходил зимний холод, несмотря на то, что в последний раз он видел ее исчезающей в огне.

– Кто вас спас? – спросил Кента.

– Мне нечего тебе ответить, но они точно были людьми, а не демонами, ёкаями или духами. Одежда такая странная… Прости, я сама не знаю, что это значит. Очнувшись в этом проклятом месте, я мало что помнила, кроме тебя и твоей доброты.

И пусть она улыбалась, Кента в отчаянии стиснул кулаки. Чем таким его доброта помогла этой женщине?

– Не гневайся, – попросила Юрико-химэ. – Я не могу приблизиться к тебе, чтобы взять за руку, иначе превращу в груду льда, но я правда очень благодарна, Кента-кун. Если мне удалось спасти жизни твоих друзей и твою, все было не зря.

– Неужели я ничем не могу вам помочь?

Юрико покачала головой. Кента не забывал о ней, но теперь не знал ни что сказать, ни что сделать. Некоторые ошибки невозможно переписать.

– Простите, что не догадался сразу, – в итоге сказал он, склонившись перед ней. – Если бы я понял вашу печаль, то помешал бы вам раньше.

Холодный ветерок нежно прошелся по щеке, как материнская ласка.

– Я не могу задерживаться надолго на одном месте, – призналась Юрико. – От этой милой девушки я узнала, зачем вы здесь. Я не встречала человека по имени Куматани Сугуру, но вспомнила, откуда мне знакомо название вашего рода. Когда-то давно это был род оммёдзи. Больше ста лет прошло с тех пор, как он то ли вымер, то ли отошел от дел. Точнее не скажу.

Кента растерянно слушал. Мама никогда не говорила ему, что Куматани связаны с оммёдо, они с отцом всегда служили при святилище, оттого слова Юрико-химэ не укладывались в голове. Или мама и папа просто не знали?

– Береги себя, – прошелестела Юрико, охваченная хороводом снежинок. – Это еще не совсем Ёми, только ее преддверие, но и здесь мы все ощущаем особое зло… Берегись его, слышишь?.. Оно…

Бледное лицо скрылось за снежной пеленой, и Юрико-химэ исчезла.

Чиёко подсела ближе и участливо спросила:

– Эта женщина переродилась в демона? Она не показалась мне злой.

– Она не злая. Просто ей не повезло.

Вдруг Хизаши пошевелился и вздохнул. Кента мигом забыл и про Юрико, и про ее странные прощальные слова и склонился над другом. Кожа его стала чуть теплее, под пальцами ощущался слабый пульс. Течение ки немного сбоило, но то и понятно.

– Не спеши, медленно, – приговаривал он, наблюдая за тем, как Хизаши пытается очнуться, как бегают его глаза под опущенными веками. Мертвая плоть неохотно оживала.

Чиёко опустилась на колени с другой стороны от Хизаши.

– Впервые вижу, чтобы кто-то восстал из мертвых, – пошутила она. – Надеюсь, это точно будет Мацумото, а не кто-то в его теле.

Хизаши вздрогнул и выгнулся так, что пришлось удерживать его на месте в четыре руки. Ему было больно, и сердце обливалось кровью при виде таких мучений. К счастью, длилось это недолго. Ресницы затрепетали, и Хизаши открыл глаза. На мгновение в них мелькнуло узнавание, а после заплескался неподдельный ужас.

– Не трогайте меня! – вскрикнул Хизаши и неловко отмахнулся рукой, не способной сейчас причинить вред даже младенцу. – Прочь! Прочь!

Чиёко отшатнулась, а Кента перехватил запястье Хизаши и сжал.

– Эй, успокойся, это я. Уже все хорошо.

– Не трогай! – Хизаши задергался, и Кента от удивления разжал пальцы. Мацумото мгновенно подобрался и проворно отполз назад, к стене пещеры. – Кто ты? Где Хироюки?

– Ты… меня не помнишь?

Хизаши обхватил себя за плечи и затряс головой.

– Кто такой Хироюки? – спросил Кента. Хизаши насупился и промолчал. Его поведение вызывало недоумение, и даже закралась мысль, что в тело вернулся вовсе не Хизаши. Или наоборот, теперь это точно был тот, кто являлся человеком по фамилии Мацумото, а ёкай-хэби… исчез навсегда.

– Ты его пугаешь, – вдруг пришла на помощь Чиёко и, не встретив сопротивления, села рядом с Хизаши и обняла за плечи, будто напуганного ребенка. Точно! Кента ошарашенно уставился на друга, понимая, что угадал, и тот, по крайней мере, внутри, стал ребенком.

Хизаши не испугался Чиёко и позволил ей гладить себя по волосам, а вот на Кенту смотрел недоверчиво. Тот не знал, с какой стороны к нему теперь подступиться.

– Эм… Меня зовут Кента, – сказал он наконец. – А тебя Хизаши, да?

Он чувствовал себя глупо, но еще хуже стало, когда Мацумото тряхнул длинной челкой.

– Нет. Меня зовут Ясу…

Он вдруг схватился за голову и зашипел. Кента воспользовался моментом, чтобы оказаться рядом и прижать ладонь к его средоточию ки. Что бы ни повлияло на него, ки должна вернуть все на место. Кента верил в это. Чиёко от неожиданности отпустила Хизаши, и тот повалился на Кенту, к счастью, всего лишь снова потеряв сознание.

– У вас всегда так? – спросил Чиёко.

– Так – впервые, – честно ответил Кента и вздохнул. Хотя это он стремился в Ёми, отыгрывалась она явно на Мацумото. Не стоило все же приводить его.

– Он оклемается, – утешила девушка. – Просто подождем еще немного и пойдем дальше. Вдруг тут жил не один они.

Кента уложил Хизаши обратно на шкуру и закутал. Долго им и правда не просидеть, это не только опасно, но еще и жутко холодно. У Чиёко зуб на зуб не попадал, а у Кенты не было ничего, кроме себя самого, чтобы согреть ее. Не спрашивая разрешения, он пересел ближе, и она с благодарностью прижалась к его плечу.

– Ты могла бы помолиться, как тогда, в рёкане бакэнэко?

– Мы в Ёми. Никто не придет нам на помощь, сколько ни молись, – вздохнула она. – Я думала, ты в первую очередь спросишь, почему я притворялась Томоё.

– Значит, на то была причина.

– Ты удивительно не любопытен, Кента-кун. Но мне это… по нраву.

Хизаши пошевелился, выпростал руки из-под шкур и потер лоб. Кента не понимал пока, он ли это или снова тот незнакомец, но тут Хизаши вздохнул и ворчливо произнес:

– Ты меня угробить решил? Почему так холодно? Мы в Ёми или где?

Чиёко тихо хихикнула, а Кента и вовсе рассмеялся в голос. Мацумото смотрел на них с недовольным прищуром, дождался, когда смех стихнет, и спросил:

– Кажется, вам тут было весело без меня?

– Ну что ты, Хизаши-кун! – Кента замахал руками. – Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

Мацумото застыл, прикрыв глаза, судя по всему, проверил циркуляцию ки, и остался доволен.

– Я в порядке. Но если мы сейчас же не выберемся из этого ледника, я точно умру.

Кенту передернуло, но он не подал виду, хотя Хизаши уже и сам сообразил, что не так.

– Мы не на берегу реки, а с тобой этот… эта девчонка. Что со мной произошло? Почему я ощущаю в себе твою ки? Я был ранен?

Вообще, Кента хотел рассказать потом, когда они будут в безопасности, но все же признался:

– Ты был мертв.

Хизаши шумно втянул носом воздух и ответил не сразу:

– Так. Расскажешь по дороге.

Он выбрался из кокона шкур и поковылял к выходу. Кента подхватил меч и поспешил за ним.

История произвела на Хизаши впечатление, и пусть внешне он не особо это показал, долго шагал молча. Тропа обогнула вершину и вывела их к пруду.

– Гора появилась так же внезапно, – поделился Кента.

– Происки Ёми, – нахмурился Хизаши. С тех пор, как вышел из пещеры, он не выпускал из рук веер, будто контакт с ним возвращал ему силы, и он действительно казался более бодрым, несмотря на то, что они шли непонятно куда, все глубже погружаясь в жутковатый и обманчивый мир царства демонов.

Пруд раскинулся широко, и его края терялись в тумане. Зеленую поверхность покрывали ряска и листья кувшинок, а их розовые и белые бутоны едва-едва приоткрылись. Неровный ряд камней вел к высокой шестиугольной беседке в самом центре водоема. Легкая дымка окутывала ее изящный силуэт с резными стенками, сквозь нее пробивался тусклый свет пары бумажных фонарей. Кента ощутил вдруг тоску, глядя на эту мирную картину, будто что-то в нем отозвалось узнаванием, но оно не было частью него. Он бы помнил точно.

– Там кто-то есть, – сказал зоркий Мацумото. В дымке мало что было видно, но стоило ей чуть развеяться, как и Кента разглядел человека, сидящего в беседке с чайной чашкой в руках. Сердце ёкнуло, и Кента узнал этот силуэт – все, что сохранилось в памяти от времени, проведенного с отцом.

– Куда ты? – спросила Чиёко, но он не остановился, запрыгнул на первый камень, потом на второй, третий и лишь на половине пути обернулся.

– Я должен сам узнать, – сказал он, и Хизаши кивнул в ответ.

Над прудом не было слышно ни единого звука, не била хвостом рыба, не поднимали брызги вездесущие лягушки, не жужжали насекомые. Кенте оставалось преодолеть всего один дзё, и все внутри восстало против этого. Он собрал решимость в кулак, в пару прыжков пересек пруд и оказался на деревянном настиле беседки. Человек продолжал безмятежно пить чай, опустив голову. Кента улавливал тонкий жасминовый аромат.

– Ты мой отец? – прямо спросил он.

Человек выпрямился, и пусть лицо было незнакомо, на Кенту посмотрели два темно-зеленых глаза, так похожие на его собственные. Кента взволнованно выдохнул, не понимая до конца, что испытывает, потому что можно было ничего не спрашивать, он все и так увидел по взгляду.

– Да, сын. Наконец ты меня нашел.

Он поставил чашку перед собой на пол, и только его пальцы отпустили отполированные теплые бока, как раздался свист клинка. Кента зажмурился, ожидая фонтана крови, но ничего не почувствовал. Перед ним на коленях сидело тело «отца», лично им обезглавленного, из гладкого среза шеи исходила тонкая струйка черного дыма.

«Разве так встречают потерянного родителя?»

Голос звучал ниоткуда и отовсюду. Кента едва не выронил меч, ощутив зуд в висках, который быстро превратился в ноющую боль.

«Ты вырос не очень хорошим мальчиком, Кента-кун. А я не люблю плохих мальчиков».

– Уйди из моей головы!

«Ты правда думаешь, что она твоя?»

Кента снова взмахнул мечом, разрубая тело перед собой надвое, но даже не встретил сопротивления плоти, будто боролся с ветром или дождем – совершенно бессмысленно.

– Тебе не обмануть меня, демон! – закричал он, и в ответ внутри все взорвалось смехом.

– Кента! – раздался вдалеке голос Хизаши. – Я иду!

Хохот сотрясал череп, Кента рычал и плакал, не в силах побороть страх. Он чувствовал Хизаши, чувствовал его приближение. Протянул руку, но пальцы так и не ощутили спасительную хватку друга – беседка исчезла, как и пруд, и все вокруг. Кента падал в пропасть, но не успел даже толком этого осознать.

Кто-то удержал его.

Кента посмотрел вверх и увидел, что пропасть окружена отвесными каменными стенами, изрытыми норами-пещерами, из одной такой пришли ему на помощь. А вскоре под ногами снова была твердая поверхность. Кента с облегчением перевел дух и убедился, что не выпустил Иму из рук, только ножны пропали. В глубине темной пещеры теплился огонек. Рассудив, что его неведомый спаситель там, Кента приблизился к свету.

Над кострищем из сваленных костей полыхало желто-зеленое пламя без дыма и тепла. Возле него сидел сгорбленный человек в рваной одежде. Густые волосы растрепаны и кое-как собраны полоской ткани, оторванной от кимоно. Он опускал лицо, будто боялся прямо посмотреть на Кенту.

– Вы спасли меня, спасибо, – первым делом поблагодарил Кента, не рискуя, впрочем, подойти слишком близко. Человек молчал и смотрел в пыль под собой. – Вы не демон. Так кто же вы и почему помогли мне?

Он не ощущал угрозы, но какое-то странное чувство не давало расслабиться. И это не страх и не опасение. Кенте вдруг стало жизненно важно увидеть лицо загадочного незнакомца.

– Скажите мне свое имя, – попросил он. – Если вы лишь дух, страдающий в Ёми, дома я помолюсь за вас в нашем святилище.

Эти слова заставили человека вздрогнуть и ниже опустить нечесаную голову. Кента был заинтригован. Сделав еще шаг к костру, он попал в круг дрожащего зеленого света. Человек замер и медленно, боязливо выпрямился.

Кента увидел его лицо и не мог не узнать.

Ведь оно было невероятно похоже на его собственное, и на сей раз сомнений не возникло.

– Отец?!

Два таких потрясения подряд – это слишком. Кента и верил, и не верил своим глазами, но даже если они врали, то сердце не обмануть ничем. Он опустился на колени и протянул дрожащую ладонь.

– Отец, это правда ты?

Сугуру молчал, и все же его лицо, его взгляд – все говорило за него.

– Отец, почему ты молчишь? Почему ты…

Внезапно Кента понял. Рука безвольно упала, и он горько усмехнулся:

– Похоже, боги решили подшутить надо мной.

Он спустился в саму Ёми, прошел столько испытаний, едва не потерял друга, чтобы узнать, что спасать некого.

Сугуру тоже протянул к нему бледную руку, и она прошла сквозь огонь, но не коснулась Кенты.

– Отец, я так много хотел тебе сказать, – тихо поделился Кента. – Мама скучает. И я… я тоже. Моя жизнь сейчас совсем другая, чем была в деревне. Я ученик оммёдзи и… Светлые ками, как же глупо говорить это все теперь.

Он запрокинул голову к черному потолку и не увидел слез в глазах отца. Он думал о том, как устал и как хочет сейчас обнять маму. Как не хватает плеча Хизаши рядом.

Как хочется, чтобы все это путешествие оказалось сном.

Послышались приближающиеся шаги, и к костру подошла Чиёко. Девушка была серьезна и ничуть не удивлена. Она встала за спиной Сугуру и без страха положила ладонь ему на плечо, при этом ее глаза закатились, и на Кенту уставились одни белки.

– Что ты хочешь передать? – спросила она глухо. – Говори, не бойся.

Фигуру отца охватило мягкое белое сияние, от него не слепило глаза, но тем не менее так и тянуло отвернуться. Кента видел то, что не нужно было видеть людям.

Однако Сугуру все еще хранил молчание, а безучастное лицо Чиёко подернулось пеленой испуга. Кента вглядывался в ее меняющееся выражение и мог только гадать, что она чувствует – и что слышит.

– Чиёко-тян? Па… па?

Они сейчас словно были одним целым, одним неживым-немертвым существом, и от него пробирала дрожь. Даже оммёдзи становились простыми людьми перед лицом смерти.

Наконец Чиёко разжала пальцы, и сияние померкло. Пещера снова потемнела, лишь дрожал негреющий огонек костра на костях. Чиёко судорожно вдохнула, и взгляд ее прояснился.

– Слушай, что я скажу, – велела она не своим голосом. Ничего еще не закончилось. – Я сделаю это лишь один раз.

Кента кивнул, и девушка заговорила.

Ее слова в тишине падали тяжело, точно камни, Кенту погребало под ними. Он не мог поверить, что все это по-настоящему, так же, как не мог до конца понять смысла. Чиёко сделала паузу и более тепло, по-человечески, закончила:

– Я не бросал вас. Я вас любил.

И пока Кента пытался проглотить комок в горле, Чиёко обмякла, вздрогнула и подняла голову уже прежней собой, будто ничего и не было.

– Мы тоже тебя любим, папа… – прошептал Кента еле слышно. – И мы… мы все еще ждем тебя домой.

Сугуру побледнел, его тело стало совсем прозрачным. Он уходил – теперь уже навсегда.

– Стой! – Кента вскинул руку, но ему снова не удалось коснуться отца.

– Не надо, – устало качнула головой Чиёко. – Он наконец-то освободился.

Последними исчезли глаза, родные, несмотря на годы разлуки. Именно в них Кента прочитал облегчение, и на сердце стало легко-легко. Грустно, но светло.

– Наверное, ты права, – сказал он, – итако.

– Никто не должен был узнать.

– Никто не узнает, – кивнул Кента и вспомнил про Хизаши.

– Твоему дружку пришлось рассказать, – скривилась Чиёко, – иначе он бы пошел за мной, а я не люблю, когда смотрят.

– Так ты шаманка. – Кента поднялся с колен и с сожалением окинул взглядом пещеру, где его больше ничего не держало. – В тебе так много сюрпризов, Чиёко-тян. Я же могу тебя так называть?

– Ты – можешь, – разрешила она и отвернулась. – У поля хиганбан я говорила именно об этом. Не о Мацумото Хизаши, а… о твоем отце.

– Значит, ты изначально знала, что он мертв. Почему тогда не сказала?

– Потому что… – она замолчала.

– Ладно, не важно. – Кента провел ладонью по лицу. – Уже не важно.

– Прости! Если бы я сказала, я бы забрала у тебя надежду, понимаешь?

Кенте нечего было на это возразить, и он сказал:

– Надо выбираться отсюда.

– Я знаю дорогу.

– Откуда?

– Мертвые показали.

Сила шаманок и оммёдзи противоположна по сути, и Кента испытывал перед даром итако легкий трепет и вместе с тем совсем не боялся. Он пошел за ней без сомнений, и в конце вполне обычного каменного коридора забрезжил дневной свет. На его фоне вырисовывалась высокая фигура Мацумото Хизаши.

Кента невольно ускорился, и когда до выхода осталось рукой подать, что-то обхватило Кенту поперек тела и удержало на месте. Это было похоже на объятие, но от него прошибало холодным потом и сердце замирало в груди. Еще всего пара шагов – и свобода. Но Кента не мог пошевелиться.

– Наконец-то! – воскликнул Хизаши и щелкнул веером по ладони. – Я бы не пошел вас искать, так и знайте.

Чиёко встала рядом с ним, отвернувшись к стене. Кента был совсем близко и вместе с тем – оставался в другом мире. И как бы ни напрягался, тиски сжимались, невидимые руки, много рук – сдавливали его железной хваткой.

Останься. Останься…

Тебе все равно не спастись.

Зачем тогда уходить?

Жизнь коротка и полна печали. Останься здесь…

Товарищи еще ничего не поняли. Хизаши что-то спросил, Чиёко резко ответила и вздернула подбородок. Опять спорят. Хизаши готов ругаться со всеми подряд, такой он… человек.

Четки на шее вдруг сдавили горло, бусины больно впились в кожу. Кента захрипел, и тогда Мацумото первым обратил на него внимание.

– Ты решил там поселиться, что ли? – спросил он сердито. – Идем скорее.

Кента бы и рад, но чувствовал, что, хоть и стоял на месте как вкопанный, все дальше и дальше уходил от мира живых. И если бы не давление четок, даже не смог бы издать ни звука.

«Я в беде, помогите!»

– Демоны Ё… – начал было Хизаши, но оборвал сам себя. Не хватало еще накликать. Он шагнул к Кенте, и тот же миг нитка бус лопнула, и черные агаты рассыпались по земле. Хизаши схватился за грудь, отразив жест самого Кенты. Их взгляды встретились, и Кента глубоко вдохнул.

– Простите за ожидание, – сказал он.

Хизаши с подозрением прищурился.

– Что это сейчас такое было?

– Давайте потом? – встряла Чиёко. – Я помогу собрать.

Она опустилась на колени и принялась подбирать бусины. Кента присоединился к ней, пока Хизаши наблюдал, поигрывая веером, напряженный в ожидании новой опасности. Но на этот раз все действительно закончилось, и едва Кента получил из рук Чиёко нанизанные на порванную нить бусины, они вышли наружу.

Туман из Ёми застилал все вокруг едкой завесой, но вот и он остался за спиной. Кента и Хизаши оказались недалеко от входа в Ёми вдвоем, уже без Чиёко, а перед ними выстроились деревенские во главе с парой экзорцистов: Сакурадой Тошинори и Морикавой Дайки.

– Так и знал, что без них не обойдется, – буркнул Хизаши и получил разгневанный взгляд учителя Сакурады. На его счастье, раздался жуткий грохот и скрежет. Туман всколыхнулся и осел, впитавшись в землю, и, обернувшись, люди увидели, что дыра исчезла. Врата в царство Ёми закрылись спустя почти полвека.

– Лучше бы вам все объяснить, – зловеще протянул Сакурада.

Ложь далась Кенте почти без усилий. Всего-то надо было закончить рассказ на том, что они пошли по следам пропавшего мальчишки, его не нашли и сами чуть не сгинули, а про записку от отца Морикава и так уже знал. Коридор с мертвыми телами и живыми головами описал, а что одна из них якобы принадлежала экзорцисту по имени Кинтаро – нет. И про спуск по каменной лестнице, и про пережитое внизу не сказал. Пришлось бы тогда выкладывать слишком много личного, а Кенте хотелось оставить его себе. Казалось, он уже начал забывать детали. Быстрее бы остаться одному и перебрать в памяти каждое слово.

Конечно же, Морикава не отправлял Хизаши за ним из переживания, а Хизаши сам напросился в помощь Кенте. Тот догадывался, отчего Мацумото так поступил, ведь на сердце было тяжело, а у ниточки, что их теперь связывала, две стороны.

– Не нравится мне, как складно ты поешь, – все же усомнился Сакурада. Оммёдзи расположили в доме семьи Юсэя, и женщины на радостях пытались угостить их самым вкусным, что у них было. Повод значимый – проклятие врат Ёми больше не тяготело над деревней, ее жители отныне обрели свободу.

– Оставь мальчика, у него горе, – попросил Морикава, памятуя о том, что след отца привел Кенту в Ёми, а это дорога в один конец. – Пусть они только вошли в проем и вскоре вышли, это серьезное испытание даже для опытного оммёдзи. Хорошо что обошлось без последствий.

– Вошли и вышли, говоришь? – взгляд Сакурады был тяжелее его меча. – Как же Куматани умудрился потерять ножны? Чтобы это сделать, надо зачем-то обнажить меч.

– Я… – Кента на миг запнулся, но смог закончить твердо и уверенно: – Мертвецы казались опасными.

– Да, Тоши… Сакурада-сэнсэй, – Морикава успел поправиться, чтобы не попрать его авторитет перед учениками, – ты бы первым выхватил Гэкко и принялся все вокруг крошить.

Сакурада потемнел от ярости, но сдержался и лишь сердито цыкнул, признавая поражение. Хизаши молчал. Он едва ли проронил пару слов с тех пор, как они вышли из тумана. Его вид был задумчив, мысли блуждали где-то не здесь.

– Ладно, теперь главное, вернуться в Дзисин и составить подробный отчет, – подытожил Морикава. – Жалко парнишку, но его уже не вернешь. И отца твоего жалко, прими соболезнования.

Кента вскинулся и выпалил:

– Можно мне пока не возвращаться?

– Сдурел? – сразу набычился Сакурада. – Вы оба подвергались влиянию темной энергии, вдыхали «дыхание демона», или ты думаешь, это шутка какая-то? Вас бы по-хорошему запереть, пока проводится расследование. Мало ли что вы притащили из Ёми.

Люди собирались на улице обсудить благие вести, и экзорцистам никто не мешал, и все же Морикава приложил палец к губам.

– Не кричи. Эти несчастные и без того настрадались за столько-то лет, а мы, стыдно сказать, и понятия не имели, что такое творится. Не пугай их еще больше. И ребят не пугай тоже.

– Ты же не отпустишь его, Дайки?

– Ему надо домой, – вдруг сказал Хизаши, про которого все забыли.

Кента не успел обсудить с ним историю с отцом, и сейчас его слова, такие простые, но такие искренние, понимающие, будто исходили из груди самого Кенты.

– Прошу вас в последний раз, – сказал он и низко склонился, едва не ткнувшись лбом в золу ирори. – Последнее одолжение.

– Не говори так, Кента-кун, мы все понимаем, – улыбнулся Морикава. – Я не знаю, что еще гложет тебя, но вижу, что это важно. Нельзя постигать суть и силу ки, будучи в ссоре с самим собой. Разберись со всем и возвращайся в школу. Хизаши пойдет с тобой?

– Нет. – Кента посмотрел на друга с сожалением и повторил: – Мне надо сделать это од-ному.

Мацумото не возражал. Он был похож на тень самого себя, и его смятение передавалось Кенте. Наверняка Хизаши пытался вспомнить, что происходило с ним, пока тело было мертво. Что будет, если он вспомнит, Кента не знал, но надеялся – ему станет легче.

Кенте стало легче, но лучше не стало.

Когда они расходились на перекрестке среди зарослей высокого горца, Мацумото все еще был задумчив и отстранен.

– Прости, я действительно не могу взять тебя с собой, – извинился Кента, на что Хизаши покачал головой.

– Мне жаль, что ты получил не то, зачем шел.

– Нет, все нормально. Я получил… определенность. Правду.

– Правда – это меч, – сказал тогда Хизаши. – В чьих он руках, тот и силен. Но есть одна загвоздка. У этого меча нет рукояти, и владеющий им держится за лезвие.

– Твоя правда, она тоже острая? – спросил Кента и, конечно, не ждал ответа. И все же Мацумото усмехнулся, глядя ему в глаза:

– Да.

На этом они разошлись каждый своей дорогой. Хизаши с учителями отправился обратно в школу, а Кенте предстояло два дня пути до родной деревни, и они промелькнули как один миг. И снова он проходил под воротами Цукикавы, снова шел через ее центр к своему дому, но теперь на душе было пасмурно, а на небе – ясно и солнечно.

И когда он взглянул матери в глаза, она все поняла. И заплакала.

Рассказывая с самого начала, Кента не пытался ничего скрыть и впервые поведал кому-то тайну Мацумото Хизаши, будучи уверенным, что она останется таковой. Они сидели на террасе и смотрели на звезды. Ночь была ясной, светло почти как днем, только тихо и так… спокойно. Кента закончил говорить и пригубил чая.

– Значит, эти четки все же спасли тебе жизнь, сынок. Мы с твоим отцом боялись, что однажды они тебе понадобятся.

– Но почему? Что во мне такого?

– Мы поклялись сохранить эту тайну, и раз Сугуру не смог… – она поджала губы, справляясь с чувствами. – Даже после смерти та клятва не отпустила его.

– Но кому вы поклялись?

– Тем, кто спас жизнь нашего малыша.

– Разве это не помощь ками?

– Он послал нам знание, как уберечь тебя после. И я буду молиться, чтобы на этом все закончилось.

Кента не понимал, но мама не стала бы молчать, если бы могла объяснить прямо. Клятвы бывали разные, и некоторые можно нарушить только ценой своей жизни. Тогда какая же тайна окружала детство Кенты, что о ней необходимо молчать?

– В таком случае я все выясню сам. Не нужно ни о чем переживать.

– В Дзисин должны тебя защитить, я верю в это. Там ты в безопасности. Но Хизаши-кун…

Кента запрокинул голову, грустно улыбаясь звездам.

– Он мой друг. Я сам привел его в Дзисин, на мне ответственность за него, но я верю, он не замыслил дурного. А если и да, – улыбка погасла, – стану тем, кто остановит его ради его же блага.

У него было много времени, но всерьез задуматься об этом довелось только в тяжелые дни после ухода Сасаки Араты. Кента справился с одним своим прошлым, взглянув в глаза людям, из-за которых год назад покинул дом, но взамен узнал, что есть то прошлое, о котором ему неведомо, но оно определенно не принесет радости. Секрет, что не могут раскрыть даже родители. Секрет, что точно связан с глубинами Ёми. Секрет, погубивший отца, пленивший даже саму его душу, тянущий к Кенте руки в смертоносном холодном объятии.

Невозможно, чтобы встреча с таким странным существом, как Мацумото Хизаши, была лишь случайностью. Может, он нужен Кенте, может, Кента нужен ему. А может… Может, они опасны друг для друга. Кента прикоснулся к обновленным четкам на шее и вздрогнул.

В голове раздался тихий смех, и голос произнес:

«Давай повеселимся, Кента-кун?»

Полтора года минуло в ученических заботах одним днем, и, казалось, ничто больше не омрачало будней троицы будущих оммёдзи из Дзисин, по крайней мере, так им хотелось думать. Уроки сменялись уроками, задания – заданиями, и мало-помалу отчаяние и ужас, поселившиеся в сердце Куматани Кенты после спуска в глубины Ёми, начали выцветать под натиском новых впечатлений.

Их с Мадокой и Хизаши недавно приняли в старшие ученики, и событие это знаменовало скорое завершение обучения. Известно, что гораздо дольше юноши ходили в статусе младших учеников, а вот после время пролетало незаметно. Оглядываясь на пережитое, Кента удивлялся, как много всего успело произойти – радостного и грустного, обыденного и опасного, – но вместе с тем насколько стремительно пронеслись эти неполные три года. Он уже имел право брать самостоятельные задания или возглавлять младших учеников, делавших первые шаги в практике экзорцизма. Все еще казалось, он только-только покинул родную деревню – и вот уже новички кланяются ему, повстречав на извилистых дорожках трех площадок горы Тэнсэй, а учителя кивают, почти как равному. Еще немного, и жизнь снова изменится.

Кента сомневался, что хочет этого, ведь так хорошо, как в Дзисин, ему не было никогда.

«Не обязательно сразу покидать школу, – сказал Морикава, легко угадав волнения его сердца. – Многие остаются тут еще долгое время. Передают опыт новому поколению, продолжают совершенствовать навыки, посвящают себя написанию трактатов оммёдо или созданию новых способов борьбы со злом. У каждого свой путь». Только Кента не представлял себя ни учителем, ни наставником, ни ученым. Он и сам не знал, что манит его, и от этого чувствовал постоянное зудящее беспокойство. И было еще кое-что.

Или кое-кто. Кента до сих пор не понимал, а признаться не решался.

– Эй, приди в себя, – легкий, но все равно весьма ощутимый удар сложенным веером пришелся по плечу, и Кента вздрогнул. – Спишь на ходу. Тьфу, позорище.

– Ну да, ну да. А ты будто всегда свеж и весел, Мацумото, – поддел Мадока и закинул руки за голову, едва не врезав Хизаши локтем в лицо. – Сегодня опять еле добудились.

– Это потому что холодно, – буркнул Хизаши.

И правда, месяц пионов митсуки выдался щедрым на холода и снег, что искрящимся покрывалом окутал гору и изредка радовал детишек в близлежащем городе Ямасита. При свете солнца все вокруг казалось чистым и прекрасным, хотя сопутствующая свежесть приходилась по вкусу далеко не каждому. Например, Мацумото. Он все сложнее просыпался по утрам, бывало, дремал на ходу и смотрел так сонно в щелочку полуприкрытых век, что его то и дело пытались отправить к целителям проверить здоровье. И как бы забавно он при этом ни выглядел, одному Кенте было жаль его, ведь хэби под маской человека в это время года и впрямь приходилось несладко.

А вот Кенте зима в Дзисин нравилась.

В идзакае господина Цутому было жарко и необычно многолюдно, новенькая разносчица сновала между посетителями, принимая заказы. Еще бы – юные оммёдзи не первый день отмечали свой переход в старшие ученики. Школа закрывала на их кутеж глаза, особенно старался Морикава – довольно молодой для наставника, он и сам, похоже, был не против погулять от души, но усиленно принимал вид, достойный взрослого и умудренного опытом учителя. «Проблемной троице», как назвал их однажды, он посоветовал от души насладиться радостями их скоротечной юности, ведь после выпуска работы станет больше, и выполнять ее придется, чаще всего, в одиночку. Кента кивал, но надеялся, что и в будущем сможем остаться рядом с Мацумото и Мадокой.

– Как зовут это прелестное создание? – спросил Мадока громким шепотом, кивая на ловкую девушку в переднике.

Хизаши закатил глаза и приложился к чашке с теплым сакэ.

– Тебе мало было той пощечины от продавщицы рыбы? – спросил он, не скрывая насмешки. Тогда Мадока получил по лицу не нежной девичьей ладошкой, а хвостом сельди.

– Нам с ней не суждено было быть вместе, – важно ответил Мадока.

– С продавщицей или с рыбой?

– Мацумото! Хотя бы сегодня не порть настроение!

Девушка обернулась на них, и скулы Мадоки мгновенно заалели. Обожая женщин, он тем не менее в их присутствии терялся, как ребенок.

– Жаль, Ханако-тян больше не работает, – сказал Кента, делая знак не обращать на них внимание. – Надеюсь, она счастлива со своим избранником.

– Неужели ее брак разбил тебе сердце? – ужаснулся Мадока. – Если так, то за это надо немедля выпить!

– Тебе уже хватит, – подал голос Хизаши. – С каждым днем ты все больше и больше, никто не потащит такую тушу на своем горбу.

– Это мышцы. Тебе бы они тоже не помешали, а то скоро, того и гляди, парни начнут свататься уже к нашему Мацумото.

– Джун, – укоризненно протянул Кента. – Зато экзамен на владение ки он сдал, даже толком не начав, а ты…

И не наврал – Джун справился едва-едва, но вместо того, чтобы заняться медитациями, невероятно собой гордился. Его сила была в мече, будучи истинным адептом Дзисин, он предпочитал рубить зло, не тратя времени на заклинания и ритуалы.

– Интересно, как там сейчас Арата? – вдруг спросил Мадока.

Сасаки они не видели ни разу с тех пор, как он ушел в школу Сопереживания, письма туда не доходили, а сам юноша, похоже, не горел желанием поддерживать связь с бывшими соучениками. Кента верил, что у него все хорошо, ведь иначе и быть не могло. Он покрутил в пальцах крохотную чашку для вина, но пить не стал, как и всегда.

– Демоны Ёми! До чего же шумно сегодня! – не выдержал Хизаши и зло зыркнул в сторону особо веселой компании.

– Давайте вернемся? – предложил Кента. Ему было немного грустно, и оттого он не стремился к продолжению их скромного банкета. Хотя со скромностью он поспешил – у Мацумото никогда не переводились деньги, и никто не понимал, откуда они берутся. Впрочем, если раньше младшие ученики получали малую часть от оплаты услуг школы, то теперь Кента уже мог и отправлять деньги матери, и копить на будущее.

– Еще чего! – фыркнул Джун. – Мы же только пришли.

– Твое «только пришли» тянется с начала часа Свиньи, – поправил Хизаши. – А сейчас, как думаешь, сколько?

– Откуда мне знать?

– Девять ударов уже пробили, болван.

Кента слушал их с улыбкой. Хизаши стал заметно мягче, чем в самом начале обучения. И хоть продолжал то и дело ворчать и препираться с Мадокой, за этим угадывалось тепло, которое Мацумото уже не так сильно скрывал. И лишь тайна вокруг него продолжала оставаться тайной.

Кента почти убедил себя, что только попусту переживает, и ничего страшного уже не случится.

– Давайте не будем ругаться? – предложил он. – Все-таки сегодня у нас праздник.

Мадока с готовностью поднял чашку, Хизаши повторил за ним, и вот эти двое уже мирно выпивают, будто и не цеплялись языками буквально только что. Да, много времени прошло, все изменилось и словно бы осталось прежним.

На улице мороз чуть пощипывал щеки, небо было ясным и бездонным, как океан с плещущимися в нем серебряными точками звезд. Мадока тянул всех за собой в баню, но интересовала его отнюдь не горячая вода, а симпатичные юна[35], которые с наступлением темноты становились очень сговорчивыми. Повезло, что их догнала та самая компания соучеников, и Мадока увязался с ними продолжать веселье до утра. Когда гомон их голосов и смеха смолк вдалеке, и воздух снова стал неподвижен и тих, Хизаши громко, с облегчением вздохнул.

– Наконец-то. Он никогда не повзрослеет.

– А надо ли? – хмыкнул Кента. – Главное, что у него чистое сердце.

– Ну да, ты же у нас специалист по человеческим сердцам.

Они медленно двинулись в обратную сторону, к перекрестку, от которого одна из дорог шла вверх – к воротам Дзисин. Тории испускали теплое свечение духовной энергии, питавшей их и барьер вокруг горы. Ночью это было очень красиво: если присмотреться, можно увидеть, как изредка волны золотистого мерцания расходятся в стороны от ворот, будто крылья хоодо[36] с огненными перьями. Вверх все так же уходила цепочка огоньков вдоль лестницы, в ясную погоду их было видно даже из города.

– Скажи, Хизаши, есть что-то, о чем ты сильно жалеешь? – спросил Кента.

– Например?

Кента посмотрел на небо, а потом снова на дорожку огней впереди.

– Не знаю. У каждого это что-то свое.

– Ну уж не уходи от вопроса. Раз спросил, так говори сам. О чем жалеешь ты? – Хизаши плотнее запахнулся в утепленное хаори. – Наверняка это что-то жутко незначительное.

– С тех пор, как я смог попрощаться с душой отца, мне кажется, что поводы для сожалений закончились.

– Это ненадолго, – по-своему «утешил» Хизаши.

– И все же? О чем ты жалеешь, Хизаши?

Тот тихо выдохнул и пробормотал что-то еле слышно, после чего заговорил:

– Много о чем. Тебе никогда не понять, ведь ты… ты еще слишком молод.

– Разве несколько лет разницы так уж значимы? – намеренно шутливо поинтересовался Кента. Сердце привычно застыло в ожидании – вот-вот друг проговорится, даст хоть единый намек.

Но снова мимо.

– Дело не в возрасте, а в жизненном опыте. Я много путешествовал, а ты за ворота деревни и шагу не сделал, пока не выгнали.

– Меня не выгнали… – перебил Кента, но под хитрым разноглазым взглядом сдался: – Но решение уйти я принял сам. Главное же, что сейчас все хорошо.

– Ты так любишь упрощать, где не надо, и усложнять то, что в усложнении не нуждается, – пожурил его Хизаши. – Если хочешь спросить что-то конкретное, спрашивай. Ни к чему эти долгие прелюдии.

Они остановились почти перед самыми воротами. Научившись многому в Дзисин, Кента теперь всем телом ощущал идущую от них силу сложных заклинаний, от нее становилось теплее, так и хотелось подойти ближе. Интересно, как их чувствует Мацумото? Должно быть, совсем иначе.

– Почему ты желал обучаться именно в Дзисин, но совершенно не чтишь их традиции? Даже меча не носишь, – спросил все-таки Кента.

Хизаши повернулся к нему и недоуменно заморгал. Потом удивление на его бледном лице сменилось весельем. Громко хохотнув, он взмахнул рукой.

– И всего-то? Тебя так волнует, почему Дзисин? Разве я не объяснял? Они лучшие, вот и весь секрет. Я хочу учиться у лучших.

Кента остро чувствовал ложь, видел ее, как расползающуюся кляксу на белоснежном листе. Думал, что уже не испытает разочарования – смирился, – но ошибся.

– Понятно, – сказал он. – Идем.

Он пошел вперед и первым, как и тогда, прошел под перекладиной тории, сквозь защитный барьер школы Дзисин. Мацумото, как и прежде, неслышно последовал за ним.

«Он мне не доверяет. Почему он все еще мне не доверяет?»

В кабинете Морикавы сладковато пахло благовониями, за низким столом сидел его владелец, погруженный в разбор многочисленных свитков. Свет в избытке проникал в помещение сквозь открытые сёдзи в задней части комнаты, и вместе с ним залетал свежий зимний воздух с запахом снега.

Куматани переглянулся с Хизаши – казалось, учитель, пригласив их зайти, мгновенно об этом позабыл. Вот он отвлекается, рассеянным жестом отводит со лба волосы, оставляя на коже разводы туши. Смотрит на них усталым взглядом.

– А, вы уже пришли. Присаживайтесь, не стойте.

Он снова провел ладонью по лицу, не замечая, как все больше размазывает грязь. Кента не знал, стоило ли сказать ему об этом, но в любом случае не успел.

– В конце месяца сливы будет ежегодное состязание лучших молодых экзорцистов, Досинкай, – сказал Морикава, поглядев поочередно на Кенту и Хизаши. – Школа возлагает надежды на вас двоих. Мадоке, к сожалению, не хватает… сосредоточенности.

Было понятно, что учитель хотел сказать не совсем это, но даже Мацумото сделал вид, что не заметил паузы.

– Мы будем стараться не подвести вас, – заверил Кента. Хизаши промолчал.

– Но я собирался поговорить не о Досинкай. Вот, – он положил перед ними прошение. – Дело простенькое, но сейчас некого послать, старшие и учителя заняты подготовкой отборочных состязаний, а для младших расстояние до места слишком велико. Я надеюсь, вы возьметесь помочь.

Обычно при распределении заданий желания учеников не имели значения, хотя наставники старались подбирать прошения с учетом способностей и талантов будущих оммёдзи. Морикава же был достаточно мягок, чтобы давать им определенную волю.

Мацумото взял письмо и бегло изучил.

– Да с таким справился бы даже воспитанник, – поморщился он. – Вы уверены, что стоит посылать нас?

За этим явно угадывалось оскорбленное достоинство, Кента почти слышал, как Хизаши фыркает «за кого вы нас принимаете? За бездарных новичков?», и потому поспешил вмешаться.

– Мы с удовольствием поможем этим людям. Когда следует выезжать?

– Чем скорее, тем лучше, – ответил Морикава и потер висок. – Погода часто меняется. В районе поместья Оханами, куда вы направитесь, должно быть в разы теплее, но департамент оммёдо в столице делал предсказание на всю зиму, и оно не сильно утешает. Вообще поехать должен был Нобута, но он задержался в пути и только прибыл.

Кента забрал у Хизаши прошение и спрятал в рукав. Морикава уже вернулся к изучению бумаг, глаза у него слезились, и изредка учитель морщился. Кента сделал вывод, что тот мучается от головных болей.

– Морикава-сэнсэй, обратитесь к целителям, – посоветовал он. – Вы же страдаете.

– Это ерунда, – отмахнулся Морикава и тепло улыбнулся Кенте. – Просто не хватает сна. Вот закончу дела, высплюсь как следует, и все пройдет. Спасибо за беспокойство, Кента-кун.

Когда они вышли коридор, отделенный от улицы тонкой стенкой с широкими окнами, выходящими на крохотный садик, сейчас укрытый белым снегом, Хизаши все же высказался:

– За кого он нас принимает? Мы занимались такими поручениями еще на первом году.

Он недовольно тряхнул головой, и челка соскользнула на правый глаз, сейчас самый обычный, темно-карий. «Так и знал, что он это скажет», – подумал Кента, и Мацумото сердито цыкнул:

– Рад, что тебя такое отношение веселит.

– Не делай из каппы умибозу. – Кента пошел прочь, щурясь, когда солнечные лучи, отраженные от снежных кристалликов, слепили глаза сквозь оконные проемы. – Просто съездим туда и быстро вернемся обратно.

– А если начнется метель? А если быстро не получится? А если…

– Я могу сделать это один, – Кента повернулся к другу и успел поймать его взгляд в тот момент, когда он почти испуганно прикладывал ладонь к груди. Опомнившись, Хизаши быстро опустил руку.

– Не можешь, – огрызнулся он. – Морикава поручил дело нам обоим.

Связь. Даже смешно, насколько сильно магическая привязка приковывала их друг к другу порой, и насколько при этом они были далеки, когда дело касалось искренности. Кенте думалось прежде, что поговорить начистоту будет просто, надо лишь сдружиться. Но он уже давно считал Мацумото своим другом. А он? Кем Хизаши его считал?

«Он и тебя обманет», – сказал синекожий они. Даже он знал что-то о Мацумото Хизаши. Срок обучения подходил к концу, Кента откладывал до последнего, берег иллюзию взаимной привязанности, но что бы хэби по имени Хизаши ни искал в Дзисин, рыская по школе, стоило остаться без присмотра, скоро время для поисков выйдет. Нужен ли тогда ему будет человеческий товарищ?

– Холод и на тебя плохо действует, – заметил Мацумото, легко толкая его локтем. – А еще собирался куда-то ехать один, дурак.

– Хизаши, скажи…

– А?

– Ничего. – Кента опустил голову. – Предлагаю не откладывать. Поедем утром.

Так они и поступили. До конца дня времени на праздные разговоры не было, теоретических уроков становилось все меньше, зато с мечом и талисманами их гоняли постоянно. Иногда Кента завидовал праву Хизаши не носить меч. Впрочем, полностью избежать таких занятий не мог даже Мацумото, отчего его товарищам по вечерам приходилось частенько терпеть гневное шипение.

– Я видел Нобуту сегодня, – поделился Мадока, выслушав их после ужина. – Он не был похож на смертельно уставшего человека. Наверняка опять отлынивает от работы, а мы все делаем за него.

– Не причисляй себе чужие заслуги, – осадил Мацумото. – Это мы делаем работу за него. А ты остаешься в школе, как самый отстающий.

– Эй! Я тебя еще нагоню, – набычился Джун. – Вот увидишь, на Досинкай поеду я, а не ты.

– Дался мне ваш Досинкай.

Хизаши демонстративно отвернулся. Сегодня он с самого утра был не в духе, но они привыкли. С приходом темноты воздух еще сильнее остыл, и Хизаши кутался в одеяло, становясь похожим на белый кокон с человеческим лицом. Жаровня давала достаточно тепла всем, кроме него.

– Дело и впрямь пустяковое. – Кента занимался тем, что обновлял талисманы. Иероглифы у него теперь получались аккуратные, пусть и не такие изящные и легкие, как хотелось бы. – Поместье Оханами находится на юге в трех днях пешего пути, на лошадях управимся быстрее, или найдем повозку, движущуюся в том направлении. Молодую супругу владельца поместья недавно начала мучить слабость и тяжесть при ходьбе. Она говорит, будто нечто давит на нее и не дает выпрямиться.

– Да это точно обариён[37]! – воскликнул Мадока. – Они любят кататься на спинах людей, пока не задавят до смерти.

– Очевидно, так и есть, – согласился Кента. – Эта девушка из знатной семьи, тогда как хозяин Оханами поэт и философ, редко покидающий поместье.

– То-то Дзисин так спешит оказать им услугу, – подал голос Хизаши. – Должно быть, семья той девушки и правда имеет вес.

– Даже будь у нее лишь пара медяков за душой, мы обязаны были бы ей помочь.

Кента отложил кисть и пересчитал талисманы. Тот урок с Ёми, когда он сунулся туда, не озаботившись достойной подготовкой, научил его тщательнее относиться к арсеналу оммёдзи. Даже если опасности нет, помощь может понадобиться кому-то в любой миг.

– Никто из нас не думает иначе, – заверил Джун. – Правда, Мацумото?

Но тот уже лежал к ним спиной, зарывшись в одеяло, как улитка в раковину.

– Оставь его, – попросил Кента. – Завтра рано подниматься, а ты знаешь, как он этого не любит.

– Меня беспокоит, что ты это знаешь, – вдруг сказал Джун серьезным голосом. – И все остальное, что касается Мацумото, тоже. Тебе не кажется, что он не относится к нам так же, как мы к нему?

– Глупости. Просто не все люди одинаково выражают свои чувства.

– А они у него точно есть?

«Конечно, есть, – подумал Кента, – и иногда я их ощущаю». Но вслух ничего не сказал, чтобы не выглядело так, будто он оправдывает Хизаши. Ни к чему это, он и сам может за себя постоять, если захочет. Гордость есть у любых существ, ёкаи не исключение.

– Ладно, поступай как знаешь, – отмахнулся Джун. – Я просто не хочу, чтобы тебе было больно.

Кенту передернуло. Услышь он такое от кого-то другого, даже и не подумал бы принимать близко к сердцу, но Мадока почти всегда был рядом с ними, и пусть не без повода считался не самым сообразительным, все же не был слепым и глухим. Возможно, пока они все смотрели в другую сторону, он – смотрел на них.

И отчего-то подумалось, что Хизаши слышал все от первого до последнего слова. Или просто показалось.

К югу от Ямаситы стало ощутимо теплее, снег здесь таял раньше, чем успевал полностью покрыть землю, но все время путешествия было пасмурно и влажно, отчего поддерживать беседу, чтобы развеять дорожную скуку, не получалось – Хизаши попросту не отвечал. До ближайшего к пункту назначения управления Дзисин добрались на лошадях, а оттуда двинулись уже пешком, благо идти было недолго, особенно если срезать через небольшой бамбуковый лес. Толстые стволы ярко зеленели, несмотря на холода, между ними чернела голая земля. Ветер гулял в густых зарослях, будто заблудший путник, в отчаянии раскачивая высокие одеревеневшие соломины.

Мацумото остановился и запрокинул голову.

– Пахнет смертью.

Кента ничего такого не ощущал, но у него и мысли не возникло усомниться в словах друга. Он положил ладонь на рукоять меча.

– Как далеко?

Хизаши не дал ответа, вместо него раздался приглушенный женский вскрик. Бамбук тревожно зашелестел, закачался, затрещал. Кента повернул голову на вновь разрезавший тишину вопль и сорвался с места. Он знал, не оглядываясь, что Мацумото от него не отстает.

В бамбуковом лесу проще простого потеряться, одинаковые побеги устремлялись к небу сплошной ровной стеной. Кента бежал, повинуясь чутью, и, перескочив через поваленные стволы, прямо ножнами ударил по шее ближайшего человека.

Осталось трое.

Женщина перестала кричать и застыла на холодной земле, прижав руки к груди. Рядом с ней лежал мертвец, и кровь вокруг него не успела впитаться в стылую почву.

– Это еще кто?! – хрипло взревел один из мужчин. Кенте некогда было разбираться, он лишь четко видел, что они убили человека и хотели причинить боль слабой женщине. Он не удостоил его ответом, обнажив меч.

За спиной неслышно возник Хизаши. Кента принял стойку, с которой Сакурада начинал каждую их тренировку, он был готов к сражению и не сомневался в своей победе. Одного только не ожидал – что мерзавец вместо того, чтобы драться с равным противником, схватит женщину за волосы и дернет на себя. Мелькнул нож возле напряженного горла. На Кенту устремился затравленный взгляд огромных темных глаз. Женщина – нет, совсем юная девушка – не плакала, наверное, слишком испугалась.

– Подлец! – выкрикнул Кента. – Оставь ее и дерись со мной!

– Измельчали нынче самураи, – усмехнулся тот и кивком велел своим людям окружить Кенту и Хизаши. У бандитов не было мечей, один сжимал кривой нож, другой – дубину, а третий поигрывал тяжеленной цепью с косой на одном конце. – Этого убейте, а второго сначала разденьте!

Хизаши возмущенно выдохнул и легонько подтолкнул Кенту в спину.

– Не надо! – смогла пискнуть пленница и тут же взвизгнула, когда ее с силой дернули за волосы, едва не вырывая из головы.

Кента не мог применить энергию ки против простых людей, но и убивать их мечом не хотел. Кровь таких жалких созданий лишь затупит остроту Имы. Он провел черту между ними, заставив отшатнуться.

– Его катану можно дорого продать! – подбодрил главарь, и щеки Кенты вспыхнули от ярости. Трижды этот мерзавец преступил черту: когда напал на женщину и ее спутника, когда велел убить случайных свидетелей и когда покусился на духовное оружие, неразрывно связанное с Кентой.

– Одумайтесь… – начал он, но присел, чтобы пропустить над головой смертоносную цепь. Коса просвистела мимо, но не вернулась к хозяину. Мельком обернувшись, Кента увидел, что Хизаши намотал цепь на веер и с легкостью удерживал, будто это была шелковая лента.

Получив от него ободряющий кивок, Кента прямо из полуприседа стрелой метнулся в того, кто держал нож. Плоской стороной меча ударил по руке, а ребром ладони в шею. Развернулся и пинком остановил верзилу с дубиной.

Хизаши не сдерживал ки. Подняв вихрем палую листву, он раскрутил веер, притянув растерянного бандита его же оружием, и молниеносно ткнул двумя пальцами куда-то в шею. Бессознательное тело рухнуло ему под ноги, а сверху припечатала тяжелая цепь.

– Стой! Или я перережу ей глотку!

Кента замер в трех шагах от главаря. Их взгляды пересеклись, и Кента без труда увидел в его глазах страх, но не только. Алчность, злоба, ярость загнанного зверя. Кента опустил меч и сказал:

– Дай девушке уйти, и я не стану тебе вредить. Ты и твои люди должны получить наказание по закону.

– Нет никакого закона! – И главарь дернул рукой. Струйка крови вытекла из-под лезвия, и Кента дрогнул. Оставалось лишь использовать ки. Этот дар был дан ему не просто так, он служит спасению людей. Кента больше не колебался.

Но тут, едва не задев щеку, мимо пролетела белая молния. Занесенный для последнего удара нож выпал из ослабевших пальцев, и разбойник медленно завалился на спину. Кента оглянулся: Хизаши поймал вернувшийся веер и спокойно наблюдал, как кровь впитывается в бумагу без остатка.

– Ты его убил, – сказал Кента.

– Скорее всего.

– Совсем не обязательно было.

– Но тогда он бы убил ее. – Хизаши сложил веер и заткнул за пояс. – А потом, кто знает, убил бы еще много других женщин и мужчин. Я всего лишь помог тебе.

Девушка всхлипнула и вместо того, чтобы кинуться благодарить спасителей, склонилась над разбойником, орошая его слезами.

– Она ненормальная? – тихо спросил Хизаши. – Она плачет не над тем телом.

Кента опустился на одно колено перед девушкой.

– Госпожа. Госпожа, успокойтесь, он еще жив.

Он уловил это, когда оказался достаточно близко, и выдохнул с облегчением. Злодей или нет, никто не должен запросто решать, жить ему или умереть. Тогда девушка перевела взгляд на второе тело и задрожала.

– Как же быть? Как же мне теперь быть? Что же скажет Хагивара-сама?

– Хагивара? – переспросил Хизаши и переглянулся с Кентой. – Хагивара Такума из поместья Оханами?

Девушка кивнула.

– Вы знаете хозяина?

Так выяснилось, что ее звали Каэдэ, и она была служанкой в поместье Оханами. Ее послали с поручением в уединенный храм в сопровождении охранника, но на обратном пути их подстерегли, его зарезали сразу, а Каэдэ затащили под прикрытие бамбукового леса.

– Он бы не убил меня, – с уверенностью заявила Каэдэ. – Ведь мы выросли вместе!

– Хагивара знает, с кем якшается его прислуга? – поинтересовался Хизаши.

– Сару не всегда был таким. Наша деревня пострадала из-за постоянных стычек между даймё, никого не осталось. – Каэдэ поджала губы, но смогла продолжить, не сорвавшись на слезы: – Он виноват, и все же я прошу вас! Прошу, не дайте ему сгинуть!

Остальная троица бандитов уже пришла в себя, однако не спешила снова нападать, похоже, они были горазды лишь наскакивать из засады и настоящего сопротивления еще не встречали. Кента остановил кровотечение того, кого Каэдэ назвала Сару, прочее зависело уже не от него.

– Вы должны прекратить грабежи и убийства, – велел Кента, строго оглядев всю банду. – Сдайтесь властям или займитесь честным трудом.

Конечно, даже ребенок не поверил бы сейчас в их раскаяние, но мысли Кенты витали далеко от справедливости. Он ощущал на себе взгляд Хизаши и гадал, нарочно ли он позволил Сару выжить, или это вышло случайно? Зная духовную силу Мацумото, сложно представить, что ему не удалось убить одного единственного человека. Но его взгляд, его тон…

Кента привык к резкости Хизаши, но, кажется, совершенно забыл о его природе.

– Отпускаешь их после содеянного? – хмыкнул Мацумото, подойдя ближе.

– В поместье мы сообщим о банде, пусть дальше все решает господин Хагивара. Так будет правильно.

– Мы можем взять его с собой? – робко спросила Каэдэ, указывая на тело охранника.

Хизаши сделал вид, что это его не касается, и пошел вперед, а Кента взвалил на спину мертвеца. Девушка держалась рядом, Мацумото ее пугал. Признаться, сейчас Кента ее даже немного понимал.

– Так вы оммёдзи? – спросила Каэдэ, после того как Кента представился. – Хорошо, что хозяин решился позвать вас.

– Решился?

Каэдэ поняла, что сказала лишнего, это было видно по тому, как растерянно она приоткрыла рот, как дрогнули ресницы. Кента изучал ее, и что-то его в ней смущало.

– Почему ты так сказала? – надавил он. – Господин Хагивара не хотел просить помощи оммёдзи? Разве его жена не страдает?

Хизаши уже сильно отдалился от них, мелькая среди зеленых стволов, то и дело исчезая. Кента вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, гораздо более одиноким, чем когда потерял Хизаши на берегу желтой реки Ёми. Наверное, хоть сейчас Хизаши и был здесь, душа чувствовала, что он отдаляется.

Почему именно теперь? Что произошло? Что должно произойти?

– Куматани-сама? – позвала его Каэдэ.

Тут как раз бамбуковые заросли стали реже, и они вышли из сумрачного леса. Мацумото ждал их рядом с повозкой, которую тащил рикша. Каэдэ оживилась.

– Хозяин послал за мной! – сообщила она. – Хозяин не забыл про меня.

«Послал повозку за служанкой?» – удивился Кента и поймал случайный взгляд Хизаши.

Он думал о том же самом.

Поместье Оханами и правда находилось в глуши, им по пути не встретилось больше ни одного поселения, лишь дальше по дороге должна была быть деревня, названия которой Кента сразу не припоминал. Каэдэ без страха разделила место в повозке с телом охранника, а остальные шли рядом. Хизаши молчал, но Кента чувствовал: ему есть что сказать, и это радовало. Оставаясь надолго без общения, Кента начинал переживать, безмолвие с некоторых пор сделалось ему невыносимо. В тишине он слышал то, чего слышать не хотел бы.

Тракт остался далеко позади, и рикша тянул повозку по узкой дороге, которая и привела их всех к воротам поместья.

– Род Хагивара не экономил на защите, – подметил Мацумото, впервые со стычки в бамбуковом лесу заговорив. – Похоже на владения самурая, а не на обитель поэта.

С козырька над воротами справа и слева свисали продолговатые бумажные фонари, а над самими створками резная табличка встречала гостей словами: «Три вещи нельзя скрыть: солнце, луну и истину».

– Красиво сказано, – похвалил Кента. – Это девиз рода?

Каэдэ выбралась из повозки и ответила на вопрос.

– Это слова великого Будды, – с благоговением произнесла она.

– Но позвал он оммёдзи, – Хизаши спрятал руки в рукавах и прищурился, изучая табличку.

Они дождались, когда откроют ворота, и вслед за Каэдэ прошли на территорию поместья. Это возродило в памяти их визит в замок Мори, тогда тоже стояли холода, и точно такое же мрачное чувство возникло в груди, когда створки ворот закрылись за спиной. Но теперь Кента стал сильнее, опытнее, он верил, что на этот раз сможет принять правильное решение.

– Сюда, пожалуйста.

Каэдэ миновала тесный дворик и повела юношей по крытой галерее, идущей параллельно внешней стене. По другую же сторону открывался вид на двор с господским домом – в два яруса, с воздушными волнами крыш, он был совсем не похож на неуютную громаду самурайского замка. Галерея обрывалась беседкой, из которой ступени вели в аккуратный садик с каменными фонарями и алым мостиком, перекинутым через причудливой формы пруд. Точно такая же галерея тянулась и с другой стороны, но попасть к дому можно было, только миновав этот мост.

Там, любуясь рябью на воде, их ждал молодой мужчина в хаори песочного цвета поверх простой юкаты. Мон[38] в виде вписанного в круг цветка сливы на рукавах и спине указывал на то, что перед ними сам хозяин поместья.

Каэдэ склонилась в поклоне, и взгляд мужчины плавно перетек на нее.

– Каэдэ-тян! Как хорошо, что ты вернулась в целости и сохранности. – Он повернулся к ней и раскинул руки так, будто желал обнять. – Я послал за тобой, обеспокоившись твоим долгим отсутствием.

– Благодарю, Хагивара-сама! Со мной все хорошо, эти люди спасли меня от бандитов. Если бы не они, я бы не смогла больше служить вам.

Тогда господин Хагивара обратил внимание и на пару юношей за спиной Каэдэ. Его гладкое привлекательное лицо озарила радушная улыбка.

– Видно, вас привел ко мне сам Будда! – обрадовался он. – Я вижу на вас одежду оммёдзи. Верно, вы те, кого школа Дзисин послала на помощь моей супруге?

– Нас привела ваша служанка, – возразил Мацумото, – не Будда.

– Человеку не понять мудрости просветленных. Но я в любом случае счастлив, что все сложилось таким образом. Прошу, будьте моими гостями в Оханами. Каэдэ, отдыхай, я сам провожу их.

Он сделал приглашающий жест, и Кента ступил на деревянные доски моста.

– Мы бы хотели сразу увидеть вашу жену, – сказал он.

– Дорогая Таэко очень ждала вашего визита. Она, – тут на лицо Хагивары все же набежала тень, – очень встревожена. Мы все встревожены ее состоянием.

Пока пересекали пруд, Кента обратил внимание, что поместье, должно быть, гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Обе галереи упирались в господский дом, от главного здания которого в стороны раскинулись одноэтажные пристройки, а за ними виднелись еще крыши и верхушки сосен. Похоже, позади прятался еще один двор с садом.

– Оханами принадлежало моей семье несколько поколений, – пояснил Хагивара, заметив интерес Кенты. – Каждый наследник вкладывал душу в поместье, расширял его, украшал, выстраивал новые павильоны и беседки, высаживал деревья. Оханами – гордость рода Хагивара.

– Поэтому говорят, будто вы никогда не покидаете поместье? – прямо спросил Хизаши.

– Оно – источник моего вдохновения, – с улыбкой ответил Хагивара и продекламировал:

– Крыши на солнце горят.

Век бы встречать тут рассвет

Под шорох листвы.

– Очень… символично, – сдержанно похвалил Кента, чье мастерство в сложении стихов все еще серьезно отставало.

– Благодарю, – кивнул Хагивара, не заметив запинки. – Мы непременно должны устроить рэнгакай[39] вместе. По весне поместье преображается, оно не может не затронуть пылкие сердца.

Он пригласил их в дом, войдя первым. По пути им встречались слуги – юноши и девушки, – все они смотрели на хозяина с обожанием, как на своего благодетеля, и это не могло остаться незамеченным. Должно быть, господин Хагивара был хорошим, добрым человеком, который не делит людей на равных и неравных себе. А поместье и впрямь прекрасно и снаружи, и внутри – светлое, наполненное свежестью зимнего воздуха и запахом туши, бумаги и дерева. Наверху все сёдзи были расписаны изображениями людей с кистями, свитками или музыкальными инструментами в руках.

А вот и двери в покои госпожи Хагивара, Таэко. Кенте был знаком запах, окружавший ее, запах болезни и увядания. Он посмотрел на Мацумото, тот же глядел на хозяина.

При виде господина с гостями юная служанка тут же распахнула створки и пропустила их к своей хозяйке.

Госпожа Таэко лежала на белоснежном футоне, бледная и исхудавшая, но такая невероятно красивая, что дух захватывало. Мягкий овал лица будто светился изнутри жемчужным сиянием, маленькие розовые губы дрогнули в улыбке, когда она заметила посетителей, но только попыталась оторвать голову от постели, как высокие брови болезненно изогнулись, и она устало откинулась назад.

– Не вставайте, – остановил ее Кента.

– Это оммёдзи, о которых ты просила, дорогая, – пояснил Хагивара, – Куматани Кента и Мацумото Хизаши из школы Дзисин. Теперь ты довольна?

– Оммёдзи? – еле слышно выдохнула она, и взгляд ее блестящих глаз остановился на Кенте. – Вы правда оммёдзи? Вы… поможете мне? Уберете… это?

Она прижала ладонь к груди, но проблема крылась вовсе не там. Хизаши кивком указал на ее голову – блестящие черные локоны разметались по футону. Служанка хорошо заботилась о хозяйке, длинные гладкие пряди были тщательно расчесаны и смазаны маслом, от них исходило легкое благоухание орхидеи. Хизаши опустился на корточки возле подушки-валика. Хагивара дернулся было, но Кента жестом велел ему не приближаться. Следом за другом он и сам увидел темное облако, окутывающее голову несчастной. Оно было похоже на плотное переплетение черных жгутов, которые, будто в пародии на ласку, то и дело касались Таэко.

– Ты видишь? – спросил Хизаши тихо. Облако, словно почувствовав угрозу, сжалось, жгуты-усики впились в голову больной.

– Вижу. – Кента присел рядом. – Надо проверить.

– Я тебе и так скажу, что это ёкай.

– Надо следовать правилам.

Кента полез за отворот кимоно и достал талисман для определения существа. Если загорится синим – и правда ёкай, а не злой дух или акума.

– Это безопасно? – спросил Хагивара, не выдержав их тихих переговариваний. Супруга же его молча ждала вердикта.

– Мы пока ничего не делаем, вам нечего опасаться, – искренне заверил Кента и направил ки в талисман, тут же вспыхнувший синим огнем. – Хорошо.

– Хорошо это значит, что с Таэко все в порядке? – снова влез Хагивара. Юная служанка возле него в волнении сцепила пальцы в замок и прикусила губу.

– Какое там в порядке? Жизненную силу вашей жены тянут с каждым ее вздохом, – бросил Мацумото. – Немного осталось. Промешкай вы еще пару дней, вам даже ваш Будда не помог бы.

– О, амитабха! – выдохнул Хагивара. – Вы же спасете их?

– Их? – не понял Кента.

Слабая рука госпожи Таэко скользнула по одеялу, накрыв ладонью живот, и все стало ясно.

– Вы должны были предупредить о положении госпожи Таэко сразу, – укорил Кента хозяина.

Он не стал говорить о том, что кто бы ни присосался к молодой женщине, он мог уже убить плод в ее чреве, забрав его только формирующуюся жизненную силу.

– С ним… все хорошо, – с трудом проговорила она, улыбаясь мужу. – Я чувствую.

Кента не был так уж уверен, но матери ведь и правда чувствуют такое? Он посмотрел на Хизаши, и тот мотнул головой. Кента с одного жеста разгадал его мысли и озвучил для остальных.

– Ритуал нельзя откладывать надолго. Вам лучше покинуть комнату, мы перекроем все выходы, чтобы тварь не ускользнула.

Хизаши удивленно приподнял бровь, Кента заметил это, но предпочел сделать вид, что нет.

– Вы слышали? – обратился он к застывшему Хагиваре и служанке. – Мы позовем, когда закончим.

Обеспокоенный супруг ушел, только получив от жены согласие, и наконец можно было сосредоточиться на работе. Хизаши первым делом принялся обклеивать выход и предварительно закрытые сёдзи на внешнюю галерею охранными талисманами, а Кента начертил вокруг постели больной цепочку особых иероглифов. Это должно было усилить заклинание, которое им предстояло читать.

Туман у головы госпожи Таэко заволновался пуще прежнего, черные усики беспокойно шарили по ее щекам, впиваясь в бледную сухую кожу. Женщина застонала и впала в забытье. Возможно, это и к лучшему.

– Твари, значит? – вдруг спросил Мацумото, повесив последний талисман.

– Тот, кто забирает жизнь у матери и ее не рожденного ребенка, иначе называться не может, – жестко ответил Кента.

– Жалкое зрелище.

– Прости?

– Я о нем, – Хизаши кивнул на черное облако. – Трясется от ужаса, но не отваливается, хотя догадывается, что его ждет.

Кента не мог разобрать ничего в жадном клубке энергии, но Хизаши всегда было открыто больше.

– Что это такое? Неужели правда обариён? – спросил Кента.

Вместо ответа Хизаши опустился рядом с ним на колени и ткнул в облако веером. Показалось, будто тот входит в надутый бычий пузырь, а потом сопротивление вытолкнуло его обратно. Мацумото хмыкнул и полез уже голой рукой. Кента напрягся, но ничего страшного не произошло. Хизаши отряхнул пальцы и пояснил:

– Точно обариён. Когда он кормится, меняет форму и становится вот таким. Иначе хорош бы он был, лежа под своей безвольной жертвой.

Эти ёкаи известны тем, что подкарауливают путников в дороге и набрасываются сверху, цепляются за спину и начинают тянуть жизненные силы, становясь все тяжелее и тяжелее, пока не загоняют несчастного в могилу. Прогнать обариёна самостоятельно было почти невозможно, а если он как следует впился в жертву, то даже оммёдзи приходилось непросто. А уж беременная женщина для него – настоящее лакомство.

Хизаши поманил Кенту ладонью и, отведя подальше, наклонился и шепнул:

– Надо заставить его принять изначальную форму, иначе провозимся до ночи, а женщина может этого и не пережить.

– Мы должны постараться. Есть идеи?

– Тебе не понравится.

Кента отчего-то сразу ему поверил и уточнил с опаской:

– Сильно не понравится?

– Совсем не понравится, – кивнул Мацумото.

– Говори.

– Нам надо напасть не на обариёна, а на его носителя.

Кента едва не отшатнулся от него.

– С ума сошел!

– Ты сам видел, что он уже вгрызся в голову, – нахмурился Хизаши. – Будешь нежничать с ней, похоронишь и ее, и детеныша внутри нее.

– Ребенка, – поправил Кента, глядя ему в глаза. – Ребенка внутри нее.

– Решай, – бросил Мацумото и отступил на шаг, скрещивая руки на груди. Для него все просто, но о себе того же Кента сказать не мог. Пытался вспомнить все, что знал об этом ёкае, но больше ничего нового в памяти не всплыло. К тому же в ней пульсировали слова Хизаши: «…уже вгрызся в голову», «…похоронишь и ее, и детеныша». Как у целителей порой промедление забирало жизни пациентов, так и сейчас Кента чувствовал, что его нерешительность убивает госпожу Таэко. И ее будущего малыша.

Мацумото сверлил его из-под ресниц внимательным испытующим взглядом, точно не было этих уже почти трех лет, и Кента все еще оставался мальчишкой с фестиваля Ониби, не способным ни к чему, кроме как прятаться за его спиной.

– Давай попробуем, – произнес он. – Но Хизаши, не рискуй понапрасну.

Тонкие губы растянулись в довольной улыбке, и Мацумото вернулся к постели Таэко, наклонился и взял женщину за горло. Кента видел, как его ногти заострились, потемнели и впились в ее кожу. В комнате вмиг похолодало, воздух будто застыл, и Кента вдохнул осорэ – обариён пытался защититься, отпугнуть врага, покусившегося на его пищу. Хизаши сдавливал тонкую женскую шею с холодной улыбкой змеи. Кенте вдруг стало не по себе, он стиснул пальцы в кулаки, чтобы не наделать глупостей. Он верил Хизаши.

Наконец, как того и хотел Мацумото, черное облако задрожало, усики оставили лицо Таэко в покое, а после глаза женщины резко распахнулись. Хизаши отпрянул, и ее тело потянулось за ним, будто привязанное невидимыми нитями. Потом застыло и снова дернулось – на этот раз рвано, неестественно. Голова была безвольно склонена к плечу, руки согнуты в локтях, как у деревянной куклы на шарнирах.

– Хизаши… – начал Кента, но Таэко не дала ему договорить. Голова качнулась, не сразу, но выпрямляясь на тонкой шее, и повернулась к нему. Широко распахнутые глаза ничего не выражали. И когда Хагивара Таэко поднялась, не осталось сомнений в том, что ею управляли.

Кенте уже не раз приходилось видеть пренеприятнейшие зрелища, но вид марионетки, созданной из живой женщины, еще недавно улыбающейся своему мужу, был ему особенно противен. Она неловко повернулась, сделала шаг, и Кента хотел скрутить ее немедля, но Мацумото остановил.

– Прикрывается ею, – кратко сказал он, не сдерживая презрения. – Вот-вот появится, гаденыш.

Выхватив у Кенты меч – тот не успел сообразить, – Хизаши обнажил клинок и направил острие на живот Таэко. Даже духовное оружие возмущенно задрожало, что тут говорить о Кенте. Но своего Хизаши снова добился. То, что двигало Таэко, заставило ее замереть. Это длилось недолго, и почти сразу женщина начала тяжело наклоняться вперед, пока не стал виден уродец, сидящий у нее на спине. Его тонкие ручки держали Таэко за плечи, маленькое серое тельце будто приросло к позвоночнику, но страшнее был рот – огромный, непропорциональный телу, распахнутый на всю ширь, и несколько кривых верхних зубов впивались в макушку женщины. Обариён вгрызся в свою добычу, не собираясь расставаться с ней.

Таэко едва стояла на ногах, несмотря на размер, ёкай на ее спине был непомерно тяжел.

Хизаши убрал меч в ножны и вернул Кенте.

– Я начну, а ты следи за ним, – сказал он и затянул заклинание. Таэко все еще не пересекла границы круга, и энергия ки, высвобождаемая Хизаши, сплеталась вокруг нее плотной сетью, жгла и жалила обариёна. Он сильнее сжал челюсти, и Таэко застонала. Из ран на голове по лицу потекла кровь. Голос Хизаши звучал все громче и увереннее, Таэко упала на колени, не в силах справиться с давящей на нее тяжестью. Обариён заворочался, но никак не желал отпускать ее.

Кента приготовил пару талисманов, выжидая момент. Хизаши хитростью заставил ёкая принять более уязвимую форму и сейчас не давал ему снова укрыться от оммёдзи. Кента ждал, ждал, ждал…

И, наконец, почувствовал нужный момент.

Один листок приклеил на лоб Таэко, и знаки на офуда вспыхнули золотом, второй впечатал в обариёна и, удерживая ладонью, принялся за изгнание.

– … рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн, – зашептал он быстро. – Рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн[40]…

На третьем повторении он ощутил, как сопротивление начало слабеть. Голос Хизаши стих, и Кента сильнее вдавил талисман в ёкая.

– Мэц!

Офуда вспыхнул, необжигающее пламя объяло обариёна, тот задергался, разжал челюсти и откинулся назад. Тут Хизаши его и схватил. Кента удержал Таэко от падения, она была такой холодной и еле дышала, что стало страшно. Кента бросил обеспокоенный взгляд на Хизаши, в руке которого осталась только сморщенная шкурка, а вскоре и она обратилась вонючей грязью.

– Нужен целитель, – сказал Кента, поднимая женщину на руки. Хизаши брезгливо взмахнул кистью, стряхивая грязь.

– Заходите! – крикнул он, и сёдзи тут же разъехались, пропуская в спальню Хагивару и целую толпу слуг. Сразу стало тесно и душно.

– Таэко! – воскликнул Хагивара, и Кента поспешил его успокоить. Объяснил, что ей требуется целитель, но главная угроза уже устранена. Хизаши собрал талисманы – они больше не годились, но оставлять их оммёдзи запрещалось – и направился к выходу.

– Господа, постойте, – Хагивара нагнал обоих в коридоре. – Позвольте отблагодарить вас праздничным ужином. Вы спасли мою семью, как благородный человек, чтящий заветы Будды, я обязан ответить добром на добро.

Кента почувствовал настроение Хизаши прежде, чем тот что-то успел сказать.

– Просто ужина будет достаточно, – кивнул Кента. Ему и самому не хотелось покидать поместье так скоро. – Мы должны убедиться, что госпожа Таэко пойдет на поправку.

Одобрение Хизаши он тоже чувствовал, или же ему хотелось так думать.

До ужина оставалось время, и слуги отвели оммёдзи в гостевое крыло, имелось тут и такое. Видно, в прежние годы в Оханами бывало много людей. Впрочем, Кента не вращался в кругах тех, кого могли приглашать сюда любоваться луной или цветением сакуры или вместе сочинять поэтические строки в тени беседки. Но отчего-то казалось, что, несмотря на утонченное очарование, в поместье не было той жизни, которую приносят с собой гости. Оно замкнуто само в себе, огорожено от мира не только высоким забором.

Переднюю, открытую для посещения, часть поместья две параллельные галереи делили на три неравные части – центральную побольше и две по краям. Их провели во двор слева от господского дома. Служанка открыла для юношей свободные покои и собиралась уйти, как ее остановил вопрос Кенты:

– Как себя чувствует Каэдэ? Ее не было возле спальни госпожи.

Хотя казалось, там в ожидании собралось все поместье.

– Она… – личико юной служанки чуть скривилось в скрытой неприязни, – хозяин отправил ее отдыхать.

Она все же ушла, и Кента устало провел ладонью по лицу. Долгая дорога, потом стычка с бандитами, сразу за ней – непростое изгнание. Закралась совершенно неуместная и нелепая мысль, что на их месте Нобута со своими подпевалами не справился бы. Промелькнула и исчезла под гнетом физического и духовного утомления.

Мацумото придирчиво оглядел обстановку: отделенная фусума, эта комната подходила для чаепития и бесед, в углах радовали глаз расписные напольные фонари, а в центре обещанием тепла манил котацу. За перегородками угадывалось еще одно помещение, вероятно, спальня, но согреться хотелось больше, чем поспать. И пока Кента думал, Хизаши уже откинул край футона и едва не до груди забрался под котацу. Несмотря на то, что холода в эту часть провинции добирались с опозданием даже для месяца митсуки, вместе с усталостью начал подкрадываться и озноб. Присоединившись к Хизаши, Кента блаженно зажмурился, ощутив жар от очага, скрытого под деревянной конструкцией стола. Футон мягкой тяжестью давил сверху, и не хватало только теплого чая, чтобы отпустить остатки напряжения из тела.

– Не нравится мне этот Хагивара, – вдруг сказал Хизаши, заворочавшись под футоном. – Неприятный тип.

– Отчего же? – удивился Кента. Ему хозяин показался весьма симпатичным человеком, в пользу которого говорили и такие трепетные чувства к жене и будущему ребенку.

– Готовь поспорить, Каэдэ его любовница, а вся эта возня вокруг госпожи Таэко лишь страх потерять покровительство ее знатной семьи.

Кента не хотел в это верить, но в его ответе все равно прозвучала легкая неуверенность:

– Я не думаю, что стоит сразу предполагать худшее.

– Худшее – это если он сам подсадил на нее обариёна, – не согласился Хизаши, – но тогда не было бы смысла звать оммёдзи… Только если он не специально дотянул до последнего. Без ложной скромности, не всякий бы справился с этой уродливой пиявкой, когда она уже так плотно напиталась.

– Все равно. Не ищи злодейства там, где его быть не должно. – Кента расстроился, и даже жар ирори, греющий ноги, уже не так радовал. – Люди не обязательно желают друг другу только дурного.

– Опыт подсказывает мне иное.

– Неужели за эти годы у тебя не появилось другого, хорошего, опыта?

Хизаши ответил не сразу. Это успокаивало, но все же Кента был опечален тем, что не смог показать другу, что люди – не только сплошное зло. Он считал – и до сих пор считает – это невероятно важным.

Показать Хизаши, что на самом деле значит, быть человеком.

– Но ты не можешь поспорить, Каэде вызывает подозрения, – наконец сказал он, и от Кенты не укрылось, что это был вовсе не ответ на вопрос. – Служанка, которую сопровождал охранник и встречала повозка. А уж как обрадовался ее хозяин! Точно чуть не потерял дочь родную, не иначе. Даже отдыхать отправил, а про мертвого охранника ни словечка не сказал.

В его речах была доля правды, Кента не мог поспорить – Каэдэ определенно занимала среди прочих слуг особое положение. Но не верилось, что она и господин Хагивара…

Тут вернулась служанка и принесла поднос с чаем и маленькими пирожными вагаси.

– Хозяин велел передать, что госпоже гораздо лучше, – отчиталась она. – Вы можете прогуливаться по саду или отдыхать, как вам будет угодно, а вечером он ожидает вас на ужин.

– Примем за честь, – ответил Кента за них двоих. Хизаши в это время, покачав девушке головой, сам принялся разливать чай по чашкам. Прозрачные, с легким желтоватым оттенком, капли стекали по тонким фарфоровым стенкам, распространяя дивный аромат. Кента сделал глоток и довольно покивал.

– Вкусно.

– Хотя бы не жадничают, – хмыкнул Хизаши и тоже пригубил. Его пальцы были такими бледными, что почти сливались с фарфором, и он перебирал ими, когда становилось слишком горячо. Должно быть, ему приходилось еще хуже, ведь, кроме истощения, он страдал и от холода. Но все же стоило кое-что сказать.

– Мы подвергли жизнь госпожи Таэко риску. Неужели нельзя было обойтись без этого?

Хизаши пожал плечами.

– Ты сам видел, откладывать было опасно.

– То есть ты совсем не переживал, делая это? – Кента вспомнил, как те же бледные тонкие пальцы впивались в шею женщины, будто и правда собирались придушить. – И когда едва не убил того бандита, Сару?

– Что ты хочешь услышать? – вздохнул Хизаши и поставил чашку перед собой. – Что меня мучает совесть?

– Нет, – качнул головой Кента. Настроение совсем упало. – Наверное, не хочу.

«Я хочу услышать, что ты на самом деле чувствуешь», – подумал Кента, но отчего-то он мог сказать такое кому угодно, кроме своего лучшего друга.

– Тогда ни к чему было начинать разговор.

Хизаши выбрался из-под котацу и сердито – Кента это знал – ушел за перегородку, где зашуршал, укладываясь спать. Стало стыдно, и Кента не решился проследовать за ним, а, наоборот, вышел на террасу под свет заходящего солнца, сел, скрестив ноги, и погрузился в медитацию.

Приближение Мацумото он не услышал, а ощутил всем своим существом, оно разлилось в абсолютной пустоте, распустилось цветками ликориса, и Кента начал медленно пробуждаться от транса. Что-то тяжелое упало на плечи, и он открыл глаза.

– Совсем головой не думаешь, – проворчал Хизаши сверху и убрал руки так, будто не он только что ими накинул на Кенту теплое одеяло.

– Примерно для этого я и потратил время на медитацию, – весело ответил он.

Повернувшись вполоборота, Кента окинул друга взглядом. Если честно, выспавшимся тот не выглядел, отдохнувшим тоже.

– Пора на ужин?

– Я чувствую суету, – признался Хизаши недовольно. – Нам правда обязательно идти?

– Мне казалось, ты хочешь разоблачить господина Хагивару, – напомнил Кента, на что Мацумото гордо вздернул подбородок.

– Еще чего! Не волнуют меня его дела, свою работу мы выполнили хорошо, – но твердости в его тоне не хватало, и Кента заподозрил, что, кроме уже сказанного, беспокоит Хизаши и еще что-то.

– Если не хочешь идти, останься и дождись меня тут, – предложил Кента миролюбиво.

– Ты нас опозоришь, – поморщился Хизаши, – если Хагивара и впрямь затеет рэнга.

Кента улыбнулся.

– Тогда идем вместе. Уверен, для тебя эта игра не сложнее детской забавы.

Подольстившись таким образом, он рассчитывал уговорить Хизаши пойти на ужин вдвоем, потому что и сам, в действительности, не испытывал особого желания. Общество такого одухотворенного и образованного человека, как Хагивара Такума, наверняка было приятным и интересным, но сковывало выросшего в деревне парня. И пусть за годы учебы в Дзисин Кента научился многим вещам, необходимым, чтобы не потерять лицо перед аристократами, он все еще мыслями оставался в родной Цукикаве. Компания Мацумото, умеющего держать себя, будто он принц, не меньше, была бы сегодня как никогда кстати.

А меж тем за разговором где-то в глубине поместья отбили пять ударов, и во дворе слуги успели зажечь садовые фонари. Зимой темнело рано, и пусть небо было ясным и звездным, густой вечерний мрак завладел каждым дзё Оханами, и только вдоль дорожек трепетали в каменном плену языки огня. Кента выдохнул и лишь сейчас заметил, насколько с заходом солнца похолодало. Одеяло пришлось как раз кстати, и Кента завернулся в него полностью. Хизаши опустился на колени рядом и спрятал кисти в рукавах хаори.

– Прежде чем за нами придут, выслушай, что я скажу. Надо узнать, где Хагивара Таэко подцепила обариёна, ведь поместье удалено от других поселений, его хозяин не покидает этих стен, а сама Таэко беременна и, я так понимаю, не стала бы шататься где ни попадя.

Кента кивнул, он и сам задумывался об этом. Все же обариёны охотились на безлюдных тропках, поджидая ничего не подозревающих путников на верхушках деревьев, чтобы потом спрыгнуть на спину.

– Попробуем осторожно вызнать, ходила ли госпожа Таэко куда-нибудь в последнее время.

На том и остановились.

Ужин проходил во внутреннем, закрытом от посетителей дворе за господским домом. Он был хаотично, на первый взгляд, засажен разнообразными деревьями и кустарниками, изрыт причудливой формы прудиками и ярко освещался каменными фонарями. На второй же взгляд можно было оценить тонкий вкус хозяина поместья, с каким он создавал этот удивительный сад, что даже в конце зимы он радовал глаз сочетанием голых ветвей и зеленой хвои, розовые и красные камелии покачивали крупными бутонами, некоторые уже распустились чуть раньше срока, явив свое нежное ароматное нутро. Но особенно хороши были крупные восковые соцветия сливы. Они, будто воздушные облака, окутывали павильон с желтеющими изнутри тонкими стенками. Сам павильон был скромен: небольшой, без украшений, он террасой упирался в прудик, окантованный камнем. На поверхности покачивались фонарики-лодочки, отчего вода сияла, отражая свет.

Служанка не стала приближаться к павильону и с поклоном удалилась.

– Похоже, нас ждут, – Хизаши откинул волосы с плеча за спину и первым двинулся по берегу пруда ко входу на террасу. Едва он распахнул сёдзи, как Хагивара Такума вскочил им навстречу.

– Мацумото-сан, Куматани-сан! – Кажется, он уже успел немного выпить, щеки его алели. – Ну же, проходите скорее, запомним этот чудный вечер и воспоем в стихах вместе.

В павильоне не было больше никого, кроме самого мужчины и пары служанок, тут же принявшихся усаживать гостей и наливать им вино. Еще одна сидела поодаль у стены с кото на коленях. Едва все расселись за столом, ее пальцы невесомо тронули струны, и нежная печальная мелодия разлилась в чистом морозном воздухе. Сёдзи оставили открытыми, и за едой можно было наслаждаться видом и слушать музыку.

Ужин также удался, и Кента с удовольствием попробовал все блюда на столе, пока не почувствовал, что больше в него не влезет. Обычно он не стремился к перееданию, но Хагивара смотрел на них двоих так, что было просто невежливо отказываться от угощения.

– Скажите, разве больше никто не присоединится к пиршеству? – спросил он, пригубив из изящной пиалы. Вино было вкусным, с тонким цветочным оттенком, но налегать на него слишком опасно.

– Верно, – подхватил Хизаши. – Поместье такое большое. Неужели в нем живете только вы с супругой?

Вдохновенное лицо Хагивары посмурнело.

– Увы, это так. В моем некогда известном роду никого не осталось.

– Как же… – начал спрашивать Кента, но Хизаши его бесцеремонно перебил:

– И чем знаменит ваш род? Все были поэтами?

– Что? Нет! – Хагивара эмоционально всплеснул руками, едва не задев пиалу широким рукавом хаори. – Конечно, среди моих предков хватало одаренных личностей, и каждый оставил после себя исполненные красоты строки, но я имел в виду то, что случилось давным-давно.

– Расскажите, – велел Хизаши, даже не пытаясь изобразить вежливую просьбу.

– Ну если вам это интересно. – Пусть Хагивара так и говорил, но было заметно, что ему в радость обсудить с кем-то славные дни его рода. – Будучи учениками школы оммёдо и экзорцизма, вы наверняка не раз слышали историю о том, как двести лет назад самые сильные оммёдзи дали бой бесчестному демону, угрожавшему империи. Та битва длилась несколько дней и ночей, пока демон не был низвергнут будущим основателем Дзисин Инабой Идзуру. Но мало кто знает, что к месту сражения демон пришел благодаря хитрости моего предка, Хагивары Такумы – меня назвали в его честь. И тогда демон угодил в смертельную ловушку, из которой уже не выбрался. Правда, – рассказчик усмехнулся, – мои предки были умны, но не столь одарены, потому вскоре отошли от дел оммёдо.

Так вышло, что именно в этот момент музыкантша особенно резко дернула струну, и та тревожно зазвенела в воцарившейся на несколько мгновений тишине.

– Значит, ваш предок обманул демона? – уточнил Кента.

– Семейная легенда гласит именно так, – кивнул Хагивара. – Но…

– Говорите, – поторопил Хизаши.

– Ничего особо интересного, – снова улыбнулся хозяин. – Все это дела минувших дней. Будда говорил: «Победитель вызывает ненависть, побежденный повержен в скорбь. Отринувший и победу, и поражение живет в мире». Сейчас мы с женой живем в мире.

«Вздор!»

Кента вздрогнул. Никто, разумеется, не услышал громкого возгласа, ведь он раздался внутри его головы. Незаметно коснувшись четок на шее, Кента велел голосу убираться. И тот снова, как и весь последний год, послушно затих. Его давно не было слышно, и то, что он заговорил именно сейчас, странно.

– Давайте лучше кистью запечатлеем эту встречу и радость от спасения моей дорогой Таэко, – предложил Хагивара, и по мановению его руки служанки заменили яства на белоснежные листы и три набора для письма. Со стороны сада подул легкий прохладный ветерок, хрустально зазвенели фурины под крышей, вплетаясь в текущую реку музыки. Деревья снаружи шевелились, покачивали тугими бутонами камелии на цвету, а с темного неба медленно сыпались редкие снежинки.

Хагивара изящно подхватил рукав и размашисто вывел на бумаге первую строфу:

– Снегом укутало сад,

Или это чудесный сон –

Сливы в цвету.

Он посмотрел на свое творение, довольный собой, покивал, а Мацумото уже принялся за ответ. Рукав обнажил хрупкое бледное запястье, когда он обмакивал кисть в тушечницу, и стремительные росчерки рождали новые строки:

– Не знает лягушка, о том,

Что лето прошло.

Напрасно волнует пруд.

Хагивара рассыпался в похвале, и лишь Кенте было не до стихов. Он смотрел на лист перед собой и, бездумно макнув кисть, наблюдал, как дрожит на ее кончике темная капля туши. Еще немного и сорвется.

– Что вы сочинили, глядя на природу, Куматани-сан? – поинтересовался Хагивара, и Кента будто очнулся. – Должно быть, ваши стихи полны сдержанной утонченности.

Кента опустил взгляд, и по спине прошелся холодок.

Он не помнил этого, но рука сама вывела строки чужим почерком:

«Лжив белоснежный цвет.

Лишь снег обагрив,

Яростью свою уйму».

Мацумото видел, он сидел слишком близко, и Кента торопливо скомкал лист, чтобы не оскорбить хозяина этими дерзкими словами.

– Простите мне мою необразованность, – натянуто улыбнулся он. – Позвольте лучше послушать ваши сочинения.

– Мой друг скромен и не любит внимание, – вмешался Хизаши. – К тому же ваш талант настолько впечатляющ, что затмевает даже свет этих фонарей. Позвольте мне описать свои чувства в стихах.

Кенту затопило горячей благодарностью, которую он сейчас не мог выразить, поэтому лишь кивнул и попросил разрешения покинуть их, чтобы проведать перед сном госпожу Таэко. Прикрылся тем, что будет переживать, если не убедится, что ей не становится хуже после ритуала изгнания.

За пределами павильона стало легче. Кента потер налившийся болезненной тяжестью затылок и побрел по тропинке, подсвеченной с обеих сторон, прочь, лишь позже спохватившись, что не узнал, как попасть в дом. Не хотелось бы ломиться наугад.

Вздохнув, он решил вернуться в главный двор, для чего было необходимо выбраться к пруду с горбатым мостом, миновать его и уже там попасть в дом через парадный вход. Определившись, Кента немедля последовал плану. Холод ощутимо хватал за лицо, крупные хлопья снега потихоньку устилали садовые тропинки и красиво кружились в свете фонарей. Кента почти дошел до конца разделяющей дворы галереи и остановился полюбоваться гнущимися под тяжестью налипающего снега ветками камелии, как услышал приглушенные голоса – мужской и женский. Говорили неразборчиво, но, выглянув из-за ветвей, Кента узнал Каэдэ. Девушка явно вела непростой разговор, ее собеседник, высокий худой юноша, изрядно распалился и с трудом понижал тон, тогда как она в волнении заламывала руки и трясла головой.

«Ссора влюбленных», – пришло ему на ум, и Кента аккуратно отошел назад и продолжил путь, не желая случайно помешать. Хизаши редко ошибался в своих суждениях, но сейчас он наверняка превратно истолковал хорошее отношение Хагивары к служанке. Да, так и есть.

Он вошел в господский дом и по памяти отыскал покои госпожи. Возле них караулила сонная девушка, но, узнав оммёдзи, позволила ему пройти внутрь. Хагивара Таэко не спала, хотя и выглядела спящей. При появлении Кенты она открыла глаза и повернула голову. Свет напольного фонаря скользнул по волнам ее длинных блестящих волос.

– Куматани-сама, – вежливо поприветствовала она.

– Не напрягайтесь, – попросил он, опускаясь на колени. Вошедшая следом служанка ждала на почтительном расстоянии. – Как вы себя чувствуете, госпожа?

– Со мной… с нами все хорошо. И все благодаря вам. Да хранят вас боги.

Кента позволил себе прикоснуться к ее тонкой слабой руке, чтобы проверить пульс. Кажется, все и правда было в порядке, надо лишь лучше питаться и принимать укрепляющие настои. Об этом он сообщил служанке, велев ей передать рецепт лекарю.

– Куда вы ходили перед тем, как вас постигла эта напасть? – прямо спросил Кента, отпуская женскую руку. Таэко вздрогнула и бросила быстрый взгляд на свою служанку. – Пожалуйста, ничего не скрывайте.

– Я надеюсь на ваше благородство, Куматани-сама, – прошелестела Таэко. – Дело в том, что мой муж увлекся учением Будды и стал… стал, – она не договорила и, помолчав, сказала другое: – Я всегда была слаба здоровьем. Родители посчитали, что жизнь в поместье Оханами пойдет мне на пользу, и условились о браке. Не подумайте, что я несчастлива! Напротив, мой муж чудесный человек, добрый, умный и чуткий. Я хотела подарить ему наследника, но никак не могла. И тогда мне посоветовали обратиться за помощью к странствующему монаху, который нашел временный приют в заброшенном храме к югу отсюда, примерно в полутора-двух ри от поместья. Я так и поступила, и в моем чреве, наконец, зародилась жизнь. Наш с Такумой ребенок.

– Вы навещали монаха втайне от мужа?

– Я лишь боялась, что это его расстроит.

– Как зовут этого монаха?

– Сусуму. Монах Сусуму.

Кента пожелал скорейшего выздоровления и покинул покои госпожи Таэко. У него уже сложилась версия, что именно на пути в храм или по возвращении из него женщина и подверглась нападению обариёна. Так вышло, что этот храм принес ей счастье материнства и он же едва не отобрал его вместе с жизнью.

– Оммёдзи-сама! – услышал Кента громкий шепот, когда уже подходил к павильону, где их с Хизаши разместили. – Оммёдзи-сама, подождите!

Обернувшись, Кента увидел того, кто беседовал с Каэдэ под прикрытием ночного сада.

– Оммёдзи-сама, – юноша низко склонился, прижав ладони к бедрам, – помогите!

– Что приключилось?

– Каэдэ-тян, она… Каэдэ… – он едва мог говорить, так разволновался. Кента тоже всполошился.

– Что стряслось с Каэдэ?

– Она в опасности!

Ветер смахнул свежий снег с ветвей, напугав юношу. Он заозирался, будто всерьез опасался преследования, и боязливо уставился на Кенту.

– Я приду позже, с вашего позволения.

Недавно начался час Мыши, уже более чем поздно для зимы, но, видно, то, что желал поведать этот человек, было действительно большим секретом.

– Хорошо, – согласился Кента. – Я оставлю гореть свечу.

Ему не нравилось, что несложное на вид прошение в итоге начало складываться в какое-то темное дело. Не потому что желал избежать трудностей, а потому что расследование неминуемо сделает кого-то – или вообще всех – несчастным. Он покачал головой и, развернувшись, медленно побрел к гостевому павильону.

Хизаши ждал его внутри, сидя под котацу спиной к выходу. Кента вошел тихо, но створка сёдзи все равно стукнула, да и Хизаши наверняка сидел тут не просто так – он ждал.

– Ты долго, – осуждающе протянул Хизаши, не оборачиваясь.

– А ты слишком быстро, – не смолчал Кента. – Мне показалось, вы с господином Хагиварой нашли общий язык.

– Пф, – презрительно фыркнул Хизаши и жестом поманил к себе. Кента подошел и с удовольствием залез в тепло. – Пьяный, он говорит исключительно цитатами и стихами. Я насилу сбежал. Может, поэтому в его роду никого не осталось? Умирали от собственного занудства.

Насмешливый тон друга немного унял тревогу, но лишь ненадолго.

– Я побеседовал с госпожой Таэко, физически она идет на поправку, но…

На стол перед ним лег свиток, и Мацумото отвернулся с таким равнодушным видом, что любой бы догадался, это – подарок. Кента развернул бумагу и восхищенно воскликнул:

– Как красиво!

Пока он бродил по поместью, умножая тайны, Хизаши создал поистине прекрасную картину – ветка цветущей сливы, уверенной рукой перенесённая на холст черной тушью. А в углу подпись:

«Не луна над садом

Тьму разгоняет ночную.

Под веткою сливы

Два сердца огнями горят,

Весну призывая».

– Ты романтик, признайся уже, – улыбнулся Кента, любовно сворачивая бумагу в свиток.

– Не говори глупостей. Я пишу о том, что вижу, только и всего.

– Что видишь? – Кенту вдруг с силой швырнуло обратно в реальность. – Ты видел Каэдэ в саду?

– Да. И не одну. Сдается мне, у них есть причина держать встречи в тайне.

Кента нахмурился и пересказал Хизаши все свои приключения с тех пор, как покинул павильон. Закончил тем, что напомнил Хизаши о его ошибочном суждении.

– Хагивара и Каэдэ не любовники.

– Я бы не спешил с выводами. Может, она пыталась оттолкнуть настойчивого поклонника, потому что у нее был другой. Получше.

Кента все еще отказывался принимать такое вероломство.

– Мне кажется, он любит свою жену, а она любит его. Зачем ему изменять?

– Потому что он мужчина, с мужчинами такое случается сплошь и рядом.

– Я уверен, что это не так, – твердо возразил Кента, вспомнив последний взгляд отца, когда его призрачное тело начало испаряться. Он был полон вины, скорби и любви, такой любви, какой Кента и вообразить не мог.

– Ты всех меряешь по себе, – с неодобрением покачал головой Хизаши. – Однажды это плохо закончится.

В итоге единственное, до чего смогли договориться, это что монах появился в окрестностях точно тогда, когда госпожа Таэко отчаялась подарить мужу наследника, и совет обратиться к нему за помощью оказался очень к месту. И именно по пути между поместьем и заброшенным храмом ее поджидал обариён. Дальше начиналась зыбкая почва: Хизаши искал подвох в отношении хозяина к простой служанке, которая по ночам о чем-то спорит с неизвестным юношей, в свою очередь ищущим для нее помощи у оммёдзи. В Оханами обитало мало людей, но все они слишком уж туго переплелись между собой.

Поскольку Хизаши подремал перед ужином, он предложил дождаться гостя самому, пока Кента будет отдыхать. И хоть сомневался, что заснет, в темноте и тишине спальни его быстро разморило. Во сне он бродил по галереям огромного поместья, никак не мог найти выход. Коридоры путались, петляли, заканчивались то тупиками, то новыми ответвлениями. Лунный свет просачивался сквозь тонкую бумагу, а фонарик в руке загадочно мерцал зеленым. Во сне Кенту это не смущало, он шел и шел, пока не услышал впереди топот босых ног. Ускорил шаг и успел увидеть ускользнувший от него силуэт ребенка с неаккуратно собранными в хвост волосами. Мальчик, короткое кимоно в заплатках, тощие ноги покрыты грязью и, кажется, синяками. Кто он? Кента был уверен, что знает его, уверен, что должен догнать, остановить, заглянуть в лицо…

Он едва не сорвался на бег, но дорогу ему медленно перешла процессия Хякки яко. Разнообразные ёкаи его будто не замечали, двигались торжественно, в полном безмолвии. Кента узнавал каждого из них, даже не выдержал, поёжился, когда хвост Нурэ-онны прошуршал чешуйками так близко от него. Прошел вперед, но вся эта толпа исчезла без следа, растворилась в зыбком сиянии луны. Но зато он увидел долгожданный выход – и высокую стройную фигуру на его фоне. Человек стоял спиной, но Кента с облегчением узнал Хизаши.

Позвал его по имени, и голос так странно заметался по коридору, исказился до неузнаваемости. Кента сделал один шаг, второй, пока еще несмело, потом вдруг оказался прямо за спиной Хизаши. Тот начал оборачиваться, и стало так неожиданно ясно – нельзя смотреть. Кента застыл с поднятым фонариком, и его зеленоватое свечение играло на складках красного кимоно Дзисин. Или нет? Или на самом деле кимоно белое, просто насквозь пропитано кровью? Воздух наполнился ее тяжелым запахом, так что голова закружилась.

Хизаши обернулся полностью. Его лицо скрывала маска злобного они с загнутыми кверху рогами, выступающими из выпуклого лба. На мгновение почудилось, что это и не маска вовсе, а настоящая морда демона.

«Ты и правда подходишь», – сказало это существо голосом Хизаши, но под конец будто не смогло скопировать его полностью, и обман вылез хищными протяжными нотками. Мерзко.

«Для чего? Для чего подхожу? – спросил Кента. – Кто ты? Что делаешь в моей голове?»

Он гнева и страха все вокруг плыло, подернутое дымкой. Кента шагнул вперед, забывшись, и демоническая маска оказалась прямо перед ним, зависла в воздухе, отделившись от лица, что прежде скрывала. Рука с фонариком задрожала, пламя в нем вспыхнуло ядовитой зеленью и погасло. Леденящий поток толкнул в грудь, Кента отшатнулся, прикрылся рукой.

«Недолго осталось, мальчик, – услышал он в шорохе рвущейся бумаги стенных перегородок. – Скоро ты увидишь разницу. Увидишь, что был рожден для великой цели».

– Какую разницу?!

Кента дернулся, и голова соскользнула с подушки на пол. Еще немного времени понадобилось, чтобы понять, где он и что сон закончился. За фусума угадывался силуэт сидящего Мацумото, перед ним на столе горела свеча.

Кента медленно выдохнул, сел и пригладил волосы. Лоб покрылся потом, хотя в помещении было довольно свежо – ложась, Кента забыл проверить жаровню. За перегородкой что-то изменилось, Хизаши повернул голову, и когда Кента присоединился к нему, на пороге возник давешний юноша. Выглядел он испуганным и робким, но вместе с тем внутри него горел огонь, выдающий подлинное отчаяние. И, прежде чем кто-либо успел задать вопрос, он выпалил:

– Каэдэ собираются убить!

Разобраться в рваном рассказе юноши по имени Рёта оказалось непросто, по крайней мере, поначалу. Он волновался, заикался, оглядывался на темнеющий позади сад, и Мацумото задвинул сёдзи и встал к ним спиной, чтобы их гость уже наконец хоть немного успокоился.

– Что значит, собираются убить? – переспросил Кента. – Кто? Зачем?

– Чтобы задобрить богов. Хозяин строит во внутреннем дворе новое святилище.

Кента бросил недоуменный взгляд на Хизаши, тот передернул плечами.

– Ритуал хитобасира, полагаю. Приношение человека в жертву при строительстве, чтобы привлечь удачу и снискать благословение ками на это место.

– Разве такое не запретили еще лет сто назад?

Хизаши только усмехнулся.

– Как думаешь, многое ли остановит человека, особенно богатого и знатного, от совершения того, что принесет выгоду?

– Не может быть, – не поверил Кента. – Зачем ему это? Надо быть в полном отчаянии, чтобы решиться…

Тогда Рёта все же прервал их:

– Оммёдзи-сама, я не лгу. Не понимаю, как хозяину удалось околдовать Каэдэ, но в поместье все знают, что хозяин проклят!

Едва этот возглас затих, стало так тихо, что слышно было, как шелестят снаружи потревоженные ветром деревья и осыпается с них нападавший за вечер снег. Даже Хизаши выглядел удивленным, а ведь он всегда предполагает худшее. Но проклятие… Никто бы не подумал об этом.

– Проклят? – протянул Мацумото с сомнением. – Отчего же он не сказал нам? Мы же оммёдзи. Могли бы помочь.

– Это секрет, – округлил глаза Рёта. – Пожалуйста, заклинаю, не выдавайте меня хозяину!

Он рухнул на колени и вытянулся на полу, уткнувшись носом в доски. Хизаши посмотрел на Кенту поверх него с некоторой растерянностью, так ему не свойственной.

– А в чем это проклятие выражается?

Не поднимаясь, Рёта ответил:

– Я не знаю точно, но слышал, будто все из рода Хагивара, кто покидал поместье, погибали страшной смертью. Вот хозяин и…

То, что казалось чудачеством молодого поэта, обретало пугающие черты. Кента пытался вспомнить, ощущал ли он нечто странное, находясь рядом с ним, но не мог.

– Но почему Каэдэ? – спросил Кента все-таки. – Разве господин Хагивара не относится к ней лучше, чем к остальным.

И тут же сам нашел ответ на свой вопрос. Хизаши лишь озвучил его мысли:

– Возможно, он берег ее как драгоценную жертву. Что ж, признаю, я был не прав.

– Лучше бы ты не ошибался, – вздохнул Кента. – Хитобасира… Это слишком жестоко!

– Так вы спасете Каэдэ?

Прежде чем Хизаши успел ответить, Кента решительно кивнул:

– Да. Мы сделаем все, что в наших силах.

Конечно, когда они остались вдвоем, Хизаши настроя Кенты не разделил. Скрестив руки на груди, он уставился на него сверху вниз с осуждением.

– В прошении не было ни слова ни о каком проклятии. Не надо лезть, куда нас не просили.

– Ты разве не понимаешь? Девушка умрет.

– Девушки каждый день умирают. Мы спасли ее от бандитов, продлили срок ее жизни еще на день-два. Чего тебе еще надо?

– Чего мне точно не надо, так это отправиться восвояси со знанием, что ничего не сделал, чтобы спасти невинную жизнь!

Кента не заметил, как повысил голос, и это произвело на Хизаши впечатление. Плохое.

– Не все жизни можно спасти, ты же не бог, даже не ками.

– Да! Я не ками, людям в одночасье не стать богами, но как человек я могу сделать то, что от меня зависит, и тогда у настоящих богов станет чуть меньше работы.

В глазах Хизаши возникло что-то темное, тяжелое, чуждое. Он наклонил голову, глядя на Кенту исподлобья, и голос его засочился лживым равнодушием:

– Так, значит, ты у нас теперь помощник богов. Думаешь, тебе найдется местечко в Такамагахаре?

Пыл Кенты малость поутих, и он поспешил объясниться:

– Я вовсе не это имел в виду, ты же знаешь.

– Знаю, – бросил Хизаши и прошел мимо к своему футону, скрылся за ширмой и погасил свет. Кента чувствовал, было сказано нечто, что пришлось тому не по душе, но не мог сообразить, что именно. Это окончательно испортило настроение, и в постель Кента вернулся понурый и встревоженный.

До рассвета ему так и не удалось заснуть.

Однако при встрече утром Хизаши ничем не выдал вчерашнего недовольства. Служанка рано принесла завтрак и сообщила, что хозяин всю ночь не отходил от постели госпожи, но позже обязательно явится проводить их до ворот поместья лично.

Это был шанс поговорить с Каэдэ, пока на выполнивших свою работу оммёдзи не обращают внимания.

– Хочешь убедить девушку, что она в опасности?

Хизаши с аппетитом хватал палочками то с одной тарелки, то с другой, отдавая должное еде. Кента подцепил из чашки полоску свежей рыбы. Поместье было прекрасным, но не вызывало ощущения богатства, и в то же время не похоже, будто господин Хагивара привык к бережливости. Хизаши мог быть и прав, говоря, что женитьба на госпоже Таэко поправит его финансовое положение. Но и любовь… Любовь там тоже была.

– Ты меня слушаешь?

Рыба шлепнулась в плошку с рисом, и Кента очнулся.

– Д-да… Нет, прости. Я не слушал.

– Мне не нравится твоя благородная затея, – терпеливо повторил Хизаши, – но любопытно, правда ли Хагивара решился на обряд хитобасира. Это было бы очень смело с его стороны.

Кента только вздохнул, потому что, на его взгляд, вовсе это не смело, а безрассудно и бесчеловечно.

– Мы в любом случае мы не дадим свершиться убийству. Я найду Каэдэ и все ей расскажу.

– Тогда я буду мешать нашему одаренному хозяину помешать тебе спасать красавицу.

– Хизаши, – начал Кента, не зная, как благодарить его за поддержку, – спасибо.

– Это любопытство, – напомнил тот с хитрым прищуром. – И месть за поэтический вечер.

После завтрака они разошлись: Кента отправился на поиски Каэдэ, а Хизаши прямиком пошел к господскому дому, чтобы перехватить Хагивару, если придется. Сейчас, при свете дня, пустота поместья особенно бросалась в глаза, старых слуг не было, а молодых слишком мало, чтобы наткнуться на них случайно. Но при этом в Оханами Кенте нравилось, и он понимал желание хозяина воспевать его красоту. Тихое умиротворение крылось в сквозных переходах, пронизанных робкими солнечными лучами, переплетении ветвей в саду, в цветных пятнах бутонов камелии. Кента остановился и попробовал придумать пару строк.

– Тихое утро… Нет. Нежных пионов кусты… – Он замолк и усмехнулся. – Ничего не получается. Я и правда совершенно бездарен.

Он прошел еще немного по извилистым тропкам, пока не увидел пруд и горбатый мостик с резными перилами. Через него переходила девушка в голубом, Каэдэ. Кента затаился и, когда та поравнялась с его укрытием, вышел к ней.

– Ах! – испугалась она и прижала ладонь к груди. – Это вы? Почему вы еще в поместье? С госпожой все хорошо?

– Госпожа Таэко скоро поправится, – пообещал Кента, – но я хочу поговорить не о ней, а о тебе.

На милом личике отразилось непонимание.

– Обо мне?

– Рёта попросил нас о помощи… помощи для тебя.

Каэдэ тихо ахнула и отвернулась. Это могло означать все, что угодно, и Кента решил продолжить:

– В поместье, по его словам, тебе угрожает опасность. Скажи, ты что-нибудь знаешь о ритуале хитобасира?

На этот раз Каэдэ выдала себя взволнованным выдохом, стало ясно: слово ей не просто знакомо – она точно понимает его значение.

– Н-нет. Я ничего не знаю.

– А о проклятии господина Хагивары?

– Почему вы задаете все эти вопросы?! – воскликнула девушка, щеки ее раскраснелись, а глаза влажно заблестели. – Вы помогли госпоже Таэко, почему вы просто не уйдете?

Такого Кента не ожидал и поначалу опешил. Каэдэ и сама поняла свою оплошность и смущенно извинилась.

– Я очень вам благодарна, но господину я благодарна тоже, – негромко произнесла она, глядя на свои сцепленные перед грудью пальцы. – Я родилась в маленькой деревне, которую растоптали копытами самурайских коней, даже не заметив. Добрый человек сжалился над нищенкой и стал повсюду водить с собой, заботился, как умел, отдавал последние крохи, хотя и сам не доедал. Если бы не он, какая бы позорная судьба меня ожидала! А потом я встретила хозяина, и он… Он посмотрел на меня как на равную. На простую сироту, воспитанную бродягой. Мы с Рётой попали в поместье одновременно, и он, верно, истолковал мое к нему отношение неправильно, ведь мы лишь как брат и сестра с похожим прошлым. Мне больше нечего ему предложить, ведь я готова на все ради хозяина. Вы, господин, спасли мою жизнь. Он же спас мою душу.

– Ты влюблена, Каэдэ?

Теперь не заметить ее чувств было невозможно. И Хизаши не ошибся, и Кента отчасти тоже, ведь бедняжка Каэдэ и правда любила Хагивару, а он любил свою жену. Какая грустная история.

– Что бы вы ни думали, я не причиню вреда ни ему, ни госпоже. Она очень добрая, и я сделаю все, что от меня зависит, чтобы они были счастливы.

– Все? – ухватился он за ее слова. – Даже отдашь свою жизнь?

По лицу девушки он понял, что угадал, и в желудке противно похолодело.

– Глупышка! – не удержался он. – Нельзя так запросто раскидываться своей жизнью!

– Вам не понять, – с безмятежной улыбкой ответила Каэдэ. – Пожалуйста, не тратьте на меня время. Я все решила, и если это поможет хозяину, я готова хоть сгореть в огне, хоть погибнуть от сотни мечей. Уходите, прошу вас! И забудьте о том, что были здесь. Я же буду помнить вашу доброту…

«До самой смерти».

Кента и правда не понимал. Ему требовалось время, чтобы уложить в голове желание юной девушки умереть за мужчину, который никогда не станет принадлежать ей. Он отпустил Каэдэ, но отпустить смятение в своей душе так просто не получалось.

Как далеко человек может зайти ради того, что считает важным? Его собственный отец зачем-то ушел из дома и встретил свой конец в душной тьме Ёми. Наверное, у него тоже была важная, известная только ему цель. Наверное, и Хизаши не просто так почти три года живет с людьми бок о бок, наверное, это ради чего-то очень важного ему.

А чего хочет Кента? Что для него настолько ценно в жизни, что он будет готов ради этого на все?

Голоса со стороны пруда отвлекли его, и он повернулся навстречу Хагиваре с супругой и сопровождающему их Мацумото. Кивком дав ему понять, что все в порядке, он встретил их вежливой улыбкой.

– Госпожа Таэко, вам стало лучше? – спросил он, и женщина, опираясь на локоть мужа, поблагодарила его за заботу.

– Она решила лично проводить вас, тем самым выразив почтение, – пояснил Хагивара. Хизаши, стоя чуть позади, изобразил лицом нечто вроде «Я пытался». Таэко выглядела куда здоровее, чем минувшим вечером, к ней медленно возвращались краски жизни, струящийся поток черных волос обрамлял посвежевшее лицо и стекал по спине почти до самой земли, ее платье знатной дамы было прикрыто теплой желтой накидкой с рукавами-крыльями, расписанной птицами и цветами.

– Вынужден признать, – нежно улыбнулся жене Хагивара, – ты была права, стоило раньше обратиться в Дзисин.

Они выглядели совершенно счастливой парой, но в памяти уже всплыли жуткие слова про проклятие и будущий ритуал хитобасира, и яркие краски вмиг потускнели. Вот бы найти способ задержаться, узнать все наверняка…

– Я непременно передам в вашу школу глубокие благодарности за работу ее учеников, – пообещал Хагивара, – повозка довезет вас до ближайшей деревни.

Кента еще не придумал, что возразить, но Хизаши уже раскланялся с хозяевами и потянул его к воротам. Оглянувшись на табличку с напутствием Будды, вырезанным в дереве, Кента понял, что друг прав, и, проявив неуместную настойчивость, они бы лишь вызвали гнев. Не рискуя говорить при постороннем, ехали в тесной повозке молча, а, распрощавшись с человеком Хагивары, остались вдвоем на перекрестке дорог: одна уводила дальше на юг, другая упиралась в крупное поселение, в котором даже было управление, правда, не конкретной школы, а сразу трех в одном доме. Такое изредка случалось, если строить отдельное управление оказывалось невыгодно, например, если поток прошений в этой местности был скудным, а поблизости имелось управление покрупнее.

– Надо найти ночлег, – первым заговорил Хизаши.

– Мы можем отправиться в Дзисин прямо сейчас, – немного удивленно сказал Кента. Еще даже не близился обед, до ночи они успеют преодолеть значительное расстояние. На что Хизаши закатил глаза и, взмахнув рукавами хаори, плотнее закутался в него.

– И слушать твое нытье всю дорогу? Если я скажу, что совет обратиться к монаху Сусуму Таэко получила именно от служанки Каэдэ, что ты сделаешь?

– Ты смог расспросить госпожу Таэко? – оживился Кента.

– И что человек, подобравший осиротевшую Каэдэ, это тоже монах Сусуму, тебе, наверное, неизвестно? – хитрым тоном подначивал Хизаши. – Как думаешь, кто бы взялся проводить хитобасиру в наши дни?

Кента замер как громом пораженный.

– Снова монах Сусуму?

– Это лишь предположение, но я бы удивился, если бы они нашли другого монаха в такой-то глуши.

Похоже, Мацумото был доволен собой, хотя недавно с пеной у рта сопротивлялся дальнейшему расследованию.

– Почему? – Кента остановил его вопросом, когда тот уже двинулся в сторону деревни. – Почему ты все-таки передумал?

«Нытье» Кенты едва ли было настоящей причиной, так что наверняка есть иная. Мацумото остановился и, повернув голову, бросил взгляд на чахлые деревья вдалеке.

– Боги не достойны таких жертв, – сказал он мрачно, почти зло. – Ни тогда, ни сейчас. Захотели крови? Ха!

И он продолжил путь, немного вразвалочку, стараясь не слишком запачкаться в образовавшейся из подтаявшего снега грязи.

Ночлег нашли в дешевом рёкане, и в подметки не годившемся заведению бакэнэко и ее «дочерей», но юноши и не собирались проводить в нем много времени. Едва оплатили постой, как начали расспрашивать о монахе, по слухам обитающем в некоем старом святилище. Такое место старик-владелец припоминал, а вот ни о каком Сусуму понятия не имел, как и другие люди, встреченные в деревне. Монах был неуловим точно призрак, о нем доподлинно знали только две женщинам из поместья Оханами – Таэко и Каэдэ, но они стали недосягаемы для рас-спросов.

Остановились возле управления трех школ оммёдо и экзорцизма. К нему сзади привалился жилой домик с огородом, обнесенным невысоким забором. Слышно было ворчание старой собаки, хриплое и совсем не злое, скорее, усталое.

– Надо сообщить кому-то о готовящемся ритуале, – решил Кента. – Так будет правильно.

– Можем сказать старосте, а тот передаст уездному начальнику, – предложил Хизаши.

Кента кивнул, но у Кенты было слишком дурное предчувствие. Этот мифический монах что-то замышлял, и лучше бы не торопиться оповещать простых людей о делах поместья Оханами.

– Я напишу Учиде Юдаю, – сказал он. Хизаши вытаращился на него едва ли не с ужасом.

– Почему ему-то?!

– В делах закона он опытнее, я доверяю Юдаю, – ответил Кента, все больше убеждаясь в своей правоте. – К тому же дело касается пусть мало известного, но аристократа, лучше если им займется Фусин.

Хизаши обреченно покачал головой.

– В Дзисин придут в ярость, когда узнают.

На что Кента с удивляющей даже его самого дерзостью возразил:

– В прошении значилась одна просьба, мы ее выполнили. То, что сверх того, Дзисин не касается.

– Знаешь, – Хизаши вдруг озорно улыбнулся, – мне это все больше и больше нравится. Идем же! Найдем монаха, чтоб его они драли, и узнаем, какие у него намерения.

Но прежде все же зашли в управление, где за стойкой складывал оригами немолодой мужчина, весело подпевая себе вполголоса. При виде посетителей он свернул журавлику шею, и тот понуро выпал из мозолистых пальцев.

– Доброго дня, – поприветствовал Кента. – Нам бы написать весточку в школу Фусин.

Работник бросил взгляд на его ножны и не скрыл удивления.

– Господа оммёдзи? Вот так дела. – Он скомкал неудавшегося журавлика. – Сейчас принесу письменный набор, обождите малость.

Он скрылся в подсобке, а Хизаши развернул птичку, разгладил и нахмурился.

– Хорошая бумага, – сказал он, – давно здесь проверок не было, похоже.

Любитель оригами из казенной бумаги вернулся, и Кента принялся за письмо. Закончив, попросил указать на конверте имя Учиды с подписью вручить лично в руки, и после они покинули управление. Погода не радовала глаз: ветер гнал с севера стадо снеговых туч, но тепло не ушло, и под ногами хлюпала противная жижа. Воздух был тяжелый, и на сердце тоже сделалось тяжело и тревожно. Солнечный диск, пока еще не поглощенный подступающим ненастьем, стоял в зените, хватало времени наведаться в старое святилище до наступления темноты. Может, они не найдут ничего, а может, все ответы уже ждут их там.

Отправились пешком, поскольку путь лежал через лес, густо заросший подлеском, а старые деревья теснились друг к другу, замедляя продвижение. Если когда-то к храму неизвестного ками и вела протоптанная тропа, то теперь от нее не осталось и следа.

– Много нам встречается брошенных святилищ, – заметил Хизаши, и Кента, подумав, согласился.

– Люди стали более небрежны к традициям предков. – Кента вспомнил их с матерью святилище, и в груди потеплело. – Но далеко не все и не везде, к счастью.

– К счастью ли? Конечно, хорошо, когда можно перевалить свои заботы на ками, но они не так всемогущи, как хотелось бы.

Хизаши наклонился, пропуская над головой ветку, ощетинившуюся острыми сучками. В тени деревьев снег мало где добрался до земли, и она была сухой и плотной, покрытой прошлогодним сором, по такой приятнее идти, нежели по мутным лужам. Однако хмурилось все сильнее, тучи накрыли лес и деревню, промозглый ветер хрустел тонкими ломкими веточками, окутывал взопревшее от долгой ходьбы тело.

– А кто тогда? – спросил Кента. – На кого еще можно положиться, когда больше нет сил?

Хизаши замер на мгновение, и в груди у Кенты разлилось не его чувство, горькое, как полынь.

– А ни на кого, – бросил Хизаши и пошел дальше. Горечь не помещалась в нем, и ее отголоски перетекали к Кенте через ту проклятую связь, о которой они ни разу не говорили – как и о многом-многом другом.

Чем Хизаши не угодили боги?

Чем Хизаши не угодили люди?

Что он ищет в Дзисин?

И что случится, когда найдет?

– Ты идешь? – Мацумото оглянулся через плечо с легким раздражением. – Если начнется метель, это будет твоя вина.

– Боюсь, я не умею управлять погодой, – отшутился Кента, но шагу прибавил, лишь бы поскорее отвлечься.

«Не убежишь», – тут же напомнил о себе тот, кто сидел в его голове, и Кента почти привычно велел ему заткнуться. Чужак покорился.

Деревья выстроились, наконец, по обе стороны от того, что когда-то было дорожкой к воротам храма. Толстые стволы тесно подступали к крошечному строению на небольшом возвышении, их корни вспороли землю, торча из нее тут и там, точно вздутые вены на старческом теле. Оплетенные ползучей травой каменные торо почти не затронуло время, лишь украсило зеленоватым налетом мха. Тории тоже еще стояли, прочно вбитые надежными опорами в почву, они прошли под ними и оказались напротив святилища.

– Не похоже, что тут кто-то живет, – поделился подозрением Хизаши. – Крыша того и гляди рухнет.

Порожки тоже прогнили, из-под них прорастала трава, сейчас жухлая, прибитая морозцем. Тучи набросили на это место тень, делая его еще более мрачным и мертвым, но присутствие зла не ощущалось. Люди перестали приходить сюда и молиться, но храм не был осквернен, хотя это дело времени – святилище без ками рано или поздно станет источником проблем.

И пусть опасности не предвиделось, оба юноши вошли внутрь осторожно, готовясь защищаться в случае чего. Но храм был так же пуст и заброшен, как и казался снаружи. Кента с тоской поглядел на место алтаря. Кому здесь поклонялись? Сейчас люди ходили в буддийский храм в другой стороне и забыли имя своего первого покровителя.

– Смотри-ка, – привлек его внимание Мацумото. В руках он держал журавлика из бумаги, немного помятого, но еще не потерявшего форму.

– Оригами? Здесь? – Кента снова оглядел запустение вокруг.

– Не просто оригами. – Хизаши развернул журавлика, расправил заломы и довольно кивнул. – Это та же самая бумага, что в управлении. Точнее, та же, из которой тот человек складывал фигурки. А вот письмо ты писал на другой.

– Я не заметил…

– Я и не сомневался, – язвительно поддел Хизаши и скомкал журавлика. – Нас обдурили! Как… Как… детей малых!

Он был в ярости, а таким Кента видел его нечасто. Обычно идеальная маскировка трещала по швам, пропуская наружу истинное обличье, а еще – отголоски осорэ, едва уловимые, как капля туши, почти растворившаяся в воде. Такой Мацумото Хизаши пугал.

– Успокойся, – велел Кента. – Вернемся немедленно и снова наведаемся в управление.

То ли твердый голос подействовал, то ли он сам взял себя в руки, но ёкай в юношеском теле притих до поры до времени, и Хизаши выдохнул чуть слышное проклятие.

Больше в старом храме не нашлось ничего интересного, ни единой личной вещи или хотя бы намека на то, что здесь обитал живой человек. Талисманы, как и чутье, не видели поблизости угрозы, если не считать таковой опасно провисшую кровлю, и вскоре выцветшие тории остались за спиной. Говорить было не о чем – или, наоборот, слишком много разного скопилось в голове, чтобы найти одну, ту самую мысль, которая стала бы уместнее всего. Кента думал о том, что им до сих пор неизвестно, когда случится хитобасира, а узнать не у кого, раз уж монах Сусуму так легко провел их двоих, скрывшись на самом виду. Единственное, что не вызывало больше сомнений – это его злой умысел. Ничего не совершив, стоит ли прятаться?

О чем думал Хизаши, догадаться было нереально. Может, о том, что они не успели, и снег все же пошел, проникая даже сквозь плотную завесу древесных крон, а уж когда вышли на дорогу, защититься от мелких сырых снежинок стало и вовсе нечем. Они собирались в стаи, как белые тяжелые мухи, запутывались в волосах, стекали подтаявшими комками за ворот. Ветер усилился, и даже просто смотреть прямо перед собой стало сложно, с такой силой залепляло глаза. Все кругом приобрело монотонно светлый облик, и соломенные варадзи утопали в снегу, хорошо еще школа снабдила учеников каватаби[41] из оленьей кожи, и ноги не промокали даже в такую погоду.

Мацумото прикрывал лицо раскрытым веером, которому нипочем были ни ветер, ни снегопад, но волосы его превратились в сосульки. В какой-то момент показалось, они сбились с дороги, пропустили поворот – все выглядело одинаковым, а ресницы смерзались, стоило только моргнуть.

– Не стой! – прикрикнул на Кенту Хизаши.

Они продолжили прорываться сквозь внезапный буран, уже даже пожалев, что не остались в храме, пусть и ветхом, но способном еще защитить от ветра. А свистело и завывало так, что впору оглохнуть. Каждый новый шаг давался с трудом, и Кента сильно наклонился вперед, чтобы спастись от хлестких ударов по лицу.

Едва ли такой ночью, как эта, кто-то решится проводить ритуал.

А если нет?

И будто разом прибавилось сил, Кента зашагал быстрее, прикрывая глаза сгибом локтя. От холода кожа словно превратилась в лед, мокрый снег покрывал ее коркой, застывая на пронизывающем ветру. Когда впереди показались очертания домов, Кента ощущал себя больше Юки-Дарума[42], чем человеком. Они ввалились в управление, стоящее как раз с краю, и напугали старика, попивающего чай за стойкой.

– Вот-те на, – сказал он без особого удивления. – Кого это принесло в такой-то буран? Люди вы или ёкаи?

– Люди, – зло выплюнул Хизаши вместе со снегом и, напрягшись, силой ки растопил на себе хрусткую корку. Кенте подобное не пришло в голову, и он поспешил повторить за другом, потому что беседовать в таком состоянии было попросту неудобно. Когда оба они, оттаявшие и мокрые, пили предложенный стариком чай, тот поведал им, что знать не знает описанного ими «хисё».

– Один я тут до конца месяца пионов, – сказал он, – а после другой прибудет, сменить меня. За три школы принимаю прошения и письма и, стало быть, пересылаю. Все сам делаю. Я же местный, из этой деревни.

– А монах Сусуму вам знаком? – спросил Кента. Словам старика он сразу поверил.

Но монаха, которого тот знал, звали иначе и служил он при другом храме, а в этот уже много лет никто не наведывался.

– Его род Хагивара построил когда-то, меня еще даже на свете не было. Слухи ходят, что-то они дурное в прошлом совершили, за что боги их и карают. Так вот, храм отстроили, наказали всем молиться там за их благополучие, стало быть. Никто и не против был, да только не помогало, видать. А потом то мор какой, то нечисть набегает, то еще какая напасть, да и люди из поместья заезжать перестали со временем. Народ решил, что ками из лесного святилища отвернулся от рода Хагивара, значит, и простым людям помогать не станет. С тех пор и пустует оно.

Про Каэдэ ему особо было нечего сказать.

– Видел служанку из поместья пару раз, когда она с повозкой за продуктами приезжала, но кто, откуда взялась, не знаю.

Пока пили чай, отогревались и беседовали, за пределами управления совсем стемнело. Час еще не так чтобы поздний, но тучи скрывали небо, а метель смешивала его с землей. Весь день прошел, а толку мало.

Распрощавшись, пошли искать место, где остановились на постой, замерзли еще больше. Хозяин с хозяйкой при виде юношей мигом кинулись греть воду для о-фуро[43]. Пока Хизаши искупался первым, вода после него заметно остыла – он без стеснения сидел столько, что впитал в себя почти все тепло, но Кенте хватило и этого. Ополоснувшись заранее, он погрузился в о-фуро по плечи и расслабленно откинулся назад, раскинув руки. Рёкан был скромный, в комнату влезла всего одна прямоугольная высокая ванна, над ней виднелось окошко, затянутое бумагой. Горячий пар поддерживал температуру, но от того, как выла и бесновалась вьюга снаружи, становилось будто чуточку холоднее.

Облачившись в гостевую юкату, Кента вернулся в комнату и застал там прелюбопытную картину: сидя на продавленном дзабутоне за столом, Хизаши спал. Его голова свесилась на грудь, но сам он держал спину ровно, руки покоились на коленях. За стенами неистовствовала метель, жадно цепляющаяся за ускользающую с каждым солнечным днем власть, а в комнате было тепло, и мнилось, будто она – это отдельный мир, за пределами которого больше ничего не осталось.

Кента не хотел бы разрушать эту идиллию, но все же прошел вперед и опустился за стол, чтобы налить себе уже остывшего чая, Хизаши дернулся и распахнул глаза так резко, что Кента едва не пролил мимо.

– Почему не лег в постель? – спросил он, плеснув еще и в чашку Мацумото.

– Я думал. – Хизаши сонно щурился, веки тяжело нависали, из-за чего его взгляд сильно походил на взгляд рептилии. – Наверняка есть способ рассчитать наилучшее время для ритуала хитобасира.

Кента кивнул.

– Верно мыслишь. При храмах многие обряды проводятся, исходя из положения звезд и светил… Погоди! – он едва не хлопнул себя по лбу. – Значит, мы тоже можем попробовать!

– Попробовать что? Ты, например, знаешь, когда лучше всего принести жертву, чтобы снять проклятие, которое мы даже не заметили?

Кента же погрузился в размышления, не обратив внимания на издевку. Если они успеют предсказать время, то помешают ритуалу, и Каэдэ не умрет. Как? Как это сделать? От чего оттолкнуться? В святилище Лунного медведя никогда не приносили кровавых жертв, даже кроликов, что говорить о людях. Мать не учила его такому, и Кента вернулся мыслями к урокам Дзисин.

– Бесполезно, – сказал Хизаши. – Мы можем гадать до следующей зимы.

Он перебрался на разложенный футон и свернулся под тонким одеялом. Кента еще долго сидел, слушая свист ветра и думая, но на ум, как назло, приходило только грустное лицо Юрико-химэ, такое, каким он видел его в последний раз. Лицо не человека, но и не уродливой кидзё. Юрико-химэ исчезла в метели, поблагодарив его, пусть он и не заслужил. Ради этих слов он готов был снова и снова бросаться на выручку чужим людям, как бы Хизаши ни насмехался над ним. Юная Каэдэ хотела отдать жизнь за мужчину, который никогда не станет ее. А он… он собирался хладнокровно принести ее в жертву? Или он был доведен до отчаяния и не видел иного выхода?

Но выход должен быть. Любой, только не этот.

Так и задремал. А когда услышал голос из коридора, проснулся сразу, еще не понимая, кто и что говорит.

– Заходи! – громко разрешил Хизаши, непонятно когда успевший вылезти из-под одеяла и выглядевший так, будто никогда там и не был. Но вся сонливость слетела с Кенты, стоило в комнату войти юноше из поместья, Рёте. Он походил на призрака, мокрый, продрогший, бледный до синевы, чудо, что он вообще смог добраться сюда по такой-то погоде. И Кента понял: началось.

– Каэдэ увели в дом после ужина, и больше она не выходила, – выпалил Рёта, глаза у него лихорадочно, немного безумно сверкали. – Я прокрался во внутренний двор, куда не пускают слуг, и увидел, что святилище уже готово! Тогда я попытался добраться до Каэдэ, но ее охраняли! Меня поколотили и велели донести хозяину, если снова сунусь.

– Час Свиньи, – сказал Хизаши, и Кента подхватил его мысль:

– Раньше часа Быка не начнут, есть время что-нибудь придумать.

– Вы… вы спасете Каэдэ? Спасете, да?

Глядя в полные надежды глаза влюбленного юноши, Кента не посмел солгать, пусть даже эта ложь обязательно станет правдой.

Рёту оставили в комнате, наказав отправиться к старосте, если они не вернутся к завершению часа Быка. Юноша рвался помочь, но им был нужен кто-то вне поместья, ведь они пока не понимали, это дело о вероломстве смертных, или в нем замешаны и иные силы тоже. Против людей действия оммёдзи ограничивались законами, и Кента надеялся, зная, что это наивно, на благополучное разрешение. И все же готовился к сражению.

Метель еще не улеглась, но мела не так яростно, а когда впереди показались мрачные стены поместья, с неба сыпались лишь редкие крупные снежинки, похожие на пух. Оханами накрывал купол тишины. Сквозь перья облаков проглядывал серп убывающей луны, чей свет заставлял снежный покров таинственно мерцать в ночи. Хруст под ногами выдавал их присутствие, но Кента нутром чуял – никто их не услышит.

– Я не ощущаю живых, – нахмурился Хизаши, приложив ладонь к воротам. Потом, замерев на пару мгновений, отошел на шаг и ударил по ним энергией ки. Кента приготовился защищаться от охраны, но никто не выскочил им наперерез из темноты тесного дворика.

Кента тоже не чувствовал живого присутствия, и это пугало.

Они беспрепятственно вошли на территорию поместья, тенями скользнули по продуваемой ночным ветерком галерее, миновали сад перед горбатым мостиком.

Никого.

Первого человека они нашли, переступив порог господского дома. Знакомая молоденькая служанка, невзлюбившая Каэдэ, лежала на полу, вытянувшись на боку, рядом валялся поднос с опрокинутой миской. Жидкость, вылившаяся из нее, давно впиталась. Кента опустился на одно колено и проверил пульс бедняжки.

– Жива, – с облегчением сказал он. – Но ее опоили чем-то, что замедлило ток крови, тем самым скрыв ее жизненную силу.

Он уже убирал пальцы с ее запястья, когда ощутил кое-что еще. Замер, не веря, а Мацумото присел рядом и за подбородок развернул лицо девушки к себе. Поднял одно веко, другое. Нахмурился.

– Ее жизненная сила куда-то утекает, – наконец сказал он.

– Можешь отследить?

Хизаши открыл рот, закрыл, задумчиво пожевал губу. Кента догадывался, что его терзает: он пытался решить, что можно сделать, а что нельзя, чтобы не вызвать подозрений. Все-таки он до сих пор не знал: эта его тайна для Кенты не была таковой никогда. И чтобы не смущать друга, поднялся и сделал вид, будто хочет осмотреться.

– Проверю, что там наверху, – сказал он и направился к лестнице.

Госпожа Таэко, если не была в курсе планов мужа, могла быть в опасности. Не только она, но и ее малыш. Поднявшись до середины, Кента все-таки обернулся и увидел, как Хизаши стоит, вытянувшись в струнку, и поток ки обволакивает его, шевелит волоски. Хизаши такой сильный, он справится с чем угодно, Кента мог быть спокоен.

«Ты уверен, мальчик?»

«Не сейчас, – оборвал Кента навязчивый тихий голос. Он стал вылезать слишком часто в последние дни. – Уходи».

«Я хочу помочь. Тот, кому ты так доверяешь, доверяет ли тебе? Можно ли поставить на кон чужие жизни, чтобы это проверить? Жизнь матери и ее не рожденного ребенка»…

Кента замер, занеся ногу над последней ступенькой. Жуткий голос нарочно подбирал именно те слова, что могли зародить сомнение. Хизаши не ставил человеческие жизни превыше всего, он собственными руками душил Таэко, чтобы добиться результата. Кента бы так не смог.

«Он не человек, – напомнил голос, нашептал на ухо, запуская в голову ядовитые щупальца. – Он монстр».

И Кента очнулся. Схватился за бусины на шее, перебрал пальцами каждую, повторяя: «Ты лжешь. Тебя нет. Ты лжешь». Как заклинание, которое он сам для себя придумал после того, как, вернувшись из Ёми, начал слышать этот голос все чаще. Что-то темное и страшное проснулось внутри, и иногда Кенте становилось не по себе от мысли, что только родительские четки сдерживают его. А потом понял – они лишь инструмент. Главное – воля. Его воля.

Он преодолел эту несчастную ступеньку, за ней коридор и без промедления вошел в покои госпожи Таэко. Женщина лежала в постели, тонкие белые руки поверх одеяла, лицо расслаблено и до жути бескровно. Кента склонился над ней и невольно повторил за Хизаши:

– Демоны Ёми!

Жизненная сила Таэко утекала из нее, пока обездвиженное тело было погружено в сон. Если это сделал Хагивара, ему нет прощения.

Кента вернулся вниз, где ждал Хизаши. Не тратя времени на слова, Мацумото поманил его за собой и уверенно нырнул под лестницу, а оттуда через раздвижные, украшенные яркой росписью двери вышел на улицу. Здесь сад был гуще, недавняя метель укрыла его плотным белым полотном, устлала ковром дорожки, толстые снежные шапки налипли на ветки, спрятали бутоны камелий и роскошные шары пионов. Зато следы были отчетливо видны, и по ним Кента и Хизаши углубились в лабиринт сада. Где-то с ветки сорвался снег, и Кента стиснул рукоять меча. Тишина и неизвестность заставляли сердце биться чаще, в голове, как и всегда в такие моменты, проносилось слишком много мыслей, чтобы действовать быстро. Бросив взгляд на Мацумото, убедился, что его не терзают никакие тревоги. Он ступал осторожно, почти неслышно, хвост роскошных волос покачивался у Кенты перед глазами, перетянутый алым плетеным шнурком.

«Он не человек… Он монстр».

Глупости! Кента яростно сжал зубы, до скрипа, и поравнялся с Хизаши. Тот одними глазами велел быть начеку, и Кента прислушался – и к звукам, и к ощущениям.

Вот оно!

Сделал еще пару шагов и будто уперся в невидимое препятствие, похожее на нурикабэ[44], но не такая плотная. Это барьер, но не простой, Кента улавливал в нем демоническую энергию, с тех пор как побывал в преддверии Ёми, он бы не спутал ее ни с чем другим. Если присмотреться, она отливала перламутром с темно-фиолетовыми вкраплениями-молниями.

– Они там, – сказал Хизаши, прикасаясь к барьеру острыми ногтями и втягивая носом воздух. – Как это убрать? Оно мне мешает.

Барьер отозвался на прикосновение дрожью, и Хизаши с шипением отдернул руку.

– Если тот, кто ставил защиту, использовал демоническую энергию, он обманет Хагивару, – понял Кента. – Никто не переживет эту ночь.

– Как бы не так! Какой-то фальшивый монах думает, что перехитрит меня? – Мацумото дерзко задрал подбородок. – Отойди-ка.

Кента послушался, встал подальше и принялся собирать ки на случай, если барьер только кажется прозрачным, но за ним скрывается враг. Мацумото поводил ладонями в воздухе, потом прошелся туда-сюда, глядя под ноги, бормотал что-то под нос, как будто ругался сам с собой. Дошел до ближайшего дерева – тонкой молоденькой сливы – и, резко выдохнув незнакомое Кенте заклинание, ударил по стволу. Снег осыпался ему на голову, но Хизаши только нетерпеливо мотнул ею, в кои-то веки не замечая холода. Между двух пальцев он зажимал офуда, и барьер затрепетал, переливаясь всеми оттенками фиолетового.

– Я могу помочь, – не стерпел Кента.

– Просто держи меч наготове, – отмахнулся Хизаши, сжег чужой талисман и пошел искать следующий. Их насчиталось четыре, дурное число. Когда с ними было покончено, Хизаши встал напротив преграды, отвел в сторону руку плавным движением, легким поворотом кисти раскрыл веер и махнул от себя. Кента услышал сухой треск, а следом за этим на мерцающем барьере возникла первая длинная царапина.

Хизаши сместился в бок, закрывая Кенту спиной, и тот запоздало зажмурился, когда осколки магического заслона разлетелись во все стороны. Высокая фигура Мацумото защитила его от яркой вспышки, но от мерзкого зловония темной энергии защитить не могла. Кента скривился от отвращения и, стараясь не делать слишком глубоких вдохов, вышел из-за Хизаши.

Перед ними, примерно в трех дзё, раскинулся идеально круглый пруд с неаккуратными краями – земля частично осыпалась, ничем не укрепленная, и подмерзла к ночи. Кажется, его вырыли совсем недавно. В центре водоема на сваях стояла беседка – нет, не беседка, храм – необычной формы, с шестью гранями. Внутри теплился огонек. На первый взгляд ничего не выдавало присутствия зла. Неужели опоздали?

Хизаши выбросил руку, преграждая Кенте путь. Миг – и они оба услышали монотонный напев, то ли заклинание, то ли молитва, он доносился с противоположной стороны пруда. Почти одновременно с этим ощутилось присутствие минимум троих живых людей поблизости. Кенте уже хватало умений, чтобы распознать знакомую ауру. Хагивара, Каэдэ и… Кто третий?

Пение вдруг стихло, и Мацумото первым ринулся вперед, по краю пруда – только вздулось на спине просторное хаори. Кента устремился вдогонку и застыл, увидев всех троих участников запретного ритуала: Хагивара на коленях стоял на берегу, сложив в молитвенном жесте ладони, и отбивал поклоны свежевозведенному святилищу; Каэдэ отражала его позу, но там, на пороге шестиугольной пагоды. А вот третьим был «работник управления», немолодой мужчина, только на сей раз одетый иначе. Но не в одеяния монаха, а в каригину гадателя – бирюзовое верхнее платье с надрезанными плечами и белые шаровары – с высокой шапкой. Его лицо издалека виделось светлым круглым пятном, или это вдруг заслезились уставшие глаза. Кента моргнул несколько раз, но пугающий образ не исчез.

– В точности как тогда в Ёми, – тихо сказал он. – Помнишь?

Хизаши кивнул. Они появились из-за деревьев, но их будто бы никто не заметил, даже не повернул головы.

– Немедленно прекратите! – крикнул Кента.

Тогда-то Каэдэ испуганно вскинулась и прижала ладонь к губам. Гадатель не шелохнулся, стоя у нее за спиной. Хагивара стиснул кулаки и взмолился:

– Продолжайте, прошу!

– Продолжайте! – эхом повторила за ним Каэдэ и зажмурилась.

Их возгласы возмутили замерзшую тишину сада. Голос монаха Сусуму – да и стоит ли называть его монахом после такого? – окреп, поднялся выше, и вместе с ним возросла концентрация темной энергии вокруг, и вот уже черная дымка оплетает облаченную в старинную одежду фигуру, кажущуюся из-за нее до смешного бесформенной, низкой. Слов Кента не узнавал, однако они рождали в нем тревогу, будто этот голос раздавался из самых глубин преисподней. Извращённая, грязная ки превратилась в щупальца, они хаотично шевелились, завладевая все большим пространством. Вот уже весь храм будто вырастает из сердцевины черного цветка. Еще немного, и «лепестки» сомкнуться наверху, заключив и строение, и гадателя, и Каэдэ в зловещий бутон…

Хизаши начал действовать без предупреждения. Буквально упал на снег, скрестил ноги и, прижав пальцы в нижней губе, принялся за ответное заклинание. Первые строки Кенте были знакомы – они разучивали его в прошлом году, но кажется, будто Хизаши знал его и прежде, – а вот дальше то и дело возникали фразы, которые ни о чем Кенте не говорили. Словно Мацумото придумывал на ходу. Или вспоминал. С чувством, похожим на падение со скалы, когда из-под ног теряется опора, и внутри все обрывается, Кента понимал, что эти двое, вышедшие на бой друг с другом, говорят на одном языке. Их заклинания похожи, но они как запад и восток, север и юг – противоположны. Кента сейчас им не ровня. Он даже не представляет, чего они хотят добиться.

«Делай то, что можешь сделать именно ты», – мысленно приказал себе Кента и метнулся к Хагиваре Такуме. Хозяин поместья пребывал в каком-то странном оцепенении. Он не отзывался на попытки дозваться до него, смотрел только вперед, на буйство темной энергии над прудом, вырытым по его распоряжению. Смотрел так, будто еще на что-то надеялся.

Разве что на божественное чудо. Только даже он уже должен был понять – богам здесь взяться неоткуда.

– Очнитесь, Хагивара-сан! – Кента пытался быть вежливым. – Очнитесь же!

Мужчина не находился под действием ядов или заклятий, просто отказывался возвращаться в реальный мир, где все, чего он желал, обернулось кошмаром. И тогда Кента схватил его за плечо и дернул на себя со всей силы.

– Хагивара! Вы убиваете свою жену!

Ударил бы, не раздумывая, но взгляд Хагивары прояснился, губы приоткрылись, но вместо слов раскаяния он спросил:

– У него же получится? Получится же? Проклятие будет снято?

Тело действовало быстрее мыслей, и Кента впечатал кулак в безвольно дрожащие губы. Хагивара упал спиной на землю и с ужасом уставился на Кенту, нависшего над ним и сжимавшего ножны до побелевших костяшек.

– Все ради этого? – спросил он. – Чтобы спасти себя? Вы отдали на откуп жизненные силы всех в поместье, даже собственного не рожденного ребенка?!

– Ре… ре…Нет! – Хагивара отполз назад, елозя дорогой тканью с фамильным гербом по мокрому снегу. – Нет! С Таэко все… все в порядке?

Закончил он уже не так уверенно, и Кента снова выругался, уже во второй раз.

– Этот человек притворялся монахом и не собирался вам помогать. Он проник в ваш дом с какой-то другой целью и… Каэдэ ему в этом поспособствовала.

Кента вдруг понял, что напрасно тратит время и силы на разговор с Хагиварой. Оставив его осмысливать услышанное, он развернулся к Хизаши.

Пруд покрылся тонкой корочкой льда, и над ней, почти невидимые обычному человеческому глазу, сталкивались потоки энергии ки: черно-фиолетовая и бело-голубая. Вмешаться сейчас – значит, испортить все. Каэдэ на той стороне замерла у ног Сусуму, сжалась в страхе, опустив голову. А вот фигура в бирюзовом платье, напротив, вытянулась, обросла темным панцирем, и когда ладонь легла на плечо девушки, Хизаши отбросило назад с чудовищной силой. Он проехал несколько дзё, прежде чем остановиться, но даже не изменил позы. В саду стало сложно дышать от высобождаемой в таких количествах мощной энергии. Сталкиваясь, она рождала волны, ощутить которые мог любой, кто окажется слишком близко.

Но то ли это удар ослабил Сусуму, то ли более медленное заклинание Мацумото начало действовать, но после темная энергия будто бы отступала. Кента рискнул сделать еще несколько шагов к Хизаши. Сейчас у него был шанс помочь ему, поддержать его работу.

Он бы так и сделал, но тут Каэдэ вскочила на ноги.

– Почему вы мешаете?! – выкрикнула она со злым отчаянием. Ее душили слезы. – Уходите! Уходите! Я спасу хозяина, такова моя судьба!

– Не глупи, это не поможет! – возразил Кента и обернулся к Хагиваре: – Скажите вы ей.

Но тот лишь беззвучно шевелил губами.

Хизаши боролся, это было видно по напряжению в спине, по тяжелому дыханию, по бисеринкам пота, выступившим на лбу, несмотря на холод. Сколько он протянет? Хватит ли этого, чтобы победить?

– Каэдэ…

– Достаточно! – пронзительно вскрикнула она и вдруг выхватила из рукава танто. Медленно поднялась на ноги. – Боги передали мне послание, подарили возможность спасти своего господина. Это их воля, и я приму ее с благодарностью. Хагивара-сама… Хагивара-сама, я отдаю свою жизнь вам.

Она еще не успела нанести себе смертельный удар, хотя острие уже угрожающе смотрело ей в грудь, как что-то изменилось. Кента был слишком увлечен происходящим в центре пруда, поэтому не заметил, в какой момент заклинание Хизаши стихло. Даже Сусуму такого не ожидал и замер позади девушки темным изваянием. На его фоне одетая в тонкое желтое кимоно Каэдэ была невероятно хрупкой, беззащитной. Кента заставил себя перевести взгляд с нее на Мацумото, и в третий раз ругательство едва не сорвалось с губ.

Хизаши больше не шептал. Его лицо исказила гневная гримаса, поднятая рука дрожала, и, подчиняясь его настроению, ки бурлила вокруг. Она не имела направления, поэтому все копилась и копилась, пока не окутала Хизаши плотным мерцающим облаком.

И взорвалась.

Кенту отбросило спиной о древесный ствол, ножны выпали и исчезли в сугробе. Пока он искал их, Хизаши выпрямился, будто такой выброс энергии для него ничего не значил, хотя другой бы на его месте уже валялся без сил. Лед в пруду треснул, и осколки разлетелись по всему саду, вонзились, точно сюрикены, в деревянные стены храма, ранили Каэдэ, и по ее лицу потекла кровь. Досталось и Хагиваре, и даже Сусуму. Кента был слишком, слишком близко, и если бы его не отшвырнуло в сторону….

– Хизаши… – Кента смело шагнул к нему, преодолевая сопротивление ставшего таким плотным и ледяным воздуха. – Хизаши!

Все вышло из-под контроля. Теперь гораздо страшнее было смотреть на его застывшую фигуру сквозь марево разбушевавшейся ки. Вода вздымалась волнами, снег размело, и Хизаши стоял в кругу голой земли. Его одежда трепетала, пряди волос гибкими лентами танцевали вокруг головы и медленно белели, будто по ним расползался морозный иней, захватывая волосок за волоском, от макушки к кончикам. Этого не должно было происходить, не сейчас. Кента не желал в это верить, но его желания и не требовалось, чтобы прямо на глазах Мацумото Хизаши терял человеческий облик.

«Смотри!» – издевательски воскликнул голос в подсознании.

Кента смотрел: как вытягивались ногти, светлела кожа, покрываясь пока еще едва различимой россыпью серебристых чешуек. В ночной темноте и водовороте ки легко не заметить – если только не знать, что искать.

Кента метнулся к другу и встал перед ним, раскинув руки.

– Хизаши! Услышь меня, ну! Пожалуйста!

Тело кололо и резало хлесткими плетьми его ки. Оказалось, прежде он не показывал и третьей части от ее мощи. Не хотел или… или нельзя было? Какое тело выдержит такое?

– Хизаши… – взмолился он едва ли не шепотом. Прижал ладонь к груди в тщетной попытке передать свои чувства через ту связь, что сам когда-то случайно создал. Глаза – один карий, другой желтый – превратились в два розовых, пылающих яростью костра под точками бровей у самой переносицы. И краснели, краснели… Наливались кровью.

Голова взорвалась смехом, и сквозь него едва пробился вскрик Каэдэ, всплеск воды, зов о помощи. Кенте бы повернуться, но он застыл, взятый в плен безумием нечеловеческих глаз. Хизаши был безумен, не понимал, что творит. Повинуясь наитию, Кента потянулся к нему, но лишь коснулся края хаори, как Хизаши оттолкнул его одним взмахом руки. Кента прокатился по земле до самого пруда и тогда смог увидеть то, что было от него скрыто: Каэдэ упала в воду, а тот, кто звался монахом Сусуму, подхватил ее танто.

– Конран-но ками мой бог, ему я служу! – воскликнул он и одним движением вскрыл себе горло.

Кента одеревенел. Кровь брызнула из разверзшейся раны, красной и широкой, как уродливая улыбка монстра. Темная энергия, уставшая от борьбы с Хизаши, воспряла, ринулась к добровольной жертве и впилась в еще живое тело. Сусуму превратился в черный кокон, а после, всего несколько мгновений спустя, на пол упали белые кости.

Теперь уже зло ощущалось так явно, что заломило зубы. Храм поглотил черный туман, от него удушающие клубы, точно прилив, ринулись к берегу. Хагивара что-то кричал, кажется, звал Каэдэ. Каэдэ… Она еще в воде, возможно, жива, борется, ждет спасения.

И Хизаши тоже ждет.

Для Кенты вдруг все застыло, даже воздух. Он сидел на земле, вцепившись в меч, который не довелось обнажить, и выбирал – чья жизнь для него сейчас важнее. От одной только мысли, что ему придется этот выбор сделать, перехватывало горло. Миг, второй, третий. Больше медлить нельзя. Кента сам когда-то сказал Мадоке, Кенте и Арате, что хочет стать оммёдзи вместе с ними. А кто обещал, что этот путь не пройдет по чьим-то костям?

Он вскочил на ноги и пошел к Хизаши. Не хотелось использовать против него те же методы, какими они боролись с ёкаями, это было бы подло, и он просто шел напролом, не замечая боли. Отбросил пустые ножны, а Иму выставил перед собой острием вверх, точно разрезал покров, окутавший тело друга, пока не оказался с ним лицом к лицу. В глазах Мацумото плескался гнев. Но и отчаяние тоже. Кента ухватился за это чувство, оно не давало Хизаши окончательно потерять в себе человека. А потом снял четки, и те, словно читая его мысли, взмыли вверх, растянулись и, упав на плечи Мацумото, вмиг сжались вокруг шеи.

Кента ощутил себя не просто голым. Казалось, все его тело испарилось, и он съёжился, боясь совсем исчезнуть. Даже не думал, что родительская защита, которую они вложили в эти бусины, настолько срослась с ним, что без нее весь мир вокруг стал вдруг иным, враждебным. Кента все-таки сдался, и его отшвырнуло прочь. Он упал рядом со своим мечом, совершенно обессиленный. Повернул голову и увидел сначала только ноги Мацумото, края черных хакама, потом больше – Хизаши рухнул на колени, и в поле зрения попали обвисшие мертвыми крыльями рукава хаори и тонкие безвольные кисти.

Это… все?

Кента попытался встать и обнаружил, что тело не просто не устало, оно было полно небывалой прежде силой, она бурлила в нем, клокотала под кожей, щекотала так, что хотелось хохотать в голос. Разум тоже прояснился, и Кента спокойно огляделся по сторонам. Мацумото сгорбился на коленях, уронив голову на грудь, но Кента был уверен, что тот все видит и слышит. Хагивары не заметно, но он где-то тут, его жизненная сила пахнет дешевой бумагой и душными благовониями. Девчонка… жива. Кента улыбнулся, но не ощутил должного облегчения. Не это сейчас важно. С такой силой, как у него, он не должен тратить время на столь мелкие заботы. Он повернулся к пруду и недовольно прищурился. Черный туман покрыл весь водоем, однако дальше не распространялся.

– Что за бардак? – тихо спросил Кента, и туман задрожал. – А ну прочь. Прочь, я сказал.

Ему даже не пришлось повышать голос. Он просто почувствовал, как приказ рябью проходится по воде, и волны пошли вспять, ударились о сваи, на которых покоился храм, сотрясли его до самого конька крыши.

– Прочь, – повторил Кента. Он не мог не насладиться той силой, что сочилась из его слов. Без заклинаний, без ритуалов. Он не хотел, чтобы эта грязь оставалась тут и пачкала поникшие головки пионов или трогала белоснежный покров на траве. Грязь надо убирать. Он требовательно вытянул руку, и Има сама влетела ему в ладонь. Он направил меч на храм, и тот содрогнулся.

Когда Кента отвернулся, останки строения уже потонули в холодной воде. Мацумото смотрел на него снизу вверх – так непривычно. Его глаза и волосы снова были обычными, человеческими, ничто не напоминало о жуткой вспышке, кроме агатовых бусин поверх ворота кимоно. Что-то в Кенте дрогнуло и потянулось к ним, как ребенок тянется к матери в поисках утешения. Хизаши молча снял бусы с себя и передал Кенте. Их пальцы соприкоснулись, и оберег едва не выпал, когда Хизаши отшатнулся.

– Помогите ей! – раздался взволнованный голос позади, и Кента почти с радостью помчался на зов. Он пока не знал, что говорить, и Хагивара пришелся очень кстати. Он вытащил Каэдэ из воды, девушка была бледна, тряслась от страха и холода, но не похоже, чтобы ее жизни что-то угрожало.

Потом со стороны дома появилась Хагивара Таэко, слабая, едва живая, но упрямо ищущая своего драгоценного супруга. Все разом пришло в движение: просыпались слуги, удивлялись странному «обмороку», тянулись в сад, будто чувствовали, что разгадка там. Кенту завертело в этом водовороте ахов, вздохов, вопросов и оправданий. Но, пожалуй, они отвлекали от куда более страшных – собственных – мыслей. Не совершил ли он ошибку, сняв четки? Нечто мрачное поднялось из глубин его души, но… Оно ведь помогло. Оно остановило все, повинуясь его воле. Значит, он, Кента, сильнее этого чего-то. Он хозяин себе, своему телу и разуму. И все же пальцы нет-нет да касались гладких агатовых бусин, и чудилось, что они еще хранят чужое тепло.

Но увидев, как уходит Хизаши, отбросил все сомнения.

Никто не отбил семь ударов, но рогатый месяц был там, где и должен быть на исходе часа Тигра. Ночь пролетела как один миг, но и до рассвета еще оставалось много времени. Мороз прихватил свежевыпавший снег тонкой коркой, и, потревоженная, она хрустела так громко, что надо было уметь летать, чтобы остаться незамеченным. Мацумото Хизаши, по счастью, не умел, потому как ни старался уйти тихо, быстро сдался. Его одинокая грустная фигура ясно вырисовывалась на черно-белом фоне – не спрячешься.

– Хагивара не был проклят, – зачем-то сказал Кента ему в спину. Кого сейчас вообще волнует Хагивара?

Хизаши остановился, но обернулся не сразу, словно ему понадобилось время придать лицу привычное выражение скучающего превосходства.

– Рад за него.

– Он хотел снять проклятие, чтобы оно не передалось сыну или дочери. Он не думал, что будет обманут.

Хизаши пожал плечами. Кента уже испугался, что тот продолжит путь, уйдет навсегда, но Хизаши дождался, пока его нагонят, и не сдвинулся с места. С одной стороны была высокая стена, ограждающая Оханами, с другой – дорога, окаймленная лесом и полем. Никого вокруг, только ночь, холод и снег.

– Ты мог бы мне сказать, – в итоге не выдержал Кента, и голос прозвучал так некрасиво, с детской капризной обидой.

– Я не знал, что проклятия не…

– К они проклятие! Почему ты не сказал мне, что ты… не человек? Неужели я так и не заслужил хоть капли твоего доверия?

Кента не собирался обвинять, само вырвалось. Пока молчал, ему казалось, чувства не настолько сильны, но едва открыл рот, как досада и горечь вылились наружу громкими хлесткими словами.

– Ты не должен был узнать, – жестко ответил Хизаши. – Никто не должен был. Разве это так сложно понять?

Кента сжал кулаки.

– Ответь на вопрос, Хизаши. Я не заслужил твоего доверия? За все три года не заслужил?

Мацумото посмотрел поверх его головы на ворота поместья, потом еще выше – на ясное звездное небо. Он мог бы отшутиться, мог выдать чей-то стих, подходящий моменту, может быть, даже свой. Но он вздохнул и сказал:

– Никто не заслуживает полного доверия, Куматани. Я считал, даже ты сумел до этого додуматься. Видно, ошибся.

Небо не раскололось, звезды не осыпались, и земля не превратилась в яму с огнем, только Кенте лучше было бы провалиться. Тогда бы он не чувствовал такой… опустошенности?

Хизаши отвернулся и пошел дальше по заметенной дороге в сторону деревни, где остались их вещи.

– Постой… – шепотом попросил Кента. Его рука слабо дернулась – схватить, удержать, вернуть – и опустилась. – Не уходи.

А Хизаши все удалялся, пока не стал едва видимой тенью, вскоре слившейся с темным массивом леса. Ворота позади распахнулись, и Кенту позвали в тепло. До утра еще надо было выслушать всю историю целиком и дождаться Рёту с людьми из деревни, если кто-то рискнет прийти. Следовало все закончить по правилам, описать в отчете, будто ничего особенного не произошло.

Кента повернулся спиной к дороге и прошел под деревянной табличкой.

«Три вещи нельзя скрыть: солнце, луну и истину».

Никто из деревни так и не явился к воротам Оханами, Рёта был один. Госпожа Хагивара Таэко решилась поведать о том, как все было на самом деле, а выжившая, но серьезно заболевшая после переохлаждения, нервного напряжения и близости темной энергии Каэдэ добавила то, что никому, кроме нее, известно не было.

Как и Хизаши поначалу, Таэко тяжело переживала странную привязанность супруга к юной служанке, которую он привел однажды в поместье. Какое-то время это было не так заметно, но постепенно в Таэко крепла ревность, она мечтала избавиться от соперницы, тем более что все вокруг ждали от нее рождения наследника рода Хагивара, его спасение, но боги не желали послать ей ребенка.

Тем удивительнее, что помощь пришла со стороны ненавистной Каэдэ. Та как-то рассказала, что воспитывалась бродячим монахом Сусуму, но оставила его ради службы в поместье. Монах этот, по словам девушки, творил настоящие чудеса, но не выставлял их напоказ, оттого найти его было сложно. Впрочем, сейчас он временно осел в заброшенном храме, который когда-то давно возвели предки Хагивары Такумы. И несчастная Таэко набралась смелости и отправилась туда без ведома мужа.

Молитвы монаха помогли, и Таэко вскорости забеременела, но и Каэдэ с каждым днем занимала все больше места в их жизни, будто тоже была женой. Тревожась, как бы она не стала наложницей в их доме, Таэко снова пошла к монаху и, не упоминая имени Каэдэ, попросила отвадить соперницу. Не убить, нет. Таэко не желала девушке смерти, лишь хотела, чтобы та оставила их с мужем в покое, покинула поместье. Но на обратном пути домой, сама того не ведая, подверглась нападению обариёна. Теперь не узнать точно, было ли это случайностью, но Кента склонялся к мысли, что таким образом лже-монах попытался защитить Каэдэ от хозяйки. Едва ли из любви, скорее чтобы ритуал хитобасира не сорвался. Так Кенте думалось.

Потому как Хагивара Такума, в свою очередь, покаялся, что и правда собирался использовать чувства Каэдэ к нему, дабы избавиться от проклятия, о котором говорили его отец и дед. Все они, а до них еще предки Такумы, погибали страшной смертью, едва только покидали пределы поместья. Ни храм за деревней, ни молитвы к богам и ками, ни учение Будды – ничего не помогало. Хагивара просто боялся, что его ребенок будет так же страдать за стенами, как и он сам всю свою жизнь. Он не знал – никакого проклятия не было и в помине. Но Кенте виделось, он не очень-то поверил. Может, не хотел думать, что столько лет запирал сам себя.

Провести хитобасиру посоветовал все тот же Сусуму, но наказал не впутывать в это никого больше, особенно беременную жену. Знала только Каэдэ и с радостью готова была пойти на смерть, думала, что так докажет свою любовь, не решаясь высказать ее словами.

Однако все могло сорваться еще тогда, когда отчаявшаяся и страдающая от обариёна госпожа Таэко заплатила бандитам, чтобы те напугали Каэдэ или даже похитили и увезли подальше. Разумеется, она не была настолько жестока и не собиралась просто вышвырнуть девушку без единого мона за душой. Главарь, Сару, должен был после выдать ей мешочек с монетами. Но вмешались Кента с Хизаши. Спасли Каэдэ, привели в поместье, узнали о готовящемся ритуале, сорвали его. Такая непростая история, где сложно найти абсолютно плохих или абсолютно хороших участников, но они справились с ней и справились на отлично. Когда Каэдэ поправится, Рёта увезет ее из поместья. Госпожа Таэко простит мужа и родит ему ребенка к исходу лета.

Так написал Кента, и так прочел учитель Морикава в его отчете. Хизаши ни о чем не знал, даже не явился отчитываться вместе. Это было не обязательно, но для Кенты важно. Для Хизаши, похоже, не очень.

– Вы поссорились? – прямо спросил Джун тем же днем, как они все вернулись в их павильон на троих, сразу после унылого ужина. Точнее, именно в тот момент Мацумото отсутствовал, он вообще старался лишний раз с ними не пересекаться.

– Нет, – ответил Кента, потому что это было правдой.

– Врешь. Этот обезьяний сын что-то натворил? Скажи, ему давно пора устроить взбучку.

И многозначительно похрустел пальцами.

– Ничего он не натворил. – Кента устало сел за стол и начал бездумно перебирать свои записи с занятий. В голове было пусто.

– Я как лучше хочу, – серьезным тоном произнес Мадока и вздохнул. – Мне не нравится Мацумото, но мы ведь должны держаться друг за друга, разве нет?

Кента что-то ответил, что-то, успокоившее бы Мадоку, а сам смотрел, как за окном тает день. Он был солнечным, ясным, оттого и закат поражал обилием красок от нежно-персикового до кроваво-красного с прослойкой лиловых и синих облаков.

– Кента-кун?

Кента повернулся к Джуну и неловко улыбнулся.

– Я пойду прогуляюсь.

– Эй! – Джун пропустил его, но после ворчливо добавил: – Только недолго, а то холодает. Один из вас, кажется, голову напрочь отморозил.

– Спасибо за заботу!

– Иди уже, ищи своего Мацумото, – отмахнулся Мадока и скрестил руки на груди.

Он был прав. Нельзя, чтобы все так и повисло между ними, недосказанное, недопонятое, наполовину явное, наполовину – скрытое во мраке. Младшие ученики здоровались, Кента их едва замечал, только спрашивал, не видели ли они Хизаши. Тот как будто испарился в воздухе. Гора была большой, но не настолько, чтобы один человек пропал без следа. Да и прав Джун – холодало. Улыбка Аматэрасу гасла, скользя лучами по заснеженному пику и ниже, по крышам павильонов, додзё и галерей, по дорожкам мимо тонких стволов вишен и слив. Кента спешил за ними и оказался у начала каменной лестницы, соединяющей площадки.

Ступени были тщательно вычищены воспитанниками до самого низа, где между двух высоких торо начиналась дорога к воротам школы. Хизаши стоял там и смотрел на тории впереди, от которых расходились мерцающие крылья барьерных заклинаний. Кента сбился с шага, остановился, а потом медленно спустился и встал на одну ступеньку позади Хизаши.

– Ты так никому и не рассказал еще? – спросил тот, чуть повернув голову и подставляя закатному свету изысканный профиль. – О том, что узнал.

Жгучая обида с новой силой охватила сердце, и Кенте пришлось шумно выдохнуть, прежде чем произнести:

– Я всегда знал.

Ему удалось согнать с Хизаши напускное безразличие. Повернувшись к Кенте, он показал то выражение, которое никто у него никогда не видел, – беспомощное.

– Как?! Не мог ты… Да откуда бы тебе…

Кента молча ждал, пока тот соберется с мыслями и словами. Слабый отголосок удовлетворения возник на мгновение и пропал. Не было в растерянности и неверии Мацумото ничего хорошего, ничего приятного – как и во всем этом разговоре, если честно.

– С тех пор, как увидел тебя сидящим на камне на развилке лесных дорог. Ты хорошо прятал сущность хэби, но дело в том, что я с детства видел больше остальных. – Кента не хвастался, «странному сыну мико» эта особенность принесла много дурного и уж точно не принесла друзей для беззаботных детских игр. – Твой желтый глаз змеиный. Твоя ки превышает человеческие пределы, ты знаешь больше остальных, даже учителей, наверное. И тогда, в пещере под Акиямой, ты защитил меня своим телом, – Кента посмотрел ему прямо в глаза, – настоящим телом.

– Ты не забыл… – только и прошептал Хизаши. Кента покачал головой.

– Ты спорил с женщиной в белом, но я мало понял, потому что не слышал ее слов. – На этом в глазах Хизаши промелькнуло облегчение. – Но одно все же уяснил. Ты хотел меня защитить, даже если пострадал бы сам. Я же прав?

– Что именно ты слышал?

– «С чего ты взяла, что я этого хочу?», – спокойно повторил Кента услышанное уже почти два года назад. – «Чего ты хочешь?», «Твои хозяева поняли, что допустили промах, и решили его наконец исправить?»

С лица Хизаши сошли все краски, он отшатнулся, невольно выставив перед собой руку, точно желая защититься.

– Я запомнил слово в слово и потом записал, чтобы понять тебя, – признался Кента. – Кто эти хозяева? Я не нашел ответа, а спросить… – он невесело усмехнулся, – так и не осмелился. Как думаешь, все сложилось бы лучше, если бы я сразу спросил? Не только об этом. Еще раньше. Спросил бы, зачем ёкаю учиться в школе оммёдо. Почему он так долго и так старательно прячется под обликом человека, притворяется нашим другом. Наверное, потому что я как раз именно этого и боялся – что ты притворяешься им.

Вообще-то Кента не хотел говорить всего этого, но речь текла из него сплошным соленым потоком. Он видел, как меняется выражение лица Хизаши, как на нем мелькают разные эмоции: от недоверия до ужаса. Искал раскаяние и не находил. Умел ли Хизаши жалеть о содеянном?

– Просто скажи, что не хотел никому навредить, – попросил Кента. – Скажи, что не задумал дурного.

– Иначе что? – ощетинился Мацумото. – Доложишь своему любимому Морикаве? Он уже один раз проиграл мне в поединке, если помнишь, и с тех пор не стал сильнее.

– Всех сразу не победишь, – покачал головой Кента, – да и не собирался я никому докладывать. Мне просто надо знать. Я привел тебя в Дзисин. Это моя ответственность.

Показалось, или плечи Хизаши чуть расслабились. Тонкие губы дрогнули в легкой улыбке.

– Нет, Куматани, я не задумал ничего, что навредило бы тебе или кому бы то ни было в школе и за ее пределами. Это касается лично меня. Когда я закончу, я уйду.

– И ты не можешь рассказать, в чем дело.

– Не хочу, – ответил Хизаши.

– Ясно.

Больше добавить было нечего, но Кента не спешил возвращаться. Сам не знал, на что надеялся, ведь ему четко дали понять, что дела Хизаши – не его дела и никогда ими не будут.

И никогда не были, наверное, тоже.

В остальном жизнь на горе Тэнсэй продолжалась, разнообразие в нее вносило только объявление о Досинкай – состязании сильнейших оммёдзи и старших учеников, запланированное на середину месяца яёй. Итоги этих состязаний обновляли негласную иерархию школ оммёдо и экзорцизма, в которой Дзисин давно и прочно занимали лидирующее положение. На тех, кто рискнет защищать первенство школы, падет большая ответственность, но и большая честь. Все хотели стать избранными и упрочить авторитет Дзисин, но чтобы попасть в их число, надо было сначала пройти отбор внутри школы. Учителя не скрывали – Кента и Хизаши первые кандидаты, хотя теперь все стало слишком запутанно. Кента думал об этом ночь напролет и следующее утро тоже, думал, думал, думал… Вспоминал слова Мацумото, его взгляд, малейшие изменения в лице и почти убедился, что он не мог в самом деле быть настолько бесчувственным по отношению к тем, кто был ему друзьями. Это уловка, попытка отстраниться, и, стоит признать, попытка почти идеальная.

Но на самом деле Хизаши тоже грустно, его причины Кенте неизвестны, но они наверняка способны оправдать если не все, то очень многое. У всех есть свои причины, ведь и Кента, если подумать, утаивает не так уж и мало, и кто знает, чьи тайны страшнее?

– Куматани!

Удар по пальцам выбил меч из рук, а сам Кента едва не взвыл от боли. Он не заметил, настолько увлекся размышлениями, и совсем упустил из виду учителя Сакураду. А тот не любил, когда ученики витают в облаках. И вот его взбешенное лицо вызывает трепет и ужас у всех вокруг, только Кента извиняется, не ощущая при этом ничего. Он видит Мацумото за спиной учителя. Он смотрит в другую сторону и держит меч так, будто готов вот-вот отбросить, как ядовитую змею.

Смешно. Хэби не боятся змей.

– Или сражайся, или проваливай отсюда держаться за рукав Морикавы! – взревел Сакурада и угрожающе отвел свой Гэкко. – Школе не нужны слабаки!

Его меч обрушился сверху, Кента блокировал и отпрыгнул назад. Сакурада-сэнсэй был точно вихрь, неумолимый, быстрый и разрушительный. Некогда отвлекаться и перегонять в голове одни и те же мысли по кругу. Сосредоточиться на здесь и сейчас. Има согласно завибрировала, и до конца занятия Кента больше не думал о Хизаши. Он очень старался.

Позже, прогуливаясь с учителем Морикавой со стопкой проверенных отчетов до хранилища под горой, он снова ушел в себя, отвечал невпопад, улыбался, наверное, слишком отстраненно, потому что Морикава в итоге задержал его и прямо спросил:

– Тебя что-то беспокоит, Куматани-кун? Учитель Сакурада говорил мне о тебе, о том, что ты был рассеян на его уроке, и уж поверь, если бы он не считал тебя достойным своего беспокойства, ни за что бы не стал поднимать эту тему. Такой уж он сложный человек, – он усмехнулся по-доброму, ведь все уже знали, что их с Сакурадой Тошинори связывала давняя дружба. – Ты можешь сказать мне о своих печалях, если хочешь. Это моя работа, следить, чтобы у моих учеников все было в порядке.

– Все хорошо, – привычно ответил Кента. – Спасибо.

– Может, дело в расследовании, на которое я вас с Мацумото послал? – не унимался учитель. – Судя по твоему рассказу, было непросто, я бы даже сказал, слишком сложно для учеников. Хотя… – он мягко улыбнулся, – вы же прошли замок Мори и справились получше меня. Кажется, я стал совсем бесполезен, не зря Тоши надо мной смеется.

– Вы не правы, сэнсэй. Да и Хизаши…

Он хотел напомнить о том, как здорово Хизаши подавил темную энергию над прудом, но слова застряли в горле. Вместо этого спросил:

– А Конран-но ками? Вы узнали, что это за божество? Я прежде о нем не слышал.

Морикава помрачнел. Они как раз прошли сквозь общий зал хранилища и остановились возле наполовину пустого стеллажа. Кента держал фонарь, пока учитель раскладывал бумаги, поэтому его лицо было скрыто.

– Нет, – наконец сказал Морикава. – Я тоже не знаю ни такого бога, ни ками-хранителя с таким именем. Но это ничего не значит, империя слишком большая, чтобы знать всех. Не забивай себе голову, готовься к отбору. Мы с Ниихарой-сэнсэем надеемся на тебя. Ты принесешь школе победу.

Про Хизаши он на этот раз ничего не сказал, как будто что-то знал.

– Я вас не подведу, – заверил Кента. Он и правда не хотел разочаровывать учителей, которые были к нему так добры. Старый Ниихара иногда приглашал его к себе попить чаю и поговорить, даже Сакурада, на что был главным страхом всех учеников без исключения, и тот, казалось, лишь хотел сделать Кенту сильнее. Все были на его стороне – кроме Хизаши. В это так сложно поверить, что каждая подобная мысль надолго выбивала из колеи.

Так было и когда Кента с Мадокой завтракали на следующее утро. Снова без Хизаши – он вошел в трапезную позже и сел за другой стол, так далеко, как смог. К сожалению, это заметили не только они с Джуном.

– Что, ваш дружок наконец понял, с каким сбродом связался? – ядовито бросил кто-то из окружения Нобуты, но, как ни странно, не он сам.

– Пасть закрой! – мигом взвился Мадока. Вскочил, сжал кулаки. Кента тоже поднялся из-за стола.

– Что? Разве я так уж ошибся? – оскалился тот парень. – Вся школа уже в курсе, что ваша неразлучная троица превратилась в парочку. Ха! А, еще забыл того мелкого, как его там? Который струсил и того раньше.

– А ну заткнулся, ты!..

Мадока бы ударил его, но Кента успел схватить за плечо и шепнуть: «Не надо, он этого не стоит». Внимание всех было обращено к ним, драка бы унизила их и сократила шансы отправиться на Досинкай. Это значило бы подвести учителя Морикаву и остальных. Нет. Это бы разочаровало Кенту в самом себе.

А Хизаши просто доел, поднялся и ушел, даже не взглянув в их сторону.

– Мацумото, гаденыш! – ревел Мадока, и его вопли, казалось, расшатывали тонкие стены ученического павильона. Сегодня был редкий день, когда они все – Джун, Кента и Хизаши – пересеклись в одном месте и в одно время. – Ты это специально сделал! Да это же и дураку понятно! Ты нарочно мне проиграл!

Он тряс кулаками, грозился, проклинал, шумел на все лады. Впрочем, в этот день, день отбора учеников на Досинкай, он мог хоть танцевать голым посреди тренировочной площадки, никто бы не обратил на него внимание. Каждый был занят тем, что переживал неудачу или отмечал победу. Старшие ученики три дня проверялись на знания, смекалку, уровень ки, физические навыки, изучались их старые отчеты, поднимались детали проведенных расследований. Они писали эссе на разные темы, чтобы доказать свой ум и начитанность, показывали таланты, мерились достижениями. Это было похоже на нескончаемый водоворот, в котором Кенту кружило точно щепку в бурном море. Но, кажется, он сделал все от него зависящее. И повезло, что ни в одном бою он не столкнулся с Мацумото.

А вот Мадока – да.

Тот поединок на мечах был самым коротким и позорным за всю историю школу Дзисин, не меньше. Хизаши проиграл, даже толком не атаковав. Конечно, его отношения с оружием были известны всем, но, как и сказал Джун, и дураку ясно, что победа нечестная. И даже то, что в итоге Мадока не дошел до финала, не оправдывало этого унижения.

– Ты меня опозорил перед всей школой! – Мадока ткнул в него пальцем.

– Убери руки, – брезгливо поморщился Хизаши. – Неужели думал, что в самом деле способен пройти отбор? Да скорее свинья станет самураем.

Он отвернулся и ушел из павильона, оставив Мадоку краснеть от ярости. Но он не кинулся на обидчика, не стал посылать ему в спину проклятия. Вместо этого он обернулся к Кенте и беспомощно спросил:

– Что это с ним? Почему он снова такой?

– Я не знаю, Джун, – ответил Кента и опустил голову.

Позже пришло письмо от Учиды Юдая с предложением выпить чаю вместе, раз уж путь фусинца пролегал поблизости от Ямаситы. Звать Хизаши с собой не показалось хорошей идеей, и на встречу в идзакае недалеко от подножия горы Кента пришел один. Черные одежды Учиды сразу бросились в глаза, как и пристроенная рядом нагината. Юноша пил чай, отвернувшись от выхода: ровная спина, широкие плечи, волосы гладко собраны в высокий тугой узел, его охватывает единственное украшение – белая узкая лента в тон сияющего чистотой воротничка под кимоно. Учида Юдай уже не был учеником, но не вернулся в родной дом, а остался в Фусин.

– Здравствуй, – поприветствовал Кента. Несмотря на пережитые вместе приключения, отношение у него к строгому фусинцу все еще было чуточку формальным, немного боязливым. Как если бы ребенку было не по себе от того, что он не может выглядеть достаточно взросло рядом со старшими, как бы ни старался.

– У меня мало времени, – вместо ответной любезности произнес Юдай и кивнул. – Я подумал, что тебе должно быть интересно, чем закончилось дело поместья Оханами.

– А… да. – Кента сел напротив, и девушка налила ему чаю. Дождавшись ее ухода, Юдай продолжил:

– Хагивару проверили, он и правда не проклят, как и его будущий наследник. Но случилось кое-что… – деловой тон на мгновение потерял твердость, и Кента заинтересованно подался вперед. – Я лично сопровождал его для допроса, и одного ри не удалились мы от поместья, как на нас напали какие-то бандиты.

Кента сразу подумал о Сару, но тех было мало, едва ли бы они вызвали у такого опытного воина, как Юдай, затруднения.

– Они не были похожи на сброд, грабящий путников. Скорее, я бы сказал, это ниндзя.

– Наёмные убийцы? – слишком громко переспросил Кента, и Юдай сурово сдвинул брови.

– Я не сказал, что уверен, но они действовали наверняка, Хагивара едва не отправился к предкам.

– Так он выжил?

– Выжил. Если его послушать, примерно так и кончали жизнь все его предки. Похоже на случайность, но это слишком подозрительно. Кому-то не дает покоя всеми позабытый и ничем не выдающийся род Хагивара. Будет проведено дополнительное расследование при участии столичных властей. Работа оммёдзи на этом закончена.

Кента обрадовался. Не то чтобы ему пришелся по душе Хагивара Такума, поначалу Кента попал под его обаяние, но после был разочарован. Хотя тому и хватило смелости вытащить Каэдэ из воды, мало чести в том, чтобы платить за свое спокойствие чужой жизнью.

Наверное, Кента слишком хмурился, потому как Юдай спросил:

– Переживаешь по поводу Досинкай?

– Нет, у меня все хорошо. Спасибо за…

– Тогда из-за чего? – перебил Юдай, пристально глядя в глаза. – И я не вижу с тобой Мацумото. Разве вы не везде ходите вместе?

Это напомнило насмешку недавно в трапезной, и щеки обожгло краской стыда.

– Не всегда и не везде, – ответил он резко. – Прости, наверное, подготовка и впрямь меня измотала.

Они немного поговорили о том, как проходили состязания в год, когда в них участвовал Юдай, обсудили выбор места – долина Хоси под Киото, фусинец дал несколько советов, как изменить ежедневные тренировки. Когда пришла пора расходиться, Кента все же спросил:

– Учение Фусин основано на справедливости и воздаянии. Скажи мне, как бы ты повел себя, если бы хороший человек вдруг совершил плохой поступок не ради зла, а потому что не мог иначе. Ты бы закрыл глаза на то, что знал об этом заранее?

Учида был слишком умен, чтобы не сделать выводов, но предпочел не задавать вопросов.

– Неважно, что послужило причиной. Если кто-то совершил дурной поступок, он уже не может оставаться хорошим человеком и должен понести наказание. Но если ты считаешь, что это несправедливо, не дай этому поступку произойти.

– Значит, для всех тот хороший человек сразу станет плохим, да?

– Да.

Кента сглотнул, невидящим взглядом упершись в прозрачный чай на дне чашки. Фусин судит так просто, тогда как ему все видится запутанным точно комок паутины. Юдай взял нагинату и направился к выходу. Его путь дальше лежал в школу, а оттуда – в затерянную в лесу Светлячков деревню Оми. Донесение гласило, что тамошние жители прибегали к колдовству. А Кента медленно побрел обратно в Дзисин, вот только на полпути заметил идущую ему навстречу девушку. Видеть Чиёко такой по-женски красивой было непривычно, хотя они изредка встречались, но юная шаманка постоянно пропадала, говорила, что духи заставляют ее много путешествовать. Впрочем, не только они – оказалось, Чиёко сбежала из дома и притворяется мальчиком, чтобы не быть найденной. Странная она, но у них теперь на двоих один секрет – то, что произошло в пещере Ёми.

– Хорошо, что я успела тебя найти, – заговорила она, тоже не здороваясь. Кажется, сегодня все спешили, кроме самого Кенты. – Ты в порядке?

В последний раз они виделись, когда она уплывала на остров Онисэн, куда позвали ее духи, поэтому Кента удивился.

– Ты уже вернулась? Почему даже записку не отправила?

– Не это тебя сейчас должно заботить, Кента-кун! – оборвала она сердито. – Я чувствую тревогу. Что-то скоро случится.

– Не переживай, – он улыбнулся. – Я рад, что ты благополучно вернулась с того острова. Но со мной правда все отлично.

Она не верила, но после долгого внимательного осмотра оттаяла.

– Хорошо.

Она выглядела так, будто хочет уйти и хочет остаться одновременно. Кента наблюдал за ее метаниями с любопытством, удивляясь, как же в ней уживается мальчишеская непосредственность и девичья нежная чистота. Наконец Чиёко подняла на него взгляд огромных темных глаз.

– Береги себя, ладно? Я… – она смутилась, даже немного покраснела, хотя это, наверное, от холода, и вдруг схватила его за руку ледяными пальцами. – Я буду за тебя молиться.

С этими словами она проскользнула мимо и быстро продолжила спуск к городу. Как всегда внезапно возникла и так же внезапно убежала. Кента проводил ее взглядом, пока еще мог видеть ее тоненькую фигурку, а после поднялся к воротам Дзисин. Мама говорила то же самое, провожая его в Дзисин, обещала, что будет молиться.

А сам Кента всем говорил одно и то же, но это была ложь. Все совсем даже не хорошо, и он мог только гадать, насколько сильно.

Наступал день, когда все участники будущих состязаний в сопровождении опытных оммёдзи отправятся на общий сбор за пределами школы. Кенту это тяготило, он чувствовал, что не должен уходить сейчас, должен остаться, однако правила есть правила. Утром он вместе с Морикавой и еще большой группой учеников и учителей тронется в путь, а пока лежал на своем футоне в полной темноте и то ли дремал, то ли думал – сам до конца не разобрался.

Было тихо, прохладно, за стенами павильона светила луна. Мадока наконец занял удобное положение, и его храп превратился в уютное посапывание, изредка он фыркал и даже что-то бормотал, слов не разберешь, да и вряд ли в них был смысл. И как и несколько предыдущих ночей, Мацумото покидал павильон с началом часа Быка и возвращался ближе к утру. Куда он ходил, что делал – Кента не знал, а Хизаши, само собой, не спешил рассказывать. Сегодня как никогда до этого хотелось пойти за ним, и Кента с трудом подавил это желание.

«…если ты считаешь, что это несправедливо, не дай этому поступку произойти».

Кента открыл глаза и уставился в темноту над головой. Он не знал, как правильно поступить, не мог даже ни с кем посоветоваться. Может, он преувеличивает, и в действительности не происходит ничего страшного, а может, все как раз наоборот, и той осенью он привел в Дзисин настоящее зло под привлекательной личиной, и наказание в итоге ждет вовсе не Хизаши, а его самого.

Рассказать кому-то правду – значит, подставить друга? Или себя?

Молчать и дальше – значит, исправить ошибку или превратиться в предателя?

Хизаши смотрел так, что невозможно было увидеть в нем угрозу. И все же его слова и поступки порой несли на себе отпечаток жестокости, которую Кента ему неизменно спускал с рук.

И лишь когда темнота в павильоне чуть посерела, неслышно вернулся Хизаши, лег под одеяло и замер. Кента привычно прислушался к ощущениям, и связь, о которой он тоже молчал, сказала ему, что Хизаши взволнован. Сегодня что-то изменилось, и его душа пребывала в восторге и смятении. Он радовался и грустил, предвкушал и ужасался. Кента прикусил губу, чтобы ни вздохом, ни словом не выдать себя. Так просто было бы возненавидеть его, но не получалось, ведь сердце не обманешь даже самыми правильными и справедливыми речами на свете.

Медленно наступало утро, и оно несло с собой нечто по-настоящему непоправимое.

Хизаши покинул павильон первым, Мадока еще выводил рулады, а Кента видел какой-то мутный, полный тревожных образов сон. После пробуждения оглянулся на убранный футон и с сожалением вздохнул.

– Даже попрощаться не остался, – укоризненно пробасил Джун, сонно борясь с завязками кимоно. – Совсем обнаглел. Вы точно не поссорились?

– Точно. Он просто не в духе, такое случается.

Кента одевался особенно неторопливо и тщательно, долго завязывал волосы, пока не добился идеала. В то время как остальные были на утренней тренировке, он, освобожденный в числе прочих избранных на Досинкай, отправился на поиски Морикавы. По пути даже возникла мысль, а не рассказать ли все ему? Учитель поймет, не осудит сразу, не разобравшись. Наверняка удастся убедить его, что Хизаши еще не сделал ничего дурного, и даже то, что этой ночью вдруг пришло в голову, пока не доказано.

Да, признаться Морикаве – хорошая мысль…

– А, Куматани-кун, – учитель как раз возник перед ним, спеша по дорожке от лестницы на третий уровень горы, где обитали старейшины и высшие наставники. – Ты уже готов? Подожди, с тобой хочет поговорить Ниихара-сэнсэй.

Кента, увидев его, потерял дар речи. Сердце сделало кульбит, и вся решимость вмиг испарилась. Он ничего не расскажет Морикаве, не сможет.

Ниихара ждал на террасе, по-стариковски ссутулившись и уперев ноги в плоский камень на земле внизу. Рядом на круглом подносе стоял чайник. Нынешнее утро выдалось, не в пример стылой ночи, теплым, но пасмурным, в воздухе впервые за много дней запахло приближающейся весной. Сезоны всегда сменялись незаметно, и поэтому Кенте так нравилось вдруг улавливать эту границу, за которой природа перерождалась.

Он остановился на почтительном расстоянии и поклонился.

– Доброе утро, сэнсэй.

– Ах, юноша, не нужно церемоний. Как бы ни звали меня в лицо, для всех я уже давно просто чудной старик. – Ниихара поманил его ладонью, щурясь так, что глаза превращались в два изогнутых полумесяца. – Садись со мной, налей-ка нам чайку.

Кента выполнил просьбу без вопросов, хотя мог бы поспорить насчет «просто старика». Ниихара по-прежнему пользовался уважением в Дзисин, к его мнению прислушивались старейшины, но сам он предпочел остаться наставником для молодежи. Кента никогда не испытывал перед ним страха, скорее смотрел как на деда, которого у него не было, не пересекая при этом черту, заведенную между учениками и учителями. В Дзисин вообще много разных границ и барьеров, и обо всех стоило помнить.

– Вы хотели обсудить Досинкай? – спросил Кента после того, как они выпили по первой порции чая.

– Досинкай? Нет, нет, – Ниихара покачал седой головой. – Знаю, ты ни за что не подведешь школу, ведь это значило бы подвести и себя. Знаю… Ты такой же, как твой отец.

Хорошо, что Кента успел поставить чайник, потому как если бы не успел, то непременно разлил.

– Вы знали отца?!

– Давненько уже, – вздохнул учитель, его морщинистое лицо осунулось, помрачнело. – Правильный был человек, жил по совести, не жаждал чужого, но и за свое боролся до конца. Жаль только, это его и сгубило. Да что же я? Все мы виноваты в смерти Куматани Сугуру.

Кента был так напряжен, что, сжимая кулаки на коленях, оставил на ладонях следы от ногтей. Все казалось каким-то нереальным, будто он еще продолжал спать.

– Вы знали, что отец умер? Как? Когда? И почему он тогда… – вспомнил, что никому не рассказал о встрече с душой отца, и резко замолчал.

– Наверное, ты хочешь услышать все с самого начала?

– Я хочу знать все! – выпалил Кента.

– Давно пора, – грустно улыбнулся старик. – Но я бы унес эту историю с собой в могилу, если бы только мог. Если бы я только мог никогда больше не вовлекать вас во все это…

Он затих и долго просто качал головой, пока его голос снова не окреп.

– Двести лет назад империя дрожала от страха перед демоном, который подчинял себе и ёкаев, и акум, и злых духов. Он мог заражать людей, и те превращались в послушных марионеток, а после сгорали в синем пламени, но если он заражал ёкаев, те становились неуправляемыми монстрами, будто только что вырвавшимися из Ёми. Никто не знал, чего этот демон хочет, зачем творит все свои злодейства, но его сила росла и росла, как проклятие расползаясь по землям Ямато. Прежние оммёдзи жили уединенно, брали мало учеников и никому не подчинялись. Император не мог справиться с ситуацией, и тогда появились герои. – Ниихара сделал паузу, глотнув чаю. – Нишида Мамору, Ёсидзава Рё, Инаба Идзуру и Хагивара Такума. Ты знаешь первых трех как основателей великих школ оммёдо и экзорцизма. Четвертый же никому не известен, но ты, Кента-кун, наверняка уже столкнулся с его историей.

– От его потомка я узнал, что тот самый Хагивара хитростью заманил демона в ловушку, – сказал Кента.

– Верно. Нишида прославился покровительством ёкаев, Ёсидзава – своей праведностью и даром видеть чужие пороки, Инаба вошел в историю как победитель страшного демона. И из них всех лишь Хагивара пожинают плоды своего коварства и хитрости, и весь их род на протяжении десятилетий загадочным образом вымирал, пока не остался только один из некогда обширного клана. Потому что демон был вовсе не исчадием Ёми, как принято считать. Нет, юноша. Он был таким же человеком, что и мы с тобой. А люди куда мстительнее и злопамятнее демонов.

Кента много раз слышал эту легенду, в Дзисин она являлась особенным поводом для гордости ее адептов, но впервые кто-то говорил, что «демоном» был человек. Верилось с трудом.

– Но как это связано с моим отцом?

– Ты же не думаешь, что такого злодея одолела троица оммёдзи? С ними пришло много тех, кому надоело терпеть подобное. Среди них был и твой предок из рода Куматани. Когда-то это были очень сильные оммёдзи. Малые количеством, они сторонились мирских забот, посвящая жизнь служению ками и защите простых людей. И когда Инаба одолел врага, все начали делить заслуги, стремясь урвать кусок побольше, пока был шанс. Куматани не собирались влезать в склоку, но Инаба Идзуру выделял твоего предка среди прочих. Кто теперь знает, из благодарности, уважения или из зависти к его таланту? В любом случае Куматани ушел, не сойдясь с Инабой во мнениях. Думаю, дело касалось меча Дзайнин, потому что дальнейшие события так или иначе вертелись вокруг проклятого оружия.

Кента не решался снова задать тот же вопрос. Как легенда, пусть и ставшая после рассказа Ниихары больше похожей не на сказку, а на суровую быль, связана с его отцом? И еще сложнее оказалось свыкнуться с мыслью о славном прошлом их рода, пусть Юрико-химэ уже упоминала об этом. Тогда это волновало Кенту меньше всего, ведь он никогда бы не подумал, что является частью столь легендарной истории.

– Но это все было и давно прошло, – подытожил Ниихара. – Наверняка тебе скучно меня слушать. Юноши такие нетерпеливые, что сейчас, что в мои годы, когда я сам рвался изгонять зло. А знаешь ли ты, Кента-кун, кто такие итако?

– Это шаманки, которые умеют общаться с мертвыми, – севшим голосом ответил Кента.

– Верно. А еще они гораздо ближе к богам, чем мы, потому что считаются «невестами ками». Каждая талантливая итако проходит обряд посвящения ками и становится его невестой. Чем сильнее шаманка, тем громче ее голос, обращенный к своему божественном супругу. И многие из них умеют предсказывать будущее гораздо лучше самых известных гадателей. Однажды, еще до твоего рождения, одна итако предрекла, что кто-то из рода Куматани станет или спасением империи, или ее погибелью. С тех пор я мои друзья искали Куматани по всей Ямато, но вы хорошо умеете прятаться. Мы верили, что потомки такого человека, каким был твой предок, не могли стать ничьей погибелью, а значит, они спасут империю и им надо помочь. Может, если бы я не был так одержим этой мыслью… Да уж кто теперь скажет, как бы все сложилось тогда.

Кента превратился в слух, ловил каждое слово, пытался угадать, о чем думал Ниихара, говоря все это. Почему так сожалел и в чем считал себя виноватым? Мир, в котором жил Кента, менялся на глазах.

– Я не знаю всех обстоятельств твоего рождения, но Сугуру рассказал мне, что ты родился больным и с каждым днем становилось хуже. Они искали лекарей, а нашли итако, и она сказала, что в ребенке сидит зло. Та шаманка помогла твоим родителям создать оберег, удерживающий это зло внутри, но избавиться от него было невозможно, его корни родились вместе с тобой. Более того, Сугуру подозревал, что они с твоей матерью сами заложили его семена, когда позволили бродячим гадателям лечить твою мать, пока ты был в ее утробе. Они что-то сделали с тобой, и Сугуру почувствовал знакомую ауру. Такая же была у демонического меча Дзайнин…

– Невозможно, – вырвалось у Кенты. Зазнобило от ощущения, что вся его жизнь не просто предрешена кем-то злым, но с самого начала, с самого первого дня была обманом. Он будто вмиг перестал чувствовать себя собой, его тело стало казаться чужим, опасным. – Нет, нет.

– Мне жаль. В год твоего рождения безжизненный прежде Дзайнин начал вести себя беспокойно, место его хранения окружили дополнительной защитой. Мои товарищи продолжали поиски, только вот ты пришел сам, и тогда я понял, что-то грядет. Все вокруг кричит о приближении зла, Кента-кун. Я отправил вас с Мацумото на остров Камо передать послание своему человеку, предупредить о подозрениях.

– Но отец…

– Конечно, он сразу примчался в Дзисин и потребовал аудиенции у главы школы. Он убеждал его избавиться от демонического меча, пока не стало поздно. И получил отказ. Я побеседовал с Сугуру, поделился с ним своими размышлениями и наблюдениями, я много лет искал повсюду следы возрождения демона и находил. Сугуру возвращался домой расстроенным, но мне казалось, он на что-то решился. Испугавшись снова его потерять, я отправил следом людей. Они пропали вместе с ним, больше я Сугуру не видел, но не сомневаюсь, что он мертв. Покинув свое укрытие, в котором прятал семью, он открылся врагу и проиграл.

Голова еще кружилась, когда Кента ощутил прилив ярости. Она была такой горячей и мощной, что смела все прочие чувства.

– Я отомщу за него! Я… Я…

– Я всю жизнь думал, что Куматани придут и спасут нас всех от неведомой угрозы, – горько проронил Ниихара, – однако это было трусостью. Я хотел переложить великую миссию на хрупкие плечи юноши, не знающего мира. Я жалкий старик.

Ярость кипела в груди, готовая вот-вот извергнуться. Кента не понимал, на что злится больше всего, его уже не волновали причины. Его существование убило отца, оставило мать ронять слезы по ушедшему мужу, он сам никогда себе не принадлежал, если бы не родительские четки, в кого бы он превратился? А ведь был еще Хизаши…

– Все, что мы можем сделать, – вдруг заговорил учитель снова, – это не позволить Дзайнину покинуть зала Демонического меча. Он находится в самой глубине горы. Пока меч под защитой талисманов, время еще есть. Как бы демон не собирался вернуться в мир, без своего оружия он никогда не получит прежней силы.

Кента замер, пораженный жуткой догадкой. Ночью он размышлял об этом, но не всерьез. Сейчас же… Сейчас все становилось таким ясным, что заслезились глаза. Думая о себе, он ненадолго забыл о Хизаши, а ведь он просто не мог не быть связан с рассказом Ниихары. Он с помощью Кенты проник в школу оммёдо и экзорцизма – да не в какую-то, а именно в Дзисин – и в последнее время вел себя странно. Рыскал по ночам, да и прежде любил бродить по горе в одиночестве. Он скрывал свою сущность, таил обиду на богов.

Он искал Дзайнин.

Это несомненно.

Кента порывисто вскочил. Надо было срочно действовать, не дать Хизаши совершить ошибку.

Ниихара поднял голову.

– Меч не имеет своей воли, но он, как мне кажется, не может не содержать в себе отпечаток души владельца. Тот, кто осмелится взять его, рискует жизнью, если не больше. Нельзя его трогать. Нельзя.

После этого разговора вся суета подготовки к состязаниям отошла на второй план, перестала быть важной, Кента едва замечал, что происходило вокруг, пока шел куда глаза глядят. Слова Ниихары-сэнсэя звучали в ушах: «Нельзя его трогать. Нельзя его трогать. Нельзя…» Кенте было тяжело, и он не мог ни с кем разделить свою ношу. Это так непривычно. Казалось, друзья всегда рядом, всегда поддержат и помогут. Хизаши усмехнется, фыркнет, может, закатит глаза, но обязательно даст совет или вывернет все так, что Кенте и самому его печаль покажется пустяком. Только сейчас ничто не сделает из этой печали пустяк.

«Отец, так вот почему ты так и не вернулся домой? – подумал он. – Но я все еще не понимаю, отец. Если бы ты мог подсказать мне, как быть дальше».

«Я могу тебе подсказать. Хочешь?»

В стенах Дзисин голос прежде не появлялся, и Кента вздрогнул и обнаружил вдруг, что ноги принесли его на заднюю оконечность второй площадки Дзисин. Здесь были лишь скалы и деревья, прекрасные в своем аскетической простоте. Барьер не дал бы неосторожному ученику сорваться с обрыва, а он был совсем рядом, слышался свист ветра высоко над головой, там, где только острые пики, покрытые вечной шапкой снега. Здесь не пахло весной – лишь зимней свежестью.

«Ты меня не слышал? – удивился голос. – Я знаю, что тебе надо делать. Я знаю, потому что я создал тебя таким, какой ты есть».

– Ты лжешь и всегда лгал. – Кента упрямо сжал кулаки. – Кем бы ты ни был и каким бы образом ни попал в мою голову, я не собираюсь подчиняться! Я сильнее тебя, ты – всего лишь тьма в моей душе, но тьме никогда не победить.

«Ты так думаешь? Разве этот мерзкий себялюбивый старик не рассказал тебе так называемую правду? А хочешь, добавлю от себя? Ты ведь уже все понял, мальчик. Да? Ты понял, кто я».

– Замолчи. Замолчи!

«Без меня ты никто. Ты бы даже не родился!»

Кента так старался не поддаться на его уловки, что не сразу заметил – он не один здесь. Там, на скалистом уступе, кто-то стоял. Испугавшись поначалу, Кента узнал Хизаши, даже не видя его. Всколыхнувшаяся было обида быстро сменилась тревогой за него. Не слушая больше, он пошел дальше, пока в лицо не ударили порывы холодного ветра. Школа осталась за спиной, и казалось, что здесь есть только небо и свобода. И человек, чьи рукава треплет ветер.

– Хизаши, – позвал Кента, замерев чуть в отдалении. – Прости, я не должен был обвинять тебя ни в чем.

Мацумото стоял так близко к краю, что почти упирался носом в невидимый защитный барьер. При звуке чужого голоса он медленно, неохотно повернулся и скрестил руки на груди.

– Почему же? У тебя есть повод.

– Даже если и так. Я мало знал о тебе, считая другом, а теперь знаю даже еще меньше. Я не имею права осуждать тебя. Напротив, я один заслуживаю осуждения. Я лжец.

Тонкие губы Хизаши тронула знакомая улыбка.

– «“Я обманул”, – сказал лжец лжецу».

– Я просто должен был извиниться на прощание.

– Досинкай, да. Ты же лучший из лучших, – фыркнул Хизаши. – Когда ты с большими испуганными глазами ходил за мной на фестивале Ониби, я бы ни за что не подумал, каким ты в итоге станешь. Сильным. Смелым.

Казалось, он хотел добавить что-то еще, но поджал губы. Кенте было больно, и он не мог отделить свою боль от чужой. Они обе ныли в груди.

– Что ж, удачи, – сказал Хизаши и будто бы закрылся. Больше Кента не ощущал его чувств, а по глазам видел, что откровенности больше не дождется, это был краткий миг. Прощание.

Он снял четки и, не давая себе шанса передумать, шагнул к Хизаши, схватил за руку и вложил их в его ладонь.

– На память, – сказал он и отошел. Было страшно поднять взгляд, поэтому Кента развернулся и поспешил прочь, в толпу возбужденных учеников, в мнимую безопасность.

Он уже знал, что не покинет Дзисин вместе с остальными. Убедит Морикаву не ждать его. Найдет зал Демонического меча и попадет туда первым. Не даст Хизаши совершить ошибку. И Кента мог бы перечислить множество причин – важных, глобальных, касающихся всего мира и школы Дзисин в частности, – но по-настоящему его волновала лишь одна. Он не мог позволить другу сгинуть, ведь чем бы ни обернулась кража проклятого меча, она не оставит их всех прежними. Сколько бы Кента отдал, чтобы ничего не менялось! А в действительности все, что у него было, все, чем он мог пожертвовать, – это его собственная жизнь.

Защитный барьер тайного зала Демонического меча едва сдерживал чудовищную силу, запертую в просторном помещении так глубоко под горой Тэнсэй, что спуск по каменной лестнице со множеством спиралей занял целую вечность. Кента прошел длинный коридор и оказался у дверей, на створках которых сплелись в вечной борьбе два нарисованных тигра. Одолеть такую защиту было не в силах простого старшего ученика, однако Кенте понадобилось лишь очень захотеть – и от прикосновения ладони створки послушно разъехались. Зал Демонического меча приглашал его войти.

Меч Дзайнин приглашал его войти.

Ждать пришлось долго. Хизаши не спешил, выдерживал время, чтобы ночные дежурные закончили обход площадок и уснули до рассвета. Кента сидел за ширмой в темном углу и вдруг почувствовал себя ребенком, задумавшим шалость, но взрослые все не приходили, и он начинал скучать. Улыбнувшись, он погладил ножны верной Имы.

«Никакой другой клинок не заменит тебя», – пообещал он, и почудилось, будто душа Имы, заключенная в сталь однажды весной, пыталась утешить его. Он слышал голос Мадоки, и стало не по себе от мысли, что еще один друг пострадает ни за что. Как он вообще здесь оказался? Неужели… проследил за кем-то из них? Магия этого места оглушала, и Кента едва не пропустил момент, когда двери снова распахнулись, и зал наполнился цоканьем гэта. Кента думал, что знает, как ему быть, но в тот же миг голова сделалась пустой. Он стиснул ножны, оставляя на них влажные следы пота.

Цок-цок-цок – удары гэта об пол, дерево по дереву, наполнили пустое пространство звуком. Огромный зал освещался всего несколькими каменными фонарями возле возвышения, где покоился клинок без ножен, в древности получивший название Дзайнин. Подставку с ним опоясывала веревка с подвешенными на нее бумажными талисманами-офуда, шевелящимися даже без ветра. Зловещая аура сгустилась внутри огороженного периметра. Кента не видел, но чувствовал, что Хизаши застыл на месте. Испугался? Засомневался?

Кента почти поверил в свою удачу, как Хизаши в два длинных прыжка пересек зал. Теперь от веревки с талисманами его отделял один единственный шаг…

Кента больше не мог ждать. Он оказался между постаментом и Хизаши так быстро, как не двигался еще никогда в жизни. Хизаши отпрянул, и Има просвистела в опасной близости от его лица, на котором отразилось сначала недоумение, потом почти ужас. Впрочем, Мацумото всегда умел брать эмоции под контроль. Так и сейчас он снова смотрел высокомерно и чуть снисходительно.

Столько масок, что, должно быть, они причиняли ему страдания. Жаль, Кенте придется своими словами лишь приумножить эту боль.

– Я не верил, – сказал он, выходя из тени. – Догадывался, но не верил.

Он встал перед Хизаши, заслоняя собой постамент с Дзайнин.

– Кента? – с голосом Хизаши справился куда хуже. – Почему… Почему именно ты?

– Ты спрашиваешь меня, почему я, – с горькой усмешкой ответил Кента, – но и я хотел бы задать тот же вопрос. Я глупец. Даже видя нож у своего горла, буду называть держащего его братом. Я ни на что не годен, и все же я не позволю тебе погрузить мир во тьму. Мацумото Хизаши, кем бы ты ни был на самом деле, человеком или монстром, на этом тебе придется остановиться.

И Хизаши все-таки сорвался.

– Тебе не понять!

– Нет, как раз сейчас я понимаю больше, чем за последние три года. Сдайся, не заставляй меня сожалеть о тех днях, когда мы жили и сражались рука об руку.

Говорить такое было невыносимо, и душа разрывалась на части. И все же если Кента будет мягок, ему никогда не предотвратить катастрофы. Пусть лучше Хизаши считает его мерзавцем, чем умрет.

Их взгляды скрестились раньше клинков, и в этой безмолвной битве никто не собирался уступать. Има была опущен, но Кента за время обучения в школе Дзисин стал невероятно ловок в обращении с оружием, тогда как Хизаши так и не научился доверять куску металла свою жизнь.

– Что с Мадокой? – спросил Кента.

– Не хочешь выйти и сам проверить? – ответил Хизаши. Его голос был пуст и холоден.

С лица Кенты схлынула кровь, пальцы напряженно сжались на рукояти.

– Ты…

– Я просил его уйти. Он не послушал.

Слова сорвались с языка ядовитыми острыми иглами. Ранил ли он ими нарочно или правда думал так, как говорил, в любом случае важно то, что они оба здесь. Только они. Кента не знал, в этом ли его загадочное предназначение, что прочили ему шаманки много лет назад, и стало безразлично, лишь бы все получилось. Лишь бы он не дал Хизаши…

Тот взмахнул веером, белоснежная бумага встретилась с заточенной сталью и смогла ее отбросить. Вторым ударом Хизаши разломил Иму на две части, одна из которых со звоном упала им под ноги.

В следующий момент Хизаши оттолкнул Кенту с пути и протянул руку. Веревка с талисманами качнулась, и темная удушающая энергия вырвалась на волю. Пальцы почти коснулись демонического меча, как другая рука опередила его и схватила Дзайнин прямо за лезвие. Остро запахло свежей кровью.

Хизаши ударил Кенту в живот, но боли не было. Кровь лилась из глубокого разреза, а Кента не чувствовал.

– Отпусти! – крикнул Хизаши испуганно, но было поздно. Кровь впиталась в металл. Меч завибрировал, застучал по скобам подставки. Выброс энергии зла оказался такой силы, что Хизаши едва устоял на ногах, его протащило по татами целый дзё, пока он, взмахнув рукавами, не затормозил.

– Куматани! – Он раскрыл веер, защищаясь от бушующего шторма отравленной энергии инь. – Немедленно убирайся отсюда!

Кента услышал его и разжал ладонь. Дзайнин поднялся в воздух, выпрямился острием в пол, и от рукояти, обмотанной синей шелковой лентой, вниз по зеркальной поверхности клинка пробежали красные искры.

Пробудившийся меч искал своего хозяина.

– Куматани! – Хизаши схватил его за плечо. – Очнись же! Нам обоим больше нельзя здесь…

Это стало последним, что Кента запомнил. Его наводняла тьма, расползалась по венам густой чернотой, проникала в сердце, туманила разум. Он слышал голоса, но не понимал ни слова. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то молил о помощи. Тело не ощущалось, обманчивая легкость вдруг сменилась невыносимой болью, и Кента закричал, вплетая свой крик в какофонию звуков.

Он умирал? Он уже умер?

«У нас много дел, мальчик», – услышал он четко и ясно. И в тот же миг понял, что победил и проиграл одновременно. Он не дал Хизаши коснуться проклятого меча и отныне стал его рабом. Не знал только, что за долгие дни прозябания в темноте и постоянных попыток дозваться до Мацумото Хизаши он снова заговорит с ним в храме богини Инари.

…Прости. Это была моя вина.

…У нас так мало времени.

…Ты проделал такой путь, чтобы догнать меня, но он был напрасным.

…Я подвел тебя. Всех вас.

А потом, за миг до того, как все снова заволокло черным туманом, Кента ударил Хизаши в живот, и согнутые, точно птичьи когти, пальцы вошли в плоть.

Кента кричал и кричал, но больше его никто не слышал.

Плоть Хизаши обжигала. Кента ощущал его кровь на своей коже, брызги алой россыпью усеяли руку выше запястья. Казалось, не осталось ни единого участка, которого она бы не осквернила. Даже перед глазами стояла багровая пелена, сквозь нее не получалось увидеть истину. Запоздало Кента услышал свой собственный крик. Он сотрясал полутемное помещение святилища Инари, раскачивал фонари по обе стороны от растянутого тела Мацумото, рукой, словно пуповиной, соединенного с Кентой.

Икигимо жаром обдавал кончики пальцев, пульсировал, как второе сердце. Голос охрип, и стало так тихо, что рваное дыхание слышалось раскатами грома.

Это все не по-настоящему.

Неправда.

Он не смог бы…

Не сделал бы с Хизаши такое.

Никогда. Ни за что.

Но его плоть все по-прежнему смыкалась вокруг погруженной в нее кисти, а горячая кровь омывала кожу. И было еще что-то смутно знакомое, какое-то ощущение из прошлой жизни, похожее на прикосновение матери и на твердую хватку отца, помогающего сделать первый шаг. Кровавая пелена сошла с глаз, и Кента увидел лицо Хизаши, искаженное смертельной мукой. Ужас содеянного вернулся с удвоенной силой, но во взгляде Хизаши не было ненависти, только слезы сожаления и… облегчения?

Кента посмотрел вниз: темные капли разбивались возле ног, и в тот же миг почувствовал тяжесть, придавливающую его к полу. Ощущение свободы, что охватило его совсем недавно, стоило снять родительские четки из агатовых бусин, покинуло его, но взамен пришло чувство защищенности. Умиротворение. Спокойствие.

– Ты… – прокаркал хриплый голос Мацумото, – вернулся?..

Кента удивленно прислушался к себе и неуверенно проронил:

– Я вернулся.

Бледные губы Хизаши изогнулись в кривой улыбке, в уголках которой выступила кровь, а потом дрогнули, и он со стоном закрыл глаза. Голова упала на грудь.

– Хизаши? Хизаши!

Кента наконец вытащил руку и тут же прижал к зияющей ране ладонь и призвал ки. Она ярко засветилась в полумраке и стянула края дыры. От напряжения на лбу выступил пот, и Кента плотнее сцепил зубы. Пусть в его голове была полная каша, он знал одно – если не справится, все будет напрасно. Он помнил, что уже причинял Хизаши боль, после того как впервые ненадолго вернул себе контроль над телом в холодной лесной лачуге неподалеку от горы Тэнсэй. Тогда он использовал проклятие Ледяной ладони Эммы. И это было только началом полного смертей и разрушений пути. Отвращение к себе накрыло Кенту, едва не лишив концентрации. С трудом отринув посторонние мысли, он завершил лечение и, отступив, торопливо схватился за гладкие бусины. Он не помнил, как они снова оказались на нем, ведь перед спуском в зал Демонического меча он отдал их Хизаши. И вот они опять защитили его.

Все это продолжало обрушиваться на Кенту, пока он освобождал друга от пут. Даже просто прикосновение к ним, сплетенным из паутины пауков-ёкаев, вызывало отвращение, и Кента отбросил веревки подальше, а потом уже почти привычно взвалил Хизаши себе на спину. У него не было ни меча, ни офуда, лишь решимость искупить свой грех.

Снаружи царил пасмурный сумрак, и невозможно за облаками понять, день только наступал или уже заканчивался. Кента даже не знал, какой нынче месяц, для него все оборвалось в одну из стылых ночей кисараги, но, кажется, уже наступил яёй, и воздух пах по-особенному – возрождением после необычно затяжной и холодной зимы. Сколько же он был пленником собственного тела? Сколько дней пропустил, подвергая риску дорогих ему людей?

Скольких… убил?

Он почувствовал, как к территории святилища приближаются чужаки. Его ки была еще слишком неповоротливой, медленной, только-только начинала разгон по меридианам, и кто бы ни решил подстеречь их тут, битвы с ними Кента не выдержит. Он тяжело опустился на одно колено и попытался окинуть пространство вокруг особым чутьем, доступным всем оммёдзи. Он искал лазейку. Чужаки пришли не с добром, они источали намерение убивать, пусть в них и не ощущалась энергия ки.

– Беги… – прошептал Хизаши, и горячее дыхание опалило щеку. Он не мог держать голову, но все равно оставался сильнее, талантливее Кенты. – Они пришли… за мной. Дзисин…

– За тобой? Но зачем? Я не понимаю…

– Потому что ты дурак, – беззлобно выдохнул Хизаши. От неосторожного движения снова началось кровотечение, Кента ощутил, как спине стало теплее в том месте, где к ней прижимался его живот. – Наивный… дурак.

Со стороны ворот уже не проскочить. Кента поднялся на ноги и осторожно придержал друга, чтобы не соскользнул, – тот едва цеплялся за его шею, совсем ослабнув. Появилось искушение снова снять четки и успеть воспользоваться силой, что в нем таилась, но вовремя вспомнил, чего Хизаши стоило добраться до него и остановить.

«Больше никаких смертей, – решил он мысленно. – Есть только он или я, вместе нам не ужиться».

Он – тот, кто хитростью заставил Хизаши пойти на кражу и предательство друзей, тот, кто использовал тело Кенты для совершения зла, тот, кто называет себя богом, но хуже демона из самого глубокого места Ёми. Конран-но ками. Тот, кого невозможно простить.

– Нашел!

Кента наконец обнаружил, как покинуть святилище незамеченным через тайный ход для служителей. Им давно никто не пользовался, и едва ли враги знали о нем. Стоило рискнуть, все равно выбора нет. Кента вернулся под крышу и в заднем помещении нашел вход в тоннель.

– Держись, ладно? – попросил он Хизаши, и тот что-то пробормотал. Не ощущая его как раньше, Кента будто потерял часть самого себя. Глядя в грубо вырытую под полом дыру, он спускался в нее со страхом, чтобы позже выбраться на свет тем, кто способен, наконец, что-то изменить.

Он брел по пустынной дороге, уводящей прочь от Ёсико, но куда, он не понимал. Ноша все сильнее сгибала спину, и тяжелее нее были только его мысли. Дорога забирала все выше и выше на холм, и отсюда, когда появлялся просвет между деревьями, можно было увидеть залитые тусклым серым светом силуэты домов. Город продолжал радоваться гостям и готовиться к скорому празднеству в честь официального открытия Досинкай. Хизаши ненадолго пришел в себя и успел сообщить, что месяц сливы и правда приближался к середине, от снега и зимних ветров не осталось и следа, а на ветках уже зеленела молодая листва. Только солнца не было, его затянула плотная пелена облаков. Весна, как всегда, своенравна, хотя ясная погода ничего бы не изменила. Так даже лучше – в неверном свете, с клочьями тумана в низинах, проще спрятаться от преследования.

Дорога вильнула, погружаясь в рощицу, покрывающую вершину холма. Долина Хоси раскинулась по другую сторону от города, что обступил холм и забрался на него отдельно стоящими домиками крестьян. Наверху же были только деревья. Сорная трава уже почти скрыла дорогу от глаз, но она еще угадывалась. Кенте стоило отдохнуть, но он не мог позволить себе ни мига промедления. Сначала надо найти место, где они с Хизаши будут в безопасности, потом – исцелить его рану, потом… А потом надо…

Кента споткнулся, но на этот раз тело подвело, и он все-таки рухнул лицом вперед, а Мацумото распластался сверху. Его кровь впитывалась в ткань кимоно, такую же темно-красную. Она жгла кожу и даже глубже, обжигала душу кипятком. Он терял сознание и снова пытался подняться – вроде бы получалось, он не мог сказать наверняка, потому что в итоге открыл глаза в месте, которого прежде не видел. Пахло дымом от костра и едой, от ее запаха свело живот. Кента бы еще постарался какое-то время скрывать, что пришел в себя, но желудок выдал его громким урчанием, сразу напомнив о Мадоке.

– Как проголодался, – довольно протянул смутно знакомый голос. – Значит, жить будешь.

В руки сунули половину лепешки из рисовой муки, она была сухой и черствой, и все же Кента сглотнул слюну и накинулся на угощение даже прежде, чем рассмотрел благодетеля. Ощущать вкус, аромат, слышать звуки вокруг своими собственными ушами – он и не думал, что настолько соскучился по всему этому. Запивая лепешку простой холодной водой, он наслаждался ею, как иные наслаждаются сакэ, до головокружения и легкого звона в ушах. И только тогда Кента увидел человека перед собой достаточно ясно.

– Вот наши пути снова и пересеклись, мальчик, – обнажил в улыбке потемневшие от возраста зубы старьевщик Исао. – Хотя какой ты теперь мальчик. Юноша! Нет, мужчина.

– Исао-сан! – обрадовался Кента. – Неужели правды вы?

– Что, не похорошел я, а? – старик смешно приосанился, только позади него, у костра, стояла не объемная котомка, набитая всякой всячиной, что он собирал в одних местах и продавал в других, а целая телега. – Годы берут свое, мальчик, берут свое…

Морщин на его лице прибавилось, глаза помутнели, и старик щурился сильнее, будто пытался разглядеть что-то очень далеко от себя, хотя их с Кентой разделяло расстояние в пару локтей.

– А…

– Спит он, спит, не шуми, – жестом осадил его Исао. – Я, может, и древний никому не нужный старик, а кое-чего по мелочи умею. Не помрет твой друг, хотя уже давно должен бы. С такой дырой люди не выживают.

Кента насторожился, однако не увидел в лице Исао ничего, кроме спокойного участия. От него напряжение внутри как по волшебству развеялось, и весь Кента неловко обмяк, плечи ссутулились, в голове стало пусто, но неожиданно легко.

– Спасибо, что спасли нас.

– Ты сам себя спас и этого вытащил. Мое дело маленькое, – крякнул старик и потер поясницу. – Пришел мой черед угощать, а твой – развлекать беседой.

Кента кивнул, и все же прежде подошел к Хизаши. Он лежал на ветхом тонком одеяле, лицо серое, но пульс ровный, а под разорванным и распахнутым кимоно тело стягивали узкие лоскуты. Крови больше не было, хотя ею все еще пахло.

– Прости, – шепотом извинился Кента. – Со мной ты слишком часто оказываешься таким.

Исао разделил пищу на троих, одну часть оставили на случай, если Хизаши скоро очнется, и Кента сел так, чтобы сразу это заметить. Костер был небольшим, и он подтащил одеяло поближе к огню, ведь Хизаши любит его живое тепло.

– Ваше предсказание сбылось, – перво-наперво сообщил Кента. – «Под одним зонтом в дождь месяца хризантем. Горькая сладость». Три года назад в начале нагатсуки я встретил… человека на пути в Кёкан. Совершенно необычного человека.

– Но на тебе одежда не Кёкан.

– Так и есть. В тот раз мне не удалось найти дорогу в школу Сопереживания. Я винил себя, считал недостойным стать ее учеником. И все же однажды понял, что дело было не во мне. Тот, кого я повстречал, не являлся человеком, но стремился попасть в Дзисин как один из новых адептов. – Кента впервые, если не считать матери, так откровенно рассказывал всю историю. Наверное, ему давно надо было облегчить душу. – Я не видел дурного в том, чтобы стать его пропуском в Дзисин, возможно, поначалу я просто не до конца понимал, какие для такой странной цели могли быть причины. А потом стал все чаще задумываться: ведь он лжет мне, я знаю о нем правду, но он продолжает скрывать ее от меня.

– И ты возненавидел его за это?

– Нет, – вздохнул Кента и пошевелил палкой прогоревшие сучья, осыпавшиеся серой золой. – Потому что на самом деле если бы я возненавидел его за ложь, то должен был возненавидеть и себя. Ведь и я лжец. Называл другом, а сам… Сам скрывал такие страшные вещи.

Исао потянулся и похлопал его по плечу.

– Разве не все люди скрывают хотя бы что-то от других?

– Но не такое. В итоге оказалось, я, – Кента сглотнул, прежде чем продолжить, – сосуд для какого-то существа из Ёми и всегда им был, с рождения. Мой отец погиб и страдал после смерти, потому что пытался защитить меня. Моя мать плакала ночи напролет, потому что отец не вернулся. И мои друзья в опасности, потому что я думал, что справлюсь сам, боялся осуждения. А теперь я не знаю, где они и что с ними, Хизаши едва не умер от моей руки, и то злое во мне… Оно еще там. Может вернуться в любой момент, – он схватился за четки на запястье, – и уничтожить все, что мне дорого.

– Мальчик мой… – старик Исао покачал седой головой. – Не слишком ли много ты на себя взваливаешь? Ты решил родиться таким? Ты отправил своего отца искать тебе спасения? Ты толкаешь других на опасный путь? Нет? То-то же. Послушай старика, мальчик. Не все на свете зависит от твоей воли. Иногда зло заведомо сильнее, и все, что ты можешь, это продолжать бороться.

– Мне страшно, – наконец признался Кента, тихо-тихо, стыдясь этих слов.

– Бояться не позорно. Позорно – ставить страх превыше надежды.

Кента стиснул пальцы в кулаки так, что побелели костяшки.

– Я не хочу быть трусом!

– Ты не трус.

Губы старьевщика не дрогнули, и Кента, узнав голос Мацумото, поёжился. Сколько он слышал? Неужели с самого начала?

– Но не стоило откровенничать с кем попало. – Хизаши сел и потрогал живот. Удивленно приподнял брови и положил пальцы себе на запястье, чтобы измерить пульс.

– Ты в порядке? Как себя чувствуешь? – всполошился Кента и только потом добавил: – Исао-сан не кто попало, он спас нас обоих. И я познакомился с ним раньше, чем с тобой.

– О, ну это многое объясняет, – фыркнул Хизаши.

– И он предсказал нашу встречу.

Тут Хизаши насторожился, и рука метнулась к поясу, но веера там не было, Кента не знал, куда дел его, когда не управлял собой.

– Гадатель… – процедил Хизаши с ненавистью. – Мерзкое отродье!

– Хизаши! – Кента потянулся дотронуться до его плеча, но в последний момент не решился. – Успокойся! Тебе нельзя пока…

– Я успокоюсь, когда вытрясу из него, кто его хозяин и чего он от нас хочет!

Он дернулся, однако зашипел от боли – внешне тело зажило, но внутри все еще продолжало восстанавливаться, к тому же течение ки было беспокойным и отнимало силы. Кента все же прикоснулся к нему, мягко надавил на плечи, вынуждая лечь. И только Исао из них троих казался самым спокойным.

– Вижу, он идет на поправку, раз есть силы сыпать оскорблениями.

– Простите его, Исао-сан, – попросил Кента.

– Ссс… – просвистел Хизаши сквозь стиснутые зубы, и едва ли это были извинения.

– Мне не за что на него обижаться, – хмыкнул старик и протянул третью долю их скромной трапезы. – Ему надо восстановить силы, если вы не хотите слишком здесь задержаться.

– Ничего мне от него не нужно, – вспылил Хизаши. – Я все слышал! Если он гадатель, то наверняка отравит нас обоих!

– Ну хватит уже, – строго велел Кента, у него раскалывалась голова, сотня забот наполняла ее одновременно, и спорить он устал. – Угомонись. Исао-сан не из прорицателей, он всего лишь много путешествовал и кое-чему научился.

Хизаши недоверчиво прищурился. Кента мог понять его чувства, и все же чутье подсказывало верить старику. Больше им верить было и не-кому.

После еды Мацумото сразу заснул, Кента тоже пристроился сбоку, чтобы воспользоваться недолгим перерывом. Исао обещал провести их особой тропой, в обход хоженых дорог, укрыв в своей телеге хотя бы одного из них. Кента решил, что им будет Хизаши, а он сам переоденется в тряпье, что найдет среди ветоши, и испачкает лицо, чтобы не выделяться. Засыпая, он боялся снова очутиться во тьме без конца и края, и лишь уютный треск догорающего костерка и дыхание Хизаши не давали ему отчаяться.

«Бояться не позорно. Позорно – ставить страх превыше надежды».

Кента надеялся, очень-очень надеялся.

Они спустились с холма в стороне от того места, куда привела бы их накатанная телегами дорога. Здесь буйствовал вечнозеленый горец, за ним раскинулось вспаханное поле, а еще дальше горизонт очерчивала неровная линия деревьев. Наверняка поблизости жили люди, но отсюда казалось, что на много ри вокруг ни одного человека. Это чувствовалось в воздухе – более колючем, нежели по ту сторону холма, он вызывал тревогу, хотя пейзаж выглядел вполне мирным.

– Дальше вы сами по себе, – сказал на прощание Исао. Хизаши вылез из телеги и брезгливо поправлял одежду, заменившую его порванную, пока Кента кланялся старику в пояс.

– Я никогда не забуду вашей доброты!

– Я всего лишь вернул съеденное и получил интересный рассказ в подарок, – рассмеялся Исао сухим, старческим смехом. – Пусть боги сделают твой путь прямым, а врагов – слепыми. Удачи, мальчик, удачи тебе.

Он мог бы быть ему родным дедом, подумалось вдруг Кенте. Он почти не помнил отцовской заботы, но чужие люди всегда были к нему добры, и провожая скрипучую телегу взглядом, Кента помолился Лунному медведю, если здесь он тоже его слышит, чтобы их следующая встреча с Исао была по счастливому поводу.

– От меня воняет, – мрачно сообщил Хизаши, закончив прихорашиваться. Кента не сдержал улыбки, глядя на его всклокоченный вид.

– Не более чем от человека, который не принимал ванну… сколько?

– Поменьше тебя, – отбрил Хизаши и осекся. – Прости.

– Мне не нравится, когда ты так извиняешься.

– Как?

– Так искренне, – ответил Кента грустно. – Я же не заслуживаю этих слов.

– Началось! – воскликнул Хизаши и со стоном схватился за живот. – Не смей выворачивать так, будто я напрасно проделал весь путь. И не только я, между прочим. Все хотели спасти тебя, Кента.

– Ты снова называешь меня по имени, как раньше.

Хизаши уже отвернулся, и его спина напряженно застыла.

– Я и не переставал.

– Переставал.

– Я этого не помню, – буркнул Хизаши и пошел вперед, немного покачиваясь от слабости. Унылая полоса голой перепаханной земли тянулась по обеим сторонам от узкой дороги очень долго, а может, в молчании их путь казался длиннее, чем был в действительности. Кента будто заново учился жить – видеть, слышать, осязать. Тьма не возвращалась, но он подспудно ожидал, что все снова исчезнет в ее удушающих объятиях. Смотрел в спину Хизаши и считал его шаги – один, второй, третий, четвертый… Это помогало ему увериться, что все на самом деле, он выбрался, пусть и до полного спасения далеко. Избавиться бы еще от этой давящей неловкости, этой пропасти между ними, гораздо большей, нежели десяток разделяющих их шагов.

– Хи…

Кента прикусил язык, не найдя подходящих слов, а попусту сотрясать воздух виделось неуместным, не сейчас, когда все слишком хрупко и странно.

Если Мацумото и услышал его голос, не обернулся и не замедлился. Деревья были уже близко, и то самое ощущение тревоги, что Кента в итоге списал на свое состояние, вернулось с утроенной силой. Хизаши остановился и, дождавшись Кенту, произнес:

– А твой старик не уточнил, куда ведет эта дорога?

– Нет, он просто сказал, что здесь нас не должны обнаружить.

– Спрятать рисинку в чашке с рисом.

– Что?

Хизаши пошел вперед, сквозь узкую лесополосу. Деревья в ней были полны жизни только снаружи, а чем дальше продвигались юноши, тем суше становилась кора, узловатее ветви, безжизненные корни не питали умирающие стволы. Им уже приходилось видеть нечто подобное.

– Здесь нет проклятия, – будто прочитал его мысли Мацумото, – здесь вообще ничего нет.

Кента ощутил это сразу, как он замолк. Сначала показалось, что закончился воздух, и горло стянуло удавкой, появился негромкий шум в ушах, как если бы Кента нырнул под воду. Поборов неприятное ощущение, он мотнул головой и преодолел расстояние до опушки. А за ней…

– Что это такое? – удивился он. – Разве мы шли не в обратном от долины Хоси направлении?

Перед ними в низине раскинулся пустырь, совершенно лишенный хоть какой-то растительности, а в его середине, как в углублении чаши, темнела вода, по которой плыли в отражении серые облака.

– Это другая долина, – нахмурился Хизаши. – Другое место, но…

Он поморщился, но коснулся не бывшей раны на животе, а виска.

– Что с тобой? – спросил Кента.

– Такое чувство, – Хизаши говорил медленно, пытаясь понять самого себя, – будто я бывал здесь. Или это мне когда-то приснилось. Выглядит незнакомым, и все же… Сложно объяснить.

Он помотал головой и решительно начал спускаться в долину. То, что издалека не привлекало внимания, вблизи оказалось торчащими из воды столбами тории. Они выглядели ужасно древними, грубыми, с прямыми толстыми перекладинами и обветшалой, истрепанной ветрами симэнавой под ними. На касаги сидел крупный ворон, и появление людей его не напугало, он лишь приподнялся, раскинул крылья и хрипло каркнул.

– Здесь странная ки, – заметил Кента. – Она не дает энергию, а забирает ее.

Хизаши не слушал его, глядел на тории настороженно, с опаской. Ворон снова издевательски каркнул и несколько раз хлопнул крыльями.

– Я точно знаю это место, – пробормотал Хизаши. – Откуда? Откуда я его знаю?

Кента все же поборол страх быть отвергнутым и положил ладонь ему на плечо.

– Ты обязательно вспомнишь, не торопись.

– А если я не хочу вспоминать? – вдруг с каким-то надрывным отчаянием спросил Хизаши, посмотрев ему прямо в глаза. – Если мне нельзя вспоминать? Если то, что я считал правдой, на самом деле ничего не стоит?

Кента понимал его, как никто другой, и знал, что словами не унять этого страха обнаружить себя на руинах своего мира. Он сильнее стиснул плечо Хизаши и пообещал:

– Ты все равно останешься Мацумото Хизаши.

– В том-то и дело, – голос Хизаши дрогнул. – В том-то и дело, что я не Мацумото Хизаши.

– Я понимаю, у ёкаев другие имена.

– Нет, не понимаешь! – снова воскликнул он, прежде он не был ни с кем настолько беззащитно несдержанным, но Кента не мог радоваться. – Он сказал, что меня зовут Ясухиро, но это не может быть правдой! Я не согласен!

Его глаза удивленно распахнулись, наполнившись влагой, и тяжелые крупные слезинки покатились по щекам. Кента оторопел, Хизаши тоже. Оба были смущены и застигнуты врасплох этими слезами, и неизвестно еще, кто больше. Хизаши отступил на шаг и зло провел ладонью по глазам.

– Хватит так смотреть.

– Хорошо. – Кента послушно отвернулся к озеру. – Интересно, тории затонули после или всегда стояли в воде?

– После, – ответил Хизаши быстро, а потом поправился: – Мне так кажется. Ни о чем не спрашивай.

Но спросить надо было. И сказать – тоже. Они делали вид, будто просто ненадолго покинули гору Тэнсэй, так было проще, однако нельзя отмалчиваться вечно.

– Нам необходимо поговорить, – решился Кента. – Даже если ты что-то уже слышал, мне надо сказать так много, Хизаши. Начиная с возвращения из поместья Оханами, помнишь? Я хочу, чтобы ты знал, почему я так поступил.

– Почему не дал мне украсть демонический меч? – хмыкнул Хизаши. – Уж точно не ради того, чтобы с ним завоевать Ямато.

– Верно. Я сделал это, чтобы он не достался тебе.

Вскоре они поднялись обратно на опушку, и за чертой деревьев давящая атмосфера долины больше не тяготела над ними. Хизаши шел так, будто точно знал, куда, – и правда, если пройти вдоль лесополосы за черный прямоугольник поля, окажешься в заброшенной деревне. Просто догадаться о ее существовании невозможно, но Кента не стал говорить, что Хизаши наверняка бывал здесь раньше, не хотел расстраивать. В любом случае, люди покинули это место давным-давно, и даже сами дома превратились в глубоких стариков, едва держащих на своих хрупких плечах просевшие покосившиеся крыши. В какие-то уже нельзя было попасть, какие-то сопротивлялись напору времени, дождей и ветров, и от них несло тоской вперемешку с сыростью и гнилым деревом.

Хизаши остановился и с недоумением осмотрелся вокруг.

– Что-то не так? – откликнулся на его замешательство Кента.

– Нет… Точнее, все не так, совершенно все не так.

С этими странными словами он направился бродить между мертвых домов. И пусть не ощущалось того давления, что в низине, находиться здесь было неприятно, даже как-то гадко, хотя дома не виноваты в том, что оказались однажды брошены. Кента остановился возле одного из таких, на миг ему почудилось движение внутри, нечто промелькнуло за решеткой окна. Юрэй? Едва ли это был кто-то живой.

Он не стал ничего говорить и один вошел под крышу. Запах, свойственный всем забытым людьми вещам, накрыл его тяжелой пыльной завесой. И пусть казалось, что деревню покинули лет сто назад, в действительности едва и прошло больше пятидесяти, иначе дерево бы не выдержало. Хизаши-человек не мог застать их жилыми. Хизаши-ёкай – наверное, мог.

– Хотел поговорить? – Мацумото возник за спиной неслышно, заслоняя и без того тусклый дневной свет. Хорошо. Давай поговорим.

– Я принесу чем растопить очаг, – ускользнул Кента от необходимости начинать прямо сейчас. Оставив Хизаши одного, он собирал сухие ветки неподалеку с непозволительной медлительностью. Он не размышлял о том, с чего начнет, и не предполагал ответных слов Хизаши – просто бездумно бродил.

Когда вернулся и занялся костром, Хизаши даже не шевельнулся, сидя в глубокой медитации. Ки начинала слушаться его, окутывая мягким мерцающим коконом и исцеляя внутренние повреждения. Наконец сырость отступила под натиском пляшущих языков огня, стало немного уютнее и определенно теплее, Хизаши открыл глаза и довольно сощурился. Рыжее пламя отразилось в его зрачках, зажигая под челкой потусторонний желтый свет. Балки под крышей натужно поскрипывали, будто дом просыпался ото сна, еще не понимая, кто и зачем нарушил его последний покой.

– Перекусить нечем, – развел руками Кента с неловкой улыбкой.

– Что значит, ты не хотел, чтобы Дзайнин достался мне? – прямо спросил Хизаши. Пальцы нервно двигались, не находя веера.

– Если бы ты… если бы кто-то вынес его из зала Демонического меча, это бы плохо кончилось. Для того человека в первую очередь, – выдавил из себя Кента. И уж точно он не рассчитывал, что лицо Хизаши побагровеет от гнева.

– И ты считаешь, сейчас все кончилось хорошо?! – буквально взревел он и ударил себя ладонью по колену. – Решил за всех один пострадать, да? Думал, меня спасаешь, придурок? К они такое спасение, вот что я скажу!

Кента пристыженно молчал. Со стороны и правда выглядело так, будто он просто желал погеройствовать, показать, какой он хороший и достойный, а вышло как вышло. На что бы Кента ни рассчитывал, идя той ночью в зал под горой, возможно, он сделал только хуже.

Но как донести до Хизаши не свои помыслы, но чувства?

– Знаю, я оплошал, – осторожно сказал он и, осмелев, добавил: – Мне не стать героем, ведь в настоящих героях не живет зло, способное ввергнуть империю во тьму. Они не дают врагу его оружие собственными руками и не становятся убийцами невинных. Я не знаю, что бы я делал, если бы все вернулось к тому дню, когда я принял решение, но не сомневаюсь в одном – я бы все равно не дал тебе заменить меня в этом ужасе. В глубине души я не желал уберечь мир, я эгоистично желал оставить себе своего друга.

Хизаши сглотнул. Огонь трещал хворостом и стрелял искрами. Они оба сидели слишком близко к нему, и кожу на руках покалывало от жара, но никто не отодвигался первым. Все застыло в оцепенении, в ожидании.

– Ты бы стал дружить с хэби? – тихо спросил Хизаши.

– Даже если бы ты был каппой, все равно. Это не имеет значения, ведь дружат не только с телом, но и с душой. С душой в первую очередь.

– Ты не можешь видеть мою душу, – хмыкнул Хизаши, – уверен, если бы мог, говорил бы иначе.

– Я почти дотронулся до твоего икигимо, – усмехнулся Кента. – Не уверен, что можно сблизиться еще больше.

Они замолчали, глядя друг на друга, а потом расхохотались. Через смех уходило напряжение, мешавшее им понять и быть понятыми. Отсмеявшись, Кента смахнул слезинку с ресниц и сказал:

– Я счастлив, что ты жив, и я тоже. Остальное можно исправить, все, кроме смерти.

– Учида, Сасаки, Мадока и шаманка еще в опасности, – перестал веселиться Мацумото следом за ним. – А у меня нет веера, а у тебя меча. Мы мало на что способны.

– Но мы живы, – на этот раз твердо повторил Кента. – Восстановим силы и придумаем план. Но сначала расскажи, что я пропустил?

– А ты расскажи, что творилось в твоей голове.

– Тогда я первый, – кивнул Кента. – На самом деле все началось раньше поместья Оханами, впервые я услышал чужой голос в своей голове в Ёми. Потом, когда мы почти выбрались, вы с Чиёко стояли на свету и ждали меня, а я не мог сдвинуться с места, что-то не отпускало меня и шептало, шептало, шептало… Голос постоянно говорил мне, что я не принадлежу себе и я родился для определенной цели. И только недавно от Ниихары-сэнсэя я узнал, что так оно и есть.

Кента неторопливо пересказал беседу с учителем и свои дальнейшие мысли. Это оказалось не так уж и сложно, он просто поделился с другом тем, что больше не хотел хранить в себе. Хизаши вместо ответа принялся за свою историю с того момента, как в поместье Оханами понял – он больше не может ждать. О том, как порой ловил себя на мысли, как здорово было бы ничего не менять, забыть о своей природе, подчиниться судьбе и жить как человек рядом с теми, кто перестали быть для него чужими и враждебными. Потом поведал коротко, как был хэби и присматривался к людям в глухой бедной деревушке, как мечтал стать для них не просто ками – спасителем, благодетелем. Стать им другом. И чем все закончилось, тоже поведал.

– Все умерли, Кента, – сказал он, глядя в пустоту где-то за его плечом. – Был суд богов в Такамагахаре, и та девочка, что… молилась мне, стала свидетелем моего провала. Я даже сам не знаю, убил ли их я, или это было совпадением, случайностью. Я бы никогда не совершил такого по своей воле, веришь? Только боги не стали разбираться, им хватило слов маленькой испуганной, осиротевшей девочки, чтобы сначала заточить меня на много лет в темнице, а потом лишить всех сил и даже облика. Я стал смертным, но не совсем. – Он горько и зло оскалился. – Часть моих сил, которые они не смогли у меня отобрать, превратились в веер, лишь он продолжал напоминать мне о мести. Поэтому, когда мне предсказали, что я найду то, что поможет, в школе на горе, я недолго думал. В Дзисин так кичатся той победой над страшным демоном, что разузнать подробности о мече Дзайнин было не особенно сложно. Как и сделать вывод.

– Тебя обманули, а я обманулся сам, – подытожил Кента. – Неужели мы стали теми, кто вернет в мир демона, которого смогли побороть лишь усилиями стольких сильных экзорцистов прошлого?

Хизаши протянул руку к огню и зашипел, когда пламя едва не лизнуло кожу.

– Теперь, выслушав тебя, я ясно вижу, насколько Учида был прав. Он сказал, что меня использовали. Этот Конран-но ками… Какая наглость, изображать из себя бога.

– Ты же их ненавидишь.

– Ненавижу, но они свое место хотя бы чем-то да заслужили. Так что Конран-но ками я ненавижу сильнее.

Они еще немного поговорили про то, какой путь Хизаши проделал вместе с их общими друзьями, и Кента не мог не удивиться, как Хизаши переступил через себя множество раз – ради него.

– Нет таких слов, которыми я мог бы отблагодарить тебя, – сказал Кента. – И нет таких слов, которыми я мог бы выразить, насколько сожалею о том, что тебе довелось пережить прежде.

– Что было, то прошло, – отмахнулся Хизаши. – Жалость мне не нужна.

– Тогда я помогу тебе.

Мацумото понял не сразу, его взгляд из настороженного сделался удивленным, а потом даже немного виноватым.

– Месть это не для тебя, Кента, – в итоге сказал он. – Я разберусь сам, ты уже достаточно пострадал за мои грехи.

– Ты не понял? – нахмурился Кента. – Теперь мы оба завязли в этом, пусть и по разным причинам, и в разное время, но для меня уже нет пути назад. Оно, – он прижал ладонь в груди, – еще во мне. Лже-божеству нужен был его меч, чтобы вернуться из Ёми, куда его отправили двести лет назад, и он отчего-то решил, что в этом ему поможешь ты. Но и я ему нужен, потому что каким-то образом мое тело подошло на роль его вместилища. Мы с тобой части одного целого.

– Кента…

Мацумото опустил лицо, и челка закрыла от Кенты выражение его глаз. Опущенные плечи, согнутая спина – весь облик источал скорбь, и Кента с трудом удержался от того, чтобы не попытаться утешить Хизаши. Это бы унизило его гордость.

– Возможно, все еще хуже, чем ты думаешь, – наконец произнес Хизаши, не поднимая головы. – Если мое имя Ясухиро, но я этого даже не помню, кем я был до того, как начал осознавать себя хэби? Конран-но ками известно обо мне то, чего не знаю я сам. Он назвал мне свое имя, однако я был ослеплен болью и гневом. Почему мне кажется, что нас с ним связывает нечто большее, чем его план заставить меня выкрасть меч из Дзисин?

– Мы все узнаем, обещаю, – твердо сказал Кента. – Тот, кто оболгал тебя перед богами и заставил мою семью страдать, получит по заслугам, клянусь честью!

Это стало последним, что было произнесено у очага в заброшенном доме. Оба слишком вымотались и ослабли, чтобы и дальше тратить время на разговоры, и как бы ни страшило это странное место, они легли возле ирори прямо на холодный пол и уснули. Кенте впервые ничего не снилось, он просто провалился в сон, а потом открыл глаза и обнаружил, что наступила ночь. В груди было тесно и тревожно, казалось, что-то ворочается внутри, не находит покоя, злится. Хизаши спал, свернувшись клубочком, его спутанные волосы рассыпались вокруг головы и чуть серебрились в лунном свете, проникающем с улицы сквозь окно и многочисленные щели. Он выглядел спокойным, но при этом таким беззащитным, лишившимся твердой чешуи вечного притворства. Кента вышел на улицу, чтобы ненароком не разбудить его, и запрокинул голову: звезды смотрели равнодушно, им не было дела до его стремлений и надежд, они сверкали с небесной вышины задолго до рождения Кенты и не прекратят и после его смерти.

– Я буду бороться, – пообещал он им.

Мама наверняка понятия не имела, что с ним творится, и он надеялся, ей и не придется узнавать. Если он справится – если они справятся, – то все это может остаться лишь черным эпизодом из прошлого, то, о чем он расскажет своим внукам зимней ночью как страшную сказку.

Кента бросил взгляд туда, где за деревьями пряталась затопленная низина. Она источала угрозу, Кента ощущал ее всем своим существом, и, возможно, поэтому старик Исао привез их сюда. Почему – им предстоит разобраться самостоятельно. Кента постоял еще немного, пока не замерз, и, вернувшись под крышу, лег поближе к Хизаши, чтобы даже во сне быть уверенным – он здесь.

– Почему ты думаешь, что это нам чем-то поможет? – недовольно спросил Мацумото на следующее утро, когда вместо завтрака они направились к озеру в долине, и Кента нырял уже много раз, совсем продрогнув, но не находил ничего интересного, кроме неровного дна да мелких косточек. Похоже, животные частенько заканчивали здесь свои жизни. Хизаши сидел на берегу и с ленивым интересом поглядывал за Кентой.

– Сам посуди, это явно не обычное озеро, раньше здесь наверняка было что-то, деревня, храм, не знаю. – Кента выбрался из воды и потряс волосами. Брызги долетели до Хизаши, и тот поежился.

– Тогда не изображай каппу, а проплыви под ториями, – посоветовал Хизаши. – Если, конечно, тебе просто не в удовольствие купания в такую холодину.

– Не так уж и холодно, – не моргнув глазом солгал Кента и зябко потер голые плечи. – И почему ты сразу не сказал?

– Уж прости, – буркнул Хизаши. С утра он был не в духе, но на боль не жаловался, может, терпел, может, его злило что-то другое. Или он вообще жалел о вчерашних откровениях, хотя об этом Кента старался много не думать. Его как раз минувший день успокоил и подкрепил решимость.

Кента снова полез в озеро. Если притерпеться, вода и правда была довольно приятной, но его смущала не температура, а само ощущение, похожее на масло. Будто влага липнет к коже, въедается в нее, делает грязной и скользкой. Подплыв к ториям, он задержал дыхание и нырнул, чтобы ненароком не задеть макушкой низко свесившуюся дугу симэнавы. За миг до этого он ясно услышал воронье карканье, а потом в непроглядной черноте озера возникли сияющие огни, они поднимались с глубины, становились все крупнее, ярче. Кента попытался всплыть или хотя уклониться от них, но сколько бы ни греб, поверхность не приближалась. Не успел он толком испугаться, как сияние охватило его, и он наконец-то оказался на воздухе.

Сначала он не понял, где очутился, потому что под ним была сухая земля, покрытая трещинами, серо-желтая, будто песок. Кента поднялся и обнаружил вокруг все тот же пейзаж, но при этом словно из другого времени – озеро пересохло, или его никогда тут не было, как не было и тории, вокруг только безжизненная пустошь, выжженная огнем и еще не оправившаяся после него. Стенки «чаши» покрывала копоть, но выше уже отбрасывали длинные тени нетронутые деревья. Кента поднял голову к небу и поразился тому, насколько оно было красным, будто там полыхал тот же пожар, что умертвил землю под ним. Такой свет делал багровым все, до чего дотягивался, и кожа Кенты, лишенная почти всей одежды, будто покрылась кровавой коркой. Над пустошью кружило воронье, разрывая тишину хриплым зловещим карканьем.

Кента не до конца представлял себе, где он, но догадывался, что это место очень и очень недоброе. В Ёми он ощущал подобное, но здесь давящая аура была гуще, собравшись в небольшом пространстве и став вязкой, как болотная трясина. Кента не желал тут находиться, однако же заставил себя осмотреть каждый сун в надежде найти подсказку.

Вороны кружили все ниже, их крики и хлопанье крыльев были единственными звуками, словно остальной мир за пределами низины не существовал вовсе.

– Прочь! – велел Кента громко, и собственный голос мало отличался от карканья. Жуткое кровавое небо следило за каждым его движением, напоминая огромный демонический глаз, полный голода, и в итоге Кента сдался.

Но как теперь вернуться?

Он встал на то место, где обнаружил себя впервые, и зажмурился. Сразу стало заметно, какая битва шла внутри него все это время: тьма ликовала, стремясь вырваться на волю, а внутренняя ки изо всех сил боролась с ней. И кто знает, к чему бы пришла эта борьба, если бы Кента вдруг не услышал Хизаши.

Ему и прежде, лишенному воли и тела, часто мерещились их разговоры. Так он наверняка пытался удержать свой гаснущий разум, но никогда голос Хизаши не звучал настолько четко и громко. Он звал по имени. Он указывал направление. Кента очень хотел ответить, но лишь открыл рот, как в него хлынула вода…

Он всплыл на поверхность почти у самого берега. От пережитого тело пылало жаром, и он больше не чувствовал холода, только нетерпение. Хотел скорее рассказать обо всем Хизаши, однако увидел, что того окружают люди. На миг растерявшись, Кента коснулся ногами дна и, моргнув, узнал знакомые лица.

– Кента! – первым воскликнул Мадока и ринулся к нему. – Подожди, я тебя вытащу!

Он диким кабаном ворвался в озеро, подняв тучу брызг, и Кента едва увернулся от его рук.

– Отстань от него, – велел Хизаши с безопасного расстояния. – Он не безногий, справится сам.

– А ты! – Джун мгновенно переключился, тыча пальцем в Хизаши. – Не сомневаюсь, что в итоге это не ты спасал Кенту, а он тебя.

Мацумото раздраженно открыл рот, но так ничего и не возразил.

– Перестаньте все, – грозно прозвенел из-за спин ребят девичий голосок. Чиёко вышла вперед и внимательно изучила Кенту. – С возвращением, Кента-кун.

От Кенты не укрылось, какими взглядами обменялись Джун и Арата, и его охватило неуместное смущение.

– Спасибо, – поблагодарил он, и Хизаши пришел на выручку, протянув одежду.

Все были здесь, целые и невредимые – это ли не счастье? Учида Юдай обменивался короткими фразами со своим «врагом» Мацумото, и складывалось впечатление, что они и впрямь успели каким-то чудом поладить. Даже колкости, которые они отпускали в попытках задеть друг друга, были признаком наконец-то зародившейся дружбы. Вокруг Сасаки вертелась молоденькая кицунэ, то и дело отвлекающаяся то на свой хвост, то на Юдая, норовя прихватить острыми зубами края его одежды. Сам Арата не изменился, разве что из взгляда ушла неуверенность и затравленность, изжить которую в условиях Дзисин ему так и не удалось даже с помощью товарищей. Чиёко…

То, как она смотрела на Кенту, отличалось от ее прежнего взгляда. Кенте становилось неловко от него, и он тут же отворачивался, чувствуя себя последним трусом.

– Значит, вас сюда направил старик с телегой мусора? – уточнил Хизаши, когда все успели обменяться с Кентой хотя бы парой слов. – Какое удачное совпадение. Этот Исао обладает поистине удивительным даром появляться вовремя в самых неожиданных местах.

Учида недоверчиво поджал губы, прежде чем вынужденно согласиться:

– Его будто послали нам небеса.

– Что-то до этого они не стремились помочь.

Арата кашлянул в кулак и сказал, когда все обернулись к нему:

– Если встретим Исао-сана снова, непременно спросим, если ему что скрывать. Сейчас же гораздо важнее понять, что мы можем сделать, чтобы освободить Куматани-куна.

Лиса тявкнула, выражая согласие. Сасаки погладил ее и добавил:

– Аканэ-сан хочет уйти отсюда. Может, хотя бы поднимемся к деревьям?

– Она у тебя вечно поджимает хвост, – фыркнул Хизаши.

– Она нашла твой след, Мацумото, – укорил его Мадока. – Если бы не кицунэ, мы бы никогда не поняли, что ты один отправился в старое святилище Инари.

– Это было неразумно, – вставил Арата.

– Ты мог все испортить, Мацумото, – прямо обвинил Юдай. – Скажи спасибо каким угодно богам или демонам за то, что вы оба уцелели и смогли добраться сюда.

Хизаши мигом ощетинился.

– Зато Кента с нами, и кто знает, что бы стало, потащи я вас за собой.

Юдай схватился за нагинату, Хизаши вздернул подбородок, готовый продолжать хоть в рукопашную, Кента знал этот упертый взгляд. Возможно, до полного взаимопонимания с фусинцем все еще было слишком далеко.

– Вы снова тратите драгоценное время, – осадила юношей Чиёко. Кента уже успел коротко поделиться самым основным, позволив Хизаши решать, сколько из своей истории он готов предать огласке. От себя ограничился лишь довольно сухим пересказом, опустив свои чувства и переживания. Времени действительно могло почти не остаться, а они не способны были даже поговорить без споров.

– Шаманка права, – сразу согласился Учида и принялся закреплять нагинату за спиной. – Сами посмотрим, что видел Кента, а после уже будем решать.

– Я подожду тут, – попытался улизнуть Хизаши.

– Исключено. – Юдай закончил и подошел к краю озера.

– Мы следим за тобой, Мацумото, – предупредил Мадока, грозно двигая бровями.

В итоге ныряли все, кроме Кенты – он уже видел и предпочел остаться с Чиёко, рисковать которой никто не решился. Глядя, как друзья по одному исчезают в воде в тени от перекладины тории, он уже не испытывал страха, потому что верил в них, в их силу. Хизаши был прав, укоряя его в стремлении сделать все в одиночку. Больше Кента такой ошибки не совершит.

– Все очень переживали за тебя, – тихо сказала Чиёко, становясь рядом и вместе с ним наблюдая за спокойной гладью озера.

– Да, Хизаши…

– Я тоже очень переживала, – перебила она и прикусила губу. Кента перевел на нее взгляд и отметил, что лицо девушки непривычно взволнованно. Но ведь все уже хорошо, по крайней мере, лучше, чем было.

– Мне приятна твоя забота, – осторожно сказал он.

– И все?

– И… – Кента растерялся. – И я рад, что ты помогаешь мне и Хизаши.

– Снова Хизаши, – как-то устало отозвалась она. – Но ведь я говорю не о нем, а о тебе. Ты совсем не понимаешь?

– Наверное, нет, – покаялся Кента. – Объясни мне.

Чиёко стиснула кулачки и вдруг выпалила:

– Вот дурак! Неужели совсем не заметил, что нравишься мне?!

Ее лицо было одновременно и злым, и смущенным, и Кента не находил слов, чтобы нарушить затянувшуюся после такого признания паузу. Чиёко удивила его и сбила с толку. Мысли, наконец-то выстроившиеся по порядку, снова смешались.

– Молчишь, – грустно улыбнулась девушка. – Похоже, я все-таки поспешила, да?

– Чиёко, прости. Это было неожиданно, и я не знаю, что тебе ответить.

Кента хотел быть честен с ней, она этого заслуживала. До ее слов он всерьез не задумался, что заставляло ее раз за разом возникать в его жизни, ему казалось это естественным, как редкое, но приятное общение с Учидой, как дружба с Мадокой, как симпатия к Арате. Чувства к девушкам не задерживались в его сердце всерьез и надолго, оно было занято другими стремлениями. Глядя на то, как мама скучает по отцу, он хотел бы однажды тоже обрести человека, с которым провел бы свои дни до самого последнего вздоха, но никогда еще представлял, с кем бы осуществил эту мечту.

Чиёко хорошая девушка, но…

– Если однажды, когда все закончится, ты захочешь повторить эти слова для меня, – сказал он наконец, – уверен, я найду в себе нужный ответ.

Он раскрыл ладонь, и Чиёко вложила в нее свою.

– Мне нравится твоя прямота, – сказала она с улыбкой.

Ее пальцы были теплыми, Кента сжал их осторожно, надеясь, что она не решит, будто он просто ее жалеет. Другой такой, как Чиёко, он никогда не встречал и едва ли встретит.

– Ай! – Чиёко дернулась, и Кента разжал пальцы. Точнее, попытался, потому что их с девушкой ладони будто приросли друг к другу, и от них по телу начал разливаться жар. Дыхание перехватило, и грудь пронзило острой болью. Кента едва не рухнул на колени. В глазах потемнело, он зажмурился, и в мельтешении красных пятен под опущенными веками ему примерещился преисполненный ненависти взгляд.

Кента не заметил, когда Чиёко все-таки смогла отшатнуться, а он рухнул на колени, невидяще уставившись в землю. Сердце колотилось о ребра, и Кента понял, что боится. До одури боится – и это не его страх. То, что затаилось в нем, испугалось чего-то настолько, что не сумело сдержаться.

– Кента? Кента? – Чиёко не побоялась снова прикоснуться к нему и помочь встать на ноги. – Что произошло?

Их окружили вернувшиеся с той стороны друзья, и Кента нашел взглядом Хизаши.

– Я знаю, – выдохнул он. – Я знаю, как его изгнать.

– Говори.

Кента обернулся к Чиёко.

– Помнишь, ты помогала мне попрощаться с отцом? – Она кивнула. – Ну же, Чиёко-тян, ты тоже должна была догадаться.

Он говорил так, потому что за считанные мгновения до того, как она кинулась к нему на помощь, он будто заново, очень быстро, пережил тот эпизод из пещеры в глубинах Ёми, снова увидел тающий силуэт отца, отблески зеленого пламени на неровных стенах и слова, произнесенные итако напоследок. Странно то, что Кента не помнил, чтобы прежде слышал их. Ему казалось, сказанными под конец душой отца словами было признание в любви к семье, но нет. Что бы ни заставило их с Чиёко стереть это из памяти, оно вернуло воспоминания именно сейчас, когда те были необходимы.

– Да о чем вы? – не выдержал Мадока. Арата тихо шикнул на него, лисица оскалила клыки.

– Я не понимаю, – пробормотала девушка, опустив взгляд на свои руки. – Как я могла забыть?

Чиёко стояла за спиной Куматани Сугуру, и их фигуры будто стали продолжением друг друга. Ее тонкие пальцы легко касались того, чего невозможно было коснуться, – его души. Их окутывало слепящее сияние, погасшее тогда, когда юная итако разжала пальцы. Пещера снова потемнела, дрожал только негреющий огонек костра на костях. Чиёко судорожно вдохнула, и взгляд ее прояснился.

– Слушай, что я скажу, – велела она не своим голосом. – Я сделаю это лишь один раз.

Ее слова в тишине падали тяжело, точно камни, Кенту погребало под ними. Он не мог поверить, что все это по-настоящему, так же, как не мог до конца понять смысла. Чиёко сделала паузу и более тепло, по-человечески, закончила:

– Я не бросал вас. Я вас любил.

Все было именно так, и то, что передала застрявшая во тьме Ёми душа, стало ключом к спасению. Отец, отдавший жизнь в надежде помочь своему ребенку, спустя только лет все же смог это сделать. Его отчаянное послание нашло проводника.

– Папа, – проронил Кента, и глазам стало горячо.

За него плакала Чиёко, слезинки скатывались по ее щекам и срывались с дрожащего подбородка. Она казалась такой несчастной и такой одинокой в том, что могла почувствовать и осознать лишь она одна. Невеста ками, говорящая с мертвыми.

– И все же… – начал Мадока, и тогда уже Хизаши просто сунул ему кулак под нос, и тот напряженно засопел, но заткнулся.

– Мою бабушку звали Чинацу, – глухо заговорила Чиёко. – Она была сильной итако, но не настолько, чтобы не потерять зрение. Она была мне ближе, чем мать, и умирая, она сказала, что часть ее навсегда останется со мной. Я не удивилась, ведь те, кто видит мертвых, не так страшатся потери. Однако бабушка Чинацу говорила вовсе не об этом.

– Она передала тебе свои силы? – угадал Учида.

– Верно. И не только их. После ее смерти мне стало тесно в своем клане, я чувствовала, что предназначена для чего-то большего. И я сбежала из дома. – Ее взгляд обратился в прошлое. – Стала мальчиком по имени Томоё, пока родственники повсюду искали меня и порой были ближе, чем сами думали, ведь тогда в замке Мори мы почти пересеклись, но удача осталась на моей стороне. И я встретила Кенту. В тот миг я сразу ощутила, – она невольно улыбнулась, – будто знаю его много лет.

Кента поймал ее теплый взгляд и тоже улыбнулся. Она продолжила:

– Путешествие, из которого я вернулась накануне этой истории с демоническим мечом, помогло мне во всем разобраться. Кента-кун, – она твердо посмотрела ему в лицо, – я узнала тебя не так давно, но все же нас кое-что связывало уже много лет.

– Я знаю, – неожиданно для самого себя кивнул Кента. – Твоя бабушка была той шаманкой, что помогала родителям создать эти четки, охраняющие меня от зла.

– И той, кто принял последний вздох твоего отца.

Этого Кента не ожидал, и боль, что он испытал, услышав историю Ниихары-сэнсэя, накрыла с новой силой. На этот раз рядом был Хизаши, его ладонь легла на спину, будто стремясь удержать от падения.

– Прости, но это моя бабушка по просьбе твоего отца привязала его душу к этому миру. И он не отправился на перерождение, а угодил в плен Ёми, – призналась Чиёко. – Его желанием было не покидать мира живых, пока он не сможет спасти своего сына.

Кента не мог сейчас смотреть ни на нее, ни на сочувствующие лица друзей, поэтому запрокинул голову, глядя в пасмурное небо. Надо бы радоваться, что все, наконец, обретает смысл, становится цельным и хотя бы немного понятным, да что-то совсем не радостно.

«Прости, отец, что тебе пришлось пройти через все эти страдания, – мысленно воззвал он. – Ты будешь отмщен, клянусь. Твоя жертва не останется напрасной».

Чиёко замолчала. Кента не винил ее ни в чем, она такая же, как он, не знающая собственной роли, предрешенной за нее кем-то другим.

– Давайте покончим с этим, – сказал он, и все кивнули решительно и твердо, такие разные, но единые в общем стремлении. Кента верил: именно так они смогут все, что угодно.

Чиёко поднялась к деревьям, чтобы провести какой-то свой ритуал, а юноши закончили обсуждать план. Кента слово в слово передал им послание отца, и из него они поняли, что навсегда освободить Кенту от одержимости можно в том месте, где все началось, двумя противоположными силами. Учида немного подумал и сказал то, что всех удивило:

– Никто точно не знает, где произошло легендарное сражение основателей великих школ с демоном, но такое сложно утаить. Если я не ошибаюсь, мы вполне можем стоять именно на том самом месте.

– Это объясняет странную ки и безжизненность вокруг, – согласился Сасаки.

– Тогда что такое там? – спросил Мадока.

Все повернулись к озеру, откуда, будто отмечая дорогу к храму, выглядывали тории. Только то был вовсе не храм, а ровно наоборот.

Хизаши мало участвовал в разговоре, его что-то тяготило, и он витал в своих мыслях, то и дело поглядывая на тории. Как бы ни были они откровенны с друзьями, не рассказали им о том, что Мацумото мог бывать здесь прежде, а после слов Юдая становилось совсем не по себе. Мазок за мазком, открытие за открытием, на некогда белом листе складывались зловещие узоры. Кента переживал за друга больше, чем за себя, и надеялся, что грядущий ритуал поможет им обоим обрести покой.

– Я готова, – Чиёко присоединилась к ним, собранная и серьезная, ни следа слез, волосы гладко убраны в узел, тонкие брови сурово сведены. – Кого выбрали оммёдзи?

Дело в том, что для ритуала изгнания нужна была сила того, кто берет ее из мира мертвых, и того, кто берет ее из мира живых. Итако и оммёдзи противоположны по сути, и если с шаманкой все было просто, предстояло определиться с ролью ее партнера. Кента отпадал сразу, Хизаши не спешил предлагать себя, да никто и не хотел взваливать на него такую ответственность, когда малейший всплеск эмоций мог все разрушить. Мадока был слабее остальных во владении ки, Сасаки – физически.

– Я, – ответил Учида.

Кента, не колеблясь, вверил ему в руки их жизни. После того как Юдай узнал о причастности Фусин к сокрытию правды и попытке замести следы, убив всех, кто о ней знал, он не впал в ярость или отчаяние. Даже разочарованный в самом важном для себя в этой жизни, он стойко перенес испытание, а значит, выдержит еще и это.

Когда Сасаки и Мадока сопроводили девушку на ту сторону, Хизаши, наконец, открыл рот.

– Учида, – обратился он к мрачному фусинцу, – ты будешь делать то, что должен был сделать я. Прости меня и, пожалуйста, – он вдруг низко поклонился, – постарайся!

И тут невозмутимый Учида едва не отступил.

– Ты что творишь, Мацумото?

– Я прошу тебя позаботиться о Кенте.

– Можно подумать, твоя просьба имеет значение, – ответил Юдай и за плечо заставил Хизаши выпрямиться. – Я помню про наше обещание, Мацумото. Но я не хочу его выполнять. Поэтому… поэтому тебе не надо ни о чем просить, ведь я сделаю все потому, что это мое желание.

Кента растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Обещание? Какое обещание?

– Что если тебя невозможно будет спасти, то я убью тебя, чтобы не позволить злу и дальше бесчинствовать, – жестко произнес Юдай.

– А я поклялся, что, если он попробует так поступить, я убью его раньше, – добавил Хизаши.

Кента не верил своим ушам: эти двое серьезно обсуждали столь жуткие вещи, и он был невольной им причиной.

– Никогда не смейте говорить такое! – воскликнул он. – Вы оба мои дорогие друзья, и я лучше вскрою себе живот, чем позволю вам переубивать друг друга!

Тонкий, несмелый солнечный луч прорвался сквозь облака и скользнул по опустошенной земле, прочертил линию по черному кимоно Учиды, разделил пополам лицо Хизаши и утонул в темной воде. Никто больше не сказал ни слова, не желая лгать, и Кента знал, что ничего не поколеблет их решимости, такие уж они люди. И не люди тоже.

Поэтому все трое, оставив споры, погрузились в озеро и вышли в мир под кроваво-красным небом, где их уже ждали. Хотелось разговорами разрушить полог тишины и напряжения, рухнувший на них, едва все собрались вместе, но лишние слова казались неуместными, и каждый, Кента не сомневался, желал поскорее закончить дело и вернуться под свет весеннего солнца, пусть и борющегося с пеленой облаков. Отойдя в сторону, он обратился внутрь себя.

«Тебе не победить, – сказал он мысленно, зная, что будет услышан. – Ты многое просчитал, Конран-но ками, но ты не бог. И еще тебе никогда не понять, что значит полагаться на близких».

Ответа не последовало – голос не мог скинуть оковы агатовых бусин, но Кента говорил и не для этого. Ему просто было важно сказать, будто заклинание.

– Готов?

Хизаши подошел к нему со спины и остановился всего в паре шагов. Позади Чиёко показывала, какие знаки надо чертить в земле, и Юдай переводил их на понятный для оммёдзи язык. Они действовали слаженно и четко, даже удивительно.

– А ты? – вопросом на вопрос ответил Кента. – Связи больше нет, она разрушилась, когда я едва не убил тебя. Я не знаю, что ты чувствуешь.

Хизаши хитро ухмыльнулся.

– Уверен, ты и так половину себе напридумывал.

– Если хочешь в это верить, не станут мешать. Но Хизаши, чувствовать – это не плохо.

– Сам знаю, – не зло огрызнулся тот. – А вот тебе никогда не узнать, насколько проще жить, наблюдая за человеческим страстями лишь со стороны.

Они ни разу не говорили о таком, путаясь в паутине лжи и недомолвок, и Кента обрадовался его откровенности. Он хотел бы узнать еще больше, задать столько вопросов, понять то, что понять не мог, но должен был, если собирался стать Хизаши настоящим другом. Но время беспощадно.

– Ты ведь не исчезнешь потом? – спросил он, заметив, что Юдай закончил и раздает указания Мадоке и Сасаки.

Хизаши промолчал.

– Если хочешь соврать, то лучше молчи и дальше, – попросил Кента.

– Я не пытаюсь уйти от ответа, – нахмурился Хизаши. – Просто не заставляй решать что-то прямо сейчас. Дзисин и Фусин убьют меня, только завидев. И боюсь, тебя может ждать та же участь. И Мадоку с Учидой тоже. Предпочту разбираться с трудностями по очереди.

Он отвернулся и пошел к товарищам. Кента замешкался и тихо бросил ему в спину:

– Я верну твой веер. И если хочешь, помогу тебе вернуть свой облик. Только…

Он не закончил фразу. Откуда-то неожиданно пришло понимание, что это ни к чему. Ни к чему требовать обещаний, ведь так он лишает друга свободы, поэтому Кента смело шагнул вперед, к начертанному в выжженной земле огромному кругу с вписанной в него звездой и сэмандоманами в несколько рядов по краю. Большинство символов были ему не знакомы, какие-то смутно угадывались. Это заклинание придумал его отец, оммёдзи Сугуру из древнего рода Куматани. Кента без тени сомнений шагнул в центр и опустился на колени.

– С этого момента никто не должен слушать то, что будет говорить Кента, даже если он начнет умолять прекратить или станет вопить от боли, – безжалостно предупредил Учида. Чиёко плотнее сжала губы, и Кента ободряюще ей улыбнулся.

– Все хорошо, – утешил он. – Если я попрошу вас остановиться, то уже буду не я. Я ни за что не остановлюсь, даже если это причинит мне неимоверные страдания.

– Это ваши нежности причиняют мне неимоверные страдания, – проворчал Хизаши. Он, Мадока и Сасаки должны были следить, чтобы никто и ничто не прервало ритуала. Местность выглядела безжизненной, и все же в ней таилась угроза. Они разошлись в стороны, Мадока обнажил меч, Сасаки положил ладонь на холку кицунэ, и та вздыбила густую шерсть, стала крупнее, опаснее. Хизаши казался обычным, но вокруг него собралась невероятной силы ки, которую он больше не видел смысла маскировать. Чиёко и Учида опустились на землю лицом к лицу, и Кента оказался точно между ними, одним боком к ней, другим – к нему. Багровое небо взирало настороженно, вороны не каркали, будто испугавшись чужаков, воздух застыл, и как только два голоса – женский и мужской – одновременно, принялись читать заклинание, застыло и тело Кенты. От неожиданности ему почудилось, что он снова падает во тьму, но широко распахнутые глаза продолжали видеть, а уши – слышать.

– Тени мертвых за спиной встанут щитом нерушимым…

– Священные имена богов станут моей броней…

– Помогут помирить Инь и Ян…

– Помогут исправить причину случившегося зла…

Их голоса сливались в один, журчали, точно свежий горный ручей, обволакивали кожу нежными объятиями. Хотелось закрыть глаза и позволить себе плыть по течению, быть лодочкой, ведомой мирным потоком. Голова качнулась и опустилась на грудь.

– Четыре стороны света моя сила…

– Две стороны жизни моя опора…

Кента засыпал. Тело обмякло, он уже с трудом удерживал себя на коленях. Спина Хизаши перед ним расплывалась цветным пятном. Просто заснуть и проснуться, когда все закончится.

А потом пришла боль.

Спину выгнуло, и Кента не успел прикусить губу, чтобы не закричать, но сколько бы ни кричал, не слышал ни звука – безразличное до того багровое небо покрылось черными трещинами, и застывший воздух дрожал от громовых раскатов. Когда горло пересохло, Кента замолчал. Тело покалывало, что-то рвалось изнутри, сминая органы, ломая кости. Возможно, он заплакал от боли, но вместо слез на стиснутые на коленях кулаки закапала кровь.

– Не смотри! – велел кто-то, кажется, Сасаки, и голос Чиёко окреп, тогда как Учида будто вообще ничего вокруг себя не замечал.

И снова стало не до них, когда очередная волна стирающей мысли боли прокатилась с головы до ног, и на этот раз она была похожа на огонь, и Кента плавился в нем, сначала обгорала и отваливалась струпьями кожа, потом с ужасающей вонью поджаривалась плоть, а под конец даже сами кости рассыпались пеплом, а он все еще был жив, все еще мог чувствовать.

Неужели изгнание – это настолько больно?

«Вели им прекратить, – раздался в голове ненавистный голос чужака. – Мы умрем оба, разве ты не чувствуешь этого?»

Кента лишь сильнее стиснул зубы, да так яростно, что они все до единого раскрошились во рту. Он разваливался на части, исчезал, мучительно и медленно, а заклинание все лилось, но уже не казалось ему теплым и мягким, скорее острым, как тысячи мелких лезвий.

«Попроси их, и они остановятся».

«Ни за что!» – подумал Кента и снова воскрес из пепла, чтобы страдать с начала.

Что-то еще вокруг изменилось. Гром гремел совсем близко, перебивал слова заклинания, сверкали молнии, и небо зло вспыхивало алыми зарницами. Кента больше не ощущал боли, его сознание прояснилось, и он увидел, что друзья сражаются с уродливыми монстрами, стекающимися к ним со всех сторон. Их будто создало чье-то больное воображение: множество рук и ног, когтей и клыков, собранные в подобие человеческих фигур, длинных и несуразных, вызывающих даже не страх, а отвращение. У них были гладкие лица без глаз, похожие на обтянутые серой кожей театральные маски. Мадока махал мечом с суровой сосредоточенностью – ни одного лишнего движения, ни одного лишнего звука. Так на него, обычно громкого и несдержанного, не похоже. Сасаки использовал свою духовную энергию, ослепляя и пугая монстров, а его кицунэ, выросшая до размеров огромного волка, довершала дело. Кента нашел взглядом Хизаши, и сердце оборвалось.

Он лежал на земле, и многорукая тень падала на него сверху.

Кента почти вскочил, почти решился выйти из круга, и если бы не Джун, заслонивший Хизаши собой, точно бы сделал это. И все бы испортил.

– Продолжайте, они вас забери! – взревел Мадока, отрубая разом несколько тянущихся к нему рук.

Но силы были неравны. Как бы он и Сасаки ни старались, круг врагов сужался, и вот уже голова Учиды едва не слетела с плеч. Повезло, и Аканэ-сан оказалась рядом рыжей молнией. Визги, хрипы и стоны – все смешалось, и Кента зажал уши ладонями. Не понимал, сколько еще продлится ритуал, сколько выдержат его друзья. Сколько выдержит он сам, ведь хуже боли оказалось мучительное бездействие.

«Уходи же! Проваливай!» – кричал он мысленно. Чужак в нем больше не отзывался, но не потому что проиграл. Нет. Кента чувствовал его, чувствовал, как крепко он цеплялся за не принадлежащее ему тело, отравленной грибницей проникая в кости.

Последнее, что он увидел, – Хизаши, шатаясь, поднялся на ноги, и по его телу прошла волна света. Кента завороженно смотрел, как друг борется с проклятием самих богов – и почти побеждает.

«Перестань, пожалуйста, – успел подумать Кента. – Ты же убьешь себя!»

Кента лежал на нагретой солнцем террасе родного дома, теплые лучи скользили по лицу, щекоча сомкнутые веки. Пахло скошенной травой, жасминовым чаем и свежим деревом. Кента проснулся, медленно сел и, зевая, закинул руки за голову. Хорошо. Как же хорошо.

Он повернулся на звук и увидел, что рядом сидит мужчина. Он молод, но Кента подле него ощутил себя неразумным ребенком.

– Отдохни немного, мальчик, силы тебе еще понадобятся, – сказал этот мужчина и протянул ему чашку чая.

– Спасибо… Исао-сан?!

Он улыбнулся, и возле глаз сразу разбежались едва заметные лучики морщин, какие бывают не от возраста, а от солнца и частых улыбок.

– Узнал, – удовлетворенно покивал он. – Но не угадал.

– Я не понимаю.

– Значит, еще рано тебе понимать. Пей чай и жди.

– Чего ждать? – не отставал Кента. – Кто-то придет?

– Нет, это ты уйдешь.

Кента посмотрел на двор, залитый теплым золотистым светом, на ведра, забытые матерью, вдохнул сладковатый запах конца лета и ответил:

– Не хочу уходить.

– Но тебя ждут, мальчик. И ты уже доказал, что не из тех, кто боится трудностей.

Кента сделал глоток и зажмурился. Такой чай всегда заваривала мама, она говорила, что это любимый напиток отца. От него становилось спокойно.

– Допивай и пойдем, – сказал Исао-сан.

– Почему вы так молодо выглядите?

Морщинки-лучики стали заметнее, когда он широко, по-доброму улыбнулся.

– Ты всегда рос любопытным ребенком, – сказал он и исчез. Кента почему-то совсем не удивился и продолжил пить чай.

Надо было скорее уходить, ведь его и правда ждали, он понял это только сейчас.

Сверху упала тьма, и лишь алые всполохи высоко в небе давали немного света. Кента прислушался. Голоса Учиды и Чиёко уже едва доносились, звуки битвы, наоборот, становились все яростнее. Кента сидел в центре круга, защищенный им, а за его пределами творился кошмар.

Вот Мадока выпускает из рук меч, и тот ломается пополам с отчетливым звоном. Ки Хизаши больше не похожа на неудержимый поток, он ослаб, волосы рассыпались из хвоста и белыми лентами развевались на ветру. И вдруг в особенно ослепительной вспышке Кента увидел, как Чиёко и Юдай одновременно взмывают в воздух. На миг показалось, они замолчат от страха, но заклинание продолжилось, и чудовищный ветер принялся гонять их по кругу, едва не срывая одежду вместе с кожей, путая волосы и снося слова куда-то в небо.

Но гораздо страшнее оказалось понять, что пока мысли блуждали вокруг, тело само собой поднялось и сделало шаг.

– Стой! – Хизаши обернулся к нему и предостерегающе вскинул руку, но тут же был вовлечен в бой.

Магический круг стал центром урагана, и Кента – его источником. Он шел, преодолевая сопротивление собственного разума, все ближе и ближе к черте, за которой их общие усилия превратятся в прах. Умолял ноги остановиться, а они обернулись его врагами, все шли и шли, тяжело ступая по черной земле.

Если сейчас протянуть руку, она пройдет сквозь барьер, и тогда…

Кента вцепился себе в запястье другой рукой и попытался опустить. По чуть-чуть, понемногу стало получаться. Он почти поверил в успех, как его будто толкнуло в спину, и он бы совершил непоправимое, если бы вдруг перед ним не вырос Сасаки Арата.

– Ты хорошо постарался, Куматани Кента, – сказал он не своим голосом. Такой маленький и по-детски хрупкий, он не поддавался напору ветра, только выбившиеся пряди хлестали по отрешенному лицу.

Тело словно онемело, и Кента застыл в шаге от края, не зная, радоваться ему передышке или бояться этого нового, странного Сасаки.

А тот вытянул руку в сторону, и браслет из алого шнурка осыпался искрами. Аканэ-сан возникла за его спиной, вскинула острую морду к небу и тоже превратилась в облако рыжих искр, которые окутали фигуру Сасаки сверкающим дождем, чтобы вскоре впитаться в него и скрыть мерцающим покрывалом.

Онемение спадало, Кенту тянуло покинуть пределы круга, и даже все еще падающие на него слова заклинания не могли сдержать пагубного желания. Он качнулся вперед, и ладонь Араты сжалась на его горле. Кента попал в плен больших, переливающихся желто-рыжим с голубыми бликами глаз. Губы шевелились беззвучно, или просто Кента не был в состоянии их услышать. Все вмиг отошло на второй план: и ветер, и страх, и звуки, и даже весь мир подернулся пеленой. Было только лицо Сасаки – и не его одновременно, слишком мудрый взгляд, слишком много в нем того, что никто из людей понять не в силах.

Кента обмяк, и хватка на горле отпустила его. Он рухнул на колени за пределами круга, однако это уже было неважно, ведь он теперь свободен. Пустота внутри быстро заполнялась чувствами: радость, облегчение, упоение, надежда. Он уперся ладонью в землю и с трудом поднялся на ноги. Буря стихла, лишь ее отголоски еще заставляли молнии вспыхивать в небесных трещинах, так напоминавших открытые раны. Мадока держал на руках обессиленную Чиёко, Хизаши и Учида опирались друг на друга, один покрыт кровью и черной слизью, второй – клочьями истрепанной одежды. Взгляд Сасаки потускнел, потерял свою невероятную силу, и юноша растерянно моргал, словно бы не понимая, что сейчас произошло. Кицунэ так и не появилась обратно.

Тогда Кента медленно повернулся назад, и на миг ему почудилось, что это он же все еще сидит на коленях, низко склонившись вперед и прячась за волосами. И лишь присмотревшись, увидел разницу.

– Ха, – услышал он тихий смешок. – Ха-ха!

Человек внутри круга рассмеялся громче, а после запрокинул голову и расхохотался. Отвлеченные этим жутким демоническим смехом, никто не понял, в какой момент его облик изменился – исчезла форма Дзисин, загорелая кожа посветлела, тело вытянулось, став более тонкокостным и высоким, густые волосы, собранные в хвост белой лентой, удлинились и, развязав узел, черными прядями рассыпались по спине и плечам, почти касаясь кончиками земли. А лицо… Это было лицо Хизаши, но более взрослое, злое, острое, с горящими на нем вишневыми искрами глаз. Именно это поразительное сходство напугало Кенту больше всего. Он отшатнулся и едва не сбил Арату с ног.

– Ах… – в итоге выдохся незнакомец. – Ну наконец-то.

Он поднялся, и его обнаженное тело скрылось сначала за распущенными волосами, а потом – за тканью черной юкаты с рисунком из цветков паучьей лилии. Сбоку ахнул Хизаши и громко выругался Мадока. Незнакомец же смотрел прямо на Кенту, прожигая красноглазым взглядом.

– Молодец, Ты все сделал правильно, малыш Кента. – Он потянулся, откинул волосы с лица и холодно улыбнулся. – Куматани и правда на что-то сгодились.

Рука сама собой попыталась найти меч на поясе, но его там не было, нигде не было. Кента шагнул вперед.

– Кто ты? Ты тот, кто зовет себя Конран-но ками?

– У меня есть и другое имя. Пусть его назовет, – он повернулся и указал пальцем на Хизаши, – он.

Мацумото стоял ни жив ни мертв.

– Не слушайте демона! – прорычал Юдай. – Надо закончить…

– Молчать, – обманчиво тихо велел Конран-но ками, и Учида повалился на колени, сплевывая кровь под ноги. Чудовищной силы осорэ едва не заставила Кенту сделать то же самое, однако он устоял. Никак не укладывалось в голове, что он видит того, кого возненавидел за все, через что прошел, и вместо того, чтобы праздновать победу, холодеет от дурного предчувствия.

– Оставь их, – потребовал он. – Говори со мной!

– А с тобой нам говорить больше не о чем. Исчезни.

Сэмандоманы магического круга вспыхнули ярким светом и стерлись с обугленной земли. Конран-но ками легко вышел из клетки, и воздух дрожал вокруг него от силы, что он источал. Разве они не должны были одолеть его этим заклинанием?!

Кенту отшвырнуло назад так, что он пролетел почти через всю долину и от удара едва не потерял сознание. Издалека он наблюдал, как Конран-но ками подходит к Хизаши и кладет ладонь ему на грудь, как когда-то заставил сделать Кенту в холодной лесной лачуге.

– Нет! – крикнул Кента и устремился к нему так быстро, как мог, ноги едва касались земли, и все же он не успевал. Юдай попытался оттолкнуть Конран-но ками, Мадока дернулся тоже, но у него на руках все еще была шаманка.

Время растянулось на целую вечность и схлопнулось в миг.

Кента оказался рядом и перехватил запястье в паре сунов от Хизаши. Как только они с Конран-но ками коснулись друг друга, случилось сразу несколько вещей: их всех разметало по долине, небо раскололось точно над ними, и из разлома спустилась крылатая тень Карасу-тэнгу. Он схватил Конран-но ками и поднял в воздух, огромные крылья заслонили собой свет солнца, льющийся из небесной дыры.

– Может, вы заслужили немного правды, детишки, – издевательски бросил напоследок Конран-но ками. – Ведь это именно вы помогли мне воплотиться спустя столетия заточения в Ёми. Две частички моей души соединились, когда Куматани коснулся Дзайнина. Но я и рассчитывать не мог на то, что вы двое создадите настолько тесную связь человека и ёкая, что мне даже не понадобится извлекать икигимо из Ясухиро. Ясу… – Его взгляд остановился на Хизаши. – Когда мы снова увидимся, я больше не стану спрашивать, кем ты меня назовешь. Я убью тебя.

Карасу-тэнгу взмыл еще выше и скрылся в стремительно зарастающей трещине в небе.

– Брат, – прошептал Хизаши, глядя вверх. – Брат, за что? За что?..

Кента подошел к нему и протянул руку, однако Хизаши был не здесь, мыслями он продолжал взывать к тому, кого они знали как лже-бога, демона, вырвавшегося из тьмы Ёми, а он – вдруг назвал своим братом.

Кента опустился рядом с ним, и его взгляд был устремлен не к небу, а к земле. Когда остальные нашли в себе силы собраться вокруг них, он поднял голову и спросил:

– Что мы наделали?

Ему еще предстояло осознать, какую роль он и его друзья сыграли в чужом плане, выстраиваемом много десятилетий. Одно он понял уже сейчас – спасшись сам, он исполнил старое пророчество итако и, кажется, поставил империю на край гибели.

Поэтому, когда Хизаши вдруг встал и повернулся к нему, тревожно сжался в ожидании упрека. Но Хизаши твердо произнес:

– Хироюки сошел с ума. Мой брат обезумел, и пусть я не помню ничего о нем или о себе, я не могу позволить ему творить что захочется. Ты со мной?

На этот раз руку протянул он, и Кента торопливо схватился за нее и встал рядом с другом. Учида опирался на нагинату и смотрел решительно и жестко, Сасаки сжимал запястье, на котором снова алел шнурок, а Мадока хрустел кулаками, готовый биться до последней капли крови. Никто не собирался сдаваться. Кента посмотрел Хизаши в лицо и нашел в себе силы улыбнуться.

– Я с тобой. Конечно же, я с тобой.

Адзи-сики – мужское синтоистское божество, считается покровителем земледелия и змей.

Адзуки-арай – ёкай, промывающий в реке красную фасоль-адзуки с шелестящим звуком, в некоторых районах выглядит как пучеглазый маленький монах.

Акатётин – традиционный красный бумажный фонарь, который вывешивают перед идзакаей.

Амэ-онна – дух дождя в японском фольклоре.

Бакэнэко – демоническая кошка в японском фольклоре, обладающая магическими способностями.

Бурубуру – дух малодушия, рождается, когда человек совершает трусливый поступок, и, следуя за ним, хватает за ворот и касается задней стороны шеи.

Вагаси – традиционный японский десерт на основе красной фасоли адзуки.

Воспитанники – так в романе называют юношей, не прошедших вступительный экзамен, но оставшихся в школе оммёдо и экзорцизма, чтобы подготовиться к повторному поступлению. Воспитанники повышаются до младших учеников, потом до старших, пока не становятся полноправными экзорцистами.

Горё – разновидность мстительных призраков, дух мертвого аристократа.

Гэнкан – прихожая в традиционном японском доме, где оставляют обувь; отделена высоким порожком.

Даймё – крупный военный феодал средневековой Японии.

Демоница из Кифунэ – персонаж японского фольклора.

День Собаки – особый день согласно синтоистской религии, наступает каждые 12 дней.

Дзабутон – традиционная подушка для сидения на полу.

Дзайнин – в книге легендарный демонический меч, который в Дзисин забрали в качестве трофея на победу над демоном, в переводе означает «грешник».

Дзасики-вараси – разновидность ёкая, домовой дух, считается, что дзасики-вараси приносят в дом удачу.

Дзё – историческая японская мера длины, равная примерно 3,03 м.

Дзикининки – злой ёкай, пожирающий трупы людей.

Дзиммэндзю – ёкай в форме дерева с плодами в виде смеющихся человеческих голов.

Дзинко – лис-оборотень, который не прочь закусить незадачливыми путниками, а до того наиграться с ними вдоволь.

Дзями – общее определение духов-проявлений злой воли гор и лесов.

Дзятай – вид цукумогами, оживший пояс от кимоно, считается, что он может по ночам душить людей.

Досинкай – можно примерно перевести с японского как «праздник единства».

Ёкаи – общее название для сверхъестественных существ японской мифологии. В книге являются одним из классов существ наряду со злыми духами, демонами, ками и богами.

Иваанабуру – в переводе с японского примерно означает «дыра в скале».

Идзуми – в переводе с японского означает «источник».

Идзю – обезьяноподобный ёкай, который за еду переносит грузы через горные перевалы.

Икигимо – мифический внутренний орган, в котором заключена сила человека или ёкая. Если его съесть, можно забрать эту силу себе.

Има – в переводе с японского означает «сейчас». Меч Куматани Кенты.

Инари – богиня плодородия, исцеления, удачи в японском пантеоне синто.

Ирори – традиционный японский очаг, представляет собой деревянное углубление в полу с песком для защиты от возгорания с подвешенным над ним крюком для чайника/котелка и т.д.

Кава-агако – родич каппы, похож на краснокожего ребенка, может имитировать детский крик.

Каватаби – «кожаные таби», у которых голенища были из оленьей кожи, носились под варадзи.

Каёку – в переводе с японского означает «бескорыстие».

Кайдан – фольклорный жанр в Японии, рассказы о страшном и сверхъестественном.

Кайка – «блуждающие огни».

Ками – синтоизме духовная сущность, присущая всему живому. В книге трактуется как мелкое божество места, имеющее свое святилище.

Камидана – миниатюрный домашний алтарь, предназначенный для хранения синтоистского ками.

Камикири – насекомоидные ёкаи с клювом-ножницами и острыми руками-бритвами, которые по ночам отрезают у спящих волосы.

Камон (мон) – семейный герб в Японии, представляет собой стилизованное изображение, вписанное в окружность.

Касаги – горизонтальная перемычка в воротах тории.

Каса-обакэ – цукумогами, получившийся из ожившего зонтика.

Кёкоцу – призрачный скелет в полуистлевших останках савана.

Кидзё – демоница-людоедка с уродливой внешностью. Зачастую прежде были людьми, но из-за проклятия, преступления или сильных негативных эмоций превратились в чудовищ.

Кидзимуна (или бунгая – «большая голова») – духи старых деревьев, ёкаи преимущественно из мифологии японского острова Окинава.

Кин – историческая мера длины, равная примерно 600 гр.

Комаину – японское мифическое животное, напоминающее смесь льва и собаки. Используются в качестве стражей, стоящих парами у входа в синтоистский (иногда буддийский) храм.

Кото – японский щипковый музыкальный инструмент.

Кукури-хакама – хакама с завязками на полах, позволяющие регулировать ширину штанин.

Кэндзюцу – древнее японское боевое искусство владения мечом. В переводе с японского означает «искусство меча».

Магари – плоские жареные кондитерские изделия из рисовой муки.

Мико – служительница в синтоистском святилище.

Минка – традиционный тип японского дома.

Мон – мелкая медная монетка, распространенная в Японии с середины XII века по 1870 год.

Мурёку – в переводе с японского «беспомощность».

Ногицунэ – дикие лисы-оборотни, не брезгующие человечиной.

Нодзути – змееподобный древний ёкай, похожий на покрытую жестким мехом толстую короткую гусеницу с огромным зубастым ртом.

Нодэра-бо – одетый в лохмотья призрак тощего монаха, который по ночам бродит среди руин заброшенных храмов.

Нурарихён – могущественный ёкай с обманчивой внешностью, часто выглядит внешне добродушно, с удлиненной тыквообразной головой и старческим лицом.

Нурикабэ – в японском фольклоре чудовище в виде большой невидимой стены, загораживающей проход.

Нурэ-онна – женщина-змея, живущая в водоемах, она заманивая мужчин своей женской половиной, нападает на них и съедает.

Нэкомата – двухвостый кот-ёкай.

Обакэ – общее название для монстров, призраков или духов в японском фольклоре.

Обариён – ёкай размером с ребенка, который любит кататься на спине у людей и вытягивать их жизненную силу.

Одзи-сама – вежливое обращение к дедушке.

Окономияки – большие капустные оладьи с основой из яичного теста и капусты и начинкой из всего, чего захочется.

Омамори – японский оберег, выглядит как подвеска в виде тканевого мешочка с вложенным в него заклинанием на бумаге или деревянной табличке.

Оммёдо – традиционное японское оккультное учение. Пришло из Китая как система гаданий, изгнания злых духов и защиты от проклятий. Человека, практикующего оммёдо, называют оммёдзи. В книге оммёдо отождествляется с магией.

Они – разновидность демона в японском фольклоре известны свирепой и злой натурой. В контексте книги употребляются в значении «черт».

Ониби – в японской мифологии блуждающие призрачные огни. Ониби-мацури – в переводе с японского означает примерно «фестиваль Блуждающих огней».

Онрё – беспокойные разгневанные духи людей, умерших с сильными эмоциями ярости, ненависти, обиды.

Осорэ – многозначное понятие, в данном произведении понимается как зловещая аура, которая концентрируется вокруг ёкая, иными словами, аура страха.

Отороси – редкий и очень опасный ёкай, выглядящий как волосатый горбатый зверь на четырех лапах, с внушительными зубами и когтями.

О-фуро – традиционная японская ванна.

Райдзин – бог грома в синтоистской религии.

Рё – основная денежная единица, принятая в книге.

Рёкан – традиционная японская гостиница.

Ри – историческая японская мера длины, равная примерно 4 км.

Ронин – воин феодального периода Японии, потерявший покровительство своего сюзерена.

Рэйки – в контексте данной книги техника медитации для исцеления.

Рэнгакай – собрание поэтов, вместе слагающих рэнга (жанр японской поэзии, где в сочинении стиховторения участвует несколько человек, чередуя строки).

Сагари – ёкай, который представляет собой живую голову мертвой лошади, висящую на дереве. Рождается, когда под деревом умирает от болезни лошадь и дух ее сливается с деревом.

Симэнава – верёвка, сплетённая из рисовой соломы нового урожая, которой в традиционной японской религии синто отмечают священное пространство.

Сирё – японский призрак мертвого человека, исключительно злобный и отвратительный на вид.

Сиримэ – ёкай весьма необычного вида, он имеет глаз на месте анального отверстия, которым пугает припозднившихся путников. Буквально переводится как «глаз и ягодицы».

Содзу – полая бамбуковая трубка, которая наполняется водой и опрокидывается, ударяясь о камень с характерным стуком. Пустая, она возвращается в прежнее положение, пока снова не наполнится водой. Используется для отпугивания животных.

Сокутай – традиционная японская одежда, которую в эпоху Хэйан носили преимущественно придворные и аристократы при императорском дворе.

Сугэгаса – традиционная коническая шляпа из волокон бамбука, тростника или соломы.

Сун – историческая мера длины, равная примерно 3,03 см.

Сэмпай – дословно «товарищ, стоящий впереди», человек, у которого больше опыта в той или иной сфере. В данном контексте – ученик, который проучился дольше, то есть старший ученик.

Сэнто – японская общественная баня в противовес семейной – офуро.

Сяку – историческая японская мера длины, равная примерно см.

Таби – традиционные японские носки высотой до лодыжки с отделенным большим пальцем, таби носят с гэта и другой традиционной обувью.

Тайма-но кэн – священное оружие, которым невозможно ранить человека, но можно раз и навсегда изгнать злых духов, акума, ёкаев и даже демонов.

Така-торо – буквально переводится как фонарь и происходит от слова «торо», традиционного японского фонаря. В книге означает маяк.

Тануки – ёкай-оборотень в виде енотовидной собаки, символизирующий счастье и благополучие.

Тати – длинный японский меч, не засовывался за оби, а подвешивался на пояс лезвием вниз. Более длинный и более изогнутый, чем катана.

Тётин – традиционные японские переносные фонарики с ручкой наверху.

Тэмидзу – церемония омовения рук и рта в тэмидзу-я.

Тэмидзу-я – павильон в синтоистском храме, где проводится ритуал омовения рук и рта.

Тэнгу – могущественный дух гор и леса, имеет человеческий облик с птичьими признаками – клювом (длинным носом) и крыльями. В наиболее поздних источниках описывается как мужчина огромного роста с красным лицом, длинным носом, с крыльями, в одежде горного отшельника и в маленькой монашеской шапке.

Тэндзёнамэ – долговязый ёкай с очень длинным языком, которым он слизывает пыль и грязь с потолков.

Тэнно – буквально означает «небесный государь», используется по отношению к императору.

Тэ-но мэ – безглазый дух убитого слепца.

Тэнсэй – название выдуманной горы, на которой возведена школа оммёдо и экзорцизма Дзисин, в переводе означает «небесный голос».

Тэнсю – главное строение замка, цитадель. По ней судили о богатстве и могуществе владельца замка.

Убумэ – призрак женщины, умершей при родах.

Увабами – гигантская змея в японском фольклоре.

Уд – ароматическая субстанция, производимая из древесины агарового дерева.

Умибозу – таинственный морской ёкай огромной величины, который топит корабли. Имя этого духа объединяет иероглифы, обозначающие «море» и «буддийский монах».

Учива-дайко – ритуальный веерообразный ручной барабан, представляет собой мембрану, натянутую на металлическое кольцо на ручке.

Фудзин – японский бог ветра в синтоистском учении.

Фуздуку – шарики из перемолотого риса, бобов или кунжута со сладким сиропом.

Фурин – традиционный японский колокольчик, сделанный из металла или стекла, с прикрепленным к язычку листом бумаги, подвешивают на окнах или под карнизом.

Фусума – скользящая перегородка в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы для деления комнаты на части.

Хаги – в переводе с японского означает «клевер».

Хака-но-хи – огненные шары, которые по легенде возникают из могилы или возле старых надгробий.

Хёсубэ – мелкий волосатый ёкай, разносящий болезни.

Химамуси-нюдо – ёкай в виде мохнатого буддийского монаха с длинной шеей и языком, которым он лакает масло из ламп по ночам.

Хисё – работник управления школы оммёдо и экзорцизма.

Хитобан – ёкай, в облике человека, у которого по ночам отделяется голова и летает отдельно от тела.

Хокора – маленькое синтоистское святилище.

Хоодо – японский феникс. Этому существу присуща необъятная доброта. Феникс похож на петуха и фазана, имеет разноцветное яркое оперение.

Цукумогами – духи оживших старых вещей, получаются из артефактов при достижении ими определенного возраста (чаще всего, 100 лет). Есть очень много разновидностей цукумогами.

Чжунго – одно из названий Китая, переводится как «Срединные земли» или «Срединное государство».

Шинигами – проводники душ в загробном мире.

Юдзё – дословно «женщина для удовольствий», общее название японских «жриц любви».

Юдзу – цитрус, распространенный в Юго-Восточной Азии, по вкусу сочетает в себе лучшее из лимона, грейпфрута и мандарина.

Юки-Дарума (или Юки Дарума) – японский снеговик из двух шаров, без «рук».

Юки-онна – «снежная женщина», призрачный дух гор, по легенде замораживающий людей.

Юна – девушки-банщицы в коммерческих японских банях.

Юрэй – призрак умершего человека в японской мифологии.

Ямабуси – горные монахи-аскеты.

Ямаити  – ёкай, который по ночам подбирается к спящим и высасывает их дыхание.

Ямато-э – стиль японской живописи, распространённый в периоды Хэйан и Камакура, тематика картин – повседневная жизнь японцев и японские пейзажи. Особенность такой живописи – использование цветных красок и туши.

Янари – японский полтергейст, маленькие демоны-они, которые появляются ночью и шумят.

Яшма – одна из священных императорских регалий, которые никто не видел. Символизирует мужество.