Я подсел на энергетик «Рип Ит». Сердцебиение зашкаливало, но глаза могли долго не отрываться от ярких мониторов, пока мы сидели на хвосте у белого грузовичка «Бонго», который поднимая пыль много миль ехал через пустыню от сирийской границы на юг.

— Наберите высоту и переключитесь на тепловизор, — приказал я. — Если он заметит нас в воздухе, дело провалено.

Шел сентябрь 2009 года. Был полдень и я торчал в «Коробке» — секретном бункере без окон на окраине никому не известной военной базы к югу от иракского Мосула, недалеко от сирийской границы, уставившись на стену, на которой в два ряда висело восемь плоских мониторов. Похоже на дерьмовейший магазин электроники, в котором вы когда-либо бывали.

На часть экранов транслировалась информация с БПЛА MQ-1 «Предатор»: вид с камер, текущая высота, скорость, прицельная система для лазерного целеуказания ракет и подробная карта местности внизу. Остальные показывали фотографии наших целей, их семей и их сложных террористических сетей, которые охватывали весь земной шар. Спасибо куче экспертов ЦРУ, РУМО, АНБ и ФБР, игравших за мою команду.

Я — «Дельта», спецназ. Моя профессия — высокоуровневые операции по захвату и уничтожению. Мое оружие — те самые «Предаторы», вооруженные двумя ракетами AGM-114P «Хеллфайр» с лазерным наведением. Моя работа — выслеживать самых опасных террористов в мире. Если я взял твой след, ты меня так никогда и не увидишь.

Из-за работы серверов в комнате стояла духота, освещалась она мигающими экранами. Низкий гул механизмов постоянным фоном засел в наших головах. Когда вы выходите из «Коробки», ничто не подскажет, что за дверью находится один из самых технологически продвинутых операционных центров в мире, которым управляют одни из лучших умов в военном бизнесе. Некоторые наши технологии, не будут известны публике еще годы.

Мою команду из шести человек — элитных сотрудников военной разведки разных специальностей — вызывали, когда нужно было обнаружить террориста. Я не сомневаюсь, что мы могли бы найти любого в мире, независимо от того, насколько скрытным он себя считает. Я гордился тем, что выслеживал даже самых высокопоставленных лидеров террористов, людей, которых другие считали призраками.

Нашу цель звали Абу Башир. Мы искали его неделями, пока не получили наводку с земли, что он направляется в нашем направлении, к югу от сирийско-иракской границы. Башир был экспертом по взрывчатым веществам в группировке «Аль-Каида в Ираке» (АКИ).

Он перевозил материалы и компоненты для тяжелых бомб в Ирак вместе с иностранными боевиками и террористами-смертниками, ведущими войну против Соединенных Штатов, как правило оставаясь незамеченным. Его вояж обязательно закончится плохо — очередным ударом либо по невинным гражданским, либо по военнослужащим США на близлежащей базе.

Флот вертолетов дежурил поблизости, на случай если они понадобятся для быстрого перехвата цели. Мы сидели в тесной комнате с цементным полом, работая за самодельным фанерным столом. Джейк, тактический диспетчер ВВС, сидел рядом со мной как тень. Мы достали наши ноутбуки и запустили сложную программу чата, которая позволяла нам вести около двадцати различных секретных бесед со всеми работающими разведывательными агентствами одновременно, включая ЦРУ и АНБ, подразделения наших сухопутных войск, вашингтонских чиновников в США и техниками, обеспечивающими операции в Ираке и по всему миру.

Пока я оглашал инструкции — приблизить изображение, изменить высоту или направление преследования транспортных средств, — Джейк передавал их в чат оператору камеры и пилоту «Предатора», двум парням из ВВС, которые и управляли дронами по моей команде из трейлера в Неваде.

«Бонго», похожий на пикап, но с более широким кузовом, теперь быстро направлялся на юго-восток от сирийской границы. Они определенно что-то перевозили. Мы взяли его на крючок примерно час назад в безлюдном месте в пустыне, которое я смог сузить, основываясь на анализе его предыдущих перемещений.

— Джейк, почему кажется, что у каждого террориста в Ираке, которого мы отслеживаем, есть белый «Бонго?»

— Групон[3].

На мониторах «Бонго» поднимал тучи пыли, оставляя четко видимый сверху след. Наша птица наблюдала с двух морских миль, двигаясь на высоте около 12 000 футов[4], не теряя цель из виду, но в то же время достаточно далеко, чтобы оставаться незамеченной. Если бы объект услышал или увидел дрон, он бы отказался от своей миссии и залег на дно — выбросил бы телефоны, не входил бы в учетные записи электронной почты, обрубил бы все концы. Месяцы нашей разведывательной работы псу под хвост.

Дорога была не очень похожа на дорогу, просто несколько зигзагообразных следов, врезавшихся в плотно утрамбованный песок на протяжении сотен миль. В основном это была ничейная земля, с несколькими точками деревень тут и там, максимум по десять-двадцать человек на деревню.

Парни, пересекающие сирийскую границу, обычно следовали заранее определенно1 контрабандной тропой, перевозя взрывчатку или террористов-смертников между деревнями по пути к их конечному пункту назначения.

Иногда первой остановкой был ближайший крупный город, где транспортное средство использовалось для подрыва ближайшего военного конвоя США.

Я был на ногах уже двадцать часов. Я изо всех сил пытался сфокусировать мутнеющее зрение. Горка пустых банок из-под энергетика росла.

Что он делает? И где он это сделает?

Через двадцать минут грузовичок остановился за пределами деревни.

— Увеличь изображение, — сказал я. — Я должен видеть, кто внутри.

Убить или захватить — вопрос, который всегда стоял на повестке дня, но нам нужно визуальное подтверждение Абу Башира, прежде чем мы сделаем звонок. В большинстве случаев этот звонок делают в самую последнюю минуту. Эти решения о жизни и смерти изменили бы жизни людей в мгновение ока, даже мою собственную.

Вышли два человека.

— Вижу двух взрослых мужчин, одетых в белые дишдаши, — сказал Джейк.

— Подтвердите для меня: никаких женщин или детей, — сказал я.

Джейк вернулся назад и просмотрел запись с беспилотника, похожую на повтор записи спортивного матча, показывающую полные виды обеих сторон грузовика.

— Подтверждаю.

— Зум в два раза. Чего они ждут?

— Времени намаза, может быть?

— Нет, до него не меньше часа.

Внезапно двое разделились. Пассажир пошел в пустыню, покидая поле зрения камеры, а водитель обошел «Бонго» сзади.

— Оставайся с водителем, — приказал я.

— Роджер[5].

Водитель начал копаться в кузове, и теперь я мог видеть, что сзади стояли бочки с торчащими из них шлангами размером с сад.

— Вы где-нибудь видите пассажира? — спросил я. — Уменьшите масштаб.

Я попросил их переключить камеру с электронно-оптической, или дневной, телевизионной, которая показывает все в коричневых и серых тонах, на инфракрасную. Теперь оба были на мониторах. Их тела внезапно стали яркими, призрачно-черными на фоне белой осенней пустыни. Когда пассажир закурил сигарету, огромный огонек взорвался, как загоревшийся дом.

Почему он не хотел курить возле грузовика?

Через несколько минут подъехал еще один белый «Бонго», из него вышли трое мужчин. Я обратил внимание на то, как они приветствовали остальных. Все они поцеловали руки и обняли водителя первого грузовика: Башира.

Мужчины начали осторожно перегружать толстые кувшины высотой около трех или четырех футов в первый грузовик. Точно такие же, как те, что уже сзади.

Теперь, нормальный аналитик мог бы обесценить это, потому что мы никогда не смогли бы подтвердить на 100 процентов, что это были за толстые кувшины с воздуха. Возможно, первый грузовик просто заправлялся, или, возможно, он перевозил деревенский источник воды. За годы, которые я провел, охотясь и наблюдая в выгребных ямах Ближнего Востока, я обнаружил, что люди совершают забавные поступки. Эти парни могли быть просто местными жителями, вообще не связанными с сетью Аль-Каиды.

Что отличало нашу команду, так это знание того, что в этом бизнесе ничто не является совпадением. Это была взрывчатка, и, зная Башира, можно было ожидать, что он хочет устроить тот еще фейерверк.

Тогда мне было всего 25 и я уже был носителем высшей Власти — власть решать, жить человеку или умереть. Это было нелегкое решение, даже учитывая сотни миссий в моем послужном списке и первоклассные разведывательные сети в моем распоряжении.

В то время я был частью горстки людей в американских вооруженных силах, на которых лежала ответственность за выбор целей для беспилотников и отдачу приказов об их уничтожении. Я составил список убитых — люди из сети «Аль-Каиды в Ираке» или ИГИЛ, которых мы определили в качестве приоритетных для поимки или устранения, — и действовал по нему день и ночь. Нам приходилось двигаться быстрее, чем это делал наш враг, и мы продолжали оказывать давление, нанося удары снова и снова, чтобы они никогда не чувствовали себя в своей тарелке.

Немногие знали, что наша элитная оперативная группа вообще существовала. «Дельта» была подразделением армии[6], но работала бок о бок с другими специальными элитными силами, такими как DEVGRU[7], высокоспециализированная команда в составе команды «Морских котиков». Для остального мира и даже для большинства членов нашего собственного правительства мы были официально за штатом, и нам это нравилось.

Мы уничтожили худших из худших. Но у нас была более широкая миссия в Ираке: уничтожить «Аль-Каиду в Ираке» и Исламское государство Ирака. Мы стали одной из самых смертоносных групп по наведению беспилотников в вооруженных силах. В террористической сети мое внимание было сосредоточено на устранении критических узлов — высокопоставленных членов, которые играли ключевые командные и вспомогательные роли, позволявшие организации функционировать. Устранение одного участника вело нас к другому, как к одной большой головоломке, когда мы методично соединяли точки и пробивались к вершине.

В то время «Аль-Каида в Ираке» трансформировалась в Исламское государство Ирака, или ИГИ, которое позже стало известным нам сегодня ИГИЛ, после того, как группа перенесла свои операции в Сирию из-за усиления давления США[8]. В то время мы использовали названия АКИ и ИГИ как взаимозаменяемые. Мало кто тогда знал эту группу, но мы пристально наблюдали за ними в течение многих лет. Они были самой большой угрозой иракскому правительству и стабильности в регионе — и Соединенным Штатам, как мы вскоре выясним.

— Немедленно вызовите Макса, — сказал я.

Макс — это командир штурмового отряда, который давал финальный аккорд в работе нашей группы специальных операций. Когда дела шли плохо, или когда мы хотели захватить нашу цель, Макс и его команда направлялись к вертолетам, стоящим за нашей дверью.

Не прошло и минуты, как он влетел в комнату, уже облаченный в бронежилет. Высокий и подтянутый, он был именно таким, каким вы представляете себе этих легендарных бойцов.

— Нужно по-быстрому закрыть этих парней, — сказал я ему, указывая на «Бонго» на большом экране.

На мониторах грузовик Абу Башира со всей взрывчаткой теперь мчался на юго-восток по пустыне, в то время как другая машина уехала в противоположном направлении.

Время было не на нашей стороне. Башир быстро двигался в направлении большого города Тикрит. Там находилась база Кэмп Спайчер, с тысячами американских солдат и еще большим количеством иракских гражданских лиц.

— Макс, я предполагаю, что он либо перевозит большое количество взрывчатки, которая будет использована для нападения, либо он собирается въехать на грузовике как камикадзе.

У нас было около двадцати минут, прежде чем Башир доберется до Тикрита со взрывчаткой. В этот момент он был бы слишком близко, чтобы мы могли что-либо предпринять, если бы он решил немедленно подорваться.

— Добро, — сказал он, — мы идем.

Он вызвал остальную часть своей команды.

Наш парк вертолетов прогревался, их лопасти рассекали горячий воздух. В соответствии со стандартной процедурой работы нашего подразделения, там были два MH-6 «Литтл Берд» — вместе с несколькими «Блэк Хоками», все полностью вооруженные пулеметами и ракетами. Это были не просто какие-то обычные военные самолеты. Они были разработаны специально для наших миссий по убийству / захвату.

Миссии основаны на вариантах — ударить ли по Баширу ракетой или попытаться схватить его на земле.

Когда беспилотник был заряжен, наши экраны превратились в одно красное перекрестие. Ракеты Hellfire мощные и чрезвычайно точные. Мы могли бы уничтожить машину в пробке, не поцарапав краску ни с одной из других машин.

Я проинформировал Макса о текущем статусе цели и передал ему пакет разведданных с распечатанными фотографиями цели и карточками допроса с вопросами, которые можно задать любому, кого захватят живым.

Несколько минут спустя Макс и его команда, одетые в камуфляж пустынного цвета, вооруженные до зубов пистолет-пулеметами ХК 416 и подогнанными по руке пистолетами, улетали на задание.

Когда все закрутилось, я начал беспокоиться, что Башир уйдет. Я также беспокоился о штурмовой группе. Что, если они попытаются пересечься, и камикадзе взорвется, как только они соприкоснутся? Что, если я ошибался?

Теперь пути назад не было. Я прокручивал различные сценарии в своей голове. Я что-то пропустил?

Башир был ответственен за убийство сотен мирных жителей. Он ввозил в Ирак иностранных боевиков, которые взрывали себя в торговых центрах, убивая детей, семьи и американских солдат. Я держал это в глубине своего сознания. Я знал, что с ним должно было случиться, просто вопрос в том, как.

Нам его убить?

Этот вопрос всегда возникал в последние секунды. Иногда не было выбора.

Я отправил досье Абу Башира своему начальнику, который находился в межведомственном командном центре вдали от зоны поражения, чтобы ознакомиться с ситуацией.

Его мнение вернулось через несколько секунд. Он хотел отложить удар «Хеллфайрами» и посмотреть, как пойдет дело на земле. Мы могли бы использовать этого парня живым — если бы он решит остаться в живых.

— Ваша штурмовая группа находится на пути к цели и имеет возможность захвата, — написал он в чате.

— Роджер, — ответил я.

Беспилотник должен был следить, играя роль прикрытия, если что-то пойдет не так. Давайте, ребята, доберитесь туда.

В наушниках я услышал команду штурмовиков по радио. «ВДЦ[9] пять минут».

Мои глаза были прикованы к экранам, выискивая что-нибудь неуместное, камера дрона с включенным дневным объективом наблюдала за движением «Бонго» по пустыне и ждала, когда в поле зрения внезапно появятся вертолеты.

Я задавался вопросом, каково это, должно быть, разговаривать с парнем рядом с тобой в твоей машине, едущим по дороге, болтать о том, что ты собираешься делать в эти выходные, а затем, в следующую секунду — тебя нет.

Камера нашей пташки показывала, что «Бонго» примерно в минуте езды от города. И я не мог сказать, доберется ли наша команда туда вовремя.

— Тридцать секунд до того, как машина достигнет населенного пункта.

Тут-то и ударили очереди. Пули выбивали фонтаны песка прямо перед капотом «Бонго». Секунду спустя два вертолета «Блэк Хок» со штурмовой группой прошли прямо над грузовиком. Водитель резко ударил по тормозам и машина остановилась. «Ястребы» зависли над целью и началась жесть. Мы задаем курс дрона, облетая сцену по кругу.

— Вижу их, — сказал радиооператор, подтверждая присутствие американского отряда в поле зрения камеры беспилотника.

Штурмовая группа выпрыгнула из вертолетов, зависших над землей, в защитных очках и с оружием, направленным на цель. Опасаясь, что грузовик мог взорваться в любой момент, парни двигались медленно, держа оружие наготове.

Когда двое вышли из «Бонго», штурмовая группа держала их на прицеле, готовая расстрелять, стоит одному из них сделать неверное движение. Мужчины стояли в шоке, лопасти вертолетов поднимали тучи песка.

Мое сердце бешено колотилось в груди. Это больно.

Доли секунды в таких ситуациях не похожи на доли секунды обычной жизни. Это похоже на автомобильную аварию, когда время замедляется прямо перед столкновением.

Я сделал все, чтобы убедиться, что одним из мужчин в том грузовике был Абу Башир, моя цель. Но всегда есть проверка интуиции, и реальность была не такой однозначной: в моем мире вы никогда не можете быть уверены на 100 процентов.

Сомнения всегда возникают в самом конце каждой операции. Что, если это был не он? Что, если в кузове его грузовика была не взрывчатка? Что, если бы мы убили невинного? Что, если бы наш отряд тоже был уничтожен?

Наконец двое отошли от «Бонго» и встали на колени, заведя руки за головы. А затем, несколько секунд спустя, по радио раздался голос командира штурмовой группы.

— Ромео-01, — сказал Макс. — Джекпот подтвержден.

11 сентября 2001 года я дремал в своей комнате в общаге колледжа. В воздухе пахло смесью старого молока и нестиранных носков, а пластиковый вентилятор издавал раздражающие щелкающие звуки, покачиваясь на столе рядом с моей головой. Я прищурился, пытаясь справиться с раскалывающейся головной болью, мои воспоминания о вечеринке братства прошлой ночью все еще были нечеткими. Цифровой красный индикатор на часах: 7:54 утра.

Какого черта я встал так рано? На полу в беспорядке валялись банки из-под пива и журналы «Максим». В тот вторник я прогуливал и подумывал прогулять всю неделю, просто чтобы убедиться, что полностью восстановился. В квартире стояла мертвая тишина, двое моих соседей по комнате были в отключке. В моей голове все еще звучал грохот рэпа. После вечеринки мы пригласили нескольких парней на ночную сессию: выпивали, отрывались в Halo на приставках и говорили о горячих девушках, с которыми мы познакомились прошлой ночью.

Я был типичным первокурсником в Университете Хьюстона, пытался разобраться в себе, но в основном тусовался, пил, вступал в братства и зубрил. Я вырос в маленьком городке под названием Кэти, штат Техас, и мечтал торговать акциями на Уолл-стрит, работать в крупной финансовой фирме вроде «Голдман Сакс» или стать юристом, как делали многие мои приятели. Жизнь всех моих друзей была в значительной степени распланирована от начала до конца, как будто они работали по чертежу. Я был таким же, пока все не изменилось. В то утро.

Сначала я ничего из этого не понял. Я был слишком молод и недалек. Я даже не знал, что символизирует Всемирный торговый центр. Я ничего не знал о мусульманах, Ближнем Востоке или о том, почему исламские радикалы, о которых я никогда не слышал, так сильно ненавидели нас.

До 11 сентября я думал, что моя жизнь шла в основном по прямой.

После 11 сентября — а точнее после падения второй башни — мама сказала, что я обезумел. Я сказал ей, чтобы она не волновалась. В конце концов, я был далеко от Нью-Йорка.

Но только через несколько дней после нападения я начал переваривать произошедшее. Это событие, казалось, разбудило меня, встряхнуло. Мир, в котором я жил, внезапно показался оскорбительно поверхностным, путь, по которому я шел, слишком безопасным. Моя жизнь — это общага, вечеринки, выпивка, девчонки, травка. Снова и снова один и тот же сценарий проигрывался каждую ночь, и теперь это была заезженная пластинка, которая не имела бы никакого значения, даже если бы ее проигрывали.

Я кое-что упустил. Это лучший способ, которым я могу это выразить. Многие люди пришли к такому же выводу в те месяцы.

Так в смешанных чувствах я стал проводить время в библиотеку кампуса, маленькой каморке на верхнем этаже, вдали от всех, где я корпел над горой книг о терроризме, исламе, Аль-Каиде. Истории об этих группировках, которые формировались по всему миру с намерением убивать американцев.

Истории о терроризме засосали меня, не давали мне покоя: одна о теракте в октябре 2000 года на эсминце «Коул» в гавани Йемена, в результате которого погибли семнадцать американских моряков; другая о взрывах заминированных грузовиков у посольств США в Танзании и Кении в августе 1998 года, в результате которых погибло более двухсот невинных людей. Я стал прогуливать тусовки со своими друзьями и выпивку в братстве. Я придумал предлог, чтобы не веселиться, немного смущенный, вместо этого вернувшись в кабинку, пропахшую пылью и старыми книгами. Это был не я. Что-то ныло внутри, как таинственное похлопывание по плечу. Закончив одну книгу, я вернулся за другой.

Так проходили недели. Вскоре я читал обо всех разведывательных службах, что они делали, какие из них отвечали за поиск террористов. Я читал о первом ударе беспилотника, нанесенном ЦРУ в Афганистане в том же ноябре. Я стал одержим Управлением стратегических служб — группой времен Второй мировой войны, возглавляемой знаменитым «Диким Биллом» Донованом, которая позже станет ЦРУ. Я провел недели в книжных полках. Однажды ночью меня заперли в библиотеке. Я был очарован жертвами, на которые шли солдаты армии, и ранними разведывательными сетями, которые сорвали заговоры против Соединенных Штатов. Загорелась лампочка, и я понял, что мне нужно делать.

Башни Всемирного Торгового Центра, атака 11 сентября

Все прошло быстро. К концу ноября я стоял перед армейским вербовщиком в соседнем торговом центре и объяснял, что хочу записаться в ряды. Я хотел служить в корпусе военной разведки. Я сказал ему, что колледж и все, к чему это привело, кажутся бессмысленными. Все вокруг меня в школе делали то же самое, пытались получить те же степени, вести ту же скучную жизнь. Нападение 11 сентября открыло меня и заставило впервые увидеть, насколько маленькой была моя жизнь. Я хотел чего-то большего, чем я сам, чего-то за пределами Техаса. Я хотел служить своей стране, и я хотел быть в мире разведки. Это вырвалось из меня, как будто я годами держал это внутри.

— Я хочу пойти на войну, — сказал я.

* * *

— Не понимаю, зачем тебе это, — сердито сказала моя мама. Была середина 2002 года, прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я записался в армию. Сначала я не понял, о чем она говорит, но она прервала меня.

— Тебя искал армейский вербовщик, — сказала она. По выражению ее лица я мог сказать, что в ее голове крутились всевозможные ужасные мысли о войне. Вербовщик рассказал ей все, что я завербовался, что я иду в армию. — Это правда? — спросила она.

Я кивнул.

— Не волнуйся, — сказал я ей, когда она заплакала.

Я ненавидел все, что причиняло ей боль. Я пытался сказать ей, что люди из армейской разведки никогда не ходили на передовую. Что я ни за что не пойду на войну. Но ничто из этого, казалось, не имело смысла. Она продолжала качать головой, а слезы катились по ее лицу, как будто все, что она могла спросить, было почему. Почему кто-то, кто никогда и не заикался обо всей этой… военщине, что ли?.. вдруг свернул на этот путь — и даже не сказал ей?

Мы были близки. Моя мама воспитывала меня одна в Кэти, штат Техас, крошечном городке недалеко от Хьюстона. Немногие когда-либо заходили слишком далеко, и город был одержим только двумя вещами: оружием и футболом. Гордостью заведения была футбольная команда средней школы Кэти, которая выигрывала чемпионат штата почти каждый год, когда я там был. «Тайгерс» — тигры. Наш стадион был почти таким же большим, как у некоторых профессиональных команд.

Мой отец ушел, когда мне было три. Кто знает, куда он делся. Время от времени он звонил, но затем исчезал на годы. Он говорил на пяти языках и постоянно путешествовал по всему миру, и долгое время я думал, что он шпион. Возможно, часть меня надеялась, что он был чем-то большим, чем просто эгоистом — так похожим на то, что было в куче других семей вокруг меня. Может быть, я где-то в глубине души унаследовал и его характер перекати-поля.

Мы жили в одноэтажном доме в пригороде. Мама гордилась тем, что забрала меня из маленьких квартир, по которым мы скакали, пока она искала работу. Задний двор был похож на футбольное поле, а на переднем дворе росло единственное дерево высотой около шести футов, посаженное в тот день, когда мы туда переехали. Это дерево никогда не становилось выше за все годы, что я там жил, как будто оно просто растрачивало свою жизнь, молясь о том, чтобы немного воды спасло его.

Мама была стройной и спортивной, всегда с короткой стрижкой каштановых волос. Она работала программистом в крупных нефтяных компаниях и имела свой бизнес на стороне. Я уверен, что не ценил всего, что она делала в то время — мы несколько отдалились когда она пропадала на работе, — но сейчас я ею восхищаюсь. Она всегда говорила о важности уважения к другим, о том, как важно иметь сильный характер и быть джентльменом. Быть джентльменом было особенно важно для нее. Она заставляла меня читать книги об этом и дала мне подарочные сертификаты на занятия по этикету, на случай если я встречу девушку. Ну, правда, всех девушек которых я встречал она терпеть не могла. Не дотягивали они до маминых стандартов, так что в конце концов я перестал приглашать их домой.

В те времена, когда моей маме приходилось играть роль отца, она знала, как установить закон, пусть даже с помощью боли. Однажды в девятом классе она застукала меня за тем, что я пил пиво и курил сигареты в доме соседа, и взялась за ремень. Этот вид дисциплины она узнала, когда росла на ферме рядом с Буффало, штат Нью-Йорк. «Простиииии», — твердил я, но бестолку. А потом в тот вечер я застал ее плачущей в ванной.

В тот день, когда я сказал ей, что бросаю колледж, чтобы вступить в армию, она плакала, казалось, часами. Но она никогда не пыталась отговорить меня. Ни в тот день, ни через несколько дней, хотя все ее друзья говорили ей, что она сумасшедшая, раз позволила мне отправиться на войну. Остальные члены семьи сказали ей, что она была ужасной матерью из-за этого и позволила дегенератам-политикам распоряжаться моей жизнью.

Моя мама была не одинока в попытках разобраться во мне. Мои друзья тоже не знали, что с этим делать. Один даже сказал, что я слишком умен для этого. Мол, армия для тех, у кого не хватает мозгов найти настоящую работу. Другие мои друзья никогда не были откровенно грубы, но я знал, что они смотрели на меня свысока за то, что я не закончил колледж и пошел простым рядовым. Я не осуждаю их — мне просто пофиг.

* * *

Мне было восемнадцать, когда в 2002 году я отправился в учебку в Форт Джексоне, Южная Каролина.

Мы назвали ее «Расслабуха» Джексон. У всех ветеранов есть своя базовая история тренировок — отжимания, бег, все эти говноразговоры. Это была пустая трата времени. Я просто хотел пойти на войну.

Двенадцать недель спустя я отправился в разведшколу в Форт-Уачука, штат Аризона. Это был январь 2003 года, за два месяца до начала войны в Ираке. Вторжение в марте застало нас всех врасплох. Мы думали, что в центре нашего внимания Афганистан, но недавно все переключилось на Ирак, и мы слышали только о Саддаме Хусейне и его оружии массового уничтожения. В ночь, когда армия вторглась в Ирак, всех созвали, и руководитель программы сказал нам быть готовыми к тому, что должно было произойти. «Будь то Афганистан или Ирак, будь готов. Скорее всего, вы все скоро окажетесь в зоне боевых действий».

Форт Уачука был огромным местом, расположенным на возвышенности над прерией. Мы были недалеко от мексиканской границы, так близко, что могли видеть дирижабли таможенного и пограничного патруля, которые всегда находились высоко в воздухе, высматривая нелегалов. Я думал, что в Техасе жарко, но в Уачуке было просто пекло.

Я набрал достаточно высокий балл на квалификационных тестах в армию, чтобы претендовать на любую работу в разведке, которую я хотел — кибернет, допрос, обработка источников, сигнальная разведка, что угодно. Я выбрал анализ разведданных, потому что они делали все сразу.

Разведшкола была похожа на колледж с ускоренным темпом обучения, множеством занятий и ночной зубрежкой. Чтобы претендовать на работу, мне пришлось пройти кучу тестов на высшем уровне, иначе я рисковал вылететь. Я учился в школе анализа, но мы жили в одной общаге с допросчиками, обработки источников и РЭБ.

Мы вставали всем классом — шестьдесят солдат из разных слоев общества — в 6 утра каждый будний день и тренировались всей группой, пробегая мили по пустынным тропам, которые огибали массивную базу, а затем отправлялись на занятия на весь день. Свет тушили в 21:00. Те, кто не тянул отсеялись и вернулись домой за первую пару недель. Если вы провалили тест, что может произойти просто из-за того, что вы пропустили один или два вопроса, у вас был один шанс изучить материал и пройти повторное тестирование. Если вы снова потерпите неудачу, вы вылетаете. Без исключений. Я быстро стал командиром курсантского взвода. Это означало, что я отвечал за утренние тренировки, строевую и проведение разведывательных совещаний в классе.

Каждую неделю проводилось очередное занятие по новому предмету разведки, но большая часть материала казалась устаревшей. Они буквально все еще обучали нас сражаться с русскими и коммунистами на больших полях сражений, с танковыми батальонами и тысячами человек. В программе все еще оставалась морзянка. Несколько дней мы все толпились вокруг настольной карты, где мы расставляли фигуры на доске, наша армия против русских. Мы говорили о том, как мы будем маневрировать вокруг них, как будто это была рискованная игра.

Не было абсолютно никакого обучения методам борьбы с терроризмом или тому, как нацеливаться на террористические сети и небольшие, изолированные террористические ячейки. Ничего о нетрадиционной войне, которая появилась в эти дни — не о массовых разборках на поле боя. Когда я спросил об этом, инструкторы просто сказали, что это стандартная тренировка.

Единственное, чему я научился очень хорошо, — это читать карту, пользоваться компасом и быстро определять координаты. Если бы я заблудился в джунглях, я бы выбрался быстрее других. А еще у меня прорезался талант выявлять аномалии в донесениях разведки, выявляя детали, необходимые для уничтожения скрытых формирований противника в наших выдуманных сценариях войны.

В один из моих последних вечеров в школе я встретил пилота, который учился управлять дронами. Он был участником совершенно нового учебного курса в рамках более широкой военной программы беспилотных летательных аппаратов, которая в то время, в 2003 году, едва стартовала. Я был заинтригован дронами, но знал о них очень мало. Беспилотники все еще были очень незначительной частью вооруженных сил. Недавно я прочитал об одном из первых ударов беспилотников в Йемене в конце 2001 года по лидеру «Аль-Каиды» Абу Али аль-Харити, который стоял за ударом по эсминцу «Коул». Аль-Харити разнесло на атомы, когда ракета с беспилотника попала в четырехдверный седан, на котором он ехал по сельской местности, ни он, ни и другие террористы, находившиеся с ним в машине, так и не успели понять, что их убило.

Первые вооруженные беспилотники только начали подниматься в небо в Ираке и Афганистане, их действия были окружены кучей слухов, что разжигало любопытство. Я был очарован возможностями беспилотных летательных аппаратов. И все же, казалось, это было где-то далеко, на расстоянии световых лет. Пилот посетовал, что в то время он был одним из очень немногих, кто обучался управлению дронами в Форт Уачука. Для него это казалось неважным среди других программ, готовящихся к битве. Он хотел летать на вертолетах «Апач». Из-за ограниченного парка беспилотников пилот сказал, что он даже не знал, будет ли для него достаточно работы. «Кто знает, чем я в конечном итоге займусь», — сказал он немного безнадежно. «Я, вероятно, даже не попаду на войну».

Я и еще десятка четыре новичков получил приказ о назначении вскоре после окончания учебы. Я оказался в тройке, отобранной из группы поддержки сил спецназначения из-за высоких оценок. Пока остальные отправлялись на Аляску формировать новую армейскую бригаду и отмораживать свои задницы, я направлялся в Афганистан. В моих официальных приказах говорилось, что я должен явиться в 3-й батальон 1-й группы сил специального назначения, подразделение «Зеленых беретов», дислоцированное в штате Вашингтон.

Перед отъездом я отслужил три недели в воздушно-десантной школе в Форт-Беннинге, штат Джорджия, где прыгал с парашютом с самолетов. Только сейчас я смог немного собрался с мыслями. За все время в школе, я на самом деле не успевал думать о том, во что ввязался.

Мне придется заканчивать эту стрельбу с вертолета? Будут ли талибы стрелять в меня из-за каждого угла? Черт возьми, я меньше недели тренировался со старыми штурмовыми винтовками М-16 в школе. Ноутбуку не место в зоне боевых действий. Я не готов к этому.

Я сидел один в транспортном вертолете, направлявшемся прямо к линии фронта.

«Чинук» доставлял меня в мой новый дом, лагерь за пределами Джелалабада, в самой восточной части Афганистана. Это был 2005 год, после примерно двух лет обучения и бюрократических проволочек.

Мне было двадцать лет, и именно здесь начиналась моя первая командировка. По случайному совпадению, здесь же было одно из самых опасных мест в мире. Здесь последний раз видели лидера «Аль-Каиды» Усаму бен Ладен, прежде чем он исчез после 11 сентября. Новостные каналы преподнесли это как нечто дикое — отрубленные головы, женщин, забитых камнями до смерти, детей, изнасилованных собственными родителями. Я не знал, чего ожидать, когда приземлился. Я просто предположил, что талибы были повсюду.

Афганистан — прекрасная страна, когда забываешь обо всех смертях и разрушениях. Дома я привык к большим городам, красивым домам с крышами. Здесь такого было мало. В основном здесь были продуваемые всеми ветрами хребты, горы с редкими глинобитными хижинами. Сверху было видно людей, передвигающихся на тележках, запряженных в ослов, семьи, которые купались в речушках, куры и крупный рогатый скот разбегались, когда над ними проходил грохочущий «Чинук».

Мы летели над высокими горами и извилистыми долинами, пилоты и экипаж следили за талибами или признаками пуска ракет класса «земля-воздух». Даже с берушами для ушей, которые мне выдали, грохот винтов «Чинука» мешал мне слышать собственные мысли. Бортстрелок сидел в проеме, глядя на бесплодный пейзаж, когда мы огибали вершины холмов. Я повернулся направо и выглянул в маленькое круглое окошко внутри вертолета, когда мы пролетали над группой пастухов, идущих рядом с отарой овец. Я наблюдал за проносящейся мимо землей, держа палец на спусковом крючке винтовки. Я задавался вопросом, поверят ли вообще мои старые друзья, что я это вижу. Да, долог путь от Кэти.

Как аналитик разведывательной информации, «интель», я должен работать с командой «Зеленых беретов», развернутой в этом районе. Я должен быть их наблюдателем на местах, анализируя и собирая любую информацию, какую только мог, об угрозах нашей маленькой команде, убедиться, что они знают обо всем, что происходит. Я должен помочь им лучше понять местное население, собирать информацию от действующих здесь шпионов и формулировать рекомендации о том, куда нашей команде нужно отправиться. Я поговорил с местными племенами, убедившись, что понял о них все, прежде чем наша большая группа встретилась со старейшинами. Племена также были моими источниками информации о передвижениях талибов, за которыми мы охотились. В основном мы были там, чтобы завоевывать сердца и умы, что означало подружиться со старейшинами, которые были ключом ко всему.

Задача была слегка монументальная, учитывая, что нас было всего пятнадцать среди сотен тысяч афганцев. Мы были предоставлены сами себе, ближайшая крупная военная база находилась в сотнях миль отсюда.

Вскоре показался Джелалабад. «Чинук» пролетел над городом и снизился в нескольких милях от него в чистом поле. Вокруг ни следа цивилизации кроме скопления глинобитных хижин с возделанными участками. Пейзаж украшали величественные снежные вершины на заднем плане. В самом Джелалабаде было больше цивилизации, чем в других частях страны; некоторые называли его Палм-Спрингс Афганистана. Я бы не подумал, что Палм-Спрингс может быть таким.

Два камуфлированных под пустыню «хаммера» без дверей и ветровых стекол резко остановились, когда я вышел из вертолета. Команда из десяти зеленых беретов выскочила наружу. Следом ехали две «Тойоты», в которые набилось десятка два местных ополченцев — уже седые, бородатые, в традиционной афганской одежде, вооруженные «Калашниковыми» и РПГ.

Зеленые береты выглядели как настоящие головорезы. Все обросли густыми бородами, как будто только что пережили тюрьму талибов. Некоторые были в бейсболках полиции Нью-Йорка. Они были вооружены до зубов, пистолеты были окрашены в разные цвета камуфляжа, с оптическими прицелами. Единственное, чего не хватало, это лошадей, на которых, как я слышал, они ездили, чтобы слиться с местными. «Будь жестче и меньше похож на ботаника-интеля, все пялятся на тебя», подумал я.

Один из парней подбежал и спросил:

— Ты интель?

— Да, — прокричал я, пытаясь переорать грохот двигателей удаляющегося «Чинука».

Я выделялся: чисто выбрит, свежая стрижка, совершенно новая форма, на моем новом пистолете все еще сохранилась смазка.

— Добро пожаловать в команду, мы рады что ты у нас есть[10], — сказал он и осклабившись добавил: — Начинай отращивать волосы. Тут не учебка.

Всего в отряде было 15 американцев и 80 афганских ополченцев. Мы были одними из первых, кто занял аэродром Джелалабада. Взлетка все еще была усеяна остовами танков и самолетов российского производства, брошенных невесть когда. Некоторые участки были обложены камнями, окрашенными в красный цвет — это означало минные поля.

Я подумал, что меня разыгрывают, когда парни показали мне мой новый дом, подземную тюрьму, которая когда-то была домом для Аль-Каиды и Талибана. Она была запрятана под старым терминалом. Моя тюремная камера? Построенный из бетона, с облупившейся желтой краской, с хлипкой фанерной дверью. Очаровательный штрих — на стене остались следы когтей. Сколько же народу тут довели до потери рассудка?

Следующие нескольких месяцев я познавал, что значит быть специалистом по разведке. Я отрастил бороду и сменил форму на шальвар-камиз[11] и тюбетейку куфи. Мы мотались по отдаленным деревням, встречались с местными жителями и лидерами племен, одновременно собирая разведданные. Иногда люди не могли отличить нас от местных. Было немного похоже на роль путешественников-первопроходцев эпохи географических открытий. Некоторые районы Афганистана были настолько отрезаны от мира, что люди думали, что тут все еще стоят русские.

В Афганистане я отпраздновал двадцать первый день рождения. Команда праздновала вместе со мной, в мою честь выпили несколько бокалов «почти пива» — безалкогольной бодяги со вкусам «Бадлайта» (употребление спиртного было строго запрещено). У моих сверстников дома, не могло бы уместиться в голове, как можно праздновать совершеннолетие без грандиозной пьянки на всю ночь. Может быть, им лучше и не знать. Наверное, именно затем я и остальные солдаты здесь — чтоб им никогда не пришлось этого узнать.

Это был первый раз, когда я столкнулся с дроном. Я никогда не видел ничего подобного. «Рэйвен» — легкий беспилотник, предназначенный для запуска с руки для быстрого взгляда за горизонт. Время полета составляло примерно час-полтора, стандартная рабочая высота составляла 30–45 метров, максимальная дальность полета — чуть меньше десяти километров. Ценник — чуть больше двух моих годовых зарплат.

— Хочешь покажу прикол? — спросил «зеленый берет» Гарт, который привез беспилотник в наш лагерь. В тот день вся наша команда решила сделать перерыв и пожарить гриль.

Гарт подбросил аппарат вверх, и он с жужжанием унесся в яркое небо. Единственное, что сразу привлекло мое внимание, это то, насколько громко это было, действительно громко, как пчелиный рой у меня в ухе. Эта штука никак не могла подкрасться к врагу. Даже когда он исчез за горизонтом, его все еще было слышно.

Как в видеоигре, он управлял дроном с помощью пульта дистанционного управления. Это напомнило мне олдскульную портативную «Сегу-Генезис» с видеоэкраном посередине и двумя джойстиками по бокам, один для камеры дрона, другой для регулировки высоты.

Запуск беспилотника RQ-11 «Рэйвен». Фото сделано в Ираке в 2006 г.

— Аллаху акбар, Аллаху акбар.

Я стою на коленях, босиком. Мои руки, колени и лоб прижаты к маленькому коврику с короткой шерстью на бетонном полу.

— Аллаху акбар, Аллаху акбар.

Солнце только выползало из-за горизонта, когда я читал мусульманскую молитву на арабском, строчку за строчкой. Я продолжал прижиматься лбом к ковру, а затем встал, повернувшись лицом в сторону священного города Мекки — так, как меня учили.

Другие молились вокруг меня в большой пустой комнате, голоса эхом отражались от стен. Мой Коран лежал на земле позади меня.

После того, как я закончил молиться, я собирался присоединиться к своей группе, чтобы начать подготовку нашей атаки на конвой, перевозивший высокопоставленную персону из Соединенных Штатов. Моя группа была экстремистичнее самых экстремистских групп. Другие мусульмане не понимали, что только мы были истинными потомками Аллаха. Тем, кто не понимал нас, обязательно нужно умереть, иначе никак.

У нас было лишь короткое окно, чтобы провести правильную атаку. Наши братья сообщили, что американский VIP и его вооруженный эскорт будут двигаться на юг по грунтовой дороге недалеко от нашей деревни. Наша засада должна была быть тщательно спланирована.

— Вы должны понимать образ мыслей террориста, — сказал позже инструктор, выводя меня из оцепенения после дозы промывания мозгов. Я слышал это всю неделю — это было зеркальное отражение тайных тренировок в лесной глуши Северной Каролины.

Я носил полный головной платок, скрывая лицо, другие могли видеть только мои глаза. Это была тренировка террористов, разработанная специально для того, чтобы научить немногих из нас быть такими же, как враг, чтобы мы могли сражаться с ними.

Каждый день с восходом солнца начинался с пробежки кругов на скорость вокруг здания и чтением сур из Корана. Остаток дня мы были исламскими террористами, планирующими атаки, молились, стреляли из иностранного оружия, такого как АК-47, гранатометов, тяжелых дробовиков. Мы устраивали ложные засады на конвои, планировали похищения высокопоставленных чиновников и планировали наши собственные самоубийственные миссии.

Однажды мы узнали, как упаковать жилет смертника с шарикоподшипниками для максимального уничтожения мирных жителей на нашем пути. Когда я взял его в руки, я был удивлен его легкостью. На ощупь это было похоже на охотничью куртку. Было бы легко передвигаться с жилетом в густонаселенном районе незамеченным и нажимать на спусковой крючок, увеличивая число погибших.

Иногда легко забыть, в чьей ты команде: Соединенных Штатов или Аль-Каиды. К этому добавилась бессонница. Вы проводите достаточно времени, одержимо думая и делая вещи, как кто-то другой, и вы становитесь этим кем-то другим.

Пропагандистские видеоролики, найденные на Ютубе или в ДаркВебе еще больше размывали эту линию. В них они показывали, как солдаты США расстреливали невинных гражданских. Я запомнил один такой: сперва американский солдат стрелял из M-16, потом кадр сменялся и показывали раненого ребенка. Выглядело как будто солдат застрелил его.

Это был один из самых странных тренировочных лагерей, в которых я бывал. Отчасти — нам промывали нам мозги, теми же методами, которыми «Аль-Каида» промывала мозги своим новобранцам, чтобы убедить их, что их долгом было убить как можно больше жителей Запада. Слыша достаточно об этом изо дня в день, я мог понять, почему террорист так думает, если старейшина или религиозный деятель, которому они доверяют, скармливает им эту ложь. Эти варвары, проклинающие нашу страну, выросли неспособными понимать что-либо еще.

— Почему они нас так сильно ненавидят? — спросил я одного из инструкторов.

— Потому что у них извращенный взгляд на ислам, — сказал он.

Я этого не понял. Меня не учили смотреть на других с такой ненавистью. Я ничего не сделал нашим врагам, на самом деле совсем наоборот. Когда мы были в Афганистане, наша группа спецназа доставляла продукты питания и медикаменты нуждающимся семьям. Однажды мы даже вызвали вертолет с американскими медиками на борту на нашу базу, чтобы оказать помощь маленькому афганскому ребенку, который не мог ходить.

Пришел бывший агент ФБР и показал нам видео террористов-смертников. Один из них открывался зернистым изображением переполненного рынка в городе где-то на Ближнем Востоке. Сообщники террориста сняли сцену на видео с крыши неподалеку. К переполненному кафе подъезжает, казалось бы, безобидный грузовик, как будто он собирается кого-то высадить — и через пару секунд взрывается, счет жертв шел на десятки.

— Это — зло, которое существует в мире, — сказал нам экс-агент. — Ты охотишься именно за такими людьми.

В самом сердце рождалась ненависть к ним, к их образу жизни, угрожающему самому существованию Америки. Ненависть выбивала из колеи, но она придала мне смелости.

Несколько месяцев спустя меня послали на новую миссию, на этот раз в Ирак. Сентябрьской ночью наш транспортник C-17 резко заходил на посадку на ВПП близ Багдада. Повстанцы, как известно, могли засесть в засаде с ПЗРК, поэтому мы были в полной экипировке — бронежилет, шлем, автомат со снаряженным рожком. Я был готов к худшему.

2005 год в Ираке был смертельно опасным. Повстанцы устроили нам настоящую кровавую баню: по меньшей мере 844 американских военнослужащих были убиты, около половины из них в результате подрыва самодельных бомб, заложенных на дорогах. Раненных — больше, конечно. Саддама Хусейна схватили еще два года назад[12], и Соединенные Штаты передали власть временному иракскому правительству. Но страна по-прежнему оставалась пристанищем националистических и мусульманских групп, борющихся с нами, с лояльными нам властями — и друг с другом.

Каждая группа хотела получить свой кусочек Ирака, а силы США были разбросаны по всей стране. Тут была и ушедшая в подполье саддамовская партия «Баас», была мусульмане-шииты, связанные с сопредельным Ираном, были радикальные сунниты — и были моджахеды «Аль-Каиды». Последние потихоньку брали вверх. Их огромным преимуществом была чистая, незамутненная жестокость. Они верили, что убивают ради Аллаха, и даже собратья-мусульмане-сунниты не встали бы у них на пути.

Когда наш самолет приземлился, я представил себе шеренгу «плохих парней», встречающих на снаружи с РПГ и автоматами. Приготовься, подумал я, сжимая свой штурмовой карабин M4.

Но ничего не случилось. И когда задний пандус опустился, никто в нас не стрелял. На аэродроме не было даже бронированных грузовиков. За нами приехали только четыре или пять белых автобусов, покрытых слежавшейся пылью. Мы побросали внутрь наши сумки под ним. Что, черт возьми, это такое? Это было похоже на какое-то зафрахтованное приключение.

Это было странно, и становилось только страннее. Наши автобусы выехали из аэропорта, и я наблюдал, как проносились городские улицы. Улицы выглядели бесплодными и почти призрачными, полностью обнесенные колючей проволокой и цементными барьерами высотой в три фута для защиты несанкционированных гражданских лиц от проникновения в лагерь.

Почему водитель, по крайней мере, не ведет машину быстро? Как насчет снайперов?

— Да вы издеваетесь. — сказал я, когда мы миновали зону безопасности у аэродрома. Теперь автобус проезжал мимо торгового центра. Мимо «Пиццы Хат». «Бургер Кинга». Мимо плаката, зазывавшего на уроки сальсы в пятницу вечером.

— А тут разве не война? — Недоверчиво сказал я. Солдат рядом только пожал плечами.

Это был Кэмп-Таджи, огромная база, построенная на месте одного из старых объектов химического оружия Саддама. Армия переоборудовала большинство зданий, а также построила свои собственные, так что от старого дворца мало что осталось. С таким же успехом это мог быть Толедо.

В маленькой душной комнатке на базе работали десятка два разведчиков. Я систематизировал информацию, создал папки с досье, содержащие документы, собранные нашими командами спецназа на местах, о местных лидерах противника или группах ополчения, которых мы хотели захватить или убить.

На некоторые целей накопились файлы в сотни страниц, на других были лишь крохи информации. Система досье была тщательно продумана, полное досье должно было включать все, начиная с личных данных врага и истории его террористической деятельности, заканчивая картами района, где он жил или действовал, и любыми особыми приметами — родинками на шее или сломанным носом.

Но большинство целей не были так хорошо известны. Помимо пробелов в личных досье часто было неясно, какую роль они играли в террористической структуре. Нет, я не фанатик, идущий за тем, на кого укажет Дядя Сэм — я вполне способен задаваться вопросом, были ли они на самом деле плохими и заслуживает ли доверия полученная информация и ее источник. Но это можно было проверить.

Вы можете представить все отчеты. По сути, мы стали фабрикой по производству отчетов. И для чего? Проблема заключалась в том, что по нескольким нашим отчетам действительно были приняты своевременные меры. Но многие командиры, получив наши отчеты чего-то ждали, говорили, что им нужно время, чтобы подготовиться к реальной миссии. Они тратили по три дня, просто обсуждая миссию без каких-либо действий. Думали ли они, что кто-нибудь из этих террористов-фанатиков, обнаруженный на улице, будет ждать на одном месте, пока они готовятся?

У нас было название для такого рода обреченной на провал работы: «самолижущийся рожок мороженого». Это означало создание разведывательного продукта ради его создания. Занятая работа. Мы, вероятно, потеряли десятки жизней, пока занимались ею.

Каждую ночь я сидел на своей койке, испытывая зуд от желания отправиться куда-нибудь еще. Вы не могли бы вести настоящую разведывательную работу из компьютерного зала за линией фронта. Это заставило меня усомниться в своей самооценке — неужели я годами тренировался, чтобы все это забылось, пока террористы планировали свою следующую атаку?

Проходили дни, и вскоре я больше не мог этого выносить. Я взорвался.

Я разговаривал по телефону с капитаном спецназа на севере Ирака, когда ситуация накалилась. Наша аналитическая секция вычислила точный адрес плохиша, капитан мог бы добраться до его дома просто на «Хаммере».

Это был известный производитель оружия, дока в изготовлении и установке самодельных взрывных устройств, убивших так много наших парней.

Прошло уже три недели, а спецназовец и не думал реагировать. Меня это начало подбешивать.

— Почему вы его не берете? — сказал я. Командир был старше меня по званию, но мне было все равно. — Парни, чего вы ждете?

— Притормози, — сказал он, объяснив, что они все еще планировали атаку, но было много переменных. — Ты не понимаешь, как проворачиваются такие дела.

Он не лез на рожон. Но я знал, о чем на самом деле думал командир: вы сидите в штабе в уютных кондиционированных кабинетах, а я — в палатке без душа. Не лезь в мои дела и возвращайся в свою гребаную «Пиццу Хат».

Я бы сделал все, чтобы выбраться из лагеря «Пицца Хат», поэтому, когда в конце 2006 года позвонили из секретного разведывательного подразделения, я ухватился за возможность увидеть мир разведки с другой стороны.

Я вернулся в Штаты зимой до официального окончания командировки. После пары пересадок я оказался на засекреченной базе на северо-востоке. Я бросил свою сумку на двуспальную кровать в трехэтажном здании. Голова еще кружилась после долгого перелета, но было не так много времени, чтобы отдышаться. Я прошел несколько ознакомительных лекций и закончил день в общем баре с полусотней других новичков. Шпионы и шпионаж — мы знали об этом мире все. По фильмам.

Ежегодно такие небольшие группы военнослужащих всех видов вооруженных сил отбираются для прохождения разведывательной подготовки. О деталях сказать не могу, они секретны, как и название структуры, которая нас выбрала. Я проходил подготовку и был сертифицирован как оперативник, оперативный сотрудник, как их называют в наших кругах. Это была докторская степень по подготовке шпионов.

— Мало кому выпадает такая возможность, — сказал один из инструкторов в ту первую ночь, когда мы толпились среди десятков новобранцев или студентов в столовой. — Вы лучшие и ярчайшие представители своего поколения, но это очень сложный курс.

Большинство инструкторов были гражданскими, но были среди них и офицеры военной разведки. Они были там, чтобы дать нам направляющего пендаля и научить нас шпионскому ремеслу. Мы собирались стать частью элитного и тайного класса.

— Вы — новое поколение шпионов, — сказал он нам. — Добро пожаловать на ферму.

Так они назвали это место: Ферма[13].

Когда я вернулся в свою комнату той ночью, я беспокоился о камерах. Я заглянул за зеркало на стене и вдоль краев пейзажной картины. Я был уверен, что они начали наблюдать за мной — и оценивать каждое движение. Я был немного параноиком, но именно это чувство лагерь вызвал у всех нас.

В течение нескольких недель лагерь был похож на одну большую игру «шпион против шпиона», которая разыгрывалась в американском городе среднего размера вокруг нас, причем местное население часто пребывало в неведении относительно того, что мы делали. Наши миссии включали в себя обнаружение, оценку и вербовку иностранных агентов, которые могли бы предоставить Соединенным Штатам важную информацию.

Я носил множество личин. Визажисты научили меня, как выглядеть намного старше своих двадцати двух. Я примерял седые парики, учился менять походку и осанку, чтобы казаться старше, красить и стричь накладные усы. После практических занятий у меня была пара разных личин, которые я мог надеть примерно за десять минут подготовки, и даже моя собственная мать не узнала бы меня.

Тем не менее, к маскировке требовалось некоторое привыкание. Каждый раз, когда я смотрел в зеркало заднего вида на задании, я чувствовал себя немного нелепо в цветном парике, как будто я взрослый, играющий в Хэллоуин не по сезону. Но местные, похоже, этого не заметили. Я зашла в круглосуточный магазин и заплатил за чашку кофе, а парень за кассой даже не взглянул на мой хипповский хвостик. Я обедал в местной забегаловке, и официантка посмотрела на меня так, словно я был обычным усатым чуваком.

Ферма открыла мне глаза на своего рода невидимый мир, который разворачивался вокруг нас. Он немного напоминал «Матрицу», где лишь немногие счастливчики видели, что действительно скрывается за повседневной рутиной. Вы когда-нибудь замечали отметку мелом на случайной стене в торговом центре? Или как группа автомобилей, внезапно нарушает строй на переполненном перекрестке и начинает беспорядочно двигаться? Научившись на Ферме видеть тайный мир ты уже никогда не будешь прежним.

Впервые меня научили завязывать галстук, шить костюмы и заказывать бокал скотча по определенному случаю. В некотором смысле Ферма научила меня тому, чего не сделал мой отец, когда я рос, а именно тому, как стать джентльменом.

По ночам я посещал имитационные вечеринки с коктейлями, где я научился «подставлять» иностранных сотрудников, которые имели особый доступ и занимали должности на разных уровнях власти — генерала, иностранного посла, светскую львицу. Это не сильно отличалось от обычного бизнесмена, пытающегося наладить связи на светском мероприятии.

Агентурная разведка, или то, что мы называли HUMINT[14], сводился к выяснению чужих слабостей и умению обратить эту слабость в свою пользу. Нужны ли источнику деньги? Есть ли у него странные сексуальные вкусы? Хотел ли он помочь своей стране?

Хуже всего были отчеты. После любого взаимодействия нужно было подробно записать: с кем я разговаривал, по каким улицам я проезжал, что именно сказал источник, чего он не сказал, о чем, как я думал, он думал, мой план на следующую встречу, описания любых людей или машин, которые, как я думал, следовали за мной. Были ночи, когда я не спал далеко за полночь, сочиняя о каком-то бессмысленном взаимодействии.

Ферма дала мне многое. В двадцать два я был там самым молодым.

Шли недели, и я начал понимать, что учебный курс Фермы не совсем похож на фильмы о Джеймсе Бонде. Даже до приезда я не был настолько глуп, чтобы думать, что меня будут учить водить быстрые машины, ужинать с красивыми женщинами и убивать людей. Но мне было двадцать два. Я думал, что мне это, по крайней мере, понравится.

Однако, со временем я начал понимать, что жизнь шпиона невероятно скучна.

Ну, может быть 10 процентов ее — это и правда секс, крутые гаджеты из фильмов, вроде бумаги, растворяющейся в воде, потайных отделений в портфелях, поддельных паспортов, водительских прав и кредиток. Но остальные 90 — вождение весь день, заметание следов и написание документов — полный отстой. Через некоторое время это начало меня раздражать. Действительно ли я хотел быть шпионом? Было ли в этом что-то еще?

Однажды я получил ответ.

Инструктор привел нас в темную комнату и включил видео. «Это для мотивации», — сказал он. Видео было снято с беспилотника, который облетал вокруг тренировочного лагеря «Аль-Каиды» в каком-то глубоком, скрытом уголке Ближнего Востока. Лагерь был пыльным и по-спартански убранным, вокруг разгуливали десятки мужчин с оружием. В какой-то момент стажеры сели и, судя по камере дрона, слушали речь инструктора.

Затем из ниоткуда с дрона сорвалась ракета «Хеллфайр». В одной ослепительной вспышке белизны ракета уничтожила лагерь — и всех, кто в нем находился. Там должно было быть больше сотни человек. Части главной хижины внутри нее были подброшены в воздух, почти плавая в замедленной съемке, когда камера дрона меняла ракурсы, чтобы увидеть полное опустошение. Когда дым рассеялся, мы увидели, что на земле были тела.

Я никогда не видел атаки дронов.

До этого я испытывал двойственные чувства по поводу того, чем я собирался заниматься в мире разведки. Но просмотр видео с дрона сфокусировал меня. Это были террористы, и они были мертвы.

Я нашел свой главный интерес.

Но я понятия не имел, как этого добиться. Что я действительно знал, так это то, что с Управлением, вероятно, ничего не получится. Мой контракт с Вооруженными силами заканчивался только через три года. Это означало, что все, что я делаю для Управления, должно было проходить через Пентагон. Управление не сотрудничало с военными в программе беспилотников, у них была своя собственная. Так что, насколько я мог судить, в эту программу мне путь был закрыт. Здесь мне была уготована жизнь вербовщика агентов и сборщика разведданных по заданиям из какого-нибудь посольства. Что означало написание отчетов. Множества отчетов.

Когда я сказал одному из инструкторов, что хочу уйти, он посмотрел на меня так, будто у меня две головы. В армии нас учат ничего не бросать. Это не в нашей крови, и даже мысли о том, чтобы бросить курить, заставляют вас чувствовать себя слабыми. В тот вечер ко мне пришел главный инструктор.

— Зачем уходить сейчас? — спросил он, сказав мне, что я совершаю большую ошибку. — У тебя две недели до выпуска.

Он провел следующие два дня, пытаясь убедить меня остаться. Его последняя попытка была предпринята ранним утром в итальянском ресторане на нижнем этаже элитного отеля. Это было в середине одной из наших последних шпионских игр. Я остановился в отеле под чужим именем, в разгар поиска и сбора разведданных о заговоре против иностранной страны.

Шпион снял пальто и шляпу, затем сел. Он был шпионом старой школы времен холодной войны, с густыми усами. Он был на этой работе десятилетиями.

Он не терял времени даром. Вокруг было немного других.

— Немногим выпадает такой шанс, — сказал он низким голосом, отрепетированным за годы службы.

Я кивнул, потому что знал, что это правда.

— Ты создан для этой работы, и мы думаем, что тебе нужно пересмотреть свои планы. Почему бы тебе не взять еще несколько дней отдыха, чтобы все обдумать? Все останется между нами.

Мы разговаривали около тридцати минут. Но я уже принял решение. Я знал, что нужно было сделать и куда я хочу идти.

— Извините, — сказал я.

Последнее, что я помнил, это как он пожимал мне руку. Он встал из-за стола, надел пальто и цилиндр и направился прямиком в солнечное фойе. Он никогда не оглядывался назад.

Той ночью я сел в самолет и зарегистрировался в дерьмовом мотеле в Мэриленде.

Я ждал там своего следующего задания в тумане неуверенности относительно того, что будет дальше. Повсюду были разбросаны пивные бутылки и коробки из-под пиццы. У меня на двери больше трех недель висела табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ».

Я проснулся на старой заплесневелой раскладушке от криков.

— Прилет, прилет! — крикнули откуда-то из четырехэтажного здания. Я моргнул, просыпаясь. Пыль заполнила мои ноздри от раннего утреннего воздуха. Но прежде чем я смог сесть, в крышу вошла минометная мина.

Здание содрогнулось от удара, за которым быстро последовали еще двенадцать. Я отсчитывал, как долгие секунды на часах.

Вокруг меня на ржавых койках лежали двадцать других солдат. У некоторых, как и у меня, были проблемы со сном, и они просто лежали с открытыми глазами, глядя на фанерные потолки, из щелей в которых при каждом ударе раствора сыпалась пыль, и, вероятно, задавались вопросом, когда же все это обрушится, как лепешка.

Было всего 6 утра, впереди еще целый день минометных обстрелов. Местные жители, ставшие врагами, нападали на нас всю неделю, один за другим, окружая нас, как акулы, и мы мало что могли сделать, чтобы отомстить. И хотя наши люди могли нанести ответный удар, военные правила ведения боевых действий в то время не позволяли этого. Приятный подарок врагу из штаба, находящегося вдали от боевых действий, который беспокоился, что боевики ведут огонь из домов, занятых ни в чем не повинными мирными жителями. Но мы утешались тем, что эти минометы были недостаточно мощными, чтобы пробить здание. По крайней мере, пока.

Тремя месяцами раньше в номере мотеля в Мэриленде раздался звонок. Я получил назначение в разведотодел 82-й воздушно-десантной. Теперь я был недалеко от багдадского Садр-Сити, к северо-востоку от Зеленой зоны и опорника «Каллахан».

Наши комнаты провоняли плесенью и потом, казалось, что мы застряли в сортире, временами от мерзкие запахи вызывали тошнотные порыв. Это было похоже на тюрьму — или еще хуже. Наши койки были тонкими и скомканными, подушки были похожи на те, что дают в самолете. Не было никаких индивидуальных рабочих ламп, если кому-то ночью был нужен свет, ему приходилось включать фонари на шлемах. Прямо как шахтеры.

Наше здание было размером с крупную аптеку и предназначалась для защиты от песка и ветра, а не обстрела. Около четырехсот солдат были зажаты на четырех этажах. Когда-то давно, при Саддаме тут был торговый центр, но потом местные покинули здание. А когда иракцы покидают здание, вы не захотите в него вселиться. Во время хаоса, последовавшего после вторжения и до того, как здесь появились мы, тут нашли пристанище какие-то бродяги, измазавшие все стены дерьмом.

Мой рацион состоял из блюд, готовых к употреблению, или полевых пайков, а также коробки колбасы и сыра, которую моя тетя Линда прислала из Нью-Джерси. Я мылся, используя бутылки с водой, потому что у нас не было душа. Поход в ванную дался с трудом. У нас был ряд переносных туалетов прямо перед зданием, но чтобы добраться туда нужно было надевать бронежилет и шлем. Я всегда держал свой пистолет заряженным. Худшим страхом каждого солдата было быть убитым из миномета в сортире со спущенными штанами.

Когда минометные обстрелы слегка утихли, им на смену пришли другие угрозы: снайперы, случайные попадания, заминированные автомобили. Даже шейх из местной мечети был против нас. Он использовал громкоговорители в городе, чтобы приказать людям атаковать всех жителей Запада, что превратилось в кошмарный саундтрек, который невозможно было выключить.

Моя командировка должна была продлиться всего шесть месяцев, но сперва это превратилось в год, а затем и в пятнадцать месяцев, что-то вроде легкой лихорадки, от которой я не мог избавиться. «Добро пожаловать в ад» — так наше маленькое общество приветствовало новичков. Это было началом «Наращивания»[15] — стратегии, в соответствии с которой наш уважаемый Верховный Главнокомандующий Джордж У. Буш-младший отправил в ад еще более тридцати тысяч военнослужащих США по просьбе генерала Дэвида Петреуса[16] и других высокопоставленных военных стратегов дома, скрестив пальцы в надежде, что хаос прекратится.

Садр-сити был самыми густонаселенными трущобами в стране, где на восьми квадратных милях проживало около двух миллионов человек. Улицы были покрыты щебнем, из них текли сточные воды, и они были забиты двух- и трехэтажными зданиями, которые, казалось, вот-вот рухнут.

Верховной властью в трущобах был шиитский проповедник по имени Муктада ас-Садр. Здесь мы сражались не просто с религиозными фанатиками — против нас воевала государственно-религиозная машина Ирана, использовавшая обученных местных единоверцев для ведения против нас прокси-войны.

Наращивание началось в начале этого года, когда различные вооруженные группировки воевали друг с другом и с войсками США, все глубже погружая Ирак в пучину насилия. Счет погибшим за месяц американцам побил рекорд за всю войну. У нового премьер-министра Нури аль-Малики все получалось не так, как планировалось. Будучи шиитом, он быстро закрылся от большинства других религиозных групп. И американские войска в основном проводили свое время на больших охраняемых базах по всей стране, практически не взаимодействуя с местным населением. Наращивание должно было изменить это.

Большая часть из тридцати тысяч новых солдат была развернута в глубине районов вокруг Багдада. Наша миссия заключалась в основном в том, чтобы очистить районы и сделать их безопаснее. Уберите оружие и искорените экстремистов.

На опорном пункте «Каллахан» нас, аналитиков разведки, было, если не ошибаюсь, человек восемь. Мы проводили дни в маленькой комнате без окон за компьютерами, собирая информацию о местных плохих парнях, своего рода справочник «Ху из ху» в округе. Информация поступала по частям с мест, в основном от людей, которых мы опросили или взяли в плен, но, как правило, она была ненадежной или ее трудно было проверить.

Вскоре наши стены были покрыты портретами целей, связанных между собой цветными линиями. Главным боссом назначенного нашему подразделению района был старый ублюдок по имени Хаджи Джавад, член шиитской группировки под названием «Джейш аль-Махди» — «Армия Махди».

Ему подчинялись сотни людей. Он занимался вымогательством. Торговцы на рынки платили его людям деньги за охрану. Но главная их цель была очень проста: убить нас. Он нес ответственность за каждый взрыв, прогремевший у нашего здания.

Вначале я ходил в патруль с пехотинцами, знакомясь с местностью. Мне было особенно любопытно узнать о главном рынке, где ополченцы Хаджи Джавада плели заговоры, торговали оружием и вымогали деньги. Мы ехали в колонне, осматривая дорогу в поисках самодельной взрывчатки в кучах мусора. Толпы вокруг нас увеличивались, когда мы проходили мимо, как будто что-то пульсировало в блендере.

На рынке тележки и витрины магазинов были удушающе тесными и торговали всем — от электроники и предметов домашнего обихода до кебабов. В воздухе висел густой запах нечистот, мяса и чего-то прогорклого. Когда мы остановились и вылезли из наших «Хаммеров» за нами пристально наблюдали вооруженные люди из кузова стоящего поодаль пикапа «Тойота». Я знал их заочно, по отчетам — это были глаза рынка.

Я сделал несколько фотографий и прошелся по рядам, отмечая торговцев, которые, по нашей информации были связаны с Хаджи Джавадом. Я представлял, как он тусуется со своими парнями, планируя нападения, как Тони Сопрано и его люди на их мясном рынке. Все было странно обыденным, даже спокойным. Несмотря на толпы и головорезов в «Тойоте», рынок был таким же, как и любой другой.

Когда мы получили информацию о его людях, мы передали ее армейскому патрулю. Но рейды никогда не отличались точностью и редко заканчивались тем, что мы добивались своей цели. У нас редко были конкретные адреса, что приводило к множеству ошибок. Бесполезные источники в городе обычно давали нам два или три адреса за раз, поэтому мы совершили набег на все сразу. Если мы думали, что боевик находится в таком-то доме, армейские одновременно атаковали и его и дома по соседству. И когда солдаты прибывали, враг обычно был наготове. Они засекали наше приближение за много миль, их разведка была куда лучше нашей. А если по адресу не было засады, то не было и тех целей, за которыми, как мы думали, мы охотились. Во время одного рейда мужчина, стрелявший в нас, оказался простым домовладельцем, защищавшим свой дом — он думал, что его приехали грабить бандиты. Гражданские часто гибли из-за наших ошибок, из-за «тумана войны» в самом худшем его проявлении.

В те месяцы возле Садр-Сити у нас просто не было достаточной информации и ноу-хау, чтобы с предельной точностью нацелиться на врага, затерявшегося среди населения. Мы доверяли неправильным источникам, которые, как оказалось, предоставляли нам фальшивую информацию за деньги, без сомнения, некоторые даже работали напрямую на врага, чтобы собирать информацию о нас. Мы также задержали невинных местных граждан. Мы были неточны. А вопрос стоял — «мы» или «они» и наша недостаточная компетентность просто бесила.

И — естественное следствие — много наших людей гибло. В нас стреляли на улицах, мы подрывались на самодельных взрывных устройствах во время патрулирования. В какой-то момент мы теряли по человеку в неделю. Однажды днем я смотрел через камеру, которая была обращена к нашим главным воротам, как небольшая колонна автомобилей, перевозивших наших пехотинцев, возвращалась с патрулирования, только чтобы увидеть мощный взрыв, прогремевший на телефонном столбе, когда они проезжали мимо. Тот год был одним из самых смертоносных в войне для Армии США. И конечно же по ночам в голову невольно лезла мысль — «а что если я следующий?»

Трудно избавиться от этого чувства, когда оно охватывает тебя — что бы ты не делал, ты можешь умереть в любой момент. Находясь в постоянном состоянии опасности, вас охватывает эта навязчивая мысль, которую не прогнать. Одно дело испытывать страх в течение нескольких минут, возможно, когда вы идете по суровому району поздно ночью или в течение нескольких часов после ужасной автомобильной аварии. Но совсем другое дело чувствовать этот страх неделями, месяцами и даже годами.

Каждый солдат в какой-то момент чувствует то же самое, признают они это или нет. Ты либо сходишь с ума, думая об этом весь день напролет, либо просто принимаешь тот факт, что когда твое время истекло, оно истекло. Может быть, у высшей силы есть план для тебя — эта идея неплохо помогает забить на этот страхом. Но лучшие солдаты — это те, кто учатся загонять страх глубоко внутрь.

Я начал испытывать крайнюю ненависть к местным жителям и иракскому народу, даже к тем в стране, кто не желал нам зла. Это было не похоже на меня — ненавидеть так сильно и так широко. Моя мать воспитывала меня не так. Я начал ненавидеть этих людей, которых я даже не знал, потому что они явно ненавидели меня. Эта ненависть начала проявляться, медленно захватывая меня.

— Какого хрена мы здесь делаем? — сказал я однажды вечером Джею, аналитику, сидящему рядом со мной в нашем компьютерном отсеке, когда мы просматривали список говнюков, который становился все длиннее и длиннее.

— Херню.

— Просто сидеть за этими чертовыми компьютерами, и ради чего? Не похоже, что разведданные куда-то идут.

— Мы даже не можем покинуть это чертово здание.

Этот разговор повторялся регулярно в разных вариациях. Все мы говорили примерно об одном.

— Они просто стреляют в нас, — говорил Джей.

— Мы тут как сидячие утки.

Моим единственным убежищем был пост оператора беспилотников. Я ходил туда во время перерывов. ЭТО был крошечный офис — по сути, чулан — на втором этаже, с одним маленьким ноутбуком, который транслировал видеозапись армейского беспилотника «Предатор» RQ-1, который днем и ночью кружил над городом, его миниатюрная камера снимала сотни тысяч людей на улицах. Нам показали, как войти в систему, и ребята иногда заскакивали сюда, на досуге поглазеть в экран.

Стульев не было, поэтому мы коротали часы, сидя на грудах коробок с сухпаями. Это был мой первый настоящий опыт использования дрона в действии с тех пор, как я облажался в Афганистане с Гартом, и мое первое представление о том, как его неправильно использовали.

Дроном управляли из штаба в Зеленой зоне. Он использовался только для сбора информации и не был вооружен. Но нам повезло, что его маршрут в течение нескольких часов в день пролегал над нашим районом. В то время действовало не так много «Предаторов» и было еще меньше военных подразделений, контролирующих их. Он летал вдоль дорог, по которым путешествовали наши конвои, но в основном он сканировал маршрут и обыскивал городские улицы в поисках кусков мусора, в которых могли запрятать СВУ.

Была надежда, что инфракрасные датчики дрона обнаружат самодельные взрывные устройства по тепловому излучению, исходящему от кучи мусора. Но снимки были совершенно нелепыми. Уличного мусора были целые океаны. Некоторые районы Багдада напоминали гигантский мусорный контейнер — мусор был повсюду — и беспилотники ни разу за все часы, которые я провел, наблюдая, не обнаружили самодельное взрывное устройство.

Иногда я запускал функцию чата на мониторе, транслируя прямую видеотрансляцию, когда беспилотник смотрел на груду камней или бумаги на дороге, и я видел, как пилоты болтают взад и вперед. Разговоры всегда были одинаковыми.

— Эй, я думаю, у нас тут «горячо», — написал в чат кто-то.

Через камеру летящего на высоте 4000 футов дрона я видел белый пластиковый пакет на дороге, ничем не отличимого от моря других белых пластиковых пакетов, плавающих по заваленным мусором улицам, как гигантские медузы.

Беспилотник кружил над пластиковым пакетом в течение тридцати минут, вынюхивая угол, который мог бы осветить то, что было скрыто под ним. Вскоре пилот связался с командиром пехотного подразделения в этом районе.

— Мы кое-что обнаружили, — сообщил ему пилот. «Горячо!»

Горячий мусор был опасным.

Вскоре после этого командир отправил конвой с саперами. Я наблюдал с камеры, как конвой медленно приближался к мешку, а затем солдат в громоздком защитном костюме, стал его осматривать.

— Вот они опять, — сказал я Джею.

— Мусорный патруль, — сказал он.

Конечно же, когда парень заглянул под пакет, там ничего не было.

Дело в том, что даже если беспилотник когда-либо обнаруживал самодельное взрывное устройство во время движения конвоя нашей 82-й воздушно-десантной, у пилота не было возможности напрямую связаться с командиром конвоя в полевых условиях. Его предупреждение должно пройти через несколько передаточных инстанций и к тому времени как дойдет до адресата, скорее всего, будет слишком поздно.

— Прожигаем дырки в небе, — сказал я Джею. — Ни на что большее эти беспилотники не способны.

Это звучало как песня. Но это была грустная песня. Военные использовали многомиллионные машины для сбора мусора пока мы умирали.

В те месяцы Багдад был полон соперничающими экстремистскими группировками. И мы были тренировочной мишенью для всех.

Худшее, что я могу вспомнить, случилось однажды около четырех часов утра. Я засыпал за своим компьютером в дальнем углу нашего офиса. Я просматривал различные фотографии противника и читал отчеты разведки в течение последних нескольких часов. Это грозило затянуться на всю ночь. Весь опорник был темен и необычно тих, дребезжание вентилятора превратилось в фоновый звук, на который уже не обращаешь внимания.

Подумав, что мне нужно прогуляться, чтобы прочистить мозги, я встал и направился в компьютерную лабораторию наверху, где я мог зайти на «Фейсбук»[17] и посмотреть, чем занимаются мои друзья дома, в Кэти, штат Техас. Это то, что большинство парней делали во время простоя, все, что угодно, чтобы сбежать из этого места, ставшего подобием тюрьмы.

Затем это произошло.

На полпути по коридору: гигантская, ослепляющая вспышка света из ниоткуда, как будто кто-то внезапно ударил по коридору гигантской паяльной лампой, а затем в ту же секунду, пока мои глаза горели и пытались привыкнуть, бум! Объект проломился сквозь бетон прямо передо мной, как передняя часть восемнадцатиколесного грузовика, врезавшись в спальный район, где два десятка изможденных солдат пытались отдыхать.

Казалось, все это происходило в замедленной съемке. Вокруг рушились бетон и арматура, и меня швырнуло на землю, по всему телу разлился жар, как будто внезапно распахнулась заслонка мусоросжигательной печи. Повсюду летали искры, меня ударили мелкие обломки от стены. Звон в ушах стоял стереофонический. Затем внезапно все потемнело, и на секунду остались только пыль и дым, а затем вообще ничего.

Я мертв?

Я моргнул и попытался разглядеть что происходит в конце коридора. Черт, невозможно было даже понять, устояло ли здание.

Я не знаю, как долго это продолжалось, но постепенно мои чувства вернулись. У меня снова были руки и ноги. В глубине моих барабанных перепонок началась пульсация — это причиняло адскую боль, как будто что-то зарывалось внутрь. В ушах все еще стоял звон, как будто рядом выстрелили из пистолета. Черт. Я попытался прогнать это прочь. Я зажмурил глаза, а затем открыл их. Мне казалось, что моя голова вот-вот оторвется.

Шатаясь, я попытался опереться об стену. Но взрывы раздались снова, один, затем два, а затем еще один, как будто их сбрасывали прямо сверху.

Должно быть, я снова погрузился в туман, потому что в какой-то момент, когда я стоял там, пытаясь удержать то, что не падало вокруг меня, появился еще один солдат.

Он потряс меня.

— НЕМЕДЛЕННО НАДЕНЬ БРОНЕЖИЛЕТ!

— Что?

— НЕМЕДЛЕННО НАДЕНЬ БРОНЮ!

Потребовалась секунда, чтобы вернуться в реальность. Оглаживаю себя с ног до головы, чтобы убедиться, что мое тело все еще цело.

Я был жив.

Позже я узнал, что другим в то утро повезло меньше. Двадцать ракет «Катюша» проделали дыры в здании. Они были запущены из массивного грузовика с бортовой платформой, припаркованного параллельно нашему зданию на улице напротив.

Кровь была повсюду, как будто кто-то опрокинул кучу ведер с краской. Я помню молодого солдата с оторванными ногами, а вокруг кричали, призывая медиков. Не помню точно, сколько всего парней пострадало в тот день. Может быть, я выбросил это из головы. Но того солдата я буду помнить всегда. Он показал мне, насколько все плохо. Он вызвал у меня желание стереть всю эту чертову страну с лица земли, пока от нее ничего не останется. Я никогда ничего так сильно не ненавидел раньше. Я хотел убить их всех до единого, но я был бессилен.

В последующие часы я узнал, как близко другие были к смерти. Один солдат спокойно читал свою Библию на верхнем этаже, когда две ракеты пролетели прямо мимо него, пробив две большие дыры в здании, по одной с каждой стороны от того места, где он сидел. Чудесным образом на нем нет ни царапины. Просто немного пыли на его одежде.

Может быть, ему повезло. Возможно, это означало, что Бог был. Я не знаю. Я просто знал, что война была в самом худшем состоянии, и я боялся больше, чем когда-либо прежде.

После этого утра я решил позвонить домой. К телефону уже выстроилась очередь — того же хотелось всем. Я еще не переоделся из своей грязной, изорванной одежды. Мне нужно было услышать мамин голос. Мне нужно было сбежать от войны. Просто поговорить о чем-нибудь другом.

— Как прошел твой день? — спросила она.

Я звонил ей каждые пару месяцев, просто чтобы отметиться. Обычно я мало говорил обо всех опасностях. Я не хотел, чтобы она волновалась. Я не хотел, чтобы она знала, что еще несколько шагов по коридору, и меня могли легко убить. Мы болтали об обычных домашних делах — как дела в семье, чем она занимается. Я старался поддерживать оптимистичный настрой.

Но на этот раз я почувствовал, что раскалываюсь. Я не смог проявить обычного энтузиазма.

— Дела идут хорошо, — сказал я. — Как обычно.

— Как обычно?

— Не бери в голову.

— Что-то случилось, не так ли?

Наступило долгое молчание. И тогда я сломался.

— Я не уверен, что вернусь живым, — сказал я, мой голос дрогнул, когда страх, который я держал внутри, взял верх. Я рассказал ей о ракетной атаке. — Вопрос времени, когда придет моя очередь.

Она была… озадачена, что ли? Сначала она ничего не сказала. Она предполагала, что жизнь не так уж опасна. Что я был в безопасности.

Она начала плакать.

— Прости, мам, здесь все плохо.

— Ты не должен так говорить, — сказала она. — Ты не должен этого делать.

— Мама.

— Все будет хорошо.

Но мы оба знали, что зашли во тьму, где никогда раньше не были.

Естественно, атаки бесили, вызывая непреодолимое желание вдарить как следует в ответ. Мысли крутились вокруг того, что я мог бы сделать по-другому, как я мог бы изменить ситуацию, дать отпор.

Я сразу подумал о спорадических полетах «Предаторов».

Я поговорил с пилотом дрона, сопровождавшего «мусорный патруль» и спросил, не попробует ли он другой маршрут. Вместо наблюдения за обочинами дорог я попросил его пролететь над домами, на которые мы планировали совершить налет.

— Нам не помешала бы поддержка, взгляд сверху. Пехоте слишком мало видно, — сказал я ему по защищенной линии. — Тут внизу мы умираем.

С тех пор группа дронов стала поддерживать нас один или два раза в неделю на двух- или трехчасовых рейдах. Даже когда политика начала меняться и командование стало выпускать больше пташек для поддержки их все еще было слишком мало — по крайней мере, для нас. Мы делили один беспилотник с тремя или четырьмя соседними подразделениями. Все еще не очень практично, но мы извлекли из этого максимум пользы.

Новая стратегия беспилотников сработала лучше самых смелых ожиданий. Солдаты внезапно получили представление о том, в какой дом они входят, есть ли вооруженные люди на крышах, не затаились ли рядом подозрительные лица и сколько народу могло быть внутри дома. Когда наши ребята выходили на улицы Садр-Сити, всегда происходили перестрелки, и беспилотник становился дополнительными глазами в небе.

На самом деле было трудно выразить изменения количественно. Но я чувствовал, что преимущество было значительным. Мы начали больше привлекать ополченцев, при этом на нашем опорнике гибло меньше солдат. Новая цель, похоже, также немного напугала Хаджи Джавада. Однажды мы получили информацию, что он углубился в трущобы и перестал так часто передвигаться, опасаясь, что мы подбираемся ближе. Я не видел его долгое время после этого. Годы спустя «Морские котики» присылали мне его фотографию, где он гниет в багдадской тюрьме.

Примерно в это же время, однажды ночью, ни с того ни с сего, мне позвонили на мобильный.

— Привет, — сказал голос.

— Кто это?

— Это мистер Уайт.

Мистер Уайт никогда не называл своего имени. Просто мистер Уайт. По телефону он сказал, что много слышал обо мне — Бог весть что именно и от кого. Он хотел, чтобы я попробовал себя на новой работе.

Что за работа? Он бы не сказал. Так или иначе я летел домой.

Командование 82-й это совсем не понравилось. Они пытались помешать мне поехать, но последовал звонок из еще более высоких инстанций, предписывающий не чинить мне препятствий и они быстро успокоились.

В начале 2007 года я прибыл в… одно место в Соединенных Штатах (без подробностей, дорогой читатель, тут все секретно), где меня и ждал мистер Уайт. Он встретил меня на следующее утро после приезда.

В нем было нечто, вызывавшее беспокойство всякий раз, когда наши пути пересекались. Как будто он уже знал ответ на все вопросы, которые он мне задавал. У меня сразу возникло ощущение, что, задавая слишком много вопросов кому бы то ни было, когда я туда доберусь, у меня будут неприятности — беспокойство, без сомнения, преднамеренное. Это было частью процесса отбора.

Сразу расставлю точки над «i»: правительство США не разрешает мне много рассказывать о том, как я был завербован в подразделение, или о трудностях психологических тестов, которые проходят лишь немногие, чтобы попасть в самую элитную организацию в вооруженных силах.

Я не могу рассказать о том, куда я ходил, о людях, которых я там встретил или о том, что там происходило. Я не могу рассказать больше о мистере Уайте — могу только сказать, что он достоин того, чтобы о нем рассказать. Большая часть того, что я написал в ранней версии книги, было полностью вымарано цензурой. Правительство хочет, чтобы так и оставалось.

Очень немногие в армии когда-либо получают шанс испытать это. Но без процесса отбора элитные подразделения не были бы такими крутыми или легендарными. Каждый член группы знает, что его товарищи — лучшие в своем деле.

Так и должно быть. Если вы не уверены в том, что мужчина или женщина рядом действуют на том же элитном уровне, что и вы, у всех большие проблемы. Даже повара проходят через свои тесты. Это как иметь отряд Гордонов Рамзи[18], который может сервировать для тебя отличный ужин и пристрелить кого-нибудь в толпе из штурмовой винтовки.

Что я могу сказать о том, через что я прошел, не попав в беду, так это следующее: это была одна большая ошибка от начала до конца. И это было мое первое настоящее знакомство с миром тайных операций, тем, что в нашем клубе зовут «темной стороной».

Поскольку я был «интелем», мой опыт отличался от опыта «оператора». Как выбирают операторов и через какой физический ад они проходят, подробно описано во многих книгах. По сравнению с ними большинство военных выглядят как девочки-скауты.

Что касается меня, представьте себе самое сложное собеседование при приеме на работу, которое вы можете придумать — в течение многих дней. Теперь умножьте это на десять. Непрерывное создание интеллектуальных, психологических и — возможно, самое важное — эмоциональных стрессовых ситуаций. Вы понятия не имеете, что происходит, и единственное, что вы знаете — и за что многие хватаются — это то, если захочешь, ты можешь уйти.

Большинство гражданских сдались бы после первых нескольких часов, неизвестность слишком сложна, чтобы справиться. Но меня неопределенность того, во что я впутываюсь, только подпитывала. Сразу же на меня обрушился дохреналион тестов — тестов характера, интеллекта, стрессоучтойчивости. Они должны были знать, что я могу справиться с ситуацией самостоятельно, с минимумом информации или вообще без нее, и разобраться во всем, не задавая вопросов.

С того момента, как я прибыл на засекреченный объект, за мной наблюдали и оценивали несколько разных людей. Иногда я проходил мимо других людей в коридорах разных зданий. Никто не разговаривал, не называл имен. Мы только обменивались короткими, может быть, всего на долю секунды, взглядами оценивая визави.

Ночью я лежал на своей кровати, снаружи стрекотали сверчки, и думал о том, что будет дальше и куда все может завести. Я никогда не знал.

Отсутствие информации вызывало замешательство. Я проходил физические и умственные тесты, беседы с психологами о своем прошлом и будущем, и мне казалось, что я недостаточно хорош, чтобы быть там.

Эти дни закончились. Мне велели подъехать к не отмеченному на картах зданию глубоко в лесной чаще.

Одноэтажное здание было не больше придорожной забегаловки. Меня ждали двое охранников ждали. Они сопроводили меня в тускло освещенный коридор с облупившимися белыми стенами, у стен стояло несколько стульев. Мне сказали сесть и ждать дальнейших инструкций.

Один из охранников сел справа, другой ждал снаружи. Ожидая невесть чего, я ломал себе голову — был ли свет тусклым по какой-то причине или кто-то просто забыл заменить лампочки? Ржавый металлический стул казалось принесли сюда из тюремной камеры.

Я не мог не заметить, что коридор вел только к одной черной двери. Она была видна только из-за крошечной полоски света, пробивающейся через маленькую щель внизу.

Что было за этой дверью? Часть меня задавалась вопросом, придется ли мне стрелять в кого-то, кто был связан и накрыт капюшоном. Я нервно рассмеялся над собственной паранойей.

Шли часы — или мне так только казалось? У меня не было ни часов ни телефона — ничего, чтобы узнать время. Было жарко, спина взмокла от пота. Мой разум сыграл со мной злую шутку. Коридор начал сужаться, стало тесно. Охранник рядом со мной просто молча смотрел на противоположную стену, пока несколько огоньков включались и выключались.

За ушами тоже взмокло. Я ничего не знал, несмотря на годы, проведенные в зонах боевых действий. Что я знаю сейчас, так это то, что эта черная дверь была всем: это был потенциал того, кем я мог стать, это была скрытная группа, о которой мало кто что-то знал.

Наконец, дверь, через которую я вошел, распахнулась, и появился мистер Уайт. После первого дня я его не видел. Он сел в кресло слева и жестом указал в конец коридора на закрытую черную дверь. Мое сердце бешено колотилось.

— Постучи три раза и подожди, пока не скажут войти, — сказал он. Я посмотрел на него, как бы спрашивая, что там внутри? Но он просто указал в конец коридора. Я встал и направился туда.

Процесс моего принятия на службу начался еще до того, как я получил звонок от мистера Уайта и прибыл в это секретное место. Люди, оценивавшие меня, уже знали обо мне все, что можно было знать: все, что я делал, было записано в досье. Частью моего сверхсекретного допуска была проверка моего прошлого.

Все, чему я научился до этого момента, каждая зона боевых действий, каждая часть головоломки разведки, которую я освоил в те ранние годы — все это было важно. В конце концов я понял, почему я оказывался в ситуациях, которые привели меня сюда. Однако, тогда я мало что понимал — мне, молодому несмышленышу, еще многому предстояло научиться. Это было только начало.

Когда я приблизился к единственной двери в конце коридора, слепо шагая в нее, не зная точно, во что ввязываюсь, я остановился и обернулся, надеясь получить последний одобрительный кивок от мистера Уайта, прежде чем я постучу и войду.

Но мистер Уайт ушел, как и мое прошлое. Я больше никогда его не видел и не слышал о нем.

Что было за черной дверью? К сожалению, правительство не разрешает мне рассказать ни об этом, ни о том, что случилось, когда я постучал и громкий голос пригласил меня войти.

Но я могу сказать вот что: с того момента, как открылась дверь и я вошел, ничто уже не было прежним.

С этого момента я стал «Дельтой».

Я появился на американской базе отряда в начале 2008 года.

Когда я проходил несколько контрольно-пропускных пунктов безопасности, показывая свой значок и стараясь держать себя в руках, меня переполняло чувство гордости.

Я действительно здесь, блядь?

В вооруженных силах США об отряде ходили легенды. О многом из того, что он делал, во внешнем мире и понятия не имели. Никаких записей, никакой официальной истории — ни об операциях, ни о его людях. Большинство знало об отряде по фильму с Чаком Норрисом. Но там и половины правды нет.

У организации была богатая история. Отряд основал в 1977 году полковник Чарли Беквит. Тогда он только что вернулся из Англии, где стажировался в специальной воздушной службе (SAS). В Англии, раздираемой войной с ИРА Беквит увидел то, что США очень хорошо узнали десятилетия спустя: терроризм в какой-то момент коснется всех наших жизней, и настанет момент, когда нам понадобится специализированная структура, готовая противостоять ему в любой точке мира.

Люди постоянно путают операторов спецназа и подразделения. Спутать действительно легко. Но каждый уникален. «Морские котики» специализировались на работе с воды, но они также часто выполняли и наземные миссии — по ночам и в пределах границ стран, с которыми Соединенные Штаты официально не находились в состоянии войны. Армейские рейнджеры были элитным подразделением легкой пехоты. Они молниеносно атаковали крупные цели, такие как вражеские аэродромы и соединения. У ВВС была парашютная спасательная программа — как следует из названия, эти парни десантировались с парашютами во время тайных спасательных операций.

Наша группа делала все это, помимо прочего, но основной миссией за последнее десятилетие было прямое действие. Когда требовалось спасти заложника или уничтожить террористическую группу, вызывали нас. У правительства была классификация групп специальных сил по уровням — мы были самым высоким, уровень 1, силы национального масштаба.

Членов отбирали поштучно, от парней из разведки и операторов наземных сил, до ремонтников, врачей и дантистов, чтобы убедиться, что мы удовлетворяем требования поставленной задачи.

Большинство операторов — парней, которые вышибали двери, — пришли из «Зеленых беретов» и «Рейнджеров». Они уже были рок-звездами и обладали высокой квалификацией, но «Дельта» поднимала на ступеньку выше даже их, делая суперсолдат. Это означало привлечь лучших профессионалов в мире, предоставить им инструменты и технологии, к которым у них раньше не было доступа, а затем предоставить им свободу делать то, что у них получается лучше всего.

Я бы быстро понял, что наша основная задача была очень простой: выслеживать самых опасных террористов в мире. С этой целью я был бы обеспечен всеми средствами и снаряжением, необходимыми для уничтожения врага, включая самые современные беспилотные летательные аппараты (БПЛА) из арсенала США.

База представляла собой собственный мини-кампус с большими зданиями, в которых размещался личный состав и снаряжение, медицинские отсеки, огромные спортивные залы с бассейнами олимпийского размера, многочисленные стрельбища, тренировочные площадки, вокруг главного здания — с макетами типичных ближневосточных зданий.

Когда я подъезжал, я увидел группу парней на пустынных багги[19] и мотоциклах, вооруженных до зубов, которые выехали передо мной и помчались по лесной тропе.

Это был совершенно другой мир, изолированный от остальной армии.

В первую ночь, пока я распаковывал вещи, мысли блуждали повсюду. Разведывательная часть нашего подразделения была крошечной группой, меньше двадцати человек, так что все знали друг друга. Парни знали твою репутацию, а больше ничего их не интересовало. Ты заслужил репутацию, как заслуживал шевроны на рукаве. Я привык работать в больших подразделениях, но здесь гордились своими маленькими командами. Несмотря на то, что они рассмотрели сотни кандидатов, я был одним из всего лишь двух новобранцев, принятых в подразделение разведки в том году. То, что первоначальный выбор пал на меня было только началом. У меня было шесть месяцев, чтобы проявить себя, в противном случае я вылетал. Я проходил много тестов, но это было окончательное испытание. Ты либо попадал в команду, либо нет. Я быстро усвоил этот факт.

В одну из моих первых ночей я встретил второго новобранца, Джонни, который находился на пятом месяце испытательного срока. Было поздно, и мы все находились в общей комнате на охраняемом подземном объекте, где я должен буду работать и учиться. Это был лысый коренастый парень с аккуратно подстриженными усами.

Вначале он балагурил с несколькими парнями из старших классов. Когда они ушли, я спросил его, как идут дела. Я хотел знать, чего ожидать.

Он помрачнел, как будто комнату накрыла тень, внезапно став усталым и разбитым.

— Я не знаю, мужик, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду? У тебя остался месяц, а потом ты в деле.

— Они говорят, что я все делаю не так. Они сильно наезжают на меня. Действительно чертовски сложно. Ты понятия не имеешь.

Он сел за стол и посмотрел на свои ботинки. Мы говорили о месяцах, которые он провел тут — звучало жестко. Было уже поздно. Он сказал, что у него стресс, он психически сломлен и чувствовал, что он никому не нравится. Не похоже было, что его станут терпеть долго.

Я не знал, что сказать, кроме «Не волнуйся, чувак. Я уверен, что все будет хорошо».

Он не спорил, но предупредил меня о том, что должно было произойти.

— Забудь все, чего ты достиг раньше. Здесь это дерьма не стоит. Теперь ты ничто. Ты ноль.

Нас, анлитиков-интелей было четверо. Командира команды звали Биллом — в свои сорок он был самым старым. Этакий мастер Йода. Война опустошила его, он начинал седеть, что было поводом для подтрунивания. Однако Билл был легендой. Он участвовал еще в самых первых и самых разрушительных нападениях «Предаторов» за рубежом. Он прославился тем, что выследил одного известного всем диктатора и держал на столе фотографию, как они сидят рядом вскоре после захвата. Она была суровым напоминанием о том, что несколько человек могут изменить ход войны. Когда я спросил его об этом, я был удивлен его скромностью.

— Это не только моя заслуга, — сказал он. — Люди думают, что я хорош, но на самом деле это потому, что я окружаю себя лучшими людьми.

Вскоре я понял, что такой образ мышления и действий был присущ всему подразделению.

— Ничего из того, что мы здесь делаем, не делается одним человеком, и ничего из того, что вы делаете, не будет сделано в одиночку, — сказал Билл.

Он мне сразу понравился. Его можно назвать моим ментором, хотя, вряд ли он когда-нибудь сказал это вслух. Я старался опираться на него, особенно когда мне было сложно принимать жесткие решения. Он не всегда играл по правилам, когда дело касалось террористических сетей. Он делал все возможное, чтобы уничтожить свои цели. Годы спустя я бы поблагодарил его за то, что он оказал на меня такое большое влияние и готов был сражаться за меня, даже когда я был неправ.

«Номером два» в команде был Джек. Казалось, он знал все о парнях, на которых мы охотились. Если спросить его посреди ночи о любом главаре террористов, он бы без запинки пересказал их биографии, а затем выбрал бы оптимальный способ их устранения.

В отличие от Билла, для него не существовало серой зоны: правила были черно-белыми. Иногда мы оказывались в сложных ситуациях во время охоты, моральные дилеммы, которые иногда заставляли меня сомневаться в том, что мы делаем. Джек всегда знал, какой звонок сделать.

Он довел меня до полного изнеможения в самом начале, а затем подтолкнул еще немного. Однажды он набросился на меня, потому что я работал всего по восемнадцать часов в день.

— Какого черта ты делаешь, когда у тебя так много свободного времени! — орал он — На сон тебе даю не больше четырех часа в день, или мы найдем вместо тебя кого-нибудь получше!

В какой-то момент Джек ушел из армии в частный сектор, но там он чуть не сошел с ума. «Гражданская жизнь — отстой», — сказал он.

Третьим был Марк. Мы называли его «Злюка-1», он ненавидел всех, кроме нашей четверки, но особенно — другие спецслужбы США. Слишком многие из них подставляли его слишком много раз. Он не перезванивал в другие агентства, когда к нему поступали запросы на информацию. «Да пошли они», — говорил он.

Марку было за тридцать, крупный парень, крепкий, как бетонная свая. По иронии судьбы, он всегда думал о себе как о милом парне, не понимая, как мало нужно усилий, чтобы вывести его из себя. Во время командировок он постоянно увольнял наших «помощников» — людей, которых различные правительственные учреждения направляли для поддержки нас по всему миру. Любая небольшая ошибка, и они оказывались на следующем военном грузовом самолете, вылетающем обратно в Вашингтон, округ Колумбия.

С годами наша команда очень сблизилась. На этой работе вы проводите больше времени с товарищами, чем со своей семьей. Мы стали настоящими побратимами.

Большую часть времени перед командировкой мы проводили в одной из командных комнат или в главном операционном центре, который был похож на рубку подводной лодки, заставленный компьютерными экранами под низким потолком. Я приходил туда в 5:30 утра и уходил не раньше 7 вечера. Иногда и вовсе не уезжал.

— Каждый хоть раз проводил тут ночь, — сказал Билл в самом начале. Он хотел вколотить мне в голову, что я не первый и не последний. Это было утомительно, но что-то в этом месте отличалось от других работ, которые у меня были раньше. Я хотел быть там и знал, что иду по стопам лучших. Это было не просто тупой рутиной.

Если меня не было в бункере, то я был на тренировке. Мы практиковались в тактическом вождении и стрельбе практически из всех видов оружия. Хотя на земле работали операторы, мы, разведчики, все равно должны были знать, как нажимать на спусковой крючок. Я больше всего любил 9-мм «Глок» и винтовка «Хеклер и Кох-416».

Мы по сути делали то, что я и так уже делал годами, но ожидалось, что я выйду на новый уровень: составление комплексных досье террористов, выяснение, за кем из них следует охотиться, и поиск их на земле для захвата или уничтожения.

У нас были секретные базы данных разведки с нанесенными на карту структурами наших врагов и массивными линейными диаграммами ведущих террористических групп по всему миру. Некоторые из этих групп распиарила пресса, о других вам и словечка пока не сказали. Может и никогда не скажут.

Билл и Джек каждую неделю устраивали мне многочасовые экзамены по собранным досье. Идея заключалась в том, чтобы лучше отслеживать и планировать удары по нашим врагам.

— Ты должен знать наши цели лучше, чем их собственные семьи, — сказал Джек однажды в командной комнате, куда мы ходили для частных бесед. У каждой из команд разведки была своя комната. — Ты должен не пролюбить тот единственный шанс, то маленькое окно, в которое мы можем его подловить.

Стресс был таким же постоянным, как дерьмовая погода в мою первую весну, но так и было задумано. Вы должны были научиться справляться с этим, потому что стресс был естественным состоянием подразделения. Однажды Билл зашел в операционную, бросил на стол пачку бумаг на девяносто страниц и сказал: — У вас есть час, чтобы изучить это и сделать на основе этого презентацию на совещании.

Эти ежедневные тесты и бесконечные понукания со стороны начальства были предназначены для того, чтобы напугать новых рекрутов и заставить их почувствовать себя неудачниками.

В юридическом документе, который он мне дал, объяснялось разрешение на применение военной силы (РПВС) и почему у нас были полномочия наносить удары беспилотниками по определенным террористам. Он хотел, чтобы я спасовал, но я этого не сделал. Я проштудировал документ в рекордно короткие сроки, все уяснил, разложил по полочкам… презентацию конечно же провалил. Билл вышел из комнаты, улыбаясь — как будто молча кивая в знак одобрения.

Обучение продвигалось быстро. Это было похоже на беговую дорожку, запущенную на 20-й скорости. Если ты споткнешься или отстанешь, то вряд ли сможешь восстановить равновесие. Ты бы вылетел.

Однажды после совещания об убийствах я снова столкнулся с Джонни. Похоже, ему было тяжело как никогда. Его лицо было белым, он выглядел еще более разбитым, чем раньше. Я пытался поговорить с ним, подбодрить его — думаю, он сделал бы то же для меня.

— Привет, чувак, — начал я. Но он просто продолжал идти, не говоря ни слова.

Несколько дней спустя я услышал, что Джонни исключили. Ему было велено собирать вещички, и он уехал прежде, чем я смог попрощаться.

«Немигающим глазом» Билл называл дроны.

Он любил говорить, что беспилотники — наш самый важный инструмент, но чтобы быть хорошим целеуказателем, нужно научиться наблюдать, уметь видеть то, чего не видят другие.

— Дроны — ничто, если за ними не стоят правильные парни, — сказал он во время одной из своих импровизированных лекций, когда мы сидели в операционной, уставившись на экраны.

Билл и Джек родом из того времени — совсем недавнему, оно было всего пару лет назад — когда у группы был доступ только к одному дрону в ограниченной зоне боевых действий, и вся Армия боролась за привилегию им попользоваться. Теперь у них было множество «Предаторов», «Риперов» и прочих «немигающих глаз», которые могли обозревать с неба все что угодно.

В те первые несколько месяцев я часами просматривал видеозаписи с беспилотников: удар по транспортному средству, проезжающему через горы на территории, на которой технически нечего было делать правительству США, запуск «Хеллфайра» по комплексу, полному вооруженных до зубов террористов в зоне боевых действий.

В нашем мире мы вообще-то не часто использовали слово «дрон». Этот термин пришел из СМИ. Мы назвали их БПЛА, сокращенно от беспилотных летательных аппаратов. Я также назвал их птицами, например «поднимите птицу над следующей локацией».

Наши первые птицы были безоружны и использовались для наблюдения. Они также производили много шума и разбивались без предупреждения в случае потери связи с наземными станциями управления. Они различались по размеру. «Предаторы» были длиной с небольшой пассажирский самолет — чуть больше 8 метров в длину, размахом крыльев почти вдвое больше. Большинство из них приземлялись, как истребители, на посадочной полосе, и обслуживали сотни техников ВВС.

MQ-1 «Предатор»

Моя команда разведки и операторы в боевой экипировке направилась к вертолетам на взлетно-посадочной полосе аэродрома к северу от Багдада. Время перевалило за полдень, солнце палило нещадно. Когда мы шли вдоль длинной очереди на вылет, мы прошли мимо стоящего в ангаре «Предатора» — блестящего, с обтекаемыми обводами. Я внимательно оглядел его — смешно, я давно работал с этими машинами, пользовался их данными, но воочию видел впервые. Остальные шли дальше как ни в чем ни бывало, как будто видели такие сотни раз.

Летний воздух был обжигающим и хлестким, таким же, как и год назад, когда я покидал Ирак и Садр-Сити. Только сейчас был июль 2009 года, и бушевское «наращивание» начало приносить плоды. Мы добились преимущества и было очевидно, что враг начал проигрывать, но многие высшие руководители остались. Кривая потерь шла вниз, и Багдад становился безопаснее, или, по крайней мере, так казалось. Это вынудило плохих парней и убийц уйти в подполье, в основном в северный Мосул, куда мы и направлялись.

Я был назначен в отряд по перехвату транспортных средств. Следующие четыре месяца мне предстояло перекрывать поток изготовителей бомб, террористов-смертников и лидеров террора, когда они тайком пересекали границы и перемещались между крупными городами. Мы были временной мерой, призванной разорвать связи врага друг с другом через различные безопасные убежища в крупных городах на севере Ирака. Нашей команде были приданы вертолеты «Блэк Хок» и «Литтл Берд» 160-го авиаполка спецопераций. Пилоты были, безусловно, лучшими в мире. Нам нужно было быть такими же быстрыми и мобильными, как враг, и флот позволял нам в любой момент перемещаться куда угодно, куда нам было нужно.

Вертушка летела с распахнутыми люками на скорости 160 км/час. Сидеть в проеме над пропастью, мчаться в синих небесах, свесив ноги, и наблюдать за безбрежным океаном пустыни — это, скажу я вам, сильно. Мы чувствовали себя первооткрывателями, направляющимися заявить о правах цивилизации на новую территорию.

Мы приземлились. Нельзя было терять времени. У нас было всего четыре месяца, чтобы как можно сильнее напакостить террористической сети в Мосуле и прилегающих провинциях. Я бросил свою черную спортивную сумку в одном из трейлеров, спрятанных за большими цементными Т-образными барьерами, и направился прямо к «Коробке».

На базе мало кто знал, кто мы такие и какого черта мы делаем в своих белых трейлерах и зачем гоняем туда-сюда черные вертолеты. Наш участок был окружен оцеплением, за которое не было ходу даже другим американским солдатам, не говоря уж о местных. В трейлерах не было окон, они были оборудованы спутниковыми тарелками сверху и заперты в любое время суток. Что касается врага, мы были невидимы. Они понятия не имели, что мы были там — и пусть так и останется.

«Коробка» представляла собой трейлер двойной ширины. Внутри на цементном полу стоял длинный фанерный стол, на четырехметровой стене были подвешены мониторы с плоским экраном. Дрон транслировал изображение пустынного пейзажа. Внутри я чертовски нервничал, но старался сохранять каменное выражение лица. Я долго готовился к этому моменту. Я выпил чашку черного кофе, который подгорал на горячей плите в задней части — и принялся за работу.

Каждый целеуказатель всегда держит в голове вопрос: с чего вы начинаете охоту?

Поиск террористов, которые потратили свою жизнь, ускользая от американских войск — это искусство, а не наука, и была лишь горстка тех, кто мог успешно выполнять это ночь за ночью. Мы могли бы найти кого угодно, если бы нам предоставили возможность и ресурсы — и наши многомиллионные дроны дали нам возможность сделать это с точностью.

Каждый час, потраченный впустую на дебаты, был бы еще одной минутой, когда у цели была бы возможность адаптироваться к нашей технологии или спланировать свою следующую атаку на ничего не подозревающее население. Нам нужно было идти в ногу с войной, потому что враг не ждал.

Многие дезинформированные люди в международном разведывательном сообществе думали, что у нас в небе есть какой-то Волшебник из страны Оз, который волшебным образом определяет местонахождение парней, на которых мы хотели выследить, — всего лишь нажатием нескольких кнопок.

Это шутка.

Даже в разведывательном сообществе США большинство не понимает, как это работает или как вражеского лидера убирают с поля боя, когда они читают об этом в новостях.

Когда разведывательная группа из сил специального назначения Объединенных Арабских Эмиратов посетила одну из наших команд на военной базе США в рамках обычного обмена информацией с союзниками, они не могли смириться с тем фактом, что в наших группах по наведению на цель было всего около дюжины человек и что мы могли определить местонахождение парня, основываясь на обрывках разведданных, а затем точно определить его для убийства в короткие сроки, в некоторых случаях за часы. Они тратили на это в лучшем случае месяцы — если вообще добирались до цели.

— Где вы берете программное обеспечение, чтобы найти этих парней? — спросил эмиратский офицер. — Мы хотели бы купить такое же.

— Чего? Какое еще программное обеспечение?

— Ну, вы знаете, аналитические программы, которые подсказывают вам, ребята, по каким террористам нанести удар, и точно предсказывает, где они находятся в мире.

Типичный эмиратец. Он думал, что сможет купить все, что захочет, если выложит на стол достаточно денег. До него не доходило, что дело не в волшебных технологиях, а в профессионализме людей, кропотливо работающих руками за кулисами.

Не существовало волшебной формулы для поиска террориста. Всегда была комбинация факторов, и каждая цель была по-своему уникальна. У нас было несколько разведывательных групп, которые работали в разных частях мира, совершая налеты под покровом ночи. Обычно командировка длилось четыре месяца, в зависимости от миссии, но нам казалось, что времени прошло гораздо больше — это всегда казалось дольше, потому что мало кто из нас высыпался.

Как целеуказатели, мы должны были быть историками, репортерами и пророками одновременно. Нам не только нужно было понимать цель настолько хорошо, чтобы мы могли рассказать историю жизни врага, но мы также постоянно предоставляли актуальные оценки командирам и другим высокопоставленным лицам в правительстве США и, в конечном счете, предсказывали следующий шаг цели.

Каждая из наших целей заслужила то, что им досталось. На каждого были неопровержимые доказательства того, что он активно участвовал в планировании, одобрении или проведении атак против интересов США. Ни один из них не подумал бы дважды, прежде чем убить американца — мужчину, женщину или ребенка, — если бы ему предоставили такую возможность.

Вы должны понимать кое-что о том, как структурированы террористические сети. Как правило, ячейка Аль-Каиды или Исламского государства состоит из нескольких эмиров: административного, военного, по логистике, по службы безопасности, по шариату (исламскому праву), по средствам массовой информации — и общего эмира над ними. Мне нравились администраторы — у них больше всего информации о ячейке и ее связях. Эмиры-администраторы также намного менее фанатичны, немного скучны, как бухгалтеры — в отличие от военных эмиров, которые предпочтут взорвать себя, чем попасть в плен.

В нашем мире мы разработали и усовершенствовали особую методологию для этого цикла неустанного давления на врага.

Методика была простой по концепции, но сложной в исполнении.

Я всегда искал критически важного игрока в сети, одного эмира, смерть которого могла бы сильнее всего подорвать общую группу.

У каждого террориста была своя уязвимость. В конце концов, эти парни были людьми. Я должен был проникнуться мышлением оператора террористов, думать, как он.

Обычно я начинал с полного имени цели. Имена — это скрытые жемчужины на Ближнем Востоке, которые обычно упускаются из виду другими. Мужчин называют в честь их предков, поэтому второе имя должно быть от его отца, а третье — от деда, поэтому полное имя цели расскажет вам, откуда он был родом.

Единственное, с чем нам приходилось быть осторожными, это с «кунья» — фейковыми именами, которые террористы дают себе, чтобы скрыться от таких как я[20]. В кругах джихадистов эти люди используют кунья при разговоре друг с другом, чтобы скрыть свою истинную личность в случае, если их сообщники будут схвачены.

Мы нарисовали полные имена и семьи в качестве основы для нашего поиска. Аналитический инструмент помог мне яснее увидеть внутренние круги, упорядочить мои выводы, обнаружить закономерности и вручную нарисовать быстрые диаграммы о его мире, особенно о том, за кем еще мне, возможно, придется следить, чтобы получить цель, о которой идет речь. Часто нам приходилось отслеживать два или три уровня, например, друга или члена семьи, не подозревающих о незаконной деятельности, просто чтобы добраться до основной цели.

Все названия, которые появились, были затем запущены через передовое программное обеспечение, специально предназначенное для таргетинга, кое-что из разряда «лучшие технологии, которые можно купить за деньги».

Затем мы копаемся в их дерьме — в их машинах, домах, телефонах… во всем. И в то же время мы ищем точки давления (друзья, семья). В этих частях света нет более полезного рычага воздействия, чем семья.

Затем мы начинаем выстраивать паттерны жизни целей — места, которые они посещают, предыдущие места жительства, привычки, которым они следовали, даже если они знали, что Америка охотится за ними. Идя по этим следам мне нужно было найти настоящую «стартовую точку», точку в небе, из которой ударит беспилотник.

Стартовых точек на ранней стадии охоты множество. Мы собираем дополнительные данные за пределами семьи цели, просматривая любую информацию, которую мы могли бы почерпнуть из интернет-сайтов, отчетов и баз данных. Локациями может быть что угодно, например, дом дальнего родственника, местные магазины, мечеть, исторические места, связанные с другими членами его ближайшей группы, небольшие деревни, которые мы встретили, с похожими племенными характеристиками или которые имели общее происхождение с ним и его семьей.

Иногда ключом к поиску нашей цели может быть самая простая вещь, которую другие упустили из виду. Офисное здание, в котором он работал много лет до того, как стал экстремистом, кафе, которое, как известно, он часто посещал, мечеть, где он молился. Я также искал ключевые вещи, такие как его образование или отличительные черты, такие как сломанный нос или хромота.

Пока шел этот процесс, приданный моей команде постоянный специалист по электронной разведке, просматривал данные, связанные с целью — любые сообщения, пропагандистские видеоролики в Интернете, все, что он мог откопать. С таким уровнем доступа нас было не остановить. Для каждой цели мы собирали презентацию в PowerPoint, которые подробно описывали все о цели и их действиях — «бейсбольные карточки». Это называлось — вполне официально — «номинацией» на должность цели. Затем эти слайды пройдут по цепочке командования.

Собрав все вместе и получив утверждение миссии, мы начинали охоту. Предстояло следовать за наводками, связями и отношениями, пока не поймаем слом шаблона — необычный обмен между сторонами, поездка в глушь на белом «Бонго», многочисленные остановки на рынках без единой покупки, посетитель дома, который внезапно появился однажды без всякой причины.

Мы заносили такие остановки и местоположения любых взаимодействий на карты, постоянно сверяя каждую остановку с нашей базой данных на предмет любых подозрительных пересечений с другими целями, которые могли использовать эти локации прежде. Мы бы нанесли на карту не только их собственную историю, но и историю данной террористической сети, пометив ее по месту и снабдив перекрестными ссылками на телефонные звонки, текстовые сообщения и электронные письма, относящиеся к любому из них: паттерн цели начинает обретать форму.

Информация была ключом к нашему успеху — большие базы данных, которые мы создавали на протяжении многих лет, включали терабайты досье террористов, отчеты агентов, информацию из открытых источников, допросы и подробные оценки принадлежности деревни к террористическим группам и религиозным сектам.

Основываясь на многолетних данных, содержащихся в моих картах, я мог бы увеличить изображение дома с помощью дрона и сказать вам, кто там жил и проводилась ли ранее операция. Часто террористам нравилось повторно использовать дома других террористов (обычно после того, как их приятели были схвачены или убиты), как будто Америка каким-то образом забыла, где жил кто-либо из этих людей.

Все это происходило в режиме реального времени. Как только мы видели нужных людей, которые находились на расстоянии одного-двух градусов от цели, мы почти неизбежно добрались бы до нашего парня — при условии, что мы провели правильную разведывательную работу, были достаточно терпеливы и не допустили сбоев в преследовании — из-за погоды ли или из-за пробок.

А потом? В девяноста процентах случаев мы захватывали цели. В остальных — сносили их «Хеллфайром». Критерии для убийств были разными. Было много вопросов, которые я задавал себе во время процесса. Что значило убийство этого человека для всей сети или даже для местных властей? Как это могло бы нам помочь? Станет ли от этого хуже? Заслуживала ли цель смерти?

Нашей первой целью был лидер ИГИ[21], которого мы назвали «Усамой». Я думал о нем на протяжении всего полета в Ирак. Он был административным эмиром провинции Салах эд-Дин, которая занимала территорию площадью девять тысяч квадратных миль на севере страны — размером примерно с Нью-Джерси. Его обязанности, в сочетании со стратегической важностью этой провинции для ИГИ, означали, что Усама был несколько отстранен от вершины пищевой цепочки и управлял финансовой документацией группы. Он многое знал как о самих членах многочисленных террористических ячеек, действующих по всему северу Ирака, так и о их финансах и доходах. Он изо дня в день проводил время с командирами, он знал всю их ежедневную рутину. Мы должны были знать все, что знал он.

Во рту держался вкус дрянного кофе, я давал инструкции Джейку, тактическому диспетчеру, который сидел рядом со мной, передавая мои слова в системный чат для оператора камеры и пилота «Предатора» в Штатах. Вместе с нами работали еще четверо: мой заместитель, собирающий разведданные в режиме реального времени, радист, который был на связи с другими агентствами, задействованными в охоте, а также три офицера электронной разведки, перехватывающие емейлы, звонки и СМСки с гаджетов наших целей.

В течение нескольких дней мы использовали сменяющийся флот «Предаторов» и других воздушных судов для обследования представляющих интерес районов — маленьких деревень и крупных городов недалеко от Мосула. Команда, работавшая до нас, сделала то же самое во время своей командировки и передала мне все, что она успела накопить за месяцы работы. Усама был, что называется «подкованным в оперативной безопасности» — он прекрасно знал, что мы идем по его следам и можем снять его с доски в любой момент. Он сделал все, что мог, чтобы свести к минимуму наши возможности отслеживать его. Но еще на раннем этапе я усвоил одно: террористы, которых я отслеживал, в конечном итоге оступались. И вот тогда они были наши.

Усама был хорош: он не оставил особого следа на земле, а его многолетний опыт конспирации сделал его достойным призраком для охоты нашей команды. Мы получали известия о его присутствии от источников, мельком замечавших, как он однажды прогуливался по местному рынку в Мосуле; ходили слухи о его появлении на подпольной встрече ИГИ в южном коридоре города на следующий день. С каждым новым открытием точки, размещенные на наших картах, начинали приобретать форму и рассказывать историю; тем не менее, он слишком быстро снова скрывался в тени, чтобы построить какой-либо регулярный паттерн жизни.

Прошла, наверное, неделя, прежде чем мы обнаружили слом поведения. Изучив старые файлы разведки, мы заметили, что Усама каждую неделю ездил из южного Мосула в город Байджи, чтобы собирать и распределять деньги членам своей сплоченной группы в ИГИ.

Маленький город был жизненно важен для его вымогательства, в ходе которого миллионы долларов были выкачаны из нефтеперерабатывающего завода в Байджи.

От Мосула до Байджи вела пыльная дорога протяженностью около 110 миль — я решил, что Усама будет наиболее уязвим в пути, потому что это выведет его из зоны комфорта в Мосуле, где руководство ИГИ создало безопасное убежище, набив карманы местных силовиков и запугав население. Держать ИГИ в узде в то время в этом районе могли только американские войска, иракским силам безопасности просто нельзя было доверять.

Мы выяснили, что Усама ездил в Байджи раз в неделю в один и тот же день и время утром, но мы все еще не знали, куда в городе он направлялся или с кем встречался.

Мы углубились в старые файлы на партнеров Усамы и членов его семьи. В Байджи мы вскоре обнаружили три дома, где могли жить некоторые старые партнеры. Это было немного, но уже что-то. С этим можно было начинать охоту.

— Увеличение единица, — сказал я по радио.

Камера дрона показывала панораму пыльного пейзажа через электронно-оптический дневной телеобъектив и остановилась на городе Байджи. Мы получили известие, что прибыл Усама.

Я месяцами разыгрывал этот момент, мечтал стать частью чего-то подобного, сокрушить врага.

Где же он?

— Увеличение вдвое.

В поле зрения попал ряд глинобитных и каменных домов, камера приблизилась. Дом номер один: двухэтажный из серого бетона. Согласно информации, которую я обнаружил в старых файлах, когда-то им владел двоюродный брат Усамы.

Это была наша первая отправная точка. План состоял в том, чтобы быстро облететь на дроне все три потенциально интересных дома, и поискать что-то, выбивающееся за рамки нормального.

Там не было переднего двора, только маленький покосившийся забор, отделяющий его от пустой пыльной улицы. Беспилотник пошел по кругу, что позволило нам увидеть каждый угол этого места, даже через оконные проемы.

Там никого не было.

— Двигайся дальше, — сказал я.

— Роджер.

У нас было не так много времени. Усама пробудет в Байджи всего около трех часов, прежде чем вернуться в Мосул. Зная, каким параноиком он был, нам повезет, если мы вообще что-нибудь найдем.

Второй дом представлял собой небольшой жилой комплекс в деловом рыночном центре. Дом первой жены Усамы. Но было слишком людно, чтобы что-то разглядеть, пока беспилотник облетал дом. Белье висело на большинстве окон, поэтому было практически невозможно хорошо рассмотреть помещение. Движение было затруднено, и сотни людей двигались по улице.

— Сухая дыра, — сказал я.

Мы ни за что не нашли бы там Усаму. Дохлый номер.

Я поборол гложущее чувство, что мы, возможно, облажались, и приказал перейти к осмотру третьего дома.

— Набирай высоту, — скомандовал я. Третьим домом, расположенным в тихом местечке за городом, владел парень, подозреваемый в связях с ИГИ. В этом была своя опасность: если мы будем держать беспилотник слишком низко, кто-нибудь может его услышать.

Дом был похож по размеру на первый, за исключением того, что он был окружен бетонными стенами высотой в десять футов, которые окружали грязный двор. В северо-западном углу была установлена спутниковая антенна, и я мог видеть собаку, медленно прогуливающуюся по маленьким ступенькам, ведущим к подъездной дорожке.

Увеличив изображение, мы смогли разглядеть белый универсал, припаркованный недалеко от входной двери, его колеса все еще утопали в грязи. Несколько дней назад прошел сильный дождь, превративший грязь в густую жижу.

Мы продолжили делать снимки дома, сосредоточив внимание на окнах, входах и скрытых зонах, чтобы при необходимости обратиться к ним позже.

— Переключись на инфракрасный режим.

Изображение стало более четким, белое на черном, как рентгеновский снимок. Это было типично и позволяло видеть разные виды цели с датчика дрона, даже если все еще был дневной свет. Это также помогло мне лучше рассмотреть то, на что мы смотрели, когда пронеслись сильные песчаные бури.

Насколько мы могли судить, в доме не было никакого движения. Но меня больше интересовал универсал. Если Усама просто приезжал для своей еженедельной финансовой поездки, это могла быть его машина.

Я мог сказать, что двигатель автомобиля был горячим: он был черным и медленно пульсировал на фоне белого корпуса. Скорее всего, он все еще был включен. Когда беспилотник облетел вокруг, мы увидели, что внутри кто-то был.

Это была наша лучшая зацепка на данный момент, хотя ее все еще было немного. Ни в одном из наших файлов не указано, на какой машине он ездил.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джейк.

— Если машина уедет, следуйте за ней.

Я снова начал просматривать старые файлы на Усаму. Возможно, я упустил ключевой элемент паззла, что угодно.

Воцарилась сосредоточенная тишина, нарушаемая только шумом вентиляторов сервера и случайными постукиваниями по клавиатуре. Внезапно зазвонил телефон.

Это был аналитик из другой нашей команды беспилотников, которая находилась недалеко от Тикрита.

— Я знаю этот универсал, — сказал он.

Он наблюдал за трансляцией с дрона моей команды со своего места, в перерывах между преследованием других целей.

— Три месяца назад мы получили фотографии этой машины, — продолжил он. — Мероприятие в Байджи было большой встречей ISI с высшими руководителями в этом районе.

Я воспрянул духом.

— Позже мы узнали, что за рулем был Усама, — сказал он. Но было слишком поздно. К тому времени, как они подтвердили это, машина исчезла.

Я хотел сам увидеть доказательства.

— Можешь прислать мне эти фотографии? — спросил я.

Они пришли по электронной почте, и я заметил отметку времени на фотографии: всего три месяца назад. И белый четырехдверный универсал в нашем текущем виде с беспилотника был тем же самым, что и на старой фотографии.

Я снова посмотрел на экран. Это был Усама.

Ты наш.

Как раз в этот момент белый универсал отъехал от дома.

— Движение динамичное.

— Следуй за ним, — приказал я.

Беспилотник, круживший вокруг дома, изменил курс и перешел к схеме следования на высоте 15 000 футов, призрак в небе.

Машина выехала из района и начала пробираться к главной дороге. Там водитель повернул налево, направляясь обратно на север, в сторону Мосула, именно туда, куда, как я думал, он отправится после выполнения своих поручений на неделю.

Ехать до Мосула ему предстояло два часа. Итак, наше время пошло. Потом он достигнет Мосула, и его снова было бы трудно, если не невозможно, выследить на узких улицах и в толпе.

Я вызвал Макса, командира, который руководил штурмовой группой. Секундой позже он был рядом со мной, уставившись на экраны.

Новичок в подразделении, как и я, Макс хотел сделать себе имя среди других легендарных офицеров, которые пришли до него. Я назвал его Суперменом — он и правда лицом и сложением был вылитый Кларк Кент. Южанин, женат, лет тридцати пяти, губы всегда были впалые, всегда чисто выбрит.

— Ты разглядел водителя? — спросил он, указывая на универсал на экране.

— Нет, но интуиция подсказывает мне, что это Усама. Все говорит за это.

Это была моя оценка, но он должен был принять окончательное решение о том, что делать.

— Поехали, — сказал он. Началась суета. Он связался по рации со своей командой операторов. Время экипироваться — оружие, оптика, жилеты, рации. Он вызвал на пейджер пилотов вертолетов.

Но перед тем, как покинуть «Коробку», он поднял телефонную трубку и перезвонил в штаб. Что за черт? Ему не требовалось никакого разрешения, но он, должно быть, хотел услышать второе мнение.

Старший командир всегда был рядом. Тот еще твердолобый тип. Но он был умен и требователен. Ему не понравилось то, что он услышал.

— Этот парень из разведки новенький, — сказал он, имея в виду меня. — Его еще не тестировали. Слишком рискованно полагаться на его интуицию.

Макс повесил трубку, а я подумал о том, что сказал мой наставник Билл несколько месяцев назад: «Ты можешь говорить и делать все, что хочешь, но будь прав».

Я чувствовал, что должен занять твердую позицию.

— Макс, это Усама, вон в той машине, — сказал я. — Признаки налицо. Ни у кого не было зацепки по этому парню в течение нескольких месяцев. Ты, блядь, его потеряешь.

Я снова просмотрел информацию, связи, которые мы установили, фотографии автомобиля на встрече месяцами ранее. Что вообще знал тот другой командир? Он был на отдельном участке, не очень внимательно следил за тем, что мы делали.

— Часики тикают, — сказал я, когда мы смотрели, как универсал мчится в сторону Мосула.

Все, что я сказал, сработало. Макс перезвонил командиру и сказал ему, что мы только что получили дополнительные разведданные из другого источника, подтверждающие, что Усама был внутри транспортного средства. Это была ложь, он не подчинился прямому приказу, и это означало, что вся тяжесть того, что должно было произойти, лежала на мне.

— Пошли! — приказал своим парням Макс.

Операторы были вооружены до зубов — в основном автоматическими винтовками «Хеклер-Кох» с ночными прицелами и глушителями. Два вида гранат в их сумках — более мощные термобарические гранаты, предназначенные скорее для того, чтобы сбивать с толку, чем убивать, и знакомые всем по фильмам M67, которые… ну просто взрываются.

Было много способов начать рейд, все зависело от решения командира и ситуации на земле. Обычно это либо «посадка в точке X», когда пилот «Блэк Хока» высаживал команду почти прямо над местом назначения, и это вызывало шок и трепет, когда солдаты врывались внутрь, либо «посадка в точке Y», когда вертолет снижался достаточно далеко, чтобы парни могли незаметно подкрасться к цели. Сегодня вечером мы собирались внушить трепет.

Когда Макс бросился к двери, я сказал ему, что Усама нужен нам живым для допроса.

— Постарайся не убивать его, если он тебя не вынудит.

Он кивнул.

— Мы позволим цели самой принять окончательное решение.

Через несколько секунд вертолеты с ревом взмыли в небо, боевики в полном камуфляже свисали с бортов.

На нашем мониторе в красках можно было видеть, что водитель опустил стекло окно и выставил руку, двигаясь со скоростью 80–90 км/ч.

Через несколько минут вертолеты приземлились возле иракского КПП, в нескольких километрах к северу от универсала. КПП представлял собой хижину на обочине главной дороги с тремя иракскими гвардейцами, которые рандомно останавливали для досмотра машины, въезжающие в Мосул.

Когда вертолеты скрылись из виду, команда направилась к хижине пешком. Портативный монитор позволял им видеть то, что видел беспилотник. Мы также были на связи по радио и я мог слышать все, что происходило на земле. В хижине они велели иракцам оставаться на месте — те, должно быть, были изрядно удивлены, увимдев американский спецназ, — и стали ждать Усаму.

Я всегда нервничал в моменты затишья, которые, казалось, тянулись целую вечность перед ударом. Макс и его команда очень верили в меня. Я сказал им, что Усама, скорее всего, не стал бы сопротивляться, учитывая, что он был административным эмиром, этаким «белым воротничком» от терроризма и, вероятно, даже не носил оружия. Но что, если я ошибался? Что, если бы он не был Усамой? Что, если за рулем был иностранный боевик, который просто хотел убить американцев, и мы дали ему такую возможность?

Я не хотел, чтобы на моих руках была кровь гражданского лица или члена команды. Я беспокоился о том, что могу ошибаться. Нас учили быть правыми, и в моей голове всегда крутились вопросы, заставляющие сомневаться — своего рода лента, подсознательно и быстро воспроизводящая каждую ключевую информацию, которую я ранее собрал о цели, в поисках недостающих фрагментов.

Когда универсал приблизился к удаленному контрольно-пропускному пункту, мое сердце заколотилось. У меня пересохло в горле. Макс со своими людьми теперь находились в поле зрения дрона, ожидая нападения — ожидая, ожидая, ожидая.

Они выскочили из хижины, их было больше дюжины, с оружием наготове и перегородили дорогу.

Машина резко остановилась, когда команда окружила ее. Сначала водитель не хотел выходить. Должно быть, он был в шоке. Несколько десятков парней, появляющихся из ниоткуда, вооруженные до зубов, просто ждут, когда он выберет окончание своей истории. Тянулись секунды. Какого черта он делает?

Один из операторов придвинулся ближе к окну со стороны водителя, держа пистолет наготове.

Остальные последовали за ним, круг смыкался, как петля.

Где его руки? У него есть бомба?

Внезапно дверь распахнулась, руки водителя поднялись, и операторы с молниеносной быстротой скрутили его.

Радио ожило через несколько секунд после того, одним словом: «Джекпот».

Казалось, мои плечи много миль несли бетонный блок. Мурашки пробежали по спине. Все болело.

Я оглядел остальных членов разведывательной команды. Я сделал глубокий вдох. Долю секунды я думал, что мой триумф следует отпраздновать. Может мне даже предложат «дать пять»? Похлопают по спине? Скажут, «отличная работа!».

Нет, ни у кого и в мыслях не было. Все проходили через это раньше. Просто еще один день в офисе.

Беспилотник MQ-9 «Рипер»

В тот день я усвоил несколько уроков. Я понял, что мы были теми немногими, которым дана была сила формировать ход войны, и что впервые у меня была возможность напрямую изменить ситуацию. Мои действия могли изменить мир; это была цель, к которой я стремился. Но решение пойти за Усамой было мучительным. Однако Билл и Джек на своих объектах, казалось, справлялись с этой работой без особых усилий. Я не знал, что от меня потребуется, чтобы достичь их класса.

Пара человек из штурмовой группы остались, чтобы отвезти универсал Усамы с контрольно-пропускного пункта обратно в Коробку для судебной экспертизы. Когда вертолеты доставили большую часть команды и нашего нового задержанного обратно, я приказал дрону обеспечить охрану над головой для парней, возвращающихся в универсале.

Виктор, один из парней, решил прокатиться на капоте — растянулся на спине, как будто лежал на пляже.

Он был одним из самых диких — коренастый и бородатый. Он, должно быть, знал, что я наблюдаю, потому что, когда я увеличил изображение с «Предатора», он показал мне большой палец, когда автомобиль мчался по дороге со скоростью не менее 80 километров в час, поднимая облако пыли.

Ковбои. Казалось, он говорил: «Ты хорош с нами, парень».

Это был большой шаг в завоевании их доверия. Доверие, в котором я нуждался для того, что должно было произойти.

— Как дела, разведка? — сказал Виктор, влетая в «Коробку» однажды днем, несколько дней спустя. — У тебя сегодня есть кто-нибудь на обезвреживание?

Большой палец, который он показал мне с капота машины после захвата Усамы, был уже далеким воспоминанием. Он был готов к другой цели. Как ребенок с синдромом дефицита внимания.

— Заснул, разведка? — сказал он, подходя к нашим мониторам. — Чем нас порадуешь?

Виктор был не единственным. Все операторы нервничали, постоянно норовя запрыгнуть на вертолет и направиться к цели. Они заходили в «Коробку» каждый день, интересовались, как дела, когда они смогут выйти, есть ли у нас кто-нибудь на палубе. Кто после Усамы?

Я ничего не ответил. Он постоял несколько минут, наблюдая за мониторами — здоровенный, как медведь, парень с волосами цвета соли с перцем. Просто взглянув на него, можно было сказать, что он много где побывал, и повидал, как погибло много людей. Его нос, похоже, ломали с дюжину раз. В него стреляли по меньшей мере дважды, о чем свидетельствовали шрамы.

— Как насчет него, можем снимем этого? — сказал он.

Одна из камер нашего беспилотника зафиксировала парня в белой дишдаше, курящего сигарету рядом с потрепанной синей машиной. Мы вели его пару дней.

— Мелкая рыбешка, — сказал я. — Не стоит он того.

— Какого хрена мы ждем?

Было легко проникнуться мышлением операторов, особенно потому, что я хотел им понравиться. С ними жизнь всегда сплошным «вперед, вперед, вперед». Выброс адреналина от опасности, окружающей эти миссии, подпитывал их пристрастие к постоянным действиям. Они жаждали ощущения, когда сносят дверь в комнату, полную повстанцев, возбуждения от перестрелок; это сохраняло им рассудок. Гражданские лица склонны думать, что солдаты предпочли бы не воевать, если бы могли этому помешать. Возможно, это было верно для обычных вооруженных сил, но большинство специальных операторов хотели быть там. Они тренировались всю свою жизнь. Это было то, для чего они были выведены. Чем больше времени я проводил с ними, тем больше понимал, что большинство предпочло бы умереть, сражаясь за Америку в любой день недели, вместо того, чтобы перестраховаться и жить нормальной жизнью дома.

Сейчас я начинал чувствовать что-то подобное. Я тоже жаждал крови, ради моих сослуживцев в 82-й, которые регулярно подвергались ударам врага и у которых были связаны руки, чтобы что-то предпринять по этому поводу, ради моей семьи и друзей дома, ради Америки. Я хотел убить как можно больше из них.

Я играл медленную партию с крупной рыбой. Я должен был разгадывать тайны и видеть более крупные связи, в то время как операторы были сосредоточены на действии. Иногда я бросал цели в их сторону по ночам, когда они начинали нервничать. У меня всегда было чем покормить моего ручного зверя. По сельской местности бегали десятки тысяч бевиков.

Но для более крупных целей иногда мне приходилось месяцами преследовать их, прежде чем имело смысл нанести удар или зайти внутрь. Если бы мы просто захватили группу террористов низкого уровня, это не имело бы значения. Эти мелкие убийцы мало говорили. Они уже бывали и в тюрьмах и в «черных», официально несуществующих, допросных базах. Они уже знали правила игры. Но если бы мы проследили за ними, мы могли бы проникнуть в их мир — к явкам, связям, паролям, местам встреч и передачи грузов.

Конечно, в этой игре всегда балансируешь: когда уйти, а когда остаться. Каждая ситуация была разной. Я должен был знать, может ли одна цель привести к более высокопоставленным фигурам или это был универсальный магазин с небольшим взаимодействием с людьми выше по сетевой цепочке.

Это было различие, которого операторы, подобные Виктору, не видели и им было наплевать. Если попросить их назвать имена тех, кого они захватили в плен или убили, они, вероятно, знали бы только несколько самых громких имен. Для них все животные были равны без исключений, просто очередными террористами, ожидающими пулю.

— Ой-вэй, да нормальная рыба, — сказал Вик. — Он даже похож на акулу.

— На пескаря он похож, — парировал я. — Но он может привести нас к акуле.

Я проводил большую часть своих дней, наблюдая за дорогами, сканируя районы и границы, занося в каталог любую подозрительную активность, выстраивая паттерны жизни — как один плохой парень каждый день ходит в одно кафе, пока однажды не принесет посылку к белому зданию на рынке; как другая цель месяцами ложится спать каждую ночь в 9 часов вечера, пока однажды ночью не отправится на полуночную встречу в пустыне; и другой, который каждый день ходит на работу тем же маршрутом, но однажды идет в противоположном направлении к дому, принадлежащему цели, которую мы убили два года назад.

Мы наблюдали за всем. Этакий «Шоу Трумэна», но мрачнее.

Мы искали аномалии и собирали воедино пути к людям, которые участвовали в возможных ударах. Чисто детективная задача, где увидеть небольшую, казалось бы, случайную информацию — например, кто-то остановился в пустыне, чтобы посмотреть на небо, — часто было разницей между жизнью и смертью, и ее решение требовало необычайного терпения для получения конечной отдачи — за одну охоту мы провели более двадцати отдельных операций, прежде чем, наконец, получили наводку на нашу цель.

«Коробка» стала моим миром. Трейлер двойной ширины был погружен в темноту, освещаемую мониторами и огоньками на аппаратуре. Шестеро из нас сидели за длинным столом из сучковатой фанеры, который был сконструирован так, чтобы соответствовать длине комнаты. Компьютеры были разбросаны повсюду, открыты, в чатах постоянно мигал поток сообщений, а картографическое программное обеспечение рисовало трехмерные модели сложного ландшафта близлежащей пустыни и гор. Перед нами на стене выстроился двойной ряд экранов, транслирующих изображения с дронов.

Даже с включенными на полную мощность кондиционерами и настольными вентиляторами в воздухе пахло пригоревшим кофе и потом людей, которые недостаточно принимали душ. В течение дня часто не хватало времени. Ты к этому привык.

Я был самым молодым начальником разведки в моей организации на несколько лет. Это означало, что мне пришлось много работать, чтобы заслужить уважение и проявить себя. Вокруг меня была молодая команда из разных слоев общества. — В основном им было под тридцатник, все как один — технические волшебники, отчасти гики, местами хипстеры — в общем в духе парня из фильма «Военные игры». Все говорили на техническом сленге: «З» (зум-ин, увеличить), «ИК» (перейти в инфракрасное видение), «ВНБ» (вернуться на базу), «ОТ» (дай отправную точку), «ЗОД» («зона ограниченного доступа»). Мы могли бы провести полноценный разговор прямо перед вами на нашем языке, а вы услышали бы только абракадабру.

Здесь редко носили форму. В основном это были брюки-карго и футболки, наушники болтались на шее, когда они не использовались. Один парень всегда носил бейсболку полиции Нью-Йорка, другой — команды «Янки».

Они были новым поколением истребителей, оснащенных по последнему слову техники. Они как будто родились с чипами в головах. Они провели больше времени за экранами компьютеров, чем на стрельбищах. Я тоже.

Лаура была единственной женщиной в команде. Она была ширококостной, с длинными каштановыми волосами и громким голосом. Она, вероятно, была одним из самых умных аналитиков электронной разведки в мире и если ее захватывала идея она начинала тараторить в бешенном темпе. Оскар, наш радист, наоброт, почти никому не сказал ни слова. Поставлен в тихий режим. Джейк был, наверное, единственным, кто был моложе меня. Он был в ВВС с младых ногтей — завербовался после средней школы. Он одевался в рубашки поло и носил редкую бороденку как у подростка. Свято следуя традиции, которую русские называют «dedowschina» мы поливали его дерьмом по малейшему поводу.

Мы почти не покидали — часами, днями, порой месяцами. Было слишком много потенциальных целей. Я часами анализировал паттернами жизни, поскольку беспилотники выполняли свою работу круглосуточно. В одном ухе наушник с хорошей музыкой — я любил «Linkin Park» и «Green Day», в другом — с рабочими переговорами.

Операторы были нашей противоположностью. Они маялись временем простоя, ожидая, пока мы найдем следующую цель. Когда они были не в поле и не на стрельбище, они слонялись по трейлерам, убивая время, болтая чушь, покуривая сигареты, развалившись на дерьмовых диванах, делая все возможное, чтобы отогнать скуку. В основном это означало матчи по «Guitar Hero» на икс-боксах или выпивку до поздней ночи, а то и до утра. Макс был их командиром и проводил большую часть своего времени в «Коробке» со мной или на вертушке, отправлявшейся за плохим парнем.

За раз мы выполняли две или три миссии, десятки за месяц. Всегда все начиналось с взлета беспилотника, иногда трех или четырех за раз, в зависимости от того, за кем мы следили. Мы могли проводить миссию против одной цели, одновременно уточняя местоположение другой с помощью второго дрона в другой части города. Этот новый способ ведения войны сопровождался психологическим бременем невозможности отключиться, концентрация такого количества информации в моих руках означало, что я должен был ее использовать. Я никогда не переставал думать о том, какая цель станет следующей.

Когда мне нужен был перерыв, я выходил на вертолетную площадку и смотрел на небо. Ночью было непроглядно темно и так тихо, что можно было услышать, как падает гильза от пули. Мне нужен был этот покой после целого дня компьютерных мониторов и передатчиков.

Нас окружали толстые цементные Т-образные барьеры. За спиной был американский армейский аванпост, а передо мной рассилались мили и мили песка открытой пустыни.

Однажды ночью Виктор вышел на вертолетную площадку.

— Выглядишь как привидение, разведка, — сказал он.

Я посмотрел на него. Он указал на мои руки, которые были бледнее, чем я когда-либо помнил.

— Белый, как хер, — сказал он. — Ты слишком много просидел в четырех стенах.

Мы только что закончили трехдневную охоту, последние два дня я не спал.

— Надо есть что-то, кроме хлопьев и мороженого, — сказал он, развернулся и ушел.

Я провел еще несколько минут, прежде чем повернуться к своему трейлеру. В темноте я мог слышать, как некоторые операторы играют в покер.

Спальные прицепы были размером с транспортные контейнеры, уложенные рядами, спина к спине. В каждом стояла односпальная кровать, на стене — плоский телевизор с сотнями кабельных каналов. Обычно я пытался лечь спать около 2 или 3 часов ночи, а затем засыпал под звуки телевизора. Я обнаружил, что выработавшаяся привычка помогает.

В ту ночь я лег и включил шоу Стивена Колберта, как делал всегда. Мне нужно было посмеяться. Когда оно закончилось, я включил трансляцию с нашего дрона из «Коробки». Она передавалось по каналу во все наши спальни из оперативного центра. Мне нравилось смотреть, что происходит, хотя в большинство ночей, как и сегодня, камера показывала только море неподвижной тьмы. Наши цели спали, в отличие от меня.

Я продремал три часа, прежде чем отправиться обратно в «Коробку». Всходило солнце. За ночь я продумал план, и взяв банку энергетика принялся отдавать указания. Редко было время, когда я не думал или не разрабатывал стратегию поиска следующей цели. Недостаток сна и двадцатичасовой рабочий день были тяжелыми в первые несколько недель. Но я к этому привык.

Пока мы работали над другими миссиями, следователи выбивали из Усамы информацию в секретной допросной. Все наши задержанные отправились в тактический изолятор, и мы получали результаты допроса раньше всех в армии или правительстве.

Усама был одним из элементов общей картины нового Исламского государства.

В то время в «Аль-Каиде в Ираке» (АКИ) происходили перемены. Она начала перерастать в новую группировку под названием «Исламское государство Ирака», или ИГИ, которая позже станет ИГИЛ, когда переместится в Сирию. Пока мало кто знал много об ИГИ, но мы внимательно наблюдали за ними. Мы знали о реформе группы больше, чем даже некоторые из их собственных бойцов.

ИГИ возникло после смерти лидера АКИ Абу Мусаба аз-Заркави, в июне 2006 года. Мои предшественники в подразделении сыграли значительную роль в его убийстве. Уже на следующий день совет руководства АКИ собрался на секретном объекте в провинции Анбар, чтобы выбрать замену — египтянина по имени Абу Айюб аль-Масри. Мы дали ему кодовое название «Объект Манхэттен».

Пока это продолжалось, Усама бен Ладен и его второй номер в Пакистане, Айман аль-Завахири, хотели полностью реорганизовать «Аль-Каиду в Ираке». Завахири и другие высокопоставленные руководители «Аль-Каиды» считали, что АКИ теряет поддержку со стороны единоверцев-мусульман в Ираке из-за того, что была слишком жестокой и недостаточно исламской для всех убийств в предыдущие годы. Им нужен был религиозный авторитет, который мог бы придать религиозный контекст их дикости и снова сплотить собратьев-мусульман вокруг знамени АКИ.

Завахири выбрал давнего друга, с которым познакомился во время тренировочных лагерей под руководством джихадистов много лет назад в Афганистане. Его звали Абу Умар аль-Багдади, который считается первым лидером ИГИЛ. Мы назвали его «Объект Бруклин». В тот день Завахири приказал АКИ сменить свое название на Исламское государство Ирака.

Для моей команды и других, кто пришел до и после нас, не было никакой разницы между АКИ и ИГИ. Иногда мы получали информацию от источника, который называл одного парня, за которым мы охотились, членом АКИ, а затем другой агент приписывал того же парня к ИГИ.

В день, когда Манхэттен и Бруклин стали лидерами, они заняли первые строчки в нашем списке убийств. Они прекрасно это понимали и немедленно ушли в глубокое подполье. Это была стратегия лидерства, отличная от стратегии Заркави, который предпочитал сражаться бок о бок с другими бойцами в крупномасштабных операциях.

Манхэттен и Бруклин многое узнали о беспилотниках и нашем целеуказании от Заркави до того, как он был убит. Казалось, Заркави знал почти все о наших беспилотниках, поскольку за ним постоянно охотились. Он передавал мудрость другим.

Зная о наших нынешних возможностях, Манхэттен и Бруклин предпочли остаться в тени, скрытые даже от своих собственных бойцов. Мы полагали, что два лидера всегда были вместе и редко встречались со своими лейтенантами лично.

Фоном каждой нашей миссии в Ираке был их поиск. Захватывая людей, мы требовали деталей. Большинство очень мало говорили об этих двоих на допросах — вероятно, потому, что ничего не знали.

То же самое было и с Усамой. Он сказал следователям, что ничего не знал о Манхэттене и Бруклине.

Но он знал еще кое о ком: Абу Насире, эмире ИГИ всей провинции Салах ад-Дин. Я назвал его «Лицом со шрамом».

Это был крупный прорыв. Усама рассказал нам о еженедельной поездке Лица со Шрамом из Мосула в Байджи, чтобы встретиться со своими подчиненными и собрать деньги. Но его обнаружение внезапно получило приоритетный статус: Лицо со шрамом очень скоро планировал новую атаку на военную базу США.

Усама не знал, о какой базе идет речь или каких-либо конкретных деталей относительно времени атаки. Он просто знал, что это скоро произойдет, и что «Лицо со шрамом», скорее всего, задействует другого иностранного террориста-смертника, недавно тайно ввезенного в Ирак с какого-нибудь другого поля боя джихадистов.

Когда я узнал о том, что Усама выдал на допросе той ночью, я встал и вышел наружу, вдохнуть воздух пустыни. Я пытался уснуть, но сейчас не мог; на это не было времени. До начала следующей миссии оставалось всего несколько часов.

И у меня было предчувствие.

Над Манхэттеном и Бруклином уже светало.

Лицо со шрамом был в нашем списке убийств долгое время. Он был бескомпромиссным экстремистом — настолько фанатичным, насколько это возможно. Ходили истории о том, что он несколько раз вызывался лично проникнуть с бомбой на американские базы и подорваться, но его боссы каждый раз запрещали ему жертвовать собой и требовали посылать других. Он был слишком ценен для всего восстания. Тысячи бойцов были в его распоряжении, и он, вероятно, был пятым или шестым по значимости боссом во всей террористической сети. Я сосредоточил внимание нашей команды на нем, нашем новом призраке.

Провинции Салах эд-Дин и Найнава были самыми важными в стране (ИГИ назначила своих лучших парней командовать этими регионами, основываясь на более высокой концентрации боевиков). Однако Лицо со шрамом не был вашим типичным лидером. В отличие от некоторых, он, казалось, не заботился о деньгах. Вся его деятельность была связана с утверждением ислама и убийством любого противника ИГИ. Это был самый опасный вид террористов. Ничто не могло побудить его остановить бойню. Он скорее умрет, чем попадет в плен.

По всему Ираку Лицо со шрамом стал кем-то вроде короля смерти. Он отвечал за координацию нападений смертников в северной части страны, включая американские базы, и занимался рэкетом, который приносил миллионы долларов: контрабандный оборот, похищения людей, обезглавливания, вымогательство, вы называете это. «Заин», крупнейшая телефонная компания Ирака, заплатила его группе сотни тысяч долларов только за то, чтобы он не взрывал их телефонные вышки.

Одним из его крупнейших источников дохода была украденная нефть с нефтеперерабатывающего завода в Байджи. Его ребята похищали нефть, когда она направлялась на север в больших нефтяных танкерах в Сирию, затем перепродавали ее тому, кто предлагал самую высокую цену, а прибыль распределялась между вражескими боевиками или реинвестировалась в войну (оружие, взрывчатка, террористы-смертники). Мы подсчитали, что их вымогательство приносило около миллиона долларов в месяц, причем часть этой суммы направлялась двум лидерам — Манхэттену и Бруклину.

Занимаемое Лицом со шрамом положение открывало перед ним достаточно полную картину на текущее состояние джихадистских структур. Понятно, что если бы нам удалось заполучить его знания, это могло приоткрыть окно в группу.

Мы собирали информацию о Лице со шрамом еще до того, как взяли Усаму, и его имя начало регулярно всплывать в отчетах. Мы получали крупицы информации от одного захваченного парня, а затем объединяли ее с информацией от другого. Мы заполняли пробелы в разведданных по ходу дела, когда подбирали членов его ближайшего окружения. Но его было нелегко отследить. Он постоянно отключал телефоны и иногда использовал посредника для передачи своих приказов. По сути, все наши знания о нем оставались на уровне слухов — пока Усама не начал говорить.

— Наш приоритет — Лицо со шрамом, — объявил я на общем собрании той ночью. — У нас есть веские основания полагать, что он приезжает в Байджи, чтобы получать платежи за нефть, и, вероятно, попытается заполнить значительный пробел в их сети теперь, когда Усама выбыл из игры.

Мы встречались каждый вечер около восьми часов на видеоконференции, пять руководителей разведки и старший командир. Поскольку большинство наших миссий проходили поздно ночью, это была стратегическая сессия.

Это не были типичные заседания по военному планированию, где говорили много чуши, а штабные офицеры представляли бесполезную информацию. Мы были заняты делом.

Экраны в «Коробке» были разделены между пятью начальниками разведки и презентацией с досье на Лицо со шрамом, в котором подробно описывалось все, что мы знали о нем и планируемой атаке.

Там был Билл со своей командой и Джек.

Я вывел на экран фотографию Лица со шрамом. Он был плотного телосложения, с длинными, густыми волосами и густыми усами, похожий на ближневосточную версию Тони Сопрано.

— Вы, ребята, возможно, помните Лицо со шрамом по прошлому году, — сказал Билл, — когда он устроил тот подрыв смертника на местном продовольственном рынке на севере. Сотни погибших.

Я изложил свое мнение командиру.

— Сэр, мы провели тщательный анализ его предыдущего образа жизни и также полагаем, что у него есть родственники, живущие в этом районе. Эти парни — существа привычки. Если Лицо со шрамом направляется в город, есть большая вероятность, что он остановится в одном из этих мест.

Я добавил на экран несколько карт Байджи и близлежащего поселения, расположенного на окраине города, где мы слышали разговоры о возможной встрече.

— Утром мы собираемся отправить наших пташек патрулировать район вокруг нефтеперерабатывающего завода, — сказал я. — Это будет нашей отправной точкой, и мы будем действовать оттуда.

Игра началась.

— Удачной охоты, — сказал командир, завершая работу.

Той ночью я почти не спал и выкатился из своей кровати еще до рассвета. Информация о том, что Лицо со шрамом, вероятно, готовится к другой крупной атаке, превратила миссию в бомбу замедленного действия.

Вскоре мы увидели «Предатор», кружащий над вычисленным мной строением, камера смотрела вниз, выискивая любое возможное движение. Трехэтажное бетонное здание с широким открытым двором, покрытым пылью и защищенным высокими каменными стенами свидетельствовало о богатстве и связях с городом.

Перед домом стояли два белых 4-дверных внедорожника «Тойота», один с оранжевыми полосами. Но более подозрительными были три или четыре больших прицепа, припаркованные на восточной стороне комплекса. Повсюду валялись бочки из под нефти, в большинстве своем чистые, явно недавно вымытые, несколько полностью покрыты пылью, как будто они пролежали там несколько месяцев.

Мы увеличили изображение, затем развернули, затем снова увеличили, рассматривая под всеми возможными углами, пристально вглядываясь в тени вдоль стен внутреннего двора. Все было тихо, только несколько следов грузовиков на песке подъезжали и отъезжали от главных ворот, которые отделяли его от шоссе.

Пока мы ждали, я внес местоположение комплекса в карту на моем рабочем столе. Ничто в нашей базе данных не указывало на то, что здание попадало в наше поле зрения раньше.

Ранние этапы охоты зависели в основном от инстинктов и того, что вы знали о людях и вражеской сети. Наблюдая за экранами, мы постоянно отфильтровывали то, что было, чего не было, и то, что могло быть — искали любые отклонения. Что было не к месту?

Мы никогда не строим слишком многого догадок — предположения опасны и могут приводить к гибели людей.

— Что это?

Когда камера показала крупным планом небольшой уголок во внутреннем дворе, я заметил какое-то движение. Когда мы снова развернули камеру, чтобы увидеть весь комплекс, машина с оранжевыми полосами уезжала. Мы упустили парня, который вошел.

— Оставаться на территории комплекса или преследовать? — спросил Джейк.

Мы наблюдали, как грузовик выехал через ворота, а затем на шоссе, ведущее к центру Байджи. Я лихорадочно прокручивал в голове возможные сценарии. Гнать наш единственный дрон за грузовиком? Лицо со шрамом мог быть все еще в доме? Но что, если он ушел до того, как мы установили наблюдение, когда мы не следили за этим местом? Тогда «Тойота» была единственным ценным объектом для слежки, фактически нашей единственной реальной зацепкой на данный момент. Да господи, мы даже не знали сколько людей было в доме, он мог быть и вовсе пуст.

Я отправил емейл с фотографией комплекса следователю, который потрошил Усаму последние нескольких дней и сообщением: «Ты можешь спросить его об этом месте?» Нужно срочно, вот прямо сейчас узнать, бывал ли Усама когда-либо в этом месте раньше с Лицом со шрамом.

Ответ пришел через несколько минут. Он не узнал здание. В этом не было ничего необычного: они не привыкли к виду домов с высоты птичьего полета.

Нам нужно было знать, куда направляется грузовик.

У меня были секунды, чтобы решить, за кем следовать. Нерешительность приводила к упущенным возможностям, и редко выдавался второй шанс.

— Оставайся с внедорожником, — сказал я.

— Вас понял, — ответил пилот, отправив беспилотник следовать за объектом на высоте 12 000 футов. Когда «Тойота» ехала по шоссе и, в конечном счете, въехал в центр Байджи, движение становилось все более оживленным, повышая вероятность того, что мы его потеряем. Города были худшим местом для наблюдения с помощью беспилотника. Слишком много людей. Слишком много мест, чтобы исчезнуть.

Нам повезло. Примерно через десять минут грузовик остановился перед длинным рядом магазинов с разноцветными навесами, и кто-то выбрался со стороны водителя. Это был мужчина в белой дишдаше и сандалиях. Без бороды, чисто выбрит. Движения быстрые — похоже этот парень молод.

— Куда он зашел? — сказал я. Никто не видел, поскольку беспилотник двигался по кругу и в таком густонаселенном месте то и дело образовывались мертвые зоны.

Вся «Коробка» вскочила на ноги и уставилась в экраны: пытаясь найти хоть малейший намек, куда он отправился. У нас было еще шесть минут на текущей орбите, прежде чем он вернулся под углом, который нам был нужен для лучшего обзора. Каждая минута казалась все длиннее и длиннее. Атмосфера в комнате была напряженной, мы знали, что поставлено на карту, если это был он.

«Осталось четыре минуты…»

«Это может быть нашим единственным шансом.»

— Джейк, видишь его?

— Пока нет.

Две минуты…

Беспилотник медленно крутил камерой.

Проблема заключалась в том, что молодой мужчина, вышедший из машины, мог сейчас находиться где угодно. Его след простыл в считанные секунды. Рынки на Ближнем Востоке похожи на пчелиные гнезда, по которым пинали ногами — люди повсюду, сбитые в кучу, с дорожками вдоль прилавков, петляющими туда-сюда, как лабиринт из сот. Мы потеряли его?

«Десять секунд до того, как точка снова появится в поле зрения…»

Джейк разочарованно посмотрел на меня.

— Мы потеряли его.

— Может просканировать витрины магазинов и попытаемся повторно поймать водителя или останемся с автомобилем?

— Следи за машиной, — сказал я.

Я был готов держать пари, что водитель вернется.

— Переключись на инфракрасный, — сказал я.

Оператор выполнил команду и когда беспилотник развернулся под другим углом, мы заметили кое-что новое. На пассажирском кресле все время сидел кто-то еще. Кто, черт возьми, это был? Несколько минут спустя молодой вернулся из магазина, внедорожник завелся и двинулся обратно в том же направлении, откуда приехал.

Вздох облегчения пронесся по «Коробке». Нам был дан второй шанс.

«Тойота» припарковалась во дворе трехэтажного дома. Водитель быстро вышел. Из парадной двери к мужчинам подбежали трое детей и женщина.

— Крупный план на пассажирскую сторону.

Оператор увеличил изображение до максимума, когда пассажир вышел из машины. Мужчина с очень заметным брюшком и пышными волосами, одет в дишдашу цвета пустыни и сандалии.

Мой пульс участился. «Это он», — подумал я. — «Все сходится». Тип его телосложения соответствовал физическим описаниям Лица со шрамом, он имел связи с этим домом, повсюду разбросаны нефтяные баки, указывающие на то, что, кем бы ни был владелец, он, должно быть, был связан с торговлей нефтью.

Мы месяцами ждали этого момента, просто чтобы взглянуть на него мельком.

Каждый из трех признаков по отдельности не являлся достаточным основанием для начала операции. Но в совокупности они убеждали, что это наш парень.

Лицо со шрамом. Мы прищучили тебя.

— Подтверди для меня приблизительный подсчет тех, кто находится в доме, — сказал я Джейку.

— Два-один-три, — это значило двое мужчин, одна женщина, трое детей.

Нельзя было сказать наверняка, был ли еще кто-то внутри. Дом большой, мы не могли видеть всего.

Часто операции приостанавливались из-за присутствия женщин и детей, и мы не могли полностью гарантировать, что они не пострадают. У операторов дронов была особая процедура для отвода «Хеллфайра» в последнюю секунду: «перевод на холодную». Если на наших мониторах появлялись гражданские лица, оператор наведения должен был заранее наметить безопасный участок на земле, без гражданских, куда он мог переместить точку лазерной подсветки ракеты.

Всегда было непросто не убить цель — тогда у цели будет еще один день жизни, чтобы спланировать или провести атаку. Всегда был шанс, что мы никогда больше не увидим цель. Но все равно следовало перевести на холодную, если этого требовала ситуация.

Я никогда лично не был свидетелем того, чтобы какие-либо военные командиры призывали к нанесению удара, зная, что пострадают женщины или дети. Невинные мирные жители действительно страдали и гибли. В конце концов, мы воевали на этой войне. И это были люди, которые не думали дважды, прежде чем развязать насилие против невинных. Конечно, иногда с дрона не успевал разглядеть все до выхода штурмовой группы. Всяко бывает…

Однажды команда операторов вела внедорожник, с которого начали стрелять по ним. Насколько команда узнала от дрона, цель и другие пассажиры в грузовике были бойцами. Три-ноль-ноль, то есть трое мужчин, ни женщин, ни детей. Штурмовая группа открыла ответный огонь из вертолета, уничтожив всех, кто был в грузовике, за считанные секунды. Когда они приземлились на месте картина выглядела иначе, чем с беспилотника: помимо главной цели были убиты женщина и ребенок.

Подобная ошибка была ужасно трагичной и нанесла сокрушительный моральный урон той команде. Подобные инциденты не называли «простыми ошибками». Смерти случайных жертв преследовали операторов в ночных кошмарах. Я знаю о чем говорю, я тоже видел эти сны.

В «Коробке» началось обсуждение: делать дальше. Раздавались быстрые, отрывистые фразы, порой незаконченные — мы тут понимали друг друга с полуслова.

— Мы были здесь раньше?

— Проверь логи.

— Принято.

— Фотографии?

— Подожди.

— Мне нужны обозначения всех точек входа и выхода.

— АНБ фиксирует что-нибудь на их телефонах?

— Ничего.

— Сколько еще «Пред» будет держать их в поле зрения?

— Жахнем?

Мы могли бы убрать его сейчас и тем положить конец его работе. Но тогда мы также отказались от возможности собрать больше информации о более крупной сети ИГИ, а удар по американской базе с тем же успехом может нанести тот, кто придет ему на смену.

Решение усложняло еще и то, что я не был уверен, что он принесет нам пользу живым и пойманным. Он был профессионалом, и должен был быть достаточно хорошо знаком с нашими методами, чтобы долго выдержать допрос. А как только станет известно о его пленении его люди уничтожат все следы и уйдут глубже в подполье.

Был еще один вариант: продолжать отслеживать его с помощью дрона, собирая больше информации о нем и его людях, тем более что он был так близок к вершине сети. Было не так много лидеров высокого уровня, таких как Лицо со шрамом. Если бы мы повисели у него на хвосте еще хотя бы неделю, он мог бы привести нас к конспиративным квартирам террористов, тайникам с оружием и большему количеству сообщников, помогая нам составить дальнейшую карту мира Манхэттена и Бруклина. Наш беспилотник наблюдал, как он выключал свет в своем доме и ложился спать. Беспилотник оставался там с восходом солнца, фиксируя и записывая каждое движение. Все, что нам нужно было сделать, это просто сидеть сложа руки и смотреть фильм.

Я принял решение.

— Давайте останемся с ним, — сказал я.

Но что-то пошло не так.

Случилось так, что команда рейнджеров, действующая в том же районе, смотрела нашу прямую трансляцию с беспилотника. У нас была обширная взаимосвязанная сеть по всему полю боя, и было необходимо сотрудничать. То, что они наблюдали, не было секретом. Но они не слышали наших разговоров и не знали деталей наших операций. Обычно они просто мониторили наши каналы, чтобы быть в курсе ситуации и на случай, если одному из их воздушных судов потребуется пересечь воздушное пространство нашего дрона.

В большинстве случаев такая взаимосвязь срабатывала.

Наша группа специального назначения не часто задерживалась на определенной территории. Мы ходили, куда хотели — в отличие от рейнджеров, которые отвечали за определенные участки местности.

Просто чтобы устранить любые проблемы, Макс, командир штурмовой группы, связался с командиром рейнджеров, чтобы сообщить ему, что мы обнаружили Лицо со шрамом в их операционной зоне и что им следует отступить.

— Мы готовы идти, — сказал мне Макс. — Они скоординируются с нами.

На наших мониторах теперь был виден весь дом. Все ушли внутрь. Выглянуло солнце, и на горизонте не было ни сильного ветра, ни облаков. Прекрасная погода для полетов дронов. Мы все были настроены на типичное отслеживание и приготовились к долгому ожиданию.

Я подумал, не стоит ли нам привлечь еще кого-нибудь на случай, если одного дрона окажется недостаточно. «Нужен ли нам запасной план?»

Прошло еще десять минут, мы просто ждали, беспилотник кружил над комплексом, пока я просматривал старые файлы в поисках чего-нибудь.

Затем Джейк увидел, как что-то замигало в углу экрана.

— Несколько транспортных средств приближаются к зданию со стороны главной дороги, — выкрикнул он.

— Что?

— Они быстро приближаются.

— Черт, похоже машины большие. Дай крупный план, посмотрим на них поближе.

Оператор камеры выполнил приказ.

Что за херня? Это американские «Страйкеры». Что происходит?

БТР «Страйкеры» было сложно с чем-то спутать: восемь больших колес, пусковая установка, турель пулеметчика. Они были почти с танк размером, и предназнаяались для перевозки пехоты в зоне боевых действий. Здесь их было четыре, они неслись к трехэтажке на полной скорости, вздымая за собой огромные облака пыли. Первая машина снесла ворота, три других последовали за ним и выстроились параллельно дому.

Кто это, черт возьми?

Мы в «Коробке», не веря своим глазам следили за разыгрывающейся сценой. Внезапно я утратил всякий контроль за положением. Это было страшно. Никому не пожелаю оказаться в такой ситуации. Задние люки «Страйкеров» распахнулись и оттуда посыпались солдаты в полном камуфляже, с автоматическим оружием, направленным на здание, прикрываясь броней своих машин.

Армейские рейнджеры.

— Вижу американские войска, — отрапортовал оператор камеры «Предатора».

— Твою… — выдохнул кто-то рядом со мной.

— Нам только что подтвердили, что их там не будет, верно?

— Верно?

Все в комнате были полностью согласны. Ну, конечно, нам подтвердили.

Одна из камуфлированных фигур орала что-то в «матюгальник». Вероятно, он призывал Лицо со шрамом выйти.

Зная его, я не ожтдал, что он выйдет с поднятыми руками.

Тем временем Макс снова разговаривал по телефону с командиром рейнджеров. Он был взбешен, плевал в микрофон.

— Какого хрена, я думал, мы с вами на одной волне? Почему твои парни в этом гребаном комплексе?

После краткого, горячего обсуждения Макс повесил трубку. Командир рейнджеров пенял на сбой в их системе связи, он не смог отозвать своих парней до того, как они появились в доме.

— Это дерьмо собачье! — вежливо прокомментировал его объяснение я. — Я в это не верю.

Системы связи не выходят из строя просто так. Было очевидный, что рейнджеры просто решили присвоить себе все лавры за крупную цель. Мы были на их территории, и они не могли позволить, чтобы кто-нибудь их обскаакал, хоть нашли ее и мы.

Не было времени на нытье.

— Ладно, ребята, как бы то ни было, нужно поддержать их. Переключите «Предатор» на контроль за сквиртунами.

Сквиртуны — это те, кто пытались сбежать или «сквиртануть» из окон или автомобиля или спасались от взрыва.

У «Предатора» теперь была совершенно новая миссия: защита американских войск. Мы искали любые угрозы для рейнджеров и тех, кто пытается сбежать через черный ход.

Но в комплексе по-прежнему было тихо. Минут пять или около того никто не выходил, несмотря на увещевания в мегафон.

Наконец, из парадной двери нерешительно вышла женщина. Рядом с ней было трое детей, и ее руки были чем-то заняты. Молодой мужчина шел позади нее. Перед домом группа полностью остановилась.

Обычно людей просили прекратить движение в подобной ситуации, чтобы убедиться, что у них нет бомб или оружия.

Женщина и дети начали очень медленно и осторожно приближаться к солдатам, а затем их отвели за «Страйкеры». После паузы вышел еще один мужчина, которого мы раньше не видели. Внутри оставался как минимум еще один — сам Лицо.

Мы все надели наушники и настроились на радиочастоту рейнджеров. Кто-то из них как раз рапортовал о том, что они обнаружили.

— Женщина говорит, что мужчина в доме попросил принести ему все оружие. Он обнял их на прощание, дал им свой телефон и деньги и велел немедленно выходить. По ее словам, мужчина сказал ей, что не выйдет.

Вот тогда-то и раздались выстрелы.

Я мог видеть дуло «Калаша», торчащее из высокого окна, поливающее очередями землю перед домом, как будто он только что занюхал дорожку кокаина. Рейнджеры ответили шквалом огня.

На нашей камере мы видели сотни пуль, словно маленькие вспышки света, рассекая воздух обрушились на дом.

Но парень не хотел умирать. Он давал очереди то из одного, то из другого окна. В ответ «Страйкер» выпустил ракету, снеся верхний угол дома и проделав огромную дыру в крыше.

— Переключись на инфракрасный режим, — присказал я.

Оператор камеры приблизил угол, чтобы посмотреть, сможем ли мы заглянуть внутрь.

Через несколько минут вторая ракета попала в тот же верхний угол дома, проделав еще большую дыру и повредив весь фасад. Именно тогда мы увидели тело, неестественно скрючившееся на земле, безжизненное и искривленное.

Рейнджеры прекратили стрельбу, и на поле боя воцарилась тишина. Казалось, что этот хаос длился часами. Выждав долгую паузу, рейнджеры начали втягиваться в дом.

Это было Лицо со шрамом? Или кто-то другой? Я беспокоился, что в здании были другие. Но больше всего меня беспокоило то, что он мог одется в жилет смертника и пытался приманить американцев к себе.

Беспилотник продолжал кружить вокруг комплекса, камера все еще искала другие признаки жизни или сквиртунов. Потребовалось добрых пять минут, чтобы убедиться, что все чисто, но мы, наконец, услышали это по радио.

— У нас подтвержденный джекпот, враг «двухсотый»[22].

В «Коробке» меня мучили сомнения. Да, Лицо со шрамом не доживет до конца своей атаки на американские войска. Да, его сеть получила тяжелый удар. Все это было хорошо. Но часть меня не могла не пожалеть, что мы не проследили за ним еще несколько дней или недель — живой он мог бы вывести нас на Манхэттена и Бруклина.

Глядя на ленту, я не мог оторвать глаз от безжизненного тела. Я нашел Лицо со шрамом и привел сюда рейнджеров. Намеренно или нет, но это было мое первое убийство.

— Тебе нужно поспать, — сказал однажды утром Макс, заходя в «Коробку». — Ты дерьмово выглядишь.

К этому времени я обзавелся кличкой Каспер — бледный и худой как привидение. Одежда свисала, я потерял почти пятнадцать кило. Я затягивал ремень на брюках до последней дырочки. Это был октябрь 2009 года, и к тому времени я налетал тысячи часов за четыре месяца. Иногда мне казалось, что я живу внутри экрана, мои глаза — немигающая камера дрона, я бесконечно летаю над пустынями и городами.

— Тебе нужно есть что-то кроме этого дерьма, Каспер, — сказал Макс, указывая на кучу пустых мисок из-под глазированных хлопьев передо мной. У моего кресла выросла нехилая горка пустых банок энергетика.

— Потом, — отмахнулся я. — Все потом: и поем и посплю.

Я просто больше не мог оторвать глаз от экранов. Я все больше и больше втягивался в охоту, не успевая нормально поесть в столовой, прерываясь отлить только каждые четыре часа, источая амбре не мывшегося неделю тела. Охота уже давно начала действовать на меня как наркотик. Одна миссия подпитывает следующую. Я просматривал разведывательные файлы, наблюдал за сканированием камеры дрона, тщательно изучая каждый пиксель.

День за днем, ночь за ночью мы вели войну с врагом. В то же время мое тело вело войну внутри себя, справляясь со всем этим психическим стрессом и начиная показывать внешне, каких потерь для здоровья это стоило, несмотря на мои попытки скрыть это от других. Я не хотел, чтобы кто-либо из команды почувствовал слабость с моей стороны — физическую или иную. Им нужно было доверять мне и быть уверенными каждый раз, когда я их отправлял. Но реальность заключалась в том, что я сдавал с нездоровой скоростью.

В «Коробке» не было чувства времени. Здесь всегда было темно, на стенах горели мониторы, на наших ноутбуках высвечивались сообщения из других «Коробок» со всего земного шара и из Вашингтона, округ Колумбия, а также обновления данных о новых целях. Наши пташки могли оставаться в воздухе по 18–20 часов подряд, поэтому мы старались не отставать, технология подгоняла нас почти так же сильно, как осознание того, что наши цели все еще замышляют что-то против нас.

Отснятый материал временами был умопомрачительно скучным. Изображение за изображением дерьмовых грузовиков, пустых крыш, пыльных составов и извилистых пустынных дорог. Но я не мог отвести взгляд, боясь что-нибудь упустить.

Я изо всех сил не давал глазам сомкнуться и ненавидел сон. Каждый потраченный впустую час — это час, подаренный врагу на планирование, час, в течение которого он выполнял свой долг перед своим кровавым Аллахом по убийству нас. Их были сотни, и я пристрастился к их поиску.

Когда я не смотрел трансляции с беспилотников, я просматривал самодельные видеоролики террористов и запятнанные кровью документы, найденные во время наших ночных рейдов. То, что я видел, было отвратительно, то, чего никто не должен видеть при жизни. Наши цели снимают на видео, как они перерезают глотки другим мусульманам, как козлам, или держат отрезанные головы перед камерой. Сжигают детей заживо, насилуют женщин в их собственных домах.

В те дни я видел худшее, что было в человечестве. Но я продолжал смотреть, потому что некоторые видеоролики предоставили подсказки, которые помогут заполнить пробелы в нашей более масштабной головоломке. Варварство, проявленное врагом во время этих сцен, только придало мне смелости еще больше. Моя миссия стала важнее, чем когда-либо.

Когда я с трудом возвращался в свой трейлер посреди ночи или в туманные ранние утренние часы, у меня начинались проблемы со сном, хотя я устал до костей. Я не мог отключить свой мозг.

После очередного бесконечного дня я лежал на своей жесткой односпальной кровати, укрытый бумажной простыней, в то время как мой разум прокручивал различные стратегии, как будто часть меня вернулась в «Коробку». Что мы пропустили в тот день и как мы могли бы сделать это лучше? Я провел ту ночь, воображая, что я камера в небе, сканирующая город, которого я никогда раньше не видел.

С каждой уничтоженной целью я обретал все больше и больше уверенности. Я совершенствовал свое мастерство сбоhoика паззлов, выбирая одну цель за другой, стал лучше видеть суть сквозь пелену повторяющихся изображений, выявляя аномалии в данных, стал искуснее в бесконечных кружениях и ожидании, связанных с подготовкой к идеальному попаданию.

Работа ломала меня, но ставки были слишком велики — я не мог сдаться.

Иногда дома люди спрашивали меня: «ты когда-нибудь кого-нибудь убивал?» обычно я отвечал версией цитаты из одного из моих любимых фильмов «Правдивая ложь». В сцене, где персонажа Шварценеггера спрашивают обо всех людях, которых он убил, он отвечает: «Да, но все они были плохими».

Но по сути, я не уверен, что могу сказать, что я действительно кого-то убил.

Я думаю, многие военные слышалм этот вопрос от штатских, которые понятия не имеют о смысле своего вопроса. Я не отслеживал погибших по прошествии месяцев. Не думал о смерти в терминах чисел. Смысл не в этом.

Смысл в том, чтобы защитить американцев и других невинных людей, которые не обладали той властью, которую дали мне. Не хочу вас разочаровывать, но на самом деле посмотреть на мою работу как на защиту не сложнее, чем как на убийство. Мы шли по пятам за ужасными людьми. Конец истории.

Я вспомнил парня, за которым мы охотились месяцами. Однажды он въехал на машине в центр оживленного рынка в районе Шааб в Багдаде. На заднем сиденье у него были маленький мальчик и маленькая девочка. Детям не могло быть больше десяти лет.

Местные жители на рынке наблюдали, как он оставил детей в машине и скрылся в близлежащих магазинах. Через несколько минут машина взорвалась. На том открытом рынке погибло более пятидесяти человек- включая тех двоих детей.

Водитель подстроил взрыв всего транспортного средства — и он использовал этих детей, чтобы припаркованный автомобиль выглядел безвредным для охраны поблизости. Я не был удивлен. Эти люди, если не считать биологической формальности, не были людьми.

И да, в конце концов мы выследили этого парня и убили его. У этого не было выбора.

Эти зверства теперь становились обычным делом.

Но хотя я отдавал приказы о том, кому жить, а кому умереть, это означало, что нажать на курок должен был кто-то другой.

Во время одного штурма в 2:30 ночи мы послали операторов — и все разворачивалось в соответствии с планом: вспышка стрельбы, штурмовая группа врывается в дом, мужчина выходит с пистолетом, мужчина падает на землю, а затем Макс, командир, говорит по радио «Джекпот». Операторы завалили цель.

По потрескивающему радио Макс передал, что они собираются осмотреть место на предмет каких-либо зацепок или материалов, которые можно было бы использовать позже. Но им пришлось бы сделать это быстро, пока остальной город не проснулся.

Еще один день в офисе.

Я не ложился спать, пока команда не возвращалась, и они знали, что я не засну, пока они не окажутся в безопасности. Кроме того, эти несколько ночных часов в одиночестве в «Коробке» дали мне больше времени для анализа новых целей на следующий день.

В «Коробке» было так же тихо, как и всегда в то время, уже перевалило за полночь, большая часть команды спала или была в пути. Это был тот вид спокойствия, который делал громче каждый незначительный звук в моей голове: компьютерные серверы со всеми нашими разведданными, гудящие от активности, случайные заикания радиосвязи откуда-то еще, писк какой-то машины.

Только около 4 часов утра тишину нарушил громкий треск лопастей «Блэк Хока».

По возвращении команды обычно сразу приступали к разгрузке оружия и снаряжения, затем отбой и на следующую ночь все повторялось по новой. В ту ночь ко мне пришел оператор по имени Эрик.

— Кого я только что убил? — спросил он, открывая дверь. Он был покрыт брызгами крови. В сегодняшней миссии ему досталась честь застрелить цель в упор.

— Кого я только что убил? — повторил он.

Сначала я не знал, как реагировать. Вопрос сбил меня с толку.

Эрик все еще был облачен в полный бронежилет, на нем висела рация, автоматическая штурмовая винтовка на его правом плече почти волочилась дулом по полу. От него разило потом, пылью и чем-то влажным — темно-красной кровью, забрызгавшей его жилет, как будто он пытался его вытереть. Она все еще была влажной в некоторых местах, пропитала части его камуфляжа и запачкала большую нашивку с американским флагом на липучке над его сердцем.

У Эрика, оператора-ветерана, который занимался этим годами, была лохматая борода и густые волосы, и он был похож на пещерного человека. Он всегда носил темно-синюю футболку «Пожарные Нью-Йорка» под своим снаряжением, как будто это был его талисман на удачу. В него стреляли чаще, чем в любого, кого я знал. Один товарищ по команде однажды отфотошопил армейскую фотографию Эрика, одетого в его красивую форму класса А, наложив около двадцати пурпурных сердец поверх медалей, спускающихся по его груди, чтобы пролить свет на этот факт. Был ли он удачливым или просто лучшим в своем ремесле, в любом случае я знал, что никому другому я бы не доверил спасать мою задницу в перестрелке.

Он снял свой потрепанный и поцарапанный шлем, положил его на мой стол и сел на шаткий стул рядом со мной. Он наклонился.

— Ну что, чувак? — сказал он спокойным голосом.

Я подумал, что ты имеешь в виду? Парень, которого он убрал, был одним из самых известных контрабандистов на этом участке границы, переправлявших людей, деньги и материалы для подпитки повстанцев. Как он мог этого не помнить?

Я начал выкладывать все это, поймал себя на том, что защищаюсь, но потом остановился. Это поразило меня.

Эрик не спрашивал, в кого он только что выстрелил и убил. Он знал это еще перед вылетом. На самом деле он имел в виду нечто другое: стоил ли этот парень того?

Это была реальная жизнь, и он забрал ее. В «Коробке» я видел смерть только на расстоянии. Но сейчас рядом со мной, с влажным запахом человеческой крови на жилете, Эрик всем своим видом говорил: «Вот так выглядит смерть».

Эрик уложил цель двумя выстрелами с близкого расстояния, прежде чем у мужчины даже появился шанс нажать на спусковой крючок своего АК.

— Не волнуйся, Эрик. Он был плохим, — сказал я.

Это было все, чего он хотел. Чтобы я знал. Чтобы я почувствовал смерть. Чтобы я не воспринимал все это как картинку на мониторе. Что это был мой фраг в такой же степени, как и его.

У нас обоих на руках была кровь.

Он посмотрел на меня, покачал головой.

— Спокойной ночи. — он не сказал больше ни слова.

В качестве напоминания о серьезности наших действий, Эрик будет носить этот окровавленный американский флаг на своем жилете до конца этой командировки.

Мы бы никогда больше это не обсуждали. В общем, молчание было соглашением, которое мы все заключили, когда подписывались на это. Мы не говорили о том, что произошло, мы не анализировали это. Мы жили с этим внутри.

Тем не менее, сохранить рассудок было бы еще труднее, если бы не извращенный юмор нашей добычи.

Мы часами следили за целью в туманный, адски жаркий день, когда он петлял по улицам Мосула в пробках, как будто пытался сбросить хвост, затем последовали за ним в пустыню, где он в конце концов выбрался из своей машины. Он отошел на несколько футов, а затем поднял глаза. Он ходил вокруг машины и пялился в небеса с разных точек, как будто разные места могли дать ему лучший угол обзора неба.

Такое случалось часто. Наши цели выезжали в пустыню, чтобы послушать и поискать нас, или просто останавливались на пустом участке дороги. С течением месяцев я мог видеть, как у нашего врага растет паранойя — беспокойство о «немигающем глазе». К этому времени наблюдение с помощью беспилотников стало обычным делом, и уже не было секретом, что в иракском небе их полно. ИГИ начала распространять руководство по цепочке террористов о том, как противостоять беспилотникам. Было забавно слышать о методах: оловянная фольга на крышах, извлечение аккумуляторов из их собственных автомобилей ночью, потому что мы могли каким-то образом привязаться к ним. В другой день парень провел тридцать минут, стоя рядом со своей машиной, запрокинув голову и глядя в чистое, солнечное голубое небо, как будто это было какое-то ужасное телешоу, от которого он не мог оторвать глаз.

Но по мере того, как они приспосабливались, адаптировались и мы, мы запускали наши беспилотники на разных высотах, чтобы их не могли услышать, а обычные военные самолеты и вертолеты с громко носились низко над разными частями города, чтобы заставить их думать, что мы заняты кем-то другим.

Вы могли бы подумать, что плохие парни всегда замышляют что-то темное, но когда наблюдаешь за ними весь день с беспилотника понимаешь другое. На первый взгляд, люди, на которых мы охотились, были обучены казаться нормальными, и по большей части так оно и было. Вы видели некоторые забавные вещи, о которых люди никогда бы никому не рассказали — просто подумайте обо всем, что люди делают, когда думают, что никто не смотрит.

Многие люди летом спят на крышах своих домов, потому что у них нет кондиционеров, поэтому мы видели много секса. Мы видели, как мужчины играли в кости ночью на своих задних дворах и разбрасывали повсюду свое дерьмо. Однажды мы наблюдали за парнем на крыше в центре Багдада, который, как мы думали, подкрадывался к нашей наземной команде, но когда мы увеличили изображение, он дрочил. В другой раз мы поймали парня, трахавшего корову на отдаленной ферме. Мы смеялись над этим несколько дней.

Я слышал из захваченного нами источника, что страх перед нашими дронами начал заставлять некоторых из них менять свои грузовики «Бонго» с жестким верхом на автомобили с люками в крыше. Эти тупицы думали, что смогут увидеть нас, сидя за рулем.

Руководство сети, тем временем, искало убежища поглубже в тени, пока мы били по ним с небес. Чем больше беспилотников мы вводили в нашу армию, тем хуже им становилось, тем меньше времени большие парни могли проводить под открытым небом. Все чаще и чаще они направляли курьеров для передачи инструкций между различными слоями группы. Телефоны постоянно сбрасывались, электронная почта в основном заброшена; интернет-кафе начали терять регулярный бизнес. У одного парня, которого мы захватили, в спортивной сумке было двадцать пять одноразовых телефонов.

Ирак все еще был адом, но на беспилотном фронте были видны признаки перемен. Мы видели, как нападения на войска США прекратились в сентябре и октябре 2009 года. На дорогах было меньше самодельных взрывных устройств, не так много взрывавшихся террористов-смертников, меньше контрабандных перевозок через границы.

В общей сложности на данный момент я провел сорок миссий чуть менее чем за два месяца. Десятки целей мертвы. Сотни взяты в плен. Команды Билла, Джека и Марка действовали так же быстро. Наши взаимосвязанные миссии накрыли северную часть Ирака, из-за чего противнику было трудно спать по ночам или чувствовать себя комфортно при встречах большими группами.

Все это было хорошо, но мы знали, что в любой момент все может пойти по-другому. Если мы успокоимся, все может быстро пойти наперекосяк.

Мы обеспокоены иракским правительством и их борьбой за сохранение власти. Тем летом они приняли закон, обязывающий нас обращаться к судьям за ордерами на проведение операций.

Мы все немного перепугались. Что это значило?

В этом не было никакого смысла. Работа, которую мы выполняли, была строго засекречена. В нее были посвящены всего несколько человек- и на то были веские причины. Разглашение оперативной информации любому, кто не входит в наш узкий круг, чревато утечкой информации врагу.

Мы не могли допустить этого. Мы игнорировали закон, работали на наших собственных условиях, чтобы выполнить работу. В тот момент, когда закон вступил в силу, мы скользнули глубже в тень, прямо туда, где сейчас окопался наш враг.

Чтобы понимать, как мы охотимся в тени, крайне важно помнить о том, как тесно мы сотрудничали с необычайно смелыми местными офицерами разведки и как полагались на них. Члены команды обучили небольшие группы местных жителей, мужчин и женщин, тактике наблюдения и дали им гаджеты для шпионажа, такие как камера в коробке из-под сигарет или фотоаппарат в цепочке для ключей. Мы дали этой группе кодовое название «Кобры». Многие из них годами собирали для нас информацию в местах, до которых мы просто не могли добраться сами.

Мы не могли просто пройти в центр города незамеченными, поэтому общались с нашими «кобрами» в режиме реального времени через пташек, пролетающих высоко над головой. Часто они направляли глаза нашего дрона прямо на цель для удара. Эти местные работали с нами, потому что террористы, на которых мы охотились, так или иначе перевернули их мир с ног на голову. Местные жители хотели лучшей жизни для своих семей, сообщества и страны.

Однажды у нас было наземное преследование цели, нам нужна была фотография для визуального подтверждения. Он месяцами скрывался в жилом комплексе, где у нас было очень мало возможностей для какого-либо визуального подтверждения с беспилотника. Итак, в удачный день, когда он покинул свое убежище, мы послали нашего иракца следовать за ним на машине. Но ситуация стала немного запутанной.

Между машинами было слишком большое расстояние, а затем образовалась пробка, что было удачей, потому что, по крайней мере, цель была зафиксирована. Наш парень был в десяти машинах позади, и внезапно он выпрыгнул из своей машины и начал двигаться в направлении цели.

Что он делает?

Иракец просто прогуливался в пробке, проклиная и крича на все и вся, притворяясь, что его бесит движение. Он разглагольствовал на протяжении добрых пятнадцати автомобильных отрезков, совершая этот безумный поступок, и по дороге обратно к своей машине он сфотографировал нашу цель. Идеальное фото.

— У тебя найдется секунда поговорить?

Мне позвонил Билл. Что-то случилось.

— Только секунда, — сказал я. — Мы сопровождаем цель по городу. Он динамичен. Что случилось?

Я прижимал телефон к уху плечом, не отрывая глаз от записи с беспилотника, когда моя цель мчалась через переполненный рынок на белом грузовике, делая повороты, останавливаясь на светофорах. У него был грузовик с бомбами, которые могли взорваться в любой момент. Я не мог потерять концентрацию.

— Мы получили экстренное сообщение из штаб-квартиры дома, — сказал Билл, имея в виду нашу домашнюю базу в Северной Каролине.

В первый раз я его почти не расслышал.

— Что случилось?

— Мы получили экстренное сообщение. Твоя семья пытается связаться с тобой, но они не знают, где ты находишься.

Его голос внезапно стал четким.

— Что происходит?

Я не разговаривал со своей матерью и вообще ни с кем из моей семьи с тех пор, как прибыл в Ирак более двух месяцев назад. Именно тогда я впервые осознал, что по большей части совсем забыл о них. Мою семью заменили члены команды, и еще меня поглотили дроны.

— Твой кузен, — сказал он. — Он разбился на машине. Похоже, это было действительно плохо.

Секунду я ничего не говорил. Я пытался воспринять это, ухватиться за это. Я вырос с Эй Джеем в Техасе. Новость внезапно вернула мои мысли к моему родному городу и тому, что я оставил позади. Ему было двадцать два — на три года моложе меня. Раньше мы были близки, почти как братья. Я проводил лето в его доме в Одессе[23], потому что у него был большой бассейн и огромный задний двор, который выходил на засушливую землю, простирающуюся на многие мили поблизости. Я помню, как мы пытались утопить друг друга в его бассейне и ночевали на заднем дворе далеко от дома. Однажды ночью налетел сильный шторм, и я внезапно проснулся от удара молнии. Я обнаружил, что он изо всех сил придерживает углы палатки, а вокруг нас завывает ветер, льет сильный дождь и гремит гром. Казалось, что палатка вот-вот взлетит, нас подхватит торнадо и унесет в страну Оз. Набравшись храбрости, мы высунули головы через отверстие, сосчитали до трех и совершили отчаянный рывок к дому сквозь темную, режущую ночь. Мы были молоды, но казалось, что только что избежали смерти.

Позже я узнал, что он врезался на своей машине в ограждение моста и мгновенно скончался. Это должны были быть ужасные новости, останавливающие жизнь. Но я просто не мог думать об этом, когда сидел в «Коробке». Это было так далеко, а я жил в миссии передо мной.

— ОК, спасибо, что дал мне знать, — сказал я Биллу. — Я должен идти сейчас. Я не хочу пропустить что-то важное с этой целью.

Билл пытался прорваться сквозь мой туман и вытащить меня.

— Послушай, я занимаюсь этим долгое время и знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — За эти годы у меня погибло несколько близких членов семьи, и я всегда предпочитал миссию встрече с ними. Хотел бы я сейчас вернуть время назад.

Он помолчал секунду, а затем сказал:

— Эй, послушай. В то время я не мог ясно мыслить. Ничто из этого не стоит больше, чем твоя семья. Ничего из этого. Ты должен поехать домой, пойти на похороны. Мы организуем рейс, чтобы ты вернулся прямо сейчас.

Но я не хотел никуда идти.

— Я не могу, Билл. Прямо сейчас это важнее.

Билл, наконец, сдался. Последнее, что он сказал перед тем, как повесить трубку, было «Ты пожалеешь, что не поехал». И это было все.

Похороны должны были состояться несколькими днями позже. Все члены моей семьи были бы там. Когда люди спрашивали, где я, моя мать отвечала им, что не может дозвониться до меня, потому что я был где-то за границей. Я бы не стал звонить.

В то время это казалось правильным решением. Я не мог видеть ничего, кроме дронов и моей личной миссии. Я сражался в великой войне и спасал жизни. Годы спустя я задавался вопросом, стоили ли того все убийства и разрушения, которые мы совершили. Почему я не попрощался?

Но до этого были еще годы.

Миссия на данный момент отодвинула все это в сторону. Той ночью мы уничтожили бомбиста, которого преследовали. И тут телефон зазвонил снова. На моем радаре появилась еще одна цель.

Сообщение было от ЦРУ. Нет времени на раздумья.

У Управления был источник, который мог знать расположение Манхэттена и Бруклина, вершин пирамиды, которую мы ломали.

— Иди к нам, — сказали они. — Тебе нужно встретиться с ним.

Я часто работал с Управлением. Они проводили еженедельные целевые встречи, и иногда мы охотились вместе. Они нуждались в нас, потому что мы контролировали беспилотники в зонах боевых действий, и у нас были операторы, которые заходили внутрь и выбивали двери.

Тем не менее, временами между нами была неприязнь. Наша команда испытывала к ним сильное отвращение — мы были обожжены их бюрократией, советами, которые не оправдались. Их парни оценили бы наши миссии. До нас доходили отчеты, которые они отправляли обратно в свою штаб-квартиру в Лэнгли, штат Вирджиния, сообщая своим начальникам, что они ответственны за наши последние убийства. Некоторые из наших парней даже не стали с ними разговаривать. Многие вешали трубку, когда им звонили. Это чувство было взаимным. Мы не нравились некоторым старшим аналитикам агентства, потому что они думали, что у нас слишком много власти. Но сбор разведданных радикально изменился за годы после 11 сентября. ЦРУ больше не было единственным казино в городе, и им это не нравилось.

«Манхэттен» — Абу Айюб аль-Масри

На следующее утро я сел в вертолет с одним из наших операторов и направился к секретному аванпосту в Багдаде. Я был налегке: только ноутбук, оружие и бронеплиты на теле.

Мы приземлились на крошечной площадке на севере Ирака, где нас подобрали на бронированной машине и доставили на базу ЦРУ. Было позднее утро, жаркое, как обычно. На моем лбу выступили капельки пота.

В прошлой жизни аванпост был дворцом Саддама Хусейна: просторным и сделанным из камня, с бассейном и кучей зданий поменьше, разбросанных вокруг большого главного дома.

Обычно подобные места охраняли армейские патрули в полном обмундировании. Но здесь часовые носили гражданское.

Вызвавший нас агент ждал в одном из гостевых домиков с переводчиком и источником. Я никогда раньше его не встречал. Все, что я запомнил о нем — это усы, манеру быстро говорить говорил и святую веру в свой источник, которого я назвал Молчуном.

Я мало что знал о Молчуне, но это было нормой. В целях безопасности нас обычно держат в неведении относительно чужих источников разведданных. Мы все использовали источники. Некоторые были хорошими парнями, другие просто делали это ради денег. Молчуну определенно много платили. В начале нашей встречи агент специально для него выложил на стол перед нами большую пачку наличных, по меньшей мере, десятки тысяч долларов.

Он мне сразу не понравился. Когда мы пожимали друг другу руки, он не смотрел мне в глаза. Он был высок, с неровно подстриженными усами, левый короче правого. Позже я узнал, что он был ответственен за гибель нескольких американских солдат. ФБР выписало постоянный ордер на его арест, несмотря на то, что он находился под защитой ЦРУ. Сукин сын, конечно, но нам приходилось иметь дело со многими сукиными детьми, чтобы спасти другие жизни. Да, у нас грязный бизнес.

Комната была обставлена хорошей кожаной мебелью, дубовым столом, паркет отполирован — определенно, это место, в котором посетитель почувствует себя комфортно, по сравнению с традиционной иракской комнатой с жесткой, непривлекательной, пыльной мебелью, которая всегда выглядела так, будто ее вытащили из какого-то бункера.

Мы сели за стол, заказали кока-колу и иракскую шаурму. Для затравки поболтали о стране и местной политике, чтобы разрядить обстановку и заставить его чувствовать себя комфортно, прежде чем перейти к делу.

— Он может нам помочь, — наконец сказал ЦРУшник, указывая на Молчуна.

— И как же? — спролсил я.

В нашей сети циркулировало немало информации, и я достаточно разбирался в обстановке, чтобы не дать вешать себе лапшу на уши.

— Почему они тебе доверяют? — напрямую спросил я Молчуна. Мы охотились на Манхэттен и Бруклин годами. Они были призраками. — Как ты смог подобраться к ним так, чтобы они ничего не заподозрили?

Молчун сказал, что не встречался с ними лично, но знает, как добраться до их укрытия. Он работал с ИГИ и водил дружбу с людьми в северном Ираке, которые знали местонахождение лидеров.

— Я для них как член семьи, — сказал он. — У меня не будет проблем с тем, чтобы добраться до них.

Он не знал всех парней в сети в районе, о котором он говорил, но нам хотелось верить в его надежность. Ну и хотелось верить в ЦРУ, которое полагалось на него.

В итоге мы решили поработать с ним и разработали план. Молчун сказал, что поедет на север, чтобы встретиться с кем-то, который отведет его к кому-то, кто близок к лидерам. Он сказал, что они завяжут ему глаза, переоденут, и будут возить по разным конспиративным квартирам, чтобы он не знал, где он был в течение нескольких дней. По его словам, это было похоже на вход в лабиринт. Затем они отвезли бы его в секретное место для встречи.

— Если вам хватит терпения вести меня два или три дня, — сказал он, — вы получите свой джекпот.

В таких ситуациях беспокоило то, что источник мог сгинуть без следа: сеть могла обнаружить, что он крыса, и убить его, либо он сам мог струсить и исчезнуть.

Позже, когда его встретили двое типов из ИГИ, он дергал за последовательность ниточек, подключенных к сложным устройствам слежения, которые наши технические специалисты вшили в специальную книгу, которую он держал в руках. Одна строка отправила бы нам сигнал о том, что встреча состоялась, вторая — о том, что они его отпустили. И еще он мог вызвать удар с воздуха.

Единственное, чего я не сказал ему в ту ночь — это то, что мы будем следить с неба за каждым его движением, чтобы убедиться, что он делает то, что пообещал. Наша страховка.

Три часа спустя я пожелал удачи Молчуну и команде ЦРУ, снова сел в вертолет и вернулся обратно в «Коробку». Мы были в деле.

К 7 мы подняли в него три дрона, но на земле не было никаких признаков Молчуна.

— Где ваш источник? — спросил я по радио. — Мы взяли локацию под контроль.

Улицы в центре Багдада уже были забиты машинами, людьми и байками.

— Дайте ему еще несколько минут, — сказал ЦРУшник. — Он придет.

Прошлой ночью, учитывая важность миссии, я уговорил командира выделить нам еще два «Предатора» в дополнение к нашим. Один выделила группа Билла, другой — группа Джека. Мы не хотели рисковать в этом деле.

На другой стороне канала с дронов шоу наблюдала большая аудитория. Высшие командиры наблюдали за происходящим на своих мониторах из разных частей страны, то же самое происходило с людьми в Соединенных Штатах. Команды Билла и Джека тоже были на связи, на случай, если нам понадобятся их операторы. Это было похоже на матч Суперкубка по футболу.

— Это он?

Белая «Тойота Королла» внезапно подъехала к улице, за которой мы наблюдали. Из нее вышел мужчина с телефоном.

— Серые брюки, желтая рубашка поло, белая «Тойота Королла», — сказал я. — Это он.

Когда он вернулся в свою машину и тронулся в путь, мы понятия не имели, куда он поедет — просто на север. С этого момента прямого контакта не будет. Продвижение вперед было бы похоже на игру в шахматы. Он делал ход, а нам приходилось реагировать, обзванивая различные агентства, чтобы очистить воздушное пространство для следования нашей армии беспилотников.

— Похоже, мы в деле, — сказал я.

Молчун проехал несколько часов к северу от города, как он и сказал, прежде чем остановиться у низкого бетонного дома за пределами Тикрита с большим пыльным задним двором и разбросанной по газону мебелью, как будто они готовились к вечеринке.

Он зашел внутрь, но через несколько минут вышел с двумя другими мужчинами. Вместо того, чтобы куда-то идти, они плюхнулись на три шезлонга и начали курить и пить, как будто им было наплевать на весь мир. Я видел, как один из них выставил ноги и скрестил их, как будто он не мог быть счастливее.

Что, черт возьми, происходило? Проходили часы, а за ниточки не дергали. Насколько мы могли судить, дом был совершенно нормальным. Никаких охранников, никакой необычной активности внутри или снаружи. Улицы вокруг были спокойны. Ни на одной из крыш нет движения.

Самым странным было то, что Молчун все еще не натянул первую струну — ту, что предназначалась просто для проверки. Возможно, нам следовало начать беспокоиться в этот момент, но мы ждали. Я съел несколько шоколадных батончиков, затем миску глазированных хлопьев. Затем прошелся по «Коробке». Меня начало раздражать смотреть на мониторы и видеть, как он бездельничает с сигаретами и напитками. Кем он себя возомнил? Что-то шло не так. Я начал получать сообщения в нашем защищенном чате от Билла и Джека, которых тоже бесило, что этот парень тупит. Но в то же время его куратор продолжал убеждать меня, что Молчуна можно использовать, что именно так он и работает.

— Всем нужно просто успокоиться. Я сам тренировал этого парня. Он знает, что делает, — сказал он.

Прошло три часа, прежде чем Молчун наконец ушел. С ним поехал один из мужчин. Они остановились у киоска с мороженым неподалеку на обочине дороги, и завели разговор не то с рабочим, не то с владельцем.

— У нас были раньше какие-нибудь сообщения с этого места? — спросил я Джейка. Прошел быстрый поиск в наших файлах.

— Похоже, что это место было указано как явка с Аль-Каидой в Ираке.

Это казалось потенциально многообещающим. По крайней мере, была какая-то связь.

— Мы знаем, кому принадлежит эта лавка?

— Имени нет.

У меня было три дрона, с перекрывающимися секторами обзора на разных высотах. Молчун все еще не натянул первую струну.

На наших экранах трое мужчин сидели около киоска около часа или около того, пока киоск с мороженым не закрылся на весь день. К тому времени близился закат, и я начал терять терпение.

Они разделились. Молчун вернулся в свою «Короллу», а продавец мороженого — в свою машину вместе с третьим.

— Приоритетом по-прежнему является источник, но я хочу знать, куда направляются остальные, — сказал я, готовясь разделить дронов.

Сначала машины ехали рядом. Сквозь плотное движение они проехали пару миль, прежде чем остановиться у другого дома, где пробыли час. И опять никаких событий.

Продавец мороженого и спутник Молчуна ушли первыми. Они отправились в очередной дом, где и остались на ночь. Дом был получше, чем у большинства, с ухоженным двором, пальмами и даже отдельным гостевым домом на заднем дворе. Их глава прочитана. Нечего там преследовать.

Но не глава Молчуна. Вскоре после того, как погас свет, он вышел из дома и сел обратно в свою машину. Через несколько минут после того, как мы въехали в пробку, произошло нечто тревожное. Он дернул за сигнальную ниточку в своей книге.

За ВТОРУЮ.

Это сон или явь?

Мы, сидевшие в «Коробке» уставились друг на друга. Сигнал второй ниточкой означал, что он находится в присутствии двух лидеров.

Я немедленно дал по радио подтверждение, что второй маяк действительно активирован.

— Ты уверен?

Да, да, леди и джентльмены, я был уверен. Вот тогда-то и начался хаос, и все перевернулось с ног на голову.

Лидеры в доме или наш источник испортил сигнал? Должны ли мы начать операцию?

В наших записях не было никаких признаков того, что дом, который только что покинул Молчун, имеет хоть какое-то отношение к терроризму. Он находился в престижном районе с такими же подстриженными садами, с чистыми улицами, свободными от мусора, что необычно для Ирака. В квартале не было никакой видимой охраны или знаков, указывающих на то, что здесь что-то скрывается — не так много машин возле дома, никто не стоит на страже на крыше, никакого оружия, которое мы могли бы увидеть.

Террористы высокого уровня не стали бы находиться в таком доме, как этот, в центре города. Эти ребята всегда были в разъездах, и они хотели бы провести встречу с Молчуном быстро и скрытно. Они знали, что у нас есть источники и что любой вне их круга будет представлять для них опасность. Что-то не сходится.

Мы смотрели, как Молчун петляет с одной улицы на другую. Если его сигнал был реален, мы попусту теряем время.

— Джейк, — сказал я, — может оператор перемотать наши записи, чтобы посмотреть, не садился ли кто-нибудь еще в машину вместе с ним?

Я хотел убедиться, что он был один. На экране появилось записанное видео с беспилотника, и мы воспроизвели его в замедленном режиме. Он был один.

Я начал злиться — этот парень издевался над нами? Он водил нас за нос весь день, выставляя нас дураками перед всеми наблюдающими командирами.

— Мы знаем, сколько человек было в доме?

— Только те трое, которые вошли.

Другие команды начали звонить в «Коробку», интересуясь, что случилось.

— Этот парень пустышка, — сказал Билл. — Он издевается над нами.

Я просмотрел свои записи о встречах относительно цепочки событий, которые, по словам Молчуна, произойдут, после его ухода — он должен был немедленно отправиться к своему источнику, который отвел бы его к лидерам. Ничего из этого не произошло. Все, что он делал, это пил и курил с друзьями, а потом завис у мороженщика.

Я хотел верить в него. Я хотел верить, что есть простой способ найти Манхэттена и Бруклина, что мы могли бы завершить нашу командировку с ними в мешках для трупов. Я хотел верить в эту миссию. Я чувствовал себя обманутым — и это должно было закончиться.

Моя гордость хотела, чтобы я продолжал идти этим курсом, но интуиция подсказывала мне другое.

Молчун впустую потратил наше время, деньги и драгоценные ресурсы.

Я позвонил командиру и сказал, что мы отзываем операторов. Он не стал возражать. Посмотрев видео, они также пришли к выводу, что их источник был лживым куском дерьма. Несколько месяцев спустя его официально исключили из числа информаторов — к разочарованию сотрудника, который потратил месяцы на его вербовку. Однако, в конце концов, Молчун остался победителем: он ушел с сотнями тысяч долларов за годы предоставления ЦРУ ложных зацепок и сфабрикованных разведданных. Единственным светлым пятном было то, что теперь, лишенный защиты ЦРУ он стал законной целью для ФБР.

— Мы беспокоимся о тебе, — сказал Макс однажды ночью, когда мы взяли под наблюдение цель, идущую через границу. — Серьезно, чувак, ты исчезнешь, если еще немного похудеешь. Тебе нужно отдохнуть.

Было поздно. Я, как обычно, отмахнулся от него. Позже я вернулся в свою комнату и взглянул на себя в зеркало. «О черт».

Моя кожа неделями не видела солнца, потому что я месяцами без остановки смотрела на экраны телевизоров. Мои зубы были желтыми. Как и белки моих глаз, мешки под ними стали выглядеть постоянными. Я выглядел как умирающая версия моего прежнего «я».

Я подошел к душевой и достал весы. Теперь я похудел почти на сорок фунтов. Неудивительно, что мои брюки-карго больше не подходили.

Стресс от поиска целей взял свое. Это продолжалось четыре месяца, но мне казалось, что прошли годы. Долгие часы, заполненные энергетическими напитками, шоколадными батончиками и ничем другим. Просыпаться после нескольких часов сна становилось все труднее и труднее. Я бежал на месте.

Если бы не тот факт, что мы уезжали через несколько дней, испытания, которым я подвергал свой организм, продолжали бы только усиливаться. Мое физическое и психическое состояние было для меня менее важным, чем нехватка времени для достижения моих целей.

— Чего бы это ни стоило, — сказала я себе вслух, бросая последний взгляд в зеркало, прежде чем вернуться в «Коробку».

К счастью, моя первая командировка подходила к концу. Прошло еще несколько дней, еще несколько миссий, и все было кончено.

Это был ноябрь 2009 года — конец нашего задания. Не было никаких проводов. Наша сменная команда прибыла на вертолетах, и, мы ввели их в курс выполнения заданий, которые у нас были в работе, и убрались оттуда на тех же вертолетах.

Когда я садился в самолет домой с Биллом, Марком и остальными членами команды, на меня навалилась вся тяжесть этих месяцев, я ощутил себя так, как будто во мне было несколько огнестрельных дыр. Я не мог продолжать так дольше. Мне нужен был отдых.

Мы вернулись в Штаты на грузовом самолете C-17 посреди ночи. Другие воинские части вернулись на празднование — марширующие оркестры, семьи с размахивающими плакатами, объявления об их возвращении в местных газетах. Не мы.

Посадочная полоса в Вирджинии была пуста и темна, за исключением рабочих, обслуживающих самолет.

Когда я сошел с трапа грузового самолета со своим снаряжением, на минуту мной овладело отчаяние момента. Мы многого достигли за короткий промежуток времени. Выполнены миссии, на выполнение которых обычным силам потребовались бы месяцы, если не годы, если бы они вообще могли с ними справиться. Но рядом не было никого, с кем можно было бы поделиться успехами. Это знали и понимали только мы сами. Нашему подразделению это нравилось, и мне пришлось привыкнуть. Для нас это был такой же день, как и любой другой.

Той ночью я ехал в свой кондоминиум в Северной Каролине, щурясь, чтобы не уснуть за рулем, прежде чем, наконец, упасть в свою кровать. Я не помню, как снимал свою одежду. Я не помню, чтобы разговаривал со своей девушкой Сарой в то время; мы не разговаривали месяцами. Моя новая жизнь оставляла очень мало времени, чтобы поговорить с ней, и я ничего не мог ей рассказать об этом. Моя жизнь вне офиса начала разделяться еще больше, но я не мог думать об этом сейчас. Я закрыл глаза и проспал три дня подряд.

В Северной Каролине я жил на тринадцатой лунке общественного поля для гольфа, в нескольких милях от города. Уединенный комплекс был окружен лесом. Мне пришлось ехать десять или пятнадцать минут, чтобы добраться до ближайшего продуктового магазина или ресторана. Зато рядом со штаб-квартирой. Проехав через несколько извилистых проселочных дорог, мимо ферм и полей, достигаешь секретного входа на территорию. Он был укрыт так, чтобы можно было въехать незаметно со стороны — в случае, если бы за нами следили.

Первые несколько дней я просыпался взвинченным, как после приема амфетамина. У меня болела голова, когда я бродил по квартире. Я хотел пить, и мой желудок казался опустошенным. Одним из первых блюд, которые я съел, был большой американский бургер со всеми возможными добавками. Моя девушка Сара смотрела, как я поглощаю его.

— Немного проголодался? — сказала она, пытаясь начать разговор.

— Умираю с голоду, — прочавкал я, поднимая взгляд на секунду, а затем возвращаясь к вожделенному мясу.

Мы пытались поговорить той ночью. Ничто из того, что напоминает гражданским нормальность, не было для меня естественным. За мной и во мне — только смерть и разрушения. Как болтать о милых пустяках после того, как увидел то, что видел я, сделал то, что я сделал? Переход был сложнее, чем возвращение домой из зоны боевых действий в прошлом. Не поймите меня неправильно, я не пережил какие-то ужасы и события, ничего вроде любимого мозгоправами ПТСР. Большую часть времени я сидел за столом и почти не видел действий операторов. Они были настоящими героями. Это было больше из-за того, что моя жизнь изменилась практически за одну ночь, из-за сенсорной перегрузки от того, что меня перенесли в мир, о существовании которого я никогда не подозревал, а затем мне пришлось жить в нем круглосуточно. Мои умственные способности были потрясены, почти как если бы я проснулся и обнаружил, что тебя перенесли на другую планету, и ничего из того, о чем ты знал раньше, больше не существовало.

У меня не было тем для разговоров ни с кем дома. Все, что я делал, было совершенно секретно. Да даже если бы и не было, вряд ли мне хотелось бы говорить о том, что собеседник точно не в состоянии понять. Это затрудняло любое взаимодействие. Прежде чем сказать обычную фразу, я несколько раз прогонял ее через отдел военной цензуры моего мозга. Это заставило меня стать тише и более замкнутым. Я просто отключался, когда меня не было в офисе.

Но все равно я просто не мог выбросить войну из головы — камеры, смотрящие сверху вниз на наши цели, следующие за ними, куда бы они ни пошли, наблюдающие за семьями и жизнями других людей, разворачивающимися прямо передо мной. Однажды я убивал худших террористов в мире, а на следующий день сидел в уютном ресторане, жевал бургер с сыром и беконом и наблюдал, как люди вокруг меня разговаривают и смеются, не заботясь ни о чем на свете. Может ли нормальная жизнь быть такой сюрреалистичной? Это было так, как будто я жил внутри безостановочного боевика, и внезапно кто-то нажал на кнопку «Стоп», вытаскивая меня из этого. Теперь я не узнавал страну, в которую вернулся.

Когда мы вернулись домой после ужина тем вечером, Сара еще немного на меня надавила.

— Что там было?

Было поздно, но я не устал. Мы сидели на диване в гостиной. Я попытался взглянуть на нее, и она проследила за моим взглядом, пока я больше не смог смотреть и отвернулся.

— Твои глаза выглядят по-другому, — сказала она.

— Мои глаза?

— У тебя как будто камни в глазницах.

Тишина, воцарившаяся между нами, была невыносимой. Это сделало ночь пронзительной. Сверчки были в лесу и на поле для гольфа, они скулили и стрекотали громче, чем жужжание и писк наших компьютеров в коробке после выполнения заданий.

Я хотел рассказать ей обо всем этом… но я знал, что лучше не надо.

Я перевел разговор с меня на нее в ту ночь и на остальные последующие ночи. Я был не очень хорошим слушателем и не слышал многого из этого, и я уверен, что она это знала. Мне было трудно смотреть ей в глаза.

Когда ты в командировке, ты забываешь, на что похожа жизнь дома. Люди, которых ты оставляешь позади, тоже забывают о тебе, пока тебя нет. Ты меняешься, и они меняются. И когда приходишь домой, ты выглядишь как нарыв на здоровом теле добропорядочного общества гражданских.

Некоторые солдаты рассматривают бой как отдых от своих семей, своих жен, от монотонности повседневной рутины, которую мы приучены воспринимать нормальной жизнью. Мне стало нравиться, что не приходилось иметь дело со всей этим пожирающим время дерьмом, вроде случайных СМСок, долгого трепа по телефону, ожидания в пробке, когда выехал за продуктами.

Ничего из этого не требовалось за границей. Наши команды были практически самодостаточны благодаря великолепной инфраструктуре, построенной для поддержки всех наших операций.

Я хотел смотреть на войну и дом как на две отдельные жизни, как на разделенный экран. Но иногда создать такое разделение было невозможно.

Та первая неделя назад была самой тяжелой. Напряжение между Сарой и мной росло. Но этого было невозможно избежать. Мы были вместе, спали в одной комнате, завтракали и ужинали за одним столом — но с таким же успехом я мог бы быть на Марсе.

— Ты вообще здесь? — спросила она меня другой раз ночью.

— Ну, Сара…

— Не нукай. Тебе нужно поговорить со мной. Нам нужно поговорить.

— Мы же говорим, — сказал я.

— Тебя кто-то похитил? — Она шутила… вернее думала, что шутила. На самом деле она попала в точку.

Большинство моей семьи и старых друзей понятия не имели, чем я занимался, даже те, кто был мне близок. У людей была своя жизнь, о которой нужно было думать, работа и семьи. Война с терроризмом шла уже десятилетие и успела устареть. За это время террористические атаки по всему миру стали обычным явлением. Америка становилась нечувствительной к ужасам терроризма. В свою очередь, средства массовой информации меньше заботились о репортажах о военных операциях и росте числа погибших. В начале глобальной войны с террором вы видели сообщение на первой странице CNN об атаке, в результате которой погибли десять человек. Теперь хорошо скоординированным взрывам террористов-смертников, в результате которых погибло пятьдесят или более человек, повезло попасть в нижнюю строчку списка. Мир поужасался взорванным небоскребам и пошел дальше, за исключением тех из нас, кто продолжал жить этим, как моя команда.

Я хотел вернуться в действие, потому что это было все, что я знал сейчас, вернуться туда, где я мог быть окружен людьми, которые понимали, через что я проходил, что я видел, без необходимости объяснять. То же самое относилось и к остальным членам моей команды. Пока мы не вернулись, мы все были в режиме ожидания, ожидая, когда наши военные жизни начнутся снова. Мы были голодны, но не знали, что могло бы прогнать голод.

Проходили дни, и ожидание превратилось в скуку. Я включил телевизор, но там никогда не было ничего, что мне хотелось бы посмотреть. Мои мысли продолжали возвращаться к целям, которые я оставил позади. Злые люди, которые все еще были на свободе. Манхэттен и Бруклин. Иногда я выходил за пределы кондоминиума с клюшками и гонял шары с тринадцатой лунки до поздней ночи. Один за другим. Я был не очень опытен, но мне было приятно отбивать мячи и смотреть, как они улетают в темноту.

Я также совершал длительные поездки. У меня был «Шевроле Корвет», и мне нравилось гнать на длинных участках за городом, просто чтобы что-то почувствовать. Но я начал волноваться из-за пробок и новых лежачих полицейских, которые они установили в нашем районе. Обычно я не был вспыльчивым, но война изменила это. Сидение в тупике на шоссе временами вызывало у меня беспокойство, даже небольшую паранойю.

— Давай, двигайся! — однажды днем по дороге в торговый центр я наорал на серебристую «Камри», остановившуюся передо мной. Я посмотрел в зеркало заднего вида и на небо, как будто там мог кто-то наблюдать за мной. Наблюдатель становится наблюдаемым. Небо было голубым, как в Ираке. Мне пришлось напомнить себе, что я был в Северной Каролине.

Однажды днем я наорал на женщину из телефонной компании по поводу установки моего Интернета. Он не работал, и я начал беситься.

— Сэр, могу я вам помочь? — выдала она дежурную фразу.

— Нет, не можете. — и повесил трубку.

Я привык к эффективности «Коробки». Там у меня были все ресурсы и вспомогательный персонал, в которых я нуждался, чтобы выполнить работу. Если мне нужен был высокоскоростной зашифрованный Интернет посреди бесплодной пустыни, я его получал. А эти ребята даже не смогли правильно провести мой Интернет в пригороде?

Примерно тогда, я впервые после возвращения повидал мать. Прошло больше года с тех пор, как я видел ее в последний раз. Она приехала в гости, и мы пошли поужинать в итальянский ресторан. Я был рад увидеть ее. Но настроение было подавленным. Когда мы сели, и она спросила, что я делал за границей, мне нечего было сказать.

— Ничего особенного, — сказал я, прожевывая кусок хлеба.

— Должно быть, что-то случилось.

Я не мог сказать, но в то же время я не хотел лгать.

До дронов я рассказывал ей немного больше о своих заданиях. В них не было ничего особенно секретного. Она точно знала, где я был за границей большую часть времени. Я больше никогда не рассказывал ей о том, где или что, и, вероятно, было лучше, что она была в неведении. Возможно, она не согласилась бы с моим выбором, с некоторыми вещами, за выполнение которых я отвечал.

— Просто командировка, — сказал я.

Вот так и тянулся ужин. Было тяжело не иметь возможности ничего рассказать моей маме. Я хотел сказать ей, что она мной гордится, объяснить, что мы делаем все, чтобы спасать жизни и защищать таких американцев, как она. Потому что я уверен, что она вообразила худшее, что милитаризм развратил меня или что, возможно, я видел так много зла, что мне понадобится какая-то медицинская помощь. Не помогало и то, что ПТСР стал дежурным штампом для солдат, возвращающихся с боя. Да только ничего подобного у меня не было. Просто некоторые секреты болезненны.

Когда нашу еду подали на стол, я почти не поднимал глаз, но я мог сказать, что она наблюдала, как я протыкаю ригатони, как будто она могла что-то понять из этого, как будто она могла уловить сигнал, что со мной все в порядке.

— Почему ты такой маленький? — спросила она наконец. — Как будто ты не хочешь со мной разговаривать.

Когда-то мы жили в одном мире в том маленьком доме в Кэти, штат Техас, а теперь у нее был свой мир, а у меня — свой, и их было трудно объединить. Она не упоминала моего двоюродного брата, который умер. И я был благодарен за это.

Я попросил ее рассказать мне о ее новой работе, и она смягчилась и больше не задавала вопросов о войне. Она провела остаток ночи, рассказывая о своем переезде из Техаса в Северную Каролину и своей работе бизнес-аналитиком. Она казалась довольной этим. Она действительно давила на меня по поводу моего веса, когда мы встали, чтобы уйти.

— Ты такой худой, — сказала она, когда мы стояли у наших машин. — Тебе нужно больше есть.

Это я пообещал.

Промаявшись неделю, я явился в ШТАБ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ. Это было как зуд, который нужно было почесать. Поездка заняла пятнадцать минут, и первое, что я сделал, это открыл свой ноутбук и подключился к прямой трансляции с дронов. Я наблюдал, как пташки озирают участок пустыни на севере Ирака. Я переключился на другой канал и наблюдал за белым фургоном, пробивающимся сквозь поток машин. Другая камера увеличила изображение глинобитной хижины в Йемене, когда цель занималась своими делами.

Билл и Джек тоже были там. Они были так же зависимы от этого, как и я. Я обнаружил, что находиться в офисе удобнее, чем в квартире. Мы проводили дни, просматривая старые миссии, видеоролики с беспилотников, анализируя, какие были приняты решения и как все могло быть лучше, словно команда, просматривающая старые игровые записи.

Мы также покопались в старых файлах разведки в поисках того, что могли упустить в первый раз. Мы переигрывали стратегию на следующий раз, потому что каждый из нас хотел по-своему еще раз напасть на парней, которых мы не заполучили.

Однажды днем на экране появился Лицо со шрамом. Вокруг были разбросаны папки, над головой гудели лампы дневного света.

— Чувак, хотел бы я проследить за ним дольше, — сказал я.

— Да, через него можно было бы нарисовать карту сети, — согласился Билл.

— Главное — тратить больше времени на слежку за этими парнями, — сказал Джек.

Это была главная ошибка, которую я допустил там — не следить за целями достаточно долго, чтобы они привели нас выше по цепочке. Я позволил операторам с большим опытом убедить меня, что мы должны нанести удар, чтобы удовлетворить их собственную жажду действий.

Биллу нравилось рассказывать историю знаменитой охоты на лидера Аль-Каиды в Ираке Абу Мусаба аль-Заркави. Они целый месяц наблюдали за духовным наставником Заркави, который просто занимался своими делами, не делая ничего примечательного. Было заманчиво взять его с собой, наблюдая за ним двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких недель. Все нервничали, и каждый день он и его команда спорили с операторами о том, почему важно оставаться на месте. Они ждали одного дня.

— Он посадил свою семью в автомобиль и выехал на несколько часов за пределы города, — рассказывал Билл. — Он поехал прямо к месту нахождения Заркави. И мы добрались до них всех.

— Терпение, — добавил он. — Только так ты поймаешь крупную рыбу.

Находясь дома, мы носили пейджеры и всегда были на связи. Подразделение держало нас на коротком поводке на случай глобального инцидента, который требовал нашего реагирования.

Пейджеры, какими бы устаревшими они ни казались, не давали врагу выследить нас. Мобильные телефоны легче взломать. Ночью я держал свой пейджер на прикроватном столике, ожидая звонка, чтобы вернуться в Ирак. Моя черная спортивная сумка со снаряжением была собрана и готова к отправке. Иногда это срабатывало посреди ночи, и я мчался в офис на своей машине на красный свет, кровь в жилах бурлила. В основном это были просто учения, но мне это нравилось, и никогда не знаешь, когда это станет настоящим.

Я следил за работой команд, которые заменили нас, и отслеживал отчеты об их операциях по мере их поступления — мне нужно было знать, во что мы снова влезем, когда вернемся.

Конечно, ходили слухи о том, когда мы собираемся. Скорее всего, это снова будет Ирак. Но никто не подтвердил бы это. Вероятно, потому, что мы никогда не знали наверняка, пока это не произошло. Ситуация постоянно менялась.

Источники говорили, что сеть страдала из-за новичков, которые пришли в ячейки взамен убитых нами. В некоторых ячейках начали обнаруживаться значительные пробелы в руководстве: в одной не хватало военного эмира (мы убили Лицо со шрамом), в другой не хватало административного лидера (мы захватили Усаму), в третьей остался только эмир по логистике.

Новые лидеры также, казалось, становились все моложе и моложе, поскольку опытных ребят из ИГИ продолжали выбивать наши команды.

Мы никогда не забывали Манхэттен и Бруклин. Мы искали подсказки, но каким-то образом им удалось остаться вне поля зрения. Из того, что мы могли сказать, они стали лучше прятаться, используя больше курьеров, добавляя больше слоев над ними, погружаясь глубже в пустыню.

Дни также были насыщены множеством тренировок — и это помогло мне отвлечься. Однажды на складе, который был переоборудован под городской квартал в Ираке, проходили военные игры, в которых десятки актеров играли повстанцев. Позже я был в Польше и делился тактикой борьбы с терроризмом со спецназом «GROM». Затем я снова вернулся в Северную Каролину на парашютные тренировки.

И еще были пиджаки. Ненавижу пиджаков.

Для нас не было чем-то необычным отправиться в Вашингтон на брифинги с другими разведывательными агентствами — ФБР, РУМО, АНБ и НАГР[24], — чтобы они могли перенять наш опыт. Мы работали с ними полный рабочий день. Все в пиджаках. Им всегда было любопытно, как нам удавалось так быстро находить цели. Им нравилось ковыряться в наших мозгах и рассказывать о плохих парнях, за которыми они следили в своем кабельном трафике, пока мы были заняты на местах, уничтожая их.

До 11 сентября было время, когда мы вообще не общались и плохо работали вместе, когда каждый хранил свою информацию. Это только вредило общей цели спасения жизней американцев в долгосрочной перспективе. Наши усилия по более тесному сотрудничеству и укреплению отношений позволили нам повернуть войну вспять.

Но это не значит, что они не задавали глупых вопросов. Еще как задавали.

— Что случилось с лидером террористов Икс?

— Ну, наша группа убила его несколько лет назад.

— О, думаю, я вычеркну его из своей схемы.

Или другой парень понятия не имел, что военные контролируют в небе больше беспилотников, чем его собственная организация. Он думал, что они используются только в Пакистане. В то же время, однако, эти встречи были важны для нас, потому что, возможно, там был аналитик, который не знал, что он может связаться со мной и как он может позвонить с конфиденциальной информацией. Кто знал, когда они могли бы обнаружить что-то или кого-то, за кем мы охотились месяцами. Иногда именно из-за одного недостающего фрагмента информации рушилась вся схема.

Девушки там, казалось, всегда оживлялись, когда мы приезжали. Они представляли РУМО, которое было своего рода соединительной тканью между всеми военными подразделениями. Было что-то, что привлекло этих девушек, когда они работали с нами или с «Морскими котиками». Я думаю, они почувствовали, каково это — выйти из-за своих рабочих столов — мы назвали это «прикосновение к магии». И еще есть такой закон — все сотрудницы РУМО симпатичные. Без исключений.

Мы встречались с пиджаками три недели подряд, на четвертую они начали мне надоедать. Вот тогда-то и позвонил Джек. Это был февраль 2010 года.

— Ты мне нужен прямо сейчас, — без лишних предисловий сказал он. — Мы возвращаемся на низкие высоты.

Возвращаемся — значит в Ирак.

— Ты готов?

Я уже несколько недель был готов.

— Каков план? — спросил Джейсон, когда «Блэк Хок» мчал нас к нашей штаб-квартире в центре Багдада. Шел февраль 2010 года. Нам обоим не терпелось начать все сначала.

— Я получил список, — сказал я. — Это и есть план.

Джейсон был новым командиром штурмовиков — супер-умный, за плечами учеба в Вест-Пойнте и служба в рейнджерах. Он заменил Макса, который получил назначение в какое-то другое место планеты.

Список убийств перед отъездом из Северной Каролины мне прислали вашингтонские пиджаки. Двадцать самых разыскиваемых лиц по всему Ираку. Худшие из худших, тараканы, которые пережили тапок бушевского «Наращивания».

Люди из этого списка составляли основное руководство сети ИГИ. Несмотря на то, что я уже совершил тур в «Коробку», я все еще был молокососом. Я уже был гораздо лучше готов к бою, но все еще понятия не имел, чего ожидать. Но я все равно любил воевать на беспилотниках.

В камуфляже Джейсон выглядел как будто с него лепили фигурки солдатиков «Джи-Ай Джо»: высокий и мускулистый, с короткими светлыми волосами. Он был хорошо известен как победитель нескольких соревнований по военному фитнессу и хотел проявить себя на поле боя. Однажды он даже снялся в массовке в фильме о серфингистах на Гавайях, и конечно же немедленно заработал кличку «мистер Голливуд».

Большинство командиров групп позволяют нам заниматься нашей интельской фигней и несут ответственность только за операторов. Джейсон был не таков. Он хотел точно понять, как мы собирали разведданные и принимали решения о том, за кем идти и убить.

Мы приземлились в нашей собственной закрытой зоне на базе, схватили наши сумки и направились к «Коробку» на встречу с командой, сдававшей нам смену. Нас окружала высокая ограда, город был совсем рядом. Наша база находилась внутри пары старых иракских правительственных зданий в международной зеленой зоне. Все было восстановлено из фанеры — стены, стулья, столы, кровати. В моем распоряжении была двухъярусная кровать из фанеры, которая пахла незасохшей краской. Не намного лучше, чем последнее место, где я жил, но кого я обманываю? Я все равно не буду проводить много времени в постели. У нас было название для этого места: «Фанерный дворец».

Багдад, 2010 год

— Ты должен это видеть, — крикнула однажды утром Меган, одна из моих аналитиков. Я мало спал той ночью и только что с трудом выбрался из своего трейлера.

— Кажется, у меня здесь что-то есть, — сказала она. Меган уже несколько часов копалась в файлах, выискивая зацепки.

Она показала мне фотографию на своем экране мужчины, высокого и худого, с густыми черными волосами.

— Ты хочешь, чтобы я угадал?

— Это Сауди.

Наши миссии начали набирать обороты после Джубы-Снайпера. Мы начали собирать массив разведданных, накапливая все больше зацепок, и вскоре мне показалось, что я никуда не уезжал. Я вернулся к своей старой рутине, благодаря энергетикам проведя несколько дней на адреналине без сна. В небе постоянно находились два-три беспилотника.

Большая часть успехов в раскручивании миссий была связана с Меган и двумя другими девушками, Джейн и Лизой. Они пришли из РУМО, и их работа заключалась в том, чтобы находить то, что упустили остальные члены команды: пробелы в нашей разведке, случайные фотографии пропавших с радаров, обрывки пропущенных разговоров, детали, утерянные в отчетах. Мы назвали их Розовой мафией.

Но не только потому, что они были молоды и симпатичны. Они также были чрезвычайно свирепыми. Они были блестящими, сильными личностями, так же одержимыми уничтожением ИГИ, как и все мы. Им было под тридцать или чуть за тридцать, и они никогда не вздрагивали от ужастиков, которые транслировались на наших мониторах в живой близости днем и ночью.

Скорее всего, это было просто случайно, но в то время ходила шутка, что кадровики РУМО следовали определенному порядку: Умная? Помечено. Горячая? Помечено. Нанята. Была команда «Морских котиков», которая запрашивала одних и тех же девушек из РУМО каждый раз, когда им кто-то был нужен.

Учитывая мою молодость, я чувствовал, что поначалу Розовой мафии было трудно подчиняться моим приказам. Я не знал их, и они не знали меня. Они никогда ничего не говорили, но по языку их тела у меня возникло ощущение, что они думают: «Кто это, черт возьми?» Но это не изменило способ, которым они работали. Здесь каждый должен был заслужить уважение. И они держали марку.

Джейн была спортивной девушкой с азиатскими корнями, невысокой и худой, всегда в кроссовках и футболке. Она была очень внимательна к деталям, благодаря чему мы были уверены, что вряд ли пропустим что-то о прошлом наших целей. У нее случались моменты озарения: вся команда сидела и тупила из-за ключевой детали и тут как из ниоткуда появлялась Джейн с криком «Нашла!» Если парень использовал поддельную личность, она выясняла, кто скрывается за маской. Однажды у нее не было ничего, кроме того факта, что наша цель имела избыточный вес и ее в последний раз видели в черной дишдаше — но она каким-то образом нашла его в нашем архиве.

Лиза была самой большой болтушкой в группе. Ее голос был быстрым и громким, как бензопила, и она постоянно не давала мне покоя, подталкивая меня к поиску новых людей. Она не всегда была права, но она всегда думала, что была права, и не отступала, даже когда была неправа. Она была из Джерси, поэтому иногда ее рот выводил людей из себя. Когда операторы вернулись на базу, не убив ни одной цели, которую мы приказали им уничтожить, она разозлилась больше всех.

— Они должны были убить этот кусок дерьма, — жаловалась она. Вроде как быть вежливым со своим боссом (операторами), но потом говорить о них всякое дерьмо, когда они выходили из комнаты — в этом она была королевой.

Розовая мафия держала «Коробку» в напряжении. Это было всегда, как пропитанная кофе влажность. Отчасти это было эмоционально, но отчасти и сексуально. Не то чтобы кто-то что-то получал. Просто в зоне боевых действий было так мало женщин. И из-за этого операторы всегда находили причину задержаться, когда у них не было задания. «Пытались разобраться в разведданных», по их словам.

Меган оказалась в команде дронов после того, как оставила карьеру юриста, чтобы сделать карьеру в РУМО. Она говорила по-арабски, у нее были длинные и темные вьющиеся волосы, она была тощей, как телефонный провод, и больше, чем кто-либо другой, была одержима своими целями.

Теперь это был Сауди. Она пролистала его файлы на больших мониторах. Сауди был близок к вершине пищевой цепочки ИГИ в качестве военного командира в Багдаде. Ребята, которых мы захватывали на протяжении многих лет, помогли нам разобраться в его делах. Он руководил сотнями солдат, помогал организовывать крупномасштабные взрывы и контролировал незаконный оборот оружия и бомб через лабиринт городских контрольно-пропускных пунктов.

Долгое время мы пытались выяснить, где он был, был ли он вообще в Багдаде или где-то еще. Насколько мы могли судить, он прятался за слоями мессенджеров, подставных компаний и сбрасывал телефоны. У него также были очень тесные связи с Темной лошадкой, его боссом.

— Он живет под легендой врача, — сказала Меган, излагая суть дела.

Будучи врачом, он прятался и в то же время сливался с любым другим нормальным гражданином. Он владел аптекой и имел семью. Он водил черный «Субурбан». Именно из-за этого некоторые из целей было очень трудно обнаружить. Они выглядели неотличимо от простого мирного горожанина и соседи понятия не имели, чем они на самом деле занимались. Они видели человека, который каждый день ходил на работу и возвращался домой к своей семье. Ничего необычного. Скучно для города, охваченного войной.

После этого мы быстро приступили к работе, наметили несколько отправных точек, а затем запустили дроны в действие, направив их сначала в аптеку.

Парковка была забита в основном белыми автомобилями, но один выделялся как больной палец: темный и покрытый грязью «Субурбан».

— Это его? — спросил я Меган.

Она быстро пролистала свои файлы на компьютере.

— Тот самый.

— Увеличение один, — сказал я оператору дрона, желая держать камеру прямо над «Субурбан».

В нем никого не было.

Вокруг аптеки раскинулся Багдад. Административные здания, жилые 20-этажки, пробки на дорогах и люди повсюду — намного многолюднее, чем в городах, в которых я охотился во время первой командировки.

Вся эта деятельность требовала, чтобы наше целеуказание было еще более точным. В пустыне мы могли на несколько секунд потерять машину или человека из вида, но зная скорость и направление легко снова их настигали. Здесь один неверный рывок камеры оператором сенсора или неисправность телеметрического оборудования — и цель навсегда затерялась бы в лабиринте улиц и магазинов.

В работе в городе было одно преимущество. В отличие от любого другого места, мы могли бы летать намного ниже. Здесь люди привыкли к гулу самолетов в международном аэропорту Багдада и не думали о беспилотнике над головой.

Мы могли запускать пташек на низкой высоте в 4000 футов в городе, по сравнению с примерно 12 000 футами в пустыне. Все стало четче, цвета насыщеннее. Это упростило нашу работу. Я почти мог разглядеть лицо парня на улице и отчетливо видеть, есть ли карманы на его рубашке или что он держит пачку сигарет.

Мы часами кружили вокруг парковки аптеки, просто наблюдая за припаркованным внедорожником, пока, наконец, не появился его владелец.

— Это наш парень? — спросил я Меган.

— Должно быть.

На нем были брюки цвета хаки и заправленная коричневая рубашка поло. Атлетического телосложения. То же, что и на фотографиях, которые у нас были.

— Похоже, он один, — сказал я.

Мы наблюдали, как «Субурбан» влился в поток машин и проехал несколько миль, и наконец остановился у какого-то дома.

— Где мы находимся?

— Адамия.

Это был ухоженный мирный квартал, в котором проживал в основном средний класс. Средний класс в Ираке — это обычно сунниты. Сунниты — зачастую поклонники ИГИ.

— У нас есть что-нибудь по дому?

Я присмотрелся к дому. Два этажа, на втором — балкон, выходящий на улицу.

— Ничего, — сказала Меган. — Но примерно в квартале отсюда в 2007 прошла операция, когда наши завалили одного из военных эмиров.

— Давайте посмотрим поближе, — сказал я.

Мы видели, как он исчез под навесом, затем поднялся по лестнице в заднюю часть дома, а оттуда на балкон. Он прошел вдоль балкона до его конца справа и отпер дверь своими ключами. Мы часами сидели там и наблюдали, делая заметки о доме и соседях вокруг него.

Мы следили три дня — я помню слова Билло о том, что когда на прицеле рыба покрупнее нужно набраться терпения. Сначала убедитесь, что это Сауди.

Я попросил Брайана сделать несколько новых спутниковых снимков окрестностей. Нам нужно было знать маршруты входа и выхода из дома и прилегающих улиц для штурмовой группы, если мы решим войти. Были ли рядом крыши побольше, на которые мог приземлиться вертолет? Иракские КПП?

Билл позвонил однажды ночью, чтобы напомнить мне, что его ребята провели рейд по соседству несколько лет назад.

— Тогда все пошло не так, — сказал он. — Нам надрали задницы.

Когда штурмовая группа подъехала к намеченному дому, на окрестных крышах появились вооруженные до зубов сторонники ИГИ и открыли огонь по машинам. Это была засада. Было много тяжелораненных.

— Просто учти это, — сказал он.

Шли дни. «Коробка» все больше напоминала реалити-шоу «Большой брат» — только парень понятия не имел, что его снимают. Поначалу его жизнь казалась совершенно обычной. Он выходил из дома только в свою аптеку и возвращался обратно. Мы следовали за ним в обоих направлениях и кружили над аптекой и домом весь день напролет.

В доме была одна странность. Он держал свет включенным всю ночь, каждую ночь, как будто это был сигнал для кого-то.

Дети были ключом к картине. Совсем маленькие, вероятно, младше пяти. Это было доводом за то, что мы на верном пути — дети Сауди были того же возраста.

Днем мы наблюдали, как они играли с игрушками во дворе, гонялись друг за другом, бегали кругами, а женщина в парандже наблюдала за ними. Они выглядели как обычные дети, которых вы видите в пригородном районе в Соединенных Штатах. Что заставило меня задуматься, знали ли они вообще, кем на самом деле был их отец. Наверное, нет.

Но, учитывая, что там были дети, я знал одно — об ударе беспилотника не могло быть и речи.

В зоне боевых действий, такой как Ирак, для удара «Хеллфайром» требовалась санкция вышестоящего командира. Я представлял обоснование того, почему мы выбрали этого парня, и как только цель оказывалась в перекрестии прицела пилоты и оператор жали на спуск.

Но когда в 2009 в Белом Доме появился Барак Обама, правила об убийстве начали меняться. В зоне боевых действий стали тратить гораздо больше времени на изучение потенциального радиуса поражения при взрыве, того, кто именно находился на земле — то есть оценки сопутствующего ущерба, точности попадания и того, кто мог пострадать случайно. Когда в 2003 году началась война в Ираке, порог сопутствующего ущерба был огромным. Поскольку мы захватывали страну, мы не обращали внимание на посторонние потери. У вас может быть двадцать или тридцать случайных прохожих рядом с крупной вражеской целью, и военное командование все равно отдаст приказ нанести удар. С годами росла нетерпимость к сопутствующему ущербу. Если хотя бы один или два невинных человека оказывались на линии огня, мы отменяли удар. Изменение было вызвано отчасти тем фактом, что в 2010 году в онлайн находилось намного больше дронов, и люди поняли, что необходимо усилить надзор. Это было также потому, что тактические ошибки в нашем мире имели стратегические последствия, поскольку убийство даже одного невинного имело бы последствия на мировой арене.

Однако большая часть изменений в мире боевых дронов произошла за пределами официально обозначенных районов боевых действий, где появлялось все больше целей. Обама, казалось, чувствовал себя лично обязанным одобрить каждый удар, потому что он знал стратегические последствия, которые наступали при ошибочном убийстве женщин и детей.

Президент начал просить своих сотрудников соблюдать конкретные критерии перед каждым ударом за пределами зоны боевых действий. Хотя это сильно ограничивало нацеливание, было необходимо убедиться, что были уничтожены только парни, представляющие непосредственную угрозу.

Эти удары начинались с таких парней, как я, на тактическом уровне, которые определяли, стоит ли преследовать цель.

Поскольку Ирак все еще официально считался зоной военных действий, нам было намного проще; у нас уже были полномочия, необходимые для выполнения работы.

Если бы это было за пределами официально обозначенных зон боевых действий, те же самые слайды затем прошли бы по цепочке командования — и через множество юристов, ищущих причины для отклонения запроса по пути.

Эти решения никогда не принимались легко.

Сначала они доходили до командующего всеми войсками США на Ближнем Востоке, который затем передал это Объединенному комитету начальников штабов в Пентагоне. В разведывательных агентствах произошло много дискуссий с пиджаками, представители армии лоббировали предоставление нам карт-бланш.

На этом этапе всегда были проблемы. Одна сторона не согласилась, или другая сторона хотела добавить больше информации о достоинствах цели для нанесения удара. В результате этой суматохи дело, наконец, дошло до министра обороны, который затем передавал файл президенту. Обама принимал окончательное решение.

С нашего места внизу мы могли видеть, что президент сделал приоритетом понимание всего о целях в списке — то, что Буш поручил другим. Мы могли бы сказать, что он взял на себя личную ответственность за то, чтобы убедиться, что он понял цели.

Иногда на утверждение номинации уходили дни, иногда месяцы, а иногда и годы. Это зависело от того, кто пытался заблокировать его, или, скажем, был ли целью американский гражданин, наряду со многими другими факторами.

В итоге мы назвали этот огромный бюрократический процесс «Смертью по презентации». Удары беспилотников за пределами зон боевых действий в буквальном смысле решались на исполнительном уровне, основываясь на эффективности наших презентаций, на том, насколько хорошо мы, по сути, «продавали» идею о том, что парень был достаточно злым, чтобы его уничтожить.

Как только президент одобрил цели, которые наши команды представили по цепочке, каждая цель была добавлена в список уничтожения или захвата. Я уже упоминал разрешение на применение военной силы, или РПВС. РПВС было подписан президентом Бушем как закон после 11 сентября, позволяющий военным преследовать «Аль-Каиду» и ее филиалы по всему миру. Затем полномочия на нанесение удара были переданы главнокомандующему.

В конце концов, даже после одобрения президентом, командиру пришлось благословить удар. Но прежде чем он это сделал, были последние соображения: была ли цель на месте? Были ли там женщины и дети? Исключалась ли возможность захвата?

То, что парня невозможно было поймать, было одним из самых распространенных аргументов в пользу удара. Я никогда не покупался на этот аргумент. Мы могли бы захватить кого угодно практически в любой точке мира. Убивать было необязательно.

Однажды утром, когда мы наблюдали, как Сауди занимается своими делами, он внезапно изменил свой распорядок дня: он ехал на работу и повернул направо вместо обычного левого. Что он делал?

Он проехал несколько миль, пока не остановился у переполненного открытого рынка шириной в два или три квартала. Он припарковал автомобиль вдоль улицы, заполненной примерно двадцатью другими машинами и быстро прошел по лабиринту коридоров в магазины.

— Чуешь это? — спросил я Меган.

— И вижу тоже. С ним что-то не так.

Почему-то он продолжал оглядываться назад.

— Кого он ищет?

В конце концов он добрался до уединенного места, частично прикрытого навесами. Вскоре к нему подошел другой мужчина в белой дишдаше, и они поговорили несколько минут.

Именно тогда я заметил, что Сауди держал что-то в руке — небольшой пакет или конверт. Он передал его второму и они разошлись в противоположных направлениях.

Первый беспилотник вел нашу цель, возвращающуюся к своему «Субурбану», другой следовал за новой фигурой. Тот ускорил шаг, как будто знал, что кто-то следует за ним. Я мог видеть, как он оглядывался по сторонам, когда быстро пробирался сквозь толпу. В какой-то момент он посмотрел вверх.

Но было трудно следовать за ним. Во всех направлениях сновали люди. Затем он перешел на бег, огибая людей на рынке, как будто ему внезапно понадобилось выбраться оттуда.

Вскоре мы потеряли его. Мы потратили несколько минут наводя камеру на людей на рынке, соответствовавших описанию мужчины, но его нигде не было. Мы его потеряли.

Пришло время брать Сауди. Мы не могли больше ждать.

Около часа ночи я собрал совещание с штурмовой группой. Мы суммировали все что известно о доме: входы и выходы дома, в какую сторону открываются двери, четыре человека внутри, на втором этаже никогда не выключается свет, плоская крыша для потенциальных сквиртунов и никакого оружия. Им нужно было принести десятифутовую лестницу, чтобы перебраться через заднюю стену.

— Сауди сейчас в своей комнате, — сказал я, указывая ее местоположение на мониторе.

Команда слушала очень внимательно. Это был момент, когда я увидел, как далеко я продвинулся с прошлой командировки. Я мог бы предвосхитить их вопросы о том, что они могли ожидать там найти.

Я вручил им карты района Брайана, стены, которые им, возможно, придется преодолевать, вопросы для Сауди и фотографии его сообщников.

— Скоро увидимся, ребята, — сказал я.

После отправки группы мной овладели волнение и небольшая тревога, когда я наблюдал, как операторы поздно ночью крадутся по улице к дому с оружием наготове.

Радиопомехи вспыхнули и стихли.

— «Зулу три», — вызвал Джейсон по радио. Это мой позывной. — Ты можешь подсветить?

— Вас понял, «Эхо-один».

Я приказал направить луч инфракрасного лазера с беспилотника на дом Сауди. Это было похоже на гигантский фонарик, но видимsq только людям с приборами ночного видения.

Как только это произошло, мы получили сюрприз. Я заметил чью-то тень на соседней крыше. Мое сердце подпрыгнуло, когда я вспомнил, как команда Билла попала в засаду.

— Увеличь, — сказал я. Команда вот-вот могла попасть под вражеский огонь.

Я собирался связаться с ними по рации, когда мы ясно увидели парня на крыше. На самом деле, слишком ясно. Парень был полностью обнажен — и яростно дрочил.

— О боже, чувак, — сказал Брайан.

— О-о-о! — подхватила Кейт.

Меган скорчила страдальческую гримасу.

— Угроза только для него самого, — сказал я, приказывая оператору вернуться к дому цели.

Штурмовая команда остановилась в половине квартала, а затем продолжила движение. Я не мог перестать думать над одним единственным вопросом: что происходило внутри дома, чего мы не могли видеть?

Не было никакого способа узнать, пока они не вломились в дверь. Я также не имел ни малейшего представления, как отреагирует Сауди. Поскольку он все это время так умело прятался, было трудно предсказать, что он сделает.

Инфракрасный датчик дрона был переключен в режим «черный нагрев». На мониторах я наблюдал яркую вспышку, когда операторы пробили дверь зарядом, а затем ворвались внутрь.

Сначала казалось, что все идет по плану. Затем я заметил, что парни, выставившие охрану снаружи, внезапно быстро переместились к задней части дома. Что-то не так.

— Сквирт! — крикнула Кейт, указывая на крышу. — Вижу его.

Наш парень каким-то образом выбрался на крышу и теперь перебегал с одной стороны на другую, заглядывая за стены дома, как будто проверяя, нет ли кого внизу. Затем, одним быстрым движением, он запрыгнул на крышу соседнего дома и дал деру.

Он был прекрасно виден в инфракрасном спектре, несмотря на полную темень. Наша команда сгрудилась перед мониторами. Мы держали его в луче инфракрасного прожектора, чтобы ребята могли отследить его. Он перепрыгивал с одной крыши на другую, пробираясь по кварталу, как бродячий кот, пока, наконец, не достиг одной щели, которую не мог перепрыгнуть.

Но это его не остановило. Он перебросил тело через стену дома, завис там на секунду, как качающийся кусочек черных пикселей, а затем спрыгнул на землю с высоты второго этажа.

Когда он встал, рядом уже были двое наших. Остальное произошло в считанные секунды.

Сауди попытался вырвать у одного из них винтовку, но немедленно получил две пули в грудь. Я наблюдал, как он упал навзничь и неподвижно застыл.

Затем по радио раздался вызов. Все было кончено. Он был мертв.

Последнее, что нужно было сделать, это прочесать дом и аптеку в поисках любых разведданных, которые у него были. Мы взяли документы, фотографии и компьютеры. Но там было не так уж много. Он был очень осторожен.

Когда все закончилось, Меган отреагировала так же, как и все мы в ту ночь: профессионально и безразлично.

— Скатертью дорога, — сказала она, когда мы увеличили его безжизненное, истекающее кровью тело.

Хотя сожаление о том, что труп не мог дать желаемую информацию для получения дополнительных подсказок о местонахождении Манхэттена и Бруклина, не выходило у всех из головы, времени на размышления оставалось мало. Мы перешли к следующей цели.

Фотография похищенной женщины не оставляла меня в покое.

Я лежал на своей бугристой односпальной кровати после сорока восьми часов жонглирования множеством миссий и хотел только спать. Подушка была плоской и твердой, как большой кусок тоста. Я продолжал пытаться придать ей какую-то форму и закрыл глаза. И сразу вернулся образ этой женщины.

Я включил ночник и сел. Кондиционер снова вышел из строя, издавая грохочущие звуки. Я взял фотографию со своей тумбочки.

Женщине было под тридцать, у нее были длинные черные волосы, светлая кожа и пронзительные голубые глаза — она была похожа на ливанку.

Несколько ночей назад коллега пришел в «Коробку» и вручил мне это фото.

— К нам обратился по ее поводу иракский генерал, — сказал он. — Это жена известного иракского врача. Несколько недель назад ячейка ИГИ схватили ее на улице, и кто-то стал ежедневно названивать доктору с требованием выкупа. Они сказали, что насиловали ее и будут продолжать это делать, пока он не заплатит им миллионы иракских динаров. Но у доктора не было таких денег. Он умолял иракского генерала помочь вернуть его жену, и генерал пришел прямо к нам.

К сожалению, это не было необычной ситуацией в Ираке. ИГИ годами использовала ячейки по похищению людей для нападения на иракских правительственных чиновников, женщин и детей — всех, у кого был высокий статус и деньги. Они использовали деньги для финансирования своей деятельности. И большую часть времени даже не имело значения, был ли выплачен выкуп. Они все равно убивали пленников.

— Ему действительно могла бы понадобиться наша помощь, если у вас есть время, — сказал коллега.

Он дал мне номер телефона парня, который звонил доктору с угрозами. Это была единственная зацепка, которая у них была. Это был еще один пример террористической группы, которая утверждала, что сражается за своих собратьев-мусульман, но вместо этого причинила им вред — обычное явление, это мне было ясно как божий день.

Это было летом, в середине командировки. У нас были десятки других целей, которые все еще нужно было уничтожить. Парни, которые убили намного больше людей и даже строили заговоры против американцев на родине. Я вспомнил, как подумал: «Почему я должен помогать этому человеку, которого я даже не знаю, особенно когда нам нужно найти рыбу покрупнее?»

— Хотел бы я, чтобы было, — сказал я.

Люди всегда просили нас о помощи. Мы начали делать себе имя как сила, которая могла находить призраков, парней, которых никто другой не мог найти, и точно определять их местоположение за короткий промежуток времени. Поэтому для других военных подразделений не было редкостью просить нас отследить цели, которые они потеряли.

Но у нас были свои приоритеты. Мы знали сеть лучше, чем кто-либо другой — мы жили и дышали ею каждый день. И хотя мы официально подчинялись штабу, они редко навязывали нам миссии, потому что знали, как важно держаться от нас подальше.

— Разве вы не можете просто запустить беспилотник? — спросил нас однажды агент ФБР на видеосвязи о поиске какой-то цели, которую он хотел выследить. Пиджак сидел в комфортабельном конференц-зале в Вирджинии.

Вопрос был нелепым. «Почему бы тебе не попробовать запустить гребаный беспилотник и не посмотреть, к чему это тебя приведет?»

— Беспилотники не работают в одиночку, — дипломатично сказал я тогда.

Пиджаки так и не поняли этого. Они думали, что беспилотник похож на самолет с дистанционным управлением — просто нажмите несколько кнопок, и он начнет работать, находя того, кого нам нужно найти. То, что мы делали, было очень сложным и техничным.

Мы просто не могли помочь всем. Наших команд было недостаточно.

Но что-то во мне изменилось тем утром, когда я снова посмотрел на фотографию жены иракского врача. Я не мог оторваться от этого. Все органы в моей груди сжались, как будто что-то говорило мне, что на этот раз все будет по-другому, чувство, которого я не испытывал годами, преследуя этих придурков. У меня разболелась голова. Впервые я начал чувствовать, что медленно теряю то, что делало меня по сути человеком: способность заботиться о людях, о жизни вокруг меня.

Давным-давно я смирился с тем фактом, что мы творим плохие вещи с очень плохими людьми, потому что это реальность, когда ты имеешь дело с фанатиками, которых волнует только убийство.

Дело в том, что в этом мире не было места эмоциям. Эмоции затуманивали суждения, когда дело доходило принятия до необходимых решений. На наших каналах с беспилотников мне приходилось наблюдать за семьями, живущими своей жизнью, за женщинами и детьми, которые понятия не имели, что их миры вот-вот перевернутся навсегда.

Я должен был взглянуть на общую картину нашей стратегии, которая была больше, чем любой отдельный человек. Речь шла о попытке спасти сотни, даже тысячи жизней — не одну или две тут и там. Поскольку эта женщина не имела никакого отношения к нашей цели более высокого уровня, она не вписывалась в мои расчеты.

Смерть приходила каждый день. И иногда мне приходилось делать что-то, чтобы напомнить себе, что это были настоящие человеческие жизни.

Я почувствовал головокружение, когда эти эмоции закружились внутри меня. Я помню, как внезапно подумал, «что, если бы это был член моей семьи? Что, если бы это была моя мать или кто-то из моих близких?»

Мой внутренний голос боролся сам с собой: если бы ты спас эту женщину, это был бы один из немногих случаев, когда мы могли бы увидеть ощутимые результаты наших действий. В любом случае, разве спасение этой единственной жизни не настоящая причина, по которой ты здесь? Это даже не заняло бы много времени, и все же это имело бы огромное значение для ее семьи.

Вот тогда я и встал. Я натянул одежду и направился к «Коробке».

Остальная часть команды уже была на работе. Последние несколько дней мы следили за другой целью высокого уровня, но там мало что менялось. Мы выстроили четкий паттерн жизни этого парня — он мотался туда-сюда между работой и домом. Ничего необычного. Я был уверен, что мы будем знать, где найти его снова через день или два, если перенаправим наши беспилотники.

— У нас новая миссия, — сказал я Кейт. Я поднял фотографию. — Мы собираемся найти эту женщину.

Мы потратили пару часов, копаясь в номере телефона парня, который звонил на мобильный доктора. Помогло то, что наша технология была, вероятно, лучшей в мире. Мы использовали специальный инструмент для пинга мобильного телефона, чтобы получить общее местоположение, откуда шел его сигнал. Вскоре у нас была отправная точка.

Я не знаю, повезло ли нам, что мы имели дело с любителями, или это мы были настолько хороши, но уже через несколько часов «Предатор» кружил вокруг дома в трущобах в южной части города, где, я был уверен, содержалась женщина.

Соседний квартал представлял собой скопление изношенных бетонных домов на разных стадиях трухлявости. Некоторые едва держались, кренясь влево и вправо, а у других не было крыш.

Был день, ясный и солнечный, улицы были полны жизни, люди гуляли, дети играли, а мужчины бездельничали и курили. С грязных улиц поднималась пыль.

Дом нашей цели был крошечным, вероятно, всего несколько комнат внутри. Двор перед домом одновременно служил автостоянкой: пара машин и фургон подъехали прямо к двери — признак того, что кто-то был дома.

Мы переждали день и наблюдали сверху. Пара мужчин пришла и ушла. Один из них был курильщиком. Но не было никаких признаков женщины.

Мы с Джейсоном обсудили это и пришли к выводу, что если есть хотя бы небольшой шанс, что она была там, нам нужно начинать, пока не стало слишком поздно, поскольку ее пленники могут увезти ее.

Мы решили нанести удар той ночью. Джейсон и его штурмовая группа вошли в «Коробку» и обсудили спасение заложников. Это была не обычная сессия планирования. Если женщина была внутри, им нужно было быть особенно осторожными. Когда они вышибут дверь, все произойдет молниеносно — у них будет всего доля секунды, чтобы решить, друг или враг попал в перекрестии их прицела. Если бы они не провели рейд должным образом, жена доктора умерла бы.

Час спустя операторы вынесли дверь. Троих похитителей вытащили на улицу. Женщина была заперта в задней спальне.

— Нашел ее, — взорвалось радио.

Варвары приковали ее наручниками к кондиционеру, и было ясно, что мужчины попользовались ею. Ее лицо было в синяках, а одежда разорвана.

Эти люди заслуживали смерти.

На протяжении всего этого развертывания я держал фотографию женщины при себе в своем блокноте в качестве напоминания: в мире всего этого зла у нас была сила изменить ситуацию. Спасти кого-то хорошего было так же важно, как убить и захватить в плен нашего врага.

Эта женщина никогда не узнает, кто я, но мне было приятно знать, что она в безопасности. Несмотря на то, что люди говорили о нашей команде и беспилотниках, которыми мы управляли, несмотря на все плохое, что говорили люди, мы были хорошими парнями.

Когда я поднял трубку, я сразу понял, что что-то случилось.

— Слыхал об этих взрывах в городе? — спросил голос.

Это был аналитик «с верхнего этажа», из штаб-квартиры. Оттуда редко звонили, разве что возникала серьезная ситуация, которую требовалось срочно уладить.

— Мы слышали, что было несколько скоординированных взрывов, — сказал он. — У тебя есть что-нибудь для нас?

У нас мало что было. До звонка информация только начала поступать из наших местных источников.

— Только что поступили координаты одного из мест атаки, — сказал я. — Давай я перезвоню чуть позже.

Я наклонился к Кейт. Последние несколько часов мы кружили над домом другой цели, но похоже это была пустышка.

— Пока не смещай орбиту «Предатора», — сказал я. — Но отзумь.

«Мы» — не телесно, а через беспилотник — были в нескольких милях от взрывов, но даже с нынешнего местоположения могли получать представление о том, что происходит. Камера оторвалась от дома и посмотрела вдаль. Через несколько секунд мы получили подтверждение. На горизонте поднимались клубы дыма.

— Хорошо, нам нужно отправиться туда. Перемести «Предатора» на орбиту с центром в месте взрыва, — сказал я.

Изображения на двух мониторах были абсолютно черно-белыми. Дым все еще валил, смятые автомобили усеивали улицы. Вокруг собиралась толпа, и мы могли видеть иракских пожарных и полицию, карабкающихся по обломкам.

Дрон продолжил кружить над точкой, пока мы разбирались в обильном потоке информации, поступающей по электронной почте и телефону. В одном сообщении говорилось, что несколько зданий были полностью разрушены, в другом — о по меньшей мере двадцати пяти погибших и десятках раненных. Некоторые сотрудники служб экстренного реагирования отказывались выезжать, опасаясь повторной атаки, поэтому сообщения были разрозненными.

Большинство сообщений поступало от источников на местах, местных агентов или наших иракских друзей в вооруженных силах. В подобной ситуации «Коробка» в Багдаде превращалась в подобие фондовой биржи в разгар торгов, где люди перекрикивались по мере поступления новой информации.

По прошествии нескольких часов паззл начал складываться. Террористы арендовали девять квартир у густонаселенных рынков по всему городу, за несколько недель набили их сотнями фунтов мешков с взрывчаткой на основе удобрений, а затем использовали мобильные телефоны, чтобы взорвать их все сразу.

Это был черный день. Более восьмидесяти иракцев погибли, более ста ранены — это был один из самых смертоносных взрывов за последние годы. Камеры показывали большие разрушитения.

Рынки находились в районах, где доминировали шииты, а это означало, что могла быть замешана только одна группа: ИГИ. Эта атака была профессионально скоординирована и тщательно спланирована. Новостной канал «Аль-Джазира» показала множество горящих зданий в других частях города. Пока никто не взял на себя ответственность, но для меня уже проступал один образ: Темная лошадка. Глядя вниз на тлеющие ямы смерти через камеры, я задавался вопросом, не было ли это послание от него — что сеть все еще способна сотворить что-то такого масштаба, несмотря на понесенные ими тяжелые потери. Что он больше не прячется.

Атака после череды спокойных месяцев стала потрясением для всех нас. Спокойствие в Ираке было относительным, такое спокойствие в Америке считалось бы хаосом. Взрывы заставили руководство занервничать из-за того, что Ирак начал разваливаться, а политически они не могли этого допустить.

Той ночью мы получили еще один звонок из штаба. Военное начальство и пиджаки из Госдепа весь день встречалось с иракскими политиками и генералами. Иракцам нужна была помощь. Они даже не знали, с чего начать охоту на преступников, и опасались, что это только начало.

— Ты нужен нам для этого, — сказали в штабе.

Первое, что вы делаете, когда о вас вспоминает штаб — это идете к холодильнику за энергетиком. Я сделал большой глоток и постоял мгновение, переводя дух и чувствуя, как газированный кофеин начинает делать свое дело в моей голове. Пол вокруг холодильника был истоптан. Я начал думать обо всех погибших в тот день, о кровавых фотографиях, о том, сколько жизней ушло. Невезучие иракцы, присутствовавшие в тот день при нападении, были бессильны что-либо с этим поделать. Я терпеть это не мог. Я жаждал расплаты.

Я сразу же приступил к работе. Это должна была быть долгая ночь.

— Эй, ты знаешь, что капеллан всегда здесь? — сказал Джейсон где-то после полуночи. Он сидел рядом со мной, наблюдая за видом разрушенного войной города внизу.

К нашей команде был прикреплен военный капеллан на случай, если людям понадобится помощь или просто немного утешения. Многие операторы держали своих демонов внутри. Обычно вы не слышали о них до долгой ночи выпивки, когда некоторые истории о том, что они видели и делали, внезапно оживали в памяти. Истории, которые я слышал, обычного человека удивили бы.

— Я всегда прошу других операторов сходить, но никто не идет, — сказал он.

— Я даже не знаю, где его найти этого, — сказал я.

Мы рассмеялись.

Помимо того, что Джейсон был мистером Голливудом, у него была и другая сторона. Он оставался набожным христианином даже в «Коробке» — не библейский фанатом или что-то в этом роде — нет, он просто верил в Бога и вернувшись домой регулярно ходил в церковь.

У меня не было времени на религию. Единственный религиозный вопрос, который меня касался — это то, что враг извратил своего бога и использовал его, чтобы сделать убийство праведным, сделал зверство единственным способом попасть на небеса.

Тем не менее, я задумался о Джейсоне. По ночам он был хладнокровным убийцей, но был тверд в своей вере наедине с собой. Мне всегда было интересно, как он отделял себя от убийств и оправдывал их внутренне. Верил ли он, что выполняет Божью работу? Я никогда не спрашивал. Не мое это дело.

Последовала долгая пауза. Мы просто сидели и смотрели на монитор. Наконец он сказал:

— Тебе стоит сходить со мной как-нибудь, если тебе будет о чем сказать.

Вспоминая тот период жизни сейчас я понимаю, что Джейсон, вероятно, был единственным, кто действительно видел что творилось у меня в душе. Как я страдал бессонницей, как росла ненависть к врагу, как меня полностью поглощала охота. Может быть, он думал, что Бог может помочь, потому что Бог помог ему.

Я всегда придерживался моей собственной веры. Мама воспитала меня христианином, но я никогда не любителем ходить на службы, особенно в те дни командировок. Это отвлекало от задачи. Всегда находилось что-то важнее. Или, может быть, я подспудно боялся услышать от капеллана что-то такое о себе, чего я не хотел бы слышать, что мое сердце становилось слишком холодным, чтобы чувствовать, что моя кровавая охота превратили меня в безжалостную версию меня самого, которую другие вокруг меня больше не узнавали.

Я сказал ему, что подумаю об этом.

— Спасибо, чувак, — сказал я. — Может быть, как-нибудь.

Но внутри я знал, что не пойду. Каждая минута, потраченная на Бога, отнимала минуту от поиска террористов.

За головы многих наших врагов правительство США назначило огромную награду.

100 000 долларов за одного, 50 000 за другого, кое за кого и по несколько миллионов. Бруклин и Манхэттен стоили по 5 миллионов долларов каждый. Темная лошадка тоже оценивался в шестизначную сумму.

Государственный департамент выпустил плакаты с их именами и суммами, совсем как на Диком Западе. Я потратил много времени, просматривая их онлайн, когда они попадали на наши экраны. Некоторые были для служебного польззования, другие были обнародованы. Конечно, они также служили источником гордости для террористов, которые были более чем счастливы увидеть свои имена на плакатах по всему городу. Это были те же самые парни, которых мы преследовали. Разве не было бы здорово, если бы мы получили часть этих денег?

Награды будут повышаться и понижаться с годами в зависимости от разных факторов, например, продолжает ли кто-то убивать или скрывается. Я никогда не понимал, кто отвечал за ведение списков или как определялось ценообразование. Насколько я мог судить, это решали не в спецслужбах и не в Пентагоне.

Выкуп за большие деньги заставил меня не раз задуматься о том, сколько денег я на самом деле заработал. По сравнению с этими наградами я заработал на пакетик с орешками. Однажды поздно вечером, после долгой миссии, я сидел в ящике и производил кое-какие подсчеты на обратной стороне салфетки. Двадцатичасовой рабочий день. 140-часовая рабочая неделя. Что такого рода работа и давление сделали с моим телом и моим разумом. У меня снова были проблемы со сном.

Я быстро набросал несколько цифр в блокноте. Моя зарплата составляла около 6,50 долларов в час — ниже уровня бедности. Смешно. У меня была ведущая роль в ответе Америки на проблему терроризма, на острие копья, и я получал за это меньше, чем продавец в Мак-Дональдсе.

Математика была просто для развлечения, чтобы убить время, когда сон не приходил. Для меня это действительно не имело значения, потому что мне нравилось то, что я делал. Деньги, очевидно, не двигали мной. Это никого из нас не заводило. Миссия выполнена. Это поглощало всю мою жизнь, и в тот момент я бы делал это и бесплатно, несмотря на то, что это сказалось на моем разуме и теле.

Мы отличались от парней из ЦРУ. Люди, выполняющие аналогичную работу по другую сторону забора, получали солидные бонусы, когда находили кого-то. Их работа невольно ассоциировалась с наемными убийцами. Моим друзьям, которые там работали, платили тысячи долларов каждый раз, когда они убивали кого-то выше в своих списках с помощью дрона. Я всегда считал, что это противоречит цели нашего существования: стремиться к целям, служащим общему благу, а не к тем, которые приносят лучшие бонусы.

Информация, поступающая с мест взрывов, поначалу была ограниченной. После взрывов мало что осталось, и я начал беспокоиться, что мы можем никогда не получить зацепку.

В случае с террористом-смертником мы могли бы, по крайней мере, исследовать части тела, а самодельные взрывные устройства оставляли следы — крошечные намеки на то, что произошло и с чего начать охоту. Но после этих взрывов бушевал пожар и казалось, что пламя превратило почти все в зданиях в пепел.

Парень, стоящий за атакой, похоже, точно знал, что делал. Когда наши иракские коллеги опросили агентов по недвижимости о том, кто сдавал квартиры террористам, они ничего не знали. Арендаторы использовали вымышленные имена и заплатили наличными за недвижимость за шесть месяцев вперед. Никаких следов.

Мы боялись, что нам придется забыть об этом и двигаться дальше — пока мы не обнаружили ошибку. Звонок поступил к нам поздно вечером второго дня от наших друзей из посольства США. Бомба в одном из девяти домов на самом деле не взорвалась. Каким-то образом сотовый телефон не привел в действие бомбу, и площадка была в основном закрыта, а сложенные мешки с удобрениями все еще нетронуты. Иракские саперы также вытащили сотовый телефон.

— Позвони им и забери этот телефон, — сказал я. — Надо убедиться, что они с ним не напортачат.

Несколько часов спустя он был наш, и техники разбирали его на части. Это была наша первая зацепка.

Это был совершенно новый черный телефон-раскладушка. Никаких сохраненных номеров. В списке звонков — четыре пропущенных вызова, которые совпали по времени с другими взорвавшимися бомбами. Вероятно, пропущенные вызовы, должны были взорвать бомбу. Итак, у нас был номер «спускового крючка».

Номер мобильного телефона не так уж важен для большинства людей, но он был на вес золота для экспертов «Коробки», которые начали прогонять цифры через свои ноутбуки. Мы могли бы многое с ними сделать, гораздо больше, чем большинство людей представляло. Но наши инструменты и то, как мы их использовали, никогда не будут раскрыты общественности.

Оказалось, что взрывник часто пользовался своим телефоном, и не только для подрыва бомб. Мы не смогли выяснить, кому принадлежал телефон, но специалистам удалось отследить звонки примерно во время взрыва и составить карту сети сообщников убийцы. Одна вещь бросалась в глаза. У большинства были связи с багдадским вали — Темной лошадкой.

Тем не менее, у нас не было ни одного адреса. Все телефоны были выключены.

Прошли дни изнурительного выслеживания. Я вернулся к миссиям против других целей, пока техники продолжали работать над взрывами. Но однажды около полуночи меня разбудил писк пейджера и я вскочил с койки и побежал обратно в «Коробку».

— Что случилось? — спросил я Кейт.

— Мы получили местоположение предполагаемого убийцы, — сказала она, указывая на дом, вокруг которого кружил наш беспилотник. Телефон включился, и его владелец находился там прямо сейчас.

Телефон, с которого был послан сигнал о взрыве, находился в узком здании вдоль тихой улицы, застроенной рядами деревянных домов. Горели несколько уличных фонарей, большинство соседних домов были темными.

Местоположение нашей цели выглядело бодрым: горел свет, наблюдалась активность.

— Этот дом попадался нам раньше? — спросил я Брайана, когда он просматривал старые спутниковые фотографии.

— Да, другая команда убила предыдущего владельца в 2006 году.

— Пришлите мне все, что они получили от этой миссии.

— Погоди, сейчас сделаю.

Информация появилась на моем экране. Не так уж много — только несколько фотографий мертвого парня с места происшествия. Похож на члена старой банды Заркави.

Внезапно из входной двери появился черный силуэт, кажется мужской. Ему навстречу как будто из ниоткуда вынырнули еще двое.

Оператор сенсора увеличил изображение.

— Трое МПВ[26], — сказал он, — Один, похоже, вооружен.

— Курильщик, — сказал Брайан.

Черное свечение сигареты расширилось в высоком разрешении на наших мониторах. Может быть, вышли на перекур. Несколько минут спустя сигарета была брошена на землю, и трое вернулись внутрь.

К этому времени в «Коробку» явились «Морские котики», которые иногда работали с нами. Моя штурмовая команда была на очередном выезде, так что сегодня вечером для нас сыграют «Котики». И им не терпелось выйти на арену.

Между нами и «Морскими котиками» было глубокое соперничество — в основном из-за то, кто круче. Но несмотря на эти игры с тех пор, как началась война с террором, мы стали сплоченнее. Мы работали ближе, обмениваясь тактикой и часто личным составом.

Каждый втайне хотел завоевать честь провести успешную миссию или первыми пойти в важный рейд. Цель уничтожить врагов никуда не девалась, но вдобавок всем хотелось трофеев.

«Котики» пили кофе и жевали протеиновые батончики. Они начали забрасывать меня вопросами. Кто в доме? Что снаружи? Чего мы не видим?

Брайан достал карты маршрутов и вывел их на экраны. Это было довольно просто. Я вкратце выдал им расклад, пока они снаряжались и заряжали оружие. До дома было недалеко, и они отправились на «Хамви».

Обычно мы не гонялись за мобильным телефоном, пока не знали, кто им пользуется. Мы знали, что люди Темной лошадки были профессионалами и опасался, что нас заманивают в ловушку. Они могли включить телефон, зная, что мы придем, и что там нас ждет очередной мешок удобрений с детонатором, подключенным к дешевому телефону. Идти сейчас было определенно рискованно, потому что мы не знали, что нас ждет впереди. Но у нас не было выбора. Время играло против нас.

Дрон кружил вокруг дома, на случай если бы что-то изменилось или пошло не так до прибытия «Котиков». Мы прочесали каждый уголок в тени, каждый угол, высокий и низкий, все, что казалось неуместным. Ничего. Курильщики больше не выходили. Но дом все еще не спал. Там что-то происходило.

— Зулу три, контрольный пункт один, тридцать Майк.

— Роджер.

Прошло тридцати минут, прежде чем «Хамви» с грохотом появились в поле зрения нашего беспилотника. Они были примерно в квартале от цели, и из них выскочили тридцать тюленей. Время разговоров прошло. Каждый знал, что делать.

Вперед себя они послали собаку. Я наблюдал, как она остановилась, учуяв взрывчатку. Командир группы включил мегафон и приказал всем выходить. Казалось, прошла целая вечность, ничего не происходило. Дом был неподвижен, как будто те внутри пытались понять, что делать.

Мы не сводили глаз с крыши. На окрестных улицах начали высыпать соседи. Это может обернуться очень плохо.

Внезапно в черно-белом инфракрасном диапазоне мы заметили трех мужчин на плоской крыше дома.

— Зум на них, — сказал я.

У всех троих были пистолеты, они сбились в кучу, будто пытаясь сделать выбор — драться или сдаваться.

Когда вы видите более двух десятков здоровенных «Котиков» со штурмовыми винтовками, направленными прямо на вас, готовых отправить вас на небеса, решение принять легко. Несколько секунд — и «Котики» залили бы огнем весь дом и крышу, сведя к нулю все шансы целей на выживание.

Лично я надеялся, что они выберут смерть. Я не хотел, чтобы они жили. Если эти ребята несли хотя бы толику ответственности за взрывы, они заслужили немедленный расстрел — здесь и сейчас, на этой самой крыше.

Наконец, они бросили оружие и подняли руки. Они снова разочаровали меня, решив ненадолго продлить свои жалкие жизни. Все было кончено.

Когда операторы позже прочесали дом, они нашли сотни самодельных бомб, удобрения, оружие и минометные мины. Эти суки использовали дом для изготовления небольших взрывных устройств. Они признались, что самодельные бомбы собирались использовать во время предстоящих выборов в Ираке, распределяя их по избирательным участкам, чтобы создать хаос во время нового демократического избирательного процесса.

Их доставили в «Коробку», и прошло совсем немного времени, прежде чем они признались в своих ролях в предыдущих девяти взрывах. Однако ни один из них не упомянул Темную лошадку. Может быть, они до смерти его боялись, а может, просто понятия не имели. В конце концов, это не имело значения.

Несколько дней спустя пришла очередь Темной лошадки совершать ошибку.

— Да вы, бл*дь, издеваетесь?

Мы с Марком сидели на своих рабочих местах, просматривали отчеты, смотрели трансляции с дронов о выполняемой миссии, когда поступила информация о Темной лошадке.

— Что у тебя, что-то не так? — спросил я.

— Я только что получил сообщение о том, что его только что взяли на контрольно-пропускном пункте. Вероятно, снова слухи, — сказал Марк.

Шел март 2010 года. Мы с Марком сначала проигнорировали отчет. Давным-давно было известно, что у Темной лошадки есть брат-близнец, и разведывательные службы и даже другие лидеры террористов в его же сети их постоянно регулярно путали. Вероятно, попался менее прославленный брат, так что на этот раз мы решили, что это просто неверная информация.

Однако, вскоре в «Коробку» с подтверждением ворвался наш агентурист Том.

— Это правда, — заорал он. — Они схватили его!

Меня как будто током прошибло. Таких захватов не бывает. КПП — это рыбацкая сеть на пескарей, не на акул. На тот момент Темная Лошадка был одним из самых разыскиваемых людей в стране. Иракские силовики развесили его фотографии повсюду в Багдаде. Это было на него не похоже. Должно быть, он стал неаккуратным. Может восьмилетняя жизнь в бегах испортила его навыки? Или, возможно, это были просто мы, наше упорство. Мы потратили слишком много времени и ресурсов на то, чтобы выкурить его.

Темная Лошадка не просто был схвачен — он был схвачен живым. Похоже, пока мы были единственным американским подразделением, знавшим, что он в руках иракцев, даже остальные силы коалиции, разбросанные по всей стране, еще не получили известия. Я должен был радоваться этому — он мог бы дать нам так много информации, — но была одна потенциальная загвоздка. Теперь он был в руках иракского эскаадрона смерти, который случайно схватил его на контрольно-пропускном пункте, когда он предъявил поддельное удостоверение личности.

Отряд был сверхсекретной, экстерриториальной ударной силой для охоты на лидеров «Аль-Каиды» и ИГИ, подчиненной лично премьер-министру Нури аль-Малики. Злые языки поговаривали, что Малики не прочь использовать их и против политических соперников. Ни один из тех, кого они взяли? не жил долго.

Я понятия не имел, сможем ли мы вообще добраться до Темной лошадки. Был ли он еще жив? Иракцы легко могли послать нас нахрен и убить его.

Нам нужно было действовать быстро. Я приготовился к жестокому отпору, когда мы снаряжались, запрыгивали в наши бронированные машины и направлялись в город на встречу с иракским генералом, курировавшим отряд.

Со мной поехали Марк, Джейсон и аналитик Том. Том прошел подготовку в ЦРУ и сыграл ключевую роль во многих наших удачных убийствах. Его офис находился прямо за «Коробкой». Он занимался вербовкой источников и добычей от них информации. Он был настолько хорош, насколько это возможно.

Офис генерала находился на другом конце города, в правительственном здании. Мы позвонили заранее, чтобы сообщить ему, что приедем поговорить о Темной лошадке и не ходить вокруг да около, как это принято на Ближнем Востоке. Один из его сотрудников встретил нас у входа и провел внутрь, в комнату с темно-коричневыми диванами и большим дубовым столом. Подали дымящийся чай.

Генерал вел себя так, как будто вообще ничего не знал. Он устроился во главе стола в коричневое кожаное кресло с золотой отделкой. Он казался выше всех нас, как судья в зале суда. От обилия медалей его форма походила на рождественскую елку.

— Я не знаю, о чем вы говорите, у нас его нет, — сказал он, откидываясь на спинку стула с широкой улыбкой, означавший, что он точно знал, о чем мы говорим.

Однако Том в такие игры не играл.

— Послушайте, генерал, — сказал он, перегнувшись через стол. — Люди в этой комнате — лучшие в своем деле. Вы должны понимать, что мы знаем, что делаем.

Напряжение было высоким. Генерал определенно интересовался нами больше, чем когда-либо. Он привык лгать американским строевым командирам, но он никогда не сталкивался с такими парнями, как мы. Он смотрел на нас так, словно прощупывал, производя молчаливые вычисления о том, что делать. У меня возникло ощущение, что он играл с нами. Большую часть разговора вел Том, но я вмешался, когда генерал захотел узнать, понимаем ли мы, кто такой Темная лошадка.

— Что вы знаете о нем? — спросил он.

— Мы отслеживали его годами, — сказал я и перечислил его близких соратников, которых мы недавно либо убили, либо захватили в плен. Я сказал ему, что Темная лошадка, вероятно, был одним из немногих выживших, у кого были контакты с Манхэттеном и Бруклином. — Он мог бы стать ключом к уничтожению всей сети ИГИ.

Генерал просто кивнул, делая вид, что не особо заинтересовался моими словами. Эта игра в кошки-мышки продолжалась больше часа. В какой-то момент он махнул рукой, призывая принести еще чая.

Наконец, Тому надоело.

— Мы знаем, что он у вас, — сказал он. — Мы хотим встретиться с ним. И мы можем кое-что дать вам взамен.

Мы поделились многолетними разведданными о Темной лошадке и пообещали доступ к беспилотникам в будущих совместных миссиях.

Прошло несколько секунд тишины. Я вспомнил, как генерал почесывал подбородок и смотрел на всех нас так, словно собирался сделать крупную ставку в покер. Он повернулся к своему помощнику, который все это время молча стоял позади него, и тихо заговорил с ним по-арабски.

Когда он повернулся к нам, атмосфера в комнате изменилась, напряжение внезапно ушло.

— Хорошо, — сказал он, улыбаясь, как будто это он победил, и мы все теперь были друзьями. — Сегодня вы его увидите.

До сих пор никто в американских государственных структурах не видел Темную лошадку лично, и вот, позже в тот же день я направляюсь на встречу с ним.

Тюрьма находилась примерно в тридцати минутах езды от офиса генерала, спрятанная на окраине старого, неиспользуемого иракского аэропорта, внутри обветшалых зданий, похожих на военные казармы. Наше правительство даже не знало о существовании этого места.

Иракский офицер встретил нас у ворот и проводил внутрь. Со мной были только Том и переводчик — остальные вернулись в «Коробку».

Тюрьма находилась под усиленной охраной, но вы бы и подумать об этом не могли, пока не вошли вовнутрь. Охранники появились из ниоткуда, когда мы вошли в главный двор, еще несколько выглянули из окон одноэтажного здания, возвышающегося над нами. Это было похоже на сцену из старого вестерна: пришлый ковбой заходят в салун, пианист останавливается, и все оборачиваются посмотреть.

Несколько охранников вышли из дверей, когда мы проходили мимо, прикуривали сигареты, курили и жестикулировали в нашу сторону, разговаривая между собой. Было ясно, что американцев сюда никогда не привозили. Это была их версия секретных тюрем ЦРУ, где они прятали заключенных. Те, кого сюда привозили, оставались здесь навсегда.

Мы вошли внутрь, по длинному, тускло освещенному коридору. Иракский офицер ничего не сказал, наши ботинки громко стучали по бетонному полу. Попадавшиеся по дороге двери были заперты — кто его знает, какие преступления творили здесь наши союзники, и они точно не хотели нас в них посвящать. Мы остановились, и иракский офицер обернулся и заговорил с нашим переводчиком.

Я не мог усидеть на месте, меня обуревала тревога. Наконец, офицер сделал знак рукой, и мы пересекли другой двор и вошли в другое здание. Это место представляло собой лабиринт из бетонных полов и стен. Здесь было темнее, сырее и грязнее, и я нутром чувствовал, что мы вступаем в худший вид дома с привидениями.

По пути начали мигать огни, из открытого кондиционера в коридоре на пол капала вода. Повсюду на стенах облупившаяся белая краска, кое где — отпечатки засохшей крови. Полы покрыты грязью и отпечатками грязных ботинок. Из-за одной из дверей доносились крики от боли — там кого-то избивали. Воздух был горячим и затхлым и пах смертью. Крики эхом разносились по коридорам, потом стихли и снова стали слышны только наши шаги.

Казалось, тут держали десятки людей. Офицер, наконец, остановился и открыл дверь. Он кивнул, как бы говоря, вот и все.

Комната была на удивление милой, учитывая, какой ад мы видели по дороге. Она была большой, без окон, со стеклянной стеной, полной старинного оружия, медалей и фотографий с одной стороны. Глубокие кожаные диваны вдоль стены по всей длине. За большим столом из темного дерева сидел другой иракский офицер, который жестом пригласил нас сесть.

Я вытащил брелок со встроенной в него секретной камерой-обскурой и положил на стол рядом с собой. Через нашего переводчика мы переговорили с офицером за столом, представившимся начальником этой базы. В его облике было что-то странно холодное. Однако тогда я не слишком много думал об этом, мне не терпелось встретиться с Темной лошадкой. Мне все еще не верилось, что он действительно был там, что генерал говорил правду и что я собирался встретиться с ним.

Иракские правительственные чиновники, с которыми мы работали на протяжении многих лет, были отъявленными лжецами. Когда вы слушаете разговоры некоторых из них, вы могли бы подумать, что они уже давно выиграли войну и мы можем возвращаться домой. За последнее десятилетие войны я не мог вспомнить ни одного случая, когда иракцы когда-либо захватывали или убивали высокопоставленного террориста без прямой помощи американских вооруженных сил. Так что тот факт, что они самостоятельно поймали такую рыбу, все еще был для меня немного шокирующим. Я в это не верил. Все, о чем я мог думать — это «я собираюсь встретить парня, за которым мы гонялись годами». Пять или десять минут ожидания казались вечностью, на протяжении которой я прокручивал в голове эти годы охоты, ужас, который этот парень причинил миру, семьи, которые он уничтожил, американских солдат, которых он убил, и как, черт возьми, ему удавалось так долго избегать поимки.

Когда Темная лошадка наконец вошел, я щелкнул брелоком, и камера начала запись.

Я ожидал, что он войдет в комнату в наручниках и оранжевом тюремном костюме с вооруженной охраной, как любой заключенный в Соединенных Штатах. В конце концов, этот парень убил тысячи невинных гражданских лиц за эти годы. Но все было совсем не так. Его не сопровождала охрана, и он был одет в уличную одежду — черно-белый спортивный костюм Adidas поверх расстегнутой рубашки с длинным рукавом. Это было странно. Никаких наручников. Казалось, он двигался так, как будто ему было наплевать на весь мир.

Я бросил быстрый взгляд на Тома, сидящего рядом со мной, как бы молча спрашивая его, видит ли он то, что вижу я. Его реакция была такой же, как у меня. «Да вы, бл*дь, издеваетесь?».

Сначала я положил руку на свой «Глок», опасаясь, что он может броситься на меня. Он провел жизнь в убийствах американцев, и не стал бы думать дважды, прежде чем попытаться убить нас. Он тоже был явно удивлен, увидев американцев. Проходя мимо нас, он внимательно огляделся, остановился на секунду, а затем взглянул на иракского офицера за столом, как будто ища указаний относительно того, что делать. Офицер махнул ему рукой, как бы говоря: «Иди вперед и расслабься».

— Привет, — наконец сказал он с улыбкой и сел на диван напротив нас.

У него были черные глаза, черные волосы, густые брови и росли поперек лба. Короткие густые усы слегка загибались вниз. Его волосы были растрепаны, как будто его только что разбудили. Сначала он отводил взгляд от нас, разглядывая то стену, то собственные колени.

Я наблюдал за ним несколько минут, пытаясь поймать его взгляд. У него был нервный тик, когда он проводил пальцем по своим усам.

— Как тебя зовут? — спросил его я.

Он ответил не сразу. Он оглянулся на полковника за столом, ища разрешения говорить. Он не совсем понимал, что происходит. Полковник и он обменялись фразами на арабском, прежде чем он, наконец, ответил:

— Я Манаф аль-Рави.

Мы провели там три часа в тот первый день, и он почти ничего не сказал. Мы не сказали ему наших имен, и он не спрашивал их. Мы вернулись на следующий день и еще на следующий, и он в основном скармливал нам то, что мы уже знали, а он знал, что мы знали. Он издевался над нами.

Только несколько дней спустя он начал открываться и рассказывать о Манхэттене и Бруклине.

Кто знает, почему он начал говорить немного больше. Может быть, он думал, что это выход. Возможно, он слышал крики других заключенных, которых волокли по коридорам. Возможно, он хотел отсрочить свою собственную неизбежную смерть.

— Последний раз я видел их лично в 2006 году, — сказал он. По его словам, он общался с Манхэттеном и Бруклином только письмами через систему курьерской доставки.

В конечном итоге он дал нам базовое понимание курьерской сети. Пока без конкретных деталей, но и это позже стало очень важно. Его письма Манхэттену и Бруклину передавались через людей, которые направлялись на север. Через несколько дней или недель ответ возвращался через ту же систему. Курьеров также регулярно меняли, чтобы сбить службы безопасности со следа.

На минуту я подумал, что они у нас в руках.

— Манхэттен и Бруклин находятся там? На севере?

Он улыбнулся, снова разочаровав меня.

— Я больше ничего не знаю.

Больше он не дал нам о них ничего. Может, он думал, что сказал о лидерах достаточно, чтобы удовлетворить нас. Но иракцы с него не слезали. У них были свои способы задавать вопросы, о которых я предпочитал не знать — было бы время и место для усиленных допросов. Из того, чему я был свидетелем, такого рода давление непосредственно привело к захвату или убийству многочисленных целей высокого уровня. Вскоре он преподнес сюрприз.

— Ты действительно хочешь что-то знать? — сказал он со все той же улыбкой. Это был один из немногих раз, когда он смотрел мне в глаза. Он сказал, что провел четыре отдельные операции, прежде чем его поймали. — Хочешь верь, хочешь нет.

Он скрестил ноги и откинулся на спинку дивана, как будто был в элитном клубе. Он явно был готов умереть за свое дело.

Неожиданно разговорившись, он с радостью описал операции. Он делал широкие жесты руками, демонстрируя взрыв, а наш переводчик быстро перевел нам с арабского. Он улыбался, рассказывая о разрушениях, которые произвел, как серийный убийца, излагающий свой генеральный план. Я мог бы сказать, что он был влюблен в себя, как будто он даже не был в тюрьме, как будто он все еще имел полный контроль над своей разросшейся сетью.

Он рассказал, про план протаранить на самолете иракское правительственное здание, о сотнях маленьких самодельных бомб, которые должны сработать во время предстоящих парламентских выборов, про план атак на четыре разных иностранных посольства в Багдаде.

Он говорил настолько конкретно, чтобы впечатлить меня картиной Большого Кабуууум, но в то же время он опускал любую информацию, которая позволила бы нам остановить атаки. Он хвастался, давая нам понять, с кем мы имеем дело, и что мы ничего не могли поделать.

Другие команды пытались расшифровать то, что он сказал, но вскоре было слишком поздно. Три из четырех нападений в конечном итоге произошли, включая подрывы автомобилей смертников у посольств Египта, Ирана и Сирии, а также резиденции посла Германии. Пострадали сотни людей.

— Видите, — сказал он, когда мы увидели его после нападения. — Я не лгал.

Он еще долгое ничего больше нам не рассказывал.

В течение следующих нескольких недель я продолжал выслеживать другие цели, а Темную лошадку каждый день навещали Том и другие члены команды.

Мы нашли парня, чьи отпечатки пальцев были на взорванном заминированном автомобиле; другого, который собирался начать летную подготовку в Соединенных Штатах; еще двоих, которые распространяли пропагандистские видеоролики ИГИ, демонстрирующие их ужасные нападения на американские войска. Как-то ночью мы убили военного лидера ячейки новой сети, называемой «специальной группой», потом финансового руководителя. Мы огнем и мечом (вернее «Хеллфайром» и автоматом) прошли по ключевым боевикам. Коллективно мы уже вычеркнули восемь из двадцати главных целей в стране из списка, с которого мы начали.

Когда наши следователи начали разговаривать с ними после захвата, большинство прикинулись тупицами.

— О чем ты говоришь? Я не знаю никаких плохих людей, — сказал один.

— Вы взяли не того парня? — сказал другой.

Это было типично. Глотком свежего воздуха среди их вранья была откровенность еще одного пленного — он был командиром среднего звена в ИГИ, скорее солдатом, чем штабистом.

— Сэр, — сказал он с невозмутимым лицом, — я не знаю в этой стране никого, кто не принадлежал бы к «Аль-Каиде».

Затем он рассказал нам все, что знал, и привел нас еще к нескольким.

Был период, когда мы выполняли две или три новые миссии каждую ночь — и все начало налаживаться.

Это был первый раз, когда я почувствовал полный контроль, когда мы могли найти любого, кого хотели, даже начав с самого незначительного кусочка информации. Этот контроль заставил меня почувствовать, что нашу команду невозможно остановить. Я наслаждался каждой минутой. Это был всего лишь вопрос времени, когда мы обнаружили ту единственную важную зацепку, которая привела бы нас прямо к вершине.

В своей голове я наметил, как мы собираемся прокладывать себе путь к Манхэттену и Бруклину. Мы распутывали сеть в Багдаде, одну цель за другой, ночь за ночью. Несмотря на то, что ИГИ пыталась сохранить руководство своей организацией в тайне, я мог бы точно сказать вам, кто какие руководящие должности занимал, даже когда другие члены организации оставались в неведении. Мое ремесло становилось все более и более утонченным, потому что не было ни одного момента, когда я не думал о поступающей информации и о том, как заполнить недостающие пробелы. Я был настолько связан с тем, как функционировала их сеть, что мог бы взять на себя руководство одной из террористических ячеек ИГИ. И когда наша команда убивала или захватывала в плен новичков, мы знали, кто их заменит — еще до того, как они были официально заменены.

Каждый новый клочок информации, каждый допрос, каждая фотография, каждая подсказка из наших источников на местах фокусировала нас на ячейке все четче. Все больше подробностей появлялось на моих компьютерных картах, как одна большая диаграмма генеалогического древа.

Я провел так много времени с дронами, что теперь я знал технологию досконально, как использовать каждую возможность в наших интересах. У меня регулярно было две или три птицы в воздухе и я играл в шахматы с врагом, жонглируя целями.

Я реагировал быстрее. Я производил расчеты без раздумий. Я проникся тактическим терпением. Миссии давали мне опыт и знания. Я мог быстро определить, был ли парень, на которого мы смотрели, невинным гражданским лицом или настоящим врагом, скрывающимся в толпе. Моя команда работала эффективно, зная, что каждый собирался сделать, прежде чем делать это. Иногда мы общались обрывками предложений или парой слов.

Выполнение миссий теперь стало моей второй натурой. Я мог бы рассказать все об этих целях, их жизненных историях и о том, в каких районах они, вероятно, прятались. Раньше мы были шпионами в небе. Теперь казалось, что мы живем с нашими врагами, проникаем в их головы по мере того, как они переживают свои дни. Во многих случаях мне казалось, что я знаю о своих жертвах больше, чем их собственные семьи.

О наших успехах было доложено высшему руководству. Наше начальство сообщило нам, что некоторые из снимков попали в ежедневную сводку президента. Просьбы о помощи по другим целям только усугубили ситуацию. ЦРУ хотело, чтобы мы убили парня на юге. ФБР хотело, чтобы мы проверили, кто перевозит самодельные взрывные устройства, имеющие связи, уходящие корнями к людям в Соединенных Штатах.

В какой-то момент я спал по три часа за ночь, а сигнал с беспилотника на моем телевизоре был чем-то вроде нескончаемого ночника, прогоняющего темноту. Такая же история была с другими товарищами по «Дельте» на севере и западе. Мы все слились воедино и питались друг от друга. Мы разговаривали ночью по видеосвязи и делились зацепками.

— Они в бегах, — сказал Джек однажды ночью. — Все больше и больше парней сворачивают свои операции и перебираются в Сирию.

— Кстиати они убивают своих по малейшему подозрению, потому что у них развилась паранойя по отношению к крысам, — сказал Энди.

— На несколько целей меньше, о которых нам стоит беспокоиться, — сказал я со смехом.

— Мы также только что получили сообщение о том, что лидеры запретили носить наручные часы на собраниях, — продолжил Джек.

— Почему?

— Они думают, что мы подсаживаем туда жучки.

— Больше никаких часов, — сказал я. — Мы в их головах.

— Давайте продолжать оказывать давление, — сказал шеф. — Мы в их домах, и они знают, что больше не могут там жить.

Однажды ночью Джек позвонил со своей базы на севере.

— Эй, чувак, переключи один из своих экранов на мой канал.

— Зацени это, — сказал Джек. — Это военный эмир Мосула прямо там. Он в бегах. Он засмеялся, как бы говоря «… этот парень вот-вот встретится со своим создателем».

— Черт возьми, да, — ответил я.

Цель перепрыгивала с крыши на крышу, его преследовали иракские солдаты. Операторы Джека привлекли иракцев для выполнения этой миссии, и цель сбежала до того, как у них появился шанс схватить его в его доме.

Иракцы работали с нами во многих миссиях. Работали — ну, это было немного преувеличением. Иракцам приходилось все больше и больше участвовать в наших операциях в Багдаде, потому что новый правительственный закон требовал, чтобы в каждой миссии США был по крайней мере один иракец — своего рода маркетинговая кампания по созданию «иракского лица» при нанесении ударов, даже когда иракцы вообще мало что делали. В «Коробки» их конечно не пускали, но они ходили в рейды вместе с операторами. Позже в новостях появлялись сообщения о том, что иракцы несут ответственность за убийство такого-то. Обычно это было преувеличением. Это были наши ребята, и мы просто потащили с собой часть иракских сил для этой поездки. Так было и сейчас.

Эмир убегал, ему удалось увеличить разрыв с иракцами, которые похоже теряли дыхание. Время от времени цель оборачивалась и стреляла по преследователям, что еще больше убавляло их пыл. Он мог бы уйти, если бы не его собственный просчет. Очередная крыша на его пути была слишком низкой, чтобы вскарабкаться на следующую, и слишком высокой, чтобы спрыгнуть на землю. Поэтому он присел за стеной, надеясь спрятаться.

Камера беспилотника неотступно сопровождала его. Я надеваю наушники, чтобы послушать переговоры. Кто-то в «Коробке» Джека передавал по радио точное местоположение его укрытия иракским силам безопасности и теперь медленно пробирались к нему.

Когда беглец заметил их, он принялся палить из пистолета. Иракцы в ответ начали бросать в него гранаты. Взрыв первой ранил его, но он был все еще жив. Я мог видеть, как он спотыкается, все еще пытаясь спрятаться, присел в углу… И рядом с ним упала еще одна. Бум, большое облако дыма… Я наблюдали, как террорист медленно умирал, его тело истекало кровью, пока дрон кружил над крышами.

— Отлично, еще один говнюк из списка, — сказал Джек.

— Да, — сказал я, — спасибо за мою ежедневную дозу канала «Убийство».

Между тем, Темная лошадка продолжал играть в молчанку — и нам нужно было, чтобы это быстро изменилось.

— У меня идея, — сказал однажды вечером Том. — Помнишь брата-близнеца?

За недели допросов мы успели устать от его бахвальства, его постоянной лжи о местонахождении Манхэттена и Бруклина и других командиров ИГИ и о том, где произойдет следующее нападение. Мы попусту теряли время. Мы знали, что он продолжал лгать о том, что ничего не знает, и что он выигрывал дни, чтобы сеть адаптировалась к его захвату.

Том решил, что пришло время привлечь к делу брата-близнеца. Он некоторое время находился под стражей. Том навестил близнеца в его тюрьме и продолжал наведываться в течение нескольких дней, прежде чем тот сдался. Постепенно Том убедил его, что именно действия его брата на протяжении многих лет привели его в тюрьму, и Темная лошадка навлекала позор на их семью — в их культуре честь семьи значила все.

В близнеце, Ахмеде аль-Рави, вспыхнул гнев. Теперь все, что нам было нужно, это создать момент, когда он столкнется лицом к лицу со своим братом, ни один из которых не ожидал увидеть другого под нашей охраной.

Мы перевезли Темную Лошадку в ту же тюрьму, где содержался Ахмед и наблюдали за их разговором на видеоэкране. Они обняли друг друга так, как будто не виделись много лет и, возможно, видятся в последний раз. Оба уже были готовы расколоться, увидев друг друга в таком виде, в наручниках, в оранжевых комбинезонах. Первое объятия быстро прервалось, когда все стало на свои места.

Лицо близнеца исказилось гневом, как будто он разочаровался в своем брате и в том, что он сделал. Все его убийства, наконец, настигли его, Аллах привел его в тюрьму за его грехи. Напряжение в камере накалилось. Ахмед посмотрел на Манафа так, будто месяцами обдумывал, что бы он сказал, если бы у него появился шанс.

Вкратце послание близнеца Темной лошадке сводилось к следующему: американцы знают все, они полностью контролируют ситуацию, и единственное, что сейчас делает Темная лошадка — это мучает свою семью. Близнец призвал его к сотрудничеству в надежде, что может появиться небольшой шанс спасти то, что осталось от его разбитой семьи.

Темная лошадка начал плакать. Он поднес руки к лицу и уставился в землю. Вот тогда мы поняли, что победили его. Близнец был реальной версией совести Темной лошадки. Том сломал его.

Я достаточно насмотрелся на подобные вещи, чтобы знать, что независимо от того, насколько тяжело кому-то приходится, помещение парня в камеру на пару месяцев и представление вида его семьи что-то с ним делают.

Это был поворотный момент, которого мы ждали годами.

Я посетил Темную лошадку несколько дней спустя.

Сейчас он содержался в пустой, выложенной плиткой комнате в нашем комплексе, за «Коробкой» — небольшое изменение обстановки по сравнению с тем потрепанным диваном, на котором мы встречались раньше.

— Привет, — сказал он. Его голос был мягким, едва слышным. Он выглядел как-то меньше, менее уверенным. Одежда свободно висела, лицо выглядело похудевшим. Когда я впервые встретил его, он был высокомерным, все еще безжалостным и шумным, как будто он контролировал ситуацию, даже несмотря на то, что он был под стражей. Теперь он смотрел в основном на холодный пол, как будто знал, что принадлежит нам.

Я достал несколько фотографий целей из файла и разложил их на полу. Он присел на корточки, чтобы посмотреть, а я стоял над ним. Два иракских офицера наблюдали с каждой стороны комнаты. Он казался напуганным, как уличный кот, загнанный в угол. Но, конечно, он понятия не имел, что произойдет дальше — я бы тоже испугался.

Мы сидели с ним часами, и он начал давать нам информацию обо всем и обо всех, кого знал. Больше не было его обычного дерьма. Он знал даже об атаках, которые планировались во время чемпионата мира в Южной Африке в этом году. Мы немедленно передали информацию в ЦРУ.

Одна цель, которую он упомянул, была в нашем списке убийств: новый военный эмир ИГИ на севере. Мы отправили информацию команде Джека, которая разделалась с ним той ночью.

Примерно тогда же Темная лошадка сообщил о тайниках с оружием и взрывчаткой, разбросанных по всему городу, и, что наиболее важно, о том, где скрывались его семь лейтенантов. Это были ребята, которые осуществили взрывы, которыми он хвастался несколько недель назад. Той ночью мы отправили команду, чтобы уничтожить их.

Птицы отправились в каждое из названных мест, и Джейсон приступил к разработке планов атаки: следовало нанести удары по всем семи местам одновременно при поддержке иракского спецназа. Если бы мы не накрыли их разом, эти парни поняли бы, что их ячейки были взломаны, и скрылись.

Было начало апреля, время за полночь. Я помню, что был на ногах почти семьдесят два часа и съел не меньше коробки замороженных хлопьев.

С беспилотниками над головой мы начали прочесывать каждое место в поисках любых признаков оружия, взрывчатки, транспортных средств, всего, что следовало знать боевым группам перед выходом.

Я прокурчивал в голове возможные опасности, когда операторы отправились на дело с нашими новыми иракскими партнерами. Я все еще принимал в расчет, что Темная лошадка мог нас подставить. Вы никогда не можете быть уверенным до конца, не ведет ли задержанный вас в ловушку. И не подставляет ли под «Хеллфайры» и спецназ невинных граждан.

Сейчас я наблюдал, как каждая из наших команд ворвалась в семь домов, вышибая двери зарядами, видел быстрые вспышки света в инфракрасной камере, а затем, через несколько минут, мужчин вывели наружу.

Той ночью мы захватили множество оперативников ИГИ, но один из них был особенно важен — дядя Темной лошадки.

Он был старшим курьером в сети Манхэттена и Бруклина и должен был устроить специальную доставку уже на следующий день.

Дядя был братом его матери. Он изменил все. В тот день наша миссия по уничтожению двух ведущих лидеров ИГИ сдвинулась с мертвой точки.

Иракцы немедленно наложили лапу на такую добычу. Его отвезли в одну из местных камер предварительного заключения и принялись потрошить на предмет информации. Конечно же, под присмотром нескольких моих людей.

Он сидел, ссутулившись, на стуле в пустой бетонной комнате. Дядя был толстым и лысым, с клочковатой бородой, и носил традиционную белую дишдашу. Он сказал, что вся его работа заключалась в том, чтобы доставлять письмо в желтом конверте другому человеку, который затем передаст его кому-то еще, вплоть, как мы надеемся, до Абу Айюба аль-Масри и Абу Умара аль-Багдади — Манхэттена и Бруклина.

Дядя никогда раньше не общался с другими курьерами в цепочке, за исключением человека, которому он передавал письмо каждую неделю. Курьерская цепочка была организована таким образом, что допускала крайнюю разобщенность в случае обрыва любого отдельного звена. Если бы дядя или любой другой курьер в цепочке не появился в условленное время в условленном месте, сеть просто исчезла бы. Все сообщения были бы уничтожены, и на ее месте возникла бы совершенно новая система.

Сначала дядя неохотно работал с нами. Но когда иракцы пригрозили отправить его в сырую подземную тюрьму, где он сгинет без следа, он сдался.

Мы узнали, что курьерская сеть, менялась каждые три месяца, еженедельно доставляла информацию и всегда лично шейхам: Манхэттену и Бруклину.

Дядя предоставил ограниченные подробности об этом, но достаточные, чтобы убедиться, что письмо вот-вот отправится. «Они ожидают меня завтра», — сказал он.

Предполагалось, что он передаст его следующему курьеру в цепочке, спрятав в цветочный горшок. Письмо было предназначено для Манхэттена, но было неясно, скольким другим участникам курьерской цепочки придется передать сообщение и какой уровень проверки оно получит, прежде чем достигнет вершины.

Как бы нам ни хотелось взглянуть на письмо, мы этого не сделали. Оно хранилось запечатанным в желтоватом конверте. Любые признаки вмешательства могут сорвать миссию. Том знал, что мы должны действовать быстро.

— Тогда нам нужно идти, — сказал ему Том.

Его глаза расширились.

— Куда? — он, вероятно, думал, что для него все закончилось.

— Ты возвращаешься.

— Ни за что, я не сумасшедший.

— Ты пойдешь, — сказал Том. — Ты отнесешь письмо следующему парню, как и планировалось. Дядя оглянулся на иракского офицера, который смотрел на него как на покойника.

Таков был наш план: мы отвезли бы дядю на место высадки и попросили бы его передать цветочный горшок с письмом для шейхов, помеченным устройством слежения. Цветочный горшок был таким, каким его всегда доставляли.

Однако у иракского подразделения, с которым мы работали, были другие планы в отношении дяди — они хотели только захватить следующего курьера и крайне скептически смотрели на визуальную разведку IMINT[27] — по сути, использование дрона для отслеживания всей цепочки курьеров вплоть до самого верха. Они этого не понимали.

Переговоры с иракцами всегда были деликатными. Они сопротивлялись, но мы были убедительны. Когда мы заставили их прийти в себя, дядя потел в предчувствии неминуемой пули в затылок. Он продолжал качать головой. Если бы человек, с которым он встречался, почувствовал что-то неуместное, он убил бы его и его семью.

— Я покойник, — сказал он, проводя рукой по своей шее.

— Лучше бы это был Голливуд, — сказал я. Он не понял.

— Просто будь хорошим актером.

Мы постирали его одежду, чтобы избавиться от любых свидетельств того, что он был под стражей, и дали ему мышечные релаксанты, чтобы облегчить его беспокойство. Это не помогло. Но пришло время идти.

Мы посадили дядю в вертолет с Томом и операторами, и они умчались в другое безопасное место, ближе к месту передачи сообщения в городе Самарра.

В тот день команда купила новые цветы и случайный горшок в местном магазине и получила синий грузовик «Бонго», оснащенный нашими геотрекерами. По легенде дядя попал в автомобильную аварию и одолжил чей-то грузовик.

Мы работали всю ночь. Поскольку первоначальное место встречи курьеров находилось далеко от моей зоны ответственности и ближе к охотничьим угодьям Джека, дроны, которые отправлялись из «Коробок» по всему Ираку теперь контролировал он. Когда дядя отправился в путь в 7 утра, мы держали в небе три беспилотника.

Потребовалось некоторое время, чтобы найти место встречи. Дяде было неясно, в какую сторону двигаться, поскольку он шел с севера. Встреча должна была состояться в ближайшее время, и если бы мы ее пропустили, все было бы провалено.

После шквала запросов о направлении движения и инструкций мы, наконец, нашли нужное место. Два седана поддержки, в которых находились иракские силы специального назначения, были уже здесь, инсценировав неполадки автомобилей на обочине дороги. Через несколько минут после прибытия дяди на место мы наблюдали с высоты птичьего полета, как прибыл следующий курьер.

Команда Джейсона стояла в стороне, пока дядя передавал цветочный горшок новому курьеру. Мы внимательно следили за мельчайшими движениями — за тем, как мужчины обнимали друг друга, за манерой передачи груза. Наши три дрона расположились над ними, передавая изображения на стену с телевизорами. В другие дни у нас, возможно, была бы дюжина разных миссий на экранах. Сегодня это было главное событие на всех мониторах.

Я помнил, как беспокоился, что дядя может подать сигнал тревоги, и мы внимательно следили за любыми признаками этого, но обмен был произведен без инцидентов, и теперь мы следовали за вторым курьером, которого мы прозвали Чарли.

Казалось, теперь у нас все в порядке, но именно в тот момент, когда воникает такое ощущение, легче всего внезапно потерять контроль над операцией.

Мы следили за парнем, который не знал, что за ним следят, но видели его, только с птиц. Конечно, устройства слежения чего-то стоили — до определенного момента. Но враг мог менять машины, цветочные горшки и все остальное, и это было бы почти незаметно.

«Предаторы» были технологическим чудом, но они все еще оставались всего лишь техникой, и я знал, что в любую секунду что-то может пойти не так. Камера может выйти из строя без причины, или крылья дрона могут обледенеть из-за низких температур, что вынудит его вернуться на базу. Подобная миссия привнесла стресс в высокое разрешение. Одно неверное движение или технологическая ошибка, и все наши усилия будут сведены на нет.

Мы следовали за Чарли, когда он ехал на север по главному шоссе, дальше в пустыню. Вокруг бродили козы и овцы. Подобная миссия может продолжаться часами. Время имеет тенденцию замедляться, и вы теряете счет часам. Но, по крайней мере, на этом этапе Чарли ехал всего около тридцати минут, прежде чем съехать на обочину.

Навстречу ехала другая машина.

«Сосредоточиться на этом», — прошло сообщение в чате.

«Роджер».

Еще один запутанный перекресток. Сколько бы людей там ни было, и куда бы они оттуда ни направились, факт оставался фактом: наших дронов хватает для слежения только за тремя целями. Не больше.

В «Коробке» повисла тягостная тишина. Я затаил дыхание, когда на сцене развернулось действие.

Вторая машина — белый внедорожник — остановился рядом. Водитель вышел, они с Чарли поздоровались, новенький подарил Чарли шину, а Чарли, в свою очередь, отдал ему цветочный горшок.

Мы регистрировали каждое действие обоих, а также подробную информацию о местоположении и времени, как для последующего просмотра, так и для записи, если в какой-нибудь другой операции нам снова понадобится вернуться.

Как только они обменялись, новенький забрался обратно в свой грузовик и направился на север по шоссе. Мы присвоили ему кличку «Наша прелесть», или просто «НП» в радиопереговорах.

Чарли направился обратно на юг по шоссе в сторону Дяди. Как только он вернулся на первоначальное место встречи, его взяло иракское подразделение поддержки. Они вдруг начало отчаянно звать на помощь, утверждая, что за ними следят вооруженные боевики. Это оказалось неправдой — просто паранойя.

Мы должны были поддерживать видимость того, что вокруг все спокойно, поскольку новости имеют свойство распространяться быстро, и любой видимый всплеск активности может привести к тому, что по цепи слухи каким-то образом пойдут по цепочке.

Позаботившись о Чарли, сопровождавший его «Предатор» отделился и присоединился к операции, следуя за НП, который продолжил движение дальше на север.

Мы предполагали — возможно, выдавая желаемое за действительное, — что НП был последним звеном цепи. Тем, которые приведут нас к двум самым разыскиваемым людям в мире.

НП разъезжал по округе несколько часов. Он останавливался в разных домах и магазинах, потом отправился в центр пустыни, а затем вернулся в маленькие деревни.

Мы отмечали каждое место, где он останавливался. Эти объекты — особенно любые дома — позже станут объектами ударов. Все это время камеры беспилотников делали сотни фотографий каждого местоположения, внося их в каталог вместе с каждой точкой GPS-навигации — улицами, кварталами, мечетями. Сложность специальных операций возросла экспоненциально, отчасти потому, что мы буквально составляли карту земли.

Во второй половине дня НП отвез свое белое «Бонго» в автосалон, где уже стояло три или четыре десятка точно таких же. Оказалось, что НП подумал, что что-то случилось, и пытался заменить машину. К счастью для нас, дилер отказался брать его машину, и курьер завис.

Это был провал. НП должен был прерывать доставку, если бы заподозрил, что за ним следят — и, очевидно, он таки заподозрил. Не более чем через час мы увидели, как он выбросил из своего окна в пустыню большой предмет — цветочный горшок с сообщением.

«Что-то не так», — написал я Джеку во внутренний чат.

«То, что он делает, не имеет смысла. Он продолжает останавливаться в случайных местах, а теперь просто выбросил растение в окно. Птицы не слишком низко летают?»

«Низковато. Но если поднять их хоть немного выше, все закроют облака».

«Черт возьми, все же это хороший знак. Это значит, что он замышляет что-то недоброе.»

«Да, ты прав», — ответил Джек.

НП продолжал ехать. Но вскоре погода начала меняться. В небе сгущались тучи. Темный, бурлящий океан.

«Это нехорошо», — сказал я Джеку, когда наши птицы направились прямо в шторм.

Мы все уставились на мониторы, как будто это могло разогнать облака. Достаточно скоро облака затемнили камеры, и одно из крыльев «Предатора» начало покрываться льдом. Дрон пришлось вернуть на базу пока он не рухнул.

Прошло еще десять минут, а затем НП исчез. Куда, черт возьми, он делся? Ни один из дронов его не видел.

У меня внутри все оборвалось, когда я уставился на теперь уже полностью почерневшие экраны телевизоров. Камеры просто транслировали сплошную пелену облаков. Никакого «Бонго». Никакого НП.

Все были в шоке.

Кто-то материл экраны, как будто судьба каким-то образом была не на нашей стороне. Шансы сложились против нас. Почему сейчас?

Наши линии внутреннего чата были переполнены новыми предложениями, как восстановить обзор.

Если мы потеряли НП это означало непредвиденные обстоятельства. Операторы готовились выдвигаться со своей базы в пустыню за предыдущим курьером, Чарли — может от него удастся получить какие-то зацепки, куда направляется НП.

У картографического аналитика, работающего на севере и поддерживающего миссию, появилась идея. Он начал вычислять, где может оказаться «Бонго», если и когда облака рассеются, основываясь на скорости грузовика в его последней известной точке в сочетании со скоростью дрона.

Как только координаты были получены, датчик тепловизионной камеры птицы был направлен туда — и мы надеялись на лучшее. Прошло еще пять минут, которые показались мне часами.

Где он? Все, что мы сделали до сих пор, может пойти прахом. Погода быстро менялась и мы могли видеть небольшие прорехи в облаках, как размытый кабельный канал, разрывающийся между кристальной четкостью и черно-серыми линиями.

Последовавшие секунды казались вечностью.

Как будто кто-то услышал наши молитвы, потому что внезапно «Бонго» снова появился на экране. Брайан чуть не рухнул прямо передо мной от облегчения. Мы сделали ставку и она сыграла. Нам повезло.

На своей базе глубоко в пустыне, за много миль от «Коробки», операторы были готовы к работе. Джейсон и его люди были одеты в броню, вооружены до зубов и внимательно следили за трансляциями дронов в прямом эфире, их «Блэк Хоки» стояли наготове.

День сменился ночью, и вскоре НП свернул на пустынную дорогу, направляясь все дальше в никуда. Было ли это его конечным пунктом назначения? Высшее руководство в нашем вышестоящем штабе теперь было настроено на каналы беспилотников, как и самые старшие командиры в Вашингтоне и в разных зонах боевых действий. Канал «Убийство» — так, мы назвали передачу с дронов.

Хотя мы не знали наверняка, куда направляется НП, в воздухе витало напряжение — пять лет охоты подходили к концу. То, что происходило сейчас, могло привести к одному из самых важных открытий за последние годы.

Дорога была прямой как бритва и в конечном итоге привела к небольшой хижине. На многие мили вокруг ничего не было. На экране я мог видеть нескольких животных. Козлы.

«Увеличение единица», — сказал Джек оператору камеры. Он хотел увидеть хижину, и вот оно: тепловые признаки тела, маленькие черные призраки, просачивающиеся из северной стороны темного здания. Насколько я мог судить, вокруг не было охранников с оружием или чего-то еще.

«Что ты думаешь? Это могут быть они?» — написал в чат Джек.

«Ну, если бы я был в бегах, то именно там бы я и был — у черта на куличках», — ответил я.

НП остановился и вылез из «Бонго». Но затем он сделал кое-что, от чего всем вдруг стало не по себе. Вместо того, чтобы сразу войти в лагерь, он отошел на несколько сотен футов в пустыню и посмотрел вверх. Мы могли видеть, как он пристально смотрит в черное ночное небо. Как будто он что-то услышал. Он искал нас?

НП вошел в хижину. Минут через тридцать стало ясно, что до утра он никуда больше выходить не собирается. Джейсон приказал операторам приготовиться. Они были готовы вылетать в течение часа.

Когда беспилотник сканировал хижину, мы не могли быть уверены, сколько там было людей, но если это место расположения Манхэттена и Бруклина, то, по крайней мере, некоторые из них должны были быть хорошо вооружены и не дали бы взять себя живыми.

Брайан сразу же начал работать над планом хижины и картой прилегающей местности. Все были максимально сосредоточенны, как будто от этого момента зависели наши жизни. Только реплики по радио прерывали долгие секунды рабочей тишины.

Командир, контролировавший операцию, в конечном счете принял решение не бомбить объект. Это должен был быть рейд спецназа. Было просто невозможно узнать, кто именно был в хижине, и мы не хотели уничтожать дом, в котором могло быть полно женщин и детей, а Манхэттена и Бруклина могло не быть.

Но рейд связан с человеческим риском с нашей стороны. Всякий раз, когда отправлялась рейдовая команда, было понимание, что цель стоила риска.

Операторы всегда полагались на мою команду, так же как я полагался на них, чтобы завершить миссию на земле. Мы все были братьями в этом.

Я вспомнил оператора, который вернулся с задания весь в крови и спросил меня, кого он только что убил.

Пока команда снаряжалась и планировала маршрут полета, они также внимательно изучили планировку хижины: две или три комнаты, навес для машины сбоку, под которым припаркован «Бонго», вокруг строения — глинобитная стена под два метра.

Операторам раздали колоды карт с фотографиями всех разыскиваемых целей — кто знает, кто из них мог оказаться здесь? Я также поговорил по телефону с Джейсоном и повторил ему все, что мы знали по Манхэттену и Бруклину.

— Эти парни носят жилеты смертников, как мы носим носки, — сказал я ему. — Если они там, скорее всего, они не выйдут живыми.

Вдоль маршрута НП было семь отдельных домов, в которых он останавливался во время поездки по пустыне. Все подверглись бы налету почти одновременно. Лидеры могут быть в любом из них.

Учитывая количество локаций и расстояние между ними, операция была слишком масштабной, чтобы наша команда могла провести ее в одиночку, поэтому Джейсон решил нанести удар по главному дому курьеров и привлечь армейских рейнджеров для удара по остальным шести локациям.

Первоначальный план Джейсона был прост. Вертолеты зависали прямо над крышей главной мишени, ребята спускались по веревкам и штурмовали место.

— Все готово, — сказал я. — Желаю удачи.

— Увидимся, когда вернемся.

Погода снова начала портиться. По небу плывет все больше грозовых облаков, резкие ветры раздувают песок, из-за чего видимость портится.

Когда «Блэк Хоки» поднялись в воздух в 2 часа ночи, три «Предатора» кружили над комплексом, наблюдая за пустой пустыней в поисках засады. Экстремально сильный ветер в сочетании с пылью сделал видимость для команды Джейсона практически нулевой — опасные условия для пилотирования вертолетов, даже для лучших пилотов в мире. Но команда пробивалась через это в любом случае. Теперь пути назад не было. Это была единственная возможность, которую мы не могли позволить себе упускать.

И затем пришло известие о трагедии. Когда наши вертолеты начали снижение над главным объектом, по радио прозвучал срочный вызов: «Орел падает, орел падает». Вертолет с командой рейнджеров потерпел крушение по пути к одной из курьерских точек. Порыв ветра вывел его из равновесия, и его винты, вращаясь, унесло в пустыню.

Я немедленно перенаправил один из дронов с главного дома на место крушения.

Вскоре обломки вертолета предстали в черно-белом виде на наших телевизорах в совершенно ужасном виде. Вертолет лежал на боку и горел, половина рейнджеров пыталась выстроить вокруг него оборону и вытащить раненых.

По радио немедленно последовали другие плохие новости: «один дружественный 200-й». Погиб один рейнджер.

— Роджер, приготовьтесь к эвакуации.

На помощь им перенаправили другой вертолет.

Джейсон, теперь командир на земле, принял решение продолжать. Для погибшего больше ничего нельзя было сделать, и не было времени замедляться. Это трудно признать, но миссия всегда была на первом месте, несмотря ни на что. С того момента, как мы записались в подразделение, это сообщение было выжжено в наших головах — цель превыше всего остального, даже когда ваш друг мертв. Все мы научились разделять этому пониманию, и оно будет преследовать меня еще долго.

Вернувшись к главному объекту, я наблюдал, как наша команда высыпала из «Хоков». Теперь беспилотник освещал целевой дом, чтобы убедиться, что они видят его точное местоположение через очки ночного видения.

Я наблюдал, как они вошли. Мы все ожидали стрельбы, взрывов. Но, как ни странно, не было никакого противодействия вообще. Они вошли прямо и провели полный осмотр.

— Мы взяли НП, никаких признаков лидеров, — сообщил Джейсон. Они обнаружили двух детей и женщину. — Порожняк.

Ты, должно быть, бл*дь, издеваешься надо мной. Где, бл*дь, Манхэттен и Бруклин?

Ребята на земле нажали на НП, но он был непокорным. Он скорее умрет, чем скажет им что-нибудь.

После первоначальной зачистки Джейсон и часть его команды забрались обратно в вертолеты и отправились помогать рейнджерам в охране остальных объектов.

С задержанными — НП, двумя детьми и женщиной вне дома — остались четверо операторов.

Но в этой женщине было что-то странное.

Одному из операторов на земле она показалась знакомой, как будто он видел ее раньше. Команда сделала ее фотографию и отправила в «Коробку». Мы прогнали ее по нашей базе данных и…

Все разведчики уткнулись в компьютеры. Мы смотрели семейные фото, которые мы собрали за годы работы с этими двумя целями.

Да, она выглядела как жена Манхэттена.

Джейсон и его команда поспешили обратно на базу. Он приказал заодно захватить и курьера Чарли — у него могут быть ответы на некоторые вопросы.

Когда курьер прибыл, он явно узнал резиденцию. Выйдя из вертолета он мгновенно занервничал, заметно дрожа, поправляя свою кафию, чтобы скрыть лицо.

Пятеро операторов набросились на него, и вскоре Чарли, откашлявшись, признался, что, как он слышал, существует секретная нора, в которой иногда прячется Манхэттен, и что НП однажды сказал ему, что купил особый вид унитаза, специально для того, чтобы прикрыть вход в нору.

Затем Джейсон подошел к двери и вывел предполагаемую жену Манхэттена. Он спросил Чарли, узнает ли тот ее. Тот признался, что знает ее в лицо, но не знает, кто она.

Операторы начали потрошить женщину. Они спросили о ее муже и сказали ей, что, по их мнению, он прячется в норе.

— Ты знаешь об этой норе, не так ли? Если он не выйдет, он умрет.

Она пожала плечами, как будто мы говорили о погоде. Она сказала, что ее муж был в Багдаде и что, если там и была нора, она об этом не знала. Команда еще больше надавила, после чего она ответила:

— Если он там, то вам придется его убить.

Джейсон связался по рации со штабом.

— Виски-01, это Браво-04.

— Роджер.

— Она сказала, что он никогда не выйдет живым. Мы думаем, что он прячется здесь.

Он не собирался возвращаться в дом без подкреплений. Нужно было окружить все для гарантии, что никто не сбежит. Никто не мог сказать, насколько велика нора и сколько народу в ней прячется.

— Верните мою команду, — срочно передал он по радио.

Теперь это место было бомбой замедленного действия. Операторы стояли вокруг дома с направленными на него стволами, не зная, чего ожидать. Я следил за домом, который был неподвижен, как и пустыня вокруг. Другие повстанцы могут появиться в любой момент. Кто знает, не подняли ли люди в яме какую-нибудь тревогу.

Прошло долгих тридцать минут, прежде чем появились остальные ребята. Пока детей и мать уводили подальше, операторы ввели в дом курьера Чарли.

Внутри стояла мертвая тишина, как в пустыне. Но в ванной Чарли очень разволновался, как будто все это теперь имело смысл. Он указал на туалет — убежище.

— Вот, — сказал он.

Это было особенно забавно, потому что туалет был полностью исправен, и один из наших парней посрал в него во время первой зачистки, несколькими часами ранее.

Находясь сейчас в доме, команда обсудила несколько вариантов действий, включая установку большого заряда на унитаз или бросание в него термобарической гранаты. В конце концов они остановились на гранате M67, чтобы убедиться, что она войдет в отверстие, причинив максимально возможный ущерб тому, кто был внутри, без разрушения помещения.

Это не заняло много времени.

Бросая гранату в люк, один из операторов крикнул:

— Счастливого Рождества, ублюдки!

После взрыва со стороны туалета раздались приглушенные выстрелы. Все укрылись. Они были там.

Медленно отступая, операторы открыли огонь по дому, а я следил за сквиртунами.

Как раз в этот момент жена Манхэттена вырвалась из рук солдат и попыталась бежать к дому — самоубийство под перекрестным огнем. Но другой солдат вовремя схватил ее и уложил на землю.

С наших птичек перестрелка выглядела как вспышки черноты в ночи, как стаи цикад в темной пустыне. Как ни странно, но даже спустя годы занятий этим, я все еще нахожу это прекрасным с высоты 16 000 футов — снимки светло-черного цвета на фоне еще более черной ночи в пустыне.

Дым от гранаты рассеялся, и огонь усилился. Немного отступив, операторы сосредоточили огонь на двери, но по крайней мере один человек из дыры выбрался наружу и теперь пытался проложить себе путь в комнату рядом с ванной. Еще двое вышли и начали стрелять очередями, двигаясь по дому.

Я беспокоился за бойцов, но в то же время испытывал облегчение-перестрелка означала, что мы пришли по адресу.

Это длилось недолго. Один из наших парней бросил еще одну гранату в дом, где был окружен враг. Примерно через три секунды прогремели два других мощных взрыва. Жилеты смертников. С беспилотника я мог видеть, как вся хижина рухнула внутрь почти мгновенно.

Стрельба прекратилась, и прошло около пятнадцати минут, в течение которых ничего не происходило. Штурмовая группа медленно двинулась обратно в хижину, их оружие было направлено вперед. Из отверстия в туалете доносились стонущие звуки.

Один парень подсветил лазером в отверстие и крикнул, получив в ответ стоны. Несколько мгновений спустя снова воцарилась тишина: стонущий умер.

Когда битва закончилась, тишина сохранялась, и ночные звуки пустыни вернулись. Яму расчистили от обломков, и обнаружился один из самых больших сюрпризов миссии.

Четверо мужчин были найдены мертвыми: среди них были Манхэттен и Бруклин. Неподходящую ночь они решили провести вместе. У обоих взорвались жилеты. Вместе с Бруклином был его двенадцатилетний сын, который погиб, когда взорвался его отец. Четвертым мертвецом был старший оперативник ИГИ, которого достала брошенная в яму гранату.

Позже, когда тело этого последнего доставили на нашу главную базу, врачи обнаружили боевую гранату, застрявшую у него под мышкой в результате взрыва. Им пришлось вызвать команду по обезвреживанию взрывоопасных предметов.

Наконец Джейсон, находившийся в нескольких милях отсюда, запечатал ночь:

— Джекпот, Манхэттен и Бруклин 200.

Сначала я не знал, что сказать. Я не мог подобрать слов. Я отвернулся от экранов и посмотрел на Марка. Он был одним из первых парней, которых я встретил, и он, Билл и Джек обучали меня с самого начала. Он одобрительно кивнул.

Лиза, одна из девушек Розовой мафии, запрыгнула мне на спину, обвив меня руками и ногами. Это был один из первых случаев, когда я увидел, как зал забыл и о профессионализме и о хладнокровии.

Было трудно не праздновать этот момент. Мы только что были частью, возможно, самого разрушительного удара по сети с начала войны, и все в мире узнают об этом, как только это попадет в прессу на следующий день.

Бруклин, в частности, в значительной степени рассматривался ИГИЛ как первоначальный основатель и по сей день все еще прославляется как первоначальный лидер, его фотография регулярно рассылается в пропаганде. Мы только что убили его. Когда позже мы показали фотографию его трупа Темной лошадке, он рухнул на холодный цементный пол в своей камере предварительного заключения и просто попросил Коран, сжимая его, покачиваясь взад-вперед на земле. Все было кончено, и он знал это.

Но любые празднования, какими бы они ни были, были недолгими. Это были не олимпийские игры. Это была война. Все, о чем заботился любой из нас, — это следующая цель, а не вечеринка напоследок.

Пройдет несколько дней, прежде чем штурмовая группа вернется на базу. Они часами разбирали обломки и собирали все, что осталось: документы, ноутбуки, ДНК и идентифицируемые части тела. Как только все будет собрано, оно будет отправлено обратно на другое секретное место для анализа другими. А затем следовали недели, а иногда и месяцы допросов, и вся новая информация — недавно найденные партнеры, конспиративные квартиры, денежные потоки — складировалась в наши файлы.

Я отправил дроны домой.

Я не устал, поэтому направился в душ. Я воняю, не принимал его, наверное, неделями. У нас был специально отведенный трейлер с десятью кабинками, раковинами и зеркалами для бритья. Было, наверное, часа четыре утра, и я был предоставлен самому себе, включил горячую воду и долго стоял под струей пара, просто наслаждаясь кратковременным спокойствием. Наверное, это был лучший душ, который я когда-либо принимал. Это было похоже на то, как вода смывала годы беспокойства, усталости, все эмоции от охоты на этих парней.

Той ночью я спал лучше, чем все последние месяцы. Мне это было нужно. Конечно, никогда не выспишься достаточно долго — пейджер начал жужжать еще до восхода солнца. На линии был штаб.

Штаб созвал срочное совещание в течение нескольких часов после уничтожения Манхэттен и Бруклин. К телеконференции подключились все подразделения. Может нам хотят дать отгул за убийство самых разыскиваемых людей?

Пока остальные участники включались в конференцию, мы с командой сгрудились вокруг длинного стола. Это должно быть важно, если они решили собрать нас всех вместе.

Прошлая ночь принесла много взлетов и падений, по моим венам тек и кайф от смерти Манхэттена и Бруклина и горечь от гибели рейнджера в вертолете. Я никогда не чувствовал себя таким уставшим. Болели все кости, я чувствовал себя так, словно таскал на шее пятидесятифунтовый груз.

Я допивал вторую банку энергетика, когда подключился старший командир. Не было ни приветствия, ни поздравлений за прошлую ночь. Он сразу перешел к делу.

— Нам нужно держать их сеть в напряжении, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы уничтожили все цели, за которыми вы следили, каждую цель, которую вы откладывали на потом, всех мелких рыбешек, даже если их немного.

На этом этапе мы уничтожили двенадцать из двадцати в нашем первоначальном списке лидеров.

Я посмотрел на Марка. Мы оба знали, что это значит. У меня сжалось в груди.

Командир только что спустил нас с цепи. После гибели Бруклина и Манхэттена самая опасная террористическая сеть в мире обезглавлена и распадается — и нам нужно было продолжать в том же духе. Нам говорили поставить их на грань вымирания.

Я придвинулась ближе к столу, сжимая энергетик. От вентилятора не было толка, воздух казался горячее, чем когда-либо, насыщенным вонью слишком большого количества тел.

— Скажите, что у нас есть, — сказал командир.

Мы обратились к разным руководителям разведки по всей стране, каждый из которых обсуждал, кто остался, кого можно убрать.

Джек был первым.

— Сэр, у меня есть двое, с которыми мы можем продолжить.

— Сегодня вечером?

— Роджер.

— У нас есть несколько, по которым мы также можем немедленно принять меры в нашей зоне, — сказал Трэвис, руководитель группы на севере.

— Сэр, у меня есть одна большая цель и куча парней более низкого уровня, у которых мы сидим на хвосте, — добавил я.

Встреча прошла быстро и по существу. Я чувствовал предвкушение грядущих событий, как будто из гранаты только что вынули чеку. Сейчас не было времени думать. Наша командировка подходила к концу, и США выводили войска из Ирака. Пришло время заканчивать дела.

Командир придвинулся вплотную к экрану. Его лицо расплылось, он был слишком близко к камере.

— Крушите все, — сказал он перед тем, как отключиться. — Мы идем.

В тот же день началась наша миссия по сокрушению всего и вся. Я отправил три беспилотника, а операторы начали выходить на улицы.

Мы вытащили одного парня из такси, полного ошеломленных людей, в центре Багдада, когда он направлялся на работу. Мы поймали другого, когда он покидал рынок, где распространял пропагандистские видеоролики. Другой прятался дома. Наши удары были все более наглыми, иногда мы посылали им сообщения средь бела дня. Мы хотели, чтобы сеть знала, что наши руки развязаны.

На нескольких экранах одновременно разыгрывалось более десятка миссий — некоторые дроны наблюдали за целями, другие — за захватом и убийствами. Командный центр был в полном составе, все были готовы прийти на помощь.

Это было так, как если бы псов войны выпустили на свободу. Каждая станция выполняла свои собственные миссии. Ночь за ночью. Иногда два или три одновременно. Больше никакого терпения или выкручивания рук сверху. Чем больше миссий, тем неустойчивей становилась сеть. Мы внимательно изучили наш список, всех, на кого у нас были зацепки. В тот первый день наши команды уничтожили восемь целей. К концу недели мы собрали более чем вдвое больше.

Мы даже попросили ВВС снять ракеты «Хеллфайр» с наших дронов, чтобы они не так сильно утяжеляли самолет. Это дало каждой птице дополнительные несколько часов в небе для охоты. Больше дронов было доставлено с других полей сражений для поддержки наших команд. Мы разместили их друг на друге в небе, накрыв крупные города по всей стране.

Схватка привела к нашему последнему крупному удару, который также стал последним крупным провалом.

Однажды ночью мы преследовали цель на старой белой «Тойоте Королла» по городу, когда я решил, что пришло время его убрать.

У нас не было времени продолжать следить за ним, потому что нам предстояли более важные миссии. Парень был мелким эмиром в сети — низко на тотемном столбе террора — и скрывался в южном пригороде Багдада. У меня не было фотографии, и я даже мало что знал о том, как он выглядел. Вместо этого у меня был только один источник, который привел нас к белой «Королле» и, в конечном счете, к глинобитному дому.

Когда беспилотник кружил над головой, я нутром почувствовал, что что-то не так, но я не прислушивался к этому. Я наблюдал, как мужчина вышел из своей машины и зашел в хижину. Деревня находилась далеко за пределами Багдада и состояла из скопления хижин, все они были погружены в полную темноту.

Вскоре после этого я наблюдал, как появилась команда «Котиков». Операторы нашей команды были отозваны на другую миссию. Мы подумали, что это будет быстрый и легкий рейд — вход и выход за несколько минут, — и мы наблюдали, как они приступают к работе.

Надев очки ночного видения, они выбрались из машин и рассредоточились, оцепив внешний периметр деревни. Вот тут-то все и пошло не так. Когда они приблизились, из одной из других хижин вышел парень и начал стрелять в их направлении. «Котики» убили его почти мгновенно.

— Контакт, — прокричал по радио командир, показывая, что по ним открыли огонь.

Затем они с молниеносной скоростью направились к хижине реальной цели. Мы ожидали продолжения стрельбы, но командир через несколько секунд вышел на связь с тревожными новостями: «Порожняк».

Они проверили его удостоверение личности, забрали всю информацию с его мобильного телефона и поговорили с другими жителями деревни. Человек, за которым мы следили, был обычным парнем. Никаких свидетельств его участия в сети.

Мой желудок вывернулся наружу. Это была худшая фраза, которую можно было услышать в моем положении. По сути, это был еще один способ сказать:

— Ты облажался, разведка.

Что еще хуже, человек, который вышел из своей хижины и стал стрелять тоже был гражданским. У него была семья, и он просто защищал свой дом, решив, что пришли за его женой и детьми. Теперь он был мертв.

Нам следовало потратить больше времени на подтверждение цели. Но у нас не было времени. Сеть быстро менялась, новые, неизвестные люди заменяли парней, которых мы убили. Было много вещей, которые мы должны были сделать по-другому. Но мы изо всех сил пытались все уладить.

Хотя в тот момент я не особо задумывался о его смерти. Случались ошибки, и мы считали это сопутствующим ущербом. Особенность убийств, связанных с беспилотниками, в том, что в операции участвует много людей, и легко дистанцироваться от любой ошибки. «Морской котик», застреливший парня, мог бы сказать: «Ну, парень из разведки отправил нас туда, так что это его вина». И я мог бы сказать: «Ну, я не нажимал на курок». То же самое с ударом «Хеллфайра». Таковы новые реалии сетевых войн. У успеха всегда тысяча отцов, а поражение всегда сирота.

Но правда была в том, что я не мог избежать этого тогда и не могу избежать этого сейчас: Его смерти не должно было произойти. И я несу за это ответственность.

В каждом туре всегда была одна неуловимая цель. Кто-то, за кем мы гонялись, но он каким-то образом продолжал ускользать. У каждой команды был свой заклятый враг. Для меня летом 2010 года таким был человек, которого мы звали Абу Дуа.

Мы месяцами охотились на Абу Дуа, давили на источники и пленных, запускали в небо все больше беспилотников. Возможно, это была удача. Он бы, наверное, сказал, что Аллах воздал ему за все его праведные массовые убийства.

Весной 2010 года Абу Дуа был одним из самых разыскиваемых людей в нашем тайном мире — на вершине нашего списка целей, — но общественность о нем вряд ли слышала.

Абу Дуа имел связи со всей верхушкой ИГИ, была у него и своя вотчина. Среди тысяч последователей с промытыми мозгами он был известен как Вали из Валиса, титул, обычно предназначенный для трех высших рангов в более широкой иерархии сети. Где-то через месяц после того, как мы убили Манхэттена и Бруклина, до нас стали доходить слухи о том, что он идет к власти. Вскоре он ее добился.

Он не только захватил сеть ИГИ, но и помог им в конечном итоге стать ИГИЛ, превратившись в еще более кровожадное и извращенное ответвление, поглотившее части Сирии и Ирака в 2014 году. Вероятно, он был самым умным террористом, на которого я когда-либо охотился.

Большинство людей знают его в эти дни как самого разыскиваемого террориста в мире: Абу Бакр аль-Багдади, лидер ИГИЛ.

Правительство США назначило награду в 10 миллионов долларов за его голову.

Он не знал меня, но он определенно знал мою работу. В ходе моей командировки наша команда провела более тридцати двух рейдов, целью которых было его обнаружение. Большинство из них преследовали ниточки, ведущие к его местонахождению, или захватывали людей из его ближайшего окружения, пытаясь затянуть петлю на его шее. Ему пришлось увидеть, как некоторых из самых близких людей из его внутреннего круга, людей, с которыми он встречался каждый день, убивали рядом с ним. Мы получали известие, что он бегал с какой-нибудь нашей целью, исполняя свои ежедневные террористические обязанности, встречал ее на заправке или где-нибудь на конспиративной квартире, затем, бум, другой парень с ним внезапно исчезает, захвачен нами или убит. Представьте, что все члены вашего круга друзей и семьи, с которыми вы всегда встречались в одно и то же время каждую неделю, постепенно исчезают один за другим в течение пары месяцев. Его сплоченная группа самых жестоких животных в сети медленно исчезает вокруг него. Я загнал его в подполье и был ближе к прекращению его правления, чем кто-либо другой. Но мы всегда были всего на шаг позади него.

Было много причин, по которым он, вероятно, ускользнул из рук нашей команды. Он, несомненно, умел прятаться лучше, чем любой другой в нашем списке. Его служба безопасности операций была лучшей в этом бизнесе. Он был параноиком, думая, что мы приближаемся. Он был где-то, а затем бесследно исчезал. Он знал, одна маленькая оплошность — и он у нас в руках. Без сомнения, наша команда сделала из него помешанного на безопасности психопата, каким он стал сегодня. Паранойя сохранила ему жизнь.

Обычно мы ловим парней, на которых охотились. Может быть, не с первой попытки, но в конце концов мы добирались до них — и если я этого не сделал, это делала другая команда. За моей командой всегда следовала другая, за которой следовала третья, все мы охотились круглосуточно. Но на этот раз все было по-другому. С выводом войск США из Ирака, с меньшим количеством наших парней, которые, вероятно, будут его искать, я не был уверен, что будет еще один шанс поймать Абу Дуа.

Когда мы впервые поли по его следу, мы искали выход на Манхэттена и Бруклина. Абу Дуа был одним из немногих, кто знал об их местонахождении.

Абу Дуа был большим поклонником кафе-мороженого в центре Багдада, в котором была зона отдыха на открытом воздухе, где многие местные жители общались весь день. Наши источники сообщили нам, что он встречался там со своими бойцами по четвергам и использовал его как место доставки писем для курьеров. В то время он, похоже, не боялся быть узнанным местными жителями только потому, что тогда они о нем не знали.

Однажды летом мы получили информацию, что он собирался перекусить в кафе-мороженом, и мы запустили птицу, чтобы проверить это. Мы наблюдали за кафе целыми днями.

— Что за дурацкая шутка, — сказала Меган, когда на мониторах появились изображения семей, поедающих рожки мороженого. — Террорист, который любит мороженое.

Я представил, как он разговаривает со своими наемными убийцами о следующей бойне за клубничным милкшейком и как у него на бороде появляется пенка от мороженого.

Наши местные информаторы — Кобры — были на улице, небрежно слонялись вокруг и фотографировались. Но ничто не выделялось. Просто семьи приходят и уходят на десерт. Они, должно быть, сделали тысячи фотографий, которые мы рассортировали по архиву «Коробки». Но никто из посетителей не подходил. Он так и не пришел. Или, может быть, он был тут, но мы просто не видели его.

Преследование Абу Дуа было в основном таким.

Я никогда не понимал, как он так быстро поднялся на вершину. Как правило, трудно подняться по служебной лестнице из-за того, как «Аль-Каида» и ИГИ структурировали свои сети, способствуя росту числа давних последователей. Я предполагал, что это было связано с его отсидкой в тюрьме (за участие в боях против американских войск во время второй войны в Фаллудже в 2004 году), джихадистами, которых он там встретил, и тем фактом, что мы так быстро уничтожали большую сеть, что заставляло заполнять пробелы в руководстве. У него также, казалось, была странно тесная связь с бывшими военными саддамовской партии Баас. Многие из парней, которые работали с ним, имели схожее прошлое и занимали высокие офицерские звания в кругах бывшей иракской разведки.

Обычно ИГИ с недоверием относилась к недавно освобожденным заключенным, опасаясь, что в тюрьме их завербовали. Они месяцами проверяли их, прежде чем использовать в деле. Но Абу Дуа был другим. Он вышел прямо из тюрьмы и вскоре стал одним из лучших командиров.

В то время мало кто знал эту историю. До весны 2010 года никто за пределами нашей команды вообще ничего не знал о нем и о том, откуда он взялся. Даже иракское правительство было в неведении.

Когда мы впервые начали охотиться на него, все, что нам нужно было сделать, это дать ему прозвище Абу Дуа. Все изменилось однажды ночью, когда Меган копалась в каких-то старых файлах, и его секретная история внезапно открылась, как книга.

— Посмотри на это, — сказала она. У Меган на рабочем столе была открыта куча файлов. У нас было два беспилотника над другой целью, которую мы собирались уничтожить.

Она обнаружила настоящее имя Абу Дуа в старом тюремном досье: доктор Ибрагим Аввад Ибрагим Али аль-Бадри аль-Самарраи.

— Это золото, — сказал я взволнованно. — Ты попала в яблочко.

Это имя для нас стало ключом к его прошлому. По его имени я мог сказать, что его отцом был Аввад Ибрагим, и что он был из Самарры, а его соплеменником был аль-Бадри. У него была дочь по имени Дуа.

«Коробка» пришла в действие. Введя имена в наши базы данных, мы сразу же смогли проследить его родословную до аль-Джабрийи, деревни аль-Танья в иракском городе Самарра. Ему было, вероятно, чуть за сорок, у него было три брата и пять сестер.

По мере того, как мы продвигались дальше, все больше его истории начало всплывать наружу, и появилась картинка.

Абу Дуа получил докторскую степень по исламоведению в Багдаде и проповедовал во многих мечетях, в том числе в некоторых в аль-Анбаре и Самарре. У него было несколько жен, Асма, его нынешняя жена на севере, и Сумайя, жена, с которой он познакомился во время учебы в университете в Багдаде. Его матерью была Али Хусейн. Сначала я отправился за его женами, отправив птиц присматривать за домом родителей его первой жены Асмы в центре Фаллуджи. Но через несколько дней от нее не осталось и следа, и я быстро решил, что она, вероятно, ушла с Абу Дуа, прежде чем мы смогли ее найти.

Он действовал быстро и предвидел, что в какой-то момент его семьи станут нашими целями. В то же время он не побоялся оказаться в окопах, показав свое лицо бойцам, которыми он командовал. Вот почему он обратился к другим бойцам. Он участвовал в обоих сражениях за Фаллуджу в 2004 году, которые, вероятно, были самыми кровопролитными для американских войск в Ираке. Во время второго сражения американские войска схватили его и отправили в Кэмп Букка, крупнейшую тюрьму, находящуюся в ведении военных.

Тюремное фото Абу Дуа (аль Багдади), 2004 г.

Он был заперт там на долгие годы. Эта тюрьма была котлом ненависти. Многие из нынешних лидеров ИГИЛ проводили там время вместе с Абу Дуа. Когда он наконец вышел из тюрьмы, он, казалось, в значительной степени погрузился во тьму, планируя нападения по всей стране и вербуя солдат. Он всегда был в разъездах, и мы лишь изредка слышали о нем от парней, которых мы поймали.

Помимо своего любимого кафе-мороженого по соседству, он жил в доме в богатой части города и владел небольшим исламским книжным магазином в центре Багдада, где, как мы слышали, он начал проводить собрания. Но даже когда наши беспилотники изо дня в день пролетали над каждым из этих мест, мы никогда не видели его там. Он как будто чувствовал нас, знал нашу игру. Не было сомнений, что слухи о наших рейдах дошли до него.

Абу Дуа действительно достал меня. Больше, чем любая другая цель, я чувствовал, как что-то скручивается внутри меня, пожирая меня, когда мы запускали беспилотники и искали его в течение тех дней и недель.

Записи с беспилотников о местах, где мы его отслеживали, глубоко запали в мою память: разрушающаяся башня в центре Ирака; глинобитная хижина на севере; битком набитый жилой дом на юге; белый грузовик, трясущийся по пустыне, начиненный взрывчаткой. Запись Абу Дуа крутилась у меня в голове, как плохая песня, от которой я не мог избавиться.

Он был умен и коварен — часть меня в глубине души, вероятно, испытывала некоторое завистливое уважение к Абу Дуа, несмотря на то, что он явно был одним из самых злых людей на земле. Соревнование с таким парнем, как он, было тем, ради чего я сейчас жил.

Были ночи, когда я сидел на своей покрытой пылью койке и смотрел на узловатый фанерный потолок, переполненный тревогой. Мое тело не переставало потеть. Этот кондиционер вообще работает? Меня удивило, что запах дерева и пота в крошечной комнате до сих пор меня не беспокоил.

Меня начал охватывать этот сильный ползучий страх, что я теряю себя. Что охота медленно убивала меня. Почему я стал таким одержимым этой войной?

Я вспомнил 11 сентября и то, как это толкнуло меня на этот путь, как я думал, что могу помочь борьбе. Быть мужчиной. Американцем. И воином. Тогда ничто другое не имело значения. За эти годы многое произошло. Я сделал все, что мог сделать. И это заставляло меня гордиться, поддерживало меня.

Но в те мимолетные моменты я все больше и больше думал о своем будущем — чего я не делал уже очень, очень давно. Интересно, оглянусь ли я назад через десять лет и скажу ли: «Куда, черт возьми, подевалась моя жизнь?» — подумал я. Вопросы бурлили в моей голове. Кто мои друзья? Где моя семья? Кому на самом деле есть до меня дело? Я оставил много людей позади. Кто-нибудь вообще вспомнит меня? Эта война длилась слишком долго.

«Коробка» была похожа на сухую морозильную камеру — пока остальной мир шел своим чередом, строил отношения, женился, заводил детей, испытывал другие приключения, другие жизни, все, что у меня было, — это «Коробка». Все, что у меня было, это мои враги, такие как Абу Дуа. Я научился не волноваться и полюбил «Коробку», полюбил то, что я мог там сделать. Но это все равно была коробка.

Вопросы начали путаться у меня в голове, иногда всплывая, а затем возвращаясь обратно, как временная боль. Было проще проигнорировать это и вернуться к охоте.

Абу Бакр аль-Багдади — 1-й халиф ИГИЛ (фото 2014 и 2019 годов)

Однажды ночью наша команда запрыгнула в «Блэк Хоки» и совершила необычную поездку к небольшому аванпосту в Самарре. Я обнаружил дом, принадлежащий брату Абу Дуа Джавваду. Обычно мы проводили операцию из «Коробки», но Джейсон хотел скоординировать эту операцию с местными силами безопасности — решение, которое вернулось бы к нам.

У Абу Дуа было три брата. Все они были связаны с его террористической деятельностью. Как королю мафии, ему нравилось держать бизнес поближе к своей семье. Вместе с Джаввадом там были Ахмед и Лафи.

Аванпост представлял собой небольшой иракский лагерь с несколькими металлическими трейлерами и старыми иракскими военными машинами, припаркованными вокруг него. Там были бетонные барьеры и большие кучи грязи. Это было похоже на большую песочницу, за исключением того, что в ней жили люди.

Мы расположились в трейлерах и сразу же запустили птицу. В мгновение ока изображения вернулись в черно-белом режиме. Дом брата был расположен на южной окраине города, двухэтажный, с небольшим огороженным двориком, прижатым к грунтовой дороге.

Изображения, которые мы видели в течение нескольких дней, показывали дом, заполненный людьми. Там жило около двадцати человек. Мы не смогли выяснить, был ли Абу Дуа одним из них, но мы идентифицировали Джаввада и Ахмеда. Это было все, что нам было нужно, чтобы войти.

Но как раз в тот момент, когда штурмовая группа отправилась той ночью в рейд, в доме произошло нечто неожиданное. Я наблюдал, как мужчина сел в машину и уехал. Куда он направлялся?

У нас был только один беспилотник, и нам пришлось сделать выбор, поэтому мы оставили птицу над домом.

Это был неверный ход.

Когда наши ребята прибыли в дом, Джаввада там не было. Мы нашли там многих членов большой семьи Абу Дуа: его дочь, его дядей, теть, двоюродных братьев и сестер и его больного дедушку. Абу Дуа не было.

Позже мы узнали, что местные силы иракской полиции, работающие с нами, предупредили семью, позволив Джавваду сбежать за несколько минут до этого. У них были племенные связи, обычное дело в северной половине страны, и эти связи всегда ставились выше понятия о справедливости, которое принесла им американская армия, вот почему иракцы не могли объединиться как цивилизованная страна. Нашим единственным выходом было еще больше разделить наши операции, держать силы безопасности в неведении относительно нашего следующего шага. К некоторым из них я испытывал такое же отвращение, как и к врагу. Мысль о том, что они не хотели защищать своих, мне не понравилась. В какой-то момент им нужно было взять под контроль свою страну. Мы не могли сделать все это за них. Силы безопасности регулярно выбирали террористов в своих районах, а не нас.

Хотя рейд на дом семьи Абу Дуа не привел к его поимке, мы арестовали его брата Ахмеда той ночью и держали его в багдадской тюрьме в течение нескольких месяцев после этого, надеясь, что он расскажет нам что-нибудь об Абу Дуа, что мы могли бы использовать. Но он ничего нам не дал.

Абу Дуа был фактически одной из причин, по которой мы смогли выследить и убить первых лидеров Исламского государства — он лично создал курьерскую сеть, которую мы использовали для поиска Манхэттена и Бруклина. Он лично отбирал каждого из курьеров и менял их каждые три месяца. Я лично поговорил с некоторыми из этих курьеров после того, как мы их захватили, и они действительно не имели ни малейшего представления о других курьерах в сети.

Позже мы узнали, что на самом деле почти поймали Абу Дуа, когда совершили налет на дом дяди. Он провел там три часа, сочиняя письмо, которое должно было отправиться к Манхэттену и Бруклину в цветочном горшке, но выскользнуло как раз перед нашим прибытием. Дядя сказал нам, что мы разминулись с ним всего на десять минут. Знание того, что Абу Дуа был там, в том же доме, всего за несколько минут до налета, всегда будет преследовать меня.

Я провел последние несколько недель командировки, изучая файлы, разговаривая с источниками, просматривая все, что могло дать зацепку.

Часть моей одержимости Абу Дуа сейчас связана с тем фактом, что мы так и не нашли его. Потому что он сбежал. Только годы спустя мы осознали, насколько он был важен.

После гибели Манхэттена и Бруклина Абу Дуа надолго исчез. До нас дошли слухи, что он умер. Но мы знали лучше. Я почти уверен, что в это время он бежал в Сирию, чтобы сплотить войска для новой войны.

Мы знали, что он сказал своим бойцам «залечь на дно и ждать, пока США уйдут». И это то, что они сделали. Он вернулся в Ирак в начале 2011 года, когда войска США были выведены, и наши возможности охотиться на него иссякли.

К тому времени Абу Дуа взял на себя роль лидера ИГИЛ и начал объединять территории в Ираке и Сирии. Бен Ладен был убит, и десятки тысяч боевиков вступили в его ряды.

Один из моих наставников, Джек, и его команда держали его на прицеле в доме в Багдаде в 2011 году. Поскольку большая часть войск покинула страну на транспортных самолетах, они остались, отчасти для того, чтобы предпринять последнюю отчаянную попытку уничтожить Абу Дуа.

У них была информация, предполагающая, что Абу Дуа был в городе на важной встрече в доме, который мы посетили ранее. План Джека состоял в том, чтобы убрать его той ночью, но Государственный департамент изменил правила проведения рейдов, и запланированный рейд по цели был отложен.

Команда Джека теперь действовала по иным законам, чем годом ранее, потому что война официально подошла к концу. Чтоб совершить рейд требовалась санкция нескольких уровней пиджаков в Вашингтоне. Проходили дни, часто недели, прежде чем можно было начать рейд. Неофициальную войну теперь вели юристы.

Джек направил беспилотник над домом и наблюдал, как мужчина, точно подпадавший под описание Абу Дуа, припарковал автомобиль и проследовал внутрь.

Когда они приблизили его, у Джека не было сомнений. Это был Абу Дуа.

Джек рассказал мне об этом несколько месяцев спустя, после того, как я покинул подразделение.

— Пиджаки все просрали, — сказал он. — В ту ночь парень был моим, и у меня все еще есть старая запись с дрона, чтобы доказать это.

Немногие знали эту историю. Это, конечно, никогда не было обнародовано. Никто не хотел говорить об этом. Самый разыскиваемый террорист в мире вполне мог встретиться со своим создателем той ночью, прежде чем годы спустя по-настоящему взять бразды правления ИГИЛ в свои руки.

За исключением того, что была проблема. В тот раз у Джека не было своей штурмовой группы. Операторы тоже отправились домой. В его распоряжении был только ударный отряд из местных — группа иракцев, прошедших подготовку в спецлагере ЦРУ. Что не о многом говорило.

Команда дронов Джека теперь находилась в подчинении пиджаков из ЦРУ и Госдепартамента, а не Министерства обороны. Поэтому ему пришлось убедить их двигаться к цели. Но его запрос нанести удар той ночью медленно ползал между инстанциями, пока он наблюдал за Абу Дуа в доме.

Он несколько раз звонил своим боссам, заставляя их действовать, зная, что Абу Дуа в этот самый момент был в доме.

Но прошла неделя, прежде чем они одобрили миссию. К тому времени это уже не имело значения.

Кого схватили иракцы той ночью, когда они, наконец, вошли? Они схватили банду членов ИГИЛ. И угадайте, что подтвердили эти истребители? Абу Дуа был там — за семь дней до этого.

Ребята из нашей команды говорили об этом в течение нескольких месяцев после. Как пиджаки могли так облажаться?

После той ночи в 2011 году Абу Дуа исчез на месяцы, а затем снова на годы — а когда вернулся, он возглавлял атаки по всему многострадальному Ираку и ИГИЛ стало новой Аль-Каидой, версия 2.0. Он создал исламское террористическое государство, и Соединенные Штаты все еще пытались выследить его.

— Мы были так близки, чувак, я не могу поверить, что из всех, за кем мы охотились, мы упустили именно его, — сказал Джек однажды вечером за выпивкой.

— Это новый вид войны, — сокрушался он. — Правила изменились. Эти проклятые пиджаки все больше вяжут нас по рукам и ногам.

Я уехал из Ирака в конце июля 2010 года. Когда на смену нам прибыла другая команда, передача, как всегда, была быстрой. — Ты оставил кого-нибудь для нас? — пошутил один из них, пока мы собирали свое снаряжение. Слухи о наших подвигах быстро распространились по дому.

В совокупности за эти четыре месяца наши команды по всей стране уничтожили 14 из 20 целей в списке убийств. Мы совершили более 160 рейдов, захватили более 400 вражеских лидеров и уничтожили более 20. Налетали десятки тысяч часов. Команда, которая нас заменила, убьет еще четверых из списка, а последние два парня, одним из которых будет Абу Дуа, исчезнут. ИГИ была в бегах — пока.

Это было очень хорошо. Ирак становился лучше. Гражданские и военные потери были самыми низкими за последние годы. На помощь пришли команды дронов. Но это также было свидетельством самопожертвования и настойчивости превосходящей военной силы.

Тем не менее я беспокоился, что важные цели все еще скрываются. Противник мог легко перегруппироваться и вернуться с удвоенной силой.

У меня никогда не было такого грандиозного представления, что мы собираемся убрать всех высших руководителей, мгновенно решить все проблемы и выиграть войну. В конце концов, все, что на самом деле делали дроны, — это помогали нам сводить врага на нет и давали нашим союзникам — особенно иракцам — время и пространство, чтобы одержать верх.

Силы США преподнесли Ирак правительству Малики на блюдечке с голубой каемочкой. И администрация Обамы делала все, что могла, чтобы сохранить костяк сил в стране, сохранить тепло в сети. Премьер-министр Малики считал, что его силы безопасности справятся с этим в одиночку.

Хорошая шутка.

Когда моя команда собиралась уходить, Малики уже облажался. Начали просачиваться слухи, что он планирует освободить большое количество заключенных — многих из тех, кого мы захватили, — в знак доброй воли противоборствующей религиозной секте. Это были не просто люди, укравшие пачку жевательной резинки. Это были одни из худших людей на земле.

Были споры по этому поводу. Но Малики был предан делу, и за несколько дней до того, как мы покинули страну, он попросил нас составить список пятидесяти самых опасных преступников в тюрьме. Он бы обязательно оставил их за решеткой. Но пятьдесят было смешным числом. Были буквально тысячи убийц, насильников, специалистов по взрывчатым веществам, воров и неудавшихся террористов-смертников, которых наши команды помогли задержать за последнее десятилетие.

Хорошие солдаты годами умирали, запирая этих парней, а этих фанатиков просто собирались отпустить? Меня тошнило от мысли обо всех мужчинах и женщинах, которые боролись за то, чтобы снова сделать эту страну безопасной только для того, чтобы увидеть, как их усилия идут прахом ради политики. Многие из них на самом деле в конечном итоге вновь появятся в рядах ИГИЛ. Я не мог отделаться от мысли, что нам следовало убить их всех, а не отпускать на свободу. Но это не имело значения, это больше не зависело от нас.

В наш последний день я почти бегом нырнул в вертолет. Было около полуночи, и иракский воздух все еще был горячим. Казалось, было градусов девяносто. Лето было убийственным, и я был счастлив покинуть Коробку, ее вонь пота, дерева и кофе, хлопья в коробках, энергетики и все вот это вот.

Единственным сувениром, который я забрал с той операции, была фотография похищенной женщины. Я все еще думал о ней. Я слышал, что она вернулась домой и ей стало лучше. Такие вещи заставили меня почувствовать, что мы изменили ситуацию. Это убрало остроту других неопределенностей, которые мы оставили позади.

Что я буду делать дальше, было менее ясно. Ноющие мысли о том, что готовит будущее, поднялись во мне прошлой ночью, как барабанный бой в голове. Я не мог перестать думать о том, что меня ждало на другом конце мира. Что происходило дома? Я не разговаривал с матерью, казалось, несколько месяцев. Я больше не знал свою девушку Сару. Наши разговоры по телефону практически прекратились. Мы жили на разных планетах, стали чужими людьми. Я и боялся, и много думал о том, что я скажу. Кого они вообще видели в эти дни, когда смотрели на меня? Остались ли какие-нибудь свидетельства моего прежнего «я»? Того парня, который приехал из Кэти, штат Техас, и хотел спасти мир? Ходили слухи и о новых командировках. Может быть, Афганистан или Йемен, где открывался новый фронт войны, уводящий птиц от Ирака. Часть меня хотела этого прямо сейчас. Вырваться из этой песочницы и уйти куда-нибудь еще. Новое приключение. Другая часть меня не знала, чего я хочу. Эта часть меня чувствовала, что я вот-вот шагну с обрыва.

Вертолет приземлился на большой передовой оперативной базе, а наш грузовой самолет С-17 ждал на летном поле. Джек, Трэвис и их команды прибыли на вертолетах примерно в то же время. Мы все отправлялись одним рейсом.

Было здорово всех увидеть. Мы обменялись рукопожатиями и похлопали друг друга по спине, не особо переживая последние несколько месяцев. Джек был особенно счастлив. Я никогда раньше не видел, чтобы он был горд. Он видел все в свое время, поэтому ему потребовалось много времени, чтобы показать эмоции.

— Это была величайшая командировка в Ираке в нашей истории, — сказал он.

Как бы хорошо это ни было, это было похоже на конец чего-то.

Рампа самолета вновь опустилась и мы все вышли со своим снаряжением в темноту. Было 3 часа ночи. Россыпь огней на огромном аэродроме осветила другие военные самолеты, которые были заперты до утра, вокруг было мало людей. Я оглядел открытый простор и меня охватило чувство одиночества.

Я попрощался с командой на том тихом, едва освещенном асфальте в Северной Каролине, взял свое снаряжение и направился на парковку за взлетной полосой. Моя машина, стоявшая без движения несколько месяцев, была покрыта пленкой пыли. Я завел ее и ехал по полуночным улицам в оцепенении, снотворное все еще туманило голову.

Я дома. Споткнувшись о порог, я вошел, не глядя бросил обе большие черные сумки на деревянный пол. Я не мог лежать спокойно ни в ту ночь, ни в следующую. Мои мысли продолжали кружиться, думая, что я все еще в «Коробке», просматриваю сотни зацепок и разрабатываю стратегию охоты.

Мне потребовались часы, чтобы заснуть. Несколько дней я спал, просыпался и снова засыпал. Я потерял счет времени.

Однажды ранним утром, неуверенно пробираясь к холодильнику, я поймал свое отражение в зеркале в ванной. Это было ужасно. Я сбросил кучу веса, мое лицо стало бледнее, чем когда-либо. На бороде появилось несколько седых волос. Глаза были налиты кровью, как у наркомана. Я выглядел как какая-то нежить из ужастика, как будто я жил в склепе.

Я вывалился через заднюю дверь с ведром мячей для гольфа на тринадцатую лунку на поле для гольфа, которое граничило с моим задним двором, и провел следующий час, гоняя мячи по фервею. Я почти не разговаривал с Сарой, которая приходила и уходила из квартиры не ожидая от меня ничего, кроме молчания. Я не мог собраться с силами, чтобы сочувствовать ей или кому-то еще дома. Я пытался пойти поужинать и съесть все, что я мечтал съесть в «Коробке». Но на этот раз ничего не казалось вкусным.

— Ты в порядке? — спросила Сара однажды вечером, когда мы ели гамбургеры.

— Просто устал, — сказал я, с трудом глядя на нее. Это было незадолго до того, как наши отношения закончились.

Неделю спустя я вернулся в офис, нуждаясь в связи с войной, и сразу же поднял каналы дронов и начал просеивать отчеты. Что мы могли сделать, чтобы продолжать бить врага? Я просмотрел несколько фотографий мертвых парней из недавних миссий заменяющей команды, и это помогло мне взбодриться. Это было похоже на подсоединение к мешку с кормом, сердце снова начало гонять кровь по жилам.

И все же, как я ни старался не обращать на это внимания, вернулась мысль, которая кипела во мне последние несколько месяцев: мысль о том, что эта работа медленно поглощает меня, что она превращает меня в кого-то другого, кого я больше не узнавал. Наблюдение за этими мониторами днем и ночью, стресс миссий, уничтоженные цели — все это выпотрошило меня, стерло мои эмоции. Люди всегда думали об операторах, когда думали о травмах в полевых условиях. Я многое видел через них, и все, что я видел, заталкивалось в какую-то глубокую дыру во мне, где об этом можно было не думать — до сих пор.

Ключом к такой работе, как у меня, было разделение моей жизни на два аккуратно организованных мира: мир в «Коробке» и домашний мир. Но часть того, что я обнаружил сейчас, заключалась в том, что я больше не мог их разделить. Один начал кровоточить в другой, и казалось, что кровотечение вот-вот усилится.

Моя семья понятия не имела, чем я занимался последние несколько лет… как не имеет сейчас, годы спустя. Я несколько раз пытался позвонить маме, но передумал, а потом избегал ее звонков. Я знал, что моя семья не сможет понять решения, которые мне пришлось принимать за границей. Как они поймут Темную лошадку? Или Манхэттена? Или обоих?

Однажды днем я пошел на похороны своего сослуживца на Арлингтонском национальном кладбище. Он погиб в Афганистане в бою. День был теплый, ветер гулял по полю. Вокруг была большая толпа с множеством солдат, которых я знал по многолетним приездам и отъездам в зоны боевых действий. Он был молод, как и я.

Оглянувшись, я увидел, как большинство остальных склонили головы и вытерли слезы. Над головой пролетали реактивные самолеты, и почетный караул салютовал в воздух. Глядя на гроб, накрытый американским флагом, я продолжал думать: «Почему ты ничего не чувствуешь?» Что, черт возьми, с тобой не так, чувак? Я не пролил ни слезинки, как ни старался. Я зажмурил глаза, но ничего не было. Это было похоже на сухую тяжесть на полу в ванной, сильное желание, чтобы что-то вышло, чтобы облегчить боль, но просто ощущение того, что внутренности твоего тела разрываются на части.

В тот день, я еще долго сидел в машине. Другие скорбящие уже разъехались, и я понял, что смерть больше ничего не значит для меня, чьей бы она ни была, даже моей собственной. Одно дело не скорбеть о смерти террориста, убившего тысячи людей, и совсем другое — не париться о потере сослуживца или члена семьи. Все те смерти, которые я видел через эти плоские мониторы, истощали мои эмоции на протяжении сотен миссий. В пикселях я потерял чувствительность к смерти и, соответственно, потерял чувствительность ко всему, что меня окружало дома. Я потерял свое сердце где-то по пути. Я сам стал был плоским монитором.

На экранах мои цели светились красным. Мне нетрудно было узнать, кто они. Мой разум был обучен понимать, что враги думают и делают каждый день, а не то, что они чувствуют. Чувства не имели значения в охоте с дронов. Моя жизнь наблюдателя за умирающими людьми из-за мониторов, изменила мой взгляд на мир. С тем же успехом я мог быть мертв.

Трудно объяснить или даже вспомнить все те диалоги с самим собой, которые я вел в своей голове. Покинуть подразделение было совсем не просто и не легко. Мой контракт закончился, и я должен был принять решение, зачисляться еще на три года или нет. Я колебался несколько недель. Это были одни из самых тяжелых недель для меня.

Примерно в то же время я вспомнил приятеля, который ушел из отряда незадолго до того, как я присоединился к нему много лет назад. «Я хочу собаку. Я хочу жену, — сказал он мне в свой последний день. „Я хочу что-то за пределами этого места“. Тогда я этого не понял и просто пожал плечами. Почему он оставил такую уважаемую роль? Кто вообще отказался бы от этой работы?

Теперь это имело смысл. Он жаждал того, о чем я забыл: каково это быть нормальным? Он больше не хотел знать или переживать ужасы мира, смерть и все то зло, что существовало в темных углах. Он жаждал простоты мира, которая была дома.

Несмотря на то, что я чувствовал значимость того, что я делал, я начал бороться с долгосрочной ценностью своих действий. Когда я уйду от всего этого в один прекрасный день, подразделение забудет обо мне, забудет обо всех этих успехах. Они пойдут дальше и прекрасно обойдутся без меня, как будто меня и не было. После того, как новое поколение солдат пополнит ряды, чтобы помочь выследить следующее поколение террористов, что мне останется? Ни жены, ни детей. Семья и друзья, которые идут по жизни без меня. Было ли это действительно самым важным в жизни?

Когда умер мой двоюродный брат, я не пошел на его похороны. Он был семьей. Но он также был моим другом. И я даже не попрощался. Я разговаривал с мамой. Теперь я даже не мог взять трубку, чтобы позвонить ей. Я даже не мог вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали. Я испортил отношения и отсутствовал в жизни тех, кто действительно заботился обо мне, из-за собственного эгоизма, из-за этой нескончаемой войны. В конце концов, именно эти люди были рядом со мной.

Однажды ночью мне приснились мои собственные похороны, я смотрел на них сверху вниз, лежа в блестящем черном гробу. Скамьи были пусты, священника не было. В церкви было совершенно тихо, и я был совсем один.

Пока я был на этой земле, всегда будет эта следующая цель, эта следующая террористическая группа, которая ненавидит Америку по любой причине, которая, по их мнению, оправдывает их злодеяния. Война никогда не закончится.

Я знал, что пора идти.

Когда я, наконец, рассказал об этом Джеку и Биллу, они выглядели удивленными.

— А ты как думал? Таков теперь твой дом, — сказали они.

Я пытался объяснить, что меня выпотрошили, что мне нужно что-то еще. Было больно говорить с ними об этом. Разговор врезался мне прямо в сердце. Мы были друзьями и братьями. Я до сих пор помню, когда я тренировался с ними. Все эти годы в „Коробке“. Я чувствовал, что предаю свою команду, подвожу каждого из них.

Джек и Билл пытались уговорить меня остаться и даже предлагали некоторые льготы, в том числе отгулы и каникулы, чтобы закончить колледж. Они говорили о том, что это единственная жизнь, что вне ее нет ничего. Джек рассказал мне, каким скучным был гражданский мир, когда он прожил в нем несколько лет. И часть меня знала, что это правда. Война, куда бы она ни пошла, была жизнью. Хорошая и почетная, которую большинство парней придерживалось до выхода на пенсию. Лучшего места в армии не было. Для Джека и Билла это было непреложной истиной.

Но в итоге я не стал продлевать службу. Я ухожу. Это было зимой 2010 года. Мне было двадцать шесть лет, и в тот день я почувствовал две вещи: один великий мир закрылся, и другой мир внезапно распахнулся настежь.

В последний день я вышел из офиса, забрался в машину и поехал домой обычным путем, секретной тропкой через лес. Я не хотел никого видеть. Я вошел в свою квартиру и сел на диван с выключенным телевизором, а в гостиной стало тише, чем когда-либо. И тут меня осенило: это правда. Меня не было. Все эти вопросы начали крутиться в моей голове. Что я буду делать с остальной частью моей жизни? Моя цель всегда была в армии. Это определило меня. Что теперь?

Переход на гражданку — сложное решение для солдата. Это страшно. Это как идти к краю обрыва и думать, что там внизу и сработает ли твой парашют. Многие ребята избегают неопределенности перемен, записываясь на военную службу снова и снова вплоть до выхода на пенсию. Некоторые солдаты находят утешение в стабильности и постоянном следовании распорядку дня. Другие выходят только для того, чтобы понять, что они не принадлежат реальному миру, и поэтому повторно вербуются. Есть и те, кто борется с суровыми реалиями мира, который их не понимает, сражаются в новой внутренней битве, чтобы выяснить свое место и цель, пока не одержат победу. Общественность не может осознать реалии войны, не говоря уже об одиночестве, с которым сталкиваются солдаты, когда они на службе, независимо от того, участвуют в ежедневных боях или нет.

Для меня не было прямой связи между приходом с войны, уходом из части и тем, что было потом. Это было грязно, и я не испытал ни какого-то одного большого откровения или момента озарения, когда я переходил от одной вещи к другой или смотрел в зеркало и точно знал, что я собираюсь делать. Потребовалось много времени, чтобы во всем разобраться, и если можно описать следующий год одним словом — то это слово „тревожность“.

В качестве переходного периода я переехал в Вашингтон, округ Колумбия, где подразделение устроило меня на работу по контракту в организацию специальных операций, работающую с различными спецслужбами по борьбе с терроризмом. Я носил костюм и галстук каждый день, и это приносило неплохую шестизначную зарплату. Я сидел за большим круглым столом в охраняемой комнате и руководил командой пиджаков. Наша работа была более стратегической, например, информировать другие разведывательные и правоохранительные органы о том, как службы спецопераций ведут свой бизнес, и убеждать высокопоставленных лиц, занимающих высоких государственных мужей, не имеющих ни малейшего понятия о терроризме, что война все еще продолжается. Было много рукопожатий, похлопываний друг друга по плечу, скажем, для отличной видеоконференции или встречи с федеральным агентством X, где ничего не было достигнуто. Я в основном имел дело с бюрократией, которая и является смыслом и сутью Вашингтона.

Когда я не был на совещаниях, я сидел за столом и смотрел, как в почте накапливаются письма. Поражало, что многие из них вообще ничего не говорили или просто уведомляли о назначении новых встреч.

Это было шоком для меня. В „Коробке“ времени не существовало. Оно расплывалось, потому что всегда что-то происходило, влекло вас в ту или иную сторону. Мы не просто говорили, мы делали. Теперь я чувствовал каждую минуту дня. Как будто в моей голове была секундная стрелка, которая громко тикала, чтобы напомнить мне, как медленно идет время. Я начал чувствовать, что мне нужно найти что-то, что заставило бы мое сердце снова биться.

В те первые недели я мало спал. Я пришел домой, лег на кровать и уставился в потолок. В моей новой квартире еще не скопилось много вещей — только кровать, немного мебели, компьютер и сумки с одеждой. На стенах ничего. Тут мог жить кто угодно, как в гостинице, просто прохожий, не собирающийся остаться.

Как-то мама приехала в город, проведать, как у меня дела. Мы почти не разговаривали с тех пор, как я покинул подразделение и начал новую жизнь в округе Колумбия. Она хотела наверстать упущенное, я тоже с нетерпением ждал этого. Но той ночью, я столкнулся с полным беспорядком.

Слезы текли по ее лицу, когда она сидела на диване.

— Почему ты мне не сказал? — спросила она.

— Что ты имеешь в виду? В чем дело?

— Обо всех этих медалях и наградах.

Она указала на картонную коробку на полу. Она была заполнена кучей военных наград, которые я получил за эти годы. Обычно я прятал коробку в шкафу, за исключением тех случаев, когда мне хотелось вспомнить что-нибудь из тех дней. В последнее время я много вытаскивал коробку.

— Ты заслужил Бронзовую Звезду, — сказала она, взяв орденскую книжку с колодкой.

— Да, и что?

Она повертела ее в руках, а потом просто уставилась на нее.

— Здесь написано, что ты несешь прямую ответственность за, возможно, самый сокрушительный удар по врагу с момента начала повстанческого движения в 2003 году.

Я кивнул.

Она плакала, но за слезами проступало выражение гордости на ее лице. Как будто все эти годы она знала глубоко внутри, что я делаю что-то важное, но никогда не знала наверняка до сих пор.

Это подтверждало гордость, которую она хранила в вере. Это было для нее доказательством после стольких лет размышлений о том, где я был.

— Почему ты мне этого не сказал?

— Я не думал, что это имеет большое значение.

Она покачала головой и вытерла слезу рукавом.

— Это всего лишь бумага, — сказал я. — Воспоминания для меня дороже.

— Это гораздо больше, чем бумага, — сказала она. — Разве ты этого не видишь?

Я не видел.

— Это — твоя жизнь, — сказала она.

Да. И это убивало меня.

Я старалась не думать о „Коробке“. Я пытался успокоить демонов экранов, которые продолжали твердить: „Возвращайся, ты все еще нужен там“. Я выходил ночью в поисках чего-нибудь еще, чего угодно, чтобы почувствовать себя живым. Во-первых, это означало сесть в машину и гнать в никуда по кольцевому шоссе 495, опоясывающему Вашингтон. Мне нравилось ездить в одиночестве поздно ночью по длинным участкам автострады, петляя в пробках и выезжая из них, без какой-либо конкретной цели.

Позже я начал играть в азартные игры онлайн, спуская тысячи долларов за ночь. Риск возвращал ощущение того, что я снова в зоне боевых действий. На моем домашнем компьютере у было два монитора, играющих сразу за восемью покерными столами, похожих на экраны в „Коробке“. На этот раз моими целями были другие игроки. Я даже изучал имена игроков, используя программное обеспечение для покерной аналитики, чтобы лучше понять своего врага, чтобы попытаться повернуть шансы в свою пользу.

Меня учили драться, а не показывать слабость. Пентагон потратил миллионы долларов на то, чтобы научить меня справляться с боязнью боя. Быть в моменте миссии и знать, как держать голову прямо. Чему он не научил, так это тому, как держать голову прямо после ухода. Это было тяжело для многих людей. Мне было тяжело. Я понятия не имел как.

Прошли недели, и я начал чувствовать себя главным героем фильма „Адреналин“ с Джейсоном Стэтхемом, который должен был поддерживать уровень адреналина, чтобы остаться в живых. Хотя я никому не рассказывал о своей ночной жизни, я начал задаваться вопросом, могут ли они узнать. После возвращения из Ирака я снова набрал вес, лицо вернуло здоровый цвет. Но теперь я снова худел и бледнел. Каспер исподволь вползал обратно.

Однажды я ушел с работы и поехал в пригород. Я ехал по автостраде в сторону Западной Вирджинии, далеко за пределы округа Колумбия, мне было наплевать на ограничение скорости или полицейских, которые могли ждать, когда такой парень, как я, разгоняется до 160, 180, 220 километров. Я чувствовал себя безрассудно, как будто ничто не может мне навредить, как будто я не могу разбиться, если сам не захочу. Я мог бы ехать часами, если бы не увидел табличку, которая вернула меня обратно к „Коробке“ в глухомани холмов Западной Вирджинии: „Ограничение скорости“.

Я должен был остановиться. Открытые фермерские поля простирались в бесконечность по обе стороны от шоссе.

Сразу же я подумал о „Предаторе“, обеспечивающем соблюдение ограничения скорости с помощью ракеты „Хеллфайр“.

В течение последних нескольких недель, когда я сидел, уставившись в экран своего рабочего компьютера, я звонил Джеку и Биллу, чтобы отметиться, но они всегда были слишком заняты. Им потребовалось несколько дней, чтобы связаться со мной, даже после текстового сообщения. Я скучал по ним.

Теперь, когда я сидел на обочине дороги, меня вдруг охватило это ужасное чувство, которое поразило меня, словно полуприцеп, несущийся на максимальной скорости по встречке, — что жизнь, которой я хотел жить за пределами микрокосма подразделения, может быть не так уж радужна, как я себе представлял. Каким-то образом я обнаружил, что все глубже впадаю в состояние апатии. Это была нижняя точка моего замешательства. Что я делал? Где было мое Я?

Единственным светлым пятном в моей жизни в это время была Джойс.

Я познакомился с ней в бизнес-школе Университета Дьюка, куда я подал заявление после получения степени бакалавра — через Интернет в промежутке между командировками. Программа была ориентирована на международный уровень и включала обучение за границей в ведущих финансовых центрах мира. Итак, один месяц мы провели в Китае, другой — в России.

В бизнес-школе с тех пор, как я присоединился к подразделению, я впервые общался с кем-либо, кроме операторов дронов, спецназовцев и интелей — сотрудников разведки. Меня учили не доверять людям. Когда ты стал свидетелем худшего в человечестве, наблюдая, как люди делают что-то, когда они думали, что никто не смотрит, ты терял связь с обычным миром.

Мои первые разговоры с одноклассниками были короткими и общими. Когда у нас были классные собрания, я чувствовал себя неловко, как будто я приземлился на другую планету, и всем было интересно, кто я такой и что я хочу делать. Я сразу же вернулся к своему прежнему образу мышления, заключавшемуся в том, чтобы скрывать, где я был. Большинство пришло из корпоративной среды — из „Гугла“, „Дженерал Электрик“ или „Голдман энд Сакс“. Часть меня думала, что они все равно меня не поймут. Когда я встретил одноклассника-мусульманина, мне пришлось гнать от себя привитый на поле боя инстинкт „мысли как враг“. Мой мир был структурирован слишком по иному, и первые несколько недель я беспокоился, что не впишусь в жизнь этих людей, которые выросли такими чуждыми тому, что видел я. В каком-то смысле я чувствовал, что потерял свою личность где-то за последние несколько лет. Теперь у меня не было личности, и я не был уверен, как общаться с кем-либо.

Джойс начала все это немного менять. Во время ориентации в Шанхае, Китай, в середине 2012 года нас посадили рядом друг с другом в большом конференц-зале, потому что наши фамилии были близки в алфавите. Я помню, как украдкой поглядывал на нее краем глаза, когда начинались лекции. Она была красива, и было трудно сосредоточиться даже в суматохе на сцене.

Когда у нас был перерыв, я подошел к ней в углу, где собралось еще несколько человек. Это был большой бальный зал отеля, в котором собиралось более 150 студентов со всего мира. Официанты разносили подносы с маленькими бутербродами и напитками. Несмотря на то, что у нее на шее висела большая бирка с именем Джойс, я сказал: „Привет, Джули“. Она улыбнулась ошибке в первый раз. И выдала мне дерьмо по этому поводу во второй и третий раз, когда я снова делал это той ночью.

Разведданные, которые мне удалось собрать, гласили, что она была из Лексингтона, Кентукки, земли лошадей и бурбона. Она была умна, забавна, и у нее был тонкий южный акцент, который сразу же меня поразил. Она также заставляла меня нервничать — чувство, которого я не испытывал с тех пор, как был в „Коробке“, управляя дронами над движущейся целью. Иногда той ночью я просто не знал, что ей сказать, и ловил себя на том, что ищу то, что нужно. Мне нравилась игра нервов, меня снова пронзала искра. Мне нужно было больше. Я пригласил ее на следующую ночь. Мы гуляли до полуночи — и почти каждую ночь после этого в течение недели подряд.

Шанхай был только началом. Мы вместе путешествовали по миру. Мало-помалу в течение учебного года, когда мы путешествовали по разным странам, я рушил свои стены. Делюсь вещами, о которых обычно не говорю. Через несколько месяцев я рассказал ей свой секрет: жизнь, которой я жил раньше. Это был первый раз, когда я открыто говорил об этом с кем-то за пределами моего закрытого сообщества.

Я рассказывал ей истории, но не все сразу, а по частям. Она всегда говорила, расскажи мне больше. Она была не из военной семьи, и истории с таким же успехом могли быть взяты из кино. Я рассказал ей о ракетном ударе, от которого чуть не погиб. Я рассказал ей о лагере „Пицца Хат“ в Багдаде.

Те шестнадцать месяцев в школе с ней были как остров, возникший из ниоткуда. Чем больше времени я проводил с ней, тем меньше чувствовал себя оторванным от реальности. Были даже времена, когда мое прошлое ускользало, как огромный воздушный шар, выпущенный в небо, и я надеялся, что оно никогда не вернется.

„Мы просто ждем горячей очистки“, — писала в чат женщина за компьютером.

Мой галстук сдавил шею. Я ослабил его и расстегнул пуговицу на рубашке, но не сводил глаз с беспилотника в моем офисе в округе Колумбия.

Я почувствовал, как мое сердцебиение участилось на несколько ступеней, когда камера „Рипера“ внезапно приблизила несущийся мотоцикл.

Когда цель находилась в движении в пустыне, удар иногда имел наибольший смысл.

Это означало меньший побочный ущерб, потому что эти грунтовые дороги находились за много миль от центра города, а цель находилась в основном на открытом воздухе.

Теперь, когда „Рипер“ кружил вокруг цели, как ястреб, высматривающий свою добычу, он перешел на атакующую орбиту. Время настало. Он направился прямо к двум мужчинам на мотоцикле.

„Десять секунд до цели“.

Секунды между запуском „Хеллфайра“ и поражением цели всегда замедлялись. Люди на мотоцикле понятия не имели, что вот-вот умрут.

Но незадолго до того, как взорвался „Хеллфайр“, мотоциклисты сделали кое-что неожиданное. Они свернули на небольшой поворот дороги, которая огибала четырехэтажное здание, которое, казалось, возвышалось из ниоткуда.

Бум.

Я не мог сказать, что это был за дом, может, жилой, а может, заброшенный. Его смело вместе с мотоциклом. Из-за поворота стали появляться гражданские, сначала осторожно глядя в небо, прежде чем несколько наконец, утащили тела.

В то утро я выключил экран и просто сидел там, казалось, несколько часов, пока вокруг меня тянулся день. Письма приходят как обычно. Проходят встречи. Я не двинулся с места и вышел из офиса в легком трансе.

В тот же день мне позвонил близкий друг Майк Сток, владелец „Бэнкрофт“, некоммерческой организации, занимающейся военной подготовкой. Вместе с африканскими войсками он боролся с связанной с „Аль-Каидой“ террористической группировкой „аш-Шабааб“[28]. Только что вернувшись в США, он рассказал мне о некоторых своих работах в Могадишо, Сомали. Его рассказы об их успехах, вытесняющих бойцов „аш-Шабааб“ все дальше за пределы города, и о безудержной войне в регионе снова начали вызывать у меня интерес.

— Там ничейная земля, опасности ровно столько, чтобы твое сердце снова забилось. Ты должен как-нибудь приехать и увидеть это своими глазами».

Я разговаривал с Джойс за ужином. Я не сказал ей об ударе несколько дней назад. Во всяком случае, речь шла не об этом. Удар, вероятно, просто внес ясность: я не мог понять жизнь вне «Коробки». Мой разум метался, думая о возможности вернуться. Зачем мы сидим здесь, когда вокруг так много зла? Как будто люди здесь забыли, как нам всем повезло, что мы так живем. Борьба за что-то большее было моим миром. Я больше не мог этого выносить и уже убедил себя, что должен быть там.

— Мне нужно вернуться, — сказал я. — Им нужна моя помощь.

Мы сидели за кухонным столом. За последние несколько месяцев мы стали еще ближе, и я доверял ей. Раньше она говорила мне, что никогда не хотела, чтобы я возвращался на войну.

— О чем ты говоришь?

— Я еду в Сомали, — сказал я, озвучив только что принятое решение.

— Что? — она как будто съела что-то радиоактивное. Ее рот скривился.

— Простенькое дельце. Я буду на хорошо охраняемой базе.

Джойс встала, прошла через комнату и снова посмотрела на меня.

— Ты вообще любишь меня?

— Конечно.

— Тогда скажи нормально.

— Конечно, я люблю тебя.

— Ты бы плакал, если бы я умерла?

— Что? — натужно засмеялся я. Она уже спрашивала это раньше, и я реагировал так же.

— Ты мне ничего не рассказываешь, — сказала она. Она была из большой, эмоциональной семьи, в которой было принято делиться всем. — Ты не обнимаешь меня. Ты не говоришь мне: «Я люблю тебя». Как будто тебя отрезали.

Я пытался сказать ей, что это неправда, но она этого не слышала.

— Ты бы плакал, если бы я умерла? — спросила она снова.

— О, малыш, я бы расплакался.

— Не знаю, — сказала она. — Иногда мне интересно, чувствуешь ли ты что-нибудь.

В углу она заметила мою старую черную сумку — ту, которую я раньше носил с собой. Сверху лежал мой бронежилет.

— База охраняемая, ага?

Она возмутилась, что я предпочел ей другую войну. Я пытался объяснить, что это моя суть. Что мне это было нужно. Я чувствовал неутолимый голод. Я через многое прошел и многое видел.

— Ты не понимаешь, — сказал я.

Но это я не понимал. Расплата пришла позже.

Через несколько дней, весной 2013 года, я вылетел в Найроби, Кения. Оттуда в зафрахтованной «Цессне» отправился в Могадишо, изрешеченную пулями и самодельными взрывными устройствами столицу Сомали, еще одного фронта войны с террором.

В первую очередь я отправился на прогулку. Я оказался на пляже на краю аэропорта, глядя вниз со скалы на голубую падающую воду. Вдалеке в беспорядке возвышался Могадишо, один из самых опасных городов мира. Единственное, что отделяло нас от всех сил, сражающихся с «аш-Шабааб», — сетчатый забор.

Я стоял там, любуясь морем. На летное поле приземлился самолет — ежедневная доставка наркотиков. Он был битком набит хатом — дрянью, которую аборигены жевали, от которой они получали кайф и избавлялись от своих проблем. Прибывая в Могадишо вы испытываете тревожный момент, когда до вас доходит, что практически у каждого местного, прогуливающегося по улице, на груди висит «Калаш». Это был город, где могло случиться все, что угодно, где насилие могло вспыхнуть в любой момент. И все же, стоя там, я чувствовал себя спокойно и полностью контролировал ситуацию. Что-то во всем этом было просто прекрасно.

В Могадишо я ночевал в переоборудованном трейлере в сильно укрепленном городском аэропорту и провел следующие несколько недель, обучая Африканский союз тому, что я знал о сборе разведывательной информации и управлении ручными беспилотниками, вроде «Рэйвена» для обнаружения целей. Все было как в старые времена. Сегодня находишь террориста-смертника, готовящегося атаковать главную военную базу в столице, завтра ловишь парня, который делает самодельные взрывные устройства для подрыва автоколонн. А еще мы разбили дрон.

Я работал с группой, которая прибыла в страну, чтобы оказать местную поддержку угандийской армии[29], сражающейся с «аш-Шабааб». Беспилотник упал посреди ночи во время разведывательной миссии. Мы беспокоились, что он пропадет? А потом появится на черном рынке и возможно будет использован против нас.

Это был один из ручных дронов типа «Пума», стоивший около сотни штук. Сначала GPS-локатор пинговал, но потом быстро отключился. Он мог быть где угодно.

Группе, управлявшей им, по закону не разрешалось покидать аэропорт, поэтому мы взяли группу угандийских солдат, работающих с нами, экипировались и отправились проверить последнее обнаруженное нами место обнаружения беспилотника.

Мы пробрались через заднюю часть аэропорта. На улицах стояла гробовая тишина, только песок и грязь хрустели под ногами. Мы были в полной экипировке: бронежилеты, пистолет-пулеметы MP5 с тактическими фонариками высматривают тени в поисках движения. Улицы представляли собой смесь разваливающихся лачуг и зданий, изрешеченных пулями или взорванных во время войны. Такая ситуация могла быстро пойти наперекосяк.

Запуск беспилотника RQ-20 «Пума»

Пока семейство слонов паслось на травянистой равнине Великой рифтовой долины на севере Кении, я отодвинул камеру дрона обратно к периметру заповедника дикой природы — пока не увидел трех мужчин, медленно ползущих к ним сквозь кусты в темноте.

Мы получили информацию от местной службы дикой природы, что накануне в пещере поблизости был обнаружен небольшой кемпинг. Поскольку угли все еще остывают, я знал, что любая дикая природа в непосредственной близости может быть в опасности.

Я включил тепловизионную камеру дрона, чтобы лучше рассмотреть. У мужчин были автоматы Калашникова и большие мачете. Они пришли за слоновьими бивнями, призом, который мог принести им десятки тысяч на черном рынке.

— Мы отслеживаем противника у восточной огороженной линии сверху, немедленно выдвиньте рейнджеров к месту.

— Понял, — раздался голос по рации.

Был ранний вечер, солнце только что село. Сверкающим белым светом беспилотники освещали небольшой оперативный центр, который мы разместили посреди заповедника. Это была не «Коробка». Теперь все было иначе.

Вокруг были десятки тысяч акров гор, долин и озер. Безумная дикая природа, которая заставила вас почувствовать себя в «Книге джунглей»: слоны, носороги, леопарды и гиены. Существа из эпох, когда на Земле еще не было человека.

— Мы не можем больше ждать, — крикнул я. — Если они проберутся через этот периметр, этих слонов перебьют. Я перемещаю еще один дрон для защиты семейства, а этот будет охранять периметр, пока вы его не защитите.

Вертолеты раскручивали лопасти прямо возле моей палатки, рейнджеры выдвигались, чтобы уничтожить их.

— Мы идем на перехват, — сказал голос.

Я месяцами разработывал этот режим работы — как будет выглядеть операция с дроном в Кении, где расположены одни из самых известных в мире парков и заповедников дикой природы.

Все началось с того, что два предпринимателя из Силиконовой долины связались со мной и сказали, что у них есть идея, которая изменит мою жизнь. Мне стало любопытно.

Весной 2014 года они привезли меня первым классом в Париж, и мы встретились в престижном шикарном баре отеля. Резе было за сорок, и от него исходила аура таинственности и волнения. Его семья была из Ирана, но он вырос в основном в Америке и Франции. Он сколотил состояние на нескольких интернет-компаниях в Соединенных Штатах. Но за последние несколько лет он скитался по земле в поисках более глубокого призвания.

Джори, его партнер, имел корни в телекоммуникациях. Чуть постарше, он излучал хладнокровие и спокойствие. После успешной карьеры в многонациональных компаниях США он пересекся с Резой во время аналогичного поиска помощи Гаити после землетрясения. Их сблизила возможность выполнения гуманитарных проектов.

— То, что делают эти природоохранные организации, не работает, — сказал мне Реза тем вечером, когда на заднем фоне гудела техно-музыка. — Им нужно сломать правила игры.

Мы сразу подключились.

Их идея была проста. В некоторых частях Африки животные умирали угрожающими темпами, и для того, чтобы что-то с этим сделать, требовались инновационные технологии. Они чувствовали, что дроны могут вести эту войну и побеждать.

Цель была простой, но амбициозной. Запустите программу, которая будет работать с правительством и заповедниками дикой природы, которые контролируют большую часть земли, чтобы патрулировать их с помощью дронов и использовать рейнджеров в качестве штурмовой группы. По сути, организовать операцию, как я сделал в Ираке.

Мы часами говорили в этом баре о различных технологиях, разрабатываемых американскими компаниями.

— Как вы думаете, могут ли дроны помочь решить эту проблему? — спросил Реза.

— Возможно, — ответил я. — Мне просто нужно сесть на землю и увидеть местность, чтобы быть уверенным.

— Вот почему ты здесь. Мы хотим, чтобы ты возглавил экспедицию. Ты с нами?

Я улыбнулась, сделав паузу на несколько секунд, чтобы все осмыслить. Хорошо одетые люди кружили вокруг нас со своими напитками, и я чувствовал себя островом с этими парнями и этой новой идеей. Вместе они были готовы, и все же в них горело волнение, которое заставило меня чувствовать себя очень сильным, полным энтузиазма и живым.

— Конечно, — сказал я.

Через неделю мы летели в Кению.

Наша маленькая «Цессна» вылетела из аэропорта Уилсон в Найроби, Кения, и направилась на юг к границе Кении и Танзании.

Сиденья были тесные, но это не имело значения. Я направлялся в Масаи Мара, один из величайших заповедников дикой природы Африки. Мара пересекает юго-западную границу Кении и выходит за границу Танзании, соединяясь с Национальным парком Серенгети. Огромный заповедник был домом легендарных воинов масаи, которые жили за счет земли. Там существуют симбиотические отношения между масаи и дикой природой, и так было на протяжении веков.

Приземлившись на грязной взлетно-посадочной полосе через несколько часов после вылета из Найроби, «Цессна» резко остановилась. Там, на открытых травянистых равнинах вокруг меня, я впервые увидел отдаленную местность. Дикая природа была повсюду: антилопы, антилопы гну, гиены, бегемоты, слоны, зебры.

Когда я ступил туда, я почувствовал себя доисторическим охотником — как исследователь, впервые познающий новый мир. Открытые луга чередовались с холмами, и земля простиралась на сотни миль вокруг нас.

Местность идеально подходила для работы дронов: сотни миль открытой местности и несколько деревьев. С камерами было бы легко отличить животное от человека на высоте трех-четырех тысяч футов.

В тот день я впервые увидел вблизи слона в дикой природе. Мы сели в джипы с ожидавшим нас втроем кенийским рейнджером и поехали. Вскоре перед нами прошло семейство слонов: двое взрослых и трое детенышей. Пара сотен метров, просто пастбище. Это были одни из самых миролюбивых и величественных животных, которых я когда-либо видел — и они умирали.

Я все еще приспосабливался к жизни вне армии, но становилось все легче. Я провел много самоанализа.

Джойс осталась со мной. Хотя я еще не знал, чем все закончится, я достал все деньги, которые у меня были в банке, и купил ей кольцо с бриллиантом. Мы обручились и переехали в квартиру в центре Вашингтона. Я начал чувствовать себя как дома — чего-то, чего у меня не было уже давно.

Мы много говорили о прошлом. Это было похоже на то, как будто я избавился от вещей. Иногда Джойс говорила, что, когда я вспоминал о террористах, на которых охотился, я вел себя так, будто они не люди, как будто у них нет души.

Я рассматривал убийство или пленение как бизнес. Это была моя работа, и она была транзакционной. И из-за добра, в которое я верил — и до сих пор верю, — оно поглотило меня и сделало холодным.

Я некоторое время пытался объяснить ей это. Но я понял, что это не имеет особого смысла для кого-то нормального. Я стал меньше объяснять это: мне больше не нужно было выговариваться. С каждым днем я медленно терял холод.

А потом я удивил себя — и Джойс. Однажды ночью, когда я смотрел новости по телевизору, пошла история о пожилом мужчине и женщине, которые женаты более пятидесяти лет. Я не знаю, что произошло внутри меня, но то, как они говорят о своей связи друг с другом на протяжении долгих десятилетий, потрясло меня. Джойс пыталась мне что-то сказать, но я ее не слышал, поэтому она подошла.

— Бретт, ты плачешь, — сказала она.

Я положил руку на щеку, и она была влажной. Я даже не заметил.

— Это мило, — сказал я.

Джойс рассмеялась.

— После всего, через что ты прошел, ты плачешь из-за этого?

Я не плакал из-за своего кузена. Я не мог плакать на похоронах погибшего солдата. Я не мог плакать с тех пор, как начал свою жизнь в «Коробке». Но теперь начал.

Чем больше времени я проводил на гражданке, тем яснее видел, что дроны теперь стали частью меня и могут сыграть роль в моей жизни. Я все еще мог бы использовать их — только по-другому и для помощи человечеству. Я основал компанию с этой целью.

Я понял, что знания, которые у меня были, не похожи ни на какие другие в области дронов. Я мог бы использовать эти знания для более серьезных целей, чем просто борьба с терроризмом. Я мог бы использовать дронов во благо. Оглядевшись вокруг, я не увидел никого, кто помогал бы бизнесу и людям понять, как эффективно развернуть их в небе, что можно с ними сделать, если использовать их правильно.

То, как их можно было бы использовать для наблюдения за сельскохозяйственными культурами, или для расширения мест аварийного восстановления, или даже для помощи в поиске пропавших детей. Технология потребительских дронов начала обретать форму. Кое-что из того же оборудования, которое я использовал в правительственном мире, просачивалось в частный сектор. Примерно в то же время, когда мне позвонили по поводу Кении, мне также позвонили по поводу использования дронов для наблюдения за рыболовством у побережья Сомали. Дроны могут принести стабильность в регион, страдающий от бедности и пиратства. Мир быстро менялся, и Джори и Реза показали мне, как бизнес может быть связан с глубокой целеустремленностью. Мы разделяли одно и то же убеждение. Вдохновленный этой философией, я основал свою собственную компанию: «Дронпайр, Инк.»

Новая компания означала, что иногда мне приходилось надевать костюм и идти в офис. Там были экселевские таблицы и другие документы. Вещи, которые я не делал или не хотел делать в «Коробке». Но это был первый шаг и я его сделал. Мне не нужна азартная игра. Мне не нужен фальшивый адреналин. Использование дронов для продвижения добра — что так же важно, как и предотвращение зла — вот что начало поднимать меня по утрам.